«На изломе»

На изломе (fb2) - На изломе 873K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Мигулин

Андрей Мигулин На изломе

Посвящаю моей маме Мигулиной (Назаровой) Тамаре Ивановне

Skleněný můstek s.r.o.

Vítězná 37/58, Karlovy Vary

PSČ 360 09 IČO: 29123062 DIČ CZ29123062

Мигулин Андрей Анатольевич

Родился в 1967 году в городе Чудово Новгородской области. Детство, отрочество и юность провел в поселке Красногорск Ташкентской области Узбекской ССР. Окончил в 1994 году Ташкентский государственный педагогический институт по специальности: Учитель истории, обществоведения и основ права. Ташкентское Высшее Общевойсковое Командное Училище по специальности: Офицер мотострелковых войск.

Служил в войсках специального назначения ГРУ ГШ. После выхода в запас продолжил трудовую деятельность в частных охранных структурах.

Военно-полевой роман

Справедливо утверждение: всякая любовь – счастье, даже несчастливая. Справедливость этого выражения можно признать полностью, без всякой сентиментальности: понимая это как счастье любви в самом себе, которая в присущем ей праздничном волнении будто бы зажигает сто тысяч ярких свечей в затаённых уголках нашего существования, чей блеск яркими лучами озаряет всех нас изнутри. Потому люди с истинной душевной силой и глубиной знают о любви ещё до того, как полюбили. Охваченный ею, человек зарождает настоящую полноту жизни в контакте с другим человеком, в нём высвобождается его творческая сила. Так дело всей жизни, вся внутренняя плодотворность и красота могут брать своё начало только из этого контакта, ибо это именно то, что для каждого человека означает «всё» – момент связи с недостижимой подлинностью вещей. Она – средство, при помощи которого с ним говорит сама жизнь. Жизнь, которая неожиданно становится чудесной, яркой, как будто говоря с нами на языке ангела, милостью которого она находит необходимые именно для него слова.

1

Старший лейтенант Андрей Минин стоял в строю и маялся. Шёл будничный утренний развод военнослужащих части. По его мнению, привычный ритуал затягивался, он всё никак не мог дождаться его окончания. Начинало припекать жаркое среднеазиатское солнце, и саднило справа грудь. Андрей инстинктивно дотронулся до того места, где болело. Чуть слышно хрустнула многослойная повязка, влажно отлипая от кожи.

«Опа. Кажется, кровь протекла из-под повязки, как бы тельняшку не вымазать. Жалко. Только новенькую сегодня надел», – подумал он.

Старший лейтенант спецназа ГРУ Минин Андрей за последние четыре месяца первый раз попал на утреннее построение части.

Сначала он был в служебно-боевой командировке в одной из азиатских республик, потом был на излечении в госпитале по случаю касательного ранения груди. Группа разведчиков под его командованием попала под плотный миномётный огонь. Одна из мин рванула очень близко, метнув сноп осколков ему в грудь. Офицера спас разгрузочный жилет, приняв основную часть удара на себя. Осколками разбило все автоматные магазины, что висели на груди, но два куска металла всё-таки добрались до беззащитного тела, рассекая его чуть выше правого соска. Первый обошёлся со старшим лейтенантом гуманно, просто сильно раскроил ему кожу. Эта рана зажила очень быстро. Идеально ровные края срослись за считанные дни, оставив только тонкий розоватый шрам. А вот второй, зазубренный осколок постарался на славу, оставив после себя безобразно-рваный след, глубоко впился в тело, остановившись, только встретив на своём пути ребро. Вот он-то и доставил Андрею массу неприятных мгновений, так как рана после него никак не хотел заживать. Пролежав около месяца в госпитале, Андрей выписался досрочно, уговорив врача тем, что пообещал ему долечиться в медико-санитарной части по месту службы.

Ему был положен отпуск по ранению. Но он, просидев неделю в общежитии для офицеров, где не было даже телевизора, начал понемногу изнывать от вынужденного безделья. К маме ехать не хотелось, чтобы лишний раз её не расстраивать своими повязками-перевязками. Читать быстро надоело, ехать в центр города, например в кино, лишний раз не хотелось, так как нужно было трястись часа полтора в автобусе только в один конец. И чтобы совсем не сойти с ума от ничегонеделания, он вышел на службу раньше, за две недели до окончания отпуска.

Когда построение закончилось, Андрей подошёл к ротному.

– Товарищ капитан, разрешите, до санчасти схожу, перевязку сделаю.

Капитан понимающе кивнул, а потом, улыбнувшись, добавил:

– Минин. Чего припёрся-то, сидел бы дома, книжки читал, в кино бы ходил и в госпиталь к сестричкам на перевязки. Все в «железного солдатика» играешь?! Да?! А теперь с твоей «царапиной» так получится, что ты вроде бы есть, а вроде как и нет тебя. Чуть что: «А где Минин?», «Как где, на перевязке».

Андрей улыбнулся в ответ:

– Сергеич. Да в общаге с ума сойти можно от безделья, и в центр с нашей окраины на автобусе часа полтора пилить. Никакого кино не захочешь. А в части при деле, рядом с ребятами, да и медсестрички у нас не хуже.

– Да ладно уж, оставайся, – и капитан, соглашаясь, махнул рукой. – Кстати, у нас говорят, в санчасти новенькая появилась. И говорят, что даже очень красивая.

– А вот мы сейчас сходим и проверим, товарищ капитан, что да как. Приду и сразу доложу по всей форме, – сказал Андрей, хитрюще поглядывая на командира.

– Да знаю я тебя, – сказал капитан, – ни одной юбки в санчасти не пропустишь.

И шутливо погрозив пальцем, добавил:

– Смотри, Александрыч, допрыгаешься – женю.

– Есть, – весело ответил Андрей, поднося руку к козырьку кепки. – Разрешите идти.

– Иди, иди. Как вернёшься, найди меня в роте.

– Есть найти, – и Андрей, развернувшись на 180 градусов спиной к капитану, сделал три чётких строевых шага, как положено по строевому уставу, но, не выдержав, обернулся, посмотрел на капитана и засмеялся. Капитан покрутил пальцем у правого виска, улыбнулся ему в ответ.

Они сдружились с капитаном за два года совместной службы и поэтому могли себе позволить пошутить друг над другом, но когда дело касалось службы, то авторитет командира был непререкаемым. Минин зашагал в сторону санчасти. Ротный посмотрел ему вслед. «Смотри, как помчался в санчасть. Как услышал про новенькую, так сразу уши торчком. Конечно, когда появляется перед тобой мужик под два метра, светловолосый, глаза под цвет голубых полос на тельнике, с подвешенным языком, да еще и офицер спецназа, не каждая, даже опытная женщина устоит. А он этим и пользуется, «гад»», – с легкой завистью думал он.

Спустя некоторое время Андрей подошёл к белому, огороженному невысоким забором двухэтажному зданию медсанчасти. Её территория была тщательно убрана, дорожки выметены, бордюры покрашены известью, а перед входом были разбиты две небольшие клумбы. Начальник медицинской части подполковник Ковальчук, а проще начмед Иваныч, слыл в бригаде требовательным и справедливым офицером. Он был хирургом и врачом от бога, обладал твёрдым и не всегда уступчивым характером. Если он с чем-то или с кем-то не соглашался, то никогда не останавливался, пока не добьётся своего. Даже командир части старался не перечить ему. Он серьёзно увлекался народной медициной, знал почти все лечебные травы, из которых готовил по своим рецептам мази и снадобья, известные на весь Туркестанский округ.

Внутри санчасти царила рабочая суета и пахло лекарствами. Сновали туда-сюда врачи, медсёстры, занимаясь своими делами. Тут же находились несколько солдат в больничной униформе из числа выздоравливающих – кто с тряпкой, кто с веником, кто на приём к врачу, а один из числа старослужащих помогал старшей медсестре выдавать лекарство больным. Он нёс торжественно за ней плоский ящичек с таблетками и микстурой, которые были разложены и разлиты в мензурки с написанными на них фамилиями.

Старшая медсестра, старший прапорщик медицинской службы Кротова Алевтина Павловна, была женщиной крупной, и за глаза в бригаде её называли мадам Грицацуева, по аналогии с героиней Ильфа и Петрова. Она всегда сама раздавала лекарства, строго следя за тем, чтобы солдаты принимали, а не выбрасывали их в мусор. Алевтина Павловна в юности была стройной и симпатичной девушкой, увлекалась парашютным спортом, на её счету более семисот прыжков, имела разряд по боевому самбо. У неё был любимый, лейтенант Женя, который служил в этой же части. Дело шло к свадьбе. Но тут началась война в Афганистане, и её Женя был направлен в ДРА. Алевтина Павловна последовала за ним. Эта война перевернула её жизнь с ног на голову. После перенесённого гепатита пошли осложнения, начались проблемы со здоровьем. Она стала стремительно набирать вес, и о самбо с парашютами пришлось забыть. В довершение всего её любимый, лейтенант Женя, погиб при выполнении боевого задания. Она очень тяжело пережила гибель своего Жени, так и не выйдя замуж, оставшись на всю жизнь «соломенной вдовой».

В общей сложности прослужив в спецназе уже более двадцати лет, Алевтина Павловна знала про службу спецназа столько, что могла заткнуть за пояс любого «спеца»[1]. Она могла не только диагноз медицинский поставить не хуже любого доктора, но и при случае крепко съездить по роже зарвавшемуся хаму. Всю свою нерастраченную любовь она отдавала молодым девчатам, что служили в медсанчасти. Поэтому все медсестры бригады находились под её материнской опекой, и не приведи господь кому-то обидеть незаслуженно «ёе девочку», в Алевтине Павловне просыпалась тигрица, которая защищает своего ребёнка. Все помнят случай, когда она, находясь в командировке, уложила одним ударом стодевяностосантиметрового бугая – офицера из пехоты, после того как тот, будучи пьяным, сильно оскорбил одну из медсестер. Так что Алевтина Павловна была в бригаде в почёте и уважении у всего личного состава от солдата до командира.

А вот Андрея Минина она почему-то любила особенной, материнской любовью, как родного сына. И поэтому, когда он появился в коридоре санчасти, Алевтина Павловна сразу поспешила к нему, причитая на ходу.

– Да ты мой золотой мальчик, – сказала она, обнимая Андрея, – как же так получилось-то с тобой, ты же лучший у нас командир группы и не уберёгся.

– Мина, Алевтина Павловна, она же дура самая опасная, никогда не угадаешь, где рванёт, – ответил Андрей, осторожно обнимая её, боясь задеть рану, – солдат, главное, сберёг.

– Да, солнышко, ты прав, солдатики важнее, они же совсем ещё молоденькие и глупенькие. А как рана, – участливо продолжала она, глядя на него с нежностью, – зажила?

– Нет, Алевтина Павловна, не зажила. Собственно, поэтому и пришёл. Перевязку бы сделать. А то чувствую, кровит рана.

– А чего из госпиталя убежал так рано? Наверное, набедокурил опять?

– Нет. Просто надоело валяться. Из-за одной перевязки в день лежать нет смысла, а это и у нас можно делать. Да и по вам всем соскучился, – сказал Андрей и чмокнул её в щеку.

– Ой льстец. Врёшь, но всё равно приятно, – ответила зардевшаяся Алевтина Павловна, – ну иди, иди, Иваныч пускай посмотрит, он у нас в этом деле профессор.

– Это точно, Алевтина Павловна, Иваныч спец каких ещё поискать надо.

И, освободившись от объятий Алевтины Павловны, Андрей вошёл в кабинет, на двери которого висела табличка «Начальник медицинской части в/ч № … подполковник Ковальчук С.И.».

В небольшом, но уютном кабинете за столом сидел человек в белом халате и что-то быстро писал. Тёмный ёжик его волос уже тронула ранняя седина, кустистые брови были сведены к переносице, крупные черты лица были напряжены, губы сжались в тонкую полоску.

«Что-то Иваныч важное, наверно, пишет», – подумал Андрей, продолжая рассматривать его.

Широкий разворот плеч, мускулистые руки хирурга, сильные кисти, в которых была почти незаметна ручка, проворно бегающая по бумаге. Под белым халатом, одетым на голое тело, угадывался мощный торс. Чувствовалась уверенная сила во всем облике начмеда.

«Да, Иваныч мужик, – восторгался Андрей, – его рукопожатие вообще может кисть сплющить».

– Проходи, присаживайся, – сказал подполковник, не поднимая головы, – сейчас допишу, и займёмся тобой.

Андрей молча сел на стул. Начмед дописал предложение, поставил точку и, бросив ручку, поднял голову;

– О! Минин! Привет!!! – радостно воскликнул он. – Ты каким ветром? – и вставая со стула, протянул ему руку.

– Попутным, товарищ подполковник, – ответил Андрей, отвечая на рукопожатие.

– Слышал, зацепило тебя серьёзно.

– Да как серьёзно, терпимо. Только вот не заживает зараза уже почти месяц.

– А что из госпиталя ушёл? Лечился бы там.

– Да там, товарищ подполковник, только мазью Вишневского мажут и всё, а она мало помогает. И чистили, и уколы кололи, да всё как-то без толку. Вот я и подумал, лучше к Вам. Вы своими травами да мазями быстрей на ноги поставите.

– Ой ли! Так уж быстрее! – довольно произнёс начмед.

– Конечно быстрее. Про Ваши травы и мази во всём округе знают. Даже в госпитале сказали: «Езжай к своему Ковальчуку, он тебя сам вылечит».

– Так вот и сказали? Ну-ну, – проворчал польщённый начмед, – давай в перевязочную, посмотрим тебя.

Затем поднял трубку одного из трёх телефонов, стоящих на столе, произнёс, дождавшись ответа:

– Лукошкину в перевязочную.

Андрей прошёл в перевязочную. Зная строгие порядки начмеда, он разулся, оставив ботинки у порога, и только потом вошёл в комнату. В комнате для перевязок все сияло стерильной чистотой, стеклянные шкафы с медикаментами, операционный стол, биксы[2] с перевязочным материалом и даже пара находившихся здесь стульев, казалось, блистали аккуратностью. Расстегнув и сняв камуфлированный китель, он посмотрел себе на грудь. На тельняшке, немного ниже повязки, алело кровавое пятнышко.

«Вот блин горелый, всё-таки испачкал тельник, – раздосадованно подумал Минин, – а кровь почти не отстирается».

Тем временем за спиной открылась-закрылась дверь и девичий голос произнёс:

– Добрый день.

– Добрый, – буркнул, не оборачиваясь, раздосадованный Андрей, занятый изучением пятна.

За спиной открылся стеклянный шкаф, загремели инструменты, заклацали замки биксов. Не оборачиваясь и не обращая внимания на звуки, наполняющие комнату, он стянул через голову тельняшку. Ещё раз придирчиво осмотрел пятно. Затем, повесив тельняшку на вешалку, обернулся.

Стоя к нему спиной, девушка в белом халате, в аккуратной белой шапочке деловито раскладывала на металлическом столике всё необходимое для перевязки. Халат, подогнанный по фигуре, очень выгодно подчёркивал стройность её талии. Красивые, загорелые, длинные ноги до коленей были прикрыты подолом. Чем больше Андрей смотрел на неё, тем сильнее у него перехватывало дыхание. От её фигуры веяло чем-то родным и до боли знакомым. Ему казалось, что он знает эти очертания давно, эти волнистые изгибы её тела, эти руки, эту нежную шею и этот упругий, с медным отливом завиток каштановых волос, что непослушно выбился из-под шапочки. И в то же время твёрдо понимал, что прежде он никогда не встречал этой девушки. На него вдруг нахлынуло неистребимое желание подойти к ней, обнять со спины за талию и, нежно поцеловав в шею, спросить: «Как дела, моя хорошая?»

Сердце застучало быстрее, участилось дыхание, его тело стала охватывать неведомая до сих пор истома. Он, конечно, понимал, что неприлично так сверлить взглядом незнакомую девушку, но никак не мог отвести от неё свой взгляд, он как бы напитывал этим образом глаза, стараясь запомнить все чёрточки такого неожиданно милого и родного тела.

Девушка, почувствовав на себе этот упорный взгляд, на секунду замерла, затем обернулась и с улыбкой сказала:

– Товарищ старший лейтенант, вы так дырку во мне прожжёте своим взглядом.

Андрей, смущенно краснея, опустил взгляд к полу и, кашлянув в кулак, попытался ответить, но не смог. Спазм перехватил горло, и из него вырвался только сип. Скрывая своё смущение, он натужено закашлял и, отдышавшись, хрипло пробормотал:

– Извините, так получилось.

– А-а-а, понимаю, – довольно произнесла девушка и неожиданно добавила: – Меня зовут Дарья.

– А меня Андрей.

– Я знаю, – ответила она, – вы гвардии старший лейтенант спецназа ГРУ Минин Андрей Александрович, лучший из командиров групп части.

Андрей поднял глаза от пола и пристально посмотрел на неё. Но солнце, бьющее в окно, отсвечивало своими лучами и не давало разглядеть Дарью. Он видел только очертания лица и ослепительно-очаровательную белозубую улыбку.

– И интересно, откуда у Вас такая подробная информация про мою скромную персону, – заинтересованно спросил он.

– Военная тайна, – ответила она и попросила: – Сядьте, пожалуйста, на стул, я вам повязку сниму.

Андрей послушно сел, но больше не решался рассматривать Дарью, которая вновь повернулась спиной к нему. Он был огорошен своим неожиданным состоянием и никак не мог понять, что же происходит с ним на самом деле. Таких неожиданно теплых и приятных чувств он до этого момента никогда не испытывал.

Теперь Дарья находилась от него на расстоянии метра. На него вновь неистребимо наваливалось желание обнять её. Безотчетно повинуясь своим чувствам, он уже хотел сделать это, как до его обоняния донёсся неожиданно тонкий аромат, который пробился сквозь стойкое амбре лекарств, висевшее в комнате. Андрей потянул носом этот чудный запах, пытаясь разобраться в его природе. А запах, проникая в его сознание, вызвал удивительную дрожь, которая, начавшись с затылка, захватывала в своей стремительной атаке всё тело, терзая его упоительными покалываниями.

«Так ведь это от неё такой дух идёт, – подумал он, прикрывая глаза, втягивая в себя вновь и вновь идущий от неё аромат, – какой же он милый и родной».

Дарья повернулась к Андрею и произнесла:

– Давайте, старший лейтенант, снимем вашу повязку, – в правой руке у неё блестели хирургические ножницы с изогнутыми лезвиями.

Теперь он получил возможность рассмотреть её лицо полностью.

На высокий округлый лоб до пушистых бровей вразлёт была надвинута медицинская шапочка. Большие карие с поволокой глаза, опушённые густыми ресницами, смотрели на него с любопытством и тревогой одновременно. Идеально правильный женский носик над чувственными чуть припухлыми губами и округлый изящный подбородок дополняли, как ему показалось, неземной девичий облик. И когда их взгляды встретились, Андрею вдруг показалось, что он провалился в эти прекрасные глаза, ухнув с обрыва в кофейно-молочный омут, стремительно летя по спирали вниз, замерев на полувздохе, как это бывает при парашютном прыжке.

«Это добрая фея спустилась ко мне с небес, – почему-то подумалось ему, – неземная фея!»

Тем временем Дарья нагнулась к нему, нижним изогнутым и округлым на конце лезвием хирургических ножниц подцепив край повязки, начала проталкивать его дальше, стараясь охватить им всю ширину бинта, чтобы разрезать его одним движением. Холодная сталь ножниц ожгла на миг разгорячённую кожу. Андрей инстинктивно вздрогнул.

– Что? Сделала больно? – тревожно воскликнула Дарья, заглядывая с ужасом к нему в глаза.

– Нет. Ножницы холодные. Я от неожиданности. Извини, – ответил Андрей срывающимся на полушёпот голосом. – Продолжай.

– А я подумала, что рану нечаянно зацепила, – облегчённо вздохнула Дарья, – больше не дергайтесь так, товарищ старший лейтенант, а то пораню ненароком, – уже строже добавила она.

– Не буду. Извини – ответил он прикрывая глаза.

Дарья нажала на кольца ножниц, и в наступившей тишине послышался треск разрезаемой марли.

Андрей приоткрыл глаза, и его взгляд остановился на распахнутом вороте халата, через пройму которого он увидел её прелестные груди, которые мирно покоились в чашечках кружевного бюстгальтера. Неистребимый жар желания рванул от живота к голове, мгновенно взбудоражив кровь.

«Бог мой. Родная, как я хочу обнять тебя», – безумно застучало в его голове.

Он оторвал руки от стула, на котором сидел, поднимая их для объятий, теряя остатки разума.

– Ну, где там наш раненый, – неожиданно громогласно прозвучал голос начмеда, который незаметно для Андрея вошёл в перевязочную.

Слова Иваныча подействовали на Минина как ушат холодной воды, отрезвляя и возвращая к действительности. Он сконфуженно опустил руки. А Ковальчук тем временем продолжал:

– Даша. А что это у нас старлей такой красный сидит? Ты его что, пытаешь тут?

– Не знаю, Сергей Иванович, он что-то вздрагивает постоянно. Жалуется, что ножницы холодные, – ответила Дарья с легкой иронией в голосе.

– Нет, Даша. Это он на тебя, наверно, так реагирует. Может, влюбился с первого взгляда, – продолжал ёрничать Ковальчук.

– Да нет, – отвечала в том же духе ему Дарья, – он не может, он же «Железный солдат».

Андрей не выдержал.

– И ничего я не влюбился. Просто жарко сегодня. Вот и всё, – промямлил он и, понимая, что сморозил глупость, стушевался ещё больше, краснея до неприличия.

– Ну ладно, ладно, хватит, – примирительно сказал Ковальчук. – Лукошкина, показывай, что там у него.

«Луко-о-ошкина, – мысленно нараспев повторил Андрей, – какая созвучная имени и вкусно звучащая фамилия. Лукошкина Дарья».

Между тем Дарья, разрезав повязку до конца, осторожно сняла её, обнажая багровый, сочащийся сукровицей, рваный двадцатисантиметровый след от осколка. Сняла и, посмотрев на рану, неожиданно коротко всхлипнула. Поражённый такой неожиданной реакцией Андрей посмотрел на неё. В уголках её глаз дрожали слёзы, уже готовые сорваться вниз, а взгляд выражал столько боли, жалости и сожаления, что у него похолодело в душе.

«Что это она так бурно реагирует на мою «царапину». Опыта нет или как…» – подумал он.

Но домыслить ему не дал голос начмеда.

– Да-а-а, Минин. Постарались «духи»[3] на славу. Распахали так распахали. На всю жизнь метку оставили. Первый шрам-то со временем почти исчезнет, а этот останется, – участливо протянул Ковальчук.

– Да ладно вам, товарищ подполковник. Одним больше, одним меньше, я ещё лет пять послужу, так как зебра полосатым стану.

– Сплюнь, Минин, сплюнь, – суеверно махнул рукой Ковальчук, – пусть он будет последним. Так ведь, Лукошкина.

– Так, – слёзно ответила Дарья и, отвернувшись, стала перекладывать с места на место инструменты, хотя в этом никакой необходимости не было.

Ковальчук вопросительно дёрнул бровями вверх, глянул на Дарью, потом на Андрея и удивлённо пожал плечами, дескать, ничего не понимаю.

Затем он заставил его лечь на кушетку и, протерев руки спиртом, начал колдовать над его раной. Дарья хлопотала рядом, подавая ему необходимые материалы и инструменты.

Андрей лежал, закрыв глаза, лишь иногда кривя лицо, когда врач, прочищая ему рану, делал больно. Он думал о Дарье, думал о себе, стараясь разобраться в новой природе своих ощущений. Всё, что произошло с ним за последние пять минут, не вписывалось в рамки его бытия. Можно даже было сказать, что он был слегка напуган тем каскадом чувств, что внезапно обрушились на него.

– Так, – раздался над ним голос начмеда, – рану мы твою почистили, теперь надо мазь наложить, чтобы всю гадость из раны вытягивала. Как специально для тебя изготовил по новому рецепту вот только вчера, так что дня два-три, и пойдёшь на поправку, а через недельку и вовсе снимешь повязку.

– Спасибо вам, Сергей Иванович, – ответил, не открывая глаз, Андрей, – что бы мы без вас делали.

Слышно было, как загремели склянки. Неожиданно на лоб Андрея легла нежная девичья рука. Он отрыл глаза. Над ним склонилась Дарья, она смотрела на него с любовью и добрым участием.

– Так как себя чувствуешь, Андрюша? Очень больно? – мягко спросила она.

Андрей, улыбнувшись, ответил.

– Что ты, Дашенька. Совсем нет. Это как комар кусает. Не больно, но неприятно.

– Вот и хорошо, – улыбнувшись в ответ, произнесла Дарья и провела рукой по его щеке.

И когда рука скользила по его щеке, он, не удержавшись, быстро повернув голову, поцеловал её в ладошку. Она резко отдернула свою руку. Но чувствовалось, что в этом жесте не было неприязни или брезгливости, просто сработал эффект неожиданности и стыдливости. Что она и подтвердила красноречивым взглядом, брошенным в сторону начмеда, который, стоя к ним спиной, размешивал стеклянной лопаткой в медицинской ступке мазь. Потом, сделав дурашливо-испуганное лицо, погрозила ему пальчиком.

Андрей лежал, глядя на Дарью, и улыбался во все свои тридцать два зуба. Ему было необычайно хорошо. Он смотрел на её милое лицо, и ему казалось, что мир вокруг пропал. Только он и она. Теперь, глядя на эту девушку, появившуюся в его мире так внезапно, он четко и осознанно почувствовал, что к нему быстрым шагом приближалась она, Любовь. Именно Любовь, с большой буквы Л, которая приходит к человеку единожды во всём своём великолепии и остаётся с ним до конца. Любовь, когда ты всеми клеточками своего тела и своего сознания ощущаешь, что эта женщина истинная твоя половинка.

Наконец Ковальчук закончил колдовать над мазью и подошёл к Андрею. Осторожно наложив мазь на рану, он прикрыл её стерильной салфеткой. Затем, не обращаясь за помощью к медсестре, сам крепко перебинтовал ему грудь.

– Ну, пока всё. Значит так, повязку два дня не снимать, не мочить. И потом на перевязку. Первое время будет дёргать рану, но потом пройдёт. Если что не так, сразу ко мне. А пока… гуляй.

Начмед хлопнул его по плечу и направился к умывальнику мыть руки. Дарья, сделав сосредоточенный вид, наводила порядок на столе после перевязки и как будто бы совсем не обращала внимания на Андрея. Задетый за живое таким, как ему показалось, неожиданным невниманием к себе, Минин встал, оделся. Затем сказал, обращаясь к стоящему к нему спиной Ковальчуку:

– Спасибо, товарищ гвардии подполковник.

– Пожалуйста, – донеслось ему в ответ.

– И Вам спасибо, товарищ медсестра, извините, не знаю Вашего звания.

– Ефрейтор, – отозвалась Дарья.

– Спасибо и Вам, товарищ гвардии ефрейтор, – со значением повторил Андрей.

– Пожалуйста, товарищ гвардии старший лейтенант, – весело откликнулась девушка, поворачиваясь к нему, и, дурачась, приложила растопыренную пятерню к шапочке, – ежели что… обращайтесь. Всегда рады помочь!

Андрей пристально посмотрел ей в глаза, и сердце его затрепетало от радости. В её глазах читался явный призыв к продолжению знакомства и обоюдной радости от произошедшей встречи. Он, слегка смутившись, козырнул в ответ и вышел из комнаты.

2

Минин шёл по дороге, не замечая происходящего вокруг. В его душе бушевал шторм из чувств и страстей. Дело в том, что Андрей полтора года назад пережил личную трагедию, развод. Он очень сильно любил тогда свою бывшую жену Татьяну и не замечал, а скорее всего не хотел замечать, что творилось вокруг. Когда он возвращался домой из своих служебно-боевых командировок, то всегда находились «доброжелатели», которые рассказывали или намекали ему о неверности его жены. И о том, что в его отсутствие жена строгостью нравов не отличалась, что её часто видели нетрезвой и в сомнительных компаниях. Но Андрей был ослеплён своей любовью и один раз даже ударил одного из таких «доброжелателей». Он не верил никому. Он слишком сильно, как ему казалось, любил свою жену. И так продолжалось до тех пор, пока в один из обычных дней к нему на службу не приехала жена одного из прапорщиков, служившего с ним в одной части. Вызвав его на КПП, она, плача, рассказала об интимной связи своего мужа с его женой и о том, что в данный момент они вместе находятся в его квартире. Почему-то ему поверилось сразу. Безумная злоба охватила его, ему захотелось крушить, ломать всё вокруг, и он, не удержавшись, кулаком с размаху пробил дыру в деревянной двери КПП, вымещая на ней свою слепую ярость. Затем, поймав такси, помчался домой.

Поднявшись на свой этаж, Минин хотел с ходу высадить ногой дверь и, ворвавшись в квартиру, убить обоих, но удержался. Скорее всего, его удержала мысль о том, он так не хотел этому верить, что это всё неправда и что жена ему верна и ждёт его, приготовив ужин. Андрей осторожно открыл дверь и прошёл в квартиру. Сердце оборвалось, проваливаясь в бездну. Квартиру наполняли стенания и восторженные восклицания вошедших в блудливый азарт любовников. Он осторожно прошёл к полуоткрытой двери их супружеской спальни, где его взору представилась следующая картина. Жена Татьяна, обнаженная, безудержно скакала верхом на голом, распластавшемся под ней прапорщике, начальнике автомобильного склада части, полурусском, полуузбеке. Андрей даже толком не знал, как его зовут. Прапорщик, стеная от удовольствия, закрыв глаза, лапал её своими руками то за попу, то за грудь. Татьяна же, привычно запрокинув руки за голову (это была её любимая поза), ослепленная своим грехом безумно выкрикивала слова и фразы, которые говорила всегда Андрею в час любви и которые, как он считал, предназначены были только для него. В груди Минина вспыхнул всепожирающий огонь. Нет, он не кинулся их убивать, любовники, занятые собой, даже не заметили его присутствия, он просто стоял и смотрел, а огонь в его груди разгорался всё больше. В этом огне сгорала та безумная любовь, которую он испытывал к своей жене, сгорала его совесть, которая не позволяла ему изменять своей супруге, горело счастье, радость и всё то, что связывало, как ему казалось, нерушимо с этой женщиной. Горело всё и покрывало толстым слоем пепла его сердце, вмиг огрубевшее и почерствевшее. Ушла злоба, ушла ярость, остался только холодный рассудок и чувство брезгливости.

Он просто достал сигарету, прикурил и, неспешно затягиваясь, продолжал наблюдать за любовниками. Сигарета быстро догорела. Андрей, с сожалением посмотрев на окурок, бросил его коротким щелчком в сторону неугомонных любовников. Окурок, описав плавную дугу, приземлился точно на грудь прапору, выбив из себя сноп искр, опаляя разгорячённых любовников. Татьяна, взвизгнув, соскочила на пол, суматошно стряхивая с себя горячий пепел. Следом, грязно ругаясь, вскочил и прапорщик. Андрей сделал шаг, входя в комнату.

– Привет. Не обожглись? – спросил он бесцветным голосом.

Татьяна повернулась, её глаза расширились от ужаса.

– Не-е-ет!!! – истерично закричала она, пятясь от Андрея спиной.

Прапорщик, повернувшись на её крик, изумленно уставился на неожиданно появившегося в комнате мужа Татьяны. Андрей сделал навстречу ему мягкий полушаг, левой ногой вперёд, занося её немного в сторону и перенося на неё центр тяжести своего тела, со всей силы впечатал кулак правой руки точно в нос прапора. Громко хрустнуло, прапорщик, теряя сознание, полетел спиной вперёд, врезаясь в прикроватный столик, ломая его тяжестью своего тела, сбивая на пол вазу с фруктами, два бокала с вином, початую бутылку вина.

««Ок Мусаллас», её любимое вино», – отметил про себя Андрей.

Он повернулся к Татьяне, подошёл к ней вплотную и стал пристально вглядываться ей в глаза, словно пытаясь отыскать ответ на свой вопрос.

– За что? За что ты меня так?!

Но в её глазах не читалось ни раскаяния, ни сожаления. Наоборот, первичный испуг сменился на лютую злобу и брезгливое отвращение.

– Это ты виноват, – заорала она. – Ты!!! Со своими вечными командировками и нищенской зарплатой! Мне надоело ждать дома, ходить по госпиталям, таская тебе жратву!!! Я молодая и хочу жить красиво, а не быть женой занюханного лейтенанта!!! Я не люблю тебя! Я тебя ненавижу!!!

У Андрея кроваво полыхнуло в глазах.

– Сука, – только и смог он выдавить из себя и, не удержавшись, наотмашь влепил ей пощечину.

Крик прервался, её голова мотнулась в сторону, как у тряпичной куклы, и она с размаху рухнула на пол. Не глядя на неё, Андрей подошёл к неподвижно лежащему прапорщику. Его лицо с безобразно распухшим носом было залито кровью. Прапор открыл глаза и безумно шарил ими вокруг, пытаясь осмыслить произошедшее. Недолго думая Андрей схватил его за руку и как куль с мукой бесцеремонно потащил по полу на выход. Вытащив его в подъезд, не останавливаясь, стащил его по ступенькам лестницы, выволакивая на улицу. Остановившись на мгновение, осмотрев улицу, он потащил свою ношу к центру двора, на детскую площадку, благо она в это время пустовала… Там взгромоздил тушу прапорщика на карусель и запустил её по кругу. Время было обеденное. В окнах стали появляться любопытные лица, прохожие замедляли шаг или вовсе останавливались, глядя с изумлением на голого мужика, кружащегося на карусели.

Андрей покончив с прапорщиком, вернулся в дом. Татьяна сидела на полу, тихо скуля как подбитая собачонка, размазывая по щекам кровь, что струилась из разбитого носа. На мгновение ему стало её жалко. Чувство вины царапнуло душу. Он прежде никогда не поднимал руку на женщин и не думал, что такое с ним может случиться. Андрей достал из шкафа полотенце, сходил на кухню, намочил его, затем вернулся в спальню, подобрал с пола её халат и всё это кинул Татьяне.

– Утрись и прикрой свой срам.

– Что, возбуждаю? – с вызовом спросила она.

– Нет. Противно!

Татьяна покорно встала, надела халат и, вытерев лицо, села на кровать, прижимая мокрое полотенце к носу. Андрей тем временем достал парашютную сумку и начал складывать в неё свои вещи. Делал он это подчеркнуто небрежно, но сосредоточенно, аккуратно складывая в сумку только свои носильные вещи. Татьяна молча наблюдала. Упаковав вещи, он ещё раз оглядел комнату, затем прошёл в ванную комнату. В целлофановый пакет сложил свою зубную щетку, бритвенные принадлежности, мочалку и также поместил всё это в сумку. После чего вырвал из тетрадки чистый лист, сел за стол и написал в загс заявление о разводе. Потом, не глядя в сторону уже бывшей для него жены, произнёс:

– Подпиши.

Она молча подошла и так же молча без комментариев поставила свою подпись. Затем так же молча вернулась и села на кровать.

– Ну, вот и всё, – ни к кому не обращаясь произнёс Андрей. Он ещё раз осмотрел комнату, и тут его взгляд остановился на вещах прапорщика, что мирно лежали на стуле. Подойдя к ним, он взял в руки его тельняшку и рванул за лямки в разные стороны, раздирая на две части. Затем оторвал рукава от куртки, разорвал материю на спине по шву, потом принялся за штаны, наступив на одну штанину, вторую потянул на себя, порвав их на две части. Трусы в руки брать побрезговал, просто вытер о них подошвы ботинок и, поддев носком, швырнул их на кровать. Затем все разодранные вещи прапорщика собрал в один ком и, подойдя к открытому окну, выбросил всё на улицу.

– Вот теперь всё, – и обращаясь к бывшей жене, добавил: – Прощай.

Он подхватил сумку в одну руку, в другую взял парадную форму, висящую на плечиках, и направился к выходу. Уже спускаясь по ступенькам, не удержавшись, бросил последний взгляд на свою уже бывшую квартиру. В открытых дверях стояла жена и, глядя ему в спину, молча плакала. Что-то похожее на жалость проснулось у него в сердце, но он, отгоняя этот сиюминутный приступ, только быстрее пошёл вниз по лестнице.

Сбегая по последнему лестничному проёму, в полутьме подъезда он чуть не врезался на последних ступеньках в прапорщика, который, придя в себя, поспешил укрыться внутри дома от любопытных людских глаз. Увидев быстро идущего Минина, он шарахнулся в угол, стараясь как можно глубже забиться туда. Утихшая ярость вновь проснулась в Андрее, ему захотелось размозжить его голову о ступени. Но так как руки у него были заняты вещами, он отвесил ему сильного пенделя, сбивая с ног. Прапор упал, съёжился и, воя от боли, начал молить о пощаде. Он был так жалок, что пропало всякое желание его бить. Андрей нагнулся и сказал:

– Значит так, урод. Я тебя бить не буду, но при одном условии. Ты завтра же подашь рапорт о переводе в другую часть, и не дай бог ты этого не сделаешь или кому-то проговоришься о том, что здесь было, тебе не жить. Сегодняшний день тебе покажется раем. Ты понял меня?

– Да, да, понял, – захлебываясь кровавыми соплями, торопливо отвечал прапорщик, – я всё сделаю, только не бей.

Андрей выпрямился и, отхаркнувшись, плюнул ему в лицо. Выйдя на улицу, он поймал такси и вернулся в часть. Вечером он уже поселился в общежитии для офицеров, которое находилось в противоположном от его квартиры краю города. Там он закрылся в своей комнатке и впервые в жизни ушёл в запой. Но больше чем на три дня его не хватило, ещё день он приходил в себя и вновь вышел на службу.

Да, внешне к службе вернулся всё тот же гвардии старший лейтенант Минин Андрей, но внутри он стал совсем другим. Ему казалось, что душа его обуглилась, а сердце покрылось броней недоверия ко всем женщинам мира. Теперь женщин он рассматривал только с физиологической стороны, не веря их словам любви и нежности. Ему казалось, что он никогда и никого не сможет, да и не захочет полюбить, а женщины лживы и не способны на верную любовь. В его последующей холостой жизни женщины появлялись и пропадали стремительно, он даже не запоминал их имен.

Когда спишь с женщинами направо и налево, они сливаются в одну. Просто она становится усреднённым образом, меняется имя, кожа, лицо, рост и голос. Длина волос, объём груди, степень эпиляции интимных мест и цвет белья. Вырабатывается определенный стиль общения, с применением шаблонных, заученных фраз.

Делаются одни и те же штучки, совершаются одинаковые движения в установленном порядке. Частые перемены сексуальных партнёрш приводят к повторяемости, равнодушию и цинизму.

Вот поэтому и шёл сейчас гвардии старший лейтенант Минин из санчасти, не замечая происходящего вокруг. В его душе бушевал шторм из чувств и страстей. Он так привык к своей одинокой жизни и смирился с тем, что ему больше не дано любить, что просто-напросто испугался того чувства, которое стремительно рождалось у него в сердце. Он боялся обмануться, довериться ещё раз кому-то, поверить в чью-то любовь и полюбить в конце концов самому, понимая, что он не переживёт ещё одного предательства, ещё одной измены. Но где-то внутри себя Андрей почему-то осознавал, что в отношениях с Дарьей такого случиться не может, и робкий лучик надежды, высокого светлого чувства начал потихоньку пробиваться сквозь пепел его остывшего сердца.

3

Андрей сидел в ротной канцелярии, бездумно смотря на чистый лист раскрытой тетради. Он помнил, что хотел что-то написать, а вот что именно, не знал. В канцелярию вошёл ротный:

– Не понял. Саныч, ты пришёл, а почему меня не нашёл? Я тут тебя с собаками по всей части ищу, а ты в канцелярии затихарился.

– Виноват, товарищ гвардии капитан, задумался, – ответил вставая Андрей, не глядя в глаза командиру.

– Смотрите, они задумались, – иронично протянул капитан, – что ты мне как первогодок отговорки придумываешь.

– Я же сказал, виноват, – уже резче ответил Андрей.

Ротный недоуменно посмотрел на Минина:

– Ты что рычишь, Лёха? Что-то случилось?

Минин громко и горестно выдохнул:

– Случилось, Сергеич, случилось, – и сел за стол.

Командир сел напротив:

– Так говори, не тяни. Что произошло?

– Понимаешь, Сергеич, я пошел в санчасть… а там она.

– Кто она-то? Новенькая, что ли? И как она, классная?

– Да иди ты, командир, с глупостями… – и Андрей возмущённо умолк.

– Так, так, подожди, – проговорил капитан озадаченно, – ты уж не влюбился ли с первого взгляда?

– Да не знаю я, Виктор, – взволнованно начал говорить Андрей, – понимаешь, я её видел впервые сегодня. А у меня такое чувство, что я знаю её всю свою жизнь. Смотрю на неё и понимаю, что она до боли в сердце знакома. Я знаю её тело, голос, волосы, глаза. Ах, какие у неё глаза! Я впервые в жизни утонул в глазах женщины. Представляешь, как в омут провалился. А когда она до меня дотронулась, знаешь, как будто кто-то очень родной прикоснулся. А запах, я как волчара почуял свою волчицу среди многих. Мне кажется, что я её в огромной толпе народа найду по этому запаху. Мне хочется повторять её имя и фамилию постоянно. Лукошкина Дарья. Такое великолепное созвучие, ласкающее слух. Витя, я петь готов и стихи сочинять. Понимаешь, я чувствую всеми клеточками своего тела, что она родная, что я ей тоже небезразличен. Она такая, такая, что я не знаю… – и он, смешавшись, умолк. Торопливо полез в нагрудный карман, достал сигарету, но никак не мог прикурить, потому что дрожащие пальцы не могли справиться со спичками. Они ломались, рассыпаясь у него в руках, и совсем не хотели загораться. Щёлкнула зажигалка, и к сигарете Андрей приблизился её огонек. Это его друг и командир, видя его беспомощность, пришёл на выручку.

Судорожно затянувшись, Минин подошёл к открытому окну и шумно выдохнул, выпуская дым на улицу. В комнате повисла пауза.

– А что не так? Тебя что-то гнетёт? – спросил Виктор, внимательно глядя на Андрей. – Говори, уж тебя-то я знаю как облупленного.

Андрей сделал несколько быстрых и глубоких затяжек.

– Понимаешь… Я боюсь. Честно говорю, боюсь после Татьяны доверять свои чувства девушкам. Боюсь лжи и обмана. Ещё одной измены любимой женщины я не переживу.

– Дело, конечно, твоё, Андрей, – произнёс командир. И после небольшой паузы продолжил: – А что если вы родные души? Что если вы всю жизнь искали именно друг друга? Соприкоснувшись на мгновение с ней, ты вдруг понял, какой может быть земная, настоящая любовь. И что теперь, из-за твоих страхов вы расстанетесь и никогда больше не будете вместе? И тебе до конца дней придётся искать ту, которую нашёл однажды, но испугался и не смог полюбить?

Минин, поражённый таким неожиданным монологом своего друга, удивлённо вскинул взгляд на него. Но ротный был серьёзен. Он продолжил.

– И знаешь, я рад за тебя. Рад, что у тебя внутри зарождается чувство. Какое оно, я не знаю, что будет дальше, время покажет. Но я никогда не видел тебя таким. Я очень хочу, чтобы у тебя всё получилось, ты достоин самого большого счастья, потому что хороший человек, прекрасный друг и отличный товарищ.

– Спасибо тебе, Сергеич! А я никогда не знал, что ты так умеешь говорить. Спасибо!

– Так, ну ладно, Саныч, хватит нюни разводить. Что сказано, то сказано, – ответил слегка покрасневший командир, – теперь о службе. Ты сможешь сегодня дежурным по батальону заступить? Комбат Иванова из первой роты отправил старшим машины, а вернётся он только к полуночи. Остальные офицеры заняты, так что кроме тебя некому.

– Без проблем, командир. Надо так надо, – ответил уже бодрым голосом Андрей.

– Вот и славно. Знал, что на тебя можно положиться. Ладно, я в штаб, в секретную часть, а ты можешь до развода покемарить в канцелярии. Всё равно я сюда только к вечеру вернусь, рота вся в наряде, а в расположении только дневальные.

– Хорошо, я так и сделаю.

Ротный ушёл. Выйдя в коридор, Минин наказал дневальному по роте разбудить его в 16.30. Затем вернулся в канцелярию, закрыл дверь на ключ. Неспешно снял куртку, разулся и лёг на стоявший в углу комнаты старенький видавший виды диванчик. Он прикрыл глаза, и сразу перед ним появилась Дарья.

Она, задорно смеясь, шла по полю, усыпанному ярко-алыми маками. Андрей пытался её догнать изо всех сил, но никак не мог. А она шла и шла, постоянно оглядываясь на бегущего следом Андрея. И смотря на его неуклюжие потуги догнать её, только веселее смеялась. Тут небо затянулось тучами, послышались раскаты грома. А Дарья уходила всё дальше и дальше, и её голос доносился уже издалека.

– Ну что же вы такой неловкий?! Вы меня так никогда не догоните, товарищ гвардии старший лейтенант!

И вот Андрей потерял её уже из виду, а гром всё сильнее и сильнее, и только эхо разносит по округе её голос…

– Товарищ гвардии старший лейтенант! Товарищ гвардии старший лейтенант!!!

Андрей очнулся. В дверь громко барабанили.

– Товарищ гвардии старший лейтенант! Вы сказали разбудить вас в 16.30. Время!

– Да, я понял! Спасибо, дневальный! – крикнул он в ответ и резко сел.

«И приснится же такое, – подумал он, – и главное в цвете и так реально. Давненько я цветных снов не видел».

Затем Минин быстро оделся и вышел из канцелярии, до развода по караулам оставалось 10 минут.

Жизнь закрутилась в привычном ритме. Развод по караулам, приём дежурства, прибытие роты из наряда, ужин, ночная поверка и т. д. и т. п. Армейская жизнь всегда подчинена строгому распорядку дня, и главная задача дежурного по батальону, чтобы военнослужащие его придерживались. И только часам к одиннадцати ночи, обойдя все спальные помещения батальона, убедившись, что все солдаты спят, он смог доложить об окончании рабочего дня дежурному по части и наконец-то остаться наедине со своими мыслями.

Но только он настроился на мажорный лад, как услышал скрип открывающейся двери и приглушённый голос дневального, стоящего на тумбочке.

– Дежурный по роте, на выход.

– Отставить, – произнёс вошедший.

– Отставить, – эхом отозвался дневальный.

– Где дежурный по батальону? – спросил вошедший.

– В канцелярии, товарищ гвардии старший лейтенант, – прозвучало в ответ.

Андрей слышал, как вошедший офицер подошёл к двери. Дверь распахнулась, и на пороге появился Иванов, тот самый офицер, вместо которого заступил в наряд Минин.

– О, Александрыч, привет! – радостно воскликнул Иванов, распахивая объятья.

– Привет, привет, Игорь, – улыбаясь в ответ, сказал Андрей, слегка обнимая его.

– Только осторожно, не помни меня, рана ещё не зажила, – тут же быстро добавил он, чувствуя, как сильно начинает его сжимать товарищ.

– Ой, извини, – отшатнувшись от него, произнес Иванов, – а я думал, всё заросло у тебя уже. Что, сильно зацепило?

– Не очень, но глубоко и никак не заживает уже второй месяц.

– А-а-а. Понятно. Ну ладно, потом как-нибудь за рюмкой чая расскажешь. Просто я устал очень, а через пять часов снова выезжать, нужно поспать немного. Я чего заходил-то, со мной бойцы были. Так вот один чего-то мучился с температурой всю обратную дорогу. Он в казарме спать лег. Ты проследи за ним, что да как. Дежурного по роте своего я предупредил, если что, он к тебе. Хорошо?

– Хорошо, Игорь. Иди, спи. Разберёмся.

– Спасибо. Если что, я сплю в канцелярии роты, – добавил Иванов и ушёл.

Андрей включил настольную лампу, затем подошёл к двери, щёлкнул выключателем, гася верхний свет. Но в комнате темнее не стало. Из распахнутого окна струился яркий лунный свет, заливая всё пространство ротной канцелярии. Слегка удивлённый таким неожиданным эффектом, Андрей погасил и настольную лампу, подошёл к окну. На небе, прямо напротив окна, сияла жёлтая, нереально большая луна. Миллионы ярких звёзд больших и малых рассыпались вокруг неё, мерцая красными, синими, зелёными огнями. Млечный путь своим белёсо – туманным трактом перечёркивал небо наискосок, дополняя величественную картину ночного неба, которое своей чёрно-синей чашей накрыло землю. У Андрея от восхищения замерло дыхание.

«Ух ты! Вот это да!!! Вот это зрелище!!! – мысленно воскликнул он и продолжил: – Как это завораживает!!!»

Он стоял и любовался небом.

«Когда это я вот так просто стоял и смотрел на небо? – неожиданно подумалось ему. – Просто смотрел на небо и любовался им, и видел в этом красоту, а не карту маршрута группы, и не ругался с ним за его яркий свет, который создаёт проблемы для маскировки, а просто купался в этом лунном свете? Наверное, давно… Может, в детстве… Нет, не вспомню. А интересно, Дарья смотрит когда-нибудь на небо? Надо при случае спросить».

Андрей стоял и восхищённо улыбался, разглядывая безбрежный космический океан. Ему было хорошо, легко и очень празднично на душе. Что-то очень хорошее происходило с ним. Это было как перерождение его сущности. Заканчивался один жизненный цикл и начинался другой. Это происходит со всеми людьми время от времени, в разное время, в разных формах. И чаще всего этому способствует любовь в её разнообразном жизненном проявлении. О приближении которой, собственно, пока только догадывался гвардии старший лейтенант спецназа ГРУ Минин.

Раздался стук, Андрей обернулся, дверь в канцелярию распахнулась, впуская яркий электрический свет, который вмиг разрушил очарование лунной ночи. В дверном проёме возник сержант с красной повязкой на левой руке, дежурный по первой роте.

– Разрешите, товарищ гвардии старший лейтенант! – произнёс он, прикладывая руку к пятнистой кепке.

– Да, сержант, входи. Что случилось? – ответил Минин, слегка прищуриваясь от яркого света.

– Да там рядовой Лепёхин, что с Ивановым ездил, блюет в туалете, весь зелёный какой-то и трясётся мелко так.

– Веселье пришло неожиданно, – съёрничал Андрей. – Вот что, сержант. Как он перестанет туалет пугать, пусть одевается. В санчасть со мной пройдёт. Иди. Я доложу дежурному по части и спущусь к вам.

Сержант, откозыряв, ушёл. Минин подошёл к дневальному по роте, возле которого на тумбочке стоял полевой телефон. Взяв трубку в руку, он крутанул рукоятку телефона, посылая вызов.

– Дежурный по части слушает, – хрипло раздалось в телефоне.

– Это дежурный по батальону гвардии старший лейтенант Минин. У меня в первой роте рядовой Лепёхин заболел, температура и блюёт. Я его в санчасть отведу.

– Принял, – послышалось в ответ, – только потом сразу прозвонишься, что там.

– Обязательно, – ответил Андрей и положил трубку.

Он спустился на первый этаж. У входа в помещение первой роты его ждал дежурный, рядом с ним стоял бледный солдат, который, если судить по внешнему виду, служил первый год.

– Ну, что с тобой случилось, боец? – обратился к Лепёхину Минин.

– Наверно, голову напекло, – слабым голосом ответил солдат.

– И где ты так умудрился? – продолжал Андрей.

– Да мы весь день на солнце работали.

– А кепочку мы, естественно, сняли? Жарко.

– Да, – понурился солдат.

– А сколько служишь? – уточнил Андрей.

– Четвёртый месяц, – услышал он ответ.

– И что, за четыре месяца не уяснил, что, когда жара, кепку снимать нельзя? Или не учили?

– Учили. Но я как-то забыл, – пробормотал солдат.

– Забы-ы-ыл, – протянул Андрей. – Сам-то откуда?

– Из Кемерово.

– Понятно. С холодных краёв. До санчасти дойдёшь? – получив утвердительный ответ, добавил: – Ладно. Пошли, – и, взглянув на сержанта, сказал: – Остаешься за старшего. Если что, сразу в санчасть звони. Я пока там буду.

Отперев дверь, Минин с солдатом вышли из здания. Дежурный по роте, задвинув щеколду на входной двери, поспешил в ленкомнату, где у него на столе были разложены фотографии, которые он вклеивал в разрисованный солдатским художником дембельский альбом. Служить ему оставалось всего три месяца.

4

Второй раз за сутки старший лейтенант шёл в санчасть. Случись подобное происшествие в другой день, Андрей бы не раздумывая отправил с заболевшим солдатом дежурного по роте. Но сегодня он пошёл сам. Ему очень хотелось ещё раз побывать там, где он познакомился с Дарьей. Конечно, он втайне надеялся, что может так случиться – и она будет сегодня дежурить, но упорно отгонял эту мечту, считая её нереальной. Просто прийти туда и мысленно ощутить её присутствие уже казалось большой радостью.

Они подошли к зданию санчасти. Над дверью висел плафон, который освещал крыльцо и саму дверь, в которой на уровне глаз был вмонтирован глазок. Минин нажал на кнопку звонка. Входная дверь по инструкции на ночь должна запираться. В центре дверного глазка вспыхнуло маленькое световое пятнышко.

«Свет включили в коридоре», – догадался Андрей.

Из-за двери раздался полусонный голос.

– Кто там?

– Гвардии старший лейтенант Минин. Привёл больного солдата.

– Покажитесь, товарищ старший лейтенант, я вас в глазок не вижу, – послышался уже взбодрившийся голос дневального по санчасти.

Андрей шагнул на центр крыльца, вставая аккуратно под фонарём.

– Теперь видно?

– Так точно. Сейчас дежурной медсестре доложу.

Было слышно, как дневальный, шаркая по полу тапочками, пошёл по коридору. Чуть слышно скрипнула дверь, и вновь стало тихо.

Спустя минуту шарканье в коридоре возобновилось вновь, дежурный шёл к двери. Лязгнул засов, и дверь отворилась, впуская пришедших внутрь.

Коридор санчасти освещался всего одной лампой, что горела около входа, и в конце коридора ещё мерцал голубоватый свет фонаря дежурного освещения.

– Товарищ старший лейтенант, вы проходите к дежурной медсестре. Вон видите, третья стеклянная дверь справа светится. Вот туда, – сказал дневальный, указывая рукой направление.

Подойдя к светящейся матовым светом стеклянной двери, Андрей замер. Кольнуло в сердце и забарабанило в ускоренном ритме.

«Там Дарья», – подумал он и, затаив дыхание, потянул за ручку двери.

Дверь бесшумно отворилась. Прямо напротив двери за столом, на котором горела яркая настольная лампа, сидела Даша, склонившись над разложенными бумагами. Кокетливая с красным крестом шапочка лежала на правом краю стола. Её волнистые каштановые волосы были аккуратно собраны на затылке в хвост и скреплены металлической заколкой в форме крыльев бабочки.

Дыхание почему-то не хотело возвращаться к Андрею, и только когда в лёгких совершенно не осталось кислорода, он, наконец, спохватился и шумно выдохнул, освобождая лёгкие для новой порции кислорода.

Дарья отвлеклась от чтения бумаг, подняла голову. В её глазах вспыхнул радостный огонёк, она улыбнулась.

– Привет, – певуче произнесла она, но увидев за его спиной бледное лицо солдата, спохватилась: – Здравствуйте, товарищ старший лейтенант. Что у вас произошло?

– Солдат приболел, – ответил он, улыбаясь в ответ, – перегрелся, наверно, на солнце. Температура, и рвёт его.

– Понятно. Давайте посмотрим, – и, обращаясь к солдату, добавила: – Проходи, садись и рассказывай, что с тобой приключилось.

Андрей отошёл в сторону, уступая место солдату, опустился на медицинскую кушетку, что стояла в углу. Солдат сел на стул возле стола. Получив от медсестры градусник и засунув его под мышку, он начал отвечать на вопросы, которые ему задавала Дарья.

Андрей не слушал, о чём они говорили, его сердце быстро и весело стучало, выбивая радостный ритм. Он был так счастлив от того, что сегодня дежурила Дарья и он вновь её видит, что ему хотелось только одного, остаться рядом с ней подольше и слушать её певучий голос просто глядя на неё. Минин теперь не стеснялся, не боясь смутить её своим пристальным взглядом, который излучал только любовь и нежность к этой неожиданно родной и любимой девушке. А Дарья, хлопоча над больным, всё чаще и чаще смотрела на него, не скрывая своей радости от его присутствия.

Наконец она забрала градусник, посмотрела на ртутный столбик, переписала данные и, обращаясь к, Андрею сказала:

– Вашего солдата придётся оставить в санчасти на пару дней. Очевидно, у него был тепловой удар и нужно, чтобы его осмотрел завтра врач. Сейчас я ему дам таблеток и уложу спать.

– Хорошо, – произнёс Андрей, продолжая улыбаться. – Как скажете, доктор. Я тогда от вас дежурному по части позвоню, доложу.

– Конечно. Дежурному звонить по белому телефону, – ответила Дарья и, обойдя стол, открыла стеклянный шкаф, ища нужные лекарства.

Встав с кушетки, он подошёл к столу, поднял трубку телефона. В трубке раздался зуммер вызова. Дежурный взял трубку не сразу. Андрей стоял, слушая унылые длинные гудки, дожидаясь ответа. И вновь он почувствовал тот самый аромат, что взбудоражил его сегодняшним утром, и вновь упоительная дрожь стала пронизывать его тело. Ноги сделались ватными, а в ушах зашумело так, что он не сразу расслышал, как на другом конце провода дежурный ответил ему уже два раза и, теряя терпение, рявкнул в трубку третий раз: «Слушаю!!!» – возвращая его к действительности.

Андрей, чувствуя неловкость, торопливо доложил о случившемся. Получив утвердительный ответ, положил трубку, отошёл к двери. Тем временем Дарья нашла нужные таблетки, налила полстакана воды и всё это подала солдату.

– Пей, – сказала она солдату, тот послушно выполнил её команду. Затем, повернувшись к двери, громко позвала: – Дневальный! – некоторое время спустя дневальный появился в дверях. – Значит так, Лепёхина отведи в пятую палату. Забери у него форму и выдай халат. А утром, когда пойдёте в столовую получать завтрак, не забудь получить и на него. Всё понял?

– Так точно, – ответил дежурный и увёл Лепёхина.

Они остались одни. Повисла неловкая пауза. Минин понимал, что его миссия выполнена и пора уходить, но мялся, пытаясь найти повод остаться. Дарья же вернулась за стол и что-то писала в толстой канцелярской книге. Так прошло несколько минут. Вновь появился дневальный по медсанчасти и доложил, что новенького он уложил спать, а его форму отнёс в каптёрку. Дарья, не поднимая головы, кивнула одобрительно. Дневальный вернулся на свой пост около двери. Постояв ещё немного, Андрей вздохнул и, кляня себя за вдруг неожиданную робость, произнёс:

– Ну ладно. Пошёл в батальон, я же вроде как на дежурстве тоже, – и не дождавшись ответа от Дарьи, которая продолжала сосредоточенно писать, вздохнул ещё раз, поворачиваясь к двери.

– Андрюша, чаю будешь? – раздалось за его спиной.

Он резко повернулся. Даша закончила писать и с ласковой нежностью смотрела на него.

– Ты извини меня за молчание, пожалуйста, просто нужно было всё записать правильно о поступившем больном. А то, что не так сделаешь или ошибёшься, потом начмед голову «намылит».

– Конечно, понимаю, – радостно отвечал Андрей, – а чаю я буду с удовольствием!

Дарья улыбнулась и, вставая из-за стола, произнесла лукаво:

– А ты всегда такой нерешительный с девушками? А мне тут про тебя порассказали всякого… Врут, наверное?

– Даша, не знаю, что про меня тебе говорили, – смущённо начал Андрей, – но ты первая, с которой я не знаю, как себя вести, – добавил он неожиданно, краснея.

Дарья хотела ещё что-то добавить, но глядя на зардевшегося Минина, перевела разговор на другую тему.

– Ты какой чай любишь? Чёрный или зелёный?

– Да по-разному. В жару зелёный, вечером чёрный. А лучше всего пополам, чёрный с зелёным.

– А у меня только зелёный, – слегка расстроенным голосом ответила Дарья, – но зато есть вкусные конфеты, «Каракумы».

– Обожаю «Каракумы».

– Тогда давай к столу присаживайся. Но не к этому, а вон за ширму, – добавила она, видя, как Андрей направился в её сторону. – Чай мы пьём там. Ты располагайся, а я пока воду вскипячу.

Он заглянул за ширму. Там прятался небольшой журнальный столик и два стула. На столике стояла сахарница, пара чайных чашек, блюдечко с конфетами. Андрей не стал присаживаться за столик, так как он терял тогда из виду Дарью, а ему этого очень не хотелось. Он вновь вернулся на кушетку и стал внимательно смотреть на хлопотавшую около электрического чайника Дашу. Она налила воды в чайник из бака, стоявшего возле двери, затем установила чайник на перевязочном столике, вставила шнур в розетку. Всё это время она бросала лукаво-смешливые взгляды в его сторону. Наконец закончив свои манипуляции, она повернулась к нему. Засунула руки в карманы, потом, стараясь выглядеть строже, свела брови к переносице и рассерженным голосом спросила:

– Андрей, ты всегда так пристально смотришь на девушек? Это же, в конце концов, неприлично и не всегда приятно, – но веселые чёртики, плясавшие в её глазах, говорили об обратном.

– Нет, конечно, – отвечал Андрей, – только на тебя. Потому что ты мне очень нравишься, – добавил он после секундной паузы. – Так сильно, что я думаю, что влюбился в тебя с первого взгляда.

Щёки Дарьи вспыхнули алыми маками. Смешавшись, она махнула рукой.

– Да ну тебя. Скажешь тоже мне. Видишь меня второй раз в жизни и сразу «люблю». Все вы, ребята, одинаковые. Увидел девушку посимпатичней и сразу «люблю». А мне вот, чтобы быть рядом с любимым, столько пришлось пройти, что… – и, поняв, что сболтнула лишнего, осеклась на полуслове. Чтобы скрыть своё покрасневшее лицо, она повернулась спиной и начала трогать рукой чайник, определяя степень его нагрева. Вновь возникла пауза.

Наконец чайник закипел, и из его носика вырвалась тоненькая струйка пара. Даша выключила чайник, но продолжала стоять к нему спиной. Андрей, поражённый неожиданно вырвавшимся откровением, молчал. Его терзали смутные догадки по поводу её любимого, и он почему-то решил, что Дарья хочет поговорить с ним о каком-то его знакомом офицере. Такой вывод его расстроил и огорчил, портя отличное расположение духа, в котором он пребывал. Он помолчал ещё с полминуты, прежде чем решился заговорить.

– Даша, кто этот, о ком ты хотела… – начал было он, но Дарья, быстро повернувшись к нему, прервала его.

– Давай не будем об этом, – резко сказала она и добавила мягче: – Покажи лучше мне свою повязку, все ли там в порядке.

– Да ладно. Чего там смотреть. Повязка как повязка, – начал было возражать Андрей, но Дарья была непреклонна.

– Снимите китель, товарищ гвардии старший лейтенант! Это приказ!

– А вы не имеете права отдавать мне приказы, товарищ гвардии ефрейтор. Я старше вас по званию, – улыбаясь, отвечал он.

– Это вы там, за стенами санчасти старше по званию. А тут я старшая, так как выполняю обязанности начмеда части в ночное время, и вы обязаны мне подчиняться, – грозно сдвинув брови над смеющимися глазами, наступала на него Даша.

– Ну всё, всё, сдаюсь, – засмеялся в ответ Андрей. – Ваша взяла, товарищ ночной начмед. И начал расстегивать китель.

– То-то же, – полушутя полусерьёзно парировала Дарья. Она пошла к умывальнику мыть руки.

Тем временем Андрей снял камуфлированный китель, тельняшку с уже засохшим коричневым кровяным пятнышком. Сложил это всё аккуратно на стул и встал около стола. Его успокоившееся было сердце в предвкушении чего-то приятного радостно обмерло и вновь застучало быстрее обычного. Он, прикрыв глаза, представил, как сейчас подойдёт Даша, как он вновь ощутит аромат, идущий от неё…

«Вот, примерно такой, как сейчас… И откуда он возник…» – подумалось ему, и, всё поняв, быстро открыл глаза.

Дарья стояла в трёх десятках сантиметров от него, нежно улыбаясь. В её взгляде читалась любовь, нежность, восхищение и тревога одновременно. Это был один из тех взглядов, который говорил так много, что, если кто-то решился бы его перевести на бумагу, то, исписав десяток листов, бросил бы это занятие, не поняв главной сути.

Андрей смотрел на неё, ощущая и радость, и смятение одновременно, понимая, что сейчас происходит что-то очень важное между ними. Что налаживается та духовная, высшая связь между двумя противоположностями, которая, связавшись в невидимый узелок, станет крепче любого стального каната в мире. И что её невозможно будет разорвать ничем, даже смертью.

Сморгнув глазами, Даша опустила свой взгляд на грудь Андрею, осматривая повязку.

– Повернись, – попросила она слегка севшим голосом.

Он повернулся.

– Нигде не давит? – спросила она.

– Нет.

– Повернись. А на груди плотно сидит, не съезжает?

– Да нет. Всё хорошо. Я же сказал.

Даша легонько провела рукою по повязке, как бы проверяя её плотность. Бинты кончились, и её рука скользнула по его коже. Андрей вздрогнул.

– Что, опять больно сделала или руки холодные? – переходя на трепетный полушёпот, спросила Дарья, поднимая взгляд.

– Нет. Это от радости, – таким же полушёпотом отвечал Андрей, глядя в её близкие и любимые глаза, уже подёрнутые пеленой неги и страсти.

– От радости? – переспросила она, продолжая гладить его по груди. – Ты уверен? А так тебе ещё будет радостней? – добавила она и потянулась губами к левой стороне груди, что была свободна от бинтов. Её горячее дыхание на миг опалило нежную кожу соска, и тут же губы сомкнулись над ним в тёплом и нежном поцелуе, пропуская через его тело электрический импульс, заряженный страстью и любовью.

Андрей вздрогнул всем телом на мгновение, каменея всеми мышцами тела. Разряд, что послала ему Даша, за доли секунд пронизал его от головы до пят, вспыхивая осветительной ракетой в глазах. Повинуясь своим чувствам, что ураганом неслись в его душе, он крепко обнял Дашу, обеими руками прижимая к себе. Прервав свой поцелуй, она вновь подняла глаза.

– Лёшенька… Любимый, к которому я стремилась попасть и увидеть целых полгода, это ты.

– Дарьюшка, солнышко, – только и смог произнести ничего не понимающий Андрей срывающимся полушёпотом, уже сам прижимаясь губами к её губам.

Поцелуй длился и длился. Влюблённые были похожи на двух жаждущих путников, что припали к источнику и никак не могут напиться. Наконец запас воздуха закончился, и они слегка отпрянули друг от друга, переводя дух. Их частое дыхание переплеталось обжигающими струями, Андрей не в силах сдерживать себя, начал торопливо и несдержанно целовать её губы, щёки, ямочку за правой скулой, спускаясь всё ниже поцелуйной лесенкой по нежной шее к плечу. Дарья, слегка запрокинув голову назад, прильнула к нему всем телом и, обеими руками обхватив его затылок, прижимала его голову к себе, как бы говоря: «Милый, только не смей останавливаться». Жаркие волны соблазна сотрясали их тела упоительной дрожью. Невообразимо сладко сосало под ложечкой, наполняя тело Андрей ранее неизвестной лёгкостью, освобождая мысли и плоть от всего ненужного в данный момент, пробуждая внутри новое ещё, неведомое ощущение гармонии и лёгкости.

Продолжая целовать её безостановочно, он спускался всё ниже и ниже. Осыпая поцелуями через ткань плечо, грудь через пройму халатика, обнажённую шею. Наконец, сгорая от нетерпения, выпустил Дарью из объятий и стал обеими руками быстро расстёгивать пуговицы её белоснежного одеяния на груди.

Первая пуговица, вторая, третья… последняя. Правая рука, бесстыже проникая под ворот, нежно и властно обнажает плечо, перечеркнутое белой бретелькой бюстгальтера. Даша, отдаваясь во власть жгучего натиска Андрея, отпустила его затылок, опуская руки. Теперь и левая рука Андрея, ложась на другое плечо, скользящим движением обнажает и его, отправляя халатик в свободное падение, который, не встречая сопротивления на своём пути, невесомо скользнул по её опущенным вниз рукам на пол. Она, зябко поведя плечами, прижалась правой щекой к его груди, обнимая его за талию. И столько в этом движении было доверия, непосредственности и естественности, что Андрей в который раз за этот долгий день ощутил всеми клеточками своего большого тела, что к нему прижимается очень родной и близкий человек.

Он погладил Дашу рукой по волосам и вздрогнул от неожиданной колющей боли в ладони. Даша вздрогнула вслед за ним.

– Ты чего, – прошептала она, тревожно глядя ему в глаза.

– У тебя железная бабочка в волосах, и я укололся, – ответил он так же шёпотом, нащупывая и раскрепляя заколку, освобождая из её плена волосы, которые светло-каштановым водопадом заструились по плечам. Андрей зарылся лицом в Дарьиных волосах, замирая на несколько мгновений, осторожно вдыхая их запах. И вновь склоняясь к её плечам, нежно, поочередно касаясь их губами, спустил бретельки бюстгальтера. Затем, скользнув правой рукой по спине, нащупал застёжку. Лёгкое движение пальцами, и предпоследняя деталь Дарьиной одежды уже готова покинуть свою хозяйку. Даша, замерев на секундочку, слегка отпрянула от Андрея, повела руками, освобождая их от бретелек, и отпустила свой кружевной бюстик в короткий полёт вслед за халатиком. Его взору представились упругие, нежные, молочно-кофейного оттенка девичьи груди с вызывающе торчащими в разные стороны коричневыми сосками, похожие на маленькие лисьи носики. Не в силах бороться с искушением, он прильнул губами к этим изящным холмикам плодородия, покрывая их мелкими, но частыми поцелуями, переходя в трепетном порыве от одной к другой. И уже окончательно теряя остатки воли, подхватил Дарью на руки, унося её в полумрак угла, где призывно белела простынею кушетка. Осторожно положив её на ложе, Андрей опустился на колени рядом. Он вновь прильнул к её губам, соединяясь с ней в длинном поцелуе, жадно лаская руками её тело. Вот рука наткнулась на полоску материи, что ещё оставалась на её бедрах. Подцепив пальцами резинку, он властно потянул её вниз, Даша чуть выгнулась дугой, помогая ему освободить себя от остатков одежды.

Андрей выпрямился и замер, глядя на лежащую перед ним обнажённую Дарью.

Свет настольной лампы, горевшей на столе, не мог осветить всей комнаты, и поэтому в том углу, где находились влюблённые, царил полумрак. Рассеянный свет далёкой лампы лишь слегка освещал их обнажённые тела. Но и этого слабого света хватало, чтобы он мог насладиться видом безупречно красивого девичьего тела. Точёные стройные ножки, крутые изгибы бёдер, элегантно тонкая талия и изысканно нежные груди, слегка прикрытые изящной рукой, вторая рука целомудренно лежала на животе, прикрывая тёмный треугольник между ног, глаза её были полуприкрытые, а на губах сияла томная улыбка.

«Эта картина достойна кисти Рубенса», – почему-то подумалось Андрею, хотя Рубенс рисовал женщин излишне полных.

Он с неописуемым восторгом и желанием стал целовать это прекрасное тело, начиная от ступней медленно поднимаясь вверх. Стараясь доставить больше наслаждения себе и Даше, он двигался не спеша, стараясь не пропустить ни одного квадратного сантиметра её кожи. Андрей касался её только губами, так как руки его тем временем быстро развязывали шнурки на ботинках, расстёгивали поясной ремень и стягивали брюки вместе с плавками, носками, ботинками одним большим комом. Поэтому когда нахально-страстные губы приблизились к Дашиным губам, он уже возлежал боком на кушетке рядом с ней в костюме нашего прародителя Адама.

Именно теперь, когда все эти призрачные препятствия между ними были устранены, они не стали больше сдерживать своих чувств и эмоций, отдаваясь полностью на волю бога Эроса, всеобъемлющего и всепоглощающего силой притяжения, не имевшего ничего общего с обычным пониманием любви. Эта сила притяжения была столь велика, что, когда, овладевая Дарьей, вошел в неё первый раз нежно и властно, они испытали свой первый, одновременный и обоюдоострый восхитительный оргазм, который не остановил их, а только подхлестнул, усиливая желание обладания друг другом.

Для них перестали существовать запреты и мнимые приличия, они ласкали друг друга везде, где только могли сами себе позволить, погружаясь полностью в хмельной водоворот страсти. Комната заполнилась до отказа звуками любви, протяжными стонами, горячим шёпотом признаний, сочными и звонкими поцелуями, восхитительными криками оргазмирующих любовников, перемежающихся с жарким, тяжёлым дыханием и тихим скрипом разболтанной кушетки. Наконец мир этих звуков заполнил сестринскую комнатку под завязку, и он струйками пара из кипевшего котла вырвался в коридор, заполняя его пустоты, поднимаясь на второй этаж по лестнице, достигая слуха сладко спящих в своих койках солдат. Дневальный, мирно спящий на табурете, тревожно было вскинулся во сне, как бы пытаясь проснуться, но затем поёрзал пятой точкой по сидению, угомонился, сонно причмокнув губами.

Андрею казалось, что Дарья обладала космическими функциями мощной, пронизывающей весь мир любви. Что в неё вселилась Афродита, богиня любви, с её воодушевляющим и вечно юным началом жизни. Она была ненасытна и жадна до любви, своей страстностью распаляя желание обладать ею до исступления. Андрею, уже испытавшему неприличное количество финалов, казалось, что у него нет больше сил. Но снова и снова, попадая под власть девичьих чар, приходя в неистовство от её самозабвенных оргазмов, с полуистерическими всхлипами и мелкой вибрацией тела восходил на пик наслаждения вновь и вновь, стремительно срываясь вниз ярким, до эпилептического припадка, удовлетворением.

После очередного такого взрыва Андрей впервые в жизни «сдался». В полу бредовом состоянии он прошептал:

– Дашенька, солнышко! Если мы не остановимся, то я умру от любви к тебе.

– Нет, милый, от этого не умирают. Но я так хочу, чтобы ты это сделал ещё раз.

– Я бы рад, но ты меня исчерпала сегодня до самого дна.

– Ты ещё не знаешь, где твоё настоящее дно, – прошептала Дарья, целуя его в грудь и не прекращая целовать его тело, спускалась всё ниже и ниже. Поняв её намерения, Андрей замер в трепетном ожидании, и, когда его плоть оказалась в её власти, смог только произнести, погружаясь в упоительный вихрь блаженства:

– Ты чародейка!!!

Не испытывая ранее подобных ласк, Андрей добрался до вершины упоения быстро, вновь удивляясь открывшимся возможностям своего организма. И вот когда он, конвульсивно выгибая тело, начал извергать из себя всё, что ещё осталось от его любовного сока, в его голове как будто щёлкнул невидимый выключатель.

Вспыхнул пронзительно-яркий свет, который постепенно терял яркость, и Андрею казалось, что он видит себя лежащем на плоту, в бескрайнем синем море, его слепит яркое солнце, и этот плот легко качается на волнах, убаюкивая его, а из его груди вырывается на одной ноте протяжный, нескончаемый блаженный стон. Стон прекратился, и послышался шум. Этот шум шёл из ниоткуда, рассыпаясь дробным перестуком капель по жестяной крыше.

«Наверное, дождь где-то идёт», – подумал он, щурясь от яркого солнца.

– Дождь. Летний дождь, – послышался эхом голос Даши.

Андрей встрепенулся и пришёл в себя. Открыв глаза, он огляделся. Они лежали на узенькой кушетке на совершенно мокрой от их пота простыне. Даша прильнула к его груди, обнимая левой рукой, как бы прислушиваясь к биению его сердца. Прикрыв глаза, она улыбалась улыбкой счастливейшей женщины на земле.

За окном, где предрассветно начинал сереть небосклон, шёл дождь, скоротечный по-летнему и сильный. Налетающий неожиданными порывами ветер швырял его свежие, прохладные струи с размаху в окно. И тогда по стеклу начинала стучаться ветка растущего рядом с домом абрикоса. Когда же ветер, меняя направление, отбрасывал дождь от стен, то тогда ему вслед жалобно хлопала открытая форточка.

Так же внезапно, как начался, закончился дождь. Через пару мгновений Дарья сладко потянулась, открыла глаза и, опираясь на локоть, приподнялась над лежащим на спине Андреем. Затем, нежно поцеловав, попросила:

– Андрюша, открой окно. Так хочется дождём подышать.

– Хорошо. Сейчас, – ответил он и начал вставать, освобождаясь от её объятий. Но не тут-то было. Дарья, крепко схватив за плечо, повалила его опять на кушетку. Затем, взобравшись сверху, прошептала, глядя в упор своими счастливыми глазами:

– Нет, не уходи, – и стала нежно его целовать.

Они целовались так минуты три. Потом Даша соскользнула с него и, толкая властно ладошками в бок, смеясь, приговаривала:

– Чего разлёгся, иди, иди. Я тебя полчаса назад попросила окно открыть. А он развалился тут и ухом своим не шевелит, – и нечаянно сильнее обычного толкнула его. Неожиданно для неё Андрей быстро и легко соскользнул на пол. Раздался небольшой грохот. Даша в ужасе подскочила на кушетке. Она увидела распластавшегося на полу Андрей, который беззвучно смеялся, хитро поглядывая на неё.

– Вот вы, девушка, даете, – смеясь, произнёс он, – сначала лечите, а потом калечите.

– А, ты специально это подстроил, – взвилась коршуном Дарья.

– Ну я тебе покажу сейчас «лечишь – калечишь», – и, свесившись с кушетки, еле охватывая его мощную шею пальцами обеих рук, принялась шутливо душить, шипя при этом рассерженной змеёй.

– Я тебя лечила, я тебя и «убью».

Шутливая борьба продолжалась с минуту, потом он легко отнял от себя её руки и, нежно поцеловав каждую, уложил Дашу на кушетку. И вставая на ноги, добавил:

– Я сейчас, милая. Только окно открою.

Он подошёл к окну и распахнул его настежь. В комнату, вытесняя спертость и затхлость задохнувшегося помещения, ворвалась широкая волна свежего воздуха. Запахло озоном, дождевой влагой и свежевымытыми листьями. Убегающий вдаль ветер качнул на прощание абрикос. Внезапно та самая ветка, что стучалась во время дождя в окошко, нагнулась к нему и со всего размаху мазнула его по разгорячённой щеке прохладным ожогом мокрых листьев. От неожиданности Андрей резко отпрянул от окна и, замерев на секунду, рассмеялся.

– Ты чего смеёшься, Андрюшенька? – донеслось с кушетки.

– Не поверишь. Меня ветка абрикоса поцеловала.

– Вот и оставляй тебя одного, не успел отойти, а он уже с деревьями целуется, – шутливо-ворчливо шутливым голосом ответила Дарья.

Андрей перегнувшись через подоконник, схватил шаловливую ветку, подтягивая к себе.

– Даша, иди сюда. Чего покажу тебе. Иди скорей, не пожалеешь.

Скрипнула кушетка, и через некоторое время завернутая в простыню Дарья очутилась возле Андрея. Она, сцепив руки в замок, оперлась на его плечо, прижалась к нему щекой.

– И что ты хотел мне показать? – произнесла она.

– Смотри, – и он, ещё ближе подтянув ветку, приподнял её над собой.

Снизу на ветке висели два больших багряно-желтых спелых абрикоса с застывшими на них блестящими капельками дождя.

– Ой, Андрюша, как красиво, – только и смогла выдохнуть Даша.

– Не зря он в окно стучался. Мы ему понравились. Вот он и дарит нам свой подарок.

– Кому понравились? – не понимая, спросила она, продолжая любоваться плодами.

– Как кому?! Абрикосу. Ты знаешь, что у каждого человека по календарю друидов есть своё дерево, оберег? Вот у меня, например, вяз.

– Такой могучий и большой? – задала вопрос Даша и тут же ответила сама: – Прям как ты!

– А у тебя какое дерево? – спросил Андрей.

– Не знаю. А давай это будет абрикос!!! – весело предложила она.

– Давай, – согласился он. – И раз твои сородичи преподносят нам такой подарок, то в знак нашей любви мы обменяемся плодами.

– Это как? – не поняла она.

– Сначала я сорву для тебя абрикос, а потом ты.

– И ещё накормим ими друг друга, – подхватила она.

– Давай, только вместе.

Они вытянули руки и, одновременно потянув плоды на себя, сдернули их с ветки. Ветка, вздрогнув, устроила для их рук небольшой ливень из застрявших в листьях капелек дождя. Затем они повернулись, синхронно поднося плоды к губам друг друга. Плоды достигли наивысшей степени зрелости, и поэтому, когда Андрей впился в него зубами, по его ссохшемуся небу брызнул прохладный абрикосовый сок, наполняя рот неподражаемым солнечным вкусом. Он умилённо смотрел на Дарью. На то, с каким удовольствием она ест из его рук абрикос, как оранжевой струйкой стекает с уголка губ сок на её подбородок, какими счастливыми глазами она смотрит на него, невероятно остро ощущая, что сейчас они вместе переживают тот момент из-за которого, как говорят поэты, стоит жить. Андрей, задыхаясь от нахлынувших на него чувств, заключил Дарью в объятия, сливаясь с ней в пленительно-нежном, с привкусом спелого абрикоса, поцелуе. Потом они просто стояли обнявшись у окна, слушая свои сердца, и не было для них сейчас другого мира, кроме того, который они создали сегодня для себя.

5

Резкий и требовательный звонок телефона, стоящего на столе, вернул их к действительности, так некстати вырывая их из плена Морфея. Дарья подошла к телефону.

– Если меня, то скажи, ушёл, – быстро сказал Андрей.

Дарья, улыбаясь, утвердительно кивнула головой и подняла трубку.

– Дежурная по медсанчасти гвардии ефрейтор Лукошкина слушает. Никак нет, товарищ старший лейтенант, Минина здесь нет. Он привёл солдата, а затем ушёл. До свидания, – и положила трубку.

– Тебя какой-то Иванов спрашивал, – сказала она, обращаясь к Алексею.

– Точно. У меня в батальоне офицер ночевал, ему в пять утра выезжать надо. Я обещал его разбудить. А сколько сейчас времени?

Даша посмотрела на часы, стоящие на столике, и её глаза удивлённо округлились.

– Вот это да. Уже полшестого. Ничего себе. Тебе уже пора, – ответила она, поворачиваясь. – А что ты так на меня смотришь?

Андрей действительно залюбовался Дарьей. Замотанная в белую простыню, как в греческую тунику, она ему казалась ожившей античной статуей из петербургского Летнего сада.

– Ты в этой простыне похожа на Афродиту.

– Скажешь тоже, – ответила слегка покрасневшая Даша, – ты давай одевайся. И отвернись. Я тоже оденусь, – и, немного помедлив, добавила: – Я ещё стесняюсь тебя немного.

Андрей оделся быстро и ещё некоторое время стоял спиной к Дарье, пережидая момент, пока она приведёт себя в порядок. Наконец он услышал:

– Всё. Можешь повернуться.

Он повернулся. Даша внимательно осматривала комнату, при этом шаря у себя по карманам халата.

– Лёша. А ты не видел мою заколку для волос? Такая, металлическая. В форме бабочки.

Андрей молча осмотрел комнату, потом зачем-то похлопал себя по многочисленным карманам. Но когда хлопнул себя по боковому, набедренному карману, его ладонь что-то неприятно укололо через материю. Он осторожно извлёк из кармана бабочку-заколку.

– Держи, – протянул её Даше, – как и почему в кармане оказалась, не понимаю. Я пошёл?

– Подожди, – она выглянула в коридор. Дневальный продолжал мирно спать.

– Я хочу тебе кое-что отдать. Думала это завтра как-то сделать, но раз всё так получилось, то сейчас.

Она подошла к платяному шкафу, открыла дверцу. Затем, покопавшись внутри, извлекла из глубины белый конверт и подошла к Андрею.

– Я тебе письмо тут написала, думала, завтра отдам. Ты возьми сейчас, но только прочитаешь дома, после службы. Хорошо? Только дома! Обещаешь? – произнесла Даша, с тревогой заглядывая в его глаза.

– Конечно, милая. Для тебя всё что угодно, – ответил он, забирая письмо. И целуя её в щеку, добавил: – Всё. Я побежал.

Они прошли незамеченными мимо спящего дневального. Дарья поцеловала Андрея ещё раз и осторожно открыла дверь, выпуская его на улицу. Он, аккуратно выскользнув на улицу, быстро зашагал в сторону казарм.

Уже погасли звёзды, а на востоке небо стало совсем светлым.

«Рассвет. Это самый лучший рассвет в моей жизни», – подумал он. И вдруг остановившись, обернулся. Ему казалось, что сквозь приоткрытую дверь Даша смотрит ему вслед. Но, увы, дверь санчасти была закрыта.

Время до подъёма пролетело незаметно. Затем начался новый армейский день, как всегда подчинённый строгому распорядку. После того как в расположение батальона прибыл командир, Минин доложил ему обо всём, что произошло за время его дежурства, и наконец был свободен от службы. После ночного дежурства полагался отдых.

Ему повезло, знакомый офицер из автослужбы ехал в город по делам и любезно согласился подвезти его до общежития. Поездка в машине так убаюкала и разморила Андрея, что, прибыв на место, он смог только добраться до своей комнаты и, быстро раздевшись, повалился на койку, засыпая мгновенно, едва успев коснуться головой подушки.

Проснулся Андрей ближе к вечеру, когда солнце уже перевалило зенит и стало постепенно опускаться за горизонт. Он не сразу открыл глаза, вслушиваясь в себя, точнее в своё тело. Ему казалось, что, пока он спал, его кто-то поднял над кроватью и впечатал со всего размаха в матрас. И что он теперь лежит, распластавшись на нём, ощущая всеми клеточками тела рельеф, который образовало его тело в постели. Но при всём при этом ощущал неповторимую лёгкость и осознание того, что отдохнул так, как прежде никогда не удавалось.

«Наверно, вот так впадают в нирвану йоги, отрешаясь от всего земного», – подумал Андрей.

Он пролежал ещё так минут пять, не имея желания шевелиться и вставать, вспоминая события прошедшей ночи, как бы заново переживая их. Осознание того, что у него теперь есть Даша, наполняло новым смыслом и неподдельной радостью его жизнь. Он лежал в тиши своей комнаты, мечтая о том, как будут дальше развиваться их отношения с Дарьей, но коридоры общежития постепенно наполнялись шумом, побуждая его покинуть уютную кровать. Это приходили с работы жёны офицеров и прапорщиков, приводили из детсадов и школ детей, которые начинали бегать и резвиться, радуясь свободе действий.

– Так. Надо вставать. А то сейчас все плиты на кухне по занимают, и придётся голодным сидеть, пока они не освободятся.

Он встал, натянул тренировочные штаны, надел просторную футболку, прикрывая повязку, тем самым отстраняясь от ненужных расспросов соседей, и, взяв эмалированный чайник, вышел в коридор. Его комната располагалась метрах в трёх от общей кухни. Сладко зевая, Андрей добрёл до кухни. Свободные конфорки на трёх газовых плитах, стоящих в общей кухне, ещё были. Он набрал воды, поставил чайник на газ и вернулся в комнату. Пока закипает чайник, он решил собрать вещи, разбросанные в беспорядке по комнате. Сначала он поднял с кресла форменные штаны и аккуратно повесил на спинку стула, затем снял с дверцы платяного шкафа камуфлированную куртку, встряхнув её, тоже повесил на стул. Когда он встряхивал куртку, то обратил внимание, как что-то белое вылетело из неё, скользнув под кровать. Андрей нагнулся и, пошарив рукой под кроватью, извлёк оттуда белый солдатский конверт, на котором красивым женским почерком было написано «Минину А. А.».

– Ох ты. Это же письмо от Дарьи. Как же я забыл про него.

Он спешно распечатал конверт, развернул двойной тетрадный листок, исписанный таким же красивым почерком, и углубился в чтение.

«Милый мой и любимый Андрюша!!! Извини, что так называю тебя, мы с тобой почти не знакомы. Но так я тебя называю уже давно, с той самой минуты, когда первый раз увидела. Я служила в окружном госпитале, в инфекционном отделении. В тот день, когда тебя привезли сильно контуженного, я подменяла в приёмном покое свою подружку. Ты был без сознания, весь в кровавых повязках, грязный, в обожжённом местами камуфляже. Говорили, что ваша группа попала с колонной в засаду и что ты вытаскивал раненых из горящих машин, пока самого не контузило близким разрывом гранатомёта. И что тебе повезло, тебя твои бойцы успели доставить на аэродром к борту, который улетал в Ташкент с ранеными. Помню, как я тебя раздевала, срезала прилипшие бинты, как мыла твоё лицо и тело мокрым полотенцем, ты страшно матерился в бреду, продолжая свой окончившийся бой. И мне тогда вдруг показалось, что знаю тебя очень давно и что когда-то я уже была с тобою. Может, в прошлой жизни? Это было как наваждение. Я прибегала в неврологию, где ты лежал, чтобы украдкой посмотреть на тебя, запомнить твоё лицо, услышать голос. И чем больше я тебя видела, тем больше мне хотелось быть с тобой. Но ты мне казался таким взрослым и недоступным и совсем не обращал на меня внимания, а первой подойти я стеснялась, тем более за тобой увивались все сестрички из отделения и вряд ли бы ты обратил внимание на приходящую медсестру. Я узнала про тебя всё: где служишь, где живёшь, то, что ты в разводе, сколько тебе лет, где учился и многое другое. Втайне даже мечтала, чтобы ты подхватил инфекцию и попал в моё отделение. Вот тогда никто не смог бы мне помешать. Наконец совсем собравшись с духом, я решилась первой подойти к тебе, вдруг узнаю, что тебя досрочно выписали за то, что вышел покурить не в положенное время и нахамил начальнику госпиталя. Это было для меня трагедией, не успев тебя найти, потеряла. Тогда-то у меня созрел план перевестись из госпиталя в вашу часть, чтобы быть рядом с тобой. На это ушло больше полугода. Меня не хотели отпускать, не хотели брать в вашу часть, задерживали мои рапорты и документы, все меня отговаривали, особенно начальник моего отделения, потому что был влюблён в меня и предлагал замуж. Но я знала, что без тебя не смогу, и добивалась перевода всё равно. Помог случай. Внук заместителя начальника штаба округа объелся зелёными неспелыми яблоками и попал к нам в отделение. Мальчик был капризный, но привязался ко мне, все процедуры и лечение принимал только со мной. Он быстро оправился и, когда его забирать приехал дед, генерал-лейтенант, он рассказал ему, какая я хорошая. Когда подобревший дедушка спросил, может ли он чем-то помочь, я попросила о переводе, и через неделю приказ был готов. По прибытии в часть узнала, что ты в командировке и будешь месяца через два-три, но это было неважно, так как я была уже рядом с тобой. Потом, когда до окончания твоей командировки оставалась неделя, я узнала, что ты ранен и что ты в госпитале, откуда тебя выпишут только через два месяца. Проревела целый день, потому что наша встреча опять отдалялась на неопределённый срок. Так как 20-го числа этого месяца я в составе сводного батальона уезжаю в Таджикистан на полгода и не смогу тебя увидеть. Поэтому решила написать письмо и передать с Алевтиной Петровной, она славная женщина.

Я хочу, чтобы знал. Я люблю тебя больше жизни!!! И для меня нет человека дороже тебя!!! Надеюсь на нашу скорую встречу.

Дарья Лукошкина».

Андрей дочитав письмо, задумался. Он пытался вспомнить Дарью там, в госпитале, но не получилось, потому что госпиталь хоть и присутствовал в его воспоминаниях, но только как неприятный, вынужденный момент, который отчасти скрадывался присутствием молоденьких медсестёр.

«Нет. Не вспомню. Тем более, она потихоньку приходила», – подумал он и подскочил к двери, услышав стук. За дверью стояла Ирина, жена лейтенанта Скворцова.

– Андрей. Там твой чайник на кухне сейчас взорвётся. Выключить, что ли?

– Нет. Спасибо, я сам, – ответил он и побежал на кухню. Чайник уже вовсю плевался кипятком в разные стороны. Выключив газ, Андрей взялся было за ручку, но услышал разговор соседок, находившихся на кухне.

– У Натальи муж опять в Таджикистан едет, – произнесла одна из них.

– Да. Уже третий раз за два года, – отвечала вторая.

– А когда отправка?

– Сегодня. В 12 ночи грузятся в вагоны и вперёд.

– Подождите, девчата, – вмешался в разговор Андрей, холодея от ужасного прозрения, – так батальон сегодня едет?! А какое сегодня число?

– Двадцатое. Ты что, Андрей!? Как с луны свалился! – ответила стоявшая ближе всех к нему жена капитана Гаврилова.

– Так… ё… она сегодня едет, – наконец-то осенило его. – Твою дивизию, – выругался он и метнулся вон из кухни, бросив чайник на плите.

Чтобы быстро переодеться и выбежать на улицу, он потратил чуть больше одной минуты.

Выскочив на проезжую часть около общежития, он огляделся, дорога была пуста до самого горизонта с обеих сторон. До ближайшей остановки городского транспорта было около километра. Их общежитие находилось как бы на отшибе от основных магистралей города. Оно стояло точно на краю города, сразу за ним начинались дачные массивы, а с верхних этажей общежития была видна кольцевая дорога, что находилась примерно километрах в четырёх. Посмотрев на часы, стрелки показывали семь минут седьмого, Андрей прикинул в уме свои шансы.

«Час пик. Транспорт перегружен. Такси на нашей кольцевой остановке тяжело поймать, а уж в такое время вовсе не реально. Даже если повезёт и я сяду на троллейбус, то до нужной мне конечной остановки дорога, да ещё с двумя пересадками, займёт минимум два часа. А там ещё пешком двадцать минут. Не успею. Точно не успею. И чего я, баран, сразу не прочитал письмо, как в общагу приехал», – посетовал на себя Андрей.

«А что если… – Минин развернулся в сторону кольцевой дороги, – броском напрямик, через дачи. Через двадцать пять минут буду на трассе. А там проще машину поймать». И он, спрятав кепку за пазуху, рванул с высокого старта напрямик.

Сейчас это называется модным словом паркур, а раньше, да и сейчас для спецназовца это называется «марш-бросок по пересечённой местности с особо сложным рельефом». Не будем уточнять, скольких хозяев и хозяек дачных участков он испугал, сколько собак всполошил своим неожиданным появлением, перелетая очередной забор, но ровно через двадцать восемь минут он был на кольцевой трассе.

Андрею вновь повезло. Не прошло и десяти минут с тех пор, как он начал голосовать, когда на трассе появился «Урал» из его отряда. В кабине помимо водителя находились замначальника ВДС[4] и командир автомобильного взвода. Они узнали голосовавшего офицера, и машина, съехав на обочину, остановилась. Из кабины высунулся вэдээсник капитан Синютин.

– Андрюха, привет! Ты чего здесь руками машешь?

– Серёга, привет. Вы в часть?

– Не совсем. Но мимо проезжать будем. Так что прыгай в кузов, довезём.

– Спасибо, – и Андрей, забежав в хвост машины, забрался в кузов.

Дорога до части заняла пятьдесят минут. За это время он успел выкурить пять сигарет и мысленно прокрутить множество вариантов своих действий, как не пустить Дарью в эту командировку. Он готов был дойти вплоть до командира части, чтобы добиться своего. Но для начала он должен был увидеться с ней.

«Урал» стал притормаживать, постепенно останавливаясь. Он выпрыгнул из кузова и махнул рукой в сторону кабины: «Спасибо, езжайте». Пройдя через КПП, он устремился к санчасти.

Там царила предотъездная суета. Хлопотал начмед, подгоняя солдат, грузивших имущество на КамАЗ в широких зелёных ящиках. Повсюду в хаотичном порядке двигались врачи, медсёстры, что оставались в части, в белых халатах и в полевой форме те, которые уезжали. Хлопали двери, звучали какие-то команды, бегали солдаты в больничной одежде, в общем, обычная сутолока перед отъездом. Все были заняты своими делами, и на появление Минина никто не обратил внимания. Даже Алевтина Петровна, проходя мимо скорым шагом, не повернула в его строну головы, занятая своими мыслями. Ему пришлось её окликнуть. Она повернулась к нему:

– Андрюша?! Здравствуй, дорогой. Ты чего пришёл? На перевязку? Давай позже, когда все уедут. Приходи, чаю попьём. Сейчас некогда, – озабоченно произнесла она.

– Да нет, не надо перевязку, тётя Аля. Где бы Дашу Лукошкину увидеть? – слегка краснея, спросил он. Алевтина Петровна от неожиданности вопроса вскинула кверху брови.

– Лукошкина. А зачем она тебе? – и она ещё внимательней посмотрела на Андрей, стараясь заглянуть в глаза.

– Нужно, тётя Аля, – отвечал он, старательно пряча глаза от её пристального взгляда, – очень нужно.

И, собрав волю в кулак, добавил вопросительно, уже глядя ей в глаза.

– Она ведь уезжает сегодня?

– А тебе какое до этого дело, Андрей?

– Тётя Аля… Я… я… я люблю её, – выпалил он и покраснел ещё больше, опять опуская глаза.

– Ну-ка, ну-ка, посмотри-ка мне в глаза, мой золотой, – и Алевтина Павловна потянула его за подбородок вверх.

– Ты это сейчас серьёзно сказал? – участливо и одновременно строго спросила она. Андрей кивнул.

– А офицер, который сегодня ночью в санчасть приходил… Ты?

– Да, Алевтина Павловна. Я. Пусть это покажется глупым и несерьёзным, но я полюбил её с первого взгляда. Роднее и ближе для меня сейчас нет человека, чем она. И я готов всё сделать для того, чтобы не пустить её в это командировку. Вы мне верите?

– Верю, мой золотой. Верю. Если это всё правда, то я только могу порадоваться за тебя и Дашу. Она девушка хорошая, добросовестная, трудолюбивая. Очень мне нравится, – сказала она подобревшим голосом. – Но ей придётся поехать сейчас в командировку.

– Но почему, – возмутился было он, – почему она? Что, больше некому?!

– Почему?! – голос Алевтины Павловны стал строгим. – Потому что она солдат, и это её обязанность. Потому что её очередь, и от этого никуда не денешься. И почему она не должна ехать? Почему кто-то должен поехать вместо неё? Только потому, что в неё влюбился один из офицеров части, пускай даже самый лучший?! Нет, Андрей, она едет. Ты сам прекрасно знаешь наши неписаные правила.

– Да. Вы правы, тётя Аля, – огорошено вздохнул он, – брякнул не и подумал. И всё-таки где можно её найти?

– В сестринской. Предпоследняя дверь налево. Они там санитарные сумки комплектуют.

– Спасибо.

Он прошёл быстро до указанной двери. Дверь была открыта. Дарья и ещё три девушки, уже одетые в полевую камуфлированную форму, раскладывали по большим брезентовым сумкам с красными крестами по бокам медикаменты и перевязочный материал. Делали они это сосредоточенно, не обращая внимания на вошедшего к ним в комнату старшего лейтенанта.

– Даша, – позвал негромко Андрей.

Все девушки одновременно повернули головы в его сторону.

– Можно тебя на минутку?

Зардевшаяся Даша отставила сумку в сторону и быстро пошла навстречу Андрею. Не сбавляя шага, повелительно взяла его за руку и вывела из комнаты, прикрыв за ними дверь. В коридоре, не отпуская его руки, развернула лицом к себе.

– Ты зачем пришёл? – спросила она, глядя на него сияющими от счастья глазами. Голос её звучал строго, но в то же время радостно: – Я тебя не ждала. Я думала, что мы сегодня утром простились.

– Ты почему мне не сказала, что уезжаешь в Таджикистан? А?

– Но я же написала тебе всё в письме.

– Да, но прочитал я его только вечером. А надо было раньше.

– И что бы было, если бы ты прочитал его раньше?

– Я никуда бы сегодня не ушёл. Весь день так бы и провёл с тобой. Или хотя бы рядом.

– А зачем тебе это надо? – спросила с вызовом Дарья, внимательно глядя Андрею прямо в глаза.

– Затем… Затем… – начал было он, но запнулся, опять падая в карий омут её глаз, утопая в нём без остатка.

– Затем, что я хочу заботиться о тебе, любить. Дарить подарки, прощаться с тобой, не боясь потерять тебя, и встречаться с тобой так, как будто в первый раз, ежедневно говорить о своих чувствах и слышать от тебя слова любви, радоваться тебе такой, какая ты есть. Затем, что я люблю тебя! Вот так вот сразу и без оглядки, люблю!!! Я вот и сейчас стою, гляжу на тебя, а у меня голова кружится.

Вот так они и замерли, глядя друг другу в глаза, несмотря на суматоху, творившуюся вокруг. Наконец Даша произнесла.

– Когда я впервые увидела тебя, я встала как вкопанная, у меня перехватило горло, а ноги отказывались идти. Моя любовь к тебе нахлынула на меня как водопад, и я ничего не могу с ней поделать. Мы ещё не расстались, а я хочу тебя видеть снова и снова, я не могу надышаться тобой. Первый поцелуй и твоё имя на губах… С тобой я поняла, кто я такая! Счастливая женщина!!! Сегодня ночью я прижималась к тебе изо всех сил, боясь вдруг тебя потерять. Я не могла наслушаться, как ты дышишь, и мне ничего не нужно, только быть твоей и рядом с тобой….

Выпалив на одном дыхании эту длинную фразу, Даша замолчала. А потом решительно сказала:

– Подожди. Я сейчас, – и вернулась в комнату. Через пару минут она вышла: – Иди за мной.

Она пошла по коридору, Андрей покорно тронулся за ней. Так и идя друг за другом, они спустились на цокольный этаж[5], продвигаясь вглубь этого полутёмного помещения. Дарья остановилась около двери, на которой висела табличка «Бельевая». Из нагрудного кармана она достала ключ, открыла дверь. Из тёмного провала открытой двери потянуло застоявшимся запахом свежевыстиранного белья. Свет проникал в маленькую комнату через подслеповатое окошко, что располагалось прямо под потолком, высвечивая в глубине большие белые узлы и тюки. Даша взяла его за руку и потянула за собой в глубину комнаты, войдя, подтолкнула Андрея к тюкам. Потом провернула в замочной скважине ключ, запирая её. Затем, быстро развернувшись, стремительно бросилась на Андрей, с размаху запрыгивая на него, обнимая его одновременно руками за шею, ногами за талию и бесконечно много целуя его лицо. Слегка ошалевший и еле устоявший на ногах от такого напора, он обхватил её руками и осторожно опустил спиной на тюки, не переставая отвечать на поцелуи. Как только они оказались в горизонтальном положении, не прекращая длинно и вкусно целоваться, в неистовом и сумбурном порыве начали срывать одежды с себя, при этом помогая друг другу.

Ошалев от внезапности напора чувств, счастья и радости, Андрей неистово овладел ею, двигаясь в бешеном ритме с каким-то остервенелым наслаждением, чувствуя, как передается ей его безудержная энергия и напор. Она двигалась навстречу ему движениями необузданной кобылицы, стеная от наслаждения и страсти, впиваясь ногтями в его могучую спину. Из её груди вырывались какие-то нечленораздельные звуки, которые подхватил и он, входя в раж, приближаясь к восхитительному финалу.

– М-м-м, ах… О-о-о, Даш… Лёш… Мил… хорош… Да-а-а… ну… и-и-и… я, я… щас… и-и-и… я… тож… да, да, да… Да-а-а-а… а-а-аш…

Казалось, что искры полыхнули по углам комнаты, освещая лица впавших в экстазный транс молодых людей. И только две фразы на излёте всепоглощающего оргазма поставили завершающую точку в этом головокружительно-восхитительном танце любви, упоения и страсти.

– Ой, мамочки… умираю, – выдохнула всхлипывая Дарья.

– Как хорошо-о-о, – радостно захлебнувшись, вторил ей Андрей.

Тяжело дыша, он повалился на тюки рядом с ней.

– Я люблю тебя, Даша!

– И я люблю тебя, Андрюша!

И отдышавшись, добавил:

– Ты продержись там без меня. Самое большее через месяц я буду там, с тобой. Я добьюсь этой командировки во что бы то ни стало. И буду с тобой. Ты мне веришь? – оперевшись на локоть, Андрей навис над лежащей Дашей, пристально глядя в её глаза.

– Верю, милый! И буду тебя очень ждать!!! – отвечала она, обнимая его за шею, но поцеловать его не успела, так как в коридоре неожиданно прозвучал звонкий девичий голос:

– Дашка! Через десять минут начмед всех в ординаторской собирает!!! Поторопись!!!

Они подскочили как ужаленные, весело чертыхаясь и смеясь. Через минуту они уже были одеты по всей форме одежды. Когда влюблённые подходили к лестнице, ведущей на этаж, Дарья произнесла:

– Я безумно рада, что ты приехал меня проводить! Подожди меня на улице. Очень хочу, чтобы ты помахал мне вслед!!! – и, поцеловав Андрей в губы, побежала вверх по лестнице.

Минин вышел на улицу. Солдаты, закончив погрузку имущества в КамАЗ, теперь курили, сгрудившись около урны, приспособленной из половины железной бочки. Санитарный автобус цвета хаки стоял подле здания санчасти, ожидая своих пассажиров. Андрей нервно закурил. Он испытывал странное чувство тревоги, которое дегтярной ложкой портило медовую бочку общего позитивного настроя.

Расставаться всегда тревожно и печально, особенно когда разлукой является война. А если этот человек ещё и любимый, то с ним уходит часть твоей души, причём большая её часть. Потому что от любимого мы берем себе что-то хорошее, чему-то учимся и самое главное отдаём что-то важное от себя, становясь при этом единым целым.

Наконец спустя двадцать минут в дверях показались уезжающие и провожающие врачи и медсёстры. Солдаты, побросав окурки, начали забираться в кузов машины. Врачи и сёстры сгрудились около санитарного автобуса. Наступило время прощания. Послышались напутствия, пожелания, все стали обниматься, целоваться. Андрей скромно стоял в стороне, решив для себя, что при всех, из стыдливости, Дарья не сможет подойти к нему. Вот уже по одному командированные стали исчезать в глубине автобуса, как вдруг из толпы провожающих выбежала Даша, направляясь к нему. Подбежав, она не стесняясь уже никого, обняла и крепко поцеловала его. Затем, приблизившись к его уху, прошептала:

– Люблю тебя!!! – и быстро пошла обратно к автобусу.

Андрей сделал несколько шагов вперёд, жадно вглядывался в окна автобуса, выглядывая Дарью. И наконец, увидав её, вскинул руку вверх в приветственном прощании, махая ладошкой вслед уезжающему автобусу.

6

Спустя неделю Андрей в приподнятом настроении шёл на службу. Благодаря мазям Ковальчука рана у него очистилась и начала заживать. Рапорт об отправке его в Таджикистан командир удовлетворил, он готовился через две недели туда отбыть и заменить командира сводной роты, которому по сложившимся семейным обстоятельствам необходимо было вернуться домой. А это означало, что он скоро увидит Дарью. Так что было от чего радоваться жизни гвардии старшему лейтенанту Минину. Он подошёл к зданию казармы.

– Странно, – подумал он, – никого у входа нет и в курилке. Как повымерли.

Так и не встретив никого на своём пути, он проследовал до ротной канцелярии. В канцелярии находился только ротный.

– Сергеич, привет! – звонко воскликнул Андрей, протягивая руку для приветствия.

– Привет, – буркнул он и, не поднимая головы от бумаг, лежащих на столе, ответил на рукопожатие.

«Не в духе чего-то ротный. Наверно, расстроился из-за того, что я опять в командировку еду, а его не пускают», – подумал Андрей.

Тем временем ротный как-то странно засуетился. Зачем-то надел кепку, потом снял. Переворошил бумаги на столе, заглянул во все ящики стола, громко хлопая ими при этом. Непонятно для чего проверил наличие своих документов во внутреннем кармане куртки. Потом встал, открыл окно, закурил.

Андрей молча смотрел за этим спектаклем, недоумевая, что послужило поводом такому несвойственному поведению его командира и друга. Наконец он, выкурив сигарету наполовину, вопросительно произнёс.

– Саныч! А тебе очень надо ехать в эту командировку? Может, другого пошлём? Ты ведь только приехал.

– Не понял сути вопроса, Сергеич? Ты же знаешь, почему я туда еду. Там Даша, – и вдруг страшное предчувствие глубоко царапнуло его по сердцу.

– Командир! Ты чего-то недоговариваешь, – Андрей хотел шагнуть к нему, но у него не получилось. Ноги не захотели его слушаться.

Ротный, собрав всё своё мужество в кулак, повернулся к нему.

– Нет там Даши, Андрей. Больше нет.

– Почему нет, Коля? Её что, перевели в другую часть или она уволилась? Почему? – повысил голос Андрей. Он пытался отогнать то кошмарное и подавляющее его своей неотвратимостью предчувствие, которое наваливалось на него как бетонная плита, сжимая липкой рукой ужаса его сердце.

– Андрей, – начал было Николай, но стушевался. И собравшись с силами, все же сказал: – Даша погибла.

«Бом! – загудело набатным колоколом у Андрея в голове. – Бом!!! Погибла! Бом!!! Погибла!!!»

Стало трудно дышать, будто воздух вокруг разом выгорел от вакуумного взрыва, перетягивая петлёй полуночного кошмара горло. На плечи обрушилась неимоверная тяжесть, придавливая к земле. Он закрыл глаза, роняя голову на грудь.

– Как? Как это произошло? – еле расслышал его ротный.

– Они шли в колонне, спускались по серпантину. С соседней горы «духи» сделали один единственный выстрел из тяжёлого миномета, и он угодил в санитарную машину. С детонировали баки с горючим, машину взрывом швырнуло в пропасть. Сто метров. Никто не выжил.

Возникла неловкая пауза, которая тянулась, тянулась бесконечным временным пространством, и, казалось, ей не было конца. Минин стоял в центре комнаты со склонённой головой, слегка раскачиваясь в разные стороны.

– Я всё равно поеду и привезу её домой, – наконец проговорил Андрей.

– Нечего там везти, Лёша. Нечего! После падения машина выгорела до основания. Всё, что смогли от троих погибших собрать, поместилось в санитарную сумку.

Дикая боль заполонила душу и тело, подгоняя тошнотворный комок к горлу, стремясь выворотить тело изнутри наружу.

«Даши больше нет. Она умерла!» – от этой монотонно застучавшей в голове мысли сердце, казалось, стало расти, расти, заполняя всё пространство в грудной клетке, выталкивая рёбра, сминая лёгкие, перекрывая кислород, пытаясь вырваться наружу, грозя взорваться на мельчайшие частицы. Вездесущая боль рвала тело на части, ища физического выхода. Хотелось разбить стекло, разрезая себе руки в кровь, или проломить стену, чтобы физическая боль хоть на немного ослабила душевную. Но силы покинули на время Андрея. Ноги подломились, он припал на правое колено. А потом вдруг резко поднёс левую ладонь ко рту, впиваясь зубами в её ребро. Скрипнули зубы, лопнула кожа, брызнула кровь, тело пронзило резким болевым уколом, немного отрезвляя сознание. Он встал, резко повернулся и ринулся из комнаты на улицу.

– Андрей, подожди! Подожди!!! – послышался вслед голос ротного. Но он не реагировал на его окрики и, вырываясь из канцелярии, так саданул дверью, что посыпалась штукатурка над косяком, а дверь заклинило. Это задержало немного его командира, который кинулся за ним, понимая, что в таком состоянии Андрей может «наломать дров».

Минин, вылетев на улицу, остановился. Его безумный, невидящий взгляд судорожно и слепо шарил кругом, не понимая, что происходит вокруг и где он находится. Его душила безумная злоба, требуя выхода. Наконец взгляд его прояснился.

Рядом с казармой находился спортивный городок, на котором помимо спортивных снарядов находились чучела для отработки штыкового боя и ростовые мишени из толстых досок для упражнений по метанию ножей. Какой-то солдатский шутник подрисовал им бородатые лица, придавая сходство с «духами».

Взгляд Андрей остановился на такой вот мишени, с которой на него смотрела, как ему показалось, зверская морда моджахеда. Быстрым шагом он двинулся к ней. Метрах в четырёх от этой мишени солдатик лопатой поправлял землю вокруг турника. Он подбежал к солдату и, роняя его на землю, вырвал из рук лопату. Потом сделал шаг вперёд, поднимая лопату над головой, с силой метнул её в мишень. Удар был такой страшной силы, что толстенная доска, прослужившая не один год, не выдержала и лопнула пополам. Андрей выдернул застрявшую в доске лопату и принялся крушить ни в чём не повинную мишень, превращая её в кучу щепок. Когда от неё остался только обгрызенный пенёчек, он остановился на мгновение и, не переводя духа, набросился на чучело, предназначенное для отработки приёмов штыкового боя, которое висело на тросе. Задержав на секунду дыхание, он, шагая вперёд, совершил резкий разворот вокруг своей оси и нанёс наотмашь рубящий удар лопатой по воображаемому противнику. Но так как манекен был сработан из кусков автомобильных шин, лопата от пружинила, отскакивая в сторону, сбивая равновесие Андрею. Свирепея ещё больше, он ещё раз наотмашь рубанул по манекену, стараясь перерубить трос. Лопата не выдержала. Жалобно крякнув, переломился пополам черенок, оставив в руках у Андрея остроконечный обломок. Тогда он, схватив двумя руками оставшийся огрызок, стал в бессильной злобе наносить удары в голову манекена.

Ротный, наконец справившийся с заклинившей дверью, выбежал на улицу. Он, мгновенно оценив обстановку, кинулся к Андрею, продолжавшему в бесполезной ярости долбить манекен. Подбежав к нему, он обхватил его сзади за корпус, прижимая обе руки к телу, повалил на землю, при этом приговаривая:

– Ну, всё, всё, успокойся! Успокойся! Успокойся!!!

– Пусти! Пусти меня!!! – забился в истерике разом обессиливший Минин. – Пусти! Я их всех перережу! Пусти!!! Дашенька! Как они могли, суки! В тебя и миномёта… Суки! Ненавижу!!!

И он, как показалось ротному, зарыдал, судорожно всхлипывая, обмякнув тряпичной куклой в его руках. Тогда Николай осторожно его отпустил, поднялся на ноги и оторопел, увидев, что плакал Андрей без слёз. Нет, всё происходило, как и полагается в таких случаях, всхлипы, судорожные вдохи и размазывание руками по щекам, но слёз не было. Он рыдал всухую. Как будто сжигающая изнутри боль иссушила его слёзы полностью, застыв окровавленной, искривлённой судорогой гримасой на губах.

На них стали обращать внимание проходившие мимо солдаты и офицеры. Чтобы не привлекать ещё большего внимания и избавиться от ненужных вопросов, ротный поднял Андрей, отряхнул ему спину, повёл прочь от любопытных глаз в городок по воздушно-десантной подготовке, который пустовал в это время.

Там он усадил его на лавочку и достав носовой платок замотал ему прокушенную руку. Затем присел сам, вынул из две сигареты, прикурил и вложил одну в пальцы Алексея.

– Давай покурим, – только и сказал ротный.

Так и сидели они молча плечом к плечу, вдыхая и выдыхая сизый сигаретный дым, постепенно успокаиваясь. Докурили. Андрей носком ботинка придавил окурок. Затем полез в нагрудный карман, достал пачку сигарет, вытащил ещё одну и, чиркнув спичкой, закурил вновь. Он проделал эту операцию механически, но ротный заметил, как мелко дрожали у него руки. Списав это на переживаемое волнение, Николай особо не придал этому значения. Они молчали минут долго, пока, наконец, Андрей не произнёс:

– Сергеич. Я поеду всё равно. Если не ротным, то хотя бы просто в командировку дней на десять. Хочу увидеть то место, где всё произошло. Помоги мне попасть туда, потому что комбриг наверняка будет против.

Повисла пауза. Через некоторое время ротный задумчиво произнёс:

– Ты знаешь, а наверное, получится. Туда собирался замполит части поехать по каким-то своим делам и с собой берёт двух офицеров в сопровождение. Я с ним поговорю, он тебя возьмёт.

7

Длинный жаркий азиатский день подходил к концу. По ущельям потянулись длинные тени. Гвардии старший лейтенант Минин Андрей сидел в укрытии, глядя внимательно в бинокль, он осматривал лежащую перед ним дорогу, что белым серпантином спускалась к подножью скал. Он так же внимательно изучал склон соседней горы. Группа спецназа, в которой находился Минин, вышла к тому месту, где месяц назад при обстреле была подбита и сгорела вместе с Дашей санитарная машина.

Ротный не обманул. Он уговорил замполита части взять с собой Андрей в качестве сопровождающего, ссылаясь на то, что он три раза был там и знает всё про эту войну.

Потом по прибытии на место выяснилось, что, по полученным разведданным, «духи» готовили засаду на колонну, везущую гуманитарную помощь в долину. Андрей заведомо узнал, что эта колонна пойдёт по той же дороге, где погибла Даша, и уговорил замполита отпустить его с группой на два дня для выполнения задания. Задание заключалось в следующем: «проверить район на предмет обнаружения предполагаемых засад до прохода колонны с гуманитарным грузом», или, говоря простым языком, зачистить склоны близлежащих гор у серпантина от «духов». Сначала командир группы лейтенант Свиблов отнёсся настороженно к появлению Андрей, но он его успокоил тем, что идёт как сопровождающий, простым бойцом и в его действия вмешиваться не будет, а если нужно, то, может, пойдёт и в головном дозоре. А так как для Свиблова эта командировка на войну была первой, а задача группы была не из простых, он согласился с тем, что опытный и боевой офицер лишним в его группе не будет.

Андрей закончил осмотр склона и перевёл бинокль на дно ущелья. Грудь болезненно укололо. В окулярах бинокля появился скелет сгоревшей машины. Рана от потери была ещё так свежа, что сразу заныло под сердцем. Но справившись с накатившим волнением, Минин условным сигналом подозвал командира группы. Когда тот подошёл к нему, Андрей предложил ему маршрут, который позволял спуститься в ущелье по склону горы, при этом оставаясь незамеченным. Затем показал на карте точку, куда предполагает выйти после спуска. Лейтенант кивнул головой в знак согласия и тут же задал вопрос:

– Минин, а что руки-то дрожат? Волнуешься?

– Нет, лейтенант. Это после контузии, – соврал Алексей с досадой. Ему не хотелось объяснять, что после получения горестного известия руки продолжали мелко, по предательски дрожать, выдавая его душевное состояние.

Спуск в ущелье занял больше часа, и, когда группа опустилась на его дно, солнце своим краем уже цеплялось за вершину самой высокой горы. Лейтенант объявил 20-минутный привал, и бойцы, измученные трудным спуском, сразу повалились на землю. Присел и лейтенант. Андрей, подойдя к нему, сказал:

– Лейтенант, ты выстави охранение. А я пока посмотрю вокруг. – и не обращая внимание на его возражения исчез в ближайшим кустарнике Минин двигался быстро, но осторожно, прячась за неровностями рельефа. Сейчас он нарушал все мыслимые правила и инструкции, покинув группу не для разведки местности, а по своей прихоти. Андрей шёл туда, где в глубине ущелья на берегу маленькой, но быстрой горной речки лежал скелет сгоревшей машины ГАЗ-66. Собственно, он и прибыл сюда для того, чтобы поклониться тому месту, где погибла Дарья.

Приблизившись, он обошёл сгоревшую «санитарку», осматривая её профессиональным взглядом, как бы восстанавливая картину происшедшего, шёпотом заговорил, обращаясь в пустоту вечереющего неба.

– Значит, мина попала между кабиной и будкой, поэтому баки с бензином сразу и вспыхнули. А потом машина падала, кувыркаясь по склону. Шансов никаких у тебя не было. Я хочу верить, Дарьюшка, что всё произошло быстро и ты ничего не успела понять и не мучилась, – говорил он, гладя рукой железный искорёженный каркас. – Но мир без тебя стал пустым и нелепым. Как небо без птиц. И где мне сейчас найти ответ на самый простой вопрос. Как теперь жить без тебя? Моя любовь к тебе каждую минуту становится всё острее. А моё сердце разрывается на куски от разлуки с тобой, от понимания, что тебя больше нет и я тебя не увижу больше никогда. Почему ты меня покинула? Я же так люблю тебя!!! Люблю так, как никого прежде не любил. Я теперь в этом мире как в пустыне. Меня окружает пустота.

Андрей достал из-за пазухи жёлтый эдельвейс и положил его на диск сгоревшего колеса.

– А это я тебе сорвал. Ты, наверное, такого никогда и не видела. Найти эдельвейс большая удача. Мне повезло, шёл к тебе и нашёл, – продолжал говорить Андрей.

Он ещё раз обошёл машину, заглядывая внутрь будки через покорёженные глазницы окон, пытаясь угадать, где могла сидеть она перед взрывом. Но внутренности будки были изувечены взрывом и последующим падением так, что казалось, всё, что там было: оборудование, металлические ящики, дно и стены будки скрутились в один большой железный чёрный от гари уже местами тронутый ржавчиной узел. Вдруг среди этого хаотично сплетённого узла что-то тускло блеснуло. Он пригляделся. Под большим листом смятого в комок железа лежал какой-то небольшой предмет, тускло отсвечивая в лучах уходящего солнца. Заинтересовавшись, Андрей просунул руку под этот лист и стал на ощупь искать его. Через пару мгновений в ладонь неприятно укололо.

«Есть», – подумал он и, ухватив вещицу двумя пальцами, вытянул её наружу.

Он бросил только один взгляд на предмет, и в глазах его потемнело. В его ладони лежала заколка для волос, металлическая, в форме бабочки, уцелевшая непонятно каким образом в этом аду. Она, конечно, потеряла былой блеск и форму, но это была Дашина заколка. Андрей сжал её в кулаке. По позвоночнику пробежала ледяная дрожь, впиваясь в кожу мелкими иголками. Нахлынули волной воспоминания. Ночь, санчасть, Дашины волосы, её запах, да, да, ему на миг показалось, что повеяло от заколки её запахом, запахом её волос, который стал уже забываться. Он в волнении поднёс заколку к носу и вдохнул… Увы… Заколка пахла смертью. В нос ударила смешанная вонь прокопчённого железа да прокисшего пороха, обрубая последние нити непонятной надежды и слабой веры в чудо, подводя окончательный и безутешный итог.

Глаза у Андрея покраснели, повлажнели, но не выпустили ни одной слезы. Черно было у него на сердце и сухо. Дрожащими руками он спрятал заколку в наружный нагрудный карман, затем присел на край обугленного скелета машины и, попирая все инструкции и запреты, закурил.

Вот только теперь, сидя здесь, на дне горного ущелья, Андрей окончательно прощался с Дарьей. Но скорее не прощался, а отпускал её от себя физически, ощущая всеми фибрами души её пространственное присутствие подле него. Ясно осознавая всю несправедливость этого мира, который, подарив ему яркую, чистую и долгожданную любовь, тут же отобрал её так бесцеремонно, грубо и больно, понимал, что теперь ему нужно привыкнуть к этой боли до тех пор, пока она не притупится и не будет жечь так явственно его исковерканную душу. И что светлый образ Даши навсегда останется в его сердце, неразрывно связанный с войной.

В речку с грохотом и шумом плюхнулся камень. Реакция Андрей была мгновенной, он упал на землю, одновременно сдергивая с плеча и изготавливая автомат для стрельбы. Затем, стремительно переползая под машину, снял его с предохранителя. Приготовившись вести огонь, он левой рукой вынул окурок изо рта и, не глядя на него, втиснул на ощупь среди камней. Окурок, зашипев, погас.

Минин впился глазами в противоположный заросший кустами берег реки, пытаясь понять, камень упал сам по себе или его кто-то столкнул.

Дело в том, что господствующая над серпантином гора была почти сплошным вертикально стоящим камнем с отвесными стенами и крутыми склонами. Только южный склон горы, обращённый к дороге, был покрыт растительностью и имел пологие земляные склоны, позволявшие взобраться на вершину. А попасть к этому склону можно было, только пройдя по ущелью вдоль реки. Андрей как раз находился в том месте подножья горы, откуда удобно было начинать подъём.

Метрах в трехстах от того места, где лежал Минин, каменный уступ врезался своим краем в реку. Его нельзя было обойти верхом без специального альпинистского снаряжения или по другому берегу, так как стремительная река, делая вынужденный поворот вокруг скалы, вымыла своими водами глубокий омут в каменистой почве вплоть до отвесного каменного склона противоположной горы. Поэтому идущий сверху по течению человек или зверь никак не мог пройти мимо этого уступа, не выйдя при этом на открытое пространство. Оттого и наблюдал пристально за этим местом Андрей, определив его как самое вероятное направление для появления виновника шума.

В напряжении прошла минута, другая, третья… десятая. Андрей не шевелился, весь обратившийся во внимание и слух, понимая, что если рядом враг, то он тоже внимательно изучает местность, прежде чем проскочить через открытое пространство. И всё равно, как он ни готовился к появлению кого-либо из-за уступа, вздрогнул, увидев внезапно появившегося на берегу бородатого человека с автоматом в руках. Держа оружие на изготовку, бородач сделал несколько осторожных шагов вперёд, остановился, опускаясь на правое колено, внимательно осмотрелся по сторонам.

«Дозорный, – решил Андрей. – Сейчас начнут выходить остальные».

Он ругнул себя за беспечность и порадовался, что ветерок дул от противника, а не к нему.

Иначе духи почуяли бы дым его сигарет задолго до этого места, и неизвестно, был бы он сейчас в живых или лежал бы с простреленной головой.

Тем временем бородач поднялся на ноги и, повернувшись к скале, что-то сказал, а сам, сделав ещё три шага, укрылся за ближайшим валуном, беря на прицел противоположный берег и склон горы.

Один за другим из-за скалы появлялись духи и исчезали в густых прибрежных кустах. Андрей насчитал четверых. У троих помимо автоматов были ещё переброшены через плечи по четыре мины, связанные попарно за стабилизаторы. Калибр миномета, для которого они предназначались, он из-за дальности расстояния определил приблизительно.

«Где-то от 107–120 мм, если не больше. Хотя нет, 160-миллиметровый миномёт они не затащили бы на руках в горы. Да и прятать его сложнее. Скорее всего, это тяжелый горно-вьючный 107-миллиметровый миномёт, или по-научному 107 ГВПМ-138, – блеснул знаниями перед самим собой Андрей. – Такие духам всегда нравились. Мощный, безотказный и на ишаках легко по горам перевозится. Теперь только дождусь, когда они уберутся, и осторожненько к своим».

Выждав ещё минут пятнадцать, Минин двинулся обратно, соблюдая ещё большую скрытность передвижения.

Лейтенант Свиблов начал уже было волноваться такому долгому отсутствию старшего лейтенанта. И потому-то, когда Минин неожиданно возник перед ним, с облегчением выдохнул.

– А я уже думал, что тебя теперь придётся разыскивать. Ушёл и пропал.

Андрей ухмыльнулся в ответ.

– Думаю, уж не духи ли его к себе утащили, – продолжал ёрничать Свиблов.

– Утащить не утащили, а вот куда идут и сколько их, показали, – сказал Андрей, стирая этой фразой ироническую ухмылку с лица лейтенанта.

Он мгновенно стал серьёзным.

– В смысле? Какие «духи»?

– Обыкновенные, – продолжал Минин. – Вышли на меня, в километре отсюда, в количестве пяти штук. Вооружены автоматами и ещё с собой тащат двенадцать мин для 107-миллиметрового миномёта.

– Понятно, – задумчиво протянул лейтенант. – Мины. Понятно. Значит, скоро и миномёт потащат? А мы их и накроем? Так? – весело глядя на, Андрея сказал лейтенант.

Тот глубоко и обреченно вздохнул.

– Нет, лейтенант. У «духов» такая тактика. Они заранее прячут в горах, в наиболее удобных для них местах, тяжёлое вооружение, миномёты, пулемёты и т. д. И когда нужно, приходят, достают, делают своё чёрное дело и прячут снова. А сами потом налегке по горам уходят. Вот и сейчас наверняка у них где-то припрятан миномёт. Найдут, до ночи установят, а так как колонна, мы знаем, пойдёт рано утром, лягут спать. С утречка проснутся, намаз совершат и бах-бах двенадцать мин по колонне, что с собой принесли. Потом миномёт разберут, спрячут и… – тут Андрей осёкся на полуслове.

– Ты чего? – озадаченно спросил Свиблов, глядя на внезапно замолчавшего старшего лейтенанта.

– Да так, ничего. Всё нормально. В спину вдруг неожиданно стрельнуло, – соврал Андрей.

Он замолчал оттого, что вдруг перед его взором на рисовалась явственно картинка. Как спокойно просыпаются моджахеды, как степенно совершают молитву. Как так же степенно наводчик смотрит в прицел, наводя миномёт на дорогу, и как взмахивает рукой, давая команду, командир расчёта. Заряжающий привычно опускает в трубу миномёта мину, и она летит в сторону колонны. Летит, летит и опускается на идущую машину с красным крестом, где сидящая в будке девушка в военной форме, сняв заколку, распустила волосы, беспечно проводит по ним расческой, улыбается, вспомнив что-то хорошее. Затем взрыв, вскрик ужаса, ещё взрыв, и машина, подброшенная взрывной волной, срывается в обрыв. И девушка уже не улыбается. Она мертва.

Ярость заклокотала в груди. Ярость от того, как всё это было буднично и беспечно для тех, кто стрелял, и как больно и жестоко это было для него.

– Ну что, лейтенант, – Андрей повернулся к Свиблову, – предлагаю поступить следующим образом. Я с двумя бойцами иду дозором впереди. Ты в километре с основной группой. Как обнаруживаю «духов», жду тебя, и мы вместе с ними кончаем. Связь по рации. Только теперь молча, без разговоров. Три раза щёлкнул – «Всё в порядке. Веду поиск». Два раза – «Вижу противника». Один – «Срочно ко мне». А если вступим в бой, то и сам услышишь. Возражения? Замечания?

– Нет, – отвечал лейтенант. – Ты опытней. Командуй.

Но поиск по горячим следам результатов не дал. «Духи» как сквозь землю провалились. Навалившиеся, быстрые в горах, сумерки сделали дальнейшие поиски бесполезными и опасными. Было принято решение продолжить поиск с первыми лучами рассвета.

8

Через час непрерывного ползания по горе, уже почти отчаявшись найти «духов», головной дозор группы во главе со старшим лейтенантом Мининым случайно наткнулся на место их ночёвки. Выдал их место расположения силуэт часового, сидевшего на высоком камне и так явственно отразившегося на фоне уже сильно посветлевшего неба. Молодой парнишка, охраняющий сон своих товарищей, беспечно отложив автомат в сторону, сидел на корточках и что-то мычал себе тихо под нос.

Минин внимательно всматривался в окружающую местность, пытаясь определить место лёжки боевиков. Он наметил для себя пару точек, в которых, по его мнению, могли расположиться на отдых моджахеды. Потом Андрей жестом подозвал к себе солдата, у которого на груди висела радиостанция, и, когда тот приблизился к нему, он прошептал ему на ухо.

– Спустись ниже метров на двести и вызови к себе группу, потом поднимитесь сюда.

Солдат осторожно начал отходить вниз по склону, поворачиваясь к Андрей спиной.

– Стой, – неожиданно прошипел Андрей солдату, – у тебя что висит на ремне, за спиной? Сапёрная лопатка? По краям заточена?

И получив утвердительный ответ, добавил:

– Оставь мне.

Солдат молча отстегнул лопатку, протянул её офицеру. Затем так же молча продолжил выполнять полученный приказ. Прошло ещё минут десять, восходящее солнышко всё выше поднималось за спинами спецназовцев, яркие лучи света всё сильнее золотили своим светом верхушку горы. Потянуло сладковатым дымком анаши.

««Дух» совсем оборзел. Курит травку и не боится, что засекут. Слишком уверен в своей безнаказанности. Но ничего, мы эту ситуацию исправим. И как хорошо, что солнце за спиной. Будет слепить часового».

Андрей подполз ко второму солдату, лежащему от него в двух метрах, и тихо произнёс.

– Я сейчас пойду туда, сниму часового и попытаюсь найти место лёжки «духов». Ты будешь меня прикрывать. Дождёшься подхода основной группы, и вместе будете ждать моего сигнала. Видишь, где «дух» сидит? – солдат кивнул. – Я вот там появлюсь и подниму вверх лопатку. Тогда идёте ко мне. А автомат свой оставляю тебе, обойдусь пистолетом.

Он осторожно отложил автомат в сторону, высвободил из чехла лопатку, засунул её за ремень на спине, затем достал из набедренной кобуры двадцати зарядный пистолет конструкции Стечкина, проверил патрон в патроннике и только потом сказал: – Всё. Пошёл. Прикрывай.

Солдат приник щекой к прикладу, беря на прицел часового и одновременно наблюдая за окружающей его местностью, пытаясь увидеть, как старший лейтенант подбирается к часовому. Но все его попытки обнаружить или хотя бы заметить его были тщетны. Офицер как будто растворился среди камней. Наконец осознав бесполезность своего желания увидеть его, солдат сосредоточился на фигуре охранника. Через некоторое время охранник встрепенулся, как курица на насесте, взял в руки автомат и начал спускаться с камня вниз, что-то внимательно высматривая на земле. Но как только он спустился с камня на землю, за его спиной выросла фигура старшего лейтенанта. Над его головой тускло сверкнула своим отточенным лезвием сапёрная лопатка, фигура часового обмякла, повалившись на руки офицера. Потом солдат увидел, как Минин затащил безжизненное тело часового за камень, вновь исчезая из поля зрения.

По спине солдата стукнул маленький камушек. Он резко обернулся, это его напарник по головному дозору подавал сигнал о своём приближении. Вместе с ним прибыла и основная группа. Лейтенант Свиблов лёг, занимая позицию рядом с солдатом.

– Ну что? Где Минин? Где «духи»?

– Он туда ушёл, – солдат повёл стволом автомата, указывая направление. – Часового снял и пропал из видимости. А мне приказал вас дожидаться и его сигнал не пропустить, когда он к себе звать будет.

– Что за ерунда? Какой сигнал? И какого… он туда один попёрся?! – возмутился Свиблов.

– А я что?! Мне приказали, я выполнил, – ответил солдат.

В томительном ожидании прошло около двадцати минут. Солдат, что должен был прикрывать Минина, толкнул Свиблова плечом.

– Лейтенант. Он знак подаёт.

– Где? Где подаёт? – и лейтенант лихорадочно начал шарить глазами, всматриваясь в каждый камень.

– Вы правее большого камня смотрите.

– Есть. Вижу.

Лейтенант увидел Андрей, который стоял с поднятой в правой руке лопаткой. Увидел, как потом он сел на камень и, положив лопатку на землю, осторожно двумя пальцами, словно боясь испачкаться, вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет, так же осторожно достал сигарету и зажигалку из пачки, прикурил. Затем повернулся в сторону группы, махнул рукой, вновь приглашая к себе.

Ничего не понимающий Свиблов с пятью бойцами двинулся к Андрей. Когда лейтенант подошёл к мирно курившему Мишину, он увидел, что его руки обагрены кровью, а его форменная куртка, лицо, шея испещрены мелкими алыми брызгами.

– Андрей, ты что, ранен? – спросил Свиблов.

– Нет, лейтенант, это не моя кровь. Их, – и он кивнул головой в сторону небольшого распадка под скалой, который находился в метрах пяти от того места, где они находились. Там же, у скалы, стоял и миномёт, уже установленный для стрельбы.

– Они миномёт с вечера установили. И хорошо, а то бы я их лёжку сразу не нашёл… – произнёс Минин и помолчав добавил: – Там они все четверо и лежат.

Лейтенант выразительно посмотрел на ближайшего солдата, мотнул головой в сторону распадка. Солдат ответил кивком головы, направился к месту ночлега душманов.

– Лейтенант, не стоит на это смотреть, – произнёс Андрей, – давай гранату в миномётную трубу… да и пошли дальше.

– Я должен всё проверить.

– Дело хозяйское. Я всё сказал, а решать тебе, – произнося эти слова, Андрей нагнулся и начал купать руки в пыли. Когда пыль впиталась в кровь, образовав на руках тоненькую грязевую корочку, он начал сильно тереть ладонями друг о друга, скатывая грязь в тёмные шарики, стряхивая их на землю. Неожиданно со стороны распадка послышались рычащие – булькающие звуки. Это солдат, которого отправил лейтенант проверить место лёжки «духов», выскочил из ямы и не в силах сдержать себя от увиденного, согнувшись пополам, блевал.

– Да что ты там такое натворил, – заинтересованно произнёс лейтенант и тоже пошёл посмотреть.

Ему в спину послышался равнодушный голос Андрей:

– Не ходи, Свиблов. Не надо.

Но лейтенант, быстро преодолев расстояние до распадка, спустился вниз. Его взору представилась отвратительная в своей жестокости картина. У его ног лежало четыре душманских трупа. Всё бы ничего, если бы не одно обстоятельство: голов, в понимание этого слова, у трупов не было. Вместо них были бесформенные кашеобразные кроваво-серые сгустки, земля вокруг была забрызгана кровью и кусочками мозга. А у одного из лежащих, старшего, если судить по остаткам обильной растительности на бывшем лице, прямо к бороде была приколота женская заколка для волос в форме бабочки.

От всего увиденного к горлу Свиблова подкатил ком тошноты, он тоже быстренько покинул это жуткое место. Отдышавшись, лейтенант жадно закурил, гася остатки рвотных проявлений. Несколько раз сильно затянулся, затем спросил, глядя на Минина, который продолжал счищать с рук остатки крови.

– Зачем так-то, а? Не по-людски это. Не по-нашему.

– Зачем?! – и Андрей внимательно посмотрел на лейтенанта. – А затем, что нельзя по женщинам из миномёта стрелять. И чтобы руки не дрожали.

И он вытянул вперёд обе руки.

– Видишь, не дрожат. Значит, порядок.

Затем жестко добавил:

– Хватит разговоры разговаривать, лейтенант. Надо дело делать. Скоро колонна пойдёт.

Андрей встал и уже примирительным тоном произнес.

– Извини, но ты не видел, что они с нашими пленными делаю т.

И пошёл к тому месту, где находилась основная группа. Свиблов недобро, с осуждением смотрел ему вслед.

Потом через некоторое время он узнает о том, какую роль в жизни Минина играла Дарья. Поймёт, что старший лейтенант в лице вот этих, первых попавшихся ему душманов просто отомстил всем, в том числе и тем, что погубили Дарью. Этим жестоким, почти вандальным актом он как бы провёл старинный языческий обряд, поминая погибшего пролитой кровью врагов. А потом он, Свиблов, при встрече с ним, уже в мирной обстановке пожмёт ему руку и извинится за своё недопонимание момента.

Это была последняя командировка для Андрей в эту азиатскую республику. Могучую страну под названием СССР начало лихорадить ещё больше. Отделялись одна за другой республики, становясь независимыми государствами, повсеместно на территории уже теперь бывшего Союза вспыхивали междоусобные межнациональные конфликты, которые сотрясали и разрушали привычный уклад жизни. Появившиеся новые правители делили между собой территории и богатства, расцветал буйным цветом криминал, пытаясь урвать от большого пирога и свою толику. И все эти необъяснимые, многим непонятные перемены ввергали всё и вся в водоворот хаоса, безверия, безвластия. Подхватило этим водоворотом и гвардии старшего лейтенанта Минина. Немало он помотался с автоматом, приходя на помощь то одним, то другим, теперь уже бывшим союзникам в некогда братских республиках, играя, под руководством своих правителей, роль дряхлеющего старшего брата. Видел, как разрушается некогда могучая армия, распадаясь на отдельные куски, как становились противниками вчерашние однокурсники, сослуживцы, однополчане.

Наконец судьба забросила его в воинский гарнизон Приволжского военного округа, где он оказался один, без семьи и жилья. Но он никогда не роптал на судьбу, потому что когда-то сам избрал трудную роль военного и клялся «стойко переносить тяжести и лишения военной службы».

Жизнь в стране возвращалась в нормальную колею. Прожитое и пережитое затиралось временем, лакировалось новыми событиями. Вот только порой, беспокойными ночами, стал иногда сниться ему один и тот же сон.

Утро. Туман. Он стоит посреди огромного поля, усыпанного маками. И вдруг из тумана появляется Дарья, такая же, как в первый и единственный день встречи, в белом халате, медицинской шапочке, в её руках блестит металлическая заколка в форме бабочки. Она проходит мимо него, оборачивается и говорит:

– Ну что же вы такой неловкий?! Вы меня так никогда не догоните, товарищ гвардии старший лейтенант!

Идёт дальше, дальше, пропадая в тумане. Андрей, внутри которого перемежается восторг, любовь, радость, ужас, пытается догнать её, но не может, блуждая в тумане. Наконец, поняв бесполезность своих поисков, останавливается, начинает её громко звать по имени, но его крики тонут в вязкой плотности тумана, и от навалившегося на него отчаяния он в ужасе просыпается, чувствуя, как першит натуженное криком горло.

Проснувшись, он не всегда сразу понимает, где он и с кем он. Но придя в себя, переживая в очередной раз боль потери, встанет с постели, выйдет на кухню, закурит, постепенно возвращаясь в реальность…

Иногда жизнь сводит людей, чтобы развести их…

Вот ты встречаешь такого человека, порою даже на короткое мгновение, на миг, но за это время он успевает перечеркнуть твою предыдущую жизнь. Вы понимаете, что одинаковы, что это тот самый единственный человек, с которым вы пойдёте по жизни рука об руку до конца дней своих. Но понимаете и то, что вы в чём-то разные и что этому вы тоже сможете научить и научиться друг у друга. А потом судьба разлучает вас, неожиданно и нелепо.

Теперь между вами лежат города, разные люди, судьбы, а возможно, и смерть… У каждого из вас появляется своя жизнь… Но вечером, за чашкой чая, за тренировками или гуляя по парку, время внезапно на миг остановится. Вспомнится всё. Улыбка, сияющие глаза, руки, запах волос, разговоры, обещания, совместные планы. Вы вдруг остро поймёте, что этот человек никогда не уйдёт из вашего сердца. Можно быть в разных городах, странах, по разные стороны человеческого бытия, но вы будете помнить об этом человеке. И вот когда вы снова встретитесь, наяву это произойдёт или во сне, ваше сердце сожмётся от счастья и из глаз потекут слёзы, пробуждая в вашей душе те далекие и прекрасные чувства, которые вы испытали при встречи с ним.

Смерть Железного солдата

У каждого человека есть Дом. Но не тот, в котором он живёт на данный момент, а который из детства. Тот милый, родной дом, в котором проходит всё: детство, отрочество, юность. Где делаются первые шаги, познаётся мир. Где знакомо всё до мельчайших деталей, где обследованы все углы, уголочки и закоулочки и где есть обязательное тайное место, куда никогда не добирались родители, или, по крайней мере, нам так кажется. Этот дом нам снится ночами, когда мы с ним в разлуке. Это первое, о чём вспоминается в минуты грусти и ностальгии. Во сне и наяву мы летим, бежим, спешим, едем к нему, как к какому-то сакральному символу, тайному месту, в мир спокойствия и защищённости. И будучи уже взрослыми, мы с радостью и трепетом приходим в этом дом, если там живут ещё наши родители, или проходим мимо, с замиранием сердца ревниво глядя на новых обитателей. Затем успокаиваемся от той мысли, что он есть, живёт и что всегда можно прийти к нему на свидание. А когда подрастают наши дети, мы выбираем специально момент, чтобы прийти к дому вместе и со священным трепетом в голосе произнести: «Вот, сынок (дочка), в этом доме родился(ась) твой(я) папа (мама)!» Потом немного обидимся на детей за то, что дом не произвёл на них такого благоговейного впечатления, как на вас, но всё же простим, понимая, что у ваших детей свой дом, который впоследствии станет таким же жизненным островком стабильности и понимания. И когда над нашей головой зашумят вьюги жизненных невзгод, появится ощущение крушения привычного мира, мы обязательно придём к своему Дому на свидание, получая от этой встречи чувство покоя и неизменности бытия. Потому что этот дом является тем кладезем мудрости и понимания, из которого по незримым духовным каналам черпаются жизненные силы. И очень хорошо, если такой дом есть!!!

В рассказе о железной дороге не получится написать как о просёлочной: «Дорога серой лентой петляла по пригоркам и горушкам, пропадая иногда из виду в низинах, долинах, ныряя во встречные овраги. То она ворвётся в шумный своей листвой перелесок, то выскочит в чистое поле, поражающее своей бесконечностью, то мягко зашуршит под колесами автомобиля неожиданным асфальтом, то дробно застучит колдобинами и рытвинами. Просёлочная дорога прекрасна своей непредсказуемостью».

Нет, у железной дороги есть только направления, прямые, точные и неизменные, как воинский приказ. И только длинные, плавные, дугообразные повороты колеи как приятное исключение в этом полувоенном однообразии.

Пожилая электричка, с характерным только для неё гулом, бодро неслась по железной колее. За её окнами мелькали бескрайние поля, леса, заросшие и неухоженные рощи, станции и полустанки, на которых она не останавливалась. Иногда попадали в поле зрения и воинские памятники, которые напоминали о том, что когда-то здесь шли жестокие бои, что люди стояли насмерть, не пуская врага к любимому городу. Или вдруг неожиданно вынырнет из леса одинокий домик у железной дороги, а вокруг, сколько хватает глаз, ни единой души. Но он стоит: на окнах занавески, из трубы вырывается бодренький дымок, огород ухожен, дрова в поленнице. Значит, кто-то живёт, не пустует место. Чудно.

Вагоны электрички были полупусты, несмотря даже на то, что на это направление количество поездов сократили почти на треть. Но всё равно пассажиров стало меньше более чем наполовину. Люди стали реже ездить в Северную столицу, повысились цены на билеты, стал не всегда удобным график движения, да и вагоны в ночное время на конечных станциях оккупировали бомжи. И теперь поутру, входя вовнутрь, можно было почувствовать стойкий «аромат» немытых человеческих тел, перемешанный с запахом нечистот. А в автобусах цены были более демократичные, пахло лучше, и ехали они быстрее и чаще. Всё это в совокупности и привело к оттоку пассажиров.

А электричка помнила ещё те времена, когда пассажиры брали на станциях её вагоны штурмом, пытаясь хотя бы кое-как втиснуться вовнутрь, пускай даже в тамбур. Она даже помнила своё прозвище, которое к ней приклеилось в советские времена, – «Колбасный маршрут». Прозвище появилось потому, что жители пригородов славного города Ленинграда, ныне Санкт-Петербурга, два раза в месяц делали вылазку в город на электричке, чтобы запастись продуктами, в частности и колбасой, так как в советское время снабжение малых городов продуктами питания было, мягко говоря, не на уровне. И поэтому, когда эта масса народа со своими кошёлками, авоськами, сумками, набитыми всякой снедью, втискивалась в вагоны, то там сразу устанавливался стойкий запах колбасных изделий как внутри поезда, так и снаружи. Этот запах был настолько стойким, что даже когда электропоезд, закрыв двери, уезжал далее по своему маршруту, то на перроне ещё долго бродили бездомные кошки в поисках сарделек и докторской колбасы.

Но время неумолимо в своей беспощадности к самому себе и стирает не только следы на предметах, но и в памяти людской, заполняя освобождённое пространство новыми событиями.

Электричка пронеслась по просторам Ленинградской области и как-то незаметно для себя перескочила в Новгородскую. Это событие никак не отразилось ни на скорости движения поезда, ни на пассажирах, сидящих в вагонах, ни на восприятии картинок, мелькавших за окном. Это была всего лишь символическая черта на карте, разделявшая две области, на просторах которых спокойно бы разместилось пол-Европы. Правда, перегоны между станциями стали длиннее, а леса за окнами гуще.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка «Чудово»», – донеслось из вагонного динамика. Зашипев сжатым воздухом, двери в вагон закрылись. Электропоезд, дёрнувшись на месте всем составом, тронулся, набирая скорость. Пассажир, который чутко дремал на сидении в центре вагона, медленно отрыл глаза, точнее, приоткрыл, осматриваясь вокруг через полуприкрытые ресницы, при этом не показывая, что он уже перешёл из состояния дремоты в состояние полной боевой готовности. Нет, ему ничего не угрожало, даже кучка пьяных и необузданных юношей, сидевших от него через три ряда кресел и шумно распивавших пиво, не представляла для него никакой опасности. Это просто была профессиональная привычка, выработанная с годами. «Не надо показывать окружающим, что ты проснулся. Нужно оценить обстановку, которая происходит вокруг тебя, и по необходимости принять решение». Эта привычка не раз его выручала и даже один раз спасла жизнь, когда враги, бесшумно сняв часового, проникли в их полевой лагерь и, решив над ним покуражиться, тихо ждали, сидя напротив его импровизированной постели, когда же он проснётся. Вот тогда-то и выручила его эта привычка, а также наличие при себе боевого ножа. Дело в том, что дремавший на скамейке был профессиональным военным, находящимся в отпуске, в звании капитана спецназа ГРУ армейского подчинения. Наконец, оглядевшись, он открыл глаза и сладко, с тихим стоном и хрустом в затёкших членах потянулся во всю мощь своего сильного, тренированного тела, привлекая к себе внимание немногочисленных попутчиков. Этим движением он привлёк внимание и пьющих пиво. Заводила шумной компании недобро глянул в его сторону и, нагнувшись к своим собутыльникам, что-то зашептал, тыча пальцем в его сторону. «Никак задумали меня помять немного, одолжив при этом мой кошелёк», – подумалось капитану. «Да зря вы так, пацаны. Я бы не рисковал», – сказал он про себя. Потом как бы ненароком встал, выпрямился во весь свой двухметровый рост, опять потянулся, а затем снял свою большую спортивную сумку с багажной полки. Взгляды собутыльников разом потускнели, плечи опустились, они стали похожи на воздушные шарики, из которых выпустили неожиданно воздух. Двухметровый рост и косая сажень в плечах напрочь отбили все нескромные желания, возникшие в их замутнённых алкоголем головах.

Электричка стала замедлять ход. За пыльным вагонным окошком замелькали пригородные дома. Колеса чаще стали стучать на стыках и разъездах. Поезд приближался к крупной узловой станции, городу Чудово.

Этот город славился не только тем, что он стоял рядом с крупной узловой станцией. Здесь была охотничья усадьба великого русского поэта, прозаика и драматурга Некрасова Н. А. Он бродил с ружьём по окрестным полям, в своей усадьбе писал свои бессмертные произведения. И по сей день существует в этой усадьбе его музей, куда изредка завернёт какая-нибудь иногородняя экскурсионная группа. В советское же время посещение музея Некрасова Н. А. было включено в маршрут для всех проезжающих мимо города экскурсионных автобусов, в том числе и иностранных. Ещё в советское время в городе было четыре крупных градообразующих предприятия: ЧуЗЭМ – Чудовский завод энергомашиностроения, спичечная фабрика «Солнце», стеклозавод «Восстание» и фарфоровый завод «Красный фарфорист». С началом перестройки и наступлением рыночных отношений всё переменилось. ЧуЗЭМ перепрофилировался из среднего машиностроителя в производителя товаров народного потребления. «Солнце» перекупили немцы, и теперь вся спичечная продукция гонится за рубеж, причём в самом городе не найти спичек, выпущенных своей фабрикой. Спички для нужд населения везут из Балабаново. Вот такие гримасы рынка. Стекольный завод тихо умер, и на его площадях опять же немцы поставили линию по производству изделий из минеральной ваты «Урса». А вот фарфоровый завод достался китайцам, и где теперь найти продукцию этого завода, знаменитый на весь СССР чудовский фарфор, никто не знает.

Правда, в смутное время конца 80-х годов и начала 90-х образовалось ещё два СП[6]: финское, которое из местной древесины делает фанеру, опять же вывозя её за рубеж, и сладким пятном среди этого многообразия промышленных производств швейцарское СП, фабрика по выпуску шоколадных батончиков «Кэдбери».

Казалось, что город от такого количества отчисляемых налогов должен кататься как сыр в масле, но нет, все деньги уходят в общую Велико Новгородскую областную казну. А как вы знаете, «выдачи с Новгорода нет», ну это уж так на Руси повелось.

И город поэтому бедствовал, признаком чего являлись разбитые до крайней степени местные дороги и сильно обветшавшее здание местной городской власти.

Электропоезд притормаживал всё сильнее и сильнее, уже показались станционные строения. Ожил хриплый динамик: «Станция Чудово, выход на правую сторону». Капитан, подхватив свою сумку, вышел в тамбур. Поезд судорожно дернулся несколько раз и, скрипя всеми тормозами, остановился. Двери с шипением растворились, капитан шагнул на закатанный в асфальт перрон. Высадив немногочисленных пассажиров, электричка, лязгнув дверями, поехала дальше по своей колее привычным маршрутом. Народ быстренько разошёлся по своим делам, и капитан остался один на перроне. Он опустил сумку на скамейку. Затем сильно и глубоко вдохнул, одновременно втягивая воздух и ртом, и носом. Замер. В этом огромном глотке воздуха смешались все запахи в знакомый до боли с детства «кислородный коктейль». В нём перемешался чистый и пахучий сосновый воздух, запах берёзовой листвы, тонкий и горький аромат полыни, благоухание отцветающих, поздних полевых цветов, слабая нотка креозота, которым пропитаны шпалы. И ещё чего-то непонятного и необъяснимого для каждого из нас, того, что неуловимо витает в воздухе, выстраиваясь, сплетается в точный ответ: «Я дома!»

– Да. Я на Родине, – сказал негромко капитан. Тёплая щемящая волна захлестнула его с ног до головы, разбегаясь кругами мурашек по всему телу с такой силой, что он качнулся. Он выдохнул, закрыв глаза, вздохнул с новой силой, вновь замерев на мгновение.

– Как думаешь, пьяный или накуренный? – услышал капитан справа от себя. Он открыл глаза, выдохнув, повернул голову. В трёх метрах от него стояли два сержанта милиции, с любопытством наблюдая за ним.

– Да нет, ребята, всё нормально. Я просто на Родине девять лет не был.

– А-а-а, понятно. А документики есть?

– Сержант, я, вообще-то, офицер, капитан.

– Ты документ предъяви, у тебя на лбу-то не написано, кто ты.

Капитан хотел было вспылить, но вовремя опомнился. Из толпы-то он выделялся только ростом, а одет по осенней погоде так же, как многие вокруг: синие джинсы, джинсовая рубашка, черные ботинки, турецкая демисезонная куртка, чёрная вязаная шапочка. Достав из внутреннего кармана удостоверение личности офицера, развернул его и, не выпуская документа из рук, предъявил наряду ППС. Один из сержантов, приблизившись, вслух прочитал:

– Капитан Минин Андрей Александрович, 1967 года рождения.

– Так Вам только 30 лет, – переходя на «вы», сказал сержант, – а с виду я бы дал лет на семь больше.

– Да мне лет с двадцати пяти дают всегда больше, чем есть на самом деле, – ответил, Андрей пряча удостоверение обратно в карман.

– Удачи Вам, – неожиданно взяв под козырёк, пожелали сержанты и пошли восвояси.

Андрей сел на скамейку, достал пачку сигарет, закурил. Да, он не был здесь девять лет, но это была его Родина по рождению. Когда ему было четыре месяца от роду, родители в поисках лучшей жизни перебрались в Среднюю Азию, под Ташкент, в горный шахтёрский посёлок с красивым названием Красногорск. Там прошло его детство, отрочество, юность. Учёба в школе, в военном училище, заочное обучение в пединституте, на историческом факультете – всё было там. И поэтому по праву своим домом он считал ту квартиру, в том, теперь очень далеком посёлке, находящемся теперь в сопредельном государстве.

Только срочную службу в армии он проходил далеко от дома, за границей. После Чирчикской спецназовской учебки он на полтора года попал в страну с более жарким климатом, Афганистан. Мама (отца Андрей потерял, ещё когда учился в 6-м классе, он погиб, работая в шахте) до окончания срока службы так и не догадывалась, где служит её сын. И только когда он вернулся домой раньше срока на два месяца, по ранению, неся левую руку на перевязи, а на его широкой груди сияли три боевых награды: медали «За боевые заслуги», «За отвагу» и орден Красной звезды – она, наконец, поняла, где и как служил её единственный сын.

Военное дело настолько увлекло и увлекало всегда Андрей, что, только оправившись от ранения, сразу подал документы в Ташкентское высшее общевойсковое командное училище, куда его как участника боевых действий и орденоносца зачислили без экзаменов. Правда, пришлось уступить маме в её настойчивых просьбах о получении «нормального образования» и ещё заочно поступить на исторический факультет в Ташкентский государственный педагогический институт. Оба этих учебных заведения Андрей закончил одновременно в 1991 году.

Последний раз в Чудово Андрей действительно был девять лет назад. Когда он после ранения, вернувшись в сознание, вдруг обнаружил, что находится в Московском военном госпитале, куда попал из-за неразберихи на Ташкентском военном аэродроме. Где его во время выгрузки из самолёта, прилетевшего из Кандагара, вместо машины, едущей в Ташкентский военный госпиталь, погрузили на борт самолёта, везущего тяжелораненых в Москву. Там Андрей быстро встал на ноги, и так как по ранению его увольняли из армии досрочно, он упросил главврача отпустить его пораньше. Ему так хотелось показаться бабушке, тёткам и сёстрам, живущим в Чудово, таким вот «видавшем виды» раненым бойцом. Всё это было давно, ранней весной далёкого 1987 года.

И вот в этот небольшой по вселенским меркам промежуток времени, девять лет, вместилось так много, что одной трети прожитого кому-то хватило бы на всю жизнь. А уместилось сюда: и развал Союза, и образование новых государств, и женитьба, и развод (жена не захотела разделять тяжелую, неустроенную офицерскую жизнь супруга), и позорное полу насильственное выдавливание русскоязычного офицерского состава из армий бывших союзных республик. Переезд в никуда, житие по казармам, каптёркам, съёмным квартирам, три войны: в Таджикистане, Карабахе и на Кавказе, новые ранения и награды… и многое другое, чего не вспомнишь-то сразу. Но неустроенность в быту заменяла любимая работа, а точнее, служба, со всеми её плюсами и минусами, всеми тяготами и лишениями, согласно тексту присяги, которые переносились стойко и мужественно. Отсутствие личной жизни во всех её проявлениях заменялось мимолётными и случайными связями с такими же мимолётными и случайными женщинами. И это тоже принималось как должное, как само собой разумеющееся. Правда, были пару жизненных моментов, когда казалось, всё: влюбился окончательно и бесповоротно, но разъездная, кочевая жизнь не давала времени остановиться, принять решение, и поэтому зарождавшиеся отношения глохли сами собой. Сам себя за глаза Андрей называл Железный солдат, под стать книжному персонажу из любимой книги детства «Волшебник Изумрудного города» Железному дровосеку. Только вот сердце у Андрей было живое, горячее, трепетное и ранимое. Данное обстоятельство он старался скрыть от окружающих, пряча сердце под панцирь безразличия, чтобы люди не приняли этот факт за его слабость и не воспользовались им. Он даже иногда писал стихи, правда, никому при этом их не показывая и не читая.

Всё бы в его жизни было ничего, но вот только одно незавершённое, точнее, невыполненное обязательство сына перед своей матерью грызло его изнутри. Решая проблемы и вопросы своей жизни, Андрей совершенно забывал о своей маме. И когда в очередной раз, позвонив ей, услышал, что мама едет в Россию и вещи уже отправила контейнером, он растерялся. Что он мог предложить ей? Жить вместе в однокомнатной съёмной квартире, где он спал на солдатских матрасах, лежащих на полу, а из мебели была лишь пара солдатских табуреток. Туманные перспективы на получение квартиры. Частые командировки, которые будут изматывать её своим ожиданием. Нищенская зарплата. Но услышав, что мама едет к сестре в Чудово, успокоился. Проблема решилась сама собой. Теперь ему, по прошествии времени, было очень стыдно за тот свой поступок. За то, что не настоял на своём. Что не пошёл к командиру и не потребовал квартиры как участник трёх войн и орденоносец. Что не стукнул кулаком по столу… Но таких, как он, в бригаде спецназа было немало: и женатых, и с детьми, и тоже без крыши над головой… Тогда он постыдился сделать так. И вот это данное обстоятельство не давало ему покоя, саднило не удалённой занозой. Вот поэтому, когда представилось свободное время, Андрей, взяв отпуск, поехал к маме, которая уже как пять месяцев жила в России, за её молчаливым прощением.

Сигарета, зажатая между пальцами, догорела как-то быстро и больно ужалила Андрей. Он, вздрогнув, дёрнул рукой, стряхивая жалящий огонёк, очнулся от своих дум. Огляделся вокруг, затем, взяв сумку на плечо, встал. Принимая решение, замер на несколько секунд и решительно зашагал к наземному переходу через рельсы. Перейдя железную дорогу, он вошёл в городской парк, который начинался практически сразу за железнодорожной насыпью. Он решил пройтись пешком, так сказать, по местам далекой юности, да и вообще, посмотреть на знакомый город воочию, сравнить, что было и что стало. И первое, что он вспомнил, войдя туда, что когда-то давно он здесь гулял с мамой и папой, приехав вместе в отпуск к бабушке. Огромный, по меркам того маленького мальчика, парк как-то съёжился, катастрофически уменьшившись в размерах. Огромные ели стали простыми ёлками, широкие аллеи превратились в небольшие асфальтовые дорожки, а огромная танцплощадка оказалась маленьким, огороженным ветхими деревянными решётками пятачком, на воротах которого висел навесной давно заржавевший замок. Да и дорога через сам парк, казавшаяся когда-то бесконечной, очень быстро закончилась, выскочив неожиданно на окраину футбольного поля в конце парка. На поле, судя по траве, что росла выше пояса, уже не играли последние лет пять. Метрах в ста от поля стоял городской кинотеатр «Победа», куда в те далекие дни приходили жители города, чтобы посмотреть какой-нибудь новый художественный фильм. А в данное время кинотеатр смотрел на мир слепыми глазами окон, заколоченных кусками фанеры вместо выбитых стекол. Стены его обветшали, местами осыпалась штукатурка, а на входных дверях висел замок побольше и более заржавленный, чем на танцплощадке.

«Да, – иронично подумалось Андрею, – культурно народ здесь не проводил время уже лет шестьсот».

Завернув за угол кинотеатра, он вышел на дорогу и ахнул. Кинотеатр стоял на холмистой возвышенности, и неожиданно резкий, стремительно уходящий вниз склон начинался метрах в трёх от края дороги, как бы раскрывая всё великолепие раскинувшейся под его ногами панорамы. Перед глазами открывался изумительный вид на заливную пойму реки, пробегавшей по дну низины. Живописные жёлто-зелёные берега, стремительными наклонами сбегавшие к реке. Заливные лужки и поляны по краям реки, которые в период половодья скрывались под толщею воды, а летом служили дивными зелёными пляжами. Расположившиеся на дальнем берегу, прямо над рекой, разноцветные домики и река, что, пробегая под мостом, который связывал два берега этой низины, неспешно неся свои жёлто-коричневые воды, скрывалась за поворотом. Всё это создавало такое ощущение пространства, красоты и величия природы, что захватывало дух. А видневшиеся поодаль красные корпуса бывшего завода «Восстание» и его высоченная водонапорная башня нисколько не портили картину, а только дополняли характерными грязно-красными мазками. Эта была одна из тех жизненных картинок, которые врезаются в память навсегда ещё в детстве и прячутся в уголках нашей многоуровневой памяти до поры до времени, чтобы выскочить в неожиданный для нас момент и вновь поразить своим величием. Вода у реки имела характерный коричневый цвет из-за торфа, который в изобилии имелся в новгородских землях. Но эта вода была чистой. Жёлтого оттенка на белье не оставалось, и её можно было пить. Река носила старинное русское название Киресть, впадала она в конце своего пути в величественный Волхов, на берегах которого покоился Господин Великий Новгород. Как утверждают старожилы, не так давно, лет тридцать назад, эта река была судоходная, но потом дно заилилось, забилось прибрежными песками и землями. В самом глубоком месте капитану Минину теперь было бы по подбородок. Полюбовавшись немного на вид, распростёршийся у него под ногами, Андрей двинулся дальше. До дома, где жила мама, было ещё десять минут хода. Дорога шла по берегу реки, выводя его к главному корпусу завода. Здесь он задержался, его память отчетливо подсказывала, что перед проходной на завод, на небольшой площадке, где была конечная остановка автобусного маршрута № 2 «Город – Завод «Восстание»», находился небольшой мемориальный памятник. На плитах этого памятника золотыми буквами были высечены имена заводчан, ушедших на фронт Великой Отечественной войны и не вернувшихся оттуда. А белая мраморная стела горела своей золотой маковкой в солнечные дни. Но памятника не было, как не было и автобусной остановки. На асфальтовой ровной площадке стояли в ряд большегрузные фуры с иностранными номерами.

– Послушайте. Извините, пожалуйста, – обратился Андрей к пробегавшей мимо в рабочей спецовке женщине.

Та остановилась и с интересом взглянула на него.

– Тут, помнится, памятник стоял на площади, а куда он делся? Или я что-то путаю?

– Да нет, милый, не путаешь, – затараторила в ответ женщина, – когда немцы завод выкупили, сразу потребовали, чтобы памятник убрали, для того чтобы сделать перед заводом площадку для ожидающих погрузки машин. Вот и убрали, перенесли к другому монументу.

– А вы что же не возмутились?

– Да возмущались, а толку. Кто нас послушает.

Женщина, махнув рукой, поспешила дальше. Но сделав пару шагов, остановилась. И повернувшись, спросила:

– А вы случаем не Гали Назаровой племянник?

– Случаем да! – ответил капитан Минин.

И женщина, удовлетворив своё любопытство, пошла дальше по своим делам.

Андрей шёл по одноимённой с заводом улице, в его голове билась почему-то именно эта сформировавшаяся фраза: «Эти фашисты до сих пор нам мстят, выхолащивают память из народа. Сносят памятники по своему усмотрению. И куда только власть смотрит?! Только на деньги, очевидно». Он прошёл ещё метров триста, свернул вправо, на перпендикулярную улицу с милым названием «Красные зори».

Здесь, в конце улицы, и стоял тёткин дом, где сейчас проживала мама. Вот показалась крыша дома, стены. Андрей уже миновал старый колодец, к которому когда-то ходил по воду, будучи у бабушки на каникулах, и прошёл было мимо, но нежданно для себя остановился. Развернулся, подошёл к колодцу, нагнулся, вглядываясь вниз.

– Э-о-о! – выдохнул он в глубину колодца.

– О-э-э! – гулкое эхо загудело в ответ, растворяясь в тёмных бликах воды на дне колодца, посылая в ответ ароматную волну запаха свежей колодезной воды. Сердце застучало сильнее, комок волнения подкатил к горлу. Столько разнообразных эмоций нахлынуло на Андрей и воспоминаний, что он даже растерялся. Минин выпрямился. Окна его дома выходили на дорогу, поэтому все проходящие мимо попадали под вездесущий тётушкин глаз.

«Сейчас заметят, – подумал он, продолжая идти по улице, – сюрприза не будет».

Так и вышло. Когда до дома оставалось метров десять, дверь распахнулась, и на крыльцо выбежала мама. Она распростерла руки как большая птица свои крылья, открывая свои объятия единственному сыну, и улыбалась, а по её щекам скатывались блестящие капельки слезинок. Андрей, перейдя на быстрый шаг, влетел на крыльцо. Он обнял маму крепко-крепко и, осыпаемый её поцелуями, оторвал её от земли, медленно закружился вокруг своей оси. Затем осторожно поставил на крыльцо и, поцеловав, в ответ сказал:

– Мам, пойдём в дом. Холодно. Да и вон бабульки уже все в окнах торчат.

И точно, в окнах близстоящих домов виднелись головы любопытствующих соседок. Они вошли в дом.

В полумраке огромных сеней в целях экономии тускло горела одна сорокаваттная лампочка, вкрученная в допотопный электрический патрон. Первое, что бросилось в глаза в этой полутьме Андрею, это секретер и платяной шкаф, стоящие в проходе, а также большое количество картонных коробок, расставленные во всех свободных местах.

– Мама, это что? – спросил он, понимая всю глупость вопроса.

– Это, сынок, наши вещи. В комнатах не поместились, пришлось здесь разместить, – ответила мама.

Вдруг почему-то Андрею стало так обидно за эти шкафы и коробки, за то, что им не хватило места под тёплой крышей, за то, что они теперь мёрзнут в холодных сенях. Он, промолчав, стиснул зубы, быстренько проходя за мамой вслед, вовнутрь дома.

А там ждала уже любимая из тётушек, тётя Галя, от которой он тоже получил свою порцию поцелуев и восторженных слов.

Потом были встречные хлопоты, вручение привезённых подарков, разговоры, вопросы, рассказы о своём житие-бытие. Всё было мило и складно, как бывает, когда происходит встреча близких и любимых родственников. И только один мамин рассказ всё поставил на свои места, вернув на место чувство вины, которое уже потихоньку начинало улетучиваться. Это рассказ мамы о том, с какими трудностями и лишениями ей пришлось покинуть своё нажитое место. Как издевались над ней местные таможенники при выезде из Узбекистана, как заставили выгрузить весь контейнер до последнего узелка для досмотра, откровенно намекая на взятку. И как наплевательски отнеслись к ней власти по приезде в родной город, убивая её своим равнодушием и безразличием. Всё это вызвало в нём ярость и негодование на всё и на всех, да такую, что, попадись кто-нибудь сейчас из тех, о ком рассказала мама, ему под руку, реанимацией бы дело не ограничилось. Этот рассказ отложился тяжёлым осадком в сердце Андрея.

Затем приехала его двоюродная сестра, Люба. Тема разговора сменилась сама собой, переходя на бытовой – родственный уровень, на повседневную жизнь и повседневные хлопоты. Люба была старше Андрея на девять лет. Всегда в далёком детстве и юношестве она пыталась играть с ним роль строгой и заботливой наставницы. Даже сейчас, когда мальчик Андрюша по прошествии времени превратился в капитана Минина, Люба всё равно периодически сбивалась на строгий наставнический тон, пытаясь поучать его. Но теперь эта её привычка только забавляла его. Ему было просто хорошо в кругу родных и близких ему людей. Он давно уже не испытывал такого ощущения умиротворенности, успокоенности и внутренней защищённости. Служба, армия, война внутри страны, которая то вспыхивала, то затухала, теперь это всё казалось было где-то там, далеко за стенами этого старого деревянного, но очень уютного дома, где в дровяной кухонной плите так по-домашнему потрескивали берёзовые поленья.

«Жаль только, что мы сейчас не дома, в Красногорске», – неожиданно подумалось Андрею.

И чувство умиротворённости неожиданно пропало, и почему-то тягуче засосало под ложечкой, появилась нервная и возбуждающая обострённость, участился пульс, и какие-то непонятные импульсы встряхивали его изнутри с учащающейся регулярностью. Такие ощущения у Минина первый раз были в далёком 1986 году, в горах Афганистана, когда ему, сержанту срочной службы, было приказано снять, не поднимая шума, «духа», стоявшего в охранении. Он явственно помнил, как подрагивал нож в его руке от этих внутренних импульсов. Как он прыгнул на спину этого «духа», зажимая ему ладонью нос и рот, яростно полосуя его глотку, хруст под лезвием ножа, тёплую струю, ударившую по рукам, вязкую липкость чужой крови. С тех пор такое состояние всегда возникало в минуты опасности и тревоги, правда, со временем оно стало контролируемым. Но не сегодня.

Андрей посмотрел на руки, они дрожали. Не понимая причины напавшего на него беспокойства, Минин взял со стола бутылку водки и налил себе полстакана. Выпил. Прозрачная жидкость, согревая внутренности, расплылась по телу…

«Нет, не отпускает».

Налил ещё. Выпил.

«Нет. Не то».

– Ну, вы пока беседуйте, а я пойду покурю, – сказал Андрей маме и вышел из комнаты.

Выйдя в сени, он закурил. Когда глаза попривыкли к тусклому свету, Андрей осмотрелся. Слева от него на расстоянии вытянутой руки стоял секретер. Такой комбинированный шкаф с двумя застеклёнными полками для книг вверху, центральным большим ящиком с закрытой горизонтальной дверцей, которая откидывалась вниз, на специальных пружинившихся устройствах, превращаясь в столешницу с двумя внутренними выдвижными ящиками и ещё одним большим стационарным ящиком внизу. Этот секретер исполнял роль ученической парты для Андрея во времена его учебы в школе. За этим секретером он делал уроки начиная с класса так с 6-го.

Придвинув табуретку, стоявшую тут же в сенях, к секретеру, Андрей сел, открыл фиксирующие крышку стола замки, откинул крышку и привычно положил свои руки на стол. Знакомо-забытая картина его рабочего стола открылась перед ним, вертикальные и горизонтальные полочки для книг и тетрадей, два маленьких выдвижных ящичка перед глазами. На нижнем ящике красовалась его же рукой увеличенная, написанная шариковой ручкой детская роспись. Она состояла из полной фамилии и незамысловатого хвостика на последней букве Н. А на верхнем ящичке большими буквами, насколько позволяли размеры ящика, той же шариковой ручкой крупно было написано «МИ-11». Так его звали в школьной баскетбольной команде за умение зависать, как вертолет в воздухе, во время броска по кольцу, а номер – это номер на его игровой майке.

Внутри стола лежали какие-то бумаги, книжки, квитанции, старые ручки, карандаши и масса мелких, ничего не значащих для Андрея предметов. Он протянул руку, выдвинул верхний ящичек и увидел коричневую обложку альбома.

«Это альбом для значков, – сразу узнал Андрей, – постой, я же все значки раздарил малышам после окончания 10-го класса. И что там сейчас?»

Он достал альбом, открыл первую страницу и увидел какой-то серо-голубоватый листок. Крутанувшись на табурете к свету, Андрей вгляделся внимательно и прочитал:

«Диплом. Награждается ученик 4 «б» класса Минин Андрей, занявший третье место в первенстве школы № 8 п. Красногорск по баскетболу среди 4–5-х классов».

«Да это же моя первая спортивная награда», – вдруг понял он, и по спине как будто пробежал огромный муравейник, вызывая холодящую дрожь.

Он взял грамоту в руку, поднося её к свету, чтобы рассмотреть поближе, и вдруг заметил, как из альбома выпал маленький белый квадратик. Подняв с пола этот белый квадратик, Минин тоже поднёс его поближе к свету, вгляделся, и неожиданно защипало в глазах. С фотокарточки на него смотрел он сам, шестилетний первоклассник, рыжий, конопатый и ушастый.

«Неужели это я?! – только и смог подумать Андрей. – Такой смешной и милый мальчишка превратился в жесткого Железного солдатика».

Что-то мокрое и прохладное скользнуло по щеке. Вздрогнув, Андрей дотронулся до этого места пальцами руки, это был след от слезы. И устыдившись такого проявления слабости, он быстро стёр его со щеки, вновь присаживаясь за свой секретер. В бывшем альбоме для значков находились все его спортивные грамоты и дипломы, которые пощадило время и переезды. Он листал страницы, вчитываясь в расплывающиеся строчки букв, набитых на печатной машинке. Как-то сразу вспоминалось, где, когда и на каких соревнованиях были получены эти награды. Он так увлекся, что даже не слышал, как в сени вышла мама.

– Андрюша, чем занимаешься? Уроки делаешь? – спросила она шутя.

Он вздрогнул как от удара.

«Так мама всегда спрашивала, когда заглядывала в его комнату в детстве», – подсказала услужливая память.

Этот вопрос прозвучал так привычно и явственно, что на миг Андрей ощутил себя маленьким мальчиком из того далекого детства. Он тряхнул головой, сбрасывая наваждение.

– Да вот, пытаюсь, – в тон ответил Алексей.

– Чего сидишь? Пошли в дом. Холодно в сенях.

– Да не, мам, нормально. Ты иди, я посижу ещё. Покурю.

– Ладно. Только недолго. Скоро чай будем пить с тортом. Твой любимый «Наполеон».

– Правда!? Здорово! Ну, ты иди, я сейчас.

Мама, взъерошив ему волосы, вернулась в дом. Он посидел ещё немного за секретером, закурил. Его внезапно охватило чувство виновности перед столом. За то, что он позволил себе закурить при нём. Тем самым вторгаясь со своею дурной привычкой в запретную зону детства, где не было места табачному дыму и другим пагубным привычкам, которые сейчас эпидемией заразы всё больше и больше захватывали нынешнее юное поколение. Испытывая чувство неловкости, Андрей быстро встал. Поднял крышку стола, закрывая своё учебное место, и отошёл в сторону, насколько ему позволяло пространство. Он хотел, чтобы дым как можно меньше попадал на то место, где стоял секретер. Сделав ещё шаг назад, он упёрся спиной во что-то холодное и гладкое. Отступив вперёд, Андрей обернулся, перед ним, тускло блестя всеми тремя полированными дверцами, стоял платяной шкаф.

С этим шкафом они были почти ровесниками, казалось, что он в его жизни был всегда. Вспомнилось, как он играл дома в прятки с папой, прячась в этом шкафу. Как папа его там нашёл, но не показывал виду, перебирал вещи по порядку, упорно не замечая стиснувшегося калачиком в углу Андрея. И как от сладкого детского ужаса быть обнаруженным волнительно стучало сердце. Как шкаф превращался в «неприступный пулемётный дот», в котором сражались за Родину герои, не пуская фашистов на родную землю, погибали, но не сдавались. Как, дожидаясь прихода Деда Мороза, Андрей прятался в этом шкафу, оставляя маленькую щёлочку, чтобы увидеть волшебника. Но, к сожалению, сон всегда оказывался сильнее, и просыпался Андрей утром первого января в своей кровати. А мама и папа говорили, что они его не трогали и что его перенёс в кровать именно Дед Мороз, когда приходил ночью. И как после этих слов он гордо бежал, шлёпая босыми ногами по полу, к ёлке, находя под нею свой заветный подарок. Эти милые и берущие за душу воспоминания промелькнули перед глазами единым, но очень ярким моментом, тревожа упрятанные в глубине души, за толстым панцирем ничего не щадящего времени чувства.

Андрей затушил сигарету в пол-литровой баночке, приспособленной под пепельницу, затем открыл левую створку шкафа. На полках лежало постельное белье, простыни, наволочки, пододеяльники. Белое и цветное лежало отдельно, аккуратными стопочками заполняя пространство полок.

«У мамы как всегда всё по порядку и по заведённому правилу», – подумал он.

И вдруг вспомнилось ему, что на самой верхней полке, за цветным бельем, мама всегда прятала заначку на чёрный день. Андрей просунул руку за белье и неожиданно нащупал что-то бумажное.

«Так и есть. Заначка», – подумал он и вытащил руку.

В руке белел почтовый конверт. Но он был пуст.

«Наверно, нечего сейчас откладывать», – решил Андрей, и жалость, возникшая из ниоткуда, полоснула его своим свербящим лезвием по душе.

Он быстро, словно боясь обжечься, вернул пустой конверт на место и закрыл дверцу. Затем, немного помедлив и сглотнув вдруг появившийся в горле ком, Андрей распахнул створки шкафа. Всё платяное место в шкафу занимали висящие на плечиках знакомые до рези в глазах вещи. Мамины плащи и пальто, чудом сохранившиеся рубашки и костюм отца, которые он когда-то носил. И вот неожиданность, на плечиках висел дембельский китель Андрея. Не удержавшись, он надел его. От кителя пахнуло чем-то знакомым, но этот запах растворился в чуть голубоватой сигаретной дымке, висевшей в воздухе сеней.

«В плечах тесноват стал, да и рукава почему-то коротки, а так ещё ничего, пойдёт, – размышлял он, разглядывая себя. – Даже аксельбант форму не потерял».

Остро нахлынули воспоминания, но Минин от них отмахнулся, как от назойливой мухи. Слишком часто та, первая афганская война стала приходить к нему по ночам, будоража своей незавершенностью, сдавливая сердце липкими руками навалившегося ужаса. Раньше не приходила, сейчас почему-то зачастила во сне, прокручивая и прокручивая тот эпизод, когда снаряд из безоткатного горного орудия ускорил его отправку домой. Он, взлетая, падал в дымных клубах снарядного разрыва, задыхаясь от поднятого взрывом пыльного облака. Просыпался в холодном поту и засыпал вновь с радостным ощущением, что это был только сон.

Он снял китель, осторожно надев его на плечики, повесил в шкаф, который, принимая обратно свою вещь, благодарно выдохнул своим нутром в лицо. Это «выдох» старого шкафа стал обволакивать Андрея облаком ещё не вспомнившегося, но какого-то родимого духа, фимиамом чего-то бесконечно близкого и родного. Прохладная, щиплющая мятежная волна обрушилась на его спину. Волна разбежалась мелкой и частой лихорадочной рябью по ногам, рукам и затылку, захлёстывая Андрея по макушку горячечной лихорадкой вырвавшихся из-под контроля давно забытых и спящих чувств. Повинуясь безотчётному чувству, капитан нагнулся внутрь шкафа. Внутри шкафа стояло нежно-терпкое амбре, в котором перемешались запахи одежды, ароматы парфюма, дух самих хозяев, сохранившийся в складках одежды, еле уловимый признак присутствия нафталина, что сыпался против моли, и много-много других полу ароматных, незримых отпечатков, которые и создали со временем этот своеобразный запаховый букет. Алексей вдыхал этот запах вновь и вновь, молнии необъяснимого наслаждения пронзали его насквозь, а он пока не находил всему этому объяснения.

И вдруг он понял! Так пахнет его детство!!! То самое, беззаботное. Где жив папа, где молодая мама, где он сам, совсем ещё маленький, взяв родителей за руки, весело и гордо идёт на первомайскую демонстрацию в предвкушении праздника. Где будет обязательно сладкий карамельный петушок на палочке, мороженое пломбир в бумажном стаканчике и самая вкусная в мире палочка шашлыка, которая будет запита самым вкусным в мире лимонадом «Дюшес» за столиком в поселковом парке отдыха. Там, где папа принесёт в дом огромный целлофановый мешок, из которого посыплются яркие разноцветные шары и кегли.

Ослабели ноги, они уже отказывались держать Андрей. Он сел, но не на табурет, что стоял рядом, а внутрь шкафа. Ком волнения уже не проглатывался и не уходил, заставляя тяжело дышать, как после стометровки, в голове жарко шумело, уши и щёки пылали багряным румянцем, тёплая щемящая волна всё ближе подбиралась к глазам, грозя пролиться слёзным потоком. И уже почти не владея собой, своими чувствами, переполнявшими его эмоциями, боясь, что его застанут в таком состоянии, Андрей подобрал ноги, устраиваясь удобней внутри шкафа, закрыл за собой изнутри дверцы. Мягкая полутьма окутала его. Мысли в голове летели хаотичным водоворотом, спрессовываясь как липкий снег в огромный ком, который давил на плечи, пригибая голову к земле.

«Дом. Мой милый дом! Где ты? Где мир, в котором ты был? Нет ни мира, ни дома! Нет ничего!!! И остатки моего дома, моего детства, развороченные и раскуроченные, стынут в холодных стенах на окраине богом забытого провинциального города!!! И у меня ни кола, ни двора, ни семьи, ни детей, ни дома. Ничего!

А я, офицер спецназа, только что и делал, что служил да воевал, проливая кровь за эту страну, которая отнеслась к нам как мачеха к чужому сыну. Оболганный, преданный не раз своим высшим командованием, своим правительством, всё равно пытался хоть как-то защитить честь своей неласковой Родины, выполняя свой долг до конца. И что?! Разве я этого достоин?! Разве этого достойна моя мама?! Педагог, отдавшая воспитанию детей более тридцати лет своей жизни… Разве мы заслужили, чтобы вот просто так взять и разрушить наш мир?! Мир счастья, добра и любви! Мир памяти, в конце концов! Так естественно до трагичности просто вышвырнув нас из прошлого, не беря в настоящее…

А этот запах в шкафу, он сводит меня с ума… Это не запах Детства теперь… Это запах разорённого жилища, порушенного нашего мира, которого больше нет и не будет!!! Он останется только в наших воспоминаниях… и всё…»

Ему так стало жалко маму, себя, своего брошенного на чужбине дома, что он вдруг, негромко всхлипнув, заплакал. Первые слёзы брызнули из глаз крупными каплями. Затем потекли ровными сильными ручьями по щекам, срываясь с подбородка вниз беззвучными каплями, оставляя мокрые следы на джинсовой рубашке. Он плакал так, как не плакал никогда, даже в детстве. Что такое слёзы, Андрей уже и не помнил совсем, с тех пор как погибла на войне его любимая девушка. Он плакал так сильно, что рубашка на груди промокла насквозь. Как будто он выплакивал сейчас всё, что накопилось за последние нелёгкие годы жизни. Андрею становилось легче, он успокаивался, но пока ещё не понимая того, что эти тяжёлые, но сладкие слёзы, смочив его рубашку, проникали дальше, внутрь него, прожигая и разрушая «панцирь Железного солдата», в который были закованы его душа и сердце. И эти мощные доспехи, которые уже порой не брала даже жалость и сострадание к ближнему, дрогнули, с катастрофической быстротой ржавея, начали крошиться от пролитой слёзной влаги.

«Панцирь» отваливался кусками, выпуская наружу свет его трепетного и ранимого сердца на волю, освещая все уголки его потемневшей души. Здесь, на дне старого шкафа, поджав ноги под себя, исходя слезами очищения, «погибал» Железный солдат. «Погибал», как гусеница, превратившаяся в кокон и своей смертью дающая жизнь новому, более прекрасному существу.

Когда поток слёз иссяк, Андрей постепенно успокоился. Ещё не осознавая, что произошло с ним, и не догадываясь о своей дальнейшей судьбе, он вдруг остро ощутил, что прежним уже не станет никогда. Что сейчас здесь, в этом доме, он перешагнул ту неосязаемую черту, за которую ему больше уже не вернуться. Что больше нет в армии того, прошлого, капитана Минина, безупречного офицера и исполнительного служаки. Был, да вот весь кончился.

Вот так она и наступила, Смерть! «Смерть Железного солдата».

Эпилог

– «Волга». «Волга», я «Терек-1». Приём!

– «Волга». «Волга», я «Терек-1». Приём!

– «Терек-1». «Терек-1», я «Волга». На связи.

– «Волга», я «Терек-1». Приступил к работе. Время 5.30 утра. Как понял меня? Приём!

– Принял, «Терек-1». Приступил к работе. Время 5.30 утра. Конец связи.

– Вот и славно, – сказал Минин. Он повесил переговорное устройство радиостанции в специальный зажим на передней панели служебной «десятки», затем полуобернулся и, обращаясь к напарнику, сидящему на заднем сидении, сказал:

– Ну что, Игорь, пошли? Рацию только включить не забудь!

И вставив привычно в правое ухо наушник от носимой радиостанции, стал выбирать из автомобиля наружу.

Машина, согласно инструкции, была припаркована около подъезда новой фешенебельной девятиэтажки. Здесь, на седьмом этаже, в семи комнатных апартаментах проживал нужный Андрею и его напарнику человек, который в официальных рапортах проходил как «охраняемое лицо». Капитан Минин, теперь с приставкой «запаса», последние полгода числился в одном из многочисленных частных охранных предприятий города охранником первой категории. Согласно договору отвечал за сохранность перевозимых документов одной очень солидной организации, которые якобы регулярно доставлял в фирму финансовый директор. А по сути он был личным телохранителем этого самого финдиректора. Работа была несложная и очень хорошо оплачиваемая. Одна месячная зарплата равнялась трёхмесячному офицерскому жалованию.

Вернувшись из Чудова, Андрей прослужил ещё полгода. В этот период случилось главное в его жизни: он встретил девушку, которая впоследствии стала его женой и сейчас находилась на третьем месяце беременности. А когда решился квартирный вопрос и они с женой стали обладателями однокомнатной квартиры, Андрей подал рапорт на увольнение и через три месяца стал гражданским человеком. В ЧОП, куда он пришёл устраиваться на работу, его взяли без раздумий, только познакомившись с его личным делом. Первые четыре месяца он был старшим охранником в ночном клубе, а потом, когда открылась вакансия телохранителя, занял её.

И всё бы в его жизни было хорошо: дом, жена, работа, деньги, приближающееся отцовство. Только вот сердце щемит всякий раз, когда проезжает Андрей мимо своей родной части. Где-то там, за забором части остался знакомый до боли Железный солдат.

Эх! Скинуть бы дорогой костюм, переодеться в привычный камуфляж, да автомат в руки, и… в чисто поле… Да не получится. Был рейнджер, а стал пейджер. Да и нет больше того Железного солдата, а есть только:

– «Волга». «Волга», я «Терек-1». Приём!

– «Волга», я «Терек-1». Приступил к работе. Время 5.30 утра. Как понял меня? Приём!

Площадь

– Помогите! П-о-м-о-г-и-т-е!!! Мальчики, родные, помоги-те-е-е!!! – звенел над пыльной площадью девичий крик. Это кричала тяжелораненая медсестра Екатерина. А мальчики, к которым она взывала, солдаты-контрактники N-ской миротворческой бригады, вжимали свои тела во все неровности и угловатости окружающей их местности, не смея поднять головы, боясь попасть под меткий выстрел вражеского снайпера.

– Помогите, суки разэтакие!!! – уже матерясь, кричала Катька. Но никто не мог пока отважиться сделать этот убийственно смертельный рывок.

Казалось бы, что там бежать, какие-то два десятка метров по совершенно ровной и открытой поверхности небольшой городской площади. Для подготовленного человека это займет 4–5 секунд. Всё было бы просто, если не одно «но»: площадь очень чётко простреливалась с трёх сторон опытными и очень жестокими снайперами. Для начала они прострелили живот одному из солдат, а когда ему на помощь кинулась медсестра, то и её убили не сразу. Ей только аккуратно прострелили обе ноги и руку, да так, чтобы она всё время была в сознании, но медленно умирала, истекая кровью. Теперь и Катя лежала посреди площади, не в силах двигаться самостоятельно, стеная, ругалась слабеющим голосом, зовя на помощь. Таким образом, по замыслу снайперов, она должна была вызывать солдат, которые, не выдержав её криков, пойдут к ней на помощь, подставляя себя под выстрел. Такую бесчеловечную тактику уничтожения выбирали или наемники, воюющие за деньги, или религиозные фанатики.

В первого бойца, который рванул очертя голову на помощь медсестре, попали все, практически сразу. Они стреляли по бежавшему солдату почти одновременно, целясь в голову, которая после метких попаданий превратилась в бесформенную кашеобразную массу, напоминавшую разбитый о землю неловким хозяином арбуз… Сложившаяся обстановка не способствовала желанию рисковать собой, зная наперед, что проиграешь. Но слушать дикие стоны и крики умирающей девушки, отдающиеся гулким эхом в пустых улицах и переулках заброшенного городка, с каждой минутой становилось всё больнее и ужасней…

1

Вся эта история началась двое суток назад. В штаб миротворческой группировки пришла радиограмма от группы спецназа, которая вела разведку в горах Таджикистана, в приграничных с Афганистаном районах. В радиограмме говорилось, что группа вышла к заброшенному горному кишлаку Райхон-тепе, где обнаружила более ста пятидесяти беженцев из близлежащих и отдалённых поселений. Беженцы не коренной национальности, среди них были русские, татары, киргизы, казахи, корейцы, даже две семьи поволжских немцем, чьих предков сослали во время второй мировой войны на стройки Средней Азии. Основную массу беженцев составляли старики, женщины и дети. Также передали, что по оперативно полученным данным в этот район движется большая, численностью до ста человек, банда, у которой одна из задач – частичное уничтожение и пленение беженцев с целью дальнейшей продажи их на невольничьих рынках Азии. На предложение срочно убираться оттуда спецназовцы ответили категорическим отказом, заявив, что если за беженцами не пришлют армейский конвой, то они будут защищать беженцев до последнего патрона. Шум дошёл до большого командования спецназа ГРУ, которое в свою очередь нажало на армейское командование и вынудило сформировать конвой.

Здесь следует рассказать немного предыстории по всем событиям, происходящим в бывшей союзной республике Таджикистан.

В Таджикистане уже который год шла война, причём гражданская, во всей её грязной и губительной «красоте». Плюсуем сюда ещё азиатский менталитет, и получаем самую гремучую смесь братоубийственной войны. В этой войне о жалости и милосердии не вспоминал никто. Людей убивали группами, поодиночке, семьями, вырезали целыми улицами, а порой и кишлаками. Особенно страдали представители некоренных национальностей, им доставалось со всех сторон. Люди бежали из страны, бросая всё нажитое годами: дома, квартиры, вещи, беря с собой только документы и сбережения, а порой даже и этого не удавалось захватить с собой. Но всё равно по дороге на историческую Родину их насиловали, грабили и порой убивали. Это делали не только озверевшие от чужой крови и безнаказанности «борцы за свободный Таджикистан», но и лихие люди, пытавшиеся нажиться на чужом горе. Поэтому у данного контингента этой страны была одна надежда – миротворцы, которые спасали, вывозили, защищали всех, кого могли и кого не могли тоже.

Но всё же основной задачей российской военной группировки было не допустить полного хаоса и захвата власти в стране силами экстремистов. Такой расклад повлек бы за собой приход в эту страну ваххабитов, а с ними и нашего основного противника по холодной войне США. В результате чего Россия получила бы у себя на границе новую американскую военную базу и непримиримого противника в лице радикально настроенных, опытных, хорошо вооруженных моджахедских бандформирований. И что не менее важно, через границу в Россию хлынет такой поток наркотиков, с которым справиться будет практически невозможно. Эти причины до сих пор позволяют нам держать, теперь уже в независимом государстве, многотысячную военную группировку.

Конвой формировали в спешке, в добровольно-принудительном порядке, так как времени практически не оставалось. От танковой бригады прислали два танка Т-72 под командованием старшего лейтенанта Андрея Байракова, разбитного, невысокого роста (как все танкисты) светловолосого, с острыми чертами лица малого. Он воевал уже третий год, попав сюда ещё «не полным» лейтенантом. А почему «не полным», объясняется так. Когда Байраков оканчивал третий курс Ташкентского высшего танкового командного училища, к ним приехала представительная делегация старших офицеров из штаба округа. Выпускников третьих и четвертых курсов собрали в актовом зале. Бравый полковник с трибуны сказал речь, из которой курсанты узнали о том, что, кто из присутствующих пожелает продолжить службу на территории Республики Таджикистан в качестве командира танкового взвода, получает звание лейтенанта досрочно. Курсанты 4-го курса получают звание и диплом сразу, без экзаменов и убывают к новому месту службы, а курсантам 3-го курса присваивается звание лейтенанта без диплома. Диплом об окончании училища они получат после истечения календарного срока их обучения, то есть через год. Байраков был из числа тех, кто согласился и, получив звание, укатил на войну. Когда он приехал в училище получать диплом, то на его погонах уже было по три звезды. Старшего лейтенанта и орден Красной звезды он получил за операцию по уничтожению крупной банды афганских душманов, проникших на территорию Таджикистана. Кстати, в этом бою его танк был подбит из гранатомёта, а он сам получил ожог спины второй степени, вытаскивая из горящей машины контуженного наводчика. Впрочем, несмотря на этот случай, воевалось Байракову легко, почти весело. В этой сутолоке военного времени он чувствовал себя как рыба в воде, находя прелесть во всех проявлениях армейской жизни. И поэтому, когда в бригаде объявили о формировании конвоя, он вызвался добровольно вместе со своим взводом.

Из полка связи пригнали три «Урала» и три КамАЗа с водителями-срочниками и старшими машин – контрактниками. От мотострелков два взвода контрактников на трёх БТР-80. Первым взводом командовал молоденький лейтенант, недавний выпускник военного училища, в ещё не обмятой и не обтертой «афганке» и начищенных зеркально ботинках типа «берц». А вторым взводом командовал невысокого роста, но крепкий и коренастый старшина-контрактник, звали его Рустем Кагирдзянов. С ними прибыла также медсестра с огромной брезентовой сумкой, на которой рдел яркий крест. Разбитная и весёлая деваха лет 25–27, с неказистым лицом, но красивой большой грудью, тонкой талией и двумя чёрными косами пуританским воспитанием не отличалась и купалась в знаках внимания большого количества мужчин. И немудрено то, что, несмотря на непривлекательную внешность, Катерина была вожделенной мечтой многих солдат и офицеров мотострелкового полка. Война, так сказать, а на войне все женщины принцессы.

Старшим конвоя определили майора Листового из штаба дивизии, на петлицах которого висели артиллерийские эмблемы с перекрещенными пушками. Он прибыл на уазике в сопровождении двух внушительного вида военных. Форма у них была без знаков различия, но если судить по бело-голубым тельняшкам и разгрузочным жилетам, они, возможно, были десантниками.

В общем, компания подобралась пёстрая, разномастная, но, как говориться, «чем богаты, тем и рады», тем более сроки очень сильно поджимали.

Майор Листовой собрал всех командиров у своего уазика. Он разложил карту местности на капоте машине, на которой был проложен маршрут движения.

– Товарищи командиры, прошу внимания! – властно сказал майор и, дождавшись, когда все замолчали, продолжил, ведя по карте автоматным шомполом вместо указки: – Командованием поставлена боевая задача. Выдвинуться колонной в район отметки 32–17, где в горном заброшенном кишлаке Райхон-тепе обнаружить, погрузить на машины и вывезти в район сосредоточения нашей дивизий более ста пятидесяти беженцев. Задача осложняется тем, что туда же продвигается, по данным разведки, большой отряд «духов» с целью частичного уничтожения и пленения данной группы беженцев. Сейчас беженцев прикрывает группа спецназа ГРУ, которая их и обнаружила. Нам нужно двигаться очень быстро, если «духи» там будут раньше, то спецам не поздоровиться. Согласно имеющимся разведданным, проблем в пути не должно возникнуть, так как район, по которому будем двигаться, пока чист. И наш путь лежит не через Мёртвый город, он остается в стороне, едем новой дорогой, её саперы наконец-то расчистили. Так что не задача, а лёгкая прогулка за город. Выдвигаемся прямо сейчас. Порядок следования следующий. В голове колонны танк, за ним два БТР, следом КамАЗы, «Уралы», третий БТР, и замыкает колонну второй танк. Я буду находиться в середине колонны, связь по радио. Возражения есть? Нет! Тогда у меня есть вопросы.

Листовой повернулся к Байракову:

– Старлей, ты давно здесь?

– Третий год пошёл.

– Ночник[7] работает?

– Да.

– Тогда ты головной.

– Есть.

Майор посмотрел на юного лейтенанта в новенькой форме.

– Лейтенант, когда из училища?

– Третий месяц, товарищ майор!

– В деле уже был?

– Нет пока ещё. Это первое.

– Понятно. Наверно, доброволец?

– Так точно. А у нас все добровольцы.

Листовой повернулся к старшине:

– Ты тоже, старшина, добровольно?

– Да. Надоело в расположении сидеть. Скучно. Решил прокатиться.

– Давно здесь?

– Второй год.

– Срочную где служил?

– В Термезе. Пограничник.

– Ясно. Значит, ты со своим взводом на первых двух БТР. А ты, лейтенант, на замыкающем.

Майор умолк на мгновение. Затем резко выдохнул и, оглядев ещё раз всех присутствующих, спросил:

– Вопросы есть?

– Да, – Рустем поднял руку как в школе, – у меня.

– Слушаю, – ответил Листовой, слегка напрягаясь.

– А спецназ потом с нами или как?

– Не знаю. Решим на месте. А что, это тебя так волнует?

– Да нет. Если с нами, то хорошо, лишние опытные бойцы не помешают. А если нет, то места больше будет.

– Повторяю. Я не знаю. Решим по месту. Ещё вопросы есть? Нет. Вот и хорошо. По машинам. Старлей, двигай, мы за тобой.

Байраков дошёл до своего танка и, ловко вскарабкавшись по броне, исчез в чреве башни. «Семьдесятдвойка», взревев двигателем, выпустила в небо сизый столб выхлопных газов, рванула вперёд по дороге, но, проехав метров пятьсот, остановилась. В башенном открытом люке показалась голова Байракова в танковом шлеме, который изменял очертание её привычного вида до неприлично-смешного. Сейчас его голову можно было сравнить с головой Чебурашки, потому что вшитые в шлем наушники выступали по бокам наружу несуразными ушами мультяшного героя, укрупняя голову до несуразных размеров. Высунувшись из люка танка по пояс, Андрей повернулся в сторону выстраивающейся колонны. Он по опыту знал, что движение начнётся не ранее чем минут через 30–40, пока командиры растолкуют подчинённым порядок движения и определят место в колонне.

Рустем подошёл к своим бронетранспортёрам. Солдаты его взвода, расположившись кто на земле, кто на броне, курили, в выжидательном нетерпении поглядывая на приближающего Рустема. Его визави, молодой лейтенант, пришёл первым, и его взвод уже сидел на БТР, двигатель которого работал, выпуская колечки газа из выхлопной трубы. Он демонстративно крутил головой в разные стороны, стараясь не смотреть на Рустема, чтобы всеми силами подчеркнуть важность полученного задания и своего положения в нём. Только крепко поджатые губы говорили о каком-то неудовлетворении.

«Обиделся «летёха», что не его в голову колонны поставили, – подумал Рустем. – Ну да ладно, переживёт и поймёт. Не поймёт – сам дурак».

Он подошёл к своему взводу и, окинув всех взглядом, сказал:

– Значит, так. Идём в колонне. До места к вечеру доберёмся, берём людей и домой. Думаю, за сутки обернёмся. Вопросы, жалобы, пожелания? Нет. Вот и славно.

– Это почему нет вопросов! – возразил почти серьёзно высокий светлоголовый контрактник, вооруженный ПК[8]. – Есть вопрос.

– Ну давай, Белый, задавай, – ответил, вздохнув, Рустем, ожидая очередного подвоха со стороны своего друга, земляка и взводного балагура Белобородова Евгения.

– А мы где в колонне двигаемся? В тылу или как всегда «впереди на белой броне»?

– В голове, Белый, в голове.

– Вот повезло так повезло! – воскликнул Женька, картинно разводя руками. – Всегда у нас с тобой так, Рустик. «То в дерьмо вляпаемся, то в партию!» – и довольный своей шуткой засмеялся. Смех подхватили и стоящие вокруг солдаты.

– Всё, хватит ржать, лошади. По машинам. Вон уже танк стоит под парами.

Рустем взобрался на БТР и, устраиваясь поудобней около башни, обратился к командиру бронемашины, чья голова торчала из люка:

– Сержант, мы идём сразу за танком, следом второй, потом машины. Старший в центре колонны, связь по радио, он на вашу частоту настроился.

Сержант молча поднял большой палец левой руки в знак того, что всё понял, и скрылся в тёмной утробе БТР.

Затем Рустем, обращаясь к сидевшим на броне бойцам, сказал:

– Вы все опытные, учить не надо. Но напоминаю: в движении не спать, головой крутить, за обстановкой смотреть. Кто уснёт, побежит рядом с БТР.

Бойцы молча покивали головами в знак согласия, старшина Кагирдзянов был в авторитете, если сказал, то сделает обязательно, поэтому его приказания никогда и никем не обсуждались.

Через 30 минут колонна, готовясь к движению, выстроилась, урча моторами и ощетинившись стволами пушек, пулемётов и автоматов. Майор ещё раз окинул взглядом всю колонну, убедившись, что все выстроились именно так, как им было приказано, вздохнул и, поднеся ко рту тангету радиостанции, скомандовал: «Внимание, колонна! Я – «Центр»! Марш – марш вперёд!!!» Взревев моторами, строй машин вздрогнул и двинулся по дороге, вытягиваясь в длинную цепочку.

«С Богом, да пребудет с нами удача!» – подумал майор, удобней устраиваясь на переднем сидении УАЗа.

2

Дорога шла по просторной, широкой горной долине. Местность вокруг была пустынной, ни животных, а уж и тем более людей не было видно вокруг куда хватало глаз. Естественно, долина не была мёртвая, жизнь животного мира не прекращается ни на минуту, просто её многоголосый гомон заглушали звуки работающих дизельных двигателей.

«Часа через два доедем до ущелья и поползём вверх, – подумал Рустем, глядя на постепенно приближающуюся громадину гор. – Вот когда в гору полезем, вот тогда и начнётся самое веселье, «духи» всегда готовы какую-нибудь пакость сотворить. Надо будет быть начеку. И хорошо, что наш маршрут идёт не через Мёртвый город».

Рустем оглянулся по сторонам. Солдаты внимательно наблюдали за своими секторами ответственности, изредка перебрасываясь короткими фразами. Горные холмы, что тянулись по далёким краям долины, стали постепенно приближаться к дороге, подавая знак, что в ближайшем времени они сойдутся и колонне ничего не останется только как взбираться вверх по узкой серпантинной дороге.

«И всё же хорошо, что мы идём не через Мёртвый город», – вновь подумал старшина.

Мёртвый город – это бывший горный посёлок Черногорск, на местном наречии звучит Коратох. Этот посёлок находился высоко в горах, примерно в 70 километрах от того места, где сейчас полз скрученным жгутом дорожной ленты армейский конвой. В прошлом его населяли военные и геологи. В Черногорске дислоцировался отдельный батальон связи, взвод операторов радиолокационных систем (РЛС) и отдельная рота охраны. И также располагалась ГРП-6[9] Ленинабадского горно-металлургического комбината. Связисты отвечали за связь, радиолокационная станция следила за небом и землёй, их всех охраняла рота охраны, а геологи лазали по горам, ища полезные ископаемые. Несмотря на сложность по доставке грузов в горы, посёлок был отстроен на славу на большом горном плато. Помимо двух– и трёхэтажных домов, рассчитанных на пять тысяч человек, там имелись дом культуры со сценой и кинозалом на 250 посадочных мест, детский ясли-сад, средняя школа и госпиталь с поликлиникой на 70 коек. Также были ещё магазины, столовая и многое другое, что входило в инфраструктуру посёлка советского типа. Даже умудрились наладить с помощью очень сложной системы централизованное водоснабжение. А название Черногорск он получил за то, что горы, окружающие плато, на котором стоял посёлок, имели тёмный, почти чёрный оттенок в силу особенности скального камня, из которого они, собственно, и состояли. Люди, живущие в посёлке, почти все знали друг друга и жили очень дружно. Если брать по национальному составу, то преобладал с большим перевесом славяно-немецко-татарский контингент, и только два-три процента были местной, коренной национальности.

После начала распада СССР первой умерла ГРП. Люди стали покидать посёлок, переезжая ближе к столице, или вовсе покидали республику, уезжая в необъятную Россию. В квартиры, оставленные уехавшими, стали самовольно заселяться местные жители, устремившиеся в посёлок из близлежащих горных кишлаков. Местная милиция ничего не могла поделать с самозаселенцами, а точнее всего, не хотела, так как традиционно для Средней Азии в милиции, особенно в небольших поселениях, служили только местные жители. Пришлые вели себя по-хамски, пытаясь хозяйничать в посёлке. Участились случаи проявления националистических провокаций, хулиганства, воровства и массовых драк на межнациональной почве. В связи со складывающейся нездоровой обстановкой вокруг посёлка военные своими силами организовали централизованный вывоз своих семей, отправив их к родственникам за пределы республики.

В суматохе перестроечного развала страны про гарнизон, стоящий в посёлке Черногорск, старались как бы не вспоминать, вся поддержка командования была сведена по сути только к одному: приказы всех мастей и степеней передавались в гарнизон регулярно, а фактически они были предоставлены сами себе.

Первой вооружённому нападению с применением стрелкового оружия подверглась станция РЛС, находящаяся в двенадцати километрах от поселка выше в горах. Второй раз станция подверглась нападению через шесть дней, теперь нападению предшествовал миномётный обстрел. С первыми боевыми потерям, двое убитых и четверо раненых, атака была отбита, но ещё в течение получаса стацию обстреливали из миномётов. Несколько мин попали в основание антенны, основательно повредив её, и была уничтожена дизельная станция, дающая ток. По словам солдат и офицеров, обороняющих станцию, среди нападавших было много афганцев, которых они узнали по характерным национальным признакам и особенностям одежды. Дело принимало серьёзный оборот. Командирами подразделений было принято совместное решение о демонтаже наиболее ценных узлов со станции и последующем её разрушении. О своём намерении командиры доложили в штаб командования, на что был получен ответ: «Действуйте на своё усмотрение согласно сложившейся обстановке».

После того как станция была разрушена, был издан приказ по гарнизону «О слиянии всех воинских частей в один сводный отряд для совместных действий по выводу воинских подразделений с места постоянной дислокации и вывозу материальных ценностей». Проще говоря, связисты, эрэлэсники и рота охраны объединились, решив покинуть посёлок, забрав всех желающих гражданских людей и самое ценное из имущества, что можно увезти с собой. В противном случае их просто перебьют обнаглевшие «духи».

Собрав необходимое имущество, погрузив его на машины, военные, прежде чем покинуть посёлок, подожгли свои казармы, имущество и технику, которую не смогли забрать с собой. Всё это происходило под звуки миномётной канонады. Это моджахеды, заняв ближние к посёлку горы, вели беспорядочный миномётный обстрел. Но когда чёрные столбы дыма от горевшего имущества взвились над посёлком сразу в нескольких местах, они прекратили огонь. Затем, сгруппировавшись в несколько отрядов, вошли в посёлок с разных сторон и, не мешкая ни минуты, приступили к грабежу и убийствам. В течение двух дней посёлок был разграблен, десятки квартир горели, сотни жителей были убиты, и те, которые не хотели покидать обжитых мест, и те, что были самозаселенцами. Живые в ужасе и панике разбежались по кишлакам и ущельям. Уходя «духи» взорвали водонасосную и электрическую станции, тем самым лишив городок и воды, и света.

Посёлок умер. Его в течение месяца ещё посещали жители близлежащих поселений, но только с одной целью – чем-нибудь поживиться из брошенного имущества. И они так окунулись в азарт грабежа, что через месяц в посёлке не осталось ни одной оконной рамы и ни одного дверного косяка, только скелеты закопчённых зданий. Трупы погибших некоренных жителей никто не хоронил, и вскоре тошнотворная вонь гниющей плоти оттолкнула людей от этого места, привлекая зверей, которые долго были единственными хозяевами этого посёлка. Лишь через год, по весне, когда растаял снег и подсохли дороги, здесь появились первые люди. Военная колонна проследовала через Черногорск по своим делам.

Дело в том, что через горный хребет Бакунсай было две дороги: одна новая, широкая и короткая, вторая старая, на 72 километра длиннее, узкая, требующая предельного внимания и сосредоточенности. Старой пользовались только при крайней необходимости или когда природа напоминала о себе сходом каменных лавин или селевыми потоками, перекрывая новую дорогу в самых неожиданных местах. И самое главное то, что старая дорога шла через Черногорск. После разгрома городка это место, которое так идеально подходило для засад на колонны, облюбовали «духи». Они были так усердны в этом, что ни одна военная или гражданская машина не проходила мимо спокойно. Степень везения прохождения через Черногорск измерялась теперь интенсивностью боестолкновения и количеством людских потерь при этом. Вот за такую мрачную статистику и прозвали военные это место Мёртвым городом.

К полудню колонна добежала до подножья горного хребта Бакунсай. Здесь сделали получасовой привал, перекусить сухим пайком и ноги размять. После привала колонна поползла вверх, сразу потеряв в скорости. Чем выше забирались в горы, тем разреженней становился воздух, тем труднее становилось «дышать» двигателям машин. Лица солдат и офицеров стали строже, взгляды внимательней. Теперь никому не нужно было напоминать о бдительности, в горах за любым камнем, за любым поворотом дороги, за любой скалой, нависающей над дорогой, могла таиться опасность. Только медсестра Екатерина, находившаяся на одном с Рустемом БТР, была беспечна. Она, громко восхищаясь красотой гор, махала руками и, пытаясь перекричать натуженный вой движка, пыталась рассуждать о «прекрасном», то и дело дёргая Рустема за рукав. Такое поведение начало раздражать, отвлекая его от наблюдения, и, когда в очередной раз Катя дёрнула его за рукав, он, сделав свирепое лицо, повернулся к ней. Не стесняясь в выражениях, дополняя их выразительными жестами, объяснил ей всю непотребность её поведения в данный момент и приказал убраться с брони вниз, в отсек машины. Из-за рёва движка Екатерина практически ничего не расслышала, но по артикуляции губ и красноречивым жестам догадалась, о чём шла речь и, поджав в обиде свои полные губки, скрылась в глубине машины.

«Вот дура, – подумал Рустем, – первый раз вышла в горы, ни хрена не понимает и ещё обижается. А тут прохлопаешь момент, и всё, пиши пропало. Ну да ладно, потом все объясню. Тем более сама как-то намекала, что хочет погулять со мной наедине и поговорить о смысле жизни. Все девки похожи, Катька по характеру вылитая Нинка-соседка». И его мысли неожиданно перенеслись в далёкий уральский посёлок, где он родился и вырос.

Отслужив два года на границе, Рустем вернулся домой, устроился в родной колхоз плотником и зажил обычной деревенской жизнью. Строил планы на будущее и подумывал жениться, как раз на соседской Нинке. Но грянули лихие 90-е, колхоз в одночасье развалился, работы не стало. Мужики в посёлке как-то дружно запили, разворовывая потихоньку остатки колхозного имущества. Кто посмелей и головастей, поехали искать заработки на стороне, в городе. Поехал и Рустем. Но в городе ничего не получилось. Предприятия по несколько месяцев не платили работникам зарплаты, прилавки магазинов опустели, на улицах появились пацаны, готовые за сотню забить человека насмерть. Хозяева, у которых Рустем снимал комнату, попросили его съехать, так как он им задолжал квартплату за два месяца. Тогда он, собрав свои пожитки, вернулся в родной колхоз. В колхозе сквозила смертная тоска, даже непонятно было, как так быстро могут оскотиниться вполне приличные люди. Пили все, от мала до велика, любая спиртосодержащая жидкость шла в дело. В посёлке замелькали какие-то подозрительные личности, которые занимались скупкой всего мало-мальски ценного. Те, кто ещё что-то соображал, получал деньгами, а кто совсем нет, брал спиртом. Литровые бутылки с «Распутиным» и стеклоочиститель типа «Снежок» были самым ходовым товаром при расчёте. И как результат на местном кладбище увеличивалось количество свежих могильных холмиков. Прибыв домой, Рустем от отчаяния и злости тоже пустился во все тяжкие. Так продолжалось два месяца. День и ночь слились в одну бесконечную, серую цепочку. Он где-то пил, с кем-то спал, не появляясь дома сутками. Иногда выныривая из хмельного омута, он встречался с осуждающим взглядом матери. И не в силах пережить свой стыд, вновь начинал пить. Развязка наступила быстро. Хлебнув на очередной попойке какой-то спиртосодержащей дряни, Рустем почувствовал себя плохо. Его рвало и корёжило целую неделю, отравленный организм принимал только воду и только в мизерном количестве. Он постоянно бредил, куда-то рвался пойти, что-то сделать. В местном медпункте кроме йода и бинтов давно уже ничего не было, звонили в больницу в город, но там только предложили привезти его самостоятельно, так как машина скорой помощи была одна и никто её за сто километров посылать не будет.

Его выходила мама, отпаивая молоком и настоями трав, которые она готовила по старинным татарским рецептам. Через месяц Рустем полностью окреп. Стал работать по дому, помогая своим стареньким родителям вести хозяйство. Так прошла зима. Он понимал, что нужно что-то делать, искать свой стержень в жизни, иначе можно опять сорваться от беспросветности и серости дней в новый более страшный запой.

Как-то выйдя из дома за сигаретами, он увидел на ближайшем столбе объявление, в котором говорилось, что Министерство обороны России проводит набор добровольцев-контрактников для службы в мотострелковых войсках на территории республики Таджикистан. Решение принялось быстро. Через месяц сержант контрактной службы Кагирдзянов приступил к исполнению своих обязанностей в роли командира отделения мотострелкового взвода. Служил он хорошо, дело своё знал, сказалась пограничная закалка, в бою не пасовал, умело руководя подчинёнными. Очень скоро завоевал непререкаемый авторитет среди сослуживцев и уважение со стороны командования. Спустя некоторое время ему присвоили звание старшины и поручили под командование взвод. За операцию по уничтожению банды наркоторговцев, прорвавшейся с боем через границу, его представили к награждению самой почётной солдатской медалью, «За отвагу». И самое главное, теперь он мог помогать своим родителям, регулярно высылая им денег. Так как он был на полном военном обеспечении, то тратил на себя не очень много, часть отправлял домой, часть тратил и ещё одну часть откладывал на книжку. Почти за два года у него скопилась приличная сумма, и он уже мечтал о том, как после окончания контракта вернётся домой и обзаведётся своим хозяйством. Только вот жениться на Нинке он раздумал, потому что мама написала, «что Нинка скурвилась и шатается непонятно с кем по местным притонам»…

Тут БТР, резко качнувшись, остановился. Бойцы горохом посыпались с брони вниз, прячась за борта машины. Рустем очнулся от своих дум и матерно выругал себя.

– Замечтался, придурок. Хорошо, голову не снесли, – это были самые мягкие слова, которыми он наградил себя.

Головной танк стоял на месте, пушкой прощупывая окружающие склоны. Рустем быстро спрыгнул с БТР, укрываясь за противоположным от склона горы бортом. Солдаты молча, без суеты заняли оборону, нацелив стволы своих автоматов и пулемётов в сторону гор. Колонна встала. У взводного радиста на спине ожила рация.

– «Коробочка», «Коробочка»! Почему встали? – майор Листовой вызывал головной танк.

Байраков ответил сразу.

– Впереди на дороге небольшой завал из камней. Думаю, что естественный. Но нужно проверить. «Гостей» пока не наблюдаю.

– «Бурбухайка»[10], приём! Батыр, слышишь меня?

Рустем взял в руки тангету радиостанции.

– Слушаю, «Центр».

– Надо проверить, что да как впереди. Пошли трёх бойцов разведать.

– Принял, «Центр». Сам схожу, – и, вернув переговорное устройство радисту, скомандовал: – Белый, Кнут со мной, остальным прикрывать.

– Так. Готовы. Тогда рывком по одному до танка.

И Рустем, резко выдохнув, рванул к танку. Добежав до него, он укрылся за бортом. Слегка отдышавшись, он осторожно выглянул из-за своего укрытия и огляделся. Метрах в тридцати от танка на дороге лежала горка не очень крупных камней. Конечно, танк мог переехать их без каких-либо усилий, но кто даст гарантию, что там нет мин и что, наехав на эту гору камней, танк не подорвётся. Рустем мысленно похвалил Байракова за предусмотрительность, так как «духи» способны на любые гадости, а подорванный танк на узкой горной дороге создаст почти неразрешимую проблему. Повернувшись к своим товарищам, он подал знак на продвижение остальным. Совершив такой же спринтерский рывок, Белый и Кнут присоединились к Рустему.

– Ну что там, Рустик, – спросил Женька и, осторожно выглянув, посмотрел на завал.

– Да, наверно, сами камни обрушились, – сказал Рустем, – но проверить надо.

И они, встав спиной к спине, образовав треугольник, взяв оружие наизготовку, медленно двинулись к завалу. Добравшись, они внимательно изучили завал и дорогу вокруг, не заметив ничего подозрительного, дали отбой тревоге. Байраков, высунувшись из люка, спросил:

– Ну. Что там?

– Ничего особенного, – ответил Кагирдзянов. – Камни осыпались, такое в горах бывает.

– Да знаю я, – отмахнулся от него старший лейтенант и, прижав к горлу ларингофоны, вызвал Листового.

– «Центр», «Центр», я «Коробочка». Завал естественный. Сейчас гусеницами разгребу и двинем дальше.

«Семьдесятдвойка» двинулась к завалу, под гусеницами заскрежетали камни. Пять минут понадобилось танку, чтобы сгрести основную массу камней к обочине. Колонна двинулась дальше. До места добрались без каких-либо приключений.

3

К самому кишлаку Райхон-тепе, расположившемуся на склоне горы, техника подняться не могла, слишком уж была узка дорога и крут склон, по которому она тянулась. Оставив технику под охраной взвода во главе с лейтенантом, майор Листовой, отправив вперёд дозорных, вместе с взводом Кагирдзянова, соблюдая предельную осторожность, двинулся вверх. Частота, на которой работал спецназ, была не известна майору, ему только передали слова пароля, которым нужно было обменяться со спецназовцами при встрече. Дорога к кишлаку заняла более получаса, и, когда впереди замаячил глинобитный дувал, головной дозор был остановлен окликом:

– Стой! Куда прём, славяне.

Дозорные, замерев на месте, стали лихорадочно оглядываться вокруг, пытаясь угадать, откуда была слышна речь. Но ландшафт местности вокруг был пустынен и скучен. Поняв тщетность своих попыток обнаружить кого-либо, старший дозора произнес в пустоту:

– Мы прибыли людей забрать. Армейский конвой.

– А слово заветное знаешь? – донеслось из пустоты.

– Я не знаю. Майор знает.

– Зови, – донеслось опять из пустоты.

Старший дозора приник к рации:

– «Батыр», «Батыр», я «Борода». Приём! («Батыр» это позывной Рустема, «Борода» – позывной головного дозора.)

– «Борода», я «Батыр». Приём.

– «Батыр», встретил соседей. Просят майора с «заветными словами».

– Принял, «Борода».

Рустем повернулся к майору и выжидательно посмотрел на него. Майор вздохнул, затем снял кепку, вытер ею пот с лица и, обернувшись к сопровождающим его «десантникам», сказал:

– Пошли, мужики. Ваш выход.

Кагирдзянов наблюдал, как они втроём подошли к замершему на месте головному дозору. И как через некоторое время буквально из ниоткуда, метрах в пяти от дозора, появилась фигура человека, вооруженного автоматом, как от группы отделился один из десантников, который, подойдя к человеку, поприветствовал его рукопожатием. И вот только теперь старшина понял, что сопровождающие майора «десантники» были офицерами спецназа ГРУ, которые поехали с ними специально, чтобы своим личным присутствием подтвердить подлинность прибывшего конвоя. Очевидно, это было связанно с тем, что недавно в горах появились невесть откуда взявшиеся банды, состоящие из лиц славянской наружности. Которые рядились в форму российских солдат и офицеров, совершая бесчинства среди местного населения, подрывая авторитет Российской армии.

Рация прохрипела:

– «Батыр», можно двигать к кишлаку. Спецы говорят, что в округе «чисто».

– Хорошо, если «чисто». Пошли, мужики, – сказал Рустем, выдвигаясь в сторону головного дозора.

Пройдя шагов пятьдесят, он обернулся, чтобы проверить, поняли ли его приказ солдаты, и опешил. Метрах в десяти от того места, где он только что был, стоял человек с пулемётом в руках, который внимательно осматривал проходящих мимо бойцов, которые, как видно, его не замечали.

«Классно спецназ работает, – восхищённо подумал старшина. – Мы его не видели, а сами перед ним как на ладони. Он бы нас за минуту всех из пулемёта положил», – и заметив, что спецназовец смотрит в его сторону, приветственно поднял руку.

Тот ответил кивком головы. Затем пригнулся и… исчез.

На окраине кишлака мотострелков встретили три вооруженных автоматами военных без знаков различия, одетые в лёгкие песчаного цвета спецназовские костюмы. Разгрузочные жилеты были тоже под стать костюмам, так что при умелом использовании особенностей местности такого человека можно не заметить, стоя от него в трёх шагах. Стоявший по центру разведчик, сделав полушаг навстречу майору Листовому, протянул для рукопожатия руку:

– Минин. Командир группы.

– Майор Листовой. А звание какое? – ответил майор, пожимая протянутую руку.

– Это необязательно, – ответил командир, улыбнувшись, и продолжил: – Вовремя прибыли, ребята. А то по моим данным к завтрашнему рассвету «духи» уже были бы здесь. Против 150 человек я бы пару часов продержался…

– А потом? – спросил майор и тоже улыбнулся.

В ответ Минин с таким выражением посмотрел в глаза майору, что тот, стушевавшись, покраснел и отвел глаза в сторону.

– Ну, ты ладно, чего так сразу-то, – смущённо забормотал майор, – я же пошутил.

– Проехали, – жёстко ответил Минин и, повернувшись, пошёл по улице кишлака, продолжая говорить на ходу. Все двинулись за ним следом.

– Значит, так. Людей 142 человека. Из них 32 ребёнка, разных возрастов, 30 стариков и 80 женщин. Прожили здесь около месяца. Ели всё, что только можно есть. Воды в брошенном колодце за сутки набирается около трёх ведер, и то мутная и вонючая. Процеживали через тряпки, кипятили и так пили. Но всё равно не помогло, все маются животами, пятеро совсем тяжёлые, из них один ребёнок. У нас, что из еды и лекарств было, мы отдали. С вами доктор есть? – Минин повернул голову к майору.

– Есть, медсестра, – ответил майор и поискал глазами Рустема.

– Да, – ответил Рустем, понимая молчаливый вопрос майора, – она в хвосте колонны.

Спецназовец продолжил:

– Их послушать, волосы дыбом встают. Рассказывают, что в одном селение ваххабиты и их местные помощники согнали на центральную площадь всех мужиков не коренной национальности и как баранов зарезали. А потом у мёртвых вырезали гениталии и в вёдра сложили. Два ведра набралось. В другом кишлаке головы резали и в футбол ими играли, в третьем головы на колья насаживали. Как в средневековье, короче. Вот люди от ужаса и побежали в разные стороны. Так что здесь и узбеки есть, и киргизы, и корейцы, и русские, даже немцы. Как у Ноя, «каждой твари по паре».

– А у нас на границе «духи» наряд захватили, – вклинился в разговор Рустем, – так мы потом их по горам частями собирали.

Минин внимательно посмотрел на Рустема.

– Где служил, старшина?

– В Термезе, пограничником.

– Понятно. Значит, провожал и встречал ребят «из-за речки».

– Получается, что так.

– Мне там тоже пришлось побывать. Только солдатом. А сейчас почему в пехоте? «Зелёные» вроде как своих обратно с удовольствием берут.

– Да вот так получилось, – смущённо произнес Рустем.

– А-а-а. Тогда ладно.

И тут они, завернув за угол глинобитного, полуразваленного дома, вышли к центру кишлака.

На небольшом пятачке, примерно двадцать на тридцать метров, пред ними предстал временный лагерь беженцев. Всюду валялись какие-то узлы, тряпки, куски деревьев, досок, просто мусора. Между этими кучами хлама бродили, лежали, сидели изнеможённые женщины, дети, старики. В центре площадки закопчённый круг костра, над которым на импровизированных треногах висели чёрные от сажи кастрюли, чайники и даже один солдатский котелок. Воздух здесь, несмотря на открытое пространство, был густым и смрадным. Воняло нечистотами, протухшей едой и немытым человеческим телом. Мотострелки как вкопанные встали на месте, наблюдая за этим местом полного хаоса, грязи и какого-то обречённого отчаяния. Рустем смотрел на это всё, и по его спине волнами шёл озноб.

– Ну что, впечатлило, – прервал наступившее неожиданное молчание Минин.

– Охренеть, – только что и смог произнести майор. – Я много видал, но такого…

– Вот там, – Минин протянул руку, указывая на ближайший полуразрушенный дом, – есть такая Надежда Ивановна. Она вроде как старшая здесь. По крайней мере, её слушают. Тебе туда, майор, она поможет всех организовать. И надо бы носилки какие-нибудь соорудить, тяжёлых нести. Кстати, в том же доме и больные. Всё. Что нужно сказал и показал… Тогда я пошёл.

– Куда?

– Как куда, майор, к своим. У меня своя задача, у тебя своя. Мне еще «гостей» встречать, посчитать, «отминусовать» сколько получится. Или ты думаешь, что после всего увиденного и услышанного я всё это просто так оставлю?! Так что «пост сдал – пост принял». И кстати, пока вы здесь, мы вас прикроем. Удачи, – и Минин, повернувшись, скрылся со своими бойцами в извилистых улочках пустынного кишлака.

Майор Листовой скомандовал:

– Медсестра со мной. Старшина, сооруди с бойцами носилки. Остальным помочь населению собраться. Разрешайте брать с собой только самое необходимое, и самое главное, чтобы документы не забыли, – и немного помедлив, добавил: – У кого они есть, конечно.

Майор с десантниками и медсестрой пошли в сторону указанного дома. А люди, до этого времени бродившие по площади, все как один устремились к солдатам.

– Милые наши, родненькие! Наконец-то! Дождались!!! – раздались радостные всхлипы со всех сторон.

Рустема кто-то дёрнул за рукав. Он обернулся. Перед ним стоял худой и бледный мальчишка в разодранной рубашонке и протёртых до дыр брючках. Его большие синие глаза, как показалось Рустему, занимали пол-лица. Он протягивал к нему свои грязные, все в ссадинах и цапках худенькие ладошки. Мальчик прерывающимся, стонущим голоском произнес:

– Дядь-денька. Дай хлебца. По-пожалуйста.

Рустем лихорадочно пошарил по своим карманам, пусто. Он повернулся к своему земляку:

– Белый, я видел, ты галеты грыз. Давай сюда.

– Блин, Рустик. Только одна осталась. Если бы я знал, что здесь такое, ни одной бы не съел, – и протянул ему последнюю галету.

Старшина забрал галету и поспешно протянул мальчишке. Мальчик схватил галету и, запихнув её целиком в рот, начал судорожно жевать. Рустам опустился на колени.

– Тебя как звать.

– Коля, – ответил мальчик.

– Так вот, Коля. Мы как спустимся вниз, я тебе ещё дам. У меня там, в машине осталось. Много.

– А не обманешь?

– Ты что. Солдат ребёнка никогда не обманет, – и не в силах справиться от нахлынувших на него чувств, пряча неожиданно выступившие слёзы, обнял его.

4

На сборы ушло около часа. Беженцы, собрав свои пожитки, пошли за солдатами, которые, меняясь попеременно, несли на развернутых плащ-палатках пятерых больных. Так как люди были обессилены из-за отсутствия воды и пищи, то дорога до того места, где ждали машины, заняла больше часа. Ещё полчаса ушло на то, чтобы рассадить людей по машинам и уложить больных. Екатерина оказала им первую помощь, всю, которую только смогла. Теперь она неотлучно находилась рядом с больными, которых поместили на «Урал» в середине колонны. Военнослужащие первым делом, прибыв к машинам, перетряхнули свои вещмешки. Они отдали беженцам все съестные припасы, которые у них нашлись, и большую часть питьевой воды.

Наконец все расселись, и колонна двинулась в обратном направлении.

Мотострелки сидели на броне притихшие, уже никто не жестикулировал, не пытался о чём-либо говорить, и почти все нервно курили.

Так молча проехали весь путь до перевала. На развилке колонна повернула вправо, оставляя за спиной узкую и жуткую дорогу на Мёртвый город, Рустам мысленно вознес хвалу Аллаху в благодарность за лёгкий путь. Но люди предполагают, а боги располагаю т.

Через двадцать минут головной танк встал, за ним встала и вся колонна. Рустам даже не спрыгнул с БТР, чтобы укрыться за его бортом. Он, не отрывая взгляда, смотрел на дорогу перед танком. Дорога была перекрыта сошедшим каменным оползнем. Оползень сошёл недавно, о чём говорил лёгкий столбик пыли, витавший над камнями, перекрыв дорогу намертво трёхметровым слоем крупных валунов. И всё равно, как бы не веря своим глазам, Рустем спрыгнул с БРТ, подбежал к завалу и, легко перепрыгивая с камня на камень, быстро достиг его вершины. Картина, открывшаяся его взору, оптимизма ему не добавила. Сошедшие с горы камни перекрыли дорогу полосой метров на двадцать, и было сразу понятно, что своими силами они не справятся даже за неделю. Рустам в бессилии присел на камень.

– Эй! Ну что там?

Рустам обернулся на крик. Это старший лейтенант Байраков, высунувшись из башенного люка в своём «чебурашном» шлеме, обращался к нему. Рустам, не желая отвечать, раздражённо махнул рукой справа налево, как бы рассекая воздух саблей. Байраков переспросил:

– Что, совсем хреново?

Тогда Кагирдзянов скрестил между собой руки и поднял над головой, давая понять, что путь перекрыт, а затем для большей убедительности провёл большим пальцем по горлу.

Байраков спрятался в башне.

«Майора вызывает», – подумал Рустам.

И точно, минут через пять из глубины колонны появился майор Листовой в сопровождении одного из десантников. Подойдя к завалу, они вскарабкались наверх и встали рядом со старшиной. Майор оглядел каменную «пробку», присвистнул, потом, не сдержавшись, длинно и грязно выматерился. Затем, обращаясь к своим спутникам, сказал:

– Что смотреть, встряли, мать его, – и стал спускаться вниз. Рустам вместе с «десантником» спустились следом. Внизу Листовой, подойдя к башне, сказал торчащему из люка Байракову, чтобы тот по связи вызвал всех офицеров и старших машин в голову колонны. Через три минуты все были в сборе.

Майор окинул всех долгим взглядом, полным сожаления, разочарования и тревоги. Тяжело вздохнул и начал:

– Товарищи командиры, обстановка складывается не в нашу пользу. Дорога перекрыта каменным завалом. Тут нет никакой диверсии, всё произошло естественным путём, здесь это бывает часто. Нам просто не повезло. Своими силами нам его не расчистить. Остается один путь, через Мёртвый город. Все бы ничего, но с нами беженцы, были бы одни, было бы проще, а так… Эх… – и майор на секунду замолк.

– Да ладно, подумаешь какой-то Мёртвый город, – вдруг подал голос пехотный лейтенант в начищенных ботинках, – пройдём как миленькие, у нас же танки.

Листовой посмотрел на лейтенанта взглядом директора школы, который смотрит на нашкодившего ученика, который ещё не осознал до конца тяжесть своего проступка.

– Во-первых, – начал майор, – старших по званию не перебивают. А во-вторых, месяц назад гуманитарку[11] везли, с танками и бээмпешками, и разведка была, и поддержка с воздуха. А «духи» так колонну разлохматили, что сутки потом стояли на месте, не пытаясь двигаться дальше, 45 процентов техники сожгли. Лучше молчи, коли путного сказать не можешь.

Лейтенант стушевался и покраснел, потупив глаза к земле. Майор, не обращая на него внимания, продолжил:

– Стоять на месте и ждать поддержки мы не можем, на пятки нам наступает банда, что движется в нашу сторону. Им очень не понравится, что мы людей забрали, а ещё их сейчас спецназ пощекочет, так они вообще озвереют. Да и помощь в лучшем случае завтра к обеду только сможет быть, и подойдут они с другой стороны Мёртвого города. Так что, мужики, нам только туда, через город. Какие есть мнения, возражения? – и майор ещё раз окинул всех взглядом.

Огорошенные таким поворотом дел командиры молчали, переминались с ноги на ногу и бросали друг на друга пытливые взгляды. Они как бы по новому оценивали тех, кто стоял рядом с ними, прикидывая мысленно, насколько готовы они к бою. Рустам подал голос первым:

– А что делать-то? Через город так через город. Только нужно разведку сначала организовать. Как к городу подойдём, вперёд пустить «семьдесятдвойку» с десантом на броне и следом БТР для прикрытия. А только потом уже остальные.

– Дело говоришь, старшина, – сказал майор. И обращаясь ко всем присутствующим, добавил: – Так и поступим. Тогда как покажется впереди Мёртвый город, ты, старшина, пересаживаешься на танк и в сопровождении БТР вперёд. А пока по машинам. До развилки идём в обратном порядке, а после перестраиваемся в прежний строй. Старшим машин лично проконтролировать разворот на дороге. И внимательней! Дорога узкая.

Разворот на узкой дороге всей колонны занял минут тридцать, ещё тридцать до развилки. Когда колонна обречённо повернула в сторону Мёртвого города, начало вечереть, потянуло первой прохладой. Но это уже никого не радовало, лица у солдат стали строже, взгляды по сторонам ещё острее, и руки ещё крепче сжимали оружие. Каждый, кто ехал в этой колонне, очень надеялся на то, что исход их операции будет благополучным. Надеялся на это и Рустем, но как бы он ни старался заглушить голос своего шестого чувства, он всё равно пробивался сквозь толщу бравурных и оптимистических мыслей, которыми он себя пытался взбодрить. Голос не предвещал ничего хорошего. Рустем знал, что так будет, знал, что скоро будет бой и прольётся кровь. Он был опытным солдатом, часто полагаясь на своё чутьё, которым никогда не был обманут.

Он пересел на танк с девятью бойцами, равномерно распределил на двух БТР оставшихся, по десять человек на машину, строго наказав следить внимательно за своими секторами стрельбы, напомнив о том, что главной опасностью для колонны являются гранатомётчики. Назначил своего заместителя на случай «выхода его из строя» и приказал всем одеть бронежилеты. Оставшиеся бронежилеты приказал отнести беженцам и в первую очередь раздать их детям.

Приблизительно через полтора часа впереди замаячили силуэты Мёртвого города. Когда до города оставалось около километра, колонна встала, устало урча горячими двигателями. Рустем спрыгнул с танка и несколько раз присел, разминая затёкшие ноги. Затем, привалившись спиной к танку, закурил. Он ждал, когда появится Листовой. Майор подошёл как всегда в сопровождении молчаливых десантников.

– Ну что, старшина, как тут?

– Тихо, товарищ майор.

– Хорошо бы если бы так и было, – ответил майор. Затем поднял к глазам бинокль, висевший на груди, и стал осматривать окраины города. Он до рези в глазах вглядывался в закопчённые руины посёлка, пытаясь понять, что там впереди ждёт колонну. И не заметив ничего, как ему показалось, подозрительного, опустил бинокль.

– Сам что думаешь, старшина.

– Да что тут думать, – неожиданно резко сказал Рустем, – идти надо.

– Мандражишь? – сказал майор и внимательно глянул на Рустема.

– Нет, – так же резко ответил Рустем и добавил уже тише, – здесь неспокойно, – и показал пальцем на своё сердце.

– Пусть оно ошибётся, – сказал мягко майор. – Как предполагаешь идти?

– Думаю, надо спешиться с брони и малым ходом.

– А успеешь? Скоро ночь.

– Надеюсь, что успею, да и надёжней так.

– Добро, – согласился майор, – только связь держи постоянно. Рассказывай про каждый свой шаг. Если посчитаешь, что опасно, то мы не пойдём за тобой. Лучше запросим поддержку и до утра подождём. Я там по ходу движения место приметил, можем там вкруговую встать. Беженцами не хочется рисковать, они и так натерпелись. В общем, как дойдёшь до центра, мы двинем за тобой, – и, протянув для рукопожатия руку, добавил: – Желаю удачи!

– Удачи всем нам, – ответил Рустем, пожимая руку майора. Он влез на броню.

– Подожди, – вдруг сказал майор и, сняв бинокль, протянул его Рустему, – пригодится.

Танк потихоньку двинулся вперёд. Следом так же осторожно пополз БТР, двигая в разные стороны стволом крупнокалиберного пулемёта, КПВТ, как бы нащупывая будущие цели.

Майор видел, как машины, дойдя до самой окраины города, остановились. Как спешились бойцы, располагаясь справа и слева от бронемашин, подняв стволы автоматов на уровень глаз, беря на прицел ближайшие дома. И как исчезли они в глубине бывшей центральной улицы бывшего военного поселения, называющегося ныне Мёртвый город.

5

Они двигались по пустой улице со скоростью детского трёх-колесного велосипеда, осторожно обходя кучи мусора и битого кирпича, внимательно вглядываясь в пустые провалы оконных проёмов. Шум работающих двигателей дробным эхом рассыпался по пустым закоулкам то нарастая до оглушительности, то затихая, прячась в просветах между домов.

Рустем шёл первым в цепочке справа по борту танка. Тревога, бушевавшая в его душе, постепенно утихала, уступая место трезвому и холодному расчёту. Он, отбросив все лишние мысли, сосредоточился на своём секторе наблюдения впереди танка. Теперь он общался с подчинёнными посредством условленных жестов. Только идущий следом радист периодически бубнил в переговорное устройство:

– Прошли квартал. Всё тихо.

– Прошли школу. Всё в норме.

– Приближаемся к центру. Скоро площадь.

Дозорная группа приближалась к площади. Рустем уже видел здание бывшего поселкового совета, руины бывшего дома культуры и оставшийся в центре площади остов памятника с лежащей у основания разбитой вдребезги скульптурой.

«Ленин, – подумал Рустем, – а больше некому, кому же ещё-то памятники везде устанавливали».

Группа подошла к площади и остановилась. Из башенного люка высунулась голова Байракова, но так, чтобы не возвышаться над открытым люком и не дать возможному снайперу сделать выстрел.

– Старшина, – обратился он к Рустему, – осматриваем площадь и двигаем дальше.

Кагирдзянов кивнул в ответ головой. Поднеся к глазам бинокль, стал осматривать площадь, солдаты тем временем заняли круговую оборону вокруг машин.

Площадь была сравнительно небольшая, половина футбольного поля. Справа по ходу движения стояло двухэтажное здание дома культуры, слева здание поссовета[12]. Здания были практически чёрными от копоти. Им, скорее всего, досталось больше всех, когда шли массовые грабежи и погромы. Стены зданий были испещрены следами от пуль, осколков. Вплотную со зданиями, по три у каждого, поржавевшие и помятые сгрудились скелеты сгоревших грузовых машин.

«Это, наверно, гуманитарный караван, про который рассказывал майор, – подумал Рустем, – боевые машины утащили, а грузовик не стали. Значит, всё было здесь, надо быть повнимательней. Место для засады идеальное. Ровное место, со всех сторон простреливается».

Бинокль майора был очень хороший, и Кагирдзянов в мель чайших подробностях мог всё рассмотреть, даже приблизительно прикинуть по количеству автоматных и пулемётных гильз, сколь ко боеприпасов было выпущено на этой площади. Он внимательно просматривал проёмы окон, кучи мусора и кирпичей, все возможные и невозможные места, которые в той или иной мере могли сгодиться как стрелковые позиции.

Рустем сосредоточенно рассматривал здание поссовета, что-то ему подсказывало, что главная угроза может таиться там. Внимательно осмотрев крышу, он опустил взгляд ниже, какие-то буквы проступали на фасаде здания. Хотя буквы были выложены в фасаде выступающими краями кирпичей, их никак не получалось сложить в единое целое.

«С, дальше не понятно, А, опять не разобрать и последняя тоже А. Дальше. Не понятно, затем П, не видно и С. И что это значит, – Рустему не удавалось сложить их в одно слово. И тут его осенило. – Блин горелый. Это же лозунг СЛАВА КПСС», – и он, довольный своей сообразительностью, улыбнувшись, перевёл окуляры бинокля ниже, на тёмные глазницы окон. Благодушно улыбаясь, он постепенно осматривал окно за окном. Старшина уже собрался перевести взгляд ниже, как вдруг краем глаза он заметил, как что-то белое мелькнуло в соседнем окне. От улыбки не осталось и следа, он буквально вонзился взглядом в этот проём. Мысли лихорадочно полетели в его голове.

«Что это было? Солнечный зайчик от снайперского прицела, край пуштунки[13], кусок бумаги, поднятый сквозняком, или просто показалось», – ответа у Рустема не находилось. Он продолжал всматриваться в подозрительное место.

– Эй, старшина. Ну что там, – голова старшего лейтенанта опять показалась в люке, – я ничего в приборы не заметил.

Рустем, не отрываясь от бинокля, ответил:

– Да вроде как порядок. Но что-то я заметил в левом здании, а что, пока не пойму. Может, показалось.

– Когда кажется, креститься надо, – ответил Байраков.

– Я мусульманин, – огрызнулся Рустем, – мне креститься не положено.

Андрей улыбнулся.

– А может, из пушки долбанём, и все проблемы.

– Ага, «духи» как услышат выстрел, со всех окраин к нам сбегутся. Вот тогда весело точно будет.

– Хорошо. Тогда сходи и проверь со своими. А если не хочешь проверять, то пошли помаленьку. Вечереет уже, очень не хочется ночевать здесь, – и Байраков выжидательно посмотрел на Кагирдзянова.

Рустем колебался.

«С одной стороны старший лейтенант прав, если сомневаешься, нужно проверить. Но проверка зданий займёт час, не меньше, а солнышко скоро спрячется за горы. Ещё часа три, и будет совсем темно, а город надо проскочить засветло и выскочить на равнину. Там уже совсем будет спокойно и можно без приключений быстренько доехать до базы».

Ещё раз взвесив за и против, старшина принял решение:

– Ладно, старлей, двигаем дальше. Я только наводчику БТР команду дам, чтобы присматривал за этим зданием.

Рустем, подойдя к машине, объяснил обстановку командиру БТР и вернулся на своё место в цепочке. Башня бронетранспортёра плавно поехала влево, беря на прицел крупнокалиберного пулемёта подозрительные окна. Радист передал основной группе:

– Двигаемся через площадь. Приём.

Рустем, не дожидаясь ответа от майора, махнул рукой по направлению к центру. Дозор начал входить на площадь. Когда группа прошла треть пути, у Рустема нехорошо засосало под ложечкой. Он прекрасно понимал, что если что-то должно произойти, то оно произойдёт, когда они выйдут на центр площади и «будут как на блюдечке». Старшина ещё крепче сжал автомат вдруг вспотевшими ладонями. Дозор приближался к разрушенному памятнику, Рустем уже хорошо видел закопчённый лозунг на здании, и почему-то вид этого крылатого когда-то выражения стал его постепенно успокаивать. Он обернулся, его бойцы были серьёзны, сосредоточенны и были в полной боевой готовности. Едущий метрах в пятнадцати от танка БТР внушал уверенность всем своим видом. Успокоившись окончательно, Рустем подумал: «Пройдём площадь, будем вызывать всю колонну. Чего время тянуть».

Он ещё раз прочёл «СЛАВА КПСС» и, опустив взгляд ниже… оторопел от неожиданности. В двух оконных проёмах, аккурат под надписью, стояли два бородатых человека, на правых плечах которых покоились чёрные трубы с уродливыми зелёными набалдашниками.

«Засада», – только и успел подумать Рустем.

Фигурки людей характерно качнулись назад, одновременно задирая вверх свои чёрные трубы, и, появившись в воздухе, стали быстро удлиняться в сторону танка два серо-белых следа сгоревшего пороха, толкающего вперёд две противотанковые гранаты. Зелёные гранаты с ужасающей скоростью приближались к танку, готовые впиться ему в правый борт. «Банц» – танк сильно качнуло. «Банц» – танк качнуло ещё сильнее, и он, со всего маха толкая в левое плечо Рустема, сбил его на землю. Хрюкнув, захлебнулся двигатель, танк встал как вкопанный, из открытого люка наружу вырвался дикий крик боли, кто-то из танкистов получил ранение.

Рустем упал спиной на асфальт. Он видел и слышал, как по борту, на том месте, где он стоял только что, дробно застучали пули по броне, высекая искры. Быстро перекатившись вправо на живот, Рустем вскинул автомат, из двух проёмов на втором, полуразрушенном этаже дома культуры вырывались язычки пламени, алевшие яркими тюльпанами на фоне чёрных окон. «Тра-та-та-та-та!», – застучал автомат Кагирдзянова. Тут же перекатился влево, «трата-та-та-та-та-та», «трата-та-тата». Он вёл неприцельный огонь, он просто стрелял туда, откуда вырывались язычки пламени, пытаясь подавить противника предупредительным огнём. Сейчас нужно было сбить стрелков с прицела, не давая вести им меткую стрельбу. Справа от себя Рустем слышал, как его ребята также открыли стрельбу по противнику. Сухо клацнул затвор его автомата, патроны в рожке закончились. Он перекатился ещё раз влево, затем вправо, заползая под днище уже задымившегося танка. Быстро поменяв пустой магазин на новый, старшина, передёрнув затворную раму, изготовился к стрельбе. С начала первого выстрела прошло не более одной минуты, а Рустему казалось, что уже минут пятнадцать как они вели бой.

«Почему так долго молчит БТР? Неужели подбит?»

И как бы отвечая на его немой вопрос, справа гулко загрохотал крупнокалиберный пулемёт, стреляя по позициям гранатомётчиков в бывшем здании поссовета.

«Теньк», «теньк», дважды лопнуло в воздухе, и теперь уже со стороны дома культуры ещё два дымных следа рванулись теперь уже к БТР. «Банц-банц», хрустнуло справа, и пулемёт заглох. На мгновение над площадью воцарилась тишина, которая тут же была нарушена трескотнёй автоматического огня.

«Всё. И БТР накрылся, – мелькнуло в голове. – Сейчас, как слепых котят, положат всех».

Рустем, укрываясь за гусеницей танка, открыл огонь по зданию дома культуры. Стреляя короткими очередями по окнам, он слушал бой, пытаясь определить, из скольких стволов ведёт огонь противник и сколько ему отвечает.

– Так. С их стороны работает восемь-девять стволов, не больше. С моей не меньше десяти. А что Белый со своим пулемётом молчит?!

Рустем пошарил глазами вокруг. Белый лежал метрах в двух от танка, навалившись правым боком на пулемёт, как большая тряпичная кукла с неестественно вывернутыми руками и ногами. Он смотрел остекленевшими глазами в небо, а из разорванного пулями горла медленно сочилась кровь.

– Белый! Братуха!!! Как же так?! Вот суки позорные!!!

И старшина в ярости длинной очередью высадил весь магазин. Его заметили, пули в ответ звонко загремели о броню, по гусенице танка, грозя пугающими рикошетами. Одна из них, впившись в асфальт, выбила кусочек, который вонзился Рустему в щёку. Вздрогнув от боли, он выругался, инстинктивно прижимая ладонь к щеке, затем, нащупав, выдернул камешек, размазывая выступившую кровь по щеке. Эта внезапная боль отрезвила его. Вставив новый магазин, он ещё раз огляделся. Под танком вместе с ним укрывалось ещё пятеро бойцов, которые огрызались в сторону противника автоматными очередями. Только лежащий рядом штатный снайпер, бурят по национальности, Роман Иванов – Кнут, прозвище он получил за мастерское владение пастушьим кнутом, стрелял редко, тщательно выцеливая противника. Ещё, если судить по звуку, человек шесть вели огонь, прячась за колесами дымившегося БТР, который после попадания противотанковых гранат развернуло поперёк хода движения.

«Так. Итого минус восемь бойцов, – подсчитал Рустем, – да ещё трое в БТР и четверо в танке. Ведь там кто-то кричал. А сейчас не слышно».

Тут Рустем не то чтобы услышал, а почувствовал, как кто-то протопал сверху по броне танка, и он изумлённо уставился на Байракова, вдруг выросшего перед ним. Вид Андрея был страшен. Левая часть лица была сильно обожжена, покрывшись коричнево-бурой коркой, его ушастый шлемофон дымился, танковый комбинезон был разодран и прожжён во многих местах, обнажая тело. Неестественно чёрные кисти рук были разодраны и кровоточили. Байраков, не замечая Кагирдзянова, кинулся вновь к танку и, шевеля лопнувшими губами, хрипел:

– Витёк, держись. Сейчас вытащу.

Рустем сориентировался мгновенно и, крикнув солдатам, лежащим под танком: «Прикройте», – вылез наружу.

Он всё понял правильно. Старший лейтенант пытался вытянуть из люка своего механика-водителя, который, очевидно, был ранен или контужен и не мог самостоятельно двигаться. Подскочив, Рустем схватил за правую руку механика и, вцепившись в воротник его танковой куртки, стал помогать Андрею вытащить его из машины. Когда тело механика уже наполовину было вытащено из машины, Байраков вдруг дернулся и начал валиться на Рустема. Выпустив тело механика из рук, Рустем подхватил Андрея. Он только успел заметить дырку на груди Андрея, как какая-то невидимая сила рванула его за правое плечо, пронзая болью. Охнув, Рустем осел, выпуская из рук тело Андрея, и, упав на левый бок, быстро заполз под танк. Он осмотрел плечо, всё было в порядке, пуля попала в бронежилет, на некоторое время «отсушив» руку. Старшина толкнул ногой Иванова.

– Кнут, в левом здании снайпер. Это твоя работа.

Роман, кивнув головой, переместился к противоположной гусенице и, припав к прицелу, начал выискивать цель. Рустем прислушался, пока он помогал Байракову, перестрелка пошла на убыль. Только редкие выстрелы сотрясали воздух. Нападавшие прекратили огонь, понимая, что первый эффект неожиданности прошёл и миротворцам удалось организовать оборону.

Но миротворцы были в менее выгодной позиции, находясь на открытой местности, так как «духи» имели возможность свободно передвигаться и менять позиции, укрываясь за стенами домов.

«Сейчас снайперы начнут работать, – понял Кагирдзянов, – вот они нас перещёлкают как уток на болоте. Надо как-то вырываться. Эх, если бы майор подошёл да прикрыл нас с другого БТР, тогда был бы шанс вырваться. Только как ему сообщить, радиста одним из первых завалили».

Радист лежал ничком недалеко от пулемётчика, около его головы образовалась лужица крови, а радиостанция, висевшая на спине, была изрешечена пулями.

За спиной раздался выстрел из винтовки Иванова.

– Есть, – радостно воскликнул Роман. Тут же поодаль прогремел ещё выстрел.

– Что «есть», Кнут? Попал, что ли? – и Рустем повернулся в его сторону.

Роман, уткнувшись лицом в приклад, молчал. Рустем подполз к нему, перевернул его за плечо к себе лицом. Пуля душманского снайпера вошла ему в левую глазницу.

«Наповал. Сейчас и нас начнут бить», – понял он, отползая к центру днища танка. Затем, обращая к солдатам, сказал:

– Мужики, осторожно! Снайпера работают.

6

Рустем лихорадочно думал, пытаясь найти решение, как выйти из создавшейся ситуации. Конечно, можно было бы отлежаться под машинами до темноты и потом спокойно отойти. Но подбитый БТР начинал дымить всё сильнее и кое-где стали показываться языки пламени.

Танк, под которым прятался старшина с солдатами, тоже дымил, чёрная и прогорклая гарь уже начала забираться под днище, затрудняя дыхание. И к довершению из пробитых топливных баков стекало на асфальт горючее, образуя лужу, которая с каждой минутой становилась больше, грозя залить всё пространство под танком. Если оно загорится, то Рустем с бойцами окажется в огненной ловушке, выходя из которой, они попадут под прицельный снайперский огонь.

«Так вот почему «духи» замолчали, – решил Рустем, – они ждут, когда огонь разгорится и начнет нас выкуривать наружу. Вот они тогда нас как в тире перещёлкают. Эх, нам бы пару дымовых гранат».

Вдруг его осенило. Он осторожно подполз к безжизненному телу Иванова. Снайпер был любителем военной пиротехники, хлебом не корми, а дай подымить или повзрывать что-нибудь. У него всегда с собой что-то было: или «файер», или дымовая граната, или взрывпакет. Вот и сейчас, обыскав тело Романа, Рустем нашёл две дымовые гранаты, белого и оранжевого огня. Он обратился к солдатам:

– Слушай сюда. Решение такое. Ждём, когда дым с машин будет поплотнее. Затем бросаем по гранате в разные стороны, ставим завесу и прорываемся под её прикрытием назад к колонне. Всё делаем по моей команде.

Затем он прополз к корме танка и, обратив на себя внимание ближайшего солдата, сидящего под БТР, объяснил суть своей задумки.

Оставалось только ждать. Дыма от горящих машин становилась всё больше, всё тяжелее было дышать, время действовать наступило. Рустем кинул поочередно вправо и влево по дымовой гранате. Дым из бумажных гильз торопливо начал выбираться наружу. «Духи», почуяв неладное, открыли беспорядочный огонь. Броня зазвенела от ударов пуль. Солдаты приготовились к броску, но огонь был настолько плотным, что Кагирдзянов никак не мог решиться отдать команду, казалось, стоит им только высунуться, их сразу срежет огнем противника. Неожиданно, перекрывая автоматную стрельбу, со стороны дороги, откуда они пришли, загрохотал крупнокалиберный пулемёт. Это майор Листовой отправил им на выручку БТР, который, не выезжая на площадь, под прикрытием ближайшего к площади дома открыл стрельбу по противнику, пытаясь подавить его огневые точки.

Огонь резко ослабел. Рустем зычно скомандовал:

– Вперёд!

И они, прикрываясь клубами дыма, рванули как с низкого старта. Так быстро старшина ещё никогда не бегал. Ветер свистел в ушах, затмевая все звуки боя. Вылетев с площади, Рустем укрылся за ближайшим домом. Немного переведя дыхание, он стал пересчитывать солдат, которые вместе с ним вырвались с площади. Их было десять, двое из них были ранены.

– Это все?

Никто не ответил, потому что и так всё было ясно, кто смог, тот вышел, а кто нет, остался там. Только один из солдат произнес:

– Когда побежали, Васёк ещё был, а сейчас нету.

Рустем выглянул из-за угла дома на улицу. БТР стоял у стены противоположного дома, он вёл огонь короткими очередями то по зданию поссовета, то по ДК. Десять солдат, прячась за его бортом, тоже вели огонь. Чуть поодаль у стены стоял лейтенант, который, увидев Рустема, призывно махал ему рукой. С ним рядом находился солдат с радиостанцией и медсестра Катя.

«Её-то зачем притащил, – зло подумал Рустем, – и без неё бы справились».

Ему было крайне неприятно осознавать, что она видела, как они убегали от «духов». Рустем резким рывком пересёк улицу. Лейтенант, возбуждённый стрельбой, нервно крутил головой, всякий раз слегка приседая, когда пули противника попадали в стену противоположного дома. Повернувшись к Рустему, он спросил:

– Что там у тебя, докладывай.

– А что докладывать, и так всё понятно. Нарвались на засаду. Танк и БТР подбили сразу из гранатомётов. Что с экипажами, не знаю. Я потерял десять человек. Сколько убитых, сказать не могу, но троих видел точно. Если бы вы не подошли, потерял бы ещё больше.

Всё.

Лейтенант забрал у радиста переговорное устройство и, вызвав майора, слово в слово повторил то, что он сказал. Потом, внимательно выслушав ответ, передал переговорное устройство старшине. Рустем, прижав наушники плотнее, произнёс в микрофон:

– «Центр», «Батыр» на связи.

– «Батыр», я все понял про засаду. Хочу услышать твоё мнение, что да как. Есть ли смысл пробиваться или остаться до утра?

– Понял, «Центр». Считаю так. Засада была организована по всем правилам, как будто нас ждали заранее. Но отряд небольшой – человек пятнадцать-двадцать, на вооружении есть снайперские винтовки и гранатомёты. А вот с гранатами у них, очевидно, напряжёнка, иначе расстреляли бы нас, пока мы под танком ползали. Очевидно, берегут гранаты для отражения нашей атаки. Позиции у «духов» очень удобные, всю площадь и подходы к ней простреливают. Если из второго танка расстрелять здания, то они уйдут наверняка, но кто даст гарантию, что они ещё где-нибудь в городе не повторят.

– Принял, «Батыр». Пока будьте на месте, сообщу на базу, и примем решение.

– Принял, «Центр», – ответил Рустем, снял наушники и, отвечая на молчаливый вопрос лейтенанта, добавил: – Приказано оставаться здесь, пока решение не примут.

«Теньк», вдруг опять приглушённо раздалось в воздухе, это со стороны «духов» полетела граната в сторону стрелявшего БТР. Выстрел был точным, но граната, скользнув по наклонному борту бронемашины, отрикошетила и, ударившись в глухую стену дома, разорвалась, осыпав стоящих вокруг кусочками штукатурки. БТР, дёрнувшись всем телом, сдал назад, пряча корпус машины за дом. Солдаты, что укрывались за ним, залегли, выбрав позиции для стрельбы по своему усмотрению. Лейтенант, отряхнувшись от пыли, которую подняла взорвавшаяся граната, и с сожалением посмотрев на свои испачканные ботинки, скомандовал:

– Всем рассредоточиться. За площадью и зданием вести наблюдение. Без необходимости огня не открывать.

Прошло минут пятнадцать. Пелена от дымовых гранат рассеялась, стали ясно видны подбитые машины и тела погибших солдат. Над площадью висела зловещая тишина. Вдруг в этой угрюмой тишине раздался громкий скрежет металла, все находящие в укрытии увидели, как в борту стоящего боком к ним подбитого БТР открылась дверь. Из неё сначала вырвались наружу клубы дыма, а затем на дорогу вывалился солдат. Кто это был, механик-водитель, наводчик-пулемётчик или командир БТР, было не понятно. Он полежал некоторое время, приходя в себя, и затем начал подниматься на ноги. По его неуверенным и неловким движениям стало понятно, что он был сильно контужен. Сначала солдаты смотрели на него как на приведение, которое возникло из ниоткуда, но потом, опомнившись, стали кричать ему, чтобы он ложился, иначе его убьют снайперы. Но он не слышал, очевидно, был оглушён и плохо воспринимал действительность. Наконец, с пятой попытки ему удалось встать на ноги. Но как только он сделал несколько шагов по направлению к миротворцам, выходя на простреливаемое место, раздались выстрелы. Было видно, как пули пробили ему бедро и живот, выбив наружу фонтанчики крови. Дико заорав, солдат упал на асфальт, завертевшись волчком, прижимая руки к животу. Так продолжалось с минуту. Затем он остановил свой сумасшедший танец, замерев в позе эмбриона, стал громко звать на помощь голосом, полным боли.

Его мольбы о помощи перемежались громкими стонами. Ребята в бессилии кусали губы до крови. Голос раненого становился всё тише. Раздался ещё один выстрел, который попал ему в кисть руки, оторвав два пальца. От внезапной боли раненый вновь закричал, его крик, переходя постепенно в тихий рёв, выворачивал душу наизнанку.

Первой не выдержала медсестра Екатерина:

– Да что вы разлеглись здесь как на пляже, там ваш товарищ умирает, а вы лежите.

Один из лежащих солдат огрызнулся.

– Чего орёшь. Хочешь пулю в лоб от снайпера получить. Иди, попробуй.

И тут произошло неожиданное: Екатерина с криком «И попробую!» рванулась на площадь. Всё произошло так неожиданно, что никто не успел ей помешать. Вмиг добежав до солдата, она схватила его за воротник комбинезона в попытке оттащить его в укрытие, за БТР…

7

– Помогите! П-о-м-о-г-и-т-е!!! Мальчики, родные, помоги-те-е-е!!! – звенел над пыльной площадью девичий крик. Это кричала тяжелораненая медсестра Екатерина. А мальчики, к которым она взывала, солдаты-контрактники N-ской миротворческой бригады, вжимали свои тела во все неровности и угловатости окружающей их местности, не смея поднять головы, боясь попасть под меткий выстрел вражеского снайпера.

– Помогите, суки разэтакие!!! – уже матерясь, кричала Катька. Но никто не мог пока отважиться сделать этот убийственно смертельный рывок.

Казалось бы, что там бежать, какие-то два десятка метров по совершенно ровной и открытой поверхности небольшой городской площади. Для подготовленного человека это займет 4–5 секунд. Всё было бы просто, если не одно «но»: площадь очень чётко простреливалась с трёх сторон опытными и очень жестокими снайперами. Для начала они прострелили живот одному из солдат, а когда ему на помощь кинулась медсестра, то и её убили не сразу. Ей только аккуратно прострелили обе ноги и руку, да так, чтобы она всё время была в сознании, но медленно умирала, истекая кровью. Теперь Катя лежала посреди площади, не в силах двигаться самостоятельно, стеная, ругалась слабеющим голосом, зовя на помощь. Таким образом, по замыслу снайперов, она должна была вызывать солдат, которые, не выдержав её криков, пойдут к ней на помощь, подставляя себя под выстрел. Такую бесчеловечную тактику уничтожения выбирали или наемники, воюющие за деньги, или религиозные фанатики.

В первого бойца, который рванул очертя голову на помощь медсестре, попали все практически одновременно. Они стреляли по бежавшему солдату почти одновременно, целясь в голову, которая после метких попаданий превратилась в бесформенную кашеобразную массу, напоминавшую разбитый о землю неловким хозяином арбуз… Сложившаяся обстановка не способствовала желанию рисковать собой, зная наперёд, что проиграешь. Но слушать дикие стоны и крики умирающей девушки, отдающиеся гулким эхом в пустых улицах и переулках заброшенного городка, с каждой минутой становилось всё больнее и ужасней…

Смеркалось. Рустем остро осознавал, что до темноты Екатерине не дожить, если не умрет сама, то её добьют обязательно.

– Рустемчик, миленький мой, помоги, – послышалось в холодеющем воздухе, – мне очень больно и холодно… Мамочка… прости меня-я-я…

У Рустема полыхнуло в груди, жаркой волной решимости заливая всё тело. Он перебросил автомат за спину, пригнулся и… рванул по площади. В голове маятником билась только одна нелепая мысль: «Жалко с Катькой не успел переспать».

Он уже пробежал метров пятнадцать, когда за его спиной нестройным залпом застрочили автоматы его боевых товарищей, поддерживающих его в этом безумно-решительном рывке. «Духи», опешившие от такой наглости, не сразу открыли огонь, да и прицельная стрельба со стороны миротворцев тоже сделала своё дело.

Рустем подбежал к лежащим на земле и, на ходу хватая их за обмундирование, волоком потащил к спасительному борту БТР. Пули завизжали за его спиной, вгрызаясь в дорогу там, где только что лежали раненые. Дотащив раненых до дымившегося БТР, Рустем упал на землю. Сердце захлебываясь билось у горла, он судорожно глотал воздух онемевшим ртом, а крупные капли пота, стекая со лба, жгли солью глаза. Непроизвольно всхлипывая от нехватки воздуха, он поднялся на колени. Мертвенно-бледная Екатерина в залитом кровью х/б[14] была без сознания. Рустем первым делом освободил от медицинского красного жгута рамочный приклад своего автомата, перетянул им Екатерине левую ногу выше раны на бедре и сделал обезболивающий укол из своей индивидуальной аптечки. Затем, достав из её медицинской сумки бинты, перевязал и остальные раны. Закончив с Екатериной, он повернулся к солдату. Это был Сергей Тарасюк, стрелок-наводчик. К сожалению, помощь Рустема ему уже была не нужна. Он был мёртв. Пули снайперов разорвали ему бедренную артерию, и он умер от потери крови.

«Выходит, Катя бежала уже мёртвого спасать, – с обидой подумал Рустем. – Жаль. Если бы знала, то не лежала бы здесь вся простреленная».

Затихшая за спиной стрельба неожиданно возобновилась, к автоматной пальбе добавился рокот башенного пулемёта бронемашины. Он обернулся. Солдаты вели огонь и что-то возбуждённо кричали друг другу, периодически тыча в пространство площади руками.

«Атака, что ли, началась», – подумал Рустем, осторожно выглядывая из-за колеса БТР.

То, что он увидел, его поразило. От танка в сторону позиций мотострелков медленно полз старший лейтенант Байраков. Его правая рука безвольной плетью вытянулась вдоль тела, и он, лежа на боку, выбрасывая вперёд левую руку, подтягивался на ней, двигаясь вперёд, помогая себе при этом не очень послушными ногами. Снайперы противника прекрасно видели, как ползёт Андрей, и пытались его подстрелить, но пока что дружный огонь российских солдат не давал им сделать прицельный выстрел. Пули бились вокруг него. Но спустя несколько секунд Рустем увидел, как танкист дёрнулся всем телом, пуля снайпера угодила ему ещё раз в правую, раненую руку. Андрей замер на мгновение и тут же продолжил движение вперёд. Очевидно, его тело переступило болевой порог и не так сильно среагировало на очередное попадание. Или, что скорее всего, Байраков полз, как говорится, на автомате, он видел только конечную цель и упрямо двигался к ней. Лишь смертельное ранение могло его остановить сейчас. Рустему было ясно, что любой последующий выстрел для Андрея может стать роковым. Тогда он принял для себя третье за этот день очень непростое решение выйти на простреливаемое пространство. Рустем внутренне собрался, готовясь к рывку.

Когда он выскочил и побежал к ползущему Андрею, как-то вдруг нехорошо засвербило в сердце, но отступать было уже некуда. Он схватил старшего лейтенанта за здоровую левую руку и как мешок с картошкой потащил по земле. Когда до спасительного БТР оставалось не больше метра, сильный удар по голове оглоушил старшину. Он непроизвольно остановился, выпуская руку Андрея. Из-под каски на лицо Рустема, заливая глаза, хлынула кровь (как потом выяснилось, пуля снайпера, пробив каску, прошла по касательной, вырвав порядочный клок кожи с головы выше лба). Рустем инстинктивно прижал ладони к лицу. В этот же миг он почувствовал, как по правой ноге ему кто-то с размаху ударил здоровенной оглоблей. Он ощутил, как хрустнула кость голени, как подломилась нога и как от этой ноги полетела вверх всепоглощающая боль, заполняя все уголки его существа, полыхнув ярким светом в его глазах. Вспышка погасла, навалилась темнота. Он рухнул навзничь, теряя сознание ещё до того, как его тело соприкоснулось с землей…

Светлым осенним днём на перрон Ташкентского вокзала из вагона скорого поезда Душанбе – Ташкент сошёл офицер. Он был одет в камуфлированную форму, через отвороты куртки на груди голубела тельняшка, на его голове лихо сидел голубой берет, левый рукав его куртки украшал десантный шеврон. Вскинув на плечо парашютную сумку с вещами, офицер, слегка припадая на правую ногу, направился к выходу с вокзала. Это был старший лейтенант спецназа ГРУ Андрей Минин. Он возвращался в часть после боевой командировки из республики Таждикистан. Возвращался по ранению, при выполнении боевой задачи группа под командованием Минина попала под миномётный огонь. Разорвавшаяся рядом мина, рассекая ему правый бок осколками чуть пониже правого соска, взрывной волной швырнула на камни, повредив колено. В Душанбинском госпитале его поставили на ноги, и по настоятельному требованию Андрей его выписали, отправив долечиваться по основному месту службы. Прохромав по подземному переходу, Андрей с трудом поднялся по ступеням, выходя на привокзальную площадь.

Площадь шумела, двигалась в своей, одной ей понятной жизни. Суетились таксисты, ища клиентов, игровые лохотроны заманивали в свои сети очередные жертвы, попрошайки и нищие смиренно ждали подачки, бойкие уличные торговцы, разложив свои товары, порою прямо на земле, зазывали покупателей. Появляющиеся в духе нового времени коммерческие ларьки пестрели своими витринами, привлекая броскими заморскими этикетками и пугая ценами.

Андрей, встав чуть поодаль от этой разномастной толпы, решил передохнуть. Он закурил оглядываясь. Окружающая его картинка, несмотря на свою нелепость и несуразность, радовала глаз после бесконечных горных переходов, бое столкновений и неустроенности военного быта. Здесь была мирная и почти домашняя обстановка. Он просто стоял и курил, его взгляд бездумно скользил по разношерстной толпе, пока не остановился на фигуре военного с красными старшинскими лычками на погонах полевой формы цвета хаки, сиротливо стоящей недалеко от входа в вокзал. Военный стоял, опираясь на костыли, голень его правой ноги была скована бочкообразной сеткой, которую частично прикрывала распоротая по шву штанина. Рядом с ним на земле лежал вещмешок. Присмотревшись внимательней, Андрей вдруг понял, что знает его, и что они где-то встречались, но не в мирной обстановке. Старший лейтенант обладал крепкой памятью на лица, особенно на те, с которыми приходилось вместе воевать или встречаться в боевой обстановке. Минин задумался.

«Афган, Карабах? Вряд ли. Лицо свежее, видел недавно. Погоди-ка! А не старшина ли это из Таджикистана, что конвой сопровождал? Точно! А говорили, что в Москву отправили и что ногу ему отстрелило».

Минин, затушив окурок носком ботинка, направился к нему.

Старшина курил и, полностью поглощённый своими мыслями, даже не заметил подошедшего к нему офицера.

– Старшина, – окликнул его Андрей.

Старшина вздрогнул и, очнувшись от своих мыслей, недружелюбно посмотрел на него.

– Что нужно, старлей. Честь, что ли, не отдал. Так я раненый, а костылем махать не положено.

– Да я не об этом. Июль. Таджикистан. Заброшенный кишлак. Беженцы. Конвой. Нет, не помнишь?

Взгляд старшины подобрел.

– Да. Я там был. А вот тебя не припоминаю.

– А ты напрягись, погранец. Окраина кишлака. Спецназ. Командир, – и Андрей улыбнулся.

– Точно-точно. Вспомнил. Ты так же улыбнулся, когда тебя майор про звание спрашивал, – радостно ответил Рустем, и они по-братски обнялись.

– Слышал, что потрепали вас сильно в Мёртвом городе. Говорили, что выручили вас тогда вертушки[15], пара подошла и всех «духов» в хлам покрошили.

– Я не помню этого, – сказал Рустем, – меня ранило, я в сознание только в Душанбе пришёл. Потом в Ташкент, в военный госпиталь, здесь и оперировали.

– Говорят, что ты там из-под огня троих вытащил, – продолжил Минин, – а тебя за это к Красной Звезде представили.

– Да-а-а, – удивлённо произнес Рустем, – я не знал, что меня наградили. И как там Катька и танкист. Живые?

– Да. Оба живы. Только танкиста, слышал, списали в запас по ранению, а медсестре твоей ногу левую по колено отняли. А ты молоток, я не знаю, смог бы так, как ты.

– Жаль. А я с ней так и не переспал, – с сожалением произнес старшина, не обращая внимания на последние слова Андрей.

– А ты что здесь делаешь на вокзале? Из госпиталя сбежал, что ли? – Минин вопросительно посмотрел на Рустема.

– Да нет, не сбежал. Выгнали.

– В смысле?

– Мы с мужиками в палате решили выпить. Оказалось мало. Я решил сбегать за добавкой, и… на всю ночь загулял с продавщицей. Утром пришёл. А меня уже за нарушение режима из госпиталя выписали и сказали, чтобы я катился домой долечиваться.

– И что, у вас там госпиталь военный есть?

– Откуда. В райцентре больница захудалая есть, только и всего.

– Подожди. У тебя же аппарат Елизарова стоит, надо, чтобы врачи следили.

– А кого это волнует? Пинком под зад и до свидания…

– Подожди, они не имеют права… – начал было Андрей, но его прервала диктор вокзала, которая объявила по громкоговорителю висевшему: «Производится посадка на пассажирский поезд № … Ташкент – Екатеринбург. Посадка производится с пятой платформы левая сторона».

– Ну ладно, старлей, – сказал Рустем, – мне пора, это мой поезд. Живы будем, встретимся. Рад был тебя видеть.

Он ещё раз обнял Андрей и, закинув вещмешок за плечи, поскакал на костылях прочь.

Минин смотрел вслед уходящему всё дальше Рустему и был почему-то уверен, что этот парень не пропадёт в жизни, несмотря ни на какие жизненные передряги. Потому что у каждого мужика в жизни есть «своя Площадь», по которой он может пройти, невзирая на препятствия и «огонь противника». А может ползать вокруг неё в грязи, так и не став Настоящим Человеком.

Примечания

1

На армейском сленге спецназовец.

(обратно)

2

Металлические круглые ящики.

(обратно)

3

«Дух» – душман, моджахед, бандит.

(обратно)

4

Воздушно-десантная служба.

(обратно)

5

Полуподвальное помещение.

(обратно)

6

Совместное предприятие.

(обратно)

7

На армейском сленге прибор ночного видения.

(обратно)

8

Пулемёт Калашникова.

(обратно)

9

Геологоразведочная партия.

(обратно)

10

На армейском сленге БТР.

(обратно)

11

Гуманитарная помощь.

(обратно)

12

Поселковая администрация.

(обратно)

13

Головной убор афганцев.

(обратно)

14

На армейском сленге хлопчатобумажное обмундирование.

(обратно)

15

На армейском сленге вертолеты.

(обратно)

Оглавление

Военно-полевой роман

Смерть Железного солдата

Эпилог

Площадь Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg