«Шпион, который спас мир. Том 1»

Шпион, который спас мир. Том 1 (fb2) - Шпион, который спас мир. Том 1 (пер. Екатерина Робертовна Рождественская,Ксения Робертовна Рождественская) 1810K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джеролд Шектер - Петр Дерябин

Шектер Джеролд, Дерябин Петр ШПИОН, КОТОРЫЙ СПАС МИР. Как советский полковник изменил курс «холодной войны»

THE SPY WHO SAVED THE WORLD by Jerrold L. Shecter and Peter S. Deriabin

HOW A SOVIET COLONEL CHANGED THE COURSE OF THE COLD WAR 1

CHARLES SCRIBNER'S SONS

New York

MAXWELL MACMILLAN CANADA

Toronto

MAXWELL MACMILLAN INTERNATIONAL

New York Oxford Singapore Sydney

Пролог

Посвящается Изабель и Леоне

Дорогой сэр!

Прошу Вас передать соответствующим органам Соединенных Штатов Америки следующее: К Вам обращается Ваш хороший друг, уже ставший борцом за дело правды, за идеалы действительно свободного мира и демократии для всего человечества, за те идеалы, которым Ваш президент, правительство и народ, ставшие теперь и моими, отдают так много сил.

Я сознательно встал на этот путь борьбы. Многое послужило тому причиной. Последние три года моей жизни были решающими как в изменении образа мышления, так и в отношении других вопросов, о чем я сообщу позже.

Я долго и мучительно обдумывал этот шаг и принял зрелое и, как мне кажется, правильное решение, которое заставило меня обратиться к Вам.

Прошу Вас поверить в искренность моих мыслей и желания быть Вам полезным. Хочу внести срой вклад, пусть и скромный, но, с моей точки зрения, довольно весомый, в наше общее дело, как солдат, исполняя все, что впредь будет на меня возложено.

Можете не сомневаться, что я отдам все силы, знания и жизнь, выполняя свой новый долг.

На основе вышеизложенного хочу сказать, что начинаю новое дело не с пустыми руками. Я прекрасно понимаю и отдаю себе отчет в том, что правильные слова и мысли необходимо дополнить конкретными доказательствами, подтверждающими эти слова. У меня была и есть теперь определенная возможность это сделать.

Сейчас в моем распоряжении находятся очень важные документы по многим вопросам, представляющим исключительный интерес для Вашего правительства.

Я хочу немедленно передать Вам эти материалы для изучения, исследования и последующего использования. Это необходимо сделать как можно быстрее. Вы должны решить сами, каким образом Вы получите эти документы. Желательно, чтобы передача была осуществлена не при личном контакте, а через тайник.

Еще раз прошу как можно быстрее «освободить» меня от материалов, которые я приготовил, — на то есть веские причины.

Жду ответа. Пожалуйста, проинформируйте меня (желательно по-русски)[1], используя мой тайник № 1 (см. описание и порядок использования), относительно того, каким образом, в каком виде, в какое время и где будет передан указанный материал.

Если для передачи материалов Вы укажете свой тайник, имейте, пожалуйста, в виду, что в нем должна поместиться книга С. Хентова «Ван Клиберн», опубликованная в 1959 году[2].

После того, как Вы получите от меня документы, было бы желательно устроить личную встречу с Вашим представителем во второй половине августа этого года. Мы многое должны обсудить в деталях. Для встречи нужно четыре — шесть часов. Мне удобно будет встретиться вечером или в выходной. Решите, как и где это будет происходить.

Начиная с 15 августа 1960 года буду ждать Ваших указаний по поводу вышеназванных вопросов в тайнике № 1.

Прошу, чтобы при сотрудничестве со мной Вы работали «по всем правилам искусства» и безопасности, не допуская никаких просчетов. Защитите меня.

Пусть справедливость идеалов и целей, которым я с этого дня себя полностью отдаю, поможет нам в будущем сотрудничестве.

Всегда Ваш 19 июля 1960 года.

p. S. Большой привет моим лучшим друзьям — полковнику Чарльзу Маклину Пику и его супруге. Мысленно шлю привет моим друзьям Коттеру, Кёхлеру, Дитте, Бекетту, Даниелю, Глассбруку и другим. С огромным удовольствием вспоминаю то, как провел с ними время. Наметил встретиться с Вашим представителем и передать ему это письмо до 9 августа 1960 года, но не получилось. Теперь это надо отложить до 15 августа{1}.

Это письмо полковника Олега Владимировича Пеньковского было первым контактом в августе 1960 года с Центральным разведывательным управлением Соединенных Штатов. В течение следующих двух лет Пеньковский снабжал ЦРУ и МИ-6, Британскую секретную разведывательную службу (СИС), строго засекреченными советскими военными планами, схемами ядерных ракет, передав в общей сложности более 10 000 страниц военных материалов.

Его информация изменила взгляды американцев и англичан на стратегические ядерные возможности и намерения Никиты Хрущева. Во время берлинского кризиса 1961 года и карибского кризиса 1962 года Пеньковский был шпионом, который спас мир от ядер-ной войны.

Глава 1. Выход на американцев

Легкий дождь моросил по булыжной мостовой Красной площади, и его капли блестели на мраморе мавзолея Ленина. Был вечер 12 августа 1960 года. Около 11 вечера двое молодых американских туристов прошли по площади мимо прожекторов, освещающих ярко покрашенные оранжевые, красные и синие луковки-купола храма Василия Блаженного. Элдон Рэй Кокс и Генри Ли Кобб возвращались к себе в гостиницу, с удовольствием посмотрев балет в Большом театре. Они направлялись к Москворецкому мосту на Москве-реке, и, когда подошли к нему, какой-то советский гражданин, дернув сзади Кобба за рукав, попросил прикурить. Он заговорил по-английски, поинтересовавшись, не из Америки ли они приехали и не впервые ли в Советском Союзе. Оба ответили «да». Это взволновало русского, и он стал быстро говорить, то и дело оглядываясь, не наблюдает ли кто за ними. Мужчине было около сорока, среднего телосложения, ростом чуть более 170 сантиметров, с рыжими волосами и начинающими седеть баками. Он был в костюме, рубашке с галстуком и вообще создавал впечатление приличного человека.

Пока трое мужчин шли через мост, русский просил:

— Умоляю, помогите мне. Три-четыре дня назад я ехал с вами в поезде из Киева. Вы были с группой студентов в том же вагоне, что и я. Там ехал агент, который следил за вами{2}. Из-за него я не смог тогда к вам подойти.

Кокс и Кобб были поражены тем, с какой настороженностью этот человек озирался по сторонам. Когда он убедился, что за ними не следят, он продолжил:

— В свое время я работал в советском посольстве в Турции. В американском посольстве у меня был один очень хороший друг, и я все время думал, что с ним стало. Этот советский гражданин уверял, что он пехотный офицер.

— Вы коммунист? — спросили его американцы.

— Был, — ответил мужчина. Он довольно сносно говорил по-английски.

Русские иногда подходят к иностранцам, чтобы попрактиковаться в английском, но не в 11 же вечера и не в дождь. И хотя вначале Кокса смутили эти попытки заговорить, ему вскоре понравился и сам человек, и то, как он держался. Тем не менее Кокс подумал, что этот мужчина мог быть и подставой КГБ, советской секретной полиции. В голове Кокса промелькнуло: осторожно, это может быть провокацией, попыткой заманить его в ловушку и шантажировать. Однако чем дольше этот человек говорил, тем больше Кокс ощущал в его словах искренность. Но и досаду тоже:

— Я не могу сам пойти в американское посольство, — сказал русский{3}.

Когда с ними поравнялись другие прохожие, мужчина сразу заговорил о погоде и спросил, как им нравится в Советском Союзе. Они спустились с моста и теперь шли вдоль длинной набережной.

— Я пытался общаться с другими американцами, но мало кто говорит по-русски. Видно, что вы интеллигентные люди. У меня есть информация, которую я хотел бы передать прямо в американское посольство, — сказал мужчина.

Он попросил американцев передать информацию лично советнику-посланнику миссии Эдварду Фрирсу или же военному атташе. Оказывается, он носил с собой письмо уже целый месяц, пытаясь передать его в нужные руки. В нем была информация, с помощью которой он надеялся когда-нибудь устроиться на Западе.

— Не распечатывайте его и не оставляйте в гостинице на ночь. Срочно отправляйтесь с этим письмом в посольство США, — настаивал русский. — Ваше правительство будет вам благодарно за эту информацию.

Он сунул конверт Коксу в руку, продолжая повторять, насколько важно, чтобы оба письма, содержащихся в конверте, были доставлены прямо в посольство{4}.

Назваться он отказался, но они продолжали беседовать.

Они ходили туда-обратно по набережной, и русский рассказывал им, что знает секретные сведения о само-лете-шпионе У-2, пилотируемом Фрэнсисом Гари Пауэрсом и сбитом под Свердловском три с половиной месяца назад, 1 мая 1960 года. Пауэрса взяли, и об этом еще все помнили, поскольку он должен был предстать перед судом через четыре дня, 16 августа 1960 года.

Во всем мире строили догадки, как же так случилось, что самолет У-2 был сбит, а Пауэрс остался живым. Никому из американских официальных лиц не разрешили поговорить с Пауэрсом. Официальное объяснение советской стороны, что его сбили одной ракетой «земля — воздух», было малоправдоподобным, поскольку У-2 летали на высоте, недоступной советским ракетам ПВО.

В первоначальной советской официальной версии, которую представив Никита Хрущев, говорилось только, что У-2 был сби\ единственной ракетой на высоте 20 000 метров. Тот факт, что У-2 нарушил воздушное пространство Советского Союза, разозлил Хрущева, и он потребовал извинений от президента Эйзенхауэра. Поначалу Соединенные Штаты выдвинули версию, что У-2 занимался метеорологической разведкой и сбился с курса. После, когда выяснилось, что пилот Гари Пауэрс жив и находится в Советском Союзе, Эйзенхауэр стал первым в истории Америки президентом, который признал, что его правительство вело разведывательную деятельность. Эйзенхауэр отменил все полеты У-2. Но и это не могло удовлетворить Хрущева, и в мае 1960 года встреча «большой четверки» в Париже — Эйзенхауэра, де Голля, Хрущева и Макмиллана — была сорвана{5}.

Русский уверил двух молодых американцев, что у него есть информация о том, что на самом деле произошло с У-2. Он сказал, что в Пауэрса и его самолет было пущено четырнадцать ракет с пусковой установки «земля — воздух» SAM-2[3]. Прямых попаданий не было, но одна из боеголовок взорвалась около самолета и вывела его из строя. Пока У-2 падал, вращаясь, Пауэрс катапультировался и потерял сознание до приземления.

Мужчина рассказал студентам, что на меньшей высоте У-2 сопровождал истребитель МИГ-19. Самолет этот был случайно сбит одной из четырнадцати ракет «земля — воздух». Пилот МИГа погиб. Таинственный незнакомец сказал американцам, что получил информацию об У-2 от близкого друга из военной разведки.

Еще он рассказал, что американский разведывательный бомбардировщик RB-47 был сбит ракетами, пущенными с МИ Га-19 1 июля 1960 года в районе Баренцева моря, и добавил, что, когда самолет был сбит, RB-47 совершенно определенно находился над нейтральными водами, а не над советской территорией, как публично заявляла советская сторона{6}.

Кокс был заворожен страстным огнем, пылающим в глазах русского, ощутив необычное эмоциональное сходство с ним, и это обеспокоило его. В своих путешествиях по другим странам — в Японии, на Филиппинах и в Мексике — он встречал многих людей, но никто не произвел на него такого впечатления. Коксу показалось, будто он встретил старого друга.

Кобб, однако, чувствовал себя не в своей тарелке. Он все еще боялся, что этот человек может быть провокатором, и решил вернуться к себе в гостиницу «Балчуг», расположенную неподалеку. Когда они проходили по аллее, появились два милиционера, и мужчина встревожился. Он попросил их пойти с ним в подъезд ближайшего дома, чтобы закончить разговор. Но студенты отказались и ушли. Русский продолжал следить за ними, словно боялся, что они могут выбросить переданные им документы.

Кокс был уверен в важности того, что рассказал им русский об У-2, и решил сразу же ехать в посольство США{7}. Когда он поймал у гостиницы такси, русский уже исчез. Кокс снова перебрался на другой берег Москвы-реки, и, когда машина шла сквозь моросящий дождь вверх по улице Горького к площади Маяковского, его стали мучить опасения: он все проигрывал в уме эпизод на мосту и набережной. Нужно ли ему поддаваться интуиции и отдавать конверт? Такси свернуло влево на Садовое кольцо и поехало по направлению к посольству США на улице Чайковского. Кокс решил рискнуть.

Он расплатился с водителем, остановившим машину около главного входа в посольство, и взглянул на высокого советского постового в серой форме, стоявшего у тяжелых железных ворот. Кокс замешкался. Снова ему почудилось, что русские могли подставить его, чтобы арестовать как шпиона, но он успокоил себя. «С какой стати русский пошел бы на такой риск?» — задал он себе вопрос. Когда он подошел к воротам, сердце его бешено колотилось{8}.

Милиционер преградил вход в посольство и попросил Кокса предъявить удостоверение личности. Милиция здесь нужна якобы для того, чтобы охранять посольство, но на самом деле это офицеры КГБ, которые дежурят круглые сутки, чтобы не допустить советских граждан на территорию посольства и помешать их желанию перебежать к американцам. Кокс показал постовому свое водительское удостоверение; паспорт его находился в регистратуре гостиницы, что в Москве считалось обычным делом. Тщательно сравнив фотографию на удостоверении с лицом рыжебородого молодого человека, стоявшего перед ним, милиционер вернул права и пропустил Кокса.

Было уже чуть за полночь, 13 августа 1960 года. Кокс, не оглядываясь, быстро направился прямо к дежурному морскому пехотинцу. Попросил, чтобы его принял советник-посланник Эдвард Фрирс. Предъявил дежурному свои водительские права: домашний адрес — Лаббок, Техас; дата рождения — 1 октября 1933 года.

Советника-посланника не было на месте. Джон Абидиан, офицер безопасности посольства, официально значившийся специальным советником посла Ллуэллина Томпсона, засиделся допоздна в своем кабинете на девятом этаже. Он и спустился к Коксу.

Абидиан, внимательно выслушав Кокса, возвратился к тому, что произошло с ним на мосту. По какой стороне моста они ходили? Когда были переданы письма? Кокс сказал, что общение с русским длилось около двадцати минут, но не более получаса.

Пока Кокс рассказывал Абидиану о напористом русском, офицер разведки оценивающе разглядывал его. Кокс сообщил Абидиану, что они с Коббом служили в военно-воздушных силах США и были специалистами по русскому языку. По окончании службы Кобб продолжил занятия русским языком в университете штата Индиана. Кокс любил путешествовать. Когда Кобб связался с ним и уговорил отправиться в двухнедельную поездку в Советский Союз, организованную университетом во время летних каникул, Кокс только что вернулся к себе в Техас, проделав 1500 миль на велосипеде до Веракрус и обратно. Идея Коксу понравилась, и он записался в группу, чтобы получить возможность впервые побывать в Советском Союзе. Теперь их программа подходила к концу, и Кокс с Коббом собирались уезжать из Москвы 15 августа{9}.

Абидиан настоятельно посоветовал Коксу в будущем никогда не идти на контакты, подобные тому, что произошел с русским на мосту, и игнорировать любые упоминания об этом со стороны как советских граждан, так и американских коллег. Нельзя было с полной уверенностью сказать, было ли это провокацией или нет.

Кокс спросил, что в посольстве собираются делать с этими письмами, но офицер безопасности от ответа уклонился и заметил, что посольство и без того «получает от туристов кучу подобной дряни». Абидиан заверил Кокса, что, если в нем будет нужда, с ним свяжутся, и сказал, что такси можно поймать недалеко от посольства. Когда Кокс вернулся в «Балчуг», Кобб уже крепко спал{10}.

Кокс был взбешен тем, что в посольстве, как он считал, не проявили к нему должного внимания. Он решил, что офицер посольства просто не заинтересовался его рассказом{11}. В действительности офицер безопасности Абидиан слушал внимательно, однако хотел оградить Кокса и Кобба от любых возможных контактов с русским до их отъезда из Москвы.

Подброс секретной информации, знакомство с подставными сексуальными партнерами, а затем фотографирование мужчин и женщин во время гетеросексуальных или гомосексуальных половых актов для последующего использования фотоснимков в целях шантажа — все это было обычной практикой создания атмосферы страха и угрозы для иностранцев в Москве. Провокацией могло стать любое предложение поменять деньги на черном рынке.

Летом 1960 года в Москву и Киев приехала туристкой молодая американская учительница начальной школы со Среднего Запада. В Киеве, столице Украинской республики, с ней познакомился милый «студент», представившийся диссидентом. Он сказал, что ему не нравится советская система руководства, и предложил показать наивной американке город. Потом пригласил ее отдохнуть в парк. Ближе к вечеру завязались романтические отношения. Пока двое находились в достаточно компрометирующих позах, к работе приступил фотограф КГБ. На следующее утро американскую учительницу вызвали в отделение милиции, где два одетых в гражданское офицера КГБ предъявили ей малоприличные снимки. Они сказали, что, если она откажется работать в Штатах на КГБ, они опубликуют эти снимки и сообщат об этом в ее школу. Учительница в ужасе срочно покинула Москву, но побоялась сообщить об этой ловушке в американское посольство. Из Москвы она полетела в Вену и только там рассказала обо всем в посольстве, где ей посоветовали забыть о случившемся и сообщить в ФБР, если ей когда-нибудь позвонят из советского посольства.

Абидиан срочно подготовил докладную о содержании разговора с Коксом и в 2 часа ночи позвонил советнику-посланнику посольства Фрирсу, чтобы известить его о получении письма. В 10 утра Абидиан и Фрирс встретились с офицером политической разведки посольства Владимиром Тумановым в специальной комнате, которую называли «пузырь», поскольку она представляла собой звуконепроницаемую подвешенную коробку из пластика. «Пузырь» прикреплен проволокой к потолку и полу, что делает его неуязвимым для подслушивающих устройств, которые, как известно, вмонтированы Советами в стены посольства. Абидиан и Фрирс вместе вскрыли конверт, содержавший два запечатанных письма. Это свидетельствовало о том, что письма не были подделкой. Фрирс попросил Туманова, с малых лет говорившего по-русски, посмотреть, представляют ли эти письма особый интерес, а также проверить, нет ли там каких-то специальных оборотов, свидетельствующих о подставе.

Туманов без труда последовательно перевел письмо Фрирсу и Абидиану. Русский, который пристал к Коксу и Коббу, писал: «...в моем распоряжении находятся очень важные материалы по многим вопросам, представляющим исключительный интерес для Вашего правительства». Решение Фрирса было следующим: передать письмо в ЦРУ, где с ним дальше и разберутся.

— Заберите его отсюда{12}, — сказал Фрирс Абидиану.

Абидиан послал сообщение по «обратному каналу» в Госдепартамент для передачи в ЦРУ, кратко изложив то о чем сообщил Кокс относительно У-2 и RB-47. Обратный канал — безопасный засекреченный канал связи с собственным кодом и не зависимый от обычной системы связи посольства. Сообщения по обратному каналу идут сразу напрямую к определенному лицу и не регистрируются в официальных документах. Оба письма и донесение о встрече с Коксом были посланы диппочтой в Госдепартамент в Вашингтоне, откуда тотчас же были переправлены в Центральное разведывательное управление, где письма были переданы Джону М. (Джеку) Мори, начальнику отдела ЦРУ по нелегальным операциям внутри Советского Союза.

На основе поступившего от Абидиана донесения Мори решил проверить предложение русского. Абидиан получил телеграмму, в которой говорилось, что ЦРУ, похоже, как раз ищет такого человека, а также выражалась благодарность за то, что были переданы эти письма{13}. Мори отдал письма Джозефу Дж. Бьюлику, начальнику отдела по проведению операций ЦРУ на территории Советского Союза. Работа Бьюлика заключалась в том, чтобы установить личность человека, написавшего интригующее письмо, и определить, провокатор он или нет. Если в Управлении решат, что русский действовал исходя из своих собственных побуждений, то с ним установят связь.

В 1960 году Бьюлику было сорок четыре года и он стоял на высшей ступеньке своей карьеры. Семья его была родом из Восточных Карпат Словакии, где жили крепкие горцы, гуцулы, занимающиеся разведением высокопородных овец. У Бьюлика, прекрасно знающего русский язык, была репутация строгого и педантичного офицера. Друзья подшучивали, что если бы вы, проходя в коридоре мимо Бьюлика, спросили его, какая сегодня погода, то прежде, чем ответить, он остановился бы в размышлении, имеете ли вы на это «допуск».

Бьюлик был красив и энергичен. Гигантский рост, тяжелая нижняя челюсть и ямочка на подбородке как нельзя лучше дополняли его облик. Каштановые волосы были подстрижены по последнему крику моды — почти совсем снятые у висков, они лежали волнистой копной на затылке. Бьюлик был человеком прагматического склада и для того, чтобы оплатить учебу в колледже, подрабатывал, выучившись на парикмахера на улице Бауэри в Нью-Йорке. Окончив в 1937 году университет в Вайоминге по специальности «животноводство»,

Бьюлик в 1939 году получил в университете Миннесоты степень магистра сельского хозяйства. Карьеру свою начал в 1940 году в Статистическом бюро. Когда Соединенные Штаты вступили во вторую мировую войну, он стал работать в международном отделе Министерства сельского хозяйства в Объединенной службе по продовольствию, которая снаряжала американским союзникам корабли с продовольствием. Со дня высадки союзников в 1944 году и по 1948 год Бьюлик работал атташе по вопросам сельского хозяйства в посольстве США в Москве. Он также работал по программе ленд-лиза, поставляя русским во время и сразу после войны пайки, сахар и тушенку.

Бьюлик сочувствовал русским, видя их страдания во время войны, но жизнь в Советском Союзе заставила его до боли переживать все недостатки и злоупотребления коммунистической системы. В 1949 году он вернулся в США и начал работать в ЦРУ, где стал аналитиком Управления разведки по открытым исследованиям и разведслужбе, не задействованной в нелегальных операциях. Управление находилось еще в начальной стадии своего развития, и личный опыт Бьюлика, накопленный им в Советском Союзе, сыграл свою роль. В бытность атташе по вопросам сельского хозяйства он очень много ездил. В 1952 году, когда из-за войны в Корее ЦРУ расширилось, один из прославленных организаторов нелегальных операций Пир де Сильва, высоко ценивший знание Бьюликом Советского Союза, предложил ему работать в секретном отделении ЦРУ. Подобный сотрудник был настоящим кладом — он своими ногами исходил московские окраины и побывал в украинских колхозах. Бьюлик знал запахи и звуки Москвы и чувствовал, как следует там работать. Внутри секретного отделения ЦРУ он быстро вырос до начальника отдела по операциям внутри СССР. И теперь Бьюлик понимал, что ему послан уникальный случай для стремительного взлета.

Письма русского Бьюлик никому не передал, но, изучив изложение разговора со студентами, решился на «слепую» оценку информации — то есть изучение лишь фактов, без указания того, откуда они взялись, когда и кто их предоставил. Когда эксперты в отделе Советского Союза прочитали донесение об У-2 и RB-47, реакция была единодушной: эти донесения подлинны и содержат важную информацию.

— Все это не просто так. За этим многое стоит, — сказал Чарльз Белинг, один из офицеров, изучивших донесения об У-2 и RB-47. — Похоже, этот сукин сын — настоящий{14}.

Подробности о Советском Союзе были точными и унизительными, тем не менее они впервые реалистично могли объяснить события, о которых в ЦРУ было недостаточно известно.

Прежде, чем прочитать письма, Бьюлик изучил материалы в конверте. Там лежала фотография советского полковника с американским армейским полковником, но у советского полковника была вырезана голова. Это был довольно необычный способ показать, не раскрывая заранее имени и лица, что офицер внушает доверие. Если написавший письмо был на самом деле разочарован в коммунистической системе и хотел работать на Соединенные Штаты, то такой полковник со связями в высших сферах Москвы был бы просто кладом. Значение Бьюлика и его отделения несомненно бы возросло.

Бьюлик прочел письмо, напечатанное на машинке с русским шрифтом, и поразился тому, как автор сумел связать свое желание работать на США с обещанием поставлять информацию. В письме обещалась передача еще более важной развединформации от источника со сверхсекретным допуском. Бьюлик знал о попытках КГБ подбросить якобы достоверную информацию, которая после проверки оказывалась ложной, или, как называли ее в Управлении, «туфтой»[4]. Факты о том, как У-2 и RB-47 были уничтожены советскими ракетами и самолетом, являлись, как полагали в ЦРУ, слишком засекреченными, чтобы их представили в качестве «туфты» для установления связей советского агента с ЦРУ.

Затем Бьюлик взял из конверта второе письмо, в котором находилась схема и подробное описание тайника № 1, через который можно будет осуществлять связь с автором письма. Тайник, который желательно использовать лишь один раз, — это потайное место, где оставляют для передачи документы и сообщения. Тайник, выбранный автором письма, был расположен в Москве, на углу проезда Художественного театра и Пушкинской улицы. Попасть к тайнику в подъезде между магазином № 19 «Мясо» и магазином «Женская обувь» можно было с Пушкинской улицы (см. карту, кн. 2. стр. 254).

В инструкции говорилось:

«Подъезд открыт круглые сутки. Он не охраняется, в нем нет лифта. В самом подъезде, слева у входа, находится дисковый телефон-автомат № 28. Напротив телефона-автомата, у входа справа, расположена батарея парового отопления, выкрашенная темно-зеленой масляной краской. Батарея держится на единственном железном крюке, вбитом в стену. Если стоять лицом к батарее, крюк будет справа, на уровне опущенной руки.

Между стеной, в которую вбит крюк, и батареей расстояние в два-три сантиметра. Тайником может служить этот крюк и пространство (открытое пространство) между стеной и батареей.

Способ использования тайника.

Необходимо замаскировать любое сообщение, положив его, например, в спичечный коробок, затем обмотать коробок мягкой проволокой зеленого цвета и загнуть конец проволоки, чтобы коробку можно было подвесить на крюк или на кронштейн батареи между стеной и батареей.

Тайник находится справа в неосвещенном углу подъезда. В подъезде очень удобно позвонить по телефону, а потом легко и просто подвесить какой-нибудь небольшой предмет на указанный крюк.

Место знака, указывающего, что сообщение заложено в тайник, находится в пяти минутах езды или пятнадцати минутах ходьбы от тайника. Таким образом, время нахождения в тайнике сообщения может быть сведено к минимуму. Буду ждать знака о том, что сообщение заложено в тайник, ежедневно с 15 августа 1960 года после 12.00 и после 21 часа».

Вместе с описанием лежала схема тайника и чертеж местонахождения другого телефона-автомата, на котором можно будет оставить знак, когда сообщение будет заложено в тайник. Этот телефон-автомат находится при входе в дом по Козицкому переулку, отходящему от улицы Горького, на расстоянии четырех-пяти домов от тайника (см. приложение А схемы тайника и места расположения знака).

Бьюлик сразу же понял, что письмо писал один человек. Он был поражен точностью описания тайника и знака, который подтверждал бы наличие в нем информации, что ясно свидетельствовало о профессиональности офицера разведки, знавшего свое дело. Нужно было как можно быстрее установить личность автора письма и наладить с ним связь. Он задумался над тем, каким ценным и интересным источником может стать автор письма, если выполнит свои обещания. Подобного ему среди московских агентов или источников ЦРУ пока не было{15}.

Первым шагом Бьюлика было установление личности советского офицера на фотографии, которая лежала в письме. Он знал, что русский работал в Турции (о чем он сообщил Коксу). Не представляло труда узнать имя американского армейского полковника, изображенного на фотографии,— оно было указано в постскриптуме письма. Его звали Чарльз Маклин Пик, полковник, военный атташе в Турции с 1955 по 1956 год. В архивах ЦРУ Бьюлик получил фотографии советских военных атташе в Анкаре, работавших в тот же период. Для Управления было обычным делом держать в картотеке данные на всех советских военных атташе, поскольку обычно они являлись также и офицерами разведки. Главным атташе был генерал Советской армии Николай Петрович Рубенко. Помощником атташе был полковник Советской армии Олег Владимирович Пеньковский. Безголовый человек на снимке был в форме полковника. Вдобавок Бьюлик видел, что из двух человек на фотографии голова Пеньковского более соответствовала по физическим показателям фигуре на снимке, нежели голова генерала Рубенко.

Из архива ЦРУ Бьюлик выяснил, что генерал Рубенко и полковник Пеньковский являлись сотрудниками ГРУ — Главного разведывательного управления. Оба использовали свое положение атташе в качестве прикрытия для сбора разведывательной информации и работы с агентами. Настоящая фамилия генерала Рубенко — Савченко. Он взял псевдоним Рубенко, пытаясь скрыть свою причастность к ГРУ, поскольку службы западной разведки могли в архивах иметь его настоящую фамилию, когда он работал за границей на других должностях[5].

Затем Бьюлик докопался до студентов — Кокса и Кобба. Бьюлик устроил встречу с Коббом в Вашингтоне, в конспиративном доме ЦРУ, который использовали для встреч с агентами и информаторами. Бьюлик не раскрыл Коббу имя советского офицера, но Кобб из десяти предложенных фотографий советских офицеров выбрал одну, на которой был снят человек, повстречавшийся им на мосту в Москве. Бьюлик понял, что идет по правильному пути, ему хотелось, чтобы эту же фотографию опознал и Кокс.

В пятницу вечером Бьюлик вылетел из Вашингтона в Анкоридж на встречу с Коксом, который к тому времени работал экспедитором по перевозкам в Федеральной электрической корпорации, которая строила СРО — систему раннего оповещения ядерной атаки. Кокс был рад встрече с Бьюликом. Он понял, что правильное решение, которое он принял той августовской ночью в Москве, американское правительство восприняло со всей серьезностью. Когда перед Коксом разложили фотографии, он сразу же узнал Пеньковского. Кокс сказал Бьюлику, что это, определенно, тот самый человек, который передал ему конверт в Москве на набережной. Бьюлик даже вскочил со стула, когда Кокс указал на фото. Он был окрылен{16}. Затем Бьюлик вернулся в Вашингтон и утром в понедельник сообщил на летучке, что они на правильном пути.

Из письма Бьюлик сделал вывод, что, когда Пеньковский был в 1955—1956 годах военным атташе в Турции, они дружили с полковником Пиком, но об этом никто не знал. Как и все военные атташе по всему миру, встречаясь на приемах, они словно собаки «принюхиваются» друг к другу, прощупывают противника, выискивая слабые места или приходя к взаимопониманию. В архиве находилось донесение, что из-за ограничения в средствах Пеньковский продал какие-то ювелирные украшения и пытался на местном турецком рынке сбыть и фотокамеру, что, кстати, у него не вышло, но никакими сведениями, что он собирался перебегать или что Пик пытался его завербовать, центр ЦРУ в Анкаре не располагал{17}.

Когда в октябре 1956 года заболел и умер тесть Пика, он срочно вынужден был вернуться в Штаты. А когда в ноябре Пик приехал обратно в Турцию, Пеньковский к тому времени уже был в Москве.

С Пиком Бьюлик не говорил — ему не хотелось расширять круг тех, кто бы знал о письмах Пеньковского. Позже Пик вспоминал, что испытывал к Пеньковскому симпатию. Он считал его умным, живым человеком, на порядок выше толстого, запойного, неряшливого генерала Рубенко, который был главным военным атташе. Пеньковский помог Пику и его жене устроить визы для поездки в Советский Союз. Он навещал Пика у него дома в Анкаре, и Пик шутил, что они с Пеньковским занимались одним делом — вербовкой друг друга. Пик сказал, что сообщил ЦРУ имя Пеньковского в качестве возможного агента, но никакого дальнейшего развития это дело не получило{18}.

Бьюлику не было известно ни о каких особо теплых отношениях между Пиком и Пеньковским. Он мог только предположить, что упоминание Пика в постскриптуме письма преувеличивало значение их дружбы, из-за чего, по мнению Пеньковского, его должны будут охотно принять и оказать доверие.

Располагая подобной информацией, Бьюлик посоветовал войти с Пеньковским в контакт и попросился на прием к Джеку Мори, начальнику отдела ЦРУ по нелегальным операциям внутри Советского Союза. Еще раз изучив материалы, Мори организовал встречу с Бьюли-ком, Полем Гарблером, новым шефом московской резидентуры ЦРУ, и Ричардом Хелмсом, бывшим тогда начальником Управления по разработке операций, которое занималось секретной деятельностью ЦРУ. И эта группа высоких начальников засела над донесением Бьюлика, выискивая ключ к ответу, куда поведет их этот «новобранец» — к золотому дождю или зыбучим пескам. («Новобранец» — непрошеный агент, который предлагает свои услуги.) Предполагая, что Пеньковский является автором письма, нужно было понять, устанавливает ли он канал для дезинформации и обмана или является разочаровавшимся коммунистом, стремящимся противодействовать хрущевскому разжиганию войны.

Сомнения и колебания относительно намерений Пеньковского имели прямое отношение к делу подполковника Петра Попова, офицера ГРУ, который работал на ЦРУ с 1953 по 1958 год. Служивший сначала в Вене, а затем в Германии, Попов был самым значительным офицером советской разведки в ГРУ, работавшим на ЦРУ со времен второй мировой войны. В первый день нового 1953 года он подошел к вице-консулу США в Вене и попросил устроить ему выход на американское представительство. Вместе с этим Попов вручил ему записку, в которой предлагал свои услуги и указывал место встречи. На первой встрече Попов рассказал сотруднику ЦРУ, что ему нужны деньги, чтобы уладить дела с одной женщиной.

Попов был низкого роста, худой и нервозный, без всякого чутья и воображения. Выходец из крестьян, он дорос до офицерских чинов в основном благодаря тому, что сумел уцелеть во время сражений второй мировой войны. Советские коллеги вспоминают, что он держался особняком, был очень скрытен и плохо сходился с другими офицерами. В его функции сотрудника ГРУ входили вербовка агентов и работа против югославов{19}. Попов был первым, кто передал на Запад информацию служебного пользования о личном составе ГРУ и его работе. Он также сообщил ЦРУ важные подробности о советской политике в Австрии, а в 1954 году был переведен обратно в Москву. На Запад он вернулся в 1955 году, устроился в Восточном Берлине, откуда продолжал поставлять сведения о деятельности ГРУ и советской политике в Восточной Германии. В 1958 году Попова неожиданно вызвали в Москву, где его уличили в измене и заставили работать на КГБ для выявления деятельности ЦРУ в Москве. Когда Попов встретился со своим связным в московском автобусе, он незаметно указал на магнитофон, чтобы офицер ЦРУ узнал о наблюдении за ним противника. Но было слишком поздно. Попова и Рассела Ланжелли, сотрудника московской резидентуры ЦРУ, арестовали прямо в автобусе. Ланжелли объявили «персоной нон грата». Попова приговорили к смерти и привели приговор в исполнение. Попов, как было сказано в советском сообщении, был «убит, как бешеный пес». Некоторые западные источники уведомляли, что его заживо бросили в пылающую топку в присутствии офицеров ГРУ, которым приказали смотреть, чем кончается жизнь предателя, который шпионил на Соединенные Штаты{20}.

Джек Мори и сотрудники отдела ЦРУ по нелегальным операциям в Советском Союзе видели в предложении Пеньковского возможную провокацию, месть за огромный ущерб, нанесенный Поповым советской военной разведке. Этот случай потребовал полной реорганизации ГРУ, в результате которой в 1958 году ГРУ возглавил генерал Иван Серов, до тех пор находившийся на посту председателя КГБ. Хрущев доверял Серову еще со времен их совместной работы на Украине.

Джек Мори, как начальник отдела по Советскому Союзу, должен был порекомендовать Дику Хелмсу, что отвечать Пеньковскому. Юридическое образование Мори помогало ему быть убедительным в разговорах с агентами. Он имел репутацию ловкого чиновника, способного отстоять свою позицию и сказать о главном.

Мори был американским аристократом, членом недоступных ПСВ — «Первых семей Вирджинии». Он родился 24 апреля 1912 года в Донлоре, округ Албемарл, штат Вирджиния, там, где после Монтичелло поселился Томас Джефферсон. Мори окончил юридический факультет университета Вирджинии и получил диплом юриста. Учась в университете, он подрабатывал руководителем тургрупп во время летних каникул на корабле шведско-американской компании. Во время одной такой поездки в Ленинград он сбежал на пару дней с корабля и съездил в Москву.

Когда во время второй мировой войны он пошел работать в разведку морской пехоты, его спросили, какие еще страны он знает. Ответом было: Советский Союз. Его назначили офицером разведсвязи в корпус морских пехотинцев в Мурманске. После войны он стал работать в ЦРУ с самого начала существования Управления в 1947 году. Его приятная внешность, прекрасные манеры, большая популярность у женщин да вдобавок трубка и эффектные спортивные машины — все это помогало Мори создать образ разведчика-романтика. Его безупречные связи в обществе только добавляли ему привлекательности. Мори занимался Советским Союзом в Разведуправлении — аналитическом центре ЦРУ. Аллен Даллес затребовал его к себе, чтобы исправить отношения с Оперативным управлением — секретным центром ЦРУ. Работа Мори была настолько успешной, что в 1955 году его назначили начальником отдела ЦРУ по нелегальным операциям внутри Советского Союза{21}.

Взвесив все доводы «за» и «против» Пеньковского, Мори решил, что полученная информация об У-2 и RB-47, а также его письмо с указанием места тайника произвели на профессионалов настолько сильное впечатление, что с Пеньковским необходимо было выходить на связь. Он сказал о своем решении Хелмсу, который одобрил выход на Пеньковского. Бьюлику было предписано начать операцию в Москве, но у Управления там не было никого, кто мог бы работать с агентом. Бьюлику необходим был сотрудник ЦРУ для выхода на связь с Пеньковским, выемки его сообщений и обеспечения материально-технической базы. Кроме начальника московской резидентуры ЦРУ и его заместителя, других сотрудников ЦРУ в Москве не было. Единственным прикрытием для сотрудников ЦРУ являлась работа в штате посольства. Государственный департамент ограничил количество этих должностей из-за навязчивого наблюдения КГБ за всеми работниками посольства и горячей убежденности, что деятельность ЦРУ подорвет дипломатические отношения. Государство решило, что ЦРУ не должно развивать в Москве свою деятельность и это будет лучшим способом избежать скандала, который мог бы разъярить Хрущева. Посол США Ллуэллин Томпсон (Томми) запретил кому-либо из сотрудников международной службы Госдепартамента брать или закладывать какие-либо сведения в тайник, описанный Пеньковским, боясь, что американцев могут арестовать.

Госдепартамент и ЦРУ никогда не ладили между собой. При братьях Даллесах, когда Джон Фостер Даллес был государственным секретарем, а Аллен Даллес возглавлял ЦРУ, внешняя и внутренняя политика безопасности стали делом одной семьи. Близость и непринужденность в отношениях между братьями исключили влияние профессионалов Госдепартамента на политику страны. Вместо того, чтобы слушать советы своих собственных сотрудников, Джон Фостер Даллес чаще отдавал предпочтение экспертам Аллена Даллеса{22}.

Во время антикоммунистического процесса Маккарти в начале пятидесятых годов главный удар необоснованных обвинений сенатора от Висконсина получил Государственный департамент, в то время как ЦРУ фактически никак не пострадало{23}.

Сотрудников Госдепартамента возмущало элитарное положение Управления, а это означало, что работающих в ЦРУ лучше обеспечивали жильем и давали большую независимость во время службы за границей.

«Настоящие джентльмены не занимаются торговлей и всякого рода трюками» — таково было мнение дипломатов об Управлении. Во времена Эйзенхауэра, однако, «рука» ЦРУ в формировании политики благосклонно воспринималась правительством. В результате операции «Аджакс» в 1953 году один из выдающихся экспертов ЦРУ по нелегальным операциям, Кермит Рузвельт, содействовал проведению государственного переворота в Иране, в результате которого премьер-министр Мохаммад Моссадык был лишен власти и установлена монархия в лице шаха Мохаммада Реза Пехлеви. В 1954 году благодаря удачно проведенной операции ЦРУ в Гватемале было сброшено левое правительство Джакобо Арбенса после того, как оно национализировало имущество Объединенной фруктовой компании.

Оценка ситуации, данная посольством в Москве и одобренная послом, была следующей: предложение Пеньковского является провокацией. Дело об У-2, всю ответственность за которое Эйзенхауэр принял на себя, и отмена встречи на высшем уровне в Париже несколько затуманили американо-советские отношения. Осторожность— таков был девиз. Томпсон и Госдепартамент все еще надеялись на улучшение отношений с Советским Союзом после предвыборной борьбы 1960 года между Ричардом Никсоном и Джоном Кеннеди. С новым президентом все могло бы пойти по-новому.

Государство из своих бюрократических побуждений было заинтересовано в снижении напряженности в Москве. ЦРУ же, в свою очередь, считало необходимым идти на риск, чтобы собирать разведданные, исходя из соображений национальной безопасности. Результатом противоречивых целей и стало бездействие Государственного департамента, который избегал сотрудничества с ЦРУ.

Обычно, если между ЦРУ и Госдепартаментом нельзя достичь согласия, президент сам улаживает конфликт между управлениями, основываясь на личном решении о ценности агента и его значимости для национальной . безопасности. На этой ранней стадии ЦРУ все еще приходилось доказывать ценность Пеньковского, а Госдепартамент не горел желанием с ним сотрудничать.

В Лэнгли (Вирджиния), штабе ЦРУ, выбрали молодого офицера, работавшего в советском отделе, который и должен был отправиться в Москву, чтобы установить с Пеньковским связь. Это был холостяк, который служил в Германии, русский знал плохо, но был готов начать операцию. Ему дали кодовое имя «Компас». По словам одного из его коллег, он был лысоватый, маленького роста, около ста шестидесяти пяти сантиметров, с голубыми глазами. А по натуре он был нахальный, самоуверенный, с хорошим чувством юмора. Говорил он быстро «и казался более умным и сообразительным, чем был на самом деле. А еще он грыз ногти»{24}. «Компас» не был идеальной кандидатурой для этой работы, но поскольку с Пеньковским надо было связаться срочно, то альтернативы не было, ведь для обучения кого-то другого понадобилось бы время, за которое необходимо было создать еще и должность-прикрытие в посольстве{25}.

Никаких свободных посольских должностей, на которые мог бы претендовать сотрудник ЦРУ, не нашлось из-за того, что не хватало жилья. Государственный департамент старался удерживать все места для сотрудников Министерства иностранных дел, а не ЦРУ, «Чувствовалось, что между государственной службой и ЦРУ ситуация такова: то, что я получаю, ты теряешь, — вспоминал сотрудник ЦРУ, работавший в Москве.— Госдепартамент не хотел отдавать свои рабочие места».

Компромисс состоял в том, чтобы создать для сотрудника ЦРУ должность в младшем административном составе. Только трое — посол Томпсон, шеф московской резидентуры ЦРУ и его заместитель — знали об этом прикрытии. В обязанности «Компаса» входило и дежурство в доме, расположенном на Кропоткинской набережной, 3, у Москвы-реки, где жили холостяки, который назывался «Дом Америки». В «Доме Америки» были комнаты для охранников — морских пехотинцев и других военнослужащих, работающих в посольстве. Здесь же находилось и жилье для неженатых сотрудников Министерства иностранных дел. В «Доме Америки» стоял автомат-проигрыватель с новейшими пластинками, а из Германии трижды в неделю присылали фильмы. Был также и открытый бассейн.

«Компас» прибыл в Москву 4 октября 1960 года. Зима в шестидесятом началась рано, и жизнь «Компаса» была тоскливой. Дождь со снегом превратил улицы города в грязные слякотные потоки. «Компас» устроился в «Доме Америки», в угловой комнате с большим окном, выходившим на цементный завод.

Будучи младшим офицером, он решил, что живет хуже некуда. От одиночества он запил. По-русски говорил очень плохо, обстановка вокруг его угнетала, а иногда даже пугала: зимой в России темнеет рано, «Компас» почти ни с кем не общался, и лишь КГБ следил за ним, когда он ехал в посольство или обратно. У «Компаса» не было своего рабочего кабинета, ему приходилось тайком от руки писать письма и доставлять их своему связному в посольстве для отправки их диппочтой в Вашингтон. Ни в комнате, ни в посольстве у него сейфа не было, поэтому копий своих писем он оставлять не мог.

В первом письме Бьюлику «Компас» доложил, что «наблюдение жесткое. Я не делал никаких проверок, это и так ясно». Он утверждал, что, когда прогуливался вдоль набережной к Кремлю, за ним следили целые группы наблюдателей. Следили и в Кремле, и в храме Василия Блаженного. Позже, когда он возвращался по набережной к «Дому Америки», хвосты КГБ находились на том же месте. Он писал:

«Дойдя до большого обогреваемого бассейна на набережной по дороге к «Дому Америки», я зашел внутрь и увидел там двух новых наблюдателей, рассчитанных, несомненно, на меня. Это не мое богатое воображение, но среди наблюдавших за мной агентов никогда не было одних и тех же людей.

На обратном пути по набережной к «Дому Америки» я заметил четырех или пятерых возможных «друзей», а один — абсолютно точно (наблюдатель КГБ). Это была девушка лет двадцати пяти, шедшая впереди меня, которая, пройдя немного дальше, по глупости обернулась и дважды подала знак тому, кто находился сзади меня, чтобы тот приостановился. Затем она перешла на другую сторону улицы и пошла под мост, чтобы оттуда проследить, вернулся ли я в «Дом Америки». Господи, как они держат связь, я не знаю, но местность очень легко просматривается»{26}.

«Компас» предложил связываться с Пеньковским, кличка которого отныне была «Чок», через тайник на Пушкинской улице, описанный им в первом письме. Поскольку обычно тайник используется всего лишь раз, «Компас» проинструктирует Пеньковского, чтобы тот в оговоренное «Компасом» время перебросил ему материалы через стену высотой в три с половиной метра, окружающую «Дом Америки»:

«Уверен, что у них есть наблюдение из дома через двор, но то место стены, которое мы выбрали для «Чока», будет слежке незаметно. В кладовые, находящиеся на заднем дворе, у меня есть официальный допуск как в дневное время, так и в вечернее, но на многое рассчитывать, будучи простым сторожем здания, я не могу. У стены с внутренней стороны собачья конура с щенком двух-трех месяцев. Как могу, приручаю его к себе.

Сама стена — более трех с половиной метров и по меньшей мере метров одиннадцать длиной, и переброска свертка на территорию «Дома Америки» вполне осуществима. Русские, однако, даже перепрыгивали через эту стену, и, если не вдаваться в подробности, все четыре стороны «Дома» находятся, похоже, под тщательным наблюдением».

В своем несвязном, противоречивом донесении «Компас» предупреждал, что за стеной вокруг «Дома» ведется пристальное наблюдение и что «Чок» (Пеньковский) будет сильно рисковать, если попытается ночью перекинуть сверток во двор. В лучшем случае на подобный контакт можно будет пойти один раз. А для связи в дневное время суток «Чоку» придется придумать свой собственный план. «Компас» заметил, что от цементного завода ходит автобус № 17, что много пешеходов, включая военных, а для связи днем это такое же «дохлое дело», что и ночью. В любом случае «Чоку» придется подождать, пока «Компас» не сообщит, что «хвост отпал», то есть когда ослабнет наблюдение за ним{27}.

«Передайте, пожалуйста, мои промежуточные инструкции, что ему нужно связываться со мной регулярно, и я вручу ему пустой конверт, который, если не будут даны другие указания, отправляется прямо к вам.

Даже и не думайте идти переулками, как того хочется «Чоку», ибо оказывается, что на меня — «самый большой спрос в городе».

«Компас»

Никакая копия не заставит меня удержать это в голове. Охххх!»{28}

В своих письмах в штаб «Компас» продолжал описывать, как ужасно ему живется, и предлагал всевозможные новые тайники. Предложенный им тайник за англо-американской школой был сначала принят, затем отвергнут. «Компас» пожаловался, что милый щенок в «Доме Америки» превратился в злобную, необученную сторожевую собаку более двадцати килограммов весом. К ней он мог подходить, только держа в руках свернутую газету. Письма «Компаса», в которых он постоянно писал об изнурительной работе и тоскливой посольской жизни, были наполнены жалобами на то, как «тяжело трудится славный сторож на своей работе-прикрытии».

«Компас» признавал, что он «лично неудовлетворен» тем, как продвигается дело, но кроме двора «Дома Америки» он просто не может найти места для тайника, предназначенного Пеньковскому. Он потребовал, чтобы ему разрешили сообщить Пеньковскому в своем первом послании, чтобы «он был готов быстро перебросить сверток через стену высотой в три с половиной метра, так, словно он избавляется от пачки порнографических открыток или от книжки, которую ему не хотелось, чтобы у него нашли. Пусть прежде, чем пойти к «Дому Америки», он сначала потренируется, бросая снежки через такую же стену в три с половиной метра»{29}.

«Ситуация с собакой, освещение заднего двора, вход на задний двор — все эти проблемы могли бы быть улажены «Компасом» при условии, если бы он меньше пил, меньше интересовался собакой, не мучился бы так от одиночества и нашел бы предлог осторожно выйти на задний двор в подходящее время. Надо рассчитывать на переброс свертка через стену. Если «Чок» на это пойдет, мы достаточно быстро об этом узнаем! Все, что будет переброшено через стену, за исключением, конечно, человека (а с приезда «Компаса» никто перелезть не пытался), «Компас» может с полным основанием взять себе».

«Компас» в письмах жаловался: «Здесь много конфликтуют, идет служебное соперничество, есть проблемы с жильем как в городе, так и в американском посольстве, что скорее усложняет, а не упрощает жизнь. Отдавая себе отчет в абсолютной необходимости действия и несмотря на местные проблемы, «Компас» надеется, что то, что будет сюда послано, поможет вам разработать для «Чока» план. «Компас», может быть, даже больше всех вас беспокоится о том, чтобы этот план сработал». В декабре 1960 года, спустя два месяца после приезда «Компаса» в Москву, американцам все еще не удалось войти с Пеньковским в контакт{30}.

Глава 2. Связь с англичанами

В начале ноября 1960 года во время восхитительного обеда в шикарном ресторане в Лондоне Дики Франкс, офицер британской Интеллиджент сервис (СИС), попросил британского бизнесмена Гревила Мейнарда Винна завести связи в Государственном комитете по координации научно-исследовательских работ (ГККНИР). Комитет якобы занимается развитием и контролем за осуществлением всеобщей государственной политики в области науки и технологии. Он, однако, служил также и организацией-прикрытием для агентов КГБ и ГРУ, работающих на получение разведданных по западной технологии[6].

— Вы могли бы позаботиться о том, чтобы встретиться с кем-то из их людей. Кроме всего прочего, у них есть отдел, который занимается поддержанием связей с советскими учеными и специалистами и приемом делегаций с Запада, — сказал Винну связной МИ-6{31}. В шестидесятых годах прямых связей между западными бизнесменами и советскими организациями почти не существовало. Приглашения обсудить торговые сделки строго контролировались Государственным комитетом, который подготавливал и контролировал визиты. Деловая активность Винна позволила бы ему оценить заинтересованность чиновников Госкомитета в том, чтобы послать в Великобританию торговые делегации специалистов. Он увидел бы, какую технику и промышленное производство Советский Союз пытается продать на Запад.

Винну был сорок один год, и он всеми силами старался утвердиться независимым бизнесменом в Восточной Европе и Советском Союзе. У него не было никакого опыта разведчика, и никакого специального обучения он не прошел; это был простой британский бизнесмен, который пытался заняться бизнесом в странах Восточной Европы. Благодаря своим частым поездкам за «железный занавес» он превратился в кандидата для программы МИ-6, рассчитанной на тех, кто часто бывает в Советском Союзе, чтобы попытаться получить от бизнесменов и ученых информацию о том, что они видели и слышали в Союзе. В ЦРУ существовала похожая программа. У Винна было грубое очарование честолюбца из рабочей среды, который старается сам всего достичь. Он был низкого роста, хорошо ухожен, с черными волосами и аккуратно подстриженными усами. Эмоциональность и вспыльчивость Винна делали его симпатичным, но непредсказуемым. Он родился в 1919 году в Шропшире, в бедной шахтерской деревушке Уэльса, где его отец работал инженером по оборудованию шахт. Винн заинтересовался электричеством и в девятнадцать лет стал учеником в технической мастерской на заводе телефонной компании Эриксона. Днем он работал, а по вечерам учился в колледже Ноттингема{32}.

В своих мемуарах «Человек из Одессы» Винн утверждает, что большую часть второй мировой войны проработал под прикрытием МИ-5, британской организации внутренней безопасности, руководя наблюдением за подозреваемыми немецкими агентами{33}. Его военные воспоминания довольно противоречивы, поскольку в послужном списке указано, что после высадки союзников в 1944 году он служил в Европе и в августе 1944 года был отправлен в госпиталь в Саттон в Англии. Винн никогда не писал о том, что был послан в госпиталь. Гордон Брук-Шеферд пишет в «Штормовых птицах»: «Неправда, что Винн "служил во время войны в МИ-5"»{34}.

После войны Винн стал консультантом по промышленным поставкам при британских сталелитейных компаниях, а также станкостроительных и электрических компаниях сначала в Западной Европе, а затем в Восточной Европе и Советском Союзе. Он установил приоритет для тех компаний, у которых не было своих представителей или постоянных контор по продаже. Представляя несколько компаний разных отраслей промышленности, Винн мог предложить большое разнообразие техники. С продажи он получал комиссионные. После того, как он начал ездить в Восточную Европу и Советский Союз, его призвали в МИ-6 докладывать о том, что он видел. Винн никогда не был сотрудником МИ-6, но согласился стать агентом этой службы, поскольку считал себя верным британским подданным{35}.

1 декабря Винн посетил Москву и был удостоен встречи в Главном управлении Госкомитета на улице Горького недалеко от Красной площади. «В вестибюле стояли вооруженные охранники, всюду суета посыльных и секретарей, половина из которых — девушки. Отнюдь не хорошенькие. Западный волк бизнеса будет Москвой разочарован. На девушках-служащих белые неглаженные блузки и тяжелые туфли без каблука. Девушки полногруды и пышут здоровьем, но с плохим цветом лица и без косметики. Они не знают, ни что такое бюстгальтеры, ни что такое дезодоранты»{36}, — вспоминал Винн.

Винна представили сотрудникам отдела международных сношений, возглавляемого в то время Джерменом Гвишиани[7], заместителем которого был Евгений Ильич Левин, полковник КГБ, назначенный в Госкомитет резидентом, шефом центра КГБ внутри Госкомитета. Здороваясь за руку с чиновниками, сидевшими за столом, покрытым зеленым сукном и уставленным бутылками с минеральной водой, Винн отметил, что большинство людей плохо одеты и внешне невыразительны. Один из них, однако, отличался от всех других. Он очень прямо держал спину, не ерзал и не сутулился. Он сидел почти не шевелясь, устроив перед собой на скатерти свои бледные крепкие руки. Ухоженные ногти. Мягкая шелковая рубашка и простой черный галстук. Костюм безукоризненный. Просачивающийся сквозь немытые окна солнечный свет высвечивал блестящие рыжеватые волосы и глубоко посаженные глаза. У него было волевое, неординарное лицо, широкий нос, решительный, с полными губами рот. Звали его Олег Пеньковский{37}.

Винн предложил Комитету, чтобы вместо того, чтобы просто передать соответствующим министерствам свои брошюры и каталоги, ему разрешили привезти в Москву делегацию специалистов-техников из восьми главных компаний, которые он представляет. Эксперты компаний встретились бы со своими советскими коллегами. Это привело бы к непосредственным дискуссиям в обход утомительной чиновничьей волоките, замедлявшей процесс развития торговли. Винн сказал, что может устроить так, чтобы делегация приехала в Москву еще до конца года.

Предложение Винна было принято, и его группа прибыла в Москву 8 декабря из Лондона на самолете Британской европейской авиакомпании. Двенадцать членов делегации из восьми компаний приехали обсудить последние технические достижения Великобритании в области производства цемента, компьютеров, горючего, сварочной техники и металлургии. Винн объявил, что это первая частным образом организованная торгово-техническая делегация, приехавшая в Россию со времен войны{38}. Пеньковский был назначен ответственным с советской стороны за работу делегации и обеспечение всего необходимого.

Он был их гидом, сопровождая группу в Ленинград 12 декабря. Тем вечером Пеньковский подошел к специалисту по металлургии доктору А. Д. Мерримену и его коллеге У. Д. Макбрайду, когда те собрались было уже идти спать. Пеньковский спросил Мерримена, нет ли у него парочки сигарет, и они поднялись за ними в номер Мерримена в гостинице «Ленинградская». Макбрайд пожелал спокойной ночи и ушел. Затем Пеньковский запер дверь, включил радио на полную мощность и вынул из кармана пиджака сложенный пакет с бумагами, завернутый в целлофан. Пеньковский сказал, что это секретные материалы, которые он хочет передать в американское посольство{39}. Мерримен отказался даже взять их в руки.

Стремясь во что бы то ни стало войти в контакт, Пеньковский так явно это делал, что по тем временам это попахивало провокацией. Мерримена предупреждали избегать любых подобных предложений. После войны он год провел в Советском Союзе в качестве эксперта в области сталелитейной промышленности и часто ездил, консультируя британские сталелитейные компании. После своих поездок он контактировал с МИ-6, эта связь возникла со времени службы в британской разведке во время войны. У него было довольно щекотливое положение: ведь предложение Пеньковского могло быть проверкой, а он боялся повредить своим связям с Советским Союзом. Ярлык разведчика, привязанный ему КГБ, мог быть использован для того, чтобы дискредитировать его торговые контакты и все британские торговые делегации. В пятидесятых-шестидесятых годах компрометация иностранного дипломата или бизнесмена с последующим шантажом и вербовкой работать на разведку Советского Союза были обычным делом.

В начале шестидесятых годов КГБ занимался совращением посла Франции Мориса Дежана с помощью «ласточки» — проститутки, работающей на КГБ{40}. Ранним летом 1962 года КГБ использовал тот же прием, чтобы подловить полковника Луи Гибана, военно-воздушного атташе французского посольства. Они представили Гибану компрометирующие фотографии, на которых он был изображен со своей русской подружкой, и предложили выбор: сотрудничество или разоблачение. Гибан вернулся во французское посольство и застрелился, так и не сделав выбора. Об этом эпизоде никогда открыто не говорили, а о Гибане сказали, что он покончил с собой в результате «депрессивного психоза»{41}.

Еще раньше был случай, когда КГБ установил, что один французский дипломат является гомосексуалистом и питает симпатию к капитану советской милиции, охраняющему посольство Франции в Москве. В действительности капитан был офицером КГБ, и ему приказали уступить дипломату. Затем сотрудники КГБ сфотографировали «любовный роман» двух мужчин, а снимки предъявили дипломату. Когда в КГБ потребовали, чтобы дипломат стал шпионить для их страны, он улыбнулся, положил фотографии в карман и сказал:

— Это будет хорошим приобретением для моей коллекции, особенно фотографии с советским капитаном.

На следующий день он вернулся во Францию.

КГБ использовал также подобные случаи для ареста иностранцев и взятия их заложниками с последующим обменом на советских шпионов, арестованных на Западе. КГБ считал, что находящиеся в его руках западники являются пешками, которыми можно пожертвовать, выторговывая для КГБ высокоценимых рыцарей шпионажа[8]. После бесплодного разговора с Меррименом Пеньковский забрал бумаги и ушел.

Когда делегация вернулась в Москву, Мерримен не захотел, чтобы его видели в американском посольстве, но послу Великобритании рассказал о своей встрече с Пеньковским в Ленинграде. Мерримен не сказал Винну о предложении Пеньковского, но Винн чувствовал, что русскому хотелось установить с ним более тесные отношения, и стремился поговорить с ним наедине. Пеньковский намекнул Винну, что хотел бы, чтобы Винн забрал что-то с собой в Англию, но прямо об этом не попросил.

За пять минут до того, как Мерримен должен был отправиться в Лондон, в аэропорту Шереметьево появился Пеньковский, чтобы попрощаться. Он отозвал Мерримена в сторонку и сказал:

— Понимаю, что у вас нет желания в это ввязываться, но мне действительно абсолютно необходимо установить связь с кем-нибудь из американского посольства.

Пеньковский попросил Мерримена, чтобы тот передал американцам, что он будет ждать звонка по своему домашнему телефону 71-71-84 каждое воскресенье в 10 утра.

— Американцу лишь придется позвонить, и я дам ему дальнейшие указания, — сказал Пеньковский.

Мерримен был уклончив. Спросил Пеньковского, где он живет. Пеньковский, чувствуя, что его постигла неудача, и стараясь прикрыть себя, сказал, что живет на улице Горького, 11 —адрес Государственного комитета по координации научно-исследовательских работ.

Вернувшись в Лондон, Мерримен проинформировал МИ-6, а те соединили его с лондонским центром ЦРУ, где он описал инцидент с Пеньковским в Ленинграде{42}.

Если бы Мерримен взял письмо, в МИ-6 прочли бы напоминание Пеньковского, что прошло уже четыре месяца с тех пор, как он впервые обратился к американцам, и все еще не получил от них ни слова. «Это для меня время пыток», — писал он. Он требовал, чтобы американцы быстрее решили, как ему следует передать материалы и как должна быть организована их встреча{43}.

От американцев — ни слова, члены британской торговой делегации не горят желанием принять письмо, и Пеньковский обращается к канадцам. Они также устанавливали официальные контакты в ГККНИР для организации визитов бизнесменов и ученых. В холодный хмурый день 30 декабря 1960 года в Шереметьево прибыл директор программы геологических исследований Канады доктор Дж. М. Харрисон. Он приехал в Советский Союз, чтобы оценить советские достижения в области геологии и установить в будущем обмен специалистами между двумя странами. Пеньковский по линии Госкомитета курировал Соединенные Штаты и Канаду. Он встретил Харрисона в аэропорту и пробыл с ним в течение всех одиннадцати дней, что тот находился в Советском Союзе. Харрисон посещал геологические институты, университеты, музеи. Пеньковский повел его в музеи Кремля, где оба были восхищены выставленной коллекцией золота скифов. В своем дневнике Харрисон отметил контраст между открытостью Пеньковского и несгибаемостью гида из «Интуриста», который постоянно занимался официальной пропагандой.

Когда Пеньковский и Харрисон ехали в Ленинград, в их купе была пожилая дама. В Советском Союзе вообще принято помещать совершенно незнакомых мужчин и женщин в одно спальное купе, и мужчинам пришлось стоять, болтая, в коридоре, пока дама не переоденется на ночь. Пеньковский постоянно критиковал советскую систему, и его откровенность заставила Харрисона «задуматься, что же происходит».

Рано утром они были разбужены местным радио.

— Это еще один пример русской бюрократии, — проворчал Пеньковский, жалуясь на то, что его так нагло разбудили. Когда в Ленинграде они вышли из гостиницы, собираясь на встречу в Институт арктической геологии, Пеньковский сказал Харрисону, что подъедет за ним в институт.

— Мне надо сообщить в Москву, как вы себя ведете, — сказал Пеньковский, обезоруживающе улыбаясь. Было очевидно, что он пытался завоевать доверие Харрисона и давал понять, что он совсем не грозный чиновник, шпионящий за ним.

Когда они вернулись в гостиницу, в ресторане уже не обслуживали, поскольку у официантов был обед. Пеньковский извинился и пошел на кухню. Вернувшись к столу, он сказал Харрисону, что во время войны был полковником Советской армии.

— Мне пришлось покомандовать, чтобы получить обед, — сказал Пеньковский. Харрисон видел Пеньковского только в гражданском и ничего не знал о его военном звании.

Обратно в Москву Пеньковский и Харрисон ехали в двухместном купе в поезде «Красная стрела». Они сидели, пили чай из стаканов, а Пеньковский все продолжал критиковать бюрократию. Он охотно описывал недостатки Советского Союза и позволял себе пренебрежительно говорить о тех, с кем работает. Харрисон слушал, затаив дыхание, но, не желая еще больше втягиваться в это дело, лег спать, сославшись на усталость.

На следующий день Пеньковский попросил Харрисона представить его Вильяму Ван Влие, советнику по торговле посольства Канады. Пеньковский наращивал темпы своей кампании, чтобы войти в доверие к Харрисону, и вечером пригласил его на балет «Лебединое озеро» в Большой театр. Жена Пеньковского Вера и их четырнадцатилетняя дочь Галина сидели с ними в ложе рядом с ложей Никиты Хрущева. Главную партию танцевала прима-балерина Майя Плисецкая. Она танцевала настолько прекрасно, что, когда опустился занавес, публика осталась сидеть в благоговейном молчании. Когда зрители пришли в себя, то гром оваций длился более десяти минут.

Харрисон, стремясь отблагодарить Пеньковского за его гостеприимство, пригласил семью Пеньковских в расположенный недалеко от Большого театра армянский ресторан, но поскольку в Москве был новичком, то забронировать столик ему не удалось. Когда они приехали, ресторан был набит до отказа. Пеньковский исчез, взяв несколько долларов, которые ему дал Харрисон, и вскоре их провели за стол прямо перед эстрадой. Когда Харрисон спросил, как Пеньковскому удалось совершить такой подвиг, он льстиво ответил:

— Да я сказал им, что здесь известный канадский ученый, и они сразу же все сделали.

Обхаживание Пеньковским Харрисона достигло своего апогея на следующий день в номере Харрисона в гостинице «Националь». Пеньковский дал понять, что хочет конфиденциально поговорить с ним. Харрисон указал на телефон, стоящий на столе, за которым они сидели. Пеньковский встал, подошел к краю стола и вырвал из стены пару проводков так, чтобы было похоже, что они порвались сами.

«Теперь все в порядке», — сказал он, объяснив, что если в телефоне было прослушивающее устройство, то он его обезвредил.

Пеньковский спросил Харрисона, как он относится к русским — именно к русским, а не коммунистической партии — и готов ли Харрисон оказать помощь в развитии отношений между СССР и Канадой. Когда Харрисон дал положительный ответ, Пеньковский не стал долго тянуть и сразу задал главный вопрос: возможно ли, чтобы Харрисон пригласил Пеньковского с семьей посетить геологические центры Канады? Харрисон сказал русскому, что, хотя он и занимает высокий пост, в правительстве у него нет большого влияния.

Но Пеньковского это не остановило. Он сказал, что считает Харрисона миллионером, у которого есть большой дом, машина, гараж и стиральная машина. Для русских, даже живших за границей, личный дом Харрисона и обычное домашнее имущество казались просто недоступными. В 1960 году большинство русских семей все еще жило в коммуналках — общих квартирах, разделенных на несколько семей, с общей кухней и туалетом. Харрисон снова попытался уклониться, но Пеньковский повторил свою просьбу познакомить его с советником по торговле Ван Влие. К концу разговора голова Харрисона пошла кругом, пока он пытался понять, что Пеньковскому надо. Он согласился представить Пеньковского Ван Влие.

На следующий день Харрисон рассказал об этой встрече поверенному в делах канадского посольства, но не произнес имени Пеньковского. Он написал его на листке бумаги и сказал поверенному, что все, о чем рассказал, относится к этому человеку, Пеньковскому{44}. Если бы, как и предполагали, КГБ прослушивал разговор в канадском посольстве, можно было бы докопаться и до Пеньковского.

Этим же вечером, 9 января 1961 года, Пеньковский пришел в номер Харрисона на встречу с Ван Влие. Пеньковский все заранее разработал, решив, что передаст секретную информацию для американцев Ван Влие, у которого дипломатический паспорт. У Харрисона, гражданского лица, паспорт обыкновенный. На Ван Влие распространяется дипломатическая неприкосновенность, и у него есть официальные связи с Государственным комитетом по координации научно-исследовательских работ. В худшем случае Ван Влие будет объявлен «персоной нон грата» и выдворен из страны. Если бы документы нашли у Харрисона, его арестовали бы как шпиона. Ван Влие будет безопаснее взять приготовленную Пеньковским информацию по устройству и основным характеристикам советских ядерных ракет.

После короткой беседы Пеньковский пошел в ванную комнату и открыл воду, чтобы заглушить разговор, если их прослушивают. Он сел на стул около открытой двери в ванную и попросил Ван Влие передать от него письмо одному американскому другу через военного атташе в американском посольстве. Прежде, чем Ван Влие смог что-нибудь ответить, Пеньковский сунул ему в руки пакет и, обращаясь по-английски, призвал его «быть патриотом». Он сказал Ван Влие:

— Я знаю, что вы можете меня продать вместе с потрохами, но что вы от этого выиграете?

Пеньковский быстро ушел, сказав, что вернется на следующий день. Ван Влие и Харрисон пошли ужинать в ресторан гостиницы «Националь».

Оба канадца долго обсуждали происшедшее, но так и не пришли к решению, что делать с пакетом Пеньковского{45}. Когда Харрисон ушел, Ван Влие снова стал разглядывать полученный от Пеньковского пакет, но не открыл его. Это был дважды перевязанный объемистый пакет без имени адресата. Было непохоже, что это личное письмо американскому другу, с которым, как сказал Пеньковский, он познакомился в Турции, когда работал там военным атташе. Ван Влие решил вернуть конверт Пеньковскому при первой же возможности, объяснив, что не может передать пакет с неизвестным содержимым американскому военному атташе.

Через два дня Пеньковский посетил Ван Влие в гостиничном номере и спросил, передал ли он материал в посольство США.

— Я не занимаюсь такими делами, — сказал Ван Влие и вернул ему нераспечатанный пакет. Если бы это была подстава КГБ, Ван Влие пришлось бы объяснять послу, зачем он взял письмо, ведь это противоречило принципам посольской политики. Его бы выдворили из Советского Союза. Он не был женат, у него была русская подружка, и в Союзе ему нравилось. Ему не хотелось рисковать. Ничего, кроме неприятностей, не могло получиться из сотрудничества с работником Госкомитета в таком деле.

Выдворение из Советского Союза черным пятном ляжет на его удачно складывающуюся карьеру дипломата, пусть даже стало бы ясно, что дело о выдворении сфабриковано советской стороной. Чтобы прикрыть себя, Ван Влие описал свою встречу с Пеньковским в докладной записке послу Канады.

«В среду в 19.00 заехал господин Пеньковский, и я предложил ему выпить и присесть. Он согласился на первое, но отказался от второго предложения, поскольку стул стоял напротив двери, а вместо этого спросил, можно ли ему сесть на диван в другом углу комнаты. У меня был включен проигрыватель, и я, исходя из такого начала разговора, оставил его включенным, пока Пеньковский находился у меня.

Я начал разговор на темы, затрагивающие наши общие интересы, касающиеся Государственного научно-технического комитета. Господин Пеньковский почти сразу же спросил меня, передал ли я письмо, на что я ответил, что не передал, поскольку не имею оснований вручать неизвестные документы от имени советских граждан. Он забрал письмо. С самого начала, когда господин Пеньковский вошел, он казался довольно возбужденным, и спокойствие к нему так и не вернулось. Я попытался перевести разговор на другую тему и говорить только о том, что строго входит в рамки наших рабочих отношений относительно Государственного комитета. Но это было безуспешно, и Пеньковский постоянно возвращался к вопросу о том, насколько важно для него встретиться с кем-нибудь из посольства Соединенных Штатов.

Пеньковский сказал, что, хотя он и может понять то, что я не хочу становиться посредником между ним и американцами, его судьба теперь в моих руках, он сказал, что надеется, что я не сообщу об этом никому (надо полагать, советским). Он сказал, что последние полгода безуспешно пытался найти какой-нибудь подход к американцам и подумал, что его настоящая работа в Государственном комитете поможет реализовать эту возможность. Он предложил мне показать содержание письма, от чего я отказался, и сказал, что в добавление к документам по баллистическим ракетам в пакете находятся личные письма к президенту Эйзенхауэру и избранному, но еще не вступившему на пост президенту Кеннеди. Он сказал, что надеялся передать мне другие материалы, и вынул из кармана еще более объемистый запечатанный конверт.

Он не оставил своего намерения, как он заявил, вступить в контакт с американцами, чтобы передать им ценную информацию, а главной его задачей является выезд из Советского Союза с женой и дочерью. Почти вскользь он заметил, что испытывает материальные трудности.

И снова он попросил, чтобы я организовал ему встречу с кем-нибудь из посольства Соединенных Штатов, устроив свидание в канадском посольстве или пригласив на обед, и, если ничего из этого не получится, сказал, чтобы я хотя бы передал о его заинтересованности американцам. Пеньковский объяснил, что не может сам пойти в американское посольство из-за советской охраны и даже в Госкомитете по науке и технике существует правило, что при встрече с иностранцем обязательно должны присутствовать двое русских. Он предложил мне оставить номер своего домашнего телефона, на что я согласился, но сказал, что лучше буду ему звонить на работу».

Еще сотрудник канадского посольства сказал, что «отклонял все предложения, исходящие из этого одностороннего потока, соглашаясь только на то, чтобы поддерживать с ним связь в Госкомитете в интересах нашей крепнущей торговли. Я пригласил его на ужин, но он отказался, сказав, что у него нет настроения, на чем и кончилась наша сорокаминутная встреча, которая шла на английском»{46}.

Ван Влие сказал послу, что не представлял себе, чем можно объяснить все эти визиты.

«Господину Пеньковскому около сорока семи, это приятный человек и мог бы показаться вполне разумным. Стремительное развитие событий за время наших коротких встреч, конечно же, вселило в меня глубочайшую осторожность. Он, очевидно, принадлежит к тому типу людей, которые, ничуть не колеблясь, попросят о личном одолжении, подтверждением чего и была его просьба о том, чтобы ему кое-что прислали из Канады, как, например, мазь от экземы, которая, как он предполагает, будет послана ему через посольство. Хотя я его и не просил, он постоянно вдавался в детали в наших разговорах, останавливаясь, например, на таких незначительных моментах, как включенный проигрыватель, рассказывая о случайных звонках у него на работе, без конца повторяя, что его судьба в моих руках, особо ynov пая о материалах и письмах и выражая свое сожаление о том, что я, по-видимому, не был достаточно убежден в искренности его стремления войти в контакт с посольством США и т. д., что в какой-то мере можно было объяснить театральностью поведения, оставшегося от его прежней должности — он работал военным атташе.

Вполне вероятно, что нынешнее его положение в Госкомитете по науке и технике не такое значительное, с низкой зарплатой — большое понижение после его карьеры военного. Возможно, он недоволен своей судьбой.

Если он честен в своем явном желании передать ценную информацию американцам и если бы действительно хотел покинуть с семьей Советский Союз, то не был бы настолько многоречив. Если это достаточные основания, то всякая связь с ним представителей канадского посольства очень нежелательна, за исключением строго рабочих связей»{47}.

Ван Влие не мог знать, что Пеньковский — полковник Советской армии, находящийся на службе при Главном разведывательном управлении Генерального штаба и использующий Государственный комитет, куда он ходил в гражданском, как прикрытие. Доктор Харрисон не рассказал Ван Влие о случае в Ленинграде, когда Пеньковский, чтобы заказать обед, отрекомендовался полковником Советской армии. Вернувшись в Канаду, доктор Харрисон, который не проходил специального опроса со стороны канадского правительства, написал письмо поверенному в делах канадского посольства в Москве с благодарностью за помощь, оказанную посольством. Он пошутил в письме, что надеется быть где-нибудь далеко на Аляске, если Пеньковский приедет в Канаду. Харрисон послал письмо в Москву простой почтой, которая, по заведенному порядку, прочитывается КГБ, и мог бы скомпрометировать Пеньковского прежде, чем тот начал работать на Запад. По-видимому, в КГБ не поняли шутку или просто не прочитали письмо.

Пеньковский обратился к канадцам и британцам как раз в то самое время, когда «Компас» находился в Москве, не имея возможности войти с Пеньковским в контакт. В ЦРУ не знали о том, что Пеньковский сделал попытку выйти на англичан, пока Мерримен не сообщил об этом в МИ-6 и его не соединили с центром ЦРУ в Лондоне. 12 января 1961 года ЦРУ предложило МИ-6 свое участие в дальнейшем опросе Мерримена. Англичане не возражали, но ответили, что считают Пеньковского «обычным провокатором». Из-за вопиющей прямоты подхода британская разведка считала Пеньковского звеном цепи, предназначенной для того, чтобы скомпрометировать американского или английского дипломата. ЦРУ пока еще не сообщило британцам, что прошлым августом Пеньковскому удалось переслать письмо со студентом Коксом.

14 января «Компас», человек ЦРУ, посланный в Москву с заданием выйти на Пеньковского, встретился с сотрудниками американского посольства, чтобы обсудить ситуацию. Госдепартамент со своей традиционной осторожностью отказался подвергать риску советско-американские дипломатические отношения, поощряя непроверенного советского офицера, выразившего желание работать на Запад. Посольские чины во главе с послом Томпсоном решили, что Пеньковский — провокатор и посольству даром не нужен. На этом этапе посол мгновенно принял решение. «Компасу» придется держать Пеньковского подальше от посольства и «Дома Америки» во избежание любых неприятных осложнений. Посол снова запретил сотрудникам американского посольства вынимать содержимое тайника, описанного Пеньковским в письме. Посол запретил также использование «Дома Америки» в качестве места, где Пеньковский мог бы передать материалы. Для выхода на контакт с Пеньковским и изъятия материалов, положенных Пеньковским в тайник, «Компас» вынужден был рассчитывать только на свои собственные силы.

ЦРУ могло обратиться за помощью в Британскую секретную разведывательную службу, но многие в Управлении были совершенно уверены в том, что Советы глубоко проникли в саму британскую разведку. В мае 1951 года британские дипломаты Ги Бёрджес и Дональд Маклин перебежали в Советский Союз, а сотрудника МИ-6, работавшего в Вашингтоне с 1949 по 1951 год, заставили вернуться в Лондон, где его считали советским шпионом. Филби вынудили отказаться от причастности к МИ-6, но позже в официальных заявлениях говорилось лишь об его отказе от участия в «иностранной службе». Поскольку официально СИС (Сикрет Интеллидженс сервис) не существует, о МИ-6, чтобы прямо не называть ее, говорили как об «иностранной службе». Формально Филби находился в составе СИС еще в течение пяти лет, поскольку довольно часто именно столько времени и требуется, чтобы открыть дело против подозреваемого лица. МИ-5 и МИ-6 устроили подобие суда, но попытки выдавить из него признание окончились неудачей. В ноябре 1955 года под давлением Дж. Эдгара Гувера было начато широкомасштабное расследование дела Филби, который в парламенте был назван третьим в команде Бёрджеса — Маклина. Сторонники Филби так изложили дело, что многие стали склоняться к тому, что Филби невиновен, и в заявлении министра иностранных дел Г. Макмиллана обвинение против Филби было снято. В 1956 году друзья Филби по МИ-6 Николас Эллиот и Джордж Янг устроили его работать внештатным корреспондентом «Обсервера» и «Экономиста» в Бейруте, в то время как расследование его прошлого продолжалось. В 1963 году МИ-6 направила в Бейрут Николаса Эллиота, чтобы заставить Филби признаться, но тот бежал в Советский Союз[9]{48}.

Беспокойство ЦРУ о безопасности британской разведки совпадало с требованием времени, призывающим действовать. Ни у одной разведслужбы не было в советской военной организации высокопоставленного источника.

Когда решение американского посольства в Москве о том, чтобы не связываться с Пеньковским, дошло до Вашингтона, Дик Хелмс решил искать помощи у англичан. Исходя из того, что нужно было срочно принять решение, может ли Пеньковский быть для Запада добросовестным агентом, и из-за нехватки сотрудников ЦРУ в Москве Хелмс рассудил, что англичане могут быть лучшими помощниками в этом деле. ЦРУ установило особые рабочие отношения с СИС, что подразумевало обмен информацией на самом высоком уровне. Хелмсу было удобнее работать с МИ-6, чем выкладывать все подробности дела Пеньковского Госдепартамента, откуда, как он опасался, могла бы произойти утечка. Хелмс обратился в МИ-6, поскольку она согласилась помочь в осуществлении связи с Пеньковским. Кроме того, в МИ-6 уже знали о Пеньковском, и иного выхода не было, иначе отношения между службами могли натянуться{49}.

Обращение за помощью к англичанам стало неприятной неожиданностью для Бьюлика и Джонсона, начальника советского отдела операций, но альтернативы не было. «Главный урок в деле Пеньковского: никогда нельзя вступать в совместную операцию с другой службой, — вспоминал позже Бьюлик. — Совершенно определенно, что совместные операции удваивают риск разоблачения. Различия в стиле работы двух служб ведут к путанице, недоразумениям и повышают возможность компрометации»{50}. Но, поскольку и сам Пеньковский вышел на англичан, сотрудничество стало неизбежным.

В МИ-6 знали, что предложение Пеньковского предназначалось американцам, и подняли этот вопрос в январе 1961 года в Вашингтоне, когда в штаб ЦРУ приехал Гарольд Таллин Шерголд, один из самых жестких и опытных инструкторов МИ-6. 27 января 1961 года Джо Бьюлик проинформировал Шерголда о первом контакте Пеньковского пять месяцев назад с двумя американскими студентами. В подобной ситуации совместное пользование информацией было обычным делом, но совместная работа стала необходимой. Бьюлик был готов рассказать Шерголду об инициативе, начатой Пеньковским в августе, и показать ему документы по У-2 и RB-47. Англичан все еще приходилось убеждать.

Американцы относились к Шерголду с уважением. Он был аккуратным, с живыми, приятными чертами лица, острым, несколько выступающим носом, хорошо очерченным подбородком и высоким лбом. Его огромная энергия и ясные глаза говорили о незаурядном уме и хорошем самообладании. Он родился 5 декабря 1915 года, учился в Сант-Эдмонд Холле (Оксфорд) и Корпус Кристи Колледже (Кембридж). После окончания учебы вплоть до начала войны преподавал в средней школе с гуманитарным уклоном в Челтенгеме. В 1940 году присоединился к Хэмпширскому полку и вскоре переключился на разведкорпус. Впервые профессиональный опыт пришел к Шерголду, когда он допрашивал немецких военнопленных на Ближнем Востоке во время второй мировой войны. Оттуда его откомандировали в Восьмую армию, где он отвечал за все допросы, начиная с битвы у Эль-Аламейна в Ливии до итальянского Кассино. Британский объединенный следственный центр (БОСЦ) Шерголда был основан в Риме под объединенным командованием, куда входили еще двое молодых американских офицеров, говорящих по-итальянски, — Джеймс Иисус Энглтон и Раймонд Рок-ка из только что появившегося Бюро стратегических служб (БСС)[10], которые также допрашивали немецких и итальянских военнопленных. Энглтон и Рокка знали Шерголда как профессионала и как человека еще в начале своей карьеры.

После войны Энглтон быстро продвинулся до поста шефа контрразведки ЦРУ, на котором проработал с декабря 1954 года до декабря 1974 года. Рокка, его заместитель с 1969 по 1974 год, вспоминает Шерголда как «строгого, работящего сотрудника, который хорошо потрудился на благо своей страны»{51}. Во время второй мировой войны Британская секретная разведывательная служба боялась уступить свой контроль в Европе американским выскочкам и старалась недодать информацию Бюро стратегических служб{52}.

Послевоенная карьера Шерголда началась с работы оперативника в МИ-6. Как младший офицер, он руководил агентами в Германии из главного британского центра в Бад Сальзуфлене, а также в Берлине и Колоне. Он создал себе прекрасную репутацию хладнокровного, аккуратного оперативника, обладающего острым чутьем, знающего, как получить максимально возможное от своих агентов. Он был готов на работу с Пеньковским{53}.

Открывающиеся возможности произвели на Шер-голда впечатление, и он заявил, что МИ-6 пересмотрит вопрос разумности выхода на Пеньковского и определит, какие задачи будет выполнять в совместной с ЦРУ операции. После встречи в Вашингтоне решение вопроса сдвинулось с места. 3 февраля Квентин Джонсон полетел в Лондон на встречу с Шерголдом. Американцы договорились с англичанами об обмене информацией и о том, чтобы в целях осторожности «не проболтаться» канадцам. Важно было не допустить, чтобы Ван Влие и Харрисон скомпрометировали Пеньковского, и тщательно проверить и убрать все ссылки на Пеньковского в канадском архиве, что предполагало также поиск всех, читавших донесения Ван Влие и Харрисона о Пеньковском, чтобы дать подписать им секретное обещание о неразглашении тайны.

С 6 по 8 февраля 1961 года в канадской контрразведке побывал высокопоставленный офицер контрразведки ЦРУ и договорился забрать из канадских секретных архивов донесения Ван Влие и Харрисона о Пеньковском.

В воскресенье утром 5 февраля 1961 года «Компас» наконец попытался позвонить Пеньковскому по домашнему телефону в Москве. С начала октября, за все четыре месяца, что «Компас» находился в Москве, он не смог ни заложить сообщение в тайник, ни выйти на контакт с Пеньковским. Он писал бесконечные письма в штаб ЦРУ, в которых объяснял, как тяжело ему достается работа-прикрытие в посольстве и как трудно выполнять задание без поддержки посольства. Хотя ему было известно местонахождение тайника на Пушкинской улице, он никогда не сделал отметку на телефоне-автомате, обозначавшую, что в тайнике для Пеньковского оставлено сообщение.

«Компас», к удовольствию Бьюлика, так и не смог объяснить, почему ему не удалось оставить Пеньковскому сообщение; «Компас» утверждал, что наблюдатели КГБ следят за ним денно и нощно. Бьюлик считал, что «Компас» потерял самообладание и тянет операцию{54}. Телефонный звонок 5 февраля был его первой попыткой выйти на прямой контакт. По инструкции, «Компас» должен был звонить в 10 утра и говорить по-русски, но в письме Бьюлику, в котором он писал о себе в третьем лице, говорилось:

«...надеюсь, что будут приняты следующие поправки к вашим инструкциям в письме № 8. Они основаны на том опыте, что он здесь приобрел, и правилах пользования общественным телефоном. Во-первых, если 5 февраля по телефону ответит мужчина, «Компас» скажет по-русски: «Это Олег?»

Если ответ: «Да», «Компас» скажет: «Отвечай только по-русски. Говорит твой близкий друг».

Затем «Компас» будет говорить по-английски. Если «Чок» (тайная кличка Пеньковского) будет выяснять, кто звонит, «Компас» скажет ему по-английски: «Слушай» и дальше по инструкции. Если, когда позвонит «Компас», «Чок» будет не один, ему нужно будет что-то придумать, а в случае, если номер не тот или ответивший по телефону мужчина «Чоком» не является, использование дружеского обращения (местоимение) по-русски должно усыпить всякие подозрения.

«Компас» сказал, что остальные инструкции будут исполнены „буквально”»{55}.

Использование дружеского обращения по-русски во время разговора с Пеньковским дало бы понять любому, кто прослушивает линию, что звонивший — близкий друг, а не незнакомый иностранец. Письмо «Компаса» было сбивчивым. У него были проблемы с русским, и психологически он довел себя до состояния нервного срыва.

«Компас» позвонил Пеньковскому по номеру 71-71-84 в 11 утра, и Пеньковский, который накануне поздно вернулся с вечеринки, подумал сначала, что это его друг, с которым они вчера виделись. Предполагалось, что «Компас» будет говорить только по-русски, но он говорил по-английски. Пеньковскому было трудно понять его по телефону, и он не мог ответить из-за того, что рядом была жена. Он не хотел возбуждать ее любопытство тем, что говорил по-английски, ведь обычно он никогда этого не делал дома. Пеньковскому, который не очень хорошо владел английским, было трудно слушать нечеткую речь иностранца. Звонка он не ожидал и был обеспокоен тем, кто бы это мог быть, поскольку звонили в неоговоренное время. Пеньковский разочарованно повесил трубку, чтобы в случае, если его телефон прослушивался, стало понятно, что за этим ничего не последует, поскольку был набран неправильный номер.

9 февраля Бьюлик снова устроил с Шерголдом совет в штабе ЦРУ в Вашингтоне, было решено на Пеньковского выходить совместно. Шерголд рассказал Бьюлику еще кое-какие подробности о встрече в Ленинграде между Пеньковским и членами британской торговой делегации.

В начале марта 1961 года канадскому советнику по торговле Ван Влие была выделена квартира в Москве, куда он и переехал из гостиничного номера. Ван Влие, надеясь поддержать связь с Пеньковским, чтобы узаконить через Госкомитет канадскую торговлю и коммерческую работу, пригласил его с женой на прием по поводу новоселья. Пеньковский снова аккуратно сложил материалы по оперативным характеристикам советских ракет и взял их с собой на вечеринку. Он положил пакет в обычный конверт для писем, который мог бы спокойно вручить, но дважды перевязал его тесьмой.

Войдя в квартиру Ван Влие, Пеньковский поздоровался за руку с канадским дипломатом и сказал, что надеется на то, что Ван Влие обдумал предложение и примет материалы. Ван Влие постарался игнорировать все эти мольбы. Он дружески поздоровался с Пеньковским и его женой Верой, но в течение всего приема старался держаться от них подальше. У Пеньковского так и не было возможности попросить Ван Влие забрать секретные сведения о ракетах или связаться от его имени с американцами. Расстроившись, Пеньковский ушел, запихнув свои секретные бумаги во внутренний нагрудный карман{56}.

Винн тем временем делал все возможное, чтобы советской делегации разрешили приехать в Великобританию. В начале апреля 1961 года он прилетел в Москву, чтобы обсудить план приезда советской делегации в ответ на его визит в декабре. Пеньковский представил Винну список советских представителей, выбранных для поездки в Англию. Винн высказал свои возражения — эти люди не знали промышленности и не подходили для поездки, поскольку было очевидно, что их заинтересует только сбор секретных данных в области техники и индустрии. И они, скорее всего, не смогут сделать никаких заказов. Пеньковский объяснил, что список составлен Государственным комитетом и изменен быть не может. Отношения между двумя мужчинами вышли за рамки официальных, и они стали звать друг друга по имени. Пеньковский попросил Винна называть его Алексом, потому что «по-английски это звучит лучше, чем Олег». Пеньковскому казалось, что имя Алекс более элегантно и звучит по-иностранному.

Винн и Пеньковский шли по Красной площади в порывах неожиданной весенней метели и спорили о составе делегации. Винн настаивал на том, что ему нужны «высшие технические советники или никто». Если он их не получит, то будет жаловаться в Комитет.

Пеньковский терзался:

— Нет, Гревил, нет, ты не должен этого делать. Это будет означать, что делегацию отменят.

— Извини, Алекс, но я вынужден настаивать. Я бы хотел показать тебе Лондон, но не ценой того, что будет разрушена основная цель приезда. Моим компаниям нужны эксперты.

В «Контакте на улице Горького» Винн писал: «В этот момент Пеньковский хлопнул руками и воскликнул: „Да дело не в делегации. Именно я должен лететь в Лондон, и не ради удовольствия. Мне нужно рассказать тебе об очень многом, мне необходимо ехать. Просто необходимо»{57}.

Затем впервые Пеньковский рассказал Винну, что у него есть информация для Запада. 6 апреля 1961 года в гостиничном номере Винна Пеньковский передал ему объемистый пакет с полным досье на себя и пленкой с советскими военными документами. Когда Винн принял от Пеньковского передачу, он больше уже не был наивным бизнесменом, которому случайно удалось выслушать шпиона. Винн становился для Пеньковского курьером и товарищем по оружию, но о содержании документов, которые Пеньковский ему передал, Винн так и не узнал. Пеньковский никогда не передавал Винну секретные сведения устно. Это было обычным правилом разведчика. Поскольку Пеньковский не сообщил Винну о подробностях, Винн в случае ареста мог бы заявить, что не знал о вовлечении в шпионаж.

В том первом случае Винн немедленно обратился в английское посольство, чтобы избавиться от бумаг. Подходил уже конец рабочего дня, и посла не было. Винн положил документы в конверт, запечатал и оставил его у британской охраны. На следующий день он вернулся, забрал бумаги и передал их сотруднику посольства, которому поручили с ним встретиться.

На встрече 6 апреля Пеньковский пригласил Винна в выходные пообедать. Он сказал, что ему бы не хотелось приглашать Винна к себе домой. Советским чиновникам не положено без официального разрешения приглашать иностранцев, а если приглашали, то представляли полный отчет. Винн молчал. Он не ожидал, что ему передадут документы, и попросил день-другой на размышление. Винн не знал, что находится в переданном ему Пеньковским конверте, и до сих пор не был уверен, честны ли помыслы Пеньковского или же это попытка загнать его в ловушку. Они договорились о встрече в понедельник 10 апреля на заключительном собрании Комитета, не раньше.

Пеньковский спустился в холл главного подъезда здания на улице Горького, 11, чтобы встретить Винна. Они находились одни в лифте, и по дороге к комнате, где должна была состояться встреча, Пеньковский спросил:

— Что ты сделал с бумагами? С ними все в порядке?

— Да, — ответил Винн.

Пеньковский принял ответ, облегченно вздохнув, и не произнес больше ни слова, пока лифт не остановился, и они вместе вошли в комнату.

Когда в 17.30 встреча, на которой разрабатывались последние подробности визита, окончилась, Пеньковский спросил Винна:

— Могу ли я еще раз с тобой увидеться?

Винн согласился, и Пеньковский пришел к нему в номер в гостиницу «Берлин». Они поговорили о делах Комитета, затем Пеньковский снова проделал на цыпочках свой поход в ванную и включил краны на полную мощность.

— С бумагами все в порядке? — спросил Пеньковский.

— Да, — ответил Винн.

— Ты возьмешь остальные? Они очень важны, — умолял Пеньковский.

— Нет, больше я ничего не возьму.

— Если не хочешь брать остальные, можешь взять всего лишь один листок бумаги, где написано, о чем я могу рассказать вашим людям? — спросил Пеньковский, хлопнув по карману, чтобы показать, где у него лежали бумаги.

— Нет, я сделал все, что мог, — настаивал Винн.

— Пожалуйста, останься еще на день и обдумай это, — попросил Пеньковский.

— Хорошо.

Вечером Пеньковский с женой повели Винна в Большой театр по официальному приглашению от Комитета. Затем неофициально они отправились на ужин, чтобы отпраздновать Верино тридцатитрехлетие. Пеньковский сказал Винну, что 23 апреля ему исполнится сорок два.

На следующий вечер Пеньковский пришел попрощаться с Винном в гостиницу и снова предложил ему взять с собой в Лондон остальные бумаги. Винн долго расхаживал взад-вперед по своему номеру, не зная, как поступить. Страху перед обыском на таможне и арестом за шпионаж противостояло желание перевезти материалы на Запад. И хотя одну пачку материалов от Пеньковского он уже передал в британское посольство, теперь он был «чист». Его могли арестовать и посадить в тюрьму, только если бы при нем находились документы государственной важности. Возвращаться в посольство не было времени.

Во вторник 11 апреля в 7.20 утра Пеньковский приехал в гостиницу на официальной комитетской машине, чтобы проводить Винна в Шереметьево и провести через таможню. Когда чемоданы грузили в багажник, Пеньковский приложил палец к губам, предупреждая Винна не обсуждать в машине ничего секретного. Их разговор мог быть записан на пленку или услышан водителем, который, по всей вероятности, являлся информатором КГБ. По пути в аэропорт они говорили о делах Комитета и о предстоящем приезде Пеньковского в конце месяца с делегацией в Лондон.

В Шереметьеве, предъявив свое комитетское удостоверение, Пеньковский быстро помог Винну пройти все необходимые для отъезда формальности. За двадцать минут до того, как Винну нужно было садиться в самолет, вылетающий в Лондон, Пеньковский указал в сторону мужского туалета и дал понять Винну, чтобы он следовал за ним. Пеньковский проверил все туалетные кабинки и, когда удостоверился, что они одни, официально сказал:

— Господин Винн, теперь вы должны решить, довериться мне или нет. Время не ждет, возьмите пакет с оставшимися бумагами или самое малое, что вы можете для меня сделать, — взять этот листок. Если не берете бумаги, возьмите этот листок.

Винн взял листок и положил его во внутренний карман пиджака. Пеньковский обнял Винна и сказал:

— Вы правильно поступили.

Пеньковский вручил Винну письмо, адресованное руководителям Соединенных Штатов и Великобритании. Письмо, к тому времени устаревшее, было написано 25 декабря 1960 года и раскрывало состояние духа Пеньковского:

«Дорогие джентльмены,

12 августа 1960 года я обратился за помощью к двум американским гражданам, туристам — учителям русского языка; они остановились в Москве в гостинице «Балчуг» и уехали из Москвы в США 15.8.60. Я послал с ними для передачи вам два конверта с личным письмом и другими материалами (три страницы и одна фотография). Я очень благодарен этим джентльменам за их доброту и внимание, которое они проявили, исполняя мое поручение. Прошло почти четыре месяца (для меня это был период пыток и ожидания), а от вас нет ответа на те вопросы и просьбы, которые были в письмах. Сейчас я решил послать вам часть некоторых документов (для этого необходимо было найти подходящий момент).

Прошу вас ускорить решение о том, как передать вам остальные очень важные материалы и организовать встречу с вашим представителем, что для меня совершенно необходимо по причинам личного характера.

Сообщите мне, пожалуйста, о вашем решении: напишите мне, используя тайник № 1 (описание которого я послал вам 12.8.60), или организуйте встречу с вашим представителем.

Условия встречи по вашему усмотрению. С моей стороны предлагаю свой вариант: 5, 10, 15, 20 и 30 января 1961 года; 5, 10, 15 февраля 1961 года начиная с момента передачи этого письма с 21.00 до 21.15 буду ждать вашего представителя по следующему адресу: Москва, Кадашевская набережная. Я буду ходить по набережной напротив памятника Репину (он находится на противоположной стороне канала). Памятник стоит лицом к Кадашевской набережной и Лаврушинскому пе-Реулку. Я буду одет в легкое темно-коричневое пальто и ушанку; буду курить сигареты (весной — серый плащ и шляпа). Ваш представитель (мужчина или женщина) должен держать в левой руке футляр для очков, а в начале разговора должен передать мне привет от Ч. Пика (полковника Чарльза Маклина Пика).

Всегда ваш 25.12.60.

Р. S. В любом случае я обследую тайник № 1: 4, 9, 14, 19 января 1961 года в 20.00, а также 24, 29 января; 4, 9, 14 февраля 1961 года.

P.P.S. Это означает каждое число, которое можно поделить на пять с момента передачи данного письма (в соответствии с днями, когда я буду ждать встречи на набережной)».

Вернувшись в Лондон, Винн позвонил по телефону, который дал ему Дики Франкс из МИ-6. Никто из СИС не знал, что Винн ездил в Москву. Когда Винн передал письмо Пеньковского, в Службе поняли, что Пеньковский решил использовать Винна в качестве курьера. Вскоре Служба получила из Москвы те же сведения после того, как Винн обратился в британское посольство в Москве. На этот раз Служба тщательно допросила Винна. Приезд Пеньковского и делегации был намечен на 20 апреля. Когда Пеньковский обратился за визой, чтобы приехать в Великобританию, в ЦРУ решили не предпринимать каких-либо действий и не искать с ним связи до тех пор, пока он не приедет в Лондон. ЦРУ и Секретная разведывательная служба пришли к соглашению вести совместную операцию из Лондона по работе с Пеньковским. Шерголд, консультируясь с Бью-ликом, контролировал бы Пеньковского через британское посольство в Москве. В течение оставшейся недели между ЦРУ и МИ-6 шел постоянный обмен телеграммами, оговаривающими все детали совместных англо-американских приготовлений к приезду Пеньковского в Великобританию. Первоочередная задача ЦРУ состояла в том, чтобы оставить его «местным» агентом и предложить условия «работы».

Из-за сложностей с американским посольством в Москве ЦРУ решило не просить у Госдепартамента помощи в работе с Пеньковским в Москве. Поскольку англичане вышли на Пеньковского через Винна, то первоначально все детали операции прорабатывались бы московской резидентурой СИС.

Для встречи с Пеньковским в Лондон вылетели два американца. Команду возглавлял Джо Бьюлик. Бьюлик взял с собой Джорджа Кайзвальтера, одного из своих сотрудников, у которого был опыт в работе с советскими агентами. Сын немца и француженки, Кайзвальтер родился в 1910 году на Северном Кавказе, где его отец, инженер, строил железную дорогу для царя. Во время первой мировой войны старший Кайзвальтер был послан в Соединенные Штаты, чтобы купить для царя оружие и оборудование. Когда в 1917 году произошла русская революция, семья Кайзвальтеров поселилась в Америке. Молодой Джордж очень скоро американизировался, но сохранил свой русский язык. Позднее он поступил в Дартмут, где учился математике и инженерному делу. Одним из ближайших друзей Кайзвальтера по Дартмуту был Нельсон Рокфеллер. В 1930 году они окончили университет и на всю жизнь остались друзьями.

Во время второй мировой войны, будучи в американской армии, Кайзвальтер использовал свои знания русского языка, чтобы помочь переправлять оборудование по ленд-лизу из Аляски в Сибирь. В конце войны он пошел в Бюро стратегических служб в Европе, где начал с работы переводчика. В 1952 году Кайзвальтер был завербован ЦРУ и стал одним из первых кураторов в советском отделе нелегалов. Репутация Кайзвальтера как делового куратора повысилась, когда он стал руководить подполковником ГРУ Петром Поповым. Кайзвальтер вел себя с Поповым непринужденно, и агент считал своего куратора другом. Кайзвальтеру ничуть не претила крестьянская прямота и непретен-циозность Попова. У Кайзвальтера были свободные манеры и потрясающий ум. Он любил выпить, и о его выпивках с Поповым после удачных операций было хорошо известно в Службе нелегалов.

По ЦРУ ходила шутка, что в советском колхозе у Управления есть своя собственная корова — на данные Кайзвальтером деньги Попов купил телку своему брату, колхознику. Работая с Поповым, Кайзвальтер намекнул коллегам, что руководит важным советским агентом. Бьюлик считал его слишком болтливым, но пригласил для работы с Пеньковским из-за языковых навыков и хорошего знания структуры ГРУ благодаря делу Попова{58}.

Бьюлик и Кайзвальтер объединились с Гарольдом Шерголдом, или Шерджи, как звали его американцы, и Майклом Стоуксом, офицером МИ-6, говорящим по-русски. Со стороны МИ-6 возглавлял дело Шерголд. Славы внутри Интеллидженс сервис ему добавило то, что он добился признания от Джорджа Блейка, офицера МИ-6, предателя, работавшего на КГБ в СИС с 1953-го по 4 апреля 1961 года, когда он был раскрыт и арестован, за две недели до приезда Пеньковского в Лондон. Об аресте Блейка не было объявлено до 22 апреля, но лондонский центр ЦРУ был информирован о времени ареста.

В штабе ЦРУ в Вашингтоне арест Блейка еще более усилил беспокойство из-за риска возможной компрометации Пеньковского в связи с присоединением к операции британцев. Действовал ли Блейк в одиночку или же был частью другой группы, как Филби, Бёрджес и Маклин? Вновь появился призрак советского проникновения. Американцы, однако, уважали Шерголда за жесткий подход и осторожность в поддержании полного контроля над своими агентами. Относительно его профессионализма не возникало никаких сомнений. Это был не тот человек, который мог нравиться своим коллегам, но его аналитические способности оставались непревзойденными. Он имел привычку переходить прямо к делу, независимо от того, где могли в это время витать мысли агента. «Он был не из тех, кто предлагает информацию. Он не ввязывался и не распространялся в деловых беседах. Говорил лишь то, что должно было быть сказано», — вспоминал Бьюлик{59}.

До приезда Пеньковского в Лондон Шерголд пригласил Бьюлика и Кайзвальтера к себе домой на обед в Ричмонд Парк, недалеко от Лондона. Там под выпивку и вкусную еду без мяса, приготовленную Бевис, его женой-вегетарианкой, победительницей Олимпийских игр в метании диска, Шерголд рассказал двум американцам о признании Блейка и его аресте. Указывая на Бьюлика, Шерголд сказал:

— Вы сидите напротив меня точно так же, как сидел Джордж Блейк во время признания{60}.

Блейк был в самом центре внимания американцев. В 1954 году, когда он был младшим офицером МИ-6 в Лондоне, Блейк делал записи на первом этапе между ЦРУ и СИС по операции «Голд» — подключению к советским линиям связи в берлинском туннеле, соединяющем Западный Берлин с Восточным.

Когда встреча закончилась, Блейк сделал отметку мелом на фонарном столбе, которая означала, что ему необходимо увидеться с советским куратором. Этим же вечером он проинформировал советского куратора о планах, касающихся туннеля. Хотя планы эти КГБ были известны, в ГРУ эти сведения переданы не были, и пленки с записанными телефонными разговорами, происходившими по туннельной связи, представляли источник важной оперативной информации о советских силах в Германии. Однако строго засекреченные линии связи между советским и восточногерманским руководителями не прослушивались. В апреле 1956 года русские захватили часть туннеля, расположенную под территорией ГДР, покончив с операцией «Голд». Когда Блейка арестовали, должностные лица разведки, чтобы защитить Блейка, начали делать предположения, что туннель был открыт. Если бы туннель закрыли рано, это могло бы привести к тому, что внутренняя служба ЦРУ и контрразведка МИ-6 засветили Блейка.

В 1955 году, когда туннелем все еще пользовались, МИ-6 послала Блейка в Западный Берлин. В течение трех лет Блейк, находясь в Берлине, передавал секретную информацию о западной стратегии своим контролерам из КГБ. В Берлине Блейк был членом отделения по советским операциям Секретной разведслужбы и выдал Советскому Союзу имена британских и немецких шпионов. Шерголд заметил американцам во время обеда, что на допрос в Лондон Блейка привезли из Ливана, где ему для нового назначения необходимо было изучить арабский. Блейка арестовали до начала дела Пеньковского, и он, следовательно, скомпрометировать его не мог[11].

Ожидая Пеньковского в Лондоне, Бьюлик и Кайз-вальтер сохраняли сдержанность. Они часами играли в крибидж, пока не позвонил Гревил Винн и не сказал, что Пеньковский прилетел по расписанию рейсом «Аэрофлота» в аэропорт Хитроу.

Глава 3. Наконец-то в Лондоне

Свежим, но туманным весенним утром Винн встретил Пеньковского в Хитроу и повез в Лондон. Первая встреча в аэропорту, когда мужчины пожали друг другу руки, была дружеской, но официальной. Пеньковский тщательно скрывал свое ликование. Как только они очутились вдвоем в седане «Хамбер» Винна, Пеньковский тотчас же передал Винну пакет с документами. К этому времени Винн знал, чего можно ожидать, имея дело с Пеньковским. Без всяких слов он положил пакет во внутренний карман пиджака. Пеньковский прилетел в Лондон 20 апреля 1961 года, в тот день, когда Фидель Кастро провозгласил победу в заливе Свиней. Последние кубинские войска, финансируемые ЦРУ, были взяты на Плайя Хирон, недалеко от места высадки. За неделю до этого, 12 апреля, советский космонавт майор Юрий Гагарин стал первым человеком, успешно вышедшим на орбиту Земли.

Для шести членов советской делегации Винн заказал номера в «Маунт Роял отель», рядом с Марбл Арч. Это была гостиница для туристов с 1400 номерами, недорогими, но с приличным обслуживанием, что вполне устраивало советскую делегацию, для которой было выделено не так уж много валюты на проживание. «Маунт Роял» расположена на Оксфорд-стрит, где занимает целый квартал, а с другой стороны граничит с улицами Портмен и Олд Квебек.

Пеньковскому был положен номер на одного, и он попросил Винна заказать ему номер побольше. Он намеревался наслаждаться в Лондоне каждым мгновением, используя свое положение главы делегации и получая все, что ему предназначалось. Его виза пришла в самый последний момент, после разрешения Центрального Комитета Коммунистической партии; поездки за границу были редкой привилегией, и все выезжающие подвергались тщательной проверке на осведомленность в секретной работе на самом высоком уровне.

Пеньковский пытался показать себя важным руководителем, чтобы держать на расстоянии других членов делегации, но, с другой стороны, был достаточно осторожен и следил, чтобы у них все было в порядке. И тогда по возвращении в Москву о нем должны быть самые хорошие отзывы, что способствовало бы его дальнейшим выездам за границу. Ему была забронирована угловая 566-я комната, выходящая на улицы Портмен и Оксфорд. Остальным членам делегации пришлось жить по двое в номере или в маленьких комнатках на одного.

Пеньковский был не только главой делегации; членам группы было известно, что он офицер ГРУ. Перед делегацией стояла задача приобрести западную технологию по тугоплавкой стали, системам радарного наведения, новым достижениям в области связи и передовым методам производства бетона.

Зарегистрировав в гостинице членов делегации, Винн прошел в номер Пеньковского. Когда Винн вошел, лицо Пеньковского осветилось улыбкой. Пеньковский протянул руки, сжал Винна за плечи и сказал:

— Мне не верится, Гревил. Мне просто не верится{61}.

Винн сказал Пеньковскому, что первая встреча в Лондоне с представителями американской и английской разведок состоится вечером прямо в «Маунт Роял». После приема в честь приезда и обеда кто-нибудь из англо-американской команды поднимется в его комнату и проводит на встречу в конспиративный номер. Пеньковский согласился прийти вечером на встречу{62}.

Тем временем в МИ-6 рассматривали содержимое пакета, который Пеньковский вручил Винну в машине. Англичане сразу сообщили тем, кто поведет беседу, что в материалах были даны описания и схемы последних советских ракет и пусковых установок. Возбужденные члены спецгруппы никак не могли дождаться ночи. После ужина с делегацией в «Маунт Роял» Пеньковский, сказав, что идет спать, удалился к себе.

Пеньковский пришел к себе в номер в 21.40. Его настоящая работа была еще впереди. Он прошел по коридору к лестнице на противоположной стороне гостиницы и спустился на третий этаж, где англичане подготовили 360-й и 361-й номера. Пеньковский был готов. Он расправил плечи и постучал. Человек, назвавшийся Джозефом Белком, официально поздоровавшись, пригласил его в комнату. У американца был магнитофон на батарейках, чтобы ничего не упустить из разговора, но, когда он включил его сразу после того, как Пеньковский постучал, магнитофон не работал, и американец решил не тратить время на пустые разговоры. Пеньковский звал его «господин Джозеф». Настоящее имя Белка было Джозеф Бьюлик, и чувствовал он себя так же напряженно, как и Пеньковский. Бьюлик никогда не вел более серьезного дела{63}.

Бьюлик провел Пеньковского в 360-ю комнату и представил Шерголду, главе английской группы, который назвался Гарольдом Хейзелвудом. Майкла Стоукса, младшего члена группы Секретной разведывательной службы, представили как Майкла Феафилда. Другой американец, Джордж Кайзвальтер, сказал Пеньковскому, что его зовут Джордж Макадам. Почти весь прямой опрос Пеньковского Кайзвальтер производил сам, он же и переводил остальным.

Смежные комнаты 360-я и 361-я выходили во внутренний дворик, где не было слышно уличного шума. Сами встречи проходили в 360-й комнате, небольшой, приблизительно четыре на шесть метров, в которой стояли диван, пять стульев с прямыми спинками и маленький низкий столик, за которым собрались Пеньковский и вся англо-американская команда. 361-я комната предназначалась для инструктажа.

Кайзвальтер, который вел себя так раскованно, что друзья называли его медвежонком, спросил Пеньковского, на каком языке ему удобнее говорить — на русском или английском.

— По-русски мне объясняться намного легче, — сказал Пеньковский. — В 1953 году я окончил Военнодипломатическую академию. В 1955-м поехал в Турцию. Моим рабочим языком был английский. У меня там было много трудностей, и за последние четыре года из-за отсутствия практики я просто забыл язык. Что ж, джентльмены, давайте приступим к работе. Нам предстоит сделать много важного.

Пеньковский был одет в костюм, белую рубашку и галстук. Его рыжие волосы были тонкими и седыми на висках. Весил он около девяноста килограммов, рост — 173 сантиметра, коренастый, пропорционально сложенный, без признаков лишнего веса. У Пеньковского была благородная осанка и поведение офицера высокого звания. Его открытое лицо было умным и живым, излучающим силу.

Кайзвальтер, полноватый, в помятом костюме, постарался подбодрить Пеньковского:

— Вы знаете, теперь вы в хороших руках.

— Да, — ответил Пеньковский. — Я долго размышлял об этом. Я искал эту связь окольными путями и думаю, мне надо вам обо всем рассказать.

Кайзвальтер объяснил, что англичане и американцы получили его первое письмо с планом тайника.

— Вы имеете в виду то письмо, которое я дал двум учителям? — спросил Пеньковский. — Если бы вы знали, сколько седых волос появилось у меня с тех пор, если бы вы только дали знак, что письмо попало в нужные руки. Я так из-за этого переживал.

Бьюлик, чтобы успокоить Пеньковского, протянул оригинал его первого письма и приложенную фотографию.

Кайзвальтер сказал:

— Мы показали это, чтобы убедить вас, и я в двух словах могу объяснить, почему вам не ответили сразу же после получения письма. Мы намеренно не давали вам знать, пока не разработали самый безопасный способ передачи материалов, которые вы хотели нам вручить. Это было сделано исключительно в целях вашей безопасности.

Пеньковского это не успокоило.

— А если по-дружески предположим, что вы мне не поверили? Это было бы самым болезненным и неприятным для меня.

— Нет, все совсем наоборот, — уверил Кайзвальтер.

Пеньковского это не очень убедило, и он продолжал

изливать свои тревоги:

— Я постоянно подвергал себя большой опасности. Я ожидал, что буду принят американским представителем — почему именно американским? Поскольку моим хорошим другом был военный атташе в Турции полковник Чарльз Пик, еще я был знаком и с другими американцами, среди которых военно-морской и военно-воздушный атташе. Благодаря их дружбе мне хотелось организовать с помощью полковника Пика некий план на будущее, который я уже разработал, но, к сожалению, незадолго до моего отъезда умер отец жены полковника Пика, и они с женой улетели в Америку на похороны. Ни с кем из других атташе я говорить не хотел, поскольку не был близко знаком. Кроме того, когда я уезжал из Турции, то надеялся туда вернуться. Я думал, что еду в отпуск, но меня обманули и обратно уже не отправили.

Кайзвальтер изложил Пеньковскому ряд оперативных требований, которые надо было выполнять. Первым и наиболее важным соображением безопасности Пеньковского, утверждал он, должно было стать абсолютное исключение любых нелегальных отношений всякого порядка с Гревилом Винном и британским бизнесменом, которого Пеньковский попросил взять документы в Ленинграде. Все контакты должны были ограничиться официальными встречами, связанными только с работой.

Пеньковский внимательно слушал. Затем произнес:

— Вдобавок у меня была связь с одним канадцем, которого нужно заставить держать язык за зубами. Он оказался очень несерьезным человеком.

— Нам известно о нем, — ответил Кайзвальтер. — Он был сотрудником в представительстве торгового атташе при канадском посольстве.

— Я дал ему пакет и попросил передать его в американское посольство, — объяснил Пеньковский. — Я сказал ему, что у него лицо честного человека. Он гражданин Канады, патриот и по-дружески относится к американскому народу. Он взял его и пообещал передать. Прошел день. Канадец увиделся со мной и вернул пакет со словами: «Я не могу это передать; я не знаю вас, а цель моего пребывания здесь — только торговля». А я размечтался, что он передаст пакет. Можете себе представить, насколько я был подавлен, когда ушел от него[12].

Кайзвальтер спросил Пеньковского, не звонил ли ему некий американец, которого послали для установления с ним связи.

— Да, звонил, но это мне абсолютно ничего не дало; единственное слово, что я понял из всего сообщения, было слово «март». По телефону я совсем не понимаю английского. В связи с этим я и предложил, что когда мне позвонят, то разговор должен проходить по-русски. Вдобавок звонить надо было из телефона-автомата.

— Так и было, — сказал Джордж.

— Накануне вечером я был в гостях у друга, и, когда на следующее утро зазвонил телефон, я подумал, что это он. Контрольное время для звонка было назначено на 10 утра, а позвонили в 11.

— Правильно, — сказал Кайзвальтер.

— Я ничего не понял и не мог задавать вопросы, поскольку рядом была жена. В комнате также находились моя мать и дочь. И хотя они знают, что я говорю по-английски, серьезный разговор на языке мог бы вызвать у них вопрос, с кем я разговариваю.

— А ваша жена совсем не в курсе ваших намерений? — спросил Кайзвальтер.

— Ей неизвестно ровным счетом ничего.

Члены спецгруппы решили дать Пеньковскому выговориться во время первой встречи и обсудить все, что он хочет, и в каком угодно порядке. Пеньковский, как опытный разведчик, рассказал то, что сам хотел бы услышать от своего агента, — изложил биографию. Он знал, что американцы захотят проверить его и установить, честный ли он агент или же подсадная утка, которую намереваются внедрить в американскую и британскую службы. Он начал с рассказа о себе.

— Я родился 23 апреля 1919 года в Орджоникидзе[13] на Кавказе. Мой отец был поручиком царской армии. Звали его Владимир Флорианович Пеньковский. Дед — выходец из Ставрополя.

Пеньковский спросил, не хочет ли кто-нибудь «записать некоторые даты, поскольку запомнить все будет трудно». Если Пеньковский и знал, что их разговор записывается, то не подал виду, а те, кто его слушал, стали делать пометки. Выражая свои мысли быстро и ярко, Пеньковский часто, изливая душу, оставлял их незаконченными. Он был напорист и возбужден, перескакивая с одной темы на другую, когда в его голове возникала мысль, о которой он боялся забыть.

— Моего деда звали Флориан Антонович Пеньковский, он был известным судьей в Ставрополе. Лишь недавно меня обвинили в том, что я выходец из дворян. Якобы эта информация пришла из одной из стран народной демократии[14].

Я был единственным сыном. Мой отец окончил ПолитехТнический институт. Он был горным инженером. То ли он умер от болезни, то ли его убили во время революции — на Кавказе в те дни были страшные столкновения.

Так, оба моих деда умерли, мать воспитывала меня одна. Я окончил среднюю школу и сразу же записался во Второе киевское артиллерийское училище. Мой отец пропал без вести. Ни в одном из официальных документов, которые положено заполнять в Советском Союзе, нельзя просто написать, что вам неизвестно, как умер ваш отец. Тогда вся ваша карьера будет остановлена, вас не примут в партию, и всю жизнь вам придется оставаться простым рабочим. Поэтому я придумал легенду, по которой его убили в 1919 году. На самом же деле мы потом нашли некоторые записи, и моей матери, которая теперь живет со мной, они известны: в мае 1919 года ему присвоили звание поручика Белой армии и убили во время осады Ростова. Мне поверили, и

никаких трудностей у меня не возникало. — Пеньковскому не давала покоя мысль о том, как на его судьбе могло отразиться то, что его отец был белым офицером в гражданскую войну. Если бы эти данные всплыли раньше, ему никогда бы не позволили подняться так высоко. Одним из критериев верности в КГБ считалась тщательная проверка классового прошлого каждого человека. Те, в чьих семьях боролись против большевиков, вызывали подозрение и не могли занять высокий пост и получить допуск к секретной работе, даже если, как в случае с Пеньковским, они никогда не видели своего отца.

В молодые годы, — продолжал Пеньковский, — я решил, что посвящу всю свою жизнь делу коммунизма и, скажу вам абсолютно честно, довольно верно этому делу служил. Сейчас мне почти сорок два — 23 апреля, кстати, мне исполнится сорок два года — в это воскресенье.

— Мы это отметим, — заметил Кайзвальтер.

Пеньковский продолжил:

— Я вступил в комсомол и стал считать себя прогрессивным человеком своей страны, который борется за идею Ленина. Я хотел тогда вступить в партию и в 1939 году был уже кандидатом в члены партии. В том же 1939 году я окончил Киевское артиллерийское училище. Сразу же после его окончания нас перебросили на тогда считавшуюся территорией Польши Западную Украину, которую должны были освободить в двадцатидневный срок, и мы вели действия в направлении Тернополя — Львова. (Он имел в виду захват советскими войсками польско-русской границы в 1939 году после подписания пакта между Гитлером и Сталиным, по которому балтийские государства и граничащие территории отходили Советскому Союзу.[15])

В этот период єжовщина (репрессии 1939 года, названные именем Николая Ивановича Ежова, главы НКВД) была в самом расцвете; многих, даже военных, казнили. Поскольку я был кандидатом в члены партии, нас наравне со многими другими кандидатами назначили в разные армейские части на должность политруков. Так я проработал четыре года. У меня была должность старшего политрука (старший политический офицер, ответственный за политвоспитание и надежность войск в полевых условиях). Во время польской кампании потерь было мало. Это был сентябрь — октябрь 1939 года, когда мы освобождали Белоруссию и Западную Украину.

Когда Кайзвальтер прервал его, чтобы спросить, польская ли это была территория, Пеньковский ответил: «Да, но мы освобождали ее так же, как Красная армия освобождала балтийские государства. В то время я был, что называлось, на Западном фронте».

— В ноябре 1939 года началась война с финнами, и в январе 1940 года нашу дивизию послали сражаться против финнов на Карельский перешеек. Почти все время дивизия находилась в резерве, но за два дня до приезда Калинина (Михаил Иванович Калинин, президент СССР с 1919 по 1946 год), который должен был принять участие в подписании мирного договора с финнами, нашу дивизию бросили в бой, из которого вернулась лишь десятая часть людей. Все полковые командиры были убиты, а мне посчастливилось выйти целым и невредимым. Это произошло благодаря тому, что я артиллерист и наши позиции находились за линией фронта. Невзирая на трудности этого сражения, я был все еще полон энтузиазма, и, когда в марте 1940 года кончилась война, меня приняли в партию.

Спецгруппу беспокоила безопасность Пеньковского, и Кайзвальтер спросил его, сколько времени он может уделить этой встрече.

— Я очень рад, что мое первое письмо у вас. Я воспрял духом и совершенно не устал, — ответил он.

— У вас не будет неприятностей из-за того, что вас нет на месте? — спросил Кайзвальтер.

Пеньковский сказал, что никаких проблем не возникнет:

— Мне дали на эту поездку специальное разрешение. Я могу уйти в любое время, чтобы заняться своей работой, после я вам расскажу, в чем она заключается. Другие члены делегации понимают, что я не инженер и не специалист, а что я член этой делегации, поскольку работаю в отделе международных связей ГККНИР. Они в курсе, что в этом Комитете да и во всех других министерствах работают разведчики. И мне требуется лишь сказать, что мне нужно пойти по делам. Сегодня у меня есть часа два времени. А если кто-нибудь позвонит, я скажу, что устал и отключил телефон. Остальным я просто сказал: «Спокойной ночи» и пошел спать. Вот и все.

Кайзвальтер предупредил Пеньковского:

— Во всяком случае, вам необходимо быть постоянно начеку, поскольку очень трудно определить, что представляет для вас опасность, а что — нет.

— Да, я просил вас защитить меня, но и сам себя в обиду не дам, — сказал Пеньковский.

— Вы уже достаточно рисковали, но, слава Богу, все кончилось благополучно. Тем не менее необходимо быть сверхосторожным, — добавил Кайзвальтер.

— Да все, слава Богу, обошлось. Спасибо вам за ваше внимание, — сказал Пеньковский.

Настроение встречи менялось. В комнате нельзя было продохнуть от сигаретного дыма, однако, по соображениям безопасности, окна оставались закрытыми. Мужчины сняли пиджаки и ослабили галстуки. Напряженность возросла. Спецгруппа понимала, что вот-вот завладеет серьезным офицером высокого ранга с допуском к советским военным секретам и выходом на высшие военные чины. Ни у американцев, ни у англичан такого агента еще не было.

Пеньковский продолжал рассказывать о своей жизни:

— После того, как меня приняли в члены партии и окончилась война с Финляндией, я был переведен в Московский военный округ. Меня назначили заместителем начальника Политического отдела, который занимался комсомолом в Артиллерийской школе имени Красина. Я работал там до начала второй мировой войны. Когда началась война, меня перевели в штаб Московского военного округа. Там я работал старшим инструктором Политического управления Московского военного округа и снова был вовлечен в работу с комсомолом. Я был еще полон энтузиазма и уже являлся старшим политруком. Тогда мне было двадцать три года. Через год меня перевели в Военный совет

Московского военного округа в отдел специальных поручений. (Пеньковский работал со сверхсекретными документами.)

Членом Военного совета был Дмитрий Афанасьевич Гапанович, генерал-лейтенант, на чьей дочери я женился и с которой живу до сих пор. Я женат уже пятнадцать лет. Он был выдающимся политиком и прекрасным человеком; он любил меня и очень мне помог. Он видел, что я весь горел энтузиазмом, — в то время это было абсолютной правдой, и этого я не отрицаю. Я говорю вам об этом теперь, чтобы объяснить, почему позже изменил свои взгляды, начав более зрело мыслить.

Я работал в Военном совете до ноября 1943 года. В это время праздновали освобождение Киева, и я подумал, что война очень скоро кончится. У меня не было ни знаков отличия, ни орденов. За финскую кампанию я не получил ничего — лишь благодарность да портсигар. Уже тысяча человек получили звание Героя Советского Союза, поэтому я подал ходатайство о том, чтобы меня послали на передовую, и прибыл на Первый Украинский фронт. Я был приписан к подразделению огромного штаба генерала Сергея Сергеевича Варенцо-ва, теперь уже маршала. Запишите его имя; позже я много вам о нем расскажу. В то время он был генерал-полковником артиллерии и начальником артиллерии Первого Украинского фронта. Я понравился ему, потому что был полон энтузиазма, и он назначил меня командиром учебного центра пополнения противотанковых артиллерийских частей. В то время у нас было двадцать семь действующих противотанковых артиллерийских частей, сражавшихся с немецкими танками на Первом Украинском фронте. Тем не менее генерал дал мне это поручение, подчеркнув тем самым, как важно иметь постоянный приток на фронт новых соединений.

У меня было три учебных подразделения, и я проработал с ними три месяца, но мне хотелось попасть на передовую, и я подал рапорт. Меня назначили заместителем по делам личного состава полка. И снова я был офицером, прослужив два месяца под началом моего командира Героя Советского Союза Тихвича. Он был хорошим парнем, но пьяницей. Он изнасиловал беременную женщину, и его убрали, поэтому я и стал командиром 323-го артиллерийского противотанкового полка Восьмой артиллерийской противотанковой бригады.

Во время одного сражения нас сильно атаковали немцы, которые пытались освободить свои находящиеся под угрозой соединения. Мы выдержали яростные атаки артиллерии и пехоты, что стоило нам огромных потерь — в некоторых наших артиллерийских расчетах количество человек снизилось с семи до одного-двух. Именно тогда я вынужден был застрелить одного из наших офицеров, лейтенанта пехоты, который должен был защищать наш полк, но не вынес напряжения боя и пытался бежать. В то время меня не мучили угрызения совести, и мои действия, по-видимому, были одобрены как начальством, так и политическим руководством. В моем полку, однако, были мнения, что я переусердствовал и проявил излишнюю жестокость, но в критические моменты необходимо принимать решительные меры, что я и сделал. И уверен, что поступил правильно.

В июне 1944 года я был ранен и послан в Москву. Два месяца пролежал в госпитале. Меня выписали в июле, и я был готов вернуться на фронт. В то время я был майором, самым младшим полковым командиром на фронте. У меня было тогда два ордена; теперь у меня пять орденов и восемь медалей. Когда я должен был отправиться обратно на фронт, то услышал, что генерала Варенцова ранили, когда он ехал к генералу Коневу, и его переправили в Москву. Он лежал в так называемом «маршальском» госпитале в Серебряном переулке. У него было ранение в бедро, в результате чего одна нога стала короче другой. Четыре месяца он провисел в госпитале на растяжке. Он был моим командиром, и я привез ему подарки. Он уже хорошо меня знал и назначил своим офицером по связи с фронтом. Он хотел, чФобы я занялся этим, пока он выздоравливает. Варенцов обещал, что, когда мы вместе вернемся на фронт, он отдаст мне мой старый полк. Я сказал ему, что это было бы замечательно и, поскольку война скоро кончится и немцы будут разбиты, мне бы хотелось пойти в военную академию. Он сказал, что устроит это. Я много раз ездил на фронт и обратно, докладывая ему обстановку.

Первая жена Варенцова, Аня, которая умерла от туберкулеза, была очень красивой. Позже он женился на своей теперешней жене Екатерине Карповне. Он увел ее от одного ленинградского доктора, за которым она была замужем. В это время его мать Екатерина и две его дочери находились во Львове (Западная Украина). Пока маршал лежал в госпитале, они жили на Пушкинской улице. Им трудно было доставать еду и топливо. Так я стал заботиться о его семье; маршал не только был хорошим человеком, я знал, что он сторицей отдаст мне за то, что я для него сделал. От первого брака у маршала была дочь Нина. Когда Варенцов стал поправляться, маршал Конев потребовал его скорейшего приезда на Первый Украинский фронт, чтобы возглавить артиллерию. Муж Нины был расстрелян вместе с двумя другими людьми, которые были замешаны в спекуляции во Львове. Ее муж — майор Лошак, еврей, — которого она очень любила, был обвинен в спекуляции. Им предъявили обвинение в саботаже и подрыве сил Красной армии. Было доказано, что сам Варенцов не имел личной заинтересованности в каких бы то ни было делах «черного рынка», но его обвинили в политической близорукости, в том, что он допустил такие дела у себя под носом. Его вызвали к министру обороны, который сделал ему выговор. Тем не менее министр закончил словами: «Давайте забудем эту историю. Возвращайтесь на фронт».

Его дочь Нина работала младшей медсестрой в военном госпитале. Когда ее мужа расстреляли, она была вне себя от горя, но вернулась на работу. В коридоре она увидела раненого летчика, который ждал приема врача. Она подошла к нему, выхватила пистолет из кобуры и застрелилась.

Я продал свои часы и поехал во Львов, чтобы ее похоронить. Купил ей черное платье и гроб. Когда Варенцов возвращался поездом на фронт, я был с ним и именно тогда рассказал о несчастье, которое произошло с его дочерью. Его это глубоко потрясло. Это было в марте 1944 года. Когда мы вернулись на фронт, маршал, зная, что я для него сделал, сказал: «Ты мне как сын».

Позже он дал мне 5000 марок и попросил заказать в Вене самый лучший памятник на ее могилу во Львове. Три месяца спустя Варенцов получил звание Героя Советского Союза{64}. Во всяком случае, он косвенно, через меня, и ваш хороший друг. Я собираюсь купить ему дорогие часы и сделаю надпись на память от себя и жены. Я могу сфотографировать эти часы и прислать вам фотографию {65}.

Варенцов поддерживает меня до сих пор, и отчасти это благодаря ему я нахожусь сейчас с вами. Еще вчера они сомневались, посылать меня сюда или нет. И хотя ваша виза у меня была готова уже 8 апреля, в Центральном Комитете еще вчера никак не могли решить, надо меня посылать или нет. А все из-за того, что мой отец был белым офицером. С другой стороны, я отличился за время всех трех военных кампаний. Я был награжден, и по партийной линии у меня никаких нареканий нет. Если бы не отец, я не был бы в таком положении. В общем-то, однажды меня собирались назначить военным атташе в Индию, но не разрешили, хотя я был уже абсолютно готов поехать. Я выучил необходимые коды и шифры[16]. Я должен был работать резидентом{66}.

Меня не пустили и вместо этого перевели в другое место, в этот Комитет. Работа, конечно же, имеет отношение к разведке, но к более пассивной ее стороне, а именно к работе с иностранными делегациями с целью получения информации — при возможности, похищение ценных документов и, конечно же, всегда существующее задание вербовки кого-нибудь из членов зарубежной делегации. Во всяком случае, насколько мне известно, до сих пор случаев вербовки не наблюдалось{67}.

И снова встала проблема, связанная с моим отцом. Родился я в Орджоникидзе, а имя мое записано в церкви в Ставрополе, где меня крестили. Они искали доступ к архивам, которые увезли немцы, когда город был разрушен. Эти архивы все еще изучаются. КГБ штудирует в архивах каждое имя. Так они работают. Они докопались до того, что мой отец был офицером Белой армии, а в мае 1919 года получил звание поручика Белой армии и погиб, когда его часть окружили под Ростовом. Это то, что слышала моя мать и что она мне рассказала. Но генерал-майор Шумский А. А., заместитель начальника отдела кадров ГРУ, вызвал меня и сказал: «Ваша мать сообщила, что он умер во время эпидемии тифа».

Мать не хотела рушить мою жизнь. Она поведала мне эту историю для отвода глаз, и это то, что я писал в автобиографии. Я, конечно же, подозревал, что это неправда. Мой отец был благородного происхождения. Окончил лицей. Был горным инженером. Потом присоединился к белым и стал бороться против советского режима во время гражданской войны. Что ж, я это чувствовал. Мать рассказала мне все это, а я никогда не видел его и никогда не называл его отцом. Когда он последний раз взял меня на руки, мне было четыре месяца от роду, и больше я его никогда не видел. Все это рассказала мне мать. «Ну вот что, — сказал Шумский. — Напишите мне объяснительную записку».

Я взял листок бумаги и написал. Моя жена не знает об этом. Она любит меня, и я люблю ее. У нее есть сестра, брат и мать. Они пролетарского происхождения. Ее отец, генерал-лейтенант Гапанович, был политработником и умер в 1952 году, у него две звезды Героя. Он был хорошим человеком. Все время ругал Сталина, семья с ним не соглашалась, а он все критиковал. Это был достаточно прямой человек[17]{68}.

Я попросил мать приехать к моей тете. Сестра моей матери живет на Четвертой Мещанской улице. Я вызвал туда мать и рассказал ей, что произошло. Она сказала: «Олег, я ничего об этом не знала». Я попросил ее написать объяснение. Она написала, что в таком-то году узнала такого-то; он сказал, что работает инженером, и показал свои документы; они поженились; началась гражданская война; вскоре после этого она родила сына, а муж ее бесследно исчез. Две странички этого письма находятся сейчас в сейфе Шумского. Теперь, когда мне нужно было заполнить анкету для поездки, я пошел к Шумскому и сказал:

«Что же мне писать после всего того, что я узнал о своем отце?» «Пишите то, что и писали всегда», — ответил он.

В дело была приложена бумага от КГБ, где сверху было написано: «Мы доверяем полковнику Пеньковскому». Благодаря этому меня не уволили из разведки. Они должны мне верить, и пусть с задержкой, но паспорт-то выдали. Как вам известно, паспорта дали всем, кроме меня. Его мне вручили в последний момент. Выездная комиссия Центрального Комитета мои документы проверяла в последний момент. Там заседают сволочи из КГБ. Если бы мне не дали паспорт, я бы прямиком отправился в английское или американское посольство, а их послал бы к черту.

Кайзвальтер спросил Пеньковского, работал ли он на КГБ. «Нет», — ответил Пеньковский и объяснил, что был сотрудником ГРУ — Главного разведывательного управления Генерального штаба и является офицером стратегической разведки Генштаба.

Так спецгруппа первый раз получила подтверждение, что Пеньковский — военный, служащий в военной разведке. В КГБ, как он уверял, на работе не состоял. Разница большая, поскольку это давало Пеньковскому доступ к широкому кругу стратегической и тактической военной информации, что не входит в компетенцию КГБ.

— И даже теперь вы работаете в ГРУ? — спросил Кайзвальтер.

— Да, — ответил Пеньковский. — У них нет предлога для того, чтобы расстрелять или арестовать меня. Около года назад меня вызвал начальник управления кадров и расспросил об отце. Он сказал: «Вот то, что вы сообщили о своей семье, а вот то, что мы выяснили о вашем отце. Вы сказали, что ваш отец просто умер». Я ответил, что никогда не видел своего отца и никогда не получал от него ни куска хлеба. Генерал сказал: «Но вы совершенно явно скрыли факты». На что я ответил, что, если бы у меня и было, что скрывать, я бы сто раз мог бежать во время войны или же во время работы в Турции, но не сделал этого. Я был даже во всех странах народной демократии.

— А кто этот начальник управления кадров? — спросил Кайзвальтер.

— Начальник управления кадров — генерал-лейтенант Смоликов. Начальник ГРУ — генерал Иван Александрович Серов, бывший шеф КГБ[18]. Они спросили меня о моей выслуге лет; я сказал: «Двадцать четыре года, а в 1962-м будет ровно двадцать пять». Если бы у меня уже был двадцатипятилетний стаж работы, меня бы уволили на пенсию, поскольку я для них политически неблагонадежен. Так мне кажется. До какой-то степени мне доверяют, но при этом внимательно за мной присматривают. Я думаю, что мне действительно доверяют, потому что около полутора лет назад, еще до того, как раскопали сведения о моем отце, меня послали на высшие академические курсы по новой технологии. Именно там я и собрал основные материалы по ракетам, которые и передал вам. По моему мнению, если бы об отце в то время было уже что-то известно, на курсы бы меня не послали.

Члены спецгруппы поняли, что это была основная причина, побудившая Пеньковского работать на Запад. Он узнал об отцовском прошлом, и теперь это прошлое ломало его карьеру. В записи о первой встрече в Лондоне с американо-английской группой есть пометка по поводу сомнений КГБ насчет отца Пеньковского: «Это самая больная тема в жизни Объекта, которая серьезным образом повлияла на его решение обратиться к Западу. На протяжении всей его жизни существовала легенда о том, что его отец умер от тифа в 1919 году. На самом же деле он был убит в Ростове, воюя против красных на стороне Белой армии и находясь в чине подпоручика. Важность этого факта заключается в том, что КГБ обвинило Объекта в умышленном сокрытии действительных событий, и это обвинение явилось поводом для записи в его деле в ГРУ».

Пеньковский продолжил рассказ о своей жизни:

— Ну вот, когда Варенцов по просьбе Конева вернулся на фронт, я поехал тоже, и под мое командование дали другой полк, 51-й Артиллерийский противотанковый полк, приданный Генеральному штабу, часть резерва главнокомандующего. Полк был независимый и не входил ни в какую бригаду. Я попросил Варенцова отпустить меня, потому что моя невеста Вера только что окончила школу в Москве{69}.

Вера Дмитриевна Гапанович была цветущей четырнадцатилетней девушкой, когда впервые встретилась с Пеньковским. Это произошло в 1942 году, в трудные дни второй мировой войны, когда Пеньковский работал с ее отцом генерал-лейтенантом Гапановичем и был младшим политруком в Политуправлении Московского военного округа до того, как его послали на Украину. Генерал пригласил Пеньковского к себе на ужин и представил ему Веру, темноволосую миниатюрную красавицу с лучистыми глазами. В следующий раз Пеньковский увидел Веру, когда находился в госпитале в Москве в 1944 году, и «тут же в нее влюбился». Когда он вернулся с войны, они поженились; ей было семнадцать. Это была удачная и разумная женитьба. Положение генерала Гапановича гарантировало Пеньковскому покровителя и проницательного советчика.

Варенцов одобрил поездку Пеньковского в Москву для поступления в академию имени Фрунзе.

— Я приехал через два месяца после начала занятий, но успешно сдал все экзамены и был принят. Поскольку я командовал полком, мне не составило никакого труда сдать экзамен по командованию батальоном. В 1948 году окончил Военную академию имени Фрунзе. Сразу же после окончания мне предложили поступить в Военно-дипломатическую академию, чтобы изучать стратегическую разведку.

— Сколько вы проучились в академии имени Фрунзе? — спросил Кайзвальтер, внимательно следя за тем, чтобы уточнить хронологию карьеры Пеньковского и учесть все годы. Это поможет установить, можно ли доверять Пеньковскому.

— Я проучился три года. Я посоветовался с тестем, генералом Гапановичем, и он сказал мне, что лучше год поработать вместо того, чтобы с одного курса переходить на другой. Так в течение года я работал в двух местах. Моим первым назначением была должность старшего офицера в Управлении штаба Московского военного округа по мобилизации и организации, где до этого я уже служил чином ниже. Я проработал там полгода и был переведен в штаб наземных сил. Там я тоже был старшим офицером, и эта работа меня вполне удовлетворяла, поскольку платили на 200 рублей больше. Но в 1949 году я хотел поступить в Военнодипломатическую академию, а у нас, к счастью, есть правило, по которому жалованье офицера, которое он получал до поступления в ВДА, сохраняется на период его учебы. Так, в 1949 году меня приняли в ВДА, которая находится около метро «Сокол».

— Это не Песчаная улица, 13? —спросил Кайзвальтер, показывая Пеньковскому свои познания в сфере ГРУ.

— Именно. Я проучился там четыре года, с 1949-го по 1953-й. Тогда был четырехгодичный курс, теперь — трехгодичный.

Называя точный адрес академии, Кайзвальтер строил доверительные отношения, которые, как надеялась группа, помогут Пеньковскому «раскрыться». Отношения между оперативником или куратором и агентом трудные и деликатные. Если взаимопонимания нет, агент может заартачиться или потерять интерес. Если оперативник ведет себя слишком агрессивно, агент может решить, что плохо выполняет работу или что не способен выполнить то, что от него требуют. Пеньковский рассказал о себе все сам, стремясь сделать так, чтобы ему поверили. Кайзвальтер не мог его сбить.

Пеньковский ответил на вопросы о личном составе академии и пообещал, что позже расскажет, как получил эту информацию, а сам продолжал рассказывать о себе:

— После окончания академии меня распределили в Четвертое управление ГРУ. Это Восточное управление (стратегическая разведка). Есть другие управления — англо-американское, европейское, Первое управление (это управление нелегалов). Позже я расскажу о них подробнее. Так или иначе, около года я проработал в Египетском отделе. Познакомился с агентурной сетью и до сих пор кое-что об этом помню.

Пеньковский сказал, что его пригласили и сказали, что пошлют в Пакистан старшим помощником военного атташе, который был резидентом ГРУ в Пакистане. Но пакистанское правительство не разрешило увеличивать состав военного атташата, и визу Пеньковскому не дали. И снова он провел несколько месяцев в Египетском отделе, пока его не вызвали вновь: «Мы думаем послать вас в Турцию».

— Это был уже конец 1954 года. Я снова начал готовиться к поездке, учил коды, оперативную программу, экономику страны и структуру вооруженных сил. Я приехал туда в июле 1955 года и стал резидентом, главой центра. Официально я был военным атташе и принял руководство над целой агентурной сетью.

— Какое у вас тогда было звание — подполковник или полковник? — спросил Кайзвальтер.

— Я был уже полковником — давайте я вам это разъясню. В конце войны, перед тем, как я поступил в академию имени Фрунзе, я получил звание подполковника, а в феврале 1950 года стал полковником.

Вот уже одиннадцать лет, по февраль 1960 года, я служу в звании полковника, и из-за отца генералом меня никогда не сделают. Мне это уже сказали, как и то, что я ненадежный. Может, я стану генералом в другой армии, — шутя добавил он.

Джо Бьюлик понял, что эта горькая шутка и была главной причиной предательства Пеньковского. Она выразила все его разочарование и ярость по поводу того, что из-за прошлого его отца рушилась такая блестящая карьера.

— Итак, я прибыл с женой в Турцию и принял резидентуру, центр ГРУ в Анкаре. В течение месяца мой предшественник полковник Кондрашов передал мне все дела, а моим помощником был морской атташе. В то время военно-воздушных атташе не было. Семь месяцев спустя приехал, чтобы стать резидентом, генерал-майор Савченко, но имя использовал чужое — Рубенко. Многие использовали чужие имена.

До этого Рубенко был военным атташе в Афганистане. Когда приехал этот старик — ему было больше шестидесяти, — я передал ему все дела, и резидентом стал он. А я — его помощником. Я проработал до ноября 1956 года, и потом у нас возникла неприятная ситуация с одним из наших помощников атташе. Это произошло через три месяца после приезда Савченко, и этим атташе был подполковник Николай Ионченко. Он просто-напросто подходил к туркам в ресторанах и предлагал им работать на него за деньги. Таким грубым путем Ионченко пытался купить военную информацию. Естественно, турецкая контрразведка засекла это. Хочу вам признаться: мои отношения с

Ионченко были хуже некуда; они с Рубенко пытались подставить меня, чтобы меня выгнали из партии. Позже я поподробней расскажу вам об этом.

Не назвав своего имени, я позвонил из телефона-автомата в турецкую контрразведку, сообщив о деятельности Ионченко и указав, где он встречается со своими агентами.

— Какое у него было звание? — спросил Кайзваль-тер.

— Он был подполковником. Ионченко был настроен против меня. Поскольку в академии он учил турецкий язык, он был возмущен тем, что не его, а меня с моим английским назначили заместителем резидента. С генералом он очень дружил, и оба они сделали мое существование настолько невыносимым, что я написал в штаб письмо с просьбой перевода — куда угодно. Мне ответили, что необходимо подождать. По натуре я человек мстительный, но честный. Уже тогда, когда я увидел, как несправедливо со мной поступают, у меня созрело решение перейти к вам. Я хочу поклясться и расписаться в готовности служить вам и провести остаток моих дней в новой жизни.

Три месяца спустя Ионченко был снова скомпрометирован и объявлен «персоной нон грата». Я проводил его в Стамбул, и он поехал домой через Болгарию. Генерал послал в штаб телеграмму, что турки с американцами устроили против Ионченко провокацию. Его схватили, когда он собирал «урожай». В то время, кстати, проходил официальный визит в Турцию шаха Ирана и его супруги, и службы турецкой безопасности и контрразведки были начеку, охраняя гостей. Мы даже получили инструкции от начальника ГРУ не Проводить в этот период никаких операций. Однако генерал разрешил Ионченко пойти на встречу с агентом, назначенную на 10 мая. Я помню эту дату, потому что это день рождения моей матери. Все произошло в то самое время, когда турецкий лейтенант передавал Ионченко военную документацию.

Я сидел как раз в кабинете у генерала, когда дежурный офицер посольства сообщил: «Товарищ генерал, ваш помощник был задержан турецкой контрразведкой, когда пытался получить военные материалы от турецкого офицера». Генерал очень расстроился и сказал мне, что я должен его оттуда забрать. «Почему вы позволили ему идти на эту встречу?» — спросил я.

Оперативные фонды в турецких лирах находились в моем распоряжении, однако генерал выдал Ионченко свои деньги, около 200 лир (40 долларов в 1956 году), чтобы заплатить за сведения. Это было сделано для того, чтобы я ничего не узнал. Сумма довольно приличная, и, чтобы скрыть это от меня, ее не стали брать из оперативного фонда. Теперь же, когда это произошло, генерал мне во всем признался. Мы стали спорить. Я сказал ему, что он всегда обвинял меня, что я плохой и неопытный оперативник и не вербую агентов. Он готовил к отправке телеграмму в Москву, и я спросил его: «Вы коммунист?»

Когда он ответил: «Да», я спросил его, почему же тогда он соврал и не выполнил приказ о приостановке операций во время визита шаха. Он попросил меня уйти из его кабинета, сказав, что меня это не касается, на что я заявил, что сообщу обо всем случившемся по другому каналу.

Потом я доложил о происшедшем по каналу КГБ, через наших «соседей». Резидентом КГБ был тогда полковник Павел Дмитриевич Ерзин, о нем-то я вам и рассказываю. Теперь Ерзин вербует студентов в негритянском университете, куда посылают учиться молодежь из Африки, — Университете дружбы имени Патриса Лумумбы. Эти студенты, когда вернутся к себе на родину, создадут для нас мощную резидентуру. Думаю, что Ерзин уже дослужился до генерала. Он уже был резидентом КГБ в Индии под прикрытием должности советника.

Мою телеграмму получил начальник КГБ Серов, тот самый Серов, который теперь является начальником ГРУ. Серов сразу же сообщил об этой телеграмме Хрущеву, поскольку обо всех проступках офицеров необходимо докладывать в Президиум. Генерал-лейтенант Михаил Шалин (начальник ГРУ) передал донесение и от Рубенко, в котором тот пытался оправдать невыполнение приказа. В то время министром обороны был маршал Жуков, и телеграмма дошла до начальника штаба. Когда Хрущев увидел мою телеграмму и донесение Рубенко, он заорал: «Какой дурак врет — Пеньковский или генерал? Выяснить и доложить».

Я сказал правду, и меня можно обвинить лишь в том, что я грубо разговаривал с генералом. Но это из-за того, что он все время несправедливо меня критиковал. Я не получил никакого выговора, даже по партийной линии, а генерал Рубенко получил от Жукова строгий выговор за «должностную некомпетентность».

Вскоре после моего отъезда из Турции его перевели и недавно уволили. Теперь он работает начальником отдела в институте региональных исследований.

Серов запомнил мое имя благодаря телеграмме. Мы называем КГБ «соседями», а они нас — «ближайшими соседями».

Еще в Анкаре новый резидент КГБ Вавилов, назначенный на место Ерзина, сделал жене Пеньковского Вере недвусмысленное предложение. Это очень задело Пеньковского{70}. Любовные связи внутри советской колонии в среде дипломатов и разведчиков были обычным делом. Считалось, что безопаснее переспать с кем-нибудь из своих, чем на стороне с иностранцами, которые могут быть потенциальными агентами. (У Пеньковского был роман с женой Вавилова. В одном из разговоров Пеньковский сказал Вавиловой: «Прими ванну, я скоро приду»{71}.)

— Итак, джентльмены, я проработал там до ноября. Я снова анонимно позвонил в турецкую контрразведку и сказал, что помощник куратора вместе с болгарскими агентами выкрали некое военное пособие с турецкой военной выставки. Офицер, с которым я говорил по телефону, сказал на чистом английском, что я должен зайти к нему и переговорить, но я отказался, поскольку в то время еще ничего окончательно не решил. Если бы уже в то время мне было предъявлено обвинение в отношении моего отца и выражено политическое недоверие, я, возможно, никогда бы не вернулся в Советский Союз. Последний раз я позвонил 4 ноября 1956 года, накануне суэцкого кризиса. Вы можете это проверить, поскольку разговор был официально записан[19].

Пеньковский позвонил туркам, чтобы выдать своего коллегу Ионченко и отомстить начальнику, генералу Рубенко. Если бы Рубенко обвинили в несоответствии занимаемой должности, его могли бы отозвать в Москву и назначить на его место Пеньковского. В то время Пеньковский обдумывал свое решение обратиться к полковнику Пику и узнать, как выйти на ЦРУ, но пойти до конца он все еще не решался.

6 ноября 1956 года Пеньковский с женой уехали из Турции. По приезде в Москву он ощутил на себе давление со стороны начальства.

— Этот Рубенко, по всей вероятности, их близкий друг. Он завалил их подарками, и не раз они вместе выпивали. Начальство в Москве недоумевало, почему такой «сопливый» молодой полковник так себя вел по отношению к генералу. Они решили, что я хотел подсидеть генерала, чтобы стать в Турции военным атташе. По правде говоря, когда я был военным атташе, все было организовано куда лучше, чем при генерале, да и агентурная сеть действовала более эффективно.

Но клянусь вам, что не это было причиной, пусть даже я и очень хотел стать военным атташе{72}.

В этот момент принесли бутерброды и сухое белое немецкое вино «Либфраумилх», единственный алкогольный напиток, который мужчины пили во время разговора. После такого «выступления» Пеньковскому нужно было немного отдохнуть. Он чувствовал, что беседа прошла нормально. Что касается англо-американской команды, то рассказ Пеньковского на них произвел большое впечатление. Кайзвальтер, эксперт по ГРУ, нашел, что все даты и сведения о людях, о которых в этот раз говорил Пеньковский, совпадают с действительностью. Команда удостоверилась, что перед ней профессиональный разведчик, и снова договорилась с Пеньковским о встрече.

Глава 4. Жизнь и времена

Во время перерыва Пеньковский рассказал членам спецгруппы о своей жизни в Москве. Хотя он был привилегированным представителем офицерского класса и в конце второй мировой войны ему предоставили квартиру улучшенной планировки, повернуться там было негде, сказал он. Уединиться было вообще невозможно, особенно с тех пор, когда к ним переехала его мать. Бьюлик попросил Пеньковского рассказать о том, как и где он живет, как работает, как проводит день.

— Я живу на набережной Максима Горького, 36, квартира 59. Вход со двора, третий подъезд, третий этаж — если бы не было никакого наблюдения, я бы всех вас пригласил к себе домой на чай. В доме есть лифт, старенькая вахтерша. — Любой иностранец, приглашенный в 1961 году в гости к советскому человеку, оказался бы под подозрением. И все началось бы с той самой старенькой вахтерши у лифта, которая сообщила бы о гостях Пеньковского районному офицеру КГБ.

Бьюлик не замедлил спросить о высоте здания. Спецгруппе нужна была полная картина того, как он жил и чем занимался каждый день, поскольку это могло стать оперативно важным в разработке плана выхода с ним на связь. Знание подробностей его будничной жизни помогло бы составить реальную картину его образа жизни и роли в советском обществе. Это позволило бы придумать пути выхода с ним на связь через американских и английских агентов или агентов третьих стран.

Пеньковский сказал, что живет в девятиэтажном сером блочном здании с балконом на последнем этаже. Дом построен в 1944 году.

— Там живут большие люди, — сказал Пеньковский, объяснив, что дом расположен недалеко от штаба Московского военного округа, который отвечает за военную безопасность столицы и близлежащих районов. Кайзвальтер вынул карту, чтобы определить местонахождение дома Пеньковского, который стоял как раз напротив Кремля на другом берегу Москвы-реки.

Бьюлику нужно было знать, сколько семей жило на каждом этаже дома Пеньковского. Из четырех квартир на этаже две были двухкомнатными, две — трехкомнатными. В каждой квартире жило по одной семье, что было, безусловно, лучше, чем коммуналки, еще очень распространенные в шестидесятых годах, когда несколько семей пользовались одной кухней и ванной. Пеньковский жил в двухкомнатной квартире площадью в 35 квадратных метров с женой, дочерью и матерью.

— Двухкомнатная квартира вполне приемлема для двоих, — объяснил Пеньковский, но его дочь и мать спали в гостиной, где у Пеньковского стоял стол с самодельным замком. Здесь же, в гостиной, стоял и телевизор. Во второй комнате находилась спальня Пеньковского и его жены, которая ждала второго ребенка. Они редко приглашали к себе гостей, ходили в основном в рестораны и Большой театр; от Госкомитета Пеньковский получал средства, на которые мог развлекать иностранцев.

Пеньковский сказал, что обычно ложится спать рано и встает в 6 утра. В 8 утра уходит на работу и с 2 до 3 часов обедает. Воскресенье у него выходной, и он часто отвозит семью на дачу к дяде своей жены. Семья не знает о его намерении поставлять разведданные для Запада, сказал он.

Команда проработала дневное расписание Пеньковского, нанеся на карту его путь до работы пешком и на автобусе. В хорошую погоду он переходил через Москворецкий мост на Красную площадь и оттуда доходил до дома 11 по улице Горького, где находился Госкомитет по координации научно-технических работ. В плохую погоду он ехал на автобусе по набережной Максима Горького мимо посольства Великобритании, через Каменный мост и выходил на Арбате.

Пеньковский объяснил, что по утрам ему надо отмечаться в Госкомитете, но также он должен был появляться и в ГРУ, Генеральном штабе Министерства обороны недалеко от улицы Фрунзе, куда он ходил пешком. Он подчеркнул, что входит в подъезд номер пять, в тот же, что и министр с его заместителями.

— Обычно министр въезжает на своей «Чайке» в ворота с улицы Грицевец, — пояснил Пеньковский, давая понять, что понимает, что подобная информация может представлять оперативный интерес{73}.

По дороге с работы Пеньковский проходил мимо храма Вознесения, куда изредка заходил помолиться. Напротив церкви находились общественные бани и ларек, где он иногда останавливался выпить пива. Время от времени ходил в ресторан или театр и тогда возвращался домой далеко за полночь. Он сказал, что у него были романы с секретаршами из Министерства обороны и одной продавщицей. А жене говорил, что задерживается на работе{74}. Такое поведение считалось вполне нормальным среди военных офицеров и партийной элиты. Обычно перед тем, как вернуться домой, Пеньковский встречался со своими друзьями или подружками. Он следовал этому правилу, за исключением тех случаев, когда приезжали зарубежные делегации и ему приходилось сопровождать их и развлекать их руководителей. Он должен был сообщать о возможности использования или вербовки иностранцев в интересах ГРУ.

После бутербродов с вином разговор перешел на обсуждение структуры ГРУ; Пеньковский отвечал на вопросы Кайзвальтера, как организованы управления и кто их возглавляет. Затем Пеньковский стал говорить о ядерном оружии. За считанные секунды он показал команде, что владеет фундаментально важной информацией о советской военной мощи.

В 1961 году, сказал Пеньковский, «все страны Восточной Европы должны быть снабжены ядерными ракетами с боеголовками. Варенцов и его люди работают также над развертыванием баз, складов, пусковых установок и подготовкой кадров для стран народной демократии. Доставленные в эти страны ракеты теперь массово производятся на местах». Они включают в себя, сказал он, R-11, мощную баллистическую ракету средней дальности, названную в НАТО СС-1. Пеньковский уже передал команде документацию по СС-1. Он сказал, что СС-1 и «все, что находится в производстве, передано в страны народной демократии, за исключением

Албании». Албанцы выступили против разоблачения Хрущевым сталинских преступлений на XX съезде партии в 1956 году и до 1961 года открыто поддерживали председателя Мао, который критиковал хрущевскую политику.

Пеньковского слушали, затаив дыхание.

— В ГДР у нас сейчас четыре ракетных бригады, и в двух из них ракеты снабжены ядерными боеголовками. Все ракеты, установленные за границей, остаются под контролем советских вооруженных сил. В ГДР также существуют специальные склады, над этой проблемой работают инженеры Артиллерийской академии имени Дзержинского.

Члены спецгруппы делали записи, но не прерывали его откровения вопросами. Они сами дали ему решить, что и как он будет рассказывать. Пеньковский снова вернулся к своей карьере. Он рассказал им, как в сентябре 1958 года не без участия маршала Варенцова его послали в Военную академию имени Дзержинского на курсы Генерального штаба по изучению новой технологии.

— Раньше это была чисто артиллерийская академия, но теперь она стала академией ракетной и реактивной артиллерии под командованием маршала Москаленко. Там обучается 2500 слушателей, которые будут специалистами и инженерами по использованию всех видов ракет. Упор делается на подготовку специалистов по обслуживанию ракет во время испытаний, до запуска. Эта подготовка идет под руководством очень опытных инженеров, которых не так много — около тридцати или сорока человек. Я окончил эти курсы с отличием 1 мая 1959 года.

Пеньковский отметил тот факт, что советская ядерная программа находилась еще в самом зачатке и что количество квалифицированных инженеров в этой области было еще очень небольшим.

Благодаря новым знаниям о ракетах у Пеньковского появился неплохой шанс найти себе лазейку в ГРУ.

— Сразу же после того, как я окончил курсы, об этом сообщили Ивану Серову, который в 1959 году возглавил ГРУ. Он предложил мне поехать в Индию, поскольку Индия считается нашей территорией, и в будущем мы, возможно, будем проводить на ней какие-нибудь операции. В связи с этим было бы желательно, чтобы туда послали офицера со знаниями в области ракет, поскольку вполне вероятно, что в недалеком будущем ракеты могут быть переданы и Индии, — рассказывал Пеньковский. О том факте, что Хрущев собирался поставлять ракеты в Индию, никто не знал, это также было важным сообщением, поскольку раскрывало советские намерения и стратегическое мышление.

Я уже почти совсем был готов ехать. Но тут меня вызвал генерал-майор Шумский, заместитель генерал-лейтенанта Смоликова (начальника отдела кадров ГРУ). Вот тогда-то меня в Индию и не послали. Я был очень расстроен и разочарован.

По правде говоря, мое неприятие всей политической системы началось довольно давно. Я не мог согласиться со многими сторонами жизни. Я не стану их вам перечислять, но вся система была построена на демагогии, праздных разговорах и обмане. Люди долгое время терпеливо ждали, теперь ждать устали и негодуют.

Действительно, Хрущев до какой-то степени уменьшил контроль и влияние КГБ. Многие были реабилитированы или освобождены по амнистии, и теперь кое-что можно говорить — не все, конечно, — и тебя сразу не арестуют, как это было в прошлом. Несомненно, если кто-то этим злоупотребляет, его выгоняют из партии. Его могут арестовать, и в будущем он не везде сможет работать{75}.

Члены спецгруппы слушали внимательно, но молчали, чтобы не отвлечь и не сбить Пеньковского. У хороших профессионалов в работе с агентом есть правило — слушать, записывать информацию, а после сравнивать с тем, что уже известно или предсказано, чтобы посмотреть, что к этому добавил агент. Глубина знаний Пеньковского и его авторитет произвели на членов спецгруппы сильное впечатление, и им незачем было его останавливать. Он был мечтой оперативника, от которого требовалась только огромная терпеливость, чтобы выдержать виражи этого аттракциона, когда нужно выстоять перед напором эмоций и потоком государственных тайн, исходивших от Пеньковского.

Пеньковский объяснил:

— В стране сейчас тяжелое положение. Все подчинено гонке вооружений. Миллиарды рублей потрачены на то, чтобы поддержать страны народной демократии. Очень большие средства пошли на Китай, а теперь все направлено на то, чтобы оснастить наши вооруженные силы ракетами. На ракеты уходит все. Поэтому в этом направлении уже какой-то успех достигнут.

Некоторые ракеты «уже прошли испытания», сказал Пеньковский, а другие «еще недостаточно усовершенствованы». Он считал, что «самые большие проблемы существуют в области электроники». Он показал на карте основной испытательный ракетный полигон СССР в Капустином Яру, в девяноста километрах юго-восточнее Волгограда — бывшего Сталинграда, — и поражаемый район в Казахстане, в Средней Азии. «Было очень много случаев, когда из-за отклонения от намеченного курса ракеты попадали в железнодорожные пути или поселки», — рассказывал Пеньковский, довольный возможностью предоставить информацию о том, что советская ракетная программа была отнюдь не такой идеальной, как утверждал в своих речах Никита Хрущев.

Но сейчас делаются большие усилия, привлекаются самые выдающиеся ученые. Некоторым из них присвоили по четыре звания Героя Социалистического Труда, но в газетах о них не писали ни разу. Их можно увидеть на съездах партии. Их очень немного, и о них помалкивают. Северо-западнее Москвы есть один поселок в Красногорске, где живут немецкие ученые. Это те, кто занимался усовершенствованием «Фау-2» (немецкая ракета, которой обстреливался Лондон во время второй мировой войны). Этих немцев активно используют, и у них есть все, включая автомобили. Они живут вместе с семьями, а дети ходят в специальные школы. И все другие ученые живут также в полной изоляции...{76}

Подтверждение роли немецких ученых в производстве советских ракет дополнило те сведения, которые сообщил ЦРУ Петр Дерябин, оставшийся в Вене в 1954 году. Идя по следам немецких ученых, взятых русскими во время войны в плен, американская разведка и военно-воздушные силы пытались оценить уровень развития советских ракет.

А дальше Пеньковский поведал членам спецгруппы реальную историю смерти маршала Неделина 24 октября 1960 года. Советская пресса сообщила только, что он погиб в авиакатастрофе при исполнении служебного долга.

— Это была не авиакатастрофа. Это сообщение было обычной ложью, умышленно распространенной по всему свету. Неделин погиб во время испытания новой ракеты. Это была двухступенчатая ракета. Сейчас посмотрим, что тут у меня еще записано. «О смерти маршала Неделина: когда погиб Неделин, проводились испытания очень мощной ракеты на ядерном топливе. Он был в бомбоубежище, глубоком бетонном бункере, где во время испытаний находятся люди, которые следят за происходящим. Через десять — пятнадцать минут Неделину сообщили, что ракетный двигатель неисправен, и Неделин вышел из укрытия, чтобы проверить все самому. Но именно в этот момент сработала система зажигания второй ступени и произошел взрыв, в результате которого погиб он, много обслуживающих ракету техников и ученых».

Пеньковский хотел, чтобы Хрущеву предъявили настоящую историю о том, как погиб маршал Неделин.

— Очень многие знают правду, — сказал Пеньковский[20]. — Это были ученые, занятые в разработке нового типа горючего, действовавшего на принципе атомного распада в ракетном двигателе и для которого были необходимы специальные прочные хранилища. Это основная идея, над которой сейчас работают наши ученые, но достигли они в этой области немногого. Цель в том, чтобы заменить большой объем, необходимый для горючего и окислителя на более легкий и меньший горючий компонент. Это, возможно, позволит увеличить боеголовку для ядерных и обычных взрывчатых веществ{77}.

Не забудьте, что это двухступенчатая ракета и что все наши ракеты в основном двухступенчатые. Когда вы будете говорить с вашими экспертами по науке, подчеркните это, чтобы им не нужно было догадываться. Вопрос, используем ли мы жидкое или твердое топливо, был задан даже во время визита вице-президента Никсона (во время его «кухонных дебатов» с Хрущевым на американской выставке в июле 1959 года в Москве). Мы используем только жидкое топливо. До сих пор не было изобретено ни одного вида твердого топлива, при помощи которого ракету можно было бы запустить на большую высоту. Сейчас разработано высококалорийное горючее, в котором в качестве компонента используется бор. Однако, в какой пропорции он используется, я не знаю{78}.

Сведения Пеньковского о состоянии разработок по горючему для советских ракет и о попытках использования ядерных реакторов были очень важным открытием для экспертов по науке из ЦРУ. В 1961 году проблема твердого ракетного топлива находилась еще в стадии развития. Проводилась срочная исследовательская работа, чтобы заменить громоздкое жидкое ракетное топливо, для заправки которого нужно было потратить многие часы на пусковой площадке, твердым топливом, которое было бы устойчивым и оставалось в ракетах, обеспечивая их быстрый запуск. В Соединенных , Штатах также проводились эксперименты с ядерными ракетами, но от них отказались ввиду трудности осуществления этих опытов и их повышенной опасности, пока исследования не были возобновлены в восьмидесятых годах в рамках пентагоновского плана звездных войн, по которому оружие направлялось в космос для уничтожения вражеских ракет{79}.

— Кстати, когда запустили спутник, он был доставлен двухступенчатой ракетой. Горючее было жидким; я записал состав горючего. Самый первый спутник был запущен с помощью нескольких ракет. Позже я вам нарисую, как эти ракеты были состыкованы. Общий вес ракеты около сотни тонн, шестьдесят восемь из которых весило топливо. Мне сказал об этом один выдающийся инженер, когда я учился в ракетной академии. Бор был одним из основных компонентов горючего, и это проверялось с новым видом горючего, а именно при одноступенчатом атомном распаде. Несчастный случай с маршалом Неделиным произошел из-за того, что воспламенилась верхняя часть ракеты. Прежде чем взорваться, верхняя часть упала на землю, где и произошел взрыв.

Только что с помощью большой двухступенчатой ракеты была запущена ракета с Гагариным. Говорят, что общая длина такой ракеты составляет от двадцати четырех до двадцати восьми метров. Такие ракеты устанавливаются специальными подъемными устройствами с вышкой и имеют свои пусковые площадки. Это особые площадки, не те, что я описывал для простых и управляемых ракет. В этой области делается сейчас все возможное.

Эти беспорядочные сведения о советских ракетных разработках ЦРУ и МИ-6 будут просеивать, словно золотоискатели, отмывающие золото от всего лишнего, чтобы из них можно было составить высококвалифицированное разведдонесение, благодаря которому знания американцев и англичан в области ракетного искусства поднимутся на новый уровень. Этими старателями были научные эксперты по советским ракетам из ЦРУ и МИ-6, мужчины и женщины, которые координировали информацию с космической фотосъемкой, донесениями агентов и информацией, полученной по каналам Агентства национальной безопасности и Разведывательного управления обороны.

Пеньковский решил досказать свою биографию:

— Давайте я закончу, а то нарушу хронологию. Я подумывал о том, чтобы стать солдатом новой армии, войти в новый народ, бороться за новые идеалы и в какой-то мере отомстить за своего отца и миллионы людей, принявших ужасную смерть. Я решил, что слова— словами, но с собой мне надо принести что-то ощутимое. Я был начальником курса, где было восемьдесят слушателей. В какой-то мере я пользуюсь определенным авторитетом. Мои исследования имели большое значение; у меня была возможность брать книги и секретные лекции из спецфонда, библиотеки секретной литературы. Я имел пропуск и во время работы не зависел ни от кого. У меня был блокнот — я даже блокировал дверь, ставя стул под ручку двери — и занимался один. Если кто-то стучал, я быстро бросал все в портфель, который закрывался на замок, и говорил, что занимаюсь{80}.

— И таким способом вы переписали ваши материалы? — спросил Кайзвальтер.

— Я все переписывал, и, поскольку фотокамеры у меня не было, это отняло массу времени. Я занимался этим во время лекций. Все сделано последовательно. Сначала нам преподавали неуправляемые ракеты, затем управляемые, затем все виды пусковых установок и технические проверки на разных стадиях. Потом проводили экзамен. Я окончил курсы с отличием и получил свидетельство, которое находится у меня дома и которое я могу предъявить.

Предлагая показать свое свидетельство, Пеньковский пытался убедить членов спецгруппы в своей честности.

Это был опытный разведчик, который понимал, как много значит доверительное отношение к агенту.

— Вы изучали МБР (межконтинентальные баллистические ракеты)? — спросил Кайзвальтер, надеясь подтолкнуть Пеньковского на дальнейшие откровенные излияния.

— Нет, мы их не изучали. Но я вот что могу вам сказать. В них нет ничего необычного. Все эти МБР и ракеты для запуска человека на орбиту имеют почти одинаковую конструкцию, только они гораздо крупнее и с большим запасом горючего, необходимого для сообщения им большей начальной скорости. А принципы работы идентичны.

— Существуют ли уже системы наведения для этих больших МБР? — спросил Кайзвальтер, задавая один из самых важных вопросов.

— Развитие электроники еще очень отстает. Эта проблема решается всеми силами. Мы всегда проводим технические консультации по проведению технической разведки. Когда наши ученые и инженеры едут за границу, никто не просит их шпионить. Их просто просят «изучить» проблему. Предоставляют бесплатный билет, деньги и посылают изучить процесс, который можно с пользой применить в нашей промышленности.

Пеньковский рассказал, что он прочитал двадцать два сообщения о синтетической резине, сообщения, которые «представляли большой интерес, поскольку теперь у нас это производство налажено. По этим двадцати двум сообщениям, которые я видел, можно судить, насколько люди там близоруки и даже слепы, чтобы допускать советских ученых в такие важные центры, особенно тех ученых, которые прошли в этих делах специальную подготовку»{81}.

Пеньковский много рассказывал о Государственном комитете, где он служил, о том, как работает эта организация, демонстрирующая иностранным специалистам «никчемные объекты». Он предупредил спецгруппу, что Советский Союз обманывает Соединенные Штаты и Канаду в отношении научного обмена и что необходимо приложить серьезные усилия, чтобы создать реальную основу взаимности{82}.

Кайзвальтер вернулся к своему списку вопросов, составленному исходя из требований аналитиков вашингтонской разведки, и спросил Пеньковского:

— А не знаете ли вы о местонахождении ракетных баз, которые еще не используются, а только запланированы или сооружаются?

— Вы должны понимать, что это держат в строжайшей тайне. Единственные в нашей организации, кто мог бы об этом знать, это, возможно, Серов и начальники управлений. Не думаю, чтобы об этих местах знали подчиненные. Однако страна наша полнится слухами. Я слышал, например, что базы и войска — ракетные войска, нацеленные на Англию, — расположены к северу от Ленинграда, по направлению к Мурманску и дальше на север. Их точные координаты известны лишь небольшой группе людей, а сведения об этом лежат в подземных сейфах в районе Арбата.

Генеральный штаб Министерства обороны находится в районе Арбата, в квартале, с одной стороны граничащем с улицей Фрунзе, с другой — с Гоголевским бульваром и Антипьевским переулком. Весь этот штаб нужно бы взорвать маленькими бомбами в две килотонны.

Ядерное оружие в две килотонны, эквивалентное двум тысячам тонн тринитротолуола, опустошило бы все в сердце Москвы. Бомба, сброшенная на Хиросиму, была равна 12 500 тоннам ТНТ. Общий тоннаж бомб, сброшенных на Лондон с сентября 1940-го по май 1941 года во время «Блитца», равнялся 18 800 тоннам (18,8 килотонны). Ядерное оружие небольшого размера, которое мог бы нести один человек, разрабатывалось в Соединенных Штатах с шестидесятых годов. Известные под названием МСМУ — минисредство массового уничтожения, — переносные ядерные установки были эквивалентны 200 тоннам ТНТ, одной десятой той разрушительной силы, которую Пеньковский рекомендовал использовать в Москве. Также в американском арсенале находятся СУСМ — средства уничтожения средней мощности в одну килотонну{83}.

Кайзвальтер прямо не ответил на предложение Пеньковского подложить в Москве минисредство массового уничтожения; он продолжал задавать вопросы. Остальные члены спецгруппы были ошеломлены этим предложением, но промолчали. Важно было выслушать Пеньковского и по возможности выжать из него наиболее полную информацию. Они не перебивали его, надеялись, что будет вскрыта причина его решения.

Пеньковский подчеркнул, что Министерство обороны соединено с Кремлем подземным туннелем. Он показал, где находятся различные управления министерства, и сказал:

— Как стратег, выпускник двух академий, проработавший некоторое время в Генеральном штабе, я знаю многие слабые места. Я убежден, что абсолютно прав в том, что в случае будущей войны в час «X» плюс две минуты такие важнейшие цели, как Генеральный штаб, управление КГБ на площади Дзержинского, Центральный Комитет партии, который все организует, и другие подобные цели должны быть взорваны заранее установленными атомными устройствами, но не с воздуха, поскольку это может не достичь желаемого результата.

У нас в Советской армии на вооружении есть средства мощностью в пять килотонн, десять килотонн и более, но создать оружие в одну килотонну пока не смогли. Наши ученые еще над этим работают. Я это точно знаю. Такие устройства необязательно устанавливать в самих зданиях, их можно спрятать в соседних домах. Подходят жилые дома и магазины. Например, рядом с Управлением КГБ находится большой гастроном.

Маленькая группа диверсантов должна будет установить эти устройства с часовым механизмом в тех местах, откуда можно будет уничтожить все эти управления. Независимо от того, как будут развиваться другие события в час «X», все эти важные объекты должны быть уничтожены. В каждом большом городе эти объекты можно легко определить. Найти их не составляет труда, например, в Ленинграде, Свердловске, Воронеже и Новосибирске. Для осуществления этого плана понадобится всего лишь один человек на каждый военный округ. Будут ликвидированы управления по мобилизации и организации, на которых держится вся армия. Если уничтожить управления Генштаба и военных округов, то в значительной степени будет подорвана боевая мощь Советской армии. Потом понадобятся месяцы для того, чтобы набрать из резерва достаточно квалифицированных специалистов. Более того, не всем им можно будет полностью доверять, как тем, кто сидит сейчас в штабах. Созданная в связи с этим полная дезорганизация позволит решить военный конфликт в пользу Запада.

Было бы также неплохо уничтожить все военкоматы.

(Эти военкоматы под началом Министерства обороны контролируют все списки и мобилизуют живую силу.) Их тоже легко установить. В военкоматах находятся списки личного состава города, района и даже поселка. Они отвечают за мобилизацию призывников. Трудно, конечно, ликвидировать управления до такого уровня, но избавиться от большей части областных управлений необходимо.

Во время второй мировой войны немцы мало что разрушили. Несколько небольших пожаров, разбитые окна и поломанные крыши, но управления продолжали действовать. И все из-за неточной бомбардировки. А теперь, имея атомное оружие, маленькие установки в одну-две килотонны, можно будет полностью уничтожить эти жизненно важные цели. Точное время уничтожения зависит от высокопоставленных людей, которым придется это решать{84}.

Члены спецгруппы пока не нашли ответа и не собирались вступать с ним в спор по поводу того, насколько нереальным было его предложение. Неужели он говорит серьезно? Возможно, так фантастично он представлял свою роль шпиона. Или, может, он просто пытался доказать, что готов пойти на все, чтобы убедить принявшие его страны в своей преданности?

Майкл Стоукс, младший в английской группе говорящий по-русски сотрудник СИС, был потрясен тем, что предлагал Пеньковский, и сказал коллеге: «Я решил, что он сумасшедший. Но по мере того, как я слушал, а Пеньковский выкладывал все новые подробности и сведения, я все более убеждался в том, что он как агент абсолютно правдив и имеет большую ценность»{85}.

Членам спецгруппы не сразу стало ясно, что Пеньковский отражал тогдашние взгляды Советского Союза на ядерное оружие: считалось, что его можно использовать для того, чтобы выиграть сражения в ограниченной ядерной войне. В пятидесятых годах Советский Союз превозносил ядерную энергию, считая ее предвестницей прогресса. Советские ученые писали, как при помощи мирных ядерных взрывов можно создать новые реки для орошения пустынь и открыть невиданные пути для развития экономики. Не было никаких разговоров о радиоактивных осадках и загрязнении пищевых и питьевых запасов. О ядерной энергии говорили как об управляемой; то же думали и о ядерной войне. Проводя политику «холодной войны», Советы только и го-вопили об американской стратегии «массированного возмездия» и концепции полного уничтожения советского общества. Точка зрения СССР о превосходстве коммунистов над природой отражала наивный взгляд на опасность ядерной энергии. Попытки Советского Союза организовать систему гражданской обороны и уменьшить последствия ядерного заражения являлись частью этого противодействия. Министерство здравоохранения выпустило большую монографию о результатах применения ядерного оружия, в которой авторы с уверенностью писали, что выживаемость будет относительно высокой, если использовать специальные укрытия и смывать с себя радиоактивные осадки{86}. Отрезанный от антиядерного движения и лишенный внешней информации о разрушительной силе ядерного оружия, Советский Союз в начале шестидесятых годов считал использование ядерного оружия мощной, но поддающейся контролю частью военных действий. Он был еще во мраке ночи, пока не наступил рассвет ядерной реальности — во время карибского кризиса и еще раз в Чернобыле. Взгляды Пеньковского, его отчетливая оторванность от действительности отражали внутренние споры, которые бушевали среди советских военных по поводу того, возможна ли ограниченная ядерная война и как ее надо проводить.

Затем Пеньковский снова перескочил на тему о своем отце:

— Между прочим, ни Серов, ни Варенцов ничего не знали о моем отце, о том, что в архиве нашли его документы. Они не догадываются, почему меня задержали в Москве. Я просто сказал, что в Индии плохой климат, сделав вид, что сам не хочу туда ехать, хотя свое согласие на поездку уже дал.

Некоторые его начальники, заметил он, «колебались и считали, что сын белого офицера не должен иметь такие большие привилегии. «Демократии», о которой они говорят, не существует. Все это ложь и надувательство. До какой-то степени я могу продержаться, потому что они знают, что просто так уволить меня нельзя». А если это произойдет, сказал Пеньковский, «тогда у меня будут все причины перейти на другую сторону. Им придется изолировать меня и держать под постоянным наблюдением. Сейчас же я получаю благодарности и денежные премии»{87}.

Пеньковский заглянул в свои записки и рассказал членам спецгруппы, что поселок Перхушково, который находится в семидесяти пяти километрах от Москвы, «является теперь штабом Москаленко и стратегических ракетных сил». (Маршал Кирилл Семенович Москаленко был главнокомандующим стратегических ракетных сил с 1960 по 1962 год и заместителем министра обороны.) Это напомнило Пеньковскому о том, как 1 июля 1960 года был сбит разведывательный самолет RB-47 военно-воздушных сил США. «Я записал себе здесь, чтобы рассказать вам о том, что RB-47 был сбит ракетами, пущенными с МИГа-19 над Баренцевым морем. МИГоснащен четырьмя ракетами — две сверху и две снизу. Эти ракеты снабжены системой самонаведения, их дальность — 3,5—4,2 километра. Я хочу обратить ваше внимание вот на что: если самолет поднимается на высоту 1990—2190 метров, у него есть еще возможность выпустить ракеты на дополнительные 3,5—4,2 километра, но таких самолетов у нас еще нет— пока идут испытания. На самом деле действительный потолок — более 2190 метров, если считать дополнительную дальность полета ракеты. Во всяком случае, МИГ-19 выпустил ракету в RB-47, и я могу сказать с полной уверенностью, поскольку у многих это проверял, что RB-47 не нарушал наших (советских) границ, хотя и был к этому близок. На самом деле он находился над нейтральными водами. У нашего пилота просто зачесались руки, и он нажал спусковой крючок — ракета сбила самолет. Длина ракеты — три метра. Одновременно можно запустить только две верхние или две нижние ракеты; иначе самолет развалится»{88}. Это был первый авторитетный отчет о том, как и где был сбит самолет. Это было подтверждено записью курса самолета на американском радаре, которая показала, что самолет не нарушил воздушного пространства Советского Союза.

Пеньковский перелистал несколько страниц блокнота и сказал членам спецгруппы:

— В двухстах восьмидесяти километрах к юго-западу от Москвы есть поселок Клинцы, где собраны атомные боеголовки. Я вам уже сказал, что к северу от Ленинграда базируются ракеты, направленные против Англии. Там есть город под названием Североморск, где расположен полк ПВО. Этот полк оснащен ракетами V-75 (СА-2, ракеты «земля — воздух»).— Он перечислил центры подготовки офицеров по управлению ракетами, центры по производству и хранению ядерных боеголовок{89} .

Потом сказал:

— Вот еще новая ракета. Она называется R-14(СС-5). Это ракета большой дальности действия, более ста километров. У меня нет ее характеристик.

Затем Пеньковский повторил мысль о том, «как легко было бы взорвать Генеральный штаб». И снова вернулся к новой ракете:

— Эта ракета запускается из Капустина Яра, а поражаемый район находится в Казахстане. В поражаемом районе стоят высокие деревянные башни, установленные в виде треугольника. Обслуживают эти башни солдаты, и ни разу еще такая башня не была сбита прямым попаданием ракеты. Ракеты падают в разных точках, которые засекаются при помощи оптических приборов, чтобы определить ошибки в горизонтальном отклонении и радиусе. Время запуска ракет передается по радиосвязи. Я уже говорил вам, что было много случаев, когда ракеты попадали в дома, железнодорожные пути и другие объекты.

Кайзвальтер взглянул на часы.

— Судя по вашему расписанию, у вас осталось около двадцати минут. За один раз мы не можем переговорить обо всем. Надеюсь, вы не станете возражать, если время от времени я буду прерывать вас и задавать вопросы.

— Пожалуйста, — сказал Пеньковский. — Это хорошая идея, мне будет легче вспоминать. Приготовьте мне, пожалуйста, фотографии для опознания. А теперь, что касается десятого пункта, который у меня отмечен и о котором я уже упоминал, — список объектов, которые должны быть уничтожены. — Затем он улыбнулся и сказал: — Если нужно, я сам взорву Генеральный штаб{90}.

Информация от Пеньковского шла потоком, он перескакивал с одного вопроса на другой, боясь в их первую встречу пропустить что-то важное. Иногда одна мысль переходила в другую, когда он рассказывал о каком-нибудь сотруднике ГРУ или КГБ. Он заранее записал то, о чем хотел рассказать.

В это время Джо Бьюлик спросил Кайзвальтера: Поскольку речь шла о боре, может, он вспомнит что-то поточнее о первом спутнике?

Я могу вам снова все повторить, — любезно сказал Пеньковский. — Только первый спутник был запущен при помощи многоступенчатой ракеты. Три ракеты находились внизу, одна — наверху, и все были соединены вместе. — Он повторил все характеристики{91}. Эта информация подтвердила Соединенным Штатам и Великобритании, что у Советского Союза существует один базовый проект ракеты, который можно изменять, исходя из требований поставленной задачи, но в основе своей он одинаков как для военных ракет, так и для космических исследований.

Мой следующий пункт: 6-я штурмовая артиллерийская дивизия теперь находится в ГДР. Не забудьте, что в Советском Союзе тоже есть артиллерийские корпуса. Эта дивизия состоит из четырех бригад. Есть еще четыре дополнительные бригады — бригады ракетной артиллерии. Две из них оснащены ракетами с атомными боеголовками. Атомные боеголовки установлены не на ракетах, а находятся в специальных атомных хранилищах. Где эти хранилища^ я не знаю, но вам не составит труда об этом узнать{92}.

В подробном разговоре с Кайзвальтером Пеньковский рассказал о независимой структуре стратегических ракетных сил. Кайзвальтер спросил, под чьим командованием находятся бригады, на что Пеньковский ответил, что «они под командованием Москаленко, поскольку их считают стратегическим оружием». Варенцов ими не занимался, он командовал тактической артиллерией, наземными силами артиллерии. Сюда входит нарезная артиллерия, неуправляемые и управляемые ракеты малого радиуса действия — тактические ракеты. Но стратегические ракеты находились под командованием Москаленко. Он контролировал МБР, запуск спутников и стратегические ракетные бригады.

Пеньковский перечислил военные округа и группы сил с их штабами в структуре советского командования.

— Все эти штабы должны быть обязательно взорваны. И, пожалуйста, уничтожьте потом все мои записки.

Но Бьюлик попросил Пеньковского рассказать поподробнее о недовольстве существующим режимом маршала Варенцова и других высокопоставленных офицеров. Пеньковский об этом уже вскользь упоминал.

— Я говорил и писал в письме, что маршал Конев и маршал Соколовский — друзья Варенцова и люди с отличным здоровьем. Они не согласны с хрущевской политикой и его желанием сократить армию. Я не сказал еще о других маршалах. Когда Хрущев узнал, что они его не поддерживают, он просто приказал, чтобы они ушли в отставку. Сейчас они на пенсии, как и Жуков. Тимошенко тоже в отставке, но недавно он стал много пить. Многие офицеры недовольны тем, что совершенно здоровые люди — генералы и другие высшие офицеры — вынуждены были уйти в отставку и стали получать меньше, а других средств к существованию у них нет. Скажем, если есть семья, то уменьшение доходов с 500 рублей в месяц до 200 рублей пенсии очень существенно.

Таким образом, Пеньковский предоставил Западу первые серьезные доказательства того, что советское военное верховное командование не разделяло политику Хрущева{93}.

— Я ваш солдат. Я должен сообщить вам, что в настоящее время Советский Союз определенно не готов к войне. Вся эта агитация за мир, с одной стороны, и угрозы — с другой, которых, к сожалению, пугаются некоторые западные лидеры, ничего не доказывают. В 1956 году во время суэцкого кризиса необходимо было по всей строгости разобраться с Советским Союзом, это не поздно сделать даже теперь. Что касается Кубы, например, то я просто не могу понять, почему Хрущева нельзя резко одернуть. Я не знаю, что ответит ему господин Кеннеди, но Хрущева, несомненно, необходимо обвинить в том, что он вооружил Кубу советскими танками и пушками прямо под боком у Америки. Кеннеди должен быть тверд. Хрущев не будет запускать никаких ракет. Он не готов к войне.

Я люблю и уважаю Соединенные Штаты, и на месте Кеннеди, конечно же, был бы тверд. Когда мы помогали удержаться режиму в Венгрии в 1956 году, все ведь знали, что мы делаем. Почему же тогда Кеннеди не имеет права помочь патриотическим силам на Кубе, если знает, что из СССР на Кубу поступает оружие? Это мое личное мнение и мнение многих наших офицеров{94}.

Я сказал бы, что из семи-восьми миллионов членов Коммунистической партии коммунистов-фанатиков не более двух-двух с половиной миллиона. Если бы война наподобие войны с Гитлером началась сегодня, даже с применением обычных вооружений, бесчисленное количество солдат и офицеров просто перешли бы на сторону противника. А все потому, что многие из идеалов, за которые приняли смерть наши отцы, братья и родные, были очковтирательством и обманом. Все время обещают, что жизнь улучшится, на деле лучше не становится, становится только хуже. Клянусь вам, что только в Москве и Ленинграде можно купить приличную еду. Один мой друг приехал недавно из Воронежа и Орла, так там, по его словам, едят конину по 9 рублей за килограмм (8 долларов 10 центов по курсу 1961 года). Даже сосиски делают из конины, и очень трудно достать хлеб. Дорог нет, в связи с чем происходят невероятные транспортные задержки и поломки; урожай гниет, потому что его невозможно вывезти. Страна большая, можно выращивать много пшеницы, но большой процент урожая пропадает, поскольку его просто не могут никуда доставить. Из-за нехватки кормов гибнет много скота.

В прошлом декабре ко мне приезжала делегация англичан, тринадцать человек, и я устраивал им экскурсию на «микояновский» мясоперерабатывающий завод № 1, чтобы показать холодильное оборудование.

Они были из фирмы Джона Томпсона, производящей холодильное оборудование. Неожиданно я получил указание отменить эту экскурсию, поскольку скот, который туда привезли, был такой худой, что еле держался на ногах, и его не хотели показывать англичанам. Им сказали, что идет ремонт. Вы можете проверить то, что я рассказываю об этой делегации. Завода они не видели. Я многое могу вам еще рассказать, друзья, но уверен, что вы сами знаете гораздо больше.

Я хотел бы подчеркнуть тот факт, что Хрущев не отказался от войны и терпеливо выжидает, когда мы сможем ее начать. Он сам решил стать подстрекателем войны. Он хочет, по его словам, «похоронить империализм под ракетным дождем». Я уверен в том, что мои теперешние правительства — Соединенных Штатов и Англии — с правительствами других свободных стран мира, как Франция и Западная Германия, достаточно гибкие, чтобы противостоять яростной атаке советских ракет и другого оружия. Не все будет разрушено, и восстановление будет возможным. Но все-таки мне кажется, что Хрущеву нельзя разрешить начать войну. Сегодня он войну не начнет. Он будет разглагольствовать, неистовствовать и даже рассылать то туда, то сюда оружие, как это сделал на Кубе, куда, возможно, пошлет и ракеты малого радиуса действия. В действительности об этом был уже разговор с Кастро, и несколько ракет, вероятно, уже там{95}.

Таким образом, к концу первой встречи с Западом, за полтора года до карибского кризиса, Пеньковский заговорил об установленных на Кубе советских ракетах. В то время на Кубу посылались ракеты СА-2 типа «земля — воздух», но еще не было принято решения послать стратегические ракеты.

Пеньковский с болью говорил о недовольстве молодого поколения и малоимущих.

— У них очень мало приличной одежды, и, когда они видят туристов и делегации, видят, как хорошо одеты иностранцы, это производит на них огромное впечатление. У молодежи нет денег, и воровство очень распространено. Совершается много всяких преступлений, о которых ничего не пишут. Пресса целиком контролируется. Люди не могут объединяться в организации. Режиму не противостоит оппозиция, а когда небольшая оппозиция появляется, как, например, Молотов и Маленков, их немедленно уничтожают[21]. Люди боятся делать что бы то ни было, поскольку, если откроют рот, они потеряют то немногое, что имеют. В банках нет денег; нет собственности, ничего, что могло бы прокормить. Внутренние раздоры. Гитлер был прав, когда в свое время пытался спровоцировать конфликты меньшинств. Все эти слабые стороны необходимо использовать до нанесения внешнего удара во время войны. С этой целью можно даже использовать помощь Советского Союза странам народной демократии, поскольку она истощает национальную казну.

Пеньковский знал о глубоко укоренившихся напряженных отношениях, которые существуют между великим русским народом и малыми народами Советского Союза. Он был свидетелем того, как некоторые — прибалты, украинцы и татары — боролись против русских во время второй мировой войны, поддерживая немцев, которые, как они считали, вернут им независимость. Он чувствовал, что ухудшение экономического положения в Советском Союзе снова обострит негодование.

— Результатом нашего труда становится полезное производство, хотя рабочие получают лишь копейки. Но почти все эти миллионы уходят из нашей страны, и это серьезно истощает ее бюджет. Отношения с дружественными странами нередко находятся не на самом лучшем уровне. Например, у нас сложности с Китаем. Мао сказал, что его собственные специалисты теперь достаточно подготовлены. Может даже случиться и так, что если мы прекратим поддерживать страны народной демократии, то большинство из них, как, например, Польша, обратятся за помощью к вам. Монолитного Варшавского Договора просто не существует.

Другой вопрос, на котором я хотел бы остановиться, заключается в том, что пенсии военных все уменьшаются. Полковники получают теперь в месяц 150 рублей пенсии, а генералы — 200. Из нас выжимают все больше и больше. Даже из моей настоящей зарплаты в 5400 рублей (годовой оклад) я выплачиваю 500 рублей налогов. У нас высчитывают деньги на жилищные услуги для высокопоставленных офицеров. Отказывают в привилегиях тем, кто был отмечен в сталинское время, кто был освобожден от подоходного налога. Все это делается из-за того, что им требуется все больше средств на строительство заводов и другого оборудования для производства ракет. Дисциплина и настроение в армии значительно снизились. Многие пьют, воруют и аморально себя ведут. Сам по себе этот фактор не может быть решающим, однако он является составной частью общей ситуации, и его можно использовать. Конечно же, мне жаль людей, но они уже столько страдали, что если еще раз пострадают ради действительно лучшего будущего, то стоит пройти еще одну войну. Но в этом случае дайте мне знать, когда я должен быть в Москве.

Пройдя сражения второй мировой войны, Пеньковский считал, что войну можно выиграть. Он видел лучшие времена Советского Союза, когда страна оправлялась от ран, нанесенных выигранной войной. Он не задумывался о ядерной войне, уничтожающей на Земле все живое, и, несмотря на свою подготовку, не мог реально оценивать опасность ядерного заражения и радиации.

Кайзвальтер спросил:

— Не являетесь ли вы представителем какой-либо группы недовольных?

— Нет я ни с кем не связан, — ответил Пеньковский. — Со мной только моя мать, дочь Галя и жена. Я полностью в ваших руках. Вы можете делать со мной что хотите, а я хочу только честно работать на вас. Все материалы, которые я передаю вам, принадлежат мне, весь мой опыт и разведподготовка — в вашем распоряжении. Советское правительство меня очень долго готовило. Я никоим образом ни с кем не связан. Мне это не нужно.

Мне хотелось бы, — повторил Пеньковский, — связываться с вами через тайник. Дайте мне, пожалуйста, маленькую фотокамеру «Минокс». Я знаком с нею, работал с ней раньше. Пусть у меня и отдельная квартира, но я не смогу проявлять пленку так, чтобы моя жена или кто-то другой этого не заметил. Я буду передавать вам только непроявленные пленки, оставляя их там, где вы скажете. У меня много журналов с грифом «секретно» и «совершенно секретно», как, например, «Военная мысль», учебники и лекции выдающихся людей[22]. У меня иногда есть возможность доставать такие материалы на час, тогда-то я и могу их сфотографировать. Времени на переписку у меня не будет. Я переписал этот материал о ракетах, поскольку знал, что он очень важен. Я сделал это тщательно, ведь я понимал, что вы проверите каждое слово и, если все будет в порядке, я, возможно, получу награду.

— Прекрасно, — сказал Кайзвальтер. — Время подходит к концу, давайте договоримся на будущее.

— Летом 1960 года, — продолжил Пеньковский, — меня назначили в комиссию по приему студентов в Военно-дипломатическую академию. Сначала я должен был быть начальником первого курса, но мне сказали, что это несовместимо с моим происхождением, с тем, что мой отец был белым офицером. Затем меня перевели в Государственный комитет по координации научноисследовательских работ. Но я тем временем переписывал из личных дел все данные студентов. Многие приехали в Москву после работы за границей, а один был нелегалом. Сейчас я вспомню его имя.

— Щербаков, — предположил Кайзвальтер.

— Совершенно верно, — сказал Пеньковский.

Кайзвальтер снова демонстрировал свои знания о ГРУ, полученные до Пеньковского от Попова. Кайзвальтер хотел произвести на него впечатление, но, наоборот, заставил Пеньковского почувствовать себя неуверенно. Откуда у Кайзвальтера эта информация? Он никогда не говорил Пеньковскому о Попове, и только однажды по какому-то поводу Пеньковский заметил: «Эту информацию мог знать лишь тот, кто у нас работает».

Кайзвальтер сказал Пеньковскому:

— Вы бы очень помогли нам, если бы написали имена, звания и краткие сведения об офицерах ГРУ, особенно о тех, с кем вы учились на курсах, поскольку вы, вероятно, помните их лучше других.

— Если бы вы могли мне показать фотографии, было бы очень хорошо, поскольку я смогу опознать большинство из них, — предложил Пеньковский.

— Вы лично не знакомы ни с кем из нелегалов? — спросил Кайзвальтер. Нелегалы — это агенты, которые работают независимо, под прикрытием какой-либо должности и неподотчетны местной резидентуре КГБ или ГРУ. У них есть «легенда», по которой они живут, а даты рождения и учебы основываются на фальшивых документах.

— Я могу рассказать вам о тех, кто вернулся с нелегальной работы и в настоящее время является слушателем Военно-дипломатической академии. Я также могу назвать вам тех сокурсников, кто проходил подготовку для работы на нелегальном положении. Но отправили их или нет, я не знаю. У ГРУ есть много организаций прикрытия, как и те, что используются для подготовки нелегалов. Всем этим руководит Первое управление, — ответил Пеньковский. — В задачу Первого управления ГРУ входит заброска и контроль за военными разведчиками-нелегалами за границей. Самыми известными нелегалами ГРУ были Рихард Зорге, который работал на Советский Союз в Японии до начала второй мировой войны, и полковник Рудольф Абель, который действовал в Нью-Йорке в течение десяти лет, пока не был арестован в 1957 году. Абеля обменяли на Гари Пауэрса в феврале 1962 года.

Пеньковский подумал о просьбе Каизвальтера назвать имена нелегалов и произнес имя полковника Федорова, который руководил нелегальными операциями.

— Федоров — чрезвычайно энергичный и опасный разведчик. Он работал в Англии в аппарате военного атташе и вместе со мной кончил курсы. Он инженер артиллерии. Теперь он работает военным атташе где-то в Скандинавии. У него много агентов.

Пеньковский назвал офицеров ГРУ с обширной агентурной сетью и сказал, что готов передать спец-группе список пятнадцати из них, которые в настоящее время находятся на Цейлоне (с 1972 года — Шри-Ланка), в Пакистане и Индии.

— Те, кто в Индии, держатся в резерве. У меня есть весь материал, — сказал Пеньковский.

Чтобы подчеркнуть, как хорошо идут у него дела в Госкомитете и какие у него большие связи, Пеньковский ни с того ни с сего заявил:

— Я узнал от одного человека, что известный американский промышленник Сайрус Итон предложил Хрущеву свои услуги в качестве информатора.

Сайрус Итон (1883—1979) был основателем Республиканской стальной корпорации, одной из самых крупных корпораций по производству прокатной стали, которая отличалась плохим обращением со своими рабочими. В 1954 году миллионер Итон стал тайно прощупывать русских, чтобы заняться с ними бизнесом и продавать американскую сталь за руду хрома. Итон был спонсором первой конференции американских и советских ученых-ядерщиков в Пагуоше в 1957 году, которая стала неофициальным форумом, внесшим вклад в советско-американское понимание ядерной стратегии и опасности ядерной войны. Пагуошские встречи предоставили возможность установить контакт в то время, когда из-за «холодной войны» такие связи были чрезвычайно редкими. Итона считали повсюду чудаком, который, исходя из своих собственных интересов, стал посредником в улучшении отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами.

О нем (об Итоне) сказал мне один известный человек, настаивал Пеньковский. — Вы должны это проверить. У промышленника есть друг, старик, который, насколько я знаю, был дважды в Советском Союзе и с большой охотой вступал в подобные разговоры с некоторыми нашими руководителями. Промышленник якобы сказал Хрущеву, что он полностью согласен с его политикой мира и что будет информировать Хрущева о важных событиях. В подтверждение этого у меня нет никаких документов, но это факт.

— Откуда вы это узнали? — спросил Кайзвальтер.

— Мне сказал это человек, который работает в Центральном Комитете Коммунистической партии, его зовут Виктор Шураев (заместитель председателя бюро Коммунистической партии Российской Федерации). На ужине у Варенцова Шураев сказал, что промышленник, немного выпив, просто-напросто предложил свои услуги. А были ли приняты его услуги или нет, я не знаю, — объяснил Пеньковский{96}.

В 1991 году Ричард Хелмс вспоминал, что ЦРУ не последовало совету Пеньковского. У Итона не было доступа к секретным документам, а о его просоветских взглядах было хорошо известно{97}.

От своего грандиозного проекта уничтожения московской военной командной и контрольной сети Пеньковский вернулся к личным проблемам, пытаясь понять, как на его идеи и представленные им сведения прореагировали члены спецгруппы.

— Скажите мне, пожалуйста, что вы думаете обо мне как о разведчике-стратеге, ставшем вашим солдатом, готовым выполнить любое задание, которое вы можете поручить мне сейчас или в будущем. Все, о чем я вас прошу, это защитить мою жизнь и жизнь трех близких мне людей — жены, дочери и матери. Я был бы счастлив остаться в Англии или Америке, но не могу их бросить. Мысли о них свели бы меня с ума, если бы мне пришлось их оставить. Мне нужно подготовить основу для моего будущего существования, и я думаю, что с пользой смогу работать для вас на месте по крайней мере еще в течение года-двух, особенно если вы дадите мне специальные указания для выполнения тех или иных заданий, которые будут мне по силам. А то, что я сказал об уничтожении наших штабов, — это мое личное мнение{98}.

Пеньковский перечислил свои условия. Он был готов работать на Запад в течение года-двух, но хотел, чтобы ему и его семье гарантировали будущее на Западе. Спецгруппа не была готова обговаривать подробности соглашения, но Кайзвальтер поторопился успокоить

— Принимая во внимание все то, о чем вы нас попросили, МЫ целиком и полностью готовы удовлетворить вашу просьбу. Нам очень приятно сознавать, что вы можете еще год-два работать в стране. Мы дадим вам наличных столько, сколько вам нужно, а остаток положим в банк на ваше имя. Туда будут поступать не только накопления ваших месячных заработков, поскольку, когда вы к нам присоединитесь, мы оценим вашу работу в целом{99}.

Пеньковский сразу же согласился:

— Хорошо. Я вижу по вашим лицам, что вы официальные ответственные работники, мои товарищи. Поскольку я и сам разведчик, я знаю, что значит управлять и контролировать агентов. Нет нужды что-то скрывать. Мне бы хотелось, чтобы ваши правительства, которые я уже считаю своими, доверяли мне, как своему солдату. И дело не в том, дадите вы мне звание полковника или нет. Я все еще полон энергии, хотя Винн мог вам сообщить, что недавно я находился в нервном напряжении; и еще этот нервный тик глаза, который появился у меня в Турции, хотя зрение у меня прекрасное.

У меня к вам просьба: обеспечить мне для работы материальную базу. В общем-то, я кое-чего в жизни достиг. Я полковник уже одиннадцать лет. Раньше я получал 500 рублей в месяц (450 долларов), сейчас (в Госкомитете) я получаю 450 рублей (405 долларов)[23]. У меня есть квартира, личные вещи. Я командовал полком, был за границей. Это нормально, что у меня что-то есть. Я женился на дочери генерал-лейтенанта, который дал ей кучу денег, и, в принципе, у нас довольно высокий жизненный уровень. Но я бы хотел жить лучше, чтобы моя семья могла жить в свое удовольствие. Все это можно очень легко объяснить, потому что всякий, кто бывал за границей, обычно привозит много вещей. Эти вещи приобретаются на собственные сбережения. Как вы знаете, многие вещи в СССР почти невозможно купить, другие же слишком дороги{100}.

Мне хотелось бы иметь некоторую сумму наличны-которую можно обговорить. Я подумываю о том, чтобы купить дачу недалеко от Москвы. Для человека моего возраста и положения скромная дача — явление абсолютно нормальное. Это будет стоить около 10 000 рублей (9000 долларов). Вернувшись с фронта, я ездил на «Мерседес-Бенце», но через некоторое время продал его, потому что не мог достать запчастей, и хотел купить «Волгу». У всех моих товарищей есть машины. Из моих небольших сбережений и денег, которые я получаю, я обычно трачу немного на семью, на походы в ресторан. Я не аскет{101}.

Я хотел бы принести вам клятву верности, подписать документ, чтобы оформить наши отношения. Во-вторых, нам нужно разработать систему связи со мной без личных встреч, предоставив мне тайники, в которые я мог бы закладывать передачи. Я не хотел бы ни с кем встречаться. У меня было раньше желание, чтобы со мной встретился английский или американский представитель, который мог бы вечером меня куда-нибудь пригласить. Наша контрразведка работает не так интенсивно, как могло бы показаться. Ловят в основном тех, кто совершает грубые ошибки. А теперь, когда мы, слава Богу, встретились — а я поверил в Бога, — мы можем обо всем этом вместе договориться, но, по правде говоря, личных контактов я бы старался избегать{102}.

У меня к вам просьба, чтобы вы оценили переданный вам материал с финансовой точки зрения. Я солдат и торговаться, конечно, не буду. Какое бы решение вы ни приняли, я соглашусь. Положите, пожалуйста, деньги, которые вы сочтете нужными, в банк, а я, когда потребуется, буду просить небольшие суммы. В эту поездку мне понадобятся кое-какие деньги, не сию минуту, конечно, а до отъезда. Мне нужно будет купить некоторые вещи. Что-то из того, что будет куплено, я смогу взять с собой. Если понадобится, я смогу повезти обратно два чемодана, поскольку это абсолютно нормально, или один чемодан оставлю у Винна, который передаст его мне, когда в следующий раз приедет в Москву. У меня много заказов на покупки от друзей, жены и других. Я вам полностью доверяю и знаю, что вы все правильно решите. Вот в основном мои просьбы.

— Уверен, что все будет сделано, — сказал Кайзвальтер.

— Прекрасно, — согласился Пеньковский. — Теперь надо решить вопрос о системе тайников. Думаю, мы сможем обсудить это до 30 апреля, и мне кажется, что нет никакой необходимости в том, чтобы встречаться с кем-то раньше, чем через пять-шесть месяцев. — Вы планируете осенью снова сюда вернуться? — спросил Кайзвальтер.

_ Посмотрим. Завтра я расскажу вам о своем задании, которое мне поручили здесь выполнить, и какие сведения мне придется раздобыть, чтобы они увидели, что я кое-что получил и привез им. У меня поручение привезти образец стали «нимоник-105» — тугоплавкой стали, которую можно достать здесь, в Англии. Ее изготавливает фирма «Генри Виггин».

И другое задание — связать кого-нибудь из моих знакомых с местными агентами. Завтра я вам об этом расскажу, посоветуюсь с вами и, возможно, по некоторым из этих вопросов попрошу помощи. А потом все будет зависеть от того, как это по возвращении будет воспринято. Если мне поверят, то, может, даже пошлют с семьей работать за границу. Может, в Соединенные Штаты, Англию или Канаду. У меня есть опыт, я зрелый человек, — но все зависит от того, поверят ли мне.

— А ваша мать? — спросил Кайзвальтер.

— Нет, ее не пустят. Вам придется помочь мне вывезти ее каким-то другим путем.

— Могла бы ваша мать поехать в Восточную Германию?

— Да, она могла бы поехать туда туристом.

— В таком случае ее совсем нетрудно было бы забрать через Восточный Берлин.

— Это одна возможность. Есть другая. После того, как я выполню для вас все ваши поручения в Москве, я бы мог поехать с семьей пожить в Ригу или куда-то еще в Прибалтику. А потом можно будет выбраться оттуда на подводной лодке или судне. Может, это и звучит довольно наивно, но все-таки это один из вариантов.

Было бы намного лучше, если бы она поехала в туристическую поездку в Восточный Берлин, а потом ее можно будет просто перевезти в Западный Берлин.

Во всяком случае, подумайте об этом. Я хочу только сказать, что вы будете мной довольны.

— Мы в этом уверены, — с убеждением сказал Кайзвальтер. — Давайте теперь договоримся о завтрашней встрече.

— Думаю, что мог бы завтра встретиться с вами вечером, между 21 и 22 часами. Это будет удобнее всего, потому что другие к этому времени уже устанут и лягут спать.

— А из вашей делегации никто не может создать вам трудности? — спросил Кайзвальтер.

— Нет, никто, я совершенно уверен. Какая, вы считаете, мне может грозить опасность?

— Нам неизвестны все обстоятельства, но мы боимся, что, если ваше отсутствие будет замечено, кто-нибудь об этом доложит, — сказал Кайзвальтер.

— Этого не может случиться. Моя комната заперта. Вот ключ. Если кто-то позвонит, телефон не ответит, а я скажу, что спал, — объяснил Пеньковский.

— А если в дверь будут громко стучать?

— Во-первых, двери двойные, а во-вторых, зачем кому-то стучать мне в дверь? Я всем пожелал спокойной ночи и сказал, что иду спать. Уверен, что никто из них за мной не следит, — сказал Пеньковский.

— Мы заговорили об этом только ради вашей безопасности, — уверил его Кайзвальтер.

— Прекрасно, вы можете говорить обо всем. А что касается моей делегации, то я в ней уверен.

— Мы будем счастливы встретиться с вами столько раз, сколько вы сможете. Поймите нас правильно, — сказал Кайзвальтер.

— Думаю, мы сможем поработать ночью. Завтра я снова буду здесь около 22 часов, — сказал Пеньковский.

— Да, приходите прямо в эту комнату.

— Это все, о чем я хотел сегодня с вами поговорить. Мне бы хотелось быть с вами до конца честным и оформить наши отношения официальным актом[24], чтобы вы могли по всем правилам доложить об этом вашему начальству. Я подпишу все необходимые обязательства, клятвы и так далее. Я хочу, чтобы у меня была душа спокойна, что делаю это бесповоротно на всю жизнь. Это не результат впечатлений одного дня. У меня давно были эти побуждения, еще когда я работал в Турции. Может, турки об этом и подозревали, хотя я никогда не раскрывал им своего имени. И теперь, после того, как я терпеливо прождал целый год, Господь подарил нам эту встречу, — сказал Пеньковский.

— Поэтому не надо в дальнейшем испытывать судьбу. Бог до сих пор защищал вас, но всему есть предел, — сказал Кайзвальтер.

— Да, Господь дураков не благословляет, — согласился Пеньковский.

— Мы должны быть осторожны, несмотря на то, что хотим почаще встречаться с вами, — повторил Кайзвальтер.

— Что же, давайте тогда простимся до завтра. Завтра я приду как можно раньше, но это будет около 10 вечера, — сказал Пеньковский.

— Приходите, когда сможете. Мы будем ждать вас. Пойдемте, мы вам покажем запасной ход, прямо напротив комнаты. Вы можете по этой лестнице подняться на пятый этаж, и вас никто не увидит. И не рискуйте, вызывая лифт, — сказал Кайзвальтер. Он дал Пеньковскому ключ от 566-й комнаты и проводил его до запасного хода. Пеньковский ушел с первой встречи за полночь 21 апреля 1961 года. Он провел с американоанглийской спецгруппой три часа тридцать пять минут.

Глава 5. Банк сорван

После первой встречи члены англо-американской спецгруппы были в восторге. Они нашли золотую жилу. Пеньковский, пусть и перенапряженный, но героически настроенный романтик, имел, несомненно, доступ к секретным материалам, которые могли бы прояснить уровень советской ядерно-ракетной мощи и план действий Никиты Хрущева в случае начала ядерной войны. Для обеих групп размах откровений Пеньковского, искренность и подробность изложения вопросов говорили о его честности. Никто из подсадных агентов, засланных в органы западной разведки, не мог бы предоставить подобную информацию.

Большой интерес представляли ответы на такие важнейшие вопросы, как отношение Хрущева к Западному Берлину и существует ли между Соединенными Штатами и Советским Союзом ядерная брешь. Хрущев публично заявил, что в Советском Союзе ракеты скатываются с конвейеров, как колбаски, и намекнул, что его страна производит больше ядерного оружия и лучшего качества, чем Соединенные Штаты. Информация Пеньковского противоречила этим утверждениям. Открытием было и его описание продуктовых бунтов в Советском Союзе. В те дни лучшим местом для жизни в СССР была Москва, поскольку центральные органы, которые управляли экономикой, заказывали в столицу большое количество товаров и продуктов. Контроль Коммунистической партии исходил из Москвы, из центра. Строгие меры безопасности усложняли поездки для западных корреспондентов; даже тогда, когда эти редкие поездки за пределы столицы и случались, все заранее было подготовлено таким образом, чтобы представить реальность в розовом свете. Традиция «потемкинских деревень» была сохранена. (Любимец императрицы Екатерины II князь Григорий Александрович Потемкин строил фальшивые деревни в степях к северу от Черного и Азовского морей, чтобы создать видимость большего заселения этих районов, чем на самом деле, когда в 1787 году сюда с визитом приехала императрица.) В 1961 году советские официальные лица давали указания перекрашивать фасады зданий, устраивали банкеты в честь гостей, которые приезжали в колхозы и совхозы, чтобы показать, что они процветают, но в глубинке жизнь была отнюдь не сладкой.

Бьюлик и Кайзвальтер, которые остановились в гостинице около «Маунт Роял», решили вынести пустые бутылки из-под вина и выбросить их в контейнер на улице, чтобы у персонала гостиницы не возникло подозрения, что в 360-й комнате была вечеринка. На следующее утро Бьюлик отправился в американское посольство на Гросвенор-сквер и подготовил телеграмму в штаб в Вашингтон об итогах первой встречи. Отдельно было послано дополнительное сообщение об информации Пеньковского по поводу разворачивания ядерных ракет в Восточной Германии. Телеграммы были переданы Карлтоном Свифтом-младшим, заместителем начальника лондонского центра.

Бьюлик и Кайзвальтер провели весь день, просматривая свои заметки, слушая магнитофонные записи встречи и готовясь к новому визиту Пеньковского. К ним присоединился и Леонард Маккой, который усердно работал, подготавливая вопросы для следующей встречи. Маккоя, офицера сектора межведомственной информации, специализировавшегося по Советскому Союзу, направили в Лондон по просьбе Бьюлика, чтобы Пеньковскому были заданы специальные вопросы, особо интересующие американскую сторону. После совместной встречи Бьюлик и Шерголд решили, что было бы полезнее, если бы Маккой представлял интересы как американцев, так и англичан, поскольку его знания в этой области были очень обширными.

Офицер сектора межведомственной информации является связующим звеном между сотрудниками Управления нелегальных операций и теми, кто использует их информацию в остальных подразделениях разведки. Личный состав нелегального отделения по Советскому Союзу отвечает за общее осознание потребностей всех правительственных управлений, включая аналитическую часть ЦРУ, Государственный департамент, Разведывательное управление обороны (РУО) и Совет национальной безопасности (СНБ), который консультирует президента. Зная оперативные возможности нелегальной службы ЦРУ, офицер сектора межведомственной информации удостоверяется, что агентам Управления задаются нужные вопросы. Получаемая информация затем распространяется в органах разведки в качестве «необходимой для принятия к сведению». Имя агента или находящегося под контролем шпиона и получающего от Управления средства информатора, который время от времени предоставляет сотрудникам ЦРУ какие-то сведения, никогда в раз-веддонесении в открытую не указывается, агента лишь описывают общими словами и обозначают степень надежности — А, Б или В.

В секторе межведомственной информации информацию, полученную от Пеньковского, разделили на две категории высокосекретных донесений, предназначенных специально для операции. В одной части донесений были собраны документы, которые Пеньковский сфотографировал и послал на Запад. Эта серия была названа «Айронбарк». В другой части было собрано все, что рассказывал Пеньковский об известных личностях и об их комментариях по жизненно важным вопросам. Эта серия получила название «Чикади». В эту серию входили и собственные впечатления Пеньковского по вопросам политического и военного развития, основанные на его источниках информации.

Динамизм и энтузиазм Пеньковского, его широкомасштабное и страстное осуждение советской системы и ее лидеров, проиллюстрированное анекдотами, захватили и ошеломили англо-американскую спецгруппу. Никогда еще не было советского шпиона, подобного ему.

Только после первой встречи спецгруппа познакомилась с материалами, которые Пеньковский передал Винну в Хитроу. Увиденное еще больше взволновало спецгруппу. Документы, похоже, были подлинными и содержали новую информацию. Ни американцы, ни британцы не располагали подобными советскими документами. Информация с разъяснениями Пеньковского должна быть передана соответствующим военным и политикам. В первый раз Пеньковский передал семьдесят восемь страниц «секретных» и «совершенно секретных» материалов, большинство из которых он переписал от руки. Он также дал четыре фотокопии планов строительства пусковых площадок ракетных установок, которые позже, во время карибского кризиса, сыграют решающую роль. Материалы главным образом касались ракет, включая смертоносную V-75, которая в НАТО шла под названием СА-2, Гайдлайн, — зенитный управляемый ракетный снаряд, о котором в то время почти не знали. Пеньковский также передал сведения и характеристики о R-5, R-ll, R-12 и R-14 — ракетах среднего и промежуточного радиуса действия и их наземном оборудовании. На Западе этим ракетам НАТО дало названия: СС-1, СС-4, СС-5 и СС-6. Он передал также оперативный шифр для разведывательных терминов и пять страниц материалов по поводу «ошибочных действий Хрущева, сокращения армии и урезывания заработной платы и пенсий военным».

Во время разговоров с Пеньковским постоянно чувствовалось его стремление к признанию и одобрению со стороны Запада. Его необъятное «эго», желание стать лучшим шпионом в истории после каждой встречи валили с ног от усталости членов спецгруппы. Затем приходилось расшифровывать «улов».

Бьюлик попросил в штабе для Пеньковского фотокамеру «Минокс», чтобы тот без труда мог копировать секретные документы. Пеньковский рассказал также членам спецгруппы об украденной документации по американскому оружию, которую видел в библиотеке секретной литературы ракетных сил, и предложил ее перефотографировать. Изучив эту документацию, контрразведка ЦРУ могла бы установить, откуда она взялась, и вышла бы на агентов, которые передали ее Советам. Пеньковский был слишком многословен; члены спецгруппы пытались усвоить и отобрать информацию, которую во время встречи он им передавал. Кайзвальтер работал над переводом магнитофонных записей встреч, а группа МИ-6 в Лондоне переводила предоставленные Пеньковским документы.

На следующий вечер, 21 апреля, в 21.25 Пеньковский вернулся в комнату в «Маунт Роял», где происходила встреча. Первоначальная настороженность членов спецгруппы отступила, сменилась профессиональным признанием его честных намерений и стремлением максимально эффективно использовать предоставленное время.

Пеньковский пришел на встречу после ужина в советском посольстве с сотрудником ГРУ, который во всех подробностях обрисовал работу ГРУ в посольстве на Кенсингтон. Пеньковский передал имена, должности и места, где работают сотрудники ГРУ в Лондоне. По мере продолжения разговора с группой спецслужб становилось все более очевидным, что Пеньковский со своим коллегой из ГРУ выпили во время ужина не меньше полбутылки коньяка. Отвечая на прямые вопросы или рассказывая о чем-то личном, Пеньковский отвлекался больше, чем во время первой встречи, но казался отнюдь не пьяным, а лишь возбужденным от осознания того факта, что он мстит, выдавая тайны советской военной мощи и организации системы разведки.

Во время перерыва в разговоре Пеньковский подписал акт вербовки, соглашаясь тем самым работать на американское и английское правительства. Это был стандартный контракт на вербовку агентов с обеих сторон, но скорее Пеньковский, нежели его наниматели, был инициатором его подписания. Ему хотелось заслужить доверие британской и американской служб. Акт был составлен членами спецгруппы. В нем говорилось:

1. Я, Пеньковский Олег Владимирович, полковник Советской армии, настоящим предлагаю свои услуги правительствам Соединенных Штатов Америки и Великобритании отныне и впредь начиная с 21 апреля 1961 года. Обязуюсь служить этим правительствам верой и правдой и приложить все силы для выполнения приказов, переданных мне представителями данных правительста

2. Обязуюсь работать на правительства Соединенных Штатов Америки и Великобритании от их имени в СССР, пока моя работа будет нужна. После я обращусь к правительствам Соединенных Штатов и Великобритании с просьбой предоставить мне и членам моей семьи политическое убежище и гражданство одной из этих стран, а также положение в выбранной мной стране в соответствии с моим званием и оказанными услугами.

3. Впредь считаю себя солдатом свободного мира, борющегося за дело человечества в целом и за освобождение народа России, моей родины, от тирании.

4. Настоящим заявляю, что подписываю этот акт, осознавая всю его важность и проявляя свою собственную волю.

Документ был составлен более подробно, чем обычный контракт между агентом и его нанимателем. В большинстве случаев такие контракты навязываются агенту, чтобы еще больше стимулировать его решение работать. Этим подчеркивается, что пути назад нет и что агент уже не может изменить свое решение. В акте Пеньковского говорилось, что он полностью осознает дело, на которое идет, и его важность. Это был символ его новой роли, реализации его возможностей и расплаты.

Подписав контракт, Пеньковский успокоился и перечислил членам спецгруппы задания ГРУ, которые ему поручили выполнить в Англии. Предполагалось, что он разберется со своими контактами в Великобритании и оценит их агентурную потенциальную ценность, сообщив потом об этом резиденту ГРУ в Лондоне. Вдобавок ему нужно было сообщить о методах, которые использовала контрразведка против их делегации. И, наконец, Пеньковскому нужно было собрать информацию технического порядка по ряду вопросов, включая перегонку морской воды в питьевую, изготовление искусственного меха, успехи Великобритании в производстве синтетической резины и новые технологические процессы в металлургии и машиностроении.

Пеньковскому не терпелось обсудить, каким образом добытые им и переданные спецгруппе секретные военные сведения могли быть использованы Соединенными Штатами и Великобританией, не скомпрометировав его самого. На карту была поставлена его собственная безопасность. Если о переданном им материале станет широко известно, то до Москвы дойдут слухи, что у американцев и англичан появился новый хороший источник. Тогда начались бы широкомасштабные поиски этой утечки, как и в случае с американцами, которые рвались выследить того, кто передал в руки Советов американские военные публикации. Возникла классическая дилемма для разведчиков: как держать агента на месте, пользоваться его сведениями и защищать его от возможного засвечивания.

Главной темой второй встречи были технические вопросы работы ГРУ. Пеньковский переписал от руки последний список кличек оперативников ГРУ и объяснил членам спецгруппы, как им пользоваться. Он дал точное описание оперативных машин ГРУ, в основном иностранных марок, которые находились на автобазе ГРУ на улице Грицевец, в двух кварталах от Министерства обороны, недалеко от Арбата.

Пеньковский гордо заявил, что целых тридцать часов обдумывал, как не попасться агентам иностранной контрразведки.

— Я знаю, где и что можно спрятать в «Понтиаке», «Форде», «Мерседес-Бенце», например на полу и в подлокотниках. Впереди, где сидят водитель и пассажир, пол приподнимается, а под ним — дыра. Если меня преследуют, материалы можно выбросить: меня ловят, а у меня ничего нет. Поэтому машины устроены так, что, когда они останавливаются или тормозят, красные сигнальные лампочки сзади не срабатывают. Когда кто-то высаживается или садится в салон, салон не освещается, и существует много мест, где можно спрятаться. Так сделаны все оперативные машины. И такая еще выдумка: когда снимают металлический каркас обивки, образуется место, где можно спрятаться. Никогда не догадаешься, что там кто-то сидит.

Пеньковский подчеркнул, как для ГРУ важен такой источник разведданных, как радиоперехват, и указал местонахождение точек радиоперехвата в каждом военном округе Советского Союза, который граничит с несоциалистической страной. Затем, словно игроки неожиданно объединившихся соперничающих команд, Кайзвальтер и Пеньковский стали по очереди анализировать карьеры сотрудников ГРУ. Кайзвальтер описывал каждого офицера, а Пеньковский указывал его отличительные черты: у одного генерала золотые зубы, другой попросил у Пеньковского помочь поставить ему телефон, красотка-жена третьего любит заводить романы...

Они продолжали обсуждать список, но Пеньковский немного отвлекся, чтобы описать политическое положение внутри Советского Союза. Он рассказал о голодном бунте в Воронеже, в 880 километрах к югу от Москвы, который был подавлен силой. Члены спецгруппы услышали об ужасных условиях жизни в сельской местности, о том, что государство не разрешает колхозникам держать коров, и о полном крахе системы коллективного хозяйства. И хотя такая информация представляла достаточный интерес, это было не то, о чем членам спецгруппы необходимо было знать в первую очередь. Кайзвальтер постарался снова перевести разговор на оперативные темы: на вопрос о личной безопасности Пеньковского и на то, как дальше держать связь.

Пеньковский не был готов к разговору об этом. Все еще не прощая обиды за долгое ожидание, он спросил, почему с ним не связались раньше.

— Почему же мне не могли написать хоть пару слов о том, например, что придется ждать еще восемь месяцев? — спросил он.

— Это можно было сделать, — ответил Кайзвальтер. — Но мы специально не торопились, пока не были готовы передать вам инструкции, как лучше переправить нам материалы. Это было сделано для того, чтобы максимально обезопасить вас и нашего человека.

Пеньковский, который, по всей вероятности, осознавал рискованность встречи с двумя американскими студентами, снова рассказал о своих тревогах по поводу разговора с ними:

— Я совершил ошибку. Я хотел, как положено, попрощаться с ними на набережной, но в переулке мы натолкнулись на двух милиционеров. Студенты заметили, что я встревожен. Когда я сказал им по-русски, что нам надо зайти в подъезд, чтобы обо всем договориться, они испугались и ушли. Они пошли по улице Осипенко к гостинице «Балчуг», а я шел следом, поскольку боялся, что они выбросят документы. А потом после такого долгого молчания я решил, что если они не выкинули документы по дороге, то могли после спустить их в туалет в гостинице{103}.

А теперь должен вас предупредить: если вы в будущем захотите мне позвонить, не говорите по-английски. Что, кстати, хотел сказать человек, который позвонил мне в воскресенье в 11 утра? Единственное, что я понял, было слово «март».

— Март, конечно же, название месяца, — объяснил Кайзвальтер. — Он пытался передать вам, что с вами свяжутся в марте или апреле. Затем он сказал, что вам надо терпеливо ждать и, пока вам не Дадут знать, ни с кем не вступать в контакт. Будет дан знак, и вам снова позвонят.

— Все это можно было передать двумя словами, — заворчал Пеньковский. — Почему вы не оставили эту информацию за батареей?{104}

— Потому что это означало лишь одно — продолжайте ждать. А возвращение к тому же тайнику с новыми полными инструкциями могло создать дополнительный риск.

— Люди все время туда заходят, — возразил Пеньковский, выбравший для тайника именно такое место, где обычно было полно народу.

— Зачем же дважды использовать тайник для этой цели, когда сделать это один раз намного безопаснее? — спросил Кайзвальтер.

— Тем не менее, — настаивал Пеньковский, — все, что нужно было сделать, это положить записку, в которой бы говорилось, чтобы я подождал и что документы попали по адресу. Уверен, что в то время за мной вообще никто не следил.

— По всей вероятности, нет, — согласился Кайзвальтер. — Но, скорее всего, следят за нашим человеком, которого мы хотели послать, чтобы установить с вами контакт. Следовательно, это наблюдение представляет опасность и для вас.

— Но вы поверили мне, что у меня были еще документы, которые я намеревался вам переправить?

— Конечно же, мы вам поверили, потому что первый переданный вами материал полностью прояснял ситуацию.

— Вы все это проверили?

— Конечно, — ответил Кайзвальтер{105}.

Кайзвальтер воспользовался моментом, чтобы рассказать о возможном плане установления связи с Пеньковским путем переброса материалов через стену «Дома Америки» в том месте, где стена подходит к самому зданию. И хотя сначала этот способ передачи был исключен послом, к нему можно было вернуться снова, если бы подтвердились честные намерения Пеньковского. Пеньковский заверил членов спецгруппы, что знает, где находится «Дом Америки», и мог бы избежать встречи с советским милиционером, который дежурит у входа.

— Теперь слушайте внимательно, — сказал Кайзвальтер. — Речь идет о том, что в определенное время вы, подождав пять минут и удостоверившись в том, что за вами никто не наблюдает, перекинете пакет с вашими материалами через стену, которая примыкает к зданию. Именно в это время наш человек будет ждать от вас передачу.

Пеньковский кивнул и сказал:

— Там нет милиционера. Он стоит перед зданием.

— Правильно, — сказал Кайзвальтер. — Но вообще никто не должен видеть, как вы кидаете пакет. Дело в том, что, если за это короткое время у вас не будет возможности перебросить документы, вы сможете прийти во второй или в третий раз в оговоренное время — через неделю, затем через две недели, но в определенный день и в определенный час.

Пеньковский с этой идеей согласился:

— Точно. Ночью темно. Милиции нет. Они с другой стороны. Люди прогуливают там своих собак. Может все хорошо получиться{106}.

Бьюлик перебил, предложив по-английски перейти к обсуждению оперативной части и поговорить о связи. Как они будут связываться с Пеньковским в Москве, где за американскими и британскими дипломатами так неотрывно следят? Бьюлик предложил разработать способы, которые защитили бы Пеньковского и сделали бы возможным установление безопасной и эффективной связи. Ответ таков: надо использовать дипломатов, с которыми Пеньковский обычно встречается по работе в Госкомитете.

Это было принято. Пеньковский будет пользоваться тайниками только в экстренном случае. Он, напротив, должен был связываться «лишь с теми, с кем обычно контактировал по вопросам работы».

— Вы имеете в виду тех, у кого дипломатический паспорт? — спросил он.

— Конечно, — ответил Кайзвальтер. — С теми, кто будет ходить на приемы, независимо от того, имеет он к ним отношение или нет. Вы, конечно же, будете его знать.

— Хорошо. Это абсолютно правильно.

— Скажем, вы можете пойти в туалет, а через пять минут наш человек последует за вами и подберет ваше послание. Совершенно необязательно встречаться лично или что-то в этом роде. Это безопасно в том смысле, что через две-три минуты вы будете знать, что материал в нужных руках и что дело завершено. И совсем не нужно никуда ездить, — сказал Кайзвальтер. — Это способ, обеспечивающий нам большую безопасность.

Пеньковский слушал, затем ответил:

— Вопрос в том, какое у меня будет положение. Вдруг все изменится для меня в худшую сторону. Кто-нибудь из Центрального Комитета — какая-нибудь сволочь — скажет: «Такого человека (Пеньковского) нельзя держать в ГРУ. Пора с ним кончать». Кроме того, им известно, что генерал-майор Шумский официально мне заявил: «Из архивов КГБ пришло донесение, что полковник Пеньковский сделал ложное заявление. То, что он рассказал о своем отце, не совпало с действительными фактами. Его отец, Владимир Флорианович, имел дворянское происхождение».

Пеньковский снова заметил, что его дед был «великим юристом, высокопоставленным чиновником. У него был богатый, обставленный со вкусом дом». Беспокойство Пеньковского о своем положении было той самой темой, к которой он снова и снова возвращался. Если бы его уволили из Госкомитета, ему пришлось бы жить на пенсию, а пенсии при Хрущеве были урезаны. Его бы лишили допуска к секретным материалам, и вся его разведдеятельность свелась бы к повторению сведений, которые он собирал, встречаясь с офицерами высшего состава. Его деятельность была бы чрезвычайно затруднена, трудным стал бы и его образ жизни.

Пеньковский настаивал на том, чтобы члены спец-группы подумали о разработке одного или двух тайников, но Кайзвальтер постарался его разубедить:

— Если за вами не будет наблюдения, то вы спокойно сможете заложить что-то в тайник или забрать оттуда ответ; но, хотя вы живете в Москве и вам уже сорок два года, уверен, вы даже и не подозреваете, как неотлучно следят в Москве за всеми нашими людьми.

— Понимаю, — сказал Пеньковский.

— Удвойте это понимание, и вы станете близки к действительным фактам. Это большая опасность. Поймите меня, о нашем человеке мы не беспокоимся. Что с ним может случиться, ведь он дипломат? Небольшой скандал, и его вышвыривают вон. Он будет жив и здоров, а...

— А со мной будет кончено, — сказал Пеньковский.

— Спасибо, совершенно верно. Во-вторых, даже если тайник идеален, вы все равно не будете в нем уверены, особенно если там залежится какой-нибудь срочный материал{107}.

Кайзвальтер продолжал предостерегать Пеньковского насчет Винна:

— Мы знаем, что Винн хороший парень и много нам помог, но он, в конце концов, не разведчик и может заговорить. Мы начали большое дело, и если станем использовать его в качестве посредника...

— Если он увидит, что у меня есть личные деньги, он подумает, что я получил их от вас, — прервал Пеньковский. — Лучше предупредите его.

— Не нужно ему ничего говорить, — настаивал Кайзвальтер.

— Винна нечего бояться, — согласился Пеньковский, пытаясь успокоить Кайзвальтера.

— Тем не менее совсем ни к чему и ему об этом знать, и вам подогревать его любопытство, — предупредил Кайзвальтер, который следовал положенной процедуре, стараясь сделать так, чтобы ни курьер, ни контакт ничего не знали о содержании переданных материалов. Поэтому, если Винн был бы скомпрометирован или арестован, он не смог бы раскрыть всю сущность операции.

— Кстати, он спросил меня, встречался ли я с вами вчера. Я сказал, что встречался, — вспомнил Пеньковский.

— Хорошо, но впредь ничего ему не рассказывайте, это не его дело.

Пеньковский засуетился и заерзал на стуле.

— Я еще не кончил рассказывать о том, что у меня здесь написано, — сказал он.

— Рассказывайте, — сказал Кайзвальтер{108}.

— Меня беспокоит то, — сказал Пеньковский, — что на Западе не понимают, что Советский Союз является опасным врагом, который стремится напасть первым, разбить нас, и он сделает это. Однажды темной ночью, когда все будет готово, он это сделает. Он сделает это!

Наш Генеральный штаб не спит. Там разрабатываются сотни вариантов нападения, но точные цели им неизвестны, поскольку многие точки засекречены и не могут быть определены. Поэтому Хрущев и Генштаб поставили перед собой цель: уничтожить обширные территории атомными и водородными бомбами. Понимаете? Создать «ракетный дождь», по выражению самого Хрущева. Это сказал мне Варенцов. Я верю Баренцеву так же, как и Шураеву — это тот, который сказал, что Сайрус Итон предложил свои услуги. Вот с такими опасными людьми мы имеем дело. Как вы поведете себя с Итоном — ваше дело. А что касается моей собственной безопасности — у меня агрессивный нрав и железная воля. Я просто винтик, особенно теперь, в выполнении новых поручений{109}.

Мне кажется, что, несмотря на грандиозные задачи, которые выполняют сейчас американские и британские лидеры, а также американские военные службы, оценки неправильны. Слишком много уступок, послушания и безразличия. Например, какую бы сумму в долларах или фунтах вы ни планировали выделить для того, чтобы стать действительно сильными, вам нужно ее утроить. Потом, если до вас дойдут слухи, что Хрущев готов, что у него много ракет, — а я тоже узнаю об этом по некоторым своим личным или рабочим каналам либо же из других источников, с которыми связан косвенно, — нужно наносить удар первыми. Сокрушительный удар. Тогда победим мы. Вы должны быть уверены со стопроцентной точностью, что эти объекты — Министерство обороны, КГБ и Центральный Комитет — больше не существуют{110}.

Пеньковский говорил о себе и своих западных союзниках «мы» во время всей встречи. Пришлось принимать всерьез осознание поставленной им самим миссии разбудить и вооружить Запад. Это не была миссия агента-дезинформатора. Это было своевременным предупреждением, которое следовало учесть Западу при выработке тактики «холодной войны».

В 1960 и 1961 годах США были вовлечены во внутренние дебаты о советской военной мощи. Военно-воздушные силы оценивали количество советских ракет на основании фотоснимков У-2 и данных второстепенных источников о советских производственных мощностях. Оценки количества советских ракет, сделанные на основании размеров предприятий и расчетов производства урана, ошибочно приписывали Советскому Союзу решающее преимущество в ракетной мощи. Среди аналитиков ЦРУ ходила шутка, что, стоило тучке наползти на небо и закрыть вид сверху какого-то клочка земли, как военно-воздушные силы тотчас же прибавляли новую советскую ракетную площадку к тому числу, о котором уже якобы знали.

«Отставание по ракетам» стало основным пунктом кампании президентских выборов в 1960 году между Джоном Ф. Кеннеди и Ричардом Никсоном. Демократы ставили республиканцам в вину то, что они позволили Соединенным Штатам отстать от Советского Союза по МБР. Кеннеди напомнил о «преимуществе» советских ракет и обвинил республиканцев в том, что это «партия», которая дала нам отставание по ракетам{111}.

Когда 1 мая 1960 года Фрэнсис Гари Пауэрс был сбит в районе Свердловска, программа У-2 над Совет-ким Союзом закончилась. Лето 1960 года, когда американская спутниковая программа фотографирования советских ракетных пусковых установок потерпела ряд неудач, было периодом неведения. Первые спутниковые снимки этих баз появились в августе 1960 года, и к концу года и весной 1961-го фотографии приходили уже постоянно. Новые снимки показывали, что оценки советской ракетной мощи были, по-видимому, слишком завышены.

Пеньковский впервые представил разведсведения по советскому ракетному потенциалу, на которые можно было положиться. Его информация дополнила спутниковые данные в то время, когда они собирались и оценивались. Это повлекло за собой пересмотр отчета Разведывательного ведомства (ОРВ) по советскому ракетному потенциалу осенью 1961 года. Позже его донесения были подтверждены фотографиями со спутника{112}. Отчет Разведывательного ведомства — коллективное согласованное мнение разведывательных органов по поводу какой-либо ситуации, тенденции или движения, сложившихся за рубежом. Он определяет основные элементы, объясняет их значение и оценивает возможности в будущем. Директор ЦРУ отвечает за представление ОРВ президенту. Организации сообщества включают в себя ЦРУ, Разведывательное управление обороны, Агентство национальной безопасности и Бюро Государственного департамента по разведке и исследованиям. ОРВ является основой политических решений президента, это высший итог разведдеятельности, который представляет собой единодушное согласие всех разведывательных органов. ОРВ пересматривается ежегодно или при возникновении необходимости{113}.

Пеньковский не был в курсе дебатов по «отставанию по ракетам». Существование такого спора было бы для него невероятным. Он знал, в каком плачевном состоянии находятся советские разработки по производству наступательных ракет. Он знал также, какие средства были вложены в оздоровление этого положения, чтобы Советский Союз смог первым нанести удар по Соединенным Штатам. План Пеньковского состоял в том, чтобы парализовать Советский Союз изнутри ядерными боезарядами маленькой мощности и отвести таким образом советский первый удар, направленный против Запада. Он знал, что любая атака Советского Союза повлечет за собой массированный ответный удар со стороны Соединенных Штатов. Подобная широкомасштабная ядерная атака после первого удара, как было объявлено в американской стратегической доктрине, уничтожила бы его страну и, насколько нам это известно, возможно, весь мир.

Пеньковский рассказал членам спецгруппы:

— Если бы Гитлер уничтожил наши военные командные центры, он бы выиграл войну. Что же в конечном счете Гитлер сделал? Он потратил миллионы тонн металла, а полностью не уничтожил ни одного военного штаба. Это я точно знаю. Я читал об этом в донесениях Генерального штаба и слышал на лекциях по военной стратегии, которые читал нам заместитель начальника Генштаба в 1947 году. Он сказал, что ни один штаб военных округов — которые снаряжали на фронт батальоны, полки, бригады и дивизии — не был уничтожен Гитлером. Миллионы подготовленных людей в Московском военном округе, от Калинина до Казани, остались целыми и невредимыми. Московский военный Генеральный штаб, расположенный на улице Осипенко, и зона обороны Москвы остались неповрежденными. Если бы Гитлер смог взорвать их при помощи групп «коммандо», если бы он покончил с сердцевиной, которая и занималась всем этим планированием, обладала опытом и знанием дела, тогда бы советское правительство и военное руководство оказались беспомощными{114}.

Поэтому я настаиваю на том, чтобы вы рассмотрели такие цели, как Генеральный штаб, а также Главное артиллерийское управление, Управление противовоздушной обороны, Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза (ЦК КПСС), где заседают все эти сволочи, управляющие страной, — инспекторы, которые обладают привилегиями секретарей обкомов. Они получают зарплату, в их распоряжении находятся машины, им назначено содержание. Я уж не говорю о подземных складах, о военных округах. Их девятнадцать. Через несколько месяцев я смогу доложить вам, что их уже на один-два меньше. Их объединяют. Было бы желательно уничтожить штабы, а что касается стратегии, хорошо бы избавиться от опытного командования, которое и составляет сердце армии{115}.

Члены спецгруппы, поглощенные тем, что говорил Пеньковский, не ответили. Они были настроены выслушать Пеньковского до конца и не сбивать его своими идеями. Пеньковский рассказывал подробно, как выйти на цель и уничтожить Генеральный штаб маленькими боезарядами в две килотонны.

— Это моя собственная идея. Боезаряды должны быть маленького размера, чтобы уместиться в небольшом чемодане или сумке, которую можно оставить около здания. Не внутри. Нет необходимости даже входить внутрь. Там повсюду охрана, необходимо иметь пропуск, а если его нет, вас могут просто убить. Все эти устройства с часовым механизмом можно расставить вокруг здания — прямо рядом с охранниками, — и оно взлетит на воздух. Затем, когда руководители, каркас рабочего органа, основа Генерального штаба и центральных управлений — мозг всех родов войск — танковых, артиллерийских и авиации, когда все это будет уничтожено, посмотрим, как быстро они смогут оправиться. Потом им придется использовать каких-нибудь старых козлов-склеротиков, которые ничего не смыслят в военном деле. Они будут неспособны что-либо сделать. Затем вы уничтожите все оперативные документы. Не с воздуха. Не при помощи ракет. Вы сами знаете, какие ошибки могут быть допущены ракетами и самолетами, — надо молиться Богу, чтобы ракеты с высокой точностью приземления были на вашей стороне, а не на моей{116}.

Это был пик дерзновенных планов Пеньковского. Он казался безрассудным, даже безумным. Однако логический план уничтожения командных и контрольных центров в случае тотальной войны был принят теперь за доктрину. С 1961 года Соединенные Штаты изменили стратегию массового ответного удара и уничтожения Советского Союза первой же атакой, чтобы попытаться уничтожить национальную военную и индустриальную мощь. В то время, пока ядерные цели в Советском Союзе остаются сверхзасекреченными, концепция обезглавливания — уничтожения военной мощи противника путем ликвидации его руководства во время ядерного удара — является теперь частью американской стратегической доктрины.

Предложение Пеньковского установить переносные ядерные устройства у ключевых командных центров никогда серьезно не рассматривалось, но информация эта имела значение для наведения на цель и внесла свой вклад в развитие американской ядерной стратегии.

Можно было подумать, что Пеньковский хотел развязать ядерную войну, но он твердо заявил членам спецгруппы, что русский народ не будет уничтожен. Это предложение было для крайнего случая. Он пытался доказать членам спецгруппы, что любое задание ему по плечу. Начальник операций по Советскому Союзу Квентин Джонсон вспоминал:

— Пеньковский очень резко отзывался о советской системе, все время вспоминал своего отца, белого офицера, был вынужден скрывать данные о нем и не продвигался из-за этого по службе. Он был обижен на систему и относился к ней враждебно. Он хотел получить от нас ядерное устройство и установить его там, где, по его словам, «оно должно быть установлено». Он не осознавал, какой мощностью обладает ядерное оружие. Нам нужно было убедить его в том, что устанавливать тактическое ядерное устройство в центре Москвы было не самым разумным делом. Он мог получить не меньшее удовлетворение, вернувшись в свое советское общество — что он на самом деле и хотел сделать — и передавая на Запад информацию, которая способствовала подрыву власти тех, кто руководит страной. Нам пришлось помочь ему понять то, что от него требовалось, и увести его от идеи взрыва Москвы к долгосрочному обязательству снабжать нас разведывательной информацией, что позволило бы ему достичь той же цели, к которой он стремился. Не забудьте, он готов был отдать за это свою жизнь{117}.

Пеньковский был хорошо информирован о частных встречах руководителей. Он рассказал членам спецгруппы о расколе в отношениях между Советским Союзом и Китаем и о разговоре между Хрущевым и Лю Шаоци, заместителем Мао Цзэдуна.

— Вы знаете этого лидера. Он, как и все китайцы, защищает Сталина, поносит Хрущева и говорит, что неразумная, крикливая, распространившаяся по всему миру кампания клеветы и развенчания культа личности подорвала авторитет не только Сталина, но и Коммунистической партии в целом. Сталин был символом партии и народа, даже народов других стран. Хрущев очень возбудился, когда Лю стал хвалить Сталина, и сказал ему: «Заберите отсюда вашего Сталина вместе с ящиком». Другими словами: «Если он вам так нравится, забирайте отсюда его тело». И было время, знаете ли, когда Сталина хотели захоронить, было такое время{118}.

Пеньковский имел в виду дискуссию по поводу того, чтобы убрать забальзамированное тело Сталина из мавзолея Ленина после разоблачения Хрущевым сталинских преступлений в феврале 1956 года на XX съезде партии. После съезда тело Сталина было перенесено из мавзолея и захоронено с левой стороны от мавзолея, на могиле — гранитное надгробие с небольшим бюстом Сталина. Еще Пеньковский рассказал членам спецгруппы несколько новых московских анекдотов. Любимый вопрос армянского радио: «Почему Хрущев убрал тело Сталина из мавзолея?» Ответ: «Места в мавзолее хватает только на двоих». (Хрущеву хотелось покоиться рядом с Лениным.){119}

Кайзвальтер спросил Пеньковского о советской точке зрения на американское ядерное оружие. Пеньковский ответил:

— Мне известно, что в некотором отношении ваш «ракетный бизнес» продвигается очень неплохо. Судя по информации, которую мы получаем от наших агентов, мы знаем, что ваши дела идут значительно лучше, чем у нас. Но нам также известно, что вы еще не совсем готовы. Мы знаем, что у вас не доведены системы наведения и что ваши ученые продолжают работать над этим вопросом. Надеюсь, что мои, так сказать, переписанные труды помогут вашим ученым, которые в течение следующих нескольких месяцев должны все это изучить, усвоить и решить наконец эту проблему. Возможно, информация здесь не очень подробна. В конце концов, это списано с лекций в академии. Я не учился, как все, пять лет в академии имени Дзержинского, но, во всяком случае, специалист, который будет это изучать, поймет основное направление{120}.

В то время, как Пеньковский находился в Лондоне, Соединенные Штаты разворачивали в Турции и Англии ракеты среднего радиуса действия «Юпитер» и «Тор», которые могли поразить цели в Советском Союзе, но об их высокой точности пока еще рано было говорить.

— Между странами народной демократии и Советским Союзом есть некоторые разногласия, но Хрущев умеет их локализовать и делает вид, что их не существует. Обратите внимание, ракетное оружие с ядерными боеголовками поставлено во все страны народной демократии, за исключением Восточной Германии, у которой оно уже есть. Вы это знаете. Там расположены две бригады и два склада атомных боеголовок. Оружие находится в руках Советской армии и контролируется русскими, а не немцами. Восточному сектору нужна советская мощь, как телеге пятое колесо. Но ничего, Хрущев знает, как улаживать такие дела. В настоящее время многие специалисты, например инженеры, посланы в эти страны. Вы об этом знаете. Вы можете прослеживать все эти действия по своим каналам. Сейчас происходит много всего — строительство пусковых площадок, подготовка кадров{121}.

Пеньковского спросили, сколько у Советского Союза атомных подводных лодок.

— Нам сказали, около десяти, — ответил он{122}. — Все они построены на основе немецкой В-2, немецкие ученые все еще работают на нас. Что касается немцев, вы видели, как часто Хрущев грозил заключить с ГДР сепаратный мир. Мы не сделаем этого, поскольку это положит начало развязыванию войны. Он не готов сейчас использовать ракеты и в настоящее время попытается избежать войны. Он дает ГДР ракеты, обучает ее личный состав, но она еще далека от того, чтобы воевать с их применением{123}.

В 1961 году четырехсторонняя оккупация Германии союзниками еще фактически существовала и договор об окончании второй мировой войны подписан не был. Хрущев, настаивая на распространении влияния Восточной Германии над Западным Берлином, в 1958 году угрожал подписанием сепаратного мирного договора. Затем он дал задний ход, но в конце 1960 года снова поднял этот вопрос.

Время шло, и Кайзвальтер спросил Пеньковского о встрече на завтра.

— Вы уже устали? — улыбнувшись, спросил Пеньковский.

— Нет, — ответил Кайзвальтер. — А вы?

— Вчера, когда мы расстались, я два часа провел в раздумьях, анализируя все и делая заметки. Сегодня утром, когда я встретился с членами моей делегации, о вчерашнем вечере никто не заикнулся. Никто не собирался ко мне обращаться. Может, меня это не касается, но мне бы хотелось узнать, как поживает полковник Пик? Он еще не генерал? Он был очень добр ко мне.

— Он хорошо поживает, и, кстати, скоро ему присвоят звание генерала, — сказал Кайзвальтер{124}.

— Я много лет провел среди генералов и маршалов. Даже отец моей жены — генерал и двоюродный дед тоже; а я всего лишь полковник. Я никогда не стану генералом, потому что мой отец был белым офицером. Мне не доверяют. Моя задача в том, чтобы делать нашу работу и быть готовым выполнять ваши приказы.

Члены спецгруппы были поражены страданиями Пеньковского. Кайзвальтер обратился к нему:

— Я хочу, чтобы вы поняли, что в основе наших отношений к вам лежит человечность, независимо от того, насколько важную информацию вы будете нам поставлять. Прежде всего мы считаем вас человеком.

— Понимаю и очень вам за это благодарен. У нас все совсем по-другому, и многих хороших людей уже нет в живых.

— Различие в системах очень легко понять. В странах свободного мира все лидеры правительств служат своему народу. Мы даже употребляем слово «служить», когда речь идет о военной или государственной службе. В СССР правительство — это все, а человек — ничто, — сказал Кайзвальтер{125}.

Дальше дело застопорилось. Пеньковский сказал, что встал в 7 утра и проработал весь день. И единственное, что ему очень хотелось, это посмотреть Лондон.

— В магазинах можно увидеть так много прекрасных вещей, а жена дала мне целый список того, что надо купить.

Он вспомнил, как в конце второй мировой войны участвовал в освобождении чехословацкого городка, в котором производился фарфор, и привез домой разные фарфоровые вазы. «У меня дома много дорогих вещей, включая ковры из Турции, в общем, при коммунистах я живу с размахом{126}. А это при Хрущеве очень трудно», — добавил Пеньковский и рассказал об одном генерале, с которым дружил.

— У адъютанта маршала Варенцова Бузинова всегда было трудно с деньгами. У него было трое детей, и он часто просил меня его угостить. На деньги, о которых не знала моя жена, я покупал ему коньяк. Он знает, что, когда ездишь за границу, всегда остается какая-то часть валюты, поэтому он не удивляется, что у меня всего полно, — это нормально. Мне нравится Щироко жить, а иногда и погулять с девочками.

У меня есть к ним подход, и я никогда не напиваюсь, как Бузинов. Я говорю вам это, потому что, мне кажется, вы должны все обо мне знать, и если прикажете вести себя по-другому, то придется подчиниться. Вам известны взгляды на мораль нашего правительства, и до сих пор никаких проблем у меня не возникало, но все эти развлечения и подарки требуют средств{127}.

Как бы то ни было, я влез в долги, и мне хотелось бы, чтобы вы помогли немного укрепить мое финансовое положение. Я уже думал о том, чтобы купить здесь кое-что, что можно было бы с выгодой продать там. Я знаком в Москве с некоторыми богатыми евреями, которые торгуют даже бриллиантами. Что-нибудь не слишком громоздкое. Может, нужно будет купить пять-шесть теплых свитеров и другие вещи. Винн мне может потом это привезти, но если это трудно, то хотелось бы получить побольше денег, чтобы купить эти вещи, пока я здесь. Мне бы понадобились еще и рубли, чтобы повезти их с собой обратно. Честно говоря, я задолжал 1020 рублей. Один мой хороший друг одолжил их, чтобы я через свои связи в Москве достал ему мебельный гарнитур. Я его заказал, и мне нужно будет показать квитанции, но деньги я постепенно истратил. Сколько рублей вы запланировали мне дать?

— Около 1000, — ответил Кайзвальтер, нарочно снизив сумму с 3000 рублей, которые намеревались заплатить Пеньковскому.

— Понимаете, это лишь без двадцати рублей покроет мой долг и оставит меня ни с чем. Что ж, поскольку я заказал мебель, то смогу ее купить. Я только что купил новый телевизор и хотел бы приобрести здесь маленький транзистор. (Позже Пеньковскому передали радиотранзистор «Сони» для оперативного пользования.) Клянусь вам своей дочерью и будущей работой с вами, что мне необходимо привезти каждому из своих друзей какой-то сувенир, ведь все знают, что я поехал за границу. Не привезти сувениров я просто не могу, пусть это будут даже недорогие подарки.

Пеньковский перечислил то, что собирался купить: шариковые ручки, галстуки, лак для ногтей, помаду и кое-какие лекарства для случайных знакомых. Отдельно у него был список более дорогих подарков для влиятельных друзей — генералов, маршалов и полковников{128}.

Неожиданно Пеньковский перешел к новому вопросу:

— Кстати, я вспомнил кое-что важное. Мы проводим научную разведку против Соединенных Штатов. Намеченные на этот год (1961) разведзадания ведутся во всех возможных отраслях промышленности; было перечислено всего 150 особых объектов для проведения разведки. По каждому объекту — дополнительные вопросы, два, три или больше. Объекты, в широком смысле слова, находятся в цветной металлургии, в области производства стали и всех звеньях нефтяной промышленности. Интересно отметить то, что делегации, которые направляются в Канаду, знают обо всех этих объектах США. Мне это известно, поскольку я своими руками передавал список.

— Давайте обсудим его финансовое положение завтра утром, — предложил Бьюлик, почувствовав, что руководитель британской спецгруппы Гарольд Шерголд не слишком-то широк с Пеньковским в отношении денег.

— Вот что я придумал, — заговорил Пеньковский. — А что если мне приобрести бриллиант в один карат, именно карат — ни больше ни меньше, и я уверен, что смогу продать его за 1200 рублей. Обдумайте это предложение, тогда, может, мы на этом остановимся, и вам некоторое время не придется передавать мне никакие деньги через ваших связных в Москве.

— Мы подумаем и поговорим об этом завтра, а также постараемся исполнить все ваши просьбы, которые кажутся нам вполне разумными, — сказал Бьюлик.

— Прекрасно, теперь я пойду, а завтра, если смогу, встретимся между 9 и 10 вечера.

Пеньковский ушел к себе. Это было в 2.40 ночи 22 апреля 1961 года{129}. Через десять минут он вернулся, на нем были только брюки и пиджак, наброшенный поверх майки. Он оставил свой блокнот. К счастью, блокнот завалился за подушки кресла, в котором он сидел. В блокноте было аккуратно записано красными чернилами то, что просила его купить жена. Там же были фотографии всевозможного женского белья, вырезанные из журналов мод. А еще там находились обрисованные следы ног жены и дочери, чтобы он точно знал, что покупает нужный размер.

Комментируя расшифровку встречи, Бьюлик и Кайз-вальтер отмечали: «Необходимо подчеркнуть, что многие из этих сувениров будут, несомненно, иметь важное оперативное значение, поскольку будут подарены влиятельным людям в Союзе, которые автоматически могут невольно стать ценными информаторами». Делая подарки генералам и маршалам, Пеньковский, таким образом, развивал с ними личные отношения, что позволяло ему присутствовать на их частных приемах. При помощи подобных личных контактов с начальниками Пеньковский мог узнавать строго засекреченную информацию.

Забрав блокнот со списком покупок, Пеньковский отправился спать{130}. Позже он еще раз встретился с членами спецгруппы. Затем Пеньковский начал готовиться к поездке в Лидс — у него было задание собрать там кое-какие сведения.

Глава 6. Поездки Пеньковского по Англии

22 апреля утреннее небо было серым и облачным. Винн, Пеньковский и советская делегация ехали в Лидс, в 150 километрах от Лондона. По дороге они посетили машиностроительные заводы и остановились пообедать в маленьком ресторанчике под Лидсом, где Пеньковский, радуясь жизни, выпил, забыв обо всем, целый литр холодного пива. Как только он откинулся на стуле и немного расслабился, начались сильнейшие боли и спазмы в животе. Сначала он решил, что у него аппендицит. Схватки не прекращались, и Винн вызвал врача, который осмотрел русского в комнате над рестораном. Доктор сказал, что это не аппендицит, но посоветовал обратиться в местную больницу, если боли не прекратятся. Врач сказал, что приступ случился из-за того, что Пеньковский слишком быстро выпил большое количество пива, что и вызвало сильное раздражение почек. Через два часа боли утихли.

Когда Пеньковский вошел в вестибюль гостиницы «Метрополь» в Лидсе, Кайзвальтер проводил его в 31-й номер. Первое, о чем он стал говорить, это о том, как испугался больницы.

— Я себя чувствую лучше, но пока еще слаб после этого ужаса. Меня напугала возможность попасть в больницу, поскольку те, кто остался в Москве и были против того, чтобы я ехал в Англию, осудили бы меня, решив, что я все подстроил нарочно. Они бы сказали: «Зачем ему понадобилось ложиться в больницу в Англии, когда у него были подходящие условия в лондонском посольстве или Москве?» Но теперь я чувствую себя нормально и думаю, мы сможем здесь немного поработать{131}.

Боязнь Пеньковского попасть в английскую больницу возникла из-за существующего в советской развед-системе врожденного страха быть скомпрометированным иностранцами. Пребывание в иностранной больнице вызвало бы всяческие сомнения в надежности Пеньковского, и вряд ли он уже когда-нибудь снова поехал за границу. Следуя образу мысли КГБ и ГРУ, Пеньковского могли бы накачать наркотиками, шантажировать, подложить какую-нибудь девочку и завербовать, пока он находился в больнице. Нахождение под контролем противника было достаточной причиной для дискредитации офицера советской разведки вне зависимости от любых обстоятельств. Во время второй мировой войны советские солдаты, которые были захвачены немцами в плен, считались предателями, и после войны по приказу Сталина их расстреливали или посылали в трудовые лагеря.

Пеньковский сказал членам спецгруппы, что не может оставаться с ними долго, поскольку сообщил своей делегации, что пошел прогуляться. В следующий раз он пообещал проработать всю ночь.

Первая часть встречи была посвящена вопросам, записанным у Пеньковского. Он начал со своих планов уничтожения главных военных штабов и управлений КГБ в Москве при помощи тактического ядерного устройства в одну или две килотонны в случае начала тотальной войны между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Говоря о средствах уничтожения Генерального штаба, Пеньковский заметил:

— Бомба в пять килотонн — это бомба самой малой мощности, которая у нас есть. Я знаю это, мне сказал маршал Варенцов. Они вычислили, как сделать заряд в одну килотонну, но практически его еще не сделали. Мощность ядерного устройства, необходимого для уничтожения Генерального штаба, должна быть таковой, чтобы вызвать обширные подземные повреждения в результате ударной волны. Очень важно определить время этого взрыва, я предлагаю это сделать за несколько минут до часа «X», что будет сигналом начала общей атаки бомбардировщиков и ракет. Управления КГБ расположены в основном в старых зданиях, хотя есть и в новых. Между четырьмя главными зданиями КГБ находится много жилых домов с темными подъездами. Там было бы просто оставить чемодан, какой-нибудь бак или что-то типа плевательницы. Никто на плевательницу и внимания не обратит — в нее только и будут, что плевать. Лучшее время для взрыва — между 10 и 11 часами утра — весь командный состав будет на работе.

Пеньковский описал здания и места, где нужно будет установить ядерные устройства, включая туалеты или бюро пропусков ГРУ, где могут проверить чемоданы и свертки{132}.

Подробно рассказывая об Управлении штаба Московского военного округа, расположенном рядом с домом, где он жил, Пеньковский вспомнил, как Лаврентия Берию, наводящего на всех ужас шефа МВД (предшественника КГБ, основанного в 1954 году), привезли в подвал Управления, и «его застрелил генерал в присутствии других генералов»[25]. В течение всей ночи 21 декабря 1953 года, когда казнили Берию, здание было окружено бронированными машинами и танками, занимавшими боевые позиции. Опасались, что сторонники Берии из МВД попытаются его отбить. После того, как Берию застрелили, тело его было облито бензином и сожжено. Подробности об отстранении Берии от власти и его казни не были известны на Западе и оставались загадкой: каким образом советское руководство справилось с возможным возрождением сталинизма?{133}

Пеньковский продолжал перечислять список целей, включая Штаб ПВО и Штаб стратегических ракетных сил маршала Москаленко под Москвой в Перхушкове. Всего он перечислил двадцать четыре объекта, которые необходимо взорвать, показывая их на карте Москвы с увеличенным масштабом центра.

Когда Пеньковский покончил со стратегическими вопросами, он перешел к обсуждению своего финансового положения. Большую часть встречи заняли разговоры о расходах Винна и о необходимости купить подарки в Москву для друзей Пеньковского. Кайзваль-тер успокоил его:

— Мы будем прекрасно относиться к Винну. Мы обо всем позаботимся, но не вступайте с Винном ни в какой контакт.

— Конечно, но он попросил меня помочь и оказался замечательным человеком, — сказал Пеньковский.

— Ваши нелегальные отношения — это одно, а деловые отношения с Винном — совсем другое, и ни при каких обстоятельствах вы не должны быть в них замешаны, — повторил Кайзвальтер{134}.

— Я посчитал своим долгом вам об этом сообщить, — настаивал Пеньковский.

— Не забудьте, он по неосторожности может проболтаться здесь или в Москве, — сказал Кайзвальтер.

— Он боится и говорить не станет, — настаивал на своем Пеньковский.

— У него нет опыта в работе нелегала, — предупредил Кайзвальтер.

— Правильно, у него нет опыта. Однако же он взял мое письмо и документы, когда я приехал проводить его в аэропорт, — напомнил Пеньковский Кайзвальтеру и другим членам спецгруппы.

— Уверяю вас, что о Винне как следует позаботятся и будет учтено все, о чем вы просите, только не говорите об этом с ним снова.

— Очень хорошо. Больше я с Винном говорить не буду, — согласился Пеньковский, хотя все еще продолжал об этом думать и довольно часто на следующих встречах поднимал этот вопрос.

Видя, что Пеньковский снова готов отвечать, Кайзвальтер принялся расспрашивать русского по вопросам, приготовленным членами спецгруппы. Обсуждение сконцентрировалось на производстве советских стратегических и тактических ракет и на том, кто их контролирует. Для американцев и британцев проблема определения типа, количества, качества и дальности советских межконтинентальных баллистических ракет и стадия их развертывания представляли жизненно важный интерес. Для Советов любая ракета с дальностью более 1000 километров (600 миль) являлась стратегической. В 1962 году в Соединенных Штатах такие ракеты стали подразделять на две категории: ракеты среднего радиуса действия (от 600 до 1500 морских миль; от 1080 до 2700 километров) и ракеты дальнего радиуса действия (от 1500 до 3000 морских миль; от 2700 до 5400 километров). Ракеты с радиусом действия больше 3000 морских миль считались" межконтинентальными баллистическими ракетами — МБР.

— Что вам рассказывали о МБР? — спросил Кайзвальтер.

— Нам было сказано, что такие ракеты существуют, и, как я уже написал, их основная характеристика состоит в том, что такая ракета имеет две ступени. Обратите на это внимание ваших ученых, чтобы они не занимались пустой тратой времени, — ракет с большим числом ступеней просто нет. И затем, у такой ракеты больший объем горючего, как и ее общий объем.

— Есть ли уже боевые МБР или это только экспериментальные ракеты? — спросил Кайзвальтер.

— Это экспериментальные ракеты для стратегических целей, за исключением тех, о которых я упомянул, — как вы их называете, дальнего радиуса. Даю вам слово и могу ребенком поклясться, что маршал Варенцов часто говорил мне: «Знаешь, Олег, что касается МБР, то мы не сдвинулись с мертвой точки. Все только на бумаге, а в действительности ничего нет». Он имел в виду именно МБР. Еще Варенцов добавил: «Что касается малых радиусов действия, то мы сможем поразить цель, а кроме этого? Ничего»{135}.

Кайзвальтер нажимал, концентрируя внимание Пеньковского на проблеме совершенствования ядерного оружия в Советском Союзе.

— Я понимаю, что вы хотите знать о ракетах, — ответил Пеньковский. — Я могу лишь добавить, что экспериментальные работы по созданию МБР сейчас основываются на уже испытанных ракетах меньшего радиуса действия, но с пропорциональным увеличением всех размеров{136}.

Спецгруппу интересовало и то, что знал Пеньковский о ядерных подводных лодках. Он ответил, что, насколько ему известно, атомные компоненты производятся в городе Мензелинске, на восточной границе Московского военного округа, в 756 километрах от Москвы. Пеньковский улыбнулся и вспомнил, как чуть не женился на Маше, дочери контр-адмирала, который командовал там базой{137}. Кайзвальтер и Пеньковский обсудили возможности запуска ракет под водой с советских ядерных подлодок и даже перешли к складам ядерного оружия.

Пеньковский сказал, что ядерные подводные лодки базируются в районе Ленинграда. Он объяснил, что узнал об этом от одного капитана подводной лодки, с которым познакомился на Черном море в бывшем санатории военно-морских сил в Сухуми. Во время прогулок в санатории капитан рассказывал о своей работе.

— Я дам вам его адрес, — предложил Пеньковский, чтобы можно было связаться с капитаном для возможной вербовки. — Он так же, как и я, был с женой. Мы и познакомились.

Пеньковский сообщил также, что слышал, что в Германской Демократической Республике находятся два секретных склада, где хранятся ядерные боеголовки{138}. Его спросили о мощности советского ядерного оружия и его количестве. В ответ он повторил, что наименьшая мощность советских ядерных бомб — пять килотонн и меньше нет. С этой точки зрения советская ядерная стратегия не была заинтересована в ядерном оружии меньшей мощности для тактических целей. Существовали бомбы в двадцать пять килотонн и с большим эквивалентом ТНТ. Еще он сказал, что в Советском Союзе уже прошли успешные испытания водородной бомбы мощностью большей, чем двадцать пять килотонн.

— Вам известно, где они хранятся? — спросил Кайзвальтер.

— Понятия не имею.

— Не беспокойтесь. Это вопросы, которые нам необходимо задать, — объяснил Кайзвальтер, чтобы Пеньковский не расстраивался из-за того, что не может ответить. В каком-то смысле в список необходимых входили и вопросы, которые задавались на всякий случай, Пеньковский ведь мог владеть важной информацией благодаря высокопоставленным знакомым{139}.

Отвечая на следующие вопросы, Пеньковский заметил, что в Советском Союзе бомбардировщикам начали предпочитать ракеты.

— Если подвести итог, — сказал он, — можно сказать, что за счет ракет была очень сильно сокращена авиация.

Однако Пеньковский согласился с Кайзвальтером в отношении того, что некоторые избранные современные модели стратегических бомбардировщиков еще до сих пор производятся и улучшаются{140}.

Когда Пеньковского спросили, делаются ли в Советском Союзе какие-нибудь попытки создать ядерный самолетный двигатель, он ответил:

— Нет. Они только проводят испытания ракетного двигателя, в котором используется ядерный распад{141}.

Вопросы американцев и англичан иссякли, и встреча закончилась в 11.35. Следующий разговор назначили на завтра на 20 часов.

Кайзвальтер проводил Пеньковского на улицу, а затем вернулся к себе в гостиницу.

На следующий вечер, 24 апреля в 20.45, после целого дня, проведенного на заводах, Пеньковский пришел в «Метрополь» в Лидсе, чтобы в пятый раз встретиться с американо-британской спецгруппой. Он был связан со своей делегацией и поэтому опоздал на сорок пять минут. Пеньковский, улыбаясь, сказал, что Винн у себя в комнате и готовится идти на танцы.

— Пока не забыл, вот что должен вам сказать. Во-первых, в Министерстве обороны работают 28 000 со-трудникоа — И он стал объяснять, какие там отделы и в каких зданиях они находятся{142}.

Он отметил также, что аппарат Центрального Комитета «значительно увеличился и включает в себя различные отделы». Там существует даже, сказал он, комиссия, которая занимается выезжающими за границу людьми. Их спрашивают о том, как они будут вести себя за границей, и о том, что собираются там делать. А еще все выезжающие должны заполнить специальную секретную анкету{143}.

— На первой странице этой анкеты — заявление, которое нужно подписать. Там написано что-то вроде следующего: «Я, Олег Пеньковский, выезжаю за границу и обещаю соблюдать достоинство гражданина Советского Союза, являясь его представителем, не вступать ни в какие контакты или недозволенные обсуждения и сохранять государственную тайну». На следующей странице — основные анкетные данные. Сюда же включены и все записи по партийной линии. Это документ с грифом «совершенно секретно». А дело все в том, что подобные вопросы не соответствуют нашим широко разрекламированным демократическим принципам, поэтому эту анкету и засекретили. Отговорка такая, что если какое-то министерство посылает своего сотрудника за границу, то Центральный Комитет не имеет к этому никакого отношения. Это ложь.

Естественно, министерство может включить кого-то в заграничную поездку, но затем все скрупулезно проверяется в КГБ. Когда их разрешение получено, комиссия Центрального Комитета получает от этого человека подписанное секретное обязательство, и таким образом дается разрешение для выдачи Министерством иностранных дел дипломатического паспорта{144} .

Возвращаясь к своей основной теме, Пеньковский сказал, что в случае начала войны в Москве необходимо будет уничтожить 50 000 высокопоставленных людей, от которых многое зависит. Он представил свои подсчеты: численность личного состава Генерального штаба Министерства обороны — 28 000 человек, в Центральном Комитете Коммунистической партии СССР — 5000 человек, в КГБ — от 5000 до 6000. Вдобавок военно-морские и военно-воздушные силы. Он перечислил также другие областные штабы в почти что двадцати военных округах с личным составом около 100 000 человек.

— Таким образом, согласно представленному мной плану, в СССР необходимо будет уничтожить 150 000 опытных генералов, офицеров и штабных сотрудников.

Пожалуйста, обсудите мой план, — стал просить Пеньковский своих собеседников, — и доложите о нем в свое управление. Нет сомнения в том, что там понимают: в случае войны массовое уничтожение людей неизбежно. Может, проблему в целом я понимаю и не совсем правильно и мне надо немного переориентироваться. Готов принять любое задание: взорву в Москве, что смогу, выполню любое поручение. Возможно, более опытные и мудрые головы придут к лучшему решению, чем предложил я{145}.

Хотел бы сказать и о другой возможности. Ваши ученые могут над этим подумать. Ядерные мины с атомным эквивалентом ТНТ должны быть спрятаны в каком-нибудь устройстве, например в устройстве, сделанном под мусорницы, которые можно увидеть у каждого подъезда. В такой мусорнице нужно сделать двойное дно. А я должен буду установить в них часовой механизм на определенное время. Необходимые материалы нужно приобрести в советском магазине, чтобы эти мусорницы не отличались от обычных. Затем подготовленные материалы нужно переслать по дипломатическим каналам и передать мне через тайник. Потом, предположим, я смогу спрятать все у себя на даче в погребе. Эти мусорницы или плевательницы я принесу в чемоданах или. что еще лучше, привезу в багажнике своей машины{146} .

Если мне поручат взорвать семь объектов, на это потребуется порядка пятнадцати минут. Я смог бы быстренько установить все устройства в нужных местах. Для этого надо будет сделать несколько ездок. Но я смогу сделать вид, что занимаюсь покупками. Может, положу в чемодан даже какие-нибудь вещи. Эти мусор-ницы с заведенным часовым механизмом надо будет оставить в камерах хранения, о которых я вам уже говорил, или в проходных. Вот о чем я сейчас думаю. Может, весь этот план вам кажется чрезвычайно примитивным, но я считаю, что это одна из основных задач нашего общего дела{147}.

Внимательно слушавший Кайзвальтер ответил:

— У вас хорошие намерения, и, когда придет время решить этот вопрос, о вашем предложении не забудут.

— Уничтожение 150 000 человек, включая военных и партийных руководителей, о которых я уже говорил, повлечет за собой мгновенную капитуляцию. Хрущев, конечно, если будет на даче, останется в живых. У Хрущева три дачи: одна у Московского университета, другая на десятом километре Рублевского шоссе за Кунцевом и третья около Дмитриева.

— Нам надо задать вам много вопросов, — сказал Кайзвальтер. — Вероятно, на все вы ответить и не сможете, но скажите, что знаете{148}.

Отвечая на вопросы Кайзвальтера, Пеньковский объяснил конструкцию деталей сопла советских ракет и как в них происходит смешивание горючего и воздуха. Он сказал, что все советские ракеты сделаны на основе немецкой V-2 и, в принципе, от нее не отличаются.

— МБР — это точно такой же тип двухступенчатой ракеты, что и тактические ракеты, только все в большем масштабе, а горючим компонентом является смесь бора, создающая высококалорийное топливо для сообщения большей начальной скорости{149}.

Пеньковский рассказал о курсе лекций по ракетам в академии имени Дзержинского и о том, кто их читал. Он сообщил, что к концу 1961 года у восточных немцев будут собственные ракетные тактические соединения{150}.

— Мне известно, что в Группе советских войск в Германии находятся четыре бригады ракетной артиллерии. Две из них предназначены для ракет с ядерными боеголовками, две другие — для обычных ракет, то есть с фугасными зарядами. Все это находится в советских руках и немцам передано не будет. Но у стран народной Демократии, за исключением Албании, будут подготовленные нами ракетные соединения, возможно, несколько ракет получил и Кастро, хотя точно не знаю{151}.

В апреле 1961 года уже началось развертывание советского оружия обычного типа на Кубе, но решение о размещении ядерных ракет среднего и дальнего радиуса действия не было принято до визита Хрущева в Болгарию 14—20 мая 1962 года, когда ему пришло в голову разместить на Кубе, втайне от Соединенных Штатов, ракеты с ядерными боеголовками, с тем чтобы, когда США об этом узнают, предпринять что-либо будет уже поздно{152}.

Пеньковский оставил свои технические комментарии и перешел к сплетням о Варенцове и его семье. От генерала Ивана Владимировича Купина, чей племянник женился на дочери Варенцова Елене, Пеньковский узнал об аморальном состоянии советских войск, расквартированных в Восточной Германии. Купин был командующим артиллерии Первой армии в Германии и часто, когда был в Москве, наведывался к Пеньковскому. Иногда он звонил Пеньковскому, и они вместе где-нибудь обедали, беседуя о трудностях на местах{153}.

Пеньковский был глубоко задет судьбой своего отца и снова поднял эту тему:

— 5 января 1960 года меня вызвал заместитель начальника отдела кадров ГРУ генерал Шумский и сказал: «Из КГБ нам пришла информация о вашем отце». Я был бы очень благодарен, если бы вы смогли проверить, может, отец еще жив, ведь от него не осталось никаких следов. Нам известно, что Ростов был окружен и перебраться оттуда в Таганрог было невероятно трудно. — Пеньковский говорил о том, что, возможно, его отец мог спастись во время сражения и присоединиться к силам Белой армии, сев в Таганроге на корабль, и по Азовскому морю отплыть в Болгарию и Югославию в 1920 году{154}.

— Мы проверим, — заверил его Кайзвальтер.

Пеньковский продолжал:

— Во-вторых, используя ваши каналы информации, вы могли бы выяснить, не докладывал ли кто-нибудь обо мне по поводу моего отца. В-третьих, может, вам известно, что существовали какие-то записи в немецких архивах, которые попали в руки КГБ и которые изучают уже многие годы. У меня на работе просто не знают, что в связи с этим со мной делать. Они могут открыто обсудить мое дело, не арестовывая меня, но, если бы мне не выдали паспорт, чтобы приехать сюда, я, по-видимому, нашел бы другой способ, например через ваше посольство.

Пеньковский имел в виду обращение с просьбой о политическом убежище в американское или британское посольства в Москве. Когда в КГБ узнали о белогвардейском прошлом его отца, подозрение пало и на самого Пеньковского, особенно если отец его еще жив и может связаться с сыном. Если сегодня подобную теорию можно принять с натяжкой, для того времени это была основа советской доктрины безопасности для высших разведывательных служб КГБ, ГРУ и охранников Кремля.

— Так или иначе, меня вызвал Шуме кий и сказал: «Ваш отец был белогвардейцем и получил высшее образование, ваш дед был аристократом, судьей в Ставрополе». Было сказано и о моем двоюродном дяде. Когда-то до войны он служил на Дальнем Востоке командующим полком ПВО, и его тоже из-за родословной в одночасье посадили в тюрьму (в 1937—1939 годах) . Его зовут Валентин Антонович Пеньковский. Позже его выпустили из тюрьмы, во время войны он стал начальником штаба 21-й армии. Затем командующим 6-й Гвардейской армией. В конце войны его послали на Дальний Восток, где он принял участие в кампании против японской Квантунской армии. Потом он остался на Дальнем Востоке и стал начальником штаба под командованием Малиновского. Когда Малиновского, наконец, назначили министром обороны вместо Жукова, он оставил моего дядю на Дальнем Востоке, поскольку тот хорошо знал те места. Мы не общаемся, потому что не хотим будоражить прошлое друг друга{155}.

Когда Шумский выложил мне все это, он приказал написать мою версию биографии. Я сказал ему, что уже писал об этом, но, вероятно, моя мать может к этому что-то добавить. Мама написала заявление, я его передал, но сразу же прекратили мое оформление в Индию, куда я должен был ехать в качестве резидента ГРУ. Я должен был работать военным атташе, но вместо меня послали какого-то генерала, который до этого не занимался ни дипломатической, ни какой-либо иной Деятельностью. Затем я был без работы около двух месяцев и уже стал волноваться. Я находился в резерве ГРУ. Все это произошло, когда я закончил ускоренные {156}курсы по ракетам. Мне очень повезло, что я был на этих курсах, иначе я не смог бы добыть для вас эту информацию. Вы бы узнали от меня только о ГРУ{157}.

Промучившись два месяца, я почувствовал, что в моей жизни должны произойти большие перемены. Я уже скопировал материалы в академии и сделал это по той причине, что ко мне стали относиться с недоверием. На пост в Турцию меня уже не вернули бы после стычки с генералом Рубенко, который выдвинул против меня ряд обвинений. Все это было оскорбительно. А я очень хотел вернуться в Турцию, где у меня был широкий круг знакомств в среде дипломатов, включая полковника Пика. К тому времени и созрело решение выйти на вас, но я не торопился, поскольку был приучен к осторожности. А тем временем собирал этот материал, поскольку считал, что в будущем, когда у меня появится возможность связаться с вами, он может вам пригодиться{158}.

Я стал начальником курса, поскольку был полковником. Кроме меня там было еще шесть или восемь полковников. А остальные — подполковники, майоры и несколько капитанов. Я переписывал все дословно, но слова вынужден был сокращать. А дома дописывал все сокращения, чтобы вы смогли потом разобраться. Единственное место, которое я изложил не полностью, — описание оборудования некой пусковой площадки, поскольку ее достаточно один раз подробно описать, ведь остальные типы площадок ничем не отличаются{159}.

Таким образом, я занимался этим почти год. Однажды, когда я был на дежурстве, произошел инцидент с Пауэрсом. Я рассказал об этом двум американским студентам. Когда я на дежурстве, то у меня находятся ключи от всех кабинетов, за исключением ключей от сейфов, которые лежат в опечатанном ящике. В то время я не собирался взламывать сейфы, но теперь, если вы сделаете такую же печать, я смогу открывать сейфы. В ту ночь мы менялись с напарником, отдыхая по очереди. Пока он спал, я взял копирку и переписал из специальной книги кодовые имена (список кодовых и настоящих имен). Дома я перепечатал их в том виде, в котором передал вам. Конечно же, меня может выдать моя пишущая машинка, но если уж дело дойдет до этого, то меня в любом случае прикончат. И хотя я находился один, когда переписывал документы, я все равно нервничал. В любой момент мог войти какой-нибудь особо высокопоставленный дежурный офицер, например генерал из Первого управления Генерального штаба. Ночью могли поступить разные специальные телеграммы, в основном с информацией о каких-либо перелетах. Я знал, когда ваши самолеты летали над Киевом{160}.

Я дежурил в ночь с 1 на 2 мая. Смена начинается в 15 часов. Только я заступил на дежурство, как пришло сообщение о том, что сбит У-2 и американский пилот взят под стражу, а также описаны обстоятельства, при которых все произошло, они мне хорошо известны. Когда Пауэрс летел над Свердловском, ему не повезло — он наткнулся на ракетный батальон V-75 (СА-2, противовоздушные ракеты «земля — воздух»). Он летел не прямо над расположением самого батальона, а лишь краем задел эту территорию, и его сразу же стал преследовать МИГ-19. Пилот был лейтенантом. В этот день был праздник — День международной солидарности трудящихся. В батальоне объявили тревогу и по самолету открыли огонь{161}.

Прямых попаданий не было, только повреждение хвостовой части и крыла. Поврежденные части (самолета) не были показаны на выставке в Москве, сотрудники вашей разведки должны были это заметить. Самолет находился в радиусе взрыва, и в результате взрывной волны был разрушен, а бедный Пауэрс получил контузию. Не знаю, что он рассказывал своим родителям или кому-то другому, но пока он падал, то несколько раз терял сознание. Он был без сознания, когда приземлился на парашюте и когда его взяли. Утверждения о том, что было прямое попадание, конечно же, абсурдно. 12 августа прошлого года я вам уже об этом сообщал и еще писал о RB-47{162}.

Дальнейшие детали очень заинтересовали членов спецгруппы, поскольку, кроме официального сообщения, они не знали никаких подробностей. На основании информации Пеньковского об инциденте с У-2 для сотрудников разведки было составлено специальное донесение{163}.

Пеньковский сказал, что Пауэрса привезли в Москву на самолете. И, когда он прибыл, у КГБ в тот момент не было переводчика с английского.

— Предполагалось, что говорить с ним буду я, поскольку не нашлось никого, кто хоть мало-мальски знал английский, и я уже рассказывал об этом случае некоторым генералам. Если бы в последнюю минуту в КГБ не нашли переводчика, я был бы первым, кто бы стал допрашивать Пауэрса.

На самом деле председатель КГБ Александр Шелепин, бывший вождь комсомола, сменивший на этом посту генерала Серова, хотел лично доложить Хрущеву обо всем случившемся[26].

Шелепин взял переводчика и забрал Пауэрса. Пауэрса сбили военные, и самолет Пауэрса считали военным. Поэтому его должны были отдать нам, Генеральному штабу. Но его забрали в КГБ, на площадь Дзержинского, и написали донесение от себя. Поскольку Пауэрс все еще находился в состоянии шока, он был под присмотром врача. Вы могли бы обменять Пауэрса на этого Мелеха, от которого вам так не терпелось избавиться. — Пеньковский имел в виду Ивана Мелеха, офицера ГРУ, который был сотрудником ООН с 1955 по 1960 год и был арестован в октябре 1960 года и которого, как, очевидно, считал Пеньковский, очень быстро выпустили. Мелеха выдворили из страны в апреле 1961 года с условием, что он никогда не вернется в Соединенные Штаты{164}.

— А почему Серов не пользуется влиянием? — спросил Кайзвальтер.

— Абсолютно никаким, — подтвердил Пеньковский. — Если бы Серов не был дальним родственником Хрущева, его бы давно расстреляли за прошлые связи с Берией. У него был министерский пост, но ему посчастливилось спасти свою шкуру, и его назначили начальником ГРУ. Серов не самый яркий человек. Он умеет арестовывать, допрашивать и расстреливать. И хотя он обучался в разведке, большую часть исполнительной работы делает Рогов, его заместитель. Другой его заместитель; Хаджи Мамсуров, занимается хозяйственными и административными делами. Я рад, что мне удалось рассказать вам то, что произошло с Пауэрсом на самом деле. Если бы он прилетел в Москву на час раньше, допрашивать его пришлось бы мне{165}.

Пеньковский предполагал, что в Соединенных Штатах действуют так же, как и в Советском Союзе, фабрикуя дела и устанавливая суровые наказания, чтобы было потом кого обменивать на шпионов.

— Если бы мы пораньше с вами встретились, я бы все рассказал вам о Мелехе, о том, что он был советским шпионом и сотрудником разведки, и вам, конечно, не следовало бы его просто так отпускать. Вы могли бы приговорить его к смерти или обменять на Пауэрса. Когда выставили залог, то все решал Хрущев, а не Серов. Залог составлял 50 000 долларов, хотя и был позже возвращен. Серов же мог принимать решение о тратах на оперативные цели не более 2000 долларов{166}.

5 мая, после инцидента с Пауэрсом, Хрущев потребовал приостановления оперативных разведывательных действий, чтобы избежать возможных разговоров. В то время я вел агента, о котором вам расскажу. Он через третье лицо получал сведения об электронных компьютерах, которые доходили до нас с помощью тайников. Я был вынужден эту работу остановить. Было много возмущений по поводу того, что пришлось отказаться от намеченных встреч и других контактов, но сделать мы ничего не смогли. Резидент в Пакистане принял самостоятельное решение забрать материал из тайника, где он уже лежал, чтобы понапрасну не компрометировать агента. Он сделал это, но был строго наказан начальниками ГРУ, хотя и поступил правильно. Таким образом, Хрущев приказал прекратить все контакты с агентами, пока собирался нажиться на деле Пауэрса, несмотря на урон, который был нанесен агентурной сети. Это все, что я могу сказать. Готов отвечать на ваши вопросы{167}.

— Выпускаются ли серийно 3R-1, 3R-2, 3R-3 и 3R-7? — спросил Кайзвальтер. Он имел в виду серию советских тактических ракет «земля — земля» для боевого использования.

— Да, и вдобавок для них уже разработаны ядер-ные боеголовки.

— А на параде 1960 года все это было показано?

— Нет, не все. Сейчас скажу вам, что именно. Там были 3R-1, V-75, R-2, R-11 и 3R-7. Я проверяю это по фотографиям, — сказал Пеньковский, глядя на фотографии советских ракет среднего и дальнего радиуса Действия{168}.

— А каков принцип размещения этих ракет? Они предназначены для фронта, армии или какого-то соединения? — спросил Кайзвальтер.

Пеньковский объяснил, что в случае войны командование стратегическими ракетами дальнего радиуса действия возьмет на себя начальник ракетных сил Генерального штаба, то есть так, как это теперь установлено. Тактическое вооружение будет находиться в руках командующего наземными силами, а через него — в руках Варенцова и непосредственных командиров подразделений. В случае войны это вооружение будет находиться под командованием армейской артиллерии. Однако это будет только вооружение обычного типа, поскольку использование ядерного оружия будет зависеть от исключительного решения Президиума Центрального Комитета Коммунистической партии через Министерство обороны. Атомное оружие будет развернуто в таких точках, что, если его применение будет санкционировано, боевые головки будут находиться недалеко от соединений, которые станут их использовать{169}.

Кайзвальтер снова задал Пеньковскому вопрос о том, известны ли ему в настоящее время места хранения ядерных боеголовок.

— Конечно же, неизвестны, это можно узнать только случайно, в разговоре. Я слышал, что объект комплектования атомных боеголовок расположен в районе Клинцов (420 километров к юго-западу от Москвы, около Брянска). Обычно полые ракеты хранятся отдельно в совершенно других районах. И только когда их собираются использовать с атомными боеголовками, ракеты и боеголовки доставляются на объект комплектования{170}.

Пеньковский подробно рассказал о советских баллистических ракетах среднего и дальнего радиусов действия, по которым ведутся разработки, включая R-11, которую НАТО обозначает как СС-1. Центр запуска таких ракет, по его словам, находился в Капустином Яру, на Урале, к югу от Волгограда, а экспериментальная зона поражений — в Казахстане{171}.

Пеньковский рассказал членам спецгруппы, как он вышел на «прекрасный источник информации в этом районе, капитана, моего друга». Жена капитана пришла к адъютанту Варенцова Бузинову и сказала, что после окончания Артиллерийской академии имени Дзержинского ее мужа назначили в Капустин Яр. Она училась в медицинском институте и хотела остаться в Москве, чтобы закончить институт. Ей также пришлось бы расстаться со своей прекрасной комнатой, которую выделили семье на то время, что муж учился в академии. Она просила помочь, чтобы мужа оставили в Москве. Его зовут Владимир Кашин. Он капитан инженерных войск{172}.

И, как мне показалось, этому генералу Бузинову женщина приглянулась. До этого у него уже были неприятности по этой линии. Он ухаживал за женой какого-то офицера в Ленинграде, муж устроил скандал, в результате которого Бузинов получил партийный выговор. Если бы не Варенцов, он, вероятно, был бы разжалован. Во всяком случае, не знаю, как далеко зашли отношения с этой женщиной, но считается нормальным, чтобы у генерала была подружка, она есть даже у генерал-лейтенанта Смоликова из ГРУ{173}.

Он пришел ко мне и сказал, что капитану нужно помочь. В то время я был начальником приемной комиссии Военно-дипломатической академии (ВДА). Я посмотрел его личное дело, оно было прекрасным. Еще будучи студентом академии, он изобрел какое-то важное устройство{174}

Во время моих разговоров с ним о том, что происходит в Капустином Яру, он рассказал мне, как часто во время испытаний управляемые ракеты отклонялись от заданного курса. В будущем я смогу каким-то образом узнать у него те подробности, которые вас интересуют. Обязательно протащу его в одну из академий{175}.

Кайзвальтер спросил, есть ли в войсках за пределами СССР ракеты R-2 и R-ll (СС-2).

— Этого я не знаю. Но мне известно, что к концу 1961 года запланировано передать все виды ракет странам народной демократии, — ответил Пеньковский. — Они были переданы войскам около двух лет назад, когда Хрущев похвастался ими перед Никсоном{176}.

Разговор о ракетах пошел свободнее, и Пеньковский переключился на другую тему. Обратясь к Гарольду Шерголду, руководителю британской спецгруппы, он спросил:

— Господин Гарольд, а как моя просьба об официальной встрече с государственным представителем? Я хочу официально представиться. Я, конечно же, не жду встречи с королевой, и это не должен быть какой-то определенный лорд.

— Вы можете быть уверены, что мы этим занимаемся, — сказал Кайзвальтер, переведя Шерголду просьбу Пеньковского{177}.

— А также мне еще понадобится немного денег, — сказал Шерголду Пеньковский. — Тех пятидесяти фунтов, что вы дали, мне недостаточно. Я их еще не истратил, но знаю, что мне понадобится больше, поскольку надо купить еще много вещей. Хочу, чтобы вы поняли, что все то, что я собираюсь купить, мне необходимо. Эти вещи, конечно же, можно приобрести и в комиссионных магазинах в Москве, но по очень высокой цене. В моем положении совершенно нормально что-то иметь. Я привез полный чемодан всего, даже когда возвращался из Турции. Никто и слова не сказал, меня не проверила даже таможня. А теперь я возвращаюсь с официальной делегацией, поэтому вообще никаких неприятностей быть не может.

Пеньковский прочитал длинный список необходимых покупок и открыл маленький блокнот с просьбами жены и дочери и с вырезанными следами их ног{178}.

— А что вы решили насчет моей дачи? — спросил Пеньковский.

— Мы рассмотрели все ваши просьбы, но не решили еще, целесообразно ли вам иметь дачу, — ответил Кайзвальтер.

— Мне хотелось бы знать, как вы оценили представленные мной материалы. Каждый должен получать по труду. Вы сказали, что выделили мне месячное пособие, и я вам очень благодарен. Если бы вы урезали его даже наполовину, я бы не пожаловался. Я торговаться не собираюсь. Каждый должен стараться чего-то добиться. Уверен, что и вы разделяете мои взгляды{179}.

Мне кажется, для каждого может наступить черный день. Кстати, я думал об этом вчера, когда у меня был приступ. Я мог даже умереть, да и в будущем со мной все может случиться. Если что-то произойдет, прошу, чтобы вы связались с матерью и женой, но сделали это только так, как я вам скажу, потому что они и не подозревают о том, чем я занимаюсь. Я еще не придумал, как переправить их за границу. Просто скажите им, что я утаил от них один факт. Скажите, что после смерти отца остались кое-какие ценности в иностранном банке и, поскольку меня в живых уже нет, эта сумма переходит моей жене. По крайней мере, это будет какой-то материальной поддержкой дочери, пока она не вырастет.

— Мы сделаем это, — пообещал Шерголд.

— Моя жена совершенно ничего не знает о том, что я делаю, она дочка генерала и была воспитана в хороших условиях, — сказал Пеньковский. — Однако она знает, что в нашей жизни существуют обман и ложь, и, когда она была в Турции, западный образ жизни ее просто поразил. Весь этот блокнот — это список того, что она просила купить{180}.

Пеньковский обнажил все свои тревоги. Разговорившись, не имея уверенности в будущем, он обнаружил свою практическую жилку. Если он удовлетворит своих американских и английских собеседников, его вознаградят, будет на что жить жене, матери и детям, когда его не станет. Он понимал двойственность своего положения и, тем не менее, старался соблюсти высшие интересы преданного агента, которого сначала заботит успех миссии, а лишь потом — деньги.

Что касается членов спецгруппы, то зависимость агента от денег являлась для них ключевым элементом контроля и безопасности. Если бы Пеньковскому дали слишком много денег, мог возникнуть вопрос о его расходах, и это засветило бы его. Если бы ему дали недостаточно денег, не столько, на сколько он оценивал свою работу, он был бы недоволен и бездействовал. Шерголд настаивал на том, чтобы давать Пеньковскому деньги на покупки только после того, как он попросит, в то время как Бьюлик хотел дать ему средства, чтобы укрепить его чувство собственного достоинства. Когда Бьюлику показалось, что Шерголд ведет себя очень прижимисто, он и Кайзвальтер выделили Пеньковскому дополнительные средства для того, чтобы он мог что-то купить и развлечься в Лондоне. Было совершенно очевидно, что у американо-английской группы совершенно различный оперативный стиль работы. Пеньковскому старались эти различия не показывать, но Бьюлика это сильно раздражало{181}.

Когда Пеньковский рассказывал о времени, проведенном в Турции, будучи сотрудником ГРУ, он вспомнил о нелегальной резидентуре ГРУ в Нью-Йорке и о том, как она была организована. Кайзвальтер попросил его выяснить, сколько сотрудников ГРУ работает в ООН{182}.

— Знали бы вы, как обрадовались в ГРУ, когда мне дали визу. Возглавляя делегацию, я мог тогда выполнять поручения ГРУ. Я напишу подробное донесение. Мне нужна ваша помощь, чтобы сотрудника ГРУ в Лондоне познакомить с кем-нибудь из англичан. Все, что потребуется, — это поддерживать какую-то связь и изредка передавать какую-либо информацию. Сведения могут быть совершенно бесполезными, но было бы неплохо, если бы ваш человек иногда брал за это деньги. Ему совершенно необязательно вербоваться. Все, что от него потребуется, — это поводить за нос нашего сотрудника, пока я окончательно не уеду. Так я себе это представляю. Если необходимо, человека можно завербовать, но ему придется хорошо работать. Иначе от него могут выйти на меня, а если уж они почуют что-то неладное, то упрячут меня так, что вы никогда и не найдете{183}.

— Вопросы, которые вы подняли в наших оперативных планах, теперь разрабатываются, и, как только мы вернемся в Лондон, мы все выполним, — пообещал Кайзвальтер.

— Я все прекрасно понимаю, — сказал Пеньковский. — Я вижу, что у вас больше опыта, научного подхода и, вообще, у вас головы светлее, чем у меня, хотя я работаю в разведке с 1953 года, не считая короткого периода, который мне испортил в Турции Рубенко.

Пеньковский встал и собрался уходить. Затем остановился и сказал:

— Хорошо бы, если бы через пару месяцев вы вывели Винна на связь со мной. Его не нужно специально готовить или что-либо объяснять. Он может ничего не знать, но ему, конечно же, известно, кто вы и что я с вами связан.

— Мы всем этим займемся, — пообещал Шерголд.

— Может, Винн не самый богатый и умный, но очень хорошо и с уважением ко мне относится. Я бы сказал, что он патриот и честный человек, — сказал Пеньковский.

Пеньковский думал о своем возвращении в Москву и о том, как передаст добытую информацию. Личная безопасность Винна, его функции связного и курьера ставили его законный бизнес в Советском Союзе в зависимость от постоянного успеха Пеньковского. Опытный разведчик, Пеньковский был не настолько глуп, чтобы все время пользоваться тайниками в Москве, — лишь в чрезвычайных ситуациях. Винн был его главной ставкой. Сказав в ГРУ, что он использует Винна, и предоставив в качестве доказательств важные разведсве-дения, привезенные из Лондона, Пеньковский мог вести двойную игру.

— Не забудьте ключи, — напомнил Пеньковскому Кайзвальтер.

— Как жаль, что я не могу всех вас пригласить на месяц в Москву, — сказал Пеньковский.

— Я провожу вас до угла, — предложил Кайзвальтер{184}.

Встреча с Пеньковским кончилась в 12.20 ночи 25 апреля.

Назавтра в 16.15 Пеньковский снова встретился с членами спецгруппы в «Метрополе». О провел часть дня с представителями Министерства торговли и пожаловался, что англичане поинтересовались, что русские собираются покупать.

— Они сказали, что мы должны покупать больше. Весь разговор был о том, что мы должны покупать, а что им ответить? — И затем по-английски: — Итс террибл![27]

Все уже привыкли к тому, что Пеньковский начинал со своих записей. Он попросил, чтобы по приезде в Лондон его поселили в одноместный номер на пятом этаже «Маунт Роял», а не вместе с кем-то из делегации. Его комната должна находиться рядом с лестницей, по которой можно спуститься к месту, где они встречаются.

— Если мы так сделаем, — объяснил он, — то тогда ни у кого из членов делегации не возникнет вопроса, почему выделили ту или иную комнату.

— Прекрасно, посмотрим, что мы можем сделать, — сказал Шерголд.

Затем Пеньковский попросил, чтобы Винну не разрешили в мае взять с собой в Москву жену.

— Она абсолютно не нужна. Это будет лишняя трата денег, она может вмешаться в наши дела. Прошу, чтобы ее оставили в Лондоне{185}.

Пеньковский размышлял о своем недавнем предложении выбрать некоторые объекты в Москве, которые необходимо уничтожить:

— В отношении основных объектов в Москве, которые нужно будет уничтожить, вы можете задать мне логичный вопрос: почему я не включил в этот списо ракетную академию, ведь ракетные силы — одна и основ современной войны? Но я собираюсь включить академию в этот список и сейчас объясню, как думаю это сделать, — сказал он{186}.

Бьюлик с Кайзвальтером разложили на коктейль-ном столике крупномасштабную карту центра Москвы и попросили Пеньковского отметить на ней все военные объекты. Отмечая цели, Пеньковский рассказывал вкратце о тех людях, которые руководят этими учреждениями. Он сказал, как Хрущев отобрал у начальства ЗИСы, самые большие официальные машины, и заменил их «Чайками», поменьше. А еще рассказал о том, что каждые пять лет ему выдают два гражданских костюма и пальто{187}.

Затем он обозначил на карте новые цели и рассказал о соперничестве между маршалом Варенцовым и маршалом Москаленко, командующим ракетными силами. Он объяснил также, что Москаленко — командующий наземными ракетными силами, то есть всеми стратегическими ракетами с атомными и водородными боеголовками. Вся эта разрушительная сила у него в руках. Сюда включено ядерное оружие для авиации и военно-морского флота{188}.

— Между ними идет борьба. Каждый командующий понимает, что ему нужно как можно больше технического оборудования, а денег на это не выделяют. Поэтому они ругаются друг с другом, и все эти обсуждения выходят на Военный совет, который возглавляет главнокомандующий Никита Сергеевич (Хрущев). Варенцов был на Совете и рассказал мне, как он проходил. А потом добавил: «Олег, об этом ни слова».

Варенцов сказал, что на последнем заседании (Военного совета) речь шла о трудностях в сельском хозяйстве. После этого Хрущев поехал по стране. Он прибыл в Тбилиси, как вы помните, затем поехал на восток, на целину, и все говорил об огромных новых территориях и городах. В то время, когда Хрущев путешествовал, мечтая о бескрайних кукурузных полях, Военный совет встретился с членами Президиума Анастасом Микояном и Михаилом Сусловым, чтобы предъявить свои жалобы. Военным нужны были деньги для проведения ракетных испытаний и решения ряд* проблем, поскольку некоторые испытания окончились неудачей.

Варенцов сказал мне: «Ведь не нашлось никого, кто v это поддержал! Сталин просто стукнул бы кулаком о столу, и все было бы решено». Вы должны дать  маленький магнитофон, чтобы я мог записывать {189} что рассказывает Сергей Сергеевич (Варенцов). а * разговариваю с ним на даче или где-то в другом Он рассказывает мне о встречах с маршалами,— добавил Пеньковский{190}.

А теперь о Латвии, о военном штабе в Риге и вообще о районе Прибалтики в целом. Народы Прибалтики ждут не дождутся освобождения. Настроение там плохое, но это нам на руку. Мне, конечно, будет жалко, если придется подвергнуть бомбардировке или полностью уничтожить все три республики. Это вопрос, который должны решить великие стратеги, а теперь вам известна и моя точка зрения. Может, когда-нибудь вы дадите мне какое-нибудь задание в Риге, а из Риги я перейду к вам, а может, из какого-нибудь другого порта. Во всяком случае, я хочу сказать, что уничтожать балтийские народы совсем необязательно, — сказал Пеньковский по-английски{191}.

Вечер подходил к концу, а Пеньковский все рассказывал о себе.

— Как я попал в Государственный комитет и как я приехал в Англию? Что ж, 29 февраля 1960 года меня назначили старшим офицером в отделе Пакистана, Индии и Цейлона Четвертого управления ГРУ. Я принял назначение, начал работать и стал руководителем программы по подготовке офицеров. Моя работа была оценена на партийных собраниях. Я составлял телеграммы и работал с агентами. Потом началось сокращение личного состава. В основном сокращали пожилых людей, инвалидов, тех, кто был уже не нужен или политически ненадежен. Почему держали меня? Я с тревогой ждал, что меня могут выгнать из-за отца. Многие знали о нем. Я видел, что людей постоянно увольняют. После этого сокращения меня не трогали еще три месяца{192}.

Затем, в июне 1960 года, я был назначен в Военно-Дипломатическую академию членом приемной комиссии, которая занимается приемом абитуриентов. В 1960 году я Руководил набором курса, который заканчивает академию в 1963 году. Как начальник курса, я должен был получать генеральское жалованье, так как в прошлом этот пост соответствовал званию генерал-майора. Если бы я стал начальником курса, то имел бы приличную зарплату.

— Какую? — спросил Кайзвальтер.

— Сейчас это 500 рублей в месяц (450 долларов). И звание генерала. У меня накоплен опыт для такой работы. Однажды я уже командовал и курсом, и полком одновременно; такая работа мне и по нраву, и по возможностям{193}.

— Там-то вы и получили сведения о личном составе ГРУ? — спросил Кайзвальтер.

— Конечно. Когда в июле или в начале августа я вернулся из отпуска, мне сообщили, что я уже не начальник курса, но могу остаться инструктором или служить в информационном управлении ГРУ. Я отказался и был снова зачислен в резерв ГРУ. Меня вызвали к Шумскому в отдел кадров ГРУ. Он сказал: «В чем тут дело?» И послал меня к Смоликову. Смоликов — любитель выпить и погулять.

Смоликов спросил меня: «Как долго вы служите?» У меня подогнулись коленки, и я ответил: «В 1962 году будет двадцать пять лет». Затем последовал вопрос об отце. Он сказал, что за границу меня не пускают из-за отца, но на работе он все-таки держал меня. В Центральном Комитете Коммунистической партии Советского Союза лежало мое личное дело вместе с предложением Комитета отправить меня в поездку в Англию как демобилизовавшегося полковника. И еще военный отдел ГРУ дал мне для Комитета хорошую характеристику. Все было в мою пользу, кроме биографии отца. Это, конечно, и помешало ГРУ оставить меня на работе. «Это неудобно, — сказал мне Шумский. — Как человек с таким прошлым может быть инструктором шестидесяти будущих разведчиков? Для меня, может, это ничего и не значит, но в Центральном Комитете решили за этим проследить. Утвердить вас на эту должность невозможно».

Когда я был в отпуске в Одессе и Киеве, меня понизили до должности инструктора. Это было для меня неприемлемо. Я бы читал лекции по методам работы. Это для пассивного человека. Может, они считали, что, назначив меня инструктором, проявляют ко мне доверие, но я категорически отказался. Это не жизнь, как вы понимаете. Я решил перебежать на вашу сторону. Три раза рисковать жизнью, двадцать один год быть членом партии — не знаю, по-моему, я все сделал для страны. «Дайте мне в Индии или Пакистане какую-нибудь оперативную работу», — сказал я им. Я показал им, что справился бы с этим. «Это невозможно», — иными словами, им не хотелось, чтобы хоть у кого-то из оперативного состава была запятнана биография.

15 ноября — этот приказ у меня дома — я был назначен экспертом отдела международных отношений Государственного комитета по координации научно-исследовательских работ.

Однажды мне сказали: «Приезжает делегация Винна. Вы будете с ней работать». Мне пришлось все организовывать для семи человек делегации Винна. Я подготовил доклады и собрал экспертов — разных инженеров, посылал телефонограммы, собирал специалистов, которые должны были присутствовать на лекциях английских экспертов{194}.

Я встретил Винна в Шереметьеве. Я хорошо поработал с английской делегацией. Все лекции и приемы были отлично подготовлены. От специалистов были хорошие письменные отзывы, да и делегация осталась довольна, как вы знаете{195}. Я с первого до последнего дня проработал с делегацией Винна и наконец отвез их на аэродром. Когда 16 декабря мы приехали туда, у меня неожиданно появилась идея вручить мои материалы Мерримену ц самолете, сказав: «Это вам». Это можно было сделать где-нибудь, скажем в туалете, но он снова бы повторил мне: «Я занимаюсь только цементом»{196}.

Как человек, который считает себя вашим работником, сотрудником вашей разведки, я хотел бы просто осветить некоторые политические аспекты, связанные с нашей работой.

Я один из тех, кто считает необходимым время от времени вести локальные войны, не вовлекая в них сильные ведущие страны (Америку и Великобританию). Необходимо обескровить, истощить ресурсы Советского Союза и сыграть на моральном факторе, который, как вы знаете, не в его пользу. Я говорю о локальных войнах, в которых используется только классическая артиллерия, без атомных боеголовок, и оружие ближнего боя. И тогда вы сами увидите моральный уровень советских солдат и офицеров. Война должна длиться три-четыре месяца, как та, что была на Дальнем Востоке в прошлом десятилетии[28]. Должна пролиться кровь.

Так или иначе, но надо существенным образом ослабить Советский Союз. Хорошо, что Хрущев так подставляется. Пусть он еще больше помогает Кастро. Кастро сейчас уже использовал почти все его поставки. Пусть Хрущев дает больше, как можно больше. Конечно, я бы не позволил ему поставлять это оружие. Я не президент, а разведчик, и у меня есть небольшой опыт{197}.

Извините, что я позволяю себе рассуждать на такие серьезные темы, но я свободно себя чувствую. Я в Свободном Мире. Необходимо каким-то образом сломать Советский Союз, лишить огромных материальных и людских ресурсов, но не допустить мирового конфликта. Я обо всем этом уже писал, а теперь повторяю. Думаю, что необходимо организовать встречи, которые нужно провести втайне, а не на высшем уровне, что так любит Хрущев. Он постарается добиться преимущества на этих встречах на высшем уровне и усилить свой престиж по отношению к США и Англии. Вы это хорошо понимаете. Необходимо собрать всех лидеров Свободного Мира, скоординировать их действия и собрать какие-то материальные пожертвования во имя общей победы{198}.

Если этого не сделать, случится катастрофа. Хрущев и Генеральный штаб могут вас опередить. Он соберет все эти ракеты и нанесет ими огромные разрушения. По моим подсчетам и по оценкам влиятельных людей в руководстве, ему потребуется еще два-три года. Но не больше, джентльмены, не больше, поверьте{199}.

Кайзвальтер и Бьюлик посмотрели друг на друга с удовлетворением. Шерголд и Стоукс сидели с вытаращенными глазами, пытаясь скрыть свое возбуждение. Пеньковский представил им ошеломляющий тезис, и им придется отобрать факты из его собственных взглядов и заключений. Затем группа передаст свои суждения начальству из МИ-6 и ЦРУ. Когда такую информацию, источником которой является старший советский военный офицер, подготовят в виде официального отчета, ее можно будет показать президенту и премьер-министру. Этот отчет пройдет через новую систему, предназначенную для того, чтобы не выпускать информацию Пеньковского из рамок узкого круга высокопоставленных чиновников, которым необходимо знать о советских стратегических взглядах и намерениях.

Тем временем, однако, необходимо было выполнить ряд требований. Шерголд дал Пеньковскому на опознание пачку фотографий офицеров КГБ и ГРУ. Сотрудники МИ-6 и ЦРУ, которые вели учет кадров советских дипломатов в советских посольствах по всему миру, взяли эти фотоснимки у дружественных разведывательных управлений. Когда Пеньковский начал внимательно рассматривать эти фотографии, то вдруг о чем-то вспомнил, поднял голову и сказал, что «первый секретарь афганского посольства — активный агент, ему платят и все такое»{200}.

Просматривая фотографии, он сказал:

— Необходимо быть наготове опытной, уважаемой и признанной Британской службе разведки, боевому, молодому американскому Управлению — молодому, если, конечно, сравнивать с Англией, — и разведслужбам всего мира. Нужно сделать все, что можно, чтобы нейтрализовать нелегалов, которых внедряет Советский Союз, выявить их и уничтожить. Это первейшая цель на будущее.

— Мы полностью с вами согласны, — сказал Кайзвальтер.

— Мы обкрадываем вас. Мы закупаем незаполненные документы и бланки, например документы для паспортов нелегалов, чтобы они могли начать работу{201}.— Пеньковский предложил, чтобы в специальную бумагу для паспортов была продета металлическая нитка, чтобы сразу можно было отличить настоящий паспорт от фальшивого и предотвратить таким образом распространение среди нелегалов поддельных паспортов.

Встреча окончилась за полночь. Пеньковскому надо было рано вставать, чтобы ехать в Бирмингем на сталелитейные заводы. Теперь он начинал работу на ГРУ, добывая разведсведения о новейшей английской технологии — с помощью ЦРУ и МИ-6.

Глава 7. Торговля секретами

27 апреля 1961 года Пеньковский со своей делегацией выехал в Бирмингем, чтобы познакомиться с британским сталелитейным производством. ГРУ поручило Пеньковскому выяснить все возможное о тугоплавких сталях, из которых можно было бы делать ракеты. И хотя англичане не дали точных формул и не останавливались подробно на технологическом процессе, было представлено достаточно информации, чтобы ГРУ и Государственный комитет убедились в ценности Пеньковского и снова позволили ему выехать за границу. Проведя весь день в беседах с людьми и за осмотром конвейеров, Пеньковский поужинал со своей делегацией и, извинившись, что должен рано лечь спать, удалился. Вместо того, чтобы спать, в 21.00 он был в вестибюле бирмингемской гостиницы «Мидденд», где его уже ждал Кайзвальтер. Их взгляды встретились, и Пеньковский проследовал за Кайзвальтером в номер, где расположилась англо-американская группа из четырех человек.

Все тепло поздоровались с Пеньковским, и Кайзвальтер сказал, что они обсудили его просьбу быть представленным кому-то из официальных лиц, — еще в Лондоне Пеньковский попросил, чтобы его познакомили с кем-нибудь из «важных людей». Неделю назад советский космонавт Юрий Гагарин был представлен королеве Елизавете.

— Он что — сделал для вас больше? — спросил Пеньковский, желая тоже встретиться с королевой. Он ждал похвал, хотел убедиться в том, что его информация доходит до верхов, туда где принимают решения. Его амбиции всегда подхлестывали его желание быть в центре внимания.

— Скажите, что вы сами об этом думаете, найти важное официальное лицо для нас не проблема, — сказал Кайзвальтер. — Однако вы понимаете, что не все люди, которые делают политику, имеют такое же представление о безопасности, что и мы. Чем меньше людей о вас знают, тем спокойнее. Но, тем не менее, мы можем на это пойти.

— Я попытаюсь вам все объяснить, — сказал Пеньковский. — Сегодня у нас седьмая встреча. Я посчитал, что мы провели вместе двадцать пять часов. Это целый день, во время которого мы не спали, не ели, никуда не ходили. Я чувствую, что мы с вами настроены на одну волну в поисках решения по важным и серьезным вопросам. Я рад, что вы так глубоко изучаете мою информацию и понимаете меня и что я в таких надежных руках. Это меня вдохновляет{202}.

Я не считаю себя просто одним из ваших агентов. Нет, я ваш гражданин. Ваш солдат. Я перешел к вам не для того, чтобы заниматься мелочами. Несмотря на свою ненависть и презрение к извращенному ленинизму, я бы не пришел с определенными требованиями, если бы у меня не было достаточных способностей разведчика. Поверьте. Я считаю, что обладаю настолько необычными и особыми возможностями для развед-работы, имею доступ к секретной информации, что смогу доказать это борьбой на переднем крае своей королеве и президенту.

Пеньковский говорил очень эмоционально. Его распирало самолюбование, бахвальство и стремление убедить членов спецгруппы в своей незаменимости{203}.

— Пошла вторая половина моего пребывания в Великобритании. Я реально оценил все, что сделал за последний год. Мне кажется, что мой вклад в наше общее дело — не самое маленькое зернышко. Тем не менее ваши частые подсказки для меня бесценны.

После каждой встречи с вами мои мозги изобретают что-то новое. Теперь я изобретатель, который разрабатывает открывшиеся мне возможности. Я хочу, чтобы вы снова меня испытали, дав серьезные задания, которые я смог бы исполнить, основываясь на своем опыте и образовании, — Пеньковский заговорил громко, и Кайзвальтеру пришлось прервать его, предупредив, что его могут услышать за дверью.

Вы должны мне верить. Вы уже стали моими друзьями, моими боевыми товарищами. Хотя найдется человек, который не сможет, как вы, посмотреть мне прямо в глаза. Он скажет: «Он списал все об этих ракетах из „Правды”».

Пеньковский пытался укрепить свои отношения с членами спецгруппы и убедить себя в том, что они понимают и доверяют ему. Пугало то, как он рискует и как будет рисковать, вернувшись в Москву. Может, в Бьюлике и его команде он хотел увидеть некоторое подобие своего отца? Психиатры ЦРУ отметили, что для многих перебежчиков, которые в раннем детстве потеряли отца или жили вдали от него, очень свойственно искать нового отца или новый авторитет. И хотя такой фигурой в его жизни был маршал Варенцов, Пеньковский приготовился предать его, поскольку видел бесперспективность своей карьеры — в общем-то, из-за происхождения отца. Варенцов, его названый отец, тоже подвел его, поскольку Пеньковский так еще и не получил звание генерала. А если бы Пеньковского признали и после двадцати лет в звании полковника он все-таки дослужился бы до генерала, то было бы трудно представить, что он обратился бы к Западу, чтобы выполнить свою миссию.

— Вы должны меня правильно понять, — сказал Пеньковский. — Я зрелый человек, мне уже скоро пятьдесят, как и вам. Может, Майкл (Стоукс) и Джозеф (Бьюлик) моложе, но старше по опыту. Не знаю.

— Спасибо, — сказал, улыбнувшись, Джо Бьюлик{204}.

— Если правительства, которым я теперь служу, оценят мою работу, выполняемую в условиях чрезвычайной опасности и с определенной долей самопожертвования, поверьте... — Пеньковский остановился на середине предложения, не закончив его, затем снова заговорил{205}:

— Если то, что я уже сделал, действительно что-то значит, если вы верите в мои возможности и хотите, чтобы я был полезным до конца, и если для вашего руководства и вашего правительства я не просто мальчик на побегушках, то внимание ко мне с их стороны будет означать, что работа моя оценена по заслугам{206}.

Если вы считаете, что я всего лишь посредственность, то и мне придется это признать. Я попросил вас наградить Винна, дать ему денег. Уже прошла неделя, а вы так ничего и не ответили. Скоро я уеду. Так вы дадите ему денег или нет? Винну нужны деньги — он сделал все, чтобы свести нас, чтобы я мог выполнить главное дело моей жизни. Если вам кажется, что мои возможности, задачи, идеи и способности невелики, так и скажите: «Молчи. Будь скромнее. Успокойся. А то больно много о себе думаешь»{207}.

Но я хочу делать великие дела — хочу стать вашим первым номером — для вашего правительства, командования, ради гуманной цели, в борьбе против коммунизма. Вы уже хорошо ко мне относитесь, как к другу и товарищу. Вы мне верите. Но все остальные, все, кто руководит, не с вами. Да благословит их Господь. Вы можете передать им мои лучшие пожелания. Видите, какая у меня бунтарская натура. Какой я необыкновенный, энергичный человек. Я чувствую, что вы все еще изучаете меня, рассматриваете под микроскопом. Может, вам кажется, что я полон противоречий, если так, то скажите. Может, это объясняется тем, что я верю в свою силу, возможности и правду с большой буквы.

В свете всего этого прошу вас оценить мои возможности до отъезда 2 или 6 мая. Когда я решил к вам прийти, я все хорошо обдумал. Прошу вас меня понять, правильно оценить и поверить в меня. Дайте мне как можно быстрее самое трудное поручение, чтобы я мог его выполнить. Может, тогда вы отнесетесь ко мне по-другому. Я хочу, чтобы вы использовали меня только в крупных делах {208}.

Кайзвальтер попытался вставить слово, но Пеньковский не дал.

— Минутку, — сказал он. — Я скоро закончу. Если американские студенты (Кокс и Кобб), которые мне помогли, сделали что-то стоящее, наградите их. Это будет означать, что вы меня оценили. Если вы ничего для них не сделаете — или сделаете лишь немного, — что ж, тогда и я для вас мелкая рыбешка — и теперь, и в будущем.

Я пойму, как вы относитесь ко мне, увидев, как правительство оценивает двух молодых американцев, Винна и вас самих. Вы можете спросить: а какое мне дело, как  к вам и к ним относится правительство? Но мне не безразлично видеть, как будет оценена работа, способствующая нашему сотрудничеству и пользе общего дела. Дай Бог им благополучия. Я хочу работать только по большому, серьезному счету, выполнять опасные поручения. Уверен, что если мне придется погибнуть, если со мной что-то случится, вы не забудете о моей дочери, матери и жене. Вам известны мои предложения на этот счет, вы что-нибудь придумаете и не оставите их в нужде{209}.

Пеньковский говорил больше десяти минут. Его не прерывали, поскольку, если не обращать внимания на его огромное самомнение, он говорил о важном: об урезывании зарплат военным и ухудшении жизни в Советском Союзе, что противоречило заявлениям Хрущева.

— Вы знаете, что материальное положение человека в Советском Союзе очень тяжелое. Даже если министр, который получает 1200— 1800 рублей в месяц (1080—1620 долларов), не отложил какие-то деньги на черный день и если так случается, что его увольняют, то это уже конченый человек, он или пропивает все, залезает в долги или с ним происходит что-то еще в этом роде — он просто существует, а не живет.

Прожиточный минимум при социализме не установлен, да и что это за прожиточный минимум? Серая и голодная жизнь — уж поверьте. Я сам живу при коммунизме. Кто-то ведь должен подумать о народе — о глупом русском народе. Русские — дураки, они добрые и хорошие, но дураки. Они постоянно терпят — думают, может, завтра будет лучше, может, послезавтра. Слава Богу, есть хлеб-соль, это все, что есть{210}.

Люди глупы и не могут организоваться. Но если мы не сумеем создать условия, при которых КГБ не сможет стрелять людям в спину, они скажут, что достаточно страдали и их слишком долго обманывали. Именно так произошел рывок, когда в 1917 году Ленин пришел к власти. Царь абсолютно неправильно относился к решению многих вопросов, вставших перед народом. Если бы царь был умнее, никакой революции бы не было.

Я многое могу вам рассказать. В седьмом подвале, где находится КГБ, расположены камеры, в которых русские — многие известные мудрые люди, патриоты — бросались на съедение крысам. Мне это сказал знающий человек, бывший помощник командующего Московским военным округом. Я знаю все подробности. Там есть одна особая, целиком остекленная комната. Каждого, кого не могут сломать или кто не говорит то, что хотят от него услышать, или не подписывает что-то, бросают в эту комнату. Туда выходят трубы, сделанные из прозрачного пластика. В них — ни сверху, ни снизу выхода нет — запускают десятки крыс, которые начинают бегать по этим прозрачным трубам вокруг человека. Тогда в микрофон спрашивают: «Скажете теперь, с кем вы работаете?» Если человек не сознается или говорит, что ничего не скажет, открывают клапан, который выпускает одну крысу. Голодная крыса, которую несколько дней не кормили, начинает бегать вокруг человека и кусать его. Следом выпускают еще две-три. Это ужасно. Люди сходят с ума. Когда наконец от человека добиваются желаемого, включают под давлением воду и смывают крыс обратно в клетки. Русских пытали и убивали. Все об этом знают{211}.

Хрущев понимает, что если к этому серому, полуголодному существованию добавить и грядущий ужас застенков и казней, как это было при Сталине, — но Сталина, конечно, кругом поддерживали, — то люди, несомненно, скажут: «Хватит, надоело!» Поэтому он делает небольшие поблажки. Предоставил, например, всеобщую амнистию тем, кто был объеден крысами, реабилитировал ранее расстрелянных и их семьи, дал им пособия — не очень большие, но все-таки они что-то получили. Реабилитировал их имена, чтобы детям не говорили, что их отец — враг народа. А когда такое говорят — это озлобляет людей{212} (ситуация с Пеньковским была похожей).

Я хотел сделать заявление. Вы работаете со мной ровно неделю. Умоляю вас, я буду вам только благодарен, если вы скажете: «Знаете, Пеньковский, на самом деле все совсем не так, как вы думаете. Ваши материалы не имеют большой ценности, и мы не хотим вас использовать, во всяком случае, не так, как вы предлагаете. Поэтому успокойтесь. Все это нам представляется не в таком грандиозном свете, как вам кажется». Я предложил вам свои идеи (установить на основных военных объектах Москвы небольшие атомные заряды). Если это вам подходит, тогда прошу вас разработать план и обеспечить меня поддержкой и безопасностью, чтобы я мог его выполнить. Так и скажите: «Вы приезжаете шестого, а пятнадцатого вам придется взорвать КГБ». В И утра пятнадцатого числа КГБ прекратит свое существование. Только обеспечьте меня необходимыми средствами, и КГБ не будет. Теперь я все сказал.

Страстность, с которой говорил Пеньковский, была беспредельна. Оперативники-профессионалы, хотя и находились под глубоким впечатлением, должны были вести себя осторожно и не до конца его разубеждать.

Им нужно было с интересом отнестись к его планам, но и добиться от него разведывательной информации, которая была так необходима американским и британским политикам, чтобы постараться понять намерения и возможности Советского Союза в военной области. Контроль над агентом — основа эффективного использования.

Кайзвальтер ответил Пеньковскому по-русски от имени всех остальных членов спецгруппы:

— По некоторым вопросам мы можем ответить вам прямо сейчас. Во-первых, мы вам доверяем; во-вторых, мы хотели бы знать, зачем вам нужно встретиться с кем-нибудь из высокопоставленных официальных лиц. И это будет сделано. И, в-третьих, мы хотим, чтобы вы перестали беспокоиться по поводу Винна. Мы возвращаемся в Лондон, и все будет сделано.

Пеньковский, покуривая сигарету, заметил Кайз-вальтеру:

— Он на самом деле прекрасный парень. Я очень привязался к нему.

Он похвалил то, как Винн подготовил поездку, его гостеприимство и отметил, как он все хорошо делает.

— Мы это знаем, — согласился Кайзвальтер. — Но пока он мечется между вами и представителями компаний, которые вы посещаете, и его невозможно разорвать на части в прямом смысле этого слова, даже получить на два-три часа. Когда он вернется в Лондон, мы обо всем позаботимся{213}.

— Хорошо, — сказал Пеньковский. — Свое завещание я на этом кончаю. Хочу, чтобы вы полностью мне доверяли, на все сто процентов. Чтобы добиться этого, я хочу и прошу, чтобы вы дали мне задание, которое полностью гарантировало бы мое признание вами. Если вы сегодня доверяете мне на девяносто пять процентов, этого недостаточно. Недостаточно и девяноста девяти — мне нужно или сто, или ничего. Тогда лучше убейте.

— А как насчет ста пяти процентов? — спросил Кайзвальтер. Он попытался с помощью шутки изменить настроение Пеньковского, но напористый русский заговорил снова:

— Пожалуйста, поймите меня правильно, у нас не так много времени. Нам нужно прийти к конкретным решениям{214}. Следующий пункт. Я хочу, чтобы вы посоветовали, в какой последовательности мне выполнять задания. Что вы мне скажете, то я и буду считать приказанием. Вот мой план того, чем я займусь, когда приеду в Москву. Первое: разработать все, что мы обсуждали с вами в отношении стратегических целей. Я сделаю схему с размерами. На каждом листке бумаги я буду повторять сведения о Генеральном штабе, поскольку другие данные могут быть в сокращенном виде и возможны кое-какие неточности. В то время я очень быстро работал. На этот раз я все буду делать тщательно. Я укажу наиболее удобные и логичные места для установления небольших атомных зарядов, чтобы в необходимое время взорвать цели. Это надо будет сделать в первую очередь. Я возьму на себя решение вопроса об определении целей в Москве и о начале всей операции. Если вы считаете, что это для меня слишком серьезное дело, то дайте другое указание{215}.

Во-вторых, я буду собирать все возможные материалы по нелегальным разведывательным операциям. Дела с грифом «совершенно секретно» пройдут по другой категории. Возможно, в этой теоретической части мы выявим какие-то основные принципы операций, против которых мы сможем принять предупредительные меры. Вот как я это вижу. Конечно же, я не обещаю вам, что смогу передать всю агентуру{216} \

— Это будет происходить довольно медленно и потребует тщательного изучения, — согласился Кайз-вальтер.

Пеньковский продолжил:

— Мне кажется, что это очень важная часть работы, поскольку основная угроза для нас исходит от нелегалов. Я хочу повторить, что перед нелегалами, включая и меня, стоит одна задача. Основная задача всего штаба стратегической разведки состоит в том, чтобы предупредить Верховное командование, Центральный Комитет и Президиум о часе «X» — начале атаки Свободного Мира. Наша первоочередная задача — предупредить командование о начале войны, пусть даже за несколько минут. Для этой цели используются огромные ресурсы.

Я уже подчеркивал важность этого вопроса, когда говорил о значении разведывательных сигналов (радиоперехват, подслушивание телефонных разговоров и перехват телеграмм). Это происходит и здесь, в Англии, н в Соединенных Штатах, везде. Это их хлеб, таких агентов немного, и среди них довольно мало ценных. Все, что удается перехватить, может быть записано без изменений. С помощью этих точек перехвата остальные радиостанции, которые являются обычными передающими станциями, могут посылать сигналы в разведцентры военных гарнизонов. Уже отработан сигнал тревоги при атаке. Если атака неизбежна, то посылается сигнал, и дежурный офицер в разведцентре вскрывает запечатанный конверт № 1. В нем содержатся инструкции, как действовать в случае атаки. Предупреждающий сигнал, конечно же, посылается в Москву и передается всеми возможными средствами коммуникаций.

Резюмируя сказанное, Пеньковский подчеркнул, что основная задача, как ему кажется, состоит в том, чтобы предупредить Соединенные Штаты и Великобританию в случае нападения Советского Союза. Основной задачей ГРУ было раннее предупреждение о нападении Запада, а Пеньког. \ий намеревался сделать наоборот, предупредив Запа, о нападении Советского Союза. Также в его планы входили разрушение организационной структуры ГРУ и передача информации о том, какими каналами пользуется ГРУ для выполнения шпионской деятельности, например с помощью развед-сигналов и нелегальной или легальной резидентуры. Если резидентура легальна, то ее сотрудники действуют под прикрытием посольства или торгпредства, но только не военного атташата. У нелегалов нет дипломатического паспорта или прикрытия какой-либо официальной правительственной организации, у них фальшивые документы, и они действуют, полагаясь целиком на свои силы, проникая в общество и вербуя агентов{217}.

— Вам необходимо знать все методы, которыми пользуются при подготовке разведчика. Я вам соберу все лекции по разведке и оперативно-тактическим вопросам. В доктринах также содержится важная оперативная информация. Подсчитана концентрация войск на каждый километр фронта. Дается объяснение, сколько потребуется каждого вида вооружений и войск, которые будут их обслуживать. Все эти лекции я вам достану.

А что касается технической разведки, с которой я напрямую связан, то все это находится в моих руках. Я могу принести вам целый чемодан этих документов. Нам было дано 150 разведывательных запросов. Эти запросы предназначались на 1961 год для всех отраслей промышленности, производства и сельского хозяйства Соединенных Штатов, а затем переводились на все остальные страны. У меня тридцать запросов только на Канаду. Их представляют ученые, и затем все они собираются в Государственном комитете. В области сельского хозяйства есть даже запрос — который, впрочем, вряд ли работает на нас, — как выращивать овощи без почвы — на воде и химикатах. Это какое-то открытие. Запрос состоит в том, чтобы узнать компоненты[29]. Видите, даже эти задания выполняются разведкой, а мы еще думаем, что можем отрывать политику от разведки! Нет, не можем!{218}

Зачем во все эти капиталистические страны рассылаются копии 150 запросов? — задал он вопрос и сам ответил: — Поскольку в других странах мира широко пользуются американской и английской технологией. Если вы не можете добиться решения вопроса в Соединенных Штатах или Англии, проясните его в Германии{219}.

Если, не дай Бог, они пустятся в какую-нибудь авантюру, я должен буду предупредить вас по всем имеющимся каналам. А что касается контрмер, которые необходимо будет принять для предотвращения атаки, то этот вопрос станет решать командование и правительство. На это у нас мозгов не хватит{220}.

Кайзвальтер попросил Пеньковского достать специальные учебники и лекции из секретного фонда артиллерийской библиотеки маршала Варенцова, в которой находятся строго секретные материалы с ограниченным допуском.

— По ним мы сможем узнать не только о философских направлениях, но и об изменении доктрины в отношении использования атомного оружия, — сказал он{221}. Затем Кайзвальтер поднял бокал белого вина и провозгласил тост за здоровье Пеньковского. Остальные тоже подняли бокалы и выпили за русского.

— Спасибо. Я в порядке. Нам будет грустно расставаться. Пусть не будет ни дня, чтобы вы не думали обо мне или чтобы я не думал о вас, не забывал даже ни на секунду. Пусть вы будете помнить обо мне все время, а не только тогда, когда будете получать от меня материалы, — сказал Пеньковский.

— Конечно, непременно, — согласился Кайзвальтер.

— Сейчас второй час, — вмешался Бьюлик. Члены спецгруппы провели с Пеньковским уже более четырех часов.

— Хорошо, встречаемся завтра в 21.00, правильно? — сказал Пеньковский. Затем снова обратился к своему списку покупок, которые заказала ему жена. — Мне нужно купить ей легкое пальто, красное, с белыми пуговицами. Мои женщины меня эксплуатируют. Жена любит хорошо одеться, и, конечно же, я ее балую. Еду в такую «богатую» страну — что же мне делать, не привозить же какую-то блузку? Побегаю, погляжу. Моя программа у вас, я дал вам все бумаги, так? Значит, завтра вечером в 21.00 или раньше, так?

— Можно и раньше, — предложил Бьюлик.

— Давайте в полдевятого, — добавил Кайзвальтер.

— Прекрасно, завтра еще поработаем. Спокойной ночи. До завтра. — Встреча закончилась в 1.05 ночи 28 апреля.

Когда на следующий день Пеньковский вернулся в Лондон, то позвонил в советское посольство и узнал, что он и его делегация могут остаться до 6 мая. Ему надо будет явиться в посольство обсудить кое-какие детали. Вечером в 9 часов он пришел в 360-ю комнату гостиницы «Маунт Роял» и сообщил спецгруппе хорошие новости. Они стали объяснять ему, как использовать «Минокс», маленький фотоаппарат, который мог уместиться у Пеньковского на ладони. Кайзвальтер сказал Пеньковскому, чтобы тот не беспокоился, если вдруг нечаянно попадет в кадр, когда будет учиться работать с камерой:

— Человек, который проявляет пленку, работает на нас, негативы тоже останутся у нас.

Затем началась долгая беседа по вопросам, составленным для спецгруппы Леонардом Маккоем. Маккой, эксперт по советскому ракетостроению, с Пеньковским никогда не встречался, но играл основную роль в составлении вопросов, которые были заданы Пеньковскому Кайзвальтером и его командой. Британцев так приятно поразил Маккой, что они вывели из группы своего сотрудника и положились на Маккоя, чтобы он выкачал из Пеньковского все необходимое.

Встреча снова продлилась до часа ночи. На ней обсуждались вопросы об агентуре ГРУ и использовании вымышленных имен. Пеньковский все продолжал будоражить членов спецгруппы подробностями из разговоров с командующим наземными ракетными силами Советской армии маршалом Варенцовым, который сказал ему, что твердое топливо, используемое в советских ракетах, ненадежно и что Хрущев наврал, преувеличив дальность советских ракет{222}.

Пеньковский вместе с советской делегацией проводил целые дни в Лондоне, встречаясь с представителями британского Министерства торговли и бизнесменами. Нашлось время посмотреть город и поездить по магазинам с Винном. Энергия Пеньковского никогда не иссякала, он даже выкроил время на несколько уроков танцев — ему хотелось научиться танцевать твист. Винн повел его в кино на «Римские каникулы», фильм 1953 года с Одри Хепберн и Грегори Пеком. Пеньковский влюбился в Одри и сказал членам спецгруппы, что хотел бы с ней как-нибудь встретиться.

Винн был человеком с открытым, добрым, но грубоватым характером и любил красивую жизнь. Его тонкие, аккуратно подстриженные усы придавали ему немного развязный вид, но это было чисто внешне. Он был обидчив и сердился, когда считал, что его не принимают всерьез. Винн был большим любителем пива. Он был прекрасным организатором и радовался, когда ему удавалось что-то устроить, — в этом смысле он исполнил волю судьбы, привезя Пеньковского на Запад. Он откликнулся на энтузиазм Пеньковского, и вместе они окунулись в удовольствия Лондона.

Проявились удивительные стороны характера Пеньковского. Он пожелал, например, остановиться и помолиться в Бромптонской часовне с куполом в стиле эпохи итальянского Возрождения — церкви из мрамора с резным позолоченным алтарем, что на Бромптон Роуд, в Кенсингтоне.

В воскресенье 30 апреля Пеньковский с делегацией осматривал город. В маршрут входил Виндзорский дворец, который Пеньковский мечтал увидеть, фантазируя, как однажды встретится там с королевой. В 20.05 он прибыл в 360-ю комнату в гостинице «Маунт Роял». Он быстро перешел к делу и сказал, что как только 6 мая вернется в Москву, то сразу позвонит по телефону, который ему должны дать, и сообщит, ЧТО с ним все в порядке.

— Я позвоню в назначенное время. Скажем, пусть телефон звонит, ну, три раза — не поднимайте трубку. Это будет означать, что все в порядке. Если я позвоню больше трех раз, это будет означать, что что-то не в порядке, о чем я попытаюсь сообщить вам, если смогу, другим путем. Если, например, что-то не в порядке, значит, за мной установлена слежка.

Кайзвальтер заверил Пеньковского, что перед отъездом ему дадут номер телефона, по которому он должен будет позвонить, и скажут, когда это надо будет сделать. Пеньковский добавил:

— Все можно очень просто устроить: если я не получу ничего до отъезда или если Винн не сможет это привезти, то любой говорящий по-русски человек, будь то мужчина или женщина, может позвонить мне из телефона-автомата и сказать что-нибудь несуразное. — Пеньковский имел в виду, что по предварительной договоренности эта «несуразная» фраза станет сигналом к встрече или даст знать о том, что необходимо забрать из тайника посылку.

— Хорошо, — ответил Кайзвальтер, — но мы не хотим, чтобы о вас знали лишние люди.

— Понимаю и очень вам за это благодарен{223}.

Большую часть встречи они провели за обсуждением шифрованных радиопередач и того, как использовать одноразовые шифровальные таблицы.

В понедельник Пеньковский заявил, что с делегацией не поедет, а отправится в советское посольство, чтобы уладить денежную проблему из-за продления срока их пребывания.

— Сначала я с Винном поезжу по магазинам. Члены моей делегации в восторге. Они смогут накупить всякой всячины на деньги, сэкономленные от суточных, поскольку вдобавок их везде и кормили. Я встречусь с ними в 4—5 дня. Они рады, поскольку видят, что я все для них очень хорошо организовал. До сегодняшнего дня не было ни одного плохого слова в мой адрес. Я им даже сказал, что если они напишут хорошие отчеты о своей работе здесь, то я снова возьму их сюда с собой в октябре. И еще я им сказал, что и сам напишу хороший отчет, чем все они остались довольны{224} .

Пеньковский был удивлен, как много делегации разрешили посмотреть.

— Вашим представителям советских заводов не показывают. Осмотр заводов разрешается только некоторым, тщательно отобранным, — сказал он, добавив, что к нескольким новым заводам, куда открыт доступ, разрешено подъезжать лишь по железной дороге, потому что «с шоссе можно увидеть слишком много точек ПВО. Показывают или слишком мало, или то, что мало кого интересует. Почему бы вам не ограничить и наши делегации? Конечно, не те, что возглавляю я».

Все засмеялись, и Пеньковский добавил:

— Серьезно, вы должны быть с ними построже. Американцы уже делают это на двусторонней основе{225}.

Пеньковский рассказал, что один из членов его делегации сотрудничает с КГБ.

— Он занимается в основном политической разведкой, хотя работает также и по общей разведке. Донесения, конечно, составляют и на всех других членов советской делегации. Например, когда в декабре прошлого года я пригласил Винна на прием, туда пришли по моему приглашению и несколько специалистов. Поскольку выпивка и закуска были бесплатными, они напились. В донесении КГБ было сказано, что в будущем этих специалистов приглашать на приемы не следует, поскольку они не умеют себя вести в присутствии иностранцев{226}. — Пеньковский узнал об этом от Евгения Левина, полковника КГБ, который работал в Госкомитете.

Я пошлю вам организационную схему Государственного комитета и секретный телефонный справочник, который достану без особого труда. Там вы найдете имена и телефонные номера всех сотрудников. А еще дома, в правом запертом ящике стола, я держу агентурную документацию (донесения, пособия и записи, которые он сделал от руки). Я бы привез их в этот раз, но испугался. Я знал, что в карман они не поместятся. А в чемодан класть не хотелось. Я решил, что, даже если на таможне мной и не заинтересуются, вполне возможно, что меня могли бы попросить открыть чемодан. До сих пор они этого не делали, поскольку знают, что я полковник. А если бы они это сделали, мне пришлось бы сбежать в одно из посольста Не знаю, в какое именно, — сказал, улыбаясь, Пеньковский.

— Лучше, наверное, в ближайшее, — сказал Кайз-вальтер, пытаясь все свести к шутке.

Пеньковский заметил, что перед тем, как его «принял» Запад, его все время будоражила мысль, что он жил на одной улице с английским посольством, а работал совсем недалеко от американского. — Я сидел через дорогу от американского посольства, но оттуда не выходил никто, кому бы я мог передать материал{227}.

Пеньковский написал список лекарств, которые ему нужно было привезти в Москву своим высокопоставленным друзьям. Кайзвальтер заверил его, что при выполнении его просьб будет соблюдаться строгая безопасность. Пеньковский передал список медикаментов, среди которых был и «сустанон» — лекарство, повышающее потенцию, — для маршала Баренцева{228}.

1 мая, в понедельник, в 15.02 в 360-й комнате гостиницы «Маунт Роял» состоялась одиннадцатая встреча с Пеньковским. На столе лежали лекарства, которые он просил.

— Это ваши лекарства, но мы поменяем этикетки, чтобы не было написано чье-то имя, — сказал Кайзвальтер.

— А почему я не могу сказать, что просто купил их в аптеке? Разве нельзя? — спросил Пеньковский.

— Нет, потому что это выдано по рецепту, — объяснил Кайзвальтер.

— А если просто сорвать этикетку?

— Нет. Мы займемся этим, проследим, чтобы их не перепутали, и вернем вам, — сказал Кайзвальтер, объяснив, что нужно будет «дезинфицировать» этикетки, чтобы они не имели отношения к Пеньковскому.

— Замечательно, — сказал Пеньковский.

— Но вы должны знать, какие из них транквилизаторы, — сказал Кайзвальтер, и все, включая Пеньковского, засмеялись{229}.

Пеньковский приехал из советского посольства и сказал членам спецгруппы:

— В посольстве только и говорят о новой твердой линии, которую проводит Америка по отношению к Кубе. Все этим встревожены. Говорят, что если Америка предпримет что-то сама, не используя при этом изгнанников с Кубы, которые живут в Штатах, то мы (Советский Союз) окажемся в трудном положении. Почему? Потому что мы можем посылать только продовольствие, оружие и золото. А не людей. Если мы дадим им ракеты, начнется война. Я разговаривал с консулом и сотрудниками военного атташата. Они считают, что американцы будут твердо действовать в отношении Кубы, и мы окажемся в трудном положении, поскольку и нам придется что-то делать. Завтра обещаю узнать еще что-то об их донесениях. Не хочу навязываться, это было бы ненормально. Но, по крайней мере, узнаю вкратце о донесении{230}.

Переменив тему, Пеньковский сказал:

— Хочу сообщить вам, чем я вчера занимался. Мы с миссис Винн были в «Хэрродз», где провели целых три часа.

Кайзвальтер и Майк Стоукс усмехнулись: «Так-так!»

Они были рады, что Пеньковский увидел образец британских универсальных магазинов — он находился около Гайд-парка — с щедрыми продовольственными прилавками, цветами и широким выбором высококачественной одежды, мебели и всего остального. Советского человека, так нуждающегося в потребительских товарах, выбор, предложенный в «Хэрродз», просто ошеломлял.

— Это было лучшее из того, что я видел. Мне кажется правильным, что туда не повели Хрущева, когда он был в Лондоне. Он этого не заслужил. Он должен был смотреть на сады, поющих птичек и фонтаны. Жаль, что не смог взять с собой Варенцова, он скупил бы все розы.

Замечания Пеньковского о своем наставнике, маршале Варенцове, вызвали у всех смех, и он продолжил в том же духе:

— Мы все посмотрели. Все очень дорого. Миссис Винн мне очень помогла, и я решил купить ей в подарок костюм за двадцать пять фунтов. Она была в восхищении. У Винна все чеки и квитанции.

— Нам не нужны квитанции, — сказал Кайзвальтер.

— Нет? Чтобы проверить?

— А какое значение, больше там или меньше?

— Чтобы кто-то из ваших людей не подумал, что я потратил больше фунтов, чем необходимо. У меня осталось три фунта, — вздохнул Пеньковский.

— У вас осталось три фунта? — сказал Шерголд. — Это хорошо.

— Я купил немного. Жене — простое демисезонное пальто, пальто для дочки, светло-зеленый костюм для жены — точно такой же, что купил и миссис Винн, по той же цене и такого же качества. Купил белую блузку, купальник и халат для дочки. А еще я купил две косынки, два флакона духов, четыре помады. Себе купил одеколон. Но все дорого. Пальто стоят двадцать пять — двадцать шесть фунтов (70—72,8 доллара), костюмы — двадцать четыре фунта (87,2 доллара), еще по мелочам, так и осталось три фунта. Дайте мне, пожалуйста, денег с моего счета. Я еще не купил ни часов, ни кольца, ни пары туфель или сумку для матери.

— Но вы ведь выполнили значительную часть заказов? — спросил Кайзвальтер.

— Да.

— Во всяком случае, по количеству, — сказал Кайзвальтер.

— Все у Винна. Я ничего с собой не принес, — сказал Пеньковский{231}.

Позже миссис Винн, вспоминая о посещении магазина, утверждала, что никакого костюма Пеньковский ей не покупал.

— Уж я бы не забыла, если бы что-нибудь примеряла и, тем более, неловкость оттого, что за меня заплатили. — Она хорошо помнила, как смеялись, когда выбирали пальто для его дочери, которое примеряла продавщица, у которой был подходящий размер.

— Несмотря на то, что я хорошо понимаю, что Пен хотел бы понравиться и выглядеть щедрым, уверяю вас, что все, что он мне подарил, это маленькая русская лакированная шкатулочка и картинка с изображением кошки{232}.

Расходы ЦРУ на оперативные дела и содержание Пеньковского составляли в 1961 году 40 000 долларов, что в 1990 году было эквивалентно 174 800 долларов[30]{233}.

Пеньковский предложил, чтобы все подарки в Москву доставил Винн, добавив, что сам проведет его через таможню, предъявив свое удостоверение. А также попросит одного из своих друзей съездить за Винном в аэропорт.

— Я отвезу Винна в гостиницу. Он возьмет свой чемодан, а мой оставит в багажнике.

— Неплохо придумано, — согласился Шерголд.

— Да, но это надо проверить, — сказал Кайзвальтер{234}.

— Спасибо вам за беспокойство, я смогу еще хорошо поработать года два-три. И только потом перебегу, — сказал Пеньковский.

— Значит, будет лучше, если вы возьмете поменьше, а Винн привезет все остальное, — сказал Кайз-вальтер.

— Один чемодан повезет Винн, а другой — я, — сказал Пеньковский{235}.

Кайзвальтер вручил Пеньковскому 100 фунтов (280 долларов).

— Вы уже дали мне 150, теперь еще 100, —сказал Пеньковский.

— Это 250 (700 долларов), — уточнил Кайзвальтер.

— У нас берут квитанции от агентов, — заметил Пеньковский, говоря о том, как это делается в Советском Союзе, где от агентов принимают подписанные квитанции и для расчетов, и в целях шантажа.

— От агентов — да, но вы в несколько иной категории, — сказал Кайзвальтер.

— Пока вы говорите мне о деньгах, я хотел бы выразить свое мнение, чтобы больше не возвращаться к этому вопросу. Если у вас есть план, я могу неожиданно бежать из страны вместе с семьей и оставить дома все мои вещи, которые стоят многие тысячи рублей. Черт с ними. Пусть подавятся. Вы считаете, что я начал на вас работать 1 апреля 1961 года, но на самом деле это случилось намного раньше. Думал я об этом давно. Многие советские хотели бы работать на вас. Но идеи — это ничто, пустое место. Важно действие. Я начал работать давно. Прошло уже два года с тех пор, как я окончил курсы. Уже почти два года, как в моем кармане лежит этот материал. Я хотел начать активную работу на вас восемь месяцев назад. Вам это очень хорошо известно{236}.

Поскольку существует система оценки документов, что для меня представляет большую важность, то время, которое судьба уготовила мне жить в Свободном Мире, я хочу провести без нужды.

— Конечно, — сказал Кайзвальтер. — Мы понимаем.

— Бриллиантов у меня нет, отец не оставил мне ничего ни в американских, ни в английских банках. Я могу перебежать к вам через шесть — восемь месяцев, год. Даже лучше через два-три года, чтобы благодаря моей работе в Генеральном штабе в Москве я мог сделать Для вас больше. Но может так случиться, что я появлюсь у вас раньше.

— Конечно.

— Я хотел бы вас попросить, чтобы все мои материалы оценивались отдельно. Так, как посчитаете необходимым.

— Договорились, — согласился Кайзвальтер.

— Принимая во внимание, конечно же, то, что вы уже передали мне некоторую сумму денег.

— Конечно, конечно, — сказал Кайзвальтер, устраняясь от дальнейшего разговора и не желая дальше обсуждать подробности, как будут оценены работа и информация Пеньковского.

— Это должно быть сделано абсолютно честно. То, что заработал, то и должен получить. Способности человека определяют, что он имеет в Свободном Мире. Глупый подметает улицы, у умного свой магазин. Объективно человек должен получать то, что зарабатывает.

— Верно, — ответил Кайзвальтер{237}.

— Я считаю, что в подготовительный период сделал важную работу. За что я боролся, того достиг. Я сделал все, чтобы у меня получилась эта работа. Теперь я буду выполнять новые поручения и держать вас в курсе. Я буду активно работать по всем направлениям и с более глубоким уровнем понимания. Поэтому я прошу: если вы считаете, что добытый мной материал не имеет никакой ценности или что он посредственный, то разговор будет другой. Однако если некоторые из них имеют какую-нибудь ценность... — голос Пеньковского понизился, он имел в виду, что за каждый представленный им документ ему нужно будет выкладывать определенную сумму в долларах, он не хотел получать одну лишь зарплату.

Я прочитал недавно в газете, что американцы заплатили за какие-то документы в Бразилии один миллион долларов. Мы слышали об этом. Миллион! Вы получите от меня список пятнадцати завербованных агентов, которые работают против вас. Это ведь должно быть хорошо оценено.

— Конечно, — сказал Кайзвальтер.

Если станут известны имена агентов, можно будет установить за ними наблюдение, чтобы выявить их источники и то, как они действуют, и таким образом выйти на других агентов. Зная имена пятнадцати агентов, ЦРУ и МИ-6 смогут провести контрразведывательную операцию, попытаясь перевербовать советских агентов и заставить их работать на Запад. Хотя эта информация о нелегалах и не оценивалась в денежном выражении, эксперты полагали, что за каждое имя можно было бы уже дать по миллиону. Без всякого сомнения, хороший агент мог причинить убытков на такую сумму, украв какие-либо секретные документы, военные планы или новые технологические разработки.

— Если я должен буду перейти к вам через восемь месяцев, то на моем счете должно быть 8000 долларов.

— Нет, так мы не будем договариваться, — настаивал Кайзвальтер, пытаясь не пускаться в объяснения, сколько еще получит Пеньковский к месячному пособию в 1000 долларов, когда перейдет на Запад. Стратегия спецгруппы заключалась в том, чтобы держать Пеньковского в зависимости от них, но тот заартачился.

— Это меня не устроит. Этого недостаточно. Точно вам говорю, — отстаивал свое Пеньковский.

— Вы не понимаете, — сказал Кайзвальтер.

— Честно вам говорю, — сказал Пеньковский.

— Конечно. Но мы говорим об общем принципе, — объяснял Кайзвальтер, снова пытаясь сдержать рассуждения Пеньковского о том, сколько ему заплатят. В ЦРУ и МИ-6 начальным месячным пособием было всегда 1000 долларов, но впоследствии эта сумма периодически пересматривалась, отношения развивались, и по-новому оценивались документы, представленные Пеньковским. На данном этапе спецгруппа не была готова пересмотреть их стоимость{238}.

— Я много об этом думал, когда готовился. Сейчас вы работаете со мной, но через год-два, возможно, получите повышение. Со мной будут работать новые люди, которых я не знаю. Они не знают меня или будут знать только то, что вы им скажете. Это просто пример: положим, вы будете продвинуты по службе, — сказал, пытаясь все объяснить, Пеньковский.

— Думаю, нужно сказать ему, что, пока все это произойдет, мы будем сами с ним работать, — вмешался Шерголд.

— Мы будем работать с вами постоянно, — сказал Кайзвальтер.

— А если вам дадут повышение?

— Нет, этого не случится, — настаивал на своем Кайзвальтер.

— Тогда мне придется все доказывать сначала.

— Нет, нет, — уверял Кайзвальтер.

— Мы познакомились, и, как и должно быть, я все рассказал вам, — сказал Пеньковский, и в его голосе послышались нотки безысходности.

— Мы понимаем трудное положение, в которое вы попали, и ручаемся, что будем работать с вами постоянно, — уверил его Кайзвальтер.

— Спасибо, — сказал Пеньковский{239}. — Теперь последнее — из-за жадности Хрущева все мы очень ограничены в средствах, которые можем платить тем, кто нам помогает. Если мне удастся достать вам какие-нибудь важные сведения о ракетах, заплатите, пожалуйста, тем, кто помог мне это сделать. Это все, что я могу сказать по этому поводу. Я пришел к вам, следуя политическим убеждениям. Я начал работать на вас в Турции. Проверьте в архивах данные о моих анонимных телефонных звонках, которыми я предупреждал о Ион-ченко (помощнике советского военного атташе), о военном атташе генерале Рубенко, и что я говорил о режиме. Был ли я уже тогда готов к этому морально? Да.

— Все это будет принято во внимание, — сказал Кайзвальтер{240}.

— Позже, когда я узнал обо всем, что происходит в Кремле, я пошел к гостинице «Балчуг». По какой-то причине меня туда влекло. У меня было намерение войти в контакт с Западом. Я знал, что там живут иностранные туристы. Мне казалось, что я смогу остановить их и рассказать о том, что происходит в Кремле. Что за борьба там идет.

— Вы можете быть уверены, — сказал Кайзвальтер, — что все, что произошло, будет принято во внимание{241}.

— Когда я перейду к вам, мне бы хотелось жить в достатке. Буду ли я иметь право прожить так остаток моих дней?

— У вас будет достаточная финансовая база, чтобы купить себе дом, машину и все остальное. У нас с вами будут честные и выгодные отношения, — сказал Кайзвальтер.

— Я отдам этому все свои силы и всю свою веру. Если у вас такая система оплаты, тогда считайте, что я активно работал на вас вот уже два года. Распределите мой двухгодичный заработок по месяцам. Если бы у меня в банке были сбережения, я бы сказал, что мне ничего не нужно, — ответил Пеньковский. — Поверьте, это для меня второстепенный вопрос, но мне необходимо содержать семью. Меня заботит лишь одно — смогу ли я это сделать.

— Я понимаю и разделяю ваши взгляды, — сказал Кайзвальтер.

— Я хочу получать за работу. Мне не нужно подачек. Не говорите, что, мол, Пеньковский хороший человек и давайте дадим ему то, что он хочет. Я буду отрабатывать все, что получаю.

— Прекрасно, — согласился Шерголд.

— Я же не сказал вам: «Вот ракета, вот другая. Это шифр. Это что-то еще». Я отдал вам все. Я хочу работать всем сердцем, всей душой, не щадя ни сил, ни здоровья.

Стремясь успокоить Пеньковского, но не желая брать на себя каких-то новых обязательств, члены спецгруппы почти хором ответили:

— Мы разделяем ваши взгляды.

— Я думаю о своем будущем. Все очень хорошо, когда мы с вами разговариваем, но потом вас может и не быть со мной. Вот чего я боюсь — вдруг вас куда-нибудь переведут.

— Нет, этого не случится. Никогда! — уверял Шерголд.

— Не случится, — повторил Кайзвальтер.

— Тогда больше не буду вас задерживать. Пойду поужинаю. Вы ко мне хорошо относитесь? — спросил Пеньковский.

— Да, — ответил Кайзвальтер.

— Клянусь вам своей матерью, ребенком и своей совестью, своим разумом и сердцем, что у вас будет обо мне мнение еще выше, в десять раз выше.

— Встречаемся здесь же в 21.00.

— Да, и будем работать. Я не прощаюсь, — Пеньковский ушел в 15.45{242}.

Этим же вечером в 21.12 Пеньковский вернулся в 360-ю комнату гостиницы «Маунт Роял», чтобы в двенадцатый раз встретиться с англо-американской спец-группой.

— Что ж, а не поработать ли мне еще, чтобы отметить 1 мая? — сострил Пеньковский, и все засмеялись, когда он вспомнил о Международном дне солидарности трудящихся, во время которого в Москве на Красной площади устраивались парад военной техники и демонстрация.

— На 1 мая в Кремль приглашаются все сливки общества, все время одни и те же — министры с женами, партийные боссы, маршалы и один-два рабочих с завода{243}.

Пеньковский быстро перешел к делу:

— У меня есть вся информация по поводу нашего оборудования. Там, конечно, много и новых секретов. Все мои записи — там, где и материалы по военным вопросам.

— А где эта тетрадь? В ГРУ? — спросил Кайзваль-тер.

— Дома в столе. Это моя рабочая тетрадь по военным вопросам и стратегическим направлениям. Если бы ее нашли, мне несдобровать.

— Конечно, — сказал Кайзвальтер.

— Ящик стола заперт, а ключ у меня с собой.

— Не потеряйте, — предупредил Кайзвальтер{244}.

И они перешли к списку вопросов — на этот раз Кайзвальтер сосредоточил свое внимание на советских ракетах в Восточной Германии.

— На территории ГДР находятся два отдельных подземных ядерных склада. Я знаю это точно, как дважды два — четыре, два склада, два объекта. Не знаю, правда, сколько в каждом боеголовок, но уж, конечно, не одна-две. Их держат в резерве. Приказ поступит от Президиума и будет передан главнокомандующим. Есть там один круглоголовый главнокомандующий — ни единого волоска на голове, да и в голове ничего нет, — сказал Пеньковский, имея в виду лысого Никиту Хрущева. Это вызвало смех у членов спецгруппы, которые делали записи и переваривали то, что было сказано о ядерных складах. Донесением Пеньковского будет дополнена оценка Управления о советских ядерных ракетах в Восточной Германии и передана в Пентагон для использования в текущих оценках разведки о советском боевом построении в Германии.

— От него (Хрущева) в ГДР (Восточную Германию), так-то. Подобные склады есть и на советской территории, — сказал Пеньковский{245}.

— Под чьим началом эти склады? — спросил Кайзвальтер.

— Под командованием Жданова (генерал-полковник Н. Н. Жданов, начальник Главного управления артиллерии).

— Материалы и бомбы? — спросил Кайзвальтер.

— Он отвечает за боеголовки и бомбы. Но они не заряжены.

— Значит, он также контролирует и бомбы?

— Конечно, они входят в материальную часть.

— А что именно он контролирует?

— Он отвечает за безопасность хранения, техническое обслуживание и инженерно-технический контроль. Он отвечает за то, как проводится хранение, есть ли радиация, ухудшается ли состояние материала с точки зрения инженеров. За все это отвечает Жданов. Ядерное оружие запрещается выдавать кому-либо из бригады. Это можно сделать только по приказу министра обороны. А министр получает указание от Центрального Комитета. Министр будет действовать через Москаленко, который возглавляет ракетные силы. А что касается наземных ракетных войск, то это пойдет через Варенцова. Ждановские склады контролируются КГБ. Окружение Жданова — это в основном «соседи» (так в ГРУ называют сотрудников КГБ). Безопасность этих атомных объектов обеспечивается подразделениями КГБ специального назначения{246}. Вот такая структура. Никто ничего не может сделать самостоятельно, независимо от других. Варенцов даже не может попросить для маневров хоть одну бомбу. Нет. Инициатива должна исходить от Центрального Комитета{247}.

Встреча закончилась в час ночи, и Пеньковский сказал, что в следующий вечер он будет занят.

— После того, как я виделся с вами днем, я встретился с Винном, и он пригласил меня завтра вечером в ночной клуб — с вашего разрешения. — Все засмеялись. — Винн сказал, что это очень дорого, но ничего. Один раз-то можно сходить в ночной клуб, — подвел итог Пеньковский.

— Конечно, — сказал Кайзвальтер, как всегда терпеливый и ненавязчивый оперативник. За приятными манерами Кайзвальтер скрывал острую память и постоянную цель — пополнить архив ЦРУ новыми операциями ГРУ. Это был его конек. Инженерное образование помогало Кайзвальтеру четко понимать то, что говорилось о советских ракетных разработках. Но он вел себя осторожно, стараясь сдержать чувства, чтобы не повлиять на неровный и взрывной характер Пеньковского.

— А вы нас с собой не захватите? — спросил Бьюлик, чем вызвал смех у остальных.

— Конечно, если хотите, — ответил Пеньковский, не поняв сначала, шутит Бьюлик или говорит серьезно{248}. Потом, поняв, что может быть скомпрометирован, если его увидят на людях с кем-нибудь из членов спецгруппы, пожелал всем спокойной ночи и пошел по лестнице на пятый этаж к себе в номер.

Глава 8. Встреча с девушкой из кабаре и «Си»

Вечером 2 мая вместо того, чтобы встречаться с членами спецгруппы, Пеньковский с Винном пошли в ночной клуб. На следующий день где-то после часа дня он появился в «Маунт Роял», чтобы в тринадцатый раз встретиться со спецгруппой. Пеньковский рассказал о том, как провел вечер в кабаре и о женщине, которую нанял для него Винн.

— Могу дать вам номер ее телефона. Сначала мы пошли в один клуб, затем отправились в кабаре. Шоу начиналось в час ночи, как по заказу, с очень приятной классической музыки в турецком стиле. Мне выбрали в клубе двадцатитрехлетнюю хорошую девушку. У нее красивое имя — Зэф. Вот номер ее телефона. Теперь вам все известно. — Все засмеялись, а Пеньковский сказал: — Я провел с ней два часа. Мне нужно было немного поспать. А в 8 утра я уже позавтракал.

— Вы были у нее? — спросил Кайзвальтер.

— Да, я был у нее дома. У нее своя квартира. Все очень скромно, но со вкусом. Ее квартира даже больше, чем моя в Москве. У меня такой хорошей никогда не было! Комнаты маленькие, но есть все необходимое. Хорошая девушка, с профессиональным уклоном, конечно, но ничего. Я ушел под утро.

— А какой телефон? Еще раз повторите, — попросил Шерголд.

Все снова засмеялись.

— Она много с вас взяла? — спросил Кайзвальтер.

— Винн сказал, что ей нужно дать пятнадцать фунтов (сорок два доллара). Я отдал ему деньги. Он передал их женщине и попросил больше с меня не брать. Она не взяла с меня ни пенни. Ей было сказано, что меня зовут Алекс, что я из Югославии, из Белграда. Стол был хороший. Все было прекрасно.

— Еще один вопрос, — вмешался Кайзвальтер. — А после этой девушки не может быть никаких неприятностей?

— Не думаю, Винн, правда, дал мне презерватив, но я...

— Это важно.

— Конечно, важно. Я думал об этом. Когда я вернулся домой, я помылся и все такое. Она была чистой. Думаю, она следит за собой. Винн это гарантировал, но в то же время дал мне с собой пачку презервативов.

Когда члены спецгруппы снова засмеялись, Пеньковский сказал:

— Нет. Нет, все нормально. У меня есть небольшой опыт. Я за это отвечаю.

— Есть одна поговорка, — сказал Кайзвальтер. — Уж если не везет...

— ...то подцепишь гонорею от собственной сестры, — продолжил поговорку Пеньковский.

— Точно. А вы знаете поговорки, — сказал Кайзвальтер.

— Если что-нибудь случится, полечусь, ничего страшного, но, думаю, никакой проблемы не возникнет{249}.

Я проснулся в 7 утра, в 8 часов позавтракал, а в 9 часов мы пошли в посольство. Получили командировочные. Потом я отправился в кабинет резидента. Полчаса разговаривал с ним наедине и рассказал ему о своей поездке. Показал свой ежедневный маршрут. Показал брошюры, которые вы мне дали. Он все упаковал, позвонил при мне шифровальщику и все отослал.

Пеньковский переживал, что не мог сообщить имя начальника ГРУ лондонского центра. Имени его он не знал, а правила профессиональной этики не позволяли узнать об этом у резидента.

— Видите, что значит не показать мне всех фотографий, — пожаловался он. Если бы он увидел фотографии советских разведчиков, которые собрала спецгруп-па, он, вероятно, смог бы опознать человека, с которым встречался, и узнать таким образом имя начальника центра ГРУ{250}. Затем Пеньковский ушел и пообещал вечером вернуться.

В 21.15 Пеньковский пришел в 360-ю комнату, чтобы в четырнадцатый раз встретиться с Бьюликом, Кайзвальтером, Шерголдом и Стоуксом. Русский сделал несколько фотографий камерой «Минокс», чтобы попрактиковаться, и члены спецгруппы оценили его работу. Начало вечера он провел, организовав встречу между британским бизнесменом и сотрудником ГРУ в советском посольстве. Это было частью его работы, и тогда с помощью спецгруппы он получил бы по возвращении домой благоприятную оценку своей разведдеятельности во время поездки в Англию.

— Можем ли мы ненадолго прерваться? Нам надо поговорить о том, что предполагается сейчас{251}, — спросил Шерголд. Пеньковский устроился поудобнее и стал его слушать.

— Послушайте меня внимательно. Через десять — пятнадцать минут сюда придет высокопоставленный представитель Министерства обороны Великобритании. Он персонально докладывает лорду Маунтбаттену, министру обороны, — произнес Шерголд как можно более официально[31].

— Я знаю, кто это, — сказал Пеньковский.

— Я не знаю, что он будет говорить вам, но мне бы хотелось узнать то, что скажете ему вы, — продолжил Шерголд.

— Я только скажу несколько слов благодарности, а вы переведете.

— Считаю, что было бы логично начать с сути заявления, которое вы нам недавно написали, не слово в слово, конечно. Это было бы неплохим началом, — предложил Шерголд.

— Согласен, — сказал Пеньковский. — Все вполне логично.

— А затем вы можете сообщить о вашей искренности и желаниях. Не могу предсказать, каков будет ответ, но ему все о вас известно. Самое важное для вас — понять, что его положение таково, что он может дать вам полную гарантию относительно вашего будущего, относительно обещаний, которые вам дали мы, и подтвердить все вышесказанное, — сказал Шерголд.

— Большое вам спасибо, но ведь вы будете переводить, не так ли? — спросил Пеньковский.

— Конечно, буду, — сказал Кайзвальтер. — Только одно — чем медленней вы говорите, тем лучше вас переведут.

— Понял.

— Человека, который сюда придет, зовут сэр Дик Уайт, — сказал Кайзвальтер, но не объяснил, что сэр Дик является главой МИ-6[32].

— Я просто буду называть его господином. Да и вообще, я-то буду говорить по-русски, — сказал Пеньковский, зная, что оно переводится как «джентльмен» или «хозяин»{252}.

Пеньковский вернулся к вопросу о роли советских разведчиков в Великобритании:

— Поскольку вы уже знаете здесь (в советском посольстве) всех сотрудников КГБ, то было бы неплохо заниматься ими и в дальнейшем. Но не трогайте ГРУ. В будущем вы все о них узнаете, только не трогайте. Вы должны принять все меры предосторожности, чтобы я потом не пострадал. Давите лучше на КГБ. Зажмите их так, чтобы сняли резидента. Это значительно расстроит их деятельность, и они многое потеряют, пока приедут новые люди и смогут сориентироваться{253}.

Спецгруппа отметила, что между КГБ и ГРУ существует соперничество и что Пеньковскому хотелось дискредитировать «соседей».

В дверь постучали, и в комнату вошел сэр Дик Уайт в сопровождении одного из членов спецгруппы. В его коренастой фигуре чувствовалась сила, седеющие каштановые волосы были аккуратно зачесаны. Он был самоуверен, но не властен. Бремя власти сэр Дик нес спокойно и легко, и Пеньковский, несмотря на свою нервозность, быстро расслабился, увидев его. Шерголд представил сэра Дика Пеньковскому и спецгруппе. Сэр Дик заговорил, обращаясь прямо к Пеньковскому:

— Что ж, полковник, я должен передать вам сообщение от лорда Маунтбаттена, главы Министерства обороны Англии, — он остановился и попросил Кайзвальтера перевести.

Для начала должен вам сказать, — продолжил сэр Дик, — что лорд Маунтбаттен очень сожалеет, что не может увидеться с вами лично. Он просил меня передать вам это послание: «Меня ознакомили с клятвой верности, которую вы дали правительствам Великобритании и Соединенных Штатов, я восхищен твердой позицией, которую вы заняли, и мы осознаем при этом, что вы подвергаетесь большому риску. Я уже ознакомился с информацией, которую вы нам передали. Могу сказать, что она имеет огромную важность и высоко оценена в Свободном Мире»{254}.

Пеньковский ответил:

— Дорогой сэр, я очень благодарен вам и лорду Ма-унтбаттену за то внимание, которое вы мне сейчас оказываете. Это внимание со стороны лорда и с вашей стороны означает то, что вы меня признаете. Встаю под ваши знамена, полностью отдавая себе в этом отчет. Долгое время жил с надеждой на это. Сделал все, что мог, чтобы доказать свою преданность, честность и готовность бороться на вашей стороне до самого конца. За последние две недели мне посчастливилось обсудить с присутствующими здесь джентльменами много важных вопросов. Это были вопросы военного, стратегического и политического характера. Хочу честно сказать вам, что у меня хватит сил и здоровья, а также достаточно теоретической и практической подготовки, чтобы выполнить все новые поручения наилучшим образом, возможным в Свободном Мире.

Хочу заверить лорда и вас, что пройдет очень мало времени и вы узнаете меня еще лучше и даже, может быть, почувствуете ко мне расположение. Совсем недавно у меня была возможность обсудить задания, поставленные передо мной. Уверен, что выполню их, как подобает солдату. Клянусь вам как представителю правительства, что все выполню. Я хотел бы также выразить огромное желание, которое нес в своей душе и которое несу и поныне, — я думал об этом даже в Москве — я хотел бы присягнуть на верность моей королеве Елизавете II и президенту Соединенных Штатов господину Кеннеди, которым служу как солдат. Хотя, к сожалению, обстоятельства не позволяют мне сделать это теперь, но надеюсь, что в будущем буду иметь такое счастье{255}.

— Да. Хорошо, мне хотелось бы на это ответить, — сказал сэр Дик. — Во-первых, поскольку полковник Пеньковский возвращается обратно в Москву, прошу его быть осторожным, ведь он идет на большой риск. Но хочу, чтобы он знал: настанет время, когда ему придется покинуть Россию и устраиваться в западном мире, тогда все обязательства, которые мы взяли на себя в отношении него, будут с точностью выполнены.

— Мне все понятно, и я вас благодарю, — сказал Пеньковский. — Мне бы хотелось добавить еще два слова, если позволите. Прошу вас передать мою благодарность лорду Маунтбаттену, благодарность за внимание с его стороны. Мне хотелось бы поблагодарить за внимание и вас. Пожалуйста, выполните мою просьбу, чтобы в один из подходящих моментов лорд передал Ее Величеству королеве, что силы ее увеличились еще на одного человека — полковника, который работает в Москве, в советском Генеральном штабе и который выполняет специальные поручения, но на самом деле состоит на службе у Ее Величества. Более того, передайте, пожалуйста, что я буду служить, точно выполняя инструкции, и что нахожусь в руках очень компетентных людей.

— В этом я уверен, — ответил сэр Дик. — Рад был с вами познакомиться.

Белое вино было разлито по бокалам, и сэр Дик предложил тост:

— Чтобы эта встреча произошла, вы провели вместе много времени. А теперь давайте все выпьем за здоровье полковника.

— Спасибо за ваше внимание и спасибо, что вы принесли мне такую удачу, — ответил Пеньковский.

— Вы понимаете немного по-английски? — спросил сэр Дик.

— Я знаю английский, как говорится, пятьдесят на пятьдесят или того меньше. Я был в Турции помощником атташе. Как это вы говорите? «Работающий начальник разведки». После этого у меня не было возможности улучшить английский, так как не было практики. Но обещаю, что в будущем я его усовершенствую.

Сэр Дик улыбнулся и сказал:

— Теперь, когда вы стали полковником армии Соединенных Штатов, это необходимо.

— Вам придется также выучить и американский, — пошутил Шерголд.

— Я вижу, вы очень выносливы — после такой интенсивной работы все еще на ногах, — сэр Дик сделал Пеньковскому комплимент.

— Да, мы много работали, да еще делегация, о которой надо заботиться, поездки. Мы частенько работаем до 2 ночи. Нам нужно решить серьезные вопросы, а это важнее, чем здоровье{256}.

— Мне бы хотелось, чтобы лорд Маунтбаттен, сэр Дик Уайт и кураторы, которые занимаются мною и которые будут получать от меня материалы, знали, что до самого конца я буду служить честно, преданно и решительно. У меня такой характер, и я уверен, что у меня хватит на это сил.

— У нас создалось такое впечатление о вас, и мы в этом твердо уверены, — сказал сэр Дик.

— Спасибо. Попытаюсь оправдать ваше доверие.

— Думаю, что вы совершенно точно изъявили ваше желание, и я уверен, что мы целиком и полностью его поняли.

— Мне очень приятно слышать эти слова, и, как солдат, я охотно их принимаю, — успокоенный и радостный, ответил Пеньковский.

— А теперь, если позволите, должен вас оставить. Желаю вам удачи в выполнении ваших задач. Всего хорошего, господа.

Шерголд проводил сэра Дика из комнаты{257}.

— Я все правильно сказал? — спросил Пеньковский.

— Да, все прекрасно, — ответил Кайзвальтер. — Не переборщили.

Когда Шерголд вернулся в номер, Кайзвальтер сказал ему:

— Наш друг горит желанием узнать, какое впечатление он произвел на сэра Дика.

— Замечательное, — ответил Шерголд.

— Я попытался все выразить кратко и честно, — объяснил Пеньковский.

— Все было прекрасно, и я уверен, что лорд Маунтбаттен сообщит о вас Ее Величеству, — сказал Кайзвальтер.

— Это обязывает меня работать еще больше. А кстати, не является ли лорд Маунтбаттен дядей принца Филиппа, и мама у него случайно не русская? — спросил Пеньковский.

— Принц Филипп, — стал объяснять Шерголд, — из греческой королевской семьи, в которой сочетались браками с русской царской семьей, и бабушка королевы была родственницей (последнего) царя{258}.

Казалось, Пеньковский был вполне удовлетворен. Он попросил о встрече с королевой Елизаветой, но ему сказали, что это невозможно. Пеньковский пожаловался Бьюлику и Кайзвальтеру и спросил, трудно ли будет ему встретиться с американскими высокопоставленными особами, имея в виду президента Кеннеди. С помощью Дика Хелмса Бьюлик договорился о встрече Пеньковского с генеральным прокурором Робертом Кеннеди, если Пеньковский приедет в Соединенные Штаты, но о встрече с президентом Кеннеди и речи быть не могло. Сэр Дик был подачкой англичан, чтобы удовлетворить желание Пеньковского быть признанным высокопоставленными особами британского королевского дома.

Снова вернулись к работе, и Кайзвальтер попросил Пеньковского объяснить систему нумерации советских военных ракет. Это побудило Пеньковского добавить: у Варенцова и Москаленко есть свои персональные самолеты ИЛ-14, а у Варенцова — «свой железнодорожный вагон. Его обслуживают два проводника, и иногда он перевозит в нем свою семью, чтобы сэкономить на дороге»{259}.

У Кайзвальтера был длинный список вопросов, приготовленных ЦРУ в Вашингтоне и Леонардом Маккоем в Лондоне. Темы были разные — от информации по контрразведке до попыток понять хрущевские мысли и намерения.

— Что подразумевал Хрущев, когда говорил в начале 1960 года, что разработано новое фантастическое оружие, которое намного опаснее МБР? — спросил Кайзвальтер.

Пеньковский пояснил американцам, что, когда Хрущев говорил о достижениях, он имел в виду только исследовательские проекты, которые находятся в стадии разработки, — от ядерного реактора до ракетоносителей.

— Он дал задание разработать новую ракету с атомным топливом в системе силовой установки. Над этим интенсивно работают, и на разработку топлива, основанного на атомной энергии, выделяются огромные материальные средства, — объяснил Пеньковский{260}. — А еще параллельно с этими разработками предпринимаются шаги по созданию высококалорийного топлива, одним из компонентов которого является бор.

— Вы когда-нибудь слышали, что среди ваших агентов или агентов КГБ есть очень ценный американский, английский или канадский шпион? — спросил Кайз-вальтер.

— Мне точно известно, что в руках советской стратегической разведки находятся и американцы, и англичане, и французы, и немцы. Другой вопрос, как оценить степень их важности. В Турции у некоторых кандидатов на вербовку были очень низкие оперативные способности, и все же было приказано их вербовать. Никто не рассчитывает на то, чтобы завербовать высокопоставленного генерала.

— Это все о ГРУ?

— Да.

— А о КГБ?

— Конечно же, и у них есть. КГБ берет деньги для оплаты агентов в оперативных фондах. У нелегалов — своя собственная сеть. Они не всегда используют уроженцев данной страны, а пользуются и людьми, приехавшими из третьих стран. Скоро я передам вам полный список действующих агентов, в основном на Цейлоне{261}. — Пеньковский узнал об агентах на Цейлоне, готовясь на пост военного атташе в Индию.

— Мы их не тронем, — сказал Кайзвальтер.

— Предположим, я не приеду к вам еще два года?

— Если действия против них в какой-либо мере поставят вас под угрозу в течение этих двух лет, то предприниматься против них ничего не будет, пока вы не приедете.

— Понимаю{262}.

Бьюлик задал Пеньковскому вопрос о том, не слышал ли он о каких-либо технических средствах, которые используются в Москве против иностранных посольств.

— Не только не слышал, но и видел. Многое было скопировано с вашего оборудования. У них тонкие мембраны, около пяти миллиметров толщиной, используемые как микрофоны, которые можно прилепить к стене. К передатчику, который ведет перехват, проходят провода. Вообще-то, это скопировано с тех устройств, которые установили американцы и которые были обнаружены{263}.

Теперь я хочу обратить ваше внимание на один важный момент. Все многочисленные советские служащие в американском, британском, канадском посольствах — все без исключения — докладывают в КГБ. Например, моя тетя Елена Яковлевна Шевцова, долгое время проработавшая в посольстве Афганистана, была информатором КГБ. Это сестра моей матери, она уже на пенсии. Она работала там экономкой и няней. Она ненавидела это занятие (шпионство), но ей угрожали, и одним из заданий было сделать отпечатки с ключей. Ее сын Игорь был болен, и ему разрешили наблюдаться в их поликлинике, тем самым еще больше привязав ее к себе. Она была доброй женщиной. Она работала в посольстве до начала войны, а после была переведена в посольство Италии. Она всегда жила в страхе и обо всем рассказывала моей матери. Нас это очень тревожило, поскольку любой казус с КГБ отразился бы на нас. Мы очень обрадовались, когда два года назад она ушла на пенсию{264}.

В Турции мы никогда не использовали местных электриков или уборщиков, только русских. Но здесь, в Москве, у вас очень много местного обслуживающего персонала. У каждого свое задание от КГБ, и каждый обязан докладывать. Почему бы вам не сократить число этих людей и не привлечь ваших собственных уборщиков? Нет ничего стыдного в том, чтобы ради вашей собственной безопасности мыть пол на этажах. Так нет же, вам приходится всегда привозить так много сотрудников, и каждый ищет какую-нибудь крупицу информации, за которую можно получить деньги. Исключений почти не бывает. И часто ваша доброта по отношению к некоторым людям служит плохим целям. Уж можете быть уверены, что я знаю об этом, поскольку мою собственную тетю заставили работать на КГБ в иностранном посольстве[33]{265}.

С того самого времени, как был запущен советский спутник, в 1957 году, Хрущев стал во всеуслышание хвастаться советским ядерным превосходством. В ноябре 1959 года он сказал, что у Советского Союза «такой запас ракет, такое количество атомных и водородных боеголовок, что, если на нас нападут, мы сможем стереть с лица земли наших потенциальных врагов»{266}. Хрущев утверждал, что один завод производит 250 ракет в год. Он сказал группе журналистов Херста: «Нас не запугаешь, да мы и не боимся. Экономика наша процветает. Наши ракеты производятся как сосиски — сходят с конвейера одна за другой»{267}.

Кайзвальтер затем попросил Пеньковского рассказать о заводе, которым так хвастался Хрущев. Он ответил, что Советский Союз может в широких масштабах производить ракеты для космических исследований, но массового конвейера баллистических ракет еще нет.

Пеньковский посмотрел фотографии прошлогоднего первомайского парада, чтобы показать, были ли там какие-нибудь новые ракеты, и узнал тактическую ракету «земля — земля» для наземных войск, ракету ПВО СА-2, взрыв которой не дал У-2 Пауэрса выполнить свою миссию, и СС-1, баллистическую ракету среднего радиуса действия{268}.

Кайзвальтер продолжал задавать вопросы по списку и спросил о мощности атомной бомбы, которую может нести самолет. Пеньковский ответил, что слышал, что это может быть бомба мощностью в пятьдесят килотонн{269}.

— А вы имеете какое-нибудь представление о том, каким образом атомная боеголовка укрепляется на ракетах? — спросил Кайзвальтер.

Пеньковский вспомнил технические подробности, о которых слышал на лекциях по ракетам в академии имени Дзержинского. Они обсудили также допустимые температуры для ракет, особенно то, как могут подействовать низкие температуры на их функционирование{270}.

По этому поводу Пеньковский сообщил следующее:

— Вы не могли засечь все испытания атомного оружия. Маленькие взрывы производятся в глубоких шахтах. Вы могли засечь их как показатель слабого землетрясения, но это не было сейсмическим проявлением. Вы должны были понять, что производится большое количество испытаний, но с зарядами очень малой мощности. После этих испытаний мы следим за тем, что появляется в прессе, например ТАСС, и, за редким исключением, об испытаниях не говорится ни слова. Научная экспериментальная работа в этом направлении бурлит, как гейзер. Все это происходит в центральной части Советского Союза, ближе к южным республикам. А все разговоры по поводу прекращения испытаний ядерного оружия — настоящий блеф. Хрущев избавится от всех ученых, как только они прекратят испытания. А почему испытания все еще проводятся? Потому что существует еще много проблем, которые необходимо решить. Это делается потихоньку в малых масштабах{271}.

Информация Пеньковского об испытаниях ядерного оружия представляла большой интерес для правительств Соединенных Штатов и Великобритании и помогла западному сообществу установить новые критерии контроля за ядерными испытаниями. Его сведения, полученные из разговоров с друзьями-военными, оказались точны почти во всех случаях. Только в одном случае — когда он доложил, основываясь на каких-то слухах, о провале советского космического полета — его информация не подтвердилась. Всего лишь однажды его донесение не было представлено для ознакомления американской разведке.

Пеньковский рассказал о членах своей торговой делегации, ласково называя их «мои маленькие кролики»: «Купил им вчера в посольстве пять блоков сигарет. Они так обрадовались, что чуть меня не зацеловали. Они меня боятся».

Кайзвальтер воодушевил Пеньковского:

— Вы очень хорошо держались во время встречи с сэром Диком Уайтом.

Ушел Пеньковский в 12.05 ночи.

На следующий день, 4 мая в 14.20 Пеньковский постучал в 360-й номер гостиницы «Маунт Роял». Его приход не был запланирован, и в комнате были только Бьюлик и Шерголд. В своем почтовом ящике Пеньковский обнаружил записку: ему кто-то звонил. Но он не мог понять, кто ее написал. Это была не единственная причина, которая побудила его прийти в неурочное время.

— Я забежал на несколько минут, чтобы сказать вам о двух вещах. Во-первых, мне надо сделать вам очень важное сообщение.

Сотрудник ГРУ советского посольства в Лондоне сказал Пеньковскому, что собирается в посольство Пакистана на встречу с одним агентом.

— Шаповалов должен встретиться сегодня с этим агентом и другими сотрудниками пакистанского посольства. За ним надо следить. Он сказал мне сегодня, что вошел в контакт с одним английским коммунистом и хочет его завербовать. Просто понаблюдайте за ним. Их заметить легко.

Шаповалов должен приехать в пакистанское посольство в 19.00 в машине с номерным знаком 462, сказал Пеньковский. Шерголд повторил номер, чтобы не ошибиться.

— Правильно. Сумма цифр номера — 12 — так легче запомнить, — сказал Пеньковский.

Члены спецгруппы договорились, что против сотрудника ГРУ не будет предпринято никаких действий. Если бы офицера ГРУ выдворили из страны за нелегальную деятельность, то дальнейшее расследование или пересмотр дела мог бы вывести на Пеньковского.

Пеньковский попросил также выяснить, что за телефонный номер был ему передан. Он представить себе не мог, кто звонил, и забеспокоился. Американец и англичанин поняли друг друга без слов — было решено определить звонившего. Шерголд соединился со своей конторой, чтобы засечь этот номер. Бьюлик позвонил остальным членам американской спецгруппы, и после небольшого обсуждения этот таинственный номер был найден в телефонном справочнике Лондона — он принадлежал ТАСС. С ТАСС связался Винн, чтобы разрекламировать делегацию Пеньковского. Сотруднику ТАСС нужно было только подробнее узнать о деятельности делегации. Пеньковский расслабился и поехал в советское посольство{272}.

Остаток дня Пеньковский провел с Винном, который нашел время, чтобы отвезти Пеньковского на урок танцев. Пеньковский сказал, что после вечера, проведенного в кабаре, ему требуется отдых. В 20.10 он был готов в пятнадцатый раз встретиться со спецгруппой в 360-м номере. Первая часть встречи была снова потрачена на разбор пробных фотографий, которые были сделаны Пеньковским камерой «Минокс». Присутствовал даже фотоинструктор МИ-6, который показал, как можно улучшить качество фотографий, когда не хватает света. Инструктор показал Пеньковскому, как сделать так, чтобы не застревала пленка, и как предотвратить двойную экспозицию.

Поработав с фотокамерой, Пеньковский рассказал членам спецгруппы о домыслах, которые он услышал в тот день в советском посольстве. Суд в Лондоне над советским шпионом Джорджем Блейком, сотрудником МИ-6, стал настоящей сенсацией во всем мире. Дело Блейка доставило британскому правительству немало хлопот, и, хотя предпринимались попытки принизить его роль, суровое наказание (сорок два года лишения свободы) означало, что он нанес серьезный ущерб, выдавая КГБ британские секреты и сотрудников разведки.

— Я слышал, что сотрудники посольства находятся под большим впечатлением, узнав о приговоре в сорок два года, о чем уже уведомили Москву. Это очень суровый приговор. Я знаю, что несчастному, который получил это наказание, тридцать восемь лет. Отбыв сорок два года в тюрьме, он выйдет на свободу восьмидесятилетним стариком. Это ужасно! Из центра пришел приказ работать очень серьезно и соблюдать безопасность.

— Это сегодняшний приказ? — спросил Шерголд.

— Да, посольство проинформировало Москву вчера. Теперь у них очень плохое настроение. Говорят, что это отобьет охоту у людей работать на нас{273}.

Пеньковский снова заговорил о своих отношениях с Винном, и снова возникли трудности, поскольку Винн был всего лишь связным и курьером, а не сотрудником МИ-6, знакомым со всеми оперативными секретами или с тем, что Пеньковский посылает на Запад.

— Я хитрый. Кажется, что смотрю на вещи просто, но все понимаю, — сказал Пеньковский. — Винн чувствует сейчас, что у меня куча денег, что меня хорошо вознаградили. Он все намекает на то, что я должен «зарядить» и его. Прошу вас поговорить с ним — хорошо, по-дружески поговорить. Объясните ему, что ему хорошо заплатят, что если он будет и дальше со мной работать, то у него всего будет вдоволь, даже в будущем.

Шерголд и Кайзвальтер согласились с Пеньковским.

— Вы должны ему так сказать: «Пеньковский — щедрый парень, но денег у него брать не надо». Так он не подумает, что я жадный{274}.

Хотя Пеньковский говорил, что уже не является коммунистом, его образ мышления все еще подчинялся моральным ценностям коммунизма: если у кого-то денег больше, чем у соседа, значит, он должен заниматься чем-то нелегальным. Вместо того, чтобы посоревноваться с богатым соседом, его, следуя основам коммунистической морали, нужно привести к общему знаменателю. Быть жадным в советском обществе означало быть морально коррумпированным и вести себя антиобщественно.

Пеньковский повторил те причины, которые побудили его в первый раз подойти к Винну в Москве, коротко заключив:

— Сначала Винн не хотел этого делать. Испугался. Да как испугался! Как я его умолял и убеждал! Но, конечно же, он понимал, что, если все будет успешно, его озолотят. В конце концов, он торговец, и вы должны это понять{275}.

— Мы позаботимся о нем, и все будет в лучшем виде. Вы сами сказали, что обрадовались, когда увидели его, — сказал Кайзвальтер, пытаясь умиротворить Пеньковского. Но еще минут пять Пеньковский все стоял на своем.

— Он удовлетворен. Ему хорошо заплатили, и он вполне счастлив, — повторял Кайзвальтер.

— Клянусь, я прав, — ответил Пеньковский, зная, что чувствует Винн на самом деле. — Я, по-моему, сказал ему в Москве: «Если у меня все получится, то и у вас все получится». А теперь он думает, почему я изменил свое мнение. Это очень важно.

И особенно важно решить это, поскольку я собираюсь встретиться с ним в конце мая. Успокойте его завтра, скажите, что Пеньковский добрый человек.

— Мы скажем ему, что запретили вам давать ему деньги, — сказал Кайзвальтер.

— Правильно. Скажите, что запретили!

— Хорошо, — добавил Шерголд ради успокоения{276}.

Кайзвальтеру не терпелось покончить наконец с разговорами Пеньковского о Винне.

— Послушайте, вы здесь уже полчаса. У нас очень важная программа. С фотографиями можно закончить в следующий раз. Мы выполняем сейчас оперативную инструкцию, что и как должно быть сделано. Потом я все объясню. Сначала в общих чертах, потом подробно о главных заданиях, которые вам поручат, — сказал Кайзвальтер{277}.

— Это историческая комната. Когда-нибудь здесь повесят мемориальную доску, — ответил Пеньковский{278}.

Кайзвальтер показал Пеньковскому, как слушать радиошифр и как вписывать шифрованные цифры в простой языковой текст. В 21.00 Пеньковский пошел на ужин со своей делегацией в «Маунт Роял». А через час вернулся, предупредив своих «кроликов», что отключает телефон и ложится спать.

Первым важным делом в тот вечер для Пеньковского было подобрать по цвету зубы, чтобы заменить шесть поврежденных вставных зубов. У него были выбиты зубы, когда во время войны он попал под бомбежку. Материал, из которого делали вставные зубы в Москве, был низкого качества и недолговечным, сказал Пеньковский, довольный выбором цвета образцов. Посоветовавшись с членами спецгруппы, он выбрал цвет, который больше всего подходил под его настоящие зубы{279}.

Поскольку стоматология в Москве была на низком уровне, было принято, что советские чиновники, путешествующие по загранице, могли посетить стоматолога, одобренного КГБ, поэтому новые вставные зубы Пеньковского ничьего бы внимания в Москве не привлекли.

Кайзвальтер перешел к подробным инструкциям по поводу новой встречи Винна и русских в Москве. Было установлено точное время, когда Винн сможет пойти в английское посольство заранее и взять для Пеньковского материалы, чтобы не держать их у себя в номере.

Были также обсуждены возможности встреч с агентами и передачи материалов. Спецгруппа даже выработала опознавательный сигнал: если на каком-либо приеме Пеньковский встретит американца или англичанина с заколкой для галстука, на которой будут красные камни, и если Пеньковскому передадут привет от Чарльза Пика и его супруги, значит перед ним тот человек, который нужен. Бьюлик, купивший несколько одинаковых заколок, показал их Пеньковскому, чтобы он знал, что следует искать.

Пеньковский также мог перебросить пакет через стену «Дома Америки» в 22.00 в первую субботу месяца начиная с июля 1961 года. Запасное время — в воскресенье, следующее после первой субботы, в то же время.

— Это там, где стена подходит к зданию в Турча-ниновском переулке, — объяснил Кайзвальтер, имея в виду место, которое раньше предложил незадачливый американский сотрудник ЦРУ «Компас». К этому времени в Вашингтоне признали важное значение работы Пеньковского, и ЦРУ связалось с Государственным департаментом на уровне помощника государственного секретаря У. Алексиса Джонсона, который телеграфировал в посольство в Москве, требуя помощи. Посол Томпсон только что узнал о высокопоставленном советском источнике; по уже предпринятым Пеньковским рискованным шагам он понял, что речь идет о нем. Больше Пеньковского не считали потенциальным провокатором, но имя его тщательно скрывалось в посольстве от всех остальных{280}.

Британцы же разработали другой сценарий для связи с Пеньковским в Москве. Шерголд сказал Пеньковскому, что он должен встретиться с женой британского дипломата, когда та будет гулять с детьми в парке. Кайзвальтер попросил Шерголда:

— Можете сказать ему, что мы придумаем для нее лучшее место. Мы сфотографируем ее с детьми в парке, так, что он узнает женщину, детей и коляску, а также то место в парке, где они будут играть.

— Очень хорошо, — сказал Пеньковский.

— А какой день вам удобнее всего? — спросил Кайзвальтер.

— Для этой операции — воскресенье. Это мой выходной, — ответил Пеньковский{281}.

Затем Пеньковский снова принялся рассматривать фотографии сотрудников ГРУ и КГБ, сообщая подробности их биографии, пока наконец не пришло время расходиться, — это было в 01.15 5 мая. Члены спец-группы выпили на прощанье по бокалу белого вина, закончив, таким образом, встречу, которая продолжалась три часа пятьдесят пять минут. В записи о встрече было написано: «Все участники принципиально решили пить только слабое белое вино во время встреч. Это помогало утолять жажду, которая усугублялась сидением в жарком, душном, прокуренном помещении часами. Окна приходилось держать закрытыми, чтобы разговор не могли подслушать» {282}.

О новой встрече договорились на 21.00. Пеньковский снова от имени делегации похвалил Винна за отличную организацию. Их приглашали несколько раз на обеды и ужины, в связи с чем они могли сэкономить свои командировочные и потратить какие-то деньги на подарки и покупки для себя.

— Это помогло мне «купить» группу. Все очень довольны, — сказал Пеньковский.

— Вы приобрели все необходимое? — спросил Кайзвальтер.

— Нет. Мне нужно купить еще кое-какие подарки. Завтра у меня будет на это время.

— У вас уже есть подарок Варенцову? — спросил Кайзвальтер.

— Да, замечательный.

— Это будет от госпожи и господина Пеньковского и от нас, — сказал, засмеявшись, Кайзвальтер. — Завтра у вас останется время походить по магазинам. Вам не помешает купить несколько лишних подарков{283}.

Пеньковский и Кайзвальтер чокнулись бокалами.

— Теперь все, — сказал Пеньковский. — Послезавтра попрощаемся. Все правильно: я получил деньги и для оперативного, и для личного пользования. В конце концов, ведь и подарки куплены для оперативного пользования.

— Да, конечно, — согласился Шерголд.

— Не думаю, что буду звонить ей сегодня вечером. Устал. Сегодня проезжал мимо ее дома. Я действительно от нее без ума, — сказал Пеньковский, вспомнив о Зэф, женщине, которую встретил с Винном в кабаре. — Она была очень искренна, просто исключительно. Два часа пролетели незаметно. Она даже была удивлена, что я так скоро ухожу. Опытная девочка. Я спросил ее, почему она не замужем. Она из хорошей семьи и прекрасно живет, — Пеньковский вспомнил, что члены спецгруппы должны собраться снова в 21.00, и вышел{284}.

Пеньковский провел весь день в советском посольстве, проверяя счета своей делегации, а после отправился с Винном по магазинам. В 360-ю комнату гостиницы «Маунт Роял» он пришел в 21.05 на свою последнюю рабочую встречу со спецгруппой.

— Ну, теперь-то вы уже все сделали? — спросил Кайзвальтер.

— Нет еще. Попрошу вас кое в чем мне помочь. Я сделал все для себя и всем купил подарки — в этом отношении все замечательно, — сказал Пеньковский. — В 18.30 я заехал к Винну домой. Он сказал: «Давай выпьем на прощанье». Затем он сказал: «Мы с женой приедем попрощаться с делегацией». Мы выпили бокал или два. Я позвонил от Винна и сказал, что мы приедем через десять минут, — все уже ждали в гостинице. Пришла миссис Винн, мы пошли в бар, посидели несколько минут и выпили еще. Затем они ушли. Я пошел к себе в номер, взял несколько фотографий и проспектов тех мест, где мы были; другие отправились паковаться, а я пришел к вам.

У меня с Винном был разговор. Он сказал мне, что говорил с вами и получил какие-то инструкции. В отношении денег я сказал, что в основном работаю бескорыстно и деньги мне давать не нужно... Знаете, когда необходимо говорить по-английски, я понимаю Винна очень хорошо. «Ладно, — сказал он. — Я сделаю все, о чем меня попросят, только мне нужны деньги». Поэтому настроение у Винна не такое уж и плохое.

— Прекрасно, — ответил Кайзвальтер{285}.

Пеньковский попросил устроить так, чтобы в аэропорту Хитроу не проверяли багаж у членов делегации, и Шерголд пообещал, что за перевес заплатит Винн.

Как только снова было произнесено имя Винна, Кайзвальтер обратился к Пеньковскому и сказал:

— Умоляю вас, ничего не обещайте Винну. Не нужно обещать ему то, что трудно будет выполнить. Как видите, это очень действует на него.

Пеньковский все еще был озабочен своими отношениями с Винном и тем, как Винн поведет себя в Москве. Он снова начал было объясняться, но Кайзвальтер прервал его:

— Можете успокоиться на этот счет. Вы сами знаете, что предприняли все необходимые шаги.

— Ладно, хватит про Винна, — сказал Пеньковский, кивнув головой{286}.

Пеньковского также беспокоило поведение британского эксперта, которого порекомендовал Шерголд и которого Пеньковский познакомил в советском посольстве с сотрудником ГРУ. Во время встречи Пеньковский попросил британского эксперта написать статью о тугоплавкой стали, которую можно было бы опубликовать в Советском Союзе.

— Я сказал ему, что у нас часто печатаются статьи иностранных авторов по техническим вопросам. Он сказал: «Я подумаю. Мне известно, что один из ваших ведущих специалистов занимается тугоплавкими сталями, предназначенными специально для ракет». Почему он сказал, что именно для ракет?

Пеньковский был раздражен, потому что упоминание о ракетах насторожило сотрудника ГРУ. Его беспокоило то, что его коллега по ГРУ мог заподозрить что-то неладное в отношении британского эксперта.

— Он специалист по ракетам, он так думает, — сказал Шерголд, объясняя ответ эксперта.

— Он простой смертный. У него нет особых допусков, которыми располагаем мы или вы. Он не разведчик, — добавил Кайзвальтер{287}.

— Следующее, — продолжал Пеньковский. — Вы приготовили вторую камеру «Минокс»?

— Вам передаст ее Винн в Москве, — сказал Шерголд.

— Я не хочу держать дома два фотоаппарата. Я подумаю об этом, — сказал Пеньковский.

— Мы сможем положить «Минокс» в тайник, — обратился Шерголд к Кайзвальтеру, имея в виду тайник, который указал Пеньковский.

— Вы дали мне пленки на тысячу кадров, — сказал Пеньковский. — Задание номер один для меня — Боевой устав. Это очень важно и интересно. Одна брошюра написана Главным маршалом артиллерии Ва-ренцовым — в ней дана современная оценка ракетных сил. Это теория — там нет описания ракет и их массового применения в военных операциях. Хорошая брошюра. Совершенно секретная. Ее выдают только по предъявлению удостоверения. Если мне удастся ее снять, будет очень хорошо. Затем у меня будет основное пособие с лекциями по спецподготовке (разведке) .

Чтобы сфотографировать правила, в которых 250—270 страниц, с двумя кадрами на страницу, потребуется 500 кадров. Тогда у меня будет использовано больше половины. Меня волнует пленка. Потребуется дополнительная пленка, поскольку мне нужно будет перефотографировать еще одну книжку.

— Страница правил достаточно мала и поместится в один кадр, — сказал Кайзвальтер.

Разговаривая с Кайзвальтером по-английски, Шер-голд говорил о Пеньковском в третьем лице. Шерголд сказал:

— Надо, чтобы Винн передал ему побольше катушек с пленкой. Сколько пленок он должен получить от Винна, чтобы иметь запас на два-три месяца?{288} Мы передаем ему с Винном двадцать пленок. Когда он захочет передать отснятый материал? Может, он думает, что сделает это в конце июня или в июле, то есть после приезда Винна? А может, собирается посылать его каждый месяц или через месяц?{289}

— Давайте не будем ждать несколько месяцев, — ответил Пеньковский. — Я думал об этом. Вот мой план: до приезда Винна я постараюсь сделать как можно больше — кое-что у меня уже готово. На месяц вам работы хватит.

Вот о чем я думал, хотя раньше об этом не говорил. Есть один британский дипломат, который меня знает и который меня приглашал, когда я работал с делегацией Винна. Я знаком с ним и его женой, особенно хорошо познакомился, когда был у этого дурака — Ван Влие. Пусть ваш дипломат устроит какой-нибудь праздник и пригласит из Комитета человек десять. Скажем, в честь дня рождения сына королевы. Под этим предлогом он сможет организовать прием. Мне он понравился. Если бы он взял пленки и дополнительный материал, я бы ему все передал, конечно, с вашего разрешения.

— Нет, — твердо сказал Шерголд, не желая путать сотрудника посольства с сотрудником МИ-6 в посольстве.

— Нет? Значит, вместо него кто-то другой? — спросил Пеньковский.

— Да, другой. Наш человек, — ответил Шерголд{290}.

— Меня могут пригласить и к Ван Влие. Но работать с Ван Влие я не хочу, — сказал Пеньковский.

— Да и мы этого не хотим! — с радостью согласился Шерголд.

— Он два дня продержал мой пакет. После этого ему позвонили из Комитета. У Ван Влие есть секретарь-переводчик — я сообщил вам его имя — русский, который работает в Первом главном управлении (КГБ). Половину всех этих людей нужно выгнать. Это информаторы. Ван Влие, без сомнения, уже знает, что я шестнадцать дней провел в Англии. Он помнит о том, что я просил его сделать, — пожаловался Пеньковский.

— Он ничего не понял. Он ничего не сделал. Он полный идиот! — заявил Кайзвальтер.

— Он все понял. Он даже спросил меня, хочу ли я оставаться в Советском Союзе или собираюсь уехать, — настаивал на своем Пеньковский.

— Даже так? — озабоченно спросил Бьюлик.

— Это что-то новенькое, — сказал Майкл Стоукс, тоже обеспокоенный.

— Я рассказал ему о всех своих просьбах, и он все прекрасно понял, но вы правы — он полный идиот, — сказал Пеньковский{291}. Даже если Ван Влие и не ознакомился с информацией Пеньковского о ракетах, которую он просил его передать, канадский дипломат мог что-нибудь сказать неосторожно в адрес Пеньковского, что сделало бы Пеньковского политически ненадежным и могло скомпрометировать.

Шерголд повернулся к Кайзвальтеру и попросил его сказать Пеньковскому:

— Пусть ни при каких обстоятельствах он не пытается ни разговаривать с дипломатом, ни что-либо передавать ему (в британском посольстве). Если он устроит сотрудникам Комитета приглашение, то должен Действовать только в том случае, если узнает нашего человека.

— А что вы этому человеку скажете? — спросил Пеньковский.

— У него будет этот знак, — сказал Кайзвальтер, показывая заколку для галстука, которую дали Пеньковскому. Точно такая же будет у того, кто должен войти с Пеньковским в контакт.

— Скажите этому человеку, что я буду ходить по всем комнатам и на все смотреть — и на кухню пойду, и в туалет. Ваш человек должен за мной наблюдать. Я сделаю так, чтобы мы остались с ним наедине, и передам ему сверток с отснятой пленкой, — сказал Пеньковский.

— Это будет надежный человек, и больше никто не будет знать, — ответил Кайзвальтер.

— Как только у него будут пленки — дальше ваше дело. Дипломата уже предупредили, чтобы он молчал? Он знает все о тех двух британских бизнесменах, к которым я подходил, — объяснил Пеньковский.

— Я знаю, я уже все сделал, — сказал Шерголд.

— А Ван Влие не вмешается? — спросил Пеньковский.

— Нет, — твердо ответил Кайзвальтер.

— Харрисон (канадский геолог) тоже будет молчать?

— Обязательно, — сказал Кайзвальтер.

Пеньковский успокоился{292}.

Шерголд спросил: хочет ли Пеньковский «передать материалы на встрече в посольстве и будет ли он вообще общаться с женщиной с коляской»?

— Конечно же, — сказал Кайзвальтер, объяснив, что Пеньковский уже дал согласие встретиться с женщиной с детьми.

— Прекрасно, — ответил Шерголд. — Хотелось бы вернуться к вопросу о времени.

— Новые материалы будут поступать от меня каждый месяц — иногда в больших количествах, иногда поменьше. Но вы же не сможете каждый месяц приглашать меня на приемы в посольство. Меня могут приглашать австралийцы, англичане, канадцы и американцы — каждый по очереди раз в три месяца, без повторения, — сказал Пеньковский. Такое правило было заведено в Государственном комитете в отношении визитов в иностранные посольства{293}.

— А если вас будут приглашать в среднем раз в два месяца? — спросил Кайзвальтер.

— Нет. Я не хочу в течение двух месяцев держать материалы у себя, — сказал Пеньковский.

— Хорошо. Раз в месяц. Это все, что мне нужно было узнать, — сказал Шерголд. — Поскольку мы собираемся использовать летом женщину с коляской в парке, мне нужно будет ее проинструктировать, как часто ей придется там гулять.

После того, как Кайзвальтер перевел замечания Шерголда, Пеньковский сказал:

— Вот что я предлагаю: в первое воскресенье каждого месяца в разных местах, а в первый раз там, где я предложу, — напротив скульптуры Репина (на площади Репина напротив Кремля). Она сможет выйти с ребенком на прогулку вечером?

— Нет, это будет не совсем естественно, — сказал Кайзвальтер.

— И она сможет гулять с коляской только в непосредственной близости от того места, где живет. Она же не сможет, не взяв машину, гулять с коляской по всему городу, — добавил Шерголд.

— Разве она не прогуливается с ребенком перед сном? — спросил Пеньковский.

— Она живет в двух-трех кварталах от парка; она может гулять или сидеть в парке. Все будет происходить в парке. Но в каком? В том, что недалеко от ее квартиры, — твердо сказал Шерголд{294}.

— У меня вопрос, — заявил Пеньковский. — А что, если неожиданно у меня будет срочное сообщение? Как в том случае, когда маршала Рокоссовского послали на Кавказ, когда там был Варенцов, — все ракеты были готовы, чтобы открыть огонь по Турции. Если случится что-то в этом роде, как же я смогу промолчать? Подумайте, по какому каналу я смог бы вас информировать.

Пеньковский говорил об ответной реакции Хрущева на высадку американцев в Ливане в июле 1958 года, когда Рокоссовский был назначен командующим Закавказским военным округом, что означало советскую мобилизацию в ответ на попытку Эйзенхауэра захватить Ливан{295}.

— Предлагаю передать по этому поводу инструкции через Винна, — сказал Шерголд Кайзвальтеру. — Мы можем сказать ему, что оставили сообщение в тайнике, но не передали никаких инструкций по поводу возврата. Надеюсь, можно будет использовать телефонные звонки — позвонить в определенное время раз в неделю в назначенный день, чтобы он мог сказать нам, можно ли пойти и вынуть сообщение из тайника, но только раз в неделю. Также ему придется передавать раз в месяц более объемистый сверток — с пленками «Минокс». А раз в неделю сможет кратко о чем-то нас информировать. Надеюсь, что все это можно устроить, чтобы я смог с Винном послать необходимые инструкции.

— Все это очень хорошо, — сказал Пеньковский. — Но надо предвидеть — мало ли что случится? Маршалы и все остальные куда-то ездят — это ведь основа нашей работы. Может возникнуть такая ситуация. Рокоссовский, Варенцов и любой другой генерал все время наготове. Так как они были готовы стрелять по Адане (американская военная база в Турции).

— Винн привезет от нас сообщение, — сказал Шер-голд.

— Тогда обо всем договорились: мне скажут, когда все это делать, как связываться с вами в случае чрезвычайной важности, но только тогда, когда это действительно важные сведения — отстранение Хрущева или неизбежность начала военных действий.

Шерголд попросил Кайзвальтера перевести еще:

— Или, например, если он узнает, что едет в Канаду; тоже должен об этом сообщить — чем раньше мы узнаем, тем лучше сможем подготовиться.

Следующим вопросом в списке Кайзвальтера были состав, размер и местонахождение штаба Варшавского Договора, и Пеньковский начал говорить все, что ему известно о Генеральном штабе, чередуя ответы о местонахождении баз с анекдотами про маршалов и генералов. Кайзвальтер спросил о маршале Георгии Жукове, который считался одним из величайших полководцев второй мировой войны. Жуков был министром обороны с 1955 по 1957 год. В июне 1957 года старая гвардия членов Политбюро, которую возглавляли Георгий Маленков, Лазарь Каганович и министр иностранных дел Вячеслав Молотов, попыталась свергнуть Хрущева. Жуков помог Хрущеву доставить в Москву членов Центрального Комитета на военных самолетах, чтобы они смогли проголосовать за Хрущева и противостоять перевороту. Через четыре месяца Жукова наградили поездкой в Югославию. По возвращении он обнаружил, что снят с поста министра обороны, убран из Центрального Комитета и Президиума и обвинен в «авантюризме» и «бонапартизме». Никита Сергеевич не мог допустить, чтобы популярность Жукова превратила его в преемника Хрущева.

Пеньковский сказал, что у Жукова есть квартира в городе, но большую часть времени он проводит на даче по Рублевскому шоссе. Указом Совета Министров ему выдается пенсия в размере 550 рублей в месяц (495 долларов).

— И это все? — спросил Кайзвальтер.

— Это позор, — сказал Пеньковский. — По инструкции, маршал не имеет права уходить в отставку. Он считается активно работающим — как маршал Буденный (знаменитый герой-кавалерист), который ничего не делает, но зато у него есть свой кабинет в сером здании в Антипьевском переулке и адъютант в звании полковника. Иногда он приходит на лекции. Я его видел. У него есть вертушка, но он ничего не делает. Получает зарплату маршала. Со времени последней реформы это 1200 рублей в месяц (1080 долларов).

— Он выше Жукова по положению? — спросил Кайзвальтер.

— Да, — ответил Пеньковский. — Совет Министров решил отправить Жукова на пенсию. Я видел приказ. Если бы у меня был «Минокс», вы бы увидели его собственными глазами! Он был подписан Хрущевым и заверен министрами. В нем говорилось: «Министры СССР выразили согласие с просьбой Г. К. Жукова, маршала Советского Союза, об отставке». Специальной резолюцией можно убрать маршала или назначить генералиссимуса — а это и была специальная резолюция. До этого подобные резолюции были про Конева, Соколовского, Тимошенко, и, как и Жукову, им были .установлены пенсии в 550 рублей. У Жукова имеются сбережения. Будучи министром, он получал 2500 рублей (2250 долларов) в месяц и имел представительские. — Пеньковский перечислил, сколько получают военные других званий.

Маршал Варенцов получает 1000 рублей (900 долларов). До этого Варенцов получал 1200 рублей (1080 долларов), сейчас меньше. Сейчас все получают меньше. Всем урезали зарплату.

Начальник Генерального штаба получает 2000 рублей. Командующий какого-либо рода войск — маршал Советского Союза, как, например, Бирюзов — начальник ПВО, получает 1800 рублей. Хрущев сказал: «Они очень разжирели. Мы не можем плодить таких интеллигентов и капиталистов». И так далее. Маршал танковых войск — командующий — получал 1800 рублей, так же как и командующие, главные маршалы и маршалы СССР или главный маршал, возглавляющий род войск.

Когда умер мой тесть — откуда я и знаю обо всем в таких подробностях, — его жена получала 750 рублей. Вдова генерал-майора получала 500 рублей, а генерал-полковника — 1000. Теперь если умирает кто-то важный, вдова получает некоторую сумму. Но это не пенсия, а единовременное пособие для покрытия расходов на похороны. Моя теща живет на сбережения. У нее осталось 5000 рублей. Вот как они экономят миллионы на ракеты. Никакие жалобы не рассматриваются. Хрущев должен был сдохнуть, сволочь.

Пеньковский стал рассказывать членам спецгруппы один случай из военной жизни.

— Когда я учился в Ракетной академии, было довольно шумное дело против одного из наших офицеров, студента ракетного факультета. Однажды офицер пошел в кинотеатр «Ударник». Он увидел, как остановилась иностранная машина, и его на ломаном русском, затем по-английски спросили: «Где ”Дом Америки”?» Он сказал: «Я знаю. Сейчас покажу». Он сел в машину, сказав: «Поехали». Милиционер увидел, что машина дипломатическая, а в ней — человек в форме советского офицера. Машину остановили на первом же перекрестке, когда был красный сигнал светофора, и советского офицера выволокли. Его выгнали из академии и дали выговор по партийной линии. Это было сделано, чтобы больше никому неповадно было. А он только и хотел, что показать дорогу. Иностранцев в машине не задержали. Они ехали в «Дом Америки». Может, это были туристы.

— А туда может кто-нибудь приехать? — спросил Кайзвальтер.

— Да, — сказал Пеньковский. — Если остановить дипломатическую машину, а это нужно делать в каком-нибудь подходящем месте, как, например, у гостиницы «Украина», под мостом. Я знаю много мест, где можно остановить машину, и никакая милиция не заметит. А потом можно на большой скорости въехать в американское или английское посольство. Я знаю, однако, что из страны меня не выпустят. Будет объявлена тревога, что исчез офицер Генерального штаба, и все границы закроют! Во всяком случае, не думаю, что такая опасность существует.

— Но лучше знать заранее, что предпринять, — сказал Кайзвальтер.

— Конечно.

— Факт остается фактом — у нас нет самолетов, которые летают регулярно. Даже если бы они у нас были, экстерриториальностью обладает только посольство. Но это не значит, что мы не хотим помочь, — сказал Джо Бьюлик.

— Я вам вот что советую, — сказал Кайзвальтер, — если вы что-либо заподозрите, то попытайтесь под каким-нибудь предлогом добраться вместе с вашей семьей до Восточного Берлина.

— Меня не пустят, — сказал Пеньковский. — Если едет тысяча туристов, то это те, которые остались из десяти тысяч, когда девяти тысячам отказали.

— Если им станет известно, чем он занимается, ему не разрешат доехать даже до аэропорта, — вмешался Шерголд. — Но если он почувствует, что возникли какие-то подозрения, то необходимо срочно прекратить работу, чтобы они успокоились.

— В посольство ни при каких обстоятельствах я пройти не смогу, — сказал Пеньковский. — Меня сразу же схватят. Но если в случае опасности я смог бы в каком-нибудь подходящем месте остановить машину с дипломатическим номером...

— И куда бы вы поехали? — спросил Кайзвальтер.— В посольство? И затем? Начнутся обсуждения и разговоры, и вас потребуют выдать как советского гражданина. Лучше заранее определить план, по которому можно будет тайно добраться в безопасное место — к границе. Например, к финской, какая ближе.

Бьюлик обернулся к Кайзвальтеру:

— Джордж, мы с самого начала твердили, что безопасность — это самое главное. Пусть лучше мы не будем целый год от него ничего получать, чем станем рисковать его жизнью.

— А какой опасности я себя подвергаю? — спросил Пеньковский. — Я буду так аккуратно фотографировать, что никто и не узнает. Я ни с кем не буду связан, и никто не будет за мной следить, когда я пойду на оперативную встречу.

— Но, — сказал Бьюлик, — вы можете так увлечься тем, что делаете, что забудетесь и даже сами не будете слышать, как щелкает маленький «Минокс».

— Если он будет снимать, заперев дверь, тогда все в порядке. Но в другой ситуации этого делать нельзя, — сказал Шерголд, пытаясь внушить Пеньковскому оперативное правило.

Чтобы убедить своих собеседников, что он всегда и при всех обстоятельствах соблюдал меры предосторожности, Пеньковский сказал:

— Когда я писал о ракетах, я закрывал дверь и подставлял под дверную ручку стул, не палку, не стол, а стул. И делал это специально — закрывал дверь, — чтобы вечерние занятия меня не отрывали от дела. Говорил, что буду занят.

— Ну что ж, будем надеяться, что ничего не случится, — сказал Кайзвальтер.

В оставшееся время Пеньковский опознавал фотографии сотрудников КГБ и ГРУ и рассказывал о них, что знал. Когда с фотографиями было покончено, члены спецгруппы остались очень довольны. Было просмотрено 7000 фотографий из архивов ЦРУ, МИ-5 и МИ-6. На каждой было написано название страны и дата, когда этого человека видели в последний раз. Пеньковский узнал где-то 7—10 процентов, в основном сотрудников ГРУ. Также он узнал и сообщил кое-какие сведения о двухстах — трехстах сотрудниках КГБ{296}.

— Прекрасный набор фотографий, — сказал он.

Это опознание должно было помочь ЦРУ и МИ-6 в наблюдении за сотрудниками КГБ и ГРУ и выходе на их контакты. Контрразведка могла теперь заняться этими людьми с целью их вербовки или перебежки. Основа советских разведывательных операций за границей была выявлена.

Майк Стоукс налил белого вина и предложил выпить за Пеньковского. Камерой «Полароид» были сделаны общие фотографии и каждого в отдельности. Пеньковскому понравилось, как прошел его визит, и он сказал членам спецгруппы:

— Мы интенсивно работали и достигли плодотворных и ценных результатов. — Он сделал глоток вина, и это напомнило ему, как Хрущев переменил названия грузинских вин на номера, потому что вина были названы в честь грузинских князей. — Знаете, — сказал он, — здесь в гостинице есть одна очень милая девушка, но у меня не было времени с ней познакомиться. Она администратор. Я спросил ее, есть ли у нее фотография, она ответила, что нет. Я дал ей пять фунтов и попросил сфотографироваться. Она взяла деньги и сегодня утром дала мне эту фотографию и написала очень милое письмо. Она объяснила, что служащим гостиницы запрещено бывать на людях с посетителями и что она желает мне всего самого лучшего. Видите, на что я потратил свои последние фунты!

Члены спецгруппы подняли свои бокалы за Пеньковского и пожелали ему успеха и безопасности. Бьюлик попрощался с Пеньковским, и они обнялись. Пеньковский осторожно сложил все компрометирующие записки себе в карман. Бьюлик сказал, что эти встречи — только начало их долгого и плодотворного сотрудничества.

— Я совершенно спокоен, — сказал Пеньковский. — Пожалуйста, оберегайте меня. Обещаю выполнить все ваши задания. Буду продолжать работу до конца моих дней. Будем надеяться, что еще встретимся.

В 00.45 Пеньковский ушел к себе.

На следующее утро, 6 мая, в 10.15 Пеньковский забежал попрощаться перед отлетом в Москву со своими американскими и британскими партнерами.

— Мне так и хочется всплакнуть, — вздохнул Пеньковский. — В этой комнате мы решили много важных вопросов исторического значения. Сейчас трудно судить, насколько они важны. Время покажет. Мы хорошо поработали, и теперь пора отдохнуть.

И снова Пеньковский попросил американцев и англичан не «трогать» никого из сотрудников ГРУ в советском посольстве в Лондоне. Шерголд и Кайзвальтер пообещали, что не сделают этого.

— Даже если будет какой-нибудь прокол со стороны ГРУ, сделайте одолжение, посмотрите на это сквозь пальцы, — попросил Пеньковский. — А что касается «кэгэбешников», то их не щадите.

Пеньковский все еще не сделал всех необходимых покупок и попросил членов спецгруппы купить ему недорогую хрустальную люстру и два маленьких бра Для его квартиры. Он примерил пиджак Майка Стоукса и попросил хороший черный костюм для приемов такого же размера. Список того, что он не успел купить, он оставил членам спецгруппы: дешевый плащ для него и записи фокстротов для жены и дочери. Все это должен привезти Винн, когда приедет в Москву.

— Ну вот, теперь я вам сказал все. А что вы скажете мне?

— До свидания и удачи, — сказал Шерголд.

— Мы обо всем договорились. Давайте по-братски обнимемся, — сказал Пеньковский по-русски, обнимая всех по очереди и целуя в щеки.

— А сэр Дик просил меня передать вам особый привет, — добавил Шерголд между поцелуями.

— Думаю, что вы позаботитесь о деньгах, которые должны быть положены на мой счет, чтобы у меня что-то было, — сказал Пеньковский.

— Вы сможете даже получить небольшой пакет через посольство. Ну что ж, дорогой, передайте привет вашей семье и будьте здоровы. Скоро мы опять встретимся! — с чувством произнес Кайзвальтер.

— Спасибо, — ответил Пеньковский. Встреча заняла всего лишь пятнадцать минут перед отлетом, и он отправился в Москву с новыми заданиями.

Глава 9. Возвращение в Москву

Пеньковский вернулся в Москву 6 мая, в субботу, и, к радости семьи, провел выходные, раздаривая домашним привезенные из Лондона подарки. В понедельник, 8 мая он пришел в Комитет на улице Горького. В 21.00 он остановился у телефона-автомата в квартале от своей квартиры, снял трубку, опустил двухкопеечную монету и набрал номер 94-89-73, который ему дали в Лондоне. Он подождал, пока телефон прозвонит трижды, потом повесил трубку. Досчитал до 60 — ровно минута, — снова набрал номер и подождал, пока телефон прозвонит еще три раза — условный сигнал, что все нормально. Если бы что-то было не так, надо было дать пять гудков с тем же интервалом. Поездка в Англию была удачной во всех отношениях.

Англо-американская разведывательная группа снабдила Пеньковского достаточным количеством буклетов и брошюр о технологии варки стали в Англии, чтобы казалось, что он серьезно занимался промышленным шпионажем. Материалы, которые он собрал о британских производственных процессах, высоко оценили в Государственном комитете по науке и технике и в ГРУ. Пеньковский благодаря усилиям группы познакомил британского эксперта по стали, которого можно было использовать как источник информации, с офицером ГРУ, работающим в посольстве. Делегация успешно выполнила задания по сбору информации, и он получил превосходные рекомендации от резидента ГРУ в Лондоне. В лондонских магазинах Пеньковский разбазаривал направо и налево деньги ЦРУ и МИ-6, чтобы доказать, что он верный, понимающий друг. Своим коллегам он покупал лекарства, зажигалки и сувениры, более серьезные подарки — маршалу Варенцову. Жене своего шефа, Гвишиани, он подарил духи, пудру, помаду, колоду карт и несколько пачек сигарет. По приблизительным расчетам, подарки обошлись в 100 фунтов (280 долларов){297}.

Пеньковский занялся повседневными делами в Комитете, потом пошел в библиотеку артиллерийской команды в комплексе Министерства обороны на улице Фрунзе, где благодаря маршалу Варенцову у него был специальный допуск в спецхран к документам высшей секретности. Все выглядело так, будто Пеньковский готовит статью по ядерной стратегии для военного журнала. В библиотеке он загородил дверь стулом, чтобы его не застали врасплох, и сфотографировал документы с грифом «совершенно секретно». Список документов был составлен на встрече в Лондоне.

Через три недели, 27 мая, Гревил Винн вернулся в Москву. Официально он приехал на французскую торговую ярмарку, а также для того, чтобы договориться об ответном визите британских бизнесменов в Советский Союз. Самолет «Аэрофлота», на котором летел Винн, прошел над зелеными лесами Подмосковья и приземлился в аэропорту Шереметьево солнечным, но прохладным субботним днем. У Винна было три чемодана и сверток с зонтиками. В одном из чемоданов было то, что просил купить Пеньковский. Все, что хотел Алекс, — так звал его Винн — поместилось в этот чемодан, кроме хрустальной люстры и такого же канделябра к ней, которые были слишком большими.

Выходя из самолета и спускаясь по трапу, Винн забеспокоился: Пеньковского нигде не было. Однако, переходя от самолета к автобусу, который отправлялся к зданию аэропорта, Винн увидел Алекса, спешащего к нему через поле. Когда автобус остановился у здания аэропорта, Пеньковский предъявил пропуск, и Винн в рекордное время смог пройти таможню и иммиграционные формальности, не подписывая ни одного документа. Не проверили ни одного чемодана, и вопросов о том, что он везет, не было.

Выйдя из здания аэропорта, Пеньковский повел Винна к видавшей виды старой черной машине, в которой сидел пожилой водитель. Машина была загружена свертками, — все это, подумал Винн, было, вероятно, куплено на «черном рынке». Пеньковский представил шоферу Винна как своего друга, и они поехали прочь от города мимо белых берез, стоящих по обе стороны дороги. Проехав мимо большой белой дачи, окруженной прямыми высокими соснами, — бывшего загородного убежища начальника безопасности Лаврентия Берия — шофер объяснил, что чем более высокий пост занимал хозяин дома, тем больше был сам дом[34]. Они подъехали к деревянному домику, даче шофера, вышла его жена и помогла выгрузить из машины вещи.

Пока шофер занимался багажом и не мог их подслушать, Пеньковский улучил минуту и договорился с Винном о встрече тем же вечером в 22.30 у памятника Карлу Марксу около гостиницы «Метрополь», где остановится Винн. На обратном пути в город Пеньковский, продолжая показывать достопримечательности, передал Винну дипломат и три свертка, которые Винн положил в свой кейс. Все это было проделано молча и так, чтобы шофер не мог их увидеть в зеркальце заднего вида. Таким образом Пеньковский отправил первую партию кадров, отснятых на «Миноксе», — три непроявленные пленки.

Пока они ехали к «Метрополю», Винн дал Пеньковскому 6 бутылок виски, несколько пачек сигарет и укрепитель для волос, купленный в Копенгагене. Винн вежливо напомнил Пеньковскому, как в Лондоне тот вылил себе на волосы пузырек лосьона после бритья «Олд Спайс», что придало рыжим волосам едва уловимый пурпурный оттенок. Винн сказал Пеньковскому, что новым пузырьком укрепителя для волос пользоваться можно, но лосьон лить на голову не стоит.

Чтобы подъехать к «Метрополю», нужно было проехать через Красную площадь, мимо массивных стен Кремля. Очередь к мавзолею Ленина протянулась под Кремлевской стеной через площадь от Александровского сада. Винну это еще раз напомнило о том, как Советская власть воздействует на народ и как советские люди благоговеют перед Лениным. Пеньковский увидел молодоженов, пришедших возложить цветы к могиле Неизвестного солдата, одного из 20 миллионов жертв войны[35]. Советское радио, газеты и телевидение постоянно напоминали молодому поколению, что страна, чтобы защитить его, принесла в жертву свою кровь и достояние. Вторая мировая война была основной причиной, почему Советское государство так и не начало процветать.

Приехав в гостиницу «Метрополь», Пеньковский снова достал свои документы. Он предъявил письмо Государственного комитета с требованием, чтобы в гостинице к Винну относились с особой предупредительностью и чтобы всегда в его распоряжении была машина. Винн не преминул каждый день, посещая ярмарку, пользоваться этой машиной.

Когда Пеньковский уехал, Винн быстро распаковался и разложил свои вещи. Потом, не открывая кейса и не глядя, что дал ему Пеньковский, Винн отправился в британское посольство на условленную встречу с представителем МИ-6. От «Метрополя» до посольства рукой подать — через Красную площадь по Москворецкому мосту — набережная Мориса Тореза, 14, напротив Большого Кремлевского дворца. Винн вошел в комнату приемов, отделанную темным деревом, а потом его провели в офис московского представителя МИ-6, где он передал документы, полученные от Пеньковского. В свою очередь, он получил сверток с материалами, которые Лондон приготовил для Пеньковского. Винн передаст их тем же вечером в 22.30 на встрече.

Гревил Винн и офицер МИ-6 Родрик (Рори) Чисхолм во время встречи не разговаривали, чтобы их не записали подслушивающие аппараты, установленные КГБ в посольстве. Они общались друг с другом только знаками или с помощью записок, которые впоследствии сжигались.

Потом Винн вернулся к «Метрополю» и возле памятника Карлу Марксу встретился с Пеньковским. Они присоединились к гуляющим на проспекте, потом свернули в боковую улочку, чтобы обсудить свои планы. В завершение они поужинали в кафе у Большого театра. Пеньковский заверил Винна, что, если услышат, как они говорят друг с другом по-английски в такой ситуации, ничего страшного в этом не будет, потому что Государственный комитет уполномочил его заниматься Винном во время его пребывания в Союзе. «Нам хорошо бы встречаться не реже раза в день. Я видел ваше досье, разведка в вас не заинтересована. Считают, что вы "чистый коммерсант"». Конечно, ГРУ поручило Пеньковскому использовать Винна как источник информации — он должен был попросить его встретиться с советскими инспекторами, работающими в ГРУ, чтобы они смогли узнать что-либо о британской промышленной и оборонной технологии.

На обратном пути к «Метрополю» Винн передал Пеньковскому письмо и конверт с тремя тысячами рублей (2700 долларов). Винн, в свою очередь, получил письмо от Пеньковского, но, не прочитав, передал его на следующий день своему посреднику в британском посольстве. Шерголд скоординировал план операции с Бьюликом и штабом ЦРУ. Винн и Пеньковский выполнили свои задания, строго следуя инструкциям. В меморандуме британская группа дала ЦРУ следующую информацию: «Перед тем, как Объект (Пеньковский) уйдет из гостиницы от Винна, и перед тем, как Винн направится в британское посольство, Объект должен обговорить с Винном время и условия следующей встречи. В зависимости от этих условий Винн назначит время, когда он сможет забрать из посольства материалы для Объекта. Эти материалы должны находиться в распоряжении Винна в течение минимально возможного времени. В числе прочего ему передадут новую партию пленки «Минокс», специальный коротковолновый радиоприемник и инструкции по доставке дальнейших партий материалов»{298}.

Винн также показал Пеньковскому черно-белую фотографию Дженет Чисхолм, жены Ричарда Чисхолма, — фотографию он получил в британском посольстве. Миссис Чисхолм, посредник, будет в парке с тремя детьми — двумя мальчиками и девочкой (также изображены на фото), и ей он может передать материалы, а от нее получит инструкции и новую пленку. Винн не открыл Пеньковскому ее настоящего имени, а называл ее кодовым именем «Энн» и, чтобы легче было ее узнать, сказал, что у нее темные волосы и карие глаза. Винн показал Пеньковскому план сквера на Цветном бульваре около Центрального рынка и сообщил ему время, на которое назначена встреча с «Энн». Пеньковский должен был сидеть на скамейке у входа в сквер и ждать «Энн», а если она придет с детской коляской, подойти к детям и угостить их драже — конфетами в шоколаде со сладкой жидкостью внутри. Пеньковский Должен передать коробку «Энн», она положит ее в коляску под одеяло и достанет другую коробку драже, которую даст детям. Пеньковского — американцы называли его кодовым именем «Герой» — предупредили, что, когда он будет предлагать ребятишкам конфеты, он должен быть уверен, что их мать видит это. Встреча была назначена на 15.30 или около того.

Во время встречи Винн не выпускал из рук фотографию «Энн» и детей, и любому наблюдателю могло показаться, что Винн показывает Пеньковскому фото своей жены и детей. Пеньковский внимательно изучил фотографию, чтобы убедиться, что узнает «Энн» и ее детей, но фото себе не взял. Винн перед отъездом из Москвы вернул эту фотографию Ричарду Чисхолму в британском посольстве и заверил его, что не выпускал ее из рук, и, можно считать, никакого риска не было.

В 1961 году Дженет Чисхолм было тридцать два года. Она работала секретарем МИ-6 еще до замужества и знала о необходимости соблюдать осторожность. Был риск, что КГБ разоблачит Дженет Чисхолм, мать троих очаровательных белокурых ребятишек, как офицера МИ-6, но Шерголд решил, что игра стоит свеч. Молодая женщина была уравновешенной, спокойной, привлекательной, с острым умом, не способной на бессмысленные поступки. Она должна была встретиться с Пеньковским после отъезда Винна.

Винн и Пеньковский встречались каждый день. Присутствие Винна вселяло в Пеньковского уверенность. Он говорил Винну, что воспринимает его как «представителя королевы». В среду, 31 мая Винн встретился с Пеньковским и взял у него запечатанный конверт, который передал Чисхолму. В соответствии с инструкциями британской секретной разведывательной службы Чисхолм не открывал конверта. Он отослал его закрытой дипломатической почтой в Главное управление в Лондон. Винн сказал Чисхолму, что Пеньковский не уверен в четкости изображения на пленках, которые он передал 2 мая, потому что он фотографировал при разном освещении. 5 июня 1961 года Пеньковский передал Винну еще одно письмо и получил письмо от Винна.

6 июня Пеньковский поехал с Винном в аэропорт и еще раз проследил, чтобы того не затронули ни таможенные, ни иммиграционные формальности. Визит удался, и Пеньковский был удовлетворен{299}.

В записке от Пеньковского, которую Винн не прочел, было сказано: «1 июня я передам конфеты детям. Мне очень понравился способ связаться с леди, разработанный вами». Он ждал встречи с «Энн», чтобы передать информацию, поскольку с Винном нельзя было связаться в течение всего лета.

Он решил пока заняться сбором информации и передать ее Винну в конце августа, когда тот вернется в Москву. Пеньковский ожидал, что к концу лета материала будет достаточно. В записке американцам в Вашингтон британец, получивший письмо от Пеньковского из Москвы, сообщал: «В довершение к документам и пленкам он намеревается тогда же передать Винну небольшой оптический прибор, связанный с наблюдением или управлением ракетами»{300}.

Пеньковский подчеркнул, что благодаря материалам, которые он передаст Винну в конце августа, у его друзей появится куда больше работы. В связи с этим ему понадобится как минимум три недели провести в Великобритании во время запланированного в октябре визита советской делегации. За это время он бы ответил на все вопросы, которые захотят задать его друзья, и обдумал бы возникшие требования. Но Винн сомневался, можно ли найти резонные причины для того, чтобы визит делегации в тридцать человек длился три недели. Однако он был уверен, что сможет сделать так, чтобы визит длился по крайней мере недели две{301}.

3 июня 1961 года президент Кеннеди, после чествования его в Париже Шарлем де Голлем, прибыл дождливым субботним утром в Вену на двухдневные переговоры с президентом Хрущевым. Кеннеди с Хрущевым встречались в 1959 году, когда Хрущев во время визита в США посещал Комитет по иностранным делам Сената. Хрущев помнил, что Кеннеди пришел поздно, и у них не было возможности сказать друг другу что-нибудь кроме «здравствуйте» и «до свидания».

Их первая встреча в американском посольстве в 12.45 дня началась с комплиментов и осторожного словесного поединка. Позже Кеннеди заметил, что в Хрущеве, как ему показалось, внешняя шутливость сочеталась с внутренней яростью{302}. Оба считали, что борьба в Лаосе между силами, поддерживаемыми, с одной стороны, США и, с другой — Советским Союзом, должна быть остановлена, и согласились, что прекращение огня в Лаосе должно стать первоочередной задачей. Других деловых разговоров в Вене по Лаосу они не вели. В вопросе о запрете ядерных испытаний Хрущев требовал, чтобы испытания контролировались представителями трех групп стран — коммунистическими, нейтральными и западными, которые будут уполномочены принять только единодушно одобренные решения. Хрущев утверждал, что сам по себе запрет на испытания значит немного и надо принимать его в рамках всеобщего полного разоружения. Они топтались на месте. Кеннеди предупредил, что* пока не будет запрета на испытания, ядерное оружие будет распространяться и через несколько лет 10—15 стран будут его иметь. Хрущев настаивал, что Советский Союз не подчинится контролю, потому что расценивает контроль как шпионаж. Позже, в мемуарах, Хрущев признался, что отклонил запрет на ядерные испытания, не желая, чтобы Запад узнал о том, что на самом деле советская программа по ядерному оружию в 1961 году была в зачаточном состоянии{303}.

После бесплодной дискуссии о контроле над ядер-ным оружием они перешли к Берлину и ситуации в Германии, которая, как сказал Хрущев, была «невыносимой» и которую надо было изменить. Кеннеди ответил, что западные союзники оказались в Берлине, потому что победили во второй мировой войне. Берлин, по его словам, был для Соединенных Штатов вопросом первостепенной важности, и, если США уйдут из страны, американским обещаниям и обязательствам во всем мире никто больше не поверит. Отказ от Западного Берлина несомненно будет означать отказ от Западной Европы.

Хрущев настаивал, что через шестнадцать лет после второй мировой войны пора заключить с Германией мир. Если Запад откажется подписать договор, Советский Союз сделает это в одностороннем порядке. Такой документ положит конец вражде, объяснил он, и аннулирует все существующие обязательства, включая оккупационные права, административные институты и права прохода в Восточный Берлин. Восточная Германия станет полностью ответственной за свою территорию. В результате переговоров возникнет свободный город — Западный Берлин. Будет запрещено вмешательство в его внутренние дела, хотя необходимо достичь соглашения о проходе с Германской Демократической Республикой, западные войска при определенных обстоятельствах смогут войти в Западный Берлин, конечно, вместе с советскими войсками. «И если вы только попытаетесь вмешаться в эти планы, — добавил Хрущев, — начнется война».

Кеннеди не дрогнул. Он посмотрел Хрущеву в глаза и сказал: «Тогда, мистер Хрущев, будет война. Нас ждет холодная зима»{304}.

В 1948 году Сталин попытался силой вывести западных союзников из Берлина, запретив проход по коридору, связывающему Берлин с западными зонами. 15 месяцев, с июня 1948-го по сентябрь 1949 года, союзники во главе с Соединенными Штатами по воздуху переправляли сотни тысяч тонн продовольствия, чтобы не дать погибнуть двум с половиной миллионам жителей Западного Берлина. Теперь Хрущев угрожал, что контроль за проходом перейдет к Восточной Германии и баланс сил в Европе нарушится. Для Кеннеди это был вызов.

В марте 1961 года Кеннеди отказался вводить в Плайя Хирон американские военные силы. Теперь, думал Хрущев, можно еще раз проверить президента, и обнаружил, что тому не хватает решительности. Расставаясь, Хрущев сказал Кеннеди, что он не будет возобновлять ядерные испытания в воздухе до тех пор, пока Соединенные Штаты не сделают этого первыми{305}. Потом Хрущев передал Кеннеди памятную записку о Берлине, содержащую официальную и четкую позицию СССР по высказываниям Хрущева. Когда-то Хрущев сказал государственному секретарю Раску, что Берлин — это «яйца Запада, которые можно схватить и сжать их, когда это будет необходимо»{306}.

Хрущев начинал их сжимать. Биограф Раска, Томас Шенбаум, заметил: «Для всех, кто имел отношение к берлинскому делу, это был самый серьезный кризис после второй мировой войны, потому что он мог привести к прямому столкновению между Соединенными Штатами и Советским Союзом, и обе стороны (особенно Запад) вынуждены были в определенной ситуации использовать ядерное оружие»{307}.

Доктрина НАТО гласила: использовать ядерное оружие нужно в случае, если Советский Союз нападет на Западную Европу. Во время правления администрации Эйзенхауэра основной в ядерной стратегии Америки была концепция «массированного возмездия», если Советы совершат нападение на Соединенные Штаты или Другую страну. Соединенные Штаты поразили бы ряд военных, промышленных, городских и правительственных объектов одним массированным ударом. Эта стратегия была закреплена в доктрине НАТО в мае 1957 года и призывала к массовому ядерному ответу на любое советское нападение, вне зависимости от того, будут ли Советы применять ядерное оружие{308}.

Встреча в Вене сильно повлияла на Кеннеди. Джеймс Рестон, заведующий отделом «Нью-Йорк тайме», в то время наиболее могущественный и влиятельный журналист Вашингтона, попросил у президента частной аудиенции после его последней стычки с Хрущевым.

Рестон прилетел в Вену, ускользнув от журналистской братии. Он ждал в затемненной комнате в посольстве. Президент вошел, не снимая шляпы, опустился на кушетку. Позже Рестон вспоминал, что Кеннеди «надвинул шляпу на глаза, будто его побили, и глубоко вздохнул».

— Тяжеловато? — спросил Рестон.

— Тяжелее в жизни не было, — ответил президент. Рестону показалось, что его трясет.

Кеннеди сказал Рестону:

— У меня проблемы. Во-первых, надо понять, зачем он это сделал, да еще так враждебно. А во-вторых, надо подумать, что можем сделать мы. Я думаю, первое объяснить довольно просто. Мне кажется, он это сделал из-за Плайя Хирон. Я думаю, он решил: кто по молодости и неопытности попадает в такую переделку и не доводит дело до конца, ни на что не годен. Ну, и закатил мне взбучку. Ну, и у меня жуткая проблема. Если он думает, что я неопытен и ни на что не годен, то пока он не начнет думать по-другому, мы с ним ни до чего не договоримся. Значит, надо действовать{309}.

Хрущев создал ситуацию, которая угрожала ядерной войной. Советники Кеннеди по СССР считали, что прямолинейность, грубоватость советского лидера — это его обычный метод преувеличений и угроз, которые не стоит принимать всерьез. Однако Кеннеди остро чувствовал разницу между политической маской и реальным превосходством и считал, что Хрущев бросил вызов, который нельзя оставить без внимания. Судя по всему, кризис будет длительным, и все, кто имел к нему отношение, полагали, что мир был ближе к ядерной войне, чем год спустя, во время кубинского кризиса. Сведения Пеньковского становились решающими, он должен был точно предсказать намерения Хрущева, план его действий и его реакцию на ответ Запада.

Вернувшись в Вашингтон из Вены 6 июня 1961 года, президент Кеннеди сразу же занялся созданием тактической группы по Берлину, чтобы ответить на новый вызов Хрущева. Еще с 1958 года Хрущев угрожал, что решит берлинский вопрос в одностороннем порядке, но сделать этого не смог. Кеннеди знал, что Берлин — потенциальная горячая точка, и в марте 1961 года он попросил бывшего государственного секретаря Ачесона расследовать берлинскую ситуацию. Окончательный вариант передали Кеннеди через три недели после его возвращения из Вены.

Ачесон предупредил президента, что, если коммунисты оккупируют Берлин, это полностью изменит расстановку сил в Европе. То, что Америка была готова бороться за Берлин, могло помешать Советскому Союзу захватить власть в Европе, а следовательно, и в Азии и Африке.

Ачесон посоветовал президенту официально потребовать от Конгресса резко увеличить военный бюджет, как только напряжение в Берлине возрастет. Ачесон настаивал на объявлении в стране чрезвычайной ситуации, что позволит мобилизовать все ресурсы, продлить срок службы в армии, призвать личный состав из Европы и произвести на всех впечатление — в первую очередь на Хрущева — тем, насколько серьезно Соединенные Штаты подошли к ситуации.

Президент Кеннеди воспользовался многими рекомендациями Ачесона, вняв при этом совету своих экспертов по Союзу Чарлза Болена и Томми Томпсона не создавать напряжения, делая официальные заявления, которые могли бы вынудить Советский Союз перейти от слов к делу. 8 июня послу Томпсону показали последнюю информацию, полученную тайными службами ЦРУ, о советской МБР и других ракетах. Он не был сильно заинтересован, но все же сказал, что лично он согласен с сообщением о том, что у Советов в настоящее время нет действующих МБР, а меры предосторожности принимались, видимо, скорее для того, чтобы не была заметна слабость, а не для того, чтобы никто не узнал о мощи межконтинентальных ракет. Посол особенно интересовался тем, располагают ли Соединенные Штаты информацией, показывающей, насколько серьезно Советы восприняли решимость Запада бороться за Берлин. Больше всего его интересовало, какого рода информацию могла собрать РРС (русская разведслужба) о планах Запада в случае непредвиденных обстоятельств{310}.

В воскресенье, 2 июля 1961 г. Пеньковский встретился в сквере у Цветного бульвара с Дженет Чисхолм. Небо было хмурым. Он шел под сводом кленов, окаймлявших темный мрачный сквер. Атмосферу оживляли дети и пенсионеры. Некоторые сидели на длинных деревянных скамьях по обе стороны аллеи. В ларьках продавали мороженое и конфеты, обслуживая выплескивающуюся на улицу из цирка и с Центрального рынка толпу. Пеньковский поискал глазами иностранку с детской коляской и тремя белокурыми детьми. Он ее увидел, но не стал торопиться: вокруг было слишком много народу. Собирался дождь, и толпа поредела, тогда Пеньковский направился к скамейке, где сидела миссис Чисхолм. Он остановился, улыбнулся и заговорил с ней, потом протянул детям коробку с конфетами — казалось бы, искренний жест, сделанный под воздействием детского обаяния. Она поблагодарила его от имени детей, положила коробку конфет в коляску под одеяло и вынула другую, открыла ее и передала детям. В коробке из-под конфет, которую передал Пеньковский, были две страницы печатного текста и семь непроявлен-ных пленок. Отпечатанные листки содержали важные заявления маршала Варенцова по Берлину и подробности о советских ракетных бригадах в Германии. Берлинское дело требовало срочного рассмотрения, так как президент должен был ответить Хрущеву. Пеньковский хотел помочь в составлении ответа.

4 июля Пеньковского вызвали в кабинет начальника, Джермена Гвишиани, и сообщили ему, что его повысили за прекрасную работу во время поездки в Великобританию. Теперь он стал заместителем начальника иностранного отдела. Пока Пеньковский смаковал новость, Гвишиани протянул ему секретную директиву из Центрального Комитета о том, что в июле в Лондоне надо организовать советскую промышленную выставку. Одна из инструкций гласила, что Государственный комитет должен подготовить делегацию от 40 до 50 человек из советских экономических организаций, чтобы они познакомились с британскими компаниями и установили деловые контакты в Великобритании.

— Вы — заместитель начальника отдела, — сказал Гвишиани Пеньковскому. — Вам и карты в руки, вы энергичны и чутки, вы можете все организовать и провернуть. Это надо сделать срочно. Указ был подписан 1 июля, но мы его получили только сегодня по прямому телефону из Кремля. Некогда терять время, делегация должна выехать в течение месяца.

Пеньковский спешно составил делегацию, но прямо перед отъездом она была расформирована приказом Центрального Комитета. Борьба в Президиуме, невозвращенцы из труппы советского балета во Франции вынудили контролирующие органы, КГБ и Центральный Комитет, быть осторожнее. Кончилось тем, что командировку в Великобританию на три недели получил только Пеньковский, который работал и на Государственный комитет, и на ГРУ. Он и должен был договориться о последующем визите делегаций. Ему дали список заданий разведки, которые он должен был выполнить в Лондоне. Ничего лучшего он и представить себе не мог{311}.

7 июля записка Мориса Олдфилда, офицера связи британской секретной разведки в Вашингтоне, Джеку Мори сообщила агентству, что в результате встречи Пеньковского с миссис Чисхолм 2 июля было передано семь роликов непроявленной пленки и два отпечатанных листа бумаги, содержащих «важное заявление по Берлину маршала Варенцова и дальнейшие подробности о ракетных бригадах в Восточной Германии». Отчет Пеньковского был датирован 26 июня 1961 года, на нем стояла пометка: «Особо важно, срочно». Пеньковский писал:

«25 июня 1961 года я был на даче Варенцова по случаю празднования его повышения в звании. Собрались его друзья, чтобы отметить это. На даче были только близкие ему люди.

В личной беседе он мне сказал: ’’Вскоре после завершения съезда партии будет подписан договор о мире. Это окончательное решение Хрущева и его руководства. Подписание больше откладываться не будет. Жесткость в политике необходима, особенно по вопросу Германии, и Запад отступит перед этой жесткостью.

Советское правительство знает, что, подписывая этот договор, оно идет на определенный риск, это опасно; но оно не беспокоится, так как уверено, что ФРГ(Западная Германия) еще не готова к войне, ей для этого нужно еще два или три года. Соединенные Штаты, Англия и Франция в связи с этим серьезную войну не начнут и отступят. Нам тоже серьезная война не нужна, но мы хотим заставить Запад начать переговоры с ГДР (Восточной Германией) по процедуре прохода, процедуре входа и выхода из Берлина и т. д. Эти первые контакты с ГДР будут равнозначны первому признанию ГДР, а это важно для истории. Нужно своей жесткостью приблизить хотя бы частичное признание ГДР и ограничить влияние Запада в Берлине.

Немедленно после подписания договора будет объявлено состояние боевой тревоги и войска ГДР отрежут и заблокируют танками главную дорогу в Хельмштадте и другие опасные шоссе. Будет усилено воздушное патрулирование.

Будет объявлена боевая готовность и для советских войск, находящихся в ГДР и в Чехословакии. Мы готовы поддержать ГДР большим числом танков и, если понадобится, другими средствами, если Запад введет свои танки и другое вооружение, чтобы удержать Берлин и укрепить свои позиции. Однако мы хотим, чтобы этот конфликт был недолгим и локальным. После подписания договора ГДР установит для Запада новые правила передвижения по Берлину, использования железнодорожных путей, ведущих в столицу, и другие процедуры связи. Мы не собираемся запрещать Западу иметь сообщение с Берлином, но будут введены особые ограничения, и США необходимо будет контактировать с Берлином, что очень важно. Осознавая риск, мы считаем, что война не будет всеобщей, но локальный конфликт, ограниченный небольшим районом на территории Германии, возможен”».

ЦРУ озаглавило переданный Пеньковским отчет «Сообщение советского офицера Генерального штаба о планах подписания мирного договора СССР с Германской Демократической Республикой». Информатор характеризовался как заслуживающее доверия должностное лицо, занимающее высокий пост; информация была получена в частной беседе со старшим советским генералом, имеющим прямое отношение к военным приготовлениям Советского Союза. В отчете упоминалось, что сообщение было сделано с глазу на глаз на частной вечеринке.

Пеньковский представил также собственную интерпретацию мыслей Варенцова и его рекомендаций, это не распространялось среди членов разведывательного сообщества. Под заголовком «Замечания» он написал:

«1. Договор будет подписан.

2. На жесткость Хрущева надо ответить жесткостью.

3. Мне кажется, что Хрущев может выйти из игры на период подписания договора, если почувствует, что мы (это относилось к Западу, частью которого считал себя Пеньковский) не растерялись и если мы подготовим силы, необходимые для обороны и укрепления связи с Берлином. Он не готов к серьезной войне и играет на нервах. Мы получили бы преимущество, широко объявив в средствах массовой информации о серьезной передислокации войск НАТО, о приведении войск в боевую готовность, о силе и мощи ФРГ, о размещении в Европе нескольких тысяч танков и самолетов, о не существующем в действительности передвижении войск и т. д. Необходимо, чтобы все это было преувеличено, но необходимо также повышать нашу реальную мощь, чтобы ударить как следует.

Сделать нужно вот что: объявить, что мы не откроем огонь в Германии первыми, но, если они силой перекроют наши проходы в Берлин, мы сметем все с дорог, выставим на них охрану и заставим прекратить огонь. Мы восстановим прежнюю процедуру связи для всех стран, и, таким образом, все могут оставаться в Берлине».

На той же странице Пеньковский сообщил, что в Германской Демократической Республике расположены четыре советские ракетные бригады.

«Бригадами, дислоцированными в Вайсенфельзе, командует полковник В. И. Федоров. Он начальник гарнизона в городе, там же расположен полк моторизованной пехоты. Сын Федорова учится в Наумбурге, находящемся примерно в 15 километрах от Вайсен-фельза. Федоров был в Москве и говорил мне, что немецкий обыватель настроен к советским людям недружелюбно и в случае какой-либо опасности, если советские войска быстро не выйдут из городов в сельскую местность, население может заблокировать дороги, ведущие к границам города. Они перебьют всех советских солдат и испортят технику. Поэтому советские боятся застрять с техникой в населенных районах, так как это будет ужасно. Федоров утверждает, что, если Советы смогут отойти за город и занять оборонную позицию, они разрушат всех и все вокруг».

«Мы, — сказал Пеньковский, теперь имея в виду американцев, британцев и западных союзников, — Должны это учесть и, улучив момент, разрушить дороги  в городах, где располагаются советские войска, держа их под контролем и не давая войскам выбраться из города и занять огневую позицию».

«Часть ракет Федорова хранится в парках Вайсенфельза. Не так давно было обнаружено, что в некоторых местах ракет есть трещины и в положении проверочной заправки они начинают течь. Электронные системы тоже не в порядке. В сентябре Федоров хочет отослать свою жену и двоих детей в Москву. В критических ситуациях они обычно посылают большую часть семей домой. Сам Федоров хотел бы вернуться в Москву и снова работать на Варенцова. Командовать бригадой слишком большое для него напряжение. Он мне сказал, что, даже если в гарнизоне начнут стрелять или если сбежит один из солдат, ему объявят выговор и сместят с должности, но Сергей Сергеевич Варенцов все равно возьмет его обратно к себе. Думаю, нам надо бы ему в этом помочь, создав какую-нибудь неприятную ситуацию в бригаде. Под шумок Сергей Сергеевич перевел бы его под свое командование. Для меня и для нашей работы в Москве он нужнее. Я прошу вас помочь мне в этом. Я на сто процентов уверен, что Сергей Сергеевич его возьмет обратно, но в настоящее время нет для этого повода. Мы должны связаться по этому вопросу.

Одной из ракетных бригад, расположенных в ГДР, командует генерал-майор Виноградов. Недавно трое солдат из бригады Виноградова изнасиловали и ограбили немку».

Днем 11 июля Дик Хелмс, начальник управления по разработке операций, и Джек Мори, начальник отдела по нелегальным операциям в СССР, встретились с Алленом Даллесом, директором ЦРУ, чтобы обсудить, как поступить с отчетом Пеньковского по Берлину. Конечно, настоящее имя Пеньковского не называлось, и в разговорах упоминалось лишь кодовое, менявшееся раз в несколько месяцев. Для безопасности Пеньковского его настоящее имя было известно лишь немногим, кому по долгу службы абсолютно необходимо было это знать, в том числе и Джеку Мори. Другие высшие чины, не занимавшиеся Пеньковским, знали лишь, что информацию им поставлял полковник советского Генерального штаба{312}.

Аллен Даллес сказал, что Совет национальной безопасности собирается 12 июля и что он увидится с президентом утром в пятницу в 11.00. «Я бы тогда хотел передать ему отчет», — сказал Даллес; он тоже ознакомился с рекомендациями Пеньковского по Берлину, ему показали их на всякий случай — вдруг он захочет обсудить их с президентом.

Даллес спросил Мори и Хелмса, что они думают о честности Пеньковского. Мори подробно обсуждал этот вопрос с Джеймсом Иисусом Энглтоном, главой контрразведки в Управлении, человеком, которому принадлежало право решать, доверять ли Пеньковскому как агенту. В отчете Мори сказал, что ему «кажется, что мистер Энглтон согласен с моей точкой зрения: слишком велик размах, разнообразие и сложность материалов, переданных информатором. Информация охватывает все — от технических данных по ракетам до данных о разведчиках, которых готовят на Запад, — Советы просто не справились бы, если бы захотели все это провернуть в одной контролируемой операции. Мистер Хелмс полностью поддерживает эту точку зрения, которую директор вроде бы принял. Директор спросил о косвенных информаторах, и мистер Хелмс сказал, что все, кто имеет к этому отношение, клятвенно заверили, что не нарушат секретности, но на самом деле это маршал советской артиллерии». Количество и качество информации убедили Мори, что Пеньковский не может быть агентом КГБ или ГРУ, что он вполне надежный агент ЦРУ и МИ-6.

Даллес явно не хотел праздновать победу, не увидевшись с президентом и не обсудив с ним отчет Пеньковского по Берлину. Он сказал, что хотел, чтобы «материал дошел до других потребителей» приблизительно в то же время, когда он будет обсуждать его с президентом в пятницу утром 14 июля 1961 года. До тех пор отчет по Берлину нельзя распространять в Государственном департаменте, департаменте обороны и других разведывательных органах.

На этой встрече Даллес дал указания, чтобы информация по Берлину не хранилась в одном досье, так как он чувствовал, что это бы без нужды привлекло внимание к информатору как к человеку, имеющему доступ и к данным по ракетам, и к политическим материалам высокого уровня{313}. Если хранить документальный материал, переданный Пеньковским, в одном досье, называемом в дальнейшем «Айронбарк», а политическую информацию, полученную в личных встречах и разговорах, — в другом, под кодовым названием «Чикади», то можно было бы представить все так, будто информация исходит из разных источников советской военной верхушки. Документальные материалы «Айронбарка» по поводу деталей оборудования и методов ГРУ и советской военной доктрины были переданы специально отобранным профессиональным аналитикам. При такой системе существовал небольшой и строго контролируемый список всех, кто имел доступ к этой информации, так называемый список «Байгот». В другую категорию кодированной информации, «Чикади», входила политическая и военная информация, которую Пеньковский услышал в разговорах или во время официальных встреч, — большей частью просто сплетни высшего общества. Все это было передано президенту, Совету национальной безопасности и главным развед-аналитикам Госдепартамента и самого ЦРУ. Эта информация помогла лучше оценить данные и фотоматериалы разведки, полученные по другим каналам.

Роберт Гейтс, работавший заместителем директора ЦРУ с 1985 по 1989 год, объяснил: «До Пеньковского мы знали слова и музыку, но не знали ритма советской военной и стратегической доктрины. С его помощью появилась ясность, потому что мы узнали о намерениях Хрущева»{314}. Доступ Пеньковского к верхушке главного командования, его осведомленность о том, какие настроения преобладали среди военной верхушки, — все это было неоценимо, особенно во время небывалого ранее обострения отношений, грозившего ядерной войной.

Так называемое разделение информации Пеньковского помогло скрыть его имя, нельзя было сразу догадаться, что утечка разведданных из Советского Союза произошла по вине одного человека. Тем не менее многие важные фигуры из Госдепартамента и ЦРУ вскоре поняли, что материал этих двух досье высшей секретности проистекает из одного и того же источника{315}.

Теперь в Управлении с утра до вечера переводили документы, переснятые Пеньковским. Ни один документ ранее не был известен на Западе. В Вашингтоне Управление организовало команду из 20 переводчиков, которая расположилась в бывших казармах Женской армии к югу от Форта Майера, в Арлингтоне, штат Вирджиния. В Лондоне группа из 10 человек переводила вторую часть документов. В выборку из списка документов, предоставленных Пеньковским, входил Боевой устав советских вооруженных сил, изданный в 1958 году.

Этот секретный документ занимал 320 страниц. Как сообщило Управление Госдепартаменту, это «техническая Библия для советских вооруженных сил. До этого она издавалась в 1948 году и пересматривается не часто. Это руководство поможет нам реорганизовать наши вооруженные силы, ознакомить их с тактическими планами Советов, обрисованными в этом Уставе».

Устав советских вооруженных сил включал в себя подробные инструкции по организации боя и развертыванию боевых действий, графики по развертыванию сил обороны, нападения и формирований, использующихся при переходе к войне. Он определял, на какое расстояние могут переходить войска, не теряя связи с тылом.

Пеньковский также передал руководства по подготовке артиллеристов и копии «Военной мысли» № 5, 6 и 7 за 1959 год. В этих секретных специализированных журналах, которые распространялись только среди высших военных чинов командования, были опубликованы статьи по военной и ядерной стратегии. Они давали редкую возможность понять, что думают Советы об использовании химического оружия, о проблеме авиазаграждений и производстве ядерного оружия.

На встрече в Белом доме 13 июля Аллен Даллес сообщил президенту Кеннеди, что в совместной операции ЦРУ и МИ-6 завербовали полковника советского генералитета. Даллес показал Кеннеди отчет Пеньковского от 25 июня о встрече с Баренцевым и сообщил о рекомендациях Пеньковского по общению с Хрущевым. Кеннеди согласился с советским полковником: необходима твердость, нельзя поддаваться на угрозы Хрущева; позже он включил некоторые идеи из этого отчета в свою речь о Берлине{316}. Кеннеди сказал Даллесу, чтобы тот держал его в курсе сообщений шпиона, и приказал уведомить генерала Максвелла Тэйлора, своего военного советника, о том, что завербован новый русский информатор[36].

Докладная записка для внутреннего пользования ЦРУ о том, какой материал надо показать Тэйлору, предложила статьи из совершенно секретного и ранее недоступного приложения к советским военным изданиям «Военная мысль». В записке говорилось, что «недавний советский невозвращенец, капитан военно-морских сил, отзывался о «Военной мысли» как о наиболее авторитетном и секретном советском военном издании. Названия рубрик: «Ракеты», «Противовоздушная оборона», «Поддержка ракетных войск», «Проблемы военно-морского флота», «Танковые войска», «Роль военно-морского флота в закрытых морях», «Тактическая разведка». Прилагается также карта учений Группы советских военных сил в Германии, где отмечены порядок боя, районы сбора, пути отхода и т. д.»{317}.

Тэйлору могла быть небезынтересна и сплетня Пеньковского о неминуемых организационных изменениях и изменениях в личном составе, в том числе и смещении офицеров высокого ранга.

Пеньковский помимо сообщения по Берлину передал следующие документы:

— документ с грифом «совершенно секретно» из Военно-дипломатической академии на 36 страницах: «Связь в агентурной разведке», автор — вице-адмирал Л. К. Бекренев. Документ помогал понять технику операций ГРУ;

— еще один совершенно секретный документ на 68 страницах: «К вопросу о связи агентов, контроль агентов»;

— письмо ЦК КПСС, датированное 19 мая 1961 года, на 13 страницах: о задачах партийных организаций касательно некоторых аспектов дезинформации правительства в сфере экономики;

— инструкцию Совета Министров СССР от 30 мая 1961 года на 43 страницах: о задачах, стоящих в третьем квартале 1961 года перед Государственным комитетом по координации научных исследований, и отчет о достижениях Государственного комитета, датированный 15 марта 1961 года.

Самыми важными были два первых документа. Пеньковский приложил список шестидесяти студентов Военно-дипломатической академии в Москве, — все они должны были стать агентами ГРУ. К 10 июня ЦРУ собрало биографические данные и фотографии пятидесяти двух из них. Теперь американской разведке будет известно большинство военных агентов, которых Советы пошлют за рубеж.

Второй документ — о методах связи и рабочих процедурах ГРУ — показывал, как работает военная разведка Советов.

Президент был лично заинтересован в этом деле, а берлинский кризис требовал американского вмешательства, и поэтому информация Пеньковского была чрезвычайно важна. Ее ценность становилась все более очевидной, и Управление попыталось найти безопасный способ связаться с Пеньковским в Москве. Был расчет использовать московский тайник с помощью иностранного дипломата из дружественной западноевропейской страны.

Дипломата спросили, готов ли он на это, проинструктировали в Хельсинки, но имени советского агента ему не сообщили. Материалы для тайника он должен был взять с журнальной полки в туалете на втором этаже «Дома Америки», но этот план не одобрили{318} .

Это был всего лишь один из вариантов, тщательно разрабатываемых на тот случай, если Винну не удастся приехать в Москву. Шерголд, автор британского плана действий, согласованного с американцами, предложил еще один вариант: оставить для Пеньковского в тайнике инструкции по отправке материала.

«Мы дадим ему понять, что готовы забрать материал из тайника, — позвоним ему домой ровно в 10.00 в воскресенье из телефона-автомата. Тот, кто будет звонить, подождет, пока телефон прозвонит трижды. Объект должен как можно скорее после получения такого сигнала забрать материал.

Если на официальном приеме, где будут присутствовать западные дипломаты, с Объектом кто-либо заговорит и упомянет в разговоре имя Чарльза Пика, Объект будет знать, что этот человек — наш агент, готовый получить от него сообщение. Чтобы его легче было узнать, у него на галстуке будет прикреплена условленная булавка.

Только в случае провала всех вышеописанных способов связи Объект должен перебросить материалы через стену «Дома Америки» в условленном месте в 22.00 в первую субботу месяца, альтернативный вариант — 22.00 в первое воскресенье месяца.

Если Объект попадает в какую-либо страну вне советско-китайского блока[37] и не сможет заранее уведомить нас о своем отъезде, он должен будет проинформировать нас о своем присутствии, отправив телеграмму по адресу: Лабориси, Лондон. Подпись — Алекс»{319}.

Как представить разведке нового информатора и насколько много можно рассказать заинтересованным людям — это был наиглавнейший вопрос. Из Англии было послано сообщение в Вашингтон о том, что, по их мнению, честность Пеньковского была «вне всякого сомнения». 13 июля перед тем, как Аллен Даллес рассказал президенту Кеннеди о Пеньковском, Дик Хелмс, Джек Мори и Джеймс Энглтон обсудили с Даллесом возможность доверия к их новому советскому информатору.

Мори, в частности, тревожило возможное разоблачение Пеньковского. Заставят ли его работать против Америки и Англии? Этот вопрос беспокоил всех. Дело Петра Попова, офицера ГРУ, который работал на Соединенные Штаты и был разоблачен и перевербован, еще не было забыто. Мори беспокоился, что Пеньковского разоблачат и тот «поведет игру в другие ворота, как Попов». Хелмс не хотел столь безоглядно, как британцы, ручаться за Пеньковского, но добавил, что «на сегодняшний день обман практически исключен». Хелмс на какое-то время принял эти доводы, но постоянно анализировал ситуацию. Дж. Энглтон отметил чрезвычайную важность материалов, но нового информатора назвал «анархистом и человеком с причудами, который по какой-то неизвестной причине пытается втянуть нас в войну с Россией»{320}.

Характер Пеньковского трудно было понять. Его рвение несколько тревожило, но никакого подтверждения того, что он работает на КГБ или ГРУ и передает ложную информацию, не было. Он рассказывал слишком много, и то, что он сообщил, слишком сильно било по интересам Советов. И все же ЦРУ действовало осторожно, тщательно оберегало нового информатора, но в то же время не переставало проверять его надежность.

Читавшие отчеты Пеньковского понятия не имели, кто он такой. Насколько серьезно можно относиться к его отчетам? Действительно ли это проницательное объяснение политических решений или всего-навсего офицерские сплетни? Новый информатор получил рейтинг «Б» — самый высокий для нелегального агента.

Чтобы объяснить, что собой представляет информатор, советский отдел ЦРУ составил рабочую историю Пеньковского, датированную 18 июля 1961 года. Там о нем говорилось как о «советском штабном офицере высокого ранга, в настоящее время занимающемся разведкой. Его карьера до определенного момента была успешной и безусловно блестящей. Многие детали егоздрьеры были проверены через независимые источники, некоторые также подтверждены документально. Вне сомнения, он действительно отвечает за свои слова, и ему можно верить».

Отчет ЦРУ сообщал и о мотивациях Пеньковского:

«В определенный момент Объект столкнулся с некоторыми трудностями в продвижении по службе из-за принципиального несогласия с начальством. Вероятно, в это время были посеяны первые семена недовольства, и он начал обдумывать, не войти ли ему в соглашение с западными силами. Его командировка в одну из западных стран была внезапно прекращена; между тем его явно привлекали удобства западной жизни. И из-за карьеры, и из-за материальных затруднений его недовольство росло, и он бросился на поиски возможностей связаться с США. Согласно заявлению Объекта, он еще в 1958 году начал собирать информацию, переданную впоследствии на Запад. И хотя эти заявления невозможно проверить, некоторые подтверждения их вероятности существуют».

Оценка, вынесенная в результате личного общения с Пеньковским (более пятидесяти часов), гласила:

«Четыре оперативных сотрудника и эксперты в Вашингтоне и Лондоне, оценивавшие поступивший материал, единодушно пришли к выводу, что информатор действительно хочет работать для Запада и на самом деле имеет уникальный доступ к сверхсекретной информации и связан с советскими политиками высшего ранга. Эти заключения в большой степени поддерживаются косвенными доказательствами.

В ответ на наши требования после контактов в Лондоне Объект передал весьма ценную информацию, включающую детали официальной советской политики по берлинскому вопросу и подробности обучения, методов работы и процедур связи советских тайных агентов. Эта информация была получена на тайной встрече, устроенной англичанами, которые сообщили нам, что такая возможность будет существовать лишь до октября. Если мы не сможем создать подходящие условия, мы столкнемся с перспективой потери связи с этим ценным источником информации именно в то время, когда берлинский кризис, возможно, достигнет своей кульминации».

Когда был передан этот отчет, англичане не были уверены в том, что Винн сможет еще раз приехать в Москву, и еще не было решено воспользоваться помощью Дженет Чисхолм для регулярных встреч с Пеньковским.

В предварительной «Оценке контрразведывательных данных», переданных Пеньковским, ЦРУ резюмировало всю его информацию:

«А. Уникальные материалы о нынешней структуре советской разведки, включающие данные о составе штабов по саботажу, государственному перевороту и убийству государственных деятелей в случае военных действий.

Столь же беспрецедентная информация об аппарате Центрального Комитета КПСС как основного потребителя данных советской разведки и о его координирующей и контролирующей роли.

Б. Подтверждение того, что основной целью советской разведки является раннее предупреждение иностранного нападения.

В. Данные о более чем трехстах офицерах советской разведки и о более чем дюжине советских агентов, работающих на Западе.

Г. Документальные материалы об обучении советских разведчиков, включая данные по контактам и связи агентов-нелегалов.

Д. Отчеты, доказывающие, что Центральный Комитет КПСС и советская разведка намерены уделять еще больше внимания так называемым нелегальным операциям».

Управление было убеждено в ценности и правдивости информации Пеньковского; президенту сообщили, что советский полковник предоставил чрезвычайно важный материал, и президент согласился с такой оценкой. Теперь с информацией Пеньковского можно было ознакомить разведывательное сообщество и высший эшелон политиков.

22 июля 1961 года Дик Хелмс и генерал Максвелл Тэйлор в течение получаса обсуждали данные, переданные Пеньковским. На Тэйлора они произвели большое впечатление; по его словам, «о подобных вещах многие из нас и не слышали». Во время встречи Тэйлор выразил удивление, что основной целью советской разведки, по словам Пеньковского, является раннее предупреждение. Генерал Тэйлор попросил, чтобы его имя внесли в список тех, кто в дальнейшем будет получать информацию Пеньковского. «Думаю, Аллену (Даллесу) надо бы проинформировать об этом президента, ввести его в курс дела», — сказал Тэйлор Хелмсу, не зная, насколько президент уже осведомлен.

Вернувшись в штаб ЦРУ в Молле, около Потомака, Хелмс дал указание Мори снабдить Тэйлора обработанными материалами по советской программе МБР, по уничтожению самолета RB-47, уничтожению самолета У-2 и советским планам по Берлину. Управление подготовило также отчет, основанный на информации Пеньковского, об обстоятельствах смерти начальника советских ракетных сил маршала Неделина во время неудачного запуска ракеты в 1960 году. Мори представил эти документы генералу Тэйлору вместе с переводом Устава хозяйственных подразделений и «Военной мыслью». И самое важное: 24 июля Мори передал генералу Тэйлору отчет Пеньковского о планах Хрущева по Берлину, который за одиннадцать дней до этого Аллен Даллес показал президенту Кеннеди{321}. Информация Пеньковского, тщательно проанализированная советниками и политиками, сыграла свою роль в особо напряженный период.

Важный вопрос о доверии к Пеньковскому так и остался нерешенным. Игра на два фронта не исключалась, и потому бдительность была необходима. Тот ли он, за кого себя выдает, или его материал исходит из ГРУ и КГБ и все это лишь часть серьезного дезинформационного сценария? Какие цели преследует он на самом деле? Одним из способов выяснить это был «детектор лжи». Пеньковский мог бы пройти тестирование, когда в следующий раз приедет на Запад. Согласится ли он на это? Никто этого с ним не обсуждал.

18 июля 1961 года Пеньковский еще раз приехал в Лондон на советскую выставку в Ирлс Курте и для того, чтобы встретиться с группой ЦРУ — МИ-6.

Глава 10. Снова в Лондоне

18 июля в 9.45 утра Пеньковский прибыл в аэропорт Хитроу. Он должен был выполнить четыре задания для ГРУ. Государственный комитет также снабдил его длинным списком поручений на ближайшие три недели. В настоящее время его основным заданием было заботиться о жене и дочери начальника ГРУ Ивана Серова — они летели с ним спецрейсом из Москвы. Пеньковский и Серовы были зарегистрированы на рейс, летящий в Лондон за балетной труппой Кировского театра.

В Шереметьеве, перед отъездом, Пеньковский обсудил с Серовым свою командировку в Лондон. Шеф ГРУ, облаченный в гражданскую одежду, сказал, что он рад, что для поездки в Англию выбрали Пеньковского, а остальным ЦК не выдало визы.

— Раза три-четыре побывайте в капстранах. Раз вас не разоблачили (как офицера разведки) после того, как вы работали военным атташе и главным помощником в Турции, мы сможем предложить вам длительную командировку. Мы посмотрим, как к вам относятся американцы, англичане и французы, ведь вы были военным, но сейчас вы действуете как штатский. — Серов имел в виду, что Пеньковский едет в командировку от Государственного комитета.

Серов познакомил Пеньковского со своей женой и дочерью и попросил его быть к ним повнимательнее в Лондоне. Пеньковский сказал, что с удовольствием поможет Вере Ивановне Серовой — ей было сорок восемь лет — и их симпатичной дочери, студентке Светлане, которой был двадцать один год. За день до отъезда Серов вызвал Пеньковского к себе в кабинет и сообщил, что его жена и дочь едут в туристическую поездку в Лондон. Пеньковский должен был договориться о машине для них, сопровождать их, ходить с ними по магазинам — в общем, следить за тем, чтобы в Лондоне им было хорошо. Серов приезжал в Лондон в 1956 году в связи с визитом Хрущева. Но общественность была так сильно настроена против советского руководителя из-за того, что он был сталинским палачом и сделал на этом свою отвратительную карьеру, что ему пришлось уехать. Туристическая поездка жены и дочери Серова в 1961 году была беспрецедентной — в то время зарубежные поездки советских граждан строго запрещались{322}.

Получив вещи и пройдя таможню в Хитроу, Пеньковский понял, что, несмотря на телеграмму от самого шефа ГРУ, встретить Серовых из советского посольства никто не приехал. Пеньковский позвонил, и они с Серовыми целый час ждали посольскую машину, которая должна была отвезти их в гостиницу. Пеньковский уже однажды был в Лондоне и вел себя как человек бывалый, с восторгом рассказывая о лондонских достопримечательностях. Он пообещал Серовым, что лично покажет им город и поможет в покупках. Пеньковский с трудом верил в свою удачу: он может войти в доверие к жене и дочери начальника. У него еще три недели в Великобритании, и часть этого времени они с Серовой и Светланой проведут вместе.

Пеньковский позвонил Гревилу Винну домой в Челси, на Аппер Чейн Роу, и сообщил, что советское посольство зарезервировало комнату для Пеньковского в отеле «Кенсингтон Клоуз», на Кенсингтон Хай стрит, недалеко от посольства. Винн назначил встречу около отеля — там Пеньковского должен был ждать Майкл Стоукс, младший в группе. Стоукс снял комнату в том же отеле, где остановился Пеньковский. Он сопроводил Пеньковского в квартиру другого офицера МИ-6, в Кенсингтоне, на Литл Болтоне. Это была явочная квартира.

Пеньковский и представить не мог, что незадолго до его приезда ЦРУ предложило группе подвергнуть его испытанию на «детекторе лжи», когда он будет в Лондоне. Это было обычным испытанием для всех работающих агентов. Тесты на «детекторе лжи» проводились в целях обычной безопасности. Тестирование регулярно проходили все служащие ЦРУ, в том числе и директор. Детектор отмечает изменение частоты пульса, сердцебиение, когда человек отвечает на вопросы из определенного списка. Стандартные вопросы: употребляет ли он наркотики? Занимается ли преступной деятельностью? Встречается ли с иностранными агентами? Англичане не хотели прибегать к «детектору лжи», и о том, как поступить с Пеньковским, через океан велись секретные переговоры.

Дик Хелмс, Джек Мори и Эрик В. Тимм, глава западноевропейского отдела, сообщили офицерам в Лондон, что, принимая во внимание важность нынешних и будущих сообщений Пеньковского по политическим вопросам, таким как Берлин, особое внимание надо уделить тому, чтобы заставить его на ближайших встречах пройти ICFLUTTER — кодовое название «детектора лжи». Они пришли к выводу, что вопрос о «детекторе лжи» смогут лучше решить офицеры, работающие с Пеньковским.

Главное управление ЦРУ также сообщило группе, что отчет Пеньковского по Берлину о планах Хрущева подписать сепаратный мирный договор с Восточной Германией требует личного внимания высшего эшелона Государственного департамента.

В тот день, когда Пеньковский приехал в Лондон, 18 июля, лондонский центр ЦРУ сообщил в Вашингтон, что реакция со стороны британских и американских офицеров на предложение использовать «детектор лжи» была «обоюдно негативной». Шерголд был категорически против этой идеи и говорил об этом с сэром Диком Уайтом, главой МИ-6. Обдумав возможный риск, Уайт решил, что отрицательное воздействие на взаимоотношения с Пеньковским весьма вероятно, и это важнее, чем любые преимущества, которые может дать тестирование.

Сэр Дик с готовностью признал, что неопытность МИ-6 и лично его в обращении с «детектором лжи» была одной из причин его беспокойства. Ему было трудно представить себе, что даже при самых удачных обстоятельствах с помощью такой проверки можно получить абсолютно обнадеживающий результат. Он подчеркнул, что у Пеньковского нетипичный характер и поэтому чрезвычайно не хотелось бы рисковать и терять столь ценного информатора. Наконец, сэр Дик отметил, что «детектор лжи» никоим образом не может раскрыть непреднамеренный обман, и особо подчеркнул, что только время и наблюдение за Пеньковским дадут ответы на их вопросы.

Шерголд полностью согласился с сэром Диком и предупредил, что, даже подвергнув Пеньковского тестированию, надо принять во внимание, что как сама процедура, так и последующие воспоминания о ней абсолютно изменят его душевное состояние — и, вероятнее всего, не в лучшую сторону. Шерголд предположил, что, если группа согласится подвергнуть Пеньковского тестированию, вера его будет поколеблена и он, скорее всего, воспримет все это как отсутствие доверия, вполне возможно, это будет для него потрясением. Если этого не случится, Пеньковский может решить в будущем передавать лишь документальный материал, заботясь таким образом о своей репутации и не заходя слишком далеко. В ответ лондонский отдел предупредил, что, проводя тестирование на «детекторе лжи», Управление должно быть готово к тому, что можно погубить всю операцию, если не осознавать масштаба подобной проверки.

Ответ Лондона вызвал глубокую тревогу в Вашингтоне и привел к новому раунду консультаций. 19 июля заместитель начальника советского отдела ответил Мори на вопрос, заслуживает ли Пеньковский доверия и лоялен ли он:

«Объект, рискуя жизнью, пытается всеми возможными способами убедить нас в своей надежности, лояльности и ценности. С любой точки зрения он проявил себя великолепно. Мы ни разу не поймали его на серьезной фактической ошибке. Он не просто выполняет наши требования, с самого начала операции он демонстрирует огромную инициативу, по собственному почину сообщая чрезвычайно интересную и нужную нам информацию. Есть существенная разница между агентом, который добровольно сообщает информацию, и агентом, который лишь выполняет определенные требования. Мы не должны предпринимать ничего, что могло бы охладить его энтузиазм.

У Объекта есть все основания думать, что мы ему доверяем, и он действительно так считает. Мне кажется, в этом ключ к пониманию почти всех наших профессиональных агентов и советских невозвращенцев высокого уровня. Они не находят признания на родине и ищут его за границей. Так поступил и Объект. Мы идем на определенный риск, требуя, чтобы Объект подвергся на данном этапе тестированию, — это может привести к разочарованию, которое никогда не будет преодолено, и я не думаю, что польза от тестирования будет велика настолько, что оправдает этот риск.

«Детектор лжи» не является истиной в последней инстанции. Говорят, что он никогда не обвинял невиновного. Но всем нам известны случаи, когда виновных не смогли определить с его помощью. Тестирование может показать, что Объект искренен. Но вряд ли он покажет, что операция контролируется русской разведывательной службой. Думаю, мы располагаем достаточным количеством информации для того, чтобы доверять Объекту. Если он и не искренен, поводов для жалоб нет: в любом случае это богатый источник ценной, точной, подробной разведывательной информации».

Джеку Мори осталось подготовить материал для Дика Хелмса, которому предстояло вынести окончательное решение. В записке Хелмсу от 19 июля 1961 года Мори высказал все «за» и «против» тестирования Пеньковского. Сначала Мори перечислил аргументы в пользу проведения теста:

«А. Это опробованный и общепринятый в нашем деле способ, а в столь важном случае мы, безусловно, должны воспользоваться всеми полезными средствами.

Б. Учитывая чрезвычайную важность, по меньшей мере, двух сообщений «Героя» (кодовое имя Пеньковского) — отчетов по берлинскому кризису и по советской ракетной программе, — очевидно, что у Советов есть потребность в эффективном канале для дезинформации.

В. Хотя, насколько нам известно, в последнее время Советы не занимались махинациями подобного рода и масштаба, они могут решить, что достаточно узнали о наших интересах и методах (от бывшего агента ГРУ Петра Попова), чтобы провести такую операцию; фактически у этих двух случаев есть определенное сходство.

Г. Хотя обман в данной операции вполне возможен, существует и другая опасность: мы можем недооценить уникальный и надежный источник информации; в любом подобном деле возникают сомнения, и ценность данного случая зависит от нашей способности уничтожить эти сомнения. Таким образом, если тестирование укрепит нашу уверенность, то провести его необходимо.

Видимо, «Герой» сжег за собой все мосты. Даже если тестирование окажет негативное психологическое воздействие, это может и не быть фатальным для наших отношений. Более того, мы должны вести себя так, чтобы «Герой» не думал, что мы слепо доверяем ему; надо быть мудрее и держать его настороже.

Д. Так как «Герой» заявлял, что он жаждет себя проявить, по логике вещей он не может противиться процедуре, которую обязаны пройти все члены сообщества, в которое он хочет вступить».

Доказав необходимость тестирования, Мори привел аргументы «против». Он писал:

«А. «Детектор лжи» — лишь способ, и интерпретация результатов не является точной наукой. Тестирование может дать убедительные результаты, когда дело касается сексуальной жизни младшего офицера-стаже-ра или благонадежности перебежчика — мелкой сошки, но здесь мы имеем дело с гораздо более сложной личностью. Более того, о данном случае мы можем судить и по некоторым другим критериям.

Б. Хотя нам не стоит забывать о том, что Советы пытались нас дезинформировать в делах подобного рода, но сущность, масштаб, разнообразие и сложность материала, сообщенного «Героем», заставляют меня думать, что они такое просто не потянут. Личные встречи с агентом длились в общей сложности 52 часа, и все это время он находился под пристальным наблюдением четверых опытных офицеров разведки. Он передал около 2200 страниц документального материала по наиболее важным вопросам. Сомневаюсь, что Советы могут быть настолько уверены в этом агенте или в собственном знании о том, что именно нам известно по всем этим вопросам; и вряд ли они захотят столкнуться с неизбежными в такой операции проблемами. Безусловно, они могут достичь той же цели не таким сложным и опасным путем.

В. Если это все же дезинформация, цель операции, скорее всего, связана с Берлином, но в данный момент трудно сказать, каким образом материалы, которые информатор выдает за собственное мнение, могут сыграть на руку Советам.

Г. Тестирование может нам помочь обрести уверенность в благонадежности «Героя», но проблема в том, как к этому отнесутся потребители информации. Я сомневаюсь, что «детектор лжи» или что бы то ни было может избавить от сомнений, неизбежных при сопоставлении отчетов Объекта с отчетами тайной разведывательной службы.

Д. В данный момент я абсолютно уверен в благонадежности информатора, но меня беспокоят две вещи: (а) бессознательная необъективность информатора и косвенных источников информации в спорных вопросах и (б) возможность ареста информатора (как Попова) и установление строжайшего контроля за ним. «Детектор лжи» не решает этих проблем. Единственное, что мы можем сказать точно, — что вторая возможность, по крайней мере на данном этапе, исключается, так как 18 июля объект приехал в Лондон.

Е. Мы должны отдавать себе отчет в том, что каждая встреча с «Героем» может быть последней, и в дальнейшем мы сможем связаться с ним только при помощи тайников или мимолетных встреч (во время которых обмен материалами происходит без контакта), и мы едва ли можем позволить себе отправить его обратно в СССР для работы на нас с тяжелым сердцем. Если бы мы могли быть уверены в том, что личный контакт не будет прерван, можно было бы попытаться залечить любые психологические раны, нанесенные тестированием, но такой уверенности нет.

Ж. Основываясь на восемнадцатилетнем опыте легальных и нелегальных контактов с русскими, я могу сказать, что человеческий фактор, «личные взаимоотношения» — основная движущая сила их поведения. В данном случае обстоятельства весьма благоприятны, и любые действия, которые могут испортить наши взаимоотношения, чреваты серьезным риском.

В заключение хочу сказать следующее:

А. Главное управление поступит безответственно, если не примет во внимание оценку четырех офицеров, занимающихся этим делом.

Б. Любая попытка переубедить наших британских коллег может испортить наши гармоничные отношения, которые весьма важны для успешной совместной работы».

Позже в тот же день, 19 июля, Мори встретился с Хелмсом и Тиммом, чтобы вынести резолюцию по данному делу. Трое старших офицеров в Вашингтоне разделяли мнение лондонской группы. После встречи Мори написал записку для отчета о результатах обсуждения:

«Было достигнуто соглашение о том, что в данный момент что-либо предпринять в этой операции невозможно, так как есть риск, что агент потеряет интерес к делу, и этот факт имеет большее значение, чем результаты тестирования».

Мори считал, что интуиция не подвела англичан; оценка офицеров по особым делам тоже много значила, и, кроме того, масштаб разведывательной информации был веским аргументом, раз уж возникали сомнения в том, что Советы могут намеренно передать такой разнообразный материал. «Они не могли специально это подготовить для нас, так как любой диссидент, осведомленный об этой операции, или независимый информатор могли все им испортить», — писал Мори.

Споры о тестировании, в сущности, подразумевали споры о надежности и искренности Пеньковского. Во время второго раунда лондонских встреч — десять заседаний, более сорока часов — Вашингтон тщательнейшим образом занимался Пеньковским. Вашингтон и Лондон столкнулись с серьезной проблемой: надо было перевести и распространить весь предоставленный им материал. Получатели должны были немедленно дать материалу оценку, нельзя было допустить его рассекречивания, но в то же время распространение этой информации в разведывательном сообществе и высших кругах правительства было необходимо для максимально эффективной работы.

Президент Кеннеди не очень-то жаловал Аллена Даллеса (директора ЦРУ с февраля 1953 года) после поражения на Плайя Хирон (апрель 1961 года). Хотя Кеннеди принял вину на себя, Даллесу недолго оставалось занимать этот пост, и он это знал. Кеннеди возложил ответственность за поражение на Даллеса и заместителя начальника оперативного отдела Ричарда Биссела и попросил их уйти в отставку{323}. Потом началось дело Пеньковского. Даллес был профессионалом, его высоко ценили, и он решил показать президенту, как умеет работать Управление, и завершить свою карьеру на высокой ноте.

Даллес, как всегда, был осторожен в оценке информатора и переданного им материала. Несколько разочаровав специалистов советского отдела, он вызвал эксперта по СССР из Управления информации, так называемого открытого подразделения ЦРУ. У Управления информации не было тайных агентов в этой сфере, и они пользовались услугами аналитиков, чтобы исследовать и классифицировать отчеты.

Прокомментировать материалы нового советского информатора попросили молодого советолога бюро ОРВ Реймонда Л. Гартхоффа. Даллес хотел знать, что Гартхофф думает о ценности информации и ее распространении в сообществе. Гартхофф считал, что информация по ракетам и ракетным войскам, по всей видимости, истинна и что частично это можно доказать. Но часть информации была совсем новой, и подтвердить ее было невозможно, хотя Гартхофф сказал, что она «вполне пригодна». Он сообщил Даллесу, что некоторые материалы «вроде бы не совпадают с нашими данными, что заставляет задуматься. Если информатор честен, эти материалы чрезвычайно важны, и их необходимо распространить».

В 1990 году Гартхофф вспоминал, что первое время Даллес относился к информации настороженно и задумывался «о том, как воспримут информатора и как ЦРУ отнесется к распространению информации, с которой, кажется, не все в порядке. Но, безусловно, его основной целью было узнать информатора получше; как разведаналитик, я мог сообщить ему больше, чем оперативник.

Я предложил директору распространить информацию, учитывая, что информатор обладает обширными знаниями по ряду вопросов; так он и поступил. При оценке материала необходимо было это учитывать, но источник оказался надежным»{324}.

Джеймсу И. Энглтону, главе контрразведки ЦРУ, ответственному за выявление агентов КГБ внутри страны и за рубежом, предстояло вынести решающую оценку. Весной 1961 года Даллес хорошо отзывался об Энглтоне, твердо рассчитывая на его помощь в оценке Пеньковского. Мори, пытаясь добиться того, чтобы Пеньковскому поверили, 30 июня 1961 года встретился с Энглтоном.

Мори написал об этом разговоре. Он процитировал Энглтона: «Вне сомнений, это одно из важнейших за многие годы дел». Энглтон сообщил Мори, что частично ознакомился с расшифровкой лондонских встреч и полностью убедился в честных намерениях агента и ценности переданной им информации. В результате Энглтон заключил, что невозможно сохранить имя информатора в тайне, передав основным потребителям отчеты, по которым можно было бы догадаться о ценности всего переданного материала. Мори отметил, что, по словам Энглтона, «основным потребителям информации нельзя сообщить всего, но чрезвычайно важно, чтобы президент во время берлинского кризиса узнал об этом деле все и смог извлечь ИЗ ЭТОГО ВЫГОДУ».

Энглтон настоятельно рекомендовал, чтобы президент прочел расшифровку встреч агента с группой в Лондоне. Он сказал:

— Значение этой операции можно понять, лишь читая стенографический отчет. Расшифровка показала, что у агента широчайший доступ к секретной информации, что увеличивает ценность его сообщений, — человек, который выносит официальное решение по берлинскому вопросу, обязан это прочитать.

Рассматривая вероятность дезинформации, Мори заметил, что, как ему кажется, общий масштаб информации столь велик, что в рамках одной операции дать ложные сведения по всем затронутым вопросам практически невозможно.

«Я добавил, — прокомментировал Мори, — что, если русская разведслужба попытается начать против нас обманную операцию, подсовывая нам всяческую военную, техническую, контрразведывательную, политическую и тому подобную дезинформацию, которую передавал «Герой», она бы неминуемо запуталась, поскольку едва ли им известно, что именно из этой информации мы знаем наверняка. Сложность и разнообразие материалов, которые «Герой» дает в своих безусловно достоверных отчетах, мне кажется, — лучшая гарантия против обмана».

Энглтон полностью согласился с этой точкой зрения и сообщил Мори, что, по его мнению, двойной агент просто не говорил бы так, как «Герой». Агент, работающий «на два фронта», не мог бы так выражать свои мысли, говоря о Хрущеве, о советской системе и о своем личном отношении к этому{325}.

Позже Энглтон всерьез поверил, что Советский Союз разрабатывает глобальный сценарий дезинформации против Запада, и начал сомневаться во всех советских агентах Управления, появившихся после 1961 года. Он яростно искал советского агента, который прокрался в ЦРУ и мешает советскому отделу работать в полную силу.

Летом 1961 года работа Пеньковского имела чрезвычайно важное значение прежде всего из-за опасности ядерной войны в связи с берлинским кризисом; его материалы дали американцам уникальную возможность понять планы и возможности Хрущева.

В 20.20 18 июля Пеньковский был готов к первой встрече с группой на явочной квартире в Кенсингтоне. Это был его восемнадцатый отчет перед группой. Они были искренне рады встретиться вновь. Пеньковский был в хорошей форме. Он начал с того, что представил длинный список замечаний и предложений, потом перешел к сообщению о своих делах на советской торговой ярмарке в Лондоне. Было очевидно, что он стремится поскорее покончить с рабочими вопросами и перейти к главной информации — рассказать о намерениях Советов и приготовлениях к Берлину.

— Наша группа (американо-британская) должна обратить особое внимание на противотанковую оборону. Почему? Потому что на территории Восточной Германии находятся две укомплектованные танковые армии, состоящие из полков, бригад и двух корпусов со всей необходимой техникой. Проверьте по другим каналам — танковые армии уже там. Это если не считать танковые армии второго эшелона и армии в Чехословакии и Польше. В настоящее время Хрущев со своим Генштабом проводит весьма коварную политику: он придает особое значение танковым силам. Танки будут оснащены артиллерийскими орудиями и ракетами. Наша задача: привести противотанковые силы в наилучшее состояние и организовать их в каждом пехотном подразделении. Я думаю, нужны базуки и другая передовая техника. Войска должны тренироваться ежедневно, как скрипачи. Они должны ежедневно практиковаться в стрельбе прямой наводкой.

Пеньковский беспокоился, как бы Хрущев не одурачил Запад авиашоу, которое устраивалось по его приказу; не надо думать, что особое внимание переключается на военно-воздушные силы. Он настаивал, что главное — ракеты и танки и что между командующими армиями развернулась настоящая битва за лучшее снаряжение. Особое значение, настаивал он, придавалось танкам, подводным лодкам и ракетам.

— Авиация — это спектакль. Эти новые самолеты еще не выпускаются в массовом производстве, и очень немногие выпускаются только серийно. Неотложный вопрос — Берлин. После подписания мирного договора они хотят заблокировать подходы к городу танками. Мы должны врезать им как следует. Хрущев хочет, чтобы конфликт был локализован, но мы (он опять имел в виду американцев и англичан) должны ударить так, чтобы от них ничего не осталось. Поэтому мощь противотанковых сил должна быть больше, чем когда-либо. Мы должны укрепить противотанковые силы, ракеты, обычную артиллерию, базуки и мины. Прекрасно, что мистер Кеннеди и мистер Макмиллан столь тверды. В Москве это вызвало настоящую панику{326}.

После венской встречи с Хрущевым Кеннеди встретился с премьер-министром Макмилланом. В частной беседе Макмиллан сказал: «Конфликт между Востоком и Западом исчерпывается не в результате морального или физического истощения той или другой стороны. В наш ядерный век этот конфликт может быть разрешен не победой одной стороны, а только уничтожением обеих. Поэтому я считаю, что достичь нашей цели мы можем только приняв точку зрения, что соглашение может дать больше, чем агрессия»{327}.

4 июля 1961 года Макмиллан поддержал венские заявления Кеннеди и сообщил Палате общин, что Великобритания отвергнет любые предложения по Германии и Берлину, если они будут направлены против воссоединения Германии. Премьер-министр не внял угрозе Хрущева подписать в одностороннем порядке мирный договор с Восточной Германией.

Берлин тревожил всех. У группы была серия вопросов к Пеньковскому о его отчете по советской стратегии, который был передан президенту Алленом Даллесом. Кайзвальтер попросил Пеньковского поподробнее рассказать об этом отчете и сообщить, кто еще присутствовал при разговоре с Варенцовым.

— Я вам расскажу все как было. Сперва все немного выпили, и моя жена вполне невинно сказала: «Сергей Сергеевич, я смотрю на все с точки зрения женщины, матери; как вы думаете, мы подпишем мирный договор с Восточной Германией?» Он сказал: «Да». Мы пили водку, вино и коньяк, пили довольно много. После еды дети вышли из-за стола. Варенцов предложил выпить за меня, и мы повторили. Все дело в женской психологии, понимаете, женщины не хотят войны. Моя жена спросила Сергея Сергеевича: «Но соглашение будет подписано сейчас?» «Будет», — ответил Варенцов.

Заговорили о другом, продолжая пить. Потом уже по моей инициативе вернулись к проблеме Германии, я воспользовался тем, чего уже достигла моя жена. Я ее об этом не просил. Это всего лишь деталь, но немаловажная. Потом Варенцов выругался и сказал: «Рискованное дело мы затеяли». Он сообщил, что Хрущев готовится поддержать конфликт введением танков. Но он не хочет, чтобы война была глобальной. Он понимает, что ядерные возможности НАТО велики, но рассчитывает на то, что она не будет использовать ядерное оружие в первой фазе такого конфликта. Если бы у Хрущева были возможности, он бы первым устроил гигантский взрыв, но у него таких возможностей нет, и я слышал, как об этом много раз говорили офицеры Генерального штаба. Люди не хотят воевать в Восточной Германии за что бы там ни было{328}.

— Готов ли Советский Союз к ядерной войне? — спросил Кайзвальтер.

— Нет. Все заявления Хрущева на эту тему — сплошной блеф, но он изо всех сил готовится к войне. А наши военные не хотят атомной войны. Возможны локальные атомные удары, если у них достаточно ядерного оружия, чтобы так разбрасываться, но накрыть все важные военные центры или места скопления военных объектов они не могут.

Пеньковский описал дилемму Хрущева. Угрожая Западу своей якобы имеющейся ядерной мощью, Хрущев шел на риск: Запад мог начать ответные действия и новый виток гонки вооружений. Хотя у Советского Союза ядерного оружия достаточно для того, чтобы вывести Соединенные Штаты из строя, но недостаточно для первого удара такой силы, чтобы не дать возможность Америке нанести ответный удар, полностью уничтожив одновременно МБР, бомбардировщики и ядерное оружие на подводных лодках. Все еще обсуждались теории о ведении ядерной войны и концепция «ограниченной ядерной войны». В Советском Союзе это были лишь тайные дебаты среди военных; официальной стратегией Америки был массированный ядерный ответ. Концепция «ограниченной ядерной войны» была еще в зародыше.

— Откуда сам Варенцов узнал об этом? — спросил Кайзвальтер.

— Он это узнал на Высшем военном совете, председатель там — сам Хрущев, а выступают обычно Козлов и Микоян. Другие члены Президиума молчат. Эти трое заправляют. Они требуют, чтобы германский вопрос был решен подписанием германского мирного договора, утверждая, что нельзя больше откладывать, иначе СССР выставит себя на посмешище перед всем миром{329}.

Другие высокопоставленные чиновники, в том числе Варенцов, — а он большая шишка — понимают, что мы обладаем определенной силой, но во многих отношениях не готовы к длительному конфликту. Они просто отдают приказ (производить больше оружия). У них просто нет другого выбора, как выполнять приказы вышестоящих. Если они откажутся, их уволят. Чтобы не слететь, они душу дьяволу продадут.

Все знают, как лжет Хрущев, говоря, что мы догнали Америку по производству молока и мяса, — ведь на мясо забивают кроликов и лошадей.

Посмотрите на Варенцова. Став главным маршалом, он поднял бокал за Никиту Сергеевича. Я был потрясен. Я поднял бокал. Но какого черта я буду пить за Хрущева? Я подумал о вас и выпил за ваше здоровье. Конечно, все мы люди, и, если у тебя такой почет и власть, ты этой властью пользуешься. Теперь Варенцов хорошо относится к Хрущеву{330}.

Потом Кайзвальтер попросил Пеньковского рассказать о том, что изменилось в Союзе с июня.

— Ситуация в Союзе следующая: прежде всего, если бы вы могли (Пеньковский имел в виду НАТО) развернуть широким фронтом огромную армию, использующую только оружие обычного типа, без ракет и атомных боеголовок, то очень большая часть советских войск скорее всего перешла бы на нашу сторону (Запада).

— Это только ваше мнение или Варенцов и другие его тоже разделяют? — спросил Кайзвальтер.

— Это общая точка зрения, потому что у нас в стране все насквозь прогнило. Люди не доверяют Хрущеву, они не доверяют советскому правительству. Народ полуголодный. Ему очень не нравятся воинственные речи Хрущева, и об этом говорят вслух, ведь после смерти Берии можно свободнее высказываться. Все думают, что из-за таких выступлений Хрущева Кеннеди, Макмиллан и де Голль были вынуждены вдвое, втрое усилить гонку вооружений. Если бы был жив Сталин, ОН бы не поднимал шума, а этот дурак выкрикивает свои угрозы, выбалтывает планы и заставляет наших потенциальных врагов увеличивать свою военную мощь.

Его не любят и говорят, что он сам себе все портит и слишком много говорит о советских военных успехах, пытаясь запугать западных лидеров{331}.

Мы (Запад) не должны повторять поражение в Суэце (1956 год). Мы должны ответить жестко, если он заблокирует доступ к Берлину. Блокирующие (советские) силы должны быть уничтожены. Это нужно сделать без атомных взрывов в промышленных центрах или районах тыла. Если Хрущев попытается это сделать (блокировать Берлин), ему надо ответить достойно, сказав всему миру, что Запад защищает свои интересы, которые попирает Хрущев, не выполняя Потсдамского соглашения{332}. Если он до какой-то степени расширит конфликт, ему надо ответить соответствующими мерами. В действительности Хрущев и Советская армия в данный момент не подготовлены.

Затем Пеньковский рассказал, как Хрущев лично вынуждал Центральный Комитет Коммунистической партии одобрить программу массового производства всех видов вооружения, делая особый упор на ракеты. Чтобы выполнить это, члены ЦК и ответственные министры «просто вынуждены лично присутствовать на производстве, за которое они отвечают»{333}.

Особое значение, сообщил Пеньковский, имела интеграция восточногерманских сил в Советскую армию. Пехотная дивизия Восточной Германии участвовала с советскими войсками во всех маневрах.

— Что это за дивизия? — спросил Кайзвальтер.

— Обычная пехотная дивизия Германской Демократической Республики, действующая в точности по советской доктрине, участвующая во всех маневрах Советской армии. Маневры могут проходить в любой стране Варшавского Договора и в самом Советском Союзе. Этот план разработан недавно для того, чтобы германская армия была тактически и стратегически готова к участию в совместных операциях{334}.

Кайзвальтер сказал Пеньковскому:

— Это важный вопрос. Какова степень уверенности Варенцова и других высокопоставленных советских военных в том, что Советская армия представляет себе последствия политики Хрущева по Берлину? Я имею в виду, существует ли физическое противодействие?

Пеньковский подбирал слова для ответа:

— Если рассмотреть сегодняшнюю ситуацию, Советская армия не готова вести серьезную войну. Баренцев сказал, что нет никакой уверенности в готовности наших войск. Я даже написал вам об этом, а Варенцов особо подчеркнул, что если и дальше так будет, то мы идем на риск. Мы тренируем свои войска, чтобы они были готовы к любой неожиданности, но в настоящее время нет никакой уверенности, что они подготовлены.

— Это сказал Варенцов?

— Да, он. Они пытаются обеспечить эту уверенность. Члены Центрального Комитета, многие члены партии и министры сейчас пытаются добиться необходимой готовности оборудования прямо в промышленных центрах. Маршалы и генералы постоянно находятся с войсками, чтобы обеспечить их боевую эффективность. Например, во время недавних маневров в военном округе Одессы, — посмотрите, сколько генералов там погибло. — Пеньковский имел в виду смерть четырех генералов при крушении вертолета над Одессой. Вертолет упал из-за того, что сорвалась одна из лопастей винта{335}.

— Как они оценивают с военной точки зрения план войны в ГДР? — спросил Кайзвальтер.

— Это абсолютно безрассудное решение. Они собираются заблокировать танками по всей ГДР пути прохода в Берлин. Конечно, основными будут войска Восточной Германии, а в поддержке, в роли второго эшелона, — советские войска. Весь план подразумевает скоординированность действий восточногерманских и советских войск. Идея в том, что, если эти войска смогут дать отпор англо-американским, французским и западногерманским силам, конфликт будет исчерпан, а Западу придется войти в дипломатические отношения с правительством Восточной Германии, чтобы получить право прохода в Берлин. Тогда можно будет избежать дальнейшего конфликта, и Советы думают, что западные силы испугаются. По совестким оценкам, западно-германская армия к этому не готова. Они определяют ее готовность по оборудованию и человеческим ресурсам как восьмидесятипроцентную{336}.

На следующий вечер Пеньковский позвонил Серовым в отель «Бейсуотер» и договорился встретиться с ними. Когда он пришел, они собирались лечь спать, но он уговорил их пойти с ним. Они отправились в ресторан гостиницы, где он жил и потому мог расплатиться чеком. Он заказал превосходную еду и вино, а чек сохранил для Шерголда, чтобы возместить убытки.

Как Пеньковский сообщил потом группе, Светлана флиртовала с ним. Когда они ехали в такси к ним в отель, она прижималась к нему и делала это, по словам Пеньковского, весьма умело, пока он рассказывал о достопримечательностях Лондона и еще раз обещал помочь Серовым в покупках. Он дал Серовой двадцать фунтов взаймы, чтобы купить качели для дачи{337}.

25 июля президент Кеннеди обратился к народу, по словам основного составителя его выступлений Теодора Соренсона, с «более мрачной речью, нежели те, к каким привыкли американцы, более мрачной, чем все предыдущие президентские речи в век ядерных возможностей».

— Западный Берлин, — сказал Кеннеди, — стал сегодня великим испытанием мужества и воли западных стран, это центр, в котором наши торжественные обязательства... сталкиваются сегодня с советскими амбициями {338}.

Президент попросил Конгресс увеличить военный бюджет на 3,2 миллиарда долларов. Кеннеди не объявил чрезвычайного положения в государстве, но утроил количество призывников и потребовал от Конгресса полномочий объявлять боевую готовность, чтобы призвать резервы на военную службу. Пол Нитце, представитель комиссии Департамента обороны по Берлину, вспоминал: «Планы НАТО на случай непредвиденных обстоятельств предусматривали, что мы посылаем часть военных сил в Берлин по автостраде, а если противостояние будет продолжаться, МС 14/2 предусматривало ядерную атаку. ...Несмотря на то, что военные силы обычного типа на европейском театре военных действий у нас хуже, чем у остальных, мне кажется, что у нас было стратегическое превосходство. Мы очень хотели, чтобы дело не дошло до обмена ядерными ударами, но все же мне казалось, что Советский Союз не хочет этого еще больше, чем мы. Даже несмотря на это, риск был велик, и ошибки в расчетах как той, так и другой стороны были нашим главным потенциальным врагом. Ядерная конфронтация с Советским Союзом во время берлинского кризиса 1961 года была значительно реальней, чем во время кубинского кризиса 1962 года»{339}.

28 июля Пеньковский встретился в 15.10 с англо-американской группой на явочной квартире в Кенсингтоне. Ему подарили коротковолновый радиоприемник «Зенит», и Кайзвальтер по-русски объяснил:

— Этот подарок свидетельствует, что деньги для нас не проблема, главное — безопасность.

Принимая подарок, Пеньковский сиял от удовольствия и рассыпался в благодарностях. Он сказал, что лучше бы Винн в свою следующую поездку привез радио в Москву. Он убеждал группу, что такие же приемники можно купить в Москве за доллары в специальных магазинах для туристов и что проблем не будет, если кто-нибудь спросит, откуда у него это. Кайзвальтер согласился, но не разрешил покупать маленький магнитофон, чтобы Пеньковский записывал разговоры с Варенцовым и другими военными высокого ранга.

— Вас могут начать подозревать, если у вас будет такой магнитофон, и это серьезный риск — записывать Варенцова. Вы должны твердо придерживаться наших советов и рекомендаций в целях безопасности и свести собственные желания к минимуму{340}.

Группа постоянно сталкивалась с тем, что Пеньковский шел на неоправданный риск, желая стать лучшим шпионом в истории. Русских все время надо хвалить. Кайзвальтер достал отчет вашингтонского Управления по поводу речи о Берлине, произнесенной Кеннеди 25 июля, и протянул его Пеньковскому.

— Это для того, чтобы вы знали, что наши лидеры получают вашу информацию. Я вам не буду его читать, но могу сказать, что в некоторых заявлениях президента были высказаны именно те идеи, которые вы предложили {341}.

Пеньковский расплылся в улыбке и углубился в цитаты из речи президента Кеннеди:

«Западный Берлин стал сегодня великим испытанием мужества и воли западных стран, это центр, в котором наши торжественные обязательства... сталкиваются сегодня с советскими амбициями.

Мы не можем позволить и не позволим коммунистам выкинуть нас из Берлина хитростью или силой. Ибо мы должны выполнить обещание, которое дали этому городу, во имя морали и безопасности Западной Германии, во имя единства Западной Европы и чтобы не потерять доверия всего Свободного Мира»{342}.

Пеньковский поднял голову и сказал:

— Вы должны узнать, что происходит в верхах и как Хрущев повышает генералов в чине, чтобы они были верны ему. В верхах существует секретная оппозиция, она остается секретной, потому что большинство — протеже Хрущева, а остальные не хотят терять работу[38]. Но перегруппировка сил, как и раскол, вполне возможна в связи с берлинской проблемой. Все, кто в курсе состояния нашей экономики и военной промышленности, скажут: «Воевать слишком рано. Надо подождать. Зачем обострять ситуацию из-за Берлина, хотя эта проблема существует уже шестнадцать лет?» Если так будет, возможно, Хрущев снова победит; а может случиться и обратное. Нам надо это учитывать. Они могут сместить Хрущева, заявив, что он болен, или он может уйти в отставку, как Маленков. Или они скажут ему: «Боссом ты останешься, но давай отступим в берлинском вопросе, давай что-нибудь придумаем. Давай провозгласим, что мы защищаем мир, а англичане и американцы экстремистски восприняли наше заявление и готовятся к войне, а мы войны не хотим, торопиться некуда, когда-нибудь потом разберемся с берлинским вопросом». Можно наговорить много  дипломатических фраз, чтобы сделать все как надо,одурачить народ и снова всем наврать{343} .

Окончательное решение примет в октябре XXII съезд партии. Этого вопроса нет в повестке съезда, но, как я вам уже говорил, во время подобных собраний у них проходят секретные сессии, и я абсолютно уверен, что там этот вопрос будет обсуждаться. Они даже могут обсудить его еще до официального открытия съезда. Так что мы должны учитывать три возможности.

Во-первых, Хрущев может смести всю оппозицию и подписать восточногерманское мирное соглашение, что, возможно, приведет к локальному конфликту, который подтолкнет к серьезной войне.

Во-вторых, Хрущева могут заставить пойти на компромисс и отложить подписание мирного договора ввиду существования западной оппозиции и сделать вид, что он стремится к миру; в этом случае возможные действия по Восточной Германии и Берлину будут отложены.

В-третьих, Хрущева могут сместить{344}.

Пеньковский добавил:

— Судя по телеграммам, приходящим послу в Лондоне и в резидентуру, советское правительство сейчас в трудной ситуации. Поэтому я, как и все прогрессивно мыслящие русские, хочу, чтобы вы повысили свою боевую готовность, чтобы СССР оказался в еще более серьезной ситуации{345}.

Кеннеди уже попросил, чтобы Конгресс в ответ на угрозы Хрущева увеличил оборонные расходы на 3,2 миллиарда долларов. Начинался новый и дорогой виток гигантской гонки ядерных вооружений.

Немало времени, пока Пеньковский был с группой, уходило на рабочие вопросы. Он представил схему советского посольства в Лондоне и данные по фотографиям новых агентов ГРУ и КГБ. Составлялись замысловатые планы будущих встреч в Москве, чтобы он мог передавать пленку и поддерживать связь с группой. Пунктом первым был разбор его встречи в парке с миссис Чисхолм.

Пеньковский спросил:

— Ну что, я правильно вел себя с этой дамой или нет?

— Вы провели с ней слишком много времени, — сказал Шерголд.

— Простите, я тоже не глуп. Так нельзя — сесть, передать материал и испариться. Это невозможно. Детская коляска пуста, и все трое детей при ней. Она в той коричневой замшевой куртке, которую, мне сказали, она наденет, чтобы я смог ее узнать. Я оценил обстановку. Собирается дождь. Я специально ждал, чтобы он начался, и тогда, возможно, многие бы ушли. Место не из лучших. Лучше было пройти дальше, к концу сквера; там было бы меньше народу вокруг. Она сидела у дорожки напротив цирка и кино. Все туда приходят и сидят там. Когда солнечно, просто яблоку негде упасть. Куча народу, но дальше сквер пустой. Собирался дождь. Я подумал: «Пусть упадут первые капли, и тогда я к ней подойду»{346}.

Пеньковский сказал, что в следующее воскресенье, 9 июля, он снова приходил в сквер, но ее там не было, хотя у него было что ей передать. Его шеф Гвишиани 4 июля сообщил, что Пеньковского командируют в Лондон, и он мог бы передать это сообщение через «девушку», как он называл миссис Чисхолм. «Она понимала меня, несмотря на мой плохой английский, — сказал Пеньковский, — но я займусь английским. Бояться было нечего, особенно появления милиционера, потому что у меня при себе военное удостоверение (свидетельствующее, что он полковник Генерального штаба), и я бы сказал милиционеру: «Отвали, дрянь». Я бы отправил «девушку» и обсудил все с милиционером. Здесь (в Лондоне) главные — англичане, но там я знаю, что делать.

— Все шло хорошо. Она героиня. Она была абсолютно естественна, не нервничала. Вполне нормальным было то, что я поболтал с детьми, — а иначе зачем бы мне вообще подходить?

Шерголд сказал Пеньковскому, что он не склонен снова пользоваться услугами миссис Чисхолм. Шерголд объяснил свою точку зрения, и Кайзвальтер перевел это на русский так: «Один раз все прошло гладко, но пользоваться этим часто было бы неправильно. Если нам снова придется прибегнуть к ее помощи, то чем короче будет встреча, тем лучше»{347}.

Они договорились, что, если им снова придется встречаться в сквере, лучше будет встретиться подальше, слева от входа, потому что там, кажется, бывает меньше людей. Им не следовало бы встречаться около киосков.

Пеньковский пожаловался группе, что они передают ему дублированные радиопослания и он тратит время на расшифровку:

— Зачем повторять передачи? Для чего это надо? В субботу я снова получил сорок одну группу чисел (группы чисел декодируются в слова). Для чего мне это? Я не понимаю.

— Понимаете, конечно, — сказал Кайзвальтер, терпеливо объясняя важность дублирования во время связи. — Только подумайте. Вам это посылается каждую субботу и воскресенье в течение месяца, чтобы вы смогли прослушать, когда вам будет удобнее всего.

Чтобы убедить Пеньковского, что все прошло хорошо, Кайзвальтер сказал:

— Теперь, когда вы знаете миссис Чисхолм, все будет проще.

— Она ведь сейчас в Англии, вы сможете вскоре встретиться с ней, — добавил Шерголд.

Пеньковский ответил:

— У меня идея — я попросил бы вас проанализировать это дело и рассудить с научной точки зрения. Почему бы этой даме не оказаться в числе приглашенных в канадское посольство, скажем, на прием, где я мог бы с нею познакомиться? Тогда я мог бы вполне открыто встречаться с ней на улице, так же как я мог бы подойти к канадскому послу (Арнольду Смиту), поболтать, если бы увидел его на улице, даже если вокруг будет сотня милиционеров. — Группа переглянулась, и было решено, что такая встреча будет организована{348}.

Пеньковского эта идея захватила, и он предложил договориться о встрече с ним на других дипломатических приемах, пригласив его через Государственный комитет.

— Что касается американского и британского посольств, теперь со мной все в порядке. Может быть, это все тоже будет не сразу, — сказал Пеньковский. Бьюлик объяснил, что из американского посольства звонили в Государственный комитет и просили список гостей для приглашения на прием, но его имени в нем не было{349}.

Это скоро изменится, объяснил Пеньковский, потому что его назначили заместителем заведующего отдела и будут включать в список тех, кого нужно приглашать на дипломатические приемы.

Пеньковский всегда размышлял о том, каким образом можно расширить свой доступ к секретным материалам и повысить свой статус в советской иерархии. Он все еще тешил себя надеждой, что станет генералом, и упорно добивался этого, надеялся на случай, даже если в то же время все интенсивнее занимался шпионажем.

У него возникла идея, чтобы американцы написали ему на русском языке статью по военной теории:

— Пожалуйста, напишите мне статью, потому что я очень занят, а потом, когда я заканчиваю работу, я слишком устаю, чтобы что-то писать для советского режима. Раньше, когда я получал разрешение взглянуть на секретные документы, я делал это для написания каких-нибудь статей. Это будет моей официальной версией, под этим прикрытием я потом раскопаю бесценные сокровища.

— Как вы объясните, откуда вы взяли информацию для статьи подобного рода? — спросил Кайзвальтер.

— Очень просто, — ответил Пеньковский. — Мы получаем от вас, от англичан, от французов массу незасекреченных военных журналов. Я закончил курсы в двух военных академиях. Я сейчас в третьей зарубежной командировке. Если я хочу быть умным, если я офицер военной стратегической разведки, если я, как губка, впитываю все, что здесь происходит, я должен быть способен это сделать, но сейчас у меня достаточно другой работы для Комитета, для ГРУ и нашей основной работы, — потом он остановился и поправился: — Я не в том порядке начал: наша основная работа, ГРУ и Комитет. Я устал. Я прихожу домой, падаю в постель и засыпаю. Утром делаю зарядку, ем и выхожу. Раньше я понемногу изобретал. Я изобрел прибор для измерения углов в артиллерии. Раньше, когда куража мне было не занимать, я немного увлекался журналистикой. Почему бы мне сейчас не писать, если передо мной весь материал, который мы получаем от вас через нашу разведку{350}? Кстати, как список агентурной сети, подходит или нет?

Шерголд ответил:

— Да, все прекрасно{351}.

Пеньковский на секунду остановился и сказал:

— Если хотите, я вам пришлю библиографию, а вы можете написать статью по этой библиографии. Ваши эксперты могут ее так написать, что будет вполне логично, что сорокадвухлетний полковник, окончивший две академии, ездивший за границу, имеющий одиннадцатилетний опыт разведывательной деятельности, может написать такое.

— Да, видимо, так будет лучше, — ответил Кайзвальтер{352}.

Пеньковский загорелся этой идеей и заверил группу, что если он предоставит список материалов, по которым надо написать статью, то никаких сложностей не возникнет с предъявлением исходных материалов начальникам, когда статья будет уже написана. Им это даст очень много, потому что он тогда не только получит больший доступ к секретным документам, но и продвинется по службе после публикации такой статьи. Потом, как всегда, когда говорил о своей карьере, он помрачнел:

— Сейчас я в этой поездке. Они считают меня полезным. Почему они до сих пор меня держат, несмотря на моего отца? Вы ничего о моем отце не знаете, так ведь? — спросил Пеньковский.

— Нет. Но я вам сообщу, если узнаю, — сказал Кайзвальтер, обещавший Пеньковскому во время одной из предыдущих встреч, что попытается проверить, существуют ли какие-либо документы о том, как умер его отец, и не попал ли он волею случая на Запад{353}.

— Они знают, что работать я умею, они меня учили, дурака, много-много лет. Говорят, я инициативен, одарен, быстро соображаю, — они ожидают отдачи. Если отдачи не будет, они скажут: «Значит, он теряет силы. Будущего у него уже нет». Мне все равно, что они говорят, в любом случае я буду с вами через два года. Если бы у меня что-то было опубликовано, пусть несколько страниц, я бы мог к ним пойти и сказать: «Вот это у меня напечатано. Теперь я хочу еще что-нибудь сделать. У меня есть еще кое-какие идеи. Я должен прочесть, что думают о том-то и о том-то». Читая, я все это фотографирую! Все эти специальные журналы, которые я вот сейчас привез на пленке, — это пример. Когда я сказал Варенцову, что хочу писать военные статьи, он мне разрешил пользоваться его офисом. Завтра я сделаю еще больше, и вы обо мне скажете: «Классный парень!»{354}

На последнюю во время своей второй поездки в Лондон встречу Пеньковский прибыл в хорошем настроении. Он напомнил группе об офицере ГРУ в Лондоне, который собирался встречаться с завербованным агентом на дипломатическом приеме:

— Вы сегодня можете арестовать агента, если хотите. Потом можете дать мне орден. — Он засмеялся. Конечно, Пеньковский знал, что англичане не арестуют офицера или его агента, боясь, что разоблачение агента приведет к нему самому, но ему приятно было играть в такую игру и намекать, что за свою работу он может получить награду.

Пеньковский в последний раз настоятельно попросил группу подбодрить Винна, оплатив его работу. Он предупредил, что, если Винна подвергнут дисциплинарному взысканию, это будет опасно, Винн не будет чувствовать себя уверенно, приехав в Москву 22 августа.

Тут Джо Бьюлик и Гарольд Шерголд достали американскую и британскую форму полковника, и Пеньковский примерил обе. Сначала он быстро натянул британскую форму, а перед тем, как он оделся, Бьюлик под общий смех сфотографировал его в нижнем белье, мундире и фуражке. Когда Пеньковский надел форму, стали очевидными его военная выправка и сила. Обе формы привели его в восторг, и был отснят целый блок моментальных фотографий. На американской форме были нашивки, заменяющие медали и говорящие об участии в операциях, и потом Шерголд пожаловался Бьюлику, что англичане знали, что на американской форме будут награды. Британская форма полковника была без нашивок, не считая знаков различия на плечах{355}.

Формы были попыткой поддержать боевой дух Пеньковского и компенсировать то, что он во время визита в Лондон не встретился с королевой или знаменитыми британскими официальными лицами высокого ранга. Хотя сэр Дик Уайт, глава МИ-6, был фигурой весьма важной, Пеньковский не вполне осознавал его роль и значение, так как сэр Дик не был в центре внимания. Английская королева, лорд Маунтбаттен, президент Кеннеди или кто-то из членов семьи Кеннеди больше соответствовали представлению Пеньковского о признании.

В прощальном заявлении группе Пеньковский говорил о важности встреч для «того, чтобы лучше узнать друг друга, и для того, чтобы наши будущие планы были более конкретны, а каждый из них может быть полезен для укрепления нашего сотрудничества». Он предсказал, что темпы его работы будут расти, и попросил о еженедельных встречах в Москве. Потом поблагодарил офицеров по особым делам и потребовал, чтобы всем им было выдано по 1000 фунтов из его заработка, составлявшего 1000 долларов в месяц. Дженет Чисхолм, фотограф и радист, обучавший его в Лондоне, должны были получить по 250 фунтов. Все технические секретари и переводчики должны получить по 100 фунтов:

— Это от меня, мой скромный подарок, и я прошу мое правительство исполнить эту просьбу{356}.

Группа уклонилась от ответа, и вознаграждения, как он просил, из его фонда не были выплачены. Позже американские члены группы получили денежные премии, медали, были повышены в должности Центральным разведывательным управлением. Миссис Чисхолм получила 5000 фунтов, выплаченных совместно американцами и англичанами.

Пеньковский беспокоился за свое будущее в ГРУ и открыто обсуждал это с коллегами. Для него два американских и два британских агента были спасательным кругом. Много работая, чтобы получить признание как профессиональный офицер разведки, он хотел тем самым добиться их личного признания и уважения. Он мечтал, чтобы они приняли его как друга, хотел поделиться своими чувствами и найти поддержку. Несмотря на свою браваду и целеустремленность, Пеньковскому некуда и не к кому было обратиться, кроме этих офицеров. Он излил все свои тревоги, рассказывая группе, как в Москве разделились мнения о том, что с ним делать. «Некоторые хотят сделать меня генералом и обсуждают это, потому что я уже созрел для этого. У меня подходящее образование, достаточный опыт, подходящий возраст. Другие тормозят, например Шумский (начальник отдела ГРУ) и эти, из Центрального Комитета, из-за моего отца. Для меня до сих пор загадка, каким образом стало известно дело моего отца. Я прошу вас помочь мне в этом — прояснить кое-что. Почему раньше не было известно, что мой отец был офицером Белой гвардии? Почему? Если бы это было известно раньше, они бы раньше мне об этом сказали. Они бы не разрешили мне поехать в Турцию в длительную командировку. Они, безусловно, принимают во внимание мое личное дело, они вынуждены это делать. Благодаря тому, что я превосходно служил в Советской армии, был политическим комиссаром, участвовал в трех походах, был награжден на фронте, дважды командовал полком и выполнил все задания, представив прекрасные отчеты. Но вы что думаете? Вы умные люди. Каким образом стало известно дело моего отца? Почему оно не было известно .раньше?»

— Они копали, копали и докопались до сути, — сказал Кайзвальтер. — Возможно, Рубенко (военный атташе в Турции) намекнул, чтобы «соседи» начали расследование.

Пеньковский перебил Кайзвальтера:

— Но Рубенко ничего не знал, как и никто другой.

— Вот именно! Вот почему КГБ сказал: «Ищи, выясни что-нибудь», — ответил Кайзвальтер.

— Они докопались до сути, — сказал Пеньковский. — Были какие-то архивы из стран народной демократии и Германии, кажется. Я вас еще раз прошу, дорогие друзья, найти знакомых моего отца. Я уверен, что существуют те, кто знал его при жизни и служил с ним. Мой отец воевал в Ростове, Водосальских степях и двигался к Черному морю в новороссийском направлении{357}.

Матери моей было известно только, что мой отец пал под Ростовом. Говорят, большая часть офицеров-белогвардейцев была переправлена по реке на пароме и расстреляна. Это могло случиться там. Конечно, я исключаю возможность, что моему отцу удалось попасть за границу. У него были годы, чтобы попытаться связаться с нами. Он очень любил мою мать. Если хотите, я пришлю вам фотографию моей матери, она была исключительно привлекательна в юности. Просто красавица!

— Он мог бояться повредить ей, пытаясь связаться с ней из-за границы, — предположил Кайзвальтер.

— Нет.

— А может, он писал, но письма перехватывали? — спросил Кайзвальтер.

— Я вам скажу, была, в конце концов, масса случаев, когда и письма, и деньги достигали адресата под разнообразнейшими предлогами. Но, конечно, еще живы его бывшие друзья по работе, и в руках советских органов есть подробная информация по поводу ему подобных. Я уже вам рассказывал об этом. Я непременно пришлю вам фотографию моего отца. У нас с матерью штук пять фотографий — когда он был студентом в лицее, когда он окончил его и с моим дедом.

— Когда он закончил учебу? Где он учился инженерному делу? — спросил весьма дотошный Кайзвальтер. Он не просто пытался найти способ помочь Пеньковскому, информация была бы важна и для того, чтобы перепроверить собственную легенду Пеньковского.

Кайзвальтер, который вел дело Попова, не сразу проникся симпатией к Пеньковскому и его аристократическим манерам. Силой Кайзвальтера в общении с Поповым была его способность завоевать доверие Попова долгими часами совместной выпивки и разговоров. С Пеньковским и группой из трех человек ему негде было развернуться. Он вынужден был показывать свои знания в вопросах, которые задавал. Его знания о ГРУ были столь обширными в результате допросов

Попова, что Пеньковский часто удивлялся, откуда Кайзвальтер все это знает. Однажды он даже пошутил: «Такое может знать только сотрудник ГРУ». То, что Пеньковский не зависел от Кайзвальтера полностью, как Попов, создавало между ними дистанцию. Кайзвальтер часто жаловался Бьюлику, что считает Пеньковского взрывным, романтически настроенным и трудно контролируемым. Бьюлик чувствовал, что Кайзвальтера унижает положение подчиненного. «Кайзвальтер понимал, что он сам должен был вести Пеньковского после своего успеха с Поповым», — вспоминал Бьюлик{358}.

Пеньковский объяснил, что его отец закончил Варшавский политехнический институт, но у семьи не было прямых связей с Польшей, несмотря на польскую фамилию, происходившую от дальних польских предков.

— Мой отец, из мелкопоместного дворянства, всю свою жизнь провел в Ставрополе, был там известным юристом. Для тех, из разведслужбы, в моем личном деле записано, что мой дед был дворянином, — горько засмеялся Пеньковский. — Свиньи они, в общем-то. Были бы умными, молчали бы об этом. Ну и что тут такого?

— А кем был отец Ленина? — поинтересовался Кайзвальтер, подразумевая, что отец Ленина Илья Ульянов не был рабочим или крестьянином, а тоже принадлежал к мелкопоместному дворянству.

— Что характерно, и вам это надо знать, моя жена ничего не знает о моем отце, я ей не говорил, только моя мать и тетка — сестра моей матери — знают. Моя мать писала объяснительную Шумскому. Ей было восемнадцать, когда она встретила отца, Владимира Флориановича Пеньковского. Вскоре после этого она вышла за него; родился ребенок. Отец часто уезжал. «Он мне говорил, что он инженер; и любому это было ясно, но я ничего не знала о деталях его работы». Так она написала, и у них есть это объяснение. «Может быть, он в чем-то и участвовал — как каждый настоящий мужчина, — его призвали в армию, и он должен был отслужить. Я ничего не знала о его политических взглядах и службе. Он иногда пропадал, уезжал по делам на несколько дней, потому что время было неспокойное, и все мужчины в этом участвовали». В таком духе она писала. Она написала объяснительное письмо очень умно. Шумский прочитал его и сказал: «Нет, нет, не пойдет. Не так ей надо было писать».

— Почему, товарищ генерал?

— Ну, что она здесь написала, как она вас воспитала и что она вам рассказала. Она не хотела вам говорить, что на самом деле знала, что ее муж — белый офицер. Она вас воспитала так, будто вы — сын инженера, служащего, — ответил Шумский.

— Хорошо, но какое это имеет ко мне отношение? — спросил я.

— Товарищ Пеньковский, к вам это никакого отношения не имеет. Никакого!

Шумский так мне сразу и сказал. Когда они отложили мою командировку в Индию (в качестве военного атташе), я спросил: «В чем дело?»

Они ответили: «К вам это не имеет никакого отношения. Мы просто хотели вам сказать, что вы должны знать, кем был ваш отец».

Джо Бьюлик попытался шуткой поднять настроение, сказав Пеньковскому, что за ним придет подводная лодка из Токио с четырьмя членами группы на борту, чтобы забрать его с Дальнего Востока, если его туда сошлют{359}.

В группе Пеньковский всегда был настроен оптимистично, и сейчас он посмотрел на ситуацию по-другому. «В конце концов, Центральный Комитет может сказать: «Черт его побери. Отстаньте от него!» Так может произойти, потому что в настоящее время существует определенное движение в этом направлении. Не так, как во времена Сталина и Берии». Пеньковский объяснил, что после речи на XX съезде партии о преступлениях Сталина Хрущев освободил тех, кого незаконно держали в тюрьмах или трудовых лагерях, и посмертно реабилитировал некоторых из тех, кого расстреляли как «врагов народа». В такой ситуации Пеньковский надеялся, что прошлое его отца не повлияет на его будущее.

Он обнял всех офицеров и расцеловал их в щеки по русскому обычаю, потом ушел с Майклом Стоуксом, сопроводившим его на заранее намеченное и санкционированное МИ-6 «свидание» с дамой на один вечер. Пеньковский позвонил Зэф, женщине, с которой он виделся во время первой поездки, но танцовщица была на гастролях. Чтобы не рисковать, британцы устроили для Пеньковского перед отъездом приятный вечер с надежной женщиной{360}.

Пеньковский благополучно вернулся в Москву 7 августа 1961 года и продолжил работу на Государственный комитет, ГРУ, ЦРУ и Интеллидженс сервис.

Пока Пеньковский был в Лондоне, ЦРУ еще раз попыталось добиться того, чтобы Государственный департамент сотрудничал с ними в этом деле. Посол Томпсон все еще осторожничал и согласился сотрудничать только в том случае, если Государственный департамент решит, что информация, которую они получат, оправдывает риск. Томпсон хотел, чтобы Пеньковскому было дано задание передавать лишь чрезвычайную информацию и не пытаться передать «всего лишь интересный» материал. Томпсон предупредил, что в связи с пристальным наблюдением за работниками посольства весьма вероятен провал. Он хотел, чтобы операцию провел обученный офицер ЦРУ.

Единственным обученным офицером ЦРУ в Москве был «Компас», но он не подходил. 25 июля 1961 года в 12.00 Дик Хелмс встретился с Джеком Мори и Квентином Джонсоном, начальником отдела по разработке операций в Советском Союзе, чтобы обсудить ненадежность «Компаса» и «тот факт, что он рассуждает и действует под серьезным влиянием страха». Они решили, что надо использовать Джона Абидиана, офицера безопасности из посольства, «так как он проходил специальное обучение, у него есть мотивировка, он знает о слежке и способен рассуждать разумно».

В отчете Мори заметил, что, обсуждая «Компаса», Дик Хелмс выразил серьезное недовольство тем фактом, что «Компас» «был ему навязан, и впредь ни один человек из Управления не должен быть назначен на должность, пока не будет проведена тщательная психологическая проверка и пока с ним не побеседует лично мистер Хелмс». Хелмс дал указание как можно скорее отозвать «Компаса» из Москвы и уволить его из Управления{361}.

В начале августа особого внимания требовал вопрос о том, как распространять материал Пеньковского, не раскрывая при этом его имени. Когда Пеньковский вернется в Москву, можно было ожидать новых материалов, но в Москве у Управления не было никого, кто мог бы помочь Пеньковскому. Обсуждая все это 3 августа с офицерами советского отдела, Мори рассмотрел «за» и «против» того, чтобы ввести в игру ведущего правительственного эксперта-советолога Чарльза Е. Болена, бывшего посла в Москве и специального советника президента Кеннеди по Советскому Союзу. «В связи с очевидной пользой его сотрудничества с нами он будет оказывать нам поддержку изнутри, когда «Герой» вернется в Москву». Они пришли к соглашению, что, если Пеньковский снова выйдет на связь, может быть, его встреча с Боленом сможет что-то дать, и «ему чрезвычайно польстит такое внимание». Однако они отметили, что «если «Героя» разоблачат, то тот факт, что он встречался с Боленом, подпортит репутацию отдела». Мори упомянул о такой возможности в разговоре с Хелмсом, который сказал, чтобы тот «пока с этим не торопился»{362}.

Послу Болену показали документы по венской встрече, которые Пеньковский раздобыл 2 августа. Болен пришел в восторг, заявив, что это «безумно здорово» и, вне сомнения, «не фальшивка». Болен заметил, что «значение информации зависит от того, сколь широко Хрущев распространял ее за границей, особенно в развивающихся странах, и от того, насколько это распространение требовало от самого Хрущева обязательств, от которых ему трудно будет отречься».

Едва прочитав материал, Болен заявил, что необходимо проинформировать государственного секретаря Раска, и направился в его офис. Директор ЦРУ Аллен Даллес тоже собирался встретиться с Раском. Мори писал: «Следуя инструкциям Хелмса, я поспешил перехватить директора до того, как он проинформирует секретаря. Однако я не смог с ним встретиться, потому что он в тот момент находился в Белом доме. В результате директор пошел на прием к секретарю в 4 часа, не будучи в курсе материалов по Вене, а на встрече секретарь упомянул об этом материале.

Позже, когда мы встретились с директором, он был в ярости и пригрозил уволить Биссела, Хелмса и меня. Я объяснил ситуацию, уверяя, что у секретаря не было бумаг, что Болен лишь сообщил ему о существовании документа. Я также объяснил ему, что мы изо всех сил пытались его найти, прежде чем Болен попадет к секретарю. Директор совсем успокоился и попросил сделать конспект документа, чтобы тем же утром показать президенту.

Болен передал нам копию американской версии венских переговоров, весьма точную, чтобы нам легче было переводить. Я заверил его, что с ней будет работать только один офицер, который немедленно вернет ее.

Тогда же директор сообщил обо всем президенту и показал ему венский документ. Позже директор рассказал мне, что президент был полон энтузиазма и попросил, чтобы после завершения перевода ему сообщили о том, насколько он отличается от американской версии»{363}.

Президент Кеннеди заинтересовался информацией Даллеса и работой советского полковника. Он дал указание сравнить советский перевод с американским вариантом, чтобы узнать, были ли сделаны какие-нибудь изменения и, если да, какие и как Советы переставили акценты в обмене мнениями. 9 августа ЦРУ передало копию советского отчета беседы Хрущева и Кеннеди президенту. Было приложено сравнение с американским вариантом.

Копия, переданная Пеньковским, была получена из резолюции Центрального Комитета, одобряющей действия Хрущева в Вене. Резолюция и ее перевод на английский были посланы лидерам социалистического блока, Фиделю Кастро и советским послам в Париже и Риме. Послам было дано указание проинформировать лидера французских коммунистов Мориса Тореза и лидера итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти. Копии были посланы также советским послам в восемнадцать нейтральных стран, чтобы те проинформировали глав государств. Пеньковский переснял резолюцию и расшифровку венской встречи «Миноксом».

Читая два отчета о венской встрече, можно было понять, что Хрущев пытается подать в выгодном свете свою беседу с президентом Кеннеди и получить поддержку своему требованию о подписании до конца года сепаратного мирного договора с Германией. Кеннеди почувствовал, что Хрущев делал особый упор на том, что действует вполне законно, что Советы полны решимости двигаться дальше, и притушил решимость американцев. Стенограммы были уроком для Кеннеди: он понял, как действует Хрущев, понял, что Соединенным Штатам и их союзникам нельзя позволить себя запугать.

Фотоматериалы

  

Паспорт, выданный Пеньковскому в 1960 году для поездки в Лондон (Архив ЦРУ)

Отец и мать Пеньковского (Архив ЦРУ)

  

Слева направо: американский военный атташе полковник Чарльз Маклин Пик, советский военный атташе Н. П. Рубенко-Савченко, Пеньковский и помощник югославского военного атташе майор Груэслик (Личный архив полковника Милфорда А. Коэлера)

Маршал С. С. Варенцов, друг и покровитель Пеньковского (Архив ЦРУ)

Англо-американская группа, работавшая с Пеньковским. Слева направо: Майкл Стоукс, Гарольд (Шерджи). Шерголд, Джозеф Бьюлик и Джордж Кайзвальтер в отеле «Маунт Роял», 1961 год (Архив ЦРУ)

Пеньковский и Бьюлик в отеле «Маунт Роял». Лондон, 1961 год (Архив

Гревил Винн (крайний справа) в составе английской торговой делегации перед Большим театром. Декабрь 1960 года (Личный архив Г. Винна)

Гревил Винн во время судебного процесса в Москве, 1963 год (Личный архив Г. Винна)

Пеньковский в форме полковника армии Великобритании. Лондон, 1961 год (Архив ЦРУ)

Эта фотография Дженет Чисхолм и ее детей на Цветном бульваре была предъявлена Пеньковскому в 1961 году (Личный архив Дж. Чисхолм)

Гревил Винн с сыном Эндрю и женой Шейлой после освобождения из советской тюрьмы в 1964 году (Личный архив Г. Винна)

Ричард Хелмс и президент Линдон Джонсон в Техасе на ранчо Л. Б. Джонсона в 1965 году, когда Хелмс был назначен заместителем директора ЦРУ (Архив ЦРУ)

Президент Джон Ф. Кеннеди, Аллен Даллес и Джон Маккоун в ноябре 1961 года, когда Маккоун сменил Даллеса на посту директора ЦРУ (Архив ЦРУ)

Сотрудники ЦРУ на прощальном обеде Аллена Даллеса в клубе «Алиби» в 1961 году. Слева направо: двое неизвестных, Джеймс Критчфилд, Аллен Даллес, Ричард Хелмс, полковник Шеффилд Эдвардс, Бронсон Твиди, Эрик Тимм, Джеймс Дж. Энглтон, Лиман Киркпатрик и Джон М. Мори

Примечания

1

Здесь и далее в скобках пояснения авторов.

(обратно)

2

Двадцатитрехлетний пианист Ван Клиберн из Килгора (Техас) победил на Первом международном конкурсе имени П. И. Чайковского в Москве в апреле 1958 года, поразив весь музыкальный мир. (Здесь и далее примечания авторов.)

(обратно)

3

Здесь и далее даны названия, принятые в НАТО (прим. пер.).

(обратно)

4

«Туфта» — контролируемая передача информации, предназначенная для получения преимущества над службой противника. Главное в «т.» — не ее тривиальность, а стремление сбить с толку и запутать. На первом этапе «т.» должна быть очень надежной, чтобы впоследствии ее можно было изменить и соответствующим образом использовать. В принципе, она может подтвердить данные, которые Уже находятся в руках противника. Информация, которая дается Для того, чтобы подтвердить честность агента, также рассматривается как «т.».

(обратно)

5

В некрологе в «Красной звезде», советской военной газете, от 25 июля 1970 года он был назван Рубенко-Савченко.

(обратно)

6

В 1965 году Комитет был переименован в Государственный комитет по науке и технике. В 1986 году Алексей Ефимов, работавший якобы в Госкомитете, принял участие в плане по компрометации американской охраны морской пехоты. Известный только как «дядя Саша» сержанту Клейтону Лоунтри, охраннику морской пехоты в посольстве США в Москве, Ефимов через советскую подружку Лоунтри попытался найти доступ к американским секретам. За передачу секретной информации Советскому Союзу Лоунтри предстал перед военным трибуналом и осужден на тридцать лет тюремного заключения.

(обратно)

7

Отец Гвишиани, дальний родственник Сталина, был генерал-майором КГБ. Своего сына он назвал в честь Феликса Дзержинского, первого руководителя тайной полиции, и Вячеслава Менжинского, его преемника, отсюда и Джермен. Гвишиани был женат на дочери Алексея Косыгина, Председателя Совета Министров с 1964 по 1980 год при Леониде Брежневе.

(обратно)

8

В ноябре 1963 года после ареста в Соединенных Штатах советского шпиона был арестован и обвинен в шпионаже профессор Йельского университета Фредерик Баргхорн. Только после того, как президент Кеннеди заявил, что рассматривает его арест как «очень серьезную причину», которая «сильно подорвала» основы «разумной» атмосферы между Соединенными Штатами и Советским Союзом, Баргхорн, по указанию Хрущева, был освобожден. Однако выдвинутые против него обвинения сняты не были.

В 1978 году был арестован и обвинен в валютных спекуляциях американец Фрэнсис Джей Крофорд, работавший в фирме сельскохозяйственных машин. Он работал на Вадика Энгера и Рудольфа Черняева, двух советских сотрудников ООН, арестованных ФБР 20 мая 1978 года во время совершения шпионских действий. Крофорд был оштрафован и выдворен. Два русских шпиона были осуждены в октябре 1978 года и приговорены к пятидесяти годам тюремного заключения. В апреле 1979 года их обменяли на пятерых диссидентов.

В августе 1986 года был арестован по обвинению в шпионаже корреспондент «Юнайтед Стэйтс ньюс энд Уорлд рипорт» в Москве Николас Данилофф, которого держали под стражей тринадцать дней, пока не обменяли на советского шпиона Геннадия Захарова, арестованного в Нью-Йорке.

(обратно)

9

Филби жил в Москве до самой смерти в 1990 году. В КГБ ему никогда полностью не доверяли, несмотря на усилия прославить его как героя. В узких кругах его честность всегда оставалась под сомнением, и допуска к «совершенно секретной» информации ему не давали. Для более подробного анализа характера Филби читайте: Николас Эллиот. «Никогда не судите о человеке по его зонтику». — Лондон. — С. 182—190.

(обратно)

10

Бюро стратегических служб было основано 13 июня 1942 года Франклином Д. Рузвельтом и возглавлено адвокатом с Уолл-стрита Уильямом Дж. Донованом.

(обратно)

11

22 октября 1966 года Блейк бежал из английской тюрьмы, где отбывал свое сорокадвухлетнее заключение. Он бежал в Советский Союз, где и живет в безвестности. Автобиография Блейка «Иного выбора нет» была напечатана в Лондоне в 1990 году «Джонатан Кейп лтд.».

(обратно)

12

Ван Влие не было сообщено о ходе дела Пеньковского, но в июне 1961 года его перевели из Москвы в Вашингтон, чтобы не допустить компрометации Пеньковского. Он умер 11 апреля 1968 года.

(обратно)

13

Ранее и в настоящее время известен под названием Владикавказ.

(обратно)

14

Незадолго до конца второй мировой войны Сталин и его высшие военные чины и служба безопасности издали приказ, по которому были созданы специальные подразделения, в задачу которых входил захват архивов правительственных организаций, включающих разведку, международные дела, вооруженные силы, тайную и регулярную полицию, а также эмигрантские организации в странах, освобожденных Советской армией от немецкой оккупации. В специальные подразделения входили оперативники из комиссариатов внутренних дел, госбезопасности, контрразведки и обороны. Конфискованные архивы были привезены в Советский Союз в 1946—1950 годы. Несколько вагонов из Германии, Чехословакии, Югославии и Болгарии содержали архивы военных организаций Белой армии, которые собирались и сохранялись в этих странах эмигрантскими организациями. В архивах содержались подробности об офицерах и других людях, которые исчезли после поражения Белой армии, и краткий список членов эмигрантских общин в этих странах. Архивы были переданы в распоряжение КГБ, и постепенно документы, лежащие в вагонах на станции Вешняки, в восемнадцати километрах к юго-востоку от Москвы, по соседству с Высшей школой разведки КГБ, были систематизированы в архивах КГБ. С 1947 по 1953 год над архивами работали небольшие группы офицеров КГБ. В 1952 году Первое главное управление КГБ организовало группу, которая объединила эти архивы с архивами КГБ. Возможно, из них-то и стало известно, что отец Пеньковского был в Белой армии.

(обратно)

15

С ноября 1939 года по август 1940 года Советский Союз проводил так называемые «освободительные операции», когда у Польши были аннексированы Западная Украина и Западная Белоруссия. От Румынии отошли Бессарабия и Северная Буковина. Они стали частью СССР. 3 августа 1940 года были присоединены государства Балтии — Латвия, Эстония и Литва. В 1941 году они были захвачены немцами, но в 1944—1945 годах снова вошли в состав СССР. Они всегда оставались районами повышенной напряженности из-за стремления к большей автономии и независимости от центрального правительства в Москве.

(обратно)

16

Пеньковский имеет в виду систему зашифровки слов для отправления секретных донесений и шифров или ключей для расшифровывания этих донесений.

(обратно)

17

П. Дерябин работал под началом генерала Гапановича с 1939 по 1941 год секретарем комсомола в Транс-Байкальском военном округе. Гапанович был начальником политуправления округа, и его, как было известно, любил Сталин.

(обратно)

18

Генерал Серов был любимцем Хрущева с того времени, как они вместе служили на Украине во время второй мировой войны. Серов возглавлял КГБ с 1954 по 1958 год. Его прозвали «будапештским палачом» после подавления революции в Венгрии в 1956 году. Во время второй мировой войны Серов по приказу Сталина отвечал за организацию выселения крымских татар с их территорий. Он также заставил переселиться из Крыма чечено-ингушский народ и отвечал за перемещение тысяч людей из балтийских республик на принудительные работы в Сибирь.

(обратно)

19

Этот телефонный разговор с турками проверен не был, несмотря на просьбу Джеймса Энглтона, начальника контрразведки ЦРУ, поскольку в то время побоялись, что подобная справка может больше создать проблем, чем решить, и подставит Пеньковского.

(обратно)

20

В Военном энциклопедическом словаре, вышедшем в 1983 году, не написано, как умер Неделин, лишь год его смерти — 1960-й. В другом источнике говорится, что он погиб «в авиакатастрофе». В «Огоньке» № 16 за апрель 1989 года даются все подробности ракетной катастрофы и впервые предается гласности, что на пусковой площадке взорвалась полностью заправленная межконтинентальная баллистическая ракета, в результате чего погибло много людей, среди которых и главнокомандующий советских ракетных сил, маршал артиллерии Митрофан Неделин.

(обратно)

21

Пеньковский имел в виду попытки Молотова и Маленкова свергнуть Хрущева. Их так называемая антипартийная группа потерпела поражение в июне 1957 года, и они были отстранены от власти.

(обратно)

22

«Военную мысль» издавали в двух вариантах: с грифом «секретно» и «совершенно секретно». Это внутренний журнал для советских вооруженных сил, в котором обсуждаются проблемы стратегии и тактики на высшем уровне. В ЦРУ не видели изданий с грифом «совершенно секретно» до тех пор, пока Пеньковский не пообещал их достать. До изданий с грифом «совершенно секретно» допускался только командный состав армии и высшие должностные лица.

(обратно)

23

Ежемесячная заработная плата рабочих и врачей была в те годы от 75 до 200 рублей (от 67,5 до 180 долларов).

(обратно)

24

Акт — официальное соглашение, советская версия контракта.

(обратно)

25

Берия возглавлял НКВД с 1938 по 1945 год и с марта по июнь 1953 года — МВД, которое занималось проблемами государственной безопасности и внутренней безопасности. В июне 1953 года Берия был арестован, осужден и казнен.

(обратно)

26

Александр Шелепин (1918 года рождения) являлся председателем КГБ с декабря 1958-го по ноябрь 1961 года. Пока Хрущева в октябре 1964 года не отстранили от власти, Шелепин занимал высокие партийные и правительственные посты, был членом Политбюро. Брежнев, боясь, что он представляет для него угрозу[26] постепенно снял его со всех постов и лишил власти.

(обратно)

27

It’s terrible — это ужасно (англ.).

(обратно)

28

Пеньковский говорил о корейской войне (июнь 1950-го — июль 1953 года).

(обратно)

29

Пеньковский имел в виду гидропонику, науку, которую пытались развить в Советском Союзе. После того, как Никита Хрущев был отстранен от руководства в 1964 году, он занимался опытами по выращиванию овощей на воде и питательных смесях.

(обратно)

30

В 1961 —1962 годах оперативные расходы по встречам с Пеньковским составили 82 000 долларов, что эквивалентно 358 000 долларов по сегодняшнему курсу. В эту сумму входили командировочные сотрудников ЦРУ, стоимость пребывания в гостинице, питание, а также подарки, фотокамеры, сделанные на заказ сигнальные, устройства, списанные со счета суммы в иностранной валюте и прокат автомашин.

(обратно)

31

Шерголд говорил о Маунтбаттене как о министре обороны, чтобы подчеркнуть его важное положение. На самом деле вице-адмирал лорд Луис Маунтбаттен был назначен председателем Комитета начальников штабов (что эквивалентно в Соединенных Штатах Председателю Объединенного комитета начальников штабов) в 1959 году и занимал этот пост также и в 1960 году. Дальний родственник королевы Елизаветы граф Маунтбаттен Бирманский сделал значительную карьеру, которая включала в себя пост верховного командующего союзных войск в Юго-Восточной Азии во время второй мировой войны и титул последнего вице-короля Индии. Он был убит в 1979 году на своей парусной шлюпке взрывом бомбы, подложенной

(обратно)

32

Сэр Дик Уайт, известный под псевдонимом «Си», был главой МИ-6, британской Интеллидженс сервис с 1956 по 1968 год. До этого он возглавлял МИ-5 — британскую организацию внутренней безопасности (как ФБР в США).

(обратно)

33

Система изменилась только в 1986 году, когда Соединенные Штаты добились того, чтобы Советский Союз уменьшил число своих официальных представителей в США. Советы убрали всех своих граждан из американского посольства в Москве в качестве ответной меры на сокращение советского персонала в Америке. Больше американское посольство в Москве не пользуется услугами советских секретарей и технических работников внутри посольства. Теперь персонал предоставляет американская сторона.

(обратно)

34

Дача славилась среди охранников и офицеров госбезопасности как место оргий Берии. Берия насиловал женщин, которых брали прямо с улицы, — среди них были одиннадцати-тринадцатилетние девочки, и это тоже вошло в секретное обвинение, выдвинутое Коммунистической партией.

(обратно)

35

Вечный огонь был зажжен 8 мая 1967 года на могиле Неизвестного солдата второй мировой войны, и в день свадьбы ему традиционно отдают дань уважения. (Так в оригинале. — Прим, ред.)

(обратно)

36

Генерал Максвелл Тэйлор (1907—1987) был назначен советником президента Кеннеди по военным вопросам в апреле 1961 года, после Плайя Хирон, и председателем Объединенного комитета начальников штабов в 1962 году. Он занимал эту должность до 1964 года, с 1964 года был отправлен президентом Джонсоном послом в Южный Вьетнам. Тэйлор был начальником штаба армии с 1955 по 1959 год.

(обратно)

37

В тот период разрыв между Китаем и Советским Союзом еще не был очевиден и считалось общепринятым говорить о советско-китайском блоке, несмотря на растущее недовольство Мао Хрущевым.

(обратно)

38

В книге «Хрущев о Хрущеве» сын Никиты Хрущева Сергей рассказывает, как в октябре 1964 года председатель КГБ Владимир Семичастный при поддержке Шелепина, Подгорного и Леонида Брежнева разработал и воплотил секретный план смещения Хрущева.

(обратно)

Комментарии

1

Письмо Пеньковского от 19 июля 1960 г. В постскриптуме указаны имена американских военных атташе, служивших в Турции в период пребывания Пеньковского в Анкаре.

(обратно)

2

Записка Джона Абидиана Эдварду Фрирсу, 13 августа 1960 г.

(обратно)

3

Интервью с Элдоном Рэем Коксом, 10 октября 1989 г.

(обратно)

4

Интервью Джозефа Дж. Бьюлика с Коксом, 6 октября 1960 г., с. 33—34.

(обратно)

5

Там же, с. 33, 35, 36.

(обратно)

6

 Пилоты RB-47 были освобождены Хрущевым на следующий день после вступления Джона Кеннеди на пост президента в январе 1961 года. Решение Хрущева не освобождать Гари Пауэрса и пилотов RB-47 перед выборами было рассчитано на то, чтобы повлиять на ход выборов и поражение Ричарда Никсона. Советский лидер полагал, что их освобождение будет на руку республиканцам, и позже хвастался, что «его голос стал решающим» в избрании Кеннеди и его победе «над этим сукиным сыном Ричардом Никсоном».

(обратно)

7

Интервью с Коксом, 10 ноября 1989 г. и 1 февраля 1990 г. Пауэрса обменяли на осужденного шпиона полковника Рудольфа Ивановича Абеля (настоящее имя Уильям Фишер) 10 февраля 1962 г. на мосту Глиникер, соединявшем Восточную Германию и Западный Берлин.

(обратно)

8

Интервью с Коксом, 10 ноября 1989 г.

(обратно)

9

Интервью с Коксом, 10 октября 1989 г. и 1 февраля 1990 г.

(обратно)

10

Там же; Запись опроса Генри Ли Кобба, 11.00—15.00, воскресенье, И сентября 1960 г.

(обратно)

11

Интервью с Коксом, 10 октября 1989 г.

(обратно)

12

Запись опроса Влада Туманова, сделанная Джозефом Дж. Бьюликом 5 октября 1960 г.

(обратно)

13

В своем интервью в 1989 году Абидиан вспоминает, что письма, которые он получил, показались ему написанными советским шпионом, ушедшим в подполье и пытающимся теперь снова найти связь с Управлением. Копии такой записки в архиве не существует, и нет никаких свидетельств того, что Пеньковский когда-либо работал на ЦРУ или был с ним связан до августа 1960 года.

(обратно)

14

Интервью с Чарльзом Белингом, И декабря 1989 г.

(обратно)

15

Интервью с Бьюли ком, март 1991 года.

(обратно)

16

Интервью с Коксом, 24 февраля 1989 г.

(обратно)

17

Запись о встрече 31 августа 1960 г. с Хелмсом, на которой присутствовали Мори, Бьюлик и шеф московского центра, для обсуждения нового дела. Интервью с Бьюликом, 28 июля 1988 г.

Вопреки последующим отчетам Гревила Винна и других, Пеньковский не связывался в Анкаре с англичанами и американцами на предмет вербовки.

(обратно)

18

Интервью с полковником Чарльзом Маклином Пиком, 10 ноября 1989 г., и Бьюликом, 27 июля 1988 г.

(обратно)

19

Петр Дерябин, который был начальником группы контрразведки КГБ в Вене в 1953 году, знал Попова.

(обратно)

20

Цыбов С. И., Чистяков Н. Ф. Фронт тайной войны. — М.: Воениздат, 1964. Цыбов и Чистяков утверждают, что Попов работал на ЦРУ с 1952 по 1956 год «и, может, даже раньше». Payne R., Dobson Ch. Who is Who in Espionage. — N. Y.: St. Martin’s Press, 1984. — P. 138.

(обратно)

21

Интервью с миссис Стюарт Мори, 22 сентября 1989 г.

(обратно)

22

Интервью с офицером ЦРУ, 16 марта 1991 г.

(обратно)

23

Когда сенатор Маккарти попытался заставить дать показания Вильяма Банди, бывшего в то время помощником Роберта Амори, заместителя шефа разведки, то потерпел неудачу. Амори приказал Банди на это время уехать из Вашингтона. Затем Аллен Даллес связался с вице-президентом Никсоном, который добился того, что Маккарти отказался от нападок на ЦРУ. См. Ranelagh J. The Agency: The Rise and Decline of the CIA. — N. Y.: Simon & Schuster, 1986.— P. 238—246.

(обратно)

24

Беседа авторов с советским дивизионным офицером в отставке.

(обратно)

25

Интервью с Квентином Джонсоном, 28 ноября 1989 г.

(обратно)

26

Письмо «Компаса» Бьюлику от 6 декабря 1960 г.

(обратно)

27

Там же, абз. 7.

(обратно)

28

Письмо «Компаса» Бьюлику от 10 декабря 1960 г., абз. 8, 9 и 10.

(обратно)

29

Письмо «Компаса» Бьюлику от 6 декабря 1960 г., абз. 5.

(обратно)

30

Там же, абз. 10.

(обратно)

31

Wynne G. The Man from Odessa. — L.: Robert Hale, 1981. — P. 175.

(обратно)

32

Ibid. — P. 60—87. Военные записи Винна противоречивы, поскольку в его послужном списке указано, что он служил в Европе после высадки союзников в 1944 году и 10 августа 1944 г. был эвакуирован в английский госпиталь в Саттон. О своем пребывании в госпитале Винн никогда не писал.

(обратно)

33

Ibid. — Р. 60—87.

(обратно)

34

Brook-Shepherd G. The Storm Birds: Soviet Postwar Defectors. — L.: Weidenfeld & Nicolson, 1988. — P. 145.

(обратно)

35

Wynne G. Op. cit. — P. 25—73.

(обратно)

36

Wynne G. Contact on Gorky Street. — N. Y.: Atheneum, 1968. — P. 31.

(обратно)

37

Ibid. — P. 33.

(обратно)

38

Пресс-релиз «Торговая и техническая делегация в России», архив авторов.

(обратно)

39

Расшифровка встречи № 1, абз. 126.

(обратно)

40

Barron J. KGB, The Secret Work of Soviet Secret Agents. — N. Y.: Bantam Books, 1974. — P. 170—192.

(обратно)

41

Информация авторов.

(обратно)

42

Допрос Мерримена. Лондон, секретный архив.

(обратно)

43

Расшифровка встречи № 1, абз. 126.

(обратно)

44

Дневник Харрисона и письмо авторам от 24 октября 1989 г.

(обратно)

45

Там же, Встреча с Пеньковским № 1.

(обратно)

46

Письмо Вильяма Ван Влие.

(обратно)

47

Письмо Ван Влие послу Канады.

(обратно)

48

Knightley Ph. Philby, KGB Masterspy. — L.: Andre Deutsch, 1988. — P. 182—183, 194—199. В этой книге представлен яркий рассказ о том, через что пришлось пройти Филби по возвращении в Англию в 1951 году.

(обратно)

49

Интервью с Ричардом Хелмсом, 6 марта 1991 г.

(обратно)

50

Интервью с Бьюликом, 27 и 28 июля 1988 г.

(обратно)

51

Интервью с Раймондом Рокка, 18 октября 1989 г.

(обратно)

52

См., например, Brown А. С. «С»: The Secret Life of Sir Stewart Menzies, Spymaster to Winston Churchill. — N. Y.: Macmillan Publishing Company, 1987.— P. 416—417.

(обратно)

53

West N. The Friends. — L.: Weidenfeld & Nicolson, 1988. — P. 17, 21, 124. Шерголд никогда не являлся сотрудником отдела разведки в странах Ближнего Востока МИ-5, как это утверждают на Западе.

(обратно)

54

Интервью с Бьюликом, 27 июля 1988 г.

(обратно)

55

Письмо от 2 февраля 1961 г., абз. 4.

(обратно)

56

Встреча № 1, абз. 127.

(обратно)

57

Wynne G. Contact on Gorky Street. — P. 42.

(обратно)

58

Интервью с Бьюликом, 27, 28 июля 1988 г.

(обратно)

59

Интервью с Бьюликом, 2 января 1990 г.

(обратно)

60

Интервью с Бьюликом, 27 июля 1988 г.

(обратно)

61

Wynne G. Contract on Gorky Street. — P. 76.

(обратно)

62

В «Контакте на улице Горького» (с. 77) Винн описывает, как целый этаж гостиницы был занят сотрудниками британской разведки. «В большей части комнат находились ничего не подозревающие служащие, которые так и не узнали, что происходило за некоторыми дверями. Там было два или три кабинета, зал заседаний и (святая святых) оперативный центр. Здесь вместо чопорного спального гарнитура стояли пишущие машинки, магнитофоны, кодирующие устройства, радиоаппаратура, линия спецсвязи с Вашингтоном и проекторы для слайдов и кино. Здесь находились также стенографистки, машинистки и переводчики на случай, если возникнут технические трудности с языком. Врач со стетоскопом, шприцем и стимулирующим средством, чтобы не дать Алексу заснуть и держать его в бодром состоянии; когда Алекс был в Лондоне, ему не удавалось ночью поспать более трех часов. И смены британских и американских сотрудников разведки опять задают вопросы, вопросы...» Никакое это было не расследование, просто две комнаты и англо-американская группа из четырех человек. Иногда члены группы приводили инструктора, который показывал Пеньковскому, как обращаться с фотокамерой «Минокс», иногда — доктора, который его осматривал. Чтобы не привлечь внимания, делали все как можно спокойнее.

Винн нафантазировал также, что была устроена вечеринка перебежчиков, которые собрались приветствовать Пеньковского. Когда авторы беседовали с Винном на Майорке в сентябре 1988 года, он признался, что в глаза не видел никого из собравшихся, а только слышал доносившиеся из комнаты голоса. Такая встреча, на которую были бы приглашены перебежчики, не могла быть организована по причинам безопасности.

(обратно)

63

Интервью с Бьюликом, 27, 28 июля 1988 г.

(обратно)

64

Встреча № 5, абз. 74.

(обратно)

65

Встреча № 5, абз. 75.

(обратно)

66

Встреча № 2, абз. 85.

(обратно)

67

Встреча № 1, абз. 87.

(обратно)

68

Встреча № 1, абз. 86.

(обратно)

69

Встреча № 1, с. 8 расшифровки.

(обратно)

70

Penkovsky О. The Penkovsky Papers (trans. Deriabin).— N. Y.: Doubleday, 1965. — P. 60 (далее: The Penkovsky Papers).

(обратно)

71

Секретный источник.

(обратно)

72

Встреча № 1, абз. 35.

(обратно)

73

Встреча № 2, абз. 100, 101, 102.

(обратно)

74

Встреча № 2, абз. 144.

(обратно)

75

Встреча № 1, абз. 48.

(обратно)

76

Встреча № 1, абз. 59. Незадолго до окончания второй мировой войны по приказу Сталина и Берии были созданы специальные группы, в состав которых входили сотрудники КГБ и военной контрразведки, целью которых был захват лабораторий и документов, имеющих отношение к атомным и ракетным исследованиям в Германии. В Германии за это задание отвечал генерал Иван Серов, бывший в то время заместителем маршала Жукова. Оборудование и бумаги, захваченные в лабораториях, были переправлены в Советский Союз одновременно с немецкими учеными, которых взяли в плен. Одним из ключевых объектов был Пинемунде, немецкая ракетная пусковая площадка на берегу Балтийского моря.

Организовали два поселения немецких ученых: одно — под Москвой, в деревне Богородское, другое — под Куйбышевом, на Волге, где во время войны временно находилось советское правительство. Они попали под начало Берии, который в 1945 году стал первым заместителем Председателя Совета Министров и начальником разработок ядерного оружия.

Советский Союз также проводил политику вербовки немецких ученых в 1945 году, когда Соединенные Штаты и их союзники еще не приняли решения, относиться ли к ученым как к военнопленным или разрешить им продолжать свою работу. См. Bower Т. The Paperclip Conspiracy. — Boston: Little, Brown, 1987. — P. 131 —156; Hunt L. Secret Agenda. — N. Y.: St. Martin’s, 1991. — P. 1—39.

(обратно)

77

Встреча № 1, абз. 60.

(обратно)

78

Встреча № 1, абз. 95.

(обратно)

79

Broad W. J. Rocket Run by Nuclear Power Being Developed for «Star wars»//New York Times. — 1991. — 3 Apr. — P. 1.

(обратно)

80

Встреча № 1, абз. 61.

(обратно)

81

Встреча № 1, абз. 64.

(обратно)

82

Встреча № 1, абз. 67.

(обратно)

83

Rhodes R. The Making of the Atomic Bomb. — N. Y.: Simon & Schuster, 1986. — P. 343, 711.

(обратно)

84

Встреча № 1, абз. 74, 75, 76.

(обратно)

85

Информация авторов.

(обратно)

86

Josephson Р. R. Atomic Culture in the USSR before and after Chernobyl//Soviet Social Problems (ed. by A. Jones et. al.) — Boulder: Westview Press, 1991. — P. 61 — 67.

(обратно)

87

Встреча № 1, абз. 83.

(обратно)

88

Встреча № 1, абз. 88.

(обратно)

89

Встреча № 1, абз. 89.

(обратно)

90

Встреча N° 1, абз. 92.

(обратно)

91

Встреча № 1, абз. 97.

(обратно)

92

Встреча № 1, абз. 101.

(обратно)

93

Встреча № 1, абз. 102.

(обратно)

94

Встреча № 1, абз. 106.

(обратно)

95

Встреча № I, абз. 108, 109, 110.

(обратно)

96

Встреча № I, абз. 84.

(обратно)

97

Интервью с Хелмсом, 6 марта 1991 г.

(обратно)

98

Встреча Nq 1, абз. 77.

(обратно)

99

Встреча № 1, абз. 78.

(обратно)

100

Встреча № 1, абз. 79.

(обратно)

101

Встреча № 1, абз. 80.

(обратно)

102

Встреча № 1, абз. 81.

(обратно)

103

Встреча № 2, абз. 69.

(обратно)

104

Встреча № 2, абз. 71.

(обратно)

105

Встреча № 2, абз. 72.

(обратно)

106

Встреча № 2, абз. 73.

(обратно)

107

Встреча № 2, абз. 89, 90, 91: обсуждение тайников и способов их использования.

(обратно)

108

Встреча № 2, абз 9: описание роли Винна.

(обратно)

109

Встреча № 2, абз. 113: планирование Генерального штаба, намерения Хрущева и Сайрус Итон.

(обратно)

110

Встреча № 2, абз. 114.

(обратно)

111

 Beschloss М. R. Mayday. — N. Y.: Harper & Row, 1986. — Р. 340.

(обратно)

112

Копия совершенно секретной записки из Национального архива безопасности от Лоуренса Макквейда, отправленная Полом Нитце Макджорджу Банди, из Библиотеки Джона Ф. Кеннеди, НСФ. Box 296—298. Missile Gap, 2/63—5/63.

(обратно)

113

Prados J. The Soviet Estimate: US Intelligence Analysis and Soviet Strategic Forces. — Princeton: Princeton University Press, 1982. — P. XI.

(обратно)

114

Встреча № 2, абз. 115.

(обратно)

115

Встреча № 2, абз. 116.

(обратно)

116

Встреча № 2, абз. 117.

(обратно)

117

Интервью с бывшим шефом советского отдела ЦРУ, 28 ноября 1989 г.

(обратно)

118

Встреча Nq 2, абз. 121. См. The Penkovsky Papers. — P. 364 (изложение этой истории в сокращении).

(обратно)

119

Новые анекдоты, переданные Пеньковским Дженет Чисхолм 17 ноября 1961 -г.

(обратно)

120

Встреча № 2, абз. 119.

(обратно)

121

Встреча № 2, абз. 123: установка ракет в странах народной демократии и ядерных боеголовок в Восточной Германии.

(обратно)

122

Встреча № 2, абз. 130.

(обратно)

123

Встреча № 2, абз. 135.

(обратно)

124

Встреча № 2, абз. 137. Полковник Пик ушел в отставку в январе 1965 года.

(обратно)

125

Встреча № 2, абз. 139.

(обратно)

126

Встреча № 2, абз. 143—149.

(обратно)

127

Встреча № 2, абз. 144.

(обратно)

128

стреча № 2, абз. 145.

(обратно)

129

Встреча № 2, абз. 148.

(обратно)

130

Встреча № 1, абз. 146.

(обратно)

131

Встреча № 4, абз. 1. В книге «Контакт на улице Горького» (с. 80—82) Гревил Винн пишет, что Пеньковский часто отказывался от встреч с членами спецгруппы под предлогом, что у него болит живот. Бьюлик заявил в интервью, что такого ни разу не случалось. Все встречи за пределами Лондона назначались на конец дня в другой гостинице, а не в той, в которой жил Пеньковский с делегацией.

(обратно)

132

Встреча № 4, абз. 3, 4.

(обратно)

133

Лаврентий Берия был арестован 26 июня 1953 г., а казнен 21 или 22 декабря 1953 г. Говорят, что Берию застрелил генерал-лейтенант П. Батитский. См. Красная звезда. — 1988. — 18 мая. — С. 4.

(обратно)

134

Встреча № 4, абз. 16.

(обратно)

135

Встреча № 4, абз. 25.

(обратно)

136

Встреча № 4, абз. 29.

(обратно)

137

Встреча № 4, абз. 30, 31.

(обратно)

138

Встреча № 4, абз. 34.

(обратно)

139

Встреча № 4, абз. 36, 37.

(обратно)

140

Встреча № 4, абз. 42.

(обратно)

141

Встреча № 4, абз. 44.

(обратно)

142

Встреча № 5, абз. 2.

(обратно)

143

Встреча № 5, абз. 8.

(обратно)

144

Встреча № 9, абз. 9.

(обратно)

145

Встреча № 5, абз. 41.

(обратно)

146

Встреча № 5, абз. 42.

(обратно)

147

Встреча № 5, абз. 43.

(обратно)

148

Встреча № 4, абз. 43.

(обратно)

149

Встреча № 5, абз. 43.

(обратно)

150

Встреча № 5, абз. 64.

(обратно)

151

Встреча № 5, абз. 65.

(обратно)

152

Khrushchev Remembers (trans by S. Talbott). — Boston: Little, Brown, 1970. — P. 293.

(обратно)

153

Cm. The Penkovsky Papers.— P. 313: о том, как Варенцов помог Купину после того, как его любовница в Германии покончила жизнь самоубийством.

(обратно)

154

Встреча № 5, абз. 77.

(обратно)

155

Встреча № 5, абз.78.

(обратно)

156

(обратно)

157

Встреча № 5, абз.76.

(обратно)

158

Встреча № 5, абз.80.

(обратно)

159

Встреча № 5, абз.81.

(обратно)

160

Встреча № 5, абз.82.

(обратно)

161

Встреча № 5, абз.83.

(обратно)

162

Встреча № 5, абз.84.

(обратно)

163

Донесение по У-2 от 20 апреля 1962 г. и копии донесений.

(обратно)

164

Встреча № 5, абз.85.

(обратно)

165

Встреча № 5, абз.86.

(обратно)

166

Встреча № 5, абз.87.

(обратно)

167

 Встреча № 5, абз.89.

(обратно)

168

Встреча № 5, абз.90.

(обратно)

169

Встреча № 5, абз.91.

(обратно)

170

Встреча № 5, абз. 92.

(обратно)

171

Встреча № 5, абз.93.

(обратно)

172

Встреча № 5, абз.94.

(обратно)

173

Встреча № 5, абз.95.

(обратно)

174

Встреча № 5, абз.96.

(обратно)

175

Встреча № 5, абз.98.

(обратно)

176

Встреча № 5, абз.101.

(обратно)

177

Встреча № 5, абз.103.

(обратно)

178

Встреча № 5, абз.104.

(обратно)

179

Встреча № 5, абз.105.

(обратно)

180

Встреча № 5, абз.106.

(обратно)

181

Интервью с Бьюликом, 27-28 июля 1988 г.

(обратно)

182

Встреча № 5, абз.112.

(обратно)

183

Встреча № 5, абз.113,114.

(обратно)

184

Встреча № 5, абз.115.

(обратно)

185

Встреча № 6, абз.1.

(обратно)

186

Интервью с миссис Шейлой Винн, 19 января 1991 г.

(обратно)

187

Встреча № 6, абз.3.

(обратно)

188

Встреча № 6, абз.7.

(обратно)

189

(обратно)

190

Встреча № 6, абз.9.

(обратно)

191

Встреча № 6, абз.14.

(обратно)

192

Встреча № 6, абз.29.

(обратно)

193

Встреча № 6, абз.30.

(обратно)

194

Встреча № 6, абз.31.

(обратно)

195

Встреча № 6, абз.40, 42-45

(обратно)

196

Встреча № 6, абз.46.

(обратно)

197

Встреча № 6, абз.47.

(обратно)

198

Встреча № 6, абз.57.

(обратно)

199

Встреча № 6, абз.58.

(обратно)

200

Встреча № 6, абз.59. Говоря о «могущественных людях в руководстве», Пеньковский имеет в виду маршала Варенцова и других маршалов и высших офицеров.

(обратно)

201

Встреча № 6, абз. 61, 64.

(обратно)

202

Встреча № 7, абз. 1.

(обратно)

203

Встреча № 7, абз. 2.

(обратно)

204

 Встреча № 7, абз. 4.

(обратно)

205

Встреча № 7, абз. 5.

(обратно)

206

Встреча № 7, абз. 6.

(обратно)

207

Встреча № 7, абз. 8.

(обратно)

208

Встреча № 7, абз. 9.

(обратно)

209

Встреча № 7, абз. 10.

(обратно)

210

Встреча № 7, абз. 11. Слова Пеньковского близки к крестьянской поговорке: «До бога высоко, до царя далеко».

(обратно)

211

Встреча № 7, абз. 12.

(обратно)

212

Встреча № 7, абз. 13.

(обратно)

213

Встреча № 7, абз. 14.

(обратно)

214

Встреча № 7, абз. 17.

(обратно)

215

Встреча № 7, абз. 31.

(обратно)

216

Встреча № 7, абз. 32.

(обратно)

217

Встреча № 7, абз. 33.

(обратно)

218

Встреча № 7, абз. 34.

(обратно)

219

Встреча № 7, абз. 35.

(обратно)

220

Встреча № 7, абз. 36.

(обратно)

221

Встреча № 7, абз. 37.

(обратно)

222

Встреча № 7, абз. 71, 113.

(обратно)

223

Встреча № 10, абз. 1.

(обратно)

224

Встреча № 10, абз. 4.

(обратно)

225

Встреча № 10, абз. 6; см. гл. IV, с. 172 в «Записках Пеньковского» (1965).

(обратно)

226

Встреча № 10, абз. 22.

(обратно)

227

Встреча № 10, абз. 24.

(обратно)

228

Встреча № 10, абз. 28, 29.

(обратно)

229

Встреча № 11, абз. 1.

(обратно)

230

Встреча № 11, абз. 4.

(обратно)

231

Встреча № 11, абз. 12.

(обратно)

232

Письмо от миссис Шейлы Винн от 29 марта 1991 г.

(обратно)

233

Данные, основанные на изменении индекса цен на потребительские товары 1990 года по сравнению с 1961 годом.

(обратно)

234

Встреча № 11, абз. 13.

(обратно)

235

Встреча № 11, абз. 14.

(обратно)

236

Встреча № 11, абз. 17.

(обратно)

237

Встреча № 11, абз. 18.

(обратно)

238

Встреча № 11, абз. 19.

(обратно)

239

 Встреча № 11, абз. 20.

(обратно)

240

Встреча № И, абз. 21.

(обратно)

241

Встреча № 11, абз. 23.

(обратно)

242

Встреча № 11, абз. 24, 25.

(обратно)

243

Встреча № 12, абз. 1.

(обратно)

244

Встреча № 12, абз. 3.

(обратно)

245

Встреча № 12, абз. 19.

(обратно)

246

Встреча № 12, абз. 20. Войска КГБ, которые обеспечивают безопасность хранения ядерного оружия, называются подразделениями ОМСДОН (Отдельная мотострелковая дивизия особого назначения).

(обратно)

247

Встреча № 12, абз. 21.

(обратно)

248

Встреча № 12, абз. 3.

(обратно)

249

Встреча № 13, абз. 6.

(обратно)

250

Встреча № 13, абз. 1—4.

(обратно)

251

Встреча № 14, абз. 1—6.

(обратно)

252

Встреча № 14, абз. 8.

(обратно)

253

Встреча №14, абз.8.

(обратно)

254

Встреча №14, абз.10.

(обратно)

255

Встреча №14, абз.11,12.

(обратно)

256

Встреча №14, абз.13.

(обратно)

257

Встреча №14, абз.15.

(обратно)

258

Встреча №14, абз.16.

(обратно)

259

Встреча №14, абз.19.

(обратно)

260

Встреча №14, абз.27.

(обратно)

261

Встреча №15, абз.28.

(обратно)

262

Встреча №15, абз.29.

(обратно)

263

Встреча №15, абз.48.

(обратно)

264

Встреча №15, абз.49.

(обратно)

265

Встреча №15, абз.50.

(обратно)

266

Prados J. Op. cit. —Р. Ш.

(обратно)

267

Hearst W. R., Considine B., Conniff F. Khrushchev and the Russian Challenge.— N. Y.:: Avon Books, 1961. — P. 249.

(обратно)

268

Встреча №15, абз.67.

(обратно)

269

Встреча №15, абз.73.

(обратно)

270

Встреча №15, абз.76,77,

(обратно)

271

Встреча №15, абз.81.

(обратно)

272

Встреча №15А.

(обратно)

273

Встреча №15, абз.7.

(обратно)

274

Встреча №15, абз.8.

(обратно)

275

Встреча №15, абз.9.

(обратно)

276

Встреча №15, абз.10.

(обратно)

277

Встреча №15, абз.15.

(обратно)

278

Встреча №15, абз.16.

(обратно)

279

 Встреча №15, абз.26.

(обратно)

280

Встреча №15, абз. 26.

(обратно)

281

Встреча №15, абз.42.

(обратно)

282

Расшифровка встречи № 2, абз.21.

(обратно)

283

Встреча №15, абз.85.

(обратно)

284

Встреча №15, абз.86.

(обратно)

285

Встреча №16, абз.11.

(обратно)

286

Встреча №16, абз.12,13.

(обратно)

287

Встреча №16, абз.14.

(обратно)

288

Встреча №16, абз.20,21.

(обратно)

289

Встреча №16, абз.22.

(обратно)

290

 Встреча №16, абз.23.

(обратно)

291

Встреча №16, абз.24.

(обратно)

292

Встреча №16, абз.25.

(обратно)

293

Встреча №16, абз.26.

(обратно)

294

Встреча № 16, абз. 27.

(обратно)

295

См. The Penkovsky Papers. — P. 369.

(обратно)

296

Совещание по делу Пеньковского, части 3, 4, 22 октября 1966 г., с. 2. Пеньковский выдал тех сотрудников ГРУ, кто был в Турции до неї о. во время его работы и после него. Он описал также тех, кто занимался агентами в Иране и Египте, и сообщил все подробности операций ГРУ в Индии, Пакистане и Шри-Ланке, а также рассказал об операциях ГРУ в Лондоне и позже в Париже.

(обратно)

297

Встреча № 18, абз. 35.

(обратно)

298

Инструкции, 5 мая 1961 г., абз. 1—9 и примечание.

(обратно)

299

Памятная записка Мориса Олдфилда Джеку Мори, 17 июня 1961 г., абз. 14.

(обратно)

300

Там же, абз. 15.

(обратно)

301

Там же, абз. 16.

(обратно)

302

Schlesinger A. (Jr.) A Thousand Days. — Boston: Houghton Mifflin, 1965. - P. 367.

(обратно)

303

 TalbottS. Khrushchev Remembers. Op. cit. — P. 188.

(обратно)

304

Schoenbaum T. Waging Peace and War. — N. Y.: Simons & Schuster, 1988. — P. 376.

(обратно)

305

Schlesinger A. Op. cit. — P. 373.

(обратно)

306

Schoenbaum T. Op. cit. — P. 331.

(обратно)

307

Ibid. — P. 336.

(обратно)

308

Nitze P. From Hiroshima to Glasnost. — N. Y.: Grove Weidenfeld, 1989. — P. 195.

(обратно)

309

Halberstam D. The Best and the Brightest. — N. Y.: Random House, 1979. — P. 75—77.

(обратно)

310

Записка Мори о встрече с Томпсоном.

(обратно)

311

Встреча № 18, абз. 9, 10, 11.

(обратно)

312

Интервью с Хелмсом, 6 марта 1991 г. Хелмс предпочел сказать, что не знает этого имени, так как Конгресс мог оказать на него давление, но не уклонился от ответа по соображениям безопасности.

(обратно)

313

См. Global Corporate Intelligence (ed. George S. Roukis et al.). — N. Y.: Quorum Books, 1990.— P. 288. note 1. Ссылка на «Айронбарк» и «Чикади» также дается в фильме Би-би-си о Пеньковском.

(обратно)

314

Интервью с Робертом Гейтсом, 15 марта 1988 г.

(обратно)

315

Интервью с Рэймондом Л. Гартоффом, 17 августа 1990 г., и записка Мори, где говорится, что Хилсман предполагает, что материалы «Айронбарк» и «Чикади» исходят из одного источника.

(обратно)

316

Интервью с Уолтером Элдером, 6 октября 1988 г.

(обратно)

317

Невозвращенец, о котором шла речь в записке, — капитан военно-морского флота СССР Николай Федорович Артамонов, в Америке взявший себе имя Николас Джордж Шадрин. Его честность не была доказана, а тайна его исчезновения в Вене, когда в декабре 1975 года он пошел на встречу с агентом КГБ, так и не была раскрыта. Убили ли Шадрина агенты КГБ, усыпив его, или он тайно вернулся в Советский Союз? Из-за столь мистического исчезновения остался открытым вопрос, диссидент он или шпион. Если шпион, то, возможно, после того, как ему в 1961 году показали копии «Военной мысли», в Москве поняли, откуда утечка информации. Однако Шадрин не знал имени советского источника информации.

(обратно)

318

Записка о беседе с западным дипломатом о московском тайнике.

(обратно)

319

Записка Олдфилда Мори от 18 мая 1961 г.

(обратно)

320

Памятная записка для отчета Джона М. Мори, главы советского отдела, от 13 июля 1961 г.

(обратно)

321

Сообщение для отчета Мори, 22 июля 1961 г.

(обратно)

322

Встреча № 18, 18—19 июля 1961 г., абз. 21.

(обратно)

323

Ranelagh J. Op. cit. — Р. 375.

(обратно)

324

Интервью с Гартоффом, 16 августа 1990 г.

(обратно)

325

Памятная записка для отчета Джона М. Мори по поводу беседы с мистером Энглтоном о материале «Чикади» от 30 июня 1961 г. 

(обратно)

326

Встреча № 18, абз. 53, 57.

(обратно)

327

Schlesinger A. Op. cit. — P. 376.

(обратно)

328

Встреча № 18, абз. 86, 87, 92.

(обратно)

329

Встреча № 18, абз. 88, 89.

(обратно)

330

Встреча № 18, абз. 88, 89.

(обратно)

331

Встреча № 18, абз. 60.

(обратно)

332

С 17 июля по 2 августа 1945 г. президент Трумэн, Уинстон Черчилль, а позже Клемент Эттли, сменивший Черчилля, когда тот проиграл выборы, встретились в Потсдаме со Сталиным. Конференция подтвердила советские территориальные притязания к Польше и изменение польско-германских границ, но не согласилась с требованиями Сталина о чрезмерных репарациях с районов, контролировавшихся союзниками.

(обратно)

333

Встреча № 18, абз. 62.

(обратно)

334

Встреча № 18, абз. 63.

(обратно)

335

См. The Penkovsky Papers. — Р. 338.

(обратно)

336

Встреча № 18, абз. 77, 78.

(обратно)

337

Встреча № 19, абз. 3, 4.

(обратно)

338

Sorenson Т. Kennedy. — N. Y.: Harper & Row, 1965.— Р. 592.

(обратно)

339

Nitze P. Op. cit. — P. 204—205.

(обратно)

340

Встреча № 23, Лондон, 28 июля 1961 г., абз. 1, 23, 24.

(обратно)

341

Встреча № 18, абз. 27, 28.

(обратно)

342

Sorenson Т. Op. cit. — Р. 592.

(обратно)

343

Встреча № 23, абз. 30.

(обратно)

344

Встреча № 23, абз. 31.

(обратно)

345

Встреча № 21, абз. 31, 32, 33.

(обратно)

346

Встреча № 18, абз. 36.

(обратно)

347

Встреча № 18, абз. 37, 38.

(обратно)

348

Встреча № 18, абз. 40.

(обратно)

349

Встреча № 18, абз. 39.

(обратно)

350

Встреча № 18, абз. 44.

(обратно)

351

Встреча № 18, абз. 45.

(обратно)

352

Встреча № 18, абз. 46.

(обратно)

353

Встреча № 18, абз. 47.

(обратно)

354

Встреча № 18, абз. 48.

(обратно)

355

Интервью с Бьюликом, 27 июля 1988 г.

(обратно)

356

Встреча № 30, абз. 25, 26.

(обратно)

357

Встреча № 30, абз. 33.

(обратно)

358

Интервью с Бьюликом, 27 июля 1988 г.

(обратно)

359

Встреча № 32, абз,. 35, 36.

(обратно)

360

Встреча № 32, абз. 35, 36, 37, 38.

(обратно)

361

Сообщение для отчета, 25 июля 1961 г.: планы и развитие событий.

(обратно)

362

Сообщение для отчета, 3 августа 1961 г., досье Джека Мори: планы и развитие событий.

(обратно)

363

Там же.

(обратно)

Оглавление

THE SPY WHO SAVED THE WORLD by Jerrold L. Shecter and Peter S. Deriabin

Пролог

Глава 1. Выход на американцев

Глава 2. Связь с англичанами

Глава 3. Наконец-то в Лондоне

Глава 4. Жизнь и времена

Глава 5. Банк сорван

Глава 6. Поездки Пеньковского по Англии

Глава 7. Торговля секретами

Глава 8. Встреча с девушкой из кабаре и «Си»

Глава 9. Возвращение в Москву

Глава 10. Снова в Лондоне

Фотоматериалы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg