«Советская Россия (СССР) и Польша. Русские антисоветские формирования в Польше (1919–1925 гг.)»

Советская Россия (СССР) и Польша. Русские антисоветские формирования в Польше (1919–1925 гг.) (fb2) - Советская Россия (СССР) и Польша. Русские антисоветские формирования в Польше (1919–1925 гг.) 2228K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Татьяна Михайловна Симонова

Т. М. Симонова Советская Россия (СССР) и Польша. Русские антисоветские формирования в Польше (1919–1925 гг.)

Научная монография.

Рецензенты:

доктор исторических наук, главный специалист РГАСПИ А. В. Репников,

доктор исторических наук, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова А. В. Квакин

© Симонова Т. М., текст, 2013

© Никулин А. Ю., дизайн переплета, 2013

© Издательство «Квадрига», оформление, 2013

Введение

Первая мировая война привела к социально-политическим потрясениям в России и Германии. Важнейшим итогом «Великой войны» стало создание нового европейского порядка в Европе, системы независимых молодых республик, выросших на обломках европейских и Османской империй. Ключевым звеном или точкой равновесия в Версальской системе стала Польская республика.

Согласно договоренности о разделе сфер интересов и влияния от 23 декабря 1917 г. Англия вкладывала средства в военное и политическое становление государств Прибалтики, Франция – в укрепление Польши. Спустя два года, в декабре 1919 г., союзники пришли к решению отказаться от политики проведения «прямой интервенции в России» и явной поддержки «антибольшевистских элементов», не оправдавшей их надежд. Северо-Западная армия была разбита и интернирована в Эстонии; адмирал А. В. Колчак отступал, его армия находилась «в плачевном состоянии»; надежды государств Антанты на армию А. И. Деникина угасали. Поэтому бывшие союзники Российской империи пришли к выводу, что «поддержка Польши – лучший способ сдерживать Германию»[1].

Сильной Польше было отведено место ключевого звена в «проволочном заграждении» вокруг большевистской России, которое должно предотвратить «организацию беспорядков» за пределами ее территории; затормозит установление между Россией и Германией «сношений политического и военного характера». Такую внешнеполитическую и стратегическую линию поведения французской дипломатии и военного ведомства Франции на несколько лет вперед прочертил премьер-министр и министр обороны Франции Ж. Клемансо на совещании у британского премьер-министра Д. Ллойд-Джорджа 12 декабря 1919 г.

В массовом сознании польского народа Ю. Пилсудский был символом обретения национальной независимости, национальным и военным лидером, создателем польской армии. У лидера Польской республики была собственная программа расширения государственных границ «от моря до моря», в процессе реализации которой не исключалось участие русских, украинских, белорусских вооруженных отрядов.

«Федералисты» – маршал Пилсудский и его сторонники – опирались на популярный в этот момент лозунг права наций на самоопределение. Они исходили из того, что народы, бывшие в Российской империи под гнетом царизма, а в Советской России – под гнетом большевиков, должны завоевать национальную свободу и войти в союз свободных (демократических) народов во главе с Польшей, которая станет решающим фактором на востоке Европы. Украина, Белоруссия и другие пограничные республики должны будут стать буфером, предохраняющим Польшу от угрозы со стороны России. В связи с исполнением исторической роли лидера в регионе Польша должна будкт иметь самостоятельную внешнюю политику и восточную программу на основе права народов на самоопределение, демократии, проведения аграрной и социальной реформ.

Не все польские лидеры разделяли такую точку зрения на будущее развитие своей страны и региона. Сторонники влиятельной партии национальной демократии («эндеков») опирались на «историческое право» Польши на восточные земли, но правое крыло этого течения сферой влияния Польши (т. е. западной культуры) считало только регион Балтийского моря. Украина и Черное море, полагали они, должны принадлежать России, поэтому широкие планы Пилсудского они считали самообманом.

Военные стратеги Антанты предусматривали тесное взаимодействие формирующейся польской армии с русскими добровольческими отрядами (Белой армией). Польская военная элита с самого начала процесса формирования в Прибалтике антисоветских регулярных отрядов включилась в него, оказывая им поддержку под руководством французской и британской военных миссий в Польше и Прибалтике.

Но для Пилсудского вопрос военного сотрудничества с русскими белыми армиями не был приоритетным и решался в контексте стратегических задач, стоявших перед польской армией и государством. Он отказался от поддержки А. И. Деникина в период его наступления на Москву, что вполне соответствовало интересам советского руководства. Тем самым Пилсудский лишил Деникина – своего политического конкурента в глазах союзного командования – дальнейшей материальной поддержки союзников. Белые армии в этом регионе к концу 1919 – началу 1920 г. агонизировали, после чего Пилсудский начал военный поход на Восток.

Советское правительство настойчиво и систематически предлагало польскому правительству заключить мир. В этой ситуации союзники, как вспоминал позже У. Черчилль, не захотели брать на себя «большую ответственность» за последствия польского марша на Восток, поскольку не были готовы к «большим жертвам», которые им пришлось бы принести на алтарь внешнеполитических претензий Пилсудского. Вместе с тем союзники решили «продолжать оказывать материальную и моральную поддержку тем антибольшевистским силам»[2], которые еще существовали.

Именно Черчиллю принадлежала идея создания на польской территории антисоветских отрядов, которые вобрали бы в себя личный состав разбитых белых армий, прежде всего – Северной и СевероЗападной. Польское военное руководство проделало значительную «совершенно секретную» организационную работу по формированию на своей территории «отряда русских беженцев», а также по вовлечению на польскую территорию отряда С. Н. Булак-Балаховича. Военное командование скоординировало свои действия с армией Украинской Народной Республики[3]. Из всей русской эмиграции Черчилль выбрал и кандидатуру на роль руководителя русских отрядов – в прошлом – боевика и террориста, теперь «демократа» Б. В. Савинкова. Кандидатура «свободного от империалистической российской традиции»[4] Б. Савинкова устраивала и польское военное руководство.

Работа по созданию «русского отряда» велась под непосредственным руководством французской военной миссии в Польше, которая регулярно посылала отчеты во французский Генеральный штаб. Б. Савинков и сотрудники организованного им Российского политического комитета (РПК) на средства, выделенные из польского бюджета через второй отдел штаба военного министерства Польши, собрали и перевезли в Польшу почти весь контингент интернированных офицеров и солдат бывшей Северо-Западной армии из Эстонии и Латвии и других добровольцев. Польское военное министерствоа организовало агитацию добровольцев в лагерях военнопленных красноармейцев. Результатом совместной работы стало создание двух армий – Народной демократической (НДА) под командованием Булак-Балаховича, 3-й Русской армии (3РА), подчиненной Врангелю, и казачьих отрядов.

Секретная деятельность по созданию антисоветских формирований велась в условиях советско-польской войны; ее интенсивность напрямую зависела от положения на фронте. Их общая численность к октябрю 1920 г. должна была составить не более 35 тысяч человек, но в реальности, как свидетельствуют документы второго отдела французской военной миссии, запланированной численности они не достигли. Сформированные части не были снабжены запланированным количеством вооружения, были плохо экипированы, наполовину раздеты и разуты. Вследствие систематических хищений командиров армий и организаторов этой «русской акции» добровольцы были полуголодными. В боевых действиях против Красной армии приняли участие не все антисоветские отряды.

Советское руководство располагало информацией об организационной деятельности Генерального штаба Польши по созданию «антисоветских формирований», но давало ей неадекватную оценку вследствие вполне объяснимой боязни очередной интервенции со стороны Стран согласия. «В Польше готовится грандиозное наступление на нас»[5], – предупреждал Г. В. Чичерин в ноябре 1920 г.

Заключение перемирия между Польшей и Советской Россией 12 октября 1920 г. заставило военное руководство Польши отказаться от явной финансовой поддержки «русской акции». Только Булак-Балахович принял решение совершить самостоятельный поход, который завершился в конце ноября 1920 г. полным разгромом его армии.

Все русские отряды были интернированы в польских лагерях. Личный состав численностью около 13 тысяч человек (3РА и НДА) и около 5 тысяч казаков получили статус беженцев, эти отряды и в лагерях сохранили военное деление и штаты. Условия содержания солдат и офицеров в лагерях до заключения Рижского мирного договора (март 1921 г.) были сносными, поскольку командование Польши и французская военная миссия еще возлагали надежды на изменение политической ситуации и возможность использования этого контингента в антисоветских целях.

Однако после заключения Соглашения о репатриации всех категорий граждан в феврале 1921 г. и заключения Рижского мира в марте 1921 г., а также ратификации этих документов ситуация в лагерях интернированных стала меняться в худшую сторону, несмотря на их востребованность в продолжавшихся политических играх.

Русские беженцы, в числе которых оказалось немало бывших военнопленных красноармейцев, стали заложниками в политических играх и планах «демократа» Б. Савинкова. Именно этот контингент он рассчитывал использовать при организации вылазок на территорию Советской России по линии Народного союза защиты родины и свободы (НСЗРиС), в разведывательной работе на советской территории по линии Информационного бюро и в «зеленом движении». На использование контингента интернированных в лагерях рассчитывал Булак-Балахович, когда приступил к созданию партизанских отрядов вдоль линии советско-польской границы. Значительный интерес к ним проявили и русские генералы в эмиграции, рассматривая беженцев из числа интернированных 3РА как составную часть Русской армии за рубежом.

Обеспечить сносное содержание русских беженцев из числа интернированных Б. Савинков и С. Булак-Балахович не смогли, поскольку немалые средства, которыми они располагали, были ими частью расхищены, частью направлены на «политическую работу». Командование Русской армии за рубежом направляло некоторые денежные средства на поддержание контингента 3РА, но они таяли, поскольку проходили через савинковский Российский эвакуационный комитет (РЭК).

По требованию советского правительства Б. Савинков и его сотрудники были высланы из Польши в конце октября 1921 г. После этого ситуация в лагерях беженцев из числа интернированных обострилась настолько, что мало чем стала отличаться от ситуации в лагерях военнопленных красноармейцев[6]. Беженцы из интернированных армий и отрядов в буквальном смысле были поставлены на грань выживания.

С осени 1921 г. польское военное командование, выполняя условия Рижского мирного договора, должно было снять с себя какие-либо обязанности по содержанию бывших «союзников», интернированных в лагерях, в подавляющем своем большинстве голодных, раздетых и разутых. Многие проблемы адаптации бывших добровольцев к лагерным условиям пришлось решать польскому отделению Земско-городского комитета и Попечительному об эмигрантах в Польше комитету под председательством П. Э. Бутенко. Определенную работу в лагерях интернированных проделала представитель советского Российского общества Красного Креста (РОКК) в Польше С. Семполовская.

Спасением для интернированных лиц в преддверии зимы 1921/1922 г. могла стать амнистия, которая была объявлена рядовому составу антисоветских формирований на основании декрета ВЦИК от 4 ноября 1921 г. С этого момента Российско-украинская делегация смешанной советско-польской комиссии по репатриации (РУД) вплотную приступила к работе по возвращению «амнистированных беженцев»[7] на родину.

26 ноября 1921 г. был принят декрет о гражданстве РСФСР, согласно которому «добровольно служившие в антисоветских армиях и участвовавшие в таковых же организациях» лишались возможности получить советское гражданство. Но по требованию Ф. Нансена на амнистированных беженцев декрет о лишении гражданства не распространялся, более того, они восстанавливались во всех правах.

В общем потоке развернувшегося возвращения русских беженцев и эмигрантов в Россию из различных стран Европы репатриация из Польши стала наиболее проблемной. Изучение материалов Архива внешней политики РФ дает автору монографии все основания утверждать, что в своей работе РУД сразу столкнулась с явным и скрытым противодействием репатриации со стороны польской военной власти. В ряде случаев с целью отбить желание у репатриантов вернуться домой представители польской военной власти на местах практиковали крайние меры: пытки, избиения, насилие.

В других государствах русского рассеяния репатриационные комиссии и советские организации действовали в контакте с комиссаром Комитета по делам русских беженцев Лиги Наций Ф. Нансеном и с делегатами комитета. В Польше участвовать в репатриации в контакте с РУД эта структура Лиги Наций не смогла вследствие негативного отношения польской власти к деятельности Ф. Нансена в целом. Были случаи, когда РУД опосредованно, через представителя РОКК в Польше, сотрудничала с Попечительным об эмигрантах комитетом.

Весной 1922 г. в лагерях и рабочих аретлях стал расширяться процесс перехода интернированных в категорию военнопленных; в документах Российского государственного военного архива (РГВА) зафиксированы случаи, когда амнистированные беженцы делали это за взятки польским лагерным чиновникам. В течение 1921–1922 гг. репатриация из Польши проходила в условиях ожесточенной борьбы между савинковцами, оставшимися в Польше, генералами Врангеля и командованием Войска Донского в эмиграции за привлечение интернированных на свою сторону. Попытку организовать амнистированных беженцев в форме трудового союза (Союза бывших российских военных эмигрантов в Польше) предпринял второй отдел штаба военного министерства Польши, однако она закончилась неудачей.

В конце ноября 1922 г. польским руководством был взят курс на выдавливание русских беженцев из Польши, число которых составляло, по официальным польским данным, около полумиллиона. В связи с этим осложнилась ситуация в лагерях амнистированных беженцев. Потребовалось вмешательство Лиги Наций, чтобы ее урегулировать. В январе 1923 г. К. Б. Радек принял решение о ликвидации РУД и окончании репатриации. Решение было поспешным и осложнило на время процесс возвращения амнистированных беженцев на родину. В феврале 1923 г. ГПУ отменило это решение, постановило продлить репатриацию на неопределенное время.

В июне 1923 г. в Польше произошла смена кабинета; оппонент Пилсудского, лидер народной партии «Пяст» В. Витос, стал премьер-министром. Начальник государства был вынужден уйти со всех должностей вплоть до майского переворота 1926 г. Новое правительство высказалось за точное соблюдение условий Рижского мирного договора, лагеря интернированных были закрыты. К началу 1925 г. репатриация амнистированных беженцев из Польши завершилась.

Хронологические рамки исследования охватывают период, в начале которого (конец 1919 г.) Верховным советом стран Антанты был принят курс на укрепление Польского государства и расширение его границ на востоке силами польской армии при поддержке русской военной эмиграции путем организации военных отрядов на территории Польши. К концу рассматриваемого периода (начало 1925 г.) проблемы, возникшие в связи с реализацией этого курса (интернирование контингента антисоветских формирований, репатриация амнистированных беженцев, рассредоточение их в страны Европы), в целом были решены.

Цель исследования — проанализировать цели, методы и последствия создания на территории Польши антисоветских отрядов (армий) как проявления курса Антанты (прежде всего – Франции) на укрепление международного значения Польши в регионе Центральной и Восточной Европы.

Источниковая база и историография проблемы

Изданные в РСФСР (СССР) и РФ, а также за рубежом документальные материалы позволяют исследователям давать адекватную оценку деятельности лидеров Антанты в рассматриваемый период времени в указанном выше регионе[8].

В ряде воспоминаний организаторов антисоветских формирований на территории Польши и участников событий имеется необходимая информация для точного определения акцентов в этом процессе[9]. Цели и обстоятельства создания на территории Польши антисоветских формирований из разнородного контингента русских беженцев рассматривались современниками событий по-разному, в зависимости от того, как они сами позиционировали себя в этом процессе. Некоторые современники, бывшие участники Первой мировой войны и участники Гражданской войны, оставили воспоминания, в которых в разных аспектах затрагивалась эта тема[10]. Новые документальные издания были выпущены в конце ХХ – начале XXI в. В их числе – сборники документов и материалов из серии «Русская военная эмиграция 20–40-х годов ХХ века»[11], которые содержат значительный фактический материал для исследования различных аспектов проблемы.

До настоящего времени малоисследованным является вопрос о правовых аспектах проблем прибытия, размещения и учета репатриантов и реэмигрантов в СССР, несмотря на издание ряда документальных сборников и некоторых исследований по этому вопросу[12]. Историография по рассматриваемой теме представлена рядом исследований. Цели и планы лидеров Антанты в этом регионе в рассматриваемый период были проанализированы советскими историками межвоенного периода с точки зрения официальной советской идеологии, однако содержали ценный фактический материал. К ним относятся в первую очередь работы Л. Н. Иванова[13]. Не потеряли своей актуальности, несмотря на характерную для советской историографии идеологизацию, попытки нового осмысления советско-польских отношений в контексте европейской политики в период «оттепели» П. Н. Ольшанского[14].

В 80-х гг. прошлого века вопрос о цели создания антисоветских формирований в Польше рассматривался в целом в контексте проблемы антисоветской деятельности русской эмиграции[15]. В 90-х гг. ХХ в. отечественные историки подошли к изучению вопроса об антисоветских формированиях в Польше в рамках советско-польских отношений и в определенной степени – в контексте международных отношений[16]. Только в первом десятилетии текущего столетия началось комплексное, многоаспектное изучение этой темы[17].

Зарубежные историки, в первую очередь польские, начиная с 60-х годов прошлого века, подробно изучали внешнеполитическую концепцию военного лидера Польской республики Ю. Пилсудского, а также попытки ее реализации[18]. Ряд работ, прежде всего – Л. Гросфельда, А. Юзвенко, М. Лечика[19] и С. Грегоровича[20] сохранили свое познавательное значение до настоящего времени, как и фундаментальный исторический труд Х. Батовского, известного исследователя истории международных отношений[21]. М. Гарлей обратился к материалам ряда французских архивов[22].

Новые условия для изучения СССР и польско-советских отношений возникли после 1989 г. К изучению проблем советско-польских отношений в новом аспекте приступили поляки М. Лечик, С. Грегорович, М. Захариас, В. Матерский и др.[23] Важный для исследования материал содержится в коллективном издании Истории польской дипломатии 1918–1939 гг. под руководством П. Лоссовского[24].

Сотрудничество французского военного ведомства и французской военной миссии с польским военным командованием, в том числе по вопросу создания военных отрядов из представителей разных национальностей, получило рассмотрение в ряде работ польских историков Т. Шрамма, Л. Малишевского, М. Волоса и начальника управления военной истории сухопутных войск армии Франции, главного редактора «Журнала военной истории» (Revue historique des armies) Ф. Гелтона[25].

Пристальное внимание изучению темы национальных антисоветских формирований в Польше уделил польский исследователь З. Карпус[26]. Новые подходы в изучении различных аспектов советско-польских отношений рассматриваемого периода проявились в первом десятилетии текущего столетия[27].

В работе над монографией автор преимущественно опирался на материалы следующих архивов: Архива внешней политики РФ (Фонды: 0122, 122, 04, 4, 0384, 415); Российского государственного военного архива (Фонды: 7, 460к, 461к, 308к, 1703к, 40279, 33987); Государственного архива РФ (Фонды: 3333, 5802, 5814, 5826, 5831, 5866, 5871, 5872, 5881, 5901, 6092, 6094, 7003, 7005, 9135); Российского государственного архива социально-политической истории (фонды 69, 70), Архива Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына (Фонды 38 и 39).

Документальные материалы из Фонда В.Л. Бурцева в Архиве Международного института социальной истории Нидерландской королевской академии наук в Амстердаме (IISG ACCR) предоставлены автору Е. М. Мироновой.

В работе над темой необходимо было изучение публикаций по теме исследования в советских газетах («Правда» и «Звезда»), ряде эмигрантских изданий («Последние известия», «Общее дело», «Свобода», «За свободу», «Накануне», «Голос России», «Новое время», «Русское дело» и др.).

Монография состоит из введения, трех глав, заключения и приложений.

В первой главе изложена история формирования «отряда русских беженцев в Польше в контексте польско-французских военных связей в период советско-польской войны. Проанализированы причины этой акции как проявления нового этапа в развитии антисоветской политики государств Антанты. Выявлены количественные результаты совместной французско-польской деятельности в этом направлении. Показана особая роль Б. Савинкова в этом процессе.

Во второй главе изучены различные аспекты положения интернированного контингента антисоветских формирований с момента его размещения в лагерях Польши до амнистии 4 ноября 1921 г. Проанализирована борьба различных политических групп за влияние на контингент интернированных антисоветских формирований. На основании материалов личного архива Б. Савинкова и материалов второго отдела Генерального штаба Польши рассмотрены этапы и итоги советской антисавинковской кампании, которая закончилась его высылкой из страны.

В третьей главе освещаются причины и содержание Декрета об амнистии от 4 ноября 1921 г.; проанализированы ход, особенности и итоги репатриации амнистированных беженцев из Польши в период с ноября 1921 до начала 1925 г. Поставлен вопрос о судьбах амнистированных беженцев, отказавшихся от репатриации на родину. Подведены итоги польско-французской акции по созданию антисоветских формирований в Польше в рассматриваемый период.

В заключении сформулированы выводы и итоги исследования. В приложениях опубликован ряд документов из отечественных архивов, выявленных автором настоящего исследования и впервые введенных в научный оборот. По возможности, стилевые особенности публикуемых документов сохранены, если они не противоречат смыслу.

Автор выражает глубокую благодарность руководству и сотрудникам всех архивов и читальных залов (ГАРФ, АВП РФ, РГАСПИ, РГВА), Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына, а также руководству и сотрудникам специализированных отделов Российской государственной библиотеки, Государственной публичной исторической библиотеки, Государственной библиотеки иностранной литературы.

Особая благодарность – заведующей хранилищем белогвардейских и эмигрантских фондов ГАРФ Л. И. Петрушевой, ведущему специалисту-эксперту АВП РФ С. В. Павлову, заместителям директора РГВА Л. Н. Сахаровой и В. И. Коротаеву, заведующей архивохранилищем отдела обеспечения сохранности документов и фондов РГВА Л. И. Кудрявцевой, заместителю начальника отдела использования и публикации архивных документов РГВА к.ф.н. Н. В. Колгановой.

Автор благодарит Е. М. Миронову за предоставленные документы из Международного института социальной истории Нидерландской королевской академии наук в Амстердаме (IISG ACCR).

Отдельная благодарность сыну Ивану за техническую поддержку и терпение.

Словарь основных терминов

В данном исследовании под «интернированными» понимается уникальная категория лиц, нигде, кроме Польши в рассматриваемый период, не встречающаяся. Особенность ее заключается в том, что основной контингент интернированных включал в себя военнослужащих антисоветских формирований, созданных польским военным ведомством для проведения борьбы с большевистской Россией, а также отошедших на ее территорию антисоветских формирований Белого движения. В состав этой категории вошли в основном как советские граждане (советские военнопленные красноармейцы), так и лица без гражданства (добровольцы из разгромленных русских белых армий). Поскольку Польское государство после заключения Рижского мира 1921 г. отказалось поддерживать эти формирования, предложив им самостоятельно вести военные действия против Советской России, то оно заявило о своей нейтральной позиции. В рамках правового поля Польской республики этот контингент после заключения Рижского мира рассматривался как «беженцы». Режим интернирования в Польской республике должен был регулироваться Гаагскими конвенциями 1907 г. о правах и обязанностях нейтральных держав в случае войны, а до момента окончания репатриации – двусторонним Соглашением о репатриации военнопленных, интернированных, беженцев и эмигрантов. После объявления амнистии 4 ноября 1921 г. рядовому составу антисоветских формирований в служебной переписке структур НКИД в отношении этой категории лиц утвердилось наименование «амнистированные беженцы». Лица, выразившие согласие принять советское гражданство, были репатриированы в Советскую Россию. Оставшиеся в Польше получили право политического убежища.

«Беженцами» в русском праве с 1915 г. стали называть лиц (жертв войны), оставивших местности, находящиеся под угрозой захвата неприятелем или им уже занятые, либо выселенных распоряжением военных или гражданских властей из районов военных действий. Социально-политические события периода 1917–1921 гг. (Февральская и Октябрьская революции, Гражданская война, советско-польская война) существенно расширили круг лиц, которых стали относить к беженцам. В международном гуманитарном праве русскими беженцами впервые с 1922 г. стали называть лиц «русского происхождения, не принявших никакого другого подданства»[28].

«Репатриантами» в международном праве принято считать лиц, возвращающихся в страну своего гражданства и оказавшихся вследствие различных причин на территории другого государства (военнопленные, гражданские пленные, беженцы, эмигранты, перемещенные лица). Возвращение на родину связано с восстановлением в правах гражданства.

«Оптантами» в международном праве называют лиц, имеющих гражданство двух или более государств и выбирающих гражданство одного государства на основе соглашений заинтересованных государств. Как правило, эта категория лиц возникает при изменении государственной принадлежности территорий, на которых эти лица проживают.

Глава 1 Создание русских антисоветских формирований в Польше: цель, ход и результаты

§ 1. «Укрепить Польшу, чтобы обуздать Россию…»[29]

Начиная с марта 1918 г. Советская Россия по условиям Брест-Литовского мирного договора[30] «отказывалась от всяческого вмешательства во внутренние дела» оккупированных Германией территорий (польских, литовских, курляндских, лифляндских и эстляндских). 29 августа 1918 г. В. И. Ленин подписал декрет об аннулировании договоров и актов, заключенных бывшей Российской империей, касающихся разделов Польши. Усиление влияния Германии в этом оккупированном ею регионе было подкреплено Дополнительными соглашениями к Брест-Литовскому мирному договору, подписанными в конце августа 1918 г. в Берлине. Эти соглашения могли стать основой военного союза Германии и Советской России против Антанты и антибольшевистской («белой») оппозиции.

В те же дни германское командование дало разрешение на формирование в районе Пскова добровольческого корпуса из офицеров бывшей русской императорской армии и добровольцев. В августе 1918 г. вербовочные пункты были открыты в Риге, Елгаве, Лиепае, Митаве, Юрьеве и Ревеле[31]. В результате этой работы был сформирован Русский Псковский корпус[32].

На оккупированной Германией и Австро-Венгрией территории с польским населением вплоть до провозглашения 11 ноября 1918 г. независимого государства – Польской республики – легитимным органом управления был Регентский совет во главе с А. Ледницким. Уже в октябре 1918 г. Польский национальный комитет (ПНК) в Париже под руководством Р. Дмовского[33] обратился к странам Антанты с просьбой направить на польскую территорию английские и французские части для «создания будущей базы военных действий союзников в России»[34].

В Верховном военном совете Антанты доминировала точка зрения главнокомандующего союзными вооруженными силами маршала Ф. Фоша о необходимости эвакуировать германские войска с территории Польши в границах до первого ее раздела (1772 г.)[35]. Англия и США заняли осторожную позицию в этом вопросе, поэтому какое-либо политическое решение ими не было принято.

Ноябрьская революция в Германии изменила политическую ситуацию в регионе. 11 ноября в Компьене Германия подписала акт о капитуляции, вслед за этим 13 ноября Советская Россия аннулировала Брест-Литовский мирный договор. Руководство Советской России было уверено в союзнических намерениях Германии и в том, что присутствие Красной армии в Прибалтике предотвратит высадку на балтийском побережье частей Антанты. На польских землях 14 ноября вся полнота государственной власти была передана «временному начальнику государства», военному и политическому лидеру Ю. Пилсудскому.

«Белая» оппозиция в Прибалтике рассчитывала на поддержку англичан в антибольшевистской борьбе, но обращение командира формируемых в Латвии русских антисоветских частей А. П. Родзянко к английскому командованию с просьбой о материальной помощи осталось без ответа[36]. Правительство Великобритании не строило планов по созданию значительной антибольшевистской силы в регионе Прибалтики и Польши. Власть большевиков в измотанной войной России была для него более удобна, чем реализация «белой» идеи восстановления «единой и неделимой России». Русская смута и «большевистская анархия» были сильным фактором, препятствующим восстановлению экономического потенциала и территориальной целостности России в прежних пределах[37]. Поэтому основные вложения английские политики предполагали сделать не в антибольшевистские армии и отряды, а в экономическое и военное укрепление молодых республик, отделившихся от России на основе права наций на самоопределение.

Военное руководство независимой Польской республики стремилось воплотить в жизнь собственные глобальные территориальные планы на Востоке, нацеленные на создание цепи буферных государств вокруг России в форме федерации[38]. Роль координатора в ней польская «военная партия»[39] во главе с начальником государства Пилсудским оставляла за собой. В качестве опоры на Европейском континенте лидер молодой республики Пилсудский видел в первую очередь Францию. Французским политикам, в свою очередь, была жизненно необходима сильная и боеспособная Польша как политический противовес Германии. Французские военные лидеры были готовы поддержать молодую Польскую республику оружием, боеприпасами, снаряжением, военными советниками для создания одной из самых сильных армий в Европе.

Это направление внешней политики Франции усилилось и стало приоритетным в контексте идеи Ж. Клемансо о «санитарном кордоне» из пограничных с Советской Россией государств-лимитрофов, с помощью которого можно было оградить Европу от «большевизма – заразительной болезни»[40]. Ключевым звеном в цепи антисоветских государств стала Польша. Именно в ней Клемансо видел ту силу, которая могла бы стать основой «санитарного кордона» между «дикими азиатами» и «цивилизованными европейцами» либо основой забора из «колючей проволоки» вокруг России[41].

Американский взгляд со стороны на такую перспективу был более трезвым. Американский представитель при миссии Антанты в Польше генерал-майор Д. Карнап сообщал президенту США В. Вильсону в апреле 1919 г.: «Империалистические идеи – вид безумия, завладели психикой французов, они пытаются создать цепь сильных милитаристских государств, зависимых, насколько возможно, от Франции»[42].

Начальник Польского государства Пилсудский, принимая к сведению решения союзников, стремился к реализации собственной внешнеполитической концепции по расширению государства «от моря до моря». Ее реализация могла произойти только в ходе наступления польской армии на Восток – на литовские, украинские, белорусские и русские территории. В практическом воплощении федеративной концепции могли участвовать русские, украинские и белорусские вооруженные отряды, которые предполагалось создавать на средства из польского бюджета на территории Польши[43]. К реализации своего плана Пилсудский приступил в начале 1919 г., когда началось польское наступление на Вильно.

Д. Карнап сообщал в этот период времени из Варшавы в Вашингтон: «В стране, где такая нужда, где все усилия правительства и все источники дохода должны были бы быть направлены на улучшение материального положения населения и государственного управления, всем овладел военный дух». «Этот военный дух, – предостерегал американский представитель при миссии Антанты, – является для будущей Польши большей опасностью, чем большевизм»[44].

К 15 февраля 1919 г. в русских формированиях на территории Польши было всего 1050 человек, в их числе несколько десятков офицеров. С января 1919 г. общее командование антибольшевистскими силами на оккупированной Германией территории[45] стал осуществлять германский генерал граф Р. фон дер Гольц. С начала 1919 г. заметную активность в регионе Прибалтики стали проявлять США. Американская военная миссия во главе с подполковником У. Грином в Ревеле отслеживала ситуацию во всем Прибалтийском регионе. В качестве одного из возможных вариантов развития ситуации в Прибалтике США рассматривали, наряду с формированием местных национальных армий, создание добровольческих русских антибольшевистских отрядов. В условиях фактического отсутствия национальных армий в Прибалтийских республиках и в Польше в качестве реальной военной силы союзники могли рассматривать пока только русские добровольческие формирования в Эстонии.

В мае 1919 г. по распоряжению А.В. Колчака, одобрившего план Н. Н. Юденича по созданию Северо-Западного фронта, командованием Русской добровольческой армии были приняты меры к пополнению белых отрядов эвакуируемыми из германских и австрийских лагерей русскими военнопленными. При содействии американской военной миссии в Берлине велась успешная вербовка в лагерях русских военнопленных Первой мировой войны. Так, к началу июня 1919 г. численность отряда светлейшего князя А.П. Ливена в Латвии с 250 человек возросла до 3500[46].

С 1 апреля 1919 г. в Варшаве приступила к работе французская военная миссия под командованием генерала П. Анри, который возглавлял ее до 30 сентября 1920 г.[47] К этому моменту в Германии и Польше была организована система вербовки и отправки бывших военнослужащих императорской армии в Латвию. В Польше делом отправки русских офицеров и рядового состава в Митаву руководил штаб-ротмистр князь К. А. Ширинский-Шихматов. Светлейший князь А. П. Ливен вспоминал, что «благодаря содействию союзнических миссий в Варшаве и предупредительности германских пограничных властей дело это великолепно наладилось» – в Митаву еженедельно прибывало до 2 эшелонов добровольцев. Только в Польше число записавшихся в Ливенский отряд составило около 15 тысяч человек[48]. Военное ведомство Польши проводило политику наибольшего благоприятствования организации русских добровольческих формирований. Специальное распоряжение (регламент) военного министерства предписывало освобождать пленных красноармейцев, добровольно сдавшихся в польский плен, для того чтобы они вступали в Русский добровольческий легион или отправлялись в «небольшевистскую Россию»[49].

8 июля начальник Генерального штаба Польши полковник Ст. Галлер предложил военному министру создать польские военно-дипломатические миссии при армиях А. В. Колчака и А. И. Деникина, поскольку ожидалось признание правительства Колчака правительствами стран Антанты. Для создания антибольшевистского фронта требовалась координация действий белых армий с военными действиями поляков[50]. Параллельно развивалось сотрудничество польского военного командования и Министерства внутренних дел (МВД) с другими лидерами белогвардейских формирований.

Со второй половины июля 1919 г. добровольцы из Польши стали приезжать в Латвию ежедневно, А. П. Ливен откомандировал в Варшаву на помощь в вербовке нескольких надежных офицеров. Благодаря их усилиям к нему прибыл целый эшелон бывших красноармейцев, сдавшихся полякам на советско-польском фронте, под командованием капитана М. А. Стрекопытова (Тульский отряд). С советского Западного фронта отряд был выведен Стрекопытовым на польскую территорию. На обмундирование отряда из казначейства Латвии было выдано 800 тысяч рублей. Распределять прибывших в Латвию добровольцев, как вспоминал позже А. П. Ливен, приходилось «возможно справедливее между отрядами Бермондта[51], Вырголича[52]» и собственным[53]. С 19 августа 1919 г. офицеры армии Н. Н. Юденича полковник Субботин и поручик Данилевский на основании официального распоряжения польского МВД начали открытую вербовку добровольцев в Краковском военном округе[54].

26–27 августа 1919 г. по инициативе и под руководством главы миссии союзников в Прибалтийских государствах британского генерала Ф. Марша состоялась встреча представителей антибольшевистских военных сил Северо-Запада[55]. На ней было подписано соглашение о разделе антибольшевистского фронта между участниками встречи. Начало общего наступления было назначено на 15 сентября, однако вследствие взаимных противоречий сторон соглашение не было реализовано[56]. К началу сентября польское военное командование в лице полковника В. Сикорского приняло решение о разоружении и расформировании русского Пинского добровольческого батальона ввиду его «небезопасности»[57]. Батальон входил в состав 9-й пехотной дивизии Полесской группы польской армии. В сентябре появилось сообщение в одной из газет Киева о создании «второго русского добровольческого отряда из находившихся в германском плену русских офицеров и солдат». Отряд сражался на Волыни в рядах польской армии, по непроверенным сведениям он насчитывал около 5 тысяч человек[58].

В сентябре 1919 г. представитель правительств Колчака и Деникина в Париже С. Д. Сазонов[59] обратился в посольство Польши с предложением о создании представительства правительства Колчака в Варшаве «с официальным наименованием специальной миссии». 18 сентября вопрос о принятии Г. Н. Кутепова[60] в качестве такового был решен председателем Совета министров Польши положительно[61].

На следующий день МИД Польши направил посланнику в Париже М. Замойскому запрос об условиях возможного соглашения с А. И. Деникиным. Во второй половине сентября к командующему вооруженными силами Юга России прибыл глава польской военной миссии А. Карницкий. Деникин вспоминал, ссылаясь на информацию из французской военной миссии на Юге России, что польский представитель должен был «настаивать перед командованием Юга на границах «Великой Польши», обнимающих Курляндию с Балтийским побережьем, Литву, Белоруссию и Волынь». Деникин подчеркивал также, что Франция, оказывая материальную поддержку вооруженным силам Юга России, Украины, Финляндии и Польши, более серьезное внимание уделяла лишь одной Польше и только для ее спасения «вступила впоследствии в более тесные отношения с командованием Юга в финальный, крымский, период борьбы»[62].

В конце сентября 1919 г. командование Польши вступило в переговоры с командованием Северо-Западной армии по вопросу о координации совместных действий против большевиков. В Варшаву были направлены представители Колчака и Юденича. 2 октября в Варшаву прибыл генерал К. А. Крузенштерн, «с целью проинформировать о положении на русском Северо-Западном фронте»[63] и провести вербовку русских для «усиления армии Юденича и Ливена»[64].

С августа 1919 г. стало разворачиваться сотрудничество Польской республики с Украинской Народной Республикой (УНР) С. Петлюры. 10 августа 1919 г. во втором отделе Главного командования польской армии созрела мысль о необходимости «привлечь на свою сторону правительство Петлюры и путем оказания ему поддержки связать его интересы с Польшей», поскольку «Польша заинтересована получить преобладающее влияние на Украине, образованной на территории б(ывшей) России». Несмотря на присутствие при Петлюре французской и румынской миссий, польское командование было заинтересовано в том, чтобы «польское влияние на Петлюру было доминирующим»[65].

Польское руководство вынуждено было прекратить военные действия ввиду успешного наступления на Украине армии Деникина, который не признавал независимость Украинской Республики. 1 сентября 1919 г. Польская и Украинская республики подписали перемирие. Было достигнуто соглашение о разграничении дислокации армий на территориях по реке Збруч, стороны обменялись дипломатическими миссиями. 24 сентября УНР объявила войну Деникину, а галицийские украинцы, напротив, заключили с ним тайное соглашение. С 6 декабря 1919 г. в Варшаве начались мирные переговоры между УНР и Польской республикой[66].

Уже летом 1919 г. главное командование польской армии и польская разведка проявили особый интерес к армии Юденича в целом, и особенно – к отряду полковника С. Н. Булак-Балаховича в ее составе. Военный атташе Польши в Финляндии сообщал 23 июня главному командованию польской армии о присутствии в Эстонии отряда полковника Булак-Балаховича численностью от 1500 человек и наличии в нем 250 поляков[67].

В июле 1919 г. полковник Булак-Балахович, находясь в Пскове, обратился в польское правительство через военного атташе Польши в Финляндии полковника Пожерского и «высказал готовность действовать в соответствии с указаниями польских властей». Но в тот момент руководство польской армией интересовала лишь судьба поляков из его отряда[68].

Военный атташе Польши в Финляндии попросил Булак-Балаховича пока «оставаться под прежним командованием», поскольку у польской армии «с добровольческой русской армией общий фронт». Польский военный атташе подчеркнул при этом, что «служба г-на полковника в российской армии будет рассматриваться нами и как служба на благо нашей страны»[69]. Полковник Пожерский предложил Булак-Балаховичу откомандировать в распоряжение польского командования Литовско-Белорусского фронта в Вильно постоянного офицера связи (поляка) и предоставить информацию о лицах польской национальности в его отряде. Связь Булак-Балаховича с польским военным атташе осуществлялась через эстонский Генеральный штаб.

Ситуация на Северо-Западном фронте тщательно отслеживалась польским военным ведомством. В июле 1919 г., в период временных успехов армии Юденича и подготовки им похода на Петроград, полковник Пожерский сообщал в Варшаву: «Акция “белых”» вызывает большой интерес и поддержку коалиции, в особенности Англии». В подготовке похода с целью свержения правительства большевиков руководящую роль играл глава военной миссии союзников генерал Первой мировой войны Губерт Гоф. Под его руководством 7 июля состоялась конференция, на которой шла речь о взятии Петрограда и «вовлечения в эту акцию финских войск»[70]. Отряд Булак-Балаховича, по информации Пожерского, в этот момент насчитывал уже 3000 человек[71].

К середине августа численный состав дивизии Булак-Балаховича увеличился, по данным польского военного атташе, до 8 тысяч штыков[72], однако уже в сентябре героический командир был арестован командованием Северо-Западной армии, затем бежал и поступил на службу к эстонцам. 25 августа Красная армия заняла Псков[73].

В октябре 1919 г. Пилсудский издал декрет о создании белорусских отрядов (Белорусской военной комиссии)[74], после чего началась подготовка к их созданию в составе польской армии. Но в тот момент для его воплощения в жизнь не было условий.

17 октября польский военный атташе сообщал в Варшаву: «Юденич дезорганизован»; что Северо-Западное правительство ведет переговоры с Главным военным командованием Эстонии о переформировании Северо-Западной армии под его командованием «по типу отряда Булак-Балаховича»[75]. На следующий день генерал Булак-Балахович уже был «принят генералом Лайдонером в эстонскую армию и носил ее мундир». Генерал Я. Лайдонер разрешил Булак-Балаховичу «создавать добровольческие отряды из русских». Отряд Булак-Балаховича располагался в Верро, подчинялся командованию Эстонии (в составе 2-й эстонской дивизии) и получал от него содержание и вооружение. В этот период в отряде числилось всего 600 штыков и имелось 4 пушки[76].

Если к «белорусу и католику»[77] Булак-Балаховичу польское военное командование проявляло интерес, уделяя ему пристальное внимание, то политические и военные планы русских белых генералов не вписывались в его планы[78]. Отношение Пилсудского к русским добровольческим формированиям видно из его письма председателю Совета министров Польши И. Падеревскому. В конце сентября 1919 г. Пилсудский писал ему по поводу необходимости улучшения отношений с Англией, которая, по его мнению, не имеет четкой политической линии и занимается «созданием эфемерных русских сил» (т. е. белых армий), когда для решения русского вопроса, полагал Пилсудский, есть только две силы – «Польша и Германия»[79].

Однако в Лондоне придерживались другого мнения. Падеревский сообщал в МИД Польши: «Сейчас все изменилось, все считаются с большим успехом (Деникина. – Т. С.)… В случае малейшего столкновения с войсками Деникина наши отношения с Антантой будут порваны»[80]. Начальник польской военной миссии в Париже Т. Розвадовский также сообщал в Варшаву, что английские и, в первую очередь, французские круги «весьма встревожены» назревающим конфликтом поляков с Деникиным[81].

Руководство польских военного и дипломатического ведомств исходило из установки, что если «Деникин хочет идти на Москву, то он должен перед этим договориться с нами»[82]. Польские военные и дипломаты были убеждены, что после захвата власти в Москве лидеры Белого движения потребуют вывода польских войск из Литвы, Белоруссии и других территорий, занятых польскими войсками. И в первую очередь из тех, которые до 1 августа 1914 г. не входили в состав Привислинского края Российской империи. Польские лидеры отдавали себе отчет в том, что все занятые поляками территории рассматриваются русскими военными лидерами как неотъемлемые территории России.

В этот момент Главное командование Антанты потребовало выдвижения польской армии в направлении на Витебск и Смоленск, что могло бы облегчить наступление Деникина на Москву и способствовать восстановлению армии Колчака[83]. В ответ на это военный министр Польши К. Соснковский затребовал от французского правительства «срочную и активную помощь» в форме «обеспечения войск одеждой и снаряжением», а также «создания достаточных резервов боеприпасов», «улучшения транспорта», т. е. полного обеспечения польской армии к марту 1920 г.[84] Таким образом, польская военная элита тесно увязала необходимость существования антисоветского фронта, который «может быть в любой момент прорван по всей линии»[85], с требованием военной помощи со стороны Англии.

Польский МИД был готов идти на сотрудничество с Англией лишь в такой степени, «в какой это отвечало бы» польским интересам[86]. Только поляки и польская армия, были убеждены польские лидеры, являются силой, «готовой предпринять в согласии с Англией цивилизаторскую работу в России»[87]. А в намерении англичан поддержать армии Деникина и Юденича польские лидеры видели в первую очередь желание Великобритании «опередить всех конкурентов в эксплуатации русских богатств». При этом англичане, по их мнению, неверно оценивали стратегическую роль Польши, считая ее «слишком самостоятельной и притом связанной с Францией, а частично симпатизирующей и Америке»[88].

1 октября 1919 г. польский посланник в Лондоне Е. Сапега с удовлетворением сообщал в Варшаву, что Деникин будет получать помощь от союзников «только в течение нескольких недель, а если он до зимы не сумеет занять Москвы, то всякая помощь ему будет прекращена, и вопрос о России будет полностью снят». «В этом случае, – писал Сапега, – Польша, несомненно, оказалась бы в центре всех восточноевропейских дел»[89].

Быть в центре восточноевропейских дел – именно такую цель ставило польское военное руководство в период наступления Деникина на Москву. Поэтому Пилсудский не только не выдвинул армию в направлении на Витебск и Смоленск, как рекомендовало Главное командование Антанты, но и вообще приостановил наступление. Благодаря этому Главное командование Советской республики смогло перебросить против Деникина дополнительно до 43 тысяч штыков и сабель[90], что позволило остановить его наступление.

После этих событий Пилсудский получил от Деникина титул «спасителя большевизма в России», но добился своего: в глазах союзников лишил Деникина звания потенциального политического конкурента. Не случайно начальник государства бросил Советской республике, по образному выражению генерала А. А. фон Лампе, «якорь спасения, на котором удержалась советская власть»[91]. Позже Деникин пришел к выводу о том, что Пилсудский и большевики заключили тайный договор[92]. Архивные документы и исследования отечественных историков свидетельствуют в пользу этого утверждения[93].

Ю. Мархлевский сообщал Г. В. Чичерину 19 октября, что «неофициальный представитель Польши» категорически заявлял, «что поляки наступать не будут», «желают разгрома Деникина». Советский военачальник Н. Е. Какурин был убежден, что «противоположность целей» Пилсудского и Деникина[94] стала причиной бездействия маршала Польши в ответственный момент противостояния Красной и белой армий[95]. После разгрома Деникина Красной армией Пилсудский планировал не только захват Украины, но и готовился превратить Польшу в черноморскую державу[96]. Эти планы противоречили позиции Деникина по вопросу о западной границе России на основе этнографического принципа.

Уже в конце октября 1919 г. Совет министров Великобритании принял решение о прекращении всякой военной помощи военным операциям белых армий на Востоке Европы. Принявший должность министра иностранных дел Великобритании У. Черчилль добился исключения только для Деникина на период до конца его осенней кампании. Е. Сапега доносил в Варшаву, что английские политики ищут наиболее устойчивый вариант равновесия сил в Восточной Европе при традиционном стремлении к сильной России и готовы рассматривать даже создание на этой территории федерации из новообразованных государств во главе с Польшей. «Непременным условием сотрудничества Польши с Англией» Сапега по-прежнему считал «поражение Деникина и Юденича»[97].

В начале ноября 1919 г. союзникам стало ясно, что расчет на успех армии Колчака в Сибири несостоятелен[98]. В начале декабря началась эвакуация польских частей из Сибири. Генерал П.М. Жанен, командующий группировкой союзных сил в Сибири, в телеграмме начальнику 5-й польской дивизии отводил Войску Польскому роль «арьергарда всех союзных войск»[99]. В этих условиях проявилось стремление руководства стран Антанты к усилению Польши, которая действительно оказалась в «центре восточноевропейских дел». Одновременно проявилось стремление польского руководства к полной самостоятельности в военных действиях. 6 ноября Пилсудский в беседе с британским посланником в Варшаве Г. Румбольдом дал ему недвусмысленно понять, что Англия занимает позицию, не выгодную для Польши, оставляя ее без поддержки в войне с большевиками. В таких условиях, заявил Пилсудский, «Польша должна сама себе помогать и сама договариваться с кем найдет нужным»[100].

29 ноября Юденич вынужден был сообщить Деникину о поражении Северо-Западной армии. Боевой и гражданский состав армии был интернирован. Многие из интернированных в Эстонии солдат и офицеров армии бежали из страны. Российский посланник в Швеции К. Н. Гулькевич телеграфировал генералу Д. Г. Щербачеву: «Здоровые солдаты уходят сотнями к большевикам, которые ведут открытую пропаганду. Раздражение против офицеров растет и может привести к массовому избиению… офицеры группами, своими средствами уезжают к Деникину, на Мурман, в Германию, к авантюристу Балаховичу»[101].

В этих условиях руководство Эстонской республики вплотную приступило к подготовке переговоров о мире с Советской Россией.

25 октября 1919 г. министр иностранных дел Эстонии И. И. Поска от имени Прибалтийских государств сообщил о намерении начать переговоры. После очередного обращения Чичерина к эстонскому правительству с предложением заключить перемирие министр иностранных дел Эстонии А. Пийп дал согласие вступить в переговоры 17 ноября.

19 ноября Советская Россия подписала мирный договор с Литовской республикой. Однако правительство Эстонии заняло выжидательную позицию и в очередной раз перенесло переговоры на 2 декабря. К этому моменту советское руководство уже заключило с тремя Балтийскими государствами соглашения о репатриации заложников, беженцев и пленных. Советско-эстонское перемирие было подписано только 31 декабря 1919 г.

Планы союзников в отношении Советской России были существенно скорректированы. Интервенция была безуспешно завершена, армия и правительство Колчака прекратили существование, Деникин терпел неудачи, Латвия и Эстония приступили к переговорам с Советской Россией о перемирии. В истории советско-польских отношений в начале 1920 г. период осторожного прощупывания взаимных возможностей сменился периодом активного наступления Пилсудского на Восток.

Премьер-министр Великобритании Д. Ллойд Джордж не был сторонником войны Польши против России и не упускал возможности подчеркнуть, что польская армия выдвинулась слишком далеко «за этнографические границы», заняв территорию, заселенную преимущественно русскими[102]. 16 января 1920 г. Верховный совет Антанты принял решение о снятии экономической блокады Советской России. По мнению Ллойд Джорджа, восстановление с ней торговых отношений через кооперативные организации могло стать «лучшим путем к установлению мира и ослаблению большевизма в России». Торговля с Россией становилась жизненно необходимой для всей Европы, государства которой стали испытывать недостаток русского продовольствия, нуждались в источниках сырья, расширении рынка и снижении взлетевших во время войны цен.

Польское руководство было убеждено, что Англия не понимает сути происшедших перемен на Востоке Европы, что Польша есть «новый фактор», обладающий по сравнению с Россией «несравненно большими жизненными силами» и способный определять политическую ситуацию на Востоке Европы[103]. Советское внешнеполитическое и военное руководство также недооценивало самостоятельную роль Польши в этом регионе и, как справедливо отметил российский исследователь, видели в ней не субъект международных отношений, а всего лишь объект политики Антанты[104].

В день снятия блокады Советской России Великобританией Верховное командование польской армии и Верховное командование армии Латвии подписали секретное соглашение о совместных действиях против Красной армии. 3 января началось их совместное выступление на «большевистском фронте»[105]. У. Черчилль констатировал, что, «пока большевики были поглощены столкновениями с Колчаком и Деникиным, возникшие на территории бывшей Российской империи государства создали сильные армии»[106].

Польское военное командование весьма умело использовало сложившуюся ситуацию для увеличения финансовых влияний на развитие армии: уже 18 января американский посланник в Варшаве Х. Гибсон сообщал государственному секретарю Р. Лансингу о намерении польского правительства заключить мир с большевиками ввиду отсутствия поддержки со стороны союзников[107]. На следующий день Г. Румбольд телеграфировал Дж. Керзону об угрозе прорыва в Польше «барьера против большевиков», что могло бы поставить в «очень тяжелое положение» Центральную Европу и западные державы. Одновременно английский политический представитель при Деникине в ранге главного комиссара Х. Маккиндер получил указание Форин Оффиса «сделать все возможное для установления дружбы между Деникиным и польским правительством»[108]. Маккиндер во время поездки в Париж и Польшу даже убеждал Деникина пойти на территориальные уступки, но успеха не добился[109].

Вслед за этим премьер-министр Великобритании вынужден был «откровенно объяснить» Пилсудскому, что его правительство не хочет, чтобы Польша своими военными действиями «способствовала созданию экономического барьера между собой и Россией»[110]. 28 января Сапега сообщал из Лондона в МИД Польши о кампании, развернутой в левой прессе Великобритании, под лозунгами: польские войска заняли «исконно русские земли», «большевистские атаки являются проявлением справедливых русских национальных стремлений»[111].

Если английский премьер-министр занимал позицию мира, то французское военное руководство было сторонником продолжения войны. Маршал Ф. Фош[112] готовился к визиту в Польшу, польские военные круги связывали с этим визитом надежду на «щедрую материальную поддержку со стороны Франции», а также на ожидаемое некое «внутреннее национальное движение в России, которое спасет Польшу», – сообщал американский посланник в Варшаве Гибсон в Вашингтон. В этой ситуации США предоставили полякам полную свободу действий в вопросе переговоров с большевиками[113].

28 января СНК РСФСР за подписью В. И. Ленина, Г. В. Чичерина и Л. Д. Троцкого направил народу Польши обращение с изложением мирных основ политики советского правительства в отношении Польши. В обращении подчеркивалось, что «сторонники и агенты Черчилля – Клемансо» стремятся «ввергнуть Польшу в беспричинную, бессмысленную и преступную войну с Советской Россией». Существующая линия фронта была объявлена ненарушимой, было подчеркнуто также, что «не существует ни одного вопроса: территориального, экономического или иного, который не мог бы быть разрешен мирно»[114]. Ради мира советское руководство было готово уступить Польше всю Белоруссию и «порядочный кусок Украины», которые к тому моменту уже были заняты польской армией[115].

В конце января советская дипломатия добилась некоторого успеха: между Латвией и Советской Россией было заключено перемирие[116], согласно которому военные действия между договаривающимися странами приостанавливались. В тексте договора о перемирии содержалось взаимное обязательство «не допускать образования и пребывания на своих территориях каких бы то ни было организаций и групп, именующих себя или претендующих на роль правительства всей территории другой стороны».

В случае обнаружения таковых они подлежали интернированию в течение 48 часов с момента подписания соглашения. Такие группы подлежали разоружению, а все их военное имущество, технические средства и средства вооружения – полной нейтрализации и иммобилизации. Через территорию договаривающихся государств был запрещен провоз чужих вооруженных сил, а также военного, инженерного и прочего имущества[117]. Вербовка в ряды антисоветских вооруженных сил, а также в антисоветские организации и группы на территории Латвии также была запрещена. В недельный срок Латвия обязалась предоставить данные о состоянии всех «неправительственных войск» (их военных складов, военного и технического имущества)[118].

Ситуация в Балтийском регионе существенно изменилась после подписания 2 февраля 1920 г. в Юрьеве (Тарту) мирного договора между РСФСР и Эстонией[119]. Ему предшествовали договор о перемирии и приостановке военных действий между армиями РСФСР и Эстонской Демократической Республики от 31 декабря 1919 г., заключенный по инициативе советской стороны. В нем также содержались взаимные обязательства сторон воспретить «пребывание на своей территории каких-либо войск, кроме правительственных», а также «вербовку и мобилизацию личного состава в ряды армий государств, с которыми заключены военные конвенции». На основе взаимности было решено «запретить организации и группы, ставящие своей целью вооруженную борьбу с другой договаривающейся стороной»[120].

Запрещалось также образование и пребывание организаций и групп, «именующих себя или претендующих на роль правительства всей территории другой договаривающейся стороны или части ее территории». На интернирование таковых отводилось 48 часов. Пребывание любых «неправительственных войск» внутри договаривающихся государств также запрещалось. Запрещалось и пребывание представительств и должностных лиц организаций, имеющих своей целью низвержение правительства другой договаривающейся стороны[121].

В день заключения мирного договора в Тарту ВЦИК направил очередное обращение к польскому народу с призывом установить добрососедские отношения между Польшей и Советской Россией. Суть документа сводилась к заявлению, что разгром «контрреволюционных сил Колчака, Деникина, Юденича» не означает стремления к завоеванию Польши и водворению там коммунизма «штыками Красной армии»[122]. В начале февраля 1920 г. в период Лондонской конференции глав правительств польские дипломаты приступили к выяснению отношения правительств Антанты к мирным предложениям России. Польские политики, с одной стороны, понимали, что отказ от мира означает длительную затяжную войну, к которой польский народ не будет готов. С другой стороны, министр иностранных дел Польши Ст. Патек осознавал, что польскому правительству следует действовать «в прямом соответствии с желаниями» союзных держав[123]. Ранее, на конференции в Гельсингфорсе в январе 1920 г. с участием Эстонии, Латвии, Литвы, Польши и Финляндии, также было принято такое же решение.

Однако союзные державы заявили лишь о своих обязательствах поддерживать государства, граничащие с Россией, в том случае, если та нарушит их «законные границы». Американский посланник в Варшаве доносил в Вашингтон, что союзные державы в этот момент «были склонны предоставить Польше взять на себя всю ответственность» за решение по вопросу о заключении мира с Советской Россией. О сильной антипатии к идее мира с большевиками, а также о бессилии оказать влияние на политику Ллойд Джорджа спустя некоторое время высказался только король Великобритании Георг V[124].

У. Черчилль вспоминал, что в этот период союзники встали перед выбором: финансировать наступление польской армии в направлении на Москву или польскому правительству заключать мир с большевиками. Оба варианта были неприемлемы, поэтому союзники решили не «предпринимать никаких действий, которые требовали бы от союзников больших жертв», но «оказывать материальную и моральную поддержку тем антибольшевистским силам, которые существуют»[125].

Идея использовать военный потенциал значительного контингента русской военной эмиграции созрела у Черчилля. Вопрос о лидере, способном собрать и удержать под своим руководством разочаровавшуюся и дезориентированную массу профессиональных военных, был решен также британским премьером. Р. Б. Локкарт вспоминал, что Черчилль в этот период времени «находился под благоприятным впечатлением» от Б. Савинкова; ему казалось, что тот «обладает наибольшим политическим весом и, самое главное, прекрасными организаторскими способностями, дававшими основание надеяться на успех контрреволюционного переворота»[126]. Агент британской разведки Сидней Рейли, «с благословения Черчилля и заручившись поддержкой шефа британской секретной службы»[127], был направлен к Б. Савинкову для установления с ним постоянной связи.

Существенную идеологическую и информационную поддержку идее сотрудничества белых формирований и русской эмиграции с Польшей оказал сам Б. Савинков[128]. Как член Русской заграничной делегации, он представлял интересы России на Парижской мирной конференции в 1919 г. и регулировал вопросы обеспечения армии Колчака со стороны союзников (поставки оружия, боеприпасов, продовольствия, обмундирования). Как член Политического совещания, в тесном контакте с лидерами русской эмиграции (Н. В. Чайковским, В. А. Маклаковым, С. Д. Сазоновым) Б. Савинков проводил встречи с Клемансо, Ллойд-Джорджем, Черчиллем, представителями эсеров, правыми социал-демократами, группой кадетов во главе с П. Н. Милюковым.

С конца 1919 г. Б. Савинков стал развивать мысль, «что польский плацдарм, моральный и территориальный, по обстоятельствам текущего момента является вполне подходящим для организации русского вооруженного патриотического движения… и установления вечного мира с братской по крови Польшей»[129]. Во французской прессе он активизировал кампанию под лозунгом: «Польско-русское соглашение является вопросом первоклассного значения для политической стратегии Франции», публикуя статьи во французских газетах и журналах[130].

Тремя месяцами ранее Б. Савинков озвучил вполне реалистический вывод[131] о неудачной «политике Балтийского блока» союзных правительств, которая будет иметь «только один результат: подготовку торжества русского большевизма»[132]. Гарантией против «большевизации» Балтийских государств Б. Савинков и русская делегация на Парижской мирной конференции в тот период времени считали помощь со стороны союзников русским военным частям в Эстонии и Латвии, подчиненным генералу Юденичу[133].

Прежде чем согласиться с точкой зрения Черчилля по вопросу о потенциальном лидере антибольшевистских сил, Пилсудский направил в Париж И. Матушевского[134], который должен был проанализировать ситуацию в среде русской эмиграции и оценить политический потенциал Б. Савинкова. В секретном отчете на имя начальника государства Матушевский сообщал, что Б. Савинков «завоевал доверие» в Париже и Лондоне, «умело использует евреев и масонов», имеет влияние в английской и французской печати, находится в тесном контакте с русскими банкирами в эмиграции[135].

Группа влиятельных банкиров из России, по его наблюдениям, стремится «использовать Б. Савинкова в качестве потенциального главы российского правительства». Банкиры относятся к нему «как к человеку умному и реалисту», поэтому Б. Савинков «получает средства» от К. И. Ярошинского[136], А. И. Путилова[137], Б. А. Каминки[138], Г. Д. Лесина[139] и многих других богатых людей русской эмиграции[140].

В то же время Матушевский отметил в отчете, что Б. Савинков не является «абсолютно свободным от империалистической российской традиции». Но, как человек «практичный», он хочет «практичного соглашения с Польшей, которое обещает большую выгоду для демократической России». Б. Савинков, по мнению соратника Пилсудского, понимал опасность для России возможного польско-румынского союза, который «откроет Польше выход к морю». Безусловно, полагал польский офицер, «находясь под влиянием чехов», Б. Савинков «желает общей с чехами границы вдоль Галиции»[141], т. е. способен признать Галицию за Польшей. Таким образом, внешеполитическая позиция претендента на роль руководителя антибольшевистских сил более или менее отвечала требованиям военного руководства Польши.

Идея сотрудничества с левым крылом русской эмиграции стала разрабатываться в окружении Пилсудского и в польских военных кругах с мая 1919 г. Члены польской делегации на мирной конференции в Париже (Л. Василевский, М. Сокольницкий, В. Иодко-Наркевич) исходили из мысли о невозможности реконструкции императорской России и неизбежности создания федерации освободившихся от русского угнетения государств-лимитрофов под эгидой Польши. Завязав контакты с демократом Б. Савинковым, они убедились в том, что тот остается сторонником конституционного российского правительства, которое самостоятельно будет регулировать развитие всех народов империи, кроме поляков[142].

Перед польскими политиками встал вопрос: кто опаснее для Польши – красная или белая Россия? Ответ на этот вопрос был очевиден: Колчак опаснее, поскольку имеет поддержку Антанты и через своих генералов может получить поддержку в Германии[143]. В конце 1919 г. вопрос решался уже в аспекте равной опасности для Польши как «красной», так и «белой» России. Вплоть до конца 1920 г., по мнению польского исследователя, Пилсудский был сторонником идеи федерации, несмотря на начало создания в 1919 г. классического военно-политического союза государств, отделяющих Россию от Германии[144].

Тем не менее Пилсудский пошел на контакт с Б. Савинковым и Чайковским, хотя и не связывал с ними особых надежд[145]. В польской историографии утвердилось мнение, что для Пилсудского в этот момент был важен сам факт сотрудничества с русской эмиграцией, как потенциальной военной силой будущего российского демократического государства[146]. К числу сторонников Пилсудского в этом вопросе принадлежали начальник второго отдела штаба военного министерства Б. Медзинский, М. Сокольницкий, А. Струг, Б. Венява-Длугошевский, Т. Шетцель, сменивший впоследствии Медзинского на его посту.

Почву для приезда Савинкова в Польшу в начале 1920 г. готовил К. М. Вендзягольский[147], который инициировал письменное приглашение от Пилсудского. Делегация Колчака на Парижской мирной конференции направила Савинкова и Чайковского в Варшаву, куда они и супруги А. А. и Л. Е. Дикгоф-Деренталь прибыли 16 января. До конца своего пребывания в Варшаве (20 января) они нанесли ряд визитов, в том числе начальнику государства Пилсудскому.

Важнейшим вопросом, который обсуждался на этой встрече в резиденции маршала в Бельведере, был вопрос о будущем устройстве Восточной Европы. Пилсудский озвучил основную идею своей внешнеполитической концепции, позже получившей наименование «прометеизма»[148]. В «широкий» план Пилсудского входило использование «русских антибольшевистских сил» в рамках союза пограничных государств (образовавшихся на границе с Россией) и Финляндией – «своего рода Лиги Наций для борьбы с большевизмом». Однако Пилсудский из этого разговора с Б. Савинковым и Чайковским понял, что лидеры русской эмиграции «никогда не согласятся на полную независимость пограничных с Россией государств и пойдут только на предоставление им автономии»[149].

На встрече было достигнуто взаимопонимание по вопросу о возможности создания в Польше русских военных отрядов. Было решено на средства польского военного министерства создать политический отдел – координирующий центр по их формированию. Политический отдел должен был находиться в тесном контакте с польским правительством, правительствами союзных Польше государств, с военными и дипломатическими представительствами Англии и Франции. Печатным и пропагандистским органом РПК становилась газета «Свобода»[150].

Информация о решении собрать антисоветские группы и добровольцев на польской территории достигла советской столицы окольным путем – через Германию. «Из Берлина сообщают, – докладывал М. М. Литвинов[151] наркому Чичерину, – что Польша объявила всеобщую мобилизацию и что ожидается Фош. Сазонов[152], Б. Савинков и Чайковский перекочевали в Варшаву, где они организуют русскую армию». Литвинов констатировал также, что белыми агитаторами «продолжаются попытки тайной вербовки среди пленных в Германии»[153].

27 февраля Пилсудский вновь отправил Вендзягольского в Париж с письмом к Савинкову. Вендзягольский должен был сообщить о готовности Пилсудского заключить и с «русской национальной армией» соглашение при условии согласия ее командования (в лице А. И. Деникина. – Т. С.) на созыв Учредительного собрания, избранного путем всеобщего голосования и на тех же территориальных и политических условиях, какие начальник государства выставил советскому правительству.

В Париже Вендзягольский встретился с лидерами русской эмиграции (Г. Е. Львовым, В. А. Маклаковым) и Б. Савинковым и сообщил им о готовящемся тактическом маневре польского правительства: предложить советскому правительству мир на условиях, которые заведомо не будут им приняты[154]. Во время переговоров Пилсудский потребовал бы признать «восточные границы Польши 1772 г.» и независимость новых государств, образовавшихся в пределах бывшей Российской империи (не только Украины, Литвы, Эстонии, но и казачьих областей – Дона, Кубани, Терека)[155].

Ощущение себя освободителем угнетенных русским царизмом народов переполняло Пилсудского. «Мы на штыках несем этим несчастным странам безоговорочную свободу», – заявил начальник государства журналисту одной парижской газеты в эти февральские дни 1920 г.[156]

18 марта 1920 г. польский посланник в Париже М. Замойский сообщал в Варшаву о «коренных изменениях» «французских планов в отношении Советской России». «Печальный опыт» белых армий привел французское руководство к выводу о наличии «явно национального характера большевистской системы», наличия «определенного национального самосознания» в Советской России, а также ее «сплочения и усиления». Если вооруженная борьба с ней, как извне, так и изнутри, в такой ситуации бесцельна, то – полагало французское руководство – война с большевиками утратила признанный за нею «характер защиты Европы от большевизма (теория колючей проволоки) и свелась исключительно к разрешению польско-большевистских споров»[157].

Теперь Франция желала видеть в Польше «прежде всего еще одну гарантию против Германии», подчеркивал Замойский. Нападение большевиков на Польшу руководство Франции в данный период времени считало «маловероятным»[158]. В этот период времени, как и в конце 1919 г., советское руководство вплоть до апреля 1920 г. считало возможным заключить мир с Польшей за счет территориальных потерь. Главное командование Красной армии только начинало вырабатывать планы предстоящей операции на польском фронте, отдавая директивы об «активной обороне» на Западном и Юго-Западном фронтах. Директива Главного командования обоим фронтам о приведении войск в боевую готовность последовала лишь 8 апреля[159] в ответ на наступление Пилсудского на Украину.

Видимое ослабление позиций Красной армии на Западном фронте стало следствием колоссального напряжения сил Советской республики в Гражданской войне. Мы не привлекаем внимание читателя к фактическому материалу, свидетельствующему о финансовых вливаниях из бюджетов стран Антанты в организацию, снабжение и поддержку белых армий на севере, северо-западе, юге России и на ее Дальнем Востоке, а также в Сибири. Однако такого рода финансовая интервенция не принесла желаемых результатов.

Обратив свой взор на Польшу как на «барьер против России» или «ключ к миру» в Европе, союзники стали экономнее расходовать средства. Они разыскали подходящего, как им казалось, кандидата на роль организатора «русского вооруженного патриотического движения в Польше», в детстве и юности связанного с Польшей, – Б. Савинкова. Эта кандидатура почти без труда (не считая «несвободу» Б. Савинкова от того, что он был русским) вписалась в политический фон молодой республики, вступившей на трудный путь самостоятельного развития.

Военный лидер Польского государства Пилсудский с присущей ему осторожностью присматривался к этой неординарной фигуре, которая на первой же встрече смогла уловить смысл мессианских планов начальника государства. Принципиальное согласие на формирование русских отрядов в Польше Б. Савинковым было получено.

§ 2. «Отряд русских беженцев» на территории Польши

К этому моменту на территории Польши уже находился контингент русских отрядов – Отдельная русская армия генерал-лейтенанта Н. Э. Бредова, командующего войсками Деникина на Украине. В конце января 1920 г. Бредов попал в окружение в боях с Красной армией. При согласовании с начальником английской военной миссии в Одессе он предпринял попытку выйти из окружения через Бессарабию. Но Румыния отказалась пропустить армию к переправе через Днестр, встретив ее пулеметной стрельбой. Бредов был вынужден выходить из полукольца окружения к Польше. 12 февраля 1920 г. разведчики белой армии вошли в связь с польскими войсками в районе Н. Ушицы[160].

С армией Бредова в Польшу прибыло, по свидетельству Б. А. Штейфона, в общей сложности до 30 тысяч человек, включая беженцев из-под Одессы, отряд немцев-колонистов, отряд Спасения Родины, некоторые части гарнизона Одессы и ее окрестностей, отряды пограничной и полицейской стражи. В числе беженцев был большой процент уроженцев Польши и Белоруссии[161]. Украинцы из отряда Бредова в количестве почти 4 тысяч человек перешли в Стрелецкую бригаду О. Удовиченко Украинской Народной Республики (УНР)[162].

После заключения договора в Солодковцах 1 марта 1920 г. между делегатами Главного командования польской армии и генерал-лейтенантом Бредовым отряд по предложению польского командования занял участок польского фронта и принял участие в военных действиях против большевиков[163]. Свои действия генерал Бредов должен был согласовывать с оперативным планом польского командования. Его отряд был расквартирован в лагерях Стржалково, Пикулицы, Домбе, позже для отряда был устроен еще один лагерь – в Александрове-Куявском[164].

Другим достаточно пестрым формированием со значительным русским компонентом[165] на территории Польши в этот период времени был партизанский отряд генерала Станислава-Марии Никодимовича-Михайловича Бэй-Булак-Балаховича[166]. После заключения мирного договора между Эстонией и Советской Россией (2 февраля 1920 г.) полковник Булак-Балахович перевел свои отряды из Эстонии в Латвию. Попытка военно-дипломатической миссии Белорусской народной республики (БНР) в Риге провести мобилизацию белорусов в добровольческий отряд Булак-Балаховича не удалась.

9 февраля представитель Главного командования польской армии при главном командовании армий Латвии и Эстонии А. Мышковский вошел с Булак-Балаховичем в контакт, после чего состоялся переход на польскую территорию. В этот момент в отряде насчитывалось всего 1000 солдат и 227 офицеров[167]. В марте 1920 г. Булак-Балахович прибыл в Брест-Литовск, вступил в подчинение и поступил на обеспечение Главного командования польской армии[168].

Третьей, самой значительной группой, которая стала основой для формирования русских отрядов в Польше, стали офицеры и солдаты бывших белых Северо-Западной и Северной армий Н. Н. Юденича и Е. К. Миллера, интернированные в Эстонии и Латвии. Для этих офицеров и солдат возможность перебраться в Польшу стала реальным выходом из тяжелого положения, в котором они оказались. Общая численность интернированных белых офицеров и солдат в Эстонии составляла около 15 тысяч человек.

2 марта 1920 г. эстонское Учредительное собрание утвердило «Обязательное постановление о лесных работах», которое в среде русской эмиграции получило название «Закон о белых рабах». Постановление предусматривало призыв на принудительные лесные работы 15 тысяч мужчин в возрасте от 18 до 50 лет (в первую очередь «лиц без определенных занятий» независимо от подданства). В течение 1920 г. русские офицеры и солдаты должны были «заготавливать необходимый минимум топлива и материала для вывоза». К лесным работам приравнивалась «резка торфа и ломка горючего камня», а также добыча сланца[169]. Подготовка к отправке добровольцев в русские отряды из Эстонии в Польшу через Латвию была организована «в полном согласии с латвийскими военными властями»[170].

На организационную работу по вербовке в русские отряды и их подготовку польское военное командование с согласия Пилсудского выделило значительные средства. Политический отдел Б. Савинкова на этом этапе действовал в согласии с русским командованием добровольческих войск и регулярно направлял информацию о ходе своей деятельности русским политическим деятелям и представительству генерала Врангеля в Париже и самому Врангелю в Крым.

С негласного согласия правительств Финляндии, Эстонии и Латвии в эти страны из Польши были отправлены агенты с целью агитации в русские военные отряды офицеров и солдат интернированной в Эстонии Северо-Западной армии, русских отрядов в Латвии, бывшей Северной армии и всех желающих. Эти действия противоречили стремлению генерала Врангеля собрать на Юге России весь человеческий материал со всех фронтов – Северного, Северо-Западного и других для продолжения вооруженной борьбы с большевиками. Резервом для пополнения добровольческих отрядов Врангель считал и корпус генерала Бредова, интернированный на территории Польши[171].

В конце марта по поручению маршала Ф. Фоша генерал П. Анри разработал план наступления Пилсудского в восточном направлении (на Киев) и в период наступления сопровождал Пилсудского на фронте[172]. Польская армия в Европе в тот момент по численности превосходила армию Великобритании и уступала только Красной армии. Реализация намерения союзников и Пилсудского создать военные отряды из русских добровольцев на польской территории могла бы усилить антисоветский фронт.

Врангель, несмотря на осторожную политику польского военного руководства в вопросах сотрудничества с Белой армией, некоторое время лелеял надежды на создание объединенного «славянского фронта», свое место в котором должны были занять и поляки. Несмотря на то что Врангелю было известно о намерении польского военного руководства создать на западной границе России федерацию независимых государств во главе с Польшей[173], 15 апреля 1920 г. Южнорусское правительство в лице министра иностранных дел П. Б. Струве обратилось к польскому правительству[174] с предложением послать своего дипломатического и военного представителя в Варшаву.

Второй отдел штаба военного министерства пришел к выводу о заинтересованности Врангеля в соглашении с Польшей. Сотрудничество с Врангелем было признано возможным, поскольку он, полагали польские военные, смог бы убедить Англию, «рекомендующую прекратить борьбу с большевиками, что еще можно вести совместную борьбу с Советской Россией». Струве в своем обращении к польскому правительству поднял проблему положения отряда Бредова в Польше, предложив использовать его на правом крыле антибольшевистского фронта[175].17 апреля Пилсудский издал приказ о наступлении на Украину, в котором для УНР был отведен участок фронта[176].

Уместно отметить, что режим наибольшего благоприятствования непольским формированиям на польской территории в условиях начавшегося наступления был создан для украинских военных отрядов. Только в украинские военные формирования весной 1920 г. польское военное руководство разрешило агитацию в лагерях красноармейцев и в ряде польских повятов[177]. Народная армия УНР стала самой многочисленной группой антисоветских отрядов. Она пополнилась за счет разбитой Деникиным в боях на Украине Галицийской армии[178]. В мае 1920 г. польское военное командование согласилось на приезд в Польшу военнопленных Первой мировой войны украинской национальности из Германии и Венгрии.

На основании соглашения с С. Петлюрой от 21–22 апреля 1920 г. к Польше отошла Восточная Галиция. «Совершенно секретная» военная конвенция, заключенная военным министерством Польши и правительством Петлюры 24 апреля, должна была действовать до «заключения постоянного военного договора между польским и украинским правительством»[179].

Конвенция предусматривала совместные польско-украинские действия против советских войск на территории Правобережной Украины. В этом случае – передачу украинских войск «в распоряжение Верховного командования польской армии», обмен офицерами связи, снабжение польских войск на украинской территории продовольствием и подводами, необходимые суммы денег для выплаты жителям по максимальным ценам за продукты. В распоряжение польского командования поступал весь железнодорожный транспорт. Украинское правительство обязалось взять на себя оплату расходов при формировании украинских частей на польской территории, польское Верховное командование – поставить им оружие, боеприпасы, снаряжение и обмундирование в количестве, необходимом для трех дивизий.

Заключение соглашения с Петлюрой Б. Савинков воспринял как нарушение предварительной договоренности о совместной деятельности. Во время личной встречи с Пилсудским в апреле 1920 г. он упрекнул его в том, что Польша самим фактом заключения этого договора требует признания самостийности Украины. Договор с Петлюрой, по мнению Б. Савинкова, мог подать повод к превратному толкованию «конечных целей Польши в войне с большевиками». «Русские сами виноваты в этом договоре», – парировал Пилсудский, так как «с поляками вовремя не согласились». Договор был чрезвычайно выгоден для Польши, Пилсудский уверил Б. Савинкова, что он носит «временный характер, т. к. в договоре имеется оговорка, что окончательную судьбу Украины решит украинское Учредительное собрание»[180].

Заключать аналогичное польско-русское соглашение с правительством Врангеля Пилсудский не спешил, т. к. считал его «в политическом смысле неопределенным» и с «печатью реакции». «Таврическая губерния, – полагал Пилсудский, – слишком мала пространственно, чтобы можно было серьезно говорить о договоре с нею». Военные успехи армии Врангеля он также оценивал скептически. Б. Савинкову Пилсудский заявил, что если армия Врангеля в ближайшее время не выйдет из Крыма и не освободит казачьих областей, «то с патриотической Россией и правительства, и общественное мнение Европы перестанут считаться». Тогда и в Польше сложится убеждение, что «большевистская Россия и есть подлинная Россия», поэтому какие-либо контакты с Врангелем Пилсудский считал преждевременными[181].

24 апреля 1920 г. Пилсудский занял Вильно. 25 апреля польские войска совместно с военными частями УНР перешли в наступление на территории от Припяти до Днепра[182]. Две украинские дивизии участвовали в походе Пилсудского на Киев и в боях на Украине в составе 3-й польской армии. Апрельское наступление армии Пилсудского на восточном направлении коренным образом изменило отношение английских военных к геополитическим планам поляков. 4 мая военный польский уполномоченный при дипломатическом представительстве в Лондоне рапортовал в военное министерство Польши, что «английские военные круги настроены по отношению к Польше весьма благосклонно, но английское правительство занимает неопределенную позицию»[183].

Командование Красной армии не успевало за стремительным развитием событий на западной границе Советской России. Только к 28 апреля был разработан план разгрома польской армии и армии УНР и был утвержден Политбюро ЦК РКП (б)[184]. Однако остановить наступление польской армии и армии УНР Красная армия не смогла, и 7 мая 1920 г. поляки заняли Киев.

В таких условиях вербовка в антисоветские отряды в Польше существенно расширилась. В мае 1920 г. в Литве развернула деятельность французская военная миссия. Кроме собственно разведки на территории Литвы и в Белоруссии (район от Гродно до Минска) французы занимались агитацией в добровольческие антисоветские отряды в среде красноармейцев. «За последние пять недель, – сообщалось 11 июня в отдел Запада НКИД, – французская миссия получила инструкции направлять всех желающих красноармейцев в армию Врангеля и Балаховича». Процедура отправки добровольцев из Литвы в Польшу была предельно упрощена: «Желающий ехать являлся в миссию, подробно опрашивался о состоянии русских войск и их расположении, получал визу и деньги на билет до Мемеля, там ставил литовскую выездную визу в Министерстве иностранных дел и ехал». Денежных пособий при этом не выдавалось[185].

В Париже представитель Врангеля П. Б. Струве после наступления польской армии выяснял возможности совместных военных действий армии Врангеля, подкрепленной из французского бюджета, и польской армии. Однако в отношении этой идеи французские дипломаты на Кэ д’Орсе вплоть до эвакуации поляков из Киева оставались скорее равнодушными, чем доброжелательными[186].

В начале июня для реального воплощения своего плана в жизнь Б. Савинков организовал руководящий и координирующий орган – Русский политический комитет (РПК), который взял на себя функции будущего российского правительства. В программу РПК Б. Савинков включил ряд демократических положений с целью создания «третьей», демократической, республиканской и «крестьянской России»[187]. Печатным органом РПК, на издание которого были получены средства от польских властей, стала газета «Свобода».

Важнейшим для деятельности Б. Савинкова в Польше стал его визит к Пилсудскому в Бельведер 10 июня. На этой встрече были оговорены вопросы сотрудничества, общая политическая и национальная платформы, отношение к антибольшевистскому добровольческому движению. По свидетельству Вендзягольского, Пилсудский принял Б. Савинкова как «товарища и старого революционера», выразил «одобрение идее консолидации русского общества в Польше», высоко оценил создание русской организации – Российского политического комитета (РПК) во главе с Б. Савинковым[188].

В письме Чайковскому Б. Савинков сообщил, что во время встречи оба они (Пилсудский и Б. Савинков. – Т. С.) «одинаково выражали надежду, что Россия воссоздается, как Великая Федеративная республика, а сильная (увеличенная плебисцитом) и свободная Польша будет жить с ней в мире и дружбе». Пилсудский, по словам Б. Савинкова, был убежден, что все национально-государственные образования, которые в будущем отделятся от России, образуют «единый союз с Россией на началах большей или меньшей степени федерации», а «Польша или Финляндия примкнут к этому союзу»[189]. Военное продвижение на восток в 1920 г. должно будет стать первым шагом на этом пути[190].

После этой встречи Савинков развернул бурную деятельность по собиранию в пределах Польши офицеров и рядового состава Северной, Северо-Западной армий из Латвии и Эстонии, добровольцев из северо-западных губерний России и всех желающих вступить в отряды под его командованием. Предварительно Савинков провел переговоры с генералом А. П. Паленом, руководившим в это время организацией офицерской жизни в Латвии, о возможности отправки русских солдат в Польшу и нашел полное понимание с его стороны.

В июне 1920 г. член РПК А. А. Дикгоф-Деренталь и Б.Р. Гершельман, русский общественный деятель в Польше, приехали в Ригу, где вступили в переговоры с представителями Северо-Западной армии – генералами Паленом, В. А. Трусовым, Л. А. Бобошко, Б. С. Пермикиным. Для установления тесного контакта с РПК Пален, в свою очередь, направил в Варшаву в качестве офицера связи ротмистра Трайдникова.

Польское командование через Б. Савинкова выделило генералу Палену кредит в размере 9 миллионов польских марок на вывоз чинов Северо-Западной армии из Эстонии в Польшу, а также на их содержание. Вербовкой, подготовкой к отправке и отправкой в Польшу из Эстонии руководил полковник А. Фиттингоф. Работа наладилась быстро, отправка добровольцев производилась из Риги через порт Данциг эшелонами в среднем по тысяче человек.

При содействии некоего Сергеева, состоявшего на латвийской службе, под видом русских в Польшу переправлялись и латвийские солдаты и офицеры, поскольку в связи с демобилизацией латвийской армии они лишились средств к существованию. Из Латвии в Польшу переправились многие будущие командиры антисоветских формирований периода 1920–1921 гг.[191] Офицеры из Латвии стремились попасть в Польшу, в антисоветские русские военные формирования. Туда же направлялись и все желающие принять участие в войне против Советской России на стороне Польши.

Параллельно велись переговоры и с представителями бывшей Северной армии в Финляндии. Подготовка к вербовке в русские военные антибольшевистские отряды развернулась на территории Псковской и Витебской губерний. О ходе формирования добровольческих частей Б. Савинков регулярно информировал Врангеля.

Дикгоф-Деренталь показал позже на Лубянке, что работа по отправке солдат и офицеров из Риги и Ревеля потребовала значительных усилий. Но переезд в Польшу для многих русских белогвардейцев и их семей стал единственной возможностью исправить свое бедственное положение. «Многие уехали лишь потому, – показал Дикгоф-Деренталь на Лубянке в августе 1924 г., – что “хотя гирше, да инше”»[192].

Врангель в этот период времени предпринял успешный стратегический маневр и после разгрома 1-го конного корпуса и конной группы Д. П. Жлобы смог выйти из окружения в Донбасс. 11 июня советскому правительству стало известно, что Ллойд-Джордж занял негативную позицию в отношении наступательных планов Врангеля. Л. Б. Красин[193] сообщал в эти дни в НКИД и СНК из Лондона о заявлении Ллойд-Джорджа, что свое наступление Врангель предпринял «вопреки планам и советам английского правительства». Чичерин, в свою очередь, докладывал в Реввоенсовет Республики (РВСР), что «английское правительство отозвало всех представителей, бывших у Врангеля, дало инструкции не оказывать ему никакой помощи советами, деньгами, материалами и амуницией»[194]. «Отказ англичан от дальнейшей помощи нам, – писал в эмиграции Врангель, – отнимал последние надежды»[195].

12 июня Красная армия в ходе контрнаступления выбила польские части из Киева. Польская армия стала отступать. Осторожная позиция английского правительства в отношении захватнических планов Пилсудского сменилась их полным неприятием; по средам и субботам в Лондоне регулярно проходили массовые митинги против польской интервенции в России. Вопрос о массовых митингах рассматривался даже в палате общин[196]. «Поляки в настоящее время находятся в депрессии», – констатировал очевидец событий – поверенный в делах США в Варшаве Г. Уайт[197].

Эти неудачи подтолкнули Пилсудского к союзу с Врангелем. 16 июня дипломатический представитель Врангеля в Варшаве Кутепов отправил текст телеграммы Б. Савинкова о готовности польского правительства заключить «русско-польское соглашение»[198] с Врангелем. Но во время беседы с Б. Савинковым Пилсудский в очередной раз подчеркнул, что Врангель «в глазах сейма и общественного мнения» Польши продолжает оставаться «недостаточно авторитетным», пока его войска не «вышли из Крыма и не освободили казачьих областей».

Кроме того, Пилсудский ждал от Врангеля заявления, что тот является не врагом, а другом Польши. Ранее начальник государства публично объявил, что ведет войну не против России, а против большевиков[199]. Пилсудский вновь высказал Б. Савинкову твердое убеждение в том, что «власть большевиков близится к концу», а будущая Россия будет строиться на основе «свободного соглашения… самостоятельных государств на началах различной степени федерации». К этому союзу, по убеждению маршала, примкнут Финляндия и Польша[200].

20 июня русские деятели в Польше публично признали положения программной Декларации Врангеля (за подписью министра иностранных дел Южнорусского правительства Струве)[201] и верховную власть Врангеля. Это заявление существенно расширило базу формирования военных отрядов в Польше. 23 июня маршал Пилсудский дал официальное согласие на формирование отдельного русского отряда на польской территории[202].

В тот же день Б. Савинков телеграфировал генералу А. С. Лукомскому в Константинополь, что наступление большевиков сделало эвакуацию корпуса Бредова в Крым практически невозможной, несмотря на то, что он «сделал все от него зависящее». «Ваше требование, чтобы никакие русские войска не оставались в Польше, совершенно неосуществимо», – категорически заявил Б. Савинков[203]. Как инициатор создания русских отрядов в Польше он видел себя единственным их командующим и старался удержать весь русский контингент на ее территории. Во время июньского визита к Пилсудскому Б. Савинков добился понимания польского руководства в вопросе улучшения положения офицеров и солдат корпуса Бредова в польских лагерях.

В конце июня 1920 г. польский военный министр генерал К. Соснковский в письме Б. Савинкову вновь подтвердил, что Польша ведет войну не против России, а против коммунистов, и определил технические условия формирования русских отрядов в Польше. Предполагалось, что значительные расходы Польши на эти цели будут зачтены в качестве долга будущего российского правительства во главе с Б. Савинковым.

Б. Савинков, в свою очередь, должен был решительно отказаться от лозунга «единой и неделимой России», принятый им в период руководства информационным агентством Колчака в Париже, сменить его на лозунг признания национальной независимости отделившихся от России государств. Позже Б. Савинков отмечал, что союз поляков с белыми в лице генерала Врангеля казался ему в тот момент «естественным и необходимым», несмотря на то что Врангель считал формирование русских отрядов в Польше вредным для Белого дела. Вслед за правительством Франции савинковский РПК признал правительство Врангеля, отметив только расхождение в понимании сторонами национального вопроса[204].

В «Открытом письме генералу Врангелю» Б. Савинков писал: «Мы, русские патриоты, без различия партий, монархисты, республиканцы, социалисты, – видим в Вас носителя русского национального флага… Мы верим, что Вы не пойдете по дороге генерала Деникина… Старого не вернешь… Царя не восстановишь. Мы верим, что Вы пытаетесь восстановить Россию не царскую, не помещичью, не чиновничью, а Россию “третью”, ту Россию, где все будут равны перед законом, где будет порядок, где каждый казак и каждый крестьянин будет иметь свою землю, будет мирно трудиться на ней и мирно обогащаться, ту Россию, которая не будет теснить, не насиловать никого – ни эстонца, ни латыша, ни украинца, ни еврея; ту Россию, которая твердит: свободу и мир – всему миру»[205].

К концу июня 1920 г. в результате наступления Пилсудского на восток в ходе советско-польской войны польская армия подошла к линии Керзона, установленной на Парижской мирной конференции в качестве восточной этнографической границы Польши. 30 июня второй отдел штаба военного министерства издал приказ о поддержке вербовки в «специальный русский отряд» – «отряд русских беженцев»[206].

1 июля Б. Савинков сообщил военному вице-министру Соснковскому о «высокой чести», которую Пилсудский оказал ему, «разрешив на началах личного доверия» формирование отдельного русского отряда на территории Польской республики[207]. 3 июля, после создания «секретного организационного комитета», Б. Савинков, Д. В. Философов и генерал П. В. Глазенап заключили «соглашение» о создании на территории Польской республики «специального русского соединения». Определение в этом документе функций и подчиненности отряда свидетельствовало о неком временном политическом компромиссе между Врангелем и Б. Савинковым. Отряд должен был действовать «совершенно независимо», но «в тесной моральной связи» с Врангелем и под командованием генерала Глазенапа.

В то же время «во всех политических и дипломатических вопросах, касающихся и не касающихся армии», последнее слово принадлежало Б. Савинкову[208]. Он немедленно приступил к практическому осуществлению ранее достигнутой договоренности с польским военным руководством и начал формирование русских военных отрядов в своем «политическом подчинении»[209].

4 июля ударная группировка, выделенная командующим Западного фронта М. Н. Тухачевским, перешла в наступление. В течение следующих трех дней правофланговые войска Западного фронта смяли фронт 1-й польской армии, после чего Красная армия стала теснить польские части. Ситуация на советско-польском фронте дала новый толчок развитию отношений между Врангелем и Б. Савинковым. 5 июля в структуре военного министерства Польши для координации совместных усилий был создан специальный отдел (экспозитура) во главе с капитаном Ю. Ульрихом[210].

6 июля дипломатический представитель Врангеля в Варшаве Г. Кутепов получил телеграмму следующего содержания: «Главнокомандующий уполномочивает Вас заявить, что польские войска не только не являются в его глазах вражескими, но рассматриваются им как союзные, поскольку Польша борется не с русским народом, а с советским режимом». «Разрешение политических и территориальных вопросов» откладывалось до момента «окончания общей борьбы»[211].

На следующий день, 7 июля 1920 г., РПК заключил договор с генералом П. В. Глазенапом о передаче создаваемых в Польше отрядов в военное подчинение Врангелю. В политическом отношении они подчинялись Б. Савинкову, как и отряд Булак-Балаховича. В оперативном отношении отряд Балаховича подчинялся польскому военному командованию и с 9 июня принимал участие в боевых действиях на Северном фронте в составе группы полковника Рыбака в районе Каленковичей. В период битвы под Варшавой вместе с 9-й пехотной дивизией генерала В. Сикорского он занимал часть фронта в районе Влодава – Люблин[212].

Стремительное июльское наступление Красной армии на Варшаву чрезвычайно встревожило всех, и в первую очередь Б. Савинкова, поскольку могло сорвать его глобальные планы. В письме Черчиллю от 8 июля он настойчиво подчеркивал, что «положение в стране и на фронте тревожно», высказывал недоумение, почему «союзники, которые сами помогли Польше сделаться самостоятельным государством, покинули ее в решительную минуту». В заключение Б. Савинков предостерегал У. Черчилля: «Если Польша не устоит против большевиков, ответственность за это поражение ляжет в значительной мере на союзников»[213].

Факты вербовки и отправки русских добровольцев в Польшу из республик Прибалтики не были тайной для советского руководства. Начиная с июля 1920 г. НКИД РСФСР в нотах министерствам иностранных дел Эстонии и Латвии выражал протесты против организации эшелонов добровольцев на польско-советский фронт. НКИД высказывал возмущение «в связи с попустительством в отправке в Польшу добровольцев со стороны руководства балтийских государств»[214].

10 июля 1920 г. в ноте министру иностранных дел Эстонии Э. Бирку были перечислены факты вербовки бывших служащих СевероЗападной армии в армию Булак-Балаховича и Петлюры. Советская сторона зафиксировала наличие нескольких вербовочных бюро, в том числе в «Бюро лесных работ» в Вейзенштайне, бюро полковника Смирнова в Ревеле и Брест-Литовске. Добровольцев в армию Петлюры вербовал Украинский комитет, причем желающие в целях переезда из Эстонии украинизировали свои имена. В ноте было также отмечено, что первый эшелон на «польско-петлюровский фронт» был отправлен из Эстонии 3 июня в составе 120 человек. В их числе были упомянуты полковники Северо-Западной армии Рогожинский, Колосов, Шеффер и другие[215]. Территория Латвии использовалась как «перевалочный пункт и пункт концентрации» для массовой отправки добровольцев на польский фронт. О том, что в Латвии, Эстонии и Финляндии находятся разведывательные пункты, через которые информация из центральной части России поступала в центральный пункт разведки штаба армии Врангеля, также было известно ВЧК[216].

10 июля главнокомандующий войсками Антанты маршал Ф. Фош предписал генералу начальнику французской военной миссии в Варшаве П. Анри «оказывать всяческое содействие польской армии в защите польской территории»[217]. В Варшаву отправилась англофранцузская миссия во главе с английским послом в Германии Э. д̓Аберноном и начальником Генерального штаба Верховного совета Антанты генералом М. Вейганом, который дал очень низкую оценку Пилсудскому как командующему и обвинил лично его в создании тяжелой ситуации для Польши[218].

В тот же день командующий польской армии Соснковский направил Б. Савинкову чрезвычайно теплое письмо, в котором сообщал о значительной работе «почти всех отделов и департаментов» военного министерства по «вопросу формирования военного отряда». «Желая способствовать как можно более быстрому продвижению дела создания российского отряда», Соснковский предложил Б. Савинкову обращаться к нему всегда, «когда в этом будет потребность». «Для ускорения дел, вытекающих из отданных министерством распоряжений», сообщал командующий, главком решил ввести новую должность и в ближайшее время «назначить офицера для связи, который возможно быстро смог бы решить все вопросы в министерстве». «По вопросу запрещения антироссийской агитации в концентрационных лагерях» военным министерством было издано «соответствующее телеграфное распоряжение». «Вопрос концентрации казачьих отрядов», чрезвычайно волновавший Б. Савинкова, польским военным руководством также не был оставлен без внимания[219].

Отчитавшись в проделанной работе перед Б. Савинковым, командующий польской армии сформулировал основные принципы организации русского отряда в письме, текст которого приводим полностью:

Варшава. 10.07.20 г.

Милостивый государь!

По рассмотрении и представлении Верховному Главнокомандующему вопросов, затронутых Вами в письме от 1 числа с. м., спешу в ответе сообщить в порядке вопросов, поставленных Вами, нижеследующее:

1) Воззвание к армии и польскому обществу, подписанное Начальником Государства и Верховным Главнокомандующим от имени Совета Государственной Обороны и утверждающее, что мы боремся не с Россией, а с большевизмом, вполне разрешает означенный вопрос.

2) Находящийся под Вашим управлением отряд мы будем финансировать и экипировать по нормам, установленным в польской армии.

Само собой разумеется, мы гарантируем, что никто из сражающихся совместно с польской армией против большевиков ни в коем случае не может быть выдан противнику.

3) Русские отряды, в случае оставления ими польской территории с оружием в руках, дадут обязательство, что ни в коем случае не примут участия в боях против Польши.

Что касается содействия к увеличению личного состава Русского отряда, то оно будет оказано, т. к. в этом заинтересованы обе стороны, но в пределах технической возможности и имеющихся средств.

В соответствии с вышеизложенным планом также будет оказана помощь по извлечению оставшегося военного материала из Эстонии и Германии.

Подтверждаем, что руководство формированием поручено Вам. Что же касается казачьих формирований, то об этом Вы были поставлены в известность в ответе на Ваше письмо от 4-го сего месяца[220].

Подтверждаем также, что сформированный Вами отряд будет использован только для борьбы с большевиками.

Мы согласны ввести различия в головных уборах и другие отличительные знаки, но только в случае, если эти отличия не осложнят взаимные добрые взаимоотношения с польской армией и обществом.

<…>

8) Что же касается стратегических факторов для обособления Русского отряда, то признание таковых возможно только по взаимному согласию.

Выражаю надежду, что вышеизложенные ответы удовлетворят Вашим требованиям.

Остаюсь, уважающий Вас, Соснковский, генерал-поручик»[221].

Тем временем ситуация на советско-польском фронте развивалась стремительно: 11 июля польская армия была выбита из Минска. Дж. Керзон от имени государств Согласия направил советскому руководству ноту с требованием немедленно прекратить наступление на Западном фронте, а также военные действия против Врангеля. В ноте содержалось предложение созвать конференцию с участием Советской России для переговоров об окончательном мире с ее соседями. Как известно, руководитель Cоветского государства В. И. Ленин не только проигнорировал этот призыв британского премьера, но и дал установку на «бешеное ускорение наступления на Польшу»[222].

Как известно, единства в советском руководстве по вопросу о стратегических приоритетах в этот период не было. 11 июля в «Правде» была опубликована статья И. В. Сталина – своего рода предостережение от неумеренной революционной горячности некоторых представителей руководства Cоветского государства, сторонников стремительного марша на Варшаву. «Наши успехи на антипольских фронтах несомненны, – писал он, – но было бы недостойным бахвальством думать, что с поляками в основе уже покончено, что нам остается лишь проделать “марш на Варшаву”». «Это бахвальство… – подчеркивал Сталин, – неуместно не только потому, что у Польши имеются резервы, которые она, несомненно, бросит на фронт… но и прежде всего потому, что в тылу наших войск появился новый союзник Польши – Врангель, который грозит взорвать с тыла плоды наших побед над поляками…” Смешно поэтому говорить о “марше на Варшаву” и вообще о прочности наших успехов, пока врангелевская опасность не ликвидирована»[223].

В новых условиях, следуя основным принципам своей внешнеполитической концепции, польское военное командование ускорило формирование на своей территории не только русских, но и самостоятельных белорусских и украинских отрядов, а также казачьих частей. В разгар наступления большевиков Б. Савинкову стало известно, что в лагерях размещения корпуса Бредова (Стржалково, Пикулицы, Домбе) ведется антирусская агитация представителями украинских и белорусских отрядов. Подобная деятельность конкурентов не вязалась с бонапартистскими планами Б. Савинкова. 12 июля он направил маршалу Пилсудскому письмо с просьбой прекратить эту агитацию, а также передать руководство всеми без исключения русскими формированиями в его руки[224].

В день, когда Красная fрмия выбила польскую армию из Вильно (14 июля), состоялся очередной визит Б. Савинкова в Бельведер в сопровождении генерала Глазенапа. Пилсудский сообщил им о принятом им решении: создаваемый на польские средства Отдельный русский отряд будет действовать в глубоком тылу противника. В связи с его оперативным назначением отряд будет состоять из 3 пехотных полков (по 9 рот), конной казачьей группы численностью от 5000 сабель, отряда генерала Булак-Балаховича, а также «соответствующей артиллерии», запасного батальона и офицерской школы. Савинкову удалось убедить Пилсудского, что и казачий отряд есаула М. И. Яковлева должен быть подчинен ему[225].

16 июля, когда пленум ЦК РКП (б) принял решение отклонить ноту Керзона, не отказываясь от переговоров с Польшей, ускорить наступление, Б. Савинков сообщил генералу Врангелю о решении Пилсудского сформировать на территории Польши «отдельный русский отряд трех родов оружия для самостоятельного действия». Врангель узнал от Б. Савинкова, что тот берет на себя формирование отряда и последующее командование им, но «временно» отряд будет находиться в стратегическом подчинении польской Главной квартиры. Финансирование и экипирование предполагалось осуществлять «по польским нормам». Отряд «ни в коем случае не будет выдан противнику» и «может быть употреблен исключительно для борьбы с большевиками», а «в случае заключения мира с большевиками», подчеркивал Б. Савинков, отряд будет иметь право «с оружием эвакуироваться из Польши». Б. Савинков просил Врангеля рассматривать этот отряд «как морально с ним (Врангелем. – Т. С.) связанный и стремящийся к общей цели объединения России». В заключение Б. Савинков обещал Врангелю свое содействие «в пределах сил»[226].

Другая телеграмма была отправлена им в Париж, в Русское политическое совещание на имя Г. Е. Львова. Савинков изложил политическую формулу Пилсудского о его войне «не против России, но против большевиков», не с захватническими целями, а для освобождения России «от врага». Он выразил убежденность в скором упадке большевиков, последующем распаде России на «ряд свободных государств», к союзу которых присоединятся Польша и Финляндия[227].

В этот период Б. Савинков еще искал доверия и поддержки у главнокомандующего Русской армией – «единственного ныне носителя русского национального знамени». Однако позиция Врангеля оставалась прежней: он был убежден, что обстановка требует «посылки всего, что можно, в Крым». Распыление сил Белого движения и формирование новых русских отрядов в Польше он считал «вредными для русского дела»; эту точку зрения Врангель отстаивал в письме главному координатору описываемого нами процесса – военному министру Великобритании Черчиллю[228].

Британский военный министр направил Б. Савинкову письмо, в котором выдвинул серьезные аргументы в пользу правильного понимания ситуации Врангелем и необходимости перебросить все русские части на Юг России, что могло бы оттянуть с Западного фронта значительно бóльшие силы Красной армии. Опровергая аргументы Черчилля, Б. Савинков в ответном письме подчеркнул свою и начальника Русского отряда Глазенапа «лояльность» по отношению к барону Врангелю. Б. Савинков убеждал Черчилля, что русский отряд будет формироваться только из тех добровольцев, которые не могут быть переправлены в Крым. Затем Б. Савинков обратил внимание на отсутствие возможности эвакуировать в Крым подчиненный Врангелю отряд Бредова в связи с наступлением Красной армии[229].

Кроме того, Б. Савинков предупредил Черчилля, что позиция Врангеля в отношении русских отрядов в Польше может «испортить дружественные отношения» между Россией и Польшей, а это, в свою очередь, может отрицательно сказаться «на общерусском деле», которое Врангель возглавляет. Развернувшиеся боевые действия в рамках польско-советской войны Б. Савинков использовал в качестве козырной карты, называя Польшу единственным препятствием на пути Красной армии. «Если большевики будут в Варшаве, – заклинал Савинков, – они неизбежно будут и в Берлине. Большевики же в Германии есть начало конца всей Европы»[230].

16 июля заместитель военного министра Польши Соснковский[231] сообщил начальнику польской военной миссии в Париже генералу Помяновскому о решении главного командования польской армии организовать военные антибольшевистские отряды на своей территории. Он подчеркнул, что добровольцы «могут совершенно свободно выбирать и поступать по принципу национальной принадлежности в те или иные отряды». К сотрудничеству с группой Б. Савинкова польское военное руководство склонила декларируемая им и членов его группы цель: не только «беспощадная борьба с большевизмом», но и с Германией. Военное министерство наделило генерала Владимирова полномочиями на ведение вербовки в создающиеся русские отряды[232].

К этому моменту МИД Франции пришло к пониманию возможности о признании правительства Врангеля де-факто[233]. 21 июля военный министр Польши генерал Ю. Лесневский издал приказ о всемерной помощи по организации двух военных групп на территории Польши: «соединения генерала Балаховича» и «отрядов русских беженцев»[234]. В приказе было предписано проводить концентрацию всех казаков «безотносительно к месту их жительства и рождения, а также всех русских офицеров, унтер-офицеров и нижних чинов, которые изъявят желание вступить в отряды из русских беженцев». Предусматривалось «всемерное содействие» вербовке добровольцев и создание агитационных комитетов в их среде. К приказу прилагался список «зарегистрированных вербовочных эмиссаров»[235], имеющих удостоверения второго отдела штаба военного министерства.

Вторые отделы штабов военных округов (ВО) должны были осуществлять «контроль над вербовкой», а также «общее руководство и транспортировку казачьих и русских добровольцев». Из вторых отделов для руководства этой работой были выделены польские офицеры с чрезвычайными полномочиями, «требования и представления» которых подлежали «безоговорочному» исполнению[236]. Добровольцы из русских военнослужащих и казаков, которые являлись поодиночке и группами, по линии вторых отделов штабов военных округов отправляли на сборный пункт в лагерь Калиш.

Кампанию по организации отрядов из русских беженцев предписывалось провести «быстро, четко и энергично» в течение 14 дней. Всю работу по снабжению, инструктированию, сбору информации проводило военное министерство Польши. Довольствие личного состава отрядов русских беженцев должно было соответствовать довольствию офицеров и солдат польской армии. Однако офицерам было положено не более 80 % от довольствия польского подпоручика[237].

Активную работу по собиранию добровольцев в «русские отряды беженцев» в Польше провели члены РПК. С целью агитации и переправки контингента добровольцев из других мест русского рассеяния в Польшу Н. Г. Буланов посетил Париж; Дикгоф-Деренталь в июле был командирован в Эстонию, Латвию, Финляндию с целью установления «дружественных отношений с правительствами и военным руководством», а также для организации переправки военных эшелонов в Польшу[238].

Только от французской военной миссии в Риге на цели вербовки добровольцев Дикгоф-Деренталь получил более 20 тысяч американских долларов. Из них на хранение начальнику французской миссии он оставил более 4 тысяч долларов. На организацию военных эшелонов и эвакуацию из Латвии Дикгоф-Деренталь передал полковнику А. А. Гоерцу 10 тысяч долларов, в Эстонию для обеспечения вербовочной работы он взял с собой 6 тысяч долларов[239].

Организацией работы по агитации интернированных армии Бредова в «русские отряды беженцев» в польских лагерях руководил исполняющий обязанности начальника второго отдела штаба военного министерства соратник Пилсудского Б. Медзинский. 27 июля в письме Савинкову он указал на то, что бредовцы относятся «настороженно к акции генерала Глазенапа» в Польше и готовятся к переправке в Крым. Медзинский подчеркнул, что «было бы желательно сменить руководителя вербовочной работы в их среде и развернуть агитацию путем распространения газеты “Свобода”». В лагерь Стржалково он предложил направить «серьезных людей, имеющих доверие в среде русских эмиссаров»[240].

28 июля РПК заключил соглашение с представителями русских формирований «по границе Латвийской республики и территории Псковской и Витебской губерний»[241], после чего приток добровольцев в Польшу из этого региона заметно увеличился. Всего на дело организации вербовочной работы в Прибалтике и Финляндии было истрачено более 72 тысяч финских марок, более 5 тысяч американских долларов, более 4 тысяч германских марок, 8600 французских франков[242].

Итоги работы агитаторов в этот период времени были весьма заметны. К 29 июля 1920 г. только в Эстонии было сформировано 23 эшелона добровольцев – более 7 тысяч бывших военнослужащих Северо-Западной армии. Около одной тысячи ждали отправки[243]. Их вывозили под руководством генерал-майора Л. А. Бобошко[244]. Можно предположить, что к сентябрю 1920 г. из Эстонии в Польшу выехало в общей сложности 9–10 тысяч бывших военнослужащих СевероЗападной армии[245].

11 августа 1920 г. Латвия подписала мирный договор с Советской Россией. В тексте договора значилось, что все организации и группы, «именующие себя или претендующие на роль правительств всей территории договаривающейся стороны или ее части» находятся вне закона[246]. Пребывание всех «неправительственных войск» на территории Латвии и Советской России запрещалось, в случае их обнаружения предполагалась полная их «нейтрализация и иммобилизация», т. е. полное разоружение.

Латвийские власти отказали в пропуске через свою территорию эшелонов с интернированными офицерами и солдатами СевероЗападной армии из Эстонии под предлогом опасности заражения населения тифом. Существенно изменилось положение русских беженцев в Латвии из числа военной верхушки бывшей Северо-Западной армии. Латвийские власти арестовали наиболее заметных офицеров армии Юденича. Пален с верными ему офицерами вынужден был бежать в Польшу к Б. Савинкову, тем более что 27 июля они подписали договор о сотрудничестве, смысл которого сводился к воссозданию Северо-Западной армии. Латвийское посольство в Варшаве после появления Палена в Варшаве опровергло информацию средств массовой информации о формировании в Латвии армии из числа солдат бывшей Северо-Западной армии[247].

В этот период времени тесные контакты, по свидетельству Д. В. Философова, РПК установил с дипломатическими и военными миссиями (обеими французскими, финляндской, латвийской и эстонской, а также итальянской и английской). Имели место также «дружеские сношения с японской миссией»[248]. Формирование отряда из трех родов оружия с техническими частями шло полным ходом согласно плану польского военного командования. Было решено, что отрядом будет командовать генерал Глазенап, как человек, «не стремящийся к реставрации Романовых и проникнутый демократическими стремлениями»[249].

Вначале Б. Савинков был доволен ходом подготовительной работы по организации отряда и надеялся, что к середине августа первая русская часть выйдет на польский фронт. Серьезным препятствием к исполнению его плана был недостаток боевого снаряжения, поэтому в очередном письме к Черчиллю прозвучала осторожная просьба Б. Савинкова «к тем, кто богат», о малой части «ненужного им теперь своего или германского оружия». Впрочем, Б. Савинков не очень рассчитывал на положительное решение британского министра по этому вопросу[250].

Попытки получить материальную поддержку от Главного командования Русской белой армии также не увенчалась успехом. Поверенный в делах в Париже Н.А. Базили через Дикгоф-Деренталя передавал Б. Савинкову вполне определенное мнение Главного командования Русской армии: не возражать против формирований в Польше, но и не брать за них ответственность и материально их не поддерживать[251].

Процесс создания «отрядов русских беженцев» в соответствии с планом, разработанным вторым отделом штаба военного министерства Польши, шел без сбоев вплоть до августа 1920 г. и находился в строгой зависимости от развития ситуации на Советско-польском театре военных действий. Каждая неудача польской армии на фронте становилась очередным толчком к расширению агитации и вербовки в русский отряд. Контингент антисоветских формирований был неоднороден: офицеры и солдаты разбитой Красной армией и интернированной в Эстонии Северо-Западной армии; казаки, добровольно сдавшиеся в плен полякам, военнопленные красноармейцы, попавшие в польские лагеря, и прочие группы добровольцев.

Франция, признавшая правительство главнокомандующего Русской белой армией Врангеля, безусловно, в лице главнокомандующего союзными войсками маршала Ф. Фоша и представителей французской военной миссии в Польше оказывала влияние на ход рассматриваемого процесса. Мнение французского военного командования было, по всей видимости, в этот период времени решающим. Начальник государства Пилсудский декларировал свою решимость на сотрудничество с Врангелем.

Однако в августе 1920 г. ситуация на советско-польском фронте изменилась, французское и польское командование стало рассматривать вопрос о поддержке польской армии со стороны русских отрядов. Попытки Б. Савинкова убедить англичан в лице У. Черчилля и лидеров русской военной эмиграции в Париже оказать РПК материальную помощь на организационные цели результатов не дали.

§ 3. «В Польше готовится грандиозное наступление на нас…»[252]

К этому периоду времени, после IX партконференции ЦК РКП (б), на которой было решено провести социально-военный эксперимент, т. е. «помочь в советизации Польши», резко изменилась ситуация на фронте. В революционном походе преградой на пути к мировой революции оказалась Варшава. Пилсудский в книге «1920 год» подчеркнул, что знал об этих планах большевиков и главной своей задачей считал предотвращение их реализации[253].

Стремительный авантюрный бросок Красной армии «за Вислу»[254] в первой половине июля – начале августа 1920 г. вновь стимулировал руководство Великобритании предложить РСФСР пойти на перемирие. Москва ответила отказом, который дал основания премьер-министрам Англии и Франции на совещании в Хейте (близ Фолькстауна) 8–9 августа принять решение о передаче дела спасения Польши «в руки военных советников»[255].

Представитель Врангеля при Верховном командовании Антанты генерал Е. К. Миллер заявил о решении Врангеля «начать по всему фронту общее наступление» с целью разгрузить польский фронт[256]. Маршал Ф. Фош обратился к премьер-министру Франции А. Мильерану за военной поддержкой для Врангеля[257]. 10 августа правительство Франции обозначило Врангеля «властителем Юга России», его правительство признало де-юре и назначило своего дипломатического представителя при нем[258].

Командующий «украинскими вооруженными силами» Петлюра также выразил желание участвовать в совместных действиях против Красной армии. 8 августа он обратился к французскому командованию с просьбой «координировать» операции армий Польши, Украины и России. Его план предполагал выступление Врангеля на правом берегу Днепра, занятие районов Очакова, Николаева, Херсона. После выхода на линию Никополь – Вознесенск Петлюра планировал поворот правым крылом на Черкассы, где произошло бы слияние армии Врангеля с украинской армией. Предлагалось содействие французского флота (бомбардировка при взятии Очакова, траление мин и прочее).

После овладения этой территорией польская армия должна была перейти в активную оборону по Днепру и Припяти, в то время как русская и украинская армии приступили бы к захвату горнопромышленного района Кубани. Заключение мира с Советской Россией, отправка на родину красноармейцев и солдат, разоруженных в Германии, а также войсковых контингентов, оставшихся от армий генералов Миллера и Юденича, признавались обстоятельствами, «препятствующими исполнению» плана Петлюры.

В начале августа отряды русских беженцев в Польше получили почти реальные очертания. На 9 августа 1920 г., как сообщал Б. Савинков «старому товарищу и другу» А. Бирку[259], в его подчинении находились: 1) «отряд генерала графа Палена», находившийся на территории Латвии; 2) «формируемый на польской территории отряд генерала Глазенапа» и 3) «действующий на польском фронте отряд генерала Булак-Булаховича». Савинков был уверен что, «если Польша не будет побеждена большевиками, отряды эти, общая численность которых не превышает ныне 10 000 человек, увеличатся численно и сольются со временем в единую армию под единым командованием». Савинков приглашал Бирка и «близких к нему офицеров» в Польшу, чтобы «помочь в создании предполагаемой армии»[260].

В этот ответственный стратегический момент польское военное руководство перестала устраивать кандидатура царского генерала на посту командующего Русским отрядом. Начальник второго отдела штаба военного министерства Б. Медзинский 7 августа предупредил Б. Савинкова, что «некоторые офицеры», занимающие командные должности, «слишком подчеркивают их связь с русской армией», что имя генерала Глазенапа является синонимом «старого режима». Вследствие этого большая часть польского правительства, польского командования, парламента и влиятельных общественных кругов смотрит на русские формирования «не очень благосклонно и даже с недоверием»[261].

Монархическая позиция генерала Глазенапа стала причиной раскола в русских отрядах: ему отказались подчиняться генералы Пален и Булак-Балахович, было решено заменить его другим русским генералом. Б. Савинкову пришлось так объяснять в письме Глазенапу позицию польского правительства и военного командования в вопросе смены руководства: «они допускали возможность польско-русского соглашения», но «с полностью демократическим лицом и при неоспоримо демократической русской правительственной программе»[262].

Параллельно совершенно секретной акции – собиранию «отрядов русских беженцев» польское правительство вело переговоры с советским правительством об условиях заключения перемирия в войне. На чрезвычайном заседании Совета министров Польши 11 августа было решено, что в случае достижения перемирия с Советской Россией части Петлюры и Булак-Балаховича будут отведены с линии фронта, а в случае заключения мира – распущены[263].

В эти дни особенно наглядно проявилась «до крайности противоречивая линия стратегического поведения» советского Главного военного командования[264]. 10 августа Тухачевский без согласования с РВСР самостоятельно отдал приказ наступать на Варшаву; вслед за этим (14 августа) был опубликован приказ за подписью председателя Реввоенсовета республики Л. Д. Троцкого о наступлении на Варшаву до момента начала переговоров с Польшей[265]. Но на 11 августа были назначены переговоры о перемирии в Минске между Варшавой и Москвой, а в ночь на 12 августа было подписано соглашение о принятии польской мирной делегации представителями Красной армии[266].

Польское военное командование 16 августа развернуло массированное наступление и приказало отправить часть русских отрядов численностью 1500 штыков на Северный фронт. Однако по просьбе Б. Савинкова, который настаивал на продлении формирования отрядов еще на 2 недели, этот приказ был отозван. Против отправки полураздетых и плохо и недостаточно вооруженных русских частей на польско-советский фронт решительно высказался генерал Глазенап; 17 августа он обратился к польскому военному министру с просьбой эвакуировать русские части к Врангелю в Крым[267].

Планы польского военного командования использовать русский отряд против Красной армии противоречили интересам Врангеля и могли поставить под угрозу его план, поддержанный французским маршалом Ф. Фошем. К этому моменту Врангель, уверенный в поддержке Франции, уже высадил десанты на территории Кубани, поэтому он принял решение о подчинении Отдельного русского отряда в Польше себе и о начале переправки его личного состава на Южный фронт.

Численность Русского отряда составляла 4 тысячи человек, в их числе было 700 офицеров[268]. Б. Савинков рассчитывал на пополнение отряда за счет пленных и «добровольно сдающихся красногвардейцев», число которых, по его данным, выросло до «нескольких десятков тысяч»[269]. Одновременно он активизировал вербовочную работу: ротмистр Эксе в августе отправился в Париж, затем – в Лондон. В августе и сентябре Б. Р. Гершельман посетил Крым[270].

Поскольку Глазенап, по оценке военного командования Польши, «не внушал никакого доверия большинству бойцов» Северо-Западной армии, а у поляков имел «репутацию германофила», 28 августа приказом военного представителя Врангеля в Польше он был снят с должности командующего Русским отрядом. Командование отрядом принял генерал-лейтенант Л. А. Бобошко. Причиной разрыва Б. Савинкова и военного ведомства Польши с Глазенапом и Врангелем стали не только серьезные тактические и политические разногласия, но и методы деятельности Б. Савинкова: активная агитация против переезда русских солдат и офицеров на Юг России[271].

В тот же день (28 августа) Пилсудский принял решение о подчинении Русского отряда под командованием генерала Бобошко в военном отношении польской Главной квартире, что диктовалось «как оперативною, так и политическою необходимостью». В свою очередь генерал Бобошко получил приказ польского командования о выходе на фронт.

Однако генерал Бобошко также отказался исполнять этот приказ, аргументируя свое решение тем, что «люди еще экипируются (есть неодетые, много босых) и вооружены далеко не полностью», что делало выход отряда на фронт невозможным[272]. Узнав об очередном отказе выполнять приказ командования о выходе на фронт, Б. Медзинский[273] потребовал разъяснений у Б. Савинкова по вопросу, «кому окончательно подчиняются русские отряды и кого надо считать командующим с правом решающего голоса»[274]. Позиция Бобошко не изменилась и после объяснений с Б. Савинковым: вывести «части» на фронт он отказался «за отсутствием достаточного количества солдат»[275].

С мнением русских генералов военному командованию Польши приходилось считаться. В этот период времени, несмотря на наступление польской армии, Антанта сделала ставку на Врангеля. 28 августа польское правительство предприняло усилия перед союзниками и попыталось доказать несправедливость линии Керзона как основы восточной границы Польши. Но Варшаве в ответ объяснили, что оккупированные Польшей непольские территории ей принадлежать не могут. Отечественный исследователь справедливо замечает, что именно в этот момент выявилась вся искусственность и несостоятельность союза Польши, Петлюры и Врангеля[276].

Врангель все еще оставался значимой фигурой в русской игре союзников[277]. В обмен на их поддержку он признал царские долги, был готов предоставить им право эксплуатации железных дорог в Европейской России, а также право взимания таможенных и портовых пошлин во всех портах Черного и Азовского морей. В обмен на поддержку и признание союзные государства получали излишки хлеба на Украине и Кубани, ¾ нефти и бензина и ¼ добычи донбасского угля[278].

Для Врангеля была очевидной необходимость оформления военного союза с Польшей, когда «крупные успехи поляков в борьбе с Красной армией» впервые за все время вооруженной антисоветской борьбы «давали возможность путем согласованных действий польской и русской армий, под высшим руководством французского командования»[279] наконец-то нанести смертельный удар советской власти. Из штаба Врангеля уже сообщали в Париж о готовности польского правительства создать русскую армию из военнопленных красноармейцев численностью 80 тысяч человек[280]. Решение о подчиненности армии было компромиссным: она должна была находиться под польским командованием и использоваться на польском фронте, но на правом фланге. В ходе операции армия переходила бы на левый фланг армии Врангеля и под его командование[281].

С генералом Булак-Балаховичем Б. Савинков 27 августа заключил соглашение, согласно которому вооруженный отряд Булак-Балаховича «выступал под общими лозунгами Русских отрядов, возглавляемых Савинковым на польской территории». Была выработана общая программа, которая имела своей целью «возрождение России на демократической основе» и включала 4 пункта: Учредительное собрание, земля народу, демократия, союз народов (федерация). Булак-Балахович был поставлен под финансовый контроль со стороны Б. Савинкова. Он должен был сохранять «стратегическую связь» с другими русскими отрядами, но с оперативной точки зрения мог действовать самостоятельно.

Б. Савинков брал на себя представительские функции отряда Булак-Балаховича «с политической точки зрения» перед польским правительством и союзными державами, а также обязался содействовать улучшению снабжения и организовать культурно-просветительное и санитарное обслуживание отряда. Б. Савинков обязался также организовать «антибольшевистскую пропаганду в Красной армии и в местностях России, занятых ныне большевиками»[282]. Предполагалось, что «в случае передвижения отряда генерала Булак-Балаховича в глубь российской территории на местах будет организовано местное самоуправление и административное управление согласно плану, выработанному Б. Савинковым[283].

Со своей стороны польское военное ведомство приступило к усилению армии Булак-Балаховича. 27 августа штаб военного министерства Польши за подписью майора К. Полякевича[284] издал приказ о вербовке добровольцев в его отряд[285]. Кампания по вербовке контингента носила «срочный характер», поскольку «дивизия» Булак-Балаховича была признана военным министерством «серьезной военной силой, очень ценной в боевом отношении». Для исполнения приказа дивизионному врачу Рожно-Рожновскому и военному чиновнику М. Григорьеву было предписано объехать все концентрационные лагеря, сборные и пересыльные пункты и этапы. В приказе подчеркивалось, что деятельность эмиссаров необходимо «самым решительным образом поддержать и приложить все усилия к тому, чтобы она в возможно более короткий срок дала серьезные результаты».

Завербованных добровольцев было приказано «немедленно» отправлять к месту интендантства группы Булак-Балаховича – в Люблин или во второй отдел штаба польского военного министерства. Обмундирование и оружие пленные красноармейцы получали на месте, там же зачислялись в соответствующее подразделение дивизии. Подобные распоряжения были отправлены во вторые отделы командований всех военных округов[286]. Контроль осуществлял второй отдел штаба военного министерства.

Состав будущей армии Булак-Балаховича был неоднородным: военные единицы различались по составу, снабжению и военной подготовке. 1-я дивизия «Смерти» под командованием полковника М. Л. Матвеева считалась лучшей. Основной ее состав Булак-Балахович привел с собой из Эстонии. Отменной, по свидетельству генерала П. Н. Симанского, была и личная сотня Булак-Балаховича. В кавалерийской дивизии под командованием полковника С. Э. Павловского лучшим был конный полк[287]. 2-я дивизия была сформирована в конце августа в Люблине под командованием полковника Л. И. Микоши. В ее составе были офицеры бывшей Северо-Западной армии Н. Н. Юденича, которых Микоша привел с собой из Эстонии. Но основной контингент частей армии Булак-Балаховича составили выходцы из Полесья и из-под Пинска.

Определенную часть контингента отряда составили военнопленные красноармейцы из польских лагерей. В отечественной историографии есть мнение, что число добровольцев – военнопленных Красной армии составило в НДА около 10 тысяч человек[288]. Эта цифра требует уточнения, если ее принять, то следует признать, что НДА почти полностью была сформирована из военнопленных красноармейцев, что не соответствует действительности.

В составе НДА была самостоятельная крестьянская дивизия под командованием атамана Искры-Лохвицкого. 3-ю дивизию стали формировать в январе 1920 г. под Кобрином под командованием генерала М. В. Ярославцева. В нее действительно вступили военнопленные красноармейцы из лагеря Стржалково. Все эти части, кроме полка донских казаков полковника Г. Духопельникова и железнодорожного полка, принимали участие в боевых действиях на стороне польской армии. Штаба в НДА, по сути, не было, хотя его начальником числился полковник Васильев[289]. С 24 сентября отряд Булак-Балаховича был переподчинен 4-й польской армии и в группе генерала Ф. Краевского принимал участие в боях за Пинск[290].

О численности НДА к осени 1920 г. в различных источниках имеется достаточно однородная информация: Виктор Савинков насчитывал 10 тысяч человек, генерал Симанский – 20 (с резервами), Н. И. Какурин – 9 тысяч штыков и 1 тысячу сабель[291]. З. Карпус предполагал, что в боевых действиях принимало участие около 11 тысяч человек[292].

Б. Савинков продолжал собирать силы. 6 сентября он заключил соглашение «с целью координации действий против большевиков» с лейтенантом В. Бреде (Бриеде), военная группа которого находилась в Эстонии[293]. Как и отряд Палена в Латвии, группа в Эстонии состояла из чинов бывшей Северо-Западной армии. Б. Савинков принял меры к их эвакуации в Польшу, надеясь, что численность Русского отряда к ноябрю 1920 г. вырастет до 35 тысяч человек[294].

В сентябре дважды в Ригу выезжал Дикгоф-Деренталь. Добровольцам из Эстонии и Латвии он обещал выплату денежного содержания со дня посадки на пароход, своевременную уплату содержания в соответствии с занимаемой должностью, а также немедленно выдать обмундирование. Снаряжение и вооружение добровольцы должны были получить на месте формирования – в г. Скальмержице. Пищевое довольствие было обещано в размере полного фронтового пайка, установленного в польской армии[295].

10 сентября Б. Савинков докладывал председателю Совета министров Польши, что формирование русских частей «быстро продвигается вперед». В районе г. Влодава находилось «соединение генерала Булак-Балаховича», численностью 5 тысяч штыков и сабель. Для усиления этого «соединения» командующий 3-й польской армией прикомандировал к нему контингент «в 2 тысячи сабель», что в сумме составило 7 тысяч человек. В районе Калиша было дислоцировано «соединение генерала Бобошко», численностью 4,5 тысячи человек. В стадии формирования находились «соединение генерала Пермикина» и «кавалерийское соединение генерала Трусова».

Б. Савинков пытался убедить председателя Совета министров Польши в необходимости прекратить засекречивать акцию по формированию русских отрядов в Польше и указывал на необходимость «великодушной помощи союзников» оружием и обмундированием[296]. Председатель РПК исходил из того, что русские части в Польше были предназначены «для совместных операций с польскими войсками на польском фронте». После победы над большевиками Б. Савинков планировал использовать их «для операций непосредственно в России»[297].

В середине сентября Врангель отдал приказ об эвакуации всех боеспособных частей из Польши в Крым и обратился к правительству Франции с предложением о «совместном плане действий с поляками». 21 сентября от его имени русский военный агент в Швеции передал телеграмму генералу К. Г. Маннергейму с выражением уверенности в том, что «Финляндия также присоединится к общим действиям, с целью нанесения большевизму окончательного удара»[298]. Надежды Врангеля не оправдались – главнокомандующий независимой Финляндии не счел возможным участвовать в русской акции.

В условиях успешного польского контрнаступления 18 сентября польское военное министерство приняло решение реорганизовать русские части, перевести их в Брест и организовать этапный и сборный пункт в Скальмержицах[299]. После несостоявшегося «крайне желательного»[300] для польского военного командования выхода Русского отряда на фронт 26 сентября Врангель уволил Бобошко и назначил командующим армией генерал-майора Б. С. Пермикина. Начальником штаба Русского отряда был назначен прибывший из Латвии полковник Б. П. Поляков.

О личности и послужном списке Пермикина в исторической литературе имеет место неоднородная информация. По данным второго штаба польского военного министерства, он родился в богатой, но обедневшей семье в Сибири; до февраля 1917 г. состоял на службе в императорской армии в чине ротмистра. Затем пошел на службу к С. Булак-Балаховичу, который в 1918 г. произвел его в полковники[301].

Военное командование Польши, не зная о приказе Врангеля (или не желая знать о нем), 27 сентября приняло решение переправить армию под командованием Бобошко в распоряжение 4-й польской армии, для этой цели было подготовлено 52 вагона. Несмотря на приказ генерала Соснковского от 30 сентября, из которого следовало, что дивизия Бобошко уже вышла на фронт[302], в распоряжение 4-й польской армии она не прибыла.

28 сентября армия под командованием Пермикина была переименована Врангелем в 3-ю Русскую армию (3РА), в составе которой Врангель надеялся увидеть и армию Булак-Балаховича и казачьи отряды. Польский Генеральный штаб не препятствовал переезду добровольцев из Польши к Врангелю, число которых, по его данным, составило к концу сентября 1920 г. 10 тысяч человек[303].

Особую надежду в период «русской акции» польские и французские военные возлагали на формирование казачьих отрядов на территории Польши, начиная с конца мая 1920 г., когда казаки-красноармейцы стали переходить на сторону польской армии. Польский историк З. Карпус отметил 9 случаев перехода казачьих отрядов в полном или неполном составе: 8 случаев в период с 27 мая по 17 сентября 1920 г. и один случай в 1919 г. на Литовско-Белорусском фронте[304]. Г. Ф. Матвеев полагает, что случаев перехода на сторону поляков было вдвое меньше, поскольку из упомянутых польским историком восьми случаев перехода четыре в сводках оперативного отдела Генерального штаба не упоминаются[305].

По данным на 22 сентября 1920 г., как следует из документа польского Генерального штаба, обнаруженного нами в фонде второго отдела штаба военного министерства, имело место 6 случаев перехода казачьих частей Красной армии на сторону поляков. 27 мая фронт перешла казачья бригада в районе Игумена, 31 мая – 3-я Донская бригада 14-й кавдивизии в районе Киева, 20 июня – 59-й Оренбургский полк под командованием Бека Мемдиева под Березиной, 20 июля – 1-й Кубанский полк 9-й кавдивизии в районе Кременчуга, 18 августа – полк им. Троцкого 8-й кавдивизии под командованием Г. Духопельникова, 17 сентября – полк 14-й кавдивизии в районе Клевании[306].

Факт перехода Уральского казачьего полка на сторону поляков подтверждается другим документом: 17 сентября 1920 г. полк был включен генерал-майором Бобошко в состав Русского отряда приказом № 69[307]. Кроме групповых имели место и единичные переходы казаков на сторону поляков.

Этот контингент был включен в казачью кавалерийскую бригаду под командованием есаула М. И. Яковлева[308] и казачью бригаду в составе трех полков под командованием есаула А. И. Сальникова (майора Первой Конной армии). Казачья бригада есаула Сальникова была образована летом 1920 г. из перешедших к полякам казаков, плененных в Новороссийске (в составе Донского полка войскового старшины Д. А. Попова и батареи есаула И. И. Говорухина).

На 25 сентября 1920 г. французская военная миссия в Польше имела информацию о состоянии всех антибольшевистских российских частей на фронте, в тылу и «находившихся в стадии формирования». Сводка была составлена на основе данных, полученных из военного министерства Польши, польского генерального штаба, РПК Б. Савинкова и от военного представителя генерала Врангеля в Польше генерала П. С. Махрова[309].

По данным сводки, на фронте находилось три подразделения. Во-первых, армия Булак-Балаховича в составе: 3 пехотных полков, артиллерийского дивизиона, 2 кавалерийских полков, технического батальона. Общая численность армии Булак-Балаховича (вместе с приданными ей 2 тысячами сабель из 3-й польской армии) составила 7,5 тысячи. Собственно армия Булак-Балаховича подразделялась на 2 части: 1-ю оперативную группу, которая включала 3 тысячи солдат с 3 орудиями и резервную группу в составе 2,5 тысячи кавалеристов и 3-го танкового батальона.

Во-вторых, в составе 7-й польской территориальной дивизии на фронте находились две кавалерийские бригады: есаулов Сальникова и Яковлева. Бригаду донских казаков есаула Сальникова в количестве 600 человек предполагалось ввести в состав армии Булак-Балаховича. В сентябре при ней была сформирована батарея есаула И. Г. Конькова. Кавалерийская бригада под командованием есаула Яковлева (входила в состав корпуса генерала Бредова) состояла из терских и кубанских казаков и насчитывала 1200 человек.

В районе Калиша продолжалось формирование двух военных частей: армии под «предположительным командованием» генерала Бобошко и 3 конноартиллерийских полков под командованием генерал-майора В. А. Трусова. Армия формировалась в составе 3 пехотных полков, эскадрона регулярной конницы, артдивизиона, танкового батальона, 2 кавалерийских полков, батальона управления и обслуживания и технического батальона. Предполагалось, что ее численность составит 5 тысяч человек. По поводу состояния этого соединения французская миссия дала следующий комментарий: «подготовлена к отправке на фронт. Регион – Брест-Литовск. Пехота в состоянии готовности. В кавалерии лошади плохие. В артиллерии нет пушек».

Численность конноартиллерийских полков генерала Трусова (донские, уральские и оренбургские казаки) предполагалось довести до 15 тысяч человек. На момент подготовки справки «воевало или было готово воевать» всего 8 тысяч казаков. Подготовку этого соединения во французской миссии также оценили невысоко: «лошади в очень плохом состоянии. Личный состав плохо обмундирован, нет ни сабель, ни карабинов».

Состояние армии под «предположительным командованием» Бобошко французские офицеры оценивали следующим образом: «офицеры – в процессе вербовки: Финляндия, Эстония, Латвия (Восточная миссия)». «Материальная часть пока не предусмотрена».

Штатный состав корпуса в планах («sur la Papier») составлял 15000 человек. К ноябрю 1920 г. планировалось увеличить его численность до 30 тысяч человек. Рядовой состав этой армии предполагалось набирать из военнопленных красноармейцев. На момент составления справки число военнопленных красноармейцев, записавшихся в эту армию, составляло 9 тысяч человек[310].

После длительного переезда 1 октября добровольцы из Эстонии и Латвии во главе с генерал-лейтенантом Паленом прибыли в Скальмержице[311]. Они составили костяк 2-й стрелковой дивизии и вошли в состав 3РА. Кроме нее в составе 3-й Русской армии была 1-я стрелковая дивизия под командованием генерала Бобошко, а также сводная казачья дивизия под командованием генерала Трусова. Вопрос о кандидатуре на пост командующего 3РА в тот момент не был решен.

К этому периоду времени в сводной казачьей дивизии Трусова были две бригады под командованием полковников Немцова и С. С. Де Маньяна. В состав бригад входили полки: Донской («Красновский», под командованием полковника Г. Я. Духопельникова), Оренбургский и Уральский, а также Кубанский дивизион и Донская батарея. После подписания перемирия между Польской и Советской республиками 12 октября казачья бригада есаула Сальникова вошла в состав Сводной казачьей дивизии 3РА под командованием генерала Трусова. Самостоятельно существовали Донской полк (с батареей) есаула М. Ф. Фролова (они не пожелали переправляться в Крым с частями Бредова и вошли в Украинскую народную армию[312]) и бригада (с батареей) есаула Яковлева.

Польская тактика затягивания переговоров в Минске делала их бессмысленными; 2 сентября стороны приняли решение перенести переговоры в Ригу. В этот период времени польская армия продолжала теснить Красную армию, а 26 сентября части Булак-Балаховича в составе польской армии заняли Пинск. Война подходила к концу, и начальник государства Пилсудский уже не видел большой необходимости в продолжении «русской акции» на территории Польши. Он заявил Савинкову, что позиция военного командования в этом вопросе будет зависеть от «отношения союзных правительств к русским формированиям в Польше»[313].

В новой международной ситуации Главное командование польской армии выработало основные политические принципы для корпуса своих военных атташе. Главный тезис новой политической концепции звучал так: «Польша искренне стремится к миру», но не уверена в таких же намерениях со стороны России. Во-вторых, Польша не принимает линию Керзона в качестве восточной границы, поскольку «заключение мира по этой линии означало бы большевизацию Восточной Европы на долгие годы»[314]. В-третьих, в этот момент польское военное руководство считало возможной «дальнейшую войну с большевиками», в качестве «естественного союзника» был определен Врангель. Военным атташе в отношении представителей Врангеля следовало демонстрировать «доброжелательные отношения». По отношению к украинцам военным представителям Польши следовало «занимать позицию наблюдателей и посредников»[315].

27 сентября военный министр генерал К. Соснковский издал приказ о завершении работ по организации русских военных отрядов на территории Польши. Экспозитуре (отдел разведки и контрразведки) военного министерства в Калише было приказано произвести их оснащение «по возможности быстро», после чего следовало отправить их на фронт «без промедлений»[316].

Приказом от 28 сентября военное министерство присвоило группе Булак-Балаховича наименование Отдельная союзная армия на равных правах с польской армией[317]. Финансирование армии было решено осуществлять непосредственно из польского военного министерства. Напомним, что после заключения соглашения Булак-Балаховича с РПК в лице Б. Савинкова 27 августа финансирование осуществлялось через Российский политический комитет. Все суммы, выплаченные Булак-Балаховичу правительством Польши, «как натурой, так и деньгами, начиная с 1 марта 1920 г., а также суммы, которые с ведома Б. Савинкова будут вперед расходуемы на дело», признавались «государственным долгом России Польской республике»[318].

По-иному решался вопрос со снабжением в 3РА. Питание контингента не осуществлялось, как это было обещано Дикгоф-Деренталем и Савинковым. Обещанное при вербовке жалованье не было выплачено. На обеспечение довольствия отпускались денежные суммы в таком количестве, что, как сообщал генералу Нисселю командующий 2-й стрелковой дивизией генерал-лейтенант Пален, «обеспечить дивизию довольствием возможности не представлялось». Офицеры и солдаты были голодными; чтобы прокормиться, вынуждены были продавать личные вещи[319].

Выданного обмундирования хватило на 25 % личного состава, остальные оставались полураздетыми. 50 % офицеров и солдат не имели обуви и верхней одежды. Часть из них прибыла в Польшу в начальной стадии заболевания тифом, и у них не было возможности получить медицинскую помощь. «Вооружением» армии считались по 47 винтовок «русского образца» на каждый полк, «частью непригодных», и 4 испорченных пулемета, которые служили тренажерами для занятий по стрельбе[320].

Тем не менее организаторы «русской акции» в Польше считали ее успешной и ставили перед русским добровольческим командованием вопрос о необходимости использовать антисоветские формирования в борьбе против большевиков. Врангель направил просьбу председателю Военного совета Антанты маршалу Фошу о содействовании в «создании единого польско-врангелевского фронта» против Советской России[321]. Маршал Фош информировал об этом предложении премьер-министра Франции А. Мильерана как «о заслуживающем внимания», но признавал необходимость согласия на этот шаг польского правительства[322].

На советско-польских мирных переговорах советская сторона делала попытки прозондировать проблему формирования нового антисоветского блока, поскольку после разгрома армии Деникина союз Польши с Врангелем мог создать огромные проблемы советскому руководству. Это осложняло ход переговоров. В свою очередь, польские политики понимали, что «помощь Франции надо ставить на чисто коммерческую почву», поскольку за свое устаревшее вооружение она выставляла им непомерные счета. В этой ситуации вопрос о будущем военных формирований под «политическим руководством» Б. Савинкова польские политики поставили в зависимость от хода мирных переговоров в Риге[323].

Так, член польской делегации на мирных переговорах – депутат сейма социалист Н. Барлицкий на вопрос корреспондента РОСТА о возможности поддержки Польшей Врангеля заявил, что Франция от Польши в этом смысле «ничего положительного получить не может». Депутат сейма намекнул, что союза Польши с Врангелем советскому руководству опасаться не следует, а «ликвидацией польского фронта вы быстро забьете Врангеля в крымскую бутылку»[324].

Информация о том, что польское военное командование продолжает усиленно вооружать антисоветские формирования[325], заставило российско-украинскую делегацию на мирных переговорах в Риге 28 сентября 1920 г. настоять на включении в проект текста прелиминарного мирного договора пункта о взаимном обязательстве «не допускать на своей территории образования и пребывания правительств, организаций и групп, ставящих своей целью вооруженную борьбу против другой договаривающейся стороны»[326]. Известно, что переговоры шли трудно, польская делегация имела массу финансовых претензий к Советской России, в том числе – по периоду до 1917 г., несмотря на то, что советское правительство не заявило о своей правопреемственности законов Российской империи.

Антисоветская оппозиция воспринимала мирные переговоры в Риге как очередное (после Брест-Литовского мира) предательство политических интересов России. 2 октября Б. Савинков и ряд русских эмигрантских деятелей огласили Декларацию о «признании власти генерала Врангеля и его программы». В первом пункте этого документа было заявлено, что «залогом успешной борьбы с большевиками, а также водворения в России правового порядка является тесный союз Польши с Демократической Россией»[327].

3 октября Врангель в Севастополе издал приказ «всем русским офицерам, солдатам и казакам» вступить в ряды 3-й Русской армии и «честно, бок о бок с польскими и украинскими войсками» бороться против большевиков, «идя на соединение с войсками Крыма»[328]. 5 октября 3РА выступила на фронт. В отличие от Булак-Балаховича, который «избрал направление, указанное Начальником польского государства»: Лунинец – Мозырь[329], командующий 3РА Пермикин заявил, что предпочитает действовать самостоятельно, независимо от польских властей. На фронт он согласился выступить только с целью продвижения для соединения с войсками Врангеля.

10 октября на собрании РПК руководство антисоветских формирований решило продолжить боевые действия на свой страх и риск. Савинков начал переговоры с УНР о военном соглашении. Договор с командованием УНР об участии в боевых действиях на ее правом фланге, откуда открывался путь на юг, был заключен. РПК признал самостоятельность Украины, после чего армия генерала Пермикина заняла позиции на фронте рядом с армией Петлюры. Однако до воплощения в жизнь этого соглашения дело не дошло. До 12 октября 1920 г. – подписания условий прелиминарного мира Польши с Советской Россией, завершившего польско-советскую войну, участия в боях 3-я Русская армия принять не успела.

11 октября Пилсудский обратился к командованию 3РА с вопросом, хочет ли оно отправиться в Крым или самостоятельно бороться с большевиками вне территории Польши. Накануне заключения прелиминарного мира в Риге между Польшей и Советской Россией польское командование предложило Булак-Балаховичу и другим командирам формирований, подчиненным Врангелю, вести боевые действия вне польской территории и под свою ответственность и оставить территорию Польши. Русская общественность в Польше, прежде всего – монархического направления, восприняла это решение как предательство со стороны Польши в совместной борьбе с большевиками. Русские генералы в Польше, а также Булак-Балахович единодушно решили: продолжать борьбу.

После подписания прелиминарного мира между Польшей и Советской Россией в Риге вербовка солдат и офицеров и их отправка из Латвии в Польшу возобновились с новой силой. В этом процессе активно участвовали французские военные миссии в Литве и Польше, Дикгоф-Деренталь в сентябре и октябре посетил Эстонию, Латвию, Финляндию[330]. По его подсчетам, в 3РА, подчинявшуюся командованию Врангеля, и Народную добровольческую армию (НДА) Булак-Балаховича могли быть отправлены еще 1,5 тысячи офицеров СевероЗападной армии, которые в этот момент находились в Латвии[331].

Это число добровольцев увеличилось вдвое: в октябре 3 тысячи добровольцев были вывезены из Данцига в Польшу. Развернулась отправка добровольцев и из Риги. В связи с частичной мобилизацией армии Латвии добровольцами в русские части в Польше выразили желание стать и латышские офицеры[332]. Негласные представители Врангеля постоянно действовали в Латвии и Эстонии. Рассматривался вопрос отправки офицеров и солдат армии Бермондта (Авалова) в Польшу из лагерей в Восточной Пруссии, но, по донесениям агентов врангелевской разведки, «они сильно распропагандированы большевиками и надежных из них едва наберется 8 %, да и отправке этих ставится препятствие со стороны немцев»[333].

В телеграммах и нотах полномочного представителя РСФСР в Латвии Я. С. Ганецкого и НКИД Советской России постоянно звучала тема неисполнения Латвией принятых на себя по мирному договору обязательств. 2 октября в НКИД из Риги поступило его сообщение о фактах покровительства агентам Савинкова в их вербовочной работе со стороны некоторых руководителей Латвии. Информация была достоверной – из перехваченных писем Дикгоф-Деренталя Б. Савинкову, полученных, по всей видимости, В. Г. Орловым. Руководство Советской России узнало из телеграммы, что «агентам Савинкова удалось достичь известного контакта с латвийским правительством по вопросу о взаимном выступлении с Врангелем, результатом этого выступления будут свержение совправительства, восстановление неделимой России, за что Врангель обещает независимость Польши и Латвии, между тем как Эстония, Литва и Украина получают лишь автономию»[334].

В этот период развития «русской акции» появилось значительное количество желающих вступить в антисоветские отряды в концентрационных лагерях на территории Польши, где содержались военнопленные красноармейцы. Наступившие холода и нечеловеческие условия содержания (голод, холод, отсутствие обуви и одежды, недостаточное медицинское обеспечение и пр.) стимулировали такое решение. Для них «наступающая зима, – подчеркивал председатель Польского общества Красного Креста Э. Залесский в письме к представителю Российского общества Красного Креста в Польше С. Семполовской, – может оказаться убийственной»[335].

Особую активность в вербовке добровольцев в Прибалтике проявили французские военные миссии, находившиеся там. Западный отдел НКИД располагал на этот момент информацией о деятельности французской миссии в Литве, что «…миссия запросила Париж о высылке специальных средств на отправку офицеров и солдат в белые армии и о присылке или назначении офицера из здесь находящихся офицеров армии Юденича» в качестве негласного представителя Врангеля. Негласные представители Врангеля организовывали «правильную вербовку людей в белые армии, снабжение их деньгами, агитацию в среде красноармейцев посредством летучек-воззваний и т. д.»[336].

Во французском Генеральном штабе рассматривали вопрос о возможной помощи выступлению Врангеля со стороны французского флота. Однако МИД Франции, предвидя в этом случае «серьезные неприятности от использования… военно-морских сил в наступательных операциях», признал невозможным «вовлечение в прямую вооруженную борьбу» Франции «против вооруженных сил Советов». Министр иностранных дел Франции подчеркивал, что подобные действия выходят за рамки той помощи, «которую мы до сих пор оказывали Польше, и не входят в намерения правительства»[337].

На территории Польши бывший действительный статский советник, профессиональный разведчик В. Г. Орлов[338], приступил к созданию разведывательной резидентуры штаба Врангеля, восстановив там свои связи периода начала Первой мировой войны. Военное министерство Польши и разведорганы МВД Польши заключили с Орловым соглашения о сотрудничестве и об обмене информацией о Советской России. Орлов получил дипломатический паспорт Латвии, заключив соглашение с военным представителем Латвии в Варшаве. Он вошел также «в тесное соприкосновение с начальником штаба французской военной миссии в Польше» и полковником Поляковым, начальником штаба графа Палена[339].

По данным А. А. Здановича, Орлов через своего старого агента Владислава Залевского, который был назначен руководителем всей агентурной работой второго отдела штаба польского военного министерства, стал влиять на подбор кадров. С подачи Орлова во второй отдел принимали русских офицеров[340]. Одновременно Орлов связался с Б. Савинковым и договорился с ним об обмене разведданными о Красной армии и Коминтерне. За деятельностью Б. Савинкова стал вести наблюдение бывший товарищ прокурора Варшавской судебной палаты Б. С. Гершельман[341].

С 15 октября началось наступление Красной армии против Врангеля. В тот же день начальник Генерального штаба польской армии генерал Т. Розвадовский в сообщении исполняющему обязанности военного атташе в Париже капитану Морстину докладывал, что «польские военные власти продолжают работу по организации и снаряжению русских вооруженных сил в Польше». По его словам, польское правительство «прилагало все усилия к тому, чтобы было заключено русско-украинское соглашение». Намечаемая польским военным ведомством «русская кампания» предполагала продвижение совместными силами к Киеву, Одессе. С целью «затруднить переброску большевистских войск на врангелевский фронт» польское Главное командование приказало польскому кавалерийскому корпусу совершить нападение на Коростень, который был захвачен 10 октября[342]. У линии польского фронта продолжали находиться части НДА Булак-Балаховича в количестве около 12 тысяч человек.

18 октября РПК Б. Савинкова и политическое представительство УНР заключили секретную военную конвенцию о совместном продолжении военных действий с целью «освобождения Украины от большевистской оккупации», «уничтожения большевизма», как «военной силы и государственно-политической организации»[343]. Накануне, 17 октября, Булак-Балахович, в отличие от руководства 3РА, подчиненной Врангелю, публично отказался от концепции совместного марша на юг для соединения с украинской армией Петлюры. Перед своей НДА он поставил задачу освобождения территории Белоруссии. «Мемориал» о целях этого похода за подписями Булак-Балаховича и Б. Савинкова был опубликован в тот же день в газете «Свобода»[344].

Французское военное командование и, в первую очередь, начальник штаба межсоюзнических войск маршал Фош не верили в неудачу на Восточном фронте, ожидали «дальнейшего крушения большевизма и ослабления большевиков Врангелем»[345]. Генерал Вейган верил в то, что Польша в данный момент времени является «важнейшим фактором на востоке», французские офицеры полагали, что ключ к разрешению восточного вопроса находится сейчас «в руках Польши». Генерал Вейган был убежден, что судьба Врангеля, на которого Франция сделала ставку, «в значительной мере зависит от Польши». Он был убежден и в том, что, если до весны 1921 г. «удастся достичь соглашения всех антибольшевистских сил, действующих на восточных землях», то «пробьет последний час правительства Советов»[346].

Однако в польской государственной и военной элите не было единства по вопросу о дальнейшем участии в «русской акции». Если правительство и в значительной степени депутаты сейма склонялись к ее прекращению и точному выполнению положений Договора о перемирии, то «военная партия» во главе с Пилсудским находилась под сильным влиянием французских генералов. Я. Домбский, председатель польской делегации на мирных переговорах в Риге, сообщал министру иностранных дел Польши 14 октября о «странной позиции» военных представителей в составе смешанной военно-согласительной комиссии[347] в отношении войск Петлюры и Булак-Балаховича: «то брали на себя ответственность за них, то отрекались от них»[348].

Польское правительство, связанное обязательствами, которые содержались в договоре о перемирии и прелиминарных условиях мира[349], официально должно было дистанцироваться от каких-либо мероприятий, связанных с «русской акцией». Поэтому 22 октября на межведомственной конференции с участием министра иностранных дел Ст. Патека, представителей командования 6-й польской армии и командования 3РА было решено отправить личный состав добровольческих частей в Крым. Несмотря на это, 3РА и казачья бригада Сальникова получали снабжение из польского военного ведомства вплоть до ратификации Договора о перемирии сеймом 2 ноября 1920 г.[350] Командование УНР, подчиненной командованию польской армии, не стало отводить свои части от линии перемирия, как это сделало польское военное командование, и продолжило военные действия. По этому поводу руководство Российско-Украинской мирной делегации направило несколько нот председателю польской делегации на переговорах в Риге Я. Домбскому[351].

РПК под руководством Б. Савинкова при активной роли его правой руки – Д. Философова не оставил идею продолжения совместной политической (в перспективе – военной) антибольшевистской борьбы и после подписания Договора о перемирии с Советской Россией. Двумя днями ранее, чем подписание соглашение с УНР, он заключил политическое и военное соглашение с представителями Белорусской народной республики (БНР)[352]. Дикгоф-Деренталь в это время собирал добровольцев в антисоветские отряды по всей Прибалтике и в Финляндии[353].

Советское руководство воспринимало всерьез кипучую деятельность Б. Савинкова по собиранию и переправке добровольцев из Прибалтики в Польшу, особенно после подписания Договора о перемирии с Польшей. 25 октября Г. В. Чичерин направил во все советские представительства за границей письмо о «разоблачениях левой печати в Латвии» по поводу существовавшего, по ее данным, соглашения между латвийским правительством (в лице К. Ульманиса и З. Мейеровича) с Б. Савинковым и Врангелем. Чичерин напомнил советским представителям о необходимости официальных выступлений по этому поводу в печати. Важность этого письма подчеркнул председатель Совнаркома Ленин, который наложил резолюцию, предписывающую направлять официальные ноты правительствам этих государств «по этому и всех таких случаях»[354].

Следуя указаниям из Москвы, 28 октября Ганецкий направил в МИД Латвии ноту с требованием прекратить вербовку русских и всех желающих добровольцев «для Врангеля и других контрреволюционеров». Полномочный представитель РСФСР указал на то, что отправка из латвийских гаваней через Польшу русских и латвийских граждан, солдат и офицеров приобрела «систематический и постоянный характер»; что «при попустительстве латвийских властей» добровольцы получают документы под видом польских и литовских беженцев; что в добровольческие антисоветские армии направляются «латвийские гражданки в качестве сестер милосердия». Одним словом, имела место «широкая картина закулисной деятельности агентов Врангеля в Латвии и их сношения с Латвийским правительством»[355].

Ответа на ноту Ганецкого от правительства Латвии не последовало, и через три дня правительство Советской России направило ноту правительству Латвии с изложением конкретных фактов в подтверждение своих претензий в связи с «оказанием помощи» со стороны правительства Латвии антисоветским добровольческим формированиям в Польше. В ноте было заявлено также, что формирования Савинкова «в значительной мере создаются до сих пор в пределах Латвии»[356].

На мирных переговорах в Риге советская делегация настаивала на внесении в текст договора тех же положений в отношении организаций, имеющих целью вооруженную борьбу с другой стороной, как это имело место в мирных договорах с Латвией и Эстонией. Но польская делегация в конце октября отклонила предложение о «нетерпимости в отношении организаций», которые ставят своей целью «войну с большевиками». Стороны согласились, что по этому вопросу будет вестись дискуссии до момента выработки окончательного текста мирного договора. Что же касалось уже сформированных российских и украинских отрядов в Польше, то от имени польского Генерального штаба и главного военного командования было сделано заявление, что они «прекращают всяческие отношения с ними и снимают с себя всякую ответственность за их дальнейшие действия»[357].

Однако эти заверения были нарушены уже в начале ноября, когда польское военное командование поручило военным отрядам УНР совершить рейд на территорию Советской Украины с целью препятствовать переброске командованием Красной армии войск и снаряжения в Крым. Такую же задачу получил Булак-Балахович на территории Советской Белоруссии[358]. Как следовало из показаний Савинкова на Лубянке, Пилсудский после заключения перемирия поставил перед ним вопрос: «Будете ли вы воевать?» Участники совещания у Савинкова (Булак-Балахович, Пермикин, Махров – представитель Врангеля, и другие) «единогласно постановили – драться»[359].

Г. В. Чичерин, анализируя международную ситуацию, вставал перед дилеммой: «Не старается ли Антанта путем распускания тревожных слухов отвлекать наши силы от Крыма, или же действительно теперь налаживается новая интервенция в широком масштабе, в которой значительная роль должна принадлежать Савинкову, Перемыкину, Балаховичу и Петлюре». Второй вариант развития ситуации казался ему более реалистическим, поскольку «в Польше они имеют прекрасную базу». Кроме того, Чичерин привык доверять информации из Германии, откуда в НКИД поступали сообщения агентов, что «под маской мира с нами в Польше готовится грандиозное наступление на нас всевозможных белогвардейских отрядов, доведенных до очень внушительной силы, с французскими офицерами, инструкторами и снабжением»[360].

Однако внутренние разногласия геополитического характера, давление политических и финансовых кругов Польши, заинтересованных в заключении мира, на польские военные круги не позволили разношерстным антисоветским отрядам выступить с армией Врангеля единым фронтом. В целом 3РА до 10 ноября находилась в резерве в районе Плоскирова, затем была выведена на фронт, но в боевых действиях на стороне УНР, как полагает польский исследователь З. Карпус, участия не смогла принять[361]. Этот вопрос требует более пристального изучения.

Известно, что конная ударная группа[362] генерала Бобошко в составе 3 тысяч человек конницы и 3 тысяч человек пехоты с артиллерией 14 ноября перешла в наступление с целью ликвидировать наступление Красной армии. Но в тот же день под натиском ударной группы в составе трех дивизий Красной армии стала отступать в направлении на Старо-Константинов[363].

18 ноября польские власти приняли решение об интернировании всех русских частей, переходивших границу. 21 ноября части 3РА перешли границу Польши в районе Подволочиска и были разоружены и интернированы[364]. До 17 декабря интернированная дивизия Палена находилась в деревне Черниховцы, затем (до 1 января 1921 г.) в г. Тарнополе, 6 января она переведена в Торунь (форт Стефана Батория)[365].

Иначе складывалась ситуация в НДА. Станислав Булак-Балахович и его младший брат Юзеф, решившие «драться», в первый период боев против Красной армии успешно теснили ее части[366]. 3 ноября Б. Савинков в чине есаула, театрально сопровождавший братьев-генералов, телеграфировал маршалу Пилсудскому и Врангелю о переходе ими границы, установленной прелиминарным миром. Б. Савинков докладывал, что «в исторический день» офицеры и добровольцы армии передают «горячую благодарность и свой братский привет свободному польскому народу, доблестной польской армии и ее верховному вождю маршалу Пилсудскому»[367]. По справедливому замечанию отечественного исследователя, ноябрьский поход братьев Балахович в полосе протяженностью около 300 верст создал немало проблем командованию Западного фронта[368].

Поход Булак-Балаховича сопровождался террором и погромами мирного населения, свидетельствовавшими о полном моральном и психологическом разложении его «армии». И. В. Михутина обнаружила письмо польского офицера, сопровождавшего этот поход. «Это человек без идеологии, бандит и убийца и такие же у него товарищи подчиненные… – писал он жене, характеризуя «союзника» Булак-Балаховича, – они не знают стыда и похожи на варваров. При мне бросали ему под ноги головы большевиков, отсеченные саблями… Я пил с ним всю нынешнюю ночь, а утром он со своей группой и я с полком пошли на дело. Избиение большевиков было страшное»[369]. За взятие Пинска польское командование наградило генерала и нескольких его подчиненных высшей военной наградой Польской республики – орденом Виртути Милитари[370].

Не теряя времени даром, 16 ноября Б. Савинков в Мозыре, захваченном Булак-Балаховичем, от имени РПК заключил соглашение с Белорусским политически комитетом (БПК) о совместных вооруженных действиях против Советской России.

Спустя два дня от имени РПК был подписан договор с Петлюрой как главой УНР о совместных действиях «союзных войск»[371]. Однако во второй половине ноября 1920 г. «начальник белорусского государства и главнокомандующий всех вооруженных сил на территории Белоруссии»[372] столкнулся с наступлением Красной армии, которое завершилось полным его окружением.

3 декабря Булак-Балахович вернулся в Варшаву. Личный состав НДА понесла значительные потери в боях с Красной армией. Позже Б. Савинков на допросе констатировал: «Поход… закончился плачевно»[373]. Однако в декабре 1920 г. «есаул» Б. Савинков, отметив «недостатки» в погромном походе «батьки» по территории Белоруссии, подчеркивал: «Метод, избранный генералом Булак-Балаховичем для борьбы против красных, был правильным. Остается этот метод усовершенствовать»[374].

Потерпев поражение менее чем через два месяца после начала самостоятельного «военного похода» в Белоруссию, 8 декабря Булак-Балахович отдал приказ разоружаться. НДА подлежала интернированию, 12 декабря 1920 г. был издан приказ о создании специальной комиссии по ее ликвидации[375]. РПК Б. Савинкова официально был распущен 15 декабря, ранее, 1 ноября, была ликвидирована экспозитура в Калише.

Вся работа по организации русских отрядов в Польше проходила тайно. «Польские круги абсолютно ничего не знали о существования соглашения между польским правительством и Савинковым», – доносил из Варшавы в ВЧК один из агентов службы контрразведки Б. Савинкова[376].

Сохранившиеся архивные материалы позволяют определить размах финансовой поддержки антисоветских формирований со стороны польского военного руководства. На эту деятельность только из польского бюджета через военное министерство в период с 1 июля по 20 декабря 1920 г. РПК получил 170 миллионов польских марок, 8 миллионов российских царских рублей и 2 миллиона «думских рублей». При этом через отдел снабжения и администрации РПК финансовые средства проходили только для 3РА, армия Булак-Балаховича получала финансирование из польского бюджета напрямую.

Из этих сумм на нужды обеих армий (Булак-Балаховичу и Пермикину), а также эмигрантскому Русскому обществу Красного Креста (РОКК) было выдано[377]:

Всего на военные цели было израсходовано:

На на деятельность секретного Информационного бюро[378] под руководством младшего брата Савинкова – Виктора было израсходовано:

Так завершился период «боевой деятельности» созданных на средства из небогатого польского бюджета антисоветских формирований. Несмотря на активную деятельность французских военных миссий в Польше и Прибалтике, а также «эмиссаров» по вербовке контингента добровольцев в Прибалтийских государствах и Финляндии, численность отрядов не достигла запланированных французским командованием величин. Финансовые средства, проходившие через РПК Б. Савинкова, как правило, не доходили до назначения: добровольцы испытывали недостаток в обеспечении, снабжении и вооружении. Недостаток снабжения, плохая организация, наличие непреодолимых разногласий геополитического характера не позволили русским офицерам бывшей Северо-Западной армии найти общий язык с польским командованием.

Сверхсекретная деятельность второго отдела штаба военного министерства завершилась успешно лишь в случае с НДА Булак-Балаховича. Однако его «поход» в Белоруссию продемонстрировал моральное разложение личного состава армии, способного лишь на действия полубандитского и погромного характера в отношении мирного населения.

Несмотря на энергичные усилия «демократа» Б. Савинкова – единственной политической фигуры, которой могли доверять польские военные лидеры, союз польской и российской демократий против, казалось бы, единого врага – большевизма не состоялся. Авторитет Б. Савинкова не был настолько убедительным, чтобы расположить к этой фигуре сторонников «единой и неделимой» России – подавляющий по численности контингент антисоветских формирований в Польше. На тесное сотрудничество с Белой армией, независимо от фигуры, ее возглавлявшей, польское руководство не могло пойти ввиду противоположности геополитических претензий сторон.

Все без исключения руководящие чины Белой армии не представляли себе иной России, кроме как в государственных границах Российской империи. Они не смогли переступить через территориальные потери в угоду союзу с кем угодно. Для них большим врагом, чем большевики, заключившие Брест-Литовский договор, затем – договоры с лимитрофами за счет территорий с коренным русским населением, – были поляки, которые рассчитывали на присоединение восточных «кресов». Никто из лидеров русской эмиграции, особенно военной, не принял Рижского мирного договора, считая его незаконным и грабительским. Руководитель российской дипломатической миссии в Варшаве Г. Н. Кутепов, который вел переговоры о заключении соглашения с Польшей, по воспоминаниям встречавшихся с ним лиц, часто ловил себя на мысли, что православные пленные красноармейцы ему гораздо ближе, нежели польские официальные лица[379].

Для польской «военной партии» во главе с Ю. Пилсудским организация военного эксперимента с использованием политически разношерстного русского контингента была своего рода уступкой не вполне изжитым интервенционистским настроениям во французском Генеральном штабе. В период советско-польской войны этот эксперимент вписывался в планы военного руководства Польши на востоке, а также в глобальные политические планы французского Генерального штаба и до определенного момента – в планы лидеров Русской белой армии. В то же время Пилсудский давал себе отчет в том, что в этой ситуации «Антанта… искала скорее разрешения русской проблемы, чем того или иного улаживания польских дел»[380].

После заключения Договора о перемирии, завершившего советский военно-политический эксперимент, интересы союзников, прежде всего – Великобритании, расположились в плоскости налаживания торговых контактов с Советской Россией. К этому после заключения мирного договора с Польшей стремилось и советское руководство. Французские генералы, упорно работавшие над становлением польской армии, как противовеса потенциальной военной силе Германии, не рискнули открыто пойти против общественного мнения в своей стране, уставшей от войны и устремленной к налаживанию мирной жизни.

Польское военное командование оказало молодой Советской республике в рассматриваемый период как минимум две важнейшие для ее победы в Гражданской войне услуги. В 1919 г. польские генералы не оказали поддержки наступлению А. И. Деникина на Москву, пойдя на тайные переговоры с советским руководством. Отказ польского военного руководства от сотрудничества с Врангелем осенью 1920 г. позволил советскому командованию перебросить основные силы Красной армии на юг и к 16 ноября 1920 г. разгромить врангелевские войска, что завершило Гражданскую войну в европейской части России.

Так закончился кратковременный период организации и «самостоятельных действий» антисоветских формирований, собранных Б. Савинковым в России, Прибалтике и странах Западной Европы с подачи У. Черчилля под руководством французской военной миссии преимущественно на польские деньги. В декабре 1920 г. в польских лагерях было интернировано немногим более 30 тысяч человек (3РА, казачьи бригады, НДА и отряды УНР)[381].

Глава 2 Русские беженцы (интернированные антисоветских формирований) в польских концентрационных лагерях Ноябрь 1920 – ноябрь 1921 г

§ 1. Интернирование русских отрядов в польских лагерях

30 ноября Б. Савинков в письме Булак-Балаховичу сообщил о решении польского правительства и военного командования применить к бывшим добровольческим формированиям из русских беженцев «особый режим», т. е. считать «свободными людьми» 10 тысяч русских и украинцев, а остальных интернировать в польских концентрационных лагерях. Б. Савинков подчеркнул, что именно он настоял на том, чтобы режим интернирования был применен ко всему контингенту антисоветских формирований без исключения, так как, по его мнению, «русские войска не согласятся на применение к ним различных режимов». Пожелание Б. Савинкова было учтено военным командованием Польши, и решение об интернировании всего контингента добровольцев антисоветских формирований и украинских отрядов в польских лагерях было им принято[382]. Все интернированные лица в Польше получили статус беженцев.

В польском военном ведомстве с лета 1919 г. интернированными лицами считали «гражданских лиц, иностранных или польских граждан, которые по какой-либо причине были арестованы на территории военных действий военными властями». 20 декабря 1919 г. Главное военное командование Польши предписало их «полностью изолировать» от военнопленных, не допускать контактов с гражданским населением, не использовать на работах вне лагерей[383].

В тексте Договора о перемирии и прелиминарных условиях мира между РСФСР и УССР и Польшей, подписанном 12 октября 1920 г., отсутствовало определение каждой из категорий жертв войны, которые находились в этот момент на территории Польской республики. Стороны обязались включить в текст мирного договора положение о взаимной амнистии граждан обеих сторон. Под действие договора подпадали интернированные антисоветских формирований (т. е. беженцы). Специальные смешанные комиссии должны были провести работу по возвращению заложников, обмену гражданских пленных, лиц интернированных, а также военнопленных, беженцев и эмигрантов[384].

В сентябре 1920 г. в лагерях военнопленных на территории Польши приступила к работе представитель Российского общества Красного Креста (РОКК) в Польше С. Семполовская. Представительства РОКК и Польского общества Красного Креста (ПОКК) в России были созданы на основании соглашений между РОКК и ПОКК, заключенных 6 и 17 сентября 1920 г. в Берлине. Кандидатура Семполовской была одобрена на заседании межведомственной комиссии под председательством Ф. Э. Дзержинского 27 сентября[385]. 2 ноября 1920 г., на основании решения второго отдела штаба военного министерства Польши, Семполовская была наделена полномочиями для осуществления опеки и оказания помощи всем категориям российских граждан – «военнопленным, интернированным и гражданским пленным»[386]. В крупных концентрационных лагерях из числа военнопленных были выбраны представители РОКК, которые находились в подчинении у Семполовской.

До ее вступления в должность за положением всего контингента в польских лагерях (в первую очередь – военнопленных красноармейцев) вели надзор международные организации: Международный комитет Красного Креста (МККК) и американское благотворительное общество Христианский союз американской молодежи (YMCA)[387]. С начала 1921 г. опеку над интернированными частями пыталось осуществлять Русское (эмигрантское) общество Красного Креста под руководством Л. И. Любимовой.

В начале декабря интернированных антисоветских формирований стали размещать в концентрационных лагерях. В крупнейших лагерях уже сложилась система контроля над условиями размещения и содержания основного контингента (военнопленных красноармейцев и в незначительной степени – лиц других категорий). В лагере Стржалково, например, находился представитель РОКК и YMCA, там находились склады этих организаций, склад польского военного командования, библиотека для военнопленных (создавали РОКК и YMCA совместными усилиями). Обе организации имели одного представителя из числа военнопленных – Троянова[388].

По данным Семполовской, в конце 1920 г. в Польше находилось «около 180 тысяч военнопленных», из числа которых около 50 тысяч человек перешли в антисоветские формирования[389]. Глава советской делегации на мирных переговорах в Риге А. А. Иоффе сообщал в декабре из Риги в НКИД, в Польское бюро при ЦК РКП (б) и в Центрэвак, что провести грань «в определении разных категорий» российских граждан в польских лагерях очень трудно: «Положение пленных, интернированных, политических заключенных и беженцев крайне тяжело»[390].

Поисками дотаций на содержание интернированных добровольцев занялся председатель РПК Б. Савинков. 2 декабря 1920 г. он направил телеграмму главнокомандующему Русской армией Врангелю, в которой сообщал о разоружении личного состава русских частей в Польше (НДА, 3РА, казачьих отрядов). Согласно его интерпретации событий, армия «показала полную боеспособность и доблесть» и «в упорных боях потеряла до 25 %» личного состава. Под предлогом необходимости «сохранить жизненную силу армии» Б. Савинков запросил на содержание интернированных офицеров и солдат 5 миллионов французских франков, в связи с тем что «недостаток средств не позволял полякам взять на себя содержание на солдатском пайке и уплату жалования всем офицерам и добровольцам»[391].

4 декабря Б. Савинков обратился к начальнику французской военной миссии в Польше генералу А. Нисселю[392] с просьбой ходатайствовать перед «соответствующими властями в Париже» «об оказании материальной помощи» чинам интернированных армий. Он подчеркнул при этом, что 3РА «была подчинена генералу Врангелю» и являлась «составной частью вооруженных сил Юга России, временно действующих на Западном фронте»[393].

В тот же день председатель РПК отправил письмо Н. В. Чайковскому с просьбой поддержать ходатайство Нисселя о помощи интернированным чинам 3РА и НДА «перед соответствующими властями Франции»[394]. Затребованная им сумма дотаций возросла до 10 миллионов французских франков. По словам Б. Савинкова, в случае выделения французами средств поляки смогли бы взять на свое содержание 5 тысяч человек[395].

Формально обязательства по содержанию недавних союзников руководство Польши сложило с себя сразу. 7 декабря министр иностранных дел Польши Е. Сапега направил следующую инструкцию в польское посольство в Париже: «Польша, как только возможно точно, выполняет условия прелиминарного мира от 12 октября, т. е. с момента обмена ратификационными документами прекратила всякую помощь частям, воевавшим против большевиков»[396].

Судьба почти 30 тысяч человек (включая интернированных армии УНР) могла оказаться плачевной – интернированные в польских лагерях офицеры и солдаты антисоветских формирований, имея статус беженцев, могли быть обречены на полное вымирание, поскольку государственная система опеки беженцев в Польше отсутствовала. Международные благотворительные организации (МККК и YMCA) не имели достаточных средств; русские генералы, как правило, средства выделяли исключительно на цели поддержания своих военных отрядов. В этой ситуации «правая рука» Б. Савинкова, Д. В. Философов, срочно отправился в Париж, где предпринял все возможные усилия по добыванию средств на содержание интернированных антисоветских формирований «от французов или из наследства Врангеля». Однако средств на содержание этого отработанного человеческого материала ни командование Русской добровольческой армии, ни французское военное руководство не выделили[397].

Председатель союзного Военного комитета в Версале маршал Ф. Фош отправил в МИД Франции ходатайство генерала Нисселя о предоставлении русским отрядам на польском фронте «пропорциональной части фондов, выделенных для беженцев армии Врангеля». В ответ на это 15 декабря департамент политических и торговых дел МИД Франции разъяснил маршалу, что французское правительство не имеет таких фондов, оно лишь выделило разовый аванс для поддержки беженцев из Крыма, «который должен быть погашен»[398].

Формально 15 декабря 1920 г. савинковский РПК был распущен, но в тот же день был создан Российский эвакуационный комитет (РЭК) во главе с тем же Б. Савинковым. Его заместителем был назначен Философов, в состав комитета вошли: бывший министр при Украинской центральной раде Д. М. Одинец, члены бывшего РПК В. В. Уляницкий, А. А. Дикгоф-Деренталь, В. Португалов, Н. К. Буланов, секретарем стал А. Смолдовский[399]. Попытки какой-либо самостоятельной деятельности эвакуационного комитета по устройству в Польше оказавшихся не у дел почти 15 тысяч русских офицеров и солдат были сразу пресечены руководством военного министерства. 22 декабря Б. Савинков получил следующее распоряжение из второго отдела штаба военного министерства:

В ответ на Ваши обращения № 1117 от 01 декабря и № 1168 от 07 декабря с. г. ставлю Вас в известность, что все российские военные из армий генералов Балаховича и Пермикина должны находиться при своих частях в местах их расположения, т. е. в концентрационных лагерях. Они не могут использовать помещения на пункте эмиграционного этапа «Юр»[400] в Варшаве на Повонзках.

Поскольку военные из частей генералов Балаховича и Пермикина находятся в Варшаве, то они должны обратиться в командование г. Варшавы или на центральный сборный пункт. Оттуда, после установления причины их нелегального пребывания в Варшаве, они будут направлены в места дислокации интернированных российских частей.

На основании приказа военного министра, и. о. начальника отдела – Ульрих (майор)[401].

В тот же день майор Ульрих направил во второй отдел командования военного округа и в командование г. Варшавы следующий приказ со ссылкой на приказ военного министра Польши:

В последние недели, особенно после завершения военной акции украинской армии и добровольческих российских частей, стал заметен наплыв российских и украинских военных в Варшаву. Многие из них любыми нелегальными путями добывают проездные документы для приезда в столицу.

Другие, вследствие недостаточного надзора, покидая концентрационные лагеря, также приезжают в Варшаву. Все это, с одной стороны, ослабляет авторитет польских властей, осложняет ситуацию в столице с точки зрения их снабжения и размещения. С другой стороны, создает нездоровую политическую обстановку в самой столице, которая стала центром российской, украинской и белорусской эмигрантской политики, а также центром всякого рода интриг военно-политического характера.

Замечено, что некоторые офицеры из частей генералов Балаховича и Пермикина незаконно носят мундиры офицеров польской армии, как, например, некий «поручик» Казимир Брат-Михайловский, 1898 г. р., происходит из Минска; Марианн Ковнацкий, 1892 г. р., «поручик», уволенный из польской армии, и т. п.

Существуют также нелегальные бюро и военные комитеты, например, на ул. Хлодней, к которым власти относятся чрезмерно лояльно. Наблюдение за этими миссиями, бюро, белорусскими и украинскими военными комитетами в Варшаве установило, что некоторые из находящихся в столице российских и украинских военных занимаются шпионской работой в пользу большевиков и немцев.

В связи с вышеизложенным, рекомендую усилить контроль над находящимися в Варшаве российскими и украинскими военными. Особенно рекомендую потребовать надлежащей регистрации всех военных, как польских, так и прочих, с целью предупредить незаконное использование польского военного офицерского и солдатского мундира теми, кто не принадлежит к польской армии.

Российским военным из частей Балаховича и Пермикина и украинским частям необходимо запретить пребывание в Варшаве и направить их в концентрационные лагеря, при этом: военные части армии генерала Пермикина – в лагеря в Торуни и Лукове, украинские части – в Ланьцут или Калиш. Личный состав дивизии есаула Яковлева – в лагерь в Сосновце, военные части генерала Балаховича – в лагерь в Щепёрно[402].

Интернированных антисоветских формирований разместили в перечисленных майором Ульрихом лагерях. Несмотря на то, что они имели статус беженцев, всем военным частям разрешили сохранить строевое и военное деление. В лагерях были образованы «районы», назначены их начальники, которые в местах размещения получили права начальников дивизий. В каждом «районе» назначался комендант, дежурный офицер и интендант. Интендант принимал продукты непосредственно от польских властей, распределял их, сдавал оружие, регистрировал женское население лагерей, выполнял прочие обязанности.

26 декабря 1920 г. был утвержден состав Особой комиссии, в которую вошли чины бывших армий (3РА, НДА) и представители РЭК. Комиссия подчинялась Демобилизационной комиссии РЭК и ведала учетом имущества бывших армий, а также вопросами содержания больных и раненых в госпитале, устройства семейных, увольнения из армии и проверкой отчетности. Особая комиссия установила нормы денежного содержания интернированным лицам: солдатам полагалось 350 польских марок в месяц, младшим офицерам – 1600, ротным командирам – 2500, командирам батальонов – 3000, командирам полка и помощникам начальников дивизии – 4000, начальникам дивизии – 5000[403].

Для общего руководства всем контингентом интернированных антисоветских формирований при РЭК были созданы Военный совет (совещание) по делам интернированных и Управление по делам интернированных (Упин), которое первоначально возглавил Б. Савинков. Своим заместителем он назначил Д. М. Одинца[404], который занимался практической работой и выполнял функции начальника Упин. 7 января 1921 г. был сформирован штаб Упин с отделами: строевым, административным, снабжения, санитарным, трудовой помощи во главе с М. Росселевичем.

Во всех лагерях размещения интернированных лиц командиры групп приступили к организации курсов и школ для занятий с офицерами и солдатами. Повсеместно были избраны суды чести, в войсковых частях – обер-офицерские, в гарнизонах – штаб-офицерские. Специальная комиссия занялась проверкой дел лиц, подлежащих удалению из состава армии (мошенники, спекулянты, грабители, погромщики, а также высшие офицеры германофильской ориентации). При запасных частях армии образовали резерв чинов, куда могли быть зачислены все желающие поступить на службу в 3РА.

При РЭК было создано секретное Информационное бюро (Информбюро), во главе которого встал Виктор Савинков, младший брат председателя РЭК. В документах РЭК задача Информбюро была охарактеризована двумя словами: «разведка и контрразведка». Агенты Информбюро вербовались из числа интернированных в лагерях и подчинялись В. Савинкову, который, в свою очередь, отчитывался перед вторым отделом штаба военного министерства Польши и получал оттуда субсидии. Именно второй отдел штаба выдавал разрешения на переход агентами границ Польши с Советской Россией, Литвой, Латвией, Эстонией и Румынией. Уже в январе из числа интернированных солдат и офицеров сформировалась агентурная сеть Информбюро, которая к маю 1921 г. расширилась втрое. Если в январе второй отдел выдал разрешения на переход границы Польши для 23 человек, то в мае – для 62 человек[405].

Где и как агенты добывали информацию в этот период работы и насколько она была достоверной, из материалов архива второго отдела штаба военного министерства установить невозможно. Однако В. Савинков регулярно поставлял в польскую разведку информацию о партизанских отрядах в Белоруссии, о повстанческом движении в России, сводки о политическом и экономическом положении в Москве, Петрограде, Минске, в Финляндии. В подборках документов Информбюро имеют место копии карт дислокации разных частей Красной армии, копии документов разного рода учреждений Советской России[406].

В январе 1921 г. при участии полковника польского Генштаба С. Довойно-Соллогуба состоялся первый съезд представителей антисоветских формирований из России (Белоруссии и Украины) и сопредельных стран (Финляндии, Латвии, Эстонии). «Вопросов существенных не разбиралось и планов пока никаких не намечалось», – показал позже на Лубянке присутствовавший на съезде полковник Орлов. Но на лето 1921 г. были намечены «большие военные действия для свержения советской власти». Польский полковник сообщил присутствующим на съезде, что правительство Польши обязалось оказать дополнительную материальную поддержку РЭК, кроме уже выплаченных Б. Савинкову 15 миллионов польских марок[407].

12 января 1921 г. Военный совет РЭК упразднил 3РА и НДА до момента окончания их реорганизации и «сведения в одну Русскую армию». Армии были переименованы в отряд № 1 (НДА) и отряд № 2 (3РА). Командиром первого отряда был назначен генерал-майор «Булак-Балахович 2-й»[408], командиром второго отряда – генерал-майор Б. С. Пермикин[409]. Штабы бывших армий на период реорганизации сохранялись, но переименовывались в «отрядные» штабы. Представительства бывших армий в столице Польской республики подлежали упразднению, но командующие армиями сохраняли при себе адъютантов. При Упина были созданы «судный отдел», под руководством генерал-майора Ивановского, и «временная военная комиссия по приему, хранению и продаже имущества бывших русских армий» и РПК. Переписка командиров отрядов должна была проходить через штаб Упина[410].

15 января 1921 г. штаб Упина направил во второй отдел штаба военного министерства информацию о размещении частей 1-го отряда в Торуни, Лукове, Острове-Ломжинском и 2-го отряда – в Плоцке, Шеперно, Скальмержицах. Казачья бригада Духопельникова была размещена в Ружанах, конный полк и полк уланов – в Радоме[411]. Из 3200 человек дивизии есаула Яковлева 1200 человек находилось в Здунской Воле, остальные – в Сосновицах[412].

На 20 января 1921 г., по данным РЭК, во всех этих лагерях, а также в составе бывшего авиаотряда НДА (в Варшаве) насчитывалось 13 383 человека. С лагерями в Радоме, под Брестом и в Кобрине на тот момент связь еще не была установлена, поэтому количество интернированных лиц в них на тот момент не было определено[413].

22 января Б. Савинков сообщал начальнику второго отдела штаба военного министерства полковнику Б. Медзинскому о численности интернированного контингента следующее:

Председатель РЭК в Польше

22. 01. 1921. № 378

Начальнику II отдела

штаба военного министерства

РЭК в Польше, председателем коего я имею честь состоять, имеет, как Вам известно, своей задачей попечение об интернированных чинах бывшей армии генерала Булак-Балаховича и генерала Пермикина. Таковых чинов ныне содержится в разных казармах и лагерях 12 564 офицера и солдата, не считая тех, кои находятся на излечении в госпиталях и больницах. С последними общая цифра интернированных значительно превышает 13 000[414].

Эту количественную информацию следует считать максимально приближенной к истинной, поскольку в лагерях был налажен учет контингента силами военных священников, которые собирали информацию о погибших для их семей. В канун 1921 г. в лагере Щепёрно, где были размещены части НДА, настоятель гарнизонной церкви[415] о. Иулиан Миллер стал принимать от начальников частей армии сведения о погибших «для занесения в метрические книги и сообщения родным (когда умер, какой части, звание и чин, имя, отчество, фамилия, возраст, от чего умер, уроженец какой местности)»[416].

Из архивных источников известно, что такую же работу в лагере Тухола проводил о. Симеон Великанов, настоятель православной церкви в местечке Тухола, который не делил русских по политическому признаку и располагал информацией о погибших в этом лагере военнопленных красноармейцах и интернированных антисоветских формирований[417].

Информация о личном составе поступала в РЭК, а затем – в польское военное ведомство, и от командиров интернированных частей, и от агентов литературно-агитационной комиссии РЭК, финансируемой из военного министерства Польши. Поскольку польское военное ведомство самостоятельно статистику интернированных антисоветских формирований (как и военнопленных красноармейцев) до приезда в Варшаву членов российско-украинской делегации смешанной комиссии по репатриации и передаче вопроса обо всем лагерном контингенте в ведение Министерства иностранных дел (МИД) Польши не вело, то эта функция была возложена на агентов литературно-агитационной комиссии. Они на постоянной основе находились в лагерях, ежемесячно совершали поездки в Варшаву, и также регулярно, с периодичностью в одну-две недели, направляли секретные отчеты Б. Савинкову и РЭК и, следовательно, во второй отдел военного министерства Польши.

В отчетах агентов комиссии имела место информация не только о численности контингента в лагерях (интернированные лица всех военных формирований и военнопленные красноармейцы), но и о бытовых условиях содержания офицеров и солдат (питание, санитарные условия, состояние одежды и обуви и т. д.), о политических пристрастиях, настроениях групп и их инициативах (организация кооперативов, школ, библиотек и т. д.). Поскольку агенты имели доступ к контингенту военнопленных красноармейцев в лагерях, то собранная ими статистика об их численности также важна[418]. Каждому агенту польское военное ведомство выплачивало по 3,5 тысячи польских марок в месяц. В их подчинении в концентрационных лагерях находилось по 15 агентов-офицеров из числа интернированных или военнопленных (также получали некоторое содержание от главного командования польской армии)[419].

В обязанности агентов также входила политическая агитация как в среде интернированных, так и в среде военнопленных красноармейцев с целью «возбуждения ненависти к советской власти, вселения уверенности в неизбежности ее падения». Перед агитаторами была поставлена задача сплочения групп добровольцев для вооруженной борьбы с большевиками. Агитаторы-агенты были обязаны вызывать сочувствие к польскому народу, ставить его в пример, «как народ, создавший государство из пепла». Ключевым был тезис: народ, который еще сам нуждается, приходит на помощь русским. Разумеется, со стороны польской администрации лагерей агитаторы находили полную поддержку как в агитационной деятельности, так и в организации досуга солдат и офицеров[420].

После краха военного предприятия в ноябре 1920 г., организованного Б. Савинковым, руководство неоднородного в политическом отношении контингента антисоветских формирований в массе своей пережило крушение надежд. О том, какова была степень разочарования результатами «военного похода» и руководством Б. Савинкова, косвенным образом свидетельствует его обращение к «бывшим бойцам, отдававшим все свои лучшие силы на святое дело освобождения своей Родины от злых насильников». Солдат и офицеров-добровольцев, попавших «в невероятно тяжелую обстановку», он призывал «не винить тех, кто делает все возможное, чтобы всячески облегчить положение интернированных». Старших офицеров Б. Савинков призвал «не поддерживать, а всемерно бороться с озлобленным настроением тех, кто совершенно несправедливо» возлагает вину за поражение на РПК (РЭК). «Это временное испытание», – убеждал добровольцев «главнокомандующий». На Рождество в январе 1921 г. Б. Савинков выделил интернированным «на улучшение пайка» по 400 тысяч польских марок каждому отряду. Ничтожность этой подачки подчеркнуло командование первого отряда («балаховцев»), которое раздало эту сумму интернированным в лагерях по 50 марок на человека[421].

В первые три месяца интернирования, до подписания Рижского мирного договора между Советской Россией и Польшей (18 марта 1921 г.), солдаты и офицеры 3РА могли бы не иметь оснований для жалоб на свое материальное положение. Их финансовое обеспечение могло бы осуществляться за счет продажи имущества армий. Ликвидационная комиссия РЭК по этой статье уже в конце ноября получила 4 миллиона польских марок. 11 декабря 1920 г. по этой же статье было получено еще 2 миллиона марок[422]. В начале января 1921 г. общий приход (включая доход от продажи военного имущества) составил 6 миллионов 102 тысячи польских марок. Особая комиссия распределила их следующим образом: личный состав армии должен был получить 5 543 764 польские марки, «по аттестатам и счетам» различным лицам предполагалось выдать 202 789 марок[423].

Согласно отчетам РПК, всего на содержание воинских формирований «русских беженцев» на территории Польши и на содержание интернированных частей антисоветских формирований польским военным ведомством в период с 01.06.1920 г. по 01.04.1921 г. было выдано 244 256 509 польских марок, 8 000 600 царских рублей, 2 миллиона думских рублей и 5 миллионов украинских карбованцев. От Н. В. Чайковского и Е. К. Миллера на нужды интернированных в течение этого периода времени поступили 25 тысяч франков, которые образовали особый фонд им. Чайковского.

Кроме финансовой поддержки генерал Миллер направил из Парижа 3000 пар ботинок с условием их распределения через эмигрантский РОКК строго определенным частям бывшей 3РА[424]. В. Л. Бурцев собрал на содержание интернированных добровольцев через свою газету «Общее дело» 2 тысячи французских франков. Все финансовые средства РЭК хранились на текущем счете начальника финансового отдела Н. Г. Буланова.

Чтобы пополнить свою казну, Б. Савинков разослал в эмигрантские газеты статьи с описанием тяжелого положения «русских героев» в польских лагерях. В одной из них он высказывал признательность к «полуразоренной, полуголодной, полураздетой Польше», братский народ которой «в тяжелую годину междуусобия и смуты» протянул руку и «поистине поделился с нами последним». «Героические, доблестные борцы» сидят за проволокой, «лишенные свободы», взывал к читателям Б. Савинков, в бараках температура не выше 0º; ежедневно отправляют по 2–3 человека в лазарет; питание – по 1–1,25 фунта хлеба и половина селедки; «и нет конца их неизбывному горю». Только генерал Миллер и Чайковский из всей русской эмиграции, подчеркивал Б. Савинков, «подумали о русских людях, интернированных на территории Польши». Все остальные забыли о русских, «о погорельцах», о тех, кто «перенес ужасы междоусобной войны, мерз, голодал и лежал в тифу на холодной земле»[425]. Однако страстные призывы Б. Савинкова о материальной помощи отклика в русской эмиграции не находили.

В начале 1921 г. усилиями Чайковского и с согласия Вендзягольского в Польше было создано польское отделение общественной организации Российский земско-городской комитет помощи беженцам (Земгор). Первоначально польское отделение Земгора было задумано как организация, работающая в согласии с савинковским РЭК и эмигрантским РОКК. Деятельность комитета, писал Чайковский в феврале 1921 г., «кроме чисто продовольственных задач, направляется по линиям санитарной, трудовой и культурно-просветительной помощи» для всех категорий русских в Польше: «военнопленных, интернированных и просто спасающихся от большевиков». Земгор в Париже был признан французским правительством, что было крайне необходимо, так как, по словам Чайковского, «французское правительство наложило руку» на остатки всех российских средств за рубежом[426].

Проблема исследования положения русских в Польше (особенно в лагерях военнопленных и интернированных) была поставлена польским отделением Земгора очень остро, поскольку точных сведений об их положении и численности в тот момент он не имел. Польские официальные профильные структуры учет русских военнопленных красноармейцев, интернированных, беженцев не вели и более или менее точными данными об их количестве не располагали. Какая-либо русская организация, способная провести регистрацию всех жертв войны на территории Польши, отсутствовала. Советские структуры в тот момент в Польше еще не работали.

По приблизительным данным польского отделения Земгора, количество русских беженцев в Польше на тот момент составляло 300 тысяч человек, военнопленных красноармейцев в лагерях – до 70 тысяч человек, интернированных солдат и офицеров бывших армий Булак-Балаховича и Пермикина – 15 тысяч человек. Польское отделение Земгора предполагало, что в польской провинции имеет место «громадное количество беженцев», не поддающееся учету. Таким же «громадным» было число русских – граждан Польской республики, национального меньшинства[427].

Председателем Совещания земско-городских деятелей в Польше был избран земский деятель Петр Эрастович Бутенко[428]. Однако признание польского отделения в Парижском земгоре и его регистрация в центральном правлении Российского земско-городского комитета помощи российским гражданам заграницей в Париже[429] прошли не сразу. Переписка по этому поводу длилась до июня 1921 г., когда бессменный председатель Российского земгора Г. Е. Львов принял решение командировать в Польшу своего представителя для выяснения «программы и способов ее осуществления» в варшавском отделении, после чего выделил ему 25 тысяч франков, вместо 50–100 тысяч, запрашиваемых Бутенко[430].

На первые средства, полученные от Земгора, Бутенко начал работу по обследованию положения беженцев в восточной части Польши. По соглашению с эмигрантским РОКК члены Земгора выехали в районы Сарны – Барановичи, Ровно – Львов и Ковель[431]. Результатом их работы стала достаточно полная картина положения на местах (состояние русских школ, положение русского духовенства, уровень трудовой занятости и, главное, уровень правовой адаптации русских в Польше). От польских государственных или военных структур Земгор никакой поддержки не имел. Поскольку Земгор располагал финансовыми средствами, савинковцы сделали попытку получить от него «на пособие для интернированных» значительные средства. В марте 1921 г. Философов запросил у Бутенко по 10 французских франков на человека, т. е. 120 тысяч французских франков в месяц[432].

Единственной русской организацией, которая работала в тесном контакте со вторым отделом штаба военного министерства Польши, продолжал оставаться РЭК Б. Савинкова. В марте 1921 г. польское военное министерство на содержание интернированных выделило еще 5 миллионов марок, столько же было решено выделить в апреле[433]. Тогда же хозяйственная комиссия РЭК провела инвентаризацию имущества, полученного от польского военного ведомства армиями Пермикина и Булак-Балаховича. Из отчета Б. Савинкова Б. Медзинскому в связи с инвентаризацией следовало, что на учете комиссии числилось имущества на 17 862 400 польских марок (техническое и санитарное имущество, автомобили, мотоциклеты, аэроплан). Но в распоряжении РЭК находилось имущества всего на сумму 1,5 миллиона польских марок, остальное числилось в распоряжении польского военного ведомства[434]. Анализ архивных документов позволяет сделать однозначный вывод: значительные финансовые средства, которыми располагал РПК (РЭК) Б. Савинкова, не были использованы по назначению.

Кроме того, с первых же дней пребывания интернированных в лагерях проявилась неприспособленность помещений к содержанию большого контингента людей. Глава советской делегации на мирных переговорах в Риге А. А. Иоффе, ссылаясь на доклад представителя советского РОКК в Польше С. Семполовской, сообщал в НКИД, Польбюро и Центрэвак, что положение российских граждан в лагерях Польши – «пленных, интернированных, политических заключенных и беженцев крайне тяжело»[435].

27 декабря 1920 г. французский майор медицинской службы Радули, служивший в составе французской военной миссии в Польше, получил от директора санитарной службы военной миссии Франции командировочное предписание посетить лагерь военнопленных в Щепёрно. В лагере, где были размещены интернированные части НДА, было отмечено «неудовлетворительное состояние»[436], поскольку эпидемии тифа, вспыхнувшей в Польше, интернированным в лагерях избежать не удалось. Штаб польской армии в Познани в связи с всплеском заболеваемости тифом в лагере Щепёрно издал приказ от 13 декабря 1920 г., после чего была вторично проведена «поголовная дезинфекция как бараков, так и населения лагеря»[437].

Только после вмешательства французской миссии врачи НДА совместно с врачами польской комендатуры приступили к устройству лазарета. Советское представительство РОКК в Польше должно было поставить в лагерь медикаменты[438]. 30 декабря лагерному доктору Осипову было приказано организовать «центральный околодок» (санитарную часть). Медицинский персонал НДА насчитывал 9 врачей, 16 фельдшеров, 22 сестры милосердия[439]. Из хозяйственной части польского госпиталя было получено всего 15 кроватей, 30 одеял, по 15 кружек, мисок, простыней, а также щетки для мытья полов, плевательницы, электрические лампочки, носилки. Особенно ощутимым был недостаток мыла, вследствие чего даже во второй половине февраля 1921 г., когда эпидемия тифа пошла на убыль, в лагерных бараках «вши по-прежнему заедали»[440]. В январе 1921 г. «санитарный околодок» был организован в лагере в Лукове.

Сносное санитарное состояние имело место только в Острове-Ломжинском, где имелись баня и прачечная. Но в феврале 1921 г. ухудшение положения было отмечено и там, в связи «с расколом и неладами в офицерской среде». По-прежнему интернированные солдаты спали на голых нарах, без тюфяков и одеял. «Медицинско-санитарная часть поставлена скверно», – отмечал в своем отчете по результатам инспекции лагеря агент литературно-агитационной комиссии РЭК. «Со стороны польских властей притеснения усиливаются, – подчеркивал агент, – пропусков не выдают, в последнее время их стали отбирать даже у семейных»[441].

Неудовлетворительным было санитарное состояние в фортах Стефана Батория и Княжевича (Торунь): бани были за пределами лагеря, казармы – «темными, сырыми». Плохими санитарные условия были в Плоцке: «казармы сырые, неотапливаемые, прачечной при лагере нет». Совсем удручающим было состояние лагеря Пикулицы-Засания, где в феврале 1921 г. специально назначенная комиссия польского сейма вынуждена была провести инспекционный осмотр («ревизию») по факту его ненадлежащего содержания. Результатом работы комиссии стало увольнение главного врача госпиталя и лагерного врача. Комендант лагеря получил выговор за антисанитарное состояние помещений и территории лагеря. После этого в феврале 1921 г. там приступили к ремонту госпиталя и нескольких бараков[442].

Режим наибольшего благоприятствования польская военная власть применяла только к казачьим формированиям. Казаки пребывали в «бодром настроении», сообщал агент литературно-агитационной комиссии[443]. Лучше всех содержали казачью бригаду Духопельникова в Ружанах, где казаки размещались в теплых казармах, имели свободный режим перемещения[444]. Агент литературно-агитационной комиссии отмечал, что каждый казак бригады Духопельникова имеет тюфяк и одеяло; интернированные казаки «одеты хорошо, жалоб на пищу нет». Некоторый недостаток казаки ощущали только в табаке[445].

Теоретически интернированным и их семьям выделялось питание в размере пайка польского солдата. Так, например, приказом № 7 по гарнизону лагеря Щепёрно был установлен расклад продуктов для офицеров, их семей, а также дневной солдатский паек[446]. Однако прописанные на бумаге нормы выдачи продуктов нигде не соблюдались. С начала января 1921 г. в русской эмигрантской газете «Свобода» стали регулярно публиковаться сводки о положении интернированных в лагерях. В одной из первых сводок за подписью Б. Савинкова сообщалось, что в лагере Щепёрно положенные нормы питания интернированных не соблюдались, а хлеба люди не получали по 1–2 дня[447].

В те же дни агент литературно-агитационной комиссии РЭК И. Т. Фомичев отмечал, что в лагерях Щепёрно, Ружаны, Торн (Торунь), Луков, Остров-Ломжинский положение с питанием «сносное». В Плоцке он оценил питание как «удовлетворительное», однако доставлялось оно «неаккуратно по вине администрации обоза»[448]. Генерал А. П. Пален сообщал генералу Нисселю 29 января 1921 г. из Торуни: «положенный паек отпускается неисправно», «по нескольку дней люди остаются без хлеба и картофеля», «купить что-либо из съестных продуктов не на что»[449].

В самом большом лагере Стржалково, согласно отчету агента литературно-агитационной комиссии РЭК Б. Д. Рыбакова от 29 января 1921 г., питание в лагере было «плохое», общее количество больных – свыше 5 тысяч человек. В числе больных он учитывал и больных военнопленных красноармейцев, общая численность которых в лагере в тот момент составляла 15 тысяч человек[450]. Рыбаков прибыл в лагерь с целью организации там пункта литературно-агитационной комиссии РЭК. Позицию местного польского военного руководства в этом вопросе он оценил как доброжелательную, поскольку оно его «полностью поддержало»[451].

Результаты совместных усилий дали весьма скорые результаты. Уже в отчете от 28 февраля 1921 г. агенты литературно-агитационной комиссии Орлов и Аничков сообщали, что «общее состояние лагеря» Стржалково «удовлетворительное». Питание интернированных они оценивали как «достаточное», обмундирование интернированным было выдано в размере 50 %. Уровень заболеваемости был невысоким[452]. В начале марта Рыбаков дал еще более оптимистичную оценку ситуации в лагере: «питание удовлетворительное, санитарные условия поправляются к лучшему».

При посещении им небольших лагерей Познани, Червонака, Бедруска и Быдгощи Рыбаков отметил «хорошие условия жизни», сносное питание и санитарное состояние. Особо Рыбаков отмечал «полное взаимопонимание» с военным руководством лагеря Стржалково и руководителем местной «экспозитуры» поручиком Грабовским и его помощником («сотрудником литературно-агитационной комиссии без содержания полковником Насекиным»). Был налажен тесный контакт же с референтом по делам военнопленных командования Познанского военного округа (ВО) поручиком Бергером[453].

В феврале 1921 г. несколько улучшилась ситуация в лагере под Барановичами. РЭК инициировал проверку положения в лагере специальной комиссией из Варшавы, что дало положительные результаты. В отчете комиссии как большое достижение было отмечено то, что интернированные стали регулярно получать газету «Свобода»[454].

В разных местах размещения контингента интернированных ситуация складывалась по-разному. Например, в Варшавской цитадели разместили контингент «малограмотных и вовсе безграмотных крестьян» из центральных и Уральской губерний России, который был занят «работами в городском районе». Положение их было терпимым, «открытой вооруженной борьбе с большевиками» они не сочувствовали из-за «нежелания пролития братской крови»[455]. В особенно трудном положении оказались женщины, которых в лагере Щепёрно разместили в одном бараке («законные жены офицеров, живущие гражданским браком и проститутки»)[456]. Но во всех лагерях крайне неудовлетворительно обстояли дела со снабжением людей обмундированием и обувью. Многие из офицеров и солдат были разуты и раздеты в буквальном смысле слова[457].

Самый многочисленный контингент – интернированные бывшей НДА – были сконцентрированы в лагере Щепёрно. Территория их размещения была поделена на «районы», в соответствии с прежним войсковым делением армии[458]. За пределами лагеря было разрешено проживать только начальникам отдельных частей, членам особой комиссии и некоторым семейным офицерам[459]. В интернированной НДА продолжались назначения: 2 декабря генерал Булак-Балахович-младший произвел в генерал-майоры начальника 1-й пехотной дивизии полковника А. П. Матвеева[460]. 12 декабря он вступил в исполнение обязанностей начальника группы интернированных частей лагеря Щепёрно. 15 декабря в должность начальника гарнизона лагеря Щепёрно и одновременно – председателя Ликвидационной комиссии НДА вступил генерал М. Ярославцев, который был введен в состав РЭК. Главным контролером (начальником контрольного отдела Ликвидационной комиссии) назначили генерал-майора в отставке Б. Н. Брусилова[461].

Генерал Матвеев сразу приступил к упорядочению жизни в лагере: отдал приказ о создании в лагере офицерских курсов как отдельной учебно-строевой части при НДА. За окончание курсов на «отлично» следовало производство в очередной чин и награждение особым наградным знаком. Начальником офицерских курсов он назначил полковника Генерального штаба императорской армии Лисицына[462]. Особо отличившихся в боях представили к ордену «За отличия в боях в рядах НДА»[463]. Матвеев жестко поставил вопрос «о борьбе с пьянством и развратом, способствующими разложению армии». Всех офицеров и солдат, которые «своим поведением будут пятнать честь НДА», было решено отправлять в концентрационные лагеря, где содержались военнопленные красноармейцы.

Сохранившиеся архивные документы дают нам основания сделать вывод, что личный состав НДА доставил немало хлопот местному населению. В одном из первых приказов генерала Матвеева читаем: «Ввиду продолжающихся пьянства и безобразий в местечке – запрещаю распитие спиртных напитков в ресторанах. Если есть люди, не умеющие пить и держать себя в общественном месте, товарищи их должны вступиться и поддержать честь русского воина, чтобы не приходилось применять репрессии и стеснять достойных офицеров и добровольцев. Мало до сих пор видно офицерской и начальнической работы в этом отношении. Польское командование лагеря вынуждено сокращать пропуска из лагеря только из-за некоторых недостойных лиц. Проект поселить нас всех в деревнях не прошел лишь из-за безобразий, творившихся некоторыми лицами на польской территории. Пора бы одуматься»[464].

Генерал Матвеев предпринял ряд усилий, чтобы переломить ситуацию в лагере, прежде всего создать «разумные развлечения», судебную комиссию, организовать работу Ликвидационной комиссии[465]. Титулярному советнику Вертоградову было поручено организовать лагерный театр, «при условии, чтобы цены были невысокие»; а также организовать церковный хор, наладить получение корреспонденции и газет и т. п.[466] По информации агентов литературно-агитационной комиссии РЭК, в Щепёрно к февралю 1921 г. уже действовала школа, в которой преподавали английский, французский, немецкий, польский и русский языки, а также историю, географию, арифметику, грамоту. Школы, где изучали польский язык, и курсы польского языка действовали в лагерях Плоцке и в фортах Батория и Княжевича в Торуни.

В начале 1921 г. в лагере Щепёрно была реализована еще одна инициатива командования НДА: был создан кооператив-кантина[467] с целью: «1) приобретения и продажи по возможно дешевым ценам продуктов, 2) предоставления удобного, прочного, выгодного помещения денежных средств, 3) возможности разумно использовать свой доход». Кооператив имел равные права с кооперативами в польской армии, получал товары из отдела снабжения РЭК. Оборотный капитал складывался из членских взносов и беспроцентных ссуд от РЭК. Кроме коммерческой деятельности, согласно уставу кооператива, он должен был организовать библиотеку, читальню, театральные представления, кинематограф, концерты. Кроме этого, предполагалось организовать мастерские: портняжную, сапожную, столярную, прачечную и прочие[468].

Важнейшей проблемой, которая проявилась сразу после размещения интернированных офицеров и солдат в лагерях и вызвала раскол в их среде, была проблема занятости. РЭК пытался ее решить: 7 февраля при Управлении интернированных РЭК был создан отдел трудовой помощи. Перед отделом стояли две задачи: организовать артели для интернированных вне лагерей и создать мастерские при кооперативах на территории лагерей. Специально созванное межведомственное совещание из представителей польских властных структур 10 февраля 1921 г. одобрило это направление работы РЭК[469].

Однако Министерство труда Польши более месяца тормозило положительное решение этого вопроса, аргументируя свою позицию высоким уровнем безработицы в стране, особенно возросшим после демобилизации польской армии. Только после подписания Соглашения о репатриации и Рижского мирного договора между Польской и Советской республиками вопрос о занятости интернированных лиц был решен положительно. К этому обязывала статья 5 Соглашения о репатриации, которая предусматривала обязательство сторон «обеспечить достаточное содержание или возможный заработок всем находящимся на их территориях» лицам всех категорий (военнопленным, гражданским пленным, интернированным и заложникам)[470].

Наконец, 30 марта 1921 г. на совещании во втором отделе штаба военного министерства капитан Блонский дал обещание издать приказ, определяющий порядок выхода интернированных из лагерей на сельскохозяйственные работы и лесные разработки с учетом пожеланий Министерства труда[471].

Из лагерей в РЭК стали приходить сообщения от солдат и офицеров о разных формах их занятости. Так, солдат бывшей НДА писал о том, что офицеры зовут солдат работать «артелями в леса, фабрики и заводы», пока «не прикажет вступить в ряды армии генерал Врангель (которого они называют чуть ли не царем и богом России)»[472].

Сослуживец Виктора Савинкова по Красной армии писал из Острова-Ломжинского, что интернированные в течение всей зимы «за проволоку никуда не выходили, потому что начальство наше ни на какие просьбы не обращает внимания; посылают ежедневно на казенные работы и гоняют на занятия казаки»[473]. Не лучшим было положение и тех, кто оказался вне лагерей; так, один «старый доброволец», который работал в частном имении, жаловался на полное отсутствие «сапог, брюк, гимнастерок и белья»[474]. РЭК выделял средства на развитие самодеятельности интернированных, организацию различных мастерских в лагерях, на удовлетворение хозяйственных, санитарных, канцелярских и прочих потребностей. Моральное состояние контингента интернированных НДА агенты литературно-агитационной комиссии РЭК в этот период оценивали очень высоко.

Иное восприятие «балаховцев» и «похода Булак-Балаховича», а также методов «борьбы» его офицеров имело место в польском обществе и сейме. Группа депутатов сейма направила запрос в польское правительство по факту преступных действий ряда чинов бывшей НДА. В этой ситуации Б. Савинков в письме Медзинскому признал, что «некоторые из чинов бывшей армии генерала Булак-Балаховича обвиняются в тяжких преступлениях и что запрос части депутатов сейма до известной степени фактически обоснован»[475]. К письму прилагался список «судных дел о грабежах, разбоях, убийствах и изнасилованиях, совершенных чинами Добровольческой армии». Эти дела рассматривались в Люблинском, Радомском и Житомирском окружных судах[476].

Об уровне морального состояния контингента НДА после «похода» свидетельствовали многие очевидцы событий. «Партизан» Терентьев так описывал мытарства тех «бойцов» НДА, кто не попал в лагеря интернированных: нам «тяжелым камнем пала на душу перспектива будущего, большинство запили, занюхались кокаином». «Боец-партизан» писал в письме Б. Савинкову, что «кто был в Лунинце», тот долго будет помнить «пьяную оргию разочарованных». Некоторые интернированные добровольцы НДА безуспешно пытались уехать в Лодзь по линии польского военного министерства «на формировку». «Но, – писал Терентьев, – первое слово, которое мы встретили: вы – балаховцы». Не только в польском обществе, но и в структурах польского военного командования это определение ассоциировалось с погромами и насилием[477].

В январе 1921 г. начальник отдела главного контроля РЭК генерал императорской армии П. Н. Симанский и польский военный юрист полковник Лисовский провели ревизию финансовой отчетности НДА. «Подозрение» контролеров сразу вызвал «финансовый отчет» доверенного лица Булак-Балаховича, капитана Елина, на сумму в несколько сотен тысяч польских марок[478]. Контролеры установили, что он «не соответствовал действительности»: «авансовые выдачи на разные расходы на много миллионов не оправданы документами», «показано много расходов совершено непроизводительных», а также «не относящихся к деятельности отдела снабжения НДА». Так, без объяснения причин 550 тысяч марок было выдано Белорусскому комитету в Лунинце, 130 тысяч марок – Вольному экономическому обществу (т. е. полковнику Страдину) и т. п.[479]

Приходно-расходная книга НДА, как отметил генерал Симанский, была «составлена лишь перед самой сдачей отчетности в контроль и не велась систематически». В общей сложности контролеры выявили в качестве «неоправданных» расходы на сумму 28 826 318 польских марок (40 % от суммы, полученной Балаховичем из польского бюджета)[480]; а также на 780 тысяч царских рублей и 400 тысяч думских рублей[481]. После финансовой проверки, в феврале 1921 г., РЭК поставил в известность второй отдел штаба военного министерства о том, что генерал Булак-Балахович фактически отстранен от командования и что за его действия комитет «ответственности нести не может»[482].

Результатом проверки стало письмо Б. Савинкова начальнику второго отдела штаба военного министерства Б. Медзинскому от 15 января с просьбой: «Буду Вам чрезвычайно обязан, если Вы, до привлечения капитана Елина к судебной ответственности, найдете возможность посадить капитана Елина за проволоку, но, разумеется, не к интернированным балаховцам, а к военнопленным красноармейцам»[483]. Однако, как свидетельствовали современники и очевидцы событий, Булак-Балахович спас своего завхоза от суда и материальной ответственности, поскольку тот покрывал растраты самого генерала.

Известно, что командир бывшей НДА, генерал Булак-Булахович-старший, не принял близко к сердцу разгром армии. Виктор Савинков, который сопровождал «поход НДА» на восточные территории в чине есаула Донского корпуса, с изумлением писал, что после случившейся с армией трагедии (в боях с частями Красной армии почти 75 % личного состава НДА было перебито[484]) Булак-Балахович «въехал в Варшаву весело, слегка выпивши»[485].

После «похода» «батька» поселился в Варшаве, но жил скромно, «не отказывал в помощи никому (как солдатам, так и офицерам)»[486]. Предметом его экономических интересов стала организация лесных заготовок на выделенных ему польским правительством в качестве концессии участках в Беловеже. В отличие от него младший брат – генерал Юзеф Булак-Балахович в Варшаве «жил роскошно, держал лошадей и автомобиль»[487].

Предметом политических интересов С. Булак-Балаховича продолжала быть деятельность в качестве «вождя белорусского народа». 27 апреля 1921 г. он заключил соглашение с Государственным комитетом Белорусской народной республики (БНР) в лице главы делегации республики в Париже полковника Е. Ладнова и секретаря Президиума Госкомитета БНР Б. Тарашкевича. Госкомитет признал генерала С. Булак-Балаховича «Верховным командующим над всеми вооруженными силами Белоруссии». Стороны признали союз с Польшей и Францией и всеми вновь возникающими государственными образованиями на территории бывшей Российской империи. С. Булак-Балаховича ввели в состав Госкомитета с правом решающего голоса[488].

На белорусских землях Польши («кресах») он начал формирование «боевых отрядов» вдоль линии фронта под названием «рабочих дружин» из числа интернированных в лагерях солдат бывшей НДА, а также всех желающих. С февраля 1921 г. в лагерях интернированных солдат НДА агенты С. Булак-Балаховича развернули агитацию в «боевые отряды». Связь со своими агентами генерал держал через специальных курьеров, которые курсировали до места назначения с проездными документами, выданными поручиком второго отдела штаба Главного командования Польши Блоньским[489].

Основная масса добровольцев в «отряд русских беженцев» по настоянию Б. Савинкова была интернирована в польских лагерях, несмотря на желание польского военного министерства отпустить на свободу 10 тысяч человек из их числа. Русские беженцы в форме военных отрядов, сохранивших боевое деление, оказались в бытовых условиях, мало чем отличавшихся от тех, в которых находились военнопленные красноармейцы. В наиболее благоприятных условиях были размещены только интернированные казаки и армия УНР, поскольку на них польское военное руководство делало ставку в расчете на будущую антисоветскую политику. Таким образом, в Польской республике возник небывалый в истории прецедент: немалый контингент интернированных лиц в статусе беженцев сохранил военное деление и продолжал существовать в режиме военных гарнизонов.

После размещения русских беженцев из числа добровольцев, интернированных в лагерях Польши, польское правительство официально дистанцировалось от ранее строго засекреченной кампании по созданию «отряда русских беженцев» силами военного министерства под непосредственным руководством французской военной миссии в Польше.

§ 2. «Эти подразделения могут представить собой антибольшевистскую силу…»[490]

Как было отмечено в первой главе, в реализации проекта по созданию антисоветских формирований в Польше особую роль сыграл французский Генеральный штаб и французская военная миссия в Польше. 20 января 1921 г. командующий бывшей 3РА генерал Пермикин направил главе французской миссии генералу Нисселю благодарственное письмо, в котором особо подчеркнул значение «бескорыстной поддержки» с его стороны[491]. В письме Пермикина речь шла о «специальной» французской военной миссии во главе с генералом Троньо, которая была прикомандирована к 3РА. В ее составе был майор Шарль де Голль. Члены миссии сопровождали 3РА в течение всего Украинского похода, вплоть до отступления армии на польскую территорию. Французские офицеры, по словам Пермикина, «подымали дух своим присутствием», помогали «полными глубокого знания советами и личным участием в делах».

За «заслуги и помощь» в походе 3-й русской армии Пермикин представил к ордену Св. Владимира 3-й степени начальника специальной военной миссии генерала Троньо. Орденом Св. Анны 2-й степени были награждены члены миссии полковники Мосаман, Флеро, Марешаль и Коломер. Подполковник Лоле и майор Дюссо были награждены орденом Св. Станислава 2-й степени. Орденами Св. Анны 3-й степени генерал Пермикин наградил майоров де Голля[492], Обеньи и капитана Ла Пержа.

Лейтенант Роже де Понтон д̓Амекур был награжден орденом Св. Станислава 3-й степени. Подполковнику Сюржю была пожалована золотая нагрудная медаль с надписью «За усердие» на Аннинской ленте, а сержантам Хутину и Рукьеру – серебряные нагрудные медали с надписью «За усердие» на Станиславовской ленте[493].

Командование 3РА после интернирования своего контингента в польских лагерях все меры РЭК по реорганизации восприняло в штыки: оно не хотело признавать «главнокомандующим» Б. Савинкова. Майор французской военной миссии в Польше Пакелье доносил в Генеральный штаб французской армии 31 декабря 1920 г. о том, что «в армии Пермикина неприязнь по отношению к Б. Савинкову… достигла угрожающих размеров». Б. Савинков, со своей стороны, обратился в Генеральный штаб польской армии с просьбой «установить наблюдения за отдельными генералами, заподозренными в реакционных взглядах, и запретить им перемещения без его разрешения», имея в виду генералов 3РА.

Главной причиной недоверия к Б. Савинкову французский офицер назвал растущую «германо-русскую пропаганду» в среде интернированных солдат и офицеров, которая, по его наблюдениям, разворачивалась под руководством генерала Дрейера[494]. По сведениям французского разведчика, Дрейер агитировал командование интернированных частей убедить поляков перевести интернированных ближе к германской границе, «чтобы влияние Берлина было более чувствительным и чтобы солдатам было легко переходить границу, если они того пожелают»[495].

Агент второго отдела штаба польского военного министерства также доносил своему начальству, что «штаб Пермикина с Савинковым в настоящий момент никаких отношений не поддерживает»[496]. Другой агент доносил майору Кешковскому, что «все русские офицеры, солдаты, казаки, независимо от взглядов, ненавидят и не любят Савинкова», а его фамилия «сделалась бранным словом».

Причин для такого отношения было более чем достаточно, кроме того, все участники организованной Б. Савинковым авантюры были уверены: «в Комитете всюду идет воровство». От обманутых добровольцев нельзя было скрыть, что, по словам агента, Б. Савинков «необыкновенно легко поддается клевете и наушничанию и вводит в культ шпионство», что, «если кто-нибудь говорит про человека хорошее, Савинков заподозревает в этом заговор». «Наиболее близкими» людьми к Б. Савинкову хорошо информированный агент назвал Дикгоф-Деренталя (потому что «Савинков живет с его женой»[497]) и секретаря РЭК Смолдовского, который со своей женой, «актрисой провинциального театра», «устраивает всевозможные денежные комбинации и зарабатывает большие деньги»[498].

После провала затеи с организаций «отрядов русских беженцев» Б. Савинков и его группа решили заняться «организацией восстаний» – доносил агент во второй отдел штаба; более того, «вполне откровенно говорилось», что на этом «темном деле можно нажиться». Газеты «Свобода» и «Варшавское слово» (обе газеты находились на снабжении из польского бюджета через РЭК) в этот момент открыли рубрики «восстаний». В статьях, помещенных на страницах этих газет, «восстания фабрикуются десятками по всей России» – заключал агент второго отдела[499].

Не удивительно, что в среде офицеров-добровольцев антисоветских формирований Б. Савинкова наградили прозвищем «пиротехник и прохвост»[500]. Глубокое разочарование руководства 3РА в возможностях «польской акции» в целях восстановлении «Великой России» стало причиной того, что бывшее командование 3РА взяло «курс на Германию». Агитацию «в армию германского генерала Гофмана проводит в Берлине генерал Краснов», – сообщал агент второго отдела штаба руководству, а в лагере Остров-Ломжинский этой работой занимается бывший адъютант Краснова полковник Немцов[501].

Отношение польского военного командования к «демократу» Б. Савинкову не изменилось. Опекавший его и его группу полковник Ст. Довойно-Сологуб, который присутствовал на многих заседаниях РПК и РЭК, затем – НСЗРС[502], отстаивал интересы этой группы во втором отделе штаба военного министерства. Большими достоинствами «политической программы» Б. Савинкова полковник считал то, что тот «отстаивает свободную частную собственность», «признает право каждого народа на отделение от России» и «не будучи антисемитом, не хочет работать вместе с евреями»[503].

Когда конфликт между офицерами бывшей 3РА и Б. Савинковым достиг апогея и ситуация в лагерях интернированных обострилась до предела, 29 января в расположение 2-й стрелковой дивизии (форт Стефана Батория) лично прибыл глава французской военной миссии генерал Ниссель. Командующий дивизии и начальник группы интернированных в Торуни генерал-лейтенант граф Пален вручил ему «ходатайство» с просьбой «оказать содействие для передачи интернированной дивизии в непосредственное подчинение польскому командованию»[504].

В обращении к руководству французской военной миссии Пален объяснил эту просьбу полной утратой доверия лично к Б. Савинкову и к его организации и подчеркнул, что ни одно из его обещаний командованию и личному составу 3РА не было выполнено. Так, в период вербовки в русские отряды в Польше, в Риге и Ревеле представитель Б. Савинкова Дикгоф-Деренталь обещал добровольцам «своевременное содержание», «немедленную выдачу обмундирования», «выдачу снаряжения и вооружения на месте формирования», «удовлетворение пищевым довольствием в размере полного фронтового пайка, установленного в польской армии». Поскольку в Польше из-за недостатка средств «формирование дивизии продвигалось очень медленно», то это вызывало у добровольцев чувство «подавленности и подрывало веру в успех».

Теперь, после неудачи по вине Б. Савинкова (в чем был убежден Пален), положение дивизии «исключительно тяжелое, так как приходится жить в сырых и переполненных помещениях, свободный выход за стены форта предоставляется очень незначительному числу лиц», «положенный паек отпускается неисправно». В дополнение ко всему 50 % офицеров и солдат «совершенно не имеют обуви и верхней одежды», что стало причиной расширения эпидемии тифа[505]. Но более всего офицеров бывшей 3РА возмутило намерение Б. Савинкова превратить армию в политическую организацию «с социалистическим направлением» и создать в дивизии «тайные ячейки Союза Возрождения России»[506].

В ответ на этот шаг руководства 3РА Б. Савинков с 1 февраля 1921 г. РЭК свел отряды № 1 и 2 в единую армию[507]. Генерал-майор Пермикин был отстранен от командования и исключен из состава Военного совещания (совета) при начальнике Упин. Одновременно были упразднены представительства бывших армий в Варшаве, а начальник штаба гарнизона лагеря Щепёрно полковник Беляев был прикомандирован к штабу Упин для организации в армии трудовых артелей. Начальник Упин Одинец и начальник штаба Упин Росселевич 4 февраля 1921 г. прибыли в Торунь[508] (форт Стефана Батория), где располагалась дивизия, где уволили генерала Палена и ряд офицеров, подчиненных ему и поддержавших его, со своих должностей[509].

От Одинца во время посещения им лагеря интернированные потребовали участия представителей армии в контроле над расходованием сумм, проходящих через РЭК, выделенных на содержание армии[510]. Офицеры потребовали также секвестра сумм, уже находившихся в распоряжении РЭК[511]. Кроме этого они заявили, что савинковские структуры они не «воспринимали и не будут воспринимать» в качестве русского правительства, а Б. Савинкова – в качестве политического руководителя[512]. От польских властей офицеры потребовали немедленно принять меры «к ограждению частей армии от развала», а каждого ее офицера – «от участи быть ошельмованными РЭК»[513].

Б. Савинков был возмущен таким отношением к своей особе и тем, что «распутинская банда» (руководство 3РА) распространяет слухи о начале записи желающих в польскую пограничную стражу[514]. Причины такого раскола контингента бывшей стрелковой дивизии становятся очевидными при изучении документов.

Из письма уволенного полковника Н.Н. Саламанова[515] становится ясно, что Б. Савинков и не предполагал возвращать долги навербованным им добровольцам. Прибывший в Торунь Одинец заявил, «что содержание за прошлое время уплачено не будет». Единственное, что пообещал начальник Упин, – выплатить скромное пособие в размере 500 польских марок в месяц офицерам и 100 марок – солдатам с 1 февраля 1921 г.

В это обещание офицеры не поверили, поскольку с самого начала формирования дивизии, как свидетельствовал Саламанов[516], проявилось нежелание РПК (затем – РЭК) «выполнять свои обязательства» в вопросах обеспечения и вооружения 3РА. Воровство и хищения, были убеждены офицеры бывшей 3РА, стали причиной того, что и содержание и обмундирование частей дивизии и личного состава было недостаточным; что стало одной из причин военных неудач.

В архиве второго отдела штаба польского военного министерства сохранились документы, свидетельствующие о наличии других точек зрения на место и роль Б. Савинкова в происходивших событиях, как правило – представителей рядового или низшего офицерского состава. Так, подпоручик 5-го стрелкового полка Шумкин (его письмо Б. Савинков передал начальнику второго отдела штаба военного министерства полковнику Медзинскому) сообщал, что сторонники «мятежных» офицеров «усиленно распространяют слухи о том, что они приняты в польские войска». 19 февраля они объявили «запись в польскую пограничную стражу» и убеждали всех, что РПК «провалился», а «всех комитетчиков отправят в Совдепию в партизанские отряды»[517].

Прапорщик Головщиков из форта Стефана Батория «от лица группы солдат и офицеров 6-го стрелкового полка» писал Б. Савинкову, что приезд профессора Одинца «ускорил нравственное разложение наших германо-монархических верхов»[518]. Германофилы-офицеры, по его словам, чтобы увеличить число своих сторонников, занялись прямым подкупом офицеров и солдат, предложив им «производство и награждения по представлению Северо-Западной армии», чтобы «уйти с освободительного пути вместе с какой-либо (хотя бы миниатюрной) армией»[519].

Те же мысли высказывали в письмах Б. Савинкову офицеры 5, 6, 7 и 2-го стрелковых полков из лагеря в Торуни[520]. Поручик Шимановский из форта Стефана Батория утверждал, что в 5 и 7-м полках «происходило систематическое спаивание солдат и офицеров»; в 7-м полку «опоенным водкой офицерам была предложена для подписи резолюция, выражающая сочувствие графу Палену», которая «успеха не имела»[521]. Стремление «мятежного» командования 2-й стрелковой дивизии «на соединение с Берлинскими группами» было не по душе рядовому составу. «Мы не хотим снова остаться у разбитого корыта, не хотим пилить эстонских дров, не хотим вбивать кол в спину родному народу», – заключал поручик[522].

В этот период фигура Б. Савинкова еще воспринималась низшим офицерским и рядовым составом интернированного контингента в качестве героя-избавителя, способного вывести их из плачевного положения. «Бейте, храбро бейте, дорогой Борис Викторович, черное воронье[523], – обращался к нему один из корреспондентов, – бейте их, наш белый сокол»[524].

8 февраля польское командование лагеря в Торуни получило приказ военного министерства № 1108/21 о переводе командного состава «мятежной» стрелковой дивизии из форта Стефана Батория в лагерь Домбе (Дембия) под Краковом, где преимущественно содержали военнопленных красноармейцев. 11 февраля девять офицеров этой дивизии в сопровождении польского офицера были этапированы в Краков. 13 февраля они прибыли в Домбе, где подверглись аресту. К ним приставили часового и посадили на паек военнопленных красноармейцев. 15 февраля Одинец специальным распоряжением уволил еще ряд офицеров, «имеющих разлагающее влияние на среду интернированных», вносящих «партийную рознь в ряды армии»[525].

Французская военная миссия постаралась занять в этой ситуации позицию стороннего наблюдателя: генерал Ниссель предписал своим офицерам посещать лагеря интернированных русских подразделений, поскольку они еще «могут представлять собой антибольшевистскую силу», но «не вмешиваться в их внутренний распорядок». Свою позицию он аргументировал в письме военному министру Франции тем, что «русские генералы настроены прогермански», особенно те, кто был на содержании Германии в Прибалтийских странах. Моральные и интеллектуальные качества младших офицеров Ниссель оценивал крайне низко, как и боевой потенциал солдат[526].

Однако генерал Ниссель понимал, что Б. Савинков находится на особом положении в Польше и пользуется доверием во Франции. Военному министру Франции А. Барту и генералу Ф. Фошу Ниссель доносил, что «при помощи своих политических идей и личной связи с маршалом Пилсудским Б. Савинков надеется получить поддержку высших военных польских властей, которые хотят оставить его в Польше». Генерал Ниссель считал необходимым в случае войны Советской России с Польшей, «чтобы русские национальные военные силы сражались в рядах поляков». Б. Савинков казался ему «единственным русским» из тех, кому доверяли поляки, кто мог бы «заставить их принять эту идею и привести ее в исполнение»[527].

«Демократ» Б. Савинков строго следовал политической линии, проводимой польским военным руководством и французской военной миссией в Польше: германофильские и монархические элементы (в понимании тех и других это были синонимы) строго преследовались. За агитацию против РЭК и его союзнических отношений с Польшей, а также за «германофильские настроения» генерал Пермикин был отрешен от должности начальника 2-го отряда[528].

Директор курсов и училищ в Торуни французский генерал Грандепи сообщал генералу Нисселю с Варшаву о расколе в среде интернированных русских офицеров. Одни из них высказывали желание подчиниться польскому командованию и просили предоставить им какую-либо работу, другие были намерены поступить во французский Иностранный легион и просили «производить запись добровольцев в Гданьске»[529].

Подполковник Кутюрье, делегат французской военной миссии в Люблине, также доносил руководству миссии, что размещенные в Люблинском ВО интернированные офицеры в целом делятся на 2 «партии». Первую составляют ⅔ от общего числа – монархисты и сторонники союза с Германией, остальные «благожелательно относятся к союзу с Польшей». Польское военное командование исходило из твердого убеждения в том, что доверять русским нельзя, поскольку «в глубине души» все они враждебны Польше[530]. Польское руководство было уверено, что все русские были если не родственниками, то «одной крови» с теми, «кто сослал в Сибирь значительное число поляков, которых они всегда преследовали»[531].

Учитывая все это, генерал Ниссель не высказал «ни малейшего желания» принимать русских офицеров во французский Иностранный легион. Причины своего решения он изложил кратко: русские «генералы настроены прогермански», младшие офицеры «не имеют значительных интеллектуальных и моральных качеств», «рядовые – посредственные; их поведение в бою во время последней антибольшевистской кампании было далеко не блестящим»[532].

Б. Савинков боролся за целостность интернированного контингента и, в свою очередь, в письмах начальнику второго отдела штаба военного министерства Медзинскому и генералу Нисселю решительно заявлял, что «комитет предлагает исключить из среды интернированных всех тех, действия которых вредят единству бывших русских армий, противостоят русско-польскому сближению и стремятся деморализовать русские антибольшевистские силы». Одновременно Б. Савинков обратился к Нисселю с великодушной просьбой «не применять других мер», кроме выселения «мятежных» офицеров за пределы Польши или их интернирования в специальном лагере, не предназначенном для «красных солдат или преступников»[533].

В эти дни в Париже маршал Пилсудский подписывал политический договор и тайную военную конвенцию с Францией[534]. Политический договор определил в качестве главного врага Германию, однако Франция взяла на себя обязательство помочь Польше в случае угрозы с востока[535]. Вопросы безопасности на западных границах Польши стали в польском военном министерстве приоритетными.

В конце февраля во второй отдел штаба польского военного министерства стала поступать информация о деятельности генерала П. Н. Глазенапа[536] по собиранию русских монархических сил в Венгрии. Под видом «сельскохозяйственных рабочих» генерал пытался сосредоточить в Венгрии русское офицерство «со значительным контингентом из Польши» – доносил агент. Глазенап установил тесный контакт с венгерским военным представителем в Варшаве, был связан с генералом П. Н. Красновым в Берлине[537].

О создании в Венгрии Русского контрреволюционного легиона было проинформировано ВЧК, куда сообщение из канцелярии чехословацкого военного атташе в Будапеште поступило в феврале 1921 г. Агент ВЧК доносил, что «офицерские курьеры генерала Глазенапа» часто наезжают в Польшу, где «агитируют среди русских эмигрантов в лагерях, а также среди интернированных петлюровцев»[538].

Вопрос о сотрудничестве русских монархистов, находившихся в Польше, с венгерским правительством, безусловно, вызывал пристальный интерес не только польского военного руководства, но и начальника французской военной миссии в Польше. Известно, что венгерский поверенный в делах в Берлине Пал Форстер находился в постоянном контакте с русскими военными эмигрантами в Германии. С немецкой стороны организаторами разного рода совместных германо-венгерских проектов выступали генерал Э. фон Людендорф, полковник Макс Бауэр и другие представители военной верхушки Германии. Цель, которую преследовала эта группа, – создание «великих» Германии, России, Венгрии и Болгарии и обретение этими государствами доминирующей роли в Европе[539].

19 февраля в Варшаве было подписано франко-польское политическое соглашение (договор) о союзе между государствами. 21 февраля оно было дополнено секретной военной конвенцией, в которой была подтверждена обоюдная внешнеполитическая концепция: принимать максимум усилий для защиты от агрессии с запада (со стороны Германии) и с востока (со стороны Советской России)[540].

В этой ситуации вполне закономерной выглядела высылка монархически настроенных русских офицеров подальше от контингента интернированных бывшей 3РА – из Торуни в Галицию. Генерал Бобошко от имени высланных командиров стрелковой дивизии 4 марта сообщал в письме военному представителю Врангеля в Польше Махрову следующее:

Глубокоуважаемый Пётр Семенович!

Как Вам известно, я и начальники частей моей дивизии выехали в Краков (Домбию). Здесь нам сказали, что мы конфинированы и можем выбирать себе место жительства в Краковском воеводстве. Несмотря на это, нас уже 7-й день держат под арестом в ужасной обстановке. Мы будем официально протестовать. Сейчас же просим Вас и Горлова[541] принять меры к нашему освобождению».

В тот же день Пален направил письмо генералу Нисселю с заявлением о том, что группа русских офицеров в лагере Домбе подверглась режиму, «применяемому к преступникам». Поскольку никаких законов Польской республики сосланные офицеры не нарушали, Пален был убежден, что «такое обращение…

не соответствует ни нормам международного права, ни достоинству правительства свободной страны». «Дружбу нашу с Францией и Польшей каждый из нас неоднократно запечатлел своей кровью во время Большой[542] войны, – писал Пален, – непреклонную волю к борьбе с большевиками каждый из нас доказал в борьбе последних трех лет». Пален просил французского генерала вернуть его и русских офицеров в Торунь или «предоставить нам и всем желающим возможность немедленно отправиться в армию генерала Врангеля»[543].

Письмо от графа Палена с изложением всех мытарств, которые они пережили, военный представитель Врангеля в Польше Махров 8 марта переслал Б. Савинкову, который прочитал следующее:

После высылки из Торна 10 февраля с. г. утром 13 февраля мы прибыли в лагерь Домбия под Краковом, где были посажены в отдельную комнату общего с большевиками барака и арестованы с приставлением часового…

Мы просидели в лагере большевиков под арестом при очень скверной пище семь дней. На пятый день адъютантом управления лагеря нам было предложено, согласно распоряжению Военного Министерства, или выехать за границу, или выбрать место жительства в Краковском воеводстве. Мы выбрали местечко Бохния, т. к. за неимением средств не могли думать о выезде за границу. 20 февраля мы были отправлены в г. Ржешев в сопровождении контроля, причем в подружном[544] документе мы были названы пленными большевиками… Средства наши кончились и так как должны существовать на личные средства, то продаем последние вещи…

Махров обратил внимание Б. Савинкова на то, что «указанные в настоящем письме факты противоречат заверениям, данным начальником второго отдела штаба военного министерства полковником Медзинским», который от имени военного министерства обещал «всем устраненным офицерам» «надлежащее с ними обращение». Махров просил Б. Савинкова «поставить в известность полковника Медзинского, что названные офицеры не только никогда не были большевиками, но всегда боролись против них»[545].

После офицерского мятежа в форте Стефана Батория в первой декаде февраля и в атмосфере подготовительной работы к подписанию мирного договора в Риге, завершавшего советско-польскую войну, в среде интернированных солдат и офицеров углубился раскол между сторонниками двух политических течений: пророссийского и прогерманского. На фоне возраставшего недоверия к Польше, которая, по мнению представителей прогерманской группы, предала дело вооруженной борьбы с большевиками, стала разворачиваться антипольская агитация.

В среде интернированного контингента возрастали опасения в том, что, как и в Эстонии, в Польше «интернированные русские будут выданы Советской России». Основная масса интернированных в лагерях встала перед дилеммой: уезжать из Польши на Запад (в Германию), или идти «с повинной к большевикам» и возвращаться на родину. С Польшей свою судьбу связывали немногие. Агенты литературно-агитационной комиссии отмечали, что из лагерей началось бегство в Германию и выросло количество желающих перейти в лагеря военнопленных, с тем чтобы в процессе обмена уехать в Советскую Россию[546]. Майор французской военной миссии д̓Обиньи доносил руководству, что вопрос о работе для интернированных по вине поляков «висит в воздухе», поэтому число интернированных уменьшилось до 12 тысяч человек и «продолжает уменьшаться с каждым днем»[547].

Уже 13 февраля правительственный комиссариат г. Варшавы издал информационное обращение к русским в Польше о порядке добровольного возвращения в Россию[548]. В числе нескольких категорий лиц русской и украинской национальности[549] были упомянуты и «бывшие русско-украинские военные, находившиеся на территории Польской республики, если они не были взяты в плен регулярной польской армией».

Официальные польские власти должны были следовать тем обязательствам, которые приняла на себя Польская республика, подписав 24 февраля Соглашение о репатриации[550]. Оно предусматривало «возможно скорейшую репатриацию» всех категорий граждан, оказавшихся в пределах договаривающихся государств (заложники, гражданские пленные, военнопленные, интернированные, военнопленные, беженцы и эмигранты)[551]. Специально правовой статус беженцев из числа интернированных антисоветских формирований на территории Польши в двусторонних документах (Прелиминарный договор, Соглашение о репатриации, затем – Рижский мирный договор) на период репатриации не оговаривали.

В категорию «интернированные» стороны включили граждан, «содержащихся или содержавшихся в заключении, под арестом или под административным надзором, равно подвергающихся или подвергшихся прочим судебным или административным репрессиям за политические и государственные преступления в пользу другой стороны». Гражданские пленные и интернированные были уравнены в правах на репатриацию. Как уже указывалось выше, стороны обязались также обеспечить «достаточное содержание или возможный заработок всем находящимся на их территории пленным, интернированным и заложникам»[552].

В статье 17-й Соглашения о репатриации также был очерчен круг прав и обязанностей членов смешанной комиссии по репатриации: «попечение и оказание, по мере необходимости, всех видов материальной помощи» всем категориям лиц, а также «защита их интересов» в рамках Соглашения, «наведение и выдача» информационных справок[553]. До начала работы смешанной комиссии в странах-подписантах Соглашения всеми вопросами репатриации, а также «оказанием помощи и попечением» лицам всех категорий продолжали заниматься общества Красного Креста и их представители в обоих государствах[554].

Желающие остаться в Польской республике получали статус беженцев (первой группой русских беженцев, оставшихся в Польше, стали офицеры и солдаты отряда Бредова). Интернированные 3РА, НДА, казачьих отрядов в польском военном министерстве после заключения мирного договора были поставлены на учет наравне с военнопленными Красной армии.

В этих условиях в завершающий период работы над Рижским мирным договором военное командование Польши, не поставив в известность Савинкова и командование русских частей, интернированных в лагерях, отдало распоряжение о регистрации всех желающих вернуться в Россию после заключения мира в Риге[555]. Решение военного руководства Польши сразу нашло отклик в лагерях. Уже в марте 1921 г., когда началась отправка военнопленных в Советскую Россию на основе Соглашения о репатриации, в первом же эшелоне репатриантов оказались бывшие добровольцы антисоветских формирований.

Только за период с 16 по 25 марта через Барановичи проследовало, по данным второго отдела штаба военного министерства, 3135 человек военнопленных, среди которых оказалось 20 человек из числа интернированных антисоветских отрядов, которые сознательно перешли в категорию военнопленных, чтобы выбраться из Польши[556]. Процесс перехода интернированных в категорию военнопленных красноармейцев с целью выехать из лагерей на родину расширялся.

Решение военного министерства о регистрации желающих выехать из Польши вызвало переполох в свите Б. Савинкова. Он был растерян и срочно обратился к военному министру Польши с просьбой остановить процесс регистрации добровольцев-репатриантов:

№ 00813/1534

Варшава, 6 марта, 1921 г.

Господину военному министру

генерал-поручику Соснковскому

Определенное время тому назад в лагерях интернированных по распоряжению польских властей начата регистрация офицеров и солдат, желающих вернуться в Россию в случае заключения мира в Риге.

Регистрация ведется без предупреждения меня и моих ближайших помощников, которые стоят во главе интернированных частей, что привело к расколу в среде интернированных, усилило большевистскую агитацию. Прошу отдать распоряжение о прекращении таковой записи.

Б. Савинков.

В тот же день военному министру было отправлено обстоятельное послание за подписью Б. Савинкова, Д. Одинца и М. Росселевича, копию которого авторы переслали начальнику второго отдела штаба военного министерства полковнику Медзинскому. Одинец перечислил ряд явлений в польских лагерях, наличие которых члены РЭК считали несовместимыми со статусом бывших союзников польской армии. «Несмотря на многочисленные обещания облегчить режим нашим интернированным героям, которые бок о бок с братьями-поляками проливали свою кровь за общее благо; обещаний о конфинировании наших частей, закончились ничем; а режим не только не смягчен, но в некоторых лагерях стал еще суровее», – констатировали в первых строках своего послания лидеры РЭК. «Проволокой обведены не только лагеря извне, но и внутри поделены на клетки… что не позволяет интернированным переходить из одной части в другую»[557].

Как «особенно тяжелое» савинковцы охарактеризовали положение интернированных в лагерях Щепёрно и Остров-Ломжинский, где «коменданты держат их за каких-то разбойников, отбывающих наказание». В Острове-Ломжинском комендант лагеря не утвердил выдвинутого Одинцом нового начальника казачьей дивизии, после того как генерал Трусов подал в отставку. Польский комендант потребовал согласования новой кандидатуры с командованием военного округа. Кроме того, комендант подвергал цензуре не только письма и бумаги интернированных, но и распоряжения самого Б. Савинкова.

Члены РЭК признали в этом обращении, что польская администрация заботится о порядке, о содержании интернированных, столовых, мастерских и даже об обмундировании, но лишает людей самого главного – «необходимой свободы». Члены РЭК просили военное министерство увеличить число пропусков на выход из лагеря для офицеров и солдат[558]. Однако ожидаемых авторами последствий это обращение не получило.

В новых политических условиях польское военное командование было вынуждено учитывать меняющуюся на глазах ситуацию, тем более что в начале марта начались волнения в лагере Домбе, где были размещены военнопленные красноармейцы и интернированные по политическим делам (включая мятежных офицеров из форта Стефана Батория), а также подданные Польши.

10 марта 1921 г. интернированные из барака № 17 направили письмо послу сейма Пузаку. В тот же адрес, а также полковнику Медзинскому во второй отдел штаба военного министерства член Украинского комитета доктор Федак направил сообщение о волнениях в лагере Домбе. Причин к тому было много. Интернированные находились в своем подавляющем большинстве в изолированных бараках, не имели возможности выйти, поскольку бараки были окружены колючей сеткой. Военная охрана стреляла «при каждом случае» подозрения в нарушении внутреннего распорядка. Охране было разрешено стрелять в людей в каждом не предусмотренном внутренним распорядком случае.

Санитарные условия в лагере были плохими, люди не мылись по нескольку дней. Особенно невыносимой была обстановка в 17-м бараке, комендант которого, бывший жандарм капрал Солтыс, по заключению контингента, определенно имел «какое-то психическое расстройство». К интернированным он относился как к «стаду быдла», других выражений, кроме «подлая голота», не употреблял[559]. Капрал практиковал жестокие наказания, в том числе привязывание к столбу на морозе в течение часа.

«Репрессии растут с каждым днем, руководство лагеря все знает, – писали интернированные послу Пузаку, – но ничего не предпринимает»[560]. В лагере Домбе в это время был заключен редактор львовской газеты «Вперед» Ян Квасница. Он был арестован польскими властями и посажен в лагерь за публикации в своей газете о реальном положении в польских лагерях, прежде всего – в лагере военнопленных красноармейцев Тухола[561]. Журналист находился в полной изоляции, военнопленных и интернированных к нему не допускали.

В те же дни в лагере Стржалково после обыска, проведенного местной «экспозитурой», был обнаружен «Журнал военнопленных лагеря Стржалково» (издание местных коммунистов). Журнал был конфискован, так как в нем содержались статьи, «направленные против Б. Савинкова и интернированных», против Лиги Наций, а также «на злобу лагерного дня»[562].

10 марта бывший сотрудник РПК, капитан Алексей Кессель, выкрал у Б. Савинкова чемодан, в котором находились 200 тысяч польских марок, корреспонденция из второго отдела штаба военного министерства Польши, инструкции второго отдела, список агентов, направленных Информбюро РЭК в Советскую Россию[563]. Содержимое чемодана в качестве компрометирующего материала на Б. Савинкова было переправлено Врангелю.

Накануне заключения мира в Риге в лагеря дошли вести о кровавом подавлении восстания в Кронштадте. Генерал Пермикин обратился к генералу Нисселю с просьбой содействовать отправке 1500 интернированных солдат и офицеров из Польши в Кронштадт «на помощь восстанию». «Мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы доказать, что наша военная акция стоит транспортных расходов», – уверял генерал[564]. Какой ответ дал начальник французской военной миссии на просьбу Пермикина, нам неизвестно, однако дальнейшие события не дают поводов для разночтений.

16 марта Варшавская «экспозитура» арестовала генерала Пермикина, а также «графа Муравьева-Амурского»[565] и полковника Гершельмана под предлогами организации ими покушения на Б. Савинкова и их членства в тайной монархической прогерманской организации[566]. Арестованных офицеров заключили в 10-й павильон Варшавской крепости[567]. Из писем Б. Савинкова на имя начальника второго отдела штаба военного министерства Медзинского можно сделать вывод, что в отношении «группы Пермикина» было заведено уголовное дело о заговоре и «приготовлениях к покушению на жизнь» Б. Савинкова[568].

В день подписания мирного договора в Риге, 18 марта 1921 г., Савинков направил на имя Медзинского просьбу «конфинировать заговорщиков» и предоставить им право выбрать любое место жительства в Польше или выехать за границу[569]. В дополнение к этому он просил Медзинского прекратить дело «о так называемом заговоре на мою жизнь» и освободить лиц, «подозреваемых в приготовлениях к покушению на меня, дав им право выехать из Польши». «Мое прошлое обязывает меня, – заявил Б. Савинков, – к терпимому отношению к лицам, замышляющим террористические акты на политической почве, в особенности когда объектом этих террористических замыслов являюсь я»[570]. Просьба Б. Савинкова была удовлетворена.

21 марта в РЭК поступило сообщение агента литературно-агитационной комиссии из лагеря Щепёрно, куда прибыли крупные партии военнопленных красноармейцев. «Дальнейшее пребывание частей в Щепёрно положительно вредно, т. к. возможен контакт с коммунистами, получение от них указаний и т. п.». Агент уверял, что, хотя «неудачный конец Кронштадта… произвел тягостное впечатление», все верят в будущую «народную революцию»[571].

Для польского военного руководства в этот период времени не менее серьезным противником, чем Советская Россия, была Германия, стремившаяся к восстановлению своей военной мощи. Военный атташе Польши в Вене регулярно отправлял донесения во второй отдел штаба военного министерства о деятельности русских монархических организаций в Германии, о работе «немецко-российской организации «Ауфбау», об участии в них русских монархистов из Польши, а также о связях генерала Е. В. Бискупского, действовавшего в Германии, с офицерами русских военных отрядов в Польше[572].

Информация из лагерей о монархической (следовательно – и прогерманской) деятельности русских офицеров в первую очередь доводилась до сведения вторых отделов штабов военных округов. Так, командование Познанского ВО в конце марта 1921 г. получило информацию из Варшавы о деятельности в лагере Щепёрно Казимира Караваева, монархиста и сторонника «единой и неделимой России». Караваев нелегально издавал и распространял тайно среди офицеров и солдат-монархистов журнал «Пилюля» с «монархически-германофильским содержанием». «Поляков не любит, – сообщала варшавская экспозитура, – убежден, что независимость Польши – переходный момент»[573].

Другой информатор доносил о продолжающемся в лагерях росте «недоверия к Польше», о расширении «противопольской агитации»; об увеличении количества побегов офицеров в Германию. А также о том, что в лагерях «явно проявилось стремление интернированных (пермикинцев, балаховцев и даже врангелевцев) перейти в лагеря военнопленных для отправки в Совдепию». «Колеблющийся элемент, – подчеркивал информатор, – соблазняется обещанием выгодных условий, хорошего пайка и обмундированием (закупленным красными в Англии)»[574].

Именно «колеблющийся элемент» в лагерях интернированных стал потенциальным кадровым ресурсом для деятельности Информбюро РЭК под руководством В. Савинкова. Она развивалась в нескольких направлениях: «1) сплочение русских антибольшевистских элементов в Польше вокруг НСЗРС, 2) упрочение и развитие сети погранпунктов, 3) революционная работа за границей, 4) разведка и контрразведка»[575]. Отделения Информбюро находились в лагерях Тухола и Стржалково, по оценке В. Савинкова – «с отлично поставленной агентурой и хорошо законспирированные».

В пограничной полосе Информбюро имело пункты переправки агентов (в Глубоком, Вилейке, Столбцах, Лунинце, Сарнах, Ровно, Тарнополе). Первые четыре были связаны с представительством Информбюро в Лиде, остальные – с представительством во Львове[576]. Крупные агентурные группы располагались в Барановичах, Несвиже, Столбцах, Молодечно и Глубоком. С 1 мая они перешли в ведение второго отдела штаба военного министерства Польши с подчинением 4-й и 2-й польским армиям[577].

Стремление вырваться из лагеря любым способом для основного контингента интернированных и желание оказаться на родине становились главным побудительным мотивом для поступления «на службу» в качестве агента Информбюро. Капитан Булатов из Острова-Ломжинского сообщал, что «желание отправиться в Россию стало почти всеобщим»[578]. Начальник штаба НДА полковник Васильев писал из лагеря Пикулицы: «Когда я им сказал, что придется просидеть в лагере еще недели три, то мне заявили, что по одному начнем удирать в Россию, а сидеть дальше не можем». Оба корреспондента были агентами Информбюро и подчинены В. Савинкову. Сообщая эту информацию начальнику Информбюро, агенты старательно подчеркивали, что тяга на родину у солдат и офицеров связана с их желанием бороться в России «с игом комиссародержавия»[579].

Нужно признать, что бывшие добровольцы антисоветских формирований продолжали ощущать себя в пространстве Гражданской войны. Скорее всего, они были были искренни, когда писали начальнику Информбюро: «С большой радостью мы отправились бы в Кронштадт или в одну из Северных губерний… сидеть без дела в то время, когда в России льется кровь за освобождение, когда подавляются великие порывы к свободе измученных людей, невыносимо»[580].

Интернированный в Острове-Ломжинском корнет Зундблад писал В. Савинкову, что его отец, генерал-майор императорского Генерального штаба[581], в 1918 г. был мобилизован большевиками и назначен в Москву на должность начальника штаба одной из советских армий. Корнет просил оказать содействие в поездке «в Совдепию», поскольку «при помощи отца и знакомых» он мог бы иметь «ценные сведения и быть в курсе военной политики»[582].

Среди интернированных добровольцев были и солдаты, вкусившие «прелести» партизанской вольницы. Полковник[583] Уральского казачьего войска из Острова-Ломжинского полностью отдавал свою судьбу в распоряжение братьев Савинковых: «Вам виднее и лучше знать, что полезнее: соберу ли я охотников, вернейших моих казаков, и пойду громить с ними коммунистов с тем, чтобы связаться с Антоновым, или пойду один со своими братьями Валерианом и Василием».

Подпоручик тульского драгунского полка НДА Б. Т. Панчук просил руководство РЭК о вызове его и «еще двух повстанцев» – добровольцев из лагеря Щепёрно для командирования «в северную часть Мозырского уезда Минской губернии, для поднятия там восстания». «Все жители хорошо мне знакомы, – добавлял подпоручик, – и пойдут за мной»[584].

Из Варшавы ситуация в лагерях интернированных выглядела вполне обнадеживающей в аспекте продолжения антисоветской борьбы. В. Савинкову казалось, что «с некоторых пор желание отправиться в Россию стало почти всеобщим. Если бы удовлетворить все просьбы о формировании отрядов, лагеря опустели бы совершенно». Перспективы работы Информбюро выглядели радужными; работа в тылу проводилась по определенному плану и «по соглашению с польскими властями», но, к сожалению для начальника Информбюро, была «ограничена как условиями, которые ставит польская власть, так и денежными средствами»[585].

Имели ли братья Савинковы иллюзии по поводу реальных причин таких настроений в лагерях? Уже в январе 1921 г. поручик Бицаев из лагеря в Сосновице призывал В. Савинкова к осторожности при «посылке агентов в Совдепию, которые на каждом переулке кричат об этом»[586]. В. Савинков отвечал ему, что «среди посылаемых в Совдепию людей есть разные люди, в том числе и большевистские агенты, этого избежать невозможно»[587]. Начальник дивизии «Смерти» НДА генерал-майор Матвеев писал В. Савинкову в апреле 1921 г.: «Большая часть офицеров, отправляемых Вами в тыл, остается в нейтральной полосе и дает Вам сведения на основании слухов, получаемых от местных крестьян»[588].

Были ли братья Савинковы настолько наивны, что не понимали, как добывалась «достоверная информация»? Информбюро отправляло «информацию о положении в Советской России и Красной армии» в форме «оперативных сводок» во все иностранные военные миссии, присутствующие в Польше, а также военным атташе и разведкам Великобритании, Финляндии, Франции, Италии, Японии, США. Так, в феврале сводки Информбюро были отправлены в военную миссию Латвии и в российскую военную миссию в Польше (генералу П. С. Махрову); в марте к перечисленным адресатам добавились полномочное представительство республики Финляндии в Польше, японская и итальянская военные миссии. В апреле список адресатов пополнился английской военной миссией. В мае – украинской военной миссией, в июне – американским военным атташе, полномочным представителем Бельгии в Польше[589].

Но главным адресатом всегда оставалась французская военная миссия в Польше. Только в марте – апреле 1921 г. туда были отправлены регулярные «сводки о военно-политическом положении в России», «показания бежавших из России лиц», информация «о расположении частей Красной армии» в различных районах России, схемы «организации кавалерийского полка Красной армии» и «войсковой разведки Красной армии», копии выписок из советских газет на тему «О военном вопросе на Х съезде РКП (б)»[590] и прочая информация.

Руководство французской военной миссии сразу после подписания Рижского мирного договора проявило особое внимание к контингенту интернированных антисоветских формирований в лагерях, хотя и занимало в этот момент выжидательную позицию. Генерал Ниссель направлял представителей миссии в лагеря интернированных. В частности, в лагере Пикулице, куда были переправлены части бывшей 3РА из лагеря Щепёрно, французский «полковник N.»[591] призвал командиров продолжать заниматься с солдатами боевой подготовкой. «А то настанет момент, когда они могут сказать, что не хотят иметь таких вождей», – предостерегал полковник. В ответ полковник М. В. Кузьмин-Караваев уверил французского инспектора, что русские офицеры «занимались с нашими людьми в лагере Щепёрно и здесь занимаются»[592].

Полковник N. призвал интернированных перетерпеть тяготы лагерного существования, поскольку «Польша сама нуждается во многом», а в Галиции, где располагался лагерь, «во многих местах положительно нет хлеба». На вопрос полковника Кузьмина-Караваева: «Долго ли нам здесь придется в лагерях работать с солдатами и можем ли мы надеяться, что выйдем скоро на работу в поле?» – французский полковник уклончиво ответил: «Кто может сказать это? Россия так необъятна и загадочна, что, может быть, это будет на днях, может быть – через год-два»[593].

Французская военная миссия рассматривала контингент беженцев (интернированных антисоветских формирований) как потенциальный резерв для продолжения борьбы против Советской России в разных формах. Польское военное командование не противилось этой идее, несмотря на работу польской делегации в Риге над мирным договором с Советской Россией. Б. Савинков умело использовал складывающуюся ситуацию в своих целях, лишив опоры в лагерях руководство бывшей 3РА, которое выразило ему недоверие.

Контингент интернированных солдат и низших офицеров в лагерях пытался решить вопрос о своем будущем самостоятельно: или продолжить беженскую жизнь, оставаясь в Польше полуслепым орудием в руках французских и польских военных (а также братьев Савинковых), или вернуться на большевистскую родину в процессе репатриации. После подавления Кронштадтского мятежа в марте 1921 г. этот вопрос перед солдатами и офицерами встал особенно остро.

§ 3. «Общее восстание не состоялось…»[594]

В рамках бурной политической деятельности Б. Савинкова 17 марта представители Российского эвакуационного комитета (Д. В. Философов и А. А. Дикгоф-Деренталь) заключили соглашение о сотрудничестве с представителями С. Петлюры (Ст. Стемповский, Л. Михайлов, О. Эйхехан). Тогда же был разработан проект сотрудничества РЭК с польским Генеральным штабом[595].

Однако та человеческая масса в лагерях, на которую мог бы опираться Б. Савинков, получая якобы на их содержание различные денежные субсидии, начинала убывать. По информации Философова, в марте 1921 г. общее число зарегистрированных интернированных в лагерях составило не более 11 630 человек. В действительности, как он предполагал, в лагерях находилось 12 тысяч человек[596]. По данным на 1 апреля 1921 г. интернированные, находившиеся в ведении РЭК, были размещены в лагерях Щепёрно, Пикулицы, Радом, Рожаны, Плоцк, Торунь и Остров-Ломжинский. Лагерь в Щепёрно в марте 1921 г. по просьбе РЭК эвакуировался, в связи с этим происходило рассредоточение контингента интернированных в другие лагеря[597].

По данным агентов литературно-агитационной комиссии РЭК, к началу апреля 1921 г. число интернированных русских отрядов, размещенных в лагерях, составляло всего 10 720 человек[598]. Информацией о численности интернированных казаков (они были размещены в Здунской Воле, Торуни, Сосновицах) на тот момент агенты не располагали[599].

По данным РУД смешанной комиссии по репатриации, в обязанности которой входила работа «со всеми подлежащими репатриации лицами»[600], в польских лагерях на момент заключения Рижского мирного договора (18 марта 1921 г.) находилось несколько крупных групп беженцев (интернированных военных формирований). Численность бывшей 3РА составляла 6578 человек (включая женщин и детей), армия Булак-Балаховича (НДА) – 6748 человек. Отряд Яковлева сократился до 645 человек. Общее число казаков приближалось к 5 тысячам человек.

Кроме этого, РУД располагала сведениями о численности армии Петлюры (12 тысяч человек); части отряда Бермондта (Авалова), которая была интернирована в Торуни (1000 человек); а также оставшейся в Польше части отряда Бредова (1000 человек). По своему составу, как предполагали в РУД, на 50 % контингент антисоветских формирований состоял из красноармейцев, завербованных в лагерях военнопленных летом и осенью 1920 г., а также лиц, переданных польскими властями белому командованию при пленении. Только в бывшей армии Пермикина (3РА) РУД насчитывала 5 тысяч красноармейцев[601].

Подписанный в Риге мирный договор обязывал польское руководство отказаться от поддержки организаций и групп, в политическом отношении угрожающих договаривающейся стороне. 4 апреля 1921 г. Совет министров Польши рассмотрел вопрос о выводе лагерей интернированных российских и украинских отрядов из компетенции военного министерства и о передаче их в компетенцию Министерства иностранных дел. Для этого в состав МИД Польши на основании приказа военного министра № L. 7500 были переданы из военного министерства секция пленных, 1-й отдел штаба, отдел пленных 2-го отдела и санитарный реферат пленных из санитарного департамента.

Эти структуры были объединены в секцию пленных и интернированных МИД под руководством майора Хожовского. От военного министерства к новой секции МИД был прикомандирован полковник штаба военного министерства Довойно-Соллогуб. Ликвидационные комиссии (Украинская и РЭК) с этого момента должны были сотрудничать с начальником санитарного департамента военного министерства генералом Звежховским[602]. Это решение завершило процесс перехода участников бывшего «отряда русских беженцев» из категории интернированных антисоветских формирований на положение беженцев или «иностранцев».

На следующий день так называемое «малое совещание»[603] РЭК приняло решение переименовать свой комитет в Благотворительно-попечительное учреждение о русских беженцах. Савинковцы постановили просить польское правительство ввести русские миссии (военную и дипломатическую)[604] «в качестве подчиненных секций» в новое учреждение; а также просить передать новой организации «консульские функции»[605]. Дальше этого постановления дело не пошло: никто из представителей русской военной эмиграции с Б. Савинковым сотрудничать не стал. Несмотря на образование новой структуры, нелегальная деятельность РЭК продолжилась: регулярно собирались заседания, велись протоколы, что подтверждают архивные документы из второго отдела штаба военного министерства Польши[606].

6 апреля полковник Довойно-Соллогуб высказал мнение начальнику Генштаба Польши по вопросу о возможности проживания в Польше генерала Пермикина и тех, «кто сотрудничает с Германией, мечтает о царе и собирании всех земель к Москве». Ссылаясь на генерала Нисселя, который «неоднократно» указывал ему на контакты Пермикина с Германией во время своего пребывания в Балтийских государствах, Довойно-Соллогуб настаивал на том, что Пермикина оставлять в Польше «вредно для нашей страны, так как вокруг него собирается российская реакция, которая стремится навредить делу Савинкова». Так был решен вопрос о выселении Пермикина и тех, кто принимал участие в «заговоре» против Савинкова, из Польши[607]. С Пермикиным собрался выеехать весь командный состав 3РА[608].

18 апреля директор политического департамента МИД подтвердил решение военного министерства об отказе в просьбе 15 русским офицерам во главе с Паленом (интернированным в Ржешове) о включении 3РА в состав польской армии или в состав армии Врангеля. МИД и военные власти согласились на приезд в Варшаву этих офицеров, но только «для выполнения различных формальностей, связанных с оформлением паспортов для выезда за границу»[609].

Русские эмигранты, сторонники восстановления «Великой России», представляли собой существенную помеху в стабилизации положения на восточных границах Версальской системы, ключевым звеном которой стала Польская республика. В апреле 1921 г. польское военное командование сформулировало основные направления своей деятельности по «развенчанию» и «дискредитации» «великодержавной идеи России». С этой целью во втором отделе штаба польского военного министерства было принято решение «поддерживать и расширять влияние» в Польше только группы Б. Савинкова. Предполагалось, что эта группа может оказаться полезной и в реализации другого направления в деятельности штаба военного министерства – «дальнейшей работе в направлении расчленения России путем отрыва от нее Украины, а также Белоруссии»[610].

Военное командование и правительство Франции приступили к реализации идеи А. Пуанкаре, который, по наблюдениям советских агентов в Париже, старался «примирить и объединить все контрреволюционные группы эмиграции разных национальностей по французской ориентации, а потом сконцентрировать и подчинить их антисоветскую работу одному центру, который бы планомерно вел работу уничтожения советской власти в бывшей России»[611]. 17 апреля Б. Савинков в сопровождении двух грузин, проживавших в Варшаве, выехал в Париж.

После подписания Рижского мирного договора штаб военного министерства должен был отказаться от создания военных отрядов и организаций военного типа, но признал необходимой поддержку «конспиративной работы» Б. Савинкова в Советской России. Эту работу было решено проводить «осторожно», в форме, «не противоречащей Рижскому договору». В первую очередь военное командование приняло решение ликвидировать «лагеря интернированных русских», а также РОКК (эмигрантский), как «организацию, не соответствующую идеологии Савинкова». Врангелевские дипломатическую и военную миссии было решено закрыть. По просьбе Б. Савинкова[612] военное министерство постановило заменить РЭК «благотворительной организацией»[613].

После выселения бывшего командования 3РА из Польши, из состава бывших русских армий и казачьих частей, размещенных в лагерях, отток сторонников монархического направления из Польши существенно усилился. Подавляющая их часть самостоятельно переправлялась в Германию и Чехословакию, откуда многие перебирались во Францию, Болгарию и Сербию, а также страны Латинской Америки. К этому моменту в среде интернированных в лагерях также сформировались группы желающих остаться в Польше или вернуться в Россию.

В конце апреля польское правительство приняло решение ассигновать РЭК и правительству УНР 50 миллионов польских марок, которые должны были обеспечить содержание интернированных в лагерях до 1 июня 1921 г., после чего правительство снимало с себя обязательства перед ними. Отдельная сумма выделялась на содержание кавалерийской бригады Яковлева. Распределением средств ведало польское военное министерство, оно выдало по 10 миллионов каждой организации; остальные средства предполагалось выделять по мере необходимости.

Д. Философов по «неофициальным» каналам узнал, что 30 миллионов из общей субсидии должно было достаться РЭК. После этого на заседании РЭК было принято решение попросить через МИД Польши еще и об ассигновании кредита на политическую деятельность. Б. Савинков направил полковнику Медзинскому письмо с просьбой дотацию военного министерства для бригады Яковлева выдавать через РЭК[614]. К этому моменту Б. Савинков направил на имя Пилсудского три письма с просьбами о материальной поддержке[615].

Находясь в Париже, Б. Савинков лично обратился в МИД Франции, к лидерам русской эмиграции; через С. Рейли – к английскому правительству. МИД Франции сразу отказало в субсидии, но военное министерство пообещало Б. Савинкову 400 тысяч франков единовременно и по 100 тысяч каждый месяц, если это решение будет утверждено Советом министров Франции.

Советские агенты расценили эти события как «отказ» польского Генерального штаба на просьбу Б. Савинкова субсидировать его «по организации белого движения против большевиков». Затем, по данным советских агентов, Б. Савинков обратился с той же просьбой во французский Генеральный штаб «с предложением повлиять на Польшу в смысле удовлетворения его просьбы» и в американскую миссию за денежной поддержкой. И у французов и у американцев Б. Савинков получил отказ[616].

Действительно, визиты в Париже не принесли Б. Савинкову ожидаемых дивидендов; только от богатых эмигрантов (А. И. Путилов и некоторых других) Б. Савинкову удалось получить 3 миллиона польских марок, столько же обещал достать С. Рейли. В политическом отношении Б. Савинкова также подержали немногие: влиятельная группа П. Н. Милюкова и эсеры «отказались вступать с ним в какие-либо отношения», Республиканская лига[617] лишь «обещала с интересом следить» за деятельностью Савинкова. Только старые соратники – Н. В. Чайковский и В. Л. Бурцев проявили «сочувствие» к его деятельности[618].

30 апреля 1921 г. начался новый этап в истории советско-польских отношений: между Польской и Советской республиками состоялся обмен ратификационными грамотами, Рижский мирный договор вступил в силу. Именно в этот день военное министерство закончило передачу дел интернированных антисоветских формирований в секцию пленных и интернированных МИД Польши[619].

В Варшаве приступила к работе[620] Российско-украинская делегация (РУД) смешанной комиссии по репатриации, в ведении которой оказался в первую очередь весь контингент, размещенный в польских лагерях (военнопленные красноармейцы и интернированные антисоветских формирований), а также беженцы, по разным причинам оказавшиеся на территории Польши. РУД обсудила важнейшие направления работы и приняла решение провести инспекционные поездки в крупнейшие лагеря: Стржалково, Домбе, Тухола. Пулавы[621]. С 30 апреля по 4 мая делегаты РУД посетили лагерь Стржалково.

Обстоятельный доклад в Информбюро РЭК об этом событии оставил агент литературно-агитационной комиссии РЭК Б. Рыбаков. Доклад поступил польское министерство иностранных дел, Министерство внутренних дел, а также руководству второго отдела штаба польского военного министерства.

Агент сообщал, что 1 мая делегат РУД поздравил «массу» с пролетарским праздником, после чего от интернированных «полился поток жалоб на то, что в Совдепию могут ехать лишь те, которые имеют деньги» (командование лагеря желающих выехать на родину включало в списки репатриантов за взятки). Вечером в коммунистическом бараке («барак был наполнен до предельной возможности») состоялся митинг, на котором член РУД Корзинкин заявил, что «Совдепия признана всеми европейскими державами, покончила со всеми своими врагами и в настоящее время заключила мир с Польшей».

Далее Корзинкин, по свидетельству Рыбакова, заявил, что газета «Свобода», издаваемая Б. Савинковым, «их политическим врагом, говорящая о восстаниях внутри России – лжет». Однако делегат РУД подтвердил «наличие Кронштадтского восстания» в Советской России, но «по настроению его речи» агент литературно-агитационной комиссии заключил, что «больших для них жертв стоило дело усмирения последнего». Агент отметил также, что на митинге присутствовали интернированные армии генерала Булак-Балаховича из лагеря Щепёрно»[622].

2 мая в лагере Стржалково состоялось заседание специальной советско-польской комиссии с участием членов РУД и представителей советского РОКК в Польше, а также представителей ключевых военных структур Польской республики (военного министерства, главного командования польской армии, второго отдела штаба Познанского ВО, руководства лагеря). Кроме важнейших вопросов о содержании советских граждан (военнопленных и интернированных), был рассмотрен вопрос о необходимости немедленного оповещения лагерного контингента о содержании Рижского мирного договора, в первую очередь – 4, 5 и 6-й статей Соглашения о репатриации на польском и русском языках[623].

Пребывание делегации РУД в лагере «подействовало разлагающе не только на массу военнопленных, но и на надзор», – отметил агент литературно-агитационной комиссии; во время посещения лагерного госпиталя советскими делегатами «были замечены польские солдаты, певшие Интернационал»[624]. На следующий день ситуация в лагере еще более осложнилась: агент сообщал, что «настроение пленных приподнятое, дисциплина падает», что «отправляющихся в Совдепию балаховцев» в рамках репатриации пугали «расстрелами на границе»[625].

15 мая маршал Пилсудский, посетив лагеря в Калише и Щепёрно, публично попросил у интернированных бывшего «отряда русских беженцев» прощения. Как отмечал польский исследователь З. Карпус, этот визит маршала означал принятие маршалом курса на ликвидацию лагерей интернированных[626]. Вслед за этим заявлением Пилсудского в эмигрантской газете «Общее дело» (Париж), которую издавал сочувствующий деятельности Б. Савинкова В. Л. Бурцев, появились публикации о положении русских интернированных в польских лагерях.

Автор статей – Г. Соколов-Эли, в начале 1921 г. посетил лагеря в Польше, где были размещены солдаты и офицеры 3РА. «Люди гибнут, их надо спасти» – под таким названием журналист опубликовал информацию о своих впечатлениях. «Они находятся в самом тяжелом положении, – писал журналист, – раздетые люди живут в полуразваленных землянках, в сырости и холоде, получая пищи лишь столько, чтобы не умереть с голода, и находятся в полной зависимости от любого лагерного унтер-офицера». «Заступиться за них некому, – подчеркивал корреспондент, – поскольку их командный состав либо отрешен, либо в тюрьме»[627].

Политическому имиджу Б. Савинкова был нанесен серьезный урон. В начале июня он писал главному редактору «Общего дела» Бурцеву, что изображенная журналистом картина могла соответствовать действительности только в декабре 1920 г., когда РЭК еще «не мог значительно улучшить быт интернированных за недостатком времени».

В мае же 1921 г., по словам Б. Савинкова, «все изменилось почти до неузнаваемости». «Армия, вернувшаяся после неудачного похода, на территории Польши не разложилась, – утверждал председатель РЭК, – а постепенно, в большей части своих чинов, в одиночном порядке, или ушла в Россию для пропаганды против коммунистической власти, или рассеялась по провинциям Польши, честным трудом зарабатывая свой хлеб»[628].

Отношение к фигуре Б. Савинкова в Польше также претерпело сильные изменения: «В некоторых польских правительственных учреждениях нет сочувствия деятельности РЭК»[629], – докладывал его председатель на очередном заседании комитета. К тому же во время встречи с начальником Генерального штаба генералом В. Сикорским Б. Савинков узнал, что выделенные польским правительством очередные 30 миллионов польских марок поделены пополам (между РЭК и УНР).

Б. Савинкову тем не менее удалось выпросить у Сикорского ссуду в размере 20 миллионов марок «под залог санитарного имущества», а также получить его согласие на перемещение контингента интернированных ближе к восточной границе Польши. Однако военное министерство Польши, в свою очередь, потребовало от РЭК «подписки о том, что никаких претензий на содержание интернированных Комитет более не имеет»[630].

Одним из маневров, предпринятых Б. Савинковым для стимуляции интереса к себе со стороны польской «военной партии», стала его попытка «устроить» казаков на польскую пограничную службу. 16 мая Б. Савинков направил благодарственное письмо полковнику Довойно-Соллогубу за «содействие» в решении вопроса о занятости интернированных в лагерях. В письме Б. Савинков предложил военному командованию Польши разрешить интернированным казачьим частям «нести пограничную службу в составе польских войск», а прочим интернированным – разрешить «вольные работы». Вопрос о службе казаков в польских пограничных войсках представлялся Б. Савинкову решенным, он просил польского полковника «не отказать возбудить ходатайство» разрешить несение пограничной службы «еще и частям регулярной кавалерии» (гусарскому полку НДА и конному полку 3РА)[631].

Затем Б. Савинков представил вице-министру иностранных дел Польши Домбровскому свои соображения о том, «в какой именно форме наиболее удобно включить предназначаемые для несения пограничной службы части в состав польских войск и в какой именно местности наиболее желательно предоставить остальным частям вольные работы»[632].

Общая численность казаков в лагерях Польши к этому моменту составила 4400 человек. Из них 3500 человек (донские, кубанские, уральские, оренбургские казаки), находились в лагерях Остров-Ломжинский и Ружаны, 900 человек – в отряде есаула Яковлева. Одним из условий приема казаков на польскую службу Б. Савинков поставил возвращение их на родину «на конях, с вооружением» в случае государственного переворота в России. Кроме этого, казачьи части в случае войны не должны были воевать с соседними государствами, «кроме как с Германией и большевиками»[633].

Этому обращению предшествовала подготовительная работа, в которую Б. Савинков вложил немало энергии. Еще 4 апреля он подписал соглашение с Донской демократической группой в Болгарии о «международно-правовом союзном объединении». РПК «признал государственную независимость области Войска Донского под управлением ее демократических республиканских учреждений». От Донской демократической группы соглашение подписал заместитель председателя Донского войскового круга М. Н. Гнилорыбов. Соглашение обязывало стороны взять на себя руководство «военно-политическим движением»[634]. Это соглашение должно было стать продолжением военной конвенции между РЭК и правительством головного атамана Петлюры, заключенной 19 февраля 1921 г.

С 28 по 31 мая 1921 г. с разрешения начальника секции пленных и интернированных МИД[635] под руководством казачьего полковника Гнилорыбова прошел казачий съезд в лагере Остров-Ломжинский. 43 депутата представляли интернированных казаков (донских, оренбургских, кубанских) и калмыков, оставшихся в Польше, из которых почти 3 тысячи человек составляли донские казаки. Делегаты направили маршалу Пилсудскому, «вождю народа и национальному герою», телеграмму с благодарностью «благородному братскому народу польскому за приют, который казаки в его отечестве нашли в тяжкую годину национального несчастья»[636].

В обращении съезда к Б. Савинкову Гнилорыбов «от лица всех казаков» попросил его «возбудить перед польским правительством новое ходатайство о скорейшем приеме казаков на службу в ряды польских войск». Гнилорыбов просил также о переводе «всех казаков из лагерей интернированных в лагерь при Острове-Ломжинском» и «о замене польских караулов в лагере при Острове-Ломжинском караулами казачьими». Из лагерей военнопленных он предлагал принять на службу «только тех казаков и калмыков, которые добровольно изъявят согласие служить в рядах сводной казачьей дивизии»[637].

1 июня последовало письмо Б. Савинкова маршалу Пилсудскому с призывом «дать возможность находящимся ныне за проволокой казачьим частям нести пограничную службу в составе польских войск»[638]. Начальнику государства было отправлено и обращение казачьего съезда, в котором содержалась аргументация этой просьбы.

«Мера эта, – писали делегаты съезда, – во-первых, облегчит казну польского государства, затрачивающего значительные суммы на содержание по неволе бездеятельных офицеров и казаков в лагерях; во-вторых, даст офицерам и казакам возможность честной и верной службой отблагодарить благородный польский народ и его великодушного вождя за гостеприимство; в-третьих, вернет офицерам и казакам сознание их воинской силы, укрепит их воинское достоинство и позволит на коне с винтовкой и шашкой почувствовать не интернированными полулишенными свободы людьми, а равноправными членами дружественного и близкого по крови народа; в-четвертых, вселить надежду в измученные сердца, что после переворота в Совдепии казачьи части, в порядке и сохранив дисциплину, вернутся в родные станицы и послужат утверждению законности, торжеству свободы и установлению демократического строя в своих свободных казачьих землях»[639].

13 июня Б. Савинков направил письмо начальнику польского Генерального штаба Сикорскому с очередным призывом принять положительное решение по поднятому им вопросу. Однако польское военное руководство ответило на него уклончиво: «Вопрос о казачьих формированиях из офицеров и солдат, находящихся в лагерях интернированных, является предметом обсуждения со стороны заинтересованных правительственных властей». Военное министерство только «разрабатывало детали проекта», который затем предполагалось «предложить на заключение Совета министров». Лишь после положительного решения высшего государственного руководства, ответил Сикорский, «можно будет сразу приступить к сгруппированию всех казаков в одном лагере в Острове»[640].

21–22 июня в лагере Остров-Ломжинский состоялся съезд депутатов от казачества в Польше, который одобрил доклад и деятельность Гнилорыбова, а также постановил исключить германофильские элементы из рядов казачества[641]. Не теряя времени даром, полковник Гнилорыбов принял ряд мер по изоляции своих противников в лагерях. 22 июня Б. Савинков передал начальнику Генерального штаба Польши Сикорскому просьбу Гнилорыбова удалить из лагеря Ружаны бывшего начальника полка донских казаков Г. Духопельникова, который сохранил верность донскому атаману А. П. Богаевскому[642]. В начале июля Гнилорыбов обратился к военному министру с просьбой удалить из лагеря и изолировать от казаков Острова-Ломжинского еще 9 офицеров, ведущих, по его словам, «германофильскую и антипольскую пропаганду»[643].

Генерал-лейтенант А. П. Богаевский, атаман Всевеликого Войска Донского, в ответ на решения казачьего съезда в Польше 15 июля издал в Константинополе специальный приказ № 116, которым отменил все распоряжения Гнилорыбова по отношению к Донским частям и отстранил его от должности. Донской корпус в Польше был переподчинен представителю Врангеля генералу Махрову, перед которым атаманом Богаевским была поставлена особая задача: «поддержание добрых отношений с польскими властями и сохранение Донского казачества от распыления и гибельного еще и несвоевременного пока возвращения домой»[644].

В начале августа Б. Савинков направил атаману Богаевскому письмо по поводу его нашумевшего в казачьей среде[645] приказа. Поступок полковника Гнилорыбова (решение от имени Войска Донского просить польское военное командование при посредничестве Б. Савинкова принять казаков на службу) начальник РЭК аргументировал тем, что тот заключил договор с РЭК в Польше в «качестве председателя Донской демократической группы в Болгарии». Подчинение казаков в Польше Махрову Б. Савинков счел неуместным, поскольку генерал Махров «в глазах польского правительства отнюдь не является представителем главнокомандующего русской армией, ибо таковой армии не существует, а есть только беженцы»[646].

Кипучая деятельность Б. Савинкова результатов не дала. Каких-либо решений польского Совета министров относительно принятия казаков на службу до настоящего времени не обнаружено. Не обнаружены и документы, подтверждающие факт их службы в польской военной страже.

В течение четырех-пяти месяцев после заключения Рижского мирного договора ситуация в лагерях практически вышла из-под контроля официальной польской власти. В начале июня агент литературно-агитационной комиссии П. Орлов сообщал из лагеря Стржалково, что в лагере «надзор ослаб, инспекция свободно пропускает из отделов пленных», «заметно шатание по всему отделу пленных толпами». Во втором отделе, доносил Орлов, «при посредстве администрации за денежные взятки пленные переводятся в сотни очередных партий, отправляющихся на пункты обмена»[647]. В начале июля из лагеря Стржалково агент РЭК Рыбаков доносил, что «главной темой разговоров» по-прежнему является «родной дом». «Агитация коммунистов, вследствие непринятия администрацией лагеря соответствующих мер, неоднократно предлагавшихся информотделом[648], – подчеркивал Рыбаков, – усиливается»[649].

Эти настроения в среде контингента интернированных сильно озадачивали членов РЭК и братьев Савинковых. В их планы по активизации политической деятельности в Польше силами бывших добровольцев они не вписывались. Еще весной 1921 г. они принялись за расширение НСЗРиС[650] на базе лагерей интернированных и военнопленных; рабочих отрядов из их числа, а также на пунктах обмена (Барановичи и Ровно). Во главе военного отдела союза встал полковник НДА С. Э. Павловский. С апреля началась работа инициативной группы по записи и вербовке в члены НСЗРиС. В пограничных районах была сформирована сеть представителей и «кружков» союза[651].

Братья Савинковы поставили задачу организации сети отделений союза и на территории Советской России. Для этого проводилась агитация в среде интернированных и военнопленных – уроженцев различных местностей России. Например, в апреле ими был разработан «план организации НСЗРиС в Саратовской губернии по уездам» при участии тех интернированных, который записались на репатриацию в Россию. Предполагалось, что связь с Варшавой будет осуществляться по линии железной дороги Саратов – Тамбов – Воронеж – Курск – Конотоп – Гомель – Пинск – Лида – Варшава.

Задачи членов союза на территории РСФСР включали: организацию взрывов на складах с боеприпасами, в ЧК, в особых отделах, красноармейских клубах и т. д. Главной задачей была признана работа по «разложению красноармейцев»; задачей момента было установление связи с повстанцами Антонова на Тамбовщине и с партизанами на Дону. «Денежные средства» предполагалось получать «путем выемки из советских касс»[652].

Кроме этой работы Савинковы планировали создавать «отряды партизан-террористов» на территории России с целью «дезорганизации транспорта и средств сношения», предполагалась также «помощь населению раздачей захваченных продуктов и денег»[653]. На территории Советской Белоруссии, куда могли проникать агенты НСЗРиС с территории Польши, размах работы планировался в более широком масштабе. Там, помимо формирования отделов союза во всех советских учреждениях и на предприятиях, в селах и деревнях, в войсковых частях и штабах Красной армии, планировалось создание ячеек НСЗРиС «в противовес существующим повсюду ячейкам РКП».

Члены этих ячеек должны были проводить «антибольшевистскую агитацию», «организовывать и объединять недовольные советской властью массы», «руководить беспартийными массами на выборах в Советы», «всячески мешать советскому строительству», проводить «антисоветские демонстрации», создавать «стачечные комитеты», проводить «аресты коммунистов»[654].

В мае руководство союза задалось целью создать Всероссийский комитет союза, разработало проект его устава, организационную структуру, мероприятия «на момент восстания»[655]. Тогда же было принято решение сменить тактику НСЗРиС и «выйти из узких рамок заговора». «Мы не строим из союза тайну, – было записано в одной из резолюций, – мы не скрываем конструкции союза». При этом допускалась «широкая частная инициатива»; террору советской власти решили противопоставить террор союза, одновременно в целях конспирации запретили переписку членов союза[656]. Союз был тесно связан с Всероссийским союзом офицеров во главе со штабс-ротмистром Г. Е. Эльвенгреном, введенным в члены РПК в январе 1921 г.

Апогеем деятельности НСЗРиС стал съезд союза, который состоялся 13–16 июня 1921 г. в Варшаве. В первый день заседания на съезде присутствовали представители казаков, петлюровцев, белорусского Военно-политического центра, представители польского Генштаба и разведки, а также английской и французской военных миссий в Польше, французской, английской, американской, итальянской разведок, полковник Довойно-Соллогуб[657]. Б. Савинков доложил «международную политическую обстановку», историю НСЗРиС, основы его программы. Уляницкий огласил проект программы союза, Философов обозначил принципы отношения к русской эмиграции и генералу Врангелю, Дикгоф-Деренталь – огласил основы «отношения к союзникам»[658].

Главная политическая цель союза была сформулирована достаточно размыто: привести «на смену «комиссародержавию» «народоправство». Принятая на съезде программа включала три пункта: 1) «мир – народу», то есть демобилизация и отказ от всякой иностранной и белогвардейской интервенции, 2) «земля – народу», 3) «свобода», то есть безоговорочное признание права народов России на самоопределение. «Третью» Россию предполагали строить на «свободном союзе всех народов и государств, входивших в состав бывшей Российской империи»[659].

На заседание съезда 14 июня прибыли 8 представителей союза от лагерей интернированных[660]. 15 июня на заседании съезда членов[661] НСЗРиС были намечены вооруженные «революционные» выступления на 15–17 августа и на 25–28 августа. «Все организации, руководимые союзом, должны поднять флаг общего восстания против коммуны и зажечь революционное пламя по всему фронту и в глубину», – было записано в протоколе заседания. Был утвержден план действий, выделены «полосы действий» (северная, средняя и южная), назначены их начальники, определены общие задачи и границы полос[662].

Члены НСЗРиС приняли резолюцию «Об отношении к союзникам», в которой было записано решение союза всю деятельность проводить «в тесном контакте» с правящими кругами Франции и Польши. В другой резолюции отвергалась какая-либо возможность соглашения «с Врангелями прошедшего, настоящего и будущего», провозглашалась борьба за «третью, новую Россию», содержался призыв к «остальной части эмиграции» сплотиться под знаменем союза[663].

Заметную роль в деятельности НСЗРиС в этот период (с января по май 1921 г.) играл П. И. Селянинов (он же – Э. О. Стауниц, Опперпут)[664]. Он получил пост главы Западного областного комитета НСЗРиС. Исследователи полагают, что именно Опперпут разработал основу тактических положений организации, сформулированных в документе «Тактика Народного союза защиты родины и свободы»[665], разработал структуру союза и выдвинул идею съезда, которую одобрил Б. Савинков. В съезде, который был намечен на 5 июня, как делегат от Гомеля должен был принять участие и сам Опперпут, однако 26 мая он был задержан, а Западная областная организация разгромлена[666]. Съезд в Варшаве прошел без него.

В этот период находился в Варшаве и В. Г. Орлов – «двойной агент», который тесно сотрудничал с Борисом, а после его отъезда в Париж 8 июля[667], с Виктором Савинковыми. Давнему знакомому по Варшаве братья Савинковы доверяли. Именно благодаря его позиции, как полагает А. А. Зданович, Савинков пошел на соглашение с Врангелем[668].

С апреля 1921 г. в Варшаве действовала резидентура ВЧК, созданная М. А. Логановским. Одной из ее задач являлось содействие в решении вопроса о возвращении военнопленных красноармейцев на родину[669]. Информация о съезде и подготовительной работе стала известна ВЧК.

4 июля НКИД Советской республики в ноте за подписью Г. В. Чичерина потребовал выслать всех членов НСЗРиС из страны, а также наиболее заметных лидеров военной и политической эмиграции (братьев Булак-Балахович, Пермикина, Эльвенгрена, Васильева, атаманов Петлюру и Ю. Тютюника, а также других атаманов и белых офицеров). В ноте было обращено внимание на недопустимость нарушения Польшей принятых на себя Рижским договором обязательств. НКИД потребовал создания в Варшаве смешанной советско-польской комиссии с участием представителей Украинской и Белорусской советских республик для установления списка лиц, подлежащих высылке из Польши[670].

Развернуть намеченную на съезде работу НСЗРиС не успел. Уже в конце июля офицеры второго отдела штаба военного министерства Польши познакомились со статьями газете «Правда» о раскрытии отделений этой организации на территории Советской России и мерах, предпринятых в отношении ее членов. В августе польские офицеры прочитали сообщения в минской «Звезде» о выявлении тайного союза под руководством Б. Савинкова с отделениями в Киеве, Одессе, Бресте, Гомеле, Петрограде[671]. Тогда же были арестованы члены отделений союза в ряде городов Советской России.

Всего в 1921 г. было арестовано около 50 активных членов НСЗРиС[672]. Только в Москве к концу 1921 – началу 1922 г. ВЧК выявила 23 «активных савинковца», 15 агентов союза находилось «под колпаком» или в розыске[673]. В октябре 1921 г. в Смоленске было арестовано 600 человек по обвинению в принадлежности к союзу. Активные члены союза: князь Н. А. Друцкой-Соколинский, княжны Щербатовы (сестры Елизавета Сергеевна, Мария Сергеевна, Ирина Сергеевна) и еще 10 человек были расстреляны. По информации руководства НСЗРиС, всех выдал «бывший член союза – Опперпут-Упелинец (Селянинов)»[674].

Особая роль в «сплочении русских антибольшевистских сил в Польше» вокруг НСЗРиС на его июньском съезде была возложена на Информбюро под руководством В. Савинкова. Информбюро должно было также продолжать уже начатую работу по «упрочению и развитию сети своих пограничных пунктов», вести «революционную работу за границей»[675]. Под руководством В. Савинкова в лагерях интернированных Тухола и Стржалково были сформированы «лагерные президиумы» НСЗРиС, подчиненные «войсковому отделению» НСЗРС.

Перед «лагерными президиумами» НСЗРиС была поставлена задача «укрепления влияния союза в лагерях», как в среде интернированных, так и в среде военнопленных красноармейцев, а также среди осевших в окрестностях лагерей русских эмигрантов. Члены «лагерных президиумов» отбирали из контингента интернированных подходящих «работников для Варшавы, пограничных организаций и закордонной работы» (партизан). Все «президиумы», по свидетельству начальника Информбюро, были «вполне законспирированы» и имели «отлично поставленную агентуру»[676].

С 15 июля начал работу Польский отдел Информбюро, в задачи которого входила консолидация членов НСЗРиС на территории Польши, она условно была поделена на 4 района. Согласно отчету о деятельности польского отдела, он связался с представителями русской эмиграции в Лондоне, Константинополе и Аккермане. Резиденты отдела находились в лагерях в Торуни и Стржалково, а также в Вильно, Гродно, Белостоке, Ковеле, Дубно, Ровно, Львове, Варшаве[677]. В августе во главе польского отдела Информбюро встал Л. В. Насонов, развернувший бурную деятельность по агитации в союз в лагерях интернированных и в компактных группах русских беженцев на территории Польши.

В августе Насонов совершил инспекционную поездку по маршруту Лодзь – Познань – Стржалково и убедился, что среди военнопленных красноармейцев «большевиков» есть «много сторонников союза». К ним он отнес 400 красноармейцев, которые отказались от репатриации на родину[678]. В Варшаве в сторонники НСЗРиС в местах размещения русских беженцев и из рабочих отрядов были зачислены: 150 человек красноармейцев, отказавшихся ехать домой, размещенных на Повонзках в Варшаве, 80 человек из рабочей артели в Мокотовском госпитале, 40 человек из артели в центральных автомобильных мастерских, 60 человек в общежитии беженцев РОКК, до 40 человек в общежитии РЭК. Отказались от сотрудничества с РЭК и НСЗРиС все военнопленные красноармейцы, заключенные в Варшавской цитадели (около 1 тысячи человек), и около 800 человек рабочих артели на складе интендантства. Все они записались в репатрианты[679].

На работу Информбюро польское военное министерство и французская военная миссия регулярно выделяло дотации. Только в 1921 г. в его работу ими было вложено более 38,5 миллиона польских марок, около 190 тысяч царских рублей, более 160 тысяч думских рублей, 1800 долларов США, 200 французских франков, 15 фунтов стерлингов и почти 1150 тысяч советских рублей[680].

В то же время на содержание интернированных в лагерях с июня 1921 г. из польского бюджета средств не поступало. Их численность на 3 июня 1921 г. составила (вместе с интернированной армией УНР) 25 079 человек[681]. Материалы архива второго отдела штаба военного министерства свидетельствуют, что контингент интернированных стал ощущать сильный недостаток в снабжении. С июля того же года и РЭК прекратил выплату пособий. Лишь в октябре 1921 г. офицеры 3РА получили по 650 польских марок в качестве «подарка от генерала Врангеля»[682].

В связи с приездом в Варшаву советского полномочного представителя МИД Польши посоветовал Б. Савинкову, который искал деньги по всей Европе, «устраниться от дел интернированных»[683].

Он сообщал в Варшаву, что в Лондоне якобы был создан комитет финансовой помощи интернированным и ему, Савинкову[684]. В мае и августе он обращался за денежной помощью к послу Временного правительства в США Б. А. Бахметьеву, у которого запросил 25 тысяч французских франков[685]. Однако эти усилия результатов не давали, материальная ситуация в лагерях интернированных стремительно ухудшалась. «Слишком тяжело скитаться по заграницам, голодать, холодать, быть презренным всеми и просить как милостыни какой-либо работы, чтобы заработать на кусок хлеба»[686], – писали офицеры бывшей 3РА в РЭК.

Практический интерес к контингенту бывших добровольцев в польских лагерях проявляло только командование Русской армии Врангеля, поскольку в июле 1921 г. Русский совет[687] в Париже принял решение «во что бы то ни стало добиваться сохранения армии Врангеля в странах их местонахождения». Граф Пален, высланный из Польши, находясь то в Берлине, то в Данциге, разрабатывал план приема «бегущих из польского интерната белогвардейцев армии Балаховича и Пермикина». В Данциге Пален договорился с местными властями о том, что немецкие власти не будут «чинить препятствий к концентрации» бежавших из Польши в лагере Целле[688]. В августе генерал Миллер прислал для интернированных в польских лагерях 10 тысяч французских франков, но до лагерей они не дошли. РЭК принял решение «обратить эти деньги на погашение 6 миллионов марок, израсходованных на интернированных в июле»[689].

Во второй половине августа все интернированные (без уведомления об этом Б. Савинкова и РЭК) были сведены в лагерь Тухола, который постепенно освобождался от военнопленных-репатриантов. Малое совещание РЭК постановило в связи с этим «составить записку с целью улучшения положения интернированных», а также обсудить с генералом Нисселем вопрос о переводе контингента в лагерь Тухола и о «взаимоотношениях Bureau de Renseignements[690] c Информационным бюро».

С целью «отыскания денежных средств» совещание постановило «обратить внимание на Финляндию и Японию ввиду благоприятного освещения работы РЭК представителями названных государств»[691]. 27 августа савинковцы решили ликвидировать РЭК и «ввести в действие Попечительный комитет»[692]. В сентябре финансовая ситуация в РЭК осложнилась до того, что РЭК занялся продажей автомобиля, «мотоциклета» и квартиры[693].

Организацией, которая вплотную занялась защитой прав и интересов советских граждан (военнопленных и беженцев из числа интернированных) в польских лагерях, стала РУД[694]. Председателем РУД был назначен Е. Я. Аболтин[695], имевший значительный опыт на поприще организации обмена военнопленными в качестве председателя русской делегации русско-эстонской комиссии по обмену военнопленными. Практические вопросы по возвращению из Польши на родину советских граждан (военнопленных, гражданских пленных, интернированных и заложников) стали приоритетным направлением в деятельности российско-украинской делегации на мирных переговорах в Риге, а затем – в работе РУД после подписания Соглашения о репатриации. Внимание этой проблеме уделяли также полномочное и военное[696] представительства РФ в Польше.

Уместно отметить, что к началу работы РУД в Польше весной 1921 г. единый взгляд на вопрос о возвращении русских беженцев из-за границы в советских государственных и партийных структурах еще не сформировался. Зачастую не было согласованности в их действиях и решениях. Если для НКИД вопрос о возможности пропуска в Россию лиц, политически благонадежных, не вызывал возражений, то Политбюро ЦК РКП(б) в марте 1921 г. постановило «врангелевские войска в Россию не пускать». Исполнение этого решения было возложено на Ф. Э. Дзержинского[697].

Такая позиция объяснялась тем, что в НКИД, ВЧК, в особый отдел Западного фронта и в Центрэвак от военного представителя в Польше стали поступать сообщения о проникновении на территорию Советской России «агентов Балаховича и Савинкова и бывших солдат Врангеля под видом военнопленных». Часть из них «рассеивалась», не доезжая до пункта обмены в Негорелом, сообщал А. А. Иорданский, в частности в апреле 1921 г., другая часть расходилась «по деревням, для антисоветской работы». «Есть все основания предполагать, – подчеркивал он, – что и дальнейшие эшелоны будут снабжены точно такими же упомянутыми агентами»[698].

Многие советские дипломаты отдавали себе отчет в неизбежности репатриации и необходимости правильного и своевременного решения этого вопроса. Советский представитель в Великобритании Н. Клышко в письме наркому по иностранным делам Г. В. Чичерину подчеркивал, что вопрос о репатриации стал, по существу, международным и получил «общегосударственно-политическое и экономическое» значение. Запрет на въезд в Россию он назвал «актом, не имевшим прецедентов в самые худшие времена царизма[699].

В первой половине мая 1921 г. заместитель председателя ВЧК И. С. Уншлихт[700] провел инспекционную поездку в Главное эвакуационное управление Западной области, в Белорусскую эвакуационную комиссию и на пункт обмена в Негорелом. 26 июня в докладной записке в ЦК РКП (б) он высказал мысль о необходимости объявления амнистии интернированным в Польше и Чехословакии солдатам белых армий[701].

По его мнению, белые военные части, сосредоточенные в Польше и Чехословакии, могли представлять серьезную угрозу для Советской республики. «Считаться с этими войсками, как реальной силой, приходится», – обращал внимание членов ЦК партии большевиков зампред ВЧК. Суммарную численность этих сил он оценивал в 30 тысяч человек. Наличие контингента интернированных антисоветских формирований в лагерях Польши «под командованием Б. Савинкова» могло представлять угрозу для Советской Белоруссии. В целом наличие белых военных частей в этом регионе Европы Уншлихт оценил как почву для вероятного «нового открытого похода против нас Антанты»[702].

Тогда же Уншлихт наметил принципы амнистии интернированным солдатам, которые позже были зафиксированы в Постановлении ВЦИК от 3 ноября 1921 г.[703] Полной амнистии, по его мнению, должны были подлежать лица, участвовавшие в военных организациях Колчака, Деникина, Врангеля, Савинкова, Петлюры, Булак-Балаховича, Перемыкина и Юденича «в качестве рядовых солдат путем обмана или насильно втянутых в борьбу против советской власти». Эти лица должны были получить возможность вернуться на родину на общих основаниях с военнопленными, возвращающимися на родину[704]. В сентябре 1921 г. в поддержку предложения об амнистии солдат бывших антисоветских формирований, находившихся вне пределов РФ, высказался глава НКИД Чичерин.

Летом 1921 г. к ситуации в польских лагерях было приковано внимание представителя РОКК в Польше и делегатов РУД. Семполовская несколько раз направляла заявления во второй отдел штаба военного министерства о нарушении прав заключенных в лагерях. В них она обращала внимание польского руководства на то, что у заключенных отбирают одежду и вещи, что коммунистов помещают в тюрьмы[705].

В июле командование Познанского ВО и командование лагеря Стржалково издало приказ о предоставлении коммунистам свободы выхода из 4 изолированных бараков, в которых они содержались[706]. После этого решения представители РЭК в лагере отметили, что «началась повсеместная агитация, митинги, выборы своей низшей администрации, как то: контрольной комиссии на кухне, своих старшин, своих пропусков из секции в первый отдел и т. п.». «В общем, – подводили итог своих наблюдений савинковцы, – полное господство коммунистов в первом отделе, постепенно распространяющееся на весь лагерь»[707].

РУД предпринял ряд мер по нормализации положения военнопленных красноармейцев в лагерях, которые прямым образом повлияли на положение интернированных лиц[708]. 7 июля Е. Игнатов сообщал в Наркоминдел и Центрэвак, что РУД потребовала от польской делегации: «1) прекращения избиения пленных; 2) скорейшего производства персонального обмена; 3) предоставления нам визы военнопленных[709]; 4) перевода интернированных красноармейцев в общую красноармейскую массу; 5) уничтожения изоляции коммунистов от красноармейцев»[710].

29 июля Е. Игнатов сообщал в Наркоминдел: «В связи с продолжающимся избиением в лагерях поляки согласились очистить в первую очередь Щелковский[711] лагерь, где положение военнопленных наиболее тяжелое. Для ускорения отправления мы отправляем туда свое обмундирование, т. к. поляки там не имеют его»[712].

28 августа 1921 г. из Варшавы в Москву за подписью Е. Игнатова была отправлена телеграмма, в которой, в частности, сообщалось: «Поляки в связи с поднятой нами кампанией против избиений начинают затруднять доступ наших уполномоченных к лагерям интернированных»[713]. Кроме того, польское руководство дважды переносило сроки осмотра лагерей, которые были намечены РУД и предварительно согласованы с руководством секции военнопленных и интернированных МИД Польши.

В сентябре 1921 г. делегаты РУД не были допущены в наиболее проблемные лагеря – Стржалково и Тухола, где военнопленным и интернированным, которые выражали намерение выехать на родину, польские лагерные власти «чинили препятствия» в передаче достоверной информации в РУД о положении в лагерях. Вскоре выяснилось, что польское лагерное командование по-прежнему практиковало избиения и прочие наказания тех красноармейцев и интернированных, информация и жалобы которых доходили до членов РУД[714]. РУД из Варшавы регулярно сообщала в НКИД и Центрэвак, что количество желающих вернуться в Россию увеличивается, в их числе оказывались и красноармейцы, «бежавшие из польских лагерей», а также «пришедшие с работ»[715].

Как беженцы они имели возможность получить правовую и материальную защиту и от русских эмигрантских организаций. Беженцы из числа интернированных стали регулярно обращаться в эти структуры практически по поводу всех проблем, требующих разрешения. Тем более что до сентября 1921 г. РУД преимущественно занималась вопросами, связанными с отправкой на родину военнопленных красноармейцев. Налаженной системы приема и регистрации заявлений репатриантов других категорий граждан, а также их отправки на родину еще не было.

Лишь с назначением на должность главы РУД Е. Б. Пашуканиса[716], опытного юриста, был выработан порядок регистрации всех беженцев, в том числе в местных староствах (в польской провинции) и в РУД. Был отработан и механизм репатриации: порядок визирования списков уполномоченными РУД на местах; порядок сосредоточения беженцев на сборных пунктах эмиграционного управления и порядок их вывоза эшелонами из польских воеводств. При этом процедура визирования списков уполномоченным РУД рассматривалась как «первоначальный фильтр»[717].

9 сентября 1921 г. военное министерство Польши и МИД издало распоряжение о ликвидации на территории Польши всех лагерей военнопленных и интернированных. Ликвидации подлежали все лагеря, кроме Стржалково, Тухола, Калиша, Вадовице и пунктов обмена пленных в Барановичах и Ровно[718]. После создания профильного отдела в МИД Польши всех интернированных лиц сосредоточили в лагере Тухола; лагерь Стржалково был предназначен для концентрации военнопленных красноармейцев.

О положении красноармейцев в лагере Тухола зимой 1920/21 г. интернированным лицам, в числе которых было немало бывших красноармейцев из этого лагеря, было известно не понаслышке. Уместно привести фрагмент из статьи в газете «За свободу» от имени интернированных казаков, переведенных туда из лагеря Остров-Ломжинский в ноябре 1921 г. Оценивая мрачную перспективу своего положения предстоящей зимой, они писали: «Значит, мы 23-я тысяча на очереди», имея в виду 22 тысячи погибших там военнопленных предыдущей зимой[719].

Бытовая ситуация в печально известном лагере Тухола, «лагере смерти», практически не изменилась и в сентябре 1921 г., а руководство лагеря в лице его коменданта – полковника Лапицкого прославилось своим негативным отношением не только к военнопленным красноармейцам, но к интернированным русским.

Член РЭК М. Ярославцев вынужден был ходатайствовать о доведении фактов превышения власти комендантом до сведения польского МИД с целью «понуждения» коменданта лагеря «относиться более человечески к интернированным чинам бывших дружественных Польше армий»[720].

Д. Философов, принявший на себя обязанности фактического заместителя Б. Савинкова в РЭК на период его отсутствия в Польше, провел ряд инспекционных поездок по лагерям. После этого в Восточный отдел МИД Польши 14 сентября им было отправлено заявление с изложением зафиксированных нарушений с предложениями по исправлению ситуации. На этот момент в Польше насчитывалось около 4650 интернированных офицеров и солдат с семьями и около 5000 казаков в лагере Остров-Ломжинский.

Философов отмечал, что до момента перевода всех интернированных в лагерь Тухола ситуация не вызывала опасений, так как они «были размещены в хороших лагерях», «в большинстве находились в казармах и лишь за редким исключением – в бараках». Семейные также на условия размещения не жаловались – «почти каждая семья имела свой отдельный, хотя и более чем скромный уголок». Большая часть интернированных нашла себе работу в окрестностях лагерей.

«Теперь, – подчеркивал Философов, – в Тухоле работу найти невозможно», а об условиях жизни в этом лагере можно судить по тому, «что, по имеющимся сведениям, во время пребывания там пленных красноармейцев последних умерло более 20 000 человек». Солдаты и офицеры были раздеты и разуты – более чем за 10 месяцев пребывания в состоянии интернированных они не получили ни белья, ни обмундирования. Поэтому Философов ходатайствовал о переводе интернированных в другое место, «ввиду невозможности пережить зиму в лагере № 7 при г. Тухола», и об оставлении казаков в лагере Остров-Ломжинский. Он ходатайствовал также о выдаче всем интернированным обмундирования и хотя бы одной смены белья; о сохранении им «пайка польского солдата»; об организации рабочих артелей для всех, в том числе казаков, если те не будут приняты на службу в польскую армию[721]. Однако обращение Философова последствий не имело.

В августе – сентябре 1921 г. между Советской Россией и Польшей назрел явный конфликт, который поставил дипломатические отношения между республиками на грань разрыва. Обострение отношений между соседними республиками стало проявлением тайной дипломатии Франции, которая стала подталкивать Польшу к обострению отношений с РСФСР и обещала организовать в этой акции поддержку со стороны Румынии[722].

Чичерин в интервью французской газете «Юманите» 6 сентября заявил: «Польша укрывает главаря контрреволюционеров, организатора мятежных банд Савинкова и предводителей украинской реакции»[723]. Глава НКИД отметил, что начиная с 4 июля советское правительство и НКИД обращались к польскому правительству с просьбами «удалить со своей территории организаторов мятежей и восстаний, продолжающих беспрерывно настоящую войну против советских республик». Что их деятельность является нарушением условий Рижского мирного договора.

5 сентября Польша закрыла восточную границу, стянув к пунктам перехода границы дополнительные силы жандармерии. 8 сентября 1921 г. польский поверенный в делах в Москве принял ноту Чичерина, в которой содержалось заявление, что савинковская «враждебная организация фактически полностью сохранена», но под другими названиями и именами[724].

11 сентября 1921 г. нарком Чичерин вручил польскому представителю в Москве очередную ноту, в которой польские военные круги и польское правительство обвинялись в содействии и попустительстве русским контрреволюционным организациям. Нота была составлена на основании документов, «сфабрикованных поручиком Масловским», попавших в руки полномочного представительства в Варшаве[725]. Исходя из их содержания, российское правительство заявило, что не может признать себя удовлетворенным «видимым и фиктивным исчезновением боевой враждебной организации»[726].

15 сентября НКИД сообщил о намерении Франции вовлечь Польшу в войну против советских республик[727]. На следующий день последовала польская вербальная нота с требованием до 1 октября освободить и доставить к границе всех польских заложников и пленных; передать Польше золото и драгоценности, причитавшиеся ей по Рижскому договору; немедленно возобновить работу реэвакуационной и специальной смешанных комиссий. Варшава угрожала разрывом дипломатических отношений.

Ответная нота 16 сентября от имени Карахана содержала доказательства сотрудничества «русских контрреволюционеров» с Генеральным штабом Польши[728]. В очередной ноте (17 сентября) Москва заявила о согласии до 1 октября внести первый взнос золота и приступить к работе реэвакуационной комиссии, если Польша к этому же времени удалит со своей территории наиболее известных лидеров белогвардейцев и накажет виновных в их поддержке – сотрудников второго отдела Генерального штаба[729].

В ответ 18 сентября поверенный в делах Польской республики в Москве Т. Филиппович направил Чичерину ноту в форме ультиматума с угрозой разрыва дипломатических отношений по поводу «неисполнения» советской стороной трех пунктов Рижского договора, прежде всего – о невыплате советской стороной первого транша золота[730]. Одновременно Польша уведомила о «готовности сообщить о мерах», принятых ею против перехода границы нежелательными элементами. Польский ультиматум был отклонен советской стороной; замнаркома М. М. Литвинов оценил ответ Польши в отношении советского требования «о ликвидации Савинкова и бандитизма» как фактический отказ от его выполнения[731].

22 сентября в ноте НКИД было подчеркнуто, что правительство РСФСР не может «равнодушно относиться к систематической подготовке мелкой партизанской войны» на пограничной территории против мирного населения. Было подчеркнуто также, что требование ликвидировать «бандитские организации Савинкова, Балаховича и Петлюры» основано на условиях Рижского мирного договора. В ноте особо подчеркивалось желание польского правительства замолчать сам факт «формирования, обучения, вооружения, снабжения деньгами бандитских шаек» при явном покровительстве польских военных властей, особенно второго отдела Генерального штаба[732].

В сентябре – октябре в течение месяца в русской эмигрантской и европейской прессе (варшавская «Свобода», парижское «Общее дело», берлинский «Руль» и др.) публиковались «Разоблачения поручика Масловского» или развернутое их изложения. Изучение и анализ архивных документов из второго отдела Генерального штаба Польши дает основания предполагать, что братья Савинковы и польский майор Я. Кешковский исполняли провокационную операцию в отношении советского полномочного представителя Л. М. Карахана, но сами оказались жертвами тщательно продуманной операции по линии Профинтерна. Советская операция была направлена на компрометацию деятельности польского Генерального штаба и раскрытие фактов поддержки им группы Б. Савинкова в Польше. Ее исполнителем стал С. Д. Масловский[733].

Сфабрикованные с его подачи В. Савинковым и начальником второго отдела польского штаба «документы» были переданы (проданы) советскому полномочному представителю в Варшаве. Уже в сентябре 1921 г. подборка этих «документов» была опубликована в сборнике «Советская Россия и Польша», изданном НКИД[734]. Появление этого сборника «документов» стало решающим аргументом в требованиях советского правительства о выселении Б. Савинкова и ряда его сотрудников из Польши.

В. Савинков, подводя итоги деятельности Информбюро и НСЗРиС, в разделе «Разведка и контрразведка» своего отчета за период с 1 июня по 1 октября 1921 г. констатировал, что предполагавшееся «общее восстание» летом 1921 г. не состоялось, а план, составленный оперативным отделом РЭК, развития не получил. Не оправдались и ожидания «о согласованности действий союза с украинскими организациями в случае общего выступления». Однако, не понимая, что он стал жертвой тщательно продуманной операции, «самым значительным результатом» своей деятельности с 15 сентября по 15 октября назвал «раскрытие задуманного покушения на жизнь Карахана от имени НСЗРиС и выяснение участников в сообщении материалов для “Красной книги”[735] большевикам»[736].

Вслед за этим на фоне «публичных разоблачений» «бывшего поручика Масловского» в эмигрантских газетах последовала дипломатическая атака советской стороны в форме нот НКИД и советского правительства польской стороне[737]. В начале октября в Варшаве начала работу конференция с участием полномочного представителя РСФСР Л. М. Карахана и польского вице-министра иностранных дел Я. Домбского. Конференция завершилась 7 октября определением списка лиц, подлежащих выселению из Польши не позже 8 октября. Среди них были Борис и Виктор Савинковы, А. Дикгоф-Деренталь, М. Н. Гнилорыбов и еще 16 человек[738].

Было решено также, что с 8 октября возобновят работу реэвакуационная и специальная комиссии, а РСФСР начнет проведение реэвакуации имущества и культурных ценностей в Польшу и до 20 октября передаст первый взнос за железнодорожное имущество. Со своей стороны, Польша обязалась сообщить советской стороне текст приказа по армии относительно выполнения статьи V Рижского договора, а также заверила, что рабочие отряды из интернированных будут переведены из приграничных районов в глубь страны[739].

8 октября Философов получил от министра иностранных дел Польши К. Скирмунта письмо-уведомление о принятом на конференции решении. Скирмунт просил «снестись и переговорить» с Восточным отделом МИД «относительно вопроса выезда из Польши гг. Виктора Савинкова, Одинца, Ярославцева, Деренталя и Рудина». Министр был уверен, что свойственное Философову «лояльное и чуткое понимание двустороннего положения, являющегося результатом заключенного Польшей Рижского трактата» позволит ему объяснить причины принятого решения[740].

В тот же день Философов писал Б. Савинкову в Париж о «доброжелательном» отношении руководства МИД, но непреклонной позиции министра иностранных дел Польши. «Действия МИД приобрели характер одностороннего распоряжения, а не взаимного согласия»[741], – подчеркнул Философов. В Варшаву Б. Савинков прилетел срочно на аэроплане 26 октября и сразу отправил письмо министрам внутренних и иностранных дел Польши. Коллективное послание от имени группы экстрадируемых из Польши[742] было направлено С. Грабскому (председателю комиссии по иностранным делам сейма) и депутатам Сейма (Анушу, Сейде, Барлицкому и Перлю). Б. Савинков заявил, что не согласен с высылкой, поскольку, «покидая Польшу 26 октября, мы создали бы фикцию, будто бы добровольно покидаем ее, что не отвечает действительности»[743].

Министр иностранных дел в ответ на это объявил Б. Савинкову, что перечисленные лица «должны покинуть пределы Польши 28 октября вечером», а Б. Савинков – 30 октября. Б. Савинкову удалось добиться для своих сотрудников возможности выезда в Чехию, вследствие чего ранее запланированная их принудительная ссылка в Гданьск была заменена принудительной ссылкой за пределы Польши[744]. Вечером 28 октября шесть сотрудников РЭК во главе с В. Савинковым[745] были препровождены полицией на Венский вокзал и в сопровождении чинов Министерства внутренних дел покинули Польшу. 29 октября в предпоследнем номере газеты «Свобода» была опубликована краткая хроника процесса выселения «русских антибольшевистских деятелей» из Польши[746]. Был опубликован также Протокол о высылке, подписанный В. Савинковым, А. Дикгоф-Деренталем, А. Мягковым, А. Рудиным, М. Гнилорыбовым, В. Уляницким. Было отмечено, что гг. Белецкий, представитель правительственного комиссариата г. Варшавы, и полицейский комиссар «от подписи протокола отказались»[747].

30 октября Б. Савинков писал начальнику государства Пилсудскому: «Глубокоуважаемый и дорогой Иосиф Иосифович, прощаясь с вами, я хочу Вам сказать, что, как бы ни были прискорбны и тяжки инциденты, имевшие место в последние недели, мое и моих друзей отношение к Вам и к братскому польскому народу останется по-прежнему исполненным чувства искреннейшей признательности и глубокой дружбы, и чувство это не может измениться под влиянием обстоятельств, которые в наших глазах являются случайными».

Б. Савинков «сердечно поблагодарил» Пилсудского и «от имени русских офицеров»[748]. В предпоследнем номере газеты «Свобода» было опубликовано его обращение к польскому обществу, в котором Б. Савинков вновь выразил благодарность польскому народу и польскому обществу, которое «без различия партий и классов оказало нам своим сочувствием моральную поддержку»[749].

В середине ноября 1921 г. состоялось секретное совещание у председателя польского сейма по вопросу об обвинениях, выдвинутых советским правительством против второго отдела военного министерства в связи с «делом Масловского». На этом совещании присутствовали: военный министр, министр юстиции, начальник Генштаба, министр внутренних дел, делегаты сейма[750]. В очередном номере информационного бюллетеня второго отдела Генерального штаба сообщалось: «Прославившийся по делу Масловского и ряду позднейших провокационных подделок майор Кешковский получил, наконец, десятимесячный отпуск без сохранения содержания для окончания своего агрономического образования»[751]. Полномочный представитель Л. М. Карахан через некоторое время был отозван из Варшавы.

Так закончилась бурная деятельность братьев Савинковых в Польше по организации «отряда русских беженцев», «комитетов» и «союзов» для борьбы с Советской Россией. В годовом отчете НКИД РСФСР IX съезду Советов было подчеркнуто, что за спиной Б. Савинкова и его организаций стоял второй отдел польского Генерального штаба, который руками Б. Савинкова «вел неофициальную войну против Советской России»[752]. В результате их деятельности возникла сложная проблема содержания, обмундирования и репатриации из Польши немалого контингента интернированных антисоветских формирований, на решение которой потребовалось нескольких лет.

Положение интернированных антисоветских формирований в польских лагерях (за исключением некоторых привилегированных групп – петлюровцев и казаков) до заключения Рижского мирного договора было «терпимым и сносным». С начала апреля 1921 г. польское военное командование стало испытывать натиск со стороны РУД смешанной комиссии по репатриации, затем – советского представительства в Польше. Польское руководство, следуя букве Рижского мирного договора, должно было официально отстраниться от любой поддержки бывших союзников – интернированных русских армий[753].

Архивные документы свидетельствуют, что в скрытой или опосредованной форме военное руководство Польши (прежде всего через РЭК и другие структуры Б. Савинкова) сохраняло свое влияние в процессе управления интернированными частями вплоть до высылки савинковцев из Польши в конце ноября 1921 г. Опубликованные документы по истории советско-польских отношений, как справедливо отметил М. И. Мельтюхов[754], дают основания говорить о сильном давлении в этот период военного руководства Франции в целом на определение внешнеполитического курса Польши. В первую очередь это проявлялось в вопросе содержания и использования антисоветских формирований даже после их официального интернирования.

Деятельность Б. Савинкова по втягиванию русских добровольцев в «отряд русских беженцев» в 1920 г. была вполне успешной, на эту работу от польского военного министерства он получил весьма значительные средства. Результат его политической деятельности был предрешен; жертвами авантюризма Б. Савинкова и военного руководства Польши стали более 30 тысяч русских и украинских беженцев, интернированных в польских лагерях.

Обеспечить контингент бывших добровольцев сносным содержанием и питанием вследствие постоянных хищений тех средств, которые до лета 1921 г. выдавало польское правительство, а затем – присылало руководство Русской армии под командованием П. Н. Врангеля, они не смогли. Русская эмигрантская общественность, за единичным исключением, Б. Савинкову не доверяла и русским беженцам, интернированным в лагерях, помочь не захотела.

Контингент беженцев из числа интернированных в политическом отношении быстро расслоился на сторонников продолжения Гражданской войны в эмиграции (высшее командование, связанное с монархистами в Германии и Венгрии) и на подавляющую часть желающих вернуться в Россию в рамках репатриации (интернированные солдаты и рядовые офицеры). Казаки в тот момент заняли в вопросе о репатриации выжидательную позицию.

Заботу и попечение над советскими гражданами всех категорий приняли на себя РУД смешанной советско-польской комиссии по репатриации, которая рассматривала беженцев из числа интернированных антисоветских формирований в лагерях наравне с военнопленными красноармейцами. Репатриация беженцев и военнопленных, начиная с ноября 1921 г., проходила на общих основаниях. Большую работу по организации всех форм опеки над беженцами из России всех категорий вело польское отделение Земгора под руководством П. Э. Бутенко[755]. Были моменты, когда работа Земгора и РУД в этом направлении пересекалась, хотя устойчивого сотрудничества между ними не сложилось.

Глава 3 Амнистия рядовому составу антисоветских формирований и репатриация амнистированных беженцев Ноябрь 1921–1924 гг

§ 1. Проблемы начального периода репатриации

В среде польских военных интерес к контингенту бывшего «отряда русских беженцев» совершенно исчез, что крайне негативно отразилось на положении интернированных. В октябре 1921 г. в газете «За свободу» появился ряд публикаций о злоупотреблениях польских военных чиновников и ухудшении положения в лагерях. В частности, сообщалось, что военно-окружной суд Лодзи приговорил унтер-офицера Сковронского к смертной казни за злоупотребления в лагере интернированных под Калишем. Этот приговор бал передан на утверждение начальника государства Пилсудского[756]. Тогда же была опубликована информация из лагеря Тухола от казаков, переведенных туда из лагеря в Острове-Ломжинском. От обитателей тухольского лагеря казаки узнали о погибших там 22 тысячах красноармейцев осенью – зимой 1920/1921 г. от нечеловеческих условий существования[757].

Усилиями Христианской ассоциации молодых людей (YMCA)[758] в лагере Тухола и других лагерях интернированных и военнопленных создавались разного рода формы занятости и досуга. В Тухоле на средства этой благотворительной организации были созданы две футбольные команды: из числа интернированных и «дамская» (в «малом лагере», где проживали члены семей офицеров)[759]. Развивалась спортивная жизнь и в лагерях в Торне, где 2 сборные интернированных по футболу провели «международные матчи» с местными польскими командами, выступившими под флагом YMCA. В форте Стефана Батория интернированные, благодаря американцам, познакомились с новой «американской игрой» – волейболом, неизвестной ранее в России[760].

Польское командование оказывало «исключительное внимание» к обеспечению достойного досуга только для интернированных УНР, преимущественно размещавшихся в лагере Пикулице. Уже в апреле 1921 г. там были образованы спортивный кружок и футбольная команда, которая проводила матчи с профессиональным спортивным польским клубом «Полония». Также на средства YMCA в этом лагере были открыты художественная студия, бесплатный кинематограф, издавались украинские журналы и газеты[761].

Редакция русской газеты «Свобода» («За свободу») знакомила читателей с письмами интернированных, работавших в различных отраслях польского хозяйства (сельское хозяйство, строительство дорог, валка и обработка леса и т. п.). Жизнь и труд в рабочих артелях не регламентировались никакими правилами и нормами, условия договоров не исполнялись, интернированные часто оставались без оговоренных заработков. В то же время «многочисленная администрация благодушествовала за счет своих крепостных, – сообщал бывший интернированный 2-й стрелковой дивизии 3РА П. Федоров, – в дальнейшем преследовала за каждое законное требование, избивая в отдельных случаях, передавая в распоряжение польских властей, обвиняя в большевизме и т. п.»[762].

Протест со стороны интернированных против превышений власти русских командиров и польской администрации жестко преследовался и наказывался. Бывших добровольцев перебрасывали на другие работы, размещая их в худших условиях, вообще прекращали выплаты заработка, отказывали в регулярной выдаче пайка, «людей посылают пилить дрова или пугают высылкой в Совдепию». В таких условиях, сообщал П. Федоров, при отсутствии белья и обуви у рабочих, начинался рост «желудочных и других заболеваний»; медицинскую помощь получить было невозможно, поскольку администрация прекращала выплату госпиталям и больницам за лечение. Так, находившихся в бельгийском лазарете в Беловеже интернированных выписали «на все четыре стороны», «наступающая зима нас похоронит в лесу», – заключал автор письма в газету[763].

В октябре 1921 г. вопрос о положении интернированных лиц в лагерях (беженцев) привлек пристальное внимание представителя Лиги Наций в Польше В. Глоора. Он прожил в России более 10 лет, знал русский язык и понимал все сложности этой проблемы. Положение в некоторых лагерях было исследовано аппаратом представительства с привлечением русских общественных деятелей, информация об этом была отправлена в Женеву Ф. Нансену. Глоор стал инициатором специальной конференции в МИД Польши с участием чинов Министерства внутренних дел, на которой перед польским руководством им были поставлены вопросы о правовом положении интернированных беженцев, об улучшении их материального положения, о необходимости подыскания для них работ в Польше и других государствах[764].

Условия размещения в лагерях интернированных были настолько сложными, что в лагерях сложилась чрезвычайно опасная ситуация, которая стала предметом рассмотрения всех заинтересованных российских и советских структур. После высылки савинковцев из Польши председатель Попечительного об эмигрантах комитета бывший председатель литературно-агитационной комиссии РЭК В. В. Уляницкий провел осмотр лагеря Тухола. В своем сообщении в польское военное ведомство он отметил, что помещения (бараки и землянки) «совершенно не приспособлены для зимнего времени». Комендант лагеря подполковник Липиньский полагал, что «приспособить помещения для зимы мудрено, но кое-что можно устроить, если будут даны средства со стороны», так как польское интендантство, по его словам, несмотря на его просьбы, не принимало каких-либо мер к исправлению ситуации[765].

Исследованием проблемы положения интернированных занялось и польское отделение Земгора. В справке после посещения лагеря Тухола П. Э. Бутенко и представителем правления Земгора в Париже Ю. Я. Азаревичем было отмечено, что из 17 тысяч[766] интернированных в Польше человек в декабре 1920 г. 3 тысячи человек выехали с эшелонами красноармейцев в рамках репатриации в Советскую Россию, свыше 8 тысяч человек ушло на работы в различные воеводства Польши. Оставшиеся в лагерях в начале сентября 1921 г. были размещены в Тухольском лагере, где к ноябрю 1921 г. было сконцентрировано 5 тысяч интернированных. Положение в лагере, отметили Бутенко и Азаревич, «построенном немцами на несколько десятков тысяч» человек (в «котором зимой 1920/21 г. умерло 20 тысяч красноармейцев»)[767], было очень тяжелым.

Такую же оценку ситуации в лагерях давали члены РУД в Варшаве, отмечая при этом, что в еще более трудной ситуации оказались интернированные, отправленные на общественные и прочие работы в польскую провинцию. Информации об их количестве РУД на тот момент не имела; разработанный под руководством Е. Б. Пашуканиса «план регистрации репатриантов, находящихся в провинции» не исполнялся. Работа «задерживается Польделегацией», сообщал Пашуканис в середине октября в Москву.

Многие репатрианты из отдаленных районов Польши уходили на сборные пункты пешком. Так, из Беловежской Пущи, ввиду тяжелых условий работы на лесных разработках, принадлежавших на условиях концессии Булак-Балаховичу, на сборный пункт в Варшаве для отправки на родину пешком отправилось до 600 человек[768]. К 11 ноября 1921 г. из Польши число выехавших беженцев из числа интернированных через пункт пропуска Негорелое составило 2938 человек[769].

Амнистия и последующая за ней массовая репатриация на родину могли стать выходом для попавших в польскую ловушку русских добровольцев. 4 ноября 1921 г. был подписан декрет ВЦИК «Об амнистии» «в ознаменование четвертой годовщины власти трудящихся в связи с окончанием войны и переходом на мирное строительство», который распространялся на осужденных, подсудимых или обвиняемых лиц. В тексте декрета «Об амнистии», в частности, было отмечено, что «этих обманутых людей водили в бой за чужое им дело и, когда им пришлось очутиться на чужбине, их бросили на произвол судьбы».

В преамбуле было дано обоснование принятого решения об амнистии: «Много таких обманутых… оказалось заточенными в лагерях в качестве интернированных, многие работают на принудительных работах… часть из них была насильственно или путем обмана вновь завербована Белой армией разными авантюристами, не потерявшими еще надежды свергнуть рабоче-крестьянскую власть и восстановить господство помещиков и фабрикантов».

Полная амнистия объявлялась лицам, участвовавшим в военных организациях Колчака, Деникина, Врангеля, Савинкова, Петлюры, Булак-Балаховича, Перемыкина и Юденича «в качестве рядовых солдат путем обмана или насильственно втянутых в борьбу против советской власти» и находившихся на момент принятия декрета в Польше, Румынии, Эстонии, Литве и Латвии. Возвращение на родину этой категории граждан предполагалось «на общих основаниях» с военнопленными[770]. ВЦИК обязал НКИД, НКВД и ВЧК «принять необходимые меры к обеспечению» правовой базы для репатриации этого контингента.

Амнистия распространялась только на солдат со званием не выше унтер-офицера. Лица в звании фельдфебеля, подпрапорщика, прапорщика, подпоручика, корнета и выше, а также юнкера, участники кадетских отрядов, военные чиновники амнистии не подлежали. С амнистированными на родину могли вернуться жены и дети, а также престарелые и нетрудоспособные родители, если они проживали за их счет.

Приемные пункты репатриантов были организованы в Петрограде (для лиц из Эстонии, Латвии, Финляндии), в Смоленске (из Польши, Австрии, Чехии), в Киеве (из Румынии и Польши), в Одессе и Новороссийске (из Турции, Греции, Италии и других южных стран). После предварительной проверки анкет прибывших на территорию Советской России в особых отделах ВЧК амнистированные должны были получать вид на жительство с отметкой: «За службу в белых армиях суду и наказанию не подлежит»[771].

Согласно декрету допускалось применение самых суровых наказаний (до смертной казни включительно) к «беженцам, проявившим хотя бы за границей свое несочувствие к советской власти в какой бы то ни было форме». Поэтому декрет не распространял амнистию «на деятелей антисоветских политических партий»[772]. В государствах, с которыми (или с правопреемниками которых) Советская республика заключила соглашения о репатриации военнопленных Первой мировой войны, эти функции были возложены на специальные комиссии по репатриации военнопленных[773].

В связи с принятым декретом РУД в Польше приняла решение «усилить реэвакуацию бывших чинов белой армии». Но предварительно их было «желательно» «мало-мальски одеть в Польше, т. к. большинство рядовых одеты в одни лохмотья»[774]. На РУД легла обязанность определения правовых норм репатриации интернированных на основании декрета «Об амнистии», поэтому под руководством Пашуканиса были отработаны «соображения по отправке белых». Ключевой правовой нормой стало определение, что «с момента волеизъявления интернированные считаются подданными РСФСР и УССР». Также с «момента волеизъявления» вернуться на родину интернированные переходили на положение беженцев, т. е. в ведение гражданского ведомства, «однако концентрируясь по лагерям». С этого момента в переписке РУД с НКИД утвердилось выражение «амнистированные беженцы»[775].

Конечные сроки репатриации этого контингента не были обозначены[776]. В рамках работы смешанной комиссии по репатриации между руководителями польской и российско-украинской делегаций было достигнуто соглашение о том, что интернированные «будут подведены под права военнопленных как солдаты Советской России»[777] и на общем основании с ними будут возвращены на родину.

С первых дней работы с амнистированными беженцами РУД отметила уже сложившуюся политику польской стороны: препятствовать добровольной репатриации контингента интернированных. Впервые ее проявления были отмечены в апреле 1921 г., когда около 1000 интернированных антисоветских формирований «с издевательством были отделены от остальных интернированных и переведены в разряд красноармейцев»[778].

Пашуканис отмечал и другие манипуляции с контингентом заключенных в лагерях: в процессе переговоров об обмене красноармейцев с председателем польской делегации смешанной комиссии С. Корсаком было выявлено 247 красноармейцев, переведенных в разряд интернированных, из которых 27 военнопленных были офицерами Красной армии[779].

В рамках подготовительной работы к репатриации граждан РСФСР и УССР после амнистии РУД провела осмотр лагеря Стржалково. В отчете сотрудников РУД Ляхова и Денисова о проведенной работе было зафиксировано, что «жилищные условия для остающихся в Стржалково не выдерживают никакой критики». «Наземные бараки» были «отчасти сносны для жилья, хотя и требовали ремонта», «подземные» (землянки) были «сырые, темные, холодные, с побитыми стеклами, поломанными полами и с худой крышей». «Отверстия в крышах позволяют свободно любоваться звездным небом, – отмечали сотрудники РУД, – а помещающиеся в них мокнут и зябнут днем и ночью». «Начинаются заболевания. Освещения нет», – завершали отчет сотрудники РУД.

Неудивительно, что представитель польской делегации смешанной комиссии по репатриации отказался подписать составленный инспекторами РУД акт обследования состояния лагеря. В отчете РУД в НКИД было подчеркнуто, что представители польской делегации «никогда не соглашались подписывать никакой бумаги, несмотря на явно невозможные условия существования» людей[780].

В процессе расширения репатриации в Советскую Россию определенную роль сыграл декрет[781] о лишении советского гражданства[782], утвержденный СНК 26 ноября 1921 г. На основании декрета гражданство утрачивали следующие категории лиц: «1) пребывавшие за границей беспрерывно свыше 5 лет и не получившие от советских представителей загранпаспортов или соответствующих удостоверений до 1 июня 1922 г.; 2) лица, выехавшие из страны без разрешения советской власти; 3) добровольно служившие в антисоветских армиях и участвовавшие в таковых же организациях; 4) не успевшие оптировать советское гражданство».

Однако лица из 2-й и 3-й групп до 1 июня 1922 г. могли подать заявления о восстановлении в праве оптировать советское гражданство через советские представительства в странах пребывания. Срок восстановления в правах гражданства для некоторых категорий лиц продлевался, вопрос об этом решался непосредственно в российских представительствах. Случаев отказа со стороны представительств РФ в таких случаях, как правило, не было[783].

В то же время по настоятельному требованию Ф. Нансена ВЦИК принял на себя обязательство не применять к амнистированным беженцам этот декрет или иные постановления советской власти аналогичного характера. На амнистированных беженцев декрет о лишении гражданства не распространялся, они восстанавливались во всех правах.

Порядок приема амнистированных был оговорен в инструкции НКВД – ГПУ от 14 декабря 1921 г. Она предусматривала проведение фильтрации всего контингента, после которой амнистированных должны были отправить по прежнему месту жительства. Однако территория Закавказья и местности в 100 верстах от западной прифронтовой полосы стали для них закрытой зоной. Лица, происходившие из этих местностей, имели право выбора нового местожительства. Приемные пункты репатриантов (и реэмигрантов) на местах, во главе которых ставились опытные работники особых отделов ВЧК, по существу исполняли функции фильтрации. Прибывшие по амнистии заполняли анкеты, подвергались опросу на предмет выявления «политически неблагонадежного элемента»; подлежал проверке их багаж. «Определенно подозрительные личности»[784] подлежали задержанию, «изъятию» и привлечению к ответственности. В этом случае к ответственности надлежало привлечь и двух поручителей за границей, давших поручения за амнистированного.

Амнистия и последующая репатриация должны были разрубить узел проблем, которые, кроме РУД и в некоторой степени – русских организаций в Польше (польского отделения Земгора и Попечительного об эмигрантах комитета) решать было некому. Несмотря на все усилия РУД, ситуация в польских лагерях не менялась. В декабре 1921 г. Г.В. Чичерин в отчетном докладе НКИД за 1920–1921 гг. IX Всероссийскому съезду Советов констатировал, что, «несмотря на все усилия репатриационной комиссии в Варшаве, она не смогла добиться прекращения зверств и варварского обращения, которым подвергались русские пленные и интернированные в польских лагерях»[785].

Их положение в лагерях (за исключением некоторых привилегированных групп – петлюровцев, казаков в начальный период интернирования) было сопоставимо с неудовлетворительным положением военнопленных красноармейцев. Организаторы авантюрной «русской акции» во главе с Б. Савинковым и французским военным командованием вопрос о содержании и обеспечении добровольцев быстро закрыли. Польское военное командование, испытывая натиск со стороны советского полномочного представительства в Польше и упреки в несоблюдении условий Рижского мира, должно было официально отстраниться от любой их поддержки, что сразу крайне осложнило их положение. Польская общественность, в том числе руководство МИД, мало что знала об антисоветских формированиях, поскольку «русская акция» проводилась ее организаторами совершенно секретно.

Интернированные русских армий, бывшие союзники поляков, были поставлены на грань выживания[786]. Закономерно то, что в марте 1921 г., когда началась отправка военнопленных красноармейцев в Советскую Россию, в первом же эшелоне оказались интернированные антисоветских формирований, бежавшие из лагерей. Процесс перехода интернированных в категорию военнопленных с целью выехать из лагерей на родину любым путем, включая подкуп польских чиновников в лагерях, расширялся.

После интернирования русских армий в польских лагерях Б. Савинков снял с себя ответственность за их беспросветное положение и возложил ее на руководство армиями. В прощальной брошюре, изданной накануне отъезда из Польши, он подчеркнул как свою личную заслугу то, что «польский народ поделился последним куском хлеба» и интернированные «всегда имели крышу и были сыты», а также то, что им якобы был обеспечен польский паек в течение всего существования РПК[787].

У подавляющего большинства добровольцев антисоветских формирований, интернированных в лагерях, была другая точка зрения на происшедшее. Анонимный автор из лагеря Остров-Ломжинский так описал настроение интернированных добровольцев с 1922 г.: «У нас темно… к нам за колючую проволоку не проникает ни одного солнечного живительного лучика. Не протекает ни одного живительного слова святой Правды, а носится во мраке отвратительно-слизистая ложь, исходящая из Русского Эвакуационного Комитета, находящегося в Варшаве»[788]. Анонимный автор был одним из тех, кто в числе контингента добровольцев прибыл из Эстонии и Латвии в Польшу. Все они прошли Первую мировую войну. «С июля 1914 года и до настоящего времени мы приносили свою жизнь в жертву на алтарь Родины», – писал автор листовки. «По преступной небрежности и неумению других» добровольцы совершили «Крестовый поход» в Польшу и оказались за проволокой, «всеми забытые и никому не нужные».

В этом документе было выражено общее мнение о том, что «Крестовый поход» изначально для его организаторов был «предприятием коммерческим, преследующим исключительно цели набивания карманов», поскольку «армию грабили все, начиная с ее командующего и кончая последним интендантом и заведующим хозяйством: казаки и солдаты были раздеты, босые, не получали ни довольствия, ни денег; не было ни оружия, ни снарядов… Люди гибли». «Теперь мы сидим за проволокой, – писал интернированный доброволец, – пришел конец нашему терпению, доверию, нашей вере в “независимого социалиста”, понимающего независимость как свободу от стеснительных правил порядочности, честности и партийной этики». За 6 месяцев рядовые офицеры от РЭК только один раз получили 500 марок, а казаки – по 120 марок. Многие части не получали жалованья после интернирования вообще, в то время как «десятки тысяч в месяц Б. Савинков выплачивал своим многочисленным служащим». «Почему же вы не сидите с нами за проволокой?» – обращался он к «главнокомандующему»[789].

Однако Б. Савинков в прекрасном Париже, где он поселился, не слышал подобных вопросов. Он продолжал игру. Выехав из Польши, Б. Савинков вначале направился в Лондон, поскольку Финляндия отказала ему в визе, а правительство Чехословакии дало понять о нежелательности пребывания в их стране. В Лондоне 10 декабря 1921 г. по инициативе советского правительства народный комиссар внешней торговли Л. Б. Красин пригласил его на встречу и пообещал, что при условии прекращения антисоветской деятельности ему будет обеспечена любая должность в Наркомате иностранных дел за границей.

Б. Савинков поставил ему свои «условия»: власть Советам, расформирование ВЧК, признание права мелкой частной собственности на землю. Как участник «зеленого движения» он высказался за союз с правым крылом коммунистов, которые, как предполагал Б. Савинков, готовы признать частную собственность, свободу выборов в Советы и упразднение ВЧК. Совместными усилиями с «правыми коммунистами» «независимый социалист» предполагал «уничтожение Троцкого, Дзержинского и К°»[790].

Накануне Каннской конференции Б. Савинкова посетил секретарь У. Черчилля А. Синклер и сообщил о намерении Д. Ллойд-Джорджа признать Советскую Россию. Понимая, что игра близится к концу, Б. Савинков попытался разыграть «зеленую карту», однако Черчилль, Ллойд-Джордж, военный министр Н. Эванс, представители деловых кругов Англии высказали понимание позиции Б. Савинкова, но на продолжение «зеленой» борьбы средств ему не выделили.

В январе 1922 г. в разведывательное управление штаба РККА сообщали, что Б. Савинков, несмотря на свои республиканские убеждения, в Париже встретился с монархистом, генералом П.В. Глазенапом, который встал во главе монархической группировки в Будапеште. Хотя монархист Глазенап уехал из Польши, порвав с Б. Савинковым, видимо, последний не мог еще расстаться с ролью «главнокомандующего» Русской армией в Польше и знал, как и советский военный разведчик, что деятельность Глазенапа «протекает под покровительством венгерских властей». Разведчик доносил в штаб, что комитет монархистов в Будапеште организовал легион численностью 1500 солдат (2 батальона пехоты, 1 отделение артиллерии, 1 эскадрон кавалерии)[791].

От Т. Масарика и Э. Бенеша Б. Савинкову удалось получить некоторые суммы из вывезенного из России чехословацкими офицерами золота и имущества. В это же время Б. Савинков, как последователь польского лозунга «прометеизма», в феврале 1922 г. в Париже встретился с представителями национальной эмиграции из России и призвал их к сотрудничеству и созданию единого антисоветского фронта в период Генуэзской конференции. Однако лидеры национальной эмиграции не откликнулись на этот призыв. Затем, в марте 1922 г., в Швейцарии Б. Савинков встретился с Бенито Муссолини и высказал ему восторженные замечания по поводу итальянского фашизма[792], но, несмотря на это, средств на продолжение антисоветской борьбы получить не смог.

В этот период времени в польских лагерях развернулась серьезная борьба за влияние на контингент интернированных в Польше между монархистами (в лице генерала Врангеля) и руководством савинковского НСЗРиС. Усилить свое влияние на донских казаков стремились атаман Войска Донского в изгнании Богаевский и монархист генерал П. Н. Краснов из Берлина. С. Э. Павловский показал позже, во время допросов на Лубянке, что в это время «лагеря сделались самыми ожесточенными местами политических дискуссий, которые нередко кончались кровопролитными столкновениями»[793].

От имени Врангеля в лагерях действовал генерал-майор В. М. Новиков, который был приглашен на должность инспектора рабочих артелей в отделе труда РОКК (эмигрантского) и «заведующим над интернированными»[794]. Как известно, Врангель в этот период времени предпринял активные меры по организации рассеянных по европейским государствам групп военной эмиграции в подобие регулярной армии. Для работы с оставшимися в Польше добровольцами антисоветских формирований Врангель назначил генерала Новикова в качестве «главнокомандующего российскими войсками в Польше». Кроме того, еще в сентябре 1921 г. генерал получил приглашение от РПК возглавить партизанские отряды в Белоруссии[795]. Активность в расширении влияния на контингент интернированных пытался проявить и генерал Пермикин, что входило в противоречие с планами Врангеля и генерал-майора Новикова.

Не оставляли без пристального внимания контингент интернированных в лагерях и рабочих артелях сторонники Б. Савинкова. В письме начальнику польского Генерального штаба Философов подчеркивал, что «вопрос о положении русских интернированных на территории Польской республики есть вопрос не только технический и финансовый, но также и большой важности вопрос политический». «В интересах Польского правительства, – полагал Философов, – не только сохранить траты, производимые на интернированных, но также принять меры к тому, чтобы интернированные не становились орудием антипольской пропаганды». Философов продолжал эксплуатировать отработанный тезис о необходимости правительству Польши группы «вполне благонадежных и идейно связанных с Савинковым людей» демократического направления, на которую оно могло бы положиться в случае «каких-либо осложнений с советским правительством», целью которой было бы «польско-русское сближение»[796].

Политические группы НСЗРиС в лагерях интернированных и военнопленных стали формироваться с лета 1921 г. Как и все структуры Б. Савинкова, они получали субсидии от второго отдела штаба военного министерства Польши и «вели антибольшевистскую агитацию» в среде военнопленных красноармейцев и интернированных антисоветских формирований в духе «Третьей России». Группы НСЗРиС в лагерях находились в тесной связи с РЭК и Информбюро, которые получали субсидии от второго отдела Генерального штаба до 1 января 1922 г.[797] Члены групп занимались организацией школ, постановкой спектаклей для контингента лагеря, выпускали лагерные газеты[798].

После высылки Б. Савинкова и членов РЭК из Польши в рядах НСЗРиС произошла переоценка планов и результатов политической борьбы. Самая крупная группа союза, размещенная в лагере Тухола, уже 30 ноября 1921 г. вынесла резолюцию «о бесцельности в дальнейшем партизанской борьбы при такой технической организации, которая существует сейчас». Лагерный президиум союза принял решение отказаться от метода «партизанщины», основанного на добывании «ресурсов» путем «насилия и грабежей у местного населения». «Проводившийся в жизнь из центра метод организованной партизанской борьбы, – было отмечено в протоколе заседания лагерного президиума НСЗРиС, – давал до сих пор только отрицательные результаты… а в населении вызывал недоверие и ненависть к тем людям, которые по идее должны были явиться избавителями и спасителями от коммуны»[799].

К таким выводам лагерный президиум союза пришел под влиянием генерал-майора Матвеева, командира 1-й дивизии «Смерти», который прибыл в лагерь в качестве члена Российского комитета НСЗРиС и убедил членов союза в провале «партизанщины» и отсутствии средств у союза. В свою очередь, генерал призвал членов НСЗРиС собираться «под знамена Национального союза»[800] – «единственной реальной силой, могущей объединить воедино все разбросанные по чужим землям военные силы» без различия их «политической физиономии». Поскольку политическая группа Б. Савинкова «совершенно отошла от какой-либо заботы об интернированных», то генералу Матвееву удалось убедить членов союза принять решение о подчинении их Национальному союзу и генералу Врангелю[801].

Назначенный Врангелем «главнокомандующий российских войск в Польше» генерал В. М. Новиков[802] приступил к сведению интернированных в лагерях в 3 дивизии, которые находились бы в его подчинении. Предполагалось, что группа генерала Новикова будет располагаться вдоль польской границы в форме рабочих дружин. В стратегических планах Врангеля «армия» в Польше должна была выступить в момент начала Генуэзской конференции с целью ее срыва и развязывания польско-советской войны.

В лагерь Тухола, где были сосредоточены интернированные русские части, генерал Новиков прибыл 11 марта 1922 г. На следующий день все желающие «повиноваться генералу Врангелю» должны были дать подписку о желании служить в Русской армии. Новиков обязал их «командный состав» составить списки офицеров, врачей, военных чиновников, казаков (солдат) и сестер милосердия, «состоящих в русской армии и обязующихся точно и беспрекословно исполнять приказания главнокомандующего». Собрание начальников частей дивизии «Смерти» постановило добровольно войти в подчинение Врангелю и выполнять его приказы и распоряжения[803].

Материальная поддержка в виде обмундирования и обуви, а также вывод на работы из лагеря от имени Врангеля были обещаны только тем, кто ему подчинится, кроме того, бывшим добровольцам была обещана переброска в Сербию. Лицам, не проявившим желания служить под начальством Врангеля, угрожали перемещением в карательный барак и переводом на «красноармейское положение». Новиков вошел в контакт с польской администрацией лагеря Тухола с целью передачи ей информации из разведки Врангеля о действующих в Польше «большевистских агентах»[804].

Затем между Философовым и генералом Новиковым начались переговоры о разделе сфер влияния в лагере, во время которых поднимался вопрос о переводе всех не пожелавших служить в армии Врангеля в отдельные лагеря. Поскольку большинство интернированных членов НСЗРиС восприняло высылку Б. Савинкова и членов РЭК как ликвидацию союза, то значительно вырос интерес к деятельности монархистов и Врангеля в Польше.

Чтобы сохранить остатки влияния в среде контингента интернированных, президиуму лагерного НСЗРиС пришлось принимать дополнительные меры по его завоеванию. Член НСЗРиС подпоручик В. Брандт провел в среде «сочувствующих» союзу разъяснительную работу, после чего лагерный президиум союза решил «употребить все усилия к облегчению материального положения в лагере и к вывозу на работы хотя бы небольшими партиями». Лагерный президиум НСЗРиС постановил запретить всем членам союза записываться в армию Врангеля[805]. Однако последователям Б. Савинкова пришлось признать, что «врангелевцы стали хозяевами положения» в Тухоле, поскольку провели материальную поддержку добровольцев в армию Врангеля и распределили среди них обмундирование и белье[806].

Настроение в лагере Тухола отражало в целом настроение в среде интернированных в Польше лиц. Спектр политических пристрастий офицеров складывался в следующей пропорции: 25 % – «настроение Берлинское» (монархисты), столько же – сторонники НСЗРиС, половина – сторонники Врангеля. В среде солдат подавляющим было «тяготение на Родину». «Если до весны ничего не случится, – отмечалось в протоколе объединенного президиума НСЗРиС, – то большинство уйдет домой в Россию». «Общее настроение среди солдат, безусловно, не монархическое»[807], – констатировал президиум союза.

По приблизительным подсчетам Варшавского отделения Земгора под руководством П. Э. Бутенко, в январе 1922 г. из 17 тысяч интернированных антисоветских формирований (не считая контингента УНР, которым Земгор не занимался) 3 тысячи человек вернулись в Советскую Россию, 10 тысяч человек «рассеялись по Польше» в форме трудовых артелей; остальные находились в лагерях[808]. По более точной информации инспекторов НСЗРиС, в феврале 1922 г. контингент интернированных лагеря Тухола насчитывал 3520 человек[809]. Другой источник подтверждает численность интернированных в лагере Тухола (включая женщин и детей)[810].

Важным источником информации о положении в Тухольском лагере являются материалы НСЗРиС, 142 члена которого находились в лагере. Они были в лучшем положении, чем остальной контингент интернированных добровольцев, поскольку получали пособия от правления союза. По инициативе НСЗРиС некоторую сумму на Рождественскую елку детям в лагере собрали сотрудники Информбюро и Попечительного комитета. Попечительный об эмигрантах комитет (бывший РЭК) также проявлял заботу о членах НСЗРиС, в январе 1922 г. союз выдал им некоторые средства, «пожертвованные Папой Римским на женщин и детей»[811].

О положении в лагере член НСЗРиС В. Брандт сообщал Виктору Савинкову в Прагу в начале 1922 г. следующее: «Настроение среди членов союза бодрое», несмотря на холод, ухудшение питания и недостаток воды в лагере: «Колодцы портятся один за другим… чтобы получить воду, нужно долго стоять в очереди и скандалить». Брандт отметил в целом «усугубление плохого отношения отдела дозорчего[812], хотя и состоящего из русских, но отягощающего общий режим»[813].

В феврале 1922 г. из лагеря Тухола агент второго отдела штаба военного министерства и инспектор НСЗРиС, И. Т. Фомичев, сообщал руководителю союза Е. С. Шевченко и В. Савинкову в Прагу: «Материальное положение интернированных находится в очень печальном положении». Пособия интернированные не получали с июля 1921 г., лишь в октябре того же года, как подарок от генерала Врангеля, им было выдано 650 польских марок». Питание в лагере Фомичев оценивал «как более чем неудовлетворительное»: «Жидкий, без всяких жиров суп лишь один раз в сутки; выдают один фунт хлеба, немного сахару и мармеладу, последний выдается неаккуратно», кипятка для чая не давали[814].

Не требуют особых комментариев следующие слова Фомичева: «Бараки из волнистого железа слишком холодны, а землянки сыры и душны, температура опускается до 5º ниже нуля… отпускаемых на 10 дней дров едва хватает дня на 4». Позже, в апрельском отчете, он более подробно описал все ужасы зимы 1922 г. в лагере Тухола: «Офицерские бараки (железные) промерзали зимой насквозь, покрывались изнутри инеем; солдатские землянки представляли из себя сырые закоптелые погреба, с потолка коих целые сутки капало». Продовольственный вопрос, «сравнительно сносно» стоявший до февраля 1922 г. «ввиду уменьшения пайка в польской армии», был уменьшен и для интернированных добровольцев[815]. Освещения в помещениях не было. С января 1922 г. топлива для отопления бараков не отпускали[816].

Многие из интернированных добровольцев в лагере Тухола, по наблюдениям Фомичева, занялись «спекуляцией обмундирования и белья», вследствие чего «интернированные совершенно раздеты». Мастерские в лагере могли дать заработок всего нескольким десяткам человек. Правовое положение интернированных было «в очень печальном состоянии», поскольку кроме польских властей в лагере имелось достаточно «власть имущих командиров, очень мало проявляющих заботы о нуждах интернированных». Особенно издевался над интернированными солдатами командир отдельного сводного батальона 1-й стрелковой дивизии 3РА подполковник Березовский, который у солдат и отчасти офицеров вызвал «глубокую ненависть» и получил прозвище Коммунист. Были случаи грубого обращения и со стороны польских солдат[817].

В другом крупном лагере – Стржалково ситуация была не лучше. В январе 1922 г. из 6863 человек, сидевших в этом лагере, как сообщалось в президиум НСЗРиС, 50 % были «буквально раздеты», половина контингента интернированных не имела ни одеял, ни сенников и «валялась на голых нарах в неотапливаемых сырых бараках – землянках». К 1 февраля положение интернированных, как и в лагере Тухола, ухудшилось: «Настроение у всех подавленное, в связи с невозможными условиями жизни». Питание, «вследствие хищений на кухне», было минимальным, паек прогрессивно уменьшался… отопление бараков отсутствовало»[818].

В феврале из Стржалковского лагеря сообщали в НСЗРиС, что «группа записавшихся ехать в Совдепию» составила 1600 человек. Такой размах репатриации из числа интернированных информатор объяснял просто: «Большевики устроили у себя вкусные обеды, поэтому каждый новичок, попавший к ним в первый отдел, делается сторонником коммунистического строя». «У коммунистов, – продолжал информатор, – организованы: театр (один спектакль в неделю), школа начального обучения и обучение языку эсперанто. Издается журнал “Новый путь”»[819].

К 1 февраля 1922 г. число заключенных в лагере Стржалково несколько сократилось. Кроме 500 коммунистов, 400 репатриантов и 804 человек, остающихся в Польше, в лагере находилось 370 интернированных «балаховцев» (из них 20 офицеров), 4500 интернированных украинцев (из них 3 тысячи – солдаты)[820].

В рабочих артелях на январь 1922 г. отдел труда РОКК зарегистрировал свыше 3 тысяч человек, из которых 50 % нуждались в обуви и одежде. Инспектор трудовых артелей РОКК генерал Новиков накануне 1922 г. провел осмотр 14 артелей общей численностью 600 человек, расположенных в районе Барановичи – Новоргудок – Брест-Литовский. «Людей, имеющих в порядке одежду и обувь, – писал он в отчете, – сравнительно мало». Поскольку осмотренные Новиковым артели состояли из чинов бывшей армии генерала Булак-Балаховича и отрядов полковника Духопельникова и есаула Яковлева, не входивших ранее в состав 3РА, то они не получили одежду и обувь, которые прислал осенью 1921 г. Врангель[821].

Жуткая картина открылась генералу Новикову, когда тот приехал без предупреждения в артель калмыков. Оказалось, что большая часть людей работала, вообще не имея верхней одежды; «некоторые имели очень рваную обувь, некоторые не имели ее совсем». Основная масса калмыков-рабочих «имела ноги, обернутые тряпками и это при довольно большом снеге, насыщенном водой от шедшего третий день дождя». Чтобы согреться, большую часть рабочих часов разутые и полураздетые люди проводили у костров; это уменьшало их заработок настолько, что в некоторых случаях не давало возможности выработать норму, достаточную для оплаты продовольственного пайка[822].

Регулярную информацию о положении людей в рабочих артелях давала газета «За свободу». В одном из номеров в марте 1922 г. о состоянии брошенных своими командирами людей читаем: «Грязное, рваное рубище, похожее на «балаховские» шинели, едва прикрывает исхудалое, посиневшее от холода тело; на ногах какие-то опорки, тряпки, обмотанные проволокой и веревками. Лица изможденные, землистого цвета, как у трупов, что по неделе лежат в мертвецкой, и только лихорадочно горящие глаза да трясущиеся губы говорят, что это лица живых еще людей»[823].

Как из лагерей, так и из артелей интернированные совершали побеги. На 1 марта 1922 г., по данным польского отделения Земгора, в Польше насчитывалось 54 крупных рабочих артели, разбросанных по стране, общей численностью 2638 человек. «Мелкие» артели (численностью не более 10 человек) учету не подлежали; их, по наблюдениям Земгора, было «без числа»[824].

С июня 1922 г. Земгор начал совместную работу с Попечительным об эмигрантах комитетом, иногда входил в контакт с РУД по вопросам, требующим совместного решения. Так, например, поставлять медикаменты в лагерный лазарет Стржалково обязался представитель советского РОКК при посредничестве РУД. П. Э. Бутенко не разделял российских беженцев в Польше по политическому признаку, поэтому опека Земгора распространялась на всех, содержавшихся в лагерях: репатриантов, интернированных антисоветских формирований, пожелавших остаться в Польше, и собственно беженцев.

Начиная с февраля 1922 г. с разрешения МВД Польши Бутенко вновь приступил к осмотру всех лагерей интернированных и предпринял меры к организации там мастерских, кооперативов, библиотек и пр. Он работал в тесном контакте с лагерными комитетами, находил богатых меценатов как внутри Польши, так и в Европе. Ему же присылали отчеты о работе и численности рабочих артелей и других структур. В лагере интернированных Тухола Земгор оказывал культурно-просветительную помощь (содержал школы для детей (42 учащихся) и 6-й класс среднего учебного заведения по программе школы Российской империи, в котором было 6 учащихся). На средства комитета в лагере была создана и содержалась большая библиотека с читальней.

Сложное положение в лагерях и наличие контингента, который стал объектом пристального внимания Врангеля и русских монархических кругов в Берлине, тесно сотрудничавших с германской разведкой, стало большой головной болью для польского военного руководства. В конце февраля – начале марта 1922 г. по инициативе второго отдела штаба военного министерства и от имени есаула Яковлева польские военные приступили к подготовке «съезда делегатов» интернированных в лагерях и в рабочих артелях, разбросанных по Польше. Предполагалось, что результатом работы съезда будет создание самостоятельной специальной организации по подысканию работ в форме «аполитичного профессионального учреждения», не зависящей от эмигрантских русских организаций.

С идеей созыва съезда делегатов есаул Яковлев явился в лагерь Тухола, где офицеры, интернированные в лагере, зная прошлое есаула Яковлева[825], отказали ему в доверии. Яковлеву пришлось ни с чем вернуться в Варшаву. Вслед за этим из польского Генерального штаба на имя начальника лагеря пришла «бумага», докладывал бывший сотрудник РПК есаул П. Жилин в НСЗРиС, «в которой почти в категоричной форме было предписано выслать в Варшаву на съезд… одного человека от дивизии “Смерти”, двух – от первой стрелковой и поименно – трех человек от казаков»[826].

После такого приказа командиры русских частей в лагере пришли к решению, что «не ехать на съезд нельзя, принимая во внимание категорическую форму бумаги». Было решено, что делегаты на съезд от лагеря потребуют удаления Яковлева, будут настаивать на объединении усилий всех существующих русских организаций в Польше «для создания одного трудоргана», потребуют присутствия на съезде представителя печати.

После вмешательства в подготовительный процесс съезда генерала Новикова, на собраниях интернированных 1-й стрелковой дивизии, дивизии «Смерти» и казаков в Тухоле была принята резолюция, в которой интернированные «приветствовали в целом» идею образования органа, который помогал бы интернированным в изыскании работ, но также отказали Яковлеву в доверии и потребовали присутствия на съезде представителей Попечительного комитета, Земгора и эмигрантского РОКК. Такое же решение принял Союз русских студентов в Польше.

Сохранился ряд документов, содержащих оценку ситуации и причин созыва «съезда делегатов». Есаул Жилин, видимо, не имея достоверной информации о действительных причинах созыва съезда польской военной властью, предполагал, что людей хотят собрать на работы: «Яковлев на этом деле постарается заработать и люди частью уйдут в Совдепию, частью распылятся и перессорятся»[827].

Член НСЗРиС есаул М. Фролов сообщал председателю НСЗРиС Шевченко о состоявшемся 26 февраля собрании в Варшаве, на котором присутствовала «инициативная группа» от интернированных (есаул Яковлев и несколько руководителей трудовых артелей), «пан Вендзягольский от польского министерства труда» и «кто-то из Генерального штаба». Собравшиеся, по его сведениям, решили созвать съезд в связи с ухудшением положения в лагерях «до невозможности», когда интернированные готовы были пойти на какие угодно работы, «лишь бы вырваться из лагеря»[828].

Наиболее информированным был сотрудник НСЗРиС В. Клементьев, который сообщал В. Савинкову в Прагу и Шевченко, что идея созыва «съезда делегатов» созрела во втором отделе штаба военного министерства в начале февраля 1922 г. Именно тогда капитан второго отдела штаба В. Чарноцкий заявил о начале борьбы «с засевшими в Польше монархистами, которые имеют большие связи, особенно в МИД».

В личной беседе с капитаном Чарноцким Клементьев выяснил, что вопросами организации съезда занимался референт капитана Чарноцкого подпоручик Блонский. Кандидатура есаула Яковлева на роль «организатора съезда» была выбрана ими потому, что тот – «авантюрист» и «хорош тем, что его не примут ни монархисты, ни единственная организованная демократическая группа в Польше» – группа Б. Савинкова. В случае неудачи, по расчетам Чарноцкого, есаула Яковлева «можно было затереть или выбросить из дела вовсе»[829].

В материалах второго отдела штаба военного министерства сохранилась информация о подготовительной работе по организации съезда делегатов с целью создания Союза бывших российских военных эмигрантов в Польше. Союз должен будет не только решать вопрос занятости интернированных, но и выполнять функции юрисконсультов («оказывать содействие при заключении контрактов и соглашений с предпринимателями»), а также ходатайствовать перед польскими властями в защите интересов рабочих и заниматься решением прочих вопросов[830].

Организаторы из второго отдела штаба хотели видеть в числе делегатов представителей всех групп интернированных, работавших в лесничествах, на строительстве дорог и мостов, на фабриках Польши[831]. Делегатами съезда должны были стать представители от интернированных, заключенных в лагерях, а также представители печати[832], высших учебных заведений, Союза русских инженеров в Варшаве, Русского комитета[833], делегаты от отделения РОКК в Ровно, а также от групп русских эмигрантов, осевших в Ровном Корце и Остроге. По настоянию Яковлева на съезд был вызван поручик Грудзинский (бывший начальник конной дивизии Яковлева), чиновник староства в Торуни. На съезде ожидали Философова. В число делегатов не бвли включены представители организаций монархического направления, к которым капитан Чарноцкий относил РОКК (эмигрантский) в Варшаве во главе с Л. И. Любимовой[834].

Стенографический отчет заседания съезда дает все основания сделать вывод о глубоком расколе в среде делегатов съезда. Кроме того, делегаты заявили, что они «были назначены, а выборы фактически не производились». На съезд не прибыли представители от многих артелей, от отдела труда РОКК, Русского комитета, а также те делегаты, которых действительно избрали в лагерях[835]. Представители от казачьих дивизий сразу выразили недоверие инициатору съезда есаулу Яковлеву и потребовали присутствия делегатов от общественных организаций (Попечительного комитета, Русского комитета, Земгора). Делегаты от дивизии «Смерти» и 1-й стрелковой дивизии 3РА от участия в съезде вообще отказались[836].

Съезд делегатов закончился лишь решением о создании комитета по проведению выборов в лагерях. Было решено обратиться к польскому правительству за помощью. Подавляющая часть приглашенных делегатов отказалась участвовать в съезде, объяснив это тем, что цель съезда – использование их на работах в лесных концессиях, взятых Вендзягольским, братьями Булак-Балаховичами и другими представителями руководства антисоветских формирований. На этом съезд закончился. Попытка польского военного ведомства таким образом решить проблему лагерей интернированных закончилась ничем. Каких-либо сведений о продолжении работы вторым отделом штаба по организации трудовых союзов бывших интернированных пока не обнаружено.

О положении интернированных антисоветских формирований, как и военнопленных красноармейцев, зимой 1921/22 г. было хорошо известно польскому военному руководству. 1 февраля 1922 г. начальник второго отдела штаба И. Матушевский сообщал генералу К. Соснковскому: «Из имеющихся в распоряжении второго отдела материалов, которые получены из переписки интернированных[837] и печати, следует сделать вывод, что факты побегов из лагерей… вызваны условиями, в которых находятся коммунисты и интернированные (отсутствие топлива, белья и одежды, плохое питание, а также долгое ожидание выезда в Россию). Особенно прославился лагерь в Тухоле, который интернированные называют «лагерем смерти» (в этом лагере умерло около 22 000 пленных красноармейцев)»[838].

Казалось, репатриация на родину ставших обузой для польского бюджета беженцев (интернированных антисоветских формирований), могла быть естественным и самым простым выходом из сложившегося положения. Однако командный состав польского военного ведомства проявил особое упорство в противодействии нормальному ходу этого процесса. Процесс репатриации в Россию стал осложняться с первых дней работы смешанной комиссии по репатриации; членам российско-украинской делегации (РУД) польское руководство на местах чинило всевозможные препятствия в работе по выявлению истинного положения в лагерях. Политика, которую проводило военное командование в период работы репатриационной комиссии с контингентом военнопленных красноармейцев в 1921 г., продолжилась и в 1922 г. Уместно напомнить, что начиная с августа 1921 г., делегатов РУД перестали допускать для инспекционных осмотров в наиболее крупные и проблемные лагеря – Стржалково и Тухола[839].

Польская военная власть также чинила препятствия красноармейцам и интернированным в передаче ими достоверной информации о положении в лагерях, жалоб на действие и бездействие чинов польского военного руководства. В ряде случаев практиковались крайние меры: пытки, избиения, насилие и другие наказания тех красноармейцев и интернированных, информация и жалобы которых доходили до членов РУД[840]. Эти действия были не единичны и не случайны, что позволяет говорить о сознательном противодействии военного командования и польской делегации смешанной комиссии работе РУД по репатриации амнистированных беженцев.

Факты говорили сами за себя. В лагере Стржалково сразу после получения информации об объявлении амнистии, в декабре 1921 г., 800 интернированных выразили желание вернуться на родину. В наказание за это всю зиму 1921/22 г. они провели в «изоляции без постельного белья и постельных принадлежностей». В лагерях Щепёрно и Калиш 12 января 1922 г. лагерная администрация объявила запись желающих амнистированных выехать на родину. В результате все 100 человек, изъявивших желание выехать, были посажены под арест и лишены пайка[841].

24 февраля 1922 г. за желание вернуться в Россию в лагере Стржалково группа интернированных была избита. В их числе, в частности, были бывший штабс-капитан Липовецкий, бывший товарищ прокурора Русанов, бывший штабс-капитан Козловский и другие. РУД зафиксировала также, что 1 марта в том же лагере и по той же причине были избиты «советские граждане Жуковский с сестрой, Коренко с женой и другие». РУД располагала и другими фактами избиения польским руководством лагерей лиц, желающих вернуться в Россию[842].

Документы Архива внешней политики РФ свидетельствуют, что РУД и полномочное представительство РСФСР в Варшаве следовали букве Соглашения о репатриации и отстаивали интересы всех российских граждан без разделения их на категории и по политическому принципу. В ноте от 5 января 1922 г. полномочное представительство выразило «категорический протест против невероятных условий содержания, против издевательств и жестокостей, применяемых к российским гражданам»[843].

13 февраля 1922 г. советское полномочное представительство в Польше от имени советского правительства вынуждено было направить в МИД Польши ноту с просьбой принять меры по облегчению репатриации «бывших солдат армий, сражавшихся против России и ныне находящихся интернированными в лагерях Польши», если они добровольно выразят на это согласие. В ноте было подчеркнуто также, что, вопреки статье V Рижского мирного договора, в лагерях имеют место «военные формации, сохранившие свою военную организацию и находящиеся под руководством и влиянием враждебных России организаций»[844].

17 февраля ноту в МИД Польши направило полномочное представительство УССР. Оно обратило внимание на присутствие в лагерях в Польше интернированных бывшей армии УНР «как отдельной группы войск», с сохранением воинского деления, назначений и прочего. Полномочный представитель УССР в Варшаве поставил вопрос о передаче лагерей Калиш, Щепёрно и Стржалково в ведение РУД[845].

Необходимо отметить, что министр иностранных дел Польши К. Скирмунт[846] отдавал себе отчет в том, что упорство «военной партии» во главе с Ю. Пислудским в желании продолжить антисоветскую политику негативно сказывается на развитии советско-польских отношений, особенно торговых. Во время беседы с советским полномочным представителем Л. М. Караханом он обещал «оказать полное содействие» в решении поставленной им проблемы, связанной с фактическим срывом работы по репатриации[847].

Но на местах имело место другое видение проблемы, уже в марте 1922 г. в НКИД и Центрэвак советский полномочный представитель был вынужден направить справку о ряде нарушений Соглашения о репатриации польской стороной. Начальник эвакуационного отдела Центрэвака А. Ястребов сообщал в НКИД: «За последнее время крайне усилились аресты российско-украинских граждан, направляемых в Польделегацию на предмет зарегистрирования». «Обращение с арестуемыми, – подчеркивал Ястребов, – тоже чрезвычайно грубо: репатрианты подвергаются при этом побоям и угрозам расстрела»[848]. Только в феврале 1922 г. РУД отметила 47 таких случаев.

Насилия над репатриантами практиковались и в период их транспортировки. 3 марта 1922 г. НКИД сообщал в полномочное представительство в Польше: «О движении Стржалковского эшелона получены сведения, окончательно подрывающие всякое доверие обещаниям поляков». Оказалось, что вопреки утверждениям польской стороны, из лагеря не были высланы все гражданские пленные, число которых составило 126 человек. Кроме этого, из состава контингента военнопленных, вышедшего из Стржалкова 9 февраля 1922 г. (446 человек) исчезли 28 пленных. Из них 10 военнопленных были «насильственно сняты в Барановичах, в том числе – староста эшелона». По «непроверенным сведениям», еще 10 человек остались в Польше добровольно. Судьба 8 человек так и осталась невыясненной. Во время следования эшелона к границе, которую он пересек только 24 февраля 1922 г., «пленные подвергались издевательствам и избиениям». «Насилие над людьми, – возмущенно добавлял начальник отдела Запада МИД Якубович, – бывшими в течение долгого времени жертвой неслыханного произвола, нельзя иначе характеризовать, как дьявольскую жестокость»[849].

Украинские делегаты РУД также отмечали факты принудительного задержания интернированных в лагерях. «Почти каждый из лиц командного состава бывшей армии УНР неминуемо попадает в тюрьму, как только выразит желание вернуться из лагерей интернированных на родину», – сообщал председатель РУД председателю польской делегации. Неоднократно РУД обращала его внимание на «избиения и изоляцию в карцере, применяющиеся в лагерях»[850] к тем, кто стремился на родину.

РУД отметила также, что поляки практиковали аресты тех солдат, кто уходил с работ вне лагерей и приходил в РУД, поскольку письменные сношения с советскими представителями в Польше были невозможны. «Записавшихся на выезд помещают в бараках с протекавшими крышами, окруженных несколькими рядами колючей проволоки, без дров и воды, отняли одеяла и матрасы», – сообщали из РУД в НКИД. Солдат, привезенных из лагерей в Калише и Стржалкове, умышленно поместили в барак с больными сыпным тифом, предварительно избили. Тех солдат, кто успел увидеться с представителями РУД, «белогвардейские головорезы» избивали до крови[851].

О настроениях интернированных, сидевших в лагерях в этот период, дают представление отчеты агентов литературно-агитационной комиссии, направляемые В. Савинкову в Прагу через председателя НСЗРиС Шевченко. Фомичев сообщал из Тухолы, что «правовое положение интернированных в очень печальном состоянии», поскольку кроме польских властей они «имеют над собой целый ряд власть имущих командиров», «очень мало проявляющих заботу о нуждах интернированных». «Были случаи грубого обращения со стороны польских солдат», – сообщал Фомичев[852].

Интернированные, по наблюдениям Фомичева, находились в подавленном настроении, поскольку «у рядовых коммунистов, после отправки в Совдепию красных балаховцев и перешедших к большевикам украинцев, вспыхнуло явное озлобление на то, что… их не отправляют в Россию»[853]. Другой член НСЗРиС также сообщал Шевченко из лагеря в Тухоле, что «тяжелое положение» интернированных усугубляется «плохим отношением Отдела Дозорчего[854], хотя и состоящего из русских, но отягчающего общий режим»[855].

20 марта 1922 г. представители Центрэвака во главе с Аболтиным, члены РУД и польской делегации по репатриации посетили лагерь Стржалково. «Делегаты занимались главным образом визированием анкет интернированных, выразивших желание уехать в Совдепию», – докладывал информатор во второй отдел польского штаба и в РЭК. Делегаты огласили амнистию «балаховцам» и интернированным УНР, «анкеты и декларации раздавались самими делегатами всем желающим». Было обещано выдать обмундирование репатриантам на пункте обмена в Барановичах[856].

Все репатрианты из числа интернированных солдат бывшей НДА («красные балаховцы») получили от делегатов РУД по 500 польских марок, гражданские интернированные – по 1000 марок, в связи с тем, что отправка последних задерживалась на неопределенное время. «Совдепщики даже хотели выдать последним по 3000 марок каждому, – доносил информатор, – но представители польской репатриационной комиссии категорически запротестовали против этого намерения». По 500 марок получили также все записавшиеся выехать в Россию из других лагерей[857].

Во время визита в Стржалково делегация РУД выяснила, что «польская администрация содействовала петлюровцам, назначенным смотрителями за остальным контингентом в лагере, в терроре интернированных, запугивая желавших вернуться в Россию». Был выявлен факт сокрытия польской администрацией заявлений 400 интернированных «красных балаховцев» о возвращении в Россию[858]. В тот же день обе делегации смешанной комиссии по репатриации подписали соглашение об индивидуальном опросе интернированных по поводу репатриации. Однако польская сторона запретила русским солдатам при опросе использовать родной язык и допустила к этой процедуре их командиров с тем, чтобы те могли повлиять на принимаемое решение. Только после подписания соглашения польская администрация лагерей согласилась вывесить в лагерях объявления об амнистии, о которой интернированные узнавали окольными путями. Из объявления, сообщали члены РУД в НКИД, следовало, что антисоветские формирования «будут сохранены и русским солдатам будет чем заняться в Польше»[859].

В лагерях расширялся процесс самовольного перехода интернированных в категорию военнопленных, о чем свидетельствует то, что на начало марта 1922 г. уполномоченный Центрэвака в Польше Аболтин насчитал в польских лагерях 40 тысяч советских граждан (интернированных антисоветских формирований, включая украинские отряды, и военнопленных красноармейцев). По данным Аболтина, в этот период времени в лагере Калиш находилось 4350 человек, в Щепёрно – 1500 человек, в Стржалково – до 5 тысяч человек, в Тухоле – около 4 тысяч человек. Второстепенные лагеря (Остров-Ломжинский, Здунская Воля, Пикулицы и Торунь) к этому моменту были ликвидированы.

По данным Центрэвака, рабочие отряды различной численности находились в Торуне, Радоме, Брест-Литовске, в Августовских лесах, Беловежской Пуще, Ченстохове, Острове-Ломжинском, Комарове и нескольких городах Познанского и Поморского военных округов. Много интернированных под видом рабочих артелей находилось и возле восточной границы Польши. Общая численность интернированных и военнопленных в рабочих отрядах составила, по его данным, 20 тысяч человек[860].

Работа РУД проходила в условиях постоянного недофинансирования, недостатка продовольствия и обмундирования. В начале марта 1922 г. РУД за подписью Аболтина направила в НКИД и Центрэвак сообщение о готовности отправить эшелоны с амнистированными через 1–2 недели. Он настоятельно просил НКИД перевести авансом хотя бы 20 миллионов польских марок[861]. Лишь 15 марта 1922 г. Совет труда и обороны (СТО) принял решение выделить на цели реэвакуации «бывших солдат белогвардейских армий» 50 тысяч золотых рублей[862].

Ввиду отсутствия средств эвакуацию других контингентов из Польши и через Польшу (военнопленных Первой мировой войны) РУД пришлось приостановить[863]. Тогда же выяснилось, что ясности о дальнейшем ходе реэвакуации у советских профильных структур нет. Ни начальник обменного пункта в Негорелом, ни военно-контрольный пункт, ни администрация железной дороги не имели инструкций из центра о предстоящей работе. Накануне приема эшелонов не было ясности о местоположении пункта передачи репатриантов[864].

По итоговым данным Центрэвака, «массовая эшелонная отправка военнопленных» закончилась в конце 1921 г., в связи с этим в марте 1922 г. Аболтин поставил перед Центрэваком и НКИД вопрос о завершении работы РУД и ее «раскассировании» в связи с отсутствием средств. 30 марта РУД объявила об окончании работы. Дальнейшую работу по репатриации было решено передать в советское полномочное представительство в Варшаве[865].

§ 2. «Вопрос о положении русских интернированных на территории Польской республики есть… большой важности вопрос политический»[866]

Другой формой решения проблемы наличия в Польше значительного числа беженцев, интернированных в лагерях, и сопутствующих этому сложностей были официальные ноты советских структур. Начиная с апреля 1921 г. НКИД и полномочное представительство в Варшаве направляли в МИД Польши ноты протеста против содействия польского правительства вооруженным вылазкам банд Петлюры, Тютюника, командиров отрядов НСЗРиС через западную границу Советской России и Украины. В их составе был высокий процент участников бывших антисоветских формирований.

Деятельность «белогвардейских организаций», подчеркивалось в очередной ноте НКИД поверенному в делах Польской республики в Москве З. Стефанскому от 11 марта 1922 г., препятствует установлению нормальных, добрососедских отношений. Поскольку в лагерях сохранялись военные формации из числа интернированных, нарком по иностранным делам Чичерин подчеркнул, что Россия не будет делать различий между «регулярными польскими войсками и вооруженными отрядами, к какой бы национальности последние ни принадлежали»[867].

17 марта на заседании Политического комитета Совета министров Польши текст советской ноты был зачитан. Однако начальник Генерального штаба доложил только о существовании в Польше русских военных монархических организаций и их опасной для Польской республики деятельности. Военный министр призвал министров внутренних и иностранных дел «к незамедлительному принятию мер по нейтрализации тайной деятельности русских монархических организаций» и удалению их с территории Польши до 30 марта 1922 г.[868]

На основании этого решения сотрудникам русской военной и дипломатической миссий, а также деятелям эмигрантского общества Красного Креста было предъявлено обвинение в монархической и антипольской деятельности. Несколько десятков русских эмигрантов было арестовано по подозрению в монархической деятельности и в связях с Германией. Десятки человек из русской колонии были взяты под наблюдение[869]. Никто из деятелей НСЗРиС как в лагерях, так и на восточных «крессах» не пострадал.

Поскольку врангелевские генералы предприняли самые активные меры по военной организации интернированных в лагерях, то между генерал-майором Новиковым и военным представителем Врангеля в Польше генералом П. С. Махровым возникли разногласия. Новиков, не считаясь с указаниями и предупреждениями Махрова, стал создавать в лагерях военные формирования, отдавать приказы, издавать инструкции и прочее.

21 марта 1922 г. МВД Польши выслало из страны не только генерала Новикова, но и Махрова, «к которому до того времени относилось благожелательно», а также русского общественного деятеля Б. Р. Гершельмана и войскового старшину Закутина. Одновременно МВД провело «обыски и аресты среди монархистов», которые «злоупотребили правом убежища во вред Польше». Было арестовано 17 человек; 20 человек из числа русских эмигрантов было «поставлено под наблюдение» в связи с их «антипольской пропагандой, руководимой из Берлина» и желанием «соединить усилия большевиков и монархистов»[870]. После высылки генералов в лагерях был установлен «очень суровый режим, а ряд рабочих артелей был снят с работ и заперт в лагере» Тухола[871].

Значительная часть высланных из Польши за неимением средств выехать в Германию перебиралась в вольный город Данциг, где существенный процент русской колонии составляли бежавшие из польских лагерей интернированные антисоветских формирований. Тем из них, кто не имел заработков и средств к существованию, местные власти разрешали пребывание на территории вольного города лишь в течение двух недель. После этого срока они принудительно выселялись в концентрационный лагерь в пределах Восточной Пруссии для дальнейшей отправки в Советскую Россию. Лица, не желавшие возвращаться в Россию, имели возможность нелегально перебираться в Германию или уходить из лагеря[872].

Следующий шаг по пресечению деятельности вооруженных группировок на границе советская дипломатия сделала в конце марта, когда в текст заключительного протокола совещания делегатов правительств Эстонии, Латвии, Польши и РСФСР (состоялось в Риге 29–30 марта 1922 г.) было внесено обязательство каждого из правительств нести ответственность «за образование на его территории вооруженных банд», а также «за переход этих банд на территорию соседнего государства»[873].

В преддверии Генуэзской конференции, на которую советское руководство возлагало особые надежды, ожидая прорыва в политической изоляции Советской России, в начале апреля в ИНО ГПУ поступила информация о военном совещании под руководством Врангеля, на котором «был поднят вопрос о начале военных действий». Утверждалось, что Врангель «ведет переговоры с французами о предоставлении ему для военных действий флота». Агент ГПУ доносил, что «в случае начала наступления на Россию войска будут переброшены в Бессарабию, их поддержат румыны, Петлюра и, возможно, даже сербы»[874].

Накануне Генуэзской конференции в ИНО ГПУ поступила информация о подготовке совместного выступления Врангеля и Петлюры[875]. Особую роль в усилении этого союза должен был сыграть французский Генеральный штаб. Информатор доносил: «Французское правительство торопит начало кампании, желая сорвать Генуэзскую конференцию». Тот же информатор отмечал, что старший командный состав Русской армии высказывается против этой затеи, но в низшем командном составе идея интервенции «встречает наибольшее сочувствие»[876].

29–30 марта по предложению РСФСР в Риге была созвана конференция представителей РСФСР, Польши, Латвии и Эстонии, на которой было достигнуто соглашение о желательности согласованных действий делегаций в Генуе и взаимной гарантии договоров. Советская сторона поставила вопрос об усилении охраны границ регулярными войсками или пограничной охраной, что позволило бы свернуть деятельность вооруженных банд в приграничной полосе и наладить регулярное и безопасное железнодорожное сообщение. Стороны призвали к признанию РСФСР де-юре[877]. Однако французская дипломатия принудила Польшу 6 апреля заявить, что все достигнутые договоренности являются лишь обменом мнениями, не имеющим обязательной силы.

Председатель советской делегации на Генуэзской конференции нарком Чичерин поставил ряд важных вопросов, в их числе – вопрос о всеобщем сокращении вооружений и дополнении правил войны «полным запрещением ее наиболее варварских форм»[878]. Наиболее важным предложением советской делегации, в аспекте рассматриваемой нами проблемы, стало предложение Чичерина создать нейтральные зоны вдоль западных границ России, которые подлежали бы контролю смешанных международных комиссий. В ответ на это заявление польский министр иностранных дел К. Скирмунт заявил, что «Польша твердо намерена сохранить мир» и не может допустить «смешанного контроля», принимая на себя «полную ответственность за этот контроль».

В этот момент Д. Ллойд-Джордж задал уточняющий вопрос польскому министру иностранных дел: считает ли себя Польша обязанной «не организовывать и не поощрять организации», оговоренные в Рижском мирном договоре? Ответ Скирмунта был также уклончив: «Польша и Россия более тесно связаны Рижским договором, чем пактом о ненападении, который ни в чем не может изменить взаимного положения, созданного договорами»[879]. В эти же дни поверенный в делах Польши в Москве З. Стефанский отказал советскому правительству в удовлетворении требований о возмещении убытков, понесенных населением советских республик вследствие нападения банд «белогвардейцев» с территории Польши[880].

В эти же дни (16–17 апреля) в Бухаресте под председательством начальника румынского Генерального штаба генерала К. Кристеску состоялся военный совет, на котором присутствовали польский и французский военные атташе в Бухаресте, представитель Врангеля в Румынии генерал Геруа, представитель Петлюры Остроградский. Участники совещания пришли к выводу о неизбежности войны с СССР. Представителям Врангеля и Петлюры было предложено определить, какое количество людей из числа военной эмиграции сможет участвовать в ней, какое количество обмундирования, оружия и лошадей для этой цели потребуется. На следующий день польское военное министерство запросило участников совета о том, какое количество подвижного состава потребуется для переброски всех интернированных в Польше на границу (в район Станиславов, Бугач, Залещики)[881].

Именно в этот период времени Врангель обратился к французскому правительству с просьбой об укреплении боеспособности румынской армии. К ставке Врангеля был прикомандирован лейтенант французской военной миссии в Белграде Фубе. Командующий Русской армией в изгнании писал в эти дни генералу А. П. Кутепову о «предстоящем, возможно в близком будущем, открытии нами совместно с известной Вам коалицией государств военных действий против советской власти в России»[882].

Известно, что в этот период времени в странах рассеяния русской военной эмиграции заметно активизировалась работа руководства Белой армии по собиранию контингента для военных формирований. В эмигрантской газете «Накануне» сообщалось, что врангелевские офицеры перевозят из польских лагерей в Бессарабию «бывших врангелевцев»[883]. Эта деятельность стала заметной и в среде интернированных в польских лагерях. В лагере Стржалково (в этот момент там находилось 4633 человека[884]) в апреле 1922 г., согласно доносам агентов в РЭК и во второй отдел польского штаба, в группе интернированных НДА, 3РА и других частей стали «поговаривать о создании единого фронта против большевиков с армией генерала Врангеля». Информатор отмечал, что к этой группе присоединились даже казаки – кубанцы и калмыки, ранее проявлявшие полонофильские настроения[885].

13 апреля в газете «Голос России» прошло сообщение о заседании Политического комитета Совета министров Польши. Журналист заявил, что в руки польских властей попали документы, «свидетельствующие о намерении русских монархистов вызвать польско-советский конфликт с целью совершить в России монархический переворот»[886]. Варшавская русская газета «За свободу» сообщила о намерении монархистов убить ряд политических деятелей в эмиграции после того, как они убили В. Д. Набокова[887].

Другие газеты сообщали, что Совет министров Болгарии принял решение разоружить все русские войсковые части и отправить их на принудительные работы[888]; что несколько эмигрантов-монархистов были арестованы в Риге[889]; что в Польше (в Луцке, Сарнах и Ровно) были арестованы 78 человек – бывших офицеров императорской армии[890]. Почти все эмигрантские газеты сообщали о концентрации войск Красной армии на советско-польской границе.

Попытки затормозить процесс распыления контингента интернированных (вследствие побегов из лагерей для поисков работы в Польше и увеличения числа желающих выехать на родину, а также усиления влияния монархистов) предприняло и руководство НСЗРиС. На заседании союза в лагере Тухола было отмечено, что сложившаяся негативная ситуация была обусловлена «долгим сидением в лагерях», «материальной необеспеченностью, а также весьма туманными материальными и политическими перспективами». С целью сохранения хотя бы части своих последователей в Польше руководство союза приняло постановление срочно «принять меры к подысканию работ и к выводу на них» личного состава.

«Если к 1 мая люди не будут вывезены из лагеря и не будут поставлены на работы, – было подчеркнуто в постановлении, – то большинство из них стихийно разбежится»[891]. В первой декаде апреля руководство НСЗРиС приняло решение «конспиративно агитировать в солдатских бараках и в среде записавшихся в Советскую Россию», с «целью парализовать контрагитацию большевиков»[892].

И. Фомичев лично приехал в лагерь Тухола с целью «сократить до минимума запись отправляющихся в Советскую Россию», но «не обостряя отношений с врангелевцами». В докладе В. Савинкову в Прагу он сообщал, что после высылки Б. Савинкова из Польши материальное положение интернированных ухудшилось настолько, что «демократический центр» русской эмиграции стал «беспомощным», чем и воспользовались «правые элементы», организовав кампанию под лозунгом подчинения генералу Врангелю[893].

Б. Савинков в это время из Парижа, как руководитель НСЗРиС, также готовил к открытию Генуэзской конференции ряд «массовых волнений, забастовок и восстаний». В ИНО ГПУ поступила копия его письма руководству отделения союза в Барановичах, в котором тот предписывал «принять подготовительные меры и сделать все возможное для обеспечения успеха» в Белоруссии. Б. Савинков предполагал, что готовящееся восстание «захватит» и Минск[894].

Основой будущего «восстания» должны были стать «балаховцы», находившиеся на работах вдоль восточной границы Польши, и местные жители. Из лагеря в Тухоле на лесные работы он предполагал отправить новые партии офицеров и солдат. «Они разделяются поротно и побатальонно, по эскадронам и дивизиям, сохраняя свои прежние названия… отношения между офицерами и солдатами простые и искренние», – сообщал Б. Савинков в Барановичи. Если бы его сообщение соответствовало действительности, то ситуация могла быть опасной, поскольку в другом сообщении из Берлина резидент ИНО ГПУ сообщал о наличии у Булак-Балаховича 10 тысяч человек – вооруженных рабочих-пильщиков в районе Пинска[895].

Интернированных казаков из Польши Б. Савинков предполагал сосредоточить в Праге, переправляя их небольшими партиями нелегально. Из Праги – через Балканы и Константинополь – они должны были добраться до Крыма и Кавказа. Позицию польского руководства в отношении русских антисоветских организаций Б. Савинков определил как «лояльную», несмотря на секретный циркуляр военного министерства, запрещающий «под угрозой предания суду» оказывать им какое-либо содействие. К счастью для Б. Савинкова, в польском военном руководстве было много «русофилов» – бывших русских офицеров, поэтому приказ военного министерства часто нарушался[896].

Успех Советской России на Генуэзской конференции был значительным: антисоветский фронт был расколот, поскольку советским дипломатам удалось найти общий язык с Германией и заключить 16 апреля Раппальский договор[897]. Одним из явных следствий этого события стало существенное изменение положения русской военной эмиграции в Болгарии. После завершения Генуэзской конференции по требованию болгарских коммунистов из страны были высланы русские генералы, многие офицеры были арестованы, другие военные эмигранты – поставлены под негласный контроль полиции[898].

19 апреля 1922 г. была опубликована нота государств Антанты, Малой Антанты, Польши и Португалии по этому поводу. Нарком Чичерин, в свою очередь, направил председателю польской делегации на Генуэзской конференции К. Скирмунту ответную ноту. Затем 25 апреля ноту от Скирмунта получил Чичерин[899]. Обмен нотами как по поводу договора Советской России с Германией, так и по поводу возмещения советской стороне убытков, понесенных мирным населением вследствие «нападения белогвардейских банд с территории Польши», продолжался до 3 мая[900].

В начале мая Д. Философов обратился к начальнику Генерального штаба Польши с просьбой об увеличении пособия на политическую деятельность группе Б. Савинкова в Польше, поскольку в период с 1 ноября 1921 г. по 1 января 1922 г. субсидии на эти цели польским военным ведомством не выдавались. Начиная с января 1922 г. восточный департамент МИД стал выделять группе Б. Савинкова по одному миллиону польских марок в месяц, но Философов просил увеличить выплаты в 4 раза, поскольку, по его убеждению, «вопрос о положении русских интернированных на территории Польской республики есть вопрос не только технический и финансовый, но также и большой важности вопрос политический»[901].

Философов предложил также вывести из лагерей 1000–1500 человек «по особому списку, за которых политическая группа Б. Савинкова ручалась». «Особыми маленькими группами» этих интернированных он предложил «приписать к польским военным частям, где бы они могли сохранить военную дисциплину»[902]. «В интересах польского правительства, – убеждал он начальника Генерального штаба, – принять меры к тому, чтобы интернированные не становились орудием антипольской пропаганды». В случае каких-либо осложнений с советским правительством оно могло бы «иметь кадры русских людей, на которые… могло бы положиться»[903].

Решающим аргументом, который привел Философов в пользу выделения средств на деятельность русской «демократической группе», которая одна «во главу угла своей политики ставит русско-польское сближение», стал геополитический. «Вам известно, – напоминал он начальнику польского Генерального штаба, – что как советское правительство, так и видные политические группы в русской эмиграции относятся крайне враждебно к Польше и стараются опереться на русский шовинизм», а также ставят вопрос о пересмотре границ, установленных после Рижского мира[904].

Разведотдел штаба РККА располагал подробной информацией о положении на советско-польской границе: польские погранпосты по-прежнему являются «скрытно-бандитскими (савинковской ориентации)» структурами, которые помимо своих официальных обязанностей проводят «усиленную отправку на нашу территорию агентов и небольших партизанских отрядов»[905]. Анализ статистики, собранной разведотделом штаба РККА, позволяет утверждать, что за период с апреля по июль 1922 г. численность отрядов «ближнего зарубежного района» (на территории Польши) сократилась с 4,5 тысячи до 2,7 тысячи человек[906]. В той же пропорции увеличилась численность отрядов в советском тылу (на территории Белоруссии и Левобережной Украины)[907].

Общее число «савинковских частей» в польских лагерях (включая численность казачьих частей) было определено в 3150 человек, численность армии Петлюры – в 1 тысячу человек. Уровень «бандитизма» на Западном фронте оценивался в штабе РККА таким образом: «за рубежом» имелось 2698 «пеших бандита» при 13 пулеметах. «Внутренний бандитизм» представляли 939 «пеших бандита» и 64 конных при 6 пулеметах. На Левобережной и Правобережной Украине в этот период времени действовало 612 «пеших бандитов», 247 конных при 12 пулеметах[908].

Пристальное внимание штаба РККА к положению на западной границе Советской России свидетельствовало о наличии серьезной проблемы, требующей двусторонних мер для ее разрешения. В условиях складывания новой политической реальности после Генуэзской конференции польское военное руководство не прислушалось к призывам Философова и приняло решение вернуть всех интернированных антисоветских формирований в лагеря. «В последнее время по каким-то высшим государственным соображениям Польское правительство водворяет обратно в лагерь всех бывших интернированных, которым удалось выбраться из лагеря на работы», – докладывал съезду русских студентов в Праге представитель студентов – интернированных в лагере Тухола П. Кобызев[909]. В их числе оказалось около 500 студентов, принятых в Варшавский университет; а также те лица, кто устроился на работы вне лагерей.

«Жизнь в лагере кошмарна, – сообщал Кобызев, – и систематически с каждой неделей ухудшается»: сырые землянки, «не освещаемые ни днем ни ночью»; ветхие крыши землянок протекают; нередко «посредине и в проходе стоят лужи воды»; на спящих на нарах людей сверху «капает грязная жидкость»; «выдаваемый полуголодный паек систематически урезывается». Лагерь был «обнесен двумя рядами проволочных заграждений и охранялся многочисленными часовыми – польскими солдатами». «Выход из лагеря на прогулку, год тому назад почти свободный, – добавлял Кобызев, – постепенно все более и более затрудняется и в настоящее время почти невозможен»[910].

Переломный момент в лагерях наступил, когда казаки всерьез поставили вопрос о репатриации на родину. В период с апреля до первой половины июня руководство НСЗРиС рассматривало «дело» М. Н. Гнилорыбова. Суть его сводилась к тому, что член союза, «начальник казачьей группы интернированных», находясь в Праге, «самовольно вступил в переговоры с представителями коммунистического правительства»[911].

Действительно, Гнилорыбову в дни его пребывания в Праге нанес визит сотрудник советского полномочного представительства, бывший председатель Кубанской рады (советской) и Верховного казачьего круга И. П. Тимошенко. Во время этого визита главной темой обсуждения стала репатриация казаков в Россию. Гнилорыбов сообщил Тимошенко, что против репатриации «принципиальных возражений давно не имеет», более того, он убежден, что положение 30 000 казаков за границей в качестве «белых рабов» «равновелико вполне рабскому положению в Красной России». Гнилорыбов предпочитал, чтобы казаки ехали домой, к своим семьям и детям. На следующий день была назначена встреча Гнилорыбова с советским полномочным представителем в Праге для переговоров об условиях репатриации[912].

Во время этой встречи Гнилорыбов сформулировал ряд условий, при соблюдении которых казаки могли бы вернуться домой: восстановление Донской области в границах 1917 г. в форме Донской федеративной республики «со свободными выборами в Советы»; возвращение всех казаков на Дон из «концентрационных лагерей и рудников»; предоставление репатриантам на родине свободы передвижения в пределах республики, 6-месячный отдых по возвращении и ряд других[913].

Свою позицию Гнилорыбов аргументировал желанием «сделать более достойной начавшуюся уже стихийную репатриацию казаков». Однако на следующий день в Прагу прибыл представитель казаков в Польше есаул М. Ф. Фролов, который вместе с редактором эмигрантской газеты «Голос казачества» И. А. Билым дали резко отрицательную оценку поступку Гнилорыбова. Под их давлением переговоры о репатриации с Тимошенко и советским полномочным представителем в Чехословакии были прекращены[914].

Оценивая поступок Гнилорыбова, руководство НСЗРиС вначале приняло решение «временно отстранить» его от работы с казачьими организациями, но вскоре решило исключить его из членов союза, поскольку факт предъявления им условий репатриации советскому представителю предполагал «признание советской власти как власти законной»[915]. 13 апреля Гнилорыбов вышел из состава НСЗРиС[916].После «дела Гнилорыбова» руководство НСЗРиС в Польше приступило к «консолидации демократических казачьих групп», несмотря на понимание того, что «тенденция к репатриации есть и растет»[917].

«Почему же казаки едут?» – задавался вопросом сотрудник казачьего бюро НСЗРиС в лагере Тухола есаул Машонов. В докладе председателю союза Шевченко в августе 1922 г. он сообщал, что «настроение казаков одинаковое и в Польше, и в Чехии, и в Болгарии». Причин тому, по его мнению, было несколько. Во-первых, весь путь, который они прошли с 1917 г., вся «обстановка жизни казачества с 1917 г. постепенно привели к тому, что в массе казаки разочаровались в своих вождях». Во-вторых, на казаков «сильно подействовало недружелюбное отношение к ним во всех странах, где им пришлось побывать». В-третьих, с родины казаки постоянно получали письма «с мольбами от близких людей поскорее приехать, спасти от голодной смерти». Вывод из доклада есаула было коротким и недвусмысленным: «Казак слишком сросся с родною землею, с семьей и домом, и его искони свободный дух не может мириться с друтом[918] и тяжелым, бесцельным, да еще вдобавок бесправным прозябанием на чужбине. В будущее же, даже самое недалекое, люди, доведенные до отчаяния, не заглядывают, тем более что в изгнании будущее темно до невозможности»[919].

Рассмотрение вопроса о положении интернированных армии УНР не входит в задачу данной монографии, однако уместно отметить, что и в этой среде в середине лета 1922 г. также наступил перелом. Многие генералы и полковники УНР, а также семейные люди не связывали свою судьбу с Польшей и собирались выезжать в Бразилию и другие страны Латинской Америки в качестве колонистов. В июле агент НСЗРиС сообщал руководству союза из лагеря Стржалково о «подавленном настроении» основного контингента петлюровцев, поскольку общеевропейская политическая ситуация не давала «никаких светлых перспектив на возможность войны и реставрацию Украинской армии». Большинство украинцев, по его наблюдениям, рассуждало так: «Или поедем на каких угодно условиях на какие угодно работы, или поедем в Совдепию, но на зиму более оставаться нельзя»[920].

В отношении интернированных украинцев-репатриантов польское лагерное руководство стало также применять меры принудительного задержания их в лагерях. Украинские делегаты РУД стали отмечать, что «почти каждый из лиц командного состава бывшей армии УНР неминуемо попадает в тюрьму, как только выразит желание вернуться из лагерей интернированных на родину». Председатель РУД неоднократно обращал внимание председателя польской делегации на «избиения и изоляцию в карцере, применяющиеся в лагерях»[921] к тем, кто стремился на родину.

В июне 1922 г. в тюрьме «Павяк» члены РУД обнаружили украинских граждан, не указанных польской стороной. РУД потребовала объяснить причины их ареста. В частности, рассматривался случай ареста С. Петлюрой одного из своих подчиненных – Халолия за желание вернуться на родину. Халолий «подвергся истязаниям и варварским пыткам», в том числе подвешиванию к потолку вверх ногами. В истязаниях принимали участие командиры УНР – генералы Удовиченко и Заградский и начальник контрразведки УНА Розвадовский[922].

В той же тюрьме польским капитаном Бротковским и поручиком Курбанцем из Варшавского отделения политической полиции с особой жестокостью был избит бывший петлюровец Минзаренко, что вызвало у интернированного «сильное кровотечение горлом и склероз сердца». Украинскому интернированному – иностранному гражданину польское военное командование предъявило обвинение в государственной измене[923].

Репатриация из лагерей интернированных шла трудно. По итоговым данным Центрэвака, до 1 мая 1922 г. из Польши в Советскую Россию и на Украину уехало в общей сложности всего около 9 тысяч репатриантов разных категорий (собственно беженцы, заложники и бывшие чины белых армий)[924]. Промежуточные результаты амнистии солдат антисоветских формирований к июню 1922 г. Аболтин оценил как «ничтожные». Причин тому, по его мнению, было три: во-первых, политика польского правительства «не выпускать бывших чинов белых армий из Польши»; во-вторых, применение амнистии не осенью или зимой 1921 г., а лишь весной 1922 г.; в-третьих, то, что амнистия не относилась к командному составу антисоветских формирований. Общее число амнистированных и эвакуированных из Польши солдат на июнь 1922 г. составило всего 3 тысячи человек (из них 2500 человек – граждане Советской России, 500 человек – украинские граждане)[925].

29 июня 1922 г. в «Известиях» было опубликовано сообщение НКИД «К возвращению белогвардейцев на Родину», в основе которого была информация, предоставленная РУД. До сведения читателей было доведено, что польская делегация «отказалась опубликовать текст амнистии полностью», вследствие чего к репатриации амнистированных РУД приступила без необходимой подготовки. «Лагеря интернированных в Польше, – подчеркивалось в сообщении, – были совсем не похожи на то, что по международным понятиям называется “лагерями интернированных”». В лагерях была сохранена военная организация частей, а в УНА – даже Генеральный штаб в лагере Калиш. В лагерях интернированных, как в регулярной военной части, проходили назначения, а также создавались новые военные формации.

После этой публикации, в конце июня 1922 г., МВД Польши издало распоряжение об увольнении из лагерей интернированных лиц, происходивших с территории Польши: в первую очередь оно касалось украинцев и белорусов – граждан страны[926]. Группа репатриантов в Россию была уплотнена в нескольких бараках лагеря Тухола, питание их существенно ухудшилось, увольнения из лагеря прекратились; группа была полностью изолирована. Агент РЭК сообщал в Прагу В. Савинкову, что среди этой «массы замечены антипольские настроения», репатрианты «симпатизируют советской власти, распевается интернационал, в обращениях друг к другу часто слышится слово “товарищ”, то и дело слышатся разговоры с упоминанием хорошей жизни в Совдепии»[927].

Наиболее обстоятельно лагерная жизнь была налажена в бараках у коммунистов, где действовала школа на 80 человек, которая снабжалась из средств Христианского союза американской молодежи (YMCA), с «секциями» грамоты, рисования, сельского хозяйства, бухгалтерии, добывания торфа. Функционировал собственный кооператив.

Агент отметил и новые настроения в среде интернированных казаков и «балаховцев». Если последние имели «страстное желание вырваться на работы, на каких угодно условиях», то казаки-кубанцы «особенно упали духом и некоторые определенно собираются в Совдепию». Группа казаков, решивших остаться в Польше, ждала приезда есаула Яковлева, который набирал 120–150 человек на лесные работы в Беловеже[928]. Для всех находившихся в тот момент в лагерях интернированных лиц YMCA начал оборудовать мастерские по изготовлению предметов кустарного производства[929].

Положение русских беженцев в Польше обсуждался с 3 по 5 июля 1922 г. в Женеве, где состоялось межправительственное совещание государств – членов Лиги Наций о «сертификатах»[930] (документ, удостоверяющий личность) для русских беженцев. Председатель совещания доктор Ван Хаммель, директор юридической секции секретариата Лиги Наций, выразил «глубокое сожаление» по поводу отсутствия польского представителя в Лиге Наций Т. Филипповича, «не успевшего прибыть» к началу работы совещания. Филиппович появился на совещании в последний день (5 июля); из информации, которую предоставила польская делегация, стало ясно, что введение «сертификатов» (паспортов) Лиги Наций для внутреннего использования в Польше не предполагается. Более того, Филиппович предложил разгрузить Польшу от огромного наплыва беженцев из России, с которыми она уже не может справляться, путем перераспределения их в другие государства[931].

Сложности репатриации из Польши в Россию военнопленных и беженцев (в их числе – интернированных антисоветских формирований) стал предметом обсуждения на третьей сессии Лиги Наций[932]. Верховный комиссар по делам русских беженцев Ф. Нансен констатировал возникшее движение русских беженцев на родину, в том числе из Польши (прежде всего, казаков). Нансен принял решение вступить в переговоры с представителем советского правительства для выяснения условий их репатриации.

По мнению Нансена, условия репатриации должны были сводиться к следующим требованиям: не возвращать беженцев против их воли, репатриацию проводить после амнистии со стороны советской власти; отбор желающих вернуться в Россию производить при участии советских представителей, под наблюдением сотрудников представительства Нансена[933]. Эти предложения были приняты советской стороной – между Нансеном и Чичериным (в лице их представителей) в июле 1922 г. в Берлине был заключен договор об условиях репатриации.

Несколько позже были согласованы дополнительные условия к этому договору. Нансен принял на себя обязательство по организации репатриации и по всем расходам, связанными с ней. При этом рядовые участники Гражданской войны (уроженцы Дона, Кубани и Терека) получали полную амнистию. Репатрианты и реэмигранты, перейдя границу Советской России, поступали в ведение представителя НКИД и уполномоченного Нансена. Визу на выезд в Россию выдавал представитель РОКК, он же составлял списки репатриантов. Нансен обязался принять «строжайшие меры к недопущению агентов-провокаторов, подосланных Врангелем»[934].

В Болгарию и Константинополь отправились реэвакуационные комиссии от Лиги Наций, в составе которых находились представители советского правительства с мандатами Красного Креста; пунктом приема репатриантов был назначен Новороссийск. Предварительную проверку (фильтрацию) предполагали организовать в Болгарии силами «закордонной агентуры», причем каждый эшелон (пароход) должен был сопровождаться специальным секретным уполномоченным этой агентуры. Работу по предварительной проверке и фильтрации в среде репатриантов по прибытии их на родину координировал ИНО ГПУ. Они должны были поступать под надзор местных отделов ГПУ с обязательной перерегистрацией в них каждые две недели[935].

Если из других государств русского рассеяния репатриация была налажена и проводилась под контролем аппарата Нансена и РОКК, то в Польше представитель Нансена Глоор не смог развернуть аналогичную работу. Фигура норвежского полярника, тесно сотрудничавшего с советскими структурами не только по вопросу репатриации беженцев, но и по вопросу борьбы с голодом в России, популярностью в Польше не пользовалась.

Необходимо отметить, что репатриация огромного количества беженцев с польской территории (включая поляков) из Советской России проходила в целом нормально и без тех проблем, которые сопровождали репатриацию россиян из Польши[936]. С января 1922 г. польские дипломатическая миссия и репатриационная комиссия в Москве по согласованию с правительством Франции стали «предпринимать все шаги» для репатриации во Францию из России желающих французских граждан «наравне с возвращаемыми на родину польскими гражданами»[937].

В сентябре 1922 г., в связи с очередными проблемами в ходе репатриации интернированных из Польши, РУД направил в польскую делегацию очередную ноту с перечислением нарушений прав записавшихся на выезд беженцев из числа интернированных солдат. Каких-либо мер по преодолению отмеченных РУД нарушений польская сторона не принимала[938]. «Всякое свободное выражение воли русских и украинских граждан, – подчеркивалось в ноте РУД польской делегации смешанной комиссии, – оказывается почти что невозможным, а самая работа по репатриации является непрестанным протестом со стороны РУД против безграничного произвола, существующего на территории Польской республики в лагерях интернированных»[939]. РУД отметила также, что в лагерях интернированных и в рабочих артелях только за высказанное желание возвратиться на родину людей «наказывают в карцерах в течение целых месяцев и недель, подвергают аресту, издевательству, унижениям»[940].

РУД привлекала внимание польской делегации по репатриации к каждому известному ей случаю нарушения прав интернированных в связи с их волеизъявлением выехать из Польши. Так, в РУД в сентябре 1922 г. поступило сообщение о неудавшейся попытке уральского казака Федора Рожкова приехать в Варшаву, чтобы записаться на репатриацию. Казак легально работал в деревне Лички Ломжинской губернии, имел при себе «карту побыта». Его обращение к «местным властям о предоставлении ему возможности приехать в Варшаву на предмет репатриации» закончилось тем, что «местные власти вместо того, чтобы оказать репатрианту Рожкову должное содействие, отправили последнего в тюрьму»[941].

РУД сообщала в штаб РККА в сентябре, что во время объезда ее делегатами лагерей на выезд в Россию записалось 25 % «наличного состава, притом что Петлюра удалил из лагеря части, в которых желание вернуться на родину было особенно сильно»[942].

Сложное положение в лагерях вызывало тревогу за судьбу людей у руководства Попечительного об эмигрантах комитета, во главе которого с июня 1922 г. встал Бутенко, объединив его с польским отделением Земгора. «Мемориал», направленный им после обследования лагеря Тухола в октябре – ноябре 1922 г. в МИД Польши, дает ясное представление о положении интернированных там беженцев[943].

В офицерских бараках он отметил наличие «щелей и отверстий» в стенах и «неподогнанные двери», что препятствовало «отоплению бараков» «даже при наличии исправных печей и достаточного количества топлива». Еще плачевнее обстояло дело в солдатских бараках (землянках), крыши которых «протекали вследствие отсутствия в некоторых местах толи, что приводило к заливу помещения водой во время дождя; в некоторых окнах отсутствовали стекла».

Снабжение лагеря водой Бутенко определил как «катастрофическое», поскольку из 5 колодцев 4 не действовали, функционировал только один, из которого снабжали водой кухню: «вследствие чего перед этим единственным колодцем с раннего утра до поздней ночи стоит длинная очередь интернированных». Продукты питания расхищались: на 21 октября интернированным недодали 7816 кг картофеля. 74 % от общего числа интернированных не получили ни одного комплекта одежды, 93,68 % – головных уборов, 89 % – обуви[944].

Опеку над беженцами из числа интернированных, которые еще не приняли решение возвращаться в Россию или решили остаться в Польше, в течение 1922 г. осуществляли только Попечительный комитет под руководством Бутенко, который проделал большую работу по их адаптации в этот период времени. С этой целью в лагерях были организованы фельдшерские курсы и курсы кройки и шитья. В лагере Тухола за счет комитета в 1922 г. были организованы мастерские (портняжная, сапожная, цветочная, соломенных изделий и др.). Некоторым артелям вне лагеря комитет выдавал ссуды (труппе артистов русской драмы, великорусскому оркестру, артели металлопластиков, студенческой артели сапожников, артели переплетчиков и другим). В конце 1922 г. в лагере были организованы офицерское собрание и солдатская чайная. Вся культурно-просветительная работа велась в контакте и силами членов Союза культурно-просветительных деятелей в Польше, которым комитет выплачивал вознаграждение. За счет комитета в лагере удовлетворялись и религиозные потребности[945].

Поскольку продовольственного пайка от польского правительства интернированным не хватало, комитет дополнительно выдавал питание больным, среди которых было много больных туберкулезом и детей, а также кормящих женщин. За счет комитета шили и ремонтировали одежду и обувь для интернированных[946].

Комитет провел также большую работу по организации артелей интернированных: брал на себя посредничество между работодателями и лагерями интернированных, оплачивал расходы по посылке «ходоков», которые решали юридические вопросы. В виде ссуды на проезд к месту работы и на покупку рабочих инструментов комитет выдавал средства из своего небольшого фонда. В рабочие артели, которые были сосредоточены главным образом в районе Августова, Беловеже, Барановичей, Бреста и Клевании, комитет высылал газеты. Комитет оплачивал медикаменты, поставляемые бывшей миссией РОКК (эмигрантского).

Чрезвычайно важной для беженцев из числа интернированных была работа комитета по их правовой защите; свои ходатайства комитет направлял в отдел интернированных МВД Польши. В 1922 г. группа русских офицеров в лагере Тухола (57 человек) была привлечена польскими властями к суду по обвинению в «монархическом заговоре». Комитет оплатил адвокатов, после чего дело закончилось оправданием подсудимых[947].

Процесс репатриации из Польши польское отделение Земгора (Попечительный комитет) внимательно отслеживало. 10 ноября 1922 г. Бутенко сообщал, в частности, в Парижское отделение Земгора о ходе репатриации в Россию из лагерей. По его информации, представитель Верховного комиссара по делам беженцев в Польше никакой работы в этом направлении не вел. Репатриация из Польши проходила на основании Соглашения польского правительства с советским, которое допускало «непосредственную деятельность» в этом процессе только членов РУД. «Возвращение в Советскую Россию продолжается и теперь, для чего необходимо подавать заявление польским властям», – сообщал Бутенко в Париж. Количество репатриантов, по приблизительным подсчетам Земгора, составляло в августе – сентябре 1922 г. до 500–700 человек в месяц. В рабочих артелях в этот период насчитывалось до 3000–4000 человек.

Ассигнований на поддержку беженцев из Парижского отделения Земгора высылали все меньше, их хватало на работу лишь «в области культурной (посылка книг и газет)» и медицинской («посылка медикаментов»). Важной формой работы комитета было обеспечение людей одеждой («исхлопотание белья в других организациях»)[948]. Роль Земгора – Попечительного комитета стала в жизни интернированных и беженцев в Польше настолько значительной, что прошения в польские инстанции, исходящие из него, стали легитимными для получения ими статуса беженца в Польше. По существу, это была единственная организация, которая стала подобием консульства для тех русских беженцев, кто на тот момент не принял решения о репатриации или пожелал связать свою судьбу с Польшей.

Несмотря на трудности, создаваемые польской стороной, репатриация на родину продолжалась. 3 ноября МИД Польши внес на рассмотрение Совета министров предложение о персональном обмене между Польшей, с одной стороны, и РСФСР и УССР – с другой. Поводом к этому стало требование советской стороны выдать 300 человек (большинство из них были польскими гражданами), находившихся в заключении в польских тюрьмах. Дополнительный протокол к Соглашению о репатриации предусматривал возможность персонального обмена по спискам по взаимному соглашению сторон[949].

10 ноября 1922 г. председатель Центрэвака К. Радек высказал предположение, что к 1 января 1923 г. предусмотренный к перевозке общий контингент репатриантов в Россию из разных государств, включая Польшу, численностью 130 тысяч человек иссякнет. Предположения Радека оказались ошибочными: в процессе работы Центрэвака появлялись все новые группы репатриантов[950].

К концу 1922 г. выяснилось, что на цели репатриации Ф. Нансен смог выделить лишь часть средств, оговоренных им в договоре с советской стороной[951]. Ситуация осложнилась, поскольку в ряде государств, включая Польшу и Болгарию, уже скопилось значительное количество репатриантов, ожидающих отправки на родину.

К этому моменту стало ясно, что польское правительство взяло твердый курс на выдавливание русских беженцев («иностранцев») из страны. 5 декабря 1922 г. МВД Польши издало циркуляр о перерегистрации всех иностранцев, имеющих право пребывания на территории Польши. Все лица, прибывшие в страну до 12 октября 1920 г., и те, кто не получил право политического убежища (право азиля), подлежали насильственному выселению из Польской республики, если они добровольно самостоятельно не выехали в другое государство до 1 мая 1923 г.

Право политического убежища в Польше сохранялось только за политическими эмигрантами из России и Украины в том случае, если у них были «документы, подтверждающие это, выданные установленными польскими властями». Эти лица имели право и дальше пользоваться признанным за ними правом убежища. К политическим эмигрантам были отнесены участники антисоветских формирований в Польше, бывшие военнослужащие белых армий и лица, враждебные большевикам[952].

Во многом это решение было продиктовано реалиями польской действительности, поскольку начиная с 1922 г. в Польше стала обостряться внутриэкономическая и политическая обстановка. Для национальных меньшинств, число которых превышало 30 % населения страны, этот период в политическом отношении был наиболее благоприятным, поскольку на выборах в сейм в ноябре 1922 г. блок партий нацменьшинств получил 22 % голосов избирателей.

Такая расстановка внутриполитических сил остановила маршала Пилсудского от выдвижения своей кандидатуры на пост президента республики. Присутствие в Польше значительного количества русских беженцев – контингента, способного влиться в ряды национального русского меньшинства, было крайне нежелательно. По данным польского представителя в Лиге Наций Т. Филипповича, количество беженцев из России в Польше осенью 1922 г. насчитывало 500 тысяч человек[953]. Наличие незначительного количества русских политических эмигрантов из числа интернированных антисоветских формирований воспринималось как неизбежное зло, неспособное повлиять на изменение политического равновесия в стране.

Внешнеполитической причиной этого явления стало стремительно возросшее недоверие к Советской России и русскому компоненту в Польше со стороны польского руководства после советско-германской договоренности, достигнутой в Раппало. Польские военные и политические стратеги не могли не понимать, что Германия, заинтересованная в ослаблении Польши, для достижения своей цели неизбежно будет использовать «русский фактор» во всех его проявлениях. Это обстоятельство, на наш взгляд, стало одной из важнейших причин как радушного приема русских эмигрантов в Германии, так и изгнания их из Польши (особенно – монархистов, как синонима германофилов в польском общественном мнении)[954].

В начале 1923 г., когда приказ министра внутренних дел Польши об интенсификации выселения беженцев из страны стал исполняться, Бутенко был вынужден обратился с просьбой о защите интересов русских беженцев в Польше в Международный комитет обществ Красного Креста (МККК) и Лигу Наций (Комитет по делам русских беженцев под руководством Нансена). «Особенно тяжело положение бывших интернированных», – подчеркивал он[955].

К этому периоду времени разведуправление штаба РККА располагало данными о численности интернированных в Польше, переведенных в Стржалково в связи с решением о закрытии лагеря в Тухоле. Вместе с группой Рогожинского (300 человек) общее число «пермикинцев» и «балаховцев» в Стржалково насчитывало всего 1060 человек. По этой информации, из числа тех, кто оставался в лагере, около 700 человек признавали своим лидером Врангеля, около 300 человек – Б. Савинкова. Группа казаков (около 100 человек) не признавала ничьей власти и носила название «группы диких»[956]. 2 тысячи человек этого контингента распределились между рабочими артелями и вооруженными отрядами, действовавшими в пограничной полосе.

Армия Петлюры в польских лагерях Щепёрно и Калиш насчитывала 2282 человека[957]. На работах вне лагерей (в артелях) лиц прочих категорий интернированных насчитывалось около 5000 человек, из которых к рассматриваемому периоду времени только 562 человека изъявили желание вернуться на родину[958]. Общая численность «бандитских отрядов в тылу и за рубежом» составляла, по данным разведки штаба РККА, всего 1135 человек. Из них на польской территории в пограничной полосе действовало 12 отрядов численностью от 150 до 30 человек (общей численностью 700 человек при 17 пулеметах)[959]. На присоединенных украинских землях Польши действовало несколько отрядов, численностью 100–300 человек. 650 «балаховцев», находившиеся на работах в Сарнах, рассматривались штабом РККА как потенциально опасный контингент – резерв для бандитских отрядов[960].

С 28 декабря 1922 г. межведомственное совещание с участием представителей НКИД, ИНО ОГПУ, Центрэвака и РУД постановило прекратить работу РУД в Варшаве и Москве. Ее дела передавались в консульскую часть советского полномочного представительства в Варшаве, в Москве функции РУД передавались в НКВД. Польская делегация смешанной комиссии по репатриации в Москве и местные польские «экспозитуры» (отделения) подлежали ликвидации. Предельным сроком регистрации репатриантов из Польши было обозначено 1 февраля 1923 г., предельным сроком эвакуации из России – 1 мая 1923 г. Репатриацию амнистированных советских граждан из Польши было решено закончить до 1 января 1923 г. и не продлевать в дальнейшем. Однако была оговорена возможность репатриации граждан Советской России этой категории в виде исключения партиями по 50 человек.

31 января 1923 г. член Коллегии НКИД Я. С. Ганецкий направил поверенному в делах Польши в РСФСР Р. Кноллю ноту в связи с окончанием работ смешанной комиссии по репатриации. В ноте имела место констатация факта об окончании репатриации беженцев, продолжавшейся в 1921–1922 гг. Официальным поводом к такому решению стало то, что репатриация проводилась на основе взаимности, а с начала осени 1922 г. необходимость эшелонных отправок беженцев из России в Польшу отпадала, поскольку «эшелоны отправлялись наполовину недогруженными».

Российское правительство прекращало эшелонную отправку репатриантов из России в Польшу с 15 февраля 1923 г. и просило польское посольство в Москве принять аналогичные меры по отозванию польской делегации смешанной комиссии по репатриации и ее местных «экспозитур». В дальнейшем вопросы о репатриации предлагалось разрешать «в обычном дипломатическом порядке». Российское правительство выразило уверенность, что с ликвидацией органа, «выполняющего функции временного характера, каким является репатриационная комиссия, будет устранена одна из причин возникновения нежелательных инцидентов, нарушающих нормальные дипломатические отношения между Россией и Польшей»[961].

Поверенный в делах Польской республики в Москве в ответе на эту ноту заявил, что «стремление к скорейшему окончанию выполнения задач смешанной репатриационной комиссии вполне разделяется Польским правительством». Однако Р. Кнолль выразил надежду на то, что «русское правительство не захочет неожиданно и односторонне отзывать свои делегации из смешанных комиссий, что имело бы характер скорее срыва работ, нежели планового окончания их деятельности»[962].

Что стало причиной такого, на первый взгляд, поспешного решения советской стороны, становится ясным из некоторых документов, обнаруженных нами в фонде Архива внешней политики РФ. В частности, НКИД сообщал заместителю наркома иностранных дел УССР Яковлеву, что многочисленные «экспозитуры» польской репатриационной делегации, разбросанные по России, Украине, Сибири и Белоруссии, «в сущности, являются лишь очагом шпионской деятельности».

Подтверждение этому было обнаружено органами ГПУ в материалах, найденных в результате обыска, произведенного ГПУ Белоруссии в рабочем помещении уполномоченного польской делегации в Минске Мертца. Было выявлено, что уполномоченный польской делегации был причастен не только к шпионской работе, но и к нелегальной переправке людей через границу. В НКИД не сомневались, что «аналогичной работой» занимаются и прочие польские «экспозитуры»[963]. Польские представительства, кроме Москвы и Киева, находились в Харькове, Одессе, Ленинграде, Чите и Ново-Николаевске.

Кроме того, к 15 февраля 1923 г., после того как обмен военнопленными закончился, в РУД сложилось впечатление, что военнопленных в Польше нет, за исключением «одиночек, которые могут и не поехать», как сообщал Е. Н. Игнатов в Москву[964]. Жизнь показала поспешность решения о ликвидации РУД. Во-первых, польская делегация упорно отказывалась работать с консульской частью советского представительства и требовала возобновления работы РУД. Во-вторых, число репатриантов из Польши, как военнопленных красноармейцев, так и из числа рядового состава бывших антисоветских формирований, исчислялось далеко не «одиночками».

В связи с ликвидацией Центрэвака, на основании постановления ВЦИК и Совнаркома от 3 января 1923 г., организация приема и водворения на место жительства репатриантов возлагалась на НКВД с 1 января того же года[965]. Приемные пункты на границах и контрольно-пропускные пункты передавались в ведение ГПУ. Спустя некоторое время после передачи дел обнаружились проблемы, связанные с необходимостью обеспечить прием в России значительно большего количества репатриантов, чем давали предварительные подсчеты Центрэвака: начиная с февраля 1923 г. общая численность репатриантов и реэмигрантов значительно увеличилась.

Ликвидация Центрэвака была признана преждевременной, поэтому ГПУ уже в феврале 1923 г. сделало заключение о необходимости продлить работу по репатриации и приему из-за границы «на неопределенное время», так как пропускные пункты в СССР не справлялись с продолжающимся наплывом репатриантов[966].

2 февраля председатель РУД направил в полномочные представительства РСФСР и УССР соображения по дальнейшему проведению репатриации, обратив внимание на сезонный наплыв желающих вернуться на родину весной и осенью. Важнейший принцип отправки, ранее согласованный с польской делегацией, сохранялся: «интернированные отправляются на основании военнопленных», что обеспечивало им бесплатный проезд, предоставление им в Варшаве помещения и пищи до момента отъезда на родину. Аболтин предложил также выдать всем интернированным и военнопленным пособие на изготовление фотокарточек, отдельное пособие больным, а также путевое довольствие[967].

Желание беженцев всех категорий вернуться на родину из Польши усиливал, в частности, приказ МВД Польши об интенсификации выселения беженцев из страны. 13 февраля 1923 г. официальное издание «Монитор Польский» опубликовало его текст. Согласно новому циркуляру, местным воеводствам было предписано выселять в принудительном порядке с 1 марта 1923 г. всех русских, нелегально перешедших границу после 12 октября 1920 г.

В связи с этим вновь встал вопрос о количестве русских беженцев в Польше. В. М. Горлов, бывший глава русской дипломатической миссии, сообщал председателю Совета послов М. Н. Гирсу 21 января 1923 г.: «Каково число лиц, которым, в силу этого распоряжения, грозит выселение из Польши, никому даже приблизительно не известно. Польское правительство полагает, что русских беженцев в Польше около полумиллиона»[968].

Представители русских и еврейских организаций на местах сообщали в Лигу Наций о начавшемся после этого приказа МВД фактическом изгнании русских из Польши. «“Зелёная граница” между Польшей и Россией, на которую выгоняют русских беженцев из Польши и с которой их не пропускают в Россию большевики, – это позорный факт, который не должен быть забыт», – подчеркивал представитель русского Земско-городского комитета при Лиге Наций Н. И. Астров[969].

Размах репатриации, проявившийся после объявления амнистии, а также мер польского правительства по выселению русских беженцев, по мнению руководства ГПУ, «обозначил крушение надежд российских контрреволюционных кругов за рубежом». Известно, что с начала 1923 г. генерал Врангель стал ориентировать русскую военную общественность за рубежом на воссоздание боевого потенциала и «сохранение национальной армии»[970].

В связи с этим заявлением в ГПУ был сделан вывод о подготовке врангелевской армии к весенней кампании. Там же созрела концепция о намерении «контрреволюционных кругов», во-первых, сорвать репатриацию, а во-вторых, использовать ее в своих целях. Таковыми были определены Земледельческий казачий союз в Болгарии, стремившийся создать сеть ячеек в СССР из числа репатриантов; деятельность Б. Савинкова по «вклиниванию» членов НСЗРиС в число репатриантов и работа врангелевской контрразведки[971].

Объективно и Польша и СССР были заинтересованы в полной и по возможности быстрой репатриации беженцев на взаимной основе. Однако не только по вопросу о сроках окончания репатриации, но и по вопросу о методах ее проведения у сторон были разные точки зрения. 27 февраля полномочное представительство сообщало в НКИД, что с момента объявления о прекращении работы РУД «никакой отправки в Россию не ведется», польская делегация отказалась размещать репатриантов в бараках на Повонзках и прекратила выдачу им продовольствия. «Положение создается довольно тяжелое, – подчеркивалось в телеграмме, – ибо некоторые лица еще с декабря месяца ждут отправки»[972].

22–29 марта состоялся обмен нотами по этому поводу. 6 и 16 апреля в Москве были созваны заседания обеих делегаций смешанной комиссии с участием представителей НКИД и польского посольства. На заседаниях польская делегация предложила проект дальнейшей работы смешанной комиссии, из которого РУД стало ясно, что поляки продолжают смотреть на репатриацию как на явление «длительное и затяжное»[973]. Кроме этого делегаты РУД «принуждены были констатировать отсутствие у польской стороны желания сотрудничать» «на точной основе репатриационного соглашения от 24 февраля 1921 г.». Было отмечено, что польская делегация стоит на «позиции пассивного ожидания», а не «активного сотрудничества»[974].

У претензий со стороны делегатов РУД были серьезные основания. Начиная с 9 марта 1923 г. полномочный представитель СССР в Польше Л. Л. Оболенский информировал члена Коллегии НКИД Я. С. Ганецкого о «недружественных мерах против интересов СССР» со стороны Польши: «история с Данцигским домом[975], неосвобождение арендованных Внешторгом помещений, аресты и третирование росграждан, как, например, дело Щукина и ряд других».

С февраля 1923 г. польское правительство задерживало отправку около 200 репатриантов, находившихся на Повонзках[976]. «Мы не можем оставить такое положение без ответа», – подчеркивал полпред. «Не желая отвечать репрессиями против польграждан», полпред просил «приостановить реэвакуацию» польского имущества, которое согласно условиям дополнительного протокола к Рижскому мирному договору возвращалось в Польщу и находилось в этот момент на границе в вагонах»[977].

В этой группе репатриантов вследствие недостаточного питания и плохих условий содержания «дело дошло до эпидемических заболеваний». С 6 апреля, как сообщал советский полномочный представитель в Варшаве, они «не пользуются правом выхода из бараков и оказались на положении интернированных. Представляемая поляками пища крайне плоха. Начинаются заболевания. Мининдел отказывается отправлять их в Россию, требуя отправки через смешанную репатриационную комиссию».

В начале апреля 1923 г. польская делегация приняла решение об их выселении из общежития, в котором они проживали. Решение проблемы потребовало вмешательства НКИД и польского МИД[978], 12 апреля деятельность РУД была восстановлена, после чего 13 апреля часть репатриантов – 150 человек русских граждан и 90 украинских граждан смогли выехать из Варшавы[979]. Остальных граждан польская делегация отправила несколько позднее.

Деятельность РУД была продлена до 1 июля 1923 г., поскольку в консульскую часть полномочного представительства продолжали ежедневно обращаться группы пленных красноармейцев, пленных Первой мировой войны и интернированных антисоветских формирований с просьбой об отправке на родину. Консульство не справлялось с таким наплывом желающих. «Положение создается крайне тяжелое», сообщал советский полномочный представитель в Польше в НКИД[980].

В апреле председатель РУД направил полномочному представителю предложение о предоставлении консульству права восстанавливать интернированных (а также пленных Первой мировой войны и пленных красноармейцев) «из глухих деревень Польши» с согласия полномочного представителя в российском гражданстве на месте, не посылая ходатайства во ВЦИК. Вследствие чего появилась бы возможность выдавать визы на въезд в РСФСР в Варшаве, не ожидая разрешения отдела виз НКИД из Москвы. Тяжелое материальное положение лиц этих категорий не позволяло им долго ожидать решения из Москвы и часто приезжать в Варшаву. «Такое же право» Аболтин просил предоставить консульству и в отношении «тех чинов бывших белых армий, отправка коих в РСФСР будет желательна»[981].

С наступлением весны и ухудшением материального положения в связи с экономическим кризисом в Польше и растущей безработицей «замечается намного больший наплыв с работ бывших чинов белых армий с целью вернуться на родину», – сообщал советский полномочный представитель в Варшаве Л. Л.Оболенский в НКИД. Многие из них приходили в Варшаву из отдаленных уголков польской провинции. В лагерях Щепёрно, Стржалково и Калиш также имелось «много записавшихся у комиссаров лагерей на выезд на родину»: в трех лагерях таковых находилось около 300 человек (русских и украинцев)[982].

С началом работы полномочного представительства над списками по персональному обмену в апреле того же года польский МИД отказал в продлении полномочий С. Семполовской в должности советского представителя РОКК в Варшаве[983].

§ 3. Итоги репатриации в СССР

О судьбах вернувшихся в рамках репатриации в Россию пока почти нет информации ввиду закрытости для исследователей профильного архива. Мы вынуждены ограничиться рассмотрением той нормативной базы, которая сложилась в процессе приема значительного контингента репатриантов. Косвенным образом в ней отразились те сложности, с которыми репатриантам пришлось столкнуться по прибытии на место. В феврале 1923 г. ГПУ приняло решение усилить работу по их политической фильтрации, для чего было предписано «провести точный учет и регистрацию возвратившихся репатриантов через органы ГПУ или местные органы управления». Наряду с этим ГПУ потребовало «усилить и углубить спецосведомительную работу» для «выявления группировок в среде вернувшихся на родину», а также «их связи с местным населением, бандитизмом и военнослужащими Красной армии, сельской интеллигенцией, кулачеством, бывшим белым офицерством и т. д.». В этом постановлении особо был выделен пункт о проведении мероприятий «к ликвидации беспочвенных преследований репатриантов со стороны местных властей»[984].

21 марта 1923 г. последовал приказ ГПУ № 113 о проведении комплекса мероприятий в связи с осложнением советско-польских и советско-румынских отношений. Для предотвращения активизации «врагов соввласти» в советском тылу и в связи с возможными осложнениями на западной и юго-западной границе было решено усилить работу по «очистке и изъятию всего вредного элемента». Отдельным пунктом предписали подготовку «операции по подозрительным полякам» и лицам «политически неблагонадежным, имеющим связи с Польшей».

Для этого местным губотделам ГПУ было рекомендовано «более тесно связаться с польскими бюро при губкомах, используя их для освещения жизни польского населения». Всех перебежчиков (прибывших самостоятельно, без участия структур по репатриации) из Польши, Румынии, Латвии и других государств было предписано направлять на жительство во внутренние губернии под гласный надзор милиции[985]. Приказом по ГПУ от 24 марта было предписано обращать «серьезное внимание на прибывающих врангелевских эмигрантов» и необходимость их фильтрации в регионе «всего побережья Черного моря, в Кубанской и Донской областях, в Крыму и на Украине»[986].

К апрелю 1923 г. НКВД выделяло следующие категории лиц, прибывающих из-за границы: а) возвращающиеся из Франции солдаты Русского экспедиционного корпуса; б) бывшие чины белых армий; в) иммигранты (иностранцы); г) реэмигранты (политические эмигранты, возвращающиеся на основе амнистии); д) реэмигранты (иностранцы); е) репатрианты (беженцы империалистической войны и пленные «гражданской войны Польши и России»); ж) военнопленные империалистической войны; з) заложники[987].

Независимо от категории, граждане, прибывшие в СССР из-за рубежа, направлялись «во все местности РСФСР по усмотрению ГПУ», за исключением гг. Москвы, Иваново-Вознесенска, Самары, Саратова, Казани[988]. Это обстоятельство было связано с тем, что в этих регионах имела место перенасыщенность рабочими руками и возвратившиеся на родину могли остаться без работы. Для лиц командного состава белых армий в июне 1923 г. запретная зона была расширена[989].

Прибывшие на основании амнистии лица, отнесенные к «неблагонадежному элементу» (офицеры из числа командного состава бывших белогвардейских армий), не подпадали под действие амнистии от 3 ноября 1921 г. Вопрос об их реабилитации мог быть решен только судом. «Окончательно реабилитированные» из этой группы репатриантов поступали на особый учет органов ГПУ[990].

Многообразие документов, выдаваемых всем категориям прибывающих, в апреле 1923 г. НКИД заменил двумя: для лиц, подлежащих эвакуации эшелонным порядком (эвакуационное свидетельство), и следующих одиночным порядком (проходные свидетельства). Прибытие на родину каждой группы сотрудники ГПУ и НКВД были обязаны встречать «радушно», при ведении с ними бесед «не затягивать их», чтобы «не утомлять слушателей». Одновременно в рамках обязательной политработы им следовало «выявлять моменты различия жизни за рубежом и у нас», отмечать достижения Советской России за 5 лет «в области экономической, промышленной, профессиональной и проч.»[991].

Каждому репатрианту, прибывающему на контрольно-пропускной пункт, предоставлялось помещение, кровать или койка с матрасом (топчан без белья), обед, ужин и кипяток два раза в день. В случае необходимости (на основании постановления комиссии «о нуждаемости прибывшего») предоставлялось обмундирование[992].

Репатриация в Польшу и из Польши по-прежнему оставалась наиболее проблемным участком работы профильных структур. 3 мая 1923 г. член Коллегии НКИД Я. С. Ганецкий направил поверенному в делах Польши Р. Кноллю очередную ноту с требованием ускорить выполнение Соглашения о репатриации. «В деле успешного и скорого проведения репатриации сплошь и рядом приходится наталкиваться на препятствия со стороны польских органов», – констатировал он, поскольку несколько тысяч репатриантов из СССР в Польшу дожидались польской визы с ноября 1922 г.[993]

До окончания репатриации оформление желающих вернуться проходило параллельно: в РУД и полномочном представительстве в Варшаве. В первой декаде мая РУД принимала к отправке только «старых пленных, пленных красноармейцев и тех из бывших чинов белых армий, кои не возбуждают подозрений и не могли в свое время записаться на выезд». Таковых становилось все меньше. Лица этих категорий, а также несостоятельные граждане, которые получили разрешение на въезд в РСФСР через консульскую часть полномочного представительства[994], по-прежнему отправлялись транспортным путем за счет государства[995]. В неделю уезжало от 50 до 75 человек, из которых 40–50 оформлялись на выезд в консульстве.

Отправка репатриантов проходила двумя способами: упрощенным и более длительным. В первом случае репатриантов (преимущественно – рядовой состав амнистированных беженцев) отправляли по спискам, составленным в Варшаве. Этот контингент отправляли за счет государства. Во втором случае пожелавший вернуться на родину должен был заполнить анкету в РУД (или полномочном представительстве), которую отправляли во ВЦИК, где вопрос о восстановлении в российском гражданстве рассматривался в каждом случае или персонально, или для определенной группы репатриантов. Проезд на родину они оплачивали сами.

28 июня 1923 г. в Польше произошла смена кабинета. Было образовано правительство во главе с В. Витосом[996]. Нарком Чичерин подчеркнут, что новое правительство «проявляет желание отказаться от системы авантюр», а его лидеры нацелены на установление добрососедских отношений с Россией[997]. В. Витос был политическим оппонентом Пилсудского, противником бесконтрольного роста его влияния в армии. Кроме того, врагом номер один для крестьянского премьера была Германия, а не СССР; поэтому Польша нацелилась на исполнение Рижского договора по всем пунктам. МИД Польши во главе с министром эндеком М. Сейдой сделал заявление о мирных намерениях в отношении восточных соседей. М. Сейда в коммюнике в адрес поверенного в делах Польши в Москве, сторонника Пилсудского, Р. Кнолля сообщал, что основной линией внешней политики в отношении России является стремление «установить нормальные отношения между Польшей, СССР и Украиной»[998]. Уже 4 июня поверенный в делах Польши в Москве получил полномочия на подписание договора об урегулировании пограничных инцидентов[999].

Новым военным министром без согласования с Пилсудским был назначен генерал С. Шептицкий. Пилсудский подал в отставку с поста начальника Генерального штаба, а 2 июля ушел со всех должностей, став частным лицом вплоть до майского переворота 1926 г., несмотря на это роль и влияние его сторонников в военном и дипломатическом ведомствах сохранились. Генштаб, несмотря на уход Пилсудского, подчеркивал польский исследователь, продолжал проводить в жизнь его программу и политическую линию на поддержку различных центробежных тенденций в самосознании народов СССР и отрыва различных национальных республик от РСФСР, что особенно явно проявилось в отношении Украины[1000].

В июне 1923 г. вопрос о насильственном выселении русских беженцев из Польши вновь стал предметом рассмотрения Лиги Наций. К этому моменту Попечительный комитет и лично Бутенко, а также провинциальные отделения комитета провели большую работу, как в Варшаве, так и в провинции Польши, по урегулированию положения беженцев. Полномочия их делегатов на местах были признаны министром внутренних дел Польши, а все ходатайства об отсрочке высылок беженцев в обязательном порядке рассматривались в Попечительном комитете. В итоге комитету удалось договориться с министром внутренних дел Польши об отсрочке в принятии ходатайств о признании лица политическим эмигрантом, – только в этом случае беженец высылке не подлежал[1001].

В июне 1923 г. началась подготовка к закрытию лагеря в Стржалково, в августе он прекратил свое существование, но в нем оставалось около 1000 человек[1002]. Большая часть оставшихся в Польше амнистированных беженцев находилась на работах в лесах (главным образом Беловежских и Августовских). Несмотря на смену кабинета, политика на выдавливание русского элемента из Польской республики продолжилась.

По поводу принудительных высылок Бутенко направил в Лигу Наций специальное обращение. Аргументы председателя Попечительного комитета нашли понимание у русского представителя при Лиге Наций Н. И. Астрова. «Приходится настаивать, – подчеркивал он в докладе на одном из заседаний в профильном комитете Лиги Наций, – чтобы к вопросу об изгнании[1003] русских беженцев было привлечено особенно исключительное внимание»[1004]. Справедливости ради следует отметить, что в подобном положении находились и русские беженцы в Румынии.

Попечительный комитет под руководством Бутенко установил тесную связь с целым рядом русских провинциальных организаций и оказывал им материальную поддержку. Ему удалось организовать четырнадцать представительств комитета в провинции с целью оказания правовой помощи не только русским беженцам, но и представителям русского национального меньшинства в Польше, правовое положение которых зачастую мало чем отличалось от положения беженцев.

Представитель Лиги Наций в Польше Бердез выделил средства Попечительному комитету на организационную работу в провинции, однако через год большую часть этих представительств пришлось закрыть «за ограниченностью средств». Представительства комитета остались только в местах наибольшего сосредоточения русских беженцев: в Луцке, Львове, Августове и Беловеже (последние два были местами наибольшего скопления рабочих из числа интернированных[1005]).

В польском отделении Земгора – Попечительном комитете созрело предложение часть беженцев «устроить на работы в другие страны, прежде всего – во Францию, в «Regions dévastées[1006] и на фермы». Работу по выяснению деталей этого проекта взял на себя Ю. Я. Азаревич, который в Париже должен был выяснить, «возьмут ли на себя работодатели расходы по переезду рабочих из Германии во Францию»[1007].

4 июня НКВД РСФСР обозначил окончательный срок подачи заявлений о репатриации (1 июня 1923 г.) и срок выезда репатриантов в Польшу (1 августа 1923 г.). По просьбе польского правительства срок отъезда из России зарегистрированных лиц продлили до 1 октября 1923 г. Дата 1 октября стала окончательным сроком «производства репатриации в Польшу и обратно». Но индивидуальная репатриация продолжалась и после этого срока[1008].

Вслед за этим решением, в июне того же года, НКВД и ГПУ расширили «Временные правила по вопросам бывших белых офицеров и военных чиновников»[1009]. Существенным нововведением в этом документе стало признание права за бывшими белыми офицерами и чиновниками белых армий пользоваться одинаковыми со всеми гражданами СССР удостоверениями (видами на жительство). Однако все состоявшие на особом учете органов ГПУ лица и не находившиеся в рядах Красной армии граждане были обязаны иметь при себе особую карточку с отметками ГПУ о перемещении[1010].

Следующим шагом по продлению репатриации стал Декрет СНК РСФСР от 4 июля 1923 г. о регистрации находившихся за границей русских военнопленных и интернированных и о возвращении их в СССР. Репатрианты были обязаны зарегистрироваться в соответствующих представительствах РСФСР за границей и вернуться не позднее предельного срока – 9 апреля 1924 г. Декрет касался только военнопленных и интернированных периода 1914–1920 гг., не служивших в белых армиях[1011].

14 июля советский полномочный представитель в Варшаве Л. Л. Оболенский вновь телеграфировал в НКИД о препятствиях польской стороны в отношении репатриации советских граждан:

«Польвласти чинят большие трудности при нашей репатриации. Семполовской уже в течение более трех месяцев не возобновляют мандата, (в) результате чего она не может посещать тюрьмы, и наши заключенные оказываются (в) очень тяжелых условиях, без всякой помощи. Польпра (на) наши интервенции отвечает обещаниями, которые не выполняются.

Еще (в) апреле месяце мы возбудили вопрос (о) репатриации 27 калмыков, выразивших желание вернуться (в) Россию, так как польвласти не хотели их отпустить (с) работ; их арестовали, избили и до сих пор, несмотря на неоднократные интервенции, не освободили. И (в) этом вопросе поляки отделываются обещаниями, которые не исполняют. Прошу Вас при случае указать на недопустимость этой практики и опубликовать (этот) случай (в) печати»[1012].

В июле секретарь полномочного представительства в Варшаве М. А. Логановский высказал предложение о сокращении количества польских репатриационных комиссий в СССР, а также их штатной численности. Соглашение о репатриации предусматривало наличие штата в 35 человек, к лету польская репатриационная комиссия в Москве увеличилась более чем в 3 раза. Тот же процесс имел место в Киеве, Харькове, а также в Одессе, где польская «плацувка»[1013] стала «именовать себя Оптационной Комиссией». Фактически все эти структуры, по сведениям резидента ГПУ Логановского, вели «опасную шпионскую работу», кроме того, польские отделения репатриационной комиссии по существу выполняли «регулярную консульскую службу». СССР на тот момент не имел консульств в Польше; полномочное представительство лишь вело подготовительную работу для открытия консульства в Данциге, однако сталкивалось в этом процессе с «трудностями» по вине польской стороны[1014].

Основной контингент репатриантов из числа амнистированных беженцев к июлю 1923 г. выехал из Польши, однако в одиночном порядке желающие вернуться в СССР периодически обращались в полномочные представительства за рубежом за разрешением на въезд на родину, что не позволяло говорить об окончании репатриации. Советские профильные структуры, учитывая это, дополнили ранее принятые законодательные акты новыми постановлениями.

11 июля 1923 г., по случаю 3-й годовщины освобождения Минска, была дарована амнистия участникам антисоветских национальных белорусских формирований периода 1918, 1919 и 1920 гг., «происходящим из трудовой среды». Амнистированы были также все белорусские политические деятели и деятели культуры, бывшие участники антисоветских белорусских национальных организаций и члены национальных правительств, не принимавшие активного участия в савинковских, балаховских и прочих белогвардейских организациях и публично заявившие о лояльности к советской власти. Амнистии подлежали также все белорусские крестьяне, «по несознательности вовлеченные… в бандитские шайки или содействовавшие последним». Амнистия не распространялась только на организаторов банд и их командный состав[1015].

Чрезвычайно важным решением для русских беженцев в Польше стало постановление ВЦИК от 11 августа 1923 г., на основании которого в категорию амнистированных вошли лица, насильственно выселяемые польским правительством из страны[1016]. Одновременно (в августе 1923 г.) была разработана инструкция НКВД о порядке приема репатриантов и реэмигрантов, прибывающих без документов или проникающих на территорию СССР «самотеком»[1017], таковые подлежали возвращению обратно.

В том случае, когда возвращение перебежчиков обратно было «технически неосуществимо», их направляли в органы ГПУ для предания суду по 98-й статье УК СССР. С целью выявления «шпионов, контрреволюционеров и скрывающихся под чужой фамилией» предписывалось проводить «тщательную политфильтрацию» всех реэмигрантов и репатриантов[1018]. По окончании политической фильтрации прибывших рассеивали по местам прежнего жительства или жительства родственников.

На основании всей имеющейся о репатрианте информации губернский отдел ГПУ относил всех прибывших к трем категориям: а) политически неблагонадежных, б) заподозренных в шпионаже, бандитизме и прочих преступлениях; в) благонадежных (те, кто в свое время «были обмануты и насильно втянуты в борьбу против советской власти»). Последних губернский отдел ГПУ отпускал «без учета и регистрации», политически неблагонадежных брал на учет; лиц, подозреваемых в преступлениях, на учет ставили «при надобности»[1019].

2 августа 1923 г. были определены списки последних групп репатриантов (в Россию – 67 человек, в Польшу – 208 человек). Через год, с 10 августа 1924 г., ходатайства бывших чинов белых армий о восстановлении их в советском гражданстве должна была принимать только консульская часть полномочного представительства в Варшаве, РУД в Варшаве прекращала регистрацию российских и украинских репатриантов[1020]. 17 августа 1923 г. РУД направила в НКИД просьбу ускорить ответы на ранее посланные анкеты репатриантов из числа «белых», «дабы иметь возможность отправить эшелонным путем бесплатно тех, коих ходатайства будут удовлетворены ЦИКом»[1021]. Дела по персональному обмену также были переданы в МИД Польши и НКИД РСФСР[1022].

На четвертой ассамблее Лиги Наций (сентябрь 1923 г.) в докладе Верховного комиссара по делам беженцев Ф. Нансена содержались положительные оценки совместной с советским правительством работы по репатриации русских беженцев в Россию. Нансен отметил большую работу, проделанную представителем Верховного комиссара в России Джоном Горвином, а также другими сотрудниками аппарата Лиги Наций, которых аккредитовало советское правительство. Было отмечено также, что советское правительство создало все условия для плодотворной работы: представители могли свободно «сноситься со всеми беженцами» и выявлять реальное положение дел. Было подтверждено также, что советское правительство не будет нести каких-либо расходов по перевозке русских беженцев до момента их прибытия на родину[1023].

Результаты репатриации амнистированных «бывших чинов белых армий» из Польши РУД оценивала невысоко. По ее данным, к моменту окончания деятельности делегации (15 сентября 1923 г.) в Россию вернулось всего около 8 тысяч человек (преимущественно рядовые, крестьяне с Украины и из Псковской губернии; казаки Дона, Кубани, Урала, а также офицеры «производства военного времени»). Из этого числа репатриантов 3 тысячи человек были отправлены в УССР, остальные – в РСФСР. Глава РУД в своем итоговом отчете подчеркнул, что «число возвратившихся было бы, безусловно, больше, если бы не противодействие со стороны польского правительства»[1024].

15 сентября 1923 г. был подписан циркуляр НКИД о запрете на въезд в СССР лицам, потерявшим советское гражданство. К ним отнесли офицеров белых армий и лиц, нелегально выехавших из СССР после 7 ноября 1917 г.[1025] С этого момента заявления на въезд в СССР рассматривались в индивидуальном порядке через консульские структуры советских представительств (посольств). Ликвидационный срок работы РУД заканчивался 1 ноября, по этому поводу в адрес польской делегации была направлена нота. Однако польская делегация не приняла этого срока, несмотря на то что сама просила принять сроком ликвидации работ смешанной комиссии именно эту дату. К 7 ноября личный состав РУД подлежал увольнению, дела сдавались в полномочное представительство[1026].

Нельзя оставить без внимания тех беженцев из числа интернированных антисоветских формирований, которые не решились по каким-либо причинам возвращаться на родину. Оставшиеся в Польше беженцы из числа интернированных (по данным Земгора, не более 8–9 тысяч человек) в августе 1923 г. получили «карты побыта»[1027] на основании признанного за ними права убежища («право азиля»)[1028]. Они могли выбрать место жительства в любом центральном воеводстве страны, кроме Варшавы, Лодзи и района угольных копей. Как и собственно беженцы, бывшие интернированные не имели права перемещаться и проживать на территории так называемых «восточных кресов». За малейшее нарушение ими паспортного режима, а также условий пребывания и проживания предусматривались административные аресты[1029].

В этот период времени (август – сентябрь) в Варшаве проходили консультации представителей польского МИД с полномочным представителем СССР в Польше Л. Л. Оболенским по вопросу о сохранении сети польских полномочных представительств на территории страны и по другим вопросам. Такие же переговоры проводил в Москве польский посол Р. Кнолль. Одним из предложений польского МИД было требование расширения сети полномочных представительств с целью сохранения темпов репатриации из России и создания нового консульства – в Тифлисе[1030].

В середине сентября 1923 г. рассматривался вопрос о принятии СССР в Лигу Наций. Однако против этого жестко выступили Франция и Польша, предложение было отклонено. В отчете Верховного комиссара по делам русских беженцев в сентябре 1923 г. было специально отмечено, что «в государствах, правительства которых признали советское правительство, положение русских беженцев слишком осложнено и требуется посредничество Лиги Наций»[1031]. Нансен имел в виду Польшу, отметив также, что польское правительство облегчает положение только «политических беженцев»; прочие русские беженцы, число которых «огромно», таковыми не признаются, что существенно осложняет их положение[1032].

Казак А. Матвеев, бывший член НСЗРиС и давний знакомый Б. Савинкова, писал ему в августе 1923 г.: «Живу пока в лагере Щалково[1033], который ликвидируется с 1 сентября с. г. Народу в лагере очень мало – много устраивается на стороне, а также порядочно уехало в Совдепию»[1034]. Судьба казака была чрезвычайно типичной для судеб многих, вовлеченных Б. Савинковым в «Крестовый поход». С октября до середины декабря 1922 г. он работал в лагерной мастерской столяром, затем мастерскую постигла печальная участь: «Она попросту была пропита заведующим этой мастерской, и работу пришлось прекратить». Казак устроился на строительство железной дороги, затем – плотником, затем разгружал лес. Ему удалось выехать во Францию, где он мечтал подзаработать денег на переезд в Америку. Казак планировал «там заняться земледелием – из крестьян я вышел и в крестьянина хочу снова обратиться». «О своих переживаниях и настроениях скажу то, что я окончательно разочаровался во всех белых организациях и теперь меня ни в какие союзы калачом не заманишь», – писал он Б. Савинкову в Париж[1035].

Полное закрытие последних лагерей в Калише и Щепёрно было намечено польским руководством на конец 1924 – начало 1925 г.[1036] Как отмечалось выше, еще в июне 1922 г. польское военное ведомство и МИД постановили закрыть лагерь в Тухоле, вследствие невыносимых условий содержания в нем людей. В январе 1923 г. в Тухоле начали разбор лагерных бараков, беженцы из числа интернированных и прочий контингент были переведены в лагерь Стржалково.

Поскольку этот лагерь стал местом концентрации оставшихся в Польше бывших интернированных, польские власти приняли решение ассигновать суммы на организацию там ремесленных мастерских, «в которых интернированные могли бы получить знания и навыки, облегчающие нахождение на работе». С 1 сентября 1923 г. в лагере Стржалково был создан «рабочий городок» (ремесленные артели). Но с 25 октября польские власти перестали поставлять продовольствие в лагерь; за плату можно было приобрести фасоль и хлеб, но и они доставлялись нерегулярно. Бараки стали непригодными для жилья, крыши протекали; угля для отопления лагеря не запасали[1037]. «Рабочий городок» просуществовал недолго и вскоре был закрыт[1038].

Единственной организацией, которая по-прежнему опекала оставшихся в лагерях русских беженцев, был Попечительный комитет под руководством Бутенко. Оставшимся в лагерях Стржалково, Щепёрно и Калиш «больным и слабым» людям комитет «оказывал питательную помощь». С середины 1923 г. комитет стал выдавать субсидию в 300 франков в месяц на содержание «детского приюта-ясли». В нем содержалось 55 детей тех родителей, которые были заняты работами в «рабочем городке». Комитет оплачивал медицинскую помощь в лагерях и в 3 крупнейших артелях (содержание персонала, снабжение медикаментами, помещение больных в лечебницы). В лагере Стржалково врач-окулист осмотрел «больных и слабых глазами», и для 60 из них были изготовлены очки за счет бывшего РОКК (эмигрантского)[1039].

К концу 1923 г. в лагере Стржалково оставалось всего около 90 человек (включая женщин и детей), в лагере Калиш – около 40 человек[1040]. В подавляющем большинстве это были нетрудоспособные люди и инвалиды. Комитет возбудил ходатайство о принятии инвалидов из Калиша в «Украинскую станицу», созданную там из состава бывшего украинского лагеря. Жители «станицы» получали пособие от польского правительства.

По данным чрезвычайной комиссии польского сейма, к концу 1923 г. в 3 польских лагерях (Стржалково, Щепёрно и Калиш) находилось всего 5476 человек[1041]. Польский исследователь З. Карпус объясняет причины закрытия лагерей желанием «польских властей пойти по пути постепенного уменьшения числа интернированных». Основным поводом к такому решению, по его мнению, стало то, что содержание одного интернированного в середине 1923 г. обходилось польской казне в 526 500 польских марок в год[1042].

Остальной контингент интернированных добровольцев находился на работах вне лагерей. К началу 1924 г. в Попечительном комитете было зарегистрировано свыше 30 крупных артелей из числа интернированных (общей численностью около 3000 человек)[1043]. В районах наибольшего скопления артелей (в Беловеже и Августове) Попечительный комитет имел своих представителей. В крупных артелях с его помощью и при его финансовой поддержке были организованы читальни, в небольшие артели комитет отправлял книги и газеты.

Попечительный комитет «непосредственно и через представителей» прилагал все усилия к тому, чтобы обеспечить членов артелей документами на жительство (картами азиля). Комитет также выдавал ссуду на переезд к месту работы; в «случаях безработицы и болезни» и пособия нуждающимся лицам. При содействии сотрудников бывшего РОКК (эмигрантского) комитет организовал фельдшерские пункты и обеспечивал медицинскую помощь рабочим в артелях[1044].

Положение интернированных беженцев в польских лагерях и в артелях привлекало внимание представителей американской и английской миссий (обществ) Красного Креста, других благотворительных и общественных организаций. «Сотни их совершенно отрезаны от света, – сообщалось в брошюре американской миссии методистов, – живут в пустых деревянных бараках, лишенные всяких удобств, как дикие звери». Об обитателях лагеря в Щепёрно в этом издании сообщалось: «Жители этих бараков по большей части образованные, знающие несколько языков, т. к. в свое время у себя в родном доме они получили хорошее образование». Единственным занятием подавляющего большинства сидевших в лагерях были в этот период времени «вышивочные работы», которые заказывали сотрудники американских и английских организаций. Одним из лучших вышивальщиков был некий «царский генерал», получивший психическое расстройство от всего пережитого в Польше. «Каждая его работа носит специальное название; последнюю свою работу, – сообщалось в брошюре, – он назвал “Руина большевизма”»[1045].

Единственной мерой по рассредоточению беженцев (из числа интернированных) из Польши стала их отправка на работы во Францию. Предложение о таком решении вопроса исходило также от Попечительного комитета. Как выше было отмечено, уже в июле 1922 г. комитет возбудил ходатайство перед польским правительством о «перевозке интернированных в Тухоле русских на работы в Северную Францию»[1046], где требовались рабочие руки для восстановления разрушенного войной хозяйства. Организационная работа в этом направлении членами комитета и лично Бутенко была проделана большая, поскольку на выезд людей (часто – с семьями) требовалось согласие французского и польского правительств.

В апреле 1924 г. П.Э. Бутенко получил от представителя Лиги Наций Л. Н. Шарпантье предложение на работы от 2 французских фирм: сталелитейных заводов в Кнютанже и Лотарингии, а также в Нормандии[1047]. В апреле и мае несколько групп казаков из Польши переехало во Францию – на сталелитейный завод в г. Кан на срок в полгода. Однако, спустя несколько дней, некоторые казаки обратились к председателю Донского правительства с просьбой перевезти группу на другую работу, поскольку на заводе в Кане «труд тяжелый и заработок малый»[1048].

Другие впечатления получили русские, выехавшие в Кнютанж, где в качестве чернорабочих влились в интернациональный отряд рабочих сталелитейных заводов (французы, немцы, итальянцы, поляки, чехи). Анонимный автор статьи в русской газете сообщал: после голодной Польши жизнь наладилась необыкновенно хорошо, что обед и ужин в заводской столовой состоит из 2 блюд, стоимостью 6 франков. Рабочие получали мясо и белый хлеб «в неограниченном количестве». Нашли занятие и жены бывших интернированных, занявшись стиркой и починкой белья. Кроме того, женатые русские рабочие получали на содержание жены по полтора франка, на ребенка – по 1 франку в день[1049].

Особое содействие в организации процесса переезда во Францию оказали представитель Верховного комиссара по делам беженцев Лиги Наций в Польше Шарпантье и некоторые русские организации во Франции, которым удалось получить согласие профильных французских властей на прием 1500 человек из Польши. Лига Наций выделила на эти цели средства («фонд на перевозку»): кредит в 232 фунта стерлингов (по 2 фунта на человека) с условием возврата по приезде рабочих во Францию.

В июне 1924 г. на пятой сессии Лиги Наций был поставлен вопрос о передаче беженского дела в Международное бюро труда, связанное с Лигой Наций. Лига Наций пришла к выводу, что на первый план должна быть поставлена работа по расселению русских беженцев в соответствии с потребностями европейских государств в рабочей силе. Русский беженский вопрос признали необходимым деполитизировать. На устройство русских (а также армянских) беженцев в течение следующего, 1925 г., выделили кредит в 203 тысячи франков. В октябре 1924 г. Международное бюро труда приняло беженское дело в свое ведение[1050].

Отправка интернированных из Польши во Францию была одним из первых актов по выполнению намеченной международной программы по расселению русских беженцев из стран их сосредоточения. Осуществление этой задачи потребовало значительной подготовки в течение почти года, когда были получены разрешения польских и французских властей, согласованы их действия, получены заказы на рабочие руки от французских заводов и изысканы средства на переезд рабочих. Первый заказ на русских рабочих из Польши сделал завод Кнютанж во Франции.

Первая партия рабочих (119 человек) выехала из Варшавы 9 февраля, следующие партии рабочих летом 1924 г. перевозили морем через порт Данцига. На проезд рабочих некоторые заводы выслали авансы. Иногда переезд до Франции оплачивали сами беженцы, в этом случае контракт с французским предприятием они заключали только на 3 месяца, вместо 6 или 12 месяцев.

В 1924 г. во Францию при содействии Попечительного комитета выехало 705 рабочих (а также 155 жен интернированных с детьми). Это были бывшие интернированные из лагеря Стржалково и рабочих артелей, которых руководство французских заводов пригласило в качестве «специалистов» (мастеров) и рабочих. Около 100 человек уехали рудокопами на завод Омекур. Лишь в конце 1924 г., в связи с возвращением французских рабочих из Рурского бассейна, запросы на рабочих из Польши временно прекратились.

Вместе с рабочими выехал во Францию и настоятель Тухольской церкви отец Симеон Великанов. Администрация завода в Кнютанже соорудила православную церковь и предложила священнику квартиру и «стол от завода»[1051]. Митрополит Евлогий вспоминал о первой встрече со священником: «Я узнал, что он приехал со своей паствой из Польши работать по контракту на огромный металлургический завод в Кнютанже (около Меца), во главе которого стоит директор monsieur Charbon[1052], французский инженер, в свое время работавший на одном из заводов Донецкого бассейна и свободно владеющий русским языком»[1053].

Митрополит Евлогий особо отметил, что по приезде в Кнютанж группа русских беженцев «расположилась в бараках, выпросив барак и под церковь». «Хор (прекрасно спевшийся еще в Польше), – вспоминал митрополит, – русские рабочие привезли с собой. Церковь быстро устроилась, богослужение наладилось, а хор чудным своим пением стал привлекать в храм французов». От директора завода митрополит Евлогий слышал «самые хорошие отзывы о русских рабочих»: «скромные, честные интеллигентные люди и без претензий»[1054].

В Польше с 1 марта 1924 г. работа Земгора была фактически прекращена: средства из Парижа на благотворительную помощь больше не выделялись. В марте правление Попечительного комитета возбудило ходатайство перед митрополитом Русской православной церкви в Польше и польскими властями о разрешении устроить сбор в церквях всей Польши в «фонд бывших интернированных». Сбор был разрешен, в фонд поступило 2560 злотых. Попечительный комитет рассылал в лагерь Калиш и в артели, в провинциальные благотворительные организации одежду и обувь, которые собирали по всей Европе и в США и через Земгор доставляли в места расселения беженцев. Детские вещи комитет рассылал в русские гимназии, школы и приюты[1055].

В 1924 г. принудительное («насильственное»[1056]) депортирование беженцев из Польши в Советскую Россию было прекращено. Внутренная политика правительства С. Грабского, которое пришло к власти в декабре 1923 г., была нацелена на нормализацию советско-польских отношений, в целях восстановления и развития экономики и стабилизацию валюты. Международная позиция Польши, прежде всего в Лиге Наций, стала ослабевать: польская делегация стала источником постоянных международных споров: с Данцигом, Германией, Чехословакией, Литвой. Французская концепция создания сильного блока государств в Центральной Европе во главе с Польшей дала трещину.

Премьер С. Грабский приступил к смене внеполитической ориентации с французской на британскую. Вскоре после кончины В. И. Ленина британский посланник в СССР Рамзай Макдональд изложил ноту британского правительства о признании советского правительства де-юре, которая на II Всероссийском съезде Советов в феврале 1924 г. была оценена как ключевое событие в истории СССР. Спустя несколько дней Б. Муссолини также признал правительство Советов. 8 марта в Москву прибыл новый польский посланник – Л. Даровский. Из Варшавы он привез проекты железнодорожной и консульской конвенций.

Начало процесса нормализации двустронних отношений напрямую сказалось на положении русских в Польше. В феврале неожиданно для обитателей «промышленного городка» лагеря Стржалково был прекращен отпуск топлива, света и воды. За ранее использованные «коммунальные услуги» польское руководство потребовало оплату. Генерал П. С. Махров, представитель РОВС в Польше, докладывал генералу Е. К. Миллеру, что в этом лагере находились ячейки бывших войсковых частей, сохранялась воинская организация и внутренний порядок, располагалось «правление Союза офицеров в Польше», оттуда «шли все сведения ознакомительного характера» и необходимые распоряжения во все концы Польши к войсковым сослуживцам и членам союза офицеров», «находили приют потерявшие работу»[1057].

Русские офицеры, проживавшие в лагере, составили обращение и представили его польскому руководству. Вследствие этого на основании специального постановления МВД Польши от 13 марта 1924 г. каждый интернированный беженец был признан политическим эмигрантом и получал карты азиля по месту своего нахождения. Эта категория беженцев получила льготу в свободе проживания и передвижения, о чем свидетельствовала специальная отметка на карте азиля.

Однако 7 воеводств на приобретенных землях (Львовское, Станиславовское, Тарнопольское, Волынское, Полесское, Новогродское, Виленская делегатура) по-прежнему были закрыты для проживания и передвижения беженцев, кроме «особых случаев» при наличии согласия на проживание местной администрации[1058]. Эти области были закрыты для всех русских беженцев: обладателей «карт побыта» и «карт азиля»[1059]. Формально азилянты имели возможность переезда на «восточные крессы» с разрешения местных властей, но на практике не могли ее использовать.

В Польше по-прежнему отсутствовало однообразие административной практики в отношении русских беженцев и эмигрантов. Два вида регистрационных документов в Варшаве («карты побыта», «карты азиля») требовали постоянного их продления и регулярной перерегистрации беженца. На местах имело место большое разнообразие дополнительных документов. Иностранные паспорта выдавались только в один конец – обратные визы в них не ставили.

В апреле 1924 г. МВД Польши урегулировало статус иностранцев. Это было связано с результатами переговоров о консульской конвенции и по другим вопросам советско-польских отношений, которые проходили в Варшаве с 4 по 24 апреля[1060]. В начале апреле 1924 г. в Варшаве состоялась конференция глав военных штабов Польши и Франции. На конференцию был приглашен глава оперативного и разведотдела Генерального штаба Румынии Михай Фореску. Польский исследователь рассматривал этот факт как реакцию польского и французского военного руководства на международные успехи СССР[1061].

Консульская конвенция между Польшей и СССР была подписана в Москве 18 июля. В августе 1924 г. МВД Польши объявило регистрацию всех иностранцев, не имеющих определенной государственной принадлежности.

Во второй половине 1924 г. нараставшие проблемы в экономике Польши вылились в глубокий экономический кризис. Безработица в первую очередь ударила по русским беженцам, которых увольняли с работ первыми в случае сокращений. Цены на продукты выросли в 4–5 раз. Многие рабочие на лесоразработках или остались без дела, или работали по два-три дня в неделю. За отсутствием сбыта закрылись русские предприятия кустарей (прежде всего в «рабочем городке» в лагере Стржалково)[1062]. К 1 июня этот лагерь ликвидировать не удалось, так как польским чиновникам, сообщалось в отчете Врангелю о положении беженцев, «оставалось только силой выбросить обитателей лагеря».

Попытки найти бесплатное помещение для оставшихся нескольких десятков человек в г. Бромберге (под г. Быдгощь), несмотря на усилия русских организаций и поляков, доброжелательно «относящихся к русским, разбились о невидимую враждебную русским силу в Министерстве внутренних дел»[1063]. На отправку из Польши во Францию «40 семейств и 10 холостых» генерал Врангель выделил генералу Махрову заимообразно ссуду в 5 тысяч французских франков. К концу 1924 г. лагеря беженцев в Польше должны были быть ликвидированы.

Положение оставшихся в Польше бывших интернированных лиц – русских беженцев оставалось тяжелым. В лагере Стржалково была закрыта столовая для детей, учрежденная Британским благотворительным обществом. Единственной формой заработка стали все еще востребованные «дамские рукоделия» – чрезвычайно напряженная работа, следствием которой становилась потеря зрения и крайнее перенапряжение организма; чтобы прокормиться, «рукоделием» стали заниматься и офицеры. В артелях ситуация не менялась: люди в подавляющем большинстве жили в бараках в лесу, одежды и обуви по-прежнему не хватало: «почти все оборванцы». Вместо обуви, свидетельствовал Махров, покупаются остатки автомобильных шин, которые приспосабливали разными способами. «И так работали и зимой: без теплой одежды, в рванье, без сапог», – продолжал свой доклад генерал.

Предприниматели, владеющие лесными разработками, не брали на себя ответственность в случае увечий и заболеваний рабочих: «если их не возьмет на свое содержание артель, погибают». Лучшие районы отводились для польских рабочих, поэтому русские рабочие отряды направляли в «нездоровые, болотистые местности» и многие умерли от болезней и «отощания». Если бы был разрешен выезд русских военных, сообщал генерал Махров в Париж и Сремски Карловцы в мае 1924 г, то уехали бы все, «настолько отвратителыны условия жизни и плохие отношения поляков к русским вообще». Единственным путем рассредоточения русских из Польши после отъезда в рамках репатриации «более сильных духом» на родину генерал считал их выезд из Польши, прежде всего – во Францию. Уральских казаков партиями (50–80 человек) начинал вывозить в Чехословакию генерал Хорошихин[1064].

Не менее 2–3 тысяч человек из числа интернированных в лагерях, по информации разведуправления штаба РККА, польское военное командование было намерено организовать в форме бандитских отрядов для антисоветской деятельности. В сентябре 1924 г. начальник разведуправления штаба РККА Я. К. Берзин сообщал помощнику начальника штаба РККА Б. М. Шапошникову о том, что особую роль польское военное командование отводит в этой работе украинским отрядам, что петлюровский офицер Оскилко назначен при втором отделе польского Генерального штаба главным уполномоченным по организации украинских отрядов[1065]. Ранее с начала сентября штаб РККА располагал информацией, что «формирование банд поручено ротмистру польской армии Домбровскому, который лично производит набор из состава бывших бандитских отрядов, балаховцев, из рядов польских кавалерийских частей в районе Несвиж»[1066].

Следует отметить, что в тот период в качестве военного и политического противовеса отрядам, формируемым в Польше, Политбюро ЦК РКП (б) постановило создать отряды солдат-галичан[1067]. Уже в ноябре 1923 г. было решено принять их из Чехословакии (2–3 тысячи человек) и направить их на Украину. Предварительно весь контингент было решено «профильтровать через ГПУ». Проведение операции тогда было поручено ГПУ и НКИД[1068].

В августе 1924 г. Политбюро приняло решение продолжить операцию и принять еще 150 «особо надежных» галичан и 50 человек «украинского происхождения». Кроме того, во вторую партию репатриантов из Чехословакии было решено включить квалифицированных рабочих и 200 семей сельскохозяйственных рабочих. При этом было подчеркнуто, что такое решение не может исключать возможность возвращения других желающих вернуться на родину с тем, чтобы настроение «массы» не испытывало «неблагоприятного поворота»[1069].

Советское руководство развивало деятельность по концентрации потенциальных «революционных сил» и деструктивную работу внутри Польши по линиям Коминтерна и Коммунистической партии Польши. В августе 1924 г. было организован конфликт на станции Столпцы. В ответ польское военное руководство к концу сентября 1924 г. в районе Бреста сформировало ударную группу в 80 человек. Была установлена связь этого отряда с «сочувствующими организациями» на Украине.

Советская разведка располагала информацией о том, что французская военная миссия обещала поддержку общему выступлению антисоветских групп и польских частей на Украине в том случае, если оно будет начато в сентябре – октябре – ноябре и если окажется «сколь-нибудь значительным»[1070]. В штабе РККА было известно также, что подготовка к восстанию силами русских интернированных ведется и в лагерях Румынии[1071] в тесном контакте со вторым отделом польского Генерального штаба[1072].

В октябре 1924 г. польское военное министерство нашло еще один способ рассредоточения или выселения русских беженцев из страны, в первую очередь – из Варшавы. Правительственный комиссариат столицы Польши издал постановление об обязательном отбывании воинской повинности мужчин, «имеющих карты побыта и не имеющих паспортов иностранных государств». В случае отказа отбывать воинскую повинность, призывник получал заграничный паспорт и высылался из Польши без права возвращения. Призывники 1883–1901 гг. рождения должны были иметь военные книжки или удостоверения об освобождении или об отсрочке.

Лица, не имевшие ни одного из этих документов, подлежали привлечению к уголовной ответственности за уклонение от отбывания воинской повинности[1073]. Вопрос о призыве апатридов в польскую армию, изложенный П. Э. Бутенко в «мемориале», направленном в польское МВД, обсуждался на совместном заседании. В ходе обсуждения стороны пришли к пониманию, что политические эмигранты (азилянты) полностью освобождаются от службы в польской армии[1074].

28 октября 1924 г. Франция признала СССР[1075]. Премьер-министр и министр иностранных дел Франции Э. Эррио уже во время своего посещения в 1922 г. России выступил против «санитарного кордона» вокруг России. Интересы восстановления экономики страны и дальнейшего экономического развития Франции, в первую очередь необходимость восстановления пострадавших в период Первой мировой войны районов, требовали активного сотрудничества с СССР. Франция охотно приняла значительную часть русских беженцев из Польши. После этого рабочие артели, оставшиеся в Польше, «почти распались, а отдельные лица устроились на местах»[1076].

Тем не менее генерал Махров доносил Врангелю, что «в Польше нет никого из русских, кто бы не мечтал переехать в другую страну»[1077]. Это желание во многом определяла миграционная политика официальной польской власти. Директор консульского департамента МИД Польши И. Бабиньский открыто заявлял, что русские подразделяются на 2 категории – советские граждане и русские эмигранты; «Приезд в Польшу как тех, так и других, нежелателен». Первых не следует пускать во избежание «коммунистической агитации», вторых – во избежание «русификации восточных кресов». Кроме того, русские эмигранты, по заявлению Бабиньского, в восточных воеводствах Польши «мешают польским властям регулировать различные вопросы, касающихся польских граждан русской национальности»[1078].

В 1925 г. французские власти возобновили запрос на рабочие руки. С января 1925 г. Попечительный комитет приступил к работе с бывшим представителем комитета Ф. Нансена Шарпантье, который стал представителем Международного бюро труда Лиги Наций в Польше по расселению русских беженцев из Польши в форме трудовой эмиграции в США, Францию, США, Латинскую Америку и другие страны. В январе 1925 г. представитель новой международной структуры, в ведение которой были переданы вопросы беженцев, в первую очередь из России и Армении, Шарпантье посетил французское Министерство труда и ряд заводов, принявших рабочих из ряда европейских стран, включая Польшу. Он дал высокую оценку результатам деятельности заинтересованных структур, отметив некоторые недостатки в организации переезда и формировании групп рабочих. По его мнению, в партии из лагеря Стржалково оказалось слишком большое количество женщин и детей. Вместе с тем Шарпантье отметил «быстроту работы и простоту административного аппарата», что существенно сократило расходы на переезд во Францию[1079].

Международное бюро труда приняло решение продолжить отправку рабочих во Францию из Польши, а также Германии и Балканских стран. Женщин было решено отправлять только по специальным сертификатам заводов, специалистов – по предварительному соглашению с заводами; сумма на переезд рабочих в форме возвратных ссуд была увеличена в 10 раз. Было решено в первую очередь вывезти во Францию рабочих из наиболее неблагополучных артелей на территории Польши[1080].

В течение 1925 г. в Кнютанж, Мондевиль, Тер-Руж и на другие заводы Франции выехали 9 партий рабочих (мужчин – 301 человек, женщин – 45 человек и 21 ребенок)[1081]. Для выехавших из Польши беженцев из числа интернированных по линии Лиги наций жизнь во Франции сложилась более удачно, чем для русских беженцев, которые приезжали туда «своим ходом». Их труд на заводах оплачивался более высоко, они имели заводское жилье. Другие русские беженцы работали, как правило, на тяжелых работах, в сельском хозяйстве, на сборе остатков снарядов, вооружения, кабеля, колючей проволоки и прочего, что «французы не хотели собирать из-за боязни»[1082].

Попечительный комитет направил ряд обращений в военное министерство Польши, после чего 21 июля 1925 г. военный министр издал приказ, согласно которому русские инвалиды (интернированные НДА, 3РА и казачьей дивизии Яковлева), инвалидность которых была получена в результате их участия «совместно с польскими войсками в боевых действиях против большевиков», могли пользоваться лечением в польских госпиталях и получать протезы бесплатно[1083].

Тогда же по ходатайству Попечительного комитета польское Министерство труда и общественного призрения передало в распоряжение комитета часть бараков бывшего лагеря интернированных в Стржалково для устройства там Русского инвалидного городка (для участников армий Булак-Балаховича, Пермикина и дивизии Яковлева)[1084]. Получив эти бараки, комитет 3 октября 1925 г. возбудил перед Министерством труда ходатайство об отпуске комитету из средств польской казны необходимых денежных сумм для содержания этих бараков и оказания помощи проживающим в них русским инвалидам, представив в министерство труда и занятости смету.

В результате этого ходатайства министерство включило в свою смету на 1926 г. представленную на рассмотрение и утверждение в законодательные учреждения определенную сумму для Попечительного комитета на оказание помощи инвалидам. 20 июля военное министерство издало приказ о врачебном освидетельствовании, лечении, снабжении протезами инвалидов бывших армий[1085].

В марте 1925 г. МВД Польши издало распоряжение о разрешении выдавать русским беженцам нансеновские паспорта. Теоретически их могли получить «безгосударственные эмигранты», имевшие право на получение российского гражданства, но не желавшие подчиняться советской власти; а также лица, родившиеся на территории государств-лимитрофов, не имевшие прав гражданства ни этих государств, ни любого другого государства[1086]. Однако практическое применение паспортов в Польше отсутствовало. Нансеновские паспорта, как и иностранные польские, выдавались только на выезд и действовали полгода. Обратные визы в нансеновском паспорте польские чиновники ставили крайне редко. Лицам, прибывшим из Советской России, нансеновские паспорта вообще не выдавали»[1087].

Въездную визу в Польшу русскому эмигранту получить было «очень затруднительно» и «только в самом исключительном случае». В декабре 1925 г. в газете «За свободу» появилось разъяснение для обладателей карт азиля и побыта порядка получения нансеновского паспорта. Для его получения необходимо было представить специальные «удостоверения» от полиции и налоговой полиции («податного инспектора») об отсутствии «препятствий к выезду».

Пошлина за получение нансеновского паспорта составляла весьма существенную сумму – 500 злотых. Она могла быть уменьшена «в зависимости от целей поездки» или «при материальной недостаточности» при наличии «удостоверения» от государственного посреднического бюро труда о выезде на работы[1088]. Начавшийся в период репатриации отток беженцев из Польши привел к тому, что число официально зарегистрированных русских беженцев сократилось к середине 20-х гг. до 40 тысяч человек[1089]. Интернированные антисоветских отрядов в Польше получили не гражданство Польской республики, а статус «политических беженцев» и сопутствующее ему право убежища[1090].

К этому моменту завершился ликвидационный период в работе российско-украинской и польской делегаций смешанной комиссии по репатриации. К началу 1925 г. все аспекты репатриации и реэмиграции в СССР получили законодательное обеспечение. Из Польши в СССР в рамках репатриации (до 1924 г.) официально вернулось 9 тысяч человек из числа амнистированных беженцев[1091]. Около 9 тысяч человек их числа бывших интернированных остались на постоянное жительство в Польше или выехали в Германию и другие страны русского рассеяния. Около 2 тысяч амнистированных беженцев переехали на работы во Францию в разоренные войной районы по линии Комитета по делам русских беженцев Ф. Нансена, затем – Бюро труда Лиги Наций.

Ключевая фигура в организации «Крестового похода» из Польши в Советскую Россию Б. Савинков, запутавшийся в паутине операции ОГПУ «Синдикат-2», по официальной версии, покончил жизнь самоубийством поздним вечером 7 мая 1925 г.[1092] «Будущее мне показало, что я был неправ во всем», – подводил он итоги собственной жизни в письменном показании на Лубянке 21 августа 1924 г.

На предъявленное ему обвинение в измене родине и в сотрудничестве со штабом военного министерства Польши Б. Савинков ответил: «Без опоры на иностранцев мы воевать не могли»[1093]. «Кто борется – тот в зависимости от иностранцев: от англичан, французов, японцев, поляков… Иными словами, на границе измены. Ведь никто не верит в бескорыстие иностранцев», – аргументировал Б. Савинков свою позицию[1094].

О своих финансовых манипуляциях он не вспоминал, однако современный анализ архивных документов позволяет нам сделать однозначный вывод: значительные размеры финансовых вливаний из польской казны в «политическую и военную деятельность» Б. Савинков скрыл и от инспекторов и от добровольцев в польских лагерях. Подавляющая часть польских и французских субсидий, а также взносов частных лиц оказалась в его личном распоряжении.

1924 г. стал годом признания Советского Союза; 28 октября того же года правительство СССР установило дипломатические отношения с французским правительством левого блока Э. Эррио. В связи с изменением внешнеполитической обстановки главнокомандующий Русской армией за рубежом П. Н. Врангель решил сузить военную работу (не в форме Русской армии, а в форме военных союзов); 1 сентября 1924 г. он издал приказ об образовании Русского общевоинского союза (РОВС). Третий отдел союза под руководством генерал-лейтенанта Е. К. Миллера приступил к работе на территории Польши, Финляндии, Данцига и государств Прибалтики.

Произошли существенные перемены в концепции тайной советской заграничной политики. Зимой 1924/25 г. в Политбюро ЦК партии большевиков сформировалось понимание необходимости ликвидировать «активную разведку», т. е. «организацию связи, снабжения и руководства диверсионными отрядами на территории Польской республики». Члены Политбюро отказались от развития системы «активных боевых групп» в различных странах, решив передать их «в полное подчинение компартий данной страны». Вместо «активных групп» в соседних с СССР странах было решено создать «особые пункты для обследования и изучения военных объектов», установления связи с нужными людьми, заготовки материалов и прочего[1095].

В 1925 г. Военный совет польского военного министерства провел анализ ситуации и пришел к выводу, что Польша уступает в военном отношении как Германии, так и СССР. Было определено, что в случае войны оба государства будут совместно действовать против Польши. В случае военного конфликта на Восточном фронте естественным союзником была признанна Румыния, на Западном – Франция[1096].

Так закончился период в советско-польских отношениях, когда цели польской восточной политики в понимании Ю. Пилсудского и неумеренные амбиции Б. Савинкова, вошедшего в тесный контакт с военным руководством Польской республики в первые годы ее существования, сформировали не имевшую прецедентов в новейшей истории категорию интернированных антисоветских формирований. По существу, польское военное командование проигнорировало нормы международного гуманитарного права, сформировавшиеся к рассматриваемому периоду. Безусловным нарушением его норм и принципов, в частности IV Гаагской конвенции 1907 г., было рекрутирование в антисоветские формирования военнопленных красноармейцев, российских граждан, которые выступили против своей страны.

Двустороннее Соглашение о репатриации, подписанное польским и советским представителями, постоянно нарушалось польской стороной. Польская администрация лагерей практиковала сокрытие информации, давление на репатриантов, угрозы и насилие с целью затормозить исполнение Соглашения и сорвать двусторонние договоренности. После амнистии рядовому контингенту бывших русских отрядов в Польше со стороны польских военных властей на местах имели место случаи активного противодействия возвращению амнистированных беженцев на родину с использованием крайних мер (пытки, избиения, насилие).

В лагерях интернированных сохранялись военные формации во главе с русскими командирами («начальниками лагерей»), стремившиеся оставить в Польше максимальное число интернированных. Поляки – коменданты лагерей, со своей стороны, исполняли негласные указания военного командования, которое преследовало те же цели. Иная, но пассивная позиция польского дипломатического руководства по этому вопросу не стимулировала изменение ситуации в положительном направлении.

РУД проделала поистине колоссальную работу по выполнению Соглашения по репатриации, несмотря на скрытое нежелание польской «военной партии» открывать дорогу на родину тем, кого можно было использовать в качестве потенциального человеческого материала в антисоветской работе. В условиях недофинансирования РУД смогла обеспечить репатриацию более 9 тысяч человек: 30 % от общего числа (включая интернированных армии УНР) амнистированных беженцев. Однако, объективно оценив результаты своей работы, руководство РУД заявило о фактическом срыве репатриации из Польши.

Итоги массового возвращения на родину к концу 1925 г. были юридически оформлены в комплексе законодательных и подзаконных актов профильных структур СССР (ОГПУ и НКВД) в отношении репатриантов всех категорий. Точка в процессе законодательного обеспечения прав и возможностей русских беженцев (включая амнистированных беженцев) на репатриацию в Россию была поставлена 13 ноября 1925 г. подписанием Постановления ЦИК и СНК СССР, которое действовало до принятия Закона о гражданстве СССР 19 августа 1938 г.

Этот документ предусматривал утрату гражданства лицами, пропустившими регистрационные сроки для его получения. К ним были отнесены следующие категории: военнопленные и интернированные военнослужащие царской и Красной армии, амнистированные беженцы, служившие в белых армиях и принимавшие участие в контрреволюционных восстаниях; с этого момента все они приравнивались в своих правах на получение советского гражданства к иностранцам[1097].

Отследить судьбы амнистированных беженцев из Польши (а также других категорий репатриантов) после их возвращения в СССР, за единичным исключением[1098], пока не представляется возможным. Организаторы репатриации в Польше (Е. Я. Аболтин и Е. Б. Пашуканис и др.) были репрессированы в 1937 г. и расстреляны в 1938 г., как «иностранные шпионы».

В рассматриваемый период Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) рассматривало Польшу как главную «угрозу миру» на западной границе СССР[1099]. До февраля 1925 г. включительно ОГПУ проводило операции по «активной разведке», т. е. ликвидации бандитских формирований и групп («балаховцев» – «партизан», «зеленых» и прочих) на восточном пограничье СССР, которые проводились при обязательной поддержке национально-освободительного движения белорусского и украинского населения на территории Польши[1100].

В начале 1925 г. прежняя внешнеполитическая концепция в Политбюро ЦК РКП(б) получила иное оформление: западный сосед СССР стал главным организатором антисоветских интриг[1101].

В «неуспехе» в целом политики Франции в регионе Польши и Прибалтики в рассматриваемый период почти 10 лет спустя У. Черчилль обвинил самих французов: «Они осмеивали усилия Деникина; они не сделали никакой попытки привести к подлинному соглашению между русскими белыми, с одной стороны, и Польшей и лимитрофами, с другой». По мнению Черчилля, причина этих неудач заключалась в том, что «французы не захотели взять на себя инициативы, как того требовали их собственные интересы, в вопросе о скорейшем достижении определенной и согласованной деятельности между всеми антибольшевистскими военными силами и державами»[1102]. О своей роли в организации авантюры в форме «отряда русских беженцев» в Польше и особой – руководящей – роли в ней своего протеже Б. Савинкова Черчилль в своих воспоминаниях умолчал.

Заключение

Внешнеполитические планы союзников в рассматриваемом регионе к концу 1919 г. были подвергнуты существенному пересмотру, поскольку курс на продолжение интервенции в Советскую Россию оказался несостоятельным. Белые армии, в которые были вложены значительные средства, терпели поражение за поражением в ходе Гражданской войны. Создание антисоветских формирований на территории Польши по замыслу руководства Антанты должно было усилить позицию Польской республики в качестве ключевого звена в «заборе» вокруг Советской России.

Непосредственная работа по созданию «отряда русских беженцев» велась под руководством французского командования, которое действовало на территории сферы интересов Франции. Особую роль в этом процессе сыграла французская военная миссия в Польше под руководством А. Нисселя. В то же время план создания на территории Польши антисоветских формирований вписался в федеративный план начальника государства Ю. Пилсудского в качестве его составной части.

У. Черчилль выбрал на роль руководителя процессом создания антисоветских отрядов в Польше неоднозначную политическую фигуру – Б. В. Савинкова, который к этому моменту занимал лидирующую позицию в представительстве А. В. Колчака в Париже. С приездом Б. Савинкова в Варшаву в начале 1920 г. второй отдел штаба польского военного министерства развернул совершенно секретную, но чрезвычайно активную деятельность по выполнению намеченного плана. Из польского бюджета были выделены значительные средства на создание русского отряда на территории Польши и для агитации в лагерях военнопленных красноармейцев, а также в республиках Прибалтики, в лагерях военнопленных в Германии, в северо-западных губерниях Советской России; на переправку добровольцев в Польшу в пункт сосредоточения; на обмундирование, вооружение и содержание. В течение 1920 г. Б. Савинков непосредственно руководил этой деятельностью в контакте с польским военным руководством и французской военной миссией.

Однако в результате предпринятых ими усилий боевой единицей в полном смысле слова стало только формирование Булак-Балаховича, которое осенью 1920 г. он назвал Народной демократической армией (НДА). В составе польской армии она принимала участие в боевых действиях в период битвы под Варшавой. В сентябре 1920 г. НДА была подчинена 4-й польской армии и принимала участие в боях за Пинск. Самостоятельный рейд Булак-Балаховича после заключения перемирия в советско-польской войне продолжался с 3 ноября по 3 декабря. Военные действия НДА носили полубандитский характер, вызывающий ужас не только у мирного населения белорусских районов, но и у самих поляков; сопровождались погромами и насилием над мирным населением.

Казачьи отряды были сформированы из числа казаков, перешедших на сторону поляков, численностью около 5 тысяч человек. В боевых действиях они практически не участвовали. 3РА, как составная часть армии Врангеля, снабжалась из польского бюджета значительно хуже НДА. Несмотря на то что 28 августа Пилсудский принял решение о подчинении 3РА польской Главной квартире, русские генералы отказались выйти на фронт, поэтому армия не принимала участия в боевых действиях. Несмотря на значительные финансовые вложения в этот проект из польского бюджета, личный состав этой «армии» оставался полуголодным, полураздетым и разутым, т. е. небоеспособным. Ее «вооружение» не могло соответствовать тем планам, которые начертала французская военная миссия. Личный состав 3РА так и не достиг запланированной французскими генералами численности.

Польский лидер Пилсудский приступил к созданию «отряда русских беженцев», полностью подчиненного польскому командованию, в условиях разворачиваемого им похода на Восток (в рамках советско-польской войны). Для руководства белой военной эмиграции эго внешнеполитическая программа была неприемлемой. Французское военное руководство не смогло преодолеть это противоречие интересов и найти точки соприкосновения между польским национализмом в лице Пилсудского и стремлением русской военной эмиграции к восстановлению «единой и неделимой» России.

Глубокое геополитическое противоречие между интересами русских монархистов и националиста Пилсудского предрешило неуспех этого проекта. Польский лидер мог пойти на сотрудничество только с левым крылом русской эмиграции в лице «демократа» Б. Савинкова, который, уехав от потерпевшего поражение Колчака, в Польше заявил о своей республиканской программе, о следовании принципу «самоопределения» наций. Ни с Деникиным, ни с Врангелем Пилсудский не пошел даже на временное сотрудничество. Расчеты белых генералов на поддержку со стороны польской армии и сотрудничество с Польшей закончились срывом похода Деникина на Москву. Затем Красная армия при негласном посредничестве Пилсудского смогла «забить Врангеля в крымскую бутылку». К середине ноября 1920 г. Врангель был разгромлен.

Для польской «военной партии» во главе с Ю. Пилсудским организация рассматриваемого военного эксперимента с использованием политически разношерстного русского контингента беженцев и эмигрантов была своего рода уступкой не вполне изжитым интервенционистским настроениям во французском Генеральном штабе. В период советско-польской войны этот эксперимент вписывался в планы военного руководства Польши на Востоке, а также в глобальные политические планы французского Генерального штаба и до определенного момента – в планы лидеров Русской белой армии. Как известно, У. Черчилль весьма скептически оценил деятельность Франции по укреплению своих позиций в этом регионе и привлечению для этих целей государств Прибалтики и Польшу. Так же негативно он оценил неумение французских военных объединить усилия русских белых генералов, лидеров государств-лимитрофов и польского маршала.

Б. Савинков параллельно с организацией отрядов в Польше развил собственную политическую деятельность, а из польской казны на ее развитие (в форме РПК, Информбюро, НСЗРиС) выделялись значительные средства. С конца 1920 до конца 1921 г. советско-польские отношения вследствие деструктивной антисоветской деятельности Б. Савинкова были на грани разрыва, несмотря на перемирие в войне и заключение в марте 1921 г. мирного договора между Советской и Польской республиками. Только высылка Б. Савинкова и его сотрудников завершила период его «польской» эпопеи и относительно нормализовала советско-польские отношения. Однако финансирование оставшихся в Польше структур Б. Савинкова продолжалось и после его высылки из Польши.

Успехи советской дипломатии обеспечили создание режима нетерпимости в отношении антисоветских «правительств» и структур в эмиграции, выдававших себя за таковые, поскольку двусторонние договоры с Эстонией и Латвией включали эти взаимные требования. 28 сентября – в день, когда польское военное командование издало приказ рассматривать отдельную группу Булак-Балаховича на правах с польской армией, – на мирных переговорах в Риге советская делегация добилась включения в текст прелиминарного договора взаимного условия «не допускать на своей территории образования и пребывания правительств, организаций и групп, ставящих своей целью вооруженную борьбу против другой договаривающейся стороны»[1103]. Это условие было внесено и в текст мирного договора. Именно эти договоренности стали законодательной базой для обеспечения относительной стабильности в регионе в рассматриваемый период.

Судьба интернированных в ноябре 1920 г. в польских лагерях бывших добровольцев антисоветских отрядов (русских беженцев) трагична. До заключения мирного договора в Риге польское военное ведомство пыталось содержать их из своего бюджета. В скрытой форме польское военное ведомство и французская военная миссия в Польше сохраняли свое влияние на жизнь беженцев (интернированных антисоветских формирований) после их размещения в лагерях, поскольку рассматривали этот контингент как потенциально востребованный материал в антисоветской деятельности. Интернированные отряды сохраняли военное деление, солдаты проходили обучение, офицеры занимались на курсах, получали назначения и т. д.

Контингент интернированных использовался в практической антисоветской деятельности политических структур Б. Савинкова и генералов Врангеля, командования казачьих войск, а также Булак-Балаховича. Деятельность Информационного бюро под руководством В. Савинкова и НСЗРиС обеспечивалась преимущественно за счет этого контингента. В лагерях беженцев вел агитацию Булак-Балахович с целью набрать добровольцев в свои повстанческие отряды на границе с СССР. Командование Русской армии в эмиграции рассматривало контингент интернированных 3РА в качестве составной части своей армии. За казаков в Польше развернулась настоящая борьба между савинковцами и командованием Войска Донского в эмиграции.

Минимум финансовых средств, который польская казна отпускала на содержание бывших союзников в лагерях, не обеспечивал даже их сносного существования. С апреля 1921 г. Пилсудский фактически снял с себя всякую ответственность за содержание и обеспечение русских беженцев, интернированных в лагерях. Небольшие суммы, направляемые в Польшу русскими генералами, предназначались исключительно на содержание контингента 3РА. Как свидетельствуют архивные материалы, до беженцев в лагерях они так и не дошли, осев в карманах руководства РЭК и Б. Савинкова. Публичные мольбы Б. Савинкова о помощи в среде русской эмиграции остались без ответа, поскольку деятельность Б. Савинкова в Польше получала преимущественно негативные оценки.

Решать проблемы, возникшие вследствие авантюристских действий Б. Савинкова и в меньшей степени – русских белых генералов, проводимые на средства польского военного министерства, при явном руководстве со стороны французской военной миссии, пришлось РУД смешанной комиссии по репатриации в Варшаве, Лиге Наций в лице Ф. Нансена и русским благотворительным организациям в Польше. Именно они взяли на себя ответственность и заботу о фактически брошенных на произвол судьбы беженцах из числа интернированных антисоветских формирований (Земгор и Попечительный о русских эмигрантах комитет). Определенную помощь военнопленным красноармейцам и интернированным антисоветских формирований оказал Союз американской христианской молодежи (YMCA), а также представительства эмигрантского и советского РОКК в Польше. Особую роль в защите интересов русских беженцев за рубежом (в ходе совместной с представителем НКИД работы по их репатриации) сыграла Лига Наций и лично Ф. Нансен.

По мере ухудшения положения в лагерях контингент интернированных расслаивался на сторонников продолжения Гражданской войны в эмиграции (высшее командование, связанное с монархистами в Германии и Венгрии) и на тех, кто пожелал вернуться в Россию в рамках репатриации (интернированные солдаты, рядовые офицеры, впоследствии – казаки). Амнистия рядовым участникам антисоветских отрядов в Польше отрядов и участникам белых армий стимулировала отток из лагерей на родину. Вся нагрузка по их репатриации легла на РУД смешанной комиссии по репатриации под руководством Е. Я. Аболтина, которая провела большую работу по осмотру лагерей, организации записи в число репатриантов, сосредоточению и отправке на родину амнистированных беженцев. Репатриация этого контингента проходила наравне с военнопленными красноармейцами, в период ее наибольшего размаха ее правовым обеспечением в Польше занимался российский и советский юрист Е. Б. Пашуканис. Структуры Лиги Наций к этой работе в Польше не были допущены.

Правовое обеспечение процесса репатриации вырабатывалось в зависимости от ситуации, ввиду отсутствия ранее выработанных нормативных актов. Сроки работы РУД то прекращались, то вновь продлевались. РУД испытала в своей работе трудности объективного (незначительный штат сотрудников РУД в Варшаве, постоянное недофинансирование); и субъективного характера (противодействие со стороны польских властей, непродуманная политика руководства Центрэвака в лице К. Радека).

Польская делегация смешанной комиссии по репатриации и лагерное командование находились под сильным влиянием «военной партии» в Польше и практиковали сокрытие информации, давление на репатриантов, угрозы и насилие с целью затормозить исполнение советско-польского соглашения о репатриации и сорвать двусторонние договоренности. На местах имели место случаи активного противодействия возвращению амнистированных беженцев на родину с использованием крайних мер (пытки, избиения, насилие).

В ходе репатриации советские профильные структуры учитывали меняющуюся внешнеполитическую ситуацию, а также политику польских властей по отношению к русским беженцам в Польше. Важным шагом в решении беженского вопроса, на наш взгляд, стало принятие декрета об амнистии беженцам, насильственно выселяемым польским правительством из страны. На основании анализа архивных документов выявлены численность антисоветских отрядов и численность амнистированных беженцев. Из них только 9 тысяч человек (включая чинов УНР) выехали на родину, поэтому ее результаты были оценены как «ничтожные».

Попытка государств Антанты, в первую очередь – Франции, использовать разношерстный русский военный и человеческий потенциал на территории Польши в рамках расширения ее влияния на Востоке Европы была обречена на провал, т. к. с середины 1924 г. на Европейском континенте усилили свое влияние американские промышленники и финансисты в рамках «плана Дауэса» – плана возрождения Европы. Внешняя политика английских лейбористов, сменивших консерваторов в конце 1923 г., была нацелена на признание СССР, которое состоялось в августе 1924 г., политическая роль Франции в этом регионе стала ослабевать.

Однако договоры между Великобританией и СССР не были ратифицированы, так как в ноябре 1924 г. лейбористов сменили консерваторы, внешняя политика которых была нацелена на создание антисоветского блока (в составе Финляндии, Балтийских государств, Польши и Румынии) и сопровождалась «усиленным ростом вооружений»[1104] в этих странах. С целью достижения этих стратегических целей страны Антанты сменили прежние, не оправдавшие себя методы укрепления Польского государства и других государств, граничивших с СССР, на более эффективные.

Источники и литература

Документальные издания

Белая борьба на Северо-Западе России / Составление, научная редакция, предисловие и комментарии С. В. Волкова. М.: ЗАО «Центрполиграф», 2003.

Белое дело. Берлин, 1928. Т.6.

Борис Савинков на Лубянке. Документы / Научн. ред. А. Л. Литвин. М.: РОССПЭН, 2001.

В. Г. Орлов. Двойной агент: Записки русского контрразведчика. Пер. с английского М. С. Шульженко; автор послесловия, имен. указ. и прилож. А. А. Зданович. М., 1998.

Вендзягольский К. М. Савинков // Новый журнал. 1963. № 71, 72.

Внешняя политика СССР: 1917–1920 гг. Сборник документов. Т. 1. / Сост.: А. С. Тисминец; отв. ред.: С. А. Лозовский; ред. и примеч.: Б. Е. Штейн. М., 1944.

«Войска брошены на произвол судьбы». Бредовский поход в Польшу / Публ. Т. М. Симоновой // Источник. 2000. № 2.

Врангель П. Н. Южный фронт (ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г.). Ч. I. Воспоминания. М.: Терра, 1992.

«Все служило Балаховичу». Из воспоминаний В. В. Савинкова. Ч. 6. «Поход генерала Булак-Балаховича» / Публ. и предисл. Т. М. Симоновой при участии В.А. Авдеева // Источник. 2001. № 4.

Дело Бориса Савинкова / Предисловие Ем. Ярославского, примеч. П. Шубина. М.: Госиздат, 1925.

Деникин А. И. Польша и Добровольческая армия. Париж, 1926.

Деникин А. И. Поход на Москву («Очерки русской смуты»). М.: Воениздат, 1989.

Деникин А. И. Поход на Москву // Белое движение: начало и конец. М., 1990.

Деникин А. И., Лампе А. А. Трагедия белой армии. М., 1991.

Директивы Главного командования Красной Армии (1917–1920): Сб. док. М., 1969.

Документы внешней политики СССР / Комиссия по изданию дип. документов при МИД СССР: А.А. Громыко (пред.) и др. Т. I–V. М.: Политиздат, 1957–1960.

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 1–6. М.: «Наука», 1964–1968.

Егорьев В. В., Лашкевич Г. Н., Плоткин М. А., Розенблюм Б. Д. Правовое положение граждан и юридических лиц СССР за границей. М.: Юридическое издательство НКЮ РСФСР, 1926.

Из истории Гражданской войны в СССР. 1917–1922. М., 1961. Т.3.

Какурин Н. Е. Как сражалась революция. Т. 2. М.: Политиздат, 1990.

Красная Книга: Сб. дипломатических документов о русско-польских отношениях с 1918 по 1920 г. М.: Государственное издательство, 1920.

Красный архив. 1930. Т. 2.

Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.: Сб. док. и матер. М.; СПб.: Летний сад, 2004.

Ленин В. И. Неизвестные документы 1891–1922 гг. М.: РОССПЭН, 1999.

Локкарт Р. Б. Ас шпионажа // Сидней Рейли: шпион – легенда ХХ века. М.: ЗАО Изд-во «Центрполиграф», 2001.

Лорд Берти. За кулисами Антанты. Дневник британского посла в Париже. 1914–1919. М.; Л. 1927.

Материалы Генуэзской конференции. Полный стенографический отчет. М., 1922.

Материалы «Особой папки» Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) по вопросу советско-польских отношений 1923–1944 гг. М., 1997.

Материалы по истории Донской артиллерии. Вып. 1–2. Париж, 1935–1939.

Международная политика Новейшего времени в договорах, нотах и декларациях. Ч. 3. Вып. 1. М.: Литиздат НКИД, 1928.

Меликов В. А. Марна – 1914 года. Висла – 1920 года. Смирна – 1922 года. М., 1928.

Митрополит Евлогий. Путь моей жизни. Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Манухиной. YMCA-PRESS, 1947.

«Опять бьют бичом, прошибают головы камнями». Русские в польских концентрационных лагерях 1920–1924 гг. / Публ. Т. М. Симоновой // Источник. 2001. № 3.

Пилсудский против Тухачевского. М., 1991.

Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) и Европа. Решения «Особой папки». 1923–1939. М.: РОССПЭН, 2001.

Польско-советская война 1919–1920. Ранее не опубликованные документы и материалы: Сб. док. под ред. И. И. Костюшко. В 2 ч. М.: Институт славяноведения и балканистики РАН, 1994.

Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии. Берлин, 1921.

Российский Земско-городской комитет помощи российским гражданам // Бюллетень. 1921 г. № 7–8.

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 1. Исход. М.: Издательство «Гея» – Москва, 1998.

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. М.: Издательство «Гея» – Москва, 1998.

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 2. Несбывшиеся надежды… 1923 г. М.: Триада-Х, 2001.

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. М.: Триада-Ф. 2002.

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза». 1924 г. М., 2007.

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 5. Раскол. 1924–1925 гг. М., 2010.

Русские беженцы: Проблемы расселения, возвращения на Родину, урегулирования правового положения (1920–1930-е годы): Сборник документов и материалов / Сост. З. С. Бочарова. М.: РОССПЭН, 2004.

Савинков Б. В. На пути к «третьей России». Варшава, 1920.

Савинков Б. В. Июнь 1920 – ноябрь 1921. Варшава, 1921.

Собрание узаконений РСФСР (СССР) за 1918–1925 гг.

Советская Россия и Польша: Сб. документов. Издательство НКИД. М., 1921.

Фон Валь Э. Г. Как Пилсудский погубил Деникина. Таллинн, 1938.

51. Фон Валь Э. Г. К истории Белого движения. Деятельность генерал-адъютанта Щербачева. Таллинн, 1935.

Черчилль У. Мировой кризис. 1918–1925. Воспоминания. М.; Л.: Госвоениздат, 1932.

Чичерин Г.В. Статьи и речи по вопросам международной политики. М., 1961.

«Я прошу записывать меньше: это не должно попадать в печать». Выступление В. И. Ленина на IX конференции РКП(б) 22 сентября 1920 г. // Исторический архив. 1992. № 1.

Documents on British Foreign Policy 1919–1939. First Series, Vol. III.

Dokumenty i materiały do historii stosunkew polsko-radzieckich. T. I–IV. Warszawa, 1961–1966.

Kumaniecki K. W. Odbudowa państwowości polskiej. Najważniejsze dokumenty 1912 – styczeń 1924. W., 1924.

Piłsudski J. Pisma zbiorowe. T. 5. W., 1937.

Тajne rokowania polsko-radzieckie w 1919 r. Materiały archiwalne i dokumenty. W., 1986.

Литература

Алексеев Д. Ю. Б. В. Савинков и его деятельность по формированию русских войск в Польше в 1920-м году // Вестник молодых ученых Санкт-Петербургского университета. Серия: Исторические науки. 1999. № 5.

Висьневский Я. Войско Польское в Сибири в революции и гражданской войне в России // Революционная Россия 1917 года и польский вопрос: Новые источники, новые взгляды. Сб. статей польских и российских исследователей. М.: Институт славяноведения РАН, 2009.

Волков С. В. Трагедия русского офицерства. М.: ЗАО «Центрполиграф», 2002.

Волос М. Польская военная организация в России и на Украине в 1917–1918 годах // Революционная Россия 1917 года и польский вопрос: Новые источники, новые взгляды: Сб. статей польских и российских исследователей. М.: Институт славяноведения РАН, 2009.

Гассер Х.-П. Международное гуманитарное право. М.: Изд-во МККК, 1995.

Горлов С. А. Совершенно секретно: Альянс Москва – Берлин, 1920–1933 гг. (Военно-политические отношения СССР – Германия). М., 2001.

Даскалов Д. Бялата емиграция в България. София, 1997.

Екабсонс Э. Латвия и российский Северо-западный корпус (Северная армия Юденича) в 1918–1920 гг. // Россия и Балтия. Эпоха перемен. (1914–1924). М., 2002.

Ёлкин А. И. Русские казаки в Польше в 20–40-е годы ХХ века // Вісник Харківського національного університету ім. В. Н. Каразіна. № 566: Історія. Вип. 34. Харків: НМЦ «СД», 2002.

Зданович А. А. Свои и чужие – интриги разведки. М.: Олма-пресс, 2002.

Зубачевский В. А. Политика России в отношении Восточной части Центральной Европы (1917–1923 гг.): Геополитический аспект. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2005.

Зуев М. Н., Изонов В. В., Симонова Т. М. Советская Россия и Польша. 1918–1920 гг. Советско-польское вооружнное противостояние 1918–1919 гг. Советско-польская война 1920 г. / Под общ. ред. А. А. Кольтюкова. М.: Московская типография № 2, 2006.

Иванов Л. Н. Англо-французское сближение // Мировое хозяйство и мировая политика. 1928. № 11.

Иванов Л. Н. Мировая политика после Версаля. М., 1928.

Иванов Л. Н. Лига Наций. М., 1929.

Иванов Ю. В. Очерки истории советско-польских отношений в документах 1917–1945 гг. // Наш современник. 2003. № 10.

Клавинг В. Гражданская война в России: Белые армии. Военно-историческая библиотека. М., 2003.

Колонтари А. К истории русской белой эмиграции в Венгрии в межвоенный период // В поисках лучшей доли. Российская эмиграция в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. Вторая половина XIX – первая половина XX в. М.: Индрик, 2009.

Кручинин А. С. Пинско-Волынский батальон: добровольческая часть на фоне русско-польских отношений // 1919 год в судьбах России и мира: широкомасштабная Гражданская война и интервенция в России, зарождение новой системы международных отношений. Сб. матер. научн. конференции / Отв. ред. В. И. Голдин. Архангельск: Солти, 2009.

Кручинин А. С. Минск или Москва? Стратегия Б. В. Савинкова и братьев Балаховичей в ноябре 1920 г. // 1920 год в судьбах России и мира: апофеоз Гражданской войны в России и ее воздействие на международные отношения. Сб. матер. научн. конференции / Отв. ред. В.И. Голдин. Архангельск: Солти, 2010.

Кьосева Цв. Руската емиграция в България. София, 2002.

Лампе А. А. Причины неудачи вооруженного выступления белых // Пути верных. Париж, 1960.

Лапшов С. Расстрелянные и забытые. Памяти русских офицеров – жертв политических репрессий 30-х годов // Карелия. 2007. № 19, 33; .

Матвеев Г. Ф. Еще раз о численности красноармейцев в польском плену в 1919–1920 гг. // Новая и новейшая история. 2006. № 3.

Матвеев Г. Ф. О численности пленных красноармейцев во время польско-советской войны 1919–1920 годов // Вопросы истории. 2001. № 9.

Матвеев Г. Ф. «Оставлены на поле боя». Как поступала 14 пехотная дивизия с пленными красноармейцами // Родина. 2005. № 7.

Мельтюхов М. И. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918–1939 гг. М.: Вече, 2001.

Михутина И. В. Польско-советская война 1919–1920 гг. М.: Институт славяноведения и балканистики РАН, 1994.

Молчанов Н. Н. Генерал де Голль. М., 1988.

Нивьер А. Православные священнослужители, богословы и церковные деятели русской эмиграции в Западной и Центральной Европе. 1920–1995. Биографический справочник. Москва; Париж: Русский путь; YMCA-PRESS, 2007.

Ольшанский П. Н. Рижский мир. Из истории борьбы Советского правительства за установление мирных отношений с Польшей (конец 1918–март 1921 г.). М., 1969.

Ольшанский П. Н. Рижский мир и развитие советско-польских отношений. 1921–1924 гг. М., 1974.

Очерки истории российской внешней разведки. М.: Международные отношения, 1996. Т. 2.

Пасецкий В. М. Фритьоф Нансен. М.: Наука, 1987.

Почс К. Я. «Санитарный кордон». Прибалтийский регион и Польша в антисоветских планах английского и французского империализма (1921–1929 гг.). Рига, 1985.

Райский Н. С. Польско-советская война 1919–1920 годов и судьба военнопленных, интернированных, заложников и беженцев. М.: Институт российской истории РАН, 1999.

Симонова Т. М. Я зеленый генерал // Родина. 1997. № 11.

Симонова Т. М. «Поле белых крестов». Русские военнопленные в польском плену // Родина. 2001. № 3.

Симонова Т. М. Российская диаспора в Польше в 1920–1924 гг. // Национальные диаспоры в России и за рубежом в XIX–XX вв. М.: Институт российской истории РАН, 2001.

Симонова Т. М. Прометеизм во внешней политике Польши. 1919–1924 гг. // Новая и новейшая история. 2002. № 4.

Симонова Т. М. Россияне в Польше как внешне– и внутриполитический фактор в 1919–1939 гг. // Вестник молодых ученых. Серия: Исторические науки. Санкт-Петербург. 2006. № 4.

Симонова Т. М. Ликер «Слезы Карахана» // Родина. 2007. № 10.

Симонова Т. М. Статистика о. Симеона // Родина. 2008. № 7.

Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной Армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). Ч. I. М.: Институт военной истории МО РФ, 2008.

Симонова Т. М. Проблемы и особенности репатриации в РСФСР (СССР) в 1921–1925 гг. (на примере репатриации из Польши) // Нансеновские чтения. 2008. Научный редактор М. Н. Толстой. СПб., 2009.

Симонова Т. М. Возвращенцы // Родина. 2009. № 4.

Симонова Т. М. Савинков Б. В. // Общественная мысль Русского зарубежья. Энциклопедия. М.: РОССПЭН, 2009.

Симонова Т. М. Савинков В. В. // Общественная мысль Русского зарубежья: Энциклопедия. М.: РОССПЭН, 2009.

Симонова Т. М. Философов Д. В. // Общественная мысль Русского зарубежья. Энциклопедия. М.: РОССПЭН, 2009.

Симонова Т. М. Антисоветские вооруженные отряды и Польша. 1919–1920 гг. Причины создания и численность // 1920 год в судьбах России и мира: апофеоз Гражданской войны в России и ее воздействие на международные отношения: Сб. матер. научн. конференции / Отв. ред. В. И. Голдин. Архангельск: Солти, 2010.

Спасов Л. Врангеловата армия в България (1919–1923). София, 1999.

Сыны i пасынкi Беларусi. Минск, 1996.

Флейшман Л. В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать. М., 2003.

Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. М., 1981.

Ajnenkiel А. Od rządów ludowych do przewrotu majowego: zarys dziejów politycznych Polski 1918–1926. W., 1977.

Batowski H. Między dwiema wojnami 1918–1939: Zarys historii dyplomatycznej. Kraków, 1988.

Essen A. Polska a Mała Ententa 1920–1934. Warszawa – Kraków, 1992.

Faryś J. Koncepcje polskiej polityki zagranicznej 1918–1939. W., 1981.

Faryś J. Niemcy w myśli politycznej piłsudczykow w latach dwudziestych // Niemcy w polityce międzynarodowej. 1919–1939. T. I. Era Stresemanna. Poznań, 1990.

Gostyńska W. Stosunki polsko-radzieckie 1918–1919. W.: Książka i wiedza, 1972.

Gregorowicz S. Polsko-radzieckie stosunki polityczne w latach 1932–1935. Wrocław, 1982.

Gregorowicz S., Zacharias M. Polska – Związek Sowiecki. Stosunki polityczne 1925–1939. W., 1995.

Grosfeld L. Piłsudski i Sawinkow // Studia historyczne. Księga jubileuszowa z okazji 70 rocznicy urodzin prof. dra Stanisława Arnolda. W., 1965.

Guelton F. Le capitaine de Gaulle et la Pologne (1919–1921) // Charles de Gaulle, la jeunesse et la guerre 1890–1920. Plon, 2001.

Hauser P. Niemcy wobec sprawy polskiej. Poznań, 1984.

Juzwenko А. Polska a “biała” Rosjał (od listopada 1918 do kwietnia 1920 r.). Wrocław, 1973.

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińscy na terenie Polski w latach 1918–1924. Toruń, 1997.

Karpus Z. Rezmer W. Tuchoła. (1914–1923). Obozy jeńcew i internowanych na ziemiach polskich 1914–1924. Toruń, 1997.

Karpus Z. Wschodni sojusznicy Polski w wojnie 1920 roku: oddziały ukraińskie, rosyjskie, kozackie i białoruskie w latach 1919–1920. Toruń, 1999.

Kicinger A. Polityka emigracyjna II Rzeczypospolitej // Środkowoeuropejskie Forum Badań Migracyjnych w Warszawie – Central European Forum for Migration Research in Warsaw (CEFMR). Working Paper. 2005. № 4.

Kukułka J. Francja a Polska po traktacie wersalskim (1919–1922). W., 1970.

Kumaniecki J. Repatriacja polaków po wojnie polsko-radzieckiej w latach 1921–1924 // Przegłąd wschodni. T. 1. Сz. 1. 1991.

Leczyk M. Polityka Drugiej Rzeczypospolitej wobec ZSRR w latach 1925–1934. W., 1976.

Leczyk M. Polska i sąsiedzi. Stosunki wojskowe. Białystok, 1997.

Leggett G. The Cheka: Lenin’ s Political Polis. Oxford University Press, 1981.

Łossowski P. Polska w Europie i świecie 1918–1939. W., 1990.

Maliszewski L. Louis Faury (1874–1947): entre gloire et oubli // Revue historique des armées. 2010. № 260.

Materski W. Polska a ZSSR 1923–1924. Stosunki wzajemne na tle sytuacji politycznej w Europie. Wrocław: Ossolineum, 1981.

Materski W. Tarcza Europy. Stosunki polsko-niemieckie 1918–1939. W., 1994.

Okulewicz P. Koncepcja «międzymorza» w myśli i praktyce politycznej obozu Józefa Piłsudskiego w latach 1918–1926. Poznań, 2001.

Pobóg-Мalinowski W. Najnowsza polityczna historia Polski. Т. 3. Londyn, 1960.

Schramm T. Francuskie misje wojskowe w państwach Europy środkowej 1919–1938. Poznań: Wydawnictwo Naukowe UAM, 1987.

Sierpowski S. Między wojnami 1919–1939. Poznań, 1999. Сz. 1, 2.

Simanskij P. Kampania białoruska Rosyjskiej Armii Ludowo-Ochotniczej Generała Bułak-Bałachowicza w r. 1920 // Bellona. R. 13. T. XXXVII, Zesz. 2. W., 1931.

Stawecki P. Polityka wojskowa Polski 1921–1926. W.: Wydawnictwo Ministerstwa Obrony Narodowej, 1981.

Włodarkiewicz W. Przed 17 września 1939 roku. Radzieckie zagrożenie Rzeczypospolitej w ocenach polskich naczelnych władz wojskowych 1921–1939. W.: Wydawnictwo Neriton, 2002.

Zacharias M. W cieniu zagrozenia. Polityką zagraniczną Rzeczypospolitej. 1918–1939. W., 1993.

Приложения

Приложение 1 Доклад в отдел Запада НКИД из Ковеля о деятельности французской военной миссии в Литве[1105]

Не ранее конца сентября 1920 г.

Без подписи

Доклад о разведывательной работе Французской военной миссии в Литве[1106]

Разведывательно-политическая работа миссии организована в специальный отдел с мая 1920 года. Отделом заведывает капитан ЖОНКЬЕР, помощник его и заведующий агентурой лейтенант КЕРРЕ, секретарь адъютант ЛЕЖЕ, переводчик и заведующий зафронтовой разведкой, а также составлением сводок лейтенант БАКИАС.

Зафронтовая разведка французской миссии в Литве обнимает собой два района: первый, которому уделяется наибольшее внимание – Восточная Пруссия, и второй – организованный в июле текущего года, район России от Гродно до Минска. Для обоих районов имеются особые кадры агентов. Для России кадр агентов до 1 сентября с. г. заключал в себе 67 человек, из которых около 40 находятся на местах в России, из остальных часть служит связью, а часть ходит разведчиками за сведениями. Для связи осторожно пользуются также евреями-спекулянтами, привозящими от заграничных агентов (не систематически) зашифрованные донесения. Связь организована так, что каждый агент связи не знает приносимого им сообщения и имеют явки в России не к агенту непосредственно, но третьему лицу, которому доверяются имена двух-трех агентов. В июле и августе было завербовано значительное число агентов в Вильно и Гродно, а также и в других местах, занятых единовременно русскими и литовцами, как из числа служащих в Красной Армии, также евреев, занимающихся торговлей и разъезжающих в прифронтовой полосе Красной Армии.

Французская разведка работает совершенно особо от литовской, не имея с последней никакой связи, если исключить возможного случая единовременной работы отдельных агентов, как для литовцев, так и для французов. Дело разведки поставлено хорошо и во время последнего наступления русских на Варшаву, а также и отхода весь правый фланг русских, т. е. 4, 3, 15-я армии были освещены ясно и подробно. Сведения о подходе резервов и передвижении частей получались своевременно. Все полученные сведения отправлялись в трех экземплярах в Париж и в одном – в Варшаву раз в неделю по четвергам. Экстренные и особо важные – по радио. Цифры радио буквенные и меняются систематически раз в неделю ключи (десятизначные).

За последние пять недель миссия получила инструкции направлять всех желающих красноармейцев в армию Врангеля и Балаховича. До приезда Русской миссии в Ковно отправка протекала без затруднения. Желающий ехать являлся в миссию, подробно опрашивался о состоянии русских войск и их расположении, получал визу и деньги на билет до Мемеля, там ставил литовскую выездную визу в Министерстве иностранных дел и ехал. Денежных пособий не выдавалось.

Теперь миссия запросила Париж о высылке специальных средств на отправку офицеров и солдат в белые армии и о присылке или назначении офицера из здесь находящихся офицеров армии Юденича негласным представителем Врангеля, которому должна быть поручена организация правильной вербовки людей в белые армии, снабжение их деньгами и агитация среди Красной Армии посредством летучек-воззваний и т. д. Такой представитель уже имеется в Латвии, частью в Эстонии на принудительных работах. Отправка производится только через Мемель. Предполагалась отправка офицеров и солдат Бермонтовской армии, находящихся в лагерях Восточной Пруссии, но по донесениям агентов, они сильно распропагандированы большевиками и надежных из них едва наберется 8 %, да и отправке этих ставится препятствие со стороны немцев.

АВП РФ. Ф. 04. Оп. 32. П. 205. Д. 34 (52436). Л. 45–45 об.

Машинописная копия.

Приложение 2 Сообщение Л. Б. Красина об отношении правительства Англии к армии П. Н. Врангеля от 11 июня 1920 г

Копия

Тов. ЧИЧЕРИН сообщил:

Только что получены сообщения Красина о том, что к нему пришел официально по поручению Л. Джорджа Уайз и заявил, что английское правительство отозвало всех представителей, бывших у Врангеля, дало инструкции не оказывать ему никакой помощи советами, деньгами, материалами и амуницией. Наступление предпринято вопреки планам и советам английского правительства. Это сообщение он просит передать в Москву и Л. Джордж заявит об этом в парламенте сегодня же.

Первая нота Керзона относительно Врангеля подписана 11 апреля, получена 14 апреля.

Сообщения о нашем наступлении в марте помещены в громадном количестве газет. Полные сведения могут быть даны только Радеком, потому что все газеты идут к нему с тех пор, как он состоит Секретарем Коминтерна. У нас в скудных газетах в Отделе Печати может быть дана справка неполная. Можно ее дать не раньше завтрешнего[1107] дня.

11 июня 1920 г. Принял: Грушин.

РГВА. Ф. 33987. Оп. 3. Д. 50. Л. 91. Машинописная копия.

Приложение 3 Письмо главнокомандующего польской армией, вице-министра генерал-поручика К. Соснковского Б. В. Савинкову

Варшава. 10. VII. 20 г. № 132

Господину Б. Савинкову

Глубокоуважаемый пан!

Несмотря на то, что я прекрасно понимаю, что наиболее простым способом избежать практических проблем, с которыми уважаемый пан может столкнуться в своей работе, было бы (теоретически предполагая) распоряжение, о котором пан пишет в письме от 10 текущего месяца; все же вынужден заметить, что сама внутренняя организация министерства указывает на то, что руководство всех отделов, а также право отдавать распоряжения сконцентрировано в моих руках, как вице-министра.

Поэтому, принимая во внимание, что вопрос формирования военного отряда относится к компетенции почти всех отделов и департаментов министерства, я не представляю себе другой особы, которая смогла бы практически удовлетворить Ваши требования.

Желая способствовать как можно более быстрому продвижению дела создания российского отряда, всегда охотно буду служить необходимыми распоряжениями и прошу уважаемого пана обращаться ко мне всегда, когда в этом будет потребность.

Для ускорения дел, вытекающих из отданных министерством распоряжений, было бы необходимо, как мне кажется, и практически обосновано назначить офицера для связи, который возможно быстро смог бы решить все вопросы в министерстве. Такого офицера я назначу в самое ближайшее время, о чем немедленно сообщу уважаемому пану.

По вопросу запрещения антироссийской агитации в концентрационных лагерях издано телеграфное распоряжение, копия которого прилагается[1108].

Что касается вопроса концентрации казачьих отрядов, то он был рассмотрен в ответе на отдельное письмо уважаемого пана об этой проблеме[1109].

Уверяю уважаемого пана в моем искреннем желании ускорить и как можно более облегчить исполнение Вашего дела.

С глубоким уважением,

Вице-министр военного министерства Соснковский,

генерал-поручик.

РГАСПИ. Ф. 70. Оп. 5. Д. 437. Л. 1. Машинописная копия.

Перевод с польского языка Т. М. Симоновой.

Приложение 4 Письмо Б. В. Савинкова вице-директору департамента полиции Эстонии Бирку

Копия

Варшава, 9 августа 1920 г.

№ 157

Господину Бирку, вице-директору

Департамента полиции Эстонии

Дорогой господин Бирк.

Я получил два ваших письма в Париже и своевременно ответил на них. В политическом подчинении ко мне находятся ныне:

1) Отряд ген. графа Палена, находящийся на территории Латвии.

2) Формируемый на польской территории отряд ген. Глазенапа.

3) Действующий на польском фронте отряд генерала Булак-Балаховича.

Я надеюсь, что, если Польша не будет побеждена большевиками, отряды эти, общая численность которых не превышает ныне 10 000 человек, увеличатся численно и сольются со временем в единую армию под единым русским командованием.

Генерал Врангель занял по отношению к вышеназванным отрядам позицию нейтралитета, отказывая мне в помощи, но не препятствуя моей работе.

Я был бы, разумеется, весьма рад, если бы Вы, а с вами и близкие Вам офицеры, приехали сюда, чтобы помочь в создании предполагаемой армии.

Я был бы счастлив, если бы понемногу в Варшаве собрались бывшие члены «Союза Защиты Родины и Свободы», дело которого я продолжаю здесь.

Но звать я никого не могу: риск большой, затруднений много, и всякий, кто работает с нами, должен заранее знать, что ему предстоят тяжёлые испытания.

Если после этого моего предупреждения Вы все-таки захотите приехать сюда, знайте, что мы Вас встретим, как старого товарища и друга.

С искренним уважением, душевно Ваш Б. Савинков.

ГАРФ. Ф. 6092. Оп. 1. Д. 78. Л. 1. Машинописная копия.

Приложение 5 Отчет генерала Л. А. Бобошко Русскому политическому комитету о ходе формирования Русского отряда

Копия

В РУССКИЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ КОМИТЕТ

КОМАНДУЮЩИЙ РУССКИМИ

ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ

на территории Польши

15 сентября 1920 года

№ 122, м. Скальмержице

На совещании, состоявшемся в присутствии начальника Административно-Хозяйственного отдела полковника Плесцова и начальника Этапно-Хозяйственного Отдела Армии полковника Соболевского, было решено пополнять отряд генерала Глазенапа возможно интенсивно и в первую очередь.

В настоящее время положение отряда рисуется в следующем виде:

Численность отряда, считая офицеров и нестроевых солдат, достигает 4230 человек, т. е. 50 % нормального состава, предусмотренного штатами.

Несмотря на всего лишь двухбаталионный[1110] состав пехотных полков, некоторые роты имеют боевой состав – 4 солдата, есть же роты, в которых солдат совершенно нет (приложение – боевой состав)[1111]. Специальные команды в полках (пулеметная, связи, конных разведчиков и т. п.) также весьма малочисленны и совершенно недостаточны для удовлетворения требований современной войны.

Необходимо также иметь в виду выделение кадров запасных частей, что явится существенно необходимым для пополнения отряда в будущем, которое еще более его ослабит.

Интенсивность удовлетворения отряда предметами артиллерийского снабжения также весьма мала и отряд до настоящего времени в этом отношении не боеспособен. Так, пехотных винтовок имеется лишь 30 % общей потребности, кавалерийские винтовки, карабины и шашки не получены, офицеры совершенно не вооружены, пулеметов имеется лишь по два на полк системы «Люиса», пулеметов же других систем, положенных на вооружение в полковых пулеметных командах, нет.

Артиллерия пушек не имеет; полученная одна легкая пушка для боя не годна. За получением 8 легких и 2 тяжелых пушек посланы в Варшаву приемщики, но когда пушки будут получены, сказать трудно.

Предметами инженерного обслуживания отряд также далеко не удовлетворен: шанцевый инструмент имеется в количестве от 30 до 50 % общей потребности. Вопрос снабжения средствами связи (телефонные, телеграфные аппараты, провод и т. п.) в таком же положении.

Вопрос пополнения конским составом далеко не разрешен: лошадей имеется лишь около 30 % штатного состава. Причем в большинстве лошади в плохих телах, почти все требуют ковки и выездки. В артиллерии, вследствие отсутствия орудий и зарядных ящиков, лошади несъезжены. Лошади не артиллерийского типа[1112].

Таким образом, все вопросы снабжения отряда разрешаются в настоящее время крайне неудовлетворительно, а этим, конечно, тормозится и общая боевая подготовка отряда: недостаток винтовок задерживает обучение стрелковому делу, отсутствие пулеметов – формирование пулеметных команд и их обучение и т. д.

Изложенное выше положение вопроса формирования отряда требует принятия крайних и экстренных мер к пополнению его и снабжению всем необходимым. В последнем отношении, насколько мне известно, отряд генерала Балаховича почему-то поставлен в лучшие условия и снабжается даже аэропланами.

При этом крайне существенными требованиями быстроты и успешности создания отряда считаю:

1) Оставление отряда на месте на весь период формирования, что вызывается: а) близостью размещения отряда к лагерям, в которых производится фильтрация военнопленных, идущих на пополнение отряда; б) необходимостью на новом месте (в случае переброски отряда) вновь устраиваться, что отнимает время, столь ценное для обучения.

2) Присылку укомплектований в отряд не непосредственно с фронта из перебежавших и захваченных в плен элементов большевистской армии, а из людей, прошедших уже фильтрацию в специально предназначенных для этого лагерях.

Наконец, расквартирование отряда в других лагерях (№ 5 и № 10) и необходимость частых поездок в Остров для урегулирования вопросов с Политическим комитетом вызывают крайнюю нужду в перевязочных средствах, которых в распоряжении моем и штаба не имеется, ввиду чего необходим безотлагательный отпуск двух автомобилей из трех, предусмотренных штатом.

Подл. под. вр. Командующий Русскими Вооруженными

Силами на территории Польши

ГЕНЕРАЛ-МАЙОР Бобошко

Вр. и. д. Начальника Штаба

Генерального Штаба ГЕНЕРАЛ-МАЙОР Симонов

Верно: Врид пом. нач. Опер. отд. Шт. Ком. (подпись неразборчива)

Архив ДРЗ им. А. Солженицына. Ф. 39. Оп. 1. Д. 91. Л. 1–2. Машинописная копия.

Приложение 6 Письмо генерала Л. А. Бобошко Б. В. Савинкову о снабжении польскими военными властями Русского отряда

Копия

КОМАНДУЮЩИЙ РУССКИМИ ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ НА ТЕРРИТОРИИ ПОЛЬШИ

15 сентября 1920 г., № 124

м. Скальмержицы

На № 308

Милостивый Государь

Борис Викторович

Необходимость объединения всех борющихся с большевиками сил под руководством генерал-лейтенанта барона ВРАНГЕЛЯ, необходимость, с которой Вы соглашаетесь в письме Вашем от 11-го сего сентября, была для меня совершенно очевидной с самого начала моей деятельности по формированию Русских Вооруженных Сил на территории Польши. Подчинение отряда генералу ВРАНГЕЛЮ и уклонение от проведения какой-либо самостоятельной политики являлось для меня тем непременным условием, на котором я только и согласился остаться в Польше и посильно помочь генерал-лейтенанту ГЛАЗЕНАПУ в его работе по организации Русского отряда, которым я ныне командую.

Участвуя в формировании отряда и, естественно, заинтересованный его скорейшей боевой готовностью, я не мог не заметить разницы в отношении к нему – открыто стоявшему на почве изложенных мною Вам и Вами, согласно письму Вашему, разделяемых воззрений, и к отрядам есаула Яковлева и Булак-Балаховича, ген. ВРАНГЕЛЯ не признавших. В то время как отряд Булак-Балаховича исправно и в избытке всем снабжался, отряд ген. Глазенапа первые полтора месяца формирования не получал, как Вам хорошо известно, абсолютно ничего. Начавшееся лишь одновременно с требованием в двухдневный срок выступить на фронт (требование, невозможность выполнения которого была создана и польскими военными властями), его впоследствии отменившими, снабжение отряда было, как Вы помните, распоряжением начальника Русского Эвакуационного Комитета прекращено после посылки генералом Глазенапом Военному Министру Польши просьбы о переброске отряда в Крым и поставлено в зависимость от сдачи генералом Глазенапом командования отрядом.

И сейчас снабжение и пополнение отряда идет далеко неудовлетворительно, так, что полки лишены возможности за отсутствием достаточного количества солдат развернуть полностью все штатные роты, что, конечно, отзывается на боеспособности частей.

Выход отряда, носителя Русского имени, на фронт не может не иметь большого политического значения, не в смысле, конечно, только дачи этим выходом возможности гласно проявить свою деятельность Русскому Политическому комитету – я это вполне сознаю. Но выход этот может состояться лишь тогда, когда отряд будет снабжен в достаточной степени всем необходимым для поддержания в бою чести своего Русского знамени и когда на это будет получено соответствующее приказание от русского военного представителя, через посредство которого, согласно приказу от 28 августа с. г., за № 785 (приказ по Армии от 7 сентября № 59), подчинен ныне временно, вверенный мне отряд ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ всеми Русскими Вооруженными Силами.

Прошу Вас верить чувству глубокого моего уважения и всегдашней готовности к услугам.

Подписал Л. Бобошко

Верно: за вр. и. д. нач. опер. отд. В. В. Дейтрих

Архив ДРЗ им. А. Солженицына. Ф. 39. Оп. 1. Д. 93. Л. 15.

Машинописная копия.

Приложение 7 Из телеграммы корреспондента РОСТА А. Кричевского из Риги в НКИД о позиции польской делегации на мирных переговорах по отношению к П. Н. Врангелю, Б. В. Савинкову и по украинскому вопросу[1113]

Не для печати

Москва Чичерину № 8

Рига. 25/9-1920 г.

Сегодня утром я беседовал с членом польской делегации Барлицким[1114]. Беседа продолжалась около полутора часов. В самом начале Барлицкий сказал мне, что уже в самом факте изменения состава Российско-Украинской делегации он усмотрел подлинное желание со стороны России достигнуть мира. Минская делегация производила на него впечатление не делегации мира, а делегации войны, хотя сам Данишевский и Смидович произвели на него очень хорошее впечатление. Новый состав Российской делегации давал ему еще на пути в Ригу надежду, что этот состав назначен именно для достижения мира. Вчерашняя декларация Ц.И.К.[1115] укрепила Барлицкого в этом убеждении и такое же впечатление, по его мнению, произвела на всех членов делегации. Барлицкий считает, что декларация Ц.И.К. окончательно утверждает, что путь к миру ясно определился.

Взаимные подозрения исчезают теперь окончательно. В намерениях польской делегации добиться мира и не путем диктования каких-либо неприемлемых условий, а путем неуклонного проявления «внутренней учтивости» не следует сомневаться. В составе польской делегации 4 члена – Барлицкий, Домбский, Керн и Василевский, которые объединены почти однородными настроениями, и могущие возникнуть неожиданности со стороны националиста Грабского абсолютно не страшны, да и вообще националисты сейчас в Польше окончательно скомпрометированы.

На мой вопрос, насколько Польша свободна при ведении мирных переговоров от французского давления, Барлицкий ответил: категорически заявляю, что на условия, которые вчера были оглашены нами на заседании, Франция не имела никакого влияния, не имеет этого влияния и сейчас и не будет его иметь во всем ходе переговоров. У нас есть с Францией общие интересы, но это относится только к германской опасности. Как видите, несмотря на шумиху французской печати о том, что мы должны выставить требование о разоружении Красной Армии в целях облегчить положение Врангеля, мы в оглашенных вчера условиях ни звука об этом не сказали. Мы отлично понимаем, что и нам и вам не желательно содержать армии, но мы же не можем идти на разоружение ввиду германской опасности, а вам ввиду врангелевской опасности. Мы также отлично понимаем, что ликвидацией польского фронта вы быстро забьете Врангеля в крымскую бутылку. Франция, конечно, очень заинтересована в врангелевской операции и очень хотела бы, чтобы русско-польский конфликт продолжал оказывать Врангелю помощь, но от нас она ничего положительного получить не может. В конце концов, помощь Франции нам надо ставить на чисто коммерческую почву. Франция дает нам оружие, потому что у нее осталось его очень много, но она подает нам вместе с оружием очень и очень большие счета. Как член Совета Обороны я также могу категорически утверждать, что шум о «военном плане генерала Вейгана» раздут. Ген. Вейган внес лишь в план обороны Варшавы незначительные коррективы.

На мой вопрос о том, как терпит П.П.С. Савинковский комитет и его отряды, Барлицкий ответил: Сов. Россия создала у нас Савинкова и его отряды. Вначале даже о попытках Савинкова не могло быть и речи, и они пресекались в корне. Вам известно, что наша партия приняла мою формулу против нашего вхождения в коалиционное министерство. А когда стала угрожать опасность Варшаве, я сам убеждал нашу партию в необходимости войти в коалиционный кабинет, а отсюда понятно, что мы готовы были использовать всякого и всякую организацию. Теперь наше положение в отношении Савинкова, конечно, щекотливое, ибо эти люди дрались на фронте рядом с нами. Но выход какой-либо будет найден, и этот выход будет зависеть от общего хода наших переговоров.

Что же касается переговоров представителя Врангеля генерала Махрова в Варшаве, то они носят исключительно частный характер, и мы никакого значения им не придаем.

По вопросу об Украине Барлицкий говорил довольно много и подробно. Он заявил, что, хотя он был противником похода Пилсудского на Украину, он может засвидетельствовать, что и у Пилсудского не было планов под видом независимости превратить Украину в польскую провинцию. Пилсудский давно перестал быть социалистом, он уже давно больше милитанат[1116], чем общественный работник, но свой романтический план предоставления Украине действительной возможности самоопределиться через Петлюру он проводил, несмотря на домогательства националистов, неуклонно без […][1117] задних мыслей. После долгой борьбы в период наступления на Киев было издано распоряжение, воспрещающее польским помещикам из пределов Украины возвращаться туда. Тем не менее, под разными предлогами и под разными флагами, в качестве членов Красного Креста и других организаций помещики проникли на Украину и, очевидно, заранее условившись, съехались в Житомире. В одно из заседаний этих помещиков в Житомире явились польские жандармы и, установив, что это действительно приехавшие из Польши украинские помещики-поляки, задержали их и отправили в Варшаву. Пилсудский имел твердое намерение созвать на Украине Конституанту.

Наши отношения с Петлюрой и взаимные обязательства в данный момент остаются в силе. Потому что Петлюра – на фронте, а в противном случае его армия не была бы на фронте. В силу всех этих обстоятельств, украинский вопрос явится для нас вопросом «точки над и». Мы, конечно, отлично понимаем, что ставить вопрос об отказе вашем от советского строя на Украине бесполезно, несмотря на то, что мы остаемся сторонниками демократического самоопределения, или, как вы его называете, «буржуазно-демократического».

Тем не менее, мы будем просить побольше фактов для доказательства, – и чтобы нам лично убедиться, – что Советская Украина является независимой и что самоопределение рабоче-крестьянской Украины в форме советского строя является подлинной волей трудящихся Украины. До сих пор мы таких фактов не имеем. Наоборот, мы рассматриваем полномочия Русско-Украинской делегации и видим, что они подписаны в Москве. Председателем украинского Правительства является Раковский, которого мы понимаем не как представителя украинских масс, а как представителя коммунистической Москвы.

Мы, конечно, понимаем, что Россия без Украины и, наоборот, Украина без России экономически жить не могут. Но мы стоим на точке зрения самоопределения, и хотя мы далеки от навязывания наших принципов самоопределения, мы поставлены в отношении Украины сейчас в такое положение, что нам нужно побольше фактов, свидетельствующих, что нынешняя форма украинского самоопределения исходит из подлинной воли украинских трудящихся масс. Нужно, чтобы с вашей стороны было выявлено максимум в этом смысле доказательств и чтобы это было поставлено в форме внутренней учтивости[1118].

Я понял из беседы в этой части, что и П.П.С. и людовцам эти доказательства нужны для ликвидации своих отношений с Петлюрой, что им нужен удобный выход. На мое заявление, что всякие попытки постановки с их стороны вопроса о неприемлемости советского строя на Украине встретит категорический отпор и что об этом им не следует даже говорить, Барлицкий ответил, что в такой форме они вопроса ставить не собираются, но ставить они его все-таки будут, в более мягкой форме.

По вопросу о Белоруссии Барлицкий заявил, что этот вопрос не будет в ряду первостепенных. Конечно, нам, говорит Барлицкий, желательна форма демократического самоопределения и независимости Белоруссии. Не все же первенство должно принадлежать Вам в утверждении принципов и форм государственного устройства, говорит Барлицкий. Белорусский вопрос, однако же, я не считаю столь существенным, добавил он.

В конце беседы Барлицкий подчеркнул, что сплоченное большинство мирного соглашения в составе польской делегации не может нарушаться, русская сторона должна об этом знать и со своей стороны должна действовать в этом смысле.

Кричевский

АВП РФ. Ф. 04. Оп. 32. П. 208. Д. 77 (52479). Л. 47–50.

Машинописная копия.

Приложение 8 Предложение П. Н. Врангеля К. Г. Маннергейму о военном сотрудничестве

ГАРФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 2. Л. 1. Машинописная копия.

Приложение 9 Телеграмма заместителя председателя советской делегации на мирных переговорах с Латвией Я. С. Ганецкого Г. В. Чичерину о вербовке в антисоветские формирования Б. В. Савинкова

«Т. Чичерин, надо обязательно[1119] послать офиц. ноту по этому и всех таких случаях. Предпишите это циркулярно всем предст[авите] лям РСФСР за границей.

25/Х

ЛЕНИН»[1120]

Вх. № 654. 23/Х–1920 г.

Копия

Рига. Нр. 774. Бол. 23/10. Наркоминдел. Чичерину. Нр. 60.

В либавском органе социал-демократов Страднеку Авизе опубликовано следующее письмо: «По имеющимся сведениям 46 (М.М.)[1121] сентября переехал немецкую границу у Полангена известный агент Бермонта граф Пален, у которого конфискованы письма, адресованные агенту политической комиссии Врангеля в Варшаве Савинкову, письмо подписано неким Дикгоф-Деренталем. Выдавая себя за тайного савинковского агента у латвийского правительства, Деренталь между прочим свидетельствует, что в Латвии происходит вербовка солдат для армии Врангеля, что солдаты отправляются из Латвии на пароходах под видом польских беженцев в Мемель и дальше в Польшу. В том же письме Деренталь сообщает, что представитель Савинкова вместе с представителями латвийского правительства и высшего командования латвийской армии имел тайное совещание в Риге, в котором приняли участие Ульманис, Меерович, его товарищ Адбат и начальник штаба генерал Радзин. В письме сказано, что агентам Савинкова удалось достичь известного контакта с латвийским правительством по вопросу о взаимном выступлении с Врангелем, результатом этого выступления будут свержение совправительства, восстановление неделимой России, за что Врангель обещает независимость Польши и Латвии, между тем как Эстония, Литва и Украина получают лишь автономию.

Оказывается, что в Риге почти открыто действует вербовочное бюро армии Врангеля, которое получает материальную поддержку Савинкова и перевозит солдат на пароходах, принадлежавших Латвии; также известно, что оригиналы отобранных документов у Палена, посланные начальнику штаба генералу Радзину, уничтожаются высшими военными чинами и савинковскими агентами с целью скрыть следы. В ночь с 15 на 16 октября переехал германскую границу посланный министерством иностранных дел Латвии внешнего разведочного отделения Фальковский, агент царской контрразведки, который вез 4 пакета, запечатанные печатями латвийского правительства.

Пакеты были адресованы Савинкову. Посылка была сопровождена бумагой латвийского правительства, адресованной Савинкову, за подписью министерства иностранных дел штабом пограничной охраны с целью скрыть от осмотра. Такое поведение мы квалифицируем как открытое предательство и, принимая во внимание, что продолжение такой политики может иметь пагубные последствия для Латвии, мы обращаемся со следующим запросом: известно ли всем членам правительства о выше приведенных фактах и принимает ли весь кабинет ответственность на себя за такую политику. Мы требуем опубликования тайных писем, отобранных у графа Палена, и также исчерпывающего ответа правительства перед Учредительным собранием. Подписи: члены Учредительного собрания Латвии: Рудовиц, Эльянс, Калнынш, Целевс».

По поводу этого письма появляются заметки в рижской прессе. Этот неслыханный скандал опять вызовет кризис кабинета. Социал-демократы затребовали созыва экстренного заседания учредилки. Состоялось заседание председателей всех латышских фракций, без участия немецкой и русской. На одном из таких заседаний допрашивали всех указанных в письме лиц. Ответы были гладкие, но когда начались перекрестные допросы, говорят, допрашиваемые смутились. Ульманис, взволнованный, в конце отказался от дальнейших допросов, заявив: я ничего не знаю, спросите Мееровича. По полученным сведениям, заседание учредилки пока отложено и против указанных лиц возбуждено официальное уголовное следствие особой комиссией учредилки, недавно созданной.

Говорят также, что Меерович главным образом в этом деле скомпрометирован и что министерский кризис неминуем. Как Вам известно из моих сообщений, я об этой вербовке говорил с Чаксте, Весманом и Мееровичем; последний сам рассказал мне о перехваченном на границе письме. Официальной ноты я не посылал[1122], так как по существу никакого удовлетворяющего меня ответа не получил бы, а устный протест заявил Мееровичу.

Убедившись, что вербовка продолжается, вчера, например, отправлено 43 человека – я счел нужным указать в интервью с сотрудником Социал-демократа, как раз ко мне явившимся, что мне хорошо известна эта вербовка. Самые важные места из моего интервью цензурой не были пропущены, и пресса подняла во всю прессу[1123] разъяснения с указанием на места, пропущенные цензурой. Теперь же пресса сама начинает волноваться по поводу вербовки. Правда, не все газеты успели откликнуться. Завтра, можно надеяться, инцидент этот будет главной темой дня.

2 октября 1920. Нр. 0141.

Ганецкий.

АВП РФ. Ф. 04. Оп. 32. П. 208. Д. 75 (52477). Л. 12–12 об.

Машинописная копия.

Приложение 10 Письмо заместителя председателя РЭК Д. В. Философова председателю Варшавского комитета Земско-городского комитета П. Э. Бутенко

РЭК

Начальник Общего отдела

Вх. № 3

___марта 1921 г.

№ 195, г. Варшава

Господину Председателю Варшавского Комитета Земско-Городского Союза[1124]

П. Э. Бутенко

Имею честь препроводить Вам для представления князю Г. Е. Львову краткие сведения о нуждах РЭК в Варшаве и о количестве находящихся на его попечении беженцев.

Бывшие армии ген. Пермикина и ген. Булак-Балаховича 1-го интернированы на положении беженцев, в различных лагерях, причем кормовое довольствие взяло на себя Польское правительство и, в общем, это довольствие надо признать вполне удовлетворительным.

РЭК со своей стороны преисполнен чувством благодарности к Польскому правительству, которое обеспечивает кровом и пищею бывших русских воинов.

Но, конечно, этим не обеспечиваются все насущные нужды интернированных беженцев. Беженцам необходимо выдавать хотя бы самые незначительные суммы на руки, в виде ежемесячного пособия, примерно в размере 10 франков на человека.

Далее, РЭК озабочен доставлением интернированным беженцам хотя какой-либо пищи духовной. Потребность в книгах и газетах громадна. Потребность учиться – также велика. Для этого необходимы не только учебники, но и учителя, т. е. люди, которые постоянно пребывали бы в лагерях, посвящали бы все свое время на обучение всех желающих.

РЭК старается по мере своих скудных средств оказывать интернированным беженцам и этого рода помощь, считая, что моральная поддержка беженцев столь же существенна, как и поддержка материальная. Однако недостаток средств не дает Комитету возможности поставить культурно-просветительную работу на должную высоту.

В настоящее время беженцы, находящиеся на попечении РЭК, распределены по следующим лагерям: Радом, Рожаны, Плоцк, Торн, Луков, Остров Ломжинский и Щепёрно.

Примечание. По просьбе РЭК лагерь в Щепёрно в настоящее время эвакуируется, и люди распределяются по другим.

Число это несколько ниже действительности, а потому Комитет в определении необходимых ему средств исходит из цифры в 12 тысяч.

Минимум ежемесячного пособия, выдаваемого беженцам на руки, РЭК определяет в размере 10 французских франков на человека, т. е. 120 тысяч франков в месяц.

Само собой разумеется, что означенная сумма будет распределяться между беженцами в зависимости от индивидуальных нужд и потребностей каждого.

На культурно-просветительную деятельность РЭК полагает необходимым ассигновать 30 тысяч франков в месяц. Таким образом, РЭК ходатайствует о субсидии в размере 150 тысяч франков ежемесячно.

Определяя сметой период в три месяца (март, апрель, май), РЭК ходатайствует об открытии ему кредита в размере 450 тысяч французских франков.

Заместитель председателя – Д. Философов.

ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 148. Л. 147–178.

Рукописный подлинник.

Приложение 11 Рапорт полковника генерального штаба Польши Ст. Довойно-Соллогуб начальнику штаба о необходимости выселения генерала Б. С. Пермикина и других офицеров за пределы Польши

Варшава, 06.04.1921.

Станислав Довойно-Соллогуб

полковник генерального штаба

Начальнику генерального штаба

Рапорт

Три недели назад я подал рапорт, в котором сообщал, что г. Б. Савинков просил выпустить из тюрьмы ген. Пермикина и других заговорщиков, принимавших участие в покушении на него, и выселить их за пределы Польши.

Г[осподин] Савинков просил об этом на основании того, что старый революционер не хочет использовать тюрьму против своих политических врагов, тем более, что заключение их в тюрьму может покрыть их ореолом мученичества в среде определенных российских кругов. Накануне Рождества эти люди были выпущены, но до сих пор находятся на территории Польши.

Как я уже сообщал, раскол в российской колонии происходит на основе двух политических течений. С одной стороны – в лице г. Савинкова новая, т[ак] наз[ываемая] «третья Россия», искренне признает Рижский мир и право на самоопределение всех народов, живших на территории всей Российской империи, и желает дружественных отношений с Польшей. С другой – в лице г. Пермикина и др. осколков старой России, сотрудничающих с Германией, мечтающих о царе, собирающих и присоединяющих все земли вокруг Москвы.

Генерал Ниссель не раз мне говорил, что установил контакт ген. Пермикина с Германией во время своего пребывания в балтийских государствах, где также находился ген. Пермикин.

Оставить ген. Пермикина и его товарищей в Польше – вредно для нашего общего дела. Вокруг него собирается российская реакция, которая старается навредить работе Савинкова, смотрит постоянно на Германию и даже ведет агитацию в концентрационных лагерях.

Эту партию поддерживают и некоторые наши силы, главным образом владельцы имений за границами Польши и те, кто недоволен земельной политикой Савинкова.

На основе вышесказанного, предлагаю немедленно выселить за пределы Польши ген. Пермикина и всех тех, кто принимал участие в организации покушения, тем более, что об этом Савинков просил лично.

Ст. Довойно-Соллогуб

полковник Генерального Штаба (Подпись живая)

РГВА. Ф. 461. Оп. 1. Д. 142. Л. 22. Машинописный подлинник.

Перевод с польского языка Т. М. Симоновой.

Приложение 12 Письмо полковника Саламанова об интернировании 2-й стрелковой дивизии 3РА в Торуни

Седьмого января 1921 г. 2-я Стрелковая дивизия была направлена в район своего интернирования в г. Торн и была размещена на форту Стефана Батория.

Уже с самого начала формирования дивизии начало определенно выясняться, что Русский Эвакуационный Комитет[1125] не может или не хочет, по различным причинам, выполнить свои обязательства по отношении дивизии; содержание не выплачивает, обмундирования не выдает.

Во время нахождения на Украине часть[1126] не выдавалась, вооружения было совершенно недостаточно, так что дивизия даже не смогла участвовать в боях против большевиков. Все вместе взятое вызывало крупное недовольство против РЭК.

В период формирования армии и после, когда она находилась на Украине, дивизия была только в материальной зависимости от РЭК и под его политическим руководством.

После же перехода на территорию Польши и интернирования со стороны комитета совершенно определенно выяснилось намерение захватить также в свои руки и военное командование, что, конечно, также вызвало недовольство в дивизии. В этом направлении РЭК через своих агентов вел соответствующую пропаганду. Около 15 января приехал в Торн командующий армией генерал-майор Пермикин и разговаривал с командирами частей, офицерами и солдатами, причем выяснилось, что комитет предлагает армию упразднить, а создать Отряды № 1 и № 2 и организовать Управление интернированных, во главе которого станет г. Одинец[1127].

29 января приехал генерал Ниссель, которому было вручено ген. – лейт. графом Паленом ходатайство оказать содействие для передачи интернированной дивизии в непосредственное подчинение польскому командованию.

2 февраля приехал начальник УПИН[1128] г. Одинец, который заявил, что содержание за прошлое время уплачено не будет. С 1 же февраля лишь будет выдаваться пособие в размере 500 марок на офицера и 100 марок на солдата в месяц. Интернированная дивизия всецело во всех отношениях подчиняется ему как начальнику Управления интернированных; никакие компромиссы со стороны последней не допускаются.

Здесь выяснилось, что ген. Пермикин дал согласие на упразднение армии и переименование ее в Отряд и протокол об этом им подписан.

После этого ген. – лейт. граф Пален и командиры частей заявили, что интернированная дивизия подчиняться ему не будет. На что г. Одинец заявил, что отрешает всех от командования. Впоследствии выяснилось, что, несмотря на заявление г. Одинца командирам частей, что армия будет вне политики, на следующий день им было предложено г. Столповскому, лектору комитета, заложить в Дивизии тайные ячейки Союза Возрождения России политического характера с социалистическим направлением, на что г. Столповский не согласился и сообщил об этом графу Палену, в присутствии командиров частей.

4 февраля приехал на форт Батория г. Одинец в сопровождении полковника Гавронского, начальника интернированных в Торне, и устроили настоящий митинг. Польским командованием приняты были меры охраны, на всякий случай, расставлены часовые по валам. Несмотря на чисто митинговый и разлагающий характер речей г. Одинца, большинство все-таки было против комитета.

8 февраля польское командование в Торне получило приказание Военного Министерства не подчинявшийся командный состав перевести в Дембию, красноармейский лагерь под Краковом.

11 февраля командный состав в количестве 9 человек в сопровождении польского офицера был отправлен в Дембию, туда прибыл 13 и был арестован в отдельном помещении с приставлением часового и применением режима и пайка пленных большевиков.

21 февраля все были переведены в Ржешув, где было разрешено жить без права выезда и без всякого пайка и содержания, результатом чего было продано все, что возможно, из одежды и вещей вплоть до нательного креста и обручального кольца; и все же очень часто приходилось голодать в буквальном смысле этого слова.

10 мая командный состав 2-й Стрелковой дивизии был освобожден и получил разрешение приехать в Варшаву для получения заграничных паспортов. В последний месяц перед освобождением польские власти оказывали денежную помощь.

18/V-21. Варшава

Полковник Саламанов

Архив ДРЗ им. А. Солженицына. Ф. 39. Оп. 1. Д. 89. Л. 11–12 об. Рукописный подлинник.

Приложение 13 Докладная записка начальника казачьих частей в Польше М. Н. Гнилорыбова Б. В. Савинкову о принятии казаков на польскую службу[1129]

Начальник частей интернированных

в Польше, г. Варшава. № 28

23 августа 1921 г.

Председателю Ликвидационной

комиссии РЭК в Варшаве Б. В. Савинкову

Докладная записка о принятии казаков на польскую службу

В октябре 1917 г. в России власть была захвачена большевиками.

На некоторых местах им было оказано упорное сопротивление, но и героическое упорство противников советской власти было быстро сломлено и советы, закрепляясь, распространились все дальше от центра – Москвы, на окраины.

В январе месяце 1918 года большевизм докатился до пределов Дона.

Здесь советская власть встретила в начале своего проникновения если не открытое сопротивление, то молчаливо-упорное нежелание принять ее. Вследствие этого советская власть очень медленно распространялась на Дону и, к моменту вооруженного восстания казаков, она не успела распространиться во все станицы Дона. Поднявшись на борьбу против коммуны в марте – апреле 1918 года за вольность своих степей, за право жить самостоятельно, казачество не прекратило этой борьбы в течение двух лет и только в марте 1920 года у берегов Черного моря, на пристанях Новороссийска, оно, не по своей вине, сложило оружие.

Новороссийск дал советской власти значительное число пленных – казаков, пошедших на пополнение рядов красной армии или же на формирование новых частей ея.

Дав красным новые силы, Новороссийск оставил глубокий след в настроениях казачества: у казаков наступил момент переоценки ценностей.

Эта переоценка пошла по двум направлениям: одни казаки увидели «силу» красных, решили, что дальнейшая борьба с ними при всяких условиях, при всяких возможностях – немыслима. Придя к этому, часть казачества с ропотом в душе, но без протеста, подчинилась советской власти и пошла к ней на службу. Это была меньшая часть казачества.

Более значительная часть казачества увидела причины своего поражения, заключавшиеся в политической обстановке, те причины, которые не могли дать победы, а должны были неминуемо дать только поражение и дали его.

Поняв причины своего поражения, очутившись в силу суровой необходимости в рядах красной армии, казачество стало искать новые пути, идя по которым можно было бы прийти к победе над своим врагом; те пути, на которых не было бы колючих терний, хотя бы в виде «Единой – Неделимой», которые, заливая обильно путь казачьей кровью, привели к Новороссийску.

Эти новые пути были найдены, когда казаки в составе ненавистной им красной армии подошли к рубежам Польши, воскресшую самостоятельность которой советы хотели задушить своими красными щупальцами. Они хотели сделать с Польшей то же, что сделали с Доном.

Тогда стало понятно, что Польша борется за те же идеалы, за которые боролись казаки на равнинах Юга, в рядах Донской Армии.

Увидев в поляках своих братьев по духу, борющихся за свободу и счастье Родины, казаки не только не стали стрелять в своих братьев, но полками, сотнями, взводами и поодиночке бросали ряды красных и шли в Польшу, имея целью снова принять участие в борьбе с красными насильниками, уничтожившими братство и вольность родного края.

Желание казаков продолжить борьбу с красными было встречено польским командованием вполне благожелательно и казаки, перешедшие 31 мая 1920 года на сторону Польских войск, 12 июля того же года приступают к формированию, и в августе месяце, в первых числах, под именем Донской особой казачьей бригады, появляются на фронте в составе 3-й Польской армии.

В августе месяце на сторону Польских войск перешел Донской казачий полк под командой полковника Духопельникова. Этот полк вошел в состав отряда генерала Булак-Балаховича.

Казаки же, переходившие небольшими партиями или поодиночке, направлялись в г. Калиш, где формировались казачьи полки: Донской, Уральский и Оренбургский, которые в состав Польских войск не вошли и участия в борьбе Польши с советами принять не успели.

Перед заключением перемирия с Совдепией, полки из Калиша были в начале прошлого года переброшены в район Изяслава и Волочиска, образовав Третью Русскую армию, в которую была передана из 3-й Польской армии и Донская Особая Казачья Бригада.

Третья Русская армия, как таковая, просуществовала самое короткое время и была вынуждена 22 ноября прошлого года перейти польскую границу и интернироваться.

Все русские антисоветские войска были размещены по концентрационным лагерям.

Жизнь в лагерях, проходя в абсолютной праздности, удручающе действует на казаков, кроме того, содержание их ложится непроизводительным бременем на казну ПОЛЬСКОГО ГОСУДАРСТВА.

Лагерная бездеятельность настойчиво заставила казаков призадуматься о дальнейшей судьбе своей, об устройстве своей жизни, ибо быть бременем у польского правительства, причинять ему лишние заботы казаки долго не в состоянии.

Начинается искание выхода из создавшегося положения. Выход имеется, и, можно сказать, почти единственный: устройство на работы, т. е. мирная жизнь.

Что же означает переход казаков на мирное положение? Признание своего поражения, признание, что лившаяся три года на родных степях казачья кровь лилась напрасно. Переход на мирную жизнь для казака – отказ от своей родины, отказ от возможности вернуться домой, к своей семье.

Да может ли вообще казачество отказаться от тех идеалов, которые выросли у него среди крови, под гул орудий? Нет, не откажется, ибо отказ будет равносилен самоубийству.

Казаки, даже при безотрадном положении настоящего, считают, что борьба с коммуной еще не окончена, что она только временно приостановилась, но что скоро она вспыхнет с новой силой и будет борьбой решительной, последней схваткой не на живот, а на смерть.

Когда и по какой причине вспыхнет снова вооруженная борьба с коммуной, казачество не знает.

Быть может, борьба начнется там, внутри России, где население, доведенное советской властью до отчаяния, возьмется за оружие, чтобы свергнуть ненавистную ему власть, а если не свергнуть, то чтобы скорее умереть, дабы не видеть, не чувствовать всех ужасов, издевательств русской современности.

Второе предположение – коммунизм, мечтая о мировой революции, начинает свое движение на Западе.

Первой страной, на которую обрушатся силы красных, будет Польша, ныне приютившая казаков.

Ей снова придется выдерживать, быть может, страшный напор красных войск, несущих на штыках своих разорение, позор краю, расстрелы, гибель семьи, общества и всей культуры.

Это время, быть может, гораздо ближе, чем мы думаем. Итак, борьба с коммуной неизбежна, вопрос только во времени. К этой борьбе мы должны готовиться, должны накопить необходимый запас сил, чтобы выйти из нее победителями.

Если казаки, доказавшие свою ненависть к коммунистам трехлетней борьбой с ними, доказавшие своей храбростью и мужеством любовь к свободе (а только любя собственную свободу можно уважать и признавать свободу другого), разойдутся по вольным работам из состава войсковой организации, то как боевая сила они теряют всякую ценность, и тогда произойдет не накопление сил для борьбы с коммуной, а распыление этих сил, крайне выгодное для наших общих врагов.

Только состояние войсковой организации, только военная служба может не только сохранить эту силу, но и, сохранив, укрепить ее.

Предугадывая перспективы грядущего, казаки выразили единодушное желание поступить на службу в ряды польской армии, хотя бы в качестве пограничной стражи.

В настоящее время казаки, интернированные в Польше, образуют сводно-казачью дивизию, состоящую из пяти полков и одного артиллерийского дивизиона (2 батарейного состава), общею численностью до 5000 шашек, и расположенную в лагерях при Острове Ломжинском и в Торне.

О желании казаков служить в рядах польской армии, с ходатайством о приеме их на службу, было доведено до Начальника Государства маршала Пилсудского (приложения 1 и 2)[1130].

Польское правительство относится к этому ходатайству вполне сочувственно, что видно из Вашего письма на имя полковника графа Довойно-Соллогуба (Приложение 3)[1131] и из письма на Ваше имя от начальника Генерального Штаба генерала Сикорского (приложение 4)¹.

Не может ли прием казаков на польскую военную службу вредно отозваться на интересах Польши, если не настоящего, то будущего?

Не только не отзовется вредно в интересах Польши, но может принести значительную пользу.

Казаки по своей природе демократичны и, разбросанные теперь по Болгарии, Сербии и Турции, они мыслят всюду одинаково, но только в единственной стране, в Польше, они имеют возможность свободно высказывать свои взгляды, свои чаяния и надежды на будущее. Как в Сербии, так и в Болгарии и Турции, находясь в полной материальной зависимости от монархистов-единонеделимцев, казаки принуждены были молчать и смотреть только на север, на Польшу, и ждать, когда же здесь загорится яркий, светлый день казачества.

Как только наступит этот день, казаки из Болгарии, Сербии, Турции, бросив Врангелей, Богаевских, пойдут в Польшу, чтобы здесь стать под знамена, на которых написан лозунг: «Братство и Свобода народов».

Казачество, находящееся в Польше, вполне усвоило этот лозунг и твердо стало на путь, ведущий к осуществлению его в жизни, и с этого пути оно не сойдет.

Пока имеется незначительный факт, который, однако, ясно доказывает, что казачество, став на новый путь, порвало решительно с прошлым.

Донской атаман генерал Богаевский 15 июля сего года издает приказ за № 116, надеясь подчинить себе казаков, которых он в прошлом году бросил в Новороссийске, о которых до настоящего времени он не проявлял никакой заботы и никакого интереса к их судьбе. Но вот казаки в Польше, прежде разрозненные по отдельным армиям, отрядам, начинают собираться в одну группу, объединенные одними лозунгами, начинает расти определенная сила, с которой в будущем придется, по всей вероятности, атаману Богаевскому, а через него и Врангелю, считаться. Для того чтобы этого не случилось, необходимо казачество обессилить, разъединив его. Эту именно цель преследовал атаман Богаевский, издавая свой приказ за № 116.

Казаки прекрасно разобрались во всем и к приказу атамана и к самому атаману отнеслись отрицательно, что видно из донесений начальника сводно-казачьей дивизии и Председателя съезда (приложения 5 и 6)[1132].

Уходит бесповоротно казачество из рядов монархистов-единонеделимцев и становится в ряды тех, кто готов бороться за свободу народностей, кто готов жертвовать собою в борьбе с угнетателями, будут ли то монархисты или коммунисты. И с теми, и с другими казаки будут бороться.

На основании вышеизложенного имею честь от лица всех казаков просить Вас, господин Председатель, возбудить перед польским правительством новое ходатайство 1) о скорейшем приеме казаков на службу в ряды Польских войск; 2) о переводе, кроме удаленных из 3-го Донского казачьего полка 35 офицеров и 19 казаков (список, приложение 7)[1133], всех казаков из лагерей интернированных в лагерь при Острове Ломжинском, а из лагерей военнопленных только тех казаков и калмыков, которые добровольно изъявят согласие служить в рядах сводной казачьей дивизии; 3) о замене польских караулов в лагере № 14 при Острове Ломжинском – караулами казачьими.

Некогда польские эмигранты сражались и умирали за свободу и счастье американцев, теперь наступает время, когда казаки будут сражаться и умирать за счастье и свободу Польши, а вместе с тем за свободу и счастье своего родного края, за его вольность и независимость.

Принятое на польскую военную службу казачество честно исполнит свой долг.

Начальник казачьих частей полковник Гнилорыбов.

Начальник штаба есаул Дмитриев.

С подлинным верно:

Начальник канцелярии Васильев.

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 141. Л. 1–7. Машинописная копия.

Дополнение № 1 к приложению 13

Председатель Ликвидационной

комиссии РЭК в Польше

1-го июня 1921 г.

№ 3200, г. Варшава

Господину Начальнику Польского

Государства Маршалу Пилсудскому

Господин Начальник Государства

Прилагая при сем Протокол № 5 заседания казачьего съезда 30-го сего мая, имевшего место в лагере Остров Ломжинский и копию записки моей, представленной вице-министру иностранных дел господину Домбовскому[1134] от 18-го мая за № 2953[1135], имею честь почтительнейше просить Вас не оставить ходатайство казачьего съезда без внимания и дать возможность находящимся ныне за проволокой казачьим частям нести пограничную службу в составе польских войск.

Мера эта, во-первых, облегчит казну Польского государства, затрачивающего значительные суммы на содержание по неволе бездеятельных офицеров и казаков в лагерях; во-вторых, даст офицерам и казакам возможность честной и верной службой отблагодарить благородный польский народ и его великодушного вождя за гостеприимство; в-третьих, вернет офицерам и казакам сознание их воинской силы, укрепит их воинское достоинство и позволит на коне с винтовкой и шашкой почувствовать [себя] не интернированными полулишенными свободы людьми, а равноправными членами дружественного и близкого по крови народа; в-четвертых, вселит надежду в измученные сердца, что после переворота в Совдепии казачьи части, в порядке и сохранив дисциплину, вернутся в родные станицы и послужат утверждению законности, торжеству свободы и установлению демократического строя в своих свободных казачьих землях.

Смея надеяться, что Вы, господин Начальник Государства, Народный Вождь Польши, которому близки скорби и несчастье трудового народа, соблаговолите дать через меня благоприятный ответ с нетерпением ожидающим Вашего решения казакам, прошу Вас верить в мое глубокое и искреннее к Вам уважение и совершенную преданность.

Борис Савинков.

Присоединяюсь к сему ходатайству

Начальник Казачьих частей на территории Польши Гнилорыбов.

С копией верно.

Врид Начальника Штаба Управления казачьих частей есаул Дмитриев.

Верно: Начальник Канцелярии Васильев.

Дополнение № 2 к приложению 13

Протокол заседания делегатского казачьего съезда 30 мая 1921 года в 9 часов утра под председательством подъесаула Ульянова при товарищах председателя: есауле Фролове, полковнике Духопельникове, при секретарях: подхорунжем Ситникове и хорунжем Кравченкове, при наличии 38 делегатов из общего числа 43 человек[1136].

Выслушав доклад Комиссии о поступлении казаков на польскую службу, единогласно постановили принять следующую резолюцию:

§ 1. Делегатский казачий съезд, заслушав в закрытом заседании письменный доклад председателя Ликвидационной комиссии Русского эвакуационного комитета в Польше от 18-го мая 1921 года за № 2963, представленный на рассмотрение министра Домбровского, во всем всецело согласен с этим докладом и с своей стороны поручает Начальнику Казачьих частей в Польше, полковнику Гнилорыбову, немедленно войти с ходатайством перед Начальником Польского государства Маршалом Пилсудским о скорейшем принятии казаков на польскую службу в пограничный корпус, на принципе добровольного поступления.

§ 2. Копию этого постановления препроводить Председателю Русского политического (эвакуационного) комитета, Борису Викторовичу Савинкову и вместе с тем просить его в срочном порядке лично поддержать перед Начальником Польского государства ходатайство о принятии казаков на службу.

§ 3. Просить Польское Командование по этому вопросу дать скорый положительный или отрицательный ответ, что необходимо для устройства жизни казаков.

Подлинный подписали:

Председатель съезда Ульянов.

Товарищи председателя: есаул Фролов, полковник Духопельников.

Секретари: подхорунжий Ситников, хорунжий Кравченков.

С копией верно: Начальник Канцелярии Васильев.

Дополнение № 3 к приложению 13

Председатель Ликвидационной

комиссии РЭК в Польше

Копия с копии[1137]

16-го мая 1921 г., № 2924

Полковнику графу

Довойно-Соллогуб

Господин Полковник.

Вы изволили известить меня в субботу 14-го сего мая, что предположение о разрешении казачьим частям нести пограничную службу в составе польских войск, а также предположение о разрешении вольных работ для остальных интернированных бывших русских армий не встречает препятствий со стороны надлежащих польских властей.

Позвольте поблагодарить Вас за содействие, оказанное Вами в решении этих трудных и сложных вопросов, и просить Вас не отказать возбудить ходатайство о разрешении несения пограничной службы в составе польских войск, кроме казачьих частей, еще и частям регулярной кавалерии (Гусарскому б. армии генерала Булак-Балаховича полку и Конному б. 3-й Русской армии).

Соображения о том, в какой именно форме наиболее удобно включить предназначенные для несения пограничной службы части в составе польских войск, и в какой именно местности наиболее желательно предоставить остальным частям вольные работы, я буду иметь честь представить Вам после обмена мнениями с проф. Одинцом и войсковым старшиной Гнилорыбовым, ныне находящимися в отъезде.

Я позволю себе также просить Вас доложить г. министру Домбровскому о моем желании посетить в ближайшее время лагеря интернированных, причем, разумеется, я буду счастлив, если г. министру будет угодно свою поездку совместить с поездкой моей. Мне кажется, что инспекция г. министром лагерей крайне желательна для поднятия духа интернированных, чему в пределах своих скромных сил может до некоторой степени содействовать мое участие в поездке г. министра.

Еще раз, принося Вам свою искреннюю благодарность за Ваше заботливое внимание к интернированным русским воинам, прошу Вас, господин полковник, верить в мое глубокое к Вам уважение и совершенную преданность.

Б. Савинков

С копией верно: начальник штаба казачьих частей Дмитриев.

Верно: начальник канцелярии Васильев.

Дополнение № 4 к приложению 13

Копия с копии

Главное командование

Польской армии

Генеральный штаб

Отделение II информ.

№ 25996/II/B.VV/4

Милостивый государь.

В ответ на Ваше письмо от 13-го июня за № 3395 имею честь уведомить, что вопрос о казачьих формированиях из офицеров и солдат, находящихся в лагерях интернированных, является предметом обсуждения со стороны заинтересованных правительственных властей.

Министерство разрабатывает детали проекта, который будет предложен на заключение Совета министров. По получении надлежащего заключения можно будет сразу приступить к сгруппированию всех казаков в одном лагере в Острове.

Будьте, милостивый государь, уверены, что я принимаю меры к ускорению получения надлежащих постановлений.

Примите уверения в искреннем почтении.

Сикорский.

Генерал-лейтенант и начальник Генерального штаба.

С копией верно:

Врид. начальника штаба Казачьих частей, интернированных в Польше

Есаул Дмитриев.

Верно: начальник канцелярии Васильев.

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 141. Л. 8—13. Машинописный подлинник.

Перевод с польского языка Т. М. Симоновой.

Приложение 14 Письмо Д. В. Философова в Восточный отдел МИД Польши о положении интернированных добровольцев антисоветских формирований в польских лагерях

Перевод с польского Д. В. ФИЛОСОФОВ

14 сентября 1921 года

№ 4676, г. Варшава

Отель «Брюль», № 35

Тел. 110-96

В Восточный отдел Министерства иностранных дел

господину М. ШУМЛЯКОВСКОМУ

Милостивый Государь.

В настоящее время в Польше интернировано около 4650 офицеров и солдат, с их семействами, бывших армий генералов Балаховича и Пермикина и около 5000 казаков тех казачьих частей, которые в прошлом году добровольно перешли из красной армии на сторону поляков и доблестно сражались в рядах польской армии против общего врага – большевиков.

До сего времени все интернированные были размещены в пяти хороших лагерях при городах: Плоцк, Остров Ломжинский, Торн, Рожаны и Пикулицы, причем большинство находилось в казармах и лишь за редким исключением в бараках. Семейные также были размещены хорошо – почти каждая семья имела свой отдельный, хотя и более чем скромный, угол.

В интернированных войсках была сохранена правильная воинская организация: полки, батареи, бригады и дивизии; поддерживались воинская дисциплина и воинский дух и порядок. Большая часть интернированных, приспособившись к местным условиям, нашла себе работу в окрестностях лагерей, освободившись таким образом от самого ужасного – вынужденного бездействия и праздности.

В отношении казаков в мае месяце сего года по инициативе, исходившей из польских правительственных кругов, был поднят и поставлен на очередь вопрос о приеме их на службу в польские войска, на что казаки ответили полным согласием и с нетерпением ждали соответствующего приказа, причем иногда преждевременно даже ликовали под влиянием доходивших до них, недостаточно обоснованных, слухов о скором объявлении приказа о приеме их на службу.

Ныне, с приближением холодного времени, интернированные русские части, за исключением казаков, собранных в лагере при городе Острове Ломжинском, сосредоточены в один общий лагерь при городе Тухола, состоящий из небольшого числа бараков и громадного большинства землянок. Бараки тонкие, нередко протекающие, со щелями, с окнами, пригнанными так, что через них свободно проникает ветер. Землянки – норы, вырытые в земле, над которыми возвышается лишь одна крыша с небольшим количеством стекол в ней, куда проникает настолько малое количество света, что с трудом можно различить рядом сидящего человека. Семейные, независимо от служебного положения, возраста и числа членов семьи, будут размещены в особых общих больших бараках, все вместе.

Работы в окрестностях города Тухолы, по обстановке местных условий жизни, а тем более зимой, нельзя получить никакой. Насколько тяжелы условия жизни в лагере у города Тухолы, можно судить по тому, что по имеющимся сведениям, во время пребывания там пленных красноармейцев, последних умерло более 20 000 человек.

Казаки, находящиеся в лагере при Острове Ломжинском, также встревожены дошедшими до них частными сведениями о предстоящем переводе их в лагерь у Дорогусска, похожий на лагерь у города Тухола, где предположено создать режим худший, в смысле размещения и питания, чем в настоящее время. Возможно, что слухи эти неверны, но казаки склонны им верить, так как крайне обеспокоены имевшимся уже примером внезапного перевода казачьих частей из сравнительно хороших лагерей в лагерь при городе Тухола.

С наступлением осени и приближением зимы положение интернированных ухудшается еще плохим состоянием у них обмундирования и ничтожным количеством имеющегося у них белья. Более чем за 10 месячное пребывание в состоянии интернирования солдаты и офицеры, за малыми исключениями, не получали ни белья, ни обмундирования.

То, что было на них, пришло почти в совершенную негодность, и таким образом люди с наступлением холода, когда нельзя выйти на воздух и проводить целый день на солнце и хоть таким образом дезинфицировать жалкие остатки своего костюма, или, снявши единственную, расползающуюся смену белья, помыть ее и ждать, когда она на летнем солнце высохнет, чтобы одеть ее снова, – теряют и эту возможность.

Зиму и холод интернированные рискуют встретить почти без белья и верхней одежды, причем многие из них в сырых, темных и далеко не гигиенических норах-землянках.

Более чем скромные средства, которыми располагала за последнее время Ликвидационная комиссия Русского эвакуационного комитета, сделали невозможными выдачу интернированным и того скромного пособия, которое до того им выдавалось, что, несомненно, также должно тяжело отразиться на их мелких нуждах.

Естественным выходом из положения, а также ликвидацией лагерей был бы вывод интернированных на работы, но, к сожалению, до настоящего времени ходатайства об этом не увенчались успехом. Между тем отдельные лица, как, например, Асанов[1138] и Балахович 1-й, посторонние Ликвидационной комиссии Русского эвакуационного комитета, помимо ее, сумели добиться у представителей польских властей вывода нескольких сотен человек на работы, причем условия этих работ, по имеющимся сведениям, оказались не только очень тяжелыми, но и самая их обстановка – совершенно ненормальной.

Сообщая о вышеизложенном, я позволяю себе обратиться к Вам, Милостивый Государь, с покорнейшей просьбой не отказать в содействии к удовлетворению следующих моих ходатайств, являющихся при настоящих условиях в высокой мере необходимыми для улучшения быта интернированных и для возможно скорой ликвидации лагерей:

1) Ввиду совершенной невозможности пережить зиму в лагере № 7 при городе Тухола, прошу перевести интернированных в другое место размещения, так как в противном случае возможно не только развитие эпидемий, но и смертельный исход для многих.

2) Казаков прошу оставить в лагере при городе Острове Ломжинском. Не переводя их в лагерь при Дорогусске, в котором полубараки, полуземлянки негодны для жизни в них зимою.

3) Всем интернированным прошу выдать обмундирование и хотя бы по одной смене белья, по возможности теплого, так как при отсутствии того и другого пережить зиму будет очень затруднительно.

4) Жизнь интернированных во время пребывания в лагере прошу улучшить, чем возможно, сохранив для них полностью так называемый «паек польского солдата», и не лишая их такой необходимой для многих части пайка, как папиросы, которые теперь изъемлются при выдаче пайка.

5) Всем интернированным, и в том числе казакам, если они не будут приняты на службу, прошу дать возможность работать, организовав рабочие артели при непременном официальном контроле специальных лиц и учреждений, которые бы понуждали работодателя к исполнению взятых на себя обязательств; причем ни в коем случае не должно происходить насильственного назначения на частные работы без объявления условий, как это до сих пор иногда имело место.

К сему считаю долгом добавить, что, согласно официальному сообщению от 9 сентября (помещенного в газете «Свобода» от 10 сентября с. г. за № 215), все дела по оказанию помощи интернированным переданы в официальный Русский Попечительный комитет об эмигрантах в Польше, устав коего утвержден на основании постановления министерства внутренних дел от 9 августа за № 219/21 Б.С. и председателем коего ныне состоит В. В. Уляницкий.

Я же позволю себе обратиться к Вам с настоящим ходатайством, как частное лицо, которое с декабря 1920 г. близко стояло к делу попечения интернированных и которому дороги интересы русских людей, сражавшихся рядом с польскими войсками.

В надежде, что Вы, Милостивый Государь, не оставите без внимания изложенные мною ходатайства и окажете возможное содействие к благоприятному их разрешению, прошу Вас принять уверение в совершенном уважении и таковой же преданности.

Подписал: Д. Философов.

С подлинным верно: (подпись не разборчива)

ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 4. Л. 24–28. Машинописная копия.

Приложение 15 Сообщение председателя Российского попечительного об эмигрантах комитета В. В. Уляницкого о состоянии лагеря Тухола

На документе имеется надпись от руки:

«Сообщить, копию В. В. Португалову, 20/Х–21 г., Уляницкий».

Хозяйственный отдел

18 октября 1921 г.

№ 22

О помещениях в лагере Тухола

Эмигранты в лагере Тухола размещены в бараках и землянках. Те и другие совершенно не приспособлены для зимнего времени. Бараки – из тонкого волнистого железа, изнутри покрыты тонкими деревянными филенками, которые во многих местах полопались и между ними образовались большие щели.

Двери и [слово неразб.] окна пригнаны очень плохо и из них отчаянно дует. Но и сами стены совершенно не защищают от холода и, даже при усиленной топке, в бараках холодно осенью, а зимой будет совсем скверно.

Землянки по своей конструкции больше приспособлены для жилья в зимнее время, но, во-первых, они также очень запущены – нет полов, часть окон, за разбитием стекол, заделана кое-как досками, толь на крышах прорван во многих местах, двери плохо пригнаны и т. д., а во-вторых, в этих землянках – полумрак, т. к. окошечки крохотные и их мало.

Польский комендант подполковник Липиньский объяснял мне, что помещения были наскоро выстроены 7 лет тому назад и с тех пор в порядок не приводились. Поэтому, например, электрическое освещение в бараках (в землянках не существует) горит едва-едва и читать при нем немыслимо.

П[ан] Липиньский считает, что приспособить помещения для зимы мудрено, но кое-что можно устроить, если будут даны средства со стороны, так как польское интендантство, несмотря на его просьбы, (так он говорит), не принимает никаких мер к устройству бараков.

Я же считаю необходимым объяснить, что не только польские иногородние власти не оказывают никакого содействия, но прежде всего – местные власти в лице помянутого коменданта. Его подчиненные отнюдь не стараются помочь нашим интернированным и всячески осложняют их положение совершенно бессмысленной формалистикой, которая сильно вредит интернированным.

Крайнее ограничение количества пропусков, запрещение прохода в лагерь утром, перемещение из барака в барак, произвольное выселение целых частей, сколько-нибудь устроившихся, в новые лагеря и т. д. и т. д.

А вместе с тем, лишение интернированных даже подстилки (под предлогом недоедания лошадей) – все эти факты заставляют с крайней тревогой думать о близкой зиме. Характерным показателем является возбуждение ходатайства о расширении госпиталя со 100 кроватей на 300, хотя в лагере всего около 2500 человек.

Ввиду изложенного, необходимо во что бы то ни стало принять меры: 1) к перемене Тухольской комендатуры и 2) к немедленному приспособлению помещений. Хотя это и должно повлечь за собой миллионные расходы, составляющие из расходов на каждый барак и землянку в 100 000–200 000 марок, причем приспособление землянок во всяком случае будет в 2 раза дешевле и практичней, хотя землянки, конечно, все же будут темноваты.

В общем надо сказать, что на лагерь Тухола потребуется примерно от 3 до 5 милл. марок.

Помощник заведующего отделом (подпись не разборчива)

В Правление Попечительного комитета.

По распоряжению заведующего отделом представляется для приобщения к материалам о состоянии лагерей.

Помощник заведующего – (подпись не разборчива)

№ 75, 20/Х. –21 г.

Делопроизводитель (подпись не разборчива)

Вх. РПК. Общая канцелярия.

22 октября 1921 г. № 177.

ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 3. Л. 133–134 об. Машинописная копия.

Приложение 16 Справка П. А. Бутенко и Ю. Я. Азаревича в Российский Земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей (Париж) о положении в лагере Тухола

Копия

Декабрь 1921 г.

ЛАГЕРЬ ТУХОЛА

I

Лагерь Тухола расположен в 2-х верстах от небольшого города того же наименования. Лагерь основан еще немцами во время войны для русских пленных, и в нем помещалось несколько десятков тысяч. Он пользуется в отношении благоустройства плохой славой: еще при немцах, а также в прошлую зиму, когда здесь сидели пленные красноармейцы, свирепствовали эпидемии, от которых погибло свыше 20 тысяч людей, похороненных невдалеке. Лагерь расположен на открытом месте, но вокруг версты в 2–3 тянутся сосновые леса.

Лагерь представляет из себя ряд землянок и железных бараков из гофрированного железа. Первые значительно теплее, но зато в них недостаток света и сыро. Кроме того, в них нельзя держать из-за тесноты чистоты, что отражается на общем их виде. Железные бараки очень холодны, и удержать в них тепло невозможно. Бараки, в которых расположены интернированные, приведены их собственными усилиями в более или менее жилой вид за счет материала других бараков, которые имеют вид полуразрушенных.

В расстоянии версты от главного имеется малый лагерь, состоящий из 8 бараков, в котором сейчас помещены семейные с детьми в общем количестве 500 душ, в числе которых 120 детей. Семейные без детей помещены в большом лагере в особых от холостых землянках.

II

Интернированные представляют из себя остатки от бывших белых отрядов и армии Бредова и Северо-Западной армии, составивших в Польше армии Балаховича и Пермикина.

При переходе границы и интернировании в декабре прошлого года их было 17 тысяч. Размещены они были поляками в целом ряде лагерей (Остров, Торн, Щепёрно, Домбии, Щелкове и др.) В течение зимы и особенности лета, когда надежда на организованное движение белым фронтом исчезла, более ⅔ из их количества разошлись.

Около 3 тысяч ушли в Советскую Россию с красноармейцами. А свыше 8 тысяч разошлись по различным местам, причем большинство из них поступило на лесные и другие работы. Остаток в количестве 5 тысяч в начале этой осени переведен в указанный лагерь Тухола.

С наступлением зимы, благодаря тяжелым условиям, в которых находились ушедшие летом на работы без всякого обеспечения со стороны русских организаций, главным образом страдая от недостатка одежды и обуви, за последний период стремятся вернуться в лагерь, связь с которым они не потеряли. Принятые лишь в последнее время меры ко внесению организованности в деле работы, составлением рабочих артелей, к сожалению, за недостатком средств, нужной потребности удовлетворить не могут. Всего организовано Земгором в артели за октябрь – ноябрь – 400–500 человек.

III

До ноября месяца сего года интернированные были в заведывании польского Военного министерства, и жизнь их подчинялась военному режиму. Однако теперь положение изменилось, и они переданы гражданским властям. Благодаря этому режим стал мягче и, в общем, отношение польских властей можно признать удовлетворительным.

Интернированные кроме помещений получают от правительства отопление и паек, последний, с переходом лагеря к гражданским властям, уменьшен, но все же сейчас главным образом выражается в выдаче до 500 г. хлеба, 250 г. – мяса или рыбы. Получаемое отопление, ввиду неудовлетворительного состояния бараков, оказывается недостаточным, и люди в железных бараках с наступлением холодов сильно страдают, тем более, что людям нечего постелить на нары, т. к. ни одеял, ни лишней одежды нет, а выдаваемой поляками соломы абсолютно недостаточно.

В виду этого критического положения пришлось при посещении лагеря сразу же представителям Земгора выдать некоторую сумму на покупку соломы и бечевы для плетения матов. Однако конечно этим вопрос не разрешается, и необходимо немедленно же принять меры к изысканию источника для снабжения не имеющих одеял или шинелей таковыми. Вопрос этот настолько остер, что отлагательства не терпит.

Как было упомянуто уже, семейные живут в отдельном месте, размещены они так же плохо, как и остальные. Каждая семья старается отделиться от другой различными занавесками и тряпками, однако при скученности (до 100 жильцов в бараке) никакой изолированности не достигается, причем жильцы страдают от отсутствия света как днем, так и вечером. Вид этих бараков внутри вообще очень тяжел, и это действует на жильцов угнетающе.

Весь лагерь окружен высоким проволочным забором в 2 ряда, кроме имеющихся внутри поперечных проволочных изгородей. Вход и выход разрешается лишь с разрешения польской комендатуры, для чего лагерь охраняется польскими часовыми. Интернированные имеют право на выход 1 раз в неделю.

IV

Жизнь в лагере носит более или менее установившийся характер. Для сохранения внутренней дисциплины оставлено прежнее воинское деление (армии Балаховича, Пермикина и казачьи части), но жизнь постепенно выдвигает новые формы внутреннего распорядка. Всей хозяйственной жизнью лагеря ведают 3 избранные хозяйственные комиссии и женский комитет в лагере семейных.

Громадное значение в жизни лагеря имеют кооперативы (в числе 5), открытые на основании утвержденных польским правительством особых уставов. При всех этих кооперативах имеются лавки (кантины), а при некоторых развитие пошло дальше и открыты мастерские.

Кооперативы начали работать отчасти на паевые взносы, а отчасти на суммы, выданные им Попечительным комитетом. Трем из них выдана ссуда в оборотный капитал из средств Земгора.

В настоящее время можно сказать, что лавки стоят твердо, и чувствуется к ним большой интерес со стороны лагерных жителей, т. к. в этих лавках по сравнительно недорогой цене можно доставать дополнительное продовольствие, а также другие предметы потребления.

Но надо констатировать, что состав потребителей этих лавок ограничивается теми (счастливчиками), которым удается найти заработок внутри лагеря, как, например, у американцев. Число их определяется примерно в тысячи полторы. Остальные же, безусловно, нуждаются в дополнительном продовольствии, табаке, мыле и пр., а также в трудовой помощи.

Сама жизнь подсказывает развитие деятельности кооперативов. Представляется, конечно, необходимым создание таких мастерских, задачей которых является обслуживание нужд самих интернированных, то есть портняжных, сапожных и бельевых. На эту сторону Земгором было обращено внимание еще раньше, на это были отпущены деньги, но исполнение, вследствие переезда в другой лагерь, не получило осуществления в полном размере.

Теперь, когда жизнь наладилась и потребность стала ясно определяться, необходимо на это обратить самое серьезное внимание и поддержать развитие этого дела. В будущем на это потребуется ежемесячное ассигнование, тем более что желательно ввести такие виды труда, которые не требуют ни специальной подготовки, ни сравнительно дорогостоящих мастерских, но дают заработок большому числу людей.

Желательным также являлась бы организация работ по выкорчевке пней на находящихся недалеко лесных площадках, что давало бы и отопление для лагеря и возможность даже эксплуатации. Но, к сожалению, развитию дела в желательном размере может помешать отсутствие у интернированных сапог и шинелей.

V

Культурные запросы интернированных частично удовлетворяются помимо крупных организаций как YMCA, так и Британской миссией (В.С.Р.), о которой будет сказано ниже, также и усилиями самих интернированных. Почти все кооперативы отчисляют небольшие суммы в особые капиталы на культурно-просветительные нужды.

Кроме того, организованы особые курсы под названием «курсы ревнителей военного знания», где имеется стремление прохождения военных наук, обучения малограмотных в особых классах, а также организации занятий среди солдат, не выходящих вследствие холодов из землянок. Недостаток учебников пополняется литографированием их на имеющихся шапирографах.

Для детей в количестве до 40 душ организована в семейном лагере школа из 3-х групп (до 15 лет возр.) с детским при ней садом. Обоим учреждениям Земгором выдаются небольшие субсидии, первой – 5 тысяч, второй – 15 тысяч марок.

Имеется еще художественная мастерская, где работают лица, имеющие склонность к художественным работам. Произведения их, как картины и игрушки, отправляются на продажу в Варшаву, а также намечается выставка их в Тухоле. Но дороговизна материалов и недостаток оборотных средств задерживают развитие дела.

Религиозные потребности удовлетворяются 3 священниками и службой в походном храме, созданном и украшенном руками самих интернированных. При церкви находится великолепный хор.

Медико-санитарная часть находится в плачевном состоянии.

Больница, состоящая из трех бараков, в которой до настоящего времени имеется до 80 коечных больных, совершенно не оборудована и не приспособлена. Бараки не разгорожены, от окон и дверей дует, и вообще положение больничного дела значительно ухудшилось после перехода лагеря в ведение гражданских властей, так как военные власти увезли медикаменты и инструменты, в том числе даже такое необходимое для лагеря оборудование, как зубоврачебный кабинет, что сильно отражается на здоровье интернированных. Лагерная баня оборудована не паром, а душами удовлетворительно. Но полное отсутствие у интернированных белья, а у многих шинелей и обуви лишает возможности последних ею пользоваться.

Американский христианский союз молодежи сосредотачивает свою деятельность в Польше преимущественно в лагерях, проявляет ее довольно интенсивно и здесь. Деятельность его направлена на удовлетворение культурных нужд, а также на оказание трудовой помощи.

Первое выражается в организации школы-грамоты для взрослых, посещаемость которой в 450 чел., курсов (сел. – хоз., бухгалтерских, кооперативных), затем в организации физических развлечений, клуба с имеющейся при нем библиотекой-читальней, поддержке артистов, сорганизовавшихся в несколько трупп, организацией оркестра, как балалаечного, так и струнного. Неудобство помещений, необходимость приспособления бараков для занятий, как в смысле их оборудования, так и отопления, заставило побороть немало трудностей. Однако после больших усилий стоящему во главе секретарю союза г. Андерсону и его русским сотрудникам (полковнику Костенда и Извекову) удалось к настоящему времени наладить дело.

В особенности следует отметить организацию ежедневных спектаклей. В особом для этого приспособленном помещении, которое посещается настолько охотно жителями лагеря, что театр не вмещает всех желающих. Вследствие этого помещение театра расширяется, и в ближайшем будущем спектакли будут проходить уже в другом, более вместительном здании. В этих спектаклях принимают участие 7 трупп, насчитывающих до 75 человек артистов-любителей. Для поддержки их два спектакля в неделю дают платных. Союз же со своей стороны озабочивается приобретением пьес, снабжением гримом и другими необходимыми принадлежностями. Кроме того, раз в неделю дается концерт.

Балалаечный хор сорганизован тем же союзом, для чего им приобретены инструменты и ноты. Всего участников в том хоре 42 человека, во главе его стоит г. Степанов, увлекающийся этим раньше в Пскове. Хор достиг великолепных результатов.

В трудовой отрасли участие союза замечается в организации ремесленных мастерских, цель которых – по дешевым ценам предоставить нуждающимся обшиваться, в особенности производить починку износившейся обуви и одежды. Одновременно с этим дается работа некоторому числу людей по их специальности. Оплата работы производится по особой расценке, причем каждый специалист должен взять себе подмастерье – ученика. Союз в этой области благотворительных целей не преследует, а стремится, снабжая мастерские материалом по заготовительным ценам, дать возможность воспользоваться нуждающимся этой работой.

Сейчас функционируют: сапожных мастерских – 2 (где работает 28 человек), портняжных – 9 (12 человек мастеров), 1 столярная (10 человек), переплетная (8 человек), 1 художественная мастерская (12 человек), 1 художественная мастерская столярная (14 человек), 3 парикмахерских (3 человека). Предполагается в скором времени издавать газету и журнал. Кроме этого выдается женщинам (70–80 человек) работа на дом.

Размер всех этих работ зависит от величины оборотного капитала, и хотя он постоянно возрастает, но тем не менее является ограниченным. За ноябрь месяц общая сумма оборота достигла более 700 тысяч марок.

Кроме Американского союза молодежи проявляет деятельность организация Британского Красного Креста, которая тоже задает работу женщинам, одновременно оказывая благотворительную помощь посредством выдачи детям добавочного питания и раздачей носильных вещей.

Касаясь работы Союза Христианской молодежи, надо указать, что деятельность его получила развитие благодаря проявляемому интересу к делу лиц, стоящих во главе организации, а также и американскому флагу этого учреждения, которому легче было получить содействие местных польских властей. Но благодаря этому привилегированному положению, а с другой стороны, и желанию самих интернированных получить инициативу при посредстве работ в кооперативах создалось известное разногласие между этими организациями.

Кооператив считает работу Союза чуждой себе, как бы насаженной в лагерь извне, почему, как это ни странно, деятельность Союза особого сочувствия в работе по организации мастерских не встречает, создавая известную конкуренцию. Между тем, результат деятельности Союза должен быть признан, безусловно, плодотворным, приносящим огромную пользу.

Казалось бы, что ошибка происходит тут в том отношении, что Союзу следовало бы ставить работу в мастерских на более учебную ногу, создавать при наличии имеющихся у него средств, мастерские-школы. Дабы дать возможность желающим обучиться у специалистов и через некоторое время стать на самостоятельную ногу. Кооперативам же следовало бы стремиться организовывать свою работу на коммерческих основаниях, тем более что имеется в виду завязать сношения через польских представителей на поставку интендантству некоторых отраслей производства, вырабатываемых артелями в лагерях.

В общем, положение интернированных можно определить как очень тяжелое, особенно для тех, кто не имеет одежды и обуви и вынужден целыми днями сидеть в темных и холодных бараках без всякой работы, довольствуясь лишь казенным пайком[1139] …а если возможно, и шинелями (в количестве до 800 человек), 2) развитие организации трудовой помощи, в направлении, как это указано выше, 3) хотя бы временная, впредь до улучшения указанными мерами положения – продовольственная помощь.

Подписи: Бутенко, Азаревич.

С подлинным верно:

Вр. и. делами делопроизводителя Н. Недошивина.

ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 7. Л. 28–31 об. Машинописная копия.

Приложение 17 Письмо бывшего интернированного А. Матвеева из Гранвилля Б. В. Савинкову в Париж об условиях работы интернированных в Польше

Дорогой Борис Викторович!

Простите, что долго Вам не отвечал на Ваше письмо, к сожалению, я могу писать только по воскресным дням, т. к. в будни я нахожусь на работах с 7 ч. утра до 7 ч. вечера, прихожу домой усталый и тотчас же после ужина ложусь спать, чтобы скопить силы для следующего дня. И так изо дня в день.

Письма от Вас в Польше я не получал. Работаю с артелью (79 чел.). Работы земляные, тяжелые, но постепенно начинаю втягиваться. По сравнению с Польшей, здесь, конечно, лучше; можно, хотя и немного, заработать. Получаем 2 фр. 25 сант. в день, работаем 10 час. в день, живем в казармах.

Сообщу Вам вкратце мои скитания в Польше и настроения. 18-го сент. прошлого года я выехал с артелью (50 чел.) из лагеря Щалково на работы на постройку узкоколейки в Ломжинскую губ.[1140] Там проработал 2 месяца; за неимением средств Мин. мутей сообщения постройка была прекращена, и в работе нам было отказано. После чего я скитался по деревням в Ломжинской губ.

В начале декабря из Ломж. губ. я нелегально переехал в Радомскую (легально перекочевать для нас эмигрантов из одного места в другое в Польше почти невозможно). В Радомской губ. работал месяц плотником, за прекращением работы по случаю холодов перекочевал в Келецкую губ., где работал на Тартаке[1141] по разгрузке леса.

До отъезда во Францию, за два дня до отъезда, был арестован полицией и только чудом был освобожден за час до отхода поезда.

За время своего скитания хорошо изучил настроения крестьян и рабочих, и даже полицейских. О своих переживаниях и настроениях скажу то, что я окончательно разочаровался во всех белых организациях и теперь меня ни в какие союзы калачом не заманишь. Для примера возьму несколько организаций.

Вот в Данциге живут три белых генерала, все трое перессорились между собой из-за вопросов, кому быть старшим, а когда к одному из них явилось 18 голодных и оборванных офицеров из лагеря Щалково[1142] с просьбою о помощи, то этот генерал сказал им, что он изображает собою тяжелую артиллерию, а потому для 18 чел. размениваться не желает и отпустил их ни с чем.

Вот Вам в Варшаве РПК, где вы увидите молодых людей с проборами и раскрашенную машинистку, что-то делают, хотя могли бы делать гораздо больше. О так наз. Российском комитете сожалею, что этим бездельникам и дармоедам удалось избежать ЧеКи.

В бытность Вашу в Варшаве Росселевич тоже создал Упину[1143], где вместо трех человек посадил двадцать. Эти двадцать ничего не делали, а сам Росселевич работал до трех часов ночи ежедневно и выдумал такую бухгалтерию, что каждая марка записывалась в 12-ти графах. Упин этот, конечно, кроме вреда, особенно интернированным, ничего не принес. Ваш брат взял на себя задачу не по плечу и что называется сел в лужу. В этом я убедился во время моего пребывания в Лунинце.

В настоящее время почти в каждой стране есть какие-либо белые организации, и все они «борются» с большевиками, а последние по-прежнему властвуют в России и, по словам одного чешского профессора, представляют одно из самых крепких правительств Европы.

Итак, возглавители белых организаций, живя большей частью в столичных городах европейских государств, «борются» с большевиками, а наш брат, кобылка, у кого совесть не позволяет обделывать делишки, ежедневно в течение 10 часов или землю возит в вагонетках, или камни бьет киргой, для того чтобы не издохнуть с голоду.

Письмо мое быть может слишком откровенно и даже дерзко, но это крик наболевшей души, души, которая потеряла семью и лучшие годы и теперь в течение 10 часов в день или землю возит, или камни бьет киргой.

Моя мечта теперь – заработать немного денег, перебраться в Америку, там заняться земледелием – из крестьян я вышел и в крестьянина хочу снова обратиться.

Из лагеря через Фомичева послал Вам письмо, не знаю, получили ли Вы его. Привет моим знакомым. Душевно преданный Вам.

А. Матвеев.

16.03.1924, Гранвилль

ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 121. Л. 3–6 об. Рукописный подлинник.

Приложение 18 Письмо председателя РУД Е. Я. Аболтина в полномочные представительства РСФСР и УССР в Варшаве о продолжении репатриации

Российско-Украинская Делегация

2 февраля 1923 г.

№ 5336

Полпред РСФСР в Варшаве: копия

Полпред УССР в Варшаве

В связи с ликвидацией Российско-Украинской делегации считаем нужным затронуть некоторые вопросы дальнейшей репатриации русско-украинских граждан. За последнее время Российско-Украинская делегация отправляла в СССР почти только интернированных белых армий и совсем малый процент граждан других категорий (военнопленных красноармейцев, старых в/пленных и беженцев, а также восстановленных в гражданстве, но не имевших средств на проезд одиночным порядком).

Ввиду того, что декрет о лишении гражданства для лиц, подходящих под соглашение о репатриации, продлен НКИД только до 1-го января 1923 года, дальнейшая репатриация на основании Соглашения фактически производиться не будет, ибо в каждом отдельном случае отправки необходимо будет запрашивать соответствующие центральные органы. Исключение из этого правила необходимо будет, однако, делать для так называемых интернированных (бывших чинов белых армий). Возвращением рядовых белых армий мы в известной степени заинтересованы и по отношению к ним нужно будет применять упрощенный способ отправки, т. е. без предварительного согласия соответствующих властей.

Так как в ноте нашего Правительства об отзыве РУД ничего не говорится о технике дальнейшей репатриации из России и из Польши, необходимо иметь в виду следующее:

1) По вопросу об интернированных[1144]. По мнению РУД, весной и в начале осени начнется опять запись интернированных на выезд на родину и вероятно за 1923 год будет отправлено до 3000 человек (здесь имеем в виду как русских, так и украинцев). Исходя из смысла ноты Домбского от 24/2-1921 года и на отношение Польской делегации от 18/XI-21 г. за № 7647/21 установить с Польским правительством:

а) интернированные отправляются на основании военнопленных (такое толкование даст нам возможность требовать как бесплатной отправки интернированных, так и предоставления им в Варшаве помещения и пищи до момента отъезда на родину);

б) кто с польской стороны будет ведать в дальнейшем репатриацией (желательно, чтобы этим ведал Консульский департамент министерства иностранных дел, а не министерство внутренних дел, так как последнее содержит у себя на службе в Отделе Интернированных много офицеров из белых армий, и этим отправка будет тормозиться);

в) какие документы на проезд будут выдаваться;

г) как будет производиться отправка, групповая или одиночная (здесь имеем в виду бесплатную отправку интернированных и военнопленных – следовало бы добиться групповой отправки по 30–50 человек, что облегчило бы работу нашим пограничным властям);

д) кто с польской стороны будет ведать представлением помещения и пищи (желательно, чтобы в помещении находились только лица, уезжающие в Россию и имеющие уже согласие русских властей).

2) По вопросу о беженцах, восстановленных в гражданстве, старых пленных. По мнению РУД, эту категорию лиц нужно отправлять на общих основаниях, то есть путем выдачи каждому отдельному лицу заграничного паспорта и визы на въезд в Россию или Украину. Отправка их производится на собственный счет, и никаких помещений им не предоставляется. Этот способ даст возможность нам в России отправлять польбеженцев таким же путем (из России будет отправлено гораздо больше, и нам прямой расчет). Поскольку, однако, не будет производиться в России бесплатная отправка польбеженцев, хотя бы несостоятельных, необходимо договориться здесь о такой же бесплатной отправке и русско-украинских граждан из Польши.

3) В связи с переходом дела репатриации в Консульскую часть, необходимо последней уже теперь поднять вопрос о предоставлении ей некоторых средств на следующие расходы:

1) выдача всем интернированным и военнопленным пособий на фотографические карточки (приблизительно 3000 польмарок на каждого, всего – около 9 000 000 польмарок);

2) выдача в отдельных случаях пособий больным интернированным, а также всем интернированным путевого довольствия, хотя бы 3000 на человека. Всего около 9 000 000 польмарок;

3) выдача пособий русско-украинским гражданам, находящимся в тюрьмах, а также гражданам, внесенным в список 317. В тюрьмах в настоящее время находится около 80 и из списка 317 осталось 220. Считаем на каждого единовременно по 10 000 п.м. – 3 000 000 поль-марок;

4) расходы по разъездам уполномоченных Консульской части по тюрьмам в Польше (в России этот вопрос как будто будет разрешен для поляков благоприятно – необходимо будет и нам тогда использовать это право). Эти расходы учесть в настоящее время трудно;

5) выдача пособий несостоятельным русско-украинским гражданам, подходящих под группу 2-ю (старые пленные[1145], обратники[1146] и проч.);

6) поскольку в России не будет производиться бесплатной отправки польбеженцев, необходимо Консульской части иметь средства на покупку билетов и проч(его) всем несостоятельным лицам, подходящим под п. 2. Вероятно, таких несостоятельных граждан наберется от 300 до 500.

Приложение – перевод отношения Польделегации от 18/XI 1921 года за № 7542, 21.

Председатель Российско-Украинской Делегации – Аболтин.

Секретарь – Вноровский.

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. Пор. 41. Д. 28. Л. 37–39. Машинописная копия.

Приложение 19 Сообщение РУД о продолжении репатриации и персональных списках обмена

Совершенно секретно

№ 5344

Отдел Запада НКИД, тов. БИТНЕРУ

Копия: РУД по делам репатриации

Согласно телеграмме тов. Ганецкого от 12-го апреля 1923 г. в Варшаве восстановлена РУД. 13/IV уехало из Варшавы из бараков Повонзки 150 человек русских граждан и 90 украинских. 14-го апреля Укрпосольство, согласно телеграфного распоряжения т. Яковлева, отправило одиночным путем за свой счет 104 украинских интернированных, принятых к отправке после ликвидации РУД. За билеты на проезд до станции Шепетовка и за визы на выезд уплачено было Укрпосольством свыше 8 000 000 марок. Осталось, таким образом, в бараках Повонзки около 10 человек украинских граждан и около 60 русских, считая и тех, кои были направлены в Польделегацию для отправки 15-го апреля включительно. Всех их Польделегация обещала отправить в ближайшие дни.

В связи с восстановлением работы РУД прошу дать в срочном порядке указания по следующим вопросам:

1. Как понимать существование РУД до 1-го июля – только для поляков, или же вести работу в том же объеме, как было до ликвидации, т. е. до 15-го февраля 1923 г.

2. С наступлением теплых месяцев и с ухудшением материального положения интернированных в Польше замечается намного больший наплыв с работ бывших чинов белых армий с целью вернуться на родину. Просьба сообщить, желательно ли возвращение в Россию этой категории лиц или нет, короче говоря, принимать и отправлять ли интернированных упрощенным способом или же в каждом отдельном случае посылать анкеты, как рядовых, так и офицеров, в ВЦИК на предмет восстановления в гражданстве как несвоевременно записавшихся на выезд.

3. 14/IV Польделегация устно сообщила, что в лагерях Щиперно[1147], Стржалков и Калиш есть много записавшихся у комиссаров лагерей на выезд на родину, и просила ответить, будем ли мы их принимать и желает ли РУД поехать в лагеря или же всех записавшихся прислать в Варшаву. По имеющимся у нас частным сведениям, во всех трех лагерях есть около 300 (русских и украинцев) записавшихся. Поскольку желательно побольше вывезти из Польши б. чинов белых армий, следовало бы поехать в лагеря представителям РУД. Если же возвращение этого элемента нежелательно, можно было бы или прямо отказаться от их приема, ссылаясь, что в лагерях этих все уже были опрошены и могли воспользоваться правом возвращения, или же предложить всех записавшихся прислать в Варшаву, а здесь в каждом отдельном случае можно было бы решить, т. е. взять только тех[1148] нижних чинов, кои не возбуждают никакого подозрения и во время опроса в лагерях находились на работах.

4. Неделю тому назад Польделегация отправила в Барановичи (подготовка к персональному обмену) 22-х товарищей из Мокотовской тюрьмы. Отправлены те, которые остались из предложенных поляками.

30-го декабря 1922 г. 32-х. Все это малоценный элемент, причем из них Мамай, Олексюк Федор и Рашкевич Карл не находятся в списке 317. Сегодня местные товарищи посылают список 62-х к персональному обмену, а также свое мнение о дальнейшем обмене. В списке этом есть мало русских граждан (все вписанные в список 317 … [1149] включались в этот список)[1150], ввиду чего его следует дополнить Вам на основании посланных РУД в свое время материалов. Что касается самого обмена, поддерживаю выдвинутые мною предложения в отношении Консульской части от 20/III за № 590. Прошу сообщить, в каком положении находится в настоящее время вопрос о персональном обмене.

5. Поскольку отправка интернированных упрощенным способом производиться не будет, предлагаю посылку анкет их в ВЦИК на предмет восстановления в россгражданстве производить через Консульскую часть, так как ответы приходят приблизительно через месяца 3–4, а как раз в это время РУД будет ликвидирована, и останутся, таким путем, незаконченные дела.

Сегодня едет в Москву секретарь Посольства т. Логановский и везет с собой мнение полпреда относительно отправки интернированных.

Прошу дать ответы по затронутым вопросам телеграфно или, самое позднее, через т. Логановского.

(-)Секретарь Российско-Украинской делегации

№ 5344

17-го апреля 1923 г.

г. Варшава

Полный материал относительно лиц к персональному обмену послан РУД̓ом 13/II-23 после ликвидации при отчете[1151].

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. Пор. 41. Д. 22. Л. 98–100. Машинописная копия.

Приложение 20 Письмо председателя Российского Попечительного об эмигрантах комитета В.В. Уляницкого

ГАРФ. Ф.7003. Оп.1. Д.1. Л.53

Приложение 21 Письмо председателя Варшавского отделения Земско-городского комитета П.Э. Бутенко

ГАРФ. Ф.7003. Оп.1. Д.7. Л.42

Список сокращений

АВП РФ – Архив внешней политики Российской Федерации

БНР – Белорусская народная республика

ВЦИК – Всероссийский центральный исполнительный Комитет

ВЧК – Всероссийская чрезвычайная комиссия

ГАРФ – Государственный архив Российской Федерации

ГПУ – Главное политическое управление

ДРЗ им. А. Солженицына – Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына

Земгор – Земско-городской комитет

ИНО ГПУ – иностранный отдел ГПУ

МВД – Министерство внутренних дел

МИД – Министерство иностранных дел

МККК – Международный комитет Красного Креста

НДА – Народная демократическая армия С. Н. Булак-Балаховича

НКВД – Народный комиссариат внутренних дел

НКИД – Народный комиссариат по иностранным делам

НСЗРиС – Народный союз защиты родины и свободы

ПНК – Польский национальный комитет

ПОКК – Польское общество Красного Креста

РГАСПИ – Российский государственный архив социально-политической истории

РГВА – Российский государственный военный архив

РККА – Рабоче-крестьянская Красная армия

РОКК – Российское общество Красного Креста

РОСТА – Российское телеграфное агентство

РПК – Русский политический комитет

РСФСР – Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика

РУД – Российско-украинская делегация смешанной советско-польской комиссии по репатриации

РЭК – Российский эвакуационный комитет

СНК – Совет народных комиссаров

СССР – Союз Советских Социалистических Республик

США – Соединенные Штаты Америки

УНР – Украинская народная республика

Упин – Управление интернированных РЭК

УССР – Украинская Советская Социалистическая Республика

Центрэвак – Центральный эвакуационный отдел НКВД РСФСР

ЦК РКП(б) – Центральный комитет Российской коммунистической партии (большевиков)

3РА – 3-я Русская армия

YMCA – Young Men̓s Christian Association (Христианская ассоциация молодых людей)

Примечания

1

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М.: Наука, 1964. Т. 2. С. 438.

(обратно)

2

Черчилль У. Мировой кризис. 1918–1925. Воспоминания. М.; Л.: Госвоениздат, 1932. С. 169.

(обратно)

3

Рассмотрение истории армии УНР и ее интернирования в польских лагерях не входит в задачи автора.

(обратно)

4

Такую оценку дал ему соратник Ю. Пилсудского И. Матушевский (РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 146. Л. 84).

(обратно)

5

Письмо Г. В. Чичерина А. А. Иоффе, 5 ноября 1920 г. // АВП РФ. Ф. 04. Оп. 32. Пор. 35. П. 205. Д. 52437. Л. 43.

(обратно)

6

Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной Армии в польских лагерях (1919–1924 гг). Ч. I. М.: Институт военной истории МО РФ, 2008.

(обратно)

7

Такое определение для контингента интернированных антисоветских формирований в Польше утвердилось в переписке РУД с НКИД и полномочным представительством в Варшаве. Наряду с ним употреблялось определение «интернированные». Мы используем оба определения.

(обратно)

8

Красная Книга: Сб. дипломатических документов о русско-польских отношениях с 1918 по 1920 г. М.: Государственное издательство, 1920; Советская Россия и Польша. М.: Издание Народного комиссариата по иностранным делам, сентябрь 1921; Дело Бориса Савинкова / Предисловие Ем. Ярославского, примеч. П. Шубина. М.: Госиздат, М. 1925; Международная политика Новейшего времени в договорах, нотах и декларациях. Ч. 3. Вып. 1. М.: Издание Литиздата НКИД, 1928; Какурин Н. Е. Как сражалась революция. М.: Политиздат, 1990. Т. 2; Меликов В. А. Марна – 1914 года. Висла – 1920 года. Смирна – 1922 года. М., 1928; Красный архив. 1930. Т. 2; Внешняя политика СССР: 1917–1920 гг. Сборник документов. Т. 1 / Сост.: А. С. Тисминец; отв. ред. С. А. Лозовский; ред. и примеч. Б. Е. Штейн. М., 1944; Документы по истории внешней политики СССР. М., 1958. Т. II, 1959. Т. III, 1960. Т. IV, 1961. Т. V; Из истории Гражданской войны в СССР. 1917–1922. М., 1961. Т. 3; Чичерин Г. В. Статьи и речи по вопросам международной политики. М.: Изд. социально-экономической литературы, 1961; Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М.: Издательство АН СССР, 1963. Т. 1; 1964. Т. 2; 1965. Т. 3; 1966. Т. 4; Директивы Главного командования Красной Армии (1917–1920). Сб. документов. М., 1969; Директивы командований фронтов Красной Армии. 1974. Т. 3.; Польско-советская война. 1919–1920: Ранее не опубликованные документы и материалы: Сб. док. под ред. И. И. Костюшко. В 2 ч. М.: Институт славяноведения РАН, 1994; Очерки истории российской внешней разведки. М.: Международные отношения, 1996. Т. 2; Материалы «Особой папки» Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) по вопросу советско-польских отношений 1923–1944 гг. М., 1997; Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 1. Исход. М.: Издательство «Гея» – Москва, 1998; Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. М.: Издательство «Гея» – Москва, 1998; Ленин. В. И. Неизвестные документы 1891–1922 гг. М.: РОССПЭН, 1999; Kumaniecki K. W. Odbudowa państwowości polskiej. Najważniejsze dokumenty 1912 – styczeń 1924. W. 1924; Dokumenty i materiały do historii stosunków рolsko-radzieckich. W., 1961. Т. 2; Тajne rokowania polsko-radzieckie w 1919 r. materiały archiwalne i dokumenty. W., 1986; Documents on British Foreign Policy 1919–1939. First Series, Vol. III; Wędziagolski K. Pamiętniki. W., 1989; Świtalski K. Diariusz 1919–1935. Do druku przygotowali A. Garlicki i R. Świętek. Warszawa, 1992.

(обратно)

9

Савинков Б. В. На пути к «третьей России». Варшава, 1920; Он же. Русская народная Добровольческая армия в походе. Варшава: Изд. РПК, [1920?]; Он же. Июнь 1920 – ноябрь 1921. Варшава, 1921; Лохвицкий И. А. То, что было… / Атаман Искра (И. А. Лохвицкий). Берлин, 1922; Лорд Берти. За кулисами Антанты. Дневник британского посла в Париже. 1914–1919. М.; Л., 1927; Simanskij P. Kampania białoruska Rosyjskiej Armii Ludowo-Ochotniczej Generała Bułak-Bałachowicza w r. 1920 // Bellona. R. 13. T. XXXVII, Zesz. 2. Warszawa, 1931; Черчилль У. Мировой кризис. 1918–1925. Воспоминания. М.; Л.: Госвоениздат, 1932; Piłsudski J. Pisma zbiorowe. W., 1937. T. 5; Нео-Сильвестр Г. Батько Булак-Балахович // Возрождение. Paris, 1951. Тетр. 16; Вендзягольский К. М. Савинков // Новый журнал. 1963. № 71, 72; О ген. Балаховиче и полк. Яковлеве. Старый Волчанец // Часовой. Bruxelles, 1965. № 464 (2); Локкарт Р. Б. Ас шпионажа // Сидней Рейли: шпион – легенда ХХ века. М.: Центрполиграф, 2001.

(обратно)

10

Белое дело. М., 1928. Т. 6; Фон Валь Э. Г. К истории Белого движения. Деятельность генерал-адъютанта Щербачева. Таллинн, 1935; Фон Валь Е. Г. Как Пилсудский погубил Деникина. Таллинн, 1938; Врангель П. Н. Южный фронт (ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г). Ч. I. Воспоминания. М.: Терра, 1992; Деникин А. И. Польша и Добровольческая армия. Париж, 1926; Деникин А. И. Поход на Москву // Белое движение: начало и конец. М., 1990; Деникин А. И. Поход на Москву («Очерки русской смуты»). М.: Воениздат, 1989; Деникин А. И., Лампе А. А. Трагедия белой армии. М., 1991; Лампе А. А. Причины неудачи вооруженного выступления белых // Пути верных. Париж, 1960; Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии. Берлин, 1921; Материалы по истории Донской артиллерии. Вып. 1–2. Париж, 1935–1939; Митрополит Евлогий. Путь моей жизни. Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Манухиной. Разные издания. Гл. 21; Белая борьба на Северо-Западе России / Составление, научная редакция, предисловие и комментарии С. В. Волкова. М.: Центрполиграф, 2003; Белое движение на Северо-Западе России / Белая гвардия. № 7. М.: Посев.

(обратно)

11

Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг.: Сб. док. и матер. М.; СПб.: Летний сад, 2004; Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) и Европа. Решения «Особой папки». 1923–1939. М.: РОССПЭН, 2001; Борис Савинков на Лубянке. Документы / Научн. ред. А. Л. Литвин. М.: РОССПЭН, 2001; Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 2. Несбывшиеся надежды… 1923 г. М.: Триада-Х, 2001; Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. М.: Триада-Ф, 2002; Русская военная эмиграция 20–40-х годов ХХ века. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза» 1924 г. М., 2007; Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 5. Раскол. 1924–1925 гг. М., 2010; «Всё служило Балаховичу». Из Воспоминаний В. В. Савинкова. Ч. 6. «Поход генерала Булак-Балаховича» / Публ. и предисл. Т. М. Симоновой при участии В. А. Авдеева // Источник. 2001. № 4; Русские беженцы: Проблемы расселения, возвращения на Родину, урегулирования правового положения (1920–1930-е годы): Сборник документов и материалов / Сост. З. С. Бочарова. М.: РОССПЭН, 2004; Нивьер А. Православные священнослужители, богословы и церковные деятели русской эмиграции в Западной и Центральной Европе. 1920–1995 / Биограф. справочник. Москва – Париж: Русский путь – YMCA – PRESS. 2007; Российское зарубежье во Франции. 1919–2000 / Биограф. словарь в 3 т. Т. 1. М.: Наука, Дом-музей Марины Цветаевой, 2008.

(обратно)

12

Собрание узаконений и распоряжений Правительства РСФСР за 1919–1925 гг.; Егорьев В. В., Лашкевич Г. Н., Плоткин М. А., Розенблюм Б. Д. Правовое положение граждан и юридических лиц СССР за границей. М.: Юридическое издательство НКЮ РСФСР, 1926; Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной Армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). Ч. I. М.: ИВИ МО РФ, 2008; Симонова Т. М. Проблемы и особенности репатриации в РСФСР (СССР) в 1921–1925 гг. (на примере репатриации из Польши) // Нансеновские чтения 2008. Научный редактор М. Н. Толстой. СПб., 2009; Симонова Т. М. Возвращенцы. // Родина. 2009. № 4.

(обратно)

13

Иванов Л. Н. Англо-французское сближение // Мировое хозяйство и мировая политика. 1928. № 11; Он же. Мировая политика после Версаля. М., 1928; Он же. Лига Наций. М., 1929.

(обратно)

14

Ольшанский П. Н. Рижский мир. Из истории борьбы Советского правительства за установление мирных отношений с Польшей (конец 1918 – март 1921 г).. М., 1969; Он же. Рижский мир и развитие советско-польских отношений. 1921–1924 гг. М., 1974.

(обратно)

15

Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. М., 1981; Почс К. Я. «Санитарный кордон». Прибалтийский регион и Польша в антисоветских планах английского и французского империализма (1921–1929 гг.). Рига, 1985; Молчанов Н. Н. Генерал де Голль. М., 1988; Пилсудский против Тухачевского. М., 1991.

(обратно)

16

Михутина И. В. Польско-советская война 1919–1920 гг. М.: ИСБ РАН, 1994; Лiтвiн А. Генерал Булак-Балаховiч (мiфы, фальсiфiкацыi, рэальнасць) // Сыны i пасынкi Беларусi. Минск, 1996; Алексеев Д. Ю. Б. В. Савинков и его деятельность по формированию русских войск в Польше в 1920-м году // Вестник молодых ученых Санкт-Петербургского университета. Серия: Исторические науки. 1999. № 5; Симонова Т. М. Я зеленый генерал // Родина. 1997. № 11; В. Г. Орлов. Двойной агент: Записки русского контрразведчика. Пер. с английского М. С. Шульженко; автор послесловия, имен. указ. и прилож. А. А. Зданович. М., 1998.

(обратно)

17

«Войска брошены на произвол судьбы». Бредовский поход в Польшу. Публ. Т. М. Симоновой // Источник. 2000. № 2; Горлов С. А. Совершенно секретно: Альянс Москва – Берлин, 1920–1933 гг. (Военно-политические отношения СССР – Германия). М. 2001; Мельтюхов М. И. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918–1939 гг. М.: Вече, 2001; «Опять бьют бичом, прошибают головы камнями». Русские в польских концентрационных лагерях. 1920–1924 гг. Публ. Т. М. Симоновой // Источник. 2001. № 3; Симонова Т. М. Прометеизм во внешней политике Польши. 1919–1924 гг. // Новая и новейшая история. 2002. № 4; Волков С. В. Трагедия русского офицерства. М.: ЗАО «Центрполиграф», 2002; Зданович А. А. Свои и чужие – интриги разведки. М.: Олма-пресс, 2002; Ёлкин А. И. Русские казаки в Польше в 20–40-е годы ХХ века // Вісник Харківського національного університету ім. В. Н. Каразіна. № 566: Історія. Вип. 34. Харків: НМЦ «СД», 2002; Екабсонс Э. Латвия и российский Северо-западный корпус (Северная армия Юденича) в 1918–1920 гг. // Россия и Балтия. Эпоха перемен. (1914–1924). М., 2002; Матвеев Г. Ф. Еще раз о численности красноармейцев в польском плену в 1919–1920 годах // Новая и новейшая история. 2006. № 3; Иванов Ю. В. Очерки истории советско-польских отношений в документах 1917–1945 гг. // Наш современник. 2003. № 10; Клавинг В. Гражданская война в России: Белые армии. Военно-историческая библиотека. М., 2003; Флейшман Л. В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать. М., 2003; Зубачевский В. А. Политика России в отношении восточной части Центральной Европы (1917–1923 гг.).: Геополитический аспект. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2005; Зуев М. Н., Изонов В. В., Симонова Т. М. Советская Россия и Польша 1918–1920 гг. Советско-польское вооруженное противостояние 1918–1919 гг. Советско-польская война 1920 г. / Под общ. ред. Кольтюкова А. А. М.: Московская типография № 2, 2006; Крапивин С. Товарищ «У» и двойное убийство 7 июня 1927 года // Страницы истории. 2007. 18 мая и 8 июня (http://www. expressnews. by/2519. html); Симонова Т. М. Ликер «Слезы Карахана» // Родина. 2007. № 10; Колонтари А. К истории русской белой эмиграции в Венгрии в межвоенный период // В поисках лучшей доли. Российская эмиграция в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. Вторая половина XIX – первая половина XX в. М.: Индрик, 2009; Симонова Т. М. Савинков Б. В. // Общественная мысль Русского зарубежья. Энциклопедия. М.: РОССПЭН, 2009; Она же. Савинков В. В. // Там же; Она же. Философов Д. В. // Там же; Кручинин А. С. Пинско-Волынский батальон: добровольческая часть на фоне русско-польских отношений // 1919 год в судьбах России и мира: широкомасштабная Гражданская война и интервенция в России, зарождение новой системы международных отношений: Сб. матер. научн. конференции / Отв. ред. В. И. Голдин. Архангельск: Солти, 2009; Кручинин А. С. Минск или Москва? Стратегия Б. В. Савинкова и братьев Балаховичей в ноябре 1920 г. // 1920 год в судьбах России и мира: апофеоз Гражданской войны в России и ее воздействие на международные отношения. Сб. матер. научн. конференции / Отв. ред. В. И. Голдин. Архангельск: Солти, 2010; Симонова Т. М. Антисоветские вооруженные отряды и Польша. 1919–1920 гг. Причины создания и численность // Там же; Генерал Станислав Булак-Балахович в 1939 году / Публ. А. Кручинина и П. Мицнера // Новая Польша. 2010. № 7–8.

(обратно)

18

См., например: Pobóg-Мalinowski W. Najnowsza polityczna historia Polski. Londyn, 1960. Т. 3; Kukułka J. Francja a Polska po traktacie wersalskim (1919–1922). W., 1970; Ciałowicz J. Polsko-francuski sojusz wojskowy 1921–1939. Warszawa, 1970; Gostyńska W. Stosunki polsko-radzieckie 1918–1919. W.: Książka i wiedza, 1972; Krasuski J. Stosunki polsko-niemieckie 1919–1932. Poznań, 1975; Ajnenkiel А. Od rządów ludowych do przewrotu majowego: zarys dziejów politycznych Polski 1918–1926. W., 1977; Stawecki P. Polityka wojskowa Polski 1921–1926. W.: Wydawnictwo Ministerstwa Obrony Narodowej, 1981; Materski W. Polska a ZSSR 1923–1924. Stosunki wzajemne na tle sytuacji politycznej w Europie. Wrocław: Ossolineum, 1981; Faryś J. Koncepcje polskiej polityki zagranicznej 1918–1939. W., 1981; Hauser P. Niemcy wobec sprawy polskiej Poznań, 1984; Krasuski J. Między wojnami. Polityka zagraniczna II Rzeczypospolitej W., 1985.

(обратно)

19

Grosfeld L. Piłsudski i Sawinkow // Studia historyczne. Księga jubileuszowa z okazj 70 rocznicy urodzin prof. dra Stanisława Arnolda. W., 1965; Juzwenko А. Polska a “biała” Rosjał (od listopada 1918 do kwietnia 1920 r).. Wrocław, 1973; Leczyk M. Polityka Drugiej Rzeczypospolitej wobec ZSRR w latach 1925–1934. Warszawa, 1976.

(обратно)

20

Gregorowicz S. Polsko-radzieckie stosunki polityczne w latach 1932–1935. Wrocław, 1982.

(обратно)

21

Batowski H. Między dwiema wojnami 1918–1939: Zarys historii dyplomatycznej. Kraków, 1988.

(обратно)

22

Carley Michael Jabara. Anti-Bolshevism in French Foreign Policy: The Crisis in Poland in 1920 // The International History Review. 1980. Vol. 2. No. 3 (Jul)., [Электронный ресурс] URL: (дата обращения: 10. 10. 2010).

(обратно)

23

Faryś J. Niemcy w myśli politycznej piłsudczyków w latach dwudziestych // Niemcy w polityce międzynarodowej. 1919–1939. T. I. Era Stresemanna. Poznań, 1990; Łossowski P. Polska w Europie i świecie 1918–1939. Warszawa, 1990; Essen A. Polska a Mała Ententa 1920–1934. Warszawa – Kraków, 1992; Zacharias M. W cieniu zagrozenia. Polityką zagraniczną Rzeczypospolitej. 1918–1939. Warszawa, 1993; Materski W. Tarcza Europy. Stosunki polsko-niemieckie 1918–1939. Warszawa, 1994; Gregorowicz S., Zacharias M. Polska – Związek Sowiecki. Stosunki polityczne 1925–1939. Warszawa, 1995; Leczyk M. Polska i sąsiedzi. Stosunki wojskowe. Białystok, 1997; Stawecki P. Ofi cerowie dyplomowani wojska Drugiej Rzeczypospolitej, Wrocław – Warszawa – Kraków, 1997; Karski J. Wielkie mocarstwa wobec Polski 1919–1945. Od Wersalu do Jałty, Lublin, 1998; Sierpowski S. Między wojnami 1919–1939, Poznań, 1999. Сz. 1, 2; Okulewicz P. Koncepcja «międzymorza» w myśli i praktyce politycznej obozu Józefa Piłsudskiego w latach 1918–1926. Poznań, 2001; Włodarkiewicz W. Przed 17 września 1939 roku. Radzieckie zagrożenie Rzeczypospolitej w ocenach polskich naczelnych władz wojskowych 1921–1939. W.: Wydawnictwo Neriton, 2002; Wołos М. «Józef Beck: espion allemand?» Histoire d’une rumeur // Revue historique des armées. 2010. № 260.

(обратно)

24

Historia dyplomacji polskiej. 1918–1939 / Red. P. Łossowski. Warszawa, 1998. T. IV.

(обратно)

25

См., например: Schramm T. Francuskie misje wojskowe w państwach Europy środkowej 1919–1938. Poznań: Wydawnictwo Naukowe UAM, 1987; La France à la recherche de sécurité 1920–1922 / Institut d’Histoire des Confl its Contemporains (IHCC). Château de Vincennes: Presses universitaires de France, 1999; Guelton F. Le capitaine de Gaulle et la Pologne (1919–1921) // Charles de Gaulle, la jeunesse et la guerre 1890–1920. Plon, 2001; Maliszewski L. Louis Faury (1874–1947): entre gloire et oubli // Revue historique des armées. 2010. № 260.

(обратно)

26

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. Toruń, 1991; Karpus Z. Wschodni sojusznicy Polski w wojnie 1920 roku: oddziały ukraińskie, rosyjskie, kozackie i białoruskie w latach 1919–1920. Toruń, 1999.

(обратно)

27

См., например: Висьневский Я. Войско Польское в Сибири в революции и Гражданской войне в России // Революционная Россия 1917 года и польский вопрос: Новые источники, новые взгляды: Сб. статей польских и российских исследователей. М.: Институт славяноведения РАН, 2009; Волос М. Польская военная организация в России и на Украине в 1917–1918 годах // Там же.

(обратно)

28

Русские беженцы: Проблемы расселения, возвращения на Родину, урегулирования правового положения (1920–1930-е годы). С. 5.

(обратно)

29

Из заявления премьер-министра Франции Ж. Клемансо на совещании с премьер-министром британского правительства Д. Ллойд-Джорджем и послами США и Италии 12 декабря 1919 г. (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 438).

(обратно)

30

2 (15) декабря 1917 г. подписано советско-германское перемирие, после чего начались переговоры о мире. Советская Россия после жесткого военно-политического давления со стороны стран Четверного союза подписала мирный договор 3 марта 1918 г.

(обратно)

31

Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии. Берлин, 1921. С. 6.; Екабсонс Э. Латвия и российский Северо-западный корпус (Северная армия Н. Н. Юденича) в 1918–1920 гг. // Россия и Балтия. Эпоха перемен. (1914–1924). М., 2002. С. 129.

(обратно)

32

Был сформирован в районе Пскова – Изборска – Острова – Режицы – Двинска под общим руководством германского командования в конце октября 1918 г. при активном участии светлейшего князя А. П. Ливена и капитана К. И. Дыдорова. См.: Белая борьба на Северо-Западе России / Составление, научная редакция, предисл. и коммент. С. В. Волкова. М.: Центрполиграф, 2003. С. 56–58.

(обратно)

33

ПНК к декабрю 1917 г. был признан Францией, Англией, Италией и США в качестве официальной польской организации.

(обратно)

34

Hauser P. Niemcy wobec sprawy polskiej. Poznań, 1984. S. 20.

(обратно)

35

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М., 1963. Т. 1. С. 458–460.

(обратно)

36

Английские корабли в тот момент стояли в Балтийском море и представляли собой самую серьезную военную силу в регионе. Британские военные базы располагались в латвийских портах Риги, Либавы и Виндавы.

(обратно)

37

Валь Э. Г. фон. К истории Белого движения. Деятельность генерал-адъютанта Щербачева. Таллинн, 1935. С. 133.

(обратно)

38

Симонова Т. М. Прометеизм во внешней политике Польши. 1919–1924 гг.

(обратно)

39

Такое определение для группы сторонников Ю. Пилсудского – военных и дипломатов – принадлежит Г. В. Чичерину.

(обратно)

40

Лорд Берти. За кулисами Антанты. Дневник британского посла в Париже. 1914–1919. М.; Л., 1927. С. 172.

(обратно)

41

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М., 1964. Т. 2. С. 439–440. Российский исследователь В. А. Зубачевский полагает, что Пилсудский стремился к образованию великодержавной Польши «вопреки мнению Запада». Такое утверждение, на наш взгляд, требует более детального уточнения в связи с пропольской позицией Франции. См.: Зубачевский В. А. Политика России в отношении восточной части Центральной Европы (1917–1923 гг.). С. 54.

(обратно)

42

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 206.

(обратно)

43

Karpus Z. Wschodni sojusznicy Polski w wojnie 1920 roku: oddziały ukraińskie, rosyjskie, kozackie i białoruskie w latach 1919–1920. Toruń, 1999. S. 7–8.

(обратно)

44

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 206.

(обратно)

45

Латышские части под командованием полковника Я. Балодиса, германская добровольческая Железная дивизия майора Й. Бишофа, отряд Светлейшего князя А. П. Ливена.

(обратно)

46

Светлейший князь А. Ливен. Основание отряда // Белая борьба на Северо-Западе России. М.: Центрполиграф, 2003. С. 32.

(обратно)

47

Французская военная миссия в Польше (1919–1939 гг). в составе 400 офицеров официально являлась консультативным органом и имела задачу подготовки национальной польской армии. Cм. подробнее: Schramm T. Francuskie misje wojskowe w państwach Europy środkowej 1919–1938. Poznań: Wydawnictwo Naukowe UAM, 1987; Guelton F. Le capitaine de Gaulle et la Pologne (1919–1921) // Charles de Gaulle, la jeunesse et la guerre 1890–1920. Plon, 2001; Maliszewski L. Louis Faury (1874–1947): entre gloire et oubli // Revue historique des armées. 2010. № 260.

(обратно)

48

Белая борьба на Северо-Западе России. С. 39, 46, 48.

(обратно)

49

Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг. С: б. док. и матер. М.; СПб.: Летний сад, 2004. С. 63.

(обратно)

50

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 278. В этот период проходила организация польской армии и стягивание этнических польских сил, в том числе и с территории, контролируемой Колчаком и Врангелем. Так, в Сибири была сформирована 5-я дивизия под командованием Ю. Галлера численностью 15 тысяч человек. По данным польского Генштаба, общая численность этнических поляков из числа австрийских и германских военнопленных на территории России составляла 40 тысяч человек (Там же. С. 298).

(обратно)

51

П. Р. Бермондт, георгиевский кавалер, с февраля 1919 г. – командир партизанского конно-пулеметного отряда имени графа Келлера в Германии. Британский генерал Ф. Марш считал полковника Бермондта более решительным, чем Юденич. К августу 1919 г. численность отряда составила около 5 тысяч человек. Бермондт разорвал отношения с Юденичем и Деникиным, и 21 августа под наименованием «главнокомандующего Западной добровольческой армией полковника Авалова» принял на себя управление «в защиту Латвийской области». В августе 1919 г. численность Западной армии Бермондта составила до 35 тысяч штыков и сабель.

(обратно)

52

Полковник Отдельного корпуса жандармов Е. П. Вырголич в июне 1919 г. прибыл в отряд Ливена из Германии. В Митаве и Шавлях он также приступил к формированию собственного отряда. Численность отряда составила не более 1500 человек. Все три отряда – Ливена, Бермондта и Вырголича – к июлю 1919 г. оформились в Западный корпус Северо-Западной добровольческой армии.

(обратно)

53

Белая борьба на Северо-Западе России. С. 47.

(обратно)

54

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 299.

(обратно)

55

Латвии, Литвы, Эстонии, Польши, Н. Н. Юденича и П. Р. Бермондта.

(обратно)

56

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 137.

(обратно)

57

На 18 июля в его составе насчитывалось 755 русских штыков. См.: Кручинин А. С. Пинско-Волынский батальон: добровольческая часть на фоне русско-польских отношений // 1919 год в судьбах России и мира. С. 93–94.

(обратно)

58

А. С. Кручинин справедливо полагает, что эта информация требует дополнительной проверки. Личный состав батальона был переправлен в месте с солдатами и офицерами армии Бредова в Крым. Там батальон весной 1920 г. был влит в 50-й пехотный Белостокский полк. См.: Там же. С. 95.

(обратно)

59

С. Д. Сазонов – в 1910–1916 гг. министр иностранных дел Российской империи. В 1918–1920 гг. – член Политического совета (Париж).

(обратно)

60

Г. Н. Кутепов – племянник генерала А. П. Кутепова, профессиональный дипломат.

(обратно)

61

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 314.

(обратно)

62

Деникин А. И. Поход на Москву // Белое движение: начало и конец. М., 1990. С. 267.

(обратно)

63

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 349.

(обратно)

64

Там же. С. 367.

(обратно)

65

Там же. С. 294.

(обратно)

66

Переговоры были долгими и завершились подписанием мирного договора и тайного военного соглашения только 22–23 апреля 1920 г.

(обратно)

67

Сообщение военного атташе в Финляндии полковника Пожерского в главное командование польской армии от 23 июня 1919 г. // РГВА. Ф. 308к. Оп. 1. Д. 645. Л. 11.

(обратно)

68

Сообщение военного атташе в Финляндии полковника Пожерского в главное командование польской армии от 22 июля 1919 г. // Там же. Л. 12.

(обратно)

69

Письмо военного атташе Польши в Финляндии полковника Пожерского полковнику Булак-Балаховичу в Псков от 22 июля 1919 г. // Там же. Д. 647. Л. 12.

(обратно)

70

По информации полковника Пожерского, генерал К. Г. Маннергейм заявил, что Финляндия не предпримет каких-либо шагов против Петрограда, «пока Коалиция не признает во всей полноте независимость Финляндии и не будет гарантировать целостность ее границ». (РГВА. Ф. 308к. Оп. 1. Д. 647. Л. 10).

(обратно)

71

Военно-информационный рапорт военного атташе Польши в Финляндии полковника Пожерского от 22 июля 1919 г. // Там же. Л. 9.

(обратно)

72

Военно-информационный рапорт военного атташе Польши в Финляндии полковника Пожерского «Белая Россия, Северо-Западный фронт» от 15 августа 1919 г. // Там же. Л. 42.

(обратно)

73

Донесение военного атташе в Финляндии полковника Пожерского в главное командование польской армии от 28 августа 1919 г. // Там же. Л. 54. В исторической литературе имеет место иное название этой военной части – «Особый отряд БНР в Прибалтике». См.: Генерал Станислав Булак-Балахович в 1939 году / Публ. А. Кручинина и П. Мицнера // Новая Польша. 2010. № 7–8. С. 69.

(обратно)

74

Лiтвiн А. Генерал Булак-Балаховiч (мiфы, фальсiфiкацыi, рэальнасць) // Сыны i пасынкi Беларусi. Минск, 1996. С. 300.

(обратно)

75

Донесение военного атташе в Финляндии полковника Пожерского в главное командование польской армии от 17 октября 1919 г. // РГВА. Ф. 308к. Оп. 1. Д. 647. Л. 105.

(обратно)

76

Донесение военного атташе в Финляндии полковника Пожерского в главное командование польской армии от 18 октября 1919 г. // Там же. Л. 107.

(обратно)

77

Так С. Н. Булак-Балахович охарактеризовал себя в разговоре с З. Гиппиус (Симонова Т. М. Я зеленый генерал // Родина. 1997. № 11. С. 36).

(обратно)

78

А. И. Деникин вопрос о Восточной Галиции и Холмщине решал не в пользу поляков. В данной ситуации он рекомендовал продвинуть польские войска к Мозырю и верхнему Днепру.

(обратно)

79

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 345.

(обратно)

80

Там же. Т. 2. С. 331.

(обратно)

81

Там же. С. 336.

(обратно)

82

Там же. С. 330.

(обратно)

83

Там же. С. 416.

(обратно)

84

Там же. С. 339–340.

(обратно)

85

Там же. Т. 2. С. 357.

(обратно)

86

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 358.

(обратно)

87

Польское общественное мнение левого крыла (социалисты и левое крыло партии народных демократов – «эндеков») пребывало в убеждении, что Антанта возложила всю тяжесть борьбы с большевиками на Польшу, не оказывая ей достаточной поддержки (Там же. С. 359).

(обратно)

88

Там же. С. 369.

(обратно)

89

Там же. С. 348.

(обратно)

90

Деникин А. И. Поход на Москву («Очерки русской смуты»). М.: Воениздат, 1989. С. 101.

(обратно)

91

Лампе А. А. Причины неудачи вооруженного выступления белых // Пути верных. Париж, 1960. С. 49.

(обратно)

92

Деникин А. И. Кто спас Советскую власть от гибели // Деникин А. И., Лампе А. А. Трагедия белой армии. М., 1991. С. 5; Деникин А. И. Польша и Добровольческая армия. Париж, 1926; Валь Э. Г. фон. Как Пилсудский погубил Деникина. Таллинн, 1938.

(обратно)

93

Михутина И. В. Польско – советская война. 1919–1920 гг. М.: ИСБ РАН, 1994. С. 284. См. также: Dokumenty i materialy do historii stosunkow рolsko-radzieckich. Warszawa, 1961. Т. 2. S. 388; Тajne rokowania polsko – radzieckie w 1919 r. materiały archiwalne i dokumenty. Warszawa, 1986. S. 204–205.

(обратно)

94

Выдержка из телеграммы Ю. Мархлевского народному комиссару иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерину от 19 октября 1919 г. о переговорах с капитаном Бернером опубликована Ю. В. Ивановым в: Иванов Ю. В. Очерки истории советско-польских отношений в документах 1917–1945 гг. // Наш современник. 2003. № 10. С. 181.

(обратно)

95

Какурин Н. Е. Как сражалась революция. Т. 2. М.: Политиздат, 1990. С. 288–289.

(обратно)

96

Зубачевский В. А. Политика России в отношении восточной части Центральной Европы (1917–1923 гг.). С. 55.

(обратно)

97

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 373.

(обратно)

98

Начальник польской военной миссии в Сибири майор Окулич доносил в польское военное министерство, что деморализованной и плохо одетой сибирской армии Колчака «грозит полное поражение», усиливается японское влияние, растут симпатии к Германии, а «отношение к полякам недружественное» (Там же. С. 379).

(обратно)

99

Висьневский Я. Войско Польское в Сибири в революции и Гражданской войне в России // Революционная Россия 1917 года и польский вопрос: Новые источники, новые взгляды: Сб. статей польских и российских исследователей. М.: Институт славяноведения РАН, 2009. С. 247.

(обратно)

100

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 381.

(обратно)

101

ГАРФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 123. Л. 42.

(обратно)

102

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 503; Carley M. J. Anti-Bolshevism in French Foreign Policy: The Crisis in Poland in 1920 // The International History Review. 1980. Vol. 2. No. 3 (Jul.). [Электронный ресурс] URL: http://www. jstor. org/stable/40105083 (дата обращения: 10.10. 2010). S. 415.

(обратно)

103

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 373.

(обратно)

104

Зубачевский В. А. Политика России в отношении восточной части Центральной Европы (1917–1923 гг.). С. 54.

(обратно)

105

Там же. С. 479–481.

(обратно)

106

Черчилль У. Мировой кризис. 1918–1925. Воспоминания. М.; Л.: Воениздат, 1932. С. 185.

(обратно)

107

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 488.

(обратно)

108

Там же. С. 491; Documents on British Foreign Policy 1919–1939. First Series, Vol. III. P. 672–676, 787.

(обратно)

109

Деникин А. И. Поход на Москву («Очерки русской смуты»). С. 202–203.

(обратно)

110

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 504.

(обратно)

111

Там же. С. 507.

(обратно)

112

Ф. Фош – с 1918 г. маршал Франции, главнокомандующий войсками союзников.

(обратно)

113

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С530.

(обратно)

114

Там же. С. 508.

(обратно)

115

Ленин В. И. Неизвестные документы 1891–1922 гг. М.: РОССПЭН, 1999. С. 371.

(обратно)

116

Заключено 30 января 1920 г.

(обратно)

117

Правительство Латвии в лице членов Национального совета А. Фриденберга, Н. Фогельмана и Ф. Мендеса, поставивших свои подписи под текстом договора, обязалось не допускать вступления солдат и командного состава «неправительственных войск» и Северо-Западного правительства, а также других организаций и групп в правительственную, т. е. латвийскую армию (Документы внешней политики СССР. М., 1958. Т. II. С. 335).

(обратно)

118

Там же. С. 336.

(обратно)

119

По условиям договора Советская республика должна была выплатить Эстонской республике 15 миллионов рублей золотом и безвозмездно передать ей все корабли российского флота, оказавшиеся в руках эстонцев.

(обратно)

120

В контексте советско-польского военного конфликта ключевое значение имел пункт 4-й VII статьи Тартуского договора. Государствам, организациям и группам, находившимся в фактическом состоянии войны с другой стороной, запрещалось перевозить через порты и территорию договаривающихся сторон военное имущество и все, что могло бы быть использовано во вред договаривающемуся государству (Документы внешней политики СССР. Т. II. С. 343).

(обратно)

121

Там же. С. 345.

(обратно)

122

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 511–513.

(обратно)

123

Там же. С. 518–519.

(обратно)

124

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 548.

(обратно)

125

Черчилль У. Мировой кризис. М.; Л.: Госвоениздат, 1932. С. 169.

(обратно)

126

Локкарт Р. Б. Ас шпионажа // Сидней Рейли: шпион – легенда ХХ века. М.: Центрполиграф, 2001. С. 115.

(обратно)

127

Там же. С. 116–117.

(обратно)

128

После подавления мятежей в Рыбинске и Ярославле в июле 1918 г. Б. В. Савинков переправился в Петроград, затем в Казань, где поступил рядовым в отряд В. О. Каппеля. Сибирское правительство предложило ему пост министра, но Савинков отказался. А. В. Колчак, свергнув это правительство, назначил Савинкова руководителем военной миссии в Париже и начальником Бюро русской прессы информационно-телеграфного агентства «Унион». В августе 1919 г. он прибыл в Париж, был ключевой фигурой в структурах А. В. Колчака: отчеты о финансовой и административно-хозяйственной деятельности Бюро русской прессы направлялись только на имя Б. Савинкова. Только в декабре 1919 г. «Унион» получил из разных источников 370 тысяч французских франков (в основном безвозмездно). См.: Личный архив Б. В. Савинкова. ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 325.

(обратно)

129

Вендзягольский К. М. Савинков // Новый журнал. 1963. № 71. С. 140.

(обратно)

130

В печатных изданиях «Матэн», «Пари Суар», «Журналь де Деба», «Л̓Ордр» и др. (Симонова Т. М. Б. В. Савинков // Общественная мысль Русского зарубежья: Энциклопедия. М.: РОССПЭН, 2009. С. 500).

(обратно)

131

Составленная Б. Савинковым «Памятная записка Российской делегации о политике союзных держав в областях Балтийского края» была подана 13 сентября 1919 г. на рассмотрение в комитет на Версальской конференции.

(обратно)

132

ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 412. Л. 3.

(обратно)

133

Впоследствии в автобиографии («На пути к “третьей” России») об этом периоде в своей биографии (сотрудничестве с Колчаком под лозунгом «единой и неделимой» России) Б. Савинков скромно умолчал.

(обратно)

134

Близкий соратник Пилсудского, офицер российской армии, затем – Первого польского корпуса, Игнаций Матушевский на съезде поляков-военнослужащих в России в Петрограде 7 июня 1917 г. предложил избрать Ю. Пилсудского почетным председателем съезда (Волос М. Польская военная организация в России и на Украине в 1917–1918 годах // Революционная Россия 1917 года и польский вопрос: Новые источники, новые взгляды. С. 195).

(обратно)

135

Отчет майора И. Матушевского начальнику государства Ю. Пилсудскому. Не ранее января 1920 г. (РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 146. Л. 75).

(обратно)

136

До эмиграции в 1918 г. – крупнейший сахарозаводчик и фабрикант, президент пяти столичных банков.

(обратно)

137

Принадлежал к числу наиболее известных русских банкиров и фабрикантов. До 1917 г. – председатель правления Русско-Азиатского банка.

(обратно)

138

До эмиграции в 1918 г. – председатель правления Азовского Донского банка.

(обратно)

139

Был «правой рукой» А. И. Путилова, глава крупного банкирского дома в Петрограде «Г. Лесин».

(обратно)

140

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 146. Л. 80–81.

(обратно)

141

Там же. Л. 84.

(обратно)

142

Juzwenko А. Polska a «biała» Rosja (od listopada 1918 do kwietnia 1920 r). Wrocław, 1973. S. 85.

(обратно)

143

Okulewicz P. Koncepcja «międzymorza» w myśli i praktyce politycznej obozu Józefa Piłsudskiego w latach 1918–1926. Poznań, 2001. S. 50.

(обратно)

144

Ibid. S. 112–113.

(обратно)

145

Wędziagolski К. Pamiętniki. W., 1989. S. 391–395.

(обратно)

146

Grosfeld L. Piłsudski i Sawinkow // Studia historyczne. Księga jubileuszowa z okazji 70 rocznicy urodzin prof. dra Stanisława Arnolda. W., 1965. С. 117–118.

(обратно)

147

К. М. Вендзягольский не только хорошо знал Б. В. Савинкова, но и занимал должность комиссара одной из российских армий в период правления А. Ф. Керенского. См.: Вендзягольский К. М. Савинков // Новый журнал. 1963. № 71; Wędziagolski K. Pamiętniki. W., 1989.

(обратно)

148

Был «правой рукой» А. И. Путилова, глава крупного банкирского дома в Петрограде «Г. Лесин».

(обратно)

149

Донесение английского посланника в Польше Г. Румбольда Дж. Керзону от 23 января 1920 г. (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 479–480).

(обратно)

150

После высылки Б. Савинкова и савинковцев из Польши по требованию советского полномочного представительства в ноябре 1921 г. газету переименовали – «За Свободу».

(обратно)

151

М. М. Литвинов – заместитель наркома по иностранным делам Г. В. Чичерина.

(обратно)

152

Документальных подтверждений посещения С. Д. Сазоновым Варшавы в этот период времени пока не обнаружено.

(обратно)

153

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 502.

(обратно)

154

Кроме главных требований: признание восточных границ Польши 1772 г. и независимости Украины, Литвы, Эстонии, а также казачьих республик на Дону, Кубани, Тереке Пилсудский требовал прекращения агитации в соседних государствах; ратификации мирного договора, заключенного на этих условиях Учредительным собранием, избранным путем всеобщего голосования (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 498).

(обратно)

155

Документы внешней политики СССР. Т. II. С. 427–428; Przegłąd Współczesny. 1936. № 173. S. 49–50.

(обратно)

156

Piłsudski J. Pisma zbiorowe. W., 1937. T. 5. S. 147–149.

(обратно)

157

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 603.

(обратно)

158

Там же. С. 604.

(обратно)

159

Директивы Главного командования Красной Армии (1917–1920): Сб. документов. М., 1969. С. 629, 674.

(обратно)

160

«Войска брошены на произвол судьбы». Бредовский поход в Польшу / Публ. Т. М. Симоновой // Источник. 2000. № 2. С. 10–11.

(обратно)

161

Воспоминания генерала Б. А. Штейфона // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 752. Л. 90.

(обратно)

162

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. Toruń, 1997. S. 76.

(обратно)

163

«Войска брошены на произвол судьбы». Бредовский поход в Польшу. С. 16.

(обратно)

164

Добровольцы из армии Н. Э. Бредова в течение июля и августа 1920 г. были переправлены в Крым к Врангелю несколькими эшелонами через территорию Румынии. По польским данным, около 12,5 тысячи боеспособных офицеров и солдат выехало из Польши. Не пожелавшие ехать в Крым, согласно приказу Бредова № 26 от 10 июня 1920 г., освобождались от службы и лишались довольствия, но могли рассчитывать на «покровительство Польского государства, как гражданские беженцы». Предполагалось, что «небоеспособные элементы и не подлежащие перевозке» должны были поступить на попечение Русского комитета – организации русского национального меньшинства в Польше. Общее число оставшихся в Польше в качестве беженцев составило, по самым скромным подсчетам, почти 7 тысяч человек.

(обратно)

165

По подсчетам З. Карпуса, этнические русские в отряде Булак-Балаховича составляли 41 %, украинцы – 23 %, белорусы – 21 %, поляки – 8 %, шведы и финны – 4 %, эстонцы, латыши, уроженцы Кавказа – 3 % (Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 68). Приводим эти цифры без комментариев.

(обратно)

166

С. Булак-Балахович происходил из католической семьи и был крещен в католичестве, что объясняет его сложное имя. В период Первой мировой войны стал полным георгиевским кавалером. В 20-е гг. в списках польской разведки Булак-Балахович числился в качестве командующего диверсионной группой в Белоруссии (Симонова Т. М. Я зеленый генерал // Родина. 1997. № 11).

(обратно)

167

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 89.

(обратно)

168

Симонова Т. М. Я зеленый генерал. С. 39.

(обратно)

169

РГВА. Ф. 40279. Оп. 1. Д. 4. Л. 11–11 об.

(обратно)

170

ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 4. Л. 128.

(обратно)

171

«Войска брошены на произвол судьбы». Бредовский поход в Польшу. C. 12–15.

(обратно)

172

Из истории Гражданской войны в СССР. 1917–1922. М., 1961. Т. 3. С. 69–70, 86–87.

(обратно)

173

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 155. Л. 5.

(обратно)

174

Через представителя Польши при генерале Врангеле Фр. Скомпского.

(обратно)

175

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 647.

(обратно)

176

Там же. С. 648–649.

(обратно)

177

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 28.

(обратно)

178

Ibid. S. 19–21.

(обратно)

179

Конвенцию с польской стороны подписали уполномоченные военного министерства Польской Республики майор В. Славек и капитан В. Енджеевич. С украинской – уполномоченные Совета народных министров Украинской республики генерал-хорунжий Генерального штаба Синклер и подполковник Генерального штаба Дидковский (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 660).

(обратно)

180

Письмо Б. В. Савинкова Н. В. Чайковскому от 14 июня 1920 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 527. Л. 214 об.

(обратно)

181

Б. В. Савинков просил Н. В. Чайковского передать содержание этого письма П. Б. Струве, Г. Е. Львову, В. А. Маклакову, И. Демидову, С. А. Иванову и B. Л. Бурцеву. (ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 527. Л. 215).

(обратно)

182

Зуев М. Н., Изонов В. В., Симонова Т. М. Советская Россия и Польша 1918–1920 гг. C. 88.

(обратно)

183

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М.: Наука, 1965. Т. 3. С. 65.

(обратно)

184

Зуев М. Н., Изонов В. В., Симонова Т. М. Советская Россия и Польша 1918–1920 гг. С. 93.

(обратно)

185

АВП РФ. Ф. 04. Оп. 32. Пор. 205. Д. 34 (52436). Л. 45–45 об. См.: приложение 1 к данной монографии.

(обратно)

186

Carley M. J. Anti-Bolshevism in French Foreign Policy: The Crisis in Poland in 1920 // The International History Review. 1980. Vol. 2. No. 3 (Jul.). [Электронный ресурс] URL: http://www. jstor. org/stable/40105083 (дата обращения: 10. 10. 2010). S. 418.

(обратно)

187

Симонова Т. М. Прометеизм во внешней политике Польши. С. 50.

(обратно)

188

Вендзягольский К. М. Савинков // Новый журнал. 1963. № 72. С. 154.

(обратно)

189

Письмо Б. В. Савинкова Н. В. Чайковскому от 14 июня 1920 г. // ГАРФ. 5802. Оп. 1. Д. 527. Л. 214 об.

(обратно)

190

Начальник Польского государства, маршал Ю. Пилсудский с молодых лет вел борьбу за восстановление самостоятельности Польши, его политический план-максимум включал создание конфедерации государств-лимитрофов, выделившихся из Российской империи, – Финляндии, Эстонии. Латвии, Литвы, Белоруссии, Украины. От Советской России должны были отделиться, согласно его плану-максимуму, Северный Кавказ и Закавказье, Татарстан и другие народы Поволжья, республики Средней Азии («Туркестан»), Карелия и Ингерманландия и даже казачество. Нельзя признать авторство этой идеи за польским лидером. Пилсудский не был теоретиком, не разрабатывал идеологических программ, в политике он опирался на принцип «свершившихся фактов».

(обратно)

191

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 1. Исход. М.: Издательство «Гея» – Москва, 1998. С. 159.

(обратно)

192

По свидетельству Дикгоф-Деренталя, в три приема на пароходе «Саратов» в Польшу им были отправлены полторы тысячи человек, включая женщин и детей (Борис Савинков на Лубянке. Документы / Научн. ред. А. Л. Литвин. М.: РОССПЭН, 2001. С. 388).

(обратно)

193

Л. Б. Красин был направлен в Лондон для ведения переговоров о торговом сотрудничестве с Англией.

(обратно)

194

РГВА. Ф. 33987. Оп. 3. Д. 50. Л. 91. См.: приложение 2 к данной монографии.

(обратно)

195

Врангель П. Н. Южный фронт (ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г). Ч. I. Воспоминания. М.: Терра, 1992. С. 531.

(обратно)

196

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М.: Наука, 1965. Т. 3. С. 88.

(обратно)

197

Из телеграммы поверенного в делах США в Варшаве Г. Уайта государственному секретарю Б. Кольби от 12 июня 1920 г. (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 85).

(обратно)

198

Там же. С. 89.

(обратно)

199

Эта политическая формула содержалась в приказе Пилсудского по армии и в обращениях Совета обороны государства. (Kumaniecki K. W. Odbudowa państwowości polskiej. Najważniejsze dokumenty 1912–styczeń 1924. Warszawa, 1924. S. 282–283).

(обратно)

200

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 89.

(обратно)

201

Декларация РПК от 2 октября 1920 г. за подписью Б. Савинкова, Д. Философова, Д. Одинца, В. Уляницкого, А. Дикгоф-Деренталя, Д. Мережковского, Н. Буланова // РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 115. Текст документа из ГАРФ опубликован: Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 429.

(обратно)

202

Письмо Б. Савинкова У. Черчиллю от 8 июля 1920 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 527. Л. 194. Письмо опубликовано: Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 410–411.

(обратно)

203

Телеграмма Б. Савинкова генералу А. С. Лукомскому в Константинополь от 23 июня 1920 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 527. Л. 205.

(обратно)

204

Савинков Б. В. Июнь 1920 – ноябрь 1921. Варшава, 1921. С. 15.

(обратно)

205

Савинков Б. В. На пути к «третьей России». Варшава, 1920. С. 53.

(обратно)

206

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 109.

(обратно)

207

Письмо Б. Савинкова генералу К. Соснковскому от 1 июля 1920 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 527. Л. 190.

(обратно)

208

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 409.

(обратно)

209

Отчет о деятельности Российского политического комитета // РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 111–113.

(обратно)

210

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 97. Капитан Ю. Ульрих возглавлял и экспозитуру по украинским делам (организация, вооружение, экипировка, обучение украинских отрядов с центром сначала в Ланьцуте, затем – в Брест-Литовске (Ibid. S. 22).

(обратно)

211

Красный архив. 1930. Т. 2. С. 21.

(обратно)

212

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 90.

(обратно)

213

Письмо Б. Савинкова военному министру Великобритании У. Черчиллю от 8 июля 1920 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 527. Л. 194 об. – 195. Опубликовано: Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 410–411.

(обратно)

214

Документы внешней политики СССР. М., 1959. Т. III. С. 26.

(обратно)

215

Там же. С. 27.

(обратно)

216

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 110.

(обратно)

217

Документы внешней политики СССР. Т. III. С. 55–56.

(обратно)

218

Зуев М. Н., Изонов В. В., Симонова Т. М. Советская Россия и Польша 1918–1920 гг. С. 110.

(обратно)

219

РГАСПИ. Ф. 70. Оп. 5. Д. 437. Л. 1. См.: приложение 3 к данной монографии.

(обратно)

220

Письмо Б. Савинкова К. Соснковскому и ответное письмо на него Соснковского от 4 июля 1920 г. пока не обнаружены.

(обратно)

221

Письмо генерал-поручика К. Соснковского Б. Савинкову от 10 июля 1920 г. // РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 213. Перевод с польского Т. М. Симоновой. Изложение текста письма со ссылкой на: IISG, архив Б. Савинкова, Т. 17, содержится в: Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 136.

(обратно)

222

Зуев М. Н., Изонов В. В., Симонова Т. М. Советская Россия и Польша 1918–1920 гг. С. 111.

(обратно)

223

Цит. по: Мельтюхов М. И. Советско-польские войны. С. 72–73.

(обратно)

224

Письмо Б. Савинкова Начальнику Государства Ю. Пилсудскому от 12 июля 1920 г. // РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 207–207 об.

(обратно)

225

Письмо Б. Савинкова военному вице-министру генералу К. Соснковскому от 15 июля 1920 г. // Там же. Л. 208.

(обратно)

226

Письмо Б. Савинкова Врангелю от 16 июля 1920 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 527. Л. 161. Опубликовано: Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 411–412.

(обратно)

227

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 155. Л. 6.

(обратно)

228

Телеграмма П. Н. Врангеля полковнику Долинскому в Варшаву для Б. Савинкова от 20 июля 1920 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 527. Л. 204.

(обратно)

229

Врангель запретил бредовцам вступать добровольцами в Отдельный русский отряд П. Глазенапа. Отряд Бредова сохранял строевое деление и готовился к переправке в Крым.

(обратно)

230

Письмо Б. Савинкова У. Черчиллю. Без даты // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 527. Л. 192.

(обратно)

231

Должность военного министра в этот период занимал генерал-лейтенант Ю. Лесневский.

(обратно)

232

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 154–155.

(обратно)

233

Carley M. J. Anti-Bolshevism in French Foreign Policy: The Crisis in Poland in 1920 // The International History Review. 1980. Vol. 2. No. 3 (Jul.). P. 410–431. [Электронный ресурс] URL: http://www. jstor. org/stable/40105083 (дата обращения: 10.10.2010). S. 419.

(обратно)

234

Формирование отрядов было решено проводить на сборном пункте в Калише или в лагере Щепёрно (с 27 июля они получили наименование: «учебные лагери № 1 и № 2»). Казачьи части и части русских беженцев должны были сосредоточиваться в Калише. В распоряжение представительства военного министерства в Калише Щепёрно передавались лагери «со всем лагерным оборудованием, управлением и персоналом» (Там же. С. 181).

(обратно)

235

В сборнике «Документы и материалы по истории советско-польских отношений» список не опубликован.

(обратно)

236

Все офицеры были русского происхождения: полковник Толмачев по Познанскому ВО, капитан Молостов – по Львовскому ВО, поручик Марщиков – по Краковскому ВО, ротмистр Черкасов – по Лодзинскому ВО (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 182).

(обратно)

237

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 114–115.

(обратно)

238

Справка Д. В. Философова о деятельности РПК в период с 1 июля 1920 г. по 31 марта 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 3.

(обратно)

239

Архив Международного института социальной истории Нидерландской королевской Академии наук в Амстердаме (IISG. ACCR). Фонд В. Л. Бурцева. Box 37.

(обратно)

240

РГАСПИ. Ф. 70. Оп. 5. Д. 437. Л. 2.

(обратно)

241

Справка Д. В. Философова о деятельности РПК в период с 1 июля 1920 г. по 31 марта 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 3 об.

(обратно)

242

IISG (Амстердам). ACCR. Фонд В. Л. Бурцева. Box 37.

(обратно)

243

Письмо полковника Семенова генералу Б. С. Пермикину, 29 июля 1920 г. // Русская военная эмиграция 20 – 40-х годов. Т. 1. Кн. 1. С. 99.

(обратно)

244

Волков С. В. Трагедия русского офицерства. М.: Центрполиграф, 2002. С. 232.

(обратно)

245

Подполковник фон Валь 2 сентября информировал генерала П. В. Глазенапа о том, что в Эстонии осталось всего 5–6 тысяч бывших военнослужащих Северо-Западной армии. Общая численность этого контингента в период интернирования составляла 15 тысяч человек (Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Т. 1. Кн. 1. С. 140).

(обратно)

246

В случае обнаружения таковых правительство договаривающейся стороны должно было интернировать их в течение 48 часов.

(обратно)

247

Екабсонс Э. Латвия и российский Северо-Западный корпус (Северо-Западная армия Юденича) в 1918–1920 гг. С. 148.

(обратно)

248

Справка Д. В. Философова о деятельности Политического отдела с 1 июля 1920 г. по 31 марта 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 3 об.

(обратно)

249

ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 527. Л. 194.

(обратно)

250

Там же. Л. 195.

(обратно)

251

Секретная телеграмма поверенного в делах в Париже от 6 июля 1920 г. // Там же. Л. 12.

(обратно)

252

Из письма Г. В. Чичерина А. А. Иоффе от 5 ноября 1920 г. // АВП РФ. Ф. 04. Оп. 32. Пор. 35. П. 205. Д. 52437. Л. 43.

(обратно)

253

Пилсудский Ю. 1920 год // Пилсудский против Тухачевского. М.: Военное издательство, 1991. С. 231. Пилсудский подчеркнул: «Г-н Тухачевский вел свои армии к Висле и за Вислу во имя и с целью нести силой то, что в рассматриваемой им проблеме он называет революцией… Советская Россия вела с нами войну под лозунгом навязывания нам, полякам, такого же, как и у нас, государственного, т. е. советского, строя».

(обратно)

254

Воспоминания командующего советским Западным фронтом М. Н. Тухачевского о войне 1920 г. назывались «Поход за Вислу»: Пилсудский против Тухачевского. М., 1991.

(обратно)

255

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 289.

(обратно)

256

Там же. С. 258.

(обратно)

257

Из истории Гражданской войны в СССР. Т. 3. С. 140–142.

(обратно)

258

30 августа 1920 г. в «Дейли геральд» был опубликован текст договора между Врангелем и французским правительством (Там же. С. 143–144, 149–150).

(обратно)

259

Вице-директор Департамента полиции Эстонии и бывший член Союза Защиты Родины и Свободы.

(обратно)

260

ГАРФ. Ф. 6092. Оп. 1. Д. 78. Л. 1. См.: приложение 4 к данной монографии.

(обратно)

261

Письмо Б. Медзинского Б. Савинкову от 7 августа 1920 г. // Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 413–414.

(обратно)

262

Письмо Б. Медзинского Б. Савинкову от 7 августа 1920 г. С. 415.

(обратно)

263

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 282.

(обратно)

264

Такая оценка дана В. А. Меликовым (Меликов В. А. Марна – 1914 года. Висла – 1920 года. Смирна – 1922 года. М., 1928. С. 125).

(обратно)

265

В это время командующий Юго-Западным фронтом А. И. Егоров продолжал наступление на Львов. Несмотря на приказ главкома С. С. Каменева прекратить наступление и передать армию С. М. Буденного и 12-ю армию на Западный фронт под командование Тухачевского, 1-я Конная армия вплоть до 19 августа была втянута в бои за Львов (Зуев М. Н., Изонов В. В., Симонова Т. М. Советская Россия и Польша 1918–1920 гг. С. 121).

(обратно)

266

На участке Седльце – Варшава (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 283).

(обратно)

267

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 116.

(обратно)

268

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 416. На 15 сентября генерал-лейтенант Л. А. Бобошко насчитывал в отряде 4230 человек, т. е. 50 % от состава, предусмотренного штатами. Снабжение отряда осуществлялось на 30–50 % от необходимой ему потребности в вооружении, обеспечении лошадьми и проч. См.: приложение 5 к данной монографии.

(обратно)

269

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 417.

(обратно)

270

Справка Д. В. Философова о деятельности РПК в период с 1 июля 1920 г. по 31 марта 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 3.

(обратно)

271

Донесения агента второго отдела главного командования Польши Г. Лейста (Варшавского) от 28 сентября 1920 г. // РГВА. Ф. 461к. Д. 121. Л. 431–432.

(обратно)

272

ДРЗ им. А. Солженицына. Ф. 39. Оп. 1. Д. 91. Л. 1–2. См.: приложение 5 к данной монографии.

(обратно)

273

В этот период времени – исполняющий обязанности начальника второго отдела штаба военного министерства.

(обратно)

274

ДРЗ им. А. Солженицына. Ф. 39. Оп. 1. Д. 94. Л. 4.

(обратно)

275

Там же. Д. 93. Л. 15. См.: приложение 6 к данной монографии.

(обратно)

276

Мельтюхов М. И. Советско-польские войны. С. 93.

(обратно)

277

Carley M. J. Anti-Bolshevism in French Foreign Policy: The Crisis in Poland in 1920 // The International History Review. 1980. Vol. 2. No. 3 (Jul). P. 410–431. [Электронный ресурс] URL: http://www. jstor. org/stable/40105083 (дата обращения: 10. 10. 2010). S. 420.

(обратно)

278

Текст договора между правительством Франции и Врангелем от 30 августа 1920 г. опубликован: Из истории Гражданской войны в СССР. Т. 3. С. 151.

(обратно)

279

Белое дело. 1928. Т. 6. С. 156.

(обратно)

280

Из истории Гражданской войны в СССР. Т. 3. С. 156.

(обратно)

281

Белое дело. Т. 6. С. 180.

(обратно)

282

Соглашение между С. Булак-Балаховичем и Б. Савинковым от 27 августа 1920 г. // РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 114. Неполный вариант текста соглашения Б. Савинкова с С. Булак-Балаховичем опубликован: Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 423.

(обратно)

283

РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 115.

(обратно)

284

Организатор антисоветских отрядов в Польше. Как и Б. Медзинский, был членом Польской военной организации. Вместе с Медзинским работал над организацией второго отдела штаба военного министерства.

(обратно)

285

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 347.

(обратно)

286

Там же. Т. 3. С. 348.

(обратно)

287

Simanskij P. Kampania białoruska Rosyjskiej Armii Ludowo-Ochotniczej Generała Bułak-Bałachowicza w r. 1920 // Bellona. R. 13. T. XXXVII, Zesz. 2. Warszawa, 1931. S. 197.

(обратно)

288

Красноармейцы в польском плену в 1919–1921 гг. С. 16.

(обратно)

289

О походе и организации армии Балаховича см: «Все служило Балаховичу». Из воспоминаний Б. В. Савинкова. Ч. 6. Поход генерала Булак-Балаховича / Публ. и предисл. Т. М. Симоновой при участии В. А. Авдеева // Источник. 2001. № 4. С. 109.

(обратно)

290

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 91.

(обратно)

291

Симонова Т. М. Я зеленый генерал. С. 41.

(обратно)

292

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 93.

(обратно)

293

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 424.

(обратно)

294

Там же. С. 425.

(обратно)

295

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 349.

(обратно)

296

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 425.

(обратно)

297

Там же. С. 428.

(обратно)

298

ГАРФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 2. Л. 1. См.: приложение 7 к данной монографии.

(обратно)

299

Приказ К. Соснковского от 18 сентября 1920 г. // ДРЗ им. А. Солженицына. Ф. 39. Оп. 1. Д. 94. Л. 13.

(обратно)

300

Секретное письмо Б. Савинкова начальнику второго отдела штаба военного министерства Польши подполковнику Б. Медзинскому от 17 февраля 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 65 об.

(обратно)

301

Донос информатора № 46 из Вильно во второй отдел штаба польского военного министерства от 27 июля 1921 г. // РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 46.

(обратно)

302

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 123.

(обратно)

303

Коммуникат генерального штаба военному атташе Польши в Брюсселе за подписью Ю. Галлера от 22 сентября 1920 г. // РГВА. Ф. 308к. Оп. 9. Д. 323. Л. 9.

(обратно)

304

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 136–137.

(обратно)

305

Матвеев Г. Ф. Еще раз о численности красноармейцев в польском плену в 1919–1920 годах // Новая и новейшая история. 2006. № 3. Примеч. 9.

(обратно)

306

РГВА. Ф. 308к. Оп. 9. Д. 323. Л. 9. Приведенные З. Карпусом факты перехода эскадрона казаков 21-й казачьей дивизии 13 августа и полка Уральских казаков 9 сентября в районе Филимоново в рассматриваемом документе отсутствуют (Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 137).

(обратно)

307

ДРЗ им. А. Солженицына. Ф. 39. Оп. 1. Д. 94. Л. 9.

(обратно)

308

З. Карпус называет Яковлева Вадимом (Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 43, 57, 116, 121, 139). В отечественной исторической, справочной и мемуарной литературе имеет место иное имя есаула Яковлева – Михаил Ильич. Эти источники содержат информацию об одном человеке – есауле, командире Волчанского отряда, в годы Гражданской войны «прославившегося» жестокими мерами на Юге России. См.: Материалы по истории Донской артиллерии. Вып. 1–2. Париж, 1935–1939. С. 8, 51–52; О ген. Балаховиче и полк. Яковлеве: Старый Волчанец // Часовой. Bruxelles, 1965. № 464 (2); Волков С. В. Трагедия русского офицерства. М.: ЗАО «Центрполиграф», 2002. С. 233; Крапивин С. Товарищ «У» и двойное убийство 7 июня 1927 года // Страницы истории. 2007. 18 мая и 8 июня (http://www. expressnews. by/2519. html). Яковлева называли командиром Волчанского партизанского отряда и интернированные в Польше офицеры антисоветских формирований, знакомые с ним по армии Деникина (ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 46. Л. 1). Возможно, по прибытии в Польшу М. И. Яковлев должен был взять псевдоним или сменить имя.

(обратно)

309

Справка французской военной миссии в Польше для военного командования Франции о состоянии антисоветских формирований в Польше. 25 сентября 1920 г. // РГВА. Ф. 1703к. Оп. 1. Д. 466. Л. 19–20. Перевод с французского В. Н. Карпова.

(обратно)

310

РГВА. Ф. 1703к. Оп. 1. Д. 466. Л. 21.

(обратно)

311

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 349.

(обратно)

312

Ковалев Е. Е. Из Польши на Украину. С III-й Русской армией генерала Врангеля // Военная быль. 1957. № 27. С. 14.

(обратно)

313

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 426.

(обратно)

314

РГВА. Ф. 308к. Оп. 9. Д. 323. Л. 7 об.

(обратно)

315

Там же. Л. 9.

(обратно)

316

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 401–402.

(обратно)

317

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 91.

(обратно)

318

Симонова Т. Я зеленый генерал. С. 40.

(обратно)

319

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 350.

(обратно)

320

Письмо генерал-лейтенанта Палена генералу Нисселю от 29 января 1921 г. // Там же. С. 349–351.

(обратно)

321

Из истории Гражданской войны в СССР. М. 1961. С. 152–153.

(обратно)

322

Там же. С. 153–154.

(обратно)

323

Телеграмма корреспондента РОСТА А. Кричевского из Риги в НКИД от 25 сентября 1920 г. // АВП РФ. Ф. 04. Оп. 32. П. 208. Д. 77 (52479). Л. 48.

(обратно)

324

Там же. Л. 47. См.: приложение 8 к данной монографии.

(обратно)

325

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 126.

(обратно)

326

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 404.

(обратно)

327

Декларацию подписали Б. Савинков, Д. Философов, Д. Одинец, В. Уляницкий, А. Дикгоф-Деренталь, Д. Мережковский, Н. Буланов // РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 115. Текст Декларации опубликован в: Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 429.

(обратно)

328

Белое дело. Берлин, 1928. Т. 6. С. 201.

(обратно)

329

Секретное письмо Б. Савинкова начальнику второго отдела штаба военного министерства Польши // РГВА. Ф. 1703к. Оп. 1. Д. 466. Л. 66.

(обратно)

330

Справка Д. В. Философова о деятельности РПК в период с 1 июля 1920 г. по 31 марта 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 3.

(обратно)

331

Там же. Ф. 7002. Оп. 1. Д. 10. Л. 182.

(обратно)

332

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 1. Исход. С. 185.

(обратно)

333

АВП РФ. Ф. 04. Оп. 32. П. 205. Д. 34 (52436). Л. 45 об. См.: приложение 9 к данной монографии.

(обратно)

334

Телеграмма заместителя председателя советской делегации на мирных переговорах с Латвией Я. С. Ганецкого Г. В. Чичерину от 2 октября 1920 г. // Там же. П. 208. Д. 75 (52477). Л. 12.

(обратно)

335

Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). Ч. I. М.: Институт военной истории МО РФ, 2008. С. 32. См. также: Письмо С. Семполовской в РОКК от 25 октября 1920 г. // АВП РФ. Ф. 122. Оп. 1. П. 13. Д. 5. Л. 18–18 об.

(обратно)

336

АВП РФ. Ф. 04. Оп. 32. П. 205. Д. 34 (52436). Л. 45.

(обратно)

337

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 1. Исход. С. 190.

(обратно)

338

Подробнее: В. Г. Орлов. Двойной агент: Записки русского контрразведчика / Пер. с английского М. С. Шульженко; Послесловие, имен. указ. и прилож. А. А. Здановича. М., 1998.

(обратно)

339

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 1. Исход. С. 186–188.

(обратно)

340

Через второй отдел штаба военного министерства В. Г. Орлов получал по 2 тысячи франков ежемесячно. Русские офицеры, которых он устроил в польскую разведку, получали по 500 франков в месяц (Зданович А. А. Свои и чужие – интриги разведки. М.: Олма-пресс, 2002. С. 171).

(обратно)

341

Зданович А. А. Свои и чужие – интриги разведки. С. 172.

(обратно)

342

Эта операция оттянула на себя части Красной армии: 58, 25, 44 и 7-й советских дивизий (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 448).

(обратно)

343

Декларация о Заключении военной конвенции между УНР и РПК // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 142.

(обратно)

344

Мемориал С. Булак-Балаховича от 17 октября 1920 г. // Свобода. 1920. № 79. 17 октября.

(обратно)

345

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 449.

(обратно)

346

Там же. С. 462.

(обратно)

347

Военно-согласительные комиссии договаривающихся сторон работали в Бердичеве и Минске.

(обратно)

348

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 467.

(обратно)

349

II статья Договора о перемирии и прелиминарных условиях мира от 12 октября 1920 г. содержала взаимное решение включить в текст мирного договора обязательство «не создавать и не поддерживать организаций, ставящих себе целью вооруженную борьбу с другой договаривающейся стороной» (Там же. С. 430).

(обратно)

350

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 127.

(обратно)

351

В частности, ноты от 29 и 30 октября 1920 г. (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 465–466, 467–568).

(обратно)

352

8 января 1921 г. РЭК заключил соглашение с командующим антибольшевистскими силами Севера (Ингерманландии и Карелии) полковником Г. Е. Эльвенгреном. Философов разработал также проект соглашения с УНР о совместном представительстве при Союзных державах и совместной борьбе с большевиками (Справка Д. В. Философова о деятельности Политического отдела с 1 июля 1920 г. по 31 марта 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 3 об.).

(обратно)

353

Там же. Л. 3.

(обратно)

354

АВП РФ. Ф. 04. Оп. 32. П. 208. Д. 75 (52477). Л. 12. См.: приложение 9 к данной монографии.

(обратно)

355

Документы внешней политики СССР. Т. II. С. 302.

(обратно)

356

Документы внешней политики СССР. Т. II. С. 310.

(обратно)

357

В тексте официального коммуниката Генерального штаба Польши от 1 ноября 1920 г. в качестве действующих отрядов были перечислены: Украинская армия, отряды генерала Булак-Балаховича, армия Пермикина, отряд атамана Яковлева и др. (РГВА. Ф. 308к. Оп. 9. Д. 323. Л. 48).

(обратно)

358

Ольшанский П. Н. Рижский мир. Из истории борьбы Советского правительства за установление мирных отношений с Польшей (конец 1918 – март 1921 г). М.: Наука, 1969. С. 160.

(обратно)

359

Дело Бориса Савинкова / Предисловие Ем. Ярославского, примеч. П. Шубина. М.: Госиздат, 1924. С. 63.

(обратно)

360

Письмо Г. В. Чичерина А. А. Иоффе от 5 ноября 1920 г. // АВП РФ. Ф. 04. Оп. 32. Пор. 35. П. 205. Д. 52437. Л. 43.

(обратно)

361

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 129.

(обратно)

362

Была сгруппирована в районе Гилузинцы, Вилновинцы, Немчинцы.

(обратно)

363

Ударная группа состояла из трех дивизий: 44, 7, 25-й (Рапорт подпоручика А. К. Рудина председателю РПК Б. В. Савинкову от 22 ноября 1920 г. // Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 335–336).

(обратно)

364

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 134.

(обратно)

365

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 350.

(обратно)

366

Директивы командований фронтов Красной армии. М., 1974. Т. 3. С. 118, 126.

(обратно)

367

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 430.

(обратно)

368

Кручинин А. С. Минск или Москва? Стратегия Б. В. Савинкова и братьев Балаховичей в ноябре 1920 г. // 1920 год в судьбах России и мира. С. 232.

(обратно)

369

Михутина И. В. Польско-советская война 1919–1920 гг. М.: Институт славяноведения и балканистики РАН, 1994. С. 157–159.

(обратно)

370

Симонова Т. М. Я зеленый генерал. С. 40.

(обратно)

371

Ольшанский П. Н. Рижский мир. Из истории борьбы Советского правительства за установление мирных отношений с Польшей (конец 1918 – март 1921 г). С. 167.

(обратно)

372

Этот титул С. Булак-Балахович присвоил себе по аналогии с наименованием Пилсудского начальником Польского государства. В специальной декларации «батька» провозгласил независимую Белоруссию (Симонова Т. М. Я зеленый генерал. С. 41).

(обратно)

373

Дело Бориса Савинкова. С. 64.

(обратно)

374

Савинков Б. В. Русская народная Добровольческая армия в походе. С. 47.

(обратно)

375

Simanskij P. Kampania białoruska Rosyjskiej Armii Ludowo-Ochotniczej Generała Bułak-Bałachowicza w r. 1920. S. 225.

(обратно)

376

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 437–438.

(обратно)

377

Справка о деятельности РПК (РЭК) во второй отдел военного министерства Польши от 7 марта 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 63.

(обратно)

378

Информационное бюро РПК было создано в январе 1920 г., выполняло функции разведки и контрразведки. Особенно бурную деятельность развернуло с лета 1921 г.

(обратно)

379

Иванов Ю. В. Очерки истории советско-польских отношений в документах 1917–1945 гг. // Наш современник. 2003. № 10. С. 185.

(обратно)

380

Пилсудский Ю. 1920 год // Пилсудский против Тухачевского. М., 1991. С. 238.

(обратно)

381

Симонова Т. М. Поле белых крестов. Русские военнопленные в польском плену // Родина. 2001. № 4.

(обратно)

382

Письмо Б. Савинкова С. Булак-Балаховичу от 30 ноября 1920 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 154. Л. 4.

(обратно)

383

Инструкция от 11 июля 1919 г. о порядке транспортировки, регистрации и отправки в концентрационные лагеря военнопленных, интернированных лиц, беженцев и реэмигрантов (Красноармейцы в польском плену в 1919–1921 гг. С. 140).. Интернированные лица оказались в условиях более сложных, чем военнопленные, что вступало в противоречие с положениями, выработанными в Гаагской конвенции 1907 г., о правах и обязанностях нейтральных держав в случае войны.

(обратно)

384

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 431.

(обратно)

385

Подробнее см.: Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). С. 30–31.

(обратно)

386

РГВА. Ф. 308к. Оп. 10. Д. 277. Л. 235.

(обратно)

387

Согласно отчетам главного секретаря по делам военнопленных YMCA Вильсона, в 1920 г. союз распространял свою деятельность на лагеря Стржалково, Тухола, Вадовице, Перемышль, Модлин, Рембертове, Лодзь. В частности, в осмотре этих лагерей принимали участие представители YMCA: Mr. mr. D. Lowrie, Mc. Bride, Riley, Clyde, F. Gould, R. E. Brady, Asche.

(обратно)

388

Доклад Б. Д. Рыбакова председателю Литературно-агитационной комиссии РЭК от 29 января 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 176. Л. 13.

(обратно)

389

На современном уровне изучения проблемы ни подтвердить, ни опровергнуть эту цифру мы не можем, поскольку статистика учета количества красноармейцев, перешедших в антисоветские формирования, в настоящее время недоступна, если она вообще существовала (РГАСПИ. Ф. 63. Оп. 1. Д. 199. Л. 17). См. также: Польско-советская война. 1919–1920: Ранее не опубликованные документы и материалы: Сб. док. под ред. И. И. Костюшко: В 2 ч. М.: Институт славяноведения РАН, 1994. С. 95.

(обратно)

390

Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). С. 32.

(обратно)

391

Б. Савинков не имел в этот момент точных данных о количестве интернированных 3РА. В телеграмме Врангелю он указал 10 тысяч человек // Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 337.

(обратно)

392

Генерал А. Ниссель в 1917–1918 гг. возглавлял французскую военную миссию в России, хорошо владел русским языком. В 1919–1920 гг. возглавлял французскую военную миссию в Прибалтике. В 1920 г. был назначен на должность начальника французской военной миссии в Польше.

(обратно)

393

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 338.

(обратно)

394

Не имея в этот момент точных данных о личном составе, Б. Савинков сообщил в письме Чайковскому о 20 тысячах человек интернированных.

(обратно)

395

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 340.

(обратно)

396

Письмо министра иностранных дел Е. Сапеги в польское посольство в Париже от 7 декабря 1920 г. // РГВА. Ф. 308к. Оп. 9. Д. 715. Л. 1.

(обратно)

397

Kukułka J. Francja a Polska po traktacie wersalskim (1919–1922). W., 1970. S. 418.

(обратно)

398

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 341.

(обратно)

399

Справка о РПК (РЭК) во второй отдел штаба польского военного министерства от 7 марта 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 62–64.

(обратно)

400

Сокращение польского названия Управления по делам возвращения пленных, беженцев и рабочих, созданного по инициативе польского Министерства труда и социальной опеки 1 апреля 1920 г. (Urząd dо spraw powrotu Jeńców, Uchodźców i Robotników). См. подробнее: Kicinger A. Polityka emigracyjna II Rzeczypospolitej // Środkowoeuropejskie Forum Badań Migracyjnych w Warszawie – Central European Forum for Migration Research in Warsaw (CEFMR). Working Paper. 2005. № 4. S. 20.

(обратно)

401

Письмо и. о. начальника второго отдела штаба военного министерства майора Ульриха Б. Савинкову от 22 декабря 1920 г. // РГВА. Ф. 308к. Оп. 10. Д. 278. Л. 178. Перевод с польского языка Т. М. Симоновой.

(обратно)

402

Письмо и. о. начальника второго отдела штаба военного министерства Польши майора Ю. Ульриха от 22 декабря 1920 г. Документ был разослан по следующим адресам: 2-й отдел командования Генерального округа, командование г. Варшавы, Центральный сборный пункт в Варшаве, командование 1-го батальона жандармерии в Варшаве (РГВА. Ф. 308к. Оп. 10. Д. 278. Л. 179. Перевод с польского языка Т. М. Симоновой).

(обратно)

403

Приказ по гарнизону лагеря Щепёрно № 10 от 26 декабря 1920 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 19 об. Анализ документов свидетельствует, что эти суммы никогда не выплачивались.

(обратно)

404

Приказ № 3 интернированным на территории Польши войскам от 12 января 1921 г. // РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 115–115 об.

(обратно)

405

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 138. Л. 11.

(обратно)

406

Там же. Л. 1–34.

(обратно)

407

Из показаний полковника Орлова // Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 239–240.

(обратно)

408

Младший брат С. Н. Булак-Балаховича, Юзеф.

(обратно)

409

РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 115–115 об.

(обратно)

410

Там же. Л. 116–116 об.

(обратно)

411

Письмо и. о. начальника второго отдела штаба военного министерства Польши майора Ю. Ульриха от 22 декабря 1920 г. Документ был разослан по следующим адресам: 2-й отдел командования Генерального округа, командование г. Варшавы, Центральный сборный пункт в Варшаве, командование 1-го батальона жандармерии в Варшаве (РГВА. Ф. 308к. Оп. 10. Д. 278. Л. 179. Перевод с польского языка Т. М. Симоновой).

(обратно)

412

Там же. Л. 13.

(обратно)

413

Секретная справка о положении пунктов литературно-агитационной комиссии РЭК и о работе на местах агитаторов комиссии № 2 от 20 января 1921 г. // Там же. Л. 9–12.

(обратно)

414

Кроме отрядов № 1 и № 2 в польских лагерях находилось около 15 тысяч интернированных лиц из состава УНА (Письмо Б. Савинкова начальнику второго отдела штаба военного министерства от 22 января 1921 г. // РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 142. Л. 104).

(обратно)

415

Приказ гарнизону лагеря Щепёрно № 11 от 27 декабря 1920 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 5–6.

(обратно)

416

Приказ гарнизону лагеря Щепёрно № 5 от 8 января 1921 г. // Там же. Л. 38.

(обратно)

417

Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). С. 83–84.

(обратно)

418

Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). С. 89.

(обратно)

419

Отчет за январь агентов РЭК Орлова и Аничкова о работе в лагере Стржалково от 25 января 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 176. Л. 21.

(обратно)

420

Рапорт штабс-капитана русской армии Гавриила Соловьева поручику второго отдела штаба военного министерства Кошаковскому (Кешковскому) от 13 января 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 116. Л. 184–185.

(обратно)

421

Там же. Д. 176. Л. 116 об. В лагерной библиотеке Щепёрно, собранной американской благотворительной организацией YMCA для военнопленных красноармейцев, в январе 1921 г. под залог в 50 марок интернированные солдаты и офицеры имели право взять одну книгу для чтения (Информация о положении пунктов и работы на местах агитаторов литературно-агитационной комиссии от 20 января 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 10).

(обратно)

422

Приказ гарнизону лагеря Щепёрно № 2 от 16 декабря 1920 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 10 об. – 11.

(обратно)

423

Генерал-майору Матвееву полагалось 40 тысяч польских марок, полковнику Канеману – 50, командиру отряда Белорусского батальона – 120, полковникам Степину и Беляеву – по 15, капитану Войцеховскому – 52, полковнику Звягинцеву – 50, прапорщику Лавенделю – 5, подпоручику Сидорову – 7 тысяч (Приказ гарнизону лагеря Щепёрно № 3 от 5 января 1921 г. // Там же. Л. 36).

(обратно)

424

Краткая сводка деятельности Управления по делам интернированных по реорганизации и устройству Русской армии на территории Польши за подписью М. Росселевича и Ю. Кобылецкого. Без даты // ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 1. Л. 6.

(обратно)

425

Последние известия. 1921. № 30. 7 февраля.

(обратно)

426

Письмо Н. В. Чайковского Дмитрию Михайловичу (фамилия адресата не установлена) от 14 февраля 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 2. Л. 33–33 об.

(обратно)

427

Письмо из Варшавского отдела Земгора в Парижское отделение от 9 марта 1921 г. // Там же. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 7. Л. 141.

(обратно)

428

П. Э. Бутенко был земским деятелем, в 1917 г. был избран гласным Киевской городской думы. В 1921–1927 гг. – председатель Русского попечительного об эмигрантах комитета.

(обратно)

429

Комитет был гуманитарным учреждением, которое оказывало помощь русским гражданам независимо от их политической ориентации. Имел отделения в странах с наиболее компактным расселением русских беженцев. На счет Земгора средства поступали от русской Политической делегации, созданной в Париже, и бывшего Южно-Российского правительства, созданного П. Н. Врангелем.

(обратно)

430

Письмо П. Э. Бутенко в Парижское отделение Земгора от 3 мая 1921 г. // ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 7. Л. 135; Ответ князя Г. Е. Львова П. Э. Бутенко от 14 июня 1921 г. // Там же. Л. 134–134 об.

(обратно)

431

Там же. Л. 107.

(обратно)

432

ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 148. Л. 178. См.: приложение 9 к данной монографии.

(обратно)

433

Смета на содержание интернированных за март и апрель 1921 г. от 31 марта 1921 г. // ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 1. Л. 7.

(обратно)

434

Выписка из доклада хозяйственной комиссии РЭК во второй отдел штаба польского военного министерства от 9 марта 1921 г. // РГВА. Ф. 461 к. Оп. 1. Д. 128. Л. 68.

(обратно)

435

Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). С. 32.

(обратно)

436

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 342.

(обратно)

437

Приказ № 5 по гарнизону лагеря Щепёрно от 19 декабря 1920 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 14.

(обратно)

438

Приказ конфинированным частям НДА № 2 от 11 декабря 1920 г. // Там же. Л. 3.

(обратно)

439

Приказ № 13 по гарнизону лагеря Щепёрно по санитарной части от 30 декабря 1920 г. // Там же. Л. 29 об. – 30.

(обратно)

440

Выписка из сведений о положении пунктов и работ на местах агитаторов литературно-агитационной комиссии РЭК от 19 февраля 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 147. Л. 43.

(обратно)

441

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 147. Л. 43 об.

(обратно)

442

Там же. Л. 44.

(обратно)

443

Там же. Л. 45 об.

(обратно)

444

Секретная справка о положении пунктов и работы на местах агитаторов литературно-агитационной комиссии РЭК № 2 от 20 января 1921 г. // Там же. Д. 128. Л. 9–12.

(обратно)

445

Выписка из сведений о положении пунктов и работ на местах агитаторов литературно-агитационной комиссии РЭК от 19 февраля 1921 г. // Там же. Д. 147. Л. 43.

(обратно)

446

Приказ № 7 по гарнизону лагеря Щепёрно № 7 от 21 декабря 1920 г. // Там же. Л. 16.

(обратно)

447

Интернированным в январе 1921 г. было положено в день: 700 г хлеба, 40 г мяса, 70 г сельди, 30 г сахара, 50 г повидла, 5 папирос. В действительности в этом лагере выдавали 1–1, 25 ф. хлеба, 1 ч. л. сахара и повидла, по «малой кружке крупы», половину селедки (Свобода. 1921. № 5. 5 января).

(обратно)

448

Секретная справка о положении пунктов и работы на местах агитаторов литературно-агитационной комиссии РЭК № 2 от 20 января 1920 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 9–12.

(обратно)

449

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 350.

(обратно)

450

Общее число «приписанных к лагерю» составляло, по данным Б. Рыбакова, 31 478 человек.

(обратно)

451

Доклад Б. Рыбакова председателю литературно-агитационной комиссии РЭК от 29 января 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 176. Л. 13–14.

(обратно)

452

Агенты литературно-агитационной комиссии сообщали: «Из числа приписанных к лагерю около 40 000 человек в данный момент налицо 12 514 человек». В этот период в лагере находились военнопленные красноармейцы и интернированные антисоветских формирований. Указано их общее количество (Доклад агентов литературно-агитационной комиссии Орлова и Аничкова от 28 февраля 1921 г. // Там же. Д. 128. Л. 59 об.; Д. 176. Л. 20 об. – 21).

(обратно)

453

Доклад Б. Д. Рыбакова от 4 апреля 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 176. Л. 33–35.

(обратно)

454

Письмо поручика Каликина Б. Савинкову из Барановичей от 26 февраля 1921 г. // Там же. Л. 12.

(обратно)

455

Там же. Д. 147. Л. 44 об.

(обратно)

456

Там же. Л. 43.

(обратно)

457

Краткая сводка деятельности Управления по делам интернированных по реорганизации и устройству Русской армии на территории Польши за подписями М. Росселевича и Ю. Кобылецкого. Без даты // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 5–6.

(обратно)

458

Начальником 1-го района (1-й дивизии «Смерти») был полковник Жгун, 2-го (2-й дивизии) – подполковник Брандт, района 3-й дивизии – полковник Степин, района интендантства и армейских учреждений – полковник Афанасьев (Приказ конфинированным частям НДА № 1 от 10 декабря 1920 г. по лагерю Щепёрно // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 1. Л. 1).

(обратно)

459

Приказ № 3 по гарнизону лагеря Щепёрно № 3 от 17 декабря 1920 г. // Там же. Л. 12 об.

(обратно)

460

Личный адъютант Булак-Балаховича-старшего – старший ротмистр Тимченко сразу был произведен в подполковники (Приказ конфинированным частям НДА № 37-а от 2 декабря 1920 г. // Там же. Л. 21).

(обратно)

461

Генерал-майор императорской армии Борис Николаевич Брусилов вышел в отставку 1 сентября 1914 г., проживал в Польше до своей смерти (06.09.1936). См.: Незабытые могилы (Российское зарубежье: некрологи 1917–1979) / РГБ; Сост. В. Н. Чуваков. М.: Пашков дом, 1999. Т. 1. А – В.

(обратно)

462

Приказ гарнизону лагеря Щепёрно № 9 от 24 декабря 1920 г. // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 1. Л. 18.

(обратно)

463

Приказ гарнизону лагеря Щепёрно № 5 от 19 декабря 1920 г. // Там же. Л. 14 об.

(обратно)

464

Приказ гарнизону лагеря Щепёрно № 5 от 8 января 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 1. Л. 38.

(обратно)

465

Приказ конфинированным частям НДА № 3 от 12 декабря 1920 г. // Там же. Л. 4 об.

(обратно)

466

Приказ гарнизону лагеря Щепёрно № 7 от 21 декабря 1920 г. // Там же. Л. 16 об.

(обратно)

467

Kantyna (польск.) – столовая, буфет.

(обратно)

468

Устав кооператива-кантины лагеря Щепёрно. Копия. Без даты // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 22–23.

(обратно)

469

Письмо заведующего отделом трудовой помощи Управления по делам интернированных РЭК полковника Н. Беляева коменданту лагеря Щепёрно полковнику Кевнарскому от 12 февраля 1921 г. // Там же. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 1. Л. 41.

(обратно)

470

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 504.

(обратно)

471

Доклад заведующего отделом трудовой помощи Управления по делам интернированных РЭК полковника Н. Беляева начальнику штаба Управления интернированных от 31 марта 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 10–10 об.

(обратно)

472

Там же. Л. 28.

(обратно)

473

Казаки имели высокую степень доверия у польской военной власти и назначались на ключевые должности в лагерях (Письмо И. П. Быкадорова от 10 февраля 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 156. Л. 150).

(обратно)

474

Письмо фельдфебеля Д. Николаева Б. Савинкову из имения пана Владиславского, из-под Варшавы // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 156. Л. 107.

(обратно)

475

Письмо Б. Савинкова начальнику второго отдела штаба военного министерства Б. Медзинскому от 2 февраля 1921 г. // Там же. Д. 142. Л. 65.

(обратно)

476

Письмо Б. Савинкова начальнику второго отдела штаба военного министерства Б. Медзинскому от 2 февраля 1921 г. Л. 66.

(обратно)

477

Письмо партизана Терентьева Б. Савинкову от 20 февраля 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 151. Л. 40–41.

(обратно)

478

Там же. Д. 142. Л. 87.

(обратно)

479

Например, на покупку костюмов, бекеши на меху, двух пальто на подкладке, на штатское платье капитану Елину и капитану Темницкому, на покупку чемодана. На театр и оркестр было выдано 500 тысяч марок, на покупку автомобиля – 900 тысяч марок (Там же. Л. 88).

(обратно)

480

См. подробнее 1-ю главу данной монографии.

(обратно)

481

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 142. Л. 89–90.

(обратно)

482

Там же. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 113.

(обратно)

483

Письмо Б. Савинкова Б. Медзинскому от 15 января 1921 г. // Там же. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 30.

(обратно)

484

Информация о потерях НДА была сообщена во второй отдел штаба военного министерства агентом Г. Лейстом (Варшавским), который сопровождал «поход» Булаховича в качестве агента второго отдела (Там же. Д. 121. Л. 4).

(обратно)

485

Савинков В. В. Воспоминания. Поход Булак-Балаховича // ГАРФ. Ф. 5901. Оп. 1. Д. 8. Л. 86.

(обратно)

486

Доклад «наблюдателя № 31» начальнику отдела агентуры второго отдела Главного командования в Вильно от 10 июня 1921 г. // РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 56.

(обратно)

487

РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 56 об.

(обратно)

488

Симонова Т. М. Я зеленый генерал. С. 41.

(обратно)

489

РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 57.

(обратно)

490

Из письма генерала А. Нисселя, главы французской военной миссии в Польше, военному министру Франции от 2 февраля 1921 г. // Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 352.

(обратно)

491

Там же. С. 346.

(обратно)

492

О награждении Шарля де Голля русским орденом периода империи информация в его официальной биографии отсутствует. Будущий маршал Франции Ш. де Голль освободился из германского плена лишь после перемирия 11 ноября 1918 г. В германском лагере сидел вместе с М. Н. Тухачевским. В 1919–1921 гг. дважды находился в Польше, второй раз – с июня 1920 по январь 1921 г. Преподавал теорию тактики в бывшем училище императорской гвардии в Рембертове – польском Высшем пехотном училище. Был последовательно инструктором, затем начальником курсов в ноябре 1920 г., с декабря 1920 г. по январь 1921 г. – начальником курсов старших офицеров. В период наступления польской армии был прикомандирован к Южной группе под командованием генерала Э. Рыдз-Смиглы. Входил в состав специальной военной миссии генерала Троньо, был участником Украинского похода. Имел чин майора, от предложения остаться в польской армии на постоянной основе оказался. Награжден высшим военным орденом Польской республики «Виртути Милитари» (См., в частности: Guelton F. Le capitaine de Gaulle et la Pologne (1919–1921) // Charles de Gaulle, la jeunesse et la guerre 1890–1920. Plon, 2001).

(обратно)

493

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. Л. 347–348.

(обратно)

494

Генерал В. Н. фон Дрейер, бывший начальник штаба сводного конного корпуса Добровольческой армии. А. И. Деникин отказал П. Н. Врангелю в просьбе назначить Дрейера начальником штаба армии. По данным Деникина, Дрейер в 1919 г. выдал в Москве немцам или большевикам офицерские монархические организации. П. Н. Врангель оценивал генерала Дрейера как «выдающейся храбрости и талантливости офицера Генерального штаба». Дрейер потребовал над собой суда, был оправдан, однако в зачислении его на службу в Добровольческую армию генерал Деникин отказал. Работал военным корреспондентом. Точной информации о его пребывании в Польше пока нет. Жил сначала во Франции, затем в США (См. подробнее: Махров П. С. В Белой армии генерала Деникина. Под ред. Н. Н. Рутыча и К. В. Махрова. СПб.: Логос, 1994.).

(обратно)

495

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 344–345.

(обратно)

496

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 16.

(обратно)

497

Подробнее об этом сюжете см.: Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 31–32.

(обратно)

498

Рапорт Белянина-Белявского майору Кешковскому от 17 января 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 127. Л. 158–161.

(обратно)

499

Там же. Л. 162–171.

(обратно)

500

Письмо монархиста Каштанова из Берлина Коростовцу в Варшаву от 23 марта 1921 г. // Там же. Д. 128. Л. 102.

(обратно)

501

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 21.

(обратно)

502

«Народный союз защиты родины и свободы», преемник «Союза защиты родины и свободы», созданного Б. Савинковым в 1918 г. См. подробнее: Виноградов В., Сафонов В. Борис Савинков – противник большевиков // Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 11–18.

(обратно)

503

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 175.

(обратно)

504

Русская военная эмиграция 20 – 40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 351.

(обратно)

505

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 349–350.

(обратно)

506

Архив ДРЗ им. А. Солженицына. Ф. 39. Оп. 1. Д. 89. Л. 11.

(обратно)

507

Приказ был отдан задним числом. В новоиспеченной армии числились: 1-я пехотная дивизия под командованием генерал-майора Матвеева, 1-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Бобошко, 2-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Сулковского, сводная казачья дивизия под командованием генерал-майора Трусова, отдельная казачья бригада под командованием полковника Духопельникова, отдельная конная бригада под командованием полковника Степина и запасные части под командованием генерал-майора Кавердынского (Распоряжение Управления интернированных от 4 февраля 1921 г. // РГВА. Ф. 460к. Оп. 1. Д. 3. Л. 117–117об.).

(обратно)

508

Мы не употребляем написание, принятое в исследуемых документах, – Торн. Современный польский вариант названия – г. Торунь.

(обратно)

509

Вместе с генерал-лейтенантом Паленом были уволены: полковники Лебедев, Джавров, Росинский, барон фон Унгерн, Бушен, Саламанов, Ермолаев (Архив ДРЗ им. А. Солженицына. Ф. 39. Оп. 1. Д. 89. Л. 1).

(обратно)

510

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 353–354.

(обратно)

511

Там же. С. 358.

(обратно)

512

Там же. С. 362.

(обратно)

513

Там же. С. 363.

(обратно)

514

Впервые идея о переводе интернированных на службу в пограничную польскую стражу сформировалась в середине февраля 1921 г. на собрании штаба и пулеметной школы 3РА, размещенных в Торуни в форте Княжевича (Письмо подпоручика 5-го стрелкового полка Шумкина из форта Стефана Батория от 19.02.1921 г. в РЭК Б. Савинкову, копия – начальнику второго отдела штаба военного министерства Б. Медзинскому // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 49–50). В Королевстве СХС русские отряды были приняты на службу в пограничные отряды. С такой же идеей к правительству Венгрии обращалась монархическая группа П. Н. Глазенапа, уехавшего из Польши. Венгерское правительство не пошло на это.

(обратно)

515

Николай Николаевич Саламанов, георгиевский кавалер Первой мировой войны (см. подробнее: Волков С. В. [Электронный ресурс] // «Офицеры Гвардии»: [файл]. 2002. URL: http://rp-net. ru › …volkov/Volkov_Ofi ceryGvardii. pdf (дата обращения: 15.05.2011). С. 426.

(обратно)

516

Полковник Саламанов был прикомандирован к штабу дивизии Палена. Рукописный подлинник его письма от 18 мая 1921 г. неустановленному лицу обнаружен автором в Архиве Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына (Архив ДРЗ им. А. Солженицына. Ф. 39. Оп. 1. Д. 89. Л. 11–12 об.). См.: приложение 12.

(обратно)

517

Письмо подпоручика Шумкина Б. Савинкову от 19 февраля 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 50–50 об.

(обратно)

518

Письмо прапорщика Головщикова Б. Савинкову от 9 февраля 1921 г. // Там же. Л. 26.

(обратно)

519

Там же. Л. 27.

(обратно)

520

Письмо прапорщика Головщикова Б. Савинкову от 9 февраля 1921 г. Л. 32–35.

(обратно)

521

Там же. Л. 37.

(обратно)

522

Там же. Л. 37 об.

(обратно)

523

Имеется в виду руководство армии монархического направления.

(обратно)

524

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 156. Л. 37 об.

(обратно)

525

Чины штаба бывшей 3РА: штабс-капитан Дроздовский, поручик Васильев, подполковник Липский, зауряд-капитан Иванов, были исключены из списков армии с «удалением из лагерей» (Распоряжение Д. М. Одинца от 15 февраля 1921 г. // Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 360).

(обратно)

526

Письмо генерала Нисселя военному министру Франции от 2 февраля 1921 г. // Там же. С. 352.

(обратно)

527

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 464–465.

(обратно)

528

Генералы граф Пален (начальник 2-й дивизии) и Бобошко (начальник 1-й дивизии), полковники Саулевич, Зайцев, Красовский, Иванов, Ширинкин, Лебедев, Джавров, Росинский, фон Унгерн, Бужен, Саламанов, Ермолов (Письмо Б. Савинкова начальнику второго отдела штаба военного министерства Польши подполковнику Б. Медзинскому от 17.02.1921 // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1 Д. 1496. Л. 65–67).

(обратно)

529

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 369.

(обратно)

530

Там же. С. 371–372.

(обратно)

531

Там же. С. 375.

(обратно)

532

Там же. С. 373.

(обратно)

533

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 481.

(обратно)

534

Переговоры шли с 19 по 21 февраля; договор включал, среди прочих, обязательство Франции представить Польше кредит в размере 400 миллионов франков на развитие военного потенциала, предусматривал деятельность французской военной миссии в Польше и создание во Франции офицерских курсов для польских офицеров.

(обратно)

535

На Западный фронт польский Генеральный штаб предусматривал направить 18 дивизий пехоты и 6 бригад кавалерии, на восточном направлении предполагал использовать 7–8 дивизий пехоты и 4 бригады кавалерии. 6–7 дивизий, размещенных в районе Варшава – Люблин, могли быть использованы в зависимости от ситуации (Stawecki P. Polityka wojskowa Polski 1921–1926. W.: Wydawnictwo Ministerstwa Obrony Narodowej, 1981. S. 224).

(обратно)

536

Генерал П. В. Глазенап остался верен Врангелю и не выступил на фронт по приказу польского командования. Вследствие разногласий с Б. Савинковым и польским военным командованием, приказом главнокомандующего Врангеля от 28 августа 1920 г. он был уволен с должности, передав командование Русским отрядом генералу Л. А. Бобошко. Из Польши Глазенап уехал в Германию, оттуда – в Будапешт.

(обратно)

537

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 116. Л. 204–205.

(обратно)

538

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 518.

(обратно)

539

Колонтари А. К истории русской белой эмиграции в Венгрии в межвоенный период // В поисках лучшей доли. Российская эмиграция в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. Вторая половина XIX – первая половина XX в. М.: Индрик, 2009. С. 162.

(обратно)

540

Международная политика новейшего времени в договорах, нотах, декларациях. М., 1929. Ч. 3. Вып. 2. С. 79.

(обратно)

541

М. Ф. Горлов – глава Русской дипломатической миссии в Польше.

(обратно)

542

Первой мировой войны.

(обратно)

543

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 378–379.

(обратно)

544

Podróż (польск.) – поездка.

(обратно)

545

Письмо П. С. Махрова Б. Савинкову от 8 марта 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 66–66 об.

(обратно)

546

Донесение агента № 473 агенту № 374 от 11 февраля 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 116. Л. 214.

(обратно)

547

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 463.

(обратно)

548

Обращение было опубликовано в газете «Свобода» 17 февраля (Свобода. 1921. № 37. 17 февраля).

(обратно)

549

Польское руководство выделило следующие категории лиц: «беженцы и изгнанники», проживавшие до 1 августа 1914 г. в России; бывшие военнопленные Мировой войны, которые до 1 августа проживали в России; эмигранты, покинувшие Россию вследствие политического и религиозного преследования (Там же).

(обратно)

550

Текст Соглашения опубликован в: Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 502–514.

(обратно)

551

Там же. С. 502–503.

(обратно)

552

Там же. С. 503.

(обратно)

553

Там же. С. 509.

(обратно)

554

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 512.

(обратно)

555

Письмо Б. Савинкова военному министру Польши К. Соснковскому от 6 марта 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 60.

(обратно)

556

Информация из обменного пункта в Барановичах об обмене военнопленными за период с 16 по 25 марта 1921 г. // Там же. Ф. 308к. Оп. 19. Д. 451. Л. 7.

(обратно)

557

Письмо военному министру К. Соснковскому за подписью Б. Савинкова, Д. Одинца, М. Росселевича от 6 марта 1921 г. № 00818/1539 // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 61.

(обратно)

558

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 61.

(обратно)

559

Hołota (польск.) – сброд, голытьба.

(обратно)

560

Письмо интернированных барака № 17 лагеря Домбе послу Пузаку в Сейм от 10 марта 1921 г. // РГВА. Ф. 308к. Оп. 10. Д. 268. Л. 39–40.

(обратно)

561

Письмо члена Украинского комитета доктора Федака послу Пузаку в Сейм, полковнику Б. Медзинскому от 21 марта 1921 г. // Там же. Л. 42.

(обратно)

562

Выписка из доклада Б. Д. Рыбакова от 4 марта 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 57.

(обратно)

563

Там же. Л. 152.

(обратно)

564

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 381.

(обратно)

565

Псевдоним неустановленного лица. Граф Н. Н. Муравьев-Амурский был прозван в Польше «вешателем» за жестокое подавление Польского восстания 1831 г.

(обратно)

566

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 151.

(обратно)

567

Письмо Каштанова Коростовцу от 23 марта 1921 г. // Там же. Л. 102.

(обратно)

568

Письмо Б. Савинкова Б. Медзинскому от 16 марта 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 92; Письмо Б. Савинкова Б. Медзинскому от 18 марта 1921 г. // Там же. Л. 93, 95.

(обратно)

569

Письмо Б. Савинкова начальнику второго отдела штаба военного министерства Польши Б. Медзинскому от 18 марта 1921 г. // Там же. Л. 93.

(обратно)

570

Там же. Л. 95.

(обратно)

571

Выписка из доклада сотрудника литературно-агитационной комиссии С. Жарина от 21 марта 1921 г. // РГВА. Ф. 461. Оп. 1. Д. 128. Л. 75.

(обратно)

572

РГВА. Ф. 461. Оп. 1. Д. 125. Л. 3–7.

(обратно)

573

Там же. Д. 128. Л. 100.

(обратно)

574

Информация во второй отдел генштаба информатора № 473 // Там же. Д. 116. Л. 214–214 об.

(обратно)

575

Из отчета В. В. Савинкова о деятельности Информбюро с 1 июня по 1 октября 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 18. Л. 1.

(обратно)

576

Там же. Л. 1 об.

(обратно)

577

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 140. Л. 114.

(обратно)

578

Рапорт капитана Булатова В. В. Савинкову от 29 марта 1921 г. // Там же. Д. 156. Л. 230.

(обратно)

579

Там же. Л. 239.

(обратно)

580

Письмо поручика Петрова-Пятницкого Б. Савинкову из Торуни от 19 марта 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 156. Л. 328.

(обратно)

581

Александр Оскарович Зундблад, генерал-майор, участник Русско-японской и Первой мировой войн. В 1908 г. занимал должность пом. делопроизводителя Главного управления Генерального штаба.

(обратно)

582

Письмо корнета Зундблада в РЭК от 25 апреля 1921 г. На письме имеется резолюция рукой В. Савинкова: «Вызвать к 5 мая» // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 156. Л. 132.

(обратно)

583

Имя и фамилия в сохранившемся документе отсутствуют (Там же. Л. 80).

(обратно)

584

Письмо Б. Т. Панчука, подпоручика тульского драгунского полка бывшей армии генерала Булак-Балаховича от 27 апреля 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 156. Л. 91 об.

(обратно)

585

Резолюция В. В. Савинкова на рапорте капитана Булатова из лагеря Остров-Ломжинский от 29 марта 1921 г. // Там же. Л. 239.

(обратно)

586

Там же. Л. 325.

(обратно)

587

Там же. Л. 328.

(обратно)

588

Секретное уведомление генерал-майора Матвеева начальнику Информационного отдела В. В. Савинкову от 12 апреля 1921 г. // Там же. Л. 230.

(обратно)

589

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 159. Л. 1–55.

(обратно)

590

Там же. Д. 160. Л. 15–27.

(обратно)

591

Имя французского полковника зашифровано в документе.

(обратно)

592

РГВА. Ф. 461. Оп. 1. Д. 128. Л. 86.

(обратно)

593

«Опять бьют бичом, прошибают головы камнями». Русские в польских концентрационных лагерях. 1920–1924 гг. / Публ. Т. М. Симоновой // Источник. 2001. № 3. С. 52–83.

(обратно)

594

Из отчета о деятельности Информбюро за период с 1 июня по 1 октября 1921 г. за подписью В. В. Савинкова // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 18. Л. 4.

(обратно)

595

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М., 1966. Т. 4. С. 26.

(обратно)

596

ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 1. Л. 147–148.

(обратно)

597

Сведения о состоянии Армии интернированных на территории Польши на 1 апреля 1921 г. // Там же. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 12.

(обратно)

598

Доклад начальнику штаба Управления интернированных заведующего отделом трудовой помощи при Управлении интернированных М. Росселевича // Там же. Л. 15.

(обратно)

599

Справка о пунктах Литературно-агитационной комиссии РЭК на 15 марта 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Д. 1496. Л. 29.

(обратно)

600

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 507.

(обратно)

601

Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг. С. 710.

(обратно)

602

Письмо вице-министра иностранных дел Польши во второй отдел штаба военного министерства от 26 мая 1921 г. // РГВА. Ф. 308к. Оп. 10. Д. 278. Л. 26.

(обратно)

603

В его составе были: Б. В. Савинков, В. В. Савинков, Д. В. Философов, Д. М. Одинец, А. А. Дикгоф-Деренталь, В. В. Уляницкий.

(обратно)

604

Обе миссии были направлены в Варшаву П. Н. Врангелем.

(обратно)

605

Протокол заседания малого совещания РЭК от 5 апреля 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 131. Л. 6.

(обратно)

606

Например, на 18 апреля 1921 г. в составе РЭК числились следующие отделы: общий отдел (Д. В. Философов), Информационное бюро (разведка, В. В. Савинков), Управление интернированных Д. М. Одинец). финансовый отдел (Н. Г. Буланов), юридический отдел (Л. К. Ивановский), литературно-художественная секция, временная хозяйственная комиссия, главный контролер. Председателем РЭК продолжал оставаться Б. В. Савинков, вице-председателем – Д. Ф. Философов. Членами РЭК оставались А. А. Дикгоф-Деренталь, Д. М. Одинец, В. В. Португалов, В. В. Уляницкий. Н. Г. Буланов. Управлял делами А. Земель (Там же. Л. 132).

(обратно)

607

Сообщение полковника С. Довойно-Соллогуба начальнику генштаба Польши от 6 апреля 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 142. Л. 22. См.: приложение 11 к данной монографии.

(обратно)

608

ГАРФ. Ф. 5866. Оп. 1. Д. 170. Л. 6 об.

(обратно)

609

Архив ДРЗ им. А. Солженицына. Ф. 39. Оп. 1. Д. 103. Л. 2–2 об.

(обратно)

610

Секретная записка начальника второго отдела штаба военного министерства полковника И. Матушевского, апрель 1921 г. // Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 22.

(обратно)

611

Агентурное сообщение в ИНО ОГПУ от 23 апреля 1924 г. // Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 5. Раскол. 1924–1925 гг. М., 2010. С. 41.

(обратно)

612

Постановление малого совещания РЭК от 5 апреля 1921 г. В состав малого совещания входили Б. В. Савинков, Д. В. Философов, Д. В. Одинец, А. А. Дикгоф-Деренталь, В. В. Уляницкий, В. В. Савинков (РГВА. Ф. 461. Оп. 1. Д. 131. Л. 6).

(обратно)

613

Там же. Л. 23.

(обратно)

614

Протокол заседания малого совещания РЭК от 26 марта 1921 г. // Там же. Л. 5.

(обратно)

615

Там же. Л. 3.

(обратно)

616

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 5. Раскол. 1924–1925 гг. С. 86.

(обратно)

617

Республиканская лига была создана в 1918 г., входила в Блок русских демократических и национальных организаций за границей. В феврале 1918 г. сблизилась с представителями Уфимской директории, приехавшими в Париж А. Д. Авксентьевым, В. В. Зензиновым, А. А. Аргуновым, а также с депутатами Учредительного собрания, членами эсеровской партии (В. В. Рудневым, С. О. Минором, М. Л. Слонимом, М. В. Вишняком).

(обратно)

618

Отчет Б. В. Савинкова о поездке в Париж от 2 мая 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 131. Л. 12.

(обратно)

619

Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг. С. 543.

(обратно)

620

28 апреля 1921 г. в Варшаве состоялось первое заседание РУД.

(обратно)

621

Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). С. 53.

(обратно)

622

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 162. Л. 39–40.

(обратно)

623

Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). С. 54–55.

(обратно)

624

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 162. Л. 40 об.

(обратно)

625

Там же. Л. 41.

(обратно)

626

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 150.

(обратно)

627

Общее дело (Париж). 1921. № 315. 27 мая.

(обратно)

628

«Опять бьют бичом, прошибают головы камнями». Русские в польских концентрационных лагерях 1920–1924 гг. Публ. Т. М. Симоновой // Источник. 2001. № 3. С. 71.

(обратно)

629

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 131. Л. 14.

(обратно)

630

Там же. Л. 19.

(обратно)

631

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 382.

(обратно)

632

Там же. С. 383.

(обратно)

633

Там же. С. 386.

(обратно)

634

Соглашение между Донской демократической группой (в Болгарии) и РЭК о международно-правовом союзном объединении от 4 апреля 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 128. Л. 92.

(обратно)

635

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 384–385.

(обратно)

636

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 399.

(обратно)

637

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 141. Л. 7.

(обратно)

638

Там же. Л. 10. См.: дополнение № 1 к приложению 13.

(обратно)

639

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 141. Л. 8.

(обратно)

640

Остров-Ломжинский (РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 141. Л. 13). См.: дополнение № 4 к приложению 13.

(обратно)

641

ГАРФ. Ф. 5866. Оп. 1. Д. 106. Л. 4.

(обратно)

642

Вместе с Духопельниковым Гнилорыбов потребовал изолировать есаула Коклюшкина и полковника Петрова, которые также не признали нового командования. Оба были обвинены в растрате денежных средств (РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 140. Л. 79).

(обратно)

643

Следующие офицеры также не признали командования Гнилорыбова: полковник Немцов, войсковые старшины Михайлов и Волосков, сотники Губарев и Ушаков, поручик Никанов, штабс-ротмистр Трампет, полковник Асанов. Фамилия полковника Асанова, находившегося на службе во втором отделе штаба военного министерства, была вычеркнута из списка этих лиц лично военным министром Польши (Там же. Л. 63).

(обратно)

644

Приказ генерал-лейтенанта А. П. Богаевского, Донского атамана, Всевеликому войску Донскому № 116 от 17 июля 1921 г., Константинополь // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 140. Д. 145. Л. 8–10.

(обратно)

645

Части донских казаков, подчиненные атаману Богаевскому, находились в этот момент в Константинополе, Королевстве СХС, Болгарии и Польше.

(обратно)

646

Письмо Б. Савинкова атаману А. П. Богаевскому от 9 августа 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 145. Л. 30–3.

(обратно)

647

Доклад агента литературно-агитационной комиссии РЭК П. Орлова от 7 июня 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 176. Л. 52–53.

(обратно)

648

Информационный отдел РЭК под руководством В. В. Савинкова.

(обратно)

649

Доклад Б. Д. Рыбакова из лагеря Стржалково от 4 июля 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 176. Л. 64.

(обратно)

650

Народный союз защиты родины и свободы был создан в январе 1921 г.

(обратно)

651

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1 Д. 130. Л. 1–26.

(обратно)

652

Краткий план предстоящей организации НСЗРиС в Саратовской губернии по уездам // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1 Д. 130. Л. 31.

(обратно)

653

Инструкция-присяга отряда партизан-террористов. Без даты // Там же. Л. 34.

(обратно)

654

Протокол объединенного заседания представителей Западного областного, Гомельского губернского, Гомельского районного комитета и вооруженной бригады этих комитетов от 12 апреля 1921 г. // Там же. Л. 41.

(обратно)

655

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1 Д. 130. Л. 49.

(обратно)

656

Там же. Л. 51.

(обратно)

657

Там же. Л. 64; Ольшанский П. Н. Рижский мир и развитие советско-польских отношений. 1921–1924 гг. М., 1974. С. 43.

(обратно)

658

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 130. Л. 56.

(обратно)

659

Савинков Б. Июнь 1920 – ноябрь 1921 г. Варшава, 1921. С. 15–17.

(обратно)

660

Фомичев, Григорьев, Клементьев, Мягков, Жарин, Строганов, Насонов (РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 130. Л. 69).

(обратно)

661

На этом заседании присутствовали: Б. В. Савинков, В. В. Савинков, М. Н. Гнилорыбов, А. П. Матвеев, М. Я. Росселевич, А. П. Данилов, А. И. Эрдман, полковник Васильев.

(обратно)

662

Протокол заседания съезда членов НСЗРиС от 15 июня 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 4. Л. 1.

(обратно)

663

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 130. Л. 69–70. Некоторые материалы НСЗРиС хранятся в архиве А. А. Дикгоф-Деренталя («Пражский архив» в ГАРФ). В частности, Л. К. Шкаренков в монографии «Агония белой эмиграции» в сюжете о НСЗРиС делал ссылку на листовку союза из «коллекции ЦГАОР СССР» (Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. М., 1981. С. 52).

(обратно)

664

Leggett G. The Cheka: Lenin’ s Political Polis. Oxford University Press, 1981. S. 295–296.

(обратно)

665

Свобода, 1921 г. 7 мая.

(обратно)

666

Флейшман Л. В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать. М., 2003. С. 14–15.

(обратно)

667

В Варшаву Б. Савинков вернулся 30 октября 1921 г.

(обратно)

668

См. подробнее: В. Г. Орлов. Двойной агент: Записки русского контрразведчика / Пер. с английского М. С. Шульженко; автор послесловия, имен. указ. и прилож. А. А. Зданович. М., 1998.

(обратно)

669

На западных окраинах бывшей империи // Очерки истории российской внешней разведки. М.: Международные отношения, 1996. Т. 2. С. 237.

(обратно)

670

Документы внешней политики СССР. Т. IV. С. 203.

(обратно)

671

Правда. 1921. 24 июля; Звезда. 1921. 2, 14 августа; РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 127. Л. 4–5.

(обратно)

672

Трудный путь к «исповеди» Савинкова // Очерки истории российской внешней разведки. Т. 2. С. 92.

(обратно)

673

Виноградов В., Сафонов В. Борис Савинков – противник большевиков // Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 12.

(обратно)

674

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 79. Л. 1.

(обратно)

675

Отчет о деятельности Информбюро в период с 6 июня по 1 октября 1921 г. за подписью В. В. Савинкова // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 18. Л. 1.

(обратно)

676

Там же. Д. 79. Л. 1 об.

(обратно)

677

Информация о Польском отделе Информбюро РЭК во второй отдел штаба польского военного министерства от 1 августа 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 134. Л. 15.

(обратно)

678

Доклад Л. В. Насонова о поездке в Лодзь, Познань и Стржалково. Август 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 134. Л. 30.

(обратно)

679

Сводка начальника Варшавского пункта Польского отдела Информбюро Фирсова от 6 августа 1921 г. // Там же. Л. 41–42.

(обратно)

680

Сметы Информбюро за 1921 г. Ведомость № 1 // ГАРФ. Ф. 5866. Оп. 1. Д. 157.

(обратно)

681

Коммуникат секции пленных и интернированных МИД Польши от 3 июня 1921 г. // РГВА. Ф. 308к. Оп. 10. Д. 278. Л. 30.

(обратно)

682

Доклад И. Т. Фомичева Е. С. Шевченко из лагеря Тухола от 16 февраля 1922 г. // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 67. Л. 2.

(обратно)

683

Л. М. Карахан прибыл в Варшаву 3 августа 1921 г.

(обратно)

684

Протокол заседания малого совещания РЭК от 2 июня 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 131. Л. 27.

(обратно)

685

Протоколы заседаний малого совещания РЭК от 19 мая и 12 августа 1921 г. // Там же. Л. 21, 33.

(обратно)

686

Письмо офицеров бывшей армии Пермикина от 26 июля 1921 г. // Там же. Л. 28.

(обратно)

687

Русский совет, орган власти, альтернативный другим структурам, претендующим на руководящую роль в русской эмиграции. Инициатива его создания принадлежала русским общественным деятелям, оказавшимся в Константинополе после разгрома Врангеля. 17 ноября 1920 г. главнокомандующему Русской армией, эвакуированной в Константинополь, была направлена декларация общественных деятелей с заявлением, что в П. Н. Врангеле они видят главу русского правительства и преемственного носителя законной власти.

(обратно)

688

Сводка Иностранного отдела ВЧК на 24 августа 1921 г. // Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 409–410.

(обратно)

689

Протокол заседания малого совещания РЭК от 9 августа 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 131. Л. 32.

(обратно)

690

Разведывательное бюро французской военной миссии в Польше.

(обратно)

691

Протокол заседания малого совещания РЭК от 23 августа 1921 г. // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 131. Л. 38.

(обратно)

692

Протокол заседания малого совещания РЭК от 27 августа 1921 г. // Там же. Л. 39.

(обратно)

693

Протоколы заседаний малого совещания РЭК от 6 и 9 сентября 1921 г. // Там же. Л. 41–42.

(обратно)

694

См.: Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). С. 51–60.

(обратно)

695

ГАРФ. Ф. 3333. Оп. 2. Д. 203. Л. 48–49. В анкетном листе Аболтина Емилиана Яковлевича отмечено: «Окончил Рижскую духовную семинарию, Юрьевский ветеринарный институт, 42 года». Начальник Центрэвака в августе 1921 г. дал ему такую характеристику: «Тов. Аболтиным обнаружены были исключительные личные и служебные качества, что при его природном уме, тактичности, выдержанности, при спокойном, ровном и в то же время твердом характере, настойчивости, работоспособности и энергии делало его весьма ценным сотрудником на занимаемых им ответственных должностях и давало основание быть уверенным, что порученное ему дело будет выполнено соответствующим образом с надлежащим ограждением жизненных интересов РСФСР». В конце 30-х гг. Аболтин работал в Наркомате земледелия РСФСР. Арестован 28 февраля 1938 г., 31 мая приговорен к расстрелу по обвинению в том, что «являлся провокатором царской полиции, занимался шпионажем в пользу латвийской охранки и входил в латвийскую фашистскую организацию». Расстрелян 14 июня 1938 г. Захоронен на Бутовском полигоне. Реабилитирован 11 августа 1956 г.

(обратно)

696

Военным представителем в Польше в этот период времени был Иорданский Анатолий Александрович – офицер бывшей императорской армии, участник Первой мировой и Гражданской войн. В рассматриваемый период – комиссар штаба Юго-Западного фронта, председатель Российско-украинской военной делегации на мирных переговорах с Польшей.

(обратно)

697

Симонова Т. М. Проблемы и особенности репатриации в РСФСР (СССР) в 1921–1925 гг (на примере репатриации из Польши) // Нансеновские чтения 2008. Научный редактор М. Н. Толстой. СПб., 2009. С. 278.

(обратно)

698

ГАРФ. Ф. 3333. Оп. 2. Д. 186. Л. 103.

(обратно)

699

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. М.: Триада-Ф, 2002. С. 67.

(обратно)

700

Уншлихт Иосиф Станиславович, партийный деятель, один из создателей органов государственной безопасности. Образование получил на Высших технических курсах (Варшава). В 1900 г. вступил в социал-демократическую партию Королевства Польского и Литвы (в 1906 г. вошла в РСДРП), большевик. Вел партийную работу в Царстве Польском. С апреля 1917 г. член Петроградского совета, в октябре 1917 г., член Петроградского военно-революционного комитета, с декабря 1917 г. член коллегии НКВД РСФСР. В апреле 1918 – январе 1919 г. председатель Центральной коллегии по делам пленных и беженцев. С февраля 1919 г. – нарком по военным делам Литовско-Белорусской ССР, член Президиума ЦК КП Литвы и Белоруссии, в апреле 1919 г. зам. председателя Совета обороны Литовско-Белорусской ССР. В июне – декабре 1919 г. – член РВС 16-й армии, до апреля 1921 г. – член РВС Западного фронта. С апреля 1921 г. – зам. председателя ВЧК – ОГПУ. 11 июня 1937 г. был арестован, 28 июля 1938 г. приговорен к смертной казни, расстрелян. В 1956 г. реабилитирован.

(обратно)

701

Докладная записка зам. председателя ВЧК И. С. Уншлихта в ЦК РКП (б) от 26 июня 1921 г. // Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 69–70.

(обратно)

702

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 69.

(обратно)

703

Опубликовано под ст. 611 в № 74 Собрания узаконений и распоряжений правительства РФ за 1921 г. под заглавием «Амнистия лицам, участвовавшим в качестве рядовых солдат в белогвардейских организациях».

(обратно)

704

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 71.

(обратно)

705

Заявление С. Семполовской во второй отдел штаба польского военного министерства от 8 июня 1921 г. // РГВА. Ф. 308к. Оп. 10. Д. 268. Л. 1.

(обратно)

706

Сводка работы Просветительского отдела РЭК в лагере Стржалково с 21 июля по 1 августа 1921 г. // Там же. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 168. Л. 121.

(обратно)

707

Там же. Л. 122.

(обратно)

708

Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). С. 61–63.

(обратно)

709

Польская делегация отказывала РУД в праве визирования списков военнопленных красноармейцев для отправки на родину. Списки составлялись и визировались поляками.

(обратно)

710

Телеграмма Е. Н. Игнатова в Наркоминдел, Якубовичу, Центрэвак, Пилявскому от 7 июля 1921 г. // ГАРФ. Ф. 3333. Оп. 3. Д. 60. Л. 122.

(обратно)

711

Лагерь Стржалково.

(обратно)

712

Телеграмма Е. Н. Игнатова в Наркоминдел, Якубовичу, Центрэвак, Пилявскому от 29 июля 1921 г. // ГАРФ. Ф. 3333. Оп. 3. Д. 60. Л. 185.

(обратно)

713

Телеграмма Е. Н. Игнатова в Наркоминдел, Якубовичу, Центрэвак, Пилявскому от 28 августа 1921 г. // АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 71. Д. 11. Л. 12.

(обратно)

714

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 71. Д. 11. Л. 20, 22.

(обратно)

715

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 11. Д. 67. Л. 135.

(обратно)

716

Е. Б. Пашуканис – советский ученый-юрист, разработчик нового советского права. В 1920–1923 гг. работал в НКИД, выполнял функции военного атташе и одновременно возглавлял РУД в Варшаве с 16 сентября по 2 ноября 1921 г. Из Варшавы выехал в Берлин 3 ноября 1921 г. С 1927 г. – действительный член Коммунистической академии, затем член президиума и вице-президент; с 1931 г. – директор Института советского строительства и права Коммунистической академии; с 1936 г. заместитель наркома юстиции СССР. Объявлен «врагом народа». Арестован 20 января 1937 г. Приговорен к высшей мере наказания 4 сентября 1937 г. по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации. Расстрелян 4 сентября 1937 г. Захоронен на Донском кладбище. Реабилитирован 31 марта 1956 г.

(обратно)

717

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 11. Д. 67. Л. 84–84 об. Пашуканис решил вести эту работу с представителями РУД последовательно в следующих воеводствах Польши: Варшавском, Лодзинском, Келецком, Люблинском, Белостокском, Волынском, Новогрудском, в Галиции, Померании, Познанском, Тешинском. На Виленщине эту работу предполагали начать после обследования там положения уполномоченным РУД.

(обратно)

718

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 151.

(обратно)

719

За свободу. 1921. № 10. 15 ноября.

(обратно)

720

Доклад М. Ярославцева правлению Русского попечительного комитета от 25 сентября 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 14. Л. 52.

(обратно)

721

Письмо Д. Философова в Восточный отдел МИД Польши от 14 сентября 1921 г. / ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 4. Л. 24–27. См.: приложение 14 к данной монографии.

(обратно)

722

Документы внешней политики СССР. Т. IV. С. 334–335.

(обратно)

723

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 61.

(обратно)

724

Советская Россия и Польша: Сб. документов. М.: Издательство НКИД, 1921. С. 8–9.

(обратно)

725

См. подробнее: Симонова Т. М. Ликер «Слезы Карахана» // Родина. 2007. № 10. С. 89–93.

(обратно)

726

Советская Россия и Польша: Сб. документов. С. 45–46.

(обратно)

727

Документы внешней политики СССР. Т. IV. С. 334–335.

(обратно)

728

Там же. С. 340–342.

(обратно)

729

За свободу. 1921. № 10. 15 ноября.

(обратно)

730

Доклад М. Ярославцева правлению Русского попечительного комитета от 25 сентября 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 14. Л. 52.

(обратно)

731

Письмо Д. Философова в Восточный отдел МИД Польши от 14 сентября 1921 г. / ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 4. Л. 24–27. См.: приложение 14 к данной монографии.

(обратно)

732

Там же. С. 71–73.

(обратно)

733

Сергей Дмитриевич Масловский (Мстиславский), библиотекарь Академии Генерального штаба, сын известного генерала Масловского, профессора Академии Генерального штаба. В 1912 г. он стал автором устава провинциального отделения масонской ложи «Великий Восток Франции» под названием «Великий Восток народов России». Среди масонов этой ложи были З. Гиппиус, Д. Мережковский, Б. В. Савинков (принят в 1917 г.). От фракции левых эсеров он вошел в состав Президиума I съезда Советов в первый день Октябрьской революции. Член первой Брестской делегации (по заключении мира с Германией), в августе 1919 г. находился в глубоком подполье на Украине в период оккупации Деникиным. В период польской оккупации работал в Реввоенсовете 12-й армии. На 2-м Всеукраинском съезде Советов выступал содокладчиком секретаря Коминтерна по международному вопросу. Затем работал в «Закордоте». В среде лидеров русской военной эмиграции слыл провокатором (Симонова Т. М. Ликер «Слезы Карахана» // Родина. 2007. № 10. С. 89–93).

(обратно)

734

Советская Россия и Польша. М.: Издание Народного комиссариата по иностранным делам, сентябрь 1921 г.

(обратно)

735

Видимо, В. Савинков имел в виду другое издание: Красная Книга: Сб. дипломатических документов о русско-польских отношениях с 1918 по 1920 г. М.: Государственное издательство, 1920.

(обратно)

736

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 18. Л. 3–4.

(обратно)

737

Документы внешней политики СССР. Т. IV. Ноты от 7, 10, 11, 15, 31 октября, 13, 24 ноября и 14 декабря 1921 г. С. 394–572.

(обратно)

738

Там же. С. 394.

(обратно)

739

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. 86–88.

(обратно)

740

ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 40б. Л. 3.

(обратно)

741

Там же. Л. 4–5.

(обратно)

742

Письмо подписали: В. Уляницкий, В. Савинков, М. Гнилорыбов, А. Мягков, А. Рудин.

(обратно)

743

ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 40б. Л. 16.

(обратно)

744

Там же. Л. 23.

(обратно)

745

Кроме В. В. Савинкова из Польши были высланы В. В. Уляницкий, А. Г. Мягков, А. А. Дикгоф-Деренталь, М. Н. Гнилорыбов и А. К. Рудин.

(обратно)

746

Высылка русских антибольшевистских деятелей из Польши // Свобода. 1921. № 257. 29 октября.

(обратно)

747

Там же.

(обратно)

748

ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 40б. Л. 18–18 об.

(обратно)

749

Свобода. 1921. № 257. 29 октября.

(обратно)

750

РГВА. Ф. 308к. Оп. 3. Д. 14. Л. 121.

(обратно)

751

Там же. Д. 15. Л. 63.

(обратно)

752

Документы внешней политики СССР. Т. IV. С. 702.

(обратно)

753

В Договоре о перемирии и прелиминарных условиях мира от 12 октября 1920 г, (ст. II) и в Рижском мирном договоре от 18 марта 1921 г. (ст. V) содержалось требование «не создавать и не поддерживать организаций, ставящих себе целью вооруженную борьбу с другой договаривающейся стороной, имеющих целью ниспровержение государственного или общественного строя другой стороны, покушающихся на территориальную целостность ее, равно как и организаций, присваивающих себе роль правительства другой стороны» (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 525).

(обратно)

754

Мельтюхов М. И. Советско-польские войны. С. 110.

(обратно)

755

Варшавское отделение Земгора возникло по инициативе бывшего земского деятеля и гласного Киевской городской думы П. Э. Бутенко в марте 1921 г. Летом того же года оно было зарегистрировано в Парижском (центральном) отделении Земгора и стало получать субсидии на нужды русских беженцев в Польше, включая интернированных в лагерях.

(обратно)

756

За свободу. 1921. № 18. 24 октября.

(обратно)

757

23-я тысяча // За свободу. 1921. № 20. 26 октября.

(обратно)

758

Young Men̓s Christian Association,

(обратно)

759

За свободу. 1921. № 8. 12 октября.

(обратно)

760

Свобода. 1921. № 209. 2 сентября.

(обратно)

761

Там же. № 89. 22 апреля.

(обратно)

762

За свободу. 1921. № 5. 9 ноября.

(обратно)

763

За свободу. 1921. № 5. 9 ноября.

(обратно)

764

Там же. № 9. 13 ноября.

(обратно)

765

ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 3. Л. 133. См.: приложение 15.

(обратно)

766

Авторы справки указали эту цифру в связи с тем, что в общее число репатриированных члены РПК (РЭК) – 12–13 тысяч человек – не включали число казаков, которое составило в момент репатриации около 5 тысяч человек.

(обратно)

767

Справка о положении в лагере Тухола за подписью П. Э. Бутенко и Ю. Я. Азаревича. Декабрь 1921 г. // ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 7. Л. 28–29. См.: приложение 16.

(обратно)

768

Письмо П. Э. Бутенко в Земгор (Париж) от 10 ноября 1922 г. // ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 10. Л. 129–129 об.

(обратно)

769

Там же. Л. 137.

(обратно)

770

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 1. Исход. С. 357–358.

(обратно)

771

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 77–78.

(обратно)

772

Документ опубликован: ст. 614 в № 75 Собрания узаконений и распоряжений правительства РФ за 1921 г. под наименованием: Декрет «Об амнистии». Выписка из постановления Президиума ВЦИК РСФСР об объявлении амнистии отдельным категориям военнослужащих, находящихся за границей и желающих вернуться на Родину от 3 ноября 1921 г., опубликована: Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 1. Исход. С. 356–358.

(обратно)

773

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 77.

(обратно)

774

Доклад РУД в НКИД от 11 ноября 1921 г. // АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. П. 67. Д. 11. Л. 145.

(обратно)

775

Там же. Ф. 04. Оп. 32. П. 52655. Д. 216. Л. 7.

(обратно)

776

Там же. Ф. 122. Оп. 4. П. 67. Д. 11. Л. 150.

(обратно)

777

Там же. П. 28. Д. 41. Л. 40.

(обратно)

778

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 67. Д. 11. Л. 151.

(обратно)

779

Там же. Ф. 04. Оп. 32. Пор. 52655. Д. 216. Л. 33.

(обратно)

780

Там же. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 67. Д. 11. Л. 157 об.

(обратно)

781

Декрет был утвержден 15 декабря 1921 г. и вступал в силу с 20 декабря 1921 г.

(обратно)

782

Собрание узаконений за 1922 г. № 1. Ст. 11.

(обратно)

783

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 81.

(обратно)

784

К ним были отнесены лица, давшие неверные сведения о себе; те, у кого документы были не в порядке, и подозреваемые в шпионаже (Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 79).

(обратно)

785

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 123.

(обратно)

786

В Договоре о перемирии и прелиминарных условиях мира от 12 октября 1920 г. (ст. II) и в Рижском мирном договоре от 18 марта 1921 г. (ст. V) содержалось требование «не содержать и не поддерживать организаций, ставящих себе целью вооруженную борьбу с другой договаривающейся стороной, имеющих целью ниспровержение государственного или общественного строя другой стороны, покушающихся на территориальную целостность ее, равно как и организаций, присваивающих себе роль правительства другой стороны».

(обратно)

787

Савинков Б. В. Июнь 1920 – ноябрь 1921. Варшава, 1921. С. 10–11.

(обратно)

788

«Опять бьют бичом, прошибают головы камнями». Русские в польских концентрационных лагерях 1920–1924 гг. Публ. документов Т. М. Симоновой // Источник. 2001. № 3. С. 66.

(обратно)

789

Там же. С. 67.

(обратно)

790

Симонова Т. М. Савинков Б. В. // Общественная мысль Русского зарубежья: Энциклопедия. М.: РОССПЭН, 2009. С. 501.

(обратно)

791

Периодическая сводка Разведывательного Управления Штаба РККА о деятельности русских белогвардейцев за границей и по внутреннему фронту к 1 февраля 1922 г. № 1 // РГВА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 771. Л. 4.

(обратно)

792

Симонова Т. М. Савинков Б. В. // Общественная мысль Русского зарубежья: Энциклопедия. С. 501–502.

(обратно)

793

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 313.

(обратно)

794

Доклад анонимного студента из лагеря Тухола. Без даты // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 60. Л. 3. См. также: ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 9. Л. 173.

(обратно)

795

Письмо генерала П. А. Кусонского генералу А. П. Палену от 15 сентября 1921 г. // Архив ДРЗ им. А. Солженицына. Ф. 39. Оп. 1. Д. 97. Л. 5–6.

(обратно)

796

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 63. Л. 1–3.

(обратно)

797

Финансовые сметы Информбюро за 1921 г. // Там же. Д. 157.

(обратно)

798

Доклад А. Орлова, Б. Рыбакова, А. Окорокова и других о русской политической группе в лагере Стржалково от 20 декабря 1921 г. // «Опять бьют бичом, прошибают головы камнями». Русские в польских концентрационных лагерях 1920–1924 гг. С. 75.

(обратно)

799

Протокол заседания президиума НСЗРиС лагеря Тухола от 30 ноября 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 12. Л. 1.

(обратно)

800

Генерал имел, по всей видимости, в виду Русский национальный комитет в Париже, созданный в июне 1921 г. по инициативе ряда общественных и политических деятелей в эмиграции от всех русских организаций, кроме эсэров, эсдеков, республиканско-демократической группы П. Н. Милюкова и монархистов-абсолютистов во главе с Н. Е. Марковым. Комитет поддерживал идею воссоздания Русской армии в эмиграции. В Советской России и в эмиграции имел свои организации («Центры действия»), которые в России ставили своей задачей работу в среде интеллигенции и армии. В Париже Русский национальный комитет получал от правительственного кабинета Франции субсидии, пользовался покровительством А. Пуанкаре.

(обратно)

801

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 12. Л. 1.

(обратно)

802

Генерал Вячеслав Митрофанович Новиков. См. подробнее: Алмазова О. Рассказ жены белогвардейского генерала [Электронный ресурс] // «Русское воскресение»: [сайт]. URL: http:// voskres. ru. literature/prose/fedorov3. htm (дата обращения: 15. 05. 2011).

(обратно)

803

Сообщение В. В. Савинкову в Прагу от Горелова от 24 декабря 1921 г. // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 70. Л. 10.

(обратно)

804

Доклады начальника казачьего бюро НСЗРиС есаула М. Фролова о работе генерала В. М. Новикова в лагере Тухола от 15 марта 1922 г. // Там же. Л. 2–3.

(обратно)

805

Протокол заседания Президиума НСЗРиС в г. Тухола от 14 марта 1922 г. // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 70. Л. 6.

(обратно)

806

Там же. Д. 67. Л. 6.

(обратно)

807

Протокол заседания президиума НСЗРиС в г. Тухола от 25 декабря 1921 г. // Там же. Д. 12. Л. 3.

(обратно)

808

Доклад П. Э. Бутенко в Земгор (Париж) о положении интернированных // ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 10. Л. 340.

(обратно)

809

Из этого числа «балаховцев» насчитывалось 1100 человек, «пермикинцев» – 520, казаков – 1500, женщин и детей – 400 человек (Доклад И. Т. Фомичева Е. С. Шевченко от 16 февраля 1922 г. // Там же. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 72. Л. 2).

(обратно)

810

Там же. Д. 80. Л. 24.

(обратно)

811

Сообщение члена НСЗРиС В. Брандта Е. С. Шевченко из лагеря Тухола от 11 января 1922 г. // Там же. Д. 80. Л. 21.

(обратно)

812

Оddział dozorczy (польск.) – Отдел (отряд) надзирателей.

(обратно)

813

Письмо В. Брандта В. В. Савинкову в Прагу от 11 января 1922 г. // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 80. Л. 24.

(обратно)

814

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 67. Л. 5.

(обратно)

815

Доклад И. Т. Фомичева Е. С. Шевченко 16 февраля 1922 г. // Там же. Л. 2–3 об.

(обратно)

816

Доклад И. Т. Фомичева Е. С. Шевченко от 11 апреля 1922 г. // Там же. Л. 5.

(обратно)

817

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 67. Л. 3–3 об.

(обратно)

818

Там же. Д. 64. Л. 1.

(обратно)

819

Доклад о положении в лагере Стржалково на 1 февраля 1922 г. // Там же. Л. 11.

(обратно)

820

Анонимный отчет «Положение в лагере Стржалково к 1 февраля 1922 г.» // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 74. Л. 1.

(обратно)

821

Доклад инспектора трудовых артелей бывшей миссии РОКК генерал-майора В. М. Новикова о положении в трудовых артелях интернированных от 31 декабря 1921 г. // Там же. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 9. Л. 173–174.

(обратно)

822

Ф. 7003. Оп. 1. Д. 9. Л. 174 об.

(обратно)

823

За свободу. 1922. № 119. 29 марта.

(обратно)

824

Список рабочих артелей на 1 марта 1922 г. // ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 9. Л. 95–100.

(обратно)

825

О деятельности есаула М. И. Яковлева в армии А. И. Деникина информация дана в первой главе данной монографии.

(обратно)

826

Доклад есаула П. Жилина начальнику НСЗРиС Е. С. Шевченко о съезде делегатов от лагеря Тухола // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 46. Л. 1–2.

(обратно)

827

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 46. Л. 3.

(обратно)

828

Там же. Л. 5.

(обратно)

829

Там же. Л. 6.

(обратно)

830

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 115. Л. 10.

(обратно)

831

В списке приглашенных числились делегаты от групп, работающих в Беловеже, в лесничествах под Барановичами и в Сарнах, на строительстве и ремонте мостов на линии Лунинец – Сарны, а также от групп рабочих фабрики аэропланов в Торуни.

(обратно)

832

В списке приглашенных числились представители газет «За свободу», «Новости», «Волынское слово».

(обратно)

833

Русский комитет – организация русского национального меньшинства в Польше во главе с Семеновым, получала субсидии от польского правительства. В этот период занималась и вопросами опеки над беженцами из числа интернированных антисоветских формирований в Польше.

(обратно)

834

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 115. Л. 10.

(обратно)

835

РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 115. Л. 15.

(обратно)

836

Стенографический отчет заседания съезда представителей от русских эмигрантских групп в Польше 26 февраля // РГВА. Ф. 461к. Оп. 1. Д. 115. Л. 12–22.

(обратно)

837

Здесь и далее в тексте цитаты слово выделено автором монографии.

(обратно)

838

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 138.

(обратно)

839

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 71. Д. 11. Л. 12. См. также: Симонова Т. М. Советская Россия (СССР) и Польша. Военнопленные Красной армии в польских лагерях (1919–1924 гг.). С. 59.

(обратно)

840

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 71. Д. 1. Л. 20, 22.

(обратно)

841

Там же. Д. 11. Л. 21.

(обратно)

842

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 71. Д. 11. Л. 22.

(обратно)

843

Там же. Оп. 5. Пор. 102. Д. 25. Л. 195.

(обратно)

844

Документы внешней политики СССР. Т. V. С. 104–105.

(обратно)

845

Там же. С. 108–109.

(обратно)

846

Константы Скирмунт занимал пост министра иностранных дел с 11 июня 1921 г. по 8 июня 1922 г.

(обратно)

847

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 187. Д. 17. Л. 9–9 об.

(обратно)

848

ГАРФ. Ф. 3333. Оп. 23. Д. 22. Л. 67.

(обратно)

849

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 5. Пор. 103. Д. 25. Л. 55.

(обратно)

850

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 5. Пор. 91. Д. 25. Л. 1.

(обратно)

851

Там же. Л. 11.

(обратно)

852

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 67. Л. 3–3 об.

(обратно)

853

Там же. Д. 73. Л. 5–6.

(обратно)

854

Oddział dozorczy (польск.) – Отдел надзирателей. В надзиратели нанимали казаков или младших офицеров армии УНР (петлюровцев).

(обратно)

855

Письмо Е. С. Шевченко В. Савинкову 11 января 1922 г. // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 80. Л. 24.

(обратно)

856

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 166. Л. 6.

(обратно)

857

Там же. Л. 7.

(обратно)

858

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 71. Д. 11. Л. 23.

(обратно)

859

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 5. Пор. 91. Д. 25. Л. 11.

(обратно)

860

Отчет РУД смешанной комиссии по репатриации за период с апреля 1921 по 15 февраля 1923 г. // Там же. Ф. 0122. Оп. 5. Пор. 39. Д. 105а. Л. 15. См. также: Красноармейцы в польском плену. С. 702.

(обратно)

861

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 110.

(обратно)

862

Там же. С. 112.

(обратно)

863

Письмо начальника Центрэвака К. Радека замнаркома по иностранным делам Л. М. Карахану от 4 апреля 1922 г. // Там же. С. 119.

(обратно)

864

Предполагалось, что они будут размещены в Столбцах, Колосово или Негорелом (Там же. С. 114–115).

(обратно)

865

ГАРФ. Ф. 3333. Оп. 23. Д. 22. Л. 101б.

(обратно)

866

Из обращения Д. В. Философова в Восточный департамент МИД Польши («Опять бьют бичом, прошибают головы камнями». Русские в польских концентрационных лагерях 1920–1924 гг. С. 78).

(обратно)

867

Документы внешней политики СССР. Т. V. С. 147.

(обратно)

868

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 142.

(обратно)

869

За свободу. 1922. № 115. 23 марта.

(обратно)

870

За свободу. 1922. № 113. 21 марта.

(обратно)

871

Письмо генерала П. А. Кусонского генералу П. К. Кондзеровскому от 19 февраля 1925 г. // ГАРФ. Ф. 5826. Оп. 27. Д. 1. Л. 115–116 об.

(обратно)

872

Информация Русского Комитета в Варшаве П. Э. Бутенко о положении русских беженцев в Данциге от 8 февраля 1922 г. // Там же. Ф. 7005. Оп. 1. Д. 6. Л. 105–106.

(обратно)

873

Документы внешней политики СССР. Т. V. С. 175.

(обратно)

874

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 217.

(обратно)

875

Выступление предполагалось на основе соглашения между представителями Врангеля и Петлюры в январе 1922 г.

(обратно)

876

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 222–223.

(обратно)

877

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 144–146.

(обратно)

878

В их числе были перечислены: применение ядовитых газов, воздушная вооруженная борьба, применение средств разрушения, направленных против мирного населения (Материалы Генуэзской конференции. Полный стенографический отчет. М., 1922. С. 80).

(обратно)

879

Документы внешней политики СССР. Т. V. С. 397.

(обратно)

880

Нота члена Коллегии НКИД Я. С. Ганецкого поверенному в делах Польши в Москве З. Стефанскому от 21 апреля опубликована в сборнике Документы внешней политики СССР. Т. V. С. 264. Текст ответной ноты Стефанского на русском языке не опубликован.

(обратно)

881

Периодический обзор Разведотдела штаба РККА «Контрреволюционные русские политические группы и вооруженные силы за рубежом и на территории Советской России. Состояние, организация и деятельность за период с 1 апреля по 1 июля 1922 г.» // РГВА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 770. Л. 2.

(обратно)

882

РГВА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 770. Л. 3.

(обратно)

883

Накануне. 1922. № 46. 20 мая.

(обратно)

884

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 74. Л. 11.

(обратно)

885

Там же. Д. 73. Л. 6.

(обратно)

886

Голос России. 1922. № 941. 13 апреля.

(обратно)

887

Кадетов П. Н. Милюкова, В. П. Родзянко, В. В. Шульгина, Н. И. Гучкова и других (За свободу. 1922. № 121. 2 апреля).

(обратно)

888

Новое время. 1922. № 231. 1 апреля.

(обратно)

889

Там же. № 230. 31 марта.

(обратно)

890

Русское дело. 1922. № 115. 25 апреля.

(обратно)

891

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 12. Л. 6.

(обратно)

892

Там же. Л. 7.

(обратно)

893

«Опять бьют бичом, прошибают головы камнями». Русские в польских концентрационных лагерях 1920–1924 гг. С. 80.

(обратно)

894

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. С. 249.

(обратно)

895

Там же. С. 263.

(обратно)

896

Там же. С. 250–251.

(обратно)

897

Согласно условиям договора, стороны на основе взаимности отказались от возмещения военных расходов и возмещения военных (и невоенных) убытков, причиненных сторонам во время войны. В числе других договоренностей Германия и Советская Россия прекращали платежи за содержание военнопленных. Страны возобновили консульские отношения.

(обратно)

898

Этот вопрос подробно исследован болгарскими историками. См.: Даскалов Д. Бялата емиграция в България. София, 1997; Спасов Л. Врангеловата армия в България (1919–1923). София, 1999; Кьосева Цв. Руската емиграция в България. София, 2002.

(обратно)

899

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 148–152.

(обратно)

900

Документы внешней политики СССР. Т. V. С. 283–284.

(обратно)

901

«Опять бьют бичом, прошибают головы камнями». Русские в польских концентрационных лагерях 1920–1924 гг. С. 78.

(обратно)

902

Там же. С. 79.

(обратно)

903

Письмо Д. В. Философова начальнику Генерального штаба Польши от 6 мая 1922 г. // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 63. Л. 2.

(обратно)

904

Там же. Л. 3.

(обратно)

905

Периодический обзор Разведотдела штаба РККА «Контрреволюционные русские политические группы и вооруженные силы за рубежом и на территории Советской России. Состояние, организация и деятельность за период с 1 апреля по 1 июля 1922 г.» // РГВА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 770. Л. 8.

(обратно)

906

Там же. Л. 8 об.

(обратно)

907

Там же. Л. 8 об. – 11.

(обратно)

908

Там же. Л. 27–28.

(обратно)

909

Докладная записка члена ревизионной комиссии Объединения русских эмигрантских студенческих организаций (ОРЭСО) от 6 мая 1922 г. // ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 385. Л. 1.

(обратно)

910

Там же. Л. 3.

(обратно)

911

Постановление ЦК НСЗРиС от 22 апреля 1922 г. // Там же. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 82. Л. 4.

(обратно)

912

Заявление М. Н. Гнилорыбова Б. В. Савинкову от 13 апреля 1922 г. // ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 82. Л. 11.

(обратно)

913

Там же. Л. 12.

(обратно)

914

Там же. Л. 13–14.

(обратно)

915

ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 82. Л. 24, 29.

(обратно)

916

Там же. Л. 45.

(обратно)

917

Там же. Л. 32.

(обратно)

918

Drut (польск.) – проволока.

(обратно)

919

Доклад есаула Машонова председателю НСЗРиС Е. С. Шевченко от 10 августа 1922 г. // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 70. Л. 9.

(обратно)

920

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 189. Л. 1–2.

(обратно)

921

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 5. Пор. 91. Д. 25. Л. 1.

(обратно)

922

Там же. Л. 2–2 об.

(обратно)

923

Там же. Л. 4–4 об.

(обратно)

924

Там же. Ф. 0384. Оп. 6. П. 207. Д. 18910. Л. 187.

(обратно)

925

Там же. Л. 187 об.

(обратно)

926

Информация из лагеря Стржалково В. Савинкову в Прагу от 4 июля 1922 г. // ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 67. Л. 1.

(обратно)

927

«Опять бьют бичом, прошибают головы камнями». Русские в польских концентрационных лагерях 1920–1924 гг. С. 80.

(обратно)

928

ГАРФ. Ф. 5872. Оп. 1. Д. 189. Л. 2.

(обратно)

929

Доклад в НСЗРиС из лагеря Стржалково от 4 июля 1922 г. // Там же. Л. 1.

(обратно)

930

В среде российской эмиграции сертификат Лиги Наций стали называть «Нансеновским паспортом».

(обратно)

931

Материалы межправительственной конференции Лиги Наций 3–5 июля 1922 г. в Женеве по вопросу о «сертификатах» для русских беженцев // АВП РФ. Ф. 415. Оп. 1. П. 6. Д. 21. С. 5–10.

(обратно)

932

См. подробнее: Симонова Т. М. Проблемы и особенности репатриации в РСФСР (СССР) в 1921–1925 гг. (на примере репатриации из Польши) // Нансеновские чтения 2008. СПб.: РОО ИКЦ «Русская эмиграция», 2009; Симонова Т. М. Возвращенцы // Родина. 2009. № 4. С. 26–29.

(обратно)

933

Письмо В. Рудина П. Э. Бутенко от 27 октября 1922 г. // ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 10. Л. 127–128.

(обратно)

934

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 210–211.

(обратно)

935

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 206.

(обратно)

936

Убедительный документальный материал в подтверждение этого тезиса содержится в фондах ГАРФ: 3333 (Центрэвак) и 8406 (Бюро уполномоченного ПОКК в СССР, 1920–1937 гг.).

(обратно)

937

ГАРФ. Ф. 8406. Оп. 1. Д. 13. Л. 64.

(обратно)

938

Письмо РУД в польскую делегацию от 9 сентября 1922 г. // АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 67. Д. 11. Л. 21.

(обратно)

939

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 4. Пор. 67. Д. 11. Л. 21 об.

(обратно)

940

Там же. Л. 22 об.

(обратно)

941

Письмо Е. Я. Аболтина в НКИД и Польскую делегацию смешанной комиссии по репатриации о нарушениях соглашения о репатриации в отношении казака Федора Рожкова от 21 сентября 1922 г. // Там же. Оп. 5. П. 24. Д. 66. Л. 26.

(обратно)

942

Периодический обзор Разведотдела штаба РККА «Контрреволюционные русские политические группы и вооруженные силы за рубежом и на территории Советской России. Состояние, организация и деятельность за период с 1 октября 1922 по 1 января 1923 г.» // РГВА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 769. Л. 5.

(обратно)

943

ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 3. Л. 545.

(обратно)

944

ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 3. Л. 546.

(обратно)

945

Краткий отчет о деятельности Российского попечительного об эмигрантах комитета за подписью П. Э. Бутенко за 1922 г. // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 10. Л. 22.

(обратно)

946

Там же. Л. 23.

(обратно)

947

Там же. Л. 24.

(обратно)

948

ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 10. Л. 129 об.

(обратно)

949

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 184.

(обратно)

950

Солдаты русского экспедиционного корпуса из Франции в количестве 10 тысяч человек; солдаты белых армий, число которых возросло до 40 тысяч человек; иммигранты из Америки численностью до 8 тысяч человек и 10 тысяч беженцев (Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 190–191). См. также: Письмо начальника Центрального управления по эвакуации населения НКВД К. Радека в НКИД о количестве зарегистрированных польских репатриантов в России от 4 декабря 1922 г. // АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. Пор. 28. Д. 41. Л. 2.

(обратно)

951

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 215.

(обратно)

952

Копия Циркуляра Российского Попечительного об эмигрантах комитета о лицах не польской национальности и не имеющих польского подданства, прибывших в Польшу нелегально. № 196 от 15 января 1923 г. // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 9. Л. 20.

(обратно)

953

Русские беженцы: Проблемы расселения, возвращения на Родину, урегулирования правового положения (1920–1930-е годы): Сборник документов и материалов / Сост. З. С. Бочарова. М.: РОССПЭН, 2004. С. 147.

(обратно)

954

11 сентября 1922 г. германский генерал Ханс фон Сект писал в докладной записке на имя рейхсканцлера Й. Вирта, что существование независимой Польши является «невыносимым и несовместимым с жизненными условиями Германии». Он надеялся, что «вместе с Польшей падет одна из сильнейших опор Версальского мира», а исключит господствующее положение Франции. Для достижения этой цели, по его убеждению, необходимо было действовать «через Россию или с ее помощью». См.: Соколов В., Фетисов И. Раппало и довоенная Польша // Международная жизнь. 1993. № 3. С. 135.

(обратно)

955

Симонова Т. М. Специфика правового положения россиян в Польше. С. 262. См. также: ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 10. Л. 77.

(обратно)

956

Периодический обзор Разведотдела штаба РККА «Контрреволюционные русские политические группы и вооруженные силы за рубежом и на территории Советской России. Состояние, организация и деятельность за период с 1 октября 1922 по 1 января 1923 г.» // РГВА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 769. Л. 3.

(обратно)

957

Там же. Л. 5.

(обратно)

958

Там же. Л. 11 об.

(обратно)

959

Там же. Л. 12 об.

(обратно)

960

Там же. Л. 13.

(обратно)

961

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 214–215.

(обратно)

962

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. П. 28. Д. 41. Л. 27.

(обратно)

963

Там же. Л. 23–25. См. также: Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 234.

(обратно)

964

Отчет РУД смешанной комиссии по репатриации с апреля 1921 по 15 февраля 1923 гг. // АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 5. Пор. 39. Д. 105а. Л. 2.

(обратно)

965

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза» 1924 г. М., 2007. С. 784.

(обратно)

966

За январь – март 1923 г. предполагалось отправить и принять «различных контингентов» в количестве 68 тысяч человек. В феврале выяснилось, что необходимо принять еще «десятки тысяч» карельских беженцев, бывших участников Кронштадтского мятежа, солдат и чинов Северо-Западной армии Н. Н. Юденича, военнопленных империалистической войны (Там же. С. 794–795).

(обратно)

967

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. Пор. 41. Д. 28. Л. 38–39. См.: приложение 18.

(обратно)

968

Письмо В. М. Горлова М. Н. Гирсу от 21 января 1923 г. // ГАРФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 41. Л. 87.

(обратно)

969

Курс на принудительное выселение русских из Бессарабии взяло и правительство Румынии. См.: Выдержка из доклада Н. И. Астрова «О международной помощи русским за границей» общему собранию РЗГК 5 августа 1924 г. // Русские беженцы: Проблемы расселения, возвращения на Родину, урегулирования правового положения (1920–1930-е годы). С. 148.

(обратно)

970

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 2. Несбывшиеся надежды…1923 г. М.: Триада-Х, 2001. С. 30–32.

(обратно)

971

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза» 1924 г. С. 803.

(обратно)

972

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. Пор. 41. Д. 28. Л. 61.

(обратно)

973

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 227.

(обратно)

974

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 228.

(обратно)

975

Здание российского императорского консульства в Данциге было затребовано советским представителем к передаче в качестве российского имущества. В помещении Данцигского дома продолжал проживать бывший консул Российской империи Д. Н. Островский, ставший эмигрантом. Польские власти и власти вольного города Данцига всячески оттягивали решение поставленного вопроса. Вопрос не был решен вплоть до 1927–1928 гг.

(обратно)

976

Район в Варшаве, где находился пункт концентрации репатриантов.

(обратно)

977

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. Пор. 28. Д. 41. Л. 57.

(обратно)

978

Там же. Л. 119.

(обратно)

979

Там же. П. 41. Д. 22. Л. 98.

(обратно)

980

Там же. Д. 28. Л. 70.

(обратно)

981

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. Пор. 41. Д. 28. Л. 145.

(обратно)

982

Там же. Д. 22. Л. 99. См.: приложение 19 к данной монографии.

(обратно)

983

Там же. Пор. 42. Д. 29. Л. 1.

(обратно)

984

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза». 1924 г. С. 804.

(обратно)

985

Постановление требовали хранить «наравне с шифром» (Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза». 1924 г. С. 808–811).

(обратно)

986

Там же. С. 815–817.

(обратно)

987

Там же. С. 835–836.

(обратно)

988

Там же. С. 778.

(обратно)

989

Поселение белым офицерам было запрещено также в следующих губерниях: Псковской. Витебской, Житомирской и Одесской, а также в Белорусской республике и в Крыму. В Туркестане – в областях Семиреченской, Ферганской, Самаркандской, Туркменской и республике Хорезма. На Дальнем Востоке – в Приморской губернии. В Приамурском крае – в городах Хабаровске и Ново-Николаевске на Амуре. В Амурской, Забайкальской и Прибайкальской губерниях – в 60-верстной полосе по границам с Маньчжурией и Монголией (Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза». 1924 г. С. 854–855).

(обратно)

990

Там же. С. 792.

(обратно)

991

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. С. 839.

(обратно)

992

Там же. С. 873.

(обратно)

993

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 227.

(обратно)

994

Лица, восстановленные в гражданстве, принятые в российское гражданство и не уехавшие в установленные сроки оптанты.

(обратно)

995

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. П. 28. Д. 41. Л. 121.

(обратно)

996

В. Витос, правый лидер польского крестьянского движения. Был основателем партии Стронництво людове (Народное объединение) «Пяст».

(обратно)

997

Чичерин Г. В. Статьи и речи по вопросам международной политики. М. 1961. С. 162.

(обратно)

998

Materski W. Polska a ZSSR 1923–1924. Stosunki wzajemne na tle sytuacji politycznej w Europie. Wrocław: Ossolineum, 1981. S. 77.

(обратно)

999

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 4. С. 238. Соглашение об урегулировании пограничных инцидентов было подписано 3 августа 1925 г.

(обратно)

1000

Materski W. Polska a ZSSR 1923–1924. Stosunki wzajemne na tle sytuacji politycznej w Europie. S. 84.

(обратно)

1001

Сообщение РПК о решении польского правительства от 17 января 1923 г. // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 2. Д. 1. Л. 27.

(обратно)

1002

Доклад П. Э. Бутенко в польское министерство труда и общественного призрения от 4 января 1924 г. // Там же. Оп. 1. Д. 6. Л. 78.

(обратно)

1003

Выделено автором доклада Н. И. Астровым.

(обратно)

1004

Выдержка из доклада Н. И. Астрова «О международной помощи русским за границей» общему собранию РЗГК 5 августа 1924 г. //Русские беженцы: Проблемы расселения, возвращения на Родину, урегулирования правового положения (1920–1930-е годы). С. 150.

(обратно)

1005

ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 10. Л. 17–18.

(обратно)

1006

Regions dévastées (франц.) – области во Франции, разоренные войной.

(обратно)

1007

Доклад в Парижское отделение Земгора Ю. Я. Азаревича от 8 мая 1923 г. // ГАРФ. Ф. 9135. Оп. 1. Д. 3. Л. 226–228.

(обратно)

1008

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. Л. 41. Л. 146.

(обратно)

1009

Приняты 20 сентября 1921 г.

(обратно)

1010

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза». 1924 г. С. 855–857.

(обратно)

1011

Егорьев В. В., Лашкевич Г. Н., Плоткин М. А., Розенблюм Б. Д. Правовое положение граждан и юридических лиц СССР за границей. М.: Юридическое издательство НКЮ РСФСР, 1926. С. 38–39.

(обратно)

1012

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. П. 42. Д. 29. Л. 17.

(обратно)

1013

Placówka (польск.) – отделение.

(обратно)

1014

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. П. 42. Д. 29. Л. 2.

(обратно)

1015

Егорьев В. В., Лашкевич Г. Н., Плоткин М. А., Розенблюм Б. Д. Правовое положение граждан и юридических лиц СССР за границей. С. 33–34.

(обратно)

1016

Егорьев В. В., Лашкевич Г. Н., Плоткин М. А., Розенблюм Б. Д. Правовое положение граждан и юридических лиц СССР за границей. С. 28.

(обратно)

1017

Неорганизованно, без ведома репатриационных структур.

(обратно)

1018

«Политфильтрация» включала в себя: опрос и заполнение опросного листа; осведомление среди прибывших; наблюдение за подозрительными лицами, опрос агентурным способом лиц, способных дать сведения о прибывших; получение сведений от заграничных органов; тщательный осмотр багажа.

(обратно)

1019

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза». 1924 г. С. 862–875.

(обратно)

1020

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. Пор. 39. Д. 28. Л. 8.

(обратно)

1021

Там же. Л. 8.

(обратно)

1022

Сообщение польской делегации в смешанную комиссию и во второй отдел польского генштаба от 27 августа 1924 г. // «Опять бьют бичом, прошибают головы камнями». Русские в польских концентрационных лагерях 1920–1924 гг. С. 81.

(обратно)

1023

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение…1921–1924 гг. С. 413–415.

(обратно)

1024

Красноармейцы в польском плену в 1919–1922 гг. С. 712–713.

(обратно)

1025

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение…1921–1924 гг. С. 108.

(обратно)

1026

АВП РФ. Ф. 122. Оп. 6. Пор. 28. Д. 41. Л. 165.

(обратно)

1027

Karty pobytu (польск.) – удостоверение о пребывании.

(обратно)

1028

Prawo azylu (польск.) – право убежища.

(обратно)

1029

ГАРФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 467. Л. 3.

(обратно)

1030

Materski W. Polska a ZSSR 1923–1924. Stosunki wzajemne na tle sytuacji politycznej w Europie. S. 108.

(обратно)

1031

Отчет Верховного комиссара по делам русских беженцев Ф. Нансена в Женеве от 4 сентября 1923 г. // АВП РФ. Ф. 415. Оп. 1. Пор. 29. Д. 6. С. 3.

(обратно)

1032

Там же. Л. 7 об.

(обратно)

1033

Стржалково.

(обратно)

1034

ГАРФ. Ф. 5831. Оп. 1. Д. 121. Л. 1.

(обратно)

1035

Там же. Л. 2. См.: приложение 17 к данной монографии.

(обратно)

1036

Доклад П. Э. Бутенко в польское министерство труда и общественного призрения от 4 января 1924 г. // Там же. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 6. Л. 78–78 об.

(обратно)

1037

За свободу. 1921. № 284. 5 декабря.

(обратно)

1038

ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 14. Л. 163.

(обратно)

1039

Там же. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 10. Л. 18–19.

(обратно)

1040

Там же. Л. 44–45.

(обратно)

1041

Информация П. Э. Бутенко, направленная в газету «За свободу» // ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 14. Л. 162.

(обратно)

1042

Karpus Z. Jeńcy i internowani rosyjscy i ukraińcy na terenie Polski w latach 1918–1924. S. 161.

(обратно)

1043

Отчет Попечительного об эмигрантах комитета за 1923 г. за подписью П. Э. Бутенко // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 10. Л. 16.

(обратно)

1044

Там же. Л. 16 об.

(обратно)

1045

Из брошюры американской миссии методистов «Helping Them to Help Themselves». См.: также: За свободу. 1923. № 288. 10 декабря.

(обратно)

1046

ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 9. Л. 1.

(обратно)

1047

За свободу. 1924. № 89. 2 апреля.

(обратно)

1048

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза». 1924 г. С. 683.

(обратно)

1049

За свободу. 1924. № 91. 4 апреля.

(обратно)

1050

Выдержка из доклада Н. И. Астрова «О международной помощи русским за границей» общему собранию РЗГК 5 августа 1924 г. // Русские беженцы: Проблемы расселения, возвращения на Родину, урегулирования правового положения (1920–1930-е годы). С. 154.

(обратно)

1051

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза». 1924 г. С. 584.

(обратно)

1052

Месье Шарбон.

(обратно)

1053

Митрополит Евлогий. Путь моей жизни. Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Манухиной. Paris: YMCA – PRESS, 1947. С. 505.

(обратно)

1054

Там же. С. 506–507.

(обратно)

1055

Краткий отчет о деятельности русского Попечительного об эмигрантах в Польше комитета за 1924 г. // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 10. Л. 46 об.

(обратно)

1056

Там же. Л. 42.

(обратно)

1057

Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 5. Раскол. 1924–1925 гг. М., 2010. С. 194–195.

(обратно)

1058

За свободу. 1924. № 105. 18 апреля.

(обратно)

1059

Кarty pobytu (польск.) – удостоверения о пребывании, karty azylu (польск.) – удостоверения об убежище.

(обратно)

1060

По данным польского МИД, на территории СССР в момент подписания Рижского договора насчитывалось 2,5 миллиона лиц польской и других народностей из польских земель (Materski W. Polska a ZSSR 1923–1924. Stosunki wzajemne na tle sytuacji politycznej w Europie. S. 214).

(обратно)

1061

Ibid. S. 255.

(обратно)

1062

ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 10. Л. 44.

(обратно)

1063

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза». 1924 г. С. 287.

(обратно)

1064

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 5. Раскол. 1924–1925 гг. С. 197.

(обратно)

1065

Доклад начальника Разведывательного управления штаба РККА Я. К. Берзина помощнику начальника штаба РККА Б. М. Шапошникову от 24 сентября 1924 г. // РГВА. Ф. 37977. Оп. 3. Д. 170. Л. 24.

(обратно)

1066

Доклад начальника Разведывательного управления штаба РККА Я. К. Берзина помощнику начальника штаба РККА Б. М. Шапошникову от 9 сентября 1924 г. // Там же. Л. 16.

(обратно)

1067

Уже 14 марта 1923 г. Совет послов принял решение о признании восточной границы Польши; на следующий день состоялось подписание дополнительного протокола к Версальскому трактату по вопросу о восточных границах: Восточная Галиция была признана польской территорией со статусом автономии. Однако СССР не признавал легитимным это решение, поскольку не признавал Совета послов, следовательно, вопрос о восточных границах Польши оставался открытым. Не признала Восточную Галицию польской территорией и Литва.

(обратно)

1068

Материалы «Особой папки» Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) по вопросу советско-польских отношений 1923–1944 гг. / Под ред. И. И. Костюшко. М.: Институт славяноведения и балканистики РАН, 1997. С. 7.

(обратно)

1069

Там же. С. 8.

(обратно)

1070

Доклад начальника Разведывательного управления штаба РККА Я. К. Берзина помощнику начальника штаба РККА Б. М. Шапошникову от 24 сентября 1924 г. // РГВА. Ф. 37977. Оп. 3. Д. 170. Л. 24.

(обратно)

1071

По данным Разведывательного управления штаба РККА в Румынии в лагерях и на работах численность интернированных русских на январь 1923 г. составляла 3060 человек. См.: Периодический обзор Разведотдела штаба РККА «Контрреволюционные русские политические группы и вооруженные силы за рубежом и на территории Советской России. Состояние, организация и деятельность за период с 1 октября 1922 по 1 января 1923 г.» // Там же. Ф. 7. Оп. 2. Д. 769. Л. 11 об.

(обратно)

1072

Доклад начальника Разведывательного управления штаба РККА Я. К. Берзина помощнику начальника штаба РККА Б. М. Шапошникову от 24 сентября 1924 г. // Там же. Ф. 37977. Оп. 3 Д. 170. Л. 24 об.

(обратно)

1073

За свободу. 1924. № 270. 8 октября.

(обратно)

1074

За свободу. 1924. № 297. 5 ноября.

(обратно)

1075

К этому моменту времени СССР был признан Англией и Италией.

(обратно)

1076

Краткий отчет о деятельности Попечительного об эмигрантах комитета в Польше за 1925 г. // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 10. Л. 3.

(обратно)

1077

Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 4. У истоков «Русского общевоинского союза». 1924 г. С. 286.

(обратно)

1078

За свободу. 1924. № 288. 26 октября.

(обратно)

1079

За свободу. 1925. № 20. 22 января.

(обратно)

1080

Таковые были расположены в местностях Ивацевичи, Зальвяны, Малорыто, Дубно, Черный Блок, Чарна Весь, Волковыск, Ровно, Яшов, Слоним и другие (За свободу. 1925. № 20. 22 января).

(обратно)

1081

Из этого числа в Кнютанж выехало 114 мужчин, 16 женщин, и 10 детей; в Мондевиль – 29 мужчин, 7 женщин и 7 детей; в Тер-Руж – 124 мужчины, 14 женщин и 2 ребенка; на другие заводы выехали 34 мужчин, 9 женщин и 2 ребенка (Краткий отчет о деятельности Попечительного об эмигрантах комитета в Польше за 1925 г. // ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 10. Л. 4–6).

(обратно)

1082

Последние известия. 1925. № 1444. 9 января.

(обратно)

1083

ГАРФ. Ф. 5814. Оп. 1. Д. 10. Л. 6.

(обратно)

1084

За свободу. 1925. № 230. 5 сентября.

(обратно)

1085

Изложение текста приказа военного министерства Польши № 7978 от 20 июля 1925 г. (За свободу. 1925. № 230. 5 сентября).

(обратно)

1086

Там же. № 78. 21 марта.

(обратно)

1087

Анкета о действии нансеновских паспортов в Польше от 17 января 1925 г. // ГАРФ. Ф. 7003. Оп. 1. Д. 17. Л. 23–23 об.

(обратно)

1088

За свободу. 1925. № 316. 16 декабря.

(обратно)

1089

Бутенко П. Э. Польская демократия и русская эмиграция // Там же. № 147. 7 июля.

(обратно)

1090

Польские дипломаты рассматривали интернированных антисоветских формирований в качестве беженцев. См.: Доклад представителя Польской республики Т. Филипповича в Лиге Наций 4 июля 1922 г. // АВП РФ. Ф. 415. Оп. 1. Пор. 15. Д. 3. С. 2–3. Перевод с французского языка Т. М. Симоновой.

(обратно)

1091

Отчет РУД смешанной комиссии по репатриации с апреля 1921 по 15 февраля 1923 г. // Там же. Ф. 0122. Оп. 5. Пор. 39. Д. 105а. Л. 6.

(обратно)

1092

Борис Савинков на Лубянке. Документы. С. 23.

(обратно)

1093

Савинков Б. В. «Почему я признал советскую власть» // Дело Бориса Савинкова. С. 7–8.

(обратно)

1094

Там же. С. 151.

(обратно)

1095

Материалы «Особой папки» Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) по вопросу советско-польских отношений 1923–1944 гг. / Под ред. И. И. Костюшко. С. 12.

(обратно)

1096

Włodarkiewicz W. Przed 17 września 1939 roku. Radzieckie zagrożenie Rzeczypospolitej w ocenach polskich naczelnych władz wojskowych 1921–1939. W.: Wydawnictwo Neriton, 2002. S. 87.

(обратно)

1097

Оно действовало до 19 августа 1938 г., когда был принят Закон о гражданстве СССР (Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение… 1921–1924 гг. С. 293–294).

(обратно)

1098

Лапшов С. Расстрелянные и забытые. Памяти русских офицеров – жертв политических репрессий 30-х годов [Электронный ресурс] // «Карелия»: [сайт]. 2007. № 19, 33. URL: http://www. gov. karelia. ru/Karelia/1606/27. html (дата обращения: 11. 10. 2010).

(обратно)

1099

Филитов А. М. 1923–1925 // Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) и Европа. Решения «Особой папки». М.: РОССПЭН, 2001. С. 15.

(обратно)

1100

Материалы «Особой папки» Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) по вопросу советско-польских отношений 1923–1944 гг. М., 1997. С. 12–15.

(обратно)

1101

Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) и Европа. Решения «Особой папки» 1923–1939. С. 15–16.

(обратно)

1102

Черчилль У. Мировой кризис. 1919–1925. Воспоминания. С. 176.

(обратно)

1103

Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 3. С. 404.

(обратно)

1104

Доклад заместителя председателя РВС СССР и наркома по военным и морским делам М. В. Фрунзе 16 января 1925 г. // РГВА Ф. 33987. Оп. 3. Д. 89. Л. 1.

(обратно)

1105

Стилистические особенности и знаки препинания в документе сохранены.

(обратно)

1106

На документе имеется пометка: «Из Ковеля. б/х. 10 – Тр., Скл., Менж., Ленин, Кор., Якуб.» (далее сокращения неразборчивы).

(обратно)

1107

Так в тексте.

(обратно)

1108

Не обнаружено.

(обратно)

1109

Не обнаружено.

(обратно)

1110

Так в тексте документа.

(обратно)

1111

Не публикуется.

(обратно)

1112

Фраза дописана от руки.

(обратно)

1113

На документе имеется пометка: «102, шиф.».

(обратно)

1114

Н. Барлицкий, деятель ППС, член польской делегации на мирных переговорах в Риге, депутат сейма.

(обратно)

1115

Заявление ВЦИК по вопросу об основах соглашения между РСФСР и Польшей от 23 сентября 1920 г. // Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М.: Наука, 1965. Т. 3. С. 399–401.

(обратно)

1116

Так в тексте.

(обратно)

1117

Слово неразборчиво.

(обратно)

1118

Дописано от руки.

(обратно)

1119

Подчеркнуто В. И. Лениным.

(обратно)

1120

Автограф В. И. Ленина.

(обратно)

1121

Так в тексте документа.

(обратно)

1122

Подчеркнуто в тексте документа.

(обратно)

1123

Так в тексте документа.

(обратно)

1124

Так в тексте документа.

(обратно)

1125

В начальный период формирования антисоветской армии в Польше организация Б. В. Савинкова называлась Русский политический rомитет (РПК). Русским эвакуационным комитетом (РЭК) он стал после интернирования 3РА, НДА и казачьих отрядов в концентрационных лагерях.

(обратно)

1126

Так в тексте документа.

(обратно)

1127

Следующий абзац в тексте документа зачеркнут: Ком. армией ничего не было сказано, что протоколы об упразднении армии, 3-й Русской армии генерала Врангеля, [слово неразб.] подписаны и [слово неразб.] опротестовано только «Отряды № 2», вместо чего высказано пожелание называть «Отряды генерала Пермикина».

(обратно)

1128

Управление интернированных РЭК.

(обратно)

1129

Копия текста публикуемой Записки без публикуемых приложений опубликована: Борис Савинков на Лубянке: Документы. М.: РОССПЭН, 2001. С. 517–522.

(обратно)

1130

Копия приложения 2 опубликована в: Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. М.: Издательство «Гея» – Москва, 1998. С. 382–383.

(обратно)

1131

Копия приложения 3 опубликована в: Русская военная эмиграция 20–40-х годов: Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. М.: Издательство «Гея» – Москва, 1998. С. 392–393. Копия приложения 4 не публикуется.

(обратно)

1132

Не публикуются.

(обратно)

1133

Не публикуется.

(обратно)

1134

Фамилия вице-министра иностранных дел Польши Я. Домбского искажена.

(обратно)

1135

Не публикуется.

(обратно)

1136

Здесь и далее подчеркнуто в тексте документа.

(обратно)

1137

Копия приложения 3 опубликована: Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 1. Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 2. На чужбине. Издательство «Гея» – Москва, 1998. С. 381–382.

(обратно)

1138

Полковник Асанов был сотрудником второго отдела штаба военного министерства Польши.

(обратно)

1139

Далее следует пропуск в тексте документа.

(обратно)

1140

Губернию. Автор письма употребляет термины административного деления, принятого в Российской империи.

(обратно)

1141

Лесопилка, лесопильный завод (польск.).

(обратно)

1142

Стржалково.

(обратно)

1143

Управление по делам интернированных Российского эвакуационного комитета.

(обратно)

1144

Подчеркнуто в тексте документа.

(обратно)

1145

Пленные Первой мировой войны.

(обратно)

1146

Лица, прибывшие в Польшу. но по каким-либо причинам возвращающиеся в СССР.

(обратно)

1147

Так в тексте документа.

(обратно)

1148

Вписано в текст документа от руки.

(обратно)

1149

Слово неразборчиво.

(обратно)

1150

Информация в скобках вписана в текст документа от руки.

(обратно)

1151

Фраза вписана в текст документа от руки.

(обратно)

Оглавление

Введение

  Источниковая база и историография проблемы

  Словарь основных терминов

Глава 1 Создание русских антисоветских формирований в Польше: цель, ход и результаты

  § 1. «Укрепить Польшу, чтобы обуздать Россию…»[29]

  § 2. «Отряд русских беженцев» на территории Польши

  § 3. «В Польше готовится грандиозное наступление на нас…»[252]

Глава 2 Русские беженцы (интернированные антисоветских формирований) в польских концентрационных лагерях Ноябрь 1920 – ноябрь 1921 г

  § 1. Интернирование русских отрядов в польских лагерях

  § 2. «Эти подразделения могут представить собой антибольшевистскую силу…»[490]

  § 3. «Общее восстание не состоялось…»[594]

Глава 3 Амнистия рядовому составу антисоветских формирований и репатриация амнистированных беженцев Ноябрь 1921–1924 гг

  § 1. Проблемы начального периода репатриации

  § 2. «Вопрос о положении русских интернированных на территории Польской республики есть… большой важности вопрос политический»[866]

  § 3. Итоги репатриации в СССР

Заключение

Источники и литература

  Документальные издания

  Литература

Приложения

  Приложение 1 Доклад в отдел Запада НКИД из Ковеля о деятельности французской военной миссии в Литве[1105]

  Приложение 2 Сообщение Л. Б. Красина об отношении правительства Англии к армии П. Н. Врангеля от 11 июня 1920 г

  Приложение 3 Письмо главнокомандующего польской армией, вице-министра генерал-поручика К. Соснковского Б. В. Савинкову

  Приложение 4 Письмо Б. В. Савинкова вице-директору департамента полиции Эстонии Бирку

  Приложение 5 Отчет генерала Л. А. Бобошко Русскому политическому комитету о ходе формирования Русского отряда

  Приложение 6 Письмо генерала Л. А. Бобошко Б. В. Савинкову о снабжении польскими военными властями Русского отряда

  Приложение 7 Из телеграммы корреспондента РОСТА А. Кричевского из Риги в НКИД о позиции польской делегации на мирных переговорах по отношению к П. Н. Врангелю, Б. В. Савинкову и по украинскому вопросу[1113]

  Приложение 8 Предложение П. Н. Врангеля К. Г. Маннергейму о военном сотрудничестве

  Приложение 9 Телеграмма заместителя председателя советской делегации на мирных переговорах с Латвией Я. С. Ганецкого Г. В. Чичерину о вербовке в антисоветские формирования Б. В. Савинкова

  Приложение 10 Письмо заместителя председателя РЭК Д. В. Философова председателю Варшавского комитета Земско-городского комитета П. Э. Бутенко

  Приложение 11 Рапорт полковника генерального штаба Польши Ст. Довойно-Соллогуб начальнику штаба о необходимости выселения генерала Б. С. Пермикина и других офицеров за пределы Польши

  Приложение 12 Письмо полковника Саламанова об интернировании 2-й стрелковой дивизии 3РА в Торуни

  Приложение 13 Докладная записка начальника казачьих частей в Польше М. Н. Гнилорыбова Б. В. Савинкову о принятии казаков на польскую службу[1129]

    Дополнение № 1 к приложению 13

    Дополнение № 2 к приложению 13

    Дополнение № 3 к приложению 13

    Дополнение № 4 к приложению 13

  Приложение 14 Письмо Д. В. Философова в Восточный отдел МИД Польши о положении интернированных добровольцев антисоветских формирований в польских лагерях

  Приложение 15 Сообщение председателя Российского попечительного об эмигрантах комитета В. В. Уляницкого о состоянии лагеря Тухола

  Приложение 16 Справка П. А. Бутенко и Ю. Я. Азаревича в Российский Земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей (Париж) о положении в лагере Тухола

    I

    II

    III

    IV

    V

  Приложение 17 Письмо бывшего интернированного А. Матвеева из Гранвилля Б. В. Савинкову в Париж об условиях работы интернированных в Польше

  Приложение 18 Письмо председателя РУД Е. Я. Аболтина в полномочные представительства РСФСР и УССР в Варшаве о продолжении репатриации

  Приложение 19 Сообщение РУД о продолжении репатриации и персональных списках обмена

  Приложение 20 Письмо председателя Российского Попечительного об эмигрантах комитета В.В. Уляницкого

  Приложение 21 Письмо председателя Варшавского отделения Земско-городского комитета П.Э. Бутенко

Список сокращений Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg