«Кому нужна ревизия истории?»

Кому нужна ревизия истории? (fb2) - Кому нужна ревизия истории? [Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны] (пер. Александр Александрович Силкин) 7595K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Миле Белаяц

Миле Белаяц Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны

© Белаяц М., 2015

© Медиа-центр «Одбрана», 2015

© Перевод с сербского Силкин А.

© ООО «ТД Алгоритм», 2015

* * *

Краткое предисловие к русскому изданию

С особым удовольствием предлагаю вниманию российских научных кругов и широкой читательской аудитории дополненный вариант книги «1914–2014: цели ревизии». Более года прошло с того момента, как увидело свет первое издание, приуроченное к столетней годовщине Первой мировой войны. С тех пор появилось много новых работ, состоялись многочисленные конференции, напечатаны интервью авторитетных историков Первой мировой войны и прочих деятелей культуры, высказавших свое мнение о современном состоянии проблемы и особенно о попытках ревизии некоторых традиционных трактовок причин конфликта. Приняв во внимание этот новый богатый материал, мы представляем читателю более полную картину того, как в современном мире смотрят на интересующую нас тему. Разумеется, в центре нашего внимания Сербия и противоречивые оценки ее политики. Однако ничуть не меньше нас интересует то, как историография смотрит на роль России в Июльском кризисе 1914 г. В частности, мы не могли оставить без ответа вновь звучащие в ее адрес обвинения в том, что она не спасла мир в Европе. Для этого якобы надо было лишь отступиться от «государства-изгоя» Сербии. Также бросается в глаза намерение изобразить Австро-Венгрию процветающей цивилизацией, толерантным «содружеством» народов и религий. Ее (гео)политические интересы или ретушируются, или преподносятся как абсолютно легитимные, особенно для государства, стремящегося подтвердить свой статус великой державы.

Мы познакомим читателя как с наиболее значимыми тезисами современных ревизионистов, так и с контраргументами и комментариями тех, кто им противостоит. Масса примеров продемонстрирует, что многие «новейшие открытия» на самом деле не более чем интерпретации, возникшие в межвоенное время в центральноевропейских государствах, стремившихся сбросить бремя вины, возложенное на них мирными договорами.

Новомодные трактовки роли Сербии и России во многом обусловлены как событиями, произошедшими на Балканах в 1990-е гг., так и сегодняшним обострением международных отношений, грозящим рецидивом холодной войны. Небезосновательны опасения, что дискуссия о Первой мировой войне – это всего лишь прелюдия к релятивизации общепринятых представлений о причинах Второй мировой войны.

В заключение воспользуюсь случаем, чтобы поблагодарить редактора «Медиацентра» госпожу Драгану Маркович, инициативность и предприимчивость которой сделали возможным выход русского издания книги. Хотелось бы высказать удовлетворение в связи с тем, что перевод был поручен Александру Силкину, благодаря которому русский читатель имеет возможность познакомиться со многими достижениями сербской историографии. Моему старому товарищу Андрею Шемякину я благодарен за то, что он согласился написать предисловие к настоящей работе. И названные коллеги, и многие другие, кто поддерживал меня и помогал советом, навсегда останутся частью этого проекта.

Автор

Йерисос, Халкидики, июль 2015 г.

Почему ревизия? Почему сейчас? Новая книга Миле Белаяца

Нам доставляет большое удовольствие представить российским читателям монографию видного сербского ученого, директора Института новейшей истории Сербии, доктора исторических наук Миле Белаяца «Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны», опубликованную в переводе на русский язык всего год спустя после ее выхода в Белграде[1]. Книга явилась итогом реализации совместного проекта белградского Медиацентра «Одбрана» («Защита») и московского издательства «Алгоритм»; причем оперативность, с какой он был выполнен (крайне необходимая именно сейчас – в условиях нового, на сей раз «юбилейного», всплеска историко-пропагандистских фабрикаций на Западе), есть их несомненная и важнейшая заслуга. Что следует выделить особо, ибо наши официальные «исторические» инстанции во главе с высокими чинами (например, Военно-историческое общество), постоянно твердя о патриотизме и недопустимости ревизии истории, увлекались в год столетия начала Войны главным образом ваянием памятников – посредственного, кстати говоря, уровня – по всей стране и за рубежом. Оно и понятно: установление бронзовых истуканов куда «нагляднее», да и прибыльнее, чем обеспечение качественного научного перевода. А перевести есть что! Всего один факт: классический труд немца Фрица Фишера, в котором убедительно показана роль Германии в раздувании мирового пожара[2], за что и принятый на родине «с зубовным скрежетом»[3], был к 2011 г. переведен на 27 языков[4]. В 2014 г. его перевели сербы[5] – в отличие от нас, они вообще переводят очень много. И значит, теперь он уже читается на 28 языках. Но, увы, русский в их числе отсутствует.

Оттого-то нам и представляется столь своевременным выход в Москве книги М. Белаяца, в которой скрупулезно исследуются все попытки ревизии истории Великой войны. Ведь начиная с 1920-х гг. в Германии, Австрии, а затем в США не прекращаются усилия «подправить» ее. Прежде всего в ракурсе поиска подлинных «виновников», кем объявляются Россия и исполнительница ее «имперской» воли Сербия. Одним из первых «ревизионистов» стал американский историк Сидней Фей, чья работа о «происхождении Мировой войны» впервые вышла еще в 1928 г.[6].

В последние полтора десятка лет эта тенденция на Западе только усилилась в тесной связи с балканскими событиями конца XX в. В стремлении взвалить коллективную ответственность за все на один народ там, образно говоря, «к штыку приравняли перо». История, таким образом, снова оказывается служанкой политики, а «нужные» (или «политкорректные») представления о балканской реальности подменяют саму реальность. И «подвернувшийся» весьма кстати печальный юбилей используется в данном контексте в полной мере[7]. Назовем лишь три новейшие работы, вышедшие как раз в его преддверии из-под пера Шона Макмекина[8], Кристофера Кларка[9] и Маргарет Макмиллан[10], каждую из которых коллега Белаяц тщательно разбирает.

Ну а в прошедшем 2014 году западную науку о войне и вовсе поразил вирус ничем не прикрытой тенденциозности. Так, в сентябре в престижном вашингтонском Центре им. Вудро Вильсона состоялось дискуссия, посвященная началу Первой мировой войны. В ходе ее вдова «творца» дейтонской Боснии и Герцеговины Ричарда Холбрука Кэтти Мертон, претендующая на лавры историка, заявила: «Франц Фердинанд был убит в результате террористической акции, спланированной в Белграде, где эти террористы и обучались. Учил их человек по имени Никола Пашич (!!! – А. Ш.), некоронованный король Сербии». И далее: «Сербский экспансионизм, претендовавший на все территории, где проживают сербы, явился спусковым крючком к тому, что привело к катастрофе». И наконец: «Вторая причина катастрофы – это русские, а отнюдь не немцы…»[11]. Комментарии, на наш взгляд, излишни!

По счастью, среди западных ученых есть и вполне объективные исследователи. Так, британец, сэр Макс Гастингс – с точностью диагноза – заметил в своей последней книге: «Начало XXI века принесло с собой множество “свежих” теорий и фантастических трактовок Июльского кризиса 1914 г., обнаружив при этом крайнюю скудость новых исторических источников, которым можно доверять»[12] [13]. Справедливое заключение, прямо подталкивающее к «диалогу» с очередными «интерпретаторами» истории и их воссозданием, но уже в новой упаковке, «избитых» русско-сербских фобий и стереотипов. Такой «диалог» и содержит в себе монография М. Белаяца – компетентная и ценная именно для нашей аудитории, поскольку в российской научной литературе мы не обнаружили ни особого интереса к вновь поднимающейся волне историографического «ревизионизма», ни воли к ее изучению и «нейтрализации». Причем даже в изданиях, претендующих на «энциклопедичность»[14]. И это – при всех заклинаниях председателей казенных «исторических обществ» о непременном и категорическом противодействии фальсификаторам от истории!..

Одни лишь сотрудники Института славяноведения РАН (по должности) отметили наличие данной проблемы[15].

* * *

Монография коллеги Белаяца является результатом глубокого анализа солидного корпуса книг, статей и иных публикаций (разных дисциплин, жанров и назначений), увидевших свет в Европе и США в период с конца Первой мировой войны и до наших дней. В них ставятся и делаются попытки разрешить вопросы о ее природе, причинах и «изнанке», подстрекателях и жертвах, мотивах каждого участника. Автор концентрирует свое внимание на тех весьма спорных интерпретациях причин Войны и ответственности за нее, которые из-за своего политического происхождения явно пренебрегают научной объективностью. Он отслеживает и объясняет все имевшие место на протяжении почти столетия пики и откаты в развитии доктрины исторического ревизионизма, убедительно показывая, что и нынешнее «перепрочтение» на Западе истории Июльского кризиса 1914 г., как и кануна Мировой войны в целом, отнюдь не случайно и спонтанно, но срежиссировано и синхронизировано, ибо порождено, повторимся, политическими целями. Но в чем же оно, собственно, проявилось?

В своей работе М. Белаяц приводит современные утверждения западных историков (разделяемые кое-кем из российских австро-унгаристов[16]), будто австрийский наследник эрцгерцог Франц-Фердинанд «был человеком мира» и его знаменитая встреча с кайзером Вильгельмом II в Конопиште за две недели до гибели в Сараево «совсем не касалась войны». А при такой трактовке, активно внедряемой в коллективное сознание, вполне логичным выглядит то, что параллельно массово выходят «исторические» труды, где «обнаруживается» подлинный виновник мирового пожара – понятное дело, это «сербский национализм» и его постоянная «конспиративная работа» против «вполне устроенной и цивилизованной Империи, являвшейся носителем идеи прогресса и стабильности для Балкан (выделено нами. – А. Ш.)».

Из чего следует, что в ней отсутствовали внутренние проблемы, а какие были – те вбрасывались извне, как результат подрывной деятельности «нецивилизованных» сербов из Королевства. В том же нас пытается уверить и отечественный сторонник формируемой ныне «идеальной модели» Габсбургской монархии[17]: «Сербия постоянно провоцировала Вену в надежде на “русский штык”»[18]. И соответственно, пишет М. Белаяц, в Австро-Венгрии как бы и «не было ни антисемитизма, ни прозелитизма, ни денационализации, ни межнациональных противоречий, включая самих швабов и мадьяр, а конкретно в Боснии и Герцеговине – жесткого отпора введению воинской повинности для местного населения, 87 % неграмотных, окаменелых феодальных отношений, сохранявшихся с турецких времен, увеличения в пять раз числа полицейских участков и воинских гарнизонов…». Западные авторы, указывает он, идут настолько далеко, что «полностью избегают термина “колониальная политика”, или еще точнее – “империализм”». При таких интерпретациях, делается вывод, у сербов в Боснии и Герцеговине и впрямь «не могло быть ни малейшего повода к недовольству» политикой Вены. Круг замкнулся – во всем, что случилось позже, виновата «варварская» Сербия (и, разумеется, ее «патрон» Петербург).

Вот только почему-то первый секретарь российской дипмиссии в Белграде и Нише (а затем поверенный в делах) Василий Николаевич Штрандтман, истинный европеец по рождению и мировоззрению, напрочь лишенный так свойственного его шефу, посланнику Николаю Генриховичу Гартвигу, налета «панславизма», да к тому же очевидец событий, расставил акценты совсем иначе. Повествуя о покушении на Франца-Фердинанда, он заметил, что «австрийская политика по отношению к Сербии могла породить не только двух[19], но и бесчисленное множество таких же сербских патриотов»[20]. И с данной оценкой нам трудно не согласиться.

Политическая цель всех этих новых, а точнее хорошо забытых старых, версий очевидна: представить Сербию и стоявшую за ней Россию «вечными» заговорщиками и агрессорами (не зря Кристофер Кларк прямо связывает трагические события в Сребренице в 1995 г. с «кралеубийством» в Белграде 29 мая 1903 г., что, на наш взгляд, не только научно некорректно, но и непрофессионально). А отсюда – уже прямой путь к ревизии истории Второй мировой войны, в частности к умалению роли СССР в конечной победе или к отождествлению нацизма и коммунизма, о чем сейчас постоянно твердят на Западе (и не нем одном). Потому-то современный «пересмотр» истории кануна и начала Первой мировой войны не является эдакой безобидной, чисто «академической» дискуссией. Это уже не историография, но явный элемент информационной войны с продолжением и всеми последствиями. На таком фоне публикация книги Миле Белаяца на русском языке представляется предельно своевременной и актуальной.

И в заключение хотелось бы напомнить, что с творчеством автора научное сообщество России уже знакомо: в 2012 г. в «Славянском альманахе» вышел его текст[21]. Нынешнее сочинение, как мы надеемся, будет принято у нас с немалым интересом и даже, может быть, с желанием продолжить изучение темы генезиса Первой мировой войны и его ревизии, но теперь с другой стороны – в ракурсе познания российской «вины».

А. Л. Шемякин,

доктор исторических наук

Предисловие

Годовщина начала Первой мировой войны отмечена проведением по всему миру многочисленных конференций и публикацией тысяч материалов, посвященных событию столетней давности. В отличие от прежних «юбилеев», этот ознаменован попыткой некоторых историков и их влиятельных покровителей представить новую трактовку роли Балкан и в первую очередь Сербии в роковых событиях, предшествовавших мировому катаклизму. Часть печатной продукции преследует цель отвлечь внимание от получивших подтверждение фактов, свидетельствующих об усилиях германских кабинетов межвоенного времени любой ценой освободиться от ответственности за развязывание войны. Активизация данного направления постмодернистской историографии побуждает к тому, чтобы отслеживать и критически оценивать его плоды.

Обсуждение причин, повода и ответственности за начало войны протекает в профессиональном, идеологическом и политическом измерениях. При этом речь идет о проблемах, столь эпохальных по своему значению, что они служат причиной до сих пор не преодоленного раскола в рядах историков. Полемика, в ходе которой проявляется политическая заинтересованность ее участников, не только служит раздражителем коллективного исторического сознания, но и оказывает весьма болезненное воздействие, сотрясая основы культурной идентичности тех или иных народов. Эксплуатация интересующего нас вопроса в политических целях берет начало еще до окончания Первой мировой войны, но особый размах приобретает в результате добавления особых статей в текст Версальского (ст. 231) и Сен-Жерменского (ст. 177) мирных договоров.

Сто лет назад – после Сараевского покушения, состоявшегося 28 июня 1914 г., – началось конструирование оправдания войны, к которой Берлин и Вена готовились заблаговременно. Таким способом предполагалось обеспечить Германии мировое господство, а также подтвердить статус внутренне нестабильной Австро-Венгрии как великой державы. Оправдание должно было повлиять на общественное мнение и нейтрализовать антивоенные настроения. Параллельно формировался демонизированный образ неприятеля, «обоснованную» расправу над которым обществу и отправлявшимися на фронт войсками следовало воспринимать как нечто «естественное и само собой разумеющееся».

Подлинные предпосылки войны в 1914 г. были геополитического свойства, а именно сохранение паритета сил между Тройственным союзом и Антантой с одной стороны и стремление первого из названных блоков к гегемонии на европейском континенте и вне его – с другой. При этом Германия еще в марте 1914 г. закончила все военные приготовления, а ее противники только к концу 1917 г. планировали завершить аналогичные преобразования, чему препятствовали многочисленные внутренние проблемы (Северная Ирландия – в Великобритании; финансовые скандалы и раскол по вопросу военной реформы – во Франции; забастовки и революционные настроения – в России). Оказавшись на пороге войны, члены Антанты, даже не будучи к ней вполне готовыми, рассчитывали на конечную победу и достижение своих давнишних геополитических целей, которые, по сравнению с германскими, не были столь масштабными. Малые государства либо стали жертвой событий, «оказавшись на дороге» у сильных мира сего (Сербия, Люксембург, Бельгия), либо заняли выжидательную позицию, затрудняясь с выбором, на чью сторону встать (Болгария, Румыния и даже Италия).

Можно ли считать это, с позволения сказать, стандартное объяснение состоятельным и поныне? Как современная и новейшая историография интерпретирует события столетней давности? А как их оценивали в 1914, 1919, 1927, 1930, 1947, 1951, 1964, 1994 гг.? Как Сербия оказалась в сегодняшней ситуации, в которой голоса сторонников ревизии не только слышны отчетливей прочих, но и звучат в унисон со СМИ центральных держав 1914 и 1941 гг.? Как получилось, что для Европы «самым опасным» стал мелкий сербский национализм и империализм? На основе каких ценностей «большие», в отличие от «маленьких», располагают «моральным правом» оккупировать, аннексировать, «цивилизовать»? Какими критериями следует руководствоваться, чтобы ответить на этот вопрос? Современными, относящимися к 2012–2014 гг., или теми, что были актуальны в 1912–1914 гг.? Как будто весь мир вернулся к политическому менталитету столетней давности с его классическими геополитическими мерилами и стремлением к экономическому доминированию, посредством которого можно все и всем диктовать: определять тарифы на железнодорожные, морские перевозки, цены сырья и рабочей силы, устанавливать рыночную свободу для богатых и препятствовать конкуренции со стороны нежелательных. Все должно быть прописано – и налоги, и крохотные пенсии, и желательное содержание СМИ.

Опыт исследования проблематики, относящейся к периоду с начала до конца ХХ в. (югославский кризис и распад СФРЮ), позволяет предположить, что для каждого исследователя окажется полезным предлагаемый нами анализ механизма государственного воздействия на труд историков (отечественных и зарубежных), побуждаемых к выборочной публикации документов, их сокрытию и даже фальсификации. Конкретный пример утверждения ответственности за Первую мировую войну демонстрирует, как в интересах государства осуществляется лоббирование, как привлекаются и поддерживаются «единомышленники», а также как происходит травля и преследование «оппонентов». И наконец, историкам, прежде чем кого-либо цитировать или полагаться на чью-либо интерпретацию, следует осведомиться о противоречиях и разделительных линиях в собственном цеху.

Будучи на протяжении нескольких лет свидетелем того, как одна из заинтересованных сторон намеревается приурочить к годовщине начала войны публикацию якобы новых и сенсационных опусов, я счел необходимым составить в помощь будущим историкам своего рода памятку, описывающую, как интересующая нас тема рассматривалась на протяжении прошедшего столетия. Фрагмент исследования появился на страницах исторического журнала «Токови историе»[22] в начале 2013 г. Материал, напечатанный в газете «Политика» в декабре того же года[23], должен был дать еще один ответ на вопрос, интересующий сербскую общественность: «что уготовано Сербии» в связи со столетием начала Первой мировой войны? Или, точнее, почему в некоторых СМИ и научных публикациях Сербия фигурирует в качестве злонамеренного организатора сараевского покушения и главного виновника последовавшей затем войны.

Едва ли не каждодневное появление очередной книги, сопровождаемое нагромождением научных и публицистических рецензий, полемика внутри профессиональной корпорации послужили мотивом к тому, чтобы осмыслить все это и вынести на суд широкой читательской аудитории работу обзорного характера, которая не обошла бы вниманием тех, кто на протяжении десятилетий занимался соответствующей тематикой. Надеюсь, что сноски укажут направление поиска коллегам, желающим соотнести собственные представления с имеющейся историографией, и облегчат ориентацию в бесчисленном множестве старых и новых изданий.

По своей структуре книга представляет собой совокупность ответов на дискуссионные вопросы, которые чаще остальных поднимаются как в современной литературе, так и в процессе общественного обсуждения. Таким образом, в фокусе нашего внимания находятся подлинно узловые проблемы. Ориентация на широкий круг читателей обусловила способ повествования посредством приведения примеров и их дальнейшего комментирования, суть которого в более или менее ироничном разоблачении упорных попыток реанимировать старые пропагандистские клише о «виновниках» войны.

Наблюдения за научной дискуссией, развернувшейся в 2014 г., а также за ее отзвуками в средствах массовой информации позволяют прийти к заключению, что поддержка пересмотра причин Первой мировой напрямую связана с усилиями осуществить аналогичную ревизию предпосылок Второй мировой войны. Предпринимаются практические шаги, нацеленные на обесценивание достигнутых ранее научных результатов, их игнорирование и замалчивание. Если не дать отпор подобной «методологии», ее приверженцам не составит труда добиться релятивизации традиционной интерпретации причин Второй мировой войны.

Политическое происхождение оценок причин Мировой войны

2013 г. Сербская пресса об историческом ревизионизме

Книгам, посвященным началу Первой мировой войны, отведено главное место в витринах книжных магазинов Вены

Военная открытка с обращением Вильгельма II: «Веду войну, которой я не хотел»

Формулированию политических суждений относительно исхода Июльского кризиса 1914 г. и последовавшего начала Мировой войны предшествовали усилия по соответствующей обработке общественного мнения всех стран, вовлеченных в противостояние. Обе центральноевропейские империи – Австро-Венгрия и Германия, – преисполненные решимости не упустить шанс изменить равновесие на континенте в свою пользу, нуждались в том, чтобы заручиться поддержкой как собственной патриотической общественности, так и государств, сохранявших нейтралитет. Следовало преподнести войну как вынужденную меру, как защиту первостепенных национальных интересов, как последнее средство, которое осталось после того, как «искреннее стремление» к миру разбилось о ненасытность «второй стороны». Аналогичные меры по индоктринации общества приходилось предпринимать и остальным державам, за исключением Сербии и Черногории.

В этой связи уместно привести самое первое пропагандистское выступление, подлинное историческое значение которого установлено только благодаря кропотливому труду многих историков и аналитиков. Впрочем, плод их усилий не пригодится миллионам жертв, павших на полях войны. Полагаем, что обращение к первоисточнику официальной пропаганды позволит выявить те места в современных работах, которые представляют собой его завуалированное, сознательное или неосознанное воспроизведение.

3 августа 1914 г. в 13 часов император Вильгельм в своем дворце и в присутствии членов Рейхстага произнес тронную речь, которую опубликовали немецкие газеты:

«В этот тревожный момент я собрал вокруг себя представителей и делегатов немецкого народа. Почти полвека нам удавалось придерживаться мирного пути. Германия оставалась непоколебимой и после попыток приписать ей воинственные намерения. Мое правительство даже в провокационных, вызывающих условиях действует во имя высшей цели – морального, интеллектуального и экономического развития Германии. Миру известно ее неутомимое усердие. Мы для того и находимся на передовой в этой обстановке беспорядков и мятежей последних лет, чтобы уберечь от войны народы Европы. Казалось, что преодолена опасность, исходившая от военных событий на Балканах. Как вдруг внезапно разверзлась пропасть в результате убийства моего друга эрцгерцога Франца Фердинанда. Мой августейший союзник Франц Иосиф вынужден был взяться за оружие, дабы защитить безопасность своей империи от козней, которые строило соседнее государство. Российское правительство воспрепятствовало союзной для нас монархии в достижении ее оправданных интересов. К нам не только взывает наш долг, как немцев, и наши союзнические обязательства идти в ногу с Австрией, но перед нами стоит и колоссальная задача защитить от нападения вражеских сил наши собственные позиции, а также старый союз и культуру двух империй. С печалью в сердце я вынужден был провести мобилизацию своей армии против соседа, с которым она некогда воевала плечом к плечу. С искренней болью я наблюдал, как рушится дружба, которой Германия так дорожила. Российское правительство, поддавшись ненасытному инстинкту национализма, вступилось за государство, которое осуществило злодейское покушение и несет поэтому ответственность за несчастья войны. Не удивляет тот факт, что Франция также присоединилась к нашим противникам. Наши усилия к установлению дружественных связей с Францией очень часто разбивались о прежний гнев и прежние надежды. Все, на что способен интеллект и человеческие силы, дабы подготовить народ к принятию крайних решений, выполнено с вашей патриотической помощью. Ненависть, с давних пор подогреваемая к востоку и западу от нас, выплеснулась через край. Настоящая ситуация возникла не в результате одного преходящего столкновения интересов и не потому, что так сложились дипломатические обстоятельства. Она – следствие той неутомимой злобы, которая уже много лет стремится подорвать мощь и прогресс германской империи. Нами не движет жажда к завоеваниям. Мы преисполнены непоколебимой волей хранить то место, которое для нас уготовил Господь, сберечь его для себя и для будущих поколений. Из документов, которые вам раздадут, видно, как до последнего момента мое правительство и мой канцлер старались избежать крайних мер. Наша позиция легитимная и оборонительная, мы с чистой совестью обнажаем меч. Я направил народу германской империи призыв всеми силами защищать вместе с нашими союзниками то, чего мы добились мирным трудом. Следуя примеру наших отцов, тверды и верны, серьезны и рыцарственны, честны перед Господом и горды перед неприятелем, мы поверяем себя вечному всемогуществу, дабы оно укрепило нашу оборону и привело ее к благополучному исходу. Весь немецкий народ, сплотившийся вокруг своих князей и своих вождей, направляет свой взор на вас. Примите решение единодушно и быстро. Таково мое желание»[24].

Эти тезисы на долгие годы и десятилетия останутся основополагающими для позиции политических представителей Германии и после 1918 г. И это вопреки полученным сведениям, которые недвусмысленно указывают на иную логику поведения германских правящих кругов и в том числе самого кайзера. Тем не менее озвученная позиция остается по сей день востребованной историографией.

Что касается Австро-Венгрии, то в ее ультиматуме от 23 июля, в письме о разрыве дипломатических отношений от 25 июля, а также в объявлении войны Сербии от 28 июля 1914 г. содержался весь набор клише о «сербской ответственности». Еще 20 июля венское правительство, рассылая в посольства в Берлине, Риме, Париже, Лондоне, Петербурге и Константинополе копии ноты, указывало, что к ее вручению, назначенному на 24 июля, следует присовокупить и пояснение. В нем Сербия называлась рассадником агитации, центром тайных и публичных организаций, составленных из офицеров и чиновников, контролирующих печать и неустанно подстрекающих народ на мятеж против Австрии. В документе утверждалось, что сербские агенты проникают в приграничные районы Австро-Венгрии с целью посеять там ненависть и смуту, что действовавшие в Македонии четнические отряды переориентировались на Монархию, что сербское правительство не только этому не противодействует, но и потакает пропаганде, следствием которой и стало сараевское покушение. Австро-Венгрия была якобы принуждена к тому, чтобы защищать себя от этой опасности и принять новые срочные меры в отношении Белграда в надежде на то, что на ее сторону встанут все цивилизованные народы, которых не устраивает цареубийство как средство политической борьбы и «которые хотят, чтобы Белград перестал быть постоянным источником козней»[25].

В написанной высоким стилем ноте, текст которой долго шлифовал барон Александр фон Мусулин, утверждалось, что «идея покушения зародилась в Белграде, что оружие и боеприпасы предоставили офицеры и чиновники – члены “Народной одбраны”, а переправили их офицеры сербской пограничной службы»[26]. По сути, Сербия обвинялась в том, что она является центром движения, которое действует вне ее пределов – на территории Монархии, – что именно она стоит за целым рядом покушений и убийств. Сербское правительство было уличено в том, что оно толерантно относилось к деятельности различных обществ и объединений, направленной против Монархии.

Таким образом, сознательно игнорировался тот факт, что «омладинское» и революционное движение в империи Габсбургов представляло собой по большей части ее внутреннюю проблему, о которой были осведомлены правоохранительные органы, вводившие в отдельных областях (Хорватии и Славонии, Далмации, Боснии и Герцеговине) чрезвычайное положение и прибегавшие к репрессивным полицейским мерам. Не замечалось обращение подданных Монархии к Сербии, притягивавшей к себе все больше взглядов. «Виден» только мелкий экспансионизм Белграда.

Первой попыткой сфабриковать предлог для агрессии против Сербии стал фарсовый «процесс Фридъюнга» (1909), в ходе которого обвинение в измене было предъявлено авторитетным сербам – подданным Монархии. В июле 1914 г., несмотря на провал прежнего начинания, тот же тезис об «источнике» всех австро-венгерских проблем послужил основой для поиска нового повода к началу войны.

Ультиматум, написанный сколь изысканно, столь и решительно, в первых строках напоминал Сербии о следующих фактах:

«31 марта 1909 г. посланник Сербии в Вене сделал по приказанию своего правительства императорскому и королевскому правительству следующее заявление: “Сербия признает, что fait accompli в Боснии и Герцеговине не затронул ее прав и что, следовательно, она будет сообразовываться с теми решениями, которые державы примут в соответствии со статьей 25 Берлинского договора. Принимая советы великих держав, Сербия обязуется впредь отказаться от занятой еще прошлой осенью позиции протеста и неприятия аннексии и, кроме того, обязуется изменить курс своей настоящей политики в отношении Австро-Венгрии, дабы в будущем пребывать с ней в добрососедстве”».

За этой «правовой основой» последовали грубые обвинения:

«Однако история последних лет и особенно прискорбные события, состоявшиеся 28 июня, продемонстрировали, что в Сербии имеется движение заговорщиков, которые ставят перед собой цель отторжения от Австро-Венгерской монархии известных частей ее территорий. Дошло до того, что это движение, возникшее на глазах у сербского правительства, проявило себя и вне территории Королевства, осуществив ряд террористических актов, покушений и убийств… Сербское правительство… ничего не предприняло, чтобы ликвидировать это движение; оно толерантно взирало на преступную деятельность различных обществ и объединений, направленную против Монархии, на невоздержанную тональность прессы, на восхваление совершивших покушение, на участие в заговоре офицеров и чиновников, на вредную пропаганду в государственных учебных заведениях. Наконец, оно потакало всему тому, что могло возбудить в сербском населении ненависть к Монархии и презрение к ее установлениям. Это преступное (sic!) попустительство со стороны Королевского сербского правительства не прекратилось даже после 28 числа прошлого месяца, когда всему миру стали очевидны его пагубные последствия. Из показаний и признаний совершивших покушение… видно, что сараевское злодеяние замышлялось в Белграде, что оружие и взрывчатку, которыми были снабжены убийцы, передали им сербские офицеры и чиновники – члены “Народной одбраны”…»[27].

Затем в ультиматуме перечислялись десять требований, из которых сербское правительство восемь приняло безусловно, а два – с оговорками. Но это не могло помешать выполнению сценария развязывания войны. Барон Гизль, уже облачившись для путешествия, едва ли несколько минут уделил чтению ответа, который ему вручил премьер Никола Пашич. Не позднее чем через двадцать минут в сербское правительство поступил следующий текст:

«Поскольку истек срок, отведенный нотой, которую я по поручению своего правительства вручил Его Превосходительству Господину Пачу позавчера в четверг в 6 часов пополудни, а приемлемый ответ я не получил, имею честь известить Ваше Превосходительство, что сегодня вечером я оставляю Белград вместе с персоналом»[28].

Три дня спустя поступило и объявление войны, сопровожденное следующим вердиктом:

«Королевскому сербскому

министерству иностранных дел

Поскольку Королевское сербское правительство не дало приемлемый ответ на ноту, врученную австро-венгерским посланником в Белграде 23 июля 1914 г., Императорско-королевское правительство считает необходимым самостоятельно обеспечить удовлетворение своих прав и для этого прибегает к силе оружия. Таким образом, Австро-Венгрия полагает, что с настоящего момента находится в состоянии войны с Сербией.

Граф Берхтольд».

В августе-сентябре 1914 г. участники конфликта поспешили вынести на суд своей общественности, а также неопределившихся и нейтральных государств собственную «правдивую» версию причин начала войны. С этой целью все страны, включая Сербию, выпустили по тому тщательно отобранных дипломатических материалов. Следуя принципу «цель оправдывает средства», составители кроили их по своему усмотрению. Имели место и откровенные фальсификации. Так появились «белые», «синие», «красные», «оранжевые», «желтые» и прочие книги[29].

В 1915 г. последней к общему хору присоединилась Италия со своей «зеленой книгой». Сразу оговоримся, что и авторы послевоенных дипломатических сборников, посвященных предыстории войны, грешили тенденциозностью в выборе источников, замалчиванием «неприятных» документов, а также перепечаткой сомнительных материалов[30].

После победы союзников установление ответственности за развязывание войны продолжилось за зеленым сукном. С этой целью в 1919 г. победители сформировали экспертную комиссию, одним из членов которой стал профессор Белградского университета др. Слободан Йованович. Любопытно, что еще 1 марта он полагал, что никого не обвинят персонально, а будет озвучено лишь моральное осуждение. При этом казалось, что станут искать виновных в отдельных преступлениях и нарушениях международного права, за что могут осудить и самого кайзера. От делегации Королевства сербов, хорватов и словенцев потребовали предоставить к 1 марта сведения о намерениях Болгарии, которыми она руководствовалась при вступлении в войну и нападении на Сербию. Кроме того, было высказано пожелание сократить список военных преступлений, совершенных болгарами[31].

Описывая работу комиссии, С. Йованович указал, что она в первую очередь установила, что Германия стремилась к войне и намеренно ее спровоцировала. «Превентивная война», упреждающая «вероятное нападение, которое, неизвестно, произойдет ли в отдаленном будущем, – такая война заслуживает самого решительного осуждения». Комиссия также констатировала, что сразу после начала военных действий Германия, напав на Бельгию, нарушила международный договор, гарантировавший ее нейтралитет. Одним из гарантов выступала Пруссия. Это следовало считать «тяжким нарушением международного права». Комиссия сочла, что ни развязывание войны, ни нарушение бельгийского нейтралитета не могут считаться основанием для установления уголовной ответственности, так как наказание за это не предусмотрено международным правом. В то же время комиссия обнаружила состав преступления в том, как Германия и ее союзники вели военные действия, а именно варварски и противозаконно, вопреки всем нормам и вне всяких границ дозволенного. По некоторым вопросам мнения членов комиссии разошлись. В конце концов Верховный совет принял отчет комиссии, скорректировав те его положении, которые касались судебного преследования глав государств. Так, было решено, что перед судом предстанет лишь германский кайзер. Однако не за преступления, совершенные во время войны, а за «неуважение международной морали и святости договоров». Другими словами – за развязывание войны и нарушение нейтралитета Бельгии[32].

Возглавляемая Робертом Лансингом Комиссия по установлению виновников войны, как назывался этот орган, подытожила представленный 29 марта 1919 г. доклад следующим выводом: «Война была спланирована Центральными державами, а также их союзниками и представляет собой результат действий, осуществленных умышленно и с намерением сделать оную неизбежной. В согласии с Австро-Венгрией Германия сознательно отвергала многочисленные предложения посредничества Антанты и препятствовала ее усилиям по предотвращению войны». По мнению Лансинга, разжигатели войны заслуживали того, чтобы быть заклейменными перед историей[33].

Выводы комиссии были зафиксированы в мирных договорах как непреложные факты, с которыми пришлось согласиться и проигравшим, поставившим под ними свою подпись. Этот момент стал отправной точкой кампании за ревизию вышеприведенных оценок, которая безостановочно продолжается уже сто лет.

В этом отношении межвоенному времени присущи свои черты, как, впрочем, и периоду холодной войны, когда на первый план вышли интересы сплачивания западного блока (НАТО), образованного из бывших военных противников. Особый характер развитию вопроса придавало то, что оно протекало в общем контексте пересмотра роли Германии в развязывании Второй мировой войны. Традиционная немецкая «школа умалчивания» столкнулась с новым бесстрашным направлением, что привело к оформлению некоторых приобретших широкую известность противоречий («Контроверсия Фишера»). Однако этого бы не произошло без открытия ранее неизвестных или намеренно «укрываемых» архивных материалов.

В 1990-е гг. новый подход к «Балканам» с присущей ему интерпретацией сербского фактора снова вернул нас во времена, когда большее внимание уделялось проблеме «вины за начало войны», а не историческому ходу событий, глубоким корням глобальных конфликтов, которые однажды переросли в Великую войну. Ярчайшим примером политической спекуляции на историческом прошлом последнего времени можно считать речь американского президента Б. Клинтона, автор текста которой написал, что обе мировые войны начались на Балканах. В конце ХХ в. новое зловещее звучание приобрело старое австро-венгерское клише о «нецивилизованных» Балканах, на которых некая «цивилизованная» великая держава должна установить порядок. Даже если ситуация не была на самом деле столь «нецивилизованной», ее следовало такой представить. Одновременно возродились прежние антибалканские предрассудки, культивировавшиеся в Германии и имевшие очевидную расистскую подоплеку[34].

Многоуровневый характер дискуссии, приуроченной к столетию Балканских войн, служил провозвестником вероятных направлений полемики в связи с годовщиной Первой мировой войны. Бросалась в глаза абсолютно неисторичная трактовка того, что представлял собой национализм, идеи свободы и равноправия в конце XIX – начале ХХ в. Не признавался легитимный характер традиции борьбы за свободу, особенно если эта борьба протекала на территориях, находившихся в сфере интересов бывших империй. Наиболее безапелляционно в этом смысле высказывался профессор Тимоти Снайдер. По его мнению, наряду с националистическими движениями, по вине которых распалась Турция, «внутри сербского правительства действовали силы, стремившиеся присвоить часть территорий Австрии, то есть повторить то же, что они проделали с Османской империей». Русские и сербы обвиняются во многих злодеяниях, на которые не пошел бы цивилизованный мир. Как и Каплан, Снайдер полагает, что балканский национализм повлиял на формирование мировоззрения Гитлера и его программы[35]. Намеренно упускается из вида, что стремление к свободе, например в Боснии и Герцеговине, проявлялось не только во время восстания 1875–1878 гг., но и позднее – в период австро-венгерской оккупации. Ничего не говорится о восстании 1882 г., в котором совместно участвовали и сербы, и мусульмане. Игнорируется тот факт, что до того момента Сербия проводила лояльную политику в отношении Австро-Венгрии, что первые массовые депортации мусульман на Восток произошли именно с территории Боснии и Герцеговины, которые империя сначала, преодолевая сопротивление, оккупировала, а затем и полностью подчинила своей власти. Закрываются глаза на гнев сербского и мусульманского населения, вызванный состоявшейся в 1908 г. аннексией. Волшебным образом только в 1912 г. «начинается» исход мусульман с Балкан, который некоторые авторы даже называют «геноцидом»[36]. Сегодняшнее представление о «гуманных» формах глобализации проецируется на прежние империи, которые преподносятся как толерантные, мультиэтничные образования. Продвижению этой концепции служит и тезис, будто кризис и распад мультиэтничной Османской империи начались не ранее, чем в результате Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. и последовавшего Берлинского конгресса: «Договор (1878 г. – М. Б.), утвердив новый принцип унитарного национального государства, посеял семя будущих конфликтов – от Балканских войн 1912–1913 гг. и Первой мировой войны до современных гражданских войн и этнических чисток на территории бывшей Югославии. Тяжесть понесенного Турцией поражения… и территориальных потерь оказалась фатальной для проекта мусульманских либеральных реформ и модернизации, начатой Османской империей в середине XIX века». Вина за столь прискорбный ход событий, разумеется, лежит на преисполненных национализма малых балканских государствах, а также на их восточном покровителе. Под этими инсинуациями стоят подписи профессоров Юты, Индианы, Стэнфорда[37]. Следует, впрочем, отметить, что подобные и даже более оголтелые заявления не остаются без ответа и возражений, о чем свидетельствуют сборники, опубликованные за последние два года[38].

В том же ключе авторы многих работ, опубликованных в связи с годовщиной начала Первой мировой войны, отзываются и об Австро-Венгрии. Будучи «фактором стабильности», «цивилизационного развития и процветания», она не могла в конце концов не ответить на провокационное воздействие сербского национализма – «фактора дестабилизирующего». От авторов, сознательно формирующих «идеальный образ» Монархии, не стоит ожидать объективного компаративного анализа. На одной стороне – Сербия, которая после Балканских войн оказалась в ситуации «этнически сложной реальности» и которая повинна в преступлениях на обретенных территориях, воспринимаемых ею как к колонии. А на другой – Австро-Венгрия, представляющая собой «правовое государство», «ошеломляющее своей справедливостью», придерживающееся в своей политике принципа «постепенности и настойчивости», преисполненное «духа взаимного уважения и толерантности в отношениях между различными этническими и религиозными общинами». Государство с «совершенной администрацией», с верховенством «закона и порядка», с разветвленной транспортной сетью, связывающей воедино всю страну, с «государственным образованием», «социальной и гигиенической защитой» и т. д. При описании этого «рая на земле» абсолютно исключено употребление терминов «колониальная политика» или тем более «империализм». Если верить вышесказанному, у сербов в Боснии и Герцеговине не было ни единого рационального повода к недовольству. Восхваление достигает апофеоза в утверждении, что «к 1914 г. Босния и Герцеговина достигли уровня, сопоставимого с остальными областями Двойной монархии». Соответственно, быть противником всего вышеперечисленного мог только «иррациональный национализм»[39]. В своем недавнем интервью австрийский историк Манфред Раухенштайнер (Manfried Rauchensteiner) заявил: «По своей природе Австро-Венгрия (а Югославия? – М. Б.) была помехой для любого националистического государства. Между прочим, словенцы и хорваты воспринимали Австро-Венгрию не так, как сербы. Даже в Боснии и Герцеговине принимали Австро-Венгрию. Многие, кто смотрит в прошлое из 2014 г., говорят, что австро-венгерские многонациональные государственные рамки (а югославские? – М. Б.) оставались жизнеспособными»[40]. С вышеприведенными оценками диссонирует игнорируемая многими классическая работа историка Робина Оки, который рассматривал австро-венгерский режим в более достоверном контексте, а именно империализма того времени[41].

У непосвященного читателя под влиянием подобной апологетики может сложиться впечатление, будто у Австро-Венгрии не было реальных внутренних проблем, а лишь одна внешняя – сербский «заговорщицкий» проект. Таким образом, в Монархии не было антисемитизма, прозелитизма, денационализации (интенсивной мадьяризации и онемечивания), не было конфликта двух половин империи, поставившего ее на грань распада и даже войны, отсутствовали хорватско-венгерские, чешско-немецкие, венгерско-румынские, венгерско-словацкие, итальянско-австрийские противоречия, не осуществлялось сопротивление введению военной обязанности на оккупированных территориях. В конце рассматриваемого периода 87 % населения Боснии и Герцеговины не оставались неграмотными, не было сохранившихся с османской эпохи архаичных феодальных отношений и вызванных ими мятежей и восстаний (1910), из-за которых пятикратно увеличилось количество полицейских участков, а также произошло расширение сети и рост численности военных гарнизонов. Не существовало бедных, грязных и отсталых районов, в которых гарнизонным офицерам, по словам историка Иштвана Деака, не оставалось ничего другого, как «пить не просыхая»[42].

Историк Милош Кович напоминает, что происходившее на Балканах полностью укладывалось в общую тенденцию того времени. Против Османской империи восстали не только на Балканах, но и во всех остальных ее пределах. В Европе взбунтовались все малые нации: каталонцы, ирландцы, финны, поляки, литовцы, эстонцы, румыны, итальянцы – подданные империй. Норвежцы отделялись от шведов. Повсюду возникали общества заговорщиков, от рук которых погибали короли, королевы, президенты, губернаторы, премьер-министры… Победа Японии способствовала пробуждению самосознания народов Азии. Наступило время массовых забастовок, охвативших все страны[43].

Согласились бы сегодня итальянцы, венгры, чехи, словаки, поляки или румыны, чтобы всю их историю XIX в. и периода Первой мировой войны пересмотрели ради интересов тех сил, которых мировые войны смели с исторической сцены? Сторонникам исторического ревизионизма костью поперек горла становится каждый исторический факт, отступающий от параметров новой политической корректности. Так, некоторым участникам дискуссии о Балканских войнах «сомнительными» кажутся сообщения сплитской газеты «Слобода» – органа Хорватской народной прогрессивной партии, – опубликовавшей 18 августа 1912 г. передовицу «В Хорватии сколачивают виселицы…». В ней шла речь о вынесенных 12 августа в Загребе приговорах Луке Юкичу (совершившему покушение на бана Цувая), Джуре Цвиичу, Августу Цесарцу, Франье Неидхарду и др. Статья, а точнее плакат, заканчивалась словами: «Пускай льется кровь, ибо только кровью питается древо Свободы. Да здравствует объединение и освобождение югославян – хорватов, сербов и словенцев!». Произошло это за два месяца до начала войны, которой суждено было воодушевить славян по всей Монархии. Множество таких свидетельств о настроениях в «мультиэтничной и толерантной» империи читатель обнаружит не только в произведениях современников – Йосипа Хорвата, Оскара Тартальи, – но и в работах молодых хорватских историков, как, например, Игора Деспота[44].

В то же время на интересующих нас территориях имели место и другие политические течения, пребывавшие в меньшинстве, но весьма крикливые и пользовавшиеся поддержкой австро-венгерских властей, особенно после Сараевского покушения. Речь идет о Чистой партии права, которая во многих городах Хорватии и Боснии стала зачинщиком антисербских погромов и демонстраций. Партийная печать разжигала ненависть, а выступления депутатов Сабора представляют собой образцы пропаганды, которая еще многие десятилетия будет оказывать влияние на историков. Приведем выступление председателя партии др. Александра Хорвата, представившего франковское видение Сараевского покушения:

«Исторический факт, что прискорбное сараевское злодеяние, совершенное сербской рукой, разожгло огонь пожара. Факт состоит в том, что небольшое Королевство Сербия, ошибочно воспринимающее как свое предназначение, так и принцип народного единства, а также руководствующееся собственными империалистическими устремлениями, посмело пойти против своего соседа – мощной монархии – и осуществить покушение, которое не могло остаться без возмездия. И оно последовало. Вспомним, с какой озабоченностью в те дни мы ожидали, что произойдет. И каждый понимал: что-то должно быть предпринято ради сохранения чести и авторитета старославной габсбургской династии, коли пал самый достойный ее представитель»[45].

Нужны ли были Сербии международный кризис и война в 1914 г.?

 Германская делегация, подписавшая в Версале 231-ю статью мирного договора

Генерал-губернатор Боснии и Герцеговины Оскар Потиорек – сторонник войны с Сербией

Госсекретарь США Роберт Лансин возглавлял в 1919 году американскую делегацию и Комиссию по установлению виновников войны  на Парижской мирной конференции

Профессор Слободан Йованович, член Международной комиссии на Мирной конференции

 Сербский премьер-министр Никола Пашич

 Генерал-фельдмаршал Конрад фон Гетцендорф, начальник генштаба австро-венгерских войск, неизменно требовавший военного решения сербской проблемы

Министр иностранных дел Австро-Венгерии граф Леопольд фон Берхтольд

Если рассматривать в отдельности стремление Австро-Венгрии любой ценой заклеймить официальный Белград как виновника Сараевского покушения, а его проект «Великой Сербии» как безусловно представляющий опасность для Монархии, то можно и сегодня обнаружить историков, которые пытаются придать новый импульс этим усилиям и доказать, что Вена имела моральное право развязать войну. Эти авторы полагают, что, если бы сербское правительство хотело сохранить мир в Европе, оно могло бы полностью согласиться с условиями австро-венгерского ультиматума. Сегодня снова востребовано мнение американского историка Иоахима Ремака, заявившего в 1971 г., что, «если бы Белград не рассчитывал на создание Великой Сербии, он смог бы найти выход после предъявления австрийского ультиматума. Приняв его полностью, Пашич бы нарушил все австрийские планы». Ремак подытоживает, что «достижение сербских целей воспринималось как заслуживающее того, чтобы вступить в войну с Австрией. Даже с учетом того, что этот конфликт мог спровоцировать столкновение блоков европейских держав»[46]. По-видимому, Ремак не знал, что советник и профессор Венского университета Гольд фон Фернек разработал для Балльплатца альтернативный план на тот случай, если Сербия все-таки со всем согласится: «Если Сербия примет все наши требования без возражений, мы могли бы отвергнуть ее ответ на том основании, что она не уложилась в срок, отведенный для подтверждения выполнения всех требований, которые следовало выполнить “сразу” и “со всей возможной поспешностью”, а также в виду того, что она нас об этом, как, например, о роспуске «Народной одбраны», не “известила безотлагательно”»[47]. У самого министра Берхтольда на этот случай имелся свой план. На вопрос германского поверенного в делах в Вене «что, если Сербия примет ультиматум и все закончится ничем?» он 17 июля ответил, что в таком случае Австро-Венгрия предоставит самой себе значительную свободу выбора средств для выполнения собственных требований. Предварительно Берхтольд заявил, что условия ультиматума неприемлемы для Сербии[48].

Анника Момбауер в своей работе, опубликованной в 2002 г., следует в фарватере исследований Ремака, а также Марка Корнуолла (1995), М. Раухенштайнера (1993) и Хью Стракана (2001). Так, Корнуолл категорично утверждает, что Пашич в конце июля 1914 г. знал, что «Великая Сербия может родиться только в огне общеевропейской войны. Ее началу Сербия поспособствовала тем, что не пожелала в ходе Июльского кризиса вернуться в положение австро-венгерского сателлита». Некоторые из перечисленных авторов разделяют мнение Фридриха Вюртле, высказанное им в книге «След ведет в Белград: подоплека драмы в Сараево 1914» (1974)[49]. По их мнению, «не остается сомнений в том, что премьер Пашич, его коллеги, а также шеф сербской разведки полковник Димитриевич и некоторые военачальники знали о плане покушения». Кое-кто, как, например, Корнуолл, напоминают, что этот факт еще в 1960-е гг. установил Владимир Дедиер в своей книге «Сараево»[50]. Если хотя бы была указана страница, на которой Дедиер об этом якобы пишет, с этим можно было бы полемизировать. Результаты изысканий вышеперечисленных авторов используются и сегодня, но об этом позднее.

В настоящее время, наряду с известными историками-ревизионистами (К. Кларк, Ш. Макмикин), есть и другие, кто считает, что не только Берлин и Вена, но и другие европейские столицы склонны были подозревать Сербию в организации сараевского покушения. При этом, однако, отмечается, что эти подозрения лишь отчасти были оправданными. Заговорщики осуществили покушение по указанию или при поддержке «Черной руки» – организации, тесно связанной с армией. Главное действующее лицо – шеф военной разведки Апис, считавший Фердинанда опасным подстрекателем войны. Что касается правительства во главе с Н. Пашичем, то оно, будучи осведомленным о планировавшемся, предупредило Вену. Некоторые исследователи отмечают, что Австро-Венгрии ни в ходе первоначального расследования, ни после изучения захваченных сербских документов не удалось доказать участие правительства в покушении или установить связь между заговорщиками и российским военным агентом[51]. Тем не менее стоит запомнить следующее умозаключение историка Оливера Янца: «Если где-то военные круги и оказывали решающее влияние на политику, без которого не началась бы война, то это в Сербии. Здесь армия была ключевым фактором внутренней и внешней политики»[52].

Что касается невнимательного чтения книги Владимира Дедиера «Сараево 1914», переведенной, кстати, на английский и французский языки, то им грешит не один Корнуолл. Французский историк Жан-Поль Блед, которому тоже ближе взгляды Фридриха Вюртле, утверждает: «Черная рука рекрутировала многих рожденных в Боснии молодых людей, готовых пожертвовать жизнью, дабы в лице эрцгерцога нанести удар проклятой расе Габсбургов». И далее: «Пройдя обучение в Белграде, юноши, отобранные Черной рукой… перешли в Боснию… перед тем как присоединиться к другим агентам, которые пополнили группу». Не обвиняя Пашича в непосредственном участии в заговоре, Блед отмечает: «Будучи осведомленными о плане покушения, его осуждали даже собственные министры. Согласившись с ними, он тем не менее не сделал ничего конкретного, чтобы предотвратить убийство. Пашич мог дипломатическим путем или по другим каналам оповестить австро-венгерские власти о готовящейся операции. Но он воздержался от этого. Кроме того, он располагал возможностью приказать полковнику Димитриевичу отозвать распоряжение, направленное им находившейся в Сараево группе. В конце концов сербский посол в Вене ограничился выражением одному австрийскому министру опасений в связи с тем, что жизнь эрцгерцога может оказаться под угрозой во время поездки в Сараево». Помимо утверждения, будто Черная рука организовала Сараевское покушение, из цитируемой монографии можно почерпнуть и другие выводы: «Черная рука считала австро-венгерских вельмож своей приоритетной мишенью. Франца Иосифа предполагалось убить во время его поездки в Сараево в 1910 г. (за год до создания организации Объединение или смерть (Черной руки) – прим. автора)». Французский историк убежден, что организация стояла за «покушениями на бана Хорватии и представителя Монархии в Боснии и Герцеговине»[53].

Существует и мнение, что Сербия убила эрцгерцога, дабы помешать ему наладить австрийско-российские отношения. Ведь без России Сербия не могла воплотить свою программу территориальной экспансии[54].

Французский историк, профессор университета и председатель Центра по изучению Великой войны Жан-Жак Бекер в своей книге «Год 14» (2004, 2013) высказывает точку зрения, противоположную позиции вышеперечисленных авторов. Излишне упоминать, что и он детально изучил работу Дедиера. По мнению Бекера, и сто лет назад, и сегодня непоколебимы позиции гипотезы, согласно которой замысел и организация покушения – дело рук группы боснийских гимназистов, восторженных националистов, группировавшаяся вокруг Принципа. Однако покушения не состоялось бы без участия Черной руки, предоставившей оружие заговорщикам в ответ на их просьбу. Французский автор один из немногих, кто упоминает тот факт, что Черная рука в последний момент попыталась предотвратить убийство. При этом сербское правительство не несет за него никакой ответственности. Неопровержим факт, что некоторые приготовления осуществлялись на территории Сербии (но тайно – М. Б.). Само правительство, когда пошли слухи, что некие вооруженные гимназисты попытались перебраться в Боснию, не смогло этому воспрепятствовать. Бекер категорично заявляет: «Часто звучат предположения, будто покушение совершено Черной рукой. Однако нет ни одного элемента, их подтверждающего. Соучастие – да, организация – нет»[55].

Дэвид Макензи в своей книге о полковнике Аписе, опубликованной в 1989 г., осветил все вопросы, которые снова оказались актуальными в 2014 г. Была ли Сербия невинной жертвой австро-венгерской агрессии? Планировал ли Белград убийство эрцгерцога или, по крайней мере, знал ли о его подготовке? По словам американского историка, югославские исследователи почти единодушно отвергали германские и австрийские утверждения, будто на Сербии лежит основная вина за убийство Франца Фердинанда и начало войны. При этом югославяне все еще обсуждали вопрос, кому принадлежит «заслуга» совершения покушения и что Белград знал о заговоре, «который все считают справедливым возмездием за аннексию Боснии»[56]. На основе сопоставления доступной литературы и анализа источниковой базы Макензи приходит к выводу, что Апис в одно время склонялся к тому, чтобы устранить Фердинанда, в котором видел угрозу Сербии. Однако позднее передумал и попытался предотвратить покушение, но младобоснийцы его не послушали. У них имелись свои соображения. Макензи резюмирует, что каждый сыграл свою роль в сараевской драме, которая, впрочем, состоялась бы и без помощи Аписа. «Озвученное в ходе Салоникского процесса признание, что он инициировал заговор, который осуществили его агенты, представляет собой преувеличение», – пишет автор. И добавляет, что «попытки племянника Аписа[57] доказать, что ему одному принадлежит заслуга совершения покушения, не основаны на реальных фактах и продиктованы желанием представить своего дядю и его соратников мучениками, пожертвовавшими собой во имя Югославии и Сербии»[58].

Проблемы соотнесения повода и причин мировой войны, роли сербского правительства или, если брать шире, сербского фактора в подготовке Сараевского покушения не рассматривались сербской историографией после публикации работ Андрея Митровича[59]. Фундаментальные результаты его исследовательских усилий ни в коей мере не могут считаться вторичными по отношению к трудам Фритца Фишера (Fritz Fischer) и Иммануила Гайса (Imanuel Geiss), а также прочих германских и австрийских ученых. В основе сделанных Митровичем выводов – самостоятельное изучение личных и государственных фондов, хранящихся в архивах Сербии, Австрии, Германии, а также других стран. Благодаря А. Митровичу и Милораду Экмечичу стало возможным в более широком историческом контексте рассмотреть сведения о Сараевскому покушении, собранные старшими поколениями исследователей, а также современниками событий[60]. И тот, и другой сделали значительный шаг вперед по сравнению с монографией В. Дедиера «Сараево 1914», некогда пользовавшейся мировым признанием[61]. В 1992 г. широкая общественность наконец-то получила доступ к напечатанной и в 1936 г. запрещенной книге Владимира Чоровича, посвященной отношениям Сербии и Австро-Венгрии[62]. Близок к завершению начатый Сербской академией наук и искусств (САНИ) в 1980 г. проект публикации сербских дипломатических материалов. Планировалось издать четырнадцать книг, объединенных в семь томов «Документов о внешней политике Королевства Сербия. 1903–1914» (далее – ДВПКС). Будут также напечатаны три специальных приложения об организации «Народна одбрана», о которой сегодня высказываются противоречивые оценки, особенно о ее отношениях с Черной рукой[63]. В последние годы указанная проблематика получила рассмотрение в ряде статей[64] и одной магистерской диссертации, защищенной в 2010 г. в Белграде в Отделении исторических наук САНИ[65].

Значительным вкладом в изучение интересующей нас темы стали работы Джордже Станковича, посвященные Николе Пашичу. О его стремлении к долговременному улучшению отношений с Австро-Венгрией после окончания Балканских войн свидетельствует текст выступления перед Народной скупщиной, состоявшегося 16/29 октября 1913 г. Выразив признательность каждой европейской державе, поддержавшей Сербию и поспособствовавшей сохранению мира, сербский государственный деятель сделал два важных заявления. Во-первых, о том, что сербский народ, одержавший столь блестящие победы, а также остальные балканские государства нуждаются в мире и периоде устойчивого всестороннего развития: «Королевское сербское правительство, будучи уверенным в том, что необходим народу сербскому продолжительный период мира ради возделывания и всестороннего развития обретенных областей, преисполнено желанием со всеми соседями и прочими державами жить в мире и дружбе, а также устранять все, что препятствует миру и добрососедству»[66].

Во-вторых, Пашич отметил, что Сербию, заявившую о готовности по вопросу Албании и утвержденных в Лондоне границах следовать пожеланиям Великих держав, привел в замешательство ультиматум Австро-Венгрии, потребовавшей в течение восьми дней отвести сербские войска. В адрес Великих держав Белград направил тогда требование предоставить гарантии того, что новое государство не станет источником волнений и нарушений прав соседей. «Мы можем только выразить сожаление в связи с тем, что каждый раз, когда мы искренне пытаемся вернуть доверие и доброе расположение в отношениях между Сербией и Австро-Венгрией, происходит что-то необъяснимое, что нарушает атмосферу, способствующую решению вопросов к обоюдному удовлетворению»[67].

Австро-венгерская реакция на это заявление была недоброжелательной и рассчитанной на достижение определенного эффекта. Сербский посланник в Вене Йован Йованович сообщал 2 ноября 1913 г.: «Ваше выступление в Народной скупщине во время обсуждения заявления о событиях, произошедших с момента вашей последней речи в Скупщине до отвода наших войск из Албании, произвело здесь неблагоприятное впечатление. Правящие круги непрестанно дают понять, что мы не ценим, какую услугу нам оказали, предоставив возможность мирно занять старый Новипазарский санджак и значительную часть территории, которую они считают албанской в этническом отношении. Впрочем, об этом прошлой зимой я неоднократно слышал от немецкой стороны. Однако, наряду с этим, я все-таки должен отметить, что мест[ное] Пресс-бюро после последнего инцидента с ультиматумом в Белграде старается смягчить антисербскую тональность и обделать некоторые дела. От вашего внимания, конечно, не ускользнуло, что из Белграда поступают сообщения (от корреспондента – М. Б.) о том, что мы “немедленно возьмемся за пересмотр соглашения о торговле”, “что вскоре будет подписан договор о строительстве восточных железных дорог”, что “имела место ваша встреча с шефами партий, и все они, и особенно г. Новакович, высказались за добрые и сердечные отношения с монархией”. И это как раз в момент, когда в Белграде состоялось вручение ультиматума. “Действуя таким образом, предполагалось смягчить недовольство югославянских элементов в монархии, а также оценить нашу реакцию на шаги, предпринятые в Белграде”»[68].

Выступая в парламенте, Пашич протягивал руку Вене, которую та отклонила. Не в первый раз. И ранее предпринимались попытки объяснить монархии сербские намерения и заручиться ее согласием на реализацию определенных интересов. Недавно опубликованные изыскания историка-балканиста из Брно Вацлава Штепанека дополняют имеющиеся сведения о подобных усилиях, предпринимавшихся еще в конце 1912 г. Чешскому автору удалось обнаружить в архиве австрийского МИДа документ, раскрывающий суть инициативы Н. Пашича. Сербский премьер через посредника предложил австро-венгерскому министру иностранных дел Берхтольду заключить всеобъемлющий исторический договор, касающийся всех спорных вопросов и несогласованных интересов двух держав. Ради соблюдения престижа Габсбургской монархии и во имя поддержания мира сербские власти готовы были публично обратиться к ней с просьбой о подписании соответствующего соглашения. Штепанек поясняет, что именно это открытие подтверждает достоверность свидетельств Т. Г. Масарика, о которых историкам уже давно известно[69].

Авторитетный чешский профессор, политик и депутат австрийского парламента посетил Белград в разгар Балканской войны – в декабре 1912 г., когда Пашич и попросил передать его тайное предложение. По словам Штепанека, два политика, отношения которых «никогда не были сердечными», придерживались различных взглядов. Описываемый пример сотрудничества в большей степени свидетельствовал об их рационализме и взаимном уважении, чем о симпатии. У Масарика во время пребывания в Сербии состоялась с Пашичем лишь одна официальная встреча, во время которой хозяин вел себя весьма сдержанно по отношению к гостю. Однако в день отъезда, незадолго до отправления поезда, Масарик снова был приглашен к премьер-министру. Тот попросил его частным образом доставить в Вену послание, которое нельзя отправить по официальным каналам.

По прибытии в Вену Масарик подробно изложил Берхтольду предложение Пашича, суть которого состояла в следующем: Сербия хочет мира и дружбы с Австрией, но не отказывается при этом от собственной экономической и политической независимости; сербское государство заинтересовано в развитии торговли с Дуалистической монархией, которой предлагает выгодные концессии, а с 1917 г. – торговый режим особого благоприятствования, предоставляющий Австрии преимущества по сравнению с Германией; Сербия открывает доступ к собственным железным дорогам, а также выражает готовность к строительству новых. За все это Сербия в интересах обеспечения собственной экономической безопасности просит предоставить ей порт на Адриатике. К нему вела бы железная дорога, расположенная в узкой полосе земли, находящейся под сербским суверенитетом. Порт оставался бы исключительно торговым, и Королевство Сербия приняло бы на себя обязательство не использовать его в военных целях и не предоставлять в качестве базы третьим державам. В случае если Вена не пойдет навстречу требованиям Сербии, той не останется ничего другого, как установить более близкие связи с остальными балканскими государствами и, возможно, вступить в таможенный союз с Болгарией[70]. Дабы подтвердить собственные миролюбивые намерения и потрафить высокомерию Габсбургов, Пашич готов был приехать в Вену и прийти на поклон к австро-венгерскому министру иностранных дел.

О неутешительных итогах своей встречи с главой австрийского МИДа Масарик вспоминал следующее: «План я передал Берхтольду, однако он в суть вещей вдаваться не стал и к миру не склонился». После этого чешский политик искал помощи у влиятельного министра финансов Л. Билинского, к компетенции которого относились Босния и Герцеговина, а также у Иосифа Бернрейтера и других сановников. Все они отчаянно пытались исправить допущенную Берхтольдом ошибку, но тщетно.

Вышеописанный эпизод упоминают и В. Дедиер, и биограф графа Берхтольда Гуго Ханч, и Франц Йозеф Кос в своей работе, посвященной австро-венгерским и германским интересам в Юго-восточной Европе в 1912–1913 гг.[71] Ненад Габрич пишет, что до Масарика – в ноябре 1912 г. – аналогичная миссия была поручена Карелу Крамаржу[72]. Что касается Масарика, то он, помимо перечисленных австрийских государственных деятелей, о сербском предложении известил Йозефа Редлиха и венского корреспондента «Таймс» Викхэма-Стида. Берхтольд принял Пашича лишь в сентябре 1913 г. После встречи, в ходе которой были рассмотрены все спорные вопросы, в Белграде полагали, что противоречия устранены. Однако вскоре последовал новый ультиматум. Габрич приводит и мнение Карла Сфорцы, утверждавшего, что Сербия искренне хотела избежать дальнейшего обострения отношений с Австро-Венгрией, для чего и прибегла к услугам уже авторитетного в то время профессора Масарика[73].

Задолго до упомянутых историков – в 1928 г. – высокопоставленный австро-венгерский дипломат граф Адальберт Штернберг в связи с выходом книги мемуаров барона Фон Гизля и германского генерала Штайница опубликовал в «Новом венском журнале» (перепечатка – в журнале «Ратник») следующую оценку политики Берхтольда в отношении Сербии: «Война, которая казалась неминуемой, можно ли было ее избежать? Берхтольд не углубляется в этот вопрос. Он дешевым образом от него увиливает и просто исходит из того, что политика, которая тогда проводилась, была единственно возможной. Однако именно это свидетельствует о слепоте министра иностранных дел с Балльплатца. Мировой войны можно было избежать, если бы мы воспринимали Балканы иначе. Не сербы были врагами нам, а мы им. Имея возможность часто беседовать в Пашичем в Мариенбаде и Карлсбаде, я узнавал, какова точка зрения наших противников. Мы установили экономическую блокаду Сербии. Лишили ее какого-либо доступа к морю, бойкотировали экспорт, притесняли их братьев в Венгрии и т. д. … Мы затронули самый чувствительный нерв Сербии. Берхтольд ничего не пишет о том, пытались ли проводить по отношению к Сербии более дружелюбную экономическую политику, чтобы притушить охватившую ее ненависть, чтобы война не осталась последним ее средством защитить свое существование. Мы Сербии не оставили никакого другого пути добиться освобождения, кроме военного. Поэтому именно мы сделали войну с Сербией неизбежной. Эренталь настолько презирал Сербию, что не нанес Пашичу в Мариенбаде ответный визит… Сам Берхтольд и весь высший свет понимали, что содержавшиеся в ультиматуме требования означали объявление войны. В этом отношении показательно одно письмо графа Тисы императору, отправленное 1 июля 1914 г.: “Только после аудиенции я имел возможность поговорить с графом Берхтольдом и узнать о его намерении раз и навсегда разделаться с Сербией”. И Тиса предостерегает от этого. Однако имелась персона более влиятельная, чем Тиса, – первый великий камергер, перед которым всегда были открыты двери Балльплатца и который роковым образом повлиял на Берхтольда»[74].

Другой австро-венгерский дипломат, один из представителей немногочисленной группы, определявшей направление внешней политики в предвоенные годы, барон Леопольд фон Андриан-Вербург (Leopold von Andrian-Werburg) предваряет свои воспоминания об Июльском кризисе следующим утверждением: «Насколько мне известно, мы начали войну. Не германцы и тем более не Антанта». Барон в тот момент занимал должность генерального консула Австро-Венгрии в Варшаве, но находился на отдыхе в Вене. Уже 9 июля он пришел в министерство, где граф Гойос поведал ему о планах вызвать войну на Балканах[75]. О намерениях графа свидетельствует еще один современник событий – историк и специалист по конституционному праву Йозеф Редлих (Josef Redlich), описывающий содержание своего разговора с ним в дневниковой записи от 15 июля 1914 г.: «Вена полна решимости начать войну… Он [Гойос] добавил, что, “даже если она и приведет к мировой войне, нам все равно, так как Германия поддерживает нас”»[76].

Бывший военный атташе в Цетинье и член австро-венгерского Генерального штаба Густав Губка, в отличие от генерала Конрада и официальных австрийских историографов, в своих мемуарах откровенно пишет, что «австро-венгерская военная догма состояла в том, что война против Сербии означает войну против России»[77].

И баварский посланник в Вене полагал, что не в одной Сербии было дело в июле 1914 г.: «При Обреновичах не было ненависти Сербии (по отношению к монархии). Ее посеяли самостоятельные (венгерские) аграрии; ее развитию поспособствовала эксплуататорская австрийская промышленность, а “заслуга” в том, что она приняла такой размах, принадлежит Балльплатцу с его политикой»[78].

При этом, разумеется, посланник был далек от того, чтобы критиковать политику Вены в целом. Он соглашался с тем, что покушение, «несомненно, результат многолетнего подстрекательства сербов в Монархии со стороны Белграда», что Франц Иосиф «убит, потому что препятствовал осуществлению великосербской идеи, а также утверждению влияния России на Балканах»[79].

Помимо вышеописанных публичных выступлений в скупщине, а также прямых переговоров посланника Йовановича с министром Берхтольдом в Вене, Сербия, находившаяся после Балканских войн в весьма непростой ситуации, предпринимала и иные усилия нормализации отношений со своим соседом.

Напомним, что ради снятия напряженности правительство в конце 1913 г. потребовало упразднения службы «пограничных офицеров». Были отозваны с границы и отправлены в гарнизоны, расположенные во внутренних или вновь присоединенных районах, служившие в ней члены «Черной руки», которые до Балканских войн создали в Боснии и Герцеговине собственную разведывательную сеть, сотрудничали с «Народной одбраной», перебрасывали добровольцев с целью обучения и отправки на фронты Балканских войн. Среди этих офицеров имелось и несколько авторитетных, которых Австро-Венгрия упоминала в ходе процессов в Сараево и Баня-Луке. Факт состоит в том, что эти перемещения происходили до сентября 1913 г. или, самое позднее, до ранней весны 1914 г.[80]

В репортаже газеты «Политика» о состоявшемся 25 апреля 1926 г. заседании Главного комитета Радикальной партии, на котором разбирались инсинуации бывшего министра Любомира Йовановича относительно того, что правительство в июне 1914 г. знало о планировавшемся покушении, указано, что в ответ «Н. Пашич заявил, что сразу по возвращении из Бухареста приказал “Народной одбране” ничего не предпринимать против Австрии, так как ситуация очень опасная»[81].

Об отсутствии у Сербии желания развязать войну пишет и Адам Прибичевич – представитель рода, из которого вышло немало политиков и национальных деятелей. Под предлогом того, что хочет навестить брата Милана, больного тифом, он отправлялся в Белград, где получал от Н. Пашича указания. Сербские министры, с которыми контактировали братья Прибичевичи, опасались воинственных австро-венгерских намерений и рассуждали, что Сербии нужно самое малое десять мирных лет, если не больше. России-защитнице оставалось как минимум еще четыре года до завершения военных реформ, после чего Австро-Венгрия и Германия не посмели бы уже провоцировать столкновение. «Однако, если на нас нападут в 1914 г., наши дипломатические позиции будут намного надежней, если мы не предоставим Австро-Венгрии ни единого повода для агрессии. Поэтому мы заинтересованы в том, чтобы ситуация на юге Монархии нормализовалась. Вы знаете, насколько для нас болезненна боснийская проблема. Однако мы не протестуем в связи с намерением Данило Димовича образовать сербскую проправительственную партию. По тем же соображениям следует добиваться введения в Хорватии легального положения», – говорил министр Люба Йованович Адаму и Валериану Прибичевичу, прибывшим в Белград по поручению брата Светозара. Йованович подчеркнул, что его позицию полностью разделяют Н. Пашич, Стоян Протич и Лаза Пачу[82].

Вышесказанное Адаму Прибичевичу подтвердил лично Пашич, попросивший передать Светозару, чтобы возглавляемая им Хорватско-сербская коалиция в интересах нормализации ситуации в Хорватии заключила соглашение с Тисой. «Отправился я в Загреб во второй половине сентября, передал послание сербского правительства, а в ноябре уже был достигнут договор с Тисой», – пишет Адам. «Весной 1914 г., – продолжает он, – депутат от коалиции др. Душан Попович узнал, что Австро-Венгрия в этом году нападет на Сербию. От Сербии ультимативно потребуют, чтобы она пустила австро-венгерскую армию в Новипазарский санджак и позволила занять сербскую границу с Албанией под предлогом недопущения проникновения албанских комитов из Сербии в Албанию, где они нарушают мир и препятствуют ее обустройству. Сербия откажет, и начнется война. В Загребе Попович рассказал об этом возвращавшемуся с Запада сербиянскому политику Лазе Марковичу и попросил передать сведения Пашичу»[83].

Много делалось для того, чтобы не провоцировать Монархию. Например, Васе Стаичу – редактору выходившего в г. Нови Сад «Нового серба» – было передано, чтобы местные сербы вели себя спокойно: «Даже пошевелиться не смейте. Прекратите агитацию, приостановите выпуск газеты. Мы хотим мира и порядка». Пашич понимал, что Сербия нужно время, чтобы обустроить освобожденные области[84].

Намерение сербского правительства улучшить отношения с Австро-Венгрией отмечал и поверенный в делах российского посольства в Белграде Василий Штрандтман. В ситуации, когда Монархия использовала каждую проблему для усиления напряженности, сербская сторона выразила готовность предоставить ей концессии на строительство путей в новых областях. С этой целью в Белград прибыли представители венской железнодорожной дирекции. Переговоры с ними прервала новость о Сараевском покушении[85].

Будучи в курсе того, что Австро-Венгрия весьма недоброжелательно взирает на планы Сербии и Черногории относительно заключения реальной унии, оба сербских правительства прервали переговоры. Сделать это через посланника в Белграде Гартвига потребовал русский министр Сазонов, до которого дошли тревожные вести из Берлина и Вены[86].

Содержание переговоров Штрандтмана с престолонаследником Александром и премьером Пашичем свидетельствует о том, что они осознавали неготовность Сербии к новым кризисам и тем более к войне. Их главным аргументом было истощение в результате Балканских войн военных ресурсов, восстановить которые не представлялось возможным даже в течение трех лет. В последней шифрованной телеграмме из Белграда, отправленной 23 июля 1914 г., поверенный в делах Штрандтман детально изложил видение Пашичем сложившейся ситуации. Безусловно, Сербия задумывалась об освобождении своих братьев в Боснии и об объединении с ними. Однако международные условия, этому благоприятствующие, могли сложиться только в отдаленном будущем. Актуальной задачей оставалось усиление собственных позиций путем развития связей с Румынией, Черногорией, Грецией и в перспективе с Болгарией. Имелись и внутренние проблемы, решение которых тоже требовало времени. Считалось, что три года потребуются только для того, чтобы собрать необходимое военное снаряжение и построить мост на Дунае, который связал бы сербский берег с румынским. Более продолжительное время заняло бы строительство железных дорог на юге и в Санджаке, а также надежных и скоростных путей сообщения, ведущих из центра к окраинам. В заключение Штрандтман пишет: «Из сказанного нетрудно заключить, что возникновение в данную минуту и в ближайшем времени событий, могущих до крайности обострить австро-сербские отношения, считается в Белграде не только не желательным, но и опасным для самого существования Королевства. К такого рода событиям следует отнести убийство наследного эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супруги – убийство, спутавшее все планы Сербии и поставившее вопрос о военном столкновении ее с великой державой в самую неблагоприятную для нее минуту (курсив мой – М. Б.). Понятна была поэтому тревога, охватившая не только сербское правительство, но и тем более королевича-регента, который в полном сознании недостатков сербской армии считал, что, с точки зрения австрийской, было бы “большой глупостью” не воспользоваться сложившимися обстоятельствами, чтобы предъявить Сербии неприемлемые требования и вызвать вооруженный конфликт… Принимая во внимание все вышеизложенное… можно с уверенностью сказать, что королевское правительство по случаю ожидаемого выступления Австро-Венгрии в Белграде пойдет навстречу тем могущим быть ей предъявленным требованиям, совместимым мало-мальски с достоинством самостоятельного государства»[87].

О неготовности Сербии к войне сообщали и австро-венгерские представители в Белграде.

За подходящим к концу разделом, озаглавленным нами «Нужны ли были Сербии международный кризис и война в 1914 г.», мог бы последовать раздел «Хотела ли Австро-Венгрия в 1914 г. кризис и войну?». Ответ, написанный заглавными буквами, гласил бы: «ДА». Мировой литературе давно известны планы и мотивы министра А. Эренталя, возглавлявшего МИД с начала 1906 г., и графа Берхтольда, унаследовавшего ему в 1912 г., и ближайшего соратника графа Я. Форгача – бывшего посланника в Белграде, страстно ненавидевшего Сербию. Нельзя скрыть или игнорировать активность одиозной «военной партии», подстрекательство со стороны начальника Генерального штаба Конрада фон Гетцендорфа, которого генерал Оскар Потиорек на все лады расхваливал ответственному за Боснию министру Билинскому. Конрад в своих дневниках вел подсчет требованиям начать войну против Сербии. 24 раза – только с января 1913 г. по июнь 1914 г. В ответ на рекомендации Билинского ускорить решение аграрной проблемы, чтобы избежать повторения восстаний, аналогичных разразившемуся в 1910 г. в северном Посавье, Потиорек 28 мая 1913 г. отправил свое приобретшее известность письмо. Оно свидетельствовало о том, что в Австро-Венгрии присутствовал какой-то фаталистический страх в связи с надвигавшейся войной, что, разумеется, не было новостью для обоих государственных деятелей. Однако Потиорек считал нужным приблизить конфликт, ибо считал невозможным добиться дружественных отношений с Сербией даже ценой максимальной предупредительности. «Если настоящую ситуацию не использовать, как, по-видимому, и произойдет, для того чтобы сделать Сербию безопасной для нас путем объединения с Монархией хотя бы в форме заключения торговой, таможенной и военной конвенции, придется считаться с тем, что это государство во время каждой предстоящей войны будет сражаться как явный и ожесточенный противник на стороне прочих наших неприятелей»[88], – в таком витиеватом ключе военачальник предлагал предпринять превентивную войну и осуществить план, который был утвержден в общих чертах еще при Эрентале и которому Вена, увы, не склонна была следовать. Билинского рекомендации наместника в Боснии навели на мысль о том, что тот одержим ненавистью как к Сербии, так и к сербским подданным Монархии[89].

Председатель итальянского правительства Джованни Джолитти (Giovanni Giolitti), выступая перед парламентом, утверждал, что Австро-Венгрия готовила нападение на Сербию еще летом 1913 г. Остановило ее лишь отсутствие поддержки со стороны прочих великих держав. Историк Милорад Экмечич пишет, что, если бы не случилось Сараевского покушения, «нашелся бы другой предлог для развязывания Первой мировой войны, о котором нам доподлинно известно. Таковым надлежало стать восстанию албанцев, назначенному на осень 1914 г. Я в свое время изучал в сараевском Государственном архиве материалы, описывающие планы экономической мобилизации на случай Третьей балканской войны, которая должна была состояться “осенью этого года”. По всей Боснии и Герцеговине скупались стада коров и коней, отсылались в порты Далмации, откуда их легко можно было перебросить в Албанию»[90].

В июне 1913 г. министр иностранных дел Берхтольд передал в Берлин, что Австро-Венгрия полагает, что даже без российской провокации следует вмешаться, если Сербия одержит решающую победу и возникнет угроза создания некой «Великой Сербии». Когда германский посол Генрих фон Чиршки, принявший это послание, спросил, что такое «Великая Сербия», то Берхтольд в качестве единственного ее признака смог назвать общую границу с Грецией. Более четкого определения не последовало. Берлин в ответ на инициативу Вены заявил, что та непозволительно допускает, чтобы ее действия определял какой-то «кошмар Великой Сербии»[91].

Эффект разорвавшейся бомбы произвели поражение Болгарии и заключение Бухарестского мирного договора в Вене и Будапеште, воспринимавших случившееся как удар по «престижу великой державы». 22 июля 1913 г. профессор Редлих записал в своем дневнике: «Официальные круги пребывают в глубокой депрессии». В тех же словах положение в министерстве иностранных дел описывал и граф Кормонас: «Балльхаусплатц охвачен глубочайшей депрессией». Мать воинственного графа Алиса фон Гойос восклицала: «Если бы этот Бетман-Гольвег (германский рейхсканцлер – М. Б.) был мужчиной, он бы вмешался в войну между Сербией и Болгарией»[92].

В августе 1913 г. Вена не смогла смириться с условиями Бухарестского мира, которые не только означали усиление Сербии, Черногории и Румынии за счет Болгарии, но и нарушали планы ее экспансии в южном направлении. 10 августа – в тот же день, что был подписан договор, – австро-венгерские представители сообщили Германии и Италии о намерении напасть на Сербию. Об этом итальянский министр иностранных дел маркиз Антонино ди Сан-Джулиано (Antonino Parteno-Castello di San Giuliano) доложил премьеру Джолитти в телеграмме, которая гласила: «Австрия сообщила нам и Германии, что собирается напасть на Сербию; она представляет это как оборонительную операцию и надеется, что Тройственный союз расценит это как casus foederis, что, по-моему, невозможно. Мы вместе с Германией попытались отговорить Австрию от этих действий…». Джолитти ответил министру: «Casus foederis не наступит в результате нападения Австрии на Сербию. Это отнюдь не оборонительный, а продиктованный ее личными соображениями шаг… Об этом следует заявить Австрии со всей ясностью. Будем надеяться, что Германия предпримет меры, дабы отвратить Австрию от этой весьма опасной авантюры»[93].

Шеф кабинета министра Берхтольда граф Гойос так объяснял позицию «военной партии» в австро-венгерском МИДе: «Для нас любое решение, допускающее сохранение сложившейся после Бухарестского мира ситуации, в которой окрепшая под эгидой России Сербия становится центром притяжения и объединения всех югославян, в которой Румыния остается в лагере наших неприятелей, ставит под вопрос не только наш статус великой державы, но и само наше существование… Коалиция, добившаяся подписания Бухарестского мира, должна быть разбита, а Болгарии – возвращена ее прежняя сила. Если, конечно, предполагается, что Австрия продолжит существовать»[94]. О своей решительной позиции Вена поставила в известность и румынского монарха Кароля I: «Нас и сегодняшнюю Сербию разделяет огромная югославянская проблема, которую… можно решить только силой. Паллиативы здесь напрасны… Или от Сербии мало что останется, или сами основания Монархии пошатнутся». 11 августа Гойос заявил Редлиху, что отношения с Германией перестали быть дружескими[95].

Позднее, в 1914 г., Джолитти, как уже было сказано выше, публично заявил, что Австро-Венгрия собиралась напасть на Сербию еще летом 1913 г. Однако тогда ее не поддержали великие державы.

Как пишет А. Митрович, целый ряд австро-венгерских и германских документов того времени свидетельствует о поиске предлога для начала войны против Сербии. Историк, в частности, обращается к инструкции, полученной австро-венгерским послом в Берлине 1 августа 1913 г.: «Политика учтивости и экономического сотрудничества с Сербией “только тогда станет актуальной, когда нам удастся любыми средствами, например в результате победоносного военного наступления, убедить сербский народ в неосуществимости великосербских мечтаний и принудить его к лояльности в отношении Австро-Венгрии”». Митрович указывает, что и «3 октября 1913 г. в ходе заседания Объединенного совета министров (правительства – М. Б.) все присутствующие министры и представители вооруженных сил продемонстрировали единодушие и согласились с мнением рыцаря фон Билинского и графа фон Штюргка, что мы “должны подготовиться к этой масштабной борьбе”, “то есть интенсивно готовиться”, дабы в состоянии готовности встретить момент, который продемонстрирует, что “мы, несомненно, оскорблены Сербией”, после чего мы “приступим к действиям”, вследствие которых наступит capitis diminutio Сербии”»[96].

Помимо вышеописанных соображений австро-венгерскими правящими кругами двигал еще один иррациональный мотив – страх перед распадом и гибелью Монархии. Некоторые полагали, что предпочтительней героически погибнуть (Конрад), чем прозябать в постоянном страхе. По Вене ходила пословица: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца» («Besser ein Ende mit Schrecken als Schrecken ohne Ende»)[97].

Что на самом деле сербское правительство знало до 28 июня о заговорщиках и передаче им оружия?

Генерал-фельдмаршал Александр фон Кробатин, военный министр Австро-Венгрии, сторонник войны на Балканах

Германского кайзера и австро-венгерского престолонаследника Франца Фердинанда объединяли общие геополитические цели

 Факсимиле официальных сербских документов следствия, предпринятого после Сараевского покушения

И сегодня мировая историография продолжает начатую в межвоенное время горячую общественную полемику о том, что сербское правительство, премьер Н. Пашич и отдельные министры на самом деле знали о готовящемся покушении. Правда ли, что «правительство знало о плане»? Хотело ли его осуществления, «хотя бы неосознанно»? Соответствовал ли он официальной линии, которой следовали правительственные органы, его реализовавшие? Или помощь, оказываемая отдельными лицами, была продиктована их личными убеждениями? Знали ли офицеры и агенты спецслужб, сотрудничавшие с разведкой, что сопровождают тех, кто готовит покушение на Франца Фердинанда, или, как и раньше, просто тайно переправляли людей и оружие? Выше мы привели несколько диаметрально противоположных точек зрения по этому вопросу, высказанных зарубежными историками. Наиболее категоричен Кристофер Кларк, который на вопрос, был ли Пашич осведомлен о заговоре, ответил, что несомненно. По крайней мере, о некоторых его аспектах, на что, дескать, указывает немало свидетельств, но самое важное – видного деятеля сербской Радикальной партии Любомира Йовановича (1924). Далее Кларк высказывает спекулятивное предположение, будто Пашича тайно оповещал не кто иной, как Милан Циганович, при посредстве которого нуждавшиеся в оружии заговорщики установили связь с майором Танкосичем. Этот информатор якобы работал на Пашича и следил по его поручению за деятельностью тайного общества. Кларк отвергает упреки в том, что он оперирует «косвенными доказательствами»[98]. Уместно напомнить, что сам Йованович не смог вспомнить, только ли ему (и когда) Пашич признался в своей осведомленности, или нескольким членам кабинета, или сразу всему правительству в ходе заседания. В то время, когда бывший министр предался реминисценциям о событиях десятилетней давности, он остро конфликтовал с премьер-министром. Все прочие остававшиеся в живых члены кабинета заявили, что им обо всем этом ничего не было известно.

Мы полагаем, что, абстрагировавшись от полемики, вызванной неточными послевоенными утверждениями Л. Йовановича, будто о «плане» со слова Пашича знало правительство или несколько министров, необходимо снова обратиться к уцелевшим ключевым документам того времени, на основании которых можно установить, что правительству было известно до покушения, и какие действия оно предприняло после него. Много внимания этому в своей работе уделил Владимир Дедиер, проанализировавший, помимо прочего, материалы, якобы обнаруженные во время войны австро-венгерскими властями и использовавшиеся в трудах др. Милоша Богичевича и др. Ганса Юберсбергера. Однако только в результате подготовки сборника «Документы о внешней политике Королевства Сербия» в научный оборот введены новые свидетельства, а некоторые документы опубликованы полностью.

Информированность Министерства внутренних дел и его действия

Начнем с того, что 22 мая (4 июня) 1914 г. начальник Подринского округа Туцакович сигнализировал Министерству внутренних дел о том, что «получено донесение, согласно которому офицеры пограничной части… на днях попытаются при посредстве некоторых наших людей в Боснии перебросить туда некоторое количество оружия и бомб. Мне неизвестно, санкционирована ли эта деятельность, которую я собираюсь предотвратить, если не поступит иное распоряжение». Рапорт поступил в Белград 6 июня (по новому стилю). На этом документе начертана следующая, датированная 28 мая/12 июня резолюция: «Управлению Подрин. округа, г. Шабац. Господин начальник (Туцакович – М. Б.), в ответ на ваше секретное письмо от 22 сего месяца, адресованное г. министру вн. дел, в котором говорилось о бомбах и оружии, предназначенных для переброски в Боснию, имею честь известить вас, что, в соответствии с приказом г. министра-председателя, надлежит все подобные случаи предотвращать. Примите…»[99].

Спустя два дня после этого распоряжения, 1/14 июня начальник Подринского округа докладывал: «В связи с моим секретным письмом от 22 прошлого месяца (4 июня по новому стилю) вчера (31 мая/ 13 июня – М. Б.) мною установлено, что старший сержант пограничной части Райко Степанович пытается через остров Буюклича (на реке Дрина – М. Б.) переправить в Боснию один очень тяжелый чемодан. От лиц, которым он поручал его перевезти и которые не посмели этого сделать, мне известно, что в нем оружие и бомбы. Райко проигнорировал мой приказ предъявить чемодан, а конфисковать его я не смог. Во-первых, потому, что Степанович находился на пограничном посту, на самой границе, а во-вторых, из-за опасений нарушить секретный характер собственных действий. Туцакович». Поверх донесения написано: «Строго секретно. Эта копия предназначена г. министру-председателю и министру иностранных дел (Пашичу – М. Б.)»[100].

На следующий день, 2/15 июня, Стоян Протич передал Николе Пашичу послание Туцаковича, отправленное 1 июня. Однако, в отличие от приведенного донесения, объемом в один параграф, на котором написано, что оно предназначается Пашичу, протичевское послание больше по объему. Означает ли это, что Туцакович одновременно отправил два рапорта? Документ, как указывают составители ДВПКС, получен из Австрии в июне 1975 г. Нет сведений о том, когда он отправлен и получен. Выглядит как компиляция различных источников.

Так или иначе, акт «Секретно № 1095, строго секретно № 69 от 2/15 июня 1914 г.» гласит: «Начальник Подринского округа актом от 1 сего месяца “Секретно” довел до моего сведения следующее: “В своем письме от 22 прошлого месяца я проинформировал вас, что мне стало известно о намерении офицеров пограничной части, располагающейся во вверенном мне районе, переправить в Боснию посредством наших людей некоторое количество оружия и бомб. В ответ на мое донесение я получил от вас шифрованное распоряжение, а от шефа консульского отдела Министерства иностранных дел секретное распоряжение этому воспрепятствовать.

С этой целью мною были предприняты все меры, но безрезультатно. В результате 8 дней назад (24 мая/6 июня – М. Б.) Райко Степанович, старший сержант пограничной части, с нашей стороны и Евто Евтич из с. Меджяш с австрийской стороны переправили в Боснию 4 револьвера и 400 патронов (об этом не говорится в предыдущем документе – курсив и прим. мои. – М. Б.). Вчера я узнал, что Райко Степанович, старший сержант, и Милан Аничич из с. Бадовинцы принесли в дом Милана Врачарича из с. Бадовинцы очень тяжелый чемодан, в котором, согласно показаниям Врачарича и Аничича, наверняка находилось оружие и бомбы. После этого старший сержант Степанович показал Врачаричу письменное распоряжение пехотного капитана Првановича – командира пограничного отряда, дислоцированного в г. Лозница, – переправить этот чемодан в Боснию и доставить в г. Биелина Раде Малобабичу.

Поясняю, кто такой Раде Малобабич.

Будучи секретарем управления, а во время войны – шефом информационного отдела Военного министерства, в обязанности которого входил сбор донесений, я узнал, что Раде – наш информатор по А[встро]-Венгрии. Позднее мне стало известно, что он же является австрийским информатором по Сербии. На эту службу, по его словам, он поступил только для того, чтобы втереться в доверие и получить доступ к информации, которая могла бы нам пригодиться.

По-видимому, в настоящий момент Раде используется для распространения оружия в Боснии.

Этот чемодан, судя по полученной мной информации, должен был быть переброшен в Боснию через остров Брасине. Когда это не удалось, его привез в г. Прнявор один пехотный капитан, по приказанию которого туда явились старший сержант Райко Степанович и Милан Аничич. Они, как указано выше, отнесли чемодан в дом Врачарича.

Тот не посмел переправить чемодан в Боснию. Когда я пришел к нему с обыском, то чемодан не нашел, так как, по показаниям Врачарича, его забрал с собой на пограничный пост, расположенный на острове Буюклича, старший сержант Райко Степанович.

Поскольку пограничный пост находится на самой границе, мне не хотелось ехать туда за чемоданом. Я опасался того, что о подобной некорректной деятельности наших пограничных частей узнают в Боснии. Поэтому я послал к Райко Степановичу, старшему сержанту, нарочного с письменным приказом явиться и выдать чемодан. Однако Степанович принял приказ к сведению, а нарочному передал, что ко мне не явится.

Господин министр, как видите из вышеизложенного, наши пограничные части осуществляют переброску оружия в Боснию. Об этом не оповещены ни вы, ни господин министр иностранных дел. Ни я как окружной начальник, из чего я делаю вывод, что этим кто-то занимается на свой страх и риск, без ведома Королевского правительства, которому придется нести всю полноту ответственности, если об этом станет известно.

Опасения в связи с возможной оглаской небезосновательны, ибо в эту деятельность вовлечено много лиц, осуществляется она неосмотрительно – среди бела дня и без договоренности с полицейскими властями. Кроме того, если предпринять меры к ее прекращению, может произойти конфликт, который страшен не сам по себе, а тем, что всплывут на поверхность его причины, в результате чего мы предстанем перед Австрией не в самом лучшем виде.

Далее, если предположить, что нам подобная деятельность необходима, проблема состоит в том, что занимаются ею люди, состоящие на государственной службе, которые при этом имеют дело с теми, кто, как известно, связан с австрийской военной администрацией. Поэтому можно опасаться повторения аферы Настича.

Не спорю, в таком деле должны участвовать такие люди, но их можно только использовать, но никак не привлекать к ответственным мероприятиям и не поручать им выполнение всего дела.

Прошу вас, господин министр, положить этому конец. Или, если подобная деятельность будет продолжена, прошу осуществлять ее только с ведома правительства. В этом случае полагаю, что, будучи его представителем, я должен быть поставлен в известность о происходящем, если, разумеется, я пользуюсь вашим доверием и доверием кабинета. Если это не так, прошу меня известить об обратном, чтобы я знал, чем руководствоваться в дальнейшем.

Отмечу еще, что, когда мне поступило указание воспрепятствовать подобной деятельности, я ознакомил с ним и местного командира пограничной части артиллерийского капитана г. Раде Поповича. Заявив, что подобные попытки переброски следует прекратить, я попросил передать это и его коллеге в Лознице. Будучи свидетелем того, что задуманное все-таки осуществлено, я полагаю, что с такой самодеятельностью следует покончить, что я и собираюсь предпринять, если получу от вас поручение сделать это, невзирая ни на что”».

В сопроводительной записке министр Стоян Протич сообщил Пашичу, что снова распорядился «самым энергичным образом препятствовать подобной переброске оружия, боеприпасов и взрывчатки». Пашич оставил на документе свою резолюцию: «Написать военному министру и предотвратить эту деятельность, которая очень опасна для нас. НПП»[101].

Окружное управление из г. Шабац уведомило начальника V пограничного района майора Любомира Вуловича и командира 4-го пограничного отряда (Шабац) капитана Раде Поповича, что завершенное к 16 июня (по новому стилю) расследование показало, что чины пограничной части с ведома командиров переправляют через границу взрывчатку, оружие и боеприпасы. В послании к Вуловичу представитель гражданских властей, перечислив многие из деталей, содержавшихся в донесении Туцаковича, добавил: «Рекомендую вам немедленно положить конец этой переброске… из Сербии в Боснию. В противном случае я вас представлю лично ответственным в глазах соответствующего господина министра. Ездич»[102].

В письме к Р. Поповичу Ездич прибегает к той же формулировке: «Сообщая вышеизложенное, рекомендую вам немедленно положить конец этой переброске… из Сербии в Боснию. В противном случае я вас представлю лично ответственным в глазах соответствующего господина министра. Ездич». Данное письмо капитан переслал вышестоящему командованию V пограничного района, присовокупив от себя: «Подписавшему неизвестно, чтобы в районе действия отряда имело место что-либо, о чем, как утверждает управление, имеются позитивные донесения… Прошу передать по инстанции». Этот акт доставлен 6/19 июня.

Начальник V пограничного района в соответствии с субординацией передал документ начальнику Главного генерального штаба с просьбой принять к сведению. По сути, майор Л. Вулович искал защиты у начальника генштаба: «Тон, которым г. начальник управления обращается к офицерам, не являющимся его подчиненными, со всей очевидностью свидетельствует о неком приоритете полицейских властей над военными. Что касается самого дела, я приказал командиру оставить г. начальника без какого-либо ответа, дабы показать ему, как надо себя вести, чтобы подобные проблемы, если они и имели место, решались в согласии. Я уверен, что настоящий документ обязан своему появлению неделикатности кого-нибудь из господ членов “Народной одбраны” из Белграда или Шабаца. Следовало бы эту организацию забрать у гражданских и передать армии, по крайней мере, до тех пор, пока не будет выполнено дело национального объединения. А для этого потребны не только культурные, но и иные средства»[103].

Следует напомнить, что атмосферу того времени в Сербии определял острейший конфликт военных и гражданских властей по поводу т. н. «приоритета», или «Постановления о приоритете». Ареной противоборства стали новые области, однако отзвуки его ощущались по всей стране. Этот вопрос получил освещение в работах как сербских, так и зарубежных историков[104].

Показания воеводы Р. Путника и Д. Аписа

Правительство, испугавшись, что неподконтрольные ему действия, могут спровоцировать Австро-Венгрию, сразу после составления протичевского документа через военного министра потребовало объяснений у начальника Главного генерального штаба. Уже 4/17 июня министр получил от командования Дринской дивизионной области донесение, согласно которому приказ о переброске материалов издал начальник пятого пограничного района, «который встречался с доверенным лицом Малобабичем, который должен был принять эти материалы в Боснии. Димитриевич [Драгутин И. Уча, помощник командира]». На обратной стороне документа военный министр написал: «Пускай Начальник Главного генерального штаба объяснит, для чего издан приказ переправить эти бомбы в Боснию 4/17. VI 1914»[105].

В подписанном министром Душаном Стефановичем документе «Секрет. Ф.Ђ. бр.» от 4/17 июня 1914 г. воеводе Путнику задан вопрос: «Отдавал ли начальник какие-либо приказы относительно переброски оружия и бомб в Боснию?». 5/18 июня воевода, «в виду того, что мне о переправке какого бы то ни было оружия и боеприпасов в Боснию ничего не известно», переадресовал тот же акт начальнику Оперативного отделения, полковнику Живко Павловичу. В отсутствие оного замещавший его полковник генерального штаба Драголюб С. Милоевич в тот же день потребовал от начальника Информационного отдела «представить по этому предмету доклад, если ему что-либо известно, потому что я лично об этом предмете не знаю ничего. Замещает… Драг. С. Милоевич»[106].

В рапорте, который представляет собой редкое довоенное свидетельство об историческом событии, ставшем впоследствии предметом острой полемики, Драгутин Димитриевич-Апис характеризует деятельность Раде Малобабича по развитию разведывательной сети. Что касается необходимости обеспечения курьеров личным оружием, то она объясняется исключительной опасностью, с которой сопряжены в случае обострения ситуации переход границы и доставка донесений. Апис ручается за надежность Малобабича, рекомендации которому дали покойный майор Милан Васич и майор Димитрие Павлович, сотрудничавшие с ним до Балканских войн. «Малобабич, – по словам Димитриевича, – оказал ценнейшие услуги во время наших войн, а именно в тот момент, когда Австро-Венгрия произвела мобилизацию, а в Боснии было объявлено “чрезвычайное положение”».

«С сентября-месяца прошлого года г. Малобабич проявляет величайшую волю, энергию и успешность в качестве доверенного лица Гл.[авного] Г.[енерального штаба]. Присылаемые им донесении и его работа в целом заслуживают всяческой похвалы. Сомневаться в нем, как это делает начальник Подринского округа, нет никаких оснований… Кроме того, следует напомнить, что Малобабич был одним из “сербских государственных изменников”, находившихся в заключении в Загребе. Кстати, во время последнего пребывания Малобабича в Белграде он общался и вступал в контакт с членами «Народной одбраны». И, будь он “типа Настича”, как пишет в своем рапорте окружной начальник, он бы давно получил в свое распоряжение более чем достаточно материалов для подобной… (так в оригинале – М. Б.)».

Апис указывает, что идея передачи оружия принадлежала Малобабичу: «Несколько дней назад я вызвал Малобабича в Белград, чтобы договориться о дальнейшей работе и дать ему наставления. В этот раз мы обсуждали, как гарантировать доставку донесений нашими доверенными лицами в самых тяжелых условиях. Малобабич сказал мне, что есть потребность в том, чтобы носители донесений (курьеры), а также доверенные лица – те, кто порешительней, – имели при себе какое-нибудь оружие для самообороны. Вооружить их Малобабич предложил револьверами. Я с этим согласился и одобрил его намерение взять с собой четыре револьвера и необходимое количество патронов». Далее Апис объясняет, что он, руководствуясь соображениями секретности, полагал, что в это дело следовало посвятить как можно меньше лиц, в том числе и официальных. Малобабич обратил внимание на то, что члены «Народной одбраны» проявляют большое любопытство в связи с его работой на генштаб (на Аписа – М. Б.). Апис заявил, что не занимался «вооружением нашего населения в Боснии»[107], что ему ничего не известно о переправке бомб. В конце рапорта, касаясь заявлений полиции, Апис потребовал от компетентных военных органов «принять необходимые меры и уведомить Народную одбрану, что если она и уполномочена действовать за границей, то ей надлежит помогать, а не препятствовать работе Гл. генерального штаба. Кроме того, любопытство ее членов к активности военных властей за границей неуместно и выходит за рамки стоящих перед ней задач. Что касается полицейских властей, то прошу издать необходимые распоряжения, дабы предотвратить ущерб деятельности Гл. генерального штаба, а также избежать трения и конфликты в процессе оной»[108].

Что касается оружия, упоминаемого в рапорте, то следует указать на одну деталь. Часто упускаемая из вида она позволяет оценить, насколько соответствуют действительности и показания Аписа, в 1917 г. взявшего на себя ответственность за покушение, и сегодняшние утверждения о связи молодых заговорщиков с «заказчиками». А именно, в ходе ареста Аписа были конфискованы квитанции и счет за приобретение четырех револьверов типа «Наган», выданные скобяной лавкой «Драгомир Здравкович и сыновья». 26 января 1917 г. на допросе Димитриевич заявил, что эти револьверы отправились «в Боснию в качестве личного оружия наших доверенных лиц». Из документов следствия – заявлений свидетелей и ордера, выданного сербскими органами на арест Малобабича, – следует, что он переправил в Боснию бомбы, ранее привезенные Лазарем Бикицким из Сербии в Хорватию. Кроме того, как мы уже знаем, проводилось расследование в связи с четырьмя револьверами и патронами к ним, которые Милан Врачарич из с. Бадовинцы должен был передать в Боснию Малобабичу. После войны история их переправки в июне 1914 г. обросла новыми деталями. Один из исполнителей Йефта Евтич признался Д. Любибратичу, что оружие утопили в Дрине при появлении австрийских пограничников[109]. Так или иначе, факт остается фактом – совершившие покушение молодые заговорщики перешли границу до того.

Об этом стало известно, когда австро-венгерские власти добрались до некоторых документов сербской пограничной службы и присовокупили их к обвинительному заключению на Банялукском процессе. Как позднее писал судебный следователь Лео Пфеффер, вся эта «афера» привела его в замешательство, так как «не совпадали даты», то есть в ходе расследования он на основании признательных показаний установил, что вооруженные заговорщики прибыли в Боснию раньше, чем там мог оказаться пресловутый «тяжелый чемодан». Ни о типе оружия, ни о роли Малобабича, упоминавшегося в донесении от 3/16 июня, Пфеффер осведомлен не был. В результате он представил три вероятных версии событий, согласно одной из которых заговорщики прибыли безоружными, а Малобабич вооружил их позднее[110]. Сегодня мы знаем, что это предположение ошибочно. Действительности соответствовали признания, полученные им в ходе следствия.

В любом случае безотносительно того, где в итоге оказались наганы, в ходе покушения использовались более легкие и компактные пистолеты типа «браунинг», произведенные на бельгийской фабрике в г. Эрсталь. После неудачной попытки купить оружие самостоятельно заговорщики получили и пистолеты, и шесть бомб от своего земляка Милана Цигановича. Приобретению оружия, несомненно, поспособствовал майор Воислав Танкосич. Во время расследования, произведенного в Сараево, было установлено, что Грабеж и Принцип сами носили оружие – по три бомбы на поясе и по два пистолета в карманах. Наганы слишком велики, чтобы их иметь при себе незаметно для остальных. Поэтому после войны Милош Богичевич написал неправду, будто ему «предводитель Черной руки в августе 1914 г. в Крагуеваце за обедом “гордо продемонстрировал счет за револьверы, из которых стреляли заговорщики в Сараево”…»[111].

Недавно специалист по истории вооружений Бранко Богданович в беседе с корреспондентами «Вечерних новостей» представил новые любопытные сведения об истории с пистолетами, которая, будучи несправедливо обойденной вниманием, тем не менее является ключом, хоть и сугубо техническим, ко всей сараевской афере. По словам Богдановича, долгое время оставалось неизвестным, как приобретались пистолеты, переданные заговорщикам. На фабрике в расположенном поблизости от Льежа городе Эрсталь многие годы действовал запрет на обнародование документов об учете экземпляров, проданных в 1913–1914 гг. Продолжалось это до тех пор, пока Анита Гогенберг – наследница замка Арштеттен, в котором похоронены Фердинанд и София, – благодаря своим связям, не получила соответствующих сведений. «На полях документа от руки было написано, что четыре браунинга М1910 калибром 9 мм отправлены в белградское представительство фирмы, возглавляемое авантюристом (? – М. Б.) Шарлем Дюсе (Charles Doussé) – учителем фехтования в Военной академии[112]. Незадолго до покушения их купил член Черной руки, капитан Воислав Танкосич. Сербская разведывательная служба, то есть Апис, приобретала “наганы” у Драгомира Здравковича». Богданович, помимо прочего, поясняет, что бомбы, использовавшиеся в Сараево, были старого образца (1896). Для их детонации требовалось 11 секунд, что и помешало Чабриновичу убить эрцгерцога[113]. О покупателе браунингов мы узнаем из рассказов четника, а позднее политика Драгиши Стоядиновича – доверенного лица майора Воислава Танкосича[114].

Апис в своем рапорте, направленном своему начальству и, следовательно, правительству 21 июня, умолчал о некоторых деталях. В частности, о том, что он в свое время легкомысленно разрешил майору В. Танкосичу «дать» детям «предпринять что-нибудь», а также о том, что в тот самый момент он пытался все это отменить.

Пашич, которого не удовлетворил рапорт Димитриевича, потребовал от военного министра Д. Стефановича начать расследование. Министр вызвал начальника судебной части военного министерства полковника Станко Цветковича, который после ознакомления с донесениями Аписа и Туцаковича получил приказ переодеться в штатское и отправиться в Шабац и Лозницу с целью проведения следственных действий[115].

Если признать подлинность документов, захваченных австро-венгерскими властями в 1914 г. и использовавшихся во время суда над заговорщиками, то стоит обратить особое внимание на тот, в котором недвусмысленно указано, что армейские командиры и их подчиненные, находившиеся на границе, находились под неусыпным контролем местной гражданской администрации. Так, 27 июня 1914 г. командир отряда Йован Прванович жаловался начальнику V пограничного района («Секрет. № 17») на то, что: «в последнее время меня все чаще ставят в известность о том, что районные полицейские и таможенные власти по приказу, поступившему свыше, осуществляют известный надзор за пограничниками моего отряда, а также что все, о чем они узнают, передается как секретная информация». О том, что так и было, можно узнать и со слов Косты Туцаковича, который после Косты Йездича давал свидетельские показании на состоявшемся в Салониках в 1917 г. суде над офицерами[116].

Некоторые другие документы, якобы захваченные в Сербии в 1914 г., выглядят сомнительными и не выдерживают критики. Как, например, выдержки из книги регистрации входящих и исходящих бумаг майора Косты Тодоровича. Особенно в той части, где заходит речь о его роли в переправке гимназистов и мнимой коммуникации по этому вопросу с высшими властями в Белграде. Переписка о том, что приказ остановить гимназистов опоздал и они уже отбыли, не могла иметь место, так как Тодоровича еще в апреле перевели с границы во внутренние районы.

Итак, этими сведениями о переправке оружия и нелегальном переходе сербско-боснийской границы отдельными лицами располагали сербское правительство, военный министр и начальник генштаба за неполную неделю до покушения. В основном все, о чем знали местные и центральные власти, касалось перевозки тяжелых чемоданов, револьверов и боеприпасов, имевшей место после 22 мая/4 июня 1914 г. Настоящие заговорщики отбыли из Белграда 15/28 мая и оказались в Боснии 18 мая/1 июня. Двое из них, переходившие границу нелегально, имели при себе четыре пистолета и шесть бомб. Пистолеты несли в карманах, а бомбы – на поясе. Третий, Чабринович, попал в Австро-Венгрию «легально» – воспользовавшись паспортом Грабежа.

В пользу тезиса об «осведомленности» властей предержащих о том, что «ожидается покушение» и грядет буря, недвусмысленно свидетельствует «неподобающее» поведение высших армейских чинов. Начальник генштаба воевода Путник 14/27 июня 1914 г. отправился на лечение в Австрию, на курорт Бад-Гляйхенберг, известив об этом накануне военного министра Стефановича. Начальник Оперативного отделения к этому времени уже давно вместе с семьей находился в отпуске по состоянию здоровья[117]. Министр Стефанович – член правительства, «посвященного в план покушения», – разрешил им уехать и именно в те страны, с которыми ожидался конфликт.

Король Петр уехал поправлять здоровье в курортное местечко Враньска-Баня. «Знающий о покушении» Никола Пашич, в очередной раз заручившись высочайшим мандатом на формирование кабинета, 24 июня распустил сербскую скупщину и объявил о кампании по проведению выборов, назначенных на 14 августа. Первое заседание нового парламента должно было состояться 23 сентября. Ко всем этим деталям следует добавить и то, что французский посланник в Белграде сообщал о бале и приеме в честь королевского дня рождения, планировавшихся к проведению 12 июля[118]. Что Пашичу тогда было известно доподлинно, так это время визита Франца-Фердинанда в Боснию, о чем писали в газетах.

Следствию в Сараево о Воиславе Танкосиче стало известно очень скоро, после того как подсудимые договорились, что лучше признаться, чтобы не пострадали ни в чем не виноватые люди. Однако информация о взаимоотношениях отдельных лиц, в частности Танкосича, с сербским правительством и правящей партией быстро отметалась в сторону. Судебный следователь Л. Пфеффер записал: «По показаниям Принципа, Танкосич относился к числу бывших заговорщиков… На мой четкий вопрос, состоял ли Танкосич в хороших отношениях с сербским правительством, Принцип ответил, что Танкосич и все сербские офицеры остро враждовали с Пашичем и радикалами. Об этом можно много рассказать… Циганович предупредил его, что передвигаться по Сербии, перевозить оружие и переходить границу нужно тайно»[119].

Загадка визита, который сербский посланник в Вене нанес министру Л. Билинскому

Характер предостережения, озвученного сербским посланником в Вене Йованом М. Йовановичем, и для современников, и для историков оставался спорным вопросом, вокруг которого было сломано немало копий. Имеем ли мы дело с доказательством того, что правительство знало о «плане»? Действовал ли посланник по приказу или по собственной инициативе? Еще Владимир Чорович оспаривал инсинуации относительно того, что сербские власти предупредили Вену, «зная» о переходе границы молодыми заговорщиками ночью с 1 на 2 июня 1914 г. Все доступные «источники», свидетельствующие как в пользу, так и против приведенных предположений, появились после покушения. Согласно одному из них, Пашич якобы заявил, что направил предостережение австро-венгерскому правительству. Сербский премьер дважды опровергал это утверждение. Вена – трижды[120].

Посмотрим, что нам по этому поводу могут поведать сербские и французские дипломатические документы.

1 июля сербский посланник в Париже др. Миленко Веснич во время посещения французского МИДа в разговоре с помощником государственного секретаря Абелем Ферри (Abel Ferry) упомянул, что «сербское правительство даже предостерегло австрийское правительство о том, что готовится какой-то заговор» против Франца Фердинанда. Краткая запись об этом без упоминания имени Й. М. Йовановича впоследствии была опубликована во французском серийном издании DDF[121]. В то же время его составители на основании заявлений Йовановича и доступной литературы указывают в комментарии, что имелась в виду встреча сербского посланника в Вене с Билинским. По словам французских историков, Йованович адресовал свой демарш Билинскому, а не министерству иностранных дел. Источником для этих выводов служит статья Йовановича в газете «Нойес Винер Тагеблатт» (Neues Wiener Tageblatt) от 28 июня 1924 г., а также его письма историку Жюлю Исааку (Jules Isaac), которые тот опубликовал в собственной книге «Один исторический спор. Вопросы о начале войны»[122].

После войны Йованович рассказывал, что 5 июня посетил Билинского по собственной инициативе и предупредил его о вероятности какой-нибудь выходки во время поездки Фердинанда по Боснии. В письменном виде сербский политик впервые заявил об этом в материале, опубликованном 28 июня 1924 г. в венской газете. Затем о событиях десятилетней давности Йованович вспоминал на страницах белградского «Сербского литературного вестника» (за сентябрь 1925 г.) и т. д. В 1926 г. он припомнил, что говорил Билинскому о возможной реакции сербских резервистов, задействованных в маневрах австро-венгерской армии. Дескать, вместо холостого кто-нибудь мог бы зарядить винтовку боевым патроном. Йованович пишет, что спустя несколько дней снова виделся с министром, который заявил, что изначально запланированная программа визита будет выполнена полностью. Бывший сербский посланник объяснил также, почему обратился к Билинскому, а не к главе МИДа Берхтольду. Потому что любой контакт с министром иностранных дел вне зависимости от формы и обстоятельств считался официальным (!). Берхтольд, по словам Йовановича, слабо ориентировался в сербских делах, а все его помощники очень плохо относились к Сербии. Билинский – другое дело. К тому же он отвечал за Боснию и Герцеговину[123].

Во время публичной лекции, напечатанной в «Политике» 4 декабря 1926 г., Йованович сказал, что «и в наших архивах имеются подтверждения» его визита к Билинскому 23 мая/5 июня. О том же идет речь в двух письмах, адресованных французскому историку Ж. Исааку (31 декабря 1932 г. и 25 января 1933 г.), а также в послании к итальянскому историку и писателю Луиджи Альбертини (21 января 1938). Билинский в своих мемуарах, напечатанных до первого заявления Йовановича, не вспоминает того разговора с ним. Однако чиновник австро-венгерского министерства финансов П. Фландрек подтверждает факт беседы шефа с сербским посланником, во время которой обсуждалась поездка эрцгерцога. По словам Фландрека, Йованович попросил Билинского не считать его слова официальным уведомлением, поэтому тот и не расценил услышанное ни как открытое, ни как завуалированное предупреждение[124].

Однако вернемся к заявлению посланника Веснича, сделанному им 1 июля в Париже. Откуда у него взялась информация о том, что правительство предостерегало Вену? Может, так он трактовал свою переписку с Йовановичем, если, конечно, она имела место? Или Веснич не знал никаких деталей и просто обо всем прочитал в газетах?

Опубликованная биография и архивная коллекция бумаг Веснича позволяют установить наличие лишь нескольких писем личного характера, полученных им от Йовановича. Ни одно из них не относится ко времени рассматриваемых событий. Соответственно, нет и упоминаний встречи с Билинским[125].

В настоящее время нам известны два источника, позволяющие предположить, что посланник в Париже почерпнул сведения из прессы.

30 июня французский консул в Будапеште Моган (D’Apchier le Maugin) информировал Париж о том, что местная печать в унисон с венской утверждает, что сербское правительство виновато в сараевской трагедии: «Все припоминают демарш, который сербский посланник адресовал Балльплатцу, сигнализируя об опасности, которая грозила эрцгерцогу в Боснии[126].

Другой источник – отправленная 4 июля депеша сербского министра иностранных дел Н. Пашича посланнику в Вене: «Некоторые зарубежные газеты сообщают, что вы до покушения обратили внимание ав[стро]-венгерского правительства на опасность поездки в Сараево. Прошу ответить депешей, как было на самом деле. Пашич»[127].

В тот же день Йованович ответил: «В конце прошлого месяца (по старому стилю – М. Б.) я говорил некоторым послам, а также представителям правительственных кругов, что маневры в Боснии, назначенные на первую половину этого месяца, выглядят как антисербская демонстрация и вызовут возмущение в Сербии. Ведь тогда нас захлестнула анархическая албанская волна, и ходили слухи, что Австро-Венгрия оккупирует Албанию. Я вам об этом докладывал 2 сего месяца (15 июня, по новому стилю. – М. Б.). Йованович»[128].

Можно догадываться, откуда о визите Йовановича к Билинскому знал помощник российского поверенного в делах Л. С. Зарин, рассказавший о нем своему шефу – В. Н. Штрандтману – сразу по его прибытии из Италии (5 или 6 июля). Тоже, по-видимому, из газет.

Штрандтман вспоминал: «Вернулся я в Белград после состоявшихся в Вене отпевания жертв Сараевского убийства и их похорон в Arstetten’e. В Белграде, на станции, встречавший нас Л. С. Зарин наскоро сообщил мне о царившем в городе беспокойстве и о распространившихся слухах относительно обвинений Веной сербского правительства в его причастности к Сараевскому делу, за что оно должно понести примерную кару. Он обратил мое внимание на то, что сербский посланник в Вене Йова Йованович предупреждал австро-венгерского министра финансов Билинского, в ведении которого находились боснийские дела, об опасности, которой может подвергнуться эрцгерцог Франц-Фердинанд по случаю маневров, назначенных в июне. Йованович говорил по собственному почину, отдавая себе отчет в царивших в Боснии настроениях. Но наш посланник (Гартвиг – М. Б.), сказал мне Зарин, своих планов не меняет»[129].

Если австро-венгерское правительство не приняло всерьез йовановичевское предостережение, то почему оно пренебрегло мнением заместителя председателя боснийского сабора др. Йосипа Сунарича, который, руководствуясь соображениями безопасности, энергично возражал против приезда эрцгерцога? Свое предупреждение он передал через графа Аугустиниуса фон Галена, тайно с проверкой побывавшего в Боснии до прибытия Франца Фердинанда. Того же мнения, что и Сунарич, придерживался майор Брош из военной канцелярии. Др. Сунарич отправил письмо Билинскому с указанием на опасности, которые могли грозить эрцгерцогу и его супруге. Герцогиня Гогенберг потом за это публично отчитала Сунарича. И Билинский впоследствии признавал, что получал предостережения даже из Берлина. Глава областного правительства Тошо Зурунич писал после войны, что со всех сторон поступали тревожные сигналы, о которых он докладывал в Вену, а также военному комитету по встрече высокого гостя[130]. Шеф разведывательного отделения генштаба Август Урбански фон Остромиц вспоминал впоследствии, что визит, безусловно, следовало отложить, потому что новость о нем «вызвала взрыв недовольства в Сербии»[131]. Может, высокопоставленный военный понял это задним числом, ознакомившись с трофейными сербскими дипломатическими документами? Показательно, что его слова полностью совпадают с телеграммой, отправленной Йовановичем Пашичу 4 июля. Или можно предположить другое: именно в этих выражениях сербский посланник и предупреждал австро-венгерские власти о потенциальной опасности.

По информации венгерской газеты «Аз Эст» (Az Est), напечатанной 3 июля 1914 г., «Йово Гречар еще 20 июня сообщил боснийской полиции о готовящемся покушении»[132].

Недавно в архивных материалах, возвращенных Австрией Сербии, был обнаружен документ, свидетельствующий о том, что 17 июня австро-венгерский информатор из Земуна (Глиша) отправил загребской полиции донесение о переходе границы заговорщиками. Письмо прибыло по назначению 20 июня, о чем свидетельствует служебная отметка о передаче по инстанции[133]. Данный источник проясняет заявление Йована М. Йовановича (1925) о том, что шеф тайной полиции Загреба за неделю до дня св. Вита (28 июня. – М. Б.) доложил начальству, что готовится покушение на Франца Фердинанда[134].

В одном из разделов данной книги, посвященном публикации австрийских дипломатических и военных документов после 1918 г., мы упоминаем, что др. Людвиг Биттнер в начале процесса отбора и издания источников сообщил канцлеру, что украдены отмеченные в описях материалы боснийского отделения министерства финансов, «которые могли указывать на то, что сербский посланник в Вене предупреждал двор до поездки в Сараево»[135].

Требовалось ли вообще какое-либо предупреждение о том, что эрцгерцогу Фердинанду небезопасно находиться в Сараево на Видовдан, тем более после маневров, посылавших сербам недвусмысленный сигнал? В одной из недавних работ М. Экмечич процитировал британского историка Алана Д. Тэйлора, который в своей книге, посвященной борьбе за доминирование в Европе в 1848–1918 гг., со всей ясностью заявил: «Произошло бы то же самое, если бы английский король решил посетить Дублин в день св. Патрика»[136].

Заговорщики 1903 г., организации «Югославянская омладина» и «Млада Босна»

Модель револьвера системы «Наган». Четыре таких револьвера Апис приобрел для Малобабича и агентов разведки.

Модель пистолета «Браунинг». Именно такие пистолеты были приобретены и переданы заговорщикам Цигановичем и Танкосичем.

Милан Циганович,  посредник в приобретении оружия для заговорщиков, австро-венгерский подданный

Упрямый майор Воислав Танкосич был против запоздалого решения Аписа отозвать заговорщиков

Полковник Драгутин Димитриевич, известный как  Апис, начальник разведывательного отдела Генерального штаба Сербии

Сараевский суд над заговорщиками в 1914 г

Некоторые авторы, пишущие сегодня о сербском факторе или роли официальной Сербии в развязывании Первой мировой войны, нередко делают два предположения. Согласно первому, до дворцового переворота в Белграде в 1903 г. отношения Австро-Венгрии и Сербии были якобы доброжелательными и располагающими к сотрудничеству, а Сербия, согласно распределению сфер влияния великих держав, считалась австро-венгерским клиентом. Все испортилось после смены династии, осуществленной «кровавыми» заговорщиками. Агрессивный национализм выплеснулся за границы Сербии и поставил под вопрос существование не только Турции, как балканской державы, но и самой Монархии. Вообще, «национализм» (имеется в виду шовинизм, религиозная нетерпимость и т. п.) стал препятствием мирному развитию и улучшению положения людей (прав человека), а также осуществлению модернизации и прогресса. Историк Маргарет Макмилан, например, в одном интервью заявила, что «они (младобоснийцы. – М. Б.) были фанатиками, неспособными к какому бы то ни было компромиссу. …Будучи либералом, я считаю, что насилием и терроризмом нельзя добиться решения проблем»[137]. Как, интересно, это неисторичное утверждение соотносится с общепринятым представлением о национально-освободительных революциях XIX в. или антиколониальной освободительной борьбе?

Осуществившие дворцовый переворот в 1903 г. заговорщики автоматически все скопом объявляются виновными в сараевских событиях 1914 г. Не делается разницы между организацией «Народна одбрана» и организацией «Объединение или смерть» («Черная рука»). Юноши-младобоснийцы были их рекрутами и агентами – так сегодня пишут некоторые мелькающие в СМИ зарубежные историки. За исключением немногих историков (как, например, Жан-Жак Бекер), большинством сознательно умалчивается тот факт, что полковник Драгутин Димитриевич-Апис пытался помешать осуществлению покушения, а именно передал «детям», которым «разрешили что-нибудь предпринять», приказ отказаться от задуманного, чтобы не навлечь на Сербию тяжелые последствия. Такова была позиция большинства выживших членов Верховного правления. Передать распоряжение поручили бывшему четнику Шарацу[138].

Не упоминается существование молодежных движений других югославянских народов. Бросается в глаза, что ни «Млада Босна», ни «Югославянская омладина» не рассматриваются в общем контексте с прочими европейскими молодежными движениями того времени («Молодая Чехия», «Молодая Италия», «Молодая Хорватия», «Молодая Далмация» и т. п.). Стыдливо упоминается, что Балканские войны вызвали отклик не только у сербов Австро-Венгрии, но и у остальных славянских народов. Подобный подход, соответствующий новому пониманию глобализации, идентичен тому, которого придерживались при написании «скороспелых», «моментальных историй», появлявшихся как грибы после дождя в период югославского кризиса. Он не имеет ничего общего с подлинным научным изучением сложной истории Балкан и югославянских народов[139].

Доказательство того, что перемены в Сербии наступили до 1903 г., не требует больших усилий. После отъезда короля Милана в 1900 г. король Александр и формируемые им коалиционные кабинеты отказались от последовательной ориентации на Австро-Венгрию. Женитьба на Драге Машин и налаживание отношений с Россией окончательно отдалили молодого сербского монарха от Вены. Никола Пашич впоследствии лишь продолжил политику помощи боснийским сербам, зачинателем которой стал Александр Обренович. По инициативе сербского правительства осуществлялось сотрудничество сербов и мусульман, оговоренное в соглашении, подписанном в г. Славонски Брод в 1902 г. Видный сербский политик в Боснии Глигорие Ефтанович получил от Белграда 92 000 франков. Король Александр считал своим долгом оказывать помощь, иначе сочли бы, что «Сербия отказывается от своей веры и своих исторических идеалов». Так он заявил российскому посланнику в Белграде, в лице которого он просил Россию наладить связь с Ефтановичем и поддержать его[140].

После 1903 г. соображения политической корректности требовали обходить молчанием как прежние приготовления к освободительной миссии, так и произошедшую перемену стратегического курса. На сторонников Обреновичей навесили ярлык приверженцев старого режима, лишенных каких-либо заслуг. Следовало продвигать новых людей (по сути, старых). Только в последние годы сербские историки стали уделять больше внимания тому, как Обреновичи готовили страну к миссии освобождения соотечественников. Военным путем – на юге, а в культурном отношении – повсюду, где проживали сербы. Предметом нового научного рассмотрения стали военные реформы короля Милана, а также приобретение вооружений в период правления Александра I. Например, стало известно о неудачной попытке Александра купить у Франции новейшую скорострельную полевую артиллерию. Анализ планов Генерального штаба выявил единственное приоритетное направление – на юг[141].

Автохтонные движения или марионетки Белграда?

Хотя Владимир Дедиер детально описал, какие формы на австро-венгерской почве приобрело такое распространенное явление того времени, как тираноубийство, эту часть его получившей международное признание монографии как будто не замечают. Кроме того, югославский историк на основе обширного массива литературы установил, какие идейные и литературные течения повлияли на младобоснийцев и югославянских омладинцев. Дедиер не обошел вниманием и косовский миф, описывающий убийство тирана-завоевателя и самопожертвование Милоша Обилича и князя Лазаря[142]. Что касается списка покушений того времени – на королей, императоров, губернаторов, банов, комиссаров, градоначальников и генералов, – то читатель сам может убедиться в его обширности, обратившись к книге «Сараево 1914». В ней упоминается и неудачное покушение на императора Франца Иосифа в Триесте в 1882 г., совершенное Гульельмо Оберданом, и убийство наместника в Галиции графа Анджея Потоцкого, павшего от рук украинца Мирослава Сичинского, и покушение на правителя Риеки графа Стефана Викенберга (3 октября 1913 г.). В Италии существует культ Обердана – борца за возвращение Италии восточного адриатического побережья. Повсюду улицы и площади, названные в честь Обердана, поминаемого во время празднования годовщины присоединения Триеста к Италии[143].

Милорад Экмечич в своем капитальном труде «Создание Югославии», опирающемся на богатую источниковую базу и достижения историографии, дает исчерпывающее описание «движения молодежи», или «феномена молодежи». Автор упоминает и «страх перед гимназистами», охвативший австро-венгерские власти. Как и Дедиер, Экмечич рассматривает данное явление в широком европейском контексте. Трактовка основных векторов международной политики основывается на добросовестном анализе социальных условий того времени[144].

Экмечич указывает на два обстоятельства. Во-первых, «Млада Босна» представляла собой в историческом смысле демократическое движение, ставившее перед собой цель освобождения и объединения югославян вокруг существующего сербского государства. Кроме того, эти «дети» мечтали о демократическом социализме. Во-вторых, по их мнению, Австро-Венгрия злоупотребила собственным мандатом на временную оккупацию и присоединила провинцию, которой надлежало стать трамплином для предстоящего «прыжка» в направлении Салоник. С целью изменения этнического состава территорий оккупационная власть приступила к заселению их сторонним населением, прежде всего католиками. К 1914 г. в Боснию и Герцеговину прибыло их около 230 000. В тот же период – с 1879 по 1912 г. – исторические области покинуло 130 000 мусульман и 30 000–40 000 православных. Особенно города приобретали «чужеродный» облик. Молодежь видела в переменах признаки насильственной германизации. Ко времени создания «Младой Босны» потерпел неудачу режим Беньямина Калая, отрицавшего индивидуальные черты отдельных групп населения и стремившегося к формированию «босняцкой» наднациональности. Законсервировав архаичные феодальные отношения, власть оставила нерешенной фундаментальную социально-экономическую проблему. Без всего этого контекста невозможно понять феномен движения «Млада Босна»[145].

Один из сегодняшних ее исследователей др. Радослав Гачинович напоминает нам, что Владимир Гачинович был идейным вдохновителем неформальной организации. Ее последователи придерживались философии национализма того времени, а также демократических политических доктрин, выступали за развитие национального самосознания и в конечном счете за создание национального государства. Они искренне верили, что борются с оккупантами, что выстрелы, произведенные в высокопоставленных представителей австро-венгерского режима, представляют собой легитимное средство освободительной борьбы. В императоре Франце Иосифе, эрцгерцоге Франце Фердинанде, боснийском наместнике генерале М. Варешанине и сменившем его Оскаре Потиореке они видели лишь представителя той силы, которая в одностороннем порядке отменила решения Берлинского конгресса и присоединила историческую область к империи[146].

Случайное или намеренное игнорирование того факта, что Апис, сначала согласившийся с тем, чтобы младобоснийцы перешли границу, позднее передумал, не является единственным упущением, присущим большинству работ, которые рассматривают роль Сербии. В них ничего не сказано о другой тайной организации, факт существования которой установлен. Именно ее члены совершили покушение и, возможно, были его инициаторами.

В 1960-е гг. в поле зрения исторической науки попадает организация «Смерть или жизнь», ставившая перед собой цель ликвидации престолонаследника Фердинанда. В уставе, который написал глава объединения Джуро Шарац, говорилось о семи членах Верховного правления – «Совета духов», а также о «мстителях за Косово» – исполнителях задуманного. Членами состояли только те сербы из Боснии (к ним относились и сербы-мусульмане), которые вели трезвый образ жизни. После «акции» ее исполнителям надлежало совершить самоубийство, чтобы никого не выдать и т. п. К наиболее преданным членам «Смерти или жизни» относились Неделько Чабринович и Гаврило Принцип. Поначалу Шарац хотел ехать в Скопье, чтобы попросить тамошних четников снабдить его бомбами. Однако от этой идеи пришлось отказаться по соображениям конспирации. Поэтому исполнители через Цигановича обратились к майору Танкосичу.

«Смерть или жизнь» упоминает автор биографии Джуро Шараца – один из заговорщиков герцеговинец Душан Славич, в то время владевший книжной лавкой в Белграде. Свои записи он еще в 1928 г. передал Матице Сербской в Нови Саде. И только после смерти автора они стали доступны исследователям. Как пишет Славич, в организации состояло 18 членов. В биографии говорится и о роли Ристы Миличевича – адвоката из Мостара, – которого в ходе следствия упоминал Неделько Чабринович. Описывается, как собирались средства. Таким образом, бывшие четники из Боснии, оставшиеся после войны в Белграде, боснийские учащиеся и рабочие образовывали тесный круг, местом встреч которого стал трактир «Златна моруна», расположенный в белградском районе Зелени венац[147].

Подобно тому, как антиосманские восстания албанцев 1911–1912 гг. послужили импульсом к заключению Балканского союза и началу Балканских войн за освобождение и раздел турецкого наследства, и сами Балканские войны пробудили у южных славян надежду на скорое освобождение от власти Австро-Венгрии. В Сербии в одном и том же направлении развивались самонадеянные амбиции буквально нескольких человек, составлявших «Черную руку», а также отдельных газет. Ни они, ни прочие югославянские движения не принимали в расчет тот факт, что ослабленная Сербия в тот момент более всего нуждалась в мире, восстановлении и нормализации обстановки в новоприсоединенных областях.

Столетняя годовщина Балканских войн послужила поводом для того, чтобы вспомнить, каким было положение в югославянских областях в период борьбы за освобождение. Обстановка достигла точки кипения, и австро-венгерские власти – император и престолонаследник – с тревогой ожидали, что принесет им завтрашний день. Незадолго до своей поездки в Боснию в июне 1914 г. эрцгерцог Франц Фердинанд уныло заметил, что «ситуация ухудшается не только в связи с сербами в Боснии, но и тамошними хорватами… Все югославяне стали неблагонадежными. Это в равной мере характеризует и Хорватию, и Боснию»[148]. Озабоченность транслировали и германоязычные австро-венгерские СМИ, воспроизводившие точку зрения видных государственных мужей, а также симпатизирующих Монархии иностранных наблюдателей. По мнению одной из газет, высказанному во время Балканской войны, «успех Османов означает быстрое восстановление мира, а победа Болгарии – полную утрату здравомыслия южными славянами». Другая еще более влиятельная газета полагала, что «на юго-восточных границах исчезает крупное государственное образование, которое не было национальным государством, и которое, в силу схожести национальных интересов с Австро-Венгрией, не претендовало на ее юго-восточные территории. Там, где раньше была турецкая граница, сегодня находятся разросшиеся национальные структуры, проявляющие очевидное стремление к дальнейшей экспансии». Третья газета – влиятельная «Нойе Фрайе Прессе» – в своей передовице от 18 октября 1912 г. делает следующий вывод: «Турция будет сражаться не только за себя, но и за Европу». 20 октября то же издание выражает опасение, что все закончится мировой войной[149]. Читателям также сообщали о неучастии 37 югославянских депутатов в осенней сессии Рейхсрата, который, помимо экономических вопросов, должен был сформулировать отношение к сторонам, участвующим в войне на Балканах. Официально отсутствие депутатов объяснялось введением чрезвычайного положения в Хорватии[150].

Балканские войны пробуждают надежды на скорое освобождение

По прошествии более чем ста лет почти невероятными выглядят как свидетельства современников и участников омладинского движения, так и дополняющие их официальные полицейские материалы. И хотя содержащиеся в них факты ни раньше, ни в настоящее время не находят должного отражения в школьных программах, именно сейчас стоит о них напомнить, дабы не остались без ответа утверждения, будто движение против Австро-Венгрии лишь выполняло волю его закулисных организаторов, находившихся на территории Сербии. Данные оценки звучат в унисон со старыми австро-венгерскими обвинениями, из которых состоял пресловутый ультиматум Сербии, а также с пропагандистской истерией, приступы которой неоднократно имели место как в 1913 г., так и после Сараевского покушения.

Йосип Хорват – представитель загребской общественности и заслуживающий доверия свидетель событий того времени – написал о них работу, которая долго шла к своему читателю (2006). Приведем лишь некоторые фрагменты: «Куманово – Кирк-Килиссе – Люле-Бургас. Названия маленьких балканских городков. Новым поколениям о них, наверное, ничего не известно. Или очень немного. В октябре 1912 г. эти названия, написанные жирным шрифтом, фигурировали в заголовках всех основных европейских газет. В возбужденном состоянии пребывало даже трусливо покорное мещанское сословие хорватских земель. Ну а молодое поколение охватил экстаз. Как будто оно пробудилось, и все его сны стали явью. Метафизика исповедуемого ею национализма превратилась в реальность… 23–24 октября сербская армия наголову разбила т. н. османскую Вардарскую армию… Все это похоже было на чудо. Во всяком случае, в Вене и Будапеште поначалу вообще не хотели верить репортажам с фронтов. Реальное положение вещей оказалось выше их понимания. Общественность всех югославянских земель габсбургской монархии переживала состояние делирия. Косовский миф здесь никогда не забывался. Иллиризм придал ему жизненные силы, а в полный голос в Хорватии и Славонии он зазвучал при бане Мажураниче и в период сатрапского правления, когда его стали преподавать как часть народной литературы. И вот сегодня мечта сбылась: Косово отомщено. Свершилось возмездие за поражение, которое, благодаря песням гусляров, оставалось в народной памяти незажившей раной, требующей исцеления. Современники воспринимали это как единственное в своем роде чудо, случившееся в истории. Мечты молодого поколения, казавшиеся безумными во времена сатрапии, оказались не столь далекими от реальности. Исторические процессы показали, что утопии могут стать витаминными добавками в рационе народов»[151].

В процессе повествования Хорват приводит массу интересных деталей. Описывает, например, как народные депутаты «Богослав Мажуранич и Буде Будисавлевич, пребывающие в состоянии душевного трепета, собираются в паломничество на отмщенное и освященное Косово. А. Г. Матош печатает в газете “Обзор” очерк “Песнь победителей” – шедевральное произведение, воспроизводящее этос героической народной песни – подлинного автора победы… Один юноша-омладинец написал: “До Косово мы не знали, сколько силы и стойкости в нашем народе… После Косова мы пойдем другим путем”. Нет больше уныния и малодушия – продуктов политической системы, сложившейся в последние десятилетия». И недели не прошло после победы сербов при Куманово, как 30 октября студент-правовед Степан Планиншак совершил в Загребе покушение на бана-комиссара Славко Цувая[152].

23 октября венская газета «Нойе Фрайе Прессе» опубликовала заявление одного из депутатов хорватского сабора: «Ненависть к туркам мы впитали с молоком матери»[153].

В монографии «Создание Югославии» и других работах М. Экмечич проанализировал как воздействие Балканских войн на все слои боснийского общества, так и реакцию власти. Он проследил процесс поляризации мнений, а также то, как Монархии, придерживавшейся официальной протурецкой позиции, удалось склонить на свою сторону значительную часть мусульманского населения. Единодушия не было и среди хорватов. Одна из группировок поборников хорватского государственного права составила карту Великой Хорватии до Дрины. Во время Мировой войны петицию о создании Великой Хорватии двору направил архиепископ Штадлер[154].

Молодые историки Игор Деспот и Милан Гулич расширяют наши представления о настроениях, царивших Хорватии и Далмации во время Балканских войн[155]. Остановимся на нескольких указанных ими фактах, которые не всем и не везде сегодня могут показаться правдоподобными. Например, уже за первые несколько недель для сербского Красного креста в Загребе было собрано 100 000 крон. Многие отдали дань «патетической поэзии, воспевавшей косовский миф и Марка Кралевича»[156].

Деспот цитирует донесение одного из осведомителей, датированное маем или июнем 1913 г. Документ «Направление умов в Хорватии в первой половине 1913 г.», впервые опубликованный еще Фердо Шишичем, гласит: «Балканская война вызвала в Хорватии усиление сербско-хорватского национализма, который, особенно среди молодежи, перерастает в ирредентизм. Повсюду в общественной и частной жизни решительно подчеркивается, что сербы и хорваты – это один народ. Поэтому границы, отделяющие сегодня Хорватию, Боснию и Герцеговину, Далмацию, Истрию и Крайну от сербских земель, должны исчезнуть. В Хорватии в настоящее время нет ни одной политической партии, которая бы посмела выдвинуть программу, лояльную по отношению к династии. Распалась Партия права, которую когда-то возглавлял др. Франк, и которая была образцово антисербской. Последним осколкам Старчевичевской партии, которые консолидируются вокруг фигуры др. Миле Старчевича, едва хватает смелости выступать за Хорватию в государственных рамках Монархии… С молодежью дело обстоит еще хуже. Омладина Партии права стоит на сербофильских позициях. Более никто не предан династии. Когда сербы взяли г. Скадар, на зданиях вывесили флаги. Даже градоначальник Янко Холяц сделал это. Дело замяли. За последние 4 месяца состоялось более 200 процессов по обвинениям в государственной измене»[157].

Далмация, которой принадлежала пальма первенства в создании атмосферы югославянской солидарности, стала первой провинцией, в которой было объявлено чрезвычайное положение. В манифестациях в Дубровнике, Сплите, Шибенике и Задаре самое активное участие приняли градоначальники, народные посланники Далматинского сабора и Рейхсрата. Так, градоначальник Шибеника Иван Крстель заявил, что «победоносный славянский балканский штык» принесет освобождение Далмации. Сплитский голова Винко Каталинич после падения Салоник, согласно полицейскому рапорту, произнес 10 ноября: «Надеемся, эти герои и нас освободят». 8 мая омладина в Далмации приступила к изданию газеты «Объединение»[158].

М. Гулич указывает, что в Шибенике, население которого по переписи 1910 г. составляло 11 700 жителей, на демонстрацию в поддержку балканских союзников вышло 5000 человек. В Сплите, по оценкам полиции, 10 ноября 1912 г. вышло 8000 из 21 000 жителей. Демонстранты, устроившие факельное шествие, шли от площади к площади. В центре города его голова восклицал в эйфории: «Осуществилась мечта наших предков. Полумесяц закатывается перед крестом, а наш народ провозглашает себя перед лицом ошеломленной Европы. Затихает долгая жалостливая Видовданская песня, а вместо нее все громче на просторе от Черного до Адриатического моря раздается песня славы и победы, которая вселяет в сердца миллионов новую жизнь. Она охватит весь Балканский полуостров и нас на нем. Верные святым традициям отцов мы хорваты с восхищением приветствуем глас, предвещающий воскрешение нашего народа. Благословляя жертвы наших родных братьев – сербов и болгар – и примкнувших к ним греков, с уверенностью мы смотрим в будущее»[159].

Массовые торжественные встречи ожидали корабли с черногорскими добровольцами в каждом далматинском порту. Величественные проводы черногорцев состоялись в Которе и других прибрежных городах. В Дубровнике, население которого насчитывало 8183 жителей, на проводы и демонстрации вышло около 3000 человек[160]. Врачи и медсестры отправлялись из Дубровника в Цетинье. Праздновалось взятие черногорцами Скадара, и выражался протест в связи с тем, что Австро-Венгрия лишила Черногорию этого завоевания. Власти расценили это как антигосударственную деятельность. Последовали аресты, запрет на собрания и в конце концов введение чрезвычайного положения.

Луйо Бакотич вспоминал, сколько народу собиралось в далматинских городах, чтобы встретить корабль, который забрал из Леша останки майора генерального штаба Радивое Филиповича. В Сплите были произнесены речи, а на гроб возложили венок с надписью «Брату сербу – сплитские хорваты». Присутствовали др. Йосип Смодлака, др. Анте Трумбич, Дуям Микачич, др. Франо Перван, др. Иво Тарталья и Эмил Перишич. С этого дня «жандармы, когда ожидалось прибытие кораблей с юга, больше не пускали народ на набережную»[161].

Роспуск законных органов власти в Сплите и Шибенике, состоявшийся 16 ноября 1912 г., австро-венгерские власти объяснили следующим образом: «В этой области в последнее время участились манифестации, намерением которых было высказать восхищение воюющими балканскими государствами. Эти манифестации, которые не в чем было бы упрекнуть, если бы они оставались в рамках простого выражения симпатии, тем не менее стали ареной событий, против которых государственная власть вынуждена энергично выступить, дабы защитить высшие государственные интересы»[162]. Имелись в виду выкрики против Австро-Венгрии и публичное проявление надежды, что скоро свобода наступит и в тех краях.

В Дубровнике, как и вообще по всей Далмации, состоялись процессы против манифестантов, преимущественно молодых людей. 28 марта в Дубровнике 14 омладинцев попали под арест за празднование взятия Адрианополя, выкрики в поддержку балканских государств, их правителей и вооруженных сил. И в Сплите праздновали взятие Адрианополя. Собравшиеся пели славу Балканскому союзу, королю Петру, кричали: «Да здравствует югославянская идея, черногорский Скадар» и т. п. И здесь полиции разогнала толпу и произвела массовые задержания[163].

Сегодня, если принять на веру утверждения австро-венгерских властей, будто все вышеописанное инспирировано Сербией и не более чем плод ее пропаганды, остается только удивляться, насколько эта сербская пропаганда была действенной. Ведь она овладела умами людей, заставила их верить, что они, хоть и не православные, одной крови с сербами и что им было бы лучше освободиться от покровительства Австрии и Венгрии и объединиться в общее югославянское государство.

Конфликт между балканскими союзниками и нападение Болгарии на Сербию отчасти притушили эйфорию. Однако после поражения Болгарии просербские настроения опять усилились, а Софию, не выбирая слов, обвиняли в предательстве и вероломном нападении. Открытые письма соответствующего содержания направлялись болгарскому премьеру. И все-таки в это время австро-венгерским властям удалось прилечь на свою сторону отдельных политиков. В Далмации произошел окончательный раскол Партии права. В отличие от старших и зрелых политиков, предлагавших альтернативу, омладина упрямо стояла на своем. Жесткой критике подвергся «оппортунизм» Хорватско-сербской коалиции, которой в декабре 1913 г. удалось выиграть выборы в Банской Хорватии и Славонии[164].

Эйфория, охватившая все население и особенно молодежь, после триумфа Балканских войн, а также память о случившемся в 1908–1909 гг. подогревали надежды на скорое освобождение. «Млада Босна» представляла собой автохтонное движение, члены которого готовы были пожертвовать собой. В одном из ответвлений организации родилась идея совершить покушение, аналогичное тем, что ранее предпринимались против императора и прочих представителей знати. Тем, кто в это время находился вне Сараево (Принцип и Чабринович), предложили присоединиться. По словам члена организации Богдана Евтича, «оно (покушение. – М. Б.) не стало результатом скоропалительно принятого решения. Его долго вынашивали, к нему готовило себя целое поколение, полное решимости не на жизнь, а на смерть биться с неприятелем за собственные человеческие и национальные права». Потребность Сербии в отдыхе, восстановлении и длительном периоде мира в расчет не принималась[165].

Только ли сербы видели во Франце Фердинанде угрозу миру?

Наиболее основательный труд о подготовке Сараевского покушения, на который все ссылаются…

Книга Владимира Дедиера «Дорога в Сараево» сначала вышла на английском языке

Судебный следователь Лео Пфеффер. Расследование Сараевского убийства.

Встреча Франца Фердинанда и кайзера Вильгельма в Конопиште

Современники считали престолонаследника Франца Иосифа сторонником войны

Сербские власти верно оценили, или предчувствовали, что Австро-Венгрия строит далекоидущие планы перекройки границ на полуострове и подчинения Сербии. Балканские войны должны были послужить поводом для того, чтобы осуществить военную интервенцию и присвоить сербские завоевания. В соответствии с этими оценками был составлен и военный план, согласно которому Ибарской армии генерала Живковича, пока не завершились основные операции, отводилась роль защитника на случай австро-венгерской интервенции. Осенью 1912 г. разведывательное отделение сербского генштаба через полковника Негри получило от итальянского Главного генерального штаба точное описание австро-венгерского плана действий в отношении Сербии. Италия, будучи союзницей Монархии, уже столкнулась с ее недружелюбной позицией в ходе итало-турецкой войны 1911–1912 гг. Аналогичными были и «оценки» генерала Фичева. Имелись и другие признаки того, что нападение произойдет из Боснии, через р. Саву, в район Мачвы. Например, строительство дорог, ведущих к тому участку границы, активность разведки, изучающей пути возможного наступления и т. п. Кроме того, поездки чинов австро-венгерского генерального штаба по Боснии осуществлялись и в направлении Дрины. Когда Разведывательное отделение сербского генштаба нанесло на карту зафиксированные случаи австро-венгерского шпионажа в период 1908–1910 гг., стало очевидно, что основное внимание уделялось не долине Великой Моравы, а городам Ужице и Валево[166].

Подполковник Драгутин Димитриевич-Апис, возглавивший после Балканских войн Разведывательное отделение, по долгу службы внимательно изучал донесения о планах Монархии. Все они – и достоверные, и неточные, и тенденциозные – предполагали одно и то же: официальная Австрия всерьез намеревается во что бы то ни стало и под любым предлогом напасть на Сербию, которая в тот момент была наиболее уязвима. Наблюдение за политической жизнью и чтение газет подводило к тому же выводу. Как писал полковник Чеда Попович, информация о том, что в Боснии состоятся маневры, руководить которыми собирается эрцгерцог Фердинанд, серьезно обеспокоили Аписа. Омладина в Боснии, со своей стороны, восприняла происходящее как невиданную провокацию. В то время почти вся сербская кадровая армия находилась в новоосвобожденных областях. Апис был более чем осведомлен о действиях Австро-Венгрии, направленных на побуждение албанцев к мятежу. В то время как сербский военный атташе в Вене сообщал, что приоритетом является скорая оккупация Албании и Сербии нечего опасаться, в других донесениях, отправлявшихся из Боснии, сообщалось, что и сам генерал Потиорек приезжал на берег Дрины, дабы произвести рекогносцировку. А ведь официально маневры предполагались к проведению в районе между Сараево и Мостаром. Стало также известно, что скот распределен на хранение в пограничные села, которые обходит военная инспекция. Поступали и другие предупреждения, все свидетельствовавшие об одном и том же[167]. Росту озабоченности способствовало и то, что австро-венгерское правительство отказывалось подписывать с Сербией долгосрочное соглашение.

В обязанности шефа Разведывательного отделения входило и развитие зарубежной сети агентов, чем занимались в то время все страны. Его деятельность, в том числе и сотрудничество с Малобабичем, и привлечение к выполнению мероприятий пограничных структур, преследовала оборонительные цели. Другая, менее изученная сторона вопроса – это личное мнение отдельных персон, включая самого Аписа, о том, как и в каком направлении следовало вести борьбу за национальное освобождение. В этом отношении значение имела и позиция двух других членов «Черной руки» – решительных и своевольных майоров Любомира Вуловича и Воислава Танкосича, прозванного Длинным.

Если верить запискам полковника Чедомира Поповича, то Апис во время их первой встречи после покушения, состоявшейся в 1915 г., заявил ему следующее: «Я был уверен, что запланированные маневры в Боснии – это лишь для отвода глаз, а на самом деле готовится нападение на Сербию, командовать которым предстояло главнокомандующему Австрийской армии, престолонаследнику Францу Фердинанду. Больше всего я боялся этого… Каково было состояние наших вооруженных сил, тебе известно. Могли бросить в Сербию одну-две кавалерийских дивизии, и некому было бы их остановить. Пока наши войска подоспели бы с юга, Сербия оказалась бы раздавленной. Весь мир и нас самих поставили бы перед свершившимся фактом. И поэтому, когда однажды ко мне в канцелярию пришел Танкосич и сказал: “Есть тут какие-то юноши-боснийцы, утомили меня своими просьбами разрешить им отправиться в Боснию. Отпустить их?”, я ему ответил: “Да пускай едут!”. Танкосич тогда сказал мне, что эти ребята вместе со своими единомышленниками в Боснии хотят что-то предпринять против Фердинанда. Честно тебе признаюсь, тогда я подумал, что такое покушение не достигнет своей цели, что оно, может, и не состоится вовсе. Я полагал, что австрийского престолонаследника так будут охранять, что к нему не подобраться. В лучшем случае произойдет какой-нибудь инцидент, и станет видно, что не получится безнаказанно напасть на Сербию. В любом случае и в кошмарном сне я не мог представить, что покушение станет поводом для развязывания войны против Сербии… Тем не менее, подумав еще немного, решил, что ребят надо вернуть, а покушению любыми средствами помешать. Я попытался это сделать через четника Джуро Шараца. Но поздно. Заговорщики – и эти двое, и те, что уже были в Сараево, – не хотели ни о чем слышать»[168].

Судебный следователь Лео Пфеффер в своей книге пишет: «Далее речь пойдет о том, что Иличу сообщили из Белграда, что ему следует отказаться от покушения. В этом (Илич) никогда не сознавался и не выдал того, кто ему передал сообщение. Об этом факте я узнал только после войны»[169].

Тюремный охранник на процессе в Салониках, поручик Йосиф Протич, оставил записки, проверить достоверность которых удается далеко не всегда. Если верить мемуаристу, то полковник Чеда Попович, проникшись к нему доверием как к старому четнику, так характеризовал своевольного Вою Танкосича: «Я знаю: прибыл человек из Белграда от Аписа. Секретно, с тайным предписанием… По телефону нельзя было… Говорит: “Апис приказал Вое отозвать своих львов…”. Но поздно, они уже переправились через Дрину! Я послал человека, он догнал их, передал послание. А Воя сказал: “Вон отсюда! Не верю, что решено не стрелять! Даже если так, для меня нет пути назад”…»[170].

Историк Станое Станоевич, разделявший взгляды организаторов Салоникского процесса, писал, что Димитриевич и Танкосич действовали, не поставив в известность своих товарищей. «Только 15 июня (по новому стилю – М. Б.) Димитриевич созвал заседание Главного комитета организации Объединение или смерть и сообщил, что готовится убийство престолонаследника Франца Фердинанда, а также привел причины, побудившие его к этому. Главная – то, что престолонаследник Фердинанд хочет спровоцировать войну, которую можно предотвратить, если его убрать. Почти все члены комитета высказались против этого намерения, и началась длительная и весьма оживленная дискуссия. В конце концов, под давлением товарищей Димитриевич согласился все отменить и передать в Сараево, чтобы не совершали покушения. По-видимому, он что-то предпринял в этом направлении. Однако или было уже поздно, или заговорщики в Сараево его не послушали. События разворачивались согласно своей роковой логике»[171].

Позднейшее «признание» Аписа в том, что он организовал Сараевское покушение, было продиктовано специфическими соображениями. От историографии не ускользнуло, насколько оно нелогично и противоречиво. Димитриевич свои показания записал и передал Военному трибуналу для офицеров в Салониках. И в них, безотносительно организаторов и исполнителей, назван тот же мотив покушения, что и в процитированных выше свидетельствах. А именно: устранить Фердинанда как представителя воинственного направления.

В рапорте Апис взял на себя всю ответственность, стремясь снять обвинения с Раде Малобабича и Мухамеда Мехмедбашича – своих агентов, действовавших на территории Боснии. Первого сербские власти арестовали в июне 1914 г. по подозрению в шпионаже в пользу Австро-Венгрии, о чем говорилось выше. Освободили Малобабича во время отступления в 1915 г., после чего он находился под защитой Аписа. Тот в своих показаниях касается и сотрудничества с российским военным агентом в Белграде Артамоновым. Димитриевич категорически заявляет, что оно протекало исключительно в сфере разведывательной деятельности и взаимной помощи и не имело никакого отношения к организации покушения. Об этом Апис написал следующее: «Наблюдая, как Австрия готовится к войне с нами, я пришел к выводу, что в результате исчезновения престолонаследника австрийского Фердинанда военная партия и течение, во главе которого он стоял, утратят свое влияние, и эта угроза минует Сербию или будет устранена хотя бы на время. Поэтому я поручил Малобабичу организовать покушение на Фердинанда в Сараево во время его запланированного визита»[172].

Не одна Сербия испытывала опасения в связи с Фердинандом и его намерениями. В подтверждение обратимся к давно введенному в научный оборот документу из французского дипломатического архива, характеризующему общественное мнение того времени, точнее начала 1913 г. 1 и 2 января парижская газета «Пари-Миди» (Paris-Midi) напечатала статьи Мориса Де-Валетта (Maurice de Walette), который, рассуждая о хрупкости мира в Европе, без стеснения называет главную силу, ему грозящую: «Разве анархист, который бы убил австрийского эрцгерцога-престолонаследника, не уберег бы мир от рек крови и слез». Эта недвусмысленная позиция, или даже намеренное подстрекательство, вызвала возмущение в Австро-Венгерском посольстве и была расценена в Вене как призыв к убийству. Кэ д‘Орсэ отреагировала оперативно, и Де-Валетт, подвергшись негласному воздействию, уже 3 января опубликовал статью, написанную примирительным тоном. Это, однако, не удовлетворило австро-венгерское правительство, которое поручило своему послу в Париже подать в суд на «Пари-Миди». Ради улаживания международного инцидента тогдашний премьер и министр иностранных дел Пуанкаре обратился к министру правосудия с просьбой произвести судебное расследование в отношении издания[173].

Сразу после покушения основные французские газеты – «Пти Журналь», «Пти Паризьен», «Матэн» и «Журналь» – не уделили внимания характеру Фердинанда и не проявили озабоченности в связи с тем, что его убийство могло стать угрозой миру. Даже «Ом Либр», близкая к Клемансо, критиковала Австро-Венгрию за то, что та использует убийство в интересах своей политики, направленной неоправданно против Сербии и сербов в целом, а также за провоцирование антисербских общественных настроений. А «Юманите» и «Ля Батай Синдикалист» продолжили называть убитого эрцгерцога протагонистом агрессивной и воинственной политики, угрожавшей миру в Европе. Второе издание высказалось в том духе, что «лидер военной партии, человек иезуитов… надежда реакционных австро-венгерских кругов, тот, кто поддерживал репрессии в отношении славянского меньшинства, заплатил жизнью за ту ненависть, которую сам он и породил»[174].

24 июня/4 июля сербский посланник в Париже др. Миленко Веснич, наряду с изложением своей беседы с министром Рене Вивиани, состоявшейся 18 июня/1 июля, сообщал: «Что касается этого прискорбного события, то поначалу замешательство было очень сильным. Однако оно быстро проходило, особенно по мере того, как стали более трезво рассуждать о том, какую угрозу европейскому миру представлял собой погибший эрцгерцог… Чем дальше от самого события, тем сильней в здешних кругах убежденность в том, что исчезновение эрцгерцога Франца Фердинанда с европейской сцены – это событие, благоприятное для мира в Европе. В этом отношении позиция английской печати, в частности “Таймс”, была весьма полезной»[175].

Сербский поверенный в делах в Константинополе Джорджевич сообщал в Белград, что в течение нескольких дней после покушения нанес визиты послам и посланникам Италии, Франции, Великобритании, России, Румынии, Бельгии и Испании. Вслед за дипломатичными выражениями сожаления в связи с трагической кончиной эрцгерцога, которые Джорджевич упоминает отдельно, они давали ему понять, что ожидают «облегчения, улучшения политической ситуации в Европе, так как все они считали его воинственным человеком, который был в состоянии ради какого-нибудь каприза Австрии развязать европейскую войну… За несколько дней до смерти Франца Фердинанда английский посол сэр Маллет сказал мне о нем: “Этот человек – ограниченный клерикал, который ничего не понимает в европейской политике. Он представляет собой настоящую угрозу миру во всем мире”. Бельгийский посланник барон Моншер без околичностей искренно заявил мне: “Жаль, что он погиб так ужасно, но, между нами говоря, с позиции европейских интересов лучше, что его не стало”»[176]. Характеризуя мнение британской дипломатии, историк Марк Корнуолл добавляет, что и Франция с Италией с облегчением восприняли известие о смерти Франца-Фердинанда[177].

Очевидно, дипломаты упустили из вида, что имелись силы, которые только ждали предлога для развязывания войны. Сараевское покушение им его предоставило.

Австро-венгерский министр иностранных дел граф Берхтольд в своих воспоминаниях отмечал, что после совместной с германским кайзером охоты в Шпрингене в конце ноября 1912 г. Франц Фердинанд оставил свои прежние убеждения и стал «убежденным и упрямым поборником войны»[178]. Его пребывание в Берлине совпало с продолжительным визитом австро-венгерского начальника генштаба Блазиуса Шемуа (Schemua), который также встречался с Вильгельмом и Мольтке (22 ноября 1912 г.). Кайзер пообещал Фердинанду поддерживать Австро-Венгрию в любых ситуациях, особенно в случае осложнений с Россией и Сербией. Негласный визит эрцгерцога и Шемуа в Берлин вызвал озабоченность в Санкт-Петербурге. После встречи Николая II c военным министром и генералитетом будто бы обсуждалась возможность мобилизации Киевского военного округа и частичной мобилизации Варшавского. Однако тогда до этого не дошло[179].

Вслед за современниками событий право голоса получили историки

Историк Франсуа Фейто (François Fejtö) в книге «Реквием по одной исчезнувшей империи» (1993) утверждает, что вопреки распространенному мнению, будто Фердинанд был воинственным человеком и представлял собой угрозу миру, он на самом деле выступал за мир и противостоял авантюристической политике Берхтольда и собственного друга Конрада – дуэта приверженцев агрессивного курса на Балканах.

В подтверждение Фейто цитирует письмо Фердинанда, написанное им за год до гибели: «Мы обязаны сделать все, чтобы сохранить мир… Представим себе, что мы ввязались в войну против Сербии. Можем очень легко выиграть первый раунд, а что потом? Вся Европа обрушится на нас как на нарушителей мира… Мы должны сначала навести порядок в собственном доме и заручиться поддержкой всего нашего народа, прежде чем строить планы экспансионистской политики»[180]. Этот документ, безусловно, отражает позицию Фердинанда, которой он придерживался летом и осенью 1913 г., когда Австро-Венгрия откровенно угрожала Сербии. Тогда Вене не удалось заручиться поддержкой ни Германии, ни остальных европейских держав. Однако процитированное письмо в равной мере свидетельствует и о том, что Фердинанду не была чужда идея проведения экспансионистской политики. Он прилагал все усилия к тому, чтобы Монархия обзавелась мощным флотом и подтвердила свой статус великой державы. Венгров эрцгерцог считал дестабилизирующим фактором. Близко дружил с германским кайзером. Таковы факты.

Франсуа Фейто, на работы которого в своих изысканиях опираются видные историки Жан-Жак Бекер и Жан-Поль Блед, заявляет, что Фердинанд неохотно принимал советы Германии по поводу сербского направления политики Австро-Венгрии. Так, например, раздражение престолонаследника вызвало одно письмо канцлера Бетман-Гольвега, убеждавшего его отказаться от агрессивности, дыбы не осложнять отношения с Россией и сберечь «хрупкий росток» германо-британского сближения. Фердинанд, как следует из некоторых его частных писем, опубликованных Робертом Канном, хотел избежать войны, понимал, что не стоит провоцировать Россию и рисковать расположением хорватов и румын. В конце концов, Фейто делает следующее предположение: если бы Фердинанд остался жив, то австро-венгерская политика была бы иной. Удалось бы избежать развязывания войны, локализовать которую не представлялось возможным[181].

Жан-Поль Блед в монографии, посвященной Францу Иосифу (1987), настаивает, что, вопреки стереотипным представлениям, нет реальных доказательств того, что Франц Фердинанд в 1914 г. стремился к войне. Эрцгерцог действительно был грубым антисемитом, неприятелем масонов, клерикалом до глубины души, то есть однозначно человеком далеко не открытым и либеральным. Однако в 1908 г. он выступал против аннексии Боснии и Герцеговины и слышать не хотел о каких-либо действиях против Сербии[182].

В подтверждение Блед описывает, как Фердинанд и император Франц Иосиф в 1906 г. не поддержали предложение Конрада напасть и уничтожить Сербию. Так, эрцгерцог, оказывавший ему протекцию и способствовавший его назначению на должность начальника генштаба, писал первому адъютанту генерала майору Брошу фон Аренау: «Сдерживайте, прошу вас, Конрада. Он должен избавиться от своей горячечной воинственности. Было бы чудесно и очень приятно стереть в порошок этих сербов и черногорцев. Однако чего стоят так легко доставшиеся лавры, если ценой их может стать европейский кризис, если потом нам придется воевать, возможно, на два или три фронта? Нам это не по силам»[183]. Все-таки и Бледу пришлось признать, что после 1909 г. Конрад, пользовавшийся поддержкой Франца Фердинанда, поставил под угрозу дипломатические усилия Вены. Министру иностранных дел Эренталю потребовалась поддержка императора, чтобы остановить Конрада, который уже в 1911 г. собирался напасть на Италию[184].

Французский исследователь не упоминает, что в историографии есть разные мнения о том, какую роль на самом деле сыграл Фердинанд во время аннексии и Аннексионного кризиса (1908–1909) Дедиер указывает, что Редлих и Писарев считают его главным «ястребом», а Кислинг придерживается противоположного мнения. Для прояснения позиции эрцгерцога принципиальное значение имеют два письма из его переписки с кайзером, датированные апрелем 1909 г. Обращаясь к Вильгельму, Фердинанд пишет: «Мы тут пережили по-настоящему очень напряженные моменты. Все мы, кто может держать оружие, готовы были двинуться вниз по Дунаю. Эренталь, полагаю, добросовестно выполнил свои обязанности, а в лице Конрада я имел хорошего помощника во всех военным приготовлениях (…) Получив от Сербии последнюю дерзкую ноту, мы за несколько часов привели в движение в разных областях 30 000 человек, и все шло как по маслу, без малейшей задержки». Ответ Вильгельма, преисполненный экзальтации, гласил: «Мне доставило неподдельную радость быть вашим секундантом (…) и показать миру, ad oculus: когда две империи стоят плечом к плечу, Европа должна внимать им. (…) Меня глубоко тронуло, что ты так тепло и искренне высказываешься в том же духе. Разумеется, могу себе представить, что, руководствуясь сугубо военными соображениями, вы – ты, Конрад и вся армия – рассчитывали броситься в бой. (…) С другой стороны, вы получили возможность провести замечательную репетицию на случай войны и выяснить, все ли функционирует, как надо. И все прошло блестяще!»[185]. Во взаимоотношениях кайзера и эрцгерцога поворотным событием стал Аннексионный кризис, после которого и началась их переписка в подлинном смысле слова. В письме от 7 сентября 1913 г., хранящемся в архиве германского Министерства иностранных дел, Фердинанд выражает восхищение политикой Вильгельма, с которой, «преисполнившись скромности и глубочайшего уважения, полностью соглашается(!)»[186].

Жан-Поль Блед к столетию Великой войны приурочил две книги. Одну – посвященную эрцгерцогу Францу Фердинанду (2012), а вторую – об агонии Австро-Венгрии в 1914–1920 гг. (2014)[187]. Автор настаивает на том, что во время Аннексионного кризиса только Конрад проявлял воинственность[188]. Что касается агрессивности эрцгерцога, то это «мрачный миф, созданный Антантой после (?!) Первой мировой войны и получивший широкое распространение в государствах, образовавшихся на обломках Монархии». Блед полагает, что в основе заблуждения – ложная интерпретация встречи Фердинанда с Вильгельмом, состоявшейся 12 и 13 июня 1914 г. в Конопиште. Там якобы «два принца составили дьявольский план против мира во всем мире». Называя эту версию несостоятельной, Блед утверждает, что по всем ключевым дипломатическим вопросам тех лет Фердинанд придерживался миролюбивой позиции, то есть проявлял солидарность с императором Францем Иосифом[189]. Что касается встречи в Конопиште, состоявшейся незадолго до Сараевского покушения, и в целом переговоров эрцгерцога и кайзера, то французский историк полагает, что на них основное внимание уделялось Румынии, а Сербия едва упоминалась. Он настаивает, что во время войны и после нее союзники, руководствуясь сугубо пропагандистскими соображениями, распространяли миф, несостоятельность которого доказать не составляет труда. «Однако надо было представить Франца Фердинанда сторонником войны, и этот образ оказался весьма устойчивым»[190].

Называя Фердинанда «консервативным реформатором», Блед употребляет более чем сдержанный эпитет для характеристики его намерения установить неоабсолютистский режим á la Леопольд I. Реконструкция мощной и унитарной Австрии должна была положить конец дуализму, существовавшему с 1867 г. Фердинанд выступал против либерализма и многопартийности, а также всеобщего права голоса. Но только применительно к австрийской части империи. В другой ее половине расширение права голоса представлялось действенным средством сдерживания венгерских амбиций. Если в начале века Фердинанд и поддерживал формирование третьей территориальной единицы, составленной из славянских земель (Хорватия и Славония с присоединенными к ним Словенией и Далмацией), то после резолюции, опубликованной в 1905 г. в Риеке и Задаре, а также холодного приема в Дубровнике в 1905 г. он отказался от идеи триализма. У престолонаследника имелось много предрассудков – сказывалась нехватка образования. Как пишет Блед, еще накануне Балканских войн 1912 г. Фердинанд выступал против интервенции. Однако в декабре после успехов Белграда престолонаследник стал «требовать военной акции против Сербии». Блед полагает, что имела место лишь краткосрочная перемена мнения, и вскоре Фердинанд вернулся к прежней позиции. Любопытно, что, когда Блед ссылается на рапорт, который 24 июня 1914 г. Франц фон Мачеко (Franz von Matscheko) подал Берхтолльду, он в известной степени противоречит собственной трактовке встречи и переговоров в Конопиште.

Находясь в Конопиште, Берхтольд и Фердинанд сразу после встречи с Вильгельмом соглашаются друг с другом, что «необходимо придать наступательный характер внешней политике. Для этого следует в приоритетном порядке добиться изоляции Сербии». По возвращении в Вену Берхтольд поручает своему помощнику Мачеко составить доклад, обрисовывающий новые черты политики империи на Балканах[191].

По мнению Мачеко, которое он изложил начальству, Австро-Венгрии надлежало форсировать создание нового балканского союза с участием Румынии, Болгарии и Греции. Попытку образования новой коалиции, которая находилась бы в орбите Монархии и служила препятствием осуществлению интересов Сербии и России, Блед считает заранее обреченной на провал. Неизбежный рост напряженности между Веной и Белградом мог вылиться в войну, которая, впрочем, не выглядела неминуемой и, возможно, не началась бы, не будь Сараевского покушения[192]. Автор настаивает, что эрцгерцог «с января 1913 г. снова стал апостолом мира – в противоположность Конраду, который неизменно выступал за то, чтобы прибегнуть к ultima ratio»[193].

Немецкая исследовательница Альма Ханнинг (Alma Hanning) придерживается той же точки зрения, что и Блед в своих позднейших исследованиях, в которых его умозаключения обрели известную глубину. В биографии, посвященной Фердинанду, она описывает его как консерватора, стремящегося вернуть былое, а именно ослабить венгерский фактор. Очень многие его восшествия на престол ожидали скорее со страхом, чем с радостью[194].

Утверждая, будто только в декабре 1912 г. Франц Фердинанд «непродолжительное время полагал», что следует прибегнуть к прямому действию против Сербии, Блед либо заблуждается, либо сознательно опускает некоторые факты, которые плохо вяжутся с образом «апостола мира». Например, 27 и 28 февраля 1913 г. престолонаследник соглашался с генералом Конрадом, что следует напасть на Сербию. Но только с той целью, чтобы ее наказать и предостеречь на будущее: «Можно осуществить некую акцию против Сербии, но ни в коем случае ничего не аннексировать, ни одного квадратного метра ее территории». За два дня эта позиция была озвучена дважды[195]. Не приводит французский автор и следующее заявление Фердинанда, отраженное в генеральском дневнике: «Наш главный враг – Италия, с которой нам когда-нибудь придется воевать, чтобы вернуть Венецию и Ломбардию»[196]. Блед не указывает, что только твердая позиция Британии, продемонстрированная ею 3 и 9 декабря 1912 г., обусловила разрешение военного кризиса. 8 декабря после обеда германский военный совет принял решение отложить войну на полтора года, а на следующий день кайзеру пришлось взять назад свое данное Фердинанду обещание поддержать австро-венгерское нападение на Сербию[197]. Ситуация повторится и в мае 1913 г. в связи с кризисом вокруг Скадара.

Дэвид Стивенсон и вслед за ним Оливер Янц пишут, что Драгутин Димитриевич-Апис опасался превентивного австро-венгерского удара, а главным «ястребом» считал Франца Фердинанда. Несправедливо – утверждают авторы. Ведь по этому вопросу престолонаследник проявлял сдержанность[198]. Историки забывают указать, что Апис, прислушавшись к мнению своих товарищей и «хорошенько поразмыслив», попытался предотвратить покушение, которое могло стать предлогом для агрессии против Сербии. Однако младобоснийцы действовали по своему усмотрению и не последовали его совету.

Хольм Зюндхаузен в ходе развернувшейся в 2014 г. полемики заявил, что главным противником возможной войны был Франц Фердинанд, смерть которого и склонила чашу весов в пользу «военной партии». Немецкий историк вслед за Бледом и остальными пишет, что эрцгерцог часто и резко выступал против войны, за исключением единственного случая, имевшего место в конце 1912 г. Следовательно, и этот автор закрывает глаза на все прочие кризисные ситуации, в которых престолонаследник представал сторонником именно военных мер. Так, он испытал глубокое разочарование, когда 9 декабря 1912 г. кайзер временно отказал Австро-Венгрии в поддержке ее воинственных намерений. Зюндхаузен все-таки не называет Фердинанда пацифистом. Приоритетом он считал стабилизацию внутреннего положения в Монархии, а также поддержание status quo, по крайней мере в обозримом будущем. «Франц Фердинанд не был пацифистом, как не были ими и правители многих других государств»[199].

Аника Момбауэр соглашается с Юргеном Ангеловым, который полагает, что идейные воззрения и тяжелый характер эрцгерцога обусловили его непопулярность. Австрийские немцы считали, что он излишне симпатизирует славянам, венгры видели в нем австрийца до мозга костей. Тем, кто хотел разделаться с Сербией, долгое время это не удавалось из-за позиции Фердинанда, гибель которого многими в Вене воспринималась как подарок судьбы. Трагическая ирония есть в том, что именно его убийство использовали в качестве предлога для развязывания войны. Оба автора считают, что престолонаследник пытался ограничить влияние начальника генштаба Конрада. Как и Мольтке, тот сетовал, что была упущена возможность, представившаяся в 1909 г.[200]

Кристофер Кларк, к которому, как к историку, можно относиться по-разному, также проводит границу между Францем Фердинандом и «военной партией». Исследователь настаивает, что никогда не прекращавшееся противостояние престолонаследника и главы генштаба вылилось в 1913–1914 гг. в ряд открытых столкновений. Позиции Конрада ослабли в мае 1913 г. – после шпионского скандала, связанного с именем полковника Альфреда Редля. В историю оказался частично замешанным и генеральский сын Курт, «отмазать» которого удалось благодаря посредничеству Броша фон Аренау – шефа военной канцелярии Фердинанда. «Вопросом времени было, когда Конрад уйдет с должности, – вспоминал один из адъютантов эрцгерцога. – После дела Редля начальник стал живым трупом. Оставалось только назначить дату похорон»[201]. «После последовавших ожесточенных препирательств на маневрах в Боснии летом 1914 г. Франц Фердинанд решил избавиться от опостылевшего начальника генштаба. Если бы эрцгерцог пережил поездку в Сараево, Конрада бы сняли с должности, а “ястребы” лишились бы своего самого решительного и упорного представителя»[202], – описанная Кларком сцена скорее имела место не в Боснии, а в Германии.

С июня 1914 г. современников событий, а затем историков и прочих участников споров о том, кто развязал войну, интриговал вопрос, о чем разговаривали или сговаривались германский кайзер и австро-венгерский престолонаследник 12 и 13 июня в Конопиште. В 1928 г. американский историк Сидни Фей на основании имевшихся в его распоряжении источников предположил, что из существенных политических вопросов обсуждалась лишь позиция Тисы и венгров в отношении румын Трансильвании. Фердинанд сетовал на дестабилизацию внутреннего положения Монархии, а также на отдаление Румынии от Тройственного союза. Как следует из вышесказанного, данную интерпретацию, в том или ином виде, разделяют Жан-Поль Блед, Жан-Жак Беккер и др.

Другая версия отражена в цитировавшихся выше мемуарах Василия Штрандтмана, который в день покушения находился на отдыхе в Венеции. Первый секретарь российский миссии в Белграде, не располагавший полной информацией о встречах Вильгельма и Фердинанда во дворце Мирамар на Адриатике и в Конопиште, воспользовался случаем и расспросил о них баронессу Амбрози – супругу советника австро-венгерского посольства в Риме: «Она, улыбаясь, мне сказала, что речь идет о таинственном “заговоре”, направленном против Сербии. На мое умышленное возражение, что такая комбинация неправдоподобна, она заметила, что речь идет не только о Сербии, но и создании самостоятельной Польши, а также об очень широких планах переустройства Европы, в которых найдут место сыновья эрцгерцога Франца-Фердинанда – Максимилиан и Эрнест»[203].

Как пишет Владимир Дедиер, еще итальянский историк Альбертини обратил внимание на то, что запись в дневнике Конрада от 5 июля 1914 г. отражает содержание беседы в Конопиште. Генерал спросил самого императора, как поведет себя Германия в случае начала войны, которая представлялась неизбежной. Престарелый монарх сказал, что поручил эрцгерцогу задать этот вопрос кайзеру во время встречи в Конопиште. И Вильгельм, по словам Франца Фердинанда, лишь промолчал в ответ (Может, Франц Иосиф рассказывал все это, чтобы утихомирить Конрада? – М. Б.). Однако в тот же день генерал сделал запись о своем разговоре с начальником Оперативного отделения. полковником Мецгером: «Я ему говорил о своих сомнениях относительно поддержки Германии в том случае, если нас принудят в войне, упомянув и сомнения Его Величества. А Мецгер припомнил, что в последний свой вечер, проведенный в Илидже, эрцгерцог Франц Фердинанд сказал, что кайзер Вильгельм в связи с этим заявил ему в Конопиште: “Если мы не нападем сами, ситуация станет только хуже”». Как пишет Дедиер, события июля 1914 г. навели Альбертини на мысль, что слова Мецгера соответствовали действительности[204].

Не так давно – 13 сентября 2013 г. – белградская газета «Вечерние новости» опубликовала фрагменты из сохранившихся бумаг Дамьяна Бранковича – масона, бывшего представителя фирмы «Крупп» в Сербии и время от времени информатора Н. Пашича. Бумаги представляют собой полицейские досье, составленные в 1945 г. и хранящиеся в настоящий момент в Архиве Югославии. В ходе допросов Бранкович поведал следователям следующее: «Мне доверительно сообщили в Берлине, что ультиматум Сербии составлен в Потсдаме, а решение о войне против Сербии германский кайзер Вильгельм и Франц Фердинанд приняли в Конопиште. Об этом я узнал от др. Милона, который, помимо прочего, сказал, что Германия предоставила Австрии свободу действий в отношении Сербии. Вена вправе сама определить, когда и под каким предлогом следует произвести нападение. Я все это передал нашей ложе вольных каменщиков и правительству (Пашичу). Ложа попыталась предотвратить войну… Тогдашнее правительство, погруженное с головой в беспрерывную партийную борьбу и агитацию, не проявляло интереса к международной политике». Бранкович умер в 1956 г.

Означает ли вышеприведенное, что др. Вильгельм Милон – член правления фирмы «Крупп», опубликовавший в Швейцарии в 1918 г. памфлет «Разорение Европы», написанный на основании его дневников и писем, – действительно в свое время хотел предупредить о готовящемся масонов и, следовательно, Сербию? Милона в качестве свидетеля привлекала Комиссия по установлению виновников войны. Его считали одним из немногих немцев, которые с самого начала отдавали себе отчет в том, что Центральные державы навязали Европе бессмысленную и несправедливую войну. Милон поддерживал отношения с крупнейшими промышленниками, выполнявшими военные заказы, и был осведомлен о намерениях правительства, вызвавших его возмущение. Свидетельские показания Милона по сей день представляют собой предмет научной полемики[205].

В связи с предвоенной ситуацией историк Джон Рель упоминает в своих работах одну важную деталь. А именно – 16 июня 1914 г. введена в действие инструкция о прекращении любого почтового сношения между Военным министерством Пруссии в Берлине и союзными министерствами. С того момента коммуникация осуществлялась либо лично, либо посредством специальных эмиссаров. К чему вели эти приготовления? Рель подчеркивает, что в тот же день, когда был издан этот приказ, кайзер провел с премьером Бетман-Гольвегом беседу о превентивной войне. Исследователь также задается вопросом, знал ли что-нибудь военный министр Пруссии Альфред фон Вальдерзее о подготовке покушения на Фердинанда[206].

Как вспоминал последний австро-венгерский министр иностранных дел и советник эрцгерцога граф Оттокар Чернин, престолонаследник еще летом 1913 г. жаловался ему, что масоны охотятся за ним, а также «назвал имена некоторых австрийских и венгерских политиков, участвующих в заговоре»[207].

Констатация того, что эрцгерцога недостаточно хорошо охраняли, озвучена как в интервью, так и в книге Л. Пфеффера, недвусмысленно намекавшего, что «Сараевское покушение было на руку определенным австро-венгерским кругам»[208].

После гибели Фердинанда одна за другой стали появляться теории возможных заговоров, каждая из которых подкреплялась весомыми аргументами. Одним мерещилась «венгерская рука», ликвидировавшая антивенгерски настроенного престолонаследника. Другим – заговор сторонников войны, в котором состоял и Оскар Потиорек; «сербский заговор», убравший помеху созданию «Великой Сербии»; вышеупомянутый «масонский заговор»; «заговор полиции»; «германский заговор» и т. д. Сараевское покушение не было первой попыткой убить престолонаследника.

Согласно новейшим исследованиям, антисербской провокацией выглядел и приезд эрцгерцога в Сараево в день св. Вита – национальный сербский праздник, – и участие в маневрах войск, которые когда-нибудь могли осуществить реальное нападение на Сербию. Полиция, давно следившая за «Омладиной», ее объединениями и газетами в Хорватии и Боснии, предупреждала об опасности. Однако «реакционный и упрямый» правитель Боснии генерал Оскар Потиорек не придал значения этим предостережениям, одно из которых направил видный хорватский политик Йосип Сунарич[209].

Вышесказанное не мешает австрийской ревизионистской школе упорно доказывать, что Фердинанд был мирным человеком, а в Конопиште война не обсуждалась.

Теории заговора, обличающие сербов и русских

В ходе сербского расследования обстоятельств пребывания Принципа и Чабриновича в Белграде незадолго до аттентата установлено, что Принцип был настолько беден, что заложил свое пальто, чтобы выехать в Боснию, о чем осталась квитанция. «Чабринович, служивший в Государственной типографии, обратил на себя внимание властей, которые распорядились об его высылке за политическую неблагонадежность. Однако по его, Чабриновича, просьбе австро-венгерское консульство в Белграде письменно обратилось к полиции с заявлением о том, что названное лицо является австро-венгерским подданным, не вызывающим сомнения, и вследствие сего настаивало на предоставлении ему права дальнейшего пребывания в Белграде. Как видно, слова графа Понкратца, сказанные Гартвигу, вполне подтвердились»[210]. К свидетельству Штрандтмана добавим, что Принцип в австрийских полицейских досье фигурирует с 20 октября 1913 г.[211] Будучи обязанным уведомлять о своем пребывании, он отметился в полиции и в последний раз. Так что о прибытии Принципа знали те, кому это было положено по долгу службы. Одно упущение за другим – случайно или намеренно?

Мы по-прежнему располагаем слишком малым количеством оригинальных источников, на основании которых можно делать предположения как о степени вовлеченности полковника Димитриевича и организации «Объединение или смерть» в подстрекательство младобоснийцев, так и о том, было ли Сараевское покушение их самочинным актом. Это обстоятельство, впрочем, никогда не мешало историкам строить домыслы, основываясь на свидетельствах «из вторых рук». К этому побуждали как пропагандистские соображения (имевшиеся у Германии и Австро-Венгрии), так и личные отношения и взаимные фобии, которые всегда присутствуют, если вопрос касается Сербии.

Заслуживают упоминания левацки настроенные эмигранты-югославяне, группировавшиеся в Вене вокруг «La Fédératione Balkanique». В 1924–1925 гг. они заявили, что убийство организовал король Александр Карагеоргиевич в бытность свою престолонаследником. Это обвинение повторил Альфред фон Вегерер (Alfred von Wegerer) в статье «König Alexander und die Attentäter von Sarajevo»[212]. Работы, посвященные сараевскому процессу, воспроизводили распространявшиеся австро-венгерской полицией слухи, согласно которым ответственность за покушение лежит на Мирославе Спалайковиче и принце Георгии Карагеоргиевиче. Указанный журнал впоследствии развивал озвученные в 1918 г. теории профессора Йозефа Колера и иезуита Антона Пунтигама, утверждавших, что во всем виновата Россия. Особенно выделялись статьи Николы Ненадовича. Его тезисы подхватили венский журналист Леопольд Мандель (Lepold Mandel) и француз Виктор Серж, печатавшийся в журнале «Кларте» (Clarté, 1925). Последний ссылался на эмигранта полковника Божина Симича, который из Вены перебрался в Париж. Симич якобы рассказывал Сержу о связях Димитриевича с русскими, о чем писал и немецкий журнал «Kriegsschuldfrage». Издание позаимствовало эту идею у немецких авторов Лутца и Вегерера[213], а также у сербского диссидента Милоша Богичевича (1925). Утверждение Лутца, что Сазонов участвовал в заговоре (якобы сказал однажды: «Миру в Европе ничто не угрожало бы, если бы Франца Фердинанда убрали с дороги»), подхватил американский историк Г. Барнс (Barnes)[214]. На ответственности России за покушение настаивал Милош Богичевич в своей работе «Процесс» (Le Procés de Salonique, Paris, 1927, р. 144). С ним солидарны и советские историки М. Н. Покровский и Н. П. Полетика, публиковавшие свои опусы в журналах «Пролетарская революция» и «Историк-марксист» (1929). Они убеждали читателя, что «имеются веские причины подозревать, что некоторые представители российского правительства – Гартвиг и Артамонов точно, а Сазонов и Генштаб вероятно – знали о подготовке покушения». Полетика развивает свою мысль в книге «Сараевское убийство» (1930, стр. IX), согласно которой аттентат «организован под покровительством сербской разведывательной службы и по заданию России». В том же ключе писал Н. И. Бухарин в «Известиях» от 28 июня 1934 г. После Второй мировой войны Полетика в своей новой работе отрекся от прежней позиции, навеянной, по его признанию, статьями Виктора Сержа в «Кларте». Любопытно, что сам Серж в мемуарах, опубликованных в 1951 г., признается, что опирался на сведения, полученные от полковника Божина Симича и Милоша Богичевича (sic!)[215]. К этому следует добавить, что в 1937 г. неоднократно упоминавшийся Л. Альбертини в присутствии Чеды Поповича показал статью из «Кларте» Симичу, который отказался от своих обвинений в адрес Гартвига, но продолжил настаивать, что о заговоре знали Артамонов, вероятно, российский генштаб, военный министр Сухомлинов или кто-то из великих князей (Albertini, II, str. 83)[216]. Генерал Виктор Артамонов отвергал все инсинуации, утверждая, что и для России, и для Сербии произошедшее стало тяжелым ударом, так как обе страны после перенесенных незадолго до этого невзгод, оказались не готовыми к новым военным испытаниям[217].

Несмотря на то, что вышеприведенные тезисы носят спекулятивный характер, Вегерер после войны, а Ганс Юберсбергер (übersberger) и до, и после войны продолжили отстаивать данную гипотезу[218].

В 2009 г. наконец-то увидели свет мемуары Василия Штрандтмана – первого секретаря российского посольства в Белграде, а после смерти Гартвига в июле 1914 г. – поверенного в делах. Свои воспоминания дипломат подкрепляет огромным массивом документов того времени, ни в одном из которых нет и намека на участие полковника Артамонова в заговоре. Оба они в межвоенное время находились в Белграде. Что касается Сараевского покушения, то оно состоялось, когда полковник находился в двухмесячном отпуске в Швейцарии и на Адриатике. После аттентата Гартвиг не только не вызвал Артамонова в Белград, но и сам собрался на отдых и лечение в Италию. Там же в полуторамесячном отпуске пребывал и Штрандтман, который, предчувствуя осложнения, по своей инициативе вернулся на службу.

Российские власти еще с февраля 1914 г. задерживали отправку в Сербию 120 000 винтовок, артиллерии и прочего снаряжения. И в июне, и в июле сербские требования выполнить договоренность наталкивались на отказ, мотивированный нежеланием давать повод обвинениям в разжигании войны. «Мне было сообщено, – вспоминал Штрандтман, – что, принимая во внимание желание России добиться разрешения австро-сербского конфликта мирным образом, приходилось избегать всего того, что могло дать повод противной стороне дела к обвинению России в неискренности и в подстрекательстве Сербии к сопротивлению. Вот почему отправка вооружений в ту минуту была сочтена совершенно недопустимой, и было отдано распоряжение повременить до выяснения политической обстановки»[219]. Поставка состоялась только в августе 1914 г., когда все стороны конфликта уже приступили к военным действиям. Следует подчеркнуть, что и сама Россия испытывала нехватку оружия и боеприпасов[220].

Отголоски былой пропагандистской борьбы и полемики можно обнаружить и в критике Драгиши Стоядиновича статей Мирослава Крлежи, опубликованных в Белграде в 1963 г. Касаясь в «Сербских темах» Салоникского процесса, писатель «Мирослав Крлежа завуалированно утверждает, что тогдашний российский военный агент генерал Артамонов был инициатором заговора с целью убийства австрийского престолонаследника Франца Фердинанда и помогал полковнику Драгутину Димитриевичу-Апису в его осуществлении в Сараево на Видовдан 1914 г. Более того, покушение, которое Крлежа называет “делом”, целиком ставится “в заслугу” Артамонову, посвятившему в свои планы Пашича. То, о чем нам сегодня, в 1963 г., сообщает академик Крлежа, не что иное, как давно известный всему миру австро-германский тезис. Он признан с исторической точки зрения не соответствующим действительности, и поэтому от него открестилось и германское, и австрийское правительство… Во время оккупации Сербии немцы раскопали и отправили в Германию все документы Салоникского процесса, на котором судили офицеров. Часть материалов передали венскому профессору Гансу Юберсбергеру, который во время Второй мировой войны публиковал работы по этой теме (как и до войны, не чураясь фальсификации известных документов)»[221].

В том же духе, что и Крлежа в начале 1960-х гг., хорватская пресса активно писала еще во время Второй мировой войны. Драгиша Стоядинович собирал появлявшиеся материалы и по завершении войны передал их Велько Мичуновичу. Неизвестно, это ли надоумило югославские власти потребовать у Австрии вернуть украденные материалы Салоникского процесса, однако вскоре они снова оказались в Белграде. Стоядинович, разумеется, не был посвящен в детали процесса реституции. Однако в его изложении нам стало известно адресованное суду послание Аписа, в котором тот вспоминал: «…г. Артамонову я тогда ничего не сообщил о своих намерениях совершить покушение. А повод узнать его мнение о позиции России представился, когда мы говорили о том, что наша разведывательная деятельность могла бы послужить Австрии предлогом для нападения». «Как видно, – писал Стоядинович, – не могло быть и речи о какой-либо совместной инициативе и сотрудничестве Артамонова и Аписа с целью совершения убийства австрийского престолонаследника в Сараево. В фальшивке, сфабрикованной австрийским университетским профессором Гансом Юберсбергером, имеется то же утверждение, которое сегодня нам в своих “Сербских темах” излагает писатель Мирослав Крлежа. А именно, что Апис и Артамонов вместе спланировали и совершили убийство Фердинанда». Стоядинович напоминает, что австрийская фальшивка опубликована в гамбургском журнале «Внешняя политика» в 1943 г. («Auswertige Politik». Гамбург. Том 7. Июль 1943), и в завершение адресует хорватскому классику требование: «За такой поступок писатель Мирослав Крлежа должен объясниться перед нами и мировой общественностью, поведав, какие еще данные, кроме этой геббельсовской пропаганды, легли в основу выводов, изложенных в “Сербских темах”»[222].

Суть подлога, совершенного Юберсбергером, объясняет Милан Живанович. По его словам, австрийский историк написал: «Апис сообщил Артамонову» (о намерении совершить покушение. – М. Б.) вместо «не сообщил», как, собственно, гласит и оригинал, и черновики аписовского рапорта. Юберсбергер зашел еще дальше, подкрепив свое «открытие» факсимильными снимками оригинала и перевода на немецкий. Каждый, кто владеет обоими языками, может легко удостовериться, что в немецком варианте имеется (намеренная) ошибка. Вместо отрицания стоит утверждение[223]. Не это ли тот случай, когда видится то, что хочется?

«Вклад» сербов в развязывание и продолжение полемики по вопросу о событиях, произошедших в Сараево в 1914 г

Эрцгерцог Франц Фердинанд на маневрах в Боснии

Эрцгерцог Франц Фердинанд на маневрах с генералами Конрадом и Потиореком

Министр Люба Йованович-Патак вольно или невольно спровоцировал дискуссию вокруг вопроса, знало ли правительство о подготовке покушения

 Роберт Сетон-Уотсон, автор книги «Сараево»

Ранее уже заходила речь о левацки настроенных сербах и югославянах, группировавшихся в Вене вокруг газеты «Балканская федерация» (La Fédératione Balkanique), на страницах которой особенно выделялись статьи Николы Ненадовича[224] (настоящее имя – Мустафа Голубич). Эмигранты лили воду на мельницу австрийского ревизионизма, что, в частности, видно на примере обвинения в убийстве Франца Фердинанда, адресованного ими в 1924–1925 гг. королю Александру Карагеоргиевичу. Позднее на этом основании австрийский генерал Эдмунд Глейзе фон Хорстенау станет утверждать в своих мемуарах, что ему и его помощникам удалось разузнать многие неизвестные факты, который «неопровержимо» доказывают, что заговорщики во время подготовки в Белграде имели аудиенцию у принца-регента Александра[225].

Бывший член «Черной руки» подполковник Божин Симич, находившийся тогда в Вене, не желал разрушения Югославии и отвергал сотрудничество с «Балканской федерацией», объясняя это тем, что он всю жизнь боролся за освобождение и объединение югославян. Тем не менее многочисленные высказывания Симича о короле Александре и прочих сербских государственных деятелях предоставили обильную пищу для размышления некоторым авторам.

Еще до войны значительный вклад в историю сербско-австрийских отношений внесли добровольные агенты австрийской шпионской сети, а именно: Джордже Настич, Коста Ездимирович, Теодор Стефанович Виловски (Vilovsky), Теодор Плута и др. Настич приобрел известность благодаря поддельным доказательствам, использовавшимся в ходе процесса Фридъюнга. Сотрудник сараевской полиции Ездимирович получал по шесть крон за каждый сербский документ. За неимением подлинных, он иногда составлял «отчеты» самостоятельно. Уволен в 1906 г., когда вскрылось, что один из «сербских документов» не что иное, как переведенный фрагмент французского детективного романа Ксавье де Монтепена. Виловски служил в Пресс-бюро МИДа и мог похвалиться осведомленностью. По-видимому, он располагал источниками и в правительстве, и при дворе, что делало его донесения достаточно точными[226]. Настоящие имена некоторых, как, например, «Глиши» и «Драгича», нам до сих пор неизвестны. Знаем только, что информировали они о вещах не маловажных. Так, например, полиция г. Земун получила донесение о том, что заговорщики, планировавшие покушение на эрцгерцога, переправились в Монархию[227].

Дров в огонь дискуссии о Сараевском покушении и причинах войны подбросили и организаторы Салоникского процесса, желавшие оправдать себя в глазах союзников и политических представителей других югославянских народов[228]. Особую роль сыграли намеки на то, что правительство располагало особым документом, существование которого исключало возможность помиловать полковника Аписа, Раде Малобабича и майора Любомира Вуловича. Ту же пропагандистскую цель преследовала публикация книги «Тайная заговорщицкая организация» (1918 г.). После освобождения Сербии поводом для продолжения полемики стала книга авторитетного историка др. Станое Станоевича «Убийство австро-венгерского престолонаследника Фердинанда» (1923)[229], отражавшая позицию власти с связи с судом над Димитриевичем и Ко. Затем кривотолки спровоцировало упомянутое выше признание Л. Йовановича Алексею Ксюнину[230] о том, что «сербское правительство знало о готовящемся покушении». Бывший министр заявил об этом во время своего конфликта с премьером Пашичем. Однако наиболее противоречивые оценки вызвало письмо, которое Апис написал трибуналу для офицеров и регенту Александру, в котором утверждал, что это он организовал Сараевский аттентат, а реализовал его Раде Малобабич, обвинявшийся в покушении и на сербского престолонаследника в 1916 г. По просьбе подсудимого его признание не обсуждалось в ходе судебных заседаний. Наверное, потому, что большая часть написанного могла быть опровергнута в ходе очной ставки. Аписом руководило стремление помочь собственным агентам – Малобабичу и Мехмедбашичу, – на которых лежали подозрения и в шпионаже в пользу Австро-Венгрии, каравшемся смертной казнью. Формированию мифов о заговоре против Франца Фердинанда поспособствовали как сами «чернорукцы», осужденные и неосужденные, так и отдельные журналисты и издания, возвеличивавшие аттентат как «первую искру освобождения»[231].

Дело сербского дипломата Милоша Богичевича

Реконструкция полемики вокруг участия сербского правительства в Сараевском покушении и сербско-австрийских отношений накануне Первой мировой войны невозможна без упоминания одной неоднозначной личности – Милоша Богичевича. Как в прошлом, так и сегодня имеется спрос на его работы или на их «скрытое» воспроизведение (в трудах авторов, их использовавших). Это побуждает пролить свет на его биографию и деятельность.

Осведомленный современник др. Воислав Йованович-Марамбо не сомневался, что бывший служащий сербского МИДа др. Милош Богичевич – типичный предатель собственной страны. Как и сегодня, в межвоенное время измена родине в дипломатических кругах была обычным, совсем не редким явлением. Йованович сообщает, что Богичевич начал работать на Германию еще до войны. Французский МИД обратил внимание посланника Миленко Веснича на близкие отношения его молодого сотрудника с немецкими дипломатами. Позднее, в 1915 г. французский посланник Боп «предъявил сербскому МИДу в Нише одну фотографию, на которой был изображен др. Богичевич. Тогдашний поверенный в делах в Каире, оставив без уведомления собственного правительства место службы в Египте, оказался в столице нейтральной Швейцарии Берне, где его, выходящим из дверей германского посольства, зафиксировало недреманное око французской контрразведки»[232].

Йованович пишет, что Богичевич, по информации французских органов, не только установил связь с германским посольством в Берне, «но и, получив с его помощью германский паспорт, успел съездить в Берлин и вернуться в Швейцарию»[233].

После этого Богичевича уволили, или, как пишут некоторые авторы, он сам «дезертировал со службы». Из Швейцарии он отправился в Германию, где в свое время занимал должность поверенного в делах (1907–1914). Богичевич испытывал личную неприязнь в Пашичу, не зная того, что конфликт между ними стал результатом интриги третьих лиц, в первую очередь Джурдже Еленича. Пашич тогда разорвал приказ о назначении Богичевича на должность посланника в Цетинье и отправил его в Берлин в ранге поверенного в делах. После этого выходец из влиятельного рода сторонников Обреновичей предал родину и до своей смерти в Берлине в 1938 г. действовал в интересах Германии.

После войны специализацией беглого дипломата стали сочинения в поддержку германских усилий по ревизии решений Версальской конференции о военной ответственности, которые он подписывал полным титулом бывшего поверенного в делах Сербии в Берлине. Действуя, по сути, как пропагандист, Богичевич перекладывал оную ответственность на Сербию и Россию.

Появление первого опуса не заставило себя долго ждать. В 1919 г. в Цюрихе вышла книга «Причины войны», в которой Сербия и Россия обвинялись в «разжигании пожара войны»[234].

«Облачившись в тогу человечного европейца, в котором пробудилась совесть, Богичевич предстает в книге незаинтересованным свидетелем стороны защиты Германии на Парижской мирной конференции. На самом деле, это издание, появившееся в нейтральном государстве и подписанное не немцем, а сербом, – пишет Йованович-Марамбо, – не что иное, как перепечатка германской “Белой книги”», тоже увидевшей свет в 1919 г.

Йовановичу-Марамбо – знатоку материалов сербского МИДа – не составило труда определить, что почти все из шестнадцати документов, включенных Богичевичем в свою работу, полностью совпадают с теми, что были напечатаны в германской «Белой книге». Он констатирует, что «идентичен не только перечень, но и перевод на немецкий. Переводы Богичевича, как и те, что опубликованы в “Белой книге”, слово в слово совпадают с… переводами др. Вёрнле (Hans Vörnle), выполненными в австрийском Государственном архиве двумя годами ранее (1917). Единственное отступление, которое себе позволил Богичевич, состоит в том, что он лишил профессора Кошутича титула “сербского посланника в Петрограде”, которым его ошибочно наделили венский Государственный архив и германская “Белая книга”. Будучи в прошлом сербским дипломатом, Богичевич сумел исправить ошибку, допущенную плохо осведомленными австрийцами и немцами»[235].

Что касается документов, о которых идет речь, то большую их часть австро-венгерские власти обнаружили в монастыре Любостиня под Трстеником и переправили в Вену для проверки, можно ли с их помощью доказать вину официальной Сербии. Следовательно, Богичевич и его покровители не имели оснований утверждать, что он, находясь на службе, «годами собирал сербские документы», которые и вывез с собой из Каира.

Фарс повторился, когда свет увидели новые памфлеты – трехтомное издание «Сербская внешняя политика» (Die Auswаrtige Politik Serbiens, I, II, III, Berlin, 1928–1931). Как определил Йованович-Марамбо, среди опубликованных 417 документов имелись как подлинные, так и сфальсифицированные теми, кто отправлял их в Австро-Венгрию из Сербии. «Их нумерация, пометки и содержащиеся в них решения указывают, что они – продукт делопроизводства не посольств, в которых служил Богичевич, а центрального аппарата МИД Сербии, к которому он отношения не имел. Речь идет о документах, которые австрийцы захватили в Любостине в 1915 г. и которые перевел др. Вёрнле». Как и в первой книге, в новом опусе Богичевича все переводы идентичны австрийским. «Нельзя себе представить, – пишет Марамбо, – что два разных переводчика, работающих независимо друг от друга над одним и тем же текстом, могут представить абсолютно идентичный перевод, в котором даже ошибки совпадают»[236].

Следовательно, и в этом случае беглый дипломат de facto всего лишь поставил свою подпись под австрийской «Сербской синей книгой», которую в венском Государственном архиве сфабриковал др. Ганс Шлиттер (Hans Schlitter). Когда в 1929 г. официальный Белград заявил протест в связи с публикацией, то получил ответ, что в 1918 г. во время распада Австро-Венгрии многие неопознанные лица могли получить доступ к переводам. За то, что они предположительно оказались в руках Богичевича, австрийский МИД ответственность нести не собирался[237].

Документальное доказательство того, что Богичевич получал материалы от австрийских властей, Марамбо обнаружил после Второй мировой войны – в ходе реституции, производившейся по требованию Югославии. К нему в руки попала переписка директора австрийского архива Биттнера с директором венского военного архива – генералом Кислингом. Датированное 6 февраля 1942 г. письмо гласит: «Эти документы не идентичны тем, что были захвачены в ноябре 1915 г. в монастыре Любостиня под Трстеником, в горной долине Моравы, и привезены в конце декабря 1915 г. (курсив мой. – М. Б.) в Хаус-Хоф – унд Штатс-архив и которые в большинстве своем опубликованы Богичевичем в книге “Внешняя политика Сербии 1903–1914. I. Берлин, 1928” (курсив мой. – М. Б.)»[238].

Третий рейх, по-видимому, не нуждался в услугах Богичевича, который покончил с собой в 1938 г. МИД Германии сразу же конфисковал его бумаги, небезосновательно полагая, что некоторые из них могут носить компрометирующий характер. 21 мая 1943 г. по требованию Рейхс-архива часть документов была передана из Берлина в Вену, где в то время готовилось новое издание «Синей книги». В связи с этим директор Биттнер жаловался своему сотруднику Юберсбергеру: «Был бы жив Богичевич, он бы нам помог. Все-таки следовало ему подождать еще несколько лет с самоубийством»[239].

Сразу после войны о вредоносной деятельности Милоша Богичевича писал Сетон-Уотсон, характеризовавший его как человека, выросшего и получившего образование за границей, лишенного национальных черт и при этом болезненно тщеславного, страдающего от нереализованных амбиций[240]. Тем не менее на профессора Г. П. Гуча (Gooch), публиковавшего британские дипломатические документы о предыстории войны, три богичевичевские книги о внешней политике произвели впечатление: «Каждый, кто интересуется историей, может только приветствовать спасение сотен важных документов из тьмы мало кому известного языка»[241]. Позднее Богичевичу отдавал должное и Фридрих Вюртле (Friedrich Würthle), писавший, что тот стал «опасным противником» Александру и Пашичу. А «холодная архивная война», которую Богичевич вел в связи с убийством Франца Фердинанда, Салоникским процессом и ответственностью Сербии за развязывание Первой мировой войны, привлекла к нему внимание всего мира. Вюртле полагал, что все 417 документов подлинные, что и «было подтверждено в Белграде в 1929 г.»[242].

Пресс-атташе Королевства сербов, хорватов и словенцев в Берлине Милош Црнянский считал Милоша Богичевича «агентом немцев». Сербский писатель наблюдал, как «германская дипломатия и печать делают все возможное, чтобы сбросить с себя ответственность за развязывание войны и возложить ее на Сербию, то есть на весь сербский народ». Кроме хорватской эмиграции, ей в этом деле помогал и Богичевич. Помня о том, сколько Сербия страдала и какую цену заплатила за победу и освобождение, Црнянский не мог смириться с равнодушным отношением югославских властей и, в частности, посланника Живоина Балугжича. Впервые он столкнулся с тем, что для кого-то внутриполитические склоки могут быть важнее интересов государства. «Что меня ошеломило, – пишет Црнянский, – так это богичевичевские книги об ответственности за войну, которую он возлагал на Сербию… Хуже этого нельзя было написать о вине за развязывание войны. Балугжич смеялся над моими переживаниями. Говорил, что все бы простили Богичевичу и пустили бы обратно в Сербию, если бы он не напечатал ЭТО. Про то, что было раньше, сказали бы: человек из-за Пашича стал оппозиционером и малость перегнул палку. Однако то, что он сейчас делает в Берлине в интересах немцев, ни в какие ворота не лезет. Многие годы, говорит, прятал документы и дипломатическую переписку и теперь держит в рукаве козыри “против короля”, а это перебор. Поэтому сейчас в Берлин, в репарационную комиссию направили родственника короля Блажо Барловаца. Надо нам как-то вернуть расположение Богичевича. Когда я это услышал, то просто онемел»[243]. Еще много чего приводило Црнянского в замешательство. Например, то, что Балугжич вообще не задавался вопросом, подлинные ли документы или «доработанные». Своему атташе он рассказывал, что Богичевич получал материалы от немцев, а также, по-видимому, от австрийского МИДа. Балугжич больше беспокоился о том, как вся история скажется на внутриполитической ситуации. Что касается международной реакции, то для этого, говорил посланник, «у нас есть» Сетон-Уотсон.

Те, кто ностальгировал по Австро-Венгрии, не проявляли подобного равнодушия. Стремясь доказать правоту Габсбургов, они видели в Салоникском процессе подтверждение обоснованности подозрений в адрес сербского государства. Фридрих Вюртле считал, что суд был инициирован во исполнение требований, содержавшихся в ультиматуме от 23 июля 1914 г. По его мнению, имелась прямая связь между процессом и переговорами о сепаратном мире, которые вели Австро-Венгрия и союзники. Сербское правительство было якобы посвящено в переговоры[244].

Как мы уже отмечали, «вклад» сербов в разжигание полемики, которую ревизионисты и сегодня, и прежде использовали в своих целях, восходит к Салоникскому процессу и связанному с ним мифотворчеству. Согласно доступным в настоящее время источникам, сам процесс замышлялся и начался летом-осенью 1916 г. как «сербское внутреннее дело». Незадолго до этого сербское правительство отказалось вводить чрезвычайные суды для офицеров, лишив тем самым регента и близкие к нему военные круги (Белую руку) возможности по-быстрому разделаться со своими противниками. Престолонаследнику Александру пришлось изменить тактику. Членами обычных военных трибуналов становились противники Аписа, на которого вскоре был состряпан донос. Два чиновника министерства внутренних дел, возглавляемого Любомиром Йовановичем-Патаком, обвиняли Димитриевича в подготовке мятежа в армии. Арест состоялся в декабре 1916 г., после чего двору пришла в голову мысль инкриминировать Апису и его соратникам создание заговорщицкой организации. Проблема, однако, состояла в том, что не представлялось возможным ни доказать, что она возникла только на фронте, ни скрыть тот факт, что принц-регент знал он ней с первых дней ее реального существования, то есть с 1911 г. Поэтому через несколько месяцев появилось обвинение в покушении на Александра, якобы имевшем место летом 1916 г. Специально подготовленные свидетели опознали Раде Малобибича, которого организаторам процесса не составило труда связать с его патроном. Перспектива того, что агенты Аписа, руководствовавшиеся патриотическими соображениями, будут осуждены на смерть за шпионаж в пользу Австрии, подтолкнула его написать неоднократно упоминавшийся нами рапорт. Признание появилось в апреле 1917 г., а в конце месяца обвиняемый заявил, что не станет обсуждать его во время заседаний трибунала. В конце концов Димитриевича и его товарищей осудили на смерть за создание организации, ставившей перед собой цель свержение власти, а также за покушение на Верховного командующего. Однако откуда взялся миф, будто сербское правительство инициировало процесс в интересах проведения сепаратных переговоров с Австро-Венгрией в 1917 г. и будто французский президент Клемансо категорически требовал головы казненных?[245]

Сразу отметим, Жорж Клемансо стал президентом республики только в ноябре 1917 г., а во время описываемых событий 1916–1917 гг. был всего лишь народным депутатом. Тогда же британский Форин Оффис на официальном уровне требовал отказаться от расстрела осужденных. Сохранившиеся дипломатические документы и дневники членов сербского парламента свидетельствуют, что правительство ничего не знало о переговорах, проводившихся в 1917 г. при посредстве Сикста Бурбона. Сербские власти знали об остальных мирных инициативах и предложениях центральных держав, однако союзники всегда убеждали, что ответят на них продолжением войны до победного конца. Правительство больше опасалось заключения сепаратного мира с Болгарией. О переговорах, которые позднее станут называть подоплекой Салоникского процесса, сербы узнают весной 1918 г., когда их во французском парламенте предаст огласке Жорж Клемансо.

Миф о его кровожадности родился после войны благодаря выступлениям Драгиши Стоядиновича – свидетеля на Салоникском процессе и зятя министра Любы Йовановича. Разумеется, эти слухи частично снимали вину с организаторов процесса – с тех, кто мог помиловать осужденных. В межвоенное время с данной версией согласились некоторые современники, сочувствовавшие «Черной руке». Что касается связи между переговорами, о которых писал Сикст Бурбон (1920), и Салоникским процессом, то «доказательством» ее наличия служит тот банальный факт, что они протекали параллельно. Некоторые современники (Хинко Хинкович, Светозар Прибичевич) полагали, что сербское правительство могло быть в курсе именно этих переговоров. Прибичевич некоторое время спустя писал, что «если и не знало», то «наверняка» догадывалось, что планируется заключение мира между Антантой и Австро-Венгрией. По-видимому, продолжал он, в то время правительство не имело информации, а уже в мае все закончились ничем. И только позднее в своей книге «Диктатура короля Александра» (1933) политик стал категорично утверждать, что и сербское правительство, и регент были проинформированы о переговорах и «ясно осознавали, что мир может быть заключен внезапно». Если Прибичевичем не двигал злой умысел, тогда он спутал пресловутые «переговоры» с известным немецким и американским мирным предложением, которое союзники отвергли уже в начале января 1917 г., как и более позднее попытки, включая ту, неизвестную сербам, посредником в которой выступал Сикст Бурбон. Некоторые «чернорукцы» тоже усматривали связь между тем, что в своей книге описывал представитель древней династии, и приговором, вынесенным на Салоникском процессе. В анонимной брошюре (1923), автором которой, вероятно, являлся майор Аца Благоевич, говорилось, что присутствовала глубокая причинная связь между судом и переговорами с Австрией о сепаратном мире. Публично такое мнение высказывали осужденные полковник Владимир Туцович, Велимир Вемич и Милан Гр. Милованович. Крста Цицварич – владелец «Белградского дневника» – прославлял Аписа как революционера, который подорвал балканскую пороховую бочку и принес свободу. Складыванию мифа поспособствовали и мемуары хорвата-«чернорукца» Оскара Тартальи[246].

Тем временем крайне негативная британская реакция (Сетон-Уотсон) на приговор и казнь вынудила сербские власти в лице Стояна Протича сказать что-нибудь в свое оправдание. В августе 1918 г. министр заявил, что позицию кабинета обусловил некий «документ особого свойства», наличие которого исключало помилование. Более развернуто в защиту процесса Протич высказался в 1922 г. на страницах собственной газеты «Радикал»: «Это письменное признание покойного Димитриевича – что оно значило? Пока он не признался, правительство Королевства Сербия могло хоть как-то хранить молчание. Однако, после того, как оно достоверно, лично от совершившего преступление узнало обо всем, что ему оставалось? Только следовать принципу: виновнику – наказание. Поступив по-другому, правительство само стало бы соучастником…». Современник, правовед и историк Слободан Йованович это заявление прокомментировал следующим образом: «Протич бы точнее выразился, если бы сказал, что правительство могло навлечь на себя подозрения в том, что и само оно принимало участие в Сараевском покушении»[247].

После войны по поводу протичевских заявлений в защиту политического процесса высказались и подлинные организаторы Сараевского аттентата – страдальцы, которых не убили тюрьмы и мучения. Они с полным на то основанием ставили под сомнение официальную версию, ведь никто из них не помнил, чтобы Раде Малобабич – агент Аписа и мнимый организатор – был в их компании.

Слободан Йованович полагал, что из-за одного секретного документа Аписа не могли приговорить к смертной казни, тем более что его и не обвиняли в убийстве Франца Фердинанда. По-видимому, уже в ходе самого процесса Пашич и Протич поняли, какая возможность им предоставляется на тот случай, если переговоры о мире начнутся до завоевания победы: «Когда суд начался и Апис написал свое признание по поводу Сараевского покушения, Пашич увидел, какую выгоду с точки зрения внешней политики можно извлечь из процесса»[248].

И Йовановича книга Сикста Бурбона побудила изложить хронологию тогдашних переговоров, однако он упустил из виду, что во время Салоникского процесса сербское правительство не было осведомлено о них. Как и в случае с Лондонским договором с Италией, о котором оно узнало только задним числом[249].

Более поздние сербские историки придерживались различных точек зрения на рассматриваемый дискуссионный вопрос. Племянник Аписа Милан Ж. Живанович (сын его родной сестры и министра Живана Живановича) в своем объемном исследовании настаивает на убедительном характере «признания» дяди, за которым post mortem признается заслуга в соучастии в том, что после 1945 г. воспринималось как этап национально-освободительной борьбы. Автор также считает, что правительство пожертвовало Д. Димириевичем именно потому, что он был «организатором» покушения. Живанович тоже исходит из недоказанного предположения, будто правительство знало в деталях о сепаратных переговорах между Францией и Австро-Венгрией[250]. Эти утверждения аргументированно оспаривал историк Васа Казимирович, который основательно подошел к следующему вопросу: в какой мере сербское правительство было осведомлено о разных переговорах, которые только начинались или уже шли некоторое время, а также о посланиях, адресуемых Сербии ее союзниками[251]. До Казимировича на несостоятельность тезиса о причинной связи между Салоникским процессом и тайными мирными переговорами указывали историки Боислав Й. Вучкович и Драгослав Янкович[252].

В наши дни на исходную точку рассмотрение вопроса вернул один сербский историк, представивший нетривиальную гипотезу: «Мы убеждены, что и сегодня никто не может с уверенностью сказать, какими сведениями о Сараевском покушении располагали Пашич, Протич и принц-регент Александр. Одно известно наверняка (?! – М. Б.) – знали больше, чем то, что было озвучено в ходе Сараевского и Салоникского процессов. А обнародовать это не позволяли так называемые государственные соображения»[253]. Утверждение, будто что-то «известно наверняка», не подкреплено ни единым аргументом. Столь же бездоказательно и предположение, что перечисленные действующие лица знали больше, чем то, что было предано огласке.

Процитированный Радош Люшич, как и некоторые исследователи до него, полагает, что подсудимому Димитриевичу предъявили ложное обвинение в покушении на регента Александра, а приговорили к смерти на самом деле за организацию Сараевского аттентата. Историк считает, что неправы те, кто называл процесс «политическим преступлением и юридическим убийством». При этом Люшич к приверженцам такой позиции причисляет Богумила Храбака, забывая о Слободане Йовановича, который свое мнение обосновал в 1919 г. в ответ на просьбу престолонаследника, а затем и придал гласности в эссе «Апис». В пользу того, что имело место судебное убийство, свидетельствовали и активные участники процесса – члены Военного трибунала, будущие генералы Александр Миюшкович и Бранимир Гаталович. Оставив данное суждение без подробного рассмотрения, Люшич пишет только, что оно «слишком строгое и несправедливое, так как не учитывает в должной степени обстоятельства, время и причины Салоникского процесса. А ведь ответственность сербского правительства перед союзниками и собственным народом была огромной. Когда от правительства потребовали пожертвовать видовданскими заговорщиками, оно решило сделать это в самой мягкой форме, казнив троих участников… Правительству приходилось принимать во внимание интересы своего ближайшего союзника – Франции». Инициатором расправы, согласно Люшичу, был французский президент Клемансо, требовавший казни Аписа[254]. Таким образом, снова повторяется версия, несостоятельность которой установлена нами выше, и при этом упускается из виду, что в тот момент Россия еще твердо стояла на ногах и именно она в первую очередь оказывала покровительство сербским правящим кругам. После Вердена улучшилось и положение Франции, чего нельзя было сказать об Австро-Венгрии, потерпевшей болезненные поражения в Карпатах и на итальянском фронте. Что самое удивительное, так это то, что Люшич не приводит никаких доказательств того, что союзники требовали от Сербии судить и наказать виновников в покушении на эрцгерцога.

Однако дальше всех по пути ревизионизма зашел историк Шон Макмикин. Опираясь на некоторые мифы, уже рассмотренные нами, он делает следующий вывод: «Сегодня в общих чертах уже хорошо известно, что представлял собой сараевский заговор… Принцип действовал не в одиночку. Убийца и шесть его соучастников… входили в “Младу Босну”, которая представляла собой филиал “Черной руки”… То, что Апис знал о заговоре и поддерживал его, в правовом смысле утверждено самим сербским правительством в изгнании. В 1917 г. оно предало его суду и казнило, когда он открыто признался в совершении преступления… На самом деле, возложение всей вины на шефа разведки, возможно, преследовало цель отвлечь внимание от участия сербских лидеров в планировании сараевского убийства (по крайней мере, они ничего не сделали, чтобы его предотвратить). Когда в 1920-е гг. стало очевидно, что нити заговора ведут в Белград, мало кто из осведомленных наблюдателей продолжал сомневаться в том, что Апис, а следовательно, и полуофициальная Сербия действительно несут ответственность за преступление. Сегодня в этом не сомневается ни один серьезный историк»[255].

Неторопливая подготовка к печати сербских архивных документов и обсуждение проблемы в обществе

Посланник Живоин Балугжич полагал: «у нас есть» Сетон Уотсон, чтобы разобраться с германскими ревизионистами

Воислав Йованович Марамбо

Пресс-атташе в Берлине Милош Црнянский понимал далекоидущие планы Германии

Репринтное издание книги Чоровича, которую, по приказу Милана Стоядиновича, отозвали из продажи в 1936 г

Профессору Владимиру Чоровичу поручили собрать и опубликовать сербские дипломатические документы

Сразу после начала войны сербское правительство, как и власти других государств, к 1915 г. опубликовало один за другим два сборника дипломатических материалов, а именно: «Дипломатическая переписка о сербско-австрийском конфликте» (Ниш, 1914) и «Сербско-австрийская и европейская война: Дипломатические и прочие документы» (Том I. Ниш, 1915). Так, к «белым», «красным», «желтым» и «оранжевым» книгам стран-участниц войны прибавились и два сербских издания[256].

В 1920-е гг. начальник архива Министерства иностранных дел Воислав Йованович-Марамбо инициировал процесс публикации материалов о сербско-австрийских отношениях и ответственности за развязывание войны, а также работу над соответствующей книгой. 30 мая 1927 г. он обратился к главе МИДа В. Маринковичу с предложением издания сборника документов: «Королевство должно сделать это, потому что имеющиеся сборники неполные и грешат ошибками. Кроме того, в 1924 г. уже было объявлено, что сборник готовится… Такое издание стало бы самым эффективным средством нейтрализации пропаганды, которую ведут наши бывшие противники, стремящиеся возложить на Сербию ответственность за войну. Архивные материалы по этому вопросу уже обработаны»[257]. В июне того же года по предложению министра иностранных дел к проекту присоединились Слободан Йованович и Йован Йованович-Пижон, пользовавшиеся полной поддержкой со стороны Марамбо. В январе 1928 г. рабочая группа МИД определила название – «Синяя книга об ответственности за развязывание войны». Слободан Йованович, предлагавший начать ее с событий 1903 г., поторапливал с изданием, так как, помимо враждебных государств, активность стали проявлять и некоторые историки, во всем обвинявшие Сербию и Россию. Ввиду того что война оставила лакуны в архивных фондах, посольства в Вене, Берлине, Париже, Лондоне, Бухаресте, Афинах и Софии, а также консульство в Будапеште получили указание сделать копии документов местных архивов, освещавших сербско-австро-венгерские отношения в 1903–1914 гг.

Как уже было сказано выше, во время войны часть сербских документов захватили австрийцы, а часть – болгары. Из Белграда оккупанты вывезли бумаги Николы Пашича, Момчило Нинчича, Божидара Янковича, Йована Скерлича, Милорада Павловича и др. Отобранным документам, как правило вырванным из контекста, нашли применение в ходе процессов в Сараево и Баня Луке, а также при публикации германской Белой книги и первых работ Милоша Богичевича[258]. 30 января 1929 г. посланник в Вене Цинцар-Маркович обратил внимание австрийского министра на факт отчуждения архивных материалов сербских, боснийских и черногорских архивов и потребовал их срочного возвращения. Одновременно сербский дипломат заявил, что имеет доказательства фальсификации документов в Белой книге.

В июле 1930 г. рабочая группа МИД высказала пожелание, чтобы окончательное редактирование сборника и работу над книгой о сербско-австрийских отношениях поручили профессиональному историку. В качестве такового министерство выбрало Владимира Чоровича. Первоначально планировалось и книгу, и двухтомный сборник опубликовать к 1932 г. Однако к 1933 г. свет увидел только первый том материалов. С самого начала Стоян Гаврилович предлагал напечатать книгу одновременно и по-сербски, и по-английски, и 7 июля 1932 г. был подписан соответствующий договор со Стэнфордским университетом. Американского профессора Ральфа Лутца (Ralph Lutz) пригласили написать введение. Гаврилович встретился с ним в Берлине и посвятил в содержание книги. Предполагалось, что Лутц объяснит в статье, что работа, посвященная ответственности за войну, носит гриф Стэнфорда, потому что представляет собой не пропагандистское, а научное издание. В заключение профессор должен был представить и оценить все предыдущие публикации, посвященные проблеме, включая и первый том «Дипломатической переписки Королевства Сербия»[259]. Сербское издание, в конце концов, появилось в 1936 г. Однако всего лишь несколько экземпляров попали в руки читателей. По-видимому, председатель правительства Милан Стоядинович счел, что распространение книги навредит югославско-немецким отношениям. По-английски книга так и не вышла, и неизвестно, где находится ее перевод.

Королевское правительство в лице посланника в Берлине Йосипа Смодлаки направило протест по поводу утверждений Вегерера и Визнера об участии регента Александра в Сараевском покушении. Последовавший ответ поражал своим цинизмом. В 1926 г. сам югославский монарх затронул проблему военной ответственности в разговоре с посланником Ольсхаузеном: «Не желая ни секунды останавливаться на инсинуациях упомянутого дуэта… Александр выразил недовольство в связи с постоянным перекладыванием Германией вины за начало войны на Сербию, в которой в 1914 г. никто не думал о войне. Если не по какой другой причине, то хотя бы, из-за слабости вооруженных сил в сравнении с великими державами». Ольсхаузен объяснял, что Германия прибегает к «историческим исследованиям», чтобы оспорить 231 статью Версальского договора[260].

Многие современники ничего не знали о вышеописанных запоздавших усилиях Министерства иностранных дел и отдельных профессоров. По-видимому, в неведении пребывали и отдельные находившиеся за рубежом дипломатические представители.

Милан Чурчин и Милош Црнянский предупреждают о готовящейся ревизионистской кампании

В апреле 1929 г. редактор «Новой Европы» Милан Чурчин обратился к общественности, прежде всего к осведомленным современникам, с призывом серьезно взяться за сбор свидетельств и документов, освещающих вопрос, который уже целое десятилетие активно обсуждался во всем мире. Речь шла об ответственности за начало Первой мировой войны. Чурчин не мог смириться с молчанием, которое воспринималось как согласие с австрийскими, германскими и всеми прочими ревизионистами, настаивавшими на том, что официальная Сербия была виновата в Сараевском покушении и, следовательно, в развязывании войны: «Некоторые наши “нерадивые патриоты” и журналисты-оптимисты все еще верят или, по крайней мере, твердят, что никого больше не интересуют разные “писульки” о причинах войны, вину за которую немцы переложили бы на Сербию и Россию, на Францию и Великобританию или хотя бы разделили со всеми ими. Они говорят, что этот вопрос раз и навсегда решен в Версале в результате подписания мирных договоров. Однако, как мы видим, мировая общественность не перестает обсуждать его, рассматривать со всех сторон и в мельчайших подробностях. Поэтому литература об ответственности за мировую войну или о причинах мировой войны, а также обо всем, что с этим связано, огромна. Не просто опубликованы отдельные номера журналов, посвященные этой проблеме, а имеются и публицисты, и ученые “специалисты”, которые ничем другим не занимаются, кроме этого вопроса»[261]. Перечислив все, что предпринимала Германия и о чем писали союзники, Чурчин подробно остановился на работах американских историков.

Неуслышанными остались адресованные сербским политикам просьбы Сетона-Уотсона озвучить свою позицию и подкрепить ее соответствующими документами. Британский исследователь, работавший в то время над книгой «о Сараево», предостерегал, что «мировая общественность снова заинтересовалась Сараевским покушением» и «Белграду пора уже понять, что дальнейшее молчание будет восприниматься как признание вины»[262]. Только в 1926 г. Пашич, поссорившись с Л. Йовановичем, заявил, что тот солгал, будто правительство или отдельные министры знали о покушении[263]. Чурчин приветствовал слова Пашича, хоть и сказанные с опозданием. Самой лестных оценок загребского публициста удостоились английское и сербское издания книги Уотсона «Сараево» (1926).

В 1929 г. Чурчин указал на новые моменты – на вредоносную деятельность югославских апологетов Германии и Австрии – Богичевича и др. Милана Шуфлая, а также на злорадство Вегерера в связи с невыполнением Сербией обещания издать собственную «Синюю книгу»[264]. Шуфлай и англичанка Эдит Дарэм, написавшая собственную книгу про Сараево[265], ставили под сомнение научную ценность работы Уотсона. Ну а Богичевич штамповал книгу за книгой[266], из которых наибольшее отторжение вызывал трехтомный памфлет «Сербская внешняя политика» (Die Auswаrtige Politik Serbiens, I, II, III, Berlin, 1928–1931). Основным аргументом бывшего сербского дипломата был тот, что он якобы кропотливо собирал документы сербского правительства, которые прихватил с собой в 1915 г.

Следует признать, что на некоторые события сербская пресса все-таки реагировала. Так, речь рейхспрезидента Гинденбурга, произнесенная им во время открытия мемориала в Танненберге 18 сентября 1927 г., удостоилась острой реакции французских и сербских изданий. Последние «возвращение к решенному раз и навсегда вопросу военной ответственности» осудили как ревизионистский «шаг назад и пробуждение духа старой вражды», как «опасный обман, подпитывающий реваншистские настроения масс». Отповедь Гинденбурга гласила: «Отвергаем, все слои немецкого народа отвергают обвинение в том, что Германия виновата в начале величайшей из войн!». Затем отставной фельдмаршал повторил официальный тезис Веймарской Германии о том, что в 1914 г. война носила не агрессивный, а сугубо оборонительный характер. Поэтому день подписания Версальского договора для Гинденбурга был «днем скорби»: «Германия подписала договор, но не согласилась с тем, что германский народ виноват в начале войны. Это обвинение не дает нашему народу успокоиться. Оно препятствует установлению доверия между народами»[267].

Одним из первых о настораживающих тенденциях развития общественного мнения Германии в связи с «виной за войну» сообщал журналист, публицист и пресс-атташе Станислав Винавер. В начале 1920-х гг. из-под его пера вышли материалы, объединенные заголовком «Брожение в Германии»[268].

Наряду с важными статьями, вышедшими в «Новой Европе»[269], и работами межвоенного времени, посвященными организации «Млада Босна», следует упомянуть и книгу Станое Станоевича «Убийство эрцгерцога Франца Фердинанда» (Сараево, 1924). Современники упрекали автора в том, что он выступал с позиций организаторов Салоникского процесса и не внес вклад в подлинное освещение столь болезненного вопроса. В кругу ревизионистов сочли, что автор выразил официальную позицию югославского правительства[270].

Инертность властей в связи с рассматриваемой проблемой отмечал еще один серб-пречанин – Милош Црнянский. В качестве пресс-атташе посольства в Берлине он имел возможность одним из первых ознакомиться с трудами Милоша Богичевича.

Црнянский писал: «Я уже тогда считал деятельность Богичевича в Берлине более чем опасной и предлагал своему полномочному министру не оставлять ее без ответа. Хотя после войны никто особенно не озаботился тем, чтобы установить, кто действительно виноват в начале войны, кто ее подлинный виновник, я посчитал, что для нашего молодого государства представляет опасность то, что замышляется в Берлине и потом распространяется по всему миру. Балугжич мне и говорит, что министерство готовит ответ на все это и что подготовка ответа поручена профессору Чоровичу. Однако книгу он так и не представил, и свет она не увидела. А то, что о вине за войну вышло из-под пера профессора Станое Станоевича, лучше бы не печаталось вовсе. Тема ответственности за войну прозвучала только в партийных политических дрязгах, когда товарищ Пашича, министр внутренних дел в Салониках Люба Йованович, попытался свалить Пашича. Вышло наоборот – Пашич свалил его самого. Единственная книга-памфлет, опубликованная в ответ на писания Богичевича, вышла из-под пера Тартальи (др. Оскар. – М. Б.) под заголовком “Предатель”»[271].

Более осведомленный о германской концепции «Срединной Европы» Црнянский лучше своего шефа выявлял германских лоббистов и покровителей, одного из которых – графа Монтжела (Montgelas) – он обнаружил в редакции газеты «Берлинер Тагеблатт». После Второй мировой войны эта особа продолжила свою антисербскую деятельность в эмиграции в Ирландии, «как будто с тех пор ничего и не произошло»[272].

Как мы постараемся показать во второй части нашей работы, наблюдения сербских историков, сделанные десятилетия спустя, совпали с тем, что отмечал Црнянский. Дух межвоенного германско-австрийского ревизионизма не исчез, «как будто с тех пор ничего не случилось» и как будто этот дух не принес новых несчастий.

Интересно отметить, что в 1914 г. граф Макс фон Монтжел в своей приватной переписке с берлинским адвокатом Рихардом Греллингом признал «тройную вину Германии». Из-за несогласия с воинственной политикой своего правительства Греллинг после начала войны перебрался в Швейцарию, где опубликовал книгу «Обвиняю». Монтжел писал ему тогда: «До войны Германия в интересах сохранения мира прибегала к старому и непригодному средству – постоянному наращиванию вооружений. Она сознательно спровоцировала войну, назвав ее превентивной. С ее военными целями не согласился бы ни один противник, находящийся в здравом уме». Более того, Монтжел признал, что «превентивная война, решение о которой было принято 5 июля, переросла в завоевательную в сентябре 1914 г.». После поражения Германии, как мы знаем, Монтжел пересмотрел свое мнение. Был членом комиссии по установлению вины за начало войны, возглавляемой Карлом Каутским. Однако после его смещения перешел на сторону «патриотических» сил. Ввиду того что в новых обстоятельствах Монтжел отрицал, что когда-то соглашался с Греллингом, тот опубликовал факсимиле письма генерала, за что историки ему весьма благодарны[273].

Из числа сербских дипломатов – современников событий – рассматриваемому вопросу особое внимание уделял Йован М. Йованович. Имея в виду все, что публиковалось об ответственности за начало войны, он, прежде всего, отслеживал, что пишут ревизионисты о роли Сербии. Впечатления от прочитанного публиковались на страницах «Сербского литературного вестника», «Политики» и прочих периодических изданий. Как и М. Чурчин, М. Црнянский и другие упомянутые нами авторы, бывший посол в Вене предупреждал о ревизионистских усилиях германоязычных историков. При этом он полагал, что всю правду возможно узнать только по мере публикации всех релевантных и секретных документов. В противном случае – не устранить подозрений и сомнений. С одной из важных статей, напечатанной в 1931 г. в «Политике», нас знакомит историк Габрич. Перечислив в 12 пунктах все действия Австро-Венгрии, предпринятые в 1904–1914 гг. с целью уничтожения Сербии, Йованович резюмирует, что архивных материалов, доступных на тот момент, хватило бы для разоблачения намерений Вены. Началось все со встречи короля Петра Карагеоргиевича с болгарским правителем Фердинандом в Нише в 1904 г. Наметившееся сотрудничество не устраивало Монархию, строившую планы создания лояльных Великой Болгарии и Великой Албании, а также установления контроля над Черногорией. Автор статьи напоминает, что германо-австрийская военная конвенция (1909) предусматривала ввод австро-венгерских войск в Сербию. После окончания Балканских войн Сербия получила четыре ультиматума от Австро-Венгрии, грозившей вторжением в случае их невыполнения. Агрессия состоялась бы, даже если бы Белград принял ультиматум от 23 июля 1914 г. Вена отвергала мирные предложения России, предусматривавшие ущемление сербских интересов, отказывалась как от передачи дела о покушении суду в Гааге, так и от рассмотрения вопроса великими державами. При этом Берхтольд настаивал, чтобы суд в Сараево подтвердил обвинения в адрес Сербии, прозвучавшие в ультиматуме. И в конце концов – объявление войны Сербии, спровоцировавшее остальные великие державы. Йованович приходит к выводу, подтвержденному современной историографией, что Монархия отдавала себе отчет в том, что после объявления войны Сербии (28 июля 1914 г.) ей придется воевать и с Россией, а за этим последует общеевропейская война. Такая вероятность давно обсуждалась в австро-венгерском генштабе. О том же шла речь на состоявшемся в Вене заседании объединенного совета министров в июле 1914 г.[274]

Йованович, как и некоторые другие современники (Момчило Нинчич), отмечал пагубные последствия аннексии Боснии в 1908 г. как для сербско-австрийских отношений, так и в целом для мировой системы равновесия и безопасности.

Политик указывал на нежелание Германии нести материальную и моральную ответственность за развязывание войны. При этом тактика Берлина состояла в том, чтобы инициировать появление в зарубежной прессе материалов, отражающих его позицию, а затем выступить с их комментариями. Сербия в этих текстах преподносилась как установленный и несомненный виновник войны: «Уже давно Белград отказался от тезиса, будто Сараевское покушение – дело рук отдельных лиц, не имевших никакого отношения к официальной Сербии». От заинтересованного наблюдателя не ускользнуло стремление Вегерера обвинить Россию за то, как Сербия ответила на австрийский ультиматум. Сербия якобы была готова принять его полностью, однако в последний момент поступили обнадеживающие телеграммы из Петербурга, побудившие ее изменить позицию. Сегодня это утверждение дословно переписывают Кристофер Кларк и ему подобные[275].

Й. М. Йованович также приводит слова Томаша Масарика о том, что западные союзники действовали односторонне, возложив всю вину на Германию и «забыв» про Австрию, которая спровоцировала Россию. По словам чешского деятеля, после Сараевского покушения Вена и Будапешт лгали, когда обвиняли сербское правительство в том, что оно его организовало[276].

Благодаря американскому историку Димитрие Джорджевичу мы приближаемся к пониманию того, как англо-саксонский мир воспринимает сербскую историю и, в частности, проблему ответственности за начало Первой мировой войны. Это восприятие во многом обусловлено исследованиями выходцев из бывшей Австро-Венгрии, работавших в британских и американских вузах. Не секрет, что многие из них называли сербскую историографию не иначе как «великосербской»[277].

«Согласно данным на 1964 г., в университетах США и Канады 175 профессоров читали курсы лекций по истории Австро-Венгрии. 77 докторских диссертаций прошли защиту, а 55 находились в процессе написания. Комитет по изучению Габсбургской монархии появился в Америке раньше многих других научных обществ, занимавшихся историей отдельных европейских народов. В Нью-Йорке открылся Австрийский институт, который финансировался из Вены. Привлекательной казалась идея совмещения прошлого с настоящим – создания особой Срединной Европы как противовеса Советам. Присутствовала ностальгия по “старым добрым временам”, вызывало восхищение богатое культурное, художественное и научное наследие империи. Все это во многом предопределило формирование стереотипного представления о Балканах и Сербии как о каком-то постыдном рудименте Оттоманской империи. Габсбургская и германская историография, особенно появившаяся в межвоенное время, не могла простить сербам субверсивной в отношении Монархии деятельности, направленной на объединение сербского и прочих югославянских народов… Позднее, в 1990-е гг. – в период распада Югославии, – рассуждая о причинах сербофобии в американских и западных кругах, я обнаруживал ее корни в истории австро-германо-сербского противостояния, предшествовавшего Первой мировой войне. Даже американский президент Клинтон (по вине того, кто ему написал речь) прилюдно ляпнул, что две мировых войны начались на Балканах»[278].

Джорджевич приводит и произошедший с ним лично случай. На приеме в честь югославской делегации, участвовавшей в конференции «Проблемы межнациональных отношений в монархии Габсбургов в XIX в.», профессор Анте Кадич из Блумингтона (University Bloomington, Indiana) поприветствовал меня следующими словами: «Вы пишете великосербскую историю, подобно той, которую когда-то писал Владимир Чорович. Это здесь общее мнение!» Джорджевич упоминает, что Кадич в молодые годы обучался у иезуитов, и сравнивает его с правоверным Душаном Перовичем из Белграда, который тоже любил навешивать на людей аналогичные ярлыки»[279].

Германия: история замалчивания, пропаганды и ревизионизма

Книга Аники Момбауэр о последовательном стороннике войны – генерале Мольтке-младшем

Князь Лихновский, посол Германии в Лондоне в 1914 г., осуждал германское руководство за преступное развязывание войны. Подвергся остракизму и умер в одиночестве

Профессор Герман Канторовиц – первая жертва поиска истины о 1914 г. Был вынужден эмигрировать

Профессор Слободан Йованович, член Международной комиссии на Мирной конференции

Убежденные в превосходстве Германии: кайзер Вильгельм, адмирал Тирпиц и генерал Мольтке

Исследование Фрица Фишера «Рывок к мировому господству», которое многие хотели бы сдать в архив

Классическая работа Фолькера Бергхана соответствует доктрине Фрица Фишера

Накануне столетней годовщины Первой мировой войны имеет смысл коротко остановиться на политическом процессе, начавшемся в Германии в 1914 г. Кульминация пришлась на 1919 г., а его отголоски до сих пор слышны в научной полемике, заявлениях ревизионистов и т. п. Кроме того, историкам нелишне напомнить о коллегах, которые в недавнем прошлом занимались интересующей нас темой.

Дабы иметь готовый ответ на обвинения представителей высшего общества и политиков, подобные тому, что 3 августа 1914 г. озвучил в Рейхстаге Карл Либкнехт (Karl Liebknecht), германские правящие круги решили подготовить публикацию о предыстории общеевропейского конфликта. Министр иностранных дел Готтлиб фон Ягов (Gottlieb von Jagow) в ожидании «неизбежной войны мнений» отдал соответствующее распоряжение своему помощнику Артуру Циммерману (Arthur Zimmermann)[280].

По словам Анники Момбауер (Annika Mombauer), уже в первые недели войны вопрос ответственности за ее начало небезосновательно считался приоритетным с политической точки зрения. Следовало не только убедить собственный народ, что он воюет за правое дело, но и склонить на свою сторону нейтральные государства, в первую очередь США. Иллюстрацией этого намерения служит следующий отрывок из книги «Правда о Германии: факты о войне»: «Для войны, которую вызвала Россия, преисполненная жаждой мести, и которую поддержали Англия и Франция, имеется только один мотив – зависть в отношении экономических позиций Германии и ее народа, который борется за свое место под солнцем… Легко можно себе представить, что ощущают эти народы, глядя на стремительное и успешное развитие Германии. Можно предположить, что когда-нибудь те же недобрые чувства у них вызовет и молодой североамериканский гигант»[281].

Ягов пожаловался одному другу, что не может заснуть из-за мыслей об ужасах войны, к которой так стремилась Германия. Примерно в то же время канцлер сказал журналисту Теодору Вольфу (Theodor Wolf), что для него мучительна сама мысль о том, что на Германии лежит часть ответственности за начало войны. В связи с этим признанием, о котором впоследствии старательно умалчивали, Вульф записал в дневнике: «Лишь бы все эти убитые не встали из своих гробов и не спросили: “За что?”»[282].

Историк Хольгер Гервиг, отмечавший у германских государственный деятелей склонность к самоцензуре, пришел к выводу, что «в Германии музе истории Клио изменили еще в начале 1914 г.»[283].

Немецкий посол в Великобритании князь Карл Макс Лихновский (K. M. F. Lichnowsky), как дипломат, до последнего боролся за мир, а затем посвятил себя написанию критических работ, разоблачающих замалчивание безудержных воинственных устремлений германского руководства: «В период между 2 и 30 июля 1914 г., когда Сазонов решительно заявил, что Россия не потерпит нападения на Сербию, мы отвергли британское предложение посредничества, хотя Сербия под давлением России и Британии приняла почти весь ультиматум, а по оставшимся двум пунктам можно было легко прийти к согласию… Это было сделано, чтобы поддержать Берхтольда в его стремлении напасть на Сербию, хотя все мы знали, что Германия в этом не заинтересована и что это грозит мировой войной»[284].

В августе 1914 г. голоса Лихновского и еще нескольких сторонников мира не смогли заглушить воинственный призыв Вильгельма II к подданным: «Средь мира на нас нападает неприятель!». И германский народ поверил ему, как поверил и канцлеру, и подогревавшим ситуацию газетам. Вскоре родились три мифа: о невиновности и праведной оборонительной войне; о непобедимой армии и о «ноже в спину». Позднее в Веймарской республике на этой плодотворной почве буйным цветом расцветет ревизионизм.

Борьба за пересмотр статьи № 231 Версальского договора об ответственности за развязывание войны

Двадцать второго июня 1919 г. германская делегация на Мирной конференции выразила принципиальное согласие с текстом договора, за исключением 231-й статьи, определявшей виновников в развязывании войны. Пожелание продолжить дискуссию по этому вопросу отверг как Клемансо, так и союзники, пригрозившие возобновлением военных операций. Германии этот аргумент показался вполне убедительным. Однако само содержание пресловутой статьи было расценено немцами как «неслыханная несправедливость». И с того момента берет начало политическая борьба за ревизию, в которую сознательно включилась и представители исторической науки. По этой проблеме, в отличие от всех прочих, в германском обществе наблюдался абсолютный консенсус[285].

Дискуссия среди членов революционного правительства Германии, разгоревшаяся в конце войны, имела следствием изучение вопроса об ответственности за ее начало. Инициатором принятия решения о публикации всех релевантных документов стал баварский премьер Курт Эйснер (Kurt Eisner), уже напечатавший в мюнхенских газетах письма баварского посланника из Берлина, датированные июлем 1914 г. Они рисовали картину того, как небольшая группа лиц, пользовавшаяся поддержкой элит, осуществила сценарий развязывания войны. 9 декабря правительство поручило выполнение миссии др. Карлу Каутскому, который сразу столкнулся с обструкцией со стороны тех ответственных лиц, кто опасался, что результаты расследования представят Германию в дурном свете. Когда в марте 1919 г. Каутский вопреки всему приблизился к завершению работы, ему закрыли доступ в архивы и приказали вернуть все секретные документы. Начался сознательный саботаж публикации. Старые властные структуры произвели собственную реорганизацию и в преддверии Мирной конференции присвоили себе право формировать позицию Германии по проблеме военной ответственности. Каутскому только после Версаля удалось опубликовать свой сборник документов, предисловие к которому гласило: «На протяжении многих лет перед войной Центральные державы проводили такую политику, что мир во всем мире поддерживался не благодаря, а вопреки ей»[286].

С теми же трудностями, что и Каутский, столкнулся профессор права Герман Кантровиц, которому Следственный комитет Рейхстага по определению причин войны в 1923 г. поручил оценить политику германского правительства летом 1914 г. с точки зрения международного права. В 1927 г. Кантровиц, применявший при рассмотрении документальных источников модель судебного процесса, вынес следующий «приговор»: на Австро-Венгрии лежала главная ответственность за произошедшее, на Германии – большая, а на России – частичная. Власти предержащие, недовольные результатами данной экспертизы, похоронили их в недрах секретного архива Министерства иностранных дел. Политические резоны (ревизия) возобладали над юридическими. Кантровиц подвергся в Германии тотальному бойкоту, с его академической карьерой было покончено. В конце концов, он эмигрировал за границу[287].

В августе 1919 г. Рейхстаг сформировал специальный орган, которому надлежало поднять вопрос ревизии 231-й статьи Версальского договора. Дело, однако, не сдвинулось с мертвой точки, так как представители старых и новых сил не сошлись во мнении, кто все-таки нес ответственность за произошедшее. Тогда еще присутствовало намерение установить личную вину отдельных германских государственных деятелей, которое сошло нет по мере угасания революционной ситуации. Инициативу в деле ревизии перехватило Министерство иностранных дел, в рамках которого сформировалось специальное отделение (Kriegschuldreferat) во главе с Бернхардом фон Бюловым (Prince Bernhard von Bülow). Данная структура осуществляла координацию многочисленных частных инициатив, ставивших целью пересмотр 231-й статьи Версальского договора. Кроме того, перед отделением стояли следующие задачи: «упорядочить» и «очистить» документацию МИД по проблеме начала войны; опубликовать многочисленные материалы, относившиеся к периоду 1871–1914 гг. и подтверждавшие «миролюбивый характер германской политики»[288]; оказать поддержку отечественным и иностранным профессорам, готовым читать лекции об Июльском кризисе 1914 г. в соответствии с официальной германской версией событий. Дабы упредить Каутского, Бюлов еще в мае 1919 г. осуществил особую инвентаризацию фондов архива внешнеполитического ведомства. Семь тысяч документов были поделены на две группы – «защита» и «обвинение». Все документы потенциально инкриминирующего свойства возвращались их создателям (канцлеру Теобальду фон Бетман-Гольвегу, секретарю Ягову и др.), как их «приватные бумаги». Об этой начальной фазе укрывательства договорились еще 7 января 1919 г., когда руководитель Комиссии по перемирию Маттиас Эрцбергер собрал для согласования действий функционеров МИДа и военных. Бюлова тогда назначили заведовать дипломатическими источниками, а бывшего помощника Людендорфа майора Бодо фон Харбоу (Bodo von Harbou) – военными. Осуществляемый ими отбор документов преследовал единственную цель – показать, что именно «Антана, долго и систематически готовившаяся к войне против Германии», несет прямую ответственность за ее начало в 1914 г.[289]

В январе 1920 г. тогдашний министр иностранных дел Герман Мюллер обращался к своему адресату: «Наша задача в том, чтобы если не каждый день, то как можно чаще напоминать, что вина лежит не только на нас». Вторым приоритетом глава МИД считал просвещение народа. Бюлов предлагал печатать брошюры популярного характера[290].

Следующим этапом стало формирование в апреле 1921 г. «Рабочего комитета германских объединений», ориентированного на публику внутри Германии. Для действий на международной арене была создана «Центральная служба по изучению причин войны» (Zentralestelle für Erforschung der Kriegsursachen), просуществовавшая до 1937 г. Структура, во главе которой с 1923 г. стоял бывший офицер и участник войны Альфред фон Вегерер, издавала ежемесячный журнал «Die Kriegschuldfrage» (с января 1930 г. – «Berliner Monatshefte»), первый номер которого вышел в июле 1923 г.[291] Перед изданием стояла цель донести немецкую точку зрения до общественных кругов США и Великобритании, которые, по сравнению с Францией, занимали менее жесткую позицию в отношении Германии. Новообразованная «служба» сразу постаралась доказать, что летом 1914 г. Франция и Россия достигли высокой степени готовности к войне. Более поздние исследования продемонстрируют, насколько это не соответствовало ни реальному положению вещей, ни германо-австро-венгерским оценкам, относящимся к кануну войны.

Благодаря изысканиям историков, дезавуировавших тезис ревизионистов, нам сегодня известно, что 2 июля германское военное руководство настаивало на вступлении в войну, мотивируя это тем, что «Россия еще не готова», а Франция «обременена внутренними проблемами и финансовыми потрясениями». 5 и 6 июля Вильгельм II уверял военного министра Эриха фон Фалькенгайна и гросс-адмирала Альфреда фон Тирпица, что российская интервенция маловероятна, потому что, «во-первых, царь не поддержит цареубийц, а во-вторых, Россия в настоящий момент в военном и финансовом отношении совершенно не готова к войне». О том же сообщали саксонские и баварские атташе в Берлине: «Начальник генштаба сказал, что “мы никогда больше не будем находиться в таком выигрышном положении по отношению к неукомплектованным французской и российской армиям, как сейчас”»[292].

Согласно дневниковой записи Фалькенгайна, 29 июля он, Бетман-Гольвег, Ягов и Мольтке обсуждали, как относиться к российской частичной мобилизации. Канцлер, несмотря на мягкие возражения Мольтке, пришел к заключению, что она не может служить поводом для проведения мобилизации в Германии. Сазонов ясно дал понять германскому послу в Петербурге, что меры, предпринятые российским правительством, не означают войны и не могут расцениваться Берлином как casus foederis. К наступлению такового привело бы только нападение России на Австро-Венгрию. Бетман-Гольвег также полагал, что в этом случае Великобритания не вступила бы в войну. За день до этого, 28 июля, сам Фалькенгайн выступал за объявление «военной тревоги» (Kriegsgefahrzustand), что подразумевало приведение войск в движение в течение 36 часов[293].

И 30 июля канцлер повторно высказал свое мнение военному министру, заявив, что, несмотря на то что Россия объявила мобилизацию, «ее мобилизационные меры не могут приравниваться к аналогичным действиям западных держав». Кроме того, канцлер добавил, что русских спровоцировала Австрия со своей мобилизацией[294].

30 июля начальник германского генштаба Мольтке еще раз подтвердил Конраду, что Австро-Венгрия может не сомневаться, что Германия поддержит ее в любой ситуации. Однако важнее данного заявления была актуальная на тот момент оценка российской мобилизации: «Она все еще не может считаться поводом для [германской] мобилизации. До тех пор, пока не начнется война между Монархией и Россией. В отличие от мобилизаций и демобилизаций, которые обычное дело в России, германская мобилизация однозначно привела бы к войне. Не объявляйте войну России, а ждите, когда она на вас нападет»[295].

Когда в России узнали, что 31 июля Германия объявила «военную тревогу», царь экстренно обратился к кайзеру. Написав, что с пониманием относится к предпринятому им шагу, Николай потребовал от Вильгельма тех же гарантий, которые он дал сам, а именно: все прежние решения не означают войны, следует продолжать переговоры. Однако уже 1 августа германский посол Фридрих фон Пурталес вручил Сазонову ноту с объявлением войны. Реакция российского министра была бешеной. Назвав произошедшее преступным деянием, он заявил, что проклятие народов падет на Германию. Пурталес не постеснялся произнести в ответ, что немцы защищают свою честь. Сазонов продолжил тем же тоном: «Ваша честь не была затронута. Вам хватило бы одного слова, чтобы предотвратить войну, но вы не пожелали этого. В ответ на все мои усилия спасти мир вы не оказали мне ни малейшей помощи. Однако такова Божья воля!»[296].

Вторым направлением деятельности ревизионистов стали попытки доказать, что к Сараевскому покушению привел организованный сербским правительством заговор, а также сам характер австро-венгерско-сербских отношений накануне войны. При их рассмотрении упор, разумеется, делался на сербской подрывной деятельности. Замалчивался тот факт, что все планы как австро-венгерских кабинетов, так и отдельных государственных деятелей Монархии предусматривали экономическое ослабление Сербии, ее подчинение и физический раздел.

На эту тенденцию, как мы уже указывали выше, постоянно обращал внимание Йован М. Йованович-Пижон. О редакторе «Берлинского ежемесячника» Вегерере он писал, что тот время от времени высказывал точку зрения, близкую сербской. В частности, так можно трактовать упоминание того, что в 1906–1914 гг. Вена бесчисленное количество раз готовилась решить сербский вопрос военным путем. Однако в конце концов немецкий историк солидаризировался со всеми пропагандистскими клише относительно Сараевского покушения. Что касается опубликованных сборников документов, Пижон указывал, что профессор Биттнер и его коллега Юберсбергер подбирали документы с той целью, чтобы они в совокупности свидетельствовали о планомерной деятельности России и Сербии против Австро-Венгрии[297].

Канцлер Германии Теобальд фон Бетман-Гольвег после войны участвовал в сокрытии компрометирующих документов

Патриотическая цензура

Акция «укрывательства», начатая еще во время насыщенного дипломатическими маневрами Июльского кризиса 1914 г., получила энергичное продолжение на начальном этапе войны в результате публикации германской «Белой книги». При этом всегда утверждалось, что имело место «окружение Германии», хотя в этот самый момент Берлин подталкивал Вену занять непримиримую позицию, подначивал сделать первый шаг. Целью этого было представить вступление в войну как вынужденное, а не продиктованное собственными стремлениями. Позднее представители традиционной элиты пытались скрыть свою роль в развязывании тяжелой и проигранной войны. Бетман-Гольвег и Ягов, а также другой высокопоставленный сотрудник МИДа Вильгельм фон Штумм (Wilhelm von Stumm) договорились о тактике защиты на тот случай, если дело дойдет до суда. Штумм посвятил бывших канцлера и статс-секретаря в наиболее компрометирующие для Германии документы, которые каждый из них должен был спрятать[298]. При этом общество индоктринировалось в том смысле, что вопрос военной ответственности – это угроза всей стране, государству, отечеству, а спасение морального облика Германии – патриотический долг каждого немца[299].

Во все великие эпохи мемуаристы опережают историков, публикующих документы, и профессоров с их лекциями. В нашем случае воспоминания – инструмент сознательного ретуширования истории. Появились «стилизованные» мемуары Бетман-Гольвега (1919), фельдмаршала Гинденбурга (1920), генерала Мольтке (1922), адмирала Тирпица (1919), чуть позднее – Бюлова (1930) и самого кайзера (1922). Последний, в частности, утверждал, что, вопреки расхожему мнению, 5 или 6 июля в Потсдаме не было заседаний Совета короны. С формальной точки зрения это правда. При этом Вильгельм забыл упомянуть, что в течение этих двух дней у него побывали все высшие должностные лица и военачальники, с которыми он обсудил надвигавшуюся войну. Столь же лукаво и утверждение, будто германское правительство до вечера 23 июля не было в курсе австро-венгерского ультиматума. Действительно, правительство не собиралось, однако кайзер, канцлер, статс-секретарь по иностранным делам, начальник генштаба и много кто еще, включая германского посла в Вене, знали об ультиматуме, были посвящены в его детали еще до того, как он был написан, и, наконец, ознакомились с его окончательным вариантом раньше сербского правительства[300]. Германское командование в лице военного атташе в Вене было точно оповещено о дате вручения «неприемлемого» ультиматума Сербии. К этому дню подгадали возвращение в Берлин из «ежегодного отпуска» всех ключевых фигур. Точно знали и о времени начала австро-венгерской мобилизации, а также о ее целях. Ранее, 7 июля, из Вены поступила информация, что готовится «неприемлемый ультиматум Сербии». 13 июля данные получили дополнительное подтверждение. Тогда же стало известно, что на следующий день правительство Монархии решит, когда вручить ультиматум[301].

Хотя, как известно, официальные архивные документы многим выдавались на руки, дабы они раз и навсегда затерялись, не все владельцы и их наследники поступали с ними «последовательно». «Патриотическим цензорам» приходилось пересматривать и чистить окончательные варианты некоторых текстов, подготовленных к печати. Когда вдова Мольтке захотела опубликовать его бумаги, имевшие отношение к началу войны, нашлось немало доброхотов из числа генералов и дипломатов, посоветовавших ей не делать этого. В 1922 г. книга все-таки увидела свет, однако в ней не было ничего об Июльском кризисе. Добровольным цензором стал старший сын Мольтке Вильгельм. Что-то из неопубликованного в переписанном варианте осталось у младшего сына Адама, личную переписку сохранила вдова, передавшая ее своей дочери. Та же история приключилась и с бумагами фельдмаршала Гинденбурга, которые достались его внуку Хубертусу. Их «чистили» не один раз. В 1960-е гг. этим занимался историк-националист Вальтер Хубач (Walther Hubatsch). Помимо этого, он известен и тем, что, используя в своей работе 1958 г. дневники адмирала Г. А. фон Миллера, старательно обходил все места, которые могли бы свидетельствовать об агрессивных намерениях германского руководства[302]. Документы генерала Людендорфа находились у его зятя, который утверждал, что в них ничего не говорилось о Первой мировой войне (sic!). Бумаги Курта Рицлера, занимавшего в июле 1914 г. должность старшего советника Бетман-Гольвега, увидели свет только в 1972 г. Когда в 1965 г. Рицлер умер и его сестра задумалась о публикации, второй брат поспешил уничтожить большую часть документов. Уцелевшие привел в порядок и передал в архив Кобленца историк Дитер Эрдманн. Он же издал материалы, когда истек восьмилетний запрет на их использование. Однако дело на этом не закончилось. Впоследствии историки заметили, что из дневника Рицлера вырезаны целые куски, а записи, относящиеся к Июльскому кризису, сделаны не на той же бумаге, что и весь остальной дневник[303].

Благодаря «патриотической цензуре» некоторые дневники и мемуары так и не дошли до читателя[304]. Что касается воспоминаний германского посла в Лондоне (1912–1914) князя Лихновского, то и они несут на себе печать давления, обструкции и самоцензуры. Дипломат был свидетелем того, как Германия в 1914 г. саботировала попытки сохранить мир. Об этом он в 1916 г. написал в брошюре, которая едва не стала причиной его ареста. Только в 1927 г. Лихновский напечатал в Дрездене свои мемуары. Прилагавшиеся к ним очерки о германской ответственности публиковались на этот раз в смягченном варианте. Страдавший от нападок князь умер в одиночестве в 1928 г.[305]

Генерал Макс фон Монжела: от свидетеля обвинения Германии в 1914 г. до ревизиониста

Попытка привлечь на свою сторону американских историков

Разные средства использовались, для того чтобы привлечь Америку на свою сторону и задействовать ее в ревизионистских целях. Одинаковому воздействию подвергались и ученые, и политики, от которых ожидалось, что они станут лоббировать германо-австрийскую позицию в американских государственных учреждениях и прессе. Интересам пропаганды служило радиовещание, рассылка книг и журналов, выступления немецких ученых на конференциях, их участие в публикациях документов и т. д. Предполагалось, что ключ к успеху – завоевание симпатий публики, так как США относились к тому типу государств, в которых власть следует за общественным мнением. Его «просвещение в ранее враждебных и нейтральных странах – первейшая задача в деле ревизии мирных договоров»[306].

Вся сеть германских консульских и дипломатических представительств в США участвовала в реализации перечисленных мер. Особое внимание уделялось продвижению тезиса, будто корни войны лежат гораздо глубже, чем принято считать. В качестве таковых назывались притязания России на черноморские проливы, а также стремление Франции вернуть Эльзас и Лотарингию. Наряду с этим следовало, по словам Вегерера, разоблачить «основные заблуждения относительно мнимого “карт-бланша” Австрии, а также значения посреднических усилий Эдварда Грея». На первый план должны были выйти подоплека Сараевского покушения (вина Сербии и России) и связь между российской мобилизацией и объявлением войны.

Научную оценку попыткам германского МИДа «просветить» американских историков дал Иммануил Гайс. После него об этом писали многие историки, в том числе и американские[307]. Первым из тех, кто ответил взаимностью на знаки внимания со стороны немцев, стал Гари Барнс, печатавшийся в «Current History», «American Historical Review» и других периодических изданиях. В 1927 г. свои ревизионистские воззрения он оформил в виде монографии[308]. Барнс трижды приглашался в Германию (в 1926, 1927 и 1929 гг.), где ему организовали встречи с экс-кайзером (в Голландии), а также с графом Берхтольдом и Артуром Циммерманом, занимавшим должность помощника статс-секретаря иностранных дел (1911–1916). «Реферат» (Kriegschuldreferat) выкупил и распространил тираж книги автора, переведенной на немецкий и французский языки. Только в Париже немецкое посольство раздало 150 экземпляров.

Аналогичным образом по всему миру распространялись и статьи Барнса. Следует упомянуть, что он впервые заинтересовался проблемой, познакомившись с работами Сидни Фея (Sidney Fay) в журнале «American Historical Review». Тот ставил под сомнение точку зрения держав-победителей и выдвинул тезис о разделенной ответственности. Когда, в конце концов, в 1928 г. вышла книга Фея[309], «Реферат» сразу выкупил большую часть тиража, которую разослал в 57 немецких посольств и консульств. Французский перевод отправился еще по 31 адресу. Фей поддерживал связь с «Рефератом» не через Вегерера, а через историка Германа Лутца (Hermann Lutz). Именно он предупредил немцев, что репутация Барнса в Америке подмочена, хотя его эпатажная книга и привлекла интерес к работе Фея. Когда стало известно, что американский историк Бернадот Шмидт (Bernadotte Schmitt), ни в грош не ставивший Барнса с Вегерером, готовит книгу[310] на соответствующую тему, Лутц, встретившись с ним в Берлине (1928), попросил его отложить публикацию под тем предлогом, что скоро станут доступны новые источники. Мало того, что Шмидт ответил отказом, так еще выяснилось, что готовится и французское издание. Это стало ударом для «Реферата». Фей со своей стороны сообщил Лутцу, что Шмидт, хоть и подвергается критике в США, тем не менее пользуется большим авторитетом, свидетельством чего служит полученная им Пулитцеровская премия и премия имени Джорджа Луиса Бира.

«Реферат», действовавший в связке с посольством и консульствами, постоянно предлагал, с какими организациями следует сотрудничать и каких новых историков привлекать на свою сторону. В частности, упоминались: др. Карл Виттке (Carl Wittke), заведующий кафедрой в Принстоне Томас Вертенбейкер (Thomas Jefferson Wertenbaker), профессор Университета штата Миссури Майкл Хермон Коран (Michael Hermond Cohran). Сотрудники «Реферата» указывали, чем могли бы соблазниться перечисленные: деньгами, почетом, театральными билетами, приглашениями на приемы и т. п. В случае с Кораном немцев ждало разочарование. Его книга не смогла опровергнуть утверждений Шмидта.

Впрочем, в новых именах не было недостатка. В 1931 г. консул в Нью-Йорке сообщал, что, наряду с Феем, «умеренных» взглядов придерживается и профессор Зонтаг из Принстона, который в своей последней книге, посвященной дипломатической истории Европы, написал, что нельзя кому бы то ни было приписать ответственность за начало войны. Упоминались Вильям Лангер (William L. Langer) из Гарварда, Паркер Т. Мун (Moon) из Колумбийского университета, молодой специалист Орон Д. Хейл (Hale) из Вирджинии, Ральф Лутц (Ralph Lutz)[311] из Стэнфорда, а также Роберт Бинкли (Binkley) из университета Вестерн. По-прежнему на германских позициях непоколебимо стояли Барнс и Коран[312]. Вегерер также привечал бывшего редактора «American Historical Review» профессора Джемисона (J. F. Jameson), при котором журнал благоволил ревизионизму, профессоров Лингельбаха (W. E. Lingelbach) из Пенсильвании и Шевила (F. Schevill) из Чикагского университета. Из молодых полезными, по мнению шефа «Реферата», оказались Хельмрайх (E. C. Helmreich) и Чарльз Тэнсилл (C. C. Tansill). Услуги, оказанные последним, были особенно ценными. Тэнсилл помогал сенатору Роберту Л. Оуэну, инициировавшему в 1926 г. сенатское обсуждение проблемы военной вины. Кроме того, он в работах, опубликованных в ежемесячнике (Monatshefte), «ясно сформулировал концепцию ответственности за войну… в нашу пользу»[313].

Французский историк Ренувен опубликовал любопытное исследование, согласно которому из 215 опрошенных американских историков всего 8 были твердо убеждены в исключительной вине Центральных держав, а 99 полагали, что на них лежит большая часть вины. Как видно, настойчивые германские попытки повлиять на общественное мнение США не прошли даром[314].

С 1936 г. «Ежемесячник» не мог более печатать американских статей. Прервалось плодотворное сотрудничество[315]. На время.

Амбиции германской политики в США не исчерпывались сотрудничеством с профессорами, сенаторами, политиками местного значения, а также воздействием на общественное мнение через СМИ, популярную и научную литературу. Предпринимались попытки повлиять на содержание школьных и университетских учебников. Впрочем, дипломаты предупреждали «Реферат», что настырный подход в этом вопросе может вызвать подозрения. Действовать надлежало в «шелковых перчатках». Чтобы не привлекать внимания властей, на нужных людей следовало выходить через их друзей-знакомых.

Сопротивление немецкому идеологическому наступлению оказывала «старая гвардия» американских профессоров, во время Первой мировой войны принимавшая активное участие в пропагандистской кампании и имевшая опыт общения с немецкими делегациями на Парижской и прочих конференциях.

Отношение Австрии к проблеме ответственности за начало войны и публикации соответствующих документальных источников

Министр финансов Австро-Венгрии Билинский в своих мемуарах умолчал о многих тайнах

 Граф Берхтольд – сторонник сокрытия документов после войны

 Граф Гойос, специальный эмиссар, отправившийся ко двору кайзера и вернувшийся откуда с «карт-бланшем». Представитель «военной партии» на Балльплатце, наряду с Берхтольдом, Форгачем и Мусулиным

Германский посланник в Вене в 1914 г. фон Чиршки поначалу призывал к сдержанности, но после выговора со стороны кайзера стал сторонником жесткой линии в отношении Сербии. Был посвящен в подготовку неприемлемого ультиматума

Республика Австрия стала одной из наследниц Австро-Венгрии. Однако чувства бывших подданных Монархии не менялись так же быстро, как появлялись новые страны на карте Европы. Вместо решения внутренних и внешнеполитических проблем война привела к распаду государства, исчезнувшего с исторической сцены. Это не могло не вызвать глубокое разочарование и ненависть в отношении виновника катастрофы.

В европейской истории встречаются устойчивые фобии, уходящие корнями как в религиозные войны, так и в более поздние эпохи. Семена, посеянные в 1914 г., по-прежнему дают всходы. Об этом в разгар югославского кризиса (23 февраля 1993 г.) в разговоре с Андреасом Папандреу напомнил французский президент Франсуа Миттеран: «Имела место цепь ошибок: германское вмешательство, американское невежество, колебания итальянцев, волю которых парализовал Святой престол. Германия, считающая себя легитимным наследником австро-венгерской империи, восприняла и старую австрийскую жажду отмщения сербам»[316].

Стилизованный образ «виновника» (Сербии и сербов) не появился одномоментно во время войны. На протяжении многих лет он формировался параллельно с планами переустройства Балкан. Первые годы ХХ в. отмечены многократными попытками придумать предлог для агрессии. Когда, в конце концов, произошло Сараевское покушение, потребовалось связать его с Сербией. Дипломатическая и информационная кампании, несмотря на отсутствие реальных доказательств участия сербского правительства в заговоре, должны были подтвердить обоснованность предъявления «неприемлемого ультиматума». Для принятия решения о нападении не потребовалось выяснение того, кто помогал «младобоснийцам», совершившим покушение.

Поиск доказательств участия Сербии в сараевском покушении

Таким образом, потребность в обнаружении «доказательств» замешанности официальной Сербии возникла в самом начале войны. Вступив в нее, Австро-Венгрия приняла на себя большую ответственность, что обусловило давление со стороны мировой общественности. Следовало предъявить собственную, основанную на сербских источниках версию событий, разоблачавшую Белград как виновника войны. Получение соответствующих доказательств было главной задачей следствия, проводившегося в отношении совершивших покушение. Как вспоминал судебный следователь Лео Пфеффер, полиция буквально выбивала из Неделько Чабриновича признание в том, что он и его подельники обратились за оружием к организации «Народна одбрана» и ее секретарю Милану Прибичевичу[317]. Кроме того, организаторы Сараевского, Банялукского и так называемых гимназических процессов, состоявшихся в ходе войны, стремились доказать, что сербский национализм в Боснии и Герцеговине и прочих югославянских областях Монархии «импортирован» из Сербии[318]. Для этого сербских гимназистов и представителей интеллигенции, находившихся на скамье подсудимых, обвиняли в причастности к «Народной одбране», штаб-квартира которой находилась в Белграде. Следует отметить, что не все современные историки осведомлены, что представляла собой эта организация. Уделим этому некоторое внимание.

В связи с задачами, стоявшими перед обвинением на Банялукском процессе, Владимир Чорович писал: «Представляя “Народну одбрану” в качестве рассадника всех сербских движений и идеологических течений, суд ставил себя в глупое положение, так как связи, которые он искал и обнаруживал, не могли иметь место в силу элементарной хронологии событий. “Народна одбрана”, как известно, возникла в 1909 г. после аннексии, а культурно-просветительское общество “Просвета” – в 1902 г. Тем не менее в обвинительном заключении написано, что по указанию “Народной одбраны” “организована и деятельность сербских обществ в Боснии и Герцеговине, где по образу “Народной одбраны” был сформирован и центральный орган, а именно “культурное” (закавычено в оригинале. – М. Б.) общество “Просвета” в Сараево (стр. 31 обвинительного заключения). Следуя этой логике, обвинение подчеркивает, что “нельзя согласиться с тем, будто требование официального признания “сербского” языка, “сербской религии” и “сербского” флага продиктовано лишь желанием сохранить сербскую самобытность или народность, которые никто не ставил под сомнение (sic! – М. Б.). Подлинный мотив – стремление реализовать далеко идущую и в мелких деталях продуманную великосербскую пропаганду (стр. 31)”. Этот пассаж перекочевал и в приговор (стр. 71). Речь идет о сознательной лжи. В Боснии мы всегда боролись не за “сербский”, а за “сербскохорватский” язык, выступая против абсурдного провинциального именования языка (официально он назывался “боснийским”). Аналогичным образом мы выступали не за “сербскую” религию, а за “сербско-православную”, возражая против “восточно-греческой”. Кстати, этот вопрос решился в 1905 г. в результате учреждения нашей церковно-школьной автономии. Что, и к этому приложила руку “Народна одбрана”?.. Следовательно, суд интересовало только изобретение дополнительных предлогов для ужесточения гонений. Поэтому деятельность “Народной одбраны” предстает в его изложении поистине всепроникающей»[319].

В обвинительном заключении подсудимым инкриминировалось «усиление народного самосознания». Приводились факты «провоза книг» – о князе Лазаре, царе Душане, Косовской битве, переселении сербов и т. д. Обвинение настаивало, что в этих книгах перечислялись входившие в состав Царства Душана земли, в которых имеется сербское население и которые до сих пор не освобождены. «Тем самым среди сербов распространялась мысль, что и они часть единого сербского народа, что каждый серб ничем не отличается от проживающего в Королевстве Сербия», – так сформулирована идеология, распространение которой приписывалось «Народной одбране»[320].

В дополнение к наблюдениям Чоровича отметим, что до 1907 г. не существовало сербской организованной политической партии. Зато имелось 396 культурных, спортивных и прочих национальных объединений, которые до 1905 г. носили по большей части религиозный характер. Упомянутая «Просвета» (1902) имела отделения только в городах, а на селе за поддержание национального самосознания отвечали учителя и священники. Объединения праздновали собственную «славу», распевали песни, как, например, «Призрен будет наш». Представление «Битва на Косовом поле» в 1879–1910 гг. в г. Мостар было исполнено 220 раз. В том же городе поэт Алекса Шантич возглавлял певческое общество «Гусле». Центр сербского сокольского движения, насчитывавшего 1600 членов, располагался в Сараево. В ответ на утверждение, будто изменение сербской политики в отношении Австро-Венгрии началось после кровавого переворота 1903 г., приведшего к смене династии, напомним, что король Александр Обренович не только поддерживал сотрудничество мусульман и сербов (с согласия турецкого правительства в г. Славонски Брод заключен соответствующий договор), но и, например, др. Душану Ефтановичу выделил на культурную деятельность 92 000 франков (1901–1903). Король считал, что надо оказывать помощь, чтобы не подумали, что «Сербия отрекается от народных идеалов»[321]. С осени 1903 г. политику поддержки культурно-просветительской деятельности продолжило правительство Н. Пашича, о чем австро-венгерскому посольству стало известно в январе 1905 г.[322]

Итак, вернемся к приоритетному для Монархии поиску «доказательств», необходимых для обоснования предъявления ультиматума и объявления войны. Некоторые сербские документы австро-венгерская армия захватила уже в 1914 г., как, например, журнал входящих и исходящих документов майора-пограничника Косты Тодоровича[323]. Во время состоявшейся в том же году первой оккупации Белграда разграблению подверглись дома некоторых министров. В ноябре 1915 г. захватчикам достались материалы МИД, обнаруженные в монастыре Любостиня, а затем отправленные в Вену.

По указанию австро-венгерского внешнеполитического ведомства в декабре 1915 г. была сформирована специальная «Комиссия по сербским документам» (Serbische Aktenkommision), принявшаяся за составление сборника. Формально ее возглавил Рудольф Погачар (Pogatscher), а на деле руководство осуществлял директор Государственного архива (Statsarchiv) др. Ганс Шлиттер. Несмотря на многонациональный характер Монархии, стоящих знатоков сербского языка найти не удалось. Перевод поручили упомянутому выше др. Гансу Фёрнле (Hans Vörnle)[324]. Несколько сот тенденциозно отобранных документов были переведены либо отчасти верно, либо полностью неверно (например, употреблялись выражения, абсолютно не соответствовавшие тем, что имелись в оригинале). Наряду с подлинными актами переводились и довоенные материалы австрийской разведки. То есть, по сути, фальшивки, которые создавались специалистами в этом вопросе, стремившимися удовлетворить «известного заказчика»[325].

До 1918 г. сборник так и не дошел до печати. Как мы уже знаем, австрийцы передали документы германскому правительству, которое включило их как в «Белую книгу» (1919), так и в памфлеты, подписанные Милошем Богичевичем. Заслуживает повторного упоминания забавный эпизод с профессором-филологом Белградского университета Радованом Кошутичем, не имевшим никакого отношения к дипломатии. Однако, если верить немецкому сборнику, он «дослужился» до «сербского посланника в Петербурге». Были напечатаны целых три телеграммы за его подписью, якобы отправленные в 1909 г. Так потерял свою должность тогдашний посланник Димитрие Попович[326].

В послевоенной Вене с 1919 г. преобладало мнение, что не стоит вступать в дискуссию по вопросу об ответственности за войну, так как это проблема не Австрии, а уже исчезнувшего государства. Отсутствовало даже желание оспаривать Сен-Жерменский договор, в котором оговаривалось, на ком лежит вина. Этим озаботились лишь несколько человек, публиковавшиеся в соответствующих германских журналах. Особенную активность проявляли генерал Эдмунд Глейзе фон Хорстенау (Edmund Glaise von Horstenau), Ганс Юберсбергер (Hans übersberger) и др. Людвиг Биттнер (Ludwig Bittner) – последний поборник Аншлюса и пламенный обожатель «величайшего австрийца» Адольфа Гитлера. Когда в декабре 1918 г. Родерик Госс (Roderich Gooss) приступил к подготовке публикации корпуса документов, не сразу стало ясно, что это – научный или политический проект[327]. Составитель более всего сожалел о недоступности бумаг австро-венгерского посла в Берлине графа Гойоса (Count Alexandar von Hoyos)[328]. В Австрии многие опасались, что Госс хочет свести счеты с военными кругами – теми, кто подговаривал к войне и нажился на ней, то есть с крайне правыми политическими силами. Когда в июне 1919 г. труд был готов, тогдашний глава австрийского МИДа Отто Бауэр (Otto Bauer) сумел помешать его публикации в Берлине. Министр счел, что недоброжелатели могли бы расценить книгу как германскую провокацию, осуществленную в преддверии заключения мира. Только если бы Германия отказалась подписывать договор, имело смысл напечатать книгу в Вене. В случае если Берлин ставит свою подпись, публикация только усугубила бы положение Австрии[329].

Во всяком случае, делегация, готовившаяся к участию с мирной конференции, получила инструкции не отрицать вины Австрии в событиях, предшествовавших началу войны, – «от предъявления ультиматума Сербии, “служившего свидетельством желания вступить в войну”, до отказа от посредничества Эдварда Грея. Однако следовало подчеркнуть, что режим, на котором лежала ответственность, был не немецко-австрийским, а австро-венгерским. При нем министерством иностранных дел руководила венгерская клика». По отношению к Германии приходилось вести себя более тактично: «Если кто-то скажет, что действиями Австро-Венгрии руководила Германия, то это неверно и может быть подтверждено документами… Можно сообщить, что немецко-австрийское правительство полно решимости публиковать документы, что работа уже идет, но еще не завершена»[330].

От незаинтересованности до тайной подготовки публикации документов

Однако позднее позиция изменилась. В июне 1926 г. по инициативе директора Государственного архива др. Людвига Биттнера началась работа по отбору дипломатических документов за период 1908–1914 гг. В 1929–1930 гг. вышли 8 томов материалов (11 200 документов). Германия оказывала финансовую и идеологическую поддержку проекту, о чем Биттнер в Берлине договаривался с редактором германского издания Фридрихом Тимме (Friedric Thimme). Сама работа протекала в обстановке строгой секретности, которую пришлось соблюдать даже работникам типографии[331]. Спешку и «долг чести» австрийские профессора и политики оправдывали общемировой тенденцией (сборники готовились в Великобритании, Франции и Италии[332]), а также опасностью того, что страны-наследницы Австро-Венгрии сразу по истечении срока запрета уже в 1930 г. (1940[333]) приступят к публикации венских документов. Еще до назначения на должность директора Биттнер проинформировал канцлера, что украдены числившиеся в описи материалы Боснийского отделения министерства финансов, «которые могли свидетельствовать о том, что сербский посланник в Вене Йованович предупредил двор до поездки в Сараево»[334]. О том, почему все держали в тайне и откуда взялись реальные или мнимые опасения того, что союзники предадут огласке запрет на публикацию документов, Глейзе фон Хорстенау написал в журнале Berliner Monatshefte в январе 1930 г.[335]

На самом деле, Австрия, осуществив публикацию документов без согласия заинтересованных государств, нарушила подписанные ею договоры. Например, соглашение от 26 июня 1923 г., заключенное с Королевством СХС, в котором говорилось, что без его согласия «в течение двадцати лет не будут предоставляться в пользование неофициальным лицам архивные материалы, датированные 1900 г. и позднее и относящиеся к Королевству Сербия в границах до 1914 г.». Однако, когда они в 1930 г. увидели свет, Югославия не стала подавать протест[336].

19 ноября 1929 г. канцлер Скобер направил в заграничные дипломатические миссии инструкцию, объяснявшую, как следует трактовать начало войны в свете опубликованных документов: «В конце концов, материалы предоставляют еще больше доказательств того, что Австро-Венгрия и Германия, даже после разрыва с Сербией, всерьез стремились к тому, чтобы локализовать войну, и предпринимали все, чтобы отвратить Болгарию и Турцию от нападения на Сербию. Более того, Сербии даже после ее поражения предлагались гарантии сохранения ее как суверенного государства. Однако все усилия по локализации потерпели неудачу в результате скоропалительного решения России провести мобилизацию»[337].

Вдохновленный выходом дипломатических сборников др. Юберсбергер сочинил историю Салоникского процесса, на котором осудили одного из «организаторов» Сараевского покушения. Саркотич издал книгу о процессе в Баня Луке. А Фрицу Райнолу (Fritz Reinöhl) МИД поручил написать работу о пансербских интригах, которые плелись накануне и во время войны. Работа вышла под грифом Венского архива в 1944 г.[338]

Отбор военных документов, издание которых не поспевало за дипломатическими, ставил целью поддержание легенды о фельдмаршале Конраде. Некоторые составители, как, например, майор Ратценхоффер, проявляли излишнее рвение, из-за которого пришлось отозвать первый том «Последней Австро-Венгерской войны. 1914–1918». Тем не менее, под контролем со стороны биографов маршала – генералов Кислинга и Глейзе фон Хорстенау – публикация продолжалась в том же духе вплоть до 1938 г.[339]

Следует подчеркнуть, что перечисленные усилия категорически диссонировали с той позицией, которую власти Австрийской республики занимали в первые дни ее существования. Так, в ноябре 1918 г. новый министр иностранных дел Отто Бауэр, войдя в здание на Балльплатце, обратил внимание своих подчиненных на то, что они «находятся в помещении, в котором совершилось преступление развязывания мировой войны»[340].

После состоявшегося в 1938 г. Аншлюса дуэт наиболее активных сторонников публикации документов и борцов за пересмотр военной ответственности Германии и Австро-Венгрии продолжил заниматься привычным делом – поиском «сербской вины» и повторным ограблением архивов оккупированной Югославии. Что любопытно, Биттнер с Юберсбергером уже в июле 1940 г. рассчитывали добраться до сербских документов. Они предлагали надавить на Белград и добиться их выдачи, а на тот случай, если страна будет завоевана, указывали, что и где следует изъять.

Прежде чем продолжить, имеет смысл сказать несколько слов о др. Биттнере. Он, как писал В. Йованович-Марамбо, «испытывал удвоенную ненависть к сербам. Убив Франца Фердинанда, они нанесли смертельное оскорбление древней империи. Его повторением – плевком в лицо новому гитлеровскому отечеству – стал государственный переворот, совершенный в Югославии 27 марта 1941 г. Будучи человеком науки, Биттнер все свои знания и способности употребил на борьбу с ненавистным врагом… Большое дело публикации сборника сербских документов он предпринял, находясь во власти глубоко укоренившихся антисербских предубеждений. Он повсюду обнаруживал следы заговорщицкой злодейской деятельности сербов. Ненависть к ним была столь сильна, что подозрения у него вызывали все, кто не разделял его мнения. Тайными сербскими агентами он называл тех высших чиновников бывшего боснийского земельного правительства в Сараево – австрийцев и венгров, – о которых узнавал, что они масоны или предположительно имеют еврейское происхождение. Более того, однажды в июле 1942 г. он высказал подозрение, что и в берлинском Министерстве иностранных дел засели “сербофилы”, мешающие ему выполнить его высокую миссию – опубликовать документы, подтверждающие сербскую ответственность за начало войны». Наряду с ограничением, обусловленным психологическими чертами, у Биттнера имелось и одно профессиональное, а именно незнание сербского языка. Однако он верил, что «лучший специалист по проблеме военной ответственности» Г. Юберсбергер владеет им в должной мере. Помимо Юберсбергера Биттнеру помогали еще несколько не слишком умелых переводчиков[341].

Профессор др. Ганс Юбербергер и его супруга др. Хедвига Флайшхакер Юберсбергер не только имели общие склонности, но и работали вместе. После 1938 г. многие документы Юбесрбергер подписывал как оберштурмбанфюрер СА. Однако амбиции его простирались дальше – он мечтал стать рейхсминистром. В компанию супружеской четы входил профессор др. Алоиз Хайек – ученик Константина Иречека, – преподававший историю Восточной Европы в Венском университете. Затем в их группу включили др. Роберта Шванке, большую часть времени уделявшего «полевой работе» в Югославии. Тем же занимался др. Герман Цельнер[342].

Краткого описания заслуживает и карьера генерала Глейзе фон Хорстенау, в обязанности которого, как офицера генштаба, входило ведение дневника военных действий австро-венгерского Верховного командования и составление донесений императору. С весны 1917 г. он состоял и в Военном пресс-бюро, осуществлявшем дорогостоящие пропагандистские операции, в том числе антисербские, в нейтральных государствах и странах Антанты. Одним из главных пропагандистских методов была публикация статей в газетах нейтральной Швейцарии, откуда их перепечатывала австро-венгерская пресса, а также издания прочих государств, в том числе и оккупированных, как, например, Черногории. Австро-венгерскому военному атташе в Берне помогали в работе какие-то сербы из окружения черногорского короля Николы. Сам Хорстенау был больше предан рейху, чем Монархии. После войны открылось, что он всю секретную информацию передавал германцам. Наследник Гётцендорфа генерал Артц считал, что за это Хорстенау следовало предать суду[343].

Как сербские архивные материалы во второй раз оказались в Вене

С 1940 г. австрийцы более всего стремились заполучить те фонды, в которых, как им казалось, хранятся секретные сведения о Сараевском покушении, о причинах войны, а также о тайных связях Сербии и России. Биттнер считал, что следует обнаружить и вернуть: а) документы австро-венгерских военных частей (начиная с бригады), оставшихся на территории Королевства СХС после отступления понесшей поражение армии; б) архив Императорского и королевского военного губернатора, под властью которого находилась оккупированная Сербия в 1915–1918 гг.; в) акты и архив плебисцитарной комиссии, вывезенные из Каринтии после ее оставления югославскими войсками и администрацией; г) архивы австро-венгерского посольства и консульств в Югославии; д) архив боснийско-герцеговинского отделения австро-венгерского министерства финансов, для конфискации (реституции) которого в Вене пришлось прибегнуть к угрозе применения вооруженной силы и т. д.

Кроме того, Биттнер предлагал, чтобы даже в случае сохранения Югославии потребовать от нее предоставить неограниченный доступ в сербские архивы, в частности в мидовский, «так как там находятся важные и до сих пор недоступные источники по предыстории мировой войны. Особый интерес представляют те, что освещают соучастие сербского (и российского) правительства в Сараевском покушении, а также позиции России, Англии и Франции накануне войны»[344].

После падения Югославии весной 1941 г. в Австрию (Вену), согласно спискам, было отправлено более 100 вагонов архивных материалов. Интерес к Сараевскому покушению и причинам Первой мировой войны обусловил изъятие из фонда Министерства иностранных дел стенограмм Сараевского процесса 1914 г., многочисленных ящиков с документами «Боснийского архива», актов Политического отделения МИДа, архива сербского Президиума правительства и т. д. Таким образом, уже однажды реституированные материалы, в том числе и переводы Фёрнле, снова вернулись в Австрию. Забрали и обширную переписку политиков и венских архивистов в связи с переводом и использованием сербских документов.

Одним из достижений вышеупомянутой специальной группы, ответственной за выявление и изъятие архивных материалов, стало обнаружение бумаг двора в декабре 1942 г. Четыре ящика с ними, спрятанные в 1941 г. в селе Вилюши, нашел помощник Цельнера фольксдойче Хайнц Фрай. Крестьяне, на которых поступил донос, подверглись пыткам, не принесшим результата. После этого Фрай расстрелял двоих и пригрозил сжечь всю деревню. И только тогда ее жители выдали спрятанное. Об этих ужасающих преступлениях белградского сотрудника ведомства Г. Гиммлера стало известно из его случайно сохранившейся переписки. Среди обнаруженных немцами бумаг было два важных документа: черновик письма Драгутина Димитриевича Аписа, в котором он признается в организации Сараевского покушения, и письмо принцу-регенту Александру[345].

Таким образом, за короткое время – менее чем за тридцать лет – сербские архивные документы дважды подвергались похищению, обследованию и «доработке». Последняя состояла в стирании комментариев на полях актов, произвольном употреблении клея и ножниц. Все это в деталях описал Воислав Йованович Марамбо. Подводя итог, он констатирует, что первую попытку «использования» можно считать отчасти успешной. После Первой мировой войны результатом произведенного отбора и подготовки стали «разоблачения» Богичевича, пользовавшиеся признанием в определенных кругах. Во второй раз, в ходе Второй мировой войны, все было зря: и тенденциозный выбор документов, и сокрытие материалов, не укладывавшихся в концепцию, и вольный перевод и трактовка текста, и бессовестное употребление сомнительных и поддельных документов[346].

Увы, по-видимому, Йованович ошибся. Прошли десятилетия и перед нами всплывают со дна биттнеровские и юберсбергеровские «открытия», по-другому озаглавленные и подписанные другими авторами.

Сербской историографии известно, что Юберсбергер, Биттнер и Алоиз Хайек в 1945 г. опубликовали книгу «Сербская внешняя политика 1908–1914», в основу которой легли материалы, захваченные в 1941 г. Историк Бурц указывает, что остается загадкой, куда делся напечатанный всего в нескольких экземплярах третий том второго серийного издания, освещающий период с 26 мая по 6 августа 1914 г.[347]

Изменение позиции по вопросу об ответственности Сербии за развязывание Первой мировой войны, произошедшее в 1990-е гг

Доктор Людвиг Биттнер, редактор публикации австро-венгерских дипломатических документов

Генерал Эдмунд Глейзе фон Хорстенау, редактор публикации австро-венгерских военных документов

 «Последняя война Австро-Венгрии 1914 –1918». Том V

 Книга Анники Момбауэр о контроверзах и консенсусе относительно причин Первой мировой войны

Дополненное переиздание книги Жана-Жака Бекера «Год 14»

Английское издание 2007 г.  книги А. Митровича «Сербия в Первой мировой войне»

Книга канадского профессора Рососа о российской политике на Балканах в 1908 –1914 гг

На Западе из-за необходимости совместного противостояния большевизму уже в 1920-е гг. стали проявлять готовность облегчить Германии репарации и в целом бремя ответственности за начало войны. В 1930-е гг. в интересах «умиротворения» был сделан еще один шаг по пути молчаливой ревизии Версальского договора. Тенденция продолжилась в годы холодной войны, которые прошли под знаком пересмотра оценок и концепций, что нашло отражение в коллективных заявлениях историков. С одной стороны, актуальной была потребность консолидации западного блока, для которой следовало избежать усугубления уныния, охватившего народы и государства, проигравшие обе войны. С другой – кризисные ситуации, возникавшие во взаимоотношениях двух блоков и грозившие перерастанием холодной войны в «горячую», возродили интерес к изучению исторического наследия 1914 года, в котором великие державы «соскользнули» в пропасть самоуничтожения. Гонка вооружений и необходимость поддержания паритета сил напоминали историкам о хорошо знакомом им прошлом, поводом переоценить которое служили и приближавшиеся круглые даты – 1964, 1984, 1994 гг. Дополнительный интерес к теме привлекали военные конфликты на Балканах, разразившиеся в 1990-е гг., а также глобальное перераспределение сфер влияния. Одним словом, геополитика определяла направления развития историографии.

За прошедшие годы многие историки обращали внимание на то, что политическая ситуация в ФРГ также оказывает значительное влияние на ход научной дискуссии. Новые исследования, посвященные политической и особенно социальной истории Германии, поставили под сомнение традиционную геополитическую трактовку причин войны (пребывание в окружении враждебно настроенных союзников). Фриц Фишер сформулировал собственную «контроверсию», которую многим хотелось бы опровергнуть или проигнорировать. Это стремление, вполне умеренное, явственно проявилось после поражения социал-демократов в 1981 г. и прихода Гельмута Коля на пост канцлера. Стало возможным в позитивном ключе писать о германском национализме, чем не преминули воспользоваться представители консервативной историографии. По словам Анники Момбауэр, «многие немцы поняли, что заканчивается время, когда приходилось оправдываться и каяться» за войны, оставшиеся в далеком прошлом. Снова заговорили о патриотизме, о котором раньше стыдливо умалчивали[348]. Суть произошедших перемен в 1999 г. изложила историк Мэри Фулбрук: «В 1980-е гг. западногерманский канцлер Гельмут Коль, которому помогали историки Михаэль Штюрмер и Андреас Хильгрубер, а также специалист по историософии Эрнст Нолте, приложил значительные усилия к тому, чтобы “нормализовать” массовые народные представления о прошлом Германии и сформировать новую национальную идентичность посредством избирательного изложения исторических событий в книгах и статьях, а также в музейных экспозициях»[349].

Разумеется, не только Первая, но и Вторая мировая война, а также прочие сюжеты не могли остаться в стороне от процесса «переформатирования» исторической памяти. Дополнительным импульсом к нему послужили объединение Германии, распад СССР, а также кризис и война на Балканах.

Представился шанс указать на «подлинного виновника и деструктивный фактор», который в 1990-е гг. повторно перессорил Европу, а в 1914 г. и втянул ее в войну. Параллельно началось наступление идеологии глобализации, прославлявшей исчезнувшие мультиэтничные и мультирелигиозные империи (за исключением Российской). На прежнее стремление к экономической свободе и правам человека, реализовывавшееся посредством восстаний и вооруженной борьбы, навесили ярлык нелегитимного «национализма». Пересматривалось историческое значение национально-освободительных движений, которые стали отождествляться с современным национализмом и шовинизмом. Однако не все «национализмы» заслуживали одинакового подхода. К греческому, болгарскому, албанскому, венгерскому, румынскому, польскому, итальянскому и югославскому вопросов не имелось. Единственный сомнительный – сербский. Оставалось только отмести в сторону серьезные достижения исторической науки и воспользоваться «интеллектуальными» ресурсами австро-венгерской пропаганды и более позднего ревизионизма. И можно проводить параллель между прошлым и настоящим – между «1914 г.» и «Сараево» со «Сребреницей».

И в 1990-е гг. и в первые полтора десятилетия наступившего XXI в. опубликовано множество значительных книг, статей и тематических сборников, затрагивающих соответствующую тематику[350]. Однако мы сосредоточились лишь на тех, что рассматривают или пересматривают причины и поводы развязывания Первой мировой войны, а не все ее четырехлетнее течение. Исследования, о которых идет речь, написаны на разных языках и освещают, наряду с интересующими нас вопросами, многие другие проблемы более частного характера. Перечисление всех новых или дополненных изданий, которые появляются едва ли не каждый день, потребовало бы слишком большого времени и пространства. Во всех работах, привлекших наше внимание, имеется по одной главе, или разделу, посвященному «Июльскому кризису 1914 г.» или «Сараево в 1914 г.». Излагая события, авторы опираются на близкие им трактовки и используют часто один и тот же набор наиболее известных книг.

Если обобщать, то можно назвать три основных течения, оформившихся за последние двадцать лет: первое, позиции которого в Германии и Австрии укрепились благодаря достижениям новой историографии, ставит во главу угла империалистические побуждения, главным образом стремление Германии к перераспределению сфер влияния; второе – умеренно консервативное, – которое, не отвергая новых открытий, настаивает на том, что «ближайшее будущее» уготовило некие угрозы Австро-Венгрии и Германии, что и подтолкнуло их к «превентивной войне»; третье сводит всю проблему начала войны к Балканам, нещадно демонизируемым в ходе пропагандистских медийных кампаний. Этот регион, если верить приверженцам направления, трижды на протяжении ХХ в. становился источником и парадигмой всех мировых проблем. Условно можно говорить и о четвертом течении, которое стремится к более адекватному рассмотрению роли остальных участников кризиса и войны. Если посмотреть еще шире, не составит труда выделить дополнительные тренды. Речь идет о новейших теоретических и прикладных исследованиях национальной идентичности, указывающих на «старые», «новые» и «запаздывающие» нации, а также о работах, посвященных «исторической памяти», «массовым убийствам», «экономике», «миграциям», «истории полов» и т. д.

По словам Андрей Митровича, немецкий историк Фриц Фишер в своих монографиях «Рывок к мировому господству» и «Сговор элит» разоблачает три основные догматические представления, которые сформировались в германском национальном сознании после Сараевского покушения, то есть в течение межвоенного времени. Первая догма гласит, что рейх в 1914–1918 гг. вел оборонительную войну и, даже более того, «борьбу за существование». Согласно второй не рейх развязал Первую мировую войну. Третья, для которой первые две служат идейным обоснованием, утверждает, что нацистский рейх, который, безусловно, начал Вторую мировую, представляет собой не логичное продолжение предшествующей немецкой истории, а некое случайное, незакономерное явление[351].

Фишер продемонстрировал, что существовало стремление к мировому господству, обретение которого зависело от решения определенных задач, перечень которых менялся, хоть и не существенно, вместе с общей международной обстановкой (Imperium Germanicum). Историк вместе с Иммануилом Гайсом и другими своими сотрудниками указал на все действия, которые привели к считавшемуся единственно возможным «решению» и которые были продиктованы желанием не упустить шанс, представившийся после Сараевского покушения. Книга «Сговор элит» подтвердила, что главная цель внешней политики Германии оставалась неизменной с 1871 г. по 1945 г. Под влиянием этих научных достижений историкам-консерваторам пришлось несколько смягчить собственную позицию, сформулированную еще в межвоенное время. Людендорфу с близкими ему пангерманистами они стали приписывать большую часть ответственности, освободив от нее всех остальных. При этом параллельно некоторые профессоры, как, например, Андреас Хильгрубер (Andreas Hillgruber) и Вольфганг Момзен (Wolfgang Mommsen), начали вводить в оборот такие понятия, как «превентивная война», «подразумевающийся риск», «хаос поликратии» и т. п. 1980-е гг. продемонстрировали нежизнеспособность старого мифа, многие из идейных сторон которого обрели новую форму выражения. Сам Фишер никогда не уклонялся от полемики (борьбы), будучи убежденным, что прошлое имеет непосредственное отношение к современным немцам, их соседям, да и ко всему миру[352]. Как и профессор Кантровиц, он принял на себя многочисленные удары, нанесенные исподтишка. Так, министр иностранных дел Герхард Шрёдер, следуя совету старых консервативных историков, лишил Фишера средств, выделенных ему Институтом Гетте и предназначавшихся для оплаты транспортных расходов во время поездки с лекциями по американским университетам. Дуайен германской историографии Герхард Риттер (Gerhard Ritter) сравнил это турне с «национальной трагедией»[353].

По словам профессора Бергхана, после многолетней и малорезультативной дискуссии на тему ответственности за войну, в ходе которой германские историки возлагали вину то на Тройственное согласие, то на всех в равной степени, наконец-то произошел прорыв – появилась «контроверсия» Фишера, с которой согласилась значительная часть научных кругов, интересующихся непосредственными причинами войны. Основной ее тезис гласит: Европу в пропасть столкнули обитатели императорского дворца в Берлине. «Перед 1 августа эти люди вместе с ястребами в Вене целую неделю сознательно усугубляли кризис, хотя у них имелись все возможности для его разрешения». Опираясь на Бергхана, который, в свою очередь, соглашается с позицией Фишера и его последователей, мы можем констатировать, что в течение нескольких недель накануне войны в рейхе имел место судьбоносный конфликт между военными и гражданскими правящими кругами. Мольтке с единомышленниками не желал упускать возможность «разделаться с Антантой»[354]. Что касается его австро-венгерского коллеги Конрада, то он с 1 января 1913 г. по 1 июня 1914 г. 24 раза требовал начать войну с Сербией[355].

Со времени пребывания у власти социал-демократов в этом ключе стали писать и германские школьные учебники, за исключением тех, по которым преподают в Баварии.

Джеймс Джолл в своей получившей широкое распространение работе о причинах войны указывает на психологический фактор (“the mood of 1914”), имевший критическое значение для сползания Европы в хаос. При этом историк оговаривается, что на разные страны и общественные группы он оказывал неодинаковое воздействие, поддающееся только приблизительной оценке. Автор утверждает, что на каждом уровне присутствовала готовность пойти на риск и принять войну как средство решения многих политических, социальных и международных проблем. Джолл призывает к изучению менталитета европейских правителей и их подданных, «так как именно в этой области кроется ответ на вопрос о причине войны». При этом нельзя игнорировать такие категории, как «страх», «напряженность», «разочарованность», «надежды масс на то, что им станет лучше, легче, сытнее» и т. д.[356] Отметим, что то, о чем говорит Джолл, не новость для остальных исследователей, многие из которых указывают, что за массовым психозом стояли определенные силы, его вызывавшие и направлявшие в нужную для себя сторону. Средства массовой информации провоцировали военную истерию, которой власти предержащие «вынуждены были соответствовать». Одновременно газеты в Германии и других государствах замалчивали антивоенные демонстрации, ничуть не менее массовые. Демонизация противника, расистские лозунги, утверждения о существовании «высших» и «низших» ступеней цивилизованности, «естественных правах», «немецком культурном духе» и бездуховности славян – все перечисленное в совокупности и определяло джолловские «настроения 1914 г.», когда чаша весов колебалась между войной и миром.

Наряду с историографией, которая искала новые формы обработки и анализа источников, завоевывала и отстаивала собственные позиции в многолетней дискуссии, сегодня присутствуют и иные, менее научные литературные течения, которые, впрочем, в гораздо большей степени могут считаться отражением своего времени. Речь идет о работах, выполняющих, так сказать, политическую миссию. Историку, представляющему территорию бывшей Югославии, не могут не мозолить глаза популярно написанные книжки, напечатанные крупными мировыми издательствами и воспроизводящие риторику межвоенной (потерпевшей поражение) Европы. Вслед за «краткими историями» Боснии и Косово, которые политики раздавали журналистам и своим еще менее образованным сотрудникам, накануне столетия войны появились работы, «раскрывающие» долго скрывавшегося ее виновника – «сербский национализм», злоумышлявший разрушение обустроенной и цивилизованной империи, которая несла Балканам прогресс и стабильность. Вспомнили про «Начертание» Илии Гарашанина (1844) – провозвестника проекта «Великой Сербии», про склонность к убийствам монархов (1903, 1914 гг.) и т. д. Одним словом, обнаружен главный и единственный фактор нестабильности на Балканах, страдающий от врожденного «дефекта менталитета»[357].

Профессор Милорад Экмечич неоднократно разоблачал мифы, ставшие плодом межвоенных дискуссий о «военной ответственности» и воспринятые различными национальными и националистическими идеологиями. Один из таких мифов родился в результате поверхностной интерпретации «Начертания» Илии Гарашанина. Документ, имеющий выраженную международную подоплеку, редактировали государственные деятели, у которых были основания скрывать от Вены собственное намерение посотрудничать с хорватами. И тем не менее в 1930-е гг. в Германии и Австрии про него заговорили как про отправную точку «сербского проекта». Членов «Народной одбраны», действовавших в 1908–1914 гг., стали отождествлять с агентами Гарашанина, которые устанавливали контакты с лидерами югославян на местах. Следует признать, что сербские и югославские историки тоже апеллировали к «Начертанию», дабы продемонстрировать глубокие корни неизменного стремления югославян к построению общего государства[358]. Затерявшийся в гарашаниновских бумагах документ, про который не вспоминали до его обнаружения и публикации в 1906 г., стал трактоваться как обоснование не только сербского империализма (гегемонии), но и этнических чисток, произошедших в новейшее время. В 1940-е гг. подобные спекуляции, выходившие из-под пера ностальгирующих по австро-венгерским временам, пользовались особым спросом в так называемом Независимом государстве Хорватия. Сегодня в том же ключе пишут некоторые историки, причиной войны называющие сербский заговор и российские притязания[359].

О том, как в 1990-е гг. политический контекст влиял на научные оценки сербского национализма, можно судить на примере блестящей и воистину инновационной книги Найла Фергюсона (Niall Ferguson) «Горести войны» (Pity of the War). Коротко касаясь истории возникновения в XIX в. национальных государств на Балканах и в Европе, автор пишет, что, хотя сербское правительство и не подчинялось воле России, как болгарское, «его политику можно назвать агрессивно националистической и экспансионистской». Того, что Пьемонту удалось в 1850-е гг., а Пруссии – в 1860-е гг., Сербия хотела добиться в начале ХХ в., а именно: «расширить собственную территорию, прикрываясь идеологией “югославянского” национализма»[360]. Ни слова о национально-освободительном движении, о том, что Сербия была центром притяжения для своего окружения. Имели место только притязания Сербии, обращенные вовне. Будем справедливы, ни о чем подобном не говорится и применительно к другим народам и государствам. В фокусе внимания автора лишь территориальный вопрос. При этом Фергюсон отмечает цинизм Лондона и Парижа, желавших грекам и сербам «успехов против турок, но только в пределах дозволенного великими державами»[361].

Манфред Раухенштайнер (Manfred Rauchensteiner) в книге, увидевшей свет в 1993 г., совсем в «модерном» духе утверждает, что Франца Фердинанда «убил террорист, находившийся под сербским контролем». Австро-венгерские власти были уверены в соучастии сербского правительства в убийстве, что и подтвердилось, когда стали доступны документы Салоникского процесса (вывезенные из Югославии в 1941 г.). Выяснилось, что некоторые члены правительства знали о планировавшемся теракте. Позднее этот тезис доведет до абсурда историк Макмикин, заявивший, что офицеров на процессе судили за участие в аттентате на эрцгерцога. Как мы уже указывали ранее, автор предполагает, что таким образом правительство хотело замаскировать свое участие и снять с себя ответственность за покушение[362].

Британский историк Марк Корнуолл (Mark Cornwall) в первой половине 1990-х гг. озвучил более-менее корректные оценки роли Сербии. Некоторые преувеличения, как нам кажется, обусловлены общей атмосферой того времени. Одним из них можно считать утверждение, будто война была на руку сербскому правительству, так как позволила ей решить ряд внутренних проблем. Согласно имеющимся «доказательствам» Сербия в 1914 г. проявляла большее упрямство и независимость, «чем это кажется историкам… Сербия была готова отвергнуть австрийские требования, которые противоречили статусу суверенного и “цивилизованного” государства (так в оригинале. – М. Б.)… Поэтому правительство сформулировало по собственному усмотрению (так в оригинале. – М. Б.) миролюбивый и одновременно холодный ответ… По ситуации на 25 июля королевство не возражало против локальной войны с Австро-Венгрией… Пашич полагал, что Великая Сербия может родиться только в огне общеевропейской войны. И сама Сербия поспособствовала тому, чтобы эта война началась, отказавшись во время Июльского кризиса вернуться в положение австро-венгерского сателлита (sic!)»[363].

Следует отметить, что к противоположным умозаключениям автора должно было подтолкнуть уже само впечатление, которое на современников произвел ультиматум, казавшийся «неприемлемым» даже немцам с австро-венграми. Его подлинную суть сразу раскрыли и в Лондоне, и в Петербурге, и в других столицах, в которых послам Монархии приходилось выслушивать заявления, что этот «ужасный документ» преследует единственную цель – развязать войну. Что касается сербского ответа на ультиматум, о содержании которого стало известно 26 июля, то ему отдавали должное за готовность пойти на максимально возможные уступки ради сохранения мира. Кому-то может показаться «спорным» комментарий российского министра иностранных дел Сазонова: «Умеренность и стремление дать Австро-Венгрии удовлетворение превосходят все ожидания. Мы не видим, какие еще требования можно предъявить… Если только венский кабинет не ищет предлога для войны». Или «некомпетентен» болгарский премьер Радославов, признавший, что «Сербия своим ответом на австрийскую ноту продемонстрировала изрядное миролюбие и пошла на все возможные уступки». Может быть, «пристрастно» мнение французского МИДа, в котором австро-венгерский посол услышал, что «по общему убеждению Сербия сделала все возможное и поэтому вправе рассчитывать, что Австро-Венгрия не совершит ничего непоправимого»[364]. Если действительно ответ не отличался предупредительностью и ставил крест на дипломатическом решении, как тогда объяснить, что самое сильное впечатление он произвел на берлинские дипломатические круги, на двор и в целом на военную партию. Канцлеру Бетману стоило больших усилий поддержать боевой настрой кайзера, настроение которого в корне переменилось после чтения сербского ответа: «Он решил, что отпали все причины для войны»; кайзер «больше не хотел, чтобы Австрия ее вызывала». Он был готов бросить Австро-Венгрию, если она начнет военные действия. Отрезвляюще подействовали слова военного министра Фалькенгайна, заявившего Вильгельму, что «от него более ничего не зависит». И Бетман полагал, что кайзер не вправе вмешиваться. Колесо завертелось[365].

М. Раухенштайнера все вышеприведенное ни в чем не убеждает: «Тщательно продуманный ответ на венский ультиматум был рассчитан на то, что его хорошо примут европейские правительства. Однако он ни в коем случае не подразумевал безусловного принятия требований, адресованных Белграду. Тот факт, что Сербия за несколько часов до отправки ответа объявила мобилизацию, свидетельствует о том, что сербское правительство осознавало последствия такого ответа»[366].

Таким образом, сербское правительство не ставило цель избежать войны, ее ответ был рассчитан на то, чтобы произвести впечатление на великие державы. Не веря в то, что Австро-Венгрия поверит ей, Сербия приступает к мобилизации до вручения ответа на ультиматум, что служит «доказательством» ее «подлинных» намерений. Не отличающаяся новизной конструкция – плод межвоенных изысканий ревизионистов, стремившихся дезавуировать как аргументы в пользу того, что Австро-Венгрия и Германия желали войны, так и заявления дипломатов и государственных деятелей, полагавших, что позиция Белграда может служить основой для дипломатического разрешения кризиса.

Как и Раухенштайнер, Хью Страхан убежден, что приказ о мобилизации отдан 25 июля после обеда, так как Пашич не сомневался, что Австро-Венгрия приняла решение воевать. При этом британский исследователь считает, что сербский премьер не мог продемонстрировать слабость на внешнеполитической арене, так как это помешало бы ему выиграть предстоящие парламентские выборы. «Следовательно, Сербия прибегла к военным мерам до того, как исчерпались все дипломатические средства», – пишет Страхан[367].

Кристофер Кларк вслед за Раухенштайнером, но не ссылаясь на него, указывает, что австро-венгерскому посланнику Гизлю стало ясно, что «не следует ожидать безусловного принятия ультиматума. Приказ о сербской мобилизации действовал с трех часов дня. Городской гарнизон с большой помпой вышел из казарм и занял высоты вокруг города. Народный банк и Государственный архив приступили к эвакуации во внутренние районы, а дипломатический корпус приготовился последовать за правительством в Крагуевац (!) и далее в Ниш»[368]. Кларк повторяет аргументы германского посла в Вене Генриха фон Чиршки, которые он озвучил в разговоре с британским коллегой Бансеном. Когда тот сказал, что, по-видимому, Сербия согласилась практически со всеми пунктами ультиматума, Чиршки возразил, что все это обман, так как мобилизация уже началась, а правительство решило покинуть столицу еще до вручения ответа. И этот факт подтверждает то, что ему хорошо известно – что легитимные требования Австро-Венгрии остались неудовлетворенными»[369].

В вопросе о времени начала мобилизации ошибается и Жан-Жак Бекер, утверждающий, что приказ последовал 25 июля в 15.00, то есть за три часа до вручения ответа на ультиматум. Сербия, дескать, ни секунды не сомневалась, что он будет отвергнут[370].

Более того, в Вену сообщали, что мобилизация началась уже 24 июля в 16.00. Соответствующее донесение от австрийского шпиона в г. Шабац передано через командование XIII корпуса в Загребе и принято в 23.00 того же дня. Фиксируя эту информацию, Конрад Гетцендорф в своем дневнике делает запись о том, что 25 июля поступило новое известие о мобилизации, приказ о которой якобы отдан в 16.00. В данном случае, по-видимому, речь идет о докладе Гелинека, к которому апеллирует и Кларк[371]. И среди сербов ходили слухи, подкрепленные информацией из «секретного источника», что мобилизация или будет, или уже объявлена (а на самом деле еще не была. – М. Б.). При этом мало кто понимал разницу между приказом принять меры предосторожности, сообщением о готовности приступить к мобилизации и собственно приказом о мобилизации.

В том же духе пишут Грейдон Танстол и Макс Хэстингс. Первый указывает, что Вене стало известно о мобилизационных мерах 24 и 25 июля, а второй – что распоряжение последовало 25 июля в 14 часов[372].

Марк Корнуолл пытается разобраться, что побудило Гизля ошибочно уведомить Вену об отданном в 15.00 приказе, который Берхтольд расценил как «враждебный» шаг. Автор полагает, что посланника ввели в заблуждение различные манифестации и приготовления, перемещения войск и колонн резервистов. На самом деле, по словам Корнуолла, подписание состоялось вечером, а стало известно о нем поздно ночью[373].

Согласно сербской литературе и источникам, приказ о мобилизации подписан спустя два с половиной часа после уведомления австро-венгерского посланника о разрыве отношений, то есть 25 июля в 21.00. К самой мобилизации надлежало приступить 26 числа. В Австро-Венгрии 25 июля в 21.23 введен в действие приказ о мобилизации 8 корпусов, предусмотренных для реализации плана «Б». Приступить к выполнению надлежало 28 июля. Декрет подписал лично император Франц Иосиф[374]. Согласно Оперативному дневнику сербского Верховного командования, опубликованному Главным генеральным штабом в 1924 г., приказ о мобилизации последовал 25 вечером, как только австро-германский посланник отбыл из Белграда[375].

Сербское руководство, ознакомившись с ультиматумом, сразу поняло, какую цель преследует Австро-Венгрия. Тем не менее премьер Пашич отклонил предложение военного министра Душана Стефановича немедленно приступить к мобилизации: «Оценив по содержанию ультиматума, насколько серьезна ситуация, я в тот же день, не поставив в известность председателя правительства, передал командирам дивизионных областей, чтобы готовились к мобилизации, чтобы все офицеры, находившиеся в увольнении или на лечении, вернулись в расположение своих частей. Вызвал заместителя начальника генштаба полковника Душана Пешича и приказал ему, чтобы немедленно связались с воеводой Путником и полковником Живко Павловичем, которые находились на лечении за границей, и передали им, чтобы они немедленно возвращались в Отечество. Офицерам, осуществлявшим военный призыв в различных округах, было велено все бросить и вернуться в свои полки. Лично вызвал к себе командира Дунайской дивизии полковника Анджелковича и сказал ему, чтобы выводил в лагеря все части белградского гарнизона. 12 (25) июля утром отправился к г. Пашичу: “Что делать с армией, господин председатель, объявлять мобилизацию?”. Погрузившись в раздумье и поглаживая бороду, Пашич ответил: “Сейчас ничего не предпринимайте. Вечером все прояснится”. По возвращении в министерство я сразу приказал эвакуировать в Ниш белградскую военную мукомольню, после чего отдал поручение готовить следующие приказы: о переподчинении железных дорог армии, о минировании железнодорожного моста через Саву, о подготовке к печати сведений об австро-венгерской армии для последующего распространения в войсках»[376].

Выйдя от Гизля и присоединившись к министрам, которые ждали его в президиуме правительства, расположенном в доме Ристича, Пашич всем, кроме Стояна Протича, объявил, что надежды больше нет и дело решено. На затянувшемся до 19 часов и третьем по счету в тот день заседании кабинета было решено приступить к эвакуации правительства и созвать в Нише заседание скупщины[377]. Как следует из записок военного министра Стефановича, по возвращении в свое ведомство он вместе с полковником Крстой Смиляничем в 19.00 составил приказ о мобилизации[378]. Затем до 22.00 готовились распоряжения о формировании Верховного командования и его отправке в Крагуевац. Из военных документов следует, что в 21.00 отдан приказ о мобилизации, подлежащий исполнению на следующий день[379]. Об этом в 22.00 свое правительство немедленно проинформировал британский посланник Крекенторп[380]. Газеты опубликовали сообщение правительства и объявление мобилизации 26 или 27 июля 1914 г., как, например, «Политика».

Если дальше следовать логике Раухенштайнера и Кларка, согласно которой Сербия, зная заранее, что ее ответ будет отвергнут, начала мобилизацию до его вручения, тогда и австро-венгерское правительство, осознающее неприемлемость собственных требований, тоже заранее составило письмо, в котором отвергался сербский ответ. Посланник заранее, до получения ответа, погрузил свой багаж на корабль до Земуна, а австро-венгерский генштаб отдал приказ о мобилизации 25 июля в 21.23. Что самое любопытное, так это то, что правительство предоставило право принятия решения по столь важному вопросу одному человеку – генералу барону Владимиру Гизлю. В Вене не сочли нужным даже ознакомиться с ответом. Тем более не могло быть и речи о том, чтобы изучить документ и принять на его основе взвешенное решение. За начальство все это сделал посланник в Белграде.

Разумеется, ни один посол, какой бы крупной личностью он ни был, не мог бы принять столь значительное по своим последствиям решение, не располагая точными инструкциями. Обратимся к работе А. Митровича, чтобы познакомиться с тем, как германский посланник в Белграде фон Гризингер (v. Griesinger) описывал реакцию дипломатического корпуса на сербский ответ: «После спокойного и подробного рассмотрения сербского ответа мы с собравшимися у меня коллегами пришли к единому мнению, что барон Гизль отправился в путь с излишней поспешностью. Всем нам показалось, что Сербия сделала очень большой шаг навстречу требованиям, и срок, в течение которого наш коллега изучил врученный ему ответ, несоразмерно краток. Все мы сошлись во мнении, что каждому из нас потребовалось бы более продолжительное время. Поэтому мы пришли к выводу, что он заранее имел предписание отбыть, если ультиматум не будет, так сказать, безропотно проглочен. Тем временем сербский ответ был опубликован, и все мы утвердились в своем мнении [относительно отъезда Гизля]»[381].

Макс Хэстингс утверждает, что В. Гизль действительно 7 июля накануне возвращения в Белград получил от Берхтольда точное наставление: «Как бы сербы ни отреагировали на ультиматум [над которым именно в тот момент шла работа], вы должны разорвать отношения, дабы война могла начаться»[382].

Любопытно, что и Кристофер Кларк, о книге которого речь пойдет в следующей главе, признает, что ультиматум был сформулирован таким образом, чтобы его не смогли принять, а Гизль получил наказ отвергнуть любой сербский ответ безотносительно его содержания[383].

Действительно, имеется более чем достаточно первостепенных источников, свидетельствующих о том, что принятие окончательного решения о начале войны состоялось 15 июля. Главные действующие лица открыто обсуждали друг с другом меры «прикрытия» собственных истинных намерений. Для Германии не было тайной, что готовится неприемлемый ультиматум[384].

Тем не менее Иоахим Ремак высказывает спекулятивное предположение, будто Сербия, несмотря ни на какие австрийские планы начать войну, могла предотвратить ее, если бы полностью согласилась с требованиями ультиматума: «Если бы Белград не рассчитывал на создание Великой Сербии, он смог бы найти выход после предъявления австрийского ультиматума. Приняв его in toto, Пашич бы нарушил все австрийские планы»[385]. Как будто американскому историку неизвестно, что имелся вариант и на этот случай. Его разработал для Балльплатца советник и по совместительству профессор Венского университета Гольд фон Фернек: «Если Сербия примет все наши требования без возражений, мы могли бы отвергнуть ее ответ на том основании, что она не уложилась в срок, отведенный для подтверждения выполнения всех требований, которые следовало выполнить “сразу” и “со всей возможной поспешностью”, а также ввиду того, что она нас об этом, как, например, о роспуске «Народной одбраны», не “известила безотлагательно”»[386].

Обеспокоенные тем, что война может и не начаться, германцы интересовались у Берхтольда, что он собирается предпринять, если Сербия примет ультиматум. Министр успокаивал союзников, объясняя, что в этом случае «они [Монархия] смогут выбрать способ (!), как на практике будут выполняться их требования»[387].

Миф о поддержке Сербии со стороны России после предъявления ультиматума от 23 июля 1914 г

На улицах Белграда после объявления мобилизации 26 июля 1914 г. (из коллекции Момира Марьяновича)

Первая страница «Фигаро» от 26 июля 1914: «Сербия не подчинилась – разрыв отношений», «Просьба продлить срок действия ультиматума отклонена» (из коллекции Момира Марьяновича)

Первая страница «Фигаро» от 28 июля 1914: «Вернулся Пуанкаре», «Война или мир?», «Акция Австро-Венгрии» (из коллекции Момира Марьяновича)

Царь Николай II и французский президент Раймон Пуанкаре в Петербурге 23 июля 1914 г. (из коллекции Момира Марьяновича)

В некоторых новейших работах утверждается, что сербская «неуступчивость», зафиксированная в ответе на ультиматум, обусловлена поддержкой со стороны России. Делаются и более смелые предположения, будто сразу было принято решение об оказании военной помощи, то есть о вступлении России в войну в том случае, если Австро-Венгрия нападет на Сербию. Состоятельна ли эта версия с точки зрения хронологии и, собственно, реального хода событий? Почему венское правительство приказало посланнику отложить на несколько часов вручение ультиматума? Почему на его рассмотрение дан столь краткий срок – 48 часов – и почему саботировалось телеграфное сообщение между Белградом и Петербургом, осуществлявшееся посредством Австро-Венгерских линий?

Разумеется, для Белграда было исключительно важно, как поведет себя Россия в случае нападения Австро-Венгрии. При этом Сербия российскому и прочим посланникам с самого начала дала понять, что собирается защищаться и не позволит беспрепятственно себя оккупировать.

Др. Лазар Пачу, в отсутствие Николы Пашича принявший австро-венгерский ультиматум, сразу после его обсуждения с коллегами по кабинету уже в 6.20 позвонил по телефону в российское посольство и попросил В. Штрандтмана прийти в здание правительства. «Когда я прочел полученный документ до конца, Пачу, не спрашивая моего мнения, сказал, что война, видимо, неизбежна, и тяжело вздохнул… “Австрийский посланник предупредил меня, что, если мы не примем все требования безоговорочно, ему предписано покинуть Белград со всем составом миссии”. Помолчав несколько секунд, он, глядя мне вдумчиво в глаза, просил передать моему министру иностранных дел “мольбу” о защите Сербии… Я ему без обиняков ответил, что она на меня произвела самое удручающее впечатление, что война мне кажется неизбежной, но что сербское правительство обязано в своем ответе Вене идти до самых крайних пределов уступчивости, ибо только таким путем можно будет обрести друзей, которые добьются смягчения предъявленных требований и в конце концов мирного разрешения конфликта, если только это мало-мальски возможно»[388], – записал Штрандтман в своих воспоминаниях.

Целую ночь он и Зарин, а также весь персонал посольства занимались шифровкой длинной телеграммы, воспроизводившей текст ультиматума. До этого – сразу после встречи с Пачу – Штрандтман отправил в Петербург два послания. Первое гласило: «Прошу срочных распоряжений. Только что в 6 часов вечера австрийский посланник передал заступающему Пашича министру Пачу ультимативную ноту своего правительства, дающую 48-часовой срок для принятия заключающихся в ней требований. Гизль добавил на словах, что, в случае непринятия заключающихся требований целиком в 48-часовой срок, ему предписано выехать из Белграда с составом миссии. Пашич и прочие министры, уехавшие на агитацию по выборам, вызваны и ожидаются в Белград завтра в пятницу в 10 часов утра. Пачу, сообщив мне содержание ноты, просит защиты России и говорит, что ни одно сербское правительство не сможет согласиться на поставленные требования»[389].

Вторая телеграмма представляла собой резюме австрийской ноты.

Около 22.00 в российскую миссию приехал королевич Александр, которому Штрандтман повторил сказанное Пачу: «Необходимо идти до самых даже, казалось бы, невозможных уступок. От этого зависит будущее Сербии». Согласившись, престолонаследник спросил: «А что сделает Россия?». «Официально, ничего сказать не могу, – отвечал поверенный в делах, – так как ультиматум в Петербурге еще не известен, и я никаких инструкций не имею». «А ваше личное мнение?» – спросил Александр. Оно, по словам Штрандтмана, могло «быть основано только на прошлом, т. е. на общих неизменных линиях русской политики. Россия уступала и отступала, когда самостоятельность балканских государств не подвергалась опасности». А когда существовала угроза лишения это самостоятельности, «Россия этого не допускала и шла до крайних пределов сопротивления (1821, 1876, 1877 – М. Б.)». В тексте ультиматума российский представитель узнал руку бывшего посланника Форгача, который вынужденно оставил Белград, дискредитировав себя участием в афере Фридъюнга. Свою нетерпимость в отношении Сербии он теперь проявлял в качестве помощника Берхтольда. Итак, имея в виду, что требования Австро-Венгрии угрожали суверенитету Сербии, Штрандтман обнадеживал принца-регента, что «можно думать, что Россия скажет свое слово в Вашу защиту»[390].

«А что нам делать?» – был следующий вопрос королевича. Собеседник после раздумий посоветовал обратиться к русскому царю. Александр ответил, что на следующий день поговорит об этом с Пашичем, как и о том, чтобы обратиться за посредничеством к собственному «дядюшке» – итальянскому королю Эммануилу. Ведь Италия состояла в Тройственном союзе и имела возможность повлиять на Австро-Венгрию. Перед расставанием регент затронул и вопрос поставки Россией 120 000 винтовок. О содержании разговора Штрандтман немедленно оповестил телеграммой Сазонова. В это время в Петербурге уже была глубокая ночь, и министр вошел в курс дела только на следующий день, вернувшись с дачи на службу[391].

Утром 11/24 июля Пашич по возвращении в Белград сначала встретился с регентом Александром, а затем около 8 утра по пути на заседание правительства[392] заглянул в российское посольство. По воспоминаниям Штрандтмана, сербский премьер-министр оценил ультиматум как очень тяжелый. Теми же впечатлениями он позднее поделился и с дипломатическим представителем Великобритании, к которой Сербия также обратилась за помощью[393]. Российского поверенного в делах Пашич поставил в известность о решении прибегнуть к посредничеству итальянского короля. Эту же информацию передал в Лондон посланник Крекенторп[394]. По поводу защиты перед лицом Австрии, которую Сербия искала у великих держав, он фаталистично предположил, что «все они, по-видимому, откажут в ней… Если война неизбежна, нам придется воевать безотносительно того, какой ответ королевич Александр отослал (отошлет) императору». Пашич снова посетил российское посольство после заседания правительства, на котором было принято решение послать телеграмму итальянскому королю с просьбой ходатайствовать как о продлении срока, предоставленного для ответа, так и о смягчении требований, противоречивших сербскому законодательству. Военные приготовления коснулись только резервистов, подлежавших призыву в первую очередь. Пашич принес с собой подписанную Александром телеграмму русскому царю, которую он хотел передать не собственному посланнику в Петербурге, как положено, а через посольство напрямую. Штрандтман на это согласился, хоть и не сразу.

Очевидно, еще до прибытия Пашича в Белград 24 июля Пачу отослал телеграммы посланнику в Петербурге Спалайковичу и прочим дипломатическим представителям, которым поручалось разузнать о позиции в связи с конфликтом тех государств, в которых они находились. Доложить об этом следовало до полудня 25 июля[395]. В тот же день Спалайкович получил еще одну телеграмму. На этот раз от Пашича, излагавшего содержание разговора со Штрандтманом, которому он сообщил, что ответ австрийцам будет дан на следующий день до 6 часов. «Я сказал ему, что сербское правительство попросит дружественные государства защитить независимость Сербии. Если войны не миновать, добавил я, Сербия будет сражаться»[396].

25 июля Штрандтману сообщили из российского МИДа, что телеграмму, отправленную им накануне, невозможно прочитать. Поверенный в делах, подумав, что речь идет об описании его беседы с королевичем, снова сопоставил текст и шифры и удостоверился, что все верно. Позднее он предположил, что телеграмма подверглась искажению при прохождении через телеграфные линии на территории Австро-Венгрии. По-видимому, пришел к выводу Штрандтман, послания, на которые был разбит текст ультиматума, задерживались для того, чтобы Петербург получил их после официального вручения австро-венгерским посланником ноты Сазонову (10 часов утра).

Согласно опубликованным российским источникам, 25 июля Штрандтман получил еще одну телеграмму от Сазонова с пометкой «срочно». В ней говорилось, что есть надежда избежать войны, если сербское правительство немедленно обратится к Великобритании, особая позиция которой позволяет ей выступить в роли посредника. Российскому представителю в Белграде поручалось подать эту идею Пашичу. Послу в Лондоне было сказано поддержать инициативу при общении с местными властями, если к ним поступит соответствующая просьба со стороны Сербии[397]. Однако Петербург стучался в открытую дверь, так как сербы сами до этого додумались и уже 24 июля предприняли необходимые меры.

Сохранилось несколько телеграмм, отправленных в те два роковых дня посланником в Петербурге Спалайковичем. Первая, которая хранится в Архиве Сербии, написана после разговора с Сазоновым 24 июля 1914 г. Его корректно воспроизводит авторитетный белградский историк Никола Б. Попович: «После заседания Сазонов встретился со Спалайковичем, который о содержании их беседы телеграфировал Пашичу. По словам посланника, Сазонов с отвращением осудил ультиматум, который ни одно государство не смогло бы принять, если только оно не собиралось бы покончить с собой. Министр заявил, что Сербия, несомненно, вправе рассчитывать на помощь России, но не уточнил характер этой помощи, решение о которой должен принимать царь по результатам консультаций с Францией. Сазонов, предпринявший энергичные шаги в Вене и Берлине, советовал Сербии осудить гнусное преступление, совершенное в Сараево, и заявить о готовности предать суду любого своего подданного, если будет доказано его участие в покушении»[398]. Кроме того, Спалайкович сообщил, что Сазонов упомянул депешу Штрандтмана, из которой следует, что Сербия пребывает в унынии в связи с отсутствием оружия и боеприпасов и обусловленной этим невозможностью оказать должное сопротивление. Говоря об этом, Сазонов предположил, что Сербии имело бы смысл воззвать «к чувствам справедливости и гуманности, присовокупив к этому заявление, что не может и не станет с оружием в руках защищаться от такой великой державы, как Австро-Венгрия, которая в 11 раз крупнее крохотной Сербии. Таким образом, министр советует нам условно следующее: если не можете защищаться, поступите так, как Болгария в прошлом году. Результатом стало бы осуждение Австро-Венгрии со стороны всех народов. В этом смысле он телеграфировал поверенному в делах в Белграде. Я ему ответил, что его совет имел бы практический смысл, если бы мы могли рассчитывать на то, что Австро-Венгрия вторгнется только в приграничные районы. Она разорит всю страну, чего мы не можем допустить. Нам пришлось бы где-то во внутренних районах организовать оборону и принять бой… Я сказал министру следующее: войну удастся предотвратить, только если Россия заявит Австро-Венгрии и Германии, что вынуждена будет объявить всеобщую мобилизацию, если сербско-австрийский спор не будет вынесен на суд великих держав, как это уже было в 1909 г. Сделанное тогда Сербией заявление – плод усилий великих держав, которым принадлежит исключительное право судить, выполнила ли Сербия обязательства, перечисленные в той декларации. Решение относительно этого министр примет сегодня вечером и объявит о нем в коммюнике»[399].

Следующая телеграмма опубликована в ДВПКС (док. 503), однако с очевидной ошибкой в датировке отправки из Петербурга и получения ее в Белграде. По номеру депеши (Секр. № 57) она следующая за предыдущей, которую комментирует Попович. А если судить по содержанию, ее отправили после беседы австро-венгерского посла с Сазоновым, то есть после заседания правительства 25 июля, на котором обсуждалось принятие более серьезных мер. В телеграмме упоминается коммюнике, опубликованное по результатам заседания, а также решение о подготовке частичной мобилизации 13 корпусов. Таким образом, речь идет о послании, которое якобы прибыло в Белград 24 июля в 11.30 утра, то есть даже до состоявшей из двух частей большой телеграммы, принятой 25 июля в 4.17 утра, соответственно в 10 часов. Вот ее содержание:

«Российский министр иностранных дел заявил австро-венгерскому послу, что ультиматум носит в высшей степени угрожающий характер. Общее мнение таково, что Сербия не может принять требований Австро-Венгрии. Совет министров решил принять энергичные меры, вплоть до мобилизации. Ожидается решение царя. Сейчас ожидается официальное коммюнике, в котором будет сказано, что Россия берет Сербию под свою защиту. Спалайкович»[400].

В ходе заседания российского правительства, состоявшегося 24 июля в 15 часов по местному времени, то есть после вручения текста ультиматума, Сазонов сообщил, что Сербия еще не попросила о помощи и, вероятно, сделает это в ближайшее время, поэтому правительство должно подготовить ответ. Никола Б. Попович упоминает два решения, принятые кабинетом по предложению главы МИДа:

«1) вместе с другими державами потребовать продления срока для предоставления ответа, дабы правительства великих держав имели возможность изучить документы о Сараевском покушении;

2) рекомендовать сербскому правительству не сопротивляться, если Сербия не в силах защитить себя от возможного вооруженного нападения Австро-Венгрии, и заявить, что покоряется и предает участь свою на суд великих держав»[401].

Согласно донесению, которое французский посол в Петербурге отправил в Париж после заседания правительства, Сазонов поведал ему, что постарается добиться от Вены продления срока ультиматума, чтобы обеспечить державам время для изучения документа. Министр попросил германского посла передать своему правительству, что ситуация опасная. При этом Сазонов не устает отвергать все просьбы хотя бы намекнуть, какие меры примет Россия, если независимость или территориальная целостность Сербии окажутся под угрозой. Поведение германского посла оценивается негативно. Завтра состоится заседание Совета министров под председательством царя. Сазонов предложит избегать всего, что может ускорить протекание кризиса. Пускай венский кабинет погрязнет в собственной ошибочной политике. Глава МИДа также считает, что, если австро-венгерское правительство перейдет к решительным действиям, Сербия не должна сопротивляться оккупации, дабы весь цивилизованный мир удостоверился в злонамеренности Австрии[402].

Таким образом, как свидетельствуют многие источники, 24 июля после заседания российского правительства Спалайковичу четко заявлено, что Сербии в ответе на австро-венгерский ультиматум следует придерживаться предельно сдержанной позиции[403].

Остается вопрос, на чем основан вывод Спалайковича, озвученный им во второй телеграмме (Секр. № 57), будто ожидаются энергичные меры вплоть до «мобилизации». Нам кажется, что кто-то намеренно неправильно датировал документ (или его копию) 24‑м июля, дабы представить дело так, будто сербское правительство заручилось поддержкой Петербурга еще до того, как ему стал известен текст ультиматума. Проблема, связанная с этой телеграммой, остается нерешенной и требует дополнительного изучения. На то, что датировка неверная, указывает и Кристофер Кларк, который без какого-либо обоснования датирует документ 25 июля. При этом по поводу времени отправки, указанном в ДВКПС (1.40 ночи), у автора нет возражений[404]. Если не рассуждать голословно и проанализировать содержание телеграммы, то оно может соответствовать только времени после заседания российского правительства, состоявшегося 25 июля. Следовательно, телеграмма, если верить ДВПКС, могла быть составлена в ночь с 25 на 26 июля. Марк Корнуолл полагает, что в основе всего вышеописанного затруднения – ошибка, допущенная Владимиром Дедиером, работавшим над сборником сербских дипломатических документов[405].

25 июля после обеда Штрандтман в Белграде встретил министра Любомира Йовановича, шедшего на заседание правительства. В ходе короткой беседы российский дипломат «обратил его внимание на всю неподготовленность России к войне и на вытекающую из сего необходимость уступить в возникшем конфликте все, что могло быть достойно и честно уступлено»[406].

По возвращении в посольство Штрандтман помог Зарину расшифровать принятую из Петербурга телеграмму, на которой перед текстом стоял условный знак о предоставлении на мое усмотрение выполнения заключавшейся в ней инструкции. Ее содержание было следующее: «Если беспомощное положение Сербии действительно таково, что оно не оставляет сомнения об исходе ее вооруженной борьбы с Австро-Венгрией, было бы, быть может, лучше, если сербы в случае нападения австрийцев совсем не пытались им оказывать сопротивления, а отступали, предоставляя неприятелю занять страну без боя, и обратились бы с торжественным призывом к Державам. Последним сербы могли бы вслед за указанием на их тяжелое положение после войны, в течение которой они своей умеренностью заслужили благодарность Европы, сослаться на то, что им невозможно выдержать неравную борьбу, и они просят помощи у Держав, основанной на чувстве справедливости»[407].

Вышеприведенное соответствует позиции российского правительства, сформулированной на заседании, которое состоялось 24 июля после обеда, а также мнению Сазонова, которое он планировал изложить 25 июля на заседании под председательством государя. Поверенный в Белграде, по собственному признанию, не передал данную рекомендацию сербскому руководству, так как счел, что время для этого неподходящее[408].

25 июля под вечер, когда ситуация в корне изменилась к худшему, Штрандтман получил телеграмму новостного агентства с содержанием правительственного сообщения, изданного в тот же день после заседания кабинета: «Правительство весьма озабочено наступившими событиями и посылкой Австро-Венгрией ультиматума Сербии. Правительство зорко следит за развитием сербско-австро-венгерского столкновения, к которому Россия не может оставаться равнодушной»[409].

В связи с заседанием совета министров (25 июля) французский посол в Петербурге в 18.22 докладывал руководству, что принято принципиальное решение о мобилизации 13 корпусов, которые, вероятно, будут задействованы в операциях против Австро-Венгрии. Мобилизация не будет осуществляться и объявляться до тех пор, пока австро-венгерское правительство не совершит вооруженное нападение на Сербию. Тайные приготовления к мобилизации начнутся более или менее безотлагательно (сегодня). Поэтому, если приказ о мобилизации и последует, все тринадцать корпусов сразу отправятся на галицийскую границу. Однако в наступление они не перейдут, чтобы не давать повода Германии и чтобы не наступил casus foederis[410].

Военные меры, утвержденные 25 июля на заседании правительства с участием царя, осуществлялись на практике следующим образом. Только 28 (15) июля Генштаб представил на подпись два указа: о частичной мобилизации (четырех военных округов) и об общей мобилизации. В этот день Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Утром следующего дня (29/16 июля) передан для исполнения подписанный царем приказ об общей мобилизации, которая должна была начаться 30/17 июля. Однако 29/16 июля в 21.30 на центральный телеграф поступило распоряжение его не рассылать. В ночь с 29 на 30 июля подписан приказ о частичной мобилизации 4 округов, разосланный в 24.00. 31/17 июля ухудшение ситуации побудило Николая II переменить решение и в 13.00 объявить общую мобилизацию. 1 августа (18 июля) в 18.00 центральный телеграф был готов приступить к рассылке приказов об общей мобилизации в приоритетном порядке, предусмотренном для подобного случая. Сама мобилизация могла начаться только 2 августа (19 июля) 1914 г.[411]

Чтобы развеять кривотолки относительно того, какое влияние оказал на позицию Сербии Николай II, рассмотрим, когда он получил обращение престолонаследника Александра и когда в сербскую столицу поступил высочайший ответ. Телеграмма, тормозившаяся, как и все сербские зашифрованные послания, дошла до царя 26 июля – спустя два дня после отправления. К этому моменту уже наступил разрыв отношений между Сербией и Монархией. Известна запись, оставленная Николаем на полях: «Очень скромная, заслуживающая уважения телеграмма. Что ему ответить?» (Петергоф, 26(13) июля 1914 г.)[412]. Когда ответ 28(15) июля прибыл в Ниш, Австро-Венгрия уже объявила войну Сербии. Штрандтман в своих воспоминаниях приводит текст телеграммы, которая шла более суток: «…Теперешнее положение вещей привлекает мое самое серьезное внимание, и мое правительство прилагает все усилия, дабы устранить настоящие затруднения. Я не сомневаюсь в том, что Ваше Высочество и королевское правительство проникнутся желанием облегчить эту задачу, не пренебрегая ничем, чтобы прийти к решению, которое, сохраняя достоинство Сербии, позволило бы предупредить ужасы новой войны. Пока есть малейшая надежда избегать кровопролития, все наши усилия должны быть направлены к этой цели. Если же, вопреки самым искренним нашим желаниям, мы в этом не успеем, Ваше Высочество может быть уверенным в том, что ни в каком случае Россия не останется равнодушной к участи Сербии»[413].

Эта телеграмма, с которой Никола Пашич ознакомился лично, а находившийся в Крагуеваце Александр Карагеоргиевич – по телефону, никоим образом не повлияла на позицию сербского правительства, отраженную в ответе на австрийский ультиматум. Тем не менее сложно переоценить значение моральной поддержки, оказанной Сербии, которая уже находилась в состоянии войны. Сдержанный и владевший собой Пашич, по воспоминаниям Штрандтмана, прослезился во время чтения послания Николая II.

Телеграммы Спалайковича, одна из которых отправлена 25 после обеда, а вторая – в ночь на следующий день и которые сербское правительство получило в течение 26 июля, тоже не оказали воздействия на его ответ, переданный барону Гизлю. Спалайкович писал о принимаемых военных мерах, а также об адресованном прессе распоряжении хранить о них молчание. Помимо этого посланник в Петербурге передал впечатления сербского военного атташе Лонткиевича об обстановке в Царском селе, где 25 июля, вопреки традиции, уже на параде были произведены в офицеры все присутствовавшие кадеты. Сообщалось о настроениях в городах, а также о подъеме, охватившем военные круги, готовые прийти на помощь Сербии[414].

Спекулирующим на тему российского влияния или подстрекательства Белграда следует иметь в виду, что для этого имелись и технические ограничения. Готовившийся ответ невозможно было менять «каждые полчаса» или переделать «за пять минут до шести часов», когда истекало время ультиматума. Речь шла об объемном тексте, который следовало написать, отредактировать с точки зрения стиля, точно перевести, а затем не менее точно набрать в нескольких экземплярах. Все это продолжалось часами. Австро-Венгрия максимально сократила срок для ответа, дабы сузить пространство для маневра державам, намеревавшимся выступить в роли посредника. Добавим, уменьшились и возможности сербского правительства предпринять за столь короткий срок какие-либо политические и дипломатические меры по предотвращению конфликта.

Эти пояснения преследовали цель показать, что отдельные авторы, обращаясь к документам, совершают не только формальные, но и смысловые ошибки, обусловленные стремлением любой ценой доказать, что Россия приблизила начало войны, побудив сербское правительство отказаться от удовлетворения всех австро-венгерских требований. Подобная точка зрения «аргументируется» с помощью выборочного цитирования литературы и источников, на основании которых можно заключить, что правительство (Пашич) почти со всем согласилось, однако пришли обнадеживающие вести, и все изменилось.

О заседаниях российского правительства, состоявшихся 24 июля после обеда, а также о тех, на которых присутствовал Николай, написано немало. Касается их в своих работах упомянутый выше Сидни Фей (Sydney Fay), а также более молодые исследователи. Случается, что они путают заседания, судят о них на основании сообщений в прессе и мемуарах. Слова о том, что «будет обсуждаться мобилизация», трактуются в том смысле, что принято «решение о мобилизации» и т. д.

В 1936 г. на страницах журнала «Берлинер Монатсхефте» утверждалось, что наставления, поступившие 25 июля из Петербурга, имели судьбоносное значение, особенно сообщение, что Россия окажет Сербии вооруженную помощь. Это, дескать, так повлияло на сербское правительство, что оно на заседании, состоявшемся в 15 часов, решило не принимать все требования Австро-Венгрии. На этом же заседании якобы был составлен и указ о мобилизации[415].

В том же ключе сегодня пишет Кристофер Кларк: «25 июля Пашич составил телеграмму в сербские посольства, в которой говорилось, что Белград собирается в своем ответе “занять примирительную позицию по всем пунктам” и предложить Вене “полное удовлетворение”… на тот момент сербы были готовы принять даже пресловутые пункты 5 и 6, требуя “гарантий соблюдения международного права” при формировании смешанной комиссии, ответственной за расследование». Однако затем наступила перемена, которую автор объясняет следующим образом: «По-видимому, новости из России развеяли фаталистические настроения в Белграде, и министры решили отказаться от того, чтобы принять все требования ультиматума и попытаться предотвратить войну»[416].

Автор намеренно опускает важнейшие фрагменты телеграммы сербского премьера, а также повторяющей ее содержание телеграммы британского поверенного в делах[417]. Более полное их цитирование демонстрирует безосновательность предположения Кларка о произошедшем изменении позиции Пашича. Тот на самом деле писал послам, что ответ «…будет написан в самом примирительном ключе, дабы пойти навстречу австрийским требованиям так далеко, насколько это максимально будет возможно», а также что «…мнение сербского правительства таково, что австрийское правительство, если оно не хочет войны любой ценой, примет сербский ответ как полностью его устраивающий».

В отличие от Кларка М. Корнуолл не обнаруживает какого-либо ужесточения или любого другого кардинального изменения сербской позиции, якобы произошедшего в течение двух роковых дней. Наоборот, он считает, что в целом Белград в начале Июльского кризиса придерживался более жесткой линии, которую в конце концов пришлось скорректировать по причине отсутствия прямой поддержки извне[418].

Часто игнорируется тот факт, что Россия неоднократно давала понять, что не может равнодушно взирать на нарушение равновесия на Балканах. Если перевести с дипломатического языка на обыденный, она предупреждала: не делайте этого[419]. «Мы настроены серьезно, не начинайте войну, давайте решим проблему путем переговоров», – таков был смысл перехода на второй уровень предостережения – проведения частичной мобилизации. Однако Вена и Берлин ни с кем не собирались считаться. Последние попытки остановить катастрофу предпринимались даже тогда, когда Сербии была объявлена война и войска собирались под знаменами империи. Австро-Венгрия, глядя из своего угла, полагала, что война послужит средством поддержания ее целостности. В свою очередь, Германия, опасавшаяся, как бы ее союзница не передумала в последний момент, сознательно саботировала все миротворческие усилия. Высказывалось ли российской стороной, правительством мнение, что ультиматум Сербии – это угроза в адрес России? Да, безусловно, и с полным на то основанием. Прозвучало ли, что «честь России, ее достоинство, ее историческая миссия поставлены под сомнение, что, если она хочет сохранить свое реноме в Европе, должна поддержать Сербию, даже силой оружия, если потребуется?». Да![420] Однако Центральные державы, как уже отмечалось, посчитали, что в сложившихся условиях они на голову превосходят в военном отношении и Россию, и Францию. Что касается Сербии, то ее вообще не принимали в расчет.

Столетняя годовщина событий – возобновление полемики

Третья часть шифрованной телеграммы «Бр. 56» посланника Спалайковича из Петербурга, которую приняли в Белграде утром 25 июля 1914 г.: «Я сказал министру, что единственный шанс предотвратить войну  – это, если Россия заявит…»

Макс Хэстингс в своей книге придерживается проверенных оценок причин Первой мировой войны

Книга Шона Макмикина «Русские корни Первой мировой войны», одно из главных ревизионистских произведений

 Историк Кристофер Кларк рекламируется во всех средствах массовой информации

Карманное издание книги Кларка с двусмысленным комментарием за подписью его критика Макса Хэстингса

Одна книга заслуживает того, чтобы уделить ей чуть большее внимание. Тем более что предназначена она не только специалистам, но и широкой читательской аудитории, а ее выход совпал со столетней годовщиной начала первой в череде великих и разрушительных войн. Войны, после которой, если глядеть глазами апологета мирового устройства до 1918 г., все пошло кувырком.

Книга профессора Кембриджского университета Кристофера Кларка «Сомнамбулы: как Европа подошла к Первой мировой войне 1914 г.», опубликованная в прошлом году, уже привлекла внимание, заслужив как критические, так и лестные отзывы. В 2013 г. работа переведена на французский и немецкий языки. В Германии она стала книгой года, а автор удостоился правительственной награды. Следует сразу отметить, что искусно написанная монография производит впечатление как своей структурой, так и объемом – 670 страниц крупного формата. Однако с самого начала осведомленный читатель сталкивается с затруднением. Вместо того чтобы ознакомиться со списком использованной литературы, опубликованных и неопубликованных источников, ему приходится проглядывать сноску за сноской. И, если к концу ничто не забудется, станет понятно, какие работы автор обошел вниманием. При этом там, где сноски поражают количеством упомянутой литературы, основной текст отнюдь не служит отражением мозаики представленных в ней точек зрения. Автор часто довольствуется одной единственной интерпретацией, первоисточником которой могут быть материалы средств массовой информации с присущей им склонностью к преувеличениям. Например, чтобы картина «кровавой ночи» 1903 г. и образ офицеров-заговорщиков были еще мрачней, приоритет отдается репортажу венской «Neue Freie Presse» от 12 и 13 июня. То ли у корреспондента была богатая фантазия, то ли он питался одними слухами – читатель так и не узнает. В сносках к тексту, описывающему само событие, указаны работы Слободана Йовановича и Драгиши Васича, в которых, как известно тем, кто их читал, нет тех газетных ужасающих подробностей[421]. В одном из комментариев Кларк упоминает доклад британского посланника, которому удавалось «извлекать факты из нагромождения слухов». При этом не указана, в чем разница между одним и другим[422]. Что касается ошибок, то они встречаются с первых страниц: автора кто-то дезинформировал, будто место преступления еще существует – прежний Новый двор. Отталкиваясь от этого заблуждения, Кларк с энтузиазмом раскручивает маховик повествования (sic!). Не знает он, что так называемый дворец вскоре после произошедшего был снесен и Новый двор вскоре стал «старым». Однако это малозначительная деталь. Имеются упущения и посерьезней. Вопреки приведенной в самой книге литературе читателя пытаются убедить в том, что в Сербии после переворота 1903 г. произошли радикальные перемены, которые, наряду с переориентацией на Россию, и привели к ухудшению отношений с Австро-Венгрией. Автор не знает или не хочет знать, что поворот во внешней политике совершил сам король Александр Обренович, что почти все государственные деятели остались на политическом Олимпе и после его смерти[423]. Что касается причин Таможенной войны и Аннексионного кризиса, то и здесь во всем «вина» Сербии и ни в коем случае Австро-Венгрии. Игнорируется тот факт, что раскол имел место и в рядах заговорщиков, как, например, по «пушечной проблеме». Часть видных членов организации продвигала германский и австро-венгерский варианты. Едва ли читатель что-нибудь узнает об австро-венгерских и болгарских агрессивных планах и нападках, имевших место в то непростое время, когда Сербия, будучи абсолютно неготовой к военным испытаниям, лишь выслушивала угрозы[424]. Мы уже приводили свидетельство австро-венгерского дипломата Адальберта Штернберга, недвусмысленно высказавшегося об экономической политике Вены в отношении Белграда: «Не сербы были врагами нам, а мы им».

Если что-то замалчивается, то о другом – в избытке. Здесь и Апис – главный организатор Сараевского покушения, и Пашич, полностью осведомленный о его планах. Если сербский премьер и осознавал, что Сербия должна поддерживать мир и избегать конфликтов, то все равно «подсознательно» стремился к войне как средству реализации национального проекта. По Кларку, для подтверждения вышесказанного не нужно ни источников, ни аргументов. Достаточно его предположений. Автор разделяет концепцию, получившую новое звучание в 1990-е гг., согласно которой отправной точкой злонамеренного великосербского проекта является «Начертание» Илии Гарашанина. Кларк ничего не пишет или не знает о том, что в конце августа 1914 г. сербское руководство сформулировало и предъявило союзникам в качестве собственной военной цели югославянскую программу, которая по договоренности с представителями югославянских народов Австро-Венгрии была утверждена скупщиной 7 декабря 1914 г. и за которую Сербия сражалась. Вплоть до 1918 г. сербские политики рассматриваются исключительно через призму «Начертания»[425].

Дабы обозначить связь между Сараевским покушением и убийством Александра Обреновича, автор выбирает 1903 г. в качестве нижней хронологической границы своих изысканий. С того времени дуэт Аписа и Пашича совместными усилиями стремится к воплощению «Начертания». При этом они понимают, что цели, преследуемые Сербией, настолько неприемлемы для Европы, что их надлежит завуалировать. В этом профессор и видит суть «заговора». Для него несущественно, что Европа почти единогласно поддерживала освободительный поход балканских союзников в ходе войны 1912–1913 гг.[426] Эта же Европа, за исключением Австро-Венгрии, не высказала возражений и в связи с подписанием Бухарестского мира. Ах, нет, это все инспирировано Россией. Однако Кларк, увлекшись, или по незнанию забывает указать, что именно Россия в 1912 г. советовала балканским державам не нарушать мир. Автор преуменьшает значение того факта, что в определенный момент Россия утратила интерес и фактически ушла с Балкан, позволив Австро-Венгрии беспрепятственно осуществлять экспансию. В этом отношении Кларк разделяет точку зрения Ш. Макмикина, обличающего франко-российскую позицию в ходе Июльского кризиса 1914 г. Париж, дескать, дал карт-бланш Петербургу, политику которого олицетворял разжигатель войны Сазонов[427]. Чуть раньше в том же ключе писал американский профессор Джон Этти (John Etty). В глазах перечисленных историков подлинной причиной Первой мировой войны предстает сербский национализм. Но не только. Наряду с Белградом и Веной огромная доля вины за начало войны лежит на России, которая не отступилась от Сербии[428]. На стороне Кларка в этом вопросе еще один автор с дипломом Кембриджа – Мэтью Прайс (Matthew Price), в свое время работавший в Белграде корреспондентом BBC. Уверенный в правоте Австро-Венгрии, он полагает, что «не придается должное значение тому, как дерзко и бесчувственно Сербия отреагировала на покушение (sic!)»[429].

Майкл С. Нейберг отдает должное Кларку за то, что он предъявил доказательства международной поддержки террористической деятельности: «Книга лучше остальных анализирует реальную подоплеку происходившего на Балканах в 1911–1914 гг.»[430].

Макмикину, Прайсу и Кларку следовало бы ознакомиться с замечаниями, которые мы сделали ранее некоторым историкам, спекулирующим по поводу неприемлемости сербского ответа. Указанным авторам пошло бы на пользу внимательное чтение работы Андрея Митровича «Великая война Сербии 1914–1918», опубликованной Лондонским издательством Херст в 2007 г. В книге приведено письмо кайзера собственному министру иностранных дел: «Любые оговорки Сербии, касающиеся отдельных пунктов, я уверен, можно преодолеть с помощью переговоров. Ответ представляет собой полную унизительную капитуляцию, опубликованную urbi et orbi. Поэтому нет оснований для начала войны»[431]. Однако, как уже отмечалось, окружение кайзера сербский ответ не интересовал вовсе.

Прочитав Митровича, коллеги узнали бы, что австро-венгерский поверенный в делах в Белграде Вильгельм фон Шторк (Wilhelm von Storck), «допуская, что покушение в настоящий момент противоречит “концепции руководства Сербии”, тем не менее открыто предлагал Монархии разделаться с Сербией. Он напоминал, что уже раньше призывал воспользоваться первой же возможностью “нанести королевству смертельный удар”»[432]. Шторк едва ли не истерично убеждал собственное министерство, что «пострадает наша репутация великой державы, если мы не покажем кулак». И снова, и снова он требовал «ударить кулаком по столу, потому что сербское правительство понимает только такой язык»[433]. Уже 30 июня Шторк появился в сербском МИДе с намерением своим заносчивым поведением вызвать инцидент. При этом он требовал немедленно доложить ему, что сербская полиция предприняла, чтобы открыть нити заговора, которые, «как всем известно, ведут в Сербию»[434].

В общем, неудивительно, что Макмикин высокого мнения о книге Кларка, которая снова доказала, что Балканы сыграли главную роль в развязывании конфликта. Этим развеивается «разделявшееся до недавних пор многими мнение, что вопрос раз и навсегда решен, что имеется консенсус относительно стремления Германии к войне из опасения дальнейшего усиления России». По Макмикину, это не что иное, как выхолощенное «зацикленное на Германии ортодоксальное представление». И этому автору не дают покоя кровавые описания совершенного в 1903 г. убийства, которые свидетельствуют о «гипернационализме» (а не о психологических нюансах обстановки, в которой заговорщики, безуспешно ищущие короля с королевой, впадают в панику, а подоспевшие войска все еще полагают, что пришли защищать монарха). В заслугу Кларку приписывается основательная и корректная реконструкция сербского заговора в Сараево, разоблачающая «исторические работы, написанные в духе “русского контрнарратива”». Кларк, по словам Макмикина, «продемонстрировал, что австро-венгерский ультиматум был намного мягче того, что НАТО предъявил в 1999 г. накануне войны в Косово». Однако по сравнению с 1999 г. в 1914 г. «сербский ответ ни на йоту не был более примирительным. Он представлял собой “высоко стилизованный отказ”, который должен был произвести впечатление на Францию и Британию, а также побудить Россию поддержать Сербию в войне»[435]. На страницах «Дэйли Мэйл» панегирик Кларку опубликовал Саймон Гриффит (Simon Griffith), утверждающий ни много ни мало, что после появления «Сомнамбул» прежнее единодушное мнение по поводу германской ответственности можно выбросить в мусорное ведро[436].

Гарольд Эванс также уверен в блестящих качествах произведения Кларка, которое охватывает более широкий круг вопросов по сравнению с работой Макмикина, сосредоточившегося на роли России. Эванс считает важным, что Кларк начинает повествование с 1903 г., когда зарождается сеть заговорщиков во главе с подполковником Драгутином Димитриевичем-Аписом, который станет организатором террористической организации «Черная рука», убившей эрцгерцога Франца Фердинанда. Эванс, по-видимому, не в курсе, что переворот 1903 г. организовал не Апис, которого пригласили в нем участвовать главным образом для того, чтобы он привел с собой своих однокашников по 26-му выпуску военной академии. Димитриевич не был ни инициатором создания «Черной руки», ни ее первым организатором. Его приняли в тайное общество, в котором он занял ведущие позиции после Балканских войн и смерти предыдущего его лидера. Что касается дальнейшей деятельности Аписа, мы уже касались того, в какой мере он повлиял на отправку «агентов», собиравшихся убить Фердинанда. Там, где речь идет о сербских темах, литературный критик восхищается открытиями Кларка, написавшего, что 48-часовой австро-венгерский ультиматум не был так груб, как принято считать. Во всяком случае, мягче, чем условия, выдвинутые Белграду в Рамбуйе в 1999 г. По Кларку, если анализировать сербский ответ пункт за пунктом, то становится очевидным, что за формальным смирением кроется «высоко стилизованный отказ», «шедевр дипломатический уклончивости». Таким образом, автор, как и несколько перечисленных нами историков более старших поколений, «открыл», что и министры, и дипломаты, и германский император оказались слепцами, которых провела лукавая сербская дипломатия. В этом, по мнению критика, еще одно исследовательское достижение. Очевидно, Эванс не посвящен в детали составления Веной «неприемлемого» ультиматума, о котором Берлину все было досконально известно[437].

Заслуживает похвалы «основательность, всеохватность и удобочитаемость текста, живописующего континент, раздираемый различными полюсами влияния». Кроме того, согласно Эвансу, автору с помощью документов удалось блестяще доказать, что военные и гражданские власти в Берлине наивно верили (“blithe belief”), что можно локализовать любой конфликт. «И только русская мобилизация», как полагает Кларк, «придала мощный импульс Июльскому кризису». Вот и Макмикин, пишет Эванс, утверждает, «что эскалацию обстановки, в конце концов приведшую к войне, обусловило преступное поведение России, которая оказала поддержку Сербии и побудила ее воспротивиться воле Австро-Венгрии». Автор рецензии считает, что Кларк достиг успеха и на ниве разоблачения российско-французской фальсификации документов, состоявшей в их неправильной датировке и корректировке. Что касается Макмикина, то он уличает Барбару Тачмен (Barbara Tuchman, Guns of August) в том, что она в своей получившей всеобщее признание работе ошибочно датирует приказ о мобилизации, которая якобы началась двумя днями раньше. По мнению Эванса, только Макмикин называет конкретного виновника войны. Кларк, дескать, считает, что все ее участники в той или иной мере несут ответственность за ее начало[438].

Свое мнение о книге Кларка не преминули высказать историки кино и средств массовой информации. Как полагает Джим Каллен из нью-йоркской Школы этической культуры Филдстона, «Сомнамбулы» одновременно придают читателю силы и снимают с него тяжкое бремя. Автор, по его словам, открывает перед нами фантастический мир трансграничных террористических ячеек, «созданных и вооруженных тайными организациями, которые в свою очередь связаны с правительственными министерствами. При этом наличие этой связи опровергается со всей возможной тщательностью и правдоподобностью. Фанатики в данном случае не исламские фундаменталисты, а сербские националисты. Присущая им безответственность проявлялась не только в степени их экзальтированности, но и в том, что они с упорством настаивали на легитимности собственных территориальных притязаний, отрицали как объективный ход истории, так и присутствие несербского населения в таких областях, как Албания и Босния»[439]. Одного из «безответственных» – Гаврило Принципа – Каллен называет членом «Черной руки».

Другой аналитик, Майкл Бишоп (Michael F. Bishop), подчеркивает, что, согласно Кларку, Сараевское покушение – ключевая причина конфликта, а не предлог, которым воспользовались империи, чтобы начать и без того неизбежную войну[440]. Другими словами, не случись «аттентата», Европе удалось бы избежать катастрофы. То же самое у Кларка подмечает сараевский критик Мухарем Баздуль, который, однако, подчеркивает, что в этом вопросе Макмикин гораздо более последователен: «В заключительном разделе своей книги, озаглавленном “Проблема ответственности”, Макмикин в открытую полемизирует с тем, что “стандартно пишут в учебниках” о ряде “долгосрочных структурных факторов”, приведших к войне. Он задается вопросом, почему Мировая война не началась в результате кризиса, вызванного аннексией Боснии и Герцеговины в 1908 г. или четыре года спустя во время Балканских войн. Ответ дословно гласит: “Может быть, не будь сараевского инцидента, война между великими державами все равно началась бы в 1914 г. Однако у нас имеются веские основания предполагать обратное”». Баздуль пишет, что Макмикин выстраивает гипотезу, согласно которой «Россия и Франция с их амбициями несут, по крайней мере, ничуть не меньшую ответственность, чем Германия»[441].

Немецкий историк Маркус Остридер в своем обзоре исследований Кларка и Макмикина указывает, что они не первые, кто подверг известной ревизии «односторонние» постулаты Фишера («контроверсию»). Поводом для этого стала 50-летняя годовщина выхода его первой книги в Лондоне[442]. Два историка лишь более резко очертили уже наметившиеся противоречия. В частности, Кларк поставил под сомнение оценки кайзера Вильгельма. В то же время и Остридером не остался незамеченным сомнительный «вклад» автора в установление сербской ответственности, за который тот уже подвергся критике со стороны немецких (например, Мари-Жанин Чалич), а также сербских историков, уличающих его в том, что он берется писать о сербской истории и литературе, будучи слабо о них осведомленным[443].

Не только Кларка хвалят за то, что, разрушая «ортодоксальный догматизм Фишера», он не формулирует своих собственных догм. Аналогичной оценки удостоилась представляющая собой «блестящее обобщение» книга «Причины первой мировой войны» (2010), вышедшая из-под пера Вильяма Маллигана (William Mulligan) и опубликованная в престижном Издательстве Кембриджского университета[444]. По сути, критики приводят его собственное о себе мнение (с. 10). Историк «приходит к выводу, что ни одна великая держава не стремилась к общеевропейской войне. Однако все с ней согласились, когда оказались под угрозой их жизненные интересы»[445]. Да, именно эта сентенция наиболее точно отражает суть ревизии точки зрении Фишера. Маллиган свою книгу называет учебником (text-book). Поэтому какому-нибудь студенту могло бы прийти в голову спросить: а кто и на кого напал сто лет назад? Когда и почему? Кому пришлось обороняться? Почему были отвергнуты предложения переговоров, в том числе и прямых австро-российских? Почему незаинтересованным державам не дали выступить в роли посредников? Очень простые вопросы, которые правомерно задаются, когда речь идет о 1938, 1939, 1941 гг. В то же время, стоит признать, Маллиган точно определил значение выхода Австро-Венгрии из концерта Великих держав в октябре 1913 г.: «Это решение стало одной из главных причин, по которой в июле 1914 г., в отличие от предыдущих кризисов, было выбрано военное решение». Согласимся, это была лишь одна из причин.

Один из авторов рецензии на книгу Маллигана не без иронии отметил, что в ее основе по большей части не архивные источники, а длинный список работ общего характера. Вот он, типичный пример «нового исследования, поставившего под сомнение “ортодоксальный догматизм Фишера”».

Что касается Кристофер Кларка, то он свой дискурс и интерпретацию написанного им самим меняет в зависимости от среды, в которой он оказывается, или от научной конференции, в которой он участвует. Так, в сентябре 2013 г. в интервью германской газете «Цайт» он заявил, что неправомерно говорить о «вине» за начало войны. Это понятие якобы устаревшее и ошибочное: «В своей книге “Сомнамбулы” я стремился дистанцироваться от работ, зацикленных на вине и указывающих ответственных, против которых собираются доказательства. Чаще обличается Германия, реже – Россия. Мне хотелось реконструировать динамику принятия решений всеми действующими лицами». В этом же интервью Кларк полемизирует с Ф. Фишером и Д. Релем, которые настаивают (опираясь при этом, в отличие от Кларка, на первостепенные источники) на очевидном стремлении Германии воспользоваться предлогом для развязывания войны. Британский историк говорит: «Рель утверждает, что немцы заранее определили дату начала войны. С этой точки зрения Сараевское покушение ничего не решало в ее предыстории. Однако я по-другому смотрю на вещи». И добавляет: «Все думали, что находятся под внешним воздействием, что кто-то другой подталкивает их к войне»(!). И подытоживает: «Еще в школе меня учили, что немцы виноваты в том, что началась война. Однако меня и тогда не устраивала эта версия. Сегодня студенты, поступающие в Кембридж, имеют в голове четкое представление о том, кто вызвал Первую мировую войну – немцы. Поэтому пора сменить пластинку»[446].

В Белграде Кларк утверждал, например, что «Сербия никогда не была чьим-то клиентом». Оправдывался, что никогда не называл Сербию «государством-изгоем», а говорил о ней как о «европейском государстве, которое имело право бороться за свой национальный дом, национальное единство, прибегая к тем же средствам, что и Италия с Германией. В этом нет ничего плохого, и к этому нельзя подходить с морализаторских позиций, рассуждая, кто невиновен, а кто виновен. У Сербии имелись известные проблемы, одной из которых было то, что она не в полной мере контролировала некоторые органы военной разведки». В интервью ежедневной белградской газете «Блиц» историк завил, что «каждый, кто верит, что Сербия виновата в развязывании Первой мировой войны, или идиот, или ослеплен каким-то крайним предубеждением в отношении сербов». Он признался, что это мнение «настолько абсурдно, что я начинаю нервничать при одной мысли о том, что некоторые историки его придерживаются. В моих книгах этого точно не прочитаете. Первая мировая война слишком сложный феномен, чтобы можно было ткнуть пальцем в Сербию и сказать: “Да, именно она его вызвала”». Сербские читатели наверняка подумали, что и в книге его написано то же, что он сказал в интервью: «Пускай те историки, которые во всем винят Принципа, что-нибудь поведают нам и о начальнике австрийского генштаба Конраде фон Гетцендорфе, который инициировал агрессивную политику Вены против Сербии задолго до покушения. Не будем забывать об интересах прочих влиятельных фигур, как, например, графа Мольтке в Берлине или кое-кого в России»[447].

Спустя всего несколько дней после пребывания в Сербии Кларк отправился в Мюнхен, где заговорил по-другому. Сербы вновь, как и в его книге, были объявлены народом, предрасположенным к терроризму. Непосредственно в столице Баварии на эти слова отреагировала местная исследовательница Мари-Жанин Чалич[448], а на страницах сербской прессы упреки озвучил историк Душан Батакович. Он напомнил, что Кларк в сербских СМИ предстал благонамеренным ученым, который из того дурного, что он написал о нас, ничего на самом деле не думает. При этом он лестно высказывался о том периоде сербской истории, который в книге описан исключительно в темных тонах (1903–1914). С учетом тиража, перевалившего за полмиллиона экземпляров, книга Кларка в Германии может считаться наиболее популярной интерпретацией сербской истории. Батакович описывает, как на одном семинаре в Берлине работу рекомендовали студентам канцлер Меркель и министр иностранных дел Штайнмайер, утверждавшие, что это «лучшая из всех книг по истории, из которой можно извлечь важные уроки и для нашего времени»[449].

Кларк ответил Батаковичу, что не понимает смысла претензий, так как он, то есть Кларк, якобы повсюду в Германии говорит, что не следует демонизировать сербов, что «насилие в сербской истории ситуационно обусловлено и по своему характеру ничем не отличается от насилия у других народов – итальянцев, немцев и т. д.»[450]. Полемику завершил др. Батакович, заявив, что в эру интернета стремление понравиться немецкой публике не могло остаться незамеченным. Работу Кларка белградский историк еще раз назвал ярким примером пристрастного подхода в науке[451].

Однако вернемся к широко рекламируемой книге британского автора, от которой, как видно, не все в восторге. Найджел Джонс (Nigel Jones) напоминает, что ответственность Германии и ее стремление использовать Сараевское покушение как повод для начала войны дважды получали неоспоримое подтверждение. В первый раз общественность узнала об этом после публикации документов Баварского архива, инициированной Куртом Айснером, которого за это убили националисты. Во второй, – когда свои исследования обнародовали Фриц Фишер и круг его единомышленников. Джонс иронизирует: «Будем справедливы, Кларк ничего этого не отрицает. На всем протяжении 700-страничного текста он обходит провокационную проблему германской военной ответственности, попросту ее игнорируя. Однако, когда приходится в заключение упомянуть Фишера с Гайсом, он от них отмахивается, как от надоедливых насекомых». Они, видите ли, во всем винят одно государство! А в случае со Второй мировой войной, – спрашивает Джонс, – разве не одно конкретное государство несет ответственность за ее начало? И еще один ироничный вопрос: «Все державы в равной степени были виноваты? Ну, не совсем. В фокусе внимания Кларка не могучая Германия, а маленькое, не имеющее выхода к морю балканское государство, недавно освободившееся от господства Оттоманской империи… Это… крохотная Сербия, которая, что весьма кстати, снова демонизируется из-за ее роли в войнах на территории бывшей Югославии в 1990-е гг.» (-not-be-beastly-to-the-germans/).

Далее Джонс критикует аргументацию Кларка, который приводит ужасающие детали дворцового переворота 1903 г., чтобы показать, что Сербия – «полуварварское бандитское государство, в котором офицерский корпус (4 офицера! – М. Б.), к ужасу Европы, демонстрирует уровень собственной цивилизованности, рубя на куски непопулярных короля Александра и королеву Драгу, чего постыдились бы даже французские революционеры».

Более серьезные замечания озвучила американский историк Мария Тодорова[452], которая в первую очередь ставит под сомнение методологию претенциозного исследования. Его автор уклоняется от сущностного вопроса «почему» (ответ на который указывает на долгосрочные факторы), чтобы иметь большую свободу в интерпретации очередности явлений и конструировании гипотез и, в конце концов, чтобы по своему усмотрению выстраивать иерархию причин произошедшего. Кларк убеждает читателя, что факты говорят сами за себя и что их значение транспарентно. При этом отбор этих фактов он производит по своему усмотрению, фокусируясь на личном и моральном (что бы это ни значило). Тодорова не могла не заметить, что автор рассматриваемое им историческое явление, столь сложное и неодномерное, свел к одним Балканам: «Тогда это были Балканы и “Черная рука”, возглавляемая усачами. Сегодня – Ближний восток и Аль-Каида во главе с бородачами. Реанимируя “Сараево” в качестве главной причины войны (не без намеков на Сребреницу, Сараево 1990-х гг., ужасный ультиматум из Рамбуйе, используемый для оправдания Австро-Венгерского ультиматума), Кларк пытается убедить нас в справедливости старой теории о “европейской пороховой бочке”». Той же цели служит и драматичное описание Майского переворота 1903 г.

Кларк, по словам Тодоровой, игнорирует значение Аннексионного кризиса 1908 г., сводя его к сугубо формальному решению Вены, ни в коей мере не изменившему реальное положение вещей. Этим автор демонстрирует пренебрежение всей историографической традицией, в том числе и консервативной, которая не могла не замечать тяжелых последствий этого кризиса для международный отношений в Европе.

Тодорова камня на камне не оставляет от несуразных панегириков Австро-Венгрии – космополитичной империи, несущей прогресс и индустриализацию, которой противостояла «отсталая, неурбанизированная, безграмотная, мелкопоместная страна с доминирующей устной народной культурой, лишенная собственной аристократии». Кларк, очевидно, не понимает, что в Боснии на рост сербского национализма влияла нерешенность аграрного вопроса и сохранение феодальных отношений (вопреки аграрной реформе, анонсированной в середине XIX в.). В это самое время сербы в Сербии, Хорватии и Венгрии были свободными людьми. Американская исследовательница отметила и склонность автора повторять собственный тезис о «балканизации франко-российских отношений» (глава 9), о «балканском причинно-следственном сценарии». То, с какой настойчивостью Кларк к этому возвращается, свидетельствует, «в первую очередь, о его всеобъемлющей антипатии в отношении русских и симпатии к Габсбургам».

Анника Момбауэр – автор монографии (2002), посвященной как причинам Первой мировой войны, так и более поздней дискуссии в связи с ней и наступившему консенсусу, – в 2013–2014 гг. также подключилась к полемике. Ей она дала емкое определение – «новые вопросы без нового согласия». Изыскания Макмикина, Кларка и Маргарет Макмиллан немецкая исследовательница называет попытками ревизии постфишеровского консенсуса. С этой целью реанимируется аргументация межвоенного времени (германо-австрийская). Суть нового/старого подхода – в придирчивом рассмотрении роли России и Франции в развязывании войны[453], в изучении, все ли на самом деле сделала Британия, чтобы предотвратить катастрофу. Роли Германии и Австро-Венгрии придается меньшее значение (de-emphasised). При этом подчеркивается, что в августе 1914 г. все влиятельные фигуры во всех столицах ради достижения стоявших перед ними целей готовы были пойти на риск оказаться втянутыми в европейскую войну. Новое историографическое течение идет в разрез с подкрепленными твердой убежденностью решениями Версальской конференции о военной ответственности. Несмотря на то что перечисленные авторы, в том числе и Кларк, находят, кому приписать вину, хорошим тоном считается воздерживаться («eschew») от погружения в данный вопрос[454].

Те же замечания сторонникам ревизии адресует и британский историк немецкого происхождения Джон Рель. Он указывает, что с недавнего времени предпринимаются попытки дезавуировать научные результаты, достигнутые Фрицем Фишером. В первую очередь, это касается тезиса о том, что война, к которой готовились несколько месяцев, намеренно развязана в июле 1914 г. Кларк, Герфрид Минклер[455] и прочие почти не упоминают Германию, когда речь идет о событиях 1914 г., приведших к войне. При этом кембриджский профессор хоть и делает вид, что стремится положить конец обсуждению «вины», на самом деле возлагает ее на Сербию, Россию, Францию и Британию, освобождая от этого бремени Германию с Австро-Венгрией. Самый серьезный упрек в адрес Кларка состоит в том, что он даже не упоминает, что и до Сараево Австро-Венгрия неоднократно собиралась напасть на Сербию. Ничего не сказано и о состоявшихся до 1914 г. многочисленных встречах германских и австро-венгерских деятелей, в ходе которых обсуждалось, что произойдет, если Россия поддержит Сербию в случае начала войны. Рель и в критических статьях, и в своих новейших работах повторяет, что 5 июля 1914 г. кайзер и военное руководство Германии предоставили Вене «blank cheque» при полном согласии со стороны канцлера Бетман-Гольвега и министерства иностранных дел. Опровергается утверждение Кларка, будто во время Июльского кризиса Берлин пытался локализовать австро-сербский конфликт. Согласно всем прикидкам центральных держав вероятность вовлечения России в противостояние составляла 90 %. Опираясь на обширную источниковую базу, Рель разоблачает попытку Кларка релятивизировать этот факт[456].

Макс Хэстингс (Max Hastings), более известный в научных кругах как специалист по Второй мировой войне, тоже выступил с критикой ревизионистского направления в изучении причин Первой мировой. Этой теме посвящена и монография, опубликованная в 2013 г. и удостоившаяся высоких оценок[457]. Британский историк выступает против стремления Кларка посадить на «скамью подсудимых» маленькую Сербию, которая якобы ясно отдавала себе отчет в последствиях Сараевского покушения. Наибольшие возражения вызывает релятивизация роли Германии и заявления в духе «все мы были виноваты»[458].

Хэстингс в своей книге утверждает, что нет научных оснований для амнистии Берлина и Вены – основных виновников войны: «Главной непосредственной причиной ее начала следует считать решение Германии поддержать австрийское вторжение в Сербию. Берлин руководствовался убежденностью, что Центральные державы выйдут победителем из любого более широкого конфликта, который мог бы стать следствием этой операции. Русского царя, его министров и генералов можно назвать глупцами, даже невиданными, потому что, ввязавшись в войну из-за Сербии, они обрекли на гибель свое и без того дряхлое государство. Однако они лишь отреагировали на инициативу Вены, на которой и лежит моральная ответственность. Роковым фактором, ускорившим наступление катастрофы, можно считать институциональную самонадеянность германской армии, воплощенную в неадекватной персоне Мольтке. Вена и Берлин, как и в меньшей степени Санкт-Петербург и Париж, стремились к действенным решениям, которые положили бы конец череде усугублявшихся проблем». Это в корне противоречит тому, что пишут Кларк и Макмикин. Хэстингс, как и Маргарет Макмиллан в своей книге «Париж 1919…», соглашается с тем, что Версальский мир 1919 г. далек от идеала. Однако, «если бы победителями оказались немцы и они диктовали бы свои условия, немного бы осталось от свободы, демократии и справедливости в Европе. Цели, которые ставила перед собой Германия в ходе Первой мировой войны, в территориальном отношении были ничуть не менее амбициозными, чем те, к которым стремились вожди третьего рейха. Поэтому неверно называть трагедию, пережитую Европой в 1914–1918 гг., напрасной, как это часто делают представители более молодых поколений, когда заходит речь об огромных человеческих потерях»[459]. Добавим, что Пруссия после поражения Франции в 1871 г. и Германия после подписания Брест-Литовского договора весной 1918 г. показали, как бы это выглядело, если бы кайзер кроил мир.

Хэстингс придерживается того, что неопровержимо установили Фишер, Гайс и их последователи. Тем не менее, как он пишет, попытки оспорить то, что, казалось бы, доказано раз и навсегда, предпринимались на протяжении последних трех десятилетий по обе стороны Атлантики. До Кларка с Макмикином «смягчению» исключительной ответственности Германии способствовал авторитетный французский историк Жорж-Анри Суту (Georges-Henri Soutou). Он, по словам Хэстингса, «вместо того чтобы писать исключительно о поводе к началу войны, рассматривает военные цели противоборствующих блоков. Убедительно показывает, что Германия вступила в войну без четко сформулированного плана достижения мирового господства. В окончательном варианте он появился только по ходу военных действий»[460].

Это верно с формальной точки зрения. Итак, ясный согласованный план появился спустя месяц после начала операций. Однако заранее были скрупулезно продуманы все его составные элементы, а именно: раздел колоний, экспансия на Восток, строительство железной дороги до Багдада, достижение военного превосходства в мировом океане и т. д. К этому комплексу мер относится и распространение «немецкой культуры», а также расистские «подварианты» конфликта германской и славянской расы.

Воздействие геополитических учений и литературных образов «будущей войны», стремление к экономической экспансии и расширению жизненного пространства, общественное мнение, не сомневающееся, кого считать «врагом», – в таком диапазоне «свободного» и «вынужденного» принимались решения о начале войны[461]. Напомним все-таки, что, наряду с милитаризмом, экономическую подоплеку тоже следует считать значимым подспудным фактором[462]. Риторический вопрос – имела ли значение доля российского экспорта, проходившего через черноморские проливы (49 %), или британского, переправлявшегося через Суэцкий канал?

Макс Хэстингс полагает, что, с тех пор как Суту перестал заниматься непосредственными поводами войны и обратился к ее более глубоким причинам, волна пересмотра традиционной точки зрения ослабла и снова поднялась только после того, как в 2011 г. Макмикин заявил в своей работе, посвященной ответственности России, что «война в 1914 г. была скорее русской, чем германской». В том же ключе заявления следующих авторов: Сэмюэла Вильямсона (Samuel Williamson), сделанное им в марте 2012 г. на семинаре в вашингтонском Центре Вудро Вильсона, согласно которому «теория исключительной германской ответственности более не состоятельна»; Н. Фергюсона, утверждающего, что «главная ответственность лежит на британском секретаре иностранных дел сэре Эдварде Грейе»; К. Кларка, полагающего, что «Австрия имела право (entitled) на военный реванш в отношении государства-изгоя Сербии (rogue state) после убийства эрцгерцога Франца Фердинанда»[463]. Безусловно, представленная многоголосая точка зрения в известной степени отражает картину общественных настроений в 2014 г. И неважно, сколько других работ, высказывающих иную точку зрения, приурочено к годовщине. Ведь их не продвигают так же активно, как несколько перечисленных «радикальных».

Историки вроде Кларка, которые не могут оторвать глаз от южных Балкан, упускают из вида прочие националистические течения, имевшие место в Австро-Венгрии. Никогда не напишут они о деятеле итальянского ирредентизма словенского происхождения Гульельмо Обердане, приговоренном к виселице за неудачное покушение на Франца Иосифа в 1882 г. в Триесте. Сегодня его именем называют площади и улицы в Италии, а председатель итальянского сената сравнил его с Христом. Обердан состоял в группах, боровшихся за освобождение Триеста из-под власти Габсбургов.

Однако широкий компаративный подход не в стиле Кларка. Находясь во власти собственной «теории заговора», он упорно отвергает тезис Владимира Дедиера (часто им цитируемого), а также других авторов, доказавших, что существовало аутентичное боснийское молодежное движение, в котором родился замысел цареубийства и которое искало союзников с целью его осуществления. Британский профессор, убежденный в том, что имел место «экспорт» крамолы, игнорирует мнение американского историка Иштвана Деака, согласно которому после 1848 г. только общая армия удерживала Монархию от распада[464]. Единственное, что «признает» Кларк, так это то, что «тяжело» найти доказательства его теории, так как «нет реальных письменных свидетельств»[465].

Немецкий историк Первой мировой войны Герд Крумайх (Gerd Krumeich) в своем интервью парижской «Монд», приуроченном выходу его книги «Поджигание фитиля: кто начал войну в 1914 г.», не мог обойти вниманием книги Кларка и Макмикина. По его словам, полемика вокруг германской ответственности, которая то релятивизируется, то выставляется на первый план, длится уже почти целый век. Однако сегодня некоторые авторы впали в крайность. Во-первых, Макмикин в своей книге «Русские корни Первой мировой войны» переводит стрелки с Германии на Сербию и Россию – на государства, покрывающие акт терроризма. Немцы, по мнению этого исследователя, не имеют никакого отношения к «началу войны». Вторым назван Кларк, который, «умаляя значение вины Германии, возвращает из небытия трактовки 1930-х гг., а также пытается доказать, что все европейские лидеры слепо бросились в пропасть войны». Помимо этого, Крумайх отмечает еще несколько спорных положений в работах британского и американского исследователей. Так, Кларк «относится к сербам с таким предубеждением, что проводит параллель между их тогдашней позицией и политикой, проводимой Сербией во время современного югославского кризиса 1991–1995 гг.». Одновременно Кларк «оправдывает Вену, ультиматум которой ничуть не более неприемлем, чем тот, что НАТО предъявил Белграду в 1999 г.». Кларк обвиняет российское и французской руководство в том, что они встали на сторону Сербии, не приняв во внимание опасения Германии в связи с «окружением» ее территории[466].

Как и Анника Момбауэр, Крумайх проницательно указывает на еще один момент, способствовавший успеху книги Кларка в Германии (12 изданий к марту 2014 г.). Дело в том, что она созвучна «коренному изменению политической культуры нового поколения немцев»[467].

Французский историк Жан-Арно Деран (Jean-Arnault Dérens) тоже задается вопросом, действительно ли Балканы виноваты в том, что произошло в 1914 г.[468] Прежде чем обратиться к книге Кларка, он напоминает, что в долгой истории памяти о Сараевском покушении сохранился эпизод, в котором офицеры вермахта в апреле 1941 г. дарят Гитлеру мемориальную доску, которая напоминала прохожим об освободительном акте, совершенном Г. Принципом. Кларк советует читателям пересмотреть причины войны. По Дерану, он считает, что покушение вызвало войну, а не стало ее предлогом. Британец воспроизводит мрачный образ Балкан, созданный Робертом Капланом в книге «Балканские духи»[469].

Милош Воинович в своем глубоком и обширном критическом обзоре «Сомнамбул», как и многие другие осведомленные читатели, задает автору немало вопросов. Остановимся на тех моментах, которые подметил он один и которые заслуживают более пристального внимания. Воинович указывает на использование Кларком двойных стандартов в оценке государственных деятелей Антанты и Центральных держав. Например, «Кларк утверждает, что российское общественное мнение отличал шовинизм, что только Россию следует винить за гонку вооружений (с. 87 у Кларка. – М. Б.). Он также заявляет, что панславизм “ничуть не более легитимен, чем гитлеровская концепция «лебенсраума» (жизненного пространства)” (С. 279)». В связи с этим сербский историк задает вопрос: «Если Кларк упоминает «лебенсраум» в качестве примера нелегитимной политической платформы, то почему не поведает читателю, что концепцию жизненного пространства разделял не только Гитлер. Ее сформулировал немецкий географ Фридрих Ратцель (Friedrich Ratzel) именно в тот период, который охватывает книга Кларка. Влияние Лебенсраума в вильгельмовской Германии было очень велико, о чем можно судить и по книге Кларка (С. 179), приводящего слова кайзера о росте населения Германии и нехватке еды. В отличие от Франции, которая, как он рассказывал американскому послу, могла бы сдвинуть собственную границу на запад. Все равно ее восточные области недостаточно населены. Взгляды Вильгельма во многом совпадали с названной концепцией, однако Кларк от этого вывода уклоняется. Вместо этого он пытается убедить нас, что импульсивность императора не имела последствий»[470].

Воинович пишет, что не собирается ни защищать политику панславизма, ни отрицать антигерманский настрой российской прессы. Он всего лишь демонстрирует, как Кларк оперирует двойными стандартами. При этом из его книги читатель намного больше узнает о французском или русском обществе, чем о немецком. В результате останется неясным, на какой почве взялись антигерманские сантименты.

Как и А. Момбауэр, Воинович напоминает, что еще в 1913 г. начальник германского генштаба фон Мольтке предсказывал скорый конфликт славянской и германской расы. Военачальник верил, что расовые различия непреодолимы, и призывал государства, несущие знамя германской культуры, готовиться к противостоянию. Подобных фактов, которые добавили бы оттенков в черно-белую картину, рисуемую Кларком, мы не обнаружим в его книге.

Воинович, как и мы, полагает, что наиболее спорным является утверждение Кларка, будто милитаристы в Париже и Петербурге имели гораздо больше рычагов воздействия на собственные правительства, чем их коллеги в Берлине (с. 333). В предвоенной Германии якобы «приоритет гражданских властей над военными остался нетронутым» (с. 334)[471]. Если это так, задает вопрос сербский коллега, почему во время протокольных торжественных мероприятий германский премьер Бетман-Гольвег, имевший звание майора запаса, всегда следовал не только позади генералов, но и полковников. Жаль, что для прояснения данного вопроса не получится пригласить в качестве свидетеля графа Берхтольда, риторически вопрошавшего: «Кто правит в Берлине – Мольтке или Бетман-Гольвег?». Почему, не перестает допытываться Воинович, если имел место гражданский приоритет, 8 декабря 1912 г. на важнейшем заседании военного совета не присутствовал ни один штатский государственный деятель? Впрочем, Кларка не так просто поставить в тупик подобными вопросами. В его распоряжении ответ, который позволяет ему неотступно следовать избранной линии: агрессивность германской дипломатии – реакция на еще более агрессивную политику Франции и России (С. 326).[472]

Однако не только козни Парижа и Петербурга влияли, по мнению Кларка, на политику Берлина. Не оставалась в стороне и Великобритания, игнорировавшая базовые интересы Германии, что и стало причиной взаимной враждебности двух государств. Соответственно, Эдвард Грей представлен в книге ярым германофобом, что, по словам Воиновича, стало возможным благодаря тенденциозному подбору фактов и документов со стороны автора[473]. В итоге, если резюмировать, Антанта и есть та «черная овца» Европы, которая по недомыслию не оставила Германии выбора.

В сербских СМИ и научной периодике свое мнение о книге Кларка, наряду с Воиновичем, высказали и другие историки и публицисты. Воислав Павлович в послесловии к сербскому изданию книги Анники Момбауэр «Причины Первой мировой войны» представил обзор основных направлений мировой историографии данной проблемы. Не обойден вниманием и американо-британский дуэт ревизионистов. Кларку с его тезисом о сербской ответственности адресуется упрек в том, что он, рассуждая о «сербском национализме», не принимает во внимание исторический контекст. Национализм, пишет Павлович, был доминантой того времени. Если бы это было не так и Сербия представляла собой уникум, никто бы в мире не оказал ей поддержку. Приводится масса примеров слабого знания автором периода сербской истории, предшествовавшего началу Первой мировой войны. Один из показательных – оценка таможенной войны между Сербией и Австро-Венгрией, единственной причиной которой Кларк называет воинственное стремление сербов вооружиться самыми современными французскими пушками (Кларк, стр. 10). «Само по себе намерение Вены удержать все Балканы в подчиненном, даже колониальном положении, по мнению Кларка, недостаточное основание для попытки этому воспротивиться, предпринятой Сербией. Может быть, он втайне искренне считает, что для Белграда было естественным положение австрийского клиента, принимая во внимание его экономическую отсталость». Павлович заявляет о несостоятельности утверждения Кларка и Макмикина, будто Пашич не предпринял все возможное, чтобы предотвратить покушение[474]. Добавим от себя, если следовать их логике, то и австро-венгерские власти не меньше виноваты в том, что своими силами не воспрепятствовали нелегальному переходу границы. А возможно ли в принципе перекрыть такую границу, как Дрина с ее лесистыми берегами и лежащими чуть в глубине суровыми горами?

Историк Чедомир Антич подчеркивает многие аспекты книги, или, точнее, особенности методологии автора, которые далеки от привычных научных стандартов. Например, то, как Кларк относится к наследию германской историографии. Помимо прочего, с учетом того, что он фокусируется на ревизии оценок роли Сербии, не понятно, почему не использованы классические общепризнанные работы сербских историков. Разумеется, Антич не мог не упомянуть двойные стандарты, игнорирование фактов, противоречащих концепции и т. п. Данило Шаренац – историк, который занимается различными сюжетами Первой мировой войны, – выступал с корректной критикой «Сомнамбул» на страницах различных изданий[475]. И он указывает на уязвимость методологии и очевидные неточности, допущенные автором. Например, попытка представить «Младу Босну» исключительно террористической группой. Это, конечно, возможно, если абстрагироваться от контекста того времени и не принимать во внимание обильную литературу, посвященную терроризму. Кларк сравнивает покушение на Фердинанда с убийством Д. Кеннеди, австро-венгерский ультиматум с ультиматумом 1999 г. и т. д. Таким образом, «аллюзиям» и легкомысленным историческим параллелям отдано предпочтение по сравнению с общепринятым методом исследовательской работы[476].

Что касается интерпретации Кларком сербской истории до 1914 г., то она, по мнению Шаренаца, варьируется от поверхностности до неполного знания. Наряду с Россией («русский милитаризм») Сербия – пример еще одного общества, охваченного «милитаризмом». В отличие, разумеется, от Германии, в которой гражданский фактор абсолютно доминировал над военным. Другими словами, больше стереотипов, чем корректного анализа. Это же наблюдение справедливо в отношении работ Оливера Янца, посвященных соотношению военного и гражданского начал в Сербии[477].

Ольга Манойлович и Данило Шаренац в одной из совместных работ отмечают, что книги, в которых указывается один «главный виновник», – обычное дело в историографии. Например, Ш. Макмикин сделал «козлом отпущения» Россию, Н. Фергюсон – Британию, а К. Кларк и Маргарет Макмиллан – Сербию. При этом позитивные и негативные оценки роли той или иной державы волнообразно сменяют друг друга. Сербия и ее участие в Июльском кризисе не исключение. Что касается ревизии общепринятых точек зрения, безусловно, полезной для науки, то она происходит параллельно со сменой поколений историков. Однако в случае с Кларком и М. Макмиллан, аргументация которых скорее провокационная, чем убедительная, нельзя говорить об истинной ревизии научных результатов. При этом не стоит забывать, что в 2013 г. опубликованы и книги, в которых ответственность за начало войны снова возлагается на Германию и Австро-Венгрию.

Британский историк Боян Алексов тоже критикует Кларка, который стремится к тому, чтобы сместить в сторону Сербии фокус рассмотрения глубинных причин Великой войны. В книге, которую нельзя назвать новаторской ни в связи с используемыми источниками, ни в отношении применяемой методологии, утверждается, что после Сребреницы стало ясно: сербский национализм – активный субъект исторического процесса. При этом Кларк ни в коей мере не может считаться специалистом по Балканам, о чем свидетельствуют и допущенные им многочисленные фактологические ошибки. Вслед за другими критиками Алексов отмечает, с одной стороны, автор восхищается старой Монархией, безотносительно всей истории с оккупацией, аннексией и управлением Боснии, а с другой – испытывает антипатию к Сербии, которая изображается в самых мрачных тонах. В представленной истории нет ни слова о глубоком недовольстве мусульман, их выселении, восстаниях. Сомнительны аналогии, которые Кларк усматривает между событиями далекого прошлого и сегодняшними перипетиями, связанными с Ираном, войнами 1991–1995 гг. Однако главный изъян работы – тенденциозный подход к выбору источников и постоянное морализаторство[478].

Кларк, а также некоторые другие историки и критики, продвигающие подобную литературу, не замечают или не хотят замечать описанный Андреем Митровичем диссонанс между скоропалительными решениями, принимавшимися под предлогом сербской ответственности и приближавшими начало войны, и официальными донесениями, поступавшими из Сараево, а потом и от специального делегата Фридриха фон Визнера (13 июля). Тогда ответственные лица и сам Визнер могли только констатировать, что совершившие покушение настаивают, что замысел их собственный и они только за помощью обращались к Цигановичу и Танкосичу. Визнер телеграфирует, что не только «имеются основания сомневаться в том, что национальное движение в Боснии и Герцеговине поддерживалось какими-то организациями в Сербии, которым благоволило сербское правительство, но и что “невозможно доказать участие сербского правительства в покушении, его подготовке или снабжении оружием злоумышленников”. Что-то вроде “нет возможности подозревать”, потому что имеется “намного больше поводов полагать, что это исключено”»[479].

О донесении, отправленном Визнером из Сараево 13 июля, вспоминает в своей работе «Год 1914» и французский историк Жан-Жак Бекер. Документ, который «потом забыли», всплыл только в 1919 г. во время Мирной конференции благодаря использовавшим его американским экспертам[480].

Таким образом, Кларк не хочет видеть или признавать факт, что Визнер и правительство за восемь дней до принятия решения о войне против Сербии (некоторые по этому поводу обрадовались сразу после покушения: «Война, война, война!») все еще искали предлог, который им не удалось обнаружить и после начала военных действий. Вышеприведенное недвусмысленно подтверждает это. Кларк сам невольно приводит данную информацию, добавляя при этом, что донесением Визнера воспользовались те (в том числе и участники Мирной конференции – М. Б.), кто утверждает, будто «Австрия решилась на войну безотносительно произошедшего в Сараево, которое лишь мимоходом упоминалось в качестве предлога»[481]. Реальная ситуация, по словам автора, была намного сложнее. Визнер на самом деле знал, что сербское правительство замешано, «однако имевшиеся у него доказательства не принял бы суд. Поэтому он не хотел использовать их в официальном процессе против Сербии. Об этом он четко заявил по возвращении в Вену». Следовательно, согласно Кларку и самому Визнеру, его телеграмму «совсем неправильно поняли». Об этом бывший специальный делегат рассказывал известному американскому историку Бернадотту Шмидту[482].

Кларк потом долго доказывает, что Вена хотела, чтобы все прошло идеально, насколько это возможно. При этом она не обратила должного внимания на «Черную руку», зациклившись на «Народной одбране» с ее «фантастической структурой». Автор не понимает, что «Народную одбрану» выбрали, потому что ее центр находился за границей (в Белграде) и ее руководство пользовалось правительственной поддержкой. Поэтому не составляло труда доказать, что сербское правительство знало об обществе и помогало ему. «Черная рука» выступала против кабинета во время июньского политического кризиса в Сербии, вследствие чего доказать связь между ними представлялось проблематичным. Как пишет Пфеффер, Чабринович под палками подписал в полиции протокол, в котором говорилось, что он получил деньги от Народной одбраны, а за оружием обратился к Милану Прибичевичу[483]. Кларку следовало бы знать, что австро-венгерские власти и их представители в Белграде следили за «Черной рукой» со дня ее основания[484]. Что касается Визнера, то перед ним стояла задача политического свойства, что нашло отражение и в его телеграмме. По-другому и быть не могло в обстановке поспешности, в которой австро-венгерские власти сочиняли ультиматум Сербии. Если каких-то подозрений не хватало для процесса, ничто не мешало Визнеру помочь правительству. Однако он по своей воле пишет: «…“что-то подобное нет оснований даже подозревать”, так как есть “намного больше причин утверждать, что это исключено”». Кларк ни о чем подобном не информирует своего читателя, зато обильно цитирует то, что потом Визнер вспоминал в разговоре с Б. Шмидтом.

Судебный следователь в Сараево Лео Пфеффер приводит детальную информацию о сотрудничестве с Визнером, который «верно проинформировал Вену, что на основе документов следствия по делу о покушении нельзя сделать вывод о том, что официальная Сербия имела к нему отношение». Отправленная им депеша гласила: «Элементы, относящиеся к периоду до покушения, не предоставляют никаких доказательств, подтверждающих факт пропаганды, осуществляемой сербским правительством. Однако сам факт, что движение получало из Сербии поддержку, оказываемую различными объединениями, служит хоть и слабым, но все-таки достаточным основанием… Нет абсолютно никаких доказательств того, что сербское правительство знало о покушении или о подготовке к нему или готовило оружие для его осуществления. Напротив, многое свидетельствует о том, что это было невозможно… Бомбы происходят из сербских складов – это не вызывает никаких сомнений. Однако ничто не указывает на то, что заговорщики получили их с этих складов ad hoc. Их могли передать им вооруженные комиты. Некоторые манифестации, имевшие место после покушения, – следствие пропаганды со стороны Народной одбраны. Целесообразно произвести дополнительное расследование в этом направлении. Готовятся мятежи, которые могут состояться в скором будущем». Два последних вывода Визнер, по мнению Пфеффера, сделал на основании информации, полученной в Земельном правительстве в Сараево. В документах следствия ни о чем подобным речи не шло[485].

Тот факт, что в предъявленном Сербии ультиматуме отсутствовал даже минимум правовых аргументов, демонстрирует несостоятельность кларковских конструкций, основанных на свидетельствах Визнера. В послании, полученном от барона Гизля, имелись одни инсинуации, столь притянутые за уши и расплывчатые, что они касались даже покушений, которые за последние годы в Австро-Венгрии совершили не сербы, а представители других национальностей.

Не согласилась бы с Кларком и Барбара Елавич, по мнению которой австро-венгерские власти сделали упор на Народной одбране, потому что общественность знала о ее деятельности. «Слабым местом габсбургских построений, оправдывавших жесткую линию в отношении Сербии, было отсутствие конкретных фактов. Следователи не предоставили доказательств ни того, что имел место сербский заговор, пользовавшийся поддержкой со стороны государства, ни того, что сербское правительство инспирировало террористическую деятельность весной 1914 г.». Эти затруднения, по словам Б. Елавич, признавал и сам Визнер. После войны она читала его воспоминания, но, в отличие от Кларка, не попалась на их удочку[486].

Милан Чурчин в 1937–1938 гг. объяснял послевоенную активность Визнера «его потребностью оправдаться за тот грех, который он совершил, отправив известное донесение» (13 июля 1914 г. из Сараево). «И раньше, и сейчас он неутомимо пытается обнаружить и доказать какую-нибудь связь между Сараевским покушением и официальной Сербией. Для этого он написал и опубликовал в вегереровом “Die Kriegsshuldfrage” целый ряд материалов и одну статью, в которых ссылается на недоступные остальным материалы (из венских государственных архивов)». Чурчин указывает, что Визнер особенно активизировался после того, как общественности о себе напомнил Пфеффер. В заключение редактор «Новой Европы» пишет: «Вождь австрийских легитимистов г. Визнер одержим только собственной (австро-германской) трактовкой проблемы ответственности за развязывание войны, которую он во что бы то ни стало стремится навязать каждому. При этом не важно, что он противоречит фактам, даже тем, что он сам приводит»[487].

Ранее в главе «Миф о поддержке Сербии со стороны России…» мы продемонстрировали, как Кларк, стремясь доказать, что 25 июля после обеда Белград под воздействием обещания русской помощи отказался от первоначального намерения целиком принять ультиматум, «обрезает» документы (!), свидетельствующие об обратном. Выбрасывая важные фрагменты, он меняет их смысл.

Рассматривая этот ключевой сюжет «сербской темы», канадско-британская исследовательница Маргарет Макмиллан (Margaret MacMillan) склоняется к той версии, что «сербское правительство, вероятно, знало о планировавшемся покушении», а во время Июльского кризиса воспротивилось воле Австрии, «потому что заручилось поддержкой России»[488]. Как нам уже известно, эти обещания, особенно касавшиеся военной помощи, нельзя назвать определенными. Автор пишет, что покушение, приблизившее Европу к войне, было делом рук фанатичных славянских националистов (Slav nationalists) – младобоснийцев, – а также их закулисных патронов, находившихся в Сербии. «Непросто избежать сравнения их с действующими сто лет спустя экстремистскими группами исламских фундаменталистов, например, с Аль-Каидой. Как и эти фанатики наших дней, младобоснийцы – убежденные пуритане, осуждающие употребление алкоголя и сексуальные отношения». Макмиллан все-таки называет их идеалистами, страстно жаждущими освобождения Боснии от иностранного владычества. Находясь под влиянием великих русских революционеров и анархистов, они верили, что стоявшую перед ними цель можно достигнуть насильственным путем, а если потребуется, и ценой собственной жизни[489].

Автор упрощает картину прошлого, отождествляя деятельность некоторых организаций на территории Македонии с тем, что позднее происходило в Австро-Венгрии. Поэтому, когда речь заходит о переправке оружия и денег, Босния у нее упоминается через запятую с Македонией. При этом Макмиллан «объясняет», что «сегодня точно так же Иран поддерживает в Ливане Хезболлу»[490]. Эта параллель лишена каких-либо исторических оснований. В Боснии не имелось организации схожего типа и столь массовой, как Хезболла. Следовательно, и количество переправляемого в Боснию оружия не идет ни в какое сравнение с иранским. Нам известно, что вооружались доверенные лица разведывательной службы, а что касается взрывчатки, можно предположить, что часть ее предназначалась для разрушения коммуникаций в случае нападения Австро-Венгрии на Сербию, которое представлялось весьма вероятным и до, и после Балканских войн. Европа о соответствующих угрозах узнавала если не напрямую от Вены, то опосредованно – из заявлений в парламенте итальянского премьера Джолитти.

Неизвестно, из-за того ли, что на презентациях своей книги Макмиллан регулярно упоминала Аль-Каиду с Ираном, однако она снискала благосклонность Мадлен Олбрайт и ее бывшего секретаря Строуба Тэлботта[491]. Ей благоволил и покойный Ричард Холлбрук, написавший комплиментарное предисловие к ее книге «Париж 1919 – шесть месяцев, изменивших мир» (Лондон, 2001, 2006)[492]. Активный участник развала Югославии любил повторять одно из высказываний Жоржа Клемансо: «Версальский мир еще долгие десятилетия и столетия будет провоцировать разные кризисы». Югославию американский дипломат сравнивал с «тряпичным мячом», который, распавшись в 1991 г. на лоскутки, вызвал четыре войны. Холлбрук хвастался, что его задача – похоронить наследие Вудро Вильсона – Версальскую систему, с одним из рудиментов которого покончили в Дэйтоне[493].

Макмиллан сравнивает то, как Вена сразу обвинила во всем Сербию, чтобы раз и навсегда свести счеты с ней и собственными славянами, с тем, как после 11 сентября 2001 г. Джордж Буш и Тони Блэйр приняли решение осуществить вторжение в Афганистан и Ирак. «Война, война, война!» – автор, прибегая к уже известным работам, описывает агрессивность Конрада фон Гетцендорфа, которую он демонстрировал по возвращении в Вену 30 июня 1914 г.[494] К этому времени совершившие покушение еще не проронили ни слова. Однако это никого не волновало.

Автор придерживается традиционной исторической реконструкции очередности решений, приведших к войне, а также трактовки роли кайзера и его окружения: «Спустя всего неделю после покушения Германия выдала “пустой чек”, и “Европа сделала гигантский шаг к всеобщей войне”»[495]. Сверившись с имевшейся в ее распоряжении литературой, Макмиллан делает вывод: «Глядя на события в ретроспективе, любопытно, как мало внимания германское руководство уделяло поиску альтернативных, то есть невоенных решений проблемы собственной окруженности (the encirclement)»[496]. Как и другие историки, она анализирует психологический профиль кайзера, сравнивая его с Бушем-младшим, который стремился к самостоятельности от отца. Младшие всегда хотят выглядеть более сильными и решительными, чем старшие.

Главным недостатком работы Макмиллани мы считаем отсутствие дифференцированного подхода к аргументам и лежащим в их основании источникам. А ведь такой подход обязателен в исторической науке. Так, она в равной мере полагается и на скороспелые воспоминания главных действующих лиц, которые, как правило, не располагали архивными документами, а некоторые вообще пребывали в изгнании (русские), и на сомнительные изыскания межвоенных ревизионистов (например, Биттнера с Юберсбергером), и на сборники дипломатических документов, опубликованные после Мировой войны. Комментарии весьма незамысловаты и, как правило, отсылают к одному единственному источнику. Читателю не сообщается, что полемика вокруг некоторых вопросов длится уже целое столетие. Приведен список использованной литературы, в котором, наряду с признанными заслуживающими доверия работами, перечислены и сомнительные с профессиональной точки зрения. Изложение подчас путанное, например, невозможно понять, какое их двух обсуждаемых событий имеется в виду, когда приводятся свидетельства современников. О каком из них вспоминают те, кто лично принимал в нем участие, а о чем – другие, кто пишет с чужих слов?

Дэвид Блэкбёрн на страницах «Гардиан» констатирует, что Вторая мировая война стала импульсом, для того чтобы искать ее корневые причины в германской политической традиции. Так родилась «контроверсия Фишера», которая «некоторое время воспринималась как доминирующая точка зрения (“ортодоксия”)». Однако в последние годы ее якобы аргументированно ставят под сомнение те историки, которые указывают пальцем на всех, кроме Берлина: «Сегодня есть консенсус по поводу того, что нет никакого консенсуса». (Может ли небольшой перечень исследований, лишенных глубины и написанных на источниках неясного происхождения, перевесить мнение сотен и даже тысяч тех, кто придерживается фишеровских позиций, пусть и слегка модифицированных? – М. Б.) Новый подход, полагает Блэкбёрн, ставит по главу угла несколько фигур в европейских столицах, принимавших ключевые решения. Имеет ли значение, что это за люди, каковы их личностные характеристики? Безусловно. Ведь мы живем в постструктуралистском мире (а куда делась демократия? – М. Б.), в котором все внимание – индивиду, а также контрфактической истории (“What if?”). С этой точки зрения книга предоставляет богатую пищу для размышлений. Макмиллан отдается должное за анализ интеллектуального бэкграунда социального дарвинизма с присущими ему опасениями «вырождения» нации, стремлением к ее омоложению посредством войны.

Кроме того, исследовательница удостоилась комплиментов за то, что хорошо разобралась в Июльском кризисе, разделив ответственность между всеми его участниками. Во всем виноваты сербская безответственность, австро-венгерская мстительность, а также германский «карт-бланш» (blank cheque). В отличие от Кларка, Макмиллан вовремя останавливается и не называет Сербию «страной-изгоем» (rogue state). Что касается Франции, России и Британии, то они, по ее мнению, способствовали эскалации кризиса. Не соглашается с тем, что имел место германский «превентивный удар», «попытки избежать внутренних конфликтов», однако допускает, что Германия неправильно оценила возможные последствия своих действий и сознательно шла на риск, грозивший началом войны. Рецензент соглашается с обоими выводами[497].

Эта книга, как и несколько других, упомянутых нами ранее, располагается где-то посередине между старой «ортодоксией» 1960-х гг. и сегодняшними «радикальными трактовками».

Вместо послесловия Столетняя годовщина: юбилей или тризна?

Профессор  Мюнклер в объяснении причин войны близок к позиции Кларка.

Последняя книга Шона Макмикина – всего лишь продолжение его ревизионистских усилий

В книге Хольма Зюндхаузена об истории Сараево есть глава, посвященная покушению и сербскому участию в развязывании Первой мировой войны

Книга Маргарет Макмиллан переиздавалась не раз. На полпути к ревизии

Гитлер получает в подарок на день рождения мемориальную доску Г. Принципу, которую солдаты вермахта сняли со стены 17 апреля 1941 г.

В преддверии столетней годовщины начала Первой мировой войны было озвучено предложение восстановить не только памятник Францу Фердинанду и его супруге, установленный в 1917 г., но и «отпечаток ног» Г. Принципа, демонтированный после распада Югославии

Исследователь, который посвятил свой капитальный труд процессу создания общего государства югославян, политической, культурной и социальной истории, освободительной борьбе и роли великих держав на Балканах, наблюдает за тем, как отмечают в мире столетие войны, и задается вопросом, чему мы стали свидетелями – скорбной годовщины, юбилея или обновления военной атмосферы времен Сараевского покушения и Первой мировой войны?[498]

Кое-что из происходящего, несомненно, вызвало бы озабоченность и у выдающегося историка, которого мы потеряли накануне годовщины, – Андрея Митровича, из-под пера которого вышли основополагающие труды о германской и австрийской политике в отношении Балкан и Сербии в начале ХХ в. Будучи отличным знатоком немецких, австрийских и сербских архивов и литературы, он поддерживал отношения с Иммануилом Гайсом и другими немецкими и австрийскими историками, высоко ценившими его профессиональные достижения. Он тонко чувствовал политические тенденции и не стеснялся высказывать о них свое мнение[499]. И сегодня не преминул бы вынести взвешенное критическое суждение о книгах, которые, хоть и дискредитируют их авторов с профессиональной точки зрения, тем не менее активно продвигаются и навязываются обществу. Корреспондент «Политики» Драган Вукотич напоминает, что А. Митрович думал о влиянии политики на изучение причин Первой мировой войны, о вольном и невольном приспособленчестве историков, соглашающихся обслуживать политические интересы. По его словам, политики формируют атмосферу, озвучивают требования – запрещают или, наоборот, поощряют определенные трактовки исторического прошлого. Есть примеры того, как историки о чем-то друг с другом «договариваются», следуя линии собственного правительства. Однако затем появляется такой незаурядный и честный человек, как Фриц Фишер, который следует профессиональной этике и своими исследованиями нарушает эти «договоренности». «Государство и общество, – говорил Митрович, – не должны опасаться того, что признание ими исторической истины о самих себе обернется утратой престижа»[500].

Владимир Дедиер – автор получившей мировое признание книги «Сараево 1914», которую в 1984 г. «Нью-Йорк Таймс» объявила книгой года, – в конце жизни предсказывал новые глобальные потрясения, одной из жертв которых могла стать истина о Первой мировой войне. Слова Дедиера по этому поводу, сказанные в мае 1989 г., записал публицист Слободан Клякич: «Великие державы, не зная жалости к остальным, рвутся к доминированию и удовлетворению своих имперских аппетитов… Малым народам и государствам придется искать свое место под солнцем, а сильные мира сего потребуют от них отречься от собственных моральных ценностей, прежде всего от стремления к справедливости и правде. Это станут поддерживать запряженные в телегу актуальной политики историки, получающие большую или малую мзду из рук властей предержащих. Критически настроенную историографию ждут большие испытания, ей придется вести тяжелую борьбу против исторического ревизионизма»[501].

Дедиер предупреждал, что будут реанимированы империалистические политические и «научные» тезисы о вине Сербии и сербов в развязывании Первой мировой войны. Когда Клякич спросил ученого, как это возможно, ведь он раз и навсегда решил этот вопрос в своей книге, которая получила международное признание, то услышал ответ умудренного опытом человека: «Так решили серьезные историки – люди, приверженные моральным ценностям, для которых историческая правда – высший критерий. Политика великих держав ни то, ни другое не принимает во внимание. Они хотели бы, чтобы история изображала их ни в чем не виноватыми. Для них за все несут ответственность малые народы и государства, которые борются за правду, свободу и справедливость. Сильные мира сего злопамятны и мстительны»[502].

В 2013–2014 гг. сербским обществом широко обсуждалась публикация ряда книг, которые сразу были заклеймены, как «ревизионистские». При этом по большей части имелось в виду их политическое, а не чисто научное значение. Эти работы не стали новостью для специалистов, поэтому острота реакции скорее обусловлена агрессивностью их продвижения в определенных кругах. И ранее появлялись исследования, приводившие в изумление своим радикализмом, однако нечасто им уделяли столько внимания глобальные средства массовой информации. Сегодня мы наблюдаем, как о таких книгах рассуждают государственные деятели, как они вручают награды авторам, доводы которых становятся аргументами актуальной политики. Сербская общественность стала опасаться, что за всем этим скрывается какое-то иное намерение, тем более что именно в этих монографиях, о которых мы писали в предыдущих главах, весьма сомнительным с научной точки зрения образом сложный комплекс причин Первой мировой войны сводится к обвинениям в адрес Сербии с ее «злокачественным национализмом». Всю сербскую историю XIX–XX вв. начали рассматривать через призму политических оценок войн, разразившихся на территории бывшей Югославии в 1991–1999 гг. По словам немецкого историка Оливера Янца, исторические исследования, по-видимому под влиянием новейших конфликтов в регионе, «в большей мере сосредоточились на Балканах, где произошла катастрофа»[503].

На одну доску с Сербией ставится и Россия: «Русская мобилизация стала тем преступлением, которое развязало войну». Если бы не она, все бы ограничилось локальным конфликтом Сербии и Австро-Венгрии. Россия виновата в том, что в 1914 г. не бросила этого «изгоя» на произвол судьбы. С одной стороны, утверждается, что спустя сто лет ни один народ больше не должен быть обременен чувством вины, так как все одинаково страдали. А с другой – волшебным образом указывается пальцем на два государства, две нации, которые в настоящий момент вне Европейского союза или, точнее, вне «международного сообщества». Что это – «новая политическая корректность», с которой мы вступим в новую холодную войну?

Не оставляют тягостные сомнения относительно того, что такими «методами» нас подводят к релятивизации оценок Второй мировой войны. Ведь все мы в равной мере виноваты. Все мы одинаково страдали. Немецкие и японские города подверглись безжалостному разрушению, как и Лондон, Роттердам, Ковентри, Варшава, Белград. В 1938 г. Франция, Великобритания и Италия пожертвовали Чехословакией. Точно так же, как и Россия в 1909 г. согласилась с аннексией Боснии и Герцеговины сама и Сербию заставила с этим смириться. Почему в 1939 г. западные демократии не продолжили в том же духе? Легче доказать, что Франция и Великобритания навязали Германии войну, а не наоборот. Отреклись бы от Польши – сохранили бы мир в Европе. Разве не те же «аргументы» используются для подтверждения того, что Россия совершила «преступление», не бросив Сербию? Версальский мир «несправедлив», особенно его 231-я статья. Версальский мир создал противоестественные государства – Чехословакию и Югославию. Об этом нам поведали в 1991 г.[504]

В июне 2014 г. на одном круглом столе, посвященном «контроверсиям» и ревизии Первой мировой войны, Джон Рель, касаясь того факта, что в Германии на тот момент уже разошлось 300 000 экземпляров «Сомнамбул», обратил внимание присутствовавших на статью в «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг». В ней утверждалось, что доказано отсутствие какой-либо связи между довоенной политикой Германии и Июльским кризисом 1914 г., а также между Июльским кризисом и военными целями Берлина. Поэтому можно отбросить Фишера со всеми его тезисами. По словам Реля, «Шпигель» зашел еще дальше: раз клаузула об ответственности за развязывание войны несправедлива, то и весь Версальский мир несправедлив, и, может быть, тогда нападение третьего рейха на Польшу было оправданным (!!!). Рель в заключение признался, что обеспокоен сегодняшними настроениями в Германии[505].

Обеспокоенность общественности вызывает и использование термина «терроризм» для оценки деятельности молодежных организаций в Австро-Венгрии, которых откровенно сравнивают с Аль-Каидой – этим олицетворением террора, жестокости и экспорта джихадизма. При этом в вышеупомянутых книгах и посвященных им хвалебных рецензиях отрицается оправданный характер сопротивления колониализму и империализму того времени. Вспомним, как разыгрались страсти, когда обсуждался вопрос, был ли Гаврило Принцип террористом или героем, символом борьбы за свободу. Некоторые участники общественного обсуждения, рядившиеся в тогу рационализма и беспристрастности, назвали его идеалистом, который дорого обошелся сербскому народу и всей Европе. Писатель Владимир Кецманович в связи с этим спросил не без иронии: «Если Принцип обошелся дорого, сколько же стоил Обилич?». А писатель Владимир Пиштало напоминает о словах Иво Андрича, утверждавшего, что свободомыслие в Боснии развивалось не благодаря, а вопреки австрийской оккупации. «Если бы Гаврило Принцип, вместо того чтобы стрелять, пал бы ниц перед Францем Фердинандом и передал ему каллиграфически написанное “прошение” облегчить положение… боснийских кметов, то оказался бы персонажем рассказа Кафки “Перед законом”»[506]. Вообще, к чему это отклонение от темы? Убийцу эрцгерцога и его подельников судили за «государственную измену», а не терроризм. В обвинительном заключении так и написано.

Беспокойство вызывает скорость и масштаб реакции на публикацию письма губернатора Боснии и Герцеговины генерала Оскара Потиорека министру Билинскому от 28 мая 1913 г., в котором содержится призыв не упустить возможность свести счеты с Сербией. Белградские историки Мирослав Перишич и Мирослав Йованович напомнили об этом послании и спровоцировали лавину откликов в отечественных и прежде всего австро-германских СМИ. Письмо как будто встало костью поперек горла приверженцам некоторых тенденций, хотя оно лишь один из десятков аналогичных документов, свидетельствующих о том, что определенный круг лиц стремился к войне и пропагандировал ее как наиболее эффективное решение. Безвременно ушедший от нас Мирослав Йованович сказал в связи с этим: «На наших глазах появляются книги, настаивающие на крайне условном характере существующих трактовок Первой мировой войны. Новые интерпретации фокусируют внимание на Сербии и стоявшей за ней России как на главных виновниках ее начала. Однако такие документы опровергают ревизионистов. Австро-Венгрия стремилась к войне с Сербией, потому что полагала, что таким способом решит три задачи: восстановит пошатнувшийся авторитет великой державы; докажет, что является равным по силам союзником Германии; устранит проблему своих югославянских подданных, которых подстрекает Сербия»[507].

Большинство германских и австрийских изданий, а также их собеседники пытались убедить публику, что сам документ не относится к делу и ничего серьезного не доказывает. Мюнхенская «Зюддойче Цайтунг» расценила его публикацию как безуспешную попытку Белграда снять с себя бремя вины (а кто это бремя на него возложил?), а «Вельт» утверждает, что такие предложения, как то, что сделал Потиорек, «мало значили». Та же газета приводит еще один «аргумент»: Австрия в середине 1914 г. вообще не была готова к войне, после того как не удалось найти мирный выход из Июльского кризиса. Немецкий таблоид «Бильд» назвал публикацию попыткой Сербии снять с себя всякую ответственность и «доказать» свою невиновность в связи с началом Первой мировой войны. Развязал ее Г. Принцип – агент Сербии, а не австро-венгерский подданный. Резкую позицию занял «Тагесшпигель», согласно которому опубликованное письмо – аргумент в пользу тех, кто не согласен с тем, что «Сербию несправедливо и безосновательно объявляют априорным виновником Первой мировой войны». Австрийское издание «Клайне Цайтунг» считает, что публикация письма и заявления директора Архива Сербии Мирослава Перишича демонстрируют как тот факт, что «Сербия хочет показать свою невиновность», так и то, что «она по-прежнему не отказывается от своих старых националистических замыслов». Газета пишет, что чем ближе годовщина покушения, тем активней Сербия настаивает на своей роли жертвы германо-австрийской агрессии. Упоминается, как правило, в негативном ключе и основатель Института И. Андрича, известный режиссер Эмир Кустурица, которого пресса в связи с его заявлениями по проблеме пытается представить невеждой[508].

Германский «Тагесшпигель», анализируя то, как сербы отреагировали на книгу Кларка, столь популярную в Германии, приходит к выводу, что «у Сербии проблема с восприятием исторической истины. Остальная Европа трезво и отстраненно относится к собственным национально-историческим мифам, а Сербии еще только предстоит этому научиться». В специальном номере «Шпигеля», посвященном Первой мировой войне, Сербии отведено важное место. Журналисты издания настаивают, что именно накануне столетия следует пересмотреть «фишеровский тезис» об ответственности Германии. Далее идет перечисление тех, кто «переводит стрелки» на другие государства: Ш. Макмикин – на Россию; Штефан Шмидт – на Францию; К. Кларк – на все великие державы. Сербские государственные деятели названы тайными руководителями заговорщиков, совершивших Сараевское покушение[509].

Историк Хольм Зюндхаузен на конференции, состоявшейся в Берлине в июле 2014 г., ставит в упрек Фрицу Фишеру, что в его 700-страничной монографии сараевским заговорщикам и Королевству Сербия отведено ничтожное место, если они вообще упоминаются. Ничего не сказано о Гавриле Принципе даже в сносках, а Пашич фигурирует лишь однажды. Тем же, по словам Зюндхаузена, грешат и приверженцы школы Фишера. «Почему они так легкомысленно отмахнулись от покушения и проигнорировали роль Сербии? Потому что они убеждены, что и без покушения рано или поздно (но неизбежно!) началась бы великая война. Им не требовался аттентат, чтобы объяснить ее причины. А если покушение и не сыграло никакой роли, то и не важно, была ли официальная Сербия замешана в подготовке не/имевшего место события, знала ли о планах его осуществления, могла ли (была обязана) его предотвратить». Таково мнение Зюндхаузена, полагающего, что «значительность фигуры Фишера в том, что он критически оценивал собственное, германское историческое прошлое. Может, его позиция страдает односторонностью (sic!), что и стало причиной неприятия, с которым он поначалу столкнулся. Однако то, что он делал, было необходимо, неизбежно и своевременно. А где же сербский “Фишер”?»[510]. Зюндхаузен, как и многие другие, инсинуирует, будто все задумано и инспирировано Белградом: и Сараевское покушение, и югославянское национальное движение. Этот его тезис, хоть и не высказанный, подкрепляется утверждением, будто хорватов со словенцами все устраивало и в Австро-Венгрии в целом, и в Боснии и Герцеговине в частности[511].

На тех же позициях стоит и Оливер Янц, считающий, что сегодня немногие соглашаются с утверждением Фрица Фишера, что Июльский кризис был на руку Германии, власти которой увидели в нем долгожданный предлог для развязывания заранее спланированной крупномасштабной войны за господство в Европе. Напротив, пишет Янц, Германия и Австро-Венгрия удовлетворились бы победой над Сербией[512]. Пытаясь «доказать», что Вена и Берлин стремились к локализации конфликта, автор игнорирует колоссальный объем документов, опубликованных И. Гайсом, А. Момбауэр, а также работы Грейдона Танстола. Последний на основании изысканий австро-венгерского майора генштаба Хубке показал, что для Вены было догмой, что любая (!) война с Сербией означает войну с Россией. Все расчеты, произведенные во время Июльского кризиса, предсказывали это с вероятностью в 90 %[513].

Нельзя не замечать, что кое-где в Европе пытаются изменить культуру сохранения памяти о Первой мировой войне, стирая различия между победителями и проигравшими. Вводная статья к посвященному Дню перемирия номеру французского ежемесячного журнал «История» (L’Histoire) за 2013 г. гласит: «Не может быть и речи о том, чтобы праздновать победу над немцами или прославлять тех, кто погиб, защищая отечество». Именно Франция инициировала и спланировала поминальные торжества, которые начались 28 июня 2014 г. в Сараево в виде культурных мероприятий и продолжились 14 июля военным парадом в Париже, на который пригласили 72 страны-участницы Первой мировой войны безотносительно к тому, на какой стороне они воевали. Все завершилось 11 сентября на севере Франции, где был открыт мемориал памяти 600 000 солдат французской и других армий, погибших в этих местах[514].

22 сентября 1984 г. Франсуа Миттеран сказал германскому канцлеру Гельмуту Колю, что нет разницы между французским и немецким солдатом – оба хотели поскорее вернуться домой. Сегодняшний президент Франсуа Олланд не хочет на этом останавливаться[515]. Искренне ли все это или делается напоказ, выяснит следующее поколение историков. Своим современникам мы можем напомнить о деятельности в 1920‑е гг. французского министра Аристида Бриана и его германского коллеги Штреземана.

До «контроверсии Фишера» схожие тенденции отмечались в 1935 г. и в 1951 г. В начале 50-х гг. в условиях холодной войны необходимость консолидации НАТО побуждала к поиску компромисса с традиционными германскими представлениями. Так появилось совместное заявление французских (П. Ренувен) и германских (Г. Риттер) историков об учебниках будущего. Согласно 18-му пункту этого соглашения «документы не позволяют какому бы то ни было правительству приписать сознательное стремление развязать европейскую войну»[516]. Чуть позднее – в первые годы Пятой республики – курс, проводимый Де-Голлем, достиг кульминации, когда 22 января 1963 г. был подписан договор о дружбе с Германией. Эту идиллию чуть не нарушило появление «контроверсии Фишера»[517]. В 1955 г. аналогичный великодушный жест сделали британцы. Германо-британская конференция историков сформулировала для школьных учебников тезисы о периоде, предшествовавшем 1914 г. Британская дипломатия названа миролюбивой, а на политику Германии повлияло ее «неблагоприятное географическое положение». Другими словами, старая германская теория об «окруженности» получил признание. «Политики – Грей и Бетман – находились в плену обстоятельств, которые они не смогли преодолеть». Более того, утверждалось, что «в 1914 г. европейская война не была целью германской политики, которую в первую очередь определяли союзнические обязательства перед Австро-Венгрией». Для Лондона эти идеологемы имели меньшее значение, чем для Парижа и Бонна. В обоих случаях, по мнению аналитиков, «фишеровская контроверсия» служила раздражителем для ищущих компромисс[518].

В контексте политики примирения и «протянутой руки» следует рассматривать и создание в 1992 г. музея «Перон» на севере Франции. Замысел состоял в том, чтобы представить историю Великой войны не как последовательность сражений, из которых кто-то вышел победителем, а кто-то проигравшим. Важно показать, что имела место массовая гибель людей. Общая участь демонстрирует, что победителей и проигравших объединяло гораздо больше, чем принято считать. В этом ключе написан и совместный германо-французский школьный учебник, по которому преподают во Франции, однако не в приоритетном порядке. «Представление о Первой мировой войне формируется на основе зарисовок о ее парадоксах, жизни в тылу, огрублении масс, роли женщин на войне, окопном сидении, жизни детей. Акцент делается на участи гражданских лиц», – так содержание книги описывает историк Алексиси Труд (Alexis Troude) из Университета в Версале[519].

При музее «Перон» расположен и Международный центр исторических исследований, посвященных Первой мировой войне, в котором работают французские, американские, немецкие, британские, российские, бельгийские, иранские, израильские и итальянские ученые. Во главе центра стоит дуайен науки Жан-Жак Бекер, а помогают ему его дочь Аннет Бекер из Парижского университета, Джей Винтер (Jay Winter), преподающая историю Первой мировой войны в Йельском университете, и Герд Крумайх (Gerd Krumeich) – профессор Университета в Дюссельдорфе на пенсии.

Наиболее масштабные церемонии, посвященные годовщине Первой мировой войны, прошли в Великобритании. 55 миллионов фунтов пошли прошедшие по всей стране торжества, реконструкцию музеев, школьные экскурсии, сбор и оцифровку архивных материалов[520]. Не обошлось без актуальной политики. Поминание общей жертвы, принесенной народами некогда мощной империи, едва ли показалось уместным организаторам референдума об отделении Шотландии от Соединенного королевства.

В Великобритании память о Первой и Второй мировых войнах всегда была тесно связана с политикой формирования общей национально-государственной идентичности. Она берет начало в далеком 1917 г., когда прозвучал призыв создать национальный мемориал. В результате появились ирландский, шотландский, валлийский мемориалы. Построить английский даже не предлагалось. Это противоречило бы усилиям наполнить позитивным содержанием такие понятия, как «локальный», «национальный, «британский». Одним из важнейших шагов в указанном направлении стал состоявшийся в мае 2011 г. визит английской королевы в Ирландию. Елизавета II посетила Ирландский национальный военный мемориал, построенный в 1937 г. Таким образом, на годовщину войны наложили отпечаток опасения, связанные с шотландским референдумом[521].

3 марта 2014 г. газета «Гардиан» сообщила, что в отличие от британского правительства, готового потратить 55 миллионов фунтов, власти Германии на те же цели выделяют всего 4 миллиона евро. Франция – 60 миллионов евро, Австралия – 50 миллионов, а Новая Зеландия – 10. Издание подчеркивает, что эти ассигнования пойдут на мероприятия, напоминающие о событии, в ходе которого погибло или было ранено 37 миллионов человек. После запроса, сделанного одним из депутатов Бундестага, стало известно, что Ангела Меркель не собирается участвовать в совместных церемониях, на которых Берлин будут представлять министр иностранных дел Штайнмайер и министр юстиции Хайко Маас (Heiko Мааs). Первый в конце апреля участвовал в дебатах во Франции, а второй – в мероприятиях, состоявшихся в пограничном франко-германском регионе. Депутат Севим Дагделен раскритиковала германские власти за то, что они никак не собирались отметить годовщину событий, происходивших на восточном фронте: «Странно, что правительство организует мероприятия в Бенине и Боливии, поддерживает манифестации в Южной Африке и на западе черного континента, а ничего не предусмотрело для Восточной Европы». В интервью «Гардиан» Дагделен выразила удивление в связи с тем, что «для правительства миллион жертв Первой мировой войны в Польше, Белоруссии, России и Украине не является заслуживающим внимания фактом. Это скандал». Критические настроенные историки также отмечают непростительное невнимание к восточному фронту. По их мнению, Германии следовало предпринять больше запланированного[522].

Огромные средства, выделенные по всему миру, идут на создание документальных фильмов, сериалов, кинофильмов и т. п. Готовятся к публикации тома документов и сборники статей. Часть денег пошла на тематические выставки и поездки. Реконструируются мемориалы и военные кладбища.

Вопреки желанию некоторых политиков и историков совместные европейские мероприятия не прошли гладко. Кое-что из запланированного в 2012–2013 гг. «затормозилось» в следующем году, в начале которого стало, в частности, известно, что не состоится общеевропейская коммеморация событий столетней давности. В связи с этим были опрошены несколько историков. Джон Хоумс (John Homes) из дублинского Тринити колледжа заявил, что в том, что касается восприятия исторического прошлого, всегда важнее национальный контекст: «Традиция памяти о войне никогда не прерывалась у стран-победительниц – Франции и Великобритании. Поэтому для них она имеет большее значение. В Германии – обратный случай». Аннет Бекер подчеркивает, что и в рамках одной нации встречаются различия в восприятии войны. Например, во Франции, где у каждого региона свои нюансы в этом отношении. Герд Крумайх отмечает, что воспоминания живы в Британии, Франции, Австралии, Новой Зеландии и Канаде. При этом историки указывают, что не следует забывать о чувствах малых стран, таких как Венгрия (радикально уменьшившаяся в размере в результате войны) и Польша[523].

Проблемы не обошли стороной и Балканы. Инициативу сараевского Исторического института и других организаций провести междисциплинарную конференцию некоторые, прежде всего в Белграде, расценили как попытку извлечь политическую выгоду из обсуждения неоднозначной проблематики. Многие историки и целые научные организации задумались, стоит ли участвовать в массовке при открытии памятника Францу Фердинанду, выслушивать доклады в духе актуальной в последние годы «новой» истории, которая повод к войне объявила его причиной, а Сербии приписала решающую роль в том, что в августе 1914 г. началась грандиозная человеческая бойня. Едва ли могла состояться плодотворная научная дискуссия в общей атмосфере релятивизации как исторического контекста, в котором сформировалось югославянское омладинское движение, так и в целом всего огромного корпуса знаний, накопленных историками Югославии (в том числе и сараевскими), о результатах присутствия Австро-Венгрии в Боснии и Герцеговине, об их оккупации и аннексии, обо всех восстаниях и мятежах, о преступлениях, совершенных в отношении собственных подданных в 1914 г. На сомневавшихся, принимать ли во всем этом участие, повлияло и то, что в Сараево отказались приехать коллеги из Баня-Луки, а также некоторые потенциальные европейские участники и спонсоры конференции (например, из Франции и Брюсселя). Отказ белградских институтов выступить в роли соорганизаторов в известной мере разочаровал оргкомитет в Сараево. История с жаром обсуждалась в СМИ, которые подчас сообщали о ней информацию, далекую от действительности. Вместо аргументированного обсуждения началось мелочное сведение политических счетов[524]. Так или иначе, в Сараево отправились те из белградских историков, кто счел, что это целесообразно с профессиональной точки зрения. В этом и смысл научных поездок. Кроме сараевской, сербские коллеги приняли участие в посвященных Первой мировой войне конференциях, состоявшихся в Белграде, Баня Луке и Загребе. Некоторые отправились в Европу и далее по всему свету.

Спросим, неужели забыто, кем были генералы Й. Филипович, М. Варешанин, О. Потиорек, С. Саркотич или сам эрцгерцог Франц Фердинанд? Как они оказались в Боснии? Академик из Сараево Мухамед Филипович, несмотря на все противоречия и разделительные линии, к проведению которых он сам приложил руку, в связи с переоценкой фигуры Г. Принципа и его деяния заявил в конце 2013 г.: «Гаврило Принцип боролся за освобождение своей страны от оккупации, символом которой стал австро-венгерский престолонаследник Франц Фердинанд»; «совершенное покушение нельзя сравнивать с терроризмом». Касаясь атмосферы в боснийской столице, Филипович признался, что «не понимает, для чего определенные силы в Боснии и Герцеговине пытаются представить дело так, что никакой оккупации не было». Развивая свою мысль, академик сказал, что «государства, инициировавшие проведение в день св. Вита в Сараево мероприятий, приуроченных к 100-летней годовщине, не желают ничего хорошего ни Боснии, ни ее народам. Полагаю, что они хотят отмыть свои руки и очистить свой образ, так как они и есть виновники Первой мировой войны»[525].

Однако мы не хотели бы, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто у ревизии, цель которой – «примирение» любой ценой, нет альтернативы. Это, несомненно, грозило бы девальвацией огромного цивилизационного наследия – накопленного знания. Политически окрашенную тенденцию «перепрограммирования» исторического сознания, подразумевающего и устранение «навязанного чувства вины», следует воспринимать как черту нашего времени. Но не единственную. Благо сегодня интернет предоставляет возможность проведения научных дискуссий, аккумуляции знаний и публикации исторических документов. Сербские историки и отдельные научные учреждения не остались в стороне. Упоминания заслуживает международный проект, главный исполнитель которого – Народная библиотека Сербии. Ее усилиями создан и функционирует посвященный Первой мировой войне сайт <;. В 2014 г. в рамках проекта состоялись научные конференции, на которых обсуждались как «контроверсии», так и прочие аспекты Первой мировой войны и ее наследия.

Что касается новых веяний, то их происхождение в интервью «Монд» объяснял Герд Крумайх: «После окончания холодной войны Берлин снова стал политическим фактором, который нельзя не принимать во внимание. С этим связан рост интереса к процессу принятия решений, приведших к началу Первой мировой войны». Немецкий историк подчеркивает, что нет «новых источников», которые бы позволили поколебать сформировавшиеся представления об ответственности за войну. Единственное, что возможно, это появление новых интерпретаций того, что уже известно[526]. В том числе и об этом 14 марта 2014 г. велась дискуссия в Германском историческом музее. Открыл конференцию глава внешнеполитического ведомства ФРГ Франк Вальтер Штайнмайер, а в роли модератора выступил журналист FAZ-а Петер Стурм[527]. Присутствовал и К. Кларк, которому Крумайх имел возможность задать в лицо те вопросы, которые он не раз озвучивал заочно.

Директор венского Государственного архива Вольфганг Мадертанер в связи с полемикой о военной ответственности, с новой силой разгоревшейся в последнее время, неоднократно заявлял в интервью австрийским и мировым изданиям, что «Австрия, как наследник монархии Габсбургов, обязана ясно и недвусмысленно признать свою вину». В январе 2014 г. свою точку зрения он изложил корреспонденту белградской «Политики»: «Вена искала повод, чтобы подтвердить собственный престиж и оправдать статус великой державы. Для этого очень подходила ограниченная региональная “малая война”, из которой Монархия, разумеется, рассчитывала выйти победителем. […] В этом контексте Италия долгое время рассматривалась в качестве приоритетной цели генералом Фон Гетцендорфом и его сторонниками. […] Однако потом их внимание переключилось на Сербию. Она стала восприниматься как препятствие, когда в военном календаре Габсбургской монархии появился новый приоритет – установление контроля над всем Балканским полуостровом, то есть присвоение бывших османских владений. […] Вопрос, конечно, удалось бы в тот момент Фон Гетцендорфу достичь своей цели, если бы не произошло покушение. […] Однако оно состоялось, и Монархия получила повод для войны, в котором она так нуждалась. […] Будем придерживаться фактов, которые по состоянию на 2010 г. считаются неопровержимыми, – Австро-Венгрия и Германия развязали войну»[528].

Аналогичной позиции придерживаются и авторы книги «Грязная война Габсбургов», опубликованной в 2014 г.[529]

Би-Би-Си задала десяти авторитетным историкам вопрос: «Кто несет вину за начало Первой мировой войны?». Ответы дали Макс Хэстингс, Ричард Джей Эванс, (Sir Richard J. Evans), Хезер Джонс (Heather Jones), Джон Рель (John Rцhl), Герхард Хиршфельд (Gerhard Hirschfeld), Анника Момбауэр, Шон Макмикин, Катриона Пеннелл (Catriona Pennell), Гари Шеффилд (Gary Sheffield) и Дэвид Стивенсон (David Stevenson). Большинство согласилось с традиционным мнением, что ответственность главным образом лежит на Германии и Австро-Венгрии, давно желавшей разделаться с Сербией[530].

Макс Хэстингс повторил то, о чем уже неоднократно говорил, что его «не убедили аргументы, направленные против Сербии», что он не верит, будто Россия стремилась к войне в 1914 г. Ведь в Петербурге, продолжает британский историк, знали, что станут гораздо сильнее два года спустя, когда завершится программа перевооружения. Джон Рель тоже указал на Германию с Австро-Венгрией, подчеркнув при этом, что Первая мировая война «началась не из-за какой-то случайности или по прихоти дипломатии». Она стала «результатом сговора правительств империалистических государств – Германии и Австро-Венгрии, – которые надеялись, что Британия останется в стороне». По словам Анники Момбауэр, «война не была случайным бедствием». «Оба правительства (германское и австро-венгерское. – М. Б.) почти не сомневались в том, что Россия придет на помощь Сербии, в результате чего локальный конфликт превратится в европейский, однако они были готовы пойти на этот риск». Не сомневаются в роли Берлина и Вены профессоры Гарри Шеффилд и Дэвид Стивенсон. Последний называет главным виновником Германию, которая «поддержала решение Австро-Венгрии напасть на Сербию, осознавая, что произойдет эскалация конфликта […] Без поддержки Берлина Вена не стала бы вести себя столь жестко». Др. Катриона Пеннелл разделяет мнение коллег: «Ультиматум, предъявленный Сербии 23 июля, сформулирован так, чтобы его практически невозможно было принять».

Хезер Джонс называет главными виновниками Австро-Венгрию, Германию и Россию, «воинственное политическое и армейское руководство которых развязало Первую мировую войну». Покушение, каких происходило множество в Европе, послужило лишь предлогом для нападения на Сербию.

В этом опросе Шон Макмикин озвучил более гибкую позицию по сравнению с тем, что написано в его книгах, в которых вся ответственность возлагается на Россию. Он приближается к Кларку, полагающему, что виновата «шестерка»: Австро-Венгрия, Германия, Россия, Франция, Великобритания и Сербия. Макмикин убежден, что Берлин и Вена стремились локализовать конфликт, который по вине России и Франции перерос в европейскую войну. Схожую позицию занимает и Герхард Хиршфельд из Штутгартского университета. Австро-Венгрия сделала первый ход, затем инициативу перехватили Германия с Россией. Сербия упоминается в последнюю очередь.

Один Ричард Джей Эванс определенно указывает на Сербию как на главного виновника: «На Сербии лежит наибольшая ответственность за начало Первой мировой войны. Сербский национализм и экспансионизм были главными деструктивными факторами, а поддержку, оказываемую Белградом террористам из “Черной руки”, следует считать проявлением крайней безответственности. Вену можно винить за паническую и чрезмерную реакцию на убийство наследника престола Габсбургов».

Наряду со многими конференциями, состоявшимися в Берлине, Вене, Саутгемптоне, Вашингтоне и т. д., заслуживает упоминания и «виртуальный круглый стол», который организовало Издательство Кембриджского университета (Cambridge University Press). Участие в нем приняли Джек Леви (Jack S. Levy), Вильям Маллиган (William Mulligan), Томас Отте (Thomas Otte) и Джон Рель (John C. G. Rohl). Последний еще раз повторил, что и до июля 1914 г. великие державы имели шанс рухнуть в пропасть войны. Например, в 1912–1913 гг., когда только предпринятые Великобританией усилия (8 декабря 1912 г.) спасли мир. Отте в ответ заявил, что канцлер Бетман назвал произошедшее игрой в войну со стороны кайзера, с которым было несогласно его собственное правительство. Ссылаясь на Дэвида Стивенсона, немецкий историк заявил, что сегодня актуален более взвешенный подход. Рель не отступил и напомнил, что новые источники неопровержимо свидетельствуют о том, что 8 декабря германский военный совет постановил, что под влиянием обстоятельств война откладывается на год-два. Британец отметил, что в научный оборот введены и другие материалы, как, например, подвергшийся неоднократному сокращению (фальсификации) дневник адмирала Миллер, которые достоверно отражают происходившее на военном совете. Рель и Фишер реконструировали это еще 45 лет назад. По словам первого, Кларк это игнорирует. В противовес замечанию Отте о том, что канцлер пренебрежительно отзывался о значении военного совета, Рель напомнил, что, согласно новым источникам, уже в начале 1912 г. Бетман-Гольвег и секретарь по внешним делам Кидерлен-Вехтер (Kiderlen-Wöchter) требовали от кайзера пообещать Австро-Венгрии поддержку в том случае, если сербская неуступчивость спровоцирует крупномасштабную войну. Не кайзер, а Киндерлен 19 ноября обнадежил Монархию, заявив, что она может рассчитывать на Германию. Далее, 28 ноября 1912 г. Бетман-Гольвег собрал внеочередное заседание с участием глав правительств Баварии, Вюртемберга, Саксонии и Бадена, проинформировав их о том, что Германия предоставила «карт-бланш» Австро-Венгрии. Рель напомнил и о прочих решениях, которые были приняты 8 декабря 1912 г. на военном совете и позднее сыграли роль бомб замедленного действия[531]. На вопрос модератора конференции, можно ли считать Сараевское покушение «актом терроризма, поддерживаемого государством», Рель, Отте и Леви ответили отрицательно. Углядев в этом преувеличение, они заявили, что заговорщики, вероятно, поддерживали связь с отдельными ренегатами и диссидентами, но не с государством как таковым. Вильям Маллиган также согласился с тем, что правительство не участвовало в заговоре. При этом он указал, что существуют два вида терроризма, инспирированного государством. В первом случае оно напрямую поддерживает террористов, а во втором «смотрит в другую сторону». Маллиган, предположив, что имел место второй вариант, отмечает при этом усилия сербских законных властей по установлению контроля над армией. Проблема «карт-бланша», полученного Австрией 5–6 июля, не вызвала крупных разногласий. Тем не менее Леви отметил, что Фишер недооценил роль самой Австро-Венгрии[532].

Немецкая компания Дойче-Велле тоже предприняла анкетирование историков из разных стран. На ее сайте можно ознакомиться с «Венгерским взглядом на Первую мировую войну», с турецким и австрийским «взглядами». Для английской точки зрения выбран заголовок «Британии следовало держаться в стороне». Опубликованные материалы подливают масло в огонь длящейся более ста лет полемики вокруг спорных вопросов истории Первой мировой войны. Присутствуют и «Противоречивые оценки Сараевского покушения». Хотя еще есть время до годовщины окончания войны и подписания мирных договоров, со слов молодого венгерского историка Кристиана Унвари нам известно, что «Трианонский мирный договор стал самым несправедливым из всех подписанных после Первой мировой войны. Было бы хорошо, если бы победители принесли извинения».

Турецкий историк Булент Билмез заявил немецким журналистам, что в Турции присутствуют разные мнения о Первой мировой войне. Поэтому нельзя говорить о солидарной турецкой точке зрения. Что касается Принципа, то его историк называет националистом, про которого «многие знают, что он состоял в террористической организации “Черная рука”, намеревавшейся аннексировать Боснию». Покушение Билмез считает непосредственным поводом для начала войны. «Официальная точка зрения в Турции заключается в том, что все великие державы несут ответственность за войну. Все следовали своим обязательствам перед союзниками, в результате чего произошел эффект домино… В конечном счете виноваты Австро-Венгрия и Германия, не пожелавшие предотвратить войну».

На основании всего изложенного мы можем констатировать, что параллельно существуют два течения. Приверженцы одного из них, вынося суждения, опираются на существующие и общепризнанные научные основы. Сторонники второго, более модного направления сознательно или неосознанно способствуют возобновлению сведения старых политических счетов. Тем, кто лишь прикрывается ширмой «научности», на руку сегодняшняя международная конъюнктура, которую характеризует стремление определенных кругов стереть «последние следы несправедливого Версаля» или, по крайней мере, навязать «компромиссные версии» истории, которые никого бы не обижали в новой Европе. К Востоку это не относится.

Гимназист Гаврило Принцип

«Отпечаток ног Гаврилы Принципа» на месте покушения

Презентация книги Миле Белаяца «1914 – 2014. Зашто ревизија?» в 2014 г.

Примечания

1

Бјелајац М. 1914–1918. Зашто ревизија? Старе и нове контроверзе о узроцима Првог светског рата. Београд: Медија Центар «Одбрана», 2014.

(обратно)

2

Fischer F. Griff nach der Veltmacht. Die Kriegzielpolitik Kaiserlichen Deutschland 1914–1918. Düsseldorf, 1961.

(обратно)

3

Ekmečić M. Predgovor // Fišer F. Posezanje za svetskom moći. Politika ratnih ciljeva carske Nemačke 1914–1918. Beograd, 2014. S. X.

(обратно)

4

Уткин А. И. Забытая война // Забытая война и преданные герои. М., 2011. С. 22.

(обратно)

5

См. примечание 3.

(обратно)

6

Fay. S. The Origions of the World War. Vol. I–II. New York, 1928. Перевод на русский язык: Фей С. Происхождение мировой войны. М.-Л., 1934.

(обратно)

7

Подробнее об этом см.: Bjelajac M. Novi (stari) zapleti oko uzroka Prvog svetskog rata pred obeležavanje 100. godišnjice // Tokovi istorije. Beograd, 2013. Br. 1. S. 15–62; Бјелајац М. 1914–1918. Зашто ревизија? Старе и нове контроверзе о узроцима Првог светског рата; Павловић В. Први светски рат: одговорност и дуго трајање. Поговор // Момбауер А. Узроци Првог светског рата. Београд, 2013. С. 211–221; Vojinović M. Christopher Clark. The Sleepwalkers: How Europe Went to War in 1914. // Balcanica. Vol. XLIV. Belgrade, 2013. P. 422–432; Радојевић М., Димић Љ. Србија у Великом рату 1914–1918. Београд, 2014. С. 5–8; Поповић Н. Европски рат 1914. Београд, 2014. С. XVIII–XXII; Љушић Р. Принцип Гаврило (1895–1918). Оглед о националном хероју. Београд, 2014. С. 19–20; Перишић М. Сарајевски атентат. Повратак документима. Андрићград – Вишеград, 2014. С. 7–19; Екмечић М. Предговор трећем издању // Он же. М. Ратни циљеве Србије 1914. Београд – Гацко, 2014. С. XXVII–XXX; Искендеров П. А. Балканские корни Первой мировой войны: правда и вымысел // Славянский мир в Третьем тысячелетии. М., 2014. С. 152–169; Шемякин А. Л. «Балканские воспоминания» Василия Штрандтмана. Драгоценный источник к столетию Первой мировой // Родина. 2014. № 8. Специальный выпуск «Великая война 1914–1918». С. 19–23… Тот факт, что новый всплеск «интереса» к вопросу о «подстрекателях» войны носит чисто политический, а не научный характер, показывает хотя бы хронология. Ведь до 1999 года, на который пришелся пик Косовского кризиса, когда для идеологического обеспечения бомбардировщиков НАТО на Западе вышла масса антисербской «историографической» продукции (как тут не вспомнить Ноэля Малькольма с его шедевром натовского агитпропа «A Short History of Kosovo»), особого ажиотажа он не вызывал. Ученые радовались: «Похоже на то, что пришел к благополучному концу некогда сотрясавший мировую историографию пресловутый и порядком наскучивший всем вопрос об ответственности за войну» (Исламов Т. М. Восточноевропейский фактор в исторической перспективе // Первая мировая война. Пролог XX века. М., 1998. С. 47). Ан нет, «жив курилка!» – когда пришло время, его и впрямь, как заржавленный штык, снова вынули из ножен.

(обратно)

8

McMeekin S. The Russian Origins of the First World War. Harvard, 2011.

(обратно)

9

Clark C. Sleepwalkers: How Europe Went to War in 1914. London, 2012. Перевод на сербский язык: Klark K. Mesečari. Kako je Evropa krenula u rat 1914. Beograd, 2014.

(обратно)

10

MacMillan M. The War that ended Peace. The road to 1914. New York, 2013.

(обратно)

11

Вукотић Д. Лакрдија од историје у Центру «Вудро Вилсон» // Политика. 20.09.2014.

(обратно)

12

Hastings M. Catastrophe. Europe Goes to War. New York, 2013 (перевод на сербский язык: Hejstings M. Katastrofa. Evropa ide u rat 1914. Beograd, 2014). P. 22.

(обратно)

13

Одним из таких редких источников, коим «можно доверять», являются «Балканские воспоминания» Василия Николаевича Штрандтмана (Штрандтман В. Н. Балканские воспоминания / Подгот. текста А. Л. Шемякина. М., 2014). Опубликовав их на русском языке именно сейчас, мы уверены, что они станут серьезным подспорьем в интеллектуальной дуэли с носителями идеи «ревизии истории», которая чем дальше, тем больше становится мировым трендом… Добавим, что коллега Белаяц активно использовал мемуары В. Н. Штрандтмана при написании своей монографии.

(обратно)

14

См., например: Первая мировая война. Энциклопедический словарь / Руков. проекта А. О. Чубарьян; отв. редактор Е. Ю. Сергеев. М., 2014.

(обратно)

15

См. примечание 7.

(обратно)

16

См.: Шимов Я. В. Австро-Венгерская империя. М., 2003. С. 424.

(обратно)

17

Не только Австро-Венгрию, но и Османскую империю (!) пытаются сейчас представить на Западе эдаким «мультиэтническим раем». Точнее, национальную политику Порты трактуют там как постоянное стремление этот «рай» (или «братское единство всех народов Турции, предводимых султаном») обеспечить. Ну а армяне и балканцы объявляются разрушительными элементами – препятствием к реализации столь «умилительной» цели (Мантран Р. Историја Османског царства. С. 600–604. Приведено по: Јовановић Н. Увреда, бес и крв. Српска штампа и Мајски преврат. Београд, 2014. С. 10).

(обратно)

18

Романенко С. А. Югославия: кризис, распад, война. Образование независимых государств. М., 2000. С. 35, 314.

(обратно)

19

Речь идет о Гавриле Принципе и Неделько Чабриновиче.

(обратно)

20

Штрандтман В. Н. Балканские воспоминания. С. 260.

(обратно)

21

Белаяц М. Армия Королевства Югославия в 1939–1941 гг. // Славянский альманах. М., 2012. С. 182–207.

(обратно)

22

Bjelajac M. Novi (stari) zapleti oko uzroka Prvog svetskog rata pred obeležavanje 100. godišnjice // Токови историје. 2013. № 1. С. 15–62.

(обратно)

23

Бјелајац М. Уочи стогодишњице Првог светског рата // «Политика». 30 новембар – 25 децембар 2013.

(обратно)

24

Берлин, 22. јула 1914 (по старом календару). Нарочит извештај // «Српске новине». 26. јула 1914 (по старому стилю). № 161. С. 2.

(обратно)

25

Јовановић Јован М. Од ултиматума до рата // Српски књижевни гласник (СКГ). 1. Јун 1926. Књ. XVIII. Бр.3. С. 210–211.

(обратно)

26

Митровић А. Србија у Првом светском рату. Београд. 1984. С. 70–71.

(обратно)

27

Српско-аустриски и Европски рат: дипломатска и друга документа. Књ. 1 (српска дипломатска преписка). Ниш, 1914.

(обратно)

28

Там же. С. 49.

(обратно)

29

Collected diplomatic documents relating to the outbreak of the European War. (H.M. Stationery Office). London, 1915; Le Livre Orange Russe // Official diplomatic documents relationg to the outbreak of European war. (The Macmillan company). New York, 1916; Српско-аустријски и европски рат: дипломатска и друга документа. Књ. 1 (српска дипломатска преписка); Књ. 2 (британска дипломатска преписка); Књ. 3 (руска дипломатска преписка); Књ. 4 (немачка бела књига). Ниш, 1914. (Последние четыре наименования доступны на сайте: )

(обратно)

30

Wilson Keith (ed.). Forging Collective Memory. Government and International Historians through Two World Wars. (Berghan Books). Providence – Oxford, 1996.

(обратно)

31

Zapisnici sa sednica Delegacije Kraljevine SHS na Mirovnoj konferenciji u Parizu 1919–1920 (отв. ред. Krizman B., Hrabak B.). Beograd, 1960. S. 64; Mitrović A. Jugoslavija na Konferenciji mira 1919–1920. Beograd. 1969.

(обратно)

32

Јовановић Слободан. Конференција мира и питање о ратној одговорности (1920). // Јовановић С. Из историје и књижевности. II. (СКЗ и др.). Београд, 1991. С. 247–251 (С. Йованович вместо термина «комиссия» употребляет термин «комитет». На этот текст наше внимание обратил историк др. Борис Милосавлевич).

(обратно)

33

Буха Велибор. Србија у немачком и аустријском тумачењу кривице за Први светски рат 1919–1941. (текст магистерской диссертации). Београд, 2010. С. 14–15.

(обратно)

34

Selesković Momčilo. Srbija u nemačkom javnom mnjenju 1914–1918. Sorbona, 1919 (Beograd, 1996); Ekmečić Milorad Beleška o ulozi rasizma u određivanju nemačkih ratnih ciljeva 1914–1918” // Ekmečić M. Ogledi iz istorije, drugo izdanje. (Službeni list SRJ). Beograd, 2002. S. 273–284; Ристовић Милан. Црни Петар и балкански разбојници. Балкан и Србија у немачким сатиричним часописима (1903–1918). (УДИ – Чигоја штампа). Београд, 2011.

(обратно)

35

Примером служит профессор истории Йельского университета (Yale University) Тимоти Снайдер (Snyder T. Hitler’s Logical Holocaust // The New York Review of Books. Dec. 20. 2012. (/ 2012/dec/20 /hitlers-logical-holocaust/.)

(обратно)

36

McCarthy Justin. Death and Exile: The Ethnic Cleansing of Ottoman Muslims, 1821–1922. (Darwin Press). Princeton N.J, 1995.

(обратно)

37

Yavuz M. Hakan, Sluglett P. (eds). War & Diplomacy. The Russo-Turkish War of 1877–1878. Utah University Press, 2010. (См.: Introduction – Laying Foundations for Future Instability. Р. 1, 2, 4; См. также текст на обложке. По словам составителей, в сборнике «argues that the key events that portended the begining of the end of the multiethnic Ottoman Empire were the Russo-Turkish War of 1877–1878 and the Treaty of Berlin. The essays in this volume analyze how the war and the treaty permanently transformed the political landscape both in the Balkans and Caucasus. The Treaty marked the end of Ottoman hegemony in the Balkans… By introducing the unitary nation state as the new organizing concept, the treaty planted the seeds of future conflict, from the Balkan Wars of 1912–1913 and the First World War to recent civil wars and ethnic cleansing in former Yugoslavia. The magnitude of the defeat… and territorial loses that followed proved fatal to the project of Muslim liberal reform and modernization that the Ottoman state had launched in the middle of the nineteenth century». В предисловии (С. 2) можно обнаружить и следующее утверждение: «Montenegro obtained most of the Albanian-inhabitet territories of Nikšić, Podgorica and Bar». Об этом пишут Кемаль Силай (Kemal Silay, Indiana University Bloomington) и Али Яйцы-оглы (Ali Yayciogly, Stanford University).

(обратно)

38

Yavuz M. Hakan, Blumi Isa (eds.). War and Nationalism. The Balkan Wars, 1912–1913, and their Sociopolitical Implications. Utah University Press, 2013; Балкански рат 1912/1913: Нова виђења и тумачења – The Balkan Wars 1912/1913: New Views and Interpretations. (Отв. ред. Рудић Срђан, Милкић Миљан. Институт за стратегијска истраживања – Историјски институт). Београд, 2013; Први балкански рат 1912/1913. године: друштвени и цивилизацијски смисао (поводом стогодишњице ослобођења Старе Србије и Македоније 1912) – The First Balkan War: Social and Cultural Meaning (on the 100th Anniversary of the Liberation of the Old Serbia and Macedonia). (отв. ред. Растовић Александар. Филозофски факултет у Нишу). Ниш, 2013.

(обратно)

39

Clark Christopher. The Sleepwalkers – How Europe Went to War in 1914. London: Harper, 2012. Р. 43, 71, 74, 75, 76. («Если коротко, то администрация Габсбургов относилась к новым провинциям так, чтобы они являли собой показательный пример того, насколько эффективно и гуманно правление Габсбургов… К 1914 г. Босния и Герцеговина по степени развития были сопоставимы с остальными областями монархии». Р. 75)

(обратно)

40

Фердинанд није желео рат против Србије // НИН. 26.06.2014. С. 56–59 (интервью с М. Раухенштайнером)

(обратно)

41

Okey Robin. Taming Balkan Nationalism. The Habsburg ’Civilizing Mission’ in Bosnia, 1878–1914. (Oxford University Press). NY., 2007. С. VIII.

(обратно)

42

Об ошибочности сделанных Кларком оценок речь пойдет в главе «Столетняя годовщина событий – возобновление обсуждения и полемики». См. также содержательный критический анализ, представленный историком Марией Тодоровой, а также аргументированные опровержения и ясные наблюдения, сделанные историком Милошем Воиновичем на основании произведений мировой литературы (Balcanica. XLIV. 2013. Str. 422–433).

(обратно)

43

Ковић Милош. Гаврило Принцип, Документи и сећања. (Прометеј – РТС). Нови Сад, Београд, 2014, С. 20–24.

(обратно)

44

Horvat Josip. Pobuna omladine 1911–1914 (priredio Branko Matan). (SKD Prosvjeta Gordogan). Zagreb, 2006. S. 172; Despot Igor. Balkanski ratovi 1912–1913. i njihov odjek u Hrvatskoj. (Plejada). Zagreb, 2013. S. 189–268.

(обратно)

45

Цит. по: Krizman Bogdan. Hrvatska u Prvom svjetskom ratu. Hrvatsko-srpski politički odnosi. (Globus). Zagreb, 1989. S. 142–143. (Речь депутата А Хорвата на заседании Сабора 10 августа 1914 г.)

(обратно)

46

Remak Joachim. 1914 – The Third Balkan War: Origines Reconsidered // Journal of Modern History. № 43. 1971. (повторно опубликовано в: Koch H.W. (ed.). The Origins of the First World War: Great Power Rivalry and German War Aims. 2nd edn. London, 1984. Р. 101–27).

(обратно)

47

Габрић Ненад П. Јован Јовановић Пижон и европска дипломатија Србије (1913–1918). (Завод за уџбенике). Београд, 2011. С. 138–139.

(обратно)

48

Mombauer Annika (ed.). The origins of the First World War: Diplomatic and military documents. (Manchester University Press). Manchester – New York, 2013. Р. 127. (Prince Willhelm Stolberg-Wernigerode to Gotlieb von Jagow, State Secretary, Private letter, Vienna, 18 July 1914, R. 20 July)

(обратно)

49

Она же. The origins of the First world war, Controversies and consensus. (Longman) London, 2002. Р. 206–207 (сербское издание: Момбауер Аника. Узроци Првог светског рата, Спорења и сагласности. (CLIO) Београд, 2013. С. 177–178); Rauchensteiner Manfried. Der Tod des Doppeladlers: Osterreich-Ungarn und Erste Welt Krieg. Graz, Vienna and Cologne, 1993. С. 85 (Цит. по: Момбауер А. Узроци Првог светског рата… С. 178, 188); Würthle Friedrich. Die Spur führt nach Belgrad: Die Hintergrunde des Dramas von Sarajevo 1914. Vienna, 1974; Strachan Hew. The First World War. Vol. I: To Arms. Oxford, 2001.

(обратно)

50

Cornwall Mark. Serbia // Wilson K. (ed.) Decision for War 1914. (St. Martin Press) New York 1995. Р. 83–84 (Цит. по: Момбауер А. Узроци Првог светског рата… С. 177, 188); Dedijer V. Sarajevo 1914. Beograd, 1966 (1979), (англ. издание: The Road to Sarajevo. London, 1967; франц. издание: Sur la route de Sarajevo. (Gallimard) Paris, 1969).

(обратно)

51

Janz Oliver. 14 Derr Groesse Krieg. (Campus Verlag GmbH) Frankfurt am Main, 2013 (сербское издание: Јанц Оливер. 14. Велики рат. (Прометеј) Нови Сад, 2014. С. 69); Stevenson David. Cataclysm. The First World War as Political Tragedy. New York, 2004. Р. 10; Kramer Alan. Dynamic of Destruction, Culture of Mass Killing in the First World War. Oxford University Press, 2007. Р. 109.

(обратно)

52

Јанц О. Указ. соч. С. 40.

(обратно)

53

Блед Жан Пол. Франц Јозеф. (CLIO, Глас српски) Београд, 1998. С. 604–607 (французское издание: Bled Jean-Paul. Fraçois Joseph. (Fayard) Paris, 1987).

(обратно)

54

Там же. C. 604.

(обратно)

55

Becker Jean-Jacques. L’anée 14. (Armand Colin) Paris, 2013 (второе издание). Р. 48–49.

(обратно)

56

Мекензи Дејвид. Апис. Горњи Милановац, 1989. С.132 (MacKanzie David. Apis: The Congenial Conspirator. The Life of Colonel Dragutin T. Dimitrijević. (East European Monographs) Boulder, 1989.)

(обратно)

57

Имеется в виду историк М. Живанович; см: Живановић Милан Ж. Апис, Солунски процес хељаду деветстотина четрнаесте. (Прометеј) Нови Сад, 2015 (первое издание – 1955); см. также предисловие ко второму изданию книги Живановича: Бјелајац М. Мистерија Аписовог признања и даље траје. С. vii – xxv.

(обратно)

58

Мекензи Дејвид. Указ. соч. С.144 (MacKanzie David. Оp. Cit. P. 137.).

(обратно)

59

Mitrović Andrej. Prodor na Balkan, Srbija u planovima Austro-Ugarske i Nemačke 1908–1918. (NOLIT). Beograd, 1981 (второе издание – 2011); Он же. Србија у Првом светском рату. (СКЗ) Београд, 1984 (английское издание: Mitrović Andrej. Serbia’s Great War 1914–1918. (Hurst & Co.) London, 2007); См. также: Он же. Fric Fišer ili nemačko suočavanje sa istorijom // Fišer Fric. Savez elita. (NOLIT). Beograd, 1985. S. 9–53.

(обратно)

60

Екмечић Милорад. Стварање Југославије 1790–1918. Београд, 1989; Он же. Ратни циљеви Србије 1914. године. 1973 (1990). (Для нас особый интерес представляет предисловие ко второму изданию).

(обратно)

61

Dedijer V. Sarajevo 1914, Beograd, 1966 (1979).

(обратно)

62

Ћоровић Владимир. Односи између Србије и Аустро-Угарске у XX веку. (Библиотека града Београда) Београд, 1992.

(обратно)

63

Документа о спољној политици Краљевине Србије 1903–1914 (Далее – ДСПКС). Београд, 1980 (1981, 1982, 1984, 1986, 2004, 2006, 2008, 2009, 2012, 2014); В книге II – три приложения: Српска народна одбрана 1906; Организација српска одбрана 1907; 1903–1914. (Замысел публикации родился в марте 1964 г., после чего была сформирована редколлегия. В феврале 1966 г. утверждена методология публикации и были назначены ответственные редакторы каждого тома. См. также по теме: Дипломатска преписка Краљевине Србије. Књига I (1 января 1902 – 1 июня 1903). Отв. ред. Владимир Чорович. (Државна штампарија Београд) Београд, 1933; Записници седница Министарског савета Србије 1915–1918 (отв. ред: Д. Јанковић, Б. Храбак). (Архив Србије) Београд, 1976.

(обратно)

64

Antić Čedomir. Crisis and Armament, Economic Relations between Great Britain and Serbia 1910–1912 // Balcanica. XXXVI. 2005. S. 151–161; Pavlović Vojislav. La troisième guerre balkanique. La France et les tentatives des Alliés de créer une nouvelle alliance balkanique 1914–1915 // Balcanica. XXXVIII. 2007; Растовић Александар. Енглези и умешаност Србије у Сарајевски атентат // САНУ, Зборник за историју БиХ. № 5. 2008. С. 261–271.

(обратно)

65

Буха Велибор. Србија у немачком и аустријском тумачењу кривице за Први светски рат 1919–1941. Београд, 2010. Сербский историк Чедомир Антич ранее защитил магистерскую диссертацию «Sir Ralph Paget and British Policy towards Serbia from 1910 to 1913» (Bristol, 2002). В 2006 г. опубликована в качестве монографии в белградском Институте балканистики: Antić Č. Ralph Paget, A Diplomat in Serbija. Belgrade, 2006.

(обратно)

66

Stanković Đ. Nikola Pašić, Saveznici i stvaranje Jugoslavije. (NOLIT) Beograd, 1984; Он же. Никола Пашић и југословенско питање. I–II. (БИГЗ) Београд, 1985; Он же. Сто говора Николе Пашића, Вештина говорништва државникА. (РАД) Београд, 2007. Књ. 1. С. 359.

(обратно)

67

Там же. С. 360–361 (Это выступление было напечатано в качестве отдельной брошюры, имевшей большое политическое и дипломатическое значение); тот же текст опубликован в: Стојановић Дубравка (отв. ред. Никола Пашић у Народној скупштини. III. Београд, 1997. С. 528–538).

(обратно)

68

ДСПКС. Књ. VI. Свеска 3. Београд, 1983. Док. 445. С. 470. Отправлено из Вены 20 октобря 1913 г. (по старому стилю).

(обратно)

69

Габрић Н. Указ. соч. С. 80. (Masaryk T.G. Светска револуција – ратне успомене и разматрања 1914–1918. Књ. VI. Београд, 1935. С. 27–28.)

(обратно)

70

Lazarević Milan. Pašić nudio nagodbu Beču, Zanimljivo otkriće češkog istoričara // «Danas». 30.11.2012.

(обратно)

71

Hantsch Hugo. Leopold Graf Berchtold. Grandseigneur und Staatsmann. (Verlag Styria), Graz, 1963. I. S. 369–373; см. также: Kos Franz Josef. Die politischen und wirtschafentlichen Interessen Ostereich-Ungarns und Deutschland in Sudosteuropa 1912/13 die Adriahafen, die Saloniki, die Kavalafrage. Wiena un Weimar, 1996. С. 224.

(обратно)

72

Первый председатель чехословацкого правительства и глава делегации на Парижской мирной конференции 1919 г.

(обратно)

73

Габрић Н. Указ. соч. С. 78–81

(обратно)

74

Једно аустријско мишљење о пореклу Светског рата // Ратник. Св. VII–VIII. 1928. С. 215–221.

(обратно)

75

Watson Alexander. Ring of Steel. Germany and Austria-Hungary at War 1914–1918. (Allen Lane, Penguin Books) 2014. С.7.

(обратно)

76

Otte T.G. July Crisis. The World’s Descent into War, Summer 1914. (Cambridge University Press) 2014. Р. 224.

(обратно)

77

Tunstall Jr. Graydon. Planning for War Against Russia and Serbia, Austro-Hungarian and German Military Strategies, 1871–1914. (Columbia University Press) NY, 1993. Р. 202–203.

(обратно)

78

Цит. по: Митровић А. Србија у Првом светском рату… С. 37 (BayHSta-München, MÄ, Nr.2481/2, донесение от 30 июня 1914).

(обратно)

79

Там же.

(обратно)

80

Поповић Чеда. Сарајевски атентат и организација ’Уједињење или Смрт’ // Nova Evropa. Кnj. XXV. Br. 8. 26. jul 1932. Str. 400–401.

(обратно)

81

Dedijer V. Sarajevo… S. 652 («Политика». 26. aприл 1926).

(обратно)

82

Прибичевић Адам. Мој живот. (Просвјета) Загреб, 1999. (См. главу «Неодговорност Србије за рат 1914. године». С. 37–44; особенно см. с. 41); Krizman Bogdan. Hrvatska u Prvom svjetskom ratu. Hrvatsko-srpski politički odnosi. (Globus) Zagreb, 1989. S. 10, 27, 34.

(обратно)

83

Там же. С. 41.

(обратно)

84

Цит. по: Љушић Радош. Принцип Гаврило (1985–1918), Оглед о националном хероју. (Новости) Београд, 2014. С. 308.

(обратно)

85

Штрандтман В. Н. Балканские воспоминания (подготовка текста, вступительная статья, примечания А. Л. Шемякина). М., 2014. С. 244.

(обратно)

86

Там же. С. 242.

(обратно)

87

Там же. С. 265.

(обратно)

88

Цит. по: Перишић Мирослав. Сарајевски атентат, Повратак документима. (Андрићев институт) Андрићград-Вишеград, 2014. С. 11–114; После публикации мемуаров Билинского это письмо также стало предметом общественного обсуждения: Из недавне прошлости // Вечерња Пошта. 7. јануар 1928; отрывок опубликован в газете «Време» 3 апреля 1928 г.; оригинал: Kriegsschuldfrage. Март 1928. С. 260–263 (См.: Pfefer L. Istraga u Sarajevskom atentatu. Zagreb, 1938. С. 155).

(обратно)

89

Дедијер В. Указ. соч. С. 333. (Автор ссылается на: Biliński Leon. Wspomnenia i Dokumenty 1846–1922. (F. Hoesicka) Warszawa, 1925. II. S. 223)

(обратно)

90

Екмечић М. Да ли прослава, обележавање, или обнова ратне атмосфере Сарајевског атентата и Првог светског рата 1914–1918 // «Печат». № 295. 2013. С. 29.

(обратно)

91

Mitrović А. Prodor na Balkan. S. 144, 146.

(обратно)

92

Там же. S. 145.

(обратно)

93

Цит. по: Димић Љ., Радојевић М. Србија у Великом рату 1914–1918. Београд, 2014. С. 67–68. (Указанные авторы цитируют документ (сноска № 104) по: Јовановић Ј. М. Стварање заједничке државе Срба, Хрвата и Словенаца. Књ. I. С. 14).

(обратно)

94

Там же. С. 68

(обратно)

95

Там же. С. 68 (сноска № 105).

(обратно)

96

Mitrović А. Prodor na Balkan… S. 148–149. В своих мемуарах Билинский отрицает это или умалчивает об этом. Однако из письма Потиорека к Билинскому видно, что тот разделял мнение о «необходимости подготовки к большой войне» (См. комментарии Милана Чурчина к: Pfefer L. Op. cit. S. 155).

(обратно)

97

Трубецкој Г. Н. Рат на Балкану 1914–1917 и руска дипломатија. (Просвета) Београд, 1994. С. 11. Книга на языке оригинала опубликована в Монреале в 1983 г. Осенью 1914 г. Трубецкой стал следующим после Н. Г. Гартвига российским посланником в Белграде.

(обратно)

98

Clark С. Op. cit. P. 56.

(обратно)

99

ДСПКС. Књ. VII. Св. 2. С. 290–291. Док. 155. Обращаем внимание, что этот самый ранний документ подписывает Туцакович, а более поздние – Ездич. Правильно – наоборот, так как Туцакович сменил Ездича. (Dedijer V. Указ. соч. С. 656–657; Живановић Милан. Указ. соч. С. 432–433.)

(обратно)

100

ДСПКС. С. 331. Док. 198.

(обратно)

101

Там же. С. 337–339. (МВД – МИД)

(обратно)

102

Там же. С. 344. Док. 210. «Начелство Округа подринског – Шабац, пов. бр. 85, командиру 5. чете граничне трупе Лозница». Этот документ из историков первым обнаружил Владимир Чорович в архиве Верховного суда в Сараево. Якобы в 1914 г. его нашли и присвоили австро-венгерские власти в оккупированной части Сербии. На документе стот подпись «Ездич». Однако Ездич в то время уже не был начальником Подринского округа. Из газеты «Српске новине» за май-июнь 1914 г. не удалось узнать точную дату назначения Туцаковича. Майор Вулович начальником V района назначен 9 (22) мая («Српске новине». 11 (24) маја 1914). До этого служил в Оперативном отделении генштаба.

(обратно)

103

Там же. С. 342–344. Док. 209.

(обратно)

104

Батаковић Душан Т. Сукоб војних и цивилних власти у Србији у пролеће 1914 // Историјски часопис. №. XXIX–XXX. 1982–1983. С. 477–492; Мекензи Дејвид. Апис. (ЛИО – Еурографик) Горњи Милановац, 1996; Поповић-Обрадовић О. Парламентаризам у Србији 1903–1914. Београд, 1998; Јагодић Милош. Нови крајеви Србије (1912–1915). Београд, 2013; Иветић Велимир. Политичка улога министара војних Краљевине Србије од 1903. до 1914. године (рукопись докторской диссертации). Београд, 2013.

(обратно)

105

ДСПКС. С. 345–346. Док. 212.

(обратно)

106

Там же. С. 346–347. Док. 214. Полковник Живко Павлович находился вместе с семьей на лечении за границей.

(обратно)

107

Бомбы никто не видел. Донесения, получаемые полицией, опирались лишь на тот факт, что некий младший унтер-офицер нес тяжелый чемодан (!).

(обратно)

108

ДСПКС. Књ. VII. Св. 2. Док. 230. С. 363–366. Апис написал объяснительню записку 8/21 июня, а передал начальнику на следующий день через полковника Миливоя Зечевича. По-видимому, во время ареста у Аписа был конфискован черновик рапорта, более обширный, но идентичный по содержанию. (Dedijer V. Op. cit. С. 658–660.)

(обратно)

109

Dedijer V. Op. cit. S. 684–685. (Ответ Аписа почерпнут из архивных документов Салоникского процесса; о звявлении Евтича см.: Ljubibratić D. Mlada Bosna i sarajevski atentat. Sarajevo, 1964. S. 159); Ковић Милош. Гаврило Принцип… С. 178–179.

(обратно)

110

Pfefer L. Op. cit. S. 101. Речь идет о донесении, которое гражданская администрация Подринского округа направила начальнику V пограничного района с целью получения разъяснений.

(обратно)

111

Цит. по: Казимировић Васа. Црна рука, Личности и догађаји у Србији од преврата 1903. до Солунског процеса 1917. године. (Прометеј) Нови Сад, 2013. С. 620. (Автор цитирует документ по: Bogicevic M. Weitere Einzelheiten über das Attentat von Sarajevo. Kriegsschuldfrage. III. S. 440.)

(обратно)

112

Шарль Дюсе преподавал предмет «единоборство» (фехтование) с осени 1891 г. по 1 мая 1923 г. Сначала по договору, а затем в качестве штатного старшего преподавателя. (Споменица седамдесетпетогодишњице Војне академије. Београд, 1925. С. 231).

(обратно)

113

Црњански Спасојевић В. Белгијанци дали Принципу пиштољ // «Вечерње новости». 5. март 2014. С. 17; Во время приобретения наганов «Драгомир Здравкович» уже не конкретный человек, а часть названия скобяной лавки «Драгомир Здравкович и сыновья», расположенной на Караджорджевой ул. д. 43. Основатель магазина умер в 1908 г. Дело унаследовали его сыновья: Танасие, Александр, Милан и Джордже (Костић Миливоје М. Успон Београда. Београд, 1994. С. 178).

(обратно)

114

Николић Градимир. Мирно спавај војводо. Београд, 2012. С. 150–151. В книге упоминается, что оружие из Эрсталя было отправлено Шарлю Дюсе.

(обратно)

115

Dedijer V. Op. cit. S. 660–661 (автор ссылается на: Nešković Borivoje. Istina o Solunskom procesu. Beograd, 1953, S. 259–260).

(обратно)

116

Dedijer V. Op. cit. S. 657.

(обратно)

117

Архив Српске академије наука и уметности (далее – АСАНУ). Бр. 8701. Фасцикла 1. Белешке министра војног Душана Стефановића.

(обратно)

118

Les Documents diplomatiques français 1871–1914 (Далее – DDF). Troisiéme Série 1911–1914. Vol X. P. 630. Doc. 437. Descos à Viviani 24. juin 1914.

(обратно)

119

Pfefer L. Op. cit. S. 116–117.

(обратно)

120

Dedijer V. Op. cit. S. 680–681.

(обратно)

121

ДСПКС. VII. Вып. 2. С. 475. Сноска. 1. Веснич докладывает о разговоре с Вивиани. Во французских документах нет сведений о встрече с Вивиани, однако имеется записка Ферри. См.: DDF. Troisiéme Série 1911–1914. Tom X. Doc. 466. P. 670. Это только четверть документа, который составители получили от супруги А. Ферри. Она передала им перепечатанный отрывок из бумаг своего супруга – помощника государственного секретаря (комментарий № 2 составителей). Предложение гласит: ”Le gouvernement serbe avait même averti le gouvernement austrichien qu’il avait eu vent du complot”.

(обратно)

122

Isaac J. Un debat historique. 1914. les problemes des origines de la guerre. (Rieder) Paris. 1933. P. 250. Обширный комментарий впервые опубликован в: DDF. Tom X. Doс. 463. P. 664.

(обратно)

123

Јовановић Јован М. Пред Сарајевски атентат // СКГ. 1926. Књ. XVIII. Вып. 7. С. 44

(обратно)

124

Dedijer V. Op. cit. S. 886. Сноска. 157; Политика. 4. децембар 1926. С. 7.

(обратно)

125

Vesnić Radoslav. Dr Milenko Vesnić gransenjer srpske diplomatije. (Centar za studije Jugoistočne Evrope. Fakultet političkih nauka) Beograd, 2008.

(обратно)

126

DDF. Tom X. Doc. 463. P. 667. Budapest. 30 juiOp. cit. № 79: “…Tous rapellent la démarche que le Ministre de Serbie. M. Yovanovitch. aurait faite il y a quelques jours au Ballplatz. pour signaler les dangers qui attendient l’Archduc en Bosnie…”

(обратно)

127

ДСПКС. VII. Вып. 2. С. 468. Док. 331. Министерство иностранных дел Королевства Сербия – Посольству… Вена. Пов. Бр. 2431. 21. VI/4. VII 1914.

(обратно)

128

Там же. С. 470. Док. 334. Телеграм Пов. бр. 2481 отправлена 4. VII в 8.30, принята в Белграде в 10.37.

(обратно)

129

Штрандтман В. Н. Указ. соч. С. 238. Эрцгерцог похоронен 4 июля. Следовательно, Штрандтман, по-видимому, прибыл в Белград 5 июля.

(обратно)

130

Dedijer V. Op. cit. S. 695–696.

(обратно)

131

Цит. по: Dedijer V. Op. cit. S. 696 (автор цитирует по: Urbansky von Ostrymiecz A. Conrad von Hötzendorf und die Reise des Thronfolgers nach Sarajevo. Berliner Monatshefte. Mai 1929).

(обратно)

132

Јовановић Ј. М. Сарајевски атентат // СКГ. 16 септембар 1925. Књ. XVI. № 2 С. 129–130.

(обратно)

133

Перишић Мирослав. Сарајевски атентат. Док. 12. С. 128–129, 507–513 (Приложены цветные снимки документа и его фрагментов, подвергнутые экспертизе).

(обратно)

134

Јовановић Ј. М. Сарајевски атентат… С.130

(обратно)

135

Раздел «Отношение Австрии к проблеме ответственности за начало войны и публикации соответствующих документальных источников» (Цит. по: Burz Ulfried. Austria and the Great War: Official Publications in the 1920s and 1930s. // Wilson Keith (ed.). Forging Collective Memory. Governments and International Historians throуgh Two World Wars. (Berghan) Oxford. 1996. Р. 185).

(обратно)

136

Цит. по: Екмечић М. Да ли прослава, обележавање или обнова ратне атмосфере Сарајевског атентата и Првог светског рата 1914–1918? // «Печат». 295/2013. С. 28.

(обратно)

137

Вукотић Д. Србија уочи Великог рата као данашњи Иран // «Политика». 21 новембар 2013.

(обратно)

138

Becker Jean-Jacques. Op. cit. Р. 49; Поповић Ч. Сарајевски атентат и организација “Уједињење или Смрт” // Nova Evropa. Кnj. XXV. № 8. 26 јul 1932. S. 407–408.

(обратно)

139

Bjelajac M., Krivokapić-Jović G. Primeri naučne kritike. Srpska istoriografija i svet (Uticaj jugoslovenske krize na stranu i domaću istoriografiju). (INIS) Beograd, 2011.

(обратно)

140

Историја Српског народа. (СКЗ) Београд, 1983. Књ. VI – 1. С. 624.

(обратно)

141

Вуксановић-Анић Драга. Стварање модерне српске војске. Француски утицај на њено формирање. Београд, 1993; Милићевић Милић Ј. Реформе војске Србије 1897–1900. Београд, 2002; Ратковић-Костић Славица Б. Европеизација српске војске 1878–1903. Београд, 2007; Бјелајац Миле. Дипломатија и војска. Србија и Југославија 1901–1999. Београд, 2010.

(обратно)

142

Dedijer V. Op. cit. S. 263–517.

(обратно)

143

Dedijer V. Op. cit. S. 277–283. В рамках полемики о причинах Первой мировой войны публицист Слободан Клякич указал на двойные стандарты, которые применяются, когда речь заходит об Обердане и Гавриле Принципе (Кљакић С. Ревизија прошлости у режији великих сила // «Политикa». 9. јун 2013. С. 10–11).

(обратно)

144

Екмечић М. Стварање Југославије… II. С. 487–497, 663, 681–682.

(обратно)

145

Историја српског народа. VI-2. С. 562 (См.: Екмечић М. Интернационални и интерконтинентални покрети из југословенских земаља од краја XVIII вијека до 1914 // Годишњак. XX (1972–1973). С. 122.

(обратно)

146

Gaćinović Radoslav. Mlada Bosna. (Medija centar „Odbrana”) Beograd, 2014.

(обратно)

147

Dedijer V. Op. cit. S. 474–481 (автор ссылается на: Матица Српска. Рукописна збирка. инвентарски број М 255).

(обратно)

148

Ibid. S. 468 (автор ссылается на: Haus-Hoff-Staatsarchiv /HHSTA/. Nachlass Erzherzog Franz Ferdinand /NEFF7 Thronwechsel).

(обратно)

149

Шер Тамара. Први Балкански рат у виђењима аустроугарске штампе на немачком језику; Sheer Tamara. The First Balkan War from the Prospective of Habsburg Empire’s Media // Балкански ратови 1912–1913. Нова виђења и тумачења – The Balkan Wars 1912–1913 New Views and Interpretations. (S. Rudić. M. Milkić. eds). Београд, 2013. С. 277–292, 281.

(обратно)

150

Там же. С. 286.

(обратно)

151

Horvat Josip. Pobuna omladine 1911–1914. (priredio Branko Matan). (SKD Prosvjeta. Gordogan) Zagreb, 2006. S. 211–212 (Работу над этой рукописью Хорват закончил в 1967 г.).

(обратно)

152

Ibid. S. 213–214.

(обратно)

153

Шер Т. Указ. соч. С. 287.

(обратно)

154

Ekmečić M. Impact of the Balkan Wars on Society in Bosnia and Herzegovina // Király B., Djordjevic D. (eds.). East Eуropean Society and the Balkan Wars. New York, 1987. S. 260–285.

(обратно)

155

Despot Igor. Balkanski ratovi 1912–1913 i njihov odjek u Hrvaskoj. (Plejada) Zagreb, 2013. S. 189–258; Гулић Милан. Одјек балканских ратова у Далмацији. Reflections of the Balkan Wars in Dalmatia // Балкански ратови 1912–1913. Нова виђења и тумачења… С. 353–380.

(обратно)

156

Despot I. Op. cit. S. 203.

(обратно)

157

Ibid. S. 205–206.

(обратно)

158

Ibid. S. 207–208.

(обратно)

159

Гулић М. Указ. соч. С. 363–365.

(обратно)

160

Там же. С. 355.

(обратно)

161

Там же. С. 361–362.

(обратно)

162

Там же. С. 364.

(обратно)

163

Там же. С. 370. Гулич напоминает читателю на подзабытые работы Милана Ж. Миловановича: Миловановић М. Ж. Дубровник у борби за уједињење. 1908–1918. Београд, 1962; Dve demonstracije u Splitu i Šibeniku 1912. гodine // Radovi Instituta Jugoslavenske akademije znanosti i umjetnosti u Zadru. III (1957). S. 327–350.

(обратно)

164

Krizman Bogdan. Hrvatska u Prvom svjetskom ratu. Srpsko-hrvatski politički odnosi. (Globus) Zagreb, 1989. S. 10–11.

(обратно)

165

Јефтић Боривоје. Сарајевски атентат. Сећања и утисци. Сарајево, 1923; Tartalja Oskar. Veleizdajnik – Moje uspomene iz borbe protiv Crnožutog Orla. Split, 1928; Masleša Veselin. Mlada Bosna. Beograd, 1945; Љубибратић Драго. Гаврило Принцип. Београд, 1959; Он. же. Владимир Гаћиновић. (НОЛИТ) Београд, 1961; Bogićević Vojislav. Sarajevski atentat 28. VI 1914. Pisma i saopštenja. (Svjetlost) Sarajevo, 1965; Dedijer V. Op. cit.; Horvat J. Op. cit.

(обратно)

166

Bjelajac M., Trifunović P. Između vojske i politike. Biografija generala Dušana Trifunovića 1880–1942. Beograd, 1997. S. 60. Сведения почерпнуты из неопубликованной рукописи генерала и министра Трифуновича, который во время Церской битвы в Комбинированной дивизии отвечал за связь.

(обратно)

167

ДСПКС. Књ. VII. Вып. 2. 1/14. мај – 22. јули / 4. август 1914. (отв. ред.: Дедијер В., Анић Ж.) Београд, 1980. Док. 26, 104, 166, 175, 176, 280.

(обратно)

168

Поповић Ч. Указ. соч. С. 407–408. Эти слова совпадают с прочими свидетельствами, в том числе и показаниями, озвученными в ходе Сараевского процесса. Подсудимые на нем утверждали (а после войны и писали), что они сначала обратились к Цигановичу, а он перенаправил их к Танкосичу, которого они попросили снабдить их оружием. См.: Bogićević Vojislav. Sarajevski atentat. Stenogram glavne rasprave protiv Gavrila Principa i drugova. (Državni Arhiv NR BiH) Sarajevo, 1954.

(обратно)

169

Pfefer L. Op. cit. S. 76, 131. О том, что это был Джуро Шарац, Л. Пфеффер узнал из статьи Чеды Поповича, опубликованной в журнале «Нова Европа».

(обратно)

170

Зец Стеван. Аписов тамничар. (Аркаде) Београд, 1987.

(обратно)

171

Цит. по: Dedijer V. Op. cit. S. 662 (автор цитирует по: Станојевић Станоје. Убиство аустријског престолонаследника Фердинанда. (Напредак) Београд, 1923. С. 46; см. книгу Станоевича: ).

(обратно)

172

Живановић Милан Ж. Пуковник Апис. Солунски процес хиљаду девесто седамнаесте. Београд, 1955. С. 556, 557, 559 (факсимиле письма). При регистрации письму присвоен номер «С. пов. № 1249 од 29. марта / 11. априла 1917». На оригинале рукой председательствующего написано, что Димитриевич отказался обсуждать это публично (боялся очной ставки? – М. Б.).

(обратно)

173

Temoignages français sur les Serbes et la Serbie/ Francuzi o Srbima i Srbiji 1912–1918 (отв. ред. Павловић Михаило). (Narodna knjiga) Beograd, 1988. S. 99–100 (документ на французском). S. 264–265 (перевод). Документ на меморандуме министерства иностранных дел. ADMAE. Politique etrangere. Turquie. Guerres balkaniques. XXVI. 16–25 janvier 1913. list 71 (recto et verso).

(обратно)

174

Beсker Jean-Jacques. Op. cit. Р. 50–51.

(обратно)

175

ДСПКС. Књ. VII. Вып. 2. С. 474–475. Док. 337. Посольство в Париже. Пов. № 170. 21. VI / 4.VII 1914. Получено в Белграде 9. VII.

(обратно)

176

ДСПКС. VII. Књ. 2. С. 428. Донесение из Константинополя.

(обратно)

177

Cornwall Mark. Serbia // Wilson Keith (ed.). Decissions for War, 1914. NY, 1995. P. 55–96, 61.

(обратно)

178

Hantsch Hugo. Leopold Graf Berchtold. Grandseigneur und Staatsmann. 2 vols. Graz – Wien – Köln. 1963. I. S. 360. См. также: Röhl John. Now or never! The Resurgence of Serbia and Germany’s first „blank cheque“ of November 1912; Он же. Wilhelm II. Into the Abyss of War and Exile. 1900–1941. Cambridge University Press. 2013. III. С. 951; О воинственности эрцгерцога после Спрингена см.: Kronenbitter Günther. Krieg im Frieden, DieFührung der k u k. Armee und Grossmachtpolitik Österreich-Ungarns, 1906–1914. Oldenburg Munich, 2003. S. 401.

(обратно)

179

Mombauer Annika (ed.) The origins of the First World War: Diplomatic and military documents… Doc. 39. P. 79–81. Комментарии 24, 25, 26; Doc. 40. P. 81–83 (Записка графа В. Н. Коковцова об встрече царя с министрами, состоявшейся 23 ноябр 1912 г.).

(обратно)

180

Цит. по: Becker Jean-Jacques. Op. cit. Р. 45; Бекер ссылается на: Fejtö François. Requiem pour un empire défunt. Histoire de la destruction de l’Autriche-Hongrie. (Le Seuil) Paris, 1993.

(обратно)

181

Fejtö F. Op.cit. P. 246. Фейто опирается на небольшое количество работ: Sosnovsky Theodor. Franz Ferdinand, der Erzherzog Tronfolger. Berlin, 1929; Weissensteiner Friedrich. Franz Ferdinand, der verhinderte Herrscher. Wien, 1964; Kann Robert A. Erzherzog Franz Ferdinand Studien. Vienne, 1986.

(обратно)

182

Bled Jean-Paul. Op. cit. Р. 658.

(обратно)

183

Блед Ж.П. Указ. соч. С. 570.

(обратно)

184

Там же. С. 582–583.

(обратно)

185

Цит. по: Dedijer V. Op. cit. S. 249–251. (автор ссылается на: Osterreichiches Staatssarchiv Haus-Hof-und Staatsarchiv (HHStA). Nachlass Franz Ferdinand).

(обратно)

186

Ibid. S. 258.

(обратно)

187

Bled Jean-Paul. François Ferdinand d’Autriche. (Tallandier) Paris, 2012 (немецкое издание: Он же. Franz Ferdinand. Böhlau Verlag, 2013; сербское издание: Блед Жан-Пол. Франц Фердинанд. (ДАН ГРАФ) Београд, 2014); Он же. L’agonie d’une morarchie. Autriche-Hongrie 1914–1920. (Tallandier) Paris, 2014.

(обратно)

188

Он же. L’agonie d’une morarchie… Р. 22–23.

(обратно)

189

Блед Ж.-П. Франц Фердинанд. С. 258–259; Bled J-P. L’agonie d’une morarchie… Р. 42.

(обратно)

190

Блед Ж.-П. Франц Фердинанд… С. 298.

(обратно)

191

Там же. С. 284.

(обратно)

192

См. рецензию Велько Станича (Stanić Veljkо) на книгу Бледа о Франце Фердинанде: Balcanica XLIV (2013). С. 418–422; Clark C. Op. cit. P. 291. И Кларк пишет, что Франц Фердинанд в декабре сделал выбор в пользу военного решения.

(обратно)

193

Блед Ж.-П. Франц Фердинанд. С. 275.

(обратно)

194

Hanning Alma. Franz Ferdinand: Die Biografie. Amalthea. 2013; Недавно вышло дополненное (1983) многотомное издание: Aichelburg Wladimir. Erzherzog Franz Ferdinand von Osterreich-Este und Artstetten, 1863–1914. Band I–III. Verlag Berger. 2014.

(обратно)

195

Цит. по: Mitrović A. Prodor na Balkan… S. 165 (автор цитирует по: Conrad von Hötzendorf Franz. Aus meiner Dienstzeit, 1906–1918. 1–5. Wien, 1925. Vol. 3. S. 155, 156).

(обратно)

196

Цит. по: Dedijer V. Op. cit. S.241 (автор цитирует по: Conrad von Hötzendorf Franz. Op. cit. Vol. 3. S. 138)

(обратно)

197

Röhl J. An der Schwelle zum Weltkrieg: Eine Dokumentation uber den ’Kriegsrat’ vom 8 Dezember 1912 // Militärgeschichtliche Mittelilungen. 21.01.1977. № 8.

(обратно)

198

Stevenson David. Op. cit. Р. 10; Јанц Оливер. Указ. соч. С. 69.

(обратно)

199

Sundhaussen Holm. Sarajevski atentat. Srbija i duh 1914. (перевод доклада на конференции, состоявшейся 4 июля 2014 г. в Берлине «Das Attentat von Sarajevo. Serbien und der Geist 1914». См.: -atentat-srbija-i-duh-1914/).

(обратно)

200

Mombauer А. The origins of the First World War: Diplomatic and military documents… Р. 158–159 (автор ссылается на: Angelow Jürgen. Der Weg in die Urkastrophe. Der Zerfall des alten Europa 1900–1914. Berlin, 2010. S. 118).

(обратно)

201

Цит. по: Clark С. Op. cit. P. 117 (автор цитирует по: Kronenbitter Günther. Op. cit. С. 71)

(обратно)

202

Ibid. Данное утверждение Кларк не подкрепляет ссылкой на какой-либо источник.

(обратно)

203

Штрандтман В. Н. Указ. соч. С. 237.

(обратно)

204

Dedijer V. Op. cit. S. 261

(обратно)

205

Момбауер А. Указ. соч. С. 27–30.

(обратно)

206

Röhl J. Wilhelm… II. Vol. 3. Р. 1074; Mombauer A. The origins of the First World War: Diplomatic and military documents… Р. 143. Doc. 98.

(обратно)

207

Цит. по: Dedijer V. Op. cit. S. 773. (автор цитирует по: Czernin Count Ottokar. In the World of War. London, 1919. P. 46).

(обратно)

208

Pfefer Leo G. Op. cit. В Германии Пфеффера подвергли нападкам за то, что его книга «вторит известному тезису о том, что сербское правительство не несло ответственности за покушение» (См.: Буха В. Указ. соч. С. 102. Сноска 277); О мотивах, побудивших его взяться за перо, Пфеффер поведал в интервью загребской газете «Обзор» и в собственной статье в журнале «Новая Европа» (Загреб). В период существования квислингского Независимого государства Хорватия Пфефферу снова пришлось оправдываться.

(обратно)

209

MacMillan Margaret. The War that ended Peace. The Road to 1914. (Random House) New York, 2013. P. 549.

(обратно)

210

Штрандтман В. Н. Указ. соч. С.244.

(обратно)

211

Екмечић М. Стварање Југославије… II. С. 688–689.

(обратно)

212

Цит. по: Dedijer V. Op. cit. S. 772 (автор ссылается на: «Kriegsschulfrage». Берлин. Июль 1926. С. 485–489).

(обратно)

213

Wegerer Alfred. Der Ausbruchdes Weltkrieges. Hamburg, 1939; Вегерер был постоянным редактором и сотрудником следующих изданий: «Kriegsschulfrage» и «Berliner Monatshefte». В 1923–1937 гг. возглавлял Центральную службу по исследованию причин войны (Zentralstelle für Erforschung der Kriegsursachen).

(обратно)

214

Barnes Harry Elmer. The Genesis of the World War. New York, 1926.

(обратно)

215

Цит. по: Dedijer V. Op. cit. S. 772 (автор ссылается на Serge V. Mémoires d’un révolutionnaire de 1901 à 1941. Paris, 1951. P. 198–199).

(обратно)

216

Ibid.; Albertini Luigi. Le Origine della Guerra del 1914. I–III. (Bocca) Milano, 1942–1943 (английское издание: The Origins of the War of 1914. I–III. London. 1952–1957 (1965)).

(обратно)

217

Буха В. Указ. соч. С. 87. Сноска 231 (автор ссылается на: Artamonov V. Erinnerungen an meine Militärattachezeit in Belgrad // Berlin Monatshefte. 7–8. 1938).

(обратно)

218

Dedijer V. Op. cit. S. 773. Сноска 9. (автор ссылается на: Übersberger H. Östereich zwischen Russland und Serbien. II. Köln – Gratz, 1958. S. 239–305).

(обратно)

219

Штрандтман В. Н. Указ. соч. С. 224. 230–231, 305

(обратно)

220

Руска војна помоћ Србији за време Првог светског рата. Зборник грађе. (приредили: Алексеј Тимофејев, Дарко Кремић). (ИНИС) Београд, 2014.

(обратно)

221

Стојадиновић Драгиша. Отворено писмо Југословенској академији наука, Загреб, Српској академији наука, Београд и Српској матици у Новом Саду, поводом текстова М. Крлеже ’Српске теме’ у београдском листу Политика, посебно наставка под насловом ’Пашић и Солунски процес’// «Политика». 9. јун 1963. (NBS. P 736/III/69.)

(обратно)

222

Там же.

(обратно)

223

Живановић М. Указ. соч. С. 576. Сноска 46 (автор ссылается на: Auswaertige Politik. Берлин – Хамбург. Вып. 7 за июль 1943 г.)

(обратно)

224

Псевдоним бывшего «младобоснийца» и добровольца в Балканских и Мировой войнах Мустафы Голубича.

(обратно)

225

Kazimirović Vasa. NDH u svetlu nemačkih dokumenata i dnevnika Gleze fon Horstenaua. (Narodna knjiga) Beograd, 1987. S. 60.

(обратно)

226

Јовановић Марамбо В. М. Потрага за украденом историјом. Извештај о пљачки српских историјских докумената у Другом светском рату и настојањима да се врате Србији. (Издавачка књижара JUGOISTOK D.O.O.) С. 167. Сноска 168; Казимировић В. Указ. соч. С. 370–371; Jelavich Barbara. What the Habsburg Government Knew about Black Hand // Austrian History Yearbook. Vol. XXII. 1991. P. 131–150, 137.

(обратно)

227

Перишић M. Указ. соч. С. 45–53.

(обратно)

228

Јовановић Пижон Јован М. Дневник (1896–1920) (приредили Радош Љушић и Миладин Милошевић). (Прометеј-РТС-АЈ) Нови Сад, 2015.

(обратно)

229

Станојевић С. Убиство аустриског престолонаследника Фердинанда. Прилози питању о почетку Светског рата. Београд, 1923.

(обратно)

230

Ксјуњин А. Крв Словенства. 1925.

(обратно)

231

Бјелајац М. Мистерија Аписовог призња и даље траје // Живановић Милан Ж. Пуковник Апис, Солунски процес хиљаду деветсто седамнаесте. (Прометеј-РТС) Нови Сад, 1915. С. VII–XXV.

(обратно)

232

Јовановић Марамбо В. М. Указ. соч. С. 49. Сноска 17 (Автор ссылается на «неопубликованные акты сербского Министерства иностранных дел»).

(обратно)

233

Там же. С. 49. Сноска 18.

(обратно)

234

Kriegsursachen. Beoiträge zur Erforschung der Ursachen des Europäischen Krieges mit spezieller Berücksichtigung Russlands und Serbiens. Von Dr. M. Bogitschewitsch, ehamaligen Serbischen Geschäfstrager in Berlin. Zürich, 1919. (Druck und Verlas Art. Institut Orell Füssli).

(обратно)

235

Јовановић Марамбо В. М. Указ. соч. С. 51.

(обратно)

236

Там же. С. 52.

(обратно)

237

Там же.

(обратно)

238

Цит. по: Јовановић Марамбо В. М. Указ. соч. С. 53. Сноска 22. (Diese Dokumente sind offenbar nicht wesensgleich mit den im November 1915 im Kloster Ljubostinja bei Trstenik im oberen Moravatale erbeuteten und Ende Dezembar 1915 in das Haus-, Hof-, und Staatsarchiv gebrachten (serbischen Aktenstücken) welche zum grossen Teil bei M. Bogitschwitsch, die Auswartige Politik Serbiens 1903–1914, I. Band, Berlin 1928 abgedruckt sind (Wien, Reicharchiv, 305, 6 Februar 1942).

(обратно)

239

Јовановић Марамбо В. М. Указ. соч. С. 54.

(обратно)

240

Цит. по: Јовановић Марамбо В. М. Указ. соч. С. 49. Сноска 16 (Автор ссылается на: Seton-Watson R. W. A Germanised Serb on War Origins // The New Europe. London, 16 October 1919. Р. 17–21).

(обратно)

241

Цит. по: Јовановић Марамбо В. М. Указ. соч. С. 182. (Автор ссылается на: Gooch G. P. Recent Revelations of European Diplomacy, Fourt Impression. London, 1930. Р. CXXVI.).

(обратно)

242

Цит. по: Казимировић В. Црна рука… С. 620–621 (Автор ссылается на: Würthle F. Die Spur fürht nach Belgrad, Wien, 1975. S. 282). В отличие от Марамбо, указывавшего, что среди 417 документов имеются фальшивки, состряпанные австрийскими агентами, Вюртле ссылается на пометку чиновника югославского МИДа от 1929 г. (на возвращенных документах, которые снова были захвачены в 1941 г.) о том, что документы подлинные (Казимировић В. Указ. соч. С. 621. Сноска 549; Würthle F. Op. cit. S. 344).

(обратно)

243

Црњански М. Ембахаде. I. (НОЛИТ) Београд, 1983, с. 89–90. Позднее к такому же выводу придет и представитель молодого поколения историков: «Политически мотивированное перекладывание ответственности за войну на Сербию и все остальные государства враждебного блока… Эти тезисы, озвученные в рамках общей государственной политики, следовало конкретизировать и переработать в подтвержденные фактами и достоверные с научной точки зрения обвинения против Сербии» (Буха В. Указ. соч. С. 6).

(обратно)

244

Цит. по: Kazimirović V. NDH… S.53. F. 15.

(обратно)

245

Бјелајац М. Мистерија Аписовог признања… С. X–XXIII.

(обратно)

246

Там же. С. XVII–XIX.

(обратно)

247

Јовановић Слободан. Сабрана дела. Књ. 11. Београд, 1991. С. 337.

(обратно)

248

Там же. С. 326.

(обратно)

249

Там же. С. 340–343.

(обратно)

250

Живановић М.Ж. Указ. соч.

(обратно)

251

Казимировић В. Указ. соч. С. 747–753.

(обратно)

252

Вучковић В. Ј. Унутрашње кризе Србије и Први светски рат // Историјски часопис. 1965. С. 221–222; Јанковић Д. Југословенско питање и Крфска декларација, Београд, 1973. С. 71, 72. (Цит. по: Казимировић В. Указ. соч. С. 750.)

(обратно)

253

Љушић Радош. Принцип Гаврило (1895–1918), оглед о националном хероју. (Новости) Београд, 2014. С. 336.

(обратно)

254

Там же. С. 341, 328.

(обратно)

255

McMeekin S. The Russian Origins of the First World War. (The Belknap Press) Harvard, 2011. P. 42. Вывод, будто Пашич знал о заговоре, подкрепляется ссылками на Сидни Фея (1928) и Луиджи Альбертини (1942–1943) (См. также: он же. July 1914. Countdown to War. Cambridge, Mass. Belknap Press of Harvard University Press, 2013. С. 408.)

(обратно)

256

Дипломатска преписка о српско-аустроугарском сукобу. Ниш, 1914; Српско-аустријски и европски рат: Дипломатски и други документи. I. Ниш, 1915.

(обратно)

257

Цит. по: Љушић Радош. О судбини Ћоровићеве књиге «Односи између Србије и Аустро-Угарске у XX веку» // Ћоровић Владимир. Односи између Србије и Аустро-Угарске у XX веку. (Библиотека града Београда) Београд, 1992. С. 824).

(обратно)

258

Там же. С. 826, 827. Хотя Богичевич в предисловии написал, что в его распоряжении имеются оригиналы и большое количество копий, Марамбо и другие авторы с легкостью установили, что речь идет о документах, найденных в Любостине. По сути, Милош Богичевич просто подписал книгу, которую подготовили Ганс Шиллер и Ганс Фернле. См.: Kriegsursachen, Beiträge zur Erfoschung der Ursachen des Europäischen Krieges mit spezieller Berücksichtinfunf Russland und Serbiens. Zürich, 1919.

(обратно)

259

Там же. С. 830, 832.

(обратно)

260

Буха В. Указ. соч. С. 98 (автор ссылается на недатированную записку Ольсхаузена: ADAP. Serie B. Band III. S. 362).

(обратно)

261

Ćurčin Milan. Odgovornost za rat // Nova Evropa. Knj. XIX. № 8. 26. аpril 1929. S. 209–211.

(обратно)

262

Ibid. S. 210.

(обратно)

263

Имеются в виду записки и заявление министра Л. Йовановича, опубликованные в сборнике «Крв Словенства» (1925), подготовленном русским эмигрантом Алексеем Ксюниным. См. подробнее: које је припремио руски емигрант Алексеј Ксјуњина; см. подробнее: Dedijer V. Op. cit. S. 645–657.

(обратно)

264

Wegerer A. Wo bleibt das serbische Blaubüch? // Kriegsschuldfrage. April 1929. Югославское министерство иностранных дел обещало опубликовать такую книгу в 1924 г. См.: Ćurčin Milan. Odgovornost za rat… S. 211).

(обратно)

265

Durham Edith. The Sarajevo Crime. (Georg Allen and Unwin Ltd) London, 1926; Она же: Why I believe the Serbians deliberately precepitated the war // Kriegsschuldfrage. Juli 1924.

(обратно)

266

Ćurčin Milan. Odgovornost za rat… S. 211; Имеются в виду следующие книги: Bogićević Miloš. Causes of the War. Amsterdam – Roterdam, 1919 (London, 1920); Он же. Les Procès de Salonique. Paris, 1927; Он же. Le Colonel Dragoutine Dimitriévitch-Apis. Paris, 1928; он же. Die Auswartige Politik Serbiens I–III. Berlin, 1928–1931. Богичевич был штатным сотрудником «Kriegsschuldfrage» и прочих изданий, занимавшихся проблемой ответственности за войну.

(обратно)

267

Цит. по: Буха В. Указ. соч. С. 32 (автор ссылается на: «Време». 2 октобар 1927); Момбауер А. Указ. соч. С. 74.

(обратно)

268

Vinaver Stanislav. Nemačka u vrenju. (Sveslovenska knjižarnica) Beograd, 1924. Проф. Милан Ристович обратил наше внимание на эту книгу.

(обратно)

269

Ćurčin М. Današnja Jugoslavija // NE. 21. mart 1924; он же. Krivica za rat // NE. 1. april 1924; Seton-Vatson R.W. Ko je odgovoran za ubojstvo Franje Ferdinanda? // NE. 11. мaj 1925; Ćurčin М. Radikali i Sarajevski Atentat // NE. 11. maj 1925; он же. Pitanje odgovornosti za Rat // NE. 1. jun 1925; он же. G. Pašić i Sarajevski Atentat // NE. 11. maj 1926; он же. Vatsonovo ’Sarajevo’// NE. 11. avgust 1926; он же. ’Solunski Proces’ M. Bogićevića // NE. 26. јul 1927; Поповић Чеда. Рад организације „Уједињење или Смрт” (Гранични официри) // NE. knj XVI, 5, 11. septembar 1927; Он же. Kako je došlo do Rata // NE. Knj. XV. 10, 26. oktobar 1932; Марцо (Б. Симић). Спољна политика Србије пред Светски рат // NE. Кnj. VII. 8, 26. april 1928; Поповић Ч. Сарајевски Атентат и организација ’Уједињење и смрт’// NE. Кnj. XXV, 8, 26. јul 1932; Марцо. Никола Хартвиг и Србија (Поводом дискусије о Светском рату) // NE. XXVI. 6, 26. jun 1933; Pfeffer Leo. Zašto sam napisao knjigu o Sarajevskom Atentatu // NE. knj XXX. 9, 26. septembar 1937; Popović Č. Sarajevski Atentat i boljševici // NE. Кnj. XXX. 11, 26. novembar 1937.

(обратно)

270

Данная работа в общих чертах воспроизводила версии, сформулированные в книге: Извештај са претреса на војном суду за официре у Солуну. По белешкама вођеним на самом процесу. Солун, 1918.

(обратно)

271

Црњански М. Указ соч. С. 90. Книга Владимира Чоровича «Односи између Србије и Аустро-Угарске у XX веку» опубликована в Белграде в 1936 г. Повторное издание состоялось в Белграде в 1992 г. (Енциклопедија српске историографије. Београд, 1997. С. 689).

(обратно)

272

Там же. С. 90–91. Граф Макс Монтжел, наряду с Гансом Дельбрюком, Альбертом Мендсельсоном-Бартольди и Максом Вебером, был членом «Четверной комиссии», составленной из «независимых немцев», которой надлежало отвечать на обвинения Союзнической комиссии во главе с Р. Лансингом. В этом органе имелся и предствитель Сербии. (См.: Буха В. Указ. соч. С. 17).

(обратно)

273

Момбауер А. Указ. соч. С. 28–29, 63. (Сноска 13).

(обратно)

274

Габрић Ненад. Указ. соч. С. 145–147, 158 (Автор ссылается на: «Политика». 17 јун 1931).

(обратно)

275

Там же. С. 156–157.

(обратно)

276

Там же. С. 161.

(обратно)

277

Bjelajac M., Krivokapić-Jović G. Prilozi iz naučne kritike, Srpska istoriografija i svet. (INIS) Beograd, 2011. S. 18–19 (Авторы ссылаются на: Ђорђевић Димитрије. Ожиљци и опомене. Књ. III. Београд, 2000. С. 118, 120).

(обратно)

278

Ђорђевић Д. Указ. соч. С. 120.

(обратно)

279

Там же.

(обратно)

280

Момбауер А. Указ. соч. С. 25–26.

(обратно)

281

Там же. С. 26.

(обратно)

282

Там же.

(обратно)

283

Там же. С. 51.

(обратно)

284

Там же. С. 30.

(обратно)

285

Dreyer M., Lembcke O. Die deutche Diskussion um die Kriegschuldfrage 1918/19. Berlin, 1993 (Цит. по: Буха В. Указ. соч. С. 20. Сноска 22.); Herwig Holger H. Clio Deceived. Patriotic Self-Censorship in Germany After the Great War // Wilson Keith (ed.). Forging Collective Memory. Governments and International Historians through Two World Wars. (Berghahn) Oxford, 1996. P. 91–93.

(обратно)

286

Цит. по: Буха В. Указ. соч. С. 23. Сноска 27 (Автор ссылается на: Dreyer M., Lembcke O. Op. cit. S. 200–207; Kautsky K. Wie der Weltkrieg enstand. Berlin, 1919. S. 31).

(обратно)

287

Mitrović A. Fric Fišer ili nemačko suočavanje sa istorijom… S. 28–29.

(обратно)

288

Die Grosse Politik der Europaischen Kabinette, 1871–1914, Sammlung der diplomatischen Dokumenten des Auswartigen Amts, hrsg. von J. Lepsius, A. Mendelssohn Bartoldy und F. Thimme. 1–40 vols. Berlin, 1922–1926.

(обратно)

289

Herwig Holger H. Of Man and Myths. The Use and Abuse of History and the Great War // Winter Jay, Parker Geoffrey, and Habeck Mary R. (eds.). The Great War and the Twentieth Century. Yale University Press. 2002. P. 301–303; Он же. Clio Deceived…. P. 92–93; См. подробнее: Буха В. Указ. соч. С. 21.

(обратно)

290

Цит. по: Буха В. Указ. соч. С. 22. Сноска 24. (автор ссылается на: Dreyer M., Lembcke O. Op. cit. Р. 215).

(обратно)

291

Буха В. Указ. соч. С. 25.

(обратно)

292

Цит. по: Berghahn V. R. Germany and the Approaching of War in 1914. (St. Martin Press) New York, 1973. Р. 188, 189, 203); Röhl J. Germany… Р. 43–47; о том, что Германия до 1917–1917 гг. будет оставаться в лучшей готовности, чем Россия и Франция, см. также: Mombauer А. Helmut von Moltke and the Origins of the First World War. Cambridge University Press, 2001, 2003, 2005. По последнему изданию: Р. 177, 178, 180, 185–187, 189–90, 194–195. Сноска 44); о неготовности России см: Артамонов В. (Сноска. 30) и Штрандтман В. Н. Указ. соч. С. 280–282, 292.

(обратно)

293

Mombauer А. The origins of the First World War: Diplomatic and Military Documents… Р. 426, Doc. 292, стр.455–456, Doc. 322.

(обратно)

294

Berghahn V. Imperial Germany 1871–1914. economy, society, culture and politics. (Berghahn Books) Oxford, 1994. Р. 283.

(обратно)

295

Tunstall G. Op. cit. Р. 153

(обратно)

296

Цит. по: Mombauer А. The origins of the First World War: Diplomatic and Military Documents… С. 522–523. Doc. 380.

(обратно)

297

Габрић Н.П. Указ. соч. 157–158.

(обратно)

298

Mitrović A. Fric Fišer… S. 20.

(обратно)

299

Ibid. S. 15–20.

(обратно)

300

Ibid. S. 20–21.

(обратно)

301

Mombauer А. Helmut von Moltke… P. 193–195.

(обратно)

302

Mitrović A. Fric Fišer… S. 35.

(обратно)

303

Erdmann K.D. (ed.). Kurt Riezler – Tagebücher, Aufsätze, Dokumente, Götingen, 1972; сомнения в связи с этим дневником первым высказал историк Bernd Sösemann, обнаруживший, что записи за июль 1914 г. сделаны на другом сорте бумаги и впоследствии добавлены в дневник. Поэтому автор предположил, что Рицлер написал это после войны, чтобы изменить оригинал. (Sösemann B. Die Tagebücher Kurt Riezler // Historische Zietschrift. 1983. S. 327–369; Цит. по: Berghahn Volker R. Imperial Germany 1871–1914. Economy, Society, Culture and Politics. (Berghahn Books). Oxford, 1994. Р. 287. Сноска 21).

(обратно)

304

Herwig Holger H. Of Man and Myths… P. 304–305; Он же. Clio Deceived… P. 87–127; Mombauer А. Helmut von Moltke… P. 6–7 (автор прослеживает судьбу письменного наследия с 1916. до 1993); см. также: Zala Sacha. Geschihte unter der Schere politicher Zensur. Amtliche Aktensammlung im internationale Verglech. München, 2001.

(обратно)

305

Mitrović A. Fric Fišer… S. 26–27.

(обратно)

306

Цит. по: Wittgens Herman. Senator Owen, the Schuldreferat, and the Debate over War Guilt in the 1920s // Wilson Keith. Forging Collective Memory… P. 129, 137.

(обратно)

307

Geiss I. The Outbreak of the First World War and German War Aims // Laqueur Walter, Mosse Georgge L. (eds.) 1914: The Coming of the First World Warю (Harper Torchbook) New York, 1966; Cohen Warren I. The American Revisionists: The Lessons of Intervention in World War I. Chicago, 1967; Evans Ellen L., Baylen Joseph O. History as Propaganda. The German Foreign Ministry and the ’Enlightenment’ of American Historians on the War-Guilt Question, 1930–1933. // Wilson Keith. Forging Collective Memory… P. 150–177; Mitrović A. Fric Fišer… S. 9–53.

(обратно)

308

Barnes H.E. The Genesis of the World War. New York, 1927. (Печатался в «New Republic», «Berliner Monatheften», который издавался на английском языке. Преподавал в Smith College, Massachussets (1923–1929).

(обратно)

309

Fay Sidney Bradshaw. The Origins of the World War. New York, 1928.

(обратно)

310

Schmitt Bernadotte. The Coming of the War: 1914. New York – London, 1930.

(обратно)

311

Должен был писать предисловие к английскому изданию книги В. Чоровича.

(обратно)

312

Evans Ellen L., Baylen Joseph O. Oр. cit. P. 168–169.

(обратно)

313

Evans Ellen L., Baylen Joseph O. Op. cit. P. 165; Herman Wittgens, Senator Owen, the Schuldreferat, and the Debate over War Guilt in the 1920s. P. 136.

(обратно)

314

Renouvin Pierre. Les Historiens americains et les responsibilites de la guerre // Revue des Deux Mondes. II. 8 (15 aрril 1931). P. 886–903 (См: Evans Ellen L., Baylen Joseph O. Op. cit. P. 155).

(обратно)

315

Evans Ellen L., Baylen Joseph O. Op. cit. P. 170.

(обратно)

316

Védrine Hubert. Les Mondes de François Mitterand. (Fayard) Paris, 1996. P. 625.

(обратно)

317

Pfefer L. Op. cit. S. 51.

(обратно)

318

Ћоровић Владимир. Црна књига. Патње Срба Босне и Херцеговине за време Светског рата 1914–1918. Београд – Сарајево, 1920. С. 176 (Автор ссылается на: Bosnische Post, S. 251).

(обратно)

319

Там же. С. 195–196.

(обратно)

320

Там же. С. 195.

(обратно)

321

Историја Српског народа. Том VI-1. С. 624. К 1907 г. в Боснии и Герцеговине было 99 просветительских обществ, 72 побратимства с клубами и читальнями, 64 сокольско-гимнастических общества, 27 певческих, 5 хозяйственных, 25 филиалов Задруги сербских женщин.

(обратно)

322

Там же.

(обратно)

323

Pfefer L. Op. cit. S. 96.

(обратно)

324

После распада Монархии служил в венгерском дипломатическом ведомстве. А одно время под именем Янош Вернле (Jänos de Vörnle) служил в венгерском посольстве в Белграде.

(обратно)

325

Јовановић Марамбо В. М. Указ. соч. С. 44–45.

(обратно)

326

Там же. С. 48 (См: Weissbuch (Unterlage 8, 9 und 10); Поповић Димитрије. Балкански ратови 1912–1913. Едиција: Српски мемоари (приредио Д. Т. Батаковић). Београд, 1993. С. 26–27. Попович занимал должность с марта 1907 г. по ноябрь 1913 г.

(обратно)

327

Госс должен был подготовить дополнение к австро-венгерской «Красной книге», опубликованной в 1914 г.

(обратно)

328

Гойос опубликовал «Der deutsch-englische Gegensatz und win Einfluss auf die Balkanpolitik Osterreich-Ungarns». (Berlin, 1922), а его записки напечатал F. Fellner в приложении (Hoyos A. Von. Personliche Erinnerungen an die Schreckenstat in Sarajevo und den Ausbruch des Weltkrieges, S. 411–418) к своей статье: Die ’Mission Hoyos’ // Велике силе и Србија пред Први светски рат. (ур. Васа Чубриловић) Београд, 1976. С. 387–410. Эти тексты широко использовал А. Митрович.

(обратно)

329

Burz Ulfried. Austria and the Great War: Official Publications in the 1920s and 1930s // Wilson Keith. Forging Collective Memory… P. 181–183; помимо союзнических миссий доступ в архив имели Gooss, Henrich Früdjung и A.F. Pribam.

(обратно)

330

Burz Ulfried. Op. cit. P. 182.

(обратно)

331

Аустријска спољна политика од анексије до светског рата // «Политика». 17.12.1929. Имеется в виду: Österaich-Ungarns Ausspolitik von der bosnichen Krise 1908 bis zum Kriegsausvruch 1914. hrsg. von L. Bittner und H. Übersberger. Wien, 1929 (1930). Документы, касавшиеся Сербии, подбирал венский профессор Ганс Юберсбергер, написавший и предисловие.

(обратно)

332

Избирательный подход к документам, обусловленный высшими государственными интересами, характеризовал сборники, опубликованные и в этих государствах. Принимался во внимание как нерешенный характер некоторых вопросов, так и неафишируемый интерес в отношении колоний и Китая. (См. подробнее: Wilson Keith. Forging Collective Memory…).

(обратно)

333

Чехословакия имела право начать публикацию в 1930 г., а Польша, Румыния и Югославия – в 1940 г.

(обратно)

334

Burz Ulfried. Op. cit. P. 185.

(обратно)

335

Јовановић Марамбо В. М. Указ. соч. С. 56. Сноска 26.

(обратно)

336

Там же. С. 57.

(обратно)

337

Burz Ulfried. Op. cit. P. 188.

(обратно)

338

Ibid. P. 188.

(обратно)

339

Herwig H. Of Man and Myths… Р. 308–309.

(обратно)

340

Цит. по: Буха В. Указ. соч. С. 26. Сноска 32 (автор ссылается на: Glaise-Horstenau Edmund von. Neuösterreich und die Kriegsschulfrage // Berliner Monatshefte. 1 (1930). S. 1–4.)

(обратно)

341

Јовановић Марамбо В. М. Указ. соч. С. 154–155.

(обратно)

342

Там же. С. 154–159.

(обратно)

343

Казимировић Васа. НДХ у светлу немачких докумената и дневника Глезе фон Хорстенауа. Београд, 1987. С. 51–53

(обратно)

344

Јовановић Марамбо В. М. Указ. соч. С. 79.

(обратно)

345

Там же. С. 137–143.

(обратно)

346

Там же. С. 182.

(обратно)

347

Burz Ulfried. Op. cit. P. 188.

(обратно)

348

Момбауер А. Указ. соч. С. 156–157.

(обратно)

349

Fullbrook Mary. Dividing the Past, Defending the Present: Historians and National Identity in Two Germanies // Berger Stefan at al. (eds.). Writing National Histories: Western Europe since 1800. London, 1999. Р. 217–229 (Цит по: Момбауер А. Указ. соч. С. 157, 184).

(обратно)

350

Evans R.J.W. Strandmann Hartmuth Pogge von (eds.) The Comming of the First World War. (Clarendon Press) Oxford, 1991; Williamson Samuel R. Austria-Hungary and the Origins of the First World War. New York, 1991; Langdon John W. July 1914: The Long Debate, 1818–1990. (Berg) New York/Oxford, 1991; Berghahn V.R. Germany and the Approaching of War in 1914. (St. Martin Press) New York, 1973 (1993); Kaplan R. Balkan Ghosts: A Journey Through History. New York, 1993; Tunstall Graydon A. Planning for the War Against Russia and Serbia. Austro-Hungaria and German Military Strategies 1871–1914 (Columbia University Press) NY, 1993; Herwig Holger H. The First World War Germany and Austrian-Hungary 1914–1918. Arnold, 1997; Mombauer Annika. The origins of the First world war, Controversies and consensus. (Longman) 2002; Она же. Helmut von Moltke and the Origins of the First World War. Cambridge University Press, 2001, 2003, 2005; Она же (ed.). Forging Collective Memory. Governments and International Historians through Two World Wars. (Berghahn) Oxford, 1996; Она же (ed.), The Origins of the First World War, Diplomatic and military documents. (Manchester University Press) Manchester-NY, 2013; Wilson Keith (ed.). Decisions for War, 1914. (St. Martin’s Press) New York, 1995; Hall Richard C. The Balkan Wars 1913–1913 Prelude to the First World War. Routledge, 2002; Hamilton Richard F. Herwig Holger H. (eds.). The Origins of World War I. Cambridge University Press, 2003, 2007; Henig Rut. The Origins of the First World War. (3th ed). Routledge, 2003 (1-е издание – 1993); Fromkin David. Europe’s Last Summer: Who Started the Great War in 1914? New York, 2004; Joll James, Martel Gordon. The Origins of the First World War (3th ed.). Longman, 2007; Afflerbach Holger, Stevenson David (eds.). An Improbable War? The Outbreak of WW I and European Culture Before 1914. (Berghahn Books) 2007; Winter Jay, Parker Geoffrey, Habeck Mary R. The Great War and the Twentieth Century. (Yale University Press) 2002; Winter Jay, Prost Antoine. The Great War in History: Debates and Controversies, 1914 to the Present (Cambridge University Press) 2005; Schmidt Stefan. Frankreichs Außenpolitik in der Julikrise 1914. Munich, Oldenbourg, 2007; McMeekin Sean. The Berlin-Baghdad Express. The Ottoman Empire and Germany‘s Bid for World Power 1898–1918. (Penguin) London, 2010; Он же. The Russian Origins of the First World War. (The Belknap Press) Harvard, 2011; Он же. July 1914. Countdown to War. (Cambridge, Mass. Belknap Press of Harvard University Press) 2013; Clark Christopher. Sleepwalkers: How Europe Went to War in 1914. (Allen Lane, Penguin) London, 2012; MacMillan Margaret. The War that ended Peace, The Road to 1914. (Random House) New York, 2013; Hastings Max. Catastrophe. Europe goes to War 1914. (William Collins), 2013; Röhl John C.G. Wilhelm II. Into the Abyss of War and Exile, 1900–1941 (Cambridge University Press) Cambridge, 2013; Bled Jean-Paul. François Ferdinand D’Autriche. (Edition Tallandier) 2012; Он же. L’Agonie d’une monarchie, Autriche-Hongrie 1914–1920. Paris, 2014; Janz Oliver. Der Grosse Krieg. (Verlag GmbH) Frankfurt am Main, 2013; Munkler Herfried. Der Grosse Krieg die Welt. Berlin, 2014; Krumeich Gerd. Le Feu aux pudres. Qui a déclеnché la guerre en 1914? Paris, 2014; Levy Jack S. Vasquez John A. The Outbreak of The First World War. Structure, Politics, and Decision – Making. (Cambridge University Press) 2014; Otte T.G. July Crisis. The World’s Descent into War, Summer 1914 (Cambridge University Press) 2014.

(обратно)

351

Mitrović A. Fric Fišer ili nemačko suočavanje sa istorijom… S. 15.

(обратно)

352

Ibid. S. 46, 47, 49.

(обратно)

353

Herwig H. Of Man and Myths… P. 304

(обратно)

354

Ibid.

(обратно)

355

Dedijer V. Sarajevo… S. 238. Американский историк С. Фей произел подсчет на основе выказываний Конрада. Период 1906–1912 гг. автором не рассматривался. Начальник австро-венгерского генштаба стремился к тому, чтобы решить югославянский вопрос путем войны с Сербией.

(обратно)

356

Joll J. Martel G.The Origins of the First World War. London, 1984. P. 196 (Цит. по: Berghahn V. Imperial Germany… С. 289).

(обратно)

357

Clark C. Op. cit. Р. 3–5, 13–22, 26, 71–76.

(обратно)

358

Gooz Roderich. Das osterreichisch-serbische Problem bis zur Kriegserklarung Osterreich-Ungarns an Serbien 28 Juli 1914 // Fischer V. E. Carl Bohm-Schön V. Die Vorgeschichte des Krieges. 10. Berlin, 1930 (Цит. по: Екмечић М. Ратни циљеви Србије, 2. издање, стр. II); Напомнил о себе и губернатор Боснии во время войны генерал Саркотич, опубликовавший книгу «Der Banja Luka Prozess» (Berlin, 1933). О попытках политической инструментализации «Начертания» и его подлинном тексте см.: Љушић Р. Књига о Начертанију. Београд, 1993.

(обратно)

359

Grmek M. Đidara N. Štimac N. (eds.). Le nettoyage ethnique. Documents historigues sur une ideologie serbe. Paris, 1993, р. 57–80 (Цит. по: Bataković D. Načertanije Ilije Garašanina: problemi i značenja // Dijalog povjesničara istoričara. I. (отв. ред. Fleck Hans Georg и Graovac Igor) Zagreb, 2000, S. 109–125, Сноска 32); Clark C. Op. cit. P. 22.

(обратно)

360

Ferguson Niall. The Pity of the War. Explaining World War I. (Basic Books) 1999. Р. 144.

(обратно)

361

Ibid.

(обратно)

362

McMeekin S. The Russian Origines… Р. 42.

(обратно)

363

Cornwall Mark. Serbia // Wilson K. (ed.) Decision for War… Р. 83–84.

(обратно)

364

ДСПКС. Књ. VII. 2. С. 671. Док. 562; с. 682. Док. 586; с. 686. Док. 594.

(обратно)

365

Mombauer А. Helmut Moltke… Р. 198–199.

(обратно)

366

Rauchensteiner Manfried. Der Tod des Doppeladlers: Osterreich-Ungarn und Erste Welt Krieg, Graz, Vienna and Cologne, 1993, S. 85 (Цит. по: Момбауер А. Указ. соч. С. 178, 188).

(обратно)

367

Strachan Hew. The First World War. A New Illustrated History. (Simon & Schuster) London, NY, 2014. Р. 18

(обратно)

368

Clark С. Op.cit. С. 467. Реконструкция событий – смесь оценочных суждений и домыслов. При этом Кларк ссылается (сноска 44. С. 650) на донесение австро-венгерского военного атташе в Белграде от 25 июля 1914 г. (Kriegsarchiv Wien. AOL. Evidenzbureau. 3506. 1914), а также на мемуары русского дипломата в Вене: Shebeko N. Souvenirs. Essai historique sur les origines de la guerre de 1914. Paris, 1936. Р. 231). Предположение Шебеко о времени начала мобилизации (trois heures après midi), по-видимому, основано на слухах, циркулировавших по Вене. Что касается эвакуации дипломатов, то Кларку известно о ней не из приведенных, а из иных, не указанных источников.

(обратно)

369

Mombauer Annika. The origins of the First World War: Diplomatic and Military Documents… Doc. 248. P. 376–377. (Bunsen to Gray, tel. No.106, Vienna, 26 July 1914, D. 7.p.m, R. 10.p.m. “I said that I had heard that Serbia had been willing to give in practically on every point. He said that it was all a shame, for Serbia had ordered mobilisation and retirement of Government from Belgrade before making her offer, thus proving that she well knew it to be insufficient to satisfy leitimate demands of Austria-Hungary”)

(обратно)

370

Becker Jean-Jacques. Op. cit. Р. 75. Свое утверждение Бекер не подкреплет каким-либо источником.

(обратно)

371

Conrad von Hetzendorf. Op.cit. vol. IV. Р. 109, 110.

(обратно)

372

Tunstall G. Op. cit. P. 144; Hastings Max. Op. cit. (сербское издание: Ser Maks Hejstings. Katastrofa. Evropa ide u rat 1914. (Laguna) Beograd, 2014. Кnj.I. Р. 125.)

(обратно)

373

Cornwall M. Op.cit. Р. 81–82.

(обратно)

374

Radenković M. Cerska operacija. Beograd, 1953. S. 62–23; Скоко Саво. Војвода Радомир Путник. Књ. 1–2. (БИГЗ) Београд, 1985. Књ. 2. С. 29.

(обратно)

375

Велики рат Србије за ослобођење и уједињење Срба, Хрвата и Словенаца. Књ..1. Београд, 1924. С. 29

(обратно)

376

Стефановић Душан. Пред буру… (Београд у првим данима Светског рата) // Агонија Београда у Светском рату. Београд, 1931. С. 3–15; ДСПКС. Књ. VII. Св. 2. С. 645. Док. 522. (11/24 июля 1914 г. военный министр через МИД приказал всем офицерам, находившимся за рубежом, вернуться в Сербию. В 1929 г. в одном газетном материале публиковались записки Душана Стефановича, в которых дважды были указаны неправильные даты, обесценивавшие в известной степени весь текст. Однако и он дает представление о военных мерах, принимавшихся на случай австро-венгерского нападения, а также указывает время издания приказа о мобилизации: «Разрыв дипломатических отношений и отъезд австро-венгерского посланника, а также военные приготовления у наших границ побудили нас объявить мобилизацию. 12 июля по старому стилю принято решение и подписан приказ». См.: Објава мобилизације војске Краљевине Србије // «Време». 26 июля 1929 г. С. 1)

(обратно)

377

После треће седнице владе // «Политика». 13 (26) јула 1914.

(обратно)

378

Архив САНУ. Бр. 8701. Фасцикла 1. С. 2. Дневници и папири министра војног пуковника Душана Стефановића.

(обратно)

379

«В этот день в 21 час поступил приказ командира Ибарской дивизионной области “Секр. № 1”, который передавал указ Его Королевского Величества о мобилизации всей нашей армии. Первым днем мобилизации определено воскресенье 26 июля по новому стилю». (Ратовање Петог пешадијског пука «Краља Милана» 1912–1920, Ваљево, 1998. С. 37. (согласно оперативному дневнику полка); Radenković M. Op. cit. S. 62–63; Митровић А. Србија… С. 81 (правительство 25 числа вечером объявило мобилизацию); Александар Стојићевић, ппуковник за ђшт. послове. Историја наших ратова за ослобођење и уједињење од 1912–1918, год. (Ток операција и примена снабдевања). Београд, 1932. С. 25; Указ о мобилизацији од 12 јула // «Српске Новине». 13 (26) јули 1914.

(обратно)

380

British Documents on the Origins of the War, 1898–1914 (BD), Vol. XI, June 28th – August 4th, 1914, Items 1–299, Doc 130, Tlg 54, Mr Crackanthorpe to sir E. Gray, Belgrade, July 25, 1914. D 10 PM/ R 11.30 PM: “Mobilisation ordered”.

(обратно)

381

Митровић А. Србија… С. 80. Сноска 151 (автор ссылается на: Griesinger J. Die kritischen Tage in Serbien // Berliner Monatshefte. 1930. No. 9. S. 839–840).

(обратно)

382

Цит. по: Hastings Мax. Op. cit. P. 45–46 (’However the Serbs react to the ultimatum [then being drafted], you must break off relations and it must come to war.’). Хэстингс заимствует из: Rauchensteiner Manfried. Der Tod des Doppleladlers: Osterreich-Ungarrn und der Erste Welt Krieg. Graz, Vienna, Koln, 1993 S. 75); См. также: Röhl John Germany // Wilson K. (ed), Decissions for War, 1914. NY, 1995. P. 51, Сноска 45 и 46.

(обратно)

383

Clark С. Op.cit. Р. 57, 467.

(обратно)

384

Mombauer A. The origins of the First World War: Diplomatic and Military Documents… P. 246, 250-1, 272, Doc. 153, 157, 158, 171.

(обратно)

385

Цит. по: Mombauer A. The Origins of the First World War, Controversies and Consensus, Longman 2002. Р. 177 (автор ссылается на: Remak Joachim. 1914. The Third Balkan War: Origines Reconsidered // Journal of Modern History. 43. 1971. Перепечатано в: Koch H.W. (ed.) The Origins of the First World War: Great Power Rivalry and German War Aims. 2nd edition. London, 1984, Р. 101–127)

(обратно)

386

Цит. по: Габрић Ненад П. Указ. соч. С. 138–139.

(обратно)

387

Цит. по: Mombauer A. The origins of the First World War: Diplomatic and Military Documents… Р. 277–278. Doc. 173. (Письмо советника германского посольства в Вене Штольберга, отправленное 17 июля 1914 г., прибыло в Берлин 20 июля 1914 г. В нем излагается разговор с Берхтольдом).

(обратно)

388

Штрандтман В. Н. Указ. соч. С. 268–269.

(обратно)

389

Там же. С. 272.

(обратно)

390

Там же. С. 274.

(обратно)

391

Там же. С. 274–275.

(обратно)

392

Заседание правительства проходило с 10 до 12.30 в здании МИДа. В 10.15 на него прибыл принц-регент Александр. См.: «Политика». 12 (25) јула 1914.

(обратно)

393

BD, Vol. XI, Doc. 92. Mr. Crackanthorpe to Sir Edward Grey, Belgrade, July 24, 1914. D. 1 P.M.Tel. (No. 49.) Urgent. R. 2:50 P.: “Prime Minister, who returned to Belgrade early this morning is very anxious and dejected. He begged me earnestly to convey to you his hope that His Majesty’s Government will use their good offices in moderating Austrian demands which he says are impossible of acceptance”.

(обратно)

394

BD, Vol. XI, Doc. 96. Mr. Crackanthorpe to Sir Edward Grey, Belgrade, July 24, 1914. D. 4:40 P.M. Tel. (No. 50.) Very Confidential. R. 6:20 P.M.: “Crown Prince has sent personal telegram to King of Italy appealing to His Majesty on ground of family ties uniting Italian and Servian Royal houses, and in his quality of ally of Austria, to use his good offices to obtain prolongation of time limit and moderation of Austrian demands”.

(обратно)

395

ДСПКС. Књ. VII-2. Док. 499. С. 634. Телеграмма «пов. бр. 34» разослана во все посольства, кроме Вены и Стамбула. В ней содержалось распоряжение разузнать мнение местных властей о конфликте Австро-Венгрии и Сербии.

(обратно)

396

Там же. Док. 501. С. 634–635. Эта телеграмма не сохранилась. Перепечатана из сборника дипломатических документов, опубликованного в 1914 г. Неизвестны ни номер, ни время отправления. Только дата.

(обратно)

397

Mombauer A. The origins of the First World War: Diplomatic and Military Documents… Р. 345. Doc. 219.

(обратно)

398

Поповић Никола Б. Србија и Царска Русија. (Службени гласник). Београд, 2007. С. 86–87. (автор ссылается на: АС. ПО 1914. Ф-1. Дос. IX. Пов. бр. 2960 Телеграм Спалајковића Пашићу бр. 56, 24 (11) јула 1914.).

(обратно)

399

ДСПКС. Књ. VII-2. Док. 527. С. 648–649; эта телеграмма, состоявшая из двух частей, первая и последняя принятая из Петербурга 25 июля, то есть до передачи сербского ответа на ультиматум. Первая часть принята на рассвете – в 4.17, а вторая – в 10 часов.

(обратно)

400

ДСПКС. Књ. VII-2. Док. 503. С. 636. На телеграмме написано: «Пов. бр. 57. 11/24. VII 1914, у 1. сат 40 мин. пре подне». Принята и зарегистрирована как «Пов. бр. 2961 11/ 24. VII 1914. у 11 сати 30 мин. пре подне». Мы полагаем, что дата вписана позднее. В ней говорится о том, о чем Спалпйкович мог узнать 25 июля после обеда. Прибыть в Сербию телеграмма могла 26 июля.

(обратно)

401

Поповић Н. Б. Указ. соч. С. 86 (автор ссылается на: Международные отношения в эпоху империализма. Документы из архивов царского и временного правительств 1878–1917. Серия III (1914–1917). Том V. М.-Л., 1934. С. 38–39. «Особый журнал совета министров от 24 (11) июля»; ADMAE, Autriche-Hongrie, Conflit austro-serbe, vol 32, лист 153. Телеграмма посла М. Палеолога в МИД № 283 от 25 июля 1914); согласно документу «Особый журнал совета министров от 24 июля» на заседании приняты еще три решения. Военному министру поручено пополнять запасы материальной части армии (пункт IV); министру финансов – отозвать средства из Австро-Венгрии и Германии (пункт V); согласно пункту III, военному и морскому министрам в случае развития ситуации по неблагоприятному сценарию следовало выполнить высочайшее решение о частичной мобилизации четырех военных округов, а также балтийского и черноморского флотов. Копия сборника любезно предоставлена в наше распоряжение др. А. Ю. Тимофеевым; перевод на английский: Mombauer A. The origins of the First World War: Diplomatic and Military Documents… Doc. 206. С. 331–332. (автор ссылается на: Geiss E. July 1914: The Outbreak of the First World War, Selected Documents. London: Batsford, 1967. Doc. 59). Момбауэр обращает внимание на дискуссию в связи с этим заседанием. См.: Lieven D.C.B. Russia and Origins of the First World War. (St Martin Press) NY 1983. Р. 140.)

(обратно)

402

Тот же документ, на который ссылается Попович, опубликован в: DDF 1871–1914, Troisiéme Série, tome XI. Р. 36–37, doc. 39. Телеграмма отправлена 25 июля в 0.45. Принята в Париже в 3.28. Мы приводим ее почти целиком.

(обратно)

403

Mombauer A. The origins of the First World War: Diplomatic and Military Documents… Р. 321–323.

(обратно)

404

Clark C. Op.cit. Р. 462.

(обратно)

405

Cornwall M. Op.cit. Р. 94. Сноска 152.

(обратно)

406

Штрандтман В. Н. Указ. соч. С. 280–281.

(обратно)

407

Там же. С. 281–282; это подтверждает еще один опубликованный российский источник. См. Mombauer A. The origins of the First World War: Diplomatic and Military Documents… Р. 321. Doc. 200. Тлг. 1487. Срочно. Санкт-Петербург. 24 июля 1914 (Цит. по: Geiss E. July 1914… Doc. 60)

(обратно)

408

Там же. См. также: Поповић Н. Б. Указ. соч. С. 87.

(обратно)

409

Там же. С. 288.

(обратно)

410

DDF, том XI. Док. 50. P. 52. Получено в Париже в 19.35.

(обратно)

411

О мобилизацији руске војске од генерала Сергија Добровољског // Ратник. 1922. Св. XI. С. 104–126.; Dobrovolski Sergei. La mobilisation de l’Armée russe en 1914 // Revue d’Histoire. 1. April-July 1923. (Генерал С. К. Добровольский принимал активное участие в мобилизации российской армии).

(обратно)

412

Штрандтман В. Н. Указ. соч. С. 276–277.

(обратно)

413

Там же. С. 300–301.

(обратно)

414

ДСПКС. VII-2. Док. 559. С. 669 («Пов. бр. 60» отправлена 25 июля в 3.22, а получена 26 июля в 2.40 после обеда); Док 556. С. 668 («Пов. бр.63» отправлена 26 июля в 2.55 утра, а получена в 9.40 утра).

(обратно)

415

Die Mobilmachung der europäischem Mächte im Sommer 1914. Czegka Eduard. Serbien und Montenegro. // Berliner Monatshefte, Januar 1936. S. 3–22, 12–13; Критику этой статьи см.: М. Ј. Мобилизације Србије и Црне Горе у Прошлом рату // Ратник. Св. VIII. 1936. С. 140–141.

(обратно)

416

Clark С. Оp. cit. P. 461–464.

(обратно)

417

Целиком телеграмму Пашича см.: ДСПКС. VII-2. Док. 537. Београд, 1980. С. 654–655; British Documents on Origines of World War, 1898–1914. Vol. XI. June 28th – August 4th, 1914. Item 114. Belgrade, telegram No. 52, D 12.30 PM, R 8 PM, 25 July, Cranckanthorpe to Gray.

(обратно)

418

Cornwall М. Op. cit. P. 73.

(обратно)

419

Tunstall G. Op. cit. P. 147. Как указывает автор, Россия ясно предупредила Вену и Берлин, что равновесие сил на Балканах имеет для нее жизненно важно.

(обратно)

420

Becker J. J. Op.cit. Р. 85.

(обратно)

421

И Васич, и Йованович опираются на различные свидетельства (пересказы). Первый в статье «Девятьсот третий» пишет, что король и генерал Петрович упали после первой пули, а Драга – после десятой. Стреляли четверо офицеров, имена которых указаны. (Васић Д. Одабрана дела. Београд, 1990. С. 194–195). Йованович, придерживающийся более «кровавой» версии, пишет, что в короля выстрелили 30 раз, а в его жену – 18. После этого ее изрубили саблями. Йованович утверждает, что трупы собирались не выбрасывать из окна, а только показать солдатам. Однако Драга вывалилась, после чего выкинули и Александра. (Јовановић С. Влада Александра Обреновића. (Геца Кон) Београд, 1931 С. 357); Добавим, что у четырех офицеров имелось 24 патрона в револьверах, которые не перезаряжались. Несколько пришлось потратить на генерала Петровича. Когда этот боезапас был израсходован, остальным заговорщикам тоже пришлось «присоединиться». Кому – саблей, кому – револьвером; В романе Бруно Брема приводятся данные «вскрытия», согласно которым королю досталось 19 пуль и 2 удара саблей, а королеве – 36 пуль и более 40 ударов саблей (Brehm B. Apis und Este. München, 1931, S. 78–79; перевод: Brehm B. Apis i Este. Zagreb, 1943); те же сведения приводит: Ђуричић Младен Ст. Последњи Обреновићи. Хроника Старог краљевског двора. Београд, 1967. С. 216.

(обратно)

422

Clark C. Op. cit. Р. 4–5, 566–567. Сноска 2.

(обратно)

423

Кларк вслед за межвоенными австрийскими и германскими пропагандистами ничтоже сумняшеся утверждает, что многие в Сербии не принимали проавстрийскую политику Обреновичей. А после 1903 г. якобы начался разворот от Австрии к России.

(обратно)

424

См. подробнее: Бјелајац М. Дипломатија и војска. Србија и Југославија 1901–1999. Београд, 2010. С. 25–64.

(обратно)

425

Clark C. Op. cit. P. 22

(обратно)

426

Zametica John. Book review on Christopher Clark, Sleepwalkers: How Europe Went to War in 1914. Allen Lane. London, 2012. (неопубликованная рукопись).

(обратно)

427

McMeekin S. The Russian Origins of the First World War. (The Belknap Press) Harvard, 2011. P. 56. (на книгу наше внимание обратил John Zametica)

(обратно)

428

Etty John. Serbian Nationalism and the Great War // History Review. Mar. 2009. Issue 63. “Historians tend to blame nationalism for the European ills which led to the outbreak of the Great War in 1914. They are able to cite many examples of German aggression, and coyly quote British sources to show that nationalism had even managed to affect our own view of the world. But, they assert, the brand of nationalism which did most to undermine international stability by 1914 was Serbian. Doubtless Emperor Franz Joseph of Austria-Hungary would have agreed”.

(обратно)

429

Price Mathew. Causes of First World War explored by Cambridge historian. (-culture/books/causes-of-first-world-war-explored-by-cambridge-historian#ixzz2JMxJmqoY)

(обратно)

430

Neiberg Michael S. Christopher Clark. The Sleepwalkers: How Europe Went to War in 1914 // The Journal of Modern History. Vol. 86. No.3 (Sept. 2014). P. 654–655.

(обратно)

431

Митровић А. Србија у Првом светском рату… С. 80 (автор ссылается на: Die deutchen Dokumente zum Kriegsausbruch, Bd. 2, S. 18–19); Mitrović A. Serbia’s Great War… P. 50.

(обратно)

432

Там же. С. 17 (автор ссылается на, ÖUA, Bd. 8, S. 219).

(обратно)

433

Там же (автор ссылается на: ÖUA, Bd. 8, S. 231–232).

(обратно)

434

Там же. С. 17 (автор ссылается на: ÖUA, Bd. 8, S. 218).

(обратно)

435

McMeekin S. Christopher Clark, Sleepwalkers: How Europe Went to War in 1914 // History Today. December 2012.

(обратно)

436

Griffith S. History will never be the same again: The Sleepwalkers, by Christopher Clark // «Daily Mail». 12 November 2012.

(обратно)

437

Evans Harold. On the brink. ‘The Sleepwalkers’ and ‘July 1914’. May 9. 2013. (-sleepwalkers-and-july-1914.html?_r=0.)

(обратно)

438

Ibid.

(обратно)

439

Петровић Пироћанац Зоран. Хоћеш ли још да будеш Србин. Антологија антисрпства. 2014. С. 285–286. (автор ссылается на: Jim Cullen in History News Network, 1.8.2013). Каллен автор книги: Hollywood Stars and Historical Visions. (Oxford University Press) 2013.

(обратно)

440

Bishop Michael F. The Utterly Pointless First World War, May 22. 2013. AM EDT. Автор занимал различные должности на Капитолийском холме и в Белом доме, а также был исполнительным директором коммитета, ответственного за празднование 200-летия независимости (the Abraham Lincoln Bicentennial Commission).

(обратно)

441

Bazdulj Muharem. Mesečarenje i druge katastrofe. Nove knjige o početku Prvog svjetskog rata // “Vreme” (Beograd). Br. 1185. 19. septembar 2013. S. 36–43.

(обратно)

442

Этому посвящен целый номер журнала «Journal of Contemporary History». (№ 48 (2). 2013), статьи из которого мы комментируем.

(обратно)

443

Osterrider Markus. Christopher Clark: Die Schlafwandler…; McMeekin S.: The Russian Origins… // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 62 (2014). 4. S. 605–608.

(обратно)

444

Mulligan William. The Origins of the First World War. (Cambridgde University Press) 2010.

(обратно)

445

Schmied-Kowarzik Anatol. (Austrian Academy of Sciences), HABSBURG (October, 2010).

(обратно)

446

«Die Zeit». 12.09.2013. С Кларком беседовали Гюнтер Хофманн и Юдит Шолтер (Gunter Hofmann, Judith Scholter)

(обратно)

447

Србија никада није била ничији клијент // «Политика». 31 мај 2014 (репортаж с конференции «The European Tragedy of 1914 and the Multipolar World of 2014: Lessons learned, Belgrade 30–31 May 2014»); См. также: Palić Svetlana. Ko je kriv za Veliki rat // «Blic». 31.05. 2014; “Princip nije kriv za rat”, Intervju sa Kristoferom Klarkom // «Blic». 1.06. 2014; “Овај век ће за Србе бити бољи од прошлог јер гори не може бити”, интервју са Кристофером Кларком // «Nedeljnik». 5 jun 2014. S. 22–25.

(обратно)

448

См. также: Calic Marie Janine. Kriegstreiber Serbien? Die Südslawen und der Erste Weltkireg: Eine Richstellung // Osteuropa. 64/ 2–4. 2014. S. 43–58.

(обратно)

449

Klark nam se u Beogradu dodvoravao, a čim je otišao Srbe nazvao teroristima // «Nedeljnik». 12 jun 2014. S. 12–13.

(обратно)

450

Кristofer Klark: Batakoviću ne dolikuje da me tako napada // «Nedeljnik». 19 jun 2014. S. 5.

(обратно)

451

Батаковић Д. Т. Nervozni pokušaji omalovažavanja. Reakcija K. Klarka na argumentovanu kritiku // «Nedeljnik». 26 jun 2014. S. 5

(обратно)

452

Todorova M. Outrages and their outcomes // Times Literary Suplement. 4 January 2013.

(обратно)

453

Mombauer A. The debate on the origins of World War One (-war-one/themes/historical debates). Из сноски (4): McMeekin S. The Russian Origins of the First World War (Cambridge, Mass., Belknap Press of Harvard University Press, 2011); Idem. July 1914. Countdown to War (Cambridge, Mass., Belknap Press of Harvard University Press, 2013); Schmidt Stefan. Frankreichs Außenpolitik in der Julikrise 1914 (Münichen, Oldenbourg 2007); Mombauer A. The Fischer Controversy 50 Years on // Journal of Contemporary History, 48 (2) 2013. P. 231–240.

(обратно)

454

Ibid.; Mombauer A. July Crisis. Beck Verlag (Germany). 2014.

(обратно)

455

Münkler Herfried. Der Grosse Krieg. Die Welt 1914–1918. Berlin, 2013.

(обратно)

456

©Јohn C.G. Röhl, “Now or never!”. The Resurgence of Serbia and Germany’s first ’blank cheque’ of Novembre 1912“, (paper submitted to Serbian Academy of Art and Science); Он же. “Goodbye to all that (again)?” “The Fischers thesis, the new revisionism and the meaning of the First World War” // International Affairs 91: 1 (2015) 153–166, str. 154, 155, 159; См. подробнее: Он же. Wilhelm II: into the abyss of war and exile, 1900–1941. (Cambridge University Press) Cambridge, 2014.

(обратно)

457

Hastings Max. Catastrophe. Europe goes to War 1914. (William Collins) 2013.

(обратно)

458

Вукотић Д. Хејстингс побија тезу да је Србија крива за Први светски рат // «Политика». 22. октобар 2013. С. 2.

(обратно)

459

Вукотић Д. Нема доказа за амнестирање Берлина // «Политика». 11. новембар 2013. С. 7.

(обратно)

460

Soutou G.-H. L’or et le sang. Le buts de guerre economiques de la Premiere Guerre mondiale. (Fayard) Paris, 1989 (Цит. по: Hastings M. Op. cit. P. XX); О Суту – ученике и докторанте Дирозела – см. подробнее: Keiger J.F. V. The Fischer Controversy, the War Origins Debate and France: A Non-History // Journal of Contemporary History. 48 (2) 2013. Р. 363–375, Р. 369.

(обратно)

461

Ferguson N. Pity of the War. 1999. P. 1–20.

(обратно)

462

Kennedy Paul. The Rise and Fall of the Great Powers: Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000. London, 1988.

(обратно)

463

Hastings M. Op. cit. P. XX (’have ploughed more contentious furrows’).

(обратно)

464

Deak Istvan. Beyond Nationalism: A Social and Political History of the Habsburg Officer Corps, 1848–1918. (Oxford University Press) New York, 1990.

(обратно)

465

Zametica John. Op. cit.

(обратно)

466

Оташевић Ана. Крумајх: “Оба табора су крива за избијање Првог светског рата” // «Политика». 15. март 2014. С. 4; Gerd Krumeich: “En 1914, les deux camps ont rempli la poudrière” // «Le Monde». 11.3.2014; G. Krumeich. Juli 1914. Ein Bilanz Mit einem Anhang: 50 Schlüscedokumente zum Kriegsausbruch, “Ferdinand Schöning”. 2014; он же. Le Feu aux poudres. Qui a déclanché la guerre en 1914? Belin, Paris, 2014; Beсker Jean-Jacques, Krumeich Gerd. La Grande Guerre. Un histoire franco-allemande. (TEXTO) Paris, 2008 (2012)

(обратно)

467

Там же.

(обратно)

468

Dérens Jean-Arnault. 1914, la faute aux Balkans. L’attentat de Sarajevo, pretexte aux reecritures de l’histoire. (-diplomatique.fr/2014/06/DERENS/50477).

(обратно)

469

Kaplan Robert D. Balkan Ghosts: A Jorney through History. (Picador) New York, 2005. (1st ed.: 1993)

(обратно)

470

Vojinović Miloš. Christopher Clarke, The sleepwalkers – How Europe went to war in 1914. // Balcanica. XLIV. Beograd, 2013. P. 423.

(обратно)

471

Ibid. P. 324; интересно, как бы отреагировал Гордон Крэйг (Craig Gordon. The Politics of the Prussian Army 1640–1945. Oxford, 1955.

(обратно)

472

Ibid.

(обратно)

473

Ibid.

(обратно)

474

Павловић В. Први светски рат: одговорност и дуго трајање // Момбауер А. Указ. соч. С. 211–221, 218–220.

(обратно)

475

Антић Чедомир. Christopher Clark, The Sleepwalkers… // Анали Правног факултета у Београду, година LXI, 1/2013. С. 314–319; Шаренац Данило. О књизи Месечари. Како је Европа ушла у рат 1914 професора Кристофера КларкА // ВИГ. 1/2013. С. 267–280; Šarenac Danilo, Manojlović Olga. Prvi svetski rat – Uzroci, posledice, sećanja // Beton. № 143. Sreda 22. januar 2014.

(обратно)

476

Шаренац Д. Указ. соч. С. 270.

(обратно)

477

Јанц О. Указ. соч. С. 40, 79.

(обратно)

478

Aleksov Bojan Clark. Christopher Clarke. The Sleepwalkers: How Europe Went to War in 1914. ().

(обратно)

479

Митровић А. Србија у Првом светском рату… С. 12–13.

(обратно)

480

Beсker J.J. Op. cit. P. 58.

(обратно)

481

Clark C. Op. cit. P. 453–454.

(обратно)

482

Ibid.

(обратно)

483

Pfefer L. Op. cit. S. 51, 152–153; В 2014 г. в Баня Луке в издательстве «Беседа» вышло репринтное издание этой книги. Воспоминания Пфеффера объединены под одной обложкой с мемуарами защитника Г. Принципа: Како сам бранио Принципа и другове, од адвоката Др Рудолфа Зистлера. Љубљана, 1937.

(обратно)

484

Jelavich Barbara. Op. cit.

(обратно)

485

Pfefer L Op. cit. S. 99–100.

(обратно)

486

Jelavich Barbara. Op. cit. P. 141: “Narodna Odbrana was particularly attacked, because some of the activities of that organization were known. In fact, the weakness of the Habsburg explanations of why they needed to adopt a strong policy toward Serbia lay in this lack of specifics. Their officials could not provide concrete evidence either of an officially sponsored Serbian conspiracy, or even that in spring 1914 the Serbian government had encouraged terrorist activities”.

(обратно)

487

Ibid. P. 170. Сноска к С. 98/99. Чурчин указывает, что Визнер, помимо архивных материалов, использовал книгу “Тајна превратна организација”, а также статьи Чеды Поповича и Божина Симича (Марцо) в «Новой Европе». Самая крупная его работа: Die Schuld der serbischen Regierung am Mord von Sarajewo // Die Kriegsschuldfrage. 4/1928. S. 307–395.

(обратно)

488

MacMillan Margaret. The War that ended Peace, The Road to 1914. (Random House) New York, 2013. P. 545.

(обратно)

489

Ibid. P. 547.

(обратно)

490

Ibid.

(обратно)

491

Баздуљ М. Указ. соч. С. 38.

(обратно)

492

MacMillan М. Paris 1919: Six Months That Changed the World. (Random House) 2001 (2003, 2006).

(обратно)

493

Екмечић М. Мрак лебди над нама // Печат. 296/2013. С. 31.

(обратно)

494

MacMillan М. Op. cit. P. 553–554.

(обратно)

495

Ibid. P. 557.

(обратно)

496

Ibid. P. 559.

(обратно)

497

Blackbourn David. The War that Ended Peace: How Europe abandoned peace for the First World War by Professor Margaret MacMillan // The Guardian. Thursday 24 October 2013. (David Blackbourn автор книги «The Long Nineteenth Century: A History of Germany 1780–1918».

(обратно)

498

Екмечић Милорад. Да ли прослава, обележавање, или обнова ратне атмосфере Сарајевског атентата и Првог светског рата 1914–1918? // «Печат». Бр. 295, 296/2013. С. 25–35, С. 23–31.

(обратно)

499

Митровић Андреј Немачки издвојен корак // «Борба». 15 јули 1991 (Цит. по: Štrbac Čedomir. Afrički zapisi 1988–1992. Beograd, 2013. S. 366).

(обратно)

500

Д.В. Професор Андреј Митровић о „прекомпоновању” историје // «Политика». 11. новембар 2013.

(обратно)

501

Кљакић Сл. Ревизија прошлости у режији великих сила // «Политика». 9. јун 2013. С. 10–11.

(обратно)

502

Там же.

(обратно)

503

Јанц О. Указ. соч. С. 15.

(обратно)

504

Džonston Dijana. Suludi Krstaši, Jugoslavija, NATO i obmane Zapada. Beograd 2005; Johnstone Diana. Fools’ Crusade. Yugoaslavia, NATO and Western Delusions. (Monthly Review Press New York and Pluto Press London) 2002. Р. 90–91.

(обратно)

505

Beginning the Great War. A Virtual Roundtable. Invited Cambridge authors to eexplore the main reasons for the outbreak of The Great War (-the-great-war#sthash.R8JRCyQX.dpuf). С.14.

(обратно)

506

Полемика о Гаврилу Принципу // «Политика», 15. септембар 2013. С. 15; Пиштало В. Принцип и Процес // «Политика». 25. јануар 2014. С. 3; Две трећине грађана Принципа сматра херојем (Анкета “Нинамедије” за Политику) // «Политика». 15. септембар 2013. С. 15.

(обратно)

507

Поћорекова најава рата годину дана пре изврšења Сарајевског атентата // «Политика». 6. и 7 јануар 2014;

(обратно)

508

Nemački i austrijski mediji o ulozi Srba u Velikom rat: Srbija ’dokazuje nevinost’ // «Novosti» (Frankfurt). 13. januar 2014.

(обратно)

509

Вукотић Драган. Неодољива привлачност нове истине // «Политика». 15. јануар 2014 (помимо процего автор ссылается на: 1914 Die Ulnheimliche Aktualität des Ersten Weltkriegs, Der Spiegel – Serie über Europeas Ur-Kastrophe).

(обратно)

510

Sundhaussen Holm. Sarajevski atentat, Srbija i duh 1914 (ščanik.net 25/11/2014. перевод доклада на конференции, состоявшейся в Берлине 4 июля 2014 г. «Das Attentat von Sarajevo. Serbien und der Geist 1914».

(обратно)

511

Ibid.

(обратно)

512

Јанц О. Указ. соч. С. 79.

(обратно)

513

Tunstall G. Op. cit. P. 202–203.

(обратно)

514

Оташевић Ана. Сви су жртве, хероји се не помињу. Политика на Вердену, попришту велике битке Првог светског рата // «Политика». 17 и 18. новембар 2013.

(обратно)

515

Там же.

(обратно)

516

Mitrović А. Fric Fišer… S. 9–53, 33–35; Duroselle Jean-Baptiste. La Grande Guerre des Français 1914–1918, L’incompréhensible. (Perrin) Paris, 2002. P. 27–28; Keiger J.F.V. The Fischer Controversy, the War Origins Debate in France: A Non-History // Journal of Contemporary History. 48 (2) 2013. P. 363–375, 364.

(обратно)

517

Keiger J.F.V. Op. cit. P. 365–366.

(обратно)

518

Otte T. G. Outcast From History’: The Fischer Controversy and British Historiography // Journal of Contemporary History. 48 (2) 2013. P. 376–396, 384.

(обратно)

519

Ibid.

(обратно)

520

Манојловић О., Шаренац Д. Указ. соч. (авторы ссылаются на: “Centenary News provides an overview of European First World War Centenary plans so far” ).

(обратно)

521

Macleod Jenny. Britishness and Commemoration: National Memorials to the First World War in Britain and Ireland // Journal of Contemporary History. 48 (4). Р. 647–665, 648–649.

(обратно)

522

Oltermann Philip. Germany’s low-key plans for first world war centenary critisised // “Guardian”. Sunday 2 March 2014.

(обратно)

523

Има ли Европа заједничко сећање на Први светски рат? (Vesti B 92, subota 1. 3. 2014, Izvor: BETA).

(обратно)

524

Edvin Habek Miroslav. Husnija Kamberović: Sarajevski atentat i danas služi za raspirivanje razmirica // «Novosti». № 739. 17.02.2014.

(обратно)

525

Гаврило Принцип је био борац против окупатора // «Политика». 4. децембар 2013; в том же ключе Филипович высказывался на круглом столе, организованном федеральным телевидением в Сараево. В программе также принимали участие организаторы конференции и др. Слободан Шоя – бывший посол Боснии и Герцеговины в Париже.

(обратно)

526

Оташевић А. // «Политика». 15 март 2014.

(обратно)

527

См.: -amt.de/EN/Aussenpolitik/Gedenkjahr2014/Veranstaltungsreihe_1914-2014/140314_Julikrise-1914.html

(обратно)

528

Казимировић Милош Хабзбург је хтео и добио рат // «Политика». 15. јануар 2014. С. 1, 4.

(обратно)

529

Leidinger Hannes, Moritz Verena, Moser Karin, Dornik Wolfram. Habsburgs Shmutziger Krieg. Ermittlungen zur österrreichisch-ungarschen Kriegsführung 1914–1918. Residenz Ferlag. 2014.

(обратно)

530

Би-Би-Си: Ко је крив за Први светски рат? ТАНЈУГ, Из Лондона, среда 12. фебруар 2014; World War One: 10 interpretations of who started WW1. BBC News Magazine. 12 February 2014.

(обратно)

531

Beginning the Great War. A Virtual Roundtable. Invited Cambridge authors to eexplore the main reasons for the outbreak of The Great War (-the-great war#sthash.R8JRCyQX.dpuf)

(обратно)

532

Ibid.

(обратно)

Оглавление

Краткое предисловие к русскому изданию

Почему ревизия? Почему сейчас? Новая книга Миле Белаяца

Предисловие

Политическое происхождение оценок причин Мировой войны

Нужны ли были Сербии международный кризис и война в 1914 г.?

Что на самом деле сербское правительство знало до 28 июня о заговорщиках и передаче им оружия?

  Информированность Министерства внутренних дел и его действия

  Показания воеводы Р. Путника и Д. Аписа

  Загадка визита, который сербский посланник в Вене нанес министру Л. Билинскому

Заговорщики 1903 г., организации «Югославянская омладина» и «Млада Босна»

  Автохтонные движения или марионетки Белграда?

  Балканские войны пробуждают надежды на скорое освобождение

Только ли сербы видели во Франце Фердинанде угрозу миру?

  Вслед за современниками событий право голоса получили историки

  Теории заговора, обличающие сербов и русских

«Вклад» сербов в развязывание и продолжение полемики по вопросу о событиях, произошедших в Сараево в 1914 г

  Дело сербского дипломата Милоша Богичевича

Неторопливая подготовка к печати сербских архивных документов и обсуждение проблемы в обществе

  Милан Чурчин и Милош Црнянский предупреждают о готовящейся ревизионистской кампании

Германия: история замалчивания, пропаганды и ревизионизма

  Борьба за пересмотр статьи № 231 Версальского договора об ответственности за развязывание войны

  Патриотическая цензура

  Попытка привлечь на свою сторону американских историков

Отношение Австрии к проблеме ответственности за начало войны и публикации соответствующих документальных источников

  Поиск доказательств участия Сербии в сараевском покушении

  От незаинтересованности до тайной подготовки публикации документов

  Как сербские архивные материалы во второй раз оказались в Вене

Изменение позиции по вопросу об ответственности Сербии за развязывание Первой мировой войны, произошедшее в 1990-е гг

Миф о поддержке Сербии со стороны России после предъявления ультиматума от 23 июля 1914 г

Столетняя годовщина событий – возобновление полемики

Вместо послесловия Столетняя годовщина: юбилей или тризна? Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg