«Город, где стреляли дома»

Город, где стреляли дома (fb2) - Город, где стреляли дома 1076K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Илья Львович Афроимов

И. Афроимов Город, Где Стреляли Дома Документальная повесть ПРИОКСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ТУЛА — 1967

Эти дома, эти руины стреляли во врага.

Глава первая

Из дневника

«29 сентября 1941 года. Перебирая свои вещи, нашла ученическую тетрадь. Решено, завожу дневник. Надо все записывать, потому что в последнее время со мной происходит такое, что порой перестаешь верить самой себе».

Так начинались записи в дневнике Ольги Соболь, партизанки Брянского городского отряда.

«Всего четыре месяца тому назад я собиралась защищать диплом агронома. И вдруг это ужасное 22 июня. Меня завертело, как сноп в молотилке. Под Жлобином вместе с девчонками до кровавых мозолей рыли окопы. Только пользы от нашего копанья не было никакой, немцы обошли стороной. Под бомбежками и обстрелами мы пробирались к своим. Не могу себе даже представить, как меня занесло в незнакомый Брянск.

Брянск еще держится, но я уже партизанка, нахожусь в тылу врага, в Клетнянских лесах. Наверно, у меня очень глупый вид, никак не научусь правильно держать винтовку. Правда, секретарь горкома товарищ Кравцов утверждает, что из меня боец получится.

Какой это изумительный человек, Дмитрий Ефимович Кравцов! Встретились мы впервые в совхозе «Брянский рабочий», куда меня агрономом определили. Заговорил он, и я подумала: «Есть в нем большое, чистое, светлое». Доброе, смелое лицо, улыбчивые глаза, проникновенный голос.

— Мстить за свою Белоруссию, значит, хочешь? — повторил он мои слова. — Что ж, сердце верный совет тебе дает…

Оказывается, он уже все знал обо мне.

Недели три училась в лесу стрелять и бросать гранаты, перевязывать раны. 27 сентября отряд на машинах выехал к линии фронта. Настроение у всех было самое боевое. Кто-то крикнул: «Давай песню — антифашистскую!» Дмитрий Ефимович запел «Ермака». «Дореволюционная», — запротестовал молоденький паренек. Кто он, пока еще не знаю. «Народная, значит антифашистская», — поправил его Кравцов. И мы пели «Ермака».

Секретарь Брянского горкома партии, командир городского партизанского отряда Дмитрий Ефимович Кравцов.

В Жирятино пахло яблоками, за околицей бил пулемет и где-то играла гармошка.

Ночью армейские разведчики подвели нас к линии фронта, в глубь темного леса. Наверное, теперь это и есть наш дом.

1 октября. Пугали немцев и сами пугались.

5 октября. Клетнянский лес пересох, как Кара-Кумы. Нигде ни капли воды. Слизывали с листьев росу. Измученный отряд заснул от изнеможения. Кравцов и его помощник Дука взяли лопаты и пошли в балку рыть колодец. До воды они не добрались, зато «откопали» окруженцев, среди них есть даже майор. Окруженцы колеблются, не знают, что им делать: то ли идти на восток, то ли присоединиться к нам.

8 октября. Карандаш дрожит в руке. Натолкнулись на повешенных фашистами директора школы и учителя. Какой ужас! На трупах дощечки: «Они помогали партизанам». Лица погибших обросли бородами.

Вале Сафроновой пятнадцать лет.

10 октября. Люди особенно познаются в пути. Только что закончился бой, и мы пробирались по болоту. Особенно тяжело было Петру Русанову. У него одна нога. Он инвалид с детства, но ушел с нами. Больно смотреть, как он мучается. Конечно, здоровые люди все в армии. А в партизанах и Петя клад.

В отряде десять девушек. Я уже успела полюбить красавицу Зину Голованову, неутомимую Фаню Репникову, хлопотливую Шуру Абрамкову. Я люблю здесь всех, как родных братьев и сестер. У нас один путь, идем туда, где подстерегают опасность и смерть.

Под тяжестью винтовки немеет плечо. На ноги боюсь взглянуть: исцарапаны, избиты. Туфли держатся на них не иначе, как по привычке. Я никогда не думала, что ходить тяжело. Хотя бы полчасочка полежать под деревом, ни о чем не думая. Но надо идти, хотя совсем не идется. Мои чувства сейчас совпадают со словами партизанской присяги, которую мы приняли перед уходом в фашистский тыл:

«…Не выпущу из рук оружие, пока последний фашистский гад на нашей земле не будет уничтожен.

…За сожженные города и села, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом, клянусь мстить врагу жестоко, неустанно и беспощадно.

Кровь за кровь, смерть за смерть!

…Клянусь всеми силами и средствами помогать Красной Армии уничтожать взбесившихся гитлеровских солдат, не щадя своей крови и своей жизни». Партизанскую клятву я знаю наизусть, потому что она — моя клятва.

11 октября. Наконец-то привал. Дремали под дождем.

12 октября. Узнали, что пал Брянск. Настроение такое, будто потеряли самого близкого. С боями идем к городу. Дороги пахнут кровью.

14 октября. Бои, бои, бои… Меня пока держат в резерве. Обидно.

15 октября. Устроили засаду на Мужиновском большаке. Командовал операцией сам Дмитрий Ефимович. Я тоже стреляла из винтовки, но, кажется, не попала. За несколько минут отряд уничтожил больше 20 фашистов.

16 октября. Падают с деревьев листья. Гибнут люди. Нет больше Пети Русанова. Во время разведки его схватили. Петя костылем сбил с ног солдата, сорвал у него с пояса гранату и бросил в самую гущу фашистов. Погиб он, сжимая мертвой хваткой горло офицера. Смогу ли я быть такой, как Петя Русанов? Увы, я неженка. Стыдно, но признаюсь себе в этом.

17 октября. Не хочется браться за дневник. О чем писать? Вести одна тоскливее другой. По радио узнали: немцы под Малоярославцем — совсем близко от Москвы. Но все равно ничего у них не выйдет, победим мы. Вспомнилось довоенное, как ходили с флагами на демонстрацию, пели про трех танкистов. Какими мы были счастливыми! Кажется, только теперь я поняла, что такое Родина.

19 октября. Отряд вышел к Брянску и остановился в пяти километрах от поселка Урицкий. Командир группы Валериан Мерц похвалился: «Разыщем свои базы, там махорка, колбаса, сухари»… Значит, в Клетнянские леса мы уходили, чтобы научиться воевать в тылу врага.

22 октября. Мерца долго не было, а вернулся с пустыми руками. Базы наши разграблены. Дмитрий Ефимович страшно сердится. Оказывается, он может быть не только добрым.

23 октября. Спала стоя.

27 октября. Месяц, как мы в пути. Возле поселка Большое Полпино встретились с группой помощника секретаря подпольного горкома Анатолия Михайловича Щекина. Мир войны тесен. Увидела свою «старую» знакомую — Валю Сафронову. Ведь именно она помогала мне «устроиться» в отряд. Валя сказала, что наша встреча самая обычная — живем в такое время, когда все дороги ведут в лес.

Мы подружились.

Валя… Если бы я была художницей!.. С ней всегда хочется быть рядом, слушать ее, видеть ее. Возле нее люди становятся лучше. Валя Сафронова — самая красивая дочь лесов брянских — вот что это за девушка.

28 октября. Кравцов и Валя второй день о чем-то шепчутся. Меня это страшно задело, но, кажется, «ревную» совсем зря. Сафронова Валя, как мне удалось случайно узнать, — партизанская разведчица. Вот дурочка я… Они что-то замышляют в городе. А что? Этого не узнаешь. Военная тайна».

«Первые цветочки»

Коля Горелов взял ведро, обмазал его изнутри тонким слоем клейстера, сунул за пазуху листовки. Виктор Новиков — «Старшой» — внимательно следил за товарищем.

— Гляди в оба, — начальническим тоном предупредил он.

— Знаю, не маленький…

Холодный октябрьский ветер хлестал по лицу. Поеживаясь, пуще от страха, чем от холода, Коля шел по улице. Возле лесного института стоял немец и надменно поглядывал на прохожих.

…В оккупированном городе Коля Горелов оказался неожиданно. В конце августа он зашел в кабинет секретаря горкома партии. Там было много народу. Кравцов держал речь. Коля хотел уйти, но Дмитрий Ефимович заметил его.

— А, Горелов! Ты кстати, — сказал он и, легко подхватив стул, поставил перед Колей. — Садись.

Коля присел на краешек.

— Опять с жалобой?

— Да, — чуть слышно ответил Коля.

— На военкомат?

— На него.

Все с любопытством уставились на паренька.

— А не потому ли ты такой прыткий, что еще пороху не нюхал? Вот скажи, какой запах у пороховой гари?

— Едкий, — не задумываясь, ответил Коля.

— Сам ты едкий, — засмеялся Кравцов, взъерошив Коле черные волосы.

На столе зазвонил телефон, но Кравцов, казалось, не слышал.

— Завтра группа товарищей пойдет через линию фронта…

— Дмитрий Ефимович! — вскочил со стула Коля.

— Дело рискованное.

— Знаю.

— Страшное. И это всем мы говорим. Не скрываем.

— Не боюсь.

— Подумай хорошенько.

— Дмитрий Ефимович!.. — Коля глядел на секретаря молящими глазами.

— Ладно. От тебя не отвяжешься… Сбор завтра в три часа здесь. — Кравцов написал записку. — Иди в истребительный батальон, там тебя снарядят в дорогу.

…Сыпал мелкий дождь, кругом стояла кромешная мгла. Эглит — командир разведгруппы — похвалил погоду: «Благоприятствует делу».

Немцы были совсем рядом: доносился лязг гусениц, лающий говор, кто-то играл на губной гармошке. Эглит приказал быстрее пробираться вперед, нужно было миновать безлесную местность.

С величайшими предосторожностями разведчики пробрались к большаку. По серой ленте дороги, ведущей к родному городу, громыхали тяжелые танки.

Ошарашенный, Коля сжимал в руке гранату. Рядом Эглит делал пометки в блокноте и, вздрагивая всем телом, тихонько покашливал в кулак. Его мучила астма.

Весь день разведчики следили за большаком. К Брянску немцы подтягивали крупные силы. Мчались грузовики с солдатами, тягачи волокли дальнобойные пушки, цокали копытами эскадроны всадников. Впервые Коля понял, как тяжело быть разведчиком. И не потому, что тебя всегда подстерегает опасность, а больше от сознания того, что враг рядом, а ты только провожаешь его глазами.

Вечером Эглит подозвал Колю и протянул ему несколько листков бумаги.

— Зашей в пояс и возвращайся в город. Отдашь только самому Кравцову. Оружие сдай, без него надежнее.

Коля обиделся. Оказывается, они взяли его с собой всего лишь связным. Почтальоном! Но приказ есть приказ.

Петляя среди стволов, Коля забрался поглубже в лес. Над головой низко висело хмурое небо, тоскливо стонал ветер, наклоняя гибкие вершины деревьев. Было очень страшно, за каждым пнем мерещился фашист с автоматом.

Прошло часа два. Стемнело. Коля, осмелев, быстро шел узкой тропинкой. Внезапно донесся едва уловимый стон. Колю будто сковало: «А может, почудилось?..» Стон повторился. Хотелось пуститься что есть духу от этого места… «А вдруг свой…» Подполз на стон и увидел человека в штатской одежде.

— Кто? — еле выговорил Коля.

Человек застонал сильнее и приподнял голову. Коля узнал Васю Семенова, товарища по истребительному батальону.

— Семенов! Откуда?

Вася рассказал, что чекисты заслали его в немецкий тыл. Он собрал там нужные сведения. Но в дороге заболел. Раскалывается желудок. Кружится голова. Тошнит. Идти не может.

— Это должно скоро пройти, — утешил его Коля. — Ну-ка, обопрись на мое плечо.

Вася кое-как поднялся, неловко обхватил Колю, сделал несколько шагов, а потом виновато посмотрел на товарища и прохрипел:

— Не могу… Иди один… Я… как-нибудь…

— Выдумываешь! — возмутился Коля. — Отдышись и потопаем дальше.

Вася был совсем плох. Руки у него дрожали, он тяжело дышал.

— Хальт! — раздался вдруг, как спросонья, выкрик. В темноте затарахтел автомат.

Коля метнулся в кусты. Вася тяжело рухнул рядом.

— Ранен?..

— Нет…

Неподалеку перекликались немцы, часто произносилось слово «партизанен». Раздавались одиночные выстрелы. Ребятам казалось, что стреляет и рычит весь лес.

Решили пробираться болотом. Компаса и карты не было, Коля полагался только на свое чутье. Им удалось пройти между гитлеровскими постами. Вышли к Жирятино.

На широкой поляне, покрытой пожелтевшей травой, сидели красноармейцы и неторопливо хлебали из котелков. Бойцы показали ребятам штаб. Там Колю узнал майор.

— Куда путь держишь, партизаненок?

— К секретарю горкома.

— А ты? — повернулся майор к Васе.

— В управление НКВД.

Майор улыбнулся:

— Хлопцы, без лишних слов выкладывайте, что добыли.

— Мне велено передать только в горком, — возразил Коля.

— А что, разве фронт держится только на горкоме? — рассердился майор. — Давайте по добру.

Парней накормили, переодели и на полуторке повезли в Брянск. Вася слез возле госпиталя, Коля подкатил прямо к зданию горкома. Его встретили как героя. Горкомовцы, друзья из истребительного батальона засыпали вопросами. Появился Кравцов и увел Колю.

С того дня весь отряд стал готовиться в лес. Коля тоже собирался, но вдруг его вызвали к Кравцову. Разговор длился долго. О чем секретарь горкома столько времени говорил с мальчишкой, никто не знал, только партизаны из города ушли, а Коли Горелова с ними не было…

«А вдруг обыщет?» — мелькнула тревожная мысль, когда Коля увидел немца возле лесного института. «Свернуть в сторону? Скорее привяжется». — Решил идти напрямик, что будет, то и будет.

Поравнявшись с немцем, невольно замедлил шаг. Ему казалось, что немец сквозь пиджак видит листовки. Видит и то, что ведро внутри измазано клейстером.

Прошла томительная минута, пока опасность осталась позади. Теперь можно действовать. Завернул за угол, вытащил листовку, коснулся стенки ведра и прилепил ее на стену.

«Переболев» страхом, Коля почувствовал азарт, его потянуло в людные места. Вышел на улицу III Интернационала, остановился возле базара. Сделал вид, что читает афишу, а сам приклеил три листовки у дверей магазина, с десяток сунул в подъезды жилых домов, а одну пришлепнул на доску объявлений у биржи труда.

Мимо листовок никто не проходил равнодушно. Напирая друг на друга, люди жадно вчитывались в печатные строки:

«Товарищи, не верьте фашистской брехне. Москва — наша, советская! Гитлеру ее никогда не взять! Мощь Красной Армии растет день ото дня. Скоро она покажет свою силищу, и у гитлеровских вояк зачешутся пятки.

Друзья! Уничтожайте фашистов, помогайте партизанам чем только можете. Пусть земля горит под ногами оккупантов.

Брянский горком партии».

Люди узнавали правду! А сказать им правду — это все равно что дать в руки винтовку. Так расценивал свою работу Коля. Ему очень хотелось, чтобы сейчас здесь появился сам Дмитрий Ефимович Кравцов и посмотрел на лица людей, собравшихся у листовок.

Появились два полицая. Толпа моментально рассыпалась. Полицаи, матерясь, принялись соскабливать листовки. Один удивленно присвистнул:

— Батюшки, клейстер-то совсем свежий!

Другой в сердцах пырнул штык в стену:

— Попадись только мне этот большевистский агитатор! Я его шкуру заместо листовки к забору пришпилю.

Коля, размахивая ведерком, с беспечным видом пошел к реке. Отмыл клейстер, набрал воды и, не спеша, отправился домой.

Так нехитро начинало жить Брянское подполье.

В группу «Старшого» — Виктора Новикова, бывшего студента лесного института, входили Коля Горелов, Виктор Аверьянов, Ольга Золотихина, Иван Никитин. Все они знали, какая участь ждет каждого, если попадутся. Но думать об этом не хотели, верили в счастливую звезду.

Ниточка тянулась в лес

Яков Андреевич обмотал шею вязаным шерстяным шарфом, надел меховую душегрейку и объявил:

— Мне пора в карцер.

— Может, сегодня передадут что-нибудь радостное… — с надеждой вздохнула Анастасия Антоновна.

— И что тогда? — Яков Андреевич обнял худенькие плечи жены.

Она не ответила, только вытерла уголком платка глаза.

Степановы пересекли двор и зашли в сарай. Выгнав из стойла корову, Анастасия Антоновна разгребла навоз. Показалась дубовая западня с большим железным кольцом. Яков Андреевич приподнял западню и по заросшим мхом ступеням спустился в погреб. Зажег коптилку. Свет упал на наборные кассы со шрифтом. На табурете стоял старенький батарейный приемник. Яков Андреевич включил его и стал ждать. «Говорит Москва!.. — раздалось по всему погребу. — …Наши войска ведут ожесточенные бои с противником на Можайском и Малоярославецком направлениях». — Стены погреба сдвинулись, стало трудно дышать: «Можайск… Это почти Москва!..»

Дослушав горькую сводку Совинформбюро, Степанов выключил радиоприемник и склонился над наборной кассой. Нужно рассказать народу правду, какой бы она ни была.

Буквы складывались в слова: «Дорогие товарищи! Красная Армия ведет тяжелые оборонительные бои. Враг у Москвы. Родина в опасности. Это все правда. Но не падайте духом. Скоро „непобедимая“ гитлеровская разбойничья банда выдохнется.

Помогайте фронту. Уничтожайте оккупантов. Не бойтесь врага. Позор и неволя страшнее смерти. Пусть наш Брянск станет адом для фашистов…»

Устали глаза. Яков Андреевич присел отдохнуть. Вспомнилась последняя встреча с Кравцовым в горкоме партии. Кравцов тогда показал на карте Брянск и сказал: «Видишь, сколько дорог здесь сходится: из Гомеля, из Киева, из Харькова… На Орел, на Смоленск. И еще асфальтированная дорога. Мы не стратеги, но значение Брянска с военной точки зрения должны понимать. Немцам наш город вот как нужен!»

Яков Андреевич вздохнул: «Не до отдыха сейчас», — и снова подсел к кассам со шрифтом.

Печатного станка у Якова Андреевича не было. Платяной щеткой он намазывал набор краской и с силой прижимал к нему лист бумаги, накрытый сверху войлоком. Оттиск получался неровный: одни буквы заплывали, другие — едва просматривались.

Чадила коптилка. Яков Андреевич работал, не замечая ни сырости, ни холода.

Почти каждый день приходили к Якову Андреевичу подпольщики. Они приносили разведывательные данные, добытые в городе, забирали листовки. Чаще других прибегал Коля Горелов, живой, как искорка. Анастасия Антоновна доставала из домашних тайников лакомые кусочки, припасенные для него. Своих детей у Степановых не было, перед самой войной хотели было усыновить Колю-детдомовца, но он жил тогда на квартире у Семина — друга Якова Андреевича. Узнав об этом намерении, Семин возмутился:

— Я вам покажу, как переманивать чужих детей!

Старые друзья даже поссорились на этой почве.

— У меня три отца, — хвалился Коля, — дядя Яша, дядя Сережа и Дмитрий Ефимович Кравцов.

Секретарь горкома действительно принимал самое живое участие в его судьбе. Устроил на работу, написал рекомендацию в комсомол. Было за что и его считать отцом.

Теперь Коля целыми днями шнырял возле немецких штабов, складов, собирал и приносил Степановым ценные сведения.

Через каждые три-четыре дня, взяв для вида узелок, Анастасия Антоновна присоединялась к горожанам, которые шли в деревни менять вещи на хлеб и картошку. Доходила с ними до железнодорожной будки возле Стеклянной Радицы, незаметно отставала и повертывала в лесок. Здесь под огромным дубом находила прикрытую мхом ржавую банку, доставала из узелка запечатанные пробками пузырьки с донесениями, аккуратно укладывала их в тайник.

Руководитель подпольной группы Я. А. Степанов.

В этом доме (улица Третьего июля, 12) жил один из руководителей брянских подпольщиков Яков Андреевич Степанов.

Возвратившись домой, она трясла узелком и горько жаловалась соседям:

— Совсем обнаглели деревенские куркули. За новый Яшин костюм полпуда картошки давали. Подумать только!

А мужу строго выговаривала:

— Никому не нужны твои склянки. Не берут их. Только версты меряю впустую.

Яков Андреевич растирал посиневшие от холода руки жены и успокаивающе говорил:

— Ты же знаешь, Настя, сам Кравцов тайник установил. Не могут же они просто-напросто забыть про это?

Анастасия Антоновна смягчалась и продолжала носить сведения в тайник.

Однажды она пошла на базар и быстро вернулась без покупок. Дрожа всем телом, опустилась на стул.

— Что с тобой, Настя? — встревожился Яков Андреевич.

Она глянула на него застывшими от ужаса глазами:

— Яков… обещай мне… не делать… ничего такого… Ведь нас повесят…

— Да скажи, что случилось? — допытывался он.

— Он висит… На базаре. Распухший, залитый кровью.

— Кто? — закричал, холодея, Яков Андреевич, думая о Коле.

— Не знаю. На груди у него дощечка: «За связь с партизанами».

Рука Якова Андреевича мягко скользила по вздрагивающим плечам жены.

— Но ты же знаешь, Настя… мы не можем иначе…

— Но другие могут! Живут!

— Это не жизнь. Если мы смиримся, нас убьет совесть. А это хуже петли.

— Наверно, ты прав, Яков, — помолчав, согласилась Анастасия Антоновна. — Но тот мертвый… Он такой страшный. Я не могла на него смотреть, я все думала о тебе.

Яков Андреевич крепко прижал к себе жену.

— Мертвых не боятся, Настя, за них надо мстить… Крепись. Ведь ты у меня… — Он долго подыскивал нужное слово. — Ведь ты у меня — боец, фронтовик.

Он подметил точно. Линия фронта проходила и по улице третьего июля. Здесь, в доме №12, жили и сражались с врагами супруги Степановы.

В конце октября Анастасия Антоновна, вернувшись из Стеклянной Радицы, с порога бросила в руки мужа узелок и счастливо проговорила:

— Слава богу, Яков, забрали партизаны всю нашу аптеку. До единого пузырька. Теперь начнут немцев лечить…

Глава вторая

Длинный день

Низкое, затянутое тучами небо нудно сеяло дождь. Горстка партизан жалась к костру. С толстой корявой треноги свисал прокопченный котел. Все молчали, ждали, когда закипит вода.

Валя Сафронова и Ольга Соболь укрылись одной плащ-палаткой.

— Чем же сегодня накормят? — протянула Ольга как-то по-детски, думая совсем не об этом.

— Меню прежнее… — Валя подбросила в костер несколько сырых поленьев. — На первое — паровая конина, на второе — чай с шиповником и дымом, — пошутила она.

Чуть в стороне, на поляне, поджав под себя ноги, сидели Кравцов и Дука. Рядом с ними колдовал над рацией Сергей Шолохов.

Несколько дней назад Кравцов и Дука отыскали стеклянно-радицкий тайник. Целый час они разбивали пузырьки, извлекая донесения подпольщиков. Дука прочел:

«Строится узкоколейка и мост через реку Десну». «Зачем бы это?» — И сам же ответил; «Разобранные самолеты будут возить со станции в аэропорт и там собирать. Понятно». — Он отложил бумажку в сторону.

«На станции Брянск‑II разгружены два состава, около семидесяти автомашин отправлены в Орел…» — зачитал Кравцов и добавил:

— А вот это что значит, не совсем понятно…

«У Володарского поселка, со стороны леса, копают ямы для дзотов», — прочитал Дука, — «Ясно. От нас отгораживаются».

Кравцов подошел к радисту с пачкой донесений. — Работенки тебе, Сережа, прибавилось.

Каждый день радист передавал по рации 300—500 групп. Но из штаба партизанского движения приходила телеграмма за телеграммой:

«Командиру БГПО (что означало: Брянского городского партизанского отряда) тов. Кравцову.

Получаемая от вас разведывательная информация чрезвычайно важна. Усильте агентурную разведку. Если нужен еще радист — вышлем».

«Связь через тайник… надежная, но этого мало, — задумался Кравцов. — Пора двинуть в город из отряда разведчиков. А радиста пусть присылают, не помешает».

Кравцов долго обсуждал с Дукой, кого послать в первую разведку. Выбор пал на Валю Сафронову и Ивана Никулина, низенького конопатого партизана. Их пригласили на беседу.

— В город пойти не побоитесь? — после некоторого молчания спросил Кравцов в упор.

— Не побоюсь, — твердо ответила Валя.

— Будем говорить откровенно. Дело может кончиться и виселицей.

— Сейчас везде пахнет виселицей, — угрюмо ответил Никулин.

Кравцов и Дука долго рассказывали Вале и Никулину, каких сведений от них ждет фронт и на что нацелить подпольщиков, работающих в городе. Явочные квартиры и пароли разведчикам сообщили раздельно и разные. В случае провала одного из них нити ко второму обрывались.

Снаряжались в дорогу втайне. Валя надела синее демисезонное пальто, резиновые ботики, набросила на голову белый шерстяной платок, обрызгала себя с ног до головы духами, чтобы отбить запах костра.

Прощаясь с Ольгой, Валя целовала ее в губы, в глаза, в щеки… И вдруг вся застыла от какой-то мысли.

— А ну-ка, повернись в профиль!

Ольга повернулась.

— Твой белорусский паспорт цел?

— Да.

— Отдай его мне, — обрадовалась Валя. — Мы с тобой похожи, как сестры. В случае чего, сойду за беженку из Белоруссии.

Ольга принесла Вале паспорт.

Взяв корзины с хлебом домашней выпечки, якобы выменянном на вещи, разведчики вышли из лагеря.

Широкая просека, усеянная кустиками пожелтевшей травы, вывела к тропе. Шли молча.

Чем дальше уходили от лагеря, тем заметнее нервничал Никулин. Он оглядывался по сторонам, часто останавливался, к чему-то прислушивался. Валя — наоборот — чувствовала себя беззаботно. Ее подстрекало азартное любопытство, будто шла она заново знакомиться с родным городом. Валя уже успела войти в ту роль, которую ей предстояло играть.

Километрах в трех от города удачно присоединились к группе горожан, возвращавшихся из деревни. Люди говорили о том, как вскочили цены: буханка хлеба стоит семьдесят пять рублей, скоро совсем исчезнет соль и что надо больше запасать на зиму картошки.

— Те, что около немцев трутся, живут припеваючи, — вставила Валя.

Попутчики — три женщины и худосочный мужчина — подозрительно посмотрели на нее и замолкли.

На въезде в город стояли рослые жандармы с карабинами за плечами. Документов они не спросили…

Удивляться пришлось немало. По улицам расхаживали веселые, беспечные солдаты, приставали к девушкам и не обижались, если получали невежливый отказ. На площадях и пустырях стояли никем не охраняемые военные машины… Как на ладони были видны склады боеприпасов под открытым небом… В городском парке в глаза бросилось огромное бензохранилище… Валя с Никулиным почти вплотную подошли к зенитным установкам на Красноармейской, часовой их не окликнул. Солдаты посылали Вале воздушные поцелуи и злословили о ее спутнике. Встретили нескольких патрульных, но и они не спросили документов.

Никулин указал глазами на большой красочный плакат, написанный по-русски. «Россия положена на обе лопатки, осталось только отсечь ей голову — взять Москву. И фюрер обещает это сделать к рождеству»…

Валя отвернулась. Хотелось разрыдаться. Она обозлилась на себя за то, что так легко вышла из равновесия и той роли, которую здесь обязана играть даже во сне. Сник и Никулин.

— Да‑а… Они чувствуют здесь себя, как дома… — протянул он.

Начало темнеть. Валя, восстановив в памяти адреса явочных квартир, предложила разойтись. Но Никулин вдруг сказал:

— Пойдем ко мне. Обрадуем супругу. А утром разведаем аэропорт. Это рядом. Удобно.

Подумав, Валя согласилась. Вместе с Никулиным они смогут завтра обшарить все углы и закоулки. Пошли по Красноармейской, свернули на Супоневскую дорогу и оказались на окраине города. Здесь на равнинном поле беспорядочно стояли бревенчатые бараки. Никулин подошел к одному, влез на завалинку и тихонько постучал в окно. На крыльцо выбежала женщина, на две головы выше его. Никулин утонул в объятиях.

Хозяйка проворно накрыла на стол: поставила миску помидоров, чугунок картошки. Гости с жадностью набросились на еду. Валя попросила хозяйку:

— Выйдите, пожалуйста, посмотрите, не следит ли кто за домом.

— Да кому здесь следить, — отмахнулась женщина. — Ешьте да ложитесь отдыхать. С дороги устали небось.

Поели. Валя уже собиралась прилечь… В дверь громко застучали:

— Откройте, полиция!

— Боже мой! — запричитала хозяйка. — Пропали мы теперь, Ванечка!

— Нам надо уходить, — Валя рванула растерявшегося Никулина за рукав.

— Убьют ее, если я сбегу…

В дверь барабанили. Валя вбежала в спальню, выдавила стекло цветочным горшком. Пролезть было невозможно, тогда она вышибла раму и выпрыгнула в темноту. Полицейские услыхали, как вылетела рама и струсили. Их было двое. Прячась за крыльцом, они открыли стрельбу из винтовок.

Пригнувшись, Валя бежала, не зная куда, наугад, лишь бы дальше уйти. Мокрая, липкая земля цеплялась за ноги. По щеке, вспоротой стеклом, стекала кровь.

Вскоре Валя поняла, что ее не преследуют. Остановилась, отдышалась. Рядом оказался овраг. Спустилась с крутого обрыва, обнаружила сарай, зашла в него. Дожидаясь, пока уймется кровь на щеке, обдумывала, на какую явочную квартиру пойти. Легче всего было пробраться к Богатыревой, она живет недалеко отсюда — за больницей, на Советской улице.

С полчаса Валя пробиралась оврагами Нижнего Судка. Наткнулась на ручей. Вымыла холодной водой щеку. Ополоснула боты, причесалась. Отсюда поднялась на Ленинскую улицу. Здесь она ориентировалась хорошо, хотя ночь была темная. Свернула на Советскую и уже подходила к больнице, когда два солдата преградили ей дорогу.

— Папир! — потребовал один из них.

Валя протянула Ольгин паспорт. Немец, поиграв карманным фонариком, указал ей на небо и объяснил, что уже комендантский час, нужен пропуск, иначе они отведут фрейлейн в комендатуру.

Выслушав солдата, Валя поближе наклонилась к нему, чтобы он уловил запах духов, и, смеясь, начала о чем-то говорить, смешивая русские слова с немецкими.

О, она с удовольствием прошлась бы с такими бравыми ребятами. Но за ней должен заехать Бунте. Правда, он не так молод, как они, но зато щедр.

— Заходите лучше в другой раз. Вот мой дом — шестой отсюда.

Солдаты, уважительно козырнув, пошли прочь, четко отбивая шаг. Начальника СД Хайнца Бунте они знали хорошо и встречаться с ним лично не хотели.

Валя, мысленно благодаря «своего покровителя», имя которого узнала из донесений подпольщиков, пошла к желтому стандартному дому. Добравшись до места, опустилась на крыльцо, вытянула ноги, но не успела порадоваться, как со двора донесся сердитый медвежий рев. От ужаса замерла. Даже в лесу ей ни разу не довелось встретиться с медведем. А может, почудилось… Но рев повторился. Валя забарабанила в дверь. Вышла крупнолицая женщина с коротко остриженными светлыми волосами. Валя назвала пароль, хотя нужды в этом не было: коммунистку Александру Ивановну Богатыреву она хорошо знала до войны.

— Случилось что? — тревожно спросила хозяйка.

— Да, — выдавила Валя, — моего товарища схватили.

— Где? — лицо женщины исказилось от страха.

Валя рассказала о случившемся. На минуту в комнате установилась тишина, и опять раздался медвежий рев.

— Откуда медведь? — опять удивилась Валя.

— Его воспитанник, — Александра Ивановна кивнула на вышедшего из другой комнаты мужчину с красивым холеным лицом. — Мой муж, Павел Жбаков, знакомьтесь и не бойтесь. Он тоже работает с нами.

Жбаков протянул Вале руку.

— Я был цирковым борцом. Медведь — мой партнер.

— Помню ваши выступления, — оживилась Валя. — Я так любила их смотреть…

Накормив Валю, Александра Ивановна уложила ее в кровать.

— Давно я не спала в настоящей постели, — по-детски радовалась Валя.

Александра Ивановна села у изголовья, и они долго шептались. Валя узнала, как трудно приходится подпольщикам. Устроилась Александра Ивановна в госпитале, место удобное, но кругом враги. В доме напротив — сын профессора Владимир Жуковский. Он начальник тайной полиции. Ее ближайшие соседи — бургомистр Брянска-первого Альфонс Соотс и переводчик Иуда Эшнер. Для вида приходится дружить с ними, муж даже частенько выпивает с Жуковским и Эшнером.

Александра Ивановна Богатырева, руководитель подпольной группы. Через эту отважную женщину вооружалось Брянское подполье.

В окно постучали. Валя машинально вскочила с постели, но Александра Ивановна успокоила ее:

— Дочка моя, Лиля.

Дверь тихонько скрипнула. Валя увидела угловатую девочку лет четырнадцати, с большими, не по-детски серьезными глазами.

— Моя помощница, — сказала Александра Ивановна и тут же отправила Лилю спать. Оставшись вдвоем, они проговорили до полуночи. Александра Ивановна знала буквально все: какие силы у оккупантов, где расположены их главные склады, сколько войск проходит ежесуточно через узел в сторону Москвы, какой характер у начальника службы безопасности СД Бунте…

— Откуда вы все это узнали?

— Немцы считают войну выигранной. Ждут падения Москвы. Они веселы и беспечны. Развязали языки, откровенничают. Ну и… я не сижу сложа руки. Муж и Лиля тоже научились смотреть по сторонам.

— А вы сможете узнать, что затевают фашисты против партизан? — поинтересовалась Валя.

— Постараюсь, — ответила Александра Ивановна. — Давайте, Валюша, спать. День был длинным.

На посту

Стрелочник Александр Андреевич Черненко, проводив поезд, уныло побрел к своей будке — на пост №29. Здесь, в воротах города, сплелись в пучок железнодорожные пути. День и ночь громыхали поезда, везя для фронта под Москву танки, пушки, горючее, коней, солдат, — везли смерть. Громкий и однообразный стук колес болью отдавался в сердце.

Неохотно Черненко поднимал желтый флажок, каждый раз кляня свое бессилие. Иногда им овладевало безумное желание броситься под колеса… Никто в поселке Брянск-второй не знал, почему, будучи начальником станции, командуя эвакуацией узла, Черненко посадил в вагон беременную жену, а сам остался ходить в помощниках у немца стрелочника. На пост №29 Черненко устроился с трудом: немцы боялись брать на железную дорогу советских людей. Работа оказалась пыткой: он провожал уходившие на восток, к Москве, вражеские поезда.

В первых числах ноября, возвращаясь с работы, Черненко встретил на улице машиниста Николая Загинайло. Поздоровавшись, Загинайло начал откровенно:

— Надо уходить в лес. К черту! Надоело.

Черненко внимательно посмотрел ему в глаза:

— Горком не похвалит за бегство.

— Да где он, твой горком? Ни слуху о нем, ни духу, — с горечью бросил Загинайло.

Александр Андреевич Черненко, руководитель подпольной партийной группы железнодорожников.

— Как сказать… — Черненко оглянулся по сторонам: улица была пустынной. — Листовки видел? Это горком. Подорванные эшелоны… Позавчера двух гестаповцев на Ковшовке кокнули… Я думаю, что и это горком. Так-то вот… — Они помолчали. — Тебе, как бывшему парторгу депо, надо бы подумать о другом… об организации…

— Зачем она, организация? — Загинайло шагнул от Черненко. — Взносы собирать, что ли?

— И взносы, — настаивал Черненко. — Платить будем убитыми фашистами, сожженными, подорванными эшелонами. И если хочешь знать, это приказ Кравцова.

Загинайло выпучил глаза.

— Ко мне заходила Сафронова Валя. Контролером в сберкассе работала. Кравцов требует — не дремать.

Договорились браться за дело сообща.

На железнодорожном узле осталось много своих, среди них и коммунисты. Нужно было безошибочно определить, чем дышит теперь каждый из них. Черненко, лежа у себя в постели, «по косточкам» разбирал всех знакомых, но в конце концов пришел к выводу, что надо посмотреть людям в глаза и тогда они станут понятнее.

После работы Черненко свернул на Карьерную улицу и остановился у дома №22. Здесь, почти у самого леса, жили машинисты братья Николай и Жорж Костюковы. Поколебавшись, Черненко толкнул дверь.

Николай Костюков, жилистый, с давно небритым лицом, лежал на кровати. Увидев гостя, он с нескрываемой злостью бросил ему:

— Ославил меня, теперь за душой прешься?

— О чем ты?

Черненко снял шапку и без приглашения подсел к Костюкову.

— А ты будто не знаешь?! — Он протянул листовку.

«Позор братьям Костюковым, поступившим на службу к фашистам. Плюйте им в рожи, пусть они подохнут от нашего презрения!» — прочитал Черненко.

— Ты сочинял? — глаза Костюкова жестоко уставились на гостя.

— Опомнись, Никола!

Через несколько минут Черненко уже знал всю историю, происшедшую с Костюковым. Он пошел работать на узел помощником машиниста только для того, чтобы связаться с патриотами. Доставил в Орел несколько составов, начал было договариваться с товарищами о подпольной работе и вдруг эта листовка. Костюков бросил работу.

Но это оказалось не так просто. Явился из железнодорожной управы полицейский и потребовал, чтобы Костюков вернулся на паровоз. Что было делать? Тогда он набрался смелости и спрыснул себе под кожу керосин. Костюков показал из-под одеяла чудовищно распухшую ногу.

— Теперь всю улицу врачую, — сказал он, — от пациентов отбою нет. Кто не хочет работать, идет ко мне.

— Но за это тебя не похвалят…

— Немцы? А черт с ними…

— Не немцы, а наши. Вместо того, чтобы драться, бить врага, ты первого себя подшиб.

— Ты так думаешь?.. — спохватился Костюков.

— Уверен, что Кравцов назовет тебя простофилей.

— Слышь, а что теперь мне делать? — немного приободрился Костюков.

— Работать против немцев! — Черненко протянул ему руку. — Сможешь прийти ко мне в воскресенье?

— Конечно. Еще бы… Как-нибудь докостыляю, — обрадовался Костюков.

В воскресенье у Черненко собрались коммунисты. Яростно спорили, выдвигали один план за другим. Загинайло в шутку заметил, что он не помнит ни одного довоенного собрания, которое проходило столь активно.

— Членские взносы буду принимать я, — вызвался Черненко. — Платить прошу кто чем может. Только побольше и не откладывайте в долгий ящик.

По заданию подпольной партийной группы машинист Петр Сиваков снял точную схему депо, где немцы ремонтировали паровозы. Его жена Анна Павловна Воронкова отнесла схему в тайник, указанный Валей Сафроновой, и там нашла листовки. Раздала их знакомым. Вскоре листовки были расклеены по всем улицам. Комсомолку Шуру Дулепову устроили в районную управу. Она неплохо знала немецкий язык и вскоре передала важные вести, раздобыла несколько бланков паспортов и пропусков. Виктор Долгих собрал информацию о движении воинских эшелонов через Брянск к фронту. Лед, как говорили сами подпольщики, тронулся.

Спустя несколько дней, собрав у подпольщиков добытые сведения, Черненко, не торопясь, возвращался домой. Войдя в комнату, он увидел франта, в котором с трудом признал Анатолия Кожевникова, бывшего машиниста депо.

— Толик! — ахнул Черненко.

— Он самый, — отозвался Кожевников.

Они обнялись.

— С чем пришел, рассказывай. — Черненко усадил гостя на табурет.

— С приветом от товарища Кравцова. Нужен специалист, который мог бы дать полную справку о работе узла.

— Есть такой человек, — подумав, сказал Черненко. — Инженер Павел Петрович Адамович.

— Знаю его, подойдет, — одобрил Кожевников. — И еще. Товарищ Кравцов просил взять под особый прицел станцию.

— Возьмем! — ответил Черненко, в его глазах загорелось нетерпение.

Теперь Черненко торопился к будке стрелочника.

Зарево над Десной

Десна замерзала. На прибрежных отмелях уже поблескивала тоненькая кромка льда, а на середине реки ветер еще гнал серые волны.

Засунув руки в карманы телогрейки, Никитин прохаживался вдоль берега, изредка поглядывая на деревянный мост. С тех пор, как побывала в городе Валя Сафронова, подпольщики почувствовали поддержку из леса и начали действовать смелей. Никитин стащил у саперов две мины и стал искать для диверсии «стоящий объект».

Смелый, ловкий, Никитин ночью забирался в немецкие грузовики, портил моторы, воровал автоматы, револьверы. «Реквизировал» у оккупантов несколько мешков муки, бочку меда и раздал продукты семьям партизан и подпольщиков. Его в шутку называли «кормильцем».

…Мимо промчались грузовики с намалеванными на кабинах лисицами-барабанщицами. Кузова были плотно прикрыты брезентом. «Повезли на Жиздру снаряды», — определил Никитин. Со стороны завода имени Кирова ползли, лязгая гусеницами, два танка, свежевыкрашенные, с черными крестами на башнях. «Залатали», — подумал он.

Подпольщики знали, что на заводе имени Кирова немцы ремонтируют военную технику, не раз пытались взорвать ожившие цехи. Но проникнуть туда было невозможно.

Провожая взглядом танки, Никитин задумался. Вдруг в уши врезался душераздирающий крик. Никитин метнулся к деревянному складу, возле которого военнопленные выуживали из реки бревна. Пожилой усатый унтер прикладом загонял в воду худенького белокурого паренька, знаками показывая, чтобы тот подогнал к берегу плот. Пленный вопил, упираясь изо всех сил. Охраннику надоело возиться, он потянулся к автомату. Белокурый парень попятился в воду, выставляя перед собой руки, точно собираясь защититься от пуль. Через секунду он уже плыл, испуганно озираясь, как затравленный зверек.

— Генка, цепляйся за бревна, — крикнул кто-то с берега.

Но Генки уже не было видно, высунулась рука со скрюченными пальцами, попыталась ухватиться за древесину, но только царапнула кору.

Группа пленных в ужасе столпилась на берегу.

— Арбайтен! — заорал унтер и выстрелил поверх голов короткой очередью.

Что-то сдавило и обожгло горло Никитина. Его так и подмывало броситься на унтера, обезоружить и утопить его. Искушение было столь велико, что он, забыв про всякую осторожность, пошел на фашиста. И тут опомнился: «Стоит ли менять свою жизнь на одного гада».

Плот, из-за которого немец погубил красноармейца, вырвался из плена окружавших его бревен и, подхваченный течением, поплыл к заводу. Взгляд Никитина устремился вслед. Лихорадочно заработало воображение. Такую посудину легко сколотить, и тогда он проберется к заводу: со стороны реки охраны нет.

Никитин торопливо пошел от берега. Он хотел зайти к Виктору Новикову, но, поразмыслив, решил сперва разведать обстановку, хотя бы проплыть на плоту мимо завода.

Часов в семь вечера он подошел к маленькому домику, прижавшемуся к крутому берегу реки, постучал в окно.

— Кто там? — раздался настороженный женский голос.

— Иду домой в Полпинку, — соврал Никитин, — да вот не поспел. Комендантский час наступил. Пустите переночевать.

— Ходят-бродят здесь всякие, — проворчала женщина, но все же впустила в дом.

Никитин пролежал на жесткой постилке до полуночи. Нетерпение делало часы вечностью. Наконец он поднялся, тихонько открыл дверь и выскользнул во двор.

Над городом висела тьма, густая и черная, как деготь. Ни огонька, ни звездочки. Лишь бесконечное лезвие прожектора шарило в небе. Все живое запряталось, замкнулось, город казался вымершим.

Бесшумно спустился к берегу. Добравшись до штабеля, который приметил еще днем, скатил к воде несколько бревен, связал их заранее припасенной веревкой. С силой оттолкнул плот от берега. Бревна качнулись под ним, осели. Несколько минут плот кружил почти на одном месте, но потом, подхваченный течением, понесся вперед, покачиваясь на волнах.

Никитин, стоя на коленях, вглядывался в темноту, тяжелую, настороженную. Показались силуэты заводских строений. Как бы поближе причалить, чтобы лучше рассмотреть?.. Лег на мокрые бревна и начал отчаянно грести руками. Плот нехотя повиновался, повернул к берегу, волоча за собой длинную бороду водорослей. Окоченевшие руки устали, плот стало относить к середине реки. Никитин выругался про себя и спрыгнул в реку: здесь было неглубоко.

На берег выбрался полуживой. Холод вгрызся в тело. Зубы выстукивали дробь, точно телеграфировали о беде. Мокрая одежда быстро деревенела. «Если не согреюсь, окоченею», — подумал Никитин. Побрел, сам не зная куда. Спотыкаясь и пошатываясь, дотащился до какого-то заброшенного цеха, стал срывать с себя леденеющую одежду, стащил сапоги и заметался по цементному полу в надежде найти хоть какую-нибудь ветошь, паклю, мох — хоть что-нибудь!.. Наткнулся на что-то мягкое. Обрадовался, будто нашел сокровище. Принялся растирать тело замасленным тряпьем. Завернулся неизвестно во что. Затеплилась, появилась надежда выжить.

Кругом было тихо, как на кладбище. Осторожно пробираясь из одного пустого цеха в другой, случайно наткнулся на танки. И тут же увидел часового. «Убить его?» — Никитин удивился, как просто пришло такое решение. За всю жизнь ему даже драться по-настоящему не доводилось.

Подобрал с земли толстый железный прут, стал подкрадываться. Тишина угнетала. Сдавали нервы, болели глаза…

Все тело охватил озноб. Превозмогая отвращение к убитому, он снял прежде всего шинель и оделся в нее, потом обул сапоги и зашел в цех. В два ряда стояли танки, задрав длинные хоботы пушек. «Хоть бы один из них уничтожить».

В кармане шинели Никитин нащупал зажигалку, укрыл ее в углу, чиркнул — горит! Теперь он действовал быстро, ловко, расчетливо. Открутил кран бензобака, приготовил факел на палке, зажег и поднес его к крану. Взметнулось пламя. Стало светло, как днем. И тут, Никитин увидел цистерны с бензином. Видимо, они предназначались для заправки отремонтированных танков. Не раздумывая, откинул люк цистерны и швырнул в него факел. Горячая взрывная волна отбросила его в сторону. Больно ударился о стену. Перед глазами поплыли зеленые круги.

□ □ □

Над Десной и заводом поднималось огненно-красное зарево. Город проснулся, ожил. Люди высыпали из домов. Брянск не покорился, Брянск борется! Это было шестого ноября 1941 года, в канун Великого Октября.

Новиков и Коля Горелов стояли на крыльце студенческого общежития, объятые шальной радостью. У соседнего дома толпились немцы.

— Диверсия!.. — услышал Новиков. Это слово любил Никитин. Где он? Почему не пришел на явочную квартиру?

В волчьей пасти

За последние дни Аверьянов немало сделал: собирал разведывательную информацию, пробирался к военным складам, следил за аэродромом, запоминал эмблемы войсковых частей, уходивших на фронт. Но все же он завидовал смельчаку, который устроил эту «иллюминацию» для октябрьского праздника.

В дверь постучали. Еще громче. Начали колотить и в окна, требовательно, нетерпеливо. Аверьянов вскочил с постели, открыл засов — в его живот уперлось дуло автомата. В комнату ввалились немцы.

— Одевайся, — по-русски скомандовал один из них, с тощим, как у покойника, лицом, по-видимому, переводчик. Зябко поеживаясь, Аверьянов натянул штаны, пиджак. Немцы обшарили дом, перевернули мебель, выпотрошили подушки.

— Где взрывчатка, оружие? — требовал переводчик, будто ему все уже известно.

Сникший было Аверьянов огрызнулся:

— Видать, не по тому адресу вы завернули, господин офицер. А в голове мелькнула мысль: «Кто выдал?»

Переводчик выругался, что-то по-немецки сказал солдатам. Они вытолкнули Аверьянова на улицу и повели в сторону Верхнего Судка. В овраге колыхался молочный туман. Медленно спускаясь по грязному скользкому склону, Аверьянов ждал выстрела в спину. Странное безразличие нахлынуло на него. Только в глубине души копошилась обида, что он так просто, по-дурацки уходит из жизни, не успев сделать ничего путного. «Даже ни одного фашиста не пришиб, а ведь мог…» Вспомнилась мать. Она не перенесет… В далеком Усть-Катаве стоит у станка и не знает, что ее сына ведут на расстрел. За спиной чавкали в грязи солдатские сапоги.

Виктор Аверьянов, подпольщик, а затем пулеметчик и минер городского партизанского отряда.

Внезапно Аверьяновым овладела злоба. Его, здоровенного парня, прихлопнут как муху. Нет, умирать так с музыкой, с треском, а не по-телячьи подставлять свою башку. Он замедлил шаг. «Сбить с ног переводчика, выхватить у него парабеллум… Но за офицером топают два солдата… Будь что будет… Последний раунд, до отчаяния безнадежный, но лучше умереть так…» Он собрался в комок. Покосился на конвоиров. Скучные, сонные, равнодушные, они, казалось, забыли про него.

— Смотри, не вздумай отпираться на допросе, — вдруг доброжелательно сказал переводчик.

«Значит, еще будет допрос… Смерть получила отсрочку», — подумал Аверьянов, а вслух произнес:

— Я — человек откровенный. Врать не могу. Вы взяли меня по ошибке.

— Брось болтать, — отрезал переводчик.

Арестованного привели в четырехэтажное здание средней школы и втолкнули в один из классов. В потертом кожаном кресле сидел пожилой капитан с длинным лицом. Его черные бегающие глаза насквозь прощупывали Аверьянова.

— Фамилия?

— Аверьянов.

Офицер вытащил из стола скрепленные иглой бумаги, сделал какую-то отметку.

— Это ты собирался истреблять нас? — он ткнул пальцем в лист.

Аверьянов увидел знакомые фамилии бойцов истребительного батальона.

— По повестке нас призывали, но мы разбежались, — пожав плечами, ответил с совершенной естественностью Аверьянов.

Допрос продолжался долго. Капитан фон Крюгер, прекрасно говоривший по-русски, разными уловками пытался нащупать хоть какой-нибудь след к тем, кто провел на заводе диверсию. Ему казалось, что в этом должна была участвовать большая группа людей, о которой местные жители не могут не знать. Один за другим следовали вопросы.

Еще раз смерив арестованного взглядом, Крюгер сделал вывод: «Парень силен, как бык. Но не опасен».

— Твоя откровенность, истребитель, — это слово он произнес с издевкой, — смягчает наказание. Вместо виселицы я отправлю тебя в лагерь военнопленных. Если, конечно, не возражаешь. — Он смеялся своей шутке.

— Воля ваша, лагерь так лагерь, — поспешно согласился Аверьянов.

Показательный допрос

В оккупированном Брянске немцы создали генеральный штаб тыловой области, призванный обеспечить тыл танковой армии Гудериана. Условно этот штаб назывался Корюк‑532. Капитан фон Крюгер руководил отделом по борьбе с партизанами и подпольем и славился жестокостью.

После взрыва на заводе фашистские агенты рыскали по всему городу. Сотни людей оказались в тюрьме и среди них Иван Никулин. Ни к диверсии, ни к работе подпольщиков он не имел никакого отношения, расплачивался за то, что остался в своем доме, не убежал тогда вместе с Валей. Тюремные камеры были забиты, но виновники диверсии оставались неизвестными. Тогда фон Крюгер и решил устроить показательный допрос, продемонстрировать свое мастерство контрразведчика и тем самым рассеять недовольство в верхах, вызванное тревожным положением на Брянщине.

Он оповестил о своей затее. В Корюк прибыли начальник СД Хайнц Бунте, его заместители Фриц Шредер и Ганс Миллер, начальник абвергруппы 107 Шпейер и старший следователь Артур Доллерт, начальник контрразведки Корюка майор Кнель. На правах бедных родственников были допущены начальник русской тайной полиции Владимир Жуковский, его заместитель Николай Кандин, следователь абвергруппы 107 Дмитрий Замотин. Все вместе они держали в своих руках огромную вооруженную силу. Один только Корюк‑532 имел в распоряжении семьсот седьмую охранную дивизию, венгерскую королевскую дивизию, карательный батальон «Десна», несколько разведывательных группировок. Важное стратегическое значение Брянска заставило шефа имперской службы безопасности Кальтенбруннера направить сюда опытнейших контрразведчиков, искусных мастеров провокаций. На мутной волне нашествия в город приплыла всякая накипь, даже около пятидесяти белоэмигрантов. Быстро спевшись с местными предателями, они создали так называемую русскую тайную полицию.

На этот спектакль и угодил Иван Никулин. Перед ним за узким длинным столом сидели военные в блестящих мундирах. Фон Крюгер с явным неудовольствием покосился на неказистого Никулина. Слишком мелковат противник, но ничего крупней не было, и он решил сыграть мелкой картой.

Капитан считал себя знатоком русской души. Он родился и вырос в России в семье немецкого колониста, в его паспорте было записано «русский». Еще в годы первой мировой войны фон Крюгер усердно шпионил в пользу кайзеровской Германии, за что его удостоили дворянского звания. Подвизаясь в Корюке, он любил блеснуть «знанием психологии русских».

— Садись, Ванюша! — сладко улыбнулся Крюгер. И, точно впервые увидев Никулина, сочувственно покачал головой: — Ай, ай, ай, кто же это тебя разукрасил?

Никулин молчал.

Прошло две недели, как его арестовали. Почти каждое утро к нему приходил откормленный мордатый ефрейтор — Мартин Лемлер, ни о чем не спрашивая, пускал в ход кулаки.

И теперь Никулин чувствовал себя таким слабым, будто из него вытащили все кости. Боль пронизывала все тело. Разбитые губы и правый глаз распухли, нос сплющился, на волосах запеклась кровь.

— Тебе по ошибке досталось, извини, — осклабился Крюгер. — Мы воюем только с коммунистами. Простых людей не трогаем. Мы их даже награждаем. Ты имел корову? Отвечай, не стесняйся.

— Не, — мотнул головой Никулин.

— А землю?

— Семь соток.

— Семь соток! — презрительно протянул Крюгер и театрально поднял руки. — Большевики окончательно ограбили русский народ!

— Особенно крестьян, — поддакнул Кандин.

— Германия пришла в Россию, чтобы восстановить справедливость! — торжественно продолжал Крюгер. — Наш фюрер дарует тебе корову и пять гектаров земли… Генрих, дай сюда документы.

Переводчик Генрих Гамерманн услужливо подал сверкающий лист бумаги.

— Бери! — протянул Крюгер бумагу Никулину. — Зайдешь завтра в городскую управу и тебе отведут землю.

«Комедию они играют, что ли?» — подумал Никулин. Но лица офицеров были подчеркнуто серьезны.

— Благодари фюрера, Иван, — подсказал Кнель.

— Спасибочко! — Никулин взял документ.

— Иди, Ваня, к жене, — Крюгер помахал ему в знак прощания рукой.

Ошеломленный, Никулин продолжал стоять.

— Иди, иди, — капитан загадочно улыбался.

«Черт с ним, пойду, раз велит», — подумал он и пошел к двери. Ворсистая дорожка скрадывала шаги. Не остановили. Прошел половину коридора. И тут к нему подбежал Жуковский, вернул к Крюгеру.

— Чуть не забыл, — ленивым тоном произнес тот. — Ты, верно, знаешь, где сейчас Кравцов?

— Знаю, в отряде.

— Ну, а отряд где? — Крюгеру даже стало нравиться, что на показательный допрос угодил этот простодушный мужичок.

Никулин помолчал, соображая, что ответить, и решил тоже поиграть.

— В лесу где-то.

— Точнее! — улыбка у Крюгера погасла.

— Он на месте не сидит. То там, то тут крутится.

— Выкладывай, с кем пришел из леса? Какое задание? Где явки? Кто поджег танки? Получишь в придачу к земле дом. Заживешь, как помещик. — Крюгер говорил раздраженно.

— Не могу я этого сказать, — Никулин бросил на стол крюгеровскую бумагу. — И, как бы оправдывая свое упрямство, добавил: — А как я потом людям в глаза смотреть буду?

— Дурак! Болван! — рявкнул Крюгер, и губы его искривились. — Никто не остановит немецкие танки.

— То ж танки, а я про людей говорю.

Майор Кнель откровенно фыркнул, довольный тем, что капитан Крюгер проваливает широко разрекламированный им же самим спектакль. Доллерт и Шпейер переглянулись, дескать, абвер не работает так топорно, как этот напыщенный индюк. Даже Жуковский зевнул от скуки, но тут же спохватился и поспешно прикрыл ладонью рот.

Фон Крюгер уловил все эти иронические взгляды. Он встал с кресла и подошел к Никулину.

— Ты знаешь, чем пахнет твое упрямство?

От капитана несло одеколоном и нафталином. Никулин широко раскрытыми глазами смотрел в сторону, словно кроме него в комнате никого не было. Он думал о том, что раз уж попался, то главное сейчас — держаться. Предательством жизнь купить нельзя.

На помощь шефу поспешил почти такого же роста, как и Никулин, с невзрачным лицом, гривастый Владимир Жуковский:

— Напрасно, ты, Иван… Напрасно от добра отворачиваешься. Я ведь тоже русский.

— Ты русский? — искренне удивился Никулин. — Никогда бы не подумал. Ей-богу.

— Пора кончать этот балаган, — поднялся с места майор Кнель.

Начальник отдела по борьбе с партизанами фон Крюгер вынужден был признать свое поражение. Глаза его налились кровью. Подумать только, огромная махина Корюка споткнулась о ничтожную пылинку. Вне себя от ярости, он проревел:

— Запишем этого большевика в ангелы!

Едва за Никулиным закрылась дверь, Крюгер сказал:

— Господа! И все-таки процесс я выиграл. Этот Иван подтвердил мои подозрения, что в городе осела крупная банда коммунистических конспираторов. Листовки на заборах, кражи, порча нашего военного имущества и, наконец, взрыв на заводе — все это одна цепь.

— Все они ягодки с одного куста, — вставил Бунте. — Их надо хватать подряд. Если из ста отправленных к предкам будет один подпольщик, мы совершим великое дело.

— А вот с Никулиным я бы советовал не спешить, — поднялся Артур Доллерт. — На живую наживу лучше клюет.

— Что ж, воспользуюсь вашим советом, — поблагодарил Крюгер.

Глава третья

К людям

В землянке было людно. Неожиданно появился Щекин, шепнул что-то Кравцову на ухо. Тот торопливо набросил на себя шинель и вышел.

На просеке стояла Валя Сафронова. Заметив Кравцова, она побежала навстречу.

— Вот я и дома, Дмитрий Ефимович, — сказала Валя, не скрывая безграничной радости. Глаза ее горели, лицо светилось. — Подпольщики Брянска шлют вам боевой привет.

— Рассказывай, — нетерпеливо потребовал Кравцов.

Валя несколько мгновений молчала, смотрела на секретаря горкома. Он как будто постарел. И лицо стало бледным. А на подбородке пробилась седина. Усталые воспаленные глаза глубоко запали.

— Я жду же! Без утайки! И только правду. Всю правду.

Глубоко вздохнув, Валя наконец заговорила:

— Тюрьмы забиты. Взяли Аверьянова. Об Иване Никулине — ни слуху, ни духу. Разведчика Сашу Кондрашова расстреляли. Он погиб геройски, никого не выдал. Ночью в Судках тарахтят пулеметы. Казни стали массовыми. Народ запуган. Многие уверовали, что против немцев не устоять, и поплыли по течению. Другие, как на распутье, растерялись и не знают, что делать. Даже подпольщики приуныли.

— Ну, а ты, ты тоже растерялась? — сухо спросил Кравцов.

— Я? — Валя удивленно вскинула брови.

— Извини, — Кравцов отвел глаза в сторону.

Они прошли немного вперед, оставляя на снегу четкие отпечатки. Кравцов внимательно смотрел на Валю. Да, это была не прежняя девчонка, какой он знал ее по истребительному батальону, наивная, слишком искренняя, порывистая. Теперь это спокойный, мужественный человек.

Их разговор затянулся. Кравцов интересовался всем: как вооружены оккупанты, много ли предателей, чем питаются жители.

На следующий день Кравцов созвал командиров и коммунистов отряда. Говорил он резко, сурово.

— Враг беснуется в Брянске. Наших людей вешают, расстреливают, а мы зарылись в лесу, как медведи в берлогах.

— Мы ж воюем, — обиженно вставил Дука.

— Воюем пока плохо. И плохо потому, что нас горстка, — отрезал Кравцов. — Мы увлеклись мелкими уколами, приносящими врагу минутную боль, и забыли, что каждый, оставленный партией в тылу врага, призван прежде всего организовывать на борьбу всех наших людей. Коммунисты должны быть среди народа. Горком никому не собирается насильно совать в руки пистолеты, но найти патриотов, разъяснить им обстановку, поднять их на врага и добиться, чтоб в городе стрелял каждый дом, — наша обязанность.

Зима уже уверенно хозяйничала в лесу. Над поседевшими соснами покачивалось хмурое небо. В громадных причудливых сугробах копошился ветер.

Кравцов, его помощник Дука, Валя Сафронова, командир разведки Щуко и еще несколько партизан отправились в Белобережский детский городок, который часто навещали отряды гитлеровцев. Надо было узнать сложившуюся здесь обстановку, замыслы врага. Закутанный мглой поселок прижался к громадной монастырской стене. После тщательной разведки зашли в один из домов. Хозяева — старик, старуха, их дочь лет двадцати и парнишка — пригласили гостей к столу. Ели картошку с солеными огурцами.

— Я‑то вас, Золотовых, сразу узнал. А меня признали? — громко сказал Кравцов.

— Кто же секретаря не признает! — хозяин обезоруживающе развел руками.

Кравцов внимательно посмотрел на старика.

— Ведь мы неспроста пришли. В поселке нужны партизанские глаза и уши.

— Смотреть и слушать умеем, — с достоинством произнес Золотов.

— Немцы разнюхают — петля, — предупредил Кравцов. — На большой риск идете.

— Клопы и те рискуют. А мы — люди!

— Правильно, папа! — К столу подошла молчавшая до этого дочь Золотова — Клава.

Разговор оживился.

Возвращались в лагерь далеко за полночь. Заметно похолодало. Под ногами трещал подмерзший снег. Было приятно и радостно на душе оттого, что простая рабочая семья, ни секунды не колеблясь, согласилась выполнять смертельно опасную работу.

— Таких людей у нас тысячи, — Кравцов был доволен походом. — И мы не имеем права просмотреть ни одного из них.

Брянский городской отряд давал о себе знать каждый день. Партизаны разбили фашистский гарнизон в Стеклянной Радице, уничтожили колонну автомашин на шляху, обстреляли дрезину с солдатами, взорвали железнодорожный мост на дороге Брянск — Москва.

Ночи напролет в штабной землянке стучала пишущая машинка. Старенький, полуразвалившийся «Ундервуд», найденный партизанами в конторе лесхоза, капризничал. Щекин поддерживал рукой каретку, а Шура Абрамкова печатала. Уходя в город, разведчики Фаня Репникова, Зина Голованова, Клава Елисеева, Надя Раммо брали с собой пачки листовок и несли людям призывы горкома партии. Все чаще отправлялись в Брянск коммунисты, на заранее условленные места встреч приходили подпольщики.

В один из декабрьских дней 1941 года Валя Сафронова получила особое задание подпольного горкома.

К месту, откуда разведчица должна была уйти в Брянск, Кравцов шел вместе с Владимиром Никифоровым, невысоким пареньком в очках.

— Проводишь Валю в город. Учти, вокруг Брянска фашисты создали запретную зону. А Валя нам дорога!

— Не беспокойтесь, Дмитрий Ефимович, — Никифоров с готовностью взглянул на Кравцова. — Проскочим!

Командир по-отцовски попрощался с Валей.

— Не будь, Валюша, излишне смелой!

Валя посмотрела на Кравцова с укором, будто собиралась сказать: «Не в первый раз».

— Фронт под самой Москвой, — сказал Кравцов. — Если мы поднимем на врага тысячи горожан, это будет помощь. Я вот сплю и вижу: выстрелы в лесу и взрывы в городе сливаются в один залп… Ладно, ни пуха, ни пера.

Кравцов долго смотрел вслед разведчикам.

Нашего полку прибыло

Олег поплотнее запахнул рваное пальтишко, выменянное на шинель, и, сутулясь, зашагал к центру города. С детства знакомые улицы казались чужими. В глаза так и лезли немецкие вывески и объявления, таблички с названиями, немецкие флаги со свастикой. Редкие прохожие сторонились друг друга.

Со стороны Фокинской показались солдаты в зеленых шинелях и пузатых касках. Они маршировали, как на параде, пели:

Сегодня нам принадлежит Германия, А завтра будет принадлежать весь мир.

Никогда в жизни Олег не слыл слабым, а сейчас почувствовал себя цыпленком, которого подцепил коршун и несет неизвестно куда. С трудом передвигая ноги, пересек Верхний Судок и очутился возле биржи труда. У щита с объявлениями толпились молчаливые горожане. Он подошел поближе и тоже стал читать:

«Кто пойдет по улицам после шести часов — смерть (капут), кто не отдаст поклон германскому офицеру или солдату — тюрьма (лагерь), кто будет агентовать на пользу советским разбойникам (партизанам) — смерть (капут): обер-лейтенант Штрумпф шутки не любит». Внизу стояла подпись: «Комендант города Штрумпф».

Тысячи таких приказов, виселицы и расстрелы должны были, по мнению оккупантов, образумить непокорных.

Республиканская улица, на которой жили Семеновы, находилась за оврагом. Дом их стоял в глубине сада. До войны уединение и тишина этого места радовали Олега, но сейчас жизнь потеряла всякий смысл. Олега тянуло в центр города, к людям, и он с унылым видом мерил километры улиц.

Встретил племянницу Галю Губину.

— Живой! — обрадовалась она, и после нескольких обычных при встрече фраз скороговоркой начала выкладывать новости. Олег, занятый своими думами, слушал ее рассеянно.

— А недавно я Васю видела, — вдруг понизив голос, сказала Галя.

— Васю?

— Говорит, что бежал из плена, — еще тише произнесла Галя.

— Найди его и скажи, что я жду. И сама приходи к нам.

Вася появился на Республиканской на второй же день.

— О, какой молодец вымахал! — обнимал его Серафим, не видевший племянника лет десять.

О себе Вася рассказывал скупо. По заданию чекистов он переходил линию фронта. В последний раз наткнулся на засаду, попал в лапы к фашистам, его отправили в лагерь под Смоленском.

— А оттуда удалось сбежать, — закончил Вася.

Разговор зашел о взрыве на заводе и диверсиях на станции.

— Действуют люди, — вздохнул Олег. — Познакомиться бы с ними!

— Я могу разузнать, — вызвался Вася и пристально посмотрел на своих дядюшек.

Прошло несколько дней. Вася привел на Республиканскую двух парней и девушку в эскимоске. Это были Новиков — «Старшой», Коля Горелов и Валя. Она уже несколько дней, выполняя поручение горкома, работала в Брянске — создавала подпольный фронт. Ей здорово помог Никифоров: у него оказалось много надежных, смелых друзей.

Разговор долго не клеился. Гости присматривались к хозяевам, хозяева к гостям. И те и другие понимали, что затевается игра, где ставка — жизнь, и не спешили раскрыть карты. Серафим и Олег взвешивали: способны ли эти юнцы потянуть серьезное дело, а Валя и Новиков хотели узнать, чего стоят Семеновы.

Затянувшееся молчание грозило вылиться в недоверие. Первым раскрыл карты Серафим. Он поднялся из-за стола, подошел к окну, вытащил из-за рамы сверток, развернул его. Все увидели партбилет.

— Я — коммунист. Иду с партией почти двадцать лет…

Холодок недоверия растаял, будто в дом ворвалась летняя теплынь. Все почувствовали себя детьми одной матери, имя которой — Родина. Широкая солнечная улыбка озарила лицо Коли Горелова. Удобнее, по-домашнему, уселся на стуле Новиков. Как солдаты осажденной крепости, внезапно получившие подкрепление от основного войска, радовались все трое Семеновых.

Разговор пошел о делах — о положении на фронте и в городе. Все понимали, что немцам удалось запугать жителей Брянска. Но за безмолвием и страхом скрываются ненависть и ярость. Улицы и дома стали баррикадами, хотя и молчат пока.

— Действовать надо осторожно, — предупредил «Старшой».

— Надоело трусить, — Коля Горелов повернулся к нему: — Можно подумать, что у нас заячьи сердца.

— Осторожность — не трусость, а скорее уменье, — поддержала «Старшого» Валя.

Семеновы получили задание.

Адская машина в противогазе

Вернувшись с Брянска-второго, Олег принялся торопливо выкладывать новости.

— Жуков не дремлет. Девять подпольных групп создал. Машинисты, кочегары, путейцы. Ребята знающие. Весь узел под свой контроль взяли. Поскорее бы взрывчатки нам подвезли.

— Валя обещала, — напомнил Серафим.

Однако Валя почему-то больше не показывалась. Вместо нее появились две девушки. Сообщили пароль и вошли в дом. Одна — рыжая, толстая и бойкая — назвалась Фаней Репниковой, другая — рослая, стройная — Клавой Елисеевой.

— В лесу, видать, неплохой харч, — пошутил Серафим, добродушно похлопывая Фаню по спине.

— Я сейчас похудею, — пообещала девушка и скрылась в спальне.

Через несколько минут Фаня вышла к хозяевам в простеньком платье, болтавшемся на худеньких плечах.

— И впрямь похудела, — удивился Серафим. — Ты, наверно, в трех пальто пришла?

— Отгадали, — хитровато прищурилась Фаня. — Одно из тола, другое из бикфордова шнура, третье — из бертолетовой соли.

— Доставили-таки! — Серафим обрадованно взглянул на брата и, похвалив партизанок за подарок, спросил: — Не боялись?

— На Брянске-первом часовой нас остановил. У меня душа в пятки, — призналась Фаня. — Думаю, висеть мне на своем бикфордовом шнуре. Часовой сразу ко мне: «Папир». Я ему: «Зачем бабе паспорт?», а сама Клавку к нему подталкиваю: «Ты — смазливая, балакай с ним».

— Про Валю вы ничего не слышали? — вступила в разговор Клава.

— А что? — братья насторожились.

— Да ничего. В городе она. А вестей не подает. Кравцов с ума сходит.

Стемнело. Связные ушли спать. Олег аккуратно уложил в мешок тол, бикфордов шнур, вынес его в сад и закопал в снегу почти у самой кромки оврага. Потом метлой заровнял снег.

Утром, когда хозяева и гости еще спали, в дом ворвались переводчик и два солдата. Те самые, что арестовывали Аверьянова.

— Здесь живет Сафронова? Сафронова — ты? — кричал переводчик, тыча пальцем в грудь Фани.

Клава уже успела спрятаться; едва раздался стук — она юркнула под кровать.

— Нихт, — смеясь, проговорила Фаня, хотя всю ее охватила дрожь. — Я — Катя Лагунова, племянница ихняя.

Немец окинул девушку недоверчивым взглядом. Вытащил из кармана шинели лист бумаги. Серафим увидел фотокарточку Вали и описание ее примет. Пробежав текст, переводчик еще раз посмотрел на Фаню и спросил у Серафима:

— Вы знаете Сафронову?

— Понятия не имею, — не дрогнув, ответил Серафим, поглаживая свою огромную рыжую бороду.

— Другая Республиканская улица есть в Брянске?

Серафим ответил, что нет другой улицы с таким названием.

— А Республиканский переулок?

Серафим пожал плечами.

Немцы зашли в комнату, где под кроватью сжалась в комочек Клава.

— Кто здесь живет? — переводчик вплотную подошел к Олегу.

Тот спокойно выдержал его взгляд.

— Эта комната брата.

Немцы вышли из спальни.

— Если сюда явится Сафронова, немедленно сообщите нам, — высокомерным тоном заявил переводчик и бросил на стол карточку с адресом.

Серафим почтительно тронул за шинель переводчика:

— Мы — Семеновы, сыновья известного в прошлом в городе купца. Мы рады хоть чем-нибудь помочь германским властям.

Переводчик понимающе улыбнулся.

Когда немцы ушли, в доме долго стояла плотная тишина. Нарушила молчание Клава. Она, как ящерица, выскользнула из-под кровати.

— Я уже чувствовала себя в гробу.

Тишина раскололась. Серафим обнял худенькие девичьи плечи:

— О гробе, Клава, не помышляй. Это непозволительная роскошь по нынешним временам. Нам жить надо, чтобы гроб сколотить для непрошеных гостей.

Связные вскоре ушли на другую конспиративную квартиру. Но покой в доме Семеновых был нарушен.

— Кто-то донес, что Валя бывает у нас, — высказал догадку Серафим. — Надо бы предупредить ее…

На следующий день на Республиканскую пришел с Брянска-второго Евгений Жуков.

— Мины нужны, — потребовал он.

— Испечем мины, — хитровато улыбнулся Олег. — Теперь есть из чего.

Ночь намела сугробы. Однако Олег хорошо приметил место тайника. Он отсчитал от куста сирени пять шагов, быстро размел снег и притащил в дом взрывчатку. Сел за стол, взял лист бумаги и долго водил по нему пальцем.

— Что ты колдуешь? — спросил Жуков.

— Прикидываю конструкцию, — объяснил Олег. — Корпусом мины будет обыкновенная консервная банка. Все это довольно просто. Сложнее другое. Как сделать ее невидимкой?..

— Я ее под пальто суну, — проговорил нетерпеливый Жуков.

Серафим ухмыльнулся. Он сразу догадался, что брата заботило другое: как на виду у всех незаметно поджечь шнур?

— Сейчас модны сумки от противогазов. Почти все железнодорожники носят в них инструмент и завтрак. Что если и нашу банку сунуть в такую же сумку? А потом приложить к концу бикфордова шнура папиросу…

Олег и Жуков долго репетировали план будущего взрыва, переставляя мину с одного места на другое, пока не на шутку встревоженный Серафим унял их страсти:

— Не знаю, как паровоз, а дом наш наверняка взлетит.

Жуков ушел.

Олег тоже порывался пойти на Брянск-второй. Ему хотелось увидеть в деле свое изобретение, но Серафим удержал брата:

— Пойми, ты там посторонний, можешь вызвать подозрение.

Вскоре Жуков опять переступил порог дома Семеновых.

— Ну как?

Жуков поднял вверх большой палец.

Потом, попивая горячий чай, заваренный сушеной вишней, он рассказал о подробностях взрыва.

Мины он передал человеку надежному, коммунисту Редину. На паровозе, кроме немецкого машиниста, его помощника, были два солдата из охраны. Редин же был за кочегара. Он небрежно бросил сумку с минами к паровозному котлу. Банки предварительно обмотал тряпками, чтобы не стучали. Выбрав момент, Редин незаметно приложил к шнуру окурок и сам ушел. Через несколько минут взорвался паровоз, и все четверо фашистов отправились на небеса.

— А Редин где сейчас? — в один голос спросили братья.

— В лесу. У партизан. Но это не все, — продолжал Жуков. — Немцы тотчас вызвали на место взрыва эксперта. И тот засвидетельствовал, что котел взорвался из-за плохой эксплуатации. Дескать, машинист не взял в расчет суровую русскую зиму.

— В таком случае надо пустить наши адские игрушки на конвейер, — предложил Серафим.

…Через день Жуков снова уносил мины. В декабре железнодорожники взорвали несколько паровозов.

Гитлеровцы спохватились — морозы здесь ни при чем! Охрана поездов была усилена. Взрывы, однако, не прекращались.

Друзья из вражеского стана

Петр Лебедев возвращался из Западного парка, где ремонтировал пути. Улица, залитая лунным светом, молчала, только снег поскрипывал под ногами. У дома остановился. Откуда-то доносились едва уловимые звуки «Интернационала». Что это? Померещилось? Напряг слух. Но знакомая мелодия не исчезала.

Петр замер. Сердце забилось в такт музыке. Бесшумно подкрался к забору, прильнул к щели. На крыльце дома Куликовых стоял немец — высокий, в черной шинели. Он увлеченно играл на губной гармошке. Петр узнал куликовского постояльца Карла Вернера, станционного диспетчера.

— Чего это он гимн наш наигрывает? — насторожился Петр. Увлекшись, налег на забор, доски затрещали. Карл поспешно сунул гармошку в карман и встревоженно спросил:

— Вер ист да?

Несколько секунд немец вслушивался в тишину, затем, пожав плечами, ушел в дом.

Петр тоже направился к себе. За столом сидел брат Иван, которого все звали почему-то только по отчеству — Васильевичем, он медленно жевал хлеб, запивая его водой. Увидев Петра, запричитал:

— Ох, истерзали меня твои дела…

— Когда же ты перестанешь бояться? — досадливо поморщился Петр.

— Ведь на бочке с порохом живем!

— Но это лучше, чем на бочке с дерьмом, — отрезал Петр. — Давай стелиться, я сегодня устал. Чертовски хочу спать.

Но уснуть Петр долго не мог. Ворочался с боку на бок и все думал о Карле Вернере. Зачем он наигрывал «Интернационал»? Может, он коммунист… Или провокация?.. На соседней койке громко посапывал Васильевич.

Братья Лебедевы — коренные железнодорожники. Васильевич в черные дни оккупации старался казаться маленьким, незаметным, хотя природа наделила его солидным ростом и могучей силой. Петр, в отличие от старшего брата, держался смело и независимо. К Петру тянулись друзья-железнодорожники: Максаков, Вильпишевский, Полехин, Белов, Потапов. Они часто собирались вместе. Замышляли на узле диверсии. Петр стащил у немецких саперов ящичек тола, динамитную шашку, две мины и спрятал все это под домом. (Поэтому Васильевич и жаловался, что живет на бочке с порохом). Для начала подпольщики решили взорвать эшелон с зенитными пушками, который почему-то застрял на запасных путях.

Если человек во вражеской форме друг, — подумал Петр, — то он может помочь. Надо прощупать его.

Утром Петр зашел к соседям. Георгий Осипович, черный как негр, оседлав табурет, чинил валенок. Возле печи хлопотала его жена Любовь Степановна, подвижная, ловкая. На полу, окружив чугун, пятеро ребятишек аппетитно расправлялись с вареной картошкой. У окна сидела дочь Куликовых шестнадцатилетняя Шура.

— Гости дома? — Петр взглядом показал на комнату, где жили немцы.

— Ушли на работу, — ответила Любовь Степановна и скомандовала ребятам: — Хватит лопать! А ну-ка, марш на улицу.

Детишки высыпали во двор.

— С чем хорошим пожаловал? — спросила Любовь Степановна.

— Да так, — замялся Петр. — От скуки. Сегодня выходной.

С минуту длилось неловкое молчание.

— Опять снег посыпал, — тоскливо проговорила Шура. — Погонят чистить пути. Не пойду.

— А куда ты денешься? — укоризненно спросил отец.

— К партизанам уйду! — с вызовом бросила она.

— Нужна ты там, — Любовь Степановна погладила голову дочери и повернулась к Петру.

— Видел, на управе объявление повесили? За мою Тамару 25 тысяч сулят. Видать, хорошо воюет, коль такие деньги обещают.

— Теперь немцев надо втройне опасаться, — вставил Георгий Осипович.

— Что за фрукт у вас живет? — спросил Петр.

— Их у нас двое, — ответила Любовь Степановна. — Старый, в очках — Отто. Законченный фашист. Другой — Карлуша. Душевный, хоть и немец. Как-то я притащила на себе мешок картошки. На тряпки выменяла. Ну и ругал же он меня. Нельзя, говорит, чтобы матка на себе мешок таскала. На другой день приволок нам муки и картошки.

— Добрый, значит, — проговорил Петр.

Любовь Степановна махнула рукой.

— Ну, да тебе-то можно сказать… Как узнал, что Тамара партизанка, открылся. Он из артистов, оказывается. В концлагерь его сослали, как коммуниста. Потом в армию взяли, диспетчером назначили. Когда Отто дома нет, Карл нам песни поет. Только немецкие, я‑то их не понимаю. А «Родимую сторонушку» чешет, как настоящий русский.

— А не прикидывается он? — заметил Петр. — Может, гестапо подослало его к партизанской семье?

Супруги переглянулись. Георгий Осипович ожесточенно пырнул в валенок шило.

— Не может этого быть, — сказал он.

С этого дня Петр стал часто навещать Куликовых. Сблизился он и с немцами. Пил с ними шнапс, спорил с Отто, все доказывая ему преимущества широкой колеи на наших железных дорогах перед европейскими. Политических вопросов не затрагивали.

В один из вечеров, когда Отто уехал в Орел, Карл подошел к Петру и, смешно коверкая русские слова, заговорил. Он, оказывается, догадывался, почему Петр вертится возле него. Коммунисты — братья по духу, они чувствуют друг друга, и он, Карл, понимал, что Петр — партизан. Больше того, Карл Вернер и четверо его друзей, два немца, мадьяр и поляк, готовы помочь русским. Надо собраться вместе. Поговорить…

Через два дня Петр с необычным волнением переступил порог куликовского дома. Хозяйка, торжественная и радостная, провела его в комнату. За столом, уставленным бутылками и закуской, сидели гости. Они поочередно представились Петру:

— Вильгельм Шумахер.

— Бруно Науман.

— Ференц Рач.

— Август Войцеховский.

Поначалу встреча мало чем отличалась от обычной пирушки. Выпили по рюмке-другой. Карл запел «Родимую сторонушку». Голос у него был сильный, звучный. Немцы хлопали в ладоши, венгр не удержался, пошел танцевать. Поляк настойчиво угощал Петра сигаретами.

Веселье угасло внезапно. Гости сели возле стола плечом к плечу и заговорили шепотом. Вперемежку звучали русские, немецкие, польские, венгерские слова. Когда их недоставало — объяснялись жестами.

— Здесь собрался маленький коммунистический интернационал, — улыбаясь, проговорил Ференц Рач. — Кого изберем секретарем?

Головы повернулись к Петру.

— Я же беспартийный, товарищи, — сказал он и густо покраснел.

— Не может быть? — удивился Карл.

Как бы оправдываясь, Петр смущенно произнес:

— Все думал, рановато мне, не готов я к вступлению в партию. А теперь вот раскаиваюсь.

Прежде чем разойтись, русский, немцы, венгр и поляк крепко взялись за руки и тихо запели «Интернационал». Карл играл на губной гармошке. Гимн звучал тихо, так тихо, что даже в соседнюю комнату вряд ли проникали звуки. Но Петру казалось, что их слышит весь Брянск.

□ □ □

Группа Петра, даже не подозревая о приказе из леса, тоже взялась подрывать эшелоны, двигавшиеся на Москву.

Ференц Рач принес несколько небольших мин, Петр их деформировал, покрыл угольной пылью и передал Августу Войцеховскому, который подбросил в топливный склад. Оттуда мины попадали в паровозные топки. Карл Вернер с удовольствием докладывал Петру.

— Су-хи-ни-чи, — он с трудом выговаривал это слово, — эшелон с пушка капут.

— Под Ка-лу-га бензин — п‑ф!

Немцы догадались о причинах взрывов: кочегар в бункере наткнулся на мину. Топливный склад окружили фельджандармы, в квартирах железнодорожников начались повальные обыски.

Опасаясь, что гестаповцы нападут на след интернациональной группы, Петр и его новые друзья перестали встречаться, но каждый самостоятельно подбирал объекты для диверсий. Действовали осторожно: на узле появились шпики и предатели.

Как-то возвращаясь с работы, Петр увидел в тени забора замершую в ожидании человеческую фигуру и торопливо свернул в проулок. Безмолвная фигура устремилась за ним. Сердце екнуло. Петр перескочил через забор и, петляя по сугробистым огородам, кое-как добрался до дому.

— Что с тобой? — спросил насмерть перепуганный Васильевич.

— Со мной все в порядке, — стараясь казаться спокойным, выговорил Петр. Но в это время в дом постучали.

Васильевич непослушной рукой открыл дверь и увидел Черненко.

Чинно поздоровавшись, гость хитровато глянул на Петра.

— Вот мы и встретились.

— Что тебе от меня надо? — Петр слышал, что Черненко прилежно работает на немцев.

— Не сердись, — губы Черненко вдруг растянулись в улыбке. — Я хотел поговорить на улице, но ты так стреканул…

— Нам не о чем говорить, — Петр с вызовом отвернулся.

— Ну, хватит разыгрывать сердитого дядю, — лицо Черненко посерьезнело. — Я пришел к тебе не лясы точить, а ругать… за самодеятельность.

— О какой самодеятельности ты болтаешь? — Петр бросил на Черненко быстрый взгляд, пытаясь уловить скрытый смысл его слов. Но в умных карих глазах нежданного гостя светилась лишь снисходительная усмешка.

— Тол из-под крыльца убери, там ему не место, — неожиданно произнес Черненко.

Братья переглянулись.

— Как же ты разузнал? — Петр вдруг почувствовал жадное любопытство.

— У подпольщиков чутье, как у борзой. Следим за вами уже две недели. Плохо конспирируетесь. — И, глядя в упор на Петра, добавил: — С самодеятельностью пора кончать, отныне будете работать под руководством партийной группы. И немцев своих проинформируй. Мы ведь и за ними следили. Парни стоящие.

Прощаясь, Черненко протянул руку Петру и шутливо сказал:

— Надеюсь, теперь не будешь убегать от меня?

— Теперь незачем, — рассмеялся Петр. — Теперь мы вышли на одну дорожку.

Глава четвертая

Среди ста огней

Аверьянов надел осеннее пальто, сверху набросил плащ. На Вале была красивая шубка, белый шерстяной платок. В руках красная коробка из-под зефира, две патефонные пластинки.

Несколько дней назад Валя помогла Аверьянову выбраться из лагеря военнопленных. Он сбрил бороду, неузнаваемо изменился. Теперь они вместе шли выполнять задание отряда.

Сразу же за городом на белом поле четко выделялись черные тела вражеских бомбардировщиков.

— Сколько ты насчитал? — тихо спросила Валя.

— Шестьдесят.

— А я почему-то больше…

Валя смеялась, слегка подбрасывала патефонную пластинку, шутила. Рядом расхаживали патрули, и ей нужно было разыгрывать роль влюбленной.

— Теперь осталось скопировать шасси нового бомбардировщика. Это сложней. К самолетам ходу нет.

— Есть ход, Валя, — подумав, сказал Аверьянов. — Снег на летном поле чистят жители города.

— Отличная идея, Аверьянов!

Но снег, как на грех, не выпадал. В ожидании «работы» на поле Валя обошла явочные квартиры. Побывала в церкви и распространила среди верующих листовки с обращением московского архиепископа.

Наконец возможность проникнуть на аэродром представилась. Вооружившись деревянными лопатами, Аверьянов и Валя присоединились к большой толпе горожан, которые в сопровождении солдат и уличных старост шли на край города. Вот и аэродром. Очищая взлетные дорожки, Валя, боясь привлечь к себе внимание, жаловалась, как и все, что негде достать соли. А сама цепким взглядом изучала аэродром. Аверьянов памяти не доверял. Он заранее пристроил в кармане кусок плотной бумаги и теперь карандашом вслепую нанес план аэродрома, срисовал шасси.

Дома подвели итоги разведки. Подсчеты сошлись. На аэродроме было шестьдесят восемь бомбардировщиков. Кроме того, узнали, что в трех ангарах производилась сборка самолетов.

— Передай летчикам, чтоб прилетали в три часа дня, — заметил Аверьянов. — В это время все самолеты на месте.

— И ты думаешь, что в это время они не прикрыты? А если прикрыты, то где зенитки?

И опять «влюбленные» отправились в сторону Бежицы. Рискуя навлечь подозрение, несколько раз проходили по одним и тем же местам, но нигде не могли обнаружить следов противовоздушной обороны. Все трудней становилось смеяться и улыбаться: мороз, усталость и нервное напряжение делали их роль неестественной, фальшивой. Вале казалось, что патрули приглядываются к ним.

Начало смеркаться. Холодный северный ветер и приближавшийся комендантский час сметали с улиц последних прохожих. Впереди, стуча по обледенелой мостовой палкой, плелся нищий старичок, закутанный в рваное одеяло. Вдруг раздался выстрел. Аверьянов и Валя прильнули к стене. Старичок упал, дернулся два раза и затих. Долговязый немецкий офицер спрятал пистолет в кобуру и зашагал дальше. Он даже не посмотрел на убитого, будто пристрелил бродячую собаку.

Аверьянов и Валя склонились над старичком. Но задерживаться нельзя было. Метрах в тридцати переговаривались солдаты. Аверьянов схватил Валю за руку, и они пустились бежать по переулку поселка Городище. И вдруг Валя замедлила шаг. Она увидела хобот пушки. В восьми домах стены с северной стороны были разобраны, из крыш выглядывали стволы зениток.

— Здорово замаскировались, — проговорила Валя и, устало улыбаясь, добавила: — А я, кажется, превратилась в ледышку.

Утром Валя ушла в лес.

— Фиксируй результаты бомбардировки, — наказала она Аверьянову.

В лунную ночь

Уже вторую ночь Кравцову не спалось. Что с Валей? На поиски ее ушли в город две связные — Фаня Репникова и Клава Елисеева. И тоже как в воду канули.

Прислонившись спиной к стене землянки, Кравцов глядел на мерцающий огонек коптилки. С нар свесилась круглая голова Дениса Щуко.

— Дмитрий Ефимович, может, Валя в старом лагере, а?

Кравцов молчал.

— Вдруг она не нашла оставленный нами знак и ушла на старую базу? — высказывал Щуко свои догадки. — Могла и заблудиться. Пройдусь-ка я в Медвежьи Печи.

— И я с тобой, — вызвалась Шура Абрамкова. До этой минуты она притворялась спящей.

Кравцову понравилось, что тревогу за товарища разделяли партизаны.

— Ладно, уговорили. Но бог троицу любит, — сказал он, — пойдем вместе.

— Вам рисковать не стоит, товарищ командир, — забеспокоился Щуко. — Вдруг Валя попалась фашистам и ее заставили показать Медвежьи Печи.

— Нет, — голос Кравцова звучал резко, — Валю не заставишь этого сделать.

Он застегнул шинель и вышел из землянки. За Кравцовым выскользнули Щуко и Абрамкова.

Шел снег. Все вокруг казалось седым. Полная добрая луна, запутавшись в верхушках сосен, светила щедро. Трудно было поверить, что в такую красивую ночь где-то совсем близко идут бои, умирают люди.

— Хороша погодка! — Кравцов полной грудью вдохнул лесной воздух. — Если не помру, после победы каждое воскресенье здесь охотиться буду.

— А летом сюда можно за грибами, — вслух помечтала Абрамкова. — Вы любите грибы, Дмитрий Ефимович?

— Еще как! Особенно боровики. Вы ели когда-нибудь грибной шашлык? Прелесть! Насажу, бывало, штук десять белых толстяков на металлический прут и обжарю. Вкуснота необыкновенная.

Показались знакомые места. Шедший впереди Кравцов внезапно остановился. На снегу отчетливо виднелись крупные следы, они вели к землянке.

— Свежие! — шепнул Щуко. — Засада там. Надо уходить…

— Обождем, — успокоил Кравцов. — Каратели такой улики не оставят. Да и вряд ли они отважатся на ночь сунуться в лес. Здесь что-то другое.

Держа пистолет наготове, Кравцов решительно распахнул дверь землянки и крикнул:

— Кто здесь?

Тьма таинственно молчала. Поколебавшись минуту, Кравцов щелкнул зажигалкой. Огонек, дрожа и извиваясь, выхватил из темноты огромный ворох соснового лапника.

— Кто здесь? — повторил Кравцов, голос его слегка дрогнул.

Лапник зашевелился, из него высунулась всклокоченная голова.

— Свои мы, — раздался слабый голос. — Из плена бежали…

Из вороха выползли еще несколько человек. Все они были похожи друг на друга: согнутые спины, бледные лица, глубоко запавшие глаза, глаза измученных людей. Тот, что был в офицерской шинели с прожженной полой, представился:

— Лейтенант Вениамин Кремянский, — и смущенно добавил, — я вас знаю, товарищ секретарь. Вы на нашем заводе не раз бывали.

— Как же вам удалось бежать?

— Подпольщик один помог, Васильев. Адрес отряда нам дал и пароль: «Дядя собирается к вам в гости».

— Давно ждем вашего дядю, — отозвался Кравцов.

— А вы девушку в лесу не встречали? — вступила в разговор Абрамкова.

— Нет, здесь, как в пустыне, — Кремянский выжидательно посмотрел на секретаря.

В полумраке Кравцов ловил на себе настороженные взгляды. Он вытащил из кармана одну-единственную имевшуюся у него самокрутку. Красноармейцы по очереди жадно припали к ней.

— Ну, пошли на наши новые квартиры, — позвал Кравцов. Кремянский по дороге рассказал, что лагерь, в который он попал, расположен в поселке Урицком, на территории завода. Туда согнали тысяч пятнадцать пленных, среди них много офицеров. При лагере организован госпиталь, в нем работают пленные врачи, среди них есть известные профессора.

— А настроение какое? — поинтересовался Кравцов.

Кремянский тяжело вздохнул.

— Дума у всех одна — как выжить. Плохо кормят. Люди — скелеты: ребра сквозь кожу просвечивают. Каждый день вывозят сто, а то и двести трупов. Положение отчаянное, товарищ Кравцов. — Кремянский поднял к лицу судорожно сцепленные руки, точно хотел закрыться от кошмарных видений.

Кравцов обхватил лейтенанта за плечи. Они пошли рядом, нарушив строжайший закон партизанского леса продвигаться только в один след.

И тут у Кравцова возникла мысль.

— А что если ты вернешься обратно? — спросил он, выжидательно глядя на лейтенанта.

Тот недоумевающе заморгал глазами:

— Не доверяете?..

— Наоборот! — мягко улыбнулся Кравцов. — Но в интересах дела… Сам же говоришь, там есть офицеры.

— Есть, — подтвердил Кремянский.

— Вернем их армии. Что ж им на этом «курорте» делать? — пошутил Кравцов.

— Но смогу ли я?..

— Сможешь, лейтенант!

Утром Кравцов беседовал с Кремянским с глазу на глаз. Лейтенант ушел в город. Проводив его, Кравцов долго стоял возле землянки, смотрел в лес, не покажется ли Валя…

Деревья, прижавшись друг к другу, угрюмо молчали.

Донесение со станции

На биржу труда пригнали толпу мужчин.

— Раздевайтесь, — по-русски скомандовал немец в белом халате. Он проворно ощупывал их руки и ноги, стучал пальцами по грудной клетке, а потом делал какую-то отметку в списке.

Отобранные врачом мужчины поступили в распоряжение офицера. Тот быстро отсчитал двенадцать человек, сунул в руки Павла Петровича винтовку и сказал:

— Ты есть охрана.

Офицер велел построиться по два и погнал колонну к железнодорожному мосту.

Брезгливо, словно отравленную палку, держал Павел Петрович винтовку. Она жгла руки.

Прошло несколько дней. Железнодорожному офицеру приглянулся высокий русский, и он отправил Павла Петровича в ремонтную бригаду.

После опостылевшей винтовки руки держали то лом, то молот. Павел Петрович крепил болты и костыли, менял рельсы и шпалы.

Павел Петрович Адамович, инженер, передавал ценные сведения о работе железнодорожного узла оккупированного Брянска.

Однажды, вернувшись с работы, он застал дома Черненко и Кожевникова.

— Поручение нам из леса дают, — без предисловия начал Черненко. Он давно дружил с Павлом Петровичем и мог на него положиться. — Нужно купить для отряда мыло, соль, сахарин, зажигалки. Попадется спирт — тоже следует брать, он позарез нужен раненым.

Утром Павел Петрович пошел на базар. Шумливая, беспокойная толпа меняла хлеб на соль, рубашки на картошку… За прилавком одного магазина он увидел самодовольное лицо бывшего инженера депо Сокова.

— Торговлю свою открыл, — хвалился Соков. — Германские власти, дай им бог здоровья и вечной жизни, налогом не обложили. Может, купишь что?

— А как же, — с нарочитой гордостью произнес Павел Петрович. — У меня бригада — шестьдесят человек, зарабатываем много.

— Да ну? — удивился торгаш и засуетился: — Выбирай, прошу…

Отдавая Черненко мешок с покупками, Павел Петрович спросил:

— А теперь что мне делать?

Черненко положил руку на плечо товарищу:

— Нашей армии нужна обстоятельная и точная информация о работе узла.

— Какой срок?

— Три дня хватит?

— Пожалуй.

Через три дня, забирая у Павла Петровича пухлый доклад, Черненко шутил:

— Плохой ты конспиратор. Как я пронесу столько бумаг? Надо поскупее писать.

— Постараюсь. Изучу азбуку разведки, и будет порядок.

□ □ □

«Начальнику Орловского УНКВД Фирсанову.

Направляю материал: «Технические вопросы работы железнодорожного транспорта на оккупированной территории (ст. Брянск-второй).

Материал составлен инженером П. П., работает у оккупантов на ремонте путей. Кравцов».

Вместе с донесением давался совет летчикам:

«Наибольший эффект даст массированный налет с заходом вдоль путей с юга или севера. Лучший результат бомбежки будет при разрушении южной и северной горловины парка.

Западная горка перешита немцами на узкую колею. Это самое уязвимое место, здесь стоит всего одна зенитная установка».

Тринадцатого декабря

По тому, как дрогнуло и засветилось лицо Кравцова, Валя поняла: разноса за вынужденную задержку в городе не будет. Она поспешно выложила план аэродрома и рисунок шасси «мессершмитта». Кравцов долго и сосредоточенно рассматривал добытые сведения.

— А ведь ругаться хотел, — сказал он. Потом, помолчав немного, добавил: — В город тебя пускать не следует.

Валя сникла.

— Но… — Кравцов опять сделал большую паузу. — Обстоятельства вынуждают меня взять свое слово обратно. Пойдешь, только это уж в последний раз. Больше ни за что не отпущу. И не проси. А сейчас кликни ко мне радиста. Надо вызвать с Большой земли самолет, чтобы отправить твои сведения командованию фронтом.

Вечером Кравцов позвал к себе разведчиков и связных. Кроме Вали, пришли Вера Фомина, Зина Голованова, Анатолий Кожевников.

— Подпольная организация военнопленных и подпольщики Брянска-первого готовят к побегу группу офицеров Красной Армии, — начал Кравцов. — Операция чертовски трудная. Одному из вас придется пробраться в лагерь.

— Я с Урицкого, мне легче будет пройти, — вызвалась Зина.

— Нет, в лагерь пойду я. — Валя решительно приподнялась с места. — Зина пусть подготовит явочные квартиры и встретит военнопленных.

Когда план операции был детально обсужден и разведчики стали расходиться, Кравцов протянул Вале листок бумаги:

— Рекомендацию написал. Хватит тебе в комсомолках ходить. Выросла.

— Что вы! Я ж еще ничего…

— Позволь уж мне судить.

— Спасибо, Дмитрий Ефимович.

— Ладно, сочтемся. Иди-ка, Валюша, отдыхай. Завтрашний день у тебя будет трудным.

Ранним утром маленькая группа тронулась в путь. Стоял сильный мороз, сухо потрескивали деревья. До Брянска-первого дошли без приключений. А там разделились: Кожевников и Зина направились к Михаилу Ивановичу Васильеву, Валя и Фомина — к Люции Адамовне Добрик.

С этой женщиной Валя познакомилась недавно. Она шла тогда к садовнику Степанюку, а попала по ошибке к соседу Степанчуку. Они жили в одном доме. Пришлось спасаться бегством. Люция Адамовна спрятала тогда Валю от преследовавших ее полицаев. Теперь Валя с Фоминой шли в дом Люции Адамовны смело.

Фомина взглянула на Валю.

— Ой, да ты же щеку отморозила!

Несколько минут оттирали щеку. Потом вошли в дом. В тепле одеревеневшая щека покрылась багровыми пятнами.

Люция Адамовна, обнимая девушек, шепнула:

— У меня поселился офицер. Вы мои кузины.

И тут же, распахнув дверь в соседнюю комнату, крикнула:

— Гер Оскар Тах, познакомьтесь с моими кузинами.

Пожилой сумрачный офицер проговорил по-немецки слова приветствия. Посмотрел на Валину щеку, покачал головой, потом сказал, что сейчас принесет лекарство, и куда-то ушел.

Девушки настороженно ждали возвращения офицера. Скрипнула дверь, и он появился. В руках тюбик ихтиоловой мази. Сам густо помазал Валину щеку. Та поблагодарила его.

Поужинав, сели играть в шестьдесят шесть. Карты были лощеные, красивые. Валя все время подшучивала над Оскаром. Ребятишки, следившие за игрой, хохотали вместе с ними.

Фомина решила устроить импровизированный концерт. Остроносая, невзрачная, с блеклыми водянистыми глазами, она обладала удивительно красивым голосом.

Крутится, вертится шар голубой, Крутится, вертится над головой…

Утром разведчицы попрощались с хозяйкой. Оскар спутал им все планы: дом Люции Адамовны не мог приютить пленных офицеров.

— Пойдем к Лене Федюшиной, — предложила Фомина.

Лена Федюшина была бойцом истребительного батальона, но перед самым уходом в лес заболела. Партизаны отправили ее домой. Разведчики часто бывали у Лены, оставляли листовки, забирали разведывательные данные. Вместе с Феней Рыбкиной, Михаилом Прудниковым, Марией Веселовой, Марией Лукашевой Лена входила в группу, которой руководил Михаил Иванович Васильев, бывший мастер цеха ширпотреба.

Узнав, зачем пришли Валя и Фомина, Лена сказала:

— Ну, конечно, приводите. У нас безопасное место.

В полдень, прихватив с собой узелок с продуктами, Валя подошла к главному входу лагеря. У массивных железных ворот стоял часовой. Пальцами он машинально ласкал гашетку автомата. Валя начала объяснять ему, что хочет отнести жениху еду, и для убедительности развернула сверток, в нем лежал кусок хлеба и маленький ломтик сала.

— Цурюк! Назад! — заорал часовой, сорвав с плеча автомат. У него были ошалелые глаза.

Валя отпрянула в сторону. Второй раз просить часового она не рискнула. Такой и выстрелить может. Лагерь, мрачный, недоступный, был рядом, но путь туда преграждали кирпичные стены, обвитые колючей проволокой.

Вдруг вспомнила об Оскаре. Может, к нему обратиться?

С трудом отыскала офицера. С наигранным почтением рассыпалась в благодарностях. Обмороженная щека спасена, но болит сердце. В лагере жених, ему надо отнести еду. Господин так добр, она надеется, что и на сей раз он поможет.

Оскар тут же вызвал машину, подвез Валю к воротам лагеря и попросил часового пропустить.

Валя вступила на территорию лагеря. Справа и слева тянулись полуразрушенные заводские корпуса. На сенниках, тесно прижавшись друг к другу, лежали люди. В нос ударил тошнотворный запах гноя. Увидев раненых с искаженными болью и отчаянием лицами, Валя невольно ускорила шаг, будто шла она не по снегу, а по раскаленным углям.

Возле госпиталя стоял Кремянский. Валя узнала его по приметам, сообщенным Кравцовым.

— Проходите в этот загон, — Кремянский кивнул в сторону цеха, — и вызовите оттуда Маркова.

Поборов волнение, Валя решительным шагом подошла к цеху и грубым голосом прокричала:

— Эй, который из вас Марков? Давай за мной, на работу.

Из вороха человеческих тел поднялся тоненький парень, с бледным, будто намазанным белилами лицом.

— И еще одного прихвати, который смыслит в столярном деле.

— Давай, Егоров, — позвал кого-то он.

Рядом с Марковым встал высокий, смуглый парень с широкими мощными плечами. Опухшие ноги были обернуты тряпками.

Втроем они вышли из цеха. Теперь только бы пересечь заводской двор. Валя ловила каждый звук. Пленные тяжело шлепали за ее спиной.

Возле кухни Валю остановил часовой. Резким скрипучим голосом спросил:

— Вохин геен зи?

Валя объяснила, что господин мастер послал ее за этими людьми, что они должны сегодня работать в мастерской. Небрежно вытащив из кармана пропуск, прикрикнула на пленных:

— А ну, шевелитесь!

Часовой отвернулся. У всех троих на сердце сразу отлегло.

Мастерская была расположена на территории лагеря, но имела выход в город. Знали о нем единицы. Валя завела пленных в помещение…

…Вечером она бессильно опустилась на табурет, прижалась лбом к холодному оконному стеклу. Было такое ощущение, как будто вырвалась из душегубки. Единственное, что ей хотелось, — еще и еще воздуха, столько, сколько могли вместить легкие.

В тот день подпольщики вывели из лагеря тридцать советских офицеров, снабдили их необходимыми документами и отправили на явочные квартиры.

Ночевать Валя пошла к Лене. Там остановился Марков и его широкоплечий друг.

В доме было тепло. В кровати блаженно растянулись недавние пленные. Они, кажется, спали. Валя присела возле них. Марков, прежде чем она успела опомниться, схватил ее руки и прижался к ним губами.

— Спасибо, — голос его срывался. — Ты такая… ты даже не знаешь, какая ты…

Успокоившись, пленные начали рассказывать о себе. Валя узнала, что Марков родом из Грозного, он окончил Борисоглебское военное училище, а Егоров — уроженец Саратова.

— Повоевать нам почти не удалось, — грустно признался Марков.

— Еще навоюетесь, — подбодрила парней Валя. — А делать-то что вы умеете?

Она имела в виду их военные специальности. Марков, не поняв вопроса, поспешил сказать, что он акробат.

— Акробат?.. — удивилась Валя. — Постойте. Я слышала, что городской театр ищет артистов…

Офицеры посмотрели на нее с недоумением.

— Нам на фронт надо.

— И в театре фронт.

На следующий день разведчики встретились в условленном месте — за поселком Урицкого. Зина целовала всех подряд.

— Тринадцатое декабря — и такая удача, — несколько раз повторила она.

— Уже четырнадцатое, — поправила Валя. — Хочется, чтобы и оно было удачным. Ведь сегодня Кравцов с группой сам пошел в разведку. Дело-то у них очень рискованное.

Боль, которую не измерить

Тридцать два человека выстроились перед штабной землянкой. Тридцать две пары глаз доверчиво глядели на командира.

— Как самочувствие? — спросил Кравцов. В шинели, перехваченной широким ремнем с портупеей, с карабином за плечами, он выглядел лихо.

— Бодрое! — хором ответили партизаны.

— Тогда споем. Нашу, партизанскую.

Песня звучала тихо, казалось, партизаны боялись вспугнуть дремоту зимнего леса.

Слушают отряды песню фронтовую, Сдвинутые брови, крепкие сердца. Родина послала в бурю огневую, К бою снарядила верного бойца…

Пели не столько голосом, сколько сердцем.

Бомба разорвется, почва затрясется, Но дрожать от страха смелым не к лицу. Бомба разорвется — сердце захлебнется, Перейдет винтовка к новому бойцу.

— Ну, а теперь пора, — сказал командир, когда песня смолкла.

Кравцов намеревался разведать Житную Поляну — урочище, раскинувшееся между Белорусской и Киевской железными дорогами. Здесь, под боком у города, было задумано создать диверсионно-разведывательную базу, чтобы подкрепить начатое нашими войсками наступление под Москвой ударами по фашистскому тылу.

Дука шагал вслед за Кравцовым. Заканчивался короткий зимний день. На западе по верхушкам сосен растянулась багровая полоса заката — как будто кто-то бросил обрызганную кровью полоску холста.

— Будет мороз, — проговорил Дука.

— Не беда, в бою отогреемся, — тут же отозвался Кравцов.

Партизанская цепочка все дальше и дальше уходила в сумрачную тишину леса. Один-единственный след оставался между сугробами и коварными падями, засыпанными метровым снегом.

Возле Белобережского детского городка, растянувшись на снегу, будто на перине, партизаны дали отдохнуть ногам. Стало совсем темно. К Кравцову подошел Дука:

— Ночь, как по заказу. Здесь, неподалеку возле станции Снежетьская, мост. Может, рванем?

Кравцов и сам подумывал об этом. Послали разведчиков. Те вернулись с хорошей вестью — на мосту ни души.

Кравцов подозвал Ивана Мартынова и Максима Оскреткова.

— Заминируйте и взорвите мост, — приказал он. — Прикрывать вас будут слева автоматчики Дениса Щуко, справа — остальная группа.

— Мост поднять — дело нехитрое, — заметил Оскретков. — Вот если бы эшелона дождаться.

— Пожалуй, это идея. С час можно подождать, — согласился Кравцов.

Казалось, ничто не предвещало опасности. Тишина зимнего леса погасила нервное напряжение. На мосту неторопливо возились минеры, укладывая под фермы тол. Шептались партизаны, гадая, какой эшелон взлетит на воздух: с техникой или с солдатами.

Неподалеку от моста командир и его заместитель Дука натолкнулись на медсестер Абрамкову, Золотихину и Брагунцеву.

— Кто вам разрешил подходить к железной дороге? — рассердился Дука.

В это время на железнодорожной насыпи показались неясные силуэты.

— Немцы! — Кравцов с силой толкнул Абрамкову за сугроб.

Загремели одиночные винтовочные выстрелы. Шура вскрикнула: разрывная пуля угодила ей в ногу. Кравцов приподнялся, хотел помочь девушке, и в это время с насыпи ударил пулемет.

Дука услышал громкий крик. В два прыжка он оказался возле упавшего командира, припал ухом к его груди.

Забывшая про боль в ноге Шура Абрамкова поднялась и дико закричала на весь лес…

Партизаны почувствовали беду, бежали на крик с обеих сторон…

На железнодорожной насыпи выстрелы замолкли. Немцы скрылись так же неожиданно, как и появились…

Ошеломленные бойцы обступили командира. Дука еще и еще прислонялся к его груди — может… Но пробитое пулей сердце молчало…

В партизанском лагере от горя, казалось, почернел снег. Стояли плотным кольцом, смотрели на заострившееся восковое лицо секретаря горкома — командира, друга, отца — и не верили, не принимали его смерти.

Окаменев, стояла Валя Сафронова. Рядом всхлипывала Ольга Соболь. Вздрагивали, как от ударов, широкие плечи Ивана Мартынова. Жесткий снег падал на обнаженные головы.

Тело Кравцова решили не предавать земле. Выбрав поляну, срубили из вековых сосен колодец, осторожно опустили туда завернутого в маскхалат покойного, обложили его хвоей и засыпали снегом.

— Спи, Дмитрий Ефимович… Мы доведем до конца дело, за которое ты отдал жизнь. Земля наша будет свободной и счастливой.

И, обращаясь к партизанам, друг и помощник Кравцова А. М. Щекин призвал:

— Кровь за кровь!

Лес ответил ружейным салютом.

Глава пятая

Кровь за кровь (Из дневника Коли Горелова)

17 декабря. Не хочу, не могу верить, что нет больше Дмитрия Ефимовича. Руки опускаются, на сердце тоска.

В лес мы пришли позавчера — пятнадцатого декабря — всей группой. В городе оставаться нам больше нельзя, студент Валька Соболев, которого мы хотели привлечь к работе, оказался гадом, продался СД. Мы едва успели скрыться.

20 декабря. Ребята открыли счет за Д. Е. Кравцова. В Старом Стяжном уничтожили фашистский гарнизон. Во многих селах ликвидировали предателей. «Старшой» взорвал мост на Рессете. Пришел из города Аверьянов. Он поклялся положить за Кравцова не меньше полсотни фашистских гадов. Теперь и я знаю, что мне делать.

15 января. Две недели не было ни одной свободной минуты. Стоят жуткие морозы, и идут жаркие непрерывные бои. Осваиваю крупнокалиберный пулемет.

18 января. Только что закончился бой в Желтянке. Фашистам не помогли ни их танки, ни самолеты, ни черные шинели, в которых они, как на параде, во весь рост шли в психическую атаку. Наши нервы выдержали: не меньше двух сотен фашистов нашли себе могилу в желтянских сугробах. Среди них и мои «жмурики» есть. Это за Кравцова!

7 марта. Подпольщики выследили эшелон, который каждый день в восемь утра отправлялся с Брянска-первого.

Фашисты восстанавливали хозяйственную ветку, пересекающую лес. Наше командование решило уничтожить эшелон. Дука выстроил отряд и скомандовал:

— Добровольцы, два шага вперед!

Добровольцами оказались все. Но взяли только восемьдесят человек. Мне посчастливилось, иду. На операцию отправились вечером. Ветер кружил. Снег мел. Было очень холодно. Лошадка с трудом тащила сани, на которых стоял укрытый брезентом мой пулемет. Рано утром устроили засаду.

— Твоя задача — изрешетить паровоз, — приказал мне Дука.

Два часа, зарывшись в снег, ждали эшелон. Наконец на повороте засвистел паровоз. Навожу пулемет и бью по тендеру. Впереди рухнул подорванный партизанами мост. Два часа мы поливали свинцом вагоны. Еще 237 вояк недосчитался Гитлер. Эх, если бы Дмитрий Ефимович видел этот бой.

9 марта. Гитлеровский штаб спустил с цепи несколько тысяч карателей. Утром над Медвежьими Печами закружили самолеты. Их было тринадцать. В двух километрах от лагеря бомбы изрыли землю, повалили целый квартал мощных сосен. Потом со всех сторон стали подкрадываться густые цепи солдат. Две роты забрались на минные поля. Страшной силы взрывы потрясли воздух. В жизни я не видел ничего страшнее. Человеческие тела в немецких шинелях усеяли покрасневший от крови снег.

10 марта. Гитлеровцев вчера было в десять раз больше, несмотря на потери на минных полях. Они могли бы раздавить нас, если бы не думали, что партизан в двадцать раз больше, чем их. У страха, говорят, глаза велики. Удивляясь своей победе, мы шли вслед за бежавшим врагом. В обнаруженном лагере нельзя было оставаться. По следам карателей вошли в поселок «Воздухофлот». Фашисты успели выместить зло на беззащитных жителях. Они согнали в сарай женщин, стариков, детей и в упор расстреляли их из пулеметов. Чудом осталась в живых маленькая девочка.

— Мама, мамочка, мама! — испуганно тараща глазенки и цепляясь за трупы, кричала она охрипшим голосом.

Мы застыли в страшном молчании. Я видел, как скрипел зубами Дука, беззвучно плакала Золотихина, сжимал кулаки Коростелев.

Девочку мы унесли с собой.

15 марта. Забрались в урочище Бугры. Это в двадцати пяти километрах от Брянска. Стоят лютые морозы, а у нас нет землянок. Спим в шалашах или ложимся вкруговую возле костров. Холодно и голодно. К тому же нас нащупали немцы.

25 марта. Урочище Бугры осточертело. Съели последнего коня.

28 марта. Попали в ловушку. Каратели окружили Бугры. Здесь их оказалось значительно больше, чем в Медвежьих Печах, а минных полей у нас нет. На Полпинской ветке, в шести километрах от нас, остановился бронепоезд и бьет по лагерю из пушек. Хотят, гады, показать свою силу!

29 марта. Вели круговую оборону, отбили две атаки. Ранило «Старшого» — Виктора Новикова. Погибло несколько партизан.

30 марта. Нам на помощь пришел… фашистский бронепоезд. С протяжным воем проносились в воздухе снаряды и точно ложились на позиции карателей. Немцы пустили зеленую ракету, бронепоезд перенес огонь правее, но опять-таки на головы своих!

Руководитель подпольной группы, а затем секретарь партбюро городского партизанского отряда Виктор Новиков.

Смерть немецким оккупантам!

МАНДАТ №34

ТОВ. Новиков Виктор Георгиевич

ЯВЛЯЕТСЯ ДЕЛЕГАТОМ

ПЕРВОЙ ПОДПОЛЬНОЙ КОМСОМОЛЬСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ НАВЛИНСКОГО, ВЫГОНИЧСКОГО, БРЯНСКОГО РАЙОНОВ И гор. БРЯНСКА, OРЛОВСКОЙ ОБЛАСТИ, ВРЕМЕННО ОККУПИРОВАННЫХ НЕМЕЦКИМИ ЗАХВАТЧИКАМИ.

ОКРУЖНОЙ КОМИТЕТ ВЛКСМ.

Мандат В. Новикова, делегата подпольной комсомольской конференции.

К ночи ошалевшие от своего же удара немцы бежали из леса. В другую сторону от них брели из этих невезучих Бугров и мы.

1 апреля. Скоро весна. Я прикинул в уме, сколько мы взорвали за зиму эшелонов, уничтожили немцев. Цифра получается солидная.

Узнал, что наши знатные минеры Мартынов и Оскретков задумали подорвать фашистский эшелон на месте гибели Дмитрия Ефимовича. Мечтаю пойти с ними на эту операцию…

Кровь — за кровь!

25 апреля. Партизанам трудно, но еще труднее подпольщикам. Как там мой нареченный отец Яков Андреевич Степанов и его друзья? Но мы еще встретимся.

К оружию!

Нежная, мечтательная Ольга Соболь менялась на глазах. Обветрилось и огрубело лицо. Ольга научилась спать на снегу, перевязывать раны и свежевать коней. Партизаны звали ее почему-то «доктор Соболь», а она мечтала услышать «разведчица Ольга». Хотелось подражать Вале и в этом. В те редкие дни, когда Валя жила в отряде, Ольга не отходила от нее.

Спустя несколько дней после гибели Кравцова, Ольгу направили вместе с Валей в город.

— Гитлеровцы раструбили, что секретарь горкома убит, а партизаны разбежались, — сказал Дука, назначенный командиром отряда. — Так вот поручаю вам показать народу, что Кравцовы не умирают. Распространите в городе листовки о победе под Москвой. Передайте подполью приказ — мстить, мстить и мстить!

Шагая в один след с подругой, Ольга меньше всего думала об опасностях. Воображение унесло ее далеко вперед — она видела себя, окруженной партизанами, расспрашивавшими о том, как это ей удалось? А что удалось, она и сама еще не знала.

Показались окрестности Брянска. Ольгу охватил страх. Лицо побелело, стало похоже на снег, устилавший поля.

— Боишься? — сочувственно спросила Валя.

— Страшновато, — созналась Ольга.

— Привыкнешь. Ты пой… про себя. Мою любимую — «Сулико». Песня — она как лекарство от страха.

Разведчицы поравнялись с часовым. Ноги Ольги стали чужими. Спазма сжала горло и, совсем некстати, появилась рвота.

Часовой подбежал к девушкам и по-немецки спросил: что случилось?

— Зи кранк… копф, — бойко ответила Валя, постукивая себя по голове, и тихо шепнула подруге: — С ума сходишь… Выше голову!

Подошли еще два солдата. Их глаза ничего не выражали, кроме ленивого любопытства. Один прикоснулся к воротнику ольгиного пальто. «Там же листовки зашиты», — обожгло ее, и она с таким отчаянием рванулась вперед, что немец готов был извиниться.

Валя пошутила еще с немцами по поводу своей молоденькой подружки и догнала Ольгу.

— Совсем не страшные, — оправившись от испуга, проговорила Ольга, — вроде даже добрые.

— Ты забыла им сказать, что партизанка, — усмехнулась Валя. — Тогда бы эти добряки полосы из твоей кожи вырезали.

Пришли на явочную квартиру во Фрунзенском переулке. Дверь открыла Елена — жена партизана Василия Каминина.

— Василий Васильевич жив-здоров, — поспешила Валя обрадовать Елену.

Из соседней комнаты выскочили трое ребятишек. Моргая глазенками, уставились на гостей. Рассказав Камининой партизанские новости и отдохнув немного, девушки заторопились в центр города. Нужно было до комендантского часа расклеить листовки.

Переходя с одной улицы на другую, они всюду оставляли боевые листки со словами правды. На базарной площади увидели виселицу. Ветер раскачивал истерзанный труп. Ольга прижалась к подруге. Как слепая, она переставляла ноги и вдруг почувствовала, рука Вали тоже дрожит!..

— Это Иван! — вырвалось из Валиной груди.

Подавленные, разведчицы пересекли несколько улиц и только теперь, находясь вдали от виселицы, нашли в себе силы заговорить об Иване Никулине.

— Не плачь! — Валя закусила губы. — И за него отомстим!

— Куда же теперь пойдем? — Ольга окончательно лишилась сил.

— Только не к Камининой, — Валя огляделась. — Моей ноги там больше не будет. И Дуке скажу, чтоб никого туда не посылал.

— Почему? — удивилась Ольга. — Она такая славная…

— Но у нее трое детишек. Мы не имеем права рисковать ими. Пойдем к Степанову.

У Якова Андреевича сидел гость — пожилой круглолицый немец; он пил чай с конфетами.

— Знакомьтесь, — хозяин кивнул в сторону немца и таинственно прищурился. — Товарищ Вильгельм Зеедорф.

— Рот фронт! — Зеедорф поднял кверху кулак.

— Рот фронт! — отозвалась Валя.

Ольга молча стояла рядом. Лицо ее оставалось спокойным, но в глазах все еще был страх.

— Не беспокойся, — Яков Андреевич положил руки на плечи Ольге — Товарищ Зеедорф — свой человек. Он коммунист. И за ним стоят еще два десятка наших друзей.

— Коммунист? — Ольга оторопела.

— Я очень рад знать храбрый русский девушка… Ми будет друзья.

Яков Андреевич добавил:

— Вильгельм в 1915 году был в русском плену и немного знаком с нашим языком.

Зеедорф сообщил, что немцы подготовили специальную группу шпионов для засылки к партизанам. Надо было опередить намерения фашистов. Решили немедленно отправить Ольгу в отряд.

Валя осталась в городе.

В театре

По улице медленно двигалась черная машина с громкоговорителем.

— Завтра отменяется комендантский час, — захлебывался диктор. — В городском театре состоится вечер единства русской и германской молодежи. Выступают лучшие артистические силы.

На здании театра трепыхалось голубое полотнище с изображением девицы в русском национальном костюме. Она преподносила хлеб-соль улыбающемуся немецкому солдату.

«Хотят купить наши души», — поняла Валя, разглядывая полотнище.

После разгрома под Москвой немцы усердно искали союзников среди русских, они вели широкую идеологическую атаку на неустойчивых людей.

Кто-то осторожно дотронулся до плеча. Валя обернулась. Высокий молодой мужчина в добротном пальто и шляпе расплылся в улыбке:

— Покорнейше извиняюсь, — представился он, — Михайловский — председатель Брянского молодежного общества «Не за советскую власть и не против немцев». Вот наша программа, почитайте. — Он протянул Вале лист бумаги. — Не бойтесь! Германские власти не преследуют нашу деятельность. Так я жду вас завтра в театре.

— Хорошо, — машинально согласилась Валя, чтобы быстрее отделаться от навязчивого Михайловского.

«А на вечер, пожалуй, пойду. Предложение твое, Михайловский, приму». И сейчас же быстро пошла в клуб, к Маркову и Егорову.

Клуб немцы устроили в здании бывшей синагоги. Назвали его русским, национальным. Валя зашла в большую обшарпанную комнату, на потрепанном персидском ковре занимались акробаты — Марков и Егоров, те самые военнопленные, которых Валя вывела из лагеря на поселке Урицкий.

— Ну как, ребята, привыкаете?

Марков с Егоровым вскочили с ковра. Вид у них был растерянный, они совсем не знали, что делать, увидев перед собой Валю:

— Завтра, наверно, выступаете в театре?

— Придется, — мрачно проговорил Егоров.

Валя оглянулась, убедилась, что в комнате посторонних нет, и отрывисто произнесла:

— Слушайте мой приказ. Во время представления вы должны погасить свет в театре хотя бы на минуту.

— Зачем? — удивился Марков.

— Ребята, я буду надеяться, что свет погаснет.

Из клуба Валя направилась на улицу Урицкого. Здесь в доме №46 жила Люба Лифанова, давнишняя подруга. Валя решила пригласить ее в театр.

— Осточертело молчать, — жаловалась Люба, расчесывая перед зеркалом волнистые каштановые волосы. — Так и хочется чем-нибудь досадить фашистам.

— Вот это мы и сделаем сегодня. Вытаскивай-ка свои лучшие платья! И где хочешь доставай духи.

…Театр был полон. Музыканты военного оркестра в блестящих мундирах играли фашистские визгливые марши. Офицеры, бренча орденами, развлекали молоденьких девиц. Перед первым рядом поставили кресла для почетных гостей — коменданта Брянска Штрумпфа, бургомистра Шифановского, офицеров и для генерала Гаманна, специально приехавшего на торжество из Орла.

Подруга Вали Сафроновой Люба Лифанова. Эта смелая девушка выводила из города военнопленных, передавала в партизанский отряд разведывательные сведения.

Валя окинула взглядом галерку. Ни малейшего просвета. Кто-то машет ей рукой. О, да это же Михайловский знаком показывает, что рядом с ним есть место.

Валя с Любой поднялись к Михайловскому.

— Я с подругой, — Валя виновато опустила глаза.

Михайловский помялся:

— Что ж… садитесь вместе. Я где-нибудь пристроюсь.

Поднялся занавес, на сцену вышел Шифановский. Подобострастно кивая в сторону офицеров, он изливал слова благодарности устроителям нового порядка, обогащающим русскую культуру.

Раздались жидкие аплодисменты. Валя скосила взгляд на Михайловского, пристроившегося недалеко от подруг. Он в ответ широко улыбнулся.

— Этот хлюст глаз не сводит с тебя, — шепнула Люба. — Может, шпик?

— Не думаю… Но всякое может быть.

Концерт тянулся долго и нудно. Когда же погаснет свет? Маленькие листовки, отпечатанные на трофейной немецкой бумаге, аккуратными стопочками лежали под кофточкой.

«Красная Армия растоптала под Москвой гитлеровскую орду. Фашисты откатывают на запад. Близится час расплаты!..»

Каждое слово заучено наизусть, сейчас эти слова, как молния, рвались наружу, чтобы разить.

Валя понимала, что идет на большой риск. Но она не могла молчать о правде, которую ждут советские люди.

Почему не гаснет свет? Неужели ребята сплоховали? Ей стало жарко. Казалось, листки запылали под кофточкой.

— Выступают акробаты, — объявил ведущий.

Парни вышли бодро, работали они ловко. Марков, опершись о голову товарища, на одной руке сделал «ласточку». В это время свет погас. Зрители спокойно сидели на своих местах. Они привыкли, что электростанция часто капризничает. Лишь несколько пьяных голосов орали: «Свет, свет»… Топали ногами.

Валя швырнула к потолку пачку листовок. Они, как пушистый снег, посыпались на головы зрителям. Еще и еще летит пачка.

Люди в темноте почувствовали, что сверху падают какие-то бумажки. Лучи карманных фонарей разрезали темноту. Заскрипели стулья, кто-то пробежал по залу. Раздалось несколько выстрелов в потолок. Поднялась паника.

Валю и Любу притиснули к Михайловскому. Трясущимися руками он держал мерцающую слабым пламенем зажигалку и срывающимся голосом повторял:

— Какой позор, какой срам!

У Вали еще оставалось несколько листовок. Она сунула их в карман Михайловскому.

Зажегся свет. Марков как ни в чем не бывало, повторял «ласточку». Но тут на сцене появился Крюгер. Он злобно рявкнул:

— Представление, господа, окончено.

Михайловский полез в карман. Машинально вытащил горсть листовок. Лицо еще не успело выразить удивления, как его сзади схватили четыре руки.

— Вот он, мерзавец!

— Так это ты листовки бросаешь?..

— Что вы, господа… что вы!.. — обомлел насмерть перепуганный Михайловский.

…Людской поток вытолкнул Валю и Любу к фойе. Они быстро оделись и вышли на улицу. У дверей стоял продавшийся немцам Жуковский с протянутой рукой:

— Граждане, сдавайте листовки. Сдавайте листовки…

Его рука оставалась пустой.

Послышался стон. Девушки увидели двух немцев, волочивших председателя общества «Не за советскую власть и не против немцев».

Глава шестая

Война с невидимками

Раздвинув шторы, фон Крюгер с высоты третьего этажа глядел на город. Улицы казались тихими. Но капитан хорошо знал, что тишина эта обманчива. Вчера ночью русские дома начали стрелять из немецких автоматов. Пяти офицерам, возвращавшимся из ресторана, заказаны гробы.

Размышления фон Крюгера прервал осторожный стук в дверь.

— Прошу! — крикнул он.

В кабинет проскользнул начальник тайной полиции Жуковский. В руках — большая кожаная папка.

— Я принес отчеты о нашей работе. Обезврежены четыре подрывных группы.

Фон Крюгер неприязненно посмотрел на своего помощника. Он ненавидел этого скользкого, как угорь, человечка. Больше того, немного побаивался его. Пугало быстрое продвижение Жуковского по службе. Фон Крюгеру понадобились многие годы, чтобы дотянуться до чина капитана, хотя он считал, что ему давно пора носить брюки с лампасами. А кретин Жуковский, прослужив фюреру каких-то три месяца, уже представлен в обер-лейтенанты.

— Опять липа? — глаза Крюгера сверкали зло.

— Данные совершенно точные, — пытался убедить Жуковский. — Я разработал план уничтожения подполья. — Из папки выскользнуло несколько листов бумаги. Нужно создать фальшивый партизанский отряд и такие же подпольные группы. Люди для этого подготовлены.

— Сказочками тешитесь? — фон Крюгер тяжело дышал. — Где гарантия? А если завтра ваше фальшивое подполье подложит под нас нефальшивые мины?

Жуковский съежился.

— Я понимаю. Никто не может поручиться за подчиненных. Но иного пути проникновения в подполье нет. Население скрывает преступников.

— Есть другой путь! — закричал Крюгер, наступая на Жуковского. — Выслеживать, высматривать, вынюхивать. А не хлопать ушами. Где, я спрашиваю, эта девчонка Сафронова? Она разгуливает в нашем городе, как в своем доме.

— Она будет поймана, — уверяю вас, — Жуковский прижал руки к груди и подступил ближе к своему шефу. — Там, где ловится мелкая рыбешка, попадет в сети и щучка.

— Идите! — Крюгер отвернулся.

Как только Жуковский ушел, фон Крюгер позвонил в СД. Трубку поднял Хайнц Бунте.

— Эти подпольщики размножаются, как кролики, — стал жаловаться ему Крюгер. — А мой помощник… этот самый недоносок Жуковский, кажется, им сочувствует… Что? Придете? Я вас жду.

Разговор между Бунте и Крюгером затянулся далеко за полночь. На следующий день в кабинетах СД, Корюка и в абвергруппах начали произносить слово «икс», операция «икс». Что скрывалось за этим словом, знали немногие.

Специально обученные ягдт-команды получили секретное задание прочесать все улицы города и окружающие Брянск села.

Гитлеровцы пустили в ход самые коварные и гнусные приемы.

…В кабинет Крюгера ввели высокую женщину с ребенком на руках.

— Пойдешь к Дуке, — стал объяснять ей капитан, — и бросишь в самогон, который он пьет, вот этот порошок. И не вздумай увильнуть. В залог оставляем твоего отпрыска. Не выполнишь задание — значит убьешь своего же ребенка.

Гитлеровцы готовились заслать в партизанские отряды несколько десятков людей. Крюгер в срочном порядке создал подпольную группу и поручил ей во что бы то ни стало войти в связь с партизанами. В Корюке и при абвергруппе появилась школа гестапо. Двести предателей учились здесь провокациям.

Фон Крюгер заметно повеселел. Он широко и хитроумно забросил сети и твердо намеревался поймать ими партизан, подполье и, конечно же, майорский чин с рыцарским крестом.

По следам ягдт-команды

Валю опять вызвали к командиру.

— Приходила дочка Золотова — Клава. Немцы в Белых Берегах подозрительную возню затеяли. Надо побывать там.

— Можно с Ольгой? — попросила Валя.

— Я вижу, ты ее из медслужбы собираешься переманить в разведку, — покачал головой Дука, но согласился.

Комиссар Ларичев предупредил Валю:

— По всем дорогам рыщут каратели. Смотри, не нарвись.

— Те места мне хорошо знакомы, — успокоила она комиссара. — В Белых Берегах я работала пионервожатой. И брат мой там живет.

Рано утром девушки уже были в дороге. Километров двадцать проехали в санях, потом пошли лесной тропинкой, ведущей на другую, ближнюю к Белым Берегам, дорогу. Тут они наткнулись на множество трупов. Увидев девочку лет семи с выклеванными глазами, Ольга пришла в ужас.

— Возьми себя в руки, Оля!

Вошли в Красные Дворики. Показались немцы. Это возвращалась со своей, кровавой работы ягдт-команда графа фон Винтера. В непокорных селах каратели бросали в ямы младенцев, уродовали прикладами женщин, волокли за бороды стариков в бани и живыми сжигали их. Все это рассказала старая женщина. Валя и Ольга встретили ее в чащобе, куда сами попали, спасаясь от карателей.

…Показались трубы электростанции, возвышавшиеся над корабельными соснами. Лес расступился, и дорога влилась в улицу поселка.

Боевая подруга Вали Сафроновой разведчица Ольга Соболь.

Валя постучала в окно бревенчатой избы. Встревоженный женский голос спросил:

— Кто там?

— Это я, Маруся, открой!

Щелкнула задвижка, девушки вошли в жарко натопленную комнату.

Без долгих расспросов хозяйка собрала на стол. Гости жадно ели горячие щи и слушали неторопливый рассказ о новостях в поселке.

— Витька Суров, который с тобой, Валюша, учился, немцам продался. Главный палач в поселке. А брат его — офицер, танкист, в нашей, Советской Армии служит. Витька рвет и мечет: «Попадется, и его задушу собственными руками». Директор школы Сладкопевцев тоже с фашистами спелся, бургомистром стал. Алекса — полицейский. Под немецким мундиром красноармейскую форму носит. И нашим и вашим хочет служить. В двух шкурах ходит.

— А войск много здесь?

— Полным-полно. Дворец культуры — теперь дом отдыха для карателей. Там их человек пятьсот. Пьют шнапс, музыку слушают после кровавых расправ.

Валя подалась вперед:

— Я должна своими глазами все увидеть.

— Ты с ума сошла, — Ольга вцепилась ей в руку. — Ведь тебя каждый встречный узнает.

— Ничего! — Валя накинула пальто. — Если не вернусь к пяти, уходи в лес.

— Я тебя одну не пущу, — поднялась Мария Николаевна. — Пойдем вместе.

Валя приглядывалась к улице, где прошли ее самые счастливые годы, где впервые услышала горячие слова признания в любви… Вон там, за лесом, глубокое, чистое озеро. Там она установила рекорд по гребле… Школа. Здесь она повязывала ребятам красные галстуки…

— Зайдем к Сладкопевцеву, — неожиданно попросила Валя Марию Николаевну.

— К этому гаду ползучему? — заупрямилась та. — Зачем?

— Нужно!

Зашли во флигель, примыкавший к школе. Сладкопевцев, бледный, обросший жесткой щетиной, лежал на высокой кровати и громко охал. В дверях стояли местная учительница и незнакомая девушка в давно нестиранном халате, наброшенном на шинель.

— Что с вами, Вадим Кириллович? — Валя всплеснула руками.

— Местные коммунисты из-за угла стукнули, — простонал Сладкопевцев. — А она, — его глаза зажглись злобой, — она, — брызгая слюной, указал он на незнакомую девушку, — пленная врачиха, не хочет меня перевязать.

— Предателей не обслуживаю, — отрезала девушка.

— Пристрелю! — закричал Сладкопевцев, приподнимаясь с постели.

Валя бросилась к нему и легонько толкнула обратно на подушки:

— Успокойтесь, пожалуйста.

Потом подошла к девушке и шепнула:

— Нельзя же так глупо рисковать. — И подмигнув, закричала: — А ну, перевязывай!

— Видал, какая птица? Встану и первым делом вздерну ее на виселице. — Вдруг Сладкопевцев подозрительно уставился на Валю. — А ты-то откуда?

— Из Брянска. Работаю у гауптмана.

— Хорошо у него?

— Еще бы! Смотрите, какие чулочки подарил. — Валя приподняла юбку.

— А ты еще красивее стала. Ей-богу!

— Наверно, — засмеялась Валя. — Иначе капитан меня бы не держал.

Девушка, уловив что-то в Вале, подошла к Сладкопевцеву, перевязала рану и собралась было уходить.

— Постой! Пойдешь со мной, — приказала Валя. — Я тебя научу, как нос задирать. Что волком смотришь?

Сладкопевцев вздохнул:

— Все они, гады, такие. И все потому, что партизаны рядом.

— Неужели уж не справитесь? Я бы засад всюду, постов наставила, — разгорячилась Валя.

— Постов до черта. У светофора. У дворца. За плотиной. У Красных Двориков казарма. Только гады изнутри проникают. Из подполья. Вот пойми, что у ней на уме, — указал он на девушку-врачиху. — Обнаглели все. В карман мне листок бумаги сунули, угрожают. По заборам гадости про меня расклеивают. Но я доберусь! Доберусь!

Сладкопевцев в бессильной злобе потрясал кулаками. Дряблое лицо покрылось багровыми пятнами.

— Успокойтесь, Вадим Кириллович, — прощаясь, сказала Валя. — Рада была вас видеть. Встретишь знакомого — на душе легче.

— Это верно, — согласился Сладкопевцев.

Валя приказала девушке следовать за ними. Та покорно пошла. На окраине поселка возвышалось здание Дворца культуры. Оттуда доносилась дикая музыка. Подступавший к дворцу лесок был вырублен. На стадионе выросли две башни, смотревшие в сторону леса дулами крупнокалиберных пулеметов. Всюду расхаживали часовые.

— А где же у них зенитки? — спросила Валя Марию Николаевну.

— Не держат чего-то. Видать, думают, что лес небо закрывает, — ответила Мария Николаевна.

Вошли в дом.

— Как зовут? — спросила Валя врачиху.

— Лидой звали. Теперь — номер две тысячи седьмой.

— Бросай свой номер да переодевайся, — решительно сказала Валя. — Пойдешь с нами.

Мария Николаевна позвала Лиду в комнату, дала ей платье и фуфайку.

Брат Вали — Анатолий — все еще задерживался на работе, а уже темнело. Ждать больше нельзя.

К вечеру гитлеровцы усилили охрану. Оставаться в доме брата опасно, вдруг ночью обыск, хозяйке, да и всем жителям улицы не сдобровать. Надо уходить. Но как? Везде часовые. Вернулся домой Вовка, племянник, большеглазый парнишка лет двенадцати.

…Из дома вышли вчетвером. Мария Николаевна видела, как Вовка окликнул соседнего пса Чернушку, бросил ему кусок хлеба и, пробежав несколько шагов, упал в снег. Чернушка навалился на мальчика, и они стали барахтаться. По дороге катился живой клубок. За ним шли Валя, Лида и Ольга. Грызли семечки, смеялись на всю улицу. Немцы, глядя на забаву мальчишки, тоже хохотали.

Тем временем трое девушек скрылись в лесу.

Дуэль нервов

Дука пристально разглядывал двух незнакомых мужчин, только что задержанных часовым возле партизанского лагеря. Оба среднего роста, один шатен с одутловатым лицом и с сединой в волосах, другой — молодой, веснушчатый.

— Значит, чекисты из Бреста, пробираетесь в столицу, — выслушав незнакомцев, — повторил Дука и подтянул повыше фитилек коптилки. — Отчего ж так долго пробираетесь?

— Приходилось кружить, — ответил седовласый. — К тому же часто задерживали партизаны, устраивали проверки.

— В белорусском отряде чуть было не кокнули, — с горечью подтвердил веснушчатый.

Дука угостил незнакомцев цигарками. Они с жадностью затянулись. Седовласый провел рукой по глазам: видать, закружилась голова.

— За две недели первый раз курю.

— А когда последний раз ели?

— Трое суток прошло.

Дука кивнул адъютанту, тот ушел и вскоре принес кусок вареной конины и хлеб.

Поев, чекисты попросили командира подыскать им обувь. Седовласый выставил изодранные в клочья сапоги.

— Как решето, — мрачно пошутил он.

□ □ □

«…Штаб партизанского движения

Нами задержаны двое неизвестных, назвавшихся чекистами из Бреста. Один из них капитан госбезопасности Изотов Павел Сергеевич, другой лейтенант Кругликов Георгий Саввич. Имеют соответствующие документы. Прошу проверить, действительно ли эти люди числятся в органах г. Бреста.

Командир БГПО Дука».

□ □ □

«Брянский городской партизанский отряд.

Названные вами лица числятся в списке сотрудников НКВД Брестской области.

Штаб партизанского движения».

□ □ □

Прошли почти сутки. С «брестских ходоков» партизаны глаз не спускали. Они же в свою очередь вели себя спокойно. Много спали и это было естественно — люди устали. Но Дука решил еще раз проверить «брестских ходоков», позвал их к себе утром.

Вытащив из кармана листок бумаги, он подал его седовласому.

— Читай!

Тот прочел и возмутился:

— Какая-то чушь… — И протянул бумагу веснушчатому.

Партизанская землянка.

— Не надо нас брать на пушку, товарищ Дука, — с достоинством ответил веснушчатый.

Дука зашел в тупик.

В землянку без спроса вошли Валя и вернувшиеся с нею из Белых Берегов подруги.

— Товарищ командир, задание выполнено, — отрапортовала разведчица. — И даже с превышением… — Но договорить ей не дали.

— Да ведь это Гофман, гестаповец!.. — закричала Лида, указывая на седовласого.

Матерый фашистский разведчик Эрих Гофман беспомощно опустился на табурет. Веснушчатый отвернулся в угол.

Не достигла крюгеровская служба успеха и через «беженку» Татьяну Смолякову. Она сразу же рассказала, что гитлеровцы послали ее отравить Дуку, и отдала порошки с ядом.

…В ночь отправляли через линию фронта группу наших солдат, бежавших из плена. Лида ушла с ними.

Погоня за Валей

Был морозный солнечный день. Редкие снежинки медленно падали на обледенелый тротуар. Олег увидел Комова. Он шел с сигаретой в зубах навстречу. Позади, метрах в сорока, размеренно шагали три немца. Олег сделал вид, что не узнал Комова. Тот прошел мимо, не сказав ни слова.

Олег поравнялся с немцами. Один из них вскинул автомат и скомандовал:

— Руки вверх!

Гестаповцы принялись шарить в карманах Олега. Старший, с нашивками унтер-офицера, выхватил из рук книги и по складам прочел:

— Пе-тер-бург-ские тру-що-бы. Воз-му-ти-тель спо-кой-ствия. — Унтер-офицер пожал плечами, будто наткнулся на что-то загадочное.

Гестаповцы повели Олега на Республиканскую. Он шагал с видом обиженного, ни за что задержанного человека, хотя отлично понимал, что для конвоиров его игра не имеет ни малейшего значения.

Едва вступив на Республиканскую, гестаповцы сдали Олега солдатам, разбиравшим на топливо старый домишко. А сами куда-то ушли. Сидя на трухлявом бревне, Олег с тоской глядел на улицу, на которой родился, вырос, играл с мальчишками и мечтал стать инженером-радиотехником…

Гестаповцы принесли какой-то сверток. «Неужели сделали обыск дома? Не листовки ли? — подумал Олег. — А может, радиоприемник?»

Унтер-офицер велел Олегу лечь на снег. Сам же, скрывшись за оградой, долго следил за улицей.

«Кого-то поджидают», — догадался Олег.

Прошло около часа. Ушли солдаты, разбиравшие дом.

— Кальт! — крикнул Олег и с ненавистью посмотрел на гестаповцев.

Удар приклада заставил замолчать. Но вскоре гестаповцы подняли Олега и повели к центру города. Он очутился в здании фельдшерско-акушерской школы, что была на Советской улице. В ней гитлеровцы разместили штаб службы безопасности СД. За маленьким столиком, скрестив руки, сидел толстощекий писарь, по комнате расхаживал торжествующий Хайнц Бунте. Показывая крепкие белые зубы, он гремел:

— Ну что, теперь все проиграно?

— Что проиграно? — удивленно спросил Олег.

Взгляд Бунте сразу стал сумрачным, тяжелым. Размахнувшись, офицер со всей силы ударил Олега.

— От тебя комсомольцы должны были получить взрывчатку, — напирал Бунте. — Мы поймали двоих, они во всем сознались. — Гестаповец вдруг повысил голос до крика: — Лодку покупали?

Это был пароль подпольной группы! Тяжело дыша, Олег заговорил:

— Господина офицера ввели в заблуждение. Я, Олег Семенов, вернулся в город спустя месяц после того, как сюда вступили германские войска, и, следовательно, не мог быть завербован Красной Армией. В партизанский отряд меня никогда бы не приняли: я сын купца, социально чуждый элемент, к тому же беспартийный. Смешно говорить, что мне вдруг доверили руководить комсомольцами! Очевидно, арестованные хотят уменьшить свою вину.

— Ты подпольщик? Да или нет? — нетерпеливо перебил Бунте.

— Нет.

Бунте смерил Олега взглядом:

— Напрашиваешься на пытки?

Офицер снова ударил Олега. У того потемнело в глазах, но вместе с темнотой пришла и ясная мысль: отпираться, отпираться и отпираться, пока хватит сил. Признание — это еще более мучительная смерть.

Уловив его мысли, Бунте вытащил парабеллум, взвесил его на ладони:

— Я не намерен долго возиться с тобой.

Рука офицера медленно поднимала парабеллум. Черный глазок его уставился на Олега.

— Я считаю до трех…

— Мне не в чем сознаваться! — выкрикнул Олег.

Выстрел, и пуля ушла в стену. Бунте прицелился еще раз, но в это время в дверь просунулся молоденький лейтенант. Он поставил на стол жестяную банку.

— Взрывчатка. Нашли в его доме, — лейтенант указал пальцем на Олега.

Бунте хмыкнул:

— Теперь, надеюсь, ты развяжешь язык?

— Охотно! — ответил Олег. — Это сульфит. Фотографу без него не обойтись. Я же — фотограф-любитель.

Бунте открыл банку, осторожно потрогал желтоватую пыль, потер ее на пальцах, понюхал. Потом неприязненно взглянул на лейтенанта:

— Уберите эту пакость.

С минуту в комнате висела тишина. Тяжелая, настороженная. Олег слышал, как громко бьется его сердце…

Поиграв парабеллумом, Бунте пробурчал:

— Я еще пять минут помедлю с расстрелом. Объясни, почему в твоем доме прописан опаснейший человек — Валентина Сафронова?

— Это спросите в городской управе. Там прописывают кого угодно, не требуя документов. Очевидно, Сафронова прописалась по моему адресу сама. Я об этом ничего не знал и я ее не знаю.

— Врешь! Сафронова — бандитка, она воюет против германских властей. Она прописана у тебя, значит бывала в твоем доме!

— Тот, кто ведет деятельность, неугодную германским властям, не станет бывать на квартире, в которой прописан, — заметил Олег.

— Нам нужна Сафронова и этот самый… Дука. Что ты знаешь о них?

— Первый раз слышу эти фамилии.

Крепко выругавшись по-русски, Бунте язвительно заметил:

— Ты торопишься подохнуть. А я придержу твою смерть. Я сделаю так, чтобы ты днем и ночью, ночью и днем только и думал о них. Вместе со своим бородатым братцем.

Зазвонил телефон.

— Да! Сейчас иду! — гаркнул в трубку Бунте.

Уже надевая шинель, он вдруг бросил:

— Я глубоко уважаю людей, любящих свою родину. Но коммунистическая Россия — это не родина для русских, она их самый злобный враг. — И сразу перешел на «вы». Видимо, Бунте помнил слова «сын купца». — Вы сделали большую ошибку, выступив против нас. Поверьте, работать у нас не так уж плохо.

И не дождавшись ответа, вышел.

Олега на машине отвезли в тюрьму.

Ответный удар

К Якову Андреевичу прибежал напуганный Седнев.

— Семеновых тоже взяли!

Якову Андреевичу стало не по себе. Слух невольно обострился. На стене назойливо тикали часы, напоминали о том, что теперь каждая секунда решает участь подполья.

— В тюрьме работает коридорным Халипин.

— Какой Халипин? — спросил Седнев.

— Тот самый, что для Аверьянова список предателей добыл.

— Знаю, знаю, — оживился Седнев, — Виктор рассказывал.

— По всему видно, человек-то наш. Надо с ним установить связь, узнать, что делается в тюрьме.

— Это просто сделать. Пошлю в тюрьму возчика с дровами, и он свяжется с Халипиным.

Проводив Седнева, Яков Андреевич направился было к себе. Но с крыльца соседнего дома его окликнула Мария Рогова, бабенка легкого поведения.

— Что-то, Андреевич, к тебе гости частенько наведываться стали, — подбоченясь, пропела она. — Разбогател, что ль?

— Скучно одному со старухой. Люди добрые нас и развлекают. И ты заходи.

— А может, ты супротив германской власти гостей-то наставляешь?

Яков Андреевич укоризненно покачал головой.

— Не стыдно тебе, Маруся, такую напраслину нести?

— Ладно, посмотрим, что ты за овощ, — проговорила Рогова с угрозой.

Какой-то неприятный осадок оставил на душе Якова Андреевича разговор с соседкой. Выслуживается, видать, ишь королеву из себя корчит. Предателей — вот кого надо уничтожать в первую очередь.

— Может, приляжешь, Яков? — спросила жена.

Лег. Но спать не хотелось. Одолевала усталость. Яков Андреевич раньше не представлял, какого напряжения сил требует подпольная работа.

— Почему не спишь? А ну, закрывай глаза, — как малышу, скомандовала Анастасия Антоновна.

— Думаю, откуда берутся предатели…

— Чуму бы на них, — в сердцах пожелала Анастасия Антоновна.

Бывает, что случайно оброненное слово наводит человека на большие раздумья. Мысль о борьбе с предателями завладела Яковом Андреевичем. К утру он составил план смелой операции.

□ □ □

Вальтер Дюрфель, секретарь СД, просматривая почту, бросил на стол переводчика грязный кусок бумаги, зашитый черной ниткой. Отто Кунст с трудом разобрал каракули: «Знаете ли вы, господа хорошие, что начальник полиции Чесноков якшается с партизанами…» Вместо подписи стоял восклицательный знак.

Дюрфель передал записку Бунте.

— Поклеп ведь, наверное?

— А если не поклеп? Вы — простофиля, Вальтер. Не опасен только мертвый русский.

Начальник СД скривил в усмешке губы.

— Проверь Чеснокова и всю его «кухню». Лишняя проверка сделает честь германскому офицеру.

Отряд гестаповцев под командой фон Винтера ворвался в кабинет Чеснокова. Начальник полиции вытаращил глаза и невнятно забормотал:

— Я не понимаю… зачем обыск?..

— Скоро поймешь, сволочь! — ругался фон Винтер.

Гестаповцы ворошили бумаги, передвигали мебель, взламывали пол. Чесноков трясся от страха и плаксиво просил фон Винтера объяснить, в чем дело. Тот молчал.

— Нашли! — вдруг воскликнул переводчик Кунст и передал фон Винтеру несколько листков бумаги. На одном было написано: «Список полицейских и тайных осведомителей, работающих в городе по заданию подпольного горкома и партизанского отряда». Далее следовало более ста фамилий. Внизу зелеными чернилами стояла аккуратная подпись Чеснокова.

Петушиный хохолок на голове начальника полиции стал дыбом.

— Отпечатано на машинке полицейской управы, — с нескрываемым удовольствием произнес фон Винтер и с размаху ударил Чеснокова. На список брызнула кровь.

…Бунте торжествовал и в назидание всем гестаповцам повторял:

— Не опасен только мертвый русский.

Всю ночь гестаповцы и выделенные им в помощь жандармы разъезжали по городу, хватали и расстреливали на Мамоновом поле, в оврагах полицейских и агентов. Слова Чеснокова о том, что эти люди честно служили «великой Германии», были истолкованы как провокация.

— Мы разнесем все большевистские гнезда, — крикнул Бунте, пуская пулю в Чеснокова.

□ □ □

…В ту бессонную ночь Яков Андреевич вспомнил о добытом Аверьяновым списке предателей. Внимательно просмотрел его еще раз, «отредактировал», фамилии полицейских, не проявлявших служебного рвения, выбросил и вписал несколько новых. Записал и свою соседку Марию Рогову, но в последнюю минуту вычеркнул, пожалел.

Но надо было отпечатать список. Сделать это поручили Александре Ивановне Богатыревой. Несколько раз она пыталась проникнуть к машинке полицейской управы, но безуспешно. Потом узнала, что машинка с таким же шрифтом имеется в комендатуре. Там работал Савин, делал гробы для немецких офицеров и солдат. Он выкрал машинку и отвез Богатыревой. Подпись Чеснокова подделал Павел Жбаков. Списки полицейских в кабинет Чеснокова подбросил акробат Егоров, записку в СД написал сам Яков Андреевич.

Весть о массовом расстреле всполошила весь город. Но подпольщики не торопились раскрыть карты. Они дали немцам время разделаться со своими же верными слугами. А потом, чтобы рассеять страх горожан, огласили истину. Бургомистр Карл Шифановский послал официальный запрос в СД. Гитлеровцы вывернулись, пустили версию: полицейские расстреляны за то, что брали взятки у коммунистов и бандитов.

Победа радовала и настораживала подпольщиков и командование партизанского отряда. Теперь надо было ждать ответных ударов от гитлеровцев.

Глава седьмая

Через линию фронта

И опять дорога. На этот раз — к линии фронта. Валя размашисто скользила по лыжне, ловко отталкиваясь палками.

Тысяча девятьсот сорок второй год. Валя Сафронова с именным автоматом.

Несколько дней назад, вернувшись с Ольгой из разведки, Валя доложила Дуке, что Дворец культуры в Белых Берегах — коллективный гроб для карателей. Он, как цыпленок в поле, беззащитен от нападения с неба.

Дука выслушал разведчицу, но разговор не поддержал. Его волновало другое.

— Рация у нас, Валя, не работает. Сергей вторые сутки настраивает, но не может выжать ни единого звука.

Шолохов виновато развел руками, растерянно моргал покрасневшими от бессонницы глазами.

— Может, через линию фронта, — Валя не договорила, Дука перебил:

— То есть, через Валентину Сафронову. — Укоризненно покачав головой, добавил: — Фантазируешь.

— А что тут такого? — наступала Валя. — Каких-нибудь сто километров — и мы в Белеве, в штабе армии.

— На каждом метре этих ста километров — смерть, — насупился Дука.

Но предложение перейти линию фронта было очень заманчивым. Деятельный и смелый, Дука не мог его упустить. Он долго советовался с Ларичевым, Коростелевым и Щекиным. Вскоре по партизанскому лагерю пронесся слух: на Большую землю пойдет группа разведчиков.

Группа вышла 19 февраля, в тот самый день, когда подпольщики готовились взорвать полицейскую управу и театр. Вале очень хотелось узнать результаты диверсии, она участвовала в разработке планов ее и теперь волновалась за друзей. Но что поделаешь — в путь звало не менее важное дело.

— Вы уж Валю-то берегите, — сказала на прощание Ольга Соболь.

— Она сама будет нашим ангелом-хранителем, — отозвался Леонид Васильевич Соколов, начальник разведывательной группы.

Впереди легко скользил сержант Иван Морин — молодой коренастый парень. Он прокладывал лыжню. За ним шла партизанская семерка.

Стоял сильный, градусов под тридцать, мороз. Гулко лопалась кора на деревьях. Лыжники старались идти побыстрее: иначе замерзнешь. Настроение было отличное, шутили, смеялись. В поселке Еленском сделали первый привал. Пожевали смерзшуюся, твердую, как железо, конину, погрызли сухарей. Потом зарылись в стог сена, уснули. Через каждые полчаса сменялся часовой.

Когда стемнело, поднялись и всю ночь шли на северо-восток. Леонид Васильевич рассказывал, какие теплые ночи в Турции и как ярко там светят звезды.

— Разве вы были в Турции? — удивилась Валя.

— Приходилось.

Постепенно разговор затихал. А потом и вовсе угас. Не хватало сил его продолжать.

Шли по местам недавно бушевавшей войны. Чернели обуглившиеся деревья, попадались скрюченные трупы людей. Полузасыпанные снегом, маячили покореженные танки.

Морин заметил свежие следы саней и предостерегающе поднял руку. Решили остановиться: сумрак зимнего утра рассеивался, а днем идти опасно. Наломали веток, устлали ими снег и, чтобы было теплее, залегли вплотную друг к другу.

Сто километров растянулись на все триста. Обходили деревни, поляны, подозрительные просеки, безлесные места.

На четвертые сутки кончились запасы продуктов, совсем мало осталось сил. Валя с трудом передвигала ноги. Леонид Васильевич с беспокойством смотрел на товарищей. Даже крепыш Морин начал сдавать.

И еще две ночи шли, удивляясь, откуда берутся силы.

Поднялась пурга. Давила тьма. Шли, как слепые, вытянув перед собой руки с палками. Рядом сверкнула вспышка и раскатисто прогремел артиллерийский залп. На миг мелькнули и скрылись в темноте орудия и суетившиеся возле них немцы. Разведчики упали, зарылись в снег, выставив автоматы. Валя нащупала в кармане маленький браунинг.

Жуткий хор пушек не умолкал. Огненные метеоры проносились над самой головой.

Совсем близко слышались голоса — тянулся длинный обоз саней. Должно быть, везли боеприпасы.

В ту ночь разведчики пересекли девятнадцать оврагов, Валя их считала по привычке. А может, это был один, в котором блуждали разведчики?

Наконец рассвело. Хотелось сесть, а еще лучше лечь. Из последних сил потащились в лес. Издали он казался большим, дремучим, а когда подошли ближе, увидели редкий бор. Нарубить сосновых лап никто не смог. Устали. Легли за высоким сугробом.

В полдень опять началась артиллерийская перестрелка. Ответные снаряды со свистом проносились и ложились где-то рядом.

— Значит, наши близко! — определил Леонид Васильевич.

Морин пошел в разведку. Вернулся быстро.

— Там кабель. Телефонный.

— Чей? — спросил Леонид Васильевич.

Морин пожал плечами. И тут же предложил:

— Давайте перережем кабель и устроим засаду. Из штаба обязательно пошлют связиста. Он-то и прояснит дело.

Леонид Васильевич согласился. Морин вытащил финку, но Валя перехватила его руку:

— Обожди, Ваня, кто-то едет.

На дороге показался всадник. В который раз партизаны зарылись в снег! Кто он, этот всадник? Свой или немец? Цокот копыт слышался все отчетливее. И вот уже видны телогрейка, шапка-ушанка со звездой.

Выкарабкались из снега. Бросились навстречу солдату.

— Партизаны будете? — деловито осведомился тот.

А они молчали.

— Вы что, немые? — удивился солдат.

Первым пришел в себя Морин.

— Проводи нас, дружище, в штаб.

— Не могу, — ответил солдат, — везу донесение на передовую. Если хотите — ждите. Через час буду здесь.

— Подождем, подождем!.. — улыбнулся Леонид Васильевич.

На большой земле

Красноармеец действительно вернулся через час. С его помощью разведчики добрались до райцентра Ульяново. Ночевали в парткабинете райкома партии.

Утром Валя пошла в разведотдел. Встретили ее там сухо. Сведения о Белых Берегах восторга не вызвали, при случае, сказали, ударим.

Это возмутило Валю. «Оказывается, на фронте есть бюрократы», — чуть было не выкрикнула она. Но сдержалась. Попросила отправить ее к летчикам, чтобы рассказать им как можно подробнее о важнейших объектах Брянска, их расположении.

— Это исключено, — отмахивался майор разведотдела. — Неизвестно, кто полетит. Сегодня человек жив, а завтра его нет.

Тогда Валя решила пробиться к самому Попову — генералу, командующему 61‑й армией.

В приемную ворвался молоденький лейтенант и срывающимся от радости голосом крикнул:

— Пленные. Свеженькие! Только что взяли!

Штабисты, а вместе с ними и Валя выбежали на улицу. К походной кухне жались немцы.

Вышел и генерал Попов. Валя со всех ног кинулась к командующему, но его адъютант преградил путь.

— Я с донесением, — громко объясняла Валя.

Попов обернулся.

— Ко мне, девушка?

Валя растерялась. Слова застряли в горле.

Генерал спросил, откуда она.

— Из Брянска. Я разведчица городского партизанского отряда имени Кравцова…

— Садись, поедем, по дороге расскажешь, — совсем просто, как давний знакомый, сказал Попов и открыл дверцу машины.

Взметая снежную пыль, машина мчалась к передовой. Валя, осмелев, рассказывала обо всем, что ее беспокоило. Попов не перебивал, только изредка оборачивался и пристально всматривался в ее лицо.

Вернувшись после осмотра позиций в штаб, генерал продиктовал адъютанту записку и приказал:

— Доставь товарища Сафронову к Красовскому.

С непривычным комфортом въехала Валя в расположение Второй воздушной армии. Встретилась с командирами бомбардировочных эскадрилий. Как прилежные ученики, слушали они ее рассказ. Делали отметки на своих картах, переспрашивали, уточняли. Среди летчиков нашлись и земляки, они расспрашивали о городе, знакомых. Встреча затянулась часа на четыре. Летчики угощали Валю шоколадом. Один из них, капитан, попросил ее домашний адрес.

— Если получите Героя, приезжайте в Брянск, найдете без адреса, — шутила Валя.

Возвращаясь в свой лагерь, группа разведчиков добралась до передовой. Нашли командира батальона, которому была поручена их переправа через линию фронта.

— Я третий день головы не поднимаю, — комбат смачно выругался. — Не пройдете.

Но приказ есть приказ. Его пришлось выполнять. Сунулись на один участок фронта, на другой, третий… Везде бешено строчили пулеметы, перекатывался гул мощных взрывов.

В поисках лазейки в этом огненном поясе наткнулись на отступавший полк, командира которого только что убило. Валя растерянно смотрела по сторонам. Друзей рядом уже не было. Она бросилась к оврагу, в который забились сотни людей. Рядом раздался короткий взрыв. Серый дым окутал ее, перед глазами поплыл туман. Она упала и медленно покатилась вниз по склону оврага.

□ □ □

Морин метался по развороченному взрывами полю, не обращая внимания на шквал огня.

— Валя! — кричал он, но голос тонул в орудийном гуле.

Десятки предположений, одно страшнее другого, мелькали в голове.

— Валя! Валя!..

Морин не помнил, сколько времени бегал по оврагу, заваленному ранеными. Вокруг стонали, ругались, вскрикивали. Морин совсем потерял надежду найти Валю. И вдруг увидел ее прямо у своих ног.

Она лежала на куче окровавленного снега. Морин припал к ней. Жива! Медленно, с трудом, но дышала. Кожу на затылке и на шее начисто срезало осколком. Позвал санитаров.

Бой понемногу утихал. Морин осторожно положил Валю в сани.

— Скорей, в госпиталь…

Операция «Брудершафт»

На столе затрещал телефон. Фон Крюгер раздраженно поднял трубку. Он ненавидел этот черный блестящий ящичек, который в последнее время сообщал лишь неприятности. Звонил старший следователь абвера Артур Доллерт.

— Алло, друг, могу тебя обрадовать. Наконец-то Корюк получает солидного шефа.

— Кого?

— Генерал-лейтенанта Бернгардта.

…Из черного бронированного лимузина выскочила маленькая петушиная фигурка, завернутая в генеральскую шинель. Это и был новый шеф.

«Шута в Корюке недоставало», — подумал Крюгер, но вытянулся во фронт. Бернгардт с любопытством посмотрел на штабных офицеров и вдруг громовым басом рявкнул:

— Хайль Гитлер!

Фон Крюгер поспешно выбросил руку вперед:

— Хайль!

Несколько дней Бернгардт сидел в кабинете, приглашал к себе офицеров, слушал их доклады. Потом в большом актовом зале школы собрал начальников отделов генерального штаба тыловой области. Те в ожидании совещания развлекались пошленькими анекдотами. Настроение у всех было наигранно-приподнятое. Вдруг со стороны Брянска-первого донеслись сильные взрывы. Вбежавший в зал Бернгардт распахнул окно:

— И это, господа, происходит в тыловой области? Вчера нашим главным врагом был лес, сегодня в упор стреляют дома! Доблестные солдаты фюрера гибнут от предательских ударов в спину, а господа офицеры изволят забавляться анекдотами.

Генерал задыхался от гнева.

— Тыловая область! — повторил он. — А рядом, в Дятькове, вся власть у Советов, над городской площадью — красный флаг, в деревнях — колхозы.

Офицеры озадаченно переглядывались, словно обо всем этом они узнали только сейчас.

— Вам нечего сказать! — в голосе генерала послышались визгливые ноты. — Тогда буду говорить я. Вы церемонитесь с партизанами и коммунистами, а их всех надо расстреливать и вешать, вешать и расстреливать! То же самое надо делать и с теми, кто им сочувствует и потворствует. — Бернгардт сделал многозначительную паузу. — Это относится и к тем из вас, господа, кто потворствует своей бездеятельностью. Я, не колеблясь, отправлю к предкам каждого, кто не приносит пользы великой Германии.

Бернгардт ощупывал взглядом офицеров, точно выбирал, кого из них отправить первым на виселицу. Потом к его губам прилипла кривая улыбка, и он с ухмылкой спросил у фон Крюгера:

— Капитан, вы плохо выглядите. Не страдаете ли бессонницей?

— Так точно, господин генерал!

— Вам мерещатся подпольщики? По имеющимся у меня данным, — Бернгардт скривил губы еще больше, — коммунистические агенты охотятся за вашей шкурой. Она им очень нравится. Надеюсь, капитан, вы не желаете расстаться с ней? Вчера и генерал Гаманн чуть было не получил пулю в лоб. Стрелок ошибся всего на два сантиметра.

— Я покончу с подпольем, я… — промямлил Крюгер.

Генерал прервал его:

— Песенка старая. Прежде чем уничтожить подполье, надо забраться в него. А ключи в лесу. Список брянских подпольщиков должен быть у вас вместе с головой Дуки.

— Но лес обширен, а наши силы слишком малы, — подал голос майор Кнель, начальник контрразведки Корюка.

— Они удесятерятся, господа, — заверил Бернгардт. — Я убедил ставку фюрера, что прочность центрального фронта зависит от тыла. С фронта снимаются несколько дивизий, они помогут нам забыть слово «партизан».

Офицеры захлопали в ладоши.

— Аплодировать будете потом, — деловито продолжал Бернгардт. — Против каждого партизана выступит двадцать — тридцать солдат плюс танки, самолеты. И все же шансы на успех не полны. Партизаны, пользуясь лесной местностью, могут ускользнуть, если в их отрядах не будет наших ушей и глаз.

— Они уже есть, — вставил фон Крюгер.

Генерал одобрительно кивнул:

— Прошу продолжать эту работу.

Бернгардт подошел к карте, занимавшей полстены, и ткнул тростью в район северо-восточнее Брянска.

— По данным нашей разведки, Дука квартирует в Любохне. За спиной отряда Дятьковский район. Деревни оказывают приют партизанам. Они подлежат беспощадному уничтожению. В этой войне, господа, думать о сострадании грешно.

Бернгардт отошел от карты, по-особому подтянулся (это заметили все) и напыщенно проговорил:

— К 20 апреля, ко дню рождения фюрера, мы обязаны доложить о готовом, разработанном во всех деталях, реальном плане уничтожения партизан.

Ни днем, ни ночью не прекращалась в штабе работа. Красные стрелы будущих ударов легли на сотни карт. Беспрерывно поддерживалась связь между Брянском и штабом Гудериана в Смоленске — уточнялись детали наступления. У Бернгардта оказалась волчья хватка. Он не давал подчиненным покоя, дважды обещал фон Крюгеру свернуть шею, держал всех в кулаке.

□ □ □

В весенние дни 1942 года на Московском направлении фронт стабилизовался по линии Жиздра — Козельск — Вязьма. Здесь гитлеровцам удалось удержаться и создать довольно прочную оборону.

Генерал-фельдмаршал Гудериан отправил в распоряжение Бернгардта отборные эсэсовские дивизии. Эшелоны, вереницы машин шли с фронта в тыл. Деревни и поселки, окружавшие лесную зону, были забиты фашистскими войсками. Готовилась карательная экспедиция. Готовилась она в великой тайне. Агенты Корюка усиленно распускали среди населения слухи, что солдаты прибыли в Брянские леса на весенний отдых.

Одновременно гитлеровцы готовились к подрыву партизанских отрядов изнутри. Корюк, абвергруппы и СД проводили генеральные репетиции со шпионами.

Когда операция была окончательно разработана, фон Крюгер явился к Бернгардту. Он встретил генерала с сияющим лицом.

— К нам обратился сам фюрер! Приказано нам, именно нам, — эти слова генерал подчеркнул, — в кратчайший срок выловить партизанских вожаков и живьем доставить их в Берлин!

Крюгер подумал, что генерал пьян и поэтому несет эту чепуху. Но, прочитав документ, понял, что небылица исходит от самого фюрера.

— Начинаются великие события! — напыщенно проговорил он и подвинул к Бернгардту документы.

Тот небрежно пролистал доклад и надолго задержал свой взгляд на карте, где в букву «Д», означавшую Дятьково, впивалось более десятка стрел.

— Не хотел бы я сейчас быть на их месте.

Бернгардт перечеркнул зашифрованное название операции и написал свое: «Брудершафт».

— Ведь сегодня 20 апреля — день рождения фюрера!

Кто «сыграл в ящик»

Мария Николаевна уткнулась головой в мокрую от слез подушку. Страх за мужа и детей не покидал ее. Неприятности следовали одна за другой. Начались они с того дня, когда Вовка проводил Валю с девушками в лес. Вернулся он лишь утром, замерзший, голодный. Всхлипывающая мать едва не задушила сына в объятиях, узнав, что он всю ночь ходил по лесу — в поселок охрана не пропускала.

Через день заявился Сладкопевцев.

— Маруся, откуда это Валя к тебе приходила?

— Из Брянска, — скрывая беспокойство, ответила она.

Сладкопевцев замахал кулаком перед лицом Марии Николаевны.

— Ты не крути! Она, оказывается, у партизан разведчица! Будешь, мерзавка, отвечать. И за то, что пленную она увела, ответишь.

— Откуда мне знать все это.

Сладкопевцев торжествующе присвистнул:

— Я теперь имею право сжечь твой дом.

Ненависть и злоба охватили Марию Николаевну.

— Ты же сам ей все разболтал: где какой пост стоит, сколько орудий, солдат. Расскажу вот немцам, что ты первый помощник партизан, что принимал их разведчицу, что и врачиху-то умышленно к себе позвал без конвоя, чтобы передать ее им.

Предатель разинул рот и попятился к двери.

— Я вас не знаю и вы меня не знаете, — не то угрожал, не то упрашивал Сладкопевцев. — И «здравствуй» мне никогда не говори.

— Не велика честь здравствоваться с тобой, — кричала вслед Мария Николаевна, когда Сладкопевцев скатывался с крыльца.

Потом Мария Николаевна заметила, что возле их дома стал часто расхаживать Витька Суров. Все хвалился соседям:

— Я Вальку Сафронову и ее лупатого племяша на одном суку повешу.

Подкарауливать появление Вали вскоре надоело Сурову, и он поселил у Марии Николаевны четырех немцев — членов национал-социалистической партии. Те повесили огромный портрет Гитлера, вечерами пили шнапс, о чем-то до хрипоты спорили.

И вот эти-то люди принесли самую страшную беду. Анатолий Иванович поехал в лес за дровами. В два часа, как всегда, пришли немцы, сели обедать. Один из них, с коротко подстриженными усиками, достал из шкафчика бутылку водки.

— Матка, отпита! Это твоя сын… Он вор!

Солдаты схватили Вовку, скрутили ему руки и объявили:

— Вешать.

— Будет вам мальчонку пугать, — просила Мария Николаевна.

А гитлеровцы уже сооружали виселицу. Двое выкатывали бревна, третий разматывал веревку, четвертый долбил в земле ямы для столбов. Мария Николаевна поняла, что все это не шутка. Тогда она рванулась к Вовке. Он, связанный, лежал на крыльце.

— Плачь, сынок! — выкрикнула мать, — может пожалеют, ироды.

— Не брал я у них водки, мамочка, не брал, — твердил мальчик.

Немцы потащили Вовку к виселице. Мария Николаевна, собрав все силы, вцепилась обеими руками в сына и закричала:

— Не дам!

На крики сбежались соседи. Кто-то позвал живущего по соседству офицера. Немцы что-то долго обсуждали, спорили, потом объявили:

— Германия есть закон: вор на виселица.

Толпа загудела. Вперед выскочила толстая женщина. Это была соседка Мотя.

— Их тринкен, их! Он, — Мотя показала на Вовку, — нихт. Я выпила. Я не воровала. Просто взяла, не думала, что ваша.

Солдаты переглянулись, нехотя развязали Вовку. Мария Николаевна тут же утащила его в дом.

После этой истории Вовка днем почти не бывал дома. Уходил с утра к озеру и глядел вдаль, на таинственно шептавшийся лес. Там Валя, ее отряд. Как сообщить, что за ней охотится целая свора фашистов и предателей?

В кустах показался здоровенный пес предателя Буленникова. Ребята прозвали его Герингом. По мнению Вовки, пес бродил в тех местах, где должна была появиться Валя. Воображение мальчика заработало в полную силу. Вовка сбегал домой, взял хлеба, отцовскую косу. Подкараулив «Геринга», бросил ему хлеб, и изо всей силы ударил косой по шее. Пес взвыл. Вовка нанес ему второй удар, третий. Убедившись в том, что «Геринг» мертв, мальчик хотел было закопать его в землю, но потом решил, что нельзя губить столько мяса, и поволок собаку домой.

Буленников по всему поселку искал «Геринга». Нагрянул с обыском и в дом Марии Николаевны. Все перевернул, полез на чердак и там нашел шкуру своей собаки. Предатель выл на всю улицу:

— Какую собаку сгубили! Тысяча людей не стоит ее ноги!

Исколотив Вовку, полицейский увез его в тюрьму.

Вечером в камеру зашел Суров.

— Встать! Вчера на плотине немца убили. За него приказано наскрести сто голов. Так что пишите завещания мамам и папам. — Суров был не к месту весел. — Утром сыграете в ящик.

Уныние и страх охватили людей. Медленно уходила бессонная ночь.

На рассвете над поселком вдруг загудели самолеты. Словно долгий раскатистый гром, раздались взрывы. Мощной волной пошатнуло тюрьму. Часовой куда-то исчез. Вовка не помнил, как он очутился на улице. Кругом полыхало. А над поселком все еще висели бомбардировщики. Дворец культуры — гнездо карателей — превращен был в месиво. В ту ночь почти пятьсот фашистов не досмотрели свои сны.

— Это вам от тети Вали! — Вовка, не чувствуя под собой ног, кинулся к дому.

Анатолий Иванович увел сына к знакомому леснику.

Глава восьмая

Произведен в предатели

На допросе в гестапо Газов жаловался графу фон Винтеру:

— Меня избивают. Защитите, умоляю… Я же помогал вам.

Фон Винтер внушал ему:

— Из тебя комсомольскую дурь вышибают.

— Ну, был комсомольцем, был. По ошибке. По глупости. А теперь-то вам служу. Делом доказал…

— Я подозреваю, что ты предал своих друзей для того, чтобы войти к нам в доверие и опять работать на большевиков.

— Что вы! — замахал руками Газов.

— Тогда подпиши вот это, — он протянул Газову узкий желтый листок. — Будешь признанным агентом.

Как кролик на удава, глядел Газов на вербовочный бланк и лихорадочно обдумывал предложение фон Винтера. Одно дело предавать втихую, когда никто об этом не знает, другое — открыто работать на фашистов.

— Может, иное что… — проскулил Газов.

Фон Винтер неожиданно исчез за дверью. В комнату ворвался солдат, выволок Газова на улицу и втолкнул в машину.

Через полчаса Газов сидел в тюремной камере.

— Что с тобой, браток? — спросил один из арестованных.

Газов отвернулся. Он не хотел никого ни видеть, ни слышать. Он хотел одного — жить, где угодно, как угодно, но жить!

Прошло несколько дней. Газов с отвращением и жадностью глотал вонючую свекольную бурду. Когда в коридоре раздавались шаркающие шаги надзирателя, он чуть не выл от страха. И вот приговор: «С вещами во двор!»

Двенадцати арестованным всунули в руки кирки и погнали вверх по Советской улице. В овраге их ждал переводчик Отто Кунст. Носком сапога он начертил на снегу огромный круг и приказал:

— Копайте!

Арестованные слабо запротестовали. Кто-то крикнул:

— Не будем себе могилу копать. Стреляйте сразу, гады!

Охранники обрушили на заключенных удары прикладов. Те принялись долбить промерзшую землю.

— Слишком роскошно — такую могилищу на двенадцать душ, — горько пошутил стоявший рядом с Газовым парень в рваной кожанке.

Выкопав яму, они начали прощаться друг с другом.

— Ну‑с, — сказал переводчик, — поразмыслили?

— Да, — крикнул сосед Газова. — Предателями мы не будем!

Кунст сделал знак, и арестованных повели. Возле огромной воронки велели остановиться.

— Перетащите их в овраг.

Кого это — их? Газов заглянул в яму и, как ошпаренный, отскочил. На него глядели трупы.

Охранник ударил Газова прикладом.

— Баба, трус! — выругался Кунст.

Ослабевшие от голода арестованные с трудом таскали трупы. Крестьяне в лаптях, обнаженные девушки, парни в солдатских шинелях… В одном из замученных Газов узнал Александра Кондрашова, на которого писал донос. На груди выжжена рана. Предатель не выдержал, грузно осел в снег. Чья-то рука приподняла его:

— Держись!

Скоро Газов привык к этим негнущимся телам и даже с любопытством рассматривал лица: может, еще найдутся знакомые.

Кунст торопил.

— Быстрее! Быстрее! Да укладывайте поплотнее, чтобы и вам места хватило.

Когда последний труп был перенесен, Кунст повернулся к арестованным:

— Еще раз спрашиваю: кто хочет жить… два шага вперед.

Газов с трепетной надеждой поглядел по сторонам. Но люди стояли суровые, немного торжественные. Взгляд устремлен вдаль, поверх немецких автоматов. Газов судорожно подался вперед, его схватила чья-то крепкая рука:

— Не слюнтявь!

Раздался залп. Газов зажмурился, хотел крикнуть, но голоса не было. В тупом отчаянии, обхватив голову руками, он ждал конца.

Стало тихо. Газов приоткрыл глаза и увидел, что стоит над трупами расстрелянных, одежда его в чужой крови.

Кунст с презрением спросил:

— В штаны не наложил?

Через десять минут они уже были в СД. Газов едва поднимался по лестнице. Кружилась голова, подступала тошнота.

Его встретили Бунте и фон Винтер.

— Ты, однако, впечатлительный, — Винтер усмехнулся. — Но пойми же, отсюда есть только два выхода: к нам или на тот свет. И это последний разговор. — Он опять вытащил вербовочный лист. — Мы уходим, у тебя есть час на размышление.

В комнате остались часовой и Газов. Через минуту немец вытащил огромные карманные часы:

— Шнель!

И Газова прорвало. Лихорадочно, будто истекала последняя секунда, он обеими руками схватил бланк.

Вернувшиеся Бунте и фон Винтер похлопали его по плечу. Солдат принес новый синий костюм, пальто и ботинки. Газов оделся, и фон Винтер пригласил его в машину.

— Поедем в Корюк.

В большой комнате Газов увидел Жуковского. Винтер сказал:

— Будешь работать вместе. Зачисляем тебя в секретную школу, специализируйся… на партизана. Но учти, стипендия у нас… зарабатывается.

Жуковский и Газов недоверчиво, как незнакомые псы, принюхивались друг к другу.

Из-под земли

Радистка Женя Чибисова — свояченица Дуки, очень красивая, светловолосая, похожая на снегурочку девушка — каждый радиосеанс начинала с запроса: «Как здоровье Сафроновой?» Партизаны с нетерпением и тревогой ждали ответа. Валя была всеобщей любимицей, живым заветом Дмитрия Ефимовича Кравцова. Без нее в лесу казалось тускло и неуютно, как в давно нетопленном и плохо освещенном доме. И когда однажды пришло сообщение, что кризис миновал и раненая начала поправляться, радовались все, как за родную.

Лечение в госпитале, однако, затянулось. Радиотелеграмма известила, что Валю выпишут не раньше, чем к середине лета. Дуку это страшно огорчило, борьба в подполье обострялась, и Валя нужна была как никогда раньше.

Дука вызвал к себе партизана-разведчика Васю. Состоялся малоприятный разговор.

— Мне не нравится, как работает наш агент в Корюке.

— Брылева старается, — возразил Вася. — Только что получена от нее интересная информация. При секретной части №532 капитан фон Крюгер открыл школу гестапо.

Дука нахмурился. Опять вспомнилась Валя. Та могла не только разведать, но и предложить планы «освоения» сведений. А этих шилом не разогреешь. Всегда всем довольны.

— Брылева достает отрывочные, случайные сведения, — Дука подчеркнул предпоследнее слово. — Там нужен еще один человек, желательно девушка изящная, красивая, умная. Найди такую!

— Где же я ее возьму? — развел руками Вася.

— Хоть из-под земли, — жестко выговорил Дука. — Это приказ. И чуть смягчая свою суровость, добавил: — Иди к Богатыревой, с ней и решите — кого? Мы должны знать замыслы немецкого штаба.

…Вася брел по городу и в который раз восстанавливал в памяти подробности разговора с командиром. Кого же? Кого? — мучил его безответный вопрос. Мысленно перебрал более десяти подпольщиц, но ни на одной не мог остановить свой выбор. Шура Дулепова? Ее немцы никогда не возьмут в штаб: комсомолка, общественница. Машу Мамеко — тоже. Более подходит Галина Губина. Ее отец в 1937 году был репрессирован, гитлеровцы могут на это клюнуть. Но Галя слишком разговорчива…

Вдоль улиц, залитых апрельским солнцем, прохаживались солдаты с пистолетами и ручными гранатами на поясах. С грохотом проносились военные грузовики. На перекрестках стояли патрули, они подозрительно заглядывали в лица прохожих. Такая тревожная атмосфера бывает накануне взрыва.

Богатыревой дома не оказалось. За столом сидели дочка Лиля со своей подружкой Хотынцевой и квартирант — немецкий врач.

— Мама в госпитале, на работе, — почти не разжимая губ, процедила Лиля. — Будете ее ждать?

— Нет, зайду позже, — неуверенно ответил Вася.

Немец удалился. Он, видимо, решил, что юноша ухаживает за одной из девчонок.

— Кушать хотите?

— Пожалуй, заморю червячка, — отозвался Вася.

Мимо окон протарахтела коляска, запряженная резвым рысаком. Седок показался Васе знакомым.

— Кто это?

— Соотс. Бургомистр Брянска-первого. Порядочная сволочь, — зло проговорила Лиля.

— Разве он здесь живет?

— Недавно переселился. Теперь наш сосед. А он что, знакомый?

— Да. — И не скрывая волнения, спросил: — Дочь его, Ира, тоже здесь?

Лиля с презрением отвернулась:

— Принцесса она и задавака!

…Они учились в одной школе, дружили, хотя Ирина была на год старше. Изящная, кокетливая, она пренебрежительно относилась к своим бесчисленным поклонникам. Но Васю уважала…

— Я, Лиля, забегу к вам потом, — Вася поспешно вышел из-за стола.

Дверь у Соотсов открыла Константиновна, мать Ирины.

— Жив, Васенька! А мама где?

— В Казани.

— А ты один, как сирота. — Константиновна всплакнула.

— Где Ира?

— Шляется где-то, — раздраженно ответила Константиновна и вдруг, обняв Васю, горько зарыдала: — Худо мне. Нет у меня ни дочери, ни мужа. Нет! Не мои они оба. Ради сына, Юры своего, живу. Ради него только… — Вася не верил ушам своим. Оказывается, когда на улицах Брянска появились флаги со свастикой, тихий и незаметный Альфонс Иванович, сторож дровяного склада, объявил, что по материнской линии в его жилах течет настоящая арийская кровь, и немецкий язык им, слава богу, не забыт. Соотс предложил свои услуги фашистским властям и был незамедлительно назначен бургомистром Брянска-первого. Дочери это льстило. Теперь возле нее увивалась целая свита немецких офицеров…

Вася выслушал Константиновну и, растерянный, вышел во двор. Присел возле сарая на узенькой скамеечке. Сколько сидел так — не помнит. Очнулся, когда подошла Ирина, красивая, нарядная.

— Ну, здравствуй. Я тебя вспоминала.

«Конечно же, она только заигрывает с немцами, — подумал он, не выпуская теплую нежную руку Ирины. — Не могла же она продаться им за роскошь и деньги…»

— Я как узнал, что ты в городе, сразу прискакал.

— Откуда же ты «прискакал»? — Ирина села рядом.

— От Женьки Игнатьева я. Живу у него, — соврал Вася. — Помнишь, мы с ним купались зимой, папанинцами хотели стать…

На улице раздались одиночные выстрелы, потом донесся душераздирающий вопль. Кто-то прокричал: «Облава!» Ирина схватила Васю за руку и втолкнула в сарай.

На крыльцо вбежали два солдата и забарабанили в дверь.

— Мы ищем русская парашютистка, — объявил солдат.

— Убирайтесь вон! — прикрикнула Ирина. — Это дом бургомистра Соотса.

Солдаты, приложив руки к пилоткам, поспешно удалились.

Вася вышел из своего убежища, восторженно посмотрел на Ирину — здорово она расправилась с ними! Что, если ее направить в Корюк? Она, конечно, наша. Иначе с какой стати стала бы прятать меня от немцев?

Беспечно болтая, они долго еще сидели на скамейке, вспоминая школьных друзей. Ирина вдруг спросила:

— Ты работаешь?

— Нет, — замялся Вася.

— Кто же тебя кормит?

— Друзья.

— Странные у тебя друзья. По нашим временам нахлебников не держат.

С минуту молчали.

— Если люди, Ира… люди, которые против фашистов… Если они попросят тебя помочь… — сбивчиво начал Вася.

— Я пошлю их к черту или в гестапо, — отрезала Ирина.

Она говорила то, что думала. Вася это понял, и смешанное чувство горечи, обиды и ненависти к ней охватило его.

— Я пойду.

— Иди, — холодно и враждебно произнесла Ира. — Если тебя сцапает патруль, мы не знакомы.

К Богатыревым Вася уже не зашел: хотелось скорее и подальше уйти от ставшего ненавистным дома Соотса.

В тот день разведчик побывал на четырех явочных квартирах. Вечером по Петровской горе направился к Якову Андреевичу — на него возлагалась последняя надежда. Патруль издали знаком подзывал к себе Васю. Но он сделал вид, что не понял, шагал дальше.

— Хальт! — крикнул немец. Вася толкнул церковную калитку и вбежал во двор, до смерти напугав двух нищенок. Церковь оказалась закрытой, а топот солдатских сапог приближался. Отыскав склеп, он в два прыжка очутился у этого уходившего под землю сооружения. Рванул дверцу и скатился вниз в сырую тишину.

Остыв, зябко повел плечами. В отдаленном углу склепа что-то зашуршало, послышался вздох. Васю охватил ужас. «Кто здесь?» — хотел спросить он, но язык прилип к небу. Тьма молчала.

Прошло несколько минут, прежде чем он собрался с силами и спросил:

— Кто здесь?

Опять что-то зашуршало и помертвевший от страха Вася почувствовал на себе горячее дыхание.

— Вас преследуют немцы? Я догадалась, когда услышала выстрелы.

— Не… не… — стучал зубами Вася.

— Я тоже… прячусь, — девичий голос звучал мягко, доверительно.

— Как вы попали сюда?

— Случайно, — объяснил голос из тьмы. — Вчера попала в облаву, испугалась, что немцы в Германию погонят, и сюда, к церкви. Тут старичок подвернулся: не то сторож, не то дьячок. Спрятал. Здесь, говорит, ты как у господа бога за пазухой. И тряпья подбросил, чтоб не замерзла.

— На какой вы улице живете? — поинтересовался Вася.

— На… На Советской.

«Она, наверное, не брянская», — подумал Вася. И тут вспомнил, что немцы разыскивали парашютистку. Мелькнула догадка, что это она парашютистка и есть.

— Вы не здешняя? Да не бойтесь, я свой.

Познакомились, сели рядом, разговорились. Она с Поволжья, из города Энгельса. Зовут Лизой. Лизой Браудер. Когда началась война, пошла на курсы радисток. Хорошо владеет немецким.

— Теперь я Лиза Быкова. Фамилию пришлось сменить.

Они говорили долго, до рассвета.

— Ну, а теперь пошли отсюда, — сказал Вася.

Через четверть часа они уже были на улице Третьего июля. Анастасия Антоновна сразу увела Лизу на кухню умываться. Вася тем временем рассказал Якову Андреевичу о случайной встрече с девушкой.

— Считаешь, что знакомство ваше не подстроено немцами?

— Провокация здесь исключена.

— Тогда пусть живет у меня, — предложил Яков Андреевич.

— И еще у меня к вам есть просьба, — Вася с надеждой посмотрел на Якова Андреевича. — Кого бы в Корюк продвинуть. Девушка нужна. Приказ Дуки.

Яков Андреевич легонько щелкнул Васю в лоб:

— Э‑э‑э, голова садовая, привел нужного человека и голову морочишь.

Провокация

В театр заявились Газов и Нина Круковская, агенты абвера. По приметам определили парня, который с независимым видом прошагал на улице мимо Жуковского и был им заподозрен. Отозвали в сторону и, разыгрывая на лицах испуг, сообщили:

— Мы партизаны. Гестапо идет по нашим следам. Ради бога, спрячьте…

Егоров растерялся. Шла репетиция, в театре все знают друг друга в лицо. Как же помочь товарищам? А вдруг это провокация?

— Право, я не знаю… — сбивчиво проговорил он.

Газов подошел вплотную к Егорову:

— Вот мой партбилет.

Егоров взглянул на фотокарточку и на лицо Газова. Похож.

— Нам только бы оторваться от них. Мы сразу уйдем в лес, вас не обременим, — с мольбой просила девушка, вытирая платочком слезы.

— Она ж не выдержит пыток! — с отчаянием сказал Газов. — Погибнут люди…

На улице послышался шум. Газов схватил за руку Круковскую, и они заметались по фойе.

Нервы Егорова не выдержали. Он забыл про осторожность. Спрятал «партизан» за ширму. Когда шум, устроенный тем же Жуковским, стих, Газов и Круковская выбрались из своего убежища. Егоров попросил их не спешить.

— Кончится репетиция, я сам вас выведу из города.

В этот день, как на грех, Филину понадобился Егоров. Он вступил в подпольную организацию недавно. И пока выполнял одно-единственное поручение — вместе с Егоровым и Марковым выводил в лес военнопленных. Как электромонтер, он имел пропуск и мог появляться, где угодно и когда угодно. Филин ожидал Егорова у театра. И вот он появился. Но что это? Егоров вышел в компании потаскушки Круковской и незнакомого парня. О чем говорят? О зеленом хозяйстве, Федюшиной. «Провокаторы!» — мелькнуло у Филина.

— Егоров, беги!.. Беги, Егоров! — закричал он.

— Ловите его! — заорал Газов, указывая на Филина.

Агенты бросились за Филиным, но тот исчез.

Взбешенный неудачей, Газов велел увести Егорова в тюрьму. А сам поплелся к Жуковскому, ожидая хорошей нахлобучки.

— Дурак! — ругал его Жуковский. — У меня чутье! Я сразу понял, что в театре клубок, — хвалился он. — А ты, растяпа…

Но услышав про зеленое хозяйство и Федюшину, простил Газову оплошность в театре.

Жуковскому же страсть как хотелось перед Крюгером выслужиться. Он быстро переоделся, загримировался, приклеил черные усики, сунул в карман брюк пистолет. Приехав в зеленое хозяйство, он вызвал Федюшину. Вышла миловидная девушка, почти подросток. Жуковский решил идти напролом. Он показал ей партизанское удостоверение.

— Я послан к вам из отряда для связи.

— Это не ко мне, а к сестре, — ответила девушка. — Она сегодня дома.

— Какой адрес?

— Улица Ляпидевского, 18.

Разговор сестры Федюшиной с Жуковским подслушал бухгалтер зеленого хозяйства и, решив заслужить похвалу новых властей, позвонил начальнику уголовной полиции Пиотровскому. Тот, разумеется, тоже захотел показать, что уголовная полиция может хватать не одних только воров, но и коммунистов.

…Едва Жуковский переступил порог дома на улице Ляпидевского, как удар кулака сшиб его. «Партизанская засада», — мелькнула у Жуковского мысль. Дрожащей рукой он выдернул из кармана пистолет. Полицейские, завидев оружие, озверели. Они топтали его сапогами, били по голове.

Тем временем Пиотровский сообщил фон Крюгеру, что пойман опаснейший диверсант.

— Немедленно доставить ко мне! — приказал капитан.

Когда подъехали к Корюку, Жуковский очнулся, но сразу не сообразил, что с ним происходит. Шатающегося, обезображенного побоями, его ввели к фон Крюгеру. Наметанный взгляд капитана сразу опознал своего помощника. Резким движением фон Крюгер сорвал с Жуковского фальшивые усы.

— Комедианты! — фон Крюгер затопал ногами. — Прочь!

Досталось всем: и Пиотровскому, и агентам, но особенно Жуковскому — из кабинета фон Крюгера его унесли на носилках.

В каждом русском — Сафронова

Капитан фон Крюгер собирался выехать на Брянск-первый, чтобы по случаю дня рождения фюрера кутнуть в ресторане вокзала. Надел парадный мундир с орденами, подошел к зеркалу, потрогал складки сухой кожи у рта. Капитана пугала надвигающаяся старость. В пятьдесят пять лет он не имел ни кола, ни двора. Жил будущим. Надеялся, что Гитлер присовокупит к дворянскому званию дворянское поместье. А пока он старательно набивал домашний сейф золотыми вещами и с нетерпением ожидал конца войны.

В дверь постучали. Вошел адъютант Бернгардта:

— Вас срочно требует господин генерал.

Капитан проворно выскочил на улицу. «Ужин, наверное, пропадет, генерал опять устроит обедню», — уныло подумал он.

Бернгардт встретил своего помощника с подчеркнуто недовольным видом. Фон Крюгер быстро пробежал написанный по-русски текст:

«Начальнику УНКВД по Орловской области майору госбезопасности тов. Фирсанову.

В районе Зимницы Орджоникидзеградским украинским батальоном переброшен через линию фронта агент разведки бывший военнослужащий Красной Армии Иван Никитич Солодов.

Солодов имеет задание вербовать агентуру для немцев из бойцов и командиров Красной Армии.

Приметы Солодова: низкого роста, каштановые волосы, причесывается набок, серые глаза, узкое бугристое лицо, возраст 40—42 г., на документе сфотографирован без головного убора, одет в поношенную красноармейскую форму.

Примите меры розыска.

Матвеев».

— Поразительная осведомленность у русских! — Бернгардт выдавил из себя улыбку. — Наш агент достал этот документ, когда коммунистическая контрразведка уже расстреляла Солодова. Кто же им донес? — Глаза генерала нацелились на капитана. — Может быть, вы продаете наши секреты?

Фон Крюгер почувствовал, как от страха задрожали колени.

— Моя верность фюреру не раз отмечалась… — пробормотал он.

— Вы слишком долго жили в России, — продолжал иронизировать Бернгардт, — и вполне могли заразиться… Далее, меня коробит ваша жадность к деньгам, жадность, недостойная офицера вермахта. Алчность съедает честь и убеждения… Кстати, поступили ли сведения от агентуры, посланной к Дуке?

— Пока нет, господин генерал.

Бернгардт торжествующе хмыкнул:

— И это наводит на нехорошие мысли. Мне кажется, что Дука уже посвящен в нашу операцию «Брудершафт» и посмеивается над простофилями из Корюка.

— Что вы, господин генерал! — фон Крюгер дернулся, точно ужаленный. — Мы соблюдаем строжайшую секретность.

Генерал причмокнул губами, точно пробовал на вкус слова начальника отдела по борьбе с подпольем.

— Противник слишком хорошо осведомлен о наших замыслах, продвижении войск, уязвимых местах. И я требую ответа: кто информирует его? Кто?! — брызгая во все стороны слюной, орал Бернгардт.

— Мы возьмем партизанских вожаков, и они ответят на ваш вопрос.

— А если не возьмем?

— Я прошу месячный срок, чтобы поставить крест на подполье…

— Или на самом себе! — добавил Бернгардт и отвернулся. Крюгер бесшумно вышел.

В приемной девушка в больших старых галошах старательно скребла грязь. Услышав шаги, она предупредила капитана:

— Простите, здесь лужа…

— Ничего, — пробурчал капитан, опасливо косясь на свои до блеска начищенные сапоги. «Новая уборщица куда опрятнее Прасковьи Брылевой, — подумал фон Крюгер. — Кабинет сверкает чистотой…»

Расстроенный разговором с Бернгардтом, фон Крюгер поехал в ресторан без всякого энтузиазма. Машина быстро проскочила по улицам города. От Десны веяло свежестью и прохладой. Стоял отличный весенний вечер.

На мосту неожиданный вой сирены остановил «Опель». Шофер вопросительно глянул на капитана.

— Гони к обрыву, там переждем.

Над станцией появились самолеты, в небо тотчас взметнулись лучи прожекторов. Забесновались зенитки.

Один самолет спикировал на здание вокзала, где пировали офицеры. Здание запылало, как смоляной факел. И сразу три звена бомбардировщиков послали в море огня град бомб. Чудовищной силы взрывы потрясли землю. Онемели зенитки, ослепли прожектора, пораженные точным попаданием.

От горячей волны у капитана перехватило дыхание. Отчетливо, как на сцене, видел он офицеров, пытавшихся выбраться из здания. Стоны, крики, проклятия — кромешный ад!

Более трехсот человек было схвачено когтями смерти в день рождения фюрера!

Капитан не верил в бога, но сейчас его губы шептали молитву, он благодарил судьбу и генерала, задержавшего его в Корюке.

Самолеты скрылись. К вокзалу мчались автомашины со спасательными командами. Генерал прав: кто-то наводит самолеты… Аэродром, Белые Берега, склады, теперь вокзал.

…Утром на совещании Бернгардт, пытаясь скрыть ярость, говорил:

— Господа! Вчера Сафронова передала вам праздничный привет. Она по вашей милости разгуливала по городу, а теперь на русских аэродромах инструктирует летчиков…

С совещания фон Крюгер зашел в свой кабинет. Остановил взгляд на цветах. Капельки воды сверкали на розовых лепестках.

«Чересчур заботлива эта служанка, — подумал он. — Может, у нее за пазухой камень… Надо присмотреться повнимательней. В каждом русском живет сообщник Сафроновой, ее школы, оставленной в наследство каким-то, видимо, очень умным, учителем…»

Долгожданная весть

Женя Чибисова приняла радиограмму:

«Из Козельска в расположение отряда вылетают разведчики Л. Соколов и В. Сафронова. Обеспечьте необходимую сигнализацию.

К. Фирсанов, начальник управления НКВД по Орловской области».

На дежурство заступили подрывники Иван Мартынов и Дмитрий Сигутин. Ольга Соболь пошла с ними, хотелось первой встретить подругу.

Подрывник Иван Мартынов

— Иди ты спи, лунатик, — добродушно прогонял ее Мартынов. — И без тебя встретим.

Но Ольга не ушла спать. Она стояла недалеко от лесной поляны, вглядываясь и вслушиваясь в хмурое небо. Одна за другой гасли звезды. Ухала сова, извещая о близком конце ночи. Но вот донесся приглушенный гул самолета. Дежурные подали сигнал. Первым приземлился Леонид Васильевич, за ним — Валя. Мартынов окинул ее любопытным взглядом.

— Не боялась прыгать?

А Ольга целовала и целовала соленые Валины глаза и губы.

В лагере долгожданных окружила гурьба. Каждый хотел спросить о делах на Большой земле. Дука напустился на партизан.

— Пошли все к дьяволу, дайте людям отдохнуть!

Когда Валя уснула, Леонид Васильевич сказал Ольге:

— Она ведь сбежала из госпиталя. Узнала, что самолет к вам летит — прямо ко мне. Из госпиталя поступила на нее жалоба, требовали вернуть. Но она так умоляла, так просила… Сдались и чекисты. Здоровьем-то еще слаба. Позаботься о ней.

□ □ □

Апрель был на исходе. Весна властно распоряжалась природой.

— Ты что такая грустная? — спросила Ольга. — Уж не влюбилась ли в кого?

— В ушах гудит, — призналась Валя. — Но это пройдет. Лесной воздух для меня лучше всяких докторов.

Показался Дука. С ним Ларичев. Командир что-то доказывал комиссару. Увидев Валю с Ольгой, повернули к ним.

— Поскупились там на награду-то, — сказал Дука. — Тебе бы в пору не Красная, а Золотая звездочка.

— Вы бы, Михаил Ильич, сказали лучше, когда в разведку пошлете.

— Отдохнешь малость и пойдешь…

— Чур, вместе! — вмешалась Ольга, словно речь шла о завтрашнем дне.

— А эту ошибку, — Ларичев показал на орден, — исправят. Не сейчас, так после.

□ □ □

Первого мая девушки отряда собрались вместе. С наслаждением вспоминали довоенные майские дни, друзей, знакомых.

— Мне совсем не нравятся ваши кислые физиономии, — возмутилась Фомина. — Споем, что ли?

И, не дожидаясь согласия, взяла на себя роль заправского конферансье:

— Начинаем концерт! Выступает заслуженная артистка… это я сама.

Голос у Веры звонкий, мелодичный.

Эх, леса вы мои, Леса Брянские, Охраняют вас отряды — Партизанские!

Фомина топнула ногой и еще громче запела частушку.

Расскажи-ка, Брянский лес, Расскажи, Десна-река, Как бьют немцев партизаны Под командою Дуки.

В разгар импровизированного концерта Ольга спохватилась: исчезла Валя. Бросилась разыскивать подругу и вскоре увидела ее на просеке.

— Валя! — крикнула Ольга.

Та услышала, но посмотрела совсем в другую сторону. Ольга окликнула ее еще раз, но Валя почему-то никак не могла понять, откуда доносится голос. «Она не ориентируется на звук», — догадалась Ольга.

Дука, узнав об этом, страшно расстроился.

— Может, пройдет контузия?..

Но кто на это мог ответить?

А Валя каждое утро спрашивала:

— Подросли, девочки, у меня волосы?

— Подросли, еще бы! Скоро можно будет косы заплетать. А там и шрам рассосется, — обнадеживали они Валю.

Вскоре отряд отправился на новую стоянку, к берегам Болвы. Там начинался Дятьковский советский район, образованный в тылу врага. Ольга шагала рядом с Валей и без умолку болтала, пытаясь рассеять тревогу и грусть подруги.

Брянск вызывает Москву

Ранним майским утром Жуков пошел на огород вскапывать землю. Его квартирная хозяйка Анна Андреевна Рыжкова с Галей Губиной перебирали картошку.

— Напрасно мы потеем, — Жуков с силой вогнал в суглинок лопату. — Какая без навоза картошка.

— Навоза не достать!.. — Рыжкова не договорила. К калитке подошли две незнакомые девушки.

— Вам кого?

Та, что постарше, замялась. Зачем-то открыла и закрыла сумочку. Помоложе, тонкая и гибкая, с бойким взглядом, спросила:

— Вы Жуков?

— Я.

— Мой дальний родственник, кажется, живет здесь?

Это был пароль.

— Нет, он выехал, ваш родственник, — отозвался Евгений и пригласил девушек в дом.

Гостьи оказались парашютистками Западного фронта. Старшая назвалась Дусей Лантуховой, а ее подруга — Раей Борзенковой. Они просили сведения о движении эшелонов через узел Брянска-второго.

— Галя, — позвал Жуков Губину, — поухаживай за гостями, я скоро вернусь.

Жуков незаметно скользнул взглядом по улице. Небрежной походкой прошел мимо полицейских, судачивших на лавочке, мимо женщин, шепчущихся о чем-то, и свернул к базару. У входа на базарную площадь, перед деревянным щитом с картой, утыканной флажками, остановился. Несколько зевак, задрав головы, смотрели, как молодой немецкий офицер, весело насвистывая, переставлял флажки за Дон, восточнее Ростова.

— Казак капут. Кавказ капут. Москва капут! — напыщенно объяснял он.

Подошел Иванов, худощавый, на вид совсем юноша.

— А ведь палка о двух концах.

— Тише ты, — шепнул Жуков.

— Голос у меня такой — не гнется. А палкой с двумя концами мы, дровосеки, называем тонкое полено. Им можно ударить любого, хоть и тебя, смотря за какой конец взяться.

Офицер громко захохотал:

— Гут!.. Гут!..

Офицер не заметил, как Жуков перемигнулся с Ивановым. Офицеру не до Жуковых. Он думает, что война скоро кончится.

А она, война-то, и возле самого офицера. Сейчас Жуков и Иванов, потомственные железнодорожники, разойдутся у карты в разные стороны, а через некоторое время опять встретятся.

Жуков сообщит о парашютистках.

— Теперь на два фронта будем работать — на Брянский и Западный.

— На три, — поправил Иванов. — Партизаны — тоже фронт.

Иванов — руководитель пятерки. В пятерке семнадцатилетние ребята Иван Кулик и Миша Батюков, девушки — Дуся Цыпляева и Люба Сафронова. Через Обухова Иванов установил связь с Яковом Андреевичем. Раз в неделю на улицу Третьего июля группа передавала все, что разведывала, добывала. Таких пятерок в Брянске было много. К весне тысяча девятьсот сорок второго года в них действовало более четырехсот подпольщиков. Степанов, Черненко, Васильев и Жуков держали в своих руках нити ко всем патриотическим группам.

«Верховному Командованию нужны точные сведения о движении фашистских войск на юг», — это задание передавалось из уст в уста. В тайники, созданные в разных концах города, доставляли лаконичные записи: «Эшелон с танками проследовал тогда-то, во столько-то часов… Танков 50. Чайка». Это от Алексея Мосина. «Механизированный полк на открытых платформах отправился на Орел. Коля». Работа врача Золотухина. «Ежедневно проходит три состава с горючим, в каждом по сорок цистерн. С девяти до двенадцати часов. Больной». Это постарался Обухов, — определял Жуков.

От Петра Лебедева в тайник поступил график движения эшелонов, добытый Карлом Вернером.

— У диспетчеров потребовали прогонять за сутки сорок поездов, — сказал Иванов. — И большинство — на юг.

Общими усилиями подпольщиков было установлено, что оба брянских железнодорожных узла перекачивают от пяти до двадцати тысяч солдат ежедневно. К тому же много военной техники. Все эти сведения шли в Москву, в штаб партизанского движения, в разведотдел Брянского фронта.

Принес Жуков нужные сведения и парашютисткам, представительницам Западного фронта. Отправилась со сведениями одна разведчица. Другой — бойкой Рае — было приказано остаться для связи в Брянске. Девушке нужна была прописка.

— Попытаемся устроить, — ответил Жуков.

Коллективно придумали Рае легенду о том, что идет она якобы из Калуги к матери в Орел, а в Брянске задерживается у родственника, чтобы помочь обработать огород.

В полицию Рая пошла вместе с Галей Губиной.

— Пусть твой родственник явится сам ко мне, — потребовал начальник полиции.

Жуков пришел к нему в тот же день.

— Где работаешь?

— Я инвалид, — и предъявил справку о болезни, которую выдал Золотухин.

— А почему на партийный учет не встал? — с ехидной усмешкой спросил начальник полиции.

— Я никогда не был коммунистом, — ответил Жуков.

— Ладно, проваливай. Справку выдам тогда, когда наведу о тебе справку.

— Вот подлюга, — думал Жуков, шагая по улице. В сердце зашевелилась тревога.

Глава девятая

Тайна мусорной корзинки

В коридоре послышались знакомые четкие шаги. Угловатые плечи молоденькой уборщицы Лизы вздрогнули, веник выпал из рук. Фон Крюгер… Лиза чувствовала отвращение к этому начиненному злобой человеку, до смерти боялась его змеиных глаз. Стоило ему посмотреть на нее, как сердце останавливалось, мысли путались. Лиза пыталась взять себя в руки, держаться просто и непринужденно, как это делала Прасковья Брылева, но ничего не получалось. Проклятый страх парализовал волю.

В конце коридора фон Крюгер остановился, открыл форточку и закурил. Занавеска слегка колыхалась от порывов майского ветерка. С четвертого этажа по лестнице шел майор Кнель. Увидев капитана, он подошел к нему и заговорил. Лиза прислушалась.

— Как генерал?

— Лют, как цербер.

— «Брудершафт» утвержден?

Лиза догадывалась, что этим словом засекречена какая-то операция. Убирая коридор, она подолгу задерживалась у замочных скважин, но обрывки фраз ничего не прояснили.

— Что это за мышка возится у тебя? — донесся голос майора.

— Славная дикарка, — ответил фон Крюгер. — Думаю взять ее в «дочери». Все не так одиноко будет.

— Очень неказиста, — Кнель разразился пошлостями. Ведро выпало из рук Лизы и покатилось по полу. Неловко наклонившись, она поспешно убирала воду. «Надо бежать отсюда…». — мелькнула мысль. — «Но… „Брудершафт“?! Нет, не могу, не имею права».

И Лиза почувствовала, что страх, гнетущий ее, проходит. Она увидела перед собой боевую задачу. Она решила дать бой!

На хлебный мякиш сделала отпечаток ключа крюгеровского сейфа. Яков Андреевич смастерил ключи. Вечером Лиза с гулко бьющимся сердцем подошла к стальному ящику, как к опасному хищнику. Ключ со скрежетом повернулся. Рванула дверку, но та не поддалась. Позабыв про всякую осторожность, она исступленно дергала ручку. Проклятье! Лиза чуть не плакала от досады.

Вечером вновь убирала прокуренный кабинет Крюгера. Здесь только что закончилось совещание. Офицеры порядком насвинячили. Пепельница, чернильный прибор и бронзовая статуэтка крестоносца были завалены окурками. Мусорная корзина утонула в ворохе скомканных бумаг. Под столом валялись бутылки из-под вина. Лиза вынесла их в кладовую под лестницу и принялась выметать мусор. Взгляд задержался на грязном листке с каким-то планом. Это же черновые наброски военного плана! Вот они, кружочки: Любохна, Слободище, Дятьково… А вот стрелы… Названия воинских частей.

Засунув листок под кофту, Лиза заторопилась к Якову Андреевичу.

Под свинцовым дождем

Ольга протерла слипающиеся глаза и выскочила на улицу. Занимался июньский день, заливая все вокруг розовым светом. Небо, промытое дождем, сияло румянцем. Пели соловьи. Все дышало спокойствием. Будто и нет войны, нет смерти. Слободище спало крепким сном.

Вприпрыжку, как школьница, Ольга побежала на полянку, нарвала букетик полевых цветов, усыпанных слезами-росинками, вдохнула их крепкий настой. «Отнесу Коле Куриленко, целый день догадки будет строить, от кого цветы…»

Куриленко, молодой белокурый партизан, не сводил с Ольги глаз, и она давно это заметила.

Вдруг пронеслась черная тень самолета. Целая стая «юнкерсов» закружила над Слободищем, сваливая бомбы. Заухали минометы. В гулкие грозные взрывы влился бойкий лай пулеметов.

Ольга бросила цветы и побежала к штабу, смутно сознавая, что начинается одно из самых суровых испытаний в жизни партизан. Гитлеровцы осуществляли операцию «Брудершафт». Шестого июня 1942 года в четыре часа утра под прикрытием самолетов и мощного артиллерийского огня они форсировали Болву, ворвались в Любохну — большой рабочий поселок на дороге Брянск — Дятьково и смяли находившийся там партизанский заслон. На плечах отступавших каратели подошли к Слободищу, где располагались основные силы отряда имени Кравцова.

Ольга заняла окоп возле церкви. Отсюда, как на ладони, открывалась картина завязавшегося боя. Долина от озера до Слободища кипела в огне.

Ольга почувствовала, как нервно натянулась цепочка партизанской обороны, казалось, достаточно одного дуновения, одной атаки, чтобы разорвать ее и искромсать.

По улице пробежал командир роты Коростелев, крикнул что-то Шуре Абрамковой. Та шмыгнула из окопа и поползла к пулеметчикам.

— Без команды — ни шагу назад! — прогремел голос ротного. Пулеметы заработали злее.

Вдруг Ольга увидела Валю. Она стояла во весь рост и полоскала в воде резиновые сапоги.

— Ложись! — закричала Ольга.

Но Валя даже не повернулась. Она не слышала.

Ольга выбралась из окопа. В это время совсем близко разорвалась мина. Отброшенный взрывом камень больно ударил в плечо. Валю все же в окоп втащила.

Немецкие цепи обтекали Слободище с флангов.

Появился Дука. Остановился возле Аверьянова:

— Уходим на Денисовку, прикрой пулеметным огнем отход.

— Понял, товарищ командир, — ответил Аверьянов.

Партизаны отходили.

— Страшнее, чем в городе, — сказала Ольга, держась за Валину руку.

Сражение перебросилось в лес. Свистели, врезались в деревья осколки снарядов. По просеке стлался дым. На полянке, стиснутой лесом, взводный Сергей Матвеевич Яриков с удивлением рассматривал свою шинель. Насчитал двадцать пробоин. А на нем — хотя бы царапинка. Бывают же чудеса!

Михаил Ильич Дука послал в Елец срочную радиограмму: «Крупные силы регулярной фашистской армии наступают на Дятьковский советский район. Ждем указаний».

Пришел ответ:

«Действуйте по обстановке. Срочно разведайте, какие воинские подразделения принимают участие в операции. Эти данные крайне необходимы командованию Брянского фронта. Матвеев».

— Ну их, штабистов, к черту… До этого ли сейчас нам…

Анализируя с Ларичевым и Щекиным планы гитлеровцев, командир заметил:

— Гонку мы долго не выдержим. Немец настигнет отряд, как выдохнувшегося зайца. Надо схитрить, сманеврировать.

— Что же ты предлагаешь? — Ларичев и Щекин внимательно посмотрели на Дуку.

— Выход один — прорваться в леса юго-западнее Брянска, — командир начертил на карте дугу. — Мы обойдем все стрелы и выйдем к важнейшим фашистским базам, приблизимся к городу, к подполью.

Лавируя между вражескими группировками, продвигались просеками, тропинками, болотами.

Стремясь оторваться от преследования, шли целыми сутками. Легко раненные брели, опираясь на винтовки, а то и на палки. Веки делались тяжелыми, стоило их только сомкнуть, и человек засыпал на ходу. Мучились от голода, ран.

Гонка продолжалась. Дука настойчиво проталкивал отряд между стрелами карателей, не натыкаясь на острие. В непрерывных тяжелых боях, затянувшихся на три недели, отряд поредел, но его основные силы сохранялись.

Ночью благополучно пересекли Московско-Киевскую железную дорогу.

Возле села Дрогачи обосновали лагерь. По рации связались с Большой землей. Оттуда прилетели самолеты с боеприпасами, продовольствием, одеждой и магнитными минами. Партизаны повеселели.

Комиссар Д. Г. Ларичев.

Дука вызвал к себе Кожевникова и Черненко.

— Оторвались мы от подполья…

Черненко и Кожевников получили задание доставить подпольщикам магнитные мины и приказ задержать движение фашистских эшелонов на юг, организовать в городе серию диверсий, чтобы отвлечь карателей от активных действий в лесу.

Не «рыцарские» приемы

Вечером Петр Лебедев завернул к соседям. Карл сидел у раскрытого окна и читал «Торгауэр цайтунг». Отто похрапывал на койке.

— Давнишняя газетка? — поздоровавшись, спросил Петр.

— По военным временам, можно сказать, свеженькая, — ответил Карл.

— И о чем там пишут?

Карл небрежно ткнул пальцем: «Строжайшие мероприятия по защите от большевистских банд».

— Интересуешься?

— Прочти, пожалуйста, — стал упрашивать Петр, косясь на кровать Отто.

— Слушай. — Карл стал переводить на русский: «К числу коварных и не рыцарских приемов ведения войны большевиками относится организация и вооружение банд в тылу фронта. Большевиков нимало не беспокоит то обстоятельство, что их действия противоречат всякому международному праву. Участники банд одеты в гражданское платье, их трудно отличить, и это тоже противоречит международным законам».

— Значит, тот, кто защищает свой дом, — бандит… Здорово придумано. Наверно, редактор у самого Геббельса учился брехать.

Карл предостерегающе приложил палец к губам. Они вышли из комнаты.

— В транзитном парке стоит эшелон с горючим, — шепнул Петр, — нужно узнать, когда он отойдет.

— Я узнаю, — пообещал Карл и сразу ушел в депо.

Часа через три он уже был у Петра и сообщил точное время отправки эшелона.

…Собираясь на работу, Петр достал из тайника мину, принесенную Черненко и Кожевниковым. Набросил на плечо сумку с инструментом и неторопливо зашагал к транзитному парку.

Эшелон вытянулся почти на полкилометра. Матово поблескивали промасленные бока цистерн. Вдоль состава прохаживались часовые. Выставив рукав с зеленой повязкой, дающей право ходить по путям, Петр твердо ступал по утрамбованному песку и гравию. Часовые разминулись. Петр юркнул под вагон, мгновенно прилепил мину и свернул на соседний путь, где солдаты в засаленных и пыльных серо-зеленых мундирах с багровыми от натуги лицами скатывали с платформ громоздкие пушки.

Весь день Петр работал с таким рвением, что удивил десятника.

— Решил выслужиться!

— А почему бы и нет? — Может, марок за старание отвалят побольше.

Петр Лебедев, железнодорожный рабочий, вожак интернациональной патриотической группы.

— Расставляй пошире руки. Как бы наш хреновый паек не срезали.

С работы шли гурьбой. Возле перекидного моста их остановили жандармы и долго обыскивали. Петр подумал: «Значит, мина сработала, коль следы ищут».

Черненко опять доставил из леса мины. Ими научились пользоваться и Вильпишевский, и Потапов, и Иванов, и Максаков. Черненко созвал их. Достал чистый лист бумаги, провел две линии.

— Вот это поселок Черепеньки, — он поставил между линиями точку. — Справа участок, огороженный тремя рядами колючей проволоки. Через каждые 300 метров — вышка и часовой. Что там?

— Говорят, снаряды.

— Авиационные бомбы, — уточнил Черненко. — Склад, судя по всему, один из крупнейших. Еще такой есть где-то под Гомелем.

— Понятно, — протянул Петр.

В тот же вечер Лебедев встретился с Карлом, рассказал о задании.

— На склад идет железнодорожная ветка. Вот и лазейка для нас, — сказал Карл.

Два дня друг Петра — Максаков следил за железнодорожной веткой, ведущей в Черепеньки. За это время туда прошло три состава.

— Но подойти невозможно, охраняется ветка сильно, — сообщил Максаков.

— Из русских на этом участке кто-нибудь работает? — поинтересовался Петр.

— Видел Емельяна Скубина. Сцепщика.

Петр встретился со Скубиным. Нарочито медленно вытащил две мины.

— Зачем ты их принес? — зашипел Скубин.

— Прилепи к составу, который пойдет на Черепеньки.

— Что ты! Я не могу, я боюсь!

— Выполняй! — отрывисто сказал Петр и объяснил, что надо сделать с миной, чтобы она взорвалась не здесь, а в Черепеньках. — Это тебе наш приказ. — У двери обернулся: — Не вздумай капнуть!

Прошла неделя. Взрыва на Черепеньках не было. Петр опять пошел к Скубину.

— Почему не выполнил задание?

— Не могу. Немцы следят за каждым шагом.

Забирая мины, Петр строго сказал:

— Мы сохраним тебе жизнь только из-за детей. Но если хоть одним словом обмолвишься немцам…

— Что ты, что ты Петро…

Раздосадованный, Петр переступил порог своего дома и увидел Августа Войцеховского.

— Меня послал к тебе Карл. В полночь в Черепеньки пойдет еще состав.

— Пойдет, а что толку-то. — Петр, усталый, лег на кровать.

В двенадцатом часу ночи, надев замасленный комбинезон, он вышел из дому, пересек поселок и очутился на ветке, ведущей в Черепеньки. Было тихо.

Одно пугало — светлая ночь. А состав со станции уже полз навстречу. Петр залег на откосе. Настроил мины на нужное время. Мимо поплыли вагоны… Петр ухватился за подножку вагона, вскарабкался на тормоз. На платформе под брезентом — ящики. Понял, ящики с авиабомбами. Мина проходила между досками ящиков.

Уходить! Но поезд уже набирал скорость. Сел на подножку, оттолкнулся и неловко скатился под откос.

Его заметили. Светящаяся очередь пробила ночь, стреляли трассирующими пулями.

Петр не шевельнулся, пока не прошел состав.

Колеса постукивали вдали все тише и тише. Петр поднялся, отряхнул одежду и, прихрамывая, пошел домой.

Взрыв должен был произойти в два часа ночи. Петр ждал. В соседней комнате Васильевич стирал испачканный комбинезон и ворчал.

Томительно тянулось время. В голову лезли всякие мысли: «А вдруг второпях ошибся… Вдруг мины попались порченые…»

Взрывы в Черепеньках продолжались более суток.

После работы Карл Вернер забежал к Петру.

— Прием явно не рыцарский, — шутил он, — лопаются барабанные перепонки. А шеф мой в нокауте. Его хватил удар. Отто возмущается беззаконием большевиков. Я ему посоветовал написать письмо в Лигу наций.

Ястребок

На партизанском аэродроме приземлился «ястребок». Из кабины выскочил капитан Борис Ланков, тот самый, которому на Большой земле Валя шутя разрешила свататься к ней, если он получит звездочку Героя.

Летчик протянул Вале обе руки:

— А мы тебя вспоминали. Куда, думаем, запропастилась невеста? — капитан звонко смеялся.

Они вместе пошли в штаб. Капитан представился Дуке и коротко рассказал о цели своего прилета.

— Схему нефтесклада на Брянске-втором получили. Но объекты замаскированы. Сверху — сплошное зеленое море. Я хотел бы посмотреть на этот склад с земли.

— Такая прогулочка может дорого обойтись.

— Знаю, — твердо ответил летчик. — В небе я рисковал много раз. Попробую рискнуть и на земле.

— Михаил Ильич! — Валя с надеждой глядела на командира. — Пошлите меня с ним. Ведь я там каждый кустик знаю.

…Прозрачный чистый июльский день. В лесу сладко пахнет земляникой. Наткнувшись на поляну, усыпанную красными ягодами, капитан по-детски восторгался. Валя смотрела на него и думала: если патруль задержит, то этого парня не спасет фальшивый паспорт — он слишком непосредственен.

Вдали показались базы.

— Может, отсюда разглядишь ориентиры? — спросила Валя.

— Нет, я должен подойти ближе.

«Очень беспечный малый», — подумала она.

Неслышно ступая по мягкой упругой тропинке, вышли к подсобному хозяйству мясокомбината. Воздух был неподвижен.

— Жарко, — капитан сорвал ветку и размахивал ею, как веером.

Вдруг Валя замедлила шаг. Капитан ничего не понял.

— Немцы, — шепнула она и заметила, как летчик изменился в лице.

— Откуда? — хмуро спросил пожилой солдат с железным крестом.

Путая русские слова с немецкими, Валя объяснила, что они заготавливают для управы дрова, захотели пить и вот идут за водой.

— Папир! — потребовал немец.

Валя полезла в карман. Но немец не стал проверять документы, кивнул напарнику, и они ушли.

— Испугались? — спросила Валя.

— Еще как! Лучше десять раз на таран пойду, чем еще раз в город, — откровенно признался Ланков.

Он долго осыпал Валю комплиментами, восхищаясь ее выдержкой.

Пересекли улицу, опять вошли в лес, примыкающий к больничному городку. С холма хорошо просматривались базы. Капитан сделал пометки на листке бумаги.

— Теперь моя эскадрилья не промахнется.

Прощаясь на лесном аэродроме, капитан напомнил Вале, что он не теряет надежды получить Золотую Звезду…

Сердце коммуниста

С удилищем в руках Яков Андреевич сидел на берегу Десны. В стеклянной банке плавала маленькая, с мизинец, уклейка. Яков Андреевич рассеянно смотрел на поплавок. Пришел он сюда совсем не за рыбой. Вчера Лиза принесла страшную весть — генерал Бернгардт, взбешенный провалом операции «Брудершафт», решил применить против партизан химическую войну.

«На Брянске-первом разгружен эшелон с химическим оборудованием. Для использования его в Корюк приехал полковник Блицмайер. Я слышала, как он заявил генералу: „Мы выкурим партизан из леса, как комаров“».

Донесение Лизы тут же было передано в лес. Но не ждать же оттуда распоряжений, надо разведать, где и когда фашисты начнут химическую операцию.

Внезапно на берегу появилась группа подвыпивших солдат, с засученными по локоть рукавами мундиров. Один, с гранатой, сказал Якову Андреевичу, чтобы тот побыстрее убирался отсюда.

Немцы собирались глушить рыбу. Яков Андреевич покорно побрел домой. Неподалеку от моста остановился, положив руку на грудь. «Совсем забарахлил мой мотор. Как бы Антоновна об этом не пронюхала»…

Но порог своего дома Яков Андреевич переступил с бравым видом.

Ночью у Якова Андреевича встретились коммунисты. Обсуждали план «химической» операции. Васильев велел подпольщикам Фене Рыбкиной, Михаилу Прудникову, Лене Федюшиной и своему сыну Вальке достать противогазы, пустые баллоны, противоипритные накидки.

Потом Яков Андреевич и Васильев упаковали в плоские алюминиевые банки из-под иприта магнитные мины, наложили «пломбы».

На другой день встретились с врачом Дмитрием Миминашвили, которого подпольная организация лагеря военнопленных рекомендовала как своего человека. Миминашвили в совершенстве владел немецким языком и слыл другом майора Вейзе, командира карательного батальона «Десна». В отличие от других военнопленных врачей он без всякой охраны ходил по городу.

— Надо достать документ, по которому бы немцы приняли от нас кое-какое «оборудование», — обратился к нему Яков Андреевич.

— Можно сделать, — ответил Миминашвили. — Но кто-то должен сопровождать это «оборудование». Нужен свой человек, желательно немец. — И, подумав, добавил: — Пожалуй, этим немцем могу быть я.

…К складу подкатила машина. За рулем друг Васильева чех Вончек. Рядом с ним Миминашвили в форме обер-лейтенанта.

Солдаты отказались принять ящики, ссылаясь на какой-то приказ. На них не произвела впечатления даже бумага с печатью и подписью майора Вейзе. Тогда Миминашвили категорическим тоном объявил:

— Я не намерен таскаться по городу с этими дурацкими ящиками. — И со злостью сбросил их на землю.

Вечером Миминашвили ушел в отряд имени Кравцова, чех укатил в дальний рейс, чтобы снять с себя подозрение. Яков Андреевич и Васильев с нетерпением ждали полночи.

Шесть взрывов прогрохотали один за другим. Склад превратился в груду развалин, пожираемых огнем. Зловонный запах газов пополз по всей округе. Саперы издали наблюдали за пожарищем.

Под утро примчались гестаповцы, допрашивали часовых, но те, опасаясь кары, умолчали о грузовике и смуглом обер-лейтенанте. Никаких следов диверсии фашисты так и не обнаружили.

Вулкан на станции

Петр Лебедев застал Павла Петровича Адамовича на огороде. Тот поливал табак.

— Схема путей нужна, Петрович. Я, ты ж знаешь, в чертежах ни бум-бум, — Петр виновато улыбнулся.

На следующий день Павел Петрович с усталым и равнодушным видом бродил по путям, мимо со свистом проносились поезда. Вдруг — сильнейший удар в спину.

— Аусвайс, — потребовал солдат с автоматом. Павел Петрович молча протянул железнодорожный пропуск. Немец повертел в руке документ и предупредил: — Если еще раз появишься возле военного эшелона, будешь расстрелян.

Но Павел Петрович каждый день появлялся на путях.

В Московском парке он засек цистерны с горючим, в Северном — вагоны со снарядами. В междупутье насчитал десять дзотов. Они, как грибы, своими круглыми бетонными шляпами выпирали из земли.

Анатолий Кожевников, агентурный разведчик, поддерживал связь между железнодорожниками и партизанским отрядом.

Ночью Павел Петрович наносил на схему условные знаки и буквы — объекты для бомбежки.

В назначенный день пришел Петр. Павел Петрович вытащил из-под травяного вороха белый лист с планом узла и завернул в него пучок табаку:

— Кури на здоровье!

Черненко с Кожевниковым забрали план и доставили его в отряд.

Подпольщики каждую ночь ждали массированного налета авиации. Двадцатого июля, как только стемнело, со стороны леса загудели моторы. Над Московским парком скользнула тень бомбардировщика. Самолет опускался все ниже и ниже, и вдруг с земли, навстречу ему, взметнулось море пламени: загорелись цистерны с бензином, и гигантский факел осветил всю станцию. Из черной бездны неба выплывали самолеты, их бомбы ложились точно в цель. В огромную пирамиду сплющились вагоны. Колесные пары и куски рельсов разлетались во все стороны. Горели танки, пушки, вагоны, взрывались снаряды.

Железнодорожный узел горел три дня.

Теперь не скоро пройдут через станцию фашистские эшелоны.

Глава десятая

«Больничная койка меня убьет»

Здоровье Вали ухудшилось. Лицо осунулось, заострилось. Она старательно скрывала от друзей головные боли, а те делали вид, что ничего не замечают.

Завистливым взглядом провожала Валя агентурщиков, уходивших в Брянск с заданием, томительно ждала их возвращения.

В один из августовских дней ее вызвали в штаб.

— Собирайся, Валентина, в дорогу, — сказал Дука, не подымая на Валю взгляда.

Она решила, что ее посылают в Брянск, и обрадовалась.

— Самолет прилетит через три часа, — еще глуше проговорил он.

— Какой самолет?.. — нахмурилась Валя.

— Полетишь на Большую землю. — Дука явно нервничал.

— Не полечу, — запротестовала Валя. — Лечиться буду после войны.

— Да не об этом речь. — Он откашлялся. — Понимаешь, Верховное Командование заинтересовалось нашими донесениями. Требуются кое-какие пояснения. А кто лучше тебя знает расположение военных объектов в городе?

Дука кривил душой. Валю надо было во что бы то ни стало отправить на лечение.

…Дуглас, в котором летела Валя, приземлился в Ельце. Там ее уже ждал чекист Суровягин. Прямо с аэродрома поехали к Матвееву. Секретарь обкома принял тепло. Долго расспрашивал об отряде.

— А в столице-то не робей. Даже если потребуют к самому маршалу. Держи повыше голову, брянская партизанка.

— Буду держать, товарищ секретарь.

На прощание Матвеев спросил:

— Кажется, ты еще кандидат партии?

— Нет, я уже коммунистка. Три дня назад товарищи приняли в партию.

— Поздравляю, — Матвеев пожал ей руку.

И в Москве, на аэродроме, Валю тоже встретили. Двое с иголочки одетых военных откозыряли, посадили ее в легковую автомашину и увезли в гостиницу «Европа». Вручили ей целый ворох талонов: на одежду, в столовую, в концертный зал Чайковского…

Герой Советского Союза Михаил Ильич Дука. Он возглавлял Брянский городской партизанский отряд после гибели Д. Е. Кравцова.

Вечером Валя и Золотихина (она приехала тоже на лечение) бродили по Москве. Город был волшебно красив.

— Я сегодня такая счастливая, — откровенничала Валя. — Даже боюсь, что слишком.

Валя, обычно скрытная и сдержанная, говорила без умолку. Она впервые рассказывала о себе. Изумленная подруга «открывала» в Вале нового человека. Оказывается, она даже стихи пишет… И еще Золотихина услышала новость: незадолго до войны Валя вышла замуж, хорошим человеком был муж. Но любви, как выяснилось, не было.

Потом сидели в переполненном концертном зале имени Чайковского. Валя плохо улавливала музыку и все время тянулась вперед, нервничала, крепко сжимала руку Золотихиной. Болезнь давала о себе знать.

Весь следующий день Валя работала в Центральном штабе партизанского движения. Вместе с полковником Галицким и подполковником Серых уточняла расположение фашистских объектов в Брянске, проходимость эшелонов в южном направлении через железнодорожный узел. Несколько раз к ним заходил начальник разведотдела штаба генерал Аргунов.

Оказалось, что в столице она действительно нужна буквально всем: разведчикам, чекистам, интендантам, даже известному художнику Ф. Модорову. Он терпеливо дожидался Валю в гостинице и писал с нее портрет.

Сперва она отказывалась позировать.

— Для чего это?

— Для победы, — обиделся Модоров. — Ваш образ будет звать других быть смелыми и мужественными.

Валю начали лечить. Но она работала в аппарате ЦК ВЛКСМ. Вместе с инструктором Борисом Щербиной разъезжала по московским предприятиям, выступала перед молодежью, рассказывала о боевой жизни партизан и разведчиков. Суток не хватало. Здоровье не улучшалось.

— Ложитесь в госпиталь, — советовали товарищи.

Валя наотрез отказывалась:

— Больничная койка меня убьет.

Звезды Кремля

В Москву прилетели комсомольские работники Брянщины. Валя поехала к ним в гостиницу. Постучала в номер. Никто не отзывался. Открыла дверь. На полу, сладко посапывая, лежали Иван Мартынов и Михаил Зеленец. Валя растормошила обоих.

— Почему вы на полу спите? — удивилась она.

— А, черт… никак уснуть не могли на мягкой постели, — объяснил Мартынов, старательно протирая глаза. — Отвыкли от комфорта.

Поздно ночью брянских товарищей принял секретарь ЦК ВЛКСМ Михайлов. Он только что приехал с какого-то завода и привез оттуда небольшую железную печку.

— Хороша?

Мартынов, он оказался посмелей, подошел к столу, осмотрел печку:

— А зачем она нам? Партизанский костер во сто раз лучше.

Михайлов убрал печку:

— Так и доложим рабочим: партизаны забраковали ваше изобретение.

Секретарша внесла бутерброды и чай.

— Как вас кормят в Москве? — поинтересовался Михайлов.

— Не обижаемся, — отозвался секретарь Суземского подпольного райкома комсомола Белов. — Но если два талона дадут — не откажемся.

Все рассмеялись.

Потом долго и обстоятельно говорили о том, как наладить комсомольскую работу в тылу врага.

Прощаясь, Михайлов сказал:

— Завтра в Кремле нас примет товарищ Климент Ефремович Ворошилов. Учтите, он самоотчетов не любит.

У Спасской башни Михайлов долго оформлял пропуска. Наконец вышли на Кремлевскую площадь. Через каждые тридцать — пятьдесят шагов их останавливали часовые, подолгу вертели в руках отпечатанные на материи партизанские удостоверения и звонили в центральное бюро пропусков. Целый час заняли бесконечные процедуры с документами. Партизан это начинало раздражать, Михайлов как мог успокаивал.

…К. Е. Ворошилов в маршальской форме вышел из-за стола, поздоровался с каждым за руку.

— Ну, рассказывайте, товарищи.

Первым заговорил Мартынов. Сбиваясь от волнения, он говорил о боевых делах комсомольцев Брянска.

Климент Ефремович поморщился:

— Зарядил «мы» да «мы», а сам-то что сделал?

Мартынов покраснел и покосился на Михайлова.

— Климент Ефремович, — вмешался в разговор Михайлов, — парень этот — известный минер, он подорвал девять эшелонов с боевой техникой и немецкими солдатами.

— Люблю подрывников, — подхватил К. Е. Ворошилов. — Люди на этом деле, не иначе, отчаянными должны быть.

Они встретились в Москве. На снимке в первом ряду: Валя Сафронова, командир отряда Герой Советского Союза М. И. Дука и командир партизанской разведки Денис Щуко. (Снимок сделан в декабре 1942 года).

— У нас ни подрывникам, ни подпольщикам смелости не занимать, — вставила Валя. — Но воюем мы, Климент Ефремович, голыми руками. Вот если бы Большая земля бесшумными пистолетами, автоматами да гранатами снабдила!..

— Оружие берите у немца.

— Вообще-то вы правы, — вежливо заметил Зеленец, — но не всегда получается так, как думается. Оружие добудем, патронов нет…

В разгар беседы в кабинет вошел заместитель начальника центрального штаба партизанского движения Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко. Он слышал перепалку.

— Должен порадовать вас, товарищи. По приказу Ставки отряду имени Кравцова выделено три сотни автоматов, боеприпасы. Это награда за отлично поставленную разведывательную работу. Только что получили добрые вести: брянские партизаны взорвали Навлинский мост.

— Часть оружия, так и быть, переправим для подпольщиков, — Ворошилов сделал пометку в блокноте.

Из Кремля уходили счастливые, довольные. Валя смеялась, да так заразительно, что невольно все остановились.

— Чего ты? — уставился на нее Мартынов.

Валя тронула его за руку:

— Ты знаешь, меня сегодня вылечили… вот эти… звезды Кремля!

Глава одиннадцатая

Сутки на размышление

Маленький деревянный дом на улице Фокина облепила густая толпа людей. Старушки в длинных черных одеждах вытирали платками слезы и без конца крестились. Пронырливые мальчишки с любопытством заглядывали в окна. В доме стоял гроб.

— Коля! Что ты сделал, Коля! — кричала молодая женщина.

Ей сочувствовали:

— Убивается, бедняга. Говорят, ребенка ждет.

— Эх, жизнь… Вчера свадьба — сегодня похороны.

— А он геройский парень, и надо же… от своих смерть принял…

В гробу лежал Марков.

…Днем над городом появился советский бомбардировщик. Испуганно завыли сирены, вмиг опустели улицы. Только один человек остался стоять на площади, он с торжествующей улыбкой глядел в небо и повторял вслух:

— Так их! Так их!..

Рядом рушились от бомб казармы. Крупный осколок впился в грудь Маркова. Он упал, вцепился в землю руками и затих.

В городе мало кто знал истинное геройство акробата, однако на похороны собралось столько народу, что вся улица оказалась запруженной.

В толпе шнырял Жуковский. Начальник тайной полиции был возбужден, как охотничий пес, искавший потерянный след. Егоров не выдал сообщников. Должны же прийти на похороны дружки Маркова. Они не могут не проститься с ним.

Кто-то дернул Жуковского за плечо. Он инстинктивно схватился за пистолет, но тотчас опустил руку. Рядом стоял Кандин.

— Идут две бестии. Одна из них Федюшина.

— Федюшина! — повторил Жуковский.

Лена Федюшина и Феня Рыбкина подходили к домику Брылевой, совсем не думая об опасности.

Из дома выносили гроб. Толпа заколыхалась. Подруги потеряли друг друга из виду. Лену схватили:

— Ты арестована. Следуй за нами.

Она попыталась нырнуть в толпу, но агенты держали ее крепко.

Допрашивали в тот же день. Жуковский расхаживал взад и вперед по комнате, в его глазах сверкала злоба, ноздри раздувались.

— Где ты встречалась с Марковым?

— Я его не знаю.

— Кто с тобой шел на похороны?

— Какая-то женщина, я ее видела первый раз, — Лена произнесла эту фразу, как заученный урок.

Жуковский на секунду замер, потом схватил девушку за плечо и затряс изо всех сил:

— Говори о своей шайке!

— Я не пойму, о чем вы меня спрашиваете?

— Завтра ты будешь болтаться на веревке, если не заговоришь.

Лена всхлипнула и прижала к мокрому лицу рукав платья. Жуковский считал, что он близок к цели.

— Я отправлю тебя в тюрьму, и ты сутки можешь думать. Ровно сутки и не больше!

В тюремной камере Лена со страхом ждала нового допроса…

«Почему молчат!»

В управу вошла Мария Рогова. Нахально придвинув к шефу тайной полиции свое рябое лицо, она принялась докладывать:

— На нашей улице усач один живет. Из коммунистов. Степанов его фамилия. Часто гостей принимает, и, думается мне, лесных.

— Каких? — Жуковский от неожиданности вскочил. — Ты не брешешь?

— Чтоб меня гром побил, если вру! Он на заводе Осоавиахимом командовал, такой активный был.

Через несколько минут Кандин и Газов в сопровождении группы агентов выехали на улицу Третьего июля. Ворвавшись в квартиру Степановых, Кандин скомандовал:

— Руки вверх, большевики!

— Кого вы имеете в виду? — спокойно проговорил Яков Андреевич. — Здесь живут двое пожилых людей.

— Знаем мы вас…

Агенты вверх дном перевернули дом: ломали пол, разбивали мебель, вспарывали подушки.

— Господа, осторожнее, — умоляла Анастасия Антоновна.

— Не беспокойся, бабка, — хохотнул Байдуков. — На том свете и без приданого обойдешься.

Обыск длился часа два. Кандин нервничал, рыча на агентов. Вдруг с чердака донесся торжествующий вопль. С лестницы скатился Байдуков, он держал маленький браунинг.

— Под стрехой нашел! Ишь, куда запрятал!

Кандин презрительно поглядел на Якова Андреевича.

— Твое оружие, усач?

— Наверное, ребятишки спрятали.

— Я тебе покажу… ребятишки, — Кандин отрывисто приказал: — В тюрьму! Обоих!

Как хищники, почуявшие крупную добычу, слетелись в тюрьму фон Крюгер, начальник СД Бунте, Жуковский. Из абвера доставили Лену.

— Ты знаешь ее? — спросил Жуковский Якова Андреевича.

— Видел раз, но где — не помню.

— Верните ему память! — крикнул агентам Жуковский.

Три немца из СД и два агента увели Якова Андреевича в комнату пыток. Через полчаса под ноги Жуковскому бросили окровавленное тело. Жуковский театрально наступил на него.

— Кто твои сообщники, отвечай!

— Мне нечего говорить.

На следующий допрос Якова Андреевича привели вместе с женой.

По-собачьи ощерясь, Жуковский сделал агентам знак. На глазах Якова Андреевича они принялись избивать Анастасию Антоновну. В ответ на упрямое молчание загоняли под ногти иголки.

Яков Андреевич не выдержал.

— Что вы делаете! Звери!

Тогда палачи взялись за него. Бритвой вырезали на спине полосы кожи.

Анастасия Антоновна и Яков Андреевич вдруг затихли.

— Уже? — встревожился Жуковский.

Начальник СД, увидев, что Жуковский зашел в тупик, поспешил ему на помощь. Пытать арестованных было бессмысленно — они были очень слабы.

— В карцер! — заорал Бунте. — К крысам!

— Бесполезно! — мрачно высказался Крюгер. — Этих не исправишь ни огнем, ни железом, ни крысами.

Усталым и разбитым Жуковский приехал домой. Завалился в постель, но уснуть не мог. «Почему они молчат? Почему?»

Его охватил страх.

Необыкновенный следователь

Замотин, кряхтя, поднялся с табурета и рукояткой нагайки открыл форточку. Потянуло холодком. Лена Федюшина зябко поежилась.

— Итак, — бас Замотина разорвал тишину. — Я не собираюсь тебе потакать, как Жуковский. Выкладывай, кто в твоей компании?

— Я ж никого не знаю, — робко выговорила она.

— Говори, сука… — Он замахнулся нагайкой, но не ударил.

Лена еле стояла, ноги от страха сделались совсем чужими.

Вялым движением Замотин взял стакан, налил из фляги спирт. В это время в коридоре послышались шаги. Следователь насторожился. Он поспешно накрыл стакан фуражкой.

Вошел Артур Доллерт. Расставив ноги и заложив руки за спину, он уставился на подпольщицу. Лена не выдержала взгляда, закрыла лицо руками, разрыдалась.

— У вас такой смуглый цвет кожи, вы, наверное, дружите с солнцем? — вежливо спросил Доллерт.

На Лениных щеках выступил легкий румянец. Она совсем не ожидала услышать такой вопрос. Посмотрела на немца с надеждой. Несколько мгновений длилось молчание, наконец, Лена собралась с духом и выговорила:

— Я целый месяц не видела солнца.

— Ты его вообще больше не увидишь, если будешь отпираться, — вставил Замотин.

Доллерт перебил его.

— Не бойтесь, мой коллега не причинит вам зла. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Пройдемте.

В кабинете Доллерт пригласил Лену сесть.

— Есть хотите?

Лена промолчала, удивляясь странному вниманию к ней. Доллерт усмехнулся, открыл дверь и что-то крикнул. Вскоре появился солдат, он нес сладко пахнущее блюдо с мясом. После недолгого колебания Лена с жадностью набросилась на еду.

Доллерт долго расспрашивал Лену о том, как жила до войны, сколько зарабатывала, какая мебель была в ее квартире. Лена терялась в догадках: кто этот странный немец? Может, хочет купить ее тарелкой мяса?

Доллерт рассказывал и о себе. Он родом из Риги. Мать латышка, отец немец. Окончил Рижский университет, по образованию юрист. Знает европейские языки.

Провожая Лену в камеру, он сказал ей, словно оправдываясь:

— Служба обязывает меня считать вас арестованной.

Доллерт все чаще и чаще вызывал Лену на допросы. Но их по существу не было. Вели самые разные разговоры.

В камере о старшем следователе шли бесконечные споры. Иванов предполагал, что Доллерт либо подпольный коммунист, либо отъявленный мерзавец. Сафонов считал его социал-демократом. Батюков вообще не верил в доброту врага. Во всяком случае Доллерт был загадкой абвера.

Лена испытывала к Доллерту смешанное чувство уважения и страха. В спорах она не участвовала.

Однажды во время мирной беседы Доллерта с Леной в кабинет проскользнул Жуковский.

— Я прошу вас, — начал он, — передать мне Иванова, Федюшину, Сафонова, Батюкова… С генеральным штабом все согласовано.

Лицо Доллерта вмиг стало суровым.

— Подите отсюда прочь! — властно произнес он.

Жуковский испуганно попятился к двери. Лена радовалась: «Так тебе и надо, холуй».

Теперь она почти верила в то, что Доллерт коммунист, и с нетерпением ждала вызовов на допрос. Сердце учащенно колотилось, когда раздавались долгожданные слова:

— Федюшина — к следователю!

Через несколько дней ее выпустили из тюремной камеры и назначили заведовать кладовой абвера. Она сидела в помещении, забитом продуктами, и думала, как бы с помощью Доллерта освободить товарищей…

Они знали, на что шли

Абвер‑107 занимал длинное, барачного типа здание на углу Почтовой и Трубчевской улиц в Бежице. Одну комнату зарешетили и приспособили под камеру, в другой допрашивали и пытали арестованных.

В камере холодная, давящая тишина. Сморенные тревогой люди, свернувшись, лежали на полу.

Иванов пытался избавиться от мрачного уныния. Рядом шевелился Обухов. Его глаза лихорадочно блестели.

— Что, муторно на душе? — хрипло спросил он Иванова.

— Вроде уже привык, — отозвался тот.

Человек привыкает ко всему, даже к мысли о близкой смерти, она его уже не страшит. Зато сильней становятся тревоги и беспокойства о родных и близких, которые остаются в жизни.

— Намучается жена без меня, — вздохнул Иванов. — Шутка ли, одной растить троих детей.

— А я даже не узнаю, сын у меня будет или дочка, — Обухов закашлял в кулак.

У каждого были свои незакрытые счета к жизни. Батюков терзался мыслью, что так просто попался на удочку Жуковского и подвел товарищей. Сафонов думал о жене, Люба — о матери.

Но никто из подпольщиков не хотел покупать жизнь ценою бесчестия. Старший следователь оценил это и на последнем допросе с любопытством спросил у Иванова: «Вы не раскаиваетесь в том, что натворили?» — «Раскаиваюсь? — усмехнулся Иванов. — Маловато мы наработали. Осторожничали напрасно…»

Гробовое молчание камеры нарушило позвякивание ключа.

Заскрежетал засов, и на пороге камеры появился Яков Андреевич. Одной рукой он вцепился в косяк двери, другой поддерживал жену. Все приподнялись. Как ни тяжела была их собственная участь, каждый стремился хоть чем-нибудь выразить свое уважение к стойкому коммунисту. К нему тянулись руки, избитые, изуродованные, окровавленные.

Обухов коснулся плеча:

— Вместе легче конец принимать.

— Почему конец? — глаза Якова Андреевича блеснули. — Нет, ребята, наша смерть — не конец. Она скорее начало. — Он вдруг надрывно закашлялся. Кровь из опухшего рта потекла по заросшему седоватой щетиной подбородку. Анастасия Антоновна, высохшая, как былинка, смертельно бледная, опустила мужа на ворох соломы и платком принялась вытирать кровь. Глаза у нее были сухие.

□ □ □

Узнав, что в абвер привезли Якова Андреевича, Лена побежала к Доллерту.

— Артур, ты должен его освободить, — горячо выговорила она, — Степанов никому не причинил зла. Браунинг, который у него нашли, ни разу не выстрелил.

— Зато стреляли его слова, они сильнее катюш, — усмехнулся Доллерт.

— Ты не допустишь, чтобы их казнили, — молила она.

…Вскоре Яков Андреевич сидел на стуле перед старшим следователем.

— Я уважаю идеи и готов многим пожертвовать во имя нашей великой Германии, — начал Доллерт, — но жизнь… она дается один раз…

— Согласен с вами, — кивнул Яков Андреевич.

Доллерт заходил по комнате.

— Есть сведения, что у вас бывали солдаты вермахта, сочувствующие России. Я прошу… назовите их имена. Даю вам слово, мы сохраним это в тайне, и вы будете жить.

Наступила длинная пауза. Доллерт оставался спокойным, только взгляд выдавал душившее его бешенство.

— В конце концов мне непонятно ваше упрямство. Вы рабочий человек, а фанатизм — удел поэтов и философов.

— Я не советую искать предателей среди коммунистов, — произнес Яков Андреевич. — Напрасный труд. И мне, право, жаль вас.

Доллерт поспешил закончить допрос. Когда Якова Андреевича увели, он позвонил в СД:

— Алло, Бунте, можете забирать Степанова. Для абвера он не представляет ценности.

Через час на Почтовую улицу заехал легковой автомобиль, вслед за ним прибыл набитый солдатами грузовик. Якова Андреевича и жену втолкнули в легковушку. Немец, сидевший рядом с шофером, повернул свою квадратную голову к арестованным и сощуренными глазами осмотрел их.

Машина проскочила Городище, свернула на улицу Третьего июля и остановилась возле дома Степановых. Солдаты оцепили усадьбу. Бунте и три гестаповца повели свои жертвы в огород, где солдаты уже рыли яму.

Супруги переглянулись.

Бунте сделал знак гестаповцам. Те схватили Анастасию Антоновну и со смехом бросили в яму. Степанов рванулся к жене, но палачи крепко держали его.

Хотелось закрыть глаза, не видеть. А он смотрел, смотрел прямо на могилу, на глинистые сыпучие камни, заваливающие живую Анастасию Антоновну. Бунте, который ждал, что старик сломится, смякнет, не выдержал и выстрелил в него.

Мертвые атакуют

Жуковского мучил страх. «Люди молчат… Молчат под пытками, которые, казалось бы, должны заставить говорить даже камни!.. Значит, они верят… верят в победу». Помимо его воли эта мысль все больше и больше разрасталась в нем. Он почувствовал, что его сила и власть временная. А что дальше? Пустота. Из нее, из пустоты, встают молчащие… Встают и надвигаются… Жуковский вскочил с постели. Принялся строчить:

«Господину Генералу Корюка‑532 — Главнокомандующему Русской полиции… от начальника тайной полиции Жуковского В. Л.

Рапорт

Работаю в рядах полиции одиннадцать месяцев, не считаясь со своим слабым здоровьем и очень серьезной болезнью сердца. К тому же я даже невоеннообязанный. Я добровольно работаю, отдавая все свои силы, преданно, честно и беззаветно на благо германской армии.

Характеристику о моей работе и обо мне, как человеке, дадут вам СД, ГФГ, АВ, седьмой отдел фельдкомендатуры и господин капитан фон Крюгер.

Сам я из дворянской семьи, сын видного профессора, имею диплом доктора — инженера лесного хозяйства и кандидата биологических наук. Для себя считаю долгом чести быть солдатом вверенной Вам полиции, но Вас, господин генерал, прошу удовлетворить большую просьбу — уволить меня из рядов полиции, ибо дальнейшее мое пребывание грозит полным расстройством нервов и потерей трудоспособности.

…Усердствуя своей жизнью, я раскрыл подрывную диверсионную группу городских партизан, но я ничего за это не прошу, кроме освобождения меня от службы»…

…Умирая, брянские подпольщики побеждали.

Мать-Родина

Непроницаемая тьма осенней ночи стлалась вокруг партизанского лагеря. Холодный ветер трепетал в вершинах деревьев, норовя пробить зубчатую стену хвойного леса. Черненко возвращался с поста. Промерзшая морщинистая земля хрустела под ногами. А в землянке было тепло, даже душно, Черненко прислонился спиной к печке, закашлял. Снова кровь. Торопливо прикрыл платком рот: он скрывал от товарищей, что заболел туберкулезом.

Жуков что-то писал.

— Что сочиняешь? — спросил Черненко.

— Строчу письмо жене. Послушай-ка. Бахвальством не пахнет?

«Здравствуй, дорогая Манюша! Мне хочется тебе сообщить, что вчера у меня был самый радостный день. Мою скромную работу очень высоко оценила мать-Родина. Награжден высшей наградой — орденом Ленина. Вручили мне эту награду в глухом лесу, перед всеми товарищами…»

— Ну, а дальше о семейном, — он отложил письмо, бережно провел ладонью по ордену.

— Никакого бахвальства не вижу. Все, как есть. А знаешь, о чем я подумал… Надо Лебедеву с Потаповым ордена отнести.

— Не положено. В подполье — конспирация… — развел руками Жуков.

— Мы бы праздник им принесли. Может, завтра смерть настигнет, и не узнают, что страна, народ вот так ценят их, дорожат ими.

— Я‑то что, как командир посмотрит.

— Спросим.

Дука одобрил предложение Черненко.

…К городу Черненко и Кожевников подошли в полдень. Условившись встретиться в пять часов вечера в дубовой роще за мясокомбинатом, они разошлись. Черненко направился на Белорусскую к Лебедевым, Кожевников свернул на Ковшовку к Потапову.

Лебедевых дома не оказалось. На дверях висел маленький ржавый замок. Черненко открыл его гвоздем и прошел в комнату. Спрятав в матрац коробочку с орденом, прилег отдохнуть и уснул.

Под вечер его растолкали вернувшиеся с работы братья.

— А мы думали, вор залез, — засмеялся Петр.

Черненко протер глаза и нарочито таинственным голосом попросил:

Командир городского партизанского отряда М. И. Дука и комиссар Д. Г. Ларичев.

— Закрой-ка дверь поплотнее. Я к тебе с поручением от самого Кремля, можно сказать. — Черненко взял коробочку, достал из нее орден, подул зачем-то на него и протянул Петру.

Петр не верил своим глазам. Он долго вертел в руках орден Боевого Красного Знамени. Потом вдруг спросил:

— За что?

— Не скромничай, заслужил! Недавно нашему командиру Дуке Золотую Звезду Героя вручили. Представитель Ставки сказал ему: Брянское подполье десятка дивизий стоит.

Взволнованные, они долго молчали.

— Обмыть награду надо! — подал наконец голос Васильевич.

— Обмоем! — рука Петра сжалась в кулак.

— Спрячь подальше, чтобы никакая гадина не опоганила его своими лапами, — уходя, напутствовал Черненко.

В старой дубовой роще Кожевников набросился на товарища с упреками:

— Я уже два часа жду тебя. Бог весть что передумал.

Черненко виновато оправдывался:

— Не мог же я сразу уйти…

— Потапова тоже проняло, — смягчился Кожевников. — Даже заплакал…

Глава двенадцатая

Вот и дубрава Брянская

«Дорогая Оля! — писала Вала Золотихиной.

Здравствуй, это я, Валентина. Лечу к себе в отряд.

Олечка! Что же ты молчишь? Одно-единственное письмо от тебя за все время.

В лечении мало проку. Но отдохнула хорошо, сил набралась, скорее бы в отряд. Здесь, в Москве, Михаил Ильич.

Как ты живешь, чем занимаешься?… Все о тебе хочу знать. Пиши!»

Валя написала адрес: «Рязанская область, Шацкий район, Б.‑Екатериновка, школа, Золотихиной Ольге». И опустила открытку в почтовый ящик.

Зал ожидания на аэродроме — маленькая избушка. В ней душно. Табачный дым густыми облачками плавал по комнате. Люди сидели молчаливые, хмурые, им, видимо, надоело ждать погоды.

Вошел парень в полушубке, удивительно веселый.

— Ну и холодина, — почему-то и это радовало его. Зябко поеживаясь, сел возле Вали. Угостил конфетами.

— Сафронова?

— Да. — Валя насторожилась. — Неужели ее полет отменяют?

— Разрешите представиться, — веселый парень встал и протянул Вале руку: — Старший лейтенант госбезопасности Левин.

— Рада видеть, — зло ответила она.

Левин, как ни в чем не бывало, сел рядом и начал рассыпать комплименты.

— Я много наслышан про вас.

— А я про вас нет, — Валя ждала, как удара, слов «Вам приказано вернуться…»

Но Левин болтал, шутил, острил, о возвращении в Москву даже не намекал. Потом вдруг шепнул:

— Я к вам лечу.

— Куда это к нам?

— В лес.

— Лес большой.

— В отряд имени Кравцова.

Валя не поверила бы ему, но в домик вошли командир боевой разведки Денис Щуко и адъютант Дуки Валентин Корчагин.

— Михаил Ильич только что улетел, — сказал Щуко. — И мы сейчас отчалим.

Через полчаса приземлился «Дуглас». Стали грузить боеприпасы, оружие, фуфайки, ящики с мылом, консервами, фляги со спиртом. Летчик Александр Сушков поторапливал.

Под крылом самолета, погружаясь в сумерки, тянулись заснеженные поля и кустарники. Потом поплыли сплошные леса. «Дуглас» стал набирать высоту и ушел за облака.

— Подходим к линии фронта, — кричал на ухо чекист.

Валя из-за шума мотора вовсе ничего не слышала.

По окошку хлестнул луч прожектора. Машина бросилась вбок. Но прожектор вскоре опять поймал ее. Самолет не поддавался.

— Прошли! — крикнул наконец летчик.

Самолет шел в темной бездне, в окошко уже ничего не было видно, но Валя чувствовала под собой Брянские леса, в которых она не была целых три месяца.

Внизу промелькнули три оранжевые точки костров. Самолет накренился, сбавил скорость. Еще несколько минут, и лыжи заскользили по снежному насту.

К спущенному трапу подбежал партизан. Валя узнала разведчика Федора Дедкова. Сразу же после объятий и поцелуев у Федора начали спрашивать о новостях. Оказывается, каратели непрерывно преследуют партизан. Недавно, прикрывая отход отряда, погиб Никитин…

Болью пронизало сердце Вали. Еще одного смелого человека не стало…

Разгрузили самолет, попрощались с летчиком.

К партизанской стоянке добрались только к утру. Все продрогли, устали. Но на месте стоянки никого не оказалось.

— Что за чертовщина! — удивился Дедков. — Ведь я отсюда поехал встречать вас.

Стали разглядывать следы. Наткнулись на потемневший от крови снег. Валялись пустые гильзы и патроны…

После короткого совещания решили, что Щуко и ездовой Исаков останутся здесь, а Левин, Валя, Корчагин и Дедков пойдут разыскивать отряд.

Проблуждав три часа по просекам, вышли к землянкам соседнего партизанского отряда, но и там никого не было.

— Печки еще не успели остыть, — заметил Левин.

Чтобы не заблудиться, пошли вдоль реки. Наткнулись на убитого крестьянина, он лежал возле проруби, рядом на льду валялся армейский котелок.

— Напоили, фашисты, — гневно выговорила Валя.

Пройдя еще с километр, опять наткнулись на землянки.

— Здесь крестьяне от немцев прятались, — объяснил Дедков. — Пойдемте, авось найдем что-либо пожевать.

Левин и Дедков принялись обыскивать землянки, Корчагин ушел на другой край земляночного поселка.

Валя, оставшись одна, призналась: «Ой, какая слабая стала я… Много ли прошли, а все гудит… В ушах шум еще больше стал…». Она сняла автомат, и он теперь казался тяжелым, прислонилась к молодой березке. «Неужели на этом все и кончилось? Неужели больше не смогу…» От этих мыслей хотелось расплакаться. «Но нет, нельзя, чтобы меня видели кислой».

На опушке показались четыре женщины. Увидев их, Валя расхохоталась — до того-то они были толстые. Наверное, подумала Валя, все домашнее барахло на себя навьючили.

Женщины стояли, как вкопанные. Решив, что это жители возвращаются в свои землянки и боятся незнакомых людей, Валя пошла им навстречу.

— Мы свои, партизаны мы!

Женщины молчали. Разом исчезла добродушная улыбка и с лица Вали. Она поняла — неспроста все это. Остановилась. Тишина показалась страшной, и эти молчаливые женщины тоже вызывали страх. Валя попятилась…

Из-за спин женщин вдруг высунулись автоматы и залпы разрезали морозный воздух, подняли у Валиных ног снежные фонтанчики.

— Уходите, ребята, засада! — успела крикнуть она и упала, настигнутая автоматной очередью.

Левин и Дедков выскочили из землянок, как обезумевшие, бросились к ней, но их опередили немецкие солдаты. «Остановить их, остановить…» Дедков швырнул гранату. Солдаты залегли, Валя чуть приподняла голову.

— Она жива! — закричал Левин.

Дедков выхватил вторую гранату, но бросать не стал, солдаты уже подползли к Вале. Справа и слева появились еще немцы.

— Не отобьем, — с отчаянием выговорил Левин, разряжая пистолет в солдат.

Каратели и к ним приближались. Левин с Дедковым бросились в лес, петляя по снегу. Рядом свистели пули. Над головой пронеслись мины…

□ □ □

Корчагин, запыхавшийся, прибежал в отряд.

— Валя, Левин и Дедков погибли!

Страшная весть потрясла партизан. Люди не могли смотреть друг другу в глаза. Молчали. У каждого застыл на лице немой упрек: «Не сберегли Валю».

И тут показались Левин с Дедковым. На мгновение вспыхнула надежда.

— Валя где? — выкрикнул Дука.

Дедков виновато смотрел на командира.

— Схватили ее… Ранили и…

Дука сгреб Дедкова за грудки.

— Это ты, ты… Расстреляю!..

— Он не виноват, — заступился Левин за Дедкова. — Да о том ли сейчас? Нельзя упускать время. Может, успеем, отобьем ее…

Две партизанские роты тут же выступили наперехват, но не успели. Обнаружили следы — они вели в сторону села Уты, где стоял сильный немецкий гарнизон.

Дука поднял агентурных разведчиков, подпольщиков. Приказ был короток: «Сафронову спасти любой ценой!»

В Москву пошла радиограмма, в которой начальник штаба партизанского движения Брянского фронта майор госбезопасности Матвеев сообщил, что 19 декабря 1942 года, попав на засаду, была ранена и схвачена разведчица Брянского городского партизанского отряда Сафронова Валентина Ивановна и что приняты самые решительные меры по организации ее побега.

Ошибка Кожевникова

Зимнее небо тяжелой пеленой висело над верхушками деревьев. Вечерело. Тоскливо стонал ветер.

Группа разведчиков приближалась к городу. На самодельных саночках везли оружие, доставленное с Большой земли. Автоматы были тщательно прикрыты хвоей.

Неподалеку от мясокомбината, в лесу, остановились. Решили дожидаться конца рабочего дня, чтобы незаметно влиться в толпу возвращающихся со смены рабочих. Условились, что встретятся здесь же через четыре дня. Кожевников пошел к дороге. С ним Маргарита Маевская. Она появилась в отряде недавно, — ничем себя еще не проявила. В агентурные разведчики ее выдвинул начальник штаба Мелешко.

Партизаны осваивают полученное с Большой земли оружие.

— Девка смазливая. Такая везде проскочит, — доказывал Мелешко и дал ей задание в Карачеве.

Маевская без умолку тараторила.

«Вот сорока, — злился Кожевников. — Какая из нее разведчица будет». И невольно его мысли возвращались к Вале. «Эх Валя, где ты, что с тобой?» И в голове возникали десятки вариантов. Как спасти ее?

Ждали около часа. Наконец смена закончилась. Кожевников подал знак, и разведчики по одному начали выходить на дорогу, незаметно сливаясь с толпой рабочих. Неторопливо, с видом уставшего человека, зашагал по улице погруженный в свои раздумья и Кожевников. Его догнала Маевская.

— Понимаете, Анатолий, — жалостливо проговорила она, — ни одна машина не пойдет сегодня на Карачев.

— Дуй пешком.

— О, я боюсь. Холодно. И пятьдесят километров…

Кожевников посмотрел на ее почти детское лицо. В самом деле, куда ей одной идти на ночь глядя?

— Ладно уж. Пойдешь на улицу Петра Великого, 28. Спросишь Ефросинью Дедкову. Это мать нашего Федора. Пароль: «Где можно купить свечу?» Переночуешь у нее и утром в путь.

□ □ □

Лейтенант абвера‑107 Ганс Панчук принял радиограмму: в лесу, за мясокомбинатом, с русского самолета сброшена радистка.

Доллерт, прочитав радиограмму, поморщился.

— Очередная утка. Русские распускают слухи о радистах, парашютистах и заставляют нас бесцельно тратить время на их поиски.

Однако Шпейер не разделял мнения следователя:

— Мы просто скверно ищем.

— Что ж, разомнемся, — подчинился Доллерт.

Он прихватил с собой Газова, Жильченко и Александра, сына Замотина. Несколько часов проблуждали по заметенному снегом кустарнику, но не набрели ни на один след.

Доллерт решил прекратить бесплодные поиски. Агенты вышли на шоссе и уже собирались сесть в машину, когда вдали появилась девушка.

— Проверь у нее документы, — сказал Доллерт Газову.

На паспорте, который предъявила девушка, не было фотографии. Газов подвел задержанную к машине.

— Документ фальшивый, — прогремел Доллерт. — Вы русская радистка!

— Что вы. Я из Орла. Иду к своей тете.

— Проверим!

Так Маевская, возвратившись из Карачева, попала в камеру абвера.

— Пугни слегка эту пташку, — приказал Доллерт Замотину. — Но смотри… не зарывайся.

Замотин молчал.

Когда ввели Маевскую, Замотин добродушно пошутил:

— По какому месту вас побеспокоить… По спинке или по мягкому?

…Очнулась Маевская в камере.

— Дай-ка я тебе еще компрессик приложу, — над ней склонилась высокая женщина с худым изможденным лицом. — О господи, за что нам такие муки… Двоих моих деток-партизан убили. До меня теперь добираются…

Уже на следующий день Маевская рассказала Кузнецовой-Любохонской все, что интересовало эту матерую провокаторшу. На допросах Маевская решила не чем иным, как предательством, купить себе жизнь. Она выдала явочную квартиру Ефросиньи Дедковой и сообщила день и час встречи разведчиков Кожевникова, посланных на розыски Сафроновой.

«Я все скажу»

— Первым делом зайдем к Ефросинье Дедковой, о Феде расскажем, соскучилась она по сыну, — предложила Вера Фомина. — Потом кипятку напьемся — и под одеяло. Знаешь, Зина, так хочется поспать в кровати, ну мочи нет.

Из-за деревьев начали проглядывать городские дома. Они зашли в обметанный сугробами кустарник, вырыли в снегу глубокую яму, сложили туда мины, пистолеты и листовки.

— Улики уничтожены! — удовлетворенно проговорила Вера. — Теперь мы не разведчики, а вольные птицы.

— Выкладывай сюда, вольная птица, адреса и письма, — потребовала Зина.

Фомина снисходительно глянула на подругу.

— Трусиха ты. Бумаги у меня в воротник зашиты. Будь спокойна.

Часовой у мясокомбината равнодушным взглядом проводил девушек с санками и хворостом.

Фомина расхрабрилась и приветливо помахала рукой проезжавшим на машине солдатам.

За разговором незаметно подошли к улице Петра Великого. Низенькие домики под тяжелыми снежными шапками казались необитаемыми.

У дома №28 остановились и постучали. Никто не отозвался. «Спят, что ли?!», — подумала Фомина. Толкнула дверь и обмерла. На широкой деревянной кровати, по-татарски поджав под себя ноги, сидели агенты.

— Заждались мы вас, голубушки, — захохотал сын Замотина Александр. — Месячный паек самогона за два дня пропустили, играючи, карты износили.

Семенцов, Филиппов и Илларионов обступили разведчиц.

— Листовки-то под юбкой ищи, Сашка, — скалил зубы Семенцов.

Подъехали две легковые машины, вызванные агентами. Фомину посадили в одну, Зину — в другую.

Два дня Фомину держали в одиночной камере, потом привели к Замотину. «Батя» открыл большой железный ящик, вытащил плоскую бутыль с прозрачной жидкостью.

— Спирт. Чистый. Все печали снимает, — сказал он, наливая полный стакан.

Фомина подумала: «Легче будет переносить муки» и выпила до дна.

— Умница, — похвалил Замотин. — Теперь отдохни.

Через час она еле держалась на ногах. Ее опять ввели к следователю.

— Давай, дочка, выкладывай как на духу.

— А мне нечего выкладывать-то, — выпалила Фомина.

Замотин вытер платком губы.

— Тогда я буду рассказывать.

Он разложил на столе большую карту, ткнул пальцем в треугольник, помеченный красной буквой «Д».

— Вот здесь Дука с автоматом ходит, а ты, бедная, клопов в тюрьме кормишь…

— Что вы от меня хотите? — прервала его Вера.

— Назови всех подпольщиков.

— Сами ищите.

— Не запирайся. Твоя подружка Зина, — Замотин приврал, — о тебе все сказала. Ты связная и знаешь адреса подпольщиков.

— Сука!.. Если она сказала тебе про это.

— Ничего, я тебя тоже перекрещу. — Замотин щелкнул языком. — На то меня и Батей величают. — В комнату ввалились двое подручных.

Фомину растянули на лавке. Замотин сорвал платье и принялся хладнокровно стегать…

Он выходил из себя: никак не мог понять, почему она так стойко переносит пытки.

— Хара́ктерные девки мне попались, — жаловался Замотин Шпейеру. — Смугленькая, Голованова, молчит, будто язык проглотила, а эта Фомина лается, как собака.

— Следствие — это прежде всего поиск тропинки к душе, — сказал Шпейер с чувством превосходства над Замотиным и этим больно ранил его. — Дай-ка мне одну из них. — Слова прозвучали явно хвастливо.

Фомину отправили в госпиталь. Она подумала, что замотинские кошмары миновали.

Однажды за Фоминой пришел Шпейер. Посадил ее в легковую машину, отвез в полицию на Брянск-второй. Со скрипом отворилась дверь. И Фомина увидела мать. Анастасия Афанасьевна обхватила ее и зарыдала.

— Жива! Жива!

Шпейер любовался этой сценой. Потом взмахнул рукой, и солдаты ввели в комнату брата Фоминой — Генку, опухшего от побоев.

— Он партизан и бандит. Приговорен к расстрелу, — сказал Шпейер. — Он подкладывал мины под наши поезда. Но мы можем пощадить его, если дочь ваша, Вера, во всем признается.

В тяжелой, напряженной тишине щелкнул предохранитель парабеллума. Анастасия Афанасьевна припала к коленям дочери, заголосила по-бабьи, как по покойнику:

— Расскажи им, Веруся, расскажи… Пожалей мать… расскажи.

— Молчи, Верка, не будь дурой, — глухо выговорил Генка. — Все равно они…

Шпейер ткнул дулом парабеллума Генку в бок.

По телу Анастасии Афанасьевны пробежала судорога. У нее уже не было сил кричать. Она, стоя на коленях перед дочерью, рвала волосы и шепотом вымаливала:

— Ты и меня убьешь.

Фомина не выдержала, бросилась к Шпейеру.

— Я все скажу, только прекратите!.. — рухнула на стол и разрыдалась.

— Давно бы так, — Шпейер вытер вспотевшую лысину и кивнул Анастасии Афанасьевне: — Иди домой и жди своего щенка.

— Дура!.. — закричал Генка, но его с матерью тут же вывели.

Приехав в абвер, Шпейер снисходительно хлопнул Замотина по плечу.

— У меня Фомина заговорила.

Последний бой

В смежной камере шли допросы.

Инженер Макс, маленький, очкастый, его обвиняли в диверсии на электроподстанции, «колдовал» у стены, стараясь подслушать… Ничего не получалось.

Анатолий Кожевников не находил себе места. «Как сообщить в лес о предательстве Фоминой и Маевской?..» Терзала мысль о неудаче: задание не выполнено, группа почти вся арестована.

— Прекрати, — заорал он на инженера, — все равно ни черта не услышишь.

Потом опомнился:

— Извини… Душа жгутом перетянута…

В камеру втолкнули долговязого парнишку. Лицо показалось Кожевникову знакомым.

— Где я тебя видел? — в упор спросил он.

— Я вас не знаю, — поспешно ответил долговязый. — Меня арестовали по ошибке.

— Как зовут?

— Лисовский… Николай…

Кожевников стал припоминать:

— Кажется, его ввел в подпольную организацию Васька Семенов. Его кличка «Пуля»… Точно, он.

— Пуля?

Лисовский испуганно попятился.

— Откуда вы меня знаете?..

— Знаю! Васька где?

— Вася ушел.

— Куда?

— В лес.

Кожевникова вызвали на допрос.

Инженеру затея удалась, стена стала прослушиваться. Он комментировал обрывки расслышанных фраз:

— Предлагают три тысячи марок… Обещают ад… Бьют сволочи…

Кожевникова принесли в камеру и бросили на пол. Его обступили. Открыв глаза, он увидел над собой заплаканную девушку. Она вытирала кровь на его шее.

— Спасибо, — прохрипел Кожевников и попытался приподняться.

— Лежите, — она мягко держала его за плечи.

— Вы из отряда имени Кравцова? — тихо спросила девушка.

Кожевников промолчал, будто не слышал.

— Я тоже выполняла задание партизан, зовут меня Лиза Браудер, — призналась она.

Глаза Кожевникова потеплели.

— Я попалась глупо, — сокрушалась Лиза. — В сочельник Корюк опустел. Взбрело в голову проверить сейф в кабинете майора Кнеля. А сейф оказался с сигнализацией…

Стемнело. За стеной все утихло. Стали укладываться спать, кто на чем.

□ □ □

Доллерт, вежливо улыбаясь, предложил заполнить анкету и написать автобиографию. Петр отшвырнул листки.

— Я не собираюсь наниматься к вам на службу.

— Как сказать… Голубые глаза Доллерта оценивающе окидывали арестованного подпольщика. — Замотин, займись им.

«Батя» крепко взял Петра Лебедева за руку.

— А ты ежистый. Но я иглы твои повыщипаю.

Истязали Петра долго — с шести вечера до часу ночи. Тело стало синим, как обожженная сталь.

— Ты что, без нервов? — Замотин вытер лоб подолом рубашки. — Умаял меня.

— Напрасно трудишься, холуй, — Петр выплюнул выбитый зуб. — Сам скорее психом станешь, чем нас перешибешь.

— Не перешибу, так перебью, — выдавил Замотин.

На другой день Петра вызывали еще несколько раз. Требовали назвать сообщников. Предлагали поступить на службу в абвер. Доллерт пошел на уступки.

— Я ценю чувство патриота, — явно демонстрируя свое великодушие, обратился он к Петру. — Но скажи, почему ты, беспартийный, взрывал наши поезда, стрелял в солдат?

— А я партийный, — оживился Петр.

— Врешь.

— Ну как тебе растолковать, господин следователь. Беспартийный большевик я. Это то же, что и коммунист. И если вы даете своему начальству отчет, сколько ухлопали коммунистов, можете в их число приписать и меня.

— И все же, почему ты стрелял?

— Глупый вопрос, — отрезал Петр.

Замотин тоже ударился в психологию. Тон его сменился, стал заискивающим.

— Ну что тебе стоит подмахнуть бумажку. Царапни свою фамилию — и жизнь в кармане. А жизнь у нас царская. Спирту хоть залейся, баб вволю, суконная одевка, двухмесячный отпуск…

Петр брезгливо отодвинулся от него.

— Да я лучше сто смертей приму, чем твою паскудную жизнь.

— И примешь, — Замотин затопал ногами, потом вдруг попытался обнять подпольщика.

— Хочешь, стану перед тобой на колени… Мне ж этот Доллерт пучеглазый, чтоб ему ни дна, ни покрышки, все кишки проел: «Плохо стараешься, Батя». Это я‑то плохо? Да с меня пота сходит больше, чем с вашего идейного брата крови…

Замотин плюхнулся на топчан.

□ □ □

…Абвер передал в СД наиболее опасных подпольщиков. В центральной брянской тюрьме Кожевников встретил Петра Лебедева, Ивана Максакова, Ефросинью Дедкову.

Первым расстреляли Ивана Максакова. Он успел написать на стене: «Иду на смерть за Родину». Потом стало известно, что гестаповцы замучили Ефросинью Дедкову. Теряя последние силы, она плюнула окровавленной пеной в лицо Бунте. Палач пристрелил ее и мертвую повесил. Через день от руки Крюгера погибла Лиза Браудер.

Теперь Кожевников отсчитывал последние минуты жизни. Двадцатикопеечной монетой он нацарапал на стене: «Продала Маевская. Писал Анатолий Кожевников. 1917 года рождения».

Ночью Лебедева, Кожевникова, Белова, Вильпишевского и еще нескольких патриотов перевезли в другое здание СД, втолкнули в подвал. Там у весело орущей радиолы сидел Хайнц Бунте, за его спиной — несколько гестаповцев.

— Вы приглашены на прощальный концерт, — с издевкой бросил гестаповец. — Займите ложу.

Подпольщики тревожно переглянулись. Что-то страшное затевается в этой фашистской кухне.

По знаку Бунте два гестаповца подхватили Вильпишевского, раздели донага и тисками стали вырывать куски тела. Он дико корчился, кричал. Пластинка раздирала душу.

Подпольщики сбились в тесную кучу. Только ощущение, что ты не один, удерживало их на ногах.

— Назови своих сообщников, бандит! За это обещаю легкую смерть, — перекрикивая радиолу, предъявил Бунте ультиматум Петру.

— Хочешь, чтобы я заплатил за веревку, на которой меня повесят? — зло ответил Петр. — Ну и дурак же ты!..

— Подогреть его!.. — взревел Бунте.

Солдат схватил жаровню с горящими углями. Гестаповцы скрутили руки Петру. Радиола завизжала еще громче.

— И‑эх!.. Помирать, так с музыкой!.. — Кожевников, изловчившись, стукнул ногой снизу по жаровне, угли фонтаном брызнули во все стороны. Белов запустил в лампу ботинком. В кромешной тьме, под раздирающие звуки радиолы разразился их последний, смертный бой.

На шум сбежались солдаты и, не разобравшись в темноте, открыли стрельбу. Когда вспыхнул фонарь, рядом с подпольщиками корчились в предсмертных муках и палачи. Окровавленный Бунте пятился к выходу. В луже крови пытался подняться тяжелораненый Кожевников. Дрожа всем телом Бунте выстрелил в него и тут же скрылся.

Из подвала долго неслась дикая какофония.

Елочка за решеткой

Врач карательного батальона бегло осмотрел раненую.

— Грудь прошита двумя пулями, — объяснил он капитану Бору Небаши. — Но легкие не задеты.

Именной автомат и орден на гимнастерке подсказывали капитану, что у него в руках необычная партизанка. Он велел связаться по рации со штабом тыловой области. Оттуда поступил приказ — срочно доставить пленную в Брянск.

Запряженные сытыми лошадьми сани домчались от Утов до Выгоничей без остановки. Здесь встречала санитарная машина.

В Корюке без труда определили, что захваченная в плен — не кто иная, как знаменитая партизанская разведчица Сафронова. Фон Крюгер тотчас доложил генералу Бернгардту.

— Наконец-то к нам попал ключ от городского подполья.

Генерал потребовал «дело» Сафроновой и просидел над ним битых два часа. Он не пожалел, что снизошел до роли обыкновенного следователя. Документы рассказали много любопытного. Эта русская чуть ли не каждый день приходила в город и, пользуясь беспечностью службы безопасности, собирала такие сведения, которые сделали бы честь асу любой разведки. Ее принимали высшие генералы Красной Армии и даже Кремль. Теперь только стало ясно, почему вражеские бомбы точно ложатся в цель, а партизаны знают, куда и в какое время уйдет не только эшелон, но и обычная транспортная повозка.

По распоряжению Бернгардта Валю положили в отдельную больничную палату, двое часовых, сестра и санитар день и ночь дежурили возле нее.

Через неделю разведчицу на носилках понесли на допрос. Допрашивал ее — это было неслыханное в Корюке дело — сам Бернгардт. Переводил фон Крюгер.

— Господин генерал удивлен, — начал фон Крюгер, — что вы, из семьи Сафроновых, вдруг ведете подрывную работу против германской армии! Вам следовало бы поступить наоборот.

Валя дала себе клятву не отвечать на вопросы, но столь неожиданный поворот заинтриговал ее.

— Почему же это?

Бернгардт охотно пояснил через Крюгера. Ему хорошо известно, что большевики убили ее отца. Мать и дети оставались без земли и хлеба. Разве это не так? Германская армия несет свободу и жизнь таким людям, как ваш отец, Валентина Ивановна.

Валя обвела взглядом генерала и спокойно пояснила:

— Знаю, что вашему уму, господин генерал, мои слова будут недоступны. Но скажу: я не в обиде на Советскую власть, она меня вырастила.

Генерал не знал, как продолжить разговор. Заполняя неловкую паузу, фон Крюгер ткнул пальцем в орден.

— За что получили?

— Не трогай грязными лапами! — Валя приподнялась на носилках. Санитары растерянно глядели друг на друга, не зная, как им поступить.

Капитан хотел было разразиться бранью, но Бернгардт знаком остановил его.

— Упорство бессмысленно, пора это понять. Расскажи о всех тайных преступниках, скрывающихся в Брянске. И мы наградим тебя. Германия умеет платить за добро. Это мне поручил передать сам фюрер! — при этих словах Бернгардт и Крюгер встали перед Валей навытяжку.

Валя слышала о последних массовых арестах и казнях патриотов. «Значит, схвачены не все», — обрадованно подумала она и зажмурилась, как от внезапно вспыхнувшего света.

От фашистов не ускользнули ее раздумье и радость. Они истолковали их по-своему. Дряблая серая генеральская шея вытянулась, как у черепахи. Капитан торопливо снял крышку с хрустального чернильного прибора и обмакнул перо. Сейчас откроются тайны русского подполья!

— Вы спрашиваете, где подпольщики? — Валя приподняла голову и посмотрела генералу в глаза. — Они везде. Они в каждом нашем доме. Честное слово!

Желваки на скулах Бернгардта надулись. Крюгер не видел своего шефа таким страшным, даже после провала операций против партизан и гибели целых полков. Видимо, никто не наносил генералу такого сокрушительного удара, как эта прикованная к носилкам девчонка.

— Расправляйтесь с ней, как хотите!.. — заорал в исступлении генерал. — Но… говорить заставьте!..

— Она не выдержит пыток, господин генерал, — робко заикнулся Крюгер.

— Вы — безмозглое полено, Крюгер! Пытайте ее и лечите, лечите и опять пытайте. Поймите же, наконец, если мы не развяжем ей язык, нам нечего делать в России.

Как ни слабы были познания Вали в немецком языке, она отлично поняла слова генерала.

Ее бросили в сырой и холодный, как могила, подземный карцер. Она лежала на подстилке, на которой запеклись кровь и гной, и думала, что сейчас самое страшное не голод, не пытки… Сидеть взаперти в разгар битвы — вот самое трудное.

Валя страшно похудела. Лицо стало зеленовато-желтым. Глаза впали. Опять зашумело в голове. Ей казалось, что в мире ужаснее, чем этот могильный карцер, ничего нет. Палачи же готовили еще одно испытание.

В последних числах декабря ефрейторы Мартин Лемлер и Теодор Штейн приволокли Валю в большую комнату, связали запястья за спиной и за руки вздернули на крюк. Веревки глубоко впились в тело. Что-то хрустнуло, вывернулись плечевые суставы. Она впилась зубами в губы, только бы не закричать. Перед глазами заметались красные круги.

Страшной паузы не выдержал фон Крюгер, он подбежал к ней с кулаками и в бешенстве завизжал:

— Не назовешь явки, через двадцать минут твой язык отсохнет!..

Валя почувствовала, что теряет сознание, и обрадовалась этому.

Очнулась в подвале и скорчилась от ужасной боли. Как будто кто-то тупым ножом разрезал изнутри все тело. Это приливала кровь к омертвевшим рукам.

Применить еще раз дыбу фон Крюгер не решился. Он пустился на другое. При Вале стали пытать целую группу заключенных. Им переламывали кости, сдирали с ног кожу, полосовали плетьми… Ей поставили ультиматум: развяжешь язык — пытки будут прекращены.

На дыбу вздернули молоденького паренька, он нечеловеческим голосом кричал от боли и страха, с мольбой обращался к Вале.

— Скажите ж вы им… Спасите…

Собрав последние силы, Валя встала, держась за стену:

— Плюй на них, парень, плюй, легче будет!

И парень плюнул. Плюнул еще. Закричал:

— Все равно вас перебьют наши!.. Нате, бейте меня, а вас перебьют!

Валю тут же вытолкнули и отправили в подвал.

Даже враги стали уважать мужество партизанской разведчицы. Надзиратель — пожилой смуглый унтер — принес ей обед — вонючую бурду и, озираясь, положил рядом с миской плитку дешевого шоколада. Потом этот же самый немец боязливо шепнул:

— Сталинград… драйхундерттаузенде армее… — Немец описал в воздухе круг и удрученно сморщил гармошкой губы. — Капут. Паулюс капут.

Она поняла: Красная Армия окружила Сталинград. Близится возмездие. Словно и боль в изувеченных суставах стихла.

— Бринген мир папир, — попросила она надзирателя. — Их виль шрейбен… ди муттер.

Бумагу принести он отказался, показав жестом, что его могут повесить за это.

Под Новый год заключенные передали для Вали через того же надзирателя маленькую елочку, украшенную разноцветными тряпочками. Валя прижала ее к груди, почувствовала едва уловимый запах смолы. И тут слезы, горячие и крупные, потекли по щекам. Вспомнились землянки, они отсюда казались уютными… Перед глазами встали друзья: Михаил Ильич, Оля, Аверьянов, Мартынов, Оскретков, Фаня Репникова, Коля Горелов, Ларичев, Щекин. И как будто только сейчас она поняла, что никогда в жизни их не увидит. Это последняя елка в ее жизни.

— Елка, елка, зеленая иголка… — шептала Валя, глотая соленые слезы.

Окна-бойницы

Днем Жбаков ушел к друзьям и не вернулся, хотя уже наступил комендантский час. Александра Ивановна поминутно выходила на крыльцо и напряженно вглядывалась в мертвенно-бледные сумерки.

Дул холодный северный ветер. Он заволакивал горизонт пеплом пожарищ, над Десной вытягивались лиловые трассы пуль. Не умолкая, гудела канонада.

Александра Ивановна знала, что советские воины и партизаны с трех сторон подошли к Брянску. Но девятая армия гитлеровского генерала Моделя, как утопающий за соломинку, судорожно цеплялась за истерзанный город. Все холмы были прикрыты двумя-тремя рядами колючей проволоки, перед этими заграждениями тянулись минные поля. Крупнокалиберные пулеметы взяли на прицел каждый метр Десны.

Подпольщики передали командованию Брянского фронта схему вражеских укреплений и с нетерпением ждали решающего наступления Советской Армии.

Несмотря на многочисленные провалы, в городе еще действовали десятки патриотических групп и тысячная организация военнопленных.

…Послышались знакомые торопливые шаги. Александра Ивановна встрепенулась и чуть слышно пошептала:

— Павел, ты?

Жбаков подошел к жене.

— Не волнуйся, все в порядке. Оружие роздано.

Она увидела, что лицо мужа неестественно бледно.

— Случилось что? — Александра Ивановна встревоженно заглянула ему в глаза.

— Я же сказал — все в порядке. — Жбаков досадливо поморщился. — По дороге лейтенант из ортскомендатуры ко мне пристал. Пришлось его… — он брезгливо посмотрел на свои руки и попросил: — Дай, пожалуйста, мыло.

□ □ □

Город спал тревожно и чутко. Дома пустые и безмолвные. Казалось, сама жизнь бежала из них. Гитлеровцы подошли к длинному деревянному бараку на Петровской горе, вышибли дверь и растеклись по комнатам. Засветились огоньки карманных фонариков — они вспыхивали и гасли.

— Ни души! — фон Крюгер выругался. — Пошли дальше.

Долго рыскали по городу, но арестовали лишь нескольких рабочих. Оружия у них не нашли.

— Ночью все кошки серые, — доказывал Крюгер коменданту Штрумпфу, с которым вместе шел на операцию. — Разве определишь, кто удушил твоего лейтенанта?

Однако комендант упрямо водил своих ищеек по улицам. Возле многоэтажного корпуса он остановился, повел носом и объявил:

— Если здесь не найдем, то можно пить шнапс.

Повеселев, гитлеровцы ринулись к дому. Вдруг два винтовочных выстрела и очередь из автомата разорвали тишину. Жандарм, стоявший рядом с Крюгером, со стоном рухнул на землю и задергался в предсмертных судорогах.

— Засада! — кто-то пронзительно взвыл от страха. Солдаты улепетывали без оглядки, как зайцы. В темноте капитан Крюгер свалился в вонючую канаву.

Разъяренный Штрумпф, размахивая парабеллумом, погнал своих фельджандармов к дому.

— Вперед! — орал он.

В коменданта угодила бутылка с горючей смесью. Живой факел осветил улицу. Столб пламени поднялся над головой. По инерции Штрумпф пробежал немного и упал.

Из глубины ночи вдруг выплеснулось яркое пламя. Лохматые клубы дыма и языки огня вырывались из окон. Горящие дома стреляли в упор. Пули со свистом черкали стены, разили гитлеровцев. К винтовочным выстрелам прибавился глухой жесткий стук ручного пулемета.

В глазах Крюгера плясали бронзовые всполохи. Он не верил сам себе. Неужели это сражается трижды похороненное подполье? Ему вдруг показалось, что воскресли Степанов, Лебедев, Кожевников, Никулин, Егоров и стреляют из этих страшных домов.

Дома, как крепости, продолжали стрелять. Выстрелы раздавались везде: в центре города, на Брянске-втором, в Урицком поселке…

Внезапно усилилась канонада. Сотни орудий ударили прямой наводкой. Взрывы раскололи небо, разбуженное солнце осторожно скользнуло лучами по горящей Петровской горе.

А мальчишки играют

Матово блестели скрюченные, точно парализованные, рельсы. Зияли воронки, осыпанные осколками. Вокруг лежала земля, развороченная бомбами и снарядами, досыта накормленная железом. Станция была исковеркана.

Еще три недели тому назад капитан Ланков бомбил эти места. И сейчас он испытывал смешанное чувство: удовлетворение своей работой и налет грусти — было больно видеть израненную землю.

Когда фронтовая судьба забросила Ланкова в Брянск, он сразу же вспомнил о Вале. Капитан не был влюблен, он вообще еще не успел познать это чувство, но ему хотелось увидеть Валю, ошеломить ее нежданной встречей.

Из скелета двухэтажного кирпичного дома выпорхнули мальчишки в немецких касках с палками-винтовками в руках.

— Бей Гитлера! Ура! — кричали они. Увидев летчика, остановились, бесцеремонно пожирая глазами Золотую Звезду Героя.

— Ребята, может, знаете, где живет Валя Сафронова?

Мальчишки переглянулись.

— Нет, не слыхали про такую.

Он спросил о Вале еще нескольких прохожих, но никто о ней не знал. Ему показалось это странным: отважная разведчица не могла оставаться безызвестной. Наконец капитану показали землянку на самом краю сгоревшей улицы.

— Здесь какие-то Сафроновы живут.

Ланков постучал в дверь, поросшую коричневым мхом.

— Входите! — послышался хриплый голос.

Он осторожно спустился вниз по скользким ступенькам. В землянке было сыро и холодно. Сквозь маленькое грязное окошко просачивался слабый свет. В полумраке Ланков увидел мужчину с перевязанной головой, лежавшего на топчане. В углу пожилая женщина что-то толкла в ступе.

— Вы случайно не родственники Вали? — спросил капитан.

Мужчина приподнялся на локте и слегка кивнул:

— Я ее брат, Иван Иванович, а это — наша мама Мария Павловна.

Ланков звонко и торжествующе засмеялся:

— Отыскал, отыскал ее!..

И сразу осекся, почувствовав, что вокруг него горе.

— Где она? — выкрикнул он.

Тишина болью ударила в голову.

— За два года только один разок ко мне забежала, — глухим голосом заговорила вдруг Мария Павловна. — Голос ее, казалось, доносился откуда-то издалека. — Принесла головку сахара, платок, поплакали мы вместе. «Больше не жди, — сказала. — Не имею права тобой рисковать. Встретимся, мамочка, после победы». Не встретились…

Валя Сафронова. Такой ее помнят друзья.

…Ланков ходил по незнакомому городу, под ногами тихо шуршала зажженная осенью листва. И везде перед ним вставала Валя, казалось, он даже слышал ее голос.

Капитан встретился с ее друзьями. Они уже распрощались с оружием. Анатолий Щекин работал в горкоме партии, Колю Горелова избрали секретарем горкома комсомола, Виктор Аверьянов создавал бытовые службы, Фаня Репникова налаживала торговлю, Ольга Соболь, раненная в бою, лечилась в госпитале. Хотелось увидеть Дуку, но он командовал дивизией, вел ее на запад. Туда торопился и Ланков. Прощай, Брянск, город героев, прощай, Валя!..

По пути на станцию опять встретились эти вездесущие мальчишки. Они играли в войну… «Играйте, мальчишки!»

Город, где стреляли дома

Земля здесь впитала крови больше, чем дождевой воды. Пятнадцать тысяч брянцев погибли в схватке с оккупантами.

Город, в котором стреляли дома, поднялся из руин и пепла. Валя его уже не знает. Не знает, что центральную сберкассу №18, в которой работала до войны, перевели на центральную площадь города и помещение здесь лучше. А Валя, может быть, работала бы не в сберкассе, а как подруга, Ольга Соболь — в обкоме КПСС. Или как Виктор Новиков — в институте. А может, как Иван Мартынов — в областном совете профсоюзов… Мы бы ее теперь называли по отчеству… Встречали бы в театре, где, рискуя жизнью, она бросала на головы фашистов листовки, подготовленные подпольным горкомом партии.

Театр тоже лучше старого. И парк культуры, «гуляя» в котором Валя разведывала зенитки и склады, неузнаваем. Город украсили новые гостиницы, магазины, дома. А улицы, на которых разведчица столько раз ставила на карту свою жизнь, стали шумными, нарядными. В сквере на Калининской установлен бюст учителя и друга по борьбе с врагом — Дмитрия Ефимовича Кравцова, а на площади Партизан воздвигнут величественный памятник павшим героям. Здесь горит вечный огонь.

Тебя, Валя, знают, помнят и любят в родном городе. Твое имя носит улица, комсомольский локомотив, школа, пионерская дружина. Сбылись, Валя, слова комиссара отряда Ларичева о Звезде Героя. В день празднования двадцатилетия Великой победы над врагом вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении тебе звания Героя Советского Союза. В нем сказано:

«За особые заслуги, мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в период Великой Отечественной войны 1941—1945 гг., присвоить звание Героя Советского Союза Сафроновой Валентине Ивановне — партизанке Брянского городского партизанского отряда (посмертно)».

Родина не забывает своих героев!

Оглавление

Глава первая

  Из дневника

  «Первые цветочки»

  Ниточка тянулась в лес

Глава вторая

  Длинный день

  На посту Зарево над Десной

  В волчьей пасти

  Показательный допрос

Глава третья

  К людям

  Нашего полку прибыло

  Адская машина в противогазе

  Друзья из вражеского стана

Глава четвертая

  Среди ста огней

  В лунную ночь

  Донесение со станции

  Тринадцатого декабря

  Боль, которую не измерить

Глава пятая

  Кровь за кровь (Из дневника Коли Горелова)

  К оружию!

  В театре

Глава шестая

  Война с невидимками

  По следам ягдт-команды

  Дуэль нервов

  Погоня за Валей

  Ответный удар

Глава седьмая

  Через линию фронта

  На большой земле

  Операция «Брудершафт» Кто «сыграл в ящик»

Глава восьмая

  Произведен в предатели

  Из-под земли

  Провокация

  В каждом русском — Сафронова

  Долгожданная весть

  Брянск вызывает Москву

Глава девятая

  Тайна мусорной корзинки

  Под свинцовым дождем

  Не «рыцарские» приемы

  Ястребок

  Сердце коммуниста

  Вулкан на станции Глава десятая

  «Больничная койка меня убьет»

  Звезды Кремля

Глава одиннадцатая

  Сутки на размышление

  «Почему молчат!»

  Необыкновенный следователь

  Они знали, на что шли Мертвые атакуют

  Мать-Родина

Глава двенадцатая

  Вот и дубрава Брянская

  Ошибка Кожевникова

  «Я все скажу» Последний бой

  Елочка за решеткой

  Окна-бойницы

  А мальчишки играют Город, где стреляли дома Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg