«Советник королевы - суперагент Кремля»

Советник королевы - суперагент Кремля (fb2) - Советник королевы - суперагент Кремля 4143K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Иванович Попов

Попов В.И. Советник королевы — суперагент Кремля

В ознаменование 60-летия Победы СССР в Великой Отечественной войне

ВВЕДЕНИЕ

Эта книга о знаменитом английском ученом, профессоре, родственнике короля, служившем при английском дворе и достигшем высоких постов при монархе, и в то же самое время — тайном агенте Кремля.

Жизнь его была полна загадок, а его судьба необычна и удивительна. У него были большие заслуги перед своей страной, но еще большие — перед советским государством, которому он отдал свой талант и свое умение, став советским разведчиком в самые трудные для нашей родины годы.

И поразительным, и труднообъяснимым является то, что официально для нас его, ценнейшего разведчика, как бы не существует. В отличие от его коллег, членов так называемой «кембриджской группы», или, как на Лубянке ее называли, «большой пятерки» — К. Филби, Д. Маклина, Г. Берджеса (о пятом поговорим позднее), о четвертом — Антони Бланте — советские правительственные деятели и даже руководители нашей разведки публично не сказали ни единого слова. Никогда, даже посмертно, несмотря на его огромные заслуги, он, в отличие от других разведчиков, не был награжден ни орденом, ни медалью. Он не был удостоен ни публичной благодарности, ни просто теплого слова.

Правда, в закрытом музее Службы внешней разведки России, или Музее памяти, куда открыт доступ только ее сотрудникам да отдельным лицам по специально выданным руководством Службы разрешениям, есть его небольшая фотография. Но на мемориальной доске разведчиков нашей страны его имя отсутствует.

Пожалуй, впервые публикуемое в этой книге факсимиле обложки его «Совершенно секретного дела агентурной разработки КГБ при Совете Министров СССР № 10676» — первое официальное доказательство того, что он работал на нашу страну, работал долго и с огромным успехом. Но и в личном деле нет его фамилии. Он проходит под именами «Тони», «Томсон», «Ян».

Один американский политик в период между Первой и Второй мировыми войнами, то есть тогда, когда начиналась деятельность нашего героя, сказал, что миром управляют шесть институтов — Букингэмский дворец английского короля, Белый дом президента США, Банк Англии и Резервный банк США, Ватикан и британские спецслужбы.

Книга, предлагаемая читателю, посвящена человеку, который одновременно занимал важные посты в двух этих институтах власти — и при королевском дворе, и в английской секретной службе.

В ней рассказывается о проникновении в самую знаменитую разведку мира группы советских разведчиков, дуэли на протяжении более чем четверти века между английскими спецслужбами и советской разведкой, включая и главное действующее лицо этой книги.

Кто он — шпион или разведчик, герой или предатель?

На вторую часть вопроса мы ответим позднее. А отвечая на первую его часть, рискнем поделиться своими размышлениями. У нас в стране почему-то стало нормой, что все наши агенты называются разведчиками, а все иностранные — шпионами. В русском языке слово «шпион» трактуется как преступный, отрицательный персонаж, а «разведчик» — как представитель благородной профессии. Мне кажется, что в иностранных языках слово «шпион» не имеет такого отрицательного смысла, который вкладываем в него мы. Но уж если и сравнивать эти два термина, то следует прислушаться к одному знатоку этой темы, который различие между двумя словами определил так: шпионы готовят свою страну к агрессивной войне, разведчики — это те, кто стремится избавить свое государство от войны или помочь ему победить в навязанной ему схватке. Членов «кембриджской пятерки» по этой терминологии следует отнести к разведчикам.

Более 40 лет мир не знал имени четвертого разведчика «большой пятерки». И только впервые в 1979 году Англия узнала, что четвертый был хорошо известен всей стране, но почти никто не догадывался и даже не мог себе представить, что советским разведчиком, четвертым в «большой пятерке» был троюродный брат королевы сэр Антони Фредерик Блант.

Относительно пятого до сих пор идут споры. Кто он? Называют разные фамилии. Точное его имя, которое долго было не известно и даже сейчас официально не признано, мы назовем позднее.

В мире много трудных и опасных профессий, но, безусловно, шпионаж и разведка занимают одно из первых мест в их списке.

К сожалению, мы знаем мало достоверного об этой профессии, так как разведчики оберегают свои тайны больше, чем представители других профессий. Разведка не может существовать без тайны, а сущность человеческой натуры такова, что люди хотят знать больше всего то, что от них скрывают.

Вот тогда и появляются издания, содержащие вымысла больше, чем правды.

В книге, которую вам предстоит прочитать, нет вымысла. Она основана в значительной степени на документах, воспоминаниях очевидцев, материалах, которые были предоставлены автору Службой внешней разведки России. Сам автор никогда не работал ни в КГБ, ни в Службе внешней разведки страны, но имел возможность, находясь на дипломатической работе за границей, в том числе в Англии, в качестве посланника и посла, как раз в те годы, когда там работал Блант, наблюдать за работой разведки и впоследствии использовал в книге собственные наблюдения.

В истории мировой разведки не было ничего подобного «кембриджской группе», или «большой пятерке». Ее деятельность считают высшим достижением не только советской, но и мировой разведки. Были выдающиеся разведчики, даже супершпионы, но никогда еще не было такой необычной группы суперразведчиков. Все они были не рядовыми англичанами, не людьми «с улицы». Они или работали в английской разведке, или были известными дипломатами, видными журналистами, и каждый из них в своей области достиг высоких постов в собственной стране: один из них руководил отделом английской разведки, занимавшимся Советским Союзом, другой — отделом США в Министерстве иностранных дел Британии (Форин оффис), третий даже был советником королевы. Во время войны они обеспечивали Советскую армию важнейшей информацией. Успех Курской битвы — величайшего в мире танкового сражения — в значительной степени был результатом их разведывательных данных о германских вооруженных силах.

Президент США Г. Трумэн как-то сказал, обращаясь к американским разведчикам: «О ваших успехах нигде не говорят, а о ваших промахах трубят повсюду». Наоборот, о «кембриджской группе» после ее разоблачения стали «трубить повсюду».

Одним из наиболее активных в этой легендарной группе, а возможно и ее руководителем, был сэр Антони Блант. Он принадлежал к самым аристократическим кругам Великобритании. Блант был родственником короля Георга VI. Обладая блестящими способностями, он поступил в Кембриджский университет, и ему прочили славу великого математика, но его больше привлекало искусство, и, окончив университет, он защитил докторскую диссертацию по западной живописи, став профессором истории искусств.

Но в мире происходили грозные события, к власти в Германии пришли национал-социалисты и начали свой победный марш по Европе. Блант, ненавидевший фашизм, видел спасение от него только в Советском Союзе и потому искал тех, кто боролся против германской фашистской диктатуры. Он проник по заданию Лубянки в английскую секретную службу и начал направлять свои донесения в Москву.

Его заслуги высоко оцениваются Советским Союзом (правда, тайно, в секретных шифротелеграммах). За работу в английской разведке его награждает и британское руководство и даже возводит в дворянство. Наконец, он становится советником короля и хранителем несметных художественных ценностей монархии. Король и королева дают ему строго конфиденциальные поручения.

До сих пор многие из них продолжают оставаться нераскрытыми. Тайна вообще окружает жизнь Бланта.

Вот одна из ее сторон. Английским спецслужбам по наводке американцев наконец удалось раскрыть его принадлежность к советской разведке. Но сведения об этом были строго засекречены. Об этом факте не знали даже некоторые английские премьеры. Целых 16 лет — до тех пор, пока один находчивый журналист не подобрался к ней, — Британия об этой истории даже не догадывалась.

Предлагаемая российскому читателю книга — первая в Советском Союзе и России об Антони Бланте.

Более десяти лет назад издательством «Прогресс» на русском языке была выпущена книга английского автора о соратниках Бланта — Г. Берджесе и Д. Маклине. Но как? Почти подпольно, с грифом «Для служебного пользования» и, конечно, крайне ограниченным тиражом, «для избранных». Но даже в той книге для советской элиты в предисловии к ней издатели подвергли критике английского автора за то, что он «расписывал козни НКВД» и «интриги его шпионской сети». И они давали понять, что квалификация членов «кембриджской группы» как «советских агентов» является вымыслом и клеветой на советское государство.

Именно поэтому представляется весьма важным сказать россиянам правду о «кембриджской группе» наших разведчиков и об одном из ее самых выдающихся членов — профессоре Антони Бланте.

Глава I. МАРГАРЕТ ТЭТЧЕР РАСКРЫВАЕТ ТАЙНУ О СОВЕТСКОМ СУПЕРШПИОНЕ

Это было в среду, 21 ноября 1979 г. Члены парламента ожидали чрезвычайного сообщения премьер-министра. Говорили о каком-то сверхшпионе, проникшем в самые высшие эшелоны власти. Председательствовал, как обычно на важных обсуждениях, сам спикер палаты общин.

В переводе с английского «спикер» означает «говорящий», то есть оратор. Но фактически смысл этого слова применительно к парламенту имеет прямо противоположное значение1. Спикер не может произносить речей, участвовать в дебатах. Ему не разрешается голосовать (за исключением тех случаев, когда голоса парламентариев делятся поровну). Но его роль очень важна — он руководит дискуссией. Он не допускает крайностей при обсуждении, а иногда и направляет прения.

В среду произошел как раз такой случай, когда роль спикера была особенно велика: слишком деликатным был вопрос, вынесенный на обсуждение, слишком опасным для правительства и даже для Короны могло оказаться его рассмотрение.

Необычное предупреждение спикера парламенту

В то время, о котором я пишу, спикером палаты общин был Джордж Томас, которого мне довелось хорошо знать. Его уважали члены парламента, и, хотя он был лейбористом, консерваторы, когда они одержали победу на выборах и могли избрать лидера из своей партии, предпочли оставить Томаса на его посту. Он снискал уважение парламентариев за объективность и высокие награды за участие во Второй мировой войне, которую прошел с первого до последнего дня.

Правда, положение Томаса осложнялось тем обстоятельством, что, как говорил мне спикер, он с симпатией относился к Советскому Союзу и высоко ценил вклад советского государства в победу над фашизмом. Предстояло обсуждение вопроса о действиях человека, который тоже в годы войны служил в британской армии и боролся с фашизмом и сейчас занимал высокий пост советника королевы, но оказался «предателем» — так его называли все члены парламента; он был иностранным шпионом и выдавал британские секреты Советскому Союзу.

Спикер внешне оставался совершенно бесстрастным. Он оценил опасность ситуации, понял, что надо попытаться избежать излишней эмоциональности парламентариев в ходе обсуждения и, главное, удержать их от выпадов, касавшихся отношения королевы к этому необычному делу.

Открывая заседание, он предварил его, в отличие от обычной практики не вмешиваться в дискуссию, кратким напутствием парламентариям: «В письменном ответе на вопрос члена парламента, — говорил он, — была ссылка на то, что информация (о деле, которое мы будем рассматривать. — В.П.) была передана Двору. Я полагаю, — сказал спикер, — что было бы полезным обратить внимание палаты на традиционное правило, гласящее, что любые ссылки на Двор должны делаться в учтивых выражениях и не должны касаться образа действий суверена. Это, конечно, не препятствует широкой дискуссии и любым советам, которые могут быть сделаны или не сделаны Ее Величеству».

Затем выступила премьер-министр страны Маргарет Тэтчер. Всего за полгода до этого, в мае 1979 года, она стала премьер-министром. Впервые за всю историю Британии, и не только Британии, но и всей Европы, женщина заняла этот высокий государственный пост. Уже тогда Тэтчер знали как «железную леди». Ее отношение к закону, порядку и его нарушителям было хорошо известно. О ее суровости, о том, что она лишена чувства жалости, говорили многие.

Когда в стране обсуждался вопрос о введении смертной казни за особо тяжкие преступления, она выступила за применение к опасным преступникам высшей меры наказания. Позднее, в 1980–1981 годах, когда молодые католики — сторонники Ирландской республиканской армии, заключенные в тюрьмы, начали голодовку и один за другим умирали и многие англичане, среди которых был и Б. Сэндес, член парламента, в те драматические дни призывали проявить милосердие к погибающим, Тэтчер говорила, что «преступники сами выбрали свой путь», и отказалась удовлетворить их в общем-то небольшие требования. Десять юношей, продолжая голодовку, погибли один за другим.

Какой будет теперь реакция премьера на поступки человека, «предавшего свою страну» и оказавшего огромные услуги противнику Британии — Советскому Союзу?

Все знали о том, как в те годы относилась к СССР М. Тэтчер. Еще в молодости в изданной ею брошюре она писала: «Угроза миру исходит от коммунизма». Будучи лидером консервативной оппозиции в стране, она не раз обвиняла СССР в агрессии, в стремлении к мировому господству. В связи с одной из ее речей министр обороны лейбористского правительства даже обвинил ее в «желании воевать с Россией».

Как же теперь она будет квалифицировать преступление англичанина, ставшего советским разведчиком, и будет ли она требовать сурового наказания?

Тэтчер не говорит всей правды

И тон, и содержание выступления премьера оказались неожиданными для многих членов парламента, настроенных весьма воинственно. Речь премьера была спокойной, как будто речь шла не о сенсационном событии, не о крупнейшем за всю историю Англии провале английских спецслужб, а о событии, которое касалось больше истории, чем современности.

Она сообщила, что службам безопасности в дополнение к прежним разоблачениям стало известно имя одного советского шпиона, входившего в так называемую «кембриджскую группу» советских разведчиков, начавших свою деятельность еще до войны. «На этой неделе, — начала свою речь М. Тэтчер, — профессор Блант был публично назван «подозреваемым советским агентом». Раскрытие этого факта вызвало глубокое сожаление… Профессор Блант признал, что был завербован русской разведкой до войны, когда он находился в Кембридже».

Тэтчер уважительно называла Антони Бланта не иначе как профессором, что вызвало осуждение некоторых ее коллег по парламенту. Они предпочитали называть его «изменником», «преступником» или «предателем». Тэтчер сообщила, что в 1940 году Блант поступил в кадры английской Службы безопасности, то есть стал «двойным агентом». «Сегодня нам кажется экстраординарным, что человек, который не скрывал своих сокровенных убеждений (то есть своих симпатий к Советскому Союзу. — В. 17.), мог быть принят на секретную службу в государственный аппарат». Этим и ограничилась премьер в своей критике действий английских служб безопасности.

Далее она признала, что в 1940–1945 годах Блант передавал сведения и документы русской разведке, но английская сторона до сих пор не знает, что это были за материалы. Можно было догадываться, что прежде всего он направлял в Москву те сведения, которыми располагал по своей службе в Лондоне. Это, по мнению Тэтчер, были важные материалы, так как она признала, что Блант нанес стране «серьезный ущерб».

Но здесь же премьер вновь постаралась приуменьшить значение передаваемых Блантом данных, так как, по ее словам, военные операции Англии в результате действий Бланта «не были поставлены на грань катастрофы», а заявления прессы о том, что Блант подвергал опасности жизнь английских секретных агентов в Голландии, «не имеют под собой оснований». Продолжая рисовать оптимистическую картину, она говорила, что после 1945 года Блант возобновил свою карьеру в области живописи и потому не имел доступа к секретным материалам, да и вообще после 1945 и до 1951 года «он не передавал информацию русским». В ходе дебатов у парламентариев возникло много вопросов, в том числе по этой части выступления. Премьера спрашивали, откуда ей известно, что Блант не передавал в те годы информацию русским и как он себя вел начиная с 1951 года, после разоблачения его коллег — ведь об этом могла знать только Москва.

Противоречивой была и вторая часть сообщения премьера. Так, она сказала, что с 1951 по 1956 год Блант помогал Филби в контакте с русской разведкой. Парламентарии задумались: как же он мог помогать Филби, «не имея контакта с русскими»? Или он то прерывал связь с русскими, то ее возобновлял? Так всё окончательно запуталось. Когда же Блант прекратил связь с русской разведкой? — снова и снова задавали вопрос англичане, — в 1945, 1951 или в 1956 году? А может быть, позднее? А возможно, и вообще ее не прекращал?

Чем же объяснялась такая непоследовательность заявлений М. Тэтчер, речи которой обычно отличались строгой логикой? Стремлением скрыть какие-то факты? Или тем, что она просто повторяла заявления Бланта, который хотел запутать следователей и действительно сумел сбить их с толку? Или желанием искусственно приуменьшить значение всей этой истории, болезненной и для английских спецслужб, и для правительства?

Вопросов в деле Бланта, как мы увидим еще не раз, остается больше, чем ответов.

Далее Тэтчер рассказала о «допросах» Бланта, если их можно было так назвать. С профессором встречались в течение восьми лет одиннадцать раз, то есть следствие велось очень долго, но малоэффективно. Вопросы сначала касались его связей с другим членом «кембриджской группы» — Гаем Берджесом, покинувшим Англию и выехавшим в СССР в 1951 году. Блант отрицал, что они были связаны друг с другом по делам разведывательной службы и что «он, Блант, был источником сведений для Берджеса». В общем первая часть допросов, по словам премьера, не дала никаких результатов. Блант ничего не признавал. Тогда Служба безопасности, опасаясь, что в ходе расследования следователи не добьются никаких результатов, но своими вопросами дадут информацию Бланту, решила предоставить ему судебный иммунитет, то есть иммунитет от ареста и юридического преследования, если он признается, что был русским шпионом, и «будет содействовать дальнейшему расследованию».

Тэтчер уверяла, что в уголовных делах такая практика существует и не представляет собой ничего необычного. Парламент с удивлением выслушал это ее утверждение, и один из его членов, Денис Конован, прервав ее, спросил: «Означает ли это, что один закон существует для Бланта, а другие — для остальных?».

Премьер не смогла найти убедительный ответ и сказала, что действия генерального прокурора «соответствуют интересам общества».

С особым вниманием члены парламента выслушали ту часть речи премьера, которая была посвящена теме, с которой начал заседание спикер, — о реакции на все эти события королевы Елизаветы. (После смерти ее отца, Георга VI, в 1952 г., Блант стал и ее советником.)

«Постоянный секретарь Министерства внутренних дел, — говорила Тэтчер, — пригласил личного секретаря королевы и сказал ему: «Блант подозревается в том, что он русский агент.

Он признался в этом. Но так как он сотрудничал с властями в расследовании, то был освобожден от судебного преследования». Личный секретарь королевы спросил, что Министерство внутренних дел советует королеве в этом случае предпринять в отношении Бланта. Ответ был кратким: не предпринимать ничего. Никаких акций. Любые действия насторожат бывших русских «контролеров» Бланта (то есть советских чекистов) и других лиц, которые находятся под подозрением. Дворец последовал этому совету».

Далее Тэтчер произнесла загадочную фразу: «Мне сказали, что начиная с 1967 года все последующие премьер-министры и министры внутренних дел были информированы о деле Бланта». Означало ли это, что премьеры до 1967 года — лейборист Гарольд Вильсон и консерватор Алек Дуглас-Хьюм — не были информированы о деле Бланта? И если действительно Вильсона и Хьюма решили не посвящать в это дело, то почему?

Все это оставалось неясным.

В заключение Тэтчер квалифицировала деятельность «кембриджской группы», которую назвала «предвоенной генерацией, изучавшей марксизм»: «Мы презираем их и считаем их поступки отвратительными», — добавила она.

При обсуждении члены парламента сосредоточили свое внимание на трех группах вопросов. Первая: как советская разведка одержала такой успех, почему потерпели провал английские разведывательные и контрразведывательные службы и какие выводы нужно сделать из этого фиаско? Вторая: почему правительство (или Министерство внутренних дел) гарантировало Бланту полную неприкосновенность и почему оно скрывало это от английской общественности в течение полутора десятков лет? Третья группа вопросов касалась роли Ее Величества, ее информированности о деятельности Бланта, а также причин, по которым королева, после того как ей стало известно о шпионской деятельности Бланта, оставила его при Дворе.

Ввиду большой важности вопроса в прениях выступили руководящие деятели обеих палат, бывшие премьеры страны: Эдвард Хит и Джеймс Каллагэн, генеральный прокурор, бывшие министры, лидеры партий.

Парламентарии прежде всего вспомнили многочисленные случаи разоблачения советских агентов, которые свидетельствовали об активной работе советской разведки против Англии. Были названы имена Джорджа Блейка, британского дипломата, ставшего советским разведчиком, Уильяма Мартина Маршалла, работавшего в британском посольстве в Москве, Джона Рассела, передавшего русским в 1962 году информацию о радарах и торпедах, Фрэнка Клаффорда Боссарда, предоставившего Москве информацию об управляемых ракетах, Дугласа Рональда Бриттэна и Дэвида Джеймса Бангхэма, сообщивших русским сведения об английских подводных лодках и торпедах, и других «предателей». Список, приведенный лейбористом Лидбаттером, начавшим прения, был обширным и впечатляющим.

Другой член парламента, Раймонд Уитни, утверждал, что до 40 процентов советских граждан, находившихся за границей, связаны с русской разведкой, а всего за рубежом было тогда, по его словам, около двенадцати тысяч советских людей, что означало, по его данным, что около пяти тысяч из них работали на советскую разведку.

Особое впечатление произвело выступление Эдварда Хита, занимавшего пост премьера с 1970 по 1974 год. Он рассказал о том, как в октябре 1971 года его правительство одновременно выслало из Англии 105 советских дипломатов, журналистов и сотрудников торгпредства, занимавшихся, по его словам, разведывательной деятельностью против Англии. Впервые за всю историю советской разведки было обвинено в шпионаже и выслано из страны такое огромное количество иностранных граждан. В основном данные, на которых базировалось это решение, были получены от советского перебежчика Олега Лялина, офицера КГБ, работавшего сотрудником торгпредства СССР в Лондоне (к вопросу о предательстве Лялина и его последствиях мы еще вернемся).

Английские руководящие деятели понимали серьезность этой акции и опасались, что СССР может разорвать дипломатические отношения с Британией. Хит в прениях впервые раскрыл историю с высылкой; он поведал, что в ходе беседы британского министра иностранных дел А. Дуглас-Хьюма с А.А. Громыко (вероятно, когда они оба были на сессии Генеральной Ассамблеи ООН) английский министр сказал своему российскому коллеге: «Посмотрите на ситуацию. Мы знаем ее точно. И вы должны ее признать. И если вы готовы это сделать, мы не будем публично объявлять о высылке, потому что мы желаем продолжать поддерживать с вами нормальные отношения. Если вы не готовы, то мы вынуждены будем сделать это (то есть выслать советских сотрудников. — £.17.) публично. Мы полностью осознаем, что вы тогда можете разорвать отношения с нами, но в этом случае одиум разрыва будет исходить не от нас».

Может быть, Громыко и понимал, что надо было найти компромисс. Но это означало бы признание того факта, что мы ведем разведку и делаем это в огромных масштабах, а это противоречило заявлениям советского правительства2. Да и Громыко в то время еще не занимал таких позиций в Кремле, чтобы обеспечить подобный компромисс. По некоторым сведениям, он ответил А. Дуглас-Хьюму: «Напишите мне об этом письмо». Так секретный обмен мнениями не дал никаких результатов3.

Парламентарии критически оценили действия английской Службы безопасности. Они отмечали, что английская контрразведка оказалась не на высоте, осуждали Министерство внутренних дел за слабый контроль за Службой безопасности; они считали, что недостаточно эффективно в этом отношении действовал и парламент. Бывший премьер-министр лейбористского правительства Гарольд Вильсон резко обрушился на контрразведку, на Министерство внутренних дел и правительство, упрекая их в «чудовищном провале». Другой известный в стране политик, бывший министр лейбористского правительства Тони Бенн, отметил, что «моральный дух Службы безопасности» серьезно подорван и что дело Бланта — это «печальная страница в истории Британской империи, которой никак не может гордиться страна». Парламентарии вспоминали заседание палаты, которое состоялось почти 25 лет тому назад, в 1955 году, после бегства в Москву двух британских дипломатов — советских разведчиков Гая Берджеса и Дональда Маклина. Мы тогда полагали, говорил английский историк консерватор Роберт Джеймс, что подобного рода эпизодам положен конец. Они нанесли огромный вред репутации нашей страны, английской заграничной секретной службе и особенно нашим отношениям с США, но, увы, это не было концом истории.

Уже упоминавшийся нами член парламента Лидбаттер советовал обратить особое внимание на меры, которые необходимо принять в связи с делом Бланта, чтобы предотвратить подобные случаи.

Члены парламента требовали продолжать расследование дела Бланта, чтобы извлечь уроки на будущее. «Я надеюсь, — говорил один из парламентариев, — что правительство в той или другой форме предпримет расследование этого дела».

Лейборист Мичер спросил премьер-министра, введет ли она новые правила работы Службы безопасности, чтобы предотвратить подобные провалы в будущем. Ответ Тэтчер был категоричным: «Нет». Свое нежелание предпринять что-либо она объясняла тем, что одобренные в 1952 году правила этой службы вполне достаточны, чтобы обеспечить нормальную работу контрразведки. Правительство хотело приуменьшить значение случившегося, представить дело Бланта заурядным эпизодом. Ставший в 1965 году лидером оппозиции Э. Хит рассуждал так: «У английской Службы безопасности больше успехов, чем неудач. Но мы знаем только о ее поражениях. Мне не раз руководители Службы безопасности говорили о своих успехах и спрашивали: не могли бы мы опубликовать сообщения об этом? К сожалению, мы этого не сможем сделать, отвечал я. Когда мы добиваемся успеха, это не должно быть известно противнику. Это неизбежно означало бы передачу такой информации врагу, которой он не должен располагать».

Парламентарии хотели знать, как велся допрос по этому делу, кто его проводил, каковы были его результаты. Член парламента Мичер интересовался, сколько лиц было допрошено в процессе расследования дела Берджеса и Маклина, связанных с Блантом. Тэтчер отказалась отвечать на эти вопросы, сказав лишь, что «не в интересах государства называть число». Не ответила она и на вопрос, почему тогда, в 1964 году, был резко ограничен круг лиц, которым была дана информация о результатах дознания, и в это число не вошел даже премьер-министр страны. «Я не располагаю такой информацией», — отрезала она. Ответ генерального прокурора Силкина, который был ознакомлен с делом 15 лет спустя, уже при своем назначении на этот пост, был еще менее вразумительным: «Я не имел оснований думать, что премьер-министр не был в курсе дела… Я полагаю, что о подобных случаях премьер-министра и, возможно, министра иностранных дел должны были информировать судебные власти, но это не обязанность прокурора». Заместитель руководителя МИ-6 (британской контрразведки) Джордж Янг говорил, что он колебался, сообщать ли премьеру Г. Вильсону об этом деле, и в результате оказалось, что лейбористский премьер не был информирован о нем.

Никто, конечно, не верил, что отказ информировать высших руководителей страны мог быть случайностью. Премьера обычно информировали и о менее важных делах разведки. А чтобы случайно «забыли» сказать о деле, в котором так или иначе были замешаны королева и великая иностранная держава, — об этом не могло быть и речи. Значит, сознательно? Тогда в чем причина такого решения? Может быть, в том, что были известны симпатии Вильсона к Советскому Союзу и кто-то опасался, что он как-то по-другому взглянет на это дело? Или в том, что Блант был завербован и начал действовать как советский разведчик именно в период правления консерваторов, когда они отвечали за действия служб безопасности? Или были опасения, что Вильсон использует дело о советском разведчике против консерваторов и Службы безопасности? Или, что наиболее вероятно, боялись, что Вильсон предпримет расследование и тогда вскроются какие-то более неблаговидные факты относительно правительства и даже Двора? А может быть, Служба безопасности просто решила выждать время, когда страсти поостынут (время, говорят, лечит любые раны!) и об этом деле будут говорить как о далеком прошлом, да и будущему премьеру не нужно будет принимать никаких решений, ведь это дело не будет таким уж актуальным?

Вот и еще одна загадка в этом непростом деле.

Почему шпиона не судили?

Не менее запутанным был вопрос о предоставлении Бланту иммунитета от преследований, а именно он особенно интересовал палату общин. Если премьеры Г. Вильсон и А. Дуглас-Хьюм не знали об этом, значит, они и не принимали решения. Следующим за ними премьером был Э. Хит, вступивший в должность в 1970 году. Он был ознакомлен с делом Бланта только в 1973 году. При нем Блант, будучи советским разведчиком, продолжал оставаться советником королевы. А премьер этого не знал?!

Не правда ли, все это более чем странно?! В 1971 году Хит предпринял, как мы говорили, высылку 105 «советских разведчиков» и был ознакомлен со всеми их делами, а о Бланте ему опять не доложили и ознакомили с его делом лишь два года спустя. Вопрос об иммунитете им вообще не рассматривался, так как он уже был дан Бланту десять лет назад4. Кто же тогда в стране мог пойти на такое смелое решение? Королева? Но, как говорила Тэтчер, ее информировали уже после того, как иммунитет Бланту был предоставлен, да и решение об иммунитете не входило в ее функции. Лидбаттер сказал: «Палата желает знать больше об этом деле. Как мне известно, Блант был единственным в Англии человеком, которому был предоставлен столь обширный иммунитет».

И вообще, зачем нужно было давать Бланту иммунитет от судебного преследования, точно не зная о масштабах и последствиях его преступления? Вот как объяснил это Э. Хит, защищая политику консерваторов: «Огромная информация могла быть добыта во время следствия, в том числе о вражеской разведке».

Могла? Но ведь никакой такого рода информации получено не было. Э. Хита прервал член парламента А. Кларк: «Но если, как нас уверяли, Блант окончил свою работу в качестве советского разведчика в 1945 году, то разумно предположить, что информация, которую он дал в 1964 году, то есть почти 20 лет спустя, не очень относилась к делу и не была крайне необходима». Ответа по существу на эту реплику не последовало.

Другим аргументом в пользу предоставления иммунитета было то, что у контрразведки не было доказательств для привлечения к суду Бланта, а последний на протяжении долгого времени все отрицал. Но из этого не следует, что ему нужно было предоставлять иммунитет, а значило только, что необходимо было продолжать расследование.

Очевидно, это понимали и прокурор, и Служба безопасности. И тогда был выдвинут дополнительный довод, который приводила в своей речи и Тэтчер: иммунитет был дан в обмен на его признание в шпионской деятельности и на сообщение секретных данных о ней.

Но если правда то, что он окончил свою службу в русской разведке 20 лет назад, то его информация была неактуальной и ничего не стоила. Главное же заключалось в другом. Премьер отметила, что за 13 лет Служба безопасности, расследуя дело Бланта, «не смогла добыть твердых доказательств против него» (курсив мой. — В.Я.). А это означало, что Блант ни в нем сколько-нибудь серьезном не признался, потому что, если бы он раскрыл секреты своей деятельности, то были бы и основания для его судебного преследования или во всяком случае для сообщения общественности того, что он сделал в качестве советского разведчика. Все уверения, что информация, которую дал Блант, была «полезной», оказались не больше чем словами. Ее «полезности» не хватило даже для доказательства его вины.

В ходе дискуссии об иммунитете состоялся любопытный обмен вопросами членов парламента с представителями правительства.

Вопрос: А что в действительности сделал Блант? (То есть какую информацию он передал русским. — В.Я.).

Ответ: Русские должны это знать. (Русские-то, конечно, это знали, но создавалось впечатление, что этого не удалось узнать англичанам. — В.Я.).

Какой же иммунитет получил Антони Блант? Ему было дано полное освобождение от судебного преследования.

В 1979 году генерального прокурора Британии (а им тогда был Питер Роулинсон) спросили, не может ли, при условии добытых новых доказательств о деятельности Бланта, английская разведка МИ-5 предпринять против него судебное преследование. Прокурор ответил, что такое не может быть предпринято ни сейчас, ни в будущем.

Следовательно, власти считали, что дело Бланта должно быть закрыто навечно, — такую большую опасность для государства представляло его рассекречивание.

По мнению парламентариев, сложилось странное положение.

Как писала газета «Ивнинг ньюс», разоблаченные советские разведчики Блейк и Воссал5 «сидят в своих камерах, пока Блант на свободе раскуривает сигары». Советский разведчик Блейк был приговорен к 42 годам тюрьмы, хотя его деятельность продолжалась относительно недолго6 (а работа Бланта на советскую разведку — десятилетия), Воссал — к 18 годам, Боссард — к 21 году7.

Бывший премьер-министр лейборист Дж. Каллагэн задал по этому поводу вопрос: «Я спрашивал себя, а был бы господин Блант приговорен к такому же наказанию, если бы он служил, скажем, капралом в королевских воздушных силах (а не советником королевы. — В.Я.Д».

Об этом думали и многие другие англичане, мысли которых выразил А. Бенн: «Должно быть единое право для каждого, а не разные права для тех, кто имеет друзей в самых высоких сферах».

Что знала королева о своем советнике?

Любопытный вопрос, который интересовал всех, поставил в ходе прений член парламента Гамильтон: почему в течение столь долгого времени после разоблачения Блант находился при Дворе и его вновь пригласили на службу в 1972 году? Притом всем было известно, что он был противником монархии и не делал из этого секрета.

Парадоксально, почему Двор так «держался» за советского разведчика, да к тому же противника самой монархии. Ответа на этот вопрос, как и на многие другие, однако, от правительства не последовало.

Парламентарий А.Дж. Бейт, продолжая эту тему, добавил: «Мы все озабочены присутствием при королевском дворе в течение долгого периода продажного и известного шпиона».

Близко к сердцу парламентарии воспринимали и положение, в котором оказалась королева. Знала ли она обо всем, как реагировала на события? — вот что волновало их. Сообщили, что в 1964 году информация о деле Бланта была доложена личному секретарю королевы. А дальше? Последовал такой диалог в парламенте:

Гамильтон: Была ли доложена эта информация Ее Величеству?

Генеральный прокурор: Существует традиция, согласно которой все переговоры Ее Величества являются абсолютно секретными и должны оставаться таковыми. Поэтому ни один министр не может ответить на вопрос, что было сказано в разговоре между Ее Величеством и ее личным секретарем.

Гамильтон: Так знала или нет королева о деле Бланта?

Генеральный прокурор: Я уже сказал, что эти разговоры носят секретный характер.

Гамильтон: Может ли генеральный прокурор сказать, для чего информация была передана личному секретарю, если не для передачи Ее Величеству?

Генеральный прокурор: Я не был в то время генеральным прокурором, и это не тот вопрос, на который я могу ответить.

Так знала ли королева о деле Бланта? Можно с абсолютной уверенностью сказать: да, знала. Личный секретарь королевы не мог скрыть от нее этой информации. Можно только гадать, насколько полной она была. Сама Тэтчер признала, что Двор последовал совету генерального прокурора «ничего не предпринимать против Бланта». Конечно, это могло быть распоряжением только самой королевы, а не ее личного секретаря.

Наконец, еще одно обстоятельство: королева ведь не находится в вакууме; ее родные и близкие говорили ей о Бланте, тем более что и они были так или иначе замешаны в этом деле.

Чепмен Пинчер, журналист, непосредственно участвовавший в разведывательной работе в годы войны, издавший книгу о «кембриджской группе» под названием «Их ремесло — предательство» и изучавший не только английские, но и американские документы, уверенно говорит: «Я знаю, что Елизавета II была соответствующим образом информирована Эйденом (ее личным секретарем. — В.П.) после того, как сам Блант признался в своей разведывательной деятельности на СССР».

Возможно, королева выразила недовольство. Несомненно, что она иногда встречала Бланта в коридорах дворца, но не проявляла интереса к деталям его дела. Ричард Кроссмен, лидер лейбористов, в своих мемуарах, например, рассказывает, что в 1967 году он начал говорить с королевой о другом члене «кембриджской группы», о Филби, но королева отклонила тему разговора, заметив, что она «не читает подобного рода сообщений».

Читатель вправе спросить, а почему бы тогда просто не сказать: да, королеве было сообщено об этом деле. Но, сказав А, надо сказать и Б. Надо было бы ответить и на другие вопросы, которые неминуемо возникли бы. А какова была реакция королевы? Защищала ли она Бланта или гневалась? Как она согласилась, чтобы ее советником продолжал быть «агент КГБ»? Почему она ничего не имела против оставления ему рыцарского звания? И множество других вопросов. А их как раз и хотели избежать королева, премьер-министр и службы безопасности.

Несколько лет назад завеса немного приоткрылась. Участники событий признали, что, как сказал ее личный секретарь, «королева была полностью информирована о деле Бланта», она приняла предложение английских спецслужб, правда, ее смутило то обстоятельство, что «она случайно может столкнуться с ним во дворце». Что лежало в основе такого решения, почему она согласилась держать все это в тайне?

Опять загадки. Как сказал Гамильтон в конце дебатов, «я не уверен, что мы когда-нибудь получим ответы на эти вопросы».

Газета «Санди тайме» писала: «Дело Бланта — это только верхушка айсберга», когда под водой скрыты, может быть, самые важные и самые опасные для многих его части. Премьер утверждала, что после 1945 года, перестав служить в МИ-58, Блант не мог располагать информацией, важной для врага. Но это были доводы для наивных людей. Лейборист Лидбаттер тогда же в парламенте опроверг это утверждение: «Однако Блант занимал такое положение, которое давало возможность добывать ее. Он и его друзья были тесно связаны друг с другом».

Будущие исследователи не раз вспомнят слова лорда Каллагэна: «Я не думаю, что это дело будет полностью раскрыто. Слишком много людей в Англии в этом не заинтересованы. Мы никогда не узнаем правду. Я не вижу никаких перспектив на успех в дальнейшем расследовании дела Бланта и вокруг него».

Тем не менее читателя, конечно, интересуют подробности этого дела, и я попытался, по мере возможности, проникнуть в его тайны.

Глава II. КАК НАЧИНАЛОСЬ ДЕЛО

Как все это произошло? Кому удалось завербовать Бланта? Когда Блант стал советским разведчиком? Сам Блант отвечал на этот вопрос вполне определенно. Это было сделано его другом Гаем Берджесом. Он даже настаивал: «Меня склонил к этой работе Гай Берджес. Он убедил меня, что я самым лучшим образом смогу служить делу борьбы с фашизмом, присоединившись к его работе в пользу русских». Можно ли полностью доверять этому «признанию» Бланта? Оно было сделано, когда Берджес уже находился в Москве, и «признание Бланта» ничем ему не угрожало. Он назвал имя того, кого уже не могла достать английская Служба безопасности.

Выдвинутая Блантом версия о роли в его жизни разведчика Берджеса имела и еще одну цель — приуменьшить свою роль в «кембриджской группе» советских агентов, переложить ее на Берджеса, который был уже вне опасности, представить себя рядовым разведчиком, а не руководителем целой группы шпионов. В противном случае со стороны следователей и журналистов посыпались бы один за другим вопросы о других «кембриджцах». Сейчас же Блант ограничивал круг вопросов только собственной персоной.

Именно поэтому Блант характеризовал Берджеса как руководителя кембриджских коммунистов (что явно было натяжкой), подчеркивал его влияние в университетских кругах. Он называл Берджеса «одним из наиболее замечательных, выдающихся людей, каких он когда-либо знал». Из его высказываний о Берд-жесе складывалось впечатление, что сам Блант играл почти второстепенную роль в «кембриджской группе». На эту «удочку» попались и многие исследователи «кембриджской команды», которые, подчеркивая успехи К. Филби, Д. Маклина и Г. Берджеса, отодвигали Бланта на второй план. Да и сам Блант, не будучи честолюбивым, не стремился даже в конце своей жизни восстановить истину.

Конечно, лучше других знал, кем в действительности был Антони Блант, КГБ, который внимательно изучил не только его биографию, но и его характер, его взгляды, собрал отзывы о нем его друзей. И нам теперь предстоит пойти по пути тех советских контрразведчиков, которые скрупулезно собирали о нем все материалы.

Итак, кем был Блант, что он собой представлял, как складывалась его жизнь?

Советская практика вербовки разведчиков

Несколько слов о том, как вообще советская разведка осуществляла процесс вербовки иностранцев.

В руки американской разведки попал секретный учебник КГБ под названием «Практика вербовки американцев в США и странах “третьего мира”», изданный Высшей школой КГБ за № 101 и одобренный руководством Первого главного управления КГБ при Совете Министров СССР. Его основные позиции, естественно, соответствуют правилам вербовки, которые использовались и для вербовки агентов в Англии.

Представляет интерес сам перечень глав учебника: «Вербовочная база. Приобретение нужных связей и отбор кандидатов для вербовки. Первоначальная стадия в подготовке к вербовке. Выполнение самой подготовки к вербовке. Вербовка в странах “третьего мира”».

Основные объекты вербовки, на которые должны быть направлены усилия, определялись так: вербовке подлежат прежде всего представители руководства страны, правительства, Министерства иностранных дел, органов военной и гражданской разведки страны, в первую очередь те их сотрудники, которые «имеют доступ к государственным секретам страны», а также лица, обладающие хорошими перспективами получить секретную работу в государственных учреждениях. «Это в основном относится к студентам тех общеобразовательных учреждений, которые готовят работников для организаций, имеющих отношение к разведке», — говорилось в указаниях Центра.

Как мы увидим из биографии Бланта, он был одним из первых кандидатов на вербовку.

Далее инструкция предписывала обращать внимание на тех, «кто обладает потенциалом разведчика и достаточно сильными мотивами, могущими привести их к сотрудничеству с совет-ской иностранной разведкой». Среди этих мотивов были такие, как «симпатии к СССР как борцу за мир, неудовлетворенность жесткой политикой правительства страны, которую они представляют, симпатии к советским идеологическим взглядам». Авторы учебника-инструкции серьезно подошли к определению мотивов, обращая внимание на самые существенные, решающие и отметая слабые и второстепенные. Так, один из пунктов инструкции гласил: «Сведения о неразборчивости в связях с женщинами не могут обычно служить убедительным компрометирующим материалом» и, следовательно, быть причиной для отказа от вербовки.

«Подготовка к вербовке». «Наши разведчики ищут необычных путей к знакомству, — говорится далее, — избегая использования мест, находящихся под контролем “контрразведки”». Учебник рекомендовал разведчику, заводя новые знакомства, создавать или находить такие условия, при которых внимание контрразведки не привлекалось бы к нему.

«Наводка», оценка, отбор кандидатур для вербовки объявлялись главной задачей иностранной разведки СССР за рубежом.

Перечислялись и примерные места, где было легче всего избежать слежки контрразведки противника: университеты, библиотеки, театры, концертные залы и другие подобные общественные места культурного назначения. Чтобы офицеры КГБ имели благовидный предлог для встречи с лицом, определенным для вербовки, им рекомендовалось «увлекаться» филателией, нумизматикой, «приобретать специальные знания по вопросам искусства, науки и литературы». Для ознакомления с объектом вербовки рекомендовалось использовать легальные источники страны — прессу, общие справочники, например «Кто есть кто», дипломатические списки, справочники о работниках прессы, биографии знаменитых людей и т. д. Получив такую информацию, резидентура советской разведки в стране пребывания решала, какие шаги следует предпринять для вербовки.

При установлении отношений с учеными и крупными специалистами рекомендовалось использовать желание ученых установить научные контакты с представителями интеллигенции СССР. Это прямо относилось и к Бланту, который, как известно, интересовался картинными галереями СССР, особенно картинами западной живописи, имевшимися в СССР, работами российских ученых в этой области, а также русской живописью, ставшей впоследствии одним из предметов его научных изысканий.

«Моментом огромной важности для наших вербовочных операций, — говорилось в учебном пособии, — является распознавание тех лиц в правительственном аппарате, которые симпатизируют нам, исходя из идеологических взглядов» (курсив мой. — В.П.).

В учебнике говорилось о «неизбежном крушении монополистического капитализма», о «росте на Западе марксистско-ленинских идей» (последнее применительно к английской интеллигенции того времени было совершенно правильно). В учебнике были приведены и конкретные примеры такой вербовки по идеологическим мотивам.

В главе о приобретении нужных связей и о первом этапе вербовки подчеркивалось, что надо «относиться самым серьезным образом к начальной стадии любого пути для знакомства». В зависимости от возможностей резидентуры разрабатывался план знакомства и давались рекомендации о путях установления контактов, а также приводились соответствующие примеры.

В главе о подготовке к вербовке и ее осуществлении говорилось: за исключением необычных обстоятельств, идеальная вербовка проходит постепенно, едва уловимо переходит из «нормальных» отношений в отношения тайные.

Разбирался вопрос и о финансировании завербованных лиц. Подчеркивалось, что это не должно делаться грубо (приводились отрицательные примеры такой вербовки).

Очень интересные данные о методах вербовки, применяемых советской разведкой, сообщает известный английский знаток шпионажа Филипп Найтли.

Прежде всего, отмечая рост левых настроений среди английской молодежи в 30-е годы, он приходит к выводу, что никогда раньше условия для поиска молодых людей и их вербовки на службу Советскому Союзу не были такими благоприятными, как в те годы. К. Филби также говорил, что в те годы работа в пользу СССР была и службой английскому народу. Так думали многие английские студенты и выпускники вузов. «Тех, кто изучал этот период, поражало, — пишет Найтли, — что ни один английский студент не вышел вперед, чтобы сказать: “Они пытались меня завербовать, но я отверг их предложение”».

Он объясняет это также исключительным мастерством агентов КГБ, их высоким профессионализмом. Русские обращались только к тем, о которых они почти наверняка знали, что их предложение будет принято. В Кембридже, вероятно, был декан или профессор, кто помогал вербовке и советовал агентам

Лубянки, кого из студентов или преподавателей можно было завербовать. При этом профессор учитывал характер студентов, их верования, политический настрой и их готовность к предложению стать советским шпионом. Принималось во внимание, как отмечал Филби, и то обстоятельство, что молодежь по своей природе склонна к участию в тайных обществах, привержена различным идеологиям, будь то католицизм, коммунизм или другое мировоззрение. Она дает молодому человеку чувство индивидуальности, помогает ему осознать свою силу. Секретность сама по себе является также важным фактором юношеской зрелости, и многие школьники и студенты формируются в борьбе за самостоятельность, в том числе за независимость от родителей. В мужских группах или обществах их привлекает секретность, она придает им чувство собственной значимости.

Первый подход русских разведчиков, отмечали сотрудники английских спецслужб, был настолько мягким, расплывчатым, что студенты не отдавали себе отчет в том, что это означало попытку вербовать их. Делалось это без спешки, спокойно и умело.

Впрочем, и западные методы вербовки во многом схожи с теми, которые мы изложили.

Ас американской разведки Аллен Даллес, назначенный в 1953 году директором ЦРУ и занимавший этот пост почти девять лет, опубликовал книгу «Искусство разведки». В ней он писал: «Главное заключается в том, чтобы найти «инсайдера» (то есть человека, уже работавшего «на объекте», жителя этой страны. — В. Л.), готового пойти на сотрудничество и, кроме того, допущенного к секретной работе и обладающего квалификацией, необходимой для занимаемого им поста. Зачастую, однако, этот человек находится не совсем там, где бы хотелось, чтобы он мог получать необходимую информацию. Возможно, придется остановиться на человеке, лишь начинающем свою карьеру, который в будущем сможет работать на том объекте, который вас интересует. Необходимы некоторые маневры и манипуляции для того, чтобы ваш человек, более или менее склонный к шпионажу, оказался на том месте, где бы он мог добывать информацию, не вызывая подозрений».

Именно так было с «кембриджской группой». Большинство ее членов были сначала не там, где хотела Лубянка, но постепенно им удалось получить работу, где они могли приносить большую помощь Москве.

Читателю, который ознакомится с остальными разделами указаний КГБ и американской разведки, станет ясно, что Блант был той идеальной для советской разведки фигурой, над привлечением которой в разведслужбу нашей страны стоило поработать. Ведь процесс вербовки не является чем-то скоропалительным, а может быть длительным и занимать даже несколько лет. «Подготовка к вербовке, которая выполняется агентом сети или самими сотрудниками разведки, ведется на основе полученных заблаговременно данных относительно кандидата на вербовку и его шпионских способностей», — говорилось дальше в инструкции.

Теперь самое время рассказать подробнее об Антони Бланте.

Детство и юность будущего разведчика

Антони Блант родился 26 сентября 1907 г. в семье священника церкви Святой Троицы в Борнмуте, городке на юге Англии, на побережье Ла-Манша, примерно в 100 милях от главного южного порта страны — Плимута. По традиции мужчины в семье были служителями церкви. Дед Антони был викарным епископом (заместитель епископа) города Гулля. Отец Антони — Стэнли Блант — был приверженцем англиканской церкви, очень подозрительно относившейся к римской католической церкви. Стэнли Блант был неординарным человеком. Будучи глубоко религиозным, он не чурался и светской жизни, что для священника той викторианской эпохи было необычным. Он много внимания уделял спорту, очень любил теннис.

На сыновей — а их было трое: Уилфред, Кристофер и младший Антони — у отца оставалось мало времени. И хотя он по-доброму относился к своим сыновьям, вся тяжесть воспитания пала не на него, а на их мать — Хильду Вайолет Мастерс, которая была моложе своего мужа на десять лет. Хильда была женщиной очень строгих нравов. Она не терпела, когда дома пили вино, волновалась, когда Стэнли позволял себе курить трубку. Дети, повзрослев, считали ее пуританкой, несколько снисходительно относились к ее нравоучениям, но гордились ею, видя в ней кристально чистую женщину, за свою жизнь никогда не солгавшую. Она была воспитана в уважении к семье, к старшим и в таком же духе воспитывала своих детей. Когда родился Антони, Кристоферу было два с половиной года, а Уилфреду — шесть. В дальнейшем между Уилфредом и Антони сложились тесные дружеские отношения, правда довольно своеобразные: сначала Уилфред влиял на Антони, а затем младший брат использовал возможности старшего, проводя разведывательные операции в пользу Советского Союза. Лубянка пристально следила за Уилфредом, но, насколько я знаю, не пыталась привлекать его к непосредственной разведывательной работе.

Насколько богатой была семья? Глава ее считался человеком среднего достатка. Но Хильда была дочерью очень состоятельных родителей и принесла в дом не просто достаток, а значительные средства и главное — родственные связи с самыми знатными аристократическими и интеллигентными семьями Англии. В роду Блантов были не только священники, но и поэты, дипломаты. Сама Хильда была кузиной, двоюродной сестрой, графа Стрэтмора. Дочь графа, Елизавета Боус Лайон, стала женой короля Георга VI, по английскому обычаю, принцессой-консортом, или королевой. У Георга VI и Елизаветы Боус Лайон в 1926 году родилась дочь Елизавета, вошедшая в 1952 году, после смерти Георга VI, на английский трон под именем Елизаветы II (с того времени Елизавета Боус Лайон стала именоваться королевой-матерью).

Таким образом, Антони был родственником супруги короля Георга VI, королевы Елизаветы, и ее дочери — королевы Елизаветы II, и не просто родственником, а троюродным братом будущей королевы Британии (в то время когда Елизавета II взошла на трон, Антони Бланту было уже 45 лет).

На Антони Бланта оказывала влияние его бабушка по матери — леди Гертруда Эмма Мастерс, пользовавшаяся большой известностью в викторианской Англии. Будучи инвалидом и передвигаясь в инвалидной коляске, она активно участвовала в благотворительной деятельности, переезжая из одного конца страны в другой, и Антони восхищался ее высокими моральными качествами. Но этим не ограничивались аристократические связи Блантов.

Семья была в близких отношениях с герцогиней Тек. Дочь герцогини, принцесса Мария, вышла замуж за герцога Йоркского Георга, впоследствии занявшего английский трон под именем Георга V, и стала именоваться королевой Марией. Бланты справедливо считали, что королева Мария была другом их семьи и могущественным патроном. Семья Блантов участвовала в коронационной процессии Георга V и королевы Марии, состоявшейся в 1910 году.

Родственные связи Блантов с королевской семьей явились одной из причин быстрой церковной карьеры Стэнли Бланта. Уже на следующий год после коронации он был назначен на очень важный в церковной иерархии пост капеллана англиканской церкви в Париже, важнейшем «представительстве» протестантской церкви за рубежом.

Антони Блант мог быть благодарен своим родителям за их родственные связи с королевским двором; они способствовали его блестящей карьере в будущем. К тому же, воспитание в духе строгой викторианской морали, казалось, обеспечивало его полную лояльность монархии, государству. Правящие круги могли доверить ему самые ответственные и секретные поручения.

Правда, были в его роду и «мятежники». Так, один из его предков — Уилфред Скавен Блант — во времена королевы Виктории показал свой бунтарский характер, находясь в оппозиции государственной политике. Он отстаивал самостоятельность Ирландии, боролся за независимость Индии и Египта. Но это было давно, более ста лет тому назад (кто знает, может быть, свою склонность подвергать все сомнению Антони Блант унаследовал именно от него). И в семье Блантов предпочитали не вспоминать Уилфреда Скавена.

Париж его очаровывает, Лондон отталкивает

В 1911 году в судьбе четырехлетнего Антони произошли перемены, которые оказали большое влияние на его будущую жизнь.

Как-то весенним апрельским днем Стэнли Блант, когда семья собралась за завтраком, сказал, что у него для всех есть большая новость: они покидают Англию и отныне будут жить в Париже, в одном из самых красивых городов Европы.

Столица Франции произвела на детей, в особенности на Антони, неизгладимое впечатление. Он с каждым годом все больше влюблялся в этот город. «Париж окрасил все мое будущее», — говорил он впоследствии. Его дворцы, музеи, прекрасные творения архитектуры и картинные галереи оказали на него огромное влияние и определили будущую профессию искусствоведа.

Как это ни парадоксально, но переезд в Париж не только не отдалил семью Блантов от королевского двора, но, напротив, даже способствовал дальнейшему сближению с царствующим домом. Уже в 1912 году ГеоргУ и королева Мария нанесли официальный визит во Францию. Они присутствовали на церковной службе, которую отправлял Стэнли Блант.

Родители Антони присутствовали на церемонии в честь английской королевской семьи, связи с которой, в особенности с королевой Марией, еще более упрочились. Маленький Антони едва ли понимал значение всего происходившего, но о королевской чете часто говорили в семье, и это запало ему в душу.

Увлечению, которое вспыхнуло у Антони в Париже, способствовал и его брат Уилфред, тоже восхищавшийся городом, отзывавшийся о нем как о «великолепном и бесконечно волнующем». Искусство Франции и других стран Западной Европы вошло в плоть и кровь Антони. С шести лет он часами бродил по Лувру, собирал открытки наиболее понравившихся ему картин музея.

Быстро развивался он и физически. В возрасте шести лет он был уже таким высоким мальчиком, что кондукторы в трамваях и автобусах с подозрением смотрели на него, видя, что он не брал билет и считая его взрослым. Матери пришлось выправить копию с его метрики, чтобы предъявлять сомневающимся кондукторам.

Когда разразилась Первая мировая война, Антони было уже семь лет и он пошел в парижскую школу. Очень быстро он в совершенстве овладел французским языком, который начал изучать за два года до этого. Французский стал его вторым родным языком, а интерес к живописи, прежде всего западноевропейской, — его увлечением на всю жизнь. Во Франции же и родители, и школа привили ему почтительное отношение к произведениям искусства.

В середине войны родители Бланта решили, что ему пора начать учиться в Англии. Сначала его отправили на каникулы в Лондон к дяде — сэру Ральфу Асшетону, члену парламента. Антони оказался в совсем другой обстановке, чем в Париже, но она ему отнюдь не импонировала. Антони увидел жестокую войну, море, кишевшее германскими подводными лодками, страдания одних людей и в то же время совсем другую жизнь в поместье сэра Ральфа, где одно увеселение сменялось другим. Атмосфера этого дома — охота, пиры, шумные вечеринки — резко отличалась от сурового парижского образа жизни и претила Антони. Здесь наслаждались жизнью, будто не было войны и на полях сражений не гибли люди.

Да и школа, в которую он был определен, способствовала зарождению у него критического отношения к представителям аристократии. Одна престижная частная школа сменяла другую. Последняя, где он учился, вызвала у него даже ненависть. Это была школа в Марлборо, в которую его отдали, когда ему исполнилось 14 лет. В этом возрасте начали формироваться его политические воззрения. Видимо, его родители не знали порядков в Марлборо и отдали его туда потому, что колледж был привилегированным учебным заведением, основанным еще в середине XIX века для детей самых богатых и знатных родителей. По рангу он соответствовал таким знаменитым колледжам, как Итон и Харроу, но отличался от них значительно более суровой обстановкой, жесткими, почти драконовскими правилами. Даже здание, построенное полстолетия назад, было уродливым и скорее напоминало тюрьму, чем школу. Между прочим, автором проекта этого здания был тот же архитектор, который проектировал одну из самых мрачных тюрем Лондона. И на Бланта, по природе жизнерадостного, да к тому же увлекавшегося искусством и архитектурой, оно уже само по себе действовало угнетающе.

Комнаты в здании были мрачными и холодными, кровати жесткие, распорядок дня расписан до мелочей. Воспитанники были лишены права на всякую личную жизнь и инициативу, да к тому же часто оставались голодными. «Спартанский» образ жизни был доведен до крайности и превратился в жестокий и бесчеловечный. Отношения старших и младших воспитанников (новичков), а им был и Блант, я бы охарактеризовал словами «армейская дедовщина». Старшие беззастенчиво командовали младшими, запугивая их, все решала сила и грубость. Преподаватели не только не препятствовали установлению этих порядков, но сами насаждали их. Они узаконили так называемую «санитарную инспекцию» — осмотр в душевых комнатах половых органов юношей. И только убедившись в появлении волосяного покрова на интимных местах, переводили младших школьников в разряд старших.

«Единственным законом школы был закон силы», — говорил о ней один из сверстников Антони. Старшие школьники сами изобретали наказание для «провинившихся». Одно из них заключалось в следующем: мальчику надевали на голову корзинку и толкали из одного конца зала в другой, а потом связывали ему руки веревкой и таскали по полу.

Если добавить к этому, что до самого последнего времени в английских школах существовали телесные наказания, то картина будет полной. Недаром один из исследователей английского образования сравнивал школы того времени с «концентрационными лагерями». Блант признавался, что в начале обучения его жизнь была очень тяжелой, и прежде всего из-за преследования со стороны старших школьников.

Когда я читал рассказ о школьных годах Бланта, мне невольно вспомнились знаменитые «Очерки бурсы» Н.Г. Помяловского о школьном образовании в России в середине XIX века. Отец Помяловского, как и Бланта, был церковнослужителем — дьяконом петербургской церкви, и его родители, как и родители Бланта, надеялись, что сын пойдет по их стопам. Помяловский окончил училище и поступил в приходскую семинарию. Между его рассказом об этих заведениях и воспоминаниями Бланта и его товарищей о Марлборо может быть поставлен знак равенства. Помяловский пишет, что обстановка в обоих учебных заведениях болезненно отразилась на нем, породила замкнутость, недоверчивость, ненависть к педагогам и дикой системе воспитания. Наказания учеников нередко превращались в настоящие экзекуции.

Для бурсы, как и для Марлборо, был характерен деспотизм одного ученика над другим. Начальство выдумало своеобразную систему контроля старших учеников над младшими. Старшие могли в любую минуту подвести своего младшего товарища под розги, каждый из «старших властителей» давал почувствовать свою силу подчиненным. Установилась власть «товарищей над товарищами», ученическая братия раскололась на «аристократов» и «плебеев» бурсы. Помяловский пишет, что нередко «партия» из двадцати «аристократов» собиралась и направлялась к «приходчику», то есть к вновь поступившему. Второуездные («аристократы») рассыпались по классу, били приходчика (новичка) в лицо, загибали салазки (то есть клали на сиденье парты, лицом вверх, поднимали ноги и гнули их к лицу), делали смази, рассыпали подзатыльники. «Кто бьет? За что бьет? Черт их знает и черт их носит!.. Плач, вопль, избиение младенцев! На партах и под партами уничтожается горезлосчаст-ная приходчина. Больно ей… Натешившись вдоволь и всласть, «рыцари» с торжественным хохотом отправляются восвояси. Истрепанная приходчина охает, плачет и щупает бока свои».

Такая же казарменная муштра и полное подчинение были характерными чертами и в бурсе, и в Марлборо. «Если ты стоишь, а начальник говорит тебе, что ты сидишь, — заявлял инспектор семинарии, — значит, ты сидишь, а не стоишь».

Естественно, такая система обучения и поведения в школе отражала социальный строй и рождала неуважение к нелепым порядкам, царившим в стране.

Читатель, ознакомившись с этим изложением «Очерков бурсы», лучше поймет и атмосферу в Марлборо. Блант в школе не пользовался уважением у преподавателей. Они предпочитали не мягкосердных интеллектуалов, а сторонников грубой силы, прежде всего «спортсменов». Для всех школьников были обязательны спортивные игры, а Блант не любил их и ненавидел принуждение в любом виде, в том числе и в занятиях спортом.

Джону Кеннеди приписывают слова о том, что он не беспокоится о том, как станут относиться к Соединенным Штатам те американские студенты, которые обучались в странах социалистического лагеря, его беспокоило другое — как будут относиться к Соединенным Штатам те иностранные студенты, которые обучаются в США. Обучение Антони (после пребывания во Франции) в английской школе, тем более учитывая его тонкую натуру, артистизм и рафинированный вкус, отталкивало его от общества, которое устанавливало такие порядки.

В старших классах жизнь школьников не так стеснялась строгими правилами, и Блант все свободное время отдавал искусству, живописи, в особенности французской. Стены его комнаты были увешаны репродукциями картин модернистов, импрессионистов. Правда, и здесь он шел против течения. Эти направления в Англии в то время не признавались и даже осуждались, а Блант вопреки своим преподавателям утверждал, что «французская живопись революционизировала искусство всех европейских государств, за исключением Англии».

Его увлечение кубизмом и особенно работами Пикассо в то время было вызовом обществу, и в колледже среди эстетов (впрочем, немногочисленных) он считался бунтарем. Однако неординарность его взглядов, солидные знания в области искусства привели к тому, что его стали уважать и даже избрали секретарем дискуссионного клуба.

Росту популярности способствовали необычные способности и разносторонность его увлечений. Так, наряду с искусством, он начал увлекаться математикой и сделал такие успехи, что выиграл право на поступление в Кембриджский университет и получение там стипендии. Его имя в списке победителей стояло на первом месте, это означало, что он был самым способным среди всех студентов колледжа, занимавшихся математикой. Успехи Бланта и его товарищей по математике привлекли внимание прессы, и газеты писали о «чуде образования» в Марлборо. Так усилия Бланта в самом конце школьного пути были достойно вознаграждены. Директор колледжа на выпускном вечере особо выделил Бланта и поздравил его с тем, что для него открылись двери Тринити-колледжа в Кембридже. Замечены были и его знания в области искусства. Директор, поздравив Бланта, добавил: «Я не могу воздержаться от особого поздравления в связи с огромным интересом и усилиями Бланта в Обществе по изучению искусства и литературы».

Раньше героями колледжа были спортсмены, отличившиеся в крикете и регби, теперь его героем стал «эстет». Не всем преподавателям это понравилось, и, наверное, не без их влияния директор с огорчением отметил, что Блант и ему подобные могут поломать традиции колледжа. Совсем не плохи были и старые традиции, сказал он и добавил: «Выпускникам надо и спортом заниматься, и уметь работать молотком».

Кембридж — гнездо советских разведчиков

В 1926 году, в свой день рождения, 19-летний Антони Блант стал студентом Тринити-колледжа Кембриджского университета.

Прежде чем перейти к описанию взрослой жизни Бланта, пожалуй, следует попытаться нарисовать его портрет.

Его фотографий сохранилось немного, видимо, он не очень любил сниматься. Еще меньше осталось описаний его внешности, сделанных друзьями. Большинство из них прежде всего отмечали рост Бланта: он был очень высоким и в разговоре с людьми среднего роста даже наклонялся к ним.

Все знавшие его отмечали также интеллигентность: посмотрев на него, сразу можно было определить, что это человек интеллектуального труда. Он был красивым мужчиной с несколько продолговатым «породистым» лицом, голубыми глазами, длинным узким носом и тонкими губами. Он всегда был худощав, а в юношеском возрасте очень худым (его коллеги по Марлборо и Кембриджу даже отмечали его острые локти и выступавшие ребра). С годами эта худощавость немного сгладилась, но полным он не стал. Одет он был всегда аккуратно, со вкусом, но без претензий, видно было, что большого внимания одежде он не уделял. В Кембридже он ходил в обычной студенческой форме: в темно-голубой мантии и темных брюках.

Нашему читателю, пожалуй, надо рассказать о Кембриджском университете, в котором Блант провел целое десятилетие и в качестве студента, и в должности преподавателя и профессора, тем более что Кембридж, как и Оксфорд, очень отличается от наших университетов.

Мне хорошо известна жизнь этого элитного учебного заведения страны. Довелось бывать в Кембридже и выступать с лекциями в 60-е и 80-е годы. Этот старейший (после Оксфорда) британский университет был основан в 1209 году. О его масштабах говорит тот факт, что в нем работают около 200 профессоров и доцентов и более 1500 преподавателей. В его 25 колледжах обучаются более 10 тысяч студентов. Колледжи университета окончили британские короли Эдуард VII, Георг VI, король Югославии Петр II и наследник английского престола принц Чарльз, многие премьер-министры Англии, в том числе Пальмерстон и Болдуин, а также Оливер Кромвель. Выпускниками университета были лауреаты Нобелевской премии, знаменитые ученые Исаак Ньютон, Чарльз Дарвин, экономист Джон Кейнс, философ Фрэнсис Бэкон, писатели, поэты, в том числе Уильям Теккерей, Джон Мильтон, Владимир Набоков, известный историк Джордж Тревельян, многие епископы и архиепископы. Наконец, в числе выпускников немало англичан — дипломаты, журналисты, писатели, профессора, ставшие затем советскими разведчиками.

В отличие от Марлборо, Кембридж был настоящим храмом науки, самым престижным учебным заведением не только Англии, но и гордостью мировой науки. А главное отличие этого учебного заведения, пожалуй, состояло в том, что студенты в Кембридже пользовались (и пользуются) значительной свободой — правом слушать (или не слушать) любые лекции, участвовать в дискуссиях, устраиваемых многочисленными клубами, встречаться с политическими деятелями самых разных направлений, вообще правом свободно мыслить. Университет их объединяет. Они в нем не только учатся, но и, как правило, проживают. Причем, как говорят англичане, «делят комнату» на двоих, то есть живут в одной комнате, и частенько студент-консерватор делит комнату с либералом, лейборист — с представителем другой партии.

Эта свобода вместе с тем сочетается с большим духовным влиянием преподавателей и с индивидуализацией преподавания. Учебой каждого студента руководит наставник (тьютор) — преподаватель или профессор колледжа. Тьютор одновременно выполняет также роль старшего товарища, наставника и помощника студента. Встречаются тьютор и студент в колледже или дома у преподавателя и часто ведут долгие беседы на самые разные темы. Но кроме своего тьютора студент может запросто видеться и беседовать с другими преподавателями за чашкой чая, кофе или рюмкой шерри.

Блант прибыл в университет в дни, когда Англия бурлила. Страну только что потрясла всеобщая стачка, самая мощная за всю историю страны. Семь месяцев длилась забастовка шахтеров. За два года до этого впервые к власти в стране пришло правительство лейбористов, называвших себя социалистами. В Британии назревали перемены. Все большее число англичан считало, что не все ладно было в английском королевстве, и обсуждало вопрос о необходимых переменах. В 1924 году Англия установила дипломатические отношения с Советским Союзом. Но уже три года спустя консерваторы разорвали отношения с СССР. Одни одобряли это решение, другие, напротив, его осуждали. Среди преподавателей и студентов Кембриджа также не было единства. Университет бурлил. Левые настроения захлестнули Кембриджский университет, пожалуй, в большей степени, чем другие вузы страны. В Кембридже работал пользовавшийся большим авторитетом среди студентов выдающийся ученый, известный философ и математик Бертран Рассел, впоследствии ставший лауреатом Нобелевской премии. За свои левые пацифистские воззрения он через несколько лет был исключен из числа преподавателей университета. Его жена Дора Блейк, декан одного из женских колледжей, была сторонницей Советского Союза и его внешней политики.

В Кембридже работал известный экономист профессор Морис Добб, член Компартии Великобритании. Его прекрасные лекции вызывали восхищение студентов и привлекали огромную аудиторию. Как раз в тот год, когда Блант стал студентом, Морис Добб основал в университете Лигу борьбы против империализма. Он не скрывал своих симпатий к Советскому Союзу, считая его «обществом будущего».

Успех Добба среди студентов был настолько велик, что вызвал раздражение короля Георга V. Узнав, что в университете открыто проповедуются марксистские теории и что их разделяет некоторая часть студентов, король обратился к канцлеру университета с вопросом, на каком основании Доббу разрешено распространять в Кембридже идеи марксизма. Английская разведка пристально следила за деятельностью М. Добба, но не могла найти в ней ничего криминального, нарушающего английские законы.

В Кембридже работали и многие другие марксисты. Компартия Великобритании, видя назревавшее недовольство студентов университета политикой правительства, направило туда одного из своих талантливых пропагандистов — Палма Датта, уже имевшего опыт работы среди студентов Оксфордского университета. В Кембридже работал и марксист Дж. Д. Бернал, кристаллограф. Вообще в университете сложилась одна из самых сильных коммунистических организаций в стране.

Жизнь студентов не ограничивается стенами университета. Она кипит в многочисленных клубах и обществах, число которых насчитывает даже не десятки, а сотни. Именно в них в значительной степени определяются симпатии и антипатии студентов, их политические воззрения. Известно, что Блант стал членом Общества культурных связей Британии с СССР. Советская страна, помимо ее необычного политического эксперимента, привлекала его богатейшими картинными галереями западного искусства (Эрмитаж, Музей им. Пушкина). Он стремился установить более тесные связи с советской интеллигенцией. Он был членом Кембриджского кинематографического общества, которое находилось в руках левых. В нем он познакомился с таким блестящим достижением мировой кинематографии, как «Броненосец Потемкин». Английские власти не рекомендовали к показу фильмы, которые призывали к борьбе против законных властей. Именно поэтому общество в значительной степени сосредоточивало свое внимание на тех «оппозиционных фильмах», которые студенты не могли увидеть на обычных городских киноэкранах. Английская контрразведка, может быть и не без оснований, назвала эту деятельность общества «кинематографическим наступлением Коминтерна». Специальный отдел МИ-5 занялся деятельностью кембриджских коммунистов, а в 1929 году даже арестовал одного из выпускников университета за распространение коммунистических взглядов. Он завел отдельное досье о связях выпускников Кембриджа с коммунистическими организациями.

Большие перемены в Советском Союзе в конце 20-х и начале 30-х годов привлекли внимание к СССР не только английской интеллигенции, но и крупных политиков. Ряд видных деятелей Британии готовились посетить Москву. Среди них были такие крупные фигуры, как, например, Ллойд Джордж, лидер либеральной партии, бывший премьер-министр, и Гендерсон — один из руководителей лейбористской партии, в 1929 году занявший пост министра иностранных дел, впоследствии ставший лауреатом Нобелевской премии мира за свою разоруженческую деятельность, а также председатель либеральной партии Робертс. Но последующие события в отношениях с СССР помешали этому. Как сказал Ллойд Джордж советскому послу, крайние правые и службы безопасности Англии предприняли мощный нажим на правительство, чтобы помешать сближению двух стран. Но чем сильнее давление оказывали на молодежь правые силы, тем больше росли симпатии к СССР среди левых сил. Правительство само способствовало этому своими действиями. Так, предпринимая в мае 1927 года налет на «Аркос» (Англорусское кооперативное общество), английское правительство заявило, что цель его — обнаружить и изъять документы о разведывательной деятельности его сотрудников. Сделало оно это грубо, но не добилось никаких результатов. Спустя несколько дней правительство Болдуина разорвало дипломатические отношения с СССР явно в надежде, что и другие страны последуют его примеру. Но ни одна страна к этому акту не присоединилась. В самом английском обществе действия правительства вызвали рост симпатий к СССР, в особенности среди интеллигенции.

Дело дошло даже до антиправительственных демонстраций. Так, в одном из залов английского парламента левые парламентарии дали прощальный завтрак в честь отъезжающих советских дипломатов. Помещение было переполнено. Председатель Генсовета английских тред-юнионов в своей речи сказал: «Мы говорим вам не “прощайте”, а “до свидания”!». Отъезд советских дипломатов из Лондона превратился в трогательное прощание с ними многих лондонцев. Провожавшие засыпали дипломатов огромными букетами цветов. Отовсюду слышались приветствия в честь Советской республики. Внезапно кто-то выкрикнул из толпы: «Вы скоро вернетесь!». Эти слова оказались пророческими. Через год, в 1929 году, на очередных парламентских выборах победили лейбористы, которые в своей программе обещали восстановить отношения с Москвой.

В это время Антони Блант уже учился на третьем курсе университета и внимательно следил за событиями, происходящими в мире. В те годы был учрежден Национальный комитет «Друзей СССР». Его отделение открылось и в Кембридже. Многие профессора, преподаватели и студенты университета выступали за развитие русско-английских связей, в том числе культурных. Активизировало свою деятельность и Общество культурных связей Британии с СССР. Английская служба безопасности считала, и, вероятно, не без оснований, что оно использовалось советской разведкой. Главой общества была Маргарет Левельян Дэвис, одна из известных представительниц кембриджской профессуры. Общество сумело хорошо зарекомендовать себя в кругах интеллигенции, с его помощью СССР посетили экономист Джон Кейнс, писатели Герберт Уэллс и Бернард Шоу. В некоторых кругах английской интеллигенции считалась респектабельным принадлежность к этому обществу\

А какое отношение все это имеет к Бланту и разведке, спросит любопытный читатель? Самое прямое. Западные историки обнаружили, что в конце 20 — начале 30-х годов ОГПУ одобрило далеко идущие планы внедрения агентов в правящие классы Британии и приступило к вербовке выпускников университетов, прежде всего левых настроений, недовольных существующими порядками в Англии и симпатизирующих Советскому Союзу. Советская разведка рассчитывала на то, что часть из них может, заняв видные посты в государстве, иметь доступ к важным секретным сведениям. Автором этой хитроумной системы, рассчитанной на многие годы вперед, называют начальника Четвертого управления ОГПУ Михаила (Меера Абрамовича) Трилиссера. Секретарь Сталина Б. Бажанов, впоследствии бежавший за границу, считал его «умным и знающим чекистом». Его ценил Пятницкий, ответственный работник Коминтерна, руководитель международного отдела (впоследствии за свою связь с Бухариным Трилиссер был отстранен от должности).

Эта система была введена в действие после разрыва Англией отношений с СССР, то есть тогда, когда Блант был студентом университета. Именно в то время стали усиленно создаваться нелегальные сети разведчиков из числа англичан и резидентуры, которые руководили работой нелегалов. В известной степени на это советских чекистов натолкнули действия английской контрразведки, которая стала более тщательно следить и оперативно реагировать на разведывательную работу сотрудников торгпредства, «Аркоса», других советских организаций и дипломатов посольства.

Новые нелегальные агенты из числа англичан установили и собственные каналы связи, не всегда имевшие непосредственные отношения с советским посольством. В большей степени, чем раньше, нашей разведкой стали использоваться тайники, специальные законспирированные курьеры, также непосредственно не связанные с советскими дипломатами. Установилась система, при которой группа из двух-трех нелегалов составляла сеть разведчиков во главе со своим лидером — англичанином, который связывался с курьерами из Москвы. Некоторые из таких лидеров проходили подготовку в СССР. Это обеспечивало большую безопасность, которая позволяла многим из агентов-англичан активно работать в течение десятилетий, не вызывая подозрений.

Можно сказать, что в 20-е и 30-е годы мастерство советской разведки значительно возросло и в некоторой степени качественно изменилось. Если в 20-е годы ОГПУ в большой степени использовало русскую эмиграцию, то в 30-е оно перешло на более широкую вербовку уже из числа коренных жителей западных стран, особенно в Англии.

И еще одно новое обстоятельство, характерное для 30-х годов и последующих лет. Наряду с использованием на низших ступенях платных информаторов, особое внимание стало обращаться на тех лиц, которые были готовы снабжать Москву информацией исходя из идейных соображений, из их социалистических взглядов, из уважения к нашей стране. Таких лиц в то время называли «агентами влияния» (сейчас в этот термин вкладывают несколько другой смысл)9. Английские авторы уверяют, что в КГБ их просто называли «наши».

ОГПУ считало необходимым обратить внимание в Англии прежде всего на выпускников Кембриджа и Оксфорда, на тех, кому надоела затхлая атмосфера привилегированных классов, кто склонен к либеральным и даже социалистическим идеям и кто искренне стремился освободить мир от угрозы фашизма.

Сам Блант характеризовал его вербовку как приглашение присоединиться к движению международной солидарности против фашизма. В советской разведке этих молодых людей сравнивали с русскими декабристами, боровшимися за свободу и демократию против тоталитаризма царской власти. И сами будущие разведчики из Кембриджа, будучи студентами, уже проявляли определенную склонность к тайным обществам, понимая, что многие их взгляды, если они станут известными, не получат одобрения со стороны той среды, к которой они принадлежали.

В темно-голубой форме студента Тринити-колледжа

Студенческие годы, проведенные Антони Блантом в Кембридже, были очень напряженными и на первых порах обернулись для него массой неожиданностей и даже неприятностей.

Он был молодым человеком с большими способностями и понимал это. В колледже в Марлборо он не чувствовал себя ущемленным, трудности новичка были обычными для всех вновь принятых. Со своими сверстниками он был на равной ноге, а по своему происхождению и родству с королевской семьей даже выделялся. В материальном отношении остальные учащиеся колледжа были ненамного богаче, и он не чувствовал социального и материального неравенства.

Другое дело в Кембридже, и в особенности в Тринити-колледже. Он получал 100 фунтов стерлингов стипендии в год. По тем временам это была немалая для студента сумма, ее могло бы хватить на многие статьи расходов, которые позволяли себе другие студенты. Родители же Бланта не могли посылать ему большие суммы денег. И он резко выделялся среди тех, кто мог позволить себе приезжать в колледж на самых дорогих и престижных машинах — «даймлерах» и «роллс-ройсах», тратить деньги на рестораны, путешествия и т. д. Конечно, это не только огорчало его, но и обостряло восприятие социальной несправедливости общества.

В Марлборо Блант занимался современным искусством, был своего рода «знаменитостью», эстетом. Для Кембриджа такого рода увлечение было обычным делом. Никого не удивляло его пристрастие к искусству, его глубокие познания. Многие студенты и преподаватели интересовались французской живописью, в том числе постимпрессионизмом и даже кубизмом. Как я уже отмечал, Тринити-колледж, в который поступил Антони, резко выделялся среди других колледжей университета. Начать с того, что это был самый большой и, так сказать, элитный колледж. Он был основан знаменитым английским королем Генрихом VII в XVI веке. Среди его выпускников было 50 епископов и несколько лауреатов Нобелевской премии. Бюсты Исаака Ньютона и принца Чарльза украшали двор колледжа. И даже форма студентов Тринити-колледжа отличалась от других: у всех колледжей она была черного цвета, а у студентов Тринити-колледжа — темно-голубой. В своем большинстве студенты этого колледжа — выпускники Итона и Харроу, самых дорогих и престижных аристократических частных школ. Блант не был среди них. К тому же поступавшие в Тринити-колледж были, как правило, самоуверенными юнцами, умевшими свободно выступать на самых больших собраниях, участвовать в дискуссиях — к этому их подготовили в Итоне и Харроу. Молодой Блант отличался скромностью, даже робостью. Он входил в новую среду с трудом и первое время ограничивал круг своих немногочисленных связей знакомыми по Марлборо.

Вскоре обнаружилось, что если в Марлборо он был первым среди всех самых успевающих по математике (он выбрал в Тринити в качестве первого курса именно математику), то здесь он был далеко не первым. Впереди него оказались студенты более одаренные в математике, чем он. К тому же, надо отметить, что математика преподавалась в Кембридже не просто на высоком, а на самом высоком, мировом уровне. В колледже требовалось изучать не только «чистую математику», но и сопредельные с ней дисциплины — динамику, оптику и т. д., то есть прикладную математику. Почти половина первокурсников в середине года бросили ее изучение. Блант не сдался, продолжая изучать предмет, но его оценки, увы, были невысокими и он лишился стипендии. Конечно, Антони расстроился и не сразу пришел в себя. Но уже на втором курсе усиленной работой он восстановил свою репутацию. В пасхальные каникулы он предпринял путешествие в Вену, чтобы отшлифовать свой второй иностранный язык — немецкий. Экзамен по языку он сдал блестяще и, как успевающий студент, опять получил стипендию. Затем он начал усиленно заниматься историей и литературой, получил наивысшие оценки на следующих экзаменах и самую высокую престижную стипендию.

Так после неудачного старта он вырвался вперед и с каждым годом завоевывал все большее уважение и своих товарищей, и преподавателей колледжа. Тогда же он начал печататься в кембриджском литературном журнале «Венча», а позднее и участвовать в его редактировании. Одна из его статей, посвященная барокко, произвела огромное впечатление в университете. Было это в 1928 году, когда Бланту шел всего 21-й год.

Как очень способный студент он окончил университет на год раньше положенного срока. Впрочем, он решил досрочно окончить учебу также и потому, что в 1929 году серьезно заболел и вскоре умер его отец Стэнли Блант. Антони был любимым сыном своей матери, и материальные заботы легли в значительной степени на него.

В 1929 году ему был предложен важный пост куратора кембриджского музея искусств. Когда вы попадете в Кембридж, то каждый в городе посоветует вам посетить музей искусств, известный под названием музея Фицуильяма. Расположенный в импозантном доме, построенном более ста лет назад, он содержит богатейшую коллекцию керамики, акварелей, картин западноевропейских художников, в том числе полотна Ренуара, Дега, Моне, Сезанна, Писсарро, любимого Блантом Пуссена, скульптур Родена… Специальные залы посвящены итальянской школе, где посетитель найдет работы Тициана, Микеланджело, Тинторетто, художников фламандской школы — Рубенса и других. Именно в этом музее Блант начал серьезно знакомиться с английскими картинными галереями, что в конечном счете и привело его в галереи дворцов английских монархов.

По окончании колледжа Бланту была предоставлена специальная стипендия для продолжения его научной работы. Темой его диссертации была «История теории живописи (на примере рассмотрения живописи Пуссена)». В 1935 году он защитил докторскую диссертацию на эту тему.

Академические успехи Бланта, и прежде всего статьи в журнале «Венча», способствовали росту его популярности среди литературных и артистических кругов Кембриджа. Еще в начале XX века в Блумбери, районе Лондона, где находится Британский музей, образовалась группа интеллигентов, критически относившаяся к некоторым сторонам жизни английского общества, особенно к вопросам эстетики и морали. В нее входили писатели Эдуард Морган Фостер, Вирджиния Вульф, философ Бертран Рассел и знаменитый английский экономист Дж. Кейнс, профессор Кингс-колледжа Кембриджа. Она пользовалась большим влиянием и уважением в Кембридже. Мечтой Бланта было сблизиться с группой, и уже в конце 20 — начале 30-х годов его желание осуществилось. В эти годы он познакомился и подружился с известным новеллистом Дж. Лемоном, который и ввел его в «блумберскую группу». Кстати, в 1943 году Лемон посетил Советский Союз и позднее вступил в Британскую компартию.

С каждым днем Антони Блант приближался к тому, чтобы встать в ряды борцов против фашизма и присоединиться к когорте советских разведчиков.

Тайное общество «влиятельных лиц»

Первым шагом на этом пути было вступление А. Бланта в Общество «апостолов».

История этого общества «влиятельных лиц» восходит еще к 20-м годам XIX века. Тогда его целью было полное признание заслуг каждого из его членов и совершенно доверительное обсуждение всех проблем. Принцип общества: ни у кого из его членов нет никаких секретов от Общества. Но все эти «общие секреты» являлись тайной для других, не посвященных в Общество. «Апостолов» иногда называли «тайным обществом взаимного восхищения». Было в нем что-то от идеи масонства.

Одним из первых его членов был Альфред Теннисон, известный английский поэт, кстати, в свое время учйвшийся в Тринити-колледже. В XX веке участником Общества «апостолов» были знаменитый шотландский физик Джеймс Максвелл, автор кинетической теорий газов, английский писатель Эдвард Фостер, известный критик английского колониализма, поэт Руперт Брук, лауреат Нобелевской премии сэр Аллен Ходжкин.

В начале XX века в Обществе преобладали студенты и выпускники Кингс-колледжа, то есть Королевского колледжа, основанного королем Генрихом VI в XV веке. Среди его студентов были первый премьер-министр Роберт Уолпол и его сын писатель Хорас Уолпол, в честь которого было учреждено «Общество Уолпола», содействовавшее изучению истории английского искусства, а также известный английский дипломат Уильям Темпл и другие.

В 20-е и 30-е годы XX века в нем все больше стали участвовать студенты Тринити-колледжа. Кстати, выпускник Кингс-колледжа Джордж Хайленд, вступивший в Общество еще в 1922 году и пользовавшийся в нем большим влиянием, в мае 1928 года рекомендовал для принятия в Общество А. Бланта, который в то время был студентом второго курса.

Такая рекомендация многого стоила и помогла Бланту сразу занять в Обществе заметное место. Быть его членом считалось почетным, участие в нем уже означало признание интеллектуальных заслуг молодого человека, признание того, что он занимает солидное положение в английском истеблишменте, своего рода блестящей наградой. «Апостолы» были элитой английской аристократии. С приходом Бланта, а затем четыре года спустя и его друга Гая Берджеса стала понемногу меняться и атмосфера Общества. Наряду с вопросами искусства и науки все чаще во время встреч стали дискутироваться политические проблемы.

Ее участники все больше склонялись к тому, что «истину следует искать к востоку от реки Березины». В 1928 году в Общество вступил лорд Виктор Ротшильд, член банкирского дома Ротшильдов. Его имя было хорошим прикрытием и для деятельности «апостолов», и впоследствии для «кембриджской группы» разведчиков.

Члены Общества были связаны традициями братства и дружбы. Как правило, входившие в Общество были блестящими студентами и гордились своими успехами, образуя, так сказать, в «избранном студенческом обществе Кембриджа» кружок «самых избранных». К примеру, Гай Берджес, которого привлек в Общество Блант, был, по мнению экзаменаторов, в числе первых учеников. В конце второго года, когда его приняли в «Апостолы», он был первым на экзамене по первой части истории, а в следующем году первым по второй части истории.

Такими же успехами в учебе отличался и Д. Проктор, который стал членом Общества на год раньше Бланта. Вскоре он стал одним из самых высокопоставленных чиновников страны — личным секретарем премьер-министра С. Болдуина. Забегая вперед, скажу, что после бегства в Москву двух советских разведчиков — Берджеса и Маклина — он сразу вышел в отставку. Почему? Видимо, для этого были серьезные причины, и вероятнее всего связанные с советской разведкой. Известно, что когда разоблачили Бланта, Проктором вновь заинтересовалась английская контрразведка, но она или не смогла найти достаточных доказательств его связи с Лубянкой, или просто не хотела еще одного скандального инцидента. В деле, связанном с Блантом, еще долго будет оставаться больше вопросов, чем ответов.

Члены Общества «апостолов» умели хранить тайну. В случае каких-то осложнений в карьере или провалов у них не было принято ссылаться на принадлежность к организации. Когда, например, Блант в 70-х годах признался в своей принадлежности к Обществу, оправдываясь тем, что «теперь это не является неприличным», другие «апостолы» осудили его. Они ссылались при этом на негласное правило «апостолов» отклонять все вопросы о том, состоят ли они в Обществе или нет.

Что объединяло «апостолов»? Секретность Общества позволяет строить только некоторые домыслы на этот счет, да к тому же многие их принципы, возможно, менялись на протяжении более чем 50-летнего существования организации. Первоначально в его основе, вероятно, лежали религиозные мотивы, затем оно все более становилось объединением людей, близких по образованию и духу, позднее они считали себя уже агностиками в религии и либералами в политике.

Некоторые английские авторы утверждают, что «апостолы» были чуть ли не обществом гомосексуалистов. Но делается это из-за желания как-то очернить его. Никаких доказательств тому они не приводят, за исключением разве что одного — в Общество «апостолов» принимались только мужчины. Но и в Кембриджский университет вплоть до конца XIX века принимались только мужчины, да и в большинство английских клубов допускаются только мужчины. Что же, на этом основании объявлять их «клубами гомосексуалистов»?

Наиболее убедительное объяснение появления Общества «апостолов» и его существования, на мой взгляд, состоит в желании объединиться с теми, кому вы доверяете и кого уважаете, с интеллектуалами из высших кругов. Общество позволяло своим членам свободно объединяться с единомышленниками и откровенно обсуждать, не обязательно в ортодоксальном духе, интересующие их проблемы. Оно было немногочисленным. В каждый данный момент в него входили не более 20–30 человек, а иногда и значительно меньше. Некоторые студенты, покинув Кембридж и страну, не выходили из Общества, а время от времени присутствовали на его встречах. Среди вопросов, обсуждавшихся в то время, которое нас интересует, были такие: теория марксизма, диалектический материализм, современные экономические теории, опасность фашизма для Европы и другие.

В каком духе они обсуждались? Об этом мы можем только догадываться. Впрочем, с большой долей вероятности можно сказать, что в целом настрой был для Советского Союза благоприятным. Ведь в числе членов Общества были несколько коммунистов. Среди них профессор Джордж Томсон, специалист в области греческой литературы, автор монографии «Марксизм и поэзия». Когда в 1937 году он покинул Кембридж и переехал в Бирмингем, то стал там одним из организаторов отделения компартии. В 1925 году в Общество вступил А.Р.Д. Уотсон, который тоже был коммунистом. Он и Блант вместе слушали лекции по математике. Впоследствии Уотсон стал выдающимся математиком, одним из изобретателей радара. После разоблачения Бланта английская контрразведка начала расследование всех связей Уотсона и пришла к выводу о его контактах с советской разведкой. Но, как и в других случаях, доказательств против него оказалось недостаточно, и он не был привлечен к суду, однако его лишили доступа к секретным материалам.

Был ли Уотсон действительно активно действующим советским разведчиком? Сам он уже никогда об этом не скажет. Он скончался в 1972 году. А истина может стать известной только после того, как в нашей стране, в которой так шумят о вступлении в эру демократии, будет устранен полный произвол в доступе к архивам, в том числе и прежде всего к архивам КГБ и Службы внешней разведки России.

Роль Уотсона в формировании взглядов Бланта была значительной. Уотсон увлекался трудами Маркса и высоко оценивал в опубликованной им статье в «Кембридж ревью» тактику Ленина, который, как он писал, «превратил марксизм в “официальную философию”». Уотсон вызвал у Бланта интерес к марксистской философии и стал его наставником. Не без его влияния Блант стал изучать труды французских просветителей — Дидро, Вольтера, Монтескьё. Ему импонировали их идеи о «царстве разума», о новом обществе, основанном на естественном равенстве. У Вольтера и Монтескьё его привлекали критика абсолютизма и борьба против религиозной нетерпимости, у Гольбаха — мысли о социализме. Они открывали Бланту дорогу к более радикальным идеям и марксистской теории.

Для Бланта марксизм был чем-то новым, освежающим и обнадеживающим, а потому привлекательным. А применение марксизма на одной шестой части планеты казалось ему выходом для страдающего человечества.

Склонял Бланта к марксизму и Рой Паскаль, видный кембриджский коммунист. Он не был «апостолом», но у него с Блантом сложились дружеские отношения. Они вместе занимались на факультете современных иностранных языков. Паскаль был человеком выдающихся лингвистических способностей. В конце 20-х годов он несколько лет провел в Германии, своими глазами видел рост нацизма. В его лице преклонение перед марксизмом соединялось с ненавистью к фашизму, и это очень влияло на Бланта. Возвратившись из Германии, Паскаль, став соратником профессора Доббса, коммуниста, поселился в его доме, который в Кембридже называли не иначе как «красным домом». Позднее английская контрразведка, возможно не без оснований, объявила дом эпицентром активности Коминтерна в Кембридже и вела за ним постоянное наблюдение.

Паскаль был одним из основателей и организаторов Общества культурных связей Британии с СССР, в котором активно участвовал Блант. Были ли у Паскаля связи с КГБ, с советской разведкой?10 Какие-то были. Во всяком случае сам он перед смертью признался, что такого рода подходы к нему со стороны Лубянки делались, но что они ограничивались просьбами рекомендовать ему молодых англичан, с которыми Коминтерн мог бы вести работу, но он отклонил эти предложения. Почти безошибочно можно полагать, что советская разведка ему очень доверяла, если осмеливалась делать столь рискованные предложения.

Вернемся, однако, к Обществу «апостолов». Неправильным было бы заявлять, как это делают некоторые английские авторы, что Общество «апостолов» в 30-х годах стало чуть ли не филиалом советской разведки. Вот что, например, писал генерал КГБ Орлов, бежавший в США в 1938 году11: «Русские придерживаются того мнения, что важные секреты иностранных государств можно и должно добывать непосредственно из тайных досье правительственных отделов этих государств и от иностранных государственных служащих, согласившихся выдавать государственные секреты Советскому Союзу… По мнению русских офицеров, только настоящий мужчина в состоянии выполнять эту творческую и очень опасную работу по сбору секретной разведывательной информации за рубежом; что касается «копания» в исследовательских данных родного министерства или библиотеки, то это можно предоставить женщинам или молодым лейтенантам, только начавшим свою разведывательную карьеру» (курсив мой. — В.Л).

Идея присоединения к «тайным обществам» (Обществу «апостолов») получила распространение среди части молодежи, которая мечтала о «героических делах». Они считали себя не шпионами или агентами иностранной разведки, а передовыми людьми, служащими своей стране. И Антони Блант рассматривал свое участие в разведке как присоединение к «международному движению», которое выступало против фашизма.

Еще не став советским разведчиком, Блант уже активно вовлекал в Общество «апостолов» своих друзей и близких знакомых, которым он доверял. Так, в 1932 году он рекомендовал в Общество Хью Сайкл Дэвиса, позднее ставшего известным писателем и поэтом. Перед своей смертью Дэвис признался, что после вступления в Общество он стал членом и английской компартии.

Таким образом, уже в конце 20 — начале 30-х годов Блант если и не стал марксистом и коммунистом, то был очень близок к коммунистической идеологии. Многие его друзья были коммунистами, просоветски настроенными. Обстановка в Англии в 30-х годах толкала многих английских интеллигентов искать выход из жестокого экономического кризиса и политических осложнений в советском эксперименте. Англию потрясали «голодные походы» безработных, проходившие под лозунгом «за революционное рабочее правительство». Второе лейбористское правительство пало в 1931 году, но в новом правительстве Макдональда было несколько лейбористских лидеров. Рядовые члены партии требовали от правительства проведения по-настоящему «социалистической политики». «Социализм должен быть поставлен на первое место», — говорил в те годы один из видных руководителей лейбористской партии Герберт Моррисон.

В этих условиях вполне понятным становится особое внимание советской зарубежной разведки к Обществу «апостолов», к его членам. Можно сказать, что оно было настоящей находкой для Лубянки, облегчало вербовку его членов в качестве активных советских разведчиков.

Чтобы поставить точку и закончить вопрос об идеологической направленности взглядов Бланта, скажем, как их оценивала наша разведка. В материалах, предоставленных мне Службой внешней разведки России, по этому поводу говорится:

«О политических взглядах и характере Бланта известно следующее. В автобиографии, написанной Блантом по нашей просьбе (оказывается, даже на заграничных разведчиков-англичан распространялись наши бюрократические правила составления анкет. — В.П.), он заявляет, что по возвращении в 1939 году из Европы в Кембридж он нашел, что все его друзья в той или иной степени находились под влиянием компартии. Один из его приятелей по университету предлагал ему также вступить в члены Британской компартии, но Блант на это согласия не дал, объяснив отказ тем, что ему не был ясен ряд вопросов марксизма. Оставаясь беспартийным, Блант под влиянием своих друзей начал приобщаться к марксизму, изучая его в применении к истории. Общение Бланта в кругах левонастроенного студенчества и взгляды, изложенные в его трудах, позволяли многим считать его членом Коммунистической партии».

Пожалуй, к этой характеристике следует добавить те впечатления, которыми поделился со мной куратор Бланта Ю.И. Модин (работавший с ним с 1947 по 1953 г. и позднее, в 1955–1958 гг). «Конечно, — сказал он, — Блант не был в полном смысле слова марксистом, каким был, например, Г. Берджес. Ему импонировали некоторые утверждения марксизма и отдельные стороны жизни советского общества. Прежде всего им овладела идея мировой социалистической революции, в том числе революции в Англии, которая заменит нынешние. ка-питалистические порядки другими, лучшими».

Кроме того, — и, может быть, это было главным в его взглядах, — Бланту внушала уважение деятельность советского государства в области искусства. «Именно советская власть создала возможности для развития искусства, — говорил он. — Раньше, во времена Средневековья, государство в лице его правителей было меценатом искусства, и отсюда его расцвет. Спасти искусство от денежного рынка капитализм не сможет. Американцы распространили в Европе с помощью доллара такие формы искусства, которые мне претят, а искусство может жить и развиваться только при социалистических порядках».

Вместе с тем Блант не принимал участия в работе Компартии Британии, не хвалил коммунистов, не ходил на их митинги, собрания и демонстрации. Эти формы протеста были ему чужды.

Глава III. ЧТО ПРОИЗОШЛО В МОСКВЕ В 1935 ГОДУ?

В начале 30-х годов Блант много путешествовал по Европе и мог сам на основе виденного сделать вывод о той опасности, которая зарождалась в мире в результате сначала японской агрессии на Дальнем Востоке, а затем прихода к власти фашизма в Германии, активизации итальянского фашизма и, наконец, его агрессии против Эфиопии. Все это тревожило его, и он сам хотел разобраться во всем. В 1933 году он посещает Париж и Рим, затем в начале 1934 года выезжает в Мюнхен, один из основных центров нацистского движения. Когда осенью 1934 года он возвратился в Кембридж, то написал: «Я нашел, что все мои друзья… неожиданно стали коммунистами». Впоследствии, читая в 1973 году лекции студентам Куртолдз-института, он вновь признал, что его поворот от блумберизма к марксизму «произошел осенью 1933 года».

Читатель сразу может обратить внимание на противоречия в датах. Это, вероятнее всего, оговорки, которые он часто допускает в датах. Даже свое путешествие в СССР он иногда относит к 1934-му, а иногда к 1936 году (вместо 1935 г.). По всей видимости, 1934 год является решающим годом, когда определился его идеологический насторой. В том году его друг Гай Берджес предпринял путешествие в Москву. Рассказывая Антони о своих впечатлениях об СССР, он признавался, что стал коммунистом в конце 1934 — начале 1935 года. «Я хочу увидеть СССР своими глазами», — таково было решение Бланта.

Была и другая причина, побудившая Бланта поехать в Ленинград и Москву. В 30-е годы в Советском Союзе возрождается интерес к изобразительному искусству, его истории.

«Я хочу увидеть СССР своими глазами»

Я приехал в Москву из провинции летом 1935 года и был свидетелем, как в столице оживилась культурная жизнь. Огромной популярностью стали пользоваться Третьяковская галерея и Музей изобразительных искусств им. Пушкина, перед дверьми которых всегда стояли длинные очереди. Впервые была издана книга «Избранные картины из художественных музеев СССР». В издании ее участвовал А. В. Луначарский. В музеях СССР оказалось несколько картин Пуссена, и ознакомление с ними помогло Бланту утвердить себя как самого видного исследователя полотен этого художника.

Путешествие Бланта в СССР привлекает пристальное внимание всех, кто занимается историей советской разведки. В самом деле, первое, что приходит на ум: именно тогда его завербовала Лубянка и он становится «тайным агентом Кремля». Можно ли сделать такой вывод из тех фактов, которые мне известны об этой поездке?

Блант поехал в СССР в составе группы англичан по линии Интуриста вместе со своим братом Уилфредом, который впоследствии написал: «Антони и я предприняли путешествие с целью ознакомиться с картинными галереями и художественными музеями России». Группа состояла из преподавателей, выпускников и студентов университетов, как правило левонастроенных и даже коммунистов. В группе были член кембриджской ячейки Компартии Британии, впоследствии ставший членом ЦК КПВ, Брайент Саймон, Майкл Стрейт, будущий агент советской разведки. Среди членов группы был Чарльз Флетчер Кук из Тринити-колледжа, в то время радикально настроенный (впоследствии он примкнул к консерваторам и стал членом парламента от консервативной партии). У Кука с Блантом был общий друг, также примкнувший к группе, — Виктор Ротшильд. Во времена премьерства Гарольда Вильсона Ротшильд стал руководителем политического «мозгового центра», основанного премьер-министром. Были в группе преподаватели Лондонского университета и студенты из Оксфорда. В поездке участвовал и Кристофер Мейхью, ученик Уилфреда Бланта, ставший позднее министром лейбористского правительства, а еще позднее членом палаты лордов. 10 августа группа отплыла в Ленинград. О том, с каким настроением ехали британские туристы в СССР, свидетельствует следующий факт. Когда группа высадилась в Ленинграде, один из англичан воскликнул: «Наконец-то свобода!».

Члены группы впоследствии стали видными деятелями своей страны, а тогда они были в Ленинграде рядовыми туристами, и отношение к ним было самым обычным: их никто не встретил, представитель Интуриста спокойно спал в помещении порта. Они полагали, что на них набросятся журналисты с просьбой об интервью, и заранее подготовились к нему. Но оказалось, что никому до них не было дела, и тексты интервью так и остались в карманах их пиджаков. Из Ленинграда они добирались до Москвы в обычном плацкартном вагоне без каких-либо удобств.

Большинство английских авторов, писавших о Бланте, уверены, что именно тогда, в августовские дни 1935 года, Блант и был завербован советской разведкой. При этом они приводят доводы, которые, на первый взгляд, звучат убедительно.

Советская разведка присматривается к Бланту

К Бланту власти проявляли особое внимание. Ему удалось вместе с Флетчером Куком отколоться от группы. Для чего? Посмотреть один из древних балтийских городков? Какой? Где? Это было покрыто мраком неизвестности. Но ясно, что это не могло быть сделано без содействия властей. Бланту разрешили осмотреть Москву по индивидуальной программе, не посещать ряд предприятий и других объектов, его не интересовавших, осмотр которых входил в официальную программу. Более того, ему было разрешено не ехать в Киев, как это сделала вся группа, а остаться на это время в Москве. Поэтому возникло предположение, что эти дни он потратил на обучение своему «новому ремеслу» — шпионажу.

Но если бы Лубянка в те дни действительно вербовала и «обучала» его, то не сделала бы это, не найдя убедительных объяснений его отсутствию в группе, так, чтобы не вызвать подозрений. Все это время он пропадал в музеях, картинных галереях, ему даже разрешили ознакомиться с картинами, находящимися в запасниках.

Среди вопросов, которые я задал руководству зарубежной разведки России, был и такой: «Когда и кем был завербован Блант?». Мне было важно выяснить, действительно ли это случилось в Москве в 1935 году, в чем я по упомянутым причинам сомневался. И получил категорический ответ: в начале 1937 года, а не в 1935-м, и не в Москве, а в Лондоне. Об этом свидетельствует и его личное дело, хранившееся в КГБ. Оно было начато 1 августа 1937 г.

Состоялись ли какие-нибудь встречи Бланта с представителями КГБ во время его пребывания в Москве? На такой прямой вопрос

Служба разведки России ответила: «По материалам дела можно сделать вывод, что встречи с Блантом в СССР не проводились».

Как же тогда объяснить особое отношение к Бланту, проявленное Москвой? Ответ может быть таков. Лубянка начала присматриваться к Бланту еще в 1933–1934 годах. Обычно она делала это тщательно, долго изучая «объект», а в 1935 году во время его пребывания в Москве с ним деликатно вели целенаправленную работу, помогая в научной, исследовательской деятельности, сближаясь с ним и стремясь как можно больше расположить его к себе. Вероятно, были предприняты шаги и по его идеологической обработке, чтобы последнюю точку поставить позднее, окончательно убедившись, что Блант готов работать на советскую разведку.

Сам Блант в 1973 году на пресс-конференции, отвечая на вопрос, посещал ли он когда-нибудь СССР, ответил: «Да, в 1935-м или 1936 году. Это была одна из обычных интуристских поездок. Такого рода путешествия во времена Сталина были обычными для английских туристов».

Возвратился он в Лондон 12 сентября 1935 г. на пароходе «Смольный». На том же судне возвращался из Москвы и Гарри Поллит, секретарь Компартии Британии. Это вызвало особое внимание со стороны английской контрразведки. Об одном из членов группы — американце М. Стрейте — было сообщено и американскому посольству в Лондоне. Последовала тщательная проверка всех ездивших в СССР туристов, которая, однако, не дала конкретных результатов. Во всяком случае никаких подозрений относительно Бланта у английской контрразведки не возникло.

От поездки Бланта для КГБ зависело многое. Если он разочаруется в Советском Союзе, в том «эксперименте», который осуществлялся в нашей стране, то тогда, конечно, ни о какой его вербовке не могло быть и речи. Этого, однако, не случилось. Напротив, у него сложилось об СССР самое благоприятное впечатление. Сразу после возвращения в Лондон он опубликовал в левом журнале «Спектейтор» восторженную статью о Советском Союзе12.

На Бланта произвели впечатление масштабы строительства в Москве (хотя новые дома не очень отвечали его эстетическому вкусу), система образования (бесплатного). В искусстве он оценил предпочтение, которое наши художники отдавали реализму, ему пришлось по вкусу наше монументальное искусство, поразила архитектура, метро. «Через столетие или два коммунизм будет иметь своих Рафаэлей», — писал Блант. Он восхищался тем, что «искусство в стране поставлено на службу решению социальных проблем». «Оно более чем когда-либо со времен Средневековья связано с жизнью», — отмечал он.

Пребывание в СССР сделало его убежденным сторонником социалистического общества. Он считал, что оно подлинно демократично и служит интересам народа.

У читателя может возникнуть законный вопрос: как такой умный, эрудированный человек, хорошо знавший западную демократию, не смог разглядеть того факта, что советское общество не было по-настоящему демократическим, что культ личности, сложившийся в стране, не имел ничего общего с народовластием и открывал дорогу тоталитаризму?

Но такой вопрос основан на тех сведениях, которыми мы располагаем сейчас, сегодня, а не 70 лет назад. В то время события представлялись в другом свете. Тогда советское общество виделось ему демократическим, народ единодушно одобрял политику правительства. Блант наблюдал огромный энтузиазм людей, большие успехи в строительстве новых фабрик и заводов (540 объектов за одну пятилетку, и это в годы экономического кризиса на Западе!). Все это производило огромное впечатление на иностранных туристов. Приехав из страны, только вынырнувшей из пучины кризиса, они поражались увиденному в СССР: и отсутствию безработицы, и бесплатному медицинскому обслуживанию, и детским садам и яслям (помните наш лозунг прежних лет: «Дети — привилегированный класс»?!).

К тому же, надо учесть и то, что обычно туристам показывают все самое лучшее.

Не один он восторженно отзывался о Советском Союзе. В те годы в Москве были Анри Барбюс, Ромен Роллан, Лион Фейхтвангер. Все они восхищались успехами советской страны, видели в ней противовес фашизму. Л. Фейхтвангер написал восторженную книгу «Москва 1937 года».

Кроме того, Блант видел Москву не 1937–1938 годов, когда начались массовые репрессии, а Москву 1935 года — когда их не было. Правда, в 1933 году состоялся процесс над английскими инженерами фирмы «Метро-Виккерс», работавшими в СССР и обвиненными в шпионаже. Но процесс был открытым, с соблюдением всех норм международного права, что признавали и английские журналисты, присутствовавшие на нем. У международной общественности складывалось впечатление, что инженеры были, что называется, «не без греха». Осудили их на небольшие сроки и быстро после суда отпустили. У будущего шпиона от процесса могло сложиться только одно впечатление — английская разведка активно действовала против СССР, а советское правительство довольно гуманно отнеслось к английским шпионам.

Своему советскому куратору, как тот впоследствии написал, Блант говорил: «Россия — удивительная страна, восхитительная, страстно стремящаяся к новому уровню культуры». После посещения Эрмитажа он говорил: это подтверждение того, что марксизм защищает искусство. На Бланта не могло не повлиять то внимание, которое было оказано советскими властями лично ему, внимание большее, чем остальным членам группы.

Визит в Москву явился переломным моментом в жизни Бланта и привел его к решению встать на защиту Советского Союза, в котором он видел прежде всего противника фашизма.

Были и некоторые идеологические и моральные соображения, которые привели «кембриджцев», в частности Бланта, в советскую разведку.

Черчилль, выступавший против фашизма, полагал, что война для среднего британца означала бы войну «свободного человека» — англичанина против Гитлера, ибо победа последнего привела бы к утрате англичанином своей свободы. Для «кембриджцев» война против гитлеровской Германии являлась служением не только англичанину, а всему человечеству, всем европейским, и не только европейским, странам. Зная политику правящих кругов Англии и Франции, Чемберлена и Даладье, они не исключали такого хода событий, при котором Советскому Союзу придется воевать против Гитлера, а возможно, и против Японии в одиночку. И не победит ли тогда фашизм, который они так ненавидели?

Одним из мотивов, который отталкивал их от Гитлера и вызывал симпатии к СССР, был антисемитизм фашистского руководства. Они видели, что Гитлер стремится к уничтожению евреев как нации. Его политика сразу же после прихода к власти ознаменовалась еврейскими погромами, созданием концентрационных лагерей. Они считали, что интернациональная политика Советского Союза чужда антисемитизму. Они делали такой вывод из того, что в Октябрьской революции, приведшей к созданию нового государства, активно участвовали евреи, что в члены Политбюро партии входил Л.М. Каганович, чуть ли не правая рука Сталина, среди советской интеллигенции, в ее самых элитных слоях, было много евреев (впоследствии, будучи в СССР и столкнувшись с фактами антисемитизма, Маклин был очень огорчен и даже расстроен.) В свою очередь, члены «пятерки» не только не были заражены антисемитизмом, но, напротив, среди их друзей, в особенности у Бланта, было много евреев, которых они ценили и уважали.

Глава IV. ЛУБЯНКА ВЕРБУЕТ БЛАНТА

Поездка Бланта во враждебную Англии страну — СССР, его откровенно марксистские взгляды стали мешать его педагогической и научной карьере. В 1935–1936 годах он замышлял закончить свою очередную книгу (об архитектуре барокко), для этого нужно было свободное время, и он обратился в Кингс-колледж, где освободилась вакансия преподавателя-исследова-теля, о зачислении его в штат.

Кингс-колледж отличался значительным демократизмом. Но неожиданно Блант, чья научная квалификация вполне соответствовала должности, на которую он претендовал, получил категорический отказ, причем руководство колледжа не скрывало, что в основе его решения лежали политические аспекты. Передавали, что один из самых влиятельных преподавателей колледжа профессор Кейнс высказался категорически против приема Бланта, добавив: «В его работах масса марксистской чепухи».

Блант был очень расстроен. Чтобы успокоиться, он предпринимает путешествие в Испанию. Он хотел сам разобраться в том, насколько действительно велика была там угроза фашизма. Отправился он вместе со своим другом Луисом Макнисоном, который тоже хотел «развеяться», но совсем по другой причине, нежели Блант. У него разладилась семейная жизнь: от него только что ушла жена к американскому студенту, и он хотел забыться, осматривая достопримечательности Испании. Перед отъездом они всем говорили, что поехали посмотреть тамошние церкви, прежде чем они будут разрушены в ходе надвигавшейся гражданской войны.

Блант не скрывал, что желает победы республиканцам. Он говорил: «За победой в Испании последует победа во Франции, а потом и в Англии», имея в виду победу социалистических сил. Когда началась гражданская война в Испании, он безоговорочно стал на сторону демократии, Народного фронта, против фашизма. При этом на Бланта, конечно, не могла не произвести впечатления позиция, занятая Советским Союзом в конфликте.

В то время как Англия и Франция своей «политикой невмешательства» фактически содействовали усилению Франко, Советский Союз оказывал реальную помощь республиканской Испании.

Здесь самое время сказать об одном из друзей Бланта — Джоне Корнфорде и его участии в гражданской войне в Испании.

Джон Корнфорд был признанным лидером левых сил в Кембридже. Не только он, но и его родители были широко известны в университете. Его отец Фрэнсис Корнфорд был преподавателем Тринити-колледжа, мать, внучка Чарльза Дарвина, тоже преподавала. Джон Корнфорд был по природе настоящим бойцом. Как раз в 1936 году, когда начался фашистский мятеж в Испании, он участвовал в распространении в центре города коммунистических листовок и был задержан полицией.

Человек дела, готовый сражаться и умереть за свои идеалы, он одним из первых англичан отправился в Испанию в составе интернациональной бригады для борьбы с фашизмом. Его друг из Оксфорда поэт Стефан Спендер называл эту войну «войной света против тьмы». Я был знаком с некоторыми англичанами из интернациональной бригады, в частности с доктором Кро-мом. Он говорил мне, что бригада и ее английские добровольцы находились на самых опасных участках фронта, были всегда там, где тяжело.

Можно предполагать, что Джон Корнфорд был одним из тех, кто никогда не уклонялся от опасности. 28 декабря 1936 г., на следующий день после того как ему исполнился 21 год, он погиб в сражении с войсками генерала Франко. Смерть Корнфорда потрясла Бланта. Он с болью писал о его гибели в журнале «Спектейтор». Блант вспоминал, каким мужественным человеком, очаровательным собеседником, прекрасным оратором был Корнфорд. Смерть друга укрепила Бланта в его решении встать в ряды борцов против фашизма, на сторону Советского Союза.

Кто завербовал его?

Английские историки и публицисты, задавая вопрос, кто завербовал Бланта, высказывают по этому поводу различные версии. Одна из них — что это сделал советский разведчик Теодор Малой. Он известен также под именами Пауля Харда и Петерса. По английским данным, Малой был в 1934–1937 годах резидентом нелегальной советской агентуры в Англии. Сам Блант утверждал, что Малой завербовал других членов «кембриджской группы», а именно Филби, Маклина и Берджеса, но не его. Он утверждал, что никогда не видел Малого.

Английский журналист Эндрю Бойл пишет, что до Малого в Лондоне резидентурой нелегалов руководил некто Леонид Толоконский, работавший первым секретарем советского посольства13. Эндрю Бойл, ссылаясь в том числе на Кима Филби, так характеризовал Малого: «Отличается выдержкой и терпением». Малой был человеком необычной судьбы: венгр, католический священник, участвовавший в Первой мировой войне на стороне Австро-Венгрии, он попал в русский плен, отсидел в тюрьме. Здесь, в России, он вступил в коммунистическую партию и впоследствии пошел служить в советскую разведку. Знающие его люди отмечали, что он обладал большой силой воли и умением убеждать собеседников.

Трагична судьба советских разведчиков 30-х годов. Малого в 1937 году отозвали из Лондона в Москву. Толоконскому было приказано покинуть Вашингтон, и оба были уничтожены безжалостной машиной КГБ. Как и лучшие советские военные — генералы, маршалы, лучшие наши дипломаты, ученые и писатели, так и многие талантливые разведчики погибли в те годы.

Из предыдущего обзора мы видели, что вербовка занимает иногда много лет, и если ни Толоконский, ни Малой непосредственно не провели «акт вербовки» Бланта, то, вероятнее всего, именно на их долю пало осуществление всей подготовительной работы по его вербовке.

Итак, если не Малой, так кто же завербовал Бланта? Сам Антони Блант утверждал, что его завербовал некто, кого он называл «Отто», и что это было сделано «с подачи Берджеса». Настоящего имени, говорил Блант, он не знает. В ответ на вопросы журналистов он так описал своего «искусителя»: невысокого роста, с короткой шеей, с зачесанными назад волосами. Видимо, то же он говорил и на допросах. Тогда следователи показали ему несколько фотографий, которыми располагала британская Служба безопасности, но Блант сказал, что никого из этих лиц он не знает. Можно с полной уверенностью сказать, что он «не хотел узнавать “Отто”», так как его фотографии, конечно, были в английской разведке. Единственное, что он добавил к своим прежним показаниям: «Отто» не был англичанином, вероятнее всего, он чех.

Другой член «кембриджской группы», Ким Филби, впоследствии сказал, что он, конечно, знал «Отто», но тот никогда не называл своего настоящего имени. Правда, почти перед самым отъездом в Лондон и своим бегством в Москву Филби увидел фотографию «Отто» в досье ФБР. Под ней стояла подпись «Арнольд Дейч, агент Коминтерна». Он узнал на фотографии того человека, которого в первый раз встретил в Вене и который тогда занимался вербовкой «агентов для Коминтерна», то есть для КГБ. Блант познакомил «Отто» с М. Стрейтом, которого завербовал в Кембридже, и именно «Отто» порекомендовал Стрейту «очиститься» от своих связей с коммунистами, прежде чем выехать в США для работы по линии советской разведки.

Известно, что «Отто» встречался и с другим советским разведчиком — Кернкроссом и также «советовал» тому разорвать все связи с английскими коммунистами. Именно он, «Отто», рекомендовал Кернкроссу постараться внедриться в английское Министерство иностранных дел и отказаться от планов заняться академической деятельностью. Тогда, в 1936 году, Кернкросс вышел из Компартии Британии.

Итак, согласно английским источникам, «Отто», вероятнее всего, на самом деле был Арнольдом Дейчем.

Что нам известно об А. Дейче? По тем же данным, Дейч — австрийский еврей, родившийся и долго живший в Вене. Там он поступил в университет, окончил его и стал доктором философии. В 1933 году он вместе с женой побывал в Москве и в 1934 году выехал в Лондон. Когда он стал советским разведчиком — англичанам не известно, но в Лондон он уехал, имея задание КГБ вступить в контакт с Кимом Филби.

После ознакомления с Музеем внешней разведки России я могу дополнить эти данные следующими достоверными сведениями о нем: А.Г. Дейч впоследствии принял советское гражданство, стал членом ВКП(б). Он выехал на работу в Англию как гражданин СССР.

Стефан Лонг (Арнольд Генрихович Дейч) родился в 1904 году в Вене. В пояснении к Мемориальной доске советских разведчиков говорится, что он был первым советским разведчиком, который делал ставку на вербовку перспективной агентуры. Дейч был вербовщиком и воспитателем знаменитой «большой пятерки», от членов которой длительное время поступала ценнейшая разведывательная информация. Он трагически погиб.

Здесь мне придется несколько отступить и рассказать о советском перебежчике Олеге Гордиевском и его трактовке событий. Тем более что к нему нам еще придется вернуться.

Гордиевский официально числился советником посольства СССР в Лондоне в 1982–1985 годах, а на самом деле был сотрудником резидентуры КГБ. Еще в 1974 году, когда он работал в Дании, его завербовала английская разведка. Опасаясь разоблачения, он в 1985 году, находясь в отпуске в СССР, бежал в Англию и практически стал штатным сотрудником МИ-6, которая, как и раньше, продолжала держать его на своем содержании. В 1993 году он вместе с историком из Кембриджа Кристофером Эндрю написал книгу о КГБ. (Сотрудники Центра зарубежной российской разведки утверждают, что книга в основном написана Кристофером, а Гордиевский «приложил к ней свою руку», и, чтобы показать себя «всезнающим», часто попросту выдумывал те или другие сведения, выдавая их за подлинные.)

Так случилось и с его описанием судьбы Дейча. В книге Гор-диевского мы читаем: в зале Славы… «под портретом Дейча сказано, что он был сброшен на парашюте в свою родную Австрию в 1942 году для ведения разведывательных операций за линией фронта, но был вскоре схвачен и казнен нацистами». Судьба Дейча была действительно трагической, и он погиб в расцвете своих творческих возможностей, но то, что сообщает Гордиевский о его гибели, является вымыслом. На самом деле (и об этом, кстати, свидетельствуют и материалы музея, на которые ссылается перебежчик) Дейч был направлен в 1942 году на работу в США. Пароход «Донбасс», на котором он плыл, торпедировала фашистская подводная лодка, и находившиеся на нем команда и пассажиры погибли14.

Деятельность Дейча (Лонга), в том числе в отношении «большой пятерки» и лично Бланта, заслуживает того, чтобы сказать о ней несколько подробнее, тем более что многие факты, касающиеся его, до сих пор не известны.

Стефан Лонг завербовал помимо нескольких человек в Кембридже более десятка студентов и сотрудников Оксфорда. Точные имена их пока не известны. Но английский журналист Фримент в книге «КГБ» и британская «Энциклопедия шпионажа» называют несколько имен завербованных Дейчем в Оксфорде. Среди них Том Драйберг (впоследствии лорд Бретвелл). В 1956 году Дейч даже навестил в Москве своего друга Г. Берд-жеса. Другим завербованным Дейчем агентом называют учившегося в Оксфорде Бернарда Флоуда, впоследствии ставшего членом парламента.

В Англии в то время существовала не одна резидентура КГБ, как бывает обычно, а три независимых друг от друга: «резидентура Стефана», «резидентура Ганса» и «резидентура Мили».

В 1931 году в Лондоне была создана специальная резидентура по научно-технической революции, в задачу которой входило получение новейших научно-технических данных. Если учесть, что в то время СССР заканчивал выполнение первого пятилетнего плана и приступал к выполнению второго, целью которых была индустриализация нашей страны, то можно понять, насколько важной была ее деятельность.

«Резидентурой Ганса» были добыты шифры МИД Англии и других западноевропейских государств. Завербованные Стефаном Лонгом и членами «кембриджской группы», в том числе Блантом, агенты не были профессиональными разведчиками. Они учились этому ремеслу на ходу, в процессе своей опасной деятельности. Но их энтузиазм был настолько велик, что работали они умело и с большой отдачей. Об этом свидетельствует, в частности, донесение Лонга на Лубянку. В нем он писал: «Я хотел еще раз указать на особый состав нашего аппарата (резидентуры. — В.П.). Все они верят нам. Они уверены в том, что мы всегда на месте, ничего не боимся, никогда не оставим никого на произвол судьбы, что мы прежде всего аккуратны, точны и надежны. Успех нашей работы основывается до сего времени на том, что мы никогда их не разочаровывали».

С каждым годом они все больше становились профессионалами, мастерами своего дела. Перед резидентурой в Англии (а следовательно, перед Блантом) ставились очень серьезные задачи. Вот, например, только некоторые из них, которые были поставлены Москвой в 1940 году:

— вскрывать планы Англии в отношении СССР (после 1939–1940 гг.) и правительств в изгнании — Польши, Чехословакии, Югославии, Франции (Французского комитета национального освобождения);

— добывать данные по Германии и о деятельности прогерманских элементов в Англии.

Позднее, на пресс-конференции в 1979 году, Блант подчеркнул, что его куратор (контролер) сказал ему: «Центр интересует прежде всего Германия, немецкая разведка». И по его просьбе он давал именно такую информацию.

Как свидетельствуют советские документы, тогда бывшие, конечно, совершенно секретными, резидентуры в Лондоне умело сочетали легальные и нелегальные формы работы. Блант занимался главным образом последней. Кембриджские агенты обеспечивали также, по предписанию Центра, непрерывную передачу документов о внешней и внутренней политике Англии. Были получены доклады имперского Комитета обороны по военно-политическим вопросам, планы Англии и Франции на переговорах с СССР о коллективной безопасности в Европе в 30-е годы, документы и другая информация о деятельности разведки и контрразведки Англии.

В мою задачу не входит подробное изложение деятельности отдельных разведчиков, имена которых стали легендой. Но без рассказа о некоторых участниках «кембриджской группы» в этой книге не обойтись. И, прежде чем ответить на вопрос, как был завербован Блант, надо сказать хоть немного о Киме Филби и Гае Берджесе.

Первый разведчик «кембриджской пятерки»

Одним из первых «кембриджцев», кто стал на путь сотрудничества с советской разведкой, был Ким Филби. Его настоящее имя звучало так — Гарольд Адриан Рассел Филби. «Ким» было скорее его прозвище, которое дали ему родители по имени героя одного из рассказов Киплинга.

Английская «Энциклопедия шпионажа», изданная в 1984 году, когда Филби был еще жив (он скончался в 1988 г.), писала о нем: «В восьмидесятых годах, когда ему было уже за 70, он еще продолжал работать по поручению своих советских друзей. В Москве широко известно, что глава советского государства Ю.В. Андропов, сам бывший руководителем КГБ, полагается на советы Филби…»

Ким Филби родился в Индии, где его отец Джон Филби занимал пост в индийской гражданской администрации. Английские колониальные методы управления вызывали у Джона Филби неприятие. Может быть, с этого и началось у его сына критическое отношение к английским порядкам15.

В возрасте 11 лет он был направлен на обучение в Вестминстерскую школу, одну из девяти старейших престижных привилегированных частных школ Англии, основанную еще в XVI веке. В 1929 году Ким Филби поступил в Кембриджский университет, который окончил в 1933 году. Именно там он сошелся с остальными членами будущей «кембриджской группы», в том числе с Гаем Берджесом, Дональдом Маклином и Антони Блантом. Там, в Кембридже, он вступил в Британскую компартию.

После окончания университета Филби некоторое время работал журналистом в Лондоне, потом жил в Австрии, где в 1934 году женился на Алисе Колман. Там, в Вене, он встретился с Малым, который дал ему задание внедриться в британскую разведку. Понимая, что это было нелегким делом, Малой сказал Филби: «Не испортите дело поспешностью, неважно, сколько на это потребуется времени». Филби вернулся в Лондон, где вступил в Общество англо-германской дружбы, членами которого были видные реакционные английские политические деятели. Цель общества — способствовать тесному сотрудничеству Англии с фашистской Германией и ее руководителями. При содействии Берджеса его представили члену общества лорду Маунту Темплу, которому он начинает писать речи и статьи. В результате в 1937 году его направляют в Испанию к генералу Франко. Это дало возможность Филби печатать статьи в газетах, явно или скрыто симпатизировавших Франко, и тем самым «закрыть» свое коммунистическое прошлое. Отныне правые консерваторы стали считать его «своим человеком».

У Советского Союза, не признавшего Франко, не было в его лагере своих представителей прессы, и информация Филби, часто посылаемая им в Москву через Париж (нередко через Берджеса), ценилась на вес золота. Небезынтересно отметить, что до мая 1937 года он не был официально аккредитован лондонскими газетами и не получал средств из Англии. Впоследствии Филби признал, что в то время его финансировали только советские спецслужбы. Наконец, газета «Таймс» утвердила его своим официальным корреспондентом.

Работа журналиста всегда очень опасна. На полях сражений в Испании в условиях гражданской войны и царившей там неразберихи она была особенно связана с риском. Беда не заставила себя ждать. Накануне нового, 1937 года в автобус с журналистами, в котором находился и Ким, попал снаряд, выпущенный из советского орудия артиллеристами республиканской армии. Два журналиста были убиты, Филби ранили в голову и ноги. За мужество, проявленное на поле боя, генерал Франко наградил его орденом «Крест за военные заслуги». После госпиталя он на некоторое время выехал «для отдыха» в Париж, где встретился с Гаем Берджесом. В лагере Франко было нелегко получить сведения о Советском Союзе и гораздо труднее, чем в Лондоне, связываться с советской разведкой в Москве. Беседы с Берджесом дали ему возможность передать дополнительную информацию для Москвы и получить необходимые сведения о советской стране.

Берджес передавал информацию об Испании по английскому радио (к слову сказать, устроившийся на эту работу не без помощи Бланта). Она была, конечно, более объективной, чем та, которую английский читатель мог найти в британской консервативной прессе.

В 1936–1939 годах гражданская война в Испании была важнейшим международным событием. И обстоятельства сложились так, что члены «кембриджской группы» были задействованы на «иберийском направлении». О Бланте и Берджесе мы уже говорили. Ким Филби находился по другую сторону фронта и давал информацию о силах мятежников.

Но и остальные члены «кембриджской группы» принимали в этой работе непосредственное участие. Дональд Маклин был прикомандирован к испанскому отделу МИД Англии, и от него Москва получала информацию о позиции Форин оффис в конфликте. Пятый член «кембриджской группы», о котором я скажу позже, к тому времени также стал работать в Форин оффис, и даже некоторое время вместе с Маклином, в отделе, который занимался испанскими делами.

Москва была очень заинтересована в информации из Испании, причем разносторонней — с той и другой стороны фронта. Поэтому она рекомендовала Филби остаться в Испании, и он служил там вплоть до июля 1939 года.

Дружба Бланта с кембриджским разведчиком «номер два»

Наиболее близок к Бланту из всей «кембриджской группы» был Гай Берджес. Когда в 1951 году (после его отъезда в Москву) английские спецслужбы объявили о розыске Берджеса, в особых приметах указывалось: «Берджес родился 16 апреля 1911 г., рост 5 футов 8 дюймов (172,5 см), плотного сложения, слегка лысоватый, с сединой на висках, ноги ставит носками внутрь. Он всегда неряшливо одет. Очень разговорчив и любит обсуждать политические и философские вопросы, а также говорить об искусстве. Свободно владеет французским». Его друг Джон Лемон к этой характеристике добавлял: Берджес умен и наделен неуемным даром озорства — злословия. Другой его знакомый выразился еще более определенно (правда, после его бегства в СССР): «Берджес был сумасшедшим».

Берджес был моложе Бланта на пять лет. Когда Блант окончил университет, тот еще учился в школе. Именно Блант, будучи уже более четырех лет «апостолом», в 1932 году вовлек Берджеса в это общество. Некоторое время Блант выступал по отношению к Берджесу в роли учителя. Вместе с тем он видел, что его ученик ровня ему, и очень уважал его за выдающийся интеллект. Он характеризовал Берджеса как одного из самых замечательных людей, которых когда-либо знал. Впрочем, обо всем по порядку.

Отец Гая был офицером королевского военно-морского флота. Он участвовал в Первой мировой войне, получил звание капитана первого ранга, отличился и за большие заслуги был награжден орденом Нила. Он умер в тот самый год, когда Гай поступил учиться в Итон — самую престижную и привилегированную частную школу Англии, которая расположена рядом с Виндзорским королевским дворцом. Итон оканчивали многие премьер-министры и министры Англии. Через год Берджес покинул Итон.

Само по себе это решение мальчика было необычным. Из Итона добровольно уходили немногие. Но Гай решил избрать военную карьеру и поступил в Дортмутский военноморской колледж. Это учебное заведение оканчивали в свое время английские короли, герцоги. Потом, много лет спустя, в него поступит и наследник престола принц Чарльз. Учился Берджес превосходно, но зарекомендовал себя не только успехами в учебе, но и своей самостоятельностью, решительностью, сразу показав, что он «личность». Несколько лет провел он в Дортмуте, но с годами понял, что военная карьера не для него, и решил вернуться в Итон.

Говорят, что из Итона иногда — правда редко — уходили, но еще никогда не возвращались, и быть вновь принятым в колледж было далеко не легким делом. Помогло ему то, что о нем еще помнили в Итоне и были настолько высокого мнения о его прошлых успехах, что в порядке исключения разрешили вновь поступить в колледж. Директор Итона был в восторге от его знаний и успехов в учебе. Любопытно, что даже много лет спустя, когда Берджес после своего побега в Москву был объявлен «изменником родины» и «предателем», он продолжал хорошо отзываться о Гае, утверждая, что во всей этой истории с его побегом что-то не так.

В Итоне Гай был удостоен одной из самых почетных стипендий — имени выдающегося английского премьера Гладстона и получил право на поступление стипендиатом в Тринити-колледж Кембриджа. В Кембриджском университете в конце первого года обучения, как обычно, были подведены итоги, и по результатам экзаменов он был объявлен одним из первых. Второй год, когда он изучал историю, результат был таким же. Так же блестяще он закончил и следующий год обучения. Где бы он ни учился — в Дортмуте, Итоне или Кембридже, — всегда определение «первый» сопутствовало ему. Биограф Берд-жеса, далеко не склонный преувеличивать его достоинства, вынужден признать: «Все преподаватели (Кембриджа. — В.І7.) стремились «заполучить» Берджеса под свое научное руководство, поскольку в те дни между ними было принято соревноваться в том, кто сможет распознать наиболее способных студентов и выпустить блестящих интеллектуалов будущего. Берджес казался им кладом».

В конце обучения Берджесу за его выдающиеся успехи была предоставлена так называемая «исследовательская стипендия», которая давала не только возможность учиться, но и право заниматься преподавательской и научной деятельностью.

В 1934 году, на год раньше Бланта, Берджес отправился в Советский Союз, а затем в Германию, чтобы своими глазами увидеть разницу двух систем, двух государственных устройств — советского и фашистского. В Москве он встретился с И.А. Пятницким, который с 1921 года бессменно до дня, когда он был репрессирован, заведовал отделом международных сношений Коминтерна, ведавшим нелегальной заграничной агентурой. После пребывания в Москве тон политических выступлений Берджеса значительно изменился. Его доклад об СССР был выдержан в более спокойных тонах, далеких от восторга. За два года до этого, выступая на встрече «апостолов», он открыто изложил свое коммунистическое кредо. Теперь он перестал говорить о своих коммунистических убеждениях и вообще все чаще стал заявлять, что отошел от какой-либо политической деятельности. Биограф Берджеса довольно точно оценил эту метаморфозу: «Открытое дезавуирование Берджесом коммунизма указывает на точную дату его вербовки в качестве советского агента».

В душе Берджес продолжал оставаться коммунистом, но публично чем дальше, тем больше высказывался как правый, как консерватор. Один из хороших знакомых Берджеса Сирил Конноли встретил его, когда тот работал на Би-Би-Си, и так вспоминал об этой встрече: «Случилась ужасная вещь! Берджес стал фашистом!.. Он теперь… восхвалял «реализм современных нацистских лидеров». Он предполагал даже посетить нацистский слет в Нюрнберге.

Небезынтересно отметить, что этот «поворот» в мировоззрении, точнее, очень удачная маскировка, произошла не без ведома Бланта, а может быть, и не без его подсказки.

Эндрю Бойл, написавший книгу «Четвертый» и называвший Бланта «Морисом», отмечал: «Морис был единственным, кто знал действительную причину этого стремительного и рискованного поворота во взглядах своего близкого друга Гая Берд-жеса».

В 1935 году Берджес покинул университет. Москва посчитала, что на академическом поприще он не сможет принести той пользы советской разведке, которой от него ожидали. Он обратился — видимо, не без совета Лубянки — в консервативную партию, сначала в ее исследовательский отдел, затем в штаб партии, предложив свои услуги, но безуспешно. Затем он стал личным советником миссии Виктора Ротшильда (с которым был дружен) по экономическим вопросам. И наконец, приобщился к журналистике. В 1935 году Берджес стал корреспондентом Би-Би-Си.

Его отличали очень ценные для журналиста (и разведчика) качества — коммуникабельность, умение завязывать знакомства и связи в различных кругах общества, в том числе в самых высоких. Работа журналиста давала ему большие возможности и для поддержания контактов со своими связниками из Центра. Издавна считалось, что журналистика сродни разведке и всегда использовалась в качестве прикрытия шпионской работы. Берджес в этом отношении не был исключением.

Многим выдающимся людям — а Гай Берджес, несомненно, был таковым — свойственны отклонения от общепризнанных норм поведения и мышления. Биограф Берджеса по этому поводу довольно резко, но в общем справедливо отметил: «В Гае Берджесе было что-то ненормальное». «В молодости он был вечным непоседой, склонным к озорству, позднее друзья Берджеса отмечали его иногда скороспелые, не всегда продуманные решения». Обычно с возрастом эти качества сглаживаются или исчезают. С Берджесом этого, однако, не случилось. В доказательство этому можно привести немало примеров. Во время поездки в СССР он был задержан московской милицией за не совсем скромное поведение в парке культуры и отдыха. Был он очень навеселе.

Были и другие, более серьезные срывы. Как-то он вдруг решил склонить к разведывательной работе в пользу СССР своего друга Горонви Риса, который был явно не готов к его предложению. На вопрос Риса, а знает ли еще кто-нибудь о его предложении, он не задумываясь ответил: «Немногие». Но при этом назвал имя очень уважаемого им общего друга «Мориса», то есть Бланта, тем самым дав ясно понять, что этот его друг — советский разведчик. Потом, видимо, спохватившись и поняв, что поступил опрометчиво, Берджес стал просить Риса не говорить об этом «упомянутому другу». Рис был озадачен. Его удивило, что Берджес так легко раскрыл имя советского разведчика; он решил, что Берджес либо неосторожен и ненадежен, либо все это неправда.

Между Берджесом и Рисом состоялся такой диалог.

Берджес: Есть кое-что, о чем я должен тебе сказать. Я агент Коминтерна и стал им со времени окончания университета.

Р и с: Я не верю тебе.

Берджес: Но я говорю тебе правду. Я хотел, чтобы ты работал вместе со мной, помоги мне.

Рис: Что ты имеешь в виду? Какого рода помощи ты от меня ожидаешь? Ты действуешь в одиночку? Если нет, то кто твои друзья?

Берджес: Ты задаешь слишком много вопросов.

Рис: Назови хотя бы одно имя.

Ответив отказом на предложение Берджеса, Рис решил все же обезопасить себя и составил о встрече с ним письменный отчет, передав его на хранение своему адвокату. Если бы адвокат вскрыл тогда этот конверт, то, может быть, на этом эпизоде и закончилась бы вся деятельность «кембриджской группы»16.

Видимо, осторожность и умение хранить тайну не были самыми сильными качествами Гая Берджеса. Ким Филби однажды рассказывал, что Берджес предложил установить связь между всеми членами «кембриджской группы». Они в большинстве своем действовали самостоятельно, и само название «кембриджская группа» было дано им впоследствии английскими исследователями. Предлагаемая Берджесом связь и объединение пятерых «кембриджцев» в единую группу могло бы привести только к тому, что любой «прокол» одного из агентов мог бы отразиться на всей группе.

Срывы Берджеса чуть было не привели к катастрофе в 1951 году, накануне его побега в Москву, о чем я расскажу далее. Но, пожалуй, наибольшей опасностью и для него, и для всей разведывательной деятельности «кембриджцев» было его злоупотребление спиртными напитками, доходившее иногда до крайних пределов.

Вернемся, однако, к Бланту. Английские исследователи утверждают, что вербовку его осуществил Берджес, и, как я говорил, сам Блант придерживался такой же версии. Рассмотрим ее. Она поможет лучше понять, как Блант решился стать советским разведчиком.

«Как Гай Берджес склонил Бланта к разведывательной работе?» Блант так ответил на этот вопрос: «Он убедил меня, что я самым лучшим образом смогу служить делу борьбы с фашизмом, присоединившись к его работе в пользу русских».

Некоторые историки, ссылаясь на это заявление Бланта, стали даже говорить о «руководящей роли Берджеса» в «кембриджской группе». Это, однако, не так. Объясню, почему я так считаю. Мне довелось около года провести в Оксфорде. В Кембриджском, как и Оксфордском университете, существовала строгая иерархия — отдельные столовые, отдельные комнаты отдыха для преподавателей и студентов. Система тьюторства (наставничества) покоилась на безусловном руководстве учителей всей индивидуальной работой студента, уважении студентом своего преподавателя. Тьютор — второй отец или уважаемый старший брат. Эта система подчеркивалась и особой, более парадной, чем у студентов, формой одежды учителей. Многие из преподавателей университета были выдающимися учеными, членами иностранных академий, представителями мировой научной элиты, что, конечно, вызывало у студентов особое уважение к ним.

Университетская система предполагала, что преподаватель и студент стоят на разных ступенях иерархической лестницы. Поэтому студент никак не мог руководить деятельностью преподавателя. Когда Блант уже начал преподавательскую деятельность, Берджес только начинал свою учебу. Об этой университетской системе хорошо знали в Москве и понимали, что вербовка Бланта не по плечу Берджесу, что это должен сделать кто-то другой, кого бы Блант рассматривал как авторитетного представителя советской разведки.

И еще одно обстоятельство, которого мы уже частично касались. У Берджеса был своеобразный характер. Его сильной стороной была самостоятельная работа, но он мало подходил на роль руководителя разведывательной группы, а тем более для вербовки новых агентов, что входило в обязанности руководителя. Американский разведчик, сотрудник Центрального разведывательного управления Роберт Кроули, исследовавший дело «кембриджской группы», пришел к выводу, что «Блант в большей степени, чем Берджес, может считаться “номером один”» группы советских разведчиков в Кембридже.

Итак, какой же ответ может быть дан на вопросы: кем, когда и где был завербован Антони Блант? Именно об этом я спросил руководство Центра зарубежной разведки России. После изучения в штаб-квартире зарубежной разведки досье на Бланта, мною был получен такой письменный ответ:

«Антони Фредерик Блант был привлечен к сотрудничеству в начале 1937 года бывшим сотрудником нелегальной резидентуры в Лондоне Арнольдом Дейчем (известен также как Стефан Лонг)».

Таким образом, это произошло не в Москве, а в Лондоне, и не в 1935 и 1936 годах, а в 1937 году. Ну а какую же роль в этой вербовке играл Берджес или он вообще не знал об этом? В справке Центра зарубежной разведки России указывается, что вербовка Бланта была сделана «по рекомендации и с помощью Берджеса». Иными словами, своими отношениями с Блантом, дружбой с ним, деятельностью в Обществе «апостолов» Берджес подготовил вербовку Бланта, а осуществил ее Арнольд Дейч. Так в 1937 году наступила новая фаза в отношениях Блант — Берджес. Оба они стали работать на советскую разведку.

Блант входит в дело

Блант расширяет уже установившиеся связи, которые могли оказаться полезными для Лубянки, и сразу начинает усиленно устанавливать связи с новыми лицами, представляющими интерес для советских спецслужб, и вербовать тех, кого можно было привлечь к деятельности Лубянки.

Тогда же, в 1937 году, Блант завербовал Майкла Стрейта, который в 1935 году вступил в Британскую компартию. Когда уже после его вербовки с этой кандидатурой возникли некоторые осложнения, он связался с Центром и получил указание, как дальше действовать. Будучи преподавателем университета,

Блант все чаще посещает встречи и собрания студентов. «Он был регулярно в компании с Берджесом», — говорил один из преподавателей Сент-Джонс-колледжа и отмечал, что такое поведение было необычным для его коллеги-преподавателя. За исключением одного колледжа Кембриджа — Кингс-колледжа, такие близкие, даже «панибратские» отношения преподавателей со студентами были в то время не характерны для всех остальных колледжей университета.

Блант, по мнению авторов английской «Дипломатии шпионажа», очень активно работал по вербовке разведчиков для Лубянки, в чем он сам впоследствии признавался.

Английский исследователь Чепмен Пинчер так писал о методах вербовки в 30-е годы: «Во время вербовки в качестве главного козыря использовалась проблема достижения мира во всем мире». Обычно при вербовке задавался вопрос: «Если Вы поддерживаете коммунистов, то Вы должны бороться за мир», и тем, кого вербовали, трудно было от этого отказаться… и только месяцы или годы спустя, когда они уже попали в сеть, они начинали понимать, что работают на КГБ». Автор пишет, что именно так и пытался вербовать его офицер КГБ Анатолий Стрельников, работавший в советском посольстве в Лондоне.

Возможно, этот прием вербовки использовал и А. Блант.

В качестве другого примера вербовки Блантом и его активности приводится обычно история Лео Лонга, информация которого во время войны оказалась очень полезной для Москвы. Лео Лонг был выпускником Тринити-колледжа. В 1937 году Блант привлек его в Общество «апостолов», а затем и к разведывательной работе на Москву. В отличие от Берджеса, который после 1934 года и установления связи с советской разведкой порвал все связи с английскими коммунистами, Блант и после 1935–1937 годов не скрывал своих левых взглядов, в частности марксистских воззрений на искусство и культуру. Он продолжал с марксистских позиций критиковать положение художественной интеллигенции при капитализме. В своей статье «Искусство при капитализме и социализме», опубликованной летом 1937 года, он ссылался на слова Ленина о том, что каждый художник, артист имеет право творить свободно в соответствии со своими идеалами, что социалистическая культура берет все лучшее в буржуазной культуре и использует это в своих интересах.

Возникает, естественно, вопрос: чем объясняется такое поведение Бланта? Почему он не скрывал, как, скажем, Берджес и Филби, своих настоящих взглядов? В этом был, наверное, свой смысл.

Позиции Бланта в отношении искусства были широко известны. Они нашли отражение в ряде опубликованных им ранее статей. Резкое изменение взглядов могло бы вызвать не только удивление, но и подозрение, а «чудачества» ученого, который в своей области исследований (не в политике!) отдавал дань некоторым положениям марксизма, не казались чем-то опасным, а скорее свидетельствовали о неординарности ученого и, возможно, его странностях Они едва ли могли особенно насторожить английскую разведку и контрразведку.

После того как Блант приобщился к разведывательной работе, его отношения с Берджесом стали еще более тесными. Последний не раз репетировал перед Блантом свои радиорепортажи, позднее Блант даже записывал для него радиопередачи. Берд-жесу первому из «кембриджской группы» удалось проникнуть в английскую разведку. В 1938 году он стал сотрудником Секретной разведывательной службы Британии, его зачислили во вновь созданный «отдел Д» МИ-6, который начал заниматься «изучением возможных действий по уничтожению потенциального противника». Первые выступления Берджеса по радио, которым помогал Блант, были организованы как раз с помощью этого «отдела Д».

В числе лиц, которые благодаря Бланту и Берджесу начали сотрудничать с советскими спецслужбами, исследователи называют десятки имен, утверждая, что все они были завербованы советской разведкой. Это, пожалуй, не совсем так. «У страха глаза велики», — говорит русская пословица. На самом деле значительная часть этих лиц не была прямыми советскими агентами, но использовались Блантом в его работе; от них он получал необходимую информацию, часто эти люди и не догадывались, что работают на советскую разведку. Примером этого было сотрудничество Бланта и Берджеса с Виктором Ротшильдом (он скончался в 1990 г.). С ним у Бланта, как и у Берджеса, были самые тесные отношения. Ротшильд впоследствии отмечал, что «апостолы», прежде всего Блант, часто обсуждали с ним проблемы коммунизма17.

Блант был желанным гостем в имении Ротшильда, в его доме на Пикадили. Он был тем посетителем, который по-настоящему мог оценить коллекцию превосходных картин Виктора. Благодаря щедрости Ротшильда Блант смог приобрести одну из картин любимого им Пуссена «Элизер и Ребекка». Ему не хватало денег на покупку картины, и Ротшильд одолжил ему недостающие 300 долларов18.

Поскольку мы коснулись финансовых дел, то следует добавить, что, как утверждают английские источники, Блант иногда выступал в отношении тех своих подопечных, от которых он получал информацию, в роли или кредитора, или спонсора. Как считают некоторые его друзья, в этих операциях иногда прямо или косвенно участвовал и Виктор Ротшильд. Невольно получалось так, что в роли спонсора некоторых мероприятий КГБ участвовали Ротшильды, конечно, не догадываясь об этом.

Так ли это на самом деле? С полной уверенностью утверждать нельзя, но я не исключаю справедливости этой версии.

Блант также часто навещал квартиру Берджеса в Белгравии, одном из самых престижных районов Лондона. Там он встречался со многими интересными людьми, которые, несомненно, делились с ним ценной информацией.

Один из таких посетителей квартиры в Белгравии впоследствии высоко отзывался о Бланте. «Я никогда не забуду его доброту и понимание», — писал он. Этим гостем был барон Вольфгант фон унд цу Путлиц, карьерный (профессиональный) дипломат, служивший в германском посольстве в Лондоне. Он был противником нацистского режима и признавался, что начиная с 1937 года передавал важную информацию англичанам, возможно (прямо или косвенно), и Бланту. Недаром существовало подозрение, что Путлиц служил не только Лондону, но и Москве.

Служба внешней разведки России, изучив донесения Бланта, так охарактеризовала его деятельность в первый период работы разведчиком: «Учитывая наличие у Бланта широкого круга знакомств среди профессуры и студенчества Кембриджского университета, он на первом этапе работы с нами использовался для изучения этих кругов». К этой оценке Центр разведки, наверное, мог бы добавить и еще одну фразу: «и для вербовки новых разведчиков для нашей страны».

И еще несколько слов относительно деятельности Бланта в те предвоенные годы. Один из наиболее солидных исследователей деятельности «кембриджской группы» Джон Кастелло в своей книге «Маска предательства» (с которой я знакомился при написании этой работы) выдвинул предположение, что Берджес поставлял Бланту секретную информацию, в частности об Обществе англо-германской дружбы, а тот передавал ее в Москву. Это еще раз подтверждает, что Блант играл далеко не рядовую роль в «кембриджской пятерке».

Глава V. ПЕРВЫЕ БИТВЫ

Советская разведка, вербуя молодых людей из числа английской элиты, делала это с дальним прицелом. Сегодня — студенты, завтра они займут важные посты в государстве и будут пользоваться полным доверием правительства.

Вскоре после начала работы в советской разведке Блант получил из Москвы задание перейти на военную службу и в дальнейшем проникнуть в английскую военную разведку.

Как я отмечал, в разведку еще до начала войны был приглашен и Берджес. Руководителем отдела, в котором работал Гай, был генерал-майор Лоуренс Дуглас Гранд. Он назвал свое подразделение «отделом Д», отделом для разрушений (по-английски разрушение — Destruction). Само существование отдела носило загадочный характер, и о нем стало известно (и то очень узкому кругу лиц) только после начала войны.

На войне во Франции

Накануне войны, в первые месяцы 1939 года, Берджес выезжал во Францию, где встречался с Кимом Филби, приезжавшим в Париж из Испании. Вероятнее всего, эти встречи предпринимались по указанию Москвы. В августе 1939 года Берджес и Блант, на этот раз вместе, вновь выезжают во Францию. Они совершают автомобильное турне, чтобы лучше ознакомиться с положением в Европе. Узнав о подписании 23 августа 1939 г. советско-германского пакта о ненападении, они прерывают поездку и немедленно возвращаются в Лондон.

Для Компартии Британии и других западных стран договор оказался трагедией. Многие коммунисты, видевшие в СССР единственного настоящего борца против фашизма, вышли из компартии. Трудно было выдержать этот неожиданный удар и советским разведчикам в Англии. Их, разумеется, никто не предупреждал о возможном изменении в советско-германских отношениях. Но они знали, что, ведя переговоры с СССР,

Англия и Франция готовят соглашение с Германией, и информировали об этом Москву.

Западная пресса, напротив, рассматривала советско-германский договор, заключенный в момент, когда между Англией, Францией и СССР в Москве велись переговоры о союзе, как предательство и сговор с фашизмом. Принцесса Маргарет в беседе со мной даже уверяла, что Советский Союз в 1939–1941 годах вместе с Германией воевал против Англии. Впоследствии У. Черчилль заявил, что в поражении Франции виноват и Советский Союз.

Английский журналист так оценивал сложившееся в то время в Англии отношение к Советскому Союзу и коммунистам: «Рядовые британцы рассматривали всех коммунистов как предателей. И не стоит удивляться тому, что Филби, Берджес и Маклин не имели другого выхода, как лгать», то есть отрицать, что они были коммунистами или сочувствовали им. Некоторые члены Компартии Британии и лейбористы, сочувствовавшие раньше СССР, теперь осуждали его. Друг Бланта и Берджеса Горонви Рис, о котором я писал, немедленно порвал все связи с Коминтерном, квалифицируя советско-германский пакт как вероломство Советского Союза. По словам одного друга Берджеса, тот, узнав о договоре, был возбужден и даже напуган. Вероятно, близким к этому было и состояние Бланта, но он держался так, будто ничего не случилось. Хорошо зная истинную политику правительства Чемберлена, ненавидевшего Советский Союз и не желавшего союза с СССР против Германии, члены «большой пятерки» довольно быстро смогли разобраться в происшедших событиях. Когда Роберт Сесил, дипломат и журналист, знакомый Бланта, впоследствии спросил его, не был ли тот поражен заключением советско-германского пакта, Блант ответил: «Гай и я считали, что Даладье и Чемберлен старались втянуть русских в войну с Германией и пакт был единственным выходом для Сталина. Мы считали, что это было тактической необходимостью для русских, чтобы выиграть время». Блант сказал даже: «Это дало русским время перевооружиться и стать более сильными для сопротивления Германии».

Блант впоследствии вспоминал: «Когда мы услышали новость о пакте, я сразу развернул машину и поехал назад. Мы вернулись в Лондон, потому что знали — вот-вот разразится война». Они спешили домой также для того, чтобы удержать своих коллег по разведке, своих друзей от опрометчивых шагов.

В Лондоне они среди других встретились с Рисом. Последний не поддавался доводам Бланта и сказал: «Я больше никогда в жизни не хочу иметь ничего общего ни с Коминтерном, ни с вами, если вы действуете как его агенты».

Роберт Сесил рассказывал, что после возвращения Бланта у них состоялся разговор, который его поразил. Блант попросил его пройти в ванную, открыл кран и под шум воды сказал Сесилу: «Я хочу тебе сказать, что Рис один из нас, и сейчас он нас покинул». Наверное, говоря, что «Рис один из нас», он имел в виду антифашистские, прокоммунистические настроения Риса и хотел предупредить Сесила, что Рису больше нельзя доверять.

Как только началась война, Би-Би-Си опубликовала обращение ко всем лингвистам, хорошо знавшим западные языки, принять участие в специальном подразделении Корпуса военной полиции. Блант немедленно откликнулся и добровольно пошел в армию.

Здесь следует сделать одну оговорку. Конечно, Бланту советовали внедриться в английскую разведку, и вступление в армию открывало ему в будущем путь в разведку.

Но не менее важным для Бланта было служение своей стране, и он не колеблясь, когда над Англией нависла опасность, добровольно решил принять активное участие в войне, понимая, конечно, какому большому риску он себя подвергает.

«Куратор» Бланта Ю.И. Модин в беседе сказал мне: «Вступить в армию было его собственным желанием. Блант хотел с оружием в руках защищать свою страну. Ни Берджес, ни другие члены «кембриджской пятерки» так не поступили. Более того, когда началась война, Берджес сказал Филби: «Ты хочешь, чтобы тебя мобилизовали в армию? Надо немедленно устраиваться в разведку или другую организацию» (имелась в виду такая организация, из которой не призывают в армию.) Отличное знание немецкого и французского языков, казалось, широко открывало Бланту доступ в Корпус. Он подал заявление, причем даже не в одно, а в два различных отдела военной полиции, но на одинаковую должность. Ждать пришлось недолго. Пришло сразу два ответа. Блант разорвал первый конверт, в котором ему отказывалось в приеме без объявления причин. Тогда он вскрыл второй конверт. Бюрократия в разных странах удивительно похожа друг на друга — ее действия часто непредсказуемы и противоречивы. Во втором письме Бланта извещали о том, что он принят в Корпус военной полиции. Итак, один отдел его отвергал, другой с удовольствием принимал. Разорвав первое письмо-отказ, Блант отправился в часть и был зачислен.

Начались лекции, тренировки. Никаких особых секретов им не сообщали, но довольно подробно ознакомили с системой английской разведки. Для нас эта характеристика представляет значительный интерес потому, что в ее системе Блант работал в течение шести лет, использовав службу в интересах советской страны.

Коротко о шпионаже и контршпионаже

В самом начале учебы Бланту не раз говорили, что королевская Секретная разведывательная служба (СИС) завоевала уже в Первой мировой войне репутацию самой лучшей секретной службы и оказала влияние на развитие разведки и контрразведки ряда других стран. Но широкой публике об английской разведке известно немного.

Англичане в разведке руководствуются принципом: молчание — золото, меньше скажешь — больше сделаешь. Долгое время, в том числе в 30-е и 40-е годы, даже имя руководителя разведки было засекречено, его называли «Mister С» по начальной букве фамилии первого шефа секретной службы Англии Смита Камминга (по-английски Camming)19. Даже сам факт существования Секретной службы долго не признавался. Правительство Англии руководствовалось пословицей: «Имеющий секрет должен не только скрывать его, но и скрывать, что ему есть что скрывать».

Парламент обычно утверждал общую сумму на «секьюрити сервис» (Службу безопасности и Секретную разведывательную службу). Английская разведка — старейшая в мире. Она была создана в XVI веке государственным секретарем королевы Елизаветы I сэром Фрэнсисом Уолсингемом. Он привлек к разведке лучших студентов Кембриджа и Оксфорда, что стало с тех пор традицией (в 30-е годы советская разведка повторила этот опыт, но уже в своих интересах). Кстати, по такому же принципу в Англии долгое время в политике выдвигались министры и премьеры. Большинство их было выпускниками этих двух университетов. Кадры разведки вербовались с учетом их принадлежности не только к интеллектуальной, но и к социальной элите, из тех, кто имел связи с влиятельными людьми. Считалось, что именно им, особо заинтересованным в сохранении существующих порядков, можно больше доверять. Историк английских спецслужб, отмечая, что на протяжении столетий ни одна страна не имела такой эффективной разведки, как Англия, писал: «Мышь не могла выскользнуть из спальни какого-либо посла, не будучи замеченной кем-либо из соглядатаев господина секретаря Уолсингема».

Из первых лекций Блант узнал, что традиции разведки свято сохраняются в Англии и что Секретная служба страны отличается высоким профессионализмом разведчиков.

«Сикрет интеллидженс сервис» (СИС) — Секретная разведывательная служба МИ-6. Сегодня это скорее гражданская, чем военная организация, а в те 30-40-е годы во главе ее стояли военные. Она занималась добыванием необходимой информации по вопросам внешней политики и обороны, той, которую нельзя было получить по обычным, официальным каналам. Ее представители работали во многих посольствах Англии под прикрытием дипломатической неприкосновенности. В ее же ведении находилась нелегальная резидентура разведки. Во время войны СИС занималась не только шпионажем, но и саботажем и диверсиями, оказанием помощи антифашистским организациям Сопротивления в оккупированных Германией странах Европы.

«Секьюрити сервис» обычно именуется МИ-5 и имеет задачу защищать секреты Англии от иностранного шпионажа, предупреждать действия шпионов. Кодовое название МИ-5 — «К», а его руководителя — «Mister К» по первой букве фамилии бывшего бессменного руководителя «Секьюрити сервис» капитана Вернона Келла, занимавшего этот пост с 1909 по 1940 год (за это время в Англии сменилось 12 премьер-министров). Это наименование она приобрела в годы, предшествовавшие Первой мировой войне. Тогда она существовала в качестве отдела военной разведки Министерства обороны. Главная ее задача состояла, по выражению газеты «Санди тайме», в «судорожном выискивании большевистской опасности». О том, как она справлялась с ней, читатель увидит на примере деятельности Бланта и других советских разведчиков «кембриджской группы».

Надо отметить, что МИ-6 и МИ-5 нередко враждовали и вступали в конфликт друг с другом, что, конечно, ослабляло их.

В Англии в годы Второй мировой войны наиболее активно действовали три разведки: собственно английская разведка и контрразведка (МИ-5 и МИ-6), одна из самых сильных, а может быть, и самая мощная, германская и советская.

Германия накануне войны значительно усилила свою разведку. Гиммлер внес в «тайную войну» специфический немецкий элемент, провозгласив шпионаж «священным долгом каждого немца».

Готовясь к оккупации Англии, гестапо разработало специальную секретную справку об английской секретной службе на сто с лишним страниц. Были составлены списки важнейших политических деятелей, журналистов, наиболее опасных для фашистской Германии англичан. В этом списке значилось и большое число фамилий офицеров английской разведки, хотя их имена в Англии были тщательно засекречены.

Фашистская Германия в своем совершенно секретном справочнике так охарактеризовала английскую разведку в те годы: «Английская секретная служба… сыграла немалую роль в укреплении Британской империи. Англичане поставили разведывательную службу на такую высоту, что она целое столетие оставалась недосягаемой».

Теперь предстояла смертельная борьба двух этих разведок.

Би-Би-Си, делая после войны документальный обзор схватки двух разведок — английской и немецкой, пришла к выводу о чистой победе британской разведки. Американский историк тайной войны двух стран, сам офицер разведки во время войны, Ладислав Фараго писал: «Закончив исследование битвы разведок двух стран, я пришел к определенному выводу о том, что выиграла шпионскую войну Англия».

Английская разведка сумела обнаружить на территории Британии более трех с половиной тысяч немецких агентов, 765 из них было арестовано, а 30 особо опасных немецких шпионов казнено. Ей удалось найти подпольный немецкий завод по производству тяжелой воды в Норвегии и захватить его.

А как обстояло дело у англичан в борьбе с советской разведкой? Нельзя думать, что они не обращали на нее внимания. Напротив, защита от советской разведки была одной из главных целей английских секретных служб. Ее руководители начиная с самого основания специальной службы Англии в 1909 году не спускали глаз с России, а с советской разведки — в особенности.

Английские историки разведки отмечают, что СССР был окружен значительным числом заграничных резидентур (англичане называли их «станциями»), прежде всего в пограничных с Советским Союзом странах — Польше, Латвии, Эстонии, Финляндии, Болгарии и Швеции. Эти станции, пишет знаток английской разведки Найджел Уэст, прежде всего концентрировали свое внимание не на тех странах, в которых они были расположены, а на Советском Союзе, на информации о нем (и, конечно, на советской разведке).

Я говорил о том, как вербовал агентов в те годы КГБ. А как укомплектовывала свой штат английская Секретная служба? Аналогична ли британская система советской в этом отношении? Не совсем. В Секретную службу Британии принимались преимущественно по принципу личного знакомства. И так случилось, что многие офицеры СИС были или родственниками, или хорошими знакомыми. Это относилось к А. Бланту, С. Мензису, Г. Лиделлу и другим. Казалось, это гарантировало ее от провалов, но практика военных лет показала обратное и обернулась против самих англичан.

Другим был в Англии подход и к вербовке иностранных агентов. Подавляющему большинству шпионов руководство СИС платило деньги, хотя и небольшие. Вообще СИС предпочитала иметь платных агентов. Она исходила из того, что, получая деньги, агент становится более покладистым. Неоплачиваемый агент, по мнению руководителей английской разведки, склонен вести себя независимо и может причинить большие неприятности.

Особенно следует отметить тот интерес, который проявляли к России и Советскому Союзу лично руководители Секретной службы Британии — Смит Камминг, занимавший свой пост более 30 лет (с 1909 по 1939 г.), и, конечно, генерал-майор сэр Стюарт Мензис, легендарная фигура английской разведки. Он возглавлял британские спецслужбы с 1939 по 1953 год, то есть в тот период, на который приходится расцвет деятельности «большой пятерки».

У. Черчилль, фанатично веривший в разведку, придавал ей огромное значение и, придя к власти, отправил в июне 1940 года в отставку генерал-майора сэра Вернона Келла, руководителя МИ-5. Он поручил возглавить «исполком разведки», который осуществлял общее наблюдение за МИ-5, лорду Свентону, бывшему министру авиации. Первой задачей нового руководителя было расследовать и реформировать деятельность МИ-5 для усиления ее эффективности.

Стюарта Мензиса Черчилль оставил на своем посту руководителя МИ-6, или СИС (Секретной разведывательной службы). Он знал, что Мензис был умным, деятельным руководителем разведки, настоящим мастером шпионажа. Он окончил Итон, где за свои успехи в немецком и французском языках получил специальную премию, потом Сандхерст, королевскую военную академию, и служил в гвардейской бригаде. На полях Первой мировой войны он участвовал в самых жестоких сражениях и был награжден за храбрость военным крестом.

Мензис имел самые тесные связи с высшими кругами страны. Среди его покровителей был лорд Галифакс, главный консервативный «кнут» (руководитель консерваторов в парламенте). Его кандидатуру предложил сэр Хью Синклер перед своей отставкой. Решение о назначении Мензиса было принято премьер-министром на заседании военного кабинета. В Англии было широко распространено мнение, что Мензис был незаконным сыном короля Эдуарда VII. Во всяком случае, у него были тесные связи с королевским двором. Его мать леди Холфорд была фрейлиной королевы Марии. (По иронии судьбы королева Мария, благосклонно относившаяся к главному разведчику Британии, протежировала также и советскому супершпиону А. Бланту.)

Близкие отношения были у Мензиса и с королем Георгом VI. Рассказывают, что после его назначения на высокий пост руководителя МИ-6 король Георг в шутливой форме спросил Мензиса:

— Что случится, если я Вас спрошу имя вашего резидента в Берлине?

— Мои уста не разомкнутся, чтобы ответить на ваш вопрос, Ваше Величество.

— А положим, я скажу: тогда Вы потеряете свою голову!

— В этом случае, сэр, моя голова покатится с крепко сжатыми устами.

У Мензиса была нелегкая задача провести секретные службы через Вторую мировую войну, начатую Англией так неудачно. Он находился под непосредственным руководством У. Черчилля, у которого был далеко не легкий характер. Правда, уже в самом начале карьеры Мензис мог записать в свой актив визит в Польшу в 1939 году и спасение дешифровальной машины «Энигма», которая впоследствии дала англичанам первоклассную информацию о Германии. Он сумел во время войны расширить спецслужбы с минимальной затратой средств. Черчилль даже как-то сказал о нем: «Он тратит на свою службу копейки…»

Но репутация МИ-6, руководство которой принял на себя Мензис, в первые годы войны была не слишком высокой. Английские спецслужбы дали явно неадекватную оценку готовности Франции к отпору Германии. МИ-6 разделяла точку зрения военного руководства Франции, что линия Мажино явится мощным препятствием для германских моторизованных войск. СИС неправильно оценила и моральный дух французов, утверждая, что в случае войны Франция может пойти на сепаратный мир с Германией. Правда, Мензис, зная точку зрения Черчилля, предпочел не передавать последнему эту информацию и тем самым подстраховал себя.

Мензис был превосходным администратором, умело маневрировал в сложной обстановке, имея огромный авторитет, пользуясь большим уважением министров кабинета.

Вот с такой мощной фигурой руководителя самой опытной Секретной службы вынуждены были состязаться в умении вести шпионскую работу члены «большой пятерки»20.

Блант открывает дверь английской разведки

С этими или примерно этими данными об английской разведке ознакомился Блант в первые дни учебы. А затем события стали развиваться стремительно и в неожиданном для него направлении. Через три дня после прибытия Бланта на учебу, рано утром, его вызвал командир корпуса бригадир Шерар и сказал: «Военное министерство отстранило вас от тренировочного курса из-за довольно враждебного отзыва о вашей предыдущей деятельности». Тем же утром за завтраком Шерар объяснил остальным офицерам штаба, что Блант отзывается из части в связи с отрицательной характеристикой, полученной из Кембриджского университета.

Шерар сказал Бланту, что если он хочет подробно знать причину его откомандирования или остаться в корпусе, то ему следует обратиться в Военное министерство. Блант так и сделал и получил ответ от заместителя руководителя военной разведки майора Мартина, в котором сообщалось, что в досье Бланта есть два документа, или, как говорили тогда в разведке, «два следа»: один о его путешествии в СССР в 1935 году и второй — три статьи, которые он в свое время опубликовал в левом журнале «Лефт ревью». Блант, однако, смог умело оправдаться. По вопросу о поездке в Москву он писал, что цель ее была чисто научная — ознакомление с картинами западной живописи, подлинники которых хранятся в СССР. Он добавлял, что ездил не один, а в составе группы, в том числе со своим братом Уилфредом и Флетчером Куком, к которым МИ-6 никаких претензий не имело.

Что касается второго вопроса, то он объяснил опубликование этих статей недоразумением и сослался на публикацию им статей на ту же тему в другом журнале, из которых было ясно, что его концепция не носит марксистского характера. Бланту повезло, так как майору Мартину было совсем не с руки разбираться в статьях, посвященных искусству. Его убедил ответ Антони по первому вопросу, и он снял с Бланта запрет на службу в военной разведке. Время было такое, что превосходное знание двух иностранных языков — немецкого и французского — ценилось на вес золота, ведь страна готовилась к высадке во Франции экспедиционного корпуса для борьбы с Германией.

Прошло совсем немного времени, и Блант, хорошо зарекомендовавший себя, был повышен в чине и стал капитаном, а в декабре 1939 года его направили в Булонь. Соединение, которым командовал Блант, было небольшим, но ему придали мотоциклистов, самому ему выделили автомашину. В задачу его части входили контакты с французской полицией и цензура всей почты воинских частей.

Это был период «странной войны», а потому, как понимает читатель, пять месяцев в Булони для него прошли спокойно. Но 10 мая 1940 г. началось весеннее наступление немцев на Францию. Голландия сразу капитулировала. На очереди была Бельгия. Британский экспедиционный корпус, в котором служил Блант, в ходе дальнейшего успешного наступления гитлеровцев был отрезан. Наступил период печально знаменитого дюнкерк-ского бегства. Два члена «кембриджской группы» были его участниками. Один — Ким Филби, в то время работавший корреспондентом «Таймс» во Франции, чьи регулярные корреспонденции из армии читали англичане. Другим был Антони Блант.

25 мая немцы появились близ Булони. Надо было срочно покидать Францию. Блант в этих условиях действовал продуманно и спокойно. Хладнокровие его удивляло солдат — ведь они были безоружными, на всю их часть приходился один револьвер их командира. Нашли какое-то судно, но оно было загружено взрывчаткой, попадание в него любого снаряда грозило взрывом. Решили его не разгружать — времени для этого не было: в бинокль можно было видеть приближающихся немцев, а германские корабли уже начали бомбить гавань. Отряду чудом удалось спастись и, преодолев Ла-Манш, прибыть в Англию. Впоследствии деятельность Бланта во Франции была высоко оценена и французским правительством: он был награжден орденом Почетного легиона.

В те дни английские службы безопасности лихорадочно искали интеллектуалов, чтобы укрепить разведку. Эффективность деятельности любой организации определяется в значительной степени способностью ее кадров. Это верно для любой службы, но в особенности для разведки. Разведчики должны обладать редким сочетанием профессиональных качеств: аналитическим умом, хорошим знанием противника, решительностью, не быть слишком честолюбивыми (служить, оставаясь в безвестности), готовностью ко всякого рода опасностям, умением маскироваться. Они должны избегать стандартных, догматических оценок и обладать хорошей памятью; для того чтобы устанавливать полезные контакты с людьми, уметь быть (или казаться) доброжелательными. Ну и, безусловно, должны быть преданы своему правительству, чтобы оно могло доверять им самые большие секреты. Надо было не только найти такую кандидатуру, но и заручиться рекомендацией кого-нибудь из влиятельных лиц, кто хорошо и всесторонне знал будущего разведчика. Во время войны требования к разведывательной службе в целом и к каждому ее сотруднику в отдельности значительно возрастают.

Но обстановка в Англии после поражения Франции требовала немедленных мер. МИ-5 и МИ-6 обратили свое внимание на выпускников университетов, прежде всего Оксфорда и Кембриджа — их не надо было долго готовить к новой работе. Друзья Бланта, когда их попросили рекомендовать кого-нибудь в военную разведку, предложили кандидатуру Бланта. Среди рекомендовавших был прежде всего Виктор Ротшильд, который сам вскоре после начала войны был привлечен к работе в МИ-5 (замечу, что его самого привлек к работе в разведке заместитель

начальника отдела МИ-5 Гай Лиделл), а также Гай Берджес, который к тому времени уже работал в МИ-6. Блант позднее, в 1979 году, сказал, что он был привлечен в МИ-5 на основе «личных рекомендаций». «Некто, кто работал в МИ-5, рекомендовал меня», — сказал он. Видимо, он имел в виду Ротшильда. О Берджесе, работавшем в МИ-6, он предпочитал не упоминать и тогда, хотя тот уже более 15 лет как скончался. Блант признался также, что рекомендовавшие хорошо знали о его прошлых коммунистических взглядах.

Сам Ротшильд пять лет спустя, в 1984 году, сказал: «Я не отрицаю, что я представил Бланта Гаю Лиделлу». Это произошло в доме Ротшильда, Лиделл сначала условился с Ротшильдом, чтобы тот представил его как «капитана Блейка». Но во второй половине вечера после долгого и откровенного разговора «Блейка» с Блантом Лиделл отбросил маскарад, назвав свое настоящее имя. У них с Блантом нашлись и общие увлечения — коллекционирование картин. Ротшильд, подойдя к ним и услышав их разговор, минутой спустя сказал своей жене: «Дело уже решено». После такого личного знакомства начальника с будущим подчиненным всякая проверка была уже делом формальным. В военных условиях такие факторы, как Кембриджский университет, участие в войне во Франции, родственные связи с королевой да плюс надежные рекомендации были более чем достаточны для зачисления на самую секретную работу.

Поздней осенью 1940 года Блант начал работать в отделе МИ-5. Первые месяцы он провел в секции «Д» отдела «Д», которая занималась безопасностью военных заводов и некоторыми проблемами безопасности армии. Руководитель отдела «Д» бригадир Аллен имел доступ ко многим секретным документам, значительная часть их проходила через Бланта, так как он стал его помощником. Как снимать с них копии? Специального аппарата для этого на первых порах у Бланта не было. Выручали его собственные способности. Контролер Бланта в посольстве в Лондоне (так в Центре называли руководителей нелегалов) говорил, что у Бланта была «блестящая фотографическая память».

Иногда Бланту приходилось брать документы домой, и тогда можно было без труда сделать выписки. Не всегда это проходило гладко. Однажды по выходе из штаба он был задержан полицией. Как на грех, у него были с собой секретные документы. Видимо, это было обычное «контрольное» задержание, которое в те времена не было редкостью. Но можно было представить, какая опасность грозила Бланту, если бы полиция обнаружила при нем документы разведки, — последствия могли бы быть самыми тяжелыми. В Англии во время войны существовала смертная казнь за государственные преступления. К счастью, досмотр был не слишком тщательным и дело закончилось благополучно. Но это стало для Бланта серьезным уроком, и он понял, что брать документы домой без соответствующего разрешения начальства — дело не только рискованное, но и неразумное.

Как часто встречался Блант со своими «контролерами» для передачи материалов?21 Он говорил Уэсту, британскому журналисту, что встречи проходили на определенных, более или менее постоянных местах (имелись даже излюбленные «базы»), но виделись и в местах необычных, ранее не использовавшихся для свиданий: в барах, салонах для некурящих, парках и т. д. Впрочем, Блант никогда не имел проблем при встречах.

Отправлялся он на место свидания на метро или на автобусах. Он говорил, что это лучше делать именно так, а не на машинах, поскольку есть возможность проверить, нет ли за вами слежки (в таких случаях садились в первый или последний вагон метро, выходили последними перед самым закрытием дверей — так советовали в Центре, несколько раз пересаживались и т. д.). Блант ходил в военной форме. В Лондоне в первые годы войны было огромное количество солдат и офицеров, большинство их отправится на фронт не скоро, в 1944 году. Они были главными посетителями баров, парков, и потому военная форма не привлекала особого внимания лондонцев. Затемнение Лондона играло на руку советским разведчикам, помогало им ускользать от слежки.

Москва, давшая Бланту условное имя «Джонсон», а также «Тони» и «Ян», внимательно следила за действиями своего агента. Через несколько месяцев после начала работы в МИ-5 он получил из Центра инструкцию постараться проникнуть в самый центр «Секьюрити сервис».

Бланта ревнуют к его успехам

Блант, выполняя это поручение, поставил своей задачей сблизиться с Лиделлом. Последний был очень чувствителен к похвалам и лести. И Блант не без успеха этим воспользовался. Он учел и его любовь к искусству и не раз приглашал посетить ту или другую интересную выставку-продажу картин. Блант был тем человеком, который мог дать самый квалифицированный, профессиональный совет, какую картину стоит приобрести. Лиделл высоко ценил и деловые качества Бланта, его собранность, внимание к деталям, и довольно скоро перевел его на пост личного помощника секции «В» отдела «Д». Он поручил ему проанализировать, насколько эффективно проводится слежка за теми, кого МИ-5 подозревала во враждебной деятельности. Это дало возможность Бланту информировать Москву, за кем и как ведется слежка, и рекомендовать, как лучше ее избежать.

Если бы Лиделл мог предполагать, какое он дает оружие в руки КГБ, как он сам помогает советским агентам уйти от наблюдений и преследования, он, наверное, сгорел бы со стыда.

Вероятно, именно такие действия Лиделла дали впоследствии английским исследователям возможность утверждать, что он, как и Блант, служил в советской разведке и что они действовали согласованно.

Поручение Лиделла доставило, однако, Бланту непредвиденные неприятности и осложнило его жизнь.

Секретарь Лиделла Марго Хиггинс, давно служившая у него, вдруг «приревновала» Бланта, полагая, что его успехи отодвигают ее на вторые роли, отдаляют ее от начальника. Этого же раньше опасался и заместитель Лиделла Уайт, выпускник Оксфорда (между студентами и выпускниками Оксфорда и Кембриджа часто были не самые лучшие отношения). Уайт и сам интересовался искусством, возможно, и это было дополнительной причиной его ревности. Уайт считал (может быть, и не без оснований), что Блант стремится использовать личные отношения с Лиделлом в своих корыстных целях (позднее Уайт стал одним из руководителей МИ-5, а потом и МИ-6).

Оба чиновника объединились и пристально следили за каждым шагом Бланта, что, конечно, мешало его основной работе — на советскую разведку.

То ли в результате козней, то ли, наоборот, успехов Бланта в работе, но он был переведен на другое место — в отдел «Б» МИ-5, который осуществлял наблюдение за иностранными посольствами в Лондоне. Как гласит русская пословица, «пустили козла в огород».

Именно в это время произошел случай, который свидетель^ ствовал о том, какую ценную информацию поставлял Блант Москве.

У МИ-5 в Москве был очень важный агент, имевший доступ к высшему руководству страны. Сотрудникам МИ-5, которые не вели его, было известно об этом агенте очень немногое. Бланту удалось установить, что агент «X» уже в течение семи лет направлял важные донесения в Лондон, что он работал в секретариате А. И. Микояна, а информацию передавал через офицера МИ-6 Гарольда Гибсона, когда тот посещал Москву. Этих сведений, посланных Блантом, было достаточно, чтобы установить, кто был этот «X». После того как Блант был переведен в отдел «Б», агент «X» исчез из поля зрения английской разведки. Позднее на вопрос английского журналиста, не причастен ли Блант к его исчезновению, последний, не отрицая этого, коротко прокомментировал историю так: «Он знал правила игры и тот риск, на который шел».

В мире разведки сентиментальность не в почете, там ведется суровая, подчас жестокая смертельная борьба, когда противники прибегают к самым крайним мерам. Это было характерно как для советской, так и английской и других разведок Запада22.

В первый период войны Блант умело использовал в целях советской разведки свою дружбу с В. Ротшильдом. Последний арендовал трехэтажный дом на Бентинг-стрит. Когда в сентябре 1940 года гитлеровская авиация начала наносить бомбовые удары по Лондону, Виктор и его жена Барбара, бывшая в то время в положении, решили перебраться в провинцию и сдать дом Бланту и двум его друзьям. Так как для троих он был слишком велик, Блант предложил и Берджесу присоединиться к ним. С тех пор дом превратился в место встреч двух советских разведчиков с нужными им людьми.

Привлекало это место англичан тем, что дом был известен как респектабельный «дом Ротшильда», тем, что он был прекрасно обставлен и, наконец, имел надежное бомбоубежище. Многие посетители предпочитали оставаться в нем и на ночь. В доме бывали К. Филби, когда он приезжал в Лондон, и другой член «кембриджской группы» (о котором я скажу позднее) — Дональд Маклин. В нем бывали Д.Д. Бернал, английский физик (в будущем иностранный член советской Академии наук, президент Всемирного совета мира). Среди посетителей этого «гнездышка миллионеров», как назвал его один из друзей Бланта, были будущие английские министры. Жаловали его и английские разведчики, в том числе Томас Харрис, друг Бланта, работавший в МИ-5. Часто посещал дом и Гай Лиделл, а потому и другие сотрудники МИ-5 были постоянными гостями дома на Бентинг-стрит. Джон Кастелло, которого я уже упоминал, отмечая, что на Бентинг-стрит были особенно рады именно Лиделлу, писал: «Один из наиболее важных директоров британской Секретной службы был вовлечен в центр круга Бланта. Главный штаб НКВД мог поздравить себя с этим достижением».

Лиделл не ограничивал себя во времени, когда встречался с Блантом и Берджесом: он помогал Бланту также в некоторых его не совсем ясных мероприятиях частного характера. Среди друзей Бланта по «гнездышку миллионеров» оказался и некто Джек Хэвит, человек совсем не кембриджского круга. Сын жестянщика, начавший свою карьеру как водопроводчик, он потом стал танцором и артистом хора. Блант встретил его на одной вечеринке в Военном министерстве, где Хэвит работал, будучи призванным в армию. Блант с помощью Лиделла освободил его от направления в войска Северной Африки и привлек к работе в МИ-5. Какой точно? Не совсем понято. Во время последнего расследования на вопрос, что он, Хэвит, делал для Бланта, тот ответил очень уклончиво. Иногда он сопровождал Бланта для досмотра багажа дипломатических курьеров.

Тайну этих досмотров раскрыл Роберт Сесил, назначенный помощником личного секретаря заместителя министра иностранных дел сэра Александра Кадогана. Сесил как-то прибыл в Форин оффис рано утром и столкнулся там лицом к лицу с Блантом. Они долго не виделись друг с другом. Блант так изменился, что Сесил не сразу узнал его. Офицерская форма делала его еще стройнее и выше. От прежнего преподавателя Тринити-колледжа, каким он знал его семь лет назад, казалось, мало что осталось. На вопрос Сесила, что он делает в МИД, да еще в такое раннее время, Блант ответил: «Расследую инцидент с дипломатическим багажом одного из посольств».

В действительности Блант по линии МИ-5 знакомился, разумеется нелегально, с дипломатическим багажом некоторых иностранных миссий, включая багаж союзных с Англией государств и стран — Польши, Голландии, Дании, чьи «правительства в изгнании» находились в Лондоне, а также диппочтой нейтралов — Испании, Швейцарии и Швеции. Блант руководил всеми этими операциями. Это была нелегкая работа. Она требовала железных нервов, точного расчета времени, чтобы не быть застигнутым врасплох.

В этой работе иногда принимал участие и К. Филби. В своей книге «Моя тайная война» он подробно рассказывает, как это делалось. Некоторые его замечания представляются очень интересными.

Прежде всего следовало так или иначе убедить дипломатических курьеров оставить их вализы на попечение англичан. Правда, курьерская служба во многих странах была организована слабо, да и курьеры не отличались особой дисциплинированностью. Часто задерживался вылет самолетов (а ведь почта пересылалась, как правило, по воздуху), и потому английские офицеры-таможенники могли свободно сослаться на задержку самолета или не указать точную дату его прибытия. Курьерам обычно сообщали «плохую сводку погоды» или говорили, что обнаружена «техническая неисправность» в самолете и т. д. И то и другое означало неопределенно долгое ожидание, и курьерам приходилось выбирать — сидеть ли на их вализах в аэропорту неизвестно сколько или отправиться в ближайший город в гостиницу. При этих обстоятельствах таможенник или офицер службы безопасности (часто эту роль играл Блант) любезно предлагал расстроившемуся курьеру оставить почту в его личном сейфе. «Я запру его сам на ваших глазах, старина, и все будет в порядке, когда Вы вернетесь», — говорил он. Немало курьеров попадали на эту дешевую приманку и спокойно уходили отдохнуть или повеселиться в соседний городок.

Вализы передавали экспертам (часто тому же Бланту). До вскрытия каждую вализу тщательно осматривали, каждый узел и печать копировали и фотографировали, а при необходимости подвергали и химическому анализу. Затем развязывали узлы, извлекали документы и самое важное фотографировали. И наконец, выполнялась самая трудная задача — сложить почту так, как она была уложена ранее, и до мельчайших подробностей воспроизвести узлы и печати23.

Иногда у англичан бывали «проколы» — сбитые печати, беспорядок в документах, и тогда Бланту приходилось выступать в роли дипломата, оправдываться, успокаивать клиентов. Обычно это ему удавалось.

Сесил, понявший, что Блант делает на самом деле в Форин оффис, отмечал, с каким самообладанием и хладнокровием он проделывал все это и держался при этом как хороший актер. Нет никакого сомнения в том, что, тайно знакомясь с дипломатическими и военными документами разных государств, Блант обо всем особо интересном и важном информировал Москву, которая таким образом была осведомлена не только о политике и действиях английского правительства, но и многих других государств.

Р. Сесил так комментировал эту работу своего друга: Блант использовал данное ему поручение, чтобы служить русским. Он, конечно, ставил о ней в известность Сталина, чтобы тот знал, кто на его стороне, а кто — нет. В дневнике сэра Александра Кадогана за 23 декабря 1943 г. есть запись о приеме им Бланта. Это свидетельствовало о том, что Блант напрямую информировал первого заместителя министра и решал с ним вопросы. Кадоган был тем заместителем министра, который ведал разведкой, и, конечно, проблемы, о которых ему докладывали, были из числа самых важных и серьезных. Это показывало, как высоко поднялся Блант в иерархии английской разведки. «Ни один другой представитель МИ-5, кроме генерального директора Холлиса и его заместителя Лиделла, не принимался Кадоганом, пока я был у него на службе», — писал Р. Сесил.

«Самая страшная атака»

Приближался день нападения Германии на СССР. 10 мая 1941 г. немецкие воздушные силы провели «заключительный», самый сильный рейд на Лондон. «Самой страшной атакой была последняя», — писал впоследствии У. Черчилль.

Так случилось, что известно, где был в тот день А. Блант и что он делал. Он закончил работу в тот вечер поздно. Берджес и он возвращались домой уже в темноте. И вдруг завыли сирены противовоздушной обороны, а через несколько минут начался налет. Полиция перекрыла дороги и остановила все движение.

Задержали и машину Бланта. Это было в пяти километрах от собора Святого Павла. Все вокруг горело. Блант наблюдал за пожаром. Справа и слева рвались бомбы. Но Блант был совершенно спокоен. В ту ночь в Лондоне было зарегистрировано более двух тысяч пожаров, погибло свыше трех тысяч человек.

Несколько месяцев после этого Лондон жил спокойно, многие англичане думали, что это конец воздушной войны, многие, но не Блант. Он был уверен, что блиц закончился и что наступила решающая фаза в подготовке к войне с СССР, что нападение на Россию вот-вот произойдет.

Чтобы знать, что передавал он тогда в Москву, надо иметь сведения о той информации, которая была у него самого, и о том, из каких источников он ее получал. Данные, на основе которых он строил свои выводы, были очень солидными и надежными — из американского и других посольств в Лондоне; немецкие данные, в частности донесения некоего Пауля Туммеля, служившего в абвере и работавшего на английскую разведку; материалы, поступавшие из центра в Блетчли-парк, где расшифровывались перехваченные немецкие радиотелеграммы (англичане утверждали, что они расшифровали во время войны более 15 тысяч немецких радиоперехватов).

12 июня 1941 г. совместный комитет разведки Британии, проанализировав всю имевшуюся информацию, пришел к выводу: «Гитлер намерен атаковать Россию… Мы по-прежнему полагаем, что события достигнут пика во второй половине июня». Были ли известны эти материалы Бланту? Они доводились до сведения крайне узкого круга лиц — премьер-министра, некоторых министров и высших военных и гражданских руководителей Уайтхолла, в том числе до руководителей МИ-5 и МИ-6. С ними знакомился и Гай Лиделл. Начиная с 1941 года и сам Блант получал многие расшифровки Блетчли-парка. С ними, наконец, знакомились и отдельные лица, близкие к Бланту по Кембриджу. Некоторые из них или их жены сочувствовали английской компартии и регулярно посещали дом на Бентинг-стрит.

Блант работал в тесном сотрудничестве с полковником Робертсоном. Полковник занимался «двойными агентами» и так называемой «Дабл-кросс-систем» («Обманной системой»), которая американской энциклопедией шпионажа и контршпионажа называется «величайшим триумфом британской разведки». Смысл ее заключается в том, что английская Секретная служба, выявив германских шпионов в Англии, перевербовывала их и через них получала необходимую информацию, а также снабжала противника дезинформационными сообщениями.

Успех англичан объясняется еще и тем, что им удалось раскрыть тайну шифровальной программы Германии «Энигма», впрочем, подробнее об этом будет рассказано в следующей главе.

Другим разведчиком, который занимался «Дабл-кросс-систем» (ДКС), был Виктор Ротшильд, руководивший одной из ее секций. Блант принимал участие в создании системы ДКС. В начале войны он выехал в центр, где проводились допросы немецких агентов и их обработка для МИ-5. Выдающиеся аналитические способности, прекрасное знание Германии и немецкого языка сделали его ценным специалистом по перевербовке немецких агентов. Особенно интересно то, что некоторые из них на самом деле были советскими разведчиками, захваченными в плен англичанами. Если бы их не «перевербовали», то они остались бы в лагерях и были бы, таким образом, потеряны для Москвы как разведчики. «Перевербовка» дала им возможность остаться на воле и с помощью Бланта связаться с Москвой.

Одним из таких агентов была Наталия Сергеева (она предпочитала, чтобы ее называли «Лили»). Отец ее был русским. В советскую разведывательную сеть ее вовлек дядя — Николай Скоблицин. Другой ее дядя, Евгений Миллер, — генерал царской армии. Сергееву перевербовал абвер, и ей была дана кличка «Тремп» («Странник»).

Упоминавшийся Джон Кастелло, исследовавший связь «тройных агентов» через Бланта с Москвой, пишет: «Сейчас стало ясно, что детальные данные, полученные Блантом о «Дабл-кросс-систем», помогли советской разведке вовлечь, подобно Сергеевой, и других тройных агентов в советские разведывательные операции. Послевоенные расследования американской разведкой деятельности других антинацистских агентов, завербованных во время войны из русских эмигрантских кругов Европы, установили, что многие из них на самом деле работали на Москву». И некоторые из них делали это не без помощи Бланта.

Глава VI. БЛАНТ ВМЕСТЕ С СОВЕТСКИМ НАРОДОМ ВОЮЕТ ПРОТИВ ГИТЛЕРА

Блант в некоторых своих показаниях утверждал, что до 22 июня 1941 г., до тех пор пока Черчилль не заявил, что Англия рассматривает Советский Союз в качестве своего союзника в борьбе против гитлеровской Германии, — именно до тех пор он не посылал в Москву особенно важной секретной информации.

Мы знаем, что это не так. Подобного рода заявления Бланту были нужны, чтобы избежать обвинений в предательстве. Но косвенно слова Бланта подтверждают, что после 22 июня он значительно активизировал свою деятельность и стал направлять на Лубянку все более важную и ценную информацию. Блант цитировал слова У. Черчилля: «Любой человек или государство, которое борется против нацизма, получит нашу помощь». Отныне, после нападения Германии на СССР, Блант считал себя «двойным патриотом». Он справедливо полагал, что, работая советским разведчиком, он борется против Гитлера, тем самым помогая и своей стране.

Что же изменилось в его деятельности после 22 июня 1941 г.?

Очень удачная вербовка

Прежде всего расширился круг его информаторов. Особенно успешными были донесения одного из них, которые касались данных о немецких вооруженных силах, о немецкой военной разведке и ее секретах. Этим информатором был Лео Лонг, выходец из простой семьи, выпускник Тринити-колледжа. В Кембридже он стал членом компартии. Блант был тьютором (наставником) Лонга, помогая ему в овладении французским языком. Он и завербовал Лонга для разведывательной работы на Москву. После окончания университета Лонг уехал в Германию, где работал преподавателем. Английская энциклопедия шпионажа сообщает о нем такие данные: в конце 1940 года Лонг, возвратившийся из Германии в 1939 году, был зачислен в военную разведку, в отдел, который именовался МИ-14. По-видимому, случайно в 1941 году Блант и Лонг встретились в бомбоубежище Военного министерства во время воздушной атаки на Лондон германской авиации. И Блант предложил Лонгу возобновить их «рабочие отношения» с того места, где они прервались. Лонг согласился.

Очень скоро из своих контактов с Блантом он понял, что тот был куда больше вовлечен в активную шпионскую работу на Москву, чем признавался. Энциклопедия сообщает, что «два джентльмена обычно встречались в лондонских пабах, и Лонг вручал Антони информацию, которую выуживал у агентов, работавших в Европе для Бланта». Это показывает, что у Бланта были свои агенты не только в Англии, но и в континентальной Европе. «Эта информация, — указывается в энциклопедии, — включала сообщения о передвижении немецких войск с комментариями британской военной разведки и о развитии событий на фронте».

Источником информации Лонга в значительной степени служили телеграммы германского командования, расшифрованные английской службой дешифровки. Удалось это сделать так. В декабре 1941 года вторая немецкая армия потеряла две шифровальные машины, известные под названием «Энигма», что ускорило создание англичанами собственной дешифровальной машины «Ультра»24.

Встреча с Лонгом, как признавал Блант, была сюрпризом и для него, а в дальнейшем оказалась счастливой находкой. Два разведчика виделись каждую неделю во время обеденного перерыва, и под столом один передавал другому доклад, который они сами называли чем-то вроде «выжимок из еженедельных оценок департамента». Выжимки составлялись на основе всех источников, которые стекались в МИ-14. Лонг утверждал, что он имел дело только с Блантом и никогда не встречался ни с одним советским разведчиком или сотрудником советского посольства. Упоминавшийся мною Джон Кастелло делал вывод, что Центр особенно доверял Бланту, который также руководил работой Берджеса и другого разведчика — Стрейта. Блант, к тому же, имел самое непосредственное отношение к разведчику «X», которого обычно называют пятым.

Продолжал Блант вербовку и других лиц, которые снабжали его и Лубянку информацией. Один из них (имя его так и не было названо) занимал пост, открывавший широкий доступ к очень важной секретной информации в годы войны. Впоследствии, после женитьбы, сознавая, какую опасность его работа на Москву может принести не только ему, но и его семье, он прекратил свою тайную деятельность. И, видимо, Лубянка, понимая, что настойчивость в этом случае может принести только вред, оставила его в покое. Другой служащий английской гражданской администрации, коммунист, использовался Блантом в качестве курьера.

Вербовка, проводимая Блантом, распространялась и на иностранных студентов, обучавшихся в Англии. Одним из них был Герберт Норман. Впоследствии он поступил на дипломатическую службу, сделал хорошую карьеру и стал послом Канады в Египте. Канадские секретные службы раскрыли его тайную деятельность, начали допрашивать о связях с русскими. Затем последовал его вызов в Канаду. Он отказался выехать в Оттаву, сказав одному из канадских контрразведчиков: «Я не могу вернуться в Канаду. Если я это сделаю, то выдам сотню людей». В ту же ночь он покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна квартиры, в которой жил. Когда Бланта спросили о нем английские следователи, он коротко сказал: «Герберт был одним из нас».

Кто пятый?

Описание успехов Бланта будет неполным, если не рассказать о пятом участнике «кембриджской группы». Когда в 1951 году в Москву бежали Берджес и Маклин, а затем в 1963 году и Филби, стали говорить о «кембриджской группе» сначала в составе трех человек, затем — о четырех участниках, потом — о пяти.

Кто же эти четвертый и пятый?

Читатель уже знает благодаря Эндрю Бойлу и его книге «Четвертый», вышедшей в 1979 году, что правительство было вынуждено назвать имя четвертого — Антони Блант. Пятый в книге Бойла проходил под именем «Базиль». Кем он был? Что о нем написал английский исследователь? Если личность Бланта под именем «Морис» была так точно очерчена, что сразу угадывалось, кто скрывался за ним, то в «Базиле» узнать пятого было нельзя. Кроме того, в книге наряду с «Морисом» действовал и реальный Блант, а о настоящем «Базиле» в книге не было ни одного упоминания. Видимо, Бойл не знал его настоящего имени.

Впервые имя пятого стало известно английской разведке в 1967 году, а английской общественности — лишь в 1981 году. Именно тогда журналист Чепмен Пинчер в книге «Их ремесло — предательство» высказал предположение, что пятым был Кернкросс. Ему была посвящена глава книги, озаглавленная «Правда о Джоне Кернкроссе». Казалось, была поставлена точка в деле о пятом. Но в июне 1983 года английская газета «Дейли мейл», ссылаясь на совершенно секретные документы КГБ, «рассекреченные недавно новым режимом в Москве», назвала другое имя, уверяя, что пятым членом «кембриджской группы» была будто бы женщина — Эдит Тюдор Харт. Авторы заметки назвали ее одной из самых зловещих женщин в истории шпионажа. Газета приписала ей, не имея для этого никаких оснований, вербовку и Филби, и Берджеса. Никаких конкретных фактов в доказательство своей фантастической версии газета, конечно, не привела да и не могла привести. Поэтому оставлю эту очередную сенсацию в стороне до тех пор, пока не станут известны более точные свидетельства относительно этой версии. Добавлю, что в разное время около десяти англичан были объявлены «номером пятым» «кембриджской группы», но каждый раз сенсационные сообщения оказывались блефом.

Наиболее убедительная версия дана именно Пинчером. Впоследствии, в 1986 году, ее подтвердил английский «Словарь шпионажа».

Что нам известно о Кернкроссе? Мальчик из бедной семьи, он поступил после школы в университет в Глазго, в Шотландии, затем в Кембридж, в Тринити-колледж, где превосходно зарекомендовал себя, посвятив себя изучению иностранных языков. Стал коммунистом. Его тьютором был Антони Блант. Тьюторы регулярно, каждую неделю-две, встречаются со своими подопечными. Беседы их обычно касаются не только изучаемых предметов (в случае Блант-Кернкросс — французского и немецкого языков), но и других научных тем, а также политики. Кернкросс предполагал по окончании университета заняться научной работой, но по рекомендации КГБ, который к тому времени уже завербовал его, поступил в Форин оффис.

В 1952 году, после бегства Берджеса и Маклина, он, как и многие другие, хорошо знавшие их, попал под подозрение, но категорически отрицал свою принадлежность к советской разведке. Правда, он признал, что иногда передавал Берджесу (о Бланте речи не было) некоторые секретные материалы, но не предполагал, что Берджес был советским разведчиком. Кернкросс уверял, что и поныне не верит в это. Когда после разоблачения Бланта его вновь стали допрашивать, он признался, что был советским агентом с 30-х годов вплоть до 1952 года.

В 1981 году, отвечая на вопросы в парламенте, М. Тэтчер впервые публично назвала его имя и заявила, что он был советским разведчиком. Она добавила, что этот человек дал показания с условием, что его не будут преследовать в судебном порядке. Это был второй случай после Бланта предоставления судебного иммунитета советскому разведчику.

Когда его допрашивали в последний раз? По одним данным, — в 1967 году, по другим — в 1979 году. Он сообщил, что сотрудничал с Блантом и Берджесом. После 1979 года Блант подтвердил, что он был связан с Кернкроссом по делам советской разведки. В то время Кернкроссу уже ничто не грозило, потому что еще в 1952 году ему разрешили уйти в отставку и выехать за границу.

Кенкросса, как и Бланта, завербовал в разведку «Отто», то есть Арнольд Дейч. Он посоветовал Кернкроссу «отречься от коммунизма» и постараться проникнуть в Министерство иностранных дел Британии, и Кернкросс в 1936 году официально вышел из компартии. «Отто», видимо, тщательно опекал Кернкросса; так, он обратил внимание на его шотландское («глазговское») произношение и посоветовал «отработать дикцию», чтобы легче освоиться в верхних эшелонах власти, где правильным считалось оксфордское произношение. Он советовал ему не жениться на очень богатой женщине, ибо это может осложнить его разведывательную работу и вообще жизнь.

Кернкросс успешно сдал экзамены в МИД и начал работать в немецком отделе Форин оффис, сотрудником которого был и Дональд Маклин. В 1938 году по совету «контролера» он перешел на работу в Министерство финансов. В немецком отделе уже был один «наблюдатель», и Центр посчитал слишком большой роскошью иметь двух наших разведчиков в одном отделе министерства.

Добытые материалы Кернкросс передавал Берджесу и Бланту (позднее на квартире Берджеса были найдены некоторые бумаги Министерства финансов). Для облегчения доставки материалов советская разведка выделила Кернкроссу небольшую сумму для покупки автомобиля. В 1942 году его перевели на еще более секретную работу в Блетчли-парк для наблюдения за расшифровкой «Ультрой» донесений «Энигмы». Он был назначен редактором материалов «Энигмы». Сам Кернкросс признавал, что в течение почти трех лет передавал секретные материалы «Ультры» в Москву. Регулярно, каждую неделю, он поставлял документы для направления в Центр. Кернкросс с особой гордостью говорил о передаче добытых им сведений в Москву накануне Курской битвы.

Об этих материалах я еще расскажу подробнее. Кернкросс говорил на допросе, что однажды он передал информацию, которая позволила русским уничтожить на земле сотни германских самолетов.

Некоторые английские авторы считают, что обычно при освещении деятельности «кембриджской пятерки» Кернкросс остается в тени, хотя он оказал Советскому Союзу большую помощь, чем некоторые его коллеги.

В 1944 году Кернкросс был переведен в Лондон, в штаб-квартиру Секретной службы. КГБ был доволен, так как, по некоторым данным, русские имели к тому времени в Блетчли-парк и другого агента. Находясь в Лондоне, он продолжал поставлять разведывательную информацию в Москву. Участком его работы на этот раз была Югославия, и Москва получала своевременную информацию о планах союзников в отношении этой страны. В конце войны он вернулся на работу в Министерство финансов, и там, по крайней мере до 1952 года, передавал Бланту документы, касающиеся экономического положения Англии и ее внешнеэкономической политики. После своей отставки Кернкросс сначала работал преподавателем в Канаде, а затем перешел на службу в одно из Представительств ООН в Риме.

Чем объясняется такое «милостивое» отношение английского руководства к нему? Прежде всего тем, что ранее уже был создан прецедент, когда четвертого «большой пятерки» не привлекли к судебной ответственности. Если бы английские власти наказали пятого, то вновь всплыл бы вопрос о Бланте и, конечно, сделали бы вывод, что Бланта не судили только потому, что он троюродный брат королевы и ее советник.

Кроме того, Кернкросс слишком много знал об английской системе «Ультра», которой так гордилась английская Секретная служба. Разглашение факта, что система «Ультра» обслуживала КГБ, вызвало бы шок в Англии, за которым последовала бы серия отставок и в контрразведке, и в правительстве. Поэтому последнему было выгодно замолчать всю эту историю. Ряд английских авторов утверждают, что Кернкросс был пятым, замыкающим цепь советских разведчиков из Кембриджа.

Журналист Чепмен Пинчер более осторожно подходит к этому вопросу. Вот что он пишет: «Кернкросс должен быть признан шпионом, имевшим огромный успех. Но пятый ли он в этом «круге пятерых»? В пользу положительного ответа говорит многое: его завербовали в Кембридже, он был другом Берд-жеса и Бланта, знал Филби и Маклина, которые тоже являлись советскими агентами. У него был тот же «контролер» — сначала «Отто», потом «Генри», который руководил «кругом пятерых». Как и остальные четверо, он был выдающимся разведчиком, имевшим большой успех». Казалось, после этого может следовать только один вывод. Но Пинчер в такой категоричной форме: да, Кернкросс был пятым в группе, — вывода не делает. Почему? Некоторые близкие к «кембриджской группе» утверждают (правда, без конкретных доказательств), что пятый был ученым, а Кернкросс таковым не был. Однако это утверждение малоубедительно. Нет точных данных, что пятый был ученым. Да и что понимать под термином «ученый»? Кернкросс, хотя и не стал заниматься наукой, имел явную склонность и способности к ней и предполагал ею заняться, но вынужден был отказаться по рекомендации КГБ. Может быть, отсюда и пошло предположение, что пятый был ученым? Другие исследователи, знавшие членов «кембриджской группы», например Питер Райт, не сомневаясь, утверждали, что Кернкросс входил в «пятерку». Для нас же важно констатировать, что Кернкросс активно участвовал в работе группы, что Блант был тем звеном, которое связывало Кернкросса с Центром.

Читатель, однако, вправе спросить: а каково мнение автора по этому вопросу? Мой ответ вполне определенный — да, пятым в «большой пятерке» был Кернкросс. Какие у меня для этого основания? Во-первых, те, что я уже привел. Во-вторых, в Музее памяти внешней разведки России есть фотография пятого. Под ней нет подписи, но для меня, видевшего изображения Кернкросса в английских изданиях, не было никакого сомнения, что на стенде помещено фото Кернкросса. В-третьих, англичане уверяют, что и сам Кернкросс признавался, что был пятым в «кембриджской пятерке».

Я задал вопрос Центру разведки относительно него: «Признали ли мы официально (или неофициально), что Кернкросс был советским агентом?» — «Нет», — был ответ. Но он означал, что мы и не отрицаем этого.

Когда первое издание моей рукописи было уже подготовлено к печати, я прочитал книгу Ю.И. Модина «Мои товарищи из Кембриджа». В ней он назвал пятым Кернкросса, единственного на сегодняшний день оставшегося в живых члена «пятерки», и рассказал о его деятельности. Модин сообщил мне, что до публикации книги он попросил издательство показать ее Кернкроссу и узнать, не будет ли он возражать против упоминания в ней его имени как пятого. Издательство связалось с Кернкроссом и передало ответ примерно следующего содержания: да, автор изложил все так, как было, но рассказал далеко не обо всем, что знал. В целом он не высказал возражений против ее издания.

Работа днем и ночью

С каждым месяцем у Бланта было все больше и больше дел. Продолжал он и контрразведывательную работу, которую ему поручило руководство МИ-5, по вскрытию багажа дипломатических курьеров. Часто Блант и помогавший ему Берджес работали ночами. Берджес вербовал подходящих агентов для МИ-5, где он работал с 1939 по 1941 год, в МИ-6, а затем на Би-Би-Си, из сотрудников посольств нейтральных стран, в особенности из числа дипломатов Швеции, Испании и Швейцарии.

Никаких подозрений у английских спецслужб Берджес в то время не вызывал. В тощих досье МИ-5 на Берджеса были только его отчеты о работе для МИ-5. В 1943 году Филби и Блант вместе с другими сотрудниками подверглись обычной, рутинной проверке, но никаких компрометирующих материалов на них обнаружено не было, и доверие к ним еще больше увеличилось.

Дважды в неделю Блант по окончании работы брал с собой атташе-кейс с документами для «домашней работы». Так как некоторые сотрудники не успевали выполнить положенное в рабочее время, то им было это официально разрешено. Часто он возвращался вечером в Куртолдз-институт, где продолжал работать и где у него был рабочий кабинет. Там ему помогал в снятии копий с документов для Москвы Гай Берджес. «Генри» снабдил Бланта специальным фотоаппаратом для фотографирования документов. Уверяют, что Берджес приносил одному советскому сотруднику КГБ буквально разбухшие от документов Форин оффис портфели.

После встречи с Берджесом этот сотрудник возвращался в посольство весь в грязи, из чего свидетели этих сцен делали вывод, что они встречались где-то за городом. Все эти материалы обрушивались на советское посольство, где на 3-м этаже был расположен шифровальный отдел резидентуры КГБ. Обычно эти материалы передавались через «Генри». Иногда они всю ночь переписывались, перефотографировались, чтобы на утро их можно было возвратить.

Блант и Берджес были так завалены работой над документами, что взмолились и заявили своим русским коллегам, что надо пересмотреть сложившуюся систему и установить более строгий распорядок работы.

В справке, предоставленной мне Службой внешней разведки России, говорилось: «За время работы с нами через Бланта прошло большое количество документальных материалов, в основном о деятельности спецслужб Великобритании».

Чепмен Пинчер в своей книге «Секретное наступление» по этому поводу пишет: «Такие внедренные в британскую секретную разведывательную службу шпионы, как Ким Филби, Антони Блант в МИ-5 и Дональд Маклин в Форин-оффис, имели доступ к разведывательным документам важнейшей значимости…»

К числу таких ценнейших документов Служба внешней разведки России относила и «документы МИ-5 о наблюдении за отдельными нашими разведчиками в Лондоне и британскими прогрессивными деятелями, сведения об агентуре английской контрразведки». Значение этих сведений трудно переоценить.

Иногда спрашивают: как удалось «кембриджской группе» так долго, в течение десятилетий, работать и не попасть под подозрение английских контрразведывательных служб, и не быть разоблаченными? Это было, конечно, результатом их большого мастерства, но тому способствовали также усилия Бланта и Берджеса, которые прикрывали их и других советских разведчиков. Шаги английской контрразведки становились известны Лубянке. И она могла предпринимать оперативные меры, предупреждая провалы своих агентов.

Главные вопросы заключаются в том, какую ценность имели донесения Бланта и других наших разведчиков, сыграли ли они какую-нибудь роль в победе нашей страны над фашизмом? Центр зарубежной разведки России так оценивает результаты работы «кембриджской группы» и прежде всего Бланта: к числу наиболее ценных материалов, полученных от Бланта, относятся перехваченные англичанами радиограммы немецкой разведки в СССР, а также оперативные приказы германского военного командования на советско-германском фронте, сведения о дислокации и передвижении германских и японских армий26. «Этим неполным перечнем переданных нам материалов далеко не исчерпывается весь объем информации Бланта», — говорится в документе Центра.

Работа Бланта в английской контрразведке с 1940 года дала значительные результаты. Под именем «Джонсона» он передавал Москве материалы английской Секретной службы — «Секью-рити сервис». Это были формуляры, агентурные и другие секретные материалы. Связь с Лубянкой он поддерживал через агента «Хикс» (точное его имя мне не известно) и непосредственно через работников советской резидентуры в Лондоне.

Из приведенного перечня видно, какую большую помощь оказали эти документы нашей военной разведке в годы Великой Отечественной войны.

Одной из важнейших проблем в годы войны (и проблемой внешнеполитических отношений стран антифашистской коалиции) была подготовка Англии и США к открытию военных действий в Европе и особенно к открытию второго фронта, которое могло значительно ускорить победу и сократить число жертв стран коалиции. Советское правительство со всей решительностью ставило вопрос перед США и Англией о скорейшем открытии второго фронта. Наши союзники обещали начать военные действия в центре Европы сначала в 1942 году, затем в 1943-м, потом в мае 1944-го и наконец открыли его лишь в июне 1944 года. Задержка с открытием второго фронта пагубно отразилась на нашем военном положении, дала возможность немцам дойти до Сталинграда и Кавказа, оккупировать значительную часть территории СССР.

Советское правительство, Генеральный штаб нуждались в точной информации о намерениях союзников. К сожалению, те не спешили делиться с нами подробной информацией о своих военных планах. Настоящую картину военной политики англичан, сведения о сроках их выступлений могла дать только наша собственная разведка, и прежде всего «кембриджская группа». В этих условиях Центр уже в середине 1941 года дал советским разведчикам в Англии указание «выявлять позиции Англии в отношении второго фронта и о послевоенном устройстве мира». В справке Центра зарубежной разведки России говорилось, что важная часть присланных Блантом материалов касалась именно «документов по готовившимся военным операциям союзников». Для руководства этими операциями в Англии было создано высшее командование объединенным экспедиционным корпусом (SHAEF — ШАЕФ) под командованием генерала Эйзенхауэра. Подготовка военных операций корпуса была строго засекречена. Когда У. Черчилль в апреле 1943 года узнал, что к операции (в связи с планировавшейся высадкой во Франции) предполагалось привлечь членов Национального комитета Франции, он сказал министру информации Даффу Куперу: «Вы должны решительно удалить из наших секретных организаций каждого известного коммуниста», имея в виду, что о ходе операций в Москву не должна просачиваться нежелательная для союзников информация.

Но эти распоряжения запоздали. В штаб-квартире генерала Эйзенхауэра, которая была расположена на Сент-Джеймс-стрит, неподалеку от МИ-5 и МИ-6, уже активно действовали советские разведчики. Как раз в это время в ШАЕФ получил прекрасное назначение брат Антони — Кристофер Блант, который был на два года старше его (в Париже они учились в одном колледже). У Антони были очень близкие отношения с Кристофером, и он сам признавался, что пользовался этим.

Кристофер был одним из старших офицеров в отделе цензуры. Он был хорошо осведомлен о секретных и особо секретных сведениях, за разглашение которых офицеры и солдаты английской армии строго наказывались. Но для Бланта они не были секретом. Многие другие знакомые Бланта, назначенные в ШАЕФ, также делились с ним своей информацией.

В результате этого Москва могла получать самую секретную и доверительную информацию, касавшуюся «Оверлорда» (так назывался план высадки союзников во Франции). День высадки был обозначен кодом «Д-дэй» («День Д»). Секрет «Д-дэй» знали Блант и Филби. И он стал известен Кремлю.

Когда правительства США и Англии и военное командование принимали решения, они учитывали материалы так называемого Совместного комитета разведки. На некоторых его заседаниях присутствовал Блант, а иногда и Филби. Блант регулярно направлял наиболее важные материалы комитета в Москву. Одна из самых больших трудностей разведки заключается в определении достоверности полученных данных, тем более что донесения содержат иногда не только факты (которые бывает трудно или даже невозможно проверить), но и оценки, отличающиеся субъективным подходом. Насколько точными были сообщаемые Блантом данные? В какой мере можно было верить его оценкам? Служба внешней разведки России на основе анализа сообщений Бланта сделала такой вывод: «Документы по готовившимся военным операциям союзников полностью подтвердились дальнейшим ходом войны». Донесения Бланта оценивались высшим баллом.

Дезинформация не вводит в заблуждение Москву

Одна из важнейших задач, которая ставилась союзниками при подготовке к высадке в Европе, заключалась не только в том, чтобы скрыть ее от противника, но и дезинформировать фашистскую Германию, внушить ей ложное представление о военных планах США и Англии. Англо-американская контрразведка достигла в ходе Второй мировой войны значительных успехов в дезинформации германских военных властей. Американская энциклопедия шпионажа отмечает: «Дезинформация достигла огромного эффекта…»

Дезинформация во время войны особенно опасна потому, что ее результатами могут явиться поражение войск и многочисленные жертвы. В отличие от мирного времени, ее очень трудно перепроверить. Поэтому доступ к тем учреждениям, где она «варится», является особенно ценным приобретением для любой разведки. В такую «кухню» и получил доступ А. Блант.

Ближе к «Дню Д» было решено провести ряд мероприятий по «утечке информации» из Англии и по проверке сведений, поступающих в иностранные посольства, относительно военных планов различных стран. Поэтому на время почта посольств была лишена дипломатической неприкосновенности. Отныне военная цензура стала открыто и официально вскрывать всю почту, приходящую в страну и уходящую из Лондона. Блант оказался «без работы», но, как гласит пословица, нет худа без добра: весной 1944 года он был переведен в отдел МИ-5, который занимался дезинформацией противника в отношении «Дня Д». Так он оказался сотрудником, прикрепленным к ШАЕФ. Теперь уже не от Кристофера, а непосредственно из ШАЕФ он получал необходимые советскому командованию данные о предстоящем вторжении. Кроме того, этот отдел, чтобы дезинформировать противника, должен был, естественно, знать те важнейшие секреты, которые должны быть скрыты от врага. Впоследствии Блант с таким энтузиазмом говорил об этой работе, что было видно, как она ему нравилась.

Основной целью английской службы дезинформации в те дни было, во-первых, убедить немцев, что высадка произойдет не на нормандском побережье Франции, а в проливе Ла-Манш, во-вторых, скрыть точную дату высадки, «оттянуть ее», чтобы высадка союзных войск оказалась неожиданной для германского военного командования.

Дезинформация велась самыми различными методами, но основная ставка делалась на двух немецких агентов, перевербованных английской контрразведкой. Одним из этих двойных агентов руководил друг Антони Бланта — Томас Харрис27, другим — Кристофер Блант. Таким образом, благодаря своим связям Антони удалось получить самые достоверные сведения о том, как будет дезинформирована Германия и кто это будет делать. И хотя работа Бланта в ШАЕФ длилась всего три месяца, он очень гордился тем, что обеспечивал успех вторжения союзников во Францию и тем самым помогал и Британии, и Советскому Союзу.

Небезынтересно отметить, что Москва отозвала куратора Бланта, Горского, из Лондона только после высадки союзных войск и окончания кампании по дезинформации Германии. Пока Блант был в ШАЕФ, Москва не трогала Горского. К слову сказать, в те же июньские дни 1944 года Г. Берджес был переведен на работу в Форин оффис. Первым местом работы Бер-джеса в МИД Англии был отдел печати. Этот участок давал возможность иметь самые широкие связи как внутри Форин оффис, так и с иностранными и английскими журналистами и использовать их для передачи информации в Москву. Он также знакомился со многими мидовскими телеграммами, и содержащаяся в них информация была очень полезной для Москвы.

Блант — «участник Курской битвы»

Если выделить самое ценное, что сделал Блант для Советского Союза и его победы в войне, то, наверное, надо назвать 1943 год, когда Бланту удалось получить и передать в Москву накануне Курской битвы, оказавшей решающее влияние на ход Второй мировой войны, материалы о готовящемся немцами наступлении.

В ходе Сталинградского сражения по немецкой военной машине Советской армией был нанесен сокрушительный удар, но она не была еще сломлена, и Германия готовилась к новой битве, к наступлению в центре России, разгрому ее центрального фронта. Немецкая армия намеревалась взять реванш за разгром своих войск на Волге. Германия сосредоточила для этого мощные танковые группировки, впервые ввела в бой новые танки «Тигр» и самоходные орудия «Фердинанд». Но Курская битва окончательно повернула ход войны. Теперь стратегическая инициатива полностью перешла в руки Советской армии.

Рузвельт в послании Сталину после Курской битвы отдал дань уважения мастерству и мужеству советских вооруженных сил, отметив, что наступление их имеет «далеко идущие последствия». Через несколько дней, 12 августа 1943 г., поздравил с успехом советский народ и Черчилль. В телеграмме Сталину он писал, что поражения германской армии «являются вехами на пути к нашей окончательной победе».

Какова же была роль и доля в этой победе нашей разведки и «большой пятерки»?

Советскому командованию важно было знать не только общие планы немцев на летний сезон 1943 года, но и конкретные данные о направлении главного удара Германии и расстановке германских вооруженных сил. Не менее необходимым советскому Генеральному штабу было получить сведения о том, что известно германскому штабу о наших вооруженных силах, их расстановке, наших планах наступления и т. д. Английская разведка такими данными располагала, но не спешила их передавать советскому союзнику, ограничиваясь лишь общей информацией. Как явствует из документов, Бланту удалось получить оперативные приказы немецкого командования на советско-германском фронте, радиограммы немецкой разведки и их данные о дислокации и перемещении Красной армии.

Таким образом мы узнали планы фашистской Германии о наступлении в районе Курска и Орла, были в курсе того, как немцы представляют себе расположение наших войск на советско-германском фронте (правильно или нет — это другое дело), их состав и дислокацию. Может быть, сражение под Курском и Белгородом было одним из немногих, а вероятно, и единственным в мировой истории, когда одна сторона имела все основные необходимые разведывательные данные для отражения атаки и организации мощного контрнаступления.

Небезынтересно отметить, что куратор Бланта после Курской битвы был награжден орденом Ленина, то есть высшей в то время наградой советской страны. Если учесть, что он был и куратором Кернкросса, то не будет преувеличением сделать вывод, что эта награда была и оценкой деятельности Бланта и Кернкросса, в особенности их донесений накануне Курской битвы.

В мемуарах Г.К. Жукова внимательный читатель найдет высокую оценку тех разведывательных данных, которыми располагала наша армия накануне Курского сражения. Так, он отмечает, что советскому командованию заранее стало известно о намерении противника нанести мощный удар по Центральному и Воронежскому фронтам с применением новейшей техники, и не только об общих планах германского командования, но и обо всех деталях. В результате таких данных все советское командование, писал Жуков, было единодушно в оценках действий противника. Такого знания планов врага и такого единодушия в их оценке можно было достичь только на основании точной информации о противнике. А она базировалась на тех сведениях, которые были предоставлены Блантом.

Если бы Блант ничего другого не сделал, кроме направления донесений летом 1943 года, то и тогда его деятельность заслуживала бы самой высокой оценки и глубокой благодарности нашего народа.

За эти разведывательные материалы Наркомат государственной безопасности объявил Бланту благодарность. В ответе, адресованном «советским товарищам в Центр», Блант писал: «Трудно передать, как я горд, чувствуя, что работа, которую я выполняю, имеет ценность в борьбе против фашизма, в которой мы все принимаем участие. В сравнении с героическими задачами, которые выполняются нашими товарищами в Красной армии на родине, наша работа кажется тривиальной, но это доказательство, что она имеет ценность и, я надеюсь, будет стимулом к достижению лучших результатов».

Помимо оперативной информации, которая передавалась шифровками, Блант и его коллеги собирали огромное количество документов и переправляли их дипломатической почтой морским путем через Северное море, в котором рыскали германские подводные лодки. Каждые месяц-два, по словам куратора Бланта, приходило от 50 до 100 фотопленок, в каждой из которых было по 36 кадров, то есть всего около двух — четырех тысяч снимков или документов по самым разным военным и политическим вопросам. «“Кембриджцы” развили бурную деятельность», — сказал он мне.

В те времена разведчикам, в особенности нелегалам, как правило, не давали орденов и тем более не присваивали звания Героя Советского Союза. Ими стали награждать в 60-е и главным образом в 70-е годы, когда война уже ушла в прошлое.

И по меркам 30-х годов, и по более поздним критериям члены «кембриджской группы» и среди них, конечно, Блант заслуживали самых высоких наград, в том числе звания героя нашей страны. Куратор Бланта, о котором я уже упоминал и который читал все его донесения в те годы, в своей книге сделал такой вывод: «В течение второго и третьего годов войны сведения, представленные «Яном» (Блантом), сделали его одним из самых важных наших агентов в Великобритании. В этот период звезда его достигла апогея».

А нужна ли была нам эта разведка?

Иногда спрашивают, зачем нужна была нам разведывательная работа советских агентов в Англии во время войны, если мы были союзниками и в интересах обеих стран, в том числе Англии, — делиться секретами с братьями по оружию. Ведь враг был общий, и бороться против него надо было вместе, общими усилиями.

Теоретически это, может быть, и правильно. Однако англичане, прежде всего У. Черчилль, думали по-другому. Британский журналист, автор книги «КГБ» Брайен Фримантл отмечает: «Когда Черчилль узнал, что какими-то секретами англичане поделились с русскими, он пришел в ярость. Начиная с 20-х годов он никогда не переставал не доверять России и коммунистам и всячески сопротивлялся передаче русским каких-либо секретов разведки, за исключением абсолютно необходимых».

Руководитель английской Секретной службы Стюарт Мен-зис также не советовал передавать СССР полученные путем перехвата «Энигмы» сведения о немецкой армии, а если некоторые данные и сообщались* то в урезанном виде и только от случая к случаю. Правда, между двумя разведками — советской и английской — во время войны существовали определенные связи. В Москву в английское посольство для связи с русской разведкой был направлен Сесил Барклай. Отец его был британским послом в Лиссабоне. Сесила Барклая рекомендовал сэр Роберт Ванситтарт, главный советник МИД Англии, постоянный заместитель министра иностранных дел. С советской стороны для контактов был назначен генерал Ф.Ф. Кузнецов. Он регулярно посещал английское посольство. Во время одной из встреч с Барклаем Кузнецов передал британской стороне секретный шифр люфтваффе и просил обеспечить его доставку английским властям.

Но несмотря на этот и другие акты и очень ясные намеки Кузнецова, что СССР известна деятельность английского центра коммуникаций в Блетчли-парк, который перехватывает немецкую секретную информацию, англичане не спешили делиться с нами своими сведениями. Упоминавшийся мною С. Мензис настаивал на том, чтобы маскировать настоящие источники добываемых в центре в Блетчли-парк материалов и скрывать их от русских. Английский исследователь деятельности британских спецслужб заметил по этому поводу: «Несомненно, что Советы, которые были довольны лояльностью ряда офицеров МИ-5 и МИ-6, находили эту пантомиму забавной».

Как утаивали от нас англичане и американцы некоторую важную информацию, которая могла бы помочь нам в отражении агрессии общего врага, свидетельствует и такой факт. В годы войны в Соединенных Штатах был изобретен зенитный снаряд, который взрывался не только при попадании в цель, но и вблизи самолета. Тем самым эффективность зенитной артиллерии значительно увеличивалась. Американцы передали секрет снаряда Британии, и в значительной степени с его помощью англичанам удалось укрепить противовоздушную оборону. В отражении налетов фашистской авиации на Лондон и другие города Британии это изобретение сыграло важную роль. Советские войска, в особенности в условиях первого периода войны, когда немцы господствовали в воздухе, остро нуждались в таком снаряде, но ни англичане, ни американцы не поделились с нами этим секретом. И только после войны, в 1946 году, нашей разведке через Италию удалось заполучить сведения об этом снаряде.

Кроме того, шпионаж в отношении своих друзей и союзников всегда был законом для разведки любых общественных формаций. Ведь государство должно знать, насколько в действительности силен и надежен его союзник. Так было раньше, так обстоит дело и сейчас. В совершенно секретном документе руководитель ЦРУ писал: «Необходимо больше заниматься разведкой против союзников и друзей». Он считал это «совершенно необходимым делом». Недавно, например, начальник разведывательной службы ЮАР отметил, что в этой стране значительно увеличивается число иностранных шпионов: с 1990 по 1994 год оно возросло почти на 200 процентов, в том числе за счет американских шпионов. Их привлекают секретные технологические, в частности ядерные, исследования ЮАР. В свою очередь, было раскрыто, что против США ведет разведку их союзник и ближайший друг — Израиль. И так далее.

Рассказ о деятельности Бланта во время войны будет неполным, если не коснуться еще одной стороны вопроса.

Отмечая значительные успехи британских спецслужб во время войны, К. Филби обращает внимание на то, что они во многом были обязаны привлечению молодых специалистов из британских университетов. И среди тех, кто способствовал этим успехам, Филби упоминает А. Бланта. Он действительно очень преуспел в своей работе и как английский разведчик, прежде всего в обезвреживании германских агентов в Англии. Его репутация в английских спецслужбах была очень высока. Ему обычно поручали самые ответственные задания. Расскажу для примера об одном из них.

Немецкая разведка активно действовала в Скандинавских странах, и особенно успешно в Стокгольме. Осенью 1943 года в Швецию приехал новый немецкий разведчик — военно-воздушный атташе Карл Гейн Кромер. Английская контрразведка была информирована о положении в Швеции настолько хорошо, что узнала о его приезде за две недели до его прибытия и соответственно подготовилась. За ним установили постоянное наблюдение. Служанка Кромера была настроена против нацизма (да к тому же сразу возненавидела жену хозяина) и начала работать на британскую разведку. По заданию английского резидента Питера Фолка (он значился в СИС, Секретной разведывательной службе Британии, под № 36704) она сняла с помощью масла копию ключей от сейфа Кромера и немедленно поместила ее в холодильник. Затем по слепкам были сделаны ключи. В сейфе Кромера обнаружили ценные материалы, из которых стало ясно, что самым важным осведомителем военно-воздушного атташе был агент под именем «Жозефина». По-видимому, агент «Жозефина» располагал превосходным источником информации в Лондоне. Некоторые добытые им сведения затруднили англичанам проведение ряда военных операций. Накануне одной из них «Жозефина» безошибочно указал цели, которые англичане намеревались атаковать. Британская разведка заполучила документ, в котором «Жозефина» точно сообщал, когда и куда будет отправляться англичанами военная продукция, а также типы вооружения.

Английская разведка забеспокоилась. Нужно было принять экстренные и эффективные меры против «Жозефины». Руководители контрразведки решили поручить эту сложную и срочную операцию одному из самых опытных и квалифицированных офицеров-разведчиков — Антони Бланту. Он проанализировал все материалы, отправленные «Жозефиной», и блестяще провел операцию по его разоблачению. Им оказался шведский морской атташе в Лондоне — полковник граф Оксенстирна, передававший свои материалы в Стокгольм, откуда они шли в Берлин. Его попросили покинуть Лондон, и операция «Жозефина» удачно завершилась.

Таким образом, во время войны Блант прекрасно служил не только советской, но и английской разведке, то есть общей задаче СССР и Англии — разгрому фашистской Германии.

О том, насколько была необходима СССР собственная разведка в Англии, свидетельствует еще одна страница истории.

«Пятерка» докладывает Центру о секретных переговорах Англии и США с Германией

Англия и США почти на всем протяжении войны вели за спиной СССР секретные переговоры с фашистской Германией и ее союзниками. Сведения об этих переговорах регулярно добывались «кембриджской группой» при участии А. Бланта и передавались в Москву.

Так, Лубянка была информирована о переговорах с Германией, которые в 1943 году вел в Швеции известный и многоопытный английский дипломат, впоследствии написавший несколько книг о дипломатии и дипломатическом искусстве — Гарольд Никольсон.

В том же 1943 году в правящих кругах Италии возникли группы заговорщиков, которые преследовали цель, отстранив от власти наиболее скомпрометировавших себя итальянских фашистских руководителей, сохранить существовавший в стране строй. Сейчас мы знаем, что заговорщики сделали попытку добиться согласия на этот вариант Англии и США. В тайный сговор был вовлечен и Ватикан. Позднее стало известно, что американский кардинал Спеллман посетил Ватикан и обсуждал с государственным секретарем Ватикана вопрос о возможности выхода Италии из войны.

Назначенный в феврале 1943 года итальянским послом в Ватикане бывший министр иностранных дел Италии, зять Муссолини, Чиано встретился со своим коллегой, английским послом в Ватикане, который высказался за быстрейшее осуществление переворота. Небезынтересно отметить, что и Черчилль выступал за сохранение политического строя в Италии и даже за использование ее территории для осуществления плана «балканизации Южной Европы», имевшего целью отстранение России от участия в делах Болгарии, Румынии и Венгрии.

И хотя СССР и Англия обязались не вести сепаратных переговоров с противником, Англия не только не информировала Москву о переговорах, но и скрыла сам факт участия в них Лондона. Москва, однако, своевременно узнала о них из других источников. В Центр, как свидетельствуют материалы Службы внешней разведки России, пошли сведения о переговорах от «кембриджской группы». Блант и другие члены «пятерки» сообщили о контактах фон Вайнзеккера с Карлом Тейлором и Спеллманом в Ватикане.

Полагаю, что именно эти материалы, вместе с другими дали возможность советскому правительству поставить вопрос перед США и Англией о том, чтобы его информировали о переговорах.

22 августа 1943 г. И.В. Сталин обратился с личным секретным посланием к Ф.Д. Рузвельту и У. Черчиллю. В нем он подчеркнул, что до сих пор США и Англия сговариваются друг с другом, ведя переговоры с различными «правительствами, отпадающими от Германии». СССР при этом выступает «в качестве третьего пассивного наблюдателя». Такое положение дальше «терпеть невозможно», добавлял он и делал вывод: «Назрело время, чтобы создать военно-политическую комиссию из представителей трех стран — США, Великобритании и СССР — для рассмотрения вопросов о переговорах с различными правительствами…» Местонахождение этой комиссии на первое время предлагалось перевести в Сицилию.

И тогда в конце 1943 года западные союзники СССР начали поставлять Москве некоторую информацию о положении в Италии и привлекли Советский Союз к ведению переговоров.

Или такой факт. Во время войны Турция, как известно, формально занимала нейтральную позицию. Но из архивов германского МИД позднее мир узнал, что немецкий посол в Анкаре фон Папен вел переговоры с турками, которые не скрывали, что они хотели бы «полного поражения России». При этом фон Папен поддерживал тесные контакты с английскими представителями в Турции и вел соответствующие переговоры. О них Москва получала информацию из различных источников. «Пятерка» с участием Бланта также собирала сведения об англотурецких переговорах и переправляла их в Москву.

И наконец, несколько слов о самых важных сепаратных и сверхсекретных переговорах, которые в конце войны вели с Германией Англия и США в Швеции и Швейцарии. В конце 1944-го и в 1945 году министр иностранных дел фашистской Германии Риббентроп начал зондировать почву о сепаратном мире с западными странами. В Швеции переговоры вел советник Гитлера по английским делам Ф. Хессе. Его партнером был шведский банкир Валленберг, который был известен как посредник между Англией и Швецией. В них непосредственно участвовали и лица, близкие к Черчиллю.

Но, конечно, самыми опасными для Советского Союза, самыми циничными, с далеко идущими последствиями были переговоры, которые вел в Швейцарии генерал СС Вольф, главный представитель СС при армейской группе «Ц», с одним из руководителей американской разведки Алленом Даллесом. В них участвовали и представители Англии.

О том, что американцы и англичане ведут переговоры о сепаратном мире с Германией на западе, при котором будут продолжаться военные действия против СССР на востоке, стало известно советскому правительству.

Как свидетельствуют документы внешней разведки России, именно «кембриджская группа» с участием Бланта собирала информацию об этих переговорах и передавала ее в Москву.

Имея надежную информацию о контактах Даллеса с Вольфом, советская сторона поставила перед английским и американским правительствами вопрос о необходимости ее участия в них. Эти переговоры стали предметом переписки между руководителями СССР и США. Рузвельт утверждал, что «никаких переговоров еще не было». Сталин отвечал ему: «Надо полагать, что Вас не информировали полностью». Он утверждал, что, по информации его разведки, переговоры велись и закончились соглашением. При этом в послании советской стороны была разоблачена и не совсем благовидная роль руководителей Англии. В нем отмечалось: «Непонятно также молчание англичан, которые предоставили Вам вести переписку… по этому неприятному вопросу, а сами продолжают молчать, хотя известно, что инициатива во всей этой истории с переговорами в Берне принадлежит англичанам».

Когда США и Англия первоначально отказались пригласить СССР на встречи, Советский Союз заявил протест против ведения сепаратных переговоров и потребовал их прекращения. «Такая ситуация, — отмечалось в послании президенту Рузвельту, — не может служить делу доверия между нашими странами». И только тогда правительства США и Англии были вынуждены их прекратить и отказаться от дальнейших контактов с Вольфом.

Прекращению переговоров Даллес-Вольф, которые наносили ущерб СССР, несомненно, помогла своевременная информация «большой пятерки», в том числе и Антони Бланта.

Ученый продолжает свою работу

О том, насколько работоспособен Блант и насколько разносторонней была его деятельность, свидетельствует и продолжение Блантом даже в эти трудные годы любимой им научной работы в области искусства, то есть в той сфере, которой еще десять лет назад он решил посвятить свою жизнь.

В справке Центра зарубежной разведки России по этому поводу говорится: «Несмотря на большую занятость по работе в МИ-5 в годы войны, он продолжает писать книги, статьи по архитектуре, читать лекции и т. д.». Еще в 1940 году он опубликовал в Лондоне, Оксфорде и Нью-Йорке большую книгу под названием «Теория итальянского искусства. 1450–1600 гг.». Работа эта оказалась столь ценной и получила такие благоприятные отзывы, что дважды — в 1962 и 1975 годах — переиздавалась, и до сих пор вы можете найти ее на полках книжных магазинов Англии, Америки, Канады (по существующему в этих странах порядку в случае спроса последнее издание книги допечатывается дополнительным тиражом). В предисловии к первому изданию автор писал, что предлагаемая читателю книга посвящена раннему Ренессансу и предназначена для тех, кто желает изучать итальянскую живопись и полагает, что для этого недостаточно только посмотреть конкретные полотна, а надо знать, что хотел показать и сказать художник своим творчеством. Отдельные главы книги посвящены Леонардо да Винчи, Микеланджело, Вазари.

Объясняя, почему именно этот период Ренессанса он выбрал предметом своего исследования, Блант отмечал, что это время является сложным и вместе с тем именно тогда впервые появились многие гуманистические доктрины. Впоследствии их развили следующие поколения художников. Блант выражает искреннюю благодарность Тринити-колледжу, Куртолдз-ин-ституту за поддержку и высказанные их учеными идеи, многим исследователям проблем искусства, а также Гаю Берджесу, постоянные дискуссии с которым и его предложения, отмечает Блант, были учтены автором книги.

Изданию 1975 года предшествует аннотация издательства, в которой говорится, что Блант является профессором истории искусств, был директором Куртолдз-института с 1947 по 1974 год, советником королевы по вопросам живописи и что среди его многочисленных книг есть исследования по французской и итальянской живописи из коллекции Виндзорского дворца.

Все это свидетельствует о том, что Блант даже во время войны не порывал своих связей с Куртолдз-институтом. В 1943 году он, наряду с преподаванием истории искусств в Лондонском университете, назначается заместителем директора этого института, как бы мы в России сказали, «по научной работе». Продолжая работать и в Университете, и в Институте, и, конечно, на основной службе в МИ-5, и в советской разведке, он начинает подготавливать каталог рисунков королевской коллекции в Виндзорском дворце. Это первое упоминание о приглашении его участвовать в работе картинной галереи Виндзорского дворца. Можно предполагать, что уже тогда, работая во дворце, он встречается с Георгом VI, его супругой королевой Елизаветой и, возможно, с принцессой Елизаветой, которой тогда было уже 17 лет и которая постоянно жила в Виндзорском дворце. Во всяком случае, сам Блант признавал, что он встречался с королем Георгом VI еще во время войны.

Можно только поражаться огромной, неуемной энергии, одаренности и необычайной разносторонности Бланта, который работал во время войны на одном из самых важных участков фронта — в разведке, прекрасно справляясь со своими задачами и одновременно выполняя многочисленные и сложнейшие задания советской разведки, и еще находил время для научной деятельности, которую считал своим истинным призванием. Для обычного человека с лихвой хватило бы только одной из этих областей деятельности. Блант же справлялся со всеми и делал это блестяще. Более того, он в это же время начинает выполнять и поручения королевского двора.

В сентябре 1944 года, через год после назначения его заместителем директора Куртолдз-института и начала работы во дворце, Блант неожиданно посетил Париж. С этого визита во Францию начинается период жизни Бланта, полный новых загадок. Во всяком случае, о нем меньше всего известно, и до сих пор его деятельность в то время остается тайной за семью печатями. Сам Блант предпочитал о ней молчать.

Блант продолжал регулярно передавать донесения в Москву — как мы знаем, важные и ценные. В справке Центра зарубежной разведки России говорилось, что материалы от него поступали систематически, в том числе и в 1944-1945 годах. Но, конечно же, не Москва посылала его в Париж. Он являлся сотрудником МИ-5 в звании майора, и естественно было бы предположить, что он выполнял очередное поручение английской разведки или контрразведки, тем более что он знал многих немецких агентов и двойных агентов.

Но начальник Бланта, которым в то время был Дик Уайт, занимавший должность заместителя руководителя контрразведки ШАЕФ, на вопрос, что делал Блант в Париже, коротко сказал: «Это не по моему ведомству». Уайт отказался уточнять, какое ведомство поручало Бланту эти поездки. Видимо, это был слишком большой секрет.

Существовало и еще одно предположение. В мае 1944 года была образована специальная секция ШАЕФ под руководством известного ученого, археолога Леонарда Вулли. В секцию были приглашены многие ученые. В их задачу входило следить за наступающими союзными войсками и «наблюдать за европейским культурным наследством» (курсив мой. — В.П.), то есть смотреть, что можно из этого «наследства» прибрать к рукам. Вулли очень нуждался в помощи Бланта. Он хорошо знал его и с большим уважением отзывался о нем как о способном ученом, первоклассном знатоке немецкого языка (что для этой работы было очень важно) и самом видном историке западного искусства. Он обратился к Бланту с предложением принять участие в работе секции. Тот не возражал, но добавил: «Мало надежды, что меня отпустят». Кто отпустит? Тот, кто его посылал в Париж? Но если бы его «отпустили», то об этом знал бы заместитель начальника ШАЕФ Дик Уайт, а Блант говорил о «другом ведомстве».

Действительно, Бланта «не отпустили». Он был нужен кому-то в Лондоне, кто располагал большей властью, чем английские секретные службы. Английский историк по этому поводу замечает: «Блант в последние месяцы войны выполнял некоторые специальные поручения, причем такие деликатные, что о них не существует никаких записок». С того времени прошло 60 лет, но до сих пор об этом периоде жизни Бланта нет никаких документов. Никто из тех, кто точно знает, что Блант делал тогда, не обмолвился ни словом.

Впрочем, кое о чем английские исследователи догадываются, но об этом — в свое время.

Теперь подведем некоторые итоги сказанному.

Блант в годы войны провел колоссальную работу по заданию Центра. Она касалась самых важных и злободневных вопросов войны. От них многое зависело в ее исходе. Я уже писал, что эта работа регулярно отмечалась и высоко оценивалась Центром. Приведем лишь один пример. 1 сентября 1944 г. специальным приказом по Наркомату ему была объявлена благодарность и в первый и последний раз вручена премия. В ответ на награду Блант передал в Центр письмо, в котором, в частности, говорилось: «Я снова выражаю вам свою благодарность за вашу большую награду, которая приятна сама по себе, но помимо всех ценностей является полезной для дела. Теперь победа уже, кажется, близка, и я могу только надеяться, что и впредь буду полезным».

Разведчик всегда работает на грани риска. В годы войны, когда за особо тяжкие преступления (а шпионаж относился к этому разряду) полагалась даже смертная казнь, разведка была крайне опасной. Могут сказать, что эта деятельность Бланта шла на пользу делу разгрома фашизма — общего врага СССР, Англии и США. Да, это так. Но руководители Британии, и Черчилль в первую очередь, ни на минуту не прекращали считать коммунизм своим врагом.

Военная обстановка требовала систематического добывания и передачи информации. Она должна была доставляться быстро; запоздавшая информация, касающаяся в особенности военных действий, может оказаться бесполезной, а если она будет перехвачена по дороге, то и вредной для страны, ее получившей.

Все это делало работу Бланта очень ответственной и сверхопасной.

Глава VII. СЕКРЕТНЫЕ ПОРУЧЕНИЯ КОРОЛЯ

В конце войны Бланту было сделано очень лестное предложение занять пост хранителя (или инспектора) королевских картин Виндзорского, Букингэмского и других дворцов. Пост хранителя картин был одним из самых важных в дворцовой иерархии. И конечно, предложить его могли Бланту только с согласия монарха — Георга VI или по его прямому указанию.

Должность хранителя королевских картин была учреждена королем Гарольдом I в середине XI столетия. Король был ценителем и знатоком живописи. Тогда, конечно, картин во дворцах было значительно меньше, чем ныне. С тех пор коллекция непрерывно, а временами даже бурно пополнялась.

Существует предположение, что либо сам Блант добивался назначения на этот высокий пост, либо (и эта версия была наиболее распространена) это были происки КГБ, давшего задание Бланту внедриться в окружение короля. Однако эти версии, вероятно, не соответствуют действительности. Чтобы проверить их, я запросил Центр зарубежной разведки России относительно того, не является ли это назначение инициативой КГБ.

Блант становится советником короля

Центр, который располагает архивом всей зарубежной разведки, изучив досье Бланта, составляющее несколько томов, сообщил мне следующее: «28 апреля 1945 г. из публикации в газете «Дейли телеграф» резидентура узнала, что Блант был назначен на пост инспектора королевских картин. Он ранее ставил нас в известность, — говорилось в документе, — что его кандидатура выдвигалась на эту должность. Переход Бланта на службу при королевском дворе не был инициирован советской разведкой» (выделено мной. — В.П.). Можно ли этому сообщению доверять? К сожалению, Центр не дает исследователям своих материалов. Из такого ответа ясно, что Блант передал о сделанном ему предложении и, конечно же, его прокомментировал. Но как? Можно предполагать, что и Центр ответил на запрос Бланта. Но как, в каких выражениях? Об этом мы можем только догадываться.

В интересах советской разведки, как мне кажется, было оставить Бланта на службе в МИ-5. Тогда трудно было предположить, что после войны произойдет резкое сокращение штатов МИ-5 и что Блант попадет под него. Кроме того, даже если КГБ хотел, чтобы Блант остался в штате МИ-5, то понимал, что сделать это не в его власти. Да и самому Бланту отклонить предложение короля было очень трудно, а может быть, и невозможно. Наконец, и сам он, вероятно, был склонен его принять. Оно открывало широкие возможности для продолжения им исследовательской работы.

Любопытно отметить, что, будучи в апреле 1945 года назначен на этот пост, Блант продолжал еще в течение полугода, до конца 1945 года, оставаться в штате МИ-5. Как он мог совмещать эти две должности? А может, для тех поручений, которые Блант получил на новом посту, нужно было прикрытие контрразведывательной службы или, больше того, ее содействие? О том, что предположение имеет под собой серьезные основания, читатель узнает из дальнейшего повествования.

Я уже говорил о родственных связях Бланта с виндзорской династией и его знакомстве с королем Георгом VI. Я еще раз запросил Центр зарубежной разведки России по этому вопросу. Из ответа пресс-службы Центра (а ее сотрудники внимательно ознакомились с делом Бланта) я выяснил, что его отношения с королем обсуждались им с представителями Лубянки. В частности, эти проблемы были темой его беседы во время одной из встреч в 1950 году. Блант рассказал, что он был знаком с королем Георгом до своего назначения смотрителем картин. Видимо, это было не «шапочное» знакомство, так как, по словам Бланта, король «относился к нему хорошо». Будучи скромным человеком, Блант, однако, добавил, что «никаким особым расположением короля он не пользуется». В этом, впрочем, можно усомниться. Едва ли человеку, «который не пользуется особым расположением», были бы поручены важнейшие и доверительные задания.

Куратор, который работал с Блантом, однако, не только подтвердил мои предположения об активной деятельности Бланта при Дворе, но и добавил: «Блант многое узнавал о беседах с министрами, личным секретарем королевы. Я подозреваю (он подчеркнул это слово. — В.П.), что когда он уходил из английской контрразведки, «наши» давали согласие на это, исходя из того, что он попадет в свиту короля и сможет быть важным источником информации».

Куратор добавил, что Бланту удалось после этого завербовать двух очень важных информаторов.

Он, наконец, сказал мне, что король Георг VI (по словам Бланта) хорошо относился к нему, они не раз прогуливались с ним по коридорам дворца, рассматривали картины и беседовали. Дочь короля Елизавета часто видела их вместе, и это, конечно, определяло ее отношение к Бланту.

Журналист Питер Райт со ссылкой на источники МИ-5 сообщил в 1987 году, что Блант в конце войны выполнял личные секретные поручения короля Георга VI. На это же намекал известный английский историк профессор Хью Тревор Роупер. Он встретил в 1944 году Бланта как раз по его возвращении из Парижа в штаб-квартире МИ-5 после доклада Лиделлу о выполнении задания. Он догадался, что целью миссии Бланта было вернуть в Лондон некоторые документы, касающиеся монархов. Профессор Роупер уверял, что речь шла об частной переписке королевы Виктории и ее старшей дочери Вики, которая вышла замуж за короля Пруссии Фридриха III и стала матерью кайзера Вильгельма II. Король Георг VI и в особенности его мать королева Мария переписывались со своими немецкими родственниками, королева была частой гостьей в замке Хессе, который потом, в 1945 году, вошел в американскую зону оккупации. Королевская семья опасалась, что переписка и другие документы, хранившиеся в замке, могли попасть в «нечистые» руки людей, которые используют их против английской монархии. Весной 1945 года, вероятно еще до официального назначения Бланта, король Георг VI дает главному книгохранителю библиотеки Виндзорского дворца Оуэну Моршеду и Антони Бланту деликатное поручение — поехать в занятые американскими войсками районы Западной Германии, в Кронберг. Очевидцы датируют эту поездку концом апреля — началом мая. Едут они туда прямо по следам войск генерала Патона, который занял Кронберг в конце марта 1945 года.

Блант и Моршед ознакомили американское командование с личным письмом короля Георга VI на имя принца Вольфганга, который, по их расчетам, должен был находиться в замке Хессе. В письме король просил своего кузена принца Вольфганга разрешить вывезти в Британию некоторые деликатные документы, имеющие отношение к английскому королевскому двору, чтобы «обеспечить их сохранность». Правда, дело это входило в компетенцию не столько принца Вольфганга, сколько его брата принца Филиппа. На семейном конклаве немецких принцев было решено выдать королю эти документы, число которых превышало тысячи.

Блант и Моршед действовали оперативно. Они подогнали грузовик к замку Хессе и готовы были погрузить документы, когда в дело вмешалась капитан из женского армейского корпуса США Кэтлин Нэш. Она отказалась дать разрешение на вывоз документов, сославшись на то, что они являются американской собственностью. Видимо, никакого письменного разрешения от американских военных властей они не получили. Англичане решили действовать по методу «сила и натиск». Дальнейшие события развертывались, как в детективных романах. Блант поднялся на второй этаж к капитану Нэш и стал ее уговаривать позвонить в штаб американской армии, который находился во Франкфурте-на-Майне. Моршед тем временем, когда капитан Нэш удалилась звонить, вместе с английскими солдатами, которые их сопровождали, начал лихорадочно упаковывать документы в ящики и грузить их на машину. Когда Нэш возвратилась, то обнаружила, что Блант и Моршед закончили погрузку и уже уехали, забрав с собой все интересовавшие их документы.

История эта имеет продолжение, но скорее трагикомическое, чем драматическое. Капитан решила посоветоваться со своим дружком, американским полковником Дюрантом, что ей делать дальше. Тот, в свое время окончивший юридическую школу, был дока по части расследования преступлений. Он первым делом посоветовал осмотреть место происшествия и установить, что было изъято. К их удивлению, они обнаружили, что «похитители» взяли только бумаги, «забыв» прихватить сотни бутылок вина, серебряные вещи, жемчуг, алмазы, дорогие браслеты; по тому времени эти драгоценности стоили около трех миллионов долларов. Первое движение офицеров было благородным — вернуть все ценности, но затем они сочли за лучшее сначала утаить ценности, а потом присвоить их. Они рассудили, что докладывать о «похищении документов» даже опасно. Тогда им не удалось бы присвоить все эти вещи. Лучше, думали они, вообще умолчать об этой истории.

Наверное, в ходе этой «операции» они настолько сблизились друг с другом, что решили соединить свою жизнь более тесными узами и, возвратившись в США, вступили в брак. Отныне перед ними не стоял трудный вопрос о дележе награбленного — оно стало их общей семейной собственностью. Но недаром говорят, что совесть иногда просыпается и у преступников. Узнав о свадьбе одной из владелиц украденного ими имущества — принцессы Софии, сестры принца Филиппа, который в следующем году стал мужем принцессы Елизаветы, то есть будущей королевы Англии, они решили возвратить часть «изъятого» ими имущества 28.

Дела родственников в Хессе продолжали и дальше доставлять много хлопот виндзорской династии. Хотя основные документы были, вероятно, изъяты и вывезены Блантом и Моршедом, но оставались живые свидетели тесных связей родственников английской королевской династии с Гитлером и другими фашистскими главарями, и прежде всего с принцем Хессенским Филиппом (не путать с Филиппом, мужем Елизаветы). Филиппа арестовала военная полиция американской армии и обнаружила довольно пикантные подробности его деятельности.

Оказалось, что в гитлеровской иерархии он числился под номером 53, то есть принадлежал к руководству страны. Его должны были допрашивать как военного преступника. Можно представить, какой скандал разразился бы, окажись он на скамье подсудимых на Нюрнбергском процессе или на других процессах нацистских преступников, последовавших за Нюрнбергом! Все факты относительно принца Филиппа стали достоянием общественности лишь в 70-е годы, когда процессы над нацистами давно прошли и принадлежность к нацистам воспринималась не так остро. Тогда же, после войны, их сумели скрыть. Позднее, в 70-е годы, выяснилось, что он, родственник бывшего канцлера Вильгельма II, попал под влияние Гитлера. Его жена — дочь короля Италии Умберто — тайно привлекалась Гитлером к деликатным переговорам с Муссолини. Сам принц играл роль посредника в переговорах Гитлера с герцогом Виндзорским, бывшим королем Англии Эдуардом VIII. Их переговорам способствовало то обстоятельство, что оба они — Эдуард VIII и принц Филипп — были правнуками королевы Виктории, то есть «членами одной семьи».

В этих переговорах, как обнаружилось позднее, участвовал и младший брат короля Георга VI — герцог Кентский. Если учесть, что Гитлер одно время рассчитывал после победы над Англией вновь вернуть трон Эдуарду VIII, то одиозность этих переговоров очевидна.

Тайные переговоры Эдуарда VIII

Можно полагать, что в документах, вывезенных Блантом и Моршедом, были материалы и об этих переговорах30. Сейчас мы из разных источников — американских документов и мемуаров — знаем, о чем велись эти переговоры.

Когда Эдуард пришел к власти, то Гитлер решил, что настало подходящее время сблизиться с Британией. Эдуард был непримиримым антикоммунистом и считал, что нацизм спасет Германию от большевизма, а Германия избавит весь мир от большевистских притязаний. «Каждая капля моей крови — немецкая», — с гордостью сказал он однажды. Эдуарду не нравились его министры, неспособные покончить с экономическими неурядицами, и он боготворил гитлеровское руководство.

Когда Эдуард отрекся от престола, то продолжал поддерживать связь с Гитлером через своих родственников — кузенов, принца Филиппа Хессенского и Карла Эдуарда, герцога Сакс-Кобургского. Последний раньше часто посещал Лондон и передавал Гитлеру доверительную информацию из Букингэмского дворца. Так, когда Германия оккупировала Рейнскую область, Гитлер через него с облегчением узнал о положительной реакции на этот акт английского короля и понял, что может и дальше спокойно нарушать условия Версальского договора. Эдуард, став королем, решил как можно скорее вступить в переговоры с Гитлером. Чтобы нейтрализовать министров кабинета, не согласных с ним, он готов был ввести «конституционные ограничения», имевшие целью урезать власть министров. «Кто король здесь, в Англии, премьер Болдуин или я?» — говорил он герцогу Кобургскому. «Я хочу разговаривать с Гитлером. Я это сделаю здесь или в Германии. Пожалуйста, передайте ему это».

После отречения Эдуарда VIII вступивший на престол Георг VI отказал ему в присвоении титула «Его Королевское Высонество»у о котором тот просил. Эдуард обиделся, и желание встретиться с Гитлером, чтобы показать, что «эта встреча будет носить государственный характер» (курсив мой. — В. Л.), еще более окрепло. Он готов был идти на далеко идущий сговор с Гитлером. При встрече он настаивал, чтобы переговоры шли тет-а-тет. Гитлер, однако, взял с собой переводчика. Герцог, не желавший присутствия третьих лиц, настаивал, что в переводчике нет нужды, так как немецкий язык является для него родным. Эдуард понимал, что разговор может носить весьма деликатный характер, и не желал иметь свидетелей.

В начале войны герцога упрекали в том, что он выдавал секреты, касавшиеся расположения союзных войск, сведения о французских оборонительных позициях. Немецкий посол в Гааге утверждал впоследствии, что герцог передавал в Берлин важную для Германии информацию военного характера. В феврале 1940 года в печати появились сообщения, что герцог Виндзорский передал немцам данные о расположении английских и французских войск в Бельгии, и в соответствии с этим Гитлер отдал приказ о некотором изменении планов будущей битвы. Немецкие документы, опубликованные впоследствии, свидетельствовали о планах герцога по заключению Англией сепаратного мира с Германией.

Гитлер, зная об отношении герцога к фашистской Германии, вынашивал планы после поражения Британии восстановить на английском троне Эдуарда. Все это в подробностях стало известно после окончания войны, но можно предполагать, что сведения об этом содержались в документах, изъятых Блантом.

Черчилль, имея определенные данные о предательской политике герцога, «сослал» его на Багамские острова, предоставив ему должность генерал-губернатора Багамов, надеясь тем самым изолировать его. Перед отъездом на Багамские острова герцог встретился с одним португальским банкиром, близким к немцам, и, высказывая ему свои симпатии и восхищения фюрером, говорил, что готов «выступить» и по условленному паролю вернуться с Багам в Лондон. Значительную роль в этих переговорах играл и немецкий посол в Лиссабоне. Даже с Багамских островов герцог дал телеграмму упомянутому португальскому банкиру и просил его «дать знать, когда ему надо будет действовать».

Когда пять лет спустя эта телеграмма была обнаружена Блантом и стала известна в Букингэмском дворце, то она вызвала шок. «Король очень взволнован из-за документов герцога Виндзорского и захваченных немецких документов», — записал в своем дневнике сэр Александр Кадоган, постоянный заместитель министра иностранных дел. (Видимо, король, обеспокоенный возможными отрицательными последствиями, счел необходимым посоветоваться с Министерством иностранных дел.) Есть косвенные данные о том, что бумаги, изъятые Блантом, содержали и документы, раскрывавшие существо переговоров Гитлера с герцогом. Это подтвердили и американские офицеры, знакомившиеся с этими материалами.

«Взрывной» характер захваченных бумаг стал известен и генералу Эйзенхауэру. Он поручил послу Уинанту и офицерам своей разведки исследовать их. Документы были, по соглашению четырех союзных государств — США, СССР, Англии и Франции, их общей собственностью (кроме подлинников были и снятые немцами копии). И ими должны были распоряжаться четыре страны-победительницы. Однако генерал Эйзенхауэр сделал исключение для досье герцога и герцогини и передал его англичанам. Впоследствии, чтобы оправдать этот акт, было придумано и объяснение: «документы» представляют собой фальсификацию, состряпанную немцами, чтобы ослабить союзные западные страны и рассорить их. Видимо, это была согласованная с англичанами позиция. Черчилль заявил, что «документам доверять нельзя, так как они могут принести огромный вред». Есть сведения, правда неподтвержденные, что американцы предварительно микрофильмировали их.

Один из английских историков, профессор Лондонского университета Д.Е. Уатт утверждал, что к 1948 году из «центра документов, захваченных союзниками», в Англию прибыло 400 тонн немецких материалов. Однако среди них не было досье о встречах герцога с Гитлером в Берхтенсгадене. Это поразило английских историков. Ясно было, что над этими документами уже «поработали», и точно сказать, какие документы исчезли, было невозможно. Когда премьер Британии, занимавший этот пост после У. Черчилля, лейборист К. Эттли ознакомился с некоторыми деловыми бумагами и письмами этого архива, он согласился с высказанным английской разведкой мнением, что публикация их «может причинить Англии огромный вред». Имелось, конечно, в виду, что они в невыгодном свете показывают английскую монархию и английскую политику.

Хотя англичанам удалось изъять самые опасные для монархии документы, оказалось, что и те материалы, которые попали американцам и стали известны американским и английским историкам, были настолько опасны для Короны, что Георг VI перед смертью высказал мнение: если нельзя избежать их публикации, то его брат, герцог, должен быть своевременно предупрежден о них. Из этого беспокойства можно сделать вывод, что если даже менее опасные документы внушали такой страх Короне, то публикация изъятых из общих архивов бумаг могла оказаться катастрофической для нее.

Недаром Елизавета II, обеспокоенная тем, что американцы могут опубликовать документы, касающиеся англо-германских отношений периода кануна войны и самой войны, попавшие в их руки, обратилась за месяц до своей коронации с личным секретным письмом к Д. Эйзенхауэру, в то время уже ставшему президентом США. В своем письме, которое начиналось словами «Мой дорогой друг», она призывала употребить всю его власть, чтобы предотвратить обнародование документов, касающихся этой темы. Публикация документов, писала она, создаст впечатление, что герцог был в тесной связи с германскими агентами, выслушивал их предложения, которые были направлены против английской короны.

Но и американские, и английские историки настаивали на том, чтобы все важнейшие документы, независимо от того, что они будут кому-то неприятны, должны быть опубликованы. Вероятно, королевская семья продолжала настаивать на своем. И тогда У. Черчилль обратился со специальным секретным посланием, в котором сообщил королеве и министрам, что историки резко возражают против утаивания документов.

«Главный редактор серии документов о Британии выступает за полную объективность при издании архивных материалов, — сообщал премьер, — и грозит отставкой, если в дело издания вмешаются власти». Тогда У. Черчилль принял компромиссное решение. «Учитывая, что публикация документов принесет боль герцогу Виндзорскому и может создать неправильное впечатление о его роли в развитии отношений двух стран, отложить печатание “Виндзорских папок” на несколько лет». И это ему удалось.

Но и без публикации этих документов, по мнению Черчилля, было ясно, что герцог причастен к германским интригам. Эдуард считал, что его целью было предоставить полную свободу действий Германии против СССР. А американский профессор Джон Лофтус, ознакомившийся с документами американской и английской разведок, касавшимися деятельности герцога, обнародовал заключение Э. Гувера, директора ФБР. Последний считал, что Виндзоры представляли огромную опасность для Англии и США. Он даже рекомендовал американскому правительству до окончания войны изолировать чету Виндзоров, но правительство США не решилось на это, чтобы не поставить в затруднительное положение английские власти, и прежде всего короля Георга. Дж. Лофтус обнаружил также в секретных материалах сведения о том, что король Эдуард, стремясь достичь соглашения с Гитлером, обещал Германии, что английское правительство закроет глаза на аннексию Германией Австрии и Чехословакии и ее продвижение на Балканы в ущерб интересам Франции. В свою очередь, Англия попросит Германию за эти уступки уважать интересы Британии в Польше. Эти заверения Эдуарда воодушевили Гитлера на продвижение к мюнхенскому соглашению. По сведению американских разведчиков, знакомившихся в то время с документами, о которых идет речь, в них содержались материалы о прямых связях герцога с Гитлером.

Журналист Питер Райт в 1967 году намеревался обратиться к Бланту с просьбой об интервью и с вопросом относительно его миссии в Германии. Тот отказался. Добавлю к этому, что из Букингэмского дворца последовал немедленный запрет. Уайт сообщил в своей книге, что, когда он еще участвовал в расследовании дела Бланта, личный секретарь королевы предупредил его, что в ходе допросов сэра Антони он не должен касаться информации, которую «предатель» может дать о своей миссии в Германии в конце войны, предпринятой по поручению Короны. Документы, вывезенные из Хессе, были объявлены принадлежащими лично королеве. Они хранятся в круглой башне Виндзорского дворца вместе с другими личными архивами монарха и до сих пор являются сверхсекретными.

Вернемся, однако, к деятельности Бланта.

Он проявил собственную инициативу в поиске документов, касавшихся Короны, которые могли находиться и в других странах. В 1947 году он предложил королю обратиться с персональной просьбой к голландской королеве Вильгельмине, которая, кстати, во время войны пользовалась английским гостеприимством и жила в Букингэмском дворце, разрешить ознакомиться с архивом Голландии, а документы, касающиеся Англии, отправить в Лондон. Почему к Голландии? Сын кайзера Вильгельма II Фридрих Вильгельм и его жена Сесиль жили в Голландии и использовались Гитлером в качестве посредников в переговорах с английским королем. В том же году А. Блант и О. Моршед предприняли поездку к Гаагу и вывезли оттуда интересовавшие английскую корону документы31. Обо всех основных материалах, добытых во время своих поездок, как утверждают английские историки, Блант информировал Москву. Однако существовавшие раньше в КГБ порядки привели к тому, что советские ученые не были с ними ознакомлены. Можно предполагать, что руководство КГБ опасалось, что их публикация повредит Бланту. Но и после того, как его связи с советской разведкой были раскрыты, документы продолжают храниться за семью печатями.

Я запросил Службу внешней разведки России об этих документах и получил очень интересный ответ, который носит дипломатический характер: «Каких-либо документов, которые представили бы интерес для советской разведки, во время этих поездок получено не было». В переводе с дипломатического языка на обычный это означает, что некоторые документы (а они могли касаться только королевской семьи) были получены в КГБ, но, по мнению разведки, «интереса не представляли», то есть, в переводе опять же на обычный язык, не могли быть использованы КГБ. Действительно, в то время для нашей страны, да, впрочем, и сейчас, с точки зрения наших национальных интересов не представляется целесообразным публиковать документы, которые могли бы нанести ущерб британской короне. Но значит ли это, что Блант выезжал только для отбора картин? Конечно, нет. На Лубянке это очень хорошо понимали, а потому решили получить отчет о результатах его поездки сразу же и из первых рук, и, как свидетельствует справка Центра зарубежной разведки, Блант имел даже задание Москвы «встретиться в Германии с интересующим советскую разведку лицом».

Существует и еще одно предположение. Возможно, с наиболее серьезными и неприятными для Короны документами Блант решил не знакомить Москву. Если так, то это еще раз характеризует Бланта с положительной стороны — он не хотел давать органам КГБ материалы для вмешательства во внутренние дела Англии.

Кто стоял за Блантом?

Иногда возникает вопрос: почему работа по изъятию документов была поручена именно Бланту, почему Моршед не мог исполнить ее один и, наконец, почему король принял решение поручить это дело офицеру разведки?

Моршед пользовался полным доверием короля, но ему уже было более 50 лет, он служил в армии еще в Первую мировую войну. Ему нужен был помощник, и помощник молодой, знаток в вопросах истории и искусства и умевший добыть и доставить ценные документы. Одному такую работу, как показали дальнейшие события, было осуществить очень трудно, а может, и невозможно. Это должен был быть человек, которому можно поручить очень деликатное дело, так как оно касалось самого монарха, и лучше всего, чтобы это был родственник короля. С точки зрения Георга VI, Антони Блант был идеальной кандидатурой для такой миссии. Блант и Моршед знали и уважали друг друга, так что это были не два отдельных представителя, а единая сплоченная команда.

Остается еще один вопрос: почему Блант был назначен хранителем картин, советником короля, то есть на одну из самых высоких должностей при Дворе?

В обязанности хранителя входила не столько охрана картин (для этого была служба безопасности), сколько сохранение их в надлежащем порядке, размещение во дворцах в соответствии с определенными принципами, наблюдение за их реставрацией, отбор картин для экспозиций и, наконец, приобретение новых картин и их размещение. На этом посту должен быть настоящий знаток искусств высшего, «королевского» класса и абсолютно доверенное лицо.

Предшественником Бланта был сэр Кеннет Кларк, сын миллионера, который пользовался уважением королевской семьи и ее полным доверием. Сэр Кеннет окончил Оксфордский университет, стал историком искусств, директором Национальной картинной галереи. У него были превосходные отношения с Блантом. Они вместе сотрудничали в различных комитетах и комиссиях, имевших отношение к искусству. И когда встал вопрос о преемнике, то он сам предложил кандидатуру Бланта, чтобы передать любимое дитя в надежные руки, так как из всех искусствоведов страны Блант был самой подходящей кандидатурой для открывшейся вакансии.

Немалую роль сыграло и то обстоятельство, что Блант очень хорошо зарекомендовал себя, работая в Виндзорском дворце в течение двух лет до этого над каталогом акварелей. Он уделял работе во дворце все свое свободное время. Придворные короля, а потом и члены королевской семьи обратили внимание на молодого офицера, увлеченного работой над творениями великих мастеров прошлого.

И наконец, последнее, но это не значит, что не самое важное, — поддержка Бланта Оуэном Моршедом, и не просто поддержка, а, можно сказать, покровительство. Я уже говорил, с какой симпатией Моршед относился к Бланту. Добавлю, что он очень ценил его работы по искусству. Главный книгохранитель королевской библиотеки был доверенным лицом королевы Марии, матери Георга VI, которая также была очень расположена к Бланту, считала его лучшим экспертом художественных коллекций, советовалась с ним по вопросам живописи. Каждое Рождество Блант получал от нее личный подарок.

Можно с уверенностью сказать, что королевский двор был восхищен выполнением Блантом поручения Короны в конце войны и в первые годы после ее окончания. Он был еще больше приближен ко Двору, и в 1947 году награжден орденом Виктории, а в 1948 году королевой Голландии был удостоен ордена Нассау Оранского. Позиции Бланта значительно укрепились.

Итак, Блант стал обладателем секретов королевской семьи, свидетелем таких тайных отношений и даже сделок членов королевского дома с Гитлером, что, будь они в то время обнародованы, могли бы привести как минимум к грандиозному скандалу, а может быть, и к отречению короля, и даже к падению династии, так как англичане увидели бы, что их монархия была больше немецкой, чем английской.

Взрывоопасность этих документов была особенно велика именно во время войны с Германией и сразу после ее окончания. Со временем опасность для Короны, конечно, уменьшилась, хотя долго продолжала оставаться значительной.

Кроме упомянутых документов Бланту и Моршеду удалось, по мнению многих исследователей, найти и другие материалы, компрометирующие монархию.

Парадоксальность положения заключалась в том, что чем больше Блант открывал опасных для Короны документов, тем более безопасным и прочным становилось его собственное положение. Владелец таких секретов сам становился как бы неуязвимым. Кроме того, это создавало большую безопасность и для других членов «кембриджской группы». Разоблачить их, а тем более привлечь к суду означало бы не только дискредитировать органы секретной службы страны, но и в известной степени подорвать авторитет королевской семьи. В таких условиях правители предпочитают скрывать свои провалы.

Теперь самое время сказать, каковы были итоги этой деятельности Бланта для Советского Союза.

Центр зарубежной разведки России оценил ее так: «Учитывая большую помощь, оказанную нам Блантом, особенно в период 1939–1945 годов, ему решением советского правительства была установлена пожизненная пенсия», от которой он, однако, отказался.

Чем объясняется этот отказ? Блант не был бедным человеком, но в то же время его нельзя было отнести к числу особо состоятельных лиц. Дело в том, что Блант работал на советскую разведку не из материальных соображений, не из-за денег, а исходя из своих политических и моральных принципов.

В известной степени кембриджские разведчики были идеалистами, романтиками. Они видели отрицательные стороны капитализма, осуждали внешнюю политику Англии, которая отнюдь не руководствовалась в 30-е годы стремлением предотвратить войну; они полагали, что именно Советский Союз предпринимает шаги для построения совершенного в социальном отношении общества, и помогали ему.

Кто-то сказал, что революции задумывают не те, кому не нравится настоящее, а те, кто желает построить общество, созданное их собственным воображением. Один английский коммунист так объяснил, почему он пришел к своим убеждениям:

«Я стал коммунистом, чтобы содействовать установлению всеобщего счастья, ликвидации войн, обеспечению равных прав для всех народов, больших и малых, процветанию всего человечества и ликвидации навсегда возможности эксплуатировать других, угнетать и делать их несчастными».

Объясняя, почему члены «кембриджской группы» стали на путь оказания помощи Советскому Союзу, они вполне могли бы повторить эти слова. Они рассматривали СССР как защитника мира и прогресса и действовали соответственно.

Служба внешней разведки России в ответ на мой вопрос констатировала: «За весь период сотрудничества с советской разведкой Блант никогда не поднимал вопроса о денежном вознаграждении и вообще о финансовых вопросах. Он был достаточно скромным человеком, строго держался в рамках своего бюджета».

Когда я работал послом в Англии, то мне, как читатель может догадаться, доводилось бывать в КГБ, в его Первом управлении, которое ведало нашей разведкой за рубежом. Его руководители горько жаловались мне на то, что сейчас, в 80-е годы, практически невозможно завербовать ни одного информатора за рубежом без соответствующей оплаты, причем иногда весьма высокой. «Иностранцы снабжают нас информацией только за деньги. Времена 30-50-х годов, когда иностранные граждане, убежденные в правоте наших идеалов, шли к нам и работали бескорыстно, давно прошли. Сейчас каждый думает только о себе и о своей выгоде».

«Кембриджская группа» бескорыстных помощников нашей страны была совершенно уникальным явлением. Времена «кембриджских групп» больше не повторялись. Они канули в Лету.

Глава VIII. «НАШ ЧЕЛОВЕК» ПРИ КОРОЛЕВСКОМ ДВОРЕ

В сатирической пьесе о Денисе Тэтчер, супруге Маргарет Тэтчер, очень популярной в Англии в 80-е годы, местом действия была резиденция премьер-министра на Даунинг-стрит, 10. Рядом с кабинетом премьера был небольшой закуток «резидента КГБ». И зритель видел не только офис премьера, но и комнату советского шпиона, который сразу же после заседаний и совещаний передавал отчет о них в Москву, в Кремль и на Лубянку. Конечно, это был шарж. Ни в то время, о котором мы пишем, ни впоследствии не было, насколько мы знаем, советских разведчиков на Даунинг-стрит, 10, но в те годы они были в Министерстве финансов, в секретных службах безопасности, в Министерстве иностранных дел Британии, а в 1945 году советский разведчик был зачислен на штатную должность и при Букингэмском дворце, при дворе короля Георга VI.

Что это означало для советской разведки? Среди вопросов, с которыми я обратился в Центр зарубежной разведки России, был и такой: поручалось ли Бланту на новом месте его работы следить за королем Георгом VI и сменившей его на троне Елизаветой II и какими материалами располагает Центр по этой проблеме?

Я получил следующий категорический ответ.

«За королем и премьером не следите»

«Заданий по сбору информации о короле Георге, членах королевской семьи, а также о премьер-министре и членах британского кабинета советская разведка перед Блантом никогда не ставила», — говорилось в справке Центра.

Попробую проанализировать этот ответ. У меня нет сомнений, что Лубянка не ставила своей задачей «сбор информации о короле Георге VI, а затем и Елизавете И».

Прежде всего решение о слежке должно было быть принято на самом высоком уровне и, конечно, с учетом всех политических факторов. Только что закончилась война, Англия продолжала оставаться нашей союзницей. Договор о взаимной помощи между СССР и Англией, заключенный 26 мая 1942 г., еще продолжал действовать (он был аннулирован советской стороной позднее, в 1952 г.). Георг VI первым из британских монархов продемонстрировал в ходе войны и после ее окончания уважение к Советскому Союзу. В этих условиях обнародование того факта, что в Букингэмском дворце действует советский разведчик и шпионит за королем, вызвало бы возмущение во всем мире и особенно в Англии, где, по тогдашним опросам общественного мнения, до 98 процентов англичан были сторонниками монархии. А исключать провал разведчика никогда нельзя. Провалы в разведке не менее закономерны, чем успехи. Итак, риск «слежки за королем» был очень велик.

А польза от этого? Минимальная. Ведь монархи в Англии не играют решающей роли в жизни страны. От них, как правило, не зависит решение жизненно важных вопросов. А тем более нет смысла следить за членами их семьи, роль которых носит обычно лишь протокольный, церемониальный характер. Так что утверждению, что КГБ не давал заданий по сбору информации о короле и королевской семье, я думаю, вполне можно поверить.

Вторая часть заявления о том, что Бланту не давали указания о сборе информации о «премьер-министре и членах кабинета», вызывает определенные сомнения. Может быть, такого письменного указания и не давалось, но едва ли «кураторы» Бланта не давали ему «советов», как лучше использовать его новое положение, какие возможности оно открывает. Конечно, они обращали внимание на то, что начинается новый период — время «холодной войны» против нас, что в связи с этим для нашей страны небезынтересна политика правительства Англии, и в первую очередь ее премьера, так же как и взгляды членов британского кабинета.

Получение информации о политике правительства — главная задача любой разведки, и грош ей цена, если разведка будет следить за второстепенными лицами в государственных институтах страны и абстрагироваться от ее руководства. Маловероятно, чтобы Бланту давались указания не наблюдать и, упаси, Боже, не информировать КГБ о действиях правительства и его министерств.

Я, как посол, могу сказать, что в задачу всех послов, включая советского, входили прежде всего встречи с премьер-министром и членами кабинета, информация об их взглядах и планах.

И теперь у Бланта создались идеальные условия для получения такой информации. Ему отныне доверял Двор, и это, конечно, содействовало расширению его контактов с власть имущими. Присутствие на королевских приемах, вообще при Дворе, близость к монарху давали ему уникальную возможность встречаться и обсуждать серьезные вопросы с членами кабинета, министрами, другими важными персонами. Его, конечно же, с удовольствием приглашали на встречи и обеды, при нем свободно велись доверительные разговоры, его никто не стеснялся и не опасался. Он был человеком своего, элитного круга. Профессор, видный искусствовед, родственник короля и его советник, прошедший войну в одном из самых престижных родов войск — разведке, значит, человек много знающий, интересный собеседник, он был украшением любого приема и, конечно, «проверенный человек», его никто не остерегался. Близость к нему была лестной даже для представителей элиты. Да и сам он активно расширял свои связи.

О том, как разведчик или дипломат может, используя свое положение, добыть нужную и полезную информацию, рассказывает в своих воспоминаниях Ким Филби. Во время Второй мировой войны, когда Испания была нейтральной, в Лондоне находился посол этой страны герцог Альба. Как помнит читатель, донесения «нейтральных послов» обычно вскрывались, перлюстрировались и внимательно изучались.

Ознакомление с донесениями герцога Альбы поразило английскую разведку. Они значительно отличались от донесений других послов в Лондоне исключительно высоким качеством и многообразием. Он давал точную оценку политической обстановке в Англии, и, естественно, возникло подозрение, что он получал ее из каких-то тайных источников. А так как в Лондоне не сомневались, что со всеми его донесениями Мадрид знакомит немцев и итальянцев, то предприняли расследование. И выяснили, что информацию свою герцог Альба получал совершенно легальными средствами, встречаясь с лицами, занимавшими самое высокое положение в стране, в том числе с министрами и даже премьер-министром. И конечно, они говорили уважаемому ими герцогу правду, так же как говорили ее Бланту, который имел еще больший доступ к ним, чем испанский посол.

Блант признавался, что во время приемов он старался-встречаться с теми, кто для него (читай — для советской разведки) представлял интерес. Так, он стал частенько наведываться в «Трэвеллерз клаб». Что это за клуб? Непременным условием участия в нем является любовь к путешествиям; член клуба должен проделать путь не менее чем в 500 миль от Лондона, то есть за пределы страны. «Трэвеллерз клаб» был одним из самых фешенебельных в Лондоне, его членами и по сей день являются многие британские дипломаты, богатые бизнесмены и государственные деятели. Блант встречался там с Лиделлом, который продолжал работать в Секретной службе страны. Конечно же, два разведчика вели разговоры на интересовавшие их темы. Да и Лео Лонг, разведчик, завербованный Блантом, подтверждал, что, закончив свою службу в разведке, Блант имел доступ к ее материалам.

Не удовлетворившись первым ответом Центра разведки на вопрос, направлял ли Блант, став советником при монархе, информацию о короле и королеве, я повторил его и получил такой ответ: «Заданий по сбору информации о членах королевской семьи разведка перед Блантом не ставила. Блант передавал нам сообщения с политической информацией, в которой, естественно, фигурировали члены кабинета» (курсив мой. — В.Я.). И далее: «После ухода Бланта из контрразведки в 1945 году поступающие от него материалы несколько утратили значимость, но работа с ним продолжалась по получению политической информации» (курсив мой. — В.П.). Положение советника при монархе, конечно, во многом способствовало получению им важной информации из первых рук.

«Пятерка» продолжает работу

С окончанием войны у Москвы совсем не отпала надобность в информации «кембриджской пятерки». Складывалась новая картина мира. Начиналась «холодная война» против Советского Союза, грозившая не раз превратиться в «горячую». И «кембриджская группа» в новых условиях стала укреплять свои позиции.

Ким Филби, который еще в 1944 году перешел на работу в МИ-6, где заведовал советским отделом, стал отвечать за операции, направленные против нашей страны, и, конечно, обо всем информировал Лубянку. Английский словарь шпионажа отмечает: «Филби мог не только снабжать Москву информацией об английской и американской деятельности, но также скрывать от Лондона и Вашингтона информацию, которая могла навредить русским». Ким Филби совершил поездку по странам Европы и везде встречался с руководителями английских разведывательных резидентур, знакомился с их работой и… докладывал в Москву. В январе 1946 года, в день 34-летия, его наградили орденом Британской империи. В 1950 году Филби был еще раз повышен в должности и направлен представителем СИС для связи с ЦРУ в Вашингтон в ранге второго секретаря посольства Британии. Таким образом, КГБ получил в его лице сразу как бы «двойного агента», работавшего и по Англии, и по США на Советский Союз.

Дональд Маклин в 1944 году получил пост первого секретаря посольства Англии в Вашингтоне. Он обслуживал Объединенный политический комитет, который координировал планы Британии, США и Канады по вопросам атомной энергии. «На этом посту, — подчеркивает «Словарь шпионажа», — он мог поставлять в Советский Союз важные документы, касающиеся ядерного планирования». Словарь отмечает: «Российский историк Рой Медведев уверен, что Маклин передал в Москву инструкции относительно войны в Корее, утвержденные Трумэном, для генерала Макартура, запрещавшие переносить войну на китайскую территорию. До тех, пор пока Сталин не передал эти инструкции Мао Цзэдуну, китайский лидер, опасаясь американского вторжения и возможного использования атомного оружия, колебался принять решение о посылке «китайских добровольцев» в Корею. Документ, полученный от Маклина, открывал «зеленый свет» для вторжения в Южную Корею».

Гай Берджес, как я упоминал, с 1944 года начал работать в МИД Англии. Американская энциклопедия «Шпионаж и контршпионаж» так характеризует деятельность Берджеса: «В течение шести лет он имел доступ к сверхсекретным документам, содержание которых передавал своим русским контактам».

Работая в Форин оффис, он стал в 1945 году личным помощником Гектора Макнила, который тогда был парламентским секретарем видного политика Филиппа Ноэля Бейкера, а затем парламентским секретарем заместителя министра иностранных дел. Защищая политику Англии в отношении послевоенной Польши, Макнил произнес в парламенте блестящую речь, которая обратила на себя внимание в стране и способствовала его карьере. Речь была подготовлена не без помощи Гая Берджеса. На следующий год Макнил был выдвинут на пост государственного министра по иностранным делам (то есть первого заместителя министра) и стал членом Тайного совета (основного юридического органа государственного управления, совещательного органа при монархе), а Берджес был назначен его личным помощником. Впервые за время существования Форин оффис советский разведчик стал личным помощником британского заместителя министра иностранных дел и мог иметь доступ к делам Тайного совета. Москва же отныне могла получать информацию из самых высоких правительственных и дипломатических кругов.

Время от времени Макнил представлял министра иностранных дел, и Берджес, продолжая быть его помощником, мог присутствовать на заседаниях Брюссельского пакта (предшественника НАТО). Он был свидетелем создания «плана Маршалла», участвовал в важнейших переговорах Англии с другими западными странами.

В 1950 году Берджес получил назначение на должность второго секретаря посольства в Вашингтоне, где он встретился с Филби, работавшим в посольстве первым секретарем.

В Соединенных Штатах Берджес сблизился с Антони Иденом, который посетил Америку в ноябре 1950 года (на следующий год он вновь занял пост министра иностранных дел). Берджес показывал Идену Вашингтон. Иден впоследствии записал в дневнике: «Я был рад каждому дню, проведенному в Вашингтоне».

Казалось, что шансы его на успешную карьеру увеличивались. Но вместе с тем он, к сожалению, не всегда придерживался строгих правил поведения и конспирации, и у контрразведки возникли подозрения относительно его личности. Стрессовые напряжения Берджес тушил, как правило, алкоголем. Однажды он явился на встречу министров иностранных дел Британии, Греции, Болгарии, Югославии и Албании вдребезги пьяным. Но тогда это сошло ему с рук. Правда, помощник Генерального секретаря ООН Уркварт информировал об этом инциденте постоянного заместителя министра иностранных дел сэра Александра Кадогана, но тот холодно заметил: «Форин оффис традиционно считается терпимым к грехам эксцентричности».

Как отметил Ким Филби в книге «Моя тайная война», Берджес «ухитрялся попадать во всякие скандальные переделки личного характера».

О Кернкроссе мы уже говорили. В Министерстве финансов он состоял при отделе управления обороной. И понятно, что его сообщения носили соответствующий характер и представляли ценность для Лубянки.

Что касается Бланта, то он и после отставки в 1945 году продолжал поддерживать тесные связи с МИ-5 по меньшей мере в течение пяти-шести лет. Он был частым гостем Лиделла в штаб-квартире МИ-5, а Лиделл, будучи заместителем директора, фактически был руководителем Службы безопасности. Блант по-прежнему был советником Лиделла по части приобретения картин, он сумел показать ему, каким блестящим знатоком искусств является. Так, на одном аукционе «Кристи» Лиделлу удалось относительно недорого купить две картины «неизвестного художника». Блант установил, что они принадлежат кисти Пуссена и представляют собой фрагменты одной его картины. Некоторые эксперты оспорили заключение Бланта. Тогда картины были подвергнуты исследованию рентгеном, а затем были предъявлены для окончательной экспертизы известному профессору-искусствоведу, который полностью подтвердил правоту Бланта. Картины значительно выросли в цене, а вместе с этим увеличилось и уважение Лиделла к Бланту. Нужно ли говорить, что такие услуги не забываются?

Важно подчеркнуть и другое: когда Блант, уйдя из разведки, поднялся столь высоко, стал так близок к самому королю, у Лиделла стало еще меньше секретов от его друга и товарища, чем раньше. Он доверял Бланту полностью.

После окончания войны в МИ-5 происходили, как и во всем государственном аппарате, серьезные кадровые перемены. Лубянка была заинтересована в том, чтобы знать о них, иметь сведения о точном кадровом составе Секретной службы Британии. И Блант смог благодаря Лиделлу держать Лубянку в курсе дел МИ-5. Он даже как-то «сострил» в разговоре с полковником Робертсоном: «…а мне нравится передавать русским офицеров МИ-5».

На что рассчитывал Блант, делая такое экстраординарное заявление? Вероятно, он полагал, что, если Робертсон и доложит об этом Лиделлу, последний посмеется над ним и скажет: «Полковник, надо же понимать шутку. Кто сознается в таком, если бы он это делал на самом деле?» Во всяком случае, практических последствий эта «шутка» не имела и никаких неприятностей Бланту не принесла..

С Антони Блантом во время войны и позднее работали несколько советских разведчиков — А.Б. Горский («Генри»), К.М. Кукин, Б.М. Кротов и затем Ю.И. Модин. Нашим резидентом в Лондоне во время работы последнего был Н.Б. Родин (псевдоним Коровин)32. Впрочем, кураторы «пятерки» были, вероятно, довольно самостоятельны, и их работа была окружена тайной даже в стенах резидентуры. Во всяком случае, когда я спросил одного из резидентов КГБ, работавших в Лондоне в те годы (он просил меня не называть его фамилию), как действовала «пятерка», он сказал, что ничего не знает о ней, и высказал предположение, что их кураторы, по-видимому, напрямую связывались с Москвой.

О своей работе с Блантом и другими его коллегами Ю.И. Модин рассказал мне: «Когда я первый раз поехал в Лондон, а мне довелось дважды работать в Англии, то мне не сказали, что я буду куратором «пятерки», и я специально не готовился к этой работе. Но после 1945 года в нашей разведке в Лондоне возникли осложнения. Старые, опытные кадры во время войны работали буквально на износ, подчас по 18–20 часов в сутки. Некоторые уже не выдерживали такого темпа, и начались крупные замены. Пришедшие в разведку новые люди были умными и толковыми, но у них не было опыта сложной работы с таким необычным контингентом, каким являлась «кембриджская пятерка». Сотрудничать с ними после войны поручили Миловзорову, опытному работнику КГБ, но у него работа с ними не пошла. Он был контрразведчиком, привыкшим больше командовать, чем убеждать. На таких тонах с членами «большой пятерки», интеллигентами до мозга костей, привыкшими все взвешивать и обо всем иметь свое суждение, работать было нельзя. Это понял и резидент Коровин. И когда я приехал в Лондон, то он мне предложил восстановить с членами «пятерки» связи, установив добрые, уважительные отношения, и начать с Кернкросса и Бланта. Что мне помогло в выполнении этой задачи? О Бланте я узнал сразу после поступления на службу в КГБ, когда стал работать в «английском отеле». Английский язык знал только начальник, и мне поручили переводить материалы «пятерки» (а их было огромное количество) и делать по ним справки. Среди новых сотрудников отдела было много способных, но они были, к сожалению, малограмотными. Так уже тогда я смог заочно познакомиться с Блантом и его коллегами. Начал я свои встречи с Блантом с того, — рассказывал дальше мой собеседник, — что сказал ему: «Вы старше меня на 15 лет, больше меня работали в разведке и имеете огромный опыт. Я не собираюсь и не буду Вами командовать. Я могу Вам только сказать, какими вопросами сегодня интересуется руководство моей страны». Среди ряда проблем я, как сейчас помню, назвал и судьбу африканских колоний, и позицию Британии по этому вопросу.

Работать с Блантом было легко. За десять лет его сотрудничества с советской разведкой (до встречи со мной) он стал замечательным профессионалом, прекрасно освоившим эту трудную специальность».

В своей книге куратор «пятерки» добавляет: «Блант был единственным агентом, с которым я встречался без всякого беспокойства. Мы оба прекрасно знали технику слежки англичан. Мы легко могли их переиграть»33.

И еще один вопрос: не изменилось ли отношение Бланта к Советскому Союзу после войны? Он, конечно, видел, что Англия начинает рассматривать нашу страну как врага, что в возникновении «холодной войны» повинны и Соединенные Штаты, и Англия. Но Блант мог видеть, что и Советский Союз отнюдь не без греха, что и его внешняя политика далеко не такая миролюбивая, как это представляется Москвой. Это, вероятно, беспокоило и Лубянку. Она дала указание куратору «пятерки» «работать с Блантом, раскрывать ему существо советской внешней политики» (но, конечно, не в таком стиле и тоне, как это делала, скажем, газета «Правда»).

Куратор начал проводить эту «обработку» осторожно, тактично, зная, что Блант после войны не слишком жаловал советских руководителей. Он, вероятно, видел и знал больше, чем знали в то время простые советские люди.

И однажды после 30-минутной беседы куратора с ним на эти политические темы Блант сказал: «Питер, давай не будем впустую тратить время на эти внешнеполитические вопросы. Я считаю, что вы стали на путь экспансионистской царской политики захватов, и здесь никакие разговоры и ваши убеждения не помогут».

Ему в особенности претила политика Сталина, направленная против Турции и на захват Советским Союзом проливов. Он считал, что эта политика является вредной для самого Советского Союза, а главное, для коммунизма, для мировой революции, в которую он еще какое-то время продолжал верить.

Глава IX. ШПИОН ПРИХОДИТ В ПОСОЛЬСТВО

Но реальная опасность очень скоро подстерегла Бланта, и не только его, а всю «кембриджскую пятерку». И подстерегла с той стороны, откуда они меньше всего ожидали.

Еще раз скажу, что эта книга не только о наших разведчиках, служивших Советскому Союзу, но и об их антиподах из числа сотрудников КГБ, как их справедливо называют, «дезертирах», или предателях.

Аллен Даллес, известный руководитель Центрального разведывательного управления США, так характеризует эту категорию лиц: «Я не утверждаю, что все так называемые «дезертиры» перешли на Запад по идеологическим причинам. Некоторые перебежали по более житейским соображениям: одни потому, что их постигла неудача на работе, другие опасались понижения в должности или чего-то еще более худшего из-за реорганизации режима, некоторых притягивали внешние соблазны Запада, человеческие и материальные».

В 30-е годы для советской разведки было особенно важно и необходимо восстановить прежнюю шпионскую сеть, которая фактически была почти полностью ликвидирована после разрыва Англией всех отношений с СССР и высылкой из страны советских граждан. Решение об их восстановлении было принято лишь в конце 1929 года. Понятно, что для создания разведывательной сети потребовались бы большие усилия и время. В годы разрыва отношений разведку в Англии вели наши резидентуры в Париже, Гааге и других западноевропейских городах.

Первое внедрение в Англию советской разведки — а с ним и первая серьезная удача — состоялось в начале 30-х годов и произошло совершенно случайно. Событие это носило в известной степени курьезный характер. Об этом эпизоде я впервые узнал из книги «Новый КГБ. Локомотив советской власти», изданной 20 лет назад в Нью-Йорке. Ее авторы — известные американские разведчики Уильям Корзон, имевший контакты со спецслужбами ряда стран, в том числе Британии, и Роберт

Кроули, долго служивший в американской военной и военно-морской разведке и занимавший видный пост в Управлении стратегических служб США. Оба автора имели в своем распоряжении уникальные документы, включая материалы слушаний в американском конгрессе о советской разведке.

Предыстория этого «случайного успеха» такова: как раз в это время советник посольства в Париже Григорий Беседовский (кстати, сотрудник КГБ), боявшийся разоблачений за какие-то финансовые махинации, был вызван в Москву. Опасаясь наказания, он изменил родине и обратился с просьбой о политическом убежище к французским властям. В то время советским послом во Франции был крупный дипломат В.С. Довгалевский, но его не было в Париже, так как советское правительство именно ему поручило ведение переговоров с Англией о восстановлении дипломатических отношений между двумя странами.

Беседовский оставался временным поверенным в делах и, естественно, только в общих чертах знал о странных событиях, которые произошли в те дни в советском посольстве во Франции. Французы предъявили ему сотни фотографий советских сотрудников в Париже и русских во Франции и просили сообщить, кто из них является сотрудником КГБ или связан с ним. Когда очередь дошла до фотографии Владимира Войновича, сотрудника КГБ в советском посольстве в Париже, Беседовский рассказал, что несколько дней назад в посольство СССР приходил один англичанин со странным предложением. Он беседовал с Войновичем. Этот эпизод заинтересовал не только французские спецслужбы, но и английскую контрразведку.

Звонок в дверь

Ее представитель был настолько шокирован этим случаем, что немедленно встретился с Беседовским и услышал удивительную и на первый взгляд фантастическую историю. Английского контрразведчика она настолько поразила, что он просил советского перебежчика еще и еще раз пересказать все события по порядку с самого начала и до конца. Рано утром следующего дня он вылетел в Лондон.

Английский контрразведчик понимал, что ему предстоял серьезный доклад своему начальству. Он так нервничал, что в пути осушил свою фляжку с виски. По приезде разведчик доложил руководству, что какой-то неизвестный предложил советскому посольству купить у него шифр Министерства иностранных дел Британии, при этом он назвался вымышленным именем и, вероятнее всего, был англичанином.

По-видимому, Беседовскому советская разведка не сообщила всех данных об этом происшествии. А события развивались так.

Осенним днем 1929 года к главному входу советского посольства в Париже на рю де Гринель подошел неизвестный и на французском языке высказал желание немедленно встретиться с советским военным атташе. Его впустили в здание и пригласили в какую-то комнату. Видно было, что его не ждали, и отнеслись к нему без особого внимания. Двое служащих посольства провели его в комнату, которая раньше, видимо, служила библиотекой. А сейчас там царил полнейший беспорядок, она была похожа на склад старой мебели, свернутых ковров и других вещей. Служащие не спускали с него глаз.

Через несколько минут к неизвестному вышел сотрудник посольства, представившись: «майор Владимир». Пришедший назвался «Скоттом» (дальнейшие события показали, что это имя было вымышленным) и сказал, что он работает в Форин оффис — британском Министерстве иностранных дел. Как выяснилось позднее, он действительно служил там, причем довольно долго, начиная с 1913 года, за исключением одного года, когда во время войны находился в армии.

Добавив, что он сотрудник управления связи министерства, пояснил, что нуждается в деньгах, так как его зарплата составляет всего 100 фунтов в год и даже после 17 лет службы остается практически без изменений. «Скотт» заявил, что он располагает секретным шифром министерства и готов продать его за две тысячи долларов34.

Владимир Войнович (такой была настоящая фамилия майора) взял у него шифр и, сказав, что хочет удостовериться в его подлинности, немедленно покинул комнату. «Скотт» пытался остановить майора, но двое служащих преградили ему путь. Через 25 минут Владимир вернулся и, разыграв «сцену возмущения», бросил «Скотту» принесенные им документы, обозвав его провокатором и мошенником, и выпроводил растерявшегося «Скотта» из посольства. Предварительно все материалы «Скотта» были сфотографированы и «на всякий случай» посланы на Лубянку.

Можно было понять беспокойство английской разведки, тем более что информация о визите была самой поверхностной. Описания «Скотта» не было (Беседовский не видел его). Фотография, которую сделали в посольстве, была очень неясной, да к тому же англичане ею не располагали. Имя «Скотт» было, конечно, вымышленным, но даже если оно и было настоящим, то надо учесть, что Скоттов в Англии столько же, сколько Ивановых в России.

Кроме того, прошло уже несколько дней (а может быть, и недель), и установить, кто из сотрудников Форин оффис посещал Париж, было нелегко, тем более что точная дата визита в советское посольство англичанам, по-видимому, была не известна.

Вот как много неясного было в этой истории. Не говоря уже о том, что могло существовать и «третье лицо», не имевшее отношения к Форин оффис, а выполнявшее передаточные функции по просьбе какого-либо сотрудника британского МИД. Возможно, как советские, так и английские разведчики сочли всю эту историю «липой». Во всяком случае, мы не знаем, были ли приняты какие-либо серьезные меры по розыску «Скотта».

В Москве, однако, отнеслись к этому событию по-другому. Дешифровальный отдел КГБ определил, что переданные (или, вернее сказать, украденные) материалы были подлинными. Они явились ключом к британской шифровальной системе. С их помощью удалось дешифровать важные английские дипломатические документы. Благодаря им русская контрразведка начала уже нащупывать следы проникновения английских агентов в нашу страну. МИД СССР, обладая новыми сведениями, мог уже вести переговоры с Англией с более жестких позиций, так как стал известен предел тех уступок, на которые могли пойти англичане (как раз в то время между двумя нашими странами велись переговоры о заключении торгового соглашения, которое и было подписано в апреле 1930 г.).

Лубянка направила в Париж телеграмму Войновичу о необходимости оказать особое внимание «Скотту» как агенту35.

Американские разведчики, о которых я писал, замечают по этому поводу: «Это был очень удачный ход зарубежной разведки ОГПУ, который, несомненно, должен был порадовать Сталина, так как у него по отношению к Британии была навязчивая мысль — он считал каждого англичанина сторонником «черной магии», готовым употребить все средства, чтобы ослабить или уничтожить любую угрозу для британской короны. Сталин был рад еще раз обнаружить убедительные доказательства того, что Британия строит козни против Советского Союза». НапЬмним, что в конце 20-х годов Сталин считал Англию главным врагом СССР, готовившим войну против России.

Москва приказала немедленно удовлетворить просьбу «Скотта» о выдаче денег, еще больше заинтересовать его материально, установив с ним постоянные контакты. Для Войновича это распоряжение было подобно грому среди ясного неба. Он никак не ожидал такого исхода дела. Войнович искренне считал, что переданные документы были дезинформацией, и даже надеялся, что Москва поблагодарит его за обращение со «Скоттом». А что было делать ему сейчас? Как можно найти «Скотта» в Париже? Выполняя строгое указание Москвы, он предпринял попытки найти «Скотта», но можно было заранее предвидеть их полный провал. Было ясно, что «Скотт», если он действительно работал в Форин оффис, вернулся в Лондон. В Англии же, как я писал, наша разведка только приступала к своим операциям. И тогда Москва поручила обнаружить «Скотта» резидентуре КГБ в Гааге, которая тогда располагала несколькими нелегальными точками и опытными кадрами.

Выбор голландского резидента пал на одного из самых способных сотрудников — «Ганса», который формально был бизнесменом, много разъезжал по миру, имел свои дела в ряде стран, в том числе в Англии. Он владел пятью европейскими языками: французским, итальянским, немецким и голландским. Говорил он и по-английски36.

Казалось, что обнаружить «Скотта» было безнадежной затеей. Фотография его была некачественной, описание внешности — поверхностным, одежда — ординарной. «Ганс» только в лондонском Сент-Джеймском парке, расположенном неподалеку от Форин оффис, обнаружил 50 джентльменов, похожих по описанию на «Скотта», — все они были в серых костюмах, в «котелках» на голове и с зонтиками в руках.

Поиски шпиона

Наконец Галлени удалось невозможное. Примерно после годичных поисков он смог обнаружить «Скотта». Причем сделал это, как ни странно, с помощью самого Форин оффис и британской полиции.

Галлени был невероятно находчив и к тому же удачлив. Он придумал интересную и трогательную легенду, что ищет англичанина, который был свидетелем того, как в Париже на его племянника, сына его сестры, наехала машина. Водитель скрылся с места происшествия. Мальчик, к счастью, остался жив, сейчас начал выздоравливать, но на лечение его нужны средства, и он надеется получить их с виновника происшествия. Инцидент произошел 28 июня 1929 г. (а об англичанине было известно только одно — он сам сказал, что работает в Форин оффис). Галлени обратился в полицейский участок с просьбой позвонить в Форин оффис и справиться, кто из их сотрудников в тот день мог быть в Париже. На вопрос, почему он сам не сделает этого, Галлени ответил, что он звонил в Форин оффис. Но, видимо, его не слишком хороший английский не позволил ему достаточно внятно разъяснить ситуацию. Наверное, там его не поняли и потому не дали никакого ответа.

Пожилой добродушный полицейский, посочувствовав, вошел в положение и позвонил в МИД, объяснил ситуацию, назвал полицейский участок, его телефон, и буквально через десять минут Галлени знал имена четырех мужчин, бывших в тот день в Париже, — это были нарочный короля, два старших дипломата и сотрудник управления связи. Последнего звали Эрнест Холлоуэй Олдхам.

Поблагодарив полицейского, Галлени прежде всего принял все меры к тому, чтобы его в случае какого-либо подозрения не смогли обнаружить. Он позвонил в гостиницу, в которой остановился, и попросил сразу переслать его багаж на Ливерпульский вокзал, так как он срочно возвращается домой. В вокзальном туалете он изменил свою внешность — сбрил усы, надел очки, переменил костюм. Вынув из своего кейса другой паспорт, теперь уже французский, получив багаж и сказав, что он отправляется в Гаагу, поселился в другом лондонском отеле, расположенном далеко от предыдущего. На следующий день он отправился в Британский музей, зарегистрировался там как «исследователь», сказав, что его тема — «Дипломатическая история Британии» и что приехал он в Англию на средства своих учеников, которые собрали ему необходимую сумму для поездки в Лондон.

Затем по различным справочникам и телефонным книгам он обнаружил адрес Олдхама, несколько дней понаблюдал за ним, удостоверившись, что это именно тот Олдхам, сотрудник МИД, который ему нужен. Выбрав удобный момент, он последовал за ним, подошел к нему со спины и, назвав его по имени, сказал: «Я сожалею, что мы не встретились в Париже. Я знаю о серьезной ошибке, сделанной «майором Владимиром». Он был уволен с работы с работы и наказан37. Я принес Вам то, что принадлежит Вам по праву». При этом он вынул из кармана конверт и отдал его Олдхаму, добавив: «Внутри вы найдете указание о времени и месте нашего следующего свидания и инструкцию о том, как встречаться со мной. Меня зовут Павел».

Олдхам был растерян, даже испуган. Но «Ганс» настаивал, а затем быстро повернулся и поспешил к станции метро.

Олдхам же, придя на работу, первым делом взглянул на газету «Дейли телеграф», чего обычно раньше не делал, и просмотрел таблицу котировки курсов иностранных валют. Он понял, что переданные ему 200 фунтов равны 400 долларам (курс фунта стерлингов был тогда значительно выше, чем сейчас). Это было больше четырех его годовых зарплат. Он был приятно удивлен. Затем он просмотрел инструкцию, переданную «Павлом». Ему назначили следующую встречу через 45 дней у станции метро в 6 часов 25 минут, то есть после окончания его рабочего дня. Были указаны и все подробности рандеву. На случай, если его будет встречать не «Павел», говорилось об одежде, зонте, книге в руке, указывался и пароль. Если все будет в порядке, то следующий контакт состоится на час раньше, через шесть дней. Таким образом давалось понять, что контакты будут систематическими, так же, как, наверное, и денежные вознаграждения.

Вероятно, именно эта систематичность и испугала Олдхама. Первой его реакцией было явиться на следующую встречу, чтобы объяснить свое первое посещение посольства в Париже как ошибку, как опрометчивый шаг и заявить, что он не желает приносить вред своей стране и больше не будет встречаться с «Павлом».

Неожиданный исход

Впечатление Галлени о встрече с Олдхамом было не совсем определенным. Ему казалось, что тот был настолько растерян, что его действия в будущем трудно предугадать. Галлени не исключал и того, что его «контакт» признался английской контрразведке о своем посещении советского посольства, и тогда и за ним, и за Галлени будет, несомненно, устроена слежка. Во всяком случае «Павел» решил принять все меры предосторожности.

Прежде всего встал вопрос, где организовать беседу. Опять помог случай. На одной из улиц Парижа он увидел странную картину. Около остановки автобуса происходила какая-то необычная встреча мужчин. Одни ждали кого-то, прохаживаясь, другие встречались с подходившими, несколько минут переговаривались и вместо того, чтобы сесть в автобус, удалялись. Он проследил их путь и выяснил, что они заходили в гостиницу, а через час-два покидали ее. Он догадался, что номера в ней сдаются на час-другой и это место встречи гомосексуалистов. Если он встретится там с Олдхамом, никому и в голову не придет подозревать их в «шпионской встрече», и их свидание пройдет незамеченным. Накануне условленной даты «Павел» решил заранее забронировать номер в этой гостинице, чтобы не ждать, если вдруг не окажется свободных номеров, и не привлекать тем самым дополнительного внимания.

Он обратился к портье:

— Я хотел бы заранее заказать у вас номер. Завтра ко мне в Лондон приезжает друг, и я хотел бы встретиться с ним в спокойной обстановке и поговорить в течение часа-двух.

Портье внимательно оглядел «Ганса», решая, не является ли он детективом, но манеры и иностранный акцент посетителя не давали оснований для такого предположения.

— Извините, сэр. Но у нас нет порядка заранее резервировать номера. Мы сдаем их обычно по часам.

— А нельзя ли мне заплатить по часам заранее, чтобы быть уверенным в получении комнаты?

— Но это будет стоить вам 10 шиллингов за час, то есть всего 18 фунтов.

— Я согласен.

Ганс пожелал предварительно осмотреть комнату, и, хотя она была довольно неопрятной, но имела и ряд преимуществ: надежный замок и довольно грязное окно, сквозь которое снаружи едва ли можно было что-нибудь разглядеть. Он сразу заплатил всю сумму и взял ключ от комнаты. На следующий день, встретив Олдхама, он нанял такси и со всеми предосторожностями привез его в эту гостиницу. Перед тем как сесть в такси, «Павел» передал Олдхаму конверт, предупредив, что в такси им не следует разговаривать друг с другом.

В такси «Ганс» молча показал Олдхаму, чтобы тот открыл конверт и убедился, что в нем американские доллары. Англичанин почувствовал, что не может отказаться от нового вознаграждения. Он понял, что окончательно потерял инициативу и отныне будет вынужден подчиняться «Павлу».

В гостинице, закрыв комнату на ключ, «Павел» сразу перешел к делу:

— Содержание конверта — просто свидетельство признания вашей храбрости. «Спонсор» хотел бы тем самым выразить вам глубокую признательность.

Затем последовали новые инструкции. Во-первых, Олдхам должен подготовить список всех сотрудников управления связи Форин оффиса с характеристикой их политических взглядов, семейного положения, отношения к работе, зарплаты, времени службы и других крайне важных подробностей; во-вторых, дать описание деятельности Северного управления, занимавшегося Советским Союзом. «Это не представит для Вас большого труда, сэр, — говорил «Ганс», — так как по роду своей работы Вы имеете дело прежде всего с персоналом и документами этого управления». «Павел» подробно проинструктировал о месте новой встречи. А после этого первым покинул гостиницу.

Сколько встреч еще было впереди? Вероятно, не одна. Всего он получил за свою работу 5 тысяч фунтов стерлингов. Если ему каждый раз платили такую огромную сумму — 400 фунтов, то можно представить, какими частыми они были.

В конце концов Олдхам стал все больше и больше опасаться, что эта двойная жизнь может очень скоро открыться. «Как веревочке ни виться, конец должен быть», — гласит народная мудрость. Может быть, он стал замечать слежку за собой. И тогда он решил прекратить работу в Форин оффис, полагая, что тем самым ослабит интерес к своей персоне со стороны советской разведки и она оставит его в покое.

Как развивались события в дальнейшем, со всей определенностью сказать трудно. То ли британская контрразведка начала подбираться к нему и что-то узнала, то ли советские спецслужбы пытались продолжить контакты с ним. Во всяком случае, он почувствовал опасность. В сентябре 1933 года его нашли в собственной квартире на кухне перед открытой газовой плитой. Он был еще жив, но по дороге в госпиталь скончался.

А Галлени? После смерти Олдхама в конце 1933 года его отозвали в Москву, и, по некоторым сведениям, позднее он был репрессирован.

Однако точку в рассказе об Олдхаме ставить еще рано. В конце второго года своей работы с ним «Гансу» удалось познакомиться с его другом и коллегой по работе Джоном Кингом. Галлени сумел завербовать его. Капитан Джон Кинг работал на советскую разведку довольно долго. Британская «Энциклопедия шпионажа» сообщает, что английская контрразведка раскрыла его шпионскую деятельность только после начала Второй мировой войны. Его выдал один из первых перебежчиков из числа сотрудников КГБ, генерал-майор Кривицкий. (Энциклопедия сообщает, что настоящее имя генерал-майора — Гинзбург.) Сам он был выходцем из Польши. Кривицкий руководил русской службой шпионажа в Западной Европе (со штаб-квартирой в Париже). Он запросил убежище во Франции после того, как был вызван в Москву (а до этого Москва расправилась с его другом и коллегой, резидентом в Швейцарии Игнасом Рейсом). Из Парижа французскими спецслужбами он был переброшен в США, где и дал подробную информацию о советской разведке. Кривицкий опубликовал и книгу под названием «В сталинской секретной службе». После США он посетил Лондон, где выдал имена некоторых работавших в Англии советских разведчиков, в том числе Кинга.

О «кембриджской пятерке» он ничего англичанам не говорил — то ли не знал о них, то ли держал эти сведения «про запас».

Что касается капитана Кинга, то он в октябре 1939 года был судим и приговорен к десяти годам лишения свободы. Дальнейшие следы его теряются38.

Вербовка советской разведкой Олдхама и Кинга была ее первым проникновением в британское Министерство иностранных дел. Она имела огромное значение. Лубянка получила шифры Форин оффис, ознакомилась с его личным составом, что в будущем облегчило работу «кембриджской пятерке». Москва получила столь необходимую ей информацию об английской дипломатии, ее целях и методах.

Однако первый опыт выявил слабость и недостатки такого рода контактов. Некоторые из завербованных англичан были не слишком надежными агентами. Они вынуждены были пойти на службу Лубянке из-за своего относительно неблагополучного материального положения. Сама их вербовка носила в известной степени случайный характер и в любой момент могла быть прервана. Некоторые чекисты в Москве были тоже не всегда надежными и готовы были при первой опасности продать свою страну и своих коллег, как это сделал генерал Кри-вицкий. Его предательство поставило вопрос о необходимости значительно расширить советскую агентуру в Англии, а также очень надежно ее укрыть.

А какова ценность этих перебежчиков для разведки противника и какой вред они наносили своей стране, которой были призваны служить?

Вот ответ Аллена Даллеса: «Одна из богатейших жил для контрразведки (западных стран. — В.П.) — дезертирство штатного работника разведки противника. Этот источник можно приравнять к непосредственному проникновению на некоторое время в разведывательный центр противника. Один такой «доброволец» из разведки может парализовать на целые месяцы деятельность службы, которую он оставил».

Так могло случиться в 1945 году и с «кембриджской пятеркой», когда она была на грани провала.

«Вот вам ключ от моей квартиры»

В один из августовских вечеров того года в британское консульство в Стамбуле обратился мужчина средних лет, назвавшийся Константином Волковым. Он заявил, что является сотрудником советского консульства, старшим офицером КГБ, и попросил политического убежища в Британии. Волков рассказал, что он в течение нескольких лет работал в ГПУ, что у него «на квартире в Москве находятся очень важные для английской разведки документы». Он готов был за 20 тысяч долларов передать их, вручив ключ от своей квартиры и указав ее адрес. Англия за это должна предоставить ему политическое убежище. Волков предупреждал, что если руководство консульства решит запрашивать Лондон, то этого нельзя делать по телеграфу, так как Москва запросто расшифровывает английские шифры. Сделать это надо строго секретным письмом.

Вице-консул, принимавший Волкова, не знал, как поступить, и попросил его изложить свое дело письменно и прийти в консульство в следующий раз. Через день Волков принес письменное заявление с просьбой о политическом убежище. В нем между прочим говорилось, что в Англии в настоящее время работают семь англичан — агентов КГБ, из них пять в разведке и двое в Форин оффис. Один из них даже занимает пост руководителя департамента контрразведки. Фамилии их он не указал, но сообщил их «клички».

Можно представить себе, в какое возбуждение пришел вицеконсул, прочитав это заявление. Не каждый день ему сообщали о семи советских шпионах в самых верхних эшелонах власти Британии.

Делу был дан немедленный ход, и первой же дипломатической почтой в Лондон было отправлено письмо. В сообщении Волкова было много справедливого. В Форин оффис действительно работали Берджес и Маклин, в разведке — Блант, Филби, Кернкросс и Лео Лонг. Может быть, был среди них и пятый член «большой пятерки». Во всяком случае, об одном предположении относительно него я расскажу в этой главе.

Вероятнее всего, и заявление Волкова о том, что в его квартире в Москве находятся секретные документы, могло соответствовать действительности. Не в его интересах было обманывать англичан: они не только могли отказать ему в убежище, не дать ни пенни, но и вообще жестоко отомстить. Но если заявление Волкова не было вымыслом, то англичане, заполучив Волкова с его документами, смогли бы раскрыть всю «кембриджскую пятерку» и завербованных Блантом агентов.

Дальнейшие события разворачивались так. Несколько дней спустя, когда Филби пришел на работу, раздался звонок, и его шеф сэр Стюарт Мензис попросил Филби срочно зайти к нему. Показав ему письмо из Стамбула, шеф сказал, что это дело деликатное и надо срочно разобраться с ним. Филби, только взглянув на бумаги, понял, что произошло нечто экстраординарное, что над группой нависла смертельная опасность. Он сразу узнал в начальнике департамента британской контрразведки, о котором писал Волков, самого себя, ведь именно он контролировал все операции английской контрразведывательной службы в отношении СССР.

Первое, что сделал Филби, — это предупредил своего «контролера» и, наверное, объяснил ему, что если Волкову удастся задуманное и документы попадут в руки англичан, то это может означать конец для всей группы советских разведчиков в Британии. Филби не мог не понимать, что нужно немедленно предпринимать решительные, а может быть, и жесткие меры. Речь шла о том, чья голова полетит — его и его коллег или голова Волкова. В разведке свои безжалостные правила игры, и для Кима Филби решение проблемы было однозначным. На следующее утро, продумав всю ночь, как лучше доложить свои предложения сэру Стюарту, он, явившись к начальнику, сказал ему: «Я полагаю, сэр, что наилучшим образом разобраться в сложившемся положении можно только на месте, выяснив там все обстоятельства дела. Я предлагаю направить срочно в Стамбул одного из сотрудников МИ-5». Филби надеялся, что Стюарт предложит поехать ему. Однако услышал в ответ: «Правильно, мы направим туда бригадира Робертса».

Филби знал, что Робертс, начальник военной контрразведки, боялся перелетов на самолете. Теперь оставалось только надеяться на судьбу. И она не подвела. Час спустя Филби был вновь вызван в кабинет шефа.

«К сожалению, Робертс отказался полететь в Стамбул; придется сделать это Вам, Филби».

Последнему оставалось только сказать «слушаюсь». Через несколько дней он уже был в Стамбуле. На совещании с английским резидентом в Турции было решено прежде всего встретиться с Волковым и побеседовать с ним. Поручили это сделать вице-консулу в Стамбуле. Первые два звонка были неудачными. Первый раз вице-консул услышал: «Волков слушает», но это был не голос Волкова, и вице-консул повесил трубку. На второй звонок ответила телефонистка: «Волкова нет»; в третий раз, на следующий день, английскому дипломату та же девушка ответила: «Он в Москве».

«Добровольно» ли он выехал в Москву, которая его вызвала, или был насильно депортирован в СССР, сказать трудно. Для этого надо знать документы КГБ. Теоретически мы уже не сегодня-завтра можем узнать это, так как установленный в 1993 году 50-летний срок давности, после которого документы КГБ должны быть открыты исследователям, истек. Однако пока в нашей стране дела часто решаются аппаратом, а не указами президента. И продолжение истории с Волковым мы можем узнать очень нескоро, если вообще когда-нибудь узнаем.

Филби понял, что с Волковым и его бумагами покончено, и с облегчением вздохнул. Возвращаясь на самолете в Лондон, он уже обдумывал, как ему лучше доложить об этом деле своему начальству, и, как он сам пишет в книге, решил, что лучше всего обвинить в провале этой затеи самого Волкова, — возможно, он перенервничал, изменил свои планы и сознался своим коллегам. Конечно, это все предположение, заканчивал он свой анализ сэру Стюарту, «возможно, что правду мы никогда не узнаем». Другое предположение о том, что русские узнали о его обращении к англичанам, рассуждал Филби, «не имеет реальных оснований. И не стоит поэтому включать его в мой доклад». Филби прекрасно знал, что именно последнее предположение — «русские узнали» — единственно верное, но это означало бы, что сведения Волкова правильны, и серьезно осложнило бы положение Филби и его друзей, и потому оно было им категорически отброшено.

Сэр Стюарт Мензис был недоволен и расстроен. Он высказал предположение, что, может быть, телефонные звонки английского консульства насторожили русских. Но сделать уже было ничего нельзя. И «дело Волкова» было прекращено. Для Филби и остальных членов «пятерки» оно кончилось как нельзя лучше. Гроза миновала, но события показали, что «пятерка» была на краю провала и что больше всего ее существованию и продолжению работы угрожает не ее собственная деятельность, а предательство внутри самой советской разведки, измена самих сотрудников КГБ.

Не прошло и месяца, как сигнал о проникновении советской разведки в самые близкие к английскому правительству структуры повторился, на этот раз с другого конца планеты — из Америки.

«Дело Гузенко» и «пятерка»

5 сентября 1945 г. шифровальщик советского посольства в Канаде, сотрудник ГРУ (Главное разведывательное управление Советской армии) Игорь Гузенко обратился в оттавскую полицию с полным кейсом секретных документов, свидетельствовавших о разведывательной работе советских спецслужб в США, Англии и Канаде. Ввиду особой важности дела им вынуждены были некоторое время спустя заняться лично премьер-министр Канады Макензи-Кинг, премьер-министр Великобритании Клемент Эттли и президент США Гарри Трумэн. Главное в донесениях Гузенко заключалось в сведениях о шпионской деятельности СССР в области производства атомной бомбы, которые могли помочь Советскому Союзу догнать Соединенные Штаты и Англию в этих исследованиях.

Предательство Гузенко привело к аресту, а потом и суду известного физика, в свое время учившегося в Кембридже, доктора Аллена Нанна Мея, английского коммуниста, который передал нашей стране материалы, связанные с первым испытанием ядерной бомбы. Премьер Макензи-Кинг заметил по этому поводу, что у советской разведки было огромное число контактов среди людей, занимавших важнейшие посты в правительстве и промышленных кругах. Мей был приговорен к десяти годам тюремного заключения. Показания Гузенко привели к разоблачению и немецкого ученого Клауса Фукса, сотрудника Колумбийского университета. Фукс участвовал в работе над «Манхеттенским проектом» (так назывался проект создания атомной бомбы) и передавал сведения о нем нашей стране. Суд приговорил его к четырнадцати годам тюрьмы, но через девять лет он был освобожден и уехал в Дрезден, где был назначен заместителем директора института по ядерной энергии.

Фукс знал очень многих английских ученых, он работал в Бристольском и Эдинбургском университетах, а в США переехал из Бирмингемского университета. Завербован он был советской разведкой в Лондоне — офицером разведки С.Д. Крамером. С советским офицером его свел Юрген Кучински, сын профессора Лондонской школы экономики. Он был знаком со многими учеными Оксфорда и Кембриджа, и не исключено, что догадывался или знал и о «большой пятерке».

Но для нашей темы особенно важным является то, что Гузенко сообщил о двух советских агентах-англичанах, работавших в британских спецслужбах. Он не знал их фамилий, но утверждал, что оба они значились под кодовым именем «Элли». Кто были те, которые скрывались под псевдонимом «Элли»? Первое имя было идентифицировано довольно быстро как Кай Уилшер. Она работала в британском верховном комиссариате в Оттаве. Уилшер призналась в передаче некоторых документов в советское посольство и была приговорена к трем годам тюрьмы. Но кто был вторым «Элли»?

Впрочем, расскажу все по порядку.

История побега Гузенко и его попыток заставить канадские власти серьезно отнестись к нему подобна детективному или фантастическому роману. Видимо, у Гузенко в советском посольстве не все складывалось гладко: он приехал туда в 1943 году, а уже в 1944-м Москва решила отозвать его. Гузенко не без оснований решил, что это результат каких-то его проступков и сомнительных высказываний в адрес советского правительства, которые он нередко допускал. Вместе с женой они решили ни в коем случае не возвращаться обратно. Он просил своего начальника полковника Заботина оставить его в Оттаве, сославшись на то, что здесь, в Канаде, он принесет больше пользы, чем в СССР. Москва, которая сначала настаивала на отзыве, неожиданно согласилась удовлетворить его просьбу.

Но Гузенко продолжал считать, что над ним нависли тучи, и стал готовиться к бегству. Он начал систематически просматривать журналы полковника, пытаясь найти там секретную информацию, чтобы уйти не «с пустыми руками» и было бы что продать. Гузенко стал делать копии с секретных документов, обнаружил список агентов Заботина в Канаде и его «контактов» в США. Именно тогда он нашел и первые телеграммы об атомной программе США и Англии, а затем и доказательства «атомного шпионажа» СССР.

Вечером 5 сентября 1945 г. он обнаружил на столе полковника Заботина запись о вторичном вызове его, Гузенко, в Москву. Через несколько дней он должен был отплыть на советском корабле, отправлявшемся во Владивосток. И вечером того же дня он бросился в редакцию газеты «Оттава джорнэл» в надежде, наверное, во-первых, продать документы и, во-вторых, найти помощь в получении политического убежища. Ночной редактор газеты, однако, обескуражил его кратким, но выразительным ответом: «Это не по нашей части. Обратитесь в Министерство юстиции, может быть, оно заинтересуется Вами».

Почти в полночь Гузенко нашел Министерство юстиции, но охранявший здание полицейский посоветовал ему прийти утром. У Гузенко не было другого выхода, как вернуться домой и на следующий день вновь выйти на работу, положив обратно в папку документы, которые он стащил накануне. Возвратившись домой, он сказал жене: «Завтра я опять пойду в Министерство юстиции, они не могут не предоставить нам политическое убежище». И утром втроем, с маленьким сыном, они поспешили в Министерство юстиции.

Но и эта попытка оказалась не слишком удачной. Прождав два часа, они услышали ответ секретаря: «Министр не может Вас принять». Что было делать? Отправились опять в редакцию газеты. Шли мимо канадского парламента, в котором как раз отмечался день вступления Канады во Вторую мировую войну, день начала борьбы против фашистской Германии, в которой большую роль сыграл Советский Союз.

А в редакции газеты, вновь отказавшись принять его документы, объяснили: «Никто не хочет в этот день говорить ничего, кроме лестных слов в адрес Сталина». Не солоно хлебавши, пришлось к вечеру возвращаться домой.

Наконец, на третий день, когда он опять пошел в Министерство юстиции, ему объяснили, что «лицо, которое занимается натурализацией иностранных граждан, сейчас на ланче». И порекомендовали, как обычно это делается, подать заявление и ждать ответа. Ждать? Но сколько времени? Может быть, несколько дней, может быть, несколько месяцев. Бюрократы — везде бюрократы. Да и время играло не на Гузенко. Авторитет Советского Союза, разгромившего фашистские армии, был настолько велик, что заниматься «беглецом из Советского Союза» никому особенно не хотелось.

Он поплелся домой… Через несколько минут он услышал знакомые голоса полковника и других сотрудников военного атташата: его разыскивали. И тогда через общий с соседями балкон вместе с женой и сыном он ускользнул к ним. Соседи приютили семью. Только тогда на помощь Гузенко пришла канадская полиция, и через нее он узнал Уильяма Стефенсона, который явился к нему в ту же ночь.

Билл (Уильям) Стефенсон, впоследствии известный как сэр Уильям Стефенсон (он получил титул сэра в 1945 г.), работавший в Британском центре координации разведки с США под кодовым названием «Intrepid» («Бесстрашный»), пришел на помощь Гузенко39. Он смог оценить важность украденных материалов. «Это самая большая возможность, имеющаяся у нас, раскрыть операции советской разведки, которые осуществляются против нас», — сказал он на следующий день канадскому премьер-министру.

Премьер Макензи-Кинг сначала не поверил сообщению Стефенсона. Он записал в своем дневнике о деле Гузенко: «Это было ужасно. Это было подобно бомбе, подобно горячему картофелю из костра, слишком горячему, чтобы взять его в руки».

Еще до этого о деле Гузенко доложили министру юстиции Канады Лауренту. Ему сказали, что если Гузенко получит отказ, то может покончить жизнь самоубийством. Министр хладнокровно заметил: «Хорошие отношения с Советским Союзом для нас важнее».

Делом Гузенко пришлось заниматься самому премьеру. Макензи-Кингу было во время описываемых событий семьдесят лет. Более 18 лет (в 1921–1926, 1926–1930 и в 1935–1948 гг.) он был премьер-министром страны и не слишком хотел в конце политической карьеры наживать себе международные осложнения. В эту историю, однако, вмешался Билл Стефенсон. 7 сентября Гузенко наконец был принят начальником полиции Канады. Было решено переправить Гузенко с семьей в «лагерь X» в провинции Онтарио. На следующий день советское посольство потребовало, чтобы канадские власти арестовали Гузенко и передали его советским властям для депортации в СССР на том основании, что «он похитил деньги в советском посольстве».

Читатель может спросить: а какое все это имеет отношение к «кембриджской пятерке»? Дело в том, что, по словам Гузенко, другой «Элли» работал в контрразведке Англии, в МИ-5. Английский журналист Эндрю Бойл, описывая дело Гузенко, констатирует: «Для Филби, а значит, и для всей «кембриджской группы» дело Гузенко было в некотором смысле более опасным, чем дело Волкова».

Что же рассказал Гузенко, что так встревожило и «кембриджскую пятерку», и лондонскую резидентуру КГБ, и Лубянку?

Гузенко сообщил, что однажды его друг Любимов, с которым они вместе учились в Московском архитектурном институте, показал ему только что расшифрованную телеграмму из Лондона. В ней говорилось, что русские имеют своего агента в МИ-5. В другой раз Любимов видел телеграмму на имя За-ботина о командировке представителя МИ-5 в Канаду. Действительно, в то время, а именно в 1944 году, в Оттаву приезжал Лиделл, значит, слова Любимова о наличии советских агентов в английской контрразведке, которые знали даже о приезде Лиделла, были справедливы. Сообщение о втором «Элли» направили из Оттавы в Англию 18–19 сентября 1945 г. Оно, вероятно, стало известно Филби, так как в эти дни бурно возрос обмен телеграммами между Москвой и Лондоном. Разведчики двух столиц встревожились.

Расследование дела Гузенко поручили Роджеру Холлису, которого впоследствии обвинили в том, что он сам был русским шпионом и, вероятно, вторым «Элли». Первоначально сэр Стюарт Мензис, генеральный директор английской Секретной службы, предложил Филби поехать в Оттаву, но последний попросил день на размышление. И, наверное, посоветовавшись с советским «контролером», отказался. Но Москва, по-видимому, исходила из того, что кто-то из советских разведчиков должен информировать ее о ходе расследования, и если Холлис действительно советский разведчик и на самом деле «Элли», то следовало бы подтолкнуть руководство МИ-5 к тому, чтобы послали именно Холлиса и он смог бы в Канаде «замять» это дело. Холлис вылетел в США.

На первый взгляд, вызывает удивление, почему Холлис поехал один, а не взял, как это обычно делается, с собой кого-нибудь в помощь, чтобы записать допрос Гузенко, составить затем отчет и помочь ему в поисках на месте, в ЦРУ, интересующих английскую разведку документов. Вероятнее всего, Холлис хотел иметь свободу рук при расследовании, проводить его без свидетелей, с тем чтобы по окончании следствия доложить о его результатах в том духе, в котором это было выгодно ему, Холлису. В известной степени его поездка в одиночку — это еще одна загадка в деле о «кембриджской пятерке», и не в пользу Холлиса. (Роджер Холлис стал впоследствии генеральным директором МИ-5 и был ответствен в силу своей должности не только за контршпионаж, контрсаботаж и подрывную деятельность против иностранных государств, но и за «физические предварительные меры безопасности», что можно расшифровать как физическое устранение неугодных лиц40.)

Все это говорит за то, что или Холлис и был «Элли», или во всяком случае как-то был связан с советской разведкой или зависел от нее. Английские исследователи приводят такие данные в пользу этого предположения: «Холлис одним из первых узнал (а очень немногие англичане были информированы об этом) от одной еврейской женщины по имени Флора Соломон о Филби, и эта информация стала известна тому. Холлис едва ли мог сказать это Филби. Откуда же в таком случае Филби узнал об этом? Скорее всего, от советского «контролера». Но кто сказал об этом «контролеру»? Не Холлис ли?».

В сообщении Гузенко говорилось, что «Элли» имел доступ к досье, находившемуся в Бленхейме. Блант, как мы знаем, к ним доступа не имел. Он работал в Лондоне, а Холлис — в Бленхейме. Правда, там же служил и Лео Лонг, но он не занимал такого высокого поста, какой, по словам Гузенко, занимал «Элли». Блант и Холлис имели обыкновение уходить после работы домой поздно и шли пешком. Для Бланта это было делом обычным, он и на работу часто ездил городским транспортом. У Холлиса же была служебная машина с шофером. В принципе, может быть, в этом и не было ничего необыкновенного — просто захотели отдохнуть, расслабиться, подышать свежим воздухом. Но на пути от Кемпден-хилла через Гайд-парк до дома было много почтовых ящиков, которыми можно воспользоваться, а Гузенко как раз и утверждал, что «Элли», чтобы не рассекречивать себя, не встречался с советскими «контролерами», а использовал только почтовые ящики.

И еще один факт, который наводит на размышление.

Холлис в конце войны распорядился уничтожить дневники Гая Лиделла, одного из руководителей контрразведки. Зачем? Не потому ли, что там могли быть какие-то намеки на деятельность «кембриджской группы» и него, Холлиса, лично.

Наконец, смущает, если не сказать больше, поведение Холлиса во время допроса Гузенко. Существуют разные версии допроса, который проводил Холлис, но все они сходятся в одном: допрос был очень поверхностным и казалось, что Холлис меньше всего заинтересован в том, чтобы раскрыть истину. А может быть, он и не ставил перед собой такой цели?

«Джентльмен из Англии» — так называл Гузенко Холлиса. По его мнению, задача Холлиса заключалась в том, чтобы дискредитировать Гузенко, подвергнуть сомнению его показания. Советский перебежчик утверждал, что он дал Холлису существенную информацию, но микрофон, в который он говорил, как оказалось, не был даже включен. «Джентльмен из Англии» не был заинтересован, чтобы кто-нибудь еще мог ознакомиться с тем, о чем рассказывал Гузенко.

В начале 1946 года Холлис предпринял второй визит в Оттаву и еще раз встретился с советским перебежчиком. По словам последнего, беседа заняла всего несколько минут. Холлис даже не попросил его сесть. Позднее, в 1972 году, Гузенко, которого ознакомили с докладом Холлиса, отозвался о нем резко отрицательно. Он заявил, что его слова были искажены: «Записи представляли собой настоящую чепуху, были искажены настолько, что я был представлен в них идиотом, жадным до денег и славы… Мне приписывали заявления, которых я вообще не мог делать… Неважно, кто был британский следователь, но он сам работал на русских». И в конце своего повествования он делал вывод: «Я подозреваю, что именно Холлис и был “Элли”»41.

Вокруг миссии Холлиса было столько накручено, что даже в правдивые данные иногда верится с трудом. Так, одно время появилась почти бредовая версия: Холлис не встречался с Гузенко, его отослали обратно, а с Гузенко имели беседу только сотрудники сэра Уильяма Стефенсона. В конце 70-х годов, уже после смерти Холлиса, последовало новое рассмотрение этого дела, и оно установило, что встречи «джентльмена из Англии» с советским перебежчиком были, но все документы, связанные с его поездкой, почему-то уничтожены, а досье Гузенко вообще исчезло. Видимо, кому-то исчезновение этих документов было выгодно.

Каковы были отношения Холлиса с Блантом? Питер Райт, работавший в МИ-5 и специализировавшийся на поимке советских агентов, первым обвинил Холлиса в шпионаже в пользу СССР, назвав его советским супершпионом.

Подтекст его утверждения таков: Холлис прикрывал Бланта. А для пущей убедительности он привел такие факты. За полтора года до отставки Бланта, а именно в 1972 году, контрразведка возобновила его допросы. Они были зафиксированы, были подведены и итоги дополнительного расследования. Холлис дал распоряжение уничтожить все магнитофонные записи допросов Бланта и все документы, составленные на основании расследований. Зачем? Кому они мешали? Ясно, что уничтожение документов было выгодно только Бланту и тем, кто был с ним связан.

Но дело не только в этом. Офицер, которому было поручено расследование дела Бланта, еще в 1963 году сказал Холлису, что в связи с тем, что иммунитет был предоставлен Бланту в обмен на его признание, он намерен немедленно начать его допрос. На что Холлис посоветовал ему «не торопиться» и допрашивать Бланта «очень спокойно». «Допрос» отложили на две недели, и, конечно, эта отсрочка была на руку Бланту. Офицер предложил вызвать Бланта для допроса в контрразведку, Холлис запретил это делать, сказав, что беседы с Блантом надо проводить на его квартире.

В течение двух недель Блант был предоставлен самому себе и за ним не велось наблюдения. Все это вызвало недоумение у офицера разведки. Но Холлис был непреклонен. Чепмен Пинчер, к книге которого я не раз обращусь, замечает по этому поводу: «Никто не знает, консультировался ли Блант с русскими за эти две недели и получал ли от них советы… Нет никакого сомнения, что Блант во время последующих допросов вводил своих следователей в заблуждение, особенно относительно тех своих друзей, кто продолжал занимать высокие посты».

Когда Блант сознательно или по оплошности давал какие-то показания, которые могли привести к необходимости задавать вопросы высокопоставленным лицам, Холлис неохотно давал разрешение на продолжение следствия. Наконец, офицер, расследовавший дело, стал жаловаться и проявлять активность, и тогда Холлис отстранил его от ведения дела. Видимо, излишнее рвение сотрудника в отношении Бланта не входило в его планы. У офицера разведки сложилось определенное мнение: Холлис хотел отделаться от него и не одобрял стремления офицера получить максимум информации о проникновении Бланта в разведывательную службу Британии. Пинчер заключает: поведение Холлиса в деле Бланта… может быть понято только в том контексте, что сам Холлис был советским шпионом… И хотя Блант настаивал на том, что он не знал, был Холлис шпионом или нет, потому что его «контролер» никогда не говорил и не намекал ему на это, некоторая его информация усилила подозрение в отношении генерального директора (то есть Холлиса).

Так, «контролер» Бланта давал ему задания собирать информацию в различных департаментах, кроме того, в котором начальником был Холлис. Блант делал вывод: объяснение нужно искать в том, что такой информацией русские располагали и без него.

Словом, за Холлисом тянется шлейф загадочности. Здесь есть о чем поразмыслить. И к проблемам, связанным с Холлисом, мы вернемся в XIV главе.

Доносы Гузенко обеспокоили английские спецслужбы. Его сообщение об «Элли» насторожило также и ЦРУ и поставило под сомнение целесообразность обмена мнениями и секретами американских и британских спецслужб. Дело Гузенко затруднило деятельность «кембриджской пятерки». Подозрения в просоветской деятельности могли пасть на некоторых ее членов, в том числе и на Бланта. Когда в 1979 году в парламенте обсуждался вопрос об английской разведке и был задан вопрос, а не было ли в МИ-5 сверхсекретного агента КГБ, лорд Тренд от имени правительства вынужден был признать, что «существует серьезное подозрение, что кроме Бланта в МИ-5 проник и другой агент». Ясно, что спецслужбы знали это и раньше и подозревали не одного Бланта.

Когда в английской контрразведке анализировали дело Холлиса и сравнивали стиль работы Холлиса со стилем работы некоторых членов «кембриджской группы», то обнаружили одну общую для всех них особенность — все они засиживались на работе сверх положенного времени. Что, просто не справлялись с работой? Нет, им нужно было время для снятия копий с документов, выписок из них, работы в условиях полной изолированности от других сотрудников, словом, для работы на Лубянку.

И это впоследствии было взято на вооружение другими советскими разведчиками: «укладываться вовремя», не слишком задерживаться после окончания рабочего дня.

И еще одно соображение. А может быть, под псевдонимом «Элли» скрывался А. Блант? Едва ли. Против такого предположения приводится ряд аргументов. Во-первых, никаких подозрений до 1951 года, то есть до бегства Берджеса и Маклина, относительно Бланта ни у кого не возникало. Во-вторых, Блант не работал на ГРУ, а «Элли» работал и на гражданскую, и на военную разведку; в-третьих, как уже отмечалось, Гузенко утверждал, «Элли» мог брать досье на советских разведчиков, а они хранились в Бленхейме, недалеко от Оксфорда, где работал Холлис, а Блант все годы войны, как я уже упоминал, был в Лондоне. Правда, автор книги о Гузенко подозревает, что Блант, если и не был «Элли», знал, кто на самом деле «Элли», но унес эту тайну в могилу. Возможно, последняя версия правдоподобна.

В последние годы появились заявления, что «Элли» — это на самом деле Лео Лонг, завербованный Блантом. Однако конкретных доказательств этой версии не приводится.

Еще одно предательство

В 1954 году изменил родине резидент советской разведки в Австралии, второй секретарь консульского отдела посольства Владимир Петров. Австралийская разведка нашла к нему «ключ», подослав своего агента, — польского эмигранта, будто бы симпатизировавшего коммунистам. У Петрова не сложились отношения с послом, а его жена не смогла «ужиться» с женой посла. Москва была, разумеется, недовольна. Да и информация на Лубянку шла из Канберры скудная, так как Петрову не удавалось установить доверительных связей с австралийцами. И когда Петров узнал, что его предполагают отозвать, он с папкой секретных документов, которые можно было выгодно продать, бежал из посольства, забыв, правда, захватить с собой свою жену, которая тоже работала в системе КГБ. Разумеется, Лубянка не хотела оставлять ее в Австралии и постаралась вывезти из страны.

Осуществлял операцию представитель КГБ. Однако сделал это неуклюже. Сама же Петрова не желала возвращаться в Москву. Пока самолет летел в Дарвин, австралийский порт на севере страны, стюардесса английской авиакомпании, говорившая по-русски, воспользовавшись тем, что Петрова пошла в туалет, заговорила с ней и показала австралийские газеты, в которых было напечатано обращение Владимира Петрова к жене с просьбой присоединиться к нему.

О несогласии Петровой лететь в Москву было доложено капитану корабля и через него — властям Дарвинского аэропорта. По прибытии в Дарвин на борт самолета поднялись австралийские полицейские и обезоружили двух агентов КГБ. Пассажиры, сотрудники аэропорта и журналисты были свидетелями возникшего скандала, самого большого скандала года42.

Владимир Петров во время допросов раскрыл многие стороны деятельности КГБ. Есть подозрение, что и в отношении Бланта он, не зная его имени, сделал кое-какие намеки. Более определенными были его данные о Берджесе. При этом он сослался на своего друга Кислицына, который в 1952 году был шифровальщиком в советском посольстве в Канберре. Кислицын говорил Петрову, что Берджес во время войны и после был одним из самых «продуктивных» советских шпионов, что он приносил полный чемодан документов, которые в посольстве изучались, фотографировались и отсылались обратно. Петров раскрыл также, что Берджес и Маклин были завербованы, когда они были еще студентами университета.

Это, может быть, впервые наводило на мысль, что и другие студенты Кембриджа, в особенности прокоммунистически настроенные (например, Блант), были также завербованы советской разведкой, когда они еще были студентами.

Глава X. ПОЛОЖЕНИЕ БЛАНТА ОСЛОЖНЯЕТСЯ

В четверг 7 июня 1951 г. английская газета «Дейли экспресс» опубликовала небольшую заметку, всего в 25 строк. Но она вызвала сенсацию в Англии, в США и во всем мире. Газета возвестила миру о «кембриджской группе» советских шпионов. «Начало распада шпионской группы», «Скотланд-ярд охотится за двумя британцами», «На пути в Россию» — кричали заголовки статьи. В заметке говорилось, что Скотланд-ярд и французские детективы разыскивают двух британцев, состоящих на государственной службе в Форин оффис. Как полагают, они бежали в Москву и, возможно, прихватили с собой секретные документы.

Такого еще в истории Англии не было. До сих пор английские дипломаты не изменяли своей стране, не были советскими шпионами и не искали убежища в Москве.

В то же утро Форин оффис был вынужден сделать заявление, которое гласило: «Два сотрудника дипломатической службы отсутствуют в своих домах с 25 мая. Один из них — мистер Д.Д. Маклин, второй — мистер Г.Ф. де М. Берджес. Все возможные запросы сделаны. Известно, что несколько дней назад они выехали во Францию… Поскольку они отсутствуют без разрешения, оба с 1 июня временно отстранены от должности».

На всякий случай в довольно неуклюжем заявлении была сделана ссылка на нервное расстройство Маклина, вызванное переутомлением. В тот же день поступили телеграммы: от Берд-жеса — на имя матери и от Маклина — на имя жены и матери. Но вот что было любопытно: телеграммы не были написаны ни рукой Берджеса, ни рукой Маклина. Телеграмма Берджеса была отправлена из Рима, где, как выяснилось позднее, он не был, а Маклина — из Парижа. Почерк автора и текст телеграммы свидетельствовали, что отправлял их не англичанин, а иностранец (были ошибки в фамилии Маклина и другие описки). В телеграмме от Берджеса говорилось: «Очень прошу извинить за мое молчание. Отправляюсь в длительное путешествие по Средиземноморью. Прости. Гай». Маклин писал матери: «У меня все в полном порядке. Не беспокойся. Целую всех». Маклин — жене Мелинде: «Должен был неожиданно выехать. Очень прошу извинить. Со мной все в порядке. Не беспокойся, дорогая, я люблю тебя. Пожалуйста, не переставай любить меня. Дональд».

Дипломаты, аккредитованные в Лондоне, терялись в догадках. Кем-то даже был пущен слух, что вся операция была попыткой английской секретной службы внедрить двух своих агентов в Советский Союз. Впрочем, в этот домысел никто не верил, и он продержался недолго.

Теперь самое время сказать еще об одном члене «кембриджской группы», о котором пока еще мало говорили.

Речь пойдет о Дональде Маклине. Когда его разыскивали, то были сообщены приметы: родился 25 мая 1913 г. Рост 6 футов и 6,5 дюйма (около 2 метров), волосы зачесаны на косой пробор на левую сторону, чуть лысоватый, слегка покатые плечи, длинные тонкие ноги, крепко сжатые губы. Приятные черты лица. Непрерывно курит, небрежно, но хорошо одет, говорит по-французски, но языком владеет не в совершенстве.

Совет Лубянки: «Не будьте слишком активны»

«Ключ к пониманию личности Дональда Маклина следует искать в характере его родителей» — так начинает рассказ биограф Маклина.

Сэр Дональд, отец бежавшего в Москву Дональда, шотландец, был видным политическим деятелем, членом парламента, лидером «независимых либералов», затем стал заместителем спикера палаты общин, министром. Когда сэр Дональд умер, его жена леди Маклин получила телеграммы соболезнования от короля Георга V, премьер-министра и многих других видных политиков. Сэра Дональда отличали самостоятельность взглядов, забота о народном благосостоянии и высокие моральные качества.

Мать Дональда-младшего была дочерью мирового судьи, очень религиозной женщиной, сторонницей справедливости.

Уже в школе благодаря своим успехам в изучении иностранных языков Маклин-младший получил право поступления стипендиатом в Тринити-колледж Кембриджа. В 1931 году, в 18 лет, он был зачислен в университет и сразу очутился в гуще политических дискуссий; вступил в социалистическое общество, быстро приобрел репутацию «писателя и оратора». Многие из его друзей в колледже считали, что только в Советском Союзе правильно понимают потребности человека и заботятся о людях.

Одно время он вынашивал планы эмиграции в Советский Союз, чтобы помочь русским рабочим изучить английский язык, а советские граждане, думал он, овладев иностранным языком, смогли бы помочь английским рабочим совершить революцию. В то время имела хождение теория, ныне воспринимаемая нами с улыбкой: Англия, став республикой, войдет в состав Советского Союза, а за ней последуют Франция и другие страны Европы.

Вспомним, что 30-е годы были временем, когда советская разведка усиленно вербовала в Кембридже себе сторонников. И хотя Блант (ко времени поступления Маклина в колледж уже закончивший его) и Берджес не привлекли Маклина в Общество «апостолов», но обратили на него внимание. Их советские друзья убедили Маклина, что ему не следует уезжать в СССР, что он окажет больше содействия делу социализма, оставаясь в Англии, но работая на Советский Союз. Скажем, он мог бы такую помощь оказать, работая в Форин оффис.

Чтобы поступить на дипломатическую службу, Дональд стал демонстративно заявлять, что порвал со своим коммунистическим прошлым. Для успокоения матери и в порядке конспирации он уверял ее, что «оставил эту коммунистическую ерунду». Именно тогда он на самом деле связал себя с Советским Союзом тайными узами и стал, как говорится у разведчиков, «агентом на месте».

В октябре 1935 года Маклин был принят в Министерство иностранных дел на должность третьего секретаря (второй дипломатический ранг). Так он первым из «кембриджской группы» проник в высшие эшелоны власти, в Форин оффис.

Маклин приступил к работе на советскую разведку, не имея еще навыков этой деятельности. Первая его информация касалась, скорее, изложения официальной политики Англии. Как в МИД России, так и в МИД Англии молодые дипломаты низших рангов не слишком-то допускались к шифроинформации по широкому кругу вопросов.

Как складывались его отношения с советской разведкой? Маклин взялся за работу, не совсем понимая ее характер, и был удивлен, когда русские предложили ему плату за нее. Он ведь вел ее по идейным соображениям, совершенно бескорыстно и, конечно, отказался от денег. Его советские коллеги, как свидетельствует статья о нем в английском «Словаре шпионажа», рекомендовали ему на первых порах не быть слишком активным в добывании материалов для Москвы, подождать, пока он поднимется выше по служебной лестнице, и тогда его материалы будут иметь большую значимость для Центра.

Маклин быстро зарекомендовал себя в Форин оффис, и его стали считать «гордостью» Управления западных стран. Его кандидатура даже обсуждалась на пост помощника министра. В «Белой книге» британского МИД, изданной после его побега из Англии, говорилось: «Он оказался исключительно способным работником и получил звание советника в возрасте всего 35 лет, то есть продвигался по службе очень быстро».

1940 год застал его в Париже; он смог благополучно эвакуироваться в Лондон, где и оставался до 1944-го. В те годы он поставлял нашей стране очень полезную информацию. В 1944 году Маклина назначили первым секретарем посольства Британии в Вашингтоне. Первые секретари в служебной иерархии посольств занимают особое положение. Они «рабочие лошадки»: они главные сборщики информации, они составители большинства проектов шифротелеграмм. Вскоре Маклин получил повышение, став секретарем британской делегации в Комитете по выработке совместной политики трех стран (США, Англии и Канады) в области ядерных вооружений.

Кто такой «Гомер»

Теперь он уже был в курсе политики трех стран, в том числе в области, которая, пожалуй, больше, чем какая-либо другая, интересовала в то время Советский Союз. Маклин превратился в обладателя таких секретов, о которых советская разведка могла только мечтать. Так, ему (а значит, и Москве) стало, к примеру, известно, сколько урановой руды было в распоряжении трех правительств, сколько им нужно ее для своих атомных программ и в каких направлениях три государства продолжают работать над совместным проектом. Он знал, откуда поступает уран для союзников, цены на руду, сроки следующих закупок и т. п. Биограф Маклина пишет: «Эта информация была поистине бесценна для русских, когда считалось, что запасы руды очень невелики, и помогла им обогнать Запад в ядерной гонке. По количеству заказываемой руды русские могли судить, сколько Запад может произвести атомных бомб. Он имел свободный доступ в штаб-квартиру американской комиссии по атомной энергии, в том числе и в нерабочее время».

Дважды в неделю, посещая Нью-Йорк, он мог передавать важнейшие материалы совместного Комитета по ядерной энергии. Маклин отправлял также в Москву информацию о состоянии англо-американских отношений и о решениях двух стран в области внешней политики. Более того, он имел доступ к секретной переписке между У. Черчиллем и Ф.Д. Рузвельтом, а затем и Г. Трумэном.

Его активная деятельность не осталась незамеченной в Соединенных Штатах, и американская контрразведывательная служба начала подозревать Маклина43. Она обнаружила, что он злоупотреблял своим правом на проход в здание Комитета по атомной энергии. Вероятно, американские спецслужбы имели и соответствующую информацию о нем от двойного агента, работавшего тоже в области ядерного шпионажа. Особенно важные и уличающие сведения они получили, анализируя его передвижения из Вашингтона в Нью-Йорк, в советское консульство.

Есть сведения, что и советские шифровальщики невольно помогли американцам рассекретить Маклина. Ввиду огромного количества материалов, передаваемых им, они прибегали к более простым кодам, которые американцы смогли расшифровать. Американские контрразведчики выдвинули версию, что информатор принадлежал к британскому истеблишменту. Кроме того, им стало известно из какой-то телеграммы, носившей частный характер, что жена ее автора находилась в положении. Когда усилили наблюдение за Маклином, то выяснили, что жена Маклина ожидала ребенка…

Как раз в то время, в 1948 году, Советский Союз устами В.М. Молотова заявил, что секрета атомной бомбы больше не существует. Эта формулировка позволяла двойную трактовку. То ли русские сами раскрыли его, то ли они его похитили у американцев и англичан. (Характерно, что когда Молотов был «не у дел», он сам в домашних беседах признавал, что «американцы помогли нам раскрыть тайну бомбы»). 23 сентября 1949 г. СССР взорвал ядерное устройство. Мнение на Западе о том, что русские смогли добиться быстрого успеха в ядерной гонке с помощью «заимствования» американской технологии (то есть с помощью своих разведчиков), усилилось, а затем превратилось в уверенность. Английский журналист Джон Фишер утверждает, что Ким Филби до своего отъезда к Вашингтон получил информацию о том, что, по данным американской и английской разведслужб, произошла утечка информации о ядерной технологии. Были основания полагать, что виновато в этом английское посольство в Вашингтоне.

Американцы, информируя англичан о том, что в британском посольстве есть человек, который явно работает на русских, дали ему кодовое имя «Гомер». Когда Берджес работал в Вашингтоне, то заметил, что в личном деле «Гомера» есть с десяток сообщений, в которых назывались имена нескольких видных британских дипломатов в качестве возможных «Гомеров». Под подозрение попал даже Пол Гор Бут, впоследствии глава Форин оффис, который в какой-то степени отвечал представлению об «идеалисте» (именно такое определение давали «Гомеру»).

Расследование шло медленно. Главная причина затяжки заключалась в том, что искали человека, который (хотя он и «идеалист») мог польститься на деньги. Иначе зачем высокопоставленному лицу работать на русских? Не могли представить себе, чтобы дипломат мог стать агентом советской разведки совершенно бескорыстно, ради самой идеи, которая была для него привлекательной.

Решающей «ниточкой» стал постоянный пропуск в здание совместного ядерного Комитета. Один из членов Комиссии США по атомной энергии обнаружил, что «некий чужак» имеет постоянный пропуск, дающий право на вход в здание комиссии и хождение внутри без сопровождения, — этой особой привилегии не имел даже генерал Гроувс, руководивший атомной программой США. Ясно, что именно такой человек мог добывать самую важную информацию, которая интересовала русских. Кроме того, другие обладатели пропусков если и посещали здание вечером или оставались в нем после работы, то делали это очень редко, от случая к случаю, а Маклин задерживался после работы практически регулярно. К тому времени в Службе безопасности установилось твердое мнение: подозрительно, когда работают вечером, никогда нельзя сказать, чем в это время занимаются сотрудники. Они ведь это делают без свидетелей.

На всякий случай особый пропуск у Маклина был отобран. Не знаю, как объяснили это ему, но ясно, что он понял: тучи сгущаются. Ему закрыли доступ к секретным документам, его телефон начали прослушивать.

О своих подозрениях разведка США сообщила англичанам, но те на первых порах не поверили информации. Английские спецслужбы, не имея прямых доказательств, не отстранили его от работы в Форин оффис, но под давлением американцев отозвали из Вашингтона и в 1948 году в порядке перестраховки перевели на дипломатическую работу в Каир.

Английский посол в Египте был очень доволен его деятельностью и с похвалой отзывался о нем в своих сообщениях в Лондон. Однако вскоре обнаружилось, что Маклин злоупотребляет спиртным. Иногда это было очень заметно всем окружающим. Что послужило причиной его нервного срыва? Вероятнее всего, это произошло из-за огромного переутомления, из-за тех подозрений, о которых он знал, и из-за того, что видел опасность, нависшую над ним.

Но он продолжал работать на советскую разведку, обычно уходил с работы поздно, с папкой, набитой секретными документами. Главный сотрудник безопасности посольства в Каире И.У. Сенсон вообще очень строго смотрел на любые нарушения правил обращения с секретными материалами кем бы то ни было. Его административное рвение привело к тому, что он распорядился обыскивать перед уходом с работы даже девушек-машинисток, чтобы убедиться, что они не захватили с собой, может быть и по ошибке, служебных документов. Сенсон направил в отдел безопасности Форин оффис докладную записку о поведении Маклина.

Министерство иностранных дел запросило мнение посла. Тот ответил, что его заведующий канцелярией (а именно на этой должности был Маклин) — «один из самых выдающихся работников, когда-либо занимавших этот пост и которых он встречал за время работы в Форин оффис». Но Маклину все же пришлось возвратиться в Лондон «для лечения» и на время поселиться у матери. По-видимому, в министерстве Маклина настолько ценили как прекрасного работника, что в конце года ему предложили возобновить работу в Форин оффис уже в качестве руководителя американского отдела.

Это было время корейской войны. Премьер-министр Англии намеревался нанести визит в Вашингтон. Маклин участвовал в его подготовке. На Лубянку он передал все справочные материалы к визиту премьера, а впоследствии и отчет о состоявшихся переговорах. В марте 1951 года в Москву пошла специальная докладная записка об американской политике на Дальнем Востоке, в которой говорилось о ее неразумности, об опасности ситуации, о том, что действия США могут бросить мир в пучину ядерной войны.

Последнее «прости»

Подбирались американские власти и к Берджесу. Да и сам он в известной степени содействовал ухудшению своего положения. По словам биографа, его поведение далеко не соответствовало элементарным дипломатическим нормам. Берджес любил быструю езду, скорее — бешено быструю. В один и тот же день его трижды останавливала вашингтонская полиция за превышение скорости — более 100 миль в час (около 160 км). Не всегда он был за рулем трезвым. Однажды оставил на рабочем месте секретные документы. «Все это выглядело так, — пишет один из авторов, — будто он умышленно вызывает посла на то, чтобы тот откомандировал его в Лондон».

Как-то Берджес вошел в кабинет К. Филби. Тот только что прочитал секретный документ о том, что Берджес попал под подозрение. Филби сказал: «Ты не можешь себе представить, какую чепуху пишет ФБР. Оно утверждает, что ты стал шпионом». Берджес выслушал новость совершенно спокойно, и оба «кембриджских разведчика» весело посмеялись. Потом Филби добавил: «Они и Маклина тоже подозревают». Так в виде шутки (кто знает, может, прослушивался и кабинет Филби) Берджесу было сказано то, что он должен быть более аккуратным и осмотрительным.

Косо стали посматривать сотрудники американской разведки и на самого Филби, ведь он дружил с Берджесом и однажды даже предоставил ему кров.

Первая реакция Берджеса на сообщение была, однако, следствием его большой выдержки. Он, конечно, не был так спокоен, как казалось, он переживал и, по словам Филби, «был даже близок к срыву». В апреле 1951 года Форин оффис посоветовал ему подать в отставку. 1 мая 1951 г. он покинул США и 5 мая на пароходе «Куин Мэри» прибыл в Англию. Прежде всего он встретился с Маклином, о чем его просил Филби. Последний рекомендовал ему сделать это официально, под предлогом его доклада руководителю американского отдела Форин оффис о работе в Соединенных Штатах.

Во время беседы Берджес должен был положить на стол записку с указанием места, где они могли встретиться, чтобы обсудить возникшую проблему. Берджес подумал, что им лучше увидеться первый раз не на работе, а дома у Маклина, где проще было разговаривать. Узнав, что Дональд живет не дома, а в небольшой деревне, с которой телефонная связь поддерживалась через ручной коммутатор (а он мог быть подключен к системе прослушивания, да и телефонистки могли подслушать разговор), Берджес вернулся к старому плану, рекомендованному Филби, и встретился с Маклином в МИД.

К счастью, Маклин, поняв ситуацию, перенес беседу, как это иногда делали дипломаты, чтобы им не мешали телефонные звонки, в «предбанник» — маленькую комнату перед кабинетом, где не было телефонов и было меньше вероятности, что их могли подслушать. Берджес ознакомил Маклина с обстановкой в США, передал ему приветы от общих знакомых (для маскировки он перед отъездом из Вашингтона посетил их). Теперь, если бы того или другого собеседника спросили, зачем они встречались, они оба в унисон могли сказать почти чистую правду. Они условились в тот же день пообедать в ресторанчике. По словам Берджеса, у них с Маклином было потом по меньшей мере еще две встречи, на которых они окончательно отработали детали побега из Англии в СССР. «С известной долей уверенности можно предположить, — писал упоминавшийся мною Д. Фишер, — что совместную поездку… Берджес замыслил в соответствии с планом, разработанным в Нью-Йорке русскими»44.

Существуют, правда, и другие версии их побега. Так, Джон Кастелло утверждает, что Берджес обратился к Бланту с просьбой связать его с советским посольством на «предмет его выхода из игры». А о решении Маклина покинуть Англию Берджес будто бы узнал от него самого и не только поддержал это решение, но и предложил сделать это вместе, так как ему тоже угрожала опасность. Впоследствии, впрочем, некоторые биографы Берд-жеса утверждали, что ему нечего было бояться и якобы не было необходимости в отъезде. Наконец, появились предположения, по-моему необоснованные, что Маклин был недоволен принятым Центром решением и что именно Берджес неправильной информацией убедил Лубянку в необходимости их отъезда из Англии и предложил покинуть Англию вместе. На самом деле Центр считал, что им обоим небезопасно оставаться в Англии и было бы лучше, если бы они покинули Лондон вместе. И совершили бы свой отъезд из Лондона якобы для отдыха: это меньше привлекло бы внимание властей. В противном случае каждому из них для большей безопасности, может быть, следовало дать в качестве сопровождающих русского агента, что могло бы осложнить все дело.

Какова роль Бланта в побеге Маклина и Берджеса? Если читатель ждет обстоятельного ответа на этот вопрос, со всеми деталями, то он разочаруется. Есть несколько версий по этому поводу, но нет одного, абсолютно точного ответа. Однако мне, кажется, удалось восстановить довольно точную картину событий, предшествовавших их побегу.

Блант помогает беглецам

Известно, что Берджес по прибытии в Лондон сразу направился на обед к своим друзьям, где должна была состояться его встреча с Блантом. Он дал знать ему, что хочет его видеть.

Состоялась ли встреча там или в другом месте, не совсем ясно, но совершенно очевидно, что Блант нес основную ответственность за прикрытие побега двух разведчиков. Он был «участником заговора» с самого начала, и вероятнее всего — руководителем побега. Это видно, в частности, из отчета Джека Хэвита, хорошего знакомого Бланта. Именно он встречал Берджеса на океанском терминале в Саутгемптоне. В тот вечер Берджес не поехал к себе домой на Бонд-стрит, Хэвит отвез его в директорскую квартиру Бланта в Куртолдз-институте. Блант еще до приезда Берджеса встретился со своим «контролером» «Петерсом» (Юрием Модиным), чтобы обсудить все детали побега.

За то время, что Берджес находился в Лондоне, были предприняты шаги, чтобы замаскировать побег и обмануть бдительность наблюдавших за ним английских контрразведчиков. Берджес всем говорил, что он намерен поехать во Францию отдохнуть со своим новым другом Бернардом Миллером, с которым он познакомился на корабле «Куин Мэри».

Эндрю Бойл, который хорошо изучил жизнь и «двойную деятельность» Бланта, с полной уверенностью утверждал, что именно Блант предупредил Берджеса и Маклина о необходимости ускорить отъезд. Он позвонил Берджесу и сказал ему, что на 28 мая решено назначить начало следствия по делу Маклина и что поэтому нельзя терять время45. Берджес сказал об этом Маклину, сделал необходимые звонки своим друзьям, чтобы как-то предупредить их и в то же время запутать дело с отъездом. Поскольку за Маклином, а вероятно, и за Берджесом следили, то последний широко оповестил, что в понедельник он поедет к леди Памеле Берри, где должен был присутствовать и Антони Блант. Это было бы лучшим доказательством для контрразведки, что он не думал бежать из страны. Блант мог бы подтвердить, что они условились встретиться в понедельник у леди Памелы.

Вставал вопрос о том, какой вариант маршрута выбрать для отъезда из страны. Ведь возможно, что сотрудники иммиграционной службы уже получили приказ помешать их побегу и обычный выезд из страны за границу был опасен. Другое дело — пароход, совершающий круизы по выходным дням. Здесь паспортные формальности совершались прямо на борту парохода, и «беглецы» могли бы запросто объяснить, что вовсе не намереваются покидать Англию и в понедельник возвратятся на работу. Да и иммиграционные власти на круизном пароходе исполняли свои обязанности не так строго, как паспортные контролеры при выезде за границу.

23 мая Берджес заказал два билета в конторе Кука на пароход «Фалуз». Причем на свое собственное имя и на имя Бернарда Миллера (чтобы не использовать имя Маклина и подтвердить версию о совместном с Миллером отъезде на отдых, которую он распространял). Таким образом преследователи были бы направлены по ложному следу. Пароход «Фалуз» через двое суток отплывал из Саутгемптона.

25 мая, в пятницу, у Маклина был день рождения; у него было явно хорошее настроение. В фешенебельном рыбном ресторане они с женой и друзьями начали праздновать этот день шампанским и устрицами, потом поехали в другой ресторан пообедать «капитально». После обеда он заехал в клуб «Трэвел-дерз» и вернулся в свой кабинет в министерство. Еще накануне он предупредил жену Мелинду, что к нему вечером придет его друг Р. Стайлс.

У Берджеса день 25 мая прошел несколько по-иному. В два часа дня он заехал в бюро проката машин и нанял «Остин-40», дал 25 фунтов аванса (10 фунтов залога и 15 фунтов за прокат) и указал адрес — «Реформ-клаб», клуб, членом которого он был. Затем купил в магазине легкий чемодан и белый макинтош (раньше он никогда не носил макинтоши, и в нем его было бы трудно узнать). Кто-то позвонил ему по телефону, вероятнее всего Маклин, чтобы подтвердить договоренность (наверное, он звонил с вокзала «Виктория» до отправления поезда — на вокзале телефоны-автоматы не прослушиваются).

В тот же день Берджес позвонил Горонви Рису, но не застал дома, поговорил с его женой и попросил передать Рису: «Скажи ему, что я накануне того, чтобы сделать нечто почти непостижимое, но я знаю, что он поймет меня»46.

Вечером 25 мая Берджес подъехал к дому Маклина. Дональд представил его жене (которая не знала Берджеса) как Роджера Стайлса, своего старого коллегу по Форин оффис. Но вместо того чтобы пригласить Стайлса на ужин, Маклин сказал Мелинде: «У господина Стайлса и у меня неотложные дела. Я полагаю, что буду не очень поздно. Но на всякий случай возьму с собой на ночь небольшой чемодан». Они сели в машину и направились в Саутгемптон. В порт они приехали буквально за несколько минут до отплытия парохода. Портовый служащий, когда они поднимались по трапу, крикнул им: «А как насчет машины?» — «Вернемся в понедельник». — И пассажиры скрылись в каюте.

26 мая в половине одиннадцатого утра они прибыли в СанМало. Шел дождь. На причале их встретил «человек в фетровой шляпе». Они сели в такси, стоявшее не на обычной стоянке, а прямо у носа парохода, поехали в отель и затем на железнодорожную станцию, на поезд, отправлявшийся в Париж.

Дальше следы их теряются.

Некоторые авторы довольно подробно описывают, как в шесть часов утра в воскресенье они уже были в Берне, на следующий день посетили чехословацкое посольство, где им как дипломатам незамедлительно выдали визы, и они отправились в Прагу, а оттуда через день-другой — в Москву. На самом деле в Париже агент КГБ снабдил их фальшивыми документами, и они поехали не в Берн, а в Вену и оттуда в Москву, где их встречал Ф.В. Кислицын47, которого биограф Берджеса и Маклина называет «одним из крупнейших советских специалистов по подрывной разведывательной деятельности». Он проводил их в комфортабельный дом в окрестностях Москвы48.

В это время английские спецслужбы уже спохватились. Всем английским сотрудникам разведки в Западной Европе было дано задание принять меры к обнаружению беглецов. В Западном Берлине всех агентов подняли на ноги, были размножены фотографии Берджеса и Маклина. Один из офицеров впоследствии писал: «Сорок восемь часов… были беспокойными для пятидесяти британских сотрудников разведки, находившихся в Германии. И только в понедельник был дан отбой»49.

Этот уик-энд был тревожным и для Бланта. Офицеры МИ-5 Робертсон и Джонсон, которые расследовали дело беглецов, были совершенно уверены, что Блант тоже советский шпион, но не имели конкретных убедительных доказательств. Документы Федерального бюро расследований показывают, что американцы считали необходимым допросить Бланта, но англичане отговаривали их от этого.

Поиском беглецов и расследованием дела об их побеге занималась не только полиция, но и контрразведка, а у нее были веские основания не создавать шумиху вокруг этого дела. Общие принципы МИ-5: никогда не раскрывать свои карты другой стороне, противник никогда не должен знать, насколько вам известны его методы шпионажа и контршпионажа. МИ-5 начала уже нащупывать следы «третьего шпиона». Да и не менее важным было соображение, которое я уже упоминал: ни правительство, ни спецслужбы, «проворонившие» беглецов, не хотели публичного скандала, осложнений с американцами и упреков в том, что английские дипломаты выдавали американские секреты.

Итак, побег блестяще удался, причем не без участия Бланта во всей этой операции. Центр полагал, что бумерангом этот «успех» мог отразиться именно на Бланте, могло открыться его сотрудничество с беглецами в «спасательной операции». Лубянка беспокоилась. Как только двое советских разведчиков покинули Лондон, Блант получил срочное письмо от своего «контролера» Модина. Во время встречи последний сказал ему, что тот, вероятно, попал под подозрение, что неизбежно за этим последуют расследование и допросы, и, возможно, они будут носить далеко не дружественный характер. Модин довел до сведения Бланта, что Центр для его же безопасности рекомендует ему также покинуть Лондон. Модин добавил, что он уже предпринял соответствующие приготовления и что сейчас не время для споров. И все же, наверное, предложение было сделано не в приказной форме. Сам Блант рассказывал об этом, не употребляя слово «приказ». «Советы, вероятно, предполагали, что я должен быть с беглецами», — говорил он. Этот вопрос накануне отъезда Маклина и Берджеса Блант обсуждал с ними.

Во всяком случае Берджес, по словам Бланта, знал, что он не намерен ехать в Москву. Блант на предложение покинуть Лондон ответил, что ему «нужно подумать», в особенности в связи с назначением его королевским советником. Чепмен Пинчер пишет: «К удивлению Модина, Блант сказал ему, что он намерен остаться в Англии. Он уверен, что владеет ситуацией, что МИ-5 серьезно не подозревает его и не имеет существенных доказательств в отношении его шпионской деятельности». Он напомнил Модину, что хорошо усвоил те советы, которые ему дали в Комитете государственной безопасности на случай допросов: не признавать ничего, всё отрицать, но продолжать вести разговор и выслушивать всё, чтобы узнать, что на самом деле известно следователям50.

Позднее Блант мотивировал свое решение остаться еще одним обстоятельством. Он сформулировал его так: что бы ни обнаружили следователи, правительство никогда не даст согласия на судебное преследование лица, близкого к монарху. Центр учел доводы Бланта. Руководители советской разведки, вероятно, рассуждали: ущерб от отъезда двух шпионов был настолько велик, что лишаться еще одного разведчика, да такого, как Блант, было крайне нежелательно, это было бы большим ударом. Да и с Блантом, казалось, еще не все потеряно. В связи с отсутствием очевидных улик против него была надежда, что ему удастся выкарабкаться и восстановить к себе доверие.

Были и еще некоторые обстоятельства, которые делали желательным, чтобы Блант хотя бы какое-то время оставался в Англии. Дело в том, что Берджес собирался к отъезду впопыхах, к тому же обращение его с секретными бумагами, их своевременное уничтожение не относилось к числу его достоинств. В квартире Берджеса вполне могли остаться важные документы, компрометировавшие других членов «пятерки» и завербованных советской разведкой лиц, с которыми Берджес поддерживал тесные отношения. Эти опасения, к сожалению, позднее подтвердились. У Бланта были ключи от квартиры Берджеса, и пока власти не хватились, надо было «очистить» его квартиру. Впоследствии Блант намекал, что ему удалось это сделать. В частности, он нашел и изъял в квартире своего друга компрометирующее письмо Филби к Берджесу51.

Но Блант спешил. Если бы заметили его присутствие в квартире Берджеса, то сам этот факт был бы серьезной уликой против него. Видимо, из-за спешки он не смог обнаружить в квартире все компрометирующие документы. Через несколько дней, убедившись, что никто не догадывается о его посещении квартиры Берджеса, он отдал ключи в МИ-5, объяснив, что они всегда были у него, но сейчас могут понадобиться контрразведке.

При тщательном обыске квартиры Берджеса, проведенном офицерами МИ-5, было обнаружено 25 документов, написанных Кернкроссом, что дало основание взять его под подозрение52.

Как ни парадоксально, но именно эти документы в какой-то степени реабилитировали Бланта, так как было ясно, что его уже нельзя заподозрить в посещении квартиры с целью изъять компрометирующие Берджеса документы. Теперь коллеги Бланта по Секретной службе не только не сомневались в его лояльности, но были настолько уверены в нем, что привлекли его к разбору бумаг Берджеса. Более того, Лиделл пригласил его (по старой памяти) присутствовать при его беседе с Рисом 7 июня 1951 г. (беглецы в это время уже отдыхали от треволнений в Москве). Встреча эта не носила характера расследования. Она состоялась во время ланча, и, наверное, такой неформальный характер придавало ей присутствие Бланта.

Помощь, которую Блант оказывал двум советским разведчикам в их побеге, отмечает и английский «Словарь шпионажа». Он сообщает, что именно «с его подачи» побег был ускорен.

Джон Кастелло, подводя итог рассказу о бегстве Маклина и Берджеса, делает такой вывод: «Их бегство последовало только после того, как американские спецслужбы заподозрили их. Но благодаря Бланту, с помощью его друга Лиделла эти подозрения были проигнорированы, а остальные советские агенты в Англии были предупреждены или защищены53.

Все сведения, которые я привел о помощи, оказанной Блантом в организации побега Маклина и Берджеса, основывались на английских источниках. И тогда, чтобы быть полностью уверенным в их достоверности, я попросил нашу зарубежную разведку подтвердить или опровергнуть эту версию. И получил категорический ответ: «Блант принял активное участие в организации вывоза Берджеса и Маклина в СССР»54.

«Подозревают двух-трех»

Зададимся вопросом: в какой степени осложнилось положение Бланта в связи с раскрытием шпионской деятельности Берджеса и Маклина и их бегством?

О том, что Блант и Берджес жили в одном доме, в одной квартире, что Блант вовлек Берджеса в Общество «апостолов», было хорошо известно. Но теперь, после того как стало известно, что два беглеца вели шпионскую деятельность на протяжении более десяти лет, многие стали невольно задумываться, а случайна ли была эта связь? Было бы невероятно, чтобы в конце концов не возникло никаких подозрений относительно связи этих троих людей между собой и у некоторых представителей Службы безопасности.

В «Белой книге», в которой после полугодичного дознания обобщались результаты расследования «дела двух беглецов», указывалось, что к середине апреля круг подозреваемых лиц сузился «до двух-трех». Двух — это Берджес и Маклин. А кто третий? Вероятнее всего, в этом списке могли стоять друзья беглецов — Блант и Филби. Один из английских авторов так и пишет: «Бегство двух немедленно поставило под подозрение обоих — Филби и Бланта».

Правда, подозрение еще не означает виновность. Ведь даже допросы и беседы с подозреваемыми могут иметь своей целью доказать их невиновность. Блант отмечал, что его «допросы» больше напоминали «дружеские разговоры», так как следователи не располагали никакими уликами. Главным козырем против Бланта были его тесные приятельские отношения с Берджесом, но у того была масса друзей — он был очень общительным человеком — да и просто случайных знакомых, с которыми он проводил время за бутылкой. Берджес был членом ряда аристократических клубов, в том числе «Реформ-клаб» и «Дорчестер-хаус» — клуб видных политиков и дипломатов55.

У меня сложилось впечатление, что, будь на то воля правительства или спецслужб, они бы с удовольствием прекратили расследование всего дела. Оно ведь могло коснуться даже не одного-двух, а нескольких десятков видных политиков (Берд-жес сотрудничал даже с У. Черчиллем, подарившим ему свою книгу), дипломатов, сотрудников спецслужб. Скандал был бы слишком громким. Но так как оппозиция в парламенте бушевала, пресса с наслаждением смаковала подробности позорной истории, правительство было вынуждено продолжать расследование и в том же году опубликовало «Белую книгу» под названием «Сообщение в связи с исчезновением двух бывших сотрудников Министерства иностранных дел». Она была издана под номером 9577. Позднее в парламенте премьер-министр Макмиллан доложил о «досадной истории», как он ее назвал, об ужасном преступлении — предательстве.

Критика в адрес правительства была очень резкой. Лорд Астор считал, что впервые со времен Елизаветы I (то есть более чем за три века) в Англии появилась «пятая колонна» шпионов, которые проникли в высшие звенья государственного аппарата, в ряды ученых и даже церкви. Термин «колонна» подразумевал, что дело касалось не только двух изменников. В связи с этим парламентарии призывали усилить проверку при приеме на работу в государственные учреждения и при выдвижении служащих на более высокие должности. Члены парламента критиковали Форин оффис, который должен был действовать как хороший предприниматель, никогда не принимающий к себе на работу никого без тщательной проверки.

Москва была обеспокоена тем, как шло расследование и какие меры будут приняты для противодействия советской разведке. Она внимательно следила за развитием событий. В справке Службы внешней разведки России, переданной мне, говорится: «Вскоре после исчезновения из Англии в 1951 году Д. Маклина и Г. Берджеса с А. Блантом несколько раз беседовали руководящие работники МИ-5, пытаясь выяснить, что известно Бланту о Берджесе и каков был характер их взаимоотношений. Эти беседы продолжались примерно в течение трех месяцев, после чего он был оставлен в покое». Впрочем, последнее не совсем точно. Сам Блант уверял, что к расследованию в том или ином виде сотрудники МИ-5 возвращались не раз на протяжении более десяти лет — с 1951 по 1964 год. Некоторые из допрашиваемых по делу Берджеса и Маклина, например Рис, «впутывали» Бланта в «дело беглецов», и представители контрразведки вновь и вновь встречались с ним. Он сам чувствовал, что дело его окончательно еще не закрыто. В справке, которую я только что цитировал, говорилось: «По мнению Бланта, британская контрразведка, не нашедшая улик против него, продолжала все же относиться к нему несколько настороженно»56 (курсив мой. — В.П.).

Да что там говорить о спецслужбах?! Некоторые коллеги, журналисты стали более подозрительно относиться к Бланту. Так, во время его пресс-конференции в «Реформ-клаб» некто Дуглас Сазерленд, впоследствии автор книги о Берджесе и Маклине, неожиданно в упор спросил Бланта: «А не Вы ли были третьим в этой группе?». На что Блант ответил: «Если Вы напечатаете это в утвердительном смысле, я подам на Вас в суд за клевету».

Ответ был удачным, но он, к сожалению, не развеял всех сомнений. Воскресные английские газеты продолжали атаковать секретные службы за их неэффективность и беззаботность. Пресса настаивала на необходимости установления личности третьего, спрашивала, будет ли он, когда его обнаружат, наказан, приговорен к смерти, и если власти не знают его имени, то какие меры к расследованию будут приняты. Предполагалось, что такие вопросы могут быть поставлены в парламенте в октябре, когда начнется его сессия. Журналист Эндрю Бойл, анализируя обстановку того времени, писал, что «возможность того, что кто-нибудь открыто назовет имя К. Филби как третьего, не могла быть исключена».

Побег дипломатов нанес большой вред репутации британской дипломатической службы. Считается, что одной из черт английской нации является снобизм. Англичане иногда сверх меры гордятся своей историей, своим демократизмом, своими учеными и, конечно, своими дипломатами и разведчиками. Вот как, например, такой известный и многоопытный шпион, как Аллен Даллес, директор ЦРУ, оценивал английскую разведку: «Справедливо было сказано, что разведка — это наша первая линия обороны. Европейские страны усвоили эту истину и не жалели усилий для создания соответствующих разведывательных служб. Среди этих служб особых успехов добилась английская… За плечами английской разведывательной системы долгие годы деятельности, которая была возможна благодаря хорошо подготовленным, имеющим большой опыт и незаурядные специальные способности кадрам». И вот теперь оказалось, что английская дипломатическая служба была не на высоте, а английская разведка, и в особенности контрразведка, потерпела такой провал в состязании с советской, который показал ее полную неэффективность.

Потерпел крах и один из постулатов английского шпионажа, гласящий, что искать предателей нужно прежде всего среди низших классов, опустившихся людей, не имеющих будущего. Выяснилось, что и представители «высшего общества», элиты могут быть «совращены дьяволом». «Дело двух беглецов» показало, что хваленая британская разведка подвержена общим порокам английского общества — бюрократизму, закоснелости и формализму. В «Белой книге» отмечалось, что Маклин (впрочем, как и некоторые другие дипломаты) не только не разделял политики своего министерства, но даже осуждал ее, в особенности политику Англии в отношении Абиссинии, войны в Испании, сделки в Мюнхене.

Пребывание в МИД такого рода дипломатов, казалось, должно было быть невозможным, ведь в их задачу входило проведение в жизнь политики правительства, а они считали ее ошибочной. Однако руководство Форин оффис, зная об этих настроениях, держало таких дипломатов в штате министерства. Берджес, например, не скрывал от своих близких друзей ни своих антиправительственных настроений, ни того, что он был коммунистом, но это не насторожило ни руководство министерства, ни службу безопасности. Последняя не смогла даже обнаружить явных улик их шпионажа и предотвратить побег лиц, в отношении которых она имела все основания для подозрений. Слежка за ними велась не слишком усердно и профессионально, а в ряде случаев просто формально, как, например, в случае с Маклином. Дом его находился в Кенте за 35-мильной чертой, за которую без предварительного уведомления не разрешалось ездить советским дипломатам и другим сотрудникам. Поэтому формалисты из контрразведки считали, что нет необходимости следовать за ним в Кент до самого дома, а если он садился в поезд, отправлявшийся в Кент, то и вообще можно прекратить слежку на вокзале Чаринг-кросс. Ч. Пинчер утверждает, что КГБ, зная, что Маклин находится под наблюдением, советовал ему проводить встречи с Берджесом и другими подобного рода лицами в своем доме. Лубянка установила, что в районе дома Маклина английская контрразведка за ним слежки не ведет.

Или другой пример. Когда Берджес и Маклин уезжали на континент, то таможенник обратил на них внимание. В МИ-5 существовала практика, что при отъезде лиц, находящихся в «листе наблюдения», необходимо было сообщать об этом. Таможенник увидел фамилию Маклина в этом списке. Он сразу передал сообщение об их отъезде. Но сначала оно, вероятно, прошло многочисленные английские инстанции и поступило во французскую полицию только через двое суток, то есть когда их уже не было во Франции и когда вообще их след простыл. Долго англичане не могли понять, куда они выехали, пока не убедились, что они живут в Москве.

И уж совсем парадоксально, что в Америке этот сигнал был получен на сутки раньше, чем во Франции. Офицер Службы безопасности английского посольства в США Джеффри Патерсон пришел в кабинет Филби и сказал: «А птички улетели». И поставил обо всем этом в известность ФБР и ЦРУ. Новость потрясла их. Они надеялись, что дипломаты будут пойманы раньше, чем им удастся пересечь границу «железного занавеса», но увы…

Английская и американская пресса не оставила без внимания этот удачный побег. Были «перемыты косточки» всем друзьям Берджеса и Маклина. Под огонь критики средств массовой информации попал и Блант. Как отмечалось в справке Центра зарубежной разведки России, «Блант подвергся резким нападкам со стороны местной (английской. — В.П.) прессы, которая узнала, что он был другом исчезнувшего Берджеса». Бланту пришлось учесть это и некоторое время проявлять особую осторожность. Теперь за ним следили не только Служба безопасности, но и десятки журналистов, падких до сенсаций. На него были устремлены глаза тысяч людей, которые знали его или читали нелестные отзывы о нем в газетах.

* * *

Для советского читателя, отвыкшего от демократии или, лучше сказать, еще не привыкшего к ней, будет, наверное, интересно узнать и еще об одной стороне этого дела, а именно о тех аргументах, которые приводили руководители британского правительства в ответ на упреки в том, что двух советских шпионов выпустили из страны, не задержали, не судили, не наказали самым строгим образом, и как они оправдывались в связи с критикой в их адрес, как объясняли, почему позволили лицам, не скрывавшим своих коммунистических убеждений, работать на таких высоких постах в государственном аппарате.

Г. Макмиллан, министр иностранных дел, выступая в парламенте, задал сам себе вопрос: «Но если комиссии по рассмотрению кандидатур на государственную службу сообщили бы, что он (Берджес. — В.П.) проявлял коммунистические симпатии, разве было бы правильным автоматически не допускать его на дипломатическую службу?»

Возгласы: Нет!

Макмиллана спрашивали, почему правительство не воспрепятствовало отъезду Берджеса и Маклина.

Макмиллан: Паспорт нельзя конфисковать без решения суда. Вы хотите, чтобы у нас было полицейское государство?

Он процитировал статью одной из английских газет, которая писала: «Утверждают, что у властей не было юридического права не допустить выезда Маклина из страны. Закона такого нет, но разве власти не могут найти его?» (курсив мой. — В.П.). Процитировав статью, Макмиллан заметил: «В этом суть проблемы. Гитлер нашел бы такой закон. Муссолини тоже нашел бы. У Сталина был такой закон. У правительства Великобритании были такие полномочия в военное время, но оно отказалось от них — и надо надеяться, что навсегда, — как только закончилась война… Меры безопасности не могут нарушать букву и дух закона (возгласы одобрения)… Было бы трагедией, если бы мы уничтожили свободу в попытке сохранить ее».

Во время других дебатов в палате общин в связи с бегством еще одного члена «кембриджской группы» (об этом пойдет разговор в следующей главе) премьер-министр Антони Иден, отвечая на соответствующий вопрос, отложил в сторону подготовленную речь и, сняв очки, сказал, обращаясь к палате: «Согласится ли палата общин так изменить закон, чтобы можно было по подозрению задерживать любого британского подданного? (Возгласы: Нет!) Неужели вы согласитесь с тем, что полиция может на неопределенное время задерживать людей, пока против них собираются улики? Конечно, нет. Если бы у нас в соответствии с законами имелись такие полномочия, Берджес и Маклин не находились бы сейчас там, где они есть. Но каковы были бы последствия этого для британской свободы и тех прав, которые всегда защищала палата общин? Я никогда не пожелал бы стать премьер-министром правительства, которое запросило бы подобные полномочия у палаты общин».

Глава XI. ПРЕДСТАРТОВЫЙ ОТЧЕТ ТРЕТЬЕГО

До отъезда Берджеса и Маклина в Москву карьера Филби стремительно росла. В 1946 году он был награжден королевой орденом Британской империи. Так были отмечены его заслуги перед британской разведкой, а за два года до бегства его двух друзей, в 1949 году, Филби возглавил представительство МИ-6 в Соединенных Штатах. Еще до отъезда Филби в Вашингтон Мензис, глава английской Секретной службы разведки, поставил Форин оффис в известность, что он рассматривает Филби в качестве своего преемника.

Но жизнь разведчика никогда не позволяет ему расслабиться, он всегда должен быть готов столкнуться с непредвиденными осложнениями. И именно такими, полными неожиданности, были для Филби 50-е годы. Само бегство друзей показало еще раз, как опасна и непредсказуема жизнь разведчика вообще, советского в Англии — в особенности.

Еще до предательства четы Петровых в Австралии он знал об их намерениях перекинуться на сторону Запада (и Центр в Москве начал принимать соответствующие меры в отношении них). Филби прикидывал, что они могли знать о нем, о его разведывательной деятельности. Он понимал, что его близкое знакомство с двумя покинувшими Англию дипломатами насторожило руководство английского посольства в США и американские власти так же, как и британские спецслужбы. Американцы даже пригрозили, что прекратят сотрудничество с английскими спецслужбами, если Филби будет продолжать работать в США.

В течение нескольких лет после этого он был под подозрением американских и английских спецслужб и, вероятно, под ежедневным наблюдением последних. Филби вынужден был уйти на пенсию. Правда, он получил денежное вознаграждение, которое должны были выплачивать ему по частям в виде пенсии.

Начались его допросы контрразведкой. Вначале они велись Диком Уайтом, ставшим впоследствии генеральным директором МИ-5, затем королевским адвокатом, советником Мильмо, ранее работавшим в разведке, и, наконец, Уильямом Скадро-ном, которому незадолго до этого удалось раскрыть Клауса

Фукса, немецкого ученого, ставшего советским разведчиком. Наконец, за допрос Филби взялись его коллеги по МИ-6. Все было безрезультатно. Но хотя улик против него не было, положение Филби было почти критическим.

Находившийся под подозрением, без достаточных средств к существованию (к тому же у него начались нелады в семье, в которых он не был виноват), он очень переживал свои неудачи. У заболевшей жены один нервный срыв следовал за другим, и как-то, когда они у себя дома принимали друзей, она вспылила: «Я знаю, что ты тот третий человек, который помог бежать Берд-жесу и Маклину». Она даже сообщила о своих подозрениях в Фо-рин оффис. У самого Филби стали появляться мысли о побеге.

У разведчиков-нелегалов существует правило: если тебе что-то грозит, если есть реальная опасность, что тебя раскроют, надо срочно уезжать. Но он проявил огромную выдержку, ему даже стало казаться, что все плохое позади.

Парламент обсуждает «дело Филби»

Вдруг неожиданно для Филби вопрос о его деятельности был поднят в палате общин. 25 октября 1954 г. с запросом о нем выступил член парламента, подполковник Маркус Липтон. Он спросил, действительно ли премьер-министр решил любой ценой избежать дискуссии о третьем человеке (то есть третьем в «кембриджской группе»), господине Гарольде Филби, который некоторое время назад был первым секретарем нашего посольства в Вашингтоне. И не является ли это решение оскорблением британской разведывательной службы?

Гарольд Макмиллан ответил, что в скором времени палата общин будет иметь возможность обсудить это дело. 7 ноября 1954 г. с правительственной скамьи для специального заявления поднялся премьер-министр. Он сказал:

«Нечасто бывало в нашем парламенте, когда руководитель министерства должен докладывать о такой печальной истории, которую мы будем обсуждать сегодня. Между маем 1951 года, бегством двух дипломатов, и апрелем 1954 года первой задачей правительства было не что сказать людям и как много раскрыто в этом деле, а что надо сделать, чтобы уменьшить причиненный стране вред» (курсив мой. — В.Я.).

Рассказав палате о новых вскрывшихся фактах деятельности Филби, о его коммунистическом прошлом, он информировал парламент, что Филби было предложено уйти в отставку.

«С тех пор, — заключил премьер, — дело продолжало расследоваться самым серьезным образом, но никаких доказательств, которые свидетельствовали бы о его ответственности за дело Берджеса и Маклина, найдено не было» (курсив мой. — В.Я.).

Закончил он свое сообщение словами: «Я не имею никаких оснований заявлять, что Филби в какой-то степени предал интересы своей страны, или идентифицировать его с так называемым «третьим человеком» в шпионской группе».

Это была полная реабилитация Кима Филби. Он знал, что некоторые корреспонденты заявятся к нему с вопросами, и решил выйти к ним на крыльцо дома (а жил он в то время у матери), чтобы сказать несколько слов. Каково же было его удивление, когда на следующий день, открыв дверь дома, он увидел толпу журналистов. Тогда он решил не ограничиваться несколькими словами, а дать пресс-конференцию. Посыпались десятки вопросов. Он выступал очень решительно и не оборонялся, а атаковал пришедших.

— Коммунист ли Вы?

— Я никогда не был коммунистом. Последний раз, когда я разговаривал с коммунистом, это было в 1934 году.

— А как быть с обвинением Липтона, что вы третий человек в так называемой «кембриджской группе»?

— Господин Липтон или должен сказать Службе безопасности, что точно он имеет в виду, или, если он повторит свое утверждение вне стен парламента (то есть публично), я привлеку его к суду за ложное утверждение.

Липтон, однако, не спешил с публичным извинением. Позднее, правда, он встретился с Роджером Холлисом, заместителем Дика Уайта, генерального директора МИ-5, и заявил ему, что его обвинения в адрес Филби были основаны лишь на слухах. Затем он повторил это свое объяснение и в парламенте.

Филби так прокомментировал заявление Липтона: «Я полагаю, что подполковник Липтон поступил правильно. Что касается меня, то я считаю инцидент исчерпанным». Наверное, мысленно он добавил: «И теперь я снова могу продолжать работу на советскую разведку».

Тем временем некоторые старые друзья Филби обратились к редактору самого солидного английского журнала «Экономист» Дэвиду Астору с просьбой использовать Филби в качестве корреспондента журнала на Ближнем Востоке. Они заверили его, что Филби больше не связан с британской разведкой и полностью свободен. Заинтересовалась им и популярная в стране газета «Обсервер». В том же 1956 году Филби прибыл в Бейрут в качестве репортера этой газеты и журнала «Экономист». 1956 год был полон больших событий в международных отношениях. Англия, Франция и Израиль осенью этого года начали агрессивную войну против Египта. Их союзник — Соединенные Штаты неожиданно осудили их действия, а Советский Союз даже пригрозил Англии вооруженным вмешательством в конфликт.

События в этом районе земного шара оказались в центре внимания всего мира, и Филби был нарасхват. Статьи его с удовольствием печатали. Английская разведка возобновила свои контакты с ним, засыпав его вопросами. Лубянка была очень заинтересована в его аналитических материалах. Работа на газету оказалась для него «крышей». Но иногда она осложняла его основную деятельность. Так, его прежняя симпатия и друг Флора Соломон57, знавшая (или догадывавшаяся) о работе Филби на советскую разведку, обвинила Кима в том, что он склонен защищать арабов. В какой-то степени она была права. Сам Филби считал себя другом арабов и в своем дневнике, обнаруженном недавно, заверял арабов, что его информация из Бейрута не вредила их делу. В беседе с Ротшильдом Флора Соломон даже спрашивала его: «Как “Обсервер” может использовать такого человека, как Ким?».

Работа Филби на Ближнем Востоке была очень полезной для советской разведки, так как СССР имел в этом районе жизненно важные интересы и нуждался в точной, взвешенной и полезной информации именно такого знающего специалиста по ближневосточным делам, каким был Филби.

Один советский разведчик предает другого

Как у природы погода не может быть постоянной, так и жизнь разведчика не может состоять из одних успехов. Неудачи шпионов в общем-то обычное дело. Часто это работа вслепую, когда проколы, срывы зависят не от их промахов, а от действий третьих лиц. Таковыми были проколы членов «кембриджской группы». Их «провалы» (а я бы в отношении к разведчикам брал это слово в кавычки) были следствием не их ошибок, а предательства, причем самого черного из всех предательств — измен их коллег и друзей. Их предавали другие сотрудники КГБ, и предавали за деньги, ради карьеры, из страха за свою шкуру, просто из зависти и любви к предательству (хотя потом они оправдывали свои действия высокими моральными, патриотическими и идейными соображениями). Так было с предательством в отношении Кима Филби. История того, как его продали за тридцать сребреников, в нескольких словах такова.

5 декабря 1961 г. в Финляндии высокопоставленный сотрудник КГБ Анатолий Голицын (сам он отрекомендовал себя майором Первого управления КГБ) перебежал на Запад. Английский «Словарь шпионажа» рекомендует его так: «Ни один русский перебежчик-кагэбист не доставлял Западу такой исключительно важной информации, как Анатолий Голицын. Его знание русских тайных агентов, работавших на Западе, казалось, было энциклопедическим. Он знал имена более ста русских шпионов и доказал, что секреты НАТО утекают со всех сторон».

Из Хельсинки его немедленно в полной тайне отправили в США, туда же вылетели для участия в допросах представители английских спецслужб МИ-5 и МИ-6.

Они были удивлены обилием его информации о КГБ, а относительно показаний перебежчика о Филби их оценка была такова: «Голицын вбил последний гвоздь в гроб Филби». Два года спустя Голицын переехал из США в Англию. Узнав об этом, редактор газеты «Дейли телеграф», чтобы добыть сенсационный материал, решил взять интервью у «выдающегося дезертира». Британские спецслужбы всполошились. Их испугали возможные последствия его разоблачений. Они потребовали запретить Голицыну давать какие-либо интервью, а его самого убедили, что КГБ готовит против него заговор, и быстро переправили обратно в США.

Допросы Голицына в США велись неделями. Ими руководил с английской стороны сам Дик Уайт, генеральный директор МИ-6. Они полностью подтвердили подозрения в отношении Филби. Считают, что самые драматические последствия предательства Голицына для СССР были его данные о действиях советской разведки в Британии. Он будто бы назвал имена десяти советских агентов, работавших в Англии. Он сообщил, что все члены «кембриджской группы» знали друг друга и все они были так или иначе связаны с одним советским «контролером» — «Петерсом». Он назвал Берджеса и Маклина как двух членов группы и дал описание третьего под кодовым именем «Стэнли», действительно похожее на Филби. Он связывал его с «майором КГБ», который действовал на Востоке против «реакционных» арабских сил, и в качестве его места действия указывал на Бейрут. МИ-5 установил, что специальный агент КГБ посещал в мае 1962 года Бейрут и им, вероятно, был «куратор» «кембриджской группы». Не для встречи ли с Кимом он выезжал? Голицын навел англичан и на Филби, но он пошел дальше, утверждая о «круге пяти».

Видимо, и в отношении Бланта он также дал какую-то информацию. Газета «Дейли мейл» в марте 1993 года в связи со смертью Дика Уайта опубликовала о нем статью, в которой указала, что Уайт задолго до того, как Блант в 1964 году признался в работе на КГБ, знал о деятельности Бланта как советского разведчика, знал прежде, чем об этом сообщили самому премьер-министру.

В свете разоблачений Голицына перед английскими спецслужбами встал вопрос, что делать с Филби. Первоначально они хотели предпринять в отношении него самые энергичные меры. Но премьер-министр Макмиллан сказал, что Британия не вправе действовать в Бейруте, где находился в то время Филби, как у себя в Британии.

Английский историк Джон Фишер рассматривает несколько вариантов, как британская разведка могла поступить с советским разведчиком.

«Ликвидировать Филби» — но это большой риск, связанный с возможной неудачей, да и гибель Филби не принесла бы британской разведке ни малейшей дополнительной информации и могла бы превратить его в «жертву» спецслужб.

«Возвратить Филби в Англию для допроса» — но сделать это нелегко, так как у Великобритании не было с Ливаном договора о выдаче преступников.

«Похитить». Подобная операция могла быть очень рискованной, даже если бы ливанская полиция тактично отвернулась в сторону, да и не было никакой гарантии, что в Англии Филби скажет больше, чем сказал раньше.

В этих обстоятельствах было решено предпринять попытку убедить Филби вернуться добровольно для дачи показаний, обещая не предъявлять ему никакого обвинения. Если он не согласится, то сослаться на его обязательства в отношении жены и семьи.

Некоторые западные публицисты утверждают, что советские дипломаты и разведчики будто бы бросили в эти годы Филби на произвол судьбы, что даже советник советского посольства в Бейруте, который раньше часто встречался с Филби, ничего не сказал ему относительно Голицына и последствиях его предательства для него. На самом деле именно советские разведчики не только предупредили Филби об опасности, но и организовали его побег из Бейрута. Немалую роль в этом сыграл и Антони Блант. Читатель помнит, как Блант спас Филби в 1951 году, изъяв его письмо к Берджесу. Блант был самого высокого мнения о Филби. «О, Ким — настоящий профессионал, — так он отзывался о Филби. — Он никогда не колеблется, не сомневается».

Когда Тэтчер выступила в парламенте в 1979 году по делу Бланта, она упомянула один интересный факт: между 1951 и 1956 годами Блант помог Филби восстановить свои контакты с русскими. В 1954 году «Петерс» присутствовал на лекции Бланта в Куртолдз-институте. После лекции он подошел к Бланту и, показав ему открытку, спросил его мнение о картине. На ее обороте рукой Бланта было написано: «Встретимся в восемь часов завтра, Ангел. Каледониан-роуд». Когда Блант явился по указанному адресу, то там был «Петерс», который просил его организовать встречу с Филби58.

Блант в 1961 году специально выезжал с лекциями на Ближний Восток, в том числе в Бейрут, чтобы встретиться с Филби и предупредить его об опасности. Он остановился в Ливане у своего старого друга, английского посла в Бейруте сэра Мура Кроствейта, и не побоялся пригласить Филби в посольство, хотя тот был уже под подозрением.

Предупреждение, сделанное Блантом, было как нельзя своевременным. Английская контрразведка уже начала свои операции против Филби. В те годы резидентом английской секретной службы в Бейруте был Николас Эллиот, друг Филби еще по военным временам. Но Эллиот выше дружбы, однако, ставил свою карьеру. Недаром говорится: «Избавь нас, Бог, от таких друзей, а с врагами мы сами справимся». Эллиоту было поручено проверить Филби и «прижать» его. И он это делал с искусством, которому позавидовал бы Макиавелли. Он знакомил Филби с «секретными документами» (может быть, специально изготовленными для него) и ждал, когда Филби начнет передавать их в Москву.

В январе 1963 года, уже после окончания срока своей службы и отъезда из Ливана, Эллиот внезапно вернулся в Бейрут и в беседе с Филби стал предъявлять ему одно за другим «доказательства» его разведывательной работы на КГБ. Эллиот дружески посоветовал, а по существу потребовал от него возвращения в Англию для дачи показаний. Он обещал Филби в последующем освобождение его от судебного преследования. Филби вел себя во время бесед-допросов очень искусно. Он не отрекался от того, что одно время разделял коммунистическую идеологию, но «ведь в Англии нет закона, запрещающего это», добавил он. Вместе с тем категорически отрицал, что он советский шпион.

Как свидетельствует дневник Филби, он считал первой заповедью разведчика «никогда не признаваться». Но Филби был не только разведчиком, но и дипломатом (да и обе эти профессии очень близки друг другу) и не дал категорически отрицательного ответа на предложения Эллиота. Он понимал, что его отказ от возвращения в Англию мог бы спровоцировать английские спецслужбы на крайние меры (кто знает, какие, но Филби понимал, они могли быть самыми жесткими). Вместо недипломатичного «нет, ни в коем случае», он сказал: «Я должен подумать, хотя предложение об иммунитете в принципе мне нравится, но мне надо взвесить все обстоятельства». Во время следующей встречи он выдвинул некоторые условия «своего признания». Завязались переговоры. Ким тянул время, пока его друзья, включая Бланта и его коллег в Центре, готовились к решающему ходу. Есть сведения, что Блант вторично встречался с Филби, вероятно, после разговора с Эллиотом. Так, во всяком случае, утверждает Фримантл в своей книге о КГБ.

Блант возвратился в Лондон, уверенный, что Филби уже в Москве и что если когда-нибудь Секретная служба найдет улики и против него, то ему советские друзья предложат такой же выход.

Побег во время грозы

Многие бывшие в Бейруте 23 января 1963 г. запомнили этот день. Одни потому, что в тот день разразилась страшная гроза и дождь лил как из ведра; другие — из-за тех сенсационных событий, которые тогда произошли.

Филби с женой Элеонорой были приглашены на вечер в гости к своим хорошим знакомым — первому секретарю английского посольства и его жене и с удовольствием приняли приглашение. Филби в городе был занят работой, примерно в пять часов он позвонил домой и сказал подошедшему к телефону сыну: «Скажи маме, что я приду прямо на ужин, пусть она отправляется одна». Но на ужин Ким так и не пришел. В тот же день находившееся в гавани Бейрута советское торговое судно внезапно, даже не захватив предназначенного для него груза, отплыло из порта. Впрочем, может быть, это было простое совпадение событий.

Через день, придя в отель «Нормандия», где чета Филби обычно получала почту, Элеонора среди других бумаг нашла и письмо Кима. «Не беспокойся. Со мной всё в порядке. Я скоро напишу тебе. Скажи, что я уехал в длительное турне». Он писал ей, что совершает поездку по странам Ближнего Востока по заданию «Обсервер». Странным было только одно — редакция газеты ничего не знала о своем «поручении» Филби. Элеонора обратилась в английское посольство в Бейруте с вопросом о судьбе мужа, но не получила вразумительного ответа. 3 марта 1963 г., так и не дождавшись разъяснения, газета опубликовала сообщение об исчезновении Филби. Две недели спустя Форин оффис напечатал сообщение о том, что запросы правительства Великобритании в Бейрут и Каир (почему в Каир, а не в Москву?) не дали результатов.

Тем временем Элеонора получила от Кима письмо, в котором он просил ее приехать в Москву. Для этого она должна заказать билеты в «Бритиш оверсиз эруэйз» и одновременно взять другой билет, который ей дадут в чехословацкой компании, но для этого Элеонора должна оповестить компанию за десять дней (дату отъезда она должна написать в условленном месте на стене). В случае осложнений, предупреждал Ким, ей нужно поставить горшок с цветами на окно своей квартиры так, чтобы его можно было увидеть с улицы, и с ней в течение часа встретится советский агент.

Английское правительство продолжало скрывать имевшуюся у него информацию о Филби. Дело было слишком непростым, власти опасались, что общественность отнесется к промахам правительства резко критически. В стране как раз начиналось обсуждение так называемого «дела Профьюмо», которое потрясло Англию.

Джон Профьюмо был военным министром в кабинете Макмиллана. Выходец из аристократической семьи, выпускник одной из самых престижных школ — Харроу, а затем Оксфордского университета, он сделал стремительную карьеру. В возрасте 25 лет он стал самым молодым членом парламента, участвовал в войне, получил чин бригадира и в 1960 году в возрасте 45 лет уже был членом кабинета, министром. В 1961 году, будучи гостем в поместье лорда и леди Астор, он встретил некую Кристину Киллер. Она в тот вечер купалась голой в бассейне и произвела на него неизгладимое впечатление. Завязался роман. Киллер, ранее участвовавшая в стриптизе, в то время жила с неким Стефаном Уордом, который, в свою очередь, был в дружеских отношениях с помощником военного атташе посольства СССР Евгением Ивановым59.

Евгению Иванову в докладе Деннинга была дана такая характеристика: «Капитан Евгений Иванов был помощником российского военно-морского атташе при советском посольстве в Лондоне. В этом качестве его роль должна была ограничиваться только дипломатической работой. Он прибыл в Англию 27 марта 1960 г. Служба безопасности обнаружила, что он также является офицером российской разведки. Его квалификация была необычной для российских офицеров разведки, ранее находившихся в Англии. Его английский язык был довольно хорошим, и он мог свободно поддерживать разговор. Однако он любил как следует выпить и в известной степени был женолюбом. Ему нравилось встречаться с англичанами. На него производили впечатление титулованные особы, и в частности наследные лорды… По словам Уорда, “он был убежденным коммунистом и в то же время милым человеком”».

Кстати, странным было поведение при расследовании дела Профьюмо английских спецслужб, и в частности сэра Роджера Холлиса. Холлис сказал лорду Деннингу, что до конца января 1963 года он ничего не знал об отношениях Киллер с Профьюмо. Это было удивительно и неправдоподобно, потому что с ее любовником Уордом у МИ-5 были частые и тесные контакты. Мог ли шеф контрразведки, когда в дело были вовлечены военный министр и помощник военного атташе СССР, быть в неведении? А если знал, то почему своевременно не принял мер, а затем скрывал свое знакомство с этим делом?

1 февраля 1965 г., после того как Иванов был спешно отозван в Москву, Холлис отдал распоряжение о приостановке всякого расследования дела Уорда и о прекращении до особого распоряжения контактов, связанных с ним. Независимо от того, по каким причинам было дано такое распоряжение, русская военная разведка могла его только приветствовать.

Далее 4 февраля начальник отдела контршпионажа обратился к генеральному директору со специальным меморандумом, в котором говорилось, что действия контрразведки будут подвергнуты жесткой критике за то, что она не смогла пролить свет на это дело. Предлагалось немедленно доложить о нем премьер-министру и начать допрос Киллер60. Холлис, однако, проигнорировал и это предложение.

Только 29 мая результаты полицейского расследования были доложены личному секретарю премьер-министра, и он вызвал Холлиса к себе на Даунинг-стрит, 10. Именно тогда премьер-министр узнал все аспекты дела Профьюмо-Киллер. До этого вся информация Макмиллану поступала из прессы, а не от МИ-5. Как писал Ч. Пинчер, «поведение Холлиса в деле Бланта и в деле Профьюмо имеет только одно реальное объяснение: Холлис сам был советским шпионом».

Сложилась не совсем обычная ситуация. Кристина Киллер стала любовницей Профьюмо. Видимо, тот не на шутку был ею увлечен. Он катал ее по Лондону, показал, где находится резиденция премьера на Даунинг-стрит, 10, затем стал приглашать к себе домой, разумеется, в отсутствие своей супруги (не преминув сказать Киллер, что этот дом приобретен на деньги его богатой жены). Он показывал ей и свой служебный кабинет с огромным столом, уставленным различными телефонами. Кристина Киллер рассказывала: «Один из них выглядел очень необычно, и я спросила Профьюмо, что это за телефон».

«Это прямой телефон. Если я хочу позвонить прямо премьер-министру, я могу только поднять трубку, и никто не будет знать, о чем я говорю, за исключением того, кто возьмет трубку в кабинете премьер-министра», — был ответ Профьюмо.

Расхваставшись, военный министр, чтобы произвести впечатление на Киллер, говорил ей: «У нас часто обедает сама королева». Затем Киллер рассказывала: «Следующая комната, в которую он меня повел, была спальня, их спальня. И именно там мы в первый раз занялись с ним любовью. Он был сильным, мощным любовником, он принадлежал к тому типу людей, которые знали, чего хотят. Девушки, подобные мне, не знают слова «нет», когда встречают их». А дальше она стала сравнивать двух своих любовников — Джека Профьюмо и Евгения Иванова, помощника военно-морского атташе СССР, с которым она познакомилась в поместье Асторов на вечеринке в честь приехавшего в Лондон президента Пакистана. Провожал ее домой Евгений Иванов. «Всю дорогу, — рассказывает Киллер, — он говорил о России.

Он хвалил все стороны жизни своей страны… Это был первый раз, когда мы были вместе одни… Я пригласила его к себе на чашку кофе, но у него было предложение получше, так как в багажнике его машины была бутылка водки. В России, улыбаясь сказал он, мы пьем водку. Он поцеловал меня, мы оба ожидали развития событий, и, наконец, у нас была чудесная страстная любовь».

Евгений Иванов отрицал показания Киллер, говорил, что у них было «просто знакомство». Сама Киллер утверждала, что она была в постели с Ивановым так же часто, как с Профьюмо, а британский «Словарь шпионажа» пишет, что Иванов, возвратясь в Москву, будто бы говорил, что в спальне Кристины под подушками он установил микрофон, позволявший записывать важные секреты.

В конце 1962 года в Лондоне уже широко обсуждали скандальное дело. Журналисты смаковали подробности «любовного треугольника» Уорда, военного министра Британии и помощника военно-морского атташе Советского Союза. Один из вопросов — как советская разведка использовала близость Иванова к Киллер и Уорду. Созданная впоследствии по распоряжению премьера Макмиллана комиссия по расследованию под председательством лорда Деннинга сделала вывод, что связи «любовного треугольника» могли угрожать безопасности Англии и что русская разведка, используя создавшееся положение, могла добывать через Киллер у Профьюмо секретную информацию. Последний вынужден был уйти в отставку61. Иванов сразу же, не дожидаясь разбирательства дела, уехал в Москву и, по словам Кристины, ни с Уордом, ни с ней не простился.

Но, пожалуй, для английских спецслужб было бы особенно опасным, если бы раскрылся факт их полной осведомленности о связи Профьюмо с Киллер и последней с Ивановым на всем протяжении этой истории. По словам Киллер, Стефан Уорд был в контакте с МИ-5 и его спрашивали в контрразведке об отношениях с Ивановым. Он доложил разведке, что его познакомил с Ивановым редактор газеты «Дейли телеграф». И разведка поручила ему продолжать следить за Ивановым. Месяц спустя после первого свидания Профьюмо с Киллер, как свидетельствует последняя, его пригласил к себе сэр Норман Брук, секретарь кабинета, и предостерег от слишком близких отношений с Уордом, у которого тесное знакомство с «помощником российского военно-морского атташе». Правда, о его связях с Киллер и связи Иванова с ней не было сказано ничего. Профьюмо, однако, перепугался и отменил намеченное свидание с Киллер, но некоторое время спустя возобновил встречи с ней. Если бы все это стало известно тогда, а не позднее, как это случилось, скандал с делом Профьюмо мог бы быть еще более громким.

В этих условиях английское правительство предпочло «спустить» дело Филби «на тормозах» (двух таких дел — Профьюмо и Филби — было слишком много для правительства). Но этому воспрепятствовали американские спецслужбы. Они опубликовали показания Голицына, из которых явствовало, что Филби работал на советскую разведку. Американцы потребовали объяснений, почему Макмиллан в 1951 году защищал Филби и уверял, что тот ни в чем не виноват.

В свою очередь, и английские журналисты спрашивали, почему Форин оффис рекомендовал газете «Обсервер» принять Филби на работу, характеризовав советского шпиона как человека, «заслуживающего доверия».

Невиновный, оказывается, был виноватым

Правительство вынуждено было выступить с объяснением. 1 июля 1963 г. лорд-хранитель печати Эдвард Хит отступил от ранее данных Макмилланом заверений о невиновности Филби. Он отказался от сделанных в свое время заявлений, что Филби не был так называемым «третьим человеком кембриджской группы» и сообщил, что «Ким Филби покинул Бейрут и направился в одну из стран советского блока». Английское правительство, конечно, знало, что Филби в Москве, но предпочитало уклониться от упоминания страны, в которую он выехал.

На вопрос Маркуса Липтона, был ли Филби «третьим человеком» в группе Берджеса и Маклина, Хит ответил: «Да, сэр»62.

После отъезда Филби в Москву поиски других членов «кембриджской группы» отнюдь не прекратились. Спецслужбы Англии и США начали так называемую «великую охоту за кротами», то есть за советскими шпионами. Героем этой охоты, американским Шерлоком Холмсом стал Джеймс Англетон, действия которого очень напоминали методы Макиавелли. Именно он был первым, кто заподозрил Филби (сначала инстинктивно, не имея никаких доказательств). Филби впоследствии рассказывал, что они с Англетоном каждую неделю обедали вместе в вашингтонском ресторане «Харви» и тесно сотрудничали друг с другом.

Под подозрение попали все американцы, учившиеся или посещавшие Кембриджский университет в 1930–1934 годах. Таких нашлось 28 человек. В число советских разведчиков был зачислен ряд ни в чем не повинных людей, в том числе Грехэм Митчелл, заместитель Роджера Холлиса. Всего комитет МИ-5 расследовал 270 заявок на лиц, которых подозревали в шпионаже на СССР. Все чаще при этом упоминалось имя Бланта. Опасность все ближе и ближе подкрадывалась к нему.

Расправа с сотней советских дипломатов

Английская контрразведка, понесшая такой урон в результате действий Лубянки, в свою очередь, вынашивала планы реванша. Реализация их была ускорена попытками КГБ внедриться не только в английскую дипломатическую службу и в секретные службы Лондона, но и в английское посольство в Москве.

Лубянка предприняла попытку сделать своим агентом самого английского посла в Москве — сэра Джеффри Харрисона. Она подослала к нему в качестве горничной резиденции посла молодую, красивую сексапильную девушку по имени Галина. И посол не устоял. Скрытой камерой они оба были сфотографированы в интимных позах, не оставлявших сомнений об их отношениях.

Показав послу эти фотографии, Галина со слезами на глазах сказала ему, что есть только один выход избежать разоблачения их связи и позора — снабжать КГБ той информацией, которая интересует Москву. Посол сообщил о случившемся своему другу, работавшему в Форин оффис, и был немедленно отозван в Лондон. Во время расследования Харрисон сообщил, что у него была всего лишь одна встреча с Галиной в помещении бельевой резиденции посла, и просил простить его за ошибку. Английских контрразведчиков озаботило прежде всего то обстоятельство, что в посольстве были установлены видеокамеры или фотоаппараты. Во время дальнейших «собеседований» с послом выяснилось, однако, что его предыдущие объяснения были «не совсем точными». Офицеры английской разведки обнаружили его письмо к Галине, в котором он признавался в своем увлечении. Сам он после этого рассказал, что встречи с Галиной были регулярными, и не только в Москве, но и в Ленинграде, на квартире «подруги Галины», то есть, вероятнее всего, на конспиративной квартире КГБ.

Последней каплей, переполнившей чашу терпения английского правительства и спецслужб страны, были показания советского перебежчика Олега Адольфовича Лялина, официально сотрудника советского торгпредства в Лондоне, а на самом деле офицера КГБ.

С Лялиным произошла странная история, свидетельствовавшая о несогласованности в работе отдельных подразделений английских спецслужб и полиции. Его машина была задержана полицией за какое-то нарушение дорожных правил, и его препроводили в участок и оштрафовали на 50 фунтов стерлингов63.

Позднее выяснилось, что спецслужбы и не думали его задерживать, так как они завербовали его за несколько месяцев до этого. Так как Лялину после инцидента пришлось бы покинуть Лондон, то он предпочел остаться в Англии, «попросив» политическое убежище64.

Лялин назвал имена сотрудников различных советских учреждений в Лондоне и дипломатов, а также подтвердил те имена, которые ему были названы английской разведкой, — всего 105 фамилий65.

Эта цифра ужаснула тогдашнего министра иностранных дел Алека Дуглас-Хьюма. Чепмен Пинчер по этому поводу замечает: «Возможно, что Громыко предпринял некоторые шаги в Кремле (для смягчения акции. — В.Я.), но министр иностранных дел СССР не имел влияния на КГБ, в отличие от своего английского коллеги, под контролем которого находилась Секретная служба». Может быть, это замечание и справедливо.

В результате из Лондона было выслано 90 дипломатов и сотрудников других советских учреждений, а 15 было запрещено возвращение в Англию после отпуска66. В ответ на эти действия Британии советское руководство выслало 18 сотрудников английского посольства и других британцев из СССР.

Естественно, встает вопрос, были ли среди высланных советские разведчики. Конечно. Но значительная часть была выслана, вероятно, «по подозрению». Трудно предположить, что, при всем внимании к Англии, КГБ засылал туда в 10–20 раз больше своих агентов, чем в другие страны. Английское правительство было, видимо, напугано не количеством советских разведчиков, а тем, что им удалось проникнуть в святая святых — в английскую разведку и контрразведку67.

Лялин сообщил также имена двух киприотов, которые работали на советскую разведку. Они, а также ряд британских граждан по его наводке были арестованы68.

Небезынтересно отметить, что эта акция английского правительства вызвала различную реакцию в Британии. Лейбористская партия решительно осудила правительство за эти действия. Ее лидер Г. Вильсон охарактеризовал действия правительства как «политический заговор тори», а Денис Хили, один из видных руководителей лейбористов, объяснил действия правительства его «пошатнувшимся положением» и «затруднениями в победе на дополнительных выборах в парламент». Советские средства массовой информации, конечно, использовали эти заявления в интересах СССР.

И еще один вопрос. Называл ли Лялин фамилию Бланта среди тех, кого он предал? Возможно. Фамилия Бланта была, вероятнее всего, ему известна. Но английские спецслужбы к тому времени уже хорошо знали всё о Бланте, и едва ли они стали бы вновь возбуждать интерес к его делу. Им выгодно было, чтобы об Антони Бланте вспоминали меньше.

Другое дело, дезертировавший в 1958 году «советник посольства» в Лондоне Гордиевский, о котором я уже писал. Приводимые им сведения о Бланте можно условно разделить на две части: в первой он делает ссылки на свой «архив», но эти сведения о том или другом событии или факте были в основном известны и до него69. Так, он говорит, что Бланту потребовалось почти два года на то, чтобы проникнуть в МИ-5, но это было известно и раньше из работ английских авторов. Далее. Гордиевский, к примеру, пишет, что основным источником информации о немецких войсках во время войны был Лео Лонг, и делает ссылку на самого себя, но то же самое раньше уже сказал в своей книге Джон Кастелло. Кстати, последний подвергает сомнению ряд показаний Гордиевского относительно «кембриджской пятерки» и лиц, связанных с ними. Таким образом, то «новое», что сообщает этот наемный агент, заставляет усомниться в правдивости приводимых им сведений. Так, Кастелло обращает внимание на то, что ГРУ будто бы раскрыло Гордиевскому идентичность «Элли». Но известно, что между этими двумя разведками существовало скорее соперничество, чем сотрудничество. Советская разведывательная служба, сообщает Кастелло, строго придерживалась правила, что разведчик должен знать только тот предмет, которым он занимается. Поэтому если Гордиевский не знал точно, кто был «Элли», то он не имеет оснований категорически утверждать, что предположение Райта, что Холлис и есть «Элли», является «сумасбродной выдумкой». Такому же сомнению подвергает Кастелло категорическое утверждение Гордиевского, что «Элли» был не кто иной, как Лео Лонг70.

Судьба «большой пятерки» и ее донесений

Может быть, здесь, когда я говорю об окончании активной работы А. Бланта как разведчика, стоит подвести некоторые итоги его деятельности, а также всей «большой пятерки».

Конечно, эти итоги могут носить очень предварительный характер. Многое еще не известно. Блант в силу своего положения встречался с первыми людьми Британии, у него было много друзей среди английских разведчиков, богатых людей страны, то есть тех, кто стоял у руля правления государством. Несомненно, что он докладывал о встречах с ними, давал Центру свою оценку событий. Эти его донесения находятся за семью печатями. Но кое-что мне удалось «добыть» у нашей зарубежной разведки. Именно она, единственная в этом мире, знает настоящую ценность информаций Бланта и других членов «большой пятерки».

Вот ее соображения. Только за время войны «большой пятеркой» было направлено на Лубянку свыше двадцати тысяч секретных материалов по всем направлениям деятельности разведки. Информация «пятерки» носила самый разнообразный характер. Это были рассказы о беседах с различными деятелями и документы (что особенно важно), касающиеся Англии, английского правительства (к которому был так близок А. Блант), сведения о других европейских странах. Так, Бланту и другим членам «пятерки» удалось добыть данные о переговорах Идена с правительством Польши, королем Югославии Петром И, президентом Чехословакии Бенешем. Во время войны советская разведка в Лондоне проникла в материалы разведок правительств, находившихся в Англии в изгнании (вспомним, что к их дипломатической почте «приложил руку» и Блант).

По тем же сообщениям, за период войны и после нее, вплоть до 1951 года, «кембриджским разведчикам» удалось получить материалы о деятельности английской разведки против СССР. Они сумели добыть аналогичные данные и о происках американской разведки против Советского Союза, в том числе о датах и местах выброски после войны английских и американских агентов на территорию СССР. Они имели доступ ко многим документам разведки и контрразведки Англии. Без труда можно догадаться, что это дало возможность советским властям своевременно обезвредить действия английских шпионов.

Через агентов «пятерки», включая Бланта, наша секретная служба получила доступ к документам военного кабинета Англии и к переписке Идена, тогдашнего министра иностранных дел Британии, с послами Англии в Москве, Вашингтоне, Стокгольме, Париже и Анкаре. Разведка любой страны могла бы только мечтать о получении такой важной и разносторонней информации.

Ну а как относились к этой информации руководители нашей страны, прежде всего Сталин и Хрущев, во время правления которых действовала «пятерка», считали ли они ее донесения надежными, учитывали ли их?

Если учесть, что Сталин вообще мало кому доверял и даже ближайшего соратника — В.М. Молотова в конце своей жизни тоже стал подозревать, то ответ на поставленный вопрос, казалось бы, ясен.

Но не все так просто. Сталин не мог не принимать во внимание многие из их донесений, но делал это выборочно, соглашаясь с одними, отвергая другие. Западные ученые, анализируя эту проблему, «в том числе в связи с донесениями «пятерки», приходят к выводу: Сталин, как многие политические деятели, которые действовали так, будто они сами разведчики, не доверял никому и оценивал информацию исходя из своих субъективных подходов. При Сталине, отмечают они, недоверие ко всем контактам с западным миром достигло своего пика. И вместе с тем ни он, ни Н.С. Хрущев не могли не понимать, что данные советской разведки все более оправдывались, что во время войны они создали благоприятные возможности для достижения победы. Известно, что Н.С. Хрущев в своих публичных выступлениях любил хвастать достижениями нашей разведки.

Используя донесения агентов, И.В. Сталин вместе с тем не ценил разведчиков, как он вообще не ценил людей, полагая, что даже самые выдающиеся наши разведчики, которые демонстрировали полную лояльность к СССР, должны всегда находиться под подозрением. Более того, он, видимо, придерживался мнения, что те, кто сражался, чтобы победить его врагов, были наиболее опасными и по крайней мере меньше заслуживали доверия — так во всяком случае считают многие западные исследователи. Это относилось и к зарубежным, и к собственно советским разведчикам — гражданам СССР. В Музее памяти внешней разведки России приводятся имена 62 советских разведчиков, репрессированных в 30-40-е годы. Из них 46 человек были расстреляны. Как мне говорили сотрудники музея, это примерно третья часть советских разведчиков, работавших в то время за границей. Среди них была и Елена Адольфовна Красная, работавшая в Англии в 30-е годы и приговоренная к высшей мере наказания в 1937 году. Реабилитирована она была лишь в 1956 году, двадцать лет спустя после смерти.

Сталин в своих посланиях Ф.Д. Рузвельту и У. Черчиллю не раз использовал данные нашей разведки (в том числе «кембриджской пятерки»), подчеркивая, что эти данные солидные и он им доверяет. Так, в то время, когда между руководителями стран обсуждался вопрос о переговорах А. Даллеса в Берне, Сталин отмечал в письме Рузвельту, что его «коллеги (то есть разведчики. — В.Л.) близки к истине». Рузвельт, опровергая данные советской разведки, выразил «чувство крайнего негодования» в отношении «советских информаторов». В ответ на это Сталин взял под защиту действия советских разведчиков. «Уверяю Вас, — писал он Рузвельту, — это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно… Эти люди многократно проверены нами на деле». В дальнейшем в доказательство этого приводились конкретные примеры.

«Судите сами. В феврале этого года генерал Маршалл дал ряд важных сообщений Генеральному штабу советских войск, где он на основании имеющихся у него данных предупреждал русских, что в марте будет два серьезных контрудара немцев на Восточном фронте». Указывал он и район, где будет совершен удар, а потом оказалось, что удар был нанесен совсем в другом районе. «Это был один из самых серьезных ударов за время войны… — говорилось в обращении к Рузвельту. — Маршалу Толбухину удалось избежать катастрофы и потом разбить немцев наголову, между прочим, потому, что мои информаторы раскрыли, правда с некоторым опозданием, этот план главного удара немцев и немедленно предупредили о нем маршала Толбухина. Таким образом я имел случай еще раз убедиться в аккуратности и осведомленности советских информаторов».

И еще один вопрос. Читатель вправе спросить: а какова была судьба членов «большой пятерки»? Покинув Лондон и сразу приехав в Москву, Маклин, Берджес, а затем и Филби постоянно жили в СССР. Они были хорошо приняты, материально обеспечены, иногда их привлекал к какой-то работе КГБ, но в общем им мало доверяли и они, кроме Маклина, не смогли вписаться в нашу жизнь. Их иногда даже награждали, время от времени с ними консультировались, но к настоящей работе не подпускали. Исключение, пожалуй, составляет Маклин, который (под фамилией Мадзоевский) стал научным сотрудником Института мировой экономики, много писал, был автором ряда научных статей, опубликовал интересную книгу об английской внешней политике.

Впрочем, как мне удалось узнать от наших разведчиков, к научной работе привлекались и другие члены «большой пятерки». Так, Берджес написал интересную и полезную книгу по проблемам разведки, которая, однако, хранится в сейфах Центра зарубежной разведки России (меня даже просили не упоминать ее название). О судьбе Бланта мы расскажем в последующих главах.

Глава XII. НЕ ТОЛЬКО РАЗВЕДЧИК, НО И ВЫДАЮЩИЙСЯ УЧЕНЫЙ

Последнее десятилетие своей жизни Блант посвятил работе в качестве советника королевы и директора Куртолдз-института. Он был хранителем королевских картин, а это значит, что в той или иной степени отвечал за все художественные ценности в Виндзоре и Букингэме и по крайней мере еще в четырех-пяти дворцах, в которых жили члены королевской семьи: королева-мать, наследник престола, дети королевы, — в Кенсингтонском дворце, Сент-Джеймском, в Кларенс-хаузе, во дворцах-музеях, как, например, Хэмптон-корт.

Монархи интересовались этой частью дворцового хозяйства и имущества больше всего, и не только потому, что и королева, и герцог Эдинбургский, и в особенности принц Чарльз любят живопись и ценят ее. Дворцы — свидетели величия монархии; чем богаче, пышнее дворцы, тем, полагают монархи, они больше возвышаются над своими подданными. Дворцы — доказательство необычности их обитателей. Дворец — это не просто здание, не апартаменты, где они живут, не роскошные гостиницы. Дворцами делает их исключительная пышность. Их украшают прежде всего предметы искусства — картины видных мастеров прошлого, скульптуры, гобелены, антиквариат, наконец, мебель, которая во дворцах не только предмет необходимости, но в первую очередь творение большого искусства. Уберите картины, скульптуры, гобелены — и не будет дворцов. Будет просто резиденция монарха. А какая же монархия без дворцов? И за все это отвечает хранитель королевских картин. Он наблюдает, чтобы все эти творения вовремя реставрировались, чтобы коллекция отвечала самому изысканному вкусу, чтобы она пополнялась. Он — самый умный, самый интеллигентный в окружении короля. Его совет — почти закон для монарха. Быть советником королевы — значит занимать один из самых высоких постов при королевском дворе.

Что значит быть советником монарха?

И еще одна сторона дела — может быть, самая важная, — финансовая. Монархи, в особенности английские, — богатые люди. Они считают свое богатство составной частью монархии. Наследник престола принц Чарльз, например, как-то сказал, что монарх, чтобы быть монархом, должен быть богатым человеком. Почему? На этот вопрос он отвечал так: «Если монарх и члены его семьи будут каждый раз оглядываться на государство, они превратятся в его марионеток, будут как бы заключенными в своей собственной стране». Можно спорить с этим утверждением, но нельзя не считаться с этой философией.

Богата ли королева? Ответ может быть только один. Да, очень богата. Несколько лет назад американский журнал «Форчун» оценивал ее состояние в 11,7 миллиарда долларов, поставив в ряд самых богатых людей Земли на четвертое место. Считают, что она самая богатая женщина мира. Из чего состоят эти богатства? Из дворцов (но не все они принадлежат ей), из ценных бумаг, суммы которых держатся в строгой тайне, из драгоценностей, многие из которых являются предметами искусства, и, наконец, из картин, рисунков, графики, старинных гобеленов, скульптур… Установить их стоимость можно было бы, только выставив, скажем, на аукцион «Кристи». Ясно, что цена их выросла сейчас в десятки, а может быть, и в сотни раз по сравнению с первоначальной. Она возросла бы также с учетом того, кому они принадлежали раньше. Скажем, цену малахитовой вазы, подарка русского императора, определяет не только стоимость малахита, искусство мастера, но и принадлежность ее в прошлом Николаю I. Теперь это уже не просто ваза, а историческая реликвия.

Ну а какова стоимость картин Леонардо да Винчи, Рембрандта, Рубенса, Тициана? Мы привыкли называть их бесценными, что означает практически, что их стоимость определяется миллионами или десятками миллионов долларов. Конечно, только в том случае, если они сохранены, не испорчены, содержались в надлежащем порядке, своевременно реставрировались.

Итак, богатство английской монархии в значительной степени состоит из предметов искусства. Отныне за эти миллиардные сокровища стал отвечать Антони Блант.

Королевская семья очень дорожит своими коллекциями картин и других предметов искусства. Когда в 1985 году в одном из грандиозных дворцов, в Хэмптон-корте (до 1766 г. королевская резиденция), вспыхнул пожар, королева, несмотря на ненастную погоду, набросив на себя плащ и повязав косынку на голову, бросилась во дворец и не покинула место пожара, пока его не затушили.

Когда в 1992 году произошел пожар в Виндзорском дворце, любимом дворце королевы, в доме был только принц Эндрю. Но сразу же туда поспешили и королева, и герцог Эдинбургский. Герцог, приехавший первым, энергично приступил к делу, практически взяв на себя руководство тушением пожара. Королева, прибывшая несколькими минутами спустя, стала помогать слугам снимать со стен картины, чтобы унести их подальше от огня. Сгорело семь картин, причем далеко не самых ценных, но стоимость их составила несколько миллионов фунтов стерлингов71.

Королева и герцог Эдинбургский, который сам немного рисует, не говоря уже о знатоке живописи принце Чарльзе, очень гордятся собранием своих картин. Во время посещения мною Виндзорского дворца герцог с удовольствием показывал мне картины английских и французских живописцев, портреты монархов, в том числе российских, а также другие предметы искусства. Накануне вручения верительных грамот Ее Королевскому Величеству иностранные послы обычно несколько минут ожидают приема в комнатах, в которых собраны картины выдающихся художников, в том числе портреты английских королей, и послы лишний раз могут убедиться в могуществе британской монархии и страны.

Можно себе представить, как много времени проводил Блант в королевских апартаментах. Королевская чета ценила и уважала Антони Бланта. После смерти короля Георга VI Елизавета II оставила его советником и хранителем картин72. Сама она говорила, что до разоблачения Бланта никогда не слышала о нем ни одного дурного слова.

Не раз Блант по поручению королевы сопровождал иностранных монархов, посещавших ее дворцы, рассказывая о картинах. Его репутация в английском обществе особенно выросла, когда однажды на фотографии запечатлели открытие Елизаветой II картинной галереи. Рядом с королевой стоял Антони Блант. В свою очередь, Блант, несмотря на свое неприятие общественного строя Англии, с почтением относился к королеве и не раз публично демонстрировал это. Он рассматривал нападки на королеву как нападки на него лично.

Блант отвечал не только за сохранность картин, но и за их реставрацию. Вообще он значительно расширил рамки своей деятельности как хранителя картин. Он предложил сделать более доступными сокровища дворцов для английской публики и иностранных туристов. Он убедил королеву в необходимости устройства выставок картин, в том числе и из запасников, и из разных помещений дворца, куда раньше не имели доступа простые англичане. По его инициативе во дворцах началась ротация выставок картин. Конечно, английская публика, в особенности ценители искусства, были ему очень благодарны. Ведь большинство этих шедевров англичане смогли увидеть впервые.

За время пребывания во дворце Блант составил полный каталог картин с их описанием, проверил их состояние, часть направил на реставрацию, и все это сделал с таким знанием дела, что едва ли кто-либо другой мог сделать это. Блант описал и обеспечил реставрацию более 4500 полотен живописи и других предметов искусства.

Для того чтобы лучше понять, что представляют собой эти картины, предмет занятий Бланта, приведу краткую характеристику сокровищниц живописи, в которых работал Блант.

Букингэмский дворец вполне можно было бы назвать картинной галереей страны. Купленный в 1769 году Георгом III у герцога Букингэмского, он стал с тех пор резиденцией английских монархов и хранилищем их баснословных сокровищ, прежде всего предметов искусства.

В 1959 году королева Елизавета не без влияния Бланта решила создать картинную галерею на той стороне дворца, которая во время Второй мировой войны подверглась бомбардировке. И три года спустя была открыта для публичного обозрения «специальная выставка картин».

Картинная галерея дворца длиной около 50 метров занимает всю центральную часть здания. В ней представлены работы Рембрандта, Ван Дейка, голландского живописца Франса Халса (между 1581 и 1585–1666), французского художника Никола Пуссена (1594–1665), многих английских, итальянских и испанских художников.

Виндзорский замок, или дворец\ вмещает в своих стенах картинную галерею, выставку гобеленов, скульптур, других предметов искусства. Прежде всего надо упомянуть комнату Рубенса. В ней представлена богатейшая коллекция картин этого великого художника, в частности «Святое семейство», автопортрет Рубенса и его портрет работы Ван Дейка.

Вообще работы голландского мастера живописи Ван Дейка представлены в Виндзоре очень полно; да это и понятно, учитывая, что с 1632 года в течение почти десяти лет Ван Дейк был придворным живописцем английских монархов. Он оставил нам много их портретов и портретов видных придворных. Среди них изображения Чарльза (Карла) I, Генриэтты, Марии, их детей и других членов королевской семьи.

В Виндзоре находится одна из самых больших коллекций полотен итальянского художника XVIII века Антонио Каналетто (1697–1768), в том числе его знаменитые виды Венеции.

Во дворце широко представлены своими лучшими картинами английские живописцы — Уильям Хогарт (1697–1764), художник и гравер, и классик английской живописи Джошуа Рейнолдс (1723–1792), удостоенный звания сэра, первый президент королевской Академии художеств. Виртуозно выписанные им парадные портреты знати поражают техническим совершенством и остротой выявления характера персонажей.

Заслуживают самого пристального внимания и скульптуры, находящиеся во дворце: бюсты Филиппа И, Чарльза I, герцогов Марлборо и Веллингтонского, а также бюсты современных британских политических деятелей, включая превосходную скульптуру У. Черчилля, созданную еще при его жизни в 1953 году английским скульптором Оскаром Немоном.

Производит огромное впечатление галерея портретов английских монархов от Якова I до Георга IV, написанных Ван Дейком и Кнеллером (тоже придворным живописцем). Его кисти принадлежат портреты английских королей от Чарльза II до Георга I (XVH-XVIII вв.). В специальной галерее — тронной комнате, или комнате Ордена подвязки, выставлены портреты английских монархов в мантиях кавалеров Ордена. 73

Почетным гостям, приглашенным во дворец, показывают галерею Ватерлоо, учрежденную в 1830 году и хранящую портреты кисти Томаса Лоренса, сэра Томаса (1769–1830), сменившего Рейнолдса на посту королевского художника, главного портретиста своего времени. В ней портреты «победителей Наполеона». Эту галерею мне показывал герцог Эдинбургский. Остановившись у одного портрета, он сказал: «Ну а этого монарха Вы, конечно, сразу узнаете, ведь это ваш император». Это был портрет Александра I. (Правда, портрета Кутузова в этой галерее победителей Наполеона не было.)

На стенах других залов картины религиозного содержания фламандского живописца Ханса Мемлинга (ок. 1440–1494), немецких живописцев XV–XVI веков Альбрехта Дюрера и Ханса Хольбейна. Дворец располагает богатейшей коллекцией превосходных рисунков старых мастеров, включая работы Леонардо да Винчи, Микеланджело, художников французской школы Клауфе, Пуссена, британской школы Уильяма Хогарта и Пауля Сендбая. Многие из этих коллекций были изучены и описаны лично Блантом.

Передо мной книга «Немецкие рисунки в коллекции Ее Величества королевы в Виндзорском замке с приложением каталогов и французских рисунков и историей королевских коллекций, составленных Антони Блантом, хранителем королевских картин». Монография объемом более 250 страниц была издана в Лондоне и Нью-Йорке. В предисловии к ней, написанном также Блантом, отмечается, что это один из томов целой серии исследований, посвященных западному искусству, с приложением каталогов итальянской и французской живописи, которые раньше по тем или иным причинам не делались. Каталоги, как отмечал автор, составлялись не только на основе письменных источников, но и устных свидетельств и комментариев художников. «Я надеюсь, — писал Блант, — что эта работа будет должным образом оценена». Книге предпослана история королевской коллекции рисунков, в том числе произведений Тициана, Рафаэля, Леонардо да Винчи, Хольбейна, Дюрера и многих-многих других.

И это далеко не полный перечень всего, что содержит королевская коллекция. Блант добавляет, что в королевской библиотеке, например, имеются рисунки других итальянских мастеров, в том числе пять томов альбомов итальянца Кассионо дель Поццо.

В очерке «История королевских коллекций рисунков» Блант, между прочим, говорит, с какой тщательностью собирались эти коллекции во время царствования Георга III и Георга IV. А о времени королевы Виктории автор пишет: «Королева Виктория наслаждалась рисунками и отмечала в своем дневнике, как она проводила вечера в королевской библиотеке с лордом Мельбурном (премьер-министром), рассматривая эти коллекции». Много к этой коллекции рисунков старых мастеров добавил и принц-консорт. Ряд ценных приобретений были сделаны в конце XIX-начале XX века, в том числе рисунки Лоренса и Дюрера.

В книге говорится, что картины и другие предметы искусства не только покупались, но и принимались в качестве подарков от царствующих особ — российских, немецких, французских, в том числе от Александра I и Николая I, Наполеона III и других.

Вместе с тем Блант отмечал, что, к сожалению, раньше не было достаточного порядка в хранении этих ценностей и наведение его сейчас представляется делом трудным. Эта задача сохранения картин и их научное описание и легла на плечи Бланта.

Богатейшая картинная галерея (открытая для посещения публики) расположена в Кенсингтонском дворце (где живут наследник престола принц Чарльз, принцесса Маргарет и другие родственники королевы). Она содержит портреты многих английских и иностранных монархов, в том числе редкий портрет Петра I, коллекции старинных гобеленов и ковров.

Картинная галерея в Холируд-хаузе, резиденции королевы, когда она находится в Эдинбурге, содержит 111 портретов шотландских королей; многие из них выполнены голландским художником Якобом де Ватом, некоторые из этих портретов вышиты шелком.

Вальтер Скотт, известный шотландский писатель, про которого в Шотландии шутят, что он больше известен в России, чем в Англии, как-то сказал об этом числе — «111 шотландских королей»: «Если бы эти короли жили на самом деле, то это значит, что они существовали за пятьсот лет до изобретения масляной живописи». Конечно, это были портреты просто знатных людей, но шотландцы тоже снобы, как и англичане, и им хочется иметь богатую королями историю.

Длина картинной галереи дворца более 50 метров, в ней представлены картины Ван Дейка, включая портрет Чарльза (Карла) I, полотна Рейнолдса, французские и фламандские гобелены.

Прекрасная картинная галерея и коллекция гобеленов находится в Сент-Джеймском дворце, бывшей королевской резиденции (при нем до сих пор официально аккредитованы послы иностранных государств).

Таково было «хозяйство» Бланта.

Блант не только любил, ценил и хорошо разбирался в живописи. Он пытался и сам рисовать и делал это в стиле тех художников, перед которыми преклонялся: он рисовал акварели в духе Матисса и картины в стиле Пикассо. К сожалению, ни одна из картин Бланта, насколько мне известно, не сохранилась.

Бессменный директор

Во дворце, несмотря на высокий пост и уважение к нему, он был лишь одним из придворных. В Куртолдз-институте Блант был хозяином, автократом. Здесь его власть была безраздельной, и основывалась она не столько на занимаемом высоком посту директора института, сколько на его интеллекте, огромных знаниях, превосходном чувстве художника, его честности и порядочности в отношениях с подчиненными. Да пожалуй, о «подчинении» и не следует говорить. Его отношения с сотрудниками скорее напоминали отношения коллег по науке, соавторов издаваемых книг.

Его связь с институтами живописи насчитывает более трех десятилетий. В 1937 году он был приглашен сотрудничать в Вар-бургский институт в Лондоне, в 1939 году назначен заместителем директора Куртолдз-института искусств, а в 1957-м стал директором этого института. Четверть века он был непререкаемым авторитетом и для учеников, и для преподавателей и сотрудников. Одновременно еще с 1947 года он был профессором истории искусств Лондонского университета, да и сам Куртолдз-институт значился как факультет университета, но благодаря Бланту превратился в самостоятельный солидный научный и учебный центр страны по проблемам искусства.

До Бланта институт имел определенную славу модного, но не слишком требовательного в научном отношении колледжа, «школы для богатых» и преуспевающих людей, которым в дополнение к деньгам не хватало интеллектуального имиджа, или для тех, кто хочет заняться искусством ради коммерции. Блант все это быстро изменил. Он превратил Куртолдз из средней, или «полувысшей», школы в настоящее, международного уровня высшее учебное и научное заведение с блестящей репутацией.

Отныне выпускники Куртолдза стали занимать в силу своей высокой квалификации руководящие посты в художественных учреждениях страны: в национальных картинных галереях, в музеях уровня музея Виктории и Альберта, Национального музея Уэльса, Национальной галереи Шотландии, в департаментах искусств британских университетов. Окончившие Куртолдз претендовали теперь на ведущую роль во всех художественных учреждениях страны — научных, творческих, педагогических. Любому культурному британцу не нужно было теперь объяснять, что такое институт Куртолдз.

Блант за свои заслуги в искусстве стал почетным доктором своей альма-матер — Тринити-колледжа Кембриджского университета. Он стал известен не только в западноевропейских странах, но и в США, Австралии, Канаде. Пенсильванский университет пригласил его прочитать курс лекций по истории искусств. Он читал лекции во Франции и Италии. Бристольский институт присвоил ему звание доктора литературы, он стал членом Королевского литературного общества.

В 1972 году, когда ему исполнилось 65 лет и по английскому законодательству он должен был прекратить работу на штатной должности и обязательно уйти в отставку, он покидает директорский пост и читает свою прощальную лекцию в институте. Блант подводит тем самым итог своему четвертьвековому руководству институтом и более чем тридцатилетию научной работы в нем.

За эти годы он написал более десяти солидных монографий и сотни статей по вопросам искусства. Чтобы читатель имел представление о размахе его научной деятельности, упомяну хотя бы некоторые из них.

В 1959 году Блант опубликовал книгу об Уильяме Блейке. Просвещенному англичанину не надо объяснять, кем был Блейк. Российскому читателю это имя, вероятнее всего, мало что говорит, и надо сказать, почему именно Блейк привлек внимание Антони Бланта. Сам автор книги в предисловии поясняет это так: Блейк (1757–1827) — великий английский поэт и художник, его перу принадлежит ряд превосходных акварелей и рисунков, иллюстраций к «Божественной комедии» и другим произведениям Данте. По словам Бланта, как художник Блейк стремился в своем творчестве связать воедино свои религиозные и философские идеи. Анализируя творчество Блейка, Блант пришел к выводу, что мастер обладал более богатым воображением, чем даже Микеланджело, и являлся более искусным гравером, чем знаменитый немецкий художник Дюрер. Работа Бланта привлекла внимание американских художников и ученых, и в том же году его пригласили прочитать лекцию на эту тему в Колумбийском университете.

Одна из самых больших и значимых работ Бланта (более 300 страниц) посвящена искусству и литературе Франции 1500–1700 годов. Книга была опубликована в Англии, США, Австралии и выдержала несколько изданий, в том числе в серии популярных книг (дешевое издание в бумажной обложке).

В монографии Блант анализирует французскую живопись и декоративное искусство XVI–XVIII веков, архитектуру, планировку и строительство Парижа и французское парковое искусство того времени. Рамки исследования выходят далеко за пределы искусства Франции; автор показывает связь французского искусства с живописью и архитектурой Италии, Германии и других западноевропейских стран. «Только такой подход, — отмечает он, — дает возможность рассматривать французское искусство как часть общеевропейских традиций».

В 1978 году четверо английских ученых, включая Бланта, опубликовали солидную работу (более 350 страниц) под названием «Барокко и рококо». Перу сэра Антони принадлежат в книге главы об итальянском искусстве, искусстве Голландии, Испании, Испанской Америки и Бразилии, то есть всей Латинской Америки и Португалии. Изучение Блантом русского искусства, которым он увлекся еще в 30-е годы, дало ему возможность опубликовать в книге краткий очерк искусства России. Книга вышла с предисловием и заключением Бланта и под его редакцией.

Книга эта — плод многолетних изысканий Бланта. В основу ее были положены прочитанные им лекции в Британской академии — научном обществе, проводившем исследования в области литературы, философии, искусства и истории. В предисловии к книге Блант дал понять, что эта работа по архитектуре и искусству барокко — лишь начало большого труда, который составит несколько томов. К сожалению, Бланту не удалось осуществить свой замысел. Менее чем через пять лет после выхода этой книги его не стало.

Читатель, наверное, обратил внимание на то, что эта работа, как и некоторые другие, была опубликована после 1963 года, то есть после того, как его разведывательная деятельность была раскрыта. Казалось, другого человека это могло сломить, повергнуть в состояние пессимизма и депрессии — другого, но не Бланта. Наоборот, он находит в занятии искусством отдохновение и даже успокоение. В 60-70-е годы Блант опубликовал семь монографий, не считая статей в журналах. Он вновь вернулся к Пикассо, опубликовав книгу о «Гернике», усиленно занимался своим любимым Пуссеном, издав три книги о нем, в том числе двухтомный труд «Никола Пуссен». И наконец, как заключительный аккорд своей творческой деятельности в тот роковой 1979 год, когда М. Тэтчер выступила в парламенте с речью о лишении его дворянства, уже больной, он издал книгу «О рисунках Никола Пуссена».

В последние годы творческой деятельности Блант даже расширил тематику своих научных интересов: так, он занялся исследованием сицилийского барокко, опубликовав книгу о нем; затем в 1975 году — о неаполитанском барокко и рококо, а всего им было издано более двадцати книг по вопросам искусства. Многие из них до сих пор переиздаются.

Блант был героем-тружеником. Про таких, как он, англичане (да и русские) говорят: «Он трудолюбив, как пчелка».

Глава XIII. КТО ВЫДАЛ БЛАНТА?

Как же стало известно, что Блант является советским разведчиком? Кто выдал его?

Первые подозрения в отношении Бланта возникли у английской службы безопасности, как мы помним, еще в 1951 году, после бегства в Москву Маклина и Берджеса. Однако никаких сколько-нибудь твердых доказательств участия в этом деле Бланта у английских властей не было. Подозрения усилились после бегства Филби. Но на этот раз тоже все обошлось более или менее благополучно для Бланта, а буквально через несколько месяцев положение резко осложнилось. Появились сигналы о возможной двойной жизни сэра Антони. Расследование его дела велось в таком секретном порядке, что о настоящей деятельности нашего героя мы могли бы вообще ничего не узнать.

И даже тогда, когда в 1979 году английское правительство сообщило о нем как о советском разведчике, оставалось полной тайной, как удалось это раскрыть. Оказалось, что главная «заслуга» принадлежала не секретным службам, а предателю, в свое время завербованному Блантом, а затем журналистам, которые сумели до этой тайны «докопаться».

Неожиданный звонок

В полдень 24 марта 1981 г. в доме известного американского журналиста и писателя, жившего в окрестностях Вашингтона, раздался неожиданный звонок.

— Господин Стрейт? — спросил неизвестный хозяину голос. — С вами говорит Ангус Макферсон. Я вашингтонский корреспондент английской газеты «Дейли мейл».

Здесь самое время сказать о владельце дома Майкле Стрейте, которым интересовался корреспондент.

Стрейт родился в 1916 году в довольно известной американской семье. Отец его был сотрудником аппарата полковника Хауза, личного советника президента Вудро Вильсона, и вместе с тем занимался банковским бизнесом. Мать, Дороти Стрейт, интеллигентная женщина, активно участвовала в политической жизни страны, в том числе в предвыборной борьбе за пост президента в 1916 году в команде Вудро Вильсона. Отец Майкла скоропостижно скончался в декабре 1918 года, и его жена, Дороти, шесть лет спустя вторично вышла замуж, на этот раз за англичанина по фамилии Элмхерст. Они переехали в Англию, где в Дарлингтоне основали школу, в которой и стал учиться молодой Майкл Стрейт!

По окончании школы он поступил в Кембриджский университет, где встретился с Берджесом и Блантом. К 1981 году он уже более 40 лет жил в Америке и был популярным журналистом и писателем. В свое время он был знаком с президентом США Ф.Д. Рузвельтом и его супругой. Элеонора Рузвельт даже как-то сказала Стрейту: «Я читаю все ваши статьи с огромным интересом и даю их читать Франклину». Газеты Америки высоко отзывались о его романах и даже сравнивали их с произведениями известных американских авторов.

Вот ему-то, Стрейту, и позвонил английский корреспондент, и между ними состоялся такой разговор:

— Прошу извинить меня за звонок, но мой редактор посчитал, что дело, по которому я звоню Вам, не терпит отлагательства. Не возражаете ли Вы, если я задам Вам несколько вопросов?

— Нисколько. Я знал, что это когда-нибудь случится, — заметил Стрейт. — Я ждал этого дня и опасался его уже в течение 35 лет.

— Мистер Стрейт, были ли Вы студентом Кембриджского университета в 1937 году?

— Да, был.

— Были ли Вы в то время знакомы с Антони Блантом?

— Да.

— Мистер Стрейт, газета «Дейли мейл» подготовила серию статей о советской шпионской сети в Британии. Они также будут перепечатаны газетой «Таймс». В завтрашней статье газеты Вы будете фигурировать как человек, выдавший тайну Бланта, но не будете упомянуты по имени. Автор серии сообщил, однако, моим редакторам, что в действительности этим информатором американских и английских спецслужб являетесь Вы.

— Продолжайте.

— Мистер Стрейт, нет ли у Вас каких-либо комментариев по поводу статьи?

— Я не читал статью. И прежде чем говорить о ней, хотел бы видеть ее текст.

— Мистер Стрейт, это дело крайней срочности. Вы знаете сэра Роджера Холлиса?

— Я никогда не слышал о нем.

— Он был главой английской разведки и попал под подозрение в 1963 году (то есть после побега К. Филби. — В.П.). Премьер-министр М. Тэтчер намерена послезавтра сделать заявление о Бланте в палате общин.

— Я бы хотел видеть то, что ваша газета написала.

— Я пошлю телеграмму в лондонский офис газеты, и статья будет у Вас завтра утром.

На следующий день корреспондент явился к Стрейту и передал ему текст статьи, которая уже была опубликована в Лондоне. Повторю, это было в марте 1981 года. Именно тогда миру стало известно, что Стрейт выдал Антони Бланта. Два года спустя он опубликовал мемуары, в которых рассказал подробности этой истории.

Как же случилось, что Стрейт, перед которым были открыты двери и в большую науку, и в политику, оказался связанным с советской разведкой, работал на нее? Когда это произошло? Осенью 1934 года он поступил в Тринити-колледж Кембриджского университета и начал изучать экономику. Его руководителем, или, как в Кембридже и Оксфорде говорят, тьютором, был профессор Морис Добб. Он был известным марксистом, членом Компартии Великобритании и открыто проповедовал коммунистические идеи. Стрейт впоследствии говорил, что на него Добб как экономист не оказал большого влияния. Кумиром кембриджских студентов-экономистов был в то время другой ученый — Джон Кейнс, чьи лекции они слушали с огромным вниманием. По словам одного студента, этого знаменитого экономиста они воспринимали так, будто перед ними выступал Чарльз Дарвин или Исаак Ньютон. Политические взгляды М. Добба и его подход к решению социальных проблем капиталистического общества оказывали огромное влияние на студентов университета. Об этом знали все. Король Георг VI даже возмущался: как это разрешали такому откровенно промарксистски настроенному ученому преподавать в университете? Не меньшее воздействие на первокурсника Майкла Стрейта оказывали и его товарищи, студенты Тринити-колледжа.

Одним из них был Джеймс Клугман, другим — Джон Корн-форд, оба студенты второго курса. Джеймс Клугман происходил из богатой еврейской семьи, но в университете увлекся левыми идеями, стал активным деятелем социалистического общества.

Как уже говорилось, Джон Корнфорд родился в семье ученых, его отец был преподавателем университета, специалистом по греческой филологии, мать, известная поэтесса, женщина прогрессивных взглядов, была внучкой Чарльза Дарвина. Сам Джон Корнфорд, придерживавшийся крайне левых взглядов, тоже был поэтом, и стихи его пользовались успехом среди студентов университета. Знакомство с такими известными студентами было для молодого первокурсника большой честью.

Однажды вечером Клугман и Корнфорд зашли к Стрейту. Они сказали ему, что в университете существует Социалистическое общество, членами которого они являются.

— Не хотели бы Вы присоединиться к нам? — спросили они.

— Да, я с удовольствием сделаю это, — ответил Стрейт.

После вступления в общество Майкл часами проводил время в беседах со своими новыми друзьями, обсуждал вопросы классовой борьбы в Британии, проблемы будущего страны. Очень скоро Майкл понял, что не только его друзья, но и многие другие студенты университета находились под влиянием марксистских идей. Оба его новых друга, как оказалось впоследствии, были членами компартии. «Я любил их и восхищался Джеймсом и Джоном. Я хорошо был знаком с Гарри Поллитом, лидером английской компартии», — писал Майкл и даже признавался, что помогал партии материально.

Что увидел Стрейт в СССР

В следующем, 1935 году студент университета Джон Мадж организовал поездку группы студентов и преподавателей в СССР. Интерес в то время к Советскому Союзу в условиях прихода к власти фашистов в Германии, с одной стороны, и борьбы СССР за коллективную безопасность против агрессии — с другой, значительно возрос среди английской интеллигенции.

В группе, поехавшей в СССР, был, как я писал, и недавний выпускник Кембриджа А. Блант. Кроме уже упоминавшихся ранее в ней были Чарльз Райнкрофт, ставший затем выдающимся психиатром, Майкл Янг, в будущем социолог, член палаты лордов, Брайен Саймон, впоследствии член ЦК Компартии Великобритании. Джон Мадж организовал на борту парохода серию дискуссий, в которых принимали участие Майкл Стрейт и Антони Блант, последний, правда, больше слушал, чем говорил. Советская страна произвела на участников поездки, видимо, различное впечатление. Одни увидели в ней много нового и интересного, отмечая успехи советского народа на пути индустриализации. Другие отнеслись к ней более скептически.

А какое впечатление сложилось у Стрейта? Определенно ответить на этот вопрос трудно. Много лет спустя он писал: «Мы старались не замечать нищеты, запущенности, примитивизма, которые окружали нас в СССР, хотя это было нелегко». Но после возвращения из Москвы Стрейт поехал на север Англии и там увидел такую же, а может быть, и еще более нерадостную картину. Он пришел к выводу о необходимости социальных перемен в стране. Со временем Стрейт все больше сходился со своими друзьями-коммунистами.

Как-то вечером он встретился с Гаем Берджесом и Антони Блантом. Сам Стрейт вспоминал этот вечер как «памятный». Его поразило, насколько знающими и рассудительными были его новые друзья и как внимательно и заинтересованно было их отношение к нему, Стрейту.

«Избрал ли меня Гай в качестве первого студента, которого он хотел вовлечь в свою сеть? — писал Стрейт. — Поручил ли он Бланту стать моим ближайшим другом, чтобы вовлечь меня в их группу?.. Я думаю, что это было именно так. Именно с этого времени Антони Блант стал проявлять интерес ко мне».

Каждый вечер Блант заходил к Майклу и беседовал с ним. Большое внимание уделял Стрейту и Джеймс Клугман, которого, как признавался Майкл, он обожал. По словам английского журналиста Чепмена Пинчера, Клугман был еще больше, чем Антони Блант, настроен прокоммунистически. Именно он, по некоторым утверждениям, содействовал привлечению к участию в группе советских разведчиков-кембриджцев пятого ее члена — Джона Кернкросса.

Майкл Стрейт становится «апостолом»

Следующим этапом вовлечения Стрейта в сферу влияния Берджеса и Бланта было приглашение вступить в Общество «апостолов». Общество сыграло огромную роль в организации сети советских разведчиков в Кембридже, хотя создание его, конечно, не имело ничего общего с этой задачей.

Как-то к Майклу Стрейту пришел его знакомый, выпускник Кембриджского университета, и пригласил вступить в 06-щество «апостолов», сказав, что его членами являются Берджес и Блант. Он назвал Стрейту и других членов общества, о которых я говорил.

— Если Кейнс и Тревельян хотят провести вечер со мной, то я буду только рад встрече с ними, — был ответ Майкла. Он задал при этом один вопрос: — А как Вы определите термин «апостол»?

— Он должен быть исключительно способным и очень славным, — был ответ.

— После этого мы перешли в комнату Кейнса, — закончил свой рассказ Стрейт, — и там я поднял руку вверх и дал страшную клятву: «Моя душа будет корчиться в нестерпимых муках, если когда-нибудь я расскажу что-нибудь об обществе кому-либо, кто не является его членом».

Так Стрейт связал себя тайной клятвой с членами общества; некоторые из них уже пошли или готовы были пойти на службу советской разведке.

Осталось сделать еще один, последний шаг. К нему Стрейта привели неожиданные события. Напомню, что это было время борьбы республиканской Испании против фашистского путча генерала Франко. Добровольцы из числа членов левых партий уезжали в Мадрид, чтобы принять участие в защите демократии. Среди них был и друг Стрейта Джон Корнфорд. Как-то в середине января 1937 года Стрейту позвонил студент Сент-Джон-колледжа и попросил его о срочной встрече. Там же, в колледже, состоялся такой разговор:

— Джон убит.

— Где? — спросил Майкл.

— В Кордове.

— Когда?

— 28 декабря.

— Ты уверен?

— Да, мы дважды звонили в Мадрид, чтобы проверить.

— Кто еще знает об этом?

— Вы первый.

— Ты знаешь, как это случилось?

— Да, он был в ночном патруле.

На долю Майкла выпало рассказать о трагедии отцу Джона, профессору университета. Смерть Джона Корнфорда потрясла Стрейта. Он написал статью о нем в журнале «Лефт ревью»; его невесте он сказал: «Мы теперь вместе и останемся вместе». Майкл разобрал письма Джона, его поэмы. Стрейт переживал, что не он, а именно Джон решительно защищал то дело, которому они оба были верны. На траурном митинге памяти Джона выступили и коммунисты. Так смерть Джона еще больше связала Стрейта с ними, со сторонниками Советского Союза.

Вербовка

Две недели спустя Блант попросил Стрейта зайти к нему в комнату. Между ними произошел такой разговор:

— Что Вы, Майкл, думаете делать после окончания колледжа?

— Я предполагаю остаться здесь, в Англии. Может быть, я попытаюсь стать членом парламента от лейбористской партии или написать книгу о Давиде Рикардо (известном британском экономисте XVIII–XIX веков, крупнейшем представителе классической буржуазной политической экономии, о котором много писал и К. Маркс. — B.П.).

— А у некоторых из ваших друзей иные планы относительно вашего будущего.

— Другие планы?

Блант стал развивать перед Стрейтом мысль о том, что ему будет не так просто осуществить свои идеи; прежде всего потому, что нелегко будет добиться британского подданства, а получив его, будет невозможно сразу включиться в политическую жизнь страны. Кроме того, подчеркивал Блант, Англия находится в состоянии упадка и накануне ужасной войны. Другое дело Америка — огромная страна, которая будет играть все большую роль в мировой политике.

— Но мой дом, моя семья, мои друзья здесь, в Британии, — возражал Стрейт.

— Ваш отец работал на Уолл-стрит. Он был партнером Моргана. С вашим знанием экономики Вас ждет блестящая карьера в международном банковском деле.

— Но я не хочу такого будущего, и меня совершенно не интересует перспектива стать банкиром.

— Ваши друзья очень заинтересованы в вашем будущем. Они сообщили мне, что Вы должны делать.

— Что же я должен делать? И что это за друзья?

— Наши друзья из Коммунистического интернационала74.

— Они поручили Вам мне это сказать? Вы их сотрудник?

Антони Блант кивнул.

— Ваше задание — работать в США и оценивать замыслы Уолл-стрит, планы установления им господства над мировой экономикой.

— Кто думает, что я приму такое предложение? Почему я должен это делать?

— Потому же, почему Джон поехал в Испанию. Я говорю это Вам сейчас, после смерти Джона.

Затем Блант, как будто дело было уже решено, сказал Стрей-ту, что отныне он должен порвать все свои прежние политические связи с коммунистами, так как они могут оказаться помехой в его будущей работе. «Это нужно для успеха вашей деятельности в США», — подчеркнул он.

Когда Стрейт сказал, что к этому отрицательно отнесутся его друзья в Англии, Блант будто бы заметил:

— Вы должны быть лояльны прежде всего в отношении Джона. Конечно, ваши друзья будут поражены, но со временем они смирятся. Не забывайте, что Джон пожертвовал даже собственной жизнью ради общего дела.

Примерно в таких словах описал Стрейт впоследствии свой разговор с Блантом, когда он согласился работать на советскую разведку. Насколько он был точен, сказать трудно. Некоторые детали вызывают сомнения. Маловероятно, что это был первый и единственный разговор на эту тему. Сомнительно, что Стрейт сразу согласился на отведенную ему Москвой роль разведчика. Возможно, что 50 лет спустя, рассказывая об этих событиях, Стрейт хотел как-то реабилитировать себя в глазах американского читателя. Но главное заключается в том, что он согласился на сотрудничество с Москвой без энтузиазма и без большого желания переехал в США.

Кстати сказать, по словам Стрейта, это была не единственная в те годы попытка со стороны Бланта завербовать «кембриджцев». Один из друзей Стрейта рассказал ему, что аналогичное предложение связать себя с советской разведкой сделал Блант и ему, но он отказался, сославшись на то, что «он не пригоден для нелегальной работы». Стрейт выслушал эту исповедь друга, но сказал, что он «не понимает сути разговора».

Стрейт оставил Кембридж и, не окончив университет, отправился в Соединенные Штаты. Как раз в это время в Америку ехал по своим делам его отчим, и они отправились вместе. Стрейт поехал туда, так сказать, сначала на рекогносцировку.

За день-два до отъезда он заглянул в университет, с которым уже до этого распрощался. Цель посещения — еще раз встретиться со своей девушкой-американкой и Блантом. Последний уже начал опекать его. Так, он договорился с казначеем колледжа (в английских колледжах казначей играет роль наших проректоров по административно-хозяйственной части), чтобы Стрейту отвели те же апартаменты, которые он занимал раньше, когда вернется из США, и вообще «присматривал за ним». Вероятно, он чувствовал некоторую непрочность этой вербовки. В последний момент Стрейт обратился к Бланту с просьбой «отпустить его на волю», не связывать никакими обязательствами, и во время этой последней встречи Блант, по словам Стрей-та, будто бы сказал, что его просьба рассматривалась «самим Сталиным» и была отклонена.

Так это было или нет, мы, может быть, никогда не узнаем, но в любом случае Стрейт поехал в Америку на постоянное жительство уже с заданием от КГБ.

Блант предупредил Стрейта, что некоторое время в США он будет предоставлен сам себе, а потом спросил:

— Нет ли у Вас, Майкл, при себе какого-нибудь личного документа, которым Вы могли бы пожертвовать?

Майкл порылся в карманах пиджака и достал небольшой рисунок, сделанный кем-то для него. Блант, разорвав его пополам, одну половину взял себе, а другую отдал Майклу, сказав:

— Вторая половина будет Вам вручена в недалеком будущем в США человеком, который сам найдет Вас.

Прошло немного времени, и апрельским вечером 1938 года в квартире Стрейта в Вашингтоне раздался телефонный звонок. Он услышал голос человека явно не с американским, а скорее с европейским акцентом.

— Мистер Стрейт? Я привез Вам привет от ваших товарищей из Кембриджа, от ваших университетских друзей. Я здесь недалеко от Вас, в ресторане. Не могли бы мы встретиться?

— Я готов.

Когда Стрейт пришел в ресторан, незнакомец уже сидел за столиком на двоих. Видно, он узнал Майкла по фотографии. Он встал, улыбнулся и крепко пожал ему руку.

— Меня зовут Михаил, так же как Вас. — И, подождав немного, с улыбкой добавил: — Михаил Грин.

Узнав в ходе беседы, что Стрейт работает в Госдепартаменте США, Грин сказал:

— Я полагаю, что, когда Вам попадутся интересные документы, Вы возьмете их «для изучения».

— Но мне не дают никаких документов, я работаю в качестве добровольного и неоплачиваемого советника.

— Не обязательно сейчас, но со временем.

При прощании Грин сказал, что встретится со Стрейтом примерно через месяц, назвал имя «своего друга» в Бруклине и дал номер его телефона, по которому Стрейт может позвонить в случае необходимости.

Сам Стрейт уверял впоследствии, что он сразу забыл и имя, и номер телефона: «Я знал, что они мне никогда не понадобятся».

Летом 1938 года Стрейт подготовил для руководства Госдепартамента справку о положении в Европе, которая была очень высоко оценена госсекретарем К. Хеллом. Как раз в это время М. Грин дважды побывал в США и виделся со Стрейтом. Последний передал Грину этот документ, а также доклад о состоянии торговли США, который Стрейт к этому времени подготовил. Грин удалился с этими материалами на час-другой, наверное, для фотографирования документов, а по возвращении вернул ему взятые бумаги. Грин выразил надежду на то, что госдеп в будущем даст Стрейту и другие задания, представляющие интерес для Москвы. Стрейт на это сказал:

— Но я собираюсь вскоре покинуть госдеп.

— Покинуть Госдепартамент? И куда же Вы собираетесь перейти?

— В департамент внутренних дел. Я буду работать у госсекретаря Гарольда Айкеса. А он будет назначен вскоре военным министром. Когда он перейдет в Военное министерство, я буду его сопровождать.

— Айкес будет назначен военным министром? — с удивлением спросил Грин.

— Да, но об этом еще никто, кроме него, не знает.

В 1939 году Стрейт вручил Грину меморандум о советскогерманском пакте, подготовленный для госдепа, а также некоторые материалы Министерства внутренних дел, куда он перешел работать. Некоторое время спустя Стрейт вновь возвратился на работу в Госдепартамент, и интерес к нему Грина значительно увеличился. Однако этот период длился недолго. Стрейт ушел рядовым в американские военно-воздушные силы, начал тренировки, чтобы стать военным пилотом. К тому же, и Грин покинул США, возвратившись в Москву.

Дальнейшие связи его с советской разведкой не известны. Сам он о них ничего не говорит. Оставила ли Москва его в покое, или он сам порвал все связи с ней? Второе маловероятно, ибо тогда он с гордостью заявил бы об этом американцам в своей книге. Представить себя в выгодном свете он умеет. Да и последующие события скорее заставляют предположить, что если он и хотел прекратить разведывательную деятельность и свои прежние связи с английскими коллегами, то делал это робко. Доказательства? В 1946 году он приезжает в Лондон, встречается там со своей бывшей подружкой Маргот Кейнеман, которая не осталась рядовой коммунисткой, а поднялась выше по ступеням партийной иерархии. Именно по ее инициативе состоялась встреча Майкла с Гарри Поллитом, но Майкл, по его словам, постарался избежать свидания с Берджесом и Блантом. Однако в следующем, 1947 году он несколько раз встречался с Берджесом. Во время первой встречи, которая была будто бы случайной, Гай пригласил его на ежегодный обед членов Общества «апостолов». За столом Стрейт резко поспорил со своим соседом, английским историком-коммунистом Эриком Хоб-сборном. Стрейт осуждал СССР, который «захватил Чехословакию» (речь шла о событиях в Чехословакии 1948 г.). В ответ Хобсборн стал утверждать, что «в США сейчас больше политических заключенных, чем в Чехословакии». «Это ложь!» — громко воскликнул Стрейт. Назревал скандал, необычный для Общества «апостолов». «Апостолики» так себя не вели. Однако Берджесу удалось утихомирить страсти, а в конце обеда Блант сказал Майклу: «Мы, Гай и я, хотели бы поговорить с тобой».

На следующее утро они встретились. Когда зашла речь о политике, выяснилось глубокое расхождение между собеседниками. Стрейт упрекал СССР в том, что он не принял американского «плана Баруха» об атомной энергии и «план Маршалла». Но Гай и Антони явно не хотели ссориться и перевели разговор на другую тему.

— Вопрос состоит в том, — сказал Антони, — способны ли мы к интеллектуальному сотрудничеству.

— Конечно.

— Значит, Вы по-прежнему с нами?

— Вы знаете, что нет.

— Означает ли это, что Вы полностью настроены недружественно в отношении нас?

— Если бы это было так, разве я был бы здесь с Вами?

Сам Стрейт признал, что его ответ был очень неопределенным. Скорее, он, как и его собеседник, хотел уклониться от конфронтации. Берджес и Блант из его ответов могли сделать вывод, что Стрейт, не желая продолжать работать на советскую разведку, вместе с тем не намерен выдавать их американским и английским спецслужбам.

Позиция Стрейта объяснялась отнюдь не верностью друзьям, не благородством, он просто опасался возможного наказания и краха своей деятельности и, как человек не очень решительный, предпочел, чтобы события разворачивались без его участия — авось все обойдется. К сожалению, его мемуары, на основе которых мы строим свои суждения, полны умолчаний и недомолвок; его доводы в оправдание своего поведения часто малоубедительны.

Чем объясняет сам Стрейт свое двойственное поведение? Почему он не выдал их тогда же американской разведке?

Тем, что будто бы Берджес и Блант прекратили свою связь с советскими спецслужбами. А откуда он это знает? Они ему об этом не говорили. Тем, что он сам после свидания с Берджесом окончательно отказался от своих советских друзей и сказал им «до свидания». Но это не значит, что он порвал связи с КГБ.

Дальнейшие события развивались так: в марте 1951 года, уже в ходе корейской войны, Стрейт направился в английское посольство в Вашингтоне, чтобы там обсудить с английскими дипломатами свою статью по вопросам экономики, которую он готовил для журнала «Нью рипаблик». Случайно у посольства он встретил Гая Берджеса.

Гай сказал Стрейту, что он работает в Вашингтоне по линии МИД Англии и сфера его деятельности — Дальний Восток.

— Если ты здесь с октября прошлого года, значит, ты знаешь обо всех наших планах? — спросил его Майкл, имея в виду конфликт в Корее.

— Каждый знает о них.

— Включая китайцев?

— Конечно.

Разговор обострился, и Стрейт сказал:

— Слушай, Гай. Мы, США, сейчас находимся в состоянии войны, и если ты не покинешь правительственную службу (а Гай будто бы в свое время обещал это Майклу. — В.Я.), то клянусь, я буду действовать. (Стрейт тем самым хотел сказать, что, будучи дипломатом, Гай продолжает выдавать правительственные секреты «врагу». — В.Я.).

Майкл не объяснил, как он будет действовать. Гай улыбнулся в ответ на слова Майкла и сказал: «Я вскоре возвращаюсь в Англию и подаю в отставку».

М. Стрейт все еще колебался, что делать — выдать кембриджских друзей, признаться в своей шпионской работе или все оставить как есть. Это было в марте 1951 года, но в июне того же года, развернув газету «Вашингтон пост», Стрейт прочитал, что «два британских дипломата — Гай Берджес, 40 лет, и Дональд Маклин, 38 лет, покинули Англию и бежали в Россию».

Предательство

Это известие, конечно, потрясло Стрейта. О том, как он поступил, мы знаем только с его слов. Он будто бы немедленно обратился к одному из английских дипломатов в Вашингтоне, которого хорошо знал и с которым у него были тесные отношения, и сказал ему:

— Я располагаю определенной информацией о Гае Берджесе и хотел бы сообщить ее английскому правительству.

— Вы тоже? — сказал, улыбнувшись, его друг. — Но Вы займете последнее место в этой цепи. — Он дал таким образом понять, что уже многие поторопились рассказать о своем знакомстве и обелить себя, и посоветовал этого не делать. Характерно, что фамилию этого друга-советчика Стрейт не назвал, зато подробно рассказал о своих сомнениях, возникших после этого разговора.

«Как поступить? Ведь мое признание неминуемо приведет к Антони Бланту, но я уверен, что Блант перестал работать на иностранную разведку и вернулся к своей «основной» работе историка искусств, — рассуждал он. — А если о его прошлом уже известно английским властям, то этого вполне достаточно, и мне не нужно ничего сообщать. Все, что связано с Антони Блантом, — это дело давнего прошлого, и он теперь мне не опасен».

И заключил он эти рассуждения словами, которые и занес в свои мемуары: «Со смешанным чувством облегчения и беспокойства я вернулся к своей обычной работе», не предпринимая никаких действий.

Многие мемуаристы пишут свои воспоминания для того, чтобы обелить себя, и Стрейт не является исключением. До тех пор, пока над ним не нависла непосредственная угроза разоблачения, он предпочитал отмалчиваться. Сам Стрейт озаглавил свою книгу «После того, как я так долго молчал» и опубликовал ее, как я писал, только после того, как газета «Дейли мейл» напечатала 26 марта 1981 г. статью своего корреспондента под названием «Американский гражданин в течение 26 лет хранит секрет Бланта». Только после того, как вся страна задалась вопросом, кто этот «тихий американец», он приступил к написанию своей книги, и через год она появилась на книжных полках магазинов Англии и Америки.

«Это, конечно, долгое время для нелегальной деятельности. Почему же я так долго ждал? — задавал сам себе вопрос Стрейт и отвечал на него так: — После окончания войны, и в особенности в 1946–1948 годах, когда Сталин сокрушил независимость Польши и Чехословакии, я начал беспокоиться о судьбе демократии в Польше и Чехословакии, о судьбе демократии на Западе».

Три раза, по его словам, в 1949 и 1951 годах, он направлялся в британское посольство в Вашингтоне с намерением встретиться с сотрудником английской контрразведки и рассказать обо всем, но каждый раз не решался это сделать. Наконец, в четвертый раз он встретился со своим кузеном, который занимал высокий пост в Центральном разведывательном управлении США, чтобы рассказать ему всё. Но, как свидетельствует сам Стрейт, он представил себе все ужасные последствия — суд в Англии, о котором станет известно в Америке. В английском суде придется столкнуться с Блантом, а дальше в США предстать перед Комиссией по расследованию, которую возглавлял Маккарти. Но это означало бы крах благосостояния двух семей — его и Бланта, а не только его собственной карьеры. В условиях маккартизма в Америке последствия для всех участников этого дела могут быть ужасными.

Доводы эти убедили Стрейта, и он отложил признание до лучших времен… до 1963 года.

Казалось, ничто не предвещало осложнений для Стрейта. О Берджесе и Маклине, бежавших в Москву, понемногу стали забывать. Положение Бланта было прочным. Он продолжал служить при королевском дворе. Жизнь Стрейта также текла благополучно. Он шел в гору, и только, может быть, какой-нибудь перебежчик из КГБ, которых много развелось в 50-е и 60-е годы, мог выдать его. Но карьера советских разведчиков, в особенности нелегалов, зависит иногда от нелепых и совершенно непредвиденных случайностей. И если бы их не было, то, возможно, и Стрейт никогда не признался бы в своих связях с советской разведкой, не выдал бы Бланта, и тот продолжал бы свою деятельность разведчика до конца жизни.

А случилось то, что, на первый взгляд, не имело никакого отношения ни к Стрейту, ни к Бланту. В 1961 году на выборах в США одержал победу Джон Кеннеди. На следующий год энергичный молодой президент Америки, вникавший в самые различные стороны жизни страны, обратил особое внимание на развитие культуры и искусства в США. Он решил учредить специальную комиссию по этому вопросу. М. Стрейт как раз в этом году опубликовал два романа. Его имя стало еще более заметным в кругах американской интеллигенции. Именно в это время ему позвонил специальный помощник президента Артур Шлес-синджер и спросил, не возражает ли он занять пост председателя Комитета по делам искусств. Это было в мае 1963 года. Стрейт, будучи занятым подготовкой книги, отказался.

Но затем в следующем месяце Кеннеди учредил совещательный совет при президенте по вопросам искусств, и Белый дом вновь обратился к Стрейту. Так как новая должность, в отличие от первой, не требовала много времени и административной ответственности, Стрейт склонен был дать свое согласие. Колесо завертелось.

Стрейту было сказано, что о его назначении скоро будет объявлено официально. Остались лишь две небольшие формальности: переговорить с лидерами конгресса, да и ФБР должно провести обычную в таких случаях проверку. Последнее замечание, брошенное между прочим, произвело на Стрейта колоссальное впечатление. «Проверка ФБР?!» Но он как-то не задумывался над этим. А ФБР — серьезная организация, она, конечно же, заинтересуется его деятельностью в Кембридже. Правда, один раз при вступлении в армию уже проводилась его проверка, но это было военное время и в стране не было маккартизма.

«Когда мое имя появится в газетах в связи с назначением, — думал он, — кто-то из «кембриджцев» может сказать: «А ведь я его знаю», и расскажет о моих связях с коммунистами. История о моей деятельности в Кембридже появится в газетах, и я не смогу отрицать ее. Хорошо, допустим, я сам расскажу, что был коммунистом. Возможно, президент поймет меня, он сам был студентом, он может учесть, что все прошлое — в прошлом, а сейчас я другой человек. А как быть с остальными?»

И вот тогда у Стрейта возникла мысль, не дожидаясь, пока его уличат органы контрразведки, рассказать обо всем самому, но не президенту, а Артуру Шлессинджеру. Состоялась встреча. Стрейт говорил минут двадцать. Помощник президента слушал его молча, не перебивая. Вошел секретарь.

— Вас ожидает… — и он назвал имя известного деятеля Латинской Америки.

Шлессинджер, понимая особую важность разговора, бросил:

— Пусть подождет.

Закончив свою исповедь, Стрейт сказал, что он намерен рассказать обо всем этом ФБР, и попросил исключить его из числа кандидатов на высокую должность. Шлессинджер сразу согласился, поднял телефонную трубку и позвонил министру юстиции Роберту Кеннеди с просьбой срочно принять Стрейта…

На следующий день Стрейт уже рассказывал свою Одиссею заместителю директора ФБР Уильяму Салливану. Более часа длилась «исповедь». Все сказанное им тщательно стенографировалось. Беседы Салливана со Стрейтом продолжались несколько дней, по словам последнего, 40–50 часов. В ходе «допроса», если можно было так назвать почти дружеские беседы, Стрейту были показаны фотографии, среди которых он без труда узнал Михаила Грина. Ему сказали, что Грин уже отозван Москвой и больше о нем ФБР ничего не знает.

Во время этих допросов Стрейт и рассказал о том, как его завербовал Антони Блант. В конце разговора состоялся такой диалог:

— Что я должен теперь делать, — спросил Стрейт, — если ко мне вновь обратится агент советской спецслужбы?

— Не беспокойтесь, они к Вам не обратятся.

— А если они это сделают?

— Они этого не сделают.

И действительно, представители советской разведки больше к Стрейту не обращались. Сам Стрейт совсем не был уверен, что он так решительно порвал все связи с КГБ, как представил это в своих мемуарах. Встает вопрос: а почему были так уверены американские спецслужбы в том, что Москва не обратится к его, Стрейта, помощи? Об этом можно только догадываться. Вероятно, ЦРУ, связавшись с МИ-5, пришло к выводу, что о Стрейте, о его поведении уже известно советской зарубежной разведке.

Английская разведка попросила американские власти организовать встречу Стрейта с ее представителями. В начале 1964 года такая встреча состоялась, сначала в присутствии Салливана, а затем были беседы Стрейта наедине с Артуром Мартином, одним из руководителей английской разведки. Последний интересовался Берджесом и Блантом, а также другими англичанами, работавшими на советскую разведку. Стрейт назвал имя своего друга Джона Корнфорда, а также высказал предположение о вероятном участии в этой деятельности Лео Лонга.

О том, насколько ценными были для английской службы безопасности признания Стрейта, свидетельствует замечание Мартина в конце их беседы: «Вы мне можете не поверить, но это первые настоящие доказательства разведывательной деятельности Берджеса и Бланта, которые мы получили. Правда, раньше мы знали о некоторых высказываниях самого Берджеса: он проболтался, когда был не совсем трезвым. Ваши показания будут очень ценными для нас. Хотя я опасаюсь, — добавил он, — что Блант будет отрицать всё, даже если мы сообщим ему, что говорили с Вами».

Напуганный всем происходящим, Стрейт сам предложил в случае необходимости пойти на очную ставку с Блантом, даже на участие в открытом суде в качестве свидетеля. Однако именно открытого процесса, шума в прессе сама английская сторона хотела избежать.

В следующий раз, когда Мартин предложил Стрейту встретиться с Блантом, он сам поставил условием, чтобы встреча носила строго секретный характер. Это было и в интересах Стрейта. Блант дал согласие на встречу, но оговорил два условия: первое — встреча будет проходить на его квартире, второе — чтобы за 20–30 минут до встречи, которая будет проходить в присутствии английских контрразведчиков, Блант мог встретиться со Стрейтом один на один. Об этой встрече тет-а-тет мы знаем только от одного Стрейта. По его словам, Блант сказал ему: «Мы удивлялись, что Вы нас так долго не выдавали», и чуть ли не благодарил его за то, что последний признался, «сняв камень с его, Бланта, плеч». «В конце концов, когда-нибудь всё это стало бы известно», — будто бы сказал Блант. Затем по инициативе Антони они заговорили о Сезанне и Пуссене, об отношении первого ко второму, о том, что Сезанн копировал картины Пуссена, и т. д.

У читателя мемуаров справедливо возникнет вопрос: зачем Бланту понадобилось это конфиденциальное свидание со Стрейтом, обязательно в отсутствие представителей контрразведки? Конечно, не для обсуждения проблем, связанных с творчеством Пуссена и Сезанна.

Тогда зачем же? Если читать между строк признания Стрей-та, можно догадаться, что разговором о художниках и прощением Стрейта за предательство Блант хотел расположить к себе Стрейта, может быть, усыпить его бдительность и узнать, что Стрейт рассказал американцам и что утаил. Один из его вопросов был такой: почему Стрейт так долго не признавался, а потом решил признаться в своем участии в деятельности советской разведки?

Блант, вероятно, понял из этой беседы, что не в интересах Стрейта было слишком подробно рассказывать о своей деятельности.

Итак, Стрейт молчал почти два десятилетия. Какое это имело значение для советской разведки? Авторы «Словаря шпионажа» приходят к такому выводу: «Если бы Стрейт признался раньше, это избавило бы Соединенные Штаты и Британию от того вреда, который причинила им сеть советской разведки».

После встречи Бланта со Стрейтом состоялся разговор Бланта с представителями английской разведки, которых прежде всего беспокоило, чтобы вся эта история не стала достоянием прессы.

Английские спецслужбы были инициаторами и второй встречи двух советских разведчиков. Она понадобилась им, так как они обнаружили противоречия между показаниями Стрейта и Бланта. Интересно, что от англичан на ней присутствовал уже не Мартин, а другой представитель контрразведки. Мартин был освобожден от ведения дела Бланта, будто бы за «пристрастное отношение к советским спецслужбам».

Английская разведка еще долго продолжала держать Стрейта в поле зрения и, по его собственным словам, в течение более десяти лет после 1964 года проводила с ним беседы.

В своем заявлении 21 ноября 1979 г. Тэтчер сказала, что информация о деле Бланта поступила еще в 1964 году. Тэтчер добавила, что она не вправе сообщать имя человека, который информировал англичан об этом. Сам Стрейт не без гордости заявил: «Этим информатором был, конечно, я».

Бланта начинают допрашивать

Признания Бланта открыли английским спецслужбам путь к началу следствия по его делу. В 1964 году состоялись первые «допросы» Бланта, если их можно так назвать. В январе того года следователь Артур Мартин, который в свое время участвовал в изучении обстоятельств бегства Берджеса и Маклина и с этой целью встречался с американскими контрразведывательными органами, приступил к расследованию дела. Начал он со встречи со Стрейтом, который рассказал об активности Бланта в Кембридже, о том, как тот завербовал его и позднее по приказу Москвы направил для работы на Лубянку в Вашингтон. Он назвал имена и других студентов, которых завербовал Блант, в том числе Лео Лонга.

К тому времени Мартин только что закончил допросы Джона Кернкросса. Последний отрицал, что его завербовал Блант, и приписывал эту роль Клугману, который был известным коммунистом, впоследствии даже участвовал в руководстве Британской компартии75.

Букингэмский дворец сразу же был поставлен в известность о намерении английских спецслужб начать расследование. Майкл Эйден, личный секретарь королевы, впоследствии признал, что королева была полностью информирована о деле Бланта. Один вопрос при этом она категорически отказалась обсуждать — о поручениях, которые он получал, когда в конце войны был направлен в Германию с «тайной миссией». Как утверждали английские газеты, по сведениям «из заслуживающих доверия источников», стало известно, что Холлис, который в то время возглавлял МИ-5, заранее получил одобрение на ведение дела от личного секретаря королевы, ведь следствие возбуждалось против ее придворного, постоянно присутствовавшего в Букингэмском и Виндзорском дворцах. Холлис беспокоился, чтобы монархия ни в коем случае не была втянута в это дело. Он считал, что следствие должно вестись в полной тайне. В противном случае, если бы дело дошло до суда, скандал стал бы неминуем.

Впрочем, вокруг вопроса об осведомленности королевы много противоречивого и туманного. Когда в ноябре 1979 года дело Бланта было предано огласке, представитель Двора заявил, что королева в свое время была информирована о нем. Затем ее личный секретарь (в то время им был Майкл Ши) опубликовал опровержение. В нем говорилось, что первое заявление было лишь «личной интерпретацией» сотрудника пресс-офиса королевы. Но от вопроса, который был ему задан журналистами: была ли осведомлена королева о деле Бланта, — Майкл Ши предпочел уклониться, сославшись на конфиденциальный характер бесед с королевой.

Мартин беседовал с Блантом на его квартире в Куртолдз-институте один на один, хотя по существующим английским и американским правилам при такого рода допросах предполагается присутствие по крайней мере двух офицеров. Мартин умело повел следствие. Сначала он сообщил о том, в чем признался Стрейт, и таким образом дал понять Бланту, что следствие располагает достоверными фактами, уличающими его, затем передал решение генерального прокурора: если Блант признается в своей работе на русскую разведку и даст показания, то ему будет предоставлен полный иммунитет от судебного преследования, дело обнародовано не будет и его, Бланта, положение никак не изменится.

Блант задумался, затем поднялся со своего кресла, прошелся по комнате, подошел к окну и, повернувшись к Мартину, сказал: «Я согласен».

Блант признал, что не только он, но и Лео Лонг, и Джон Кернкросс были советскими агентами. О Лео Лонге у англичан уже были соответствующие материалы. Блант сам посоветовал Лонгу сознаться; так как предоставленный Бланту иммунитет автоматически распространялся и на его «агентов», которых он назовет, то Лонг последовал его совету. В отношении Лонга не было предпринято никаких судебных действий, и его имя не было обнародовано. Только в 1981 году, когда английские журналисты напали на след еще одного члена «кембриджской группы», он публично признался в своей работе на советскую разведку. Лонг сообщил при этом, что его служба в «лубянской конторе» давно уже была известна английским спецслужбам.

Что касается Кернкросса, который давно работал в Министерстве финансов, то, как я уже упоминал, все кончилось тем, что ему еще в 1967 году разрешили уйти в отставку, он переехал в Италию и там работал в одной из организаций ООН.

Мартин беседовал с обоими, и Лонгом, и Кернкроссом, и подтвердил им, что иммунитет Бланта распространяется и на них. Так что признание Бланта не нанесло ущерба его коллегам по разведке.

Всего одиннадцать раз встречались английские следователи с Блантом. Первая встреча, которая длилась 25 минут, по признанию Мартина, была самой важной и продуктивной. Остальные же мало что добавили к ней.

Докладывая парламенту о деле Бланта, М. Тэтчер признала, что его работа на Москву долго тревожила английские спецслужбы и они вновь и вновь возвращались к его деятельности под эгидой Лубянки — в 1973, 1974 и 1979 годах. Бывший заместитель генерального директора МИ-5 Джордж Янг сообщил, что семь или восемь человек попали в связи с делом Бланта под подозрение, но не было обнаружено достаточных доказательств, и их оставили в покое.

И еще один вопрос, который представляет интерес. В какой степени Блант был искренен на следствии? Конечно, в его задачу не входила помощь английским спецслужбам. И следователь Мартин отмечал, что Блант никогда не говорил всей правды. Он подробно останавливался на своих отношениях с Берджесом, который скончался за полгода до этого, в августе 1963 года, в Москве, и о других своих коллегах, но только о тех, кто по тем или другим причинам был вне досягаемости английского правосудия.

В то же время беседы следователей с ним, как признал Джордж Янг, показали, что он знал о многих тайнах: об английских методах контрразведки, о персонале МИ-5, об английских тайных агентах в Компартии Великобритании. Он мог на основании своих сведений предупредить Москву о предпринимаемых Англией мерах безопасности. «Я думаю, что русским, — говорил Джордж Янг, — данные Бланта были в высшей степени полезными для их разведывательных операций в Британии после войны».

На основании допросов Бланта Янг высказал предположение, что он мог передать огромную информацию на Лубянку, так как между различными подразделениями английских служб безопасности существовали тесные связи и сведения, получаемые им, далеко выходили за рамки его конкретного участка. В интервью «Таймс» в 1979 году он сказал: «Информация Бланта открыла после войны новую страницу русской разведки в наступлении против Британии».

Насколько после допросов 1963–1964 годов удалось скрыть от общественности, от политических деятелей и журналистов факт службы Бланта Лубянке? Имя Бланта как четвертого стало упоминаться на Флит-стрит уже в конце 60-х годов. Возможно, просочились сведения о том, что некоторые журналисты начали расследовать эту тему и в числе других советских разведчиков называли и имя сэра Антони. Английский специалист по разведке Филипп Найтли утверждал, что он и его соавтор по одной из книг Брюс Пейдж слышали уже в 1968 году, что четвертым является Блант. Тогда же оба журналиста попытались взять у Бланта интервью, но он категорически отказался встретиться с ними.

Появились и ложные слухи, назывались и другие фамилии четвертого.

Так, за два года до выхода книги Бойла, в 1979 году, газета «Таймс» выступила с утверждением, что четвертым «кембриджцем» был некто Дональд Бивес, профессор Кембриджского университета, который скончался еще до бегства Филби, в 1961 году. Тогда поток писем его коллег-профессоров и бывших студентов обрушился на редакцию газеты. Авторы их опровергали сообщение «Таймс», и ее редактору сэру Уильяму Рису Моггу пришлось принести извинения читателям. Он заявил, что подозрения в отношении Бивеса были ошибочными (хотя он был убежден, что Бивес связан с КГБ). Но сама эта история не прошла незамеченной. В стране оживилось внимание к четвертому, и два английских автора (одним из них был Дональд Маккормик, ветеран шпионажа, офицер разведки во время войны) подготовили книгу, в которой утверждали, что четвертым был Блант, но, опасаясь судебного преследования, отказались от своей версии.

Глава XIV. СКАНДАЛ, ЕЩЕ СКАНДАЛ

Казалось, дело Бланта затихло, всё о нем и его соратниках уже было сказано, и английский парламент, обсудив его, поставил на нем точку. Но случилось невероятное. Возникли подозрения, что Блант имел влиятельного покровителя в самой разведке, и такого высокого ранга, что даже дух захватывало при одном упоминании его имени.

В начале 1980 года к премьеру Маргарет Тэтчер пришел со срочным сообщением министр внутренних дел Уильям Уайтлоу.

У него были очень тесные отношения с премьером. Они были давно знакомы друг с другом. Уайтлоу — не совсем обычный политический деятель. Я хорошо знал его, не раз встречался с ним, в том числе у него дома. Это был очень богатый человек, крупный землевладелец, со своими самостоятельными взглядами. Он пользовался большим уважением в партии и вполне мог претендовать на пост премьера, но, не будучи честолюбивым, не предъявлял своих претензий на эту должность. Тэтчер всегда прислушивалась к его мнению, сделав впоследствии заместителем премьер-министра.

По характеру очень спокойный, Уайтлоу был на этот раз явно взволнован. Можно предположить, что премьер, увидев возбужденного Уайтлоу и услышав первые слова его доклада, сразу поняла, какая неприятность ожидает ее кабинет. Уайтлоу, который обычно докладывал Тэтчер один на один, на этот раз пригласил с собой и генерального прокурора, что еще больше подчеркивало экстраординарность и важность предстоящего сообщения. Он сказал Тэтчер, что еще в 1973–1974 годах (тогда она была лишь рядовым членом парламента, а не лидером партии) Б. Тренду76, в то время секретарю кабинета министров, а затем вице-канцлеру Оксфордского университета, было поручено одно очень важное, сверхсекретное и щекотливое дело.

Еще раз о главе английской разведки

Относительно генерального директора Службы безопасности Англии, главы всей английской разведки сэра Роджера Холлиса, занимавшего этот пост много лет, возникло серьезное подозрение, может быть, самое серьезное в отношении столь важной персоны. Предполагали, что он сотрудничал с советской разведкой и делал это уже на протяжении почти 30 лет. Но теперь, в 1973–1974 годах, были найдены новые данные о Холлисе. Появились даже утверждения, что в английской разведке был и еще один советский шпион, подлинное имя которого не называлось, и условно его стали именовать «Петерс».

Лорд Тренд работал в течение нескольких месяцев над материалами разведки, допрашивая свидетелей. Холлис скончался незадолго до начала расследования. «Петерс» был жив, продолжал работать, возможно, в том числе и на советскую разведку. Как возникли подозрения относительно Холлиса, кому в кабинете министров докладывали тогда о них? Гарольд Вильсон, бывший в 1974–1976 годах премьер-министром страны, говорил впоследствии, что ему докладывали о возможных сомнениях относительно преданности руководства Службы безопасности, но имя Холлиса будто бы не упоминали. Однако и бывший министр внутренних дел, и секретарь кабинета утверждали, что Вильсон был полностью информирован о Холлисе. Конечно, выглядело странным, что Вильсон мог забыть имя руководителя секретной организации. Впоследствии вскрылись и другие факты об отношениях Службы безопасности с Г. Вильсоном. Утверждали, что она и служба контрразведки следили за самим Вильсоном и даже устанавливали в его помещениях «жучки».

Может быть, они не доверяли ему из-за его отношения к Советскому Союзу? Вильсон впервые посетил СССР еще в 1946 году, и с тех пор бывал в Советском Союзе более 20 раз, то есть чаще, чем любой другой английский премьер и вообще английский политический деятель. В разговорах со мной он сам упоминал об этом и гордился своим вниманием к советской стране. Не потому ли лорд Тренд и другие не информировали Вильсона сколько-нибудь подробно о деле Холлиса? Во всем этом деле, как мы видим, было много странностей.

В 1978 году английский журналист Чепмен Пинчер в своей книге «Секретная история» впервые публично высказал собственные подозрения относительно Холлиса и в доказательство привел ряд фактов. Правительство предпочло проигнорировать его сообщение и никак публично не отреагировало. В это время премьером был лейборист Джеймс Каллагэн, сменивший Гарольда Вильсона на этом посту. Знал ли он о книге Пинчера, докладывали ли ему об этом деле и о результатах предыдущего расследования? Всё указывает на то, что он располагал достаточной информацией. Но так как провалы английских спецслужб имели место как при консервативном, так и при лейбористском правительствах, руководители обеих партий предпочитали до поры до времени умалчивать о них.

Когда и как возникли подозрения о деятельности Холлиса в пользу советской разведки? Первые сомнения появились у его коллег по секретной службе еще в середине 60-х годов. В то время положение Холлиса было очень прочным, он шел от успеха к успеху, доверие к нему в правительстве было абсолютным. Спустя год после его отставки, в канун 1967 года, его имя появилось в списке награжденных королевой Елизаветой высшими орденами страны. Ему был пожалован орден Британской империи, которым награждают за выдающиеся заслуги перед страной. Он был возведен в дворянство и стал именоваться сэром Роджером. Один из английских исследователей беседовал с ответственными лицами в правительстве, которые рекомендовали королеве присвоить Холлису дворянство. Они уверяли, что, разумеется, ничего не знали о возникших подозрениях относительно него, и потому никаких мер, чтобы отменить награждение, конечно, предпринято не было. Так второй после Бланта возможный тайный агент КГБ был возведен королевой в дворянское звание. Но даже это награждение не уменьшило тайных подозрений относительно сэра Роджера. Слишком много было провалов английской Секретной службы, за которую отвечал Холлис. Бегство Берджеса, Маклина, затем Филби и, наконец, дело Бланта заставили некоторых задуматься: а не было ли в самой Секретной службе важных и могущественных покровителей «кембриджцев», что позволяло им так долго и успешно работать на КГБ? И не было ли само награждение Роджера Холлиса попыткой прикрыть его дело, заглушить слухи о его возможном сотрудничестве с КГБ? Если это так, то оно не достигло цели.

В 1970 году Холлис, к тому времени уже пять лет как вышедший в отставку, был приглашен в штаб-квартиру Службы безопасности в Лондоне. Ему было предъявлено обвинение. В чем? Источники об этом умалчивают. Вероятнее всего, в пренебрежении своими обязанностями, что практически содействовало проникновению в службу агентов советской разведки. Первая беседа состоялась с сэром Мартином Фернавалом Джоунсом, его преемником по службе. Сэр Мартин вел не допрос, а скорее полуофициальную беседу: «Возникли некоторые подозрения относительно вашей деятельности, и они должны быть сняты».

Затем он был приглашен в другой кабинет, где в течение двух дней велось уже официальное дознание.

Результаты этого расследования официально опубликованы не были, и, казалось, дело закрыли окончательно. Но прошел лишь год после его смерти, и в 1974 году его имя вновь привлекло к себе внимание. Каковы были причины этого, можно только догадываться, но, вероятнее всего, после бегства Лялина в августе 1971 года, его разоблачений и высылки 105 советских сотрудников из Лондона были вновь пересмотрены все досье английских спецслужб, допрошены многие английские разведчики. Некоторые из них обвиняли Холлиса в предательстве, и тогда его деятельность привлекла внимание. Делом занялся лорд Тренд. Он просмотрел некоторые документы, встретился по меньшей мере с двумя офицерами, обвинявшими Холлиса. Его заключение было достаточно определенным: «Нет доказательств, что Холлис был советским агентом».

Но вот одно странное обстоятельство. Когда премьер ознакомился с материалами против Холлиса, он был ошеломлен. Он начал опасаться, что расследование — это попытка скомпрометировать и самого Вильсона. Он не надеялся на объективность дознания и обратился через своего друга, сенатора Хэмфри, к Дж. Бушу, который в то время был директором ЦРУ, с просьбой провести расследование деятельности отдельных офицеров английской Секретной службы и даже назвал имена некоторых из них. Буш весьма серьезно отнесся к этой просьбе и приехал в Лондон для встречи с Г. Вильсоном. Правда, тот к этому времени уже ушел в отставку. Буш мог сказать Вильсону только одно: ко всей этой истории ЦРУ отношения не имеет. Может быть, это недоверие к службам безопасности со стороны премьера помогло свертыванию расследования и дела Холлиса?

Шесть лет спустя, в 1981 году, в Англии была опубликована книга Чепмена Пинчера о которой я уже говорил. Книга называлась коротко: «Их ремесло — предательство». Автор был известным журналистом, специалистом по разведке, солидным писателем. От его труда, к тому же сенсационного, нелегко было отмахнуться. Книга произвела фурор в стране. Все газеты дали рецензии на нее. «Дейли мейл», поместив о ней статью на первой странице, озаглавила ее так: «Подозревается, что руководитель МИ-5 был русским шпионом».

Отдельные главы и отрывки книги были опубликованы в газетах еще до ее выхода в свет. Издатель позвонил на Даунинг-стрит, 10, и поинтересовался, не собирается ли премьер-министр сделать соответствующее заявление в парламенте относительно некоторых утверждений автора, в частности о Холлисе. У Тэтчер все это дело вызвало беспокойство. Она позвонила бывшему премьеру консервативного правительства Гарольду Макмиллану, при котором разразился скандал с делом Про-фьюмо, когда Холлис был одним из руководителей английской разведки. Тэтчер сказала Макмиллану, что его имя упоминается в книге. Она явно ожидала поддержки от своего старшего коллеги и, наверное, надеялась, что он, хорошо знавший Холлиса, выступит с опровержением обвинения в его адрес. Но Макмиллан уклонился от этого предложения, сказав Тэтчер, что у него «трудности с глазами» (ему было в то время 87 лет) и в свободное время он предпочитает «читать Вальтера Скотта и Диккенса». Это было косвенным свидетельством того, что Макмиллан не был уверен в невиновности Холлиса и не желал связывать свое имя с этим делом.

Другой бывший премьер страны, Гарольд Вильсон, занимал примерно такую же позицию. Политический секретарь Вильсона леди Фольклендер вспоминала, что он как-то сказал ей: «Мне говорили, что Холлис может сбежать в Россию», то есть он не исключал, что Холлис был как-то связан с КГБ.

Издатель, опасаясь последствий, спросил также секретаря кабинета, кто даст ему гарантию, что публикация книги, когда она будет направлена премьеру, не будет запрещена, и получил от него письменную гарантию.

Главная мысль книги — сэр Роджер Холлис серьезно подозревается в том, что он был агентом КГБ и что именно поэтому он был отправлен в отставку. Автор писал, что большинство офицеров МИ-5 и МИ-6, которые знакомились с его делом, настаивали: «соображения, что он был шпионом, перевешивают другие, утверждающие обратное».

В этих условиях 26 августа 1981 г. Тэтчер сделала заявление в парламенте, что обвинение Холлиса — это спекуляция и что оно исходит от частных (а не официальных. — В. Л.) источников. Нельзя не отметить, что ее ответ был несколько уклончивым: нельзя доказать противоположное (то есть что Холлис не был шпионом. — В.Л.), но «мне доложили, — говорила она, — что Холлис це являлся шпионом». Пожалуй, еще более странным было ее письмо дочери Холлиса: «Мне жаль, что книга Пинчера принесла Вам столько огорчений. Я шокирована обвинением в адрес того (вашего отца. — В.П.), кто скончался и уже не может защитить себя».

Читатель, наверное, заметил, что Тэтчер ни разу не сказала от себя, что Холлис не шпионил в пользу русских. Она или ссылалась на мнение других, или выражала сожаление, что против него выдвигаются обвинения.

Еще более серьезные обвинения в адрес сэра Роджера были выдвинуты несколько лет спустя, и на этот раз не журналистами, а прежним руководителем контрразведывательной службы страны Питером Райтом, находившимся в отставке. Как я уже писал, в 1987 году он опубликовал свои мемуары под названием «Охотник за шпионом». И хотя дело касалось событий двадцатилетней давности, английское правительство было обеспокоено и попыталось предотвратить публикацию мемуаров. Оно опасалось также, что их появление создаст прецедент и для других английских разведчиков, которые также начнут разглашать нежелательные для правительства материалы.

Кабинет направил судам Австралии, Шотландии, Северной Ирландии, Уэльса, Новой Зеландии и Гонконга соответствующие предостережения, но австралийские власти с ними не посчитались. Тогда в следующем году парламент Британии принял новый закон о Секретной службе, который запрещал любым агентам, в том числе находящимся в отставке, публикацию каких-либо материалов об этой службе без предварительного официального разрешения и даже предусматривал наказание за перепечатку в Англии подобного рода материалов, ранее опубликованных в других странах.

Какие же дополнительные данные и аргументы открылись в 1987 году в пользу того, что Холлис — возможный агент КГБ?

Выяснилось, что утверждения Пинчера, сделанные им в 1981 году, базировались на серьезных источниках. Сведения о Холлисе как агенте КГБ ему сообщил консерватор, член парламента Джонатан Айткен, а тот, в свою очередь, получил их от офицера МИ-5, знакомившегося с делом Холлиса. Знал об этом, но до последнего времени молчал Питер Райт, сотрудник английских спецслужб. Появились и новые косвенные свидетельства о странных связях Холлиса с коммунистами и агентами КГБ, о которых раньше не знали или не придавали им значения.

Так, в 20-30-х годах Холлис был знаком с Агнессой Смедли, американской коммунисткой, а также, что более важно, с Рут Урсулой Кучински. Она была дочерью профессора экономики Оксфордского университета, который получал обширную информацию от английского посла в Москве сэра Стаффорда Криппса, от видных экономистов, лейбористских политиков, включая Эрнста Бевина, тогда министра труда. Ее брат Юрген также был советским агентом, дававшим Рут важную информацию для передачи в Москву.

Рут Кучински была завербована Рихардом Зорге, он же устроил ее поездку в Москву для обучения работе на радиопередатчиках. Действовала она в Англии под псевдонимом «Соня». Никто из ее круга информаторов, кроме отца и брата, не знал, кто были ее агенты и какие материалы она передавала в Москву.

«Никто из моих агентов не требовал денег, — впоследствии говорила «Соня». — Они симпатизировали Советскому Союзу… Никто из моих британских агентов не чувствовал себя шпионом. Они помогали союзной стране и в тяжелейшем сражении, которое требовало величайшего самопожертвования». Был ли среди них Холлис? Во время ее пребывания в Шанхае там же находился и Холлис. Про белых в Шанхае тамошние жители говорили, что в городе все европейцы знали друг друга. Вероятнее всего, знал ее и Холлис. Но еще более удивительным является то, что после Шанхая Холлис уехал в Швейцарию на «лечение», где в то время была и Рут, а затем, когда в 1938 году Холлис переехал в Англию, Рут было приказано Лубянкой тоже переехать в Англию. Холлис жил в Англии в небольшом городке Вудсток (Холлис учился несколько лет в Оксфорде, и там среди его друзей были коммунисты, в частности известный ирландский коммунист Клод Кокберн). Он находится на расстоянии всего нескольких миль от Оксфорда, и одна из главных улиц Оксфорда так и называется: Вудсток-роуд. Она и связывала два этих города. (Я это хорошо знаю, так как, будучи в 1957–1958 гг. в Оксфорде, жил на этой улице.) И Рут из всех городов Англии поселилась именно в этом. Не правда ли, удивительная случайность? Из тысячи английских городков выбрать именно Вудсток?

Рут сама рассказывала, что она передавала информацию в Москву два-три раза в месяц, меняя точки передачи, пряча передатчики среди детских игрушек (она была матерью двоих детей, домашней хозяйкой и, вероятно, вне всяких подозрений английских спецслужб). Один из историков разведки заметил по этому поводу: «Никто не мог бы подумать, что Рут Кучински была членом шпионской группы и поддерживала радиосвязь с Москвой».

Как много необъяснимых случайностей в этом деле: знакомство Рут с Зорге и, наверное, с Роджером Холлисом (а может быть, и Зорге был знаком с Холлисом?), переезд Рут и Роджера в Швейцарию, затем в Англию в один и тот же небольшой городок, который мог обеспечить Холлису прямую связь с Москвой.

И еще одна «случайность». Брат Рут — Юрген Кучински не числился в списках подозреваемых лиц, за которыми английская разведка устанавливала наблюдение, и позднее, в 1944 году, даже участвовал по поручению английской разведки в отборе добровольцев — немцев по национальности — для забрасывания их в Германию с целью саботажа и разведки.

В 1990 году по английскому телевидению был показан фильм о Холлисе. Его сценаристы утверждали, что Блант избежал наказания после разоблачения только благодаря вмешательству Холлиса, который действовал по поручению КГБ. Именно он, Холлис, рекомендовал предоставить Бланту иммунитет от судебного преследования. Приводился и другой любопытный факт. Когда английский писатель Филипп Найтли спросил Кима Филби незадолго до его смерти о Холлисе, тот уклонился от того, чтобы обелить Холлиса. А что ему стоило, как другим советским сотрудникам КГБ, сказать: «Нет, он не был нашим». Видимо, зная что-то о Холлисе, он не считал нужным говорить заведомую неправду.

И до сих пор в Англии продолжаются споры о том, был ли Холлис советским агентом. Рассмотрим аргументы тех, кто считает, что Холлис не был шпионом Кремля. Все они сводятся в основном к следующему:

— сам Роджер отрицал свою принадлежность к советской разведке;

— официальное расследование не смогло доказать его вину;

— русские сотрудники КГБ опровергают заявления, что он был завербован Лубянкой. В частности, перебежчик, платный агент английской разведки Гордиевский, будучи знаком с документами разведки, с апломбом утверждает, что Холлис не причастен к агентам Лубянки.

Читатель и сам может убедиться, что все приведенные аргументы не слишком доказательны. Начнем с первого: Холлис отрицал свое сотрудничество с КГБ. Ну а какой разведчик, если ему не было предъявлено прямых улик, сознается, что он работал на другую страну, да еще враждебную его родине? Далее: «расследование не доказало его вину». Но мы не знаем, как оно проводилось, кем велось и т. д. Наоборот, у нас есть сведения, что многие офицеры, участвовавшие в дознании, были другого мнения. Наконец, относительно того, что Холлиса не признает «своим» и советская разведка. Но ни КГБ, ни российская служба разведки никогда не подтверждают имен своих разведчиков без самой крайней необходимости. Они и 50 лет спустя не признали того, что на Лубянку работали Блант, Кернкросс и многие другие. Сотрудникам КГБ это строго запрещено. У них есть только одно право — отрицать. Другого им не дано. Многие английские офицеры-разведчики (их называют «младотурками») убедительно опровергают заявление наемного агента Гордиевского о Холлисе, утверждая, что он не мог знать, был ли Холлис советским агентом. Доступ к такого рода персональным досье на самых крупных своих разведчиков, даже после того, как они прекращали свою деятельность, ограничен чрезвычайно узким кругом лиц — двумя-тремя. Да и в этих досье они фигурируют под разными псевдонимами, которые известны еще более узкому кругу лиц. Никто, не имеющий прямого отношения к делу, к ним не допускается. Холлис, если он был советским разведчиком, прекратил свою деятельность в 1965 году, когда Гордиевский еще не работал в КГБ и не мог иметь к Холлису и документам английской спецслужбы того времени никакого отношения. Кроме того, в КГБ существовал порядок не знакомить с такого рода материалами лиц, выезжающих за границу (если в этом не было крайней необходимости). Они приводили также такой довод в пользу их утверждений о Холлисе: КГБ легко согласился на уход Бланта из МИ-5 после войны. Но для советской разведки было крайне важно иметь там своего человека. Почему же КГБ не настаивал на том, чтобы Блант остался на прежней службе? Объяснить это можно было только тем, что КГБ имел в английских спецслужбах другого агента, занимавшего куда более высокое положение, чем Блант, и потому более ценного.

«Младотурки» указывали и еще на одно обстоятельство. Перебежчик Гузенко, информируя о КГБ, утверждал, что в Англии советская госбезопасность имела такого агента, который занимал настолько высокий пост в английских спецслужбах, что он не выходил непосредственно ни на одного сотрудника КГБ в Англии, а имел связь с русскими только путем переписки — вероятно, с использованием тайников — и что он в своем «бэкграунде» (прошлом) имел «что-то русское». Он не мог сказать, что это значило: либо он бывал в СССР, либо он или кто-то из его близких имел родственников в Советском Союзе. Холлис подходил под один из этих признаков. Он был в России примерно в течение двух недель, а что он там делал, зачем ему понадобилось ехать из Китая поездом через Россию, покрыто мраком неизвестности. Если он использовал тайники в Вудстоке, или Оксфорде, или в Лондоне, когда ходил пешком, то и это показание Гузенко оправдывалось.

У «младотурков» не вызывало никаких сомнений, что Холлис был русским агентом. Известный английский специалист по разведке, автор книги «Вторая секретная профессия»77 Филипп Найтли по этому поводу писал: «Если Холлис был действительно советским агентом, то урон, который он нанес, не поддавался даже оценке. Это было бы равносильно тому, что Эдгар Гувер (руководитель американского ФБР. — В.П.) был бы в течение длительного времени полковником КГБ».

Несколько лет назад вопрос о виновности или невиновности Холлиса всплыл вновь. И на этот раз, как это ни парадоксально, его подняла коммунистическая пресса — английская газета «Морнинг стар». Факт снятия подозрения с Холлиса она объяснила тем, что признание Холлиса советским разведчиком слишком дискредитировало бы британскую Службу безопасности.

Итак, окончательный вывод о Холлисе может быть сделан, когда полностью, а не выборочно будут открыты архивы КГБ. Я подчеркиваю — полностью, потому что, как справедливо писал Дж. Оруэлл, автор известного романа «1984», одним из средств фальсификации является игнорирование или замалчивание одних сведений и цитирование других. В свое время, в 70-е годы, мне пришлось участвовать на правах члена редколлегии в издании серии «Документы советской внешней политики» и отбирать, какие документы следует печатать, а какие — нет. Эта работа напоминала мне просеивание через сито сначала одного размера, потом другого, затем третьего. Сначала документы отбирались сотрудником Историко-дипломатического управления МИД, затем его руководителями, потом выносились на комиссию. И все, что не соответствовало официально утвержденной линии, отбрасывалось. Документы корежились, из них делались огромные купюры.

Для того чтобы знать точно, что на самом деле представляли собой действия разведки, ученые должны быть допущены ко всем без исключения документам на самой первой стадии работы с ними. Только тогда правда может быть полностью восстановлена и, как писал Оруэлл, «ложь не вползет в наши исторические книги». А пока мы, к сожалению, вынуждены иногда рассказывать только о «возможных версиях».

Призрак «пятерки» пугает Англию

К вопросу об английских спецслужбах и советской разведке английское правительство и парламент обращались еще не раз. Последствия деятельности «кембриджской пятерки» продолжали сказываться еще долго и в 80-е годы.

Когда в середине прошлого десятилетия наметилось улучшение взаимоотношений двух стран, британский парламент решил обсудить их состояние и перспективы. Выступивший в палате лордов бывший министр иностранных дел и премьер-министр лорд Хьюм поставил вопрос: почему раньше эти отношения в течение нескольких десятилетий были недостаточно хорошими? Среди главных причин он назвал подрывную разведывательную деятельность Советского Союза. Выступивший в прениях лорд Бетелл указал на деятельность «кембриджской группы» в 30-х годах. Он объяснил ее, правда, тяжелым экономическим положением Советского Союза в то время и, проводя аналогию с состоянием нашей страны в 80-е годы, делал вывод о необходимости «прекратить интервенцию» Советов.

Лорд Хьюм в своем эмоциональном выступлении говорил так: русские везде будут шпионить, «они будут также при этом использовать и дипломатическое прикрытие… Напомню вам, что в свое время я выслал больше русских дипломатов за шпионаж, чем теперь делает это Министерство иностранных дел… Я думаю, что такого рода инциденты мы будем иметь и в будущем, но мы должны свести советский шпионаж к такому состоянию, чтобы это приносило нам наименьший ущерб».

Но в отличие от времени «кембриджской пятерки», когда разведывательные усилия СССР были направлены прежде всего на политические цели, сейчас, отмечали ораторы, помимо военных целей, русской разведкой преследуются прежде всего экономические, развит промышленный и научный шпионаж. «Для советского блока, — отмечал лорд Бетелл, — шпионаж становится экономической необходимостью, потому что это единственный путь, идя по которому они могут достичь научного прогресса».

Приводились цифры в доказательство того, что советский шпионаж вновь набирает силу. Указывалось, что в 1983 году из Англии было выслано 7 советских разведчиков, а из других стран Европы — 64.

Но в эпоху всеобщего расцвета экономического шпионажа, когда одни западные страны шпионили в области науки и промышленности против других, своих же союзников, трудно было осуждать за шпионаж Советский Союз.

Тогда английские парламентарии выдвинули своеобразную теорию «ограниченного шпионажа» и создания, так сказать, «равных условий» для него. Лорды сетовали на то, что, в отличие от «открытого общества» Запада, Советский Союз закрыт для разведчиков западных стран. Большая часть СССР недоступна для английских дипломатов (разведчиков), бизнесменов, туристов. Разрешения на посещение предприятий не выдаются или выдаются с трудом. Весь процесс выдачи разрешений на интересующие Запад объекты централизован в руках государства, то есть в руках ГПУ.

«Конечно, мы проводим шпионаж в Восточной Европе, — признавался лорд Бетелл, — но у нас не слишком большие шансы для этого». «В советских научных достижениях мало того, что мы хотели бы украсть», — говорил лорд, явно греша против истины.

В выступлениях членов парламента отчетливо сквозила мысль, что было бы хорошо, если бы советское правительство приструнило свою разведку, а органам английских спецслужб предоставило бы большие возможности для их работы в СССР. Тогда бы, дескать, были созданы лучшие условия для развития и политических, и торговых отношений Англии с СССР. Считая, что в улучшении отношений между двумя странами заинтересован прежде всего Советский Союз, английские руководители хотели бы получить от него уступки в ряде областей, в том числе и в «обуздании» советских разведывательных служб.

Глава XV. ПОСЛЕ РАЗОБЛАЧЕНИЯ

Как воспринял сам Блант разоблачение его как советского разведчика? Как отнеслись к сенсационным заявлениям премьер-министра Блант и его друзья? Как реагировали на это дело рядовые англичане? Обо всем этом стоит рассказать потому, что в реакции на самое громкое в этом столетии дело супершпиона было много необычного и интересного.

Для Бланта, конечно, не было абсолютной неожиданностью то, что произошло. В интервью по телевидению в ноябрьские дни 1979 года он сказал: «Я всегда опасался, что рано или поздно это произойдет или из-за утечки информации, или в результате расследований какого-нибудь способного журналиста, например господина Бойла».

Блант накануне заседания парламента узнал о том, что Тэтчер намерена выступить в палате общин по его делу. Об этом Бланту сказал его друг Брайен Севелл, продавец картин. Они были знакомы друг с другом около 30 лет. Кроме того, накануне дебатов в парламенте секретарь кабинета министров позвонил в контору Рубинштейна, адвоката Бланта. Они были старыми друзьями, и секретарь передал Рубинштейну просьбу позвонить ему завтра утром. На следующий день состоялся их разговор. Секретарь кабинета сообщил Рубинштейну «в порядке любезности», что сегодня, в четверг, палата будет обсуждать дело о советском шпионаже и Блант будет упомянут. Он не раскрыл, правда, в деталях, о чем будет говорить Маргарет Тэтчер.

Правительство нарушает свое слово

Блант был не просто рассержен, он был взбешен. Он считал, что действия правительства являются прямым нарушением данного ему слова о полном иммунитете, который предусматривал, что его дело никогда не будет обнародовано и что ни он, ни его «русские агенты» не будут преследоваться. Корреспонденты, которые встречали его в эти дни, отмечали, что хотя внешне он держался спокойно, но был явно встревожен. Возможно, до Бланта дошли слухи, что Тэтчер давно уже, почти полгода назад, сразу же после своего прихода к власти, была информирована о нем, но предпочитала, как и ее предшественники, не давать делу ход. Но уже через десять дней после публикации книги Э. Бойла она изменила свое решение и предпочла нарушить данное Бланту слово. Это и понятно, ведь правительство было заинтересовано не столько в спокойствии Бланта или сохранении верности своему слову, сколько в своей репутации. «Железная леди», которая давно зарекомендовала себя как противник коммунизма и Советского Союза, не могла утаить факта шпионажа Бланта в пользу СССР и оставить шпиона безнаказанным, тем более в условиях, когда не сегодня-завтра разоблачение Бланта и без нее стало бы известно стране. Тогда ей уже пришлось бы оправдываться чуть ли не в сокрытии от страны тайны советского супершпиона.

Перед Блантом встал вопрос, как действовать в сложившихся условиях. Отмалчиваться он уже не мог. О том, чтобы дать пресс-конференцию и встретиться с враждебно настроенными, падкими до сенсации журналистами, представителями «желтой прессы», и речи быть не могло. Первым делом он покинул свой дом и переехал жить (разумеется, втайне от журналистов) к своему другу, которого знал около 30 лет, профессору всеобщей истории Лондонского университета Джеймсу Холлу. Тем временем квартиру Бланта осаждали толпы журналистов, но, естественно, безуспешно. Через профессора Холла он договорился с редакцией газеты «Таймс», которая в то время имела репутацию солидного издания, о встрече в узком кругу, чтобы дать газете эксклюзивное интервью78.

Пронырливые журналисты узнали о предстоящей встрече, и ко времени интервью у здания редакции «Таймс» собралась толпа корреспондентов. Такой вариант был предусмотрен редакцией, и Бланта провели через запасной ход.

Блант дает интервью

Во встрече участвовал один из редакторов газеты, старший репортер по криминальной тематике и журналист из другой известной солидной газеты «Гардиан».

Беседа состоялась в непринужденной обстановке и длилась около полутора часов. После нее, перед ланчем, Блант некоторое время уделил телевидению. Затем и он, и журналисты, как это принято в Англии, выпили по бокалу вина и отправились в столовую главного редактора, чтобы мирно пообедать. Редактора «Таймс» Риса Могга английская пресса упрекала за то, что он был излишне гостеприимен «в отношении предателя». Ему ехидно задавали вопрос, сколько газета заплатила Бланту за эксклюзивное интервью. Он отвечал: «Ни пенни. Но я не мог отпустить человека, который был моим гостем около двух часов, без сандвича».

Для того чтобы лучше представить себе, как происходил разговор и как держался Блант, приведу некоторые пассажи интервью.

— Как Вы связывались с советской разведкой, только через Гая Берджеса?

— Я знал о существовании Филби и Маклина еще со времени войны. Но связывался с советской разведкой я сам.

— Как звали того, кому Вы передавали информацию?

— Я не знал его имени. Не имею никакого представления о том, как его звали.

— Как долго Вы были связаны с ним?

— Боюсь, я не смогу ответить на ваш вопрос.

— Как Вы поступили в МИ-5?

— Меня рекомендовали.

— Это был ваш друг из (разведывательной. — В.П.) сети? — Да.

— Можете ли Вы назвать его имя?

— Боюсь, что нет79.

— Ваш друг, который рекомендовал Вас, знал о ваших прежних марксистских убеждениях?

— Да.

— Когда Вы начали работать в МИ-5, кому Вы передавали информацию? Вашему советскому агенту или одному из ваших английских «друзей»?

— Обоим.

— Так значит, Вы никогда не встречали агента? Русского?

— Нет, встречал.

— Это был русский?

— Да, русский.

— Могли бы Вы назвать его имя?

— Боюсь, что нет.

— Он был из посольства?

— Полагаю, что да.

— Где Вы встречались?

— Опять я думаю, что это тема, которую я не буду обсуждать80.

— В Лондоне? Нерегулярно?

— Да, в Лондоне81.

— Было ли это до германского вторжения в Россию или после? — Главным образом после. Я поступил в МИ-5 в 1940 году.

— Какого рода информацию Вы направляли до вторжения Германии в Россию?

— Почти никакой. В то время я работал в секции не слишком важной, где не имел доступа к большому количеству информации, и она носила главным образом рутинный характер.

— Что значит «рутинный»?

— Относительно персонального состава (английских спецслужб. — В.Я.).

— Вы думаете, что эта информация не помогла русским?

— Я думаю, что большую часть ее они уже знали.

— Какого рода информацию Вы посылали после вступления России в войну?

— Это была информация почти целиком о германской разведывательной службе, в значительной степени о перехваченных немецких данных, главным образом о них.

Последний ответ очень интересен. Собственно, эту информацию, перехваченную у немцев, передавать русским, своим союзникам, должен был бы не Блант, а сами английские спецслужбы и английское военное командование. Она была жизненно важной для победы над общим врагом, угрожавшим Англии не меньше, чем Советскому Союзу. Эта информация могла бы значительно уменьшить потери Советского Союза в живой силе и технике. Но английское правительство этого не делало. Этот союзнический долг выполнял Антони Блант.

Продолжу, однако, рассказ об интервью. Часть его касалась отношений Бланта с Берджесом и его бегства с Маклином в Москву.

— Вы не чувствовали себя обязанным предупредить секретные службы (о готовящемся бегстве. — В.Я.)?

— Нет, потому что они были моими друзьями.

— Вы получали приглашение бежать в Россию?

— Через год я получил предложение выехать в Россию, но я отказался.

— Какого рода предложение? Ведь Вы не работали на русских после войны?

— Формально я не порвал с русскими…

— Вы предупредили Берджеса (об опасности. — В.Я.)?

— Нет… Филби предупредил их. Я ничего не знал об этом.

— Вы же знали, что Берджес и Маклин продолжали работать после войны на Советы?

— Да.

— Откуда?

— От Гая Берджеса.

— Когда Вы узнали об их бегстве?

— Когда Гай вернулся из Америки, за неделю — за десять дней до их бегства.

— Вы посещали в 1951 году после их бегства квартиру Берд-жеса и немного «почистили» ее?

— Немного.

— Было это сразу после того, как они сбежали?

— Да, сразу после этого.

— Все, кого Вы завербовали в Кембридже (для работы в советской разведке. — В.П.)У уже на том свете?

— Я не могу отвечать на этот вопрос.

— А правильно ли, что ваша сеть насчитывала около 20 человек?

— Я думаю, что это, вероятно, преувеличение.

Интервью показывает, что Блант, во-первых, не выдал никого, кому это могло бы причинить вред, во-вторых, он стремился представить дело так, что его разведывательная деятельность ограничивалась определенным отрезком времени, когда СССР и Англия были союзниками, и сводилась только к сообщениям о германских военных сведениях, что значительно уменьшило бы его ответственность перед английским законом, решись власти на его привлечение к суду.

Обращают на себя внимание его ответы на два последних вопроса.

На первый из них Блант вообще не ответил, тем самым, правда, косвенно подтвердив, что некоторые из завербованных им англичан еще живы, может быть, продолжают действовать. (Иначе почему бы ему не ответить утвердительно, ведь таким ответом он не раскрыл бы никакой тайны?!) На второй вопрос о количестве агентов его сети он ответил уклончиво, но опять-таки дал понять, что хотя в ней и не было 20 членов, но группа существовала и была немаленькой82.

Корреспондента Би-Би-Си заинтересовал вопрос, сколько платили Бланту русские за его работу на них, и ответ Бланта был категоричным: «Ни пенни».

Интерес представляют и некоторые другие ответы Бланта. Так, он категорически отказывался назвать имена «русских агентов», с которыми встречался, не ответил на вопрос, где он виделся с ними («Это тема, которую я не буду обсуждать»). Он не сказал, что имел свидания с русскими агентами не только в Лондоне, и, наконец, что особенно любопытно, он игнорировал вопрос, «как долго он был связан с советским разведчиком».

О чем это говорит? На мой взгляд, из этого интервью напрашиваются несколько выводов. Прежде всего, Блант далеко не сразу после 1951 года прекратил свою связь с КГБ, а возможно, в той или другой степени поддерживал ее вплоть до 1963–1964 годов.

Он до конца своей жизни продолжал считать себя связанным, хотя бы морально, с советской разведкой. Он не хотел нанести ни малейшего ущерба ни ей, ни своим прежним партнерам по разведке — англичанам, ни своим друзьям, упоминание о которых могло бы осложнить им жизнь. Все это говорит о его высоких моральных качествах, о его умении хранить верность своим друзьям.

Блант ни в чем не раскаялся, не осудил свою деятельность. У него был один выход, чтобы обеспечить свою старость и безбедное существование, — покориться, покаяться, отказаться от своих прежних убеждений, признать, что его «бес попутал» и что его предыдущая деятельность была ошибкой. Монархи и правители милостивы к кающимся людям своего круга. Блант этого не сделал. Он продолжал верить в то, что его служба советской разведке была правильным и достойным решением.

Характерны отклики английской прессы на раскрытие дела шпионской «кембриджской группы» и участие в ней Бланта.

Начну с того, что одним из первых по делу сделал заявление Эндрю Бойл, автор книги «Четвертый». До сих пор он не мог публично назвать четвертого по имени. Теперь он не только это сделал, но и добавил, что уже три года назад, когда начинал писать книгу, знал, что четвертым был Блант. Он никогда не встречался с Блантом, но раскрыть его помогли прежде всего материалы американской разведки. Он подтвердил предположение, что далеко не все члены «кембриджской группы» «ушли на тот свет», что «полдюжины их гуляют на свободе и до сих пор занимают видные посты». «Но я думаю, — продолжал он, — что они уже нейтральны», то есть прекратили свою разведывательную деятельность. Для него осталось загадкой «либеральное отношение к Бланту со стороны английского правительства и спецслужб страны». «Я никогда не мог понять такого положения, — говорил Бойл, — при котором один закон действовал в отношении Блейка (осужденного, как мы помним, на 42 года лишения свободы. — В. Л.), а другой — в отношении таких людей, как Блант».

Реакция прессы нашла свое выражение в многочисленных откликах передовых и редакционных статей и потоке читательских писем. Отношение редакций английских газет к делу Бланта было однозначным. «Самый выдающийся предатель» — озаглавила свою передовую «Таймс». Газеты были полны обвинений Бланта в «измене родине», в «чудовищной неблагодарности», «моральной распущенности» и т. д. Газета «Санди телеграф» поставила ему в вину даже гибель многих голландских агентов, работавших на английские спецслужбы, имена которых будто бы были известны Бланту и выданы им. Последний через своего агента категорически отверг эти обвинения как полностью вымышленные83.

Были и ехидные, желчные отклики. Так, газета «Дейли телеграф», будто бы «оправдывая» Бланта, писала, что, по Марксу, «у рабочего класса нет своего отечества», а Сталин говорил, что у него одно отечество — Советский Союз. И потому Блант действовал соответственно, считая своей родиной не Англию, а СССР. Другая газета, намекая на присвоение Бланту дворянства, даже предложила учредить в его честь новый «рыцарский орден КГБ». Некоторые читатели требовали наказать Бланта «как предателя» и указывали, что его научные и другие заслуги «не дают ему морального права пользоваться судебным иммунитетом».

Такой настрой прессы и большинства английских читателей вполне понятен. Но представляет интерес в этой связи тот факт, что неожиданно в этом хоре раздались совсем другие голоса. Многие англичане взяли Бланта под свою защиту, а те, кто лично знал его, в своих письмах в газеты рассказывали об огромных заслугах Бланта перед Британией, о его высоких моральных качествах.

17 ноября «Таймс» опубликовала целую подборку таких писем. Некоторые из них были коллективными. Писали студенты, когда-то учившиеся у него, его коллеги по работе, англичане, читавшие его замечательные книги. «Каждого, кто знал Бланта, — писал Майкл Джакобс, который был его студентом в течение нескольких лет, — поражала его исключительная энергия, энтузиазм и гуманность». Он называл его «выдающимся педагогом». Группа бывших студентов назвала Бланта «замечательным педагогом», «блестящим преподавателем» и отмечала его доброжелательность. Они выражали сожаление, что к нему были приняты строгие меры. «Для нас он остается великим педагогом и джентльменом», — писали они в заключение. В газетных статьях и письмах отмечалось, что Блант — один из самых знаменитых искусствоведов. Упоминались его монографии о Пуссене, об искусстве Италии, работы о барокко, рококо и архитектуре Неаполя. «Эти работы являются образцом для последующих книг по искусству», — говорилось в одной из статей. Многие знавшие Бланта выражали удивление и сожаление, что «такой одаренный человек мог быть повинен в таком поведении».

Газета «Дейли телеграф» опубликовала статью Теренса Мал-лея о Бланте как ученом-искусствоведе и педагоге. В ней автор писал: «Если бы меня попросили назвать имя выдающегося ученого-искусствоведа, я бы назвал имя Антони Бланта. Он автор многих образцовых книг по истории искусств, блестящий лектор, превосходный ученый».

Адвокат Бланта Рубинштейн говорил, что никто из друзей Бланта в эти дни не покинул его, а его давний знакомый Брайен Севелл добавлял: «Он не остался одиноким». Блант выразил публично признательность всем своим друзьям за их лояльность в эти трудные для него дни.

Едва ли о ком-либо из шпионов отзывались после их разоблачения так тепло и с таким уважением, как о Бланте.

Интересна и еще одна подробность. Через несколько недель после разоблачения Бланта последовало резкое обострение отношений Англии с Советским Союзом. СССР вторгся в Афганистан. Начался новый этап «холодной войны». Казалось, в этих условиях можно было ожидать взрыва ненависти к Бланту, потока статей в прессе, клеймящих его. Ничего подобного.

Я поинтересовался, как освещало его тайную деятельность самое авторитетное биографическое издание Англии — «Who is Who», в котором отмечаются все выдающиеся люди страны. У нас в аналогичном случае «нашего предателя» или клеймили бы, или вычеркнули бы его имя из всех энциклопедий и словарей. А англичане по-прежнему продолжали печатать его работы в 1980, 1981 и 1982 годах, подробные данные о его жизни и деятельности с длинным списком его научных работ, даже с упоминанием о его орденах и возведении в дворянство, ни слова не говоря о том, что произошло в 1979 году. Пусть в истории он останется прежним Блантом — советником королевы, выдающимся искусствоведом.

И все же каковы были дальнейшие последствия для Бланта раскрытия его тайной деятельности?

Немедленно после речи М. Тэтчер в парламенте королева лишила его рыцарского звания (дворянства) и он перестал именоваться сэром Антони.

Тринити-колледж, который он окончил и в котором в свое время работал, лишил его присвоенной ему за 12 лет до этого почетной степени доктора наук. Через неделю после лишения Бланта дворянства, 23 ноября, ректор Тринити вручил ему постановление совета колледжа о лишении его почетного звания. Среди почетных докторов колледжа были принц Филипп, герцог Эдинбургский, супруг королевы, лорд Ротшильд, ученый-атомщик лорд Пенни и другие видные лица. И совет колледжа счел неуместным, чтобы их коллегой оставался «советский шпион».

Парадоксальность этого шага заключалась в том, что почетное звание ему было присвоено в 1967 году, то есть три года спустя после того, как он сознался в своей разведывательной деятельности, и после того, как это стало известно и высшему руководству страны. И никто, включая премьеров страны, которые, по словам Тэтчер, как раз в то время были информированы о шпионской работе Бланта, не осмелился тогда этому воспрепятствовать.

Как известно, Блант был в свое время награжден французским орденом Почетного легиона. Правительство Франции проявило большую снисходительность и не лишило его этого высокого ордена. Представитель правительства Голландии выступил в ноябре 1979 года со специальным заявлением. В нем он напомнил, что Блант был награжден голландским орденом королевой Джулиан по рекомендации правительства за вклад в развитие англо-голландских культурных отношений, в том числе за помощь в организации выставок художников, и он не будет лишен этого ордена.

Глава XVI. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

Продолжал ли Блант в 60-70-е годы работу разведчика или был целиком поглощен научной работой? Такой вопрос я задал Центру зарубежной разведки России.

Чем был вызван этот вопрос? Дело в том, что сам Блант в одном интервью заявил, что он покончил «со шпионской деятельностью» в 1945 году. Читатель уже знает, что это было «вынужденное» и, мягко говоря, неточное заявление. Вплоть до 1951 года, до побега Берджеса и Маклина, он продолжал быть тесно связан с Лубянкой. Некоторые предполагают, что в связи со значительным ухудшением здоровья Бланта в 50-е годы и позднее его разведывательная деятельность для Москвы была уже не такой активной. На мой взгляд, такие предположения имеют под собой некоторые основания84.

Вероятно, можно сказать, что в последние годы он отошел от активной разведывательной работы в пользу СССР. Его разоблачение и признание им в 1964 году своей связи с советской разведкой просто исключили для него всякую возможность ведения разведывательной работы. Конечно, за ним уже следили, и в любом случае контрразведка держала его все время в поле своего внимания. Этот вывод можно сделать и из документа о деятельности Бланта, который я получил от Центра зарубежной разведки России. В нем говорится, что возврат Бланта к научно-исследовательской деятельности в области искусствоведения и архитектуры объясняется его личным стремлением окончательно и полностью посвятить себя любимому занятию.

Однако дополнительно полученные мною накануне выхода этой книги документы из Центра зарубежной разведки позволяют теперь дать более точный ответ на вопрос об окончании его активной разведывательной работы на Лубянку.

Из них ясно, что еще в 1949 году Блант был временно законсервирован. «В январе — мае 1951 года с ним было проведено несколько встреч. В мае 1951 года связь с ним была прекращена…» Однако в 1954 году «с целью выяснения его положения, — как говорится в документе, — были проведены две встречи, в ходе которых выяснилось, что в материальной или иной помощи он не нуждается и из Англии выезжать не хочет. В дальнейшем связь с ним не поддерживалась».

На вопрос, что было известно Москве о жизни Бланта после его разоблачения, мне ответили: «Только то, что было опубликовано в печати».

Как мне сообщили в Ясенево, «личное дело Бланта было закрыто в 1954 году».

Можно ли на этом основании сделать вывод, что в 1954 году Блант полностью отошел от разведывательной работы? Думаю, что такого вывода сделать нельзя. И вот почему: и после 1954 года остались нераскрытыми некоторые советские разведчики в Англии, работавшие в «кембриджской группе» или тесно связанные с ней. Это мне точно известно. Некоторые сведения они могли получать через Бланта.

По моей просьбе были просмотрены дела, имевшие прямое отношение к Бланту. Но сведения о нем и от него могли проходить и по другим делам, которые не изучались.

Собственно, оснований для прекращения работы на советскую разведку у Бланта не было. Правда, как свидетельствуют документы Центра в Ясенево, «после исчезновения в 1951 году Берджеса и Маклина из Англии Блант подозревался английской контрразведкой в оказании им помощи. С ним несколько раз беседовали контрразведчики, пытаясь выяснить, что ему известно о Маклине и Берджесе. Эти беседы продолжались в течение трех месяцев, после чего он был оставлен в покое» (курсив мой. — В.П.). Далее. «В 1959 году Ким Филби сообщал, что каких-либо доказательств, что Блант был нашим агентом, у британской разведки нет». Такая уверенность Филби основывалась на том, что «сотрудники британской контрразведки Гай Лиделл и Дик Уайт постоянно консультировали Бланта и на доверительной основе рассказывали ему о ходе расследования по факту исчезновения Берджеса и Маклина». Таким образом, это еще раз подтверждает предположение, что и после 1954 года он продолжал получать от английских контрразведчиков важные для Лубянки сведения. О чем можно с уверенностью сказать — так только о том, что после 1963–1964 годов Блант, конечно, не мог вести разведывательной деятельности.

Я задал вопрос нашей разведке: «Продолжал ли свою деятельность Блант после разоблачения?» И получил ответ: «Нет».

Кто он — предатель или герой?

Изучая несекретные документы МИД СССР об Англии этого периода, я совершенно неожиданно обнаружил в деле «Внутренняя политика правительства и положение в стране… Характеристика политических и общественных деятелей Великобритании» (том 1, А-Т) документ о Бланте. На нем была подпись «2-й Европейский отдел»; там не было ни даты, ни имени дипломата, его готовившего. Находился он между официальными биографиями архиепископа Йоркского (1978 г.) и бывшего президента Конфедерации британской промышленности (1967 г.). Можно предположить, что характеристика готовилась после 1972 года, то есть после его разоблачения. Для чего? Почему МИД СССР заинтересовался именно им? Кто составлял характеристику? По чьему заданию? Ведь во всех остальных делах не было ни одной характеристики ни на одного из советников королевы. Почему выбор пал именно на Бланта? Знал ли МИД на самом деле, что собой представлял Блант?

Вот эта характеристика.

АНТОНИ ФРЕДЕРИК БЛАНТ

Родился в 1907 году в Паддингтоне. Окончил колледжи Марлборо и Тринити, Кембриджский университет.

С 1939 года — на военной службе, с 1940 года и до 1945 года — чиновник Министерства обороны.

В послевоенные годы являлся профессором Лондонского университета, директором Лондонского института живописи (Кур-толдз), инспектором картин королевской семьи. С 1972 года — советник королевы по вопросам живописи.

Считается одним из крупнейших английских искусствоведов.

Автор ряда работ по истории и теории искусств.

В 1956 году королевским указом ему было присвоено рыцарское звание.

2-й Европейский отдел.

Характеристика, как мы видим, не дает ответа на поставленные вопросы, но добавляет новые. Действительно ли он был назначен советником королевы в 1972 году? Ведь как раз в этот год он ушел на пенсию. Почему МИД заинтересовался им после 1972 года? Не потому ли, что связи по линии КГБ с ним были приостановлены? Не дал ли сам Блант повода к восстановлению этих связей? Полная ясность может быть внесена только тогда, когда откроются все архивы разведки как Британии, так и России.

Во всяком случае характеристика МИД СССР свидетельствует о продолжении контактов советского посольства в Лондоне с Блантом и о нашей заинтересованности в развитии связей с ним.

То, что мы знаем о политических взглядах Бланта на развитие международных отношений в 60-е годы и позднее, также дает нам основания полагать, что он продолжал быть настроенным антиамерикански. Правда, его антиамериканизм в значительной степени определялся оценкой отношения к искусству в США и СССР. Так, в одной из своих статей в 1971 году он осуждал продажу произведений английского искусства в США, называя это варварством. Он противопоставлял отношение к искусству в США как к товару с позицией советского государства, которое покровительствовало развитию культуры и искусства. В Куртолдз-институте, зная о его отношении к США, были удивлены, когда он в 60-е годы предпринял визит в эту страну. Да и сам Блант остался недоволен своим визитом в Соединенные Штаты, недоволен Америкой и отношением там к нему. Ему многое не понравилось. Его раздражали манеры американских студентов, бесцеремонно прерывавших его лекции вопросами. Он поражался их нетактичности, возмущался, когда они его, профессора, сэра Антони, советника королевы, в «знак уважения» панибратски тащили в пивной бар «опрокинуть по кружке пива».

В свою очередь, американцы увидели, к своему удивлению, в нем «слишком левого» и поразились, узнав, что хранитель королевских картин придерживается таких революционных, по их мнению, взглядов на искусство. Вместе с тем, некоторые «левые» взгляды Бланта, например его настойчивое подчеркивание равенства всех людей, студентам импонировали. «Все люди равны друг другу, — говорил он, — и с ними надо обращаться как с равными, за одним исключением — в оценке их умственных способностей».

Американские студенты оценили содержание его большого шестинедельного курса и его манеру читать лекции. И, выражая их отношение к Бланту, один из них сказал: «Это — гранд».

Как известно, 60-е и 70-е годы были годами «холодной войны» между Западом и социалистическими странами. Представления о Советском Союзе среди интеллигенции западных стран были далеко не адекватными ее позиции в годы войны против фашизма и сразу после нее. А каково было отношение Бланта к СССР в те годы? Нам известно о том, как переживал Блант те шаги советского руководства, которые не отвечали его представлениям о социализме, о демократическом обществе справедливости и благоденствия народа.

Мы знаем, как реагировали его соратники по «кембриджской пятерке» на процессы, происходившие в Советском Союзе. Весной 1981 года Дональд Маклин подготовил записку, которую, вероятно, намеревался направить советскому руководству. В ней он писал, что у советских людей произошла девальвация престижа и авторитета руководства страны, что внешняя и внутренняя политика из-за своих просчетов стала неэффективной и наносит ущерб самому Советскому Союзу. Он резко критиковал СССР за гонку ядерных вооружений, которая, как он отмечал, не является необходимой для обеспечения безопасности Советского Союза, указывал, что позиция СССР в чехословацком кризисе «наносит громадный ущерб интересам СССР». И считал необходимыми «перемены… в советской политике». Можно с большой долей уверенности предположить, что эти мысли разделял и Блант.

Что дает основание так утверждать?

Во время интервью корреспонденту газеты «Таймс» Бланту был задан вопрос относительно его взглядов на политику России после окончания войны, и в том числе после чехословацких событий 1968 года. Он сказал, что он много думал об этом и, в частности, о нарушении прав человека в России («о лагерях»).

В заявлении для печати в ноябре 1979 года Блант пошел дальше и сказал, что «со временем я стал понимать реальные события, происходящие в России», но не мог «предпринять никаких действий» в силу «лояльности в отношении своих друзей», которые, как известно, находились в Советском Союзе и поддерживали советское правительство.

А какова судьба этих друзей, лиц, вовлеченных Блантом в орбиту его тайной деятельности? «Кембриджская пятерка» была практически ликвидирована к началу 60-х годов. Значило ли это, что закончилась деятельность и коллег Бланта? Ведь он был связан не только с Кембриджем. У него были соратники по разведке и в других городах Англии. Есть довольно определенные указания на то, что Блант был связан с «друзьями» и в Оксфорде, и в Лондоне, они тоже работали на советскую разведку и так или иначе действовали вместе с Блантом. Вероятно, в той или другой степени он привлекал к своей тайной работе и некоторых сотрудников Куртолдз-института. Доказательства? В соавторстве со своим коллегой по институту Фоб-лом Пулом он написал книгу о Пикассо. Но одно время он использовал Пула и как курьера в контактах с советскими разведчиками. Позднее Пул покончил жизнь самоубийством под колесами поезда лондонского метро. Обстоятельства его гибели до сих пор окончательно не выяснены. Другая сотрудница Куртолдз-института, Анита Брукнер, также действовала в качестве курьера между Блантом и Эндрю Коэном, членом Общества «апостолов», близким знакомым Бланта и одним из выпускников Оксфорда. Английские авторы высказывают довольно обоснованные предположения и о других связях «друзей Бланта» в Кембридже с «друзьями Бланта» в Оксфорде. Так, называют имя Питера Флоуда, бывшего директора музея Виктории и Альберта (уже скончавшегося), и того же Эндрю Коэна, умершего внезапно от сердечного приступа накануне его допроса английской контрразведкой. Брат Питера Флоуда Бернард Флоуд из Оксфорда, с которым поддерживали связь «кембриджцы», также покончил жизнь самоубийством после первого его допроса в контрразведке. Неужели это все случайности или свидетельство более широкой агентурной системы КГБ, сложившейся в 30-40-е годы и продолжавшей действовать и позднее?

Число этих самоубийств встревожило и английскую разведку. Новый директор МИ-5 пригласил Райта, который расследовал деятельность Бланта, и сказал: «Эти самоубийства разрушают наш имидж» (имелся в виду положительный и героический образ английских разведчиков. — В.П.). Он предложил ему прекратить дальнейшее расследование. Дело было приостановлено, когда список «потенциальных шпионов», связанных с Блантом, уже насчитывал сорок человек.

А каков он как человек?

Что можно сказать о характере Бланта, о его взаимоотношениях с людьми? Ключом к пониманию Бланта является то, что всю сознательную жизнь он нес огромный груз необходимости жить и действовать «на разных уровнях», жить двойной жизнью, причем, хотя большую часть времени он уделял официальной работе английского разведчика, советника королевы, директора института и занимался огромной научной работой, целью своей жизни он считал другую, тайную работу, на которую он пошел по зову совести. Это раздвоение, а я бы сказал и «растроение» личности (английская разведка — советская разведка — искусство), характерно для Бланта.

Другой особенностью деятельности Бланта был огромный риск, постоянное напряжение человека, который играет сразу несколько ролей и не имеет права оступиться, спутать их, не имеет права на ошибку. Что бы он ни делал: принимал ли участие в приемах у королевы, беседовал ли с министрами и профессорами, показывал ли почетным высоким гостям картины королевских дворцов, он все время должен был помнить, что в шесть часов вечера ему предстоит встретиться с советским «контролером», передать совершенно секретную информацию.

Все знавшие Бланта отмечали его острый ум, наблюдательность и огромный интеллект, его умение внушать людям доверие к себе. По характеру он был спокойным, уравновешенным, даже холодным, то есть таким, каким и должен быть разведчик. И хотя он не был эмоциональным, но в отношениях с друзьями, коллегами позволял себе «расслабиться». Близкие к нему люди отмечали, что он был очень лоялен и внимателен к своим товарищам.

Как-то он через «черный ход» госпиталя проскользнул к своему другу в палату (к тому не пускали посетителей), чтобы целый час просидеть у его постели и подбодрить его. Огромное нервное напряжение, резкие переходы от одной работы к другой (абсолютно тайной и в высшей степени опасной) изматывали его, и, по словам очевидцев, он иногда пил, и пил тяжело, чтобы отвлечься и легче переносить нечеловеческие нагрузки.

Роберт Сесил, английский дипломат и журналист, бравший у него интервью, говорил о Бланте: «Антони был и остается неясной фигурой прежде всего потому, что он умело скрывал свою настоящую жизнь». Умение скрывать свою жизнь, хранить секреты было огромным достоинством Бланта, которое помогло ему держаться, не будучи заподозренным, более двадцати пяти лет.

В свое время Джордж Вашингтон, в бытность командующим американской армией, писал полковнику Дейтону о разведывательной службе так: «Вы должны держать всё это (разведывательные операции. — В.П.) в как можно большем секрете. Дело в том, что от секретности зависит успех большинства подобных мероприятий, и при отсутствии секретности они обычно проваливаются, как бы хорошо они ни были спланированы и какой бы успех они ни сулили».

Блант обладал этим важным для разведчика качеством — «держать всё в секрете». В отличие от актера, который играет роль только на сцене и только несколько часов в сутки, Блант играл ее в жизни всё время — с утра и до вечера, и его можно было бы назвать великим актером современности. «Его лицо скрывало его безжалостный интеллект», — говорил о нем хорошо знавший его англичанин. А тот же Роберт Сесил писал: «У Бланта удивительная способность входить в любую роль и играть ее превосходно».

Читателю, наверное, будет интересно ознакомиться с описанием Бланта, данным одним из наших разведчиков в его книге, изданной недавно во Франции, под названием «Мои товарищи из Кембриджа». Он писал: «Для того чтобы охарактеризовать Бланта, я долго колебался между двумя понятиями — «холодный» и «рациональный»… Несмотря на его высокомерный вид, спокойное холодное лицо, ледяную улыбку, Ян (это был один из псевдонимов Бланта. — В.П.) был очень приятным собеседником. Проникающий взгляд его серых глаз с чуть стальным блеском выражал не столько сдержанность, сколько доверие и решительность. Достаточно было его увидеть, чтобы понять, что этот человек делает то, что говорит. Во время всего периода нашей совместной работы он всегда держал свое слово и ничего не забывал». И далее: «Блант был суров, аристократичен, он был гордым человеком».

Блант был очень сильной натурой, но иногда и противоречивой. Так, например, будучи противником существовавшего в Англии политического строя, серьезным ученым, он находил большое удовольствие в том, чтобы присутствовать на высоких приемах, сопровождать коронованных особ, показывать им картины, прекрасно отдавая себе отчет, что большинство из них почти ничего не понимают в искусстве.

Конечно, многому из того, что говорится о Бланте, не всегда можно доверять, надо отделять вымысел, иногда преднамеренный, от фактов. Следует иметь в виду, что большинство воспоминаний о нем относится к тому времени, когда он был объявлен «предателем страны», и потому носят предвзятый характер, — не всякий решится положительно отзываться о человеке, «изменившем своей стране».

Так, Сесил считал его «скучным человеком». Некоторые знакомые Бланта уверяли, что ему было свойственно стремление к власти. Лорд Аннон, тоже выпускник Кембриджа, уверял, что Блант «был из тех, кто любил власть над людьми». Он утверждал даже, что его связь с марксизмом имеет под собой подоплеку — стремление к власти и влиянию, и именно честолюбие привело Антони Бланта на путь шпионажа. Он считал, что Блант примкнул к марксизму потому, что в то время, а именно в 30-е годы, многие преподаватели и наиболее способные студенты Кембриджа были коммунистами. Что можно сказать об этих утверждениях? Они явно исходят от недоброжелателей. В самом деле, если бы Блант был так честолюбив, он выбрал бы политическую деятельность, бизнес, военную карьеру, а никак не шпионаж. Зачем было выбирать аристократу, троюродному брату королевы длинный и рискованный путь к власти, который мог бы привести его в первые ряды истеблишмента только в случае «победы социализма в одной отдельно взятой стране», в данном случае в Англии? Много ли знает история шпионов, которые впоследствии пришли к власти?

Это не значит, что я полностью отметаю предположение лорда Аннона. Возможно, в нем есть рациональное зерно. Но оно заключается в том, что Бланту нравилось влиять на людей, подавлять их своим интеллектом, даже, если хотите, подчинять их своей воле. Наверное, здесь следует искать объяснение, почему в своей группе он играл далеко не ординарную роль, почему ему так удавалась вербовка «кембриджцев» на службу Лубянке.

Друзья Бланта отмечают его недовольство британским общественным порядком и, как следствие, его страстное желание социальных перемен в стране. Сказался, по-видимому, и «семейный пуританизм». Суровое воспитание в школе и колледже сделало его мятежником, поборником справедливости. Один из авторов, писавших о Бланте, уверял, что его социальные взгляды на английское общество определились уже ко времени его поступления в Кембридж. И накануне своей университетской жизни Антони уже был готов восстать и бороться против общества, в котором жил. «Блант был одарен таким интеллектом, который позволял ему реально видеть людей и организацию общества… Он мог манипулировать и своими коллегами, и своими учителями. Он был способен… тайно властвовать над людьми», — писал о нем его коллега.

Другие называют его даже «манипулятором», имея в виду, что он «хочет иметь от академической жизни больше, чем другие, хочет идти своим путем, сам выбирать своих протеже, командовать насестом», то есть руководить своими коллегами. Наверное, в этом утверждении есть доля преувеличения, но суть характера Бланта подмечена правильно.

Вероятно, наиболее интересный отзыв о Бланте и его характере дал профессор Штейнер, известный литературный критик. По его мнению, «в современной истории нет параллели Бланту, нет такого совмещения в одном лице «позорных достижений» (он имел в виду его шпионаж. — В.П.) и такой крупной личности ученого и педагога. В этой последней области честность, скрупулезность и прямота являлись критерием его работы». Штейнер считал, что для Бланта было характерно «сосуществование крайней честности и крайнего обмана».

А как относились к Бланту его английские коллеги по разведке, и прежде всего его соратники по «большой пятерке»? Я задал ряд вопросов на эту тему сотрудникам Центра нашей разведки: «Что известно от остальных членов «кембриджской пятерки» о Бланте? Как они оценивали его, в особенности те, кто переехал в Москву?» И получил такой официальный ответ: «Бланта характеризовали только положительно. В частности, в феврале 1952 года Берджес в беседе с сотрудниками советской разведки “решительно опроверг возможность предательства со стороны Бланта”».

Мне было интересно знать мнение о Бланте и его советских коллег по разведке. Я попросил Центр зарубежной разведки ответить на мой вопрос. Вот какой ответ я получил: «Бланта можно охарактеризовать как типичного английского интеллигента, образованного и умного. Он был очень замкнут и о своей личной жизни говорить не любил. По характеру был спокоен, умел владеть собой. В беседах политическими вопросами интересовался мало, изредка касался текущих вопросов. Излюбленной темой разговора Бланта являлась живопись XVII–XIX веков и история архитектуры, которым он уделял все свое свободное время. Несмотря на большую занятость по работе в МИ-5 в годы войны, он продолжал писать книги и статьи по архитектуре, читал лекции и т. д.».

Конечно, далеко не все отзывы о Бланте настолько благоприятны, как те, которые я привел. Английская поговорка гласит: «Выбирай писателя так, как выбираешь друга». Блант не мог выбирать себе «своих писателей», и среди них были те, кто не только не любил Бланта, но и откровенно его осуждал и даже ненавидел. Они упрекали его в высокомерии, в использовании друзей и близких в своих собственных целях (читай — в интересах КГБ), в известной самоуверенности. Но это еще не самое главное.

Английские авторы в один голос утверждают, что Блант и некоторые другие участники «кембриджской пятерки» были гомосексуалистами. И хотя в Англии гомосексуализм является, как и в США, распространенным явлением, а сексуальные меньшинства пользуются всеми правами и выступления против этих меньшинств рассматриваются как расизм и нарушение прав человека, тем не менее его противники усиленно разыгрывают эту карту. Для чего? Обвинение в гомосексуализме членов «кембриджской группы» должно как бы принизить их в глазах общественного мнения, значительной части населения, которая по-прежнему не в восторге от этих сексуальных отклонений.

Обвинения англичан, служивших в советской разведке, в гомосексуализме начались, как только из Англии бежали Берджес и Маклин. Газета «Санди диспетч» выступила с утверждением, что вообще в Форин оффис широко распространены сексуальные отклонения (в то время половые отношения между мужчинами в Англии были уголовно наказуемы). Министр иностранных дел лейбористского правительства, только что сменивший на этом посту видного английского политического деятеля Э. Бевина, когда его спросили в парламенте, так ли это и не собирается ли он посоветоваться с юристом на предмет подачи дела в суд на газету за клевету, ответил: «Я не хотел бы в данный момент давать ответ о юридической стороне дела. Я могу лишь сказать, что, видимо, я недостаточно долго работаю в Министерстве иностранных дел». И после того, как смех в палате общин стих, добавил, что «автор заметки не может считаться джентльменом, на которого нам следует обращать внимание».

Однако английские журналисты и политики не последовали его совету и продолжали смаковать эту тему. Когда позднее, четыре года спустя после опубликования «Белой книги» о Берд-жесе и Маклине, палата вновь вернулась к обсуждению вопроса о «беглецах», лорд Астор, выступая в прениях, сказал: «Я не принадлежу к тем, кто считает, что гомосексуализм — преступление. У тех из нас, кто, к счастью, является нормальным человеком, может быть только чувство жалости к таким людям. Но когда это является преступлением, позорит страну и делает людей потенциальными объектами шантажа — в таких случаях надо раз и навсегда установить, что люди с подобными отклонениями не могут использоваться на дипломатической работе».

Сейчас в значительной части мира, особенно в США, Англии, Канаде, вопрос о гомосексуализме и лесбиянстве поставлен в плоскость признания прав человека, прав личности на свою частную жизнь, а преследование этого рода «меньшинств» равнозначно геноциду. В те же годы, о которых я пишу, эти сексуальные отклонения считались аморальными, особенно в России. Когда в рукописи одной из своих книг я упомянул эту проблему, заведующая редакцией, интеллигентная и милая женщина, очень просила меня убрать страницы, посвященные этой теме. «Давайте не будем портить книгу», — просила она. Беседуя с сотрудниками внешней разведки России (они не очень любят, когда упоминают их имена — не буду делать этого и я), я спросил: «Действительно ли некоторые члены «большой пятерки» были гомосексуалистами и ставил ли КГБ цель искать агентов в этой среде?». И получил такой ответ: «На ваш первый вопрос мы не можем категорически ответить, хотя не исключаем, что в отношении некоторых из них упреки могут быть справедливы. Но разведка ведь базируется прежде всего на документах, а такого рода документальными данными в отношении Бланта мы не располагаем, а потому и воздерживаемся от категорического суждения. (Другой советский разведчик, знавший Бланта, правда, подтверждал эти слухи о нем. — В.П.) Что касается отношения КГБ к подобного рода лицам, то оно в значительной степени определялось, во-первых, тем, как относились к этой категории людей местные власти и общественность страны и, во-вторых, как реагировало окружение разведчика в стране его работы на его поведение. Если не слишком осуждающе и враждебно, то и мы не видели препятствий для его использования в нашей системе. При вербовке агентов особого внимания на этих лиц мы не обращали».

У меня нет оснований не доверять этим оценкам. Меня, однако, не могли полностью удовлетворить те устные сведения, которые я получил от наших разведчиков, и я официально запросил Центр зарубежной разведки относительно гомосексуализма Бланта и его увлечения спиртным.

Изучив личные дела Бланта, мне дали такой ответ: «В деле имеются сведения, свидетельствующие о том, что разведка знала о гомосексуальных наклонностях Бланта, которые он не скрывал. О его пристрастии к спиртному нам известно не было».

Устно лица, непосредственно знакомившиеся с делом Бланта, добавили, что проверенных данных у них нет и окончательного вывода, был ли Блант гомосексуалистом или нет, они сделать не могут.

Я бы не стал останавливаться на этом обвинении, тем более что гомосексуализм в Англии — распространенное явление, в том числе в армии, во флоте и даже, утверждают, в королевской семье. Повторяю, я не стал бы распространяться об этой стороне жизни, если бы обвинения были действительно полностью доказаны. Но в отношении Бланта в доказательство его принадлежности к этой группе вместо фактов приводятся какие-то нелепые доводы. Один из них — он снимал квартиру вместе с другими молодыми людьми. Но это обычная практика, когда одному холостому мужчине снимать целую квартиру слишком дорого. Другой довод — он любил клубы, в которые допускались только мужчины. Но в Англии раньше во все клубы, а сейчас в большинство из них допускаются только мужчины. Третий — он путешествовал по Европе, как правило, со своими друзьями-мужчинами. Но что в этом необычного, тем более что его путешествия носили чаще всего научный характер. А если бы он путешествовал с женщинами, то его обвинили бы в моральной распущенности?

Тот факт, что он не раз увлекался женщинами, не принимается во внимание, но то обстоятельство, что он остался холостяком, ставится ему в вину. Как будто все холостяки — гомосексуалисты. Хотя известно, что многие холостяки как раз отличаются необузданным влечением к женщинам, и они не способны выбрать одну спутницу на всю жизнь.

Словом, практически никаких серьезных доказательств его сексуальных склонностей биографы не приводят.

Нам, вместе с тем, известны отзывы некоторых женщин, с которыми Блант был в близких отношениях. Они отзываются о нем как об очень мягком человеке. «Он был самым деликатным джентльменом среди тех, кого я знала», — говорит о нем леди Мэри Данн. В Кембридже его часто видели в компании с Джейн Стюарт. Его друзья говорили, что Бланта особенно привлекали «интеллектуальные женщины». Впрочем, какова бы ни была его личная жизнь, нас это не касается. Поэтому более подробно на этой стороне его жизни останавливаться не будем. Интимное — значит сугубо личное. Пусть оно таковым и останется.

Глава XVII. ОДИННАДЦАТЬ БЕЗЫМЯННЫХ ВЕНКОВ

Несколько раз Блант был накануне разоблачения.

Большие физические нагрузки и огромные нервные потрясения подорвали его здоровье. Стрессовые ситуации следовали одна за другой. К тому же, Блант за долгую жизнь так и не научился отдыхать. Все свободное от одной работы время он отдавал другім занятиям. На спорт времени не оставалось, да к тому же спорт не принадлежал к числу его увлечений. Работа в английской военной разведке в годы войны плюс опасная и напряженная деятельность, связанная с направлением огромного потока секретной информации в Москву, вконец истощили его. Умственная усталость, головные боли, физическая слабость заставили его на некоторое время прервать работу и уехать в Северную Ирландию в дом его друга Петера Монтгомери, кузена фельдмаршала Монтгомери, героя Второй мировой войны. Он провел там несколько недель и, немного окрепнув, возвратился в Лондон, чтобы возобновить свою напряженную работу.

Борьба с болезнями

Как сообщается в документе Архива зарубежной разведки России, «в 1960 году у Бланта обнаружили язву желудка, и Куртолдз-институт предложил ему четырехмесячный отпуск. По поводу язвы он находился на излечении в Риме. Однако, несмотря на большой отпуск, окончательно вылечиться ему не удалось».

В 1961 году состояние его здоровья вновь резко ухудшилось. Болезнь застала его в Нью-Йорке, где он читал лекции. Сильное нервное напряжение и расстройство привели к параличу левой стороны лица. Конечно, пришлось прервать лекции, возвратиться в Лондон и приступить к усиленному курсу лечения.

Прошло всего несколько лет после его выздоровления, и Блант перенес новое нервное потрясение — скончалась его мать Хильда Блант. Отношения Антони и Хильды могут стать сюжетом целого романа о сыновней и материнской любви. Антони был любимцем матери. Он был младшим в семье, и все внимание уделялось ему. Он был надеждой матери, ее гордостью. В свою очередь, Антони обожал мать. Она была для него самым любимым существом на свете. Отец его скончался еще в 1929 году. С тех пор отношения вдовы и Антони стали еще более тесными и душевными.

Антони Блант тяжело переживал смерть матери, а два года спустя и сам вновь заболел. У врачей не было никаких сомнений в диагнозе — рак. От такой же болезни 40 лет назад скончался и его отец. Последовала операция.

В то время, когда Блант лежал на операционном столе и врачи и близкие переживали за исход операции, руководство британской разведки тоже переживало, но не за жизнь Бланта, а за последствия для себя возможного летального исхода. МИ-5 и МИ-6 предпринимали лихорадочные меры, чтобы со смертью Бланта не открылись опаснейшие для Короны и для правительства и, главное, для самой Секретной службы тайны. Пока Блант был жив, его тайны охранялись законом, который препятствовал называть его шпионом (это не было доказано судом). Нельзя раскрывать его тайны, и тайны королевского двора, и тайны британских спецслужб, а после… Было известно, что некоторые журналисты уже шли по следам Бланта, подбирались к его секретам, к тайне тех конфиденциальных сведений, которые британской разведке стали известны в 1963–1964 годах и тогда же надежно ею укрыты.

Существовала и еще одна опасность: а не оставил ли Блант воспоминаний о своей тайной миссии по поручению английской монархии или не передал ли он своему адвокату документы для публикации после его смерти? Секретные службы были абсолютно уверены, что Блант очень многое знал и о многом умолчал во время допросов. Внезапная публикация его материалов после кончины могла бы стать очень опасной для правительства. Премьер-министр и ее советники по рекомендации МИ-5 даже начали обсуждать вопрос о возможных действиях в случае его смерти. Министерством внутренних дел был подготовлен специальный документ, в котором содержалась информация о предполагаемых членах «кембриджской группы», ранее не привлекавшихся к дознанию. К нему был приложен и список лиц, которые, возможно, были советскими агентами, сотрудничавшими с Блантом. Копия этого документа была направлена сэру Майклу Эйдену, личному секретарю королевы. Этот факт лишний раз подтверждает опасения, что материалы Бланта могут оказаться губительными и для монархии.

Операция Бланта, к счастью, прошла благополучно, и подготовленный документ не пошел в дело, а его предложения не были реализованы.

Правда, хирурги обещали пациенту лишь временное избавление, до следующей операции. Но Блант стал понемногу поправляться. Спустя менее чем через год он смог уже включиться в работу. Он отправился в Западный Берлин, чтобы по поручению Британского совета, организации, ведавшей развитием культурных связей с зарубежными странами, прочитать там лекции по искусству. Вздохнули с облегчением и британские спецслужбы. Тайна Бланта продолжала оставаться с ним.

Ну а как реагировали на болезнь Бланта в Москве, на Лубянке? За ним продолжали следить. Информацию о нем получали. Я задал Центру разведки несколько вопросов в связи с его болезнью:

— Не ставил ли Блант вопрос о выезде в СССР?

— Нет.

— Оказывалась ли Бланту со стороны КГБ какая-либо помощь и содействие во время его болезни и как Комитет откликнулся на его смерть?

— О болезни Бланта было известно. КГБ не предпринимал никаких действий.

В последние годы Блант оставался один. Его уже как бы «списали».

Крайнее напряжение в течение нескольких десятилетий, перенесенные операции сделали свое дело, и его здоровье с каждым годом ухудшалось. Да и время пришло, 65 лет по английским законам — это крайний срок выхода на пенсию. В 1972 году он подал в отставку с поста директора Куртолдз-института.

26 марта 1983 г., когда он сидел за своим письменным столом, с ним случился сердечный приступ, который оказался роковым. Он скончался через три недели после смерти в Москве Дональда Маклина.

Перед автором некролога стояла трудная задача: как примирить рассказ о том огромном ущербе, который, по мнению официальной Англии, нанес Блант своей деятельностью стране, с теми большими заслугами, которые у него были перед родиной во время смертельной схватки с фашистами и после нее, с тем преданным служением монархии и, наконец, с его высоким авторитетом знаменитого ученого? Умер человек, известный стране, награжденный почетными орденами Британии и зарубежных государств.

Кремация и прощание с покойным состоялись утром 29 марта 1983 г. на лондонском кладбище Путни. Стояла обычная для Лондона дождливая погода. Пришедших попрощаться с ним было не очень много — около тридцати человек. К гробу было возложено одиннадцать венков. От кого? Это осталось тайной, как тайной была и вся его жизнь. Венки были без подписи.

В часовне кладбища состоялась короткая служба. Священник, кстати, того самого прихода, которым когда-то управлял отец Антони, прочитал молитву. Лейтмотивом ее были слова: «Все мы грешны и забываем о Боге». В конце прощального слова он добавил: «Если коммунизм считается религией, то всю свою жизнь он отдавал предпочтение этой религии перед патриотизмом».

Был ли на похоронах представитель того государства, службе которому Блант добровольно отдал лучшие годы своей жизни?

Точного ответа на этот вопрос у меня нет. Я, посол страны, которая должна была бы быть ему благодарна больше всех, на траурной церемонии не присутствовал. Более того. Я даже не знал, что он тяжело болел. Занимаясь уже в 90-е годы изучением жизни Бланта, я задал вопросы дипломату посольства, который в то время был резидентом КГБ в Лондоне, знал ли он о похоронах, присутствовал ли на них, возлагал ли он или его сотрудники венки к гробу, но конкретного ответа не получил. Я полагаю, что чекисты посольства, может быть, не знали о болезни Бланта, но, конечно, прочтя в газетах о его смерти, тоже, как и английские спецслужбы, забеспокоились. Некоторые из них даже опасались, как бы в печати не поднялась новая «антишпионская кампания» и не были упомянуты их имена.

Позднее два брата Антони, Уилфред и Кристофер, поехали на гору около Марлборо, где он учился в школе, и развеяли его прах по ветру. Когда-то школьником Антони написал стихотворение, в котором были слова, что «ветер больше чувствуешь, чем видишь». Может быть, это преклонение перед ветром и определило просьбу Антони разбросать его прах по ветру.

Когда я уже написал эту книгу, то вновь, чтобы поставить точку в этой истории, обратился к Е.М. Примакову с просьбой дать указание своим сотрудникам еще раз просмотреть дело Бланта и ответить мне на ряд дополнительных вопросов. И получил ответ, из которого стало ясно, что никто из советских разведчиков в похоронах не участвовал. Да и присутствие на них кого-либо из советских сотрудников, работавших в Англии, раскрыло бы его как человека, причастного к КГБ.

Один из присутствовавших на похоронах поведал историю, которую любил рассказывать Блант. В XVII веке римский архитектор Франческо Борромини решил покончить жизнь самоубийством, поразив себя кинжалом. Он предпочел смерть подчинению своему сопернику по искусству. Он не считал приемлемыми для себя концепции, которые навязывал ему его конкурент Лоренцо Бернини. Направление в искусстве, которое отстаивал Бернини, было, по его мнению, недопустимым и потому неприемлемым для него. Блант говорил, что поступок Борромини не означал сумасшествия, а показывал его «разумную беспристрастность». Это сочетание «разумной беспристрастности» и эмоциональности сделало Борромини, по мнению Бланта, великим архитектором.

Сочетание «разумной беспристрастности» и эмоциональности (имея в виду под этим страстное отстаивание идей, в которые он верил) было характерно для Бланта и облегчало ему трудную роль «советского тайного агента».

На похоронах присутствовали и произносили речи английские ученые-искусствоведы. Они отмечали, что Блант был создателем новой научной дисциплины, школы истории западноевропейского искусства и что культурная Англия никогда не забудет его вклада в науку.

Известный английский журналист Питер Райт как-то сказал, что он хотел бы воплотить свои суждения в камне на все времена, чтобы их никогда не пытались уничтожить. Блант говорил, что он желал бы, чтобы его слова об искусстве не подвергались критицизму, чтобы они не отвергались, а оставались будущим поколениям, чтобы его суждения о любимом им Пуссене оставались всегда последним словом науки.

Речи английских ученых на кладбище и венки от них были свидетельством того, что если в России будут помнить заслуги Бланта как разведчика, то в Англии — как великого ученого.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Западные авторы, которые пишут о советской разведке, отмечают прежде всего ее эффективность. Эта оценка относится и к «кембриджской группе», и, конечно, к Бланту. Члены группы смогли проникнуть в центры секретов страны. Кембриджские разведчики были для КГБ исключительно ценной агентурой. Чем объясняется такой успех и такая высокая эффективность работы «пятерки», и в том числе Бланта? В чем вообще цель шпионажа? Обычно на этот вопрос отвечают просто — в получении информации. Но информацию добывают и другие структуры, и иным путем. Задача разведки — охватить такие стороны жизни, которые недоступны открытому наблюдению и дипломатии. Добытые разведкой сведения обычно трудно поддаются перепроверке и поэтому должны быть особенно точными и надежными. Собирать информацию может всякий грамотный человек. Добывать разведывательную информацию может, как правило, очень подготовленный агент. Словарь американских военных терминов определяет разведку как продукт, «получаемый в результате сбора, оценки, анализа сведений и истолкования всей доступной информации» (курсив мой. — В.П.).

Таким образом, в функцию разведки входит не только получение информации, но и ее анализ, и оценка. В значительной степени разведка — это исследовательская работа. Не так-то легко иногда выделить основные вопросы из добытого материала, принять на себя ответственность за надежность информации, а также за те последствия, которые вытекают из этой оценки. Бывают случаи (и не редко), когда разведчик, собрав информацию и проанализировав ее, оказывает неоценимую услугу своему правительству, но случается и так, что из собранных фактов он делает неправильные выводы, отметает те сведения, которые не укладываются в схему его донесения, и дезинформирует свое руководство.

Классический пример просчета английской разведки приводит в своих мемуарах Уинстон Черчилль. Некоторые английские разведчики сообщали в начале 1941 года о подготовке Германии к нападению на СССР, но эти сведения не укладывались в общее русло информации противоположного характера. Английские спецслужбы, призванные проанализировать все данные, исходили из предположения, что Гитлер и Сталин могут прийти к соглашению, но не все в Англии верили этим данным. Черчилль, недовольный выводом своей разведки, решил сам ознакомиться с донесениями рядовых разведчиков. В одном из таких донесений он обнаружил сообщение об изменении в марте 1941 года направления движения трех танковых немецких дивизий. Вместо Греции и Югославии они получили команду повернуть на Польшу. Черчилль сумел правильно оценить обстановку и понял, что предстоит вторжение Германии в Россию. К такому выводу английский разведывательный комитет сумел прийти лишь три месяца спустя, 12 июня 1941 г.

Огромная ценность для Лубянки «кембриджской пятерки», и в том числе Бланта, заключалась в том, что это были интеллектуалы самого высокого класса, самые способные выпускники Кембриджского университета, талантливые представители английской интеллигенции. Советник президента США по национальной безопасности 36. Бжезинский, курировавший разведку США, как-то отметил, что «его бывшие студенты Колумбийского университета анализировали события лучше, чем Центральное разведывательное управление» США.

Эти слова вполне применимы к «кембриджской пятерке». Если бы члены «большой пятерки» не отдали все силы работе на советскую разведку, кто знает, каких огромных высот они достигли бы, — возможно, из них вышли бы министры, лауреаты Нобелевской премии, а может быть, даже премьер-министры страны. Их научный и интеллектуальный потенциал был настолько высок, что обеспечивал им такую возможность.

Некоторые из кембриджских разведчиков занимали высокие посты в государственном аппарате и были в тесных отношениях с влиятельными людьми, что давало им возможность не только собирать очень важные фактические материалы, но и в известной степени учитывать рассуждения, оценки правительственной элиты Англии, постигая их философию управления страной и их внешнеполитические концепции. Это касается прежде всего Бланта, который в силу своего положения советника королевы встречался и обменивался мнениями с самыми знатными и высокопоставленными людьми Британии.

Судя по отзывам Центра зарубежной разведки России, донесения Бланта представляли большую ценность. И это понятно. «Пятерка», давая свою информацию, не подстраивалась ни под идеологические концепции, господствующие в СССР, ни под установки правительственных и разведывательных органов Советского Союза (она их часто и не знала).

Аллен Даллес, хорошо видевший положительные и отрицательные стороны информации своих агентов, считал, что самым распространенным недостатком шпионов, который порождал больше ошибок, чем «любой обман и интриги противника», является предубежденность разведчика, когда всю информацию он пропускает сквозь фильтр уже сложившегося мнения.

В качестве классического примера предубежденности разведки приводят иногда такой факт. В 1941 году разведывательная информационная служба США предсказывала, что если японцы начнут военные действия в районе Тихого океана, то они нанесут первый удар в южном направлении (слабом звене цепи) против английских, французских и голландских колониальных владений. Возможность первого удара по самому опасному противнику — по владениям Соединенных Штатов — автоматически сбрасывалась со счетов.

Отсутствие предубежденности, подстраивания под сложившееся мнение советских руководителей повышало объективность информации, которую давала «кембриджская группа».

Разведка — дело профессионалов. В системе КГБ на протяжении десятилетий существует сложная, скрупулезно разработанная система подготовки кадров разведчиков, в том числе кадров высшей квалификации. Кембриджские разведчики не оканчивали ни институтов КГБ, ни краткосрочных курсов. Они учились в ходе своей работы. Тем не менее их отличал именно высокий профессионализм, свойственный асам шпионажа. Это было следствием их высокой образованности, ответственного отношения к делу, которому они добровольно служили, их эрудиции и интеллекта. Это характерно и для Бланта, чья склонность к научной работе — систематизации материала и его анализу, увлечение математикой и математическим анализом — делала его мастером разведки.

Хотя моя книга посвящена «пятерке» и роли Бланта в ней, но само название «пятерка» является, как мы видели, понятием очень условным. Мне ни разу не приходилось читать, что сами «кембриджцы» называли себя «пятеркой». Да и с точки зрения конспирации было бы неправильным определять число разведчиков в группе. Может быть, и сами они не возражали против цифрового названия, чтобы сбить с толку английские спецслужбы. Было ли их на самом деле пять? А куда тогда отнести Лео Лонга, который, работая на Лубянку, был тесно связан с группой, или Стрейта, который был завербован в Кембридже и там начал свою работу советского разведчика? Или, скажем, Эгертона Герберта Нормана, канадского посла в Египте? Он, коммунист по своим убеждениям, выпускник Кембриджа, был тесно связан со Стрейтом. Голицын сказал о нем: «Норман был длительное время агентом КГБ»85.

В ходе «дознания» Блант назвал членом «кембриджской группы» Тома Уилли (упомянул его имя, так как тот уже давно скончался).

А почему не отнести к «кембриджской группе» математика Аластера Уотсона? Тоже «кембриджец», член Компартии Британии. Правда, во время допроса сам он отрицал, что работал на советскую разведку (а как же иначе?), но признавался, что встречался с советским агентом. В результате следствия он был отстранен от секретной работы в Адмиралтействе (Уотсон работал над совершенно секретной системой обнаружения подводных лодок) и переведен в Национальный институт океанографии.

А как определить, например, роль в группе сэра Стюарта Хемпшира? Горонви Рис в 1951 году говорил, что Хемпшир принадлежал «к разведывательной сети Бланта». (Хемпшир, правда, отрицал это, но признавался, что встречался с Блантом и Берджесом.)

Условно «кембриджскую пятерку» можно было назвать «группой», но каждый из ее членов, как правило, не был связан с остальными, а поддерживал контакт или со своим «куратором», или с Блантом, или с Берджесом, и это делало конспирацию группы более устойчивой, а ее деятельность благодаря этому становилась более трудной для разоблачения.

Горонви Рис утверждал, что в «разведывательную сеть Бланта» входили многие. Что это значило: поставляли ли они Бланту информацию, не отдавая себе отчета, для какой цели, или были завербованы им? Итак, «кембриджская пятерка» вполне может быть десяткой. Блант однажды загадочно сказал, что любой из друзей Берджеса (а значит, и его) мог им рассматриваться как потенциальный кандидат для вербовки.

О размахе деятельности Бланта и других членов «большой пятерки» свидетельствует одно шифрованное указание Центра Берджесу, которое хранится в Музее внешней разведки России. «Указания остаются прежними. Ваше мнение, если объединить эти семь-восемь человек, о которых известно М., и поставить его во главе их..?»

Итак, число работавших лишь в одной группе составляло семь-восемь человек!

В связи с этим хотелось бы отметить не только многочисленность источников информации «большой пятерки», но и их разнообразие.

Руководитель ЦРУ адмирал С. Тэрнер одной из главных заповедей разведки считал: «Анализировать сведения из одного источника опасно». «Большая пятерка» давала многообразную информацию, полученную из самых разных источников. И в этом заключалась ее особая ценность.

Английским историкам известны многие советские разведчики, так или иначе сотрудничавшие с «кембриджской группой», главным образом под псевдонимами «Мольер», «Ральф», «Гросс», «Лист», «Мэр», «Або». Два последних до сих пор так и не расшифрованы, и подлинные имена их неизвестны.

И несколько общих замечаний о стиле разведывательной работы Бланта. У него выработалась особая психология — постоянный поиск нужной информации, доверительные беседы с людьми, сочетавшиеся со сверхосторожностью, чтобы не дать понять собеседнику, что на самом деле его интересует и на что он обращает особое внимание. Любая одна-единственная ошибка, неосторожный поступок разведчика могут привести к роковым последствиям, погубить его карьеру. Каждый случай — автомобильная авария, затор на дорогах, опоздание поезда или самолета — может сорвать встречу, запланированную, возможно, несколько недель назад, и привести к неприятным результатам. Письма, положенные в тайник, могут быть обнаружены и привести к провалу. Разведчика может выдать (как произошло с Блантом) завербованный им же агент, или он проболтается коллеге, а тот своей жене или приятелю — и все пойдет прахом. Он должен быть все время начеку. Постоянный риск, дамоклов меч разоблачения и возможной кары всегда висел и над головой Бланта. Он постоянно искушал свою судьбу. Стань его деятельность известной ранее, скажем, сразу после войны, и ему грозили бы позор, бесчестье, возможно, изгнание и суровое наказание. И он никогда не знал, где его подстерегает опасность.

А она пришла с той стороны, откуда он ее никак не ожидал. Все члены «кембриджской группы» так или иначе пали жертвой самой системы КГБ. Она не только не оградила кембриджских бойцов тайного фронта, но обрекла их на провал: все они были выданы предателями — сотрудниками КГБ или с их помощью.

Один из американских разведчиков уверял, что дезертирство штатного работника контрразведки и переход его на сторону противника — одна из самых богатых жил контрразведки, ее можно приравнять к непосредственному проникновению в разведывательный центр противника. Один такой дезертир может парализовать на целые месяцы (а в случае с предательством «кембриджцев» и на годы) работу службы, которую он предал.

Блант начал свою тайную деятельность добровольно, более того, с энтузиазмом, он боролся против фашизма, который ненавидел. Он вынужден был продолжать ее после войны в совершенно других условиях: он уже не мог «выйти из игры». И с годами его жизнь становилась все труднее и труднее. Повороты и зигзаги во внешней политике СССР, антидемократические действия советского режима внутри СССР, применение Советским Союзом силы в международной жизни, особенно в Венгрии, были очевидны для Бланта (но не всегда были видны советским людям из-за идеологических шор и государственной пропаганды) и не могли одобряться им. Но он вынужден был продолжать служить советской разведке. Другого выбора у него не было. Маклин, например, хорошо понимал разницу между их служением Советскому Союзу во время войны и необходимостью действовать против своей страны после ее окончания. Он с горечью говорил, что шпионаж в пользу СССР в послевоенные годы мог быть неприятным. Он стремился найти оправдание, сравнивая шпионаж с «чисткой общественных уборных» (ведь кто-то должен делать это!), и оговаривался, что в силу их идеологических воззрений участие в разведке «является обязанностью, и ее надо выполнять». Раньше служение Лубянке было добровольным делом, теперь оно стало «обязанностью», и от этого жизнь их стала значительно труднее.

Блант не относился уже с таким восхищением к СССР, как раньше. Но сожалел ли он о том, что сделал для нашей страны? Нет, этого нельзя сказать. Как справедливо отмечает Чепмен Пинчер, один из английских авторов, серьезно исследовавших деятельность Бланта, «он не изменил своих идеологических позиций и продолжал гордиться тем, что сделал» для Советского Союза.

И последнее. Встает вопрос: чем объясняется такой небывалый успех советской разведки в борьбе против многоопытной, искусной английской разведки, почему английские службы безопасности позволили в течение почти четверти века действовать в Англии большой группе советских разведчиков?

О некоторых причинах этого, связанных с высоким профессионализмом «кембриджцев», я уже говорил. Но дело не только в этом. К британской контрразведке вполне применима русская пословица: «И на старуху бывает проруха». О том, насколько беспечными оказались службы безопасности Англии в отношении возможного проникновения советской разведки в высшие эшелоны власти страны, свидетельствуют и порядки, сложившиеся в Форин оффис.

Известно, что английская дипломатия и разведка тесно связаны друг с другом. МИД в лице его постоянного заместителя министра курирует разведку. Само министерство представляет собой нечто вроде «клуба»: вступление в него автоматически означает полную лояльность его сотрудников в отношении власти, и главным достоинством «клуба» считалось единение всех его членов — коллег по профессии и образу мышления. У отвечавшего за кадры министерства было, по словам первого личного помощника министра, два досье на дипломатов, нарушающих правила поведения. Одно — на тех, кто злоупотребляет спиртным, другое — на женатых дипломатов, слишком больших любителей женского пола. Возможность существования каких-либо других пороков и прегрешений у дипломатов попросту считалась немыслимой. Это положение не изменилось даже после того, как в 1939 году был раскрыт советский шпион — шифровальщик министерства Джон Кинг. Но дело Кинга посчитали исключением. Кто такой Кинг? Мелкий чиновник с небольшой зарплатой, польстившийся на деньги. Разве его можно было сравнивать с дипломатами?

Впервые офицер безопасности был назначен в МИД в 1940 году, но до 1944 года весь его штат сводился к нему одному. Когда английский посол в Москве после дела Кинга получил указание заполнить на всех сотрудников посольства характеристики, в которых было бы отражено их прошлое, отношение к власти и т. д., он собрал своих дипломатов и поручил им самим заполнить на себя эти документы. Рассказавший об этих фактах специалист по разведке Филипп Найтли писал: «Проблема заключалась в том, что Форин оффис полностью игнорировал существование угрозы… Представление о том, что опасность может прийти изнутри, никому не приходила в голову» (курсив мой. — В.Я.).

Английские службы безопасности искали советских шпионов прежде всего среди англичан из средних слоев общества, которые открыто исповедовали свои коммунистические воззрения. Английский снобизм не позволял спецслужбам Британии даже помышлять, что лица, принадлежащие к верхним эшелонам власти страны, могут стать советскими разведчиками. Английская контрразведка считала, что эта верхушка относится враждебно к Советскому Союзу, и, конечно, они не могут стать на службу ему. Эти подходы английской разведки объясняются закостенелостью ее идеологических догм, устоявшимися стереотипами. Именно они помешали английским спецслужбам обнаружить в своей элитной среде советских разведчиков. Даже тогда, когда следы вели к ним и подозрения в шпионской деятельности концентрировались на них, они отбрасывались как нелепые.

У читателя книги может возникнуть ряд вопросов: в какие трудные ситуации Блант попадал, были ли в его деятельности разведчика ошибки, как он осуществлял связь с Центром и некоторые другие. Надо иметь в виду, что до сих пор архивы английской и советской разведок закрыты для исследователя. Можно понять англичан, когда они не хотят предоставлять ученым документы, свидетельствующие о крупнейшем провале их контрразведки. Но невозможно понять, по какой причине руководство внешней разведки не открывает материалы 60-летней давности о грандиозном успехе советской разведки. Тайной мы окружили деятельность советских разведчиков-англичан, которых давно уже нет, и работу советских сотрудников разведки, многие из которых тоже или ушли в другой мир, или давно на пенсии. Все они остаются «безымянными», а их заслуги — скрытыми от нашей общественности. Открытие архивов никому из них не может принести никакого вреда, но даст возможность познакомить россиян с наиболее интересными страницами нашей истории, которыми наши народы могут гордиться. Здравый смысл говорит, что это прежде всего в интересах самих разведчиков, их руководителей, в особенности когда об их неудачах и промахах трубят вовсю. Аллен Даллес утверждал, что советская служба безопасности страдает тем же пороком, что и весь советский бюрократический аппарат и коммунистическое общество в целом, — безразличием к человеку.

Огромный вклад Бланта во время войны отмечался лишь скромными благодарностями Наркомата внутренних дел. После войны и в новые времена, когда мы заявили на весь мир об отказе от пороков социалистического общества и советского бюрократизма, политика по отношению к нашим разведчикам, к сожалению, не изменилась. Прошло более 20 лет со дня смерти Бланта. В Советском Союзе об этой дате никто не вспомнил, она не была никак отмечена. Человека, который помог нам выиграть битву против фашизма, по-прежнему официально как бы не существует.

В этом году мы отмечаем шестидесятилетие Победы над фашизмом, над самым опасным для нас врагом за всю историю страны. Пусть эта скромная работа об Антони Бланте будет выражением нашей благодарности кембриджским разведчикам и особенно Антони Бланту, который так много сделал для нас и о котором мы так быстро забыли.

ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ

Виктор Иванович Попов — Чрезвычайный и Полномочный Посол, доктор исторических наук, Заслуженный деятель науки России, лауреат Государственной премии СССР, профессор, Почетный доктор Дипломатической академии МИД России.

Более пятидесяти лет находился на дипломатической службе. С 1949 года — во Вьетнаме, Австралии, Англии (Посланник). В 1978–1980 годах — ректор Дипломатической академии. В 1980–1986 годах — Посол СССР в Англии. После этого работал в Министерстве иностранных дел СССР, выполняя различные поручения советского правительства в качестве его специального представителя — Посла по особым поручениям. В последние годы — советник и эксперт Министерства иностранных дел.

В настоящее время — профессор Дипломатической академии, ведет ряд курсов: «Мировая дипломатия», «Дипломатическая служба», спецкурсы по современной дипломатии.

Его перу принадлежит более десяти монографий по внешней политике СССР, Англии, США и Германии.

В 2001–2004 годах была издана монография В.И. Попова «Современная дипломатия. Теория и практика», выдержавшая четыре издания. Она является основным учебным пособием для студентов МГИМО(У) и Дипломатической академии МИД РФ. В настоящее время автор работает над вторым томом данного издания.

В последние годы им были опубликованы монографии: «Меняется страна традиций. Заметки посла и ученого о Британии восьмидесятых», «Маргарет Тэтчер: человек и политик» (два издания), «Советник королевы — суперагент Кремля» (два издания), «Жизнь в Букингэм-ском дворце. Елизавета II и королевская семья» (два издания).

Почему же автора заинтересовала тема разведки? Он не разведчик и не сотрудничал с КГБ. Конечно, в какой-то степени дипломаты соприкасались с этими учреждениями, особенно в годы войны и в послевоенный период. Так же, как и все советские люди, в годы войны он служил в Советской армии.

Уже на третий день войны автор книги В.И. Попов добровольно пришел в военкомат. Старший лейтенант, к которому он обратился, был удивлен, когда В.И. Попов предъявил ему свой «белый билет», то есть освобождение от службы. «А зачем Вы пришли? Вы же видите, сколько народа стоит в очереди! Когда Вы будете нужны, мы Вас найдем».

В начале февраля 1942 года В.И. Попова призвали в армию и отправили в Иркутск в часть № 1943/1944. Там он работал на строительстве военного завода по производству бомб и других боезарядов.

В начале 1944 года В.И. Попова вызвали к военкому Иркутска, который ознакомил его с распоряжением Государственного комитета обороны. Именно ГКО в то время решал вопрос об использовании специалистов, имеющих высшее гуманитарное образование. Согласно этому распоряжению В.И. Попов как окончивший Институт истории, философии и литературы (ИФЛИ) получил назначение в Москву для дальнейшего прохождения службы. Демобилизовали его в июне 1944 года, тоже по распоряжению ГКО.

ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ

Автор приносит глубокую благодарность всем, кто помогал в создании этой книги, предоставлял документы, читал рукопись, редактировал ее и дал ценные советы по ее улучшению.

Я хотел бы выразить особую признательность руководителю Службы внешней разведки Е.М. Примакову. Он внимательно изучил все тома дел агентурной разработки. Они назывались так: «Дела агентурной разработки. Дело № 10676. «Тони» («Джонсон», он же «Ян»). Начато 10 марта 1943 г. Закончено 6 декабря 1945 г. Дело № 10676. «Тони» (он же «Джонсон» и «Ян»). Начато 1 августа 1937 г. 22 октября 1942 г.».

Приношу глубокую благодарность Е.М. Примакову, ибо без его поддержки эта книга никогда не увидела бы свет.

Выражаю глубокую признательность: Ю.Г. Кабаладзе, Ю.И. Цареву, Б.Н. Лабушеву, работникам Музея зарубежной разведки В.И. Соловьеву и Б.Н. Батраеву, одному из «кураторов» кембриджской группы разведчиков Ю.И. Модину и другим разведчикам нашей страны, которые предпочли, чтобы их фамилии не назывались.

Приношу благодарность Чрезвычайному и Полномочному Послу В.В. Попову и доктору экономических наук, профессору Вл. В. Попову за их ценные советы при подготовке книги.

Б.Н. Парамонова, Т.М. Конергина и другие сотрудники библиотек Москвы помогли мне в поисках нужных книг и материалов, в том числе работники библиотеки Федеральной службы безопасности, Центральной научной библиотеки МИД России, Библиотеки иностранной литературы.

Выражаю благодарность сотрудникам Дипломатической академии МИД России Л.В. Раковой, Т.А. Нихаминой, Л.А. Пыльцовой и др., зам. заведующей библиотеки Академии Ю.В. Толкачевой, сотрудникам отдела информации (ИТАР-ТАСС) Дипломатической академии С.П. Бабушкиной, Т.П. Копейкиной, В.А. Мочалиной, преподавателю Академии О.С. Вшивковой, редакциям журнала «VIP», газеты «Неделя» и другим изданиям, которые опубликовали в виде статей отдельные главы этой книги.

Выражаю также признательность редакторам предыдущих изданий книги: Н.П. Микешину, Л.А. Богомоловой, Н.А. Поповой.

Иллюстрации

Штаб-квартира английской Секретной разведывательной службы (МИ-6), в которую проник в годы войны А. Блант

Фотография А. Бланта, которую он подарил своим друзьям накануне окончания Марлборо-колледжа

А. Блант (слева) со своими друзьями Л. Макнисом и Д. Хилтоном

Блант со своими друзьями по Обществу "апостолов” (в центре во втором ряду)

Э. Фостер, член "блумберской группы”, активно выступавший против фашизма

Друзья и соратники А. Бланта по Кембриджу:

М. Добб, декан, профессор, активный член компартии

Р. Паскаль, друг Бланта, оказавший на него большое влияние

Леди М. Данн, подруга А. Бланта во время учебы в Кембридже

Дональд Маклин и Гай Берджес, члены "кембриджской пятерки"

Остберн, член Общества "апостолов", Джон Корнфорд, друг Бланта, погибший в Испании в 1936 году

Майкл Стрейт, завербованный Блантом, и Тереза Мейор, впоследствии ставшая женой Виктора Ротшильда, друга Бланта

Гай Лиделл, глава английской Службы безопасности (МИ-5), подозреваемый в связях с советской разведкой, имел тесные отношения с Блантом (Играет на виолончели.

На военной службе.

На посту шефа МИ-5)

Антони Блант, Морис Олдфилд, руководитель английской Службы безопасности, подозревавший Лиделла в связях с советской разведкой, и Питер Райт, сотрудник МИ-5, писавший о Бланте как о советском разведчике

Герцог и герцогиня Виндзорские встречаются с Гитлером в 1937 году

Горонви Рис, тесно сотрудничавший с А. Блантом и Г. Берджесом, и Лео Лонг, член Общества "апостолов”, завербованный Блантом

Антони Блант перед отставкой

Здание Куртолдз-института, крупнейшего в Англии института искусствоведения и богатейшей картинной галереи.

Здесь более трех десятилетий А. Блант работал в качестве заместителя директора и директора. Здесь он встречался со своими коллегами по ’’кембриджской пятерке"

Королева Елизавета, королева-мать, которая оказывала покровительство Бланту

Королева Елизавета II. При короле Георге VI и королеве Елизавете II Блант был советником, хранителем королевских картин

Король Эдуард VII и король Георг VI, поручивший Бланту тайную миссию по изъятию документов из германских архивов

Букингэмский дворец

Виндзорский дворец

В этих дворцах А. Блант работал в качестве хранителя королевских картин

        

Члены "кембриджской пятерки" Гай Берджес и Дональд Маклин, бежавшие в Москву в мае 1951 года

Уильям Вассал, работавший военно-морским атташе Британии в Москве и ставший агентом КГБ. Был разоблачен в Англии и приговорен к 42 годам тюремного заключения

Джон Кернкросс, пятый член "кембриджской пятерки". Имя его до самого последнего времени не было установлено

Анатолий Горский, псевдоним "Генри", курировавший работу "кембриджской пятерки" во время войны с 1940 по 1944 год. За руководство работой членов "кембриджской пятерки", в том числе А. Бланта, был удостоен одной из высших правительственных наград нашей страны

Ким Филби, один из членов "кембриджской пятерки", проникший в английскую Секретную разведывательную службу. Тайно покинул Бейрут в 1963 году

Юрий Модин, офицер КГБ, "куратор" "кембриджской пятерки". Лондон. 1950 год

Генерал-майор сэр Стюарт Мензис, шеф английской Секретной разведывательной службы МИ-6 в 1939–1953 годах

Обложка книги Эндрю Бойла "Четвертый. Первый отчет о трех наиболее известных предателях в современной истории". Четвертым автор назвал "Морисом”, но в книге было дано описание Бланта, после чего и последовало официальное объявление Бланта советским разведчиком

1

«Каково же тогда происхождение названия?» — спросит любопытный читатель. Как это ни парадоксально, от слова «говорить». Раньше спикером выбирали очень почтенного человека, но не столько для руководства парламентом, сколько для доклада результатов обсуждения самому монарху. И когда новости и доклады не нравились монархам, спикеры могли лишиться головы. В Средние века пять спикеров поплатились своей жизнью за неудачные доклады. Поэтому никто из членов палаты не желал быть спикером и на этот пост часто назначали в принудительном порядке и силой затаскивали на спикерское кресло. Водворенный в кресло считался приступившим к своим обязанностям. Времена менялись… И ныне члены парламента с удовольствием занимают этот пост, к тому же хорошо оплачиваемый.

(обратно)

2

В 1962 году Н.С. Хрущев заявил: «Шпионаж необходим тем, кто готовится к нападению, к агрессии. Советский Союз глубоко предан делу мира и не имеет намерения нападать на кого бы то ни было. Поэтому он не стремится заниматься шпионажем». Конечно, мало кто верил подобным заявлениям, но официальная политика заключалась в отрицании нами того очевидного факта, что мы занимается шпионажем и ведем его в значительных размерах.

(обратно)

3

Более подробно об этой акции — в главе X.

(обратно)

4

Генеральный прокурор Элвин Джоунс, вступивший на свой пост четыре месяца спустя после того, как Блант признался в шпионаже, также не был информирован о его деле и предоставленном ему иммунитете. А он прослужил в этой должности шесть лет, и на протяжении всех последующих лет его не информировали, что советник королевы был советским шпионом.

(обратно)

5

Воссал, секретарь военного атташе британского посольства в Москве, был завербован в СССР в 1955 году. Возвратившись в Лондон, он служил в Адмиралтействе и продолжал снабжать советскую разведку информацией, в том числе о противолодочных торпедах. Двадцать лет спустя редактор английского журнала о военно-морском флоте утверждал, что информация Воссала позволила русским ускорить строительство первых авианосцев для вертолетов типа «Москва» и «Ленинград» и получить важные сведения об английском авианосце «Инвизибл». Воссал был освобожден через 11 лет, в 1973 году, «под честное слово».

(обратно)

6

Джордж Блейк известен нашему читателю по советским публикациям. Скажем лишь, что Блейк — дипломат, служил в Южной Корее, был взят в плен северокорейцами, завербован КГБ. Впоследствии, возвратившись в Англию, был сотрудником Секретной разведывательной службы. Работая в Западном Берлине, передавал советской разведке информацию исключительной важности. Приговоренный после раскрытия своей шпионской деятельности к 42 годам тюрьмы, через 6 лет совершил побег и нелегально выехал в Москву.

(обратно)

7

Фрэнк Боссард, работавший в Военном министерстве, был завербован КГБ в начале 60-х годов. Его специальностью были радарные установки. Арестован и осужден в 1965 году, то есть примерно тогда же, когда были получены первые сведения о шпионаже Бланта.

(обратно)

8

В Британии существуют Служба безопасности, обычно называемая МИ-5 («Милитери интеллидженс»), ведающая контрразведкой, и Секретная разведывательная служба, называемая МИ-6, или «Сикрет интеллидженс сервис» (СИС).

(обратно)

9

«Энциклопедия шпионажа», изданная в Лондоне в 1985 году, дает такое определение термину «агент влияния»: это один из тех, кто прежде всего стремится повлиять на общественное мнение, а не собирать разведывательную информацию.

(обратно)

10

Для удобства читателя я буду аппарат Государственной безопасности называть КГБ. На самом деле 20 декабря декретом Совнаркома была создана Чрезвычайная комиссия (ЧК), в 1922 году ЧК преобразована в ГПУ и в 1923 году — в ОГПУ. В 1934 году ОГПУ преобразовано в Главное управление государственной безопасности и подчинено НКВД. В 1941 году из НКВД выделился Народный комиссариат государственной безопасности (НКГБ). С 1946 года в связи с преобразованием наркомата в министерство он стал называться МГБ (Министерство государственной безопасности). После смерти Сталина МГБ было преобразовано в Комитет государственной безопасности (КГБ).

(обратно)

11

Александр Орлов (1895–1973) (настоящая фамилия Леон Фелдбин), участник революции и Гражданской войны, начал службу в ОГПУ в 1924 году. Был руководителем агентуры в Париже, в Берлине (под фамилией Николаев). Курировал деятельность не только в континентальной Европе, но и в Англии. Есть основания полагать, что Орлов бывал в Англии (он был осведомлен даже о расположении отдельных зданий в Лондоне) и имел отношение к организации там советского шпионажа и вербовке тех лиц, фамилии которых всплыли позднее, в 50-х и 60-х годах, в связи с «кембриджской группой». В 1936–1938 годах Орлов был в Испании на разведывательной работе. В 1937 году по обвинению в заговоре против Сталина был репрессирован один из его родственников, а в 1938 году сам Орлов был неожиданно вызван в Москву. Опасаясь ареста, Орлов отослал семью во Францию, а сам попросил убежище в канадском посольстве в Париже. Из Канады он выехал в США под фамилией Александра Берга. В 1955 году давал показания в подкомитете сената по вопросам разведки. Позднее он опубликовал книгу о КГБ, в которой дал характеристику советской разведывательной службы.

(обратно)

12

Наверное, если бы его завербовали на Лубянке в то время, ему посоветовали бы не слишком превозносить Советский Союз и не очень афишировать свои левые взгляды.

(обратно)

13

Интересно складываются иногда судьбы разведчиков. Нередко они, представляющие различные, далеко не дружественные государства, встречаются друг с другом (зная, кто есть кто) и как коллеги даже обмениваются информацией. Так, знаменитый английский разведчик Брюс Локкарт, известный в нашей стране как организатор «заговора Локкарта», имевшего целью захват Кремля и свержение советского правительства (что, впрочем, Локкарт отрицал), был арестован в 1918 году в Москве и затем обменен на М.М. Литвинова, также в то время арестованного в Лондоне. В 1934 году Локкарт встретился с советским разведчиком Толоконским в одном из английских ресторанов. По словам Локкарта, Толоконский рассказал ему, что его переводят в Вашингтон, так как столица США становится очень важным объектом для СССР в связи с неизбежностью войны против Японии.

(обратно)

14

Не могу не упомянуть и еще о некоторых искажениях, допущенных в книге «двойным агентом». Так, например, он сообщает, что когда в мае 1983 года Москва направила послание лейбористской партии, то последняя отказалась его получить до выборов. На самом деле лейбористская партия не отказывалась от его получения. Я сам, будучи послом в Лондоне, вручил его генеральному секретарю партии, но только не в штаб-квартире партии. В другом случае, упоминая о своем возможном назначении резидентом, он утверждает, что «телеграмма (об этом. — В.П.) произвела сильное впечатление на тогдашнего посла в Лондоне, неуправляемого Виктора Ивановича Попова. Сразу забыв наши прежние стычки, он расплылся в улыбке и по-отечески советовал мне, как держать себя на встрече (с Крючковым. — В.П.)». Здесь что ни слово — то неправда. Никакой телеграммы о его назначении я не получал. Гордиевский сам попросил его принять и сообщил, что собирается выехать в Москву за новым назначением. Он спросил мое мнение о том, стоит ли его принимать. А пришел он ко мне потому, что за несколько месяцев до этого я был вынужден пригласить его на беседу в кабинет и сказать, что, вопреки указаниям Центра, он не ведет никакой работы как дипломат. Он страшно разнервничался, стал жаловаться на то, что слишком загружен, и заявил, что немедленно уедет обратно в Москву. Мне пришлось информировать об этом тогдашнего резидента КГБ в Лондоне, сказав ему, что с «Гордиевским происходит что-то странное». К чести резидента, когда я впоследствии разговаривал с В.А. Крючковым и спросил его, сообщил ли резидент об этом моем разговоре в Москву, он подтвердил, что такую информацию КГБ получил. Кстати, никаких «стычек» с Гордиевским у меня не было, но он опасался, не буду ли я возражать против его назначения. И не я ему «что-то советовал», а он просил у меня совета. И я, естественно, не мог ему сказать, что он не должен принимать предлагаемое назначение. Вот так пишут «перебежчики» из КГБ свои книги и мемуары. Как правило, они имеют целью только обелить и выгородить себя, оправдать свое предательство родины и очернить других, что он, кстати, и сделал в отношении своего начальника, тогдашнего резидента КГБ.

(обратно)

15

Джон Филби, окончив службу в Индии, отправился на Ближний Восток, и Ким некоторое время жил там с родителями. Впоследствии он сам писал, что не чувствует себя англичанином и вообще связанным с какой-либо национальностью.

(обратно)

16

Рис позвонил Розалинде Лемон, сестре Джона Лемона, друга Бланта по Тринити-колледжу, и рассказал ей, что Берджес предложил ему стать «тайным агентом». Розалинда, однако, расценила это как очередную шутку Берджеса и, к счастью для «кембриджцев», не придала ей серьезного значения.

(обратно)

17

Кстати, Ротшильд был принят в Общество «апостолов» одновременно с Берджесом. Когда Виктору Ротшильду исполнился 21 год, он вступил в наследство трастовым фондом с капиталом в 2,5 млн. фунтов стерлингов, домом на Пикадили и имением в Тринг-парке.

(обратно)

18

Небезынтересной является и вообще история отношений Ротшильдов с разведкой. Банкирский дом Ротшильдов в XIX веке содержал крупнейшую разведывательную службу-фирму, которая имела свои конторы в Лондоне, Париже, Франкфурте-на-Майне, Вене, Неаполе. Зачастую конторы Ротшильда получали важную разведывательную информацию раньше, чем она попадала правительствам. В 1815 году, когда вся Европа с нетерпением ожидала исхода битвы под Ватерлоо, Натан Ротшильд уже знал, что англичане одержали победу, и начал скупать акции. После официального сообщения о победе союзников при Ватерлоо стоимость ценных бумаг, конечно, значительно подскочила. Или, например, он вдруг начинал продавать английские государственные ценные бумаги. Дельцы, зная, что Ротшильды первыми получают важную информацию, обычно следовали его примеру. А Ротшильд в подходящий момент, когда соперники распродали по его примеру акции той или иной компании, начинал усиленно скупать их.

(обратно)

19

Согласно одной из легенд, передаваемых из поколения в поколение английскими разведчиками, Камминг любил проверять характеры новичков и испытывать их нервы. Он с ходу на глазах новичка вынимал кортик и втыкал его в свою ногу (новичок не знал, что она деревянная), а дальше наблюдал за реакцией молодого человека.

(обратно)

20

Имя Мензиса как руководителя МИ-6 в то время держалось в строгом секрете и было названо только после его отставки в 1953 году. По поводу раскрытия этого секрета он сказал: «Думаю, что теперь это не повредит национальной безопасности».

(обратно)

21

На пресс-конференции в 1979 году корреспонденты спрашивали Бланта о его «контролерах» и способах передачи информации в Центр. Понимая, что раскрытие секретов может повредить делу его преемников, он отвечал на вопросы очень уклончиво. Когда журналисты стали приставать к нему буквально с ножом к горлу, Блант сказал, что после начала службы в МИ-5 он был в контакте с одним из сотрудников советского посольства в Лондоне. В разговоре с английским журналистом, специалистом по разведке Найджелом Уэстом Блант был более откровенен и сказал, что его первым «контролером» во время войны был «Георг» (фамилии своей он ему не называл). В 1940 году его сменил «Генри». МИ-5 не смогла идентифицировать ни «Георга», ни «Генри», но Блант сам в 1964 году назвал его имя, когда ему были предъявлены фотографии сотрудников советского посольства в Лондоне. Он указал на Анатолия Горского, первого секретаря посольства, который через четыре года был переведен в Вашингтон, правда, уже под фамилией Громова. Анатолий Громов опекал не только Бланта, но также Берджеса и Филби.

(обратно)

22

Так было в прошлом, так, к сожалению, происходит и сейчас. Может быть, читателю будут интересны такие факты. Во время моей работы послом в Англии в 80-е годы в течение приблизительно шести лет три сотрудника торгпредства и других советских учреждений в Лондоне покончили жизнь самоубийством. У нашего врача и сотрудников торгпредства были подозрения, что эти люди были кем-то отправлены на тот свет. В двух случаях части тел погибших были отправлены в Москву для экспертизы. На мой вопрос резиденту КГБ Л.А. Никитенко он ответил, что врачи-паталогоанатомы сделали заключение, что они были отравлены. Во время своего отпуска я посетил В. А. Крючкова и спросил его, что показало расследование всех этих трех случаев, и он сказал мне примерно следующее: медицинская экспертиза показала, что двое из них были отравлены, а одна, женщина, доведена до невменяемого состояния специальными психотропными препаратами и покончила жизнь самоубийством. Все они, как выяснилось, регулярно встречались с представителями английских секретных служб. И у нас нет никаких сомнений, продолжал он, что они были устранены ими. Мы за последние годы (он мне сказал, как долго, но я, к сожалению, не запомнил) ни разу не прибегали к подобным методам, и англичане об этом прекрасно знали.

Я не берусь утверждать, что эта информация полностью соответствует истине, но, наверное, она дает основания задуматься о нравственной стороне действий зарубежных разведок.

(обратно)

23

Читатель вправе спросить, делалось ли то же самое с почтой СССР? Нет, русские вализы никогда не досматривались. Их всегда сопровождали два курьера, один из которых неотлучно оставался при почте. Кроме того, англичане опасались, не заложена ли в русской почте мина или другое взрывное устройство, которое может сработать, когда вы не знаете секрета вскрытия вализы.

(обратно)

24

Американская энциклопедия «Шпионаж и контршпионаж» пишет об этой системе следующее. Идея автоматической шифровки донесений высказывалась в разное время учеными разных стран — США, Голландии, Швеции. В Германии ее выдвинул Артур Шербиус в 1923 году. Немецкая армия ввела в действие систему по модели Шербиуса. Центральная часть машины находилась в роторах, каждый из которых нес 26 знаков (или букв). Все роторы работали независимо один от другого. В немецкой системе «Энигма» было пять роторов — она давала возможность обеспечивать астрономическое число комбинаций. Трудности расшифровки заключались в том, что с каждым ударом или поворотом ротора один шифр сменялся другим. Поэтому немцы считали, что систему практически невозможно разгадать, и всю войну пользовались ей. Над раскрытием «Энигмы» работали поляки, французы и англичане. Французам благодаря двойному агенту удалось достать инструкцию «Энигмы» из шифровального центра в Берлине. Поляки разработали теоретическую часть создания будущей машины, которая могла бы быть построена для расшифровки программ «Энигмы» (так как человек вручную сделать этого не смог бы). Захват Германией Польши, а потом и Франции приостановил эту совместную работу ученых трех стран, и Британия продолжала ее в одиночку, создав свою дешифровальную машину, названную «Ультра». Она была сконструирована после создания компьютера (примитивного по нынешним временам). Так была решена проблема дешифровки телеграмм, передававшихся по радио. Все планы битв, которые разрабатывались немцами, расшифровывались системой «Ультра» почти немедленно, после того как они передавались по радио германским командованием на места. Черчилль очень гордился этой системой. Характеризуя ее, он употребил слово, имеющее в английском языке двойное значение: «Курица, которая несет золотые яйца и никогда не кудахчет». Слово «кудахтать» имеет в английском языке еще и значение «болтать». На самом деле «Ультра» «болтала», передавая расшифрованные секреты на Лубянку.

(обратно)

25

(обратно)

26

О том, каким образом они были получены Блантом, читатель уже знает из предыдущих глав.

(обратно)

27

К. Филби так отзывался о Харрисе: «Выдающейся личностью среди нас, был, несомненно, Том Харрис». Британский словарь биографий отмечал, что Томас Харрис был одним из главных организаторов по введению немцев в заблуждение относительно «Дня Д». Блант мог рассматривать эту оценку как комплимент и себе.

(обратно)

28

Чтобы закончить эту историю, скажем, что чета Дюрантов некоторое время спустя после этих событий решила, вспомнив старые добрые времена, посетить замок Хессе, где зародилась их любовь. Но их романтический порыв не был оценен американской военной полицией: узнав об этих ловких махинациях, она задержала их и отдала под суд, который приговорил супружескую пару к тюремному заключению.

(обратно)

29

(обратно)

30

Конечно же, Блант ознакомился с документами. Так, он говорил, что обнаружил в них повестку на имя Карла Маркса о вывозе его в какое-то судебное заседание. Это свидетельствовало о тщательном изучении Блантом вывезенных материалов.

(обратно)

31

Известно, что Моршед и Блант обнаружили в Хессе также Орден подвязки и портрет герцога Кларенса, место которых, по их мнению, было в королевском архиве. Они посоветовали Георгу VI обратиться к королеве с личной просьбой о возвращении их Англии. Месяц спустя посол Британии в Голландии сообщил, что оба эти предмета были переданы Гаагой Лондону.

(обратно)

32

В книге Гордиевского, о которой я говорил, он дает отрицательную характеристику Родину как «надменному аппаратчику», который «с презрением относился к подчиненным». При этом он даже ссылается на мнение Ю.И. Модина, хотя последний в беседе со мной, напротив, охарактеризовал Родина как опытного, знающего разведчика. Именно с ним Модин разрабатывал сложную систему встреч с нелегальными разведчиками, которая обеспечила бы их полную безопасность. Идея системы принадлежала Родину. (Правда, он добавляет, что во второй свой приезд Родин, видимо, из-за болезни сам не всегда придерживался этой системы.) Отрицательная характеристика Гордиевского объясняется, вероятно, тем, что он лично не знал Родина или просто пожелал очернить честного советского разведчика, одного из его предшественников.

(обратно)

33

Относительно характера встреч «контролера» с Блантом на основе имеющихся материалов и вновь сообщенных данных одним из советских разведчиков (А.С. Феклисовым, работавшим в Лондоне в 1947–1950 гг.) можно сказать следующее. Каждой встрече предшествовала тщательная подготовка, план которой, как правило, утверждался в Москве. Все они по своему содержанию были не похожи одна на другую; у каждой была своя специфика, свои методы проверки слежки, различные места и районы встреч (бары, рестораны), новые пароли (на случай замены московского агента) и т. д. Сведения, полученные Блантом об английской системе наружного наблюдения, и его советы, как уберечься от слежки, передавались другим английским агентам, работавшим на Москву.

(обратно)

34

В предыдущем, 1928 году произошел аналогичный случай. В посольство в Париже пришел сотрудник итальянского правительства и предложил купить у него секретный шифр. Сотрудник КГБ, быстро просмотрев документ, заявил, что это подделка, бросил его в камин и немедленно выпроводил итальянца. Затем документ был изъят из камина абсолютно неповрежденным, послан в Москву, и Центр выразил благодарность офицеру КГБ за его оперативность: шифр был подлинным.

(обратно)

35

Читателю может показаться странным, как это вдруг англичанин, занимавший ответственный пост, идет в посольство враждебной страны, причем подвергая себя при этом огромному риску, и продает сверхсекретные документы. Но алчность и деньги иногда бывают сильнее патриотизма. И случается это не так уж редко. В английской практике история со «Скоттом» далеко не исключение. Почти аналогичный случай произошел и с другим англичанином, Дж. Праймом, в 1968 году. И потому, излагая его дело, английские авторы ссылаются на «дело Скотта».

Джордж Артур Прайм, работавший в английской спецслужбе, находясь в Западном Берлине, решил поехать в ГДР, в Восточный Берлин. При пересечении границы он сказал советскому офицеру-пограничнику, что хочет увидеться с представителем советской разведки. При первой же встрече он назвал себя «сторонником коммунизма» и сказал, что готов передать советской стороне важные секретные сведения. На вопрос о его работе Прайм ответил, что служит в Центре слежения в Челтнеме, где в свое время работал и Кернкросс (по иронии судьбы Челтнем, секретный британский объект, в 70-е годы стал «побратимом» одного из районов города Сочи). Правда, несмотря на свою «любовь к коммунизму», он сразу согласился принять денежное вознаграждение. Сначала ему платили по 30–40 фунтов, затем после нескольких очень важных сообщений — по 400, а в конце его службы стали платить и по 4 тысячи фунтов. Для копирования ряда сверхсекретных материалов, которые нельзя было долго держать на руках, он пользовался ксероксом, установленным в коридоре недалеко от его кабинета. Делал он это в обеденный перерыв, когда все сотрудники отправлялись в столовую и в административном здании не было ни души. Он сам, видимо, понимал, что ходит по краю пропасти, и дважды у него возникала мысль бежать в Москву, но каждый раз он передумывал. Последнее его свидание с советскими агентами состоялось в ноябре 1981 года в ГДР, а менее года спустя его разоблачили и в ноябре 1982 года судили. К тому времени он уже был очень нездоров, дважды подвергался осмотру психиатра. Приговор был суровым: 35 лет тюремного заключения за шпионаж и 3 года за «недозволенные сексуальные действия» в отношении девочек одиннадцати, тринадцати и четырнадцати лет.

(обратно)

36

Английские авторы У. Корзон и Р. Кроули сообщают, что фамилия «Ганса» — Галлени. Он был членом Швейцарской коммунистической партии. Первоначально в качестве советского разведчика он работал во Франции и Бельгии, а затем переселился в Гаагу. Дальнейшая судьба Галлени, к сожалению, неизвестна.

(обратно)

37

На самом деле Войновичу, хотя он и был отозван в Москву, благодаря его друзьям по работе удалось спастись от ареста и наказания. По некоторым сведениям, он впоследствии даже служил в охране Сталина и был его шофером. Но позднее Сталин, решив, вероятно, что Войнович знает слишком много, «убрал» его. В 1937 году он был арестован, в течение года его допрашивали, а затем расстреляли.

(обратно)

38

Именно Джон Кинг сообщил англичанам, что «Скотт», явившийся в 1929 году в советское посольство в Париже, был Эрнестом Олдхамом.

(обратно)

39

Билл Стефенсон («Маленький Билл», в отличие от «Большого Билла» — генерала Уильяма Донована, руководившего Управлением стратегических служб, предшественника ЦРУ) прибыл в Америку 18 июня 1941 г. и направил в Лондон, в Секретную службу, телеграмму следующего содержания: «Наш человек приступил к работе».

(обратно)

40

Кстати, некоторые исследователи полагают, что если советская разведка через Филби предлагала кандидатуру Холлиса для проверки дела Гузенко, то, вероятнее всего, она была в нем уверена.

(обратно)

41

Гузенко скончался внезапно в 1982 году и был похоронен под именем «Джона Брауна, прибывшего из Праги». На похоронах присутствовали только члены его семьи и несколько знакомых, которые хорошо знали, что хоронят они не «мистера Брауна» и не «человека, прибывшего из Праги». «У него была очень трудная жизнь здесь, — заявил присутствовавший на похоронах редактор «Торонто стар». — Он вынужден был скрываться, жить под чужим именем, биться за каждый грош». Английское правительство ограничилось тем, что признало его гражданином Британии, но отказало ему в средствах, а канадское правительство выделило ему более чем скромную пенсию — 500 долларов в месяц.

(обратно)

42

Мне довелось быть в Австралии позднее, в 60-х годах, работая там советником посольства и долгое время поверенным в делах. И я был свидетелем того, что и десять лет спустя после «дела Петрова» в стране царила атмосфера шпиономании. В каждом советском дипломате видели шпиона. Фамилию Петровых знали все австралийцы.

Интересен такой случай. На одном из приемов ко мне подошла дама и сама представилась. Как я узнал, она была женой одного из министров. Между нами состоялся такой разговор:

— Вы, конечно, обратили внимание, что я сама Вам представилась и не боюсь с Вами разговаривать.

— А почему Вы должны меня бояться?

— Ну как же?! Хотя Вы советский дипломат, но я знаю, что Вы не шпион.

Заинтересовавшись такой постановкой вопроса, я спросил даму:

— А почему Вы думаете, что я не шпион? — И с улыбкой добавил: — Может быть, я первый шпион посольства?

— Вы шутите, а я знаю, что Вы профессор, написали много книг, и у Вас не было времени для шпионской работы.

Моя собеседница была вполне уверена, что все, кроме меня, в посольстве, не писавшие книг и не профессора, — шпионы.

Австралийцы мне рассказывали, как сложилась судьба Петровых. На те деньги, которые им заплатили за предательство, они купили птицеферму. Не умея хозяйствовать, быстро разорились. Друзей в стране у них не было. Австралийцы брезговали иметь с ними дело. Русские эмигранты тоже не жаловали их. В результате они оказались в полной изоляции.

Английский журналист, кстати, окончивший Кембриджский университет, Гордон Брук Шеппард написал книгу «Время и мы» о советских предателях-перебежчиках. В ней он сделал вывод, что все советские перебежчики в глазах Запада не более чем агенты, готовые продать себя за приличную плату. Не составил исключения и Петров. Судьба его незавидна. Находясь в полной изоляции, не устроенный материально, без друзей, он скончался внезапно от сердечного приступа, когда ему не было еще и шестидесяти лет.

(обратно)

43

Возможно, что «навел» ЦРУ на Маклина Вальтер Кривицкий. Я уже писал, что он сообщил сведения о советских разведчиках в Британии, упомянув о трех советских агентах, в том числе о двух в Форин оффис. Одним из них был Кинг. Другого найти не удалось. Кривицкий не знал его имени. Он сказал только, что второй был шотландец, из хорошей семьи, идеалист и работал на Советский Союз бескорыстно, по убеждению. Но в то время английская контрразведка еще держалась в плену идеи, что британский дипломат не может быть русским разведчиком, и сколько-нибудь серьезных поисков «неизвестного шотландца» среди сотрудников Министерства иностранных дел не велось. Кривицкий опознал по фотографии видного советского агента Арнольда Дейча, работавшего в Австрии и переведенного в 1934 году из Вены в Лондон. Судьба самого Кривицкого была печальной. 10 февраля 1941 г. горничная скромного вашингтонского отеля обнаружила труп мужчины, зарегистрировавшегося в отеле под именем Вальтера Порефа (так представился Кривицкий, снимая номер). В тот же день в отеле раздался телефонный звонок, и мужской голос сообщил, что настоящее имя покойного — Вальтер Кривицкий. Звонил адвокат Луис Вальдеман, знавший Кривицкого и убежденный, что это был акт мести советской агентуры. В начале 1941 года английское правительство запросило согласие Вашингтона (его до этого допрашивала комиссия конгресса США) на приезд Кривицкого в Лондон для участия в новом расследовании деятельности советской агентуры в Англии. За несколько недель до своей смерти Кривицкий не раз говорил в кругу друзей: «Если вам придется услышать или прочитать в газетах, что я покончил с собой, ни в коем случае не верьте этому».

(обратно)

44

В этом предположении правильным, вероятно, является только то, что еще в Нью-Йорке Берджесу объяснили, как будет происходить побег, план которого был утвержден Центром. Находясь в Москве, Берджес и Маклин сделали представителю Агентства Рейтер заявление, что Маклин в Лондоне предложил Берджесу поехать в СССР, а последний согласился. Видимо, это сообщение носит характер маскировки. Не могли же они сказать, что план их бегства был разработан советскими разведчиками в Лондоне, Вашингтоне и Москве, а они только следовали ему.

(обратно)

45

Первоначально расследование было назначено на 25 мая, на пятницу, но служащие Форин оффис (а я по своему опыту дипломатической работы в Англии знаю, что дипломаты не слишком любят задерживаться по пятницам) убедили сотрудников Службы безопасности, что можно подождать до понедельника, Маклин никуда не денется, тем более что у него дома жена, которая ожидает ребенка. По этой же причине они не следили и за его домом в Серрее. Офицеры Службы безопасности были уверены, что в понедельник утром, как всегда, Маклин будет на работе.

(обратно)

46

Рис, узнав о побеге, решил прежде всего отмежеваться от всего с ним связанного. «Я не участвовал в этом», — сказал он Дэвиду Футману, другу Берджеса, работавшему в разведке (и уже тоже бывшему под подозрением). Он рассказал ему о своих опасениях и попросил передать этот разговор Гаю Лиделлу, заместителю генерального директора МИ-5, но телефон последнего не отвечал, и тогда в воскресенье Рис позвонил Бланту, чтобы посоветоваться. Блант, поняв опасность действий Риса для беглецов, немедленно бросился к нему и стал убеждать не обращаться к властям (Рис многое знал о двух советских разведчиках). Он говорил Рису, что никто не поверит его подозрениям, что он сделает глупость, обратившись в МИ-5. «Вы этим шагом только поставите себя под подозрение», — уверял он. Доводы Бланта хотя и не убедили Риса, но поселили в его душе сомнения. Он колебался. Встретился он с Лиделлом только через десять дней — достаточный срок, чтобы беглецы не только достигли Москвы, но и начали осваиваться в ней.

(обратно)

47

Филипп Васильевич Кислицын был шифровальщиком советского посольства в Лондоне, затем работал в Москве, с 1952 года был вторым секретарем посольства в Канберре, в 1954–1955 годах возвратился в Москву.

(обратно)

48

Берджес скончался в Москве 19 августа 1963 г. На похоронах Маклин воздал должное Берджесу как «талантливому и смелому человеку, который посвятил свою жизнь тому, чтобы сделать мир лучше». Блант вскоре узнал о смерти друга и принял ее близко к сердцу, но внешне этого не показывал. Он умел скрывать свои чувства и переживания. Маклин скончался в 1983 году, за три недели до смерти Бланта.

(обратно)

49

После того как прошел целый месяц, а дальнейших новостей от беглецов не поступало, газета «Дейли экспресс» пообещала вознаграждение в тысячу фунтов за информацию, указывающую их местонахождение. Были сообщены и их приметы.

(обратно)

50

Ю.И. Модин рассказал мне об этом следующее: «Я получил указание из Москвы рекомендовать Антони Бланту в целях безопасности выехать в Москву. Блант ответил мне так: «Благодарю вас. Но я был в Москве в 1935 году, я больше чем уверен, что не смогу вписаться в ваши условия жизни». Затем с улыбкой заметил: «Я каждый год езжу в Париж и посещаю Лувр, а вы ведь мне не разрешите каждый год выезжать во Францию?». Я выслушал Бланта и сказал ему: «По-человечески я Вас вполне понимаю». Больше вопрос о его выезде в Москву не поднимался.

(обратно)

51

В письме Филби сообщал, что в случае крайней необходимости Берджес может обратиться в Лондоне к одной женщине, которая сумеет ему помочь, и что женщина знает о «секретной жизни» Филби. Эта женщина впоследствии, в 1963 году, была допрошена контрразведкой, и ее показания убедили Секретную службу, что Филби был шпионом. Но если бы это письмо обнаружили в 1951 году, оно могло бы привести к тяжелым последствиям и для Филби, и для Бланта. Последний понял важность этого письма и… сунул его себе в карман.

(обратно)

52

Документы эти не носили секретного характера и не давали оснований для преследования Кернкросса в судебном порядке. Он признал, что показывал Берджесу документы, не представляющие секрета, но категорически отрицал, что сам был советским шпионом. Ему было разрешено уйти в отставку.

(обратно)

53

Небезынтересно отметить, что накануне парламентских дебатов по делу Берджеса и Маклина министр иностранных дел Англии Макмиллан был на обеде в Женеве гостем В.М. Молотова. Макмиллан в своих мемуарах вспоминает, что он сказал Молотову о необходимости срочного возвращения в Лондон. Советский министр поинтересовался:

— Зачем Вам нужно ехать в Лондон?

— Для участия в парламентских дебатах.

— О чем?

— По вопросу, в котором Вы могли бы мне помочь, если бы захотели, — о Берджесе и Маклине. Вы можете мне сказать, где они?

— По этому вопросу следует навести справки, — серьезно ответил Молотов.

Хотя, конечно, ему как министру хорошо было известно, где они находятся и что делают. Не каждый день английские дипломаты — советские разведчики — находят убежище в Советском Союзе.

Пять лет спустя, после появления «Белой книги о беглецах», с аналогичным вопросом, не знает ли Н.С. Хрущев что-либо о двух английских дипломатах, к нашему руководителю обратился английский премьер Гарольд Вильсон. Хрущев ответил чуть более подробно, чем Молотов, но тоже не слишком искренне: «Я читал об этих людях. Но я ничего не слышал о них от советских официальных лиц. И я не встречался с ними. Поэтому, естественно, не могу знать, что они делают».

(обратно)

54

При этом Центр отметил, что в январе 1949 года связь с ним была временно законсервирована, но в январе — мае 1951 года с Блантом было проведено несколько встреч.

(обратно)

55

Мне доводилось бывать в обоих клубах. В «Реформ-клаб» меня пригласил лидер либеральной партии Д. Стил как раз накануне окончания фолклендской войны. Зал ресторана был переполнен. Все знали друг друга. Нельзя же было их всех заподозрить в шпионских связях с Берд-жесом? Клуб «Дорчестер-хаус» отличался тем, что там каждый год давался прием для послов иностранных государств, где они встречались с видными политиками. На ступенях этого клуба по окончании одного из приемов в нескольких шагах от меня был смертельно ранен террористами израильский посол. Вообще этот отель считался «элитным», где сами цены определяли его как «клуб избранных».

(обратно)

56

Это свидетельствует о том, что Блант продолжал регулярно информировать Центр о событиях, происходящих в Лондоне.

(обратно)

57

Флора Соломон была дочерью банкира Григория Бененсона, поклонника Керенского. Она вышла замуж за полковника Гарольда Соломона, одного из сионистских деятелей.

(обратно)

58

Так эта история излагается со слов Бланта. Я спросил у его куратора, так ли это было в действительности? И он сказал: «В основном факты излагаются правильно. Я получил задание выехать из Москвы в Лондон, восстановить связь с Филби и, так как он попал в трудное материальное положение (не по своей вине), помочь ему. Сделать это можно было только через Бланта, но и с ним связь к тому времени оборвалась (тоже не по его вине). Мне надо было найти удобный случай встретиться с ним, возможно, на людях (прежние условия и договоренности уже не действовали). На это у меня ушло три месяца. Я посещал открытия различных художественных выставок, встречи деятелей искусств, но всё было напрасно. Бланта на них не было. И, как часто бывает, помог случай. В то время в Италии городские власти решили снести какую-то арку, довольно древнюю. Итальянские художники начали кампанию протеста, так как, по их мнению, арка представляла собой большую художественную ценность. К ним присоединились и английские деятели искусств вместе с Блантом, а может быть, и во главе с ним. Они объявили в прессе о предстоящем собрании протеста в поддержку итальянских художников и о выступлении на нем А. Бланта. Я узнал об этом из лондонских газет. Узнал и пошел на него. Нарочно сел в первом ряду, чтобы Блант, находившийся в президиуме, увидел меня. Но, как мне кажется, он не понял, что я хочу с ним встретиться. Тогда-то после собрания я и подошел к нему и показал заранее заготовленную мною открытку. Дальше все излагается правильно. Связь была восстановлена. Поручение Москвы было выполнено».

(обратно)

59

Парламент поручил лорду Деннингу подготовить специальный доклад по «делу Профьюмо-Киллер-Иванов». В сентябре 1963 года был составлен «Доклад лорда Деннинга», представленный парламенту премьер-министром «по распоряжению Ее Величества». Он состоял из 343 пунктов и по тщательности его подготовки и составлению может явиться образцом расследования. В нем дается полная характеристика действующих лиц этой трагикомедии, и я воспользуюсь ею. «Мы должны начать эту историю со Стефана Уорда, — говорится в докладе, — ему 50 лет. Он сын священника, по профессии врач, имеющий частную практику… Среди его пациентов многие видные лица… Ему нравится встречаться с людьми из высоких сфер, и он склонен преувеличивать значение своего знакомства с ними… Он в высшей степени аморален. Обычно он знакомится с девушками 16–17 лет, часто в ночных клубах, и заставляет их поехать к нему домой в Лондон и остаться на ночь. В выходные дни он приглашает их к себе в загородный дом. Многих из них он изнасиловал сам, других заставил быть любовницами своих друзей».

(обратно)

60

О Кристине Киллер лорд Деннинг отзывается в докладе так: «Кристине Киллер сейчас 21 год… Она оставила свой дом в Рейсбери в возрасте 16 лет и переехала в Лондон. Вскоре она нашла работу в кабаре, где должна была прогуливаться среди публики абсолютно голой. Здесь она познакомилась с Уордом, который пригласил ее жить в его доме. Она согласилась. Несколько раз она уходила от него и возвращалась в кабаре. Уорд пригласил ее к себе в коттедж, который был расположен в поместье лорда Астора в Кливдене, познакомил ее со многими мужчинами, некоторые из которых занимали очень высокие должности; с ними она затем находилась в связи (суд впоследствии признал, что Уорд виновен в том, что пользовался ее доходами от проституции).

(обратно)

61

Когда прошло несколько месяцев, Профьюмо попытался через посредника возобновить знакомство с Киллер, но, по ее словам, она ответила: «Нет, спасибо. Профьюмо причинил мне достаточно неприятностей в прошлый раз».

(обратно)

62

Ким Филби за свою деятельность был награжден советским правительством орденами Ленина, Красной звезды, Дружбы народов, а также медалями. Впоследствии он дал интервью газете «Санди тайме», в котором сказал: «Я горжусь, что был шпионом, и готов продолжить эту работу». 11 мая 1988 г. ТАСС объявил о смерти «замечательного советского разведчика Кима Филби». Его деятельность была оценена как героическая. Газета «Таймс» писала: «Филби нельзя было шантажировать или подкупать, чтобы заставить предать свою страну».

(обратно)

63

Такие случаи были известны и мне во время работы послом в Лондоне. Так, однажды моя машина, на которой ехал дипломат (мой помощник), была остановлена и в нарушение всех норм права обыскана. Однако англичане сразу принесли извинения, сообщив, что этот случай был результатом неразберихи в отношениях между их спецслужбами и полицией.

(обратно)

64

К тому же, Лялин сошелся со своей секретаршей, замужней женщиной, Ириной Тепляковой, которая тоже попросила убежище в Англии.

(обратно)

65

Так как мне три раза приходилось работать в Англии, а также в Австралии, то я знал очень многих «англоведов», в том числе попавших в этот список. В отношении некоторых из них я почти на 100 процентов уверен, что они не были сотрудниками КГБ, но иногда, чтобы «не испортить с ними отношения», не могли отказать сотрудникам разведки в составлении того или другого документа или какой-либо безобидной, совершенно не секретной справки.

(обратно)

66

Следует вместе с тем отметить, что и в английском правительстве были расхождения относительно таких жестких мер, направленных против советских дипломатов. Министр иностранных дел Дуглас-Хьюм, будущий премьер, резко возражал против них, опасаясь ухудшения отношений Англии с СССР. Но Хит по предложению МИ-5 принял другое решение, сказав: «Мы вышвырнем их всех».

(обратно)

67

С тех пор британское правительство ввело в систему почти ежегодную высылку советских сотрудников, обвиняя их в шпионаже. Обычно в ответ на эту акцию из Москвы высылались один-два английских дипломата. Так продолжалось довольно долго, и англичане, что называется, «вошли во вкус», так как число высланных советских граждан в 2–5 раз превышало число удаляемых из СССР британских шпионов. Но однажды — в 1985 году — советское правительство установило порядок высылки из страны английских граждан адекватно числу высланных советских граждан. И положение коренным образом изменилось: «советских шпионов» в Англии стало «значительно меньше» и высылка их резко сократилась.

(обратно)

68

Многие из высланных из Англии раньше работали в других странах, в частности в США (в ООН, в Амторге). Им, как правило, был закрыт путь в будущем в страны НАТО. Когда в отношении одного из них, И. Азарова, в 1978 году была запрошена виза на въезд в США, ему было отказано. Другие страны, правда, принимали некоторых дипломатов, высланных в 1971 году (Шри-Ланка, Нигерия, Бангладеш, Габон).

(обратно)

69

После выступления Гордиевского по телевидению в 1991 г. в лондонской программе «Панорама» представитель советского посольства заметил: маленькая рыбешка представляет себя в качестве большой рыбы, эта тактика обычна для перебежчиков, чья дальнейшая судьба зависит от их «информации». Гордиевский никогда не был в таких больших чинах, чтобы иметь доступ к такого рода информации, о которой он говорит. Когда в конце передачи Гордиевского попросили назвать имена тех англичан, которых советская разведка завербовала в последнее время, то он оказался неспособным ответить на прямой вопрос. Он упомянул лишь имя одного «агента влияния». Но никто из так называемых «агентов влияния», имена которых называл Гордиевский на допросах, не был привлечен к ответственности. Это означало, что его «информация» была в значительной степени выдуманной, и вообще все его ссылки на материалы КГБ не могут иметь под собой никакой документальной базы, так как бежал он из Москвы без всякого багажа, лишь бы только благополучно пересечь советскую границу. Не более достоверными являются и его уверения о «бескорыстии», о том, что он не получал за свою работу никаких денег от английской разведки, хотя сам признает, что дом в Лондоне (а это огромные суммы) купил на средства английских спецслужб.

(обратно)

70

Что касается Бланта и того, что о нем сообщает Гордиевский, то эти сведения ничего нового не добавляют. Лично Бланта он не знал и знать не мог. Он начал свою работу в КГБ, когда тот ее уже практически прекратил, а прибыл Гордиевский в Лондон незадолго до его смерти. Кроме того, ведь все сведения, сообщаемые Гордиевским, были записаны после того, как он ознакомился с западными официальными источниками по этому вопросу и по их следам. Я официально запросил Центр нашей разведки, насколько можно верить приводимым Гордиевским сведениям.

Вопрос: Знакомился ли с делом Бланта Гордиевский?

Ответ: Отметки о его ознакомлении с делом отсутствуют.

А известно, что на каждый просмотр дела или даже его отдельных страниц по существующим правилам должно быть испрошено и дано разрешение. И в деле содержится специальный лист со списком лиц, ознакомившихся с ним, и расписка лица, читавшего его. Это дает дополнительные основания считать, что Гордиевский дело Бланта не читал и приводимым им данным верить нельзя.

(обратно)

71

Небезынтересно отметить, что для того, чтобы восстановить сгоревшую часть Виндзорского дворца, королева решила найти средства за счет картинной галереи Букингэмского дворца. На летний сезон 1993 года был открыт доступ (платный, конечно) в картинную галерею дворца. Так картины стали давать доход. Были изготовлены для продажи и дворцовые сувениры: копии фарфоровых изделий — предметов искусства, находящихся во дворце. Продажа их дала огромную прибыль.

(обратно)

72

С 1945 по 1952 год Блант был «хранителем картин Его Величества короля Георга VI». В 1952 году он был назначен «хранителем картин Ее Величества королевы Елизаветы И».

(обратно)

73

Когда в разговоре с принцессой Маргарет я назвал Виндзор «замком», как это принято в справочниках, она меня поправила: «Мы называем его дворцом».

(обратно)

74

Первоначальная вербовка обычно проводилась «под эгидой» Коминтерна для борьбы с фашизмом. Уже потом, как мне говорили советские разведчики, им постепенно «раскрывали глаза» и сообщали, что они работают на советскую разведку.

(обратно)

75

Кернкросс признался, что передавал русским информацию, но уверял, что не помнит, какую точно. По его словам, она носила общий характер, нечто вроде исторических эссе или очерков текущих событий (что, как мы знаем, не соответствовало действительности).

(обратно)

76

В 1974 году он был возведен в звание лорда.

(обратно)

77

В своей книге под названием «Вторая секретная профессия: шпион, он же бюрократ, патриот, фантаст и проститутка» Найтли предпослал в качестве эпиграфа слова американского разведчика: «Шпионаж — это вторая древнейшая профессия (после проституции) и такая же уважаемая, как и первая».

(обратно)

78

Известие о том, что Блант намерен устроить пресс-конференцию или дать интервью одной из газет, обеспокоило руководящие круги страны. Правительство опасалось, как бы Блант не выдал каких-либо секретов, касающихся английских спецслужб и в особенности королевской семьи. Один из членов парламента обратился со срочным запросом к премьер-министру: кто помогал Бланту в проведении пресс-конференции и составлении его заявления прессе? Маргарет Тэтчер хорошо поняла причину беспокойства парламентария и ответила, что по просьбе Бланта и по ее распоряжению секретарь кабинета правительства виделся с его адвокатом, чтобы удостовериться, что заявление, которое сделает Блант, не будет «содержать ничего пагубного для национальной безопасности». Таким образом Бланту дали понять, что он может не рассказывать обо всем, что знает. Более того, он не должен касаться в своем интервью щекотливых тем, опасных для руководства страны.

(обратно)

79

Можно только догадываться, кто это был. Лиделл? А может быть, Холлис?

(обратно)

80

Я задал тот же вопрос «куратору» Бланта Ю.И. Модину, и он мне сказал следующее: «Нам удалось разработать новую систему встречи. Ее инициатором был резидент КГБ Б.Н. Коровин, а я был его помощником и воплощал ее в жизнь (в то время я практически руководил политической разведкой нашей резидентуры). Цель системы заключалась в том, чтобы исключить всякую возможность наблюдения за нами английских спецслужб. Впрочем, я не хочу даже сейчас подробнее говорить о ней». От других наших разведчиков мне удалось узнать несколько больше. Каждый раз выбирались, как правило, различные места свиданий. Прежде чем встретиться, они долго колесили по Лондону всеми видами транспорта (за исключением собственной машины), ходили пешком, чтобы убедиться, что за ними нет никакой слежки. Никогда сразу не встречались на том месте, где было условлено, а сначала топтались вдали от него, иногда за несколько сот метров, и только тогда, когда были уверены, что нет никакой опасности, осуществляли встречу. Судя по тому, что в течение почти четверти века никто из наших разведчиков не был обнаружен, система действовала эффективно.

(обратно)

81

Профессор Анна Крокшенк в те же ноябрьские дни 1979 года заявила, что Блант часто посещал Дублин и, по некоторым сведениям, встречался там с «русскими агентами».

(обратно)

82

Аналогичные вопросы задал Бланту и корреспондент Би-Би-Си:

— Существуют ли, по вашим данным, другие шпионы в вашей сети?

— Я думаю, должны быть.

— Как много?

— Я не знаю.

(обратно)

83

Профессор М.Р.Д. Фут, автор ряда солидных работ по разведке, назвал сообщение прессы о выдаче Блантом голландских разведчиков «уткой», добавив, что Блант не работал в той службе, которая ведала голландскими разведчиками. Там действовал другой человек по фамилии Блант, его однофамилец.

(обратно)

84

Отдельные английские авторы этот рубеж даже отодвигают к середине 50-х годов. В качестве доказательства они приводят один факт: он не был на приеме в честь Н.С. Хрущева и Н.А. Булганина во время пребывания их в Англии в 1956 году. Но делать на основании одного факта отсутствия на приеме такой серьезный вывод по меньшей мере несолидно: мы не знаем, получал ли он приглашение на прием, был ли в то время в Лондоне, был ли здоров, наконец, не решил ли он сознательно не присутствовать на приеме, чтобы не встретиться там со знакомыми «советскими товарищами» и не «засветиться».

(обратно)

85

Стрейт был убежден, что после Кембриджа тот играл роль «агента влияния» Кремля.

(обратно)

Оглавление

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. МАРГАРЕТ ТЭТЧЕР РАСКРЫВАЕТ ТАЙНУ О СОВЕТСКОМ СУПЕРШПИОНЕ

  Необычное предупреждение спикера парламенту

  Тэтчер не говорит всей правды

  Почему шпиона не судили?

  Что знала королева о своем советнике?

Глава II. КАК НАЧИНАЛОСЬ ДЕЛО

  Советская практика вербовки разведчиков

  Детство и юность будущего разведчика

  Париж его очаровывает, Лондон отталкивает

  Кембридж — гнездо советских разведчиков

  В темно-голубой форме студента Тринити-колледжа

  Тайное общество «влиятельных лиц»

Глава III. ЧТО ПРОИЗОШЛО В МОСКВЕ В 1935 ГОДУ?

  «Я хочу увидеть СССР своими глазами»

  Советская разведка присматривается к Бланту

Глава IV. ЛУБЯНКА ВЕРБУЕТ БЛАНТА

  Кто завербовал его?

  Первый разведчик «кембриджской пятерки»

  Дружба Бланта с кембриджским разведчиком «номер два»

  Блант входит в дело

Глава V. ПЕРВЫЕ БИТВЫ

  На войне во Франции

  Коротко о шпионаже и контршпионаже

  Блант открывает дверь английской разведки

  Бланта ревнуют к его успехам

  «Самая страшная атака»

Глава VI. БЛАНТ ВМЕСТЕ С СОВЕТСКИМ НАРОДОМ ВОЮЕТ ПРОТИВ ГИТЛЕРА

  Очень удачная вербовка

  Кто пятый?

  Работа днем и ночью

  Дезинформация не вводит в заблуждение Москву

  Блант — «участник Курской битвы»

  А нужна ли была нам эта разведка?

  «Пятерка» докладывает Центру о секретных переговорах Англии и США с Германией

  Ученый продолжает свою работу

Глава VII. СЕКРЕТНЫЕ ПОРУЧЕНИЯ КОРОЛЯ

  Блант становится советником короля

  Тайные переговоры Эдуарда VIII

  Кто стоял за Блантом?

Глава VIII. «НАШ ЧЕЛОВЕК» ПРИ КОРОЛЕВСКОМ ДВОРЕ

  «За королем и премьером не следите»

  «Пятерка» продолжает работу

Глава IX. ШПИОН ПРИХОДИТ В ПОСОЛЬСТВО

  Звонок в дверь

  Поиски шпиона

  Неожиданный исход

  «Вот вам ключ от моей квартиры»

  «Дело Гузенко» и «пятерка»

  Еще одно предательство

Глава X. ПОЛОЖЕНИЕ БЛАНТА ОСЛОЖНЯЕТСЯ

  Совет Лубянки: «Не будьте слишком активны»

  Кто такой «Гомер»

  Последнее «прости»

  Блант помогает беглецам

  «Подозревают двух-трех»

Глава XI. ПРЕДСТАРТОВЫЙ ОТЧЕТ ТРЕТЬЕГО

  Парламент обсуждает «дело Филби»

  Один советский разведчик предает другого

  Побег во время грозы

  Невиновный, оказывается, был виноватым

  Расправа с сотней советских дипломатов

  Судьба «большой пятерки» и ее донесений

Глава XII. НЕ ТОЛЬКО РАЗВЕДЧИК, НО И ВЫДАЮЩИЙСЯ УЧЕНЫЙ

  Что значит быть советником монарха?

  Бессменный директор

Глава XIII. КТО ВЫДАЛ БЛАНТА?

  Неожиданный звонок

  Что увидел Стрейт в СССР

  Майкл Стрейт становится «апостолом»

  Вербовка

  Предательство

  Бланта начинают допрашивать

Глава XIV. СКАНДАЛ, ЕЩЕ СКАНДАЛ

  Еще раз о главе английской разведки

  Призрак «пятерки» пугает Англию

Глава XV. ПОСЛЕ РАЗОБЛАЧЕНИЯ

  Правительство нарушает свое слово

  Блант дает интервью

Глава XVI. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

  Кто он — предатель или герой?

  А каков он как человек?

Глава XVII. ОДИННАДЦАТЬ БЕЗЫМЯННЫХ ВЕНКОВ

  Борьба с болезнями

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ

ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ

Иллюстрации Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg