«Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад»

Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад (fb2) - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад 2434K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Рудольфович Айрапетов

Олег Айрапетов Участие Российской империи в Первой мировой войне. 1917 г. Распад

Люди видят, куда ведет не только ошибочная политика власть имущих, но и демагогическое разнуздание грубейших инстинктов широких народных масс, к какому печальному концу для государства приводит безоглядное осуществление социалистических лозунгов и теорий. Было бы страшным преступлением для России, если бы на русской катастрофе поучались бы все, кроме самих русских.

К. П. Крамарж. «Русский кризис»

Правительство, Дума и общественные организации в начале 1917 г.

В конце 1916 – начале 1917 г. произошли очередные изменения в правительстве империи. 27 декабря 1916 г. (9 января 1917 г.) премьер-министром был назначен председатель Комитета по оказанию помощи русским военнопленным князь Н. Д. Голицын1. Это назначение состоялось внезапно для всех, включая самого князя. Поначалу он попытался отказаться от предложенного поста, но вынужден был принять его, когда император сказал ему, что верноподданный не имеет права отказываться от такого предложения2. 6 (19) января 1917 г. на имя главы правительства был дан Высочайший рескрипт, в котором были названы основные направления деятельности его кабинета. Император вновь заявил о своем непреклонном намерении довести войну до победного конца: «В полном единении с нашими верными союзниками, не допуская мысли о заключении мира ранее окончательной победы, Я твердо верую, что народ русский, самоотверженно несущий бремя войны, исполнит свой долг до конца, не останавливаясь ни перед какими жертвами»3.

Новый премьер должен был проявить заботу о снабжении армии продовольствием и «о возможном смягчении в тылу неизбежных при мировой борьбе народов продовольственных затруднений», а также обеспечить улучшение железнодорожных и речных перевозок. Опорой правительства в деле устройства хозяйственной жизни страны были названы земства. Особое внимание новый премьер должен был уделить сотрудничеству с Государственной думой и Государственным советом. Рескрипт гласил: «Благожелательное, прямое и достойное отношение к законодательным установлениям Я ставлю в непременную обязанность призванных Мною к государственному служению лиц»4.

12 (25) января 1917 г. император приказал образовать, в соответствии с приказом по армии и флоту от 15 (28) декабря 1916 г., Особое совещание по Польше под председательством главы правительства с участием министров – военного, внутренних дел, иностранных дел, финансов, исполняющего обязанности начальника штаба Ставки, председателей законодательных учреждений, государственного секретаря, а также статс-секретаря Горемыкина и гофмейстера Сазонова5. Голицын, обаятельный в общении и имевший репутацию доброго и безвольного человека, менее всего подходил на роль человека, способного решать подобного рода задачи. Сам он рассматривал свое назначение как временную меру и даже не торопился переезжать на полагавшуюся ему казенную квартиру6. Появившись в Думе, глава правительства даже не принял поздравления от своего старого друга – члена фракции октябристов. «У меня осталось впечатление, – вспоминал граф Э. П. Беннингсен, – что уже напряженное тогда в Петрограде положение меньше беспокоило его, чем то, что о нем будет сказано в этот день в Думе»7.

Серьезные и ожидаемые изменения произошли и в Военном министерстве. 3 (16) января 1917 г. Шуваев был заменен генералом М. А. Беляевым8. В лагере оппозиции не скрывали своего злорадства. Их идеалом по-прежнему оставался предшественник Шуваева. «Выполнить чрезвычайные во время войны задания генералу Шуваеву не удалось, – сообщало «Утро России». – Стать “министром снабжения” мог генерал Поливанов, преемнику его эта роль оказалась не по плечу»9. Естественно, что при этом особо подчеркивалось, что, хотя отношение Шуваева к общественным организациям не было враждебным, но оно было не столь теплым, как те могли ожидать10.

Преемник Шуваева был вызван с румынского фронта, где он представлял русскую армию при короле Фердинанде. Что касается Беляева, то он, как и многие русские генштабисты того времени, был связан, прежде всего, со штабной службой, то есть был по преимуществу военным канцеляристом. Перед войной он был одним из помощников начальника Генерального штаба, во время войны служил представителем русской армии при Фердинанде Румынском, имел репутацию талантливого, исполнительного, трудолюбивого и аккуратного кабинетного работника11, то есть имел те качества, которые хотел бы видеть в своем министре император. Оппозиция также нашла необходимым отметить, что Беляев имеет «опыт чисто канцелярского характера» и является специалистом по выполнению заранее выработанных схем. Все это, казалось, свидетельствовало о полной несамостоятельности генерала, но… Определенные надежды возлагались на него и в либеральном лагере. Особое внимание было обращено на то, что Беляев служил помощником военного министра при Поливанове и оставил эту должность после ухода своего начальника12.

Отставка Шуваева сопровождалась знаками монаршего внимания. В тот же день на имя генерала был дан Высочайший рескрипт, под которым к официальному «неизменно благосклонный» император собственной рукой добавил «и искренно благодарный». Рескрипт гласил: «Благодаря неусыпным трудам вашим, первостепенной сложности вопрос снабжения и продовольствия армии находится в настоящее время на должной высоте. Считая для Себя приятным долгом выразить вам сердечную благодарность за плодотворные труды ваши, назначаю вас членом Государственного совета, в коем ваша опытность и знания дадут вам возможность и впредь сотрудничать в делах государственных и на благо Престола и Родины»13. Тем не менее контекст этой отставки был достаточно очевиден и создавал неблагоприятное впечатление.

Оба назначения – и Голицына, и Беляева – общественное мнение связало с усилением влияния императрицы14. А. И. Верховский, так же, как и все либералы, связывавший всех своих противников с именем Распутина, описал Беляева следующим образом: «Это был еще нестарый генерал лет сорока пяти. Между собой офицеры называли его “мертвой головой”. И действительно, его череп, плотно обтянутый сухой кожей, редкие волосы, глубоко сидевшие в глазных впадинах глаза невольно напоминали череп мертвеца. Но в глазах Беляева светилась своеобразная жизнь, чувствовался умный и хищный зверь»15.

Это был сильный человек с задатками хорошего организатора, который должен был стать эффективным преемником Шуваева. 7 (20) января 1917 г. он представил императору свой первый доклад по министерству16. Так же, как и его предшественник, Беляев имел опыт сотрудничества с общественными организациями и не намерен был отказываться от использования их возможностей. Более того, почти сразу же после вступления в должность он заявил, что считает совместную работу с Земгором и ЦВПК необходимой17. Однако это ему не помогло: Беляев попал под критику либералов сразу же после своего назначения. Министр попросту не успел добиться сколько-нибудь значительных результатов.

Планы дворцового переворота открыто обсуждались в столице, и некоторые из участников заговора, предполагаемого или реального, обсуждали его перспективы даже с иностранными дипломатами18. Представитель британской военной разведки в Петрограде подполковник Самуэль Хор 20 января 1917 г. отправил в Лондон свой анализ сложившейся в России ситуации и возможных выходов из нее: «По моему мнению, возможны три варианта развития событий. Дума или армия могут провозгласить Временное правительство. Я сам не думаю, что это произойдет, хотя эти события гораздо ближе, чем можно себе представить (подчеркнуто мной. – А. О.). Во-вторых, император может отступить, как он отступил в 1906 году, когда была установлена Дума. В-третьих, все может продолжать дрейф от плохого к худшему, что и происходит сейчас. Вторая и третья альтернатива кажутся мне наиболее возможными, и из этих двух, по моему мнению, наиболее вероятной является третья»19.

Английскому разведчику вторит русский офицер, тесно связанный с кружком Гучкова: «Город был полон слухов о заговорах, о готовящемся восстании. Шло брожение в гарнизоне Петрограда. Недавнее убийство

Распутина явно говорило, что надвигаются серьезные события»20. Особенностью сложившейся ситуации Хор считал усиление влияния армии, к лидерам которой впервые за время войны обращаются с предложениями активизации своей позиции деятели общественного движения как частным образом, так и через различные организации. Этот анализ хорошо соотносится с оценкой политического положения в России в конце 1916 – начале 1917 г., данной генералом В. Н. Воейковым. Он перечисляет пять центров «революционного брожения», которые я бы предпочел назвать центрами политической оппозиции: 1) Государственная дума во главе с М. В. Родзянко; 2) Земский союз во главе с князем Г Е. Львовым; 3) Городской союз во главе с М. В. Челноковым; 4) Военно-промышленный комитет во главе с А. И. Гучковым (необходимо отметить, что в Англии эта фигура была хорошо известна: «Таймс» еще в 1915 г. называл его «русским Ллойд-Джорджем» и сравнивал ВПК с Министерством боеприпасов); 5) Ставка во главе с М. В. Алексеевым21. Бывший начальник ГУГШ и доверенное лицо Алексеева генерал Палицын также был склонен возлагать часть вины за случившееся на Государственную думу, Совет и Генеральный штаб, которые, на его взгляд, совершили массу непростительных ошибок22. Представляется, что лидер ВПК действовал довольно осознанно и последовательно.

Гучков имел все основания быть недовольным: правительство неизменно сокращало финансирование ВПК, не справлявшегося со взятыми заказами. Если с середины 1915 до 1 февраля 1916 г., то есть за 8 месяцев, механический отдел ВПК получил заказов на 129 млн руб., то за 12 месяцев, с 1 февраля 1916 по 1 февраля 1917 г., сумма заказов этого отдела составила только 41 млн руб. Чем хуже шли дела у комитетов, тем агрессивнее становились их требования смены политического курса и «ответственного министерства»23. В первом номере печатного органа ЦВПК за 1917 г. была опубликована статья «Итоги деятельности военно-промышленных комитетов за 1916 г.», в которой утверждалось, что работа идет очень успешно и была бы гораздо более успешной, если бы ее не тормозила бюрократия. Автор отчета К. Клопотов ставил под вопрос устоявшуюся уже тогда цифру выполненных комитетами заказов – 2–3% от общего объема – и утверждал, что она гораздо выше – от 50 до 100 %. Вывод был очевиден: правительство мешает мобилизации русской промышленности24. Очередной виток борьбы Гучкова за ее интересы происходил на фоне забастовочной активности в столице, основной причиной которых сам ЦВПК склонен был считать… слухи25. Минский губернатор князь В. А. Друцкой-Соколинский, приехавший в столицу 4 (17) декабря 1916 г. на праздник училища правоведения был шокирован атмосферой и настроениями Петрограда. «Впервые я ощутил, – вспоминал он, – возможность катастрофы. Войной в Питере буквально никто не интересовался. Все были утомлены сверх меры. Все обмякли, и все на почве экономических затруднений и продовольственных лишений. Все роптали, все негодовали, и, главное, все сплетничали и все злословили»26.

В ноябре 1916 г., когда после скандалов начала месяца был объявлен двухнедельный перерыв в заседаниях Думы, по фабрикам и заводам Петрограда распространялся проект резолюции с требованиями создания правительства «спасения страны», опирающегося на Думу. Родзянко посетили делегации Путиловского, Обуховского, Металлического и некоторых других заводов с приветствиями в адрес Думы27. 14 (27) декабря 1916 г. на заседание ЦВПК пришел представитель градоначальника, сопровождаемый приставом. Они намеревались присутствовать при работе общего собрания комитета, что вызвало бурные протесты. Через три дня А. И. Коновалов озвучил их с думской трибуны: «Я вас спрашиваю: какой же смысл имело по отношению к центральному комитету применение закона 10 сентября, дающее право министру внутренних дел командировать своих агентов не только в общие собрания, но и в исполнительные органы, комитет и бюро (голос слева: обнаглели). Когда представитель власти явился в собрание 14 декабря, собрание не нашло возможным продолжать занятие при создавшихся условиях. Собрание справедливо усмотрело, что в данном случае командировка лица от министра внутренних дел или градоначальника есть не более не менее как акт вызова, диктуемый недоверием к общественным организациям. Собрание выразило свой негодующий протест по поводу проявления властью новых форм насилия, глумления и издевательства над общественными организациями, все силы свои направляющими на святое дело помощи армии»28.

Коновалов действовал в стиле своих товарищей по борьбе: Львов и Челноков в июле 1916 г. протестовали против запрещения съездов Земского и Городского союзов, заявляя о том, что такие запреты, прежде всего, ставят под угрозу выполнение военных заказов. Тогда они просили о разрешении собраний союзов для обсуждения проблем, связанных с их работой. В сентябре 1916 г. газета Коновалова активно поддержала этот маневр29. Через несколько месяцев он начал осуществляться. В начале декабря 1916 г. в Москве в особняке князя П. Д. Долгорукова должен был состояться съезд городских и земских деятелей. 4 (17) декабря московские военные и полицейские власти предупредили его организаторов о запрете этого собрания. 8 (21) декабря союзы вновь обратились за разрешением к командующему Московским военным округом генералу И. И. Мрозовскому и после очередного отказа решили собраться явочным порядком30. Совершенно очевидно, что эти собрания должны были санкционировать принятое ЦК кадетской партии в этом доме ранее решение относительно Львова как потенциального главы будущего правительства31.

Львов и Челноков обещали, что съезды будут носить закрытый и деловой характер, но, весьма вероятно, помимо их воли съезды вынесут резкие постановления. Отложить проведение съездов они, по собственному признанию, были бессильны: на созыве настаивали первичные организации. Трудно не согласиться со следующим утверждением современного исследователя: «Как можно быть “бессильными” и в то же время гарантировать деловой характер съездов? Лидеры союзов, видимо, не раскрывали карты перед градоначальником (московским. – А. О.)»32. Львов заготовил речь, может быть, впервые не разбирая слов и выражений. «Страна жаждет полного обновления и перемены самого духа власти и приемов управления. Куда же ведет нас наша путевая звезда, – писал он, – наш долг, долг истинных сынов родины? Когда историческая судьба призывает весь народ к государственной работе, а власть стала совершенно чуждой интересам народа, тогда ответственность за судьбу родины должен взять на себя сам народ. В такие роковые минуты нечего искать, на кого возложить ответственность, а надо принимать ее на самих себя… Оставьте дальнейшие попытки наладить совместную работу с настоящей властью! – они обречены на неуспех, они только отделяют нас от цели. Не предавайтесь иллюзиям! Отвернитесь от призраков! Власти нет, ибо в действительности правительство не имеет ее и не руководит страной. Безответственное не только перед страной и Думой, но и перед монархом, оно преступно стремится возложить на него, монарха, всю ответственность за управление, подвергая тем страну угрозе государственного переворота. Стране нужен монарх, охраняемый ответственным перед страной и Думой

правительством (подчеркнуто мной. – А. О.)»33.

Легко заметить, что подготавливаемое именно Львовым «резкое постановление» содержало как резкие угрозы в адрес правительства, так и программу государственного переустройства, весьма близкую настроениям либеральной оппозиции в первые дни февральских событий 1917 г. Последнее не удивительно, так как именно в это время, по свидетельству П. Н. Милюкова, данному 4 (17) августа 1917 г., «.представители земского и городского союзов, военно-промышленного комитета и члены блока («Прогрессивного». – А. О.) вступили друг с другом в сношения, на предмет решения вопроса, что делать, если произойдет какое-нибудь крушение, какой-нибудь переворот, как устроить, чтобы страна немедленно получила власть, которую ей нужно. В это время, в этих предварительных переговорах и было намечено правительство, которое явилось в результате переворота 27 февраля. Назначен был, как председатель совета министров, кн. Львов, затем частью намечались и другие участники кабинета. Тогда же было намечено регентство Михаила Александровича при наследии Алексея. Мы не имели представления о том, как, в каких формах произойдет возможная перемена, но на всякий случай мы намечали такую возможность»34. Был создан и организационный центр подготовки переворота. Первоначально в его состав вошли А. И. Гучков, М. И. Терещенко и Н. В. Некрасов, позже к ним присоединились А. И. Коновалов и А. Ф. Керенский. Эта пятерка установила контакты с социалистическими организациями и попыталась выйти на военных35. Реальные действия либеральной оппозиции свидетельствуют о том, что формы будущего переворота обсуждались, но, конечно, не предвиделись его последствия.

Съезды были запрещены, но инициативная группа из 59 земских представителей от 22 губерний собралась для подготовки резолюции на основе все той же речи Львова. Когда к все же собравшимся делегатам явилась полиция, они были вынуждены разойтись36. Тем не менее земцы успели принять ряд резолюций резко антиправительственного характера, объявлявших, что отечество в опасности. Их тексты призывали к действию: «Опираясь на организующийся народ, Государственная Дума должна непосредственно и мужественно довести начатое великое дело борьбы с нынешним политическим режимом до конца. Ни компромиссов, ни уступок… Пусть знает вся армия, что вся страна готова сплотиться для того, чтобы вывести Россию из переживаемого ею гибельного кризиса»37. Глава Земского союза провожал расходившихся криками «Верьте, мы победим!». Эти возгласы сопровождались аплодисментами. «Протокол составлен, – вспоминал сотрудник Львова. – Присутствующие медленно покидают зал»38. 14 (27) декабря Съезд областных представителей ВПК присоединился к этим резолюциям и призвал общественные организации подняться на борьбу за «ответственное министерство». Собравшиеся обратились и к армии: «В единении усилий страны и армии лежит залог и победы над общим врагом, и скорейшего водворения в России требуемого всем народом измененного политического строя»39. Рабочая делегация съезда пошла дальше и потребовала использовать создавшееся положение для «ускорения ликвидации войны в интересах международного пролетариата», создания Временного правительства, которое смогло бы обеспечить справедливый мир без аннексий и контрибуций40. Представители ВПК также отказались работать в присутствии полиции.

Коновалов не мог пройти мимо этих событий. Земгор и ЦВПК получили общего защитника, который заявил в Думе: «Власть бравирует своим недоброжелательством к Думе, к народу и к общественным организациям. Неустанно ведя с ними борьбу, власть прибегает к таким приемам самоуправства, к таким насилиям, которые должны быть безусловно заклеймены. Разве, господа, в Москве не произошел на днях новый акт трагедии русской жизни? Власть, опираясь на голую силу, не стыдясь обнаружить перед всей страной все убожество своего морального авторитета, чуть не со штыками разгоняет городских и земских деятелей, съехавшихся со всей России, готовых своим трудом, своей бескорыстной работой в патриотическом рвении исполнить свой долг граждан и патриотов перед армией и всей страной. Этот акт глумления над общественными силами России в момент величайшей борьбы дает нам новое свидетельство о полной отчужденности власти от народа, о полной к нему враждебности и ставит перед нами во весь рост грандиозную проблему власти»41.

С думской трибуны Коновалов от имени Съезда областных ВПК призвал довести до конца борьбу за ответственное министерство. На мой взгляд, этот призыв был гораздо более серьезен: «В грозный час переживаемых испытаний должно быть покончено с политической системой, грозящей создать неисчислимые бедствия для страны. Безответственная власть дезорганизует, ослабляет, обессиливает страну. Долг Государственной думы – неуклонно, настойчиво вести борьбу с действующим режимом. Пусть будет вестись эта борьба до конца, пусть ведется она неустанно, и пусть не будет никаких иллюзий, никаких уступок, никаких компромиссов на этом пути. Задача страны облегчить Государственной думе эту ее борьбу. В стране нет колебаний, пусть не будет недомолвок в Думе и чем шире будет вестись Думой эта борьба, тем больше страна поддержит Государственную думу»42. Один из думцев вспоминал: «…надо отметить удивительную безвольность власти в самые последние, перед революцией дни, а также непонимание того, что создавшееся положение требует принятия каких-то новых нешаблонных мер»43. Строго говоря, оппозиция также действовала шаблонно.

Среди приехавших для встречи в Москве был и председатель Кавказского отдела Земгора городской голова Тифлиса А. И. Хатисов. Председатель съезда князь Г Е. Львов пригласил к себе на частную встречу нескольких видных деятелей Земгора на совещание. Там он заявил, что выход из кризиса возможен только с помощью дворцового переворота. Для подтверждения своей позиции князь показал письменное заключение с подписями многих видных земцев. Выступление Львова нашло понимание у Хатисова, и он согласился известить о позиции Земгора Николая Николаевича (младшего) и сообщить о его реакции в Петроград. При согласии должна была быть отправлена телеграмма «госпиталь открывается», в противном случае – «госпиталь не будет открыт». Вернувшись в Тифлис, Хатисов явился к великому князю с новогодними поздравлениями на 1917 г. и испросил личной аудиенции. В ходе последовавшей приватной беседы, исполняя поручение Г Е. Львова, Хатисов сообщил Николаю Николаевичу (младшему), что многие политики считают дальнейшее пребывание императора у власти нежелательным и видят выход в переходе трона к великому князю. Предполагалось организовать отречение Николая II за себя и наследника. Николай Николаевич (младший) взял на размышление несколько дней. 3 (15) января 1917 г. он вновь принял Хатисова, на этот раз в присутствии генерала Н. Н. Янушкевича, и отказался поддержать переворот, сославшись на то, что не верит в поддержку армии, так как смену царя не поймут, как он выразился, «солдат» и «мужик». В Петроград ушла телеграмма о невозможности «открыть госпиталь», и там перешли к плану установления регентства во главе с великим князем Михаилом Александровичем. О переговорах, состоявшихся в Тифлисе, Николай Николаевич императору не сообщил44.

Попытки правительства перехватить инициативу

В Петербурге напряженные настроения не успокаивались, – вспоминал один из видных кадетов. – В Военно-промышленном комитете говорили о рабочем брожении. Правительство подливало масла в огонь арестами»1. Что же происходило на самом деле? Участники съездов общественных организаций и представители либеральной думской оппозиции активно распространяли по стране листовки с принятыми в Петрограде декларациями2. В Петрограде распространялись слухи, что новый министр внутренних дел готовит городскую полицию к провокации в день открытия сессии Думы и даже вооружает городовых пулеметами. Численность этого грозного оружия, якобы поступившего в столицу, постоянно росла в рассказах: «пятьсот, шестьсот, тысяча»3.

На самом деле удар готовился на другом направлении. А. Д. Протопопов смотрел на рабочие группы при ВПК как на связующее звено между революционно настроенной частью рабочих и оппозицией, то есть «Прогрессивным блоком» с конституционными демократами во главе. Эту связь он хотел разрушить, тем более он имел исчерпывающую информацию о том, какой вклад в организацию забастовочного движения внесли эти организации. Теперь министр внутренних дел хотел арестами предупредить новые забастовки и политические шествия к Думе4.

Чем дальше, тем больше он становился фигурой, вызывающей всеобщее раздражение либерального лагеря. Поскольку общественное мнение было соответствующим образом организовано, то эти чувства постепенно начали воплощаться в действия. 30 декабря 1916 г. (12 января 1917 г.) Протопопов был исключен из членов «Союза 17 октября»5. Через два дня, 2 (15) января 1917 г., при встрече на новогоднем приеме в Царском Селе Родзянко устроил Протопопову сцену. Увидев своего бывшего заместителя, глава

Думы отказал ему в рукопожатии и сделал так, чтобы об этом услышали все находившиеся рядом. Немедленно поползли слухи о дуэли6. Вскоре выяснилось, что она не состоится. Разумеется, виной были некие высшие инстанции, заявившее о ее нежелательности: храбрость Родзянко не могла быть поставлена под сомнение7. Безусловно, эта история не украшала Протопопова, как и новости о том, что его постоянно хвалит германская печать, которая в то же самое время ругает Сазонова8.

Причиной этих атак был, как представляется, тот факт, что министр не сидел сложа руки. В результате совещания Протопопова с начальником Петроградского гарнизона генерал-лейтенантом С. С. Хабаловым было принято решение обратиться к главе ЦВПК с официальным письмом о деятельности рабочей группы с предоставлением трехдневного срока на ответ9. 3 (16) января 1917 г. Хабалов действительно обратился к Гучкову с официальным письмом. «По дошедшим до меня сведениям, – сообщал генерал главе ЦВПК, – рабочая группа Центрального военно-промышленного комитета устраивала за истекшие месяцы собрания, на которых участвовали не только члены этой группы, но и представители больничных касс и рабочих кооперативов и иные совершенно непричастные к военно-промышленному комитету лица, причем на означенных собраниях обсуждался ряд требований революционно-политического характера, как, например, о немедленном заключении мира, о ниспровержении настоящего правительства и об осуществлении программных требований социал-демократической партии»10.

Ссылаясь на закон 1 (14) сентября 1916 г. о контроле над деятельностью общественных организаций, Хабалов требовал впредь уведомлять о времени и месте заседаний рабочей группы для того, чтобы на них мог присутствовать представитель власти11. Ответа в определенный срок не последовало12. Через печать Гучков заявил о том, что получил письмо Хабалова только 6 (19) января, в то время как уже в 20:00 5 (18) января в помещение ЦВПК прибыл представитель петроградского градоначальника. Застать кого-то не удалось, хотя здание предварительно было оцеплено полицией. Помещение, где проходили заседания рабочей группы, оказалось пустым13. Это было довольно странным совпадением, отнюдь не свидетельствовавшим в пользу искренности слов главы ЦВПК.

Между тем претензии Хабалова были, мягко говоря, небеспочвенными. Собрания рабочей группы на самом деле уже превратились в публичные, некое подобие будущего Петросовета, в котором члены группы были представлены в меньшинстве14. Власти имели надежный источник. «Рабочая группа Центрального военно-промышленного комитета, – отмечал на допросе 26 июня 1917 г. начальник Петроградского охранного отделения генерал-майор К. И. Глобачев, – освещалась охранным отделением главным образом другим сотрудником, именно Лущуком, состоявшим в секретариате группы. Сведения Лущука были более ценны, чем сведения Абросимова, потому что через его руки проходили в секретариате все сведения о деятельности группы, и, таким образом, Лущук давал охранному отделению документальные доказательства. Ликвидация группы, состоявшаяся в конце января текущего года, была предпринята на основании сведений, полученных от Лущука, а не от Абросимова. Поводом для нее послужило воззвание рабочей группы к рабочим Петрограда, отпечатанное, кажется, на мимеографе, с призывом к выступлению 14 февраля с целью ниспровержения существующего государственного строя. Рабочая группа предполагала предложить Государственной думе, низвергнув правительство, опереться в дальнейшем в своей деятельности на рабочих. Экземпляр такого воззвания и сведения о предполагаемом выступлении рабочих были получены охранным отделением от Лущука»15.

Сам Хабалов позже утверждал, что, по имевшейся у него информации, на собраниях рабочей группы предлогом был продовольственный вопрос, а на самом деле – «вопрос об организации беспорядков»16. Требования начальника гарнизона к ЦВПК не были жесткими, а его терпение – удивительным. На мой взгляд, оно свидетельствовало лишь о том, что 59-летний генерал плохо подходил к занимаемой должности. Армии он был почти неизвестен, общественности – тоже, к роли, уготованной ему историей, подготовлен слабо17. Последний градоначальник Петрограда генерал-майор А. П. Балк дал ему исключительно верную характеристику: доступный, работящий, спокойный, не лишенный административного опыта, но «тиходум», и «без всякой способности импонировать на своих подчиненных и, главное, распоряжаться войсками»18.

Гораздо лучше к этой должности подходил предшественник Хабалова – инженер-генерал князь Н. Е. Туманов. 15 (28) июня 1916 года он был замещен на посту главного начальника Петроградского военного округа Хабаловым и переведен на должность начальника снабжения армий Западного фронта19. Туманов был решительным и жестким человеком, хорошо знакомым с обстановкой в столице. Его симпатии и антипатии были ясны и понятны. Когда в конце 1916 г. приехавший в штаб Западного фронта Родзянко попытался устыдить генерала репрессиями против рабочих на Путиловском заводе, Туманов публично заявил в ответ, что жалеет лишь об одном – что не успел повесить некоторых членов Государственной думы и самого Родзянко20. Уход такого генерала был серьезной потерей для правительства. Хабалов слабо соответствовал требованиям текущего момента. В 1886 г. он окончил Академию Генерального штаба, до 1900 г. служил в различных штабах в Петербурге, потом в военно-учебных заведениях. С января 1914 по июнь 1916 г. Хабалов был военным губернатором Уральской области и наказным атаманом Уральского казачьего войска21. Свое назначение он принял без какой-либо радости, а на постоянное вмешательство Рузского в командование смотрел как на наказание22.

О настоящих настроениях, которые царили среди руководителей некоторых общественных организаций и членов Государственной думы, можно судить по следующей записи в дневнике великого князя Николая Михайловича, оставленной 4 (17) января после беседы с В. В. Шульгиным и М. И. Терещенко: «Какое облегчение дышать в другой атмосфере! Здесь другие люди, тоже возбужденные, но не эстеты, не дегенераты, а люди. Шульгин – вот он бы пригодился, но, конечно, не для убийства, а для переворота! Другой тоже цельный тип, Терещенко, молодой, богатейший, но глубокий патриот, верит в будущее, верит твердо, уверен, что через месяц все лопнет, что я вернусь из ссылки раньше времени (31 декабря 1916 (13 января 1917 г.) он был отправлен в ссылку в свое имение под Киевом Грушевку). Дай то Бог! Его устами да мед пить. Но какая злоба у этих двух людей к режиму, к ней, к нему, и они это вовсе не скрывают, и оба в один голос говорят о возможности цареубийства!»23

7 (20) января 1917 г. была арестована рабочая группа Московского ВПК. Формально она собралась для обсуждения вопроса о фабрично-заводских старостах. В момент начала заседания появилась полиция и, несмотря на возражения руководства комитета, арестовала восемь членов группы и двух присутствовавших на заседании выборщиков24. Вслед за этим немедленно последовали протесты и требования освободить арестованных со стороны руководителей комитета25. Члены рабочей группы Одесского ВПК в знак протеста отказались продолжать свою работу. Через два дня арестованные были освобождены26. Весьма интересным совпадением было то, что именно в день ареста московской рабочей группы Челноков счел необходимым обратиться к правительству с открытой телеграммой, в которой заявил о том, что в город поступает недостаточное количество хлеба, запасов муки в Москве, по его словам, оставалось на 5 дней, после чего «Москву ожидает настоящий голод». Городской голова просил принять меры27.

Неудивительно, что подобные заявления вызвали у населения панику и повышенный спрос на продовольствие. На улицах появились очереди в булочные. 11 (24) января московский градоначальник генерал-майор В. Н. Шебеко обратился к москвичам с разъяснением ситуации. «Ложная тревога ни на чем не основана», – заверял он. Как оказалось, запасы пшеничной (792 тыс. пудов) и ржаной (478 тыс. пудов) муки в Москве позволяли обеспечить снабжение ее хлебом в течение трех недель, даже если не будет никакого подвоза. Шебеко призывал жителей города успокоиться28. Генерал не ограничился словами. Им были приняты и другие меры: он лично инспектировал хлебную торговлю. Хозяева булочных, которые прекращали торговлю при наличии муки или вывешивали ложные объявления об ее отсутствии, подвергались штрафам от 500 до 1000 рублей29.

В начале февраля в связи с метелями и морозами, усложнившими обстановку на железной дороге, положение со снабжением Москвы мукой вновь ухудшилось. При наличии около 2100 вагонов с мукой, рассредоточенных по разным станциям к востоку от Среднего Поволжья, в первопрестольную столицу удавалось ежедневно перебрасывать по 17 вагонов из необходимого минимума в 35 вагонов в день. Недостаток покрывался из запасов интендантства и продовольственного отдела30. Впрочем, к концу месяца обстановка разрядилась: город стал ежедневно получать от 90 до 100 вагонов муки (преимущественно пшеничной), что позволило резко улучшить его снабжение хлебом31. В немалой степени снятию ажиотажа способствовало введение в Москве 20 февраля (5 марта) 1917 г. карточной системы распределения хлеба (по карточкам он распределялся по твердым ценам)32.

В целом можно отметить, что, несмотря на сложное положение, обстановка в Москве все же несколько разрядилась. В Петрограде с начала года она оставалась неизменно напряженной. 11 (24) января 1917 г. К. А. Гвоздев на заседании бюро ЦВПК заявил о том, что в условиях, предлагаемых властями, рабочая группа работать не может33. На следующий день под председательством Гучкова состоялось «многолюдное» заседание ЦВПК, где в ходе обсуждения требования Хабалова подверглись жесткой критике и было принято решение ответить на них протестом34. При этом в газетах было заявлено о том, что 12 (25) января ЦВПК принял требование петроградской полиции об уведомлении ее относительно времени, места и программы заседаний рабочей группы35.

13 (26) января Гучков ответил наконец на письмо Хабалова. Ответ был почти откровенно издевательским. Председатель ЦВПК заявлял, что он лично крайне отрицательно относится к закону 1 (14) сентября 1916 г., а так как указанный закон не возлагает на общественные организации обязательства сообщать о своих собраниях в администрацию, то ЦВПК не будет извещать о времени, месте и программе заседаний рабочей группы. Боле того, Гучков счел возможным прибегнуть к откровенной демагогии, обвиняя правительство в предвзятом отношении к общественным организациям. По его мнению, такое отношение, «диктуемое соображениями, чуждыми самым насущным в данное время интересам Родины, может принести стране непоправимый вред»36.

Вечером 17 (30) января в здание комитета явился пристав Литейной части с двумя чиновниками. Они удостоверились в том, что в помещении рабочей группы нет собрания, и удалились37. На следующий день сюда вновь прибыли представители администрации. Они должны были присутствовать на заседании рабочей группы, однако ее секретарь заявил, что собрания нет и оно не планировалось. Вновь повторилась та же история: убедившись, что в помещении рабочей группы никого нет, чиновники удалились38.

19 января (1 февраля) Хабалов вновь отправил Гучкову письмо, пытаясь доказать необходимость выполнения закона. Генерал призывал председателя ЦВПК войти в суть дела, так как рабочая группа обсуждает вопросы в резко революционной тональности и начальник гарнизона просто обязан принять меры. Поэтому генерал предупреждал: или ЦВПК будет давать требуемую информацию, или военные власти не допустят более собраний рабочей группы39. Ответа не последовало. На следующий день во время заседания рабочей группы ее помещение вновь посетили частный пристав и чиновник для особых поручений при градоначальнике. Явившемуся товарищу председателя ЦВПК М. И. Терещенко был задан вопрос о том, на каком основании группа ведет работу, не известив об этом предварительно власти. Терещенко прибегнул к отговорке. Он заявил, что рабочая группа подобных указаний от бюро ЦВПК не получала, и попросил К. А. Гвоздева закрыть собрание во избежание недоразумений. Представители власти составили протокол40. Эта история немедленно была отражена в прессе41, а 21 января (3 февраля) работа рабочей группы возобновилась в обычном

режиме42.

Именно в это время газеты либерального направления единодушно выступают с публикациями письма графа Д. А. Олсуфьева и разъяснительного письма Протопопова в адрес предводителей губернского дворянства, собранных в Москве в августе 1916 г.43 Исчерпанная и почти забытая история превращается в обвинение в адрес министра внутренних дел. Лучшим направлением для дискредитации власти, естественно, были опробованные на практике слухи о предательстве, лучшим поводом для этих слухов – встреча Протопопова с Варбургом в Стокгольме.

Принципиально важным вопросом было, по мнению Олсуфьева, то, что Варбург не являлся официальным представителем враждебного государства: «Вообще ни о каких германских дипломатах и помина не было, и беседа имела совершенно частный характер. Я настаиваю на этих обстоятельствах потому, что, как мне думается, все то преувеличенное внимание, которое вызвала в наших официальных кругах и обществе встреча А. Д. Протопопова с Варбургом объясняется несколько ее внешней официальной стороной. Всех интересовал вопрос, кто таков был сам Варбург, по чьему полномочию он выступал и при каких условиях происходил разговор. Действительно, беседа гамбургского банкира за чайным столом в небольшом кружке русских людей с формальной стороны не имеет больше значения, чем какая-нибудь случайная встреча с немцем в вагоне или беседа с военнопленным»44.

Полное отсутствие каких-либо доказательств предательства, естественно, ни о чем не свидетельствовало. Более того, сделанные Олсуфьевым разъяснения, фактически подтверждавшие правоту слов Протопопова, но отрицавшие причастность к организации встречи русского посланника в Швеции (который был информирован о ее подготовке45), были перетолкованы самым чудесным образом. 20 января (2 февраля) Милюков так прокомментировал их: «Для меня разоблачения гр. Д.А. Олсуфьева не были новостью, т. к. я сам имел случай указывать на “неточное” изложение А. Д. Протопопова и в частности на странность его ссылки, что будто бы наш посланник в Стокгольме г. Неклюдов просил его побеседовать с Варбургом, но, я должен признаться, я не ожидал, что на долю фантазии А. Д. Протопопова приходится так много, как это видно из письма Д. А. Олсуфьева»46.

Арест рабочей группы ЦВПК

Итак, предатели и реакционеры демонстрировали готовность к исполнению агрессивных замыслов, их противники изображали покорность. 20 января (2 февраля) 1917 г. Московский ВПК заявил о своем присоединении к решению ЦВПК от 12 (25) января1. Внешне могло показаться, что комитеты готовы были капитулировать. 23 января (5 февраля) 1917 г. председатель ЦВПК «разрешил к размножению» 4 документа рабочей группы: 1) Об административных преследованиях рабочих групп в Петрограде и других городах; 2) О переписке с Хабаловым; 3) Анкету о распространении института фабричных старост; 4) Анкету о сборах среди рабочих подарков для солдат2. На самом деле, после массовых выступлений рабочих столицы в годовщину событий 9 (22) января 1917 г. рабочая группа ЦВПК призвала рабочих к однодневной забастовке в день открытия Думы, 14 февраля. Предполагалось организовать шествие к Таврическому дворцу, а на демонстрации у здания Думы потребовать создания правительства «народного спасения»3.

24 января (6 февраля) группа распространила среди рабочих прокламацию со следующим призывом: «Рабочему классу и демократии нельзя больше ждать. Каждый пропущенный день опасен. Решительное устранение самодержавного режима и полная демократизация страны являются теперь задачей, требующей неотложного разрешения, вопросом существования рабочего класса и демократии… К моменту открытия Думы мы должны быть готовы на общее организованное выступление. Пусть весь рабочий Петроград к открытию Думы, завод за заводом, район за районом, дружно двинется к Таврическому дворцу, чтобы там заявить основные требования рабочего класса и демократии. Вся страна и армия должны услышать голос рабочего класса. Только учреждение Временного правительства, опирающегося на организующийся в борьбе народ, сможет вывести страну из тупика и гибельной разрухи, укрепить в ней политическую свободу и привести к миру на приемлемых как для российского пролетариата, так и для пролетариата других стран условиях»4.

«Вплоть до начала февраля, – писала 5 (18) марта в своем первом номере восстановленная «Правда», – атмосфера стояла какая-то особенно нудная, душная, – уж подлинно, как перед грозой. Некуда было податься, почти нельзя было дышать. Невероятно возрастающая дороговизна, отсутствие то одного, то другого необходимого продукта страшно возбуждало массы. По заводам стали распространяться листки (без всякой подписи) с критикой политики государства и призывом к рабочим – направиться 14 февраля (день открытия Гос. думы) к Таврическому Дворцу с требованием Временного Правительства. На заводах стали устраиваться митинги, где выступали сторонники этого призыва – “гвоздевцы”. Передают, что именно в связи с этим была арестована “рабочая группа” при Центральном военно-промышленном комитете»5. Нельзя не отметить неплохую информированность большевистского органа, впрочем, она легко объяснима.

Впрочем, из происходившего никто и не делал особого секрета. Обстановка в Петрограде тем временем становилась все более сложной. Настроение в рабочих районах накалялось. Распространялись слухи о пулеметах, которые полиция устанавливает на чердаках и пожарных каланчах, о росте арестов среди рабочих активистов и т. д. Нарастала готовность к выступлению6. Увеличивалось количество стачек, начались столкновения с полицией. Генерал Глобачев представил министру внутренних дел доклад о действиях руководителей ЦВПК и рабочей группы и испросил разрешения на арест Гучкова, Коновалова и членов группы. Протопопов после колебаний согласился только на арест рабочей группы по ордерам военных властей7.

Со своей стороны, провоцируя власти на аресты, Гучков готовился представить рабочую группу как организацию, прежде всего заботящуюся о фронте и благе трудящихся. В ночь с 26 на 27 января (с 8 на 9 февраля) 1917 г. в помещении рабочей группы ЦВПК был произведен обыск, и в ту же ночь на своих квартирах было арестовано 10 из 11 ее членов. В ночь на 31 января (13 февраля) арестовали последнего из них8. «Арест рабочей группы произвел ошеломляющее впечатление на ЦВПК, – вспоминал генерал Глобачев, – и в особенности на Гучкова, у которого, как говорится, была выдернута скамейка из-под ног: связующее звено удалено и сразу обрывалась связь центра с рабочими кругами. Этого Гучков перенести не мог; всегда в высшей степени осторожный в своих замыслах, он в эту минуту потерял свое самообладание и, наряду с принятыми им мерами ходатайства об освобождении арестованных перед главнокомандующим Петроградского военного округа, рискнул на открытый призыв петроградских рабочих к протесту против якобы незаконного ареста народных избранников. По заводам и фабрикам рассылались об этом циркуляры ЦВПК за подписью его председателя А. И. Гучкова»9.

29 января (11 февраля) на заседании ЦВПК, где присутствовали представители партий-участниц «Прогрессивного блока» Гучков известил собравшихся об арестах. Он заявил о солидарности с политической деятельностью группы. Присутствовавший Вл. И. Гурко заявил о том, что к данному вопросу нельзя подходить только с юридической точки зрения. С протестом в защиту арестованных в Думе выступил А. И. Коновалов. Столичная общественность негодовала, эти настроения передавались и рабочим10. В газетах было помещено сообщение о том, что арестованный Гвоздев болеет11. Следует отметить, что либеральная пресса заняла весьма двусмысленную позицию по вопросу о рабочих группах. С одной стороны, их стремились представить как совершенно необходимый инструмент для будущего послевоенного экономического возрождения России12.

Еще более они были нужны для контроля над рабочим движением в настоящее время: «Стремление к объединению за последнее десятилетие стало, несомненно, лозунгом рабочих масс, но для того, чтобы эти стремления не приобретали агрессивного, а подчас, может быть, даже революционного характера, нельзя загонять это движение в подполье, нельзя “выемкою” выборных людей ликвидировать такое стихийное явление, как движение в рабочей среде»13. По мнению коноваловской газеты, рабочие группы ВПК вполне справлялись с задачей контроля над рабочим движением, ведя борьбу с дезорганизацией труда, являясь фактически инструментом мобилизации труда, без которой невозможна и мобилизация промышленности14.

Со своей стороны, руководители военно-промышленных комитетов делали все возможное для того, чтобы показать свою заботу о рабочих. 31 января (13 февраля) Гучков и Коновалов посетили главу правительства и в разговоре с ним попытались заступиться за арестованных. Голицын ответил отказом, сославшись на сообщение, сделанное в Совете министров Протопоповым15. Министр внутренних дел верил, что предпринятый с его санкции шаг является достаточной гарантией от возможных волнений, и был абсолютно спокоен. Значение ареста рабочей группы ЦВПК было явно переоценено властями16.

31 января (13 февраля) последовало официальное сообщение о причинах случившегося: «Образовавшаяся в ноябре 1915 года в Петрограде при Центральном военно-промышленном комитете рабочая группа избранных петроградскими рабочими уполномоченных, оказавшихся принадлежащими к революционным партиям, с самого начала открытия своей деятельности заняла обособленное в комитете положение и вместо того, чтобы посвятить свои силы делу обороны страны, стала обращаться в центральную организацию по подготовке и осуществлению рабочего движения в империи, поставив своей конечной целью превращение России в социал-демократическую республику. Подготовка рабочих масс, как это в настоящее время обнаружилось, велась последовательно, но настолько втайне, что если и можно было многое подозревать, то лишь о частном и второстепенном имелись положительные сведения. За последнее время участники сговора стали действовать смелее и настойчивее, в силу чего определились данные, уже не составляющие дальнейших сомнений в преступном и опасном характере организации»17.

4 (17) февраля «Русские ведомости» опубликовали переписку Хабалова и Гучкова по вопросу о рабочей группе, предшествовавшей ее аресту. Демонстративная оппозиционность руководителя ЦВПК стала широко известной18. 9 (22) февраля 1917 г. было проведено заседание ЦВПК, на котором обсуждался арест рабочей группы. Протокол заседания, опубликованный почти сразу же после Февральской революции, производит потрясающее впечатление. Очевидно, возбуждение было настолько сильным, что выступающие не очень следили за логикой, нервозность их речей постоянно увеличивалась. Руководитель рабочего отдела ЦВПК П. П. Козакевич начал с утверждения о том, что вся деятельность группы сводилась исключительно к защите прав рабочих, к созданию профсоюзов и т. п.19 Впрочем, удержаться в рамках защиты он не смог и вскоре сам перешел к наступлению.

Признав, что арестованные обсуждали вопрос о мире и занимались политическими вопросами, он заявил: «С точки зрения правительства политическая деятельность преступна, но с точки зрения нашего правительства политическими преступниками являются и все здесь присутствующие, поскольку они вмешиваются в политическое положение. Больше того, в этом преступлении повинна вся страна. И когда правительство ведет страну к гибели, рабочие не могут не вмешиваться в политику. Борьба ведется сейчас в России всеми общественными силами, всеми классами, и не принять участия в ней рабочие не могут»20. Выступление завершилось призывом к Думе и всем общественным организациям: «…нельзя отдать рабочую группу на растерзание правительству, приведшему страну к ужасной внешней и внутренней катастрофе»21. Разумеется, этот призыв был встречен бурными аплодисментами, а при дальнейшем обсуждении действий властей вновь прозвучали милюковские слова «глупость или

измена»22.

На следующий день под председательством Гучкова состоялось «многолюдное заседание» ЦВПК, на котором руководитель комитетов изложил историю рабочей группы и рассказал о том, что руководство ЦВПК сделало для нее. Речь получила полную поддержку слушателей, а выступивший вслед за Гучковым председатель рабочей группы Московского ВПК А. А. Федоров заявил, что рабочие твердо выступают против «мира во что бы то ни стало», и призвал обратиться к общественным организациям, Думе и «ко всей стране» с запросом о судьбе рабочего представительства в военно-промышленных комитетах. Предложение Гучкова одобрить работу ЦВПК было принято с одобрением23. Казалось, что мечта лидера октябристов о контроле сверху начала осуществляться на практике, несмотря на то, с каким трудом начиналось ее воплощение в жизнь.

Влияние рабочей группы на рабочих было все же немалым, и с ним должны были считаться и большевики, тем более что накануне февральских событий их позиции в столице были крайне слабыми. Попытки действовать самостоятельно и организовать выступление рабочих к 10 (23) февраля, то есть к очередной годовщине суда над депутатами-большевиками, успеха не имели24. Накануне Милюков призвал рабочих отказаться от выступления и не выходить на улицы25. Очевидно, сказалась и продемонстрированная властями готовность к действиям. Еще 8 (21) февраля Хабалов обратился к рабочим столицы с воззванием. Генерал призывал их не поддаваться на призывы устроить демонстрацию в день открытия думской сессии и оставаться на рабочих местах. «Берегите нашу общую Мать, нашу Родину – Россию, – гласил этот документ. – Тем же, кто останется глух к моему обращению, я напомню, что Петроград находится на военном положении и что всякая попытка насилия и сопротивления законным властям будет немедленно прекращена силой оружия»26.

Обращение Милюкова последовало за этим воззванием. Призывы к выступлению лидер кадетов назвал провокацией «темных сил». Коварная реакция только и ждала удобного случая, чтобы расправиться с либералами, но те, по его свидетельству, оставались начеку: «Общественной России известно, какие именно темные силы борются у нас с идеей народного представительства, от каких именно организаций только что вышла пресловутая петиция о разгоне Государственной думы. Эти темные силы мы смело ставим в непосредственную связь с теми силами, которые рассылают сейчас по заводам и фабрикам агентов-провокато-ров, подстрекающих под маской членов Государственной думы рабочих к выходу на улицу»27.

Итак, к этим призывам, как убеждал Милюков, Дума не имела никакого отношения. Открестился от них и ЦВПК, благо на его заседании представитель рабочей группы Московского ВПК А. Ф. Федоров-Девяткин призвал воздержаться от эксцессов, вредных для дела обороны государства28. Точно такую же позицию занял и Родзянко. По его мнению, заявление Хабалова не имело никаких оснований, никто не обращал к рабочим призывов выйти на улицу. Впрочем, по его мнению, русские рабочие и сами прекрасно понимали, что происходит: «Я глубоко убежден, что все русские рабочие всех заводов и предприятий настроены вполне патриотично, и поэтому все эти слухи и предположения мне кажутся совершенно невероятными»29. Следовательно, власти не было никакой необходимости запугивать рабочих применением силы.

Демонстрация сорвалась, что, во всяком случае, не означало отказа от планов выступления. В искренность заверений Милюкова и Родзянко верится с трудом. Представляется, что можно доверять словам Гучкова, сказанным сразу же после февраля в Петрограде о ЦВПК, о его политике после ареста рабочей группы: «И вот таким образом мы, мирная, деловая, промышленная, хотя и военно-промышленная организация, вынуждены были включить в основной пункт нашей практической программы переворот, хотя бы и вооруженный»30. В планы переворота были посвящены и представители Антанты в России. Для союзников вопрос о грядущей революции в России стоял довольно остро до донесения Хора от 20 января 1917 г. Тесные контакты с французским и британским посольствами в России оппозиция установила с осени 1915 г. В мае 1916 г., после того как вслед отставкой Поливанова выявилась новая линия в отношении финансирования общественных организаций, она впервые попыталась повлиять на власть через правительства и общественное мнение союзников31.

Контакты оппозиции с союзниками

Британский посол Бьюкенен поддерживал доверительные контакты с Милюковым и Гучковым, в Москве ту же работу возглавил вице-консул Р. Б. Локкарт. Активно участвовала в этом процессе и великокняжеская фронда во главе с Кириллом Владимировичем (его супруга Виктория Федоровна (Виктория-Мелита Кобург-Готская) была внучкой королевы Виктории и давно дружила с британским послом). На происходившие в России события британские дипломаты смотрели глазами русских либералов. Естественно, что их не могли не волновать разговоры о «немецкой партии», германофильстве императрицы и мифических планах заключения сепаратного мира1. Не удивительно, что в ноябре 1916 г. на конференции в Шантильи среди английской военной делегации ходили разговоры о возможности детронизации Николая II2. Берти отмечал, что французские официальные источники со второй половины августа 1916 г. предсказывали революцию в России, что вызывало закономерную обеспокоенность французских государственных деятелей (А. Бриан), боявшихся, что она начнется до окончания войны. 2 января 1917 г. во французских газетах была опубликована без каких-либо купюр скандальная речь Милюкова в Думе от 1 ноября 1916 г.3

Действия либеральной оппозиции, направленные на дискредитацию монархии, приводили к дискредитации страны. «В Лондоне относились к России с большим недоверием, – вспоминал русский представитель при Гранд Флите. – Виной этому была внутренняя политика России в связи с начинавшимся экономическим развалом, военной усталостью и другими явлениями. Многочисленные скандалы при дворе, усилившееся влияние Распутина и назначение Штюрмера премьер-министром усилили недоверие, и в январе 1917 года меня часто спрашивали, действительно ли Россия желает заключить сепаратный мир с Германией?»4

Информация о возможных политических потрясениях в России дошла и до ее противников. По свидетельству А. В. Неклюдова, русского посла в Швеции, в начале 1917 г. его посетил болгарский дипломат Ризов с целью зондажа на предмет возможного заключения мира. Ризов имел репутацию русофила, во всяком случае, до начала балканских войн5. На отказ Неклюдова обсуждать подобную тему его болгарский коллега заявил: «Я вижу, что Вы не хотите ни обратить внимание на то, что я сказал Вам, ни говорить со мной открыто. Но через месяц, в крайнем случае через полтора месяца произойдут события, после которых, я уверен, русская сторона будет более

расположена к разговору с нами (подчеркнуто мной. – А. О.). Может быть, тогда Вы захотите увидеть меня снова»6.

15 ноября 1916 г. в здании Министерства иностранных дел Франции начала работу союзническая конференция. Перед ее началом Д. Ллойд-Джордж подал лорду Г Асквиту меморандум, в сокращенном виде доведенный до сведения участников конференции. В нем, в частности, говорилось: «Мы предлагаем, чтобы ответственные военные и политические руководители четырех великих союзных держав впервые с начала войны встретились и обсудили положение с тем, чтобы наметить политику и стратегический план войны. Ответственные руководители центральных держав и их союзников все время встречаются для обсуждения планов, выработки новых и пересмотра старых. Подлинные военные руководители России ни разу не имели случая в течение хотя бы пяти минут переговорить с военными Запада… Я не считаю обсуждение русского вопроса с генералом Жилинским, или даже с генералом Палицыным обменом мнений между Востоком и Западом. История посмеется над нами за то, что мы не позаботились о том, чтобы настоять на свидании военных и политических руководителей различных фронтов в течение трех кампаний»7.

Логика Ллойд-Джорджа была простой: в России есть два человека, которые решают все – император и генерал М. В. Алексеев. Раз они не могут приехать во Францию, союзники должны приехать к ним сами. Именно в начале 1917 г. возникла реальная возможность договориться с союзниками по вопросу о направлении комбинированного удара Антанты и об увеличении военных поставок для летнего наступления русской армии на Юго-Западном фронте. В конце декабря 1916 г. произошли серьезные изменения в руководстве Англии и Франции: правительство Г. Асквита пало, премьер-министром нового правительства стал Д. Ллойд-Джордж, один из ярых сторонников перенесения главного удара на Балканы, и подал в отставку маршал Ж. Жоффр, замещенный генералом Р. Нивеллем. Союзники вплотную подошли к реальной возможности сделать выводы из совершенных ошибок. В качестве цели будущего совместного наступления все чаще называлась Болгария.

Этому должна была помочь конференция в Петрограде. Новому английскому премьеру необходимо было сделать правильный вывод о сложившейся в России ситуации. Это было тем более важно, что конференция должна была решить и вопрос о размерах новых военных поставок, а в Лондоне уже открыто говорили о неминуемости революции в России. Британское общественное мнение уже привыкло рассматривать свою страну в качестве благодетеля, а на Россию смотрело как на просителя8. Его возможности должны были быть проверены. Для этой миссии Ллойд-Джордж выбрал консерватора – лорда Альфреда Милнера.

Выбор определили деловые качества и партийная принадлежность (в Англии вообще предпочитали посылать в Россию для официальных переговоров консерваторов). Отметив то, что Милнер был плохим оратором, Ллойд-Джордж дал следующую оценку человеку, поставленному им во главе британской делегации: «У него не было также и необычайной силы анализа, отличавшей Бальфура, или того дара полемики, которым в совершенстве владел Бонар Лоу, но Милнер превосходил их всех силой творческой мысли и богатством идей… Милнер был неустрашим; он никогда не боялся сделать предложение или присоединиться к предложению других только потому, что оно было слишком оригинальным и могло задеть какие-либо партийные или профессиональные предрассудки»9. Это качество, очевидно, было определяющим в выборе Ллойд-Джорджа. Кроме того, Милнер был близок к Ллойд-Джорджу и в другом, очень важном вопросе: он, как и премьер, не верил в успех наступательной политики на Западном фронте и возлагал большие надежды на перспективы договоренности с Россией10. Милнеру должен был помочь генерал Генри Вильсон, посещавший до войны Россию и знавший императрицу Александру Федоровну еще по Дармштадту11.

В полночь 21 января 1917 г. группа из 50 английских, французских и итальянских представителей (союзническая миссия на будущей конференции) отплыла из порта Обан на пароходе «Kildonan Castle» в сопровождении двух эсминцев. После Шетландских островов их заменил крейсер «Duke of Edinburgh». Столь жесткие меры были вызваны ростом активности германских подводных лодок12 и опасением повторения судьбы крейсера «Hampshire», на котором погиб отправлявшийся в Россию военный министр лорд Китченер (это была первая попытка наладить утерянный после отставки Николая Николаевича (младшего) с поста Верховного главнокомандующего личный контакт между военным и политическим руководством двух стран)13. Кроме английской делегации, которую возглавляли Милнер и генерал Г Вильсон, в состав миссии входили французская делегация под началом П. Думера (бывшего премьер-министра, в это время – министра колоний) и генерала Н. Кастельно и итальянская во главе с министром без портфеля В. Шалоя, маркизом А. Карлотти (итальянским послом в России) и генералом графом Л. Руджери (бывшим военным агентом в России). Итальянцы и французы считались сторонниками союза с Россией, а Руджери был даже женат на русской14.

На пароходе главы союзнических делегаций провели совещание. Выступивший на нем Генри Вильсон заявил, что он категорически против плана комбинированного удара по Болгарии, ссылаясь на решение, принятое конференцией в Шантильи. Что же касается проблемы с оружием и боеприпасами, то Вильсон имел полномочия на разрешение поставок, однако, по его словам, готов был использовать его только после того, как убедится в способности и желании русских продолжать войну15. Последние слова, как мне представляется, были весьма важными. Британские военные исходили из расчетов, что союзники имеют пять солдат против каждых трех, которых могли выставить центральные державы. Следовательно, они могли потратить четырех солдат на уничтожение трех неприятельских и тем обеспечить победу16. Ясно, какое значение приобретала в этих планах Россия.

Союзники боялись того, что в императорском правительстве после отставки А. А. Поливанова и С. Д. Сазонова укрепились сторонники сепаратного мира. Напрасно представитель Великобритании при Ставке генерал-майор Дж. Генбери-Вилльямс, убежденный в верности Николая II международным обязательствам и в его желании довести войну до победного конца, информировал об этом свое правительство17. К пропаганде русских либералов внимательно прислушивались в Лондоне и Париже. Перед отъездом в Россию Кастельно был принят президентом Франции, который отдал генералу приказ обратить внимание на «пожелания сепаратного мира с Германией, которые, казалось, проникли и развивались более или менее скрыто в окружении императора, в правительственных кругах и в русском народе»18. Кастельно должен был «решительно противодействовать этим настроениям»19. Перед генералом была поставлена нелегкая задача – бороться с тем, чего не было на деле и что существовало только в воображении либеральной оппозиции.

Не стоит недооценивать силу мифов, создаваемых этим воображением. Умело дирижируемая организация общественного мнения приводила к тому, что против слухов решительно ничего не помогало. 2 (15) декабря 1916 г. новый министр иностранных дел России Н. Н. Покровский в ответ на германское предложение приступить к переговорам о мире выступил в Думе с довольно односложным заявлением относительно готовности России довести войну до победного конца. Перечислив все, сделанное Берлином и Веной для начала войны, и нарушения международного права, допущенные в русской Польше20, министр закончил свою речь, следующими словами: «И русское правительство отвергает с негодованием мысль о самой возможности ныне прервать борьбу и дать тем Германии возможность воспользоваться последним случаем подчинить Европу своей гегемонии. Все уже принесенные жертвы были бы уничтожены преждевременным заключением мира с врагом, силы которого подорваны, но не обезврежены, и который ищет передышки под обманным лозунгом прочного мира. В этом неколебимом решении Россия находится в полнейшем единодушии со всеми своими доблестными союзниками. Все мы одинаково проникнуты жизненною для нас необходимостью довести войну до победного конца и не дадим остановить нас на этом пути никаким уловкам наших врагов»21.

Дума неоднократно прерывала выступление министра аплодисментами и так же единодушно приняла следующую формулу перехода к делам, озвученную С. И. Шидловским 1-м: «Выслушав заявление министра иностранных дел, Государственная дума единодушно присоединяется к решительному отказу союзных правительств вести какие бы то ни было переговоры о мире в настоящих условиях и со своей стороны полагает, что германское предложение мира является лишь доказательством ослабления наших противников и лицемерным шагом, рассчитанным не на практический успех, а на сложение с себя ответственности за начало войны и за ее ведение перед общественным мнением Германии, что преждевременный мир был бы только коротким перемирием и повлек бы за собою опасность новой войны и новых тяжелых жертв со стороны населения и что прочный мир возможен только после решительной победы над военным могуществом наших врагов и после окончательного отказа Германии от тех стремлений, которые сделали ее виновницей мировой борьбы и всех сопровождающих ее ужасов»22.

12 (25) декабря Покровский дал пространное интервью журналистам ведущих русских газет, в котором подтвердил положения своей речи в Думе и заявил, что предложения мира со стороны Германии отвергнуты23. В частности, он заявил: «Курс внешней политики останется прежний. Никакие перемены в личном составе правительства не вносят ни изменений, ни колебаний в раз назначенное направление, по коему идет Россия согласно предначертаниям державного своего Вождя»24. Что касается императора, то в приказе по армии и флоту от 12 (25) декабря 1916 г. он также подтвердил курс на войну до победного конца, призвав воинов: «Будем же непоколебимы в уверенности в нашей победе, и Всевышний благословит наши знамена, покроет их вновь неувядаемой славой и дарует нам мир, достойный наших геройских подвигов, славные войска Мои, мир, за который грядущие поколения будут благословлять вашу священную для них память»25.

Чтобы успокоить союзников после смерти одного из старейших русских дипломатов, посла в Англии графа А. К. Бенкендорфа, 12 (25) января 1917 г. на этот пост был назначен Сазонов26. 15 (28) января он встретился с представителями прессы и изложил свои взгляды на основные принципы политики России. Сазонов считал необходимым работать над продолжением русско-британского союза и в послевоенный период. Новый посол в Лондоне приветствовал призыв президента США В. Вильсона к миру, но не поддержал предложение возврата к довоенным реалиям: «Возвращение к положению вещей, существовавших до войны, представляется немыслимым. Необходимы изменения в ущерб одной и пользу другой, и это должно явиться результатом победы одной из сторон. Для того чтобы можно было мечтать о возвращении к прошлому, надо было бы сказать, что нынешняя война является дурным сном, но кто же решится произнести это слово после того, чему мы были свидетелями за последние 30 месяцев»27.

К этому остается лишь добавить, что, призывая воздерживаться от точных сроков окончания войны, Сазонов был уверен в неизбежности победы союзников и в правильности выбранного ими способа сокрушения своего основного врага: «Весьма вероятно, что в эту войну не Иена и не Седан приведут Европу к миру и что для победы держав согласия в настоящей войне немалую роль сыграет внутреннее положение воюющих держав. Симптомы экономического истощения Германии налицо»28. Публичные заявления представителей власти были достаточно решительны, и, во всяком случае, однозначны. Тем не менее все они явно не пересиливали шепота либеральной интриги, заверяющей всех и вся в наличии предательских замыслов о мире в верхах императорской России.

25 января «Kildonan Castle» пришел в порт Романов (Мурманск), и по недавно открытой железной дороге (официально она была открыта 25 ноября (8 декабря) 1916 г.29) представители союзников отправились в Петроград. Это был первый поезд, прошедший по дороге, которая должна была способствовать выходу империи из транспортной блокады. В столицу России миссия прибыла 29 января, и вечером того же дня под председательством Н. Н. Покровского состоялось предварительное собрание конференции30. Ее заседания проходили в Мариинском дворце, а представители союзников были размещены поблизости, в гостинице «Европейская». Некоторые из них в первый же день своего пребывания в северной столице успели дать интервью, «они были полны уверенности в плодотворности предстоящих занятий»31.

На самом деле посланцев (во всяком случае, из Лондона и Парижа) ожидали неприятные известия. Французский и английский послы в начале 1917 г. были настроены весьма пессимистически относительно перспектив политической стабильности в России и состояния русской армии32. Именно в британском посольстве в первый же день своего пребывания в Петрограде к своему ужасу Милнер узнал о том, что неприязнь к императорской семье зашла так далеко, что возможность их убийства открыто обсуждается среди «ведущих русских кругов»33. Генерал Кастельно, получивший приблизительно такую же информацию от посла своей страны в России М. Палеолога, сразу же заявил о том, что правительство Франции желало бы получить от Николая II гарантии относительно послевоенной судьбы прирейнских провинций34.

18 (31) января все члены союзнических делегаций получили аудиенцию у Николая II35. Утром они отправились в Царское Село, где в 9:30 были представлены императору. Переговорив сначала с послами союзных держав, он вышел к членам делегаций для краткой беседы с ними36. В 13:30 они вернулись в город, и уже в 14:00 Вильсон встретился с прибывшим из Могилева В. И. Гурко. Василий Иосифович собирался выехать раньше, под Новый год, но специально задержался для того, чтобы его прибытие в столицу не было связано с убийством Распутина. В Петроград он приехал только 5 (18) января 1917 г.37 Во время встречи, продолжавшейся почти два часа,

Гурко изложил пожелания русского командования по военным поставкам. Он просил 4000 75-мм орудий, 100 6-дюймовых полевых гаубиц (вместо первоначальной цифры в 600), 200 9,2-дюймовых (вместо 30–40). «Они очень тяжелые, господа», – суммировал свои впечатления от разговора Вильсон38. Это были весьма существенные цифры.

К январю 1917 г. в составе русских армий четырех фронтов находилось 160 пехотных и 40 кавалерийских дивизий39. На их вооружении находилось 5459 легких орудий (3-дюймовые различных образцов) и 1946 тяжелых, причем 8-, 11– и 12-дюймовых гаубиц только 49. Противники – армии Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции – на разных участках русского фронта имели 5070 легких и 4060 тяжелых орудий40. В составе каждого русского фронта предполагалось создать группу тяжелой артиллерии по 160 орудий, из них 120 дальнобойных 6-дюймовых и 40 орудий калибром от 8 до 12 дюймов. Кроме того, в резерв Ставки должно было быть выделено 500 тяжелых орудий, из них 125 дальнобойных 6-дюймовых и 325 калибром от 8 до 12 дюймов. Четыре русских фронта и резерв Ставки требовали, таким образом, 1090 тяжелых орудий. С учетом необходимости пополнения ежемесячной убыли в 36 орудий разного калибра и возникала цифра в 645 орудий на первое полугодие 1917 г.41

Объем заграничных поставок в 1917 г. по предложениям русской стороны должен был в три раза превзойти таковой же за 1916 г. В принципе, они были завышены: перевозке подлежало 8 млн тонн при пропускной способности русских железных дорог в 5 млн тонн, и это притом, что по воде предполагалось перевезти 1 млн тонн. В результате было принято решение поставить в Россию 4,25 млн тонн, не считая поставок из Японии и Швеции42.

Положение Гурко было очень тяжелым: он ощущал себя «калифом на час». Каждый командующий фронтом отстаивал важность своего направления, рассчитывать на поддержку Алексеева было трудно, хотя он и пытался вмешиваться из Севастополя. «Это был период, – вспоминал генерал А. С. Лукомский, – когда характер позиционной борьбы, выразившийся, прежде всего, в кордонной системе и стремлении быть достаточно сильными на всех направлениях, подавлял ум и волю старшего командного состава»43.

Небольшие резервы растаскивались по фронтам. В этой ситуации успех будущего русского наступления целиком зависел от формирования боеспособного резерва, который был немыслим без увеличения артиллерийского парка. В это время Гурко проводил реформу, смысл которой сводился к увеличению числа русских дивизий. Количество батальонов в русской дивизии сокращалось с 16 до 12 за счет выделения четвертого батальона в полку при переходе его на трехбатальонный состав. Новая дивизия получала более гибкую и подвижную структуру, новый корпус – третью дивизию, а армия – 48 таких новых сводных дивизий. Таким образом, они должны были создаваться путем слияния некоторой части фронтовых офицеров и унтер-офицеров с кадрами запаса. Разумная на бумаге, на деле эта мера оказалась далекой от успеха. При ослабленных немногочисленных кадрах естественной реакцией на реформу стало желание командиров сохранить все наиболее ценное и освободиться от ненужного44.

Кроме личного состава, действующие дивизии также выделяли небольшое количество пулеметов и обоза; артиллерию для них Гурко, очевидно, надеялся получить от союзников. Его предложение о создании четырехорудийных батарей (вместо шестиорудийных) не решало проблемы. Впрочем, если бы союзники и решили выполнить требование о поставке орудий для приблизительно 100 новых артиллерийских бригад, их вряд ли можно было обеспечить кадрами и лошадьми. Впрочем, положение в русской артиллерии к этому времени стало действительно неплохим. Кризис со снарядами преодолен, увеличено количество тяжелой и дальнобойной артиллерии, хотя по мощности русская тяжелая артиллерия по-прежнему уступала противнику. Ее основным тяжелым орудием оставалась 6-дюймовая гаубица, в то время как немцы уже в конце первого года войны использовали орудия калибром в 12 дюймов. Запасы снарядов для 6-дюймовых гаубиц у отдельных армий достигали десятков тысяч45.

1 февраля начались официальные заседания конференции в здании русского МИДа. Россию представлял не только министр иностранных дел, но и представители других министерств, а также генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович, С. Д. Сазонов, незадолго до этого получивший назначение послом в Лондон и товарищ министра иностранных дел А. А. Нератов. Конференция образовала три комиссии – политическую, военную, техническую. С самого начала возникли прежние разногласия по определению направления и сроков комбинированного наступления. Русская сторона стремилась увязать вопрос с военными поставками46. Уже на первом заседании конференции, которое открыл Гурко, он призывал к объединению ресурсов и согласованности действий47.

Особенно активными были французы, так как новый главнокомандующий их армиями – дивизионный генерал Р. Нивелль – готовил гигантское наступление и именно на Западном фронте. При обсуждении планов на 1917 г. Кастельно предложил исходить из того, что в этом году война должна закончиться и планируемые операции должны носить решающий характер. В результате было принято следующее решение: «Кампания 1917 года должна вестись с наивысшим напряжением и применением всех наличных средств, дабы создать такое положение, при котором решающий успех союзников был бы вне всякого сомнения»48.

2 февраля, после аудиенции у императора, члены военных союзнических миссий отправились на фронт49. Еще через два дня в царскосельском Александровском дворце был устроен прием и обед в честь делегации союзников, членов которой приветствовал Николай II50. Работа конференции продолжалась вплоть до 7 (20) февраля51. 2 (15), 3 (16) и 4 (17) февраля императором были отдельно приняты главы британской, французской и итальянской миссий52. Воспользовавшись аудиенцией, 4 (17) февраля

Милнер представил Николаю II конфиденциальную записку, в которой отметил важность достижения союзниками соглашения с целью организации весной – летом 1917 г. одновременного наступления, которое должно быть проведено с наибольшей энергией53.

Глава британской делегации признавал важность союзных поставок в Россию для достижения этой цели, но при этом особо подчеркивал, что союзная помощь не может решить все проблемы воюющей России. «Существуют почти всегда два способа парировать недостаток в материалах, – рассуждал он. – Первый – это увеличить производство; второй – пользоваться тем, что имеешь, более усовершенствованным способом, более экономно. К такому методу Россия и должна будет прибегнуть. Вот каковы неопровержимые последствия настоящего положения. Ясно, что просто нет возможности ввозить в Россию из заграницы все материалы, в которых она нуждается. Эти материалы не существуют и не могут быть изготовлены в короткое время; если бы они были приготовлены, их нельзя было бы доставить за недостатком транспорта. Таким образом, Россия оказывается вынужденной в силу абсолютной необходимости применить свои собственные ресурсы более систематическим образом»54.

Слабые позиции России исключили возможность использовать разногласия, имевшиеся в союзническом лагере по этому вопросу. Конференция решила отказаться от идеи совместного наступления на Болгарию с юга и севера и рассматривать войска Салоникского фронта исключительно как силу, сдерживающую часть армий противника на Балканах. Только в случае, если значительные части неприятеля покинут этот фронт, союзники предусматривали возможность частичного наступления с целью перерезать железнодорожное сообщение на линии Белград – Константинополь. Саррайлю была предоставлена полная свобода действий в Греции. Союзники договорились об одновременных ударах на Западном, Восточном и итальянском фронтах55.

Русская армия готовила наступление на Юго-Западном фронте, обращенном против Австро-Венгрии56. Следует отметить, что на кампанию 1917 г. именно в отношении Восточного фронта германское командование имело наиболее неблагоприятные для себя прогнозы. Особенно опасались неприятностей на том его участке, где оборонялись австро-венгерские войска. Сведений о разложении русских войск немцы не имели57. Союзники считали, что в марте – апреле 1917 г. их армии в целом будут готовы к наступлению. По мнению Гурко, в зимний период, пока не закончится начатая реорганизация, русский фронт не сможет наступать, и ранее 1 мая (по новому стилю) армия не будет в состоянии провести крупные наступления, а также, в случае если это сделают союзники, будет вынуждена ограничиться второстепенными операциями для того, чтобы удержать на месте австро-германские силы58.

Для весеннего наступления и требовал артиллерию у союзников генерал Гурко. «Накануне революции перспективы кампании 1917 года были более ясными, чем те, что были в марте 1916 года на кампанию этого года… Русская пехота устала, но она была менее усталой, чем 12 месяцев назад», – вспоминал А. Нокс59. Настроение армии было неплохим, ее резервы составляли 1 900 000 человек, а призыв 1917 г. должен был прибавить к ней еще 600 000 человек60. Несколько хуже обстояло дело с качеством этих пополнений, и особенно с офицерами запаса. «Шестинедельной выучки прапорщики никуда не годятся, – отмечал один из фронтовиков. – Как офицеры они безграмотны, как юнцы, у которых молоко на губах не обсохло, они не авторитетны для солдат. Они могут героически гибнуть, но они не могут разумно воевать»61.

Пока политики в Петрограде обсуждали вопросы большой стратегии, военные посещали фронт. Генерал Вильсон вместе с полковником А. Ноксом отправился в Псков, в штаб Северного фронта, откуда после встречи с генералом Рузским они отправились на позиции русской армии под Ригой62. Поездка состоялась почти сразу же после январского наступления 12-й армии на правом берегу реки Аа у озера Бабич. В начале января командовавший армией генерал Р. Д. Радко-Дмитриев получил разрешение от главнокомандующего фронтом генерала Рузского на частную операцию с обязательством обойтись исключительно собственными силами. Основной целью наступления была «боевая практика для войск».

Командование строило свои расчеты на внезапном ударе, без предварительной артиллерийской подготовки. Перед его началом 17-й и 55-й полки 20-й Сибирской стрелковой дивизии отказались идти в наступление. Стрелки кричали о предательстве и шпионах, которые продают и предают их63. Парадокс ситуации заключался в том, что залогом успеха наступления его организаторы считали внезапность, основанную на действиях «без выстрела», в то время как на рядового бойца предварительный артиллерийский обстрел действовал ободряюще хотя бы потому, что он обеспечивал проходы в заграждениях противника. Солдаты вообще неохотно шли на неразрушенные проволочные заграждения. По приказу командования ненадежные полки были выведены в тыл, 13 стрелков преданы суду военного трибунала и расстреляны, несколько сотен человек были сосланы на каторгу. Расстрел стрелков получил полное одобрение императора64.

Митавское, или «Рождественское», наступление началось вечером 23 декабря 1916 г. (5 января 1917 г.), то есть накануне православного Рождества. Немцы были застигнуты врасплох. Первыми в атаку пошли латышские стрелки, вслед за ними удар нанесли сибирские части65. «Давно лелеянная мысль командующего армией, – писал фронтовой корреспондент «Нового Времени», – прорвать германский фронт грудью без единого артиллерийского выстрела блестяще оправдалась. В первый же день было порвано бесчисленное множество проволочных заграждений, несмотря на убийственный огонь пулеметов, солдаты молча врывались в укрепления, блокгаузы, редюиты»66.

Уже 5 января 6-й Сибирский корпус сумел прорвать оборону немцев на двух участках. На участке прорыва резервов у немцев не оказалось, в результате путь на Митаву был открыт. Сказался фактор внезапности, на который рассчитывал Радко-Дмитриев67. Не менее сильно сказалось и отсутствие резервов: ни за одним из участков прорыва не было свежих сил, которые могли бы развить успех. Когда они появились, было уже поздно. Наступление выдыхалось в столкновениях за опорные пункты68. После войны начальник штаба германского Восточного фронта отметил, что это было единственное за всю войну русское наступление, не сопровождавшееся радиоболтовней и поэтому заставшее немецкие войска врасплох69. Успешный прорыв, весьма эффективное использование тяжелой артиллерии заставили немцев оставить «Пулеметную горку» – возвышенность, господствующую над дефиле в болотах на пути к Митаве70.

Людендорф отмечал, что удар в направлении на Митаву едва удалось локализовать поспешно стянутыми резервами71. Задача стабилизации фронта для германского командования упрощалась волнениями среди сибирских стрелков. Известие о нем на время парализовало порыв наступавших, повлияло на настроения стрелков, находившихся в резерве, и, в конечном итоге, прорыв остался без поддержки. Через несколько дней наступление остановилось72. Уже 11 января 1917 г. начальник штаба Восточного фронта генерал-майор М. Гофман отмечает в своем дневнике, что на фронте одного батальона ландштурма было занято несколько траншей73. В этот день наступление 12-й армии прекратилось. Радко-Дмитриев приказал утвердиться на занятых позициях74. За время боев было захвачено около 1 тыс. пленных, 2 тяжелых и 11 легких орудий, 2 прожектора и т. п. При этом велики были и потери: около 23 тыс. человек убитыми, ранеными, обмороженными (бои шли при 20-градусном морозе) и пропавшими без вести (около 9 тыс. человек)75. В Риге у православного собора были выставлены захваченные у противника орудия и пулеметы.

Это была частная изолированная зимняя операция, не имевшая шансов на стратегический успех, да и не рассчитанная на таковой. Конечно, при условии развития прорыва можно было бы рассчитывать на то, что немцам придется податься назад по всему участку фронта. Однако без немедленной поддержки ближайшими резервами рассчитывать на это не приходилось. Сразу же после остановки наступательных операций по армии, а затем по фронту поползли слухи о том, что наступление было остановлено по приказу императрицы, что войска чуть ли не овладели Митавой (на самом деле они далеко не дошли до нее) и оставили город по телеграмме Александры Федоровны. В Риге, где сказывалось и традиционное противостояние латышей с немцами, к этим слухам добавлялись и другие – о высоких потерях латышских полков, о бесполезно пролитой по вине императрицы крови76.

Гурко получил информацию об этом в январе 1917 г., когда был в Петрограде. Именно в это время С. Хор отмечает усилившуюся пропаганду против «реакционеров» на окопах, что привело к тому, что политические вопросы открыто обсуждаются на фронте, и, по его информации, был даже случай отказа полка идти в атаку, так как его офицеры потребовали «уничтожить врагов в тылу»77. Настроения офицеров проникали и в солдатскую среду. Генерал А. В. Горбатов вспоминал: «Денщикам удавалось иногда услышать из офицерских разговоров отдельные слова: “все прогнило, все продажно”, “этого нужно было ожидать”, “бездарные правители”, “на краю пропасти” и т. п. Все это немедленно передавалось нам (солдатам. – А. О.)»78. Интересно, что это происходило в частях генерала, который в бытность своей отставки по болезни не считал для себя зазорным обращаться с телеграммами к Распутину, прося его молитвенного заступничества о возвращении на фронт79. В тылу Северного фронта зрело недовольство, но оно было еще незаметно. Общее состояние русских позиций и русской армии в окопах произвело на Вильсона самое хорошее впечатление80.

Совсем другой взгляд на возможности русских войск вынес из поездки на Юго-Западный фронт генерал Кастельно. По его мнению, командование, управление и транспорт в России отстали от союзников на 18–20 месяцев, и ни о каком удачном наступлении в ближайшем будущем речи быть не может81. Тем не менее даже Кастельно похвалил дух войск: он показался ему превосходным82. Эти оценки наступательных возможностей русской армии абсолютно не разделялись главой британской военной миссии. Однако Милнер, узнав о них, оказался под влиянием авторитета французского генерала. Эта информация негативно повлияла на представителя Ллойд-Джорджа, и он стал сомневаться в возможности наступления на русском фронте. Вильсон записывает в своем дневнике 17 февраля: «Я сказал ему (Милнеру. – А. О.), что Кастельно не имеет причин для пессимизма, он ничего не видел, его точка зрения ошибочна»83.

В какой-то степени Кастельно был прав в своих оценках технического состояния русского фронта: наша армия по-прежнему уступала англичанам и французам в артиллерии. У союзников во Франции было 9176 легких и 6369 тяжелых орудий против 4349 легких и 5510 тяжелых германских орудий, что при меньшей длине фронта составляло в среднем 13 орудий на километр фронта у англичан и 10 орудий на километр фронта у французов (для сравнения – средний показатель на русском фронте составлял 1 орудие на 1 километр фронта)84. Преодоление подобной отсталости зависело, в том числе, и от позиции союзных правительств по военным поставкам. Сам Кастельно на конференции был против излишней, по его мнению, поддержки русской армии, он считал «.. недопустимым обнажать французский фронт ради русского»85.

Вильсон был, конечно, более объективен, чем его французский коллега. Дело в том, что Кастельно посетил фронт в Галиции, где окопной войны, характерной для Западного фронта, не было и не могло быть. Во Франции линия фронта стабилизировалась к концу 1914 г., а русский Юго-Западный фронт за 2,5 года войны пять раз перемещался на расстояние от нескольких десятков до нескольких сотен километров. После окончания Брусиловского наступления прошло чуть больше двух месяцев. Естественно, что освоение прифронтовой полосы здесь было несравнимо с тем, что было у союзников в Европе. Кроме того, и довоенное развитие данной территории было далеко от северо-западных областей Франции и Бельгии. На Северном фронте, который посетил Вильсон, положение было совсем иным: его линия приобрела стабильные очертания в конце 1915 г., прифронтовая полоса была хорошо освоена.

Опыт европейского Западного фронта, опыт окопной войны, осложненной огромной плотностью артиллерии и пулеметов, был неприменим на галицийском участке русского фронта. Да и насколько эффективен был этот опыт? Немцы и русские тратили на артиллерийскую подготовку несколько часов (германская армия потратила перед штурмом Вердена в феврале 1916 г. 9 часов), в то время как союзники – несколько дней (в июле 1916 г. на подготовку перед наступлением на Сомме было отведено 7 дней, а перед наступлением во Фландрии в июле 1917 г. – 16 (!) дней)86.

Тем не менее особыми успехами в том, что считалось военной доктриной союзников наиболее важным показателем, то есть в отвоевывании территории, они никак не могли похвастаться. Вильсон, конечно, имел все основания не соглашаться с Кастельно. Важно отметить, что расхождения между англичанами и французами в оценках боеспособности русской армии касались только технической части. Мораль войск и тыла не вызывала у них сомнений. Не сомневался в ней, как было уже отмечено, и сам Кастельно. На заданный ему вопрос, удовлетворен ли он результатами конференции, генерал ответил: «В высшей степени. Я уеду из России с сознанием, что союзники одушевлены одной общей задачей, единой конечной целью»87.

Доволен был и Думерг, заявивший в своем интервью: «С минуты моего приезда в Россию все мои беседы с самыми разносторонними лицами – членами правительства, политическими деятелями, военными, представителями промышленности – ярко подтвердили мое постоянное мнение о русской мощи и о достойном восхищения русском патриотизме. На каждом шагу мне оказалось возможным отметить проявление горячей любви русского народа к своей родине. В патриотизме русских я вижу лучший залог нашего общего торжества. Недаром наши враги всегда старались пошатнуть эту нравственную силу, которая ведет нас к победе»88. Сила эта казалась еще и незыблемой. В начале 1917 г. по Северному фронту проехал американский журналист Арно Дош-Флеро. Он с самого начала войны работал военным корреспондентом на Западном фронте во Франции и Бельгии и прежде всего обратил внимание на состояние морали войск. Оно показалось ему прекрасным: офицеры и солдаты жили единой семьей89.

Но только ли пессимизм французского генерала вызвал у лорда Милнера такие же чувства сомнения относительно возможностей России в будущей кампании? Кроме аудиенций у императора и переговоров с членами его правительства, делегатам из Англии и Франции предстояли встречи с представителями общественности. Эти встречи, как, впрочем, и сама конференция, не были предметом пристального внимания отечественного, да и зарубежного историка. Впрочем, они и не были вообще обойдены вниманием. «Союзные делегаты, – отмечал советский историк А. Л. Сидоров, – выслушали все претензии представителей царского правительства – руководителей хозяйства, армии и флота. Они имели возможность посетить фронт и ознакомиться с состоянием армии, беседовали с лидерами русской буржуазной оппозиции и были в курсе всей работы, которую вели английское и французское посольства и “Прогрессивный блок” по организации государственного переворота. Их не особенно страшил рост недовольства внутри страны; приход к власти буржуазных лидеров им казался желательным»90.

Политический зондаж на фоне межсоюзнических контактов

Действительно, в отсутствие военных политики встречались с представителями либеральной общественности. Последние ожидали активной помощи от союзников при реализации своих планов1. Источниковая база этих встреч невелика. О них можно было судить по «Военным мемуарам» Ллойд-Джорджа и в лучшем случае по воспоминаниям Роберта Брюса Локкарта. Вскоре после войны лорд Милнер скончался, не оставив мемуаров. Во время работы в архивах Форин оффис мне не удалось обнаружить его отчетов, и я использовал ту их часть, которая была воспроизведена Д. Ллойд-Джорджем. На встречах Милнера с представителями общественных организаций переводчиком выступал Локкарт (с 1912 г. – британский вицеконсул в Москве, кстати, встречавший делегацию в Петрограде)2, оставивший определенную информацию об этом. Однако картину великолепно дополняют дневники генерала Г Вильсона, с которым Милнер откровенно делился впечатлениями об увиденном и услышанном. В высшей степени характерно то, что о подобных встречах почти ничего не пишут в своих воспоминаниях французский посол Палеолог и его британский коллега Дж. Бьюкенен.

Особенно активными в этих встречах были французы. «Я пытаюсь доставить Думеру возможно полный обзор русского общества, – записывает в своем дневнике 8 февраля 1917 г. Палеолог, – знакомя его с самыми характерными представителями его»3. Через своего знакомого французский посол пригласил представителей общественности на завтрак в посольстве. Это делал именно тот человек, который впервые высказал свою мысль о возможности «революционных беспорядков» в России буквально на следующий же день после отставки Николая Николаевича (младшего) в 1915 г.4

Характерно, что приглашены были исключительно представители либерального лагеря, в том числе бывший военный министр генерал А. А. Поливанов, А. И. Шингарев, П. Н. Милюков, В. А. Маклаков и другие (чудовищным образом, учитывая убежденность правительства Франции в будущей революции в России, выглядел подарок ее президента императрице, украсивший приемную Александровского дворца, – гобелен, изображавший королеву Марию-Антуанетту вместе с ее детьми)5. На этих встречах, прежде всего, обсуждались вопросы внутренней политики.

Активно проводил встречи с членами правительства, Государственной Думы и Государственного совета, а также с военными Кастельно. Он вынес собственные и весьма яркие впечатления из того состояния, в котором пребывали обе русские столицы: «Если для оценки умов в России в связи с войной ограничиться наблюдением за обществами таких больших городов, как Петроград и Москва, то нам кажется, что гигантская борьба, заливающая мир кровью, не занимает первое место в заботах русского народа. Ничего не изменилось, кажется, в течении жизни, в удовольствиях, в труде. Конечно, война всех стесняет, но она ничему не препятствует, в особенности буйному возбуждению внутренней политики, которое недавно проявилось в одной кровавой драме и которое чувствуется во всех душах, будь то на фронте или в тылу»6.

Вообще, в это время фронт был явно не в центре внимания лидеров общественности, во всяком случае, фронт, направленный против немцев. Неудивительно, что Думерг на встрече с «характерными представителями» рекомендовал своим собеседникам быть терпеливее и просил их не забывать о том, что идет война. Это вызвало бурный протест у Милюкова и Маклакова: «Довольно терпения!… Мы истощили все свое терпение… Впрочем, если мы перейдем скоро к действиям, массы перестанут нас слушать»7. Еще дальше пошел Гучков, заявивший, что в случае, если это правительство останется у власти, то союзникам не стоит рассчитывать на дальнейшую помощь России в разгроме немцев. Выходом из внутреннего кризиса, по его мнению, была только милитаризация производства, но на этот шаг могло решиться лишь правительство, облеченное доверием народа8.

Внутри узкого круга посвященных в таинства политики либерального лагеря говорили о том, что «.русские политические деятели просили помощи у своих заграничных друзей; они мечтали вывезти царя и Александру Федоровну из России и поставить регентом Михаила»9. «Друзья» воспринимали обращенные к ним жалобы по-своему. Кастельно, например, в ходе встреч убедился, что ни император, ни правительство, ни общественность не думают о сепаратном мире и твердо настроены довести войну до победного конца. Его собеседники, в отличие от тех, с кем встречался Думер (среди прочих Кастельно имел долгую беседу с Родзянко по просьбе последнего), убедили генерала, что жесткая критика правительства и требование реформ продолжатся, но не во вред общим интересам союзников: решение этих проблем будет отложено на послевоенный период, и союзники не должны «опасаться революционных беспорядков»10.

Впрочем, далеко не всех гостей удалось заставить поверить в то, что столь сложная задача может быть реализована, хотя принимавшая сторона и старалась изо всех сил. Милнер отправился в Москву. Программу мероприятий для представителей союзников готовил Локкарт11. Накануне приезда их союзников «Утро России» посвятило целый разворот проблеме назревших изменений. По мнению газеты, Россия стояла на распутье и нуждалась в министерстве «национальной обороны». «Какое самое сильное и самое яркое переживание русской действительности в настоящий момент? – вопрошал Б. П. Вышеславцев. – Это, безусловно, чувство дезорганизации. С этим принуждены будут согласиться все, без различия партий и воззрений. Сейчас есть только две партии в России: людей, страдающих от дезорганизации, и людей, пользующихся дезорганизацией; и последних не мало. Организация национальной обороны есть для нас, русских, организация России вообще»12.

Как сообщал своим читателям П. Сурмин, у власти есть только два пути: первый – сохранение существующей политической системы или второй – путь, который прошла Франция. Исторической выбор для автора был очевиден: «Не сохранение status quo, необходимость не простой, а великой перемены власти чувствуется всеми»13. «…Для достижения полной спайки между различными обществами “вооруженного народа”, будь то действующая армия, или органы тыла, работающие на нужды страны»14 необходимо создание нового аппарата власти, убеждал П. Бурский. Представители союзников прибыли в столицу еще 27 января (9 февраля), их бурно и торжественно приветствовали. Некоторые газеты опубликовали приветствия на французском и английском языках. Руководителям делегаций были посвящены статьи, особое внимание уделялось Милнеру. Он был назван «человеком действия»15.

Действовали и представители либералов. Торжественные встречи и банкеты следовали один за другим. И везде звучали бодрые и часто длинные речи16. На встрече в городском управлении Челноков говорил о том, что войну сейчас ведут не правительства, а народ; союзники, находясь в Москве, в самом центре России, имеют возможность познакомиться с ее возможностями, ведь, «.естественно, на Москву выпала обязанность организовать всю общественную Россию»17. На следующий день на торжественном банкете к тому же призывал и В. А. Маклаков: он обратил внимание на необходимость для союзных держав сближаться не только с государством и властью, им управляющей, но и с народом, которого союзники не знают18.

Союзники воспользовались возможностью сделать то, о чем их просили. Результатом было сильнейшее разочарование. «До конца своей жизни, – вспоминал Локкарт, – лорд Милнер не мог забыть этих двух дней в Москве. Это был последний гвоздь в гроб его дискомфорта»19. По возвращении в Петроград дискомфортные чествования продолжились. На встрече, организованной русско-английским обществом 31 января (13 февраля) 1917 г. под председательством Родзянко, в лучших традициях банкетной кампании Поливанов, Сазонов, профессор Виноградов, Бьюкенен и Милнер произнесли речи, воспевшие яркие перспективы сотрудничества двух стран и их общественности20. Вне банкетов союзникам приходилось слышать и другие слова.

Вслед за главами делегаций союзников в Москву прибыла английская военная миссия во главе с Вильсоном, которого сопровождали Нокс, Локкарт и несколько британских офицеров21. Вернувшийся с фронта Вильсон находился в прекрасном настроении22. 2 (15) февраля он посетил Московский ВПК, где его приветствовали речами заместитель председателя комитета С. А. Смирнов и сам председатель – П. П. Рябушинский, который не замедлил заявить, что военно-промышленные комитеты трудятся, «преодолев много препятствий, тормозивших нашу работу». Возникала картина почти изолированной заботы ВПК о нуждах фронта: «Конечно, наша работа могла бы быть значительно продуктивнее, если бы общественные организации встречали должную поддержку»23.

На фоне публичной демагогии такого рода неудивительно, что во время пребывания английской военной делегации в Москве один из русских генералов подвел Вильсона и Нокса к карте России. Нокс вспоминает: «Там, – сказал он, указывая на прифронтовую область, – все в порядке, но здесь, в тылу, все в хаосе»24. Теперь в этом предстояло убедиться англичанам. Интересно, что с этими словами русского генерала почти полностью совпала оценка, данная представителем вражеской страны. Осенью 1916 г. посольство Австро-Венгрии в Румынии после того, как вопрос о его выезде через Болгарию был решен негативно, получило разрешение вернуть его домой окружным путем – через Россию, Швецию и Германию. Путь через Киев и Петроград затянулся почти на три недели.

Бывший посол граф Оттокар Чернин вместе со своими подчиненными внимательно отслеживал ситуацию: «Путешествие через неприятельскую страну было весьма любопытно. В то время как раз шли кровопролитные бои в Галиции, и нам и днем и ночью встречались беспрерывные поезда, или везущие на фронт веселых, смеющихся солдат, или оттуда – бледных перевязанных, стонущих раненых… Население всюду встречало нас удивительно приветливо, и здесь мы не замечали и следа той ненависти, которую мы испытали в Румынии. Все, что мы видели, проявляло себя под знаком железного порядка и строжайшей дисциплины. Никто из нас не верил в возможность того, что эта страна находится накануне революции, и, когда по моем возвращении император Франц-Иосиф спросил меня, достал ли я какие-нибудь данные об ожидающейся революции, я ответил решительно отрицательно. Старику императору это не понравилось. Он потом говорил одному из придворных: “Чернин дал очень верный отчет о Румынии, но дорогу через Россию он проспал”»25. Упреки Франца-Иосифа были несправедливы: Чернин, внимательный наблюдатель, просто не имел возможности общаться с представителями столичной общественности. Зато с ними общались представители союзников.

Творческому консерватору, каким был Милнер, пришлось познакомиться с одной особенностью русского либерала, которую очень тонко заметил Б. Пейрс (британский журналист, с 1905 г. работавший в России, с 1908 года – профессор русской истории, языка и литературы Ливерпульского университета). Образ Англии вообще был популярен среди русского общества независимо от политических пристрастий его членов. Но для либералов, конституционалистов симпатии к Великобритании были условием sine qua non[1], они были почти идентичны желанию «освобождения России»26. В либеральных кругах Англия обожествлялась или, точнее, идолизировалась. Сделать это было тем более просто, что представители этого идола в России как раз казались такими милыми и близкими людьми. Когда 12 (25) ноября 1916 г. делегация из Москвы во главе с Челноковым вручала Бьюкенену диплом почетного гражданина Первопрестольной, тот в ответном слове заявил, что «…я москвич сердцем и душой»27.

Глубокая внутренняя несвобода русского западника заставляла его создавать некий образ идеальной страны, представителям которой он собирался пожаловаться на собственное непрогрессивное правительство. Однако это была внешняя сторона действия, в которую могли искренно верить только люди, подобные князю Г Е. Львову, возглавлявшему Земгор. С ним, а также с московским городским головой М. В. Челноковым встретился по их просьбе лорд Милнер. Первая встреча носила протокольный, торжественный характер, произносились речи, которых Милнер не понимал, вручались награды. Глава английской делегации, несмотря на желание посетить Кремль, был вынужден не только несколько часов потратить на первую встречу, но и согласиться на вторую, в которой принимали участие Милнер, британский дипломат Дж. Клерк, Локкарт в качестве переводчика, а также Львов и Челноков28. Этот разговор, по мысли думцев, должен был привлечь внимание и симпатию главы британской делегации, авторитет которого они хотели использовать «для давления на императора». Аджемов, довольно верно передавший содержание встречи в разговоре с Верховским, отметил: «Львов и Челноков с чувством глубокого отчаяния в душе пошли на то, чтобы привлечь иностранцев в русские внутренние дела»29.

На встречу Львов принес с собой длинный письменный вариант речи (Локкарт называет его меморандумом) и стал зачитывать его. Перспективы союзов земств и городов и их масштабы были потрясающими. Львов говорил о 220 таких комитетах, описывал их работу и затем перешел к острой критике правительства30. Львов обвинял министра внутренних дел А. Д. Протопопова в желании удушить Земгор: «Единственное разумное предложение, которое выдвинул князь Львов, сводилось к тому, чтобы союзная миссия поставила условием дальнейшей поставки материалов использование этих материалов или хотя бы части их организациями, к которым союзники относились с доверием, например, Союзом городов и Земским союзом, возглавлявшимися кн. Львовым и г. Челноковым»31.

Земгору, по их мнению, угрожал и новый председатель Совета министров, и новый министр внутренних дел. Земцы требовали передачи власти в руки правительства, созданного ими, «вышедшего из думских кругов и пользующегося доверием народа»32. Речь завершалась утверждением, что если решение не будет принято и отношение императора к общественным организациям не изменится, то в течение трех недель в стране начнется революция33. В конце 1916 г. Львов и Челноков посетили заседание «Прогрессивного блока» и заявили, что единственное спасение страны лежит в революции, так как при сохранении старого режима войну не выиграть. Правда, некоторые «прогрессисты» все же возразили им, что во время войны революция – предательство34. Теперь Львов и Челноков повторяли свои слова перед руководителем британской делегации. Правда, ситуация несколько изменилась, и они, потеряв государственные субсидии, хотели, как минимум, приобрести контроль над распределением союзных поставок, а в лучшем случае заручиться сочувствием союзников для проведения необходимых с их точки зрения политических изменений.

Это была удивительная по самоуверенности речь. Конечно, накануне Февраля формально земства были реальной силой, и их руководители осознавали это. «Во второй половине 1916 года Земский союз уже был целым государством в государстве: годовой бюджет его дошел до 600 миллионов рублей и продолжал неудержимо расти, – с гордостью писал биограф князя Львова. – Сотни тысяч людей – мужчин и женщин разных профессий – или служили в нем или работали на него… Никто, очевидно, не думал о преходящем значении союза»35. Действительно, союзы проделали значительную работу по организации питательных и медицинско-санитарных пунктов для беженцев в 1915 г. Несмотря на вынужденное переселение нескольких миллионов человек в чудовищно сложных условиях, не было зарегистрировано ни одного случая эпидемии36. Они организовали 75 поездов Красного Креста, перевезли 2 256 531 человека из 4 300 000 эвакуированных. К концу 1916 г. число учреждений Земского союза составило 7728, из них учреждений Главного комитета – 172, губернских комитетов – 3454 и фронтовых комитетов – 410037.

Но, во-первых, земства существовали в 43 губерниях Европейской России, где проживало около 110 млн человек. На территории 51 губернии и области, где проживал 61 млн человек, они не действовали38, а во-вторых, наличие земских органов само по себе не превращало их в лидеров, способных повести за собой массы. И, наконец, в-третьих, Земгор вовсе не был весьма авторитетной организацией, во всяком случае, для англичан. Большая часть вооружения и боеприпасов поставлялась фронту вовсе не земцами, существовавшими за счет государства. Это не было секретом.

Нокс отмечал в своем дневнике крайне неудовлетворительную работу и ВПК: из его филиалов только одесский (каким-то чудом его возглавил артиллерийский генерал) отличался работоспособностью. В армии по отношению к организациям, патронируемым Львовым и Челноковым, была распространена шутка: «Что такое армия? Армия – собрание людей, которые не смогли избежать военной службы. Что такое общественные организации? Общественные организации – это большие собрания людей, которым удалось избежать военной службы»39. В рабочих комитетах ВПК и других организациях Союза городов часто укрывались революционно настроенные рабочие40. Уже в апреле 1916 г. в составленной Московским охранным отделением справке «Земский и Городской союзы» отмечалось: «За последнее время наблюдается наплыв в союзы непригодных к работе лиц, коим гарантируется освобождение от воинской повинности»41. «В мировой войне, – вспоминал командир 6-го Финляндского стрелкового полка А. А. Свечин, – в поездах-банях, позади русского фронта люди с высшим образованием раздавали мочалу и мыло, а фронт оставался темным и безграмотным»42. Особой симпатии к этим раздатчикам фронт, судя по всему, не испытывал. Сотрудников Земгора в армии презрительно называли «земгусарами», «гидроуланами», а автомобили Союза – «сестровозами»43.

Слабая дисциплина среди земских организаций действовала на войска, по свидетельству П. Н. Врангеля, разлагающим образом: «…“земгусары”, призывного возраста и отличного здоровья, но питающие непреодолимое отвращение к свисту пуль или разрыву снаряда, с благосклонного покровительства и помощью оппозиционной общественности заполнили собою всякие комитеты, имевшие целью то устройство каких-то читален, то осушение окопов. Все эти господа облекались во всевозможные формы, украшали себя шпорами и кокардами и втихомолку обрабатывали низы армии, главным образом, прапорщиков, писарей, фельдшеров и солдат технических войск из “интеллигенции”»44. В отчете о состоянии армии, подготовленном для председателя Совета министров в начале 1917 г. отмечалось следующее: «Влияние Земгора в войсках совершенно не замечается»45. В армии вообще и на фронте в частности на организации земств и городов смотрели как на собрание тех, кто «словчился», чтобы не попасть в окопы46.

Очевидно, это было почти стандартное отношение армии к этим учреждениям. Ф. А. Степун, прослуживший всю войну прапорщиком в полевой артиллерии, не очень расходился в оценках с представителями кадрового офицерского корпуса, своего и британского: «“Земгусар” – интеллигент, либерал и защитник войны до конца; внешность под офицера, душа под героя. Звенит шпорами и языком, а на самом деле всего только дезертир, скрывающийся от воинской повинности в общественной организации»47. В конце 1916 г. две трети состава местных отделений Всероссийского союза городов приходилось на городскую интеллигенцию: это были врачи, статистики, бухгалтеры, юристы, учителя. Примерно такая же картина наблюдалась и у земцев48. «Малое сознание в интеллигентных кругах России того, что защита Родины с оружием в руках является долгом каждого гражданина, приводило к тому, что “интеллигент легко устраивался” в тылу или на “безопасных” местах армии. Автору лично приходилось видеть лиц, – вспоминал генерал Н. Н. Головин, – продолжавших носить полковничий мундир, несмотря на то, что они стояли не во главе полков, а во главе учреждений Красного Креста, и это было в то время, когда каждый, даже младший офицер, ценился в войсках на вес золота»49.

Численность земских служащих и лиц, состоящих на жаловании у земств, составила в 1912 г. 150 тыс. человек. За годы войны эта армия выросла, достигнув к осени 1917 г. численности в 252 тыс. человек (данные, которые приводит Н. Н. Головин – 5352, – явно занижены: очевидно, эта цифра включает в себя только центральные учреждения). Из них в учреждениях на фронте было задействовано меньшинство: например, к 1 января 1916 г. Земский союз создал на всех фронтах 2500 учреждений, в которых работало около 15 тыс. человек. В военно-промышленных комитетах на 1 октября 1916 г. работало 976 312 человек50. Части из них суждено было сыграть решающую роль в ближайшем будущем. В Центральном комитете работали А. И. Гучков и А. И. Коновалов, в Московском – П. П. Рябушинский и С. Н. Третьяков, в Киевском – М. И. Терещенко51. Руководство ВПК действительно было «скрытым кадром» будущего Временного правительства. Что касается Земгора, то его обособленное, бесконтрольное положение вызывало настороженное, а потом и враждебное отношение со стороны правительства. Земцы же все время расширяли требования к финансированию. Если к концу 1914 г. оно составило 43 млн руб., то на начало октября 1916 г. государственное финансирование союзов составило 553 459 829 руб., в то время как за тот же период поступления из земских и городских источников были более скромными – 9 650 986 руб. 74 коп.52 К 1 февраля 1917 г. Земгор выполнил заказов на сумму в 80 млн руб. из общего их объема в 242 млн руб.53 Тем не менее на первое полугодие 1917 г. только Союз городов запросил 65 786 895 руб.54

Правда, существовала и другая точка зрения о союзах. Локкарт, например, высоко оценивал работу Земгора. Признавая, что она полностью контролировалась либералами, английский дипломат все же признавал существование в земских организациях антиправительственных настроений, отмечая, что оппозиционными их делала политика правительства55. Правительство продолжало выделять деньги Союзу и одновременно не доверять ему, но в конце 1916 г. этой противоестественной ситуации решили положить конец. Государство должно было или прекратить финансирование Земгора, или поставить его под контроль. Инициатором этих действий был Протопопов, что, на мой взгляд, было одной из причин единодушного объявления его сумасшедшим либералами. Впрочем, еще будучи «здравомыслящим», то есть до своего вхождения в правительство, Протопопов был недоволен работой общественных организаций, и, кстати, считал, что члены ВПК спровоцировали забастовку на Путиловском заводе своими неумелыми действиями56. В декабре 1916 г. полиция сорвала попытку Земгора провести свой съезд в Москве, а в январе 1917 г. была арестована рабочая группа Центрального военно-промышленного комитета57. Конечно, Земгором было сделано немало полезного: так, например, были созданы лазареты, поезда Красного Креста, питательные пункты, бани, прачечные и прочее, но существуют многочисленные свидетельства того, что земцы пользовались этими учреждениями для антиправительственной пропаганды в армейском тылу58. «Польза, принесенная России совещанием по обороне и Военно-промышленным комитетом, парализовалась вредом, принесенным ими ее государственному спокойствию», – вспоминал Курлов59. Решимость лидеров общественных организаций внушить офицерской элите свои политические идеи была действительно велика, но прав был Катков, отмечавший единственный ее результат: «На деле же они просто лишили монархию ее единственной опоры против революции – армии»60.

Милнер, которого Ллойд-Джордж ценил за способность к творческим идеям, отреагировал на чтение «меморандума» довольно тривиально, что, впрочем, объясняется его положением. Он ответил, что не имеет полномочий для обсуждения внутриполитической ситуации в России. В этом его поддержал генерал Вильсон. Однако Милнер все же пообещал довести до императора положение дел в Земгоре и далее попытался все же найти выход из тупика. Он сказал, что на предстоящей аудиенции «охотно заявил бы Его Величеству, хотя ему и не следует этого делать, что, по его мнению, русскому царю следовало бы назначить князя Львова министром внутренних дел»61. Князь Львов тотчас же заявил, что он не мог бы занять этого поста, но подчеркнул, что он вполне понимает точку зрения лорда Милнера. Эти слова должны были произвести весьма сильное впечатление на британцев.

Видный общественный деятель убеждал их в неизбежности революции, вызванной непрофессионализмом действий правительства, претендуя, таким образом, на некое знание, реализация которого могла бы избавить страну от надвигающейся катастрофы, но отказывался даже обсуждать свое вхождение в правительство. Кроме этого, глава британской делегации заявил думцам, что по возвращении на Родину сообщит «своему правительству все, что ему стало известно»62. В последнем, правда, можно было не сомневаться. Очевидно, этому сообщению мы во многом обязаны анализу Февральской революции, который дал глава английского правительства: «Как и все революции, российская революция представляла собой запутанную историю. Весьма различные и резко противоположные силы вызвали ее к жизни. Здесь были генералы, которые хотели только заставить царя отречься от престола, чтобы учредить регентство и освободиться от интриг и мелочного контроля придворных кругов. Здесь были демократические лидеры Думы, которые хотели создать ответственное конституционное правительство. Здесь были нигилисты и анархисты, которые хотели вызвать всеобщее восстание против существующего порядка. Здесь были интернациональные коммунисты, которые хотели создать марксистское государство и III Интернационал. Невозможно было предвидеть, которая из этих различных сил одержит победу и завладеет рулем революции. Основная масса народа в России желала лишь хоть какой-нибудь перемены. Эти люди требовали пищи и топлива»63. Эти чувства и хотели оседлать либералы. Им тоже хотелось перемен.

С Думергом в Москве встречались практически те же люди. Говорили они то же самое, может быть, даже в более резких тонах. Гучков заявил французскому министру, что главной задачей является борьба не с внешним, а с внутренним врагом, единственной в России силой, не желающей победы, – Царским Селом64. Тогда же в Первопрестольной состоялись встречи представителя Франции с Львовым и Челноковым. Главы союзов произвели на Думерга сильное впечатление. Они тоже жаловались на правительство, причем особенно отличился Рябушинский, сказавший по-французски в Купеческой управе довольно резкую речь о том, как правительство, находящееся во вражде с нацией, мешает последней работать. «Doumergue не знал, кто Рябушинский, – отмечала в своем дневнике З. Гиппиус, – и очень удивился, что это “membre du Conseil de l’Empire” et archimillionare»[2]65. По возвращению в Петроград Милнер был информирован, и довольно подробно, о беседах П. Н. Милюкова и В. А. Маклакова с М. Палеологом66. На Милнера эта информация, а также оценка состояния русской армии, данная Кастельно, произвели самое гнетущее впечатление. Генерал Вильсон после встречи со Львовым и Челноковым занес в свой дневник интересную запись: «Они (императорская чета. – А. О.) потеряли свой народ, свое дворянство, а сейчас и свою армию (подчеркнуто мной. – А. О.), и с моей точки зрения их положение безнадежно, в один день здесь произойдут ужасные события»67.

Это тем более удивительно, что о позиции армии, а в данных условиях генералитета, по отношению к императору разговора, вроде бы не было. Откуда же эта убежденность Вильсона в том, что Николай II потерял, и именно «сейчас», свою армию? Вспомним анализ положения в России, данный С. Хором. В начале января он сомневался в возможности переворота именно потому, что не было приемлемого для всех лидера. После же прибытия Милнера английский премьер-министр сделал вывод: «Вожди армии фактически уже решили свергнуть царя. По-видимому, все генералы были участниками заговора. Начальник штаба генерал Алексеев был, безусловно, одним из заговорщиков. Генералы Рузский, Иванов и Брусилов также симпатизировали заговору»68. В это же время активно налаживал отношения с Л. Г. Корниловым Гучков: их встречи привели к тому, что и этот генерал попал в список отмеченных доверием думцев69. Высший генералитет начал склоняться к мысли о допустимости больших перемен под влиянием политиков, считавшихся влиятельными и способными к «перехвату власти».

Весьма интересную характеристику Алексееву дал в своих воспоминаниях лично встречавшийся с ним зимой 1917 г., уже после Февральской революции, Т. Масарик: «Он был педантом, обладавшим критическим умом, и, несмотря на свой консерватизм и русскую узость во взглядах, он не стал бы колебаться даже перед тем, чтобы принести в жертву Царя во имя спасения России»70. Как же лидер чешских националистов пришел к таким выводам? Ведь, судя по его собственным мемуарам, во время встреч с Алексеевым обсуждались вопросы русской славянской политики и проблема создания чешских частей в составе русской армии. Мне кажется маловероятным, чтобы педантичный и уравновешенный Алексеев стал бы говорить с Масариком о столь щекотливой теме, относящейся к внутренней политике России, да еще после Февраля, ведь разочарование в переменах началось у генерала очень быстро. Другое дело – это люди, с которыми «Федора Федоровича» (так называл Масарика П. Н. Милюков) связывала долгая дружба и единство взглядов, люди, лишенные «русской узости во взглядах». Создается ощущение, что эти слова являются передачей Масариком трактовки взглядов кадетов и их оценки Алексеева. В начале у них были основания быть довольными произошедшим.

Трудно удержаться от мысли о том, что эти встречи были организованной кампанией, целью которой было убедить представителей Антанты в несоюзоспособности императорского правительства, подготовить союзников к грядущим событиям. При встрече с русским поверенным в делах Ллойд-Джорж заявил: «Лорд Милнер заверил английский кабинет, что до окончания войны революции в России не будет»71. Судя по всему, в том, что она неизбежна, он уже не сомневался. Можно считать, что русская оппозиция достигла цели, которую поставила перед собой. Летом и осенью 1916 г. Россия была в апогее своей популярности в Англии. «Впервые за целое столетие, оказавшись нашими “братьями по оружию”, – вспоминал К. Д. Набоков, – англичане хотели изгладить из памяти своей и нашей все прежние недоразумения и прежнюю вражду: Крым, Берлинский конгресс, сочувствие к Японии, дипломатическую затяжную распрю в Персии»72. За несколько месяцев все изменилось, а после возвращения британской делегации из Петрограда в прессе и обществе появилась и стала расти критика русского государственного порядка73. Неудивительно, что весть о революции в России большинство населения Англии, и, что самое важное, Военный кабинет, приняли с удовлетворением74. Однако, как мне представляется, либералы не пошли бы на эти весьма откровенные действия, если бы они не были уверены в поддержке со стороны армейского командования.

Оппозиция и командование армией

С февраля 1916 г. английский посол во Франции лорд Берти, ссылаясь на российские источники, неоднократно упоминает об «антидинастических» настроениях в гвардейской пехоте в отношении великого князя Николая Николаевича (младшего), и после каждой победы «консерваторов и сторонников мира с Германией» упоминания о возможном совместном выступлении «армии и народа» становятся все более уверенными1. На фоне этого трудно не поверить выводам полковника Хора о том, что единственным препятствием на пути планов либеральных кругов является отсутствие лидеров общенационального масштаба. Из находившихся в столице великих князей для этой роли не годился ни один. Исключение составлял, по мнению Хора, один человек: «Я лично тем не менее не вижу человека, который был бы армейским лидером в великом национальном движении. Очевидно, что Алексеев такой человек. Однако, Алексеев серьезно болен, настолько болен, что он не может быть в курсе событий, которые сейчас происходят»2.

Когда Хор писал этот доклад, он, очевидно, еще не знал о встрече Алексеева с Гучковым в Севастополе. После ареста членов Рабочей группы Гучков отбыл для лечения в Крым, рекомендовав своим подчиненным быть сдержанными3. Ситуация в столице была очень напряженной. То, что Алексеев в это время находился в Севастополе на лечении, отнюдь не означало, что он в изоляции. Морское собрание, где проживал генерал, было связано прямой телеграфной связью со Ставкой, он фактически продолжал участвовать в руководстве армией4.

Настроение на основной базе Черноморского флота в это время было невеселым, современник вспоминал, что «…все находились в каком-то подавленном состоянии»: «Приходили зловещие известия о брожении в войсках столичного гарнизона и о волнении в народе. Было известно, что многие члены императорской фамилии недовольны Царем и просто ненавидят императрицу. Какой-то взрыв ожидался и сверху, и снизу, предвещая для страны ужасные последствия. С самыми мрачными предчувствиями мы вступили в 1917 год»5. По словам одного из сопровождавших Гучкова депутатов Государственной думы, Алексеев после длительной беседы якобы ответил: «Содействовать перевороту не буду, но и противодействовать не буду»6. Керенский с чужих слов подтверждает, что с Алексеевым велись беседы о перевороте с осени 1916 г., но генерал, якобы соглашавшийся тогда с планами высылки императрицы, в Севастополе решительно отказал Гучкову в поддержке7. Об этом свидетельствует и А. И. Деникин, отмечая притом, что борьба «Прогрессивного блока» с правительством в общем находила сочувствие у генерала8. Тем временем в столице на Алексеева и В. И. Гурко возлагали большие надежды. «Он был настолько осведомлен, – вспоминал Гучков, – что делался косвенным участником»9. Такое положение было само по себе неплохим результатом деятельности Гучкова. В пользу правоты его слов свидетельствует и внезапное возвращение Наштаверха в Ставку.

По окончании петроградской конференции Гурко получил телеграмму из Севастополя от Алексеева. Он извещал своего заместителя, что поправил здоровье и собирается вернуться в Могилев немного раньше конца отпуска, 5 марта 1917 г. Гурко поторопился вернуться в Ставку10. Перед отъездом из Петрограда он отправился на свой последний доклад к императору и известил его о полученной телеграмме. Николай II не имел информации о состоянии здоровья своего начальника штаба и еще не знал о том, что Алексеев возвращается, и был этому удивлен, так как, по его мнению, начальник штаба не мог достаточно поправиться за столь короткий промежуток времени11.

Это было тем более неожиданно, что информация, которая приходила из Севастополя до этого, позволяла предполагать, что Алексеев вообще не сможет вернуться к исполнению своих обязанностей12. Сам император в разговоре с Воейковым объяснил необходимость быстрого возвращения просьбой Алексеева о встрече, в которой генерал хотел обсудить некоторые вопросы планируемого наступления. Алексеев после четырехмесячного пребывания в Крыму накопил достаточно сил для того, чтобы вновь работать в своей обычной манере13. Брусилов, столь сложный и противоречивый мемуарист, все же позволил себе следующую фразу, описывая ситуацию перед февралем 1917 г.: «Но в Ставке, куда уже вернулся Алексеев (Гурко принял опять Особую армию), а также в Петербурге было, очевидно, не до фронта. Подготовлялись великие события, опрокинувшие весь уклад русской жизни и уничтожившие и армию, которая была на фронте»14.

14 (27) февраля 1917 г. в письме к великому князю Николаю Михайловичу Ф. Ф. Юсупов предлагал принять решительные меры, включавшие приезд в Петроград вдовствующей императрицы Марии Федоровны с этими двумя генералами, которые, опираясь на верных людей, должны были провести аресты А. Д. Протопопова, И. Г Щегловитова, выслать Александру Федоровну и А. Вырубову в Крым15. Впрочем, в январе – феврале 1917 г. Гучков вел активную работу, организуя встречи, в которых принимали участие и представители от военных16. На них обсуждалось состояние армии и страны и возможные пути выхода из кризиса. Среди участников этих встреч были и те, кто входил когда-то в кружок «младотурок»: Н. В. Саввич, братья Евграф и Максим Ковалевские, – а также те, кто назовет себя так в начале Февральской революции: полковник Б. А. Энгельгардт и подполковник А. И. Верховский. Последний в своих мемуарах явно недоговаривает об этих встречах, однако даже из них очевидно, что генерал Беляев был подвержен серьезной критике, а упоминание имени генерал-лейтенанта А. М. Крымова было обставлено таким образом, что можно не сомневаться, что речь шла далеко не только о путях мирного выхода из сложившейся ситуации, как пытался представить это Верховский. Обсуждался вопрос о дворцовом перевороте17.

На Крымова, бывшего командира 1-го Нерчинского казачьего полка, а впоследствии начальника Уссурийской конной дивизии, имевшего заслуженную репутацию волевого человека, по многочисленным свидетельствам, еще до февраля 1917 г. возлагали особые надежды и Гучков, и Алексеев18. Гучков не скупился на самые положительные отзывы о Крымове: «Очень сильный, волевой, с большим талантом, большим политическим умом, с пониманием положения и чувством ответственности за себя, своих людей»19. Сам Крымов, в свою очередь, возлагал огромные надежды на Гучкова и считал его блестящим специалистом по армии, которому, по его словам, «никакие Шуваевы в подметки не годятся». Позже он с восторгом встретил назначение Гучкова военным министром. Крымов, по словам П. Н. Врангеля, «выдающегося ума и сердца человек, один из самых талантливых офицеров Генерального штаба, которого приходилось мне встречать на своем пути…», в беседах с ним неоднократно доказывал ему, что страна идет к гибели и «что должны найтись люди, которые ныне же, не медля, устранили бы Государя “дворцовым переворотом”»20.

По словам генерала Пустовойтенко, сказанным им 8 (21) ноября 1915 г. своему доверенному лицу – Лемке, как впрочем, и по комментариям этого доверенного лица, Крымов был на особом счету в Ставке: «.Пустовойтенко сказал мне (Лемке. – А. О.): “Я уверен, что в конце концов Алексеев будет просто диктатором”. Не думаю, чтобы это было обронено так себе. Очевидно, что-то зреет, что-то дает основание предполагать такой исход. Недаром есть такие приезжающие, о цели появления которых ничего не удается узнать, а часто даже и фамилий их не установишь. Да, около Алексеева есть несколько человек, которые исполнят каждое его приказание, включительно до ареста в могилевском дворце. Имею основание думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли около набитого дурака и мерзавца, что у него есть что-то, связывающее его с генералом Крымовым именно на почве политической, хотя и очень скрываемой, деятельности»21.

Крымов приехал в Петроград в январе 1917 г. и попросил Родзянко дать ему возможность неофициально выступить перед представителями общественности. На квартире у председателя Думы собрались, по его словам, «многие из депутатов, членов Государственного совета и членов Особого совещания»22. Уточнил данные Родзянко Керенский: были собраны лидеры «Прогрессивного блока». Он же сделал характерную оговорку: «Чтобы лучше понять атмосферу, царившую на последней сессии Думы, которая длилась с 1 ноября 1916 года по 26 февраля 1917 года, надо иметь в виду, что мысли всех депутатов были заняты ожиданием дворцовой революции»23. На этой встрече Крымов убеждал собравшихся в необходимости торопиться с организацией переворота и в том, что армия встретит его с радостью. По свидетельству Родзянко, присутствовавшие на совещании Шингарев, Шидловский и Терещенко поддержали эту идею, и только он сам, по его собственным словам, выступил против. Керенский вспоминает, что хозяин квартиры всего лишь попросил не употреблять в адрес монарха особо сильных выражений. При этом Родзянко не протестовал против того, чтобы военачальники сами убедили императора отречься. В качестве одного из вариантов рассматривалась остановка царского поезда между Ставкой и Петроградом, где офицеры верных частей заставили бы Николая II отречься от престола24.

Стране для дальнейшего ведения войны и выхода из возможного послевоенного кризиса необходима была диктатура. Если союзники и противники России вели тотальную войну, то основная проблема России заключалась в том, что она-то как раз не вела такой войны. Домашний фронт, тыл страны, не был мобилизован. Генбери-Вилльямс довольно точно описал дилемму внутренней политики Империи во время войны: «Что должно было снабжаться прежде всего: армия или гражданское население? И в какой степени? В этом вопросе нужна была решительная и железная рука, но эта сила должна была понять, что преимущество было на стороне коррупции и против кооперации (с правительством. – А. О.)»25.

Когда еще в сентябре 1915 г. отставной генерал Н. Н. Четыркин обратился к Алексееву с письмом, в котором излагался план мобилизации промышленности, тот совершенно не заинтересовался этими предложениями и поручил ответ М. К. Лемке. Последний всего лишь на второй день своего пребывания в Ставке не постеснялся ответить, «…что Алексеев не имеет времени читать такую чепуху»26. Шавельский, ссылаясь на в высшей степени надежный, по его словам, источник – могилевского губернатора Д. Г Явленского – говорил о том, что в октябре 1916 г. Штюрмер предлагал Алексееву заменить ненадежный гарнизон Петрограда отборными частями. Тот отказался27. Столица была перенасыщена воинскими частями.

Гарнизон Петрограда, положение дел в столице

Еще весной 1915 г., перед эвакуацией Львова, Ставкой было принято решение о переводе запасных батальонов в крупные городские центры. Причиной этого было отсутствие провинции в казармах, в стенах которых возможно было изолировать резервистов от развращающего влияния тыла, пропаганды, которую тогда возглавляли либеральные деятели. Очевидно, поэтому в сентябре 1915 г. император отказался от предложенной И. Л. Горемыкиным программы освобождения столицы и ее ближайших окрестностей от резервистов и перевода на замену им гвардейской кавалерии с фронта. Дисциплинированные части, сохранившие в основном офицерский костяк мирного времени, могли усилить силы полиции в городе. Основу гарнизона Петрограда в военное время составляли 14 запасных батальонов гвардейских полков – Преображенского, Семеновского, Измайловского, Павловского, Егерского, Московского, Гренадерского, Финляндского, Литовского, Кексгольмского, Петроградского, Волынского, 1-го и 2-го стрелковых. Кроме того, в городе находились 1-й запасный пехотный, 1-й и 4-й Донские казачьи полки, запасный самокатный батальон, запасный броневой автомобильный дивизион, несколько военных училищ и курсов. Были и незначительные вспомогательные части.

Если в мирное время столичный гарнизон составлял не более 40 тыс. человек, то уже весной 1916 г. только в гвардейских резервных батальонах насчитывалось 31 700 человек, то есть целый корпус. К началу 1917 г. гарнизон вырос в 4 раза по сравнению с довоенными нормами. Роты запасных батальонов включали до 1 тыс. человек и больше. Некоторые запасные батальоны достигали численности от 18 тыс. до 25 тыс. человек1. Приблизительно такие же цифры на встрече с военными представителями союзников сразу же после февральских событий привел Гучков. Гарнизон Петрограда, по его словам, насчитывал 150–160 тыс. запасных, разделенных по полкам приблизительно по 10–15 тыс. солдат и по 50–60 офицеров в каждом2.

Если в мирное время в гвардейском пехотном полку было 16 рот по 100 человек, то в 1917 г. – 16 рот по 1,5 тыс. человек3. Даже после мобилизации 1914 г. гвардейские полки выглядели куда скромнее – лейб-гвардии Финляндский, например, выступил на фронт, имея в составе 4600 нижних чинов, 72 обер-офицеров, трех штаб-офицеров и одного генерала. К 1917 г. из этого числа выбыло 93,5 % офицеров, а солдат списка 1914 г. в строю оставалось несколько человек4. В 1917 г. гвардия находилась на фронте, где штаты не могли бесконечно разрастаться. В тылу наблюдалась другая картина: в запасных частях постоянно росло количество солдат и уменьшалось число офицеров. В среднем, например, в батальоне измайловцев на 8 тыс. солдат приходилось по 7 офицеров5.

Небольшое число офицеров делало невозможным поддерживать дисциплину и обучение на должном уровне. «На одного офицера, – вспоминал генерал-квартирмейстер войск гвардии, – приходилось несколько сот полумужиков. Влиять на них было трудно, держать твердо в руках невозможно»6. Это становилось все более и более заметным. Уже 14 (27) ноября 1916 г. военный министр издал приказ № 54, начинающийся следующими словами: «Ввиду возникающих нареканий на нарушения чинами Петроградского гарнизона общего порядка военной службы и обязанностей военной дисциплины на улицах и вообще вне мест их казарменного расположения…». Дела нарушителей без всякого замедления предлагалось передавать в военно-полевые суды. Приказ подчеркивал очевидную, казалось бы, мысль об ответственности старших чинов за действия и проступки подчиненных7.

Итак, в столичном гарнизоне налицо были первые признаки разложения воинской дисциплины. Складывалась весьма неприглядная картина, для полноты которой необходимо добавить, что далеко не все офицеры, особенно младшие, готовы были не только поддерживать дисциплину, но и соблюдать ее. Более того, за время войны, отмечал доклад на имя главы правительства о состоянии армии в январе 1917 г., различие между «кадровыми» офицерами и офицерами почти совершенно стерлось: «Различие лишь существует в служебных качествах и верности присяге. В случае нарождения массовых выступлений и протестов все же “кадровые” офицеры будут вернее своей присяге в большинстве»8.

В армии вообще господствовали опасные настроения. Офицеры и солдаты в массе своей были еще настроены на продолжение войны до победного конца, но длительность войны, а также перебои в снабжении в основном объяснялись влиянием некой «немецкой партии» в тылу. В связи с этим почти повсеместным стало отрицательное отношение к правительству и все заметнее растущая поддержка идеи «ответственного министерства». Не одобряя в целом деятельности Государственной думы, армия тем не менее связывала свои надежды на успокоение страны и благоустройства тыла именно с ней. При этом даже в штабе фронтов (справка о настроении армии составлялась на основе информации по Северному и Западному фронтам) публично высказывались мысли о том, что «в случае роспуска Государственной думы, необходимость переворота будет признана самыми умеренными кругами общества»9.

Отношение к императору в целом оставалось хорошим, но Александра Федоровна, которую повсеместно считали главой немецкой партии в России, не пользовалась популярностью среди военных10. Армия продолжала верить в Николая Николаевича (младшего), на авторитет которого абсолютно не повлиял 1915 г. Результат был явно не в пользу сохранения существующего порядка. «Никогда раньше, – отмечалось в докладе, – в обществе офицеров и даже в присутствии высшего командования не могли происходить такие откровенные разговоры о возможности падения династии»11. Над всеми этими настроениями витали новости из тыла, которые оказывали самое негативное влияние на настроение солдат и офицеров: «Все, возвращающиеся из тыла, говорят об ужасной атмосфере, которая заставляет скорее стремиться на фронт, где легче дышится»12.

Нечто подобное происходило и в тылу Балтийского флота, скованного на своих основных базах льдом. «В этом году, – вспоминал свою январскую стоянку в Гельсингфорсе командир эсминца “Новик” капитан 1-го ранга Г К. Граф, – все как-то старались бесшабашно веселиться. В последние месяцы это стало носить даже какой-то дикий отпечаток, будто людям было нечего терять впереди, и они, махнув на все рукой, торопились забыться…»13 В столице обстановка была еще хуже. Британский дипломат Роберт Брюс Локкарт так описывал атмосферу в Петрограде перед революцией: «Шампанское лилось как вода. “Астория” и “Европа” – два лучших отеля в столице – были забиты офицерами, которые должны были быть на фронте. Не было никакого позора в том, чтобы быть “симулянтом” или найти синекуру в тылу»14.

Большое количество беженцев и мобилизованных, увеличившийся гарнизон и рабочие были причиной резкого увеличения населения города. Осенью 1915 г. в городе проживало 2,3 млн человек. Число только зарегистрированных беженцев составило 82 тыс. человек. Прирост населения увеличился на 400 тыс. человек (21 %) по сравнению с уровнем 1910 г.15, при этом ситуация в разных районах Петрограда разнилась, перенаселенность больше всего была заметна в самом центре города. Так, например, население Петроградской стороны выросло со 190 тыс. человек в 1910 г. до 290 тыс. человек в конце 1915 г.16 К началу 1917 г. население столицы и ее окрестностей выросло до 3 млн человек. В Петрограде резко и быстро дорожали квартиры, топливо, транспорт, продовольствие17. Если зарплата рабочих выросла приблизительно на 100 %, то цены на основные продукты – на 300 %. Только 2 % рабочих Петрограда считали свое материальное положение «сносным». Дороговизна вызвала огромное недовольство как в тылу, так и на фронте, где солдаты не могли не беспокоиться о положении своих семей18.

Зимой, естественно, задачи снабжения такого огромного города, как Петроград, усложнялись, труднее было найти и временную работу. Все это происходило на фоне очередей за хлебом на улицах города. Большей частью в них стояли женщины, занимавшие очередь в 4–5 часов утра и вынужденные стоять в них на 10-градусном морозе19. Очереди превращались в своеобразные клубы, в которых распространялись всякого рода слухи и небылицы20. Пока во главе Министерства земледелия и государственных имуществ стоял А. В. Кривошеин, оно справлялось с поставками продовольствия армии и городу. Но когда он по требованию общественности был заменен на графа А. А. Бобринского, ситуация резко изменилась. В интересах городского населения были введены фиксированные цены на основные предметы продовольствия21.

Финансовое положение страны было сложным. С одной стороны, говорить о катастрофе не приходилось. С 1916 г., после падения 1914 и 1915 гг., начался рост доходов государства. На 1917 г. доходная часть бюджета была рассчитана на 4 млрд руб., то есть на сумму, на 581 млн руб. превышающую показатели доходов довоенного 1913 г. Все это позволило правительству запланировать рост расходов на нужды здравоохранения, земледелия, торговли, промышленности, железных дорог, церкви и земств. Если в 1913 г. соответствующие расходные статьи составили 1223 млн руб. (37,9 % общих расходов), то на 1917 г. – 1675 млн руб. (46 %)22. С другой стороны, на руках у населения накапливалась явно избыточная денежная масса. Если на 1 января 1915 г. в обращении находилось 2 947 млн руб., то на 1 января 1916 г. – 5 617 млн руб., а на 1 января 1917 г. – уже 9 104 млн руб. При этом выпуск кредитных билетов в январе – феврале 1917 г. составил 846 млн руб.23

Бумажный рубль постепенно обесценивался вместе с ростом военных расходов. Среднесуточный военный расход страны в 1915 г. равнялся 26 млн руб., в 1916 г. – почти 42 млн руб., и в 1917 г. – свыше 58 млн руб. Курс рубля, который начал падать с первых дней войны, снизился в 1915 г. до 80 коп., к концу 1916 г. – до 60 коп., и к февралю 1917 г. – до 55 коп. относительно уровня 1914 г., а его покупательная способность к 1 марта 1917 г. сократилась в 4 раза. В условиях инфляции результат популистской продуктовой политики был неизбежен: уже в начале 1916 г. возникли перебои со снабжением и резко развился «черный рынок»24.

Урожай 1916 г. не был богатым. Впрочем, ничего катастрофического также не произошло. По данным статистического комитета МВД, к 1 (14) сентября 1916 г. рост запасов товарного хлеба по сравнению с показателями от 1 (14) июля 1916 г. составил 15 589 704 пуда, а общее количество этих запасов по всей Империи достигло 165 523 992 пуда. При этом абсолютное большинство запасов товарного хлеба находилось в Европейской России – 120 538 712 пудов (для сравнения, на Кавказе было 18 594 038 пудов, в Сибири и Средней Азии – 29 391 242 пуда)25. Общие запасы торгового хлеба по всей Империи на 1 (14) октября 1916 г. составили 174 185 573 пуда, что было на 8 661 581 пуд больше, чем 1 (14) сентября того же года. В эти показатели не вошел хлеб, уже закупленный для снабжения армии. Абсолютное большинство товарного хлеба по-прежнему находилось в Европейской России – 142 616 127 пудов (на Кавказе – 12 895 596 пудов, в Сибири и Средней Азии – 18 675 850 пудов)26.

Впрочем, это относительно хорошее состояние начало быстро меняться с конца августа – начала сентября 1916 г. К моменту установления твердых цен в ряде местностей они оказались ниже рыночных. В результате закупки хлеба для фронта и города оказались под серьезнейшей угрозой. При этом задания продовольственной кампании 1916 г. превышали показатели годичной давности в 2,5 раза. Если в 1915 г. для армии было поставлено 342 млн пудов, то в 1916 г. хлеб централизованно закупался и для армии, и для работающих на оборону, и для крупных промышленных центров. Вместе это составило 755 млн пудов, а с учетом поставок хлеба в незернопроизводящие районы – 900 млн пудов. Уполномоченные по скупке в ряде районов начали попросту реквизировать торговые запасы зерна, что практически немедленно привело к прекращению частной торговли27. Итак, твердые цены на хлеб привели к его исчезновению, во всяком случае, из нормальной, свободной продажи28. По данным полиции, хлеб уже с осени 1916 г. в ожидании повышения цен удерживали от продажи не только его производители – крестьяне и помещики, – но и перекупщики29.

За четыре месяца (август – ноябрь) закупки хлеба нового урожая составили 102 млн пудов. Кроме того, имелись и 85 млн пудов резерва Министерства земледелия. Сделать больше не удалось. Резервы хлеба для армии и города постепенно сокращались30. Для решения этой проблемы по рекомендации А. Ф. Трепова министром земледелия был назначен А. А. Риттих31. Это был энергичный человек, заслуженно пользовавшийся репутацией настоящего знатока своего дела32. К моменту его назначения на фронтах запасы хлеба исчислялись нормами, рассчитанными на несколько дней. Новый министр вынужден был прибегнуть к экстраординарным мерам: «Все хлебные грузы, находившиеся в это время в вагонах, были экстренными маршрутными поездами отправлены на фронт. Для удовлетворения неотложных потребностей фронта был почти полностью использованы и те 85 миллионов пудов зерна, которые во время осенней навигации были вывезены на верховья и среднее течение Волги. Принятыми мерами удалось за две недели довести запасы фронтов до менее угрожающего состояния»33.

Исправив грозящее катастрофой положение, Риттих активно взялся за исправление создавшейся кризисной ситуации. В декабре 1916 г. выход был найден в разверстке 772,1 млн пудов хлеба различного вида по основным губерниям России. При этом часть урожая сдавалась по фиксированным ценам, часть подлежала свободной продаже. При общей верности этого подхода, он имел и скрытые недостатки: разверсткой облагались не только зернопроизводящие, но и нуждающиеся во ввозном хлебе губернии. В результате возникла необходимость дополнительного уточнения первоначальных планов, и срок окончательного выполнения разверстки был передвинут с 6 (19) января до 1 (14) марта 1917 г. Тем не менее этот план выполнен не был, во всяком случае, вовремя34.

Риттих ввел оплату за перевозку хлеба поставщиками по нормам гужевых поставок. Крестьяне должны были подвозить зерно на пункты приема на железной дороге, ранее оплачивалась перевозка на расстояние не более 20 верст, что, разумеется, никак не соответствовало реальному положению вещей: фактически многие поставщики были вынуждены заниматься извозом бесплатно. Изменение норм оплаты немедленно дало о себе знать: в декабре 1916 г. поставки составили 49 млн пудов, в январе 1917 г. – 65 млн пудов35. Ситуация стала явно меняться к лучшему, когда в середине января средние цены на закупку продовольствия выросли более чем 2,5 раза36. К февралю 1917 г. исполнение разверстки по 60 зернопроизводящим уездам составило 97 %37.

Практически все это время (ноябрь 1916 г. – январь 1917 г.) первоочередным образом выполнялись продовольственные наряды фронтов, что позволило к февралю 1917 г. создать там запасы на 18–30 дней. При этом наряды Москвы и Петрограда выполнялись на 10 % и менее38. Столицы вынуждены были расходовать запасы и экономить потребление продовольствия. Результат не замедлил сказаться. Количества муки, масла и яиц, поступавших в Петроград, было недостаточно для удовлетворения ажиотажного спроса на продовольствие39. Атмосфера накалялась. «Достаточно будет, – предупреждало столичное охранное отделение еще в октябре 1916 г., – если хлеб будет прятаться и в дальнейшем, одного этого исчезновения хлеба, чтобы вызвать в столицах и других наиболее крупных населенных пунктах империи сильнейшие волнения с погромами и бесконечными уличными беспорядками»40.

Столичные власти шли на любые меры для того, чтобы увеличить производство хлеба. 14 (27) декабря было издано распоряжение градоначальника, запрещавшее под угрозой штрафа в 3 тыс. руб. или трехмесячного заключения выпечку и продажу сдобных булок, тортов, пирожных, печенья и т. п. Все кондитерские должны были перейти на выпечку хлеба. Исключение делалось на рождественские и новогодние праздники (23–27 декабря, 31 декабря и 1 января, Страстную и Пасхальную недели)41. К началу 1917 г. ситуация не улучшилась. «Лавки, в которых продавался хлеб по гарантированным ценам, стали притягивать к себе тысячи представителей беднейших слоев городского населения. Иностранные обозреватели, – вспоминал Нокс, – постепенно привыкли к длинным очередям бедняков, часами ожидавших на холоде своей очереди или в хлебных магазинах, или в ужасно переполненных трамваях. Эти трудности продолжались так долго, что они стали думать, что эти люди слишком пассивны для того, чтобы предпринять организованное выступление против правительства»42.

Это убеждение разделяли и многие русские политики. Риттих на докладе в Особом совещании по обороне 15 (28) февраля 1917 г. заявил, что кризис будет преодолен только при условии удержания объемов поставок на уровне не менее 60 млн пудов ежемесячно. При этом, учитывая недобор урожая в 400 млн пудов, что составляло приблизительно половину количества хлеба, который оставался в России вследствие отсутствия экспорта, министр считал выполнение объемов заготовок в 900 млн пудов нереальным в любом случае. «Без значительного сокращения потребностей тыла, – сказал он, – мы окажемся не в состоянии удовлетворить армию, что ни в коем случае не может быть допущено. Если всеми сознающими долг гражданами России не будут приложены дружные и энергичные усилия к разрешению продовольственного вопроса в указанном направлении, нам предстоят, быть может, тяжелые потрясения»43.

К сожалению, далеко не все оказались в состоянии столь трезво оценить уровень грозящей опасности. Может быть, не все воспринимали возможные потрясения как опасность. Когда Нокс попытался обратить внимание Родзянко на опасное положение с продовольствием в тылу и сказал, что даже офицерские семьи не имеют достаточно муки и сахара и что люди завтра могут начать бить окна, последовала удивительная для британского военного атташе реакция: «Он (Родзянко. – А. О.) только рассмеялся и сказал, что у меня горячая голова»44. На самом деле, основания для беспокойства были. В тылу не было надежной вооруженной силы. Обучение новобранцев-пехотинцев не было поставлено на должный уровень. Несколько лучше дело обстояло в кавалерии и артиллерии.

«Солдаты после двух лет войны в значительной массе также были уже не те, – вспоминал генерал Врангель. – Немногие оставшиеся в рядах старые солдаты, несмотря на все перенесенные тягости и лишения, втянулись в условия боевой жизни, но остальная масса, те пополнения, которые беспрерывно вливались в войсковые части, несли с собой совсем иной дух. Состоя в значительной степени из запасных старших сроков, семейных, оторванных от своих хозяйств, успевших забыть пройденную ими когда-то воинскую школу, они неохотно шли на войну, мечтали о возвращении домой… Подготовка пополнений в тылу, обучение их в запасных частях стояли в общем низко. Причин этому было много: неправильная постановка дела, теснота и необорудованные казармы, рассчитанные на значительное меньшее количество запасных кадров, а главное отсутствие достаточного количества опытных и крепких духом офицеров и унтер-офицеров инструкторов. Последние набирались или из инвалидов, или из зеленой молодежи, которой самой надо было учиться военному делу. Особенно резко все эти недочеты сказывались в пехоте, где потери и убыль кадровых элементов были особенно велики»45. Положение в Петрограде было особенно тяжелым.

Значительная часть солдат запасных полков состояла из жителей столицы, не отличавшихся высокими боевыми качествами. В массе своей это были рабочие, настроенные против войны46. Поднять их боеспособность власти не могли, как, впрочем, и занять свободное время солдат. В этих условиях запасные части не могли быть поддержкой для фронта, скорее наоборот. Бывший военный министр генерал Редигер с горечью восклицал: «.Да как же и могло быть иначе, когда эти войска почти не имели кадров и в них не было ни порядка, ни правильного обучения, и нижние чины сами видели, что их напрасно призвали!»47 Полковник В. М. Пронин вспоминал: «Это были не солдаты, а одетые в солдатские шинели разных категорий люди, над приведением коих в солдатский вид нужно было и время, и совершенно другая обстановка, и, наконец, что самое важное, достаточное количество хорошего качества обучающего (офицерского и унтер-офицерского) кадра. Обстановка большого города развращающе действовала на запасных»48.

Казармы были переполнены, койки стояли в три ряда, при отсутствии достаточного числа офицеров и унтер-офицеров контролировать эту массу было очень сложно. С осени 1916 г. нормы пищевого довольствия как на фронте, так и в тылу были сокращены в 1,5 раза. В гвардии нижние чины стали получать по 2 фунта хлеба и 0,5 фунта мяса в день. В тылу было введено 3 постных дня в неделю, в которые вместо мяса солдатам давали треску или воблу. Сокращение было разумным, но встречено оно было крайне неприязненно, тем более что качество пищи часто оставляло желать лучшего. Скудный солдатский паек, наличие соблазна в виде переполненного одинокими женщинами города – все это провоцировало самовольные отлучки. Боролись с ними усилением пропускного режима: переполненные казармы все более походили на тюрьму49. «По беспечности или отсутствию предвидения, – вспоминал Маннергейм, – в Петербурге не было надежных войск, но только новобранцы и подкрепления, набранные из местных резервистов, большей частью фабричных рабочих. Это было очень необычно для России, где было правило никогда не держать солдат поблизости от их домов»50.

Большая часть запасных, около 200 тыс. человек, действительно была собрана в 1916–1917 гг. из местного населения, преимущественно из рабочих51. «Что касается солдат столичного гарнизона, – отмечал великий князь Кирилл Владимирович, – то они были обеспечены всем необходимым и почти ничего не делали»52. Особенно опасным для правительства подобный гарнизон делала обстановка в столице. Николай II по инициативе генерала Безобразова – командующего Гвардейским корпусом – хотел перебросить в столицу фронтовые гвардейские части еще до болезни Алексеева, однако начальник штаба категорически возражал, и император решил не настаивать. Алексеев аргументировал свою позицию следующим образом: во-первых, он надеялся осуществить весной 1917 г. прорыв на Юго-Западном фронте и наиболее боеспособные части предпочитал держать именно на этом направлении, а во-вторых, по его мнению, казармы Петроградского гарнизона были и так переполнены53.

Казалось бы, события, произошедшие в начале июня 1915 г. в Москве, доказывали необходимость иметь хотя бы в столицах и наиболее крупных городах большие силы полиции, подкрепленные надежными воинскими частями. Гвардейские кавалеристы осенью 1916 г. прочно засели в окопах под Стоходом. «Было скучно и неуютно; все поглощены были одним желанием, – вспоминал офицер лейб-драгунского полка, – отсидеть положенный срок в грязных и сырых окопах, уехать к коноводам, или в лучшем случае в отпуск в надежде вымыться и привести себя в порядок»54.

Гурко вспоминает, что по инициативе Протопопова император предложил ему послать в Петроград две кавалерийские дивизии (одну гвардейскую из Особой армии) для отдыха от фронта. Это свидетельство подтверждается и Курловым. 14 (27) января 1917 г. 1-я гвардейская кавалерийская дивизия – отборная часть с хорошо сохранившимся офицерским составом – получила приказ о подготовке к возвращению с фронта на зимние квартиры в столицу. Уже началась подготовка казарм к принятию полков, как через три дня приказ был отменен. Гурко счел его выполнение невозможным по причине того, что войска негде разместить. Император удовлетворился переброской части гвардейского флотского экипажа в Царское Село. Это была часть, пользовавшаяся особой симпатией монарха, но сам он среди моряков не был популярен55. В результате ситуация нисколько не улучшилась.

Именно Особая армия обладала наиболее дисциплинированными воинскими частями, гвардией. Начальник разведывательного бюро австро-венгерской армии полковник М. Ронге вспоминал: «В декабре 1916 г. разведка распространила в расположении противника листовки с приказом императора Карла по армии и флоту о мирном предложении Австрии, Болгарии и Турции и затем повсюду проследила, какое впечатление произведет этот приказ в неприятельских странах. У русских наши воздушные шары с листовками часто встречали восторженный прием. Впрочем, в Особой армии братание с нашими солдатами было ликвидировано русским командованием при помощи телесных наказаний. Пленные, в особенности из русских гвардейских частей, расценивали мирное предложение как признак нашей слабости»56.

Однако и гвардия, разбавленная после потерь, понесенных в июле – сентябре 1916 г., низкими по качеству подготовки пополнениями, была не столь однородной. Пришедшие из тыла запасные приносили с собой настроения столичного гарнизона57. Гораздо лучше дело обстояло в кавалерийских частях, которые не использовались так же активно, как пехота за последний год войны. Однако ни гвардейская пехота, ни гвардейская кавалерия так и не остались на месте. Об отказе командования перебросить гвардейские части в столицу свидетельствует и Вырубова, имевшая возможность достаточно близкого общения с императорской четой непосредственно в предфевральский период: «Вероятно, все же государь отчасти тревожился и высказывал сожаление, что в Петрограде и Царском Селе нет настоящих кадровых войск, и выражал желание, чтобы полки гвардии поочередно приходили в Царское Село на отдых и, в случае нужды, думаю, чтобы предохранить от грозящих беспорядков. Первый приказ последовал гвардейскому экипажу выступить с фронта в Царское Село, но почти сейчас же получил контр-ордер от главнокомандующего генерала Гурко, заменившего больного генерала Алексеева»58. Экипаж все-таки вошел в Царское Село после длительной волокиты, но, вспоминает Вырубова, Гурко удалось под различными предлогами уговорить императора отказаться от намеченного плана перевода туда же полка улан Его Величества59. Об этом же свидетельствует и дворцовый комендант60.

Казалось бы, предлагалась весьма разумная мера. Если не хватало места в столичных казармах, то необходимо было выводить из них части на фронт, сделать отдых в Петрограде своеобразным вознаграждением заслуженным, отличившимся подразделениям, тем более что кавалерия не находила себе применения на фронте. Кроме того, фронтовым частям нужно было бы больше времени, чтобы попасть под влияние атмосферы и пропаганды столицы, ротация частей могла бы сделать это влияние невозможным и обеспечить силу для введения военного положения в тылу. Эта мера могла бы частично снять утомленность войск на позициях. С 1915 г. отпуска захватывали от 2 до 5 % состава армии, к началу 1917 г. в них находилось до 500 тыс. солдат и офицеров61. Утомившись в бесполезной борьбе с военными, Министерство внутренних дел вынуждено было попытаться обойти их организационно: «В Петрограде собралась огромная масса запасных, которые напоминали скорее бунтовщиков, чем дисциплинированные войска. Все меры Министерства внутренних дел по охране порядка наталкивались на противодействие главнокомандующего армиями Северного фронта, генерал-адъютанта Рузского, так что Протопопов принужден был просить государя изъять столицу в административном отношении из ведения главнокомандующего. Но царь дал свое согласие только перед самой революцией»62. Начальник гвардейских запасных частей и вместе с тем начальник войсковой охраны Петрограда генерал-лейтенант А. Н. Чебыкин 9 (22) января 1917 г. ушел в отпуск по болезни и отправился на Кавказ, сменивший его полковник В. И. Павленков был тоже очень больным человеком, вообще в гарнизоне было очень много больных и раненых офицеров. В начале февраля по личному указанию Николая II была утверждена новая должность командующего войсками Петроградского округа, непосредственно подчинявшегося военному министру. Им стал все тот же Хабалов63.

Это был человек нерешительный, более педагог, чем военный, и более теоретик, чем практик. Он явно был не на уровне тех требований, которые предъявляло к его новой должности время. «То был довольно старый, не разбиравшийся в политике генерал солдатского типа, – вспоминал генерал Спиридович, – когда-то отличный начальник Павловского военного училища, но теперь человек усталый. Боевая работа ему была уже не по плечу, а пост ему доверили боевой»64. Генерал был плохо известен в войсках, его имя ни о чем не говорило простому солдату, и он не мог надеяться увлечь его за собой65. Власти ожидали обострения ситуации 14 (27) февраля, в день открытия работы думской сессии. Еще 8 (21) февраля в Министерстве внутренних дел было принято решение подготовить проект манифеста о роспуске Думы, а на следующий день был подготовлен и план охраны столицы на случай волнений 14 (27) февраля. Главную роль в обеспечении порядка должны были играть части Петроградского гарнизона66.

Когда проект роспуска Думы еще только рассматривался в МВД, Протопопов попросил Курлова, своего однополчанина и друга, выяснить степень надежности гарнизона столицы. Тот пригласил к себе командира резервных частей гвардии генерала Чебыкина и его помощника полковника Павленкова. Они убеждали Курлова в абсолютной благонадежности своих частей, несмотря на недостаток кадровых офицеров67. Это поведение может показаться удивительным, так как при получении плана действий гвардии на случай волнений командовавший преображенцами Павленков и командир измайловцев полковник П. В. Данильченко твердо заявили о том, что гвардейские части в столице могут только готовить пополнение и явно не в состоянии выполнить ту задачу, с которой гвардия справилась в 1905 г.68

Чебыкин прервал рассуждения подчиненных, заявив офицерам, что собрал их не для критики плана, утвержденного двумя министрами – военным и внутренних дел. Генерал был категоричен: «Ваше дело исполнять приказание»69. Чебыкин надеялся возглавить новый резервный Гвардейский корпус, который мог бы быть сформирован из резервных частей столичного гарнизона. Он был заинтересован в его сохранении. На совещании у Хабалова в штабе Петроградского округа 9 (22) января 1917 г. Чебыкин поручился за свои войска, тем более что он планировал задействовать при подавлении возможных выступлений «все самые отборные, лучшие части – учебные команды»70. Эти части считались благонадежными и министром внутренних дел71.

Курлов и товарищи министра внутренних дел князь В. М. Волконский и В. А. Бальц придерживались абсолютно другой точки зрения на запасные гвардейские части. Протопопов был потрясен72. Император колебался: практически все его окружение, за исключением императрицы, уговаривало его пойти на уступки, и 11 (24) февраля он отказался от предложенного проекта роспуска Думы73. Тем не менее угроза того, что правительство будет действовать решительно, была замечена. В Думе с удивлением следили за развитием событий и явно опасались того, что роспуск будет немедленным. «Новый председатель Совета министров не делал никаких попыток к сближению с Г думой, – отмечал 13 (26) февраля корреспондент «Биржевых Ведомостей». – Вот почему положение остается столь неясным и туманным»74. Действительно, предшественники Голицына сразу же приступали к попыткам наладить диалог с оппозицией. Он молчал, но при этом говорили другие.

Накануне открытия думской сессии последовало объявление о недопущении рабочих выступлений, сделанное Хабаловым. В ответ на него выступил Родзянко. 13 (26) февраля он заявил: «Я глубоко убежден, что все русские рабочие всех заводов и предприятий настроены вполне патриотично, и потому все эти слухи и предположения кажутся мне невероятными. Россия находится в периоде крайнего напряжения всех своих духовных и физических сил. В такое время отсутствие спокойного отношения к совершаемой на пользу отечества работе может принести только глубочайший вред делу государственной обороны. Я считаю всякие уличные выступления крайне вредными для нашего общего дела, и неизбежные при этом беспорядки только на руку немцам. Искреннее надеюсь, что рабочие от этого воздержатся и что возобновление занятий Г думы не будет омрачено таким бедствием, которое вселит в умы смуту и помешает успешному исполнению тех громадных задач, которые лежат на всех нас и перед Г думой в частности»75.

Тревожный день открытия думской сессии прошел относительно спокойно: бастовало всего около 20 тыс. человек, попытки организации демонстраций были пресечены полицией76. Положение в Петрограде не вызывало у Николая II опасений77. Казалось, что события развиваются по привычной уже схеме. Голицын не прибыл в Думу, а выступление министра земледелия А. А. Риттиха, призвавшего депутатов к совместной работе, было ими проигнорировано. Думцы продолжали выступать против правительства, но эти выступления не имели уже того накала, как в ноябре прошедшего года78. 21 февраля (6 марта) император принял доклад министра внутренних дел. Протопопов уверял его в том, что столица находится под контролем79.

Ставка, железные дороги, признаки кризиса

Николай II собирался выехать в Могилев в среду 22 февраля (7 марта) 1917 г.1 Там происходили рутинная смена и отчет командования. В этот день в Ставку вернулись Гурко и Алексеев, «заметно поправившийся», как отмечает Генбери-Вилльямс2. Хотя официальной встречи не было назначено, Алексеева встречали почти все его подчиненные. «Хорошо загоревший на южном солнце, он не производил впечатления человека, который находился на волоске от смерти всего несколько месяцев назад», – вспоминал Гурко3. Как показали дальнейшие события, Алексеев скорее отдохнул, чем излечился4. Уже через несколько дней после возвращения доктора ему прописали соблюдать постельный режим по несколько часов в день5. За два дня Гурко отчитался перед Алексеевым и испросил разрешение на отпуск. Окончательно он получил его от императора и отбыл в Луцк, в штаб Особой армии, чтобы 1 (14) марта уехать на Северный Кавказ отдыхать и лечиться6.

Император отсутствовал почти два месяца, но 22 февраля (7 марта) в 14:00 и прибыл в Ставку. Императорский поезд, как всегда состоявший из шести вагонов, следовал обычным путем через Лихославль, Вязьму, Смоленск, Оршу в Могилев. Ничего тревожного по дороге не наблюдалось. На вокзале Верховного главнокомандующего встречал Алексеев и чины штаба7. «Был солнечный и холодный день, – писал Николай II, – и меня встретила обычная публика с Алексеевым во главе. Он выглядит действительно очень хорошо, и на лице выражение спокойствия, какого я давно не видал. Мы с ним хорошо поговорили с полчаса»8. Пробыв в Царском Селе почти два месяца, Николай II вернулся в Ставку 23 февраля 1917 г., в четверг. Его возвращение не вызвало, по словам Шавельского, особой радости у чинов Ставки, особенно у старших. Нередки были разговоры: «Чего едет? Сидел бы лучше там! Так спокойно было, пока его тут не было…»9 Это говорилось за несколько дней до начала волнений в столице. Морально Ставка была уже к ней готова. «Внутреннеполитическая напряженность, охватившая широкие общественные круги страны незадолго до революции, не могла, конечно, не повлиять в той или иной мере на психологию офицерства Ставки, которое по своему положению было более в курсе всего происходившего, – вспоминал один из офицеров. – Не скажу, чтобы часто, но все-таки были разговоры и суждения на политические темы, являвшиеся отзвуком тогдашних общественно-политических настроений. Из Петрограда доходили слухи о могущих быть “крупных переменах наверху” и даже о “дворцовом перевороте” и т. п. Однако о возможности революционного взрыва во время войны не допускалось и речи»10.

Преемник генерала С. А. Ронжина (он был переведен в распоряжение военного министра 15 (28) января 1917 г.)11 на посту начальника военных сообщений театра военных действий генерал Н. М. Тихменев отмечал: «По своей должности я непосредственно осязал оба эти явления, будучи, с одной стороны, ответственным за железнодорожные перевозки на театре военных действий, а с другой, зная несоответствие количества перевозимых продовольственных грузов потребностям армии. Причины обоих явлений были очень понятны. Наша слабая железнодорожная сеть (значительно, впрочем, усиленная на театре войны заботами Ставки Верховного главнокомандующего) не могла справиться с большими дополнительными перевозками, вызванными потребностями войны, и работала с перегрузкой. По общему закону каждое механическое устройство может дать только ту работу, на которую рассчитано. Всякое насилие над ним ведет только к его изнашиванию и отказу. Этот простой закон в применении его к железным дорогам никак не усваивался ни высшими военными начальниками, ни правительственными учреждениями, ни так называвшейся “общественностью”. Железные дороги казались каким-то таинственным и неисчерпаемым источником, который должен был давать все, что от него требовали и сколько бы ни требовали. Приходилось вести постоянную борьбу с требованиями на экстренные поезда разных имущих власть лиц, с требованиями пропуска разных благотворительных учреждений в поездах не только мало полезных для армии (но тешивших самолюбие тех лиц, которые их устраивали, или способствовавших карьерным целям этих лиц), но и прямо вредных, ибо они отнимали часть пропускной способности железных дорог, необходимой для удовлетворения более насущной пользы армии и населения»12.

В конце 1916 – начале 1917 г. стали ощущаться первые признаки расстройства железнодорожного транспорта и кризис в снабжении продовольствием города и армии. На некоторых направлениях морозы и перегруженность коммуникаций приводили к резкому сокращению снабжения продовольствием. «Насколько плохо было с железными дорогами на румынском фронте, – вспоминал один из железнодорожников, – видно из того факта, что там пришлось приостановить обращение санитарных поездов и отправлять раненых в товарных вагонах, освобождаемых от прибывавшего провианта. Смертность была ужасная. Многие при 20-градусных морозах просто замерзали в неотапливаемых вагонах. Восстановить же санитарные поезда – это значило прекратить подвоз пищи здоровым»13.

Особенно тяжелым было положение на Николаевской железной дороге, эксплуатация которой во время войны была особенно напряженной. Уже зимой 1915 и весной 1916 г. для того, чтобы обеспечить бесперебойное движение грузов по ней, Министерство путей сообщения вынуждено было три раза останавливать пассажирские перевозки по линии Москва – Петроград на срок до семи дней. Выйти из этого тупика путем усиленной эксплуатации дороги, как предлагала думская оппозиция, было невозможно: это приводило к «полной зашивке», то есть к забитости путей вагонами.

Выступая в марте 1916 г., то есть немногим более чем за год до февральского кризиса, А. Ф. Трепов обрисовал сложность положения следующими словами: «Надо же обратить внимание на то, каковы потребности Петрограда и близлежащих к нему местностей и каковы способы их удовлетворения. Население Петрограда во время войны дошло до двух с половиной миллионов человек, заводы, работающие на государственную оборону, сосредоточены в огромном своем количестве в г. Петрограде, производительность их увеличилась в три с половиной раза; следовательно, и снабжение их как углем, так и сырьем потребовало в три с половиной раза больше перевозок. Независимо от этого, за Петроградом стоит Финляндия, снабжавшаяся в мирное время всеми продуктами либо из Швеции, либо морем из других стран, – это все легло ныне на Петроград. Обмен наших товаров со Швецией является тоже необходимостью в виду того, что некоторые предметы мы получать должны оттуда; следовательно, перевозки эти тоже должны обслуживаться нашими дорогами. Вот, сводя это все вместе, я думаю, это совершенно ясно удостоверяет, что потребности перевозочные для Петрограда возросли в крайних пределах. Между тем что же у нас осталось для их удовлетворения? Как я уже говорил, морские перевозки совершенно отпали. Из железных дорог, вследствие сравнительной близости к нам фронта, для обслуживания потребностей военных отошли Балтийская, Северо-Западная и Москово-Виндаво-Рыбинская. Финляндская дорога находится за Петроградом; ее считать не приходится. Что же нам остается? Одна Николаевская дорога, потому что северные дороги я тоже считать не могу, ибо они примы

кают к Николаевской дороге и выход у них является единым. Вот на одной Николаевской ж. д. зиждется весь Петроград; она является нервом жизни

столицы, значит, нервом жизни страны (подчеркнуто мной. – А. О.)»14.

За год обстановка практически не изменилась, во всяком случае, к лучшему. 26 января (8 февраля) 1917 г. начальник Московско-Казанской железной дороги инженер Ю. А. Пешель заявил: «Ни для кого не составляет тайны, что наши дороги чрезвычайно бедны техническими усовершенствованиями и не удовлетворяют требованиям. Помимо обстоятельств, вызванных войной, к этому в настоящее время добавилась еще новая беда – морозы и метели. До морозов мы еще добивались все-таки того, что довольно правильно отправляли грузы, морозы лишили нас возможности выполнять определенные задания; естественно, что при таком положении вещей создался угрожающий затор грузов, и на очередь стал вопрос о необходимости принятия радикальных мер по разгрузке дорог. Но сделать это можно только путем применения героических мер»15. Под последними подразумевалось прекращение, хотя бы частичное, пассажирского сообщения на железной дороге.

1 (14) февраля 1917 г. Управление Николаевской железной дороги вынуждено было объявить, «ввиду совершенно необходимого в государственных интересах усиления перевозок топлива, продовольствия и других важнейших жизненных грузов в потребных количествах», перерыв в прямом пассажирском железнодорожном сообщении Петроград – Москва (3 ежедневные пары поездов). Отмена частично компенсировалась выделением дополнительных вагонов на поезда Петроград – Тифлис (Севастополь, Кисловодск, Ташкент, Саратов). Последняя мера не решала транспортных проблем, и управление вынуждено было ввести ограничение на продажу билетов, которые теперь можно было приобрести при условии поездки «по делам обороны»16. Перерыв в пассажирском движении не был полным, но принят был с явным недовольством.

Население столицы во время войны постоянно росло. В 1913 г. численность жителей Петербурга составила 2124,6 тыс. человек, в 1914 г. – 2217,5 тыс. человек, в 1915 г. – 2314,6 тыс. человек, в 1916 г. – 2415,7 тыс. человек, и в 1917 г. – 2420 тыс. человек17. Эти цифры не учитывали численность гарнизона, кроме того, значительная часть беженцев, переполнивших русские города в 1915 г., вообще слабо поддавалась учету. Суровая зима добавила проблем и к без того напряженной ситуации. Нерв жизни столицы, а значит, и страны, был временно выведен из строя. Посетивший в конце 1916 г. Петроград генерал Маннергейм вспоминал: «Мораль в Петербурге находилась на очень низком уровне. Не только правительство, но и Царь открыто подвергались критике. Люди устали от войны, экономика погрузилась в хаос. За время последних недель сильные холода вывели из строя более тысячи локомотивов, и, кроме того, положение усугубили сильные снегопады, которые были причиной перебоев на транспорте, приведших к острой нехватке горючего и хлеба в столице и других крупных городах»18.

Уже 6 марта на улицах Петрограда появились усиленные казачьи патрули, а вскоре и небольшие предвестники будущего – несколько сот человек, разбившихся на группы по 10–15, – молчаливо прогуливались по Невскому. Их не разгоняли19. Возможность революционного выступления была очевидной, и поэтому так же, как и в феврале 1916 и январе 1917 г., были обсуждены министром внутренних дел и градоначальником Петрограда генералом А. П. Балком предупредительные (доставка продовольствия) и карательные меры по борьбе с беспорядками. Балк ранее занимал должность помощника варшавского обер-полицмейстера и имел опыт борьбы с революционными выступлениями 1905 г. Кроме того, его кандидатуру поддерживал Протопопов: они вместе учились в 1-м кадетском корпусе. За основу было взято положение 1905 г., при этом предполагалось по возможности обойтись – без привлечения запасных войск – полицией, конной стражей, жандармами и учебными командами запасных батальонов. Их было недостаточно – всего около 12 тыс. (из которых полицейских жандармов только 1200), в то время как требовалось не менее 60 тыс.20 Собственно, полицейские силы Петрограда не превышали 3500 городовых, вооруженных револьверами и устаревшими японскими винтовками. Конные городовые имели нагайки и шашки21.

Слабость столичной полиции была очевидной. Естественно, что подобное положение вещей не могло не настораживать. 22 февраля (7 марта) военный министр созвал на совещание всех начальников управлений своего министерства для того, чтобы заявить о приближавшихся опасных для государства волнениях. «В своей речи, – вспоминал один из участников заседания, – Беляев выявил себя вполне растерянным человеком, совершенно не знающим, что предпринимать ему самому и что мы должны делать при развивающихся непредусмотренных событиях. Насколько он был растерян, можно было заключить из того, что он предложил развести мосты, чтобы воспрепятствовать проникновению рабочих из Выборгского района и Петербургской стороны в центр города; ему тотчас же заметили, что реки скованы льдом и эта мера не имеет никакого смысла»22. Точной информации о настроениях гарнизона власти не имели, так как с 1913 г. ни Охранное отделение, ни департамент полиции не имели прав ввести агентуру в войска23.

Беспорядки в столице

В четверг, 23 февраля (8 марта) 1917 г. в столице начались демонстрации. Причиной их было недостаточное количество хлеба, вызванное забастовкой пекарей1. На ряде заводов (например, «Арсенал») забастовка начиналась следующим образом: на территорию вторгалась толпа агрессивных подростков от 16 до 18 лет (около 70 человек), которая начинала призывать бросить работу и избивать противников стачки2. В результате количество стачечников росло как снежный ком. Попытка директора завода устыдить рабочих (он заявил, что остановка работы на военном заводе во время войны является предательством) вызвало ответные крики: «Сухомлинов! Мясоедов! Царица сама шпионка!». Причина такой осведомленности была проста. Один из кричащих вспоминал: «Перед этим ведь рабочие читали письмо к рабочим членов Государственной думы со списками замешанных в шпионстве»3.

К полудню на Выборгской стороне бастовало уже около 30 тыс. человек, активное участие в волнениях поначалу приняли женщины. Рабочие останавливали движение трамваев и, переходя от одного завода к другому, призывали прекратить работу и снимали с производства тех, кто не прислушивался к этим словам. Демонстранты начали выходить на Литейный и Невский проспекты4. Следует отметить, что разношерстная масса поначалу вовсе не была агрессивной5. «Густая толпа медленно и спокойно двигалась по тротуарам, – вспоминал генерал Балк, – оживленно разговаривала, смеялась, и часам к двум стали слышны заунывные голоса: хлеба, хлеба… И так продолжалось весь день всюду. Причем лица оживленные, веселые и, по-видимому, довольные остроумной, как им казалось, выдумкой протеста»6.

Вскоре события стали приобретать непредвиденный никем характер. «Крушение романовской монархии в марте 1917 года было одной из самых спонтанных, анонимных и лишенных вождей революций в истории.

В то время как почти каждый думающий наблюдатель в России в зиму 1916–1917 гг. предвидел вероятность краха существующего режима, никто даже среди революционных лидеров не осознавал, что забастовки и продовольственные беспорядки, начавшиеся в Петрограде 8 марта, закончатся мятежом гарнизона и свержением правительства через четыре дня»7. Эти слова американского исследователя Февраля во многом заложили начала историографической традиции этих событий. С ними трудно не согласиться: прежде всего, начавшаяся революция стала неожиданностью для революционеров. И это вполне естественно, потому что она ими и не готовилась. Начавшись неожиданно для одних, и не мечтавших о быстрой и скорой революции, она почти сразу стала приобретать неожиданные формы и для других, так мечтавших о государственном перевороте. Впрочем, свой вклад в начало движения (во всяком случае, на улицах) внесли все неправые элементы общества.

На совещании у Хабалова 23 февраля (8 марта) было подтверждено решение о разделении города на участки и закреплении за каждым воинской части, которая могла быть задействована в случае, если не хватит сил полиции и казаков. Вопрос об усилении полиции пулеметами не рассматривался даже в этот момент, а без разрешения воинских властей полиция не могла получить это оружие8. Пулеметов, о стрельбе из которых потом так много говорили «февралисты», на вооружении у полиции не было9. Военные власти накануне событий были слишком растеряны для того, чтобы подготовиться к решительным действиям. Их неуверенность сказалась сразу же. 23 февраля (8 марта) исполняющий тогда обязанности делопроизводителя в Главном штабе В. Д. Набоков заметил, что «…в Петербурге очень неспокойно, рабочее движение, забастовки, большие толпы на улицах власть проявляет нервность и как бы растерянность и, кажется, не может особенно рассчитывать на войска, в частности, на казаков»10.

Конные городовые, которые поначалу действовали на улицах, разгоняли собравшихся, по преимуществу женщин (толпа пропускала их и снова смыкала ряды после их проезда)11. Без поддержки войск сил полиции было совершенно недостаточно для более жестких действий. Именно на кавалерию начальник столичного гарнизона возлагал особые надежды. Поскольку толпа на улице поначалу вела себя достаточно спокойно, Хабалов распорядился воздерживаться от применения оружия, разгоняя демонстрантов конными частями. Он считал возможным ограничиться этими мерами и обойтись без кровопролития, а также предпринял усилия по увеличению выпечки хлеба. Генерал считал, что его недостаток был результатом провокации и ажиотажа, вызванного слухами и ожиданием введения карточной системы распределения12.

В городе были значительные запасы муки – около 450 тыс. пудов. При жестком нормировании этого хватало на обеспечение трехмиллионного населения Петрограда не менее чем на шесть дней (приблизительно 2,4 кг хлеба на человека, исходя из нормы 400 грамм – 1 фунт – в день);

при установившемся (100 тыс. пудов в день) – примерно на четыре дня. Сложное положение с хлебом продолжалось с осени 1916 г., а двухнедельное прекращение железнодорожной связи между Москвой и Петроградом (с 1 (14) февраля 1917 г.) ухудшало это положение и провоцировало рост опасений среди населения столицы. Петроград особенно сильно зависел от железнодорожных и дальних перевозок: сказывалось его географическое положение и отдаленность от основных зернопроизводящих центров страны. 79,4 % хлебных грузов, прибывающих сюда, проделывали путь, превышающий 1000 верст, в то время как в Москве эта цифра равнялась только 13,5 %. 25 февраля (10 марта) ожидалось прибытие шести «маршрутных поездов» с зерном, а 2 марта – еще шести, что обеспечило бы столицу хлебом до мая13.

Норма снабжения оставалась неизменной – 1,5 фунта хлеба на неработающего жителя города, 2 – на рабочего и солдата. Правда, для получения этой нормы необходимо было выстоять очередь14. Слухи, вызвавшие ажиотажное потребление, резко увеличили длину очередей, превратив их в рассадники для распространения новых слухов. «Очереди за хлебом увеличились вдвое, – вспоминал американский журналист. – Многие стояли в них целую ночь. Булочные, которые получили муку и работали всю ночь, к девяти утра были уже пустыми. Даже те из них, которые имели запасы муки, не могли производить хлеб достаточно быстро. Быстро распространялись сообщения о недостаче хлеба»15. Вызванные заморозками перебои с движением срывали ежедневную норму питания Петрограда – 40 вагонов с зерном в день. Следует учесть, что все расчеты снабжения не учитывали наличия военных запасов, которые также можно было пустить в дело и компенсировать взятое после восстановления нормальной работы железной дороги16. Положение было сложным, но еще не критическим.

Иными словами, хлеба было достаточно на складах, но не хватало на прилавках: это вызывало продовольственную панику и будило протестные настроения. В немалой степени пробуждению этих настроений способствовал и следующий факт, отмеченный в рапорте градоначальника столицы на имя командующего войсками Петроградского округа от 23 февраля 1917 г.: «В течение последних четырех дней почти вся столичная пресса посвящала ряд заметок и статей вопросу о введении в Петрограде карточной системы на хлеб: обстоятельство это было вызвано тем, что петроградское общественное управление занялось обсуждением этого дела, не имея на то, по моему мнению, ни права, ни достаточных оснований без ведома уполномоченного председателя Особого совещания по продовольствованию столицы»17.

Группы демонстрантов во второй половине дня прорвались в центр города, где их встретили усиленные наряды конной полиции и казаков. Толпы останавливали трамваи, били в них стекла. Демонстрантов разгоняла конница, но они собирались снова. К вечеру 23 февраля (8 марта) активность на улицах столицы спала: митингующие разошлись по домам18.

Несмотря на размах забастовки (в ней принимало участие до 200 тыс. рабочих), она первоначально не вызвала особого опасения столичных властей.

«Такие забастовки, – вспоминал начальник Петроградского охранного отделения, – бывали и раньше и не могли предвещать чего-либо опасного и на этот раз. Но через ЦВПК в рабочие массы были брошены политические лозунги, и был пущен слух о надвигающемся якобы голоде и отсутствии хлеба в столице»19. В этот день Керенский предложил в Думе включить в формулу перехода требование отставки правительства и создания нового кабинета, подчиненного «контролю всего народа», а также свободы слова, собраний и организаций20. Требования к правительству были сформулированы менее радикальным образом: «Признавая необходимым: 1) чтобы Правительство немедленно приняло меры для обеспечения продовольствием населения столиц так же, как и других городов; 2) чтобы, в частности, были немедленно удовлетворены продовольствием рабочие заводов, работающих на оборону; 3) чтобы к распределению были теперь же широко привлечены городские самоуправления и общественные элементы и организованы продовольственные комитеты, и 4) чтобы все уволенные рабочие Путиловского и Ижорского заводов были немедленно приняты обратно и деятельность заводов немедленно восстановлена, – Государственная дума переходит к очередным делам»21.

В Ставке тем временем внешне все шло обычным чередом. После утреннего чая последовал доклад Алексеева, на котором присутствовали генералы В. Н. Клембовский и А. С. Лукомский. В 12:30 за завтраком собрались представители иностранных военных миссий, Свита, генералы Алексеев и Иванов, великие князья Сергей и Александр Михайловичи. К тому времени были получены первые телеграммы о волнениях, офицеры за столом переспрашивали друг друга о последних новостях из Петрограда. Но атмосфера в целом была спокойной: по окончанию завтрака император поехал на автомобильную прогулку22. Даже на следующий день Николая II больше беспокоило состояние здоровья детей: они заболели корью. За исключением этого, он чувствовал себя спокойно и уверенно: «Мой мозг отдыхает здесь – ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания»23. Тем не менее начавшиеся в Петрограде волнения в Ставке восприняли с опасением, так как знали, что в городе нет ни одной «прочной кадровой части»24.

Уже в первый день волнений подтвердились опасения насчет частей гарнизона. Поздним вечером 23 февраля (8 марта) в здании столичного градоначальства было собрано совещание военных и полицейских властей Петрограда под председательством Хабалова. Генерал Балк сделал доклад о прошедшем дне. Выяснилось, что из выделенных в распоряжение конных частей решительно действовал 9-й запасной кавалерийский полк; 1-й Донской казачий Ермака полк, недавно прибывший в столицу после доукомплектования призывными старших возрастов, фактически бездействовал. В этот же день произошла первая встреча казаков с демонстрантами: всадники мирно проехали через толпу, не нарушая строя и не предпринимая ничего. И «улицу» и «тротуар» это чрезвычайно ободрило. Вялые действия своих подчиненных командир полка полковник Троилин объяснил недавно поступившими пополнениями, неумением казаков действовать против толпы, отсутствием привычки к городским условиям их лошадей и… отсутствием у казаков нагаек! По приказанию генерала Хабалова в полк было немедленно выделено по 50 коп. на казака для обзаведения ими25.

В результате совещания в Петрограде было введено так называемое 3-е положение (по 1-му и 2-му порядок поддерживался полицией, по 3-му власть переходила к военным). Таким образом, с 24 февраля (9 марта) столица была передана под ответственность военных. Вступал в силу разработанный ранее план охраны Петрограда. Мобилизовывалась полиция, усиленная казачьими и резервным кавалерийским полками и жандармским дивизионом, войска занимали основные административные здания, речная полиция – переходы через Неву26. «По предварительно разработанному плану, – вспоминал начальник Охранного отделения, – Петроград был разделен на несколько секторов, управляемых особыми войсковыми начальниками, а полиция почему-то была снята с занимаемых постов и собрана при начальниках секторов. Таким образом, с 24 февраля город в полицейском смысле не обслуживался. На главных улицах и площадях установлены были войсковые заставы, а для связи между собой и своими штабами – конные разъезды. Сам Хабалов находился в штабе округа на Дворцовой площади и управлял всей этой обороной по телефону»27.

В городе сразу же почувствовали, как резко увеличилось присутствие армии. По улицам тянули связь для полевых телефонов, дымили полевые кухни, появились палатки Красного Креста. Невский проспект был оцеплен и получил вид военного лагеря28. Первоначально это зрелище само по себе действовало на людей пугающе. «В городе, говорят, беспорядки усиливаются, – отмечал в своем дневнике инженер-путеец Ю. В. Ломоносов, – но носят они совершенно неорганизованный характер. В нашем районе тишина и спокойствие. Что это? Случайная вспышка изголодавшихся людей или провокация? Боюсь, что последнее»29. Уходя с вечернего совещания у Балка, генерал Глобачев высказал свое убеждение, что на завтрашний день демонстраций уже не будет30. Позиция военных властей была несколько более сложной. С одной стороны, они не могли тешить себя подобными надеждами, а с другой, не испытывая поначалу недоверия к войскам, они все же хотели избежать применения оружия. «Я говорил Хабалову, – сообщал позже на следствии военный министр генерал Беляев, – какое ужасное впечатление произведет на наших союзников, когда разойдется толпа, и на Невском будут трупы»31. Неуверенность командования в такой обстановке быстро передается подчиненным. В результате в столице еще можно было найти политиков, гарантировавших восстановление порядка путем расстрелов, но уже явно не хватало тех, кто был готов стрелять.

На самом деле сделать это, опираясь на имевшиеся в распоряжении полицейские силы и вяло действовавших казаков, было трудно. «24 и 25 февраля забастовка питерских рабочих приобрела всеобщий характер, – вспоминал один из активных ее участников. – Все заводы замерли, зато улицы приняли оживленный вид. Рабочие со всех районов направлялись в центр города. Несмотря на полицейские заграждения на мостах через Неву и Фонтанку, в одиночку и группами, по льду и обходными путями люди стекались на Невский проспект. Кое-где начались столкновения с полицией, пытавшейся разогнать демонстрантов. Нередко полицейские получали серьезный отпор. Рабочие от обороны переходили к наступлению, порой разоружали городовых. Невский был полон народу, движение трамваев и другого транспорта приостановилось»32.

Протест против власти в столице становился модным, как и в 1905 г. 24 февраля (9 марта) забастовал даже хор в императорской опере33. Вместо заявленной по программе «Майской ночи» Мариинский театр поставил «Каменного гостя»34. В протесте хора против действовавших еще солистов было нечто символичное для лиц, ответственных за порядок в столице и стране. Хабалов пытался успокоить горожан, опубликовав объявление о том, что хлеба в городе достаточно, а подвоз муки идет без перерыва. Но лозунг «Хлеба!» 24 февраля (9 марта) перестал уже быть главенствующим. Волнения практически повсюду стали переходить к политическим лозунгам35. Верным показателем напряженности на улице стало исчезновение с тротуаров «благомыслящей публики», которая до этого любовалась зрелищем относительно безопасных беспорядков. К 19:00 столица замерла. Было совершенно неясно, что произойдет утром следующего дня36.

24 февраля (9 марта) в Мариинском дворце под председательством князя Голицына было проведено совещание по вопросу снабжения столицы продовольствием, в котором приняли участие министры военный, торговли и промышленности, земледелия, путей сообщения, а также главы Государственного совета, Государственной и Городской дум. Выяснилось, что в городе имеется свыше 460 тыс. пудов ржаной и пшеничной муки – вполне достаточный для обеспечения жителей Петрограда запас – и что подвоз продовольствия идет в обычном режиме. В результате на совещании было принято решение предоставить контроль над распределением хлеба Городской думе37. Нетрудно представить инициатора данного решения. Скорее всего, им был Родзянко. Оно полностью соответствовало пункту 3 формулы перехода, принятой накануне Государственной думой38.

Справиться с возложенной на них задачей городским властям не удалось. Между тем ранним утром могло показаться, что обстановка начала разряжаться: вновь начали ходить трамваи, улицы стали убираться, на Сенной площади принцем Ольденбургским был организован шатер-колбасная, продававший дешевую и качественную колбасу – ее активно раскупали люди. Вскоре картина резко изменилась39. Тем же утром сорокатысячная демонстрация прорвалась с Выборгской стороны через Литейный мост на Литейный, а далее и на Невский проспект. Значительное количество людей проникало по льду в центр города, где возникали стихийные митинги. Командование ввело в полную силу 3-е положение40.

Для поддержки полиции все чаще стали посылать войска. Демонстранты поначалу игнорировали распоряжения военных или применяли по отношению к ним оружие. Войска отвечали им выстрелами41. Пока что армия выступала скорее в качестве свидетеля происходивших событий и только реагировала на нападения. Уже два дня в столице шли волнения и на ее улицах появлялись армейские части. Тем не менее даже среди командования по-прежнему не было решительности и единства во взглядах относительно того, как их следует использовать. Командование считало, что появления войск будет достаточно для успокоения, и решило воздерживаться от применения оружия42.

Одним из проявлений этой нерешительности было то, что информация о событиях в Петрограде, получаемая в Могилеве, была крайне сбивчивой и неточной. 25 февраля (10 марта) Хабалов известил Алексеева телеграммой о том, что в столице началась забастовка, вызванная недостатком хлеба, и что в столкновениях с демонстрантами принимают участие войска, не употребляющие пока что оружия. «В подавлении беспорядков, – сообщал командующий Петроградским военным округом, – кроме петроградского гарнизона, принимают участие пять эскадронов 9 запасного кавалерийского полка из Красного Села, сотня лейб-гвардии сводно-казачьего полка из Павловска, и вызвано в Петроград пять эскадронов гвардейского запасного кавалерийского полка»43. В штабе Хабалова в это время все были спокойны и уверены как в войсках, так и в правильности выбранного поведения44.

Между тем положение было сложным, и оно ухудшалось с каждым часом. Приехавший 25 февраля (10 марта) с Северного фронта в Петроград генерал А. П. Будберг с удивлением обратил внимание на то, что на вокзале и улицах отсутствовали представители власти: были лишь наряды запасных нижних чинов гвардейских полков. Вид и поведение солдат напомнили генералу пережитые им дни волнений во Владивостоке в 1906 г. Будберг немедленно направился в штаб гвардии и предложил немедленно приступить к выводу ненадежных гвардейских запасных частей и заменить их вызванной с фронта кавалерией. Чебыкин проигнорировал это предупреждение: он по-прежнему не ожидал серьезных проблем от своих подчиненных45.

Сомнений у командования запасные части еще не вызывали46. Зато их поведение на улицах порождало надежды у революционеров. Уже начинали проявляться последствия нерешительности командиров и, как следствие, бездействия слабых в кадровом отношении подразделений. Армия уже не была единой и перестала восприниматься сторонниками революции односложно. «Я вспоминал атмосферу Московского восстания 1905 года, – отмечал Суханов. – Все штатское население чувствовало себя единым лагерем, сплоченным против военно-полицейского врага. Незнакомые прохожие заговаривали друг с другом, спрашивая и рассказывая о новостях, столкновениях и о диверсиях противника. Но замечалось и то, чего не было в Московском восстании: стена между двумя лагерями – населением и властью – не казалась такой несокрушимой: между ними чувствовалась диффузия. Это увеличивало возбуждение и вливало в массы подобие энтузиазма. Прокламации Хабалова срывались со стен совершенно открыто. Городовые-одиночки вдруг исчезли с постов. Заводы встали. Трамваи не ходили»47.

Твердой уверенности в войсках у командования не было. 25 февраля (10 марта) в Ставку пришла телеграмма от Протопопова, извещающая о том, что беспорядки в городе вскоре будут подавлены. В это же время весьма активную личную деятельность развил Родзянко. Он ездил по городу, встречался попеременно с министрами и думцами, убеждая и тех, и других, что только его приход к власти может гарантировать восстановление порядка: «Дайте мне власть, я расстреляю, но в два дня все будет спокойно и будет хлеб»48. Таким образом, и Протопопов, и Родзянко были уверены в том, что подавить начавшиеся волнения силой, в принципе, возможно.

Между тем утром и днем 25 февраля (10) марта в Петрограде продолжались многочисленные столкновения войск и полиции с демонстрантами49.

Демонстранты у Казанского собора опрокинули два проезжавших воза с пустыми бутылками и стали забрасывать ими полицию. Когда подошла пехота, люди стали уговаривать солдат не стрелять и часто имели успех50. В целом, полиция, пехота и кавалерия действовали энергично, были случаи применения оружия. В отличие от них казаки продолжали вести себя вяло, в ряде случаев своим поведением демонстрировали сочувствие митингующим. Появляются первые признаки будущего развала воинской дисциплины. На Знаменской площади у памятника Александру III казак зарубил шашкой пристава полиции, пытавшегося рассеять толпу и отнять красный флаг. Новость об этом воодушевила демонстрантов. Вскоре один из конных взводов 4-го Донского полка обстрелял наряд полиции. Со второй половины дня войска и полиция все чаще пускают в ход огнестрельное оружие, что приводит к панике на Невском. Демонстранты начинают разбегаться51. Здесь же на Невском казаки вновь отличились: они атаковали нагайками и разогнали полицию52.

С вечера в центре города царила полнейшая тишина; именно в это время приходит телеграмма императора, предписывающая командующему войсками округа немедленно «прекратить беспорядки в столице». Хабалов отдал распоряжение: в случае мирного хода демонстрации продолжать действовать конницей, в случае агрессивного, то есть революционного поведения, открывать огонь после трехкратного предупреждения. Утром 26 февраля (11 марта) в Петрограде установилось видимое спокойствие53. Хабалов известил об этом Ставку, добавив, что им было «…выпущено объявление, воспрещающее скопление народа на улицах и подтверждающее населению, что всякое сопротивление беспорядка будет подавляться силою

оружия»54.

«День 25 февраля был нами проигран во всех отношениях, – справедливо отмечал генерал Балк. – Не только руководители выступлений убедились, что войска действуют вяло, как бы нехотя, но и толпа почувствовала слабость власти и обнаглела. Решение военного начальства импонировать силами, в исключительных случаях применять оружие не только подлило масла в огонь, но, замотавши войска, дало им возможность думать, что на хулиганские выступления начальство смотрит растерянно, как бы боится “народа”, а помехой всему власть и ненавистная полиция»55.

Поздним вечером 25 февраля (10 марта) на квартире у председателя Совета министров князя Голицына было собрано совещание правительства. Начавшись около 12 часов ночи, оно завершилось в 4 утра 26 февраля (11 марта)56. В ходе совещания обсуждался вопрос о роспуске Думы. Вызванные Протопопов, Хабалов, Белецкий и Глобачев производили впечатление колеблющихся людей, но тем не менее они предложили распустить Думу и ввести в городе осадное положение. В результате этот вопрос так и не был решен, но зато Голицын поручил министрам иностранных дел и земледелия вступить в консультации с лидерами Думы и намекнул на то, что в правительстве могут произойти перемены. Имелась в виду отставка Протопопова. Что касается демонстраций, то совет согласился с предложением Хабалова обратиться к их участникам с предупреждением о том, что войска будут действовать против них оружием57.

Правительство колебалось между политикой «кнута» и «пряника». Риттих требовал не останавливаться перед пролитием крови, потому что в противном случае ее прольется гораздо больше. Покровский предлагал обратиться к императору с просьбой разрешить уйти в отставку, так как члены правительства «не снискали доверия страны». В целом, большинство участников совещания все же склонялось к выбору решительных действий58. В результате было принято решение о введении осадного положения, но при этом главный исполнитель был в растерянности. «На членов Совета министров генерал Хабалов произвел неудовлетворительное впечатление, – вспоминал Барк. – Он, видимо, растерялся, и в нем не чувствовалось надлежащей энергии для проведения решительных мер»59.

Перед совещанием правительства Хабалов собрал начальников военных районов столицы: все они, без исключения, высказались за энергичное применение войск60. Среднее командное звено было настроено решительно, чего нельзя было сказать о высшем. Хабалов и Беляев продолжали колебаться, явно опасаясь брать на себя ответственность за последствия. Участник правительственного совещания вспоминал: «Заседание министров в этом отношении принесло пользу: два генерала, далеко не воинственные, набрались энергии и освободились от страха ответственности перед Царем и обществом»61. В результате диалог с общественностью лишался всякого смысла. Толку в нем в любом случае было немного, так как судьба страны уже решалась на улицах ее столицы. Тем не менее, сославшись на личную инициативу, Риттих и Покровский пригласили на совещание Маклакова и выразили свою уверенность в необходимости создания «ответственного министерства»62.

Объявления с суровыми предупреждениями были расклеены по всему городу. Казалось, они начинают действовать, а город – успокаиваться. Уже днем демонстранты были обстреляны войсками у Казанского собора. Особенно активно действовала учебная команда лейб-гвардии Волынского полка. Счет убитых и раненых пошел на десятки63. Улицы в центре были очищены от демонстрантов, на них остались лежать только трупы. Многим начинало казаться, что революция в очередной раз потерпела поражение64. Достаточно было появиться самому небольшому числу солдат, готовых действовать оружием, как обстановка сразу же начинала меняться. При первых же выстрелах толпа разбегалась65. Так, полуэскадрон 9-го запасного полка – около 80 человек под командованием одного корнета – всего несколькими залпами разогнал демонстрацию численностью в несколько десятков тысяч человек66. Вместе с тем в ряде случаев к вечеру пехота и даже юнкера стали действовать без особой решимости67.

Сторонники активных мер считали необходимым возвращение императора в столицу, так как только его присутствие могло заставить преодолеть неуверенность у колебавшихся членов правительства. Вечером 26 февраля (11 марта) Спиридович позвонил в Могилев Воейкову и сообщил ему об этом68. Николай II был спокоен и не торопился с отъездом, который планировал на вторник, 28 февраля (13 марта). В Ставке знали, что беспорядки в Петрограде приняли большой размах, но все же больше всего Верховного главнокомандующего и его начальника штаба беспокоило положение дел на Юго-Западном фронте, где весной должно было начаться наступление69. Там возникла опасная ситуация со снабжением. 25 февраля Николай II писал жене: «Последние снежные бури, окончившиеся вчера, по всем нашим югозападным ж.[елезно]-д.[орожным] линиям поставили армии в критическое положение. Если движение поездов немедленно не восстановится, то через 3–4 дня в войсках наступит настоящий голод»70. Внимание к этой проблеме легко объяснимо: если волнения в Петрограде были вызваны сложностями с обеспечением хлебом, то снежные заносы могли создать гораздо более опасную ситуацию в армии.

26 февраля (11 марта), в воскресенье, день в Ставке начался службой в соборе, которую вел отец Георгий Шавельский. На ней присутствовали Николай II, Алексеев, Свита, команды солдат и простые прихожане. Далее день следовал по обычному распорядку, но беспорядки в столице все больше и больше начали беспокоить императора71. Во второй половине дня информация о них вызвала у ряда сотрудников Ставки испуг. Алексеев держался спокойно: он предлагал императору перейти к решительным мерам для разрешения вопросов снабжения, осложняющих положение фронта и армии72.

В это время председатель Думы готовился связаться по телеграфу с императором по вопросу об ответственном правительстве. В 14:00 Нокс приехал к Родзянко на Фурштадтскую. О том, в каком настроении находился этот человек, свидетельствует дневник британского офицера. Кандидатуру на пост премьера Родзянко обсуждать не хотел, но дал ясно понять, что лучшим человеком на этом месте будет он сам. Понятливый британец догадался и спросил главу Думы, не согласится ли он принять эту ответственность на себя. «Он ответил утвердительно, что он, может быть, делает ошибку, но все же он сделает что-то. Как всегда, он предложил британскому и французскому послам сделать совместное представление (по его кандидатуре. – А. О.). Родзянко считает, что этот кризис пройдет, но неизбежно еще будут возникать похожие кризисы, так как людям до смерти надоело правительство. Боюсь, что Родзянко велик только физическими размерами»73. Именно после этого разговора он убеждал, что некое лицо, обличенное доверием, сможет навести порядок на улицах. Между тем в Петрограде порядок начал покидать не только улицы, но и казармы.

Беспорядки перерастают в революцию

Уже вечером 26 февраля (11 марта) взбунтовалась 4-я рота запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка. Переполненные запасными казармы, почти полное отсутствие офицеров, отсутствие обучения (хорошо дело было поставлено лишь в учебной команде) – все это привело к тому, что значительная часть солдат, вооружившись, пошла за агитаторами-рабочими на улицу. Бунт был подавлен с помощью преображенцев, но 21 солдату с оружием удалось бежать. Новость о том, что солдаты стали переходить на сторону революции, ободрила улицу и усилила натиск пропагандистов на войска1.

Движение еще оставалось преимущественно стихийным. «Настроение в рабочих кварталах, – вспоминал о ситуации, сложившейся с 26 на 27 февраля В. Д. Бонч-Бруевич, – было сильно приподнятое, полное решимости и воли к действию. Но никак нельзя сказать, что тем движением, которое нарастало с каждым часом, кто-либо руководил»2. Характерно, что активность демонстрантов, стремившихся в центр города, резко возрастала к середине светового дня и падала с наступлением сумерек. К вечеру 26 февраля (11 марта), после стрельбы по толпе, ситуация в центре Петрограда казалась стабильной, а в ночь на 27 февраля (12 марта) Невский, освещаемый прожектором с Адмиралтейства, полностью обезлюдел. После полуночи полная тишина иногда прерывалась винтовочными выстрелами3.

Приблизительно в два часа ночи петроградский градоначальник подошел к окну своего штаба: «Столица спала. Казалось, отдыхала от безобразий последних дней, лишь у пылающих костров жались извозчики, а около них неподвижно стоял неизменный страж порядка – старый петербургский городовой»4. На самом деле, идиллии не было. Одинокого полицейского не просто было встретить вдалеке от здания градоначальства на Гороховой, во дворе которого, кстати, с началом волнений расположился жандармский дивизион5. «На улицах пустынно. Полиции нет, – вспоминал Спиридович. – Изредка встречаются патрули или разъезды. Спокойно. Зловеще спокойно. Но неспокойно в казармах. Всюду разговоры о событиях за день. Обсуждают бунт Павловцев. Смущены не только солдаты, но и офицеры. Офицеры видели за день на улицах полную бестолочь. Нет руководительства. Нет старшего начальника»6.

Все сильнее сказывалось недостаточное количество офицеров в запасных частях. Количественная и качественная слабость командных кадров приводила к тому, что войска быстро терялись в сложной, наэлектризованной обстановке противостояния с демонстрантами. «Войска вышли на улицу без офицеров, – писал об этих днях А. И. Деникин, – слились с толпой и восприняли ее психологию»7. Патрули и разъезды выходили в наряд без офицеров. «Город не походил на самого себя, – писал американский журналист. – На улицах почти никого не было, кроме групп солдат, которые производили впечатление часовых, о которых забыли. Не было видно ни одного полицейского»8. Пока старшие командиры в столице старались ускользнуть от ответственности и отдачи приказов, активизировались политики.

Вечером 26 февраля (11 марта) правительство вновь собралось на совещание на квартире Голицына. Теперь большинство министров твердо поддержали предложенный ранее проект роспуска Думы, и Голицын, воспользовавшись специально оставленным ему подписанным императором бланком, поставил на нем дату 25 февраля (10 марта), объявив прекращение сессии с 26 февраля (11 марта), о чем и было сообщено Родзянко в ночь на 27 февраля (12 марта)9. Тот развил исключительную активность, отсылая телеграммы уже не только в Ставку, но и в штабы фронтов. В 22:22 26 февраля (11 марта) в Могилеве приняли его послание Алексееву, в котором председатель Думы описывал трагическое положение экономики страны и недвусмысленно намекал на то, что без кардинальной смены политического курса поражение неизбежно10.

«Население, – телеграфировал Родзянко генералу, – опасаясь неумелых распоряжений властей, не везет зерновых продуктов на рынок, останавливая этим мельницы, и угроза недостатка муки встает во весь рост перед армией и населением. Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно бессильна восстановить нарушенный порядок. России грозят унижение и позор, ибо война при таких условиях не может быть победоносно окончена. Считаю необходимым и единственным выходом из сложившегося положения безотлагательное призвание лица, которому может верить вся страна и которому будет поручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения. За таким правительством пойдет вся Россия, воодушевившись вновь верою в себя и в своих руководителей. В этот небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода на светлый путь нет, и я ходатайствую перед

Вашим Высокопревосходительством поддержать это мое глубокое убеждение перед Его Величеством, дабы предотвратить возможную катастрофу. Медлить больше нельзя, промедление смерти подобно. В Ваших руках, Ваше Высокопревосходительство, судьба славы и победы России. Не может быть таковой, если не будет принято безотлагательно указанное мною решение. Помогите Вашим представительством спасти Россию от катастрофы. Молю Вас о том от всей души»11.

В час ночи 27 февраля (12 марта), через два часа после получения текста этого обращения Алексеевым, в Могилев начальнику штаба Верховного главнокомандующего телеграфировал Брусилов. Главнокомандующий ЮгоЗападным фронтом считал необходимым согласиться с предложениями председателя Государственной думы и просил сообщить об этом императору. Вечером того же дня Брусилова поддержал Рузский12. Алексеев принял решение сообщить о просьбе Родзянко на утреннем докладе. Между тем около двух часов ночи Голицын телеграфировал императору в Могилев о принятом Советом министров решении распустить Думу. Об этом же и приблизительно в то же время Хабалов известил Алексеева.

Обстановка в Петрограде была совершенно неопределенной. С одной стороны, волнения показали и решимость рабочих, и колебания среди войск гарнизона, с другой – большая часть последних пока еще оставалась верной Присяге и не останавливалась перед употреблением оружия против демонстрантов13. Такое положение не могло продолжаться долго.

Первым выступил лейб-гвардии Волынский полк. Интересно, что в 1905–1907 гг. он имел репутацию одного из самых консервативных полков гвардии: за жестокие расправы с участниками беспорядков волынцы получили репутацию черносотенцев14. Теперь волнения начались в его учебной команде, которая за день до этого несколько раз обстреливала демонстрантов. Ее солдаты и унтер-офицеры были явно недовольны той ролью, которую им приходилось играть на улицах Петрограда15. Прибывший в полк штабс-капитан Лашкевич построил в казарме учебную команду и поздоровался с ней. Ответа не было. Не поздоровались с командиром даже правофланговые унтер-офицеры. Лашкевич спустился по лестнице и вышел на плац, направляясь в канцелярию полка. Тут из окон учебной команды прозвучал выстрел – офицер был убит наповал. После этого у солдат уже не было выбора. Вооружившись, они вышли на улицу, увлекая за собой остальных16.

Однако это не было простым солдатским мятежом, превращающим воинскую часть в вооруженную толпу. Волынцы шли в полном порядке, во главе с офицером, с пулеметной командой. Появившиеся драгуны, еще верные правительству, не решились атаковать восставших. Занимавшийся пропагандой большевик Бонч-Бруевич с несколькими рабочими сразу же бросился к казармам полка, но солдат там уже не было: «Тут же во дворе казарм мы увидели труп убитого капитана, который хотел оказать сопротивление солдатам, бросившимся к запертым пирамидам с винтовками. Он был смят, а потом застрелен. Хранилище взломано, и ружья выхвачены. Несколько винтовок валялись здесь же на полу. Рабочие взяли винтовки»17.

Сказалась и близость казарм гвардейских полков, окружавших Таврический дворец. Волынцы отправились к преображенцам, и в результате к восставшим присоединился еще один полк. К солдатам подходили вооруженные рабочие, демонстранты и т. д. Работал принцип снежного кома, которому нечего было противопоставить. Началось избиение офицеров, тем более что часть из них оказала посильное сопротивление в казармах лейб-гвардии Московского полка и батальона самокатчиков на Выборгской стороне, куда поначалу двинулись волынцы и преображенцы18.

Самокатчики были практически единственной частью с прочным, нетекущим составом рядовых и волевым, популярным среди солдат командиром. В результате батальон под руководством своего командира полковника Бакашина не только оставался под контролем, но и оказывал вооруженное сопротивление революции вплоть до утра 28 февраля (13 марта). Для того чтобы заставить самокатчиков присоединиться к восставшим, бараки, в которых находилась эта часть, были подвергнуты пулеметному, а затем и артиллерийскому обстрелу. Так как орудий у самокатчиков не было, они вынуждены были сдаться. Полковник Бакашин вышел к революционерам для того, чтобы защитить своих подчиненных от самосуда. Он сказал, что солдаты выполняли его приказ, после чего был застрелен19.

Утром 28 февраля (13 марта) непродолжительное время сопротивление оказывали и гардемарины Морского училища, однако долго продержаться они не могли20. Воспитатели и командиры училища, понимая бесперспективность сопротивления огромной толпе, основу которой составляли запасные Финляндского и 180-го пехотного запасного батальона, допустили в здание выборных представителей. Те искали пресловутые пулеметы и, не найдя оных, удалились. Это, правда, не спасло училище от разграбления его арсенала21.

«Кончились “беспорядки”, – верно отмечал А. А. Бубликов, – началась “революция”. Но в нее все еще все продолжали не верить»22. Впрочем, осознание серьезности происходящего приходило быстро.

На Выборгской стороне произошло окончательное слияние восставших солдат с рабочими. Толпа начала громить и поджигать полицейские участки, осадила тюрьму «Кресты» и вскоре ворвалась в нее23. «К этому времени, – вспоминал генерал Балк, – картина падения власти уже вырисовывалась. Войска не противостояли бунтовщикам, переходили на их сторону, в лучшем случае бездействовали. С большинством участков телефонная связь прекратилась. Некоторые из них были разгромлены и подожжены. Чины полиции переодевались в штатское и разбегались, ища пристанища у знакомых»24. Рабочие освободили из тюрьмы «Кресты» заключенных, вместе с политическими на свободу вышли и уголовники. Процедура освобождения была проста. Камера открывалась, находившиеся в ней освобождались «волею Революционного Народа»25. Именно они прежде всего бросились к зданию окружного суда на Литейном проспекте. Толпа перешла через Литейный мост и взяла Дом предварительного заключения, освободив всех находившихся там под арестом. После этого был взят и подожжен окружной суд. Ненавистные преступникам судейские чиновники избивались и выгонялись на улицу. Архивы суда горели в центре города, а уголовники не давали пожарникам подойти к зданию26.

При этом и революционная толпа, и бандиты постоянно боялись того, что появится сила, перед которой придется держать ответ. Дерзость действий коренилась, по словам очевидцев, в страхе «появления карающей десницы и соответствующего ущемления». Во время погрома в здании суда кто-то крикнул: «Семеновцы идут!». Этого слуха и памяти о том, какую роль сыграл полк при подавлении восстания в Москве в 1905 г., оказалось достаточно. Началась паника и толпа побежала к Литейному мосту, сминая все на своем пути. У входа на мост образовалась давка, люди прыгали на лед и бежали по замерзшей Неве на другой ее берег27.

Подобное поведение неудивительно, если вспомнить о том, кто играл роль гвардии революции на улицах. «Революция в Петербурге, – вспоминал Ф. И. Родичев, – ознаменовалась, прежде всего, сожжением зданий судебных мест и Дома предварительного заключения, освобождением повсюду арестантов и сожжением полицейских учреждений и дел мировых судей. Это был свой фронт. Вливалась в жизнь новая волна, не то, чтобы чистая, но, несомненно, революционная. Первым завоеванием революции была гарантия безнаказанности преступников. Они образовали почетный легион движения. Весна 1917 года была раем для воров»28. Говоря точнее, по мере исчезновения власти страна превращалась в рай для бандитов и налетчиков.

К вечеру было разграблено и подожжено здание охранного отделения29. «По всей России весь старый уголовный мир был выпущен на свободу, – вспоминал начальник контрразведки Петроградского военного округа, – и фатально сгустил революционную накипь»30. Впрочем, в самом начале настоящей гарантии безнаказанности еще не было. В условиях возникающего вакуума власти ее могла предоставить только одна из ветвей этой власти, тем более что будущее оставалось совершенно неясным. Иначе говоря, нужна была санкция, которую в этих условиях могла предоставить только Дума. На этот момент только она была единственным общепризнанным центром оппозиции Короне.

Руководство Думы также колебалось и по той же самой причине: победа улицы в Петрограде отнюдь не была еще гарантией победы окончательной. В конце концов, было принято решение подчиниться указу о роспуске и немедленно собраться на частное совещание, где и был избран Временный комитет Государственной думы во главе с Родзянко. В него вошло все руководство «Прогрессивного блока», а также А. Ф. Керенский и Н. С. Чхеидзе31. Думский февраль 1917 г. с самого начала нес в себе элементы двусмысленной игры руководителей думской оппозиции. И порядок, и спокойствие, и новую форму правления Родзянко надеялся получить, лавируя между революцией и старой властью. 27 февраля (12 марта) в Думе собрались практически все депутаты «Прогрессивного блока» – около 200 человек. Они ждали развития событий32.

Между тем освобожденные из тюрьмы члены рабочей группы ЦВПК во главе с К. А. Гвоздевым оказались во главе толпы, которую они и повели по привычке к Думе, то есть к штабу собственных руководителей. Здесь они вместе с членами социал-демократической фракции и меньшевиками-оборонцами и создали ядро будущего Петросовета – Временный исполнительный комитет Совета рабочих депутатов33. Управляющий делами ЦВПК генерал-майор барон В. Н. фон Майдель на собственном автомобиле возил Гвоздева по заводам, помогая ему организовывать немедленные выборы в Петросовет34.

Когда через несколько месяцев после этого два английских лейбориста прибыли в Петросовет, они с самого начала были поражены отсутствием среди его членов рабочих. «Взгляните на их руки! – воскликнул один из них. – Ни один из них не работал ими и дня за всю жизнь!»35 Создаваемая либералами для контроля над рабочим движением структура, таким образом, сыграла роль остова будущего орудия их уничтожения. Милюков в своей исторической речи о создании Временного правительства особо отметил ее создателей. Перечисляя членов нового кабинета, он заявил: «Далее мы дали два места представителям той либеральной группы русской буржуазии, которые впервые в России пытались организовать представительство рабочего класса… А. И. Коновалов помог сорганизоваться рабочей группе при Петроградском военно-промышленном комитете, а М. И. Терещенко сделал то же самое относительно Киева»36.

В тот же день, 27 февраля (12 марта), в Думу явились представители полков для того, чтобы осведомиться о позиции избранников народа. Родзянко принял их и передал солдатам единогласно принятое решение совета старейшин: «Основным лозунгом момента является упразднение старой власти и замена ее новой. В деле осуществления этого Государственная дума примет живейшее участие, но для этого, прежде всего, необходим порядок и спокойствие»37. В значительной мере храбрости ему придал тот факт, что на сторону революции перешел Преображенский полк (вернее, его запасной батальон, так как сам полк в это время был на фронте). Родзянко потребовал полного себе подчинения. Комендантом города был назначен член Думы отставной полковник Генерального штаба Б. А. Энгельгардт38. Наряду с теми, кто выполнял Присягу, и с теми, кто просто выжидал, чем закончатся события, с самого начала февральских событий проявилась и другая линия поведения офицеров, и причем молодых кадровых офицеров, вскоре назвавших себя «младотурками».

Приехавший в столицу из Ставки 26 февраля (11 марта) полковник П. А. Половцов вечером того же дня узнал о том, что Энгельгардт уже «собирает в Думе людей, могущих содействовать восстановлению нормальной жизни»39. Вечером следующего дня Половцов получил приглашение от нового коменданта Петрограда примкнуть к этому подобию революционного штаба. Это была «военная комиссия» Думы под председательством А. И. Гучкова. Половцов, по его словам, окунулся в революцию: «Столпотворение в Тавриде не поддается описанию… Здесь (на втором этаже дворца. – А. О.) помещается “военная комиссия”. Из кого она состоит, довольно неопределенно. Гучков – председатель, из Генерального штаба здесь болтаются Туманов, Якубович, Туган-Барановский, Гильбих… Кавардак невероятный: все бегают, все распоряжаются, но толка не вижу»40. Эти офицеры сразу поддержали революцию и «.полностью предоставили себя в распоряжение Государственной думы»41. Первым реальным действием комиссии было подчинение бронеавтомобилей и радио. Вслед за этим она активно занялась подчинением восставших частей и раздачей вооружения и боеприпасов своим, как, очевидно, казалось «младотуркам», сторонникам42.

Несмотря на эти усилия, положение на улицах и в казармах столицы было уже таким, что Дума не могла его контролировать. Тем не менее она еще в какой-то степени влияла на ситуацию. Законодательная палата сумела внедрить в массовое сознание свой образ как центра сопротивления «темным силам» в борьбе за интересы России. Так, во всяком случае, руководители Думы декларировали свою миссию в собственных программных документах. Созданный 27 февраля (12 марта) Исполнительный комитет Государственной думы издал документ о создании нового органа власти. «Временный комитет Государственной думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием»43.

Это был осознанный выбор в сторону поддержки переворота. Комитет сразу же обсудил и вопрос о создании и составе будущего правительства. Возглавить его должен был князь Львов. Думцы активно разъезжали по казармам, представители власти призывали воинские части выступить против монархии44. Все, что противопоставляло себя императорской власти, со второй половины 27 февраля (12 марта) стремилось к Таврическому дворцу45. Без Думы, как отмечал американский журналист – свидетель происходивших событий, – требование отречения императора было бы невозможно. Она была единственным органом, который мог претендовать на роль представительского учреждения, вокруг которого могла объединиться страна. Дума была в состоянии выполнить эту миссию, и она ее выполнила. «Но, с другой стороны, – продолжал Дош-Флеро, – у интеллигенции и Думы не было такой же ярости мятежа. Они ворчали и критиковали, но когда дело дошло до насилия, их страсть исчезла»46.

Воспоминания русского очевидца не слишком расходились с этими словами: «Первое: солдатский бунт в Петербурге разросся в победоносную революцию только потому, что он был возглавлен поначалу Государственной думой, давшей революции свое знамя, но бессильной овладеть событиями. Против Думы посылать тогда войска было нельзя. Второе: успех восстания в Петербурге еще не означал гибели монархии в России. Тыловой, взбунтовавшийся “неизвестный солдат” сам в первые дни еще трепетал, требуя “неразоружения и невывода” из Петербурга на фронт. Решающей силой был именно фронт, сравнительно еще крепкий. И вот тут-то соотношение сил было внезапно изменено в пользу революции – не только союзом, очень недолгим, Думы и улицы, но и скоропалительным отречением. А отречение было вызвано тем, что ближайшие к царю генералы были обмануты гипнозом думского февраля. Именно генералы, а не Гучков, вынудили у Государя отречение»47.

Ставка и революция

Утром 27 февраля (12 марта) в Могилеве все казалось еще спокойным. Генбери-Вильямс отмечал в своем дневнике за этот день, что Алексеев немного нервничал, но по общей атмосфере в Ставке нельзя было сделать вывод о том, что положение действительно угрожающее1. Между тем новости из столицы сотрудники штаба восприняли с опасением. Они знали, что на гарнизон рассчитывать нельзя, так как в его составе «нет ни одной прочной кадровой части»2. На утреннем докладе Наштаверх затронул, кроме положения армии, и вопрос о событиях в Петрограде. Он показал императору телеграммы от Голицына, Родзянко и главнокомандующих фронтами. Николай II отказался пойти на уступки. Доклад затянулся, что вызвало взволновавшее всех опоздание императора и Наштаверха к завтраку3. В штабе уже знали о телеграммах из столицы и о том, что Алексеев взял их с собой на доклад. Последний завтрак в императорской Ставке прошел в полном молчании4. Ситуация еще не казалась опасной, хотя после завтрака, в 12:10 (перед ежедневной прогулкой императора), была получена телеграмма Хабалова о начавшемся бунте в запасных батальонах гвардейских полков с просьбой о присылке надежных частей с фронта5.

Именно этого опасалась наиболее решительно настроенная часть думцев: они требовали прекратить речи и установить прочную власть, пока не пришли верные правительству войска6. Глава Думы продолжал обращаться в Ставку с просьбами к Николаю II согласиться на образование «ответственного министерства»7. «Занятия Государственной думы указом Вашего Величества прерваны до апреля, – телеграфировал 12:40 в Могилев Родзянко. – Последний оплот порядка устранен. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства внутренних дел и Государственной думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною Вашему Величеству во вчерашней телеграмме. Повелите в отмену Вашего Высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Возвестите безотлагательно эти меры высочайшим манифестом. Государь, не медлите. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии, неминуемо. От имени всей России прошу Ваше Величество об исполнении назначенного. Час, решающий судьбу Вашу и Родины настал. Завтра может быть уже поздно»8.

Эту телеграмму императору вновь лично отнес Алексеев, который снова попытался убедить Николая II пойти на уступки. Успеха эта попытка не имела9. Необходимо отметить, что сообщение от Родзянко было подано Николаю II после донесения, отправленного из Петрограда получасом позже военным министром10. Генерал Беляев в 13:15 извещал Ставку о том, что волнения, начавшиеся с утра в некоторых частях «твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и батальонами. Сейчас не удалось еще подавить бунт, но твердо уверен в скором наступлении спокойствия, для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие»11. Родзянко не вызывал и ранее у Николая II какого-либо уважения, и в этот раз его слова также были оставлены без внимания. Император доверял своему военному министру и полагался на его донесения. День был солнечный, и он отправился на автомобильную прогулку за город12. Более точную информацию о событиях в Петрограде в Могилеве получили только во второй половине дня. Стало ясно, что беспорядки приняли большие размеры и что к ним начали присоединиться запасные части13.

Обстановка в столице во второй половине дня 27 февраля (12 марта) менялась стремительно. Вечером правительство собралось на очередное совещание в Мариинском дворце. Протопопов выглядел подавленным и спросил у Шаховского, не нужно ли ему застрелиться14. Голицын вывел из состава Совета министров Протопопова, и после недолгого обсуждения было принято решение ввести в Петрограде осадное положение. В 18:00 императору была направлена телеграмма, в которой глава правительства просил об отставке и назначении командующим войсками популярного генерала, который смог бы справиться с кризисом15. К этому времени Хабалов контролировал только свой штаб и ближайшие подступы к нему. Оставшиеся в его подчинении части он поначалу стянул к Зимнему дворцу16.

Еще днем военный министр генерал Беляев назначил командовать войсками Петрограда генерал-майора М. И. Занкевича. Тот командовал на войне лейб-гвардии Павловским полком и имел репутацию решительного, боевого начальника. Прибыв в градоначальство, Занкевич встретил там офицеров из разных частей и распорядился собрать все подчинявшиеся еще командам части в Зимнем дворце. Вскоре там собрались четыре роты из трех полков и запасной батальон павловцев. Настроение солдат и офицеров поначалу было бодрое, но полное отсутствие действий быстро начало сказываться на нравственности отряда. Не имея ни плана, ни команд, Занкевич выжидал. Поскольку о снабжении отряда также не было отдано распоряжений, он отпустил своих подчиненных в казармы для принятия пищи. Оттуда они уже не вернулись, перейдя на сторону революции17.

Имея под своей командой около 1,5–2 тыс. солдат и офицеров, Хабалов попросту не знал, что предпринять, тем более что командующим войсками Петроградского военного округа был уже назначен генерал-адъютант Н. И. Иванов. Ожидавшееся прибытие нового командующего предполагало передачу власти над верными правительству войсками ему. В этой ситуации ни военный министр, ни сам Хабалов не захотели брать ответственность на себя. Командование было поручено третьему лицу – Занкевичу18. В результате обсуждения было принято решение оставить здания на Дворцовой площади и перейти в Адмиралтейство, которое было легче оборонять. Верные еще начальству войска были переведены туда, а потом, после споров между несколькими генералами (Хабаловым, Беляевым и Занкевичем), возвращены назад во дворец. Занкевич считал, что лучше с честью погибнуть, защищая символ царской власти, чем отсиживаться в Адмиралтействе19.

Командовавший остатками верных присяге измайловцев полковник Данильченко также настаивал на переходе во дворец: он получил приказ защищать Зимний и не мог выполнить его, находясь в Адмиралтействе. Данильченко хорошо знал дворец, так как неоднократно назначал туда караулы. Имея в распоряжении 3 роты измайловцев и 1 роту 2-го Царскосельского стрелкового полка (солдаты имели по 15 патронов), 2 пулемета и 2 орудия (по 5 снарядов), он начал готовиться к круговой обороне. В этот момент в Зимний прибыл великий князь Михаил Александрович20. С самого начала волнений он пребывал под сильным впечатлением от происходившего. Встречи с представителями Думы и Беляевым не добавили ему уверенности в себе21. Брат императора прибыл приблизительно в 15:00. После разговора с Родзянко, убеждавшего не допустить того, чтобы в людей стреляли из «царского дворца», он отправился в штаб округа и передал эти слова Беляеву и Хабалову. Министр приказал Занкевичу вновь следовать в Адмиралтейство22. Данильченко получил этот приказ со ссылкой на нежелание великого князя допустить кровопролития. Ему оставалось только подчиниться23.

На Дворцовую площадь под полковым знаменем и с оркестром вышел Кексгольмский полк. В 17:00 под звуки полкового марша кексгольмцев с Зимнего дворца был спущен императорский штандарт24. Под контролем правительственных войск некоторое время оставалась еще и Петропавловская крепость, которая не была занята восставшими, но они блокировали подходы к ней. Прорываться к ней без жертв было невозможно. Войска без особых сложностей перешли в Адмиралтейство и заняли позиции для обороны: во дворе стояла артиллерия (2 орудия с 80 снарядами), пехота заняла второй этаж, там же были установлены пулеметы. Однако у оборонявшихся не было продовольствия, почти не было патронов, конные команды не могли ни напоить, ни накормить своих лошадей25.

Настроение было самым подавленным26. Метания от одного здания к другому не могло воодушевить отряд, но самым тяжелым образом подействовал на сознание офицеров и солдат тот факт, что дворец они покинули по приказу брата императора27. Они не могли рассчитывать ни на сочувствие, ни на поддержку. К концу дня 27 февраля (12 марта) 1917 г. большая часть Петроградского гарнизона уже перешла на сторону революции. Беляев, который еще днем был уверен «в скором наступлении спокойствия», вечером, в 19:22, был настроен уже пессимистически, он сообщал в Ставку, что «военный мятеж» имевшимися у него «немногими оставшимися верными долгу частями погасить пока не удается», и поэтому просил о спешной присылке «действительно надежных частей, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях города»28.

Буквально через несколько минут военный министр отправил еще одну телеграмму, сообщавшую о том, что Совет министров принял решение объявить Петроград на осадном положении и что «ввиду проявленной генералом Хабаловым растерянности» в помощники ему назначен Занкевич29.

Следует отметить, что реального положения дел в Петрограде в Ставке по-прежнему не знали. По свидетельству Генбери-Вилльямса, абсолютно неясно было, где находится Правительство и кому принадлежит власть в городе. К 12 марта точно было известно лишь то, что на улицах северной столицы России арестовывают офицеров30. Только теперь в штабе Главковерха поняли всю серьезность положения в столице, и Алексеев решился направиться на доклад к императору31. Генералу было трудно выполнять свои служебные обязанности, у него была высокая температура. Судя по всему, Алексеев всего лишь хорошо отдохнул в Крыму, до выздоровления ему было далеко. В Ставке офицеры считали, что генерал вернулся, не завершив лечение, для того, чтобы возглавить подготовку к весеннему наступлению32.

Было ясно, что перестановки в командовании гарнизоном столицы не могли уже изменить ход событий. Совершенно очевидно, что в Петрограде был необходим новый командующий и, что не менее важно, новые войска. Вновь возникла кандидатура Иванова: генерал имел репутацию человека, умеющего общаться с солдатами, кроме того, вспомнили и о том, как энергично он действовал при подавлении мятежей в первую русскую революцию. Алексеев сделал очередной доклад императору, во время которого предложил назначить Иванова командующим Петроградским военным округом и придать в его распоряжение части, снятые для подавления мятежа с Северного и Западного фронтов33. После доклада Николаю II Наштаверх послал главнокомандующим Северного и Западного фронтов телеграммы, извещающие их о новом назначении Иванова. Кроме того, Алексеев приказал «с возможной поспешностью» отправить в столицу по бригаде кавалерии и пехоты с артиллерией и во главе с энергичными начальниками с тем, чтобы они «имели под командой свои полки, хорошо им известные и на которые они могли бы иметь нравственное влияние…»34

Во время доклада начальник штаба Ставки рекомендовал придать Иванову батальон георгиевских кавалеров и роту Сводного полка для того, чтобы избежать «неприятностей» по пути35. Император еще не хотел покидать Ставку, а батальону первоначально ставилась только задача охраны и сопровождения генерала Иванова36. Сам он узнал о своем назначении после обеда, на который был приглашен днем37. Квартира генерала располагалась в здании вокзала, в четырех верстах от Ставки, жил он уединенно и к моменту назначения имел самые смутные представления о том, что творилось в столице38. По завершении обеда он был приглашен императором в кабинет, где и получил приказ о новом назначении39. Информацию о том, что происходит в столице, Иванов также получил лично от монарха.

Она сводилась к следующим словам: «Я Вас назначаю главнокомандующим Петроградским военным округом. Там в запасных батальонах беспорядки и заводы бастуют»40. После этого Иванов отправился в кабинет Алексеева, где находился генерал Тихменев, только что получивший приказ готовить поезд для Иванова и георгиевского батальона. Увидев своего бывшего командующего, Алексеев встал и сухим голосом сказал: «Ваше Высокопревосходительство, Государь Император повелел Вам во главе георгиевского батальона и частей кавалерии, о движении коих одновременно сделаны распоряжения, отправиться в Петроград для подавления бунта, вспыхнувшего в частях Петроградского гарнизона». Иванов ответил, что воля императора для него священна и он постарается выполнить его распоряжение41.

Вечером 27 февраля (12 марта) Николай II изменил свои планы. В 19:06 он отправил жене телеграмму: «Выезжаю завтра 2.0. Конная гвардия получила приказание немедленно выступить из Нов.[города] в город (Петроград. – А. О.). Бог даст, беспорядки в войсках скоро будут прекращены»42. Причина этого решения была проста: в Царском Селе еще сохранялось спокойствие, однако прочно полагаться можно было лишь на две сотни Собственного Его Величества конвоя по 150 человек каждая, которые несли охрану дворца. Подступы к дворцу охранял Сводный полк. Тем не менее даже взятые вместе оборонять дворец и тем более само Царское Село без поддержки его почти сорокатысячного гарнизона эти части, естественно, не могли43. Между тем военный министр генерал Беляев сообщил о возможности движения революционных толп к Царскому Селу и посоветовал вывезти оттуда царскую семью. Из Могилева был отдан приказ готовить специальный поезд, докладывать о подготовке императрице запрещалось. Обсуждалась возможность отправить семью в Ливадию. От этих проектов отказались. Дети Николая II были больны корью, вывезти их поездом к отцу не представлялось возможным, и он решил сам поехать в Царское44.

Император отправился в здание штаба, где его встретил Лукомский. Алексеев лежал с высокой температурой в своей комнате. Николай II заявил, что лично составил текст телеграммы (о придании Иванову диктаторских полномочий), и просил передать, что «это мое окончательное решение, которое я не изменю, и потому бесполезно мне докладывать что-либо по этому вопросу»45. Начальник штаба Ставки был категорически против отъезда императора. Когда вечером Николай II все же решил уехать, он отправил дворцового коменданта известить о своем решении генерала Алексеева. Тот уже спал. Воейков так описывает последовавшую сцену: «Как только я сообщил ему (М. В. Алексееву. – А. О.) о решении Государя безотлагательно ехать в Царское Село, его хитрое лицо приняло еще более хитрое выражение, и он с ехидной улыбкой слащавым голосом спросил меня: “А как же Он (Николай II. – А. О.) поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь?”»46 Эти слова вызвали удивление Воейкова, потребовавшего ясного ответа, считает генерал Алексеев поездку императора опасной или нет. Алексеев ответил, что ничего не знает и ничего против подобной поездки не имеет. В общем, первая реакция генерала очевидна: он был против отъезда Николая II, однако не настаивал на своей точке зрения. Вскоре сам Алексеев явился к императору, но и после этой встречи решение последнего отправиться в Царское Село не изменилось. На убежденность Николая II, безусловно, сильно повлияли опасения за будущее его семьи, тем более что вывезти ее в безопасное место не представлялось возможным47.

Революция победила в Петрограде, но в Могилеве еще не осознали масштаба случившегося. Вечером в Ставку пришла следующая телеграмма от Родзянко: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо поручить лицу, пользующемуся доверием, составить новое правительство. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, что бы этот час ответственности не пал на Венценосца»48. Телеграмма осталась без ответа. Ту же самую информацию от Родзянко получили 27 февраля (12 марта) и в штабе Северного фронта49. В эти первые дни февральских событий в Ставке офицеры были настроены спокойно, сообщения Родзянко считали преувеличенными и были уверены, что власть скоро подавит «опасный бунт»50. Сам Иванов поначалу был уверен в успехе, помня о том, как легко удалось справиться с волнениями в Сибири в 1905 г.51

Алексеев считал, что все закончится довольно скоро: он даже отправил своего адъютанта в город для того, чтобы купить продукты. Он собирался передать их знакомым в Петрограде52. Георгиевский батальон был надежной частью, по пути движения в столицу он должен был получить поддержку других подразделений, которые предполагалось снять с фронта. Вечером 27 февраля (12 марта) Алексеев известил о принятых решениях Беляева, ночью 28 февраля (13 марта) – Голицына. Рузскому и Эверту было приказано выделить по одной конной и одной пешей батарее от каждого фронта, обеспечив их снарядами по норме 1 орудие – 1 зарядный ящик53. В помощь войскам Н. И. Иванова отправлялись с Северного фронта 2-я бригада 17-й пехотной дивизии, а с Западного фронта – сводная бригада 9-й пехотной дивизии, всего 4 пехотных полка, имевших репутацию наиболее надежных. В Царском Селе, таким образом, под командой Иванова должны были собраться 13 батальонов, 16 эскадронов, 4 батареи, 2 пулеметные команды Кольта. Это был немалая сила, однако с посылкой войск не торопились54. Например, посадка войск Западного фронта в эшелоны должна была начаться во второй половине дня 28 февраля (13 марта) и закончиться 2 (15) марта55.

Тем временем спокойствие в Царском Селе подходило к концу. Вечером 1 (14) марта в гарнизоне уже началось брожение, на улицах появились пьяные солдаты – явное свидетельство того, что контроль над казармой был утрачен56. Командование охраны дворца поначалу было полностью уверено в своих подчиненных: выставлялись посты с пулеметами, высылались разведывательные патрули и т. п. Один из офицеров Сводного полка вспоминал: «Нервы у защитников оставались поднятыми: разложение еще не коснулось ни колеблющихся, ни малодушных»57. Так не могло продолжаться бесконечно: начало сказываться напряжение неизвестности. Вскоре части начали покидать охрану дворца, в котором остались лишь сотни конвоя, 2,5–3 роты Сводного полка и взвод зенитной артиллерии58. Тем не менее дворец и подступы к нему прочно контролировались. Окруженные ждали приезда императора и держали оборону. Никто не пробовал проверить ее прочность, так как все ограничилось несколькими выстрелами по дворцу59.

В эти дни высший генералитет все активнее втягивался в политику. От его позиции по отношению к движению в столице зависело очень многое. 30 августа 1939 г. Н. Е. Борисов решил ответить на опубликованную в «Царском вестнике» (№ 679) 13 августа 1939 г. статью Константинова «На путях к правде», где со ссылкой на генерала Пустовойтенко говорилось о том, как М. В. Алексеев требовал от императора введения в России конституции. Характерно, что ссылка была именно на Пустовойтенко, который пригласил в Ставку Лемке, зная о его политических пристрастиях. Борисов признал, что подобные разговоры имели место: «И вопрос этот не раз дебатировался в кабинете оперативных докладов после оперативного доклада, когда у царя оставалось свободное время до завтрака. Так что то, что Пустовойтенко застал, был лишь один момент из нескольких»60. Более того, Борисов пытался доказать, что Николай II относился к обсуждению конституционной перспективы совершенно спокойно и благодушно как к вопросу постоянно дебатируемому с 1905 г.61 Это потрясающее заявление Борисова не имеет аналогов.

Даже П. Н. Милюков сообщал о том, что только лишь перед отъездом Николая II из Ставки, приведшей его в Псков, Алексеев «убеждал его дать “конституцию”»62. Более осторожный мемуарист, лидер кадетов даже поставил это слово в кавычки. Император, который, по отзывам почти всех мемуаристов, столь отрицательно относился даже к малейшему проявлению, намеку на нарушение прерогатив Короны, почти никогда и ни с кем не говоривший на тему о перспективах развития Манифеста 17 октября в конституцию, а Государственной думы в парламент, позволяет своему подданному, а тем более занимающему ответственейший пост в руководстве вооруженными силами Империи начинать и вести с собой подобные разговоры во время войны! Сама постановка подобного вопроса со стороны Алексеева граничила с декларацией нелояльности. «Будучи русским до мозга костей, будучи крайним националистом, – вспоминал князь В. А. Друцкой-Соколинский настроения генерала в конце 1915 – начале 1916 г., – обожая Родину и народ, Алексеев не был сторонником политического правления, взглядов и системы управления, олицетворяемых главой тогдашнего правительства И. Л. Горемыкиным. Мне думается, что Алексеев был детищем той среды, откуда вышел – русской мелкой буржуазии, среды, как известно, наиболее либеральной и прогрессивной, видевшей счастье народа в быстром наступательном движении вперед как в области чисто политической, так и равно в социальной. Если бы Алексеев был членом Государственной думы, то думается мне, он примкнул бы к “Прогрессивному блоку” и подал бы свой голос за ответственное министерство»63. Эту характеристику следует признать удачной. В конце концов генерал и подал свой голос за программу прогрессистов.

Что же касается взглядов Николая II на этот вопрос, то здесь мне представляется возможным обращение к дневнику Генбери-Вилльямса от 26 января 1916 г. В этот день, как отмечает английский представитель в Ставке, император сам начал с ним разговор о природе республики и монархии: «…люди, которыми он управляет, столь многочисленны по крови и темпераменту, при этом столь отличны от наших западных европейцев, что император для них – жизненная потребность. Его первый визит на Кавказ произвел на него большое впечатление и убедил в этих мыслях. Соединенные Штаты Америки, сказал он, совершенно другое дело, и эти две страны нельзя сравнивать. В этой стране так много проблем и сложностей, их чувство воображения, их острые религиозные чувства, их привычки и обычаи делают Корону необходимой, и он верит, так будет продолжаться еще долгое время, что определенная децентрализация власти, конечно, нужна, но большая и решающая власть должна принадлежать Короне. Власть Думы должна расти медленно из-за сложностей в распространении процесса образования среди огромных масс его подданных»64. Это изложение позиции императора кажется мне более близким к истине хотя бы потому, что оно более близко к традиционной консервативной точке зрения тогдашней России. И уж, во всяком случае, это единственное упоминание в дневнике английского генерала о подобном разговоре с императором. По свидетельству А. А. Вырубовой, когда начинался разговор о проблемах внутренней политики, обычным ответом Николая II были слова: «Выгоним немца, тогда примусь за внутренние дела»65. Конечно, нельзя не признать, что статус Генбери-Вилльямса не располагал к слишком частым беседам на подобные темы, а инициатива их обсуждения граничила с опасностью вмешательства во внутреннюю политику союзного государства. Однако и статус Алексеева как минимум не предполагал инициативы в обсуждениях «вопроса о конституции». Генерал был предан идее конституционной монархии, но не лично императору66.

Мне представляется, что Борисов сознательно допускает искажение, стараясь доказать нормальность ненормального. Подобные обороты чрезвычайно присущи ему. Сразу же после революции Борисов убеждал полковника А. А. Мордвинова, что причиной поведения Алексеева в февральские дни 1917 г. было то, что император «…не сумел с достаточной силой привязать к себе Михаила Васильевича и мало оказывал ему особенного внимания, недостаточно выделяя его. из других»67. Вспоминая о ситуации в России перед февральским переворотом в конце 1930-х годов, Борисов отмечал: «Военно-политическая ситуация в России настоятельно требовала решения: быть или действительно самодержавным или же действительно конституционным, но не допускала сидения между стульями. Алексеев, на котором не номинально, а чрезмерно-реально лежала ответственность за войну, само собою чувствовал на себе все невзгоды государства, сидящего между стульями. Государь, надо отдать ему справедливость, отлично понимал невзгоду Алексеева, а потому как человек разумный относился к Алексееву не как к “изменнику”, “предателю”, а как к истинному слуге России, а с нею и Царя, и высказывающему свои искренние убеждения. Императора Николая II ни по характеру, ни по воспитанию нельзя было сделать действительно самодержавным (вроде Хитлера, Муссолини), но действительно конституционным он сам желал бы сделаться»68.

Поражает то, что Борисов при изложении позиции скорее всего своей, а не Николая II, опять приписывая императору желание быть конституционным монархом, дает свое понимание самодержавия как диктатуры, сравнивая его с современными европейскими тоталитарными режимами. Трудно представить себе, что Борисов, профессионально занимавшийся историей Первой мировой войны, не знал о тех ограничениях «конституционного» строя, которые были приняты в Германии, Франции и даже Англии, но вряд ли он назвал бы их «самодержавными», во всяком случае, он предпочел другое сравнение. А ведь мобилизационные усилия, по крайней мере, у союзников не были секретом для русских военных. Когда Альбер Тома, министр боеприпасов, встретился в мае 1916 г. с рядом высших военных чинов русской армии, то они были поражены концентрацией власти французского министра. Генерал Беляев, тогда начальник Генерального штаба, выразил свои чувства следующим образом: «Хотя он социалист, тем не менее он может делать все, что сочтет необходимым; ни у кого в России нет такой власти. У нас нет хозяина, а ведь Россия – монархия». Еще более энергично высказался великий князь Сергей Александрович: «Вы самодержец, а я анархист»69.

Поражает другое: насколько близок по духу к Борисову в отношении к идеальной (или единственно возможной?) форме государственной власти оказался такой человек, как Сухомлинов. Оценивая большевиков в 20-е годы, он пишет: «Их мировоззрение для меня неприемлемо. И все же: медленно и неуверенно пробуждается во мне надежда, что они приведут русский народ – быть может, помимо их воли – по правильному пути к верной цели и новой мощи… Россия и населяющее русскую землю смешение народов

нуждается в особо мощной руке (подчеркнуто мной. – А. О.)»70. Почти точно так же, как и Борисов, Сухомлинов упрекает императора в непоследовательности: «.постоянно выходил он неожиданно из программы, на проведение которой требовалось время, и разрушал основные положения именно там, где думал их укрепить»71.

Ссылки на европейский опыт уместны только в одном случае. Как и в Германии, высший генералитет не понял той роли, которую играет монархия в организации общества. Как потом Гинденбург и Гренер оказались не в состоянии понять, планы Алексеева и Борисова довести войну без императоров, которые, как им казалось, только мешали им сделать это, обречены на провал уже потому, что они-то сами как раз не были самостоятельными величинами, как им хотелось бы думать. И поэтому, как только не стало Вильгельма II и Николая II, с разной скоростью исчезли и те, кто не смог понять опасности, которая исходила от подобного рода переворотов, особенно во время великой войны. Следующие слова Людендорфа прекрасно походят к описанию проблемы, которая стояла как перед германским, так и перед русским командованием, как, впрочем, и для описания ошибки, сделанной теми и другими: «Я предостерегал против попыток пошатнуть положение императора в армии. Его Величество был нашим Верховным главнокомандующим, вся армия видела в нем своего главу, мы все присягали ему в верности. Этих невесомых данных нельзя было недооценивать. Они вошли в нашу плоть и кровь и тесно связывали нас с императором. Все, что направлено против императора, направляется и против сплоченности армии (курсив мой. – А. О.). Только очень близорукие люди могли расшатывать положение офицерского корпуса и Верховного главнокомандующего в такой момент, когда армия подвергалась величайшему испытанию»72. Как близок к этой позиции русский чиновник: «Наша военно-административная (не политическая) машина продолжала еще работать на Россию. А работала она, часто не сознавая того, именем Государя. Работала с перебоями, но все же гораздо лучше, нежели потом, при Временном правительстве. Новое правительство не имело за собой ни рутины, ни привычки, ни движущего “завода”, одну только – чуждую народным низам – культурность»73.

Еще один факт позволяет усомниться в искренности слов Борисова. Во время своего пребывания в Ставке он настолько последовательно уклонялся от приглашений к императорскому столу74, что это даже вызвало сомнение Николая II, не демонстрация ли это негативного отношения к нему лично. Алексееву пришлось защищать своего protege, убеждая монарха, «…что он (Борисов. – А. О.) дикарь и просто боится незнакомого общества»75. Как представляется, Алексеев тогда покривил душой. Мне кажется, что Бубнов довольно верно описывает настроения Борисова: «По своей политической идеологии он был радикал и даже революционер. В своей молодости он примыкал к революционным кругам, едва не попался в руки жандармов, чем впоследствии всегда хвалился. Вследствие этого он в душе сохранил ненависть к представителям власти и нерасположение, чтобы не сказать больше, к Престолу»76. На подобных оценках сходятся столь разные мемуаристы, что им невозможно не поверить. Безусловно одно – в воспоминаниях 22-летней давности у генерала все же проскальзывает неудовлетворенность невозможностью выхода из двойственного, неопределенного положения.

Причина этого чувства проста. Фигура основателя Добровольческой армии и Белого движения Юга России была столь важна для эмиграции, что обвинение генерала в участии в антимонархическом заговоре граничило с дискредитацией идеи «белого дела». Такие случаи были исключительны и основывались только на вторичных источниках77. Так, например, весной 1917 г, по свидетельству Деникина, Алексеев в разговоре с ним упомянул о том, что в бумагах императрицы были найдены секретные карты всего русского фронта, которые изготовлялись только в двух экземплярах – для самого генерала и для императора. Это произвело на Михаила Васильевича самое тяжелое впечатление78. Но если в отношении Алексеева к императрице сомневаться не приходится (очевидно, что оно было отрицательным), то случай с императором более сложен. Свидетельств, исходящих из-под пера самого генерала, не было.

В архиве М. В. Алексеева, переданном несколько лет назад на хранение в Отдел рукописей Российской государственной библиотеки, мне удалось найти документ, проливающий свет на этот вопрос. Несложный шифр по непонятной причине не был открыт, и развернутая характеристика императора превратилась в «Заметки нравственного, политического характера, в том числе и о Л. Г Корнилове». Объяснить ошибку легко: генерал называет Николая II в своих записках «N»; в принципе, сам текст таков, что исключает иное прочтение подобной аббревиатуры. Добавить к этому можно лишь самый простой факт: в предшествующей весне – лету 1917 г. (когда были составлены эти «заметки») личной переписке М. В. Алексеев называл императора «Н». Впрочем, судите сами: коль скоро даже в обстановке полного хаоса послефевральского периода могли появиться такие слова, то догадаться, каким же было настроение генерала накануне Февраля 1917 г., догадаться несложно:

«N человек пассивных качеств и лишенный энергии. Ему не достает смелости и доверия, чтобы искать достойного человека. Приходится постоянно опасаться, чтобы влияния над ним не захватил кто-либо назойливый и развязный. Слишком доверяет чужим побуждениям, он не доверяет достаточно своему уму и сердцу.

Притворство и неискренность. Что положило начало этому? Она – неискренность] – развивалась все больше, пока не сделалась господствующей чертой характера.

Ум.

Ему не хватает силы ума, чтобы настойчиво искать правду; твердости, чтобы осуществить свои решения, несмотря на все препятствия, и сгибать волю несогласных. Его доброта вырождается в слабость, и она принуждает прибегать к хитрости и лукавству, чтобы приводить в исполнение свои намерения. Ему, б.[ыть] м.[ожет], вообще не хватает глубокого чувства и способности к продолжительным привязанностям.

Боязнь воли, несчастная привычка держаться настороже. Атрофия воли.

Воля покоряет у него все.

Умение владеть собою, командовать своими настроениями.

Искусство властвовать над людьми.

Чувствительное сердце.

У него было слабо то, что делает человека ярким и сильным.

В его поступках не было логики, которая всегда проникает [в] поступки цельного человека.

Жертва постоянных колебаний и не покидавшей его нерешительности.

Скрытность, лицемерие. Люди, хорошо его знающие, боятся ему довериться.

Беспорывистость духа. Он был лишен и характера и настоящего темперамента.

Он не был натурой творческой. Выдумка туго вынашивалась у него.

Душевные силы охотно устремлялись на мелкое. Он не был способен от мелкого подняться к великому. Не умел отдаться целиком, без оглядки какому-нибудь чувству. Не было такой идеи, не было такого ощущения, которые владели бы им когда-нибудь всецело.

Вместо упорного характера – самолюбие, вместо воли – упрямство, вместо честолюбия – тщеславие и зависть. Любил лесть, помнил зло и обиды.

Как у всех некрупных людей, у него было особого рода самолюбие, какое-то неспокойное, насторожившееся. Его задевал всякий пустяк. Ему наносила раны всякая обида, и нелегко заживали эти раны.

Эгоизм вырабатывает недоверие, презрение и ненависть к людям, презрительность и завистливость.

Была ли горячая любовь к родине.

Началась полоса поражений, а за нею пришел финансовый крах. Становилось ясно, что не только потерпело банкротство данное правительство, но что разлагается само государство… Тем бесспорно, что обычными средствами помочь нельзя»79.

Такого рода документы придают гораздо больший вес поздним признаниям Маклакова о том, что даже во время выступления Л. Г Корнилова Алексеев был настроен категорически против идеи восстановления монархии на том основании, что знал их (Романовых) гораздо лучше, чем другие80. «Все могу – сказало злато, Все могу – сказал булат…» Злато и булат пришли к пониманию того, что они всесильны. При этом необходимо отметить, что в начале 1917 г. ни верхи армии, ни верхи либеральной оппозиции уже ничего не делили. Договоренность была достигнута. Тем не менее и те и другие вели себя осторожно: полной уверенности в успехе по-прежнему не было. А. Е. Эверт, находясь через год после этих событий в Смоленске, говорил о том, что генералы были уверены, что политические изменения в столице просто не затронут фронта. Его собеседник вспоминал, что этот разговор всегда заканчивался словами генерала: «Какое легкомыслие!»81. Партнеры генералитета, как оказалось, были столь же легкомысленны, но при этом гораздо менее искренны.

Армия, оппозиция и революция

Свое политическое кредо полу-искренно и полу-лживо Гучков изложил после победоносного февральского переворота: В этот-то момент для русского общества, по крайней мере, для многих кругов русского общества и, в частности, для меня стало ясно, что как во внутренней жизни пришли мы к необходимости насильственного разрыва с прошлым и государственного переворота, так и в этой сфере, в сфере ведения войны и благополучного ее завершения, мы поставлены в то же положение. Идти прежним путем – значит привести войну к полной неудаче, может быть, не в форме какой-нибудь внезапной катастрофы, но в форме, я бы сказал, тягучего процесса изнурения страны, понижения одушевления и завершения всего этого плачевным бессилием, плачевной капитуляцией. Как в вопросах внутренней политики надо было руководящим классам прибегнуть к новым приемам, так и в вопросе ведения войны надо было ясно сознать, что рука об руку с существующей властью мы к победе не придем. Нужно было стать на путь государственного переворота. Надлежало искать тех путей, которые через государственный переворот привели бы к полному обновлению нашей жизни, и тех путей, которые могли бы довершить войну успешно и с выполнением поставленных ею задач. Вина, если говорить об исторической вине русского общества, заключается в том, что русское общество, в лице своих руководящих кругов, недостаточно сознавало необходимость этого переворота и не взяло его в свои руки, предоставив слепым стихийным силам, не движимым определенным планом, выполнить эту болезненную операцию»1.

Конечно, Гучков в последнем предложении лукавил. Он готовился к перевороту, организовывал эти события. Ставка согласилась наблюдать, а ЦВПК, в лице своего руководителя, 15 (28) февраля 1917 г. на всякий случай обзавелся документом («Деятельность Рабочей группы Центрального

являвшим нечто

о-промышленного комитета»)2, по характеру своему

среднее между оправданием и доносом на самих себя (неудивительная

предусмотрительность, если учесть тот факт, что в это время императором рассматривалась возможность ареста Гучкова)3. Можно было действовать дальше. Обстановка вдохновляла общественность на дальнейшие разговоры и они становились все менее невинными.

В первые дни переворота настроения были приподнятыми и подтверждали анализ, данный в секретном докладе полицией всем без исключения русским политическим партиям: «Что же касается предлагаемых партиями “программных рецептов”, построенных на всем им общей затаенной тенденции: поскорее закончить войну, захватить большое влияние в делах государственных и заняться перекройкой социального строя по своей собственной мерке – то говорить о них много не приходится уже в силу одной, всем партиям свойственной, огромной ошибки: нельзя рассчитывать на то, что армия по возвращении с действующего фронта не пожелает предъявить и своих собственных, совершенно особых требований, ибо “разложение армии”, о коем не перестают кричать и социал-демократы, и социалисты-революционеры, и кадеты, неизбежно должно повлечь за собою по окончании войны полную анархию в России»4.

Теперь разложение армии усиливалось с каждым часом, и анархия возникала еще до окончания войны. Победа революции в столице была очевидной: наступало время упоительного торжества больших чисел. «Мятеж», сделавшись «военным», сразу же изменил не только расстановку сил на улице, но и ее облик. По Петрограду ходили толпы людей с красными бантами и лентами, некоторые одевали через плечо «широкие генеральские Станиславские или Анненские ленты»5. По городу разъезжали грузовики, из кузова которых прохожим раздавали оружие. Вооружение гражданского населения сразу же приняло бесконтрольный характер6. Часто оно было и бессмысленным и, по словам очевидца, «иногда представляло целый движущийся музей оружия»7. «Все закрытые лавки и винные склады были разгромлены, – вспоминал очевидец, – пьяная масса ликовала»8. Тем не менее победители, судя по всему, не чувствовали себя уверенно. Все или почти все боялись появления боеспособных и верных правительству войск с фронта.

«Да, положение становится серьезно, – записал в своем дневнике 28 февраля (13 марта) Ю. В. Ломоносов. – Но если даже весь Петроградский гарнизон перейдет на сторону народа, то и тогда ничего не значит. Придет с фронта дикая дивизия с артиллерией, и от всего восстания только мокро останется»9. Днем на Невском проехал автомобиль, пассажиры которого кричали о том, что царские войска заняли вокзал. Проспект опустел в течение нескольких минут10. Убедившись в ложности причин паники, толпа успокаивала себя доступными средствами. «На улицах немолчно, повсюду, по-видимому, беспричинно и бесцельно, – отмечал сочувствовавший революции В. Б. Станкевич, офицер военного времени, служивший в запасном батальоне, – происходила стрельба из пулеметов, винтовок и револьверов. Казалось, винтовки стреляли сами собой»11. Вооружившись, люди расстреливали таким образом свой страх, освобождаясь от него и вгоняя в страх своих противников и попутчиков.

«Шла повсюду непрерывная, беспорядочная стрельба, которой занимались главным образом подростки, – вспоминал генерал Спиридович. – То и дело проносились с грохотом грузовые автомобили, облепленные солдатами с красными флагами, с торчащими во все стороны штыками. Особенно неприятное, страшное впечатление производили лежавшие на их крыльях солдаты с вытянутыми вперед винтовками. Это было глупо, но страшно. Солдаты орали с камионов, стреляли вверх. Над городом стояло зарево»12. Поджоги зданий, принадлежавших полиции, жандармерии и суду, не останавливались. «Начались пожары, – информировал Могилев вечером 27 февраля (12 марта) Беляев, – бороться с ними нет средств»13. Но, прежде всего, не было сил для того, чтобы бороться с вооруженными поджигателями. Вскоре и сам военный министр был арестован14. Правительство находилось под арестом в министерском павильоне Таврического дворца под охраной революционного караула, одному из командиров которого – унтер-офицеру – Керенский пожаловал невиданный доселе знак отличия – четвертую нашивку на погон15.

В 6:00 28 февраля (13 марта) Родзянко отправил Алексееву и всем командующим фронтами и флотами телеграмму: «Временный комитет членов Государственной думы сообщает Вашему Высокопревосходительству, что ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета министров правительственная власть перешла в настоящее время к Временному комитету Государственной думы»16. Немного позже он вновь обратился к генералам и адмиралам с телеграммой, убеждая их сохранять спокойствие, обещая восстановление порядка в ближайшие дни и подтверждая решимость довести борьбу с внешним врагом до конца17.

На самом деле, ни о каком порядке в Петрограде не могло быть и речи. Утром 28 февраля (13 марта) в городе начались грабежи. Была разгромлена гостиница «Астория»: толпе показалось, что и там были пулеметы18. Революционные караулы, естественно, не останавливали грабежи, правильнее будет сказать, что они их обеспечивали своей силой19. Добравшись до винных складов, толпа начала громить их, днем улицы были переполнены пьяными вооруженными людьми, шла беспорядочная стрельба, аресты и обыски: победители все еще продолжали искать пулеметы на чердаках20. Вечером 28 февраля (13 марта) в Александровской зале Городской думы началась запись студентов в городскую милицию21. Попытки навести порядок, опираясь на вооруженных учащихся – вчерашних детей, – с треском провалилась. Зато в новых органах власти оказалось немало бывших уголовников и всякого рода авантюристов22.

«В городе продолжался хаос, – вспоминал С. И. Шидловский, – все возраставший. Толпа начинала все более и более хозяйничать и бороться с воображаемым противником. Говорю – воображаемым, потому что со стороны представителей старой власти никаких мало-мальски серьезных мер для восстановления порядка принимаемо не было, и они оказались совершенно растерявшимися и не имевшими в своем распоряжении какой-либо реальной силы. Знаменитые пулеметы на крышах и стрельба в революционеров из верхних этажей оказались в значительной степени продуктом фантазии, хотя в то время чуть ли не все были уверены, что это правда. Эти слухи дали толпам предлог под видом борьбы врываться в дома, производить обыски, избивать полицейских, арестовывать всякого встречного»23.

Общественное мнение смотрело на эти эксцессы сквозь пальцы: оно было подготовлено к мысли о неизбежности произошедшего. Думцы в собственном здании оказались оттеснены на второй план. Родзянко не беспокоился, Милюков считал нормальным ослабление влияния Думы: она же не была выбрана демократическим путем. Атмосфера в Таврическом дворце была весьма специфической. «Часть войск проникала в колонную залу. И там члены Думы и правительства говорили речи. Говорили и посторонние. Какой-то беспрерывный митинг»24. На улицах царила атмосфера праздника: все радовались. Особенно бурные и театральные сцены проходили у Таврического дворца. «Братцы! Да здравствует среди нас единство, братство, равенство и свобода!» – кричал приходящим В. Н. Львов. Когда к Думе под красным знаменем подошел инженерный батальон, Чхеидзе стал на колени, выхватил флаг у знаменосца и стал целовать его как святыню25. «Все желали смены Николая II, – вспоминал сотрудник МИДа, наблюдавший за происходящим из окон министерства, – и ждали ее; с этой стороны начало Февральской революции было встречено со всеобщим удовлетворением»26.

Удручена была лишь часть кадровых военных, понимавших, что армию теперь не удастся удержать от развала и, следовательно, война будет проиграна27. Впрочем, столь трезво мыслящих людей было немного, к тому же для некоторых внешняя угроза была не столь страшна по сравнению с ненавистным самодержавием. Показательными для настроений этого момента были слова Керенского, сказанные им при встрече с лейб-гренадерами: «Весь народ заключил один прочный союз против самого страшного нашего врага, более страшного, чем враг внешний – против старого режима»28.

Абсолютному большинству казалось, что опасность сепаратного мира преодолена и теперь придворная германская партия, более вымышленная, чем реальная, не будет угрожать стране. Скептики в февральские дни были исключением, но опасений начавшиеся события все же не вызвали почти ни у кого. «Это уже революция… во главе с четвертой Думой? – отмечал в дневнике 28 февраля (13 марта) Ю. В. Ломоносов. – Или это одна из самых замечательных страниц истории, или балаган»29. Правильно оценить происходившее было сложно: слишком уж быстро менялись события. Впрочем, находились и те, кто сразу же правильно оценил эти события. Советник французского посольства граф Шарль де Шаброн в ответ на поздравление с начавшейся революцией как явным успехом для союзного дела ответил: «Не обманывайтесь. Сегодня мы проиграли войну»30. Он имел все основания для такой оценки событий.

Русская армия на глазах переставала быть армией. Прежде всего, уничтожалась дисциплина и ее наиболее зримые носители. «В каждом районе, – вспоминал большевик Н. И. Подвойский, – восставшие шли к казармам, требуя от солдат участия в освобождении народа. Офицеры запирали ворота казарм, выставляли караулы из “надежных” солдат. Но солдаты, возбужденные призывами рабочих, устраняли офицеров, сметали охрану и открывали ворота»31. Именно офицеры и генералы с первых дней революции вызывали наибольшее подозрение у толпы и ее руководителей32. Революция всегда видит в армии своего главного противника и, естественно, стремится обезглавить его. В данном случае это чувство было особенно сильным. Армия решила успех переворота тем, что вышла на улицы, частично перебив своих командиров, а частично заставив их следовать за собой. Впервые в русской истории не офицеры вывели солдат из казарм, а наоборот33.

У многих лидеров думской оппозиции масштаб произошедшего вызвал шок. «Буржуазные круги Думы, – отмечал современник, – в сущности, создавшие атмосферу, вызвавшую взрыв, были совершенно неподготовлены к “такому” взрыву»34. В эти часы среди толпы и ее руководителей господствовало не только чувство победителей. Воспоминания о том, как была проиграна революция 1905–1907 гг. и какую роль в ее поражении сыграла армия, вызывали страх, страх перед несуществующей еще контрреволюцией, страх перед армией и, естественно, перед теми, кто смог бы повести ее за собой35.

13 марта Нокс отмечает в своем дневнике, что по дороге в посольство из Думы он встретил Терещенко, который информировал его о попытках наведения порядка в воинских частях, якобы принимаемых думцами. Они старались уговорить офицеров вернуться в свои части36. В этот день Временный комитет Государственной думы издал приказ, обязывавший всех офицеров, находящихся в Петрограде, вернуться в свои части для восстановления порядка и боеспособности. Для этого 1–2 (14–15) марта они должны были явиться в Зал армии и флота и получить пропуск от новой революционной власти. «Промедление явки гг. офицеров к своим частям, – гласил текст приказа, – неизбежно подорвет престиж офицерского звания»37.

Очевидно, этот престиж надеялись восстановить при помощи бумаги, которая должна была подтвердить приверженность командиров старой армии новым порядкам, а остальное должно было пойти так же, как и шло ранее. Это были иллюзорные расчеты. Нокс отмечал: «Между тем продолжают арестовывать много офицеров. Я, наверное, единственный офицер в Петрограде, который теперь носит саблю!.. Посол сказал мне, что император назначил генерала Иванова диктатором. Итак, он собирается сражаться! В ситуации нынешнего беспорядка пара тысяч регулярных войск с орудиями быстро разделалась бы с революцией, но пострадает город, и что будет с фабриками боеприпасов?»38

Либералы пытались поставить под контроль беспорядок в армии – естественное следствие революции, превращающей батальоны и полки в колоннобразные толпы вооруженных людей. В. В. Шульгин вспоминал: «Сплошная толпа серо-рыжей солдатни и черноватого штатско-рабочеподобного народа залила весь огромный двор и толкалась там… Минутами толпу прорезали кошмарные огромные животные, ощетиненные и оглушительно-рычащие… Это были автомобили-грузовики, набитые до отказа революционными борцами. Штыки торчали во все стороны, огромные красные флаги вились над ними»39.

Оценка боеспособности этих толп, данная большевиком Ф. Ф. Раскольниковым, поразительно точно совпадает с дневниковой записью британского офицера: «Снаружи дворца (Таврического. – А. О.), на улице и в сквере стояла невообразимая толкотня. По внешнему впечатлению можно было подумать, что в распоряжении думского комитета имеются огромные силы. Однако на самом деле эффектно манифестировавшие революционные войска были еще настолько неорганизованны, что с ними легко могла бы справиться какая-нибудь одна вызванная и не затронутая политической пропагандой казачья дивизия»40.

Удивительно, но все свидетели и участники этих событий сходились в своих оценках именно на дивизии как на соединении, которое могло бы решить исход событий в Петрограде. Генерал-лейтенант Редигер отмечал: «Будь в столице надежная дивизия – она подавила бы все движение; нестройные толпы бунтовавших запасных не могли бы устоять против нее.»41 Так же оценивал ситуацию один из руководителей февральского переворота – Керенский: «.несмотря на нехватку офицеров, мы сумели на скорую руку укрепить оборону столицы, хотя горько было сознавать, что ей не выдержать массированного удара и что врагу ничего не стоит установить полный контроль над городом силами двух-трех боеспособных полков»42. Таких частей в столице не было, их надо было вызывать с фронта. Однако совершенно очевидно, что подавление этого беспорядка сопровождалось бы большими жертвами и разрушениями в городе, и, прежде всего, в промышленной его части.

Не менее очевидно было и другое: наведение порядка уже грозило тем, кто связал свое имя с переворотом и революцией. Представители Думы оказались между молотом и наковальней своих страхов. Они объезжали те резервные части, в которых еще сохранился порядок, и убеждали офицеров вести своих солдат к Думе43. Так, например, 28 февраля (13 марта) Родзянко много ездил по училищам и полкам, часто выступая перед юнкерами, офицерами, солдатами. Он призывал своих слушателей к единению с Думой и народом. «Старая власть, – говорил он преображенцам, – не может вывести Россию на верный путь. Первая задача наша – устроить новую власть, которой все бы доверяли и которая сумела бы возвеличить нашу матушку-Русь». В тот же день в его речах появились и призывы к повиновению: «Я призываю вас, братцы, помнить, что воинские части только тогда сильны, когда они в полном порядке и когда офицеры находятся при своих частях. Православные воины. Послушайте моего совета: я старый человек и обманывать вас не буду – слушайте офицеров, они вас дурному не научат и будут распоряжаться в полном согласии с Государственной думой. Да здравствует Святая Русь!»44

Слова помогали мало: среди пришедших частей не было офицеров, часто ими командовали люди в штатском. «Солдаты, – записала в дневнике от 28 февраля (13 марта) А. В. Тыркова, – держали себя сдержанно и неуверенно. Многие признавались – страшно!»45 В выступлениях лидеров Думы также часто открыто звучали и страхи перед возможностью разгона начавшегося движения. Так, выступая перед лейб-гренадерами, Милюков заявил: «После того как власть выпала из рук наших врагов, ее нужно взять в наши собственные руки, и это надо сделать немедленно, это надо сделать сегодня. Ибо мы не знаем, что будет завтра… Я вчера видел первый полк, который пришел сюда в полном порядке со своими офицерами и признал власть Государственной думы. Помните, единственное условие нашей силы – наша организованность. Только вместе с офицерами вы будете сильны. Неорганизованная толпа силы не представляет. Если бы вся армия превратилась в неорганизованную толпу, то достаточно небольшой кучки организованных врагов, чтобы ее разбить»46.

Освободительный процесс всегда сопровождается насилием: так снимаются страхи толпы, так она расплачивается за накопленные перед ней и неоплаченные вовремя долги правящей элиты. Революция освободила около 4 тыс. арестованных и сразу же лишила свободы около 10 тыс. человек: арестовывали «всех, кто выделялся несколько из общего обывательского уровня»47. В Таврический дворец начали доставлять арестованных членов правительства и генералов. В 11:15 1 (14) марта во двор Думы явился Протопопов. Бывший министр внутренних дел представился студенту-милиционеру, который арестовал его и проводил в здание Таврического дворца48. В этот день оно представляло собой нечто неописуемое. Вернее всего картину описал Деникин: «Палата, военный бивак, тюрьма, штаб, министерства. Сюда стекалось все, искавшее защиты и спасения, жаждавшее руководства и ответа на вставшие вдруг недоуменные вопросы.»49

В тот же день, в 10:30 под сильнейшим конвоем сюда же доставили и В. А. Сухомлинова. «Известие о привозе Сухомлинова, – отмечал журналист “Русских Ведомостей”, – мигом облетело всю Думу и вызвало в солдатах невероятное возбуждение»50. Его встретила революционная толпа: «Яростный рев огромного чудовища прорезает толщу шума. Новые волны людей рвутся с улицы в здание. – вспоминал современник, не испытывавший к генералу никаких симпатий, – Это имя электризует людей, заражает их гневом, яростью, мщением. Искажаются лица, ненавистью загораются глаза, вздымаются руки со сжатыми кулаками, с губ срываются хриплые звуки проклятий и брани. Так во дворце Революции не встречали еще ни одного министра павшего режима»51.

Вскоре явилась делегация преображенцев, потребовавшая погоны генерала52. Керенский приказал сорвать с Сухомлинова погоны, после чего заявил, что не допустит самосуд, и лично проводил бывшего военного министра под арест между шпалерами улюлюкающих солдат53. Этот достаточно благородный поступок вовсе не предполагал отказа от преследования генерала. И Временному правительству Сухомлинов был по-прежнему нужен в том же качестве козла отпущения. 11 (24) марта Львов принял решение о ликвидации Верховной следственной комиссии генерала Петрова, документы которой были переданы в распоряжение Министерства юстиции. Керенский направил их в Чрезвычайную следственную комиссию для подготовки судебного процесса54.

Армия начала нести потери с первых дней революции. По данным статистического отдела Петроградского городского комитета Союза городов, за время переворота было убито и ранено 1315 человек, из них – 53 офицера, 602 солдата, 73 полицейских, 587 граждан обоего пола55. Лишь немногие из офицеров нашли в себе силы оказать сопротивление революционной стихии. Город находился в прифронтовой полосе, и его гарнизон насчитывал около 20 тыс. запасных пехотинцев, не считая обозников, запасных артиллеристов, пулеметчиков и т. д. Кавалергардский полк держал в Луге «пункт слабосильных лошадей гвардейской конницы» – ветеринарный пункт и множество мастерских: плотницкие, сапожные, оружейные, швальные, шорные, кузнечные. Кавалергардская команда насчитывала всего двух офицеров, 71 строевого и 23 нестроевых кавалергардов, которые имели только 10 винтовок для караульной службы.

Тем не менее солдаты-гвардейцы категорически отказались выдать своих офицеров окружившей их казармы двухтысячной толпе. Даже небольшой организованной и дисциплинированной силы оказалось достаточно, чтобы она отступила. Менгден и его помощник полковник граф Г А. де Броель-Платер были арестованы в городе по причине подозрительно немецких фамилий и потом зверски убиты. Также нашел свою смерть и Клейнмихель56. Сопротивление оказывали единицы военных, несколько полковников и генералов57. Это были солдаты старой армии, к которым применимы слова Отто фон Бисмарка, сказанные им на закате жизни о прусском офицерском корпусе Вильгельму II: «Ваше Величество, пока Вы имеете таких офицеров, Вы можете позволить себе решительно все; но если Вы лишитесь их – все пойдет по-другому»58.

Интересно, что тогда же Бисмарк сказал другую фразу, также весьма важную для понимания ситуации февраля 1917 г.: «.. самодержавный строй имеет много приятных сторон, но его можно поддерживать только до тех пор, пока монарх может быть уверен в своей гвардии, а последняя в состоянии при любых обстоятельствах поддерживать порядок и покорность. Там, где нет в этом абсолютной уверенности, лучше ставить министров в роли буфера между собой и всякого вида оппозициями, чтобы они перехватывали и смягчали возможные удары»59. В этом качестве министров у Николая II давно не было, а стойкие части в столицу заблаговременно введены не были. Но страх перед тем, что такие все же найдутся, весьма беспокоил либералов.

В Могилеве между тем решалась судьба экспедиции против мятежного Петрограда. В 21:00 Алексеев связался по аппарату Юза с начальником штаба Северного фронта генералом Ю. Н. Даниловым, потребовав от него посылки частей для энергичной помощи отряду генерала Иванова60. Особой активности в выполнении этого приказа штаб фронта не отметился. 27 февраля (12 марта) его генерал-квартирмейстер генерал-лейтенант В. Г Болдырев записал в своем дневнике: «Вопрос – учуют ли немцы, что мы на целых две дивизии ослабили себя для новой борьбы теперь уже с своим, потерявшим и веру, и терпение народом?»61 Очевидно, в штабе фронта уже открыто обсуждались последние новости из Ставки и столицы. Неудивительно, что в 22:00 от Рузского в Могилев пришла телеграмма, в которой главнокомандующий фронтом буквально теми же самыми словами поддерживал предложения Родзянко и возражал против применения войск в тылу: «Дерзаю всеподданнейше доложить Вашему Величеству соображения о крайней необходимости принятия срочных мер, которые могли бы успокоить население и вселить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и свое будущее. Эти меры, принятые теперь, накануне предстоящего оживления боевой деятельности на фронтах, вольют новые силы в армию и народ для продления дальнейшего упорства в борьбе с врагом. Позволяю себе думать, что при существующих условиях меры репрессии могут скорее обострить положение, чем дать необходимое длительное удовлетворение»62. На следующий день Болдырев констатирует: «Отправление от нас пехоты задерживается недостатком подвижного состава. Так не хотелось бы вовлекать во все это армию! За что еще хотят бороться – за призрак. Ведь кругом тайное и явное сочувствие… Все будет зависеть от того, что удастся сделать г. – ад. Иванову»63.

Сочувствие, о котором писал генерал-квартирмейстер Северного фронта, не было сочувствием императору, который по-прежнему верил в свою армию и торопился в свою столицу. По приказанию Алексеева Кондзеровским был составлен проект предписания генералу Иванову с указанием его полномочий. Во второй половине дня 27 февраля (12 марта), несмотря на высокую температуру, Алексеев несколько раз ходил к императору, стараясь уговорить его уступить требованиям, приходившим из столицы. Около восьми часов вечера в Мариинский дворец приехали великий князь Михаил Александрович и Родзянко. Вместе с Голицыным Родзянко начал уговаривать брата императора объявить себя регентом, принять командование над войсками и назначить князя Львова главой правительства. Михаил Александрович отказался и потребовал известить о разговоре Ставку, что и было сделано64. Состоялся разговор по прямому проводу между ним и Алексеевым. Брат императора просил генерала доложить ему, что единственным выходом из сложившегося положения видит срочные уступки – ответственное министерство во главе с князем Львовым. Кроме того, Михаил Алексеевич рекомендовал отложить приезд Николая II в Петроград на несколько дней65.

Алексеев в ответ пообещал немедленно доложить императору о состоявшемся разговоре и сразу же ответить о принятом им решении. Великий князь остался ждать ответа у аппарата66. «Государь выслушал, – свидетельствовал генерал-квартирмейстер Ставки, – и сказал начальнику штаба, чтобы он передал Великому Князю, что Государь его благодарит за совет, но что он знает, как надо поступить»67. Все изменения в составе правительства были отложены до приезда императора в Царское Село. Алексеев сообщил Михаилу Александровичу о том, что его предложения отвергнуты и что на следующий день император намеревается сам направиться в столицу, куда будут направлены также 4 пехотных и 4 кавалерийских полка. От себя Наштаверх добавил сочувствие предложенному проекту и попросил великого князя «настойчиво поддержать» их при личном докладе на Высочайшее Имя68. Со своей стороны Алексеев пообещал снова доложить об этих предложениях монарху69. Итак, Алексеев несколько раз просил Николая II не покидать Могилев. По мнению генерала, эта поездка была опасной. В этот момент Наштверх склонялся к посылке сильной карательной экспедиции. Лукомский, постоянно находившийся при Алексееве, считал, что поездка в Царское Село абсолютно бессмысленна. В лучшем случае смысл имела бы поездка в Особую армию, где были сосредоточены лучшие гвардейские части. Однако император боялся за свою семью70.

Вечером генерал повторил свои попытки. Вслед за разговором с Михаилом Александровичем последовала телеграмма от председателя Совета министров. Голицын просил пойти на те же уступки и немедленно распустить собственное правительство. Больной Алексеев поначалу хотел отправить эту телеграмму к Николаю II с дежурным офицером, но потом передумал и по совету Лукомского пошел сам. Разговор не состоялся: император был очень недоволен и не захотел продолжать обсуждение этого вопроса71. По свидетельству Лукомского, к 9 часам вечера Алексееву вроде бы удалось уговорить императора не покидать Ставку, но на ответственное министерство монарх не соглашался. «На коленях умолял Его Величество», – сказал он (Алексеев. – А. О.), грустно качая головой, возвратившись из дворца: «не согласен»72. Когда сразу же после февральских событий император узнал об этих словах Алексеева, то он был очень удивлен, и сказал, что Алексеев действительно говорил с ним об ответственном министерстве, но, конечно, не стоя на коленях. «Что же касается отъезда из Ставки, то такого совета Государь от Алексеева не слыхал»73.

Поезд императора в движении. Борьба вокруг

Литерные поезда были подготовлены к 23:00, но с выездом из Могилева возникли проблемы. Генерал-квартирмейстер Ставки считал невозможным отправку поездов до 6:00 28 февраля (13 марта) без предварительной подготовки1. Тем не менее в 12 часов ночи император проследовал на вокзал. Для многих это было неожиданно и в штабе сразу же поползли слухи об отречении Николая II в пользу великого князя Михаила Александровича: «Ставка была ошеломлена в полном смысле этого слова»2. На станции, уже в своем поезде, император принял с докладом Н. И. Иванова, дав ему фактически диктаторские полномочия: члены правительства обязаны были «беспрекословно» выполнять все требования генерала3. Но чем ближе была минута отправления, тем менее Николай II был уверен в успехе своей экспедиции. Ряд сотрудников Ставки – прежде всего Бубнов и Базили – в частных разговорах убеждали его в том, что самая важная задача момента заключается в опасности гражданской войны, которую надо избежать любой ценой4. Можно сказать, что он вообще не торопился с отъездом, понимая, что выделенного ему батальона до подхода войск с фронта будет недостаточно для выполнения поставленной задачи. Кроме того, генерал понимал, что в случае если войска останутся лояльными, то, как он сказал позже, «можно… десятки тысяч положить»5. Но в Ставке он мотивировал свою неторопливость нежеланием нарушать график железнодорожного снабжения фронта продовольствием и боеприпасами.

В 5 часов утра 28 февраля (13 марта) императорский поезд отправился из Могилева на Петроград6. Его путь шел через Оршу, Вязьму, Лихославль. Вслед за ним отбыл эшелон генерала Иванова, он следовал в направлении на Петроград через станцию Дно. Перед отъездом Иванов говорил по аппарату Юза с Хабаловым: тот уже не контролировал положение в столице7. Утром 28 февраля в его распоряжении оставалось около 600 пехотинцев и 500 кавалеристов при 15 пулеметах и 12 орудиях. Снарядов было только 80. Достоверной информации о том, что происходит в городе, не было, ясно было одно – он уже контролируется властями8. В отряде Хабалова царило подавленное настроение, генералы начали терять контроль над своими подчиненными9. Днем 28 февраля (13 марта) войска, находившиеся в Адмиралтействе, получили просьбу морского министра очистить здание. В случае отказа мятежники обещали обстрелять отряд Хабалова из уже потерянной властями Петропавловской крепости. Его солдаты не имели продовольствия и почти не имели боеприпасов, пробиться через город, действуя холодным оружием, было явно невозможно, да и Хабалов не верил в успех такого прорыва. В пребывании в здании Адмиралтейства не было уже никакого смысла.

В результате было принято решение разойтись мелкими группами. «Просто разошлись, – говорил Хабалов на допросе, – постепенно, оставив орудия… Сдачи не было. Кому же сдаваться? Сдаться можно было, если бы были войска, а тут кому было сдаться? Сдаться было некому. Но и выйти вооруженными, так как стреляли, нельзя было»10. В 12 часов дня Адмиралтейство было очищено11. Оставшиеся в здании старшие офицеры и генералы собрались на 3-м этаже, в чайной, ожидая своей участи. Здесь они и были арестованы12. Бывшего командующего Петроградским округом задержала толпа нижних чинов, перешедших на сторону революции, которые осматривали последний оплот правительства13.

Так как император отдал распоряжение о подчинении всех министров Иванову, назначенному главнокомандующим Петроградским военным округом, то Николай Иудович просил проверить точность этого распоряжения, сделанного устно, по телеграфу. Алексеев ответил, что в этом нет необходимости, однако распоряжение Николая II фактически не выполнил. Начальник штаба смог известить об этом только военного министра. Алексеев предоставил Иванову исключительно полномочия введения военно-полевого суда. Иванов не стал настаивать, так как на следующий день надеялся встретиться с императором в Царском Селе14. Днем император распорядился выделить в его распоряжение наиболее надежный батальон крепостной артиллерии Выборга и два таких же батальона из Кронштадта15. В 15:00 поезд Николая II был в Вязьме, в 21:27 – в Лихославле. К утру он надеялся быть в Царском Селе. Но на станции Малая Вишера была получена информация, что близлежащие станции – Любань и Тосно – заняты революционными войсками, имевшими на вооружении пулеметы. Поезд повернул на Старую Руссу: чем дальше от столицы, тем более спокойной была обстановка. Встретившийся поезду воинский эшелон, следовавший на фронт, приветствовал поезд императора гимном и криками «Ура!»16.

В отсутствие Верховного главнокомандующего абсолютный контроль за передвижением войск по существующему положению перешел к его начальнику штаба. 12 марта Генбери-Вилльямс отметил в своем дневнике: «Говорят, что Алексеев сделал все, чтобы убедить императора не распускать Думу и дать “правительству свободу действий, обращаться мягко с некоторыми частями”, которые восстали и отказались арестовать тех, кто принял участие в забастовках, но его убеждения были бесполезными, а Император, как говорят, был убежден в необходимости сохранения власти в своих руках. Этим утром, хотя ситуация здесь остается спокойной, по-прежнему приходят сообщения, и в воздухе чувствуется серьезная напряженность»17. На самом деле спокойствие было мнимым: оснований для волнений было уже достаточно.

Утром 28 февраля (13 марта) с санкции Родзянко член Государственной думы инженер Бубликов с помощью двух офицеров и команды солдат занял здание Министерства путей сообщения и арестовал министра и руководителей министерства18. Повсюду были расставлены караулы, запуганные служащие поспешили заявить о своей лояльности новым властям19. Как отмечал сам Бубликов: «Безропотно подчинились старшие, с великой радостью – младшие»20. В качестве комиссара МПС он направил по всем станциям железных дорог телеграмму, подписанную Родзянко и своим именем: «Железнодорожники! Старая власть, создавшая разруху во всех областях государственной жизни, оказалась бессильной. Комитет Государственной думы, взяв в свои руки оборудование новой власти, обращается к вам от имени Отечества: от вас теперь зависит спасение Родины. Движение поездов должно поддерживаться непрерывно с удвоенной энергией. Страна ждет от вас больше, чем исполнения долга – она ждет подвига. Слабость и недостаточность техники на русской сети должны быть покрыты вашей беззаветной энергией, любовью к Родине и сознанием своей роли транспорта для войны и благоустройства тыла»21.

Таким образом, вся Россия по линии железных дорог была извещена о событиях в столице и о создании в Петрограде новой власти. Вторая телеграмма категорически запрещала движение каких-либо воинских поездов на расстоянии 250 верст от Петрограда22. Кроме того, Бубликов категорически распорядился не пускать царский поезд «…севернее линии Бологое – Псков, разбирая рельсы и стрелки, если он вздумает проезжать насильно»23. Контроль Ставки за передвижением войск перестал быть абсолютным. 28 февраля (13 марта) в телеграмме за № 1813 Алексеев сообщил главнокомандующим фронтов о событиях в Петрограде от 25 февраля (10 марта). Михаил Васильевич завершил ее словами: «Сообщая об этом, прибавляю, что на нас всех лег священный долг перед Государем и Родиной сохранить верность долгу и присяге в войсках действующих армий, обеспечить железнодорожное движение и прилив продовольственных запасов»24.

Командующие фронтами призвали своих подчиненных к твердому выполнению Присяги перед лицом неприятеля25.

Жизнь в Ставке продолжалась без особых изменений, несмотря на то что стало известно о том, что две дивизии, отправленные Иванову, задержаны на железной дороге (дальше Луги ни одна часть не прошла, а головной эшелон 68-го лейб-пехотного Бородинского полка был разоружен в Луге местным гарнизоном во главе с ротмистром Конно-гренадерского полка Н. В. Вороновичем)26 и что императорский поезд также не сумел добраться до Царского Села. Через несколько часов после телеграммы № 1813 генерал В. Н. Клембовский отправил главнокомандующим копию телеграммы Алексеева, отправленную на имя генерала Иванова в Царское Село. Этот документ за № 1833 вносил существенные коррективы в позицию Наштаверха.

Ссылаясь на «частные сведения», сообщающие, что 28 февраля (13 марта) в столице наступило «полное спокойствие» и в городе Временным правительством во главе с Родзянко наводится порядок, Алексеев сообщает: «Воззвание к населению, выпущенное Временным правительством, говорит о необходимости монархического начала России и о необходимости новых выборов для выбора и назначения правительства. Ждут с нетерпением Его Величества, чтобы предоставить ему изложенное и просьбу, принять эти пожелания народа. Если эти сведения верны, то изменяются способы Ваших действий; переговоры приведут к умиротворению, дабы избежать позорной междоусобицы, столь желанной нашему врагу, дабы сохранить учреждения, заводы и пустить в ход работу. Воззвание нового министра путей сообщений Бубликова к железнодорожникам, мною полученное кружным путем, зовет к усиленной работе всех, чтобы наладить расстроенный транспорт. Доложите Его Величеству все это и убеждение, что дело можно привести мирно к хорошему концу, который укрепит Россию»27.

К вечеру 28 февраля (13 марта) распоряжения нового руководства МПС выполняло начальство Николаевской, Северо-Западной и Московско-Вин-давской железных дорог28. Поезд императора уже находился в этой зоне и был задержан в Бологом: в Петрограде приняли решение ни в коем случае не допустить его возвращения в Ставку29. Одним из безусловных приоритетов для Алексеева и в эти дни оставалась бесперебойная работа путей сообщения: он всячески хотел сохранить от влияния революции и развала снабжение армии. Призывы оставаться на своих местах и продолжать работу, обращенные к железнодорожникам, полностью соответствовали программе генерала30. Он оказался дезинформирован «частными сведениями», исходящими от Родзянко. Этим же объясняются и дальнейшие действия императора и генерала Иванова. В Лихославле Николай II получил информацию о составе Временного комитета Государственной думы. Надежной информации о том, что происходило в Петрограде, не было. 1 (14) марта поезд прибыл на станцию Дно. Выбор станции определило наличие аппарата Юза и близость к штабам: 3 часа езды до Пскова и 8 часов – до Могилева.

Кроме того, на этой станции предполагалось возможным провести встречу Николая II с Родзянко.

В 18:00 на станции Вырица, в 36 километрах от Царского Села, был остановлен поезд генерала Иванова. Он рассчитывал собрать там 13 батальонов, 16 эскадронов, 4 батареи, 4 пехотных и 5 кавалерийских полков с двумя пулеметными командами. Иванов заявил, что для дальнейшего движения он готов употребить оружие. Бубликов обратился за инструкциями во Временный комитет Государственной думы. Там решили дать возможность Иванову продолжать движение. Одновременно в Царское были посланы офицеры Генерального штаба для связи с генералом. В 21:00 он прибыл туда, где встретился с представителем начальника Генерального штаба генерала Занкевича полковником Генерального штаба В. Н. Доманевским. Он убеждал Иванова поддержать думцев, которые выступают за продолжение войны и за сохранение монархии. В полночь генерал получил телеграмму Алексеева, в принципе подтверждавшую информацию Доманевского31.

Петроградские «младотурки» контролировали переговоры Николая II с женой и первоначально приняли решение не мешать движению его поезда в Царское Село. Работа наладилась, в том числе благодаря помощи офицеров из Академии Генерального штаба, настроение улучшалось по мере того, как одна часть за другой заявляла о своей готовности подчиняться Думе. Утром 1 (14) марта великий князь Кирилл Владимирович письменно обратился к Временному комитету Государственной думы: он признавал его власть. Вслед за этой быстро распространившейся новостью изменилось поведение нейтральных до этого частей32. Великий князь явно надеялся использовать перемены в свою пользу и не стеснялся в выражениях, которые должны были доказать его лояльность революции. Несколько позже он заявил, что только безумцы могли рассчитывать остановить народ 1300 пулеметами на крышах Петрограда. Откуда взялась эта цифра, судить трудно, но для Кирилла ясно было одно: «Свершилось. Переворот произошел, и произошел, несомненно, по вине бывшего государя»33. И хотя эти слова были сказаны 9 (22) марта, они соответствуют поведению великого князя 1 (14) марта, которое оказало серьезное влияние на развитие событий в гарнизоне Петрограда. Часть конвоя, находившаяся в столице, Дворцовая полиция, Железнодорожный Его Величества полк присылали делегации, декорированные красными бантами, но без корон на погонах. В столице многие украшались красными розетками и цветами для безопасности34.

На сторонников сохранения монархии эти картины действовали гнетуще35. В 16:15 Кирилл Владимирович приехал в Думу, сопровождаемый адмиралом и нижними чинами Гвардейского флотского экипажа. Обращаясь к Родзянко, великий князь заявил: «Имею честь явиться к Вашему Высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении. Как и весь народ, я желаю блага России. Сегодня, утром, я обратился ко всем солдатам Гвардейского экипажа и разъяснил значение происходивших событий. Теперь я могу заявить, что весь Гвардейский флотский экипаж в распоряжении Государственной думы»36. Вскоре после приезда князя подошла и колонна экипажа. Она была точно в таком же виде, что и остальные делегации. Всем стало ясно, что произошло нечто важное: «Появление Великого Князя под красным флагом было понято как отказ Императорской Фамилии от борьбы за свои прерогативы и как признание факта революции. Защитники монархии приуныли»37.

Судя по всему, выбор в Ставке в это время был уже сделан. В полдень 1 (14) марта Алексеев приказал приостановить отправку войск в Петроград с Юго-Западного фронта38. Телеграмма № 1847, отправленная Алексеевым днем 1 (14) марта на имя императора, была гораздо категоричнее предыдущих. Наштаверх сообщал о том, что волнения начались уже и в Москве и что вслед за этим он ожидает их распространения по крупным городским центрам, а затем – разрушения тыла, прекращения нормального функционирования железных дорог и коллапса фронта. «Требовать от армии, – докладывал он, – чтобы она спокойно сражалась, когда в тылу идет революция, невозможно. Нынешний молодой состав армии и офицерский состав, в среде которого громадный процент призванных из запаса и произведенных в офицеры из высших учебных заведений, не дает никаких оснований считать, что армия не будет реагировать на то, что происходит в России. Мой верноподданнический долг и долг Присяги обязывает меня все это доложить Вашему Императорскому Величеству. Пока не поздно, необходимо немедленно принять меры к успокоению населения и восстановить нормальную жизнь в стране. Подавление беспорядков силою при нынешних условиях опасно и приведет Россию и армию к гибели. Пока Государственная дума старается водворить возможный порядок, но, если от Вашего Императорского Величества не последует акта, способствующего общему успокоению, власть завтра же перейдет в руки крайних элементов, и Россия переживет все ужасы революции. Умоляю Ваше Величество ради спасения России и династии, поставить во главе правительства лицо, которому бы верила Россия, и поручить ему образовать кабинет. В настоящую минуту это единственное спасение. Медлить невозможно, и необходимо это провести безотлагательно»39.

В сложившейся ситуации телеграммы из Могилева лишали решительных возможности действовать энергично, а колеблющимся позволяли объяснить свое нежелание действовать. Неудивительно, что в Петрограде, по свидетельству Половцова, «поход Иванова особенного волнения не вызвал, ибо теперь с одним батальоном ничего не поделаешь, да и, по имеющимся сведениям, настроение в этом батальоне не ахти какое воинственное»40. Тем не менее солдаты еще подчинялись генералу, и батальон разоружал встретившихся по пути сторонников революции. Интересно, что изымалось в основном офицерское вооружение41. Вряд ли можно было сомневаться насчет того, что уже представляют собой части столичного гарнизона. Это определило дальнейшее поведение Иванова: после получения алексеевской телеграммы № 1833 он успел встретиться и поговорить с императрицей. В начале второго часа ночи Иванов получил еще одну телеграмму, уже от императора, запрещавшего предпринимать какие-либо меры до его прибытия. Еще через час на вокзале была получена информация о подходе к Царскому Селу запасного батальона лейб-гвардии Стрелкового полка, усиленного артиллерией. В этой ситуации Иванов счел за лучшее отойти к Вырице42.

В столице возникает новая власть

В Петрограде уже полным ходом создавалась новая власть. На первом же заседании Петроградского совета под влиянием депутатов большевиков и эсеров был принят текст Приказа № 1 по Петроградскому гарнизону, предусматривавший начало его «демократизации», неразоружение иневывод войск из города1. Последствия стали ясны не сразу. 1 (14) марта английский и французский послы заявили Родзянко, что их правительства «вступают в деловые сношения с Временным исполнительным комитетом Государственной думы, выразителем воли народа и единственным законным временным правительством в России»2. 2 (15) марта в Думу явились служащие Главного штаба заявить о подчинении Временному правительству. Навстречу их колонне под конвоем вели городовых, полиции в столице уже не было. Улицы, ведущие к Таврическому дворцу, были уже переполнены людьми и войсками3.

В казармы по требованию Военной комиссии Государственной думы начали возвращаться офицеры. Их положение было весьма сложным: они сразу же оказались под внимательным пристальным наблюдением не доверявшим им солдат4. Попытки восстановления дисциплины были сразу же восприняты последнимими как угроза революции: представители восставших полков начали обращаться с жалобами в Петросовет5. В результате 2 (15) марта этот орган послал «свой братский привет революционным офицерам, смело выступившим на защиту народа. Полный веры в их решимость довести дело освобождения России до конца, Совет р. и с. д. протягивает им свою руку, призывая к организации совместно с народом»6. По иронии судьбы это обращение было опубликовано в «Известиях» вместе с текстом Приказа № 1, фактически призывающего не только к неподчинению

офицерам,

но и к их

разоружению7

Пункт 5-й Приказа гласил: «Всякого рода оружие, как то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее – должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам даже по их требованию»8.

Восстание к этому времени охватило и Кронштадт, власть Временного комитета Государственной думы признал Балтийский флот. Его командующий адмирал А. И. Непенин также сделал это, стремясь сохранить флот как боевую силу9. Эта задача усложнялась предшествующим поведением. Став командующим, он сразу же поставил задачу подтянуть фронт, строевую подготовку своих подчиненных, требовал отдания чести матросами своему проезжающему автомобилю. За нарушения следовали жесткие наказания. Все это увеличивало количество врагов адмирала среди матросов, множество офицеров считало, что внешние признаки дисциплины – далеко не самое главное, чем стоило бы заняться для усиления порядка во флоте10.

С политическими симпатиями все было гораздо проще. Адмирал и ранее не был сторонником правительственного курса и симпатизировал думской либеральной оппозиции. Он признал новую власть 28 февраля (13 марта), то есть когда ее еще по сути и не было11. Большое значение для него имел тот факт, что эту власть поддерживает великий князь Николай Николаевич (младший) (так, во всяком случае, заверял его Родзянко)12. Командующий сделал это для контроля над командами, опасаясь эксцессов революции. Поначалу все шло неплохо. Представители корабельных команд, вызванные адмиралом, выступили со смехотворными требованиями, вроде разрешения носить калоши и курить на улице. Непенин, естественно, не возражал13.

Успокоение было недолгим. Уже на следующий день, 1 (14) марта, беспорядки начались в Кронштадте, Ревеле и других портах14. В Кронштадте одним из первых был убит адмирал Р. Н. фон Вирен – боевой офицер и герой Порт-Артура, который при этом славился самодурством и пристрастием к жесткой дисциплине. После того как был уничтожен символ власти, внушавший страх, в городе и на кораблях начались массовые убийства и грабежи15. В Гельсингфорсе, в отличие от Кронштадта, перешедшего во власть толпы, убийства были хорошо организованы: начало им положила группа, переходившая по льду от одного корабля на другой и методично убивавшая самых видных офицеров16. Адмирал Непенин вызвал на свой флагман по два представителя от матросов с каждого корабля и попытался обратиться к ним с речью, убеждая их, что «…уже сегодня Россией правит черт». К этому времени на судах флота уже шли массовые и зверские убийства: было убито около 100 офицеров. Это были специалисты, как правило, опытные, исполнительные и требовательные, заменить их было некому17.

В результате уже 2 (15) марта командование вынуждено было известить Ставку и Думу: «Балтийский флот как боевая единица более не существует»18. По-другому и быть не могло – само понятие верности Присяге для революционеров было в лучшем случае свидетельством скудоумия. Вот как отозвался о причине убийства контр-адмирала А. Г Бутакова (расстрелянного в Кронштадте у памятника адмиралу С. О. Макарову19) один из них: «Этот весьма недалекий адмирал просто-напросто отказался отречься от старого режима…»20 Между тем на Балтийском флоте были убит не один «недалекий адмирал».

На площади Свеаборга был собран митинг – присутствовавший на нем «тупой честолюбец»21 вице-адмирал А. С. Максимов обещал служить революции «верой и правдой» – его немедленно избрали командующим флотом вместо Непенина. Толпа потребовала прибытия «царского адмирала» на встречу с Максимовым для передачи командования.22 Выбора у Непенина не было, и он направился на митинг. В результате командующий флотом и один из лучших моряков России был убит 2 (15) марта выстрелом из толпы в Свеаборге. Кто стрелял – матрос с линкора «Гангут» или подосланный немцами убийца – так и осталось неясным23. Во всяком случае, после смертельного ранения Непенин получил еще несколько ран: на теле позже было обнаружено 2 пулевых и 3 штыковых ранения24. Труп адмирала был отправлен в городской морг, где вскоре подвергся глумлению. В конце концов его установили на ноги и сунули в рот трубку25.

Флот лишился лучших своих адмиралов и офицеров, далеко не все погибшие были непопулярны, но прежде всего масса расправлялась с командирами, которые были на виду. Многие из них до начала революции пользовались уважением и авторитетом среди матросов26. Популярность или репутация человека с характером лишь делала их особо опасными для сторонников революции.

Тем временем Иванов, так и не получив подкрепления, простоял с Георгиевским батальоном в Вырице три дня. Позже он объяснил свое трехдневное бездействие информацией от начальника Генерального штаба генерала Зенкевича, переданной лично с Доманевским. Занкевич извещал, что порядок восстанавливается, а вооруженная борьба только ухудшит ситуацию, власть может перейти к крайне левым. Во-вторых, Иванов получил от Алексеева телеграмму, в которой говорилось о наступившем в Петрограде «сравнительном успокоении и возможности умиротворения путем соглашения Государя с народными представителями. С одним из этих народных представителей, А. И. Гучковым, генерал Иванов обменивался телеграммами и стремился лично повидаться, но ему это не удалось»27. В-третьих, в 00:20 2 (15) марта из Пскова Иванову была отправлена телеграмма. Император приказывал ему не предпринимать особых мер до его приезда в Царское Село: он еще надеялся, что этот приезд состоится28. 4 (17) марта Иванов вернулся в Могилев. 14 марта английский представитель в Ставке отметил в своем дневнике: «Тем не менее приказы к армиям отправляются как обычно, и, как сообщается, большинство фабрик продолжают работу. Отсюда, на расстоянии, это похоже на мирную революцию, но все выглядит плохо»29.

Николай II, уже склонявшийся к идее ответственного министерства, вынужден был отправиться в Псков30. Попытки Бубликова помешать этой поездке и задержать императорские поезда на станции Дно, где предполагалось организовать встречу монарха с Родзянко, успеха не имели31. Первоначально император надеялся всего лишь проехать через Псков: он относился к генералам Н. В. Рузскому и Ю. Н. Данилову, сменившему на посту начальника штаба фронта Бонч-Бруевича, с меньшим доверием, чем к Алексееву32. Главнокомандующий Северным фронтом имел репутацию либерала и считался любимцем оппозиции и ее печати, он поддерживал контакты с Гучковым и не пользовался симпатиями монарха, что было одной из причин того, что Петроградский гарнизон был выведен из подчинения командующего Северным фронтом, а командующий Петроградским военным округом был подчинен непосредственно Военному министру приказом императора33. Рузский болезненно воспринял это решение34. Беляев вступил в должность только что, в начале года. Положение Рузского казалось более прочным. Однако с первыми известиями о волнениях в столице и он начал колебаться. 27 февраля (12 марта), получив телеграммы от Родзянко и от Беляева, в которой военный министр просил прислать в столицу надежные части, Рузский немедленно отправил в Ставку сообщение первого, добавив свои сомнения по поводу целесообразности использования войск35.

Северный фронт был наиболее близок к столице, и не только географически. «Каждый день столица, – вспоминал Ю. Н. Данилов о ситуации конца 1916 – начала 1917 г., – все более и более нас беспокоила своими настроениями»36. Настроения эти были явно не в пользу монарха и его семьи. Показателем их могут быть слухи, появившиеся после «митавского» наступления 12-й армии в январе 1917 г. Теперь в штаб фронта направлялся Николай II. 1 (14) марта в 14:45 начальник штаба Северного фронта Ю. Н. Данилов сделал запрос на имя Наштаверха: «Ввиду ожидающегося через два часа проследования через Псков поезда литера А (императорского. – А. О.), главнокомандующий Северного фронта просит ориентировать его срочно для возможности соответствующего доклада, откуда у начальника штаба Верховного главнокомандующего сведения, заключающиеся в телеграмме 1833»37. Энергичного ответа не последовало. Бубнов объясняет пассивность Алексеева тем, что с самого начала петроградских событий он был болен и упустил благоприятный момент для подавления восстания38. Судя по многочисленным свидетельствам, генерал действительно плохо себя чувствовал и Данилову от его лица отвечал А. С. Лукомский: он подтвердил сведения, изложенные в телеграмме № 183339.

Псков. Отречение

Гарнизон Пскова еще находился под полным контролем, беспорядки в его частях начались позже, в ночь с 4 на 5 (с 17 на 18) марта. В состав гарнизона входили штаб фронта, мастерские и парки, госпитали, распределительный пункт, где отправляли в части солдат и офицеров, возвращавшихся после отпусков и ранений (иногда их численность достигала 40 000 человек). Рядом с городом находился лагерь военнопленных на 15–20 тыс. В городе находилось до 30 тыс. нестроевых солдат, работавших в различных мастерских, наиболее слабо дисциплинированная часть гарнизона, тяготевшая по своим настроениям к Петрограду. Были в Пскове и дисциплинированные части – школа прапорщиков, которую М. Д. Бонч-Бруевич называет «гвардией гарнизона» и до 8 тыс. строевых, занятых в основном караульной службой1. Рузский, по свидетельству, сделанному им вскоре после отречения императора, хотел по возможности сохранить приезд в тайне2. Генерал не выставил почетного караула, сославшись, по свидетельству Ю. Н. Данилова, на невозможность вызова с фронта строевых частей. Тем не менее сил для оцепления вокзала хватило3.

Для связи со Ставкой в штабе фронта был оставлен генерал-квартирмейстер генерал-лейтенант В. Г. Болдырев. Рузский и Данилов ждали прибытия императора около двух часов. За это время из Ставки было получено сообщение о восстании в Москве и Кронштадте4. Болдыреву и была передана из Могилева просьба доложить императору о «безусловной необходимости принятия тех мер, которые указаны в телеграмме генерала Алексеева Его Величеству…». Просьба была передана от лица Алексеева и великого князя Сергея Михайловича. Просьбу передавал Клембовский – помощник Наштаверха. Он же проинформировал Псков о том, что «Великий Князь Сергей Михайлович, со своей стороны, полагает, что наиболее подходящим лицом был бы Родзянко, пользующийся доверием»5. Позже, уже накануне своего ареста и казни в Пятигорске, Рузский оставил воспоминания об этих днях, в которых придавал особое значение этой информации и объяснял свои действия исполнительностью: инициатива, по его словам, принадлежала исключительно Алексееву6. Это не помогло – в Белом движении именно его считали главным виновником событий, и даже страшная смерть генерала ничего не изменила.7

В какой-то степени Рузский был прав: трудно было бы представить возможность самостоятельных действий главнокомандующего Северным фронтом без переписки с Могилевым. По мнению Болдырева, именно события в Москве и Кронштадте подтолкнули Ставку пойти на решительные требования. «Дай Бог удачи Родзянке, – записал он в своем дневнике 1 (14) марта, – про него много говорят, и в добродушно шутливом тоне, но судьба его вынесла и – исполать ему! Большую роль во всем это сыграло решение адмирала Непенина, командующего Балтийским флотом, он первый признал Исполнительный комитет Госуд. думы и, может быть, спас от анархии флот. Любопытно, что он уже ставит деловые, вызываемые боевыми условиями, требования новому начальству: требует сталь, муку и пр. – видно, что он имеет на первом плане не борьбу властей, а интересы Отечества. Между тем события растут; преступная медлительность питает анархию; восстала Москва, охвачен бунтарством Кронштадт, где убит уже командир порта. Странно складываются события: неограниченный монарх, лишенный опоры, бродит по своей стране и просит одного из своих главнокомандующих о беспрепятственном проезде через Псков. Этому городу и Рузскому, видимо, суждено сыграть великую историческую роль; здесь, в Пскове, опутанному темными силами, монарху придется вынужденно объявить то, что могло быть сделано вовремя»8.

Уже в 17:37 Рузский сам обратился к Родзянко как к главе Временного комитета Думы, а фактически как к главе правительства, с просьбой принять меры для водворения в столице порядка и обеспечения безопасности вокзалов и железных дорог9. Родзянко ответил категорично: «Все меры по охранению порядка в столице приняты. Сообщение по железным дорогам поддерживается тщательно и непрерывно. Опасений за подвоз продовольствия нет, распоряжения даны, возникающие беспорядки ликвидируются. Спокойствие, хотя с большим трудом, но восстанавливается»10. Приблизительно в восемь часов вечера поезд Николая II прибыл в Псков, на вокзале его встретил с докладом губернатор: в городе было спокойно. Главнокомандующий фронтом отсутствовал. По свидетельству Рузского, он распорядился, чтобы приезд этот прошел незаметно, и вместе со штабом поехал на вокзал. Придя в вагон, где находились сопровождающие монарха офицеры, Рузский обрушил на них свое раздражение. Все свидетели этой сцены вспоминают, что генерал вел себя предельно жестко, даже бесцеремонно. Повторяя обвинения о влиянии Распутина, на просьбу о помощи Рузский ответил предложением сдаться11. Правда, Данилов, присутствовавший при этой сцене, считал, что сухой, желчный стиль был особенностью речи Рузского и он всего лишь казался грубым12. Пожалуй, это единственное свидетельство такого рода.

Из этой беседы Рузский выяснил, что окружение императора ожидает, что в Царское Село прибудет Иванов, а за ним – снятые с фронта части, вслед за чем волнения быстро прекратятся13. После этого разговора генерал был принят Николаем II и зачитал ему телеграммы, полученные от Алексеева14. Перед императором Рузский вел себя достаточно корректно, а того больше всего беспокоило положение семьи в Царском Селе15. Их разговор был достаточно длительным и продолжался около полутора часов. Рузский сидел напротив императора и активно доказывал ему необходимость создания ответственного министерства16. Для подкрепления этой мысли он имел в руках солидные, как могло показаться, аргументы.

Прочитанные главнокомандующим Северным фронтом телеграммы содержали программу Наштаверха. 14 марта Генбери-Вилльямс решился написать Николаю II письмо, в котором изложил свои взгляды на сложившуюся ситуацию. При этом сначала он обратился к Алексееву с вопросом, одобряет ли он содержание письма и самый факт его посылки к императору. Алексеев согласился с тем, что письмо полезно и 15 марта отправил его с офицером в Псков. Содержание письма одобрил и великий князь Сергей Михайлович17.

Через несколько дней письмо вернулось нераспечатанным, следовательно, особой роли в псковской драме оно не сыграло, и для нас оно важно как дополнительный источник для выявления позиции, занятой Алексеевым во время февральского кризиса. Оно начиналось с естественных в этой ситуации извинений за самый факт обращения к императору по вопросу о внутренней политике Империи, оправдываемого таким весомым, по мнению Генбери-Вилльямса (и, как мне представляется, не только его) аргументом, как уверенность, что самое главное – это довести войну до победного конца. Генерал убеждал Николая II принять правительство, избранное представителями народа для победы над германским заговором, и внимательнее относиться к народному представительству.

Центральной частью документа были следующие слова: «Ваше Величество является самодержавным монархом (autocrat), но самодержец в наше время может править только с помощью хороших советников, и народ хочет чувствовать, что эти советники выбраны им из своей среды… Свободное обсуждение (государственных проблем. – А. О.) кажется мне выходом, чтобы люди могли чувствовать, что те, кого они посылают в совет Императора, могут выражать их мысли»18. Письмо английского представителя хорошо соотносилось с той телеграммой, которую отправил к императору и сам Алексеев. Как только в Могилеве узнали, что поезд Николая II находится на станции Дно, Алексеев отправил к нему телеграмму, к которой прилагался проект манифеста об ответственном министерстве. В составлении этого документа принимали участие несколько человек. Н. А. Базили по распоряжению Алексеева писал первый вариант. «Вложите в него все свое

сердце», – призвал генерал. Базили сумел сделать это за несколько часов, после чего Алексеев внес в документ небольшие правки, а после великий князь Сергей Михайлович одобрил текст19.

1 (14) марта в 22:20 телеграмма была отослана. Апеллируя к угрозе анархии и распаду армии, которые может отвести только формирование ответственного правительства, Алексеев предложил императору поручить формирование такового Родзянко. Предлагаемый проект манифеста гласил:

«Объявляю всем верным Нашим подданным: грозный и жестокий враг напрягает все последние силы для борьбы с нашей Родиной. Близок решительный час. Судьба России и честь нашей геройской армии, благополучие народа, все лучшее будущее Нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Стремясь сплотить все силы народа для скорейшего достижения победы, Я признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа Министерство, возложив образование его на Председателя Государственной думы Родзянко из лиц пользующихся доверием страны.

Уповаю, что все верные сыны Родины тесно объединятся вокруг Престола и народных представителей, дружно помогут Нашей доблестной армии завершить ее великий подвиг. Во имя нашей возлюбленной Родины призываю всех русских людей к исполнению своего святого долга перед ней, дабы явить, что Россия столь же несокрушима, как всегда, и никакие козни врага не одолеют его. Да поможет Нам Господь Бог»20.

И телеграмма, и проект манифеста, и письмо Генбери-Вилльямса остались без ответа. Эту-то телеграмму и зачитывал 1 (14) марта в 23:00 Николаю II в вагоне поезда, стоявшего на Псковском вокзале, генерал Рузский. Когда генерал ушел, император приказал отправить на имя М. В. Родзянко телеграмму, объявлявшую о его намерении дать ответственное министерство, сохранив лично за монархом как за главнокомандующим ответственность министра военного, морского и иностранных дел. Рузский стремился отрезать от переговоров с главой Думы доверенное лицо императора – генерала Воейкова. Сославшись на то, что аппарата Юза на вокзале нет и что для передачи текста ему необходимо вернуться в город, командующий фронтом буквально вырвал из рук дворцового коменданта листок бумаги с телеграммой и, получив устное распоряжение монарха немедленно послать ее Родзянко, немедленно покинул вокзал21.

По словам Рузского, в этот момент он надеялся на то, что манифест об ответственном министерстве решит все проблемы22. Между тем они пока только увеличивались. В 00:25 2 (15) марта Ставка сообщила в Псков, что министры старого правительства арестованы, а столица прочно контролируется новым, которому подчинились все части, включая и Собственный Его Величества конвой, солдаты которого изъявили желание арестовать тех офицеров, которые «отказались принять участие в восстании»23. Последнее утверждение было явной неправдой. В Петрограде находилась лишь пешая полусотня конвоя, состоявшего из пяти сотен. Две сотни дислоцировались в Царском Селе, две – в Могилеве, и пешая полусотня – в Киеве при вдовствующей императрице24.

Сотни конвоя и часть Сводного полка, державшие оборону в Царскосельском дворце, признали новое правительство только после отречения императора. Аресты среди их офицеров были произведены позже и по распоряжению из Петрограда. Там, очевидно, не очень доверяли этим людям, тем более накануне ареста Царской семьи25. На момент отправки телеграммы ничего необычного с сотнями, стоявшими в Могилеве, не происходило, а в Царском Селе они находились во дворце, не имея никакой связи ни со Ставкой, ни с Петроградом, и сдали свои посты представителям гарнизона лишь 8 (21) марта, когда все уже было явно кончено. Проблемы были лишь с пешей полусотней, стоявшей в Зимнем дворце: революционеры сразу же потребовали выдачи офицеров с немецкими фамилиями, одного из которых – полковника барона М. Л. Унгерн-Штернберга (командира Конвоя) – увезли в Думу, где он был задержан, правда, ненадолго26. Именно ее представители и явились утром 1 (14) марта в Думу с заверением о лояльности новой власти, которые и выслушал депутат М. А. Караулов27. В любом случае нельзя не признать – дезинформационный удар был нанесен мастерски. Николай был потрясен. «В руках обломки власти… а через несколько часов просто бывший человек, – записал в дневнике Болдырев. – Сколько ударов, и, кажется, ни в ком ни капли сожаления!»28

Итак, Рузскому ясно дали понять, что Родзянко и его сторонники полностью контролируют обстановку в столице. Ночью 2 (15) марта до 7:30 утра Рузский вел переговоры по аппарату Юза с председателем Государственной думы: Ставка постоянно получала копии телеграмм. Родзянко объяснил свое нежелание приехать в Псков волнениями в Луге, что делало невозможным проезд поезда, и своим нежеланием покинуть Петроград, так как «до сих пор верят только мне и исполняют только мои приказания»29. Император к этому времени был уже согласен на правительство, сформированное Думой, но ответственное перед ним. Вскоре монарх пошел и на следующий шаг: он согласился уже на создание правительства, ответственного перед Думой и Государственным советом, который должен был сформировать Родзянко. Ему был сообщен и текст проекта манифеста. Но в ответ на это предложение человек, который только что убеждал генералов, что все подчиняются его приказаниям, отказался, заявив, что этого уже недостаточно для успокоения масс и что он не контролирует войска и сам вскоре может последовать за арестованными министрами в Петропавловскую крепость. По словам главы Думы, он с трудом спас от отправки в Петропавловку военного и морского министров. Никто из генералов не поставил вопроса, что же было причиной уверенности Родзянко в своих силах30. Рузский, ведший переговоры, был утомлен и раздражен и более всего в этот момент хотел избежать своей роли посредника31.

Алексеев был поставлен в известность об изменении позиции Николая II. Днем 2 (15) марта в Ставке узнали о согласии императора на ответственное министерство. Эта новость вызвала почти всеобщее ликование. Однако ночью того же дня Алексеев был информирован Рузским о требовании отречения императора в пользу цесаревича Алексея при регентстве великого князя Михаила Александровича. Родзянко извещал о смене настроений в столице и фактически требовал отречения Николая II. На вопрос, который, прежде всего, волновал военных, он давал самый успокаивающий ответ: «наша славная армия не будет ни в чем нуждаться», все настроены в пользу продолжения войны до победного конца и регентства. При этом Родзянко дезинформировал генералов, говоря о том, что военный и морской министры не были арестованы. Он убеждал Рузского в том, в чем командующий Северным фронтом и сам был уверен, в кризисе виновато императорское правительство, издевавшееся над общественностью. Теперь она, эта общественность, объединившаяся вне зависимости от партий, обеспечит решение всех проблем: «запасы весьма многочисленны, так как об этом всегда заботились общественные организации и Особое совещание»32.

Разговор закончился уверениями Родзянко в том, что он не допустит ни кровопролития, ни ненужных жертв. В 9:00, через полтора часа после окончания этой беседы, Лукомский в телеграмме от имени Алексеева попросил Данилова разбудить спящего императора и поставить его в известность о ночном разговоре. Военные уже торопили Николая II с принятием решения. Спешка объяснялась необходимостью скорейшего отречения для того, чтобы избежать опасности гражданской войны, гибели страны и династии33. Непонятно, каким образом Родзянко мог гарантировать что-либо, одновременно опасаясь того, что последует за членами правительства в Петропавловскую крепость под арест, но его слова возымели действие в Пскове и, что гораздо важнее, в Могилеве. Решение в Ставке было уже принято. В 10:15 того же дня М. В. Алексеев передал это требование главнокомандующим фронтов, прокомментировав информацию таким образом, что собственно его позиция не вызывала сомнений. Фактически, как справедливо отмечает Милюков, Алексеев передал своим подчиненным требование отречения по формуле «Прогрессивного блока»34.

Ночной разговор с Петроградом полностью изменил настроения в штабе Северного фронта35. После него программой Рузского относительно императора была полная капитуляция. Генерал, как и просил его Родзянко, остановил под Псковом 2-ю кавалерийскую дивизию, которая должна была в эшелонах прибыть под Петроград для усиления отряда генерала Иванова. 7 (20) марта в интервью, опубликованном во втором номере газеты «Русская воля», Рузский заявил, что именно он убедил царя отречься и именно поэтому вопрос о посылке войск в Петроград не стоял. Во всяком случае, именно после окончания разговора Рузского с императором, 2 (15) марта в 1:00, из штаба Северного фронта за подписью Ю. Н. Данилова была отправлена телеграмма в адрес командующего 5-й армией, помощника Наштаверха и начальника путей сообщения Северного фронта, в которой говорилось о высочайшем соизволении вернуть воинские эшелоны в Двинский район, на место их постоянной дислокации. Причиной этого решения была названа невозможность движения войск к Луге. Офицеры, сопровождавшие императора, не сомневались в том, что Рузский по просьбе Родзянко уговорил Николая II согласиться на отправление этой телеграммы. Так оно и было на самом деле. Со своей стороны, Ставка также сначала приказала остановить эшелоны, находившиеся в пути, а готовившиеся к погрузке для движения на Петроград части возвратить назад, а потом, также со ссылкой на распоряжение императора, назад были возвращены все части, взятые со всех фронтов36.

Утром 2 (15) марта Алексеев обратился к командующим фронтами и флотами. Его телеграммы были весьма интересными. Начальник штаба Главковерха даже не упомянул о возможности сопротивления революции, он как бы подводил своих подчиненных к решению о детронизации императора, иногда прямо цитируя отрывки из ночной беседы Родзянко с Рузским, «что теперь династический вопрос поставлен ребром и войну можно продолжить до победоносного конца лишь при исполнении предъявленных

требований относительно отречения от престола в пользу сына при регент

стве Михаила Александровича (подчеркнуто мной. – А. О.). Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные только на том, что продовольственное существование Армии и работа всех железных дорог находятся фактически в руках Петроградского Временного правительства. Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжать до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии, поставив все это на первом плане, хотя бы ценой дорогих уступок. Если Вы разделяете этот взгляд, то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу через главнокомандующего Северным фронтом, известив меня. Повторяю, что потеря каждой минуты может стать роковой для существования России и что между высшими начальниками Действующей Армии нужно установить единство мыслей и целей и спасти Армию от колебаний и возможных случаев измены долгу. Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, а решения относительно внутренних сил должны избавить ее от покушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху»37. При отправке этих телеграмм он попытался привлечь на свою сторону начальника Морского штаба при Ставке адмирала Русина, но тот отказался присоединиться к победителям38.

Алексеев не задумывался о том, что армия уже втягивалась в политическую игру самим фактом своего существования и у нее не оставалось возможности быть вне политики. Уже 7 (20) марта он, читая запись беседы Генбери-Вилльямса с вдовствующей императрицей Марией Федоровной и великим князем Александром Михайловичем, счел необходимым отреагировать следующим образом на слова императрицы о том, что отречение было вызвано настояниями Рузского, поддержанного остальными генералами: «Вопрос этот в Петрограде был решен уже I/III, 2-го Милюков уже говорил об этом в своей речи»39. Таким образом, для Наштаверха вопрос об отречении монарха решался не Николаем II в Пскове, а в Петрограде – Милюковым. Разумеется, нельзя отрицать значения столичных событий начала марта 1917 г. на то, что случилось в Пскове, но с таким же основанием можно утверждать, что одним из центров произошедшего был Могилев.

По воспоминаниям командира Марковской дивизии генерала Н. С. Тимановского, который командовал при Ставке Георгиевским батальоном, Алексеева перед смертью мучили угрызения совести, он жалел о той ошибке, которую совершил в первые дни революции. По его словам, Алексеев говорил о том, что ожидал от революции совсем другого40. Трудно отрицать справедливость слов генерала Воейкова: «.. в тяжелые дни, когда еще можно было много сделать и спасти положение, генерал Алексеев не обратился ни к одному из главнокомандующих с напоминанием о долге Присяги перед Царем и Родиной.»41

На слова обращения Алексеева возможен был только один ответ, и 2 (15) марта в 14:00 в Ставке были получены копии ответов главнокомандующих на имя императора. Все они, хоть и по-разному, выступили за отречение42. Не отправил телеграмму только вице-адмирал А. В. Колчак – командующий Черноморским флотом, – но и он безоговорочно принял к сведению уведомление М. В. Родзянко о свершившихся в Петрограде изменениях43. 1 (14) марта Колчак собрал старших начальников и, как отмечает в своем дневнике подполковник Верховский, «сообщил весьма секретно, конфиденциально и т. д., что в Петрограде бунт, что войска отказались стрелять, что министры арестованы и власть перешла к Временному комитету Государственной думы. Что делать нам? Выжидать, чем это все кончится»44.

Адмирал вышел из состояния неопределенности после получения известия об отречении императора. По его приказу на кораблях флота и в гарнизоне Севастополя были проведены выборы: представители солдат, матросов и офицеров были приняты командующим. Присутствовавший на встрече Верховский описал ее в специальной статье для «Русского инвалида» (она называлась «Переворот в Севастополе»): «Несколькими простыми, от сердца идущими словами, он привлек к себе всех и внушил всем сразу уверенность в том, что командующий флотом душой и телом также на стороне переворота, также с новой Россией. Этот короткий разговор, после которого командующий приказал выборным обсудить свои нужды и сорганизоваться, имел решающее влияние на отношение солдат, матросов и офицеров»45.

Так был создан Центральный военный исполнительный комитет, к которому немедленно присоединились представители рабочих, так, по мнению Верховского, Севастополь избежал пролития крови в марте 1917 г.46 По меткому выражению своего бывшего командира, Верховский большую часть своей службы ухаживал «до революции – за начальством, после – за демократией»47. В отличие от этого хамелеона, значительная часть офицеров совершенно точно и правильно поняла, что после ареста императора «…власть наша окончилась и что к прежнему “нет возврата”»48. «Многие из нашего брата, – вспоминал генерал-майор Ф. П. Рерберг, – вели двойную игру; перед солдатами представлялись архиреспубликанцами, сверхдемократами, а в нашей среде были ультрароялистами и своих товарищей за глаза называли не иначе, как хамами и сволочью. Нравственность, в широком смысле слова, падала с каждым днем!»49

Надежды сторонников заигрывания с революцией не получили подтверждения на практике. Обстановка накалялась, первая информация о событиях в столице уже стала проникать на базу флота, и в Черноморской дивизии с ее слабым составом сразу же началось брожение: солдаты вызывающе вели себя с офицерами, отказывались отдавать честь и прочее. Вскоре на улицах стали собираться митинги, численность демонстрантов быстро росла50. Очевидно, что-то предпринять было все же необходимо, и в результате Колчак принял решение санкционировать и возглавить процесс. Опасность взрыва с его неизбежными кровавыми эксцессами была снята, однако без преувеличения можно сказать, что так была создана структура, которая позже организует массовое убийство офицеров гарнизона и флота и обеспечит позорный развал того и другого.

Весьма показательна реакция на произошедшие события в Тифлисе. 27 февраля (12 марта) 1917 г., получив информацию о волнениях в Петрограде, Николай Николаевич (младший) вызвал к себе Хатисова и поручил ему известить горожан, политические партии и гарнизон Тифлиса о событиях, при этом заявив о своем сочувствии «начавшемуся народному движению». Этим занялись Хатисов и генерал князь А. И. Вачнадзе, объезжавшие казармы. Солдатам говорили, что Николай Николаевич (младший) сочувствует революции. То же Хатисов заявил на митинге, собранном на Эриванской площади, после окончания которого городской голова явился во дворец наместника с лидерами социал-демократов, и Ной Жордания заверил Николая Николаевича (младшего), что он пользуется их доверием51.

В этот момент Жордания не контролировал еще ничего и никого, включая социалистов. Свободу, как говорили позже в Тифлисе, там получили по почте из столицы52. Так что готовность к сотрудничеству была полной. Получив текст телеграммы Алексеева Иванову за № 1833, наместник немедленно ответил Наштаверху согласием с содержавшимися там предложениями. Кавказская армия была спокойна53. Затем, со слов начальника штаба Н. Н. Юденича генерала П. А. Томилова, он призвал к себе генералов Юденича, Томилова и Янушкевича и сообщил им о событиях в столице. Юденич поручился за лояльность Кавказской армии, а Янушкевич составил соответствующую телеграмму, которая в последний момент была лично переделана Николаем Николаевичем (младшим). В результате в Могилев ушла знаменитая «коленопреклоненная» просьба императору покинуть трон54.

Совершенно исключительной была реакция командира 3-го конного корпуса генерала графа Ф. А. Келлера и командира Гвардейского кавалерийского корпуса генерал-адъютанта хана Г. Нахичеванского. Последний в 14:15 3 (16) марта отправил на имя командующего Северным фронтом генерала Рузского телеграмму, извещая его о готовности своей и своих подчиненных «умереть за своего обожаемого Монарха». Телеграмма осталась без ответа55. Вскоре хан Нахичеванский был отстранен от командования корпусом.

Примерно такая же история повторилась и с графом Келлером. Это был чрезвычайно популярный среди своих подчиненных командир: «Он знал психологию солдата и казака. Встречая раненых, выносимых из боя, каждого расспрашивал, успокаивал и умел обласкать. С маленькими людьми был ровен в обращении и в высшей степени вежлив и деликатен; со старшими начальниками несколько суховат. С начальством, если он считал себя задетым, шел положительно на ножи. Верхи его поэтому не любили»56. Известия о событиях в Петрограде застали штаб корпуса под Кишиневым. Келлер собрал представителей от каждой сотни и эскадрона и заявил о своем нежелании признавать «какое-то Временное правительство» и о готовности поддержать императора. Это решение вызвало подъем энтузиазма среди офицеров, казаков и солдат-кавалеристов, однако вскоре командующий Румынским фронтом генерал Д. Г Щербачев предписал графу Келлеру сдать корпус генералу Крымову под угрозой объявления его мятежником57. В армию генерал так и не был возвращен, а в 1919 г. в Киеве был убит петлюровцами.

Утром 2 (15) марта В. Н. Клембовский известил штаб Северного фронта о том, что конвой его величества перешел на сторону Думы. Эта информация, которую передал императору Рузский, а также то, что представители армии и флота признали Временный комитет Государственной думы, оказали огромное впечатление на Николая II58. Отречение императора думцы считали необходимым условием для того, чтобы избежать гражданской войны и дать возможность при слабом регенте народному представительству окрепнуть, чтобы оно, по словам Гучкова, «как это было в Англии, в конце XVIII ст., так глубоко пустило бы свои корни, что дальнейшие бури были бы для него не опасны»59.

В 14:30 Алексеев отослал ответы командующих в Псков и опять с припиской от себя: «Всеподданнейше докладывая эти телеграммы Вашему Императорскому Величеству, умоляю безотлагательно принять решение, которое Господь Бог внушит Вам. Промедление грозит гибелью России. Пока Армию удается спасти от проникновения болезни, охватывающей Петроград, Москву, Кронштадт и другие города, но ручаться за дальнейшее сохранение дисциплины нельзя. Прикосновение же армии к делу внутренней политики будет знаменовать неизбежный конец войны, позор России, развал ее. Ваше Императорское Величество горячо любите Родину и ради ее целости, независимости, ради достижения победы соизволите принять решение, которое может дать мирный и благополучный исход из создавшегося более чем тяжелого положения. Ожидаю повелений»60. И снова Алексеев задает вопрос таким образом, что ответ на него очевиден. В день отречения, но еще до получения информации о свершившемся факте

Генбери-Вилльямс отметил в своем дневнике: «Наиболее разумный план для удержания России в войне заключается в том, чтобы оставить императора при условии, что он признает новое Правительство. Но я боюсь, что они хотят заставить Императора уйти, большая тактическая ошибка»61. Эти рассуждения делают честь британцу, который в начале своей миссии ничего не знал о России, но все же они были слишком верны для того, чтобы стать программой действий. Однако важно другое – общее настроение штаба, уловленное Вилльямсом.

Утром 2 (15) марта 1917 г. Рузский нанес императору второй визит. С собой он взял ленты переговоров с Петроградом и Могилевым62. На доклад Рузский отправился в сопровождении генералов С. С. Савича и Ю. Н. Данилова. За обедом Рузский сказал, что император не верит ему, и попросил сопровождать его генералов С. С. Саввича и Ю. Н. Данилова63. После завершения доклада главнокомандующего фронтом они подтвердили мнение, высказанное старшими военачальниками в телеграммах, переданных из Ставки. Приблизительно в 16:00 в Могилев и Петроград были отправлены телеграммы о согласии Николая II на отречение64. Именно после этой беседы, по мнению Рузского, произошел перелом: телеграммы высшего генералитета сыграли решающую роль65.

После отречения. Первые дни

Главнокомандующий фронтом не ошибался. 2 (15) марта 1917 г., в четверг, император записал в своем дневнике: «Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется соц. – дем. партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2^ ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг… Кругом измена и трусость, и обман!»1

В 17:18 Клембовский из Ставки отправил командующим войсками Московского, Казанского, Иркутского, Приамурского, Одесского военных округов и наказному атаману Войска Донского следующую телеграмму: «Ожидается разрешение на опубликование Высочайшего акта, долженствующего успокоить население. Временным правительством в Петрограде принимаются меры для водворения порядка в столице. В Москве наступило успокоение. Наштаверх просит принять все необходимые меры для избежания эксцессов и выражает уверенность, что войска вверенного Вам округа будут вполне спокойны»2. Клембовский имел в виду проект Манифеста о передаче трона Алексею при регентстве Михаила Александровича, в котором имелся следующий пассаж: «Заповедуем Сыну Нашему, а равно на время его совершеннолетия Его Правителю Империи править делами государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены». Этот текст был отправлен в Псков Данилову Алексеевым в 19:403.

Фактически, как верно отмечает Е. И. Мартынов, решение об отречении было принято Николаем II по требованию высших начальников армии раньше, чем такое требование было предъявлено ему Временным комитетом

Государственной думы. Именно поэтому, узнав о выезде из Петрограда Шульгина и Гучкова, император потребовал текст своего отречения назад, на что получил отказ4. Кандидатура ненавистного Гучкова была особенно неприятна Николаю II, но выбора у него уже не было. Лидер октябристов не скрывал своего торжества и еще 1 (14) августа публично заявил, что планирует ехать в Псков для предъявления императору акта об отречении, а на вопрос, что делать, если тот откажется его подписать, ответил: «Божья воля. Волны народного гнева смоют династию»5.

Таково было настроение этого момента. «Неизбежное свершилось, – гласила передовица «Русских Ведомостей» от 2 (15) марта. – Гром грянул. Когда политика, справедливо названная “диктатурой безумия” и поставившая своей целью не спасение России, а сохранение губящего Россию порядка безответственного управления, поставила страну на край пропасти, инстинкт народного самосохранения с неудержимой силой проложил себе дорогу. Когда всем стало ясно, что никакими усилиями нельзя постепенно распутать гордиев узел, завязанный темными силами и затягивавшийся все туже мертвой петлей на горле страны, поднялся меч, чтобы рассечь этот узел… В столкновении правительства со страной вмешалась та сила, в которую народ вложил сейчас цвет своей жизненной мощи – вмешалась армия. Петроград в короткое время оказался в руках вооруженных сил, восставших против старого правительства, но признавших власть и права Думы. Временный комитет из лидеров думских фракций взял на себя заботы по сохранению порядка и руководство важнейшими отраслями управления»6.

В этом изложении легко угадываются черты, какими хотели наделить переворот его организаторы. Они еще не понимали того, что произошла революция, контролировать которую они будут не в силах. Им еще верилось или хотелось верить, что права Думы на руководство страной не подлежат сомнению. Делегация победителей выехала с Варшавского вокзала Петрограда 2 (15) марта в 15:00. Препятствий не было: железнодорожные служащие подчинялись и оказывали полную поддержку. Эшелон состоял из паровоза и одного вагона и по пути задержался дважды – в Гатчине, где думцы безрезультативно ждали встречи с Н. И. Ивановым (его эшелон все еще стоял около станции Вырица), и в Луге, где толпы солдат и жителей города попросили Гучкова выступить. После того как он обратился к ним с приветственной речью, поезд продолжил свое движение и прибыл на станцию Псков примерно в 22:007. Делегаты Думы приехали вместе с красногвардейцами, украшенными красными бантами, и привезли с собой в Псков «Известия Совета рабочих депутатов»8.

В разговоре с Николаем Гучков не церемонился: вошедший в вагон Рузский застал момент, когда посланец Петрограда рассказывал о том, как на сторону революции перешел гарнизон. Особенное впечатление произвел рассказ о том, как это сделал его конвой. «На вопрос царя, что ему теперь делать, – вспоминал генерал, – Гучков тоном, не допускающим двух решений, заявил: – Вам надо отречься от престола»9. Возможно, Рузский сгустил краски: в ожидании делегации Временного комитета Государственной думы Николай II все больше стал склоняться к мысли об отречении за себя и сына. Именно к этой версии и был сведен подписанный им в конечном итоге документ10.

В любом случае отказ монарха от короны был уже предопределен. Главнокомандующий Северным фронтом имел основания для того, чтобы заявить потом: «Я сделал все, чтобы отречение и все сопутствовавшее этому прошло гладко»11. В начале первого часа ночи 3 (16) марта Гучков и Шульгин информировали Алексеева (с просьбой передать эту информацию Родзянко) об отречении в пользу Михаила и о назначении главой правительства князя Г Е. Львова, а Верховным главнокомандующим – великого князя Николая Николаевича (младшего)12. Таким образом, первые новости о том, что произошло в Пскове, ушли именно в Могилев.

Борисов в цитируемом уже письме пытается доказать, что ни Алексеев, ни он не имели отношения к военному заговору против монарха, но то, как он это делает, скорее приводит если не к обратному выводу, то к подозрениям в неискренности этих оправданий. Так, например, он признается, что присутствовал при составлении Алексеевым телеграмм главнокомандующим фронтами и, читая их позже, до публикации в «Царском вестнике», не находил в них ничего крамольного: «Но тогда, не видя ни в чем измены Алексеева, читал невнимательно, считая себя очевидцем событий»13.

Отрекшись, Николай II, сказал генералу Воейкову: «Что мне оставалось делать, когда все Мне изменили? Первый Николаша…» – и показал телеграммы командующих фронтами (генералу Воейкову. – А. О.)»14. Почему же так очевидно навязывал свою точку зрения императору Алексеев? Судя по всему, его беспокоил только тыл, а доверие, которое генерал питал к «народным представителям», было, судя по всему, абсолютным. Никому в Ставке и в голову не могло прийти, что события затронут основу армии – дисциплину. В 1922 г., вспоминая эти дни, Борисов был более искренен: «Алексеев вошел ко мне в комнату и сказал: “Поздравляю вас с конституционной монархией”. Он был доволен и спокоен за будущее войны, а с нею и всей России. Я спросил: “Отчего не с республикой?” Алексеев ответил: “Для республики у нас нет готовых людей”. Этот ответ Алексеева показывает глубину его государственного взгляда»15. Сразу же после того, как отречение стало неизбежным, и еще до того, как оно фактически состоялось, военные лихорадочно занялись назначением тех, кто, по их мысли, мог справиться с ситуацией и восстановить порядок.

2 (15) марта по просьбе Временного комитета Думы Алексеев испросил у уже бывшего императора разрешения на перевод в Петроград командира 25-го армейского корпуса Особой армии – популярного и энергичного Л. Г Корнилова. Хорошо образованный, знавший несколько европейских и азиатских языков, инициативный, не боявшийся никогда ответственности, храбрый человек, жесткий по отношению к себе и подчиненным, он слыл среди знавших его людей образцовым солдатом. Командующий

Особой армией генерал В. И. Гурко добавлял к этому еще одно ценное качество Корнилова – он всегда был готов учиться. Этот генерал, бежавший из австрийского плена в августе 1916 г., должен был привести столичный гарнизон в порядок. Николай II согласился с этим предложением и одновременно приказал отряду генерала Иванова возвращаться в Могилев. Вопрос о новом Главковерхе – великом князе Николае Николаевиче (младшем) – был также решен единогласно16.

3 (16) марта телеграммы о назначении его на пост председателя Совета министров пришли вместе от начальника штаба Северного фронта – старого и верного сподвижника великого князя еще по старой Ставке – генерала Ю. Н. Данилова17. Алексеев немедленно известил Николая Николаевича (младшего) о новом назначении, испрашивая его указаний относительно командования армиями и флотами, а также войсками Кавказского фронта и управления Кавказом. Временно исполнять должность командующего Кавказской армией великий князь назначил генерала Юденича, вопрос о наместнике остался открытым, так как эту должность Николай Николаевич (младший) хотел оставить за собой. До его приезда полномочия Верховного главнокомандующего перешли к Алексееву18.

Победители ликовали. 2 (15) марта, обращаясь к собравшимся в Екатерининском зале «морякам, солдатам и гражданам», Милюков заявил об образовании Временного правительства. Он был настроен патетически: «Мы присутствуем при великой исторической минуте. Еще три дня назад мы были в скромной оппозиции, а русское правительство казалось всесильным. Теперь это правительство рухнуло в грязь, с которой сроднилось, а мы и наши друзья слева выдвинуты революцией, армией и народом на почетное место членов русского общественного кабинета. Как могло получиться это событие, казавшееся еще так недавно невероятным? Как произошло то, что русская революция, низвергнувшая навсегда старый режим, оказалась чуть ли не самой короткой и самой бескровной из всех революций, которые знает история?! Это произошло потому, что история не знает другого правительства, столь глупого, столь бесчестного, столь трусливого и изменнического, как это. Ныне низвергнутое правительство, покрывшее себя позором, лишило себя всяких корней симпатии и уважения, которые связывают всякое сколько-нибудь сильное правительство с народом»19.

Победитель заявил слушателям о том, что идет формирование нового правительства, что во главе его встанет князь Львов, а сам он возглавит Министерство иностранных дел. Лидер кадетов обещал, что теперь предательств и разглашений русских секретов не будет. На вопрос о том, кто избрал новых вершителей судеб России, последовал вошедший в историю ответ: «Нас избрала русская революция»20. Милюков вспоминал о триумфе своего выступления: «Речь эта была встречена многочисленными слушателями, переполнившими зал, с энтузиазмом, и оратор был вынесен на руках по ее окончании»21. В эти дни говоривших речи часто носили на руках.

Возможно, это было причиной, что они не сразу обратили внимание на окружавшие их признаки новых политических реалий.

Таврический дворец представлял собой картину, которая вряд ли давала основания для радужных умозаключений: «Солдаты, солдаты, солдаты, с усталыми, тупыми, редко с добрыми или радостными лицами; всюду следы импровизированного лагеря, сор, солома; воздух густой, стоит какой-то сплошной туман, пахнет солдатскими сапогами, сукном, потом; откуда-то слышатся истерические голоса ораторов, митингующих в Екатерининском зале, – везде давка и суетливая растерянность»22. Эта масса только временно могла пойти за столь чужими и, как скоро станет ясно всем, чуждыми ей лидерами. Собственной же силы у них не было. «Сразу же сказался дефект партии, – отметила позже член ЦК кадетов. – Генералы у нас есть, а армии нет. У левых армия огромная, но нет ума в центре. Или не хватает. Но в первые дни мы не отделяли себя от левых»23. Вскоре за это пришлось платить.

«Какая злая ирония судьбы заключается в этих словах Милюкова, – вспоминал в эмиграции один из его слушателей, – ибо, представляя жалкую и бездарную карикатуру на царское правительство, они в то же время дали поразительно верную характеристику будущего Временного правительства, членом которого состоял сам Милюков, правительства, которое заслужило дружное презрение со стороны русского населения, исключая разве самих бывших “министров”, их партийных поклонников и соратников»24. Будущее страны в первые дни революции казалось таким ясным: это должна быть конституционная монархия. 3 (16) марта была опубликована декларация нового правительства, оглашавшая его состав и задачи25. Она звучала довольно пафосно: «Временный комитет членов Государственной думы при содействии и сочувствии столичных войск и населения достиг в настоящее время такой степени успеха над темными силами старого режима, который позволяет ему приступить к более прочному устройству исполнительной власти»26.

Заявляя об образовании и составе Временного правительства, Родзянко и Львов, подписавшие этот документ, перечислили и основные направления своей политики: 1) немедленная и полная амнистия по политическим и религиозным делам (включая военные мятежи); 2) свобода слова, печати, собраний, стачек; 3) отмена всех сословных и вероисповедальных ограничений; 4) немедленная подготовка к созыву Учредительного собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования; 5) замена полиции милицией с выборным начальством и подчинение милиции органам местного самоуправления; 6) выборы в органы местного самоуправления на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования; 7)«неразоружение и невывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении»; 7)«при сохранении строгой воинской дисциплины в строю и при несении военной службы – устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам, Временное правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедления по осуществлению вышеизложенных реформ и мероприятий»27.

Глава этого правительства, впрочем, не вызывал столь общего презрения, во всяком случае, поначалу. Его приветствовали почти все. Однако от приветствий его политика от этого не становилась привлекательной. «Князь Львов, – вспоминал И. Г. Церетели, активно работавший в Исполкоме Петроградского совета, – имел за собой долгую карьеру земского деятеля и завоевал общее уважение не только среди либералов, но и в демократических кругах своей работой по распространению образования среди масс крестьянства и по поднятию культурного уровня народа вообще. В этой области он показал себя организатором крупного масштаба, и этот престиж вознес его на пост главы первого революционного правительства. Но в области большой политики он чувствовал себя не на своем месте – отсюда та уклончивость его поведения, к которой он прибегал при всех мало-мальски затруднительных случаях и которая давала его противникам основание говорить о “византинизме” его характера… Его уклончивые манеры объяснялись не “дипломатничанием”, а обыкновенной нерешительностью»28.

Впрочем, не отличался решительностью и Исполком Петросовета, так и не решивший в первые дни своей работы, что делать со свалившейся на его плечи ответственностью. Он дипломатично призывал пресекать проявления анархии, насилие над офицерами, «.все бесчинства и грабежи, врывания в частные квартиры, расхищение и порчу всякого имущества, бесцельные захваты общественных учреждений»29. «Главным фактором отказа от участия во власти была война, – вспоминал один из его членов. – Принять власть в то время, как свыше 10 миллионов людей было под ружьем, демократия не могла, так как не знала, как относиться к армии и к войне»30.

Вскоре это незнание проявило себя в полной мере. Ожидаемое успокоение не пришло. 3 (16) марта Родзянко известил Алексеева, что «в Петрограде вспыхнул новый солдатский бунт», и в новых условиях кандидатура Михаила Александровича в качестве императора, а не регента в малолетство наследника Престола «.ни для кого не приемлема, и вероятна гражданская война». В связи с этим он просил рассмотреть возможность задержать обнародование манифеста об отречении31.

Теперь, когда Временный комитет Государственной думы оказался под сильным влиянием левых партий, ради спасения от внутреннего конфликта и в качестве гарантии восстановления порядка он предлагал новые уступки – собрать Учредительное собрание для определения формы правления в России. Эти предложения не вызвали у Алексеева положительной реакции, и он предложил собрать совещание главнокомандующих фронтами в Могилеве 8 или 9 марта. Словам Родзянко Наштаверх уже не верил, считая, что авторитет Временного правительства достаточен для удержания ситуации под контролем32. Большинство командующих, за исключением Сахарова, сочли невозможным ни проведение совещания, ни задержку манифеста.

Николай Николаевич (младший) добавил к этому абсолютное непризнание идеи Учредительного собрания33.

«Великий князь Михаил Александрович, – вспоминал князь П. Д. Долгоруков, – был соломинкой, за которую хотел Милюков ухватиться, когда Россия начинала тонуть»34. Как всегда, соломинка оказалась плохой опорой. 3 (16) марта Михаил отказался от власти вплоть до определения Учредительным собранием формы правления35, 8-12 (21–25) марта все остальные члены династии отказались от своих прав на престолонаследие и удельные земли36. 3 (16) марта на заседании Исполкома Петросовета обсуждалась судьба членов императорского дома. Было решено настаивать на аресте императора, его брата подвергнуть фактическому аресту, объявив его состоящим под надзором революционной армии. Наиболее изощренная и осторожная позиция была выработана к третьему лицу: «По отношению к Николаю Николаевичу ввиду опасности арестовать его на Кавказе, предварительно вызвать его в Петроград и установить в пути строгое над ним наблюдение»37.

На особую любовь или уважение со стороны руководителей созданных революцией органов великий князь рассчитывать явно не мог. И не только в Петрограде. «Имя б. великого князя, – вспоминал председатель тифлисского Исполкома Совета солдатских депутатов С. И. Верещак, – не пользовалось ни положительной, ни отрицательной популярностью. Ничего яркого, что бы врезывалось в представление солдата, им проявлено не было. Популярность являлась уделом генералов, руководивших операциями армии. Для нас он был великим князем, изгнанным на Кавказ, и только»38. Отношение к окружению наместника было ничуть не лучшим: «Это был какой-то штаб-двор, из которого в среду высшего командного состава поползли неведомые раньше интриганство и политиканство»39.

«Все перевернулось вверх дном, – вспоминал курсовой офицер тифлисского Михайловского военного училища, – Грозное начальство обратилось в робкое, вчерашние монархисты – в правоверных социалистов, люди, боявшиеся сказать лишнее слово из боязни плохо связать его с предыдущим, почувствовали в себе дар красноречия, и началось углубление и расширение революции по всем направлениям. В общих чертах революция в Тифлисе вышла действительно малокровной, все протекало удивительно мирно, некого было даже хоронить в качестве революции. Городовые, например, стояли на улицах дня три, пока постепенно не заменены были милицией»40. Эксцессов не было, улицы города покрылись красными флагами, а над дворцом наместника продолжал развиваться Георгиевский штандарт, все казалось спокойным. Под аплодисменты собравшейся толпы были освобождены арестованные, но нападений на офицеров и генералов на улицах не было41.

Николай Николаевич (младший) очень гордился тем, что Кавказ пребывает в спокойствии: он с явным удовольствием подчеркивал тот факт, что в крае, находящимся под его властью, сохраняется порядок42. Цена этой стабильности быстро девальвируется. Полиция была разогнана, реальную силу представляли только войска, которые оставались лояльными к командирам, но в городе возникала система власти, параллельная военной и гражданской структурам43. Если великий князь плохо понимал то, что уже начало происходить в Тифлисе, то не удивительно, что он, мягко говоря, не ясно представлял себе положение дел в Петербурге и Москве. 3 (16) марта он отправил на имя князя Львова телеграмму с просьбой держать его в курсе событий. «При этом условии могу, – сообщал он, – с Божьей помощью, как Верховный главнокомандующий, исполнить свой долг по руководству армиями и подведомственными мне губерниями тыла, ставя в то же время Вас в известность относительно общих мероприятий, принятие коих правительством будет являться, по моему мнению, необходимым для обеспечения победоносного окончания войны»44.

После этого Алексеев провел разговор по прямому проводу с Гучковым, убеждая его, что правительство должно обратиться к армии и к народу с обращением о необходимости довести войну до победного конца, и также просил его не вести общения с армиями вне Ставки. Новый военный министр обещал сделать все, о чем его просил генерал45. Ставке пришлось отказаться от своих программных положений на следующий день, принесший много неприятностей Алексееву. Еще вечером 2 (15) марта Наштаверх, узнав о депутации от нового правительства, прибывшей в тыл Северо-Западного фронта и обезоруживающей там жандармов, потребовал от Родзянко прекратить такие поездки и впредь не отправлять депутатов без предварительного предупреждения командующих фронтами. 3 (16) марта Родзянко ответил, что никаких делегаций Временный комитет Государственной думы на фронт не посылал46.

4 (17) марта Алексеев докладывал Николаю Николаевичу (младшему) о том, что на фронт начинают проникать идеи, заложенные в Приказе № 1, и что они приносят самое разлагающее действие. Развитие событий вызывало у генералитета шок. «Генерал-адъютант Рузский телеграфирует, что после опубликования манифестов (об отречении Николая и Михаила. – А. О.) не должно быть почвы для внутренней борьбы и нарушений нормальной жизни страны»47. Между тем ничего похожего на спокойствие не было. «Донося об изложенном Вашему Императорскому Высочеству, докладываю, что одновременно с сим по всем этим вопросам я спишусь с председателем Государственной думы и военным министром, указывая, что при продолжении подобной неурядицы, зараза разложения быстро проникнет в армию, и армия станет небоеспособной»48.

В тот же день Алексеев отдал предписание главнокомандующим фронтами, в котором говорилось следующее: «Из Петрограда начинают разъезжать и появляться в тылу армии какие-то делегации, именующие себя делегациями от рабочей партии и обезоруживающие полицию и офицеров. Прошу принять самые решительные меры, чтобы этот преступный элемент не проникал в армии, имея на узловых станциях достаточно сильные караулы. Если же таковые шайки будут появляться, то надлежит их захватывать и предавать тут же на месте военно-полевому суду. Нам всем надо принять решительные меры, дабы дезорганизация и анархия не проникли в армию»49.

Но это распоряжение действовало недолго. Почти сразу же генерала вызвал к аппарату Юза военный министр. Гучков убеждал Алексеева в том, что обстановка в столице быстро нормализуется и вскоре это почувствуется и на фронте. Алексеев счел необходимым разъяснить свою позицию. Генерал считал, что в тыл армии прибывают разбежавшиеся нижние чины Петроградского гарнизона, поэтому он и отдал приказ о предании их военно-полевым судам, «по возможности на месте для быстрого приведения в исполнение приговоров»50.

«Время, действительно, тревожное и трудное, – отмечал Алексеев 7 (20) марта. – Помощь нужна в том именно смысле, как я сказал – нравственная поддержка умеренного правительства в его борьбе с крайними. Последних нужно обуздать, ибо только тогда возможно работать, обеспечить армию и не упустить ее боеспособности»51. Эти слова были обращены к Генбери-Вилльямсу, в них еще чувствуется тон уверенного в своих силах и ясно видящего стоящие перед собой задачи человека. Очень скоро этот тон исчезнет, а генерал убедится, что в его поддержке «умеренное правительство» не нуждается. Более того, поддержка от нападок «крайних» довольно быстро понадобится ему самому. Военный министр не поддержал распоряжений начальника штаба Ставки о введении военно-полевых судов для агитаторов, однако соответствующее распоряжение генерала очень скоро стало известно революционной общественности.

Уже через 5 дней после его подписания, 9 (22) марта «Правда» поведала о нем своим читателям в статье «Расстрелять?», содержащей следующий комментарий: «Алексеев и Н. Н. Романов – друзья и ставленники отставного царя. И они идут по его стопам: опять военно-полевые суды и расстрелы для революционеров. И нас хотят уверить, будто такие господа дадут России свободу. Нет! Не свободу они дадут, а военно-полевые суды, виселицы, расстрелы. Чего же смотрят Гучков и кн. Львов? Неужели они думают, что у Романова и Алексеева не найдется веревки и для них? Разве простят Романовы свои теперешние огорчения? Как понять, что Временное правительство терпит на высших должностях таких явных, таких наглых реакционеров?»52 Эти упреки были безосновательны. Гучков не потворствовал «наглым реакционерам», скорее наоборот. Что касается Алексеева, то он, очевидно, все еще не понимал ни масштабов произошедшего, ни того, что на самом деле представляли собой Временное правительство и его военный министр. Тот говорил собеседнику в Могилеве: «Убедительно прошу не принимать суровых мер против участников беспорядка; они только подольют масла в огонь и помешают тому успокоению в центре, которое теперь наступает. Без центра мы не успокоим и фронт»53.

Прежде всего, после разговора по Юзу с Гучковым начальник штаба Ставки был вынужден уступить «требованиям представителей освобожденной армии»: в результате был опубликован и разослан знаменитый

Приказ № 1 по Петроградскому гарнизону54. «Возможно, – писала «Таймз» 13 ноября 1917 г., – что авторы Приказа № 1 не ожидали таких внезапных и стремительных последствий. Если это так, то данный факт говорит много об их сообразительности и мало о патриотизме»55. Эту оценку можно назвать исчерпывающей. Автор документа – присяжный поверенный Н. Д. Соколов – был убежденным «оборонцем», специализировался на политических процессах и, не связанный абсолютно ничем с армией, считал, что таким образом проще всего будет укрепить боеспособность армии56.

«Для революционеров, которые писали Приказ № 1, – не без оснований отмечал А. Дош-Флеро, – дисциплина была признаком империализма, и она была не нужна свободным солдатам-гражданам новой России. “Вы будете сражаться как львы за свободную республику”, – кричали лидеры революции солдатским массам, которые бросили свое оружие, и массы отвечали “Да, да!” в сердечном хоре. “Революционная дисциплина, которую каждый человек чувствует в своей душе, погонит солдат германского царя с русской земли”, – кричали ораторы на заседаниях Совета солдатских и рабочих депутатов, в казармах полков, на перекрестках улиц, где собирались солдаты»57.

4 (17) марта, связавшись с Алексеевым и получив информацию об изменениях, произошедших в Петрограде, Николай Николаевич (младший) прислал новую версию своего приказа. Именно ее, за подписью нового Главковерха, Алексеев приказал зачитать в войсках. Она содержала призыв повиноваться законным начальникам и «спокойно ожидать изъявления воли русского народа»58. Менее многословно и более емко подвел черту свершившимся событиям маршал (в 1917 г. – генерал-лейтенант, командир 12-й кавалерийской дивизии) Маннергейм: «Последняя остававшаяся сила из структур России ушла тогда, когда Царь был вынужден отречься и отказаться от наследования своего сына. Отказ великого князя Михаила от Короны на следующий день подтвердил этот факт»59.

Эти события ввергли часть военных в состояние полной прострации. «Военный сборник» известил своих читателей о свершившихся переменах сообщением «Государственный переворот в России»: «В последние дни февраля месяца 1917 года в Петрограде среди рабочих началось освободительное движение, имевшее целью свергнуть существовавший строй управления государством, выражавшийся в притеснениях, произволе и отсутствии рационального руководства страной, повлекшего за собою, между прочим, полное расстройство транспорта и вызвавшего тяжелый продовольственный кризис в стране и главным образом в столице… Государственная дума, не считая возможным при данных обстоятельствах подчиниться повелению о роспуске ее, стала на сторону народного движения и выделила из себя Временное правительство, во главе которого стал председатель Государственной думы Родзянко и в состав которого вошли депутаты различных прогрессивных партий. Солдаты и рабочие признали это Временное правительство, и целые части спешили засвидетельствовать ему свою преданность. Министры прежнего режима были арестованы и заменены комиссарами нового правительства с князем Львовым во главе (подчеркнуто мной. – А. О.)»60.

Из текста сообщения официального органа Военного министерства с полной уверенностью можно было сделать несколько выводов: государственный переворот поддержан страной, которой теперь управляет Временное правительство то ли с Родзянко, то ли со Львовым во главе и армией; вопрос о монархии будет решен Учредительным собранием61. Как же мыслили в это время избранники народа? 14 марта, в разгар революционных событий, Поливанов сказал Ноксу: «Сейчас вы увидите, что все будет хорошо». На следующий день англичанина успокаивал уже Родзянко: «Мой дорогой Нокс, Вы не должны волноваться. Россия – большая страна, и может позволить себе одновременно вести войну и управиться с революцией»62. Львов также находился в восторге от происходившего. «Вперив взор в потолок, – вспоминал князь Г Н. Трубецкой, – он проникновенно шептал: “Боже, как все хорошо складывается!.. Великая, бескровная…”»63

Вспоминая о настроениях, витавших в это время среди героев Февральской революции, один из ее очевидцев не мог удержаться от того, чтобы не вспомнить слова Карлейля: «Это был вид миража, выработанного верой»64. Первые документы новой власти были явным тому свидетельством. 7 (20) марта Родзянко обратился к крестьянам от имени Государственной думы. Он призывал их защитить свободу и ради ее завоеваний обеспечить хлебом и продуктами армию, чтобы она не допустила поражения и восстановления старых порядков.

Неясно было, каковы, собственно, эти значимые для крестьян завоевания, но, впрочем, перспективы были прекрасны: «Нет больше старой власти, расточавшей народное состояние. Г Дума создала новое правительство для того, чтобы установить новый государственный строй и поднять народное хозяйство»65. Ректор Московского университета М. К. Любавский одним из первых выступил с инициативой приветствия Родзянко от университета, в котором высказывалась вера в то, что Дума объединит страну и выведет ее из кризиса66. Мираж прошел быстрее, чем вера. Во всяком случае, вера в правильность действий и в собственные силы. Буквально через два года Родзянко уже доказывал обратное, защищаясь от обвинений в подготовке и активном участии в «перевороте 27 февраля»67. Обстановка первых дней после отречения императора была такой, что либералы буквально опьянели от своей победы. Один из них – В. Д. Набоков – через год с небольшим описал общее настроение, преобладавшее тогда в Петрограде, именно как «опьянение переворотом, бессознательный большевизм, вскруживший наиболее трезвые умы»68. В это время они делали и говорили многое о своей деятельности до революции или до переворота, как они предпочитали называть эти события. Уверенность в себе была еще полной. В первые дни после революции в выступлениях победителей почти не было дипломатии, во всяком случае, в оценке собственных действий в прошлом.

8 (21) марта 1917 г. в Александровском зале Петроградской Городской думы состоялось заседание Центрального ВПК с участием различных общественных и промышленных организаций. Военный и морской министр нового правительства А. И. Гучков обратился к собравшимся с речью: «Господа, почему наши военно-промышленные организации сыграли ту роль, которая выпала на их долю за последние дни? Нет ли какого-нибудь противоречия, какой-либо несвязки между первоначальными основными задачами, которые поставила себе русская общественность, создав два года тому назад военно-промышленные комитеты и раскинув громадную сеть нескольких сот организаций по всей России, и – вот этим концом, этим участием наших организаций в событиях последних дней?»69 Ответ Гучкова на поставленный самому себе вопрос почти дословно напоминал доводы, высказанные Челноковым и Львовым при встрече с представителями британской делегации в Москве в начале года. Во всем виновато было правительство, которое своим нежеланием идти на сотрудничество привело ВПК к следующему выводу: «…при наличии современной власти победа для России невозможна, так что приходится включить в нашу программу сотрудничества с властью и помощи войне – необходимость свержения этой власти, ибо только при этом условии являлись шансы на победу»70. Это не было следствием экзальтации победителя: вплоть до своего политического краха Гучков придерживался этой версии событий. Так, выступая 7 (20) апреля 1917 г. в Киеве, он заявил: «Уже полтора года назад мы поняли, что мы сознали, что благополучное разрешение кризиса невозможно, что путь компромисса привел бы к гибели России со всеми последствиями позорного поражения. Стало ясно, что спасение только в одном – покончить счеты со старым режимом ценой каких угодно жертв, даже путем государственного переворота»71.

Что же касается позиции кадетов, то она была хорошо изложена через полгода после февральских событий П. Н. Милюковым: «В ответ на поставленные Вами вопросы, как я смотрю теперь на совершенный нами переворот (на Февральскую революцию. – А. О.), чего я жду от будущего и как оценивают роль и влияние существующих партий и организаций, пишу Вам это письмо, признаюсь, с тяжелым сердцем. Того, что случилось, мы, конечно, не ожидали и не хотели. Вы знаете, что цель наша ограничивалась достижением республики или же конституционной монархии с императором, имеющим лишь номинальную власть. Полной разрухи мы не хотели. Мы полагали, что власть сосредоточится и останется в руках первого кабинета, что временную разруху в армии остановим быстро и, если не своими руками, то руками союзников, добьемся победы над Германией, отплатим за свержение царя лишь временной отсрочкой победы. Надо сознаваться, что некоторые даже из нашей партии указывали нам на возможность того, что произошло потом, да мы и сами не без некоторой тревоги следили за ходом организации рабочих масс и пропаганды в армии. Возмутительная постановка вопроса о мире без аннексий и контрибуций помимо полной своей бессмысленности уже теперь в корне испортила отношения наши с союзниками и подорвала наш кредит… Мы должны признать, что нравственная ответственность за совершившееся лежит на нас, то есть на блоке партий Государственной думы. Что же делать теперь, спросите Вы. Не знаю. То есть внутри мы оба знаем, что спасение России в возвращении к монархии, знаем, что все события последних месяцев ясно показали, что народ не способен был воспринять свободу, что масса населения, не участвующая в митингах и съездах, настроена монархически, что многие и многие, голосующие за республику, делают это из страха. Все это ясно, но признать этого мы не можем. Признание есть крах всего дела и всей нашей жизни, крах всего мировоззрения, которому мы являемся представителями. Признать не можем, противодействовать не можем, соединиться с теми правыми, с которыми так долго и с таким успехом боролись, тоже не можем. Вот все, что могу сейчас сказать»72. Удивительно верно оценил П. Н. Милюкова Дж. Бьюкенен: «В политике он – пятилетний младенец»73.

После отречения Николай II отправился в Ставку. Таковым было первое его желание – вернуться в свой штаб и попрощаться там «со всеми»74. 3 (16) марта около 9 часов утра императорский поезд подошел к длинной, открытой, так называемой военной платформе. Генерал Д. Н. Дубенский вспоминал: «Высокие электрические фонари ярко освещали группу лиц во главе с генералом Алексеевым, прибывших встретить Его Величество»75. Алексеев был болен, однако отправился на встречу лично. Выглядел он плохо. Один из участников встречи описал его так: «.больное, с лихорадочным блеском глаз, осунувшееся лицо.»76 Его бывшие подчиненные, генералы и офицеры (Алексеев разрешил присутствовать на встрече не только высшим начальникам, но и другим чинам штаба не ниже делопроизводителя) бывшей императорской, а вскоре и бывшей русской армии ждали поезд на вокзале под сильным ветром с мокрым снегом. Было что-то образное в этой метели, разыгравшейся в маленьком Могилеве посреди России, почти единодушно праздновавшей свое «освобождение» и слепившей высших офицеров, готовившихся в последний раз встретить своего в недавнем прошлом «Державного Вождя». «Аще поведет слепой слепого, то попадут оба в яму».

К приходу поезда погода успокоилась. Встречающие построились в две длинные шеренги. Николай II вышел из вагона, Алексеев отдал ему честь, бывший уже император поздоровался с ним за руку, после чего обошел строй, к концу встречи по щекам его текли слезы. Присутствовавший при этом Кондзеровский вспоминал: «На всех эта встреча Государя произвела неизгладимое тяжелое впечатление, – по наружному виду как будто бы ничего не изменилось, все, как прежде, а между тем это был на самом деле только мираж, ибо Царя уже не было»77.

После завершения обхода Николай II принял Алексеева в своем вагоне. По свидетельству Деникина, император хотел исправить вариант отречения – в пользу сына, но Алексеев не решился телеграфировать новую версию документа. В стране и армии уже распространялся манифест, подписанный в Пскове. Документ, написанный рукой Николая, остался в хранении генерал-квартирмейстера Ставки. Алексеев хотел, чтобы бывший уже император оставался в Ставке вплоть до приезда великого князя Николая Николаевича (младшего) и формально сдал ему командование78. Алексеев хотел внешне соблюсти видимость того, что власть в армии передается легитимно. После этой встречи состоялась другая, уже в штабе, – с иностранными военными представителями.

В разговоре с Генбери-Вилльямсом Николай II сказал, что не хотел бы покидать Россию, но все же, если он вынужден будет это сделать, то он предпочел бы отправиться в Англию. Император выразил желание поддерживать переписку с английским генералом и добавил, что лучше всего в сложившейся ситуации было бы, ради продолжения войны, поддерживать новое правительство. Николай II высказал опасение, что революция может разрушить армию. К этому моменту он получил последние известия из столицы: великий князь Михаил Александрович отрекся от престола, а беспорядки в Петрограде прекращались. Его последними словами были: «Запомните, ничего не имеет значения, кроме победы над Германией»79.

4 (17) марта 1917 г. в Могилев вместе с великим князем Александром Михайловичем прибыла вдовствовавшая императрица Мария Федоровна. На вокзале ее встречал Николай II, великие князья, присутствовавшие в Ставке, и Алексеев уже со своим штабом. «…в 12 часов прибыли в Ставку в страшную стужу и ураган, – отметила она в своем дневнике. – Дорогой Ники встретил меня на станции. Горестное свидание! Он открыл мне свое кровоточащее сердце, оба плакали. Бедный Ники рассказал обо всех трагических событиях, случившихся за два дня. Сначала пришла телеграмма от Родзянко, в которой говорилось, что он должен взять все с Думой в свои руки, чтобы поддержать порядок и остановить революцию; затем – чтобы спасти страну – предложил образовать новое правительство и… отречься от престола в пользу своего сына (невероятно!). Но Ники, естественно, не мог расстаться со своим сыном и передал трон Мише! Все генералы телеграфировали ему и советовали то же самое, и он. подписал манифест. Ники был неслыханно спокоен и величествен в этом ужасно унизительном положении.»80

События в Петрограде первоначально вызвали надежду и сомнения среди ее противников. Их положение было чрезвычайно тяжелым. «Но в эту тяжелую пору, в марте 1917 г., – вспоминал Гофман, – произошло событие всемирно-исторического значения, казалось, опять давшее Германии надежду на победоносный исход: началась русская революция»81. Тяжелое положение на фронтах усугублялось продовольственным кризисом. 1916 год был неурожайным по всей Европе, но исключительно плохим в том году был урожай пшеницы в Венгрии – основной житнице союзников, а в самой Германии не хватало картофеля. Страна переживала так называемую зиму репы: основная часть населения была вынуждена питаться именно этим продуктом. Снабжение тыла проводилось по нормам, вдвое уступавшим по калорийности необходимым для поддержания здоровья82.

«В России революция! Как часто люди с реальными или вымышленными знаниями об этой стране провозглашали, что это событие вот-вот произойдет? – восклицал Гинденбург. – Я не мог поверить в это. Но теперь, когда революция произошла, она пробудила во мне не чувство политического удовлетворения, но скорее военного облегчения. Я спрашивал себя, было ли падение Царя победой партии войны или партии мира… Пока что поведение русской армии не давало ясного ответа на этот вопрос. Наше положение в отношении России было и оставалось неопределенным. Процесс разложения, без сомнения, уже начал развиваться в Русском государстве»83.

Реакция Людендорфа была гораздо более энергичной: «Сколько раз я мечтал о том, что русская революция облегчит наше положение, но эти чаяния всегда оказывались воздушными замками; теперь революция наступила, и наступила внезапно. Огромная тяжесть свалилась у меня с плеч. Тогда я еще не считал возможным, что в дальнейшем она подорвет наши силы»84. Вскоре последние сомнения были развеяны. «Русская революция, с военной точки зрения, является для нас счастьем. В данный момент время на нашей стороне», – отметил в своем дневнике 4 марта 1917 г. Гофман85.

Строительство новой власти

Монархия была свергнута, но уже в ходе переворота либералы столкнулись с Советом рабочих и солдатских депутатов и вынуждены были во многом подчиниться ему. Это, впрочем, не мешало им лелеять самые радужные надежды на будущее. М. М. Винавер и Ф. Ф. Кокошкин – одни из авторов Выборгского воззвания – вместе готовили первый манифест Временного правительства. Кокошкин, «по призванию, прежде всего, парламентарий», буквально сиял от восторга. «Вот опять мы с вами, – говорил он Винаверу. – Смотрите, какая тут символика. Помните, как в летнюю ночь в Выборге писали мы вдвоем завет 1-й Думы. Теперь меня просят сочинить привет свободной России, манифест Временного правительства. Давайте сочинять вместе. Начнем с того, чем мы закончили 11 лет тому назад»1. Эти люди как будто не хотели замечать того, что происходило буквально у них под носом, ведь разговор происходил в Таврическом дворце. «Свершилось великое, – говорилось в обращении Временного правительства к гражданам от 8 (21) марта. – Могучим порывом русского народа свергнут старый порядок. Родилась новая свободная Россия. Великий переворот завершает долгие годы борьбы»2. «Вестник Европы» патетически восклицал, сравнивая русскую революцию со свержением Луи-Филиппа: «При совершенно исключительных – и исключительно благоприятных – условиях совершилось крушение старого государственного и общественного строя. Светлым, благодаря этому, является будущее новой свободной России»3.

На самом деле настоящая борьба за будущее только еще начиналась. В первый же день своего избрания Гучков встретился с Поливановым и предложил ему организовать под своим председательством комиссию из офицеров для обсуждения реформ о положении в армии. 5 (18) марта было проведено ее первое заседание. Товарищем председателя был избран генерал А. З. Мышлаевский4. Позже Поливанов объяснил свою готовность преобразовывать вместе с Гучковым армию следующим образом: «Что ж поделаешь?! Надо действовать в духе времени!»5 Гучков поначалу не боялся его, очень многого ожидая от реформ. Эти ожидания он охарактеризовал следующим образом: «Не нарушая воинского духа и дисциплины, реформы устранят всякие ненужные стеснения, сравняют солдата в общественных правах со всеми остальными гражданами и поставят его в подобающее положение»6.

Между тем в комиссии сразу же обнаружились серьезные противоречия. Единство военных было формально в прямом смысле этого слова. С самого начала обнаружился конфликт между старыми и новыми «младотурками», между штаб-офицерами и генералами. На заседании в Военном министерстве Энгельгардт перебил речь Поливанова словами «никакие реформы невозможны, пока не сменены некоторые начальники»7. Старшие офицеры выступили против генералов, на очереди были выступления младших офицеров против старших и рядовых против офицеров. В Николаевской академии, где возникло сразу несколько комитетов (комитеты писарской и нештатной рабочей команд, полуэскадронный и академический комитеты), вскоре стали заниматься проверкой послужных списков на предмет законности зачисления в академию8. В Главном штабе писари захотели выбрать начальника штаба, Гучков остановил их, но не смог остановить Приказ № 1 Петросовета. Предводитель думских «младотурок» – П. И. Пальчинский – отметил, что раз зло сделано, остается лишь одно: канонизировать его9.

Так они и действовали. 5 (18) марта 1917 г. Приказом № 114 по Военному министерству Гучков отменил обращение «нижний чин» и ввел вместо него «солдат», вместо прежнего титулования вводилось обращение по званию, обязательное «Вы», отменен ряд ограничений для рядового состава – курение на улицах, посещение общественных мест и т. п.10 Часть этих ограничений действительно выглядела уже явным атавизмом, часть – бессмылицей, впрочем, как и их отмена. Непонятно было и дореволюционное запрещение рядовым ездить на трамваях, как и послереволюционное позволение посещать клубы и участвовать в обществах и союзах, созданных с политической целью. Как показали дальнейшие события, обращением на «Вы» бывшие крестьяне также не очень дорожили: то, что весьма много значило для интеллигента, не всегда имело цену в глазах крестьянина и рабочего.

Гучков надеялся сохранить дисциплину призывами соблюдать порядок. В приказе по Морскому министерству он обращался к матросам: «Повинуйтесь своим начальникам так же, как и вы, признавшим произведенный народом переворот – и победа за нами. Да послужат эти великие дни началом счастливой жизни новой свободной России»11. Поддержал эти призывы даже В. М. Пуришкевич. Необходимо отметить, что лидер думских монархистов был очень рад свершившимся событиям. 2 (15) марта, вернувшись из поездки на фронт, он дал интервью, в котором высказал свою уверенность, что «события пройдут без крови, – если наша армия узнает, что с горизонта нашей политической жизни исчезнут Протопопов, Штюрмер, Раев и другие, – это вызовет только взрыв энтузиазма в армии и поднимет еще больше ее бодрость и настроение»12.

Вскоре в «Русском инвалиде» было опубликовано его стихотворное обращение к солдатам, написанное в стиле «Старого капрала» Беранже. Оно называлось «В ногу, солдаты, идите» и содержало простое изложение основных принципов новой военной политики:

«Родины верные слуги Слушайте, вам говорю:

Граждане вы на досуге,

Воины только в строю.

Раз, два.

Раз, два.

Счастье – свободы порядок,

Знамя его впереди.

Путь нам грядущего гладок,

В ногу, ребята, иди.

Раз, два.

Раз, два.

Чуется в облике сером Верный Отчизны слуга.

В дружной семье с офицером Вам ли страшиться врага.

Раз, два.

Раз, два.

Тот, кто тревожил Россию,

Лег поверженным во прах.

Склонит немецкую выю Враг на ее рубежах.

Раз, два.

Раз, два.

Братцы, долой тревогу,

Слава нас ждет, погоди.

Только не стадом, а в ногу И с офицером иди…»13

Излагать призывы в поэтической форме удавалось лучше, чем воплощать их на практике. Быстро шел развал частей и на фронте. Особенно тяжело пришлось офицерам с немецкими фамилиями: их постоянно подозревали в измене и верности монархии14. Вскоре даже в Ставке стали сбываться худшие опасения. Дисциплина слабела, лучшая, наиболее надежная часть – Георгиевский батальон – только два дня после возвращения в Могилев держалась «очень контрреволюционно», но потом под влиянием агитаторов и изменений вокруг изменился и настрой ее солдат, причем до такой степени, что среди них началось волнение, успокоившееся только лишь после посещения батальона Алексеевым. Большевики начали активную работу с батальоном еще в Царском Селе15.

Уже 3 (16) марта начальник штаба Ставки издал приказ об уничтожении «революционных разнузданных шаек», разрешив отдавать пропагандистов, приезжавших из столиц на фронт, полевому суду, приговоры которого должны были приводиться в исполнение немедленно16. Через несколько дней после этого электротехники и телефонисты (быстрее всего лозунгам революции поддавались военнослужащие технических частей) настояли на проведении парада в честь революции, и Алексееву пришлось согласиться с требованием нижних чинов, чтобы не потерять над ними контроля.

Парад был назначен на вторую половину дня 4 (17) марта, и Алексеев отправился на него сразу же после встречи с Марией Федоровной. Начальник штаба обошел войска и пропустил их мимо себя церемониальным маршем. Внешне все выглядело неплохо, в строю солдаты были послушными, но элементы нового порядка уже давали о себе знать. Во время парада два молодых жителя могилевского местечка пытались водрузить революционный плакат над тем местом, где находились генералы, и никто не помешал им сделать это. Лукомский и Кондзеровский отгоняли местных поклонников Февраля, а те возвращались и возобновляли свои дерзкие попытки17. Ни рядовые, ни офицеры – никто не вступился. Алексеев возвратился с парада в подавленном состоянии и в разговоре с Воейковым сообщил ему, что, посоветовавшись с Родзянко и Гучковым, пришел к выводу о необходимости принести в жертву общественному мнению его и графа Фредерикса. Очевидно, неприятные последствия совершённого стали уже более или менее очевидны для Алексеева. Если верить Воейкову, он произнес следующую фразу: «Ну, что же? Сегодня Вы, а завтра, быть может, я подвергнусь неприятностям»18.

20 марта Генбери-Вилльямс записал в своем дневнике: «Анархия уже проявляет себя, и будет удачей, если императорская семья сможет уехать куда-нибудь в безопасное место. Покидая прошлым вечером дворец (генерал-губернатора. – А. О.), я увидел на окне местной Думы, почти напротив окон императора, два развевающихся огромных красных флага, и люди, которые примерно неделю назад кричали “ура” императору, маршировали по улицам с красными флажками на своей одежде. Если найдется несколько сильных людей, то все еще может измениться, но монархия уже мертва»19. Б. Пейрс, встретивший революцию на Румынском фронте и наблюдавший стремительный обвал дисциплины в войсках, также был убежден, что армия никогда не пошла бы на восстановление монархии20.

Неудивительно, что Алексеев после революции «переживал ясно на нем видимый духовный слом»21. Ему явно не нравилось развитие ситуации, но он продолжал плыть по течению, идя на уступки в том, что ему казалось малым ради спасения армии и контроля над солдатской массой. Так, кроме того, что он вынужден был подать доклад о желательности удаления Воейкова и Фредерикса, Алексеев отсоветовал Генбери-Вилльямсу (по существу это был мягкий отказ) сопровождать Николая II в Царское Село22.

Практически каждый день Алексеев обращался к главе Временного правительства, к военному министру и председателю Государственной думы, убеждая их принять меры для недопущения разоружения офицеров, чинов жандармской полиции и караулов, для поднятия дисциплины, призывая их: «Армию нужно беречь, сохранить неприкосновенным прочно установившийся уклад службы и отношений в войсках до полного окончания войны, когда можно проводить те или иные реформы»23. Ничего не помогало: эти люди уже не могли остановить начатое ими же движение. 16 марта Нивелль известил Алексеева о том, что на 8 апреля назначено новое большое наступление на Западном фронте. Срок выступления, по его словам, не мог быть отложен24.

Тем не менее уже 13 (26) марта Алексеев сообщил генералу Жанену о том, что состояние русской армии и ее тылов исключает возможность совместного выступления, и рекомендовал временно отказаться от наступления25. Французы энергично протестовали, ссылаясь на невозможность переноса срока удара по немцам, и обратились к русской Ставке. Английская реакция была менее нервной: Робертсон просил известить о времени, когда русская армия в Закавказье окажется в состоянии начать скоординированные действия с британскими войсками в Сирии и Месопотамии26.

28 марта 1917 г. Алексеев отправил генералам В. Робертсону и Р. Нивеллю телеграмму, в которой он вновь просил их отложить наступление на Западном фронте, так как русская армия не сможет по причине дезорганизации поддержать союзников27. 31 марта Нивелль отказался перенести сроки своего наступления, в ответ Алексеев обещал рассмотреть возможность наступления в мае 1917 г. по мере восстановления дисциплины среди резервных частей, а также восстановления боеспособности Балтийского флота и нормальной работы транспорта28. Высшее командование первым проявило свою неспособность к консолидированной позиции. Тем самым оно постепенно начинало играть довольно незавидную роль, не приобретая популярности у солдата и теряя авторитет в глазах сторонников дисциплины.

«К сожалению, – отмечал командир Балтийской морской дивизии, занимавшей позиции на Румынском фронте, – начала получаться из Ставки Верховного главнокомандующего преступная литература в виде всевозможных телеграмм провокационного характера со странными запросами вроде мнений начальников о той или иной мере, предположенной ввести в войсках. Телеграфисты, конечно, прочитывали их первыми и немедленно сообщали их в войска и комитеты. Получалось впечатление, что Верховное главнокомандование перестало быть таковым, а являлось лишь передаточной инстанцией из революционного центра, который всячески стремился развратить войска и разложить фронт»29.

Положение было действительно тяжелым. Врангель вспоминал: «Не было твердости и в верхах армии. Вместо того чтобы столковаться и встать единодушно и решительно на защиту вверенных им войск, старшие военачальники действовали вразброд каждый за себя, не считаясь с пользой общего дела. В то время как генерал граф Келлер, отказавшись присягнуть Временному правительству, пропускал мимо себя, прощаясь с ними, свои старые полки под звуки национального гимна, генерала Брусилова несли перед фронтом войск в разукрашенном красными бантами кресле революционные солдаты…»30

Генерал Дубенский среди причин волнения Могилевского гарнизона называет агитаторов и ясный переход на сторону революции генерала Алексеева31. Для того чтобы минимизировать развращающее действие на войска всякого рода агитаторов и не имея возможности запретить митинги, Алексеев приказал офицерам сопровождать своих солдат на эти сборища. На одном из митингов должен был присутствовать и С. Е. И. В. железнодорожный полк. К Алексееву пришел командир полка генерал С. А. Цабель и спросил, что делать с вензелями на погонах. Тот предложил спороть их и попросил помочь сделать это находившемуся по близости курьеру, старому преображенцу. Тот отказался и вышел. В результате на митинге только командир полка и его адъютант барон Нольде были без вензелей на погонах, а все остальные чины полка – с вензелями32.

Интересно, что именно историю с погонами Борисов приводит в качестве безусловного свидетельства, ultima ratio, отсутствия злого умысла со стороны Алексеева в февральских событиях. Предоставим слово самому генералу: «Ныне же меня удивляет то “ожесточение”, с каким дебатируют ныне те факты, которые нами считались естественно текущими так, как иначе не могло быть. Да и Государь так смотрел, до момента отправки в Тобольск. Когда в декабре 1915 г. он вошел в мою комнату с Алексеевым, неся мне погоны ген. лейт., ордена Анны, Станислава I ст. и Владимира II ст., то он дал мне нечто завернутое в комок бумаги, сказав “а это носите в кармане”. Это были серебряные инициалы “Н. II” на погоны генерал-адъютанта. В этот день он пожаловал Алексеева в ген. ад. Когда он отрекся, то по правилу (? – А. О.) эти знаки обратно отдаются императору. Мы с Алексеевым пошли во дворец. Государь взял из рук Алексеева ген. ад. аксельбанты и сереб. знаки, обнял его и поцеловал. Тогда я тоже отдал свои знаки, но Государь отдал их мне и сказал: “Мы еще будем видеться”. Это он сказал в смысле того, что ему неудобно будет видеться с Алексеевым, как занимающим высокий пост, а со мной можно. Все это доказывает, как Государь легко смотрел на свое положение»33. На мой взгляд, описанная сцена свидетельствует только в пользу выдержки императора. «Император Николай II был вежливым человеком, – справедливо отмечал великий князь Александр Михайлович. – Он был чрезвычайно вежлив. Я полагаю, что он был самым вежливым человеком в Европе»34. Трудно оспорить эти слова.

Законы Российской империи не предусматривали возможность революционного изменения правления и в связи с этим возвращением бывшему императору генерал-адъютантских знаков различия. У Шавельского, кстати, также есть описание истории награждения Алексеева. В 1915 г. он отказался от этого звания, как считает протопресвитер, по причине необычной скромности, причем император заявил, что все равно будет считать его своим генерал-адъютантом35. Официально же Алексеев был произведен в генерал-адъютанты весной 1916 г. (в Великую субботу), причем его реакция на это производство была отмечена скромностью, граничившей с демонстрацией: «Когда я (Шавельский. – А. О.) поздравил Алексеева с званием генерал-адъютанта, он мне ответил: “Стоит ли поздравлять? Разве мне это надо? Помог бы Господь нам, – этого нам надо желать”36. Во всяком случае, нельзя не отметить, что Борисов не точен в описании событий, хотя они сами по себе (ошибка в хронологии событий 1917 г. понятна в частном письме 1939 г.) никак не свидетельствуют в пользу пафоса Борисова. В вопросах воинской чести, столь зримым символом которой являются погоны, знамена и другие регалии, нет ничего второстепенного. Нельзя одновременно нарушать субординацию и отстаивать дисциплину.

«В ближайшие и особенно последующие за отречением Государя дни, – вспоминал генерал Тихменев, – Ставка Верховного главнокомандующего представляла отвратительное зрелище. Штабные писаря, инженерные кондуктора, шоферы – вся эта штабная челядь, которой была набита Ставка, как и каждый большой штаб, – весь этот народ теперь, когда революция, так сказать, была уже официально объявлена, при каждом случае с красными кокардами на фуражке, обвешанные красными повязками, бантами и с красными шарфами или лентами через плечо наподобие генеральских лент, поодиночке, парами или группами, пешком и на извозчиках, озабоченно шныряли, носились и просто склонялись по городу. Собирались в кучки, на митинги и говорили, говорили без конца, упиваясь пошлостью собственного красноречия… Все это заканчивалось призывами к соблюдению нелепой “революционной дисциплины” и к “борьбе по победного конца”. Однако, речи о “революционной дисциплине” весьма плохо соответствовались с действительностью. Дисциплина была, в сущности, вовсе “отменена”»37.

Именно дисциплина стала основной мишенью пропагандистов, хлынувших из Петрограда в армию и во флот. Естественно, что быстрее всего разлагались части, близкие к столице. Уже 5 (18) марта адмирал Русин телеграфировал из Ставки в Главный морской штаб: «Убийство адмирала Непенина, одним из первых признавшего нынешнее правительство, равно как попытки нижних чинов взять управление кораблями и воинскими частями в свои руки, совершенно обесценивают боевую силу Балтийского флота, который, по словам покойного адмирала Непенина, надо считать уже несуществующим. Необходимы срочные планомерные действия со стороны правительства для восстановления престижа и власти командного и офицерского состава, для восстановления дисциплины, иначе в июне – июле неприятель займет Петроград со всеми тяжелыми последствиями для государства российского и каждого русского всех партий и состояний»38. Угроза была вполне очевидной, но убежденность Русина явно не разделялась большинством победителей.

Представители различных революционных партий активно боролись с влиянием офицерского состава, очевидно, помня о военном бессилии революции в первые ее дни. Отправившийся в Свеаборг и Гельсингфорс эмиссар Петросовета М. И. Скобелев на митингах даже не обмолвился об убийстве командующего Балтийским флотом и ряда его командиров, хваля матросов – «украшение революции»39. Новые власти, созданные революцией, уже не хотели подчиняться не только своим офицерам. 7 (20) марта Временное правительство потребовало принятия присяги от гарнизона Кронштадта. В ответ местный Совет рабочих и солдатских депутатов по предложению большевиков выступил со следующим контрпредложением: «Свободному народу присяга не нужна, не народ должен давать присягу правительству, а правительство должно принести присягу народу»40. 13 (26) марта Скобелев вместе с М. К. Мурановым посетил Кронштадт, где, по его словам, налаживалась нормальная жизнь. Делегаты были довольны увиденным: их встречал грандиозный митинг, их речи прерывались овациями, они хвалили матросов41.

Часть офицерского состава следовала за примером, который подавала новая власть. В марте 1917 г. «Морской сборник» опубликовал статью «Да здравствует свободная Россия!», в которой не было сказано ни одного слова о потерях флота в адмиральском составе. Автор – старший лейтенант Н. Нордман – не без страха глядел в ближайшее будущее: «Введение новых начал не могло пройти безболезненно. Перед военными стояла особенно трудная задача, как перейти к новому порядку, не нарушив боеспособности армии и флота, абсолютно необходимых в данную минуту для защиты завоеваний от внешнего врага. И, может быть, наиболее трудным может показаться вопрос, как совместить гражданскую свободу с воинской дисциплиной – основой военной организации. Но трудность здесь только кажущаяся. Прислушаемся к народному голосу. Попытаемся своим поведением достичь признания, что данная офицеру власть опирается не на приказание, а на признание его авторитета командами, и, таким образом, создается основа взаимного понимания, настоящей внутренней дисциплины, составляющей действительную силу народа… Нужно, чтобы не было офицера, солдата, рабочего и крестьянина, а была единая народная семья равных граждан. Но до сего времени этого не было. От флота своего народ был далек, мало его знал или не знал вовсе. Употребим же все усилия, чтобы уничтожить это разделение, чтобы и мы, офицеры, и матросы народного русского флота могли постоянно черпать силы из неиссякаемой сокровищницы народного духа»42.

Некоторые старшие офицеры с первых же дней попытались черпнуть из сокровищницы и создать основу взаимного понимания. Более удачным казался опыт Черноморского флота, где поначалу удалось избежать кровопролития. Санкции Колчака и его окружения в первые дни своего существования не предвещали своим авторам ничего плохого. В первые дни Совет флота, по словам одного из офицеров, «поражал своей лояльностью»43. Первые дни и даже недели после революции положение дел на Черноморском флоте все еще казалось контролируемым. Создавалось впечатление, что надежда командования внести культурное влияние офицеров в советы и повести таким образом за собой матросов и солдат начинает реализовываться44.

Из состава представителей флота, гарнизона и рабочих была сформирована делегация в составе 30 человек, которая направилась в Петроград. 15 (28) марта с ними встретился Гучков. Встреча была самой радостной: депутаты заявили о своем желании довести войну до победного конца и о том, что Черноморский флот все свои силы передает в распоряжение Временного правительства. Гучков поспешил заверить делегатов в необратимости произошедших изменений: «Переворот совершился. Все помехи убраны с пути народа. Жалкие обломки, оставшиеся на месте былой власти, Временное правительство выметет дочиста; возврата к старому нет и не будет»45.

Какой будет новая власть – власть без силы, способная лишь уничтожать остатки силовой составляющей своей предшественницы, – никто пока что серьезно не думал. Впрочем, зачем это было делать, если главное – это достижение сознательного единства масс? Это единство действительно имело место быть. «Сейчас уже стало ясно: масса поняла революцию, – записал в дневнике от 5 (18) марта Верховский, – как освобождение от труда, от долга, как немедленное прекращение войны. Отдыха, хлеба и зрелищ. Это психология разбитого народа. Между тем сила армии – дисциплина, это труд, точное исполнение своих обязанностей, беспрекословное движение навстречу смерти. Если позволить громко высказать такое понимание революции и найти ему идейное оправдание, то армия рассыплется сама, и мы останемся беззащитными перед Германией. Между тем уже по первой вспышке видно, куда направляется главная волна революции. Освободиться от труда. Система дисциплины, дисциплинарные наказания, отдание чести – все это метод, чтобы приучить массу автоматически исполнять приказания. Без этого армия не существует. И вот именно сюда-то и направился удар. Все, кто были строги и требовательны, у кого служба шла отчетливо, все они – “старый режим”»46.

16 (29) марта в ответ на предложение «Утра России» изложить свой взгляд на положение дел Колчак призывал народ сохранять единство и дисциплину ради победы в войне: «И мой призыв как командующего флотом Черного моря заключается в призыве к безусловному исполнению велений народного правительства и к поддержке его всей силой общего доверия и признания его авторитета»47. Объективно говоря, на Черноморском флоте решить эти задачи было проще. Во всяком случае, у командования еще оставались рычаги давления на воображение подчиненных. Тот же Верховский вспоминал: «Масса крепкого южного крестьянства, из которого

формировался Черноморский флот… не хотела, чтобы на ее хутора пришли немцы и захватили обработанные поля и собранный урожай»48. Правда, за все уже тогда приходилось платить. Под суд по обвинению в злоупотреблениях пришлось отдать вице-адмирала Хоменко. Они оказались столь вздорными, что командующего транспортной флотилией оправдали даже матросы, входившие в судебную комиссию49. Но он все же был привлечен к суду…

На Балтике часть старших командиров тоже предприняла попытку повести за собой массы, используя язык революционной патетики. Авторитета у подчиненных эти шаги не прибавили, реакция кадровых офицеров и профессиональных революционеров в общем сходилась. Она была негативной. По возвращении в Петроград Скобелев докладывал в Исполкоме: «Командный состав флота был весь деморализован. Во главе нового флота был поставлен новый адмирал, который братски целовался и приветствовал свободу»50. Братски целовавшийся вице-адмирал Максимов с первого дня своего командования заявил о том, что всю жизнь был революционером и ждал «этого часа освобождения и дождался.»51 Радость освобождения, которую, должно быть, испытал его высокопревосходительство, дослужившийся за время ожидания «этого часа» до двух черных орлов на погонах, очевидно, была возвышенным и воистину святым чувством.

Максимов, получивший в первые дни марта почетный титул «адмирала революции»52, постоянно говорил о свободе. Одним из образцов этих речей было его интервью «Биржевым ведомостям», в котором он излагал свое видение основных принципов решения финляндского вопроса: «Мы, свободные люди, свободный народ, можем относиться к финнам только как к свободному народу, предоставляя, следовательно, полную свободу во всех их делах. Мы должны относиться к ним с полным доверием, доверием свободных людей к свободным людям. Я так поступаю, и финны, должен сказать, идут нам горячо навстречу. Первое, что я сделал, – отменил осадное положение. Политические финские дела я просил разобрать самих финнов. Ведаться с молодежью, увлеченной по вине прежнего режима в германофильство, я предоставил финнам. На доверие они отвечают доверием»53.

Так же, очевидно, считало и новое правительство. 7 (20) марта оно издало акт об утверждении Конституции Великого Княжества Финляндского в полном объеме: все ограничения автономии, предпринятые еще со времени Александра III, отменялись54. 16 (29) мая последовал манифест Временного правительства «о помиловании всех, соверших преступные деяния до 7 (20) марта» 1917 г. Отбывавшие наказания сроком до 1 года освобождались немедленно, осужденным на пожизненное заключение и лишенным свободы сроком до 15 лет наказание сокращалось до 10 лет, в прочих случаях оно сокращалось на треть55.

«Балтийский флот, стоя на страже подступов к столице, исполнит свой долг до конца, – телеграфировал «адмирал революции» в редакцию московской газеты 16 (29) марта 1917 г. – Вы же объединяйтесь, забудьте партийные счеты и дружно работайте во славу будущей Великой Республики Русской»56. На съезде делегатов флота, проходившем вскоре в Гельсингфорсе, он снова призывал забыть разногласия: «Мы все теперь братья и товарищи, ровня между собой, служим одной цели, связаны общей любовью. Мы все – одно целое»57. Подобного рода методы действительно вызвали приступ любви к адмиралу у местных политиков и даже у матросов и офицеров. К нему толпами ходила рабочая и учащаяся молодежь, которой он был симпатичен, так как освобождал арестованных за германофильство, понимая последнее как проявление «понятной вражды к вероломному правительственному режиму»58.

Возможно, вся эта прекраснодушная демагогия была выражением искренних чувств, возможно – всего лишь попыткой выиграть время. В любом случае опора на такого рода любовь и способность к братским поцелуям так и не помогли Максимову сохранить дисциплину, и вскоре «новый флот» прекратил свое существование как боевая сила. Матросы фактически вышли из подчинения, и их самоуправство на земле ограничивалось теперь финским населением, не давшим, например, разрушить памятник Александру II в Гельсингфорсе59. На кораблях дело было хуже. По отзывам морского командования, уже в начале мая 1917 г. флот был непригоден к бою. «Максимов никуда не годится, – отметил после беседы с контр-адмиралом Н. Н. Коломейцевым генерал А. Н. Куропаткин. – Матросы называют его “адмирал-подлиза”»60.

Чувство самосохранения естественно для человека, активно использовать его помогала идея социальной близости, противопоставляемая агитаторами «чуждым народу офицерам». Раскольников в своих мемуарах описывает весьма характерное явление тех дней: «Из левых эсеров наибольший успех на широких собраниях имел Брушвит. Молодой парень, всегда ходивший в крестьянском армяке, с довольно большой растрепанной бородой, он явно стремился принять внешнее крестьянское обличье»61. Иногда Алексеев пытался сопротивляться наплыву этих людей в армию. Стремясь ограничить проникновение евреев в солдатские советы, он запретил использовать солдат-евреев в прифронтовой полосе62. Это, естественно, не остановило революцию.

Армия в новых условиях

Революция все больше и сильнее разрушала армейскую дисциплину. Новый Главковерх в начале марта 1917 г. даже приказал отдавать приезжавших в армию агитаторов под суд. «За этот “контрреволюционный” приказ, – писал он, – разнузданная печать в виде “Рабочей Газеты”, “Правды” и пр. требовала в отношении меня крутых мер. Ко мне правительством был командирован генерал, имя которого после возрождения нашей армии будет записано на позорную доску, чтобы убедить меня в необходимости отменить приказ»1. Это был Поливанов, активно работавший в комиссии по выработке «Декларации прав солдата». Он продолжал сотрудничать с Гучковым и налаживал контакт с новыми властями.

«Генерал Поливанов и приглашенные им членами комиссии офицеры, – вспоминал Церетели, – работали в полном согласии с представителями Совета. Члены военной секции Исполнительного комитета, участвовавшие в работе поливановской комиссии, передавали нам, что ген. Поливанов и его сотрудники, изуверившиеся в старом строе армии, обнаружили поразительно верное понимание солдатской психологии и охотно шли на самые радикальные реформы, лишь бы обеспечить соблюдение дисциплины в строю. В своем стремлении пересоздать армию на новых началах, некоторые из них шли так далеко, что готовы были даже допустить принцип выборности командного состава, чего не требовало большинство советской демократии и армейских комитетов»2.

На этом фоне Главковерх не мог не вызывать раздражения. Протестуя против действий нового министра, Алексеев посылал ему длинные телеграммы, намекая на вред его приказов для фронта. Гучков зачитал одну из них на заседании думской «комиссии по обороне». Его верный соратник Пальчинский первым попросил слово и заявил: «Эта телеграмма доказывает одно, что Алексеев не годится в главнокомандующие»3. Генерал возражал, и когда в Ставку приехали четыре комиссара Временного правительства во главе с Бубликовым для ареста бывшего монарха. Протесты генерала не принимались во внимание. Ему пришлось содействовать посланцам Петрограда4. Они были довольны поведением генерала, вынужденного играть роль посредника при аресте5. Император должен был покинуть Могилев, одному из немногих близких ему людей – адмиралу К. Д. Нилову – запрещалось сопровождать его6.

8 (21) марта, накануне своего отъезда, Николай II простился со служащими Ставки в большом зале управления дежурного генерала (бывший зал окружного суда). Собрались почти все сотрудники штаба: генералы, офицеры и унтер-офицеры. В черном мундире, стянутом портупеей, бывший монарх прошел в узком коридоре среди чинов Ставки. На прощание он тихим голосом, сбиваясь, сказал небольшую прощальную речь. Смысл ее сводился к тому, что император отказался от престола для блага страны, для того, чтобы избежать гражданской войны. Николай II благодарил всех сотрудников Ставки за усердную службу и выразил уверенность в том, что Россия и ее союзники победят в этой войне и «наши жертвы будут не напрасны». Потом несколько слов сказал Алексеев. Оба они плакали. Николай II обошел строй, многие плакали, два молодых офицера упали в обморок. После этого, уже у себя, император прощался с офицерами и казаками конвоя и Сводного полка7.

Эти последние встречи, как он отмечал в дневнике, дались очень тяжело: «…сердце у меня чуть не разорвалось!» По просьбе императора на вокзале его провожал только генерал Алексеев8. Впереди Николая II ждали только скверные новости. В дороге он сохранял полное спокойствие, которое стало ему изменять при приближении к Царскому Селу. Утром 9 (22) марта он прибыл туда и был препровожден под охрану в Александровский дворец, где находилась его семья9. Накануне его приезда во дворец прибыл новый командующий Петроградским гарнизоном генерал Л. Г Корнилов10.

Генерал прибыл в столицу ранним утром 5 (18) марта11 и уже поздним вечером 7 (20) марта получил приказ об аресте императрицы. Утром следующего дня он уже был в Царском12. Корнилова сопровождал новый военный министр – А. И. Гучков. Приказав разбудить императрицу, они сообщили ей об аресте семьи. Александра Федоровна мужественно выслушала эту новость и удалилась, не сказав ни слова13. На следующий день Корнилов дал интервью, в котором рассказал о своем назначении и взглядах на обстановку в армии, стране и столице.

По его словам, приказ вступить в командование Петроградским гарнизоном он получил от Алексеева и потому фактически подчинялся напрямую Ставке. «Разобравшись немного в событиях, – продолжал генерал, – я уже теперь в полной мере убежден, что совершившийся переворот принесет благо России, что переворот этот решит в благоприятном смысле этого слова и ход той гигантской борьбы, которую Россия совместно со своими доблестными соузниками ведет уже в продолжение около трех лет. На днях я посетил Волынский полк и Семеновский. Войска произвели на меня великолепное впечатление: отличный порядок, великолепная выправка, их боевой вид, разумеется, странят всякую мысль о дезорганизации в Петроградском гарнизоне… С глубоким негодованием отвергаю ходячее мнение, будто бы перемены в России отразятся на ходе военных действий. Ничего подобного! Важно то, чтобы было бы заключено соглашение между партиями. Рабочие станут к станкам, жизнь войдет в нормальную колею, работа вообще начнется еще с большей интенсивностью, чем до сих пор, и победа обеспечена. Я приветствую приказ военного министра Гучкова. За границей, собственно, реформа эта давно уже введена. Неблагоразумно излишне стеснять и отягощать солдат. Я уже отдал распоряжение, чтобы приказ военного министра был воплощен в жизнь Петроградского гарнизона»14.

Временное правительство могло быть полностью довольно начальником гарнизона столицы. «Русский инвалид» посвятил генералу хвалебную статью: она называлась «Вождь народной армии»15. Сам «вождь» на следующий день в ответ на запрос редакции «Утра России» направил телеграмму, определявшую его отношение к падению монархии: «Народ дал родине свободу, армия должна дать ей победу. Твердо верю, что совершившийся переворот является надежным залогом этой победы»16. Впрочем, генерал вскоре перестал петь дифирамбы революции и почти не скрывал своего отношения к новой дисциплине.

Тем временем Алексеева все больше волновали события, происходившие в армии и во флоте. В Ставку приходила противоречивая информация, абсолютно точно передающая положение в стране. С одной стороны, Балтийский флот и Петроградский гарнизон не хотели видеть во главе вооруженных сил не только Николая Николаевича (младшего), уже отправившегося из Тифлиса в Россию, но и любого другого Романова, а с другой – приходили многочисленные телеграммы в поддержку этого великого князя17. Его назначение приветствовали и представители союзников при русской армии, и Алексеев немедленно распорядился опубликовать эти приветствия во всех армейских газетах18.

Ставке была необходима стабильность, новому правительству – тоже. Могилев рассчитывал оберсти ее, опираясь на популярного Главковерха, оснований для беспокойства было более чем достаточно. В тот же день, когда был издан приказ об аресте императорской семьи, Временное правительство утвердило текст новой присяги: с самого начала было ясно, что она как минимум не будет последней: «Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавляющему Российское государство, впредь до установления воли народа при посредничестве Учредительного собрания»19. Фронт, в отличие от столицы, принял назначения Николая Николаевича (младшего) и Алексеева вполне благоприятно20. Надежды на наведение дисциплины генералитет все больше связывал с «сильным человеком», который торопился в Могилев.

«Если бы армия находилась под командой сильного человека, – вспоминал Маннергейм, – это обеспечило бы новой России мощную поддержку.

Этот человек был, великий князь Николай, который заявил, что он готов поддержать новый порядок. В 1905 году великий князь быстро восстановил порядок в Петербурге и сделал бы то же самое и сейчас»21. Выводы Маннергейма, конечно, не безупречны. В 1905 г. кадровая армия, а тем более гвардия остались почти нетронутыми. Теперь ситуация была совсем иной, и не таким уж жестким было поведение Николая Николаевича (младшего) в 1905 г. Известно, что он незадолго до манифеста 17 октября на встречах с людьми, симпатизировавшими революции, называл себя «гражданином Романовым», а его демонстрация готовности застрелиться в случае введения мер, обеспечивавших жесткое подавление революции, в немалой степени способствовала появлению этого документа22. Заслуга быстрого восстановления порядка в Москве и Петербурге в 1905 г. принадлежала таким людям, как Ф. В. Дубасов и Ф. Ф. Трепов.

И безусловно то, что во время Февральской революции великий князь не стремился к выполнению своих прямых обязанностей. Между тем задача по наведению порядка заметно усложнилась. Она была не по силам великому князю. Точно описал проблему Трубецкой: «Тщетно было искать личности, которой хоть сколь-нибудь по плечу роль навязанная историей»23. Николаю Николаевичу (младшему) только казалось, что он играет выбранную им роль: она была навязана ему событиями, и вскоре он получил возможность лично убедиться в этом. Еще не зная об отречении Михаила, которое было доведено до командующих фронтами и флотами только 4 (17) марта24, и ориентируясь на известные ему данные Родзянко, Николай Николаевич (младший) издал приказ по армии и флоту, извещая войска о своем вступлении в должность. По иронии судьбы, он тоже носил номер 125.

Документ был составлен в традиционных выражениях и имел ярко выраженное монархическое звучание: «Волею Монаршей, по неисповедимым путям Господним, я назначен Верховным главнокомандующим. Осенив себя крестным знамением, горячо молю Бога явить мне Свою всесильную помощь. Твердо верю, что на благо Родины Он, всемогущий и всемилостивейший, услышит молитву мою… Что касается Вас, чудо-богатыри, сверхдоблестные витязи земли Русской, то знаю, как много Вы готовы отдать на благо России и Престола. Вам только нужна помощь Божия. Веруйте же едино со мною, что Бог нам поможет. Знайте, что Россия в сознании, что для достижения окончательной победы нужна дружная самоотверженная работа всех ее сыновей в тылу, своим достоинством и спокойствием явит всему миру все величие русского духа и непоколебимую силу нашей великой Родины»26.

На следующий день, 5 (18) марта, еще находясь в Тифлисе, новый Главковерх обратился к главе нового правительства: «Прошу Ваше Сиятельство быть уверенным в том, что я приложу все силы к тому, чтобы поддержать дисциплину и порядок во вверенных мне войсках и тыловых районах армии, что явится залогом победы России над врагами. Уверен, что и Вы, со своей стороны, сделаете все зависящее от правительства для обеспечения победы, восстановите полнейший повсеместно порядок и деятельность заводов и всех вообще учреждений, работающих для нужд армии и флота»27.

Великий князь как бы ставил на один уровень себя и главу правительства, что было явной ошибкой. Возможно, сам Главковерх и почувствовал это, и поэтому в тот же день, 5 (18) марта, он встретился с журналистами и заявил о своей полной поддержке новой власти. Иногда Николай Николаевич (младший) говорил просто языком революционного агитатора: «Новое правительство уже существует и никаких перемен быть не может. Никакой реакции, ни в каких видах я не допущу. Я считаю, что этим сообщением вы доставите многим радость»28.

Не менее категорично было и мнение великого князя о том, насколько приблизила революция час победы: «Я верю в победу при непременном условии спокойной работы в тылу. Что касается меня, то доверие ко мне русского общества всегда, даже в самые тяжелые времена, поддерживало мою работу, а народное доверие теперь удваивает мои силы. При наличии этого доверия с Божьей помощью я доведу Россию до победы, но, повторяю, для этого необходимо, чтобы все осознали свой патриотический долг и спокойной и созидательной работой показали свою готовность поддержать новое правительство. Если бы это правительство оказалось без такой поддержки и не в силах было бы предупредить анархию, это могло бы создать почву для реакционных попыток и дезорганизовало бы армию, это было бы чудовищно и могло привести к поражению, я прошу вас сказать все это от моего имени вашим читателям»29.

Приказ № 1 нового Главковерха и его интервью были явным изложением программы победившего, как тогда могло показаться, генералитета. Радость от того, что дядя бывшего императора так непримиримо готов противодействовать реакции, была незаметна. Как оказалось, силы Николая Николаевича (младшего) удвоились преждевременно. «Народное доверие» оказалось фикцией. Получив текст великокняжеского приказа, Петросовет немедленно принял решение настаивать перед Гучковым на его отмене30. Тот не смог долго сопротивляться.

Николай Николаевич (младший) явно переоценил свои возможности в деле удержания дисциплины на должном уровне. Весьма показателен был отъезд Главковерха из Тифлиса. 6 (19) марта он издал воззвание к населению Кавказа, прося его сохранять спокойствие и порядок и повиноваться властям31, после чего покинул спокойный, как казалось, город с помпой, окруженный почетным караулом кубанцев, с Георгиевским штандатром впереди32. Великого князя провожали «представители народа и солдат», которых он в прощальной речи призвал довести войну до победы. «А после войны, – закончил он свое обращение, – позвольте мне как маленькому помещику вернуться в своей имение». Эти слова вызвали восторженный отклик у слушателей33. Впрочем, восторг обычно не длится долго. Вернувшись с вокзала, казаки немедленно поступили в распоряжение Исполкома

Совета солдатских депутатов, на следующий день въехавшего в левое крыло дворца наместника34. В Тифлисе в это время шли многочисленные демонстрации, на которых звучали призывы забыть 1905–1907 гг., в частности, со стороны казаков произносились обещания не повторять своего поведения в той революции. И те и другие были пока довольны35.

Та же самая видимость спокойствия наблюдалась и в столице. Баланс сил был хрупким, и глава правительства не хотел рисковать. «Наконец, – вспоминал 3 (16) сентября 1916 г. Терещенко, – мудрые слова искушенных политиков перестали нас убеждать, и тем условным языком, которым мы между собой сносились, ген. Крымов в первых числах марта был вызван в Петроград из Румынии, но оказалось уже поздно»36. Предложение этого неудавшегося лидера переворота навести в столице порядок силами одной дивизии, «но не без кровопролития», испугало Львова и не вызвало понимания у Гучкова. «Власть без силы» растрачивала силу в постоянных призывах к «силе без власти». «Министры и правители, – вспоминал Деникин, – с бледными лицами, вялыми движениями, измученные бесконечными речами в заседаниях, советах, комитетах, делегациях, представителям, толпе… И никакой практической работы: министры по существу не имели ни времени, ни возможности хоть несколько сосредоточиться и заняться текущими делами своих ведомств.»37

19 марта 1917 г. А. Нокс встретился с Керенским. Еще ранее англичанин очень точно отметил в своем дневнике: «Есть только один человек, который может спасти страну, и это Керенский, так как этот 31-летний юрист полуеврей до сих пор пользуется доверием организованной Петроградской толпы, которая, будучи вооружена, является хозяином положения. Остальные члены правительства могут представлять народ России вне Петроградской толпы, но народ России, будучи невооружен и неорганизован, в расчет не берется. Временное правительство не могло бы существовать в Петрограде, если бы там не было Керенского»38. Керенский заявил британцу, что Николай Николаевич (младший), несмотря на поддержку союзников, не будет главнокомандующим, потому что солдаты и простые люди опасаются реставрации и настроены против него39.

Правительство в это время явно не отличалось активностью в деле «обеспечения победы», во всяком случае, над внешним врагом. Действия Львова наводят на мысль, что его больше беспокоили другие проблемы. Уже 6 (19) марта в разговоре по Юзу с Алексеевым он высказал мысль о необходимости выезда императора до приезда нового Главковерха, и, что гораздо более важно, предложил генералу задуматься о необходимости самостоятельного отказа Николая Николаевича (младшего) от этой должности, приведя в пример поведение великого князя Михаила Александровича40. Вскоре у него появился еще один последователь: великий князь Кирилл добровольно сдал командование Гвардейским флотским экипажем. 9 (22) марта он дал интервью, в котором заявил о своей абсолютной преданности народу и его «храму» – Думе: «Лучшим судьей будет история. Она нас судит. В конце концов, мы все люди смертные, кто только не делает ошибок. Мне кажется, что греха перед народом я не совершил. Разве я скрыл перед народом свои глубокие верования, разве я в дни великого освободительного движения пошел против народа? Вместе с любимым мною гвардейским экипажем я пошел в Г думу, в храм народный, и заявил Государственной думе и всему народу, что процветание России мне дорого и близко и против России я не пойду и не смею идти. Более того, сознавая, что как члену династической семьи в переживаемый тяжелый момент не совсем удобно занимать государственные посты и должности, так как это может вызвать подозрение у всех, кем приходится руководить, я, по собственной воле, обратился к военному министру А. И. Гучкову с просьбой освободить меня от руководства Гвардейским экипажем»41.

Россия была далеко не так едина, как хотелось бы верить Николаю Николаевичу (младшему). «Можно только удивляться простодушию этого человека, – вспоминал великий князь Александр Михайлович, – который проезжает по России, охваченной восстанием от Кавказа до Могилева, и не замечает ни толп народа, ни демонстраций, ни мятежей и остается непоколебимым в своей вере, что “новые командиры” оценят его безупречный патриотизм и военный опыт!»42 И толпы, и демонстрации были замечены Николаем Николаевичем (младшим). Движение его поезда (имевшего, кстати, весьма сильную охрану, составленную из чинов Кавказской армии) из Тифлиса в Могилев было настоящим если не триумфальным шествием, то триумфальной поездкой. В Харькове местный Совет рабочих депутатов даже поднес ему хлеб-соль43.

Не заметить демонстарций было невозможно, но легко было ошибиться в их природе. В оценке «новых командиров» Николай Николаевич (младший) действительно совершил ошибку. 10 (23) марта, через три дня после отъезда Николая II, он, сопровождаемый братом, великим князем Петром Николаевичем, прибыл в Ставку и известил об этом главу Временного правительства. Между тем тот уже отправил ему навстречу офицера с предложением сложить с себя полномочия во имя успокоения страны44. Предполагая, что может произойти нечто подобное, Алексеев отдал приказ, чтобы великого князя встречали только генералы45.

Главковерх пребывал в прекрасном расположении духа, встретился и поговорил с собравшимися по его приказу, лично знакомыми ему генералами46, принял парад в свою честь, приветствовал войска и население47. Он приказал приготовить приказ о смещении нескольких лиц. Вместо генерала Эверта, который очень осторожно высказался против отречения Николая II в февральские дни, на пост командующего Западным фронтом был назначен генерал В. И. Гурко48. Алексеев, почувствовав перемену в отношении к великому князю со стороны революционных верхов и низов, в частном разговоре сообщил тому о позиции Временного правительства и задержал опубликование приказа Николая Николаевича (младшего) о своем вступлении в должность Верховного главнокомандующего.

Настроение великого князя после беседы с генералом мгновенно и зримо изменилось к худшему. Через день после приезда великого князя в Могилев прибыл и посыльный офицер с письмом от главы Временного правительства. Г Е. Львов, сообщая Николаю Николаевичу (младшему) о невозможности для него занять этот пост, счел необходимым сослаться на волю народа: главнокомандующим не мог быть член свергнутой династии, и, кроме того, совершенно неприемлемым был тот факт, что великий князь был назначен указом бывшего императора49. Формальное решение вопроса не заставило себя ждать. В Ставку пришла телеграмма о смещении Николая Николаевича (младшего) с поста главнокомандующего. 11 (24) марта, в 15:00, князь Г Е. Львов объявил об отстранении великого князя от только что принятой им должности.

Объяснение было весьма характерным: «По полученным из официальных источников сведениям, великий князь Николай Николаевич прибыл в Ставку вследствие недоразумения. Будучи назначен Верховным главнокомандующим армиями Николаем II, великий князь Николай Николаевич выехал, не получив предложения Временного правительства не вступать в командование войсками. Курьер Временного правительства разъехался с Николаем Николаевичем, не вручив ему постановления Временного правительства. В настоящее время великому князю Николаю Николаевичу сообщено министром-председателем от имени Временного правительства, что так как назначение его состоялось одновременно с отречением Николая II, то оно недействительно»50. Интересно, что при этом Львову совершенно не мешало то, что сам он был тоже назначен на свой пост в тот же день и тем же человеком. Наверное, поэтому поначалу в прессу была запущена версия о том, что великий князь не дождался подтверждения своего назначения в Тифлисе, то есть пошел на самовольный поступок51.

Два голоса народа пугали либералов. Один из них раздавался из Петроградского совета, это был голос вооруженной толпы Петрограда, о которой писал Нокс. Второй голос был голосом той части народа, которая приветствовала Николая Николаевича (младшего). В Могилеве решением Временного правительства был недоволен даже местный совет рабочих и солдатских депутатов, направивший делегацию к смещенному Главковерху, который подтвердил эту новость52. Местные фабричные рабочие отправили к Николаю Николаевичу (младшему) делегацию, которая держалась весьма почтительно и благожелательно, между прочим, заявила, что «.. все только на него (на Николая Николаевича. – А. О.) и надеются, что весь народ совсем не так на все смотрит, как в Петербурге, что теперь всем командует Петербург, но что они заставят услышать их голос, в заключение они попросили разрешения поцеловать руку Его Высочества»53. Представляется, что эта картина, воспроизведенная П. К. Кондзеровским со слов приближенного Николая Николаевича (младшего) – генерал-майора Б. М. Петрово-Соловово – не далека от истины. Во всяком случае, эти слова почти полностью совпадают с описаниями, данными другими свидетелями этих событий54.

Очевидно, надеясь на поддержку со стороны своих сторонников, настоящих или надуманных, великий князь присягнул на верность Временному правительству55 и сообщил об этом телеграммой Львову: «Сего числа я принял присягу на верность отечеству и новому государственному строю. Свой долг до конца выполню, как мне повелевает совесть и принятые обстоятельства»56. Этому примеру последовали все великие князья: 11 (24) – 12 (25) марта Львов получил телеграммы от них, свидетельствовашие о безусловном признании нового правительства и о присяге ему57. Принятие новой присяги на фронте сопровождалось множеством выступлений солдат и фактически превратилось в инструмент чистки армии против нежелательных революционерам офицеров, верных старой присяге или носивших подозрительные, например, немецкие фамилии58. Демонстративная лояльность не помогла и Николаю Николаевичу (младшему). Ему все же пришлось оставить пост59.

На основании параграфа 47 Полевого устава, временное исполнение обязанностей Главковерха перешло к Алексееву, которому Николай Николаевич (младший) и сдал командование60. Начальником штаба стал генерал В. Н. Клембовский. Надежда на то, что смещение монарха укрепит способность страны и армии продолжать войну до победного конца, исчезала на глазах. «Все слои русского общества делали революцию, – отмечал Черчилль, – и ни один не извлек из нее выгоду»61. Сдав командование, Николай Николаевич (младший) одновременно подал прошение об увольнении из армии с правом ношения формы, на каковое он как кавалер ордена Святого Георгия Победоносца имел право62. Он покинул Могилев и отправился в Крым. 20 марта (2 апреля) великий князь прибыл в свое имение «Чаир» под Ялтой, где и поселился в статусе отставного генерала63. Очевидно, несостоявшемуся Верховному главнокомандующему все же не доверяли, и поэтому новая власть приставила к нему двух сопровождающих комиссаров – К. К. Черносвитова и А. И. Чистова64. Не доверяли и Алексееву, во всяком случае, в Совете. Там нашлось немало противников его назначения на пост Главковерха. Львов убедил их, что генерала пока попросту некем заменить65.

В 17:00 11 (24) марта, то есть через 2 часа после отстранения Николая Николаевича (младшего), Временное правительство во главе со Львовым встретилось в Мариинском дворце с полным составом посольств Великобритании, Франции и Италии. Главы посольств передали акты о признании нового русского правительства и призвали его к продолжению войны. С ответной речью выступил Милюков. Он был уверен в собственных силах и заверил Палеолога, Бьюкенена и Карлотти в том, что борьба будет вестись с удвоенной силой: «Великие идеи освобождения народностей и создания прочных международных отношений – идеи, осуществление которых невозможно без решительной победы, ныне получают новую и твердую опору в идеалах русской демократии. Два главных препятствия стояли на пути осуществления этих идеалов. Одно заключается в тех стремлениях наших противников достигнуть мирового преобладания за счет других народов, которое явилось главной причиной мирового конфликта. Мы все сознаем громадную опасность этих стремлений, и мы твердо решились вместе со всеми употребить все силы и принести все жертвы для окончательного устранения их и для создания условий прочного мира путем решительной победы. Но было и другое препятствие: это наш старый порядок, ныне разрушенный. Государственная дума и вся страна убедились, что при этом порядке, лишавшем нас всякой возможности организовать страну для ре

шительного национального усилия, победа нами достигнута быть не может (подчеркнуто мной. – А. О.). Это убеждение сделалось даже первым источником совершенного народом переворота. Могу Вас уверить, сэр Джордж (Бьюкенен. – А. О.), что исход этого переворота не может противоречить его причине. Взгляните кругом, и вы увидите, что желания ваши (продолжение войны. – А. О.) уже осуществились. Рабочие уже стоят у станков, порядок уже господствует на улицах, дисциплина восстанавливается в войсках. И по мере того, как сглаживаются эти второстепенные черты, сопровождающие всякую насильственную перемену, все ярче вырисовывается перед вами ее основная сущность. Вместо старой власти сам народ стоит перед вами во всеоружии своей силы»66.

Милюков был уверен в правоте своих слов, 12 (25) марта Временное правительство отменило в стране смертную казнь67. Восторгам не было конца. «Какой-то чудесный сон, – восклицала передовица органа ЦВПК 13 (26) марта. – Вчера рабы, бесправные, расстреливаемые, ввергаемые в тюрьмы, находящиеся под вечным недремлющим оком полиции, – сегодня граждане, имеющие самый свободный режим в мире, режим самоуправления и самоопределения. Вчера еще хотели арестовывать Гучкова, Коновалова, Милюкова, Керенского, – сегодня они сами правительство великой страны. Вчера красный флаг был сигналом к расстрелу толпы – сегодня он национальный флаг»68. В тот же день, 13 (26) марта, Военное министерство отменило действие военно-полевых судов в Петрограде и в районах, находящихся вне театра военных действий69.

Тем временем Верховное командование постепенно теряло влияние в войсках и власть даже в Могилеве, в штаб посыпались делегации, комиссары, обладавшие мандатами революционного правительства и различных организаций; в двух шагах от здания штаба, в бывших апартаментах императора, в верхних залах губернаторского дворца, проводились бесчисленные митинги и совещания, после которых ухудшалось не только моральное состояние войск, но даже и санитарное состояние зданий штаба: «Особенно же способствовало падению авторитета Ставки то, что она тотчас же после революции обратилась в настоящий проходной двор»70.

Первой реакцией армии на революцию был пятикратный рост дезертирства. Цифры, которые поступали в Ставку, могли потрясти самое сильное воображение. Если с начала войны до Февраля 1917 г. общее количество дезертиров составило 195 130 человек (в среднем 6346 в месяц), то за три неполных месяца после революции, до 15 (28) мая 1917 г., количество дезертиров составило 85 921 человек (в среднем 34 270 в месяц)71. Следует отметить, что весной 1917 г. и в России, и за ее пределами были еще ожидания совсем других результатов «идеи свободы». С самого начала Февральская революция вызвала и у противников, и у союзников России сравнения с революциями во Франции. Немцы боялись повторения Вальми, либералы вспоминали о 1848 годе.72

И собственный исторический опыт (первая русская революция) заставлял весьма подозрительно относиться к популярным в армии фигурам. Страх возможной контрреволюции со стороны армии приобретал характер навязчивой идеи, и не только среди революционеров, но и среди либералов. И те и другие старались поставить войска под свой контроль и, прежде всего, в столице. 20 марта (2 апреля) Гучков издал Приказ № 151, призывая удесятерить усилия тыловых частей для подготовки кадров для фронта. Он завершался следующими словами: «Нашим лозунгом должно быть: “Ни одного лишнего офицера, ни одного лишнего солдата в глубоком тылу армии”».73 У этого, казалось бы, очевидно необходимого и справедливого лозунга было много противников и сторонников. Тому было много причин, и не только успех недавнего переворота, участь которого решил переход солдат на сторону улицы.

Руководитель военной организации партии большевиков отмечал: «Борьба за влияние на армию происходила в Петрограде с особой остротой: здесь находились запасные полки всей бывшей царской гвардии, которую буржуазия после свержения царя намеревалась сделать своей прочной опорой. Эти полки, кроме того, являлись поставщиками гвардейцев на фронт. В Петрограде же находились гвардейские экипажи моряков, дивизионы броневых машин, военные училища и специальные части. А под Петроградом стоял поставщик на всю армию пулеметных команд – многочисленный 1-й пулеметный полк. В Кронштадте находился Балтийский военный флот. Концентрация сил, таким образом, являлась исключительной, и всем было ясно, что тот, за кем пойдет Петроградский гарнизон, будет диктовать свою волю. Это понимали и буржуазия, и большевики»74.

На фронт этот гарнизон не пошел бы ни за кем, во всяком случае, по своему прямому назначению: в качестве пополнений. Но для пропаганды мира и революции он представлял практически неисчерпаемый резерв очевидцев и участников свержения «тирании». «Войска, наводнявшие город, – вспоминал Шидловский, – весьма мало были похожи на настоящие войска; это были банды людей известного возраста, весьма мало знакомых с дисциплиною, в виде общего правила ничего не делавших и обуреваемых единственным, страшным желанием отправиться домой, то есть прекратить войну во что бы то ни стало»75. Прибывавшие в столицу делегации фронтовых частей быстро попадали под их влияние. «В результате, – как отмечал современник, – паломничество депутаций от армий в Петербург сделалось средством заражения и разложения войск, а не их оздоровления»76.

6 (19) марта Алексеев просил военного министра принять все меры к ограждению армии от самочинных организаций и делегаций77. Более или менее верного представления о том, что происходило в тылу, на фронте к началу месяца еще не было. Ходили слухи о том, что несколько министров заставили императора, вопреки его воле, отречься от престола для того, чтобы избавить страну от вредного влияния Двора. Среди политических и государственных деятелей чаще всего упоминались имена князя Г Львова и А. Ф. Керенского78. Уже 9 марта 1917 г. Гучков отрицательно ответил на требование Алексеева об укреплении дисциплины путем узаконивания суровых мер по отношению к солдатам. Временное правительство было слишком зависимо от Совета рабочих и солдатских депутатов. 11 марта Алексеев был вынужден рекомендовать командующим фронтами и армиями занять компромиссную позицию и попытаться поставить под контроль события путем ввода в состав Советов офицеров79.

26 марта 1917 г. в Ставку прибыл генерал А. А. Поливанов – товарищ военного министра. Как вспоминает Кондзеровский, «…он буквально сиял, так был доволен событиями»80. На следующий день Поливанов встретился с Генбери-Вилльямсом и в разговоре с ним отметил как отрицательное качество Алексеева слишком строгие требования его к дисциплине. 28 марта

0 том же с английским генералом говорил приехавший с Поливановым полковник Г Ш. Базаров. Это очень обеспокоило Генбери-Вилльямса, считавшего, что в области дисциплины можно в сложившейся ситуации идти лишь на внешние уступки, оставляя незыблемыми принципы81.

На пост начальника Верховного штаба был назначен генерал А. И. Деникин, совершенно этого не ожидавший. Прибыв в столицу, он увидел у военного министра длинные списки генералитета до начальников дивизий включительно, на которых стояли пометки о годности и негодности командиров, сделанные неизвестными людьми, пользовавшимися доверием Гучкова. 25 марта Деникин прибыл в Ставку и первые несколько дней вынужден был ждать. Алексеев вначале встретил его достаточно настороженно82. Он имел для этого все основания. 9 (22) марта Гучков «весьма конфиденциально» известил его письмом о том, что в ближайшее время фронт не может рассчитывать на пополнения и объяснил причину этого: «Временное правительство не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, как допускает Совет рабочих и солдатских депутатов, который располагает важнейшими элементами реальной власти, так как войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках. Можно прямо сказать, что Временное правительство существует лишь пока это допускается Советом рабочих и солдатских депутатов»83.

В этих условиях военный министр с готовностью шел на широкие уступки в отношении тех, кто имел репутацию противников революции. 31 марта был арестован Н. И. Иванов. В тот же день в Ставку прибыл и сам Гучков.

1 апреля на встречу с новым военным министром пригласили всех глав союзных военных миссий в Ставке. Гучков, поблагодарив приглашенных за «бесценную помощь», вдруг заговорил о революции: «Революция заявила о себе внезапно. Не было заговора, подготавливавшего ее, никакого заговора не было. Не было лидеров»84.

Несколько удивляет, что Гучков начинает встречу именно с отрицания заговора, а не германских происков, слухи о которых беспокоили представителей союзников в Ставке. Несколько по-другому первый военный министр Временного правительства излагал ситуацию чуть ранее в кругу лиц, пользовавшихся его доверием. Свою первую поездку в штабы он совершил 11 (24) марта к Радко-Дмитриеву, которого считали его другом. 10 (23) марта, перед своим отъездом на фронт, он издал воззвание «Бойтесь шпионов!», в котором прибегнул к привычному для него средству – поиску внутреннего врага: «Петроград и его окрестности наводнены германскими шпионами. Борьба с ними необходима. Но обличить предателей трудно. Они скрываются всюду»85.

Призывы бороться с вездесущими шпионами были активно поддержаны свободной прессой свободной страны86. Приэтом органы контрразведки были фактически лишены каких-либо полномочий, их попытки организовать проверки подозрительных лиц пресекались революционными демагогами87. В этой обстановке Гучков по привычке обратился не только к старым приемам, но и к старым врагам: вновь был арестован Сухомлинов, вновь началась кампания травли генерала и восхваления «разоблачившего» его и Мясоедова, героя, вчерашнего думца и нынешнего министра88.

Несмотря на столь сложное положение, вызванное активизацией разведки противника в тылу русской армии, поездка Гучкова на фронт была удачной. Радко наградил двух членов Государственной думы медалями за храбрость. Все были довольны. Половцов писал: «Гучков тоже в ударе: рассказывает потрясающие анекдоты про сумасшествие Протопопова»89. Свое собственное кредо он изложил вполне серьезно во время этой поездки, находясь 13 (26) марта в Пскове. Присутствовавший на совещании командования генерал-лейтенант Болдырев отметил в своем дневнике: «Гучков как единственное средство успокоения рекомендует различные уступки. “Мы не власть, а видимость власти, а физическая сила у Совета рабочих и крестьянских депутатов”»90. Поездка к потенциальным противникам Алексеева, как мне представляется, была необходимой для Гучкова, она укрепляла его позиции для давления на высший генералитет в Ставке.

По возвращении в Петроград Гучков изложил Половцову более откровенную версию произошедших событий. «По дороге Гучков объясняет мне, что все наше несчастье заключается в том, что революция сделана чернью, а не интеллигенцией, и поэтому теперь, естественно, интеллигенция не может взять власть в руки, ибо не она управляла силами, совершившими переворот; так сказать, опоздала. Революция, к сожалению, произошла на две недели слишком рано. Существовал заговор. Предполагалось уговорить Царя поочередно приводить гвардейские кавалерийские полки в столицу на отдых и для поддержания порядка, а затем выманить Царя из Ставки и при помощи Кавалергардов совершить дворцовый переворот в пользу цесаревича и регентства. Все это должно было произойти в середину марта»91.

Следует отметить информированность Гучкова о планах переброски гвардейской кавалерии в Петроград, как, впрочем, то, что начало его речи перед военными представителями было, очевидно, неслучайно. Говоря о своих задачах, Гучков отметил, что в их число входит и сохранение Алексеева во главе армии, так как, по его мнению, только Алексееву по плечу столь сложная задача. Однако к недостаткам генерала Гучков отнес слишком строгие требования к дисциплине, сославшись на мнения «некоторых людей». Представители союзников не отреагировали на последний пассаж, согласившись лишь с тем, что Алексеев – единственно возможный главнокомандующий92. Гучков демонстрировал полную уверенность в силах, призвавших его к государственной деятельности.

Вернувшись в столицу 14 (27) марта, он заявил о том, что «…вынес самое отрадное впечатление из всего виденного в армии. Всюду царит полный порядок и дисциплина. Войска всюду восторженно приветствовали нового министра и выражали полную готовность служить Временному правительству. Армия готова встретить врага и бодро смотрит в будущее. Беспокойство вызывает только вопрос о снабжении»93. Судя по всему, даже положение офицеров пока что не особо беспокоило министра. Очевидно, он надеялся повлиять на бывших крестьян разъяснениями о том, как изменилась «офицерская корпорация» за войну. В статье под этим названием, опубликованной в «Русском инвалиде», объяснялось, что новый офицерский корпус отнюдь не реакционер, так как в большинстве своем составлен из представителей слоев, которые и сделали революцию. Сторонников революции призывали не беспокоиться: в армии имелось приблизительно по 5 старых офицеров на 100 офицеров военного времени94.

Сильные люди в погонах, и особенно в генеральских, явно вызывали опасения новой власти. Очевидно, она не могла забыть чувства бессилия в первые часы и даже дни своей победы. Часть военных, вызывавших особое недоверие прогрессистов, подверглась аресту. Другая часть стремилась разными способами добиться доверия новой власти. Так, например, Шавельский во время визита Гучкова в Ставку стал доказывать, что в последнее время был в немилости у императора95. Другие начали демонстрировать свою лояльность революции, украшаясь большими красными бантами. Одним из первых был генерал Н. И. Иванов. Особенно активен был Брусилов96. Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта не ограничивался этим. Он также не упускал возможность декларативных заявлений. 18 (31) марта Брусилов заверил Гучкова в том, что его фронт един как никогда и готов довести войну до победного конца97. Талантливый и беспринципный человек, этот генерал явно готовился в поход за желанным для него постом Главковерха и демонстрировал свою готовность к сотрудничеству с новыми властями. Он постоянно говорил о своей поддержке революции и новых веяний и о том, что заставило его поддержать государственный переворот в Петрограде: «Демократия и радикальные группы всегда были козлом отпущения. Их не игнорировали, а гноили. Прогрессивные идеи принимались как вредные, смутьянские идеи. Но с того момента, как было потоптано дворянство, пришиблено земство и город, и началась расправа с отдельными представителями царской семьи, для меня было ясно, что гнева народного не удержать, он сметет все преграды, какие окажутся на пути»98.

После Пскова Гучков отправился в Могилев. 19 марта (1 апреля), после встречи с Алексеевым, он обратился на собрании сотрудников Ставки с приветствием и пообещал им, что протекционизму и фаворитизму при назначениях будет положен конец и только талантливые, свободные и честные люди будут назначаться на ответственные посты. Алексеева Гучков не особо хвалил, но обещал, что генерал будет оставлен в должности, но его штаб будет значительно сокращен99. После визита Гучкова в Ставку в высшем командовании армии началась, по словам Кондзеровского, «в полном смысле слова, чехарда»: «Перемены были массовые, так что почти ни один начальник дивизии не оставался на своем посту; весь командный состав был переменен, все переезжали с одной должности на другую или были выброшены по “непригодности”, и все это незадолго до готовившегося большого весеннего наступления»100.

Реализация проскрипционных списков, составленных еще до визита Гучкова в Могилев, весьма удачно для планов последнего совпала с весьма показательными событиями на русско-германском фронте. Первые результаты процесса демократизации армии проявились уже в апреле 1917 г. при ликвидации немцами Черевищенского плацдарма на Стоходе, с большим трудом захваченного русскими войсками в августе 1916 г. в ходе наступления под Луцком101. Армия все меньше хотела воевать и все охотнее прислушивалась к германской пропаганде, задачи которой на этом этапе полностью соответствовали целям большевиков. Уже 2 апреля 1917 г. Бьюкенен в своем письме в Лондон отмечал характерные признаки нового времени: «Русская идея свободы заключается в том, чтобы смотреть на все легко, требовать удвоения зарплаты, демонстрировать на улицах и тратить время в разговорах о принятии резолюций на публичных собраниях»102.

19 марта (1 апреля)«Правда» почти полностью и без обычной для себя классовой оценки воспроизвела речь германского канцлера в рейхстаге. «Положение, которое мы должны занять по отношению к событиям в России, представляется нам вполне и сводится к дальнейшему соблюдению принципа невмешательства во внутренние дела иностранных государств. (Возгласы одобрения.) Наши недоброжелатели уже теперь во всех частях света распространяют известие о том, что Германия намерена уничтожить свободу, только что завоеванную русским народом и что император Вильгельм хочет восстановить власть царя над его бывшими в рабстве подданными. Это ложь и клевета, что я здесь торжественно и заявляю. Каким образом русский народ устроит своим домашние дела, зависит только от него и нисколько нас не касается. (Возгласы одобрения.) Единственное, чего мы желаем, – это того, чтобы положение в России сделало это государство твердым оплотом мира (возгласы одобрения) и привело к созданию такого положения вещей, которое обеспечило бы новое сближение между двумя народами, предназначенными к поддержанию между собой добрососедских отношений, что будет нами с радостью приветствовано. (Возгласы одобрения)»103. Итак, ни России, ни ее революции ничто не угрожало.

Уже через два дня немцы преподнесли урок, из которого можно было сделать вывод, сколько на самом деле стоит эта демагогия. Червищенский плацдарм длиной в 8 верст имел максимальную глубину до 3,5 верст. На этом пространстве было устроено 4 параллельные линии окопов из дерева и торфа, связанные между собой многочисленными ходами сообщения. Перед первой линией находились слабые проволочные заграждения. С восточным берегом плацдарм был связан 3 проездными и 12 пешеходными деревянными мостами. Плацдарм находился на участке обороны 3-го армейского корпуса, состоявшего из 27, 73 и 5-й стрелковых дивизий (еще одна – новая 171-я – формировалась в тылу). Гарнизон Червищенского плацдарма состоял из 18 батальонов, остальные находились за Стоходом. Русская артиллерия состояла из 81 трехдюймового орудия 6 мортир и 17 тяжелых орудий104.

О готовившемся германском наступлении незадолго до его начала сообщил перебежчик, француз из Эльзаса. Для наступления немцами была выделена Ландверная дивизия. Поначалу перед ней даже не ставилась цель полного уничтожения плацдарма, а только захват южной части русских позиций105. Из 18 батальонов только 10 были выделены непосредственно для атаки. Их поддерживали 75 батарей, 285 орудий и 100 минометов. Весенний разлив реки усложнил связь плацдарма с восточным берегом, вода затопила часть окопов и снесла большую часть мостов, с трудом держались только 1 проездной и 2 пешеходных106. Затопленная пойма достигла ширины 1 тыс. метров. 21 марта (3 апреля) 1917 г. в 6 часов утра немцы начали артиллерийский обстрел, подготовленный Брухмюллером107. А. В. Горбатов вспоминал: «На рассвете началась канонада, какой раньше мы не слышали. Огонь велся одновременно по окопам, по всем мостам, по артиллерии, включая стоящую на восточном берегу Стохода. За короткое время все мосты через реку были разрушены, так как большая часть их была хорошо видна противнику»108.

Начав в 3 часа ночи обстрел, немцы добились того, что к 7:30 всякая связь восточного берега с плацдармом была прервана. К полудню обстрел стал затихать, и противник предпринял ряд демонстраций с целью выяснения состояния обороны. Ближе 13:00 в атаку пошла пехота109. И хотя первая атака немцев была отбита, войска оказали в целом слабое сопротивление, к вечеру плацдарм был захвачен, в плен попало 150 офицеров и около 10 тыс. солдат. Ставка при этом не смогла даже выяснить состав потерь, так как невозможно было понять, что скрывается за графой «без вести пропавшие»110. Наиболее упорное сопротивление оказала только русская артиллерия. Немцы заявили, что их общие потери составили 400 человек111. «Наше небольшое дело на Стоходе вчера, – отмечал Гофман, – прошло хорошо – 9000 пленных, включая 4 командира полка, 15 орудий, 200 пулеметов и траншейных мортир – очень хороший результат. Я рассчитывал на 3000 в начале дела. Русская армия разлагается»112.

Обращает на себя внимание то, что в условиях окружения количество плененных офицеров было относительно невелико, что может быть объяснено или некомплектом офицеров во фронтовых частях (который, конечно, имел место, но никак не доходил до соотношения 1,5 офицера на 1 тыс. солдат), или тем, что именно офицеры дивизий, оборонявших плацдарм, в отличие от своих деморализованных подчиненных, сопротивлялись до последнего. Успех был столь велик, что германское правительство испугалось, что политические последствия этого наступления в России могут затмить по значению тактический успех на фронте. Существовали опасения, что оно вызовет подъем настроений в пользу продолжения войны у русских солдат. Немцы опасались повторения опыта с Вальми, когда прусское вторжение вызвало подъем патриотизма в революционной Франции. Однако они всего лишь опасались этого, боязни не было: лучшие солдаты России, по их мнению, были уже перебиты113.

Людендорф вспоминал: «Сама по себе это была не имеющая значения операция, но число русских пленных оказалось так велико, что даже я удивился. Имперский канцлер обратился ко мне с просьбой как можно меньше раздувать этот успех. Я исполнил его просьбу, хотя и не охотно. Войска, участвовавшие в этой атаке, не заслуживали, чтобы их подвиг замалчивался»114. Он не замалчивался и по ту сторону фронта. Деникин справедливо отмечал: «Это был первый боевой опыт «“самой свободной в мире революционной армии”»115. Характерной была и реакция на него. 22 марта (4 апреля) Ставка выпустила сводку, сообщавшую о поражении116. Сообщение было сухим, можно сказать лапидарным, но уже через три дня «Русский инвалид» опубликовал пространную статью о том, что на Стоходе погибло и попало в плен от 20 до 25 тыс. человек. Статья призывала принять эти события как предостережение «от надвигающихся на нас новых и неисчислимых бедствий» и завершалась призывом сделать вывод из случившегося – вернуть в армию дисциплину и посылать ей больше снарядов117. «Утро России» в тот же день также подробно информировало своих читателей о поражении, сделав при этом следующий вывод: «Такой неожиданный успех, выпавший на долю противника, против наших войск, которые неоднократно на том же фронте наносили врагу удары при аналогичных его попытках к наступлению, можно объяснить только, по мнению наших военных авторитетов, колебанием дисциплины»118.

Вожди победившей демократии немедленно углядели в этих скромных попытках назвать вещи своими именами желание Ставки объяснить поражение на Стоходе деморализацией войск. Вслед за этим расследование начали «демократические военные организации». Советы пришли к другому выводу и заявили о граничащем с саботажем отношении командного состава к делу обороны119. Была сделана попытка объяснить отход с плацдарма приказом свыше и дать совершенно другую версию случившегося: войска оказали героическое сопротивление, немцы вынуждены были наступать «по горам трупов своих солдат», отступление носило организованный характер. Предусматривалось и объяснение невозможности быстрого возврата утраченных позиций – весенний паводок, сделавший болота Стохода непроходимыми до лета120.

7-10 (20–23) апреля в Минске, в 50–60 км от немецких позиций, собрался Съезд делегатов Западного фронта121. Его возглавлял поручик Б. П. Позерн – большевик из московских адвокатов. Приветствовали всех по-разному. Приехавший на съезд вместе с Родзянко Ф. И. Родичев вспоминал: «Начинаются речи… Говорят о торжестве революции. Наступает моя очередь: говорю о необходимости победы, об опасности и роковых последствиях германского торжества, о необходимости единства, о дисциплине. Чувствую, что моя речь ударяется, упирается на какое-то сопротивление аудитории. И мне, как раньше Родзянко, кричат “ура”. Но это больше по привычке и вежливости»122. В этом не было никаких сомнений. Главными героями на съезде были не представители Думы. «Если “горячо принимали” правительственно думских людей, – отмечал Суханов, – то пребывание в недрах армии советских лидеров было сплошным триумфом. Правда, горячие приемы и триумфы именитых людей во всяком широко массовом собрании стоят, вообще говоря, очень недорого»123.

Присутствовали на съезде и представители союзных армий. Один из членов иностранной военной делегации отметил в дневнике: «Эти солдаты приветствуют все, что угодно. Это напоминает мне Съезд солдатских делегатов в Минске. Сначала встал анархист и сказал речь против войны. Его шумно приветствовали. Потом поднялся патриот и сказал, что они должны воевать за честь и свободу своей страны. Его шумно приветствовали. Затем на платформу вышел третий оратор и сказал им, что они теперь свободные и ответственные люди, и поэтому должны действовать соответственно. Невозможно быть за войну и против нее в одно и то же время. Он потребовал от депутатов ясно высказаться по вопросу о том, что они действительно поддерживают. И его тоже шумно приветствовали»124.

Съезд фронта сразу же уделил внимание событиям на Стоходе. Позерн напрямую обвинил в случившемся высшее командование, организовав обращение за подписью 25 свидетелей боя (имена не назывались). Он же заявил о том, что и речи быть не может о вине Советов в произошедшем125. Это было весьма интересное утверждение, если учесть тот факт, что на съезде открыто обсуждались положительные последствия братания на фронте, причем большевики явно демонстрировали понимание той позиции, которую заняли немцы. На предложение разойтись (если не по домам, то по государственным границам) те отвечали, что рады были бы сделать это, но не могут, так как воюют не только с Россией. Отказ от враждебных действий и обстрелов германцы приветствовали126. «Наши отношения с русской армией на Восточном фронте, – вспоминал о периоде апреля – июля 1917 г. Гинденбург, – вначале приняли форму явно близкую к перемирию, хотя никакого соглашения не было подписано»127.

Для Германии было особенно важно сохранение такого положения на Востоке в этот период. По мнению Людендорфа, в условиях острейшего кризиса на Западном фронте, когда в германской армии резко сократилось количество боеприпасов относительно требуемого уровня, русское наступление могло поставить Восточный фронт в безвыходное положение: «Когда теперь я мысленно прикраиваю русские июльские успехи на апрель или май, то я с трудом представляю, как бы Верховное командование вышло из сложившегося положения. В апреле и мае 1917 года, несмотря на одержанную победу на р. Эн и в Шампани, только русская революция спасла нас от гибели»128.

Революция и разложение армии развивались в самой прямой и тесной связи друг с другом. 16 апреля 1917 г. Алексеев вынужден был подписать «Положение об армейских, полковых и ротных комитетах», которое окончательно узаконило нововведения в армии. Соответствующий документ был привезен в Могилев представителем военного министра – подполковником Верховским. Он вспоминал: «Алексеев не оказал сопротивления, и положение о комитетах было проведено приказом по армии. Но старик низко склонил голову, подписывая этот документ, и слеза затуманила его взор. Ему казалось, что он приложил руку к гибели армии»129. На фронте здоровые силы армии восприняли это решение односложно. Впечатление, по словам Деникина, было самым тяжелым. «Ставка выпустила из своих рук управление армией»130.

Отклик на Востоке

Не было исключением и положение в Верхней Месопотамии и на Кавказском фронте. Весной 1917 г. планировалось в результате скоординированного наступления объединить русскую армию численностью в 70 тыс. человек и армию генерал-лейтенанта Ф. Мода в районе к северу от Багдада1. Группа русских войск в составе 7-го Кавказского армейского и 1-го Кавказского кавалерийских корпусов – свыше 27 тыс. человек – должна была начать наступление на Мосул, в то время как англичане – нанести удар на Багдад2. Создание единого фронта в Малой Азии полностью изменило бы стратегическую обстановку в регионе и сказалось бы на положении остальных турецких фронтов, не исключая и район Проливов. 25 февраля англичане вновь овладели Кут эль-Амарой, а в ночь с 10 на 11 марта взяли Багдад, еще через 4 дня они отбросили турок и вышли к западному берегу Тигра на 50 км выше Багдада3. В городе практически не осталось турецких солдат, горожане не оказывали сопротивления, тысячи жителей разных национальностей и конфессий приветствовали входящие в город британские войска4. Это была значительная победа, армия вышла на конечный пункт железной дороги Берлин – Багдад и получала возможность в будущем оторваться от основной своей коммуникации – Тигра5.

Естественно, в Лондоне хотели развить данный успех. 28 марта Робертсон просил Алексеева известить о времени, когда русская армия в Закавказье окажется в состоянии начать скоординированные действия с британскими войсками в Сирии и Месопотамии6. Былая высокая боеспособность частей Кавказского фронта стала резко снижаться, к наступлению они были, во всяком случае, неспособны. Сказались и многочисленные проблемы со снабжением. При отсутствии железных дорог войска решительно все необходимое вынуждены были нести с собой через пустыни и горы в тяжелейших климатических условиях, когда уже в конце мая наступила жара7. При этом, по свидетельству И. Х. Баграмяна, «.. общее состояние войск противника на

Кавказском фронте в сравнении с нашим было значительно хуже, так как голод, холод и различные эпидемии вызывали большие потери в их личном составе. Настоящим бичом турецкой армии стало массовое дезертирство аскеров»8. Русские и турецкие войска как бы соревновались в разложении. При этом полный развал одной из сторон давал другой возможность восстановления.

18 апреля британский посол в России вручил Н. Н. Покровскому записку, в которой обращалось внимание на необходимость совместного выступления в этом регионе. «Великобританский военный совет уверен, – гласил документ, – что российское правительство серьезно внушит командующим на Кавказе и в Месопотамии мысль о жизненной необходимости действовать в этих направлениях против турок со всей возможной энергией»9. 9 (22) апреля Деникин сообщил генералу Генбери-Вилльямсу о том, что Кавказской армии было дано распоряжение «развивать активные действия» как в Месопотамии, так и на мосульском направлении10. Реализовать эти обещания не удалось. Уже в марте – апреле 1917 г. разложение воинской дисциплины в частях Кавказской армии достигло такого размаха, что англичане, уже установившие 1 апреля 1917 г. контакт с русскими войсками в районе Ханекина11, решили за благо отступить к Багдаду. Попытки оказать помощь наступавшим на Мосул русским войскам путем организации отвлекающей операции на другом участке Кавказского фронта закончились неудачей, и в августе Ставка приняла решение отложить наступление на Мосул на срок не ранее ноября 1917 г.12 К началу осени 1917 г. в Персии боеспособными оставались только 1-я Кавказская казачья дивизия, Кубанская конная бригада, отряд войскового старшины Л. Ф. Бичерахова. Участник этих событий вспоминал: «Турки приободрились и почти повсюду, как на нашем фронте, так и в Месопотамии, перешли в наступление. Получавшие субсидии от турецких и немецких эмиссаров, курдские племена обнаглели, нападали на наши тылы и рвали коммуникации»13.

«Именно на Востоке последствия падения России ощущаем мы особенно остро, – отмечал 9 мая 1917 г. в своем секретном докладе начальник имперского Генерального штаба генерал В. Р. Робертсон. – Два месяца назад, когда мы получили определенные обещания взаимодействия с русскими против турок, казалось, что имеется хорошая возможность, ввиду которой мы должны быть в состоянии помочь русским утвердиться на Тигре в Мосуле, таким образом определенно удержать Месопотамию и сократить наши силы на этом театре, сконцентрировав тем временем наши усилия в Палестине с целью нанесения поражения Турции. После этого мы получили ясное уведомление от Алексеева, что в этом году он не сможет предпринять никакого наступления силами своей главной Кавказской армии»14.

Поскольку требуемое для возмещения потери русской поддержки увеличение британских сил в Месопотамии с 70–80 тыс. до 150–200 тыс. было невозможно, командующему британским корпусом генералу Моду рекомендовалось проявлять максимальную осторожность в действиях в Персии.

Смена командующего Персидским корпусом генерала Н. Н. Баратова усилила подозрения англичан о том, что новое русское правительство или не желает, или не может бороться с разложением армии, или не понимает опасности происходящего. Рисковать же Багдадом, который они приобрели с таким трудом, англичане, естественно, не хотели15. В апреле – июле 1917 г. британский экспедиционный корпус сосредоточился на действиях на мосульском направлении, отбросив турок на 100 км от города16.

Союзники имели основания для сомнений относительно возможности сотрудничества с русскими. Баратов попал в «черный список» Гучкова именно потому, что был очень популярен. В результате его вывели из строя из-за обычной для интриганов комбинации: Баратов был направлен в Тифлис, на смену Юденича17.

Революция изменила и планы взаимодействия с союзниками на других фронтах. Чистка командного состава, проводившаяся в армии Гучковым, дала знать о себе и в Салониках: в Россию был отозван генерал-майор М. К. Дитерихс. Вслед за этим сменилось несколько командующих. Параллельно шел процесс демократизации, или разложения, русских частей. Полки требовали вывода во вторую линию, началось братание с болгарами. В конце концов, значительную часть русских солдат союзное командование вынуждено было разоружить и выслать в лагеря в Северной Африке18. Попытки генерала М. Саррайля перейти в наступление в апреле и мае 1917 г. закончились провалом19.

Временное правительство, его друзья и враги

16 апреля 1917 г., Джордж Бьюкенен отправил в Форин оффис письмо, в котором содержался отчет о встрече с главой Временного правительства. Князь Львов был полностью удовлетворен развитием ситуации в армии и никак не мог понять причин «пессимизма» британского посла. Львов и его коллеги считали, что при новом режиме армия проявит гораздо лучшие боевые качества, чем при Империи. Подобные ожидания никак не соответствовали информации, которую английское посольство получало от своих сотрудников. Ссылаясь на нее, Бьюкенен призвал Львова немедленно принять меры для того, чтобы остановить деятельность «социалистических агитаторов» в армии и на фронте. Львов оставался оптимистом, считая, что на фронте существуют только два опасных участка – Рига и Двинск, все остальное не вызывало у него опасений. Львов был абсолютно уверен, что армия сама хочет расправиться с Советами, а Временное правительство не идет навстречу этим пожеланиям по причине риска быть обвиненным в подготовке контрреволюции. Агитаторов Львов не боялся1.

Между тем они уже достигли немалых успехов. 30 марта (12 апреля) Л. Б. Каменев в передовой статье «Правды» – «Заявление Временного правительства о войне» – открыто требовал немедленного начала переговоров о мире, если только это правительство действительно желает мира без аннексий и контрибуций. «Если намерения Временного правительства действительно таковы, как оно заявляет, – писал он, – то не должно медлить ни одной минуты, ни одна капля русской крови не должна быть пролита, оборона, не стратегическая, а в истинном смысле слова, начинается только тогда, когда открыто и официально предлагается мир на условиях, выработанных и одобренных лучшими умами мировой демократии»2. Эти требования были уже поддержаны и некоторыми частями гарнизона столицы.

1-й запасный полк в тот же день потребовал от правительства немедленного обращения к «народам всего мира» о готовности вести мирные переговоры. Неясно было, с кем требовали начать переговоры – с правительствами или народами, но резолюция заканчивалась весьма энергично и недвусмысленно: «В ожидании этого мы деятельно готовим защиту нашей свободы как от внешнего, так и от внутреннего врага»3.

Лучшие умы, упомянутые Каменевым, уже стремились в Россию из эмиграции. Некоторым повезло не так, и они, как Ленин, вынуждены были остаться в Швейцарии и «изнывали в ней, тщетно пытаясь проложить дорогу домой через страны Антанты»4. Ленин и его сторонники занимали антивоенную позицию, и поэтому ни Париж, ни Рим, ни Лондон не давали согласия на их проезд через собственную территорию5. Уже 6 (19) марта вождь большевиков изложил свою позицию следующим образом: «Наша тактика – полное недоверие, никакой поддержки новому правительству; Керенского особенно подозреваем; вооружение пролетариата – единственная гарантия; немедленные выборы в Петроградскую думу; никакого сближения с другими партиями»6. В тот же день план переезда в Россию через Германию был впервые предложен Ю. О. Мартовым. Он был поддержан всеми социал-демократами, находившимися в эмиграции в Швейцарии7. С помощью швейцарских социалистов Ленин получил возможность войти в контакт с немецкими социалистами и представить с их помощью просьбу разрешить возвращение российских эмигрантов на родину через территорию Германии на условиях экстерриториальности железнодорожного вагона8.

3 апреля швейцарский социал-демократ Фриц Платтен обратился с этим планом к германскому послу в Швейцарии. Берлин разрешил переезд через два дня9. 9 апреля группа из 30 взрослых и 2 детей покинула Берн10. 19 из них были большевиками. Проезд через Германию для русских граждан был организован на запрошенных условиях. Группу политических эмигрантов сопровождал Платтен, который отвечал за организацию переезда и общение с немецкими властями во время движения поезда по территории Германии11. Поездка прошла спокойно, хотя революционеры иногда и вели себя вызывающе: большую часть пути они распевали на французском языке «Марсельезу» и «Карманьолу». Поздним вечером 3 (16) апреля группа русских политических эмигрантов из Швейцарии прибыла в Петроград12.

Немедленно по возвращении в Россию, 5 (18) апреля, Ленин и Зиновьев опубликовали в «Правде» отчет о поездке – «Как мы доехали», – настаивая на том, что все требования экстерриториальности при переезде были соблюдены, а за организацию переезда отвечал Платтен13. Внешне все так и было, но какая-то двусмысленность в факте переезда через территорию враждебной страны все же ощущалась и самим Лениным. Вплоть до прибытия в Петроград он не был уверен в том, как его встретят14. «Мы ехали в тюрьму, – заявил вождь большевиков на вокзале, – готовились к тому, что по переезде границы нас немедленно арестуют»15. На самом деле его ждал почетный караул и бурные приветствия собравшейся толпы16. По словам Платтена, «встреча была достойной Ленина»17.

«Толпа перед Финляндским вокзалом запружала всю площадь, – вспоминал Н. Н. Суханов, – мешала движению, едва пропускала трамваи. Над бесчисленными знаменами господствовал великолепный, расшитый золотом стяг: “Центральный Комитет РСДРП (большевиков)”. Под красными же знаменами и оркестрами музыки у бокового входа в бывшие царские комнаты были построены воинские части. Пыхтели многочисленные автомобили. В двух-трех местах высовывались страшные контуры броневиков. А с боковой улицы двигалось на площадь, пугая и разрезая толпу, неведомое чудовище – прожектор, внезапно бросавший в бездонную пустую тьму огромные полосы живого города – крыш, многоэтажных домов, столбов, проволок, трамваев и человеческих фигур»18.

Представители РСДРП, рабочие, солдаты, матросы собрались еще на перегоне, где оркестр играл «Марсельезу». Ленина на руках отнесли в здание вокзала19. «Он был как-то безоблачно весел, – вспоминал один из встречавших, – и улыбка ни на минуту не сходила с его лица»20. В здании его встречали бывшие товарищи по РСДРП – меньшевики Чхеидзе и Суханов. Чхеидзе от имени Петросовета приветствовал приехавших и призвал их к защите революции от посягательств «как изнутри, так и извне», к работе, направленной на «сплочение рядов всей демократии»21. Это были бессмысленные призывы: Ленин начал действовать именно так, как от него ожидали организаторы его поездки в Берлине. Поднявшись на одну из бронированных машин, подъехавших к вокзалу, он произнес зажигательную речь, призывая к дальнейшему развитию революции и передаче власти Советам22, после чего огромная толпа проследовала к штаб-квартире большевиков – бывшему дворцу балерины Кшесинской23.

Учитывая положение, в котором оказалась Германия, сотрудничество ее с большевиками как с самыми яркими и последовательными противниками войны неудивительно. Первой реакцией на революцию у командования Восточного фронта было создание института пропаганды, так как «.. тяготение к миру в русской армии надо было развить в непосредственной и резкой форме»24. Разумеется, что нетрадиционность подобных действий не останавливала германский генералитет. Говоря о поддержке большевиков, Гофман отмечал: «Подобно тому, как я пускаю гранаты в неприятельские окопы, как я выпускаю против них ядовитые газы, так же я имею право в качестве врага употреблять против него и средства пропаганды»25.

Правда, были и другие точки зрения. Людендорф, например, опасался того, что процессы, вызванные большевистской пропагандой, могут выйти за пределы России: «Для меня не было сомнений в том, что разложение русской армии и русского народа представляет большую опасность для Германии и Австро-Венгрии. Тем с большим опасением думал я о слабости германского и австро-венгерского правительства. Отправление в Россию Ленина наше правительство возложило на себя особую ответственность.

С военной точки зрения его проезд через Германию имел свои оправдания – Россия должна была пасть. Но наше правительство должно было следить, чтобы мы не погибли вместе с ней»26. Эти опасения вскоре оправдались.

Германская пропаганда вскоре вернулась в германскую армию по принципу бумеранга. В 1918 г. войска, прибывавшие на Западный фронт с Восточного, сражались вяло, пленные из этих частей охотно давали показания на допросах. «Они принесли немцам больше зла, чем пользы. Они подверглись влиянию большевизма. Значительное число солдат не хотело больше сражаться, тотчас же сдавалось в плен и рассказывало обо всем, что знало. Многие солдаты были сторонниками революции в Германии»27. Но весной и летом 1917 г. опасения заразиться революционной заразой были не столь уж и сильными: слишком уж приятным было зрелище разложения грозного недавно противника.

Эффект от направленной в русские окопы отравляющей пропаганды был очевиден. Агитаторы продолжили свою работу, но на гораздо более прочных основаниях. Именно комитеты стали основной целью германской пропаганды, нацеленной на дальнейшее разложение русской армии, и ее трансляторами. На Пасху 1917 г., то есть через месяц с небольшим, при их помощи было организовано братание в 107 из 214 русских дивизий28. Немцы активно пользовались для этого таким способом, как братание. Николаи вспоминал: «Германская разведка получила возможность проникать в русские ряды и там агитировать за мир между Россией и Германией. Германские разведывательные офицеры восторженно принимались войсками и их носили на плечах через окопы и лагеря»29. Вместе с этим весьма значительным по важности направлением была борьба против командования. Наиболее способные немецкие офицеры, знатоки русских реалий и русского языка, добивались просто выдающихся успехов: их действительно буквально носили на руках и охраняли в тылу. Успех был неповсеместным, но немецкая и революционная пропаганда довольно удачно продолжала дореволюционную традицию – искать угрозу измены в верхах30.

В этом направлении призывы Минского съезда вскоре были услышаны и развиты. Обвинение генералов, якобы предавших армию под Стоходом, было немедленно поддержано «Правдой» в статье «Как натравливают рабочих против солдат. Правда о Стоходе», опубликованной 16 (29) апреля 1917 г. Большевики при этом даже позволили себе некоторый «оборонческий уклон» и подчеркнули единство офицеров и солдат в противовес генералам: «…ужасный 24-часовой упорный бой 21 марта на Стоходе показал, что боевая дисциплина в частях не ослабла; солдаты и офицеры свято выполнили данную присягу на защиту свободной родины»31. В результате в связи с событиями на Стоходе этим было высказано требование провести чистку командования, которую с охотой поддержал Гучков32.

В обстановке постоянной дезинтеграции армии началась подготовка замены Алексеева. Принципиально вопрос о смене Верховного главнокомандующего был впервые обсужден вскоре после возвращения Гучкова из Могилева. Ночью под большим и несколько театральным секретом в здании министерства юстиции Керенский собрал «новых младотурок»: П. И. Пальчинского, Б. А. Энгельгардта, Г. А. Якубовича, Г. Н. Туманова. Обсуждался вопрос о том, годится ли Алексеев для роли главнокомандующего. Несколько вяло офицеры все же поддержали эту кандидатуру. Министр юстиции, почему-то считавший для себя возможным вторжение в этот вопрос, явно поддерживал Брусилова. Алексеева Керенский считал креатурой Гучкова.

Политические противоречия среди членов правительства стали вторгаться в далеко не безоблачные отношения между высшим генералитетом. Гучков парировал эту попытку Керенского. Он срочно отбыл в Ставку и оттуда запросил всех главнокомандующих фронтами и армиями по поводу возможной смены Главковерха. Все, за исключением одного воздержавшегося и одного, выступившего против, высказались за Алексеева. За эту поддержку генерал был вынужден согласиться с планом чистки верхов армии. Керенскому пришлось временно отступить33.

Положение Алексеева было сложным. Он не вызывал явной неприязни, но столь же явно не был лицом, пользовавшимся особым доверием новой власти. Во всяком случае, его официальное назначение на пост Верховного главнокомандующего не было чем-то само собой разумеющимся. Львов подписал телеграмму об этом в полночь 2 (15) апреля, накануне Пасхи, одновременно поздравив войска и флот с праздником34. Часть, касающаяся назначения, была лишена пафоса революционно-демократической демагогии, в телеграмме ничего не было сказано о победе, но зато в ней легко можно было прочитать намек на сомнения в лояльности: «Временное правительство назначает вас Верховным главнокомандующим. Оно верит, что армия и флот под вашим твердым руководством исполнят долг свой перед родиной до конца»35. Вслед за этим прошел и официальный приказ о назначении Деникина36.

В Пасхальный праздник 1917 г. в столице на Марсовом поле хоронили «жертв революции». Первые похороны прошли 23 марта (5 апреля). На улицы вышел весь город: «С утра до вечера со всех окраин двигались к центру города и на Марсово поле несметные толпы с красными знаменами»37. Теперь все повторялось. Зрелище восторгало далеко не всех. Приехавший с Кавказского фронта бывший начальник Трапезондского округа был настроен пессимистически: «Свобода – великая вещь! Но ведь у нас она дана зоологическому саду, и что натворят наши выпущенные на полную волю носороги и тигры, ясно и без гадалки!»38 Трудно не вспомнить слова генерала Воейкова, сказанные им еще в октябре 1915 г. и вызвавшие тогда бурное негодование записавшего их Лемке: «Гучков в корню, Поливанов и Барк на пристяжке; что первый хочет, то последние и делают. Когда присяжные на всем галопе сломают шею, коренник подхватит других. Эти люди сейчас делают то, о чем мечтали большевики и меньшевики»39.

Это же они делали и весной 1917 г. Ставка не могла сопротивляться правительству и вынуждена была лавировать. У ее главы – генерала Алексеева – просто не было выбора. «Ставка вообще не пользовалась расположением, – писал Деникин. – В кругах революционной демократии ее считали гнездом контрреволюции, хотя она решительно ничем не оправдывала то название: при Алексееве – высоко лояльная борьба против развала армии, без всякого вмешательства в общую политику; при Брусилове – оппортунизм с уклоном даже в сторону искательства перед революционной демократией»40. Колебания Могилева сказывались на положении офицеров русской армии. По мнению Нокса, отсутствие твердой линии высшего военного руководства, и прежде всего Гучкова и Алексеева, обрекало офицерский корпус на мучения41.

Главковерх не мог понять, что любая из его инициатив воспринимается и будет приниматься победившей демократией в штыки. Он пытался использовать всякую возможность для ограничения политизации армии. Поначалу он выступил против идеи Учредительного собрания, позже он пытался настоять на лишении дезертиров прав принимать участие в выборах собрания. В обоих случаях он был поддержан Гучковым. Однако отложить выборы до послевоенного периода не удалось. Советы набирали силу и в армии, с ними приходилось считаться. Так, например, Съезд депутатов армий и тыла Западного фронта категорически выступил за участие военных в выборах42.

Парадокс состоял в том, что ради сохранения порядка фактически приходилось считаться с анархией. Тем временем она набирала силу, разлагая войска. Флот был фактически уже разложен. Удивительно, но Керенский, который уже во время своего первого визита в Кронштадт в марте 1917 г. имел возможность лично убедиться в том, насколько далеко может зайти такой процесс (моряки демонстративно приняли его как представителя Петросовета, а не правительства)43, продолжал ослаблять своими чистками и переназначениями позиции офицерского корпуса, а вместе с этим и боеспособность фронта. Очевидно, его вдохновлял высокий уровень популярности эсеров и меньшевиков в солдатской массе. Такой противник, как большевики, казался еще не опасным: их влияние в казармах было еще очень незначительным44. Однако оно быстро росло, армия разлагалась и снизу, и сверху.

«И для огромного большинства офицеров и генералов, – вспоминал сотрудник Ставки, – стало понятным, что решение альтернативы – “родина или Николай II”, “доведение войны до победы или отречение царствующего Государя” – решение в пользу “родины” за счет “Николая II”», что это решение, будучи жертвой, было жертвой бесполезной, ибо не должно было существовать и самой альтернативы, бывшей лишь ложным внушением заблудившегося общественного мнения»45. В середине апреля 1917 г. Алексеев приехал в Петроград для того, чтобы сделать доклад на нескольких заседаниях Временного правительства, проходивших по случаю болезни Гучкова на его квартире.

Слушавшие генерала надолго сохранили чувство «жути и безнадежности»: «Вывод был совершенно ясен. Несмотря на все оговорки, приходилось уже тогда констатировать, что революция нанесла страшнейший удар нашей военной силе, что ее разложение идет колоссальными шагами, что командование бессильно. Обнаружилось в командном составе два течения, два типа людей. Одни очень скоро поняли, что они могут удержаться на своих местах только безудержным потаканием революционизированным солдатам, заискиванием, утрированием новых “товарищеских” отношений, попросту говоря, подличаньем перед солдатами. Эти лица, конечно, только способствовали разрушению дисциплины, утрате сознания воинского долга, – вообще, гибели армии. Другие не хотели мириться с новыми порядками и новым духом, пытались им противодействовать, проявить власть, – и либо попадали в трагические истории, либо оказывались неудобными в глазах более высокого начальства и были смещаемы со своих должностей. Таким образом, лучшие элементы исчезали, а оставалась либо жаркая дрянь, либо особенно ловкие люди, умевшие балансировать между двумя крайностями»46.

Проблема была в том, что своими действиями новое правительство поддерживало последних. Больной (он страдал ревматическими приступами, ухудшавшими работу сердца: в газетах приступы объясняли переутомлением, вызванным работой в министерстве)47 Гучков пытался компенсировать эти действия поездками на фронт, стараясь поднять падающую дисциплину патриотическими речами48. Так, например, 6-12 (18–25) апреля он посетил Могилев, Фастов, Киев, Одессу, Яссы, встретившись с руководством Ставки Западного, Юго-Западного, Румынского фронтов, Черноморского флота, представителями военно-промышленных комитетов, Земгора и Советов. Министра повсюду приветствовали аплодисментами и криками «Ура!»49. Впрочем, эти выступления практически не влияли на ход событий. «Его энергичные, мужественные речи, – вспоминал Пейрс, – имели эффект, пока он говорил, но как только он уезжал, вновь воцарялся хаос»50. В немалой степени ему способствовала кадровая политика министра.

Борьба за точки опоры в стране Чистки и заигрывания

Первые шаги Александра Ивановича Гучкова в роли военного министра ознаменовались массовой сменой старших начальников, – вспоминал Врангель, – одним взмахом пера были вычеркнуты из списков армии 143 старших начальника, взамен которых назначены новые, не считаясь со старшинством. Мера эта была глубоко ошибочна. Правда, среди уволенных было много людей недостойных и малоспособных, сплошь и рядом, державшихся оттого, что имели где-то руку, но тем не менее смена такого огромного количества начальников отдельных частей и высших войсковых соединений одновременно и замена их людьми чуждыми этим частям, да еще в столь ответственное время, не могло не отразиться на внутреннем порядке и боеспособности армии»1.

Неясным был и принцип, которым руководствовался новый военный министр при осуществлении чистки. «Список увольняемых, – вспоминал генерал-майор Э. А. Верцинский, – был составлен какими-то закулисными опросами безответственных людей и носил случайный характер. Попутно с небольшим числом слабых начальников было уволено значительное число средних и даже хороших. Хотя непосредственное замещение их должностей не представляло особых затруднений, но нахождение дальнейших заместителей за общим недостатком у нас опытных офицеров вообще, а офицеров генерального штаба в особенности, уже вызывало осложнения. В итоге армия потеряла ряд опытных начальников и понесла прямой ущерб. Гораздо хуже был косвенный вред, получившийся от назначения не по кандидатским спискам, а по каким-то особым соображениям, что поощряло к карьеризму и интригам. Более беспринципные начальники стали заигрывать с солдатами в явный ущерб для армии и строить свое преуспевание на показной революционности»2.

Происходившее удивительно напоминало то, чем занимались настоящие «младотурки» по приходе к власти в стране. Они также декларировали необходимость перемен в застое, установившемся в армии при прежнем режиме. «Такою же ошибкой было бы предполагать, – отмечалось в обзоре их преобразований за 1911 г., – что во главе частей корпусов в настоящее время, после увольнения старых пашей, стоят лица выдающиеся и вполне достойные. В этом отношении, в смысле полного произвола и царства протекции, сравнительно с недавним прошлым, порядки нисколько не изменились, – переменилась лишь сама власть, – прежде преследовали и ссылали лиц с слишком либеральными воззрениями, казавшихся почему-либо неблагонадежными Абдул-Гамиду; теперь новое конституционное правительство с не меньшей жестокостью преследует лиц, кажущихся ему недостаточно либеральными и выдвигает, в свою очередь, лиц, хотя бы и малоспособных, но зато вполне преданных новому режиму»3. Турки делали это накануне войны, Гучков и его сторонники – в разгар военных действий. Результат сказался на настроениях генералитета, резко и внезапно почувствовавшего уязвимость и непрочность своего положения. Теперь старшие командиры не могли рассчитывать ни на выполнение своих приказов снизу, ни на поддержку сверху4.

Впрочем, новый военный министр заявлял о преемственности своей политики по отношению к командному составу: он всего лишь реализовывал на практике то, к чему призывал в Государственной думе и до, и во время войны. Своим лозунгом он избрал «дорогу талантам!», которых не смог по достоинству оценить старый строй. «Но если вопрос о справедливости мероприятия, – отмечал Деникин, – может считаться спорным, то лично для меня не возникает никакого сомнения в крайней нецелесообразности его. Массовое увольнение начальников окончательно подорвало веру в командный состав и дало внешнее оправдание комитетскому и солдатскому произволу и насилию над отдельными представителями командования. Необычайные перетасовки и перемещения оторвали большое количество лиц от своих частей, где они, быть может, пользовались приобретенными боевыми заслугами, уважением и влиянием; переносили их в новую, незнакомую среду, где для приобретения этого влияния требовалось и время, и трудная работа в обстановке, в корне изменившейся»5.

К 1 (14) мая 1917 г. были смещены 3 из 5 главнокомандующих фронтами, 7 из 14 командующими армиями, 39 из 77 командиров корпусов, значительная часть генералитета были перемещена на другие должности, многие вынуждены были покинуть службу6. Главковерх – генерал Алексеев – был возмущен, он делал все возможное для срыва этой политики, но его протесты не принимались во внимание7. В отношении администрации, как военной, так и гражданской, у новых правителей России легко проглядывалось одно и то же чувство неуверенности в собственных силах. Сама легкость февральского переворота вызывала у победителей подозрения в будущей стабильности установленного порядка. Со стороны бюрократии они ожидали если не сопротивления, то саботажа. И поэтому спешили бороться с ней, прежде всего в тылу, на гражданской службе, отстраняя от власти губернаторов и вице-губернаторов и заменяя их председателями губернских управ8.

Казалось бы, правительство должно было укреплять позиции костяка армии, тем более что его позиции в аппарате управления тылом были уже серьезно поколеблены. Ничего подобного не было сделано. Правительство последовательно пыталось создать новый порядок, возглавив борьбу со старым. А между тем провал этой политики стал очевиден довольно быстро. Надежда на то, что представители цензовой общественности сумеют эффективно заменить собой старый бюрократический аппарат в провинции, провалилась за месяц-полтора. Ко второй половине апреля 1917 г. из 55 председателей губернских земских управ, ставших комиссарами Временного правительства, свою должность сохранили 23, из 439 председателей земских уездных управ – 1779.

«Временное правительство, – вспоминал В. Д. Набоков, – очень скоро – почти тотчас же – убедилось в том, что рассматриваемая мера была крайне необдуманной и легкомысленной импровизацией. Но что было ему делать. И в этом случае, как и во многих других, оно должно было считаться не с существом, не с действительными реальными интересами, а с требованиями революционной фразы, революционной демагогией и предполагаемыми настроениями масс. Так, всему этому была принесена в жертву вся полиция. Результатом такой политики явилось массовое увольнение – и выход в отставку – добровольный или вынужденный – целого ряда высших чиновников, военных и гражданских»10. Поначалу Временное правительство все еще пыталось компенсировать эти провалы путем демонстрации своей способности к решительным шагам по вопросам внешней политики. Первый прошел относительно безболезненно. 17 (30) марта было издано воззвание правительства к полякам, в котором была сформулирована его программа в польском вопросе: свободная Польша, созданная из «всех земель, населенных в большинстве польским народом» и объединенная в «свободном военном союзе» с Россией11.

27 марта (9 апреля) за подписью Львова вышла декларация правительства о задачах войны, в котором говорилось следующее: «Предоставляя воле народа в тесном единении с нашими союзниками разрешить все вопросы, связанные с мировой войной и ее окончанием, Временное правительство считает своим правом и долгом ныне же заявить, что цель свободной России не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов. Русский народ не добивается усиления внешней мощи своей за счет других народов. Он не ставит своей целью ничьего порабощения и унижения. Во имя высших начал справедливости, им сняты оковы, лежавшие на польском народе. Но русский народ не допустит, чтобы родина его вышла из великой борьбы униженной и подорванной в жизненных своих силах». Это перечисление блестящих достижений, достигнутых за столь короткий промежуток времени, портило несколько неуместное окончание – призыв: «Государство в опасности! Нужно напрячь все силы для его спасения. Пусть ответом страны на сказанную правду будет не бесплодное уныние, не упадок духа, а единодушный порыв к созданию единой народной воли»12.

Призыв к полякам остался без ответа, на который рассчитывала русская демократия. 30 марта (12 апреля) 1917 г. на воззвание 17 (30) марта ответил созданный немцами Временный государственный совет из Варшавы. Он категорически отрицал возможность какого-либо единства с Россией, в том числе и в виде военного союза: «…всякое объединение, навязанное нам, ограничивает нашу независимость и нарушает честь свободного народа». Более того, в ответе выдвигались и собственные претензии к России (отметим – естественные для поляков любой политической ориентации): «Государственный совет подчеркивает, что вековой польско-русский спор для обширных этнографических, находящихся между Польшей и Россией, но исстари в силу исторических судеб связанных с Польшей областях, оставляется воззванием Временного правительства неразрешенным. Судьба этих областей должна быть разрешена определенно. Вопрос о судьбе этих областей должен быть разрешен в соответствии с интересами независимой Польши, причем вместе с тем должны быть приняты во внимание желания населяющих эти области народностей. С Россией мы желаем поддерживать добросососедские отношения, но должны предостеречь против предположения, будто мы будем вести войны против центральных держав, монархи которых гарантировали нашу независимость»13.

Не лучшим образом получался у Временного правительства диалог и по другим, традиционно болезненным направлениям национальной политики. Революция вызвала резкий подъем активности еврейского населения России, который пытались использовать в своих интересах ее союзники и противники. «Немцы также понимали, – отмечал Д. Ллойд-Джордж, – что после революции евреи в России имеют значительное влияние. А так как сионистское движение было особенно сильно в России и Америке, немцы стали усиленно ухаживать за сионистами»14. То же самое делали и представители Антанты.

Группа видных деятелей еврейского капитала США (включая Шифа, Моргентау, Штрауса, Розенвальда, Маршала), традиционно поддерживавших сионистов, направила Временному правительству телеграмму, в которой призывала русских евреев поддержать войну до победного конца. В телеграмме, в частности, говорилось: «Американское еврейство встревожено сообщениями о том, что некоторые элементы работают в пользу заключения сепаратного мира между Россией и центральными империями. Сепаратный мир имел бы, по нашему мнению, последствием восстановление автократического режима и создание для русских евреев еще худшего положения, чем то плачевное положение, в котором они ранее находились»15.

Чтобы перехватить инициативу Германии и попытаться привлечь симпатии еврейского населения к идее войны до победного конца, последовали и другие заявления: в частности, еврейская община США добилась заявления правительства своей страны о поддержке планов создания в Палестине еврейской республики после окончания войны и освобождения этих территорий от турок британскими властями16. Эта идея получила поддержку сионистов России. На своем съезде они приняли обращение от имени делегатов-солдат действующей армии, призвавших к поддержке Керенского и доведения войны до победного конца: «Со всей силой возмущения мы протестуем против безответственных попыток внести дезорганизацию и смуту в дух единой и мощной российской армии. Мы верим, что российская демократия, провозгласившая освобождение всех народов мира, поймет вековые стремления нашего народа к свободе и национальной жизни и поддержит еврейство также и в борьбе за создание национального центра для еврейского народа в его исторической отчизне – Палестине»17.

Не сразу, но идея использовать проект создания еврейского государства для оказания влияния на еврейскую общину России была поддержана и Лондоном. 2 ноября 1917 г. была принята знаменитая декларация Бальфура. «Поддержать сионистов, – объяснял Ллойд-Джордж смысл принятого документа, – это было с точки зрения Антанты в значительной степени военным мероприятием. Не приходится удивляться, что евреи по большей части не сочувствовали России, а это шло на пользу центральным державам»18. Однако попытка мобилизовать симпатии еврейского населения и использовать их для перелома ситуации в России не удалась ни весной, ни осенью 1917 г.

Между тем противостояние власти с большевиками постоянно нарастало: еще накануне апрельских событий в Петрограде появились листовки, призывавшие к расправе с Лениным и его сторонниками. Вожди победившей общественности категорически выступили против этого: «.. в этих призывах сказался отзвук ленинского же безумия: призывают к убийству Ленина, к насильственному и кровавому разгрому гнезда ленинской пропаганды! Граждане, будьте осторожны со словами, ибо слова ведут к действиям. Кровь Ленина, пролитая русскими свободными гражданами, была бы величайшим несчастьем для нашей родины, несмываемым пятном на светлой одежде свободной России!.. Если он безумец, его надо лечить. Если он преступен, его надо судить. Но убивать его никто не смеет»19.

Опасности слева эта власть не видела, зато прекрасно осознавала свое бессилие. Возможно, именно поэтому – в силу своей слабости – она продолжала бороться с теми, в ком видела силу. Удивительно, но либералы боялись солдата, или, вернее, того, во что превращала солдата революция. «Вместо того, чтобы сознавать себя свободным защитником родины, – отмечал Крамарж, – он просто не чувствовал себя больше солдатом, так как, по его представлению, солдата без дисциплины и послушания не бывает. Свобода означала для него свободу идти домой и участвовать в дележе земли, как торжественно обещали ему агитаторы. Поэтому-то солдаты сотнями тысяч бежали с фронта, а свободу понимали так, что в Одессе состоялся Съезд дезертиров. Интеллигенция и понятия не имела о психологии мужика, видя в нем себя, то есть одетого в мужицкую рубаху интеллигента»20. Прозрение приходило с опозданием.

Повальная демократизация

Политизация, а вместе с ней и разложение русской армии и флота продолжались. Положение в тылу было не менее удручающим, солдаты запасных частей больше всего не желали отправки на фронт. В Москве борьба со старой дисциплиной привела к тому, что солдаты начали заниматься уличной спекуляцией табачными изделиями. В Петрограде скопилось около 50 рот дезертиров. Это были солдаты старше 40 лет, поверившие в слух о демобилизации старших возрастов и прибывшие «за разъяснением» в столицу. Они обосновались на Семеновском плацу, добились встречи с несколькими членами правительства, проводили массовые шествия. Командование округа ничего не могло сделать с ними. Когда этих полулегальных беглецов лишили довольствия, они стали кормиться торговлей папиросами и разносом багажа на вокзалах1.

Особенностью стиля поведения такого солдата в столицах стало демонстративное нарушение таких старых поведенческих запретов, как, например, хождение по проезжей части улицы или лузгание семечек. Это не могло не радовать большевистских агитаторов. Вернувшийся в начале июня 1917 г. из Франции после семилетней эмиграции В. А. Антонов-Овсеенко с явным удовлетворением заметил это: «Замызган Питер семенной шелухой. Деревня в городе. Но это – вооруженная деревня, это крестьянство в солдатских гимнастерках… Распоясанное, обезначаленное и… митингующее, втянутое в политику, жадно тянущееся к ней. Огромная лаборатория по перешлифовке крестьянского сознания. Расстроенный тыл невозможной войны, когда начальство ушло, а новое еще не явилось – или не освоилось?»2

Новое начальство боялось остатков старого и предлагало командованию вдохновиться собственным примером и уговаривать подчиненных. Это неизбежно приводило к бесконечным спорам. На встрече союзной делегации с командованием Юго-Западного фронта генерал А. Нокс сказал, намекая на перспективы наступления: «Теперь русский офицер и солдат так хорошо и так много говорят»3. Не зря Керенский не любил вдумчивого англичанина и потом даже настаивал на его отзыве из армии на том основании, что он «шумно критиковал русскую армию и открыто выражал неприязнь к новому строю»4. Каждая уступка этой стихии во имя порядка провоцировала дальнейшее развитие анархии. Керенский, участвовавший в этой встрече, пытался укрепить свое личное положение в армии речами. «В его речи, – вспоминал один из поклонников, – чувствовалась живая, всепримиряющая вера в Россию, в революцию, в справедливый мир и даже в возможность наступления. Главным же образом чувствовалась святая, но и наивная русско-либеральная вера в слово, в возможность все разъяснить, всех убедить и всех примирить»5.

Керенский никак не мог понять, что политика не ограничивалась интригами и эффектными речами, и тем отличался от своего главного противника.

«Он умел захватить Думу, – писал Ллойд-Джордж, – Совет или толпу на улице и думал, что это все. Настоящий человек – Ленин – не слушал его речей, а если бы и слушал, речи Керенского не произвели на него никакого впечатления. Он презирал людей типа Керенского. Ленин был тоже большой оратор. Но ораторы делятся на 2 категории. Есть ораторы, для которых эффективная речь служит одновременно и целью, и средством, успех такого оратора измеряется его умением нравиться своим слушателям. Но есть и другой тип ораторов. Для них цель в убеждении слушателей, в умении двинуть их на решительную борьбу за те задачи, которые ставит себе оратор. Участь всей большевистской революции решил тот факт, что Керенский метался между этими двумя категориями ораторов, а Ленин принадлежал к ораторам последней категории»6. В немалой степени победа большевиков стала возможной и потому, что оба этих оратора не доверяли генералитету и постоянно ослабляли его, надеясь на собственные силы.

Поначалу Алексеев еще надеялся на наведение порядка в армии и стране и потому предлагал перенести общее наступление на следующий год. Во всяком случае, он считал необходимым воздержаться от активных действий летом 1917 г.: в марте 1917 г. он писал военному министру нового правительства А. И. Гучкову: «Мы приняли на этих конференциях (в Шантильи и Петрограде. – А. О.) известные обязательства, и дело теперь сводится к тому, чтобы с меньшей потерей нашего достоинства перед союзниками или отстрочить принятые обязательства, или совсем уклониться от исполнения их»7. В начале апреля 1917 г. среди офицеров Ставки возникла идея создания «Союза офицеров армии и флота» для того, чтобы организовать офицерский корпус и поставить под контроль формирование возникавших на фронте и в тылу офицерских союзов, часть из которых неизбежно попадала под влияние советов. Верховный главнокомандующий одобрил созыв офицерского съезда, подготовка к которому заняла весь апрель8. Это было время, не дававшее Ставке надежд на лучший вариант развития событий. Попытки введения дисциплины, прежде всего в столице, проваливались одна за другой.

3 (16) апреля 1917 г. Корнилов обратился к жителям города с призывом разоружиться. «В дни нашей великой революции из Петроградского артиллерийского склада было взято около 40 000 3-х линейных винтовок и 30 000 револьверов… 40 000 винтовок – это вооружение больше, чем целого корпуса. Недостаток такого количества оружия тяжело чувствуется войсками»9. Легче войскам не стало, так как никто и не собирался разоружаться, а применение силы в столице было исключено. Стражи завоеваний революции, сидевшие в Петрограде, зорко следили за тем, чтобы не оказаться на фронте. Об их настроениях можно судить по требованиям 1-го пулеметного полка, изложенным в резолюции, принятой 14 (27) апреля – мир без аннексий и контрибуций, ликвидация полиции, отказ от поддержки займов Временного правительства, ликвидация полиции и т. п. Особенно интересно было следующее заявление запасных, не желавших идти на фронт. Оно было обращено к правительству: «Мы хотим знать, за что сражаемся»10.

Видимо, получив ответ на этот вопрос, на следующий день солдаты спешным образом добавили еще два положения в свою резолюцию – передать всю власть Советам и не выводить из Петрограда без их разрешения вплоть до созыва Учредительного собрания ни одну часть. Не были забыты и требования командующего округом: «Мы протестуем против разоружения рабочих (воззвание ген. Корнилова). Не разоружать народ, а вооружать его»11. Следует отметить, что большевики с первых дней революции рассматривали пулеметчиков (поначалу 1-й Ораниенбаумский пулеметный полк– 16 тыс. человек) как свою прочную опору для действий против власти12. При таких обстоятельствах формировать в свободной столице свободной страны части для отправки на фронт не получалось.

Задача, поставленная перед собой Корниловым, была сорвана. Он не скрывал своего раздражения. На встрече с солдатами-пулеметчиками Петроградского гарнизона генерал открыто заявил им: «Вы думаете, что войска на фронте считают вас героями? Так вот, я скажу вам, что это не так; они считают вас просто трусами, которые не хотят идти сражаться»13. Это было уже очевидно всем. Почти классической стала история о том, как солдаты столичного гарнизона все как один выступили за войну до победы, но никто не захотел при этом отправляться в окопы. На фронте это вызывало однозначную реакцию14.

16 (29) апреля Гучков подписал приказ по Военному министерству, по которому в армии одновременно вводились комитеты на ротном, полковом и армейском уровнях и дисциплинарные суды. И те и другие органы новой власти в армии были выборными, но задачи их отличались. Комитеты должны были обеспечивать самоуправление, а суды – ведать вопросами дисциплины15. И то и другое должно было гарантировать создание нового революционного порядка. На бумаге планы Гучкова выглядели лучше, чем на практике.

Что касается проявления «единой народной воли», о которой мечтал Львов, то вскоре Временное правительство столкнулось и с ней. Уже 4 (17) марта Милюков известил русских дипломатических представителей за рубежом о том, что «в области внешней политики кабинет, в котором я принял портфель министра иностранных дел, будет относиться с неизменным уважением к международным обязательствам, принятым павшим режимом, верный обещаниями данным Россией»16. Разумеется, заверений, сделанных по дипломатическим каналам, было недостаточно. Необходимы были публичные декларации. Неопределенность и противоречивость в отношении целей войны, допущенные 27 марта (9 апреля), сделали необходимыми и неизбежными уточнения. Характерно, что это было вынуждено признать и само Временное правительство17. Второй его шаг в этом направлении был гораздо более тяжелым по последствиям.

Первый кризис

18 апреля (1 мая) 1917 г. последовала нота министра иностранных дел, в которой Милюков говорил о готовности России выполнить свои союзнические обязательства1. «Враги наши в последнее время старались внести раздор в межсоюзные отношения, – заявлял он, – распространяя вздорные сообщения, будто Россия готова заключить мир с срединными монархиями. Текст прилагаемого документа лучше всего опровергает подобные измышления… Совершенно напротив, все народное стремление довести мировую войну до решительной победы лишь усилились, благодаря сознательности всех и каждого»2. Поддержки, на которую ссылался Милюков, у него на поверку не оказалось.

В этот же день в столице прошла мощная демонстрация. «Опять, как 23 марта, – вспоминал В. С. Войтинский, – сотни тысяч рабочих, бесконечные колонны солдатских шинелей, лес красных знамен, опять рабочие хоры, военные оркестры»3. 20 апреля (3 мая) нота была опубликована, и вся эта сила обрушилась на главу МИДа. Особо сильную реакцию вызвал пассаж, в котором говорилось о необходимости по окончании войны принятия гарантий и санкций, которые обеспечат длительный мир: «Само собой разумеется, как это и сказано в сообщаемом документе, Временное правительство, ограждая права нашей родины, будет вполне соблюдать обязательства, принятые в отношении наших союзников. Продолжая соблюдать полную уверенность в победоносном окончании настоящей войны, в полном согласии с союзниками, оно совершенно уверено и в том, что поднятые этой войной вопросы будут разрешены в духе создания прочной основы для длительного мира и что проникнутые одинаковыми стремлениями передовые демократии найдут способ добиться тех гарантий и санкций, которые необходимы для предупреждения новых кровавых столкновений в будущем»4. В этом упоминании о гарантиях и санкциях сторонниками мира «без аннексий и контрибуций» был замечен «империалистический подтекст», который привел к правительственному кризису и вынужденным разъяснениям МИДа, который Милюкову пришлось покинуть 5.

Его самыми принципиальными критиками были большевики. На улицы один за другим выходили резервные полки, их солдаты требовали арестовать членов правительства6. Массовые демонстрации протеста, двигавшиеся к Таврическому дворцу, насчитывали до 100 тыс. человек. Выступая 21 апреля (4 мая) в Думе, министр иностранных дел свободной России заявил, что не поддастся на диктат улицы. Лозунги «Долой Милюкова!» вызвали у него следующую реакцию: «…я испугался, не за Милюкова, а за Россию»7. Министр был вдохновлен тем, что перед зданием Думы прошла массовая демонстрация в его поддержку, однако полной уверенности в том, чем кончится противостояние, у него не было. Рабочие отряды были настроены весьма решительно, и к тому же ими предводительствовали хорошо вооруженные и настроенные на действие люди8.

В этих условиях Корнилов был чуть ли не единственным, кто попытался организовать защиту Мариинского дворца, где заседало правительство9. Однако гарнизон Петрограда не подчинялся своему командующему без подтверждения приказа представителем Петросовета. Когда 21 апреля (4 мая) Корнилов попытался вызвать батальон и батарею для защиты правительства от демонстрации большевиков, то его приказ был отменен Чхеидзе, и в результате солдаты остались в казармах10. Не получил генерал поддержки и со стороны правительства, которое он хотел защитить. Министры единогласно отклонили его предложение. «Мы были уверены, – отмечал Керенский, – что народ не допустит никаких актов насилия в отношении правительства. Наша вера оправдалась»11.

Вера Корнилова в единство с теми, кто правит страной, не нашла подтверждения на практике. Власть высшего командования в столице оказалась иллюзорной. Теперь и командующий округом, убежденный сторонник дисциплины, вынужден был лавировать. В высшей степени характерно, что именно 21 апреля (4 мая) правительство вновь попыталось привлечь к себе внимание красивыми и бессмысленными шагами, вроде передачи «представителям польского народа» трофеев русской армии – польских штандартов и знамен. Это делалось в качестве жеста доброй воли, с надеждой на примирение с поляками и на ответную любезность в будущем12. Лавировали все, в том числе и военный министр, пытавшийся довольно убогими приемами завоевать популярность среди солдат. Так, 28 апреля (11 мая) по его представлению был принят закон об увеличении месячного жалованья от солдата (5 руб. обыкновенное и 7,5 руб. боевое) до фельдфебеля (14 руб. обыкновенное и 17 руб. боевое). Офицерам жалование не увеличивалось. Выплаты по новым тарифам должны были начаться уже с 1 (14) мая 1917 г.13

Вслед за этим внезапно для многих Гучков выступил против собственной политики. Появившись 28 апреля (11 мая) в Думе, он вдруг разоткровенничался, заявив, что если раньше Отечество было в опасности, то теперь все стало гораздо хуже и оно уже находится «на краю гибели»14.

Это была верная оценка, сделанная человеком, отдавшим немало сил для достижения подобных результатов. «“Рука великого реформатора” армии Гучкова, – писал генерал Алексеев, – вымела из наших рядов в наиболее острую и критическую минуту около 120 генералов на основании более чем сомнительных аттестаций анонимных “талантливых полковников и подполковников”. “Реформатор” мечтал освежить командный состав и вызвать “небывалый подъем духа в армии”. Последнего не случилось, к несчастью, а вреда сделано немало. Сам “реформатор”, положив прочное начало многому непоправимому на десятки лет для армии, поспешил умыть руки в дальнейших ее судьбах»15.

Такого рода соображения Гучковым никогда не учитывались. Зато он мастерски умел говорить и позировать. Реформатор убирал из армии ненужных ему людей, многие из них отнюдь не были бесталанными. Одним из первых был отправлен в отставку командующий 9-й армией генерал Лечицкий. Среди прочих был снят и Рузский, находившийся, по словам Гучкова, «в какой-то вечной саботирующей оппозиции Алексееву…»16 Как оказалось, этого было недостаточно для прочного контроля над армией.

Выступая в Думе, Гучков заявил: «Где есть ответственность – там должна быть власть»17. 29 апреля (12 мая) он написал Львову письмо, в котором изложил причины своей отставки: «В виду тех условий, в которые поставлена правительственная власть в стране, а, в частности, власть военного и морского министра в отношении армии и флота, условий, которые я не в силах изменить и которые грозят роковыми последствиями и армии, и флоту, и свободе, и самому бытию России – я, по совести, не могу долее нести обязанности военного и морского министра и разделить ответственность за тот тяжкий грех, который творится в отношении родины, и потому прошу Временное правительство освободить меня от этих обязанностей»18.

Выступая на следующий день на Съезде фронтовых делегатов, Гучков публично заявил, что утром 30 апреля (13 мая) он отправил это письмо главе правительства. Теперь он обращался к представителям армии как простой или, если верить его словам, все же не совсем простой человек: «Господа, я штатский по костюму, но я глубоко военный человек по духу». Гучков напомнил слушателям о своих заслугах перед армией. Вновь всплыла история с Мясоедовым и довоенной дуэлью. Гучков заявил, что специально промахнулся, чтобы в будущем Мясоедова покарала «заслуженная» им виселица19. Демагогия уже не помогала. Один из фронтовых офицеров точно заметил, что Гучков, бывший недавно самым популярным человеком в России, превратился в нуль20. Осталось только зафиксировать свершившееся.

1 (14) мая Гучков подписал приказ о сложении с себя обязанностей министра и вслед за этим вернулся на пост председателя ЦВПК21. Вся эта история произошла после неудачной и внезапной попытки министра выступить против результатов работы поливановской комиссии, работавшей над «Декларацией прав солдата». Его выступление было несколько неожиданно, так как до этого военный министр поддерживал работу комиссии22.

Демарш Гучкова и его отставка оказались совершенно неожиданными и для его коллег по кабинету. Еще 26 апреля (9 мая) было опубликовано заявление членов правительства о готовности включения в его состав представителей тех сил, которые «еще не участвовали в ответственной государственной работе». Кроме того, как выяснилось, предполагалось, что любые дальнейшие действия министров будут скоординированы23.

Подобного рода «мелочи» не могли остановить Гучкова, выступавшего, по его словам, за твердую, единую и сильную власть. В ответ на упреки со стороны Львова он заявил: «Я ухожу из правительства не по каким-либо разногласиям с товарищами по кабинету. При всех частых, деловых сношениях, которые могли быть, я дружно работал вместе с ними, хотя и расходился в основных линиях, которых надлежит держаться. Я ухожу потому, что коренным образом расхожусь с теми течениями, партиями и организациями, которые рядом с правительством, а иногда и над правительством направляют курс политики»24. Через несколько дней, выступая на частном совещании членов Государственной думы, он снова заявил о правоте своего поступка: «Есть известная грань для товарищеской солидарности. Эта грань проходит там, где начинает говорить индивидуальный голос совести, и у этой грани нужно слушаться голоса совести»25.

Сторонники Гучкова в Военном министерстве и ЦВПК провожали и встречали его аплодисментами. Некоторые даже решились на активную политическую поддержку. В прессе появились трагически-театральные заявления: «Ушел Гучков. Ушел военный министр, в душе которого пылает самая горячая и самая искренняя любовь к армии и бесконечная любовь к родине»26. Выяснилось, что Отечество оказалось на краю гибели из-за пораженчества, невозможного еще 4 месяца назад. Причина тому была проста: «Надо сказать прямо и открыто. Той болезни, которая поразила умы и души, дали слишком долго распространяться вместо того, чтобы с места ее локали-зировать»27. Единицы реагировали на этот уход более трезво. «Отчаявшийся в человеческих средствах спасения А. И. Гучков взывает к чуду, – писал в статье «Кризис власти» профессор Н. Н. Алексеев. – А. И. Гучков взывает к чуду. Он верит в чудеса. Вера в чудеса – это сознание в бессилии, это отказ от преодоления кризиса, это капитуляция перед врагом»28. Впрочем, такого рода оценки, как и призывы сотворить чудо собственными руками, которыми закончил свою статью профессор, были скорее исключением. Правило представляло собой уныло-однообразную картину.

2 (15) мая товарищ председателя ЦВПК Н. Н. Изнар публично «выразил сожаление, что Россия в такой тяжелый момент лишилась видного руководителя и знатока военного дела»29. Его сменил другой любитель театральности и интриг, рассчитывавший обрести такую же, если не большую, память. Потенциальный преемник-социалист был очевиден. Это отнюдь не смущало лидера октябристов. 2 (15) мая он встретился с А. И. Гессеном и дал ему интервью, в котором изложил свои взгляды на грядущие изменения в составе правительства: «Я вовсе не боюсь эксцессов политического радикализма, я не боюсь рискованных политических экспериментов, тем более что дальше идти некуда»30. Таким образом, против Керенского он не выступал. Более того, Гучков считал наиболее выигрышным для страны сценарием развития событий приход к власти однородного социалистического кабинета.

«Он будет пользоваться доверием, – заявил бывший военный министр, – он будет опираться на физическую силу и сможет поэтому принимать твердые решения, делать определенные шаги. Вы спрашиваете меня, будут ли этому однородному социалистическому кабинету подчиняться все? Я думаю, что будут, ибо повелевать будут люди, которых не будут стараться при всяком удобном или неудобном случае взять под подозрение. Я не сомневаюсь, что те, кто разделяет мировоззрение и идеалы Ленина, еще более возненавидят своих вчерашних товарищей и друзей, так как увидят в них ренегатов, но более благоразумные элементы пойдут за ними. Управлять – значит предвидеть. Это старая истина. Дар предвидения в той или иной мере живет в каждом политическом деятеле. И социалисты, взяв власть в свои руки, тотчас же проникнутся сознанием ответственности. Для них станет ясно, что ужас не в том, что происходит, а в том, куда мы идем»31.

Назревший политический кризис стал явным фактом. Вечером 2 (15) мая было назначено заседание правительства. Его программа была озвучена уже до начала работы заседания в виде ответа на уход и заявления Гучкова, опубликованного в тот же день в «Вестнике Временного Правительства»: «Отдавая себе ясный отчет в тех опасностях, которые стоят в настоящее время перед Россией после испытанных ею потрясений, Временное правительство по долгу совести не считает себя в праве сложить с себя бремя власти и остается на своем посту. Временное правительство верит, что с привлечением к ответственной государственной работе новых представителей демократии восстановится единство и полнота власти, в которых страна найдет свое спасение»32.

Заседание началось около 23:00 с часовым опозданием и закончилось глубокой ночью, около 3:30. Приблизительно в полночь заседание покинул Милюков. Как выяснилось позже, он ушел и из правительства. Уход лидера кадетов немедленно поставил вопрос о пребывании в правительстве Шингарева и Кокошкина33. Кадеты были категорически против участия социалистов в правительстве и настаивали на принципе единовластия Временного правительства34. Ожидания подтвердились: однопартийцы Милюкова сделали все для того, чтобы под разными предлогами сорвать переговоры о коалиционном правительстве. Начавшись в 00:30 4 (17) мая, они продолжались практически всю ночь и день и закончились к вечеру. Еще во время ночного заседания правительства было решено поставить во главе Военного министерства Керенского и поручить МИД Терещенко35. Новое правительство, составленное из 6 представителей социалистических и 9 – несоциалистических, явно тяготело к левой политике и потому пользовалось полной поддержкой руководства Советов36.

Смена руководства в Военном министерстве не привела к серьезным изменениям в политике. Преемственность высказываний Гучкова и Керенского вскоре была подтверждена и действиями. Ну а пока деяния ушедшего министра приветствовались подчеркнуто вежливой оценкой в официальном органе Военного министерства. 4 (17) мая «Русский инвалид» опубликовал статью «Гучков и армия», которая представляла собой панегирик его деятельности. Впрочем, этим дело не ограничилось: лидеру октябристов пророчили блестящее будущее: «Отставка Гучкова – это редкий случай, когда человек от кипучей деятельности уходит не в лету, удаляется в историю, в благоговейную память потомков»37. О характере отношения к новому военному министру можно было судить по приветственным завываниям сторонников демократии в «Русском инвалиде»: «Керенский и народ – одно. Имя его – имя вождя. И в этом имени – успех и победа»38.

Новый курс нового правительства

И успеха, и победы Керенский рассчитывал добиться путем углубления начатых реформ на основе новой, революционной дисциплины. Так, во всяком случае, он заявил сам в своем первом публичном заявлении в качестве министра. Появившись на Крестьянском съезде, он обратился к его депутатам: «Товарищи, я никогда не был в военной среде. Я никогда не испытывал, что такое дисциплина, но тем не менее я намерен установить железную дисциплину в армии и я уверен, что мне это удастся, ибо эта дисциплина будет дисциплиной долга перед родиной, долга чести». Его слова были встречены бурными аплодисментами, что явно придало ему уверенности: «Мы не боимся никакой демагогии ни справа, ни слева»1.

Сомнений относительно того, кто может встать на пути этих преобразований, Керенский, судя по всему, не испытывал. Для того чтобы предупредить возможность самостоятельных действий генералитета, 5 (18) мая 1917 г. им был издан приказ, в котором он объявил, что никаких просьб об отставке лиц высшего командного состава, «возбуждаемых из желания уклониться от ответственности, допущено не будет»2. Между тем те советы, в которых большевики уже добились большинства, недвусмысленно угрожали правительству. Так, гельсингфорский совет депутатов армии, флота и рабочих принял декларацию, гласившую о том, что Временному правительству давно пора уйти и что гельсингфорский совет ждет только решения Петросовета, «обещая в любой момент поддержать вооруженной силой требование об отставке Временного правительства»3.

Осложнилось и положение считавшегося сторонником Алексеева и Гучкова Корнилова. Генерал уже не ожидал чудес от нового порядка и не пользовался симпатиями среди левых. У них и у него были для этого основания. Можно сказать, что в Апрельский кризис его судьба была решена: из-за своих разногласий с Советом по вопросу о применении силы в отношении к митинговавшим Корнилов вынужден был покинуть пост в Петрограде и отправиться на фронт. Некоторые из сторонников Гучкова связывали его уход из Военного министерства именно с этим событием4. Так или иначе, но генерал получил в командование 8-ю армию. 7 (20) мая он простился с представителями гарнизона в Манеже. Для прощания был собран батальон лейб-гвардии Волынского полка – первого, перешедшего на сторону революции. Корнилов заявил им, что едет туда, где решается судьба России, – на фронт5. На самом деле судьба страны явно решалась в тылу, откуда в армию приходили все более и более радикальные настроения. Вечером того же дня Корнилов покинул столицу. На вокзале его провожала семья и многочисленные представители штаба Петроградского военного округа6. 18 (31) мая в Петроград прибыл новый главнокомандующий округом – генерал-майор П. А. Половцов7.

Игра в демократизацию армии была особенно опасной на фоне кризиса союзнической стратегии. Провалившееся гигантское наступление генерала Нивелля на Западном фронте еще раз потребовало координации усилий Англии, Франции и России. 1 мая 1917 г. в британском правительстве обсуждалось сложившееся положение. Премьер-министр указал на то, что авторитетные военные Франции (А.-Ф. Петэн) и России (М. В. Алексеев) высказываются против больших атак: «Алексеев указывал, что, по его мнению, Россия не сможет предпринять в этом году серьезного наступления и что в результате союзники на западе окажутся лицом к лицу с основной массой германских резервов; своим наступлением союзники исчерпывают свои людские резервы в операции, которая, не открывая шансов на успех, тем самым ограничивает наступательные возможности на 1918 г.»8

«Власть Временного правительства, – по верному определению Деникина, – в самой себе носила признаки бессилия… Власть подчинилась давлению Совета, систематически искажавшего и подчинявшего все государственные начинания классовым и партийным интересам»9. Особенно ярко это бессилие проявилось в подходе к военному вопросу. Положение генерала становилось все более шатким. Алексеев даже в качестве Верховного главнокомандующего уже не был человеком, с прогнозами которого союзники могли считаться. Уже в начале мая британские военные в лице начальника Генерального штаба сделали правильный вывод о сложившейся ситуации: «.политика этой страны в настоящий момент в значительной мере находится в руках социалистов, воодушевленных пацифистскими и революционными идеалами. Видимый результат подобной ситуации – настолько сильное повреждение боеспособности армии и флота, что ценность России как союзника существенно понизилась, если не полностью уничтожена, и что не только не будет в перспективе предпринято какое-либо наступление, но существует большая вероятность, что она не удержит дивизии противника, ныне имеющиеся на ее фронте. Хотя, возможно, слишком рано еще терять всякую надежду на дальнейшую ее военную помощь, ясно, что, если эти разлагающиеся тенденции сохранятся, то они должны сильно повредить ее способности продолжать войну и могут в конце концов сделать это для нее невозможным, ибо глупо предполагать, что армия без дисциплины, без эффективной службы снабжения может иметь какую-либо боевую ценность, заслуживающую такого названия. Существует также опасность, что социалисты захватят власть в правительстве и попытаются реализовать свою политику на основе лозунга “без аннексий”»10.

В принципе, социалисты, отказавшись от ответственности за действия правительства, уже контролировали его. 4 (17) мая в столице по требованию Ставки было собрано совещание, на котором присутствовало коалиционное правительство, полный состав Исполкома Петросовета, командующие фронтами (кроме Кавказского) и Алексеев. Еще ранее он категорически отказался обсуждать «Декларацию прав солдата». Более того, перед поездкой в Петроград, 1 (14) мая, в Могилеве было созвано совещание командующих для создания общей программы генералитета. «Нерадостная картина развернулась перед всеми, – писал Алексеев в эти дни, – картина расстройства войск, их нежелание драться, падение власти и т. д. По общему настоянию я просил правительство вызвать всех гл[авнокомандую]щих в Петроград и выслушать их в соединенном заседании министров, Исполнительного] Комитета Государственной] Думы и Исполнительного] Комитета Совета Р[абочих] и С[олдатских] депутатов. Нужно было, чтобы все из первоисточника узнали, что представляет армия, что нужно для ее оздоровления; нужно было, чтобы все лекарства были изготовлены и применены совместными усилиями»11.

Две трети дивизий, по мнению Ставки, еще сохраняли боеспособность. Необходимо было спасти то, что еще могло сражаться. На совещании в Могилеве Брусилов заявил, что принятие «Декларации…» лишит его надежды на спасение армии, и, если это все же произойдет, ему останется только оставить свой пост12. В это было трудно поверить: Брусилов с его привычкой к театральности опять хватил через край. 10 (23) апреля он публично утверждал: «Прежняя дисциплина, железная, физическая, ослабела. Не будем ее жалеть. На смену ей идет дисциплина родного духа, сознания долга перед дорогой родиной, и я, уповая, что истомившаяся русская душа по свободе, правде и законности, чтобы отстоять эти права и выковать счастье родине, не даст Гогенцоллернам и Габсбургам омрачить наши блага»13. Если до революции Брусилов славился своей приверженностью к жестким и даже порой жестоким методам, то теперь он действительно переменился, не жалея ни о чем. «Принимая депутации от дивизий, – вспоминал его подчиненный, – он на их жалобы об утомлении в поисках популярности легко расточал обещания отдыха, не считаясь с условиями службы в корпусе и никого об этом не уведомляя. Было несколько случаев, что солдаты отказывались нести боевую службу, ссылаясь на обещания генерала Брусилова»14.

Доверие у коллег такое поведение явно не могло вызвать, на доверие либерального лагеря рассчитывать было еще труднее. Еще 31 октября (13 ноября) 1915 г. Лемке записывает в своем дневнике: Одно можно сказать, что при всяком перевороте – разумеется, левее кадетского – все русские чиновники, исключая рядовой мелочи, и все военные генералы и штаб-офицеры должны быть заменены в самый короткий срок, иначе любому перевороту грозит быть аннулированным пассивным сопротивлением этой гнусной банды. Сила ее страшна, она может свести на нет все реформы любой революции. Единодушие этой саранчи поразительно»15. Единодушие либерального лагеря было не менее удивительно. Лемке ошибся: наступление на генералитет и старших офицеров, пытавшихся противостоять запущенному процессу развала армии, начали не те, кто был левее кадетов. Кроме того, единодушия у военных не было. Во всяком случае, совместного выступления генералитета не получилось. Часть командующих предпочла использовать сложившуюся ситуацию в собственных карьерных целях.

Совещание было собрано 17 мая в 16:00 в Мариинском дворце. Представители Советов – Церетели, Чернов и Скобелев – специально задержали свой приезд: они подчеркивали свое значение. Во главе большого стола сел князь Львов, слева от него – Алексеев, Брусилов, Драгомиров, справа – Гурко, Щербачев и Керенский. Первым выступил Верховный главнокомандующий. Он начал свое выступление с объяснения причин приезда генералов. Его требования были минимальными, он просил связать права солдата с обязанностями, дать объяснения применению уставов в новых условиях, так как агитаторы постоянно внушали солдатам, что революция покончила со всеми военными обязательствами, данными старому режиму и ограничивавшими свободу человека16.

«Вместо действий правительство говорило. Открылась эра бесконечных речей, потоков, океанов слов, болтовни и разговора»17. Так описал бывший минский губернатор весну 1917 года. И был прав. Во всяком случае, по отношению к данному совещанию.

Алексеев говорил о том, что брошенная после революции в армию теоретическая формула «мира без аннексий и контрибуций» привела к ее деморализации. Солдат понял, что мир придет сам по себе, и, раз так, он не хотел более рисковать своей жизнью: «В результате революция не только не привнесла в армию порыва и подъема, но пробудила в ней самые низменные чувства, выдвинув на самое первое место заботу о сохранении жизни во что бы то ни стало. Точно также пагубным оказалось для армии проведение армейскими организациями демократических реформ. Армия не сумела переварить этих реформ, они расшатали ее порядок и дисциплину. А между тем без дисциплины нет армии: если начальству не подчиняются, то это не армия, а толпа»18. Генерал предупреждал о том, какой хаос при беспорядке в управлении может вызвать демобилизация армии, когда в тыл направится несколько миллионов человек, часть из которых, возможно, самовольно сохранит оружие19.

Очевидно, перед его глазами вставали картины Сыпингая, Харбина и Транссиба в 1905 г. В это время в Петрограде солдаты гарнизона активно торговали спичками, подрабатывали носильщиками на вокзалах, открыто продавали украденное казенное имущество20. На армию этот гарнизон уже не походил и явно не был настроен восстанавливать в своих рядах дисциплину. Солдаты всегда были готовы поддержать тех, кто отстаивал их права.

Нетрудно себе представить, как воспринимались слова Алексеева теми, кто контролировал ситуацию в правительстве.

«Острие докладов трех генералов, – вспоминал присутствовавший на совещании Церетели, – Алексеева, Гурко и Драгомирова – было направлено против политики революционной демократии в армии, то есть против демократических реформ, осуществленных армейскими организациями, и против лозунгов революционного оборончества. Правда, считаясь с общим политическим климатом, господствовавшим в стране в то время, генералы не говорили еще тем языком ненависти к демократии, который характеризовал выступления большей части командного состава позже, в корниловские дни, когда Ставка стала открытой опорой правого максимализма. Но существо требований, выдвинутых Верховным главнокомандующим и согласными с ним генералами, шло вразрез с самыми основами той политики, в которой демократия видела спасение страны и армии»21. В этих словах мало правды.

Ставка даже в «корниловские дни» выступала, как отмечал Деникин, прежде всего, против «полубольшевистских советов», впрочем, даже в этом выступлении участвовало всего несколько ее сотрудников. Подавляющее большинство во имя защиты страны продолжало сотрудничать и с Керенским, и с большевиками22. Представитель Петросовета был искренен в одном: требование восстановления дисциплины со стороны военных он воспринимал как скрытую контрреволюцию. Впрочем, власть Исполкома держалась на поддержке солдат, а они видели в Совете, прежде всего, анти-офицерскую организацию. Благодаря такому слиянию интересов солдатская масса получала «руководящее положение в армии»23. Это было понятно и самому Алексееву, который вскоре после совещания подвел итоги генеральских выступлений: «Кто проявил способность “ходить вокруг и около”, тот обеспечил себе положение, кто говорил прямо, открыто и неминуемо резко, тот в этот день подписал акт своего удаления»24.

Лучше всего с первой задачей справился Брусилов. «Наивно было, – вспоминал Деникин, – например, верить заявлениям генерала Брусилова, что он с молодых лет “социалист и республиканец”. Он – воспитанный в традициях старой гвардии, близкий к придворным кругам, проникнутый насквозь их мировоззрением “барин” по привычкам, вкусам, симпатиям и окружению»25. Но последовательное заигрывание Главсоюза с комитетами и их активистами все же создало ему репутацию сторонника революционной демократии. Ему верили. «Мы слушали этот доклад с особенным интересом, – писал Церетели, – так как Брусилов был тем представителем Верховного командования, который с начала революции обнаружил наибольшее понимание необходимости переустройства армии на новых началах и всем своим влиянием способствовал сближению близких ему по настроению офицеров с выборными солдатскими комитетами»26. Генерал не подвел ожиданий социал-демократа. «Я знаю солдата 45 лет, – заявил он, – люблю его и постараюсь слить с офицерами, но Временное правительство и особенно Совет солдатских и рабочих депутатов также должны приложить все силы, чтобы помочь этому слиянию, которое нельзя отсрочивать во имя любви к родине»27.

Революция, по словам Брусилова, была неизбежна, необходима и даже несколько запоздала. Армия при этом все равно оказалась неподготовленной к ней, и мало развитый солдат просто не смог правильно понять смысл изменений: «Свобода подействовала на несознательную массу одуряюще. Все стремятся завладеть правами и освободиться от обязанностей»28. Единственное, что при этом все-таки волновало командующего фронтом, была опасность со стороны большевиков. Он был первым и единственным из генералов, который заговорил об этом.

Позиция военных оказалась расколотой.

Главнокомандующие Северным и Западным фронтами Драгомиров и Гурко поддержали Алексеева. Первый был краток в выводах и требованиях: «Так больше продолжаться не может. Нам нужна власть. Мы воевали за Родину. Вы вырвали у нас почву из-под ног, потрудитесь ее теперь восстановить. Раз на нас возложены громадные обязательства, то нужно дать власть, чтобы могли вести к победе миллионы порученных нам солдат»29. Главнокомандующий Румынским фронтом Щербачев занял относительно нейтральную позицию. Так, во всяком случае, поняли его слушатели. Тем не менее и он потребовал передачи верховной власти в армии Главковерху30. Особенно непримиримо по отношению к демократизации армии был настроен Гурко, считавший, что «…для сохранения боеспособности армии важно не сочувствие солдата целям войны, а наличие дисциплинарной власти начальника»31.

Гурко категорически протестовал против принятия «Декларации.» и основных положений Приказа № 1, вошедших в нее. «Про прежнее правительство говорили, – заявил он, – что оно “играет в руку Вильгельма”. Неужели тоже можно сказать про вас? Что же за счастье Вильгельму! Играют ему в руку и монархи, и демократия. Армия накануне разложения. Вы должны помочь. Разрушать легче, и если вы умели разрушить, то умейте и восстановить»32. Генерал привел примеры разрушения дисциплины эмиссарами Совета33. Он излагал совершенно очевидные истины, ссылался на свой собственный опыт в Южной Африке, где регулярные части с жесткой дисциплиной проявили большую боеспособность, чем добровольцы, которые прекрасно знали, за что они сражаются. Но эти слова были обращены к людям, для которых они звучали кощунством. «Весь тон и содержание заявлений Гурко показывали, – комментировал Церетели, – что он пришел на собрание не с целью найти общий язык с демократией, а с целью объяснить свое решение уйти в отставку»34.

Алексеев в последний раз попытался переломить ситуацию, но это было бесполезно. Решение правительством и Советом было уже принято.

Верховному главнокомандующему это было еще не ясно, и он сделал все возможное для того, чтобы примирить расходившиеся позиции участников совещания. «Армия на краю гибели, – говорил он. – Виновны в этом все. Вина лежит на всем, что творилось за последние два с половиной месяца. Мы прилагаем все усилия, чтобы оздоровить армию. Мы верим, что новый военный министр будет своим влиянием помогать нам. Но этого мало. Должны помочь те, кто разрушал. Немало разложения армии было положено приказом Совета № 1. Тот, кто издал приказ, должен помочь нам ликвидировать его последствия. Совет должен издать ряд приказов и разъяснений, восстанавливающих авторитет офицеров. Скажите здоровое слово, что без дисциплины армия существовать не может. Помогите установить такой порядок, при котором до армии могут доходить только приказы военного министра и главнокомандующего. Если мы виноваты, смещайте нас, предавайте суду, но не вмешивайтесь. Не торопитесь издавать “Декларацию прав солдата”. Если она будет издана, то, как сказал генерал Гурко, все оставшиеся устои рухнут. Вместе с отказом от декларации, надо отказаться от лозунга мира. Скажите солдату простую истину: кто говорит – не надо войны, тот изменник; кто говорит – не надо отступления, тот трус»35.

Позиция Верховного была проста: он говорил о том, что глупо было предоставлять людям права, не возлагая на них обязанности36. Если эти слова и убеждали гражданских слушателей Гурко, Драгомирова и Алексеева, то только в правильности принятого ими решения. Им отвечали лидеры Совета. Первым был И. Г. Церетели, сразу отвергший то, что политика Совета «играет в руку Вильгельма». Более того, он заявил, что появление Приказа № 1 способствовало организации неорганизованной толпы и поэтому тот выполнил свою задачу: «Масса солдат хочет продолжать войну. Те, кто не хотят этого, неправы, и я не хочу думать, чтобы не хотели они из-за трусости. Это результат недоверия. Дисциплина должна быть. Но если солдат поймет, что вы не боретесь против демократии, он поверит вам. Этим путем можно спасти армию»37.

Церетели заявлял, что разложение армии началось до революции: «Единственной основой влияния Совета на армию является то, что он выражает идеалы революции. Революция требует разрыва со всей старой политикой, приведшей армию и страну на край гибели. Оздоровить армию и поднять ее боеспособность можно не попытками задушить в сердцах солдат стремление к миру и к освобождению от гнета старой дисциплины, а нахождением разумных способов удовлетворить эти стремления»38. В сложившейся ситуации армия была основной и практически единственной силой. А. И. Деникин был прав, когда утверждал: «Исследуя понятие “власть” по отношению ко всему дооктябрьскому периоду русской революции, мы, в сущности, говорим лишь о внешних формах ее. Ибо в исключительных условиях мировой войны небывалого в истории масштаба, когда 12 % всего мужского населения было под ружьем, вся власть находилась в руках – Армии»39.

Генералы хотели восстановить контроль над этой силой для победы над внешним врагом, но им не верили и им не собирались предоставлять возможность достичь первую цель. Наиболее искренен был М. И. Скобелев, заявивший о том, что Приказ № 1 был необходим из-за недоверия к офицерам и командованию на фронте, и при этом отношение Петросовета к командному составу с этого времени не изменилось40. «У нас была скрытая тревога, как отнесется к революции фронт, – говорил он. – Отдаваемые распоряжения внушали опасения. Сегодня мы убедились, что основания для этого были. Необходимо сказать правду: мероприятия командного состава привели к тому, что за 2^ месяца армия не уразумела происшедшего переворота… Мы согласны с вами, что у нас есть власть, что мы сумели ее заполучить. Но когда вы поймете задачи революции и дадите уразуметь народу объявленные лозунги, то получите ее и вы»41.

Иначе говоря, лидеры «революционной демократии» продолжали свою игру: отказываясь от участия в правительстве, не отказываться от власти или, во всяком случае, делать все, чтобы правительство эту власть не имело. Характерно, что почти одновременно в Совете шли горячие споры о дележе портфелей для будущих «министров-социалистов»42. Итоги совещания общими словами подводил А. Ф. Керенский – «военный министр революции», как назвал его Скобелев. Вдаваться в подробности ему не было необходимости. Решение уже было принято43. Теперь ему было нужно только скрыть это, и Керенский успокаивал генералов, как мог. «Ответственность мы берем на себя, – заявил он, – но получаем и право вести армию, и указывать ей путь дальнейшего развития. Тут никто никого не упрекал. Каждый говорил, что он перечувствовал. Прошу ехать на ваши посты и помнить, что за вами и за армией – вся Россия. Наша задача – освободить армию до конца. Но этот конец сам не придет, если мы не покажем всему миру, что мы сильны своей силой и духом»44.

Конец действительно не пришел сам. Правительство даже не пыталось поддержать даже собственных назначенцев, как только они предлагали выход из кризиса путем применения силы. Когда посланный в Кронштадт на должность военного коменданта член Государственной думы В. Н. Пепеляев (будущий премьер-министр правительства Колчака) предложил навести порядок путем расстрела нескольких сотен матросов, он встретил жесткое сопротивление в Петрограде. Ссылки на то, что иначе он не ручается за контроль над городом и флотом, не действовали. Г. Е. Львов заявил, что он скорее подаст в отставку, чем прольет «братскую кровь». В результате в отставку ушел Пепеляев45.

Учитывая то, что Петросовет и правительство для поддержки своего курса готовились собрать в столице Всероссийский съезд офицеров, военных врачей и чиновников, и в таком случае можно было ожидать фальсификации мнения офицерского корпуса и, прежде всего, фронтовиков, Ставка вынуждена была организовать офицерский съезд в Могилеве. На съезде должен был прозвучать голос русского офицера, а в результате его работы должна была появиться новая организация – «Союз офицеров армии и флота»46. В Ставку прибыло 297 делегатов-офицеров (230 – с фронта, 57 – с тыла, причем 40 из них были представлены строевыми частями) и 1 доктор. Съезд получился исключительно офицерским. Среди делегатов было немало офицеров военного времени, людей с высшим образованием (84), многие имели награды и ранения47. 7 (20) мая съезд был открыт речью Алексеева, призывавшего защитить страну от внешнего и внутреннего врага, к объединению во имя спасения Отечества, которое, по словам генерала, уже находилось на краю гибели. Главковерх назвал лозунг «мир без аннексии и контрибуций» утопией и заявил о том, что мощной власти, в которой нуждается страна, в ней нет48.

Выступление генерала было весьма эмоциональным. Он призывал к единению и защите Отечества: «Я думаю, что нельзя выбрать более удобного и неотложного момента для того, чтобы единение водворилось в нашей семье, чтобы общая дружная семья образовалась из корпуса русских офицеров, чтобы подумать, как вдохнуть порыв в наши сердца, ибо без порыва нет победы, без победы нет спасения, нет России. Вот почему я особенно приветствую вас, пришедших к большой и трудной работе. В этом громадная и заманчивая программа нашей деятельности: восстановить дисциплину; слить в единое целое то, что составляет русскую армию, то есть офицеров и солдат; перебросить сначала крепкие мостки, а потом засыпать совсем ту пропасть, которая разъединила офицера и солдата, и снова обратить их в прежнюю силу русского воинства. Еще так недавно, скажем – вчера, офицеры и солдаты дружно шли бить врага, дружно и согласно жертвовали всем, что у них есть, для блага родины. И думается мне, что большинство съезда так и поняло свои задачи. Найдутся, как всегда, иначе мыслящие, ставящие иные цели. Об этом я должен сказать, потому что в получаемых мною письмах, подписанных и неподписанных, касающихся настоящего съезда, говорится, о том, что он вреден и опасен, что он уширит ту пропасть, о которой я только что сказал. Но ведь идеал наш, это – слияние офицеров и солдат в одну дружную семью, в один общий союз. Чтобы достигнуть этого идеала, надо преодолеть тяжелый путь, нужно много поработать. Где же провести этот труд, как не на таком съезде, который составит первый этап на пути к достижению заветной цели – к слиянию всех воинов в одно дружное целое, готовое беззаветно выполнить свой долг. Наметьте пути, как приподнять нравственный и умственный склад солдат для того, чтобы они сделались искренними и сердечными вашими товарищами. Устраните ту рознь, которая искусственно посеяна в вашей семье. Я читаю в письмах, что задачи съезда не таковы: ведь политика охватила нас полностью, и нужно прежде всего определить нашу политическую платформу. В настоящее время это общая болезнь: хотели бы всех граждан России поставить на платформы и платформочки, чтобы инспекторским оком посмотреть, сколько стоит на каждой из них. Что им за дело, что масса армии с восторгом приняла новый порядок и новый строй. Частности будущего устройства принадлежат учредительному собранию. Мы же все должны объединиться на одной великой платформе: “Россия в опасности”. Нам надо как членам великой армии спасать ее. Пусть эта платформа объединит вас и даст силы к работе»49.

После этой речи Алексеев немедленно стал мишенью критики революционно настроенных газет50. Между тем столь желанного для него единства относительно возможных действий на съезде не было. Делегаты раскололись на две группы. 163 человека образовали блок, выступивший за создание общевоинского союза, в который вместе с офицерами вошли бы и солдаты. Разногласия сразу же приобрели очень острый характер. Они лишь усиливались тем, что на съезде в качестве слушателей присутствовали и солдаты, которые шумно выражали свое отношение к тому, о чем говорили депутаты51. Среди последних все больше набирало силу здоровое самосохранительное начало. В частности, делегаты единодушно выступили в защиту Алексеева от нападок и искажений «крайне левых газет по поводу его речи на открытии съезда»52.

Тем временем преемник Гучкова на посту военного министра явно надеялся оседлать настроения тыла. В этом он надеялся на помощь социалистов всех стран и направлений. По России разъезжала делегация французских социалистов во главе с Альбером Тома. 7–9 (20–22) мая его шумно приветствовала Москва. Тома встречался с городскими властями, представителями Земгора и ВПК, посетил местный совет солдатских депутатов, собрание офицеров, митинг-концерт в Большом театре, устроенный Бундом. Везде его ждали самые бурные и самые дружественные встречи53. Настроения в поддержку нового Временного правительства были сильными и, как могло показаться, достаточно устойчивыми. Мобилизовать эмоции и направить их в необходимое для себя русло – вот та задача, которую ставил перед собой Керенский.

Ему, очевидно, казалось, что он может рассчитывать на достижение этой цели. Керенский был высококлассным демагогом, так и не сумевшим понять разницу между думской аудиторией и страной. 9 (22) мая 1917 г. новый военный и морской министр посетил Гельсингфорс, где посетил ряд судов и частей, встретился с представителями флота и адмиралом Максимовым. Керенского бурно приветствовали. Под бурные аплодисменты он сообщил, что если ранее он был единственным представителем демократии в правительстве, то теперь их количество значительно возросло. Понятие «демократ» и «социалист» были уже тождественны. Керенский продолжал: «Товарищи, оставаясь социалистом, я взял на себя обязанности военного и морского министра. Взял, потому что в настоящее время борьба на фронте – это та же самая революционная борьба»54.

«Я теперь спокоен, – говорил министр. – Мы увидели русский народ. Русская демократия и все, кто с ней, могут спокойно смотреть в будущее, так как мы доказали, что созрели для гражданственности. При старом режиме русская демократия и русская свободная мысль была под каблуком самодержавия, но все это время мы жили интересами государства, болели и плакали кровавыми слезами о гибели страны. Мы спокойными рядами один за другим шли, если нужно было, на смерть, но мы знали также, что русский народ должен перейти от азиатского самодержавия в семью европейских народов. Мы сознательно тянули его туда. Сейчас, когда мы притянули его, мы хотим его дело укрепить, так как создаем не какой-нибудь английский или немецкий строй, а демократическую республику в полном смысле этого слова»55.

Вслед за Керенским к собравшимся обратился Максимов: «Граждане, военные и рабочие! Можете ли вы обещать министру без погон, министру из рабочих, что вы будете исполнять его приказы лучше, чем исполняли приказы министров, генерал-адъютантов царя?» Из зала закричали «Обещаем!»: судя по всему, участники встречи были весьма довольны друг другом56. Зал клялся защитить свободу и республику, кричал «Ура!», депутаты передавали в президиум для Керенского Георгиевские кресты «в знак преданности и уважения». Тот принимал их с благодарностью57. В тот же день министр вернулся в Петроград и провел встречу со 2-м Балтийским экипажем. И здесь его ждали овации58.

Картина была впечатляющей: казалось, новый военный и морской министр явно мог опереться на новую дисциплину, новую армию и новый флот. Впрочем, так только казалось. Не все было так просто. В Гельсингфорсе, в частности, министру задали вопрос относительно того, когда же будут опубликованы секретные договоры России с союзниками, на что тот ответил уклончиво. Керенский заявил, что эти документы должны быть преданы публичности всеми одновременно, в результате чего сразу же был выставлен большевиками противником открытой и честной политики59.

Одним из первых шагов Керенского на воинском поприще стала публикация «Декларации прав солдата» 10 (23) мая. 11 (24) мая она была введена приказом министра по армии и флоту. Некоторые ее положения звучали как весьма похвальная декларация, как, например, статья 8: «Взаимоотношения военнослужащих должны основываться при строгом соблюдении воинской дисциплины на чувстве достоинства граждан свободной России и на взаимном доверии, уважении и вежливости». При этом статья 9, отменявшая обязательную ранее словесную этику армии, вводила вместо нее новую, иногда звучавшую странно для все еще воевавшей армии. Так, например, вместо старорежимного «так точно» предполагалось отвечать «да» или «постараемся»60. Последняя форма ответа отнюдь не предполагала категоричности при выполнении отданного приказа. Документ, фактически заменявший Устав, стал новым, довольно мощным ударом по сторонникам сохранения дисциплины, но тем не менее недовольство Керенским слева постепенно нарастало.

Эффект «Декларации…» был недолговечен, ее содержание не удовлетворяло и большевиков. Им была нужна безбрежная демократия. «Выборные войсковые комитеты, – писал в «Правде» 16 (29) мая Г Зиновьев в статье с показательным названием “Декларация прав или декларация бесправия.

Вниманию солдат”, – имеют право внутреннего самоуправления. Это хорошо. Но выбирать своих начальников солдаты не имеют права. А между тем без этого говорить о демократической армии просто смешно. Какая же это декларация прав? В этом самом важном, самом больном вопросе это декларация бесправия для солдат и декларация прав для командиров… Обидно и больно читать важнейшие пункты “декларации прав”. Не это называется демократизировать армию, гражданин Керенский»61. Очевидно, с последним доводом Зиновьева Керенский был согласен.

Он готовился к снятию одиозного для большевиков и для себя Главковерха. С приходом Керенского в Военное министерство значительно ускорилось принятие положения о военных комиссарах в армии. Оно было разработано Петросоветом еще в апреле, но тормозилось Ставкой. Разумеется, Алексеева не могли устроить такие положения, как неподконтрольность комиссаров военному командованию и Военному министерству (только Петросовету). Теперь «Положение.» было принято военным министром и направлено в Ставку для исполнения. Комиссар назначался по согласованию с Военным министерством, но оставался в подчинении Петросовета62.

Аппарат, который интриган нового государственного порядка явно собирался использовать для контроля над армией, был создан. Оставалось только одно – показать себя подчиненным. На следующий день после издания «Декларации прав солдата» «министр из рабочих» проезжал через Могилев по пути на фронт. Почему-то поезд Керенского прибыл в этот город в 5 часов утра и на встречу с собой, в поезд, «заложник демократии» пригласил только начальника штаба Ставки – генерала Деникина. Впрочем, разговор был почти бессодержательным, за исключением одного. Так же, как и Гучков, Керенский начал с желательности чистки верхов армии, назвав прежде всего имена генералов Гурко и Драгомирова. В Ставке воцарилось напряженное ожидание. Оно было небезосновательным63.

Фигляр власти в армии

Кроме обычных для себя интриг, новый министр занимался еще одним делом: он готовил успехи на фронте, которые должны были доказать всем правоту выбранного победившей демократией курса. Делал он это так, как мог, то есть много, часто и красиво призывал к действию. В пример своим подчиненным он готов был поставить самого себя. 12 (25) мая Керенский подписал приказ по армии и флоту о подготовке к переходу в наступление: «Воины, офицеры, солдаты и матросы! В великий грозный час жизни родины нашей воля народа призвала меня стать во главе вооруженных сил Государства Российского. Безмерно тяжело новое бремя мое, но, как старый солдат революции, беспрекословно подчиняясь суровой дисциплине долга, я принял перед народом и революцией ответственность за армию и флот. Все вы, воины свободной России, от солдат до генерала, выполняете тяжкий, но славный долг защиты революционной России. Только этот долг – помните это. Но, защищая Россию, вы боретесь за торжество великих идеалов революции, за свободу, равенство и братство. Ни одной капли вашей крови не прольется за дело неправды. Не для захватов и насилий, а во имя спасения свободной России вы пойдете вперед, туда, куда поведут вас вожди и Правительство. Стоя на месте, прогнать врага невозможно. Вы понесете на концах штыков ваших мир, право, правду и справедливость. Вы пойдете вперед, свободные сыны России, стройными рядами, скованные дисциплиной долга и беззаветной любви к революции и родине»1.

Вслед за этим призывом министр отбыл в Севастополь и далее отправился в многочисленные поездки по армиям, призывая готовиться к защите завоеваний революции. Его бурно приветствовали2. Предшественнику триумфатора было уже не до аплодисментов. 16 (29) мая в Москве открылся 3-й съезд военно-промышленных комитетов. Около тысячи делегатов, представители Земгора, различных общественных организаций и правительства слушали речь Гучкова. Тот говорил о том, что к старому возврата уже нет, и о сильнейшем разочаровании совершившимися изменениями: «Господа, положение страны тяжелое, но не безнадежное. Наш долг – работать до конца, и пусть наша последняя надежда исчезнет с последним дыханием нашей жизни… Нам не на кого возлагать теперь ответственность. Вся ответственность лежит теперь на наших головах, и пусть не заклеймят нас грядущие поколения проклятием за то, что мы в этот тяжкий день испытаний, который выпал на долю нашей родины, оказались не на высоте»3. Следующий оратор – Коновалов – был гораздо менее патетичен. Он заявил, что страна находится накануне катастрофы, в которую и провалится, если руководство Советами не справится с движением масс4. Руководство это в лице нового военного министра находилось в пути.

Поездка на фронт в новом качестве была весьма важна для Керенского. Это был его первый контакт с армией в новом качестве. На Юго-Западный фронт военного министра сопровождали представители союзников Альбер Тома, генералы Ниссель и Нокс5. Керенскому чрезвычайно важно было продемонстрировать свои способности перед ними, и он делал для этого все возможное. Иногда он терял абсолютный контроль над толпой, иногда, как и Гучкову, ему удавалось повести ее за собой. Впрочем, это было не столь важно. «Слова не могли бороться с фактами, – оценивал сложившуюся ситуацию Деникин, – героические поэмы с суровой прозой жизни. Подмена Родины Свободой и Революцией не уяснили целей борьбы. Солдатская масса, падкая до зрелищ и чувствительных сцен, слушала призывы признанного вождя, и он, и она воспламенялись “священным огнем” с тем, чтобы на другое же утро перейти к очередным задачам дня: он – к дальнейшей “демократизации армии”, она – к “углублению завоеваний революции”»6.

Но Керенский все еще надеялся добиться своего словами и довольно дешевыми театральными приемами. Став военным министром, он сменил штатский пиджак на френч защитного цвета, летом 1917 г. у него разболелась рука: бывший адвокат носил ее на черной повязке через плечо, что придавало фигуре «демократизатора армии» оттенок романтизма. Министр был похож на раненого героя7. Приемы Керенского пока что вызывали умиление: пресса назвала его Сен-Жюстом русской революции, «существом особым, чуждым человеческих слабостей», в отличие от своего французского оригинала принципиально отказавшимся от кровопролития, и в этом явившим «.то вечное, что очищает и облагораживает всякий факт истории, поднимая его на прозрачный воздух, передавая его благожелательным солнечным лучам – сострадание»8. Его выступления были весьма театральны, а призывы к толпе походили на заклинания.

Образно говоря, до февраля 1917 г. Верховный главнокомандующий уговаривал держать оборону или переходить в наступление главнокомандующих фронтами, а после революции все вплоть до военного министра убеждали уже солдат и унтер-офицеров. В первый период войны, несмотря на низкий уровень управления, армия показала себя с самой лучшей стороны. «В минувшую Великую войну, – отмечал историк русской армии А. А. Керсновский, – Россия одна приняла на себя удар половины сил вражеской коалиции. Другую половину поделили между собою Франция, Великобритания, Италия и Соединенные Штаты, страны, гораздо лучше снабженные боевой техникой. Боевое напряжение каждой русской дивизии было в несколько раз выше такового же любой союзной дивизии»9. После 1917 г. о таких результатах не могло быть и речи. С другой стороны, армия получила зрелищные встречи со своим руководством.

При встрече с дивизией в Подгайцах 13 (26) мая 1917 г. Керенский в течение двадцати минут говорил о «мистической Свободе», которую получила Россия. Керенский нередко прибегал к простому демагогическому приему – заклинал защитить страну, революцию, землю и волю, и требовал, чтобы винтовку вручили и ему, чтобы он мог пойти вперед – победить или умереть. По очереди вместе с присутствовавшим на митинге Брусиловым Керенский размахивал красным знаменем, пытаясь встать выше генерала и махать энергичнее его. Речь прерывалась бешеными аплодисментами и заверениями толпы в 12 тыс. человек, что свободные люди свободной страны пойдут сражаться за Россию с радостью в сердце. По окончании речи солдаты отнесли Керенского на плечах в автомобиль10. Вслед за отъездом министра Георгиевские кавалеры 3-го Кавказского армейского корпуса «по единодушному желанию всех чинов корпуса» присудили «первому гражданину, министру революционных российских войск армии и флота Александру Федоровичу Керенскому пожаловать Георгиевский крест 2-й степени за № 27087», который солдат 2-го Кавказского инженерного полка Д. А. Виноградов «сорвал со своей груди и передал министру в знак своей преданности и понимания долга». Корпус отправил делегацию в столицу, вручать крест11. Это был триумф.

Правда, 12 (25) мая выступление Керенского в Каменец-Подольске перед тысячами обозных, преимущественно старых возрастов, окончилось провалом12. Как это часто бывало, ему аплодировали, но после того, как министр отбыл, аплодисменты поочередно достались большевику, агитировавшему против Керенского, и военному врачу, призвавшему к ответственности и рассудку и напомнившему солдатам, что нельзя одновременно быть за всех. Комментируя этот случай, Брусилов сказал о солдатах: «В большинстве – это большие дети. Они рукоплещут не мыслям, а красивым словам»13. У детского поведения были весьма серьезные последствия. Уговоры убеждали солдата в том, что выполнение или невыполнение приказа – вопрос спорный. «Аргументы и убеждения не улучшали положения, – вспоминал сопровождавший Керенского Станкевич, – но ухудшали, так как вызывали мысль, что солдат волен убедиться аргументами или не убедиться, что не укрепляло, а лишь расшатывало дисциплину»14.

16 (29) мая Керенский прибыл в Одессу, где его встретили парадом. Солдаты радостно отвечали на приветствие «Здравствуйте, товарищи!», над полем летали аэропланы. Во встрече принимали участие и сербские части, что дало возможность министру заявить: «Рад засвидетельствовать перед союзниками, что все слухи о падении мощи армии есть ложь и клевета»15. После этого он направился в Кадетский корпус, откуда благодарные слушатели вынесли его на руках. После этого была встреча с командованием флота и матросами. Министр объяснил последним, что они служат в самом свободном флоте в мире, а посему должны явить всем пример благотворности этих преобразований: «Мы должны помочь нашим товарищам за границей добиться такой же свободы»16.

Вечером, на митинге в городском театре, Керенский призвал жертвовать на нужды обороны награды и драгоценности. «Ответом является настоящий дождь украшений, настоящий дождь крестов и орденов, падающий с разных ярусов театра и лож на сцену, где размещается стол президиума». Из зала шли женщины с кольцами и серьгами, кто-то протягивал на сцену деньги17. Все это, как могло показаться, было явным свидетельством силы и правды Керенского. Видимо, поэтому при посещении Одессы он убеждал и командира Сербского добровольческого корпуса, генерала Живковича, в том, что дух революционной русской армии весьма высок и, несмотря на последние неудачи, она вскоре нанесет решающий удар по противнику. Живкович был против употребления своих войск на фронте, Керенскому он не поверил и, как показали дальнейшие события, не ошибся18.

После Одессы министр отправился на главную базу Черноморского флота. Сюда его просил приехать Колчак, который уже начал терять контроль над подчиненными19. Совсем недавно казалось, что власть и авторитет командования на Черноморском флоте, среди рабочих и в гарнизоне Севастополя были прочны и надежны. «Если бы кто-нибудь начал агитацию против офицеров вообще, – заявлял еще 4 (17) мая корреспондент «Русских Ведомостей», – героическая фигура Шмидта сейчас бы стала на его дороге»20.

Здесь даже формировались делегации, которые отправлялись на фронт агитировать за продолжение войны до победного конца. Одна из первых перед поездкой к «товарищам в окопах» посетила Москву, где ее шумно чествовали в Городской думе. Матрос Федор Баткин ответил на приветствия зажигательной речью: «Отечество в опасности! Вот лозунг, который справедливо и вовремя был брошен в русские сердца, – и Черноморский флот, гарнизон и рабочие не могли не поднять своего голоса по этому поводу. Вот с чем мы едем. Мы едем не только за тем, чтобы призвать всех к единению, – мы едем за тем, чтобы, если будет нужно, отдать наши жизни там, на позиции, чтобы показать, как нужно умирать за свободную Россию»21.

На самом деле ситуация была далеко не безоблачной. 10 (23) мая Исполком флота поставил вопрос об аресте помощника главного командира Севастопольского порта генерала-майора Н. П. Петрова. Колчак протестовал и угрожал покинуть свой пост, но генерала все же арестовали. Командующий немедленно обратился к Керенскому с просьбой уволить его с занимаемой должности. Министр вызвал адмирала в Одессу, откуда они вместе направились в Севастополь22. Приезда Керенского ждали с нетерпением, город стал готовиться к встрече дорогого гостя еще 17 (30) мая. На следующий день огромная толпа под красными знаменами с криками «Ура!» встречала Керенского и Тома на Графской пристани23.

Керенский был очень доволен сердечной встречей и даже призвал моряков отчитаться за проведенные накануне его приезда самочинные обыски у представителей семьи Романовых, проживавших в Крыму, и вернуть все изъятые при этом вещи и документы. Министр призвал манифестантов приветствовать командующего флотом – последовало бурное «Ура!»24. Керенский приказал немедленно освободить Петрова, что и было выполнено25. Министр покинул Крым с чувством выполненного долга. 19 мая (1 июня) он телеграфировал Львову со станции Раздольная: «Положение в Севастополе весьма благоприятно и возникший там эпизод благополучно разрешен»26.

«Заложник демократии» явно не понимал того, что происходит. На фронте он был еще популярен, что, без сомнения, это укрепляло его веру в себя. Впрочем, он предпочитал подавать это как веру в людей. Склонность к театральности и позе никогда не покидали Керенского. Приехав в Ригу, «министр, гражданин и первый солдат революции», как его уже официально называла правительственная печать, устроил один из спектаклей, которые так нравились тогда зрителям: «Верой в начатое дело освобождения, верой в людей дышат слова министра. Ему не надо спрашивать, верят ли ему и думают ли так же граждане Риги и солдаты. Перекатный гул криков восторга говорит лучше слов о взглядах и мнении народа. Министру подносят цветы. Он с балкона бросает красивые розы на память успевающим их подхватить»27. Основная мысль речи Керенского сводилась к тому, что «революционная русская армия ныне – самая свободная в мире», что не могут не понять и не защищать солдаты28.

Ответом на эти заявления стали заверения во взаимной любви вроде стихотворения «Вождь», посвященного военному реформатору революции:

«Речь его источник жизни Всех сближает и роднит,

К погибающей отчизне Властно граждан всех манит!

И, зажженные словами,

Рати грозные встают Окрыленные мечтами Знамена свои несут!

С ними вместе вся Россия Поднимается на бой За надежды золотые,

За свободу и покой!

Так зови же, вождь народный,

За страну вперед зови!

Верь, пойдет народ свободный,

Полный веры и любви!»29

Керенский был доволен собой, и тем более неприятной для него оказалась оппозиция генералитета. 15 (28) мая, через 5 дней после принятия «Декларации прав солдата», Гурко подал рапорт Верховному главнокомандующему и копию его переправил министру-председателю. Генерал заявил, что при подобных условиях он не может отвечать за вверенные ему войска30. Гурко и раньше не отличался желанием участвовать в революционной демагогии. О его отношении к переменам можно судить по приказу от 1 (14) апреля 1917 г., в котором он говорил о необходимости усиления контроля над сохранением военной тайны: «За последние дни, когда решается судьба России, быть ли ей независимой, свободной и могущественной или порабощенной, разбитой и униженной, обнаружилось, что многие стали забывать уроки прошлого»31. Правильнее было сказать, что многие не проходили эти уроки, а многие не сделали из них правильного вывода.

4 (17) мая В. И. Гурко вынужден был отдать очередной приказ по армии. Один из командиров бригад Западного фронта отдал распоряжение снять красные банты перед инспекторским смотром, за что немедленно был арестован по требованию толпы. Гурко был возмущен: «Хотя такого приказа делать не следовало, тем не менее требование генерала основывалось на точном выполнении правил о форме одежды и не могло служить причиной самоуправного нарушения дисциплины, недопустимой ни в одной благоустроенной армии в самых свободных странах. Отданное приказание необходимо было сперва в точности исполнить, а затем его обжаловать. И от того обстоятельства, что команда собралась бы один раз без бантиков, свобода не пострадала бы. От невыполнения приказа пострадала дисциплина, и со временем может пострадать и самая свобода»32. Столь последовательная позиция генерала была неприемлемой для революционной демократии.

В приказе по армии и флоту от 23 мая (5 июня) глава Временного правительства заявил: «Такое заявление (имеется в виду рапорт Гурко. – А. О.) в настоящее время совершенно недопустимо. Главнокомандующий облечен высоким доверием правительства и, опираясь на него, должен все свои усилия направлять к достижению возложенных на него задач… Без нравственной ответственности перед родиной генерал Гурко не может более занимать своего высокого и важного поста»33. Как было возможно опираться на Временное правительство, еще раз показали последующие действия Керенского: он распорядился понизить Гурко, назначив на пост не выше начальника дивизии. Этот свой шаг он предпочел подать как своего рода благодеяние: «Подобной мерой Временное правительство нашло возможным ограничиться лишь в виду прежних боевых заслуг генерала Гурко; впредь же поступки начальствующих лиц, подобные заявлению названного генерала, будут караться с еще большей строгостью вплоть до назначения их на самые низшие должности»34.

Почти одновременно с Гурко настала и очередь Алексеева. В принципе вопрос о новом Верховном был решен во время поездки на Юго-Западный фронт, из которой Керенский возвращался через Могилев. В ходе встреч с министром А. А. Брусилов сделал все от него зависящее, для того чтобы продемонстрировать свою лояльность новым властям. При встречах с представителями революции он любил повторять, что был первым русским генералом, который потребовал от императора отречения35. В конце месяца Брусилов, уже поддержанный Л. Г. Корниловым, пытался доказать приехавшему в Россию Э. Вандервельде преимущества нового порядка для внутренней службы армии36. Весьма сомнительно, что эти восторги носили искренний характер. Тем не менее своего Брусилов добился: он стал фигурой, на которую поставил Керенский.

Подготовка к смещению Главковерха происходила на фоне обострявшегося противостояния офицерского съезда в Ставке с курсом Временного правительства. 14 (27) мая в результате обсуждения доклада о дисциплине в армии был сделан вывод о том, что армия пришла к развалу, что пришедшие из Петрограда лозунги привели к тому, что «темные солдатские массы недоверчиво относятся ко всякому, кто говорит за войну, будь то офицер или солдат»37. Съезд все больше и все очевиднее раздражал сторонников революции. 17 (30) мая один из его делегатов – прапорщик Никитин – поставил вопрос об ответственности за случившееся: «Приказ № 1 развалил армию в один день. Говорят, что это ошибка. Но есть ошибки и ошибки. Прежде губернаторов, по ошибке расстрелявших несколько человек, назначали в Сенат. А теперь по ошибке разрушена вся наша армия, подставлена под удары врага. И что же? Виновников этой ошибки тоже делают сенаторами». Эти слова вызвали аплодисменты офицеров и шум негодования солдат38.

18 (31) мая съезд принял ряд резолюций («О принципах командования», «О состоянии армии»), в которых говорилось о том, что армия должна получать приказы только от военных начальников, что необходимо обеспечить восстановление их власти, что в настоящий момент наблюдается полная потеря дисциплины, упадок воинского духа, потеря доверия к офицерам и, как следствие, «сведение авторитета начальника к нулю»39. 20 мая (2 июня) съезд принял резолюции «О единении солдат и офицеров», «О восстановлении дисциплины», призывавшие ради победы в войне восстановить дисциплину в армии, не останавливаясь перед использованием «самых суровых наказаний»40.

22 мая (4 июня) 1917 г. офицерский съезд в Могилеве завершил свою работу. Его закрывал А. И. Деникин, выступивший с горячей речью в защиту русского офицера: «Пусть же сквозь эти стены услышат мой призыв строители новой государственной жизни. Берегите офицера, ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности, и сменить его может только смерть»41. Ответ на этот призыв последовал незамедлительно. В тот же день Алексеев был все же смещен, причем прибывший за два дня до того в Могилев Керенский ни словом не обмолвился во время встречи с Главковерхом, что готовит его смещение. Впрочем, Керенский не делал секрета из своих планов для своего окружения42. Он приехал в Ставку с Юго-Западного фронта с готовым уже решением. Диалог с Брусиловым доказал ему правильность готовящейся смены43.

«Кадровое решение» сопровождалось травлей Алексеева, Гурко и Драгомирова, которую начали Советы и их печать44. Уход Алексеева вызвал у левых всплеск радости. «Мы от всей души приветствуем этот шаг, – отмечал орган большевиков Гельсингфорса. – Лучше поздно, чем никогда. Вред, нанесенный революции преступным поведением генерала Алексеева и окружающих его лиц, весьма велик. Погромная агитация ставки наделала слишком больших бед только потому, что наткнулась на стену высокой сознательности и революционности широких масс армии…»45 Интересно, что призывы к защите Родины и отказу от внутренней борьбы перед лицом внешнего врага уже назывались погромной пропагандой.

Уходя в отставку, Алексеев обратился к армии с прощальным приказом: «Почти три года вместе с вами я прошел по тернистому пути русской армии. Переживал со светлой радостью ваши славные подвиги, болел душой в тяжкие дни наших неудач, но шел с верой в Промысел Божий, призвание русского народа, доблесть русского воина. И теперь, когда дрогнули устои военной мощи, я храню ту же веру, без нее не стоило бы жить. Низкий поклон вам, мои боевые соратники, всем, кто честно исполнил свой долг, всем, чье бьется сердце любовью к родине, тем, кто в дни народной смуты сохранил решимость не давать на растерзание родную землю. Низкий поклон вам от старого солдата и бывшего главнокомандующего. Не поминайте лихом»46.

В этот момент активно поддержал Керенского командующий Юго-Западным фронтом. В телеграмме к министру Брусилов заявил, что готов «всеми силами оправдать доверие Временного правительства и Ваше»47. Уверенность в том, что именно он сумеет провести армию к победе, если возглавит Ставку, объективно делала Брусилова игрушкой в руках Керенского. Готовность к широкой социальной демагогии, замена решения вопроса демонстрацией, отданием распоряжения, пусть даже самого бессмысленного, но обязательно публичного, – все это роднило Брусилова с новыми властями, которые к тому же начали появляться в действующей армии.

Очень верную характеристику военному министру дал Половцов: «.Керенский знал командный состав армии еще хуже Гучкова, да кроме того он, по-видимому, боялся всякого человека с популярностью»48.

К этому следует добавить, что министр не очень жаловал Ставку49. Популярность генерала Алексеева, выступавшего за сохранение твердой армейской дисциплины, не могла не вызывать опасений у Керенского: он твердо решился нанести удар по «реакции» в армии и назначить на пост Главковерха своего сторонника. Смена Алексеева была предопределена, на его место был назначен Брусилов. Он действительно оставил свой пост, как и обещал на совещании в Ставке перед поездкой в Петроград. И занял другой50. Решение правительства не было внезапным для бывшего Главковерха: судя по всему, ничего обнадеживавшего для себя и армии от людей, с которыми он «совещался» в столице, ожидать было невозможно.

«Как ни тяжело было за последние месяцы командование армиями, – писал Алексеев генералу А. П. Скугаревскому, – как ни быстро шло разложение частей, я не решился бы сам оставить управление и обратиться в постороннего зрителя борьбы, которой в течение почти трех лет отдал все свои силы без остатка… Я оказался неудобным, неподходящим тем темным силам, в руках которых, к глубокому сожалению, безответственно находятся судьбы России, судьбы армии. Не ведая, что творят, не заглядывая в будущее, мирясь с позором нации, с ее неминуемым упадком, они – эти темные силы – видели только одно, что начальник армии, дерзающий иметь свое мнение, жаждущий возрождения в армии порядка и дисциплины, живущий мыслью, что русская армия не имеет права сидеть сложа руки в окопах, а должна бить неприятеля и освобождать наши русские земли, занятые противником, – для них неудобен и нежелателен. Меня смели.»51

23 мая (5 июня) интервью по поводу этой отставки дал глава правительства. Князь Львов заявил: «Генерал Алексеев на днях подал прошение об отставке. Свою просьбу генерал Алексеев мотивировал болезнью. Верховный главнокомандующий давно возбуждал вопрос об освобождении его от исполнения обязанностей, а здесь события назревали еще, и необходимо было, чтобы в Ставке боевая жизнь не нарушалась, почему Временное правительство и удовлетворило ходатайство генерала Алексеева»52. Особо было отмечено и то, что «отставка генерала Гурко не находится в зависимости от ухода генерала Алексеева»53.

Ориентировавшаяся на правительство пресса начала восхвалять бывшего Главковерха: он был назван «прекрасным организатором, человеком с большими познаниями», в уходе которого нет особых оснований для беспокойства, ведь правительство пригласило его в столицу. В России якобы происходило то же, что и во Франции, где Жоффр был переведен в распоряжение совета министров. Прекрасные слова были найдены и для Брусилова с Гутором (заменившим Гурко): они одни из первых примкнули к Временному правительству54. После увольнения «по собственной просьбе», которая была хорошо подготовлена политикой Временного правительства, генерал Алексеев поступил в его распоряжение, но предпочел уехать в Смоленск. При этом сторонники Алексеева в Ставке по-прежнему держали его в курсе изменений в штабе55.

Новый главнокомандующий сразу же проявил свою способность соответствовать новым требованиям. 30 мая (12 июня) он отдал свой первый приказ по армии: «22-го сего мая я назначен Временным правительством верховным главнокомандующим. Я смело, без колебания, принимаю на себя этот тяжелый пост служения народу для выполнения поставленной народом цели: довести нашего врага до согласия заключить с нами и нашими союзниками мир, почетный для нас и справедливый для всех, – мир, на условиях, установленных Временным правительством в полном согласии со всеми представителями народа. Наши враги с их правительствами, которые только одни имеют право вести переговоры о мире, на наши условия мириться без аннексий и контрибуций, с правом самоопределения народов не согласны, а потому выбора нам и выхода другого нет и быть не может, как только силой нашего оружия заставить его мириться и согласиться на наши столь умеренные условия»56.

Не был забыт и солдат «самой свободной армии мира». Брусилов призвал его защищать выстраданную народом свободу: «Если вы при старом режиме, под угрозой расстрела, храбро сражались и били врага, то неужели теперь, чтобы отстоять нашу свободу и нашу великую революцию, вы будете колебаться? Неужели вы хотите оправдать позорное для всех нас утверждение врага, что нас, якобы, свобода развалила, что мы недостойны ее, что русская революционная армия не грозная сила, а слабая разрозненная толпа недостойных свободы людей? Нет, я знаю русский народ и русского солдата. Я сам – русский солдат и смело перед русским правительством отвечаю отечеству. Отвечаю, что мы исполним наш долг до победного конца и добудем нашему отечеству почетный мир с ореолом сияния лучезарной свободы, которую мы навеки за собой закрепим»57.

Для укрепления своего контроля Керенский ввел институт комиссаров уже и при Ставке Верховного главнокомандующего58. Зоркий глаз был установлен над лично преданным Брусиловым. Между тем генерал старательно демонстрировал свою способность жить и работать по-новому. Главковерх, как и военный министр, верил в живительную силу слов и все активнее занимался демагогией. Левые сразу же поняли это и ответили дружной травлей генерала. Большевики требовали продолжения чистки верхов армии: «Хотя ген. Алексеев и является одним из столпов контрреволюции, но ведь он не один. А между тем ни о каких других “реформах” в командном составе армии мы что-то не слышим. И на место ген. Алексеева был назначен ген. Брусилов, его соратник и сподвижник»59.

Характерно, что одним из первых распоряжений Брусилова на новой должности был приказ о формировании добровольческих «особых ударных революционных батальонов». Эти части должны были «вселить Армии веру, что весь русский народ идет за нею во имя скорого мира и братства народов с тем, чтобы при наступлении революционные батальоны, поставленные на важнейших боевых участках, своим порывом могли бы увлечь за собой колеблющихся»60. Юго-Западный фронт в этот период еще не подвергся окончательному разложению. Солдаты в его окопах неплохо снабжались и еще готовы были сражаться61. Расчеты Брусилова не оправдались: тыл не дал революционную массу, стремящуюся защитить новое революционное отечество. Зато она активно вооружалась, формируя рабочие отряды, получавшие оружие из разгромленных полицейских участков, «из различных складов, вагонов, идущих на фронт, оружейных заводов и т. д.»62, то есть за счет армии. В ударные части потянулись сторонники дисциплины из разложившихся подразделений, что сделало их достаточно стойкими, но совсем не революционными.

Остальные становились все более революционными и свободными и все менее походили на армию. Русские солдаты толпами выходили к проволочным заграждениям противника, чтобы обменивать хлеб, сахар и мыло на кошельки, ножи, часы, бритвы и т. п. Размах продуктообмена принял такой масштаб, что 29 мая (11 июня) Керенский вынужден был отдать приказ, запрещающий его и призывающий комитеты на фронте разъяснять свободным солдатам свободной страны недопустимость снабжения противника продовольствием63.

Ради защиты революции Керенский даже был готов пойти далее – решиться на угрозу применить определенные наказания. 26 мая (8 июня) Временное правительство приняло постановление о борьбе с дезертирами. Лица, покинувшие части и не возвратившиеся до 15 (28) мая, независимо от наказания, которому они подлежали по закону, лишались права участвовать в выборах в Учредительное собрание и органы местного самоуправления, их семьи лишались прав на получение пайка. Учредительному собранию предлагалось лишить их и права на получение земли при земельной реформе. Те, кто вернется в части после 15 (28) мая, получали право освобождения от ответственности при условии «доблестного исполнения своего долга»64.

30 мая (12) июня правительство приняло очередное постановление об усилении воинской дисциплины: «С фронта поступили донесения о нескольких случаях совершения как отдельными лицами, группами их, так и целыми частями войск тягчайших воинских преступлений: неповиновения, доходящего до сопротивления и явного восстания, самовольного оставления позиций или мест расположения, отказа от исполнения боевых приказов и от иного участия в бою, а также подстрекательства к этим преступлениям». Виновным в этих преступлениях теперь угрожала каторга с лишением гражданских и имущественных прав, их семьи лишались права на помощь со стороны государства, включая получение продовольственного пайка, части, в которых проходили подобного рода выступления, должны были быть расформированы65. 31 мая (13 июня) Керенский издал приказ по армии и флоту, повторявший слово в слово постановление от 26 мая

(8 июня)66.

Очевидно, от таких мер ожидали значительного эффекта, но угрозы и уговоры мало помогали. Временное правительство вынуждено было признать: на фронте шли массовые преступления, совершаемые как индивидуальными лицами, так и целыми частями. Львов и Керенский в ответ грозили их участникам наказаниями67. Очевидно, военный министр революции действительно верил в любовь солдат к себе, как и в действенность предлагаемых им мер. Опираясь на любовь масс, которая казалась ему серьезной опорой, Керенский не боялся угрозы слева: его тревожила только опасность реакции. Во всяком случае, такой вывод для себя он сделал из истории.

На пути к кризису

4 (17) июня 1917 г. начал работу Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Утреннее заседание открыл И. Г Церетели, заявивший о необходимости острожной политики в виду отсутствия силы, способной удержать власть. Затем последовало историческое заявление Ленина о том, что такая сила существует, и это большевик. После этого выступил Керенский. Обратившись к опыту прошлого, он напомнил о том, что революция и в 1792 г., и в 1905 г. закончилась победой реакции, что необходимо помнить и в 1917 г.: «И теперь задача наша заключается в том, чтобы упрочить завоевание революции, чтобы не допустить торжества реакции, чтобы нас не стали снова посылать на каторгу и, наконец, чтобы товарищ Ленин мог бы и дальше здесь жить, а не возвращаться обратно в Швейцарию»1. Эта речь вызывала бурные аплодисменты, как и последовавшие вслед за ними уверения министра в том, что он не намерен увлекаться «детскими приемами» вроде репрессий2.

Между тем они становились все более своевременными. Особенно беспокоили большевиков оборонческие настроения на Черноморском флоте. Они посылали в Севастополь своих представителей, активно натравливавших матросов и солдат на офицеров3. Базой для таких агитаторов стал Кронштадт: местный комитет РСДРП (б) предоставил в распоряжение своего ЦК 200 агитаторов-матросов (все еще как бы находившихся на службе во время войны)4. «С самого начала, – вспоминал Раскольников, – у нас Совет был – все, а комиссар временного правительства – ничто»5. Еще в самом начале революции в Кронштадте было арестовано свыше 500 человек, из которых 230 были офицерами. Далеко не все они были освобождены, в тюрьмах города еще в начале июня находилось около 70 человек, матросы отказывались отпускать их даже для перевода в тюрьмы Петрограда и требовали приезда представителей правительства и Исполкома Петросовета6.

Попытки приехавшего туда с целью восстановления законности министра юстиции П. Н. Переверзева добиться передачи офицеров были сорваны представителем большевиков С. Г Рошалем. С большим трудом через несколько дней удалось перевезти в столицу 20 арестованных, которые потом были постепенно освобождены7. Для этого потребовалось организовать визит в Кронштадт делегации Петросовета: приехали в основном меньшевики во главе со Скобелевым и Церетели8, которые с переменным успехом вели дискуссию с большевиками на огромном митинге. Первая русская военно-морская база превратилась в территорию, которую не контролировала власть. 13 (26) мая здесь было установлено единовластие совета рабочих и солдатских депутатов9. Из Кронштадта исходила опасность для дисциплины и боеспособности любого русского корабля.

В ответ на действия большевиков командование Черноморского флота предпринимало попытки перейти к активной обороне. Вернувшись из поездки (командующий посетил Петроград, где встретился с членами Временного правительства, и Псков, где было проведено совещание под руководством Алексеева), Колчак собрал представителей флота и армии. На собрании он заявил о том, что Балтийский флот перестал существовать как сила, «так как во главе его стоит ген. Максимов (Колчак даже не стал называть его адмиралом. – А. О.), который никогда не был командующим флотом и был в полном распоряжении матросов»10. Собравшиеся поддержали своего командующего и приняли решение направить в Кронштадт делегацию самых уважаемых людей флота, лучших агитаторов и т. п. Таковых набралось около 300 человек. Делегация покинула Севастополь, существенно ослабив на время позиции сторонников продолжения войны11. Это была уже не первая делегация такого рода: 29 апреля (12 мая) Севастополь и флот уже собирали делегацию на фронт, 26 офицеров и 171 матрос и солдат отправились на фронт агитировать за наступление12.

Как раз в этот момент в городе подняли голову ее противники. «Исполнительному комитету, – отмечал Колчак, – не нравились выставленные мною лозунги: “война до полной победы, до полного завоевания проливов и вооруженного контроля над ними”». Вслед за этим на миноносце «Жаркий» команда отказалась выполнять приказ о выходе в море. Свое нежелание идти на боевое задание матросы мотивировали недоверием к слишком строгому и требовательному командиру13. Исполком совета уговорил команду согласиться выйти в море, но время было уже потеряно: операция сорвалась. Колчак в ответ потребовал немедленного проведения следствия14.

Обстановка накалилась, и в этот момент в городе появилась небольшая делегация Балтийского флота, состоявшая из большевиков15. Всего 5 человек сумели быстро понять, что происходит, и добиться желаемой цели: 4 (17) июня на кораблях и в гарнизоне начались волнения16. Солдаты и матросы, все, в большем числе, стали выходить из-под подчинения командирам, превращаясь в бесконтрольную и опасную силу17. Особенно буйной оказалась Черноморская дивизия – новое соединение, составленное преимущественно из солдат старших возрастов. Слабо кадрированное и многочисленное, оно почти мгновенно разложилось, превратившись в рассадник вольницы. На митинге 4 (17) июня собравшиеся призвали арестовать сторонников старого режима. Начались аресты и обыски, сопровождаемые насилием над семьями офицеров.

Было арестовано всего 4 офицера, но дело было не в числе жертв революционной бдительности. На следующий день митингующие потребовали уже разоружения всех офицеров армии и флота и ареста Колчака и его начальника штаба18. Судовые комитеты под влиянием агитаторов поддержали эти требования, обстановка полностью вышла из-под контроля19. Адмирал Колчак покинул должность командующего. «Оружия своего я не отдал, – рассказал он в интервью 10 (23) июня, – указав, что золотую саблю я получил за отличие в делах против японцев, и во время капитуляции Артура японцы ее у меня не отобрали. Я поломал саблю, выбросив ее за борт»20. Торжествующие победители заявили о том, что ждут приезда Керенского и Церетели21.

6 (19) июня Временное правительство было проинформировано о случившемся телеграммой начальника штаба флота. На следующий день оно в категорической форме потребовало немедленного подчинения флота властям, Колчаку и капитану 1-го ранга М. И. Смирнову, «допустившим явный бунт», и требовало от них немедленно выехать в Петроград для личного доклада. Временным командующим флотом был назначен капитан-адмирал В. К. Лукин, получивший право назначить начальника штаба по своему усмотрению. Он должен был в 24 часа восстановить порядок во флоте и городе, прекратить самочинные аресты и обыски, обеспечить возвращение оружия офицерам22. После обсуждения матросы выполнили требования правительства.

Постоянно революционизировавшийся флот все меньше становился препятствием для противника. 12 (25) июня 1917 г. произошло из ряда вон выходящее событие: «Бреслау», не появлявшийся до того в Черном море около 11 месяцев, бомбардировал радиостанцию и маяк на острове Фидониси23. Крейсер подбил одно орудие, высадил десант, который захватил 11 пленных и пулемет24. После этого корабль ушел в Босфор, как отмечало официальное сообщение Ставки от 13 (26) июня, «преследуемый нашими судами»25. Ранее германо-турецкие корабли при обстреле не осмеливались подолгу задерживаться у русских берегов.

К 14 (27) июня внешне обстановка в Севастополе нормализовалась. Судовые комитеты вынесли 75 резолюций за Колчака и против его ареста, и всего 4 – против Колчака и за его арест26. Впрочем, это уже не имело значения: командующий открыто заявил, что не желает возвращаться на флот27. После того началась агония: «Руководство флотом фактически прекратилось. Каждый корабль делал, что хотел. Главным образом митинговали и поносили офицеров»28.

Керенскому еще доверяли и в этот период часто много и шумно аплодировали. Это делали все или почти все, и, уж во всяком случае, весьма многие демонстрировали готовность слушать. Он серьезно относился к этим приветствиям. Среди тех, кто поддерживал веру министра в себя, был и Брусилов. По иронии судьбы, именно 7 (20) июня он заявил в интервью: «Армия еще больной, но выздоравливающий человек. А к больному надо подходить осторожно. Но болезнь не смертельна. И она быстро проходит»29. Движение чувств было взаимным. 10 (23) июня, вновь выступая после Ленина на съезде Советов, Керенский призвал к защите демократии от кайзера и заявил: «Как военный министр я рад засвидетельствовать, что разум армии – со мной, и я с ним»30.

Летом 1917 г. новый Главковерх вновь зачастил на фронт, демонстрируя приверженность идеям революции, он рассказывал истории о том, как плохо относилась к нему императрица, и потакал планам поддерживавшего его Керенского31. Примером таких речей может послужить выступление Брусилова в Ставке. Встретившись с представителями Совета солдатских и рабочих депутатов, он заявил им: «Я вождь революционной армии, назначенный на мой ответственный пост революционным народом и Временным правительством по соглашению с Петроградским Советом солдатских и рабочих депутатов; я первым перешел на сторону народа, служу ему, буду служить и не отделюсь от него никогда. В настоящее время революции я считаю деятельность советов солдатских и рабочих депутатов и войсковых комитетов в высшей степени важной, необходимой и отвечающей требованиям времени. Когда я был главнокомандующим на Юго-Западном фронте, мною были организованы войсковые комитеты гораздо ранее, чем о том последовали соответствующие приказы. Я всегда работал в контакте с ними и на своем опыте убедился в их огромном значении»32.

Для встреч на фронте организовывались митинги, где Брусилов часами говорил речи, подражая Керенскому в приемах. Он так же держал в левой руке фуражку, пытался жестикулировать, также старался не произносить слово «наступление». Часто демагогия ставила его в неловкое положение. Обходя в Двинске строй почетного караула, явившегося из наиболее сохранившейся части с 30-минутным опозданием, Брусилов протянул руку солдатам-ординар-цам, державшим «на караул». Возникла неприятная заминка. Очень часто эти встречи с разложившимися частями заканчивались полным провалом33.

Штаб Брусилова был возмущен, когда, обходя почетный караул, он как-то протянул руку унтер-офицеру или барабанщику, но не счел нужным поздороваться с офицерами. Таков был этот генерал, стремившийся любой ценой всегда и везде быть первым. «Это был способный человек, – вспоминал фон Дрейер, – начитанный, порою остроумный, великолепно натасканный по службе в школе (кавалерийской. – А. О.) профессорами Николаевской академии, которые читали там лекции будущим эскадронным и полковым командирам. Но это был сухой, черствый эгоист, строгий с офицерами, беспощадный к солдатам. У него не было другого наказания для рядового, не ставшего ему на улице во фронт, как 30 суток строгого ареста на хлебе и воде»34. Естественно, что революционный Главковерх, назначенный «первым солдатом революции», вел себя совершенно иначе.

«На днях в Ставку прибыл солдат одной из артиллерийских бригад, которого конечно не мог прислать ни один начальник, а только банда неграмотных хамов, которые имеют громкое название комитетов, – писал вскоре после назначения Брусилова один из офицеров Ставки, – ходатайствовать перед Верховным главнокомандующим об отпуске № батарее № бригады двух пар постромок. Что же сделал Брусилов? Ты думаешь, предложил ему немедленно убраться и обратиться с требованием в соответствующий фронтовой артиллерийский склад, нет, если бы так думал, ты бы ошибся; он битых два часа говорил с этим солдатом, мало того, приказал дать ему бумагу в управление инспектора артиллерии при Верховном главнокомандующем с приказанием удовлетворить ходатайство и послал именно туда, где как раз этим вопросом не ведают, а потому и получил ответ оттуда, что с этим требованием при исполнении положенных формальностей надлежит обращаться в соответствующий артиллерийский склад. Далее в своей речи он говорил, что в России революция уже во второй раз, что 1905–1906 г. русский народ не созрел до революции, потому она была и подавлена. Теперь же русский народ созрел и что генерал рад теперь предложить все свои силы русскому революционному народу»35.

«Теперь думают речами, воззваниями, подыгрыванием на эпитетах создать “новую железную” дисциплину, – писал Алексеев после своего отстранения, – забывая о том, что материал-то остался прежний и что для пересоздания его нужны поколения. А пока новый цемент для спайки не найден, старый забракован…; думаем как-нибудь из старого “образуется”»36. Прежде всего, не «образовывалось» на Балтийском флоте. Здесь влияние Временного правительства, во многом благодаря пропаганде большевиков, постоянно сокращалось. Их представитель с гордостью вспоминал о том, как особенно активно действовали его подчиненные именно на тех кораблях, команды которых еще готовы были продолжать войну. Тех, кто выступал против политики братания, называли провокаторами и чуть ли не истеричными трусами37. Самое интересное, что делал это человек, ни разу не бывавший под огнем неприятеля. Его действия были небезуспешны. Команда линкора «Слава», встретившая Ф. Ф. Раскольникова в мае 1917 г. недружелюбно, уже 13 июня 1917 г. вынесла резолюции о несправедливости посылки корабля в Рижский залив на том основании, что линкор постоянно защищал эти позиции в последние 16 месяцев38.

Но Керенский продолжал свою политику. При этом он был в состоянии оценить угрозу со стороны немцев. В июне 1917 г. он телеграфировал Брусилову о своих опасениях по поводу возможного десанта противника в Финляндии39. Положение в армии ухудшалось с каждым днем. Противник с удовлетворением наблюдал за этим процессом. 6 мая 1917 г. Людендорф извещал начальника Генерального штаба Австро-Венгрии генерала Артура Арца фон Штрауссенберга: «Внутреннее разложение русской армии продолжится даже без сильного давления нашей пропаганды. На Восточном фронте время работает на нас. И, кроме пропаганды, я ожидаю даже большего успеха от использования значительных фондов и агентов в Петербурге и в других местностях»40.

Ожидания были небеспочвенными. Гофман вспоминал: «Офицеры были лишены своих привилегий и смещены. Были созданы солдатские советы. Таким уничтожением дисциплины армия была сведена на нет, войсковые части превращены в вооруженные скопища, не представлявшие никакой ценности в военном отношении»41. Самая низкая боеспособность русских войск была на северном участке фронта, постепенно возрастая к югу42. Эту закономерность определяло не только отсутствие ярких успехов в борьбе с германцами, но и близость революционных центров к Северному и СевероЗападному фронтам. Генерал Маннергейм вспоминает, что после Приказа № 1 любому офицеру стало трудно поддерживать дисциплину, и подобная попытка угрожала ему смертью. Нормой стал уход в «отпуск» без разрешения командира.

Большевизм, а скорее анархия особенно бурно развивались в запасных частях, в основном расквартированных в тылу. Особенно опасным был этот элемент в тылу. Вооруженная и привыкшая к безответственности сила привыкала к своей новой роли. Другой силы, которую можно было бы противопоставить ей, не было, и поэтому власти приходилось обходиться уговорами. 10 (23) мая к солдатам гарнизона Петрограда обратились Исполком Петросовета, Всероссийский съезд советов рабочих и солдатских депутатов, Исполком Всероссийского Совета крестьянских депутатов, ЦК эсеров, Бунда, Трудовой группы и т. п. Они призывали не слушать большевиков, зовущих выйти на улицы столицы, и вводили запрет на 3 дня – 10 (23) – 12 (25) июня – на всякие уличные демонстрации в Петрограде43.

Положение в армии ухудшалось с каждым днем. Вот как описал ситуацию осени 1917 г. один из офицеров 42-й пехотной запасной бригады, расквартированной в Твери: «Этот элемент даже не большевики, а темные люди без прошлого, без хороших традиций, точнее, новые, вынесенные на поверхность из низов люди»44. Как и в 1905 г., наиболее стойкими оказались артиллерия и кавалерия, то есть части, более всего сохранившие кадровый состав офицеров, унтер-офицеров и старых солдат и резко отличавшиеся от разлагавшейся пехоты, особенно от постоянно братавшихся второочередных частей45.

Русская артиллерия продолжала сражаться даже тогда, когда пехота бросала поле боя, потому что еще находилась под контролем своих командиров. С этим приходилось считаться пораженческим элементам. Например, в 219-м Котельническом полку, стоявшем на Юго-Западном фронте, при организации братания менее чем за две недели до начала наступления полковой комитет предпринял следующие меры: предупреждение командира полка, что в случае обстрела сектора братания и жертв с любой стороны полк покинет свои позиции; взятие под контроль офицеров; недопущение ненадежных, с точки зрения комитета, солдат на огневые позиции и контроль над батареями артиллерийского полка, стоявшего поблизости46.

Наиболее плохо обстояло дело с дисциплиной и боеспособностью во второочередных дивизиях, сформированных по плану Гурко. Они создавались по остаточному принципу и к тому же не представляли собой военного организма, прошедшего боевое испытание47. Поэтому подобные новообразования стали опаснейшей болезнью русской армии. Разлагаясь, они разлагали соседей. Генерал Иосиф Довбор-Мусницкий вспоминал, как один из полков 62-й дивизии, входивших в его корпус, отказался выполнять приказ и вступился за агитаторов, арестованных по его инициативе. Солдаты с примкнутыми к винтовкам штыками окружили своего корпусного командира, который, разорвав на себе мундир, закричал: «Убейте меня, сукины дети!» Только после этого полк успокоился48.

Армию начали посещать и военные представители Антанты. На ЮгоЗападный фронт перед летним наступлением приехала целая делегация во главе с английским генерал-лейтенантом Ч. Бартером, итальянским генерал-майором графом Дж. Ромеи, румынским генералом К. Коанда. Они рассказывали о помощи союзников России и иногда имели успех, особенно во фронтовых частях. Это, правда, не обманывало гостей русского фронта. Впрочем, на публике эти люди свои сомнения не демонстрировали. «Они “бодро смотрели вперед”, – вспоминал начальник штаба 11-й армии, которую тоже посетила эта делегация, – и уверяли нас, что еще одна решительная победа, и российская новорожденная республика станет на ноги! Итак, не задумывайтесь и идите на штурм!»49 Но русский фронт разлагался, и его невозможно было спасти одними словами.

Огромную роль в этом играла пацифистская для всех и националистическая для окраин России пропаганда противника. Немцы приступили к ней довольно рано, используя для этого все возможные средства. Одним из клиентов германской разведки был А. Л. Парвус, активный участник революции 1905–1907 гг., бывший член РСДРП, вынужденный в 1908 г. покинуть ее ряды после присвоения значительной суммы партийных денег, которые он благополучно потратил на путешествие со знакомой по Италии. Война застала в его в Турции, где с 1911 г. Парвус работал на германскую разведку, выступая также и в качестве горячего сторонника нового революционного правительства Османской империи50.

В начале 1915 г. он подал германскому послу в Турции барону Вангенгейму меморандум о желательности оказания помощи революционерам в России и поддержки тех течений, которые способствовали бы революции и разделу страны на несколько отдельных государств. Эта идея нашла понимание в Берлине51. Очевидно, поэтому Парвус, один из активных сторонников «младотурок», довольно быстро перекрасился в защитника угнетенных славян. Разумеется, речь шла о славянах, угнетенных Россией, освободить которых должны были Германия и Австро-Венгрия. В Софии им была организована газета «Рабышчий Прапор», на страницах которой он и начал излагать эти идеи52. В 1917 г. они, наконец, наши свое отражение в Киеве в лице прогерманской националистической интеллигенции.

Но пока что Керенский готовил свой личный военный успех. Он должен был придать его наполеоновским позам содержание.

«Наступление русских армий, – как отмечал Деникин, – предположенное на май, все откладывалось. Первоначально имелась в виду одновременность действий на всех фронтах; потом, считаясь с психологической невозможностью сдвинуть армии с места одновременно, перешли к плану наступления уступами во времени. На фронты, имевшие значение второстепенное (Западный) или демонстративное (Северный) и которым надлежало начинать операцию раньше, для отвлечения внимания и сил противника от главных направлений (Юго-Западный фронт), не были готовы психологически. Тогда Верховное командование решило отказаться от всякой стратегической планомерности и вынуждено было предоставить фронтам начинать операцию по мере готовности, лишь бы не задерживать ее чрезмерно и тем не давать противнику возможности дальних крупных перевозок. Даже и такая, упрощенная революцией стратегия могла дать большие результаты в мировом масштабе войны, если даже не прямым разгромом Восточного фронта, то, по крайней мере, восстановлением его прежнего грозного значения, потребовав от центральных держав притока туда больших сил, средств, огромного количества боевых припасов, создавая опять вечное беспокойство и совершенно сковывая оперативную свободу Гинденбурга»53.

16 (29) июня Керенский подписал приказ о начале наступления: «Пусть все народы знают, что не по слабости говорим мы о мире. Пусть знают, что свобода увеличила нашу мощь. Офицеры и солдаты, знайте, что вся Россия благословляет вас на ратный подвиг. Во имя светлого будущего Родины, во имя прочного и честного мира призываю вас – вперед»54. Одновременно министр обратился и к гражданам России, призывая их поддержать армию: «Пусть каждый внесет все, что может, в общий пламенный порыв освобожденного и освобождающего народа»55. Демонстрация намерений нарушала логику подготовки к операции такого масштаба. Впрочем, для правительства это было уже не важно. «Сейчас наступление, – вспоминал Суханов, – было не “стратегической операцией”, а центром политической конъюнктуры…»56

Широкая и шумная пропаганда, большое количество перебежчиков – готовящееся наступление не было секретом для немцев. Это было особенно важно при относительной слабости резервов, находившихся в распоряжении командования Восточного фронта (на всем фронте находилось только 80 немецких дивизий, большей частью ландверных дивизий), тем более что планировалось общее наступление по всему фронту. Даже 29 июня 1917 г. германское командование, в лице Гофмана, не было до конца уверено, что основной удар будет нанесен в Галиции, как, впрочем, и в том, что солдат удастся заставить выйти из окопов57. «План русского наступления был задуман широко, – вспоминал Людендорф. – Атаки были должны развиться у Рижского предмостного укрепления, на озере Нарочь, у Сморгони и южнее, и на всем фронте Восточной Галиции, от железной дороги Тарнополь– Зборов – Львов вплоть до Карпат. Центр тяжести лежал на юге»58.

Итак, русское наступление не было неожиданным, но его масштаб оказался непредвиденным.

Кризис на фронте

16 (29) июня началось наступление на Юго-Западном фронте, 7 (20) июля – на Западном. «Разработка штабами этого наступления была произведена образцово, – вспоминал генерал Головин. – Для подготовки атаки были сосредоточены еще небывалые в Русской армии артиллерийские и технические средства. Артиллерия буквально смела с лица земли все укрепления противника»1. Снабжение армий всем необходимым было подготовлено на невиданно высоком уровне – полевая, траншейная, тяжелая артиллерия, снаряды, броневики2. На Северном фронте было сосредоточено 120 батарей (436 тяжелых орудий), на Западном – 83 батареи (328 тяжелых орудий), на Юго-Западном – 139 (532 тяжелых орудия), и на Румынском – 37 (138 тяжелых орудий)3. Совершенно очевидно, что на Северном фронте, учитывая его меньшую протяженность по сравнению с Юго-Западным фронтом, также готовился удар, который весьма сложно назвать только отвлекающим. Основными целями наступления фронтов были Свенцяны, Вильно, Львов, Фокшаны и Добруджа4.

Не ожидали немцы и такой концентрации русских сил, особенно на Юго-Западном фронте, где против одной германо-австрийской дивизии боролись в среднем 7–8 русских5. На Северном и Западном фронтах, у Риги, Двинска и Сморгони атаки носили частично демонстративный, а частично и нерешительный характер, и были отбиты, но у Станиславова, на фронте, который удерживали австро-венгерские войска и где наносился основной удар, он привел к успеху6. Инженерная подготовка на Тарнопольском направлении носила исключительно активный характер: русские окопы подходили на 200–300 метров к австрийским, многочисленные батареи хорошо замаскированы. Начавшаяся 16 (29) июня артиллерийская подготовка потрясала очевидцев своей эффективностью: «Проволочные заграждения, окопы и блиндажи противника разрушались на наших глазах. Облака дыма от разрывов и поднимавшейся высоко в воздух земли и пыли заволакивали густой пеленой горизонт»7. Та же картина повторилась и на следующий день, а еще через день пехота пошла в атаку при поддержке бельгийских броневиков8. На участках прорыва концентрировалась и русская авиация, что позволило улучшить корректировку артиллерии9.

Прекрасно действовала переброшенная сюда 56-я дивизия: в конце 1915 г. она получила нового командира – генерал-лейтенанта А. С. Мадритова, который сумел превратить ее в боеспособную часть10. Наблюдавшего артподготовку на наблюдательном пункте 7-й армии Керенского после ее завершения «…охватил дикий страх: а вдруг солдаты не захотят пойти в бой? И тут мы увидели первые линии пехотинцев, с винтовками наперевес атаковавших первую линию немецких окопов»11. «Русское наступление в Восточной Галиции сопровождалось большим расходом боевых припасов, – вспоминал Людендорф, – атаки велись в густых массах. Там, где были расположены австро-венгерские войска, русские имели успех, против германских же и турецких войск – нет. 1 июля большие русские силы прорвали австро-венгерский фронт между Зборовым и Бржезанами. Австро-венгерские войска массами сдавались противнику»12.

11-я армия генерала И. Г Эрдели наступала на Злочов, 7-я армия генерала В. И. Селивачева – на Бржезаны, 8-я армия генерала Корнилова должна была поддержать их ударом на Галич. В случае успеха Юго-Западный фронт должен был выйти на линию Каменец-Подольск – Львов, что поставило бы австрийские войска в весьма сложное положение. Русская артиллерия была очень хорошо подготовлена к решению своих задач. К вечеру 16 (29) июня наступление имело полный успех. В этот день только 6-м армейским корпусом, входившим в состав 11-й армии, было взято в плен 8 тыс. солдат, 174 офицера и 15 орудий. Под Зборовым наступала чехословацкая бригада, состоявшая из двух полков. Ее участие облегчало задачу прорыва.

Чехи не поддавались на уловки австрийской пропаганды, на попытки организованного разведкой противника «братания» отвечали огнем. Более того, они сами активно воздействовали на солдат 19-й австро-венгерской дивизии, преимущественно чешской по составу. Ее 75-й полк, на 82 % состоявший из чехов, в первый же день наступления потерял 2300 человек пленными. На участке прорыва в районе реки Стоход находился 81-й чешский пехотный полк, который целиком сдался в плен и на следующий день с оркестром во главе зашагал в тыл, в Тарнополь. В отличие от 19-й австрийской дивизии, 223-я германская, 32-я венгерская дивизии оказывали серьезное сопротивление два дня. Все эти части пришлось заменять 61-м германским корпусом. Находившаяся рядом с 11-й 7-я армия, разбила 25-й германский корпус у Бржезан13. Весьма тяжелые потери понес и 9-й австро-венгерский корпус, сократившийся с 22 700 до 6700 человек14. Прорыв фронта состоялся – 7-я и 11-я армии наступали на фронте в 80 верст от Галачева до Галича15.

Успех был чрезвычайно важен для демократической, советской части Временного правительства. Воодушевленный успехом Керенский доносил в правительство с фронта: «Сегодня великое торжество революции.

18 июня русская революционная армия с огромным воодушевлением перешла в наступление и доказала России и всему миру свою беззаветную преданность революции и любовь к свободе и родине… Русские воины утверждают новую, основанную на чувстве гражданского долга, дисциплину… Сегодняшний день положил предел злостным клеветническим нападкам на организацию русской армии, построенную на демократических началах.»16 Как ни странно, этим словам верили. 18 июня (1 июля) Керенский предложил Львову вручить отличившимся полкам красные знамена революции и присвоить им наименования «полков 18 июня». Львов немедленно согласился17.

В тот же день и он сам выступил с призывом поддержать армию: «Пусть войско революционной России знает, что, идя защищать революцию, идя умирать за вечные идеалы свободы, оно имеет за собою и с собою весь народ России, готовый, как и оно само, на тяжкий подвиг»18. На утреннем заседании съезда Советов 18 июня (1 июля) Церетели заявил: «Донесение о победе открывает в истории великой русской революции новую страницу… Сейчас все поставлено на карту. Если мы докажем, что новые идеалы поняты армией, и что теперь армия является несокрушимым оплотом свободы, то можно быть спокойным за судьбы русской революции. Если бы наши войска дрогнули на фронте, этим был бы нанесен удар в сердце русской революции, который убил бы ее. Окажемся ли мы достойными доверия армии? Никто не ответственен перед ней, как этот съезд. Мы отвечаем за будущее революции. Наша задача спасти революционную Россию»19.

Ответ казался обнадеживающим. В Петрограде и Москве в поддержку наступления прошли массовые демонстрации. В Казанском соборе был отслужен благодарственный молебен, на площади перед ним выступил Г В. Плеханов20. «По всей России, – вспоминал Церетели, – от Петрограда до самых отдаленных углов, прокатилась масса демонстраций, приветствовавших переход армии в наступление. Я наблюдал эти манифестации в Петрограде. Толпы людей, шедшие по улицам, представляли собой смесь всех состояний – интеллигенции, солдат, рабочих, обывателей. Манифестанты были полны неподдельного энтузиазма. Речи ораторов, крики толпы, беседы манифестантов сосредотачивались вокруг одного центрального факта: армия, перестроившаяся на новых началах, армия, повинующаяся воле демократии, пошла в бой на защиту страны и ее свободы»21.

Реакция общества при этом отнюдь не была единодушной. Большевистская пресса с самого начала объявила наступление преступлением и провозгласила лозунги «Долой провокационную политику наступления!», «Да здравствует красный мир!», «Да здравствует красное солнце!»22 18 июня (1 июля) в Петрограде прошла демонстрация противников войны. В ней под лозунгами большевиков и анархистов приняли участие солдаты запасных полков и рабочие. Демонстрация не была многочисленной, ее участники дошли до Марсова поля, где возложили венки к могилам жертв борьбы за свободу, погибших в дни Февральской революции. Во время церемонии прозвучало несколько выстрелов, вызвавших панику, которая, впрочем, быстро улеглась. Определить, кто и по кому стрелял, было невозможно. Вечером участники демонстрации организовали ряд митингов в разных районах Петрограда, но ничем особо примечательным они не закончились. В Москве демонстрации были еще менее заметными, но их центром стала площадь у памятника Скобелеву23.

О своем существовании поторопились напомнить и либералы. Вечером 18 июня (1 июля) кадеты собрали «митинг победы» в Михайловском театре, на котором выступали Родичев и Милюков. Лидер кадетов заявил: «Перед взором будущего историка много померкнет из того, что мы пережили, но зато останутся перед ним две даты: 27 февраля и 18 июня. Первый день – это день победы над внутренним врагом, второй день – это начало победы над внешним врагом»24. Это была демонстрация правильности избранного пути, дававшая правительству возможность резко усилить свое моральное влияние в стране. 19 июня (2 июля) Керенский решил закрепить этот успех еще одним пропагандистским шагом: он издал приказ об отсрочке явки в войска до 1 (14) августа 1917 г. амнистированных политических заключенных и ссыльных25. На гвардию революции явно возлагались особые задачи.

Пока наступление продолжалось, все шло хорошо. Во всяком случае, так могло показаться. «Давно жданный момент наступил. Армии свободной страны перешли в наступление. И первый день наступления принес революционной России ее первую победу на фронте», – убеждала передовица «Утра России», написанная Вышеславцевым. Разумеется, главным героем был Керенский: «Армия поняла своего министра и поверила ему. Министр проник в народную душу русского солдата и уверовал в нее»26. 22 июня (5 июля) в Петрограде вновь прошла гигантская демонстрация в поддержку наступления. Ее участники несли транспаранты с призывами довести войну до победы и портреты Керенского. Военная лига заказала торжественный молебен в Казанском соборе, площадь перед которым была битком забита

людьми27.

Знаток солдатских душ тем временем продолжал ездить по фронту, призывая идти вперед, передавая армии многочисленные приветствия из тыла, в том числе и от Всероссийского съезда рабочих и солдатских депутатов и Исполкома крестьянских депутатов. Все они призывали сохранять дисциплину и двигаться вперед. Самого «главноуговаривающего» все еще встречали и провожали аплодисментами28. Успех наступления казался естественным. «Ведь это революционная страна побеждает императорский произвол, – сообщал в статье «Русский инвалид». – Ведь это красные знамена повергают к земле черного орла… Германцы должны, наконец, понять, что надежды на бессилие русской революции были преждевременны и наивны. Им остается один путь. Путь воздействия на свое правительство, путь принуждения правящих классов к миру без аннексий и контрибуций»29.

«6 и 7 июля русское наступление против 3-й австро-венгерской армии южнее Днестра увенчалось полным успехом. Австро-венгерские войска подались назад, – отмечал Людендорф, – только что прибывшая свежая германская дивизия пыталась остановить отступление, но была увлечена общим потоком. Русские продвинулись до Ломницы и заняли Калуш. Положение главнокомандующего востоком было критическое»30. Оно только ухудшилось, когда 25 июня (8 июля) в лесистых Карпатах начала наступление 8-я армия Корнилова. Под Станиславовым фронт был прорван на участке шириной в 25 верст31.

Командование армии было вынуждено потратить немало времени и сил на то, чтобы подготовить этот удар. Начальник штаба армии вспоминал: «Помимо естественной перегруппировки войск в армии и разработки плана операции приходилось заниматься уговариванием войсковых частей, чтобы добиться их согласия принять участие в предполагаемом наступлении. Уговаривали все от младших начальников до командующего армией включительно»32. Уже в первый же день прорыва Корнилов сообщил о значительных успехах: в плен попало свыше 6 тыс. пленных, было захвачено свыше 20 орудий33. Германо-австрийская пропаганда обращалась к русской армии с энергичными призывами к миру, уверяя их в том, что наступление нигде не имело успеха. Эти призывы сопровождались обвинениями: «Наступление русской армии является преступлением против человечества и в особенности против России, учитывая неоднократно выраженную нами готовность к заключению мира»34.

Вечером 27 июня (10 июля) войска Корнилова вошли в Галич: в городе было захвачено 3 тыс. пленных и 30 орудий35. К 11 июля было взято в плен до 40 тыс. солдат и офицеров противника, свыше 100 орудий, включая тяжелые, в том числе и одну 12-дюймовую гаубицу36. Тем не менее реальная обстановка вовсе не располагала к торжествам и праздникам. Даже на ЮгоЗападном фронте русское наступление сразу же столкнулось с проблемами. Вместе с восторженными отзывами сразу же появились сведения и об отказе некоторых частей выступать на позиции37.

В атаку шли или верные своему долгу обреченные единицы, или массы, видевшие в этом сражении последнюю битву за мир. Одни видели в Германии главного виновника развала собственной страны, традиционного врага, другие – главного противника мира. Этим и объясняется жестокость последнего наступления русской армии, отмеченная иностранными наблюдателями: «Оказалось, что русские, которые пошли в атаку, были гораздо более кровожадны, чем обычно. Они убили большую часть немцев, попавших им в руки. Паркер (один из членов военной делегации Антанты. – А. О.) видел много их, заколотых штыками»38.

Подобные настроения не могли быть основой для стойкости войск. За исключением нескольких полков, части первой линии действительно проявили себя хорошо, но распропагандированная пехота 2-й линии далеко не всегда шла вперед. В упомянутом уже 219-м Котельническом полку при первых потерях от пулеметного огня противника моральное состояние солдат сразу же резко пошло на убыль39. 1-й гвардейский корпус, один из лучших в бывшей императорской армии, пошел в атаку с красными знаменами и немедленно залег под проволочными заграждениями, где оставался вплоть до получения приказа об отступлении40. Значительные потери войска несли и от дезертирства, усилившегося перед наступлением41.

Временное укрепление морали, необходимой все же для того, чтобы начать бой, было, по меткому замечанию Гинденбурга, искусственно вызванным явлением. Его хватало для начала дела, но не для его продолжения: «Последняя демонстрация силы теперь уже республиканской армии была всего лишь результатом искусственной волны, волны, которая больше не подымалась из глубины нации»42. Из глубины шли тенденции, абсолютно не годные и даже опасные для фронта. Особенно плохо проявили себя присылаемые из тыла пополнения. Гофман вспоминал об этих боях: «Русская армия много потеряла вследствие революции в моральной стойкости, – раньше же наше положение могло бы стать тут несколько более тяжелым»43.

Еще по дороге к фронту войска «свободной России» вытворяли что-то совершенно безобразное. Офицер-артиллерист вспоминал: «По дороге революционная армия совершенно разоряла мирное население. Солдаты ловили кур, разбирали на дрова заборы и форменным образом уничтожали встречавшиеся на пути фруктовые сады. При этом совершенно не принималось во внимание, кому этот сад принадлежит: ненавистному буржую, помещику или бедному крестьянину. Никто при этом не давал себе труда обрывать плоды с веток, а просто обрубал целые ветви»44. Выйдя за его пределы, на территории «противника» свободные люди свободной страны совсем распоясались.

На реке Ломница и у Калуша русское наступление приостановилось, прежде всего, из-за отсутствия качественных резервов. Во взятом городе начались повальные грабежи45. Парадоксально, но теперь в Галиции самым дисциплинированным соединением стала Туземная дивизия, полки которой холодно встретили революционные изменения и демократизацию46. Приказ № 1 не был поддержан всадниками. В отличие от них русские унтер-офицеры, обозные и особенно пулеметная команда, составленная из матросов Балтийского флота, активно поддержали новые веяния47. В результате, в отличие от 1914 г., грабили солдаты свободной России, а всадники «Дикой дивизии» останавливали грабежи и служили в качестве пожарной команды фронта48.

29 июня (12 июля) их бросили под Калуш, подступы к которому остались почти незащищенными. «Когда мы вошли в Калуш, – вспоминал офицер Кабардинского полка, – когда-то, по-видимому, нарядный и чистенький австрийский городок, он выглядел точно мертвым: мы не встретили в нем ни одного жителя. Дома стояли с выбитыми окнами и дверьми, на улицах валялись разные вещи, выкинутая мебель, осколки стекол, ветер разносил пух и перья. Воздух был противно насыщен винными испарениями, как в скверном кабаке. После пьяной ночи “товарищи”, видимо, развернулись во всю ширь и “погуляли” на славу. Кое-где они валялись и до сих пор в бесчувственном состоянии. Куда делась целая бригада – неизвестно, офицеров ее мы не видали ни одного»49.

Позиции под городом пришлось прикрывать спешившейся кавалерии50. Бригада, имевшая в своем составе не более 1,5 тыс. сабель, остановила наступление немецкой пехоты51. Никакой поддержки от собственной пехоты она не получила. Часть полков, стоявших в тылу, вообще отказалась наступать. Разложение затронуло даже гвардию. В конце июня военный министр посетил лейб-гвардии Гренадерский и Павловский полки52. Здесь его ожидал неприятный прием: как отмечалось левым офицером, министру было нанесено «тяжкое словесное оскорбление»53.

Визиты Керенского перестали помогать. Ему уже попросту не дали говорить, обозвали «буржуем» и заявили, что главная задача солдат – это воевать с такими вот буржуями. Среди лозунгов преобладали «Долой войну!» и даже «Долой все!»54. Солдаты категорически отказались присоединиться к корпусу в наступлении и даже во встрече с избранниками народа. Расположившись неподалеку, полки прислали делегацию с просьбой прийти к ним. Керенский и сопровождавшая его делегация попытались подействовать на них словом. В результате вместо речи с аплодисментами экскурсия закончилась словесной перепалкой с главой полкового комитета гренадер штабс-капитаном И. Л. Дзевалтовским55. Он уже долго и активно работал над превращением гвардейских полков в нечто подобное Кронштадту на Юго-Западном фронте и немало преуспел в этом. Это дало возможность большевистскому агитатору с успехом противостоять лидеру Временного правительства56.

«Товарищи, – обратился к полкам министр, – я приехал к вам, чтобы приветствовать вас от имени свободного русского народа и революционного Правительства. Я объехал большую часть фронта, как ваш военный министр, как ваш товарищ и старый солдат революции, и должен сказать, что не было случая, чтобы какая-нибудь часть корпуса или дивизии отказалась беседовать со мной вместе с другими товарищами по корпусу или дивизии. Сила в единении, а не в разъединении»57. Изложив свой взгляд на природу силы, «старый солдат революции» стал вспоминать декабристов, героев освободительного движения, а также министров старого режима, не приезжавших, как он, общаться с солдатами. Его начали приветствовать криками «Ура!», затем начались выступления других делегатов. Казалось, кризис был преодолен, но это было ошибочное впечатление58.

Министра перебил Дзевалтовский59. Он заявил: «Ваших речей нам не надо. Мы их достаточно слышали. Нас убеждать не нужно. Мы хотели бы встретить Вас как товарища, но не можем. Не можем Вас приветствовать и как министра. Вы отменили смертную казнь, когда были министром юстиции, но ввели ее, когда подписали декларацию прав солдата и гражданина»60. После этого Дзевалтовский передал гостю резолюцию недоверия полка к правительству и лично Керенскому, а также требование его отставки61. Министр явно не ожидал такого поворота дел и, пробормотав что-то о достижениях революции в области свободы слова, позволивших солдатам читать самые разные газеты, выразил уверенность, что полки все же присоединятся к наступлению, когда в нем примет участие вся армия. При полном молчании собравшихся он покинул митинг62. «В общем, конечно, был провал, – вспоминал участник делегации, сопровождавшей Керенского. – Впечатление уступчивости, нерешительности власти на фоне растерянности командного состава не предвещало ничего хорошего»63.

Неудивительно, что вскоре после этого произошло то, что неизбежно должно было произойти. Керенский оставил в своей памяти только череду своих словесных побед64, а «прорыв революционной армии», о котором доносил председателю правительства князю Львову «военный министр», закончился самостоятельным уходом некоторых частей с фронта. Дзевалтовский повел за собой в тыл гвардейских гренадер и часть павловцев65. Они с комфортом расположились в одном из сел. Здесь организованные беглецы объединились с дезертирами и частью других гвардейских полков и вместе провозгласили лозунг: «Те, кто за наступление, – враг народа, дезертиры – друзья отечества»66.

Пацифистов-дезертиров, уведенных Дзевалтовским, пришлось окружать и разоружать под дулами орудий и пулеметов67. 24 июня (7 июля) по приказу комиссара 9-й армии И. И. Кириенко верные правительству части окружили «друзей отечества», и под угрозой применения силы те выдали Дзевалтовского, членов полкового комитета и еще 44 солдат, активно призывавших к неповиновению68. 1 (14) июля Львов и Керенский издали приказ о расформировании лейб-гвардии Гренадерского и Павловского полков: их солдаты отказались идти вперед и выполнять приказы69. По сравнению с Керенским особенно не повезло автору Приказа № 1 Соколову: 20 июня, при попытке агитировать за наступление, он был опознан как «переодетый офицер» и «бывший помещик», избит и захвачен солдатами 703-го Сумского полка, которые хотели его расстрелять, и только угроза обстрела собственной артиллерией позволила освободить его70.

Правительство не забывало и о реформах. Так, в частности, официальный орган Военного министерства – газета «Русский инвалид» – со 2 (15) июля 1917 г. получила новое название – «Армия и флот Свободной России». Ее редакция объяснила это в типичной для сторонников правительства манере: «Армия теперь не армия старого строя, не армия царского режима, это армия народная, свободной России. Она проникнута другим духом, ее организация построена на иных началах, служит она иным целям»71. Ни цели, ни начала, ни тем более дух не были описаны. А между тем с настоящими проявлениями того, другого и третьего уже приходилось бороться с применением силы.

Русское наступление в Галиции выдыхалось. С 18 по 30 июня (с 1 по 13 июля) наступавшие армии взяли в плен 834 офицера, 35 809 солдат, было захвачено 93 орудия, 28 траншейных пушек, 403 пулемета, 44 миномета, 45 бомбометов, 3 огнемета и масса других трофеев72. Однако наступавшие так и не получили подкреплений для развития своихуспехов. Неудивительно, что при таком способе действий Юго-Западный фронт застыл уже к 14–15 июля: к этому времени потери трех наступавших армий составили 1222 офицера и 37 500 солдат. Это была мизерная по сравнению с прошлыми боями цифра73. Германское командование, определив направление главного удара и отбив атаки на других участках фронта, уже ничего не опасалось. Уже 6 июля 1917 г. Гофман отмечает, что русское наступление его не пугает и что через неделю наступающим можно будет преподнести сюрприз74. Сюрпризом был традиционный прием немцев – контрнаступление. Сбор сил для него упрощался тем, что русское наступление на Северном и Западном фронтах оттягивалось. В движении, пусть и относительном, по-прежнему находился лишь Юго-Западный фронт.

Некоторые из вождей Февраля пытались подбодрить войска личным примером. 1 (14) июля «Русские Ведомости» сообщили о том, что Гучков поступил добровольцем в «Дикую дивизию»75. Это была полуправда. Действительно, в дни июльского бегства в штаб Туземной дивизии в Станиславове явился Гучков. По внешнему виду его приняли за коммивояжера: с зонтиком, в калошах и чемоданчиком, он, наверное, должен был походить на разъезжающего коммерсанта. Бывший военный министр просил направить его в один из полков, но ему категорически отказали, сославшись на то, что такое назначение невозможно без согласия офицеров части. Один из творцов новой «демократической армии» вынужден был откланяться76.

Интересно, что, находясь в штабе армии, Гучков постоянно жаловался на развал армии и разложение военной дисциплины. Для своих собственных действий, в том числе и для подписания Приказа № 1, он, естественно находил объяснения77. Можно сказать, что военному реформатору повезло, потому что среди офицеров этой дивизии, долго сохранявшей боеспособность, несмотря на Приказ № 1, Гучков не пользовался никаким авторитетом. Позже, в 1920 г. в Крыму один из офицеров бывшей уже «Дикой дивизии» дал бывшему военному министру бывшего Временного правительства пощечину, за что был арестован и выслан за границу по распоряжению генерала П. Н. Врангеля78.

В обстановке усугублявшегося кризиса на фронте Керенский попытался усилить армию за счет тех, на кого, как могло показаться, он вполне еще мог положиться. Министр отдал приказ о призыве в армию лиц, пользовавшихся отсрочками по работе в общественных организациях. Это решение вызвало резкую критику со стороны Львова, который считал, что подобным образом подрывается авторитет этих организаций, которые, по его словам, отнюдь не являлись убежищем от окопов, хотя отдельные организации действительно «слишком широко пользовались правом отсрочки»79. Не дожидаясь помощи от «земгусар», министр решил обратить свой взгляд и на национальные подразделения.

В Киеве уже начали создавать собственные воинские подразделения. Образовавшаяся здесь Центральная рада предъявила Временному правительству требования признать автономию Украины, выделить ее в особую административную единицу в составе 12 губерний, создать особые украинские вооруженные формирования80. Правительство не торопилось дать положительный ответ на эти требования в том числе и потому, что выделение именно 12 губерний стало бы предрешением воли местного населения. Тогда в Киеве перешли к действиям. 4 (17) июня здесь явочным способом открылся Украинский войсковой съезд, который Керенский был вынужден признать постфактум. Уступки привели к повышению аппетитов, территориальных и организационных81.

Руководство Рады начало присматриваться уже и к флотам. 11 (24) июня Войсковой съезд принял решение немедленно приступить к созданию национальных войсковых единиц в тылу и постепенно – на фронте, укомплектовать несколько кораблей на Балтике исключительно украинскими экипажами, а Черноморский флот, поскольку он состоит «в большинстве из украинцев», пополнять в будущем только ими82. Непонятно, откуда национально ориентированные деятели съезда взяли подобного рода статистику, но их расчеты были достаточно очевидны: они пытались создать в будущем подчиняющуюся им силу. Таковой на флоте у них пока еще не было. Что касается армейских частей, то несколько таковых было уже создано.

В четверг, 29 июня (12 июля) Терещенко и Церетели прибыли в Киев, Керенский уже был там. Его появление в городе сопровождалось бурными приветствиями многотысячной толпы. Члены Временного правительства обсудили соглашение с представителями Центральной рады. Военный министр был категоричен: проводить преобразования на фронте в настоящий момент невозможно, но вполне допустимо в тылу. Если Рада сумеет собрать дивизию украинских войск, то она будет направлена на фронт. Для гостей был организован смотр-парад украинских войск на Софийской площади. Его принимали представители Рады, которые явно хотели продемонстрировать свои возможности и потенциал делегации Петрограда83.

Из Киева Керенский направился в Ставку, куда и прибыл 30 июня (13 июля). Вечером того же дня обсуждения украинского и финляндского вопросов сюда же приехали Терещенко и Церетели84. Военный министр предпочитал не задерживаться в Могилеве, а во время пребывания в штабе ограничивал свою работу присутствием на небольшом докладе у генерал-квартирмейстера, после чего выезжал на автомобиле за город в компании адъютантов, поклонников и поклонниц85. «Как истый демократ, – отмечал один из ее сотрудников, – он появился на горизонте Ставки впервые в старом потрепанном пиджаке, зато теперь на нем последняя модель английского магазина – френч, бриджи и желтые гетры – и ездит в собственном поезде, еще более роскошно обставленном, чем Императорский, и вот в этом поезде после пикников Александр Федорович устраивал обеды, для тех же героинь и героев»86.

Так было и на этот раз. После короткого совещания утром и праздничного обеда, который дала в честь него французская военная миссия, «старый солдат революции» 1 (14) июля выехал в Петроград. В городе он пробыл около суток, прибыв сюда 2 (15) и уехав на Западный фронт вечером 3 (16) июля87.

Соглашение с Радой вызвало кризис власти. Кадетские министры потребовали внести «редакционные изменения» в текст соглашения с Радой. Получив отказ и оказавшись в меньшинстве, они приняли решение покинуть правительство. В тот же день Терещенко проинформировал русских дипломатических представителей в странах Антанты о случившемся. «Между тем, – говорилось в этом документе, – положение в Украине настолько обострилось, в особенности в войсках, где украинство служит предлогом уклонения от фронта и создания беспорядка, что идти на пересмотр соглашения, выработанного нами с Радой, невозможно было без опасностей больших потрясений»88. Потрясения не заставили себя долго ждать.

Кризис в столице

Пока лидеры Временного правительства и Петросовета делили полномочия с украинскими коллегами в Киеве, их собственная власть в столице оказалась под угрозой. В городе, как вспоминал один из современников, «пахло порохом и кровью»1. С вечера 3 (16) июля в Петрограде начали распространяться слухи о готовящейся в ближайшее время демонстрации. Рабочие большинства заводов начали забастовку, было парализовано движение транспорта. Около 18:00 остановились трамваи, на Выборгской и Петроградской сторонах стали собираться вооруженные люди. Они останавливали проезжавшие автомобили и реквизировали их2.

Вечером 3 (16) июля главнокомандующий Петроградским военным округом генерал-майор Половцов докладывал Керенскому и в Ставку о том, что около 19:00 на улицы из казарм вышел 1-й пулеметный полк. Его солдаты были вооружены3. Министра не очень беспокоили эти сообщения: он был уверен, что в столице достаточно надежных войск для наведения порядка4. Между тем на улицах Петрограда сразу же оказалось 5–5,5 тыс. солдат, вооруженных винтовками и 20–25 пулеметами5. Они направились к Московскому, а затем и к Гренадерскому полкам, призывая их солдат присоединиться «к вооруженному выступлению с целью свержения Временного правительства». После некоторого колебания московцы и гренадеры вышли на улицу и вместе с пулеметчиками, перейдя через Троицкий мост, подошли к казармам Павловского полка. Примерно через час павловцы также вышли с оружием. Вооруженная толпа увеличивалась по принципу снежного кома: вскоре к ней присоединились 180-й и 1-й запасный полки и 6-й саперный батальон6.

И тем не менее склонить на свою сторону весь гарнизон у готовивших восстание не получилось. Часть солдат колебалась и возвращалась назад7. Так, в частности, поступили павловцы и гренадеры. Выйдя на Невский, при первых же выстрелах они рассредоточились и небольшими группками вернулись в казармы8. Впрочем, и имевшихся в распоряжении у организаторов демонстрации сил поначалу было достаточно, так как остальные оставались пассивными. 1-я и 3-я гвардейские дивизии остались в казармах9. Один за другим комитеты полков выносили резолюции о нейтралитете10. Вечером 3 (16) июля в городе появились грузовики с вооруженными людьми и пулеметами на крышах11. Около 20:00 группа таких машин подъехала к Балтийскому вокзалу. Высадившиеся «вооруженные мирные демонстранты» под прикрытием пулеметов попытались остановить отъезд Керенского и арестовать его. Выяснилось, что они опоздали уже на 2 часа и поезд с министром отбыл12.

Вслед за этим активность автомобильных сил вооруженной мирной демонстрации на время стихает. К 21:00 у дома Кшесинской собирается около 50 автомобилей, на которых, по данным большевиков, было установлено уже от 200 до 250 пулеметов13. Значительные расхождения в цифрах говорят лишь о том, что точным подсчетом оружия на улице уже никто себя не утруждал: огневая мощь мирных демонстрантов была весьма впечатляющей. В 22:00 грузовик с пулеметом подъехал к квартире князя Львова, где шло заседание правительства. Внутрь вооруженных людей не пустил швейцар, а когда к ним спустился Церетели, они ретировались14. Вечером в 23:00 группа мирных анархистов захватила типографию газеты «Новое Время», сотрудников которой заставили напечатать листовки. После этого налетчики покинули типографию. Ночью в разных районах города несколько раз начиналась беспорядочная стрельба15. В целом обстановка была относительно спокойной: все готовились к решающему завтрашнему дню, а ночь принадлежала уголовникам, которые провели несколько налетов на магазины в центре Петрограда16.

Вечером 3 (16) июля на Якорной площади Кронштадта собрался митинг, в котором участвовало от до 10 тыс. человек. Неизвестный представитель 1-го пулеметного полка заявил: «Мы решились лечь костьми на улицах Петрограда, но добиться своей цели»17. Рошаль и Раскольников, ведшие митинг, призвали поддержать пулеметчиков. Собравшиеся одобрили это предложение18. Позже Раскольников настаивал на том, что все произошедшее было результатом инициативы анархистов, а большевики в союзе с левыми эсерами выступили против этих планов19. Все его действия противоречили этим словам. Так называемая вооруженная мирная демонстрация, подготовленная большевиками, была явно рассчитана на повторение февральских и апрельских событий 1917 г. Подготовка к ней началась заранее и активно пропагандировалась на флоте большевистской прессой. «Движение пулеметчиков, – признавала большевистская газета, – является естественным порождением этой демонстрации»20.

В ночь с 3 на 4 (с 16 на 17) июля исполком совета рабочих и солдатских депутатов Кронштадта принял решение в 6:00 4 (17) июля выступить «вооруженной силой для демонстрации в Петроград»21. К 6 часам утра на пристань стали подтягиваться представители большинства частей гарнизона, флотских команд и экипажей. По требованию Раскольникова, проведенному через исполком местного совета, для демонстрантов было получено 50 тыс. патронов для японских винтовок, 5 тыс. патронов – для драгунских винтовок, 5 тыс. – для винтовок системы Бердана и 500 – для револьверов Наган22. Подготовка переворота велась систематически, что тем не менее не сделало попытку осуществить его удачной. Прежде всего, это произошло по причине немногочисленности воинских частей, активно поддержавших выступление.

У вышедших на улицы не было явного превосходства, которое потянуло бы за собой других. Их противник был слабее, его действия ограничивались декларациями и призывами, действие которых зависело от желания солдат и рабочих выполнять их. 4 (17) июля Временное правительство приняло обращение, гласившее: «В виду выступлений некоторых воинских частей, происходивших 3 июля и в ночь на 4-е, в результате чего оказались раненые, всякие вооруженные демонстрации безусловно воспрещаются»23. С утра 4 (17) июля на улицах появились грузовики с вооруженными людьми, раздававшими прокламации с призывом передать всю власть Советам за подписью ЦК РСДРП24. Представители заводов и фабрик города и окраин принимали резолюции о присоединении к выступлению25.

Демонстрации почти сразу же стали массовыми, их поддержали бастовавшие рабочие. Тем не менее утром в центре города было еще относительно спокойно26. Волнения 3 (16) и 4 (17) июля не были поддержаны большей частью гарнизона Петрограда27. Солдаты колебались. Впрочем, поначалу это не имело значения. По сравнению с предыдущим вечером, обстановка казалась еще не столь опасной. Все изменилось, когда в 11 часов на набережную стали высаживаться приведенные из Кронштадта Рошалем и Раскольниковым отряды матросов и рабочих. Шесть тыс. человек прибыли на 2 транспортах, 6 баржах и буксирах. Они были весьма решительно настроены на действия28.

Вопреки ожиданиям, этому каравану даже не попытались помешать, хотя сделать это могли 1–2 батареи в устье Невы. «Без всяких препятствий, – вспоминал Раскольников, – мы спокойно проплыли Морским каналом и, наконец, вошли в устье Невы. На обеих набережных жизнь текла обычным будничным темпом, и ничего не обнаруживало происходящих в городе событий»29. После высадки матросов все изменилось. Получив известие о приходе сил из Кронштадта торжествующий Луначарский заявил о том, что привел из крепости 20 тыс. «совершенно мирного населения»30. От других митингующих оно отличалось организованностью: матросы в колоннах проследовали к дому Кшесинской, с балкона которого Ленин призвал их защищать революцию и сохранять верность большевикам31.

Вдохновившись этими призывами, хорошо вооруженные и почти абсолютно неконтролируемые, они двинулись в центр города, время от времени стреляя по его жителям32. Кроме матросов, из Ораниенбаума пришли солдаты 2-го пулеметного полка. На мирную демонстрацию они также явились вооруженными, с пулеметами33. В этот момент на стороне правительства были лишь Преображенский полк, Владимирское юнкерское училище и казаки34. Впрочем, учитывая состояние войск, можно утверждать, что в распоряжении Половцова практически не было надежной, готовой к активным действиям пехоты и артиллерии, кавалерия колебалась, а юнкера были немногочисленны и к тому же частично разоружены35. В таком положении чрезвычайно важно было переломить в свою сторону симпатии колеблющихся, занявших нейтральную позицию частей.

Во второй половине дня Бюро Всероссийского ЦИК рабочих и солдатских советов вместе с тем же органом крестьянских советов издало обращение, осуждающее волнения. «Ни одна воинская часть, – говорилось в нем, – не имеет права выходить с оружием без призыва главнокомандующего войсками, действующего в полном согласии с нами. Всех, кто нарушит это постановление в тревожные дни, переживаемые Россией, мы объявим изменниками и врагами революции». Временное правительство немедленно запретило всякие демонстрации в столице36. Активная деятельность представителей контрразведки, представивших представителям полковых комитетов документы о сотрудничестве большевиков с немцами сыграла весьма значительную роль в переломе настроений колеблющейся солдатской массы37.

Тем временем Керенский метался между Ставкой и штабом Западного фронта. В 12:00 4 (17) июля он был в Молодечно, где принял доклад генералов А. И. Деникина и С. Л. Маркова о положении дел на фронте. В этот момент пришли телеграммы о том, что творится в столице. Он немедленно направился в Могилев, где провел встречу с Брусиловым и Лукомским38. Керенский требовал от главы правительства энергичных действий: «Петроградские беспорядки произвели на фронте губительное, разлагающее действие. При таких условиях подготовлять наступление и нести за него ответственность невозможно. Категорически настаиваю на решительном прекращении предательских выступлений, разоружении бунтующих частей и предании суду всех зачинщиков. Требую прекращения всех дальнейших выступлений и военных мятежей вооруженной силой»39.

В тот же день в 18:10 министр, очевидно, не ожидая быстрого ответа от Львова, направил Половцову телеграмму: «Приказываю немедленно прекратить появление на улицах Петрограда солдатских вооруженных банд. Ввести конные и пешие патрули. При новых попытках немедленно обезоруживать выступающие части, пулеметы сейчас же отбирать и высылать на фронт»40. Исполкомы всероссийских съездов советов вновь обратились с воззванием. На этот раз оно имело целевой адресат – «К солдатам». Оно призывало подчиняться только советам, которые отказывались заменить органы правительства. Половцов, со ссылкой на приказ, полученный им от Керенского, также издал воззвание, извещавшее: «Воинским частям предложено приступить немедленно к восстановлению порядка на улице»41. Генерал уже мог рассчитывать, что его «предложение» будет принято если не как приказ, то все-таки как нечто, предполагавшее действия. Половцов находился в тяжелейшем положении. Выставив караулы на угрожаемых участках, рассредоточил свои и без того немногочисленные силы и нуждался в подкреплении. К вечеру в его распоряжении имелось около 100 преображенцев, 1 рота владимирцев, около 50 инвалидов и до 2 тыс. казаков. Генерал начала стягивать их к штабу округа, то есть к Дворцовой площади и формировать отяды для очистки улиц и захвата автомобилей42. Около 17:00 в районе Дворцовой площади патрули начали разоружать грузовики, прозвучали первые выстрелы, появились первые убитые и раненые43. Приблизительно в это же время начался проливной дождь. Матросы, солдаты и рабочие, стоявшие более или менее отдельными колоннами, бросились искать укрытие от ливня где только возможно, превращалясь в толпу людей, которой все труднее было управлять. Это сказалось даже на самых организованных (относительно других) кронштадтцах44.

Около 19:00 у здания бывшей Думы собрались участники мирной демонстрации, которые весьма решительно были настроены добиться своего и вручить власть Советам45. Площадь перед Таврическим дворцом наполнилась вооруженными и агрессивно настроенными людьми46. Между тем дворец было решительно некем оборонять: в здании почти не было солдат. С большим трудом удалось убедить команды броневиков выступить по приказу Исполкома Петросовета: они прошли через площадь и заняли позиции у входа. Толпа поначалу не знала, на чьей стороне машины, и приветствовала их47. Наиболее активными в этой толпе были пулеметчики и матросы48. В 17:00 они подошли к дворцу, изрядно разогретые своей воинственной прогулкой по городу49. Многие начали проникать в здание дворца. У всех был единый лозунг – «Вся власть Советам!»50 Они явно устали от бездействия и явно не знали, что делать. Массы явно не были готовы применить силу в отношении тех, кому они хотели (пусть и декларативно) вручить право распоряжаться собою. Одно дело – насилие в отношении министров частично буржуазного Временного правительства, другое – в отношении социалистов из руководства Всероссийскими Советами.

Между тем это руководство решительно не желало брать власть. Толпа, состоявшая из разных отрядов, явно не имела единого командного центра и не знала, что ей делать. Управление над ее отдельными частями, шумевшими и смешивавшимися на площади, постепенно утрачивалось. На захват здания идти никто не решался, и в результате начался стихийный митинг. К демонстрантам вышли Чернов и Чхеидзе. Они выступили с речами, которые стали немедленно обсуждаться. Казалось, возникал шанс заболтать опасность, но матросы, настроенные наиболее решительно, фактически захватили В. М. Чернова в заложники51. Короткая речь министра земледелия не пришлась по душе слушателям: те потребовали от него немедленно передать землю народу. Естественно, что «народный министр», как Чернова называли партийные товарищи, не смог выполнить требования вооруженной мирной общественности, и ее представители силой заставили его сесть в открытый автомобиль52. Там он и пребывал, окруженный преимущественно вооруженными матросами, с серым лицом, без шапки, трясясь то ли от холода, то ли от страха53. Часть захвативших политика демонстрантов заявила, что он останется у них заложником до тех пор, пока Советы не пойдут навстречу их требованиям. Какой-то рабочий тряс перед его лицом кулаком и призывал пойти навстречу пожеланиям трудящихся: «Принимай, с. с. власть, коли дают!»54 «Народному министру» грозил самосуд, толпе его судьба была явно безразлична, и лишь обеспокоенные эсеры пытались вывести на защиту однопартийца броневики55. За Чернова попытался вступиться Раскольников, успокаивая словами: «Это недоразумение. Вы будете освобождены»56.

Попытка выполнить обещание была безуспешной: очевидно, и Расколькников утратил контроль над моряками57. Расправу остановил Троцкий, вступивший в спор с ними58. Он назвал матросов «красой и гордостью русской революции», которая не может допустить насилия. Очевидно, эти слова поразили слушателей, и они отпустили своего заложника59. «Чернов был ни жив, ни мертв, – вспоминал Раскольников. – Я помог ему сойти с автомобиля; с вялым измученным видом, нетвердой нерешительной походкой он поднялся по ступенькам и скрылся в вестибюле дворца»60. О помощи, оказанной ему большевиками, Чернов никогда не вспоминал – ни в 1917 г., когда Троцкий и Раскольников сидели в тюрьме, ни в эмиграции61.

Так или иначе, но покинул он площадь как нельзя вовремя. К дворцу были вызваны 4 роты измайловцев и 2 роты семеновцев. Однако Половцов вряд ли до конца верил в решительность пехотных полков гарнизона. Из Павловска была вызвана конная артиллерия, ее сопровождали две сотни 1-го и 4-го Донских казачьих полков62. Был отдан приказ перебросить 2 орудия под прикрытием этих сотен к Таврическому дворцу.63 На подходе к нему казаки были обстреляны демонстрантами из пулеметов64. Большое количество оружия на руках рано или поздно должно было проявиться. Для того чтобы пробить себе дорогу, войска открыли ответный огонь65. Одно орудие сделало несколько выстрелов: обстрел из пулемета был быстро прекращен66. Пушечные выстрелы на улицах, ведущих к дворцу, мгновенно изменили обстановку на площади перед ним. Перелом кризиса, тянувшегося целый день, произошел почти мгновенно: «Этого оказалось достаточным: с первыми же выстрелами грянула паника, да какая… Толпа закачалась, загудела, люди бросились кто куда»67. При первых же выстрелах вооруженные мирные демонстранты побежали, и это бегство стало сигналом для колеблющихся. Толпа митинговавших здесь была обстреляна войсками68.

К 19:00 к дворцу прибыли Владимирское военное училище, 9-й кавалерийский полк, 1-й казачий полк и один взвод артиллерии69. В конечном итоге нескольких частей, готовых действовать, оказалось достаточно для того,

чтобы удержать хрупкое равновесие сил, а затем и полностью переломить ситуацию в пользу правительства. Большое значение имело и то, что Переверзев решил действовать: он подготовил обращение в печати, в котором утверждал, что правительство обладает информацией о предательстве Ленина и большевиков70. Таврический дворец был в восторге: наконец он получил оружие против своих противников71.

Произошло то, чего так боялись революционеры в феврале: армия не поддержала улицу. В тот же день делегаты Финляндского, Преображенского, Павловского, Московского, Гренадерского, Семеновского, Кексгольмского, Волынского, Егерского, Измалойвского, 6-го запасного саперного, 9-го кавалерийского, 1-го гвардейского стрелкового и 180-го запасного полков потребовали подчинения существующей власти и проведения следствия по событиям в городе72. В ночь с 4 (17) на 5 (18) июля к Таврическому дворцу прибыли измайловцы, семеновцы, литовцы, а затем и другие части гарнизона73. Члены Исполкома приветствовали проходившие войска криками «Временное Правительство имеет сведения, что Ленин продался немцам!»74. Полки расположились вокруг здания бывшей Думы, подступы к ней вновь приобрели вид военного лагеря. Проверить его на прочность никто не решился75.

В ходе событий вечера 4 (17) июля было убито и ранено несколько сотен человек, вечером и ночью прочный порядок поддерживался только перед дворцом. В ряде районов, включая центр города, шел грабеж лавок и магазинов, отряд анархистов вновь занял типографию «Нового Времени», которую, впрочем, им вскоре пришлось оставить76.

Прочного контроля над войсками еще не было. Вечером 4 (17) июля Половцов отдал распоряжение командиру гвардейского запасного артиллерийского дивизиона привести 8 легких орудий в столицу под прикрытием школ прапорщиков к 6:00 5 (18) июля77. Этот приказ не был поддержан Петергофским советом, который 5 (18) июля отказался санкционировать предложенную меру на основании появившихся сомнений «в ее революционном характере». В том случае если распоряжение генерала, будет подтверждено ЦИК Всероссийского Совета рабочих и солдатских депутатов, в Петергофе обещали выступить всем гарнизоном78.

Несмотря на подобного рода случаи, перелом все же состоялся. С утра 5 (18) июля на улицы вышли военные патрули, которые начали разоружать штатских. У «мирных» демонстрантов было изъято 4 броневика (!), попыток сопротивления не было. Вслед за этим перелом в настроении гарнизона стал очевидным, а части, поддержавшие большевиков, были вынуждены вернуться в казармы79. В них были проведены митинги с принятием резолюций, нацеленных на снятие возможных обвинений. Так, в 1-м пехотном запасном полку 5 (18) июля был принят такой текст: «Выступление полка 4 июля являлось мирным. Происшедшее столкновение было печальным недоразумением, выяснение которого поручается Особой следственной комиссии»80.

«Теперь, – сказал в этот день Ленин Троцкому, – они нас перестреляют. Самый подходящий для них момент»81. В городе начались аресты и разгон большевистских организаций, была разгромлена редакция газеты «Правда»82. До того как это произошло, газета успела выйти с текстом обращении ЦК и Петроградского комитета РСДРП (б), Военной организации ЦК РСДРП (б), комиссии рабочего сектора Петросовета, в котором большевики заявляли: «Цель демонстрации достигнута. Лозунги передового отряда рабочего класса и армии достигнуты внушительно и достойно. Отдельные выстрелы в демонстрантов со стороны контрреволюционеров не могли нарушить общего характера демонстрации»83. Демонстрация была объявлена завершенной. «Выждем развития кризиса дальше», – призывала газета84.

Выждать не удалось, во всяком случае, на тех позициях, которыми партия владела накануне этого «мирного» выступления. Большевикам пришлось сдавать их. С утра 5 (18) июля в городе наступило видимое спокойствие85. Пытавшийся отстоять дом Кшесинской Раскольников в это время требовал прислать из Кронштадта несколько 4-дюймовых и три 47-миллиметровых орудия для броневиков86. Эта помощь так и не была оказана.

Победа правительства над внутренним врагом была довольно явной. Большевики выступили без четкого плана действий, но получили ценный опыт подготовки государственного переворота87.

Большевиков разгромили не только в столице. Досталось и митингующей вольнице Дзевалтовского. Для проведения разоружения постоянно бунтовавших гвардейцев 4–5 (17–18) июля к ним была направлена 1-я Забайкальская казачья дивизия. К счастью, она быстро справилась с поставленной задачей, так как уже 6 (19) июля ее пришлось перенаправить для прикрытия бегущего фронта88. Сохранившая порядок и прочные офицерские кадры конница в это время часто использовалась для приведения комфортабельно расположившихся в тылу, часто среди бань и складов, профессиональных борцов за право дезертировать. Обычно после первых же выстрелов они сдавались и заявляли о готовности следовать на фронт89. Что касается большевика штабс-капитана, то он был позже оправдан солдатским судом90.

5 (18) июля Керенский вновь был на Западном фронте. Проведя разговор с товарищем военного министра генерал-майором Г А. Якубовичем, он убедился в том, что обстановка нормализуется, и полностью одобрил принятые меры. В его планах была поездка в Молодечно: министр все еще возлагал большие надежды на наступление. «Надеюсь, – заявил он в конце разговора, – если Петербург окончательно не предаст, сдвинуть Западный фронт»91. В тот же день, объезжая вместе с Деникиным и Марковым полки, стоявшие под красными знаменами и транспарантами «Да здравствует Керенский!», он призывал солдат идти в атаку: «Среди нас не будет предателей свободы и революции; верю, что, когда решается судьба свободы, земли и воли, полки Западного фронта пойдут вместе с полками 18 июня. Красные знамена, что в ваших руках, вы понесете туда, где их не признают, где над вами смеются. Идите смело вперед. Родина и революционный народ с вами»92.

Над всем происходящим витал душок абсурда. Потийский полк имел красно-черное (цвета анархистов) знамя с надписью «С нами Бог и спасение чести свободной России». Его солдаты клялись министру строго соблюдать порядок и дисциплину93. Во время встречи Керенский опять получил сообщения о том, что происходило в Петрограде, и вновь поспешил в Могилев, где тем же вечером принял подробный доклад о развитии событий94. С Северного фронта снимались прочные, сохранившие дисциплину полки. Среди них преобладала кавалерия: 14-я кавалерийская и уланская дивизии, 14-й Донской казачий полк, Малороссийский драгунский полк, 177-й Изборский, Митавский полки и другие части95. В состав войск, был включен и 5-й броневой дивизион.

Первые эшелоны были направлены в столицу в 6:50 5 (18) июля96. Один за другим они направлялись в Петроград, куда стали прибывать 6–7 (19–20) июля. Уже утром 6 (19) июля ситуация начала резко меняться в пользу Временного правительства. По распоряжению Половцова от большевиков были очищены Петропавловская крепость, дом Кшесинской, цирк Модерн97. Город был спокоен, повсюду виднелись казачьи разъезды, на Невском толпы стояли уже только на тротуарах, повсюду говорили об измене и предателях98. Перелом настроений стал очевиден. По требованию представителей верных правительству полков гарнизона была создана комиссия по расследованию событий99. Днем глава правительства подписал постановление о безусловном запрете на «всякие самочинные действия, аресты и обыски» и о наказаниях за разбой, бандитизм и прочие насилия, а также за призывы к ним. Эти преступления наказывались заключением в крепость на срок не свыше 3 лет. Виновные в призывах к неисполнению приказов властей наказывались как за государственную измену100. Несмотря на страшное звучание последнего наказания, на практике оно не представляло собой ничего страшного. В воюющей стране не было смертной казни, как, впрочем, и власти, которая могла бы гарантировать сколько-нибудь длительное заключение.

Керенский был явно доволен собой и удовлетворен результатами легкой победы в тылу. Многие в этот момент явно были склонны принимать желаемое за действительное. «Вооруженное восстание в Петрограде подавлено, – заявили, например, «Русские Ведомости». – “Подавлено”, впрочем, может быть, не совсем подходящее в данном случае слово, потому что восстание не столько разбилось о сопротивление оставшихся верными временному правительству войск, сколько угасло естественным путем вследствие внутреннего бессилия. Брошенных большевиками лозунгов оказалось достаточно, чтобы вызвать крупные беспорядки и кровопролитие на улицах столицы, но эти лозунги бессильны создать организованное движение»101.

Казалось, что большевиков можно уже не бояться. Первой жертвой этих настроений стал Переверзев, отправленный в отставку. Формально основанием для этого послужило обвинение в преждевременном предании гласности информации о большевиках102. Особенно раздражало Керенского и его окружение то, что их коллега решился на самостоятельные действия103. Такое не прощалось, победитель должен быть один, и он должен был показать себя на поле победы, благо оно было уже безопасно. Керенский принял решение вернуться в столицу, куда он прибыл из Могилева вечером 6 (19) июля104.

Толпы встречали спасителя революции с энтузиазмом, что не могло не радовать любившего аплодисменты и шумные представления министра105. Практически сразу же по прибытии он издал приказ, объяснявший попытку переворота заговором немецких шпионов106. В тот же день за подписью Львова и Керенского было отдано и другое распоряжение: «Воинские части, принявшие участие в вооруженном мятеже 3, 4 и 5 сего июля месяца 1917 г. в гор. Петрограде и его окрестностях, расформировать и личный состав их распределить по усмотрению военного и морского министра»107. Поначалу, вопреки надеждам одних и страхам других, особого рвения в добивании врага победители все же не проявили. Весьма показателен тот факт, что они не стали развивать свой успех в обвинении большевиков в предательстве.

Между тем размах активности большевиков предполагал наличие средств. По окончании волнений у арестованных матросов и солдат было изъято большое количество фальшивых десятирублевых кредитных билетов, производство которых еще до войны было налажено в Германии108. 6 (19) июля Исполком Совета рабочих и солдатских депутатов принял следующее обращение: «В связи с распространяющимся по городу и проникшими в печать обвинениями Н. Ленина и других политических деятелей в получении денег из темного германского источника, Исполнительный комитет доводит до всеобщего сведения, что им образована комиссия для рассмотрения дела. Ввиду этого впредь до окончания работ комиссии, И. К. предлагает воздержаться от разных позорящих обвинений и от выражения своего отношения к ним и считает всякого рода выступления по этому поводу недопустимыми»109.

7 (20) июля Керенский отдал приказ по армии и флоту, которым обязал немедленно распустить и переизбрать вновь ЦК Балтфлота, изъять из состава береговых команд и экипажей судов подозрительных лиц и агитаторов. Особое внимание было уделено Кронштадту и командам линкоров «Петропавловск», «Слава» и «Республика». Они должны были в 24 часа арестовать зачинщиков волнений и выслать их в Петроград для проведения следствия. В случае неподчинения Керенский грозился объявить ослушников изменниками Родины и революции110. Навести порядок в Кронштадте правительству так и не удалось, но в столице ему было на кого положиться.

7 (20) июля был разоружен 1-й пулеметный полк. Его солдаты поначалу не хотели сдавать оружие, но, убедившись в том, что поддержки со стороны других частей гарнизона не будет, все же подчинились приказу111. Деваться им было некуда: 6–7 (19–20) июля в столицу постоянно прибывали снятые с фронта и верные правительству полки112. Центр города находился под прочным контролем патрулей, поддержанных бронеавтомобилями113. Победа над большевиками и все более явное падение авторитета представителей партий несоциалистической направленности привели к еще одному закономерному последствию. 7 (20) июля князь Львов покинул правительство, написав открытое письмо о своем несогласии (в частности, по вопросу о республиканском строе) с большинством министров114. Впрочем, разногласия правого порядка уже не имели значения: все решала сила.

В тот же день, 7 (20) июля, под Киевом приступили к разоружению полка имени гетмана Полуботка. Около 5 тыс. полуботковцев, которые вышли из-под подчинения и начали терроризировать город, были блокированы в деревне Грушевка силами школы прапорщиков, запасным саперным батальоном и 1-м украинским гетмана Богдана Хмельницкого полком. После небольшой перестрелки полуботковцы начали сдавать оружие115. Иногда разоружение завершалось неожиданными сюрпризами. Так, в запасном батальоне гвардии Гренадерского полка, стоявшем в столице, было найдено два орудия с большим количеством снарядов, о существовании которых не знали офицеры.

К счастью, активного сопротивления никто не оказывал: состояние солдат, лишившихся своих лидеров, скрывшихся после неудачного выступления, было явно подавленным116.

Катастрофа на Юго-Западном фронте

Керенскому казалось, что он уже справился с восстанием большевиков, а свободные солдаты вот-вот должны были нанести очередной удар по врагу, вдохновившись пламенными призывами его речей. На самом деле на германо-австрийском фронте время успехов подходило к концу. Почти полное отсутствие координации в действиях противника позволило немцам свободно распоряжаться своими резервами и сосредоточить свои свободные силы на Тарнопольском направлении. 19 июля 9 германских дивизий под командованием генерала фон Винклера нанесли мощный контрудар между реками Серет и Стрыпа. После недавних дождей они разлились, представляя собой прекрасную защиту флангам германского наступления1. Оно началось между Зборовым и Серетом, на участке второочередной дивизии. Она побежала, увлекая за собой других. То, что последовало за этим, потрясло не только русское командование. Преследовавших наши войска немцев сдерживали только действия русской артиллерии2.

Характерно, что в этот день официальный орган Военного министерства опубликовал следующий анализ положения дел: «Переход в наступление громадной массы войск после долгого периода безнадежной, казалось, пассивности доказал могущество духа возрождающейся революционной армии и примером своим подействовал оздоровляющее на остальные войска русских армий, увлекая их к активной деятельности и тем приближая время достижения прочного мира»3. Контрудар германцев стал проверкой этих слов. Вся 11-я армия, бросая позиции, стихийно бежала в тыл. В этой армии дело зашло так далеко, что две пехотные дивизии (126-я и 2-я Финляндские) обратились в бегство при виде трех немецких рот4. Австрийцы и немцы поначалу наступали медленно, что давало возможность небольшим частям, сохранившим порядок, уничтожать склады, брошенные паникерами при слухах о близости противника5. Вскоре командующему пришлось признать, что никто не может с точностью сказать, что и где происходят с его подчиненными6.

Тяжелая задача выпала кавалерии, прикрывавшей отход. «Страшно и жутко было и в то же самое время до боли обидно наблюдать, – вспоминал командир 1-й Забайкальской казачьей дивизии, – как погибали запасы снарядов и продовольствия, с таким трудом заготовленных к предполагаемому весеннему общему наступлению»7. На эвакуацию не было времени. Достаточно было немцам сделать несколько выстрелов из орудий, как демократическая русская пехота начинала сниматься с позиций и бежать. 6–7 (19–20) июля кризис на Тарнопольском направлении наметился уже довольно явно8.

Сообщения с Юго-Западного фронта пока еще не воспринимались в центре в качестве свидетельств начавшейся катастрофы. Их задерживали, надеясь, что все еще можно исправить. 8 (21) июля официоз Военного министерства все еще восхвалял прекрасные новые качества революционных войск, в которые многие еще так недавно не верили: «Поступающие с фронта сведения о боевых эпизодах, имевших место в районе наступления корпусов армии ген. Корнилова, рисуют действительно героическую картину в истории нашей революционной армии. Прежде всего бросаются в глаза изумительная выносливость войск и способность к длительному бою, истощающему противника и заставляющему его вводить все новые и новые резервы»9. Причина этих дифирамбов достижениям нового порядка была проста. 7 (20) июля Керенский выехал на Западный фронт, который вот-вот должен был перейти в наступление10. Таким образом, прорыв немцев под Тарнополем должен был превратиться во всего лишь частную и, следовательно, поправимую неудачу.

Тем не менее и эта неудача резко меняла отношение к тому, что происходило в тылу. 7 (20) июля, перед отъездом на фронт, Керенский направляет телеграмму в Ревель и Гельсингфорс, которая должна была быть копирована всем. В ней уже звучали совсем другие слова в отношении большевиков: «С несомненностью выяснилось, что беспорядки в Петрограде были организованы при участии германских правительственных агентов. В настоящее время беспорядки совершенно прекращены. Руководители и лица, запятнавшие себя братской кровью и преступлениями против Родины и Революции, арестуются»11. 8 (21) июля правительство приняло обращение к Действующей армии: «Войска революционных армий! Ваши братья, вступившие с красными знаменами в бой, зовут вас вместе с ними к дружному натиску на защиту свободы во имя справедливых условий прочного мира. Волею Революционного народа, по первому приказу вашего боевого начальства, – вперед, сомкнутыми рядами, не оглядываясь на трусов и предателей Родины. Спасайте свободу, спасайте Родину!»12

Каждый день приносил из Галиции все более мрачные новости для Петрограда и радостные для Берлина. 20 июля Вильгельм II на встрече с представителями рейхстага заявил, что его гвардия «выколотила из русских спин демократическую пыль». Кайзер добавил: «Где появляется гвардия, там не место демократии»13. Вильгельм был прав, но этого не хотел признать сторонник демократического устройства армии. «Старый солдат революции» Керенский ехал на фронт в качестве фактического главы правительства, преемника Львова и организатора безусловной уже победы над планами кайзера в тылу (хотя официально заявление о принятии обязанностей руководителя правительства он сделает позже, 22 июля (4 августа) 1917 г.)14.

8 (21) июля Ставка сообщала: «Наши войска в массе, не проявляя должной упорности, а местами не выполняя боевых приказов, продолжают отходить…»15 21 июля 1917 года Гофман отмечает в своем дневнике: «Все развивается по плану. Я хотел бы побольше пленных. Эти ребята бегут так энергично, что мы не можем поймать кого-то. На настоящий день – только 6000 и только 70 орудий»16. «Армии в полном беспорядке отступали, – вспоминал Деникин. – Те самые армии, которые год тому назад в победном шествии своем взяли Луцк, Броды, Станиславов, Черновицы… Отступали перед теми самыми австро-германскими армиями, которые год тому назад были разбиты на голову и усеяли беглецами поля Волыни, Галиции, Буковины, оставляя в наших руках сотни тысяч пленных»17.

8 (21) июля Керенский вновь встречался с войсками в Молодечно и снова под аплодисменты и крики «Ура!» призывал их идти в наступление. «Неужели, – спрашивал он сибирских стрелков, – свободные войска революции могут быть слабее войск бездушного царя»18. «Можете спокойно идти вперед, сзади предателей больше не будет.» – заверял солдат Керенский. Перед отъездом в Ставку он изложил слушателям и основные принципы своего руководства страной: «Я потребую от всех полного беспрекословного исполнения долга перед Родиной и Революцией»19. В тот же день глава правительства прибыл в Могилев20.

Результаты обещанной солдатам требовательности не заставили себя долго ждать. Чехарда в высшем командовании продолжилась. 8 (21) июля 1917 г. был смещен генерал А. Е. Гутор, успевший всего несколько месяцев прокомандовать 11-й армией и совсем недолго – фронтом. Он был замещен Корниловым21. В тот же день новый главнокомандующий, явно не знавший еще о переменах в правительстве, телеграфировал Львову: «Принял фронт в исключительно тяжелых условиях прорыва противника, обусловленного разложением и развалом, вызванных в армиях падением дисциплины, следствием чего явились самовольные уходы полков с позиций, отказ в немедленном оказании поддержки. Соотношение сил – приблизительно один противник на пять наших, что является разительным доказательством вышесказанного. Такое положение дел чревато чрезвычайно грозными и тяжелыми последствиями. Нахожу безусловно необходимым обращение Временного правительства и Совета с вполне откровенным и прямым заявлением о применении исключительных мер вплоть до введения смертной казни на театре военных действий, иначе вся ответственность – на тех, которые словами думают править на тех полях, где царит смерть и позор предательства, малодушия и себялюбия»22. Ожидаемых генералом обращений не последовало.

8 (21) июля начались попытки наступления на Северном, 9 (22) июля – на Румынском фронтах. Скоординированных действий не было, хотя подготовка к ним велась очень активно23. На Западном фронте, под Крево, где 21 июля после трехдневной артиллерийской подготовки, которая была весьма результативной, пехота поначалу заняла окопы противника почти без потерь. Часть полков, как например 42-й Сибирский, честно выполнили свой долг. Однако в других частях дело обстояло не так благополучно. В одном из полков солдаты покинули позиции, и в окопах на 10 км осталось около 50 солдат и несколько старших офицеров. Они и пошли в атаку. «Атакующие, – вспоминает Довбор-Мусницкий, – не остались на первой линии (окопов противника. – А. О.), а пошли дальше, искать смерти или неволи. Честь им!»24 Смерть угрожала наступавшим и из собственных окопов, откуда зачастую стреляли им в спины25. Остается только удивляться, что, несмотря на тяжелейшие условия, атакующим удалось добиться некоторого успеха.

Людендорф отмечал: «Русские прорвали там ландверную дивизию, которая оборонялась необыкновенно храбро, но была растянута на очень широком фронте. Несколько дней обстановка была очень серьезной, пока наши резервы и наш артиллерийский огонь не восстановили положение. Русские очистили наши окопы. Это уже были не прежние русские солдаты»26. Воспоминания Довбор-Мусницкого почти дословно повторяет в своем дневнике современник и очевидец этих событий подполковник Майтланд-Эдвардс: «Единственная спасительная картина из всего, что нам пришлось увидеть в Русской армии – это храбрость, бесполезная по большей части, тех русских офицеров, которые благородно остались на своих постах на фронтовой линии, которые вышли из окопов 1 сентября с твердым намерением никогда не вернуться назад живым. Это единственная картина, которая дает мне возможность думать, что когда-нибудь Россия может занять место среди достойных наций»27.

На Западном фронте после русских ударов также последовали контрудары немцев. Эффект был тот же, что и под Тарнополем. С позиций стали сниматься целые дивизии. «Героических усилий, – гласило сообщение Ставки от 10 (23) июля, – стоит офицерам удерживать солдат от массового ухода в тыл»28. Героическое самопожертвование офицеров – вот что было основой русского наступления по мнению английского военного атташе29. Это замечание полностью подтверждается статистикой. Если в 1916 г. на 10 убитых и раненых приходилось 1,5 офицера и 6,9 солдат, то в 1917 г. эти показатели увеличиваются почти в семь раз для солдат и менее чем в два раза для офицеров. Разница между показателями офицеров и солдат, составлявшая в 1916 г. 1,8, в 1917 г. выросла до 4,630. Как отмечал Н. Н. Головин: «На рубеже зимней кампании 1916–1917 гг. и летней кампании 1917 г. происходит новый резкий перелом во взаимоотношении между кровавыми потерями и пленными, но на этот раз в худшую сторону. Не может быть никакого сомнения в том, что здесь мы имеем дело исключительно с разлагающим влиянием революции. Русская солдатская масса драться не желает, и на каждых десять героев, проливших за Родину кровь, приходится двенадцатъ-тртнадцатъ бросивших свое оружие»31.

Срыв удара под Крево, который Керенский имел наглость приписать пессимизму генерала Деникина, якобы оставившего фронт32, во многом облегчил задачу обороны для немцев, нескольких скоординированных ударов провести не удалось. Именно в отсутствии скоординированных действий с русской стороны Людендорф видел причину того, что русское наступление не стало реальной угрозой для германо-австрийского Восточного фронта33. Отступление армий Юго-Западного фронта быстро превратилось в бегство, сопровождаемое массовыми грабежами и насилиями34. Верные Присяге и сохранившие дисциплину части прикрывали бегство, вынужденно расплачиваясь за призывы революционных демагогов и действия их слушателей. Начальник штаба Врангеля описывает, какие черты приняла «армия свободной России»: «Воинство, главным образом пехота, сдерживаемая своими офицерами, в начале отступало как будто с боями, а затем просто пустилось бежать, бросая ружья. Пехота, трудно поверить, делала переходы по 60 верст в сутки, лишь бы скорее добраться до русской границы. На кавалерию выпала тяжелая задача, и она храбро сражалась, сдерживая наседавшего противника. Отступая, солдаты грабили и жгли все, что им попадалось под руку, свое и чужое. Горели склады, деревни, стоги сена, а в городах поджигались без всякого смысла целые дома»35.

«Тактический контрудар превратился в крупную операцию, – вспоминал Людендорф. – Развал русского фронта все больше распространялся на юг. Южная, 3-я и 7-я австро-венгерская армии, в состав которых входило особенно много германских войск, перешли в наступление. Восточный фронт перешел в движение, захватывая даже часть Буковины. Русская армия в беспорядке отходила назад – ее мозг был одержим недугом революции»36. Начальник Имперского Генерального штаба Великобритании в эти дни писал: «Немцы просто провели контратаку как обычное и лучшее средство остановки русского наступления и затем, наверное, к их удивлению, русские сломались, в результате чего три русские армии, насчитывающие от 60 до 70 дивизий, хорошо оснащенные артиллерией и боеприпасами, бегут сейчас от каких-то 18 австрийских и германских дивизий»37.

Рядовой солдат соглашался идти в бой не для того, чтобы добиться победы на отдельном участке фронта, а для того, чтобы добиться мира. Когда не удалось достичь этой цели путем полной победы, наступил коллапс. Раз желанный мир нельзя завоевать, его можно было добиться, просто прекратив сражаться. Эти настроения проявились после провала наступления. А. М. Василевский вспоминал: «Особенно усилились брожения в среде рядовых в конце июня, когда провалилось наступление войск Юго-Западного фронта под Львовым. Приехавшие к нам эсеро-меньшевистские делегаты

I Всероссийского съезда Советов тщетно призывали к продолжению войны. Солдаты рвались домой»38.

Единичные части сохраняли порядок и оставались боеспособными: как правило, это были артиллеристы, которые часто задерживали не ожидавших уже никакого сопротивления немцев и австрийцев39. Характерно, что именно они и авиаторы стали мишенями германо-австрийской пропаганды, которая еще с весны 1917 г. призывала пехоту расправляться с ними40. Иногда возникали и другие очаги стойкости. 8 (21) июля прикрывавшие бегство из-под Тарнополя забайкальцы встретились с единственным боеспособным соединением пехоты. Это была Петровская бригада 1-й гвардейской дивизии – преображенцы и семеновцы. Далее они действовали вместе41. 11–12 (24–25) июля 1917 г. к западу от Тарнополя Петровская бригада успешно, со штыковыми контрударами отразила атаку прусской гвардии. Потери были весьма значительны: Преображенский полк под командованием полковника А. П. Кутепова потерял около 1300 человек, но гвардейцы выполнили свой долг и на 48 часов остановили наступление противника и тем дали возможность вывести из-под угрозы обозы и тяжелую артиллерию42. «Это было последним боевым напряжением русской гвардии, – вспоминал начальник штаба 11-й армии, – последним усилием офицеров и унтер-офицеров, превозмогших революционную расслабленность солдатской массы»43.

Сделать это было весьма непросто, так как большая часть солдат даже этих полков соглашалась воевать только на собственной территории: это был результат популярности лозунга «без аннексий и контрибуций»44. Тем не менее в бригаде еще сохранились офицерские и унтер-офицерские кадры, не была еще полностью нарушена внутренняя спайка частей, сохранялись нормальные, доверительные отношения между солдатами и офицерами45. Изменить общее положение на фронте этот бой уже не мог. Противник занял Тарнополь, угрожая флангу и тылу соседней 8-й армии генерала Корнилова. 20 июля пали черновцы, где в течение года находился штаб 8-й армии46.

Геройская гибель ударных батальонов, составленных большею частью из офицеров, оказалась напрасной. «Демократизированная армия», не желая проливать кровь свою для «спасения завоеваний революции», бежала как стадо баранов»47. На последних этапах оборону держала только артиллерия, сдерживая немцев и прикрывая бегство бывшей гвардейской пехоты. «Невыносимо тяжело было наблюдать тупое безразличие на лицах солдат, – вспоминал один из артиллеристов, – видеть несчастных офицеров, прикованных к рядам этих некогда славных полков»48. Некоторые части, побросав оружие, с отстраненным вниманием наплевательски следили за происходившим так, будто все происходившее их абсолютно не касалось. «Проходим ближайшее местечко, – отметил в своем дневнике 12 (25) июля один из офицеров артиллерии. – Оно кишит теми, кто позорно оставил окопы и предал своих товарищей. Они равнодушно смотрят на нас и грызут семечки. Земля около изб усеяна шелухой»49.

Такого в русской армии не было в самые тяжелые ее дни. «Потеряв всякий человеческий облик, – вспоминал офицер-кавалергард, – громя на своем пути ни в чем не повинное население, бросая артиллерию, обозы, снаряды, выкидывая раненых из санитарных поездов, обезумевшие армии Юго-Западного фронта бежали. Не только все поезда, идущие с фронта, были до отказа набиты дезертирами, но и шоссейные и проселочные дороги были полны ими. Наряды на станциях были удвоены, но, несмотря на это, справиться с этой человеческой лавиной было невозможно»50. 40-километровая дорога от Калуша до Станиславова была сплошь забита беглецами и мародерами. «Каких, каких частей и кого, кого здесь не было?! – вспоминал корнет Текинского конного полка, двигавшийся вместе со своими всадниками в тыл для охраны штаба Корнилова. – Огромное количество артиллерии, обозных, санитарных и интендантских повозок загромождали путь, не давая пешему пройти вперед, не говоря уже о конных. Все эти повозки и путь были покрыты бегущими с фронта товарищами, имевшими на плечах огромные узлы с добром»51.

О масштабах бегства можно судить по тому, что за одну только ночь в окрестностях городка Волочиск ударным батальоном было задержано около 12 тыс. дезертиров. В Шепетовке за один день наряды гвардейской кавалерии задержали 2340 беглецов, в Казатине – 1518. На железнодорожных станциях не хватало помещений для задержанных, и их приходилось отпускать. Единственное, что могли сделать командиры заградительных нарядов, – это разоружать бегущую раскрепощенную и демократизированную массу. Для гражданского населения она оказалась более опасной, чем наступающий враг52.

В этой обстановке пришлось прибегнуть к испытанным, хотя и неприятным средствам. После приказа Л. Г Корнилова от 9 (22) июля, разрешавшего расстрелы, бегущая масса «самых свободных людей», то есть дезертиров и грабителей, начала терять вожаков и становиться более спокойной. Юнкерский ударный батальон, сформированный из добровольцев для участия в прорыве фронта, прибыл на Юго-Западный фронт с опозданием и был отправлен для наведения порядка на железнодорожную станцию Проскуров. Здесь юнкера за два дня расстреляли 3 человек – двух железнодорожных рабочих, отказавшихся выполнять приказы своих начальников и даже избивших их, и одного солдата-агитатора в крупной группе дезертиров53.

Исполком Юго-Западного фронта, армейский комитет 11-й армии и ее комиссар направили правительству телеграмму, описывающую полный развал армии: «О власти и повиновении нет уже и речи, уговоры и убеждения потеряли силу, на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом. Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противника. Были случаи, что отданное приказание спешно выступить на поддержку обсуждалось часами на митингах, почему поддержка запаздывала на сутки. При первых выстрелах неприятеля части нередко бросают позиции. На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них, здоровых, бодрых, потерявших всякий стыд, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Иногда так отходят целые части. Члены армейского и фронтового комитетов и комиссары единодушно признают, что положение требует самых крайних мер и усилий, ибо нельзя останавливаться ни перед чем, чтобы спастись от гибели. Сегодня главнокомандующим Юго-Западным фронтом и командиром 11 армии с согласия комиссаров и комитетов отданы приказы о стрельбе по бегущим. Пусть вся страна узнает всю правду о совершающихся здесь событиях, пусть она содрогнется и найдет в себе решимость беспощадно обрушиться на всех, кто малодушием губит и предает Россию и революцию»54.

Происходившие в столице перемены настраивали на грустный лад генерала М. В. Алексеева. 9 (22) июля 1917 г. он писал вице-адмиралу А. И. Русину: «Претензии министров-социалистов будут спешно осуществляться; все правительство сделается социалистическим. Через это последнее и горькое несчастье Россия должна будет пройти. Не готовы еще к свершению новых, опасных и крайне вредных деятелей, ввергающих государство в пучину бедствий, мы, офицеры, должны уже проявить теперь свою волю, особенно в том случае, если от нас потребуют присяги новому государственному строю. Строй этот объявлен с нарушением всех человеческих законов, с нарушением обязательств, принятых Временным правительством, из кого бы оно ни состояло. Разгон Думы – нарушение прав народа. Игра на дурных инстинктах массы путем несправедливого решения земельного вопроса. Если бы мы были сплочены, мы могли бы отказаться от присяги (вернее – должны были бы). Нельзя поощрять преступление против России новым согласием с ним. Обстоятельства требуют ускоренных действий даже при полном сознании, что масса подкупается и покупается социалистами. Вероятно, самое действие придется исполнить в Петрограде, так как только стремительности придется влиять на воображение. Поражение на фронте усложняет все дело. Само по себе оно является новым горем России и тяжелым испытанием, посылаемым на нее. Но как же могли прозевать это наши руководители? Как тяжко приходится переживать в эти дни, когда при возможности хотя бы участием в работе смягчить горесть события. Мне кажется, что даже в тяжкие дни 1915 г. не было такого опасного стратегического положения, особенно при наличии преступного поведения войск; нужна власть, сила, а не зубозаговаривание, которым усиленно занимаются наши деятели. Спасение армии также нельзя откладывать надолго»55.

Общественность была потрясена случившимся. Бегство армий после разрекламированного успеха первых дней наступления вызвало тяжелый шок. В тылу заговорили о возможности падения Минска, Москвы и даже Петрограда56. Керенский решил не откладывать спасение армии и занялся им по-своему. «Гораздо более Юго-Западного фронта был потрясен сам Керенский, которого едва успели провозгласить организатором победы в Петербурге, как эти лавры рассыпались в труху, – вспоминал генерал Геруа. – Виновниками были, разумеется, объявлены генералы. Начались смещения и перетасовки»57. 10 (23) и 11 (24) июля сменили еще двух командующих армиями Юго-Западного фронта. Их просто поменяли местами. Правительство боялось верхов своей собственной армии. Новая чехарда высшего командного состава могла иметь только одну цель – не дать возможность генералитету получить прочный контроль над подчиненными. В этом отношении он шел рука об руку с теми кругами в солдатских советах, которые менее всего желали восстановления дисциплины. Весьма симптоматично, что их жертвами на местах после окончания бегства от австрийцев стали именно те офицеры, которым удалось восстановить дисциплину среди своих подчиненных и оказать сопротивление наступавшему противнику58.

Союзники смотрели на эти процессы, которые шли в России, с опасением. «Расправы Керенского с русскими генералами, которых он третировал с пренебрежением, постоянно перемещал с одного командования на другое, – вспоминал русский дипломатический представитель в Англии, – введение в армии комитетов, систематическое уничтожение дисциплины давали представителям союзных армий полное основание опасаться распада армии»59. Но Керенский этого не опасался. Судя по всему, не боялся этого и его предшественник. В своем прощальном интервью Львов высказал полное убеждение в том, что скоро все закончится очень хорошо. По его убеждению, уверенность в будущем была полностью оправдана. «Особенно укрепляют мой оптимизм, – заявил он, – события последних дней внутри страны. Наш глубокий прорыв на фронте Ленина имеет, по моему глубокому убеждению, несравненно большее значение для России, чем прорыв немцев на нашем Юго-Западном фронте»60.

Судя по действиям правительства, оно уже считало этот прорыв на «домашнем фронте» окончательной победой. 10 (23) июля следователь по уголовным делам П. А. Александров получил предписание прокурора Петроградской судебной палаты Н. С. Каринского приступить к производству следствия «о восстании 3–5 июля»61. При этом практически одновременно начался процесс освобождения ряда видных большевиков и их сторонников. Так, например, 11 (24) июля из-под ареста был освобожден О. М. Нахамкес (Ю. М. Стеклов)62. Он был арестован после июльских событий контрразведкой за активное участие в подготовке мятежа. Вел он себя вызывающе, так как не сомневался в том, что будет освобожден, что и произошло при активнейшем участии Чхеидзе63. 12 (25) июля на свободу были отпущены 51 из 67 арестованных членов делегации Балтийского флота64. В тот же день правительство потребовало от населения Петрограда и уезда провести разоружение в трехдневный срок, обещая, что с 16 (29) июля будет рассматривать владение боевым огнестрельным и холодным оружием как хищение65. Разоружение было далеко не столь интенсивным, в отличие от освобождения. К концу августа было освобождено свыше 140 человек, арестованных по делу о попытке государственного переворота66.

Настроения фронта и столицы были совершенно разными. 11 (24) июля комиссар армий Юго-Западного фронта Савинков, его помощник В. П. Гобечиа и комиссар 11-й армии М. М. Филоненко потребовали введения на фронте смертной казни «тех, кто отказывается рисковать своею жизнью для Родины за землю и волю»67. Даже Брусилов поддержал это требование, правда, сделал он это в своей осторожной и двусмысленной манере. Поблагодарив Савинкова «как гражданин», он заявил о том, что «разделяет» его мнение68. Генерал оставался верным себе. Единственное, что он позволил в эти трудные дни, – издать 10 (23) июля приказ о запрете митингов и собраний на фронте69.

Трезвые оценки и опасения перед неминуемой катастрофой уже громко раздавались в прессе. Одна из статей «Русских Ведомостей» вышла с весьма симптоматичным заголовком – «Доигрались». Ее автор подводил итоги достижениям нового строя: «Несмываемый позор на фронте, жестокий урок в Петрограде – таковы результаты четырех месяцев революции, таков итог русской свободы. А в перспективе – неизбежный и быстрый развал, распад всех государственных спаек, полная анархия, крушение всей революции»70.

Попытки излечения. Разногласия

Керенскии спешил воспользоваться новым положением и на фронте, и в столице. 12 (25) июля Временное правительство восстановило на время войны смертную казнь через расстрел. Она вводилась за следующие преступления: военную и государственную измену, побег к неприятелю, бегство с поля сражения, самовольное оставление своего места в бою, уклонение от участия в бою, подстрекательство к сдаче, бегству или уклонению от сопротивления противнику, сдача в плен без сопротивления, самовольная отлучка из караула в виду неприятеля, насильственные действия против начальников из офицеров и из солдат, сопротивление к исполнению боевых приказов и распоряжений, явное восстание и подстрекательство к нему, нападение на часового или военный караул, вооруженное сопротивление, умышленное убийство, изнасилование, грабеж, шпионаж. Все эти преступления карались смертной казнью только в «войсковом районе армий»1, вводились они только «для военнослужащих за тягчайшие преступления» и по приговору военно-революционных судов, которые должны были формироваться при равном представительстве солдат и офицеров (по 3 представителя)2.

По окончании кризиса Корнилов издал приказ по армиям фронта: «Получив донесение командующего 11 армией о том, что солдаты вверенной ему армии позволили себе при оставлении нами Тарнополя грабить имущество, насиловать женщин и детей, убивать мирных жителей и друг друга, я отдал приказ расстреливать подобных негодяев без суда. Во исполнение этого моего приказания особо назначенными для этого командами расстреляно 14 подлецов на месте совершения ими преступления. Объявляя об этом армиям вверенного мне фронта, добавлю, что мною отдан приказ без суда расстреливать всех тех, которые будут грабить, насиловать и убивать как мирных жителей, так и своих боевых соратников, и всех, кто посмеет не исполнять боевых приказов в те минуты, когда решается вопрос существования Отечества, свободы и революции»3.

Репрессии приводили к закономерным результатам. Когда в тыловой полосе 7-й армии было расстреляно 3 дезертира, с повинной немедленно явилось 1504. Порядок восстановился, но повсюду полетели телеграммы с жалобами на тех, кто его обеспечил5. Если в руководстве Советов существовали разногласия по вопросу смертной казни, то низовые организации были куда более единодушными. Ряд частей приходилось буквально процеживать от агитаторов пробольшевистской направленности6. В такого рода обстановке восстановление дисциплины означало восстановление власти командования. Неудивительно, что Керенский очень быстро потребовал поставить под контроль карательные акции. 22 июля (4 августа) Корнилов известил командующих армиями о том, что, согласно решению правительства, комиссары получали право на конфирмацию смертных приговоров. Главнокомандующий отметил, что считает необходимым в ряде случаев ускорять судопроизводство7. Керенский довольно быстро пришел в себя и стал активно миловать приговоренных. Казнь заменялась им каторгой, причем до окончания войны осужденные возвращались в строй8.

Явно предвидя свой конфликт с Корниловым, «первый солдат революции» по привычке использовал знакомые и проверенные приемы социальной демагогии, лишая Главковерха авторитета и поддержки в войсках. Корнилову пришлось лавировать. В результате юнкерский ударный батальон, отправленный после выполнения функций военной полиции на Румынский фронт, был вскоре расформирован за «контрреволюционность»9. В ночь на 13 (26) июля Временное правительство приняло решение «созвать в Москве в самом ближайшем времени членов Правительства и представителей наиболее авторитетных групп и организаций для выслушивания сообщений Временного правительства о современном положении России»10. 14 (27) июля была восстановлена военная цензура11, 26 июля (8 августа) в действие были введены и новые ее правила12.

Раз угроза слева оказалась слабой, необходимо было дезорганизовать возможную угрозу справа, тем более что восстание показало, насколько важны симпатии полков на улицах столицы. Это делало более важным и то, кто будет ими командовать. Активно взявшийся за разгром и разоружение большевистских организаций Половцов не устраивал Керенского13. 13 (26) июля он назначил нового командующего. Петроградский военный округ должен был возглавить бывший командующий 11-й армии – генерал Эрдели14. Опасаясь уже и верхов, и низов армии Керенский продолжал заигрывать и с теми, и с другими. 16 (29) июля по настоянию Керенского в Ставке было собрано совещание, на котором присутствовали генералы Алексеев, Брусилов, Лукомский, Рузский, Клембовский, Деникин, и кроме того, Савинков – комиссар Юго-Западного фронта – и Терещенко. Первоначально обсуждались планы будущего наступления.

Брусилов выступил с предложением вести подготовку к наступлению одновременно на Северном, Западном и Юго-Западном фронтах, но удар нанести все же на последнем направлении, так как именно там у русской армии была наибольшая концентрация живой силы и артиллерии. Кроме того, Брусилов предлагал провести ряд операций на Кавказском фронте, Терещенко очень беспокоило возможное поведение Румынии. Эти чувства разделялись в Ставке. По мнению Брусилова, румын в союзе с Россией удерживало лишь присутствие русской 3-й армии. Положение было тяжелым. Но больше всего собравшихся беспокоило состояние войск.

Наиболее резко и откровенно высказался Рузский: «Революционная армия хуже царской. Войска шли в бой. Мы били австрийцев и немцев. Дело не в царской и революционной армии. Армия превратилась в орду баранов…»15 Деникин еще до совещания принял следующее решение: «Положение страны и армии было настолько катастрофическим, что я решил, не считаясь ни с какими условностями подчиненного положения, развернуть на совещании истинную картину состояния армии во всей ее неприглядной наготе»16. Горячо поддержанный коллегами, он выступил за ликвидацию выборных комитетов, восстановление единовластия офицеров и дисциплины в частях. Тем не менее какого-либо определенного решения принято не было17.

Несмотря на то что перед началом совещания Деникин известил о своей позиции Главковерха и тот обещал ему поддержку, Брусилов не сдержал слова. За «смелое, искреннее слово» Деникина благодарил. Керенский18. Это не помешало ему по-прежнему защищать «демократизацию» армии. Военные все больше начинали ненавидеть Керенского – этого, по словам Довбор-Мусницкого, «адвокатика из Царевококшайска», который «так и не удосужился понять, что нет дисциплины царской, революционной или какой-либо иной, а есть только право и порядок»19. Корнилов начал восстанавливать и то и другое. В частности, им были запрещены любые митинги на фронте, боевые приказы больше не подлежали обсуждению любых комитетов любого уровня, а неподчинение им рассматривалось как тягчайшее преступление20.

После провала летнего наступления на повестку дня вполне логично выступал вопрос о диктатуре, и Керенский уже начал думать о ней21. В этой обстановке действия Корнилова не могли не настораживать его. Глава правительства хорошо понимал свою непопулярность среди военной элиты и тоже не доверял ее представителям. Во всяком случае, революционные массы вызывали у него меньше опасений. Единственным эффективным средством его политики по отношению к генералитету было лавирование. Как о потенциальном восстановителе порядка много говорили об адмирале А. В. Колчаке: он был отправлен Временным правительством во главе военно-морской миссии в США; потом называлось имя генерала В. И. Гурко: он был вызван из отпуска на Кавказе в Петроград22.

Гурко вернулся в столицу и поселился в гостинице «Европейская», ожидая решения своей судьбы23. Здесь его и застал сюрприз: 21 июля (3 августа) он был арестован и доставлен в штаб округа24. Очевидно, что назначение на самую низкую должность одного из самых убежденных сторонников сохранения в армии дисциплины перестало казаться Керенскому самым страшным наказанием. Его собственный способ действий был хорошо описан британским военным атташе в донесении, направленном в Лондон: «В настоящее время на “делегата” смотрят как на универсальное средство от всех болезней, но он не дает и половины того эффекта, который давали сапог и кулак фельдфебеля в прежние времена»25.

Когда провал столь оригинального метода управления войсками стал очевиден и на фронте, и в тылу, Керенский прибегнул и к другим мерам в отношении его критика. Арест был проведен на основании сочувственного письма, отправленного Гурко Николаю II26. При этом само письмо было написано 2 (15) марта и не имело никакого политического содержания, хотя Керенский и попытался представить Гурко активным сторонником свергнутой монархии и состряпать обвинение по подготовке свержения существующего строя. Домыслы юриста-политика были абсолютно нелепы в том числе и потому, что Временное правительство амнистировало все действия защитников монархии вплоть до 4 (17) марта27. По сути дела это было лишь уточнением и повторением пункта 1 декларации об образовании Временного правительства от 3 (16) марта, объявлявшей «полную и немедленную амнистию по всем делам политическим и религиозным»28. Тем не менее по приказу Керенского генерал был арестован без санкции прокурора, вслед за чем оказался в Петропавловской крепости29.

Возвращаясь с совещания в Петрограде в Смоленск, генерал Алексеев узнал эти новости и решил в очередной раз обратиться с запиской на имя Родзянко: «Дела России, нашей Родины, о которой [заботятся] вершители судеб, ответственные, а главным образом безответственные, с каждым днем становятся тяжелее и безотраднее. Нехорошо на фронте: стратегическая обстановка на нашем юге может одарить нас тяжкими для самолюбия и для коренных губерний сюрпризами. Плохо в войсковом тылу, где народ кормит не один миллион ничего не делающих и часто безобразничающих бездельников. Безотрадно в общегосударственном тылу, где нет власти, где нет ответственных работников, могущих подняться выше интересов своей партии и окинуть беспристрастным, беспартийным и талантливым взором нужды, желания, чаяния многострадальной России, народа русского в целом, а не одного излюбленного и притом развращенного класса»30. Генерал еще надеялся на то, что у председателя бывшей Государственной думы есть власть и способность ею воспользоваться. Поэтому он информировал Родзянко о совещании в Могилеве и излагал «…те меры, на немедленном осуществлении которых настаивали все военные представители совещания»31.

Предложения генералитета в версии Алексеева состояли из следующих пунктов:

1) немедленное признание Временным правительством своей ошибки и вины в отношении «офицерского состава армии, униженного, оскорбленного, сознательно, умышленно лишенного власти и значения. Признать ошибку потому, что именно это главным образом сгубило армию»;

2) признание того очевидного факта, что деятели Петрограда совершенно не знают армии, и, как следствие, прекращение ими военного законодательства и передача последнего в руки Главковерха;

3) запрещение политической активности в армии, запрет участия в митингах для военнослужащих;

4) уничтожение декларации прав солдата, «с слишком легким сердцем принятую и подписанную Керенским»;

5) уничтожение войсковых комитетов и комиссаров, «которых Керенский считает “глазами и ушами Временного Правительства”32, которые уничтожили власть воинских начальников и породили в армии “многовластие”»;

6) восстановить единоначалие и ответственность командиров всех уровней;

7) восстановить «настоящую дисциплину», для чего ввести военно-полевые суды и смертную казнь;

8) «Создать теперь же отборные части для воздействия на массу в бою, имея их в качестве резерва и для удержания порядка при демобилизации. (Лично считаю большой ошибкой генерала Брусилова и других начальников, что бесполезно погубили лучших людей и массу офицеров, пустив ударные батальоны вперед; за ними никто не пошел.) Ударные батальоны должны были составить резерв и гнать перед собою малодушных, забывших совесть»33.

От себя Алексеев добавил еще два весьма характерных положения, в которых ясно читалось его отношение к практике Временного правительства:

«9) Не менять, как капризная и богатая женщина бросает перчатки, начальников; гоните слабых, не оказавшихся на высоте своего назначения в бою, но не гоните по тайным, мутным аттестациям, как сделал это Гучков. Он надломил состав начальников, мечтая вызвать в армии взрыв энтузиазма массовым изгнанием.

10) Вернуть в армию тех честных, твердых служак, которые в последние месяцы были выжиты из частей развращенною солдатскою массою»34.

Именно на мнение этой массы и ссылался Керенский, объясняя, по свидетельству Алексеева, генералам, что в случае принятия их мер в войсках начнется «резня офицеров». Алексеев энергично настаивал на принятии перечисленных мер и поддерживал кандидатуру Корнилова. Ссылки «опереточного пуфа», то есть Керенского, генерал не считал серьезными хотя бы потому, что бездействие власти и так приводило к ежедневным потерям офицерского корпуса от рук «революционных солдат». Он предлагал действовать серьезно и активно, причем против не только дел, но и слов.

«Припомните, – писал Алексеев, – сколько разврата внесли громкие проповеди, мерзкие дела Ленина, Зиновьева, Троцкого, Луначарского, Каменева, Коллонтай и пр. Эти негодяи были неприкосновенны. Призывы к бунту на словах и в печати, захват чужой собственности… не вменялись в вину. “Боритесь с ними словом!” пока те не совершили преступного деяния (как будто не совершали!). Вот что значит быть под покровительством “комитета преступления”, то есть Совета раб. и солд. депутатов. Зато с какою легкостью и с какой постыдною внешнею обстановкою арестуют генерала Гурко, всю жизнь свою отдавшего на служение Родине. Дело не стало за ордером Керенского. Одного письма (!) оказалось достаточным для такого шага. А деятельность, а служба? Что за дело. было письмо. Или мелкая трусость людей, везде и во всем усматривающих грозный признак “контрреволюции”, или, – извините, – мелкая месть человеку, который пришелся не по душе и которого безнаказанно, пользуясь властью, можно запятнать перед Россией. Я склонен думать, что личное нерасположение сыграло в этом большую роль, чем что-либо другое»35.

Для того чтобы уравновесить неблагоприятный эффект, произведенный арестом Гурко, Керенский пошел на выпад в сторону левых. В тот же день, когда был арестован генерал, то есть 21 июля (3 августа), последовало постановление по итогам следствия под делу «о восстании 3–5 июля. Оно установило 13 обвиняемых – высшее руководство большевистской партии во главе с Лениным. Интересно, что в отношении вождя большевиков была использована та же незатейливая схема обвинений в шпионаже в пользу Германии, что и в случае с Мясоедовым. Доказательства строились на показаниях некоего прапорщика 16-го Сибирского стрелкового полка Д. С. Ермоленко, бежавшего из немецкого плена. Явившись в Россию в органы контрразведки, он заявил о том, что был завербован немцами и направлен в русский тыл для того, чтобы готовить там взрывы, восстания и отделение Украины. В качестве связника ему был дан. Ленин36.

Человек, которому, по его собственным словам, за диверсии в русском тылу была обещана мизерная для такого дела сумма в 1,5 тыс. руб., внезапно превращался в свидетеля огромной важности. «Выходит, – отмечал Троцкий, – мелкому агенту, предназначенному для взрыва мостов, сообщают без всякой практической надобности такую тайну, как связь Ленина с Гинденбургом»37. Смехотворность подобного рода «улик» была очевидной даже для руководителей контрразведки, которые после июльских событий весьма серьезно были настроены разобраться с большевиками. Показания «свидетеля» были записаны, а самого его, кстати, «до смерти перепуганного», отпустили в Сибирь, где он исчез из поля зрения властей38.

Итак, обвинения против вождя большевиков были голословны, но он тем не менее предпочитал скрываться от следствия. В то же самое время его арестованные однопартийцы дружно давали показания о том, что не получали никаких средств ни от кого, Раскольников даже заявил, что жил и работал он исключительно на жалованье мичмана (272 руб. в месяц), все они (Раскольников, Коллонтай, Рошаль и другие) дружно отрицали свою вину в подготовке переворота39. В конечном итоге все они были отпущены на свободу. Что касается Гурко, то написанное им императору письмо сочли излишне теплым, и в начале сентября 1917 г. генерал также был освобожден, но с условием, что немедленно покинет Россию. Фактически он был выслан за границу40.

Назначенный на место Половцова Эрдели не смог или не захотел оставить фронт, и 21 июля (3 августа) на этот пост был назначен генерал-майор О. П. Васильковский. В тот же день он сделал заявление для печати: «На меня возложена ответственная задача успокоения столицы, и я приложу все усилия, чтобы эту задачу выполнить. Я проявлю всю полноту власти для борьбы с контрреволюционными элементами как слева, так и справа. Моей первой мерой будет вывод из Петрограда всех организованных частей. Они все будут направлены на фронт. Необходимо также, чтобы эти части были подготовлены к боевой деятельности и имели настоящий воинский вид»41.

Между тем поражение Юго-Западного фронта неизбежно повлекло за собой крушение наступления русских и румынских войск на Румынском фронте. Оно успешно началось 24 июля на участке от Фокшан до румыно-австрийской границы42. Утром этого дня румынские и русские войска прорвали фронт 9-й германской армии. На следующий день прорыв был развит. Однако уже 16 (29) июля темпы наступления явно снизились. Русские войска резко снизили активность, возможностей румын, действовавших достаточно удачно, было недостаточно. Достижения ограничились 30–35 км по фронту и 15–20 в глубину германской обороны43.

31 июля продвижение вглубь территории, занимаемой противником, было приостановлено, а потом отступление Юго-Западного фронта потянуло за собой и соседа слева. Русская линия обороны разрушалась по принципу карточного домика44. «Итак, мы не имеем уже всей 11-й армии, – отмечала передовица “Русских Ведомостей” от 15 (28) июля, – и, вероятно, скоро лишимся и седьмой. Таковы пока размеры катастрофы. Успеет ли уйти из-под ударов и восьмая, это пока еще вопрос»45. 2 августа германо-австрийцы дошли до реки Збруч, 3 августа они вошли в Черновцы и Кимполунг46. «Мой интерес к операции исчерпан», – отметил в своем дневнике на следующий день Гофман47.

Но зато он закономерно вырос у союзников. 25–26 июля 1917 г. положение в России обсуждалось на конференции в Париже. Сообщения, получаемые в Лондоне и Париже, не оставляли сомнений: Керенский и его правительство не в состоянии навести порядок в стране. «Мы надеялись, – отмечал английский офицер, – что Россия явит нам новые дела чести и славы, также как до этого поступали другие великие нации. Мы вернулись, увидев картины разлагающей паники, трусости, которую трудно осмыслить, насилия, убийств и пьянства… Я могу также предвидеть, что недалек час, когда мы должны будем оставить последнюю надежду на Россию, как на надежного союзника»48.

Эта оценка весьма характерна для английского общественного мнения, которое в это время по отношению к России вошло, по выражению русского дипломата, в фазис «разочарования и раздражения»49. Оба эти чувства немедленно и естественно нашли свое отражение и в кредите, то есть доверии к русской валюте. Она стремилась вниз. Всего лишь за неделю с 17 по 24 июля (30 июля – 6 августа) курс рубля по отношению к фунту упал почти на четверть, с 16 до 20 руб. До войны 100 французских франков стоили 37,5 руб., 19 июля (1 августа) – 59 руб., а 26 июля (8 августа) – уже 74 руб. За несколько дней русская валюта прошла путь вниз, почти равный всему военному периоду50.

Внимание союзников привлекала всего лишь одна кандидатура: «Корнилов был человеком сильной воли и лучшим из всех имевшихся в виду кандидатов. Он пользовался поддержкой казаков, которых насчитывалось до 1000 эскадронов по 150 человек в каждом. Керенский боялся крови и позволял событиям плыть по воле волн к анархии. Вооруженной силы 10 тысяч солдат, оставшихся верными правительству, было бы достаточно, чтобы подчинить Петроград, являвшийся главным источником беспорядка. Если бы Керенский предложил сепаратный мир, он, несомненно, имел бы огромное большинство населения за собой. Что же касается некоторых видных русских генералов, то Алексеев был военным теоретиком и не годился в момент кризиса; Брусилов был политиком; Каледин, командующий 8-й армией, являлся одним из лучших генералов и был выбран донскими казаками своим начальником»51.

В результате, когда необходимость наведения дисциплины в войсках стала вопиюще очевидной, 31 июля (13 августа) 1917 г. на пост Верховного главнокомандующего был назначен Л. Г Корнилов. После провала июльского наступления ему удалось несколько улучшить состояние армии путем введения жестких мер: заградительных отрядов и смертной казни. Фронт был стабилизирован52. Поведение Брусилова, по свидетельству В. И. Гурко, только лишь способствовало потере популярности, столь сильной в конце 1916 – начале 1917 г., прежде всего, среди офицерского корпуса. Теряя поддержку этих людей, он не приобретал симпатии солдат, оставаясь для них чужим. Поэтому об отставке генерала никто не сожалел53. По меткому замечанию Деникина, Алексеев протестовал, Брусилов подчинялся, Корнилов требовал54. Все главнокомандующие различались в методах, но были единодушны в желании конечного результата – восстановления дисциплины и, следовательно, боеспособности армии. Но результатов добиться не удалось никому.

Впрочем, сделать что-либо Корнилову было уже очень сложно. Керенский старался контролировать его действия и сразу же приступил к политике «сдержек и противовесов». На всякий случай из центра событий был удален и Николай II. В ночь с 31 июля на 1 августа (с 13 на 14 августа) бывший император вместе с семейством был отправлен из Царского Села в Тобольск, куда Романовы прибыли 7 (20) августа55. Торжествующий победитель над новым внутренним врагом прибыл в Царское Село для того, чтобы лично проследить за отъездом императорской семьи в Сибирь56. Столь мужественный поступок, безусловно, должен был притянуть к «старому солдату революции» внимание ее сторонников. 6 (19) августа он известил о свершившемся страну: «По соображениям государственной необходимости Правительство постановило находящихся под стражей бывшего императора и императрицу перевести в место нового пребывания. Таковым местом назначен город Тобольск, куда и направлен бывший император и императрица с соблюдением всех мер надлежащей охраны». Согласно заявлению, дети и приближенные последовали за императорской четой «по собственному желанию»57. Насилие против них еще не стало популярным.

Керенскому необходимы были симпатии, особенно после поражения «его» наступления. Заботясь о собственной популярности, он не забывал о необходимости борьбы с Корниловым. Несколько уравновешивало нового Главковерха назначение управляющим Военным министерством Б. В. Савинкова, который должен был бы настолько же импонировать армейским низам, насколько раздражать генералитет. Последнее вполне удалось. «Со вступлением Корнилова в должность Верховного главнокомандующего в армии стала ощущаться крепкая рука. Начальники, почувствовав за собою поддержку сверху, приободрились и стали увереннее, солдаты подтянулись. Целым рядом приказов власть войсковых комитетов была ограничена и введена в известные рамки»58. Алексеев, старавшийся способствовать сплочению офицерского корпуса, создал офицерский союз59.

Локкарт считал, что большевистская революция была неизбежна, пока Россия оставалась в войне. Даже если бы Керенскому удалось расстрелять Ленина и Троцкого, появился бы другой антивоенный лидер60. То, что попытка ввода военной диктатуры опоздала на три года, не подлежит сомнению. Однако дело как раз и состоит в том, что Керенский и не попытался даже реально способствовать упрочнению государственной власти. Очевидно, жизнеспособность тех или иных ее институтов и особенно армии просто пугала его, и он сознательно ослаблял контроль генералитета над ней постоянной ротацией командных кадров. Именно здесь он видел наибольшую угрозу своему положению, так как в собственном потенциале вождя не сомневался.

В августе 1917 г. армия и флот попытались перейти в наступление на Черном море. Его целью стал небольшой приморский турецкий городок Орду, который еще весной 1916 г. был намечен в качестве будущей желательной русско-турецкой границы61. 13 (26) августа 1917 г. там была высажена 123-я пехотная дивизия. Перед ней были поставлены простейшие задачи – уничтожение складов орехов и ангаров, находившихся поблизости от города, который не был укреплен. «Орду» по-турецки означает «армия».

Армия российской демократии превратилась в этом городе в орду грабителей и насильников, действовавших под прикрытием линейного корабля «Свободная Россия» (бывшая «Императрица Екатерина Великая»). В этом было нечто символическое.

Капитан 2-го ранга князь В. К. Туманов отчитывался: «Это была не военная операция, а довольно хорошо организованный грабеж с мощной поддержкой флота. Многие солдаты высаживались на берег с заготовленными мешками. С первых же шагов высадившихся войск началась вакханалия насилий и безудержного грабежа. Очень скоро высадившиеся войска перепились, начали разбивать магазины и частные квартиры. Награбленное добро грудами тащилось на тральщик»62. Попытки офицеров навести порядок, пусть даже с угрозой оружия, ни к чему не приводили. Поставленные перед десантом задачи не выполнялись, хотя сопротивления не было. Войска начали беспорядочную стрельбу, в результате в городе началась паника. Судя по всему, именно это и стало причиной человеческих потерь: было убито двое и ранен один солдат. Но вершиной всего стала эвакуация. Греческое население города, прятавшееся до этого в церквях, скопилось в порту. Греки просили взять их собой, так как опасались, что турки вырежут их после ухода русских. Но ни в шлюпки, ни на корабли греков не пускали. Детей выбрасывали за борт, а женщин насиловали. Лучшие части – «батальоны смерти» – ничем не отличались от других. Туманов оценил операцию как безусловно вредную, еще более развращающую войска, и порекомендовал командованию впредь, до получения надежных частей, воздержаться от повторения таких экспедиций63. После такого опыта о Босфорской операции перестали и мечтать.

3 (16) августа Корнилов прибыл в Петроград для личного доклада Керенскому относительно положения армии64. Ряд воинских частей с явным влиянием большевиков был подвергнут насильственной чистке, выявленные агитаторы подверглись арестам. Не везде этот процесс происходил мягко: кажущиеся верными части не всегда оказывались таковыми65. Восстановление дисциплины в армии также носило скорее внешний характер: части вернулись к рутине службы, занятиям и прочему, но все это носило внешний характер, более всего солдат волновал вопрос о мире, а беспокоила – перспектива еще одной зимы в окопах66. Между тем видимость победы над анархией явно создавала у Керенского ложные представления о реальном положении дел в армии и, следовательно, о реальных угрозах.

Глава правительства устроил Корнилову настоящий экзамен на политическую верность, который генерал, не искушенный в политических интригах, не прошел. Главковерх обрисовал программу восстановления дисциплины и боеспособности армии, на что последовало высказанное Керенским отвлеченное соображение насчет возможности своего ухода и, как следствие, паралича тыла и избиения офицерства. Очевидно, предполагалась всего лишь одна форма реакции на эти слова – категорическое несогласие и коленопреклоненные просьбы остаться у руля и ветрил свободной России, чтобы и дальше вести ее к свободе и демократии. Поскольку такой реакции не последовало, то после встречи Керенский начал планировать снятие Корнилова с поста Главковерха, а свободная левая печать – травлю генерала67.

По словам Корнилова, на встрече с главой правительства споры шли лишь о темпах реализации предложений Ставки. Это свидетельство появилось в «Русском инвалиде» почти сразу же после окончания работы Государственного совещания68. Факт подобной публикации в официальном органе Военного министерства придает дополнительный вес свидетельству его главного редактора о том, что Керенский был полностью информирован о подготовке «государственного переворота»69. Разыгрывалась весьма опасная игра. Основания для недовольства у Керенского и всего левого лагеря были, но природа их явно разнилась. Глава правительства боялся того, что порядок будет установлен не им, а его попутчики и вовсе не хотели такого порядка, который предлагал Корнилов. Тем временем генерал уже действовал.

В армии появились признаки восстановления дисциплины. Прежде всего, новый Главковерх требовал восстановления обучения войск. «В необученной армии не может быть дисциплины, – заявлял он в своем приказе, – и она обращается в банду вооруженных людей, опасных для Родины, угрожающих свободе»70. Стыд за невиданное ранее поражение и страх перед возникающей на глазах властью делали свое дело, центр морального влияния в войсках еще до назначения Корнилова на пост Главковерха перенесся в его штаб в Бердичеве71. Наступал решительный момент для восстановления подорванных сил армии. «Введение полевых судов и несколько смертных приговоров, – вспоминал Геруа, – подействовали на солдатскую массу мгновенно и лучше, чем уговоры и длинные разъяснения. Быстрота, с которой свершилась перемена, казалась волшебной. Через какие-нибудь 2–3 недели армию нельзя было узнать. Командный состав вздохнул свободно и мог начать продуктивно работать над приведением в порядок вверенных ему частей»72. Однако это отнюдь не означало, что победа порядка была предопределена решением, принятым сверху.

Прежде всего, и офицерский корпус вовсе не был монолитом. Офицеры военного времени и кадровые офицеры слишком отличались друг от друга, чтобы выступать в качестве единой корпорации. Обстановка становилась все более напряженной. Василевский описывает это время следующими словами: «Ненавистным офицерам грозил самосуд. Углубился и раскол в среде офицерства. Еще недавно мы сидели за одним столом, а теперь бывшие товарищи по оружию злобно глядят друг на друга»73. Спасти самый многочисленный род войск – пехоту – можно было, только вернув дисциплину и объяснив рядовому составу причины войны.

Чувство самосохранения естественно для человека и именно к нему взывала большевистская пропаганда с лозунгом немедленного прекращения войны. Наибольший успех она имела или на Балтийском флоте со значительным рабочим элементом среди матросов, или среди пехотных частей, особенно запасных, с незначительной прослойкой кадровых офицеров и унтер-офицеров. В столице они разложились почти полностью и новый командующий войсками Петроградского округа скоро убедился, насколько далеки от реалий его проекты вывода из Петрограда этих частей и придания им «настоящего воинского вида».

С 10 (23) июля по 7 (20) августа из Петрограда на фронт было отправлено 126 маршевых рот и 18 отдельных команд – всего 33 850 солдат. В результате переформирования 16 запасных гвардейских батальонов в 16 гвардейских резервных полков численность гвардейской пехоты в гарнизоне столицы снизилась к 1 (14) августа со 100 до 70 тыс. человек74. Чистка не приводила к укреплению дисциплины. 28 июля (10 августа) Васильковский отдал Приказ № 426, в котором говорилось: «Караульная служба гарнизона пришла в упадок. В караулах не соблюдается того порядка несения гарнизонной службы, который должен поддерживаться, согласно уставу караульной службы. Часовые потеряли воинский вид – сидят, курят, оставляют самовольно посты». Васильковский грозил нарушителям дисциплины репрессиями75.

В тылу лихорадочно пытались привести в порядок то, что, как еще казалось, можно было исправить. Для рядового, в отсутствии реальной угрозы, необходима была мотивация, причина, по которой он должен был продолжать сражаться. Кроме того, для колеблющейся массы необходим был пример. Эти два соображения были причиной появления добровольческих и национальных частей. И те и другие должны были быть опорой будущей твердой власти. Если первые, как бы они ни назывались – корниловскими, ударными и так далее, действительно могли быть опорой русской государственной власти, то вторые могли быть использованы лишь во время войны. Однако у солдат латышских, польских, украинских мотивация была: их земли находились или под германо-австрийской оккупацией, или под ее угрозой. Это было одной из причин относительно контролируемой поначалу ситуации в Севастополе.

Что же касается так называемых чехословацких частей, составленных из бывших славянских подданных Австро-Венгрии (после июля 1917 г. Временное правительство разрешило набор среди австрийских военнопленных, и из бригады численностью около 6 тыс. человек довольно быстро возник 30 тысячный корпус), то мотивы доведения войны до победного конца для них были очевидны: в противном случае их ожидал суд военного трибунала. Созданные в корпусе комитеты так и не смогли сыграть свою разрушительную роль.

Относительно схожей была мотивировка жесткой, дореволюционной дисциплины и в 1-м Польском корпусе, который был создан после Всероссийского съезда военных поляков, прошедшего в Петрограде. Интересно, что сторонники «революционной дисциплины» – «военная левица» – оказались на нем в меньшинстве (80 из 274 делегатов). Съезд призвал к формированию Отдельного Польского корпуса, который подчинялся бы только русским военным властям и не вмешивался бы в дела внутренней политики. Временное правительство пошло навстречу этим пожеланиям: в корпусе не было войскового самоуправления, комитетов, и вступавшие в него солдаты и офицеры давали подписку о безусловном подчинении начальству. Во главе корпуса в августе встал генерал-лейтенант И. Довбор-Мусницкий, который имел все основания не терпеть в своих частях революционной «дисциплины»76.

Чехословаки казались надежнее и организованнее других, однако после победы не могли служить опорой, а остальные национальные части превращались в дестабилизирующий фактор, так как они вряд ли предпочли бы национальные правительства Временному. Фактически создание национальных частей было попыткой противопоставить национально и социальнодеструктивные силы друг другу. Алексеев противился всем попыткам национализации армии, поддерживая только создание польских и чехословацких формирований77.

Что же касается большого количества так называемых специальных частей, то оно скорее является признаком болезни, чем лекарством. В условиях разложения основной массы пехоты добровольческие подразделения были небольшими точками опоры, на которые могло опереться командование. «Туда уходили все, – вспоминал Деникин, – в ком сохранилась еще совесть, или те, кому просто опостылела безрадостная, опошленная до крайности, полная лени, сквернословия и озорства полковая жизнь. Я видел много раз ударников и всегда – сосредоточенными, угрюмыми. В полках к ним относились сдержанно или даже злобно»78.

Соблюдение внешних проявлений воинской дисциплины у добровольцев носило несколько демонстративный, характер протеста против окружающей их действительности: «Солдаты подчеркнуто молодцевато отдавали честь офицерам. Офицеры подчеркнуто лихо отвечали своим головорезам-смертникам»79. Несколько лучше обстояло дело в артиллерии и кавалерии. В этих родах войск было больше кадровых офицеров и унтер-офицеров, они несли меньшие потери относительно пехоты, а, следовательно, имели меньше смен составов. Чем больше люди служили вместе, тем крепче доверяли друг другу. Особенно стойкими были казачьи части, где чувство корпорации подкреплялось землячеством.

Были случаи, когда казаки демонстративно защищали своих офицеров и демонстративно выполняли требования воинской дисциплины, что вызывало ненависть к ним со стороны агитаторов. Между ними и представителями «революционной армии» нередкими были даже стычки. В этих конфликтах проявлялось преимущество элитных подразделений80. Отряд А. Г. Шкуро заметно выделялся среди терявших воинский вид частей своей образцовой дисциплиной и внутренней спайкой81. Его командир вспоминал об отношениях, сложившихся в корпусе Н. Н. Баратова между партизанами-кубанцами (то есть подразделением, использовавшимся для диверсий и разведывательных операций в тылу противника) и солдатами, а особенно матросами Каспийской флотилии: «Ежедневно происходили свалки и драки. Мои казаки, сильные взаимной выручкой и артистически владевшие оружием, отнюдь не давали себя в обиду»82.

Все это привело к определенным изменениям в отношении Ставки к кавалерии. Если ранее Верховное командование отрицательно относилось к планам увеличения кавалерии или создания новых крупных кавалерийских единиц, то теперь ситуация изменилась. Корнилов присоединил к Кавказской Туземной конной дивизии 1-й Дагестанский, Осетинский, Крымско-Татарский и Туркменский конные полки, создав Туземный кавалерийский корпус. Новую часть стали перебрасывать из Бесарабии ближе к столице83. Однако и на казачьи кавалерийские части опираться становилось все сложнее. Чем ближе они находились к крупным центрам революционной анархии и чем дольше они находились там, тем менее надежными становились. Так, переброшенная из Персии Кавказская кавалерийская дивизия подверглась мощному воздействию агитации в Баку и в Минске и в результате фактически отказалась подавлять выступление солдат-тыловиков в Гомеле, отказавшихся выйти на окопные работы84. Ставка накапливала силы, готовясь к их пробе в Москве. «Корнилов стал знаменем, – вспоминал Деникин, – для одних – контрреволюции, для других – спасения Родины»85. Вокруг Корнилова начали объединяться все те, кто готов был защищать Россию, его поддержали Совет казачьих войск, Союз офицеров, Союз георгиевских кавалеров, Всероссийский торговопромышленный съезд. Это были весьма разнородные силы, но, как отмечал П. Н. Краснов, «…мы знали, что Корнилов считался революционером, что Крымов, которого почему-то считали монархистом и реакционером, играл какую-то таинственную роль в отречении Государя Императора и сносился и дружил с Гучковым. Мы все так жаждали возрождения армии и надежды на победу, что готовы были тогда идти с кем угодно, лишь бы выздоровела наша горячо любимая армия. Спасти армию! Спасти какою угодно ценою. Не только ценою жизни, но и ценою своих убеждений – вот что руководило нами тогда и заставляло верить Корнилову и Крымову»86. Естественно, что подобная готовность отставить убеждения в сторону разделялась далеко не всеми сторонниками Корнилова, и уж, во всяком случае, она не предполагала отсутствие трений между ними.

Вечером 10 (23) августа генерал прибыл в Петроград для доклада правительству относительно положения дел на фронте накануне совещания87. Через своих представителей в Ставке Керенский подталкивал Главковерха к этому визиту, но когда генерал появился в Петрограде, глава правительства заявил, что не вызывал его и не берет на себя ответственности за этот визит. Положение было таким же двусмысленным, как и слова Керенского. Корнилов все же прибыл для разговора с ним, но, опасаясь покушения, захватил с собой конвой – текинцев с пулеметами. Состоявшаяся беседа выявила глубокое недоверие лидера армии и демагога, готового натравить на него солдат во имя удержания власти88.

Как такового единства антибольшевистского лагеря не было, и во многом достижению его мешала позиция главы Временного правительства. Керенский принадлежал к вполне современному типу российского политика, который в основе своих действий видит интригу, направленную на реализацию принципа собственной бесконтрольной власти. Он не мог мириться с тем, что во главе армии оказался популярный человек, который мог претендовать на верховную власть. Характерно, что почти сразу же после встречи этих двух людей появились слухи об отставке Корнилова и Савинкова, которые пришлось официально опровергать89.

Московское совещание

Правительство активно готовилось к пробе сил на совещании, надеясь продемонстрировать и свои достижения, и народную любовь к своему руководителю. Если верить Керенскому, в этот период «крайне быстрыми темпами» шло восстановление России и она «стремительно набирала силы»1. Совещание планировалось масштабно. В работе его должно было участвовать около 1500 человек, не считая депутатов Думы всех четырех созывов2. Для проезда членов совещания из Петрограда в Москву 10 (23) и 11 (24) августа было организовано 2 специальных поезда3. Работу совещания должны были освещать около 150 представителей печати4. При этом совещание не имело ни программы, ни ясной цели, «предполагалось только выслушать заявления друг друга, а затем с миром разойтись»5.

Керенский прибыл в Москву 10 (23) августа отдельным поездом, сопровождаемый Е. К. Брешко-Брешковской и В. М. Черновым. На открытом автомобиле они отправились в свою резиденцию – Большой Кремлевский дворец6. В тот же день в 14:40 в первопрестольную приехал и Корнилов. На вокзале его встречали московские власти – городской голова, комиссар города, командующий войсками округа А. И. Верховский (недавно переведенный на эту должность из Севастополя и по этому случаю произведенный в полковники), представители Офицерского союза, союзов георгиевских кавалеров и бежавших военнопленных, французский атташе7.

Встреча была более чем скромной, а объяснение тому – простым. Редактор газеты «Армия и флот Свободной России» вспоминал о настроениях, царивших в Москве накануне начала работы Государственного совещания: «Десятого августа, в день прибытия Верховного главнокомандующего, во всем городе чувствовалось, что вся внесоветская Россия ждет от Корнилова не сговора со Временным правительством, а замены скрытой диктатуры Совета открытой диктатурой Корнилова. В Москве эти реакционные настроения были, вероятно, еще сильнее»8. В этой ситуации революционная демократия в его лице прибегала к единственному способу действий – ослаблению армии путем назначения на командные посты по принципу личной преданности и призывам к восстановлению воинской дисциплины. Так, назначенный именно по этому принципу Верховский вместе с Московским советом готовился подавить возможное выступление в пользу Корнилова в день открытия Государственного совещания. Верный Керенскому полковник вызвал для встречи Верховного главнокомандующего только полуроту юнкеров и полуроту сводного женского батальона9.

В почетный караул пришла сводная рота Александровского училища во главе с его начальником генералом С. П. Михеевым. Корнилова бурно приветствовали. У выхода из вокзала его ждала многотысячная толпа, в центре города сторонники генерала собирались у Иверской часовни10. Некоторые подразделения, как, например, 9-й казачий полк и представители Союза георгиевских кавалеров, явились по собственному почину. В этой обстановке Верховский счел необходимым не ограничиться официальным рапортом, но предупредил Корнилова о готовности гарнизона Москвы подавить «государственный переворот»11.

Это было типичным приемом этого человека – опираться на левых для укрепления собственных позиций. «По своему внешнему облику – аристократ, по своему внутреннему стилю – большевик, Верховский начал свою деятельность как типичный демагог»12. Точно так же он вел себя и накануне и во время приезда Корнилова. 11 (24) августа, ссылаясь на решение Советов, он запретил неорганизованные демонстрации и выступления, предупредив: «Революционные войска с оружием в руках будут стоять на страже спокойной работы совещания, созываемого Временным правительством с ведома и согласия большинства организованной демократии»13.

Иначе он поступить не мог. 13 (26) августа он записал в своем дневнике, что Корнилов и его сторонники утратили веру «…в возможность сделать что-либо по воссозданию силы армии тем путем, которым мы шли с первого дня революции, именно путем постепенного перевоспитания масс, достигаемого совместной работой офицерства и наиболее сознательной части солдатской массы в комитетах, применяя, когда нужно водворить порядок и вооруженную силу»14. Между тем в эти дни большевики развернули активную пропаганду против совещания и сумели организовать массовую однодневную забастовку протеста в городе15.

Она была массовой и заметной16. Прекратили работу крупные фабрики и заводы, остановились трамваи. «В глубоком волнении, в острой тревоге начинала Москва вчера свой день, – отмечали 13 (26) августа «Русские Ведомости». – На ее долю выпало оказать приют Всенародному Государственному совещанию, созванному Временным правительством в один из самых роковых моментов русской истории, равных которому, может быть, еще не бывало во всем ее прошлом. И Москва не имела уверенности, что обеспечит в полной мере гостеприимство тем, которые со всех концов

съехались в нее для важного государственного акта, что обеспечит она полное спокойствие этой работе и тем, которые призваны ее выполнить. Вместо такой уверенности – тысяча тревожных опасений, которые питались агитацией некоторых крайне левых групп»17.

Вопреки этим опасениям, обстановка в городе была относительно спокойной18. Керенский был счастлив: по его мнению, все случившееся стало знаком изоляции правых и левых и явным свидетельством верности избранного им политического курса19. Центр Москвы находился под усиленным контролем армии. Войска плотно блокировали здание Большого театра, вход за кольцо патрулей разрешался только по пропускам, контрольные пункты были поставлены и внутри театра20. Внешние патрули состояли из юнкеров и вольноопределяющихся, внутри театра стояли только юнкера21. Около часа дня 12 (25) августа стали собираться депутаты, особенно активно зал начал заполняться в районе 14:00 и в 14:30, за полчаса до открытия совещания театр был уже полон22.

«Великолепный зал Большого театра сверкал всеми своими огнями, – вспоминал Суханов. – Снизу доверху он был переполнен торжественной и даже блестящей толпой. О, тут был поистине весь цвет русского общества!»23 Представительство совещания действительно поражало своей пестротой. Депутаты Государственной думы всех четырех созывов (488 человек), представители крестьянства (100 человек), Советов рабочих и солдатских депутатов (100 человек), их исполкомов (129 человек), городов (147 человек), Земского и Городского союзов (118 человек), торгово-промышленных организаций и банков (150 человек), технических организаций (99 человек), трудовой интеллигенции (83 человека), духовенства армии и флота и духовных организаций (24 человек), национальных организаций (58 человек), продовольственных комитетов (90 человек), сельскохозяйственных обществ (51 человек), кооперативов (313 человек), профсоюзов (176 человек). Были представлены комиссары Временного правительства (33 человека), его члены (15 человек), представители Военного министерства (3 человека), чины судебных органов Москвы (4 человека) – всего было выдано 2500 депутатских билетов24.

Помост и сцена театра были объединены и задрапированы красным сукном25. На сцене был поставлен стол, зал был разделен на две части. «На глаз постороннего наблюдателя, – отмечал Милюков, – зал Большого театра, где заседало Государственное совещание, разделился на две почти равные половины: правую от среднего прохода (если смотреть со сцены), где заседали члены Государственной думы и единомышленники “общественных деятелей”, и левую, предоставленную представителям “демократических организаций” тыла и фронта. Посторонний зритель, который не знал бы состава собрания тотчас же, после первых речей с трибуны, мог бы познакомиться с распределением в нем политических настроений по аплодисментам. Когда рукоплескала правая сторона зала, молчала левая. Когда хлопала и неистовствовала левая, правая была погружена в унылое молчание. Лишь в очень редких случаях, но знаменательных для данного момента, весь зал вставал и приветствовал ораторов»26.

Слева сидели социалисты, по большей части одетые в военные мундиры, справа октябристы, кадеты, промышленники. Участник совещания вспоминал: «Две стороны смотрят друг на друга с ненавистью»27. Отсутствие радикалов не снизило накала страстей. «Слева точно не было, – отмечал В. Чемберлин, – типичных фигур июльских дней – кронштадтских матросов, готовых уничтожить буржуазию, или перепачканных рабочих из Путиловской Красной гвардии, нервно поглаживающих непривычные винтовки. Нет, там сидел цвет самоназвавшихся “демократических сил” страны: лидеры умеренных социалистических партий, профсоюзов, радикально настроенные адвокаты и журналисты и немногочисленные, но весьма важные по значению вкрапления поручиков, унтер-офицеров и рядовых, которые представляли солдатский состав армии»28. В столкновении этих двух групп, которые через несколько месяцев будут сметены большевиками, было действительно немало патетики и бессмысленности29.

Ложи были заполнены военными. Генералы Алексеев и Каледин сидели в 1-й ложе бельэтажа. На них и Корнилова с надеждой смотрели противники дальнейшего развала страны. В 15:00 на сцену вышли 2 офицера, вставших в почетный караул у стола. Затем под аплодисменты появился Керенский, после него – остальные члены правительства30. Глава правительства сидел во главе стола, окруженный министрами и почетными членами совещания – Кропоткиным, Брешко-Брешковской и Плехановым31. Керенский открыл первое заседание длинной речью, неоднократно прерывавшейся аплодисментами, переходящими в овации32. Многие депутаты из провинции впервые увидели знаменитого уже политика, приехавшего в Москву, как шутили некоторые из его противников, «короноваться». Задуманный спектакль освящения власти путем красивых речей на многих все же не произвел должного впечатления.

«Перед ними стоял молодой человек с измученным, бледным лицом, в заученной позе актера. Выражением глаз, которые он фиксировал на воображаемом противнике, напряженной игрой рук, интонациями голоса, который то и дело, целыми периодами повышался до крика и падал до трагического шепота, размеренностью фраз и рассчитанными паузами этот человек как будто хотел кого-то устрашить и на всех произвести впечатление силы и власти в старом стиле. В действительности он возбуждал только жалость. По содержанию речи за деланным пафосом политической страсти стоял холодный расчет, как бы не сказать слишком много в одну сторону, не уравновесив произведенного впечатления немедленно же в другую. Основным тоном речи вместо тона достоинства и уверенности под влиянием последних дней, сказался тон плохо скрытого страха, который оратор как бы хотел подавить в самом себе повышенными тонами угрозы»33.

Керенский, очевидно, никак не мог отойти от приемов ведения защиты на политических процессах, давших ему в свое время популярность. Он ждал аплодисментов и взывал к эмоциям. В этом вступлении было немало чувствительных моментов. Иногда оратор почти переходил на стихи: «Армия наша – это сила, которую мы должны иметь чистой и ясной и самой в себе прекрасной»34. Он умел говорить красиво: «Временное правительство призвало вас сюда, сыны свободной отныне нашей Родины, чтобы открыто и прямо сказать вам подлинную правду о том, что ждет нас и что переживает сейчас великая, но измученная, исстрадавшаяся Родина наша. Мы призвали вас сюда, чтобы сказать эту правду здесь, всенародно, в самом сердце Государства Российского, в городе Москве. Мы призвали вас для того, чтобы впредь никто не мог сказать, что он не знал и незнанием своим оправдал свою деятельность, если она будет вести к дальнейшему развалу и к гибели свободного Государства Российского»35.

«Те, кто были на так называемом Государственном совещании в Большом московском театре, – вспоминал Набоков, – конечно, не забыли выступлений Керенского, – первого, которым началось совещание, и последнего, которым оно закончилось. На тех, кто здесь видел или слышал его впервые, он произвел удручающее и отталкивающее впечатление. То, что он говорил, не было спокойной и веской речью государственного человека, а сплошным истерическим воплем психопата, обуянного манией величия. Чувствовалось напряженное, доведенное до последней степени желание произвести впечатление, импонировать. Во второй, заключительной речи он, по-видимому, совершенно потерял самообладание и наговорил такой чепухи, которую пришлось тщательно вытравлять из стенограммы»36.

Пожалуй, эта истерика была неизбежной. Керенский просто не знал, что делать, обычная демагогия не помогала, необходимо было принимать решение, но он не мог решиться на поступок, может быть, потому, что мыслил привычными категориями. Керенский расточал угрозы налево и направо, убеждал слушателей в том, что у него хватит силы справиться с врагами революции37. Глава правительства заявил: «И я направо и налево скажу вам, непримиримым, что ошибаетесь вы, когда думаете, что потому, что мы не с вами и не с ними, мы бессильны. Нет, в этом и есть наша сила (аплодисменты, возгласы “браво”), что мы позволяем и имеем право позволить себе роскошь восстаний и конспиративных заговоров (аплодисменты). Помните, что нападая и борясь с единым источником власти до Учредительного собрания, вы – одни сознательно, другие бессознательно – готовите торжество тех, кого вы мало ненавидели и потому скоро начинаете забывать (аплодисменты, голоса “правильно, верно”)… И какие бы и кто бы мне ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее (бурные аплодисменты)»38.

Один из лидеров Советов этого периода неплохо сформулировал и логику, и причины такого поведения: «“Революция не знает врагов слева”, – таково было идейное завещание, полученное нами от великих народных движений прошлого. Оно пропитало все наше мышление»39. Внешне могло показаться, что Керенский занимал (или пытался занять) равноудаленную позицию от левых и правых. Но, во-первых, это было не так по сути, а, во-вторых, равноудаленность ведет к изоляции. Боясь «друзей слева», это правительство не решалось сотрудничать с элементами порядка как с «врагами справа».

Примерно так же описал границы метаний Керенского один из его единомышленников: «Не полагаю, чтобы он был готов на “решительные и беспощадные меры против демократии”, и уже совсем не допускаю мысли, чтобы он приветствовал Корнилова как главу нового кабинета или вождя директории, как выражался Савинков. Такая мысль не могла прийти Керенскому в голову уже по одному тому, что он ждал удара не столько слева, сколько справа, и генералов боялся чуть ли не больше, чем большевиков. Такому неправильному пониманию политической обстановки, ускорившему падение Февраля, способствовали выжидательная тактика большевиков, инерция привычной для Керенского борьбы с реакцией и атавистическая в русском левом интеллигенте враждебность к армии»40.

Результат такой раздвоенности был очевиден. «Правительство Керенского кувыркалось, точно подстреленная птица, – вспоминал Родичев, – обманывало себя и других фразою и ложью точно под гипнозом, ничего не предпринимало, отталкивая от себя все элементы порядка»41. На самом деле фразой уже никого или почти никого не обманывали. «Правительство, – призывал с эстрады Керенский, – ждет вашей критики и указаний»42. На самом деле он мог рассчитывать только лишь на критику. Противостояние между правыми и левыми частями зала становилось все более и более сильным, очевидным, даже декларативным, подчеркнутым.

Во второй день работа совещания началась в 11 часов криками левой части «Да здравствует Керенский! Да здравствует армия великого народа!». В ответ правая часть стала кричать «Да здравствует Корнилов!». На мгновение воцарилась тишина, что дало возможность Керенскому предоставить слово для приветствия представителям Государственной думы 1, 2 и 3-го созывов. Только после этого слово было предоставлено Корнилову43. Керенский заявил о том, что он был «вызван» в Москву для того, чтобы сообщить о положении на фронте и в армии. Правая часть зала устроила генералу овации44. Левая часть совещания в ответ вообще отказалась приветствовать Главковерха45. Депутаты-солдаты даже не встали с мест, обстановка накалилась, и тогда торжествующий Керенский сыграл, наконец, роль власти: он предложил сохранять спокойствие и выслушать «первого солдата Временного правительства»46.

Выступление генерала было чрезвычайно жестким. Он открыто заявил, что в настоящий момент, даже несмотря на то, что введение смертной казни на фронте оздоровительным образом подействовало на армию, полностью полагаться на нее еще нельзя. Причина случившегося также была ясна: «Позор тарнопольского разгрома – это непременное и прямое следствие того неслыханного развала, до которого довели нашу армию, когда-то славную и победоносную, влияния извне и неосторожные меры, принятые для ее реорганизации»47.

Перечислив примеры многочисленных убийств офицеров, совершенных «солдатами в кошмарной обстановке безрассудного, безобразного произвола, бесконечной темноты и отвратительного хулиганства», генерал под одобрение правого крыла совещания перешел к методам борьбы с развалом армии. Он привел в пример 56-й Сибирский стрелковый полк, «столь прославленный в прежних боях» и бросивший свои окопы под Ригой. Солдаты немедленно вернулись на позиции, как только узнали о приказе Корнилова «истребить полк»48. Впечатление от этих слов в зале было громадное. Справа немедленно последовали аплодисменты, слева царила тишина49.

Судя по всему, воспоминания о том, чем и как закончилось широко отрекламированное наступление «новой армии» с ее «самыми свободными в мире людьми», не были приятны Керенскому, и поэтому, когда Корнилов произнес: «Таким образом, с анархией…» – последнее слово явно стало последней каплей в чаше терпения Керенского, и он прервал выступление Корнилова: «Простите, генерал. Я прошу собрание выслушивать те места доклада, которые говорят о великом несчастии и страданиях нашей земли, не сопровождая их недостойными знаками внимания». Эта попытка закончилась провалом: генерал продолжил прерванную речь теми же словами: «Таким образом, с анархией в армии ведется беспощадная борьба, и анархия будет подавлена»50. Весьма показательно, что эта перепалка была исключена из последующих опубликованных стенограмм51.

Корнилов был убежден: необходимо возвратить в армию дисциплину. Альтернатива этому была ясна: падение Риги, открытый путь для наступления противника на Петроград, окончательный развал Юго-Западного и Румынского фронтов. Генерал открыто предупреждал: время для дискуссий и митингов закончилось, ждать или колебаться было уже смертельно опасно… «Если решительные меры для поднятия дисциплины на фронте последовали как результат тарнопольского разгрома и утраты Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги и чтобы порядок на железных дорогах был восстановлен ценою уступки противнику Молдавии и Бессарабии»52. Вслед за генералом выступили представители православной, старообрядческой и евангелистской церквей. Потом к депутатам Собрания обратился Каледин53.

От лица представителей 12 казачьих войск он приветствовал «решимость Временного правительства освободиться, наконец, в деле государственного управления и строительства от давления партийных и классовых организаций, вместе с другими причинами приведшего страну на край гибели»54. Генерал от имени казачества призывал «все живые силы страны к объединению во имя спасения родины и укрепления демократического республиканского строя»55. Он обещал правительству полную поддержку со стороны казаков при условии, если оно очистится от пораженцев, запрещения политической деятельности в армии, уничтожении советов и комитетов, за исключением полковых, ротных, сотенных и батарейных при условии ограничения их прав и обязанностей хозяйственными делами. Генерал требовал пересмотра «Декларации прав солдата» и дополнения ее декларацией его обязанностей, восстановления единовластия и единоначалия на фронте и в тылу, жесткой борьбы с сепаратистами, введения режима строжайшей экономии56.

Речи генералов сопровождались весьма бурной реакцией слева. «Когда говорили о деятельности комитетов, они буквально шипели, когда Корнилов предостерегал о возможности Риги, если дезорганизация будет продолжаться, они вопили об измене, кричали: “Долой смертную казнь!”»57. Керенский призвал присутствующих воздержаться от оскорблений в адрес выступавших, вслед за чем в защиту «демократических организаций» горячо выступил Чхеидзе58. Диалога не получилось. На следующий день, 14 (27) августа, к собравшимся обратился генерал Алексеев: «Жгучая боль за судьбы родины невольно заставляет задать себе вопрос: справится ли армия с этой великой задачей, которая на нее выпала, или восторжествует упругий нервами и настойчивый враг? Но есть еще и другие причины, по которым армия близка каждому из вас. Нет семьи, которая не выслала бы туда, на действительный фронт, отца, брата, сына, иногда и нескольких членов семьи вместе»59.

Напомнив о достижениях армии в недалеком прошлом, о славных победах и тяжелых поражениях 1914 г., о великом отступлении 1915 г. и сложной кампании 1916 г.60, генерал отметил ту традиционную связь между офицером и солдатом, которая всегда была в армии: «Вот с такой армией, сильной численностью и слабой в технике, сильной в своем нравственном облике и внутренней дисциплине, дошли мы до светлых, ясных дней революции. В эту революцию, в эту новую жизнь внесли мы, конечно, и недостатки. Эти недостатки главным образом вытекали из того, что наша общенародная масса была, конечно, темна. Не мне здесь говорить, на ком эта вина, но в общем наши достоинства были велики, наши недостатки были устранимы при систематическом, спокойном их устранении. Спокойно, уверенно и легко перешла вся армия к новым порядкам, перешла потому, что с сознанием святости исполняемого долга сделали это высшие начальники и офицеры. В руки новой власти поступила армия, которая способна была выполнять и дальше свой долг и наряду с союзниками вести многострадальную Россию к скорейшему окончанию войны. Но, к сожалению, армия, прочная и твердая, оказалась как будто и опасной для завоеваний революции. Нужно было в это твердое тело армии пустить яду, и этот яд был пущен впервые в виде Приказа № 1. Он сразу разложил два важнейших элемента нашей армии»61.

Генерал призывал к полному пересмотру политики в отношении армии: «Господа, порядок и дисциплина – это то, без чего не может быть армии. Не зовите дисциплину железной, не зовите ее сознательной, назовем ее истинной и прочной. Основы этой дисциплины лежат в любой армии света. В критическую минуту жизни бросьте слово о необходимости дисциплины, и за этим словом двинутся массы»62. Когда Алексеев закончил свою речь, зал театра буквально раскололся на две части. Одна рукоплескала. «Момент был исключительный, – вспоминал очевидец, – большинство с учащенным дыханием ожидало эксцессов. “Левая” шумела и, не стесняясь в выражениях, посылала бульварные эпитеты по адресу героя Родины»63. Вообще при выступлениях Алексеева, Корнилова, Каледина левая сторона зала злобно оживлялась64.

Армия отвечала взаимностью. Генералы Алексеев и Брусилов были размещены в бывшей императорской ложе, на следующий день, после приезда и торжественной встречи, к ним присоединился и Корнилов. Алексеев в своей записной книжке в эти дни назвал Керенского «фигляром власти»65. Реакция генералитета на этого человека вообще не отличалась разнообразием. «Я редко видел человека, – сказал в перерыве Каледин, – который бы так старался доказать свою силу и вместе с тем оставлял такое яркое впечатление бессилия»66. Досталось и недавним лидерам революции – первым министрам ее правительства.

Неудавшийся доброволец Гучков на вечернем заседании выступил со словами осуждения, которые по сути должны были быть направлены к самому себе: «Мы воевали плохо. Теперь мы воюем еще хуже. Проиграем мы войну – не знаю. Но мы идем к этому. Страна и армия морально больны. Целые отрасли промышленности при смерти. Падение добычи топлива и металла ужасное. Снабжение армии ухудшилось. Производительность труда упала. Продовольственный кризис наступил. Сельскому хозяйству нанесены непоправимые удары. Финансовый крах уже свершился, и мы живем сейчас лишь за счет печатных станков. В общественной атмосфере накапливается тревога и неудовольствие. В центре всего ненормальное состояние революционной государственной власти. Власть больна тем, что ее нет. Есть лишь тень власти, которая появляется подчас с помпезными атрибутами, которая начинает говорить в таких тонах, от каких мы уже давно успели отвыкнуть»67.

Гучков был прав. Положение действительно было тяжелым. Временное правительство пошло на значительные расходы. С начала войны по февраль 1917 г. на военные расходы было потрачено 30 461,9 млн руб., а с марта по конец августа 1917 г. – 10 930,8 млн руб.68 С 6,5 млрд руб. в декабре 1916 г. эмиссия выросла до 16,5 млрд. Этот процесс шел безостановочно. С 1 (14) марта 1917 г. по 1 (14) октябрь 1917 г. было выпущено кредитных билетов на 7340 млн руб. (за тот же период 1916 г. – на 1688 млн руб.). В среднем за месяц войны Временное правительство выбрасывало 1048 млн руб., до революции ежемесячно печаталось около 264 млн руб. Бумажные деньги покрывали уже 80 % расходов69. Тем не менее руководителя ЦВПК никто уже не хотел слушать. Во всяком случае, желающих было немного. Свое время он исчерпал, как раз когда собрался рассказать о природе демократии. Под аплодисменты справа и крики «Прервали вовремя» слева он покинул

трибуну70.

Совещание быстро превратилось в говорильню. Практических результатов оно не имело и не могло иметь. Возвратившийся из Москвы в Смоленск Алексеев не скрывал своего раздражения. Встретившись с князем Друцким, он выразил свои мысли, этот разговор свидетельствует о многом: «Подло то, что эти подлые кадеты “спихнули” Николая, когда мы почти заканчивали наши приготовления к весенней кампании. Эти господа были в полном курсе наших работ главным образом по артиллерийскому снабжению и прекрасно знали, что с весны немцы были бы буквально засыпаны, сметены нашим снарядами, знали, что той феноменальной мощности артиллерийский огонь, который мы развернули бы, выдержать немцам было бы невозможно! Знали, что неудачи или даже неуспеха у нас с весны быть не могло, и потому они поспешили “спихнуть” Николая, так как наличие военного успеха делало революцию фактически невыполнимой и невозможной»71.

14 (27) августа Москву покинул и Корнилов. Он возвратился в Могилев. Перед отъездом генерал заявил о необходимости объединиться вокруг Временного правительства и сосредоточить все внимание на возрождении страны и особенно на самом главном вопросе – «оздоровлении армии». «В своей речи на совещании, – сказал он в беседе с журналистами, – я отмечал необходимость безотлагательного осуществления ряда намеченных мною мероприятий в этой области, и я думаю, что правительство после совещания немедленно санкционирует эти предположения к проведению в жизнь, причем, конечно, будет обращено одинаковое внимание на оздоровление как фронта, так и тыла». При этом генерал счел необходимым отметить, что «по существу эти мероприятия не встречали возражений со стороны Временного правительства и до московского совещания»72.

Рига

Вскоре последовали события, которые очевидно свидетельствовали о том, что время споров о темпах наведения порядка заканчивается. Боеспособность русской пехоты так и не удалось восстановить в полной мере. Корнилов только удержал ее в относительно контролируемом состоянии. Германские наступления на Восточном фронте на Червищенском плацдарме, под Ригой и Якобштадтом доказали это1. Удар по Риге планировался с 1915 г. Он был организован одними из лучших военачальников Второго рейха – генералами Максимилианом Гофманом и Оскаром фон Гутьером – и артиллерийским гением Первой мировой войны – подполковником Георгом Брухмюллером. Для него было выделено 11 пехотных, 2 кавалерийских дивизии, 170 батарей – всего около 60 тыс. человек и 2 тыс. орудий и минометов (включая 230 минометов среднего и крупного калибра).

Противник предполагал связать наступлением силы 12-й русской армии, а затем окружить и уничтожить их под Ригой. В тылу оборонявшихся должен был быть высажен десант. Для взлома обороны применялась новая система «штурмовых отрядов», которые должны были блокировать опорные пункты сопротивления, нащупывать слабые участки и просачиваться на них в тыл. Сочетание использования химических и обычных снарядов также обещало дать особый эффект. Тем не менее такого незначительного сопротивления немцы просто не ожидали встретить. 1 сентября в 4 часа утра была произведена газовая атака, в 6 часов начата артиллерийская подготовка, а уже в 9:10 утра к русскому берегу пошли первые понтоны с немецкой пехотой2. Перед наступлением на русскую сторону перебежал солдат-эльзасец, известивший о том, что готовится прорыв. Был составлен план его отражения, но реализовать его не представилось возможности3.

12-я армия слыла самой разложившейся частью Северного фронта4. Комиссар армии Станкевич и его сотрудники, по воспоминаниям помощника комиссара, не перенапрягали себя борьбой за восстановление морали: «…это были славные ребята, изнывавшие от скуки и не знавшие, чем занять время»5. К началу августа некомплект в частях 12-й армии составил 30 тыс. человек, или 15 % штатной численности. Приходившие пополнения были представлены молодыми возрастами, новобранцы были слабо обучены и почти не имели представления о воинской дисциплине и порядке6. Все это не замедлило сказаться на ходе боев. «Каждый полк, – отмечал комиссар Северного фронта, – стал действовать самостоятельно и по своему почину, и везде почином было отойти назад. Противник около 9 часов утра без потерь начал переправу своих войск на правый берег»7. Ставка практически сразу же вынуждена была признать успех немецких действий и в районе переправы и Митавского шоссе, где немцы начали атаку 20 августа (2 сентября). Фронт здесь был прорван к вечеру8. Поклявшаяся защищать революцию 186-я дивизия (одна из наиболее надежных в армии) не оказала практически никакого сопротивления9.

Помощник комиссара при главнокомандующем Северным фронтом, член ЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов В. С. Войтинский лживо извещал страну: «19 августа (1 сентября. – А. О.) под прикрытием ураганного огня противнику удалось переправиться на правый берег Двины. Наши орудия не могли помешать переправе, так как большая часть орудий, прикрывающих район переправы, была подбита противником. Наш плацдарм был засыпан снарядами и бомбами с удушливым газом. Войска вынуждены были отступить на 5 верст от Двины на фронте протяжением 10 верст. Для восстановления положения двинуты свежие войска. Перед лицом всей России свидетельствую, что в этой неудаче нашей армии не было позора. Войска честно исполняли все приказания командного состава, переходя местами в штыковые атаки и идя навстречу верной смерти. Случаев бегства и предательства войсковых частей не было»10.

«Войска дрались честно и доблестно, – заверял Войтинский в другой телеграмме. – Один полк почти весь день сражался без всякой связи с другими полками дивизии, будучи от них отрезан. Другой полк, потеряв большую часть своего состава ранеными и отравленными, почти уничтожен. Третий полк на протяжении нескольких верст теснил превосходящего его силами противника. Н-ский артиллерийский дивизион снялся с позиции с последними цепями пехоты, но вынужден был оставить 8 орудий в виду громадной убыли людей и лошадей. Потери у нас значительны, но настроение в войсках бодрое. Солдаты за 10 верст выносили на руках своих раненых товарищей и офицеров. Огромное количество раненых прибывало на перевязочные пункты с оружием в руках. В районе боев я нигде не встречал картин паники и только на тыловых дорогах наталкивался на отдельные кучки уклоняющихся от боя. К собиранию этих кучек принимаются меры. Считаю долгом отметить дружную работу комитетов и командного состава»11. Позже Войтинский объяснил первую телеграмму желанием защитить солдата, а вторую – результатом встреч с членами комитетов, по рассказам которых он и описал эту картину12.

На самом деле стойко дрались лишь латышские части, что в общем-то было естественно и легко объяснимо13. Наступавшие попросту не ожидали столь решительного и быстрого успеха. Брухмюллер вспоминал: «Следующее шутливое замечание одного офицера характеризует впечатление, произведенное на пехоту работой артиллерии: “Артиллерия стреляла так хорошо, что прорыв оказался для пехоты простой увеселительной прогулкой на гондолах”14. В другой своей книге Брухмюллер дал еще несколько характерных оценок Рижского наступления 1 сентября 1917 г. Сопротивление оказывала только русская артиллерия, пехота разбегалась, что объясняло небольшое количество пленных при быстром обвале обороны. Немцы, по свидетельству молодого рижанина, действовали неторопливо: очевидно, они и сами не ожидали такого успеха. По оценке Людендорфа, «русские… проявили здесь, как и везде за немногими исключениями ничтожную силу сопротивления»15.

Почти сразу же после форсирования немцами Двины стало ясно, что плацдарм под Ригой на ее западном берегу оказался под угрозой окружения. Противник шел в тыл по восточному берегу реки, не могло быть и мысли о том, что его остановят солдаты демократической России16. Пять дивизий русского резерва, сконцентрированные перед двумя дивизиями противника, так и не решились наступать, а оголенный ими участок стали занимать немцы17. На следующий день, когда на прорыв была брошен единственный резерв – 2-я латышская стрелковая бригада, от артиллерии корпуса из 200 орудий, в боевом состоянии остались только 2 конные батареи18. Латышские стрелки оказали стойкое сопротивление противнику, но не могли заменить собой бегущие дивизии и корпуса19. За два дня боев немцы расширили прорыв до 60 верст20. По мере распространения немецкой пехоты русские части начинали безостановочное и несогласованное отступление на Венденское шоссе, где, перемешиваясь, теряли даже внешнее подобие армии. «Наша организация, – признавался посланник Временного правительства, – как-то сама собой распалась»21. С позиций на плацдарме под Ригой в тыл стали спешно вывозить все ценное, прежде всего тяжелую артиллерию22. Эвакуация проходила в чрезвычайно тяжелых условиях. Уходившие с фронта части грабили оставляемый ими город23.

Утром 21 августа (3 сентября) Рига была оставлена. Перед уходом войска взорвали мосты через Западную Двину24. На эвакуацию выпало всего двое суток. Взрывались также склады с боеприпасами, фабрики и заводы, сжигалось все армейское имущество, которое нельзя было вывести. Пожары и дым охватили город25. Вечером того же дня был оставлен Усть-Двинск. Его форты также были взорваны26. 21 августа (3 сентября) на Икскюльском направлении противник бодро развивал достигнутый успех. Сообщение Ставки от 22 августа (4 сентября) гласило: «Дезорганизованные массы солдат неудержимым потоком устремляются по Псковскому шоссе по дороге Бидер – Лембург»27. Грунтовые и шоссейные дороги были запружены людьми и обозами, шедшими в 3–4 ряда, по железной дороге тихо ползли поезда, двигаясь в 15–20 метрах друг от друга28. Попытки организовать контрнаступление постоянно проваливались. Боеспособность сохраняли лишь несколько латышских частей29. А Войтинский в это время по-прежнему пичкал страну сказками: «Наши части отходят с боем, будучи не в состоянии удерживаться долго на позициях. Нет ни бегства, ни отказа от исполнения приказа, но сказывается неуверенность войск в своих силах»30.

Эта неуверенность стала приговором русской обороне. «Судя по всем данным, окружающим события 19–23 августа, – вынужден был вскоре отметить «Военный обзор» органа Военного министерства, – успех в действиях под Ригою дался германцам неожиданно и легко»31. Естественно, что оборонявшимся этот успех стоил дорого. 12-я русская армия в первых же боях потеряла только пленными до 9 тыс. человек, 81 орудие и 200 пулеметов32. Общие ее потери были куда более значительными: около 25 тыс. человек, из которых 15 тыс. – пленными и пропавшими без вести, 190 легких и 83 тяжелых орудия, 256 пулеметов, 185 бомбометов, 48 минометов, 111 тыс. снарядов и огромное количество другого военного имущества33. Эти достижения немцев обошлись им исключительно легко. «Общее число потерь, понесенных при переправе, было крайне незначительно, – с удовольствием подводил итоги Брухмюллер. – Впоследствии было установлено, что часть неприятельских батарей при начале стрельбы химическими снарядами была в панике брошена»34.

Германская победа была полной. Через три дня после оставления Риги русскими войсками в город приехал кайзер. После смотра Вильгельм II обратился к своим солдатам с речью: «Рига свободна. Когда эта весть проникла во все закоулки нашего германского отечества, то как в самой Германии, так в отдаленнейших германских окопах на чужой земле поднялась буря восторга и радости. Операция, предпринятая по указанию Верховного командования принцем Леопольдом Баварским, проведена всеми родами оружия в гораздо более краткий срок, чем ожидалось. Она была совершенно неожиданна для противника»35. Кайзер имел все основания для этих слов (кроме заверений о неожиданности наступления).

С 3 по 6 сентября русские войска беспорядочно отступали на Венденские позиции. Немецкая кавалерия слабо преследовала их, но авиация беспрерывно бомбила запруженное отступавшими солдатами и беженцами Венденское шоссе36. Каждый налет приводил к росту паники. «Чем дальше от боя, тем больше беспорядок, – вспоминал участник отхода. – Толпы солдат, побросавших оружие. Пустые повозки, скачущие сломя голову неизвестно куда»37. В результате возникшей паники две бежавшие дивизии остановились только в районе Пскова38. Беглецы в шинелях и с оружием встречались уже на дорогах и за этим городом. «За Венденом все шоссе сплошь оказалось занято отступающими войсками, – вспоминал отправленный сюда для разъяснения ситуации комиссар фронта. – Большого беспорядка не было. По шоссе тянулись обозы, шла артиллерия, ехали обозники на лошадях со срезанными постромками. По бокам шли пешие части.

Почти все солдаты беспрестанно жевали репу, вырываемую из лежащих близ дороги огородов. Иногда по близости раздавались выстрелы, и тогда начиналась паника… ясно было, что это не армия, а толпа, неспособная ни на малейшее сопротивление»39.

Войска настолько торопились оторваться от противника, что не заметили, как он остановился. Пришлось возвращаться назад для того, чтобы восстановить контакт с ним. Командующий 12-й армией генерал Парский 23 августа (6 сентября) издал приказ, в котором он грозил «всей силой военно-революционных законов» тем, кто не будет выполнять приказы командиров40. Угрозы не помогали, и генерал утешал себя тем, что отступление из Восточной Пруссии и Галиции, а тем более из Мукдена проводилось несравнимо менее организовано и «образцово»41.

Петроград это заявление не успокоило, и в городе началась паника, его начали покидать имевшие такую возможность жители, а правительство стало готовиться к переезду в Москву и эвакуации туда государственных архивов42. 24 августа (10 сентября) в Ставку приезжает Савинков, который от имени главы правительства извещает Корнилова о том, что по имеющимся данным на 28–29 августа (10–11 сентября) большевиками запланировано новое серьезное выступление, приуроченное к полугодовщине Февральской революции, и поэтому крайне желательно появление в столице надежных войск. На стоявший в Петрограде гарнизон надежды по-прежнему не было. Корнилову предлагалось подавить это возможное выступление, даже если его поддержат Советы, со всей энергией. Для того чтобы, с одной стороны, не вызывать подозрений со стороны левых и не спровоцировать их выступления раньше времени, а с другой, быть готовым прийти в город в кратчайшие сроки, Савинков предложил сосредоточить под Петроградом 3-й конный корпус43.

Предлог для этого был очевиден – усиление защиты петроградского направления в условиях фактической утраты боеспособности пехотными соединениями. Единственными условиями со стороны Временного правительства были: 1) неиспользование Туземного корпуса и 2) назначение на пост командующего корпуса не генерала Крымова. Корнилов обещал пойти на эти требования44. Вскоре последовала стабилизация фронта, а вслед за ней – успокоение. Пережитые в дни кризиса чувства остались. Во всяком случае, они не прошли бесследно. «Падение Риги, – вспоминал Деникин, – произвело в стране большое впечатление. Но среди революционной демократии оно совершенно неожиданно вызвало не раскаяние, а еще большую злобу против командного и офицерского состава»45.

Провал выступления генерала Корнилова. Объявление республики

Через три дня после окончания кризиса на Северном фронте Корнилов начинает действовать. 26 августа (8 сентября) он направляет Керенскому члена Государственной думы В. Н. Львова с требованием передачи Главковерху всей полноты власти в стране1. К этому Керенский предложил посланцу изложить эти требования письменно, что тот и сделал с готовностью, не забыв добавить к этому объявление Петрограда на военном положении и отставку всех членов правительства, включая министра-председателя2. После этого Керенский связался со Ставкой по телеграфу и предложил подтвердить требования, изложенные Львовым, не вдаваясь в их подробности. Корнилов сделал это и предложил Керенскому приехать в Могилев3. Тот обещал генералу скорую встречу. В этой истории совершенно непонятным образом выступал Львов, который, с одной стороны, поддерживал предложения Корнилова, а с другой, предупреждал Керенского об опасности, исходящей для него от Ставки4.

Разговор Петрограда с Могилевым был столь двусмысленным, что оставлял каждому участнику диалога возможность трактовать его в наиболее желательном для себя смысле. Корнилов как неискушенный в интригах человек принял слова Керенского дословно и стал ждать его приезда. Далее последовал неожиданный для Ставки ответ. В тот же вечер Львов был арестован, а правительство решило действовать, опираясь на союзников слева5. Записка Львова и переговоры с Корниловым, подтвердившим, пусть и косвенно, полномочия своего посланца, дали Керенскому возможность обвинить генерала в мятеже. Он получил возможность расправиться со своим конкурентом справа и был в восторге от этого весь остаток дня, распевая арии из опер6. Теперь необходимо было действовать, чтобы поставить Ставку перед свершившимся фактом, ведь доказательства были, очевидно, недостаточными. Даже Савинков, когда ему показали «свидетельства» мятежа, засомневался, увидев в этих документах всего лишь недоразумение. Заняв любимую позу, Керенский заявил: «Я им революцию не отдам», – и приступил к действиям7.

Предложение Савинкова вступить снова в контакт с Корниловым для того, чтобы прояснить недоразумение, было отвергнуто, зато на экстренно собранном вечером 26 августа (8 сентября) заседании правительства Керенский потребовал предоставления ему полных и неограниченных полномочий. Собственная диктатура его, естественно, не пугала, чего никак нельзя сказать о коллегах по кабинету. В отставку подали кадеты (не предрешая своего участия в правительстве в будущем) и социалисты. Последние при этом полностью поддержали министра-председателя8. Его наполеоновские мечты, казалось, были как никогда близки к реализации.

27 августа (9 сентября) Керенский обратился к стране с объявлением правительства. Это была его версия случившегося: «26 сего августа генерал Корнилов прислал ко мне члена Государственной думы В. Н. Львова с требованием передачи Временным правительством генералу Корнилову всей полноты гражданской и военной власти с тем, что им по личному усмотрению будет составлено новое правительство для управления страной. Действительность полномочий члена Государственной думы Львова сделать такое предложение была подтверждена затем генералом Корниловым при разговоре со мной по прямому проводу. Усматривая в предъявлении этого требования, обращенного в моем лице к Временному правительству, желание некоторых кругов русского общества воспользоваться тяжелым положением государства для установления в стране государственного порядка, противоречащего завоеваниям революции, Временное правительство признало необходимым: для спасения родины, свободы и республиканского строя уполномочить меня принять скорые и решительные меры, дабы в корне пресечь всякие попытки посягнуть на верховную власть в государстве и на завоеванные революцией права граждан»9. Итак, для спасения родины, свободы и республиканского строя (который, кстати, не был еще провозглашен формой государственного устройства) глава правительства приказал Корнилову сдать должность генералу Клембовскому и покинуть армию. Петроград вместе с уездом переводились на военное положение10.

В ответ последовал отказ Корнилова, сопровождавшийся кратким изложением его версии предшествующих событий и, в частности, просьбы перебросить 3-й конный корпус под Петроград11. Керенский устроил Корнилову ловушку. Его действия политика оставили генералу небольшой выбор: подчинение почти что автоматически означало согласие с предъявленными обвинениями, а неподчинение подтверждало их правоту. Конфликт стал публичным, более того, теперь уже никого не интересовали ни предыдущие доказательства, собранные Керенским, ни обстоятельства их появления.

Как интриган Керенский победил. Но политика не исчерпывается интригами в борьбе за власть. Столкновение Главковерха с главой правительства сорвало видимость взаимопонимания политиков и военных12.

Кризис и полное отсутствие внятных перспектив на будущее закономерно ставили вопрос о промежуточной фигуре во власти. Единственным из русских политиков, приемлемых для союзников в качестве главы русского правительства, в это время был генерал Алексеев13. Временное правительство знало об этом, и, наверное, именно поэтому этот заслуженный генерал и оказался вне службы. Теперь его популярность могла принести дивиденды, и об Алексееве вспомнили. Именно в это время Алексеев был вызван из Смоленска в Петроград для переговоров с Керенским. Тот первоначально, во всяком случае, на словах, был готов предоставить Алексееву диктаторские полномочия с правом формирования нового кабинета14.

Генерал прибыл на встречу, ожидая, по собственным словам, «весьма откровенного разговора по делам ближайшего будущего»15. Он пытался примирить премьера со Ставкой, однако тот всего лишь собирался использовать его в правительстве, иначе Керенский не верил в возможность выхода из кризиса16. В результате откровенного разговора не получилось, вместо него генерал получил возможность выслушать общие рассуждения Керенского, единственным практическим выводом из которых была просьба немедленно выехать в Могилев и на Северный фронт «для безостановочного выяснения “истинного положения дел в армиях этого фронта”». Керенский торопил Алексеева с выездом, но генерал сумел отправиться лишь 26 августа.

В час ночи с 26 на 27 августа (с 8 на 9 сентября) на станции Новосокольники в вагон генералу принесли срочную телеграмму: Керенский требовал немедленно вернуться в Петроград. Алексеев отказался вернуться и поехал в Витебск, ведя оттуда переговоры по телеграфу. Понять причину произошедшего он не мог: «…быть может, вечером стряслось что-либо скверное на фронте. Быть может, назрел кризис власти уже окончательно. Не знаю»17. Это и был кризис власти, которая не могла понять, что речь шла о доверии к ней. В Петрограде обсуждались возможные варианты противодействия Ставке. Одним из них было назначение на пост заместителя Керенского такого человека, против которого Корнилов не будет бороться.

Это был Алексеев, кандидатуру которого предложил Милюков. У Керенского это предложение не вызвало положительных эмоций: генерал слишком уж явно уклонялся от участия в его игре, верно подозревая в ней интригу, отмалчивался на совещаниях, говорил только о положении на фронте и т. п. Милюков все же направился к Алексееву, который остановился в своем штабном вагоне на Царскосельском вокзале, и уговорил его согласиться принять предложение и занять пост заместителя Керенского. Генерал согласился с тем, чтобы получить возможность повлиять на развивающийся конфликт18. 8 и 9 сентября в Петрограде среди политических кругов царило нервозное настроение19. Неуверенность верхов мгновенно передалась вниз. На улицах стало заметно меньше людей, солдаты подтянулись, многие из них начали отдавать честь офицерам20.

Кризис углублялся, события развивались по нарастающей. В конечном итоге Керенский все же решился на действия. 27 августа (9 сентября) генерал-губернатором Петрограда был назначен Савинков21. Фактически объявив Верховного главнокомандующего мятежником, Керенский поступил достаточно традиционно для себя, хотя, судя по всему, этот поступок не был хорошо продуман. Скорее это было следование инстинктам борьбы за личную власть и борьбы с «реакционной военщиной». Полной уверенности в собственных силах не было, тем более что все главнокомандующие фронтами высказались за принятие требований Корнилова, а попытка сместить его не удалась по причине отказа генералов от принятия такой сомнительной чести22.

Приказ о смещении Главковерха в Могилеве восприняли как доказательство поворота правительства в сторону большевиков, то есть именно того, чему должна была помешать по первоначальному плану сосредоточенная под Петроградом кавалерия23. 27 августа (9 сентября) Корнилов, пребывая в уверенности, что в Петрограде произошло именно то, о чем его предупреждал через Савинкова Керенский, то есть усиление влияния левых сил на правительство, в точном соответствии с заранее обговоренным планом действий направил на столицу 3-й конный корпус. Он даже отдал распоряжение о смене командования: Крымова должен был сменить Краснов24.

Клембовский не стал выполнять приказа Керенского и перешел на сторону Главковерха. Правительству оставалось только одно – обращаться к массам. Так оно и поступило. Керенский отдал приказ солдатам не выполнять приказы Ставки25 и обратился к железнодорожникам с призывом: «Судьба России в значительной степени в ваших руках. Вы помогли в свое время низвергнуть старую власть. Вы должны отстоять завоевания революционной России от темных посягательств военной диктатуры. Ни одно приказание, исходящее от ген. Корнилова, не должно быть вами исполнено. Будьте бдительны и осторожны, творите единственно волю Временного правительства, волю самого народа русского»26.

Одновременно министр-президент заявил о своем полном доверии к армии. 27 августа (9 сентября) в радиограмме, отданной Керенским всему фронту, он извещал о смене Корнилова и о том, что по-прежнему верит в армию: «Офицеры и солдаты, жалкие попытки верховного командования, ослепленного предательской клеветой в моих глазах и глазах всего свободного народа, не могут ложиться и не ложатся на доблестные армию и флот, в лице героев офицеров, солдат и матросов. Родина верит в разум своих лучших, свободных сынов!»27 Теперь Керенскому необходимо было повлиять на тех, кто не поддавался на примитивную демагогию. Для того чтобы расколоть лагерь сторонников Корнилова, как никогда был нужен Алексеев. Около часа ночи 28 августа (10 сентября) он появился в Зимнем дворце, где ему предложили заменить Корнилова на посту Главковерха.

На предложение генерала вступить в контакт с Корниловым и выяснить недоразумение последовал категорический отказ28. В 3:00 28 августа (10 сентября) правительством был получен манифест Корнилова29. Этот документ вышел накануне вечером.

Главковерх обвинял Керенского во лжи и провокации и призывал к действиям: «Русские люди! Великая Родина наша умирает. Близок час кончины. Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства советов действует в полном согласии с планами германского генерального штаба и одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье убивает армию и потрясает страну внутри. Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, в храмы, молите Господа Бога о явлении величайшего чуда, спасения родной земли. Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ путем победы над врагом до Учредительного собрания, на котором Он Сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой государственной жизни. Предать же Россию в руки ее исконного врага – германского племени – и сделать Русский народ рабами немцев я не в силах и предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама Русской земли. Русский народ, в твоих руках жизнь своей Родины!»30

В это время в Зимнем дворце продолжались консультации, в которых приняли участие Керенский, Некрасов, Савинков и Алексеев. Министра-председателя уговаривали отказаться от заявления, в котором Корнилов открыто назывался бы мятежником. Около 4 часов ночи Керенский, наконец, дал себя уговорить, были вызваны журналисты, но к этому времени было уже поздно. «Очень жаль», – заявил глава правительства31. Судя по его поведению, это сожаление не было искренним. Правительство почти сразу же приступило к действиям. Савинков обратился к горожанам с воззванием: «В грозный для Отечества час, когда противник прорвал наш фронт и пала Рига, ген. Корнилов поднял мятеж против Временного правительства и революции и стал в ряды их врагов. Я, управляющий Военным и Морским министерствами, вступив в должность военного генерал-губернатора г. Петрограда, объявляю населению, что оно должно остаться спокойным. Со всяким, посягающим на завоевания революции, кто бы он ни был, будет поступлено как с изменниками. Пусть население Петрограда знает, что приняты все меры для защиты Родины и Свободы»32.

Тем временем выдвигавшиеся к Петрограду эшелонами конные части начали встречать сопротивление: разбирались железнодорожные пути, в разбросанные по разным веткам эшелоны стали проникать агитаторы, в ряде мест прозвучали и первые выстрелы33. Генерал-майор князь А. В. Гагарин – командир Туземной дивизии, шедший во главе 3-й бригады, в составе которой находились Черкесский и Ингушский полки, задержался в Гатчине. Город был занят без боя, но в целом обстановка была неясной. Надежной связи с командующим Туземным корпусом генерал-лейтенантом князем Д. П. Багратионом, находившимся в тылу, не было34. Под Павловском идущие в авангарде Ингушский и Черкесский полки были встречены огнем частей, высланных навстречу «корниловцам» Петроградским советом. Имевший в распоряжении всего два кавалерийских полка генерал Гагарин не решился идти на столкновение, не будучи уверен в поддержке корпуса, растянутого по железной дороге в ниточку35.

Обстановка была тревожной и, казалось, (во всяком случае, в Петрограде), абсолютно непредсказуемой. Там боялись удара организованной силы, который сметет всех так, как смела горстка толпу вооруженных демонстрантов в июле. До такого удара дело не дошло. Члены правительства, ушедшие в отставку, не исключая кадетов, обсуждали ситуацию и не находили выхода из кризиса. Кто-то предложил кандидатуру Алексеева на место главы правительства. Совещание быстро пришло в тупик. Ближайший советник министра-президента Некрасов «лежал на диване и угрюмо молчал». Колебавшийся Керенский знал: в соседней комнате его ждет депутация от Совета, которая хочет предложить ему свою помощь36. Дискуссия, безусловно, выявила только одно: Керенский и его сторонники опасались больше Корнилова, чем большевиков. В конце концов Некрасов даже предложил Керенскому уйти в отставку и поручить оборону города Советам37.

К вечеру решение было принято. Будучи уверен, что Советы не потребуют от него отставки или передачи власти Алексееву, министр-президент решил обратиться за помощью к ним38. В 22:00 28 августа (10 сентября) в штабе Петроградского военного округа состоялось совещание представителей комитетов гарнизона и приглашенных начальствующих лиц. На собрании с горячей речью о защите правительства, свободы и революции выступил Керенский. Ему долго аплодировали и решили поддержать39. Обещанная поддержка сразу же дала о себе знать.

ЦИК Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов и ЦИК Всероссийского съезда крестьянских депутатов выступили с призывом: «Товарищи офицеры и товарищи солдаты! Генерал Корнилов поднял восстание против революции и Временного правительства. Он хочет восстановить старый строй и лишить народ земли и воли. Ради своей преступной цели он готов открыть фронт германцам и готов продать Родину»40. Неудивительно, что после этого на улицах Петрограда заговорили о «помещиках-реставраторах», а некоторые из большевистских агитаторов начали объяснять слушателям, что Корнилов хочет ввести крепостное право41.

Активная поддержка Советов резко изменила положение. Уже 28 августа (10 сентября) в столице начали формироваться вооруженные рабочие формирования. В кратчайший период в них записалось около 25 тыс. человек42. Практически все крупные пехотные части гарнизона Петрограда выделили сводные отряды для борьбы с Корниловым. Их численность на 29 августа (11 сентября) составила 12 тыс. человек. Это была пехота, занимавшая оборону под городом. Кроме того, для овладения станциями Дно и Сольцы из запасных кавалерийских частей был образован сводный отряд численностью до 5 тыс. человек43. Очевидно, не стоит преувеличивать боеспособность вооруженных рабочих отрядов и импровизированных соединений, составленных из запасных. В случае столкновения с дисциплинированной и имеющей боевой опыт силой эти большие числа были обречены на разгром, но таковой силы, готовой к решительным действиям, у Главковерха не было.

Уже 29 августа (11 сентября) Временное правительство известило фронт и тыл телеграммой: «Мятежная попытка генерала Корнилова и собравшейся вокруг него кучки авантюристов остается совершенно обособленной от всей армии и флота. Главнокомандующие фронтами, за исключением главнокомандующего Юго-Западным фронтом Деникина, остались верными Временному правительству, призвав к тому же вверенные им войска»44. Даже войска, направленные Корниловым на столицу, и их командиры все более и более теряли представление о происходившем. Они попросту не понимали суть конфликта между Главковерхом, военным министром и главой правительства45.

Утром 29 августа (11 сентября) получивший приказание Главковерха вступить в командование 3-м конным корпусом генерал-майор П. Н. Краснов не смог принять его от Крымова: с его распоряжениями он познакомился по пути на станцию Дно, куда отправился вместе с генералом Д. П. Багратионом для того, чтобы разобраться в ситуации. Сделать это было очень непросто: «Приказ Крымова говорил о том, что делать, когда Петроград будет занят, какой дивизии занять какие части города, где иметь наиболее сильные караулы. Все было предусмотрено: и занятие дворцов и банков, и караулы на вокзалах, железной дороге и телефонной станции, в Михайловском манеже, и окружение казарм, и обезоружение гарнизона – не было предусмотрено одного – встречи с боем до входа в Петроград. Сам Крымов был в Пскове, но собирался мчаться дальше в самый Петроград, впереди своих войск»46.

В результате в полной неразберихе было принято решение из 86 эскадронов и сотен корпуса и Туземной дивизии двинуть в направлении на Павловск и Царское Село одну бригаду, которая столкнулась на подходе к ним с отрядами революционных солдат и красногвардейцев. Особой стойкостью оборона не отличалась, но дело решила масса. Восемь сотен неполного состава просто не могли добиться успеха и отошли. «Вместо того чтобы бить кулаком, – вспоминал Краснов, – ударили пальчиком – вышло больно для пальчика и нечувствительно тому, кого ударили»47. 29 августа (11 сентября) на военное положение была переведена Москва с прилегающим к ней уездом, Керенский и Савинков подписали приказы об аресте и последующей отдаче под суд «за мятеж» генералов Л. Г. Корнилова, А. С. Лукомского, С. Л. Маркова, В. Н. Кислякова48. Части, которые по плану должны были двигаться на Петроград, застряли без движения, рассредоточенные вдоль железной дороги. Не обеспеченные надежной связью, продовольствием и водой, они легко стали переходить к контактам с местным населением, среди которого находилось немало пропагандистов. К вечеру командиры начали утрачивать контроль над подчиненными, которые все больше стали сомневаться в законности своих действий. Как выяснилось, никакого выступления большевиков в столице не было, и, следовательно, офицеры обманывали солдат49.

30 августа (12 сентября) Керенский назначил себя Главковерхом, а Алексеева – начальником своего штаба50. Вступая в должность, победитель явно надеялся выполнить, хотя бы частично, программу поверженного врага по восстановлению контроля над армией. Утром этого дня перспективы выступления Корнилова были уже более или менее ясны, и поэтому в первом приказе нового Верховного главнокомандующего чувствовались нотки торжества победителя: «Вступая в верховное командование всеми вооруженными силами Государства Российского, я заявляю о своем полном доверии всем чинам армии и флота, генералам, адмиралам, офицерам, солдатам и матросам, вынесшим на своих плечах тяжкое испытание последних дней. Полугодовой опыт свободной жизни не мог не убедить каждого, что всякие крайние, неразумные требования, неисполнимые в данную минуту, откуда бы таковые требования ни исходили, приводят лишь к потрясениям государства. Пусть помнят же впредь, кто бы он ни был – генерал или солдат, что малейшее неподчинение власти будет впредь беспощадно караться. Довольно играть судьбой государства»51.

Несмотря на эти словесные конструкции, положение все еще оставалось серьезным. В глазах значительной части армии Керенский оставался сомнительной фигурой. Да, он получил реальную поддержку со стороны набирающего силы левого лагеря, но она была оказана только в борьбе против Корнилова. Перспективы опоры на Советы в будущем становились для Керенского все более туманными. С другой стороны, министр-председатель уже никак не мог рассчитывать на поддержку правых. Оставалось подтверждать свои слова о сильной власти арестами, тем более что их требовали провести временные союзники правительства. Совет солдатских и рабочих депутатов города Луги вошел в контакт с казаками стоявшего здесь отряда и договорился об аресте Крымова, как только будет получен приказ правительства. Вечером 30 августа (12 сентября) такой приказ был получен, и Крымов был арестован52.

На решительные меры оказались способными лишь единицы, а в Петрограде многие имели основания бояться победы корниловцев. Наступало время расплаты за страхи. Когда Керенский упрекнул арестованного Крымова в предательстве и обмане, тот ответил, что без всякого обмана хотел повесить большинство из столичных политиков. После того как Керенский предложил генералу написать эти слова, тот застрелился53. По свидетельству Мельгунова, когда Керенский начал кричать на Крымова, угрожая сорвать эполеты, тот ответил премьеру: «Не ты, мальчишка, мне их дал, не ты и сорвешь»54.

Может быть, сознание того, что не было сделано, но все же планировалось Крымовым против того, кто дал ему эполеты, ради власти таких, как Керенский и подвело храброго генерала к самоубийству? Врангель вспоминал: «Он прибыл к Керенскому, имел с ним чрезвычайно резкий разговор, после которого отправился на квартиру поручика Журавского, бывшего своего ординарца, в последнее время служившего в канцелярии военного министра. Генерал Крымов попросил дать ему бумаги и перо и оставить его одного. Через несколько минут раздался выстрел. Самоубийцу нашли на полу с простреленной грудью. Он оставил письмо на имя жены. На вопрос, что побудило его к такому шагу, он ответил: “Я решил умереть, потому что слишком люблю Родину”. Попытка спасти его путем операции оказалась тщетной, к вечеру он скончался»55. Близко и хорошо знавший его Терещенко ни минуты не сомневался в том, что эти слова генерала были правдой56.

Существует версия, что Крымов был застрелен при этой встрече Савниковым или адъютантом Керенского после того, как в горячке поднял на руководителя российской демократии руку57. Сам Керенский, кстати, предпочитал придерживаться другой версии этой встречи. По его словам, генерал застрелился после того, как лидер российской демократии не подал ему руки. Эта картина, безусловно, выглядит благородно, а свидетельство убедительно уже потому, что мертвый Крымов не может его опровергнуть. Да и вряд ли он мог бы решиться на такое. «Пусть никто не подумает, – заявил после смерти Крымова Керенский, – что я перестал уважать его, отказывая ему в рукопожатии. О, совсем нет… Но я был официальнейшим лицом, в официальной обстановке, среди официальных лиц. Передо мной, министром-председателем и военным министром, стоял генерал, государственный преступник, и я не мог и не имел права поступить иначе»58.

Это была явная победа, но на свободе еще оставался Корнилов и его сторонники в Ставке, которые еще были живы. Новый Главковерх не торопился отбыть в Могилев, чтобы испытать там убийственную силу своего отказа пожать руку государственным преступникам. 30 августа (12 сентября) он назначил своим начальником штаба Алексеева59. Смысл этого назначения объяснялся легко: именно Алексееву Керенский поручил провести арест мятежников. Появление главы правительства и его предложение вызвало у генерала, по словам Керенского, «вспышку эмоций»60, но в конечном итоге он согласился, получив от Временного правительства заверение, что жизни Корнилова и его сотрудников ничего не угрожает. И Керенский, и Алексеев не доверяли друг другу. В Могилеве тем временем вполне реально было кровопролитие.

С Западного фронта сюда отправился 165-й пехотный Луцкий полк для расправы над «мятежниками». Георгиевский батальон готов был поддержать лучан. Корниловский и Текинский полки, наоборот, поклялись защищать Корнилова до последнего. Два эшелона Дикой дивизии были разоружены в Орше (у них, правда, оставалось холодное оружие) и отправлены в Быхов, но большая часть ее полков сохранила огнестрельное оружие и также находилась в Быхове61. Предугадать их поведение в случае конфликта с Текинским полком было сложно.

Части своего корпуса направил к Могилеву и Довбор-Мусницкий, издавший приказ о защите Ставки62. «Восстание закончилось неудачей, – вспоминал сотрудник и поклонник Керенского, – но победители как бы стыдились своей победы. Лишь после долгих переговоров и уговоров удалось убедить Алексеева хоть для виду арестовать Корнилова, который был помещен в Быхов под охраной своих верных текинцев»63. Именно нежелание допустить столкновение между русскими войсками заставило Алексеева принять пост начальника штаба нового Главковерха – Керенского64.

31 августа (13 сентября) генерал, находясь в Витебске, связался по прямому проводу с Могилевым. Он разговаривал с Лукомским, которому сообщил характер своей миссии и добавил, что приедет, если должности будут сданы и сопротивления не будет оказано. Корнилов собрал совещание и попросил всех своих сотрудников высказаться. Алексеев тем временем ждал ответа у аппарата Юза. На совещании было принято решение согласиться с предложением подчиниться, которое и было немедленно передано Алексееву65. 1 (14) сентября генерал прибыл в Могилев и приступил к исполнению своих обязанностей, известив об этом фронт66. Керенский отдал приказ отозвать направленные в Ставку «подразделения особого назначения»67.

Угроза столкновения резко ослабела. Авторитет Алексеева был высок именно среди частей, где дисциплина по-прежнему находилась на высоком уровне, и Михаил Васильевич опять употребил этот авторитет из лучших побуждений, но в пользу сил разрушения. «Однако решение генерала Алексеева принять должность начальника штаба Верховного главнокомандующего, казалось, говорило, что не все потеряно, – вспоминал Врангель об обстановке тех дней. – Если генерал Алексеев решил стать начальником штаба “главковерха из Хлестаковых”, то, видимо, есть еще надежда на какой-то исход»68.

Тем временем Керенский для расширения числа своих сторонников пытался действовать слева. 1 (14) сентября для усиления своих позиций он провозгласил Россию республикой, сославшись на единодушную поддержку, которой у него, кстати, не было: «Считая нужным положить предел внешней неопределенности государственного строя, памятуя единодушное и восторженное признание республиканской идеи, которая сказалась на Московском Государственном совещании, Временное правительство объявляет, что государственный порядок, которым управляется Российское Государство, есть порядок республиканский, и провозглашает Российскую Республику»69.

Тем же декретом, которым вводилось республиканское устройство (никак, кстати, не описанное), вся полнота власти в стране была передана Совету Пяти – пяти лицам из Временного правительства во главе с Керенским70. В него вошли министр иностранных дел Терещенко, военный министр генерал-майор Верховский, морской министр контр-адмирал Вердеревский и министр почт и телеграфов Никитин71. Правительственная пресса курила «старому солдату революции» фимиам, максимально используя факт временного союза его с Алексеевым. «А. Ф. Керенский, – отмечал в статье «За работу» Борис Гуревич, – как человек, искренне любимый солдатами, вряд ли заменим на своем посту в данный момент. Его твердая поддержка поможет офицерскому составу и генералу Алексееву довести до желанного конца дело сближения солдата и офицера, дело взаимного доверия. И если эти два имени стоят рядом – имя лучшего ученого работника, целые годы бывшего душой армии, и имя любимого солдатами их вождя – можно верить в победу над темными силами, ищущими мятежа и глубоко чуждыми делу обороны»72.

Естественно, что никто уже не вспоминал, как, кем и при каких обстоятельствах «лучший ученый работник» и «душа армии» оказался отстраненным от командования ею. Ведь на него возлагались столь звонкие надежды! Первоначально все действительно обстояло неплохо. Уже 2 (15) сентября последовало сообщение об аресте Корнилова и о том, что его мятеж привел к результатам, обратным планируемым73. Впрочем, арест тоже явно шел не так, как хотелось бы Керенскому. Фактически это была передача командования, при которой проигравшая сторона вела себя достаточно твердо. В момент ареста Главковерха текинцы чуть было не оказали вооруженного сопротивления и подчинились только его личному указанию. При самом аресте и после него все внутренние посты в здании, где находился Корнилов, были заняты солдатами этого полка. У дверей генерала днем и ночью дежурили два текинца с обнаженными клычами74.

Корнилов прочитал Алексееву телеграмму на имя главы правительства, текст которой был подготовлен Лукомским: «Если будет объявлено России, что создается сильное правительство, которое поведет страну по пути спасения и порядка, и на его решения не будут влиять различные безответственные организации, то ген. Корнилов немедленно примет со своей стороны все меры к тому, чтобы успокоить те круги, кои шли за ним. Генерал Корнилов еще раз заявляет, что лично для себя ничего не искал и не ищет, а добивается лишь установления в стране могучей власти, способной вывести свободную Россию и армию из того позора, в который они ввергнуты нынешним правительством. Никаких контрреволюционных замыслов ни генерал Корнилов, ни другие не питали и не питают. Генерал Корнилов требует, чтобы правительство немедленно прекратило дальнейшую рассылку приказов и телеграмм, порочащих его, Корнилова, еще не сдавшего верховного командования, и вносящих смуту в стране и войсках. Со своей стороны, генерал Корнилов обязуется не выпускать приказов к войскам и воззвания к народу, кроме уже выпущенных»75.

Телеграмма была уже отправлена Керенскому, и в этот текст были добавлены требования прекратить преследования генералов и офицеров, в том числе немедленно прекратить предание суду Деникина и его подчиненных, прислать в Ставку Алексеева. Сам тон этих условий и требований, которые не могли исходить от побежденного, не могли не задеть Керенского76. Что касается Михаила Васильевича, то он явно не увидел здесь ничего, противоречащего его собственным взглядам. В ответ Алексеев заявил: «Я заинтересован только в том сейчас, чтобы отданы были распоряжения выполнять ваши оперативные указания и приказы по управлению войсками. Мольба о сильной крепкой власти, думаю, есть общая мольба всех любящих родину и ясно отдающих себе отчет в истинном ее положении. Поэтому вы можете быть убеждены в самой горячей поддержке вашего призыва, но каков будет результат – пока сказать не могу»77. Это не был разговор арестованного с конвоиром. Более того, Алексеев просил Корнилова сохранить в руках управление войсками, и тот согласился78. Впрочем, поддерживать это соглашение долго было уже невозможно.

Требования Корнилова не были выполнены. В Орше начал собираться отряд для того, чтобы далее двинуться на Могилев и произвести аресты Корнилова и его окружения. В Могилев готовился выехать из Москвы вместе с «крупным вооруженным отрядом» и Верховский. Он также собирался произвести аресты «заговорщиков». Их жизни оказались под серьезной угрозой79. В Москве началась посадка в эшелоны пехоты, артиллерии и броневиков, которую Верховский отменил только после того, как получил известие из Ставки о том, что Алексеевым проведены аресты80.

В ночь на 3 (16) сентября Корнилов сдал командование Алексееву и переехал из губернаторского дворца в гостиницу «Метрополь». За ним последовали начальник штаба Ставки генерал А. С. Лукомский, генерал-квартирмейстер И. П. Романовский и группа его сторонников – офицеры штаба, весь Главный комитет Союза офицеров, члены Государственной думы Новосильцев и Аладьин, всего до 35 человек. Формально они были арестованы и находились под охраной текинцев и корниловцев81. В Могилеве располагался и пробольшевистски настроенный Георгиевский батальон: отношения между ним, текинцами и корниловцами колебались на грани открытого столкновения82. Алексеев крайне лаконично известил Керенского: «Около 10-ти часов вечера генерал Корнилов и т. д. арестованы»83. Это дало возможность Керенскому заявить о том, что гарнизон Могилева полностью подчиняется власти правительства. В тот же день в 23:00 сюда выехала следственная комиссия84.

Вместо заключения

Падение Корнилова и провозглашение республики почти совпали по времени. Империя перестала существовать юридически, а человек, отстаивавший сохранение дисциплины в армии и порядок в стране, оказался в тюрьме. Разгром сопротивления со стороны генералов состоялся. За 6 месяцев существования Временного правительства сменилось 4 Главковерха – Алексеев, Брусилов, Корнилов, Керенский1. Кандидат в Наполеоны также не задержался в Могилеве, поручив верховное главнокомандование генералу Н. Н. Духонину. Последний пришел в Ставку как креатура Гучкова, заместив генерала В. Н. Клембовского на посту начальника штаба2. Чехарда главковерхов по интенсивности не уступала министерской в конце правления Николая II.

Уважение к себе новые власти пытались вернуть преобразованиями, смысл которых дано было понять немногим. Между тем результат этой деятельности уже не вызывал ни у кого сомнений ни в самой России, ни за ее пределами. Провозглашение республики и введение пентархии не прибавило авторитета за рубежом ни Керенскому, ни возглавляемому им правительству, ни гибнущей стране. «Можно с уверенностью сказать, – вспоминал русский дипломат, – что после корниловского эпизода английское правительство “махнуло рукой” и ожидало казавшегося ему неминуемым краха Временного правительства»3. Правительство это было уже правительством только по названию. Оно практически не контролировало ни флот, ни армию. Этим занимались резко усилившие свое влияние большевики. Тем временем массы расправлялись с врагами революции, настоящими и выдуманными. Под подозрение было легко попасть, последствия революционной бдительности часто становились неизбежными. В стране уже шла гражданская война как высшая форма классовой борьбы или, как сказали бы сегодня, культурной и социальной нетерпимости.

Всей России было известно о новых массовых избиениях офицеров и генералов: в Выборге были зверски убиты командир 42-го армейского корпуса генерал от кавалерии В. А. Орановский и несколько десятков офицеров4. Фактически одним ударом всего за один день штаб корпуса был уничтожен5. «Очевидцы передают, – сообщал орган Военного министерства, – такие ужасы о резне офицеров и гнусных насилий над их женами, перед которыми бледнеют самые дикие картины средневековья»6. Жертвами были люди, подозреваемые в симпатиях к Корнилову. Поначалу их арестовали и поместили в гауптвахту. Вскоре это здание было окружено солдатами, требовавшими выдать арестованных на самосуд. Уговоры не помогли, и представители свободы прорвались через караул, вытаскивая заключенных на улицу к расположенному поблизости мосту.

Свидетель произошедшего описал случившееся следующим образом: «…бьют по лицу, голове и во что придется кулаками, ногами и прикладами, они все просили помилования, но от товарищей того не было. Жалко было смотреть, как одного генерала тащили по мостовой; лицо его было все в крови, он ничего не говорил, а только крестился. Тащили и несли их на мост, где бросили в воду. Они плывут к берегам, они плывут туда, где видят свою жизнь, карабкались и цеплялись за все то, что может спасти жизнь, в таком случае у каждого человека бывает еще надежда на спасение, они думали и хотели жить. Но нет, увы, многие из товарищей солдат не давали пощады, они начали расстреливать ищущих спасения, они начали добивать их обломками бревен, поленьями и всем, что попало под руку»7.

Всего по официальным данным погибло 42 и пропало без вести (в глубоком тылу!) 60 офицеров. Известия о революционных самосудах широко распространялись в газетах8. Правительство не нашло поначалу ничего лучшего, как высказать свое недоумение, ведь эти офицеры поддержали его во время «мятежа»9. Офицерские погоны часто становились достаточным основанием для подозрений и доказательством обоснованности действий масс. К сожалению, случаи, подобные выборгскому, не были исключением. ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов издал воззвание к солдатам: «Солдаты Российской Революции. Сдержите свой гнев. Не надо расправ и самосудов над офицерами. Среди них огромное большинство наши товарищи по оружию»10.

Во флоте положение было гораздо более тяжелым. Он давно уже превратился в вольницу, не подчинявшуюся Временному правительству. Еще 7 (20) июля собрание судовых комитетов и ЦК Балтфлота приняло резолюцию о признании только той власти, которая будет «выдвинута из состава» Всероссийского Исполкома Советов11. Одним из центров большевистского влияния на Балтике был дредноут «Петропавловск». Еще в июле 1917 г. его представитель – некто Семен Вольный – открыто заявлял в газете «Волна»: «Мы ни от чего не отказываемся. На наш могучий дредноут затявкали все наступленческие шавки и зарычали все овчарки, охраняющие несгораемые шкапы господ буржуев. Да, “Петропавловск” требовал наступления не на немцев, а на буржуазию и не суда и казни для солдат, а земли и воли народу. Как же не тявкать и не рычать псам облезлым»12.

В сентябре у «вольных» появилась очередная возможность открыто свести счеты с классовыми врагами. Теперь это было можно. Уже в ходе борьбы с Корниловым ЦК Балтфлота заявил решительный протест против тех, кто распространял слухи о нежелании флота сражаться, и потребовал «народного суда» над клеветниками13. После победы над «мятежом» настало время этого суда. На Балтике Советы потребовали от всех офицеров подписок о верности, отказавшихся изгоняли14. 30 августа (12 сентября) Центробалт принял такое решение, и уже 1 (14) сентября его жертвами стали 1 лейтенант и 3 мичмана с «Петропавловска»15. Их арестовали, вывезли на берег в Гельсингфорс и там расстреляли на глазах у гуляющей публики16. Мало того, перед убийством четырех офицеров еще долго и зверски мучили17.

Вице-адмирал Максимов делал заявления о том, что флот никогда не поддерживал Корнилова, а его офицеры даже не имели своих представителей в Главном комитете Союза офицеров в Ставке, – ничего не помогало18. Безнаказанность стала демонстрацией силы, добивавшей остатки старой дисциплины. Сторонники «правительства» даже и не думали защищать ее, считая, что интеллигенция совершила ошибку, оторвавшую ее от «трудовой демократии»19. Временное правительство было проинформировано о случившемся Центробалтом 1 (14) сентября и поначалу ограничилось осуждением и запретом требовать от офицеров подобного рода подписки20.

«Результаты Корниловского выступления показали, – вспоминал В. Чернов, – что в стране тогда дул такой могучий стихийный ветер в левую сторону, что он буквально сметал все, что пыталось ему сопротивляться»21.

Эсеры еще надеялись поймать этот ветер в свои паруса. Поэтому они не протестовали против чисток армии и флота, но Керенский распорядился немедленно прекратить самосуды и расправы над офицерами22. 3 (16) сентября глава Временного правительства дал телеграмму в Гельсингфорс: «Требую немедленного прекращения отвратительных насилий, чинимых позабывшими свой долг и совесть командами, прикрывающими свои преступления спасением родины и свободы, а в действительности вносящими полный развал в боевую готовность флота перед лицом врага и поэтому являющимися изменниками родины. Позорные контрреволюционные действия убийц и насильников лягут несмываемым пятном на все команды Балтийского флота. Жду немедленных донесений о восстановлении порядка»23.

Ждать пришлось недолго, но ожидания оказались безнадежными. Будущее страны после падения Корнилова стало самым неопределенным, но в приходе к власти единственно сильной личности среди политиков того времени никто из серьезных современников уже не сомневался. Российская империя перестала существовать, война продолжалась, но столь неопределенным и нерешительным образом, что конец ее был вопросом времени.

Примечания

Правительство, Дума и общественные организации в начале 1917 г.

1 Речь. 28 дек. 1916 г. (10 янв. 1917 г.). № 356 (3739). С. 3.

2 Беннингсен Э. [П.] Первые дни революции 1917 года // Возрождение. Париж. 1954. № 34. С. 116.

3 Правительственный вестник. 8 (21) янв. 1917 г. № 6. С. 1; Русский инвалид. 8 янв. 1917 г. № 7. С. 1.

4 Там же.

5 Русский инвалид. 24 янв. 1917 г. № 23. С. 1.

6 Григорович И. К. Воспоминания бывшего морского министра. СПб.1999. С. 193.

7 Беннингсен Э. [П.] Указ. соч. С. 117.

8 Правительственный вестник. 5 (18) янв. 1917 г. № 4. С. 1; Русский инвалид. 6 янв. 1917 г. № 6. С. 1.

9 Утро России. 5 янв. 1917 г. № 5. С. 2.

10 Там же.

11 Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. М. 1996. Т. 2. С. 59; см. также: Gourko B. Memories and impressions of war and revolution in Russia 1914–1917. Lnd. 1918. P. 227.

12 Утро России. 6 янв. 1917 г. № 6. С. 2.

13 Правительственный вестник. 5 (18) янв. 1917 г. № 4. С. 1; Русский инвалид. 5 янв. 1917 г. № 5. С. 1.

14 Gourko B. Op. ск. P. 227, 229.

15 Верховский А. И. На трудном перевале. М. 1959. С. 131.

16 Дневники Николая II. М. 1991. С. 618.

17 Известия Центрального Военно-Промышленного комитета. 14 янв. 1917 г. № 191.

С. 3.

18 Buchanan G. My mission to Russia and other diplomatic memories. Lnd. 1923. Vol. 2. P. 41.

19 Hoare S. The Fourth Seal. The End of the Russian Chapter. Lnd. no date. P. 126.

20 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 143.

21 Воейков В. Н. С Царем и без Царя (Воспоминания последнего Дворцового Коменданта Государя Императора Николая II). Гельсингфорс. 1936. С. 175; The Times History of the War. Part 63. Vol. 5. Nov. 2, 1915. P. 416.

22 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Fedor Fedorovich Palitsyn. Zapiski generala Palitsyna, 1914–1921. L. 143.

23 Маевский И. В. Экономика русской промышленности в условиях Первой Мировой войны. М. 1957. С. 90–91.

24 Известия Центрального Военно-Промышленного комитета. 1 янв. 1917 г. № 186. С. 2.

25 Архив Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи (далее АВИМАИВиВС). Ф. 13. Оп.87/1. Д. 137. Л. 47 об.

26 Друцкой-Соколииский В. А. На службе Отечеству. Записки русского губернатора (1914–1918 гг.). Орел. 1994. С. 244.

27 Чермеиский Е.Д. IV Государственная Дума и свержение царизма в России. М. 1976. С. 222.

28 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. Пг. 1917. С. 1196.

29 Русские Ведомости. 6 сент. 1916 г. № 214. С. 2.

30 Дякии В. С. Русская буржуазия и царизм в годы Первой Мировой войны (1914–1917). Л. 1967. С. 258.

31 Долгоруков П. Д. Великая разруха. Мадрид. 1964. С. 9–11.

32 Шевырин В.М. Земский и Городской союзы (1914–1917). Аналитический обзор. М. 2000. С. 49–50.

33 Полиер Т. И. Жизненный путь князя Георгия Евгеньевича Львова. Личность, взгляды, условия деятельности. М. 2001. С. 309–310.

34 Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства. Под ред. П. Е. Щеголева. М.; Л. 1926. Т. 6. С. 350.

35 Гайда Ф. А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 – весна 1917 г.). М. 2003. С. 253.

36 Полиер Т.И. Указ. соч. С. 312.

37 Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914–1917. Нью-Йорк. 1960. Кн. 2. С. 188.

38 Полиер Т.И. Указ. соч. С. 312.

39 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1960. Кн. 2. С. 188.

40 Там же.

41 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. Пг. 1917. С. 1198.

42 Там же. С. 1199.

43 Беннингсен Э. [П.]Указ. соч. С. 116.

44 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 283; Даиилов Ю. Н. Великий Князь Николай Николаевич. Париж. 1930. С. 316–318; Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1960. Кн. 2. С. 189; Там же. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 14–17.

Попытки правительства перехватить инициативу

1 Родичев Ф.И. Воспоминания и очерки о русском либерализме. Newtonville. 1983. С. 96.

2 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1960. Кн. 2. С. 189.

3 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 258–259.

4 Падение царского режима… Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1925. Т. 4. С. 87.

5 Утро России. 4 янв. 1917 г. № 4. С. 4.

6 Утро России. 3 янв. 1917 г. № 3. С. 5.

7 Утро России. 4 янв. 1917 г. № 4. С. 4.

8 Утро России. 16 янв. 1917 г. № 16. С. 1; 17 янв. 1917 г. № 17. С. 4.

9 Падение царского режима… Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1925. Т. 4. С. 88.

10 Русские Ведомости. 4 февр. 1917 г. № 28. С. 2.

11 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп.87/1. Д. 137. Л. 63.

12 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1925. Т. 4. С. 88.

13 Утро России. 6 янв. 1917 г. № 6. С. 6.

14 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1924. Т. 1. С. 194.

15 Глобачев К. И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения (Вступительная статья Дж. Дейли и З. И. Перегудовой) // Вопросы истории (далее ВИ). 2002. № 7. С. 109.

16 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1924. Т. 1. С. 188.

17 Мартынов Е. И. Царская армия в Февральском перевороте. Л. 1927. С. 60.

18 Балк А.П. Последние пять дней царского Петрограда (23–28 февраля 1917 г.). Дневник последнего Петроградского градоначальника // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 38.

19 Правительственный вестник. 16 (29) июня 1916 г. № 129. С. 1; Русский инвалид. 16 июня 1916 г. № 159. С. 1.

20 Друцкой-Соколинский В. А. Указ. соч. С. 105.

21 Русский инвалид. 16 июня 1916 г. № 159. С. 1.

22 Дунин-Раевский П. М. Из записок и воспоминаний о первых днях революции в 1917 году // Военно-исторический вестник (далее ВИВ.). Париж. 1967. № 29. С. 7.

23 Записки Н. М. Романова // Красный архив (далее КА). М.; Л. 1931. Т. 6 (49). С. 103.

24 Утро России. 8 янв. 1917 г. № 8. С. 6.

25 Известия Центрального Военно-Промышленного комитета. 17 янв. 1917 г. № 192. С. 3.

26 Утро России. 18 янв. № 18. С. 4.

27 Утро России. 8 янв. 1917 г. № 8. С. 6.

28 Русские Ведомости. 11 янв. 1917 г. № 8. С. 6; Утро России. 11 янв. 1917 г. № 11. С. 6.

29 Утро России. 17 янв. 1917 г. № 17. С. 6.

30 Русские Ведомости. 9 февр. 1917 г. № 32. С. 4.

31 Русские Ведомости. 21 февр. 1917 г. № 42. С. 3.

32 Русские Ведомости. 22 февр. 1917 г. № 43. С. 5.

33 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 63 об.

34 Известия Центрального Военно-Промышленного комитета. 17 янв. 1917 г. № 192. С. 2.

35 Новое Время. 20 янв. (2 февр.) 1917 г. № 14683. С. 4.

36 Русские Ведомости. 4 февр. 1917 г. № 28. С. 2.

37 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 63–63 об.

38 Русские Ведомости. 19 янв. 1917 г. № 15. С. 3.

39 Русские Ведомости. 4 февр. 1917 г. № 28. С. 2.

40 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 63 об. – 64 об.

41 Русские Ведомости. 21 янв. 1917 г. № 17. С. 3.

42 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 64 об.

43 Русские Ведомости. 19 янв. 1917 г. № 15. С. 2–3; Утро России. 19 янв. 1917 г. № 19. С. 4; Новое Время. 20 янв. (2 февр.) 1917 г. № 14683. С. 3.

44 Русские Ведомости. 19 янв. 1917 г. № 15. С. 2.

45 Эрцбергер М. Указ. соч. С. 202; Necludoff A. [V.] Op. cit. P. 426.

46 Русские Ведомости. 20 янв. 1917 г. № 16. С. 2.

Арест рабочей группы ЦВПК

1 Новое Время. 20 янв. (2 февр.) 1917 г. № 14683. С. 4.

2 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 64 об.

3 Черменский Е. Д. Указ. соч. С. 262.

4 Спиридович А.И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 42.

5 Правда № 1-227. 1917 г. Полный текст под общей редакцией К. С. Еремеева, М. С. Ольминского, М. А. Савельева и М. И. Ульяновой. Л. 1927. Вып.1. № 1-22. С. 6.

6 Марков И. Как произошла революция (воспоминания рабочего) // Воля России. Прага. 1927. № 3. С. 67.

7 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 43.

8 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 64 об.

9 Глобачев К И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 8. С. 62.

10 Шляпников А. [Г.] Семнадцатый год. М. 1924. Кн. 1. С. 30, 33; Данилов Ю. Н. На пути к крушению. Очерки последнего периода Российской монархии. М. 2000. С. 226.

11 Русские Ведомости. 31 янв. 1917 г. № 25. С. 3.

12 Русские Ведомости. 1 февр. 1917 г. № 26. С. 5.

13 Там же. С. 6.

14 Там же.

15 Русские Ведомости. 31 янв. 1917 г. № 25. С. 3.

16 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 43–44.

17 Известия Центрального Военно-Промышленного комитета. 31 янв. 1917 г. № 198. С. 1.

18 Русские Ведомости. 4 февр. 1917 г. № 28. С. 2.

19 Известия Центрального Военно-Промышленного комитета. 30 марта 1917 г. № 212. С. 2.

20 Там же. С. 3.

21 Там же.

22 Там же.

23 Утро России. 10 февр. 1917 г. № 41. С. 3.

24 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 43.

25 Утро России. 11 февр. 1917 г. № 42. С. 1.

26 Утро России. 10 февр. 1917 г. № 41. С. 4.

27 Утро России. 11 февр. 1917 г. № 42. С. 1; Русские Ведомости. 10 февр. 1917 г. № 33.

С. 2.

28 Утро России. 11 февр. 1917 г. № 42. С. 1.

29 Русские Ведомости. 14 февр. 1917 г. № 36. С. 3.

30 Гучков А. И. Речи по вопросам государственной обороны и об общей политике 1908–1917. Пг. 1917. С. 114.

31 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 206, 210–211.

Контакты оппозиции с союзниками

1 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1960. Кн. 2. С. 228–230.

2 Callwell Ch. E. Field-Marshall Sir Henry Willson. His life and biography. NY. 1927. Vol. 1. P. 311.

3 The diary of Lord Bertie… NY. no date. Vol. 2. P. 13, 16; Аврех А.Я. Масоны и революция. М. 1990. С. 215.

4 Шульц Г. К. фон. С английским флотом в Мировую войну. Воспоминания представителя русского флота при английском Гранд Флите. СПб. 2000. С. 54.

5 Соловьев Ю.Я. Воспоминания дипломата 1893–1922. Минск. 2003. С. 139–140.

6 Nekludoff A. [V.] Diplomatic reminiscences before and during the world war, 1914–1917. Lnd. 1920. P. 462.

7 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1934. Т. 1–2. С. 609.

8 Набоков К. Д. Испытания дипломата. Стокгольм. 1921. С. 52.

9 Ллойд-Джордж Д. Правда о мирных переговорах. М. 1957. Т. 1. С. 229.

10 Callwell Ch.E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 311.

11 Ibid. P. 315.

12 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1935. Т. 3. С. 107.

13 Smithers A. J. The fighting nation. Lord Kitchener and his armies. Lnd. 1994. P. 172.

14 Новое Время. 16 (29) янв. 1917 г. № 14679. С. 2.

15 Callwell Ch.E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 312.

16 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1935. Т. 3. С. 228.

17 Hanbury-Williams J. The Emperor Nicholas II. As I knew him. Lnd.1922. P. 9.

18 Рапорт Начальника Военной миссии в России генерала де Кастельно (март 1917 г.) // ВИВ. Париж. 1973–1974. № 42–43. С. 18.

19 Там же.

20 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. Пг. 1917. С. 661–662.

21 Там же. С. 663.

22 Там же. С. 664.

23 Речь. 13 (26) дек. 1916 г. № 343 (3726). С. 3–4.

24 Там же. С. 3.

25 Речь. 15 (28) дек. 1916 г. № 345 (3728). С. 3.

26 Правительственный вестник. 17 (30) янв. 1917 г. № 13. С. 1.

27 Русские Ведомости. 16 янв. 1917 г. Экстренное приложение к № 12. С. 1.

28 Там же.

29 Хронология военных событий Великой войны. Ноябрь 1916 г. // Военный сборник (далее ВС). 1917. № 1. С. 259.

30 Callwell Ch.E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 313.

31 Утро России. 18 янв. 1917 г. № 18. С. 3.

32 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 186.

33 Callwell Ch.E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 313.

34 Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М. 1991. С. 309.

35 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж. 1967. № 181. С. 71.

36 Новое Время. 16 (29) янв. 1917 г. № 14679. С. 6.

37 Gourko B. Op. cit. P. 225; Дневники Николая II. С. 618.

38 Callwell Ch.E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 314.

39 Ставка и министерство иностранных дел // КА. М.; Л. 1928. Т. 5 (30). С. 6.

40 Knox A. With the Russian army, 1914–1917. Lnd.1921. Vol. 2. P. 547.

41 Маниковский А.А. Боевое снабжение русской армии в 1914–1918 гг. М. 1922. Ч. 2. С. 70–71.

42 Сидоров А. Л. Финансовое положение России в годы Первой Мировой войны (1914–1917). М. 1960. С. 428.

43 Лукомский А. Опыт войны как материал для подготовки войск // Военный сборник общества ревнителей военных знаний (далее ВС ОРВЗ). Белград. 1923. Кн. 4. С. 202.

44 Епанчин Н. А. На службе трех императоров. М. 1996. С. 450; Барсуков Е. З. Русская артиллерия в Мировую войну 1914–1918 гг. М. 1938. Т. 1. С. 186–187.

45 Gourko B. Op. cit. P. 106; Барсуков Е. З. Русская артиллерия в Мировую войну 19141918 гг. М. 1938. Т. 1. С. 190.

46 Палеолог М. Указ. соч. С. 218–219.

47 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1935. Т. 3. С. 352.

48 Конференция союзников в Петрограде в 1917 году // КА. М.; Л. 1927. Т. 1 (20). С. 42.

49 Callwell Ch.E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 316.

50 Новое Время. 22 янв. (4 февр.) 1917 г. № 14685. С. 4.

51 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж. 1967. № 181. С. 71.

52 Дневники Николая II. C. 620.

53 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж. 1967. № 181. С. 75–77.

54 Там же. С. 77.

55 CallwellCh.E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 315; Конференция союзников в Петрограде в 1917 году // КА. М.; Л. 1927. Т. 1 (20). С. 44–49; Барк П.Л. Воспоминания // Возрождение. Париж. 1967. № 181. С. 72–73.

56 Конференция союзников в Петрограде в 1917 году // КА. М.; Л. 1927. Т. 1 (20). С. 50.

57 Hindenburg Р. Out of my life. NY. 1921. Vol. 2. P. 31; Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг. М. 1924. Т. 2. С. 2.

58 Конференция союзников в Петрограде в 1917 году // КА. М.; Л. 1927. Т. 1 (20). С. 50–51.

59 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 551.

60 Ibid. P. 551–552.

61 Степун Ф. [А.] Из писем прапорщика-артиллериста. М. 1918. С. 158.

62 Callwell Ch.E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 316.

63 Wildman K. The end of the Russian Imperial army. Princeton, New Jersey. 1980. Vol. 1. The old army and the Soldiers’ revolt (March – April 1917). P. 116–117.

64 Зайончковский А.М. Мировая война 1914–1918 гг. М. 1938. Т. 2. С. 107–108; Черепанов А. И. Поле ратное мое. М. 1984. С. 13.

65 Новое Время. 19 янв. (1 февр.) 1917 г. № 14682. С. 2.

66 Новое Время 7 (20) янв. 1917 г. № 14670. С. 3.

67 Зайончковский А. М. Мировая война… М. 1938. Т. 2. С. 107.

68 Вооруженные силы России в Первой Мировой войне (1914–1917). М. 2014. Т. 2. С. 307.

69 Гофман М. Война упущенных возможностей. М.; Л. 1925. С. 107.

70 Новое Время. 19 янв. (1 февр.) 1917 г. № 14682. С. 2.

71 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 2.

72 Зайончковский А. М. Мировая война. М. 1948. Т. 2. С. 108–109.

73 Hoffman M. War diaries and other papers. Lnd. [1929]. Vol. 1. P. 166.

74 Вооруженные силы России в Первой Мировой войне (1914–1917). М. 2014. Т. 2. С. 307.

75 Ступин В. Борьба за укрепленные позиции в условиях русского театра военных действий. Митавская операция 1916–1917 годов // Военно-исторический сборник. Труды комиссии по исследованию и использованию войны 1914–1918 гг. М. 1919. Вып. 2. С. 64.

76 Gourko B. Op. ск. P. 236; Палецкис Ю. В двух мирах. М. 1974. С. 27–28; Черепанов А. И. Указ. соч. С. 16.

77 Hoare S. Op. cit. P. 124.

78 Горбатов А. В. Годы и войны. М. 1980. С. 47.

79 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 207.

80 Callwell Ch. E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 316.

81 Палеолог M. Указ. соч. С. 324; Callwell Ch. E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 318.

82 Рапорт Начальника Военной миссии в России. // ВИВ. Париж. 1973–1974. № 42–43. С. 20.

83 Callwell Ch. E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 320.

84 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 547.

85 Конференция союзников в Петрограде в 1917 году // КА. М.; Л. 1927. Т. 1 (20). С. 52.

86 Брухмюллер Г. Артиллерия при наступлении в позиционной войне. М. 1936. С. 200.

87 Русские Ведомости. 25 янв. 1917 г. № 20. С. 2.

88 Новое Время. 24 янв. (6 февр.) 1917 г. № 14687. С. 2.

89 Dosch-Fleurot A. Through war to revolution. Being the experiences of a newspaper Correspondent in War and Revolution 1914–1920. Lnd. 1931. P. 114.

90 Сидоров А. Л. Финансовое положение. С. 434.

Политический зовдаж на фоне межсоюзнических контактов

1 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 156.

2 Lockhart R. H.B. British agent. NY. 1936. P. 53, 161.

3 Палеолог М. Указ. соч. С. 319.

4 Пуанкаре Р. На службе Франции. Воспоминания за девять лет. М. 1936. Кн. 2. С. 53; Гиппиус З. Живые лица. Стихи, дневники. Тбилиси. 1991. С. 281.

5 Bezobrazov V.M. Diary of the commander of the Russian Imperial Guard, 1914–1915. Boynton Beach, Florida. 1994. P. 124; Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний 1868–1917. Нью-Йорк. 1955. Т. 2. С. 39.

6 Рапорт Начальника Военной миссии в России… // ВИВ. Париж. 1973–1974. № 42–43. С. 18.

7 Палеолог М. Указ. соч. С. 320.

8 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 525, 527.

9 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 156.

10 Рапорт Начальника Военной миссии в России. // ВИВ. Париж. 1973–1974. № 42–43. С. 18.

11 Утро России. 25 янв. 1917 г. № 25. С. 5.

12 Утро России. 22 янв. 1917 г. № 22. С. 2.

13 Там же.

14 Там же.

15 Утро России. 27 янв. 1917 г. № 27. С. 2; Русские Ведомости. 27 янв. 1917 г. № 22. С. 4.

16 Русские Ведомости. 28 янв. 1917 г. № 23. С. 5–6; 29 янв. 1917 г. № 24. С. 5–6.

17 Новое Время. 28 янв. (10 февр.) 1917 г. № 14691. С. 4.

18 Утро России. 29 янв. 1917 г. № 29. С. 7.

19 Lockhart R. H.B. Op. cit. P. 161.

20 Новое Время. 31 янв. (13 февр.) 1917 г. № 14694. С. 3; Русские Ведомости. 31 янв. 1917 г. № 25. С. 2–3.

21 Утро России. 4 февр. 1917 г. № 35. С. 5.

22 Lockhart R. H.B. Op. cit. P. 161.

23 Утро России. 4 февр. 1917 г. № 35. С. 5.

24 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 520.

25 Чернин О. В дни мировой войны. Мемуары. М.; Пг.1923. С. 117.

26 Pares B. My Russian memoirs. Lnd.1931. P. 85.

27 Новое Время. 14 (27) ноября 1916 г. № 14618. С. 2.

28 Lockhart R. H.B. Op. cit. P. 161.

29 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 157.

30 Callwell Ch. E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 319.

31 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1935. Т. 3. С. 364.

32 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 157.

33 Lockhart R. H.B. Op. cit. P. 162.

34 Gurko V.I. Features of the past. Goverment and opinion in the reign of Nicholas II. Stanford University, California – London. 1939. P. 582.

35 Полнер Т.И. Указ. соч. С. 268.

36 Лукомский А. С. Указ. соч. Берлин. 1922. Т. 1. С. 63.

37 Полнр Т.И. Указ. соч. С. 263–264, 266.

38 Герасименко Г. А. Земское самоуправление в России. М. 1990. С. 43–44.

39 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 412–413.

40 Катков Г. М. Февральская революция. М. 1997. С. 43.

41 Думова Н. Г. Кадетская партия в период Первой Мировой войны и Февральской революции. М. 1988. С. 41.

42 Свечин А. А. Искусство вождения полка. М. 2005. С. 426.

43 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 150.

44 Врангель П. Н. Воспоминания генерала барона П. Н. Врангеля. Материалы, собранные и разработанные бароном П. Н. Врангелем, герцогом Г. Н. Лейхтенбергским и светл. Князем А. П. Ливеном, под редакцией А. А. фон-Лампе. Frankfurt um Main. 1969. Ч. I. С. 10.

45 Русская армия накануне революции // Былое. 1918. № 1 (29). С. 157.

46 Там же.

47 Степун Ф. [А.] Из писем… С. 158.

48 ШевыринВ.М. Указ. соч. С. 28.

49 Головин Н.Н. Военные усилия России в Мировой войне. М. 2001. С. 107.

50 Герасименко Г. А. Указ. соч. С. 51; 116; Головин Н. Н. Военные усилия. С. 105; Погребинский А.П. К истории союзов земств и городов в годы империалистической войны // Исторические записки (далее ИЗ). 1941. № 12. С. 45.

51 Сидоров А. Л. Экономическое положение России в годы Первой Мировой войны. М. 1973. С. 193.

52 Яхонтов А. Первый год войны (июль 1914 – июль 1915 г.). Записи, заметки, материалы и воспоминания бывшего помощника управляющего делами Совета министров // Русское прошлое. СПб. 1996. № 7. С. 299.

53 Погребинский А. П. Указ. соч. // ИЗ. 1941. № 12. С. 50.

54 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 150.

55 Lockhart R. H. B. Op. cit. P. 99.

56 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 413.

57 Герасименко Г. А. Указ. соч. С. 43.

58 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 150.

59 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма. Воспоминания бывшего командира корпуса жандармов. Пг. – М. 1923. С. 216.

60 Катков Г. М. Указ. соч. С. 58.

61 Callwell Ch. E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 319; Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1935. Т. 3. С. 365.

62 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 157.

63 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1935. Т. 4. С. 111.

64 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 261.

65 Гиппиус З. Указ. соч. С. 281.

66 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1935. Т. 3. С. 365.

67 Callwell Ch. E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 319.

68 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1935. Т. 3. С. 379.

69 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 158.

70 Masaryk T. G. The making of a state. Memoirs and observations 1914–1918. Lnd. 1927. P. 145.

71 Набоков К. Д. Указ. соч. С. 53.

72 Там же. С. 35.

73 Там же. С. 55.

74 Callwell Ch. E. Op. cit. NY. 1927. Vol. 1. P. 327.

Оппозиция и командование армией

1 The diary of Lord Bertie of Thame, 1914–1918. NY. No date. Vol. 1. P. 354; Vol. 2. P. 16–17.

2 Hoare S. Op. cit. P. 124.

3 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 58 об.

4 Кирилин Ф. Основатель и Верховный Руководитель Добровольческой Армии генерал М. В. Алекссев. Ростов-на-Дону. 1919. С. 12.

5 Монастырев Н. А. Гибель царского флота. СПб.1995. С. 81.

6 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 187.

7 Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. Мемуары. М. 1993.С. 105–106.

8 Деникин А. И. Очерки русской смуты. М. 2003. Т. 1. С. 136, 138.

9 Александр Иванович Гучков рассказывает… Воспоминания Председателя Государственной Думы и военного министра Временного правительства. М. 1993. С. 9.

10 Gourko B. Op. dt. P. 258.

11 Ibid. P. 265.

12 Лукомский А. С. Воспоминания. Берлин. 1922. Т. 1. С. 121.

13 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 192; Gourko B. Op. cit. P. 9.

14 Брусилов А. А. Мои воспоминания. М. 1946. С. 229.

15 Кудрина Ю.В. Ужасно думать, что это только начало (война глазами вдовствующей императрицы Марии Федоровны) // Первая мировая война. Пролог XX века. М. 1998. С.451.

16 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 44–45.

17 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 143–148; Александр Иванович Гучков рассказывает. С. 18–21.

18 Берберова Н. Люди и ложи. Русские масоны XX столетия. Харьков; М. 1997. С. 46–47.

19 Александр Иванович Гучков рассказывает. С. 23.

20 Врангель П. Н. Указ. соч. Frankfurt um Main. 1969. Ч. I. С. 11, 22.

21 Лемке М. К. 250 дней в Царской Ставке. Пг. 1920. С. 215.

22 Родзянко М.В. Крушение. С. 205.

23 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 106.

24 Родзянко М. В. Крушение. С. 205–206; Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 106.

25 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 6.

26 Лемке М.К. Указ. соч. С. 36–37.

27 ШавельскийГ. Указ. соч. С. 228.

Гарнизон Петрограда, положение дел в столице

1 Gourko B. Op. dt. P. 264; Шавельский Г. Указ. соч. С. 267; Крыжановский С. Е. Воспоминания. Из бумаг С. Е. Крыжановского, последнего государственного секретаря Российской империи. Берлин. С. 160–161; Дневники Николая II. С. 582; Мартынов Е. И. Царская армия. С. 58–59; Stone N. The Eastern Front 1914–1917. Lnd. 1998. P. 166.

2 Hanbury-Williams J. Op. dt. P. 194.

3 Данильченко [П. В.] Для истории Государства Российского. Роковая ночь в Зимнем дворце 27 февраля 1917 г. // ВБ. Париж. 1974. № 126. С. 4.

4 Ходнев Д.Л.-Гв. Финляндский полк в Великой и Гражданской войне (1914–1920). Белград. 1932. С. 5.

5 Данильченко [П. В.]Указ. соч. // ВБ. Париж. 1974. № 126. С. 4.

6 Геруа Б. В. Воспоминания о моей жизни. Париж. 1970. Т. 2. С. 164.

7 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 17 (3) ноября 1916 г. № 15930. С. 3.

8 Русская армия накануне революции // Былое. 1918. № 1 (29). С. 152.

9 Там же.

10 Там же.

11 Там же. С. 153.

12 Там же. С. 157.

13 Граф Г. К. На «Новике». Балтийский флот в войну и революцию. СПб. 1997. С. 249.

14 Lockhart R. H. B. Op. cit. P. 157.

15 Стрельцов Р. Перепись Петрограда // Вестник Европы. Журнал истории-политики – литературы. (далее ВЕ).1916. № 2. С. 376–377.

16 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 29 ноября (12 дек.) 1915 г. № 15240. С. 3.

17 Глобачев К.И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 7. С. 121.

18 Политическое положение России накануне Февральской революции // КА. М.; Л. 1926. Т. 4 (17). С. 11–13; Революционная пропаганда в армии в 1916–1917 гг. // КА. М.; Л. 1926. Т. 4 (17). С. 49–50.

19 Francis D. R. Russia from the American Embassy 1916–1918. NY. 1970. P. 56.

20 Родичев Ф.И. Указ. соч. С. 96–97.

21 Gourko B. Op. cit. P. 189.

22 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж. 1965. № 162. С. 94.

23 Шапурин С. Война и финансы // Война и революция (далее ВиР). 1927. № 2. С. 145–146.

24 Погребинский А. П. Государственные финансы царской России в эпоху империализма. М. 1968. С. 126, 140.

25 Торговые запасы хлеба в Империи // Правительственный вестник. 3 (16) янв. 1917 г. № 2. С. 3.

26 Торговые запасы хлеба // Правительственный вестник. 1 (14) февр. 1917 г. № 26.

С. 2.

27 Журналы Особого совещания по обороне государства. 1917 г. М. 1978. Ч. 2. С. 219–220.

28 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж. 1967. № 181. С. 81.

29 Политическое положение России накануне Февральской революции // КА. М.; Л. 1926. Т. 4 (17). С. 16.

30 Журналы Особого совещания по обороне государства. 1917 г. М. 1978. Ч. 2. С. 219, 223.

31 Падение царского режима… Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1925. Т. 4. С. 77.

32 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж. 1967. № 181. С. 80.

33 Журналы Особого совещания по обороне государства. 1917 г. М. 1978. Ч. 2. С. 220.

34 Сидоров А. Л. Экономическое положение. С. 488–490.

35 Журналы Особого совещания по обороне государства. 1917 г. М. 1978. Ч. 2. С. 223.

36 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж. 1967. № 181. С. 82.

37 Журналы Особого совещания по обороне государства. 1917 г. М. 1978. Ч. 2. С. 221.

38 Там же. С. 223.

39 Речь. 14 (27) дек. 1916 г. № 344 (3727). С. 4.

40 Политическое положение России накануне Февральской революции // КА. М.; Л. 1926. Т. 4 (17). С. 16.

41 Речь. 14 (27) дек. 1916 г. № 344 (3727). С. 4.

42 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 388.

43 Журналы Особого совещания по обороне государства. 1917 г. М. 1978. Ч. 2. С. 223.

44 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 388.

45 Врангель П.Н. Указ. соч. Frankfurt um Main. 1969. Ч. I. С. 10.

46 Bezobrazov V. M. Op. cit. P. 124.

47 Редигер А. [Ф.] История моей жизни. Воспоминания Военного министра. М. 1999. Т. 2. С. 429.

48 Пронин В. М. Последние дни Царской Ставки. Белград. 1929. С. 11.

49 Шульгин В. В. Дни. 1920. М. 1989.С. 156; Мартынов Е. И. Царская армия. С. 59–60; Чапкевич Е. И. Русская гвардия в Февральской революции // ВИ. 2002. № 9. С. 5.

50 Mannerheim C. G. E. Memoirs. NY. 1954. P. 127.

51 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма… С. 21.

52 Великий Князь Кирилл Владимирович. Моя жизнь на службе России. М. 1996. С. 237.

53 Бубнов А. [Д.] В Царской Ставке. Воспоминания адмирала Бубнова. Нью-Йорк. 1955. С. 319–321.

54 Лейб-драгуны дома и на войне. Париж. 1929. Вып.2. С. 18.

55 Gourko B. Op. ск. P. 264; Звегинцов В. Н. Кавалергарды в Великую и Гражданскую войну в 1914–1920 гг. Париж. 1966. Ч. 3. С. 36; Курлов П. Г. Гибель императорской России. М. 1992. С. 243.

56 Ронге М. Разведка и контрразведка. М. 1937. С. 210–211.

57 Геруа Б. В. Указ. соч. Париж. 1970. Т. 2. С. 160.

58 Фрейлина Ее Величества. С. 286.

59 Там же. С. 287.

60 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 188.

61 Gourko B. Op. ск. P. 223.

62 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма. С. 279–280.

63 Мартынов Е. И. Царская армия. С. 60; Геруа Б. В. Указ. соч. Париж. 1970. Т. 2. С. 164.

64 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 47.

65 Данилов Ю.Н. На пути к крушению. С. 221, 228.

66 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 47.

67 Глобачев К. И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 8. С. 87.

68 Данильченко [П. В.]Указ. соч. // ВБ. Париж. 1974. № 126. С. 3.

69 Там же. С. 4.

70 Глобачев К. И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 8. С. 87.

71 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1925. Т. 4. С. 83.

72 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма. С. 274; Геруа Б. В. Указ. соч. Париж. 1970. Т. 2. С. 164.

73 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 52.

74 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 13 (26) февраля 1917 г. № 16097. С. 3.

75 Там же.

76 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 52.

77 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 192.

78 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 265–266.

79 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 57.

Ставка, железные дороги, признаки кризиса

1 Gourko B. Op. ск. P. 265.

2 Hunbary-Williams J. Op. ск. P. 147.

3 Gourko B. Op. ск. P. 265.

4 Basily N. Memoirs. Diplomat of Imperial Russia 1903–1917. Hoover Institution Press. Stanford University. Stanford. 1973. P. 103.

5 Лукомский А. С. Указ. соч. Берлин. 1922. Т. 1. С. 123.

6 Gourko B. Op. ск. P. 266–267.

7 Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы. Л. 1927. С. 36, 83–84; Дневники Николая II. С. 624.

8 Переписка Николая и Александры Романовых 1916–1917. Т. 5. М.; Л. 1927. С. 212.

9 Шавельский Г. Указ. соч. С. 284.

10 Пронин В. М. Последние дни. С. 9.

11 Русский инвалид. 25 янв. 1917 г. № 24. С. 1.

12 Тихменев Н. М. Из воспоминаний о последних днях пребывания императора Николая II в Ставке. Ницца. 1925. С. 9.

13 Ломоносов Ю. В. Воспоминания о Мартовской Революции 1917 г. Стокгольм-Берлин. 1921. С. 15.

14 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. Ч. 3. Пг. 1916. С. 3630.

15 Русские Ведомости. 26 янв. 1917 г. № 21. С. 4.

16 Утро России. 1 февр. 1917 г. № 32. С. 1.

17 Ваксер А. З. Политические и экономические катаклизмы в России XX века и население Петрограда-Ленинграда-Санкт-Петербурга // Россия в XIX–XX вв. Сборник статей к 70 летию со дня рождения Рафаила Шоломовича Ганелина. Под ред. А. А. Фурсенко. С. 349.

18 Mannerheim C. G. E. Op. cit. P. 108.

19 Dosch-Fleurot A. Op. cit. P. 118.

20 Падение царского режима… Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1925. Т. 4. С. 45–46, 91–92.

21 Мартынов Е.И. Царская армия. С. 62.

22 Ипатьев В. Н. Жизнь одного химика. Воспоминания. Нью-Йорк. 1945. Т. 2. С. 9.

23 Глобачев К.И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 7. С. 106.

Беспорядки в столице

1 Балк А.П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 28.

2 Марков И. Указ. соч. // Воля России. Прага. 1927. № 3. С. 69.

3 Там же. С. 70.

4 Спиридович А.И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 78–79.

5 Бубликов А. А. Русская революция (ее начало, арест царя, перспективы). Впечатления и мысли очевидца и участника. Нью-Йорк. 1918. С. 15.

6 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 26.

7 Chamberlin W. H. The Russian Revolution 1917–1921. Lnd.1935. Vol. 1. P. 73.

8 Глобачев К И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 7. С. 106–107.

9 Мартынов Е.И. Царская армия. С. 62.

10 Набоков В. [Д.] Временное правительство (Воспоминания). М. 1924. С. 17.

11 Раскольников Ф. Ф. Кронштадт и Питер в 1917 году. М.; Л. 1925. С. 3–4.

12 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1924. Т. 1. С. 184; Глобачев 1C. И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 9. С. 61–62.

13 Китанина Т.М. Война, хлеб и революция (продовольственный вопрос в России. 1914 – октябрь 1917). М. 1985. С. 235; Воейков В. Н. Указ. соч. С. 195.

14 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 28.

15 Dosch-Fleurot A. Op. cit. P. 119.

16 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 28.

17 Шляпников А. Г. Семнадцатый год. М. 1924. Кн. 1. С. 259.

18 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 78–79.

19 Глобачев К. И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 9. С. 61.

20 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 268.

21 Справочный листок Государственной Думы. № 46.

22 Отречение. С. 37.

23 Переписка Николая и Александры. Т. V. М.; Л. 1927. С. 217.

24 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 306.

25 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 26–29; Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 80; Редигер А. [Ф.]Указ. соч. М. 1999. Т. 2. С. 440.

26 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 81.

27 Глобачев К. И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 9. С. 62.

28 Отдел рукописей Российской Государственной библиотеки (далее ОР РГБ). Ф. 369. Карт. 16. Ед. хр. 32. Л. 18; Набоков В. [Д.] Указ. соч. С. 17.

29 Ломоносов Ю. В. Указ. соч. С. 18.

30 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 81.

31 Падение царского режима… Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1925. Т. 2. С. 239.

32 Андреев А. А. О незабываемом. Очерки революционера-большевика. М. 1972. С. 39.

33 Шляпников А. [Г.] Февральские дни. С. 20; Редигер А. [Ф.] Указ. соч. М. 1999. Т. 2. С. 440.

34 Верцинский Э. А. Год революции. Воспоминания офицера Генерального Штаба за 1917–1918 года. Таллин. 1929. С. 6.

35 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 82–86.

36 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 34.

37 Экстренное совещание по продвольствованию Петрограда // Правительственный вестник. 25 февр. (10 марта) 1917 г. № 45. С. 3.

38 Справочный листок Государственной Думы. № 46.

39 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 35.

40 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 82–86.

41 Февральская революция 1917 года (Документы ставки верховного главнокомандующего и штаба главнокомандующего армиями северного фронта) // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 5.

42 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 30; 34.

43 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 5.

44 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 37.

45 Будберг А.П. Несколько дней (Конец февраля – начало марта 1917 года) // Вестник общества русских ветеранов Великой войны (далее ВОРВВВ). Сан-Франциско. 1940. № 174–175. С. 10–12.

46 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 6.

47 Суханов Н. Н. Записки о революции. М. 1991. Т. 1. Кн. 1–2. С. 57.

48 Глинка Я. В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906–1917: Дневник и воспоминания. М. 2001. С. 180.

49 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 94.

50 Марков И. Указ. соч. // Воля России. Прага. 1927. № 5–6. С. 56–57.

51 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 94–96.

52 Марков И. Указ. соч. // Воля России. Прага. 1927. № 5–6. С. 64.

53 Rajevskij Р. Moji zapisci (od 1914–1918 u Rusiji). Zagreb. 1920. S. 27; Ипатьев В. Н. Указ. соч. Нью-Йорк. 1945. Т. 2. С. 9; Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 229–230; Спиридович А.И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 100.

54 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 5.

55 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 38.

56 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж. 1967. № 182. С. 96.

57 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 101.

58 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 40–41.

59 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж. 1967. № 182. С. 96.

60 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 39.

61 Там же. С. 41.

62 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 268.

63 Андреев А. А. Указ. соч. С. 43; Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 108–109.

64 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 1. Кн. 1–2. С. 63.

65 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 43.

66 Нецветайленко Н. Как пролилась на Невском кровь. 26 февраля 1917 г. // Часовой. Париж. 1961. № 418. С. 16.

67 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 1. Кн. 1–2. С. 64.

68 Спиридович А.И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 112.

69 Отречение… С. 42.

70 Переписка Николая и Александры. М.; Л. 1927. Т. 5. С. 217.

71 Отречение. С. 43.

72 Переписка Николая и Александры. М.; Л. 1927. Т. 5. С. 224.

73 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 531.

Беспорядки перерастают в революцию

1 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 113–114.

2 ОР РГБ. Ф. 369. Карт. 16. Ед. хр. 32. Л. 21.

3 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1925. Т. 4. С. 96; РедигерА. [Ф.]Указ. соч. М. 1999. Т. 2. С. 440; Dosch-Fleurot A. Op. cit. P. 126.

4 Балк А.П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 44.

5 Там же. С. 34.

6 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 120.

7 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 144.

8 Dosch-Fleurot A. Op. cit. P. 127.

9 Там же. С. 117.

10 Там же. С. 164.

11 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 6.

12 Там же. С. 7.

13 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 117, 165.

14 Гасфельд Н. Пол века. Воспоминания бывшего офицера французской службы. Париж. 1950. С. 54.

15 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 122–124.

16 Волынец. Первый выстрел Февральской революции // Военная быль (далее ВБ). Париж. 1963. № 63. С. 46.

17 ОР РГБ. Ф. 369. Карт. 16. Ед. хр. 32. Л. 25, 27.

18 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 124–125.

19 Мартынов Е. И. Царская армия. С. 120–121; Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 145.

20 ФусГ.Г. Последние дни корпуса // Морской журнал (далее МЖ). Прага. 1929. № 11 (23). С. 25–26.

21 Бригер А.М. День 28 февраля 17 г. в Морском Е. И. В. Наследника Цесаревича Училище // МЖ. Прага. 1930. № 1 (25). С. 10–13.

22 Бубликов А. А. Указ. соч. С. 17.

23 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 125.

24 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 49.

25 Марков И. Указ. соч. // Воля России. Прага. 1927. № 5–6. С. 76–79.

26 Мартынов Е. И. Царская армия. С. 133; ОР РГБ. Ф. 369. Карт. 16. Ед. хр. 32. Л. 28–29; Набоков В. [Д.] Указ. соч. С. 19; Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 125.

27 Будберг А.П. Указ. соч. // ВОВВВ. Сан-Франциско. 1940. № 174, 175. С. 14.

28 Родичев Ф.И. Указ. соч. С. 100.

29 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 50.

30 Никитин Б. В. Роковые годы. Новые показания участника. М. 2007. С. 58.

31 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 126.

32 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 295.

33 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 1. Кн. 1–2. С. 76; Chamberlin W. H. Op. cit. Lnd.1935. Vol. 1. P. 82; Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году. Протоколы, стенограммы и отчеты, резолюции, постановления общих собраний, собраний секций, заседаний Исполнительного комитета и фракций 27 февр. – 25 окт. 1917 года. Под ред. П. В. Волобуева. Л. 1991. Т. 1. (27 февраля – 31 марта 1917 года.). С. 13.

34 Никонов В. А. Крушение России. 1917. М. 2011. С. 683.

35 Buchanan G. Op. cit. Lnd. 1923. Vol. 2. P. 132.

36 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. Под ред. Л. С. Гапоненко. М. 1957. С. 413.

37 Революция в Петрограде // С. 1917 № 7. С. 49.

38 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 147.

39 Половцов П. А. Дни затмения. (Записки Главнокомандующего Войсками Петроградского Военного Округа генерала П. А. Половцова в 1917 г.). Париж. С. 14.

40 Там же. С. 15.

41 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 211.

42 Февральская революция в Петрограде (28 февраля – 1 марта 1917 г.) // КА. М.; Л. 1930. Т. 4, 5 (41, 42). С. 62–102.

43 Акты государственного переворота // ИМИД. Пг. 1917. № 1, 2. С. 1.

44 Милюков П. Н. История второй русской революции. М. 2001. С. 43.

45 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 127.

46 Dosch-Fleurot A. Op. cit. P. 138.

47 Тхоржевский И. И. Последний Петербург. Воспоминания камергера. СПб. 1999. С. 141.

Ставка и революция

1 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 148.

2 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 306.

3 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 170.

4 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 307.

5 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 170–171.

6 Бубликов А. А. Указ. соч. С. 20–21.

7 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 199.

8 Февральская революция 1917 года… // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 7.

9 Basily N. Op. cit. P. 106.

10 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 171.

11 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 8.

12 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 172.

13 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 7–8; 13.

14 Шаховской В. Н. «Sic transit Gloria mundi» (Так проходит мирская слава). 1893–1917. Париж. 1952. С. 201.

15 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 131–132.

16 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 16.

17 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 136–138.

18 Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 235; Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 141.

19 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 141–143; Глобачев К. И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 9. С. 65.

20 Данильченко [П. В.]Указ. соч. // ВБ. Париж. 1974. № 126. С. 6–8.

21 Матвеев А. Великий князь Михаил Александрович в дни переворота // Возрождение. Париж. 1952. № 24. С. 141–142.

22 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 141–143; Глобачев К. И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 9. С. 65.

23 Данильченко [П. В.]Указ. соч. // ВБ. Париж. 1974. № 126. С. 8.

24 Михайловский Г. Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914–1920. М. 1993. Кн. 1. С. 242.

25 Падение царского режима… Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1924. Т. 1. С. 204–206.

26 Балк А.П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 55.

27 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 143–144; Данильченко [П. В.] Указ. соч. // ВБ. Париж. 1974. № 126. С. 9.

28 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 9.

29 Там же.

30 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 148.

31 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 174.

32 Пронин В. М. Последние дни. С. 8; Отречение. С. 90.

33 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 172–175.

34 Лукомский А. С. Указ. соч. Берлин. 1922. С. 124; Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 9–10.

35 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1926. Т. 5. С. 315.

36 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 199.

37 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 175.

38 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1926. Т. 5. С. 314.

39 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 175.

40 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1926. Т. 5. С. 314.

41 Тихменев Н. М. Указ. соч. С. 16.

42 Переписка Николая и Александры. М.; Л. 1927. Т. 5. С. 225.

43 Зерщиков Е. Собственный Его Величества Конвой в дни Революции // Часовой. Париж.1938. № 205. С. 25–26; Дуплицкий С. К. Охрана царской семьи и революция 1917 года // Возрождение. Париж. 1955. № 48. С. 79–80.

44 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 201; Бубнов А. [Д.]Указ. соч. С. 308; Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 150.

45 Лукомский А. С. Указ. соч. Берлин. 1922. С. 127.

46 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 201.

47 Там же. С. 202.

48 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 198–199.

49 Данилов Ю.Н. На пути к крушению. С. 242.

50 Пронин В. М. Последние дни. С. 10, 18.

51 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 308.

52 Лукомский А. С. Указ. соч. Берлин. 1922. Т. 1. С. 125.

53 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 10–11; 16–17.

54 Мартынов Е.И. Царская армия. С. 131.

55 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 17.

56 Зерщиков Е. Указ. соч. // Часовой. Париж.1938. № 205. С. 26.

57 Дуплицкий С.К. Указ. соч. // Возрождение. Париж. 1955. № 48. С. 81.

58 Зерщиков. Е. Указ. соч. // Часовой. Париж.1938. № 206. С. 15–16; Часовой. Париж. 1938. № 207. С. 14.

59 Дуплицкий С.К. Указ. соч. // Возрождение. Париж. 1955. № 48. С. 82.

60 Архив Срби]е ф. Н. А. – 125. Л. 1 об.

61 Там же. Л. 1.

62 Милюков П.Н. Воспоминания. М. 1990. Т. 2. С. 269.

63 Друцкой-Соколинский В. А. Указ. соч. С. 56.

64 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 76.

65 Фрейлина Ее Величества Анна Вырубова. Составитель А. Кочетов. М. 1993. С. 266.

66 Друцкой-Соколинский В. А. Указ. соч. С. 57.

67 Отречение… С. 88.

68 Архив Срби]е ф. Н. А. – 125. Л. 2.

69 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 419.

70 Сухомлинов В. [А.] Воспоминания. Берлин.1924. С. 409.

71 Там же. С. 216.

72 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 305.

73 Тхоржевский И. И. Указ. соч. С. 141.

74 Кондзеровский П. К. В Ставке Верховного 1914–1917. Воспоминания Дежурного Генерала при Верховном Главнокомандующем. Париж. 1967. С. 77.

75 Лемке М. К. Указ. соч. С. 150.

76 Бубнов А. [Д.] В Царской Ставке. Воспоминания адмирала Бубнова. Нью-Йорк. 1955. С. 169.

77 Кобылин В. Император Николай II и генерал-адъютант М. В. Алексеев. Нью-Йорк. 1970.

78 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 115.

79 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 4. Ед. хр. 18. Л. 1 об—2.

80 Наследие Ариадны Владимировны Тырковой. Дневники. Письма. М. 2012. С. 279.

81 Друцкой-Соколинский В. А. Указ. соч. С. 58.

Армия, оппозиция и революция

1 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. М.; Л. 1926. Т. 6. С. 261.

2 См.: К истории «Рабочей группы» при Центральном военно-промышленном комитете // КА. М.; Л. 1933. Т. 2 (57). С. 48–72.

3 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1925. Т. 4. С. 89.

4 Политическое положение России накануне Февральской революции // КА. М.; Л. 1926. Т. 4 (17). С. 25.

5 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 10.

6 Dosch-Fleurot A. Op. cit. P. 127.

7 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 9.

8 RajevskijP. Op. cit. S. 28.

9 Ломоносов Ю. В. Воспоминания о Мартовской революции 1917 г. Стокгольм – Берлин.1921. С. 19.

10 Будберг А.П. Указ. соч. // ВОВВВ. Сан-Франциско. 1940. № 174–175. С. 14.

11 Станкевич В. Б. Воспоминания 1914–1919. Берлин. 1920. С. 68.

12 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 144.

13 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 9.

14 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 136.

15 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 206.

16 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 148.

17 Там же.

18 Мартынов Е.И. Царская армия. С. 133; ОР РГБ. Ф. 369. Карт. 16. Ед. хр. 32. Л. 28–29; Набоков В. [Д.] Указ. соч. С. 19.

19 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 14–15.

20 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж. 1967. № 183. С. 94.

21 Русские Ведомости. 2 марта 1917 г. № 48. С. 2.

22 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 56–57.

23 Шидловский С.И. Воспоминания. Берлин. 1923. Ч. 2. С. 56.

24 Долгоруков П. Д. Указ. соч. С. 13.

25 Позднышев С. Штандарт Временного Правительства скачет // Возрождение. Париж. 1961. № 116. С. 39–40.

26 Михайловский Г. Н. Указ. соч. М. 1993. Кн. 1. С. 248.

27 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 12.

28 Русские Ведомости. 2 марта 1917 г. № 48. С. 2.

29 Ломоносов Ю. В. Указ. соч. С. 20.

30 Dosch-Fleurot A. Op. cit. P. 131.

31 Подвойский Н.И. Год 1917. М. 1958. С. 33.

32 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1980. Vol. 1. The old army and the Soldiers’ revolt (March – April 1917). P. 194–196.

33 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 72.

34 Там же. С. 71.

35 Dosch-Fleurot A. Op. cit. P. 140.

36 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 563.

37 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 403.

38 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P 563.

39 Шульгин В. В. Указ. соч. С. 188.

40 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 8.

41 Редигр А. [Ф.] Указ. соч. М. 1999. Т. 2. С. 445.

42 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 140.

43 Bezobrazov V. M. Op. cit. P 125.

44 Русские Ведомости. 2 марта 1917 г. № 48. С. 1.

45 Наследие Ариадны Владимировны Тырковой… С. 176.

46 Русские Ведомости. 2 марта 1917 г. № 48. С. 2.

47 Беннингсен Э. [П.]Указ. соч. С. 122.

48 Русские Ведомости. 2 марта 1917 г. № 48. С. 2.

49 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 145.

50 Русские Ведомости. 2 марта 1917 г. № 48. С. 2.

51 Апушкин В.А. Генерал от поражений В. А. Сухомлинов. Л. 1925. С. 6–7.

52 Русские Ведомости. 2 марта 1917 г. № 48. С. 2.

53 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 72.

54 Утро России. 16 марта 1917 г. № 72. С. 2.

55 Мартынов Е.И. Царская армия. С. 148.

56 Звегинцов В. Н. Указ. соч. Париж. 1966. Ч. 3. С. 40–47; Мартынов Е. И. Царская армия. С. 128.

57 Francis D. R. Op. cit. P 65; Врангель П.Н. Указ. соч. Frankfurt um Main. 1969. Ч. I. С. 23; Глобачев К. И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 9. С. 72.

58 Тирпиц А. Воспоминания. М. 1957. С. 142.

59 Бюлов Б. Воспоминания. М.; Л. 1935. С. 113.

60 Отречение. С. 224.

61 Из дневника ген. В. Г. Болдырева. // КА. М.; Л. 1927. Т. 4 (23). С. 251.

62 Спиридович А.И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 179.

63 Из дневника ген. В. Г. Болдырева. // КА. М.; Л. 1927. Т. 4 (23). С. 251.

64 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 132–133.

65 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 11.

66 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 179–180.

67 Лукомский А. С. Указ. соч. Берлин. 1922. Т. 1. С. 126.

68 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 12.

69 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 133.

70 Пронин В. М. Последние дни. С. 15–16; Лукомский А. С. Указ. соч. Берлин. 1922. Т. 1. С. 128–130; Отречение. С. 92.

71 Лукомский А. С. Указ. соч. Берлин. 1922. Т. 1. С. 126; Спиридович А.И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 133–134; 180–181.

72 Лукомский А. С. Указ. соч. Берлин. 1922. Т. 1. С. 128–130.

73 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 234.

Поезд императора в движении. Борьба вокруг

1 Лукомский А. С. Указ. соч. Берлин. 1922. Т. 1. С. 129.

2 Кондзеровский П.К. Указ. соч. С. 105.

3 Февральская революция 1917 года… // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 19.

4 Basily N. Op. cit. P. 109.

5 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1926. Т. 5. С. 318.

6 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 17.

7 Мартынов Е.И. Царская армия. С. 130; Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 20–21.

8 Февральская революция 1917 года… // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 19.

9 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 189–190.

10 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1924. Т. 1. С. 206.

11 Февральская революция 1917 года… // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 27.

12 Балк А. П. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 58.

13 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1924. Т. 1. С. 206.

14 Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 235–236; Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 19.

15 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 19.

16 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 203; Переписка Николая и Александры. М.; Л. 1927. Т. 5. С. 225; Отречение. С. 49, 51, 53, 55, 95.

17 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 149.

18 Бубликов А. А. Указ. соч. С. 21–23.

19 Ломоносов Ю. В. Указ. соч. С. 26.

20 Бубликов А. А. Указ. соч. С. 23.

21 Ломоносов Ю. В. Указ. соч. С. 27.

22 Ломоносов Ю. В. Указ. соч. С. 28; Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 195.

23 Бубликов А. А. Указ. соч. С. 24.

24 Отречение. С. 226.

25 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 26–27.

26 Пронин В. М. Последние дни. С. 18.

27 Отречение. С. 227.

28 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 195.

29 Ломоносов Ю. В. Указ. соч. С. 33–34.

30 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 32–33.

31 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 206; Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1925. Т. 3. С. 74–76; Отречение. С. 102; Мартынов Е.И. Царская армия. С. 147.

32 Мартынов Е. И. Царская армия. С. 134.

33 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 9 (22) марта 1917 г. № 16127. С. 1.

34 Половцов П. А. Указ. соч. С. 17; Редигер А. [Ф.] Указ. соч. М. 1999. Т. 2. С. 446.

35 Половцов П. А. Указ. соч. С. 18.

36 Русские Ведомости. 2 марта 1917 г. № 48. С. 3.

37 Половцов П. А. Указ. соч. С. 18.

38 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 49–50.

39 Там же. С. 40.

40 Половцов П. А. Указ. соч. С. 20.

41 Падение царского режима… Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1926. Т. 5. С. 321.

42 Мартынов Е.И. Царская армия. С. 147.

В столице возникает новая власть

1 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1980. Vol. 1. The old army and the Soldiers’ revolt (March – April 1917). P. 184–186.

2 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 405.

3 Набоков В. [Д] Указ. соч. С. 21–22.

4 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1980. Vol. 1. The old army and the Soldiers’ revolt (March – April 1917). P. 198–200.

5 Спиридович А.И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 210.

6 Петроградский Совет. под ред. П. В. Волобуева. Л. 1991. Т. 1. (27 февраля – 31 марта 1917 года.) С. 57.

7 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 189–190.

8 Петроградский Совет. под ред. П. В. Волобуева. Л. 1991. Т. 1. (27 февраля – 31 марта 1917 года.). С. 57.

9 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 40.

10 Тимирев С. Н. Воспоминания морского офицера: Балтийский флот во время войны и революции (1914–1918 гг.). Нью-Йорк. 1961. С. 73.

11 Февральская революция в Балтийском флоте (Из дневника И. И. Ренгартена) // КА. М.; Л. 1929. Т. 1 (32). С. 94–95; 99.

12 Дудоров [Б. П.] Вице-адмирал А. И. Непенин (Опыт биографии) // Морские записки (далее МЗ). Издание Общества бывших русских морских офицеров в Америке. Нью-Йорк. 1962. № 1–2. С. 45.

13 Там же. С. 48.

14 Февральская революция в Балтийском флоте (Из дневника И. И. Ренгартена) // КА. М.; Л. 1929. Т. 1 (32). С. 102–103.

15 Тимирев С.Н. Указ. соч. С. 81; 91.

16 Там же. С. 93.

17 Павлов А. Н. К юбилею «бескровной» // МЗ. Издание Общества бывших русских морских офицеров в Америке. Нью-Йорк. 1954. № 3. С. 11–14; Дудоров [Б. П.]Указ. соч. // МЗ. Издание Общества бывших русских морских офицеров в Америке. Нью-Йорк. 1962. № 1–2. С. 51.

18 Февральская революция в Балтийском флоте (Из дневника И. И. Ренгартена) // КА. М.; Л. 1929. Т. 1 (32). С. 107.

19 Граф Г. К. Указ. соч. С. 291.

20 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 24.

21 Тимирев С. Н. Указ. соч. С. 94.

22 Там же. С. 95.

23 Дудоров Б. П. Адмирал Непенин. СПб. 1993. С. 226.

24 Дудоров [Б. П.] Указ. соч. // МЗ. Издание Общества бывших русских морских офицеров в Америке. Нью-Йорк. 1962. № 1–2. С. 56.

25 Павлов А. Н. Указ. соч. // МЗ. Нью-Йорк. 1954. № 3. С. 19.

26 Беркелунд Б. Первые дни революции в Балтийском флоте // ВБ. Париж. 1970. № 107. С. 21.

27 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1926. Т. 5. С. 322; Воейков В. Н. Указ. соч. С. 249–250.

28 Отречение… С. 229.

29 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 150.

30 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 206.

31 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 234.

32 Отречение. С. 94.

33 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 247.

34 Gourko B. Op. cit. P. 264.

35 Данилов Ю.Н. На пути к крушению. С. 242–243.

36 Там же. С. 208.

37 Отречение. С. 227.

38 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 316.

39 Отречение. С. 227.

Псков. Отречение

1 ОР РГБ. Ф. 369. Карт. 421. Ед. хр. 9. Л. 9, 12, 13.

2 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 7 (20) марта 1917 г. № 16123. С. 3.

3 Данилов Ю. Н. Мои воспоминания об Императоре Николае II и Великом Князе Михаиле Александровиче. Б. м., б.г. С. 221.

4 Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 248–249; Февральская революция 1917 года… // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 40–43.

5 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 42.

6 Рассветный. В дополнение к Воспоминаниям П. Л. Барка // Возрождение. Париж. 1967. № 186. С. 87.

7 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Fedor Petrovich Rerberg, Box 1. Folder: Исторические загадки в революции в России. Крепость Севастополь до и после революции (Записки и воспоминания начальника штаба Севастопольской крепости с 26 августа 1915 г. по 1 мая 1918 г.). L. 35.

8 Из дневника ген. В. Г. Болдырева. // КА. М.; Л. 1927. Т. 4 (23). С. 252.

9 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 46.

10 Там же. С. 52.

11 Отречение. С. 57; 58; 103; 140; 195.

12 Данилов Ю. Н. Мои воспоминания. С. 224.

13 Рассветный. Указ. соч. // Возрождение. Париж. 1967. № 186. С. 88.

14 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 207.

15 Дневники Николая II. С. 625.

16 Рассветный. Указ. соч. // Возрождение. Париж. 1967. № 186. С. 88–89.

17 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 150–151.

18 Ibid. P. 153–154.

19 Basily N. Op. cit. P. 118–125.

20 Пронин В. М. Последние дни. С. 24.

21 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1925. Т. 3. С. 77.

22 Рассветный. Указ. соч. // Возрождение. Париж. 1967. № 186. С. 91.

23 Февральская революция 1917 года… // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 54.

24 Зерщиков Е. Указ. соч. // Часовой. Париж. 1938. № 205. С. 25.

25 Дуплицкий С.К. Указ. соч. // Возрождение. Париж. 1955. № 48. С. 83–84.

26 Зерщиков Е. Указ. соч. // Часовой. Париж. 1938. № 210. С. 9–11.

27 Русские Ведомости. 2 марта 1917 г. № 48. С. 3.

28 Из дневника ген. В. Г. Болдырева // КА. М.; Л. 1927. Т. 4 (23). С. 254.

29 Отречение. С. 230.

30 Там же. С. 230.

31 Из дневника ген. В. Г. Болдырева // КА. М.; Л. 1927. Т. 4 (23). С. 253.

32 Февральская революция 1917 года… // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 232.

33 Там же. С. 233.

34 Милюков П.Н. Указ. соч. М. 1990. Т. 2. С. 269.

35 Рассветный. Указ. соч. // Возрождение. Париж. 1967. № 186. С. 893.

36 Утро России. 8 марта 1917 г. № 65. С. 5; Отречение. С. 105, 140, 229; Воейков В. Н. Указ. соч. С. 208–211; Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 57, 60, 64.

37 Отречение. С. 234.

38 Спиридович А.И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 282.

39 Романовы и союзники в первые дни революции // КА. М.; Л. 1926. Т. 3 (16). С. 49.

40 Кобылин В. Император Николай II и Генерал-адъютант М. В. Алексеев. Нью-Йорк. 1970. С. 431.

41 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 234.

42 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 72–74.

43 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 217.

44 Верховский А. И. Россия на Голгофе (Из походного дневника 1914–1918 г.). Пг. 1918. С. 67.

45 Русский инвалид. 6 апр. 1917 г. № 79. С. 2.

46 Там же.

47 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Fedor Petrovich Rerberg, Box 1. Folder: Исторические загадки в революции в России. Крепость Севастополь. L. 63.

48 Ibid. L. 65.

49 Ibid. L. 66.

50 Верховский А. И. Россия на Голгофе. С. 67–68.

51 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 284; Данилов Ю. Н. Великий Князь. С. 319; см. также: Трубецкой Г. Н. Годы смут и надежд. Монреаль. 1981. С. 152.

52 Жордания Н.Н. Моя жизнь. Stanford, California. 1968. С. 73–75.

53 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 2 (21). С. 48.

54 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 456.

55 Звегинцов В. Н. Указ. соч. Париж. 1966. Ч. 3. С. 37.

56 Шкуро А. Г. Записки белого партизана. М. 1991. С. 21.

57 Там же.

58 Отречение. С. 141; 235.

59 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. М.; Л. 1926. Т. 6. С. 263.

60 Пронин В. М. Последние дни. С. 29–30.

61 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 156.

62 Рассветный. Указ. соч. // Возрождение. Париж. 1967. № 187. С. 46.

63 Отречение. С. 195.

64 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 2893–297.

65 Рассветный. Указ. соч. // Возрождение. Париж. 1967. № 187. С. 46.

После отречения. Первые дни

1 Дневники Николая II. С. 625.

2 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 3 (22). С. 5.

3 Там же. С. 7.

4 Мартынов Е.И. Царская армия. С. 159.

5 Утро России. 2 марта 1917 г. № 59. С. 1.

6 Русские Ведомости. 2 марта 1917 г. № 48. С. 1.

7 Утро России. 8 марта 1917 г. № 65. С. 5.

8 Из дневника ген. В. Г. Болдырева. // КА. М.; Л. 1927. Т. 4 (23). С. 254.

9 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 7 (20) марта 1917 г. № 16123. С. 3.

10 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк. 1962. Кн. 3. С. 309.

11 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 17 (30) апр. 1917 г. № 16189. С. 2.

12 Февральская революция 1917 года… // КА. М.; Л. 1927. Т. 3 (22). С. 16.

13 Архив Срби]'е ф. Н. А. – 125. Л. 2.

14 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 212.

15 Борисов В. [Е.] Генерал М. В. Алексеев. Начальник штаба Верховного главнокомандующего в войну 1914–1915 годов (Из воспоминаний генерала В. Борисова) // ВС ОРВЗ. 1922. Белград. 1922. Кн. 2. С. 18.

16 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 3 (22). С. 6–11; Отречение. С. 196; 238–239; Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 679; Gourko B. Op. cit. P. 165; Человек, который спас Корнилова (о забытах славных подвигах) // Часовой. Париж. 1932. № 88. С. 18–19; № 89. С. 16–20; № 90. С. 19–21; № 92. С. 21–23.

17 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 1. Ед. хр. 5. Л. 1; Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 3 (22). С. 16.

18 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 3 (22). С. 17–18.

19 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 411.

20 Там же. С. 412.

21 Милюков П. Н. История. С. 49.

22 Набоков В. [Д.] Указ. соч. С. 22.

23 Наследие Ариадны Владимировны Тырковой. С. 178.

24 Резанов А. С. Штурмовой сигнал речи П. Н. Милюкова. Париж. 1924. С. 12.

25 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 419.

26 Русский инвалид. 7 марта 1917 г. № 57. С. 1.

27 Там же.

28 Церетели И. Г. Воспоминания о Февральской революции. Paris. 1963. Кн. 1. С. 64.

29 Петроградский Совет. Под ред. П. В. Волобуева. Л. 1991. Т. 1 (27 февраля – 31 марта 1917 года). С. 59–60.

30 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 93.

31 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 3 (22). С. 22.

32 Там же. С. 22–24.

33 Там же. С. 24–25.

34 Долгоруков П. Д. Указ. соч. С. 19.

35 Акты государственного переворота // ИМИД. Пг. 1917. № 1–2. С. 3.

36 Романовы в первые дни революции // КА. М.; Л. 1927. Т. 5 (24). С. 209.

37 Петроградский Совет. Под ред. П. В. Волобуева. Л. 1991. Т. 1 (27 февраля – 31 марта 1917 года). С. 81.

38 Верещак С. [И.] Отъезд Николая Николаевича с Кавказа // Воля России. Прага. 1929. № 2. С. 59.

39 Там же. С. 60.

40 Попов К. Воспоминания кавказского гренадера. Белград. 1925. С. 194.

41 Верещак С. [И.]Указ. соч. // Воля России. Прага. 1929. № 2. С. 63–64.

42 Утро России. 6 марта 1917 г. № 63. С. 1.

43 Жордания Н. Н. Указ. соч. С. 75.

44 Верховное командование в первые дни революции // КА. М. 1924. Т. 5. С. 219.

45 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 3 (22). С. 36–38.

46 Там же. С. 14; 22.

47 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 608.

48 Там же. С. 609.

49 Там же. С. 606.

50 Там же. С. 606–607.

51 Романовы и союзники в первые дни революции // КА. М.; Л. 1926. Т. 3 (16). С. 51.

52 Правда № 1-227. 1917 г. Полный текст под общей редакцией К. С. Еремеева, М. С. Ольминского, М. А. Савельева и М. И. Ульяновой. Л. 1927. Вып.1. № 1-22. С. 35.

53 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 607.

54 Отречение… С. 74.

55 The Times History and Encyclopeadia of the War. Part 169. Vol. 13. Nov. 13, 1917. P. 437.

56 Мартынов Е.И. Царская армия. С. 137.

57 Dosch-Fleurot A. Op. cit. P. 136.

58 Отречение. С. 74.

59 Mannerheim C. G.E. Op. cit. P. 115.

60 Государственный переворот в России // ВС. 1917. № 2. С. 100.

61 Там же.

62 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 565, 569.

63 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 312.

64 Dosch-Fleurot A. Op. cit. P. 137.

65 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 7 (20) марта 1917 г. № 16123. С. 1.

66 Утро России. 3 марта 1917 г. № 60. С. 4.

67 Родзянко М.В. Государственная Дума и Февральская 1917 г. Революция. Ростов н/Д. 1919. С. 3.

68 Набоков В. [Д.] Указ. соч. С. 31.

69 Гучков А. И. Речи по вопросам государственной обороны и об общей политике 1908–1917. Пг. 1917. С. 113.

70 Там же. С. 114.

71 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 7 (20) апр.1917 г. № 16171. С. 2.

72 Поликарпов В. Д. Военная контрреволюция в России 1905–1917. М. 1990. С. 250.

73 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 276.

74 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л. 1925. Т. 3. С. 79.

75 Отречение. С. 72.

76 Пронин В. М. Последние дни. С. 4.

77 Кондзеровский П.К. Указ. соч. С. 106; Отречение. С. 72.

78 Борисов В. [Е.] Генерал М. В. Алексеев. // ВС ОРВЗ. Белград. 1922. Кн. 2. С. 18; Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 158.

79 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 170; Дневники Николая II. С. 625.

80 Кудрина Ю.В. Указ. соч. С. 452.

81 Гофман М. Указ. соч. С. 130.

82 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1935. Т. 3. С. 46.

83 Hindenburg Р. Op. cit. NY. 1921. Vol. 2. P. 64–65.

84 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 10.

85 Hoffman M Op. cit. Lnd. [1929]. Vol. 1. P. 172.

Строительство новой власти

1 ВинаверМ.М. Недавнее (Воспоминания и характеристики). Париж. 1926. С. 136.

2 Русский инвалид. 8 марта 1917 г. № 58 С. 2.

3 Арсеньев К. Две февральские революции // ВЕ. 1917. № 2. С. 10.

4 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 6 (19) марта 1917 г. № 16121. С. 1.

5 Наумов А. Н. Указ. соч. Нью-Йорк. 1955. Т. 2. С. 360.

6 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 6 (19) марта 1917 г. № 16121. С. 1.

7 Половцов П. А. Указ. соч. С. 27.

8 Ганин А. В. Закат Николаевской военной академии 1914–1922. М. 2014. С. 66, 70.

9 Половцов П. А. Указ. соч. С. 27–28.

10 Русский инвалид. 7 марта 1917 г. № 57. С. 1.

11 Там же.

12 Утро России. 3 марта 1917 г. № 60. С. 4.

13 Русский инвалид. 9 марта 1917 г. № 59. С. 3.

14 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1980. Vol. 1. The old army and the Soldiers’ revolt (March – April 1917). P. 225.

15 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 16.

16 Пронин В. М. Последние дни… С. 47.

17 Кондзеровский П.К. Указ. соч. С. 108.

18 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 242–243.

19 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 171.; см. также: Пронин В. М. Последние дни. С. 50–51.

20 Pares B. My Russian. P. 417.

21 Бубнов А. [Д] Указ. соч. С. 332.

22 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 171; см. также: Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 108.

23 Верховное командование в первые дни революции // КА. М. 1924. Т. 5. С. 227.

24 Ставка и министерство иностранных дел // КА. М.; Л. 1928. Т. 5 (30). С. 28–29.

25 Там же. С. 29–30.

26 Там же. С. 30–32.

27 Callwell Ch. E. Op. cit. NY. Vol. 1. P. 335.

28 Ставка и министерство иностранных дел // КА. М.; Л. 1928. Т. 5 (30). С. 33–34.

29 Фабрицкий С. С. Воспоминания флигель-адъютанта Государя Императора Николая II. Берлин. 1926. С. 154.

30 Врангель П. Н. Указ. соч. Frankfurt um Main. 1969. Ч. I. С. 26.

31 Отречение. С. 75.

32 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 256.

33 Архив Србиje ф. Н. А. – 125. Л. 2. об; об отношении Николая II к Алексееву смотри также: Noskoff A. A. Nicolas II inconnu. Commandant Supreme Allie chef d’etat suivi de au dela du trait rouge. Paris. No date. P. 34.

34 Великий Князь Александр Михайлович. Воспоминания. М. 1999. С. 174.

35 Шавельский Г. Указ. соч. М. 1996. Т. 1. С. 398.

36 Там же. С. 399.

37 Тихменев Н. М. Указ. соч. С. 19.

38 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 616.

39 Д. А. День 3 марта 1917 г. на крейсере // ВБ. Париж. 1958. № 33. С. 13.

40 Чижов И. Г. Кронштадтский гарнизон в период подготовки проведения Великой Октябрьской Социалистической Революции // Морской сборник (далее МС). 1951. № 11. С. 47.

41 Утро России. 16 марта 1917 г. № 72. С. 3.

42 Нордман Н. Да здравствует свободная Россия! // МС. 1917 № 3. С. IV.

43 Устинов С.М. Записки начальника контрразведки (1915–1920 г.). Берлин. 1923. С. 76.

44 Верховский А. И. Россия на Голгофе. С. 72–73.

45 Утро России. 16 марта 1917 г. № 72. С. 3.

46 Верховский А. И. Россия на Голгофе. С. 69.

47 Утро России. 16 марта 1917 г. № 72. С. 1.

48 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 248.

49 Грузенберг О. О. Вчера. Воспоминания. Париж. 1938. С. 34–36.

50 Петроградский Совет… Под ред. П. В. Волобуева. Л. 1991. Т. 1 (27 февраля – 31 марта 1917 года). С. 171.

51 Д. А. День 4 марта на крейсере // ВБ. Париж. 1959. № 34. С. 7.

52 Утро России. 16 марта 1917 г. № 72. С. 1.

53 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 13 (26) марта 1917 г. № 16133. С. 2.

54 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 427–428.

55 Вестник Временного Правительства. 18 (31) мая 1917 г. № 57 (103). С. 1.

56 Утро России. 16 марта 1917 г. № 72. С. 1.

57 Утро России. 29 марта 1917 г. № 82. С. 2.

58 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 13 (26) марта 1917 г. № 16133. С. 2.

59 Из дневника А. Н. Куропаткина // КА. М.; Л. 1927. Т. 1 (20). С. 67.

60 Там же. С. 69.

61 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 50.

62 Pares B. My Russian. P. 419.

Армия в новых условиях

1 Из дневника генерала М. В. Алексеева. Русский исторический Архив (далее – РИА). Прага. 1929. Сб.1. С. 16.

2 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 1. С. 401.

3 Половцов П. А. Указ. соч. С. 29.

4 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 285.

5 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 9 (22) марта 1917 г. № 16127. С. 3.

6 Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 114.

7 Бубнов А. [Д.]Указ. соч. С. 314; Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 113; Зерщиков Е. Указ. соч. // Часовой. Париж.1938. № 214. С. 12; Барк П. Л. Мартовские дни 17-го года // Возрождение. Париж. 1956. № 55. С. 34; Плющевский-Плющик Ю.Н. Последние дни с Государем в Ставке // ВИВ. Париж. 1961. № 19. С. 14; Дунин-Раевский П.М. Указ. соч. // ВИВ. Париж. 1967. № 29. С. 9–10; Орлов В. [Г.] Двойной агент. Записки русского контрразведчика. М. 1998. С. 60.

8 Дневники Николая II. С. 626.

9 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 9 (22) марта 1917 г. № 16127. С. 3.

10 Дуплицкий С.К. Указ. соч. // Возрождение. Париж. 1955. № 48. С. 85.

11 Русский инвалид. 7 марта 1917 г. № 57. С. 1.

12 Русский инвалид. 11 марта 1917 г. № 61. С. 2.

13 Дуплицкий С.К. Указ. соч. // Возрождение. Париж. 1955. № 48. С. 85.

14 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 8 (21) марта 1917 г. № 16125. С. 2.

15 Русский инвалид. 14 марта 1917 г. № 63. С. 1–2.

16 Утро России. 15 марта 1917 г. № 71. С. 1.

17 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 173–174.

18 Романовы и союзники в первые дни революции // КА. М.; Л. 1926. Т. 3 (16). С. 51–52.

19 Русский инвалид. 11 марта 1917 г. № 61. С. 3.

20 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 165.

21 Mannerheim C. G.E. Op. cit. P. 127.

22 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 326; 328.

23 Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия 1914–1917 гг. и война на Балканах. Монреаль. С. 134.

24 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 3 (22). С. 44.

25 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 462.

26 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 1. Ед. хр. 5. Л. 2.

27 Русский инвалид. 9 марта 1917 г. № 59. С. 2.

28 Утро России. 6 марта 1917 г. № 63. С. 1.

29 Там же.

30 Петроградский Совет… Под ред. П. В. Волобуева. Л. 1991. Т. 1 (27 февраля – 31 марта 1917 года). С. 155.

31 Утро России. 9 марта 1917 г. № 66. С. 2; Русские Ведомости. 9 марта 1917 г. № 54.

С. 2.

32 Верещак С. [И.]Указ. соч. // Воля России. Прага. 1929. № 2. С. 67.

33 Русские Ведомости. 9 марта 1917 г. № 54. С. 2.

34 Верещак С. [И.]Указ. соч. // Воля России. Прага. 1929. № 2. С. 67.

35 Русский инвалид. 14 марта 1917 г. № 63. С. 2.

36 Русские Ведомости. 3 (16) сент. 1917 г. № 202. С. 5.

37 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 180.

38 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 576.

39 Ibid. P. 578.

40 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 3 (22). С. 62.

41 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 9 (22) марта 1917 г. № 16127. С. 1.

42 Великий Князь Александр Михайлович Указ. соч. С. 141.

43 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 284; Данилов Ю. Н. Великий Князь. С. 326; см. также: Трубецкой Г. Н. Годы смут и надежд. С. 152; Дунин-Раевский П. М. Указ. соч. // ВИВ. Париж. 1967. № 29. С. 11.

44 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 3 (22). С. 68.

45 Дунин-Раевский П.М. Указ. соч. // ВИВ. Париж. 1967. № 29. С. 11.

46 Адлерберг А.А. Воспоминания о Февральской революции // ВИВ. Париж. 1975. № 45–46. С. 33.

47 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 179.

48 Gourko B. Op. cit. P. 274; 279.

49 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 285; см. также: Трубецкой Г. Н. Годы смут и надежд. С. 152; Gourko B. Op. cit. P. 278; Адлерберг А. А. Указ. соч. // ВИВ. Париж. 1975. № 45–46. С. 34.

50 Революция в Петрограде // МС. 1917. № 8. С. 79.

51 Утро России. 12 марта 1917 г. № 69. С. 4.

52 Дунин-Раевский П.М. Указ. соч. // ВИВ. Париж. 1967. № 29. С. 11–12.

53 Кондзеровский П.К. Указ. соч. С. 115;

54 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 183; Адлерберг А. А. Указ. соч. // ВИВ. Париж. 1975. № 45–46. С. 34.

55 Кондзеровский П.К. Указ. соч. С. 116.

56 Русские Ведомости. 14 марта 1917 г. № 58. С. 4.

57 Русский инвалид. 15 марта 1917 г. № 64. С. 3; Русские Ведомости. 14 марта 1917 г. № 58. С. 4.

58 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1980. Vol. 1. The old army and the Soldiers’ revolt (March – April 1917). P. 244–246.

59 Кондзеровский П.К. Указ. соч. С. 117.

60 Февральская революция 1917 года. // КА. М.; Л. 1927. Т. 3 (22). С. 68–69.

61 Churchill W. The Unknown war. The Eastern front. NY. 1932. P. 377.

62 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 184.

63 Утро России. 21 марта 1917 г. № 76. С. 2.

64 Русские Ведомости. 14 марта 1917 г. № 58. С. 4.

65 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 1. Кн. 1–2. С. 258.

66 Революция в Петрограде // МС. 1917.№ 8. С. 82.

67 Там же. С. 85.

68 Известия Центрального Военно-Промышленного комитета. 13 марта 1917 г. № 208.С. 1.

69 Русский инвалид. 15 марта 1917 г. № 64. С. 1.

70 Бубнов А. [Д] Указ. соч. С. 332–333.

71 Головин Н.Н. Военные усилия… С. 184.

72 Александр Иванович Гучков рассказывает. С. 15.

73 Утро России. 22 марта 1917 г. № 77. С. 4.

74 Подвойский Н.И. Указ. соч. С. 35.

75 Шидловский С.И. Указ. соч. Берлин. 1923. Ч. 2. С. 79.

76 Набоков В. [Д.] Указ. соч. С. 131.

77 Пронин В. М. Последние дни. С. 55.

78 Farmborough F. Nurse at the Russian front. A diary 1914–1918. Lnd.1974. P. 256.

79 Поликарпов В. Д. Указ. соч. С. 134.

80 Кондзеровский П.К. Указ. соч. С. 118.

81 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 189.

82 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 176, 178, 185.

83 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 430.

84 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 193.

85 Русский инвалид. 14 марта 1917 г. № 63. С. 3.

86 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 15 (28) марта 1917 г. № 16137. С. 4.

87 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 60–61.

88 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 16 (29) марта 1917 г. № 16139. С. 2.

89 Половцов П. А. Указ. соч. С. 33; 35.

90 Из дневника ген. В. Г. Болдырева // КА. М.; Л. 1927. Т. 4 (23). С. 260.

91 Половцов П. А. Указ. соч. С. 38.

92 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 203.

93 Русский инвалид. 15 марта 1917 г. № 64. С. 3.

94 Русский инвалид. 17 марта 1917 г. № 66. С. 1.

95 Половцов П. А. Указ. соч. С. 38.

96 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 191.

97 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 20 марта (2 апр.) 1917 г. № 16145. С. 2.

98 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 10 (23) апр. 1917 г. № 16175. С. 1.

99 Там же.

100 Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 120.

101 Кочубей В. [В.] Черевищенское предмостное укрепление // ВБ. Париж. 1961. № 46. С. 14.

102 Buchanan G. Op. cit. Lnd. 1923. Vol. 2. P 111.

103 Правда № 1-227. 1917 г. Полный текст под общей редакцией К. С. Еремеева, М. С. Ольминского, М. А. Савельева и М. И. Ульяновой. Л. 1927. Вып.1. № 1-22. С. 144.

104 Кочубей В. [В.] Указ. соч. // ВБ. Париж. 1961. № 46. С. 15.

105 Гофман М. Указ. соч. С. 143.

106 Кочубей В. [В.] Указ. соч. // ВБ. Париж. 1961. № 46. С. 16.

107 Гофман М. Указ. соч. С. 143.

108 Горбатов А. В. Указ. соч. С. 49.

109 Кочубей В. [В.] Указ. соч. // ВБ. Париж. 1961. № 46. С. 16.

110 Брухмюллер Г. Германская артиллерия во время прорывов в мировой войне. М. 1923. С. 108.

111 Кочубей В. [В.] Указ. соч. // ВБ. Париж. 1961. № 46. С. 17.

112 Hoffman M. Op. cit. Lnd.[1929.] Vol. 1. P 172.

113 Hindenburg P. Op. cit. NY. 1921. Vol. 2. P 65.

114 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 25.

115 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 290.

116 Русский инвалид. 23 марта 1917 г. № 71. С. 1.

117 Русский инвалид. 25 марта 1917 г. № 72. С. 2.

ns уТро России. 25 марта 1917 г. № 80. С. 5.

119 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 2. С. 20–23.

120 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 31 марта (13 апр.) 1917 г. № 16163. С. 1.

121 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 2. Кн. 3–4. С. 32.

122 Родичев Ф. И. Указ. соч. С. 118.

123 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 2. Кн. 3–4. С. 33.

124 Imperial War Museum archive /further – IWMA/. Lt. – Colonel Maitland-Edwards Charles Barter. Journal of the voyage to the Russian front made by some allied generals on the occasion of the 1917 offensive. P. 4.

125 Волна. Орган Гельсингфорского комитета РСДРП. 1917. 21 апр. 1917 г. № 18. С. 3.

126 Волна. Орган Гельсингфорского комитета РСДРП. 1917. 6 мая 1917 г. № 20. С. 3.

127 Hindenburg Р. Op. cit. NY. 1921. Vol. 2. P. 67.

128 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 21.

129 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 231.

130 Деникин А. И. Очерки… М. 2003. Т. 1. С. 175.

Отклик на Востоке

1 Hopkirk Р. Like hidden fire. The plot to bring down the British Empire. NY. – Tok. – Lnd. 1994. P. 249.

2 Арутюнян А. О. Кавказский фронт 1914–1917 гг. Ереван. 1971. С. 271.

3 ЛудшувейтЕ. Ф. Турция в годы Первой Мировой войны 1914–1918 гг. Военно-политический очерк. М. 1966. С. 93.

4 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 154. Vol. 12, July 31, 1917. P. 416.

5 The Times History and Encyclopeadia of the War. Part 164. Vol. 13. Oct. 9, 1917. P. 284.

6 Ставка и министерство иностранных дел // КА. М.; Л. 1928. Т. 5 (30). С. 31–32.

7 Арутюнян А. О. Указ. соч. С. 273–274.

8 Баграмян И. X. Мои воспоминания. Ереван. 1979. С. 45.

9 Ставка и министерство иностранных дел // КА. М.; Л. 1928. Т. 5 (30). С. 39.

10 Там же. С. 39–40.

11 Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 88–89.

12 Арутюнян А. О. Указ. соч. С. 277–280.

13 Шкуро А.Г. Записки белого партизана. М. 1991. С. 27.

14 Айрапетов О.Р. Секретный доклад В. Р. Робертсона «Военные последствия выхода России из Антанты» // ВИ. 1998. № 8. С. 91.

15 Moberley F.J. Operations in Persia 1914–1919. Lnd. 1987. P. 233.

16 Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 93.

17 Емельянов А. Г. Персидский фронт (19175-1917). Берлин. 1923. С. 165.

18 Villari L. The Macedoniam campaign. Lnd.[1922.] P. 186–187; Hutton I. With a woman’s unit in Serbia, Salonika and Sebastopol. Lnd.[1928.] P. 81.

19 За балканскими фронтами Первой мировой войны. М. 2002. С. 313–314.

Временное правительство, его друзья и враги

1 Buchanan G. Op. cit. Lnd. 1923. Vol. 2. P. 115.

2 Правда № 1-227. 1917 г. Полный текст под общей редакцией К. С. Еремеева, М. С. Ольминского, М. А. Савельева и М. И. Ульяновой. Л. 1927. Вып.1. № 1-22. С. 233.

3 Там же. С. 233.

4 Чернов В. М. Перед бурей: воспоминания. Нью-Йорк. 1953. С. 316.

5 Соболев Г. Л. Тайный союзник. Русская революция и Германия 1914–1918. Изд-во СПбГУ. 2009. С. 188.

6 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Издание пятое. М. 1962. Т. 31. С. 7.

7 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 124–125.

8 Платтен Ф. Ленин из эмиграции в Россию. Март 1917. М. 1925. С. 19.

9 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 127.

10 Соболев Г. Л. Тайный союзник. Русская революция и Германия 1914–1918. Изд-во СПбГУ. 2009. С. 189.

11 История гражданской войны в СССР. М. 1935. Т. 1. Подготовка Великой пролетарской революции (от начала войны до начала октября 1917 г.). С. 98.

12 Платтен Ф. Указ. соч. С. 31; 45–46.

13 Правда № 1-227. 1917 г. Полный текст под общей редакцией К. С. Еремеева, М. С. Ольминского, М. А. Савельева и М. И. Ульяновой. Л. 1927. Вып.1. № 1-22. С. 15.

14 Соболев Г. Л. Указ. соч. С. 190.

15 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 54.

16 Соболев Г. Л. Указ. соч. С. 190.

17 Платтен Ф. Указ. соч. С. 51.

18 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 2. Кн. 3–4. С. 4.

19 Правда № 1-227. 1917 г. Полный текст под общей редакцией К. С. Еремеева, М. С. Ольминского, М. А. Савельева и М. И. Ульяновой. Л. 1927. Вып. 1. № 1-22. С. 14.

20 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 63.

21 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 2. Кн. 3–4. С. 7.

22 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 55; Платтен Ф. Указ. соч. С. 140.

23 Правда № 1-227. 1917 г. Полный текст под общей редакцией К. С. Еремеева, М. С. Ольминского, М. А. Савельева и М. И. Ульяновой. Л. 1927. Вып. 1. № 1-22. С. 15.

24 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 10.

25 Гофман М. Указ. соч. С. 148.

26 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 89.

27 Джонсон Т. М. Американская разведка во время мировой войны. М. 1938. С. 20.

28 Cornwall M. The Undermining of Austria-Hungary. Battle for Hearts and Minds. NY. 2000. P 44.

29 Николаи В. Тайные силы. Интернациональный шпионаж и борьба с ним во время мировой войны и в настоящее время. М. 1925. С. 76.

30 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1980. Vol. 1. The old army and the Soldiers’ revolt (March – April 1917). P 357–358.

31 Правда № 1-227. 1917 г. Полный текст под общей редакцией К. С. Еремеева, М. С. Ольминского, М. А. Савельева и М. И. Ульяновой. Л. 1928. Вып.2. № 23–45. С. 135.

32 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 2. С. 24.

33 Половцов П. А. Указ. соч. С. 41, 43–44.

34 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 4 (17) апр. 1917 г. № 16165. С. 3.

35 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 449.

36 Деникин А. И. Очерки… М. 2003. Т. 1. С. 186.

37 Войтинский В. С. 1917-й. Год побед и поражений. NY. 1990. С. 39.

38 Минцлов С.Р. Трапезондская эпопея. Дневник. Киев. Трапезонд. Финляндия. Берлин. [1925.] С. 262.

39 Лемке М.К. Указ. соч. С. 160.

40 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 187.

41 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 633.

42 Протасов Л. Г. Всероссийское Учредительное собрание. История рождения и гибели. М. 1997. С. 53, 54, 71.

43 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 41.

44 Подвойский Н. И. Указ. соч. С. 37.

45 Тихменев Н. М. Указ. соч. С. 20.

46 Набоков В. [Д.] Указ. соч. С. 132.

47 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 17 (30) апр. 1917 г. № 16189. С. 4.

48 Pares B. My Russian… P. 435.

49 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 7 (20) апр. 1917 г. № 16171. С. 1–2; 10 (23) апр. 1917 г. № 1675. С. 1; 3.

50 Pares B. My Russian. P. 435.

Борьба за точки опоры в стране. Чистки и заигрывания

1 Врангель П. Н. Указ. соч. Frankfurt um Main. 1969. Ч. I. С. 28.

2 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 15.

3 Сборник Главного Управления Генерального штаба. 1911. Вып. 23. Характеристика современного состояния IV и V турецких корпусов. С. 66.

4 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 178.

5 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 312.

6 Жебровский С. С. Высший командный состав русской армии весной 1917 г. // Вестник СПбГУ. 2007. Сер. 2. Вып.2. С. 199–200.

7 Из дневника генерала М. В. Алексеева. РИА. Прага. 1929. Сб.1. С. 18.

8 Набоков В. [Д.] Указ. соч. С. 42–43.

9 Герасименко Г. А. Указ. соч. С. 67.

10 Набоков В. [Д.] Указ. соч. С. 44.

11 Акты Временного правительства по вопросам внешней политики // ИМИД. Пг. 1917. № 1–2. С. 10.

12 Русский инвалид. 29 марта 1917 г. № 74. С. 1.

13 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 4 (17) апр. 1917 г. № 16165. С. 3.

14 Ллойд-Джордж Д. Правда о мирных переговорах. М. 1957. Т. 2. С. 288.

15 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 11 (24) апр. 1917 г. № 16177. С. 3.

16 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 13 (26) апр. 1917 г. № 16181. С. 4.

17 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 31 мая (13 июня) 1917 г. № 16259. С. 2.

18 Ллойд-Джордж Д. Правда о мирных переговорах. М. 1957. Т. 2. С. 280.

19 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 16 (29) апр. 1917 г. № 16187. С. 2.

20 Крамарж К. П. Русский кризис. Прага; Париж. 1926. С. 247.

Повальная демократизация

1 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 260; Половцов П. А. Указ. соч. С. 81.

2 Антонов-Овсеенко В. А. В семнадцатом году. М. 1933. С. 106.

3 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 472.

4 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 200.

5 Степун Ф. [А.] Бывшее и несбывшееся. СПб. 1994. С. 363.

6 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1935. Т. 4. С. 121.

7 Головин Н.Н. Военные усилия. С. 359.

8 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 427–428.

9 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 4 (17) апр. 1917 г. № 16165. С. 4.

10 Правда № 1-227. 1917 г. Полный текст под общей редакцией К. С. Еремеева, М. С. Ольминского, М. А. Савельева и М. И. Ульяновой. Л. 1927. Вып. 2. № 23–45. С. 109.

11 Там же. С. 123.

12 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 26.

13 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 587.

14 Снесарев А. Е. Письма с фронта: 1914–1917. М. 2012. С. 616.

15 Русский инвалид. 17 апр. 1917 г. № 89. С. 2.

16 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 423.

17 Русский инвалид. 21 апр. 1917 г. № 92. С. 3.

Первый кризис

1 Акты Временного правительства по вопросам внешней политики // ИМИД. Пг. 1917. № 1–2. С. 12–13.

2 Вестник Временного правительства. 20 апр. (3 мая) 1917 г. № 35 (81). С. 2.

3 Войтинский В. С. Указ. соч. С. 73.

4 Вестник Временного правительства. 20 апр. (3 мая) 1917 г. № 35 (81). С. 2.

5 Акты Временного правительства по вопросам внешней политики // ИМИД. Пг. 1917. № 1–2. С. 14.

6 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 2. Кн. 3–4. С. 103.

7 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 21 апр. (4 мая) 1917 г. № 16195. С. 1.

8 Милюков П.Н. История… С. 85.

9 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 2. Кн. 3–4. С. 103.

10 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 81.

11 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 173.

12 Русский инвалид. 21 апр. 1917 г. № 92. С. 3.

13 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 28 апр. (11 мая) 1917 г. № 16207. С. 3.

14 Русский инвалид. 29 апр. 1917 г. № 99. С. 3.

15 Из дневника генерала М. В. Алексеева. РИА. Прага. 1929. Сб.1. С. 18.

16 Александр Иванович Гучков рассказывает. С. 12.

17 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 1 (14) мая 1917 г. № 16211. С. 2.

18 Утро России. 2 мая 1917 г. № 109. С. 4; Известия Центрального Военно-Промышленного комитета. 4 мая 1917 г. № 223. С. 1.

19 Утро России. 2 мая 1917 г. № 109. С. 3.

20 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Nikolai D. Zarin, Box 1. Folder: Diary of an Ally written by Nicolas D. Zarin. Dedicated to my wife, children and future decsendants and for publication in historical and other works. Notes of World War 1 – started 31 ofJuly 1914. L. 528.

21 Известия Центрального Военно-Промышленного комитета. 4 мая 1917 г. № 223. С. 1.

22 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 1. С. 401.

23 Утро России. 2 мая 1917 г. № 109. С. 4.

24 Там же.

25 Русские Ведомости. 5 (18) мая 1917 г. № 100. С. 4.

26 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 1 (14) мая 1917 г. № 16211. С. 2.

27 Русский инвалид. 2 мая 1917 г. № 101. С. 2.

28 Утро России. 2 мая 1917 г. № 109. С. 4.

29 Русский инвалид. 4 мая 1917 г. № 103. С. 3.

30 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 2 (15) мая 1917 г. № 16213. С. 2.

31 Там же.

32 Вестник Временного Правительства. 2 (15) мая 1917 г. № 45 (91). С. 1.

33 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 3 (16) мая 1917 г. № 16215. С. 2.

34 Милюков П. Н. История… С. 96–97.

35 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 4 (17) мая 1917 г. № 16217. С. 3.

36 Милюков П. Н. История. С. 102.

37 Русский инвалид. 4 мая 1917 г. № 103. С. 1.

38 Русский инвалид. 5 мая 1917 г. № 104. С. 2.

Новый курс нового правительства

1 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 5 (18) мая 16219. С. 3.

2 Революция в Петрограде // МС. 1917. № 7. С. 92.

3 Волна. Орган Гельсингфорского комитета РСДРП. 6 мая 1917 г. №.20. С. 1.

4 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 1 (14) мая 1917 г. № 16211. С. 2.

5 Русский инвалид. 9 мая 1917 г. № 107. С. 4.

6 Вестник Временного Правительства. 9 (22) мая 1917 г. № 51 (97). С. 3.

7 Утро России. 19 мая 1917 г. № 123. С. 2.

8 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1935. Т. 3. С. 338.

9 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 216.

10 Секретный доклад В. Р. Робертсона «Военные последствия выхода России из Антанты». Публикация подготовлена Айрапетовым О. Р. // ВИ. 1998. № 8. С. 88–89.

11 Из дневника генерала М. В. Алексеева. РИА. Прага. 1929. Сб.1. С. 17.

12 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 358.

13 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 10 (23) апр. 1917 г. № 16175. С. 1.

14 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 17.

15 Лемке М. К. Указ. соч. С. 196.

16 Gourko B. Op. cit. P. 304–306.

17 Друцкой-Соколинский В. А. Указ. соч. С. 322.

18 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 1. С. 403.

19 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 360.

20 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Nikolai D. Zarin, Box 1. Folder: Diary of an Ally written by Nicolas D. Zarin. Dedicated to my wife, children and future decsendants and for publication in historical and other works. Notes of World War 1 – started 31 ofJuly 1914. L. 533.

21 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 1. С. 402.

22 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 187–188.

23 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 74.

24 Из дневника генерала М. В. Алексеева. РИА. Прага. 1929. Сб.1. С. 17.

25 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 107.

26 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 1. С. 403.

27 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 361.

28 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 1. С. 404.

29 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 366.

30 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 368; Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 1. С. 406.

31 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 1. С. 406.

32 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 371.

33 Gourko B. Op. cit. P. 306.

34 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 1. С. 406.

35 Там же. С. 407.

36 Gourko B. Op. cit. P. 307.

37 Деникин А. И. Очерки… М. 2003. Т. 1. С. 374.

38 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 1. С. 408.

39 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 232.

40 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 1. С. 410.

41 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 375.

42 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 93; 131.

43 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 1. С. 411.

44 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 375.

45 Михайловский Г. Н. Указ. соч. М. 1993. Кн. 1. С. 355–356.

46 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 427–428.

47 Утро России. 21 мая 1917 г. № 125. С. 2.

48 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 429–430.

49 Русские Ведомости. 10 (23) мая 1917 г. № 104. С. 4.

50 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 430.

51 Утро России. 16 мая 1917 г. № 120. С. 3.

52 Там же.

53 Утро России. 9 мая 1917 г. № 115. С. 2; 10 мая 1917 г. № 116. С. 4.

54 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 10 (23) мая 1917 г. № 16227. С. 1.

55 Утро России. 11 мая 1917 г. № 117. С. 4.

56 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 10 (23) мая 1917 г. № 16227. С. 2.

57 Утро России. 11 мая 1917 г. № 117. С. 4.

58 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 10 (23) мая 1917 г. № 16227. С. 2–3.

59 Волна. Орган Гельсингфорского комитета РСДРП. 24 мая (11 июня) 1917 г. № 34. С. 1.

60 Вестник Временного Правительства. 14 (27) мая 1917 г. № 54 (100). С. 1.

61 Правда № 1-227. 1917 г. Полный текст под общей редакцией К. С. Еремеева, М. С. Ольминского, М. А. Савельева и М. И. Ульяновой. Л. 1928. Вып. 3. № 46–69. С. 148.

62 Солнцева С. А. Комиссары в армии революционной России (февраль 1917 г. – март 1918 г.) // Отечественная история (далее ОИ). 2002. № 3. С. 85–86.

63 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 471–472.

Фигляр власти в армии

1 Вестник Временного Правительства. 14 (27) мая 1917 г. № 54 (100). С. 1; Русский инвалид. 16 мая 1917 г. № 113. С. 1.

2 Русский инвалид. 27 мая 1917 г. № 122. С. 1.

3 Утро России. 17 мая 1917 г. № 121. С. 3.

4 Там же.

5 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P 628.

6 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 473.

7 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 2. Кн. 3–4. С. 197.

8 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 12 (25) мая 1917 г. № 16229. С. 5.

9 Керсновский А. Численное соотношение фронтов Великой войны // Вестник военных знаний. Сараево. 1930. № 5. С. 16.

10 Farmborough F. Op. cit. P 269–270; Степун Ф. [А.] Бывшее. С. 364; Снесарев А. Е. Дневник 1916–1917. М. 2014. С. 435.

11 Вестник Временного Правительства. 21 мая (3 июня) 1917 г. № 80 (106). С. 3.

12 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 473.

13 Утро России. 9 июня 1917 г. № 140. С. 2.

14 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 154.

15 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 19 мая (1 июня) 1917 г. № 16241. С. 4.

16 Там же.

17 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 17 (30) мая 1917 г. № 16237. С. 2.

18 Jовановиh И., Раjковиh С., Рибар В. Jугословенски добровольачки корпус у Русди. Прилог истори]и добровольачког покрета (1914–1918). Београд. 1954. С. 181.

19 Русские Ведомости. 13 (26) июня 1917 г. № 137. С. 2.

20 Русские Ведомости. 4 (17) мая 1917 г. № 99. С. 2.

21 Русские Ведомости. 3 (16) мая 1917 г. № 98. С. 5.

22 Русские Ведомости. 13 (26) июня 1917 г. № 137. С. 2.

23 Русские Ведомости. 19 мая (1 июня) 1917 г. № 111. С. 2, 5.

24 Русские Ведомости. 19 мая (1 июня) 1917 г. № 111. С. 2.

25 Русские Ведомости. 13 (26) июня 1917 г. № 137. С. 2.

26 Вестник Временного Правительства. 20 мая (2 июня) 1917 г. № 59 (105). С. 3.

27 Русский инвалид. 2 июня 1917 г. № 127. С. 2.

28 Там же.

29 Русский инвалид. 3 июня 1917 г. № 128. С. 2.

30 Вестник Временного Правительства. 27 мая (9 июня) 1917 г. № 64 (110). С. 1; Русский инвалид. 27 мая 1917 г. № 122. С. 1.

31 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 4 (17) апр. 1917 г. № 16165. С. 3.

32 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 5 (18) мая 1917 г. № 16219. С. 2.

33 Вестник Временного Правительства. 27 мая (9 июня) 1917 г. № 64 (110). С. 1; Русский инвалид. 27 мая 1917 г. № 122. С. 1.

34 Революция в Петрограде // МС. 1917.№ 7. С. 93.

35 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 628.

36 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 472–478.

37 Утро России. 16 мая 1917 г. № 120. С. 3.

38 Утро России. 19 мая 1917 г. № 123. С. 2.

39 Утро России. 21 мая 1917 г. № 125. С. 2.

40 Утро России. 23 мая 1917 г. № 126. С. 2.

41 Утро России. 25 мая 1917 г. № 128. С. 2.

42 Из дневника генерала М. В. Алексеева. РИА. Прага. 1929. Сб.1. С. 16; Деникин А.И. Очерки… М. 2003. Т. 1. С. 472.

43 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 196.

44 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 376.

45 Волна. Орган Гельсингфорского комитета РСДРП. 25 мая (7 июня)1917 г. №.45. С. 1.

46 Утро России. 25 мая 1917 г. № 128. С. 2.

47 Русский инвалид. 27 мая 1917 г. № 122. С. 1.

48 Половцов П. А. Указ. соч. С. 85.

49 Авантюры Керенского. С. 26.

50 Mannerheim C. G. E. Op. cit. P. 115.

51 Из дневника генерала М. В. Алексеева. РИА. Прага. 1929. Сб.1. С. 15.

52 Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 23 мая (5 июня) 1917 г. № 16245. С. 2.

53 Там же.

54 Там же.

55 Кирилин Ф. Указ. соч. С. 13.

56 Утро России. 1 июня 1917 г. № 134. С. 2.

57 Там же.

58 Солнцева С. А. Комиссары в армии революционной России (февраль 1917 г. – март 1918 г.) // ОИ. 2002. № 3. С. 87.

59 Волна. Орган Гельсингфорского комитета РСДРП. 25 мая (7 июня)1917 г. №.45. С. 1.

60 Головин Н.Н. Военные усилия… С. 359.

61 Dosch-Fleurot A. Op. cit. P. 159.

62 Подвойский Н.И. Указ. соч. С. 52.

63 Новое Время. 1 (14) июня 1917 г. № 14791. С. 2.

64 Вестник Временного Правительства. 27 мая (9 июня) 1917 г. № 64 (110). С. 1.

65 Вестник Временного Правительства. 1 (14) июня № 68 (114). С. 1.

66 Вестник Временного Правительства. 2 (15) июня 1917 г. № 69 (115). С. 1; Русский инвалид. 3 июня 1917 г. № 128. С. 1.

67 Новое Время. 1 (14) июня 1917 г. № 14791. С. 2.

На пути к кризису

1 Новое Время. 6 (19) июня 1917 г. № 14795. С. 2.

2 Там же.

3 Монастырев Н. А. Указ. соч. С. 86.

4 Чижов И. Г. Указ. соч. // МС. 1951. № 11. С. 48.

5 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 68.

6 Русские Ведомости. 28 мая (10 июня) 1917 г. № 119. С. 4.

7 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 63–64.

8 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 75.

9 Чижов И. Г. Указ. соч. // МС. 1951. № 11. С. 51.

10 Утро России. 11 июня 1917 г. № 143. С. 3.

11 Там же.

12 Верховский А. И. Россия на Голгофе. С. 77.

13 Утро России. 11 июня 1917 г. № 143. С. 3.

14 Там же.

15 Там же. С. 3.

16 Русские Ведомости. 13 (26) июня 1917 г. № 137. С. 2.

17 Утро России. 9 июня 1917 г. № 140. С. 3.

18 Утро России. 11 июня 1917 г. № 143. С. 3.

19 Монастырев Н. А. Указ. соч. С. 86.

20 Утро России. 11 июня 1917 г. № 143. С. 3.

21 Утро России. 9 июня 1917 г. № 140. С. 3.

22 Вестник Временного Правительства. 9 (22) июня 1917 г. № 75 (121). С. 2.

23 Русский инвалид. 14 июня 1917 г. № 137. С. 1.

24 Российский государственный архив Военно-морского флота (далее РГА ВМФ). Ф. 609. Оп. 3. Д. 502. Л. 12.

25 Русский инвалид. 14 июня 1917 г. № 137. С. 1.

26 Утро России. 15 июня 1917 г. № 146. С. 2.

27 Русские Ведомости. 11 (24) июня 1917 г. № 131. С. 5.

28 Монастырев Н. А. Указ. соч. С. 86.

29 Утро России. 9 июня 1917 г. № 140. С. 2.

30 Русский инвалид. 11 июня 1917 г. № 135. С. 2.

31 Половцов П. А. Указ. соч. С. 91.

32 Новое Время. 13 (26) июня 1917 г. № 14801. С. 3.

33 Пронин В. М. Из эпохи великого развала российской армии (1917 г.). Митинг ген. Брусилова // ВС ОРВЗ. Белград. 1921. Кн. 1. С. 162–164, 168.

34 Дрейер В. Н. фон. На закате империи. Мадрид. 1965. С. 104.

35 Авантюры Керенского и К. Новороссийск. 1919. С. 4.

36 Из дневника генерала М. В. Алексеева. РИА. Прага. 1929. Сб.1. С. 18.

37 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 96–97.

38 Зонин С. А. Адмирал Л. М. Галлер: жизнь и флотоводческая деятельность. М. 1991. С. 107.

39 Luntinen P. The Imperial Russian Army and Navy in Finland 1808–1918. Helsinki. 1997. P. 343.

40 Cornwall M. Op. cit. P. 47.

41 Гофман М. Указ. соч. С. 160.

42 Hindenburg Р. Op. cit. NY. 1921. Vol. 2. P. 68.

43 Вестник Временного Правительства. 10 (23) июня 1917 г. № 76 (122). С. 2.

44 Цит. по: Протасов Л.Г. Указ. соч. С. 109.

45 Лащинин Н. И. Из воспоминаний (Фрагменты рукописи) // ВИВ. Париж. 1975. № 45–46. С. 18–19.

46 MannerheimC. G.E. Op. cit. P. 115; Hindenburg P. Op. cit. NY. 1921. Vol. 2. P. 67; Родин Г. С. По следам минувшего. Тула. 1968. С. 75.

47 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 450.

48 Dowbor Musnicki J. Moje wspomnenia. Warszawa. 1935. S. 159.

49 Геруа Б. В. Указ. соч. Париж.1970. Т. 2. С. 199.

50 Соболев Г. Л. Указ. соч. С. 110–114; 116.

51 Там же. С. 116.

52 Утро России. 22 авг. 1915 г. № 231. С. 4.

53 Деникин А. И. Очерки… М. 2003. Т. 1. С. 493.

54 Русский инвалид. 20 июня 1917 г. № 142. С. 1.

55 Там же.

56 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 2. Кн. 3–4. С. 98.

57 Hoffman M. Op. cit. Lnd. [1929]. Vol. 1. P. 186; Он же. Указ. соч. С. 141.

58 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 26.

Кризис на фронте

1 Головин Н.Н. Военные усилия. С. 366.

2 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 170. Vol. 14, Nov. 20, 1917. P. 17.

3 Маниковский А. А. Указ. соч. М. 1922. Ч. 2. С. 74.

4 Вооруженные силы России в Первой Мировой войне (1914–1917). М. 2014. Т. 2. С. 310.

5 Hoffman M. Op. cit. Lnd.[1929.] Vol. 1. P. 187.

6 Hindenburg P. Op. cit. NY. 1921. Vol. 2. P. 71.

7 Май Борода-Черкасский. К 40-летию наступления 1917 года // Часовой. Париж. 1957. № 376. С. 16.

8 Там же. С. 16–17.

9 Вооруженные силы России в Первой Мировой войне (1914–1917). М. 2014. Т. 2. С. 310–311.

10 Кочубей В. [В.] Об одной второочередной дивизии // Часовой. Париж. 1960. № 405. С. 21–22.

11 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 199.

12 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 28.

13 IWMA. Lt. – Colonel Maitland-Edwards Ch.B. Journal. P. 17; Cornwall M. Op. cit. P. 52; Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1938. Т. 5. С. 72; Геруа Б. В. Указ. соч. Париж. 1970. С. 191; 193; Драгомирецкий В. С. Чехословаки в России 1914–1920. Париж – Прага. 1928. С. 30, 32–33.

14 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1987. Vol. 2. The road to Soviet power and peace. P. 91.

15 Новое Время. 20 июня (3 июля) 1917 г. № 14807. С. 2.

16 Цит. по: Деникин А. И. Очерки… М. 2003. Т. 1. С. 497.

17 Русский инвалид. 20 июня 1917 г. № 142. С. 1.

18 Новое Время. 20 июня (3 июля) 1917 г. № 14807. С. 2.

19 Новое Время. 20 июня (3 июля) 1917 г. № 14807. С. 2.

20 Русские Ведомости. 20 июня (3 июля) 1917 г. № 138. С. 3.

21 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 2. С. 52.

22 Волна. Орган Гельсингфорского комитета РСДРП. 20 июня (3 июля) 1917 г. № 66. С. 1; 21 июня (4 июля) 1917 г. № 67. С. 1.

23 Русские Ведомости. 20 июня (3 июля) 1917 г. № 138. С. 2.

24 Новое Время. 20 июня (3 июля) 1917 г. № 14807. С. 2.

25 Новое Время. 22 июня (5 июля) 1917 г. № 14809. С. 2.

26 Утро России. 20 июня 1917 г. № 150. С. 1.

27 Русские Ведомости. 23 июня (6 июля) 1917 г. № 141. С. 4.

28 Русский инвалид. 27 июня 1917 г. № 148. С. 1.

29 Русский инвалид. 22 июня 1917 г. № 144. С. 2.

30 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 28.

31 Новое Время. 27 июня (10 июля) 1917 г. № 14813. С. 1.

32 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 19.

33 Новое Время. 27 июня (10 июля) 1917 г. № 14813. С. 2.

34 Асташов А. Б. Пропаганда на Русском фронте в годы Первой мировой войны. М. 2012. С. 252.

35 Новое Время. 28 июня (11 июля) 1917 г. № 14814. С. 1, 2.

36 IWMA. Lt. – Colonel Maitland-Edwards Ch. B. Journal. P 37, 39.

37 Гиацинтов Э.Н. Трагедия русской армии в 1917 году // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 86.

38 IWMA. Lt. – Colonel Maitland-Edwards Ch.B. Journal. P 21.

39 Родин Г. С. Указ. соч. С. 78; Ллойд-Джордж Л. Военные мемуары. М. 1938. Т. 5. С. 71; 73.

40 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 159.

41 Вооруженные силы России в Первой Мировой войне (1914–1917). М. 2014. Т. 2. С.311.

42 Hindenburg Р. Op. cit. NY. 1921. Vol. 2. P 73.

43 Гофман М. Указ. соч. С. 153.

44 Гиацинтов Э.Н. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 87.

45 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 26.

46 Арсеньев А. А. Воспоминания о службе в Кабардинском полку. Март 1917 г. – март 1918 г. // ВБ. Париж. 1972. № 116. С. 21.

47 Арсеньев А. [А.] Кавказская Туземная конная дивизия // ВИВ. Париж. 1958. № 12. С. 9–10.

48 Арсеньев А. А. Указ. соч. // ВБ. Париж. 1972. № 116. С. 21.

49 Там же. С. 22.

50 Там же. С. 23

51 Арсеньев А. [А.] Указ. соч. // ВИВ. Париж. 1958. № 12. С. 11.

52 Новое Время. 16 (29) сент. 1917 г. № 14873. С. 3.

53 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 2. Кн. 3–4. С. 229.

54 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P 638.

55 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 151–153.

56 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1987. Vol. 2. The road to Soviet power and peace. P. 65–69.

57 Армия и Флот Свободной России. 2 (15) июля 1917 г. № 152. С. 2.

58 Там же. С. 3.

59 Новое Время. 16 (29) сент. 1917 г. № 14873. С. 3.

60 Армия и Флот Свободной России. 2 (15) июля 1917 г. № 152. С. 3.

61 Новое Время. 16 (29) сент. 1917 г. № 14873. С. 3.

62 Армия и Флот Свободной России. 2 (15) июля 1917 г. № 152. С. 3.

63 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 153.

64 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 194.

65 Головин Н.Н. Военные усилия… С. 367.

66 Новое Время. 16 (29) сент. 1917 г. № 14873. С. 3.

67 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 159.

68 Новое Время. 16 (29) сент. 1917 г. № 14873. С. 3.

69 Русские Ведомости. 1 (14) июля 1917 г. № 148. С. 2.

70 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1987. Vol. 2. The road to Soviet power and peace. P. 105–106.

71 Армия и Флот Свободной России. 2 (15) июля 1917 г. № 152. С. 1.

72 Армия и Флот Свободной России. 6 (19) июля 1917 г. № 155. С. 1.

73 Головин Н.Н. Военные усилия. С. 367.

74 Hoffman M. Op. cit. Lnd.[1929.] Vol. 1. P. 187.

75 Русские Ведомости. 1 (14) июля 1917 г. № 148. С. 2.

76 Хаджиев X. Указ. соч. С. 64.

77 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 20.

78 Марков А.Л. В Ингушском конном полку (Кавказская конная Туземная Дивизия). М. 1997. С. 47.

79 Русские Ведомости. 2 (15) июля 1917 г. № 149. С. 4.

80 Милюков П. Н. История. С. 129.

81 Там же. С. 130–131.

82 Русские Ведомости. 11 (24) мая 1917 г. № 105. С. 2.

83 Русские Ведомости. 2 (15) июля 1917 г. № 149. С. 4.

84 Армия и Флот Свободной России. 4 (17) июля 1917 г. № 153. С. 1.

85 Авантюры Керенского. С. 26.

86 Там же. С. 28.

87 Армия и Флот Свободной России. 4 (17) июля 1917 г. № 153. С. 1, 4.

88 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис. М. 1959. С. 289.

Кризис в столице

1 Войтинский В. С. Указ. соч. С. 171.

2 Армия и Флот Свободной России. 5 (18) июля 1917 г. № 154. С. 3.

3 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г. С. 15.

4 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 202.

5 Соболев Г. Л. Указ. соч. С. 257.

6 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г. С. 15.

7 Русские Ведомости. 7 (20) июля 1917 г. № 153. С. 4.

8 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г. С. 90.

9 Там же. С. 15.

10 Армия и Флот Свободной России. 5 (18) июля 1917 г. № 154. С. 3.

11 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г. С. 15.

12 Армия и Флот Свободной России. 5 (18) июля 1917 г. № 154. С. 3.

13 Соболев Г. Л. Указ. соч. С. 257.

14 Там же. С. 258.

15 Армия и Флот Свободной России. 5 (18) июля 1917 г. № 154. С. 3.

16 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 16.

17 Там же. С. 91.

18 Там же. С. 91–92.

19 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 111–113.

20 Волна. Орган Гельсингфорского комитета РСДРП. 23 июня (6 июля) 1917 г. №.69. С. 1.

21 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 23.

22 Там же. С. 94.

23 Вестник Временного Правительства. 4 (17) июля 1917 г. № 95 (141). С. 1.

24 Армия и Флот Свободной России. 5 (18) июля 1917 г. № 154. С. 3.

25 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 20–22.

26 Там же. С. 39.

27 Армия и Флот Свободной России. 5 (18) июля 1917 г. № 154. С. 3.

28 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 39.

29 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 121.

30 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 2. Кн. 3–4. С. 329.

31 Там же. С. 329–330.

32 Армия и Флот Свободной России. 6 (19) июля 1917 г. № 155. С. 2; 3.

33 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 165.

34 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 39.

35 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 159.

36 Армия и Флот Свободной России. 5 (18) июля 1917 г. № 154. С. 3.

37 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 181.

38 Армия и Флот Свободной России. 6 (19) июля 1917 г. № 155. С. 1.

39 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 290.

40 Там же. С. 31.

41 Армия и Флот Свободной России. 6 (19) июля 1917 г. № 155. С. 3.

42 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 39.

43 Армия и Флот Свободной России. 5 (18) июля 1917 г. № 154. С. 3.

44 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 2. Кн. 3–4. С. 332.

45 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 39.

46 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 165.

47 Войтинский В. С. Указ. соч. С. 183.

48 Армия и Флот Свободной России. 7 (20) июля 1917 г. № 156. С. 1.

49 Войтинский В. С. Указ. соч. С. 183.

50 Троцкий Л. Д. Моя жизнь. М., 2001. С. 307.

51 Армия и Флот Свободной России. 6 (19) июля 1917 г. № 155. С. 3.

52 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 2. Кн. 3–4. С. 333.

53 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 128.

54 Милюков П.Н. История. С. 198.

55 Троцкий Л. Д. Указ. соч. С. 308.

56 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 129.

57 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 39, 96.

58 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 130.

59 Армия и Флот Свободной России. 6 (19) июля 1917 г. № 155. С. 3.

60 Раскольников Ф. Ф. Указ. соч. С. 130.

61 Троцкий Л. Д. Указ. соч. С. 308.

62 Армия и Флот Свободной России. 7 (20) июля 1917 г. № 156. С. 1.

63 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 40.

64 Армия и Флот Свободной России. 15 (28) июля 1917 г. № 163. С. 2.

65 Армия и Флот Свободной России. 7 (20) июля 1917 г. № 156. С. 1.

66 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 40.

67 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 173.

68 Русские Ведомости. 6 (19) июля 1917 г. № 152. С. 2.

69 Армия и Флот Свободной России. 6 (19) июля 1917 г. № 155. С. 3.

70 Соболев Г. Л. Указ. соч. С. 267–268.

71 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 176–177.

72 Армия и Флот Свободной России. 6 (19) июля 1917 г. № 155. С. 3.

73 Русские Ведомости. 6 (19) июля 1917 г. № 152. С. 2.

74 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 177.

75 Русские Ведомости. 6 (19) июля 1917 г. № 152. С. 2.

76 Армия и Флот Свободной России. 6 (19) июля 1917 г. № 155. С. 3.

77 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 31.

78 Там же. С. 33.

79 Русские Ведомости. 6 (19) июля 1917 г. № 152. С. 3.

80 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 37.

81 Троцкий Л. Д. Указ. соч. С. 309.

82 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 182–17.

83 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 33.

84 Там же. С. 34.

85 Армия и Флот Свободной России. 6 (19) июля 1917 г. № 155. С. 3.

86 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 97.

87 Милюков П. Н. История. С. 201.

88 Шильников И. Ф. 1-я Забайкальская казачья дивизия в Великой Европейской войне 1914–1918 г. Харбин. 1933. С. 140, 142.

89 Свечин М. [А.] Записки старого генерала о былом. Ницца. 1964. С. 134.

90 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 159.

91 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 41.

92 Армия и Флот Свободной России. 7 (20) июля 1917 г. № 156. С. 1.

93 Армия и Флот Свободной России. 9 (22) июля 1917 г. № 158. С. 2.

94 Армия и Флот Свободной России. 7 (20) июля 1917 г. № 156. С. 1.

95 Русские Ведомости. 8 (21) июля 1917 г. № 154. С. 3.

96 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 38.

97 Армия и Флот Свободной России. 7 (20) июля 1917 г. № 156. С. 2.

98 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Nikolai D. Zarin, Box 1. Folder: Diary of an Ally written by Nicolas D. Zarin. Dedicated to my wife, children and future decsendants and for publication in historical and other works. Notes of World War 1 – started 31 ofJuly 1914. L. 545.

99 Армия и Флот Свободной России. 7 (20) июля 1917 г. № 156. С. 2.

100 Вестник Временного Правительства. 7 (20) июля 1917 г. № 98 (144). С. 1; Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 290.

101 Русские Ведомости. 6 (19) июля 1917 г. № 152. С. 1.

102 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 185.

103 Соболев Г. Л. Указ. соч. С. 271.

104 Армия и Флот Свободной России. 7 (20) июля 1917 г. № 156. С. 1.

105 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 203.

106 Русские Ведомости. 8 (21) июля 1917 г. № 154. С. 2.

107 Вестник Временного Правительства. 8 (21) июля 1917 г. № 99 (145). С. 1; Армия и Флот Свободной России. 8 (21) июля 1917 г. № 157. С. 1.

108 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 139–140.

109 Армия и Флот Свободной России. 6 (19) июля 1917 г. № 155. С. 2.

110 Вестник Временного Правительства. 8 (21) июля 1917 г. № 99 (145). С. 1.

111 Русские Ведомости. 9 (22) июля 1917 г. № 155. С. 4.

112 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 188.

113 Русские Ведомости. 8 (21) июля 1917 г. № 154. С. 3.

114 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г. С. 291–293.

115 Русские Ведомости. 9 (22) июля 1917 г. № 155. С. 5.

116 Русские Ведомости. 11 (24) июля 1917 г. № 156. С. 5.

Катастрофа на Юго-Западном фронте

1 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1987. Vol. 2. The road to Soviet power and peace. P. 116.

2 Геруа Б.В. Указ. соч. Париж. 1970. Т. 2. С. 201–202.

3 Армия и Флот Свободной России. 6 (19) июля 1917 г. № 155. С. 2.

4 Головин Н.Н. Военные усилия. С. 367.

5 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 170. Vol. 14, Nov. 20, 1917. P. 29.

6 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1987. Vol. 2. The road to Soviet power and peace. P. 117.

7 Шильников И. Ф. Указ. соч. С. 141.

8 Головин Н.Н. Военные усилия. С. 366.

9 Армия и Флот Свободной России. 8 (21) июля 1917 г. № 157. С. 2.

10 Армия и Флот Свободной России. 11 (24) июля 1917 г. № 159. С. 1.

11 Армия и Флот Свободной России. 9 (22) июля 1917 г. № 158. С. 1.

12 Вестник Временного Правительства. 9 (22) июля 1917 г. № 100 (146). С. 1.

13 Эрцбергер М. Германия и Антанта. Мемуары. М.; Пгр. 1923. С. 63.

14 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 320.

15 Армия и Флот Свободной России. 9 (22) июля 1917 г. № 158. С. 1.

16 Hoffman M. Op. cit. Lnd.[1929.] Vol. 2. P. 188.

17 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 500.

18 Армия и Флот Свободной России. 15 (28) июля 1917 г. № 163. С. 3.

19 Армия и Флот Свободной России. 11 (24) июля 1917 г. № 159. С. 1.

20 Русские Ведомости. 8 (21) июля 1917 г. № 154. С. 3.

21 Апухтин С. На фронте после революции // ВБ. Париж. 1968. № 92. С. 33.

22 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 408.

23 Головин Н.Н. Военные усилия. С. 366.

24 Dowbor Musnicki J. Op. cit. S. 160–161.

25 Вооруженные силы России в Первой Мировой войне (1914–1917). М. 2014. Т. 2. С. 313.

26 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 29.

27 IWMA. Lt. – Colonel Maitland-Edwards Ch.B. Journal. P. 64.

28 Армия и Флот Свободной России. 12 (25) июля 1917 г. № 160. С. 1.

29 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 665.

30 Головин Н.Н. Военные усилия. С. 146.

31 Там же. С. 144.

32 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 204.

33 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 21.

34 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 31.

35 Дрейер В.Н. фон. Указ. соч. С. 208.

36 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 29.

37 Liddell Hart Centre for military research, Robertson, 1/17/3a.

38 Василевский А. М. Дело всей жизни. М. 1973. С. 32.

39 Гиацинтов Э. Н. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 89–90.

40 Асташов А. Б. Указ. соч. С. 166, 171, 174.

41 Шильников И. Ф. Указ. соч. С. 141–142.

42 Зубов Ю. Последний штыковой бой преображенцев на Юго-Западном фронте // Часовой. Париж. 1929. № 13–14. С. 12–14.

43 Геруа Б. В. Указ. соч. Париж. 1970. Т. 2. С. 203.

44 Беляев И. Т. Редкий случай применения артиллерии в арьергардном бою // Артиллерийский журнал. Орган правления русских офицеров-артиллеристов во Франции (далее АЖ). Париж. 1930. № 10–11. С. 24.

45 Торнау С.А. С родным полком (1914–1917 гг.). Берлин. 1923. С. 129.

46 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1987. Vol. 2. The road to Soviet power and peace. P. 118.

47 Врангель П. Н. Указ. соч. Frankfurt um Main. 1969. Ч. I. С. 34.

48 Беляв И. T. Указ. соч. // АЖ. Париж. 1930. № 10–11. С. 25.

49 Русские Ведомости. 29 июля (11 августа) 1917 г. № 172. С. 2.

50 Звегинцов В. Н. Указ. соч. Париж. 1966. Ч. 3. С. 66.

51 Хаджиев X. Великий Бояр. Белград. 1929. С. 62.

52 Звегинцов В. Н. Указ. соч. Париж. 1966. Ч. 3. С. 66; Головин Н.Н. Военные усилия. С. 367–368.

53 Попов К. Указ. соч. С. 203–204.

54 Вестник Временного Правительства. 11 (24) июля 1917 г. № 101 (147). С. 3.

55 ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 2. Ед. хр. 22. Л. 1–2.

56 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 3. Кн. 5–7. С. 7.

57 Геруа Б. В. Указ. соч. Париж. 1970. Т. 2. С. 205.

58 Апухтин С. Указ. соч. // ВБ. Париж. 1968. № 92. С. 33–34.

59 Набоков К. Д. Указ. соч. С. 100.

60 Армия и Флот Свободной России. 12 (25) июля 1917 г. № 160. С. 3.

61 Злоказов Г.И. Материалы Особой следственной комиссии Временного правительства об июльских событиях 1917 года // ОИ. 1999. № 5. С. 73.

62 Армия и Флот Свободной России. 12 (25) июля 1917 г. № 160. С. 3.

63 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 203–207.

64 Армия и Флот Свободной России. 12 (25) июля 1917 г. № 160. С. 3.

65 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 302.

66 Соболев Г. Л. Указ. соч. С. 312.

67 Вестник Временного Правительства. 12 (25) июля 1917 г. № 102 (148). С. 3; Революция в Петрограде // МС. 1917. № 8. С. 110–111.

68 Армия и Флот Свободной России. 18 (31) июля 1917 г. № 165. С. 3.

69 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России в июле 1917 г… С. 298–299.

70 Русские Ведомости. 11 (24) июля 1917 г. № 156. С. 3.

Попытки излечения. Разногласия

1 Вестник Временного Правительства. 13 (26) июля 1917 г. № 103 (149). С. 1.

2 Армия и Флот Свободной России. 13 (25) июля 1917 г. № 161. С. 4.Там же.

3 Армия и Флот Свободной России. 23 июля (5 авг.) 1917 г. № 170. С. 3.

4 Армия и Флот Свободной России. 3 (16) авг. 1917 г. № 179. С. 3.

5 Попов К. Указ. соч. С. 204.

6 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1987. Vol. 2. The road to Soviet power and peace. P. 129–134.

7 Армия и Флот Свободной России. 3 (16) авг. 1917 г. № 179. С. 3.

8 Гиацинтов Э.Н. Указ. соч. // Русское прошлое. Л. 1991. № 1. С. 99.

9 Попов К. Указ. соч. С. 204.

10 Там же.

11 Вестник Временного Правительства. 15 (28) июля 1917 г. № 105 (151). С. 1; Армия и Флот Свободной России. 15 (28) июля 1917 г. № 163. С. 3.

12 Временные правила о специальной военной цензуры печати // Вестник Временного Правительства. 22 авг. (4 сент.) 1917 г. № 136 (182). С. 1; Временные правила о специальном военном почтово-телеграфном контроле // Вестник Временного Правительства // 23 авг. (5 сент.) 1917 г. № 137 (183). С. 1.

13 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 212–213.

14 Русские Ведомости. 13 (26) июля 1917 г. № 158. С. 3.

15 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 4. Ед. хр. 20. Л. 1, 3–3 об, 4.

16 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 506.

17 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 667–668.

18 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 506, 522.

19 Dowbor Musnicki J. Op. cit. S. 153.

20 Армия и Флот Свободной России. 18 (31) июля 1917 г. № 165. С. 3.

21 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 3. Кн. 5–7. С. 7.

22 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 671.

23 Армия и Флот Свободной России. 22 июля (4 авг.) 1917 г. № 169. С. 3.

24 Русские Ведомости. 22 июля (4 авг.) 1917 г. № 166. С. 2.

25 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1938. Т. 5. С. 71.

26 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 671.

27 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 219–220.

28 Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы. Революционное движение в России после свержения самодержавия. С. 419.

29 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 220.

30 Верховное командование в первые дни революции // КА. М. 1924. Т. 5. С. 237.

31 Там же.

32 Там же.

33 Там же. С. 238.

34 Там же.

35 Там же. С. 240.

36 .Злоказов Г. И. Указ. соч. // ОИ. 1999. № 5. С. 74.

37 Троцкий Л. Д. Указ. соч. С. 302.

38 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 135–136.

39 Злоказов Г. И. Указ. соч. // ОИ. 1999. № 5. С. 77–78.

40 Из дневника генерала М. В. Алексеева. РИА. Прага. 1929. Сб. 1. С. 55; Геруа Б. В. Указ. соч. Париж. 1970. Т. 2. С. 166.

41 Армия и Флот Свободной России. 21 июля (3 авг.) 1917 г. № 168. С. 3.

42 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 29.

43 Армия и Флот Свободной России. 28 июля (10 авг.) 1917 г. № 174. С. 1.

44 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 29–30.

45 Русские ведомости. 15 (28) июля 1917 г. № 160. С. 1.

46 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 30.

47 Hiffman M. Op. cit. Lnd.[1929]. Vol. 2. P. 192.

48 IWMA. Lt. – Colonel Maitland-Edwards Ch. B. Journal… P. 64–65.

49 Набоков К. Д. Указ. соч. С. 139.

50 Русские Ведомости. 26 июля (8 августа) 1917 г. № 169. С. 3.

51 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М. 1938. Т. 5. С. 75, 82.

52 Mannerheim C. G. E. Op. cit. P. 117; Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 503.

53 Gourko B. Op. cit. P. 12.

54 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 481.

55 Армия и Флот Свободной России. 8 (21) авг. 1917 г. № 183. С. 3.

56 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 235.

57 Вестник Временного Правительства. 6 (19) авг. 1917 г. № 124 (170). С. 1.

58 Врангель П. Н. Указ. соч. Frankfurt um Main. 1969. Ч. I. С. 42.

59 Кирилин Ф. Указ. соч. С. 13.

60 Lockhart R. H.B. Op. cit. P. 168–169.

61 Раздел Азиатской Турции. По секретным документам б. министерства иностранных дел. Под ред. Е. А. Адамова. М. 1924. С. 174.

62 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп.1. Д. 875. Л. 141, 143.

63 Там же. Л. 143, 144, 146.

64 Армия и Флот Свободной России. 4 (17) авг. 1917 г. № 180. С. 6.

65 Wildman K. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1987. Vol. 2. The road to Soviet power and peace. P. 138–141.

66 WildmanK. Op. cit. Princeton, New Jersey. 1987. Vol. 2. The road to Soviet power and peace. P. 144.

67 Милюков П. Н. История. С. 281–283.

68 Армия и Флот Свободной России. 15 (28) авг. 1917 г. № 189. С. 6.

69 Степун Ф. [А.] Бывшее. С. 430.

70 Армия и Флот Свободной России. 10 (23) авг. 1917 г. № 185. С. 1.

71 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 504.

72 Геруа Б. В. Указ. соч. Париж. 1970. Т. 2. С. 207.

73 Василевский А. М. Указ. соч. С. 33.

74 Соболев Г. Л. Указ. соч. С. 283.

75 Армия и Флот Свободной России. 28 июля (10 авг.) 1917 г. № 174. С. 3.

76 Дашкевич В. О польской вооруженной силе в России // Военно-исторический сборник. Труды комиссии по исследованию и использованию опыта войны 1914–1918 гг. М. 1921. Вып.4. С. 173–174; Драгомирецкий В. С. Указ. соч. С. 34.

77 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 456.

78 Там же. С. 465.

79 Дашкевич В. Указ. соч. С. 317.

80 Шкуро А. Г. Указ. соч. С. 22–24.

81 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 188.

82 Шкуро А. Г. Указ. соч. С. 25.

83 Половцов П. А. Указ. соч. С. 6.

84 Буденный С. М. Пройденный путь. М. 1959. С. 31–32.

85 Деникин А. И. Очерки… М. 2003. Т. 1. С. 532.

86 Краснов П. Н. На внутреннем фронте; в донской столице при большевиках (февраль 1918 года); Всевеликое Войско Донское. М. 2003. С. 99.

87 Армия и Флот Свободной России. 10 (23) авг. 1917 г. № 185. С. 4.

88 Милюков П.Н. История. С. 284–288.

89 Армия и Флот Свободной России. 13 (26) авг. 1917 г. № 188. С. 4.

Московское совещание

1 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 227.

2 Армия и Флот Свободной России. 8 (21) авг. 1917 г. № 183. С. 3.

3 Армия и Флот Свободной России. 9 (22) авг. 1917 г. № 184. С. 6.

4 Армия и Флот Свободной России. 13 (26) авг. 1917 г. № 188. С. 3.

5 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 3. Кн. 5–7. С. 57.

6 Армия и Флот Свободной России. 13 (26) авг. 1917 г. № 188. С. 3.

7 Армия и Флот Свободной России. 15 (28) авг. 1917 г. № 189. С. 4.

8 Степун Ф. [А.] Бывшее. С. 421.

9 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 303–307.

10 Армия и Флот Свободной России. 15 (28) авг. 1917 г. № 189. С. 4.

11 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 307–308.

12 Степун Ф. [А.] Бывшее. С. 442.

13 Армия и Флот Свободной России. 13 (26) авг. 1917 г. № 188. С. 2.

14 Верховский А. И. Россия на Голгофе. С. 105.

15 Подвойский Н. И. Указ. соч. С. 82.

16 Армия и Флот Свободной России. 13 (26) авг. 1917 г. № 188. С. 3.

17 Русские Ведомости. 13 (26) авг. 1917 г. № 185. С. 3.

18 Там же.

19 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 228.

20 Русские Ведомости. 13 (26) авг. 1917 г. № 185. С. 3.

21 Армия и Флот Свободной России. 13 (26) авг. 1917 г. № 188. С. 3.

22 Русские Ведомости. 13 (26) авг. 1917 г. № 185. С. 3.

23 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 3. Кн. 5–7. С. 61.

24 Армия и Флот Свободной России. 15 (28) авг. 1917 г. № 189. С. 4.

25 Русские Ведомости. 13 (26) авг. 1917 г. № 185. С. 3.

26 Милюков П.Н. История. С. 299.

27 Родичев Ф.И. Указ. соч. С. 136.

28 Chamberlin W. H. Op. cit. Lnd.1935. Vol. 1. P. 202.

29 Ibid.

30 Русские Ведомости. 13 (26) авг. 1917 г. № 185. С. 3.

31 Родичев Ф.И. Указ. соч. С. 136.

32 Вестник Временного Правительства. 15 (28) авг. 1917 г. № 131 (177). С. 2–3; Русские Ведомости. 13 (26) авг. 1917 г. № 185. С. 3.

33 Милюков П.Н. История. С. 303.

34 Армия и Флот Свободной России. 15 (28) авг. 1917 г. № 189. С. 2.

35 Там же.

36 Набоков В. [Д.] Указ. соч. С. 60.

37 Суханов Н. Н. Указ. соч. М. 1991. Т. 3. Кн. 5–7. С. 62.

38 Русские Ведомости. 13 (26) авг. 1917 г. № 185. С. 3.

39 Церетели И. Г. Указ. соч. Paris. 1963. Кн. 2. С. 409.

40 Степун Ф. [А.] Бывшее… С. 432.

41 Родичев Ф. И. Указ. соч. С. 115.

42 Армия и Флот Свободной России. 15 (28) авг. 1917 г. № 189. С. 2.

43 Русские Ведомости. 15 (28) авг. 1917 г. № 186. С. 3.

44 Милюков П. Н. История. С. 309.

45 Верховский А. И. Россия на Голгофе. С. 109.

46 Милюков П. Н. История. С. 309.

47 Русские Ведомости. 15 (28) авг. 1917 г. № 186. С. 3.

48 Там же.

49 Милюков П. Н. История. С. 311.

50 Русские Ведомости. 15 (28) авг. 1917 г. № 186. С. 3.

51 См: Исторические речи генералов: М. Алексеева, Л. Корнилова и М. Каледина, произнесенные на Государственном Совещании 12–14 августа 1917 г. М. 1917. С. 18.

52 Русские Ведомости. 15 (28) авг. 1917 г. № 186. С. 4.

53 Там же. С. 5.

54 Исторические речи генералов. С. 26.

55 Там же. С. 28.

56 Там же. С. 28–30.

57 Родичев Ф. И. Указ. соч. С. 139.

58 Русские Ведомости. 15 (28) авг. 1917 г. № 186. С. 5.

59 Исторические речи генералов. С. 3.

60 Там же. С. 4–6.

61 Там же. С. 8.

62 Там же. С. 15.

63 Крачкевич П. З. История Российской революции (записки офицера-журналиста) 1914–1920. Гродно. 1921. Кн. 1. С. 33.

64 Родичев Ф. И. Указ. соч. С. 139.

65 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 679.

66 Шидловский С. И. Указ. соч. Берлин. 1923. Ч. 2. С. 139.

67 Русские Ведомости. 15 (28) авг. 1917 г. № 186. С. 5.

68 Дементьев Г. Государственные доходы и расходы России. Пг.1917. С. 31.

69 Сидоров А. Финансовое положение. С. 134–135; 513.

70 Русские Ведомости. 15 (28) авг. 1917 г. № 186. С. 5.

71 Друцкой-Соколинский В.А. Указ. соч. С. 60.

72 Армия и Флот Свободной России. 15 (28) авг. 1917 г. № 189. С. 6.

Рига

1 Брухмюллер Г. Германская артиллерия во время прорывов в мировой войне. М. 1923. С. 93; 110; 136.

2 Гофман М. Указ. соч. С. 155; Вооруженные силы России в Первой Мировой войне (1914–1917). М. 2014. Т. 2. С. 314–315.

3 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 204.

4 Войтинский В. С. Указ. соч. С. 205.

5 Там же. С. 203.

6 Вооруженные силы России в Первой Мировой войне (1914–1917). М. 2014. Т. 2. С. 315.

7 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 204.

8 Армия и Флот Свободной России. 23 авг. (5 сент.) 1917 г. № 194. С. 1.

9 Войтинский В. С. Указ. соч. С. 225–226.

10 Русские официальные сообщения о войне // МС. 1917. № 10. С. 53.

11 Армия и Флот Свободной России. 23 авг. (5 сент.) 1917 г. № 194. С. 1.

12 Войтинский В. С. Указ. соч. С. 228, 230.

13 Вооруженные силы России в Первой Мировой войне (1914–1917). М. 2014. Т. 2. С. 318.

14 БрухмюллерГ. Германская артиллерия во время прорывов в мировой войне. М. 1923. С. 137.

15 Людендорф Э. Указ. соч. М. 1924. Т. 2. С. 68; Гофман М. Указ. соч. С. 155; Брухмюллер Г. Артиллерия при наступлении в позиционной войне. М. 1936. С. 81; ПалецкисЮ. Указ. соч. С. 37–38.

16 Лащинин Н.И. Указ. соч. // ВИВ. Париж. 1976. № 47–48. С. 16.

17 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 204.

18 Постижение военного искусства. Идейное наследие А. Свечина. Российский военный сборник. Вып.15. М. 1999. С. 173.

19 Посевин С. Гибель Империи. Северный фронт (Из дневника штабн. офицера для поручений). Рига [1932.] С. 26.

20 Армия и Флот Свободной России. 27 авг. (9 сент.) 1917 г. № 195. С. 1.

21 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 204.

22 Лащинин Н.И. Указ. соч. // ВИВ. Париж. 1976. № 47–48. С. 16.

23 Танутров Г. На войне // ВБ. 1963. № 58. С. 25.

24 Вестник Временного Правительства. 23 авг. (5 сент.) 1917 г. № 137 (183). С. 3; Армия и Флот Свободной России. 23 авг. (5 сент.) 1917 г. № 194. С. 1.

25 Посевин С. Указ. соч. С. 31.

26 Армия и Флот Свободной России. 24 авг. (6 сент.) 1917 г. № 195. С. 1.

27 Вестник Временного Правительства. 23 авг. (5 сент.) 1917 г. № 137 (183). С. 3.

28 Посевин С. Указ. соч. С. 28–29.

29 Вооруженные силы России в Первой Мировой войне (1914–1917). М. 2014. Т. 2. С. 319.

30 Армия и Флот Свободной России. 23 авг. (5 сент.) 1917 г. № 194. С. 1.

31 Там же.

32 Деникин А. И. Очерки… М. 2003. Т. 1. С. 545.

33 Кавтрадзе А.Г. Рижская операция 1917 г. // Военно-исторический журнал. 1967. № 9. С. 123.

34 Брухмюллер Г. Артиллерия при наступлении в позиционной войне. С. 81.

35 Армия и Флот Свободной России. 29 авг. (11 сент.) 1917 г. № 199. С. 3.

36 Зайончковский А.М. Мировая война. М. 1938. Т. 2. С. 146.

37 Войтинский В. С. Указ. соч. С. 232.

38 Зайончковский А. М. Мировая война. М. 1938. Т. 2. С. 146.

39 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 206.

40 Армия и Флот Свободной России. 27 авг. (9 сент.) 1917 г. № 198. С. 6.

41 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 209.

42 Buchanan G. Op. cit. Lnd. 1923. Vol. 2. P. 176.

43 Милюков П.Н. История. С. 330.

44 Там же. С. 341.

45 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 545.

Провал выступления генерала Корнилова. Объявление республики

1 Армия и Флот Свободной России. 29 авг. (11 сент.) 1917 г. № 199. С. 1.

2 Милюков П. Н. История… С. 366.

3 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 241–242.

4 Милюков П. Н. История. С. 367–369.

5 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 243–244.

6 Милюков П. Н. История. С. 371.

7 Там же. С. 373.

8 Там же. С. 375–376.

9 Вестник Временного Правительства. 29 авг. (11 сент.) 1917 г. № 142 (188). С. 1.

10 Армия и Флот Свободной России. 29 авг. (11 сент.) 1917 г. № 199. С. 1.

11 Милюков П. Н. История. С. 380–381.

12 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 685.

13 Набоков К. Д. Указ. соч. С. 140–141.

14 Кирилин Ф. Указ. соч. С. 13.

15 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 18.

16 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 2. С. 56.

17 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 19.

18 Милюков П. Н. История. С. 403.

19 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 685.

20 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 248.

21 Армия и Флот Свободной России. 29 авг. (11 сент.) 1917 г. № 199. С. 1.

22 Деникин А. И. Очерки. М. 2003. Т. 1. С. 552–554.

23 Милюков П. Н. История. С. 388.

24 Краснов П. Н. На внутреннем фронте. С. 101.

25 Армия и Флот Свободной России. 29 авг. (11 сент.) 1917 г. № 199. С. 1.

26 Вестник Временного Правительства. 29 авг. (11 сент.) 1917 г. № 142 (188). С. 3.

27 Русские официальные сообщения о войне // МС. 1917. № 10. С. 61.

28 Милюков П. Н. История. С. 385.

29 Армия и Флот Свободной России. 29 авг. (11 сент.) 1917 г. № 199. С. 1.

30 История гражданской войны в СССР. М. 1935. Т. 1. Подготовка Великой пролетарской революции (от начала войны до начала октября 1917 г.). С. 199.

31 Милюков П. Н. История. С. 387.

32 Армия и Флот Свободной России. 29 авг. (11 сент.) 1917 г. № 199. С. 1.

33 Краснов П. Н. На внутреннем фронте. С. 101.

34 Посевин С. Указ. соч. С. 71.

35 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 336.

36 Милюков П. Н. История. С. 404.

37 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 685.

38 Милюков П. Н. История. С. 404.

39 Армия и Флот Свободной России. 29 авг. (11 сент.) 1917 г. № 199. С. 3.

40 Армия и Флот Свободной России. 30 авг. (12 сент.) 1917 г. № 200. С. 1.

41 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 248–249.

42 Соболев Г. Л. Указ. соч. С. 318.

43 Там же. С. 347–348.

44 Армия и Флот Свободной России. 30 авг. (12 сент.) 1917 г. № 200. С. 1.

45 Никитин Б. В. Указ. соч. С. 249–250.

46 Краснов П. Н. На внутреннем фронте. С. 101.

47 Там же. С. 102.

48 Прибавление к № 142 (188) Вестника Временного Правительства. 29 авг. (11 сент.) 1917 г. С. 1; Армия и Флот Свободной России. 1 (14 сент.) 1917 г. № 201. С. 1.

49 Милюков П.Н. История… С. 413.

50 Второе прибавление к № 142 (188) Вестника Временного Правительства. 31 авг. (11 сент.) 1917 г. С. 1.

51 Вестник Временного Правительства. 1 (14) сент. 1917 г. № 143 (189). С. 1; Армия и Флот Свободной России. 1 (14) сент. 1917 г. № 201. С. 1.

52 Милюков П.Н. История. С. 414.

53 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 687.

54 Цит по: Берберова Н. Указ. соч. С. 47.

55 Врангель П.Н. Указ. соч. Frankfurt um Main. 1969. Ч. I. С. 47.

56 Русские Ведомости. 3 (16) сент. 1917 г. № 202. С. 5.

57 Посевин С. Указ. соч. С. 77–78.

58 Милюков П.Н. История. С. 415.

59 Армия и Флот Свободной России. 1 (14) сент. 1917 г. № 201. С. 1.

60 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 247.

61 Авантюры Керенского. С. 26; Буденный С. М. Указ. соч. С. 35.

62 Дашкевич. В. Указ. соч. С. 174.

63 Станкевич В. Б. Указ. соч. С. 247.

64 Пронин В. [М.] Генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Ростов н/Д. 1919. С. 29.

65 Лукомский А. С. Указ. соч. Берлин. 1922. Т. 1. С. 253–254.

66 Армия и Флот Свободной России. 5 (18 сент.) 1917 г. № 204. С. 1.

67 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 247.

68 Врангель П.Н. Указ. соч. Frankfurt um Main. 1969. Ч. I. С. 46.

69 Русские официальные сообщения о войне // МС. 1917. № 10. С. 65.

70 Вестник Временного Правительства. 3 (16) сент. 1917 г. № 145 (191). С. 1.

71 Русские Ведомости. 3 (16) сент. 1917 г. № 202. С. 4.

72 Армия и Флот Свободной России. 2 (15) сент. 1917 г. № 202. С. 1.

73 Русские Ведомости. 2 (15) сент. 1917 г. № 201. С. 1.

74 Авантюры Керенского. С. 26.

75 Новое Время. 9 (22) сент. 1917 г. № 14867. С. 1.

76 Милюков П.Н. История. С. 427.

77 Новое Время. 9 (22) сент. 1917 г. № 14867. С. 1.

78 Там же.

79 Милюков П.Н. История. С. 428.

80 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 339.

81 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 354; см. также: Пронин В. [М.] Генерал Лавр Георгиевич Корнилов. С. 30.

82 Пронин В. М. Генерал Лавр Георгиевич Корнилов (Биографический очерк) // ВС ОРВЗ. Белград. 1921. Кн. 1. С. 21.

83 Милюков П.Н. История. С. 430.

84 Вестник Временного Правительства. 2 (15) сент. 1917 г. № 144 (190). С. 2.

Вместо заключения

1 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 332.

2 Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 123.

3 Набоков К. Д. Указ. соч. С. 142.

4 Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 110–111.

5 Армия и Флот Свободной России. 2 (15) сент. 1917 г. № 202. С. 4.

6 Армия и Флот Свободной России. 8 (21) сент. 1917 г. № 207. С. 3.

7 Новое Время. 10 (23) сент. 1917 г. № 14868. С. 4.

8 Русские Ведомости. 5 (18) сент. 1917 г. № 203. С. 4; Армия и Флот Свободной России. 8 (21) сент. 1917 г. № 202. С. 3; Новое Время. 9 (22) сент. 1917 г. № 14867. С. 1.

9 Армия и Флот Свободной России. 2 (15) сент. 1917 г. № 202. С. 4.

10 Армия и Флот Свободной России. 3 (16) сент. 1917 г. № 203. С. 3.

11 Волна. Орган Гельсингфорского комитета РСДРП. 7 (20) июля 1917 г. № 80. С. 1.

12 Вишневский Вс. [В.] От 1917 к 1932 и дальше (Из воспоминаний и наблюдений) // МС. 1932. № 11. С. 59.

13 Армия и Флот Свободной России. 30 авг. (12 сент.) 1917 г. № 200. С. 1.

14 Тимирев С.Н. Указ. соч. С. 119.

15 Армия и Флот Свободной России. 5 (18) сент. 1917 г. № 204. С. 5.

16 Тимирев С.Н. Указ. соч. С. 119.

17 Русские Ведомости. 5 (18) сент. 1917 г. № 203. С. 4.

18 Милюков П. Н. История… С. 425.

19 Чернов В. [М.] «Подполье» и «надполье» в подготовке корниловского движения (По поводу «Очерков русской смуты» ген. Деникина) // Воля России. Прага. 1923. № 4. С. 40.

20 Армия и Флот Свободной России. 5 (18) сент. 1917 г. № 204. С. 5.

21 Чернов В. [М.] Указ. соч. // Воля России. Прага. 1923. № 4. С. 40.

22 Русские Ведомости. 5 (18) сент. 1917 г. № 203. С. 4.

23 Армия и Флот Свободной России. 5 (18) сент. 1917 г. № 204. С. 1.

Биографический комментарий

Аладьин Алексей Федорович (1873–1927), член 1-й Государственной думы от Симбирской губернии, журналист, из крестьянской семьи. Отчислен из Симбирской гимназии за участие в революционном движении. Учился на медицинском, затем на естественном факультетах Казанского университета. В 1890-е гг. занимался пропагандистской работой среди крестьян и рабочих, в 1896 г. арестован, водворен на жительство в Симбирске. В 1897 г. бежал за границу, проживал в Бельгии, во Франции и Великобритании. Вернулся в Россию в 1905 г., принял активное участие в революции 1905–1907 гг. Избран депутатом 1-й Государственной думы от крестьянской курии (1906), один из организаторов «Трудовой группы». В 1907 г. избран во 2-ю Государственную думу от крестьянской курии Симбирской губернии, избрание кассировано Сенатом на том основании, что депутат не является крестьянином-домохозяином. С 1907 г. в эмиграции в Англии и США, вел борьбу против предоставления займов русскому правительству, работал журналистом в ряде британских газет. В 1914 г. обратился в посольство в Великобритании с просьбой разрешить вернуться на Родину, получил отказ. Поступил на службу в британскую армию, лейтенант. В июле 1917 г. вернулся в Россию, активно поддерживал генерала Л. Г. Корнилова, после провала выступления которого был арестован, находился в Быховской тюрьме. Освобожден в ноябре 1917 г. Участвовал в Белом движении на юге России, штабс-капитан. С 1920 г. в эмиграции, умер в Лондоне.

Александров Павел Александрович (1866–1940), юрист. Из мещан. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета, участковый судебный следователь (1890). Исполнял обязанности прокурора в Митавском окружном суде (1895). Снова вернулся на следственную работу. Следователь (1897), следователь по важнейшим делам (1909) в Петербургском, с 1914 г. – Петроградском суде. В начале 1917 г. преподаватель «техники производства расследования в шпионских делах» на курсах в контрразведке при Главном управлении Генерального штаба Российской империи. После Февральской революции откомандирован в Чрезвычайную следственную комиссию. С апреля 1917 г. вел дела против Ленина и большевиков. После Октябрьской революции отстранен от следствия, работал в советских учреждениях. В октябре 1918 г. арестован органами ВЧК, освобожден в 1919 г. по ходатайству Демьяна Бедного. В 1928 г. арестован и приговорен к пяти годам лагерей, в 1932 г. досрочно освобожден, выслан в Сибирь. Вернулся в Москву в середине 1930-х гг., в 1939 г. арестован, расстрелян в 1940 г., реабилитирован в 1993 г.

Алексеев Николай Николаевич (1879–1964), русский философ, правовед, один из идеологов евразийства. Окончил 3-ю московскую гимназию, поступил на юридический факультет Московского университета. В феврале 1902 г. Алексеев был исключен из числа студентов за революционную деятельность и приговорен к шести месяцам тюремного заключения. После освобождения уехал в Германию, продолжил обучение в Дрездене. В 1903 г. Алексеев возвратился в Москву, был восстановлен в университете и в 1906 г. успешно окончил юридический факультет с дипломом 1-й степени. За отличные успехи в учебе он был оставлен на кафедре энциклопедии права и истории философии права. В мае 1912 г. защитил магистерскую диссертацию «Науки общественные и естественные в историческом взаимоотношении их методов» и получил степень магистра государственного права. Преподавал в Московском университете (1912–1917). В 1917 г. Н. Н. Алексеев активно сотрудничал с Временным правительством, участвовал как специалист в подготовке Учредительного собрания. Октябрьскую революцию не принял, в 1918 г. уехал из Петрограда в Киев, затем в Крым, где был избран профессором Таврического университета. Принял участие в Белом движении; был редактором газеты «Великая Россия», заведовал литературной частью отдела пропаганды Добровольческой армии. В марте 1919 г. был эвакуирован в Константинополь, затем через Софию перебрался в Белград. В 1920 г. вернулся в Крым в качестве начальника информационного отдела при штабе армии генерала Врангеля. После падения Крыма окончательно эмигрировал из России. В 1921–1922 гг. работал инспектором русской школы в Константинополе. Преподавал в Праге (1922–1931) и Берлине (1931–1933), затем на Русских юридических курсах Сорбонны (1933–1940) и в Белграде (1940). После нападения гитлеровской Германии на Югославию принял участие в движении Сопротивления. В 1945 г. получил советское гражданство, но из-за ухудшения отношений между СССР и Югославией он был вынужден уехать в Швейцарию; с 1948 г. жил в Женеве, где продолжал заниматься правом и философией.

Антонов-Овсеенко (наст. фамилия Овсеенко) Владимир Александрович (1883–1938), революционер, советский партийный и государственный деятель. Из дворян, сын офицера. Окончил Воронежский кадетский корпус (1901) и поступил в Николаевское военное инженерное училище, однако отказался присягать «на верность царю и отечеству», позднее объяснив это «органическим отвращением к военщине», и после полутора недель ареста был отчислен. В том же году примкнул к социал-демократам. В 1902 г. поступил в Санкт-Петербургское пехотное юнкерское училище, где занимался революционной пропагандой. В 1904 г. выпущен подпоручиком в 40-й Колыванский пехотный полк, дислоцировавшийся в Варшаве, где продолжил пропаганду, уже будучи членом РСДРП, меньшевик. Весной 1905 г. Колыванский полк был направлен в Манчжурию, Антонов-Овсеенко дезертировал и бежал в Австро-Венгрию. В мае вернулся в Россию, активно принял участие в работе меньшевистской организации Петербурга, несколько раз арестовывался и освобождался. В 1910 г. вновь эмигрировал, проживал во Франции и Швейцарии. После начала Первой мировой войны примкнул к меньшевикам-интернационалистам, летом 1917 г. вернулся в Россию, где стал большевиком. Член Военной организации ЦК РСДРП (б), вел активную пропагандистскую работу на Балтийском флоте и Северном фронте. Один из организаторов июльского восстания, был арестован и освобожден после провала выступления Л. Г. Корнилова. Избран Центробалтом комиссаром при генерал-губернаторе Финляндии. Был избран от Балтфлота делегатом Всероссийского демократического совещания, от Северного фронта – депутатом Учредительного собрания. Член Петроградского военно-революционного комитета, один из основных руководителей Октябрьской революции в Петрограде. Руководил штурмом Зимнего дворца и арестом Временного правительства. Активный участник Гражданской войны, руководитель подавления восстания в Тамбовской губернии. Начальник Политуправления РВС республики (1922–1924), активный противник И. В. Сталина, троцкист. С 1924 г. на дипломатической работе, полпред в Чехословакии (1924), Литве (1928), Польше (1930). В 1928 г. порвал с оппозицией. Прокурор РСФСР (1934–1936), активно участвовал в репрессиях. Генеральный консул в Барселоне (1936–1937), пытался оказывать поддержку каталонским анархистам и троцкистам. Отозван в СССР, нарком юстиции РСФСР (август – октябрь 1937). В октябре 1937 г. арестован, в феврале 1938 г. приговорен к смертной казни как троцкист и расстрелян. Реабилитирован в 1956 г.

Багратион Дмитрий Петрович (1863–1919), князь, генерал-лейтенант (1916). Окончил Полоцкую военную гимназию, Николаевское кавалерийское училище, корнет (1882). Поручик (1883), штабс-ротмистр (1887). Окончил Офицерскую кавалерийскую школу, ротмистр (1895). С 1897 г. в постоянном составе Офицерской кавалерийской школы, учитель верховой езды (1897), помощник заведующего курсами обучения офицеров (1898), штаб-офицер, заведующий курсами обучения офицеров (1899). Подполковник (1900). Начальник офицерского отдела (1902). Полковник (1903). Редактор журнала «Вестник русской конницы» (1906–1914). Помощник начальника школы (1909). Генерал-майор (1909). Член Совета Главного управления государственного коннозаводства (1913). Командир 1-й бригады Кавказской туземной конной дивизии (1914–1916). Награжден Георгиевским оружием (1916). Командующий Кавказской туземной конной дивизией (1916–1917). Генерал-лейтенант (1916). После Февральской революции отстранен от командования и зачислен в резерв чинов при штабе Киевского военного округа. В июне 1917 г. вернулся в дивизию, в августе 1917 г. назначен командиром Туземного конного корпуса. После провала выступления Л. Г. Корнилова заменен генералом П. А. Половцовым и зачислен в резерв чинов при штабе Петроградского военного округа. В 1918 г. вступил в РККА. В 1919 г. начальник Высшей кавалерийской школы РККА, исполняющий обязанности председателя Особой центральной комиссии по снабжению РККА конским составом. В распоряжении Всероглавштаба (1919). Умер в Петрограде.

Балк Александр Павлович (1866–1957), генерал-майор (1912). Из семьи обрусевших шведских дворян. Окончил 1-й кадетский корпус и 1-е военное Павловское училище, подпоручик (1885), подпоручик гвардии (1886), поручик (1890), штабс-капитан (1898), капитан (1900), полковник (1906), генерал-майор (1912). Исполняющий обязанности помощника Варшавского обер-полицмейстера (1906), градоначальник Варшавы (19114), градоначальник Петрограда (1916–1917). В ходе Февральской революции арестован, в июне 1917 г. освобожден от службы. Участник Белого движения на юге России, в 1920 г. эвакуировался из Крыма, в эмиграции в Югославии, с 1945 г. – в Бразилии.

Бальц Владимир Александрович (1871–1931), юрист. Окончил Училище правоведения (1891), служил по судебному ведомству. Прокурор Екатеринодарского окружного суда (1903), Нижегородского окружного суда (1903–1906), товарищ прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты (1906–1909), прокурор Казанской судебной палаты (1909–1912). Действительный статский советник (1912). Директор Второго департамента Министерства юстиции (1915–1916), товарищ министра внутренних дел (1916–1917). В январе 1917 г. назначен к присутствованию в Сенате с производством в тайные советники. В 1917 г. председатель Особой комиссии для расследования злоупотреблений по военному ведомству.

Бартер Черльз Сент-Легер (1857–1931), британский генерал. С 1875 г. на военной службе, окончил Штабной колледж в 1883 г., принял участие в Ашантийской экспедиции (1895–1896), Тирахской кампании (1897), Англо-бурской войне (1899–1901), в межвоенный период служил в легкой пехоте в метрополии и в Индии. В 1914–1916 гг. во главе 47-й дивизии во Фландрии. В 1916 г. был направлен в запас. В 1918 г. вышел в отставку.

Баткин Федор Исаакович (1892–1923), эсер. Сын торговца, учился в Севастопольском училище, отчислен за политическую деятельность. С 1910 г. в эмиграции. Учился в Льеже в Политехническом университете. С началом войны вступил добровольцем в бельгийскую армию, демобилизован по ранению. В начале 1917 г. вернулся в Россию, добровольцем вступил в армию, за отличия награжден знаком отличия ордена Святого Георгия 4-й степени. После февраля 1917 г. прибыл в Севастополь, где сумел получить поддержку командующего флотом и завоевать авторитет у матросов. Был включен в состав ЧФ, матрос 2-й статьи. Вошел в состав Черноморской делегации и возглавил ее, сторонник революционного оборончества. Выступал против большевиков, принял участие в Белом движении на юге России. В 1920 г. эмигрировал в Турцию, где работал журналистом. Был завербован ВЧК, в 1922 г. вернулся в Крым, где был арестован и расстрелян.

Беннингсен Эммануил Павлович (1875–1955), граф, камергер (1912), действительный статский советник (1916), общественный деятель и политик, депутат 3-й и 4-й Государственной думы от Новгородской губернии. В 1896 г. окончил Императорское училище правоведения с золотой медалью, кандидат на судебные должности при Московской судебной палате. В 1897 г. оставил службу, дважды был избран Старорусским уездом предводителем дворянства (1897–1903), избирался гласным Старорусского уездного и Новгородского губернского земских собраний, почетным мировым судьей Старорусского уезда. Чиновник особых поручений при финляндском генерал-губернаторе (1903–1904). Уполномоченный, затем член Главного управления Красного Креста в Манчжурии (1904–1905). Гласный Санкт-Петербургской городской думы, почетный мировой судья Санкт-Петербурга, заместитель председателя городской думы (1908–1911). В 1907 г. был впервые избран в Государственную думу от Новгородской губернии. Входил во фракцию октябристов, товарищ председателя фракции. С 1911 г. член Главного управления Российского общества Красного Креста. В годы Первой мировой войны входил в состав «Прогрессивного блока». Главноуполномоченный Красного Креста при армиях Северо-Западного фронта (июль – август 1914), при 9-й армии (1914–1915), при армиях Западного фронта (1915–1916). Активный участник Февральской революции, представитель Красного Креста в Центральном комитете по делам военнопленных. Участник Белого движения на северо-западе России, после 1919 г. в эмиграции во Франции. В 1933 г. переехал в Бразилию.

Беранже Пьер Жан де (1780–1857), французский поэт и сочинитель песен.

Бичерахов Лазарь Федорович (1882–1952), русский офицер осетинского происхождения, генерал-майор (1918). Окончил Реальное училище и Алексеевское военное училище, хорунжий (1905), начал службу в 1-м Горно-Моздокском полку. Сотник (1909), принял участие в походе в Персию, в 1910 г. был ранен, награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. Подъесаул (1912). За отличие в боях на Юго-Западном фронте произведен в есаулы, награжден орденом Святого Георгия 3-й степени и Георгиевским оружием (1915). Войсковой старшина (1915). В январе 1916 г. отправлен на Кавказский фронт, где сформировал партизанский отряд. Полковник (1917). В 1918 г. сформировал отряд из 1 тыс. человек, подчинявшийся англичанам, привел его в Баку, где способствовал свержению власти Бакинской коммуны. Генерал-майор (1918). После взятия города турками и азербайджанскими отрядами отступил в Дагестан. С 1919 г. в эмиграции в Англии, с 1928 г. – в Германии. Сотрудничал с гитлеровцами, умер под Ульмом.

Болдырев Василий Георгиевич (1875–1933), генерал-лейтенант (1917). Окончил Пензенское землемерное училище (1893), Военно-топографическое училище, подпоручик (1895). Поручик (1898), штабс-капитан (1901). В 1903 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан. Принял участие и отличился в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Обер-офицер для особых поручений при штабе 4-го армейского корпуса (1904–1906), в битве на Шахе был ранен при штурме Новгородской сопки. Старший адъютант штаба 18-го армейского корпуса (1906–1907). Старший адъютант штаба 20-го армейского корпуса (1907–1909). Подполковник (1908). Штаб-офицер для поручений при штабе 20-го армейского корпуса (1909–1911). Штаб-офицер, заведующий обучающимися в Николаевской военной академии офицерами (1911–1914). Полковник (1911). Экстраординарный профессор Военной академии (1914). Исполняющий обязанности начальника штаба 2-й гвардейской пехотной дивизии (1914–1915). Награжден Георгиевским оружием (1915) и орденом Святого Георгия 4-й степени (1915). Командир 30-го пехотного Полтавского полка (1915–1916). Генерал-майор (1915). Генерал для поручений при командующем 4-й армией (февраль – сентябрь 1916), генерал-квартирмейстер штаба армий Северного фронта (1916–1917). Командир 43-го армейского корпуса (1917). Генерал-лейтенант (1917). Командующий 5-й армией (сентябрь – ноябрь 1917). После назначения Н. В. Крыленко Верховным главнокомандующим отказался ему подчиниться и был арестован, приговорен к трем годам тюремного заключения. В мае 1918 г. освобожден по амнистии. Активный участник антисоветского движения в Сибири, член Директории, главнокомандующий ее вооруженными силами (сентябрь 1918), в ноябре 1918 г., после переворота А. В. Колчака, выслан в Японию, где активно выступал в поддержку интервенции. Вернулся в январе 1920 г. во Владивосток, занимал ряд ответственных постов в местном военном и гражданском управлении. В 1922 г. при занятии Владивостока РККА арестован. В 1923 г. освобожден. Преподавал, служил в советских учреждениях. В 1933 г. арестован и расстрелян.

Брешко-Брешковская Екатерина Константиновна (1844–1934), деятельница революционного движения, один из лидеров партии эсеров. Урожденная Вериго. Окончила женскую гимназию, в начале 1870-х годов примкнула к народникам, приняла участие в хождении в народ в 1874 г., была арестована, содержалась в Петропавловской крепости, в 1878 г. осуждена в ходе «Процесса 193-х» к пяти годам поселения в Сибири. В 1881 г. совершила побег, была поймана и приговорена к четырем годам каторжных работ. В 1882 г. переведена на поселение. В 1891 г. получила право выбора проживания в Сибири, амнистирована в 1896 г. по случаю коронации императора Николая II. По возвращении в европейскую часть России активно занималась пропагандой, приняла участие в создании партии эсеров и ее боевой организации. В 1903 г. в связи с угрозой ареста выехала за границу. В Швейцарии занималась подготовкой кадров пропагандистов. В 1905 г. нелегально вернулась в Россию, приняла активное участие в революции 1905–1907 гг. В 1907 г. выдана Охранному отделению Е. Азефом, до 1917 г. находилась в ссылке, после была освобождена и вернулась в Петроград, где получила почетное прозвище «бабушка русской революции». Энергично поддерживала Временное правительство и Керенского, Октябрьскую революцию категорически не приняла. В 1918 г. эмигрировала. Проживала в США, Франции и Чехословакии, активно участвовала в Карпато-русском движении, умерла в Праге.

Брушвит Александр Михайлович, левый эсер, бывший студент Горного института. В 1913 г. в целях революционной пропаганды установил связь с матросами военных судов в Либаве. После революции поступил на бывший транспорт «Николаев», переименованный в «Народоволец». Став матросом, был избран в Кронштадтский совет. На Северной областной конференции ПСР в августе 1917 г. избран в областной комитет, затем участник августовской губернской конференции. Командовал отрядом моряков во время борьбы с генералом А. М. Калединым. Затем работал в военном отделе Исполкома в Кронштадте. В апреле 1918 делегат от Кронштадта 2-го съезда ПЛСР с правом решающего голоса. Позднее руководил партизанской и разведывательно-диверсионной работой в оккупированной немцами Прибалтике. Дальнейшая судьба неизвестна.

Бурский Павел Двитириевич (1868-?), русский и советский военный деятель, генерал-майор (1914). В 1886 г. окончил Симбирский кадетский корпус, в 1888 г. – Николаевское кавалерийское училище, корнет. Поручик (1891), штаб-ротмистр (1896), в 1898 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, ротмистр, переименован в капитаны Генерального штаба. Состоял при штабе Приамурского военного округа, принял участие в Русско-китайской войне. Подполковник (1901), начальник штаба 78-й пехотной дивизии (1904–1906). Полковник (1905). Штаб-офицер при управлении 2-й Туркестанской стрелковой бригады (1906–1908), штаб-офицер при управлении 54-й пехотной резервной бригады (1908–1910). Начальник штаба 48-й пехотной дивизии (июль – октябрь 1910). Начальник штаба 15-й кавалерийской дивизии (1910–1912). Командир 7-го уланского Ольвиопольского полка (1912–1914). Произведен в генерал-майоры с увольнением от службы за болезнью с мундиром и пенсией (1914). С 1918 г. в РККА, репрессирован в середине 1930-х гг.

Бутаков Александр Григорьевич (1861–1917), контр-адмирал (1913). Сын основоположника русского броненосного флота адмирала Г. И. Бутакова. В 1884 г. окончил Морское училище, мичман. Флаг-офицер Штаба командующего Практической эскадрой Балтийского моря (1889). Командир миноносцев «Роченсальм» (1895), «Тосно» (1895), «Нарген» (1895), № 119 (1899). Морской агент в США (1902–1905). Командир минного крейсера «Всадник» (1906), посыльного судна «Алмаз» (1906–1908), крейсеров «Паллада» (1908), «Баян» (1910). Начальник штаба Кронштадтского порта (1913–1917).

Вандервельде Эмиль (1866–1938), бельгийский социалист. Один из лидеров Бельгийской рабочей партии с момента ее основания в 1885 г. Участвовал во всех международных конгрессах, председатель Международного социалистического бюро (1900–1918). Доктор права (1885), доктор социологии (1888), профессор социологии свободного Бельгийского университета в Брюсселе. С 1894 г. член палаты депутатов от Брюсселя. С 1914 г. член правительства. В 1917 г. посетил Россию. Министр юстиции (1918–1921), в 1919 г. возглавил бельгийскую делегацию на Версальском конгрессе. В 1922 г. выступал защитником на процессе правых эсеров в Москве. Министр иностранных дел (1925–1927), в октябре 1925 г. принял участие в Локарнской конференции, 1 декабря подписал Локарнские соглашения о незыблемости западных границ Германии. Председатель Бюро и Социалистического рабочего Интернационала (1929–1935), министр здравоохранения (1936–1937).

Васильковский Олег Петрович (Карл Карлович) (1879–1944), генерал-лейтенант (1917). Сын казачьего офицера, в 1901 г. с отличием окончил Николаевское кавалерийское, училище, хорунжий лейб-гвардии Казачьего полка. Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., за отличия был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени и Георгиевским оружием (1908). Гвардии сотник (1909), гвардии есаул (1914), войсковой старшина (1915), полковник (1915). Командир 19-го Донского казачьего полка (1915–1917). Генерал-майор (1917). Командир бригады 7-й Донской казачьей дивизии (май – июль 1917 г.). Командующий войсками Петроградского военного округа (июль – август 1917 г.), с августа 1917 г. в распоряжении военного министра, один из организаторов Союза георгиевских кавалеров, генерал-лейтенант (1917), участник выступления Л. Г. Корнилова, с октября 1917 г. в резерве чинов при штабе Петроградского военного округа. Принял активное участие в вооруженном выступлении эсеров в Ярославле (1918), после разгрома бежал в Эстонию. В 1919–1920 гг. возглавлял миссию Белорусской Народной Республики в Прибалтике. Председатель Правления Союза русских инвалидов в Эстонии. В 1940 г., после вхождения Эстонии в состав СССР, арестован, в 1941 г. приговорен к смертной казни, замененной на 10 лет заключения, умер в лагере под Томском.

Вачнадзе Александр Иванович (1855 – после 1917), князь, генерал-майор (1915). В 1871 г. окончил Петровскую Полтавскую военную гимназию, в 1875 г. – Тифлисское пехотное юнкерское училище, прапорщик. Подпоручик (1877), принял участие и отличился в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., поручик (1878). Штабс-капитан (1881), капитан (1888), подполковник (1889), принял участие и отличился в Русско-японской войне 1904–1905 гг., полковник (1905). Командир 53-го пехотного Волынского полка (1905–1906). Командир 274-го резервного Ставучанского батальона (1906–1907), Асландузского резервного батальона (1908–1910). Командир 5-го стрелкового полка (1910). В 1914 г. вышел в отставку, вернулся в строй с началом войны. Генерал-майор (1915). Начальник 2-й Закавказской запасной пехотной бригады (1915–1917).

Верещак Семен Иванович, эсер, председатель Исполкома Совета солдатских депутатов, образованного в Тифлисе 6 марта 1917 г. На 1-м Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов избран членом ВЦИК. В феврале 1918 г. комендант и председатель штаба по охране Тифлиса. В 1921 г. эмигрировал вместе с членами правительства Грузии; проживал в Праге.

Верцинский Эдуард Александрович (1873–1941), генерал-майор (1915). В 1890 г. окончил 1-й кадетский корпус, в 1892 г. – 1-е военное Павловское училище. Подпоручик (1892), поручик гвардии (1894), поручик гвардии (1896). В 1900 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба. Состоял при Варшавском военном округе. Старший адъютант штаба 2-го кавалерийского корпуса (1900–1903). В 1903–1904 гг. прикомандирован к Чугуевскому пехотному юнкерскому училищу для преподавания военных наук. Столоначальник Главного штаба (1904–1905). Подполковник (1904). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., штаб-офицер для особых поручений при штабе 1-го Сибирского армейского корпуса (1905–1907). Штаб-офицер для особых поручений при штабе 18-го армейского корпуса (1907–1910). Полковник (1908). Начальник штаба гвардейской стрелковой бригады (1910). Командир 145-го пехотного Новочеркасского полка (1914–1915). Командующий лейб-гвардии 2-м стрелковым Царскосельским полком (январь – сентябрь 1915). Генерал-майор (1915). Командующий Гвардейской стрелковой дивизией (1916–1917). Награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1917). Начальник штаба 18-го армейского корпуса (февраль – июнь 1917). Начальник штаба 8-й армии (июнь – август 1917). Командующий Гвардейской стрелковой дивизией (август – сентябрь 1917). В резерве чинов при штабе Петроградского военного округа (1917–1918). 1-й обер-квартирмейстер ГУГШ (январь 1918). Жил в Петрограде, занимался мелкой торговлей. В 1921 г. получил эстонское гражданство, но выехать в Эстонию не смог, так как весной 1922 г. был арестован по обвинению в посещении посольства Эстонии в Петрограде. 3,5 месяца провел в заключении по обвинению в продаже золотых и серебряных вещей. В 1923 г. уехал в Эстонию. Неудачно пытался вступить в эстонскую армию. Жил в Таллине. После присоединения Эстонии к СССР был арестован, расстрелян в Ленинграде.

Винклер Арнольд фон (1856–1945), германский военный деятель, генерал от инфантерии. Командир 2-й гвардейской дивизии (1912), 61-го резервного, 4-го резервного, Карпатского корпусов (1915), награжден орденом Pour le Merite, командующий 11-й армией (1916–1917), в июне 1917 г. назначен командовать 1-м армейским корпусом, награжден дубовыми листьями к Pour le Merite (1917). Командующий 25-м резервным корпусом (1918), после окончания войны в отставке.

Вирен Роберт Николаевич (1856–1917), русский военный моряк, адмирал (1915), окончил Морской кадетский корпус (1877), мичман (1878). В 1880–1883 гг. служил на Балтийском флоте, лейтенант (1883). Окончил Минный офицерский класс (1884), минный офицер 1-го разряда (1886). Окончил Николаевскую морскую академию (1889), в 1889–1891 гг. на должности минного офицера броненосца «Петр Великий» совершил заграничное плавание, капитан-лейтенант (1891). В 1891–1894 гг. преподавал минное дело великому князю Георгию Александровичу. Капитан 2-го ранга (1894). Командир канонерской лодки «Посадник» (1896–1897), учебного судна «Верный (1897–1898), броненосца береговой обороны «Стрелец» (1900). Капитан 1-го ранга (1901), командир крейсера 1-го ранга «Баян» (1901–1904). Флаг-капитан контр-адмирала князя П. П. Ухтомского (июль – август 1904). Контр-адмирал (1904), командующий отрядом судов в Порт-Артуре (август – ноябрь 1904). Был тяжело ранен в ногу, вынужден был перебраться на берег. За отличия в делах против японцев награжден Золотым оружием и орденом Святого Георгия 4-й степени. Был категорическим противником сдачи Порт-Артура. В декабре 1904 г. попал в плен. По возвращении из Японии назначен младшим флагманом Черноморской флотской дивизии (1906). Начальник учебно-артиллерийского отряда Балтийского флота (1906–1907), исполняющий обязанности главного командира Черноморского флота и портов Черного моря (1907–1908). Член Совета адмиралтейств (1908–1909), вице-адмирал (1909). Главный командир Кронштадтского порта и военный губернатор Кронштадта (1909–1917). Адмирал (1915). В 1916 г. за личную отвагу при предотвращении взрыва пороховых складов Петровского форта представлен к награждению орденом Святого Георгия 3-й степени. Убит матросами во время Февральской революции.

Войтинский Владимир Савельевич (1885–1960), революционер и экономист. Член РСДРП (б) с 1903 г., участвовал в революции 1905–1907 гг., в 1908 г. арестован и приговорен к четырем годам ссылки в Сибирь. В 1912–1916 гг. находился в Сибири, участвовал в работе циммервальдистов под руководством И. Г. Церетели. После Февральской революции вернулся в Петроград, примкнул к меньшевикам. Помощник комиссара Северного фронта, участвовал в походе генерала П. Н. Краснова на Петроград. В 1918 г. переехал в Грузию, в 1919 г. эмигрировал в Германию, в 1935 г. – в США. Умер в Вашингтоне.

Воронович Николай Владимирович (1887–1967), учился в Пажеском корпусе, в 1904 г. прервал учение, отправившись на Русско-японскую войну, воевал в артиллерии, награжден знаком отличия ордена Святого Георгия. По возвращении восстановлен в Пажеском корпусе, в 1907 г. назначен камер-пажом императрицы Александры Федоровны, в том же году выпущен из корпуса корнетом в гвардию. Участвовал и отличился в Первой мировой войне, награжден орденом Святого Георгия 4-й степени, ротмистр гвардии (1917), активно поддержал Февральскую революцию. В 1919 г. принял активное участие в «зеленом движении» в районе Сочи и Гагр, боролся с грузинской, а затем и с Добровольческой армиями. После 1920 г. в эмиграции в Чехословакии и Франции, с конца 1940-х гг. – в США.

Врангель Петр Николаевич (1878–1928), из семьи обрусевших дворян датско-шведско-немецкого происхождения, барон, генерал-лейтенант (1918). В 1901 г. окончил с золотой медалью Горный институт Императрицы Екатерины II в Санкт-Петербурге, после чего вступил вольноопределяющимся в лейб-гвардии Конный полк. В 1902 г. выдержал экзамен на офицерский чин при Николаевском кавалерийском училище, корнет гвардии. Добровольцем принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг. в составе 2-го Аргунского казачьего полка, хорунжий. За отличие произведен в сотники (1904), подъесаулы (1905). В 1905 г. переведен в 55-й драгунский Финляндский полк, штабс-ротмистр. В 1907 г. переведен в лейб-гвардии Конный полк, поручик гвардии. Штабс-ротмистр гвардии (1909). В 1910 г. окончил курс в Николаевской академии Генерального штаба, в 1911 г. – Офицерской кавалерийской школы. Ротмистр гвардии (1913). С началом войны назначен помощником командира лейб-гвардии Конного полка по строевой части, участвовал и отличился в первом наступлении в Восточную Пруссию, одним из первых русских офицеров был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1914). Флигель-адъютант (1914). Полковник (1914). Награжден Георгиевским оружием (1915). Командир 1-го Нерчинского полка Забайкальского казачьего войска (1915–1916). Командир 2-й бригады (1916–1917), 1-й бригады (1917) Уссурийской конной дивизии. Генерал-майор (1917). Временный командующий Уссурийской конной дивизией (январь – июль 1917), командующий 7-й кавалерийской дивизией, Сводным кавалерийским корпусом (июль – сентябрь 1917). Активный участник Белого движения на юге России. С августа 1918 г. в Добровольческой армии, командовал 1-й конной дивизией (август – ноябрь 1918), 1-м конным корпусом (ноябрь – декабрь 1918). Генерал-лейтенант (1918). Командующий Кавказской добровольческой армией (1918–1919), Добровольческой армией (1919–1920). В феврале 1920 г. из-за разногласий с генералом А. И. Деникиным отправлен в отставку, в марте того же года, после отставки Деникина, назначен главнокомандующим вооруженными силами Юга России, с мая того же года – русской армией. После падения Крыма эвакуировался в Константинополь. В эмиграции в Турции и королевстве СХС, в 1927 г. переехал в Брюссель, где вскоре скончался.

Вышеславцев Борис Петрович (1877–1954), русский журналист, философ, религиозный мыслитель. В 1895 г. окончил 3-ю московскую гимназию, в 1899 г. – юридический факультет Императорского Московского университета. Работал присяжным поверенным, но вскоре отошел от практики, стал заниматься философией, в 1908 г. сдал магистерский экзамен по философии, был командирован за границу, учился и работал в библиотеках Германии, Италии и Франции. С 1911 г. читал лекции по философии в Московском университете и в университете Шанявского. Профессор философии права Московского университета (1917), с 1922 г. в эмиграции в Германии и во Франции, с 1925 г. – один из редакторов журнала «Путь». Во время Второй мировой войны активно сотрудничал с гитлеровцами в организации антисоветской пропаганды. По ее окончании бежал в Швейцарию, где сотрудничал с Народно-трудовым союзом, умер в Женеве.

Гагарин Александр Васильевич (1866 – после 1920), князь, генерал-майор (1915). Окончил 2-й кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище, корнет. Поручик (1891), штабс-ротмистр (1894), ротмистр (1900). Принял участие и отличился в Русско-японской войне 1904–1895 гг., войсковой старшина (1904), в 1905 г. переименован в подполковника. Награжден Золотым оружием (1906). Полковник (1910). Командир 9-го уланского Бугского полка (1914–1915). Генерал-майор (1915). Командир 3-й бригады Кавказской туземной конной дивизии (1915–1917). Командующий 1-й Кавказской туземной конной дивизией (август – сентябрь 1917). После провала выступления Л. Г. Корнилова отстранен от командования и направлен в резерв чинов при штабе Петроградского военного округа. С 1918 г. в составе Добровольческой армии, с 1920 г. в эмиграции.

Гессен Арнольд Ильич (1878–1976), русский журналист и писатель. Учился в Санкт-Петербургском университете на физико-математическом факультете, затем в 1912 г. окончил там же юридический факультет. Занимался журналистикой, был корреспондентом газеты «Русское слово» в Государственной думе всех четырех созывов (1906–1917), симпатизировал кадетам. В дни Февральской революции был одним из авторов оперативного информационного листка, который выпускали по своей инициативе журналисты, работавшие при Думе. В послереволюционное время работал в различных издательствах. В конце жизни начал активно выступать с публикациями на пушкинскую тему. Выпустил шесть книг о Пушкине, его окружении и эпохе.

Гильбих Эдуард-Эбельгард Петрович (1880–1931), полковник (1916). Окончил 1-й кадетский корпус (1898), 1-е военное Павловское училище по 1-му разряду, подпоручик (1899). Подпоручик гвардии (1900), поручик (1904), штабс-капитан (1908), капитан (1912), полковник (1916). Участник Белого движения на юге России. С 1920 г. в эмиграции в Константинополе. Осенью 1921 г. вернулся в Россию вместе с генералом Я. А. Слащевым и группой офицеров и генералов Белой армии. Амнистирован. Расстрелян в 1931 г.

Гиппиус Зинаида Николаевна (1869–1945), поэтесса и писательница, супруга Д. С. Мережковского, один из видных представителей русского символизма. Вместе с мужем приветствовала Февральскую революцию, поклонница А. Ф. Керенского, категорически не приняла Октябрьскую революцию, в 1919 г. бежала в Польшу, с 1920 г. в эмиграции во Франции. В отличие от мужа, во время гитлеровской оккупации не призывала к сотрудничеству с гитлеровской Германией. Умерла в Париже.

Голицын Николай Дмитриевич (1850–1925), член Государственного совета (1916), последний председатель Совета министров Империи (1916–1917). В 1871 г. окончил Александровский лицей, поступил на службу в МВД, коллежский секретарь. Служил в Царстве Польском. Титулярный советник (1874), коллежский асессор, камер-юнкер (1876), надворный советник (1879). Архангельский вице-губернатор (1879). Коллежский советник (1881). Вице-директор хозяйственного департамента МВД (1884). Статский советник (1885), действительный статский советник (1887). Архангельский губернатор (1887), калужский губернатор (1893). Тайный советник (1896). Тверской губернатор (1897). Сенатор (1903). Действительный тайный советник (1914). Председатель Комитета по оказанию помощи русским военнопленным (1915). Член Государственного совета (1916), председатель Совета министров (1916–1917). В ходе Февральской революции арестован, 5 марта 1917 г. освобожден, в мае 1917 г. оставлен за штатом. Проживал в Москве и Рыбинске. Неоднократно арестовавывался органами ГПУ, в последний раз – в 1925 г. В 1927 г. расстрелян.

Гутьер Оскар Эмиль фон (1857–1934), генерал от инфантерии (1917). В 1875 г. окончил Кадетский корпус, лейтенант. Капитан (1885), в 1888 г. окончил Военную академию, в 1889 г. причислен к Генеральному штабу. В 1890 г. майор, командир батальона 95-го пехотного полка. В 1902 г. переведен в Большой Генеральный штаб, подполковник. В 1907 г. полковник, командир лейб-гвардии Гессенского полка. Генерал-майор, командир 74-й пехотной бригады. Генерал-квартирмейстер Большого Генерального штаба, лектор Военной академии (1911). Генерал-лейтенант, командир 1-й гвардейской дивизии (1912). В 1914–1915 гг. сражался на Западном фронте, в 1915 г. назначен командиром 21-го армейского корпуса на Восточном фронте. Генерал от инфантерии, руководил операциями по взятию Риги и островов Моонзундского архипелага. С декабря 1917 г. командующий 12-й армией на Западном фронте, в марте 1918 г. организовал прорыв фронта британской 5-й армии. С 1919 г. в отставке, председатель Германского союза офицеров.

Данильченко Петр Васильевич (1873–1953), полковник (1916). Окончил 1-й кадетский корпус (1892), 2-е Константиновское военное училище (1894), подпоручик. Поручик (1897), переведен в лейб-гвардии Измайловский полк, подпоручик (1897).

Поручик (1901), штабс-капитан (1905), капитан (1909). Вне службы увлекался театром и драматургией. В 1914 г. ушел на фронт командиром роты. Полковник (1915). В 1917 г. командовал Запасным Измайловским полком. Участник Белого движения на юге России. С 1920 г. в эмиграции в Болгарии и королевстве СХС, с 1923 г. – в США. Умер в Нью-Йорке.

Дзевалтовский Игнатий Леонович (наст. имя Дзевялтовский Игнаций Людвигович) (1888–1925), дворянин, католик, родился в имении Пликишки Виленской губернии. Окончил реальное училище в Вильно, после чего учился в Политехническом институте в Лемберге. С 1908 г. член Польской партии социалистов, входил в ее революционную фракцию во главе с Ю. Пилсудским, в том же году вернулся в Россию, был арестован в Варшаве за попытку провоза подрывной литературы, но вскоре освобожден. Продолжил обучение в Петербургском педагогическом и на естественном факультете Психоневрологического института, но учебу не закончил. В сентябре 1914 г. поступил вольноопределяющимся в Павловское военное училище, в феврале 1915 г. произведен в прапорщики, с марта того же года на фронте. Воевал в составе лейб-гвардии Гренадерском полка, к 1917 г. дослужился до штабс-капитана. После Февральской революции активно ведет пропагандистскую работу в армии, председатель полкового комитета. По рекомендации Н. И. Подвойского в апреле того же года вступил в РСДРП (б), активный «пораженец». За отказ принять участие в наступлении армии в июне 1917 г. и увод полка в тыл вместе с сообщниками арестован и отдан под суд. Он проходил в Киеве под сильнейшим давлением большевистских организаций, в октябре 1917 г. все арестованные были оправданы и отпущены на свободу. Принял активное участие в подготовке переворота в Петрограде, после взятия Зимнего дворца назначен Военно-революционным комитетом его комиссаром. Заместитель командующего войсками Петроградского военного округа, главный комиссар Управления военно-учебных заведений Всероссийского Главного штаба (1917–1918). С октября 1918 г. комиссар Всероглавштаба. В июне – августе 1919 г. заместитель народного комиссара по военным и морским делам Украинской ССР, в августе – октябре 1919 г. народный комиссар по военным и морским делам Украинской ССР. Помощник командующего Восточным фронтом, член реввоенсовета 5-й армии (1919–1920). Член Дальбюро ЦК РКП (б), военный министр и министр иностранных дел Дальневосточной республики (1920), псевдоним Игнатий Юрин. Дипломатический представитель ДВР в Китае (1920–1921). Уполномоченный Наркомата рабоче-крестьянской инспекции РСФСР на юго-востоке (1922). Член Экономического совета юго-востока РСФСР (1922–1923), заместитель председателя Правления Российского общества добровольного воздушного флота (1923–1924). В 1924 г. представитель Исполнительного комитета Коминтерна при Болгарской коммунистической партии (1924). Резидент Разведывательного управления штаба РККА в Прибалтике (1925). В ноябре 1925 г. бежал в Польшу. Был советником маршала Ю. Пилсудского. Умер в 1925 г., предположительно отравлен советскими агентами.

Довбор-Мусницкий Иосиф Романович (1867–1937), русский (генерал-лейтенант) и польский (генерал брони) военный деятель. Из дворян Царства Польского. Окончил Николаевский кадетский корпус (1886), 2-е военное Константиновское училище, подпоручик (1888). Поручик (1891), штабс-капитан (1900). В 1902 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан. Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., обер-офицер для особых поручений штаба 1-го Сибирского армейского корпуса (1904–1906). Подполковник (1904). Старший адъютант штаба Иркутского военного округа (1906–1908). Штаб-офицер для поручений при штабе 10-го армейского корпуса (1908–1910). Полковник (1908). Начальник штаба 11-й пехотной дивизии (19101912). Начальник штаба 7-й пехотной дивизии (1912–1914). Командир 14-го Сибирского стрелкового полка (1914–1915). Генерал-майор (1915). Награжден орденом Святого Георгия 4-й степени и Георгиевским оружием (1915). Генерал для поручений при командующем 1-й армией (1915–1916). В 1916 г. командовал 123-й, а затем 38-й пехотными дивизиями. Исполняющий должность начальника штаба 1-й армии (январь – апрель 1917), командир 38-го армейского корпуса (апрель – август 1917), генерал-лейтенант (1917). Командир Польского стрелкового корпуса (август 1917). Не принял советскую власть, вошел в соглашение с немцами, вывел остатки корпуса в Польшу. Командующий польской армией (1918–1919), соперник Пилсудского. Генерал брони (1920), в 1920 г. вынужден был выйти в отставку.

Доманевский Владимир Николаевич (1878–1937), генерал-лейтенант (1920). Окончил Пажеский корпус, гвардии подпоручик (1897). Поручик (1901). Поручик гвардии (ст. 13.08.1901). В 1903 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан Генрального штаба. Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Старший адъютант штаба 23-й пехотной дивизии (март – октябрь 1905). Помощник старшего адъютанта штаба войск Гвардии и Петербургского военного округа (19051909). Окончил годовой курс Офицерской кавалерийской школы (1907). Подполковник (1908). Штаб-офицер для поручений при штабе Гвардейского корпуса (1909–1915). Полковник (1912). Награжден Георгиевским оружием (1915). Командир 14-го уланского Ямбургского полка (май – декабрь 1915). Обер-квартирмейстер штаба Гвардейского корпуса (1915–1916). Начальник штаба 1-го Кавказского кавалерийского корпуса в Персии (июль – ноябрь 1916). В распоряжении начальника Генерального штаба (1916–1917). Начальник штаба Приамурского военного округа, генерал-майор (1917). В распоряжении начальника штаба Кавказского фронта (ноябрь 1917). В 1918 г. в распоряжении генерала Д. Л. Хорвата в Харбине. С ноября 1918 г. офицер для связи штаба Приамурского военного округа со штабом Американского экспедиционного корпуса во Владивостоке. Начальник штаба сухопутных и морских сил Приморской области (февраль – апрель 1920), Генерал-лейтенант (1920). В 1921 г. отправлен в отставку, эмигрировал в Сербию, затем – во Францию, умер в Париже.

Дош-Флеро Арно (1879–1951), американский журналист, юрист, эмигрант из Германии. Окончил Орегонский университет и юридическую школу в Гарварде. С 1904 г. работал журналистом в газетах «Экзаменер» и «Бюллетень». С начала Первой мировой войны военный корреспондент нескольких американских изданий. В 1918–1919 гг. работал корреспондентом в революционной Венгрии, в 1920 г. – в Польше во время Советско-польской войны, в 1922 г. – в Ирландии во время Гражданской войны. После этого работал в Париже, с 1944 г. представитель «Монитор» в Испании, умер в Мадриде.

Дубасов Федор Васильевич (1845–1912), русский военно-морской и государственный деятель, генерал-адъютант (1905), адмирал (1906), член Государственного совета (1906). В 1857 поступил и в 1863 г. окончил Морской кадетский корпус, гардемарин (1863), мичман (1865), в 1868–1870 гг. прослушал академический курс морских наук, лейтенант (1869). Участвовал и отличился в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., командовал минным катером в составе Дунайской флотилии, 14 (26) мая 1877 г. с тремя другими катерами атаковал турецкий монитор «Сейфи», участвовал в постановке минных заграждений у Гирсово, Мачина, Силистрии. Капитан-лейтенант, командир крейсера Добровольного флота «Россия» (1878), флигель-адъютант (1878). В 1879–1880 гг. командир гвардейского, в 1882 г. – практического отрядов миноносок Балтийского флота. В 1882 г. уволен со службы по семейным обстоятельствам, в 1883 г. возвращен на службу, капитан-лейтенант. В 1883–1885 гг. командир крейсера «Африка», капитан 2-го ранга, член Военно-морского суда Кронштадтского порта (1886), капитан 1-го ранга, флаг-капитан штаба старшего флагмана командующего практической эскадрой (1887). Командир фрегата «Светлана», фрегата «Владимир Мономах» (1888), с 1891 г. – броненосца «Петр Великий», с 1892 г. – броненосной батареи «Не тронь меня». Морской агент в Германии (1892–1895). Контрадмирал (1893), в том же году назначен младшим флагманом Балтийского флота, член Комиссии по организации береговой обороны государства (1896), в августе 1897 – августе 1899 г. командующий Тихоокеанской эскадрой. Под руководством Дубасова в 1898 г. эскадра заняла Порт-Артур и Дальний, хотя сам он и выступал против подобных действий, указывая на стратегическое неудобство Порт-Артура в случае войны с Японией. Вице-адмирал (1899), старший флагман 1-й флотской дивизии (1899). В 1901–1905 гг. председатель Морского технического комитета, при разборе Гулльского инцидента член Международной следственной комиссии, при разборе дела высказал особое мнение, оправдывающее действия вице-адмирала З. П. Рожественского. Генерал-адъютант, член Совета Государственной обороны (1905). В 1905 г. руководил подавлением крестьянских выступлений в Черниговской, Полтавской и Курской губерниях, с ноября 1905 г. московский генерал-губернатор, организовал и лично руководил подавлением вооруженного восстания в Москве. В апреле 1906 г. на жизнь Дубасова было совершено неудачное покушение, в июле 1906 г. был уволен с поста московского генерал-губернатора с назначением членом Государственного совета. В декабре 1906 г. в Петербурге на Дубасова вновь было совершено неудачное покушение. Адмирал (1906).

Думер Жозеф Атанас Гастон Поль (1857–1932), французский политический и государственный деятель, президент Франции (1931–1932). Профессор математики (1977), главный редактор газеты «Курьер д’Энн» (1883–1888), в 1888 г. был впервые избран в палату депутатов. Министр финансов (1895–1896), генерал-губернатор французского Индокитая (1897–1902). Президент палаты депутатов (1902–1905). Сенатор от Корсики (1912). Во время Первой мировой войны потерял пятерых из восьми своих детей. Государственный министр (1917), министр финансов (1921–1922; 1925–1927), председатель Комитета по бюджету (1922–1927), президент Сената (1927–1931), 13 мая 1931 г. был избран президентом республики, 6 мая 1932 г. был смертельно ранен при открытии книжной выставки в Париже душевнобольным белоэмигрантом П. Т. Горгуловым.

Жордания Ной Николаевич (1869–1953), российский и грузинский партийный и государственный деятель, член РСДРП (1898), депутат 2-го съезда РСДРП, примкнул к меньшевикам. Депутат 1-й Государственной думы, «выборжец», за подписание воззвания осужден на терхмесячное заключение. Депутат 5-го съезда РСДРП, избран членом ЦК (1907–1912). В 1914 г. примкнул к оборонцам, в 1917 г. возглавил Тифлисский совет. С осени 1917 г. стал занимать все более националистическую позицию, 9 декабря 1917 г. возглавил Президиум Национального совета Грузии, а 26 мая 1918 г., после распада Зак-федерации, – Временный парламент Грузинской демократической республики. С июля 1918 г. глава правительства. Ориентировался на Германию, после ее поражения – на Англию. Пытался использовать свою антибольшевстскую настроенность для поддержки территориальных претензий Тбилиси. В 1921 г. после начала наступления советских войск бежал. В эмиграции в Константинополе, затем – в Париже.

Зиновьев (Радомысльский) Григорий Евсеевич (1883–1936), российский революционер, советский политический и государственный деятель. Родился в Елисаветграде в состоятельной еврейской семье. Получил домашнее образование под руководством отца. С 1901 г. в революционном движении, в 1902 г. эмигрировал, в Берне познакомился и подружился с В. И. Лениным, примкнул к большевикам. Принял участие в революции 1905–1907 гг. Весной 1917 г. вместе с Лениным вернулся в Россию из Швейцарии. Несмотря на неоднократные расхождения с курсом партии, оставался на руководящих постах благодаря дружбе с Лениным. Руководитель Петроградского совета (1917–1918), руководил обороной города во время наступления генерала Н. Н. Юденича. Председатель Исполкома Коминтерна (1919–1926). Член Политбюро ЦК партии (1921–1926), кандидат в члены Политбюро ЦК РКП (б) (1919–1921), член ЦК (1907–1927), член Оргбюро ЦК РКП (б) (1923–1924). В 1925 г. вместе с Каменевым вошел в состав «новой оппозиции», в 1926 г. был снят с занимаемых постов, в 1927 г. выведен из состава ЦК и исключен из партии. В 1928 г. восстановлен в партии, назначен ректором Казанского университета. В 1932 г. вновь исключен из партии, арестован, осужден на 4 года ссылки и выслан в Кустанай. В 1933 г. восстановлен в рядах ВКП (б) и направлен на работу в Центросоюз. В декабре 1934 г. Зиновьев арестован, исключен из партии и вскоре осужден на 10 лет тюрьмы по делу «Московского центра». В августе 1936 г. приговорен к высшей мере наказания по делу «Троцкистско-зиновьевского объединенного центра», расстрелян. Реабилитирован в 1988 г.

Изнар Николай Николаевич (1851–1932), видный общественный и государственный деятель. Инженер путей сообщения, надворный советник. Родился в городе Одессе. Окончил Ришельевскую гимназию, учился в Петербургском Технологическом институте, но в 1874 г. перешел в Институт инженеров путей сообщения, который закончил в 1879 г. Председатель правлений Общества кирпичного производства и строительных материалов «Пелла», Общества нефтеперегонных заводов «В. Ропс и К». Во время Первой мировой войны товарищ председателя Центрального Военно-промышленного комитета. В 1920 г. выехал в Финляндию, затем переехал во Францию. Вице-председатель совета Российского торгово-промышленного и финансового союзов. Член правления Союза русских инженеров, с 1926 г. его председатель. Делегат Российского зарубежного съезда 1926 в Париже от Франции. Почетный председатель Союза русских дипломированных инженеров во Франции. Участвовал в организации Донских политехнических курсов. Сотрудник газеты «Возрождение».

Каменев (Розенфельд) Лев Борисович (1883–1936), революционер, партийный и советский деятель. Видный большевик, соратник Ленина. Председатель ВЦИК (7-17 ноября 1917), председатель Моссовета (1918–1926); с 1922 года заместитель председателя СНК и СТО, председатель СТО (1924–1926). Член ЦК (1917–1927), член Политбюро (1919–1926), полпред в Италии (1926–1928), кандидат в члены Политбюро (1926–1927). В декабре 1927 г. на 15-м съезде ВКП (б) исключен из партии. Выслан в Калугу. Вскоре выступил с заявлением о признании ошибок. В июне 1928 г. восстановлен в партии. Начальник Научно-технического управления ВСНХ СССР (1928–1929), председатель Главного концессионного комитета при СНК СССР (1929). В октябре 1932 г. был вновь исключен из партии за недоносительство в связи с делом «Союза марксистов-ленинцев» и отправлен в ссылку в Минусинск. В декабре 1933 г. снова восстановлен в партии и назначен директором научного издательства «Academia». В декабре 1934 г., после убийства С. М. Кирова, был арестован и 16 января 1935 г. по делу «Московского центра» приговорен к пяти годам тюрьмы, а затем, 27 июня 1935 г., по делу «Кремлевской библиотеки и комендатуры Кремля» приговорен к десяти годам тюрьмы. В 1936 г. осужден по делу «Троцкистско-зиновьевского объединенного центра» и расстрелян. Посмертно реабилитирован в 1988 г.

Каринский Николай Сергеевич (1873–1948), юрист, государственный деятель. Потомственный дворянин Московской губернии. В 1897 г. окончил юридический факультет Московского университета. Помощник присяжного поверенного округа Московской судебной палаты с местожительством во Владимире (1898). В 1901 г., согласно прошению, переведен помощником присяжного поверенного в округ Харьковской судебной палаты, в том же году ему присвоено звание присяжного поверенного. Избран членом Совета присяжных поверенных округа Харьковской судебной палаты (1907–1916). Присяжный поверенный округа Московской судебной палаты (1916–1917). Комиссар Московского градоначальства (март – май 1917), прокурор Петроградской судебной палаты (май – июль 1917), старший председатель Петроградской судебной палаты (июль – октябрь 1917), прокурор Крымской судебной палаты (1919), начальник Черноморской губернии, управляющий МВД Южно-русского правительства (январь – март 1920). В эмиграции в США, умер в Нью-Йорке.

Карлейль Томас (1795–1881), британский философ, историк и писатель шотландского происхождения.

Кириенко Иван Иванович (1877–1918), политический деятель, социал-демократ, меньшевик, депутат Государственной думы 2-го созыва. В 1917 г. правительственный комиссар 9-й, затем 11-й армии, комиссар Киевского военного округа. Представитель Временного Всероссийского правительства (Директории) в Иркутске. В конце 1918 г. исполняющий обязанности комиссара Челябинска, отказался признать переворот А. В. Колчака, был арестован и увезен в Омск, где был расстрелян.

Кисляков Владимир Николаевич (1875–1919), генерал-майор (1917), в 1893 г. окончил Александровский кадетский корпус, в 1895 г. – Константиновское артиллерийское училище, подпоручик. Поручик (1898). В 1901 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан Генерального штаба. Помощник старшего адъютанта штаба Финляндского военного округа (1901–1904). Капитан (1903). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Помощник старшего адъютанта управления генерал-квартирмейстера 2-й Манчжурской армии (1904–1906). Подполковник (1906). Штаб-офицер для поручений при штабе Иркутского военного округа (1906–1907). Прикомандирован к Чугуевскому пехотному юнкерскому училищу для преподавания военных наук (1907–1908). Штаб-офицер для поручений при командующем войсками Одесского военного округа (1908–1913). Полковник (1910). Заведующий передвижениями войск по железнодорожным и водяным путям Варшавского района (1913–1914). Генерал-майор (1915), начальник военных сообщений армий Западного фронта (1915–1917). Товарищ министра путей сообщения на театре военных действий (1917). Сторонник генерала Л. Г. Корнилова, в сентябре 1917 г. арестован, содержался в Быховской тюрьме. В 1918 г. состоял при гетмане Скоропадском, затем – во ВСЮР. Расстрелян большевиками в Полтаве.

Клейнмихель Владимир Константинович (1882–1917), граф, ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка.

Коанда Константин (1857–1932), румынский генерал. Участник Балканских войн 1912–1913 гг. Во время Первой мировой войны состоял румынским военным представителем при Ставке Верховного главнокомандующего русской армии. Премьер-министр и министр иностранных дел Румынии (октябрь – ноябрь 1918). В 1918–1920 гг. делегат от Румынии на Парижской мирной конференции. Принял участие в подписании договора в Нейи между союзниками и Болгарией. Один из руководителей Народной партии генерала А. Авереску. Президент Сената (1920–1921; 1926–1927).

Коллонтай Александра Михайловна, урожденная Домонтович (1872–1952), партийный, советский государственный деятель, дипломат. Член РКП (б) с 1915 г. чрезвычайный и полномочный посол СССР. Получила домашнее образование, свободно владела несколькими европейскими языками. В 1893 г. вышла замуж, в 1898 г. оставила мужа и сына и выехала для продолжения образования за границу, где примкнула к социал-демократам. Член РСДРП с 1903 г., после раскола партии не примкнула ни к одной из фракций. Участница революции 1905–1907 гг., в 1908 г. эмигрировала, чтобы избежать суда. В 1908–1914 гг. принимала активное участие в социал-демократическом и суфражистском движениях. После начала Первой мировой войны заняла пацифистскую позицию, в 1914 г. была арестована шведской полицией и выслана из страны по указу Густава V, в 1915 г. вступила во фракцию большевиков. Вернулась в Россию после Февральской революции, была избрана в Исполком Петроградского совета. После июльских событий 1917 г. была арестована, освобождена под денежный залог, внесенный М. Горьким и Б. Б. Красиным в августе 1917 г. Член ВЦИК, народный комиссар государственного призрения РСФСР (1917–1918). Входила в группу «левых коммунистов», выступала против заключения Брестского мира. Инициатор создания женотдела ЦК РКП (б), с 1920 г. его председатель. Участник «рабочей оппозиции» (1921–1922). С 1923 г. на дипломатической работе. Полномочный представитель СССР в королевстве Норвегия (1924–1926), Мексиканских Соединенных Штатах (1926–1927), королевстве Норвегия (1927–1930), королевстве Швеция (130-1944). Оставила пост ввиду тяжелой болезни. С 1945 г. советник МИД СССР.

Коломейцев Николай Николаевич (1867–1944), русский военный моряк и полярный исследователь, вице-адмирал (1917). В 1884 г. окончил Морское училище, мичман. Лейтенант (1893), в 1894 г. окончил Минный офицерский класс, в 1894–1895 гг. плавал в Тихий океан на крейсере «Гайдамак», минный офицер 1-го разряда (1896). Приписан к Сибирскому флотскому экипажу (1899). Командир яхты «Заря» в полярной экспедиции барона Э. В. Толя. Командир ледокола «Ермак» (1902–1904). Капитан 2-го ранга (1904). Командир эскадренного миноносца «Буйный» в составе 2-й Тихоокеанской эскадры (1904–1905). Участвовал в Цусимском сражении, попал в плен. Старщий офицер линейного корабля «Андрей Первозванный» (1906), командир яхты «Алмаз» (1906–1910), капитан 1-го ранга (1909). Командир линейного корабля «Слава» (1910–1913), контр-адмирал (1913). Начальник бригады крейсеров Балтийского флота (май – декабрь 1914). Командующий Чудской военной флотилией (1915–1917), в октябре 1917 г. вышел в отставку в чине вице-адмирала. С конца 1918 г. в составе Добровольческой армии, командовал группой ледоколов. С 1920 г. в эмиграции во Франции. Член правления Союза бывших морских офицеров, вице-председатель Союза георгиевских кавалеров во Франции. Сбит в Париже американским армейским грузовиком в октябре 1944 г.

Краснов Петр Николаевич (1869–1947), из дворян области Войска Донского, генерал-майор (1914), коллаборационист. В 1887 г. окончил Александровский кадетский корпус, в 1889 г. – 1-е военное Павловское училище, хорунжий, корнет лейб-гвардии Атаманского полка. Сотник (1893), в 1893 г. слушатель Николаевской академии Генерального штаба, в 1894 г. отчислен в строй. Журналист и писатель, сотрудничал с рядом журналов. Начальник конвоя при русской миссии в Эфиопии (1897–1898). Подъесаул (1898), есаул (1901), в качестве военного журналиста участвовал в подавлении восстания «боксеров», принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Командир 3-й сотни лейб-гвардии Атаманского полка (1906), прошел курс обучения в Офицерской кавалерийской школе, оставлен в составе школы (1909). Войсковой старшина, начальник казачьего отдела школы (1909). Полковник (1910). Командир 1-го Сибирского казачьего полка (1911–1913). Командир 10-го Донского казачьего полка (1913–1915). Отличился в действиях начального этапа войны на Юго-Западном фронте, произведен в генерал-майоры (1914). Командир 3-й бригады Кавказской туземной конной дивизии (апрель – сентябрь 1915), командующий 2-й сводной казачьей дивизией (1915–1917). Награжден орденом Святого Георгия, Георгиевским оружием (1915). Командующий 1-й Кубанской казачьей дивизией (июнь – сентябрь 1917), командир 3-го конного корпуса (октябрь – ноябрь 1917), в ноябре 1917 г. арестован в Гатчине после провала попытки похода на Петроград по приказу А. Ф. Керенского. Бежал на Дон, где был избран атаманом Войска Донского. Пользовался поддержкой со стороны Германии, но был разбит, бежал. В Добровольческой армии не был популярен из-за связи с немцами, перебрался к Н. Н. Юденичу, где состоял в резерве чинов СевероЗападной армии, занимался вопросами пропаганды. С 1920 г. в эмиграции в Германии и во Франции. Сотрудничал с РОВС. С июня 1941 г. активный сторонник гитлеровской Германии, участвовал в работе Казачьего отдела Министерства восточных оккупированных территорий, с марта 1944 г. начальник Главного управления казачьих войск при Верховном командовании сухопутных войск Вермахта, руководил организацией Казачьего стана на оккупированной территории и в Северной Италии. После войны интернирован англичанами и в 1946 г. выдан СССР. Повешен по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР.

Кутепов Александр Павлович (1882–1930), русский военный деятель, генерал от инфантерии (19120), председатель Русского Общевоинского союза (1928–1930). Из потомственных дворян Новгородской губернии. Окончил Архангельскую гимназию, Санкт-Петербургское пехотное юнкерское училище по 1-му разряду (1904). Подпоручик (1904), принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., в 1907 г. переведен в лейб-гвардии Преображенский полк. Поручик (1907), штабс-капитан (1911), капитан (1915), полковник (1916). Неоднократно отличался в ходе военных действий, награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1915), Георгиевским оружием (1916). С апреля 1917 г. командовал Преображенским полком, в декабре отдал приказ о его расформировании и уехал через Киев на Дон. Участник Белого движения на юге России, участвовал в 1-м Кубанском походе, с марта 1918 г. командир Корниловского полка. Участвовал во 2-м Кубанском походе, с июня 1918 г. командующий 1-й дивизией. Генерал-майор (1918), Черноморский военный губернатор. Начальник 1-го армейского корпуса Добровольческой армии, генерал-лейтенант (1919). Командующий 1-й армией, после эвакуации из Крыма назначен командовать 1-м армейским корпусом, произведен П. Н. Врангелем в генералы от инфантерии (1920). Помощник главнокомандующего русской армией (1922–1924). С 1924 г. в Париже в распоряжении великого князя Николая Николаевича (младшего). После смерти генерала Врангеля в 1928 г. назначен председателем Русского Общевоинского союза. В 1930 г. похищен в Париже агентами советской разведки, умер на советском корабле по пути в Новороссийск.

Кшесинская Матильда Феликсовна (1872–1971), выдающаяся русская балерина, педагог. Состояла в близких отношениях с несколькими представителями императорского дома. С 1918 г. в эмиграции во Франции, с 1921 г. в браке с великим князем Андреем Владимировичем.

Ломоносов Юрий Владимирович (1876–1952), инженер путей сообщения, русский и советский государственный деятель, один из изобретателей тепловоза и электровоза. Учился в 1-м Московском кадетском корпусе, вопреки желанию родителей не стал военным. Окончил Институт инженеров путей сообщения императора Александра I в Санкт-Петербурге (1897). Работал на Харьковском паровозостроительном заводе, на Харьковско-Николаевской железной дороге, с 1899 г. преподавал в Варшавском политехническом институте. Инспектор железных дорог (1900), профессор Киевского политехнического института (1902). Участвовал в работе Международного конгресса инженеров железнодорожного транспорта в Вене (1902). Защитил докторскую диссертацию по динамике локомотивов (1905). Накануне и во время революции 1905–1907 гг. член РСДРП, принимал участие в подпольной работе. В 1907–1908 гг. отошел от партийной работы. Руководитель Отдела тяги Екатерининской железной дороги (1907). Член Инженерного совета МПС (1914–1917), в ходе Февральской революции принимал участие в установлении власти Временного комитета Государственной думы в МПС вместе с комиссаром А. А. Бубликовым. Способствовал блокированию движения поезда Николая II, распространению текста отречения императора (печаталось в типографии МПС). В командировке в США (1917–1919), уполномоченный СНК по железнодорожным заказам за границей (1920). Организованная им закупка локомотивов в Швеции за золото была подвергнута критике и получила название «Паровозной аферы». Технический руководитель строительства железной дороги и нефтепровода от Эмбинских нефтепромыслов до Саратовской губернии (1921). В 1924–1925 гг. работал в Берлине, затем в Лондоне, в 1927 г. отказался вернуться в СССР. В 1938 г. принял британское подданство, во время Второй мировой войны консультант британского правительства по морским поставкам ленд-лиза, умер в Канаде.

Лоу Эндрью Бонар (1858–1923), британский государственный деятель, консерватор. Родился в Канаде, в 12-летнем возрасте был отправлен в семью тетки в Шотландию, где завершил образование. В 1897 г. был впервые избран в парламент, лидер оппозиции в палате общин (1911–1915), министр по делам колоний (1915–1916), канцлер казначейства (1916–1919), лорд-хранитель малой печати (1916–1921), премьер-министр (1922–1923).

Луи-Филипп (1773–1850), король Франции в 1830–1848 гг., сын Луи-Филиппа Жозефа, герцога Орлеанского (1747–1793), принявшего в годы Великой французской революции имя Филипп Эгалитэ.

Лукин Вениамин Константинович (1866–1928), русский и советский военный моряк, контр-адмирал (1916). В 1882 г. окончил Николаевскую Царскосельскую гимназию, в 1887 г. – Морское училище, в 1893 г. – Минный офицерский класс. В заграничных плаваниях на миноносце «Свеаборг» (1893–1895), минном крейсере «Всадник» (1895–1897), минном транспорте «Енисей» (1901–1903). Участник обороны Порт-Артура, командир миноносца «Беспощадный» (1903–1904), в конце марта 1905 г. вернулся из японского плена, старший офицер минного крейсера «Лейтенант Ильин» на Балтийском флоте, в 1906 г. переведен на Черноморский флот, старший офицер эскадренного броненосца «Двенадцать апостолов», в конце того же года старший офицер мореходной канонерской лодки «Черноморец». Командир русского станционера в Константинополе – вооруженного парохода «Колхида» (1907), командир мореходной канонерской лодки «Запорожец» (1908–1910). Флаг-капитан штаба Черноморского флота (1911–1913), командир линейного корабля «Три Святителя» (1913–1916), контр-адмирал (1916). В июле 1917 г. временно исполнял обязанности командующего Черноморским флотом, переведен на Балтику, в сентябре 1917 г. назначен членом Совета адмиралтейств. Принял Октябрьскую революцию, член Морисполкома, занимался историей участия флота в Первой мировой войне.

Луначарский Анатолий Васильевич (1875–1933), партийный, политический и государственный деятель. Социал-демократ (с 1895 г.), большевик (с 1903 г.), активный участник революции 1905–1907 и 1917 гг. Нарком просвещения (1917–1929), академик АН СССР (1930).

Львов Владимир Николаевич (1872–1930), политический и государственный деятель, депутат Государственной думы 3-го и 4-го созывов от Самарской губернии, октябрист, член Бюро «Прогрессивного блока» (1915–1916), член Временного комитета Государственной думы (февраль 1917), обер-прокурор Священного Синода (март – июль 1917), проводил жесткую чистку Синода от реальных и мнимых сторонников Распутина, тяготел к авантюрам, что проявилось в его поведении при подготовке выступления Л. Г. Корнилова. В Гражданской войне участия не принимал, в 1920 г. эмигрировал в Японию, проживал во Франции, в 1922 г. вернулся в СССР. Активно участвовал в движении обновлении церкви. Арестован в 1927 г., сослан на 3 года в Сибирь. В 1929 г. освобожден, умер в Томске.

Мадритов Александр Семенович (1868 – после 1918), генерал-лейтенант (1915). В 1885 г. окончил 1-й Московский кадетский корпус, в 1887 г. – 3-е военное Александровское училище, подпоручик. Поручик (1890), штабс-капитан (1895). В 1898 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан Генерального штаба. Состоял при Туркестанском военном округе. Участвовал в войне с Китаем в 1900–1901 гг., за отличие произведен в подполковники. Старший адъютант штаба Квантунской области (1901–1902), состоял в распоряжении командующего войсками Квантунской области (1902–1904). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., за боевые заслуги произведен в полковники (1904). Состоял в распоряжении начальника Главного штаба (1905–1906), в прикомандировании к ГУГШ (июнь – ноябрь 1906). Начальник штаба 7-й кавалерийской дивизии (1906–1908). Командир 30-го пехотного Полтавского полка (1908–1913). Генерал-майор (1913). Командир 1-й бригады 5-й Сибирской стрелковой дивизии (1913–1915). В 1914 г. участвовал в боях под Варшавой и Лодзью. Начальник 56-й пехотной дивизии (1915–1916). Генерал-лейтенант (1915), с июня 1916 г. в резерве чинов при штабе Петроградского военного округа. Военный губернатор Сырдарьинской области (1916–1917), военный губернатор Семиреченской области, наказной атаман Семиреченского казачьего войска (январь 1917). С июня 1917 г. в резерве чинов при штабе Петроградского военного округа. Весной 1918 г. привлекался большевиками к формированию РККА.

Макаров Степан Осипович (1848–1904), выдающийся русский флотоводец, полярный исследователь, ученый, вице-адмирал (1896). В 1858 г. поступил в Морское училище в Николаевске-на-Амуре, в 1861 г. на винтовом клипере «Стрелок» и винтовом транспорте «Маньчжур» совершил плавание в залив Де-Кастри и пост Дуэ, в 1863–1864 гг. в составе эскадры вице-адмирала А. А. Попова ходил к берегам Северной Америки в Сан-Франциско, в 1865 г. окончил Николаевское морское училище, назначен в плавание на пароход «Америка», после чего переведен в тихоокеанскую эскадру на корвет «Варяг», в 1866–1867 гг. на корвете «Аскольд» совершил переход из Нагасаки в Кронштадт. В 1867 г. произведен в гардемарины и назначен в 1-й флотский экипаж Балтийского флота, в 1867–1868 гг. плавал на фрегате «Дмитрий Донской», опубликовал первую научную работу в «Морском сборнике», в 1868–1869 гг. находился в заграничном плавании, в 1869 г. произведен в мичманы и назначен вахтенным начальником на броненосную лодку «Русалка». Лейтенант (1871), офицер в распоряжении вице-адмирала Попова (1872), флаг-офицер Попова (1874), в 1876 г. переведен на Черноморский флот, капитан-лейтенант, вступил в командование пароходом «Великий князь Константин», участвовал и отличился в боевых действиях Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. на море. В 1880–1881 гг. участвовал в Ахалтекинской экспедиции, в 1881 г. командовал русским стационером в Константинополе, исследовал течения в Босфоре. Капитан 1-го ранга, флаг-офицер начальника отряда Балтийского флота (1882), флаг-капитан Практической шхерной эскадры Балтийского флота (1883), флаг-капитан Практической эскадры Балтийского флота (1884), командир броненосного фрегата «Князь Пожарский», командир корвета «Витязь» (1885). В 18861889 гг. совершил кругосветное плавание на «Витязе». В 1897 г. ему присуждена премия Академии наук за труд «Об обмене вод Черного и Средиземного морей». Контр-адмирал, младший флагман Балтийского флота (1890), назначен исполняющим обязанности главного инспектора морской артиллерии. В 1892 г. изобрел бронебойный наконечник для снарядов – «макаровский колпачок», в 1893 г. присуждена премия Академии наук за труд «“Витязь” и Тихий океан». Командующий эскадрой в Средиземном море (1894), старший флагман 1-й флотской дивизии Балтийского флота, вице-адмирал (1896). В 1897 г. исследовал устья рек Обь и Енисей, проектировал линейный ледокол «Ермак», построенный под наблюдением Макарова в 1898 г. в Ньюкасле. В 1899 г. совершил на «Ермаке» переход в Кронштадт, в том же году возглавил полярную экспедицию к Северному полюсу, по возвращении назначен главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором Кронштадта. В 1901 г. опубликовал труд «“Ермак” во льдах», возглавил экспедицию на «Ермаке» к Новой Земле и Земле Франца-Иосифа. В 1904 г. назначен командующим Тихоокеанской эскадрой, погиб на эскадренном броненосце «Петропавловск».

Максимов Андрей Семенович (1866–1951), вице-адмирал (1916), с 1918 г. – в РКМФ. В 1887 г. окончил Морской корпус, мичман, служил на Балтийском флоте. В 1895 г. окончил Офицерские классы, лейтенант. На крейсере «Адмирал Нахимов» совершил переход на Дальний Восток. Служил на крейсерах «Рюрик» и «Гайдамак». Участвовал в боевых действиях в Китае (1900–1901). Участник обороны Порт-Артура, командовал миноносцем «Бесшумный». После окончания военных действий командовал эскадренным миноносцем «Москвитянин» (1906–1908). Командовал 4, 7 и 5-м дивизионами эскадренных миноносцев Балтийского моря (1908–1910). Капитан 1-го ранга, командир крейсера «Громобой» (1910–1913). Контр-адмирал (1913), начальник бригады крейсеров Балтийского флота (1913–1914), начальник 1-й бригады линейных кораблей (1914–1915), начальник минной обороны Балтийского моря (1915–1916). Вице-адмирал (1916). После Февральской революции 4 марта 1917 г. избран матросами командующим Балтийским флотом вместо убитого адмирала Непенина. С сентября 1917 г. начальник Морского штаба Верховного главнокомандующего. После Октябрьской революции перешел на сторону советской власти. Служил старшим инспектором Реввоенсовета Республики (1918). С августа 1920 по декабрь 1921 г. командующий Черноморским флотом. В 1924 г. в качестве командира сторожевого корабля «Воровский» возглавил его переход из Архангельска во Владивосток. Позднее некоторое время состоял на службе для особых поручений. С 1927 г. в отставке.

Марков Сергей Леонидович (1878–1918), генерал-лейтенант (1917), в 1895 г. окончил 1-й Московской кадетский корпус, в 1989 г. – 2-е Константиновское военное училище, гвардии подпоручик. Поручик (1902). В 1904 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба. Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., старший адъютант штаба 1-го Сибирского армейского корпуса (1905–1907). Старший адъютант штаба 16-й пехотной дивизии (январь – июнь 1907), помощник старшего адъютанта штаба Варшавского военного округа (1907–1908), помощник делопроизводителя ГУГШ (1908–1911). Подполковник (1909). Преподаватель военных наук Николаевской военной академии (1911–1914). Полковник (1913). Начальник отделения Управления генерал-квартирмейстера штаба армий Юго-Западного фронта (август – декабрь 1914). Исполняющий обязанности начальника штаба 4-й стрелковой бригады (1914), исполняющий обязанности начальника штаба 19-й пехотной дивизии (январь – июнь 1915), исполняющий обязанности начальника штаба 4-й стрелковой бригады (июнь – сентябрь 1915). Командир 13-го стрелкового полка 4-й стрелковой дивизии (1915–1916), награжден орденом Святого Георгия 4-й степени, Георгиевским оружием (1915). Генерал-майор (1915). Начальник штаба 2-й Кавказской казачьей дивизии (1916–1917). Генерал для поручений при командующем 10-й армией (январь – апрель 1917), командующий 10-й пехотной дивизией (апрель – май 1917). 2-й генерал-квартирмейстер Ставки Верховного главнокомандующего (май – июнь 1917). Исполняющий обязанности начальника штаба армий Западного (июнь), Юго-Западного (август) фронта. Генерал-лейтенант (1917). Активно поддержал выступление генерала Л. Г. Корнилова, арестован, содержался в Быховской тюрьме. Бежал на Дон, одним из первых вступил в Добровольческую армию, принимал активное участие в ее создании. Участник 1-го Кубанского похода. Командир 1-го Офицерского пехотного полка (февраль 1918), 1-й пехотной бригады (март 1918), 1-й пехотной (июнь 1918) дивизии Добровольческой армии. В начале 2-го Кубанского похода Добровольческой армии смертельно ранен при взятии станции Шаблиевка.

Мартов (Цедербаум) Юлий Осипович (1873–1923), один из лидеров меньшевиков. Родился в Константинополе. В 1891 г. окончил гимназию в Одессе и поступил в Петербургский университет. В 1892 г. был арестован за распространение нелегальной литературы. В 1893 г. исключен из университета и выслан под гласный надзор полиции в Вильно. Принял участие в движении за создание Всеобщего еврейского рабочего союза Литвы, Польши и России (с 1897 г. – Бунд). В 1895 г. вместе с В. И. Лениным был одним из основателей петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». В 1896 г. вновь арестован и сослан в Туруханск. В 1900 г., по окончании ссылки, отправился в Полтаву, активно работал по подготовке к изданию газеты «Искра» и журнала «Заря», был сотрудником редакции. В августе 1901 г. выехал в Германию. На 2-м съезде РСДРП возглавил противников Ленина. После съезда Мартов вошел в бюро меньшевиков и в редакцию новой «Искры». Участвовал в революции 1905 г., член Петербургского совета рабочих депутатов, вошел в Организационный комитет (меньшевистский партийный центр), работал в редакциях газет «Начало» и «Партийные известия». С декабря 1905 г. стал членом ЦК объединенной РСДРП, отвергал тактику бойкота Государственной думы, активно выступал на митингах и собраниях. В 1906 г. дважды подвергался аресту, был приговорен к трехгодичной ссылке в Нарымский край, которая в сентябре была заменена высылкой за границу. C 1907 г. в эмиграции в Швейцарии и Франции. Во время Первой мировой войны был ее противником. Участвовал в Циммервальдской (1915) и Кинтальской (1916) конференциях. После Февральской революции вернулся в Россию вместе с Лениным. Вошел во Временный совет Российской республики, так называемый Предпарламент. К Октябрьской революции отнесся отрицательно, ушел с делегацией меньшевиков со 2-го съезда Советов. Осудил разгон Учредительного собрания, выступил против Брестского мира. Член ВЦИК (1919), депутат Моссовета (1919–1920). Действительный член Социалистической академии (1920), в 1920 г. эмигрировал в Германию, где основал журнал «Социалистический вестник», умер в Шварцвальде в 1923 г.

Менгден Георгий Георгиевич (1861–1917), граф, генерал-лейтенант (1916). Из семьи обрусевших немцев. Окончил Пажеский корпус, гвардии корнет (1881), поручик (1885), штабс-ротмистр (1891), ротмистр (1897). Полковой адъютант Кавалергардского полка (1891–1896). Флигель-адъютант (1897). Исполняющий обязанности заведующего Двором Е. И. В. великого князя Сергея Александровича (1898–1905). Полковник (1902). Исполняющий должность заведующего Двором Е. И. В. великой княгини Елизаветы Федоровны (1905–1908). Генерал-майор (1908) с зачислением в Свиту Е. В. В. Командир Кавалергардского полка (1908–1912). Командир 2-й бригады 2-й гвардейской кавалерийской дивизии (1912–1914). С октября 1914 г. в распоряжении главнокомандующего армиями Северо-Западного, затем Западного фронта. Генерал-лейтенант (1916). Убит солдатами в Луге.

Милнер Альфред (1854–1925), британский государственный деятель, консерватор. Родился в городе Гисн в Великом герцогстве Гессенском. Начал учебу в Тюбингене, продолжил в школе Кинс Колледж, образование завершил в Оксфорде (1879), после чего занялся журналистикой. В 1885 г. впервые принял участие в выборах, но неудачно. Частный секретарь лорда Дж. Гошена, после назначения которого канцлером казначейства был назначен секретарем по финансам Египта (1887–1892), по доходам Ирландии (1892–1897). Кавалер ордена Бани (1894), рыцарь-командор ордена Бани (1895). Высокий комиссар южной Африки и губернатор Капской колонии (1897–1901). В своей политике делал упор на развитие английской школы и популяризацию британской культуры. Значительные успехи его были отмечены Большим крестом ордена Бани, 1-й барон Милнер (1901). Первый губернатор Трансвааля и Оранжевой колонии (1902–1905), 1-й виконт Милнер (1902), член палаты лордов, активный сторонник реформ армии, в ходе Первой мировой войны выполнял особые поручения премьер-министра. Военный министр (1918–1919), министр по делам колоний (1919–1921), рыцарь ордена Подвязки (1921).

Михеев Сергей Петрович (1869 – после 1923), русский (генерал-майор) и советский военный деятель. В 1891 г. окончил Елецкую классическую гимназию, в 1893 г. – Московское пехотное юнкерское училище, подпоручик. Поручик (1896), штабс-капитан (1899). В 1902 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан Генерального штаба. Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Старший адъютант штаба 1-й Сибирской пехотной дивизии (1904–1905). Обер-офицер для особых поручений при штабе 5-го Сибирского армейского корпуса (август – октябрь 1905). Исполняющий обязанности штаб-офицера для особых поручений при штабе 5-го Сибирского армейского корпуса (1905–1906). Старший адъютант штаба 17-го армейского корпуса (1906–1907). Подполковник (1907), штаб-офицер для особых поручений при штабе 17-го армейского корпуса (май – август 1907), штаб-офицер для поручений при штабе Московского военного округа (1907–1908). Прикомандирован к Александровскому военному училищу для преподавания военных наук (1908–1911). Старший адъютант штаба Московского военного округа (1911–1913). Полковник (1911). Начальник штаба 41-й пехотной дивизии (1913). За отличия награжден Георгиевским оружием (1915). Командир 161-го пехотного Александропольского полка (1915). В резерве чинов при этапно-транспортном отделении управления начальника военных сообщений армий Западного фронта (1915–1916). Командир 161-го пехотного Александропольского полка (май – сентябрь 1916). Генерал-майор (1916). Начальник штаба 52-й пехотной дивизии (сентябрь – декабрь 1916). Заведующий школой подготовки прапорщиков пехоты Петроградского военного округа (1916–1917). Начальник Иркутского военного училища (февраль – июль 1917). Начальник Александровского военного училища (август – декабрь 1917). Добровольно вступил в РККА (1918). На штабной и учебной работе.

Мод Фредерик Стенли (1864–1917), генерал-лейтенант (1916). В 1883 г. окончил Королевский военный колледж в Сандхерсте, лейтенант. Принял участие в Египетской кампании (1885), в Англо-бурской войне (1900–1901), майор, военный секретарь генерал-губернатора Канады (1901–1904), заместитель командира гвардейского Голдстримского полка (1904). Подполковник (1907), полковник (1911). В начале Первой мировой войны в штабе 3-го армейского корпуса, бригадный генерал, командир 14-й бригады (1914–1915), в апреле 1915 г. ранен, в июне 1915 г., после излечения, произведен в генерал-майоры и назначен командиром 33-й дивизии (формировалась), в августе 1915 г. – 13-й дивизии на Галлиполи. В марте 1916 г. переведен в Месопотамию. Генерал-лейтенант (1916). Возглавил удачное британское наступление на Багдад, умер от холеры в ноябре 1917 г. под Багдадом.

Мрозовский Иосиф Иванович (1857–1934), генерал от артиллерии (1914). В 1874 г. окончил Полоцкую военную гимназию, в 1877 г. – Михайловское артиллерийское училище, подпоручик. Принял участие и отличился в Русско-турецкой войне 18771878 гг. на Балканском полуострове. Поручик (1878). В 1882 г. окончил по 1-му разряду Михайловскую артиллерийскую академию, штабс-капитан. Поручик гвардии (1883). Штабс-капитан (1890), капитан (1894), полковник (1895). Командир батареи лейб-гвардии 3-й артиллерийской бригады (1895–1897), гвардии Стрелкового артиллерийского дивизиона (1897–1902). Принял участие в Русско-китайской войне, начальник артиллерии Южно-Маньчжурского отряда (1900–1901). Командир 2-го дивизиона 5-й артиллерийской бригады (1902–1904), генерал-майор (1903). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., командир 9-й Восточно-Сибирской стрелковой артиллерийской бригады. Исполняющий обязанности начальника артиллерии 1-го армейского корпуса (1905–1906). В боях под Ляояном был ранен, за отличие награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1907). Исполняющий обязанности начальника артиллерии 1-го армейского корпуса (1905–1906), исполняющий обязанности начальника артиллерии Петербургского военного округа (1906–1908). Генерал-лейтенант (1907). Начальник 1-й гвардейской пехотной дивизии (1908–1912). Командир Гренадерского корпуса (1912–1915), генерал от инфантерии (1913), генерал от артиллерии (1914). За отличие в боях на Юго-Западном фронте в сентябре 1914 г. награжден орденом Святого Георгия 3-й степени. Командующий войсками Московского военного округа (1915–1917). В марте 1917 г. арестован, вскоре освобожден, освобожден от службы с мундиром и пенсией. После октября 1917 г. уехал на юг России, с 1920 г. в эмиграции во Франции.

Муранов Матвей Константинович (1873–1959), из крестьян Полтавской губернии. Член партии с 1904 г., в 1907 г. член Железнодорожного райкома большевиков в Харькове, с 1912 г. член горкома РСДРП. В 1912 г. был избран в 4-ю Государственную думу от рабочей курии Харькова, член большевистской фракции. Одновременно с думской деятельностью вел нелегальную работу в Петербурге, Харькове, Иваново-Вознесенске, Вятке, сотрудничал в газете «Правда». В ноябре 1914 г. арестован в числе других депутатов-социалистов, в 1915 г. приговорен к ссылке в Туруханский край. После Февральской революции 1917 г. возвратился в Петроград из Сибири вместе с Л. Б. Каменевым и И. В. Сталиным. 12 марта он был включен в Русское Бюро ЦК РСДРП (б), 16 марта был утвержден издателем газеты «Правда», а затем ввел в состав редакции Каменева и Сталина. Редакционная тройка «Правды» в марте – апреле 1917 г. фактически возглавляла большевиков в Петрограде. Член ЦК в 1917–1918 гг. и 1919–1920 гг., кандидат в члены Оргбюро ЦК 1919–1920 гг. Заместитель наркома внутренних дел РСФСР (ноябрь – декабрь 1917), инструктор ЦК РКП (б) (1917–1923). Делегат 7-го съезда РКП (б), на 8-м съезде избирался членом ЦК РКП (б), на 9-м – кандидатом в члены ЦК. В 1922–1934 член ЦКК. Член Верховного суда СССР (1923–1934). Делегат 10, 13, 15, 16 и 17-го съездов ВКП (б). В аппарате ВЦИК (1934–1937). С 1939 г. на пенсии. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Набоков Константин Дмитриевич (1872–1927), русский дипломат, сын министра юстиции Д. Н. Набокова, младший брат кадета В. Д. Набокова, дядя писателя В. В. Набокова. В 1894 г. окончил юридический факультет Петербургского университета и поступил на службу в Министерство юстиции. В 1896 г. переведен в МИД. Статский советник, камер-юнкер (1901), секретарь Канцелярии МИД, в 1905 г. был включен в состав делегации на переговорах в Портсмуте. Первый секретарь миссии в Бельгии (1906–1910), в США (1910–1912), генеральный консул в Калькутте (1912–1915), советник посольства в Великобритании (1916–1917), временно управляющий посольством (май – ноябрь 1917), в ноябре 1918 г. отправлен в отставку, проживал в Норвегии, умер в Лондоне.

Нахамкес Овший Моисеевич (Стеклов Юрий Михайлович) (1873–1941), революционер, публицист, исследователь общественного движения. С 1893 г. присоединился к социал-демократам. Участвовал в социал-демократической литературной группе «Борьба», сотрудничал с марксистским журналом «Заря». Сослан в 1894 г. Участник революции 1905–1907 гг. В 1910 г. выслан из России, в 1914 г. получил разрешение вернуться. После Февральской революции избран в Исполком Петросовета, революционный оборонец. Редактор газеты «Известия ВЦИК» (1917–1925), вместе с А. В. Луначарским руководил журналом «Новый мир» (1925–1926), биограф Н. Г. Чернышевского и М. А. Бакунина. Репрессирован в феврале 1938 г. Умер в заключении.

Некрасов Николай Виссарионович (1879–1940), русский партийный и государственный деятель, инженер. В 1902 г. окончил с золотой медалью Санкт-Петербургский институт путей сообщения. В 1903–1905 гг. на стажировке в Германии. С 1906 г. исполняющий обязанности экстраординарного профессора Томского политехнического института. С 1905 г. член Конституционно-демократической партии. Депутат Государственной думы 3-го и 4-го созывов, товарищ председателя Думы (1916–1917). Член ЦК Конституционно-демократической партии (1909–1915), лидер левого крыла комитета. Член Временного комитета Государственной думы (февраль 1917 г.), министр путей сообщения (март – август 1917), министр финансов Временного правительства (август – сентябрь 1917), генерал-губернатор Финляндии (сентябрь – октябрь 1917). После Октябрьской революции под фамилией Голгофский работал в советских учреждениях Москвы, Уфы и Казани. В 1921 г. опознан, арестован, но после встречи с В. И. Лениным освобожден. В 1921–1930 гг. работал в Центральном союзе потребительских обществ РСФСР и СССР, преподавал в МГУ и Институте потребкооперации. В 1930 г. арестован по делу меньшевиков, приговорен к 10-летнему заключению, работал в Особом конструкторском бюро по проектированию Беломоро-Балтийского канала. В 1933 г. освобожден в связи с завершением строительства канала. Работал в руководстве строительства канала Москва – Волга, награжден орденом Трудового Красного Знамени (1937). В 1939 г. арестован и в 1940 г. расстрелян по обвинению во вредительстве и терроризме. Реабилитирован в 1991 г.

Николай Михайлович (1859–1919), великий князь, старший сын великого князя Михаила Николаевича, историк и энтомолог, генерал от инфантерии (1913). Получил домашнее образование, подпоручик (1875), поручик (1876), участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Кавказско-Малоазиатском фронте за отличия при Аладже награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1877). Штабс-капитан (1878), капитан (1881). В 1885 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, переименован в ротмистры гвардии. Полковник (1892), Командир 16-го гренадерского Мингрельского полка (1894–1897). Генерал-майор (1896), начальник Кавказской гренадерской дивизии (1897–1903). Генерал-лейтенант (1901), генерал от инфантерии (1913), в распоряжении главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта (1916–1917), в марте 1917 г. освобожден от службы по прошению. Расстрелян в 1919 г. в Петропавловской крепости.

Ниссель Анри-Альбер (1866–1955), французский военный деятель. В 1886 г. окончил Сен-Сир, лейтенант алжирских стрелков. Принял участие в кампаниях в Алжире в 1886–1894 гг., в Тунисе в 1899–1901 гг., в Марокко в 1912–1914 гг. В 1914 г. полковник, командир 4-го полка зуавов, бригадный генерал (1915), командовал пехотной бригадой, затем 58-й и 37-й пехотными дивизиями (1915), 9-м армейским корпусом (1916). Командор ордена Почетного легиона (1916). Глава французской военной миссии в России (1917–1918). Дивизионный генерал (1918). В 1919 г. был французским представителем, наблюдавшим за выводом немецких добровольческих частей из Латвии и Литвы. Глава французской военной миссии в Польше (1920–1922), командир 9-го армейского корпуса (1922–1924), генерал-инспектор военно-воздушных сил (1924–1926). Генерал армии (1926), в 1926–1931 гг. в армейском резерве.

Новосильцев Леонид Николаевич (1872–1934), член Государственной думы 1-го и 4-го созывов от Калужской губернии, полковник (1918). Из потомственных дворян Калужской губернии. В 1889 г. окончил Нижегородский кадетский корпус, в 1892 г. – Михайловское артиллерийское училище, подпоручик. В 1900 г. окончил Александровскую военно-юридическую академию. Служил во 2-й и 3-й гренадерских артиллерийских бригадах, Московском военно-окружном суде. В 1902 г. вышел в отставку в чине капитана. Жил в Калуге, состоял помощником присяжного поверенного, затем присяжным поверенным. Избирался гласным и председателем Калужской городской думы, членом Малоярославецкой уездной земской управы, почетным мировым судьей. В ноябре 1906 г. стал одним из основателей и первым председателем Калужского губернского комитета Конституционно-демократической партии. В 1906 г. член 1-й Государственной думы от Калужской губернии, кадет. В 1912 г. вновь избран в Думу от Калужской губернии, входил в состав комиссии по запросам, в 1913 г. сложил депутатские полномочия. Во время Первой мировой войны вернулся в армию, служил на Юго-Западном фронте, командовал 19-й ополченской батареей, подполковник (1915). После Февральской революции активно занимался общественно-политической деятельностью, пытаясь объединить офицеров для борьбы с анархией. В мае 1917 г. был председателем офицерского съезда в Могилеве, на котором избран председателем Главного комитета Союза офицеров армии и флота. Сторонник диктатуры, поддержал генерала Л. Г. Корнилова, в сентябре 1917 г. арестован, содержался в тюрьмах Витебска и Быхова. В ноябре 1917 г. освобожден, бежал на Дон, участвовал в создании Добровольческой армии, в 1-м Кубанском походе. Полковник (1918), юрист-консультант технического совета при Военном управлении (1919–1920). С 1920 г. в эмиграции в Болгарии, затем в Югославии, умер в Сараево.

Нордман Николай Николаевич (1881–1956). В 1901 г. окончил Морской корпус, мичман. В составе крейсера «Адмирал Нахимов» (лейтенант) принял участие в Цусимском сражении, попал в плен. В 1916–1917 гг. чиновник морского ведомства. Занимался политической экономией, сотрудничал с П. Б. Струве. За книгу «Применение статистики в изучении истории» был удостоен премии Академии наук. В 1917 г. надворный советник, с 1918 г. в эмиграции в Англии. Работал в Швеции, Норвегии и Англии по разработке согласованных действий Комитета интернациональной блокады. После окончания Второй мировой войны переехал во Францию. Сотрудник «Русской мысли», «Возрождения». Член Морского собрания в Париже.

Павленков Владимир Иванович (1865–1920), полковник. Окончил Петербургское пехотное юнкерское училище, подпоручик (1887). Поручик (1891), штабс-капитан (1900), капитан (1901). Окончил Офицерскую стрелковую школу, капитан гвардии (1906). Полковник (1913). Помощник начальника запасных гвардейских частей (1916–1917). С января 1917 г. замещал начальника запасных батальонов и войсковой охраны Петрограда генерала Чебыкина. Участник Белого движения на юге России. Умер в госпитале в Салониках.

Парвус Александр Львович (наст. имя Гельфанд Израиль Лазаревич) (1867–1924), деятель российской и германской социал-демократии, публицист. Родился в семье ремесленника в местечке Березино под Минском, окончил гимназию в Одессе, куда переехала семья. В 1885 г. переехал учиться в Цюрих, где сблизился с марксистами. В 1891 г. окончил Базельский университет, доктор философии. В 1891 г. вступил в СДПГ, из-за крайне левых взглядов был признан нежелательным элементом и выслан из Пруссии, затем из Саксонии. Активный участник социал-демократического движения, в том числе и российского. С 1902 г. литературный агент М. Горького, обвинялся писателем в укрывательстве доходов. В 1903 г. поддержал меньшевиков. В 1905 г. прибыл в Россию с подложным паспортом.

В 1906 г. арестован, осужден на 3 года ссылки в Туруханский край. Бежал, пробрался в Германию. После младотурецкой революции активно поддержал деятелей младотурецкого движения, накануне Первой мировой войны стал убежденным сторонником Германии. В ходе войны пытался заниматься подрывной деятельностью на Украине и в Закавказье. В 1915 г. перебрался в Данию, где занимался эскортно-импортными операциями. При переезде Ленина в Россию пытался встретиться с ним в Стокгольме, получил категорический отказ. Разбогател, в 1918 г. отошел от политики, как предприниматель резко отрицательно относился к левым. Умер в Берлине.

Пепеляев Виктор Николаевич (1885–1920), политический и государственный деятель, депутат 4-й Государственной думы, председатель Совета министров Российского правительства (1919–1920). Окончил Томскую мужскую гимназию и юридический факультет Томского университета (1909). Затем при историко-филологическом факультете Томского университета сдал особые экзамены по истории и другим предметам, дающие право преподавать в школе. С 1909 г. преподавал историю в Бийской женской гимназии. Избран депутатом Государственной думы от Томской губернии по списку кадетов. Во время Первой мировой войны работал на фронте во главе 3-го Сибирского санитарного отряда, организованного Союзом городов и прикомандированного к 11-й Сибирской стрелковой дивизии, в рядах которой сражался его брат А. Н. Пепеляев. Во время Февральской революции был назначен Временным комитетом Государственной думы комиссаром в Петроградское градоначальство, затем командиром порта Кронштадта и комиссаром Временного правительства. Во время выступления Л. Г. Корнилова поддержал Главковерха. После Октябрьской революции до весны 1918 г. оставался в Петербурге, принимая участие в подпольной борьбе против большевиков. Весной 1918 г. стал членом московского отдела организации «Национальный центр», летом 1918 г. отправился в Сибирь. Сторонник военной диктатуры, один из участников переворота А. В. Колчака в ноябре 1918 г., в декабре того же года вышел из кадетской партии. Товарищ министра, а затем и министр внутренних дел (1919). Председатель Совета министров (1919–1920). Вместе с Колчаком арестован Иркутским военно-революционным комитетом и 7 февраля 1920 г. расстрелян вместе с адмиралом по приговору Иркутского ВРК.

Переверзев Павел Николаевич (1871–1944), адвокат, присяжный поверенный Санкт-Петербургской судебной палаты. За ряд докладов по настоянию В. К. Плеве выслан на 3 года в Архангельск, в ссылке вступил в партию эсеров, сотрудничал с партией народных социалистов. В феврале 1915 г. вместе с Н. Д. Соколовым и другими защищал членов фракции РСДРП (б) в Думе. После Февральской революции прокурор Петроградской судебной палаты, с 24 апреля министр юстиции и генерал-прокурор Временного правительства. 7 июля вышел в отставку после опубликования документов о связях большевиков с германским генеральным штабом. После Октября 1917 г. уехал в Крым, затем эмигрировал, проживал в Тунисе и Франции.

Петэн Анри-Филипп-Бенони-Омер (1856–1951), французский военный и государственный деятель, герой Вердена, маршал Франции (1918), глава режима Виши (1940–1944). В 1876 г. окончил Высшую военную школу в Сен-Сире, су-лейтенант. Лейтенант (1881), в 1887 г. окончил Академию Генерального штаба, капитан (1888), майор (1898). В 1900 г. преподавал курс тактики в Академии Генерального штаба, подполковник. Полковник (1913), командир 33-го пехотного полка. В начале 1914 г. подал рапорт об отставке, с началом войны был произведен в бригадные генералы и направлен командовать 4-й пехотной бригадой в Бельгию, в сентябре 1914 г. командовал 6-й пехотной дивизией, отличился в сражении на Марне. Командир 33-го армейского корпуса, командующий 2-й армией (1915–1917), начальник Генерального штаба (апрель – май 1917).

Главнокомандующий (1917–1918). Маршал Франции (1918). Вице-президент Высшего военного совета (1920–1921), генерал-инспектор армии (1922). Командовал французскими войсками в войне с рифскими племенами (1925–1926). Военный министр (февраль – ноябрь 1934). Посол в Испании (1939–1940). Заместитель премьер-министра (май 1940), премьер-министр (июнь 1940), 22 августа 1940 г. подписал капитуляцию Франции в Компьене. В июле 1940 г. провозглашен в Виши главой государства, президент Государственного совета (1940–1944). В августе 1944 г. вместе с правительством вывезен в Бельфор, 26 апреля 1945 г. сдался французским властям в Валлорбе (Швейцария). В августе 1945 г. приговорен Высшим судом юстиции в Париже к смертной казни, замененной генералом де Голлем на пожизненное заключение.

Пешель Юлиус Адольфович (1881–1944), инженер путей сообщения. Окончил 2-ю гимназию в Киеве с золотой медалью (1899), Институт инженеров путей сообщения императора Александра I в Санкт-Петербурге (1904). На службе движения Управления Санкт-Петербургской сети Общества Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороги (1904–1909), в Управлении по сооружению Северо-Донецкой железной дороги (1909–1912), начальник службы эксплуатации и первый заместитель управляющего Северо-Донецкой дорогой (1912–1915). Член комиссии по изучению положения дорог Московского узла под руководством профессора Ю. В. Ломоносова (1915). Командирован в Москву для экстренной разгрузки Московского железнодорожного узла, перестройки и организации работы Московско-Курской, Нижегородской и Муромской дорог (19151916). Начальник службы движения Московско-Казанской железной дороги (1916–1917). Участник Белого движения на юге России, в 1919 г. руководитель транспортного отдела Хозяйственно-технического союза освобожденных областей. Особоуполномоченный Главного начальника военных сообщений ВСЮР в Новороссийске (1919–1920). Покинул город на одном из последних транспортов. В эмиграции в Константинополе (1920–1922), в Париже (1922–1925), в Льеже (1925–1944). Член Союза русских дипломированных инженеров во Франции (1923), участник заседаний ЦК Федерации союзов русских инженеров за границей.

Платтен Фридрих (Фриц) (1883–1942), швейцарский социал-демократ. С 1904 г. в социалистическом движении Швейцарии. Принял участие в русской революции 19051907 гг., был арестован, в 1908 г. бежал. Состоял в правлении Социал-демократической партии Швейцарии (1909–1921), в 1912 г. избран его секретарем. Руководил всеобщей забастовкой 1912 г. в Цюрихе. С началом Первой мировой войны занял антивоенную позицию, принял участие в работе Циммервальдской (1915) и Кинтальской (1916) конференций. В Циммервальде сблизился с В. И. Лениным. В 1917 г. выступил посредником в организации проезда Ленина и группы социалистов через территорию Германии. Участвовал в основании Коммунистического интернационала, в марте 1919 г. входил в состав Президиума 1-го Конгресса Коминтерна. В 1920 г. вернулся в Швейцарию, где был осужден военным судом к шести месяцам заключения. Один из создателей Коммунистической партии Швейцарии, ее первый секретарь (1921). В 1923 г. вместе с семьей переехал в СССР, где попытался организовать коммуну из швейцарцев. В 1931 г. занял должность старшего научного сотрудника Международного аграрного института в Москве, преподавал в Московском институте иностранных языков. Арестован в 1937 г., в 1938 г. приговорен к восьми годам заключения, в 1942 г. умер в лагере, реабилитирован в 1956 г.

Плеханов Георгий Валентинович (1856–1918), один из первых русских марксистов, теоретик и философ, один из организаторов РСДРП. Потомственный дворянин, сын офицера. Окончил военную гимназию, юнкерское училище, в 1874 г. поступил в Петербургский горный институт, в 1876 г. был исключен. В том же году примкнул к народникам, вступил в «Землю и волю», в 1876 г. стал одним из организаторов декабрьской демонстрации у Казанского собора. В 1879 г., после раскола «Земли и воли», возглавил «Черный передел», в 1878 г. был арестован, сумел бежать. В 1880 г. эмигрировал в Швейцарию, где в 1883 г. возглавил первую русскую марксистскую группу «Освобождение труда». В 1894–1895 гг. создает «Союз русских социал-демократов за границей», в 1900–1903 гг. участвовал в создании и редактировании газеты «Искра». После 2-го съезда РСДРП примкнул к большевикам, но вскоре перешел на позиции меньшевиков. В 1905–1917 гг. оставался за границей, однако принимал деятельное участие в теоретической и идейной борьбе социал-демократов. В 1914 г. встал на сторону стран Антанты, после Февральской революции вернулся в Россию, поддерживал Временное правительство и Керенского, выступил против Октябрьской революции. Умер в Финляндии.

Подвойский Николай Ильич (1880–1948), партийный и советский деятель. Родился в семье сельского священника-учителя, по национальности украинца. Учился в Нежинском духовном училище, с 1894 г. – в Черниговской духовной семинарии. Член РСДРП, в 1901 г. исключен из меминарии за участие в революционном движении. В 1901–1905 гг. учился в Демидовском юридическом лицее в Ярославле. После 2-го съезда РСДРП примкнул к большевикам. Активный участник революции в 1905 г. В эмиграции в Германии и Швейцарии (1906–1907). В 1907 г. вернулся, на легальной и подпольной партийной работе, в 1916 г. арестован, приговорен к ссылке, освобожден в ходе Февральской революции. Член Петроградского комитета РСДРП (б), депутат Петроградского совета, руководитель Военной организации при Петроградском комитете большевиков, один из организаторов Красной гвардии в ходе Октябрьской революции, член Военно-революционного комитета и его бюро и оперативной тройки по руководству Октябрьским вооруженным восстанием, а в дни восстания – зампредседателя ВРК и один из руководителей штурма Зимнего дворца. В период ликвидации мятежа Керенского – Краснова командовал Петроградским военным округом. Нарком по военным делам РСФСР (1917–1918). В феврале – марте 1918 г. член Комитета революционной обороны Петрограда, с марта 1918 г. член Высшего военного совета, а затем председатель Высшей военной инспекции; член Реввоенсовета республики (1918–1919), наркомвоенмор Украины (январь – сентябрь 1919). Член Реввоенсовета 7-й армии Западного фронта (1919–1920), 10-й армии Кавказского фронта (январь – март 1920). Председатель Высшего совета физической культуры (1920–1923), Спортинтерна (1921–1927). Член Центральной контрольной комиссии ВКП (б) (1924–1930). С 1935 г. персональный пенсионер.

Позерн (Познер) Борис Павлович (1882–1939), из семьи обрусевших немцев, сын врача, статского советника. Учился на медицинском факультете Петербургского университета, на юридическом факультете Московского университета, исключен. Находился под надзором полиции с 1898 г. Член РСДРП с 1902 г. В 1903–1917 гг. вел партийную работу в Нижнем Новгороде, Самаре, Москве, Вологде, Минске. Неоднократно арестовывался. После Февральской революции первый председатель Минского совета. Делегат 1-го Всероссийского съезда Советов, член ВЦИК. С июля 1917 г. член Петербургского комитета РСДРП (б), делегат 6-го съезда партии. Накануне Октябрьского восстания был направлен ЦК РСДРП (б) в Псков, где находился в штабе Северного фронта, после Октябрьской революции комиссар штаба Северного фронта. Член Комиссариата по военным делам Петроградской трудовой коммуны (март – май 1918), военный комиссар Петроградской коммуны, комиссар Петроградского военного округа (1918–1919). В декабре 1918 г. назначен членом Военного совета Балтийского флота. Член РВС Западного фронта (1919), Восточного фронта, 5-й армии (1920). Председатель Главного управления текстильной промышленности ВСНХ РСФСР (1921–1922). С 1922 г. на партийной работе.

Уполномоченный Наркомпроса в Ленинграде (1926–1929). Секретарь Ленинградского обкома ВКП (б), затем заведующий отделом культуры и пропаганды обкома (1929–1933). На 16-м и 17-м съездах ВКП (б) избирался кандидатом в члены ЦК партии. Прокурор Ленинградской области (1937–1938). В июле 1938 г. арестован, в феврале 1939 г. расстрелян. В 1957 г. реабилитирован.

Половцов Петр Александрович (1874–1964), генерал-лейтенант (1917). В 1897 г. окончил Петербургский историко-филологический институт, вольноопреляющийся в 44-м драгунском Нижегородском полку. Выдержал офицерский экзамен при Николаевском кавалерийском училище, корнет лейб-гвардии Гродненского гусарского полка. Поручик (1902). В 1904 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба (1904). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., офицер штаба 1-го Сибирского армейского корпуса (1905). Старший адъютант штаба 1-го кавалерийского корпуса (июнь – декабрь 1905). Старший адъютант штаба 37-й пехотной дивизии (1905–1906). Прикомандирован к ГУГШ (1906–1907). Старший адъютант штаба 1-й кавалерийской дивизии (1907–1909), 2-й гвардейской пехотной дивизии (январь – ноябрь 1909). Подполковник (1909), в распоряжении начальника Генерального штаба (1909–1911). В запасе Генерального штаба (1911–1914). Помощник управляющего кабинетом Его Императорского Величества. С августа 1914 г. командующий Татарским конным полком Кавказской туземной конной дивизии, с 1915 г. командир, принял участие в боях в Галиции, награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1915). Полковник (1915). Начальник штаба Кавказской туземной конной дивизии (1916–1917), награжден Георгиевским оружием (1917). Генерал-майор (1917). Главнокомандующий войсками Петроградского Военного округа (май – июль 1917). В распоряжении Военного министра (июль – сентябрь 1917), командующий Кавказским туземным конным корпусом (сентябрь – октябрь 1917). Генерал-лейтенант (1917). Военный губернатор Терской области и командующий войсками (октябрь 1917). Главнокомандующий войсками Терско-Дагестанского края (1917–1918). В феврале 1918 г. уехал для продолжения войны с Германией в Персию, затем в Англию. С 1919 г. в эмиграции во Франции, в 1922 г. обосновался в Монако, умер в Монте-Карло.

Полуботок Павел (Павло) Леонтьевич (1660–1724), черниговский полковник (17051723), наказной гетман Украины (1722–1824), в 1723 г. после попытки опротестовать политику императора Петра I на Украине заточен в Петропавловскую крепость, где и умер.

Рипарбелла Андреа Карлотти ди (1859–1920), маркиз, итальянский дипломат, посланник в Черногории (1906–1908), посол в России (1913–1917), в Испании (1917–1919).

Риттих Александр Александрович (1868–1930), русский государственный деятель, из семьи обрусевших лифляндских дворян. Автор работ по вопросам крестьянского землепользования и правового положения крестьян, министр земледелия (январь – март 1917). Окончил Александровский лицей с большой золотой медалью (1888). Титулярный советник, определен на службу в МВД (1888). Коллежский асессор (1891), надворный советник (1895), исполняющий обязанности (1895), секретарь директора департамента полиции МВД (1897). Чиновник особых поручений 6-го класса при Переселенческом управлении МВД (1898), коллежский советник (1899), чиновник 5-го класса при Переселенческом управлении (1901). Делопроизводитель Особого совещания о нуждах сельхозпромышленности (1901–1902). Переведен на службу в Министерство финансов чиновником 5-го класса (1903), статский советник (1903). Директор департамента государственных и земельных имуществ Главного управления землеустройства и земледелия (1905). Принимал участие в подготовке Столыпинской реформы. Действительный статский советник, управляющий делами Комитета по землеустроительным делам (1906). В должности гофмейстера двора Его Императорского Величества (107), гофмейстер (1913). Товарищ главноупраляющего землеустройством и земледелием (1912). Сенатор (1916), управляющий министерством земледелия (1916), министр (январь – март 1917). После Февральской революции арестован, освобожден, в 1918 г. перебрался в Одессу, с 1919 г. в эмиграции в Англии, проживал в Лондоне, где был директором Русского банка. Член Русского общества для помощи голодающим в России (1921).

Романовский Иван Павлович (1877–1920), генерал-лейтенант (1918). В 1894 г. окончил 2-й Московский кадетский корпус, в 1897 г. – Константиновское артиллерийское училище, гвардии подпоручик. Поручик (1901). В 1903 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба. Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Обер-офицер для особых поручений при штабе 18-го армейского корпуса (1904–1906), старший адъютант штаба 9-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии (январь 1906), обер-офицер для поручений при штабе Туркестанского военного округа (1906–1909). Подполковник (1908). Старший адъютант штаба Туркестанского военного округа (январь – октябрь 1909). Помощник делопроизводителя мобилизационного отдела ГУГШ (1909–1910), помощник начальника (1910) и начальник отделения (1912). Полковник (1912). Начальник штаба 25-й пехотной дивизии (1914–1915). Награжден Георгиевским оружием (1914). Командир 206-го пехотного Сальянского Наследника Цесаревича полка (1915–1916). Генерал-майор (1916), генерал-квартирмейстер штаба 10-й армии (1916–1917). Исполняющий обязанности начальника штаба 8-й армии (апрель – июнь 1917), 1-й генерал-квартирмейстер Ставки Верховного главнокомандующего (июнь – сентябрь 1917). Сторонник генерала Л. Г. Корнилова, арестован и помещен в Быховскую тюрьму. В ноябре 1917 г. освобожден, бежал на Дон, вступил в Добровольческую армию. Начальник строевого отдела штаба армии (1917–1918), начальник штаба Добровольческой армии (1918–1919), генерал-лейтенант (1918), начальник штаба ВСЮР (1919–1920). Входил в состав Особого совещания при главнокомандующем ВСЮР. После отставки в апреле 1920 г. вместе с Деникиным на линейном корабле «Император Индии» вывезен в Константинополь, где был убит офицером-монархистом.

Рошаль Семен Григорьевич (1896–1917), революционер, член РСДРП (б) с 1914 г., за антивоенную агитацию на фронте арестован в декабре 1915 г., освобожден в ходе Февральской революции. С марта 1917 г. председатель Кронштадтского комитета РСДРП, член Исполкома Кронштадтского совета. В июле 1917 г. арестован, освобожден в октябре 1917 г. Участвовал в аресте генерала Н. Н. Духонина и разгроме Ставки. В качестве комиссара был направлен на переговоры с командующим Румынским фронтом в Яссах, в декабре 1917 г. расстрелян офицерами.

Скобелев Матвей Иванович (1885–1938), меньшевик, активный участник революций 1905–1907 и 1917 гг., депутат 4-й Государственной думы, товарищ председателя Петроградского совета рабочих депутатов, министр труда Временного правительства (май – сентябрь 1917). Осудил разгон Учредительного собрания, но после работал в системе рабочей кооперации в РСФСР. В 1918–1920 гг. работал на Украине и в Закавказье в пользу красных, в 1920 г. переехал в Париж, где занимался пропагандой восстановления торговых отношений между Францией и Россией. В 1925 г. вернулся в Россию, вступил в ВКП (б), работал в Госплане. В 1937 г. арестован, в 1938 г. расстрелян по обвинению в причастности к террористической организациии. Реабилитирован в 1957 г.

Скугаревский Аркадий Платонович (1847 – после 1917), генерал от инфантерии (1906). В 1863 г. окончил Александрийский сиротский корпус, в 1864 г. – 3-е военное Александровское училище, подпоручик. В 1865 г. переименован в прапорщики артиллерии. Подпоручик (1867), поручик (1869). В 1871 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан. Старший адъютант штаба 1-й гвардейской кавалерийской дивизии (1872–1874). Капитан (1873). Офицер для поручений при штабе Гвардейского корпуса (1874–1878), подполковник (1877). Прошел цензовое командование батальоном в 33-м Елецком полку (1877–1878). Принял участие в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., за боевые отличия в 1877 г. произведен в полковники. Офицер для поручений при штабе Гвардейского корпуса (1878–1881), начальник штаба 1-й гвардейской пехотной дивизии (1881–1888), командир 145-го пехотного Новочеркасского полка (1888–1889). Генерал-майор (1889), начальник штаба Гвардейского корпуса (1889–1895), начальник 4-й стрелковой бригады (1895–1896). Начальник 58-й пехотной резервной бригады (1896–1898), генерал-лейтенант (1898). Начальник 27-й пехотной дивизии (1898–1904). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., командир 6-го армейского корпуса (1904–1905), командир 8-го армейского корпуса (1905–1906), генерал от инфантерии (1906). Председатль Комитета по образованию войск (1906–1909), член Военного совета (1909–1912), с 1912 г. в отставке.

Соколов Николай Дмитриевич (1870–1928), социал-демократ, сын протоиерея, духовника императорской семьи. Член «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», в 1896 г. арестован, в 1898 г. сослан в Ревель. В годы первой русской революции выступал защитником на судах по политическим делам. Активный участник Февральской революции. Автор Приказа № 1, секретарь Петросовета, член Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, был избран в Предпарламент. После Октябрьской революции работал в советских учреждениях, умер в Ялте.

Станкевич Владимир Бенедиктович (1884–1968), русский и литовский общественный и политический деятель, адвокат. В 1903 г. окончил гимназию в Петербурге, в 1908 г. – юридический факультет Петербургского университета. Работал помощником присяжного поверенного. Магистр (1913), приват-доцент уголовного права (1914). С началом войны поступил в Павловское училище, по окончании в 1915 г. направлен в саперную часть. Служил в Петроградском гарнизоне, в марте 1917 г. избран в Исполком Петросовета от трудовиков. Активный сподвижник А. Ф. Керенского. Был представителем Петросовета на съездах Юго-Западного и Румынского фронтов, комиссар Северного фронта (июль – октябрь 1917), Верховный комиссар Временного правительства при Ставке ВГК (октябрь – декабрь 1917). После Октябрьской революции пытался оказать сопротивление большевикам, а затем, после начала наступления немцев, сотрудничать с ними. Был арестован, освобожден и уехал в Киев, где пытался организовать офицерское выступление против гетмана П. П. Скоропадского. В мае 1919 г. эмигрировал в Германию, редактировал ряд русских журналов. В 1922 г. отошел от политической деятельности, переехал в Литву, с 1923 г. преподавал уголовное и торговое право в Каунасском университете. В 1844 г. натурализовался, приняв имя Владас Станка. В 1944 г. бежал в Германию. Один из основателей и президент Балтийского университета в Германии (1948–1949). В 1949 г. получил разрешение переехать в США, активно работал в печтаных органах русской и литовской эмиграции, жил в Вашингтоне.

Сурмин Петр (наст. имя Устрялов Николай Васильевич) (1890–1937), правовед, философ, один из идеологов сменовеховства. Окончил Николаевскую классическую гимназию и юридический факультет Императорского Московского университета, по окончании которого вступил в кадетскую партию. Во время Гражданской войны поначалу поддерживал белых, но затем стал симпатизировать большевикам, остался на территории России. В 1920 г. был выслан, во Франции основал журнал «Окно», где провозгласил начало смены вех в отношении к большевизму. Его последователи позже стали называть себя национал-большевиками. В 1926–1935 гг. советник на КВЖД, преподавал международное право на юридическом факультете в Харбине. В 1935 г. в связи с продажей КВЖД вернулся в СССР, в 1937 г. арестован и расстрелян по обвиению в шпионаже. Реабилитирован в 1989 г.

Суханов (Гиммер) Николай Николаевич (1882–1940), участник революционного движения, экономист, публицист. Из семьи обрусевших немцев, окончил с серебряной медалью 1-ю Москвоскую гимназию, после чего уехал в Париж, где слушал лекции в Русской школе общественных наук. Еще в гимназии увлекся толстовством, по возвращении в Россию в 1903 г. поступил на историко-философский факультет Московского университета, где примкнул к эсерам. В 1904–1905 гг. отбывал заключение в Таганской тюрьме, 18 (31) октября вместе с другими политическими заключенными был освобожден по требованию демонстрантов. Принял участие в Декабрьском вооруженном восстании в Москве в 1905 г., с начала 1906 г. в эмиграции в Швейцарии. С 1907 г. увлекся марксизмом, примкнул к меньшевикам. В 1909 г. вернулся в Россию и поступил на экономическое отделение юридического факультета. В 1910 г. выслан на три года в Архангельскую губернию. По окончании ссылки в 1913–1914 гг. жил и работал в Петербурге, сотрудничал с рядом журналов. С началом Первой мировой войны примкнул к позиции интернационалистов, в ходе Февральской революции избран в Петросовет, вошел в его Исполком. С мая 1917 г. вступил в группу меньшевиков-интернационалистов. Редактор ежедневной газеты «Новая жизнь», критиковал Временное правительство и большевиков. Член ВЦИК 2, 3 и 4-го созывов, выступал с критикой действий Совнаркома. В 1920 г. вышел из меньшевистской партии, вступил в германскую компартию, пытался вступить в РКП (б), не был принят. Работал в экономических изданиях в России и за рубежом, в 1930 г. был арестован по делу меньшевиков. В 1931 г. приговорен к десяти годам заключения, в 1935 г. приговор заменен ссылкой в Тобольск, где он работал экономистом, затем преподавателем немецкого языка. В 1937 г. арестован по обвинению в связях с немецкой разведкой. В 1940 г. арестован, реабилитирован.

Тимановский Николай Степанович (1889–1919), генерал-лейтенант (1919). Из крестьян. Добровольцем участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг., ранен под Мукденом, награжден знаками отличия военного ордена Святого Георгия 4-й и 3-й степеней. Прослушал курс и сдал экзамен на офицерский чин в Одесском пехотном юнкерском училище, подпоручик (1906). Поручик (1914), награжден орденом Святого Георгия 4-й степени, Георгиевским оружием, капитан (1915). Подполковник (1916), после ранения назначен командиром Георгиевского батальона при Ставке Верховного главнокомандующего (1916–1917). Полковник (1917). С декабря 1917 г. в Добровольческой армии. Участник 1-го Кубанского похода. Командовал Офицерским полком, 1-й отдельной пехотной бригадой, генерал-майор (1918). С января 1919 г. начальник Отдельной бригады русской Добровольческой армии в Одессе, затем командовал развернутой из бригады 7-й пехотной дивизией. Генерал-лейтенант, командир Марковской дивизии (1919). Умер от сыпного тифа в Ростове.

Тихменев Николай Михайлович (1872–1954), генерал-лейтенант (1917). Окончил классическую гимназию в Рыбинске (1889), Московское пехотное юнкерское училище, подпоручик (1891). Поручик (1894). В 1897 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан. Состоял при Московском военном округе, старший адъютант управления 2-й отдельной кавалерийской бригады (1898–1899).

Капитан (1899). Старший адъютант штаба 3-й гренадерской дивизии (1899–1900). Участвовал в Русско-китайской войне 1900–1901 гг. Старший адьютант штаба 17-го армейского корпуса (1900–1902), старший адьютант штаба 35-й пехотной дивизии (1902–1903). Подполковник (1903). Штаб-офицер для особых поручений при штабе 9-го армейского корпуса (1903–1904). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., правитель канцелярии полевого управления этапами Манчжурской армии (1904–1905), правитель канцелярии начальника военных сообщений 1-й Манчжурской армии (1905–1907). Полковник (1907). Столоначальник ГУГШ (1907–1907). Начальник отделения ГУГШ (19071913). Командир 60-го пехотного Замосцкого полка (1913). Генерал-майор (1914–1915). В августе 1914 г. отличился в боях в Галиции, награжден Георгиевским оружием (1914), орденом Святого Георгия 4-й степени (1915). С 12 февраля 1915 г. командир бригады 58-й пехотной дивизии (февраль – май 1915), помощник начальника военных сообщений армий Юго-Западного фронта (май – октябрь 1915), помощник главного начальника военных сообщений (1915–1917), начальник военных сообщений театра военных действий (февраль – сентябрь 1917), генерал-лейтенант (1917). После выступления генерала Л. Г. Корнилова зачислен в резерв чинов при штабе Одесского военного округа. Участник Белого движения на юге России, начальник военных сообщений штаба Добровольческой армии (1918), главный начальник военных сообщений штаба Главнокомандующего ВСЮР (1919). С 1920 г. в эмиграции во Франции, умер в Париже.

Троцкий Лев (Бронштейн Лейба) Давидович (1879–1940), партийный, политический и государственный деятель, идеолог троцкизма. Родился в богатой семье евреев-земле-владельцев Херсонской области. Окончил училище в Одессе (1895), в 1896 г. поступил на физико-математический факультет Новороссийского факультета, который скоро оставил. В 1897 г. участвовал в организации Южно-Русского союза рабочих, в 1898 г. арестован, в заключении стал марксистом. В 1900 г. сослан в Сибирь, в 1902 г. бежал из ссылки за границу. В Лондоне примкнул к социал-демократам-ленинцам, принял участие во 2-м съезде РСДРП, поддерживал Ленина, но после отказа включить его в редакцию «Искры» примкнул к меньшевикам. В 1904 г. сблизился с А. Л. Парвусом, выдвинувшим идею «перманентной революции», в 1905 г. вернулся в Россию, один из создателей и руководителей Петербургского совета рабочих депутатов. В декабре того же года арестован, в 1906 г. лишен всех гражданских прав и вновь сослан в Сибирь на вечное поселение. По пути в ссылку бежал за границу. В эмиграции в Австро-Венгрии, военный корреспондент «Киевской мысли» во время Балканских войн. В начале Первой мировой войны переехал из Австро-Венгрии в Швейцарию и во Францию. Занимался пропагандой пацифизма, был выслан из Франции, проживал в Испании и США. После Февральской революции пытася проникнуть в Россию, был арестован английскими властями, освобожден после протеста Временного правительства. Вернувшись, вступил в борьбу с правительством, после июльских событий арестован. Осовобожден после выступления Л. Г. Корнилова. Председатель Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов (1917–1918), один из организаторов Октябрьской революции 1917 г., депутат 2-го съезда Советов и Учредительного собрания. После революции идеолог террора. Нарком иностранных дел (1917–1918), глава советской делегации на первом этапе переговоров в Бресте. Наркомвоенмор РСФСР (1918–1923), СССР (1923–1925), председатель Реввоенсовета РСФСР (1918–1923), СССР (1923–1925), один из создателей Красной армии. Член Политбюро ВКП (б) в 1919–1926 гг. Один из основателей и идеологов Коминтерна, член его Исполкома. С 1923 г. лидер внутрипартийной левой оппозиции. В 1927 г. снят со всех постов, отправлен в ссылку. В 1929 г. выслан за пределы СССР. В эмиграции в Турции и Мексике. В 1932 г. лишен советского гражданства. После высылки из СССР создатель и главный теоретик 4-го Интернационала (1938). Смертельно ранен агентом НКВД Рамоном Меркадером 20 августа 1940 г. в Мексике.

Туган-Барановский Лев Степанович (1880–1955), полковник (1917). Окончил 1-й Московский кадетский корпус (1899) и Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1902). Поручик (1904). В 1908 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан Главного штаба. Старший адъютант штаба 3-й пехотной дивизии (1910–1911). Капитан (1910). Старший адъютант штаба 1-й гренадерской дивизии (1911–1913). Исполняющий обязанности помощника начальника отделения ГУГШ (1913–1914). Подполковник (1914). Исполняющий обязанности начальника отделения ГУГШ (1915–1917). Полковник (1916). Исполняющий обязанности начальника Канцелярии Военного министерства (май – июнь 1917). В распоряжении Военного министра (июнь – октябрь 1917). В эмиграции во Франции и в Италии, умер в Триесте.

Туманов Владимир Константинович (1889–1920), князь, капитан 2-го ранга. В 1909 г. окончил Морской корпус, мичман (1910). Лейтенант (1914), старший лейтенант (1915), капитан 2-го ранга (1917). Убит 15 сентября 1920 г. в Таганрогском заливе.

Туманов Георгий Николаевич (1880–1917), князь, генерал-майор (1917). Окончил Тифлисский кадетский корпус (1898) и Константиновское артиллерийское училище, подпоручик (1901). Поручик (1904), капитан (1908). В 1909 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба. Начальник строевого отдела штаба Карсской крепости (1911–1912). Старший адъютант штаба 24-й пехотной дивизии (1912–1914). Исполняющий должность помощника начальника отделения ГУГШ (1914–1915). Помощник начальника отделения ГУГШ (июнь – ноябрь 1915), исполняющий обязанности начальника отделения ГУГШ (1915–1917). Полковник (1916), начальник отделения ГУГШ (январь – май 1917), помощник Военного министра (май – август 1917), генерал-майор (1917), с августа 1917 г. состоял при правительстве. Убит в Петрограде в ходе Октябрьской революции.

Унгерн-Штернберг Михаил Леонардович (1870–1931), барон, полковник. Окончил Пажеский корпус, камер-паж (1891), хорунжий 1-го Хоперского полка (1891). Сотник (1894), гвардии сотник (1898), подъесаул (1902), есаул (1906), полковник (1912). Командир 2-й лейб-гвардии Кубанской казачьей сотни Собственного Его Величества конвоя (1912–1917). Командующий Собственным Его Величества конвоем (март 1917). В Конвое Верховного главнокомандующего (1917). Участник Белого движения на юге России. Участник 1-го Кубанского похода Добровольческой армии. В управлении Кубанского края (1918). В эмиграции во Франции. Умер в Каннах.

Филоненко Максимилиан Максимилианович (1885–1960), член партии эсеров. Поручик. После Февральской революции активист Временного правительства, комиссар 8-й армии. После назначения генерала Л. Г. Корнилова главковерхом комиссар при Ставке Верховного главнокомандующего. Играл весьма двусмысленную роль при подготовке выступления генерала. Пытался достигнуть компромисса между Корниловым и Керенским, но после выступления Корнилова встал на сторону Керенского. Сопровождал генерала Алексеева, ехавшего арестовывать Корнилова. После Октябрьской революции пытался организовать подпольную борьбу против них, в 1918–1919 гг. находился в Архенгельске. С 1919 г. в эмиграции. Жил в Париже, занимался адвокатской практикой. В 1924 г. выслан из Франции по распоряжению министерства внутренних дел за финансовые махинации. Впоследствии вернулся во Францию. С июля 1933 г. профессор кафедры римского права Брюссельского университета. 22 июня 1941 г. арестован немецкими оккупационными властями, содержался в лагере Компьен. После Второй мировой войны член Общества советских патриотов. Офицер ордена Почетного легиона. Награжден медалью за участие в движении Сопротивления.

Хабалов Сергей Семенович (1858–1924), генерал-лейтенант (1916), окончил 2-ю Санкт-Петербургскую военную гимназию и Михайловское артиллерийское училище, сотник 1-й Терской конно-артиллерийской батареи (1878). Принял участие в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. В 1879 г. переименован в поручики, в 1886 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан. Состоял при Санкт-Петербурсгком Военном округе, старший адъютант штаба 1-й гвардейской пехотной дивизии (1886–1890), капитан (1888). Состоял при штабе Гвардейского корпуса (1890–1895). Подполковник (1894), штаб-офицер для особых поручений при штабе Гвардейского корпуса (1895–1900), полковник (1898). Прикомандирован к Павловскому военному училищу для преподавания военных наук (1900–1901). Инспектор классов Николаевского кавалерийского училища (1901–1903), начальник Московского военного училища (1903–1905), генерал-майор (1904). Начальник Павловского военного училища (1905–1914), генерал-лейтенант (1910). Военный губернатор Уральской области, командующий войсками и наказный атаман Уральского казачьего войска (1914–1916). Главный начальник Петроградского военного округа (1916–1917). В ходе Февральской революции арестован, заключен в Петропавловскую крепость. В марте 1917 г. освобожден, в ноябре уволен со службы, в 1919 г. на юге России, с 1829 г. в эмиграции.

Хмельницкий Зиновий-Богдан Михайлович (1595–1657), гетман Войска Запорожского (1648–1657), руководитель восстания против польского гнета, в результате которого на Переяславской раде было провозглашено воссоединение Украины с Россией.

Хор Самуель Джон Гурни (1880–1959), британский государственный деятель, 1-й виконт Темплвудский (1944). Министр авиации (1922; 1940), министр по делам Индии (1931–1936), министр иностранных дел (1935), 1-й лорд Адмиралтейства (1936), министр внутренних дел (1937–1939), посол в Испании (1940–1944). Сын баронета С. Хора, окончил школу в Харроу и Новый Колледж, Оксфорд. В 1910 г. впервые избран в парламент, в 1914 г. командирован в Норфолкский йоменский полк, но признан негодным к строевой службе по состоянию здоровья. Выучил русский язык, в 1916 г. перешел на службу в военную разведку (М1-6), офицер связи в Петрограде (1916–1917), в Риме (1917–1918), где привлек к сотрудничеству в пропаганде войны Б. Муссолини. По окончании войны переизбран в парламент, министр авиации (1922), рыцарь-командор Большого Креста ордена Британской империи (1927). Министр по делам Индии, кавалер Большого Креста ордена Звезды Индии (1934). В 1935 г. назначен главой Форин оффис, один из идеологов умиротворения агрессора по вопросу об Эфиопии, Австрии, Судетах. Первый лорд Адмиралтейства (1936). Лорд-хранитель печати в первом военном правительстве Н. Чемберлена (1940), в том же году при правительстве Черчилля переведен послом в Мадрид, где вел значительную работу по сохранению Испании нейтральной. При выходе в отставку в 1944 г. получил титул виконта Темплвудского, занимал ряд почетных общественных должностей.

Чебыкин Александр Несторович (1857–1920), генерал-лейтенант (1916). Окончил 2-е военное Константиновское училище, прапорщик лейб-гвардии. Подпоручик (1884), поручик (1885), штабс-капитан (1891). Чиновник для особых поручений при военном министре (1894). Капитан (1894). Адьютант военного министра (1895). Полковник (1902). Начальник завода военно-врачебных заготовлений (1903–1906). Генерал-майор (1907). Командир 7-го Финляндского стрелкового полка (1906–1907). Командир лейб-гвардии

3-го стрелкового полка (1907–1913). Зачислен в Свиту Его Величества (1912). Командир 1-й бригады 2-й гвардии пехотной дивизии (1913). Начальник Гвардейской пехотной запасной бригады (1914–1916). Генерал-лейтенант (1916). Начальник запасных батальонов гвардии и войсковой охраны Петрограда (1916–1917). С января 1917 г. в отпуске по болезни, уволен в мае 1917 г.

Чемберлин Вилльям Генри (1897–1970), американский журналист и историк. Корреспондент «Christian Science Monitor» (США) и «Manchester Gardian» (Великобритания) в Москве в 1922–1934 гг., затем на Дальнем Востоке в 1935–1939 гг. Один из первых и наиболее интересных западных исследователей революций 1917 г. Убежденный марксист, после работы в СССР и по возвращении в США стал критиком социалистических методов управления.

Чернов Виктор Михайлович (1873–1952), партийный, политический и государственный деятель. Один из основателей партии эсеров, министр земледелия Временного правительства (май – август 1917), председатель Учредительного собрания (1918), с 1920 г. в эмиграции в Эстонии, Германии, Чехословакии и Франции. В 1940 г. переехал в Португалию, в 1941 г. – в США, умер в Нью-Йорке.

Черносвитов Кирилл Кириллович (1866–1919), политический деятель, депутат Государственной думы всех четырех созывов. Дворянин, землевладелец Ярославской губернии. В 1887 г. окончил Императорское училище правоведения. Служил в Сенате, был членом Владмирского окружного суда. Стаский советник. С 1905 г. член партии кадетов, член ЦК, избирался в Государственную думу 1, 2 и 3-го созывов от Владмирской губернии и 4-го созыва от Ярославской губернии. Комиссар Временного комитета Государственной думы в Главном управлении почт и телеграфов. Осенью 1917 г. входил в состав Временного совета Российской республики (Предпарламента), с сентября был членом Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц. Один из руководителей антибольшевистской подпольной организации «Национальный центр», арестован и расстрелян по обвинению в антисоветской деятельности. Реабилитирован в 1992 г.

Чистов Алексей Иванович (1867–1942), депутат Государственной думы 4-го созыва от Московской губернии. Из крестьян, в Думе входил во фракцию прогрессистов, в «Прогрессивный блок» (1915–1916). После Февральской революции был избран в Совет министра земледелия по продовольствию, в марте 1917 г. был комиссаром Временного комитета Государственной думы и Временного правительства по сопровождению великого князя Николая Николаевича (младшего) в Ливадию. После Октябрьской революции проживал в деревне, в 1929 г. был раскулачен, переехал в Москву, где работал мыловаром. Погиб в результате несчастного случая.

Шалоя Витторио (1856–1933), итальянский ученый и государственный деятель. Профессор римского права (1879), сенатор (1904), министр юстиции (1909–1910), министр без портфеля (1916–1917), член Национальной академии деи Линчеи (1918), министр иностранных дел (1919–1920), представитель Италии в Лиге Наций (1921–1932), государственный министр (1927), президент Национальной академии деи Линчеи (1926–1933).

Шебеко Вадим Николаевич (1864–1943), в 1884 г. окончил Пажеский корпус, корнет Кавалергардского полка. Поручик гвардии (1888), в 1894 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-ротмистр гвардии с переменованием в капитаны Генерального штаба. Состоял при Киевском и Петербургском военных округах. Старший адъютант штаба 2-й гвардейской кавалерийской дивизии (1895–1896), в распоряжении военного агента в Турции (1896–1899). Подполковник (1899). Военный агент в США (1899–1901), в Германии (1901–1905). Полковник (1903), флигель-адъютант (1904), состоял при особе Вильгельма II (1904–1905). В ГУГШ (1905–1913), саратовский вицегубернатор (1913), генерал-майор с зачислением в Свиту Его Императорского Величества (1913). Гродненский губернатор (1913–1916), градоначальник Москвы (1916–1917). В апреле 1917 г. отстранен от службы, с 1920 г. в эмиграции во Франции.

Шмидт Петр Петрович (1867–1906), лейтенант, один из руководителей восстания в Севастополе 26–29 ноября 1905 г. Из семьи моряков, в 1880–1883 гг. учился в Морском кадетском корпусе, в 1883–1887 гг. – в Морском училище, с 1887 г. в звании мичмана служил на Балтийском, Черноморском флотах и в Тихоокеанской флотилии. В 1898 г. вышел в отставку в звании лейтенанта, плавал капитаном на пароходах Русского общества пароходства и торговли (РОПиТ). В 1904 г., с началом Русско-японской войны, возвратился на военный флот, старший офицер транспорта «Иртыш», с января 1905 г. командовал миноносцем № 253 в Севастополе. По просьбе матросов возглавил восстание, после подавления которого предан военному суду, приговорен к смертной казни и 6 марта 1906 г. расстрелян с группой матросов на острове Березань.

Якубович Григорий Андрианович (1880–1926), генерал-майор (1917). Окончил 4 класса Киевской духовной семинарии (1899), Киевское пехотное юнкерское училище, подпоручик гвардии (1901). Поручик (1904). Принял участие и отличился в Русско-японской войне 1904–1905 гг., участник обороны Порт-Артура, награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1905), штабс-капитан (1908). В 1910 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан Генерального штаба. Старший адъютант штаба 11-й пехотной дивизии (1912–1913), штаба 23-й пехотной дивизии (1913–1915). Полковник (1915). Помощник делопроизводителя ГУГШ (1915–1916), начальник отделения ГУГШ (1916–1917). Генерал-майор (1917), помощник военного министра, член Военного совета (октябрь 1917). В эмиграции во Франции, умер в Париже.

Примечания

1

Необходимое условие (лат.). (Примеч. ред.)

(обратно)

2

Член Императорского совета и архимиллионер (фр.). (Примеч. ред.)

(обратно)

Оглавление

Правительство, Дума и общественные организации в начале 1917 г.

Попытки правительства перехватить инициативу

Арест рабочей группы ЦВПК

Контакты оппозиции с союзниками

Политический зондаж на фоне межсоюзнических контактов

Оппозиция и командование армией

Гарнизон Петрограда, положение дел в столице

Ставка, железные дороги, признаки кризиса

Беспорядки в столице

Беспорядки перерастают в революцию

Ставка и революция

Армия, оппозиция и революция

Поезд императора в движении. Борьба вокруг

В столице возникает новая власть

Псков. Отречение

После отречения. Первые дни

Строительство новой власти

Армия в новых условиях

Отклик на Востоке

Временное правительство, его друзья и враги

Борьба за точки опоры в стране Чистки и заигрывания

Повальная демократизация

Первый кризис

Новый курс нового правительства

Фигляр власти в армии

На пути к кризису

Кризис на фронте

Кризис в столице

Катастрофа на Юго-Западном фронте

Попытки излечения. Разногласия

Московское совещание

Рига

Провал выступления генерала Корнилова. Объявление республики

Вместо заключения

Примечания

  Правительство, Дума и общественные организации в начале 1917 г.

  Попытки правительства перехватить инициативу

  Арест рабочей группы ЦВПК

  Контакты оппозиции с союзниками

  Политический зовдаж на фоне межсоюзнических контактов

  Оппозиция и командование армией

  Гарнизон Петрограда, положение дел в столице

  Ставка, железные дороги, признаки кризиса

  Беспорядки в столице

  Беспорядки перерастают в революцию

  Ставка и революция

  Армия, оппозиция и революция

  Поезд императора в движении. Борьба вокруг

  В столице возникает новая власть

  Псков. Отречение

  После отречения. Первые дни

  Строительство новой власти

  Армия в новых условиях

  Отклик на Востоке

  Временное правительство, его друзья и враги

  Борьба за точки опоры в стране. Чистки и заигрывания

  Повальная демократизация

  Первый кризис

  Новый курс нового правительства

  Фигляр власти в армии

  На пути к кризису

  Кризис на фронте

  Кризис в столице

  Катастрофа на Юго-Западном фронте

  Попытки излечения. Разногласия

  Московское совещание

  Рига

  Провал выступления генерала Корнилова. Объявление республики

  Вместо заключения

Биографический комментарий Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg