«Великая Отечественная катастрофа — 3»

Великая Отечественная катастрофа — 3 (fb2) - Великая Отечественная катастрофа — 3 (Антология военной литературы - 2008) 1904K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Сергеевич Морозов (Мурз) - Марк Семёнович Солонин - Михаил Иванович Мельтюхов - Дмитрий Сергеевич Хмельницкий - Лев Николаевич Лопуховский

Великая Отечественная катастрофа — 3 (сборник)

Михаил Мельтюхов. Проблема соотношения сил сторон к 22 июня 1941 года

Одной из важных проблем начала Великой Отечественной войны, имеющих прямое отношение к дискуссии о причинах поражений Красной Армии, является вопрос о соотношении сил сторон к 22 июня 1941 года. Долгое время разработка этого вопроса в отечественной историографии велась в русле официальной установки, сформулированной еще в 1941 году в выступлениях И.В. Сталина, который в речи 3 июля заявил, что Германия бросила против СССР 170 дивизий, а в речи 6 ноября — о «недостатке у нас танков и отчасти авиации» [1]. Совершенно очевидно, что подобная версия легко и просто объясняла причины «временных неудач» советских войск, поэтому она была активно использована в литературе, которая делала упор на количественное и качественное превосходство вооружений противника, подгоняя под этот тезис все статистические данные.

Правда, в первое десятилетие после 1945 года советская историография старалась вообще обходить молчанием вопрос о конкретных показателях численности войск сторон, ограничиваясь ритуальной фразой о превосходстве противника в силах. Так, во втором издании «Большой советской энциклопедии» указывалось, что «всего фашистская Германия сосредоточила на зап[адных] границах СССР более 200 дивизий, из них 170 немецких (в том числе 19 танковых и 14 моторизованных), не считая вспомогательных частей». Далее подчеркивалось, что «многомиллионная армия гитлеровцев, оснащенная большим количеством современной боевой техники, в момент внезапного нападения на Советский Союз обладала численным превосходством отмобилизованных и готовых к бою войск, имела количественный перевес в танках, авиации, а также минометах и автоматах». В результате «в первый же день войны на небольшие по численности советские войска прикрытия обрушился удар немецко-фашистских полчищ, имевших 2-летний боевой опыт ведения современной войны на Западе и численное превосходство, особенно в танках и самолетах» [2].

Постепенно в советской историографии стали появляться конкретные цифры, характеризующие состояние войск сторон. Анализ отечественной литературы позволяет проследить, как менялись представления по этому вопросу.

Вероятно, начать рассмотрение этой проблемы следует с вооруженных сил Германии, поскольку широко распространена уверенность в том, что по ним имеются составленные с немецкой педантичностью точные цифровые данные, которые уже давно введены в научный оборот. К сожалению, приводимые в отечественной исторической литературе сведения далеко не соответствуют этому мнению. Впервые в советской историографии некоторые цифры по общей численности германских вооруженных сил появились в «Очерках истории Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.» В этой работе указывалось, что к лету 1941 года в вермахте имелось 215 дивизий и 6500 самолетов, из которых для нападения на СССР было выделено 170 дивизий, а также 38 дивизий союзников Германии, поддерживавшихся почти 5 тыс. самолетов [3]. Три года спустя в военно-историческом очерке «Вторая мировая война 1939–1945 гг.» со ссылкой на опубликованные в германской литературе данные указывалось, что к середине 1941 года в вермахте имелось 214 дивизий и 7 бригад, а общая численность германских вооруженных сил составляла 7234 тыс. человек. Всего для нападения на Советский Союз было выделено 152 дивизии и 2 бригады вермахта, 29 дивизий и 16 бригад его союзников, которые поддерживались почти 4900 самолетами [4].

Первым в советской историографии военно-историческим исследованием, в котором вопросы численности войск сторон были рассмотрены намного более конкретно и систематизированно, стал «Стратегический очерк Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.», изданный Военно-научным управлением Генштаба Советской армии под грифом «совершенно секретно». Оценивая численность вермахта к лету 1941 года, авторы этого исследования не приводят конкретных источников, ограничиваясь указанием на то, что «данные по численности вооруженных сил выведены расчетным путем на основании немецких трофейных документов». В итоге приведенные в книге оценки, насколько нам известно, являются максимальными (таблица 1).

Таблица 1

Варианты оценок общей численности вермахта [5]

Однако в 1 томе изданной в начале 1960-х гг. 6-томной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг.» приводились уже несколько иные сведения об общей численности германских вооруженных сил — вероятно, скорректированные по опубликованным в германской литературе данным (см. таблицу 1). В 1965 году была издана краткая история войны, в которой без ссылок на источники приводились новые сведения об общей численности вермахта, которые явно были позаимствованы из вышеупомянутого «Стратегического очерка Великой Отечественной войны» (см. таблицу 1). В 1971 году эти сведения были опубликованы в третьем издании «Большой советской энциклопедии» [6]. Новые уточнени я сведений об общей численности вермахта появились в 3 и 4 томах 12-томного фундаментального исследования по истории Второй мировой войны (см. таблицу 1). Опубликованные в данном труде цифры фактически стали каноническими и широко использовались в различных работах вплоть до второй половины 1980-х годов [7].

Однако в 1990-е годы эти данные вновь были пересмотрены. Впервые новые цифры появились в 1994 году во 2 томе «Военной энциклопедии» (см. таблицу 1). Эти же сведения приводятся в последнем на сегодняшний день обобщающем труде по истории войны российских военных историков (см. таблицу 1), а также в 4 томе «Большой российской энциклопедии» [8] и «Военном энциклопедическом словаре» [9]. Таким образом, по вопросу об общей численности вермахта к лету 1941 года отечественная историография пользуется сведениями, почерпнутыми из германской литературы, но не использует непосредственно подлинные документы бывшего противника.

Схожий процесс проходил и по вопросу об оценках численности группировки, выделенной Германией и ее союзниками для нападения на СССР. Опубликованные в «Стратегическом очерке Великой Отечественной войны» цифры основывались либо на расчетных данных, либо на материалах, опубликованных в немецкой литературе (см. таблицу 2). Правда, эти цифры в 1 томе 6-томной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза» были несколько изменены (см. таблицу 2). При этом по вопросу о численности танков в германских войсках, развернутых для операции «Барбаросса», давались различные сведения не только в 1 и 2 томах этого издания, но и в разных тиражах 2 тома. Так, первоначально численность германских танков оценивалась в 3500 машин, но затем была увеличена до 3700 машин [10]. Правда, ни в том, ни в другом случае каких-либо ссылок на источники не делалось. В первом издании краткой истории войны без ссылок на источники приводились новые сведения о группировке, выделенной для войны с СССР (см. таблицу 2). Еще несколько уточненные цифры по численности группировки войск Германии и ее союзников к 22 июня 1941 года приводились в юбилейном издании по истории советских вооруженных сил (см. таблицу 2). В 1970 году эти же данные с указанием на то, что в составе 3712 немецких танков было 2786 средних и 926 легких, были опубликованы в 5 томе «Истории КПСС» [11]. Однако опубликованный в том же году краткий научно-популярный очерк истории войны приводил вариант соответствующих цифр из краткой истории 1965 года [12]. Правда, на следующий год в третьем издании «Большой советской энциклопедии» [13] были приведены цифры из «Истории КПСС», которые использовались также и в фундаментальной многотомной «Истории СССР» [14].

Несколько уточненные цифры по численности группировки противника, выделенной для нападения на Советский Союз, приводились в 3 и 4 томах 12-томного фундаментального труда по истории Второй мировой войны (см. таблицу 2). В позднейших публикациях вплоть до второй половины 1980-х годов использовались именно эти сведения [15].

Таблица 2

Варианты оценок численности войск, развернутых для нападения на СССР [16]

Некоторое уточнение соответствующих цифр произошло в 1990-е годы на основе использования материалов, появившихся в германской историографии. Впервые эти сведения были использованы в 1991 году в статье М.И. Мельтюхова, который также указал на то, что далеко не все войска Германии и ее союзников были к 22 июня развернуты на границе с СССР, а поэтому сведения об общей численности этих войск искажают реальное соотношение сил к началу войны [17]. Первым официальным изданием, в котором появились несколько уточненные данные по войскам противника к 22 июня 1941 года, стал 2 том «Военной энциклопедии» (см. таблицу 2). Более подробные цифры по этому вопросу приводятся в 1 книге военно-исторических очерков Великой Отечественной войны (см. таблицу 2). Кроме того, следует отметить, что именно в этом труде было четко сказано о том, что непосредственно к 22 июня 1941 года на границе Советского Союза находилось 153 дивизии и 19 бригад (из них немецких 125 дивизий и 2 бригады), около 4,4 млн человек, около 39 тыс. орудий и минометов, свыше 4 тыс. танков и около 4,4 тыс. боевых самолетов [18]. В дальнейшем цифровые данные из этих трудов использовались в исследовании «Мировые войны XX века» [19], в «Большой российской энциклопедии» [20] и в других работах [21]. Правда, следует отметить, что в недавнем статистическом исследовании численность группировки противника без каких-либо объяснений и ссылок на источник вновь определялась в 5,5 млн человек, 181 дивизию и 18 бригад, 47 260 орудий и минометов, 4260 танков и штурмовых орудий и 4980 самолетов [22].

Таким образом, совершенно очевидно, что с течением времени приводимые в отечественной историографии сведения о численности войск Германии и ее союзников все более явно заимствуются из германской литературы, а вовсе не из отчетных документов вермахта. Несмотря на наличие довольно большого числа исследований, рассматривавших вопрос о составе и численности группировки вермахта и его союзников к 22 июня 1941 года, в отечественной историографии практически не приводится сведений о численности войск противника по стратегическим направлениям. Впервые не только в советской, но и в зарубежной историографии подобные расчетные данные о распределении германских войск по группам армий и войскам резерва ОКХ были приведены в секретном «Стратегическом очерке Великой Отечественной войны» (см. таблицу 3). Однако в данном случае источник сведений вообще не был указан. Более того, расчет личного состава давался только по штатной численности дивизий и бригад, что сокращало общую численность войск (с учетом 24 дивизий резерва ОКХ и войск Финляндии и Румынии) до 2993 тыс. человек. Таким образом, в распоряжении авторского коллектива этого труда не имелось конкретных данных, которые были бы взяты непосредственно из документов бывшего противника. Правда, следует отметить, что эти сведения так и остались недоступными для подавляющего большинства исследователей. Единственное, что первоначально было использовано в открытой печати [23] — это цифры по численности авиационных группировок противника из таблицы 3.

Таблица 3 [24]

Таким образом, как это ни странно, в отечественной историографии не используются непосредственно документы вермахта, в которых подробно указывалась бы численность войск к началу операции «Барбаросса».

Теперь обратимся к германской историографии. Думается, большинство читателей уверено в том, что уж у немецких авторов все эти вопросы подробно освещены. Однако все обстоит совсем не так. До сих пор германская историография не имеет ни одного обстоятельного исследования численности и распределения вермахта по театрам военных действий в годы Второй мировой войны. Наиболее подробно рассмотрены вопросы боевого состава германских вооруженных сил и общие сведения об их численности в годы войны [25]. Эти данные позволяют получить довольно точное представление о составе и численности вооруженных сил Германии к лету 1941 года. Однако по вопросу о численности войск, выделенных для операции «Барбаросса», такой ясности нет. Нет даже простой росписи численности войск по группам армий к 22 июня 1941 года. При этом имеется несколько вариантов данных об общей численности этой группировки.

Впервые данные о развертывании 3,3-млн группировки сухопутных войск Германии для войны против Советского Союза были опубликованы в 1956 году в ставшем ныне уже классическим труде Б. Мюллера-Гиллебранда [26], а затем неоднократно повторялись в германской литературе. Однако в германской историографии приводились и другие сведения по этому вопросу. Так, в изданной в 1959 году работе Х.-А. Якобсена численность сухопутных войск Германии, выделенных для нападения на СССР, определялась в 153 дивизии, 3050 тыс. человек, 7184 орудий, 3580 танков и 600 тыс. автомашин [27]. В современном фундаментальном издании «Германский Рейх и Вторая мировая война» приводятся схожие сведения, взятые из донесения инспектора артиллерии и генерал-квартирмейстера от 20 июня 1941 года, в котором сообщалось о наличии в сухопутных войсках на Востоке 3050 тыс. человек, 625 тыс. лошадей, 600 тыс. автомобилей и бронемашин, 3350 танков (без штурмовых и самоходных орудий) и 7146 орудий [28]. Вместе с тем в дневнике начальника генштаба сухопутных войск Германии генерал-полковника Ф. Гальдера указывается, что численность войск на Востоке составляет 2,5 млн человек [29]. Вероятно, в данном случае речь идет о войсках, которые непосредственно вели бои на советской территории, без учета резервов ОКХ.

Традиционно в германской историографии значительная часть артиллерии войск на Востоке вообще не учитывается. Однако приводимые в книге Б. Мюллера-Гиллебранда сведения об организации и основных видах вооружений в дивизиях по состоянию на 15 мая 1941 года позволяют получить ориентировочные сведения по этому вопросу. Точно так же в германской литературе нет единого мнения о численности танков и штурмовых орудий, находившихся на вооружении развернутых для нападения на СССР войск (см. таблицу 4). Сопоставляя приведенные в таблице сведения с вышеуказанным донесением генерал-квартирмейстера, можно сделать вывод, что, видимо, наиболее близкими к действительности являются цифры, данные в фундаментальном труде «Германский Рейх и Вторая мировая война». Тем более, что указанное в нем общее количество танков хорошо корреспондирует с данными о численности танков в танковых дивизиях из опубликованного еще Б. Мюллером-Гиллебрандом документа генштаба сухопутных войск вермахта [30]. Приводимые Т. Иентцем без указаний на источник сведения зачастую расходятся с уже известными данными, имеющимися в германской историографии. К тому же в зарубежной историографии имеются и несколько иные сведения по численности танковых дивизий вермахта к 22 июня [31].

Таблица 4

Варианты численности танков в войсках, выделенных для нападения на СССР [32]

Схожие разногласия существуют и по численности Люфтваффе, выделенных для операции «Барбаросса». Так, в первом издании своей работы Х.-А. Якобсен приводил цифру 2000 самолетов, в более поздних изданиях это количество возросло сначала до 2150, а затем до 2740 самолетов [33]. По данным, опубликованным в 1981 году исследователем из ГДР О. Грёлером, германские ВВС с учетом резерва выделили для операции 3519 самолетов, а союзники Германии развернули 1019 самолетов (в том числе Финляндия — 307, Румыния — 423, Словакия — 51, Венгрия — 100, Италия — 83 и Хорватия — 55). Таким образом, общая численность ВВС Германии и ее союзников к 22 июня составляла 4538 самолетов [34]. Однако в 1988 году этот же автор приводил уже другие данные, согласно которым Люфтваффе выделило 3604 самолета, а их союзники — 1177 самолетов (из них 307 финских, 560 румынских, 100 венгерских, 100 итальянских, 60 хорватских и 50 словацких). Соответственно общее количество самолетов возросло до 4781 [35]. Видимо, наиболее полные данные по численности самолетного парка Люфтваффе приведены в 4 томе исследования «Германский Рейх и Вторая мировая война», согласно которым на 21 июня 1941 года в ВВС, выделенных для действий против СССР, насчитывалось 3904 самолета [36]. К сожалению, по вопросу о распределении численности личного состава Люфтваффе до сих пор никаких документальных материалов не публиковалось.

Таким образом, в германской историографии интересующих нас исчерпывающих сведений о численности войск вермахта, выделенных для войны с Советским Союзом, также нет. Поэтому при определении численности личного состава и артиллерии вермахта приходится пользоваться расчетными данными. Обычно используются сведения о штатной численности дивизий, однако вопрос, насколько совпадали штатная и списочная численность, никогда в историографии не обсуждался. Кроме того, совершенно очевидно, что штатная численность дивизий, выделенных для операции «Барбаросса», явно меньше общей численности группировки сухопутных войск, выделенных для войны на Востоке. Исходя из различий в этих данных, пришлось ввести постоянный коэффициент в 6690 человек на каждую дивизию в развернутых между Балтийским и Черным морями группах армий. Тем самым можно более полно оценить численность личного состава конкретных группировок сухопутных войск.

Естественно, что эти данные не могут считаться окончательными и, скорее всего, являются несколько завышенными. Точно так же расчетными являются и данные по численности личного состава ВВС, полученные исходя из доли развернутых для операции «Барбаросса» летных частей, частей ПВО, связи и т. п. Как уже указывалось, оценка численности артиллерии также рассчитывалась по косвенным данным, поэтому полученные цифры также могут быть несколько завышены.

Используя опубликованные в германской историографии сведения и расчетные материалы, можно получить следующие данные по численности группировки войск противника. На 15 июня 1941 года в вермахте служило 7329 тыс. человек, из них 3960 тыс. — в действующей армии, 1240 тыс. — в армии резерва, 1545 тыс. — в ВВС, 160 тыс. — в войсках СС, 404 тыс. — в ВМФ, около 20 тыс. — в инонациональных формированиях. Кроме того, до 900 тыс. человек приходилось на вольнонаемный состав вермахта и различные военизированные формирования [37]. В сухопутных войсках имелось 208 дивизий (152 пехотных, 5 легкопехотных, 6 горнопехотных, 1 кавалерийская, 10 моторизованных, 20 танковых, 9 охранных, 1 полицейская, а также 3 дивизии и 1 боевая группа СС), лейбштандарт СС «Адольф Гитлер», 1 моторизованная и 2 танковых бригады, 2 пехотных полка, 11 дивизионов и 5 батарей штурмовых орудий, 6 танковых батальонов, 14 моторизованных истребительно-противотанковых дивизионов, 38 пушечных, 12 смешанных, 39 гаубичных, 22 мортирных дивизионов, 20 батарей железнодорожной артиллерии, 7 дивизионов и 5 полков шестиствольных химических минометов, 10 смешанных зенитных дивизионов, 9 зенитных батальонов, 10 зенитных дивизионов, 29 зенитных батарей, 14 бронепоездов, а также другие части обеспечения и тыловых служб [38]. По состоянию на 1 июня 1941 года на вооружении вермахта насчитывалось 88 251 орудие и миномет, 6292 танка, штурмовых и самоходных орудия и 6852 самолета [39]. Пользуясь отсутствием сухопутного фронта в Европе, Германия смогла развернуть наиболее боеспособную часть своих вооруженных сил на границе с СССР.

Основу «Восточной армии» Германии составляли, естественно, сухопутные войска, которые выделили 3 300 ООО человек. Для операции «Барбаросса» из четырех имевшихся штабов групп армий было развернуто три («Север», «Центр» и «Юг»), 8 (61,5 %) из 13 штабов полевых армий, руководивших действиями 34 штабов армейских корпусов (73,9 %) из 46, имевшихся в вермахте. Всего для Восточной кампании было выделено 101 пехотная, 4 легкопехотных, 4 горнопехотных, 10 моторизованных, 19 танковых, 1 кавалерийская, 1 полицейская, 9 охранных дивизий, 3 дивизии, 1 боевая группа СС, лейбштандарт СС «Адольф Гитлер», а также 1 моторизованная бригада, 1 моторизованный пехотный полк и сводное соединение СС — всего свыше 155 расчетных дивизий, что составляло 73,5 % их общего количества. Большая часть войск имела боевой опыт, полученный в предыдущих военных кампаниях. Так, из 155 дивизий в военных действиях в Европе в 1939–1941 гг. участвовали 127, а остальные 28 были частично укомплектованы личным составом, также имевшим боевой опыт. В любом случае это были наиболее боеспособные части вермахта [40].

Здесь же, на Востоке, было развернуто 92,8 % частей Резерва Главного Командования (РГК), в том числе все дивизионы и батареи штурмовых орудий, 3 из 4 батальонов огнеметных танков, 11 из 14 бронепоездов, 92,1 % пушечных, смешанных, мортирных, гаубичных дивизионов, железнодорожных батарей, батарей привязных аэростатов, установок «Карл», дивизионов АИР, дивизионов и полков химических минометов, моторизованных разведывательных, пулеметных, зенитных батальонов, зенитных батарей, истребительно-противотанко-вых и зенитно-артиллерийских дивизионов РГК, а также 94,2 % саперных, мостостроительных, строительных, дорожно-строительных, самокатных батальонов, дегазационных и дорожно-дегазационных отрядов. Из этих частей РГК 23 % было развернуто в группе армий «Север», 42,2 % — в группе армий «Центр», 31 % — в группе армий «Юг», 3 % — в германских войсках, действующих в Финляндии, и 0,8 % находилось в резерве ОКХ [41].Основной ударной силой войск на Востоке были 11 моторизованных корпусов из 12 имевшихся в вермахте (91,7 %). 10 из них были к 22 июня 1941 года объединены в четыре танковые группы, состав которых указан в таблице 5. Кроме того, в составе 11 дивизионов и 5 батарей штурмовых орудий РГК насчитывалось 228 боевых машин, и 30 штурмовых орудий имелось на вооружении дивизий СС «Рейх» и «Мертвая голова», лейбштандарта СС «Адольф Гитлер», 900-й моторизованной бригады и моторизованного полка «Великая Германия» (всего 258 штурмовых орудий). Для действий в Финляндии было выделено два танковых батальона (40-й и 211-й), в которых насчитывалось 106 танков, а в составе трех батальонов огнеметных танков (100-го, 101-го и 300-го) имелось до 117 боевых машин. Кроме того, в составе приданных 9-й, 1-й, 7-й и 10-й танковым дивизиям соответственно 701-й, 702-й, 705-й и 706-й рот самоходных 150-мм орудий имелось 24 боевые машины, а на вооружении 521-го, 529-го, 559-го, 561-го, 611-го, 616-го, 643-го и 670-го истребительно-противотанковых дивизионов РГК и противотанковых рот дивизии СС «Викинг» и лейбштандарта СС «Адольф Гитлер» находилось 156 самоходных 47-мм противотанковых орудий. Таким образом, в составе «Восточной армии» к 22 июня 1941 года насчитывалось до 4058 танков, штурмовых и самоходных орудий, а в резерве ОКХ в Германии находилось 2 танковые дивизии (около 350 танков) [42].

Таблица 5 [43]

К 22 июня 1941 года на границе с СССР из 155 дивизий в трех группах армий и армии «Норвегия» находилось 127 дивизий, 2 бригады и 1 полк (см. таблицу 6). В этих войсках насчитывалось 2 812 400 человек, 37 099 орудий и минометов, 4058 танков, штурмовых и самоходных орудий [44].

Таблица 6 Группировка вермахта у границ СССР на 22 июня 1941 года [45]

* Боевая группа СС «Норд».

** Включая 900-ю моторизованную бригаду.

*** Учтено сводное соединение СС, временно подчиненное группе армий, в составе 4 моторизованных пехотных и 2 кавалерийских полков.**** Включая лейбштандарт С С «Адольф Гитлер».

Военно-воздушные силы Германии развернули для обеспечения операции «Барбаросса» 60,8 % летных частей, 16,9 % войск ПВО и свыше 48 % войск связи и прочих подразделений. Каждая группа армий получила по одному воздушному флоту. Группу армий «Север» поддерживал 1-й воздушный флот в составе 1-го авиакорпуса, воздушного командования «Балтика» и воздушного округа «Кенигсберг». 2-й воздушный флот в составе 8-го и 2-го авиакорпусов, 1-го зенитного корпуса и воздушного округа «Позен» поддерживал группу армий «Центр». Для поддержки группы армий «Юг» был выделен 4-й воздушный флот в составе 5-го и 4-го авиакорпусов, 2-го зенитного корпуса, двух воздушных округов — «Бреслау» и «Вена» и миссии ВВС в Румынии. Действия армии «Норвегия» поддерживались частью сил 5-го воздушного флота, подчиненных «Генерал-инспектору ВВС Северной Норвегии» и воздушному командованию «Киркенес» [46]. Кроме того, 51 самолет находился в распоряжении Главного командования ВВС (ОКЛ). Состав воздушных флотов показан в таблице 7.

Таблица 7 [47]

Всего для нападения на Советский Союз германское командование выделило 4 050 000 человек (3 300 000 в сухопутных войсках и войсках СС, 650 000 в ВВС и около 100 000 в ВМФ). «Восточная армия» насчитывала 155 расчетных дивизий, 43 812 орудий и минометов, 4408 танков, штурмовых и самоходных орудий и 3909 самолетов [48]. Однако из этих сил на 22 июня 1941 года на Восточном фронте было развернуто 128 расчетных дивизий, и германская группировка насчитывала 3 562 400. человек, 37 099 орудий и минометов, 4058 танков, штурмовых и самоходных орудий и 3909 самолетов.

Вместе с Германией к войне против Советского Союза готовились ее союзники: Финляндия, Словакия, Венгрия, Румыния и Италия, которые выделили для ведения войны следующие силы (см. таблицу 8). Кроме того, Хорватия выделила 56 самолетов и до 1,6 тыс. человек [49]. К 22 июня 1941 года на границе не было словацких и итальянских войск, которые прибыли позднее. Следовательно, в развернутых там войсках союзников Германии находилось 767 100 человек, 37 расчетных дивизий, 5502 орудия и миномета, 306 танков и 886 самолетов.

Таблица 8 [50]

Всего же к 22 июня 1941 года силы Германии и ее союзников на Восточном фронте насчитывали 4 329 500 человек, 166 расчетных дивизий, 42 601 орудие и миномет, 4364 танка, штурмовых и самоходных орудия и 4795 самолетов (из которых 51 находился в распоряжении главного командования ВВС и вместе с 8,5 тыс. человек личного состава ВВС в дальнейших расчетах не учитывается).

* * *

Не менее сложным путем в отечественной историографии решался вопрос о численности советских вооруженных сил к лету 1941 года. Естественно, что все эти данные долгое время оставались секретными и не публиковались. Так, ни в 7 томе второго издания «Большой советской энциклопедии», ни в «Очерках истории Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.», ни в военно-историческом очерке «Вторая мировая война 1939–1945 гг.», ни даже в 6-томнике «История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг.» численность Красной армии вообще не указывалась. В последнем труде были опубликованы либо процентные данные от неизвестных цифр, либо отдельные сведения, не дающие возможности представить реальную численность советских вооруженных сил. Например, указывалось, что в западных приграничных округах имелось 1475 танков КВ и Т-34. «Правда, в войсках имелось значительное количество танков старых типов (БТ-5, БТ-7, Т-26 и др.), которые намечалось с течением времени снять с вооружения. Но многие из этих танков были неисправны» [51].

Насколько можно судить, впервые конкретные данные по численности Красной Армии были опубликованы в вышеупомянутом секретном «Стратегическом очерке Великой Отечественной войны». Эти цифры явно не укладывались в устоявшуюся версию о полном превосходстве противника (см. таблицы 9 и 12). Более того, в этом труде были впервые приведены сведения о численности войск всех западных приграничных округов (см. таблицу 10), что позволяло дать довольно подробную картину соотношения сил не только в целом (см. таблицу 11), но и по стратегическим направлениям. Правда, следует учитывать, что приведенные в таблице 10 сведения о численности личного состава относятся только к сухопутным войскам без учета личного состава ВВС, ПВО и ВМФ.

Таблица 9

Варианты оценки численности советских вооруженных сил [52]

Таблица 10 [53]

Таблица 11[54]

* Танки и самолеты только исправные, данные на 1 июня 1941 года без учета ВВС ВМФ.

Совершенно очевидно, что открытая публикация подобных цифр явно противоречила бы версии о подавляющем вражеском превосходстве, поэтому в доступных для широкого читателя работах приводились несколько иные сведения, которые тем не менее основывались на данных из «Стратегического очерка». В юбилейном труде по истории советских вооруженных сил были впервые опубликованы скорректированные для массового читателя соответствующие цифровые данные по численности советской группировки в западных приграничных округах (см. таблицу 12). При этом указывалось, что «кроме того, в составе приграничных округов имелось значительное количество легких танков устаревших конструкций с ограниченным моторесурсом». По вопросу же об общей численности советских вооруженных сил указывалось только общее количество дивизий (303), а также орудий и минометов (91 493) [55], явно позаимствованное из «Стратегического очерка».

В том же 1968 году под грифом «секретно» была издана работа маршала М. В. Захарова «Накануне великих испытаний», в которой приводился ряд более объективных данных о численности советских вооруженных сил, насчитывавших к началу войны 5 421 122 человека и имевших на вооружении по данным на 1 июня 1941 года 13 088 исправных танков (без учета Т-37, Т-38, Т-40 и огнеметных). Кроме того, в приложениях к работе приводились сведения из мобилизационного плана о наличии военной техники по состоянию на 1 января 1941 года. Соответственно, к тому моменту в Красной Армии имелось 95 039 орудий и минометов, 22 531 танк и 26 263 самолета [56]. Понятно, что все эти сведения также не использовались в открытой печати. Сама же книга стала доступной для широкого круга исследователей лишь в 2005 году.

Тем временем сведения о численности группировки советских войск в западных приграничных округах из книги «50 лет Вооруженных Сил СССР» были приведены в изданном два года спустя кратком научно-популярном очерке истории Великой Отечественной войны [57], во втором издании краткой истории войны [58], а также и в третьем издании «Большой советской энциклопедии» [59].Одновременно в фундаментальной «Истории КПСС» были опубликованы данные, что к 22 июня 1941 года в советских войсках на западной границе, которые в значительной степени находились в состоянии реорганизации и формирования, насчитывалось 170 дивизий, 2,9 млн человек, 18,2 % новых танков и 21,3 % новых самолетов [60]. Эти же сведения были опубликованы три года спустя в многотомной «Истории СССР» [61]. Следует отметить, что на основе этих данных, используя опубликованные ранее цифры о количестве в западных приграничных округах танков КВ и Т-34 (1475) и новых самолетов (1540), несложное арифметическое действие позволяло установить, что в этих войсках насчитывалось не менее 8104 танков и не менее 7230 самолетов. Однако подобные оценки не имели шанса появиться в открытой советской литературе.

Таблица 12

Варианты оценки численности войск западных приграничных округов [62]

* — без 50-мм минометов.

** — танки тяжелые и средние.*** — танки и самолеты новых конструкций.

В 1972 году в Академии Генерального штаба была издана мизерным тиражом в 20 экземпляров брошюра С. П. Иванова «Причины временных неудач Советской Армии летом 1941 г. (Историческая справка)». В ней автор постарался совместить уже опубликованные цифры и собственные расчеты, получив следующее соотношение сил (см. таблицу 13). Однако подобные изыскания, видимо, были сочтены неуместными, и в изданном в 1974 году открытом труде под редакцией С. П. Иванова приводились уже публиковавшиеся ранее цифры [63].

Таблица 13 [64]

Вместе с тем следует отметить, что при подготовке 4-го тома «Истории второй мировой войны 1939–1945 гг.» авторы попытались использовать некоторые из цифр, опубликованных в «Стратегическом очерке», но Главная редакционная коллегия запретила это делать. В частности, на соответствующее место рукописи было сделано следующее замечание: «Нет качественной характеристики военной техники сторон. Показатели по Вооруженным силам СССР, особенно по танкам — 18 600, самолетам — 15 990, слишком велики. Без качественной характеристики может сложиться у читателя ложное представление о силе сторон накануне войны. Известно, что в Советской Армии абсолютное большинство танков и самолетов было устаревших систем» [65]. В итоге в 12-томном фундаментальном труде по истории Второй мировой войны были опубликованы несколько уточненные сведения по общей численности Красной Армии и советской группировке на западных границах СССР (см. таблицы 9 и 12). При этом продолжала использоваться устоявшаяся формула о том, что, помимо указанного количества танков и самолетов новых типов, в войсках имелось «также значительное количество легких танков и боевых самолетов устаревших конструкций» [66]. Фактически эти данные стали каноническими и широко использовались в отечественной историографии второй половины 1970-х-1980-х годов [67].Только в конце 1980-х гг. в советской историографии в ходе начавшейся дискуссии о проблемах начального периода Великой Отечественной войны в открытой печати стали постепенно появляться новые цифровые данные, характеризующие состояние советских вооруженных сил к лету 1941 года. В 1987 году в статье А. Г. Хорькова ставшая уже традиционной фраза о «значительном количестве устаревших танков» была впервые заменена указанием на то, что имелось «более 20 тыс. танков устаревших конструкций, многие из которых нуждались в капитальном и среднем ремонте» [68]. В 1988–1989 гг. на страницах «Военно-исторического журнала» и в истории

Таблица 14 [69]

Ленинградского военного округа были опубликованы новые сведения о численности западных приграничных округов (см. таблицу 14), и в итоге стало очевидно, что привычные цифры являются лишь частью (иногда очень небольшой) общих данных по Красной Армии.

В 1992 году была издана новая работа, посвященная в основном проблемам военных действий на советско-германском фронте в 1941 году. Хотя этот труд был издан под грифом «для служебного пользования», он практически сразу же стал доступен широкому кругу исследователей. В нем широко использовались материалы «Стратегического очерка Великой Отечественной войны» и новые сведения, извлеченные из Центрального архива Министерства обороны (см. таблицы 9 и 12). Там же были приведены новые данные по численности войск западных приграничных военных округов (см. таблицу 15). В изданном в 1994 году 2 томе «Военной энциклопедии» были опубликованы новые цифровые данные об общей численности советских вооруженных сил и группировки войск на западных границах (см. таблицы 9 и 12). Все эти цифровые данные были несколько уточнены в военно-исторических очерках Великой Отечественной войны (см. таблицы 9 и 12).

Таблица 15 [70]

В дальнейшем соответствующие сведения из этих изданий были использованы в многотомном труде «Мировые войны XX века» [71] и «Большой российской энциклопедии» (см. таблицу 9).

Тем временем в 1990-е годы в Институте военной истории Министерства обороны Российской Федерации было разработано статистическое исследование численности Советских вооруженных сил в период Великой Отечественной войны [72], являющееся, видимо, наиболее полным на данный момент. Учитывая, что соответствующие архивные документы, содержащие эти сведения, все еще недоступны для большинства исследователей, эта работа является уникальным сводом данных. К сожалению, она была издана мизерным тиражом и недоступна для широкого круга исследователей, однако приведенные в этом исследовании данные использовались при подготовке военно-исторических очерков по истории войны и частично публиковались в ряде справочников [73]. Правда, следует учитывать, что в сведениях об общей численности действующей армии на 22 июня 1941 года не учтено почти 48 % численности войск Одесского военного округа — что, естественно, занижает общую численность советской группировки в западных приграничных округах.

Однако в литературе продолжается использование и иных данных о численности войск западных приграничных военных округов. Например, в 2001 году была издана книга, авторы которой без каких-либо объяснений вернулись к цифрам из «Истории второй мировой войны» [74]. Вместе с тем встречаются издания, которые не приводят конкретных цифр по численности группировки Красной Армии на западной границе, отмечая лишь, что она уступала противнику по количеству личного состава, но превосходила по количеству боевой техники, уступавшей по своим качественным характеристикам технике врага [75]. Тем не менее имеющиеся в отечественной историографии цифровые данные позволяют получить достаточно подробное представление о численности советских вооруженных сил и соотношении сил сторон к началу Великой Отечественной войны. Вооруженные силы Советского Союза в условиях начавшейся войны в Европе продолжали расти и к лету 1941 года были крупнейшей армией мира. К началу войны в советских вооруженных силах служило 5 774 211 человек, из них 4 605 321 в сухопутных войсках, 475 656 в ВВС, 353 752 в ВМФ, 167 582 в пограничных и 171 900 во внутренних войсках НКВД [76]. В состав сухопутных войск входили управления 4 фронтов, 27 армейских управлений, управления 62 стрелковых, 4 кавалерийских, 29 механизированных, 5 воздушно-десантных корпусов, 303 дивизии (198 стрелковых, 13 кавалерийских, 61 танковая и 31 моторизованная), 16 воздушно-десантных, 1 мотоброневая, 5 стрелковых и 10 противотанковых артиллерийских бригад, 94 корпусных, 14 пушечных, 29 гаубичных, 32 гаубичных артполков большой мощности РГК, 12 отдельных артдивизионов особой мощности, 45 отдельных зенитно-артиллерийских артдивизионов, 8 отдельных минометных батальонов, 3 корпуса ПВО, 9 бригад ПВО, 40 бригадных районов ПВО, 29 мотоциклетных полков, 1 отдельный танковый батальон, 8 дивизионов бронепоездов, а также другие части обеспечения и тыловых служб [77]. На вооружении войск находилось 117 581 орудие и миномет, 25 786 танка и 24 488 самолетов [78]. Из этих войск в пяти западных приграничных округах дислоцировались 174 расчетные дивизии, составлявшие 56,1 % состава сухопутных войск (см. таблицу 16).

Таблица 16

Группировка советских войск в западных приграничных округах [79]

* Воздушно-десантный корпус приравнен к 0,75 стрелковой дивизии.

Войска НКВД состояли из 14 дивизий, 18 бригад и 21 отдельного полка различного назначения, из которых в западных округах находилось 7 дивизий, 2 бригады и 11 оперативных полков внутренних войск, на базе которых в ЛВО, ПрибОВО и КОВО перед войной началось формирование 21-й, 22-й и 23-й мотострелковых дивизий НКВД [80]. Пограничные войска состояли из 18 округов, 94 погранотрядов, 8 отдельных отрядов пограничных судов и других частей. К лету 1941 года на западной границе СССР находилось 8 округов, 49 погранотрядов, 7 отдельных отрядов пограничных судов и другие части [81]. Группировка советских войск в западных приграничных округах насчитывала 3 061 160 человек (2 691 674 в Красной Армии, 215 878 в ВМФ и 153 608 в войсках НКВД), 57 041 орудие и миномет, 13 924 танков (из них 11 135 исправных) и 8974 самолета (из них 7593 исправных). Кроме того, авиация Северного, Балтийского, Черноморского флотов и Пинской военной флотилии имела 1769 самолетов (из них 1506 исправных). К сожалению, техническое оснащение войск НКВД до сих пор неизвестно. Кроме того, с мая 1941 года началось сосредоточение на Западном ТВД 71 дивизии из внутренних военных округов и с Дальнего Востока. Из этих войск к 22 июня в западные округа прибыло 16 дивизий (10 стрелковых, 4 танковые и 2 моторизованные), в которых насчитывалось 201 691 человек, 2746 орудий и 1763 танка [82].

Таблица 17

Соотношение сил на Западном ТВД к 22 июня 1941 года

Группировка советских войск на Западном ТВД была достаточно мощной. Общее соотношение сил к утру 22 июня 1941 года представлено в таблице 17, по данным которой противник превосходил Красную Армию лишь по численности личного состава, ибо его войска были отмобилизованы.

Хотя приведенные выше данные и дают общее представление о силе противостоящих группировок, следует учитывать, что вермахт завершил стратегическое сосредоточение и развертывание на ТВД, тогда как в Красной Армии этот процесс находился в самом разгаре. Как образно описал эту ситуацию А. В. Шубин, «с Запада на Восток с большой скоростью двигалось плотное тело. С Востока не торопясь выдвигалась более массивная, но более рыхлая глыба, масса которой нарастала, но недостаточно быстрыми темпами» [83]. Поэтому следует рассмотреть соотношение сил еще на двух уровнях. Во-первых, это соотношение сил сторон на различных стратегических направлениях в масштабе округ (фронт) — группа армий, а во-вторых, на отдельных оперативных направлениях в приграничной полосе в масштабе армия — армия. При этом в первом случае учитываются только сухопутные войска и ВВС, а для советской стороны еще пограничные войска, артиллерия и авиация ВМФ, но без сведений по личному составу флота и внутренних войск НКВД. Во втором случае для обеих сторон учитываются только сухопутные войска.

Начнем с Северо-Западного направления, где друг другу противостояли группа армий «Север» и Прибалтийский особый военный округ (Северо-Западный фронт) (см. таблицу 18). Вермахт имел довольно значительное превосходство в живой силе и некоторое в артиллерии, но уступал в танках и авиации. Однако следует учитывать, что непосредственно в 50-км приграничной полосе располагалось лишь 8 советских дивизий, а еще 10 находились в 50-100 км от границы. С середины июня началось выдвижение советских войск к границе, но к 22 июня завершить этот процесс не удалось. К границе выдвигались 23-я, 48-я, 126-я стрелковые дивизии, 11-я стрелковая дивизия прибывала из ЛВО в район Шауляя, а 3-й и 12-й мехкорпуса были выведены в районы сосредоточения по плану прикрытия. В результате на направлении главного ударагруппе армий «Север» противнику удалось добиться более благоприятного для него соотношения сил (см. таблицу 19). На Западном направлениипротивостояли друг другу группа армий «Центр» и войска Западного особого военного округа (Западного фронта) с частью сил 11-й армии ПрибОВО. Для немецкого командования это направление было главным в операции «Барбаросса», и поэтому группа армий «Центр» была сильнейшей на всем фронте. Здесь было сосредоточено 40 % всех германских дивизий, развернутых от Баренцева до Черного моря (в том числе 50 % моторизованных и 52,9 % танковых).

Таблица 18

Соотношение сил в Прибалтике [84]

Таблица 19 [85]

Группу армий поддерживал крупнейший воздушный флот Люфтваффе. В полосе наступления группы армий «Центр» в непосредственной близости от границы находилось лишь 15 советских дивизий, а 14 располагались в 50-100 км от нее. Остальные войска начали в середине июня сосредоточение к границе, и к 22 июня в движении находились войска 2-го (100-я, 161-я стрелковые дивизии), 47-го (55-я, 121-я, 143-я стрелковые дивизии), 44-го (64-я, 108-я стрелковые дивизии) и 21-го (17-я, 37-я, 50-я стрелковые дивизии) стрелковых корпусов. Кроме того, на территории округа в районе Полоцка сосредоточивались войска 22-й армии из УрВО, из состава которой к 22 июня 1941 года прибыло на место 3 стрелковые дивизии, и 21-й мехкорпус из МВО — общей численностью 72 016 человек, 1241 орудие и миномет и 692 танка [86]. В итоге содержащиеся по штатам мирного времени войска ЗапОВО уступали противнику только в личном составе, но превосходили его в танках, самолетах и незначительно в артиллерии (см. таблицу 20). Однако, в отличие от войск группы армий «Центр», они не завершили сосредоточение, что позволяло громить их по частям. Группа армий «Центр» должна была осуществить двойной охват войск Западного округа, расположенных в Белостокском выступе, ударом от Сувалок и Бреста на Минск, поэтому основные силы группы армий были развернуты на флангах. С юга (от Бреста) наносился главный удар. На северном фланге (Сувалки) была развернута 3-я танковая группа вермахта, которой противостояли части 11-й армии ПрибОВО (см. таблицу 21). В полосе советской 4-й армии были развернуты войска 43-го армейского корпуса 4-й немецкой армии и 2-я танковая группа. На этом участке противник также смог добиться значительного превосходства (см. таблицу 22).

Таблица 20 Cоотношение сил в Белоруссии [87]

Таблица 21 [88]

Таблица 22

На Юго-Западном направлениигруппе армий «Юг», объединявшей германские, румынские, венгерские и хорватские войска, противостояли части Киевского особого и Одесского военных округов (Юго-Западного и Южного фронтов). Советская группировка на Юго-Западном направлении была сильнейшей на всем фронте, поскольку согласно предвоенному оперативному плану [89] именно она должна была наносить главный удар по противнику. Однако и здесь советские войска не завершили сосредоточение и развертывание. Так, в КОВО в непосредственной близости от границы находилось лишь 16 дивизий, а 14 располагались в 50-100 км от нее. С середины июня началось выдвижение к границе войск 31-го (193-я, 195-я, 200-я стрелковые дивизии), 36-го (140-я, 146-я, 228-я стрелковые дивизии), 37-го (80-я, 139-я, 141-я стрелковые дивизии), 49-го (190-я, 109-я, 198-я стрелковые дивизии) и 55-го (130-я, 169-я, 189-я стрелковые дивизии) стрелковых корпусов. В ОдВО в 50-км приграничной полосе находилось 9 дивизий, а 6 располагались в 50-100-км полосе. Кроме того, на территорию округов прибывали войска 16-й и 19-й армий, из состава которых к 22 июня сосредоточилось 10 дивизий (7 стрелковых, 2 танковых и 1 моторизованная), общей численностью 129 675 человек, 1505 орудий и минометов и 1071 танк [90]. Даже не будучи укомплектованными по штатам военного времени, советские войска превосходили группировку противника (см. таблицу 23), однако они не завершили сосредоточение и развертывание.

Таблица 23 Соотношение сил на Украине [91]

Войска противника имели лишь некоторое превосходство в живой силе, но значительно уступали в танках, самолетах и несколько меньше в артиллерии. Но на направлении главного ударагруппы армий «Юг», где советской 5-й армии противостояли части 6-й немецкой армии и 1 — я танковая группа, противнику удалось добиться лучшего для себя соотношения сил (см. таблицу 24). Самым благоприятным для Красной Армии было соотношение на фронте Ленинградского военного округа, где ему противостояли финские войска и части немецкой армии «Норвегия» (см. таблицу 25). На Крайнем Севере войскам советской 14-й армии противостояли германские части горнопехотного корпуса «Норвегия» и 36-го армейского корпуса (см. таблицу 26), и здесь противник имел превосходство в живой силе и незначительное в артиллерии. Правда, следует учитывать, что, поскольку военные действия на советско-финляндской границе начались в конце июня — начале июля 1941 года, обе стороны наращивали свои силы, и приведенные данные не отражают численности войск сторон к началу боевых действий.

Таблица 24 [92]

Таблица 25 Соотношение сил на границе с Финляндией [93]

Таблица 26 [94]

Таким образом, германское командование, развернув на Восточном фронте основную часть вермахта, не смогло добиться подавляющего превосходства не только в полосе всего будущего фронта, но и в полосах отдельных групп армий. Однако Красная Армия не была отмобилизована и не закончила процесс стратегического сосредоточения и развертывания. Вследствие этого части первого эшелона войск прикрытия значительно уступали противнику, войска которого были развернуты непосредственно у границы. Подобное расположение советских войск позволяло громить их по частям. На направлениях главных ударов групп армий германскому командованию удалось создать превосходство над войсками Красной Армии, которое было близко к подавляющему. Наиболее благоприятное соотношение сил сложилось для вермахта в полосе группы армий «Центр», поскольку именно на этом направлении наносился главный удар всей Восточной кампании. На остальных направлениях, даже в полосах армий прикрытия, сказывалось советское превосходство в танках. Общее соотношение сил позволяло советскому командованию не допустить превосходства противника даже на направлениях его главных ударов. Но в действительности произошло обратное.

Советское военно-политическое руководство неверно оценивало степень угрозы германского нападения. В мае 1941 года Красная Армия начала стратегическое сосредоточение и развертывание на Западном ТВД, которое должно было завершиться к 15 июля. Однако 22 июня она застигнута врасплох и не имела ни наступательной, ни оборонительной группировки. Советские войска не были отмобилизованы, не имели развернутых тыловых структур и лишь завершали создание органов управления на ТВД. На фронте от Балтийского моря до Карпат из 77 дивизий войск прикрытия Красной Армии в первые часы войны отпор врагу могли оказать лишь 38 не полностью отмобилизованных дивизий, из которых лишь некоторые успели занять оборудованные позиции на границе. Остальные войска находились либо в местах постоянной дислокации, либо в лагерях, либо на марше. Если же учесть, что противник сразу бросил в наступление 103 дивизии, то понятно, что организованное вступление в сражение и создание сплошного фронта советских войск было крайне затруднено. Упредив советские войска в стратегическом развертывании, создав мощные оперативные группировки своих полностью боеготовых сил на избранных направлениях главного удара, германское командование создало благоприятные условия для захвата стратегической инициативы и успешного проведения первых наступательных операций.

Таким образом, долгое время в отечественной историографии приводились далеко не полные сведения по численности советских вооруженных сил накануне Великой Отечественной войны. Лишь в конце 1980-х гг. в открытой литературе появились более объективные сведения на этот счет, и в начале 1990-х годов традиционная точка зрения о полном численном превосходстве противника была окончательно опровергнута. Однако наметилась тенденция, пользуясь неясностью вопросов качественного состояния вооружений, под этим предлогом сводить на нет советское количественное превосходство и тем самым в новом виде реанимировать старую версию о немецком превосходстве [95].

Поэтому следует обратиться к вопросу о качественном соотношении военной техники сторон. Основную ударную силу армий того времени составляли танковые войска. Однако каждая великая держава имела свою систему классификации бронетанковой техники. В Красной Армии танки классифицировались по боевой массе (масса заправленного танка с полным боекомплектом и экипажем). Соответственно на вооружении имелись легкие (Т-27, Т-37, Т-38, Т-40, Т-26, БТ-2, БТ-5, БТ-7, БТ-7М), средние (Т-28, Т-34) и тяжелые (Т-35, КВ-1, КВ-2) танки. В механизированном корпусе по штату должно было быть 71,4 % легких танков (из них 43 % БТ) [96].

В вермахте существовала своя собственная классификация танков, основанная на калибре танковой пушки. К легким относились Т-I и T-II, T-III считался средним танком сопровождения, а Т-IV — тяжелым танком огневой поддержки [97]. Кроме того, на вооружении вермахта находились трофейные чешские танки T-35(t) и T-38(t), а также штурмовые и самоходные орудия. Таким образом, прямое сопоставление техники сторон, как это обычно имеет место в историографии, невозможно. Обративший внимание на этот факт В. Суворов предложил использовать для сопоставления американскую классификацию бронетехники, которая основывалась на том, что все танки до 20 тонн считались легкими, до 40 тонн — средними, а свыше 40 тонн — тяжелыми. Учитывая разницу в компоновке танка в СССР и Германии, он сделал вывод о том, что все германские танки являлись легкими [98]. В принципе подобный подход является вполне возможным вариантом решения этого непростого вопроса, однако следует учитывать, что американская классификация все же ближе к советской, нежели к германской. Поэтому в таблице 27 приводятся не только типы танков Красной Армии и вермахта, но и в скобках указаны вес и вооружение (количество и калибр орудий и пулеметов), что, по нашему мнению, позволяет более объективно сопоставить бронетанковую технику сторон.

Кроме того, традиционной проблемой историографии является вопрос о состоянии танкового парка Красной Армии. Еще в 1961 году было опубликовано утверждение о том, что «в целом по Вооруженным Силам СССР на 15 июня 1941 года из танков старых типов нуждалось в капитальном ремонте и восстановлении 29 процентов, в среднем ремонте — 44 процента. Исправные же танки старых образцов составляли не более 27 процентов» [99]. Несмотря на то, что к этим сведениям была сделана ссылка на материалы Центрального архива Министерства обороны, сам этот документ до сих пор не опубликован и, собственно говоря, совершенно неизвестно, насколько это утверждение соответствует действительности. Единственным документом, позволяющим решить вопрос о количестве бронетехники в Красной Армии, является «Ведомость наличия боевых машин по округам по состоянию на 1 июня 1941 г.» Этот документ был составлен 9 июня 1941 года для начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии генерал-лейтенанта Я. Н. Федоренко, который должен был подготовить для Главного военного совета РККА доклад по вопросу «Состояние обеспечения Красной Армии автобронетанковой техникой и имуществом». Первоначально планировалось, что доклад состоится 20 мая 1941 года, затем он был перенесен на 18 июня, а потом еще раз на 25 июня [100] и, насколько можно судить, так и не состоялся.

Тем не менее подготовленная ведомость является наиболее полным систематизированным сводом данных по вопросу о состоянии бронетанковой техники. Прежде всего следует отметить, что она не подтверждает вышеприведенное утверждение из «Истории Великой Отечественной войны» 1961 года. В принципе к исправной технике относились танки 1-й и 2-й категорий. Однако проблема состоит в том, что во 2-й категории оказались объединены как бывшие в эксплуатации исправные, так и требующие текущего ремонта танки.

Понятно, что подобное объединение показателей не только не позволяет однозначно ответить на вопрос о количестве исправных танков, но и открывает широкий простор для различных предположений и домыслов. Например, пытаясь определить количество боеготовых машин, М. Барятинский полагает, что примерно 30 % танков из этой категории также было неисправно [101]. С таким же успехом можно постулировать любую другую процентную цифру, вплоть до 100 % — ведь никаких точных данных нет. Неизвестны и сведения о текущих ремонтах в частях. Кроме того, понятия «боеготовый» и «исправный» не тождественны, поскольку второе понятие шире первого. Понятно, что в течение июня 1941 года в войсках обеих сторон происходило изменение технического состояния бронетанковой техники, но какие-либо точные данные на более позднюю дату пока не известны. В результате в таблице 27 в скобках указано количество исправных танков обеих армий, исходя из доступных материалов. Для полной картины состояния танкового парка вермахта и Красной Армии следует помнить, что в июне 1941 года в СССР было произведено 305 танков, а в Германии — 312.

Таблица 27

Количество танков в вооруженных силах СССР и Германии на 1 июня 1941 года [102]

Потери вермахта в Африке до 22 июня составили 16 танков [103].

В отечественной историографии широко распространены утверждения о том, что, кроме Т-34 и КВ, все остальные танки были устаревшими [104]. Однако сопоставление тактико-технических данных советских и германских танков показывает, что никакого существенного превосходства германская техника не имела. Какие-то параметры были лучше у танков противника, а какие-то — у советских танков. Большая скорость и лучшая проходимость позволяли использовать советские «устаревшие» танки для борьбы с немецкими на равных.

Ход боевых действий в 1941 году показал, что если советские «устаревшие» танки примерно соответствовали германской технике, то Т-34 и особенно КВ существенно превосходили все типы танков вермахта. Более того, оказалось, что германские войска вообще не располагают средствами, которые позволили бы на равных бороться с этими типами танков Красной Армии. Однако нельзя не отметить, что танковые войска вермахта имели опыт современной маневренной войны, четкого взаимодействия с другими родами войск на поле боя, что позволило им получить определенное качественное превосходство над советскими танковыми войсками, которые не закончили очередную реорганизацию и были вынуждены зачастую вступать в бои без поддержки не только авиации, но и пехоты или артиллерии.

Сопоставление качественных показателей артиллерии обеих сторон показывает, что ни о каком значительном превосходстве немецкой артиллерии не может быть и речи. И в РККА, и в вермахте на вооружении находились как модернизированные образцы орудий эпохи Первой мировой войны, так и создававшиеся в конце 1920-х-1930-е гг. Перспективные разработки советских конструкторов создавали значительный задел для дальнейшего совершенствования артиллерии РККА. Кроме того, Красная Армия получила на вооружение БМ-13 — знаменитую «катюшу», ликвидировав германскую монополию на реактивные системы залпового огня в сухопутных войсках. Так что говорить о превосходстве немцев в качестве артиллерии нет никаких оснований. Другое дело, что артиллерийские части вермахта имели боевой опыт и отработанное взаимодействие с другими родами войск на поле боя. Используя свой опыт современной войны, германские артиллеристы в начале войны действовали более умело и добивались серьезных успехов.

Анализ качественного состояния авиации сторон, предпринятый в новейших исследованиях [105], показывает, что советские ВВС и Люфтваффе имели на вооружении вполне сопоставимую технику. Какие-то параметры были лучше у советских, а какие-то — у немецких самолетов. Широкое использование в отечественной историографии эпитета «устаревший» применительно к большей части советских самолетов является ничем не оправданным мифом. Проблема перевооружения ВВС Красной Армии новыми, далеко не всегда «доведенными до ума» самолетами была естественным процессом, но проявившиеся на этом пути трудности были связаны прежде всего с соперничеством разных кланов советского Наркомата авиапромышленности и отставанием в области авиамоторостроения. Нужно также отметить, что советская авиация была раздроблена между армиями, фронтами и авиацией дальнего действия, тогда как германские ВВС располагали крупными авиационными соединениями. Кроме того, и это самое главное, Люфтваффе имели преимущество за счет более высокой подготовки и боевого духа летного состава, имевшего опыт масштабных маневренных боевых действий против сопоставимого противника, за счет отработанной тактики боевого применения и взаимодействия с наземными войсками, а также благодаря безупречной работе систем связи и управления. Так, летная подготовка советских летчиков, не имевших в большинстве опыта боев с равноценным противником, составляла 30-180 часов, а немецких — 450 часов. Следовательно, все это вместе взятое давало немецким ВВС определенное качественное превосходство. По мнению современных германских исследователей, анализ состояния Восточной армии вермахта к 22 июня 1941 года показывает, что «дивизии с лучшим оснащением были сосредоточены вокруг танковых групп, в то время как между ними и на флангах использовались преимущественно менее боеспособные и малоподвижные дивизии. В целом Восточная армия производила впечатление скорее „лоскутного одеяла», вопреки очень распространенному в послевоенной литературе суждению, что Гитлер, благодаря гибкой экономике молниеносной войны и ограблению оккупированных территорий, смог мобилизовать против СССР мощную однородно оснащенную армию.

Таблица 28

Численность самолетов в ВВС Германии и СССР [106]

Этот сам по себе довольно неожиданный факт объясняется не только имевшимися тогда материальными возможностями германского военного командования, но также и тем, что решение напасть на Советский Союз не было обеспечено соответствующими энергичными мерами в области вооружения. Его производство не было соотнесено с потенциалом противника, поскольку германское руководство исходило из того, что сможет имеющимися силами уничтожить военный потенциал СССР в течение нескольких недель» [107].

Таким образом, явного качественного превосходства техники, как и ее количественного превосходства, у вермахта не было. Однако подготовка личного состава и эксплуатация этой техники в вермахте были более высокими, чем в Красной Армии. Явным преимуществом вермахта было то, что сосредоточенные для нападения на СССР войска находились в развернутом состоянии и полной боевой готовности, а Красная Армия еще только начала сосредоточение и развертывание войск на Западе. Германские войска имели достаточно высокий боевой дух и рассчитывали еще на одну молниеносную войну. К лету 1941 года вермахт был сильнейшей армией мира, что делало его очень серьезным противником. И если советским конструкторам удалось еще до войны создать технику, которая вполне соответствовала тогдашнему мировому уровню военно-технических разработок или даже превосходила его, то Красной Армии еще только предстояло научиться бить врага этой техникой, и учеба эта была долгая и трудная. Все это лишний раз показывает, что попытки отечественной историографии объяснить вслед за Сталиным поражения советских войск в начале войны то количественным, то качественным превосходством германской техники не обоснованы. Вооружение войск сторон было вполне сопоставимым по своим качественным параметрам, не имел вермахт в целом и количественного превосходства. Поэтому на первое место выходит вопрос об уровне подготовки войск и о рациональном использовании наличных сил Красной Армии, об умении ими правильно распорядиться. Именно этого умения и не хватило советскому военно-политическому руководству, что и привело к столь трагическому началу войны. Неправильная оценка международной обстановки накануне германского нападения и недостатки в боевой выучке войск стали главными причинами, предопределившими поражения Красной Армии в начале войны. Войска, не будучи развернутыми и укомплектованными, должны были с ходу вступать в сражение с превосходящими их в каждом отдельном бою силами противника, который действовал в целом более профессионально. К сожалению, героизм воинов Красной Армии не мог компенсировать недостатки в боевой подготовке личного состава и отсутствие налаженной системы управления войсками.

Таким образом, анализ отечественной историографии показывает, что за прошедшие десятилетия представления по вопросу о численности войск сторон к началу Великой Отечественной войны кардинально изменились. Соответственно, оказалась опровергнута версия о полном численном превосходстве противника, бывшая привычным объяснением причин «временных неудач» Красной Армии. Имеющие цифровые данные показывают более сложную картину. Выяснилось, что в принципе советское военно-политическое руководство имело возможность сосредоточить на ТВД группировку войск, которая превосходила бы войска противника. Однако Красная Армия должна была завершить стратегическое сосредоточение и развертывание не ранее 15 июля 1941 года. В результате германскому командованию удалось развернуть компактные, полностью боеготовые группировки, которые смогли создать в полосах своих главных ударов практически подавляющее превосходство над советскими войсками прикрытия. Внезапное нападение и высокие темпы наступательных операций позволили вермахту громить войска Красной Армии по частям, навязывая противнику свою волю. Ныне совершенно очевидно, что при анализе проблем трагедии 1941 года ключевыми становятся вопросы об умении советского командования распорядиться наличными силами и о боеспособности советских войск.

Вместе с тем следует отметить, что проблема качественного состояния вооруженных сил (а не только вооружений) сторон требует прежде всего разработки соответствующей методики исследования этого непростого вопроса. К сожалению, сегодня ничего подобного нет и, насколько можно судить по литературе, сама эта методологическая проблема все еще плохо осознается.

Однако отсутствие подобной методики ведет к тому, что в исследованиях будут превалировать субъективные оценки, а проблема так и останется нерешенной. Современное состояние историографии по вопросу о соотношении сил сторон к началу войны показывает, что он все еще окончательно не решен. Так, по германским войскам окончательно выяснено лишь количество дивизий и самолетов. Для выяснения всех остальных показателей требуется тщательное изучение документов вермахта, которое пока не проводилось. Столь же тщательное исследование требуется и в отношении вооруженных сил бывших союзников Германии. Что касается Красной Армии, то здесь необходимо введение в научный оборот более подробных данных по численности отдельных соединений и объединений, что позволит получить более точную картину распределения сил к 22 июня 1941 года.

Марк Солонин. Удар по аэродромам — мифы и факты

Из всех мифов о начале войне, созданных советской «научно-исторической» пропагандой, этот — самый абсурдный и самый живучий. «На рассвете 22 июня 1941 г. немецкая авиация нанесла сокрушительный уд ар по аэродромам советских ВВС… Атаковано 66 аэродромов… В первый день войны на земле было уничтожено 800 самолетов… 1200 самолетов… Более 2000 самолетов… Еще до полудня 22 июня на аэродромах было уничтожено 1200 самолетов… Уничтожив в первые же часы войны главные силы советской авиации, противник…»

Это «знают» все. Об этом написаны (буквально такими или же похожими словами) сотни книг и десятки тысяч газетных статей. В отстаивании этой «истины» оказались едины партийные «историки от ГлавПУРа» и автор «Ледокола». Каждый школьник, готовясь к выпускному экзамену, должен был выучить эти заклинания наизусть.

Как и положено настоящему мифу, этот живет по своим собственным законам, не только не нуждаясь в каком-либо документальном подтверждении, но и не ослабевая от того потока новых фактов, которые стали доступны всем желающим с начала 90-х годов. Уже одно только сравнение сакраментального числа «1200 самолетов» с общей численностью группировки советской авиации на западном ТВД показывает, что 87 % (шесть из семи)самолетов от «внезапного нападения» не пострадали вовсе. И на следующий день после пресловутого «1200, из них 800 на земле», советские ВВС должны были многократно превосходить в численности своего противника. Потери летного состава — а это и есть основа основ боеспособности военной авиации — были (в процентном отношении) и вовсе ничтожными. Что же тогда привело к катастрофическому разгрому?

Миф о «мирно спящих аэродромах» был старательно вылеплен коммунистическими пропагандистами отнюдь не случайно. Во-вторых, история про мирно спящую страну, ставшую объектом подлого вероломного нападения, была очень кстати — эта легенда снимала много «ненужных» вопросов о реальных планах и задачах товарища Сталина. Но даже не это было самым главным. Прежде всего нужно было вбить в сознание современников трагедии, их детей и внуков представление об объективной неизбежности, неотвратимости того, что произошло летом 41-го. Для чего как нельзя лучше подходил миф о некой «супер-экстра-эффективности», неотъемлемо присущей такому тактическому приему, как удар по аэродромам. Вероломный противник, воспользовавшись наивной доверчивостью товарища Сталина, смог воспользоваться этим чудодейственным приемом — и вот с этого все беды и начались…

В стремлении представить удар по аэродромам в качестве «волшебной палочки», способной в считанные часы переломить ход войны в воздухе, советские историки-пропагандисты исхитрились превзойти во вранье даже самого брехливого д-ра Геббельса. Так, за всю кампанию мая-июня 1940 года французская авиация безвозвратно потеряла от ударов по аэродромам 234 самолета(что составило всего 26 % от ее общих потерь). Базировавшиеся во Франции истребительные части английской авиации в первые шесть дней майских боев потеряли на земле всего 4 (четыре) самолета. Разумеется, столь скромные цифры не устраивали нацистскую пропаганду, поэтому германские информационные агентства заявили, что уже 11 и 12 мая 1940 года на земле было уничтожено 436 самолетов противника. Один же из многих советских профессоров, академик РАН, доктор военных наук и прочая утверждает, что «10 мая в результате ударов по 72 французским аэродромам было уничтожено несколько сот самолетов, а 11 и 12 мая состоялись повторные массированные удары, которые вывели из строя еще 700–750 французских самолетов…»

Прежде чем перейти к обсуждению краткой теории вопроса, разберем один конкретный фактический пример.

Ровно через три дня после рокового утра 22 июня, на рассвете 25 июня 1941 года авиация Северного фронта (Ленинградского военного округа) совместно с ВВС Балтийского и Северного флотов нанесла массированный удар по аэродромам Финляндии. Не отвлекаясь ни на секунду на обсуждение политических причин, приведших к этому событию, и его долгосрочных стратегических последствий (об этом автором настоящей статьи написана уже 700-страничная книга, с которой все интересующиеся могут ознакомиться), перейдем сразу же к анализу сугубо военных аспектов операции. В известной монографии генерал-майора авиации, доктора наук, профессора М. Н. Кожевникова («Командование и штаб ВВС Советской Армии в Великой Отечественной войне») читаем:

«…Рано утром 25 июня 236 бомбардировщиков и 224 истребителя нанесли первый массированный удар по 19 аэродромам[здесь и далее выделено мной — М. С.]. Враг, не ожидая такого удара, был фактически застигнут врасплох и не сумел организовать противодействия. В результате советские летчики успешно произвели бомбометание по стоянкам самолетов, складам горючего и боеприпасов. На аэродромах был уничтожен 41 вражеский самолет. Наша авиация потерь не имела. В последующие пять суток по этим же и вновь выявленным воздушной разведкой аэродромам было нанесено еще несколько эффективных ударов. По данным воздушного фотоконтроля, советские летчики, атаковав в общей сложности 39 аэродромов, произвели около 1000 самолето-вылетов, уничтожили и вывели из строя 130 самолетов противника. Командование немецко-фашистских войск в Финляндии и Северной Норвегии было вынуждено оттянуть свою авиацию на дальние тыловые аэродромы…»

Согласитесь, этот текст во многом совпадает со стандартным описанием первого удара Люфтваффе по советским аэродромам. И количественные параметры (460 самолетов в «первой волне») вполне сопоставимы с действиями самого мощного, 2-го воздушного флота Люфтваффе в небе над Западной Белоруссией. Разница — причем разница разительная — обнаруживается только в результатах. Даже если исходить из версии Кожевникова, получается, что располагая подавляющим численным превосходством, советские ВВС затратили 1000 вылетов для того, чтобы за шесть дней (а вовсе не за шесть первых часов!) уничтожить 130 самолетов противника. В среднем 7,7 вылетов на один уничтоженный самолет противника. Уже эта арифметика как-то слабо сочетается с легендой про «1200, из них 800 — на земле».

Документы же командования ВВС Северного фронта, хранящиеся в ЦАМО, и работы современных финских историков рисуют совершенно другую картину. Единственным словом правды в сочинении профессора Кожевникова следует признать название месяца (июнь). Все остальное — на фоне реальных фактов — смотрится как образец «черного юмора».

Операция продолжалась ровно два дня, причем уже на второй день (26 июня) бомбардировочные части ВВС Северного фронта выполнили лишь несколько разведывательных полетов над финской территорией. Общее число аэродромов реального базирования финской авиации, которые стали объектом бомбового удара, равно семи. Только на одном аэродроме (в городе Турку) был выведен из строя один-единственный самолет финских ВВС. По странной иронии судьбы им оказался трофейный советский бомбардировщик СБ. Все остальные «удары по аэродромам» были или вовсе безрезультатны, или привели к тяжелым потерям нападающих. За два дня операции ВВС Северного фронта и ВВС Балтфлота безвозвратно потеряли 24 бомбардировщика. Никакого перебазирования финской авиации «на дальние тыловые аэродромы» не было и в помине. Совершенно фантастические цифры («39 аэродромов», «130 самолетов противника») невозможно даже отдаленно связать с какими-либо реальными событиями.

Теперь «подкрутим резкость» и рассмотрим один из эпизодов операции 25 июня более подробно. В 11:45 большая группа (14 или 15, по данным разных источников) бомбардировщиков СБ из состава 72 БАП на относительно малой высоте (1000 м по финским данным) подошла к аэродрому Иоройнен. Тактически грамотные действия командования полка, казалось бы, были дополнены и элементом везения — бомбардировщики подошли к аэродрому именно в тот момент, когда 2-я эскадрилья истребительной группы LLv-26 после длительного патрулирования в воздухе с пустыми баками приземлилась на аэродром. Именно такая ситуация (вражеский налет на аэродром во время заправки вернувшихся с патрулирования самолетов) часто используется в отечественной историографии для объяснения колоссальных «наземных» потерь советских ВВС: немцы якобы всегда прилетали «не вовремя». Ударная группа 72 БАП прилетела для бомбежки аэродрома Иоройнен тоже совсем «не вовремя» (с точки зрения финнов). Да вот только реакция финских летчиков-истребителей оказалась совершенно своевременной и четкой.

Два истребителя на последних литрах бензина немедленно поднялись в воздух и атаковали многократно превосходящего в численности противника. В результате три бомбардировщика были сбиты непосредственно в районе аэродрома, а остальные, беспорядочно сбросив бомбы, развернулись на обратный курс. Через несколько минут вызванная по радио 3-я эскадрилья LLv-26 перехватила бомбардировщики 72 БАП в районе поселка Керисало (12 км к юго-востоку от Иоройнен). В завязавшемся воздушном бою ударная группа 72 БАП была окончательно разгромлена. Судя по отчету командира финской эскадрильи лейтенанта У.Ниеминена, к концу боя уцелело только четыре СБ, «за одним из которых тянулся дымный шлейф». Фактически финские истребители сбили не 10 (как было ими заявлено), а 9 бомбардировщиков 72 БАП. Десятый СБ был сбит уже над советской территорией советским истребителем. Среди погибших был и командир эскадрильи 72 БАП капитан Поляков. Финская же истребительная группа LLv-26 не потеряла в тот день ни одного самолета ни в воздухе, ни на земле.

Этот пример позволяет сразу же выявить то главное, что определяет все «плюсы и минусы» удара по аэродромам, как одного из элементов войны в воздухе. Война — это вооруженное противоборство двух сторон, двух противников, каждый из которых для достижения победы проявляет упорство, мужество и находчивость. «В поле две воли» — говорит старинная русская поговорка. И если обсуждать удар по аэродромам в терминах и категориях войны (т. е. с учетом активного противодействия вооруженного противника), то этот тактический прием представляется очень сложным, затратным и рискованным мероприятием.

Прежде всего потому, что главная составляющая боевой авиации — это не самолеты, а летчики. Удар по аэродромам — даже самый удачный для нападающей стороны — приводит всего лишь к уничтожению самолетов. А самолеты в авиации — не более чем расходный материал. Нападающая же сторона теряет в воздухе над аэродромом не только самолеты, но и летчиков. Причем теряет безвозвратно— сбитый над аэродромом пилот или погибнет (воспользоваться парашютом на малой высоте практически невозможно), или окажется в плену. И то и другое на военном языке называется «безвозвратной потерей».

Во-вторых, уничтожить самолет на земле гораздо труднее, нежели в воздухе. Летающий объект уязвим в полете. Одна-единственная пробоина в радиаторе охлаждения двигателя, одна-единственная тяга управления, перебитая осколком зенитного снаряда, кусок обшивки руля высоты, вырванный разрывом снаряда самой малокалиберной авиапушки, приведут к падению или — в самом благоприятнейшем случае — к вынужденной посадке, при которой самолет, скорее всего, будет окончательно разрушен. Если эта посадка произойдет на территории противника (а во время налета на вражеский аэродром так скорее всего и получится), то подбитый самолет перейдет в разряд «безвозвратных потерь». Опять же — вместе с крайне дефицитным на войне летчиком.

Безвозвратно уничтожить стоящий на земле самолет возможно только при прямом попадании в него авиабомбы. Осколочные «ранения» от разорвавшейся в стороне авиабомбы могут вывести самолет из строя, но лишь на время ремонта. А это время — в зависимости от тяжести повреждений, оснащенности и квалификации ремонтных служб — может составить всего несколько дней или даже несколько часов.

Легко ли добиться прямого попадания бомбой в самолет? По данным ГУ ВВС Красной Армии экипаж бомбардировщика С Б при бомбометании с высоты 2 км в среднем добивался попадания 39 % сброшенных бомб в прямоугольник 200 на 200 метров, причем среднее круговое отклонение от точки прицеливания составляло 140 метров. Проще говоря — ни о каком прицельном бомбометании по такой точечной цели, как самолет, не могло быть и речи. Более того, для прицельного бомбометания нужно видеть цель — а вот с этим в случае удара по аэродромам возникают большие проблемы.

Простейшие маскировочные сети (а то и простая охапка зеленых веток) в сочетании с ложными целями (простыми и дешевыми, сколоченными из фанеры, досок и картона макетами самолетов) делают задачу визуального обнаружения самолета на земле почти неразрешимой. Реализовать это «почти» можно было только снизившись на предельно малые высоты (50-100 м), что совсем не просто (никаких автоматов отслеживания рельефа местности тогда еще не было и в помине) и очень опасно (на такой высоте самолет могут сбить даже плотным винтовочным огнем). Но и это еще не все — для того, чтобы исключить поражение самолета осколками сброшенной им же бомбы, бомбометание должно было производиться или с высоты более 300–500 метров, или с использованием взрывателя замедленного действия. Однако последний способ оказался еще менее эффективным, так как горизонтально летящая бомба после сброса с предельно малой высоты рикошетировала и падала в совершенно случайной точке.

Фугасная авиабомба весом в 100 кг (наиболее массовый боеприпас бомбардировочной авиации начала войны) оставляла в грунте воронку диаметром 10–15 метров. Сотня мобилизованных мужиков из соседней деревни могла засыпать ее за полчаса. Вручную. С применением техники восстановить разрушенную налетом грунтовую взлетно-посадочную полосу было еще проще. При этом надо иметь в виду, что, например, истребитель И-16 последних модификаций (тип 28, тип 29) имел взлетную скорость 130 км/час, длину разбега 210 м, длину пробега — 380 м. Взлетно-посадочной полосой для истребителей такого класса могла служить ровная поляна, утрамбованная катком или выложенная легкосъемными металлическими панелями. Поэтому попытки вывести аэродром из строя посредством разрушением грунтовых ВПП были бы еще более затратным и крайне малоэффективным занятием.

Важно отметить, что легенда про супер-эффективность удара по аэродромам была придумана советскими «историками» задним числом. Придумана тогда, когда потребовалось найти относительно пристойные объяснения страшного разгрома советских ВВС летом 1941 года. Военным же специалистам весьма ограниченные возможности этого тактического приема были хорошо известны еще до 22 июня 1941 года.

Уже на основании изучения опыта войны в Испании были сделаны совершенно верные выводы:

«…B первый период войны обе стороны вели интенсивные действия по аэродромам с целью завоевания господства в воздухе. В последующем, однако, они почти полностью отказались (здесь и далее подчеркнуто мной — М. С.) от этого. Опыт показал, что действия по аэродромам дают весьма ограниченные результаты.

Во-первых, потому, что авиация располагается на аэродромах рассредоточенно (не более 12–15 самолетов на аэродром) и хорошо маскируется;

во-вторых, аэродромы прикрываются зенитной артиллерией и пулеметами, что заставляет нападающую авиацию сбрасывать бомбы с большой высоты при малой вероятности попадания;

в-третьих, повреждение летного поля авиабомбами получается настолько незначительное, что почти не задерживает вылета самолетов противника; небольшие повреждения летного поля быстро исправлялись, а нарушенная связь восстанавливалась.

Очень часто бомбардировщики сбрасывали бомбы на пустой аэродром, так как авиация противника успевала заблаговременно подняться в воздух. Например, в июле 1937 г. мятежники произвели 70 налетов на аэродром в Алькала группами до 35 самолетов. В результате этих налетов было ранено 2 человека, разрушено два самолета и грузовик…» (275)

Следом за Испанией последовали бои в Китае и на Халхин-Голе. Новый боевой опыт опять же показал, что удар по аэродромам остается важной, но отнюдь не единственной составляющей борьбы за господство в воздухе. На известном совещании высшего командного состава РККА 23–31 декабря 1940 года боевой опыт был обобщен следующим образом:

Г. П. Кравченко: «Основным является воздушный бой… Я основываюсь на своем опыте. Во время действий на Халхин-Голе для разгрома одного только аэродрома мне пришлось вылетать несколько раз в составе полка. Я вылетал, имея 50–60 самолетов, в то время как на этом аэродроме имелось всего 17–18 самолетов».

С. М. Буденный: «Вы сказали о потерях на аэродромах, а вот какое соотношение в потерях на аэродромах и в воздухе?

Г. П. Кравченко: «Ясчитаю, что соотношение между потерями на аэродромах будет такое: в частности, на Халхин-Голе у меня было так — 1/8 часть я уничтожил на земле и 7/8 в воздухе.

Г. М. Штерн: «И примерно такое же соотношение и в других местах».(276)

Схожие закономерности проявились и в ходе знаменитой «Битвы за Британию». Так, за первые четыре дня немецкого авиационного наступления, с 12 по 15 августа 1940 года пилоты Люфтваффе уничтожили на аэродромах 47 английских истребителей — ценой потери 122 собственных самолетов. И это при том, что численность трех воздушных флотов Люфтваффе, задействованных в ударе, была больше, чем в начале «Барбароссы», и единственной боевой задачей этой воздушной армады было подавление Королевских ВВС, в то время как при вторжении в СССР Люфтваффе было вынуждено выделить значительную часть сил на огневую поддержку сухопутных войск, на разрушение дорог, переправ и складов в тылу Красной Армии, оперативную разведку и пр.

Следующий «раунд» схватки в небе над аэродромами Королевских ВВС состоялся с 23 августа по 7 сентября. Англичане потеряли тогда (главным образом — в воздухе, а не на земле) 277 истребителей, за что Люфтваффе заплатило потерей 378 самолетов всех типов. С учетом того, что многим английским пилотам удалось благополучно воспользоваться парашютом и приземлиться на собственной территории, соотношение потерь летчиков (в разные периоды «Битвы за Британию») составляло 5 к 1 или даже 7 к 1. Разумеется, не в пользу нападающей стороны.

Возвращаясь к истории Великой Отечественной войны, мы также можем констатировать весьма красноречивые факты. На протяжении всей войны потери самолетов советских ВВС на аэродромах составляли самую малую категорию потерь. Конкретно, в 1942, 1943, 1944 годах от ударов противника по аэродромам было безвозвратно потеряно соответственно 204, 239, 210 самолетов, что составило 2,47 %, 2,52 %, 2,68 % от общего числа безвозвратных потерь. Другими словами, на огромном по протяженности фронте огромная по численности (не менее 10 тыс. боевых самолетов) советская военная авиация теряла от ударов по аэродромам менее одного самолета в день!

При всем при этом в определенных ситуациях такой тактический прием, как удар по аэродромам базирования вражеской авиации, может оказаться целесообразным (или даже единственно возможным). Смысл и задачу удара по аэродромам можно предельно коротко сформулировать так: безвозвратная потеря самолетов и летчиков в обмен на кратковременное превосходство в воздухе. Подвергшиеся удару аэродромы противника и базирующиеся на них авиачасти быстро восстановят свою боеспособность, но на войне бывают ситуации, когда и выигрыш пары часов решает исход операции. Вот почему перед началом крупных наступательных операций нередко проводились массированные налеты на аэродромы противника. Достигаемое этим временное снижение активности вражеской авиации являлось существенной помощью наземным войскам на самом трудном для них этапе прорыва обороны противника.

Бывали ситуации, когда удары по аэродромам и вовсе становились единственным возможным средством вооруженной борьбы. Например, в начале 1941 года и английская, и немецкая бомбардировочная авиация перешла к тактике ночных налетов на города и военные базы противника. Несмотря на огромные усилия (и немалые успехи) в деле создания и освоения в боевых частях средств радиолокационного обнаружения самолетов, ночные истребители оказались на тот момент бессильными в противоборстве с невидимыми в ночном мраке бомбардировщиками. Ничего другого, кроме крайне малоэффективных и ведущих к огромным потерям налетов на аэродромы базирования бомбардировщиков противника, предпринять тогда оказалось практически невозможно.

Переходя теперь от этих общих соображений к реальным событиям 22 июня 1941 года, мы можем однозначно констатировать, что решение командования Люфтваффе о нанесении массированного удара по советским аэродромам было вполне оправдано. Более того, у немцев просто не было других шансов захватить хотя бы временное господство в воздухе при том соотношении сил, которое существовало утром 22 июня. Ситуация, в которой Люфтваффе вступало в войну на Восточном фронте, могла на первый взгляд показаться безнадежной. Сил было крайне мало. Мало по сравнению с численностью авиации противника (т. е. советских ВВС), мало по сравнению с любыми теоретическими нормативами, мало по сравнению с опытом проведения прежних кампаний.

В мае 1940 года немцам удалось сосредоточить на Западном фронте самую большую группировку сил Люфтваффе за все время Второй Мировой войны. Наступление вермахта в Нидерландах, Бельгии и северной Франции, на фронте протяженностью в 300 км по прямой (от Арнема до Саарбрюкена), с воздуха поддерживали два воздушных флота (2-й и 3-й), в составе которых насчитывалось 27 истребительных и 40 бомбардировочных авиагрупп, 9 групп пикировщиков Ju-87 и 9 групп многоцелевых двухмоторных Me-110. Всего 85 групп, 3641 боевой самолет (и это без учета устаревших бипланов «Арадо» Аг-68 и «Хеншель» Hs-123, без учета разведывательной, транспортной, санитарной авиации). Оперативная плотность — 12 боевых самолетов на километр фронта наступления.

22 июня 1941 года на Восточном фронте было сосредоточено (с учетом частей Люфтваффе, дислоцированных в северной Норвегии и Румынии) 22 истребительные и 29 бомбардировочных авиагрупп, 8 групп пикировщиков Ju-87 и 4 группы многоцелевых двухмоторных Me-110. Всего 63 группы, на вооружении которых числилось порядка 2350 боевых самолетов(включая неисправные). Точную цифру назвать невозможно в принципе — самолеты в ВВС являются расходным материалом, который прибывает, убывает, ломается, чинится, передается с баланса одной структуры на баланс другой. Причем, все это происходит во время войны, сама природа которой не предполагает возможность ведения учета, подобного принятому на современном компьютеризованном складе…

После предшествующих многомесячных боев в небе над Балканами и Средиземным морем техническое состояние самолетного парка Люфтваффе было удручающим. Средний процент боеготовых самолетов составлял 77 %. Такие авиагруппы, как II/JG-77, III/JG-27,1/ StG-2, II/KG-53, III/KG-3,1/ZG-26, прибыли на Восточный фронт, имея на вооружении менее половины штатного числа исправных самолетов.

Минимальная протяженность фронта наступления даже в самый первый день войны составляла 800 км по прямой (от Клайпеды до Самбора). Уже через две недели ширина фронта увеличилась почти в два раза (1400 км по прямой от Риги до Одессы). Даже без учета потерь первых дней войны, средняя оперативная плотность немецкой авиации снизилась до 2 самолетов на километр фронта наступления (опять же — включая неисправные). К этому остается только добавить, что по предвоенным представлениям советской военной науки фронтовая наступательная операция требовала создания плотностей в 15–20 самолетов на километр. Даже Гитлер, хотя его и принято считать параноиком, понимал несоразмерность сил и задач: «При такой огромности пространства Люфтваффе не в состоянии одновременно обработать его целиком; в начале войны авиация может господствовать только над частями гигантского фронта…»

В среднем по числу летчиков-истребителей (с учетом ВВС Черноморского и Балтийского флотов) советская авиация имела четырехкратное превосходство над противником (расчет по числу самолетов-истребителей приводит к еще большим цифрам, так как во многих истребительных полках советских ВВС самолетов было в 1,5–2 раза больше, чем летчиков). На северном и южном флангах огромного фронта (т. е. в Прибалтике и на Украине) численное превосходство советской истребительной авиации было просто подавляющим: 7 к 1 в полосе наступления немецкой группы армий «Север» и 5 к 1 в полосе наступления группы армий «Юг».

Весьма показательно и сравнение с численностью авиации других противников Германии. В мае 1940 года истребительные силы французской авиации в зоне боевых действий насчитывали 34 эскадрильи, т. е. порядка 400–450 истребителей. С учетом истребительной авиации Голландии, Бельгии и экспедиционных сил британских ВВС численность группировки западных союзников возрастает до 50 эскадрилий, 600–650 летчиков. Советские ВВС (истребительная авиация пяти западных округов и двух военно-морских флотов) имели в своем составе порядка 260 эскадрилий, 3550 летчиков(самолетов-истребителей было значительно больше). Что же касается технического совершенства, то «ишаки» (И-16) последних модификаций ни в чем не уступали (а по всем показателям горизонтальной и вертикальной маневренности — превосходили) основной истребитель французских ВВС «Моран-Солнье» MS-406. Советские истребители «новых типов» (МиГ-3, Як-1) ни в чем не уступали лучшему (для мая 1940 года) французскому истребителю «Девуатин» D-520, причем если в ВВС Франции 10 мая 1940 года числилось всего 36 «Девуатинов», то в составе советских ВВС пяти западных приграничных округов к 22 июня 1941 года числилось уже 903 МиГа и 103 Як-1.

Ничуть не менее внушительными казались и потенциальные возможности советской бомбардировочной авиации. 22 июня 1941 года в составе группировки советской авиации (с учетом ДБА и авиации ВМФ) числилось 1300 ДБ-З/Зф, 175 °CБ, 205 Пе-2,140 Ар-2,195 Су-2 и 50 Як-2/4. На вооружении группировки Люфтваффе на Восточном фронте было 520Ju-88,300 Не-111, 340 Ju-87 и 130 Do-17. Суммарный «бомбовый залп» (считая по максимальной бомбовой нагрузке) советской авиации был в 2,5 раза больше, чем у противника (6480 и 2550 тонн соответственно). Следует отметить и то обстоятельство, что значительно большее число самолетов-носителей делало советскую группировку менее уязвимой для ПВО противника и теоретически обеспечивало большую вероятность регулярной «доставки» этих 6,5 килотонн к вражеским объектам. В такой ситуации командование Люфтваффе вынуждено было прибегнуть к такому рискованному и затратному тактическому приему, как массированный удар по аэродромам базирования советских ВВС. Еще раз подчеркнем — это был вынужденный шаг, чреватый огромными потерями, а вовсе не «волшебная палочка», удачно найденная немцами и недоступная их противникам.

К каким же результатам привело это решение на практике?

Как ни странно, но конкретный и аргументированный ответ на этот вопрос неизвестен и по сей день. Точнее говоря, известна лишь одна составляющая ответа — потери Люфтваффе оказались вполне ощутимыми. Выполнив 22 июня 1941 года порядка 4 тысяч боевых вылетов, немецкая авиация потеряла безвозвратно («повреждения от 100 до 60 %, приводящие к списанию самолета» по принятой в Люфтваффе классификации) 60 боевых самолетов (истребителей, бомбардировщиков, штурмовиков и пикировщиков). Еще 54 машины получили повреждения меньшей степени тяжести. Общие потери составили, таким образом, 114 самолетов(1-й воздушный флот — 9, 2-й воздушный флот — 47, 4-й воздушный флот — 58). Во все эти цифры не включены потери, связанные с авариями при взлете, столкновениями в воздухе и прочими причинами, явно не связанными с противодействием противника. Разумеется, стакан, в который налито 100 мл воды, можно с равным основанием назвать «наполовину пустым» или же «наполовину полным». Безвозвратная потеря 60 самолетов за один день была для немцев «непозволительной роскошью». Авиационная промышленность Германии в 1941 году продолжала работать в одну смену и выпускала в среднем 10 бомбардировщиков и 8 истребителей в день. При таких пропорциях производства и потерь вся группировка Люфтваффе на Восточном фронте могла «закончиться» за два месяца.

С другой стороны, в первый день войны на Западном фронте (10 мая 1940 года) немцы безвозвратно потеряли 147 самолетов (и это не считая 157 транспортных «Юнкерсов», сбитых 10 мая в ходе высадки воздушного десанта в Голландии). Учитывая указанное выше соотношение численности советских и французских истребителей, потери Люфтваффе на Восточном фронте представляются неправдоподобно низкими. Не будем забывать и про 1039 зенитных батарей (именно батарей, а не зенитных орудий), стоявших на вооружении войск западных приграничных округов СССР. И совсем уже странно выглядят потери 1-го Воздушного флота Люфтваффе, который, имея своим противником ВВС Северо-Западного фронта (Прибалтийского военного округа), в составе которого числилось 8 истребительных авиаполков (418 летчиков-истребителей), потерял безвозвратно всего 3 (три) боевых самолета.

Если потери немецкой стороны известны с точностью до единиц, то о потерях советских ВВС остается строить лишь более-менее правдоподобные гипотезы. И в данном случае проблема заключается даже не в закрытости архивов, а в отсутствии самих первичных документов. Территория «белостокского выступа», в котором были развернуты 11-я, 9-я и 10-я авиадивизии, понесшие 22 июня 1941 года самые большие потери (как принято считать, 654 самолета, что составляет больше половины от сакраментальной цифры «1200 самолетов») была покинута беспорядочно отступающей Красной Армией в первые 3–4 дня войны. В ходе этой беспримерной катастрофы без вести пропали десятки генералов, тысячи танков и сотни тысяч солдат. Никакого «реестра самолетов» с точным указанием перечня повреждений, полученных ими во время удара по «мирно спящим аэродромам», с указанием времени налета вражеской авиации (что позволило бы соотнести его с известными и доступными документами Люфтваффе), просто никогда не существовало.

Командующий ВВС Западного фронта генерал-майор И. Копец погиб 22 июня при неизвестных по сей день обстоятельствах (застрелился или был застрелен; свою версию событий автор изложил в книге «23 июня: день М»). Временно исполнявший его обязанности генерал-майор А. Таюрский был арестован 8 июля 1941 года и расстрелян. Командир 11 САД полковник Ганичев погиб 22 июня во время обстрела вражеской авиацией аэродрома в городе Лида. Командир 9 САД генерал-майор С. Черных арестован в начале июля, расстрелян. 26 июня 1941 года арестован командующий ВВС Северо-Западного фронта генерал-майор А. Ионов, 27 июня арестован командующий ВВС Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Е. Птухин, оба расстреляны. 12 июля арестован начальник штаба ВВС Юго-Западного фронта генерал-майор Н. Ласкин, расстрелян…

В Центральном архиве МО рассекречено и доступно всем желающим архивное дело 9-й САД. Это пожелтевшая от времени картонная папка со множеством синих печатей и штампов на обложке. Внутри папки листок бумаги размером с коробку папирос «Казбек». На листочке написано, что дивизия была разгромлена в первые дни войны, а штабные документы не сохранились. И это — все! В выше уже упомянутой, академически-солидной монографии Кожевникова после цифр потерь авиации Западного фронта стоит ссылка на популярную книжку «Авиация и космонавтика СССР». Это так же уместно, как, к примеру, ссылка на роман Жюля Верна в монографии по проектированию подводных лодок. И это, заметьте, при том, что в десятках других, гораздо менее значимых случаев, Кожевников дает, как это и принято в историческом исследовании такого масштаба, ссылку на архивные фонды. Маршал Г. В. Зимин в своей предназначенной для командного состава ВВС работе «Тактика в боевых примерах», повторив положенное заклинание («противнику удалось уничтожить до 1200 самолетов, в том числе 800 на аэродромах»), дает ссылку… на пропагандистскую брошюру «Боевая слава советской авиации», выпущенную в 1953 году! И это опять-таки при том, что в конце монографии Зимина идет несколько страниц непрерывных ссылок на фонды ЦАМО.

Тем не менее некоторые крохи информации сохранились. В 1962 году Главный штаб Военно-воздушных сил СССР подготовил сборник «Советская авиация в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. в цифрах». В качестве авторов-составителей сборника названо 26 человек в званиях от генерал-майора до подполковника. К слову говоря, генерал-майор М. Н. Кожевников в этом перечне также присутствует. Сборник был изготовлен на ротапринте крохотным тиражом и под грифом «Сов. секретно». Рассекречен в 1992 году. В 2006 году размещен Ю. Минкевичем и П. Андрияновым на интернет-сайте (). Гораздо раньше, в 1964–1965 годах, была рассекречена многотомная серия «Сборник боевых документов Великой Отечественной войны». В томе № 35 находится доклад третьего по счету командующего ВВС Западного фронта генерал-майора Н. Науменко, подписанный им 31 декабря 1941 года; том № 36 содержит подписанный 21 августа 1941 года доклад нового командующего ВВС Юго-Западного фронта генерал-лейтенанта Ф. Астахова о боевых действиях авиации фронта в первые дни и недели войны. Ни Астахов, ни Науменко не были участниками событий первых дней войны; с одной стороны это снижает достоверность содержащихся в докладах фактов и выводов, с другой — делает их составителей более свободными в оценках (не они несут персональную ответственность за страшный разгром).

Первое же, что бросается в глаза при работе с этими документами — ни одна цифра не сходится с другой, что уже достаточно красноречиво свидетельствует об отсутствии сколь-нибудь достоверного учета численности самолетов и их потерь в первые дни войны. В докладе Науменко прямо сказано, что «по сохранившимся отрывочным данным судить о полных результатах работы авиации за этот начальный этап войны нет возможности, ввиду убытия тех частей, которые вели боевую работу в те дни, и слабого учета авиации в то время». Так, например, в отчете Науменко сказано, что «за день 22.6.41 г. авиацией противника были уничтожены на аэродромах и в воздушных боях 538 самолетов». Составители же сборника «Советская авиация в ВОВ» приводят составленный предположительно в июле 1941 года документ за подписью начальника штаба ВВС Западного фронта полковника Худякова, из которого следует, что только на земле было потеряно 528 самолетов, общие же боевые потери дня составили 732 самолета.

Монография М. Н. Кожевникова сообщает, что «9 САД потеряла 347, 1 °CАД — 180, 11 САД —127 самолетов… За день враг уничтожил 387 истребителей и 351 бомбардировщик ВВС Западного особого военного округа». Эти кочующие из книги в книгу так называемые «уточненные данные», категорически не стыкуются со школьной арифметикой и составом самолетного парка авиадивизий Западного фронта. А именно: две бомбардировочные дивизии ВВС Западного фронта (13-я БАД и 12-я БАД) потеряли 22 июня соответственно 61 и 2 бомбардировщика. В составе трех «смешанных» (по принятой тогда терминологии) дивизий первого эшелона ВВС фронта (11-я САД, 9-я САД, 10-я САД) числилось всего 172 бомбардировщика. Даже если предположить, что все они были уничтожены в первый день войны, то и тогда суммарные потери ВВС фронта составят 235, но никак не 351 бомбардировщик. Далее, если все 172 бомбардировщика, входившие в состав этих дивизий, были на самом деле потеряны в первый день (предположение достаточно опрометчивое), то тогда число потерянных истребителей должно составить 482 самолета, но уж никак не 387. Если же не все бомбардировщики 9-й, 10-й и 11-й дивизий были уничтожены, то тогда цифра потерь истребителей арифметически должна стать еще больше…

И тем не менее во всем этом хаосе можно выявить некоторые вполне достоверные факты, позволяющие затем сформулировать и достаточно обоснованные гипотезы.

В сборнике «Советская авиация в ВОВ» приведены данные по численности самолетного парка ВВС фронтов по состоянию на 22, 24, 30 июня и 10 июля. Сведем эту информацию в две нижеследующие таблицы:

Таблица 1

Таблица 2

Примечание: суммарное число самолетов на 24 июня подсчитано в предположении, что численность самолетов ВВС Южного фронта (Одесский военный округ) по состоянию на 24 июня была как минимум равна численности на 30 июня.

Первый и очевидный вывод из этих фактов заключается в том, что никакого «полного уничтожения» советских ВВС в первый день (или даже — в первые дни) войны не произошло. И 24, и 30 июня авиация четырех фронтов (бывших приграничных военных округов) не уступала в численности противнику. С учетом же того, что за спиной этой группировки находились части дальнебомбардировочной авиации (более 1000 самолетов), с учетом того, что ВВС Черноморского и Балтийского флотов (порядка 700 истребителей и 300 бомбардировщиков, не считая гидросамолеты) понесли в первые дни войны лишь единичные потери, советская авиация вплоть до конца июня 1941 года имела значительное численное превосходство над противником. К 10 июля численность ВВС четырех вышеуказанных фронтов становится несколько меньше числа самолетов Люфтваффе (хотя по истребителям все еще сохраняется примерное равенство сил), но к этому моменту в войну с немцами вступила авиация Северного фронта (Ленинградского округа), а это еще порядка 800 истребителей (в том числе 163 МиГ-3 и 20 Як-1) и 350 бомбардировщиков.

Можно обсуждать вопрос о том, насколько эффективно использовалась эта огромная воздушная армада, точнее говоря — в силу каких причин она использовалась так плохо. Но списывать все на последствия мифического «уничтожающего удара по аэродромам на рассвете 22 июня», мягко говоря, некорректно. С другой стороны, низкая (низкая лишь по сравнению с потенциальными возможностями) эффективность действий советской авиации была вполне ощутимой для противника. Не говоря уже про сотни и тысячи самолето-вылетов, произведенных по механизированным колоннам немецких войск (а в первые дни войны эти удары с воздуха стали едва ли не единственным средством, несколько снижающим темп наступления вермахта!), отметим лишь несколько конкретных фактов, касающихся борьбы за господство в воздухе.

Здесь нас ждут «удивительные» (на фоне привычных, как растоптанные тапочки, мифов советской исторической пропаганды) открытия, а именно: за все четыре года войны на Восточном фронте Люфтваффе никогда не теряло за одну неделю столько самолетов, сколько было потеряно в июне 1941 года. С 22 по 30 июня безвозвратные потери «от воздействия противника и по неизвестным причинам» составили 212 боевых самолетов (57 истребителей, 115 бомбардировщиков, 19 пикирующих Ju-87, 21 многоцелевой Me-110). В двух бомбардировочных эскадрах (KG-51 и KG-55) безвозвратные потери составили треть от первоначальной численности самолетов. Стоит отметить, что KG-51 была вооружена новейшими «Юнкерсами» последней модификации (Ju-88 А-4), которые наш «безнадежно устаревший» И-16 якобы даже не мог догнать. В оснащенной новейшими «мессерами» (Bf-109 F-2) истребительной эскадре JG-53 число боеготовых самолетов к концу июня снизилось на 37 единиц (с 102 до 65).

В июле 1941 года «от воздействия противника и по неизвестным причинам» Люфтваффе безвозвратно потеряло 373 самолета (116 истребителей, 152 бомбардировщика, 61 Ju-87, 44 Ме-110). Всего же (т. е. с учетом небоевых потерь) за пять недель боев к 26 июля было безвозвратно потеряно 627 боевых самолетов, повреждено 346, итого — из строя вышло 983 самолета. Сопоставимые потери немцы понесли лишь три года спустя, летом 1944 года (в июля безвозвратно потеряно по всем причинам 647 самолетов, в августе — 520). Среднемесячные же безвозвратные потери 44-го года составили «всего» 380 самолетов, т. е. в полтора раза меньше, чем в июле 41-го.

Разгадка этих «чудес» предельно ясна: первоначальная численность советских ВВС была настолько велика, что даже в обстановке всеобщего хаоса и потери управления даже малая часть этой «великой армады», уцелевшая от разгрома первых дней, способна была наносить сильнейшие удары по противнику.

В ряду этих ударов были и многочисленные массированные удары по аэродромам базирования вражеской авиации (уже в конце июня 1941 года этими «аэродромами базирования» стали бывшие аэродромы советских ВВС, т. е. аэродромы, место расположения которых было известно нашим летчикам с предельной точностью). Заботливо оберегая миф о некой «сверх-эффективности», неотъемлемо присущей удару по аэродромам, советская историография старалась как можно реже вспоминать о том, что не только немецкая, но и советская авиация наносила такие удары с первых же часов (!) войны.

Один из самых первых налетов состоялся в 4:50 22 июня, когда 25 бомбардировщиков СБ из состава 9 БАП (ВВС Северо-Западного фронта) вылетели на бомбежку аэродрома противника под Тильзитом (Восточная Пруссия). Первый налет не был единственным. Оперативная сводка штаба ПрибОВО № 03, подписанная в 22:00 23 июня, сообщает, что «военно-воздушные силы в течение дня вели борьбу с авиацией противника, действовали по аэродромам Инстербург, Кенигсберг, Приекуле, Мемель, Тильзит». В докладе командующего ВВС Западного фронта генерал-майора Науменко читаем: «Части ВВС Западного фронта вступили в войну с утра 22.6.41 г. День этот характеризуется… организацией ответных ударов по аэродромам противника Соколу в, Седлец, Луку в, Бяла-Подляска… Первые удары по танковым колоннам противника 22–23.6.41 г. были нанесены в районе Су валки, Домброва, Гродно с одновременным ударом по аэродромному базированию противника на меридиане Августов, Седлец…»

25июня удар по аэродромам базирования немецкой авиации в районе Вильнюса нанес 207 БАП из состава 3-го дальнебомбардировочного авиакорпуса. Бывший командир корпуса маршал Н. Скрипко в своих мемуарах утверждает, что «в результате внезапного удара было уничтожено около 40 немецких истребителей». Документы противника подтверждают факт удара: базировавшаяся в том районе истребительная эскадра JG-27 в июне 41-го безвозвратно потеряла на земле 2 (два) самолета.

Активные действия по уничтожению авиации противника на аэродромах вели ВВС Юго-Западного фронта. В докладе командующего ВВС генерал-лейтенанта Ф. Астахова приведены такие данные: «За периоде 1.7 по 10.8.41 г. частями ВВС Юго-Западного фронта уничтожено на аэродромах 172 самолета противника. Эти сведения не являются достаточно полными, так как потери, нанесенные противнику при ночных налетах, полностью не учтены…»8 июля по решению Ставки ГК силами ВВС пяти фронтов и частей ДВА был нанесен массированный удар по аэродромам базирования Люфтваффе (к тому моменту все они уже находились на оккупированной территории СССР). В монографии Кожевникова читаем: «На рассвете 8 июля соединения ДБ А нанесли удар по 14 аэродромам, а ВВС фронтов — по 28 аэродромам. Всего было совершено 429 боевых вылетов. На аэродромах противника было уничтожено много самолетов, в том числе ВВС Западного фронта вывели из строя 54 немецких самолета…»

54 самолета — это только за один день. Всего в период с 6 по 12 июля ВВС Западного фронта якобы уничтожили на земле 202 самолета противника. Причем в отчете, подписанном начальником штаба ВВС фронта полковником Худяковым, также особо отмечено, что «потери противника от действия ночных бомбардировщиков не учтены».

Сам же противник отмечает в своих документах безвозвратную потерю на земле 12 самолетов. Причем за весь июль 1941 года и на всем фронте (а не только в полосе группы армий «Центр»).

Разительная разница цифр имеет два простых объяснения. Во-первых, все отчеты летного состава об уничтоженных на земле самолетах противника являются ничем иным, как разновидностью «охотничьих рассказов». Если подбитый в воздухе самолет оставляет видимый шлейф дыма, а затем и яркую вспышку взрыва при падении на землю, то увидеть пробоины от осколков бомб в обшивке стоящего на аэродроме самолета невозможно в принципе. Более того, пролетая на бреющем полете над вражеским аэродромом со скоростью 100 м/сек (а это очень скромная для самолета скорость в 360 км/час) летчик даже не видит разрывов сброшенных им бомб… Во-вторых, бережливые немцы упорно «латали» поврежденные самолеты, и в разряд безвозвратных потерь могли попасть лишь машины, ставшие жертвой прямого попадания авиабомбы. Таких, естественно, было очень мало. Суровая практика войны в первые же недели подтвердила то, о чем генерал-лейтенант Г. Кравченко говорил еще на декабрьском (1940 года) совещании высшего комсостава РККА: «Основным является воздушный бой». Именно в воздухе, а не на земле было уничтожено 361 из 373 самолетов, потерянных немцами в июле 1941 года.

Утопающий хватается за соломинку, а страницы псевдоисторической литературы, посвященной трагическим событиям 22 июня 1941 года, просто завалены в последние годы «дьявольскими яйцами». Для непосвященных в таинства исторического мифотворчества поясним: такими нехорошими словами обозначаются немецкие 2,5-кг осколочные бомбы SD2. Ливень этих бомб, обрушившись на «мирно спящие» советские аэродромы, и предопределил якобы небывалую эффективность первого удара. Если бы все было так просто… На вооружении бомбардировочной авиации советских ВВС стояли самые разнообразные боеприпасы, общим числом более шестидесяти типов. Были в том числе и малокалиберные осколочные бомбы, предназначенные для поражения площадных целей — причем в отличие от Люфтваффе, в котором пресловутые «яйца» высыпались над целью из обычного ящика, громко именуемого «бомбовой кассетой», для советских ВВС была разработана специальная ротационно-разбрасывающая авиабомба (РРАБ), которая рассеивала на местности 116 малых осколочных бомб АО-2,5. Кроме того, был вариант снаряжения РРАБ стеклянными шариками с зажигательной смесью КС — в этом случае площадь поражения доходила до одного гектара. Кроме того, были специальные «выливные приборы», при помощи которых аэродром противника можно было обильно полить смесью КС или суспензией белого фосфора. Кроме того, были и «простые» подкрыльевые кассеты АБК-500, вмещавшие 108 зажигательных ЗАБ-1, или 67 осколочных АО-2,5. И в результате всех усилий — 12 самолетов противника, реально уничтоженных на аэродромах в течение целого месяца…

Теперь посмотрим на наш «полупустой/полуполный стакан» под другим углом зрения: как и почему многократное численное превосходство советской авиации всего за одну-две недели сократилось до простого равенства сил? Что же послужило причиной гигантских потерь краснозвездных самолетов в первые дни войны? Начнем с того, что на основе приведенных выше таблиц №№ 1 и 2 составим ориентировочную сводку убыли самолетов ВВС четырех фронтов.

Таблица 3

Таблица 4

Цифры убыли самолетов, приведенные в таблицах №№ 3 и 4, значительно занижены. Не говоря уже о том, что в них не отражены потери штурмовых авиаполков (к началу войны, за редчайшими исключениями, они были вооружены не «илами», а устаревшими истребителями И-15бис), в данном расчете не учтены поставки новых самолетов, которые непрерывным потоком шли из глубины огромной страны на фронт. Соответственно, приведенные в таблицах итоговые суммы потерь должны быть арифметически увеличены на величину числа новых самолетов, полученных в указанном периоде. А число это было весьма значительным: так, в выше уже упомянутом докладе начальника штаба ВВС Западного фронта сказано, что «на пополнение с 25июня по 16 июля получено 709 самолетов». Цифра эта мало известна даже специалистам, поэтому укажем и точную архивную ссылку: ЦАМО, ф. 35, оп. 3802, д.19, лл. 70–76. Другими словами, потери ВВС Западного фронта от «внезапного удара по аэродромам» (если исходить из общепринятых цифр в 550–600 самолетов) были уже через 20 дней полностью восполнены и даже перекрыты поставками новой техники…

Несмотря на всю неточность приведенных выше цифр, они дают основание для весьма существенных выводов.

Первое и самое главное: потери первых трех дней войны настолько велики, что они никоем образом не могут быть сведены к пресловутой формуле «1200 самолетов, из них 800 на земле». Согласно данным, представленным в сборнике «Советская авиация в ВОВ», на земле было потеряно 1286 истребителей и 521 бомбардировщик. Но не за один первый день, а за весь 1941 год, за шесть месяцев и 9 дней войны. Таблицы же свидетельствуют об убыли 1775 истребителей и 584 бомбардировщиков на трех (из пяти) фронтах за первые три дня!

Исключительно показательна в этом смысле статистика по ВВС Юго-Западного фронта. В докладе командующего ВВС фронта Астахова сказано, что «в течение 22.6.41 г. ив последующие два дня противник нанес нашим летным частям значительные потери, уничтожив и повредив на наших аэродромах за 22,23 и 24 июня 237 самолетов(подчеркнуто мной — М. С.), что составляет 68 процентов потерь материальной части на своих аэродромах в результате налетов авиации противника за весь период войны, т. е. с 22.6 по 10.8.41 г.»Как видим, речь идет не только о «уничтоженных», но и о «поврежденных» машинах. Повреждения бывают разные. Многие — особенно если самолет получил их на земле, а не в воздухе — могут быть исправлены. Все в том же докладе Астахова можно прочитать, что за три недели (с 22 июня по 13 июля) было восстановлено 990 самолетов, что в 4 раза больше общего числа поврежденных и уничтоженных на аэродромах. Но даже если «списать» все 237 самолетов в разряд безвозвратных потерь, то это никак не объясняет убыль 892 самолетов(766 истребителей и 126 бомбардировщиков) за три дня. Еще раз повторим, что таблицы 3 и 4 дают лишь самую минимальную оценку убыли самолетов. Во многих работах современных историков (в частности, у Хазанова и Исаева) приведена цифра потерь ВВС Юго-Западного фронта в 1452 самолета за три первые дня войны.

Судя но нашим таблицам, ВВС Северо-Западного фронта потеряли с 22 по 24 июня 488 боевых самолетов.

В известном коллективном труде военных историков Генерального штаба (в 1992 году он назывался Генштабом «объединенных вооруженных сил СНГ») под названием «1941 год — уроки и выводы» сказано, что «ВВС фронта за первые три дня войны потеряли 921 самолет». Причем после этого сообщения дана ссылка на архивный фонд ЦАМО. А составленные по горячим следам событий боевые донесения первого дня войны свидетельствуют, что от «внезапного удара по мирно спящим аэродромам» было потеряно всего несколько десятков самолетов!

В разведсводке № 03, подписанной начальником штаба фронта Кленовым в 12:00 22 июня, читаем: «Противник еще не вводил в действие значительных военно-воздушных сил, ограничиваясь действием отдельных групп и одиночных самолетов». Вечерняя оперативная сводка штаба Северо-Западного фронта (подписана в 22:00 22 июня) сообщает: «Потери — 56 самолетов уничтожено, 32 — повреждено[выделено мной — М. С.] на аэродромах». На второй день войны в Оперативной сводке № 03 (22:00 23 июня) отмечены следующие потери: «Уничтожено самолетов — 14, из них 8 в Мыта ва, повреждено — 15. Сбито авиацией 13 самолетов противника и зенитной артиллерией — 6 самолетов противника». Судя по этому документу, борьба в воздухе идет почти на равных, да только 1-й Воздушный флот Люфтваффе с 22 по 30 июня теряет безвозвратно «от воздействия противника и по неизвестным причинам» 41 самолет, а ВВС Северо-Западного фронта — в 10 или даже 20 раз больше за первые три дня!

Еще одной примечательной особенностью динамики убыли самолетов ВВС Северо-Западного фронта является относительное постоянство уровня потерь. Если у соседнего Западного фронта потери 24–30 июня на порядок меньше потерь первых трех дней, то убыль истребителей ВВС Северо-Западного фронта в период 24–30 июня даже превосходит потери 22–24 июня (убыль бомбардировщиков чуть меньше). Это более чем странно — если верить мифу о «внезапном» ударе по аэродромам. 24 июня о начавшейся войне знали уже оленеводы Чукотки, тем более о ней знали в частях ВВС действующего фронта — однако «ненормально-высокий» уровень потерь не уменьшается, а даже растет.

Совершенно очевидной является и необъяснимая на первый взгляд разница в цифрах убыли самолетов на Южном фронте и на трех других фронтах. Не только в абсолютных цифрах, но и в процентах от исходной численности самолетов ВВС Южного фронта несут гораздо меньшие потери. С 22 по 30 июня ВВС Северо-Западного фронта теряют как минимум 963 самолета, ВВС Западного фронта — 1086 самолетов, ВВС Юго-Западного фронта — 958 самолетов, а ВВС Южного фронта — всего лишь 379 самолетов.

Разумеется, ровными и одинаковыми бывают только телеграфные столбы, но как же одна общая для всей Красной Армии причина — «внезапное нападение» — могла привести к столь различным результатам? Южный фронт — это Одесский военный округ, это гладкие, как стол, степи Причерноморья. Аэродромы видны с воздуха, «как на ладони». Возможности для маскировки самолетов минимальные — в то время как в дремучих лесах Западной Белоруссии и Литвы забросать самолет еловыми ветками можно за полчаса. Казалось бы, именно в полосе Южного фронта потери от первого удара по аэродромам должны были быть самыми большими — однако в реальности все произошло точно наоборот.

Заслуживает внимания и количество аэродромов, подвергшихся нападению ранним утром 22 июня 1941 года. По общепринятой в советской историографии версии «воздушным налетам подверглись 66 аэродромов, в том числе 26 аэродромов Западного, 23 — Киевского, 11 — Прибалтийского особых военных округов и 6 аэродромов Одесского военного округа». Строго говоря, непосредственно в первом ударе по советским аэродромам участвовало всего 868 немецких самолетов (637 бомбардировщиков и 231 истребитель), которые атаковали не 66, а 31 аэродром. Но не будем придираться к мелочам. Важнее сопоставить объявленную цифру (66 аэродромов) с реальной картиной развития аэродромной базы ВВС западных округов.

Цифры количества аэродромов редко совпадают даже внутри одной книги одного автора. Это связано прежде всего с тем, что в эпоху самолетов со взлетным весом в пару тонн и посадочной скоростью в 130 км/ час, само понятие «оперативный аэродром» несколько размывалось, ибо летом в этом качестве с успехом могло использоваться любое ровное поле после минимальной подготовки. Авторы упомянутой выше коллективной монографии «1941 год — уроки и выводы» сообщают, что «всего на 116 авиаполков ВВС приграничных военных округов имелось 477 аэродромов (95 постоянных и 382 оперативных). К этим потрясающим признаниям приложена таблица № 5, в примечании к которой указано, что эти цифры — 95 постоянных и 382 оперативных — относятся к 1 января 1941 года. А к началу войны в разной степени готовности находилось еще 278 аэродромов. В частности, понесшие наибольшие потери от «внезапного удара по 26 аэродромам» ВВС Западного ОВО имели (если верить таблице № 5) 29 основных, 141 оперативный и 55 строящихся аэродромов. И это также данные 1 января 1941 года.

Сов. секретный сборник 1962 года «Советская авиация в ВОВ» приводит следующие цифры: на 22 июня 1941 года в четырех западных военных округах было (не считая строящиеся) 528 аэродромов (58 в Прибалтийском, 213 в Западном, 150 в Киевском и 107 в Одесском округах). Другими словами, 88 % всех аэродромов вообще не подверглись 22 июня 1941 года какому-либо воздействию противника. Стоит также напомнить, что ни одна бомба не упала утром 22 июня ни на один аэродром Ленинградского военного округа и ВВС Балтфлота. Стоит также заметить, что судя по документам штаба Киевского военного округа, уже в декабре 1940 года на территории округа «к западу от Днепра» было не 150, а 167 аэродромов. Крайне преувеличенными являются и слухи о том, что некоторые (не говоря уже о всех) аэродромы находились на расстоянии «пушечного выстрела от границы». В полосе 20–30 км от границы были развернуты лишь полевые оперативные аэродромы истребительных полков — и такое размещение зеркально соответствовало дислокации истребительных и штурмовых групп Люфтваффе. Более того, в 1941–1942 годах было отдано немало приказов, в которых от командиров истребительных частей категорически требовали приблизить аэродромы именно на такое (20–30 км) удаление от линии фронта. Даже в понесших наибольшие потери ВВС Западного фронта ни один аэродром не был — да и не мог быть — подвергнут артиллерийскому обстрелу утром 22 июня. Причина этого предельно проста: основные системы полевой артиллерии вермахта на такую дальность не стреляли, а отдельные батареи и дивизионы артиллерии большой мощности использовались для решения совсем других задач. Базовые же аэродромы 9-й САД (именно эта дивизия потеряла наибольшее число самолетов) находились рядом с городами Белосток и Заблудув (80 км от границы), Россь (170 км от границы) и Бельск (40 км от границы). Что же касается бомбардировочных дивизий Западного фронта (12 БАД и 13-я БАД), то они и вовсе базировались в районе Витебска, Бобруйска, Быхова, т. е. на расстоянии 350–400 км от границы. Немцы, к слову говоря, свои бомбардировочные эскадры придвинули гораздо ближе…

На наш взгляд, приведенных выше фактов более чем достаточно для того, чтобы отправить версию о «внезапном уничтожающем ударе по аэродромам» в мусорную корзину. Или, выражаясь более деликатно — на свалку истории.

В первый день войны летчики Люфтваффе заявили о 322 сбитых в воздухе советских самолетах. Исходя из достаточно скромного для воздушных боев Второй Мировой войны двух-трехкратного завышения числа заявленных побед, эти доклады можно считать свидетельством реального уничтожения 100–150 самолетов советских ВВС. К слову говоря, в докладе Науменко сказано, что летчики ВВС Западного фронта сбили 143 немецких самолета в первый день войны, 124 — во второй, а всего до конца июня было якобы сбито 442 самолета противника. Фактически же безвозвратные потери 2-го воздушного флота Люфтваффе составили (как было уже выше отмечено) 23 самолета в первый день и 87 самолетов — до конца июня. С какой стати отчеты немецких летчиков (да еще и «обработанные» в ведомстве д-ра Геббельса) должны считаться более достоверными? Число советских самолетов, реально и безвозвратно уничтоженных в ходе налетов немецкой авиации на аэродромы западных округов, установить невозможно. Соответствующие документы авиаполков и дивизий утрачены (или их даже не успели составить), а доклады немецких (так же, как и советских) летчиков на эту тему являются «охотничьими рассказами», не имеющими даже отдаленного сходства с действительностью. Все, что возможно — это по аналогии со всеми известными операциями, периодами и кампаниями Второй мировой войны предположить, что безвозвратные потери на земле были в разы меньше потерь в воздухе.

Потеря двух тысяч самолетов в первые три дня войны(и немногим меньшие потери последующих дней) произошла не в воздухе, а на земле. Но эти потери имели своей причиной не удар авиации противника по аэродромам, а беспорядочное отступление собственных войск, в ходе которого вооружение (в том числе — боевые самолеты) были оставлены/брошены/уничтожены самим личным составом авиационных частей.

Дело дошло до того, что в документах советских ВВС появился такой дико звучащий в военном лексиконе термин, как «неучтенная убыль». Согласно отчету, составленному офицером штаба ВВС Красной Армии полковником Ивановым, к 31 июля 1941 года «неучтенка» составила 5240 самолетов. Задним числом всю эту массу брошенной при паническом бегстве техники записали в число «уничтоженных внезапным ударом по аэродромам». С чем никто не стал спорить — ни немецкие летчики и их командиры (что понятно), ни советские «историки» (что еще понятнее)…

Эта гипотеза сразу же объясняет все особенности динамики и географии убыли самолетов советской авиации. Таблицы №№ 3 и 4 четко и адекватно отражают темп и маршруты наступления наземных сил германской армии.

Аэродромы (вместе с брошенными на них боевыми самолетами) трех находившихся в «белостокском выступе» авиадивизий (11 САД, 9 САД, 1 °CАД) были оставлены беспорядочно отступающими войсками Западного фронта в первые 2–3 дня войны. Это и стало причиной огромной «убыли» (порядка тысячи самолетов за три дня).

В дальнейшем ежедневные потери ВВС Западного фронта уменьшаются на порядок, так как это уже потери воздушных боев, а сбивать советские самолеты сотнями в день у истребителей 2-го воздушного флота Люфтваффе не получалось. «В бой с нашими истребителями вступать избегают; при встрече организованного отпора уходят даже при количественном превосходстве на его стороне. На советские аэродромы, где базируются истребительные части, ведущие активные действия и давшие хотя бы раз отпор[выделено мной — М. С.] немецко-фашистской авиации, противник массовые налеты прекращал». Это строки из отчета о боевых действиях ВВС Западного фронта, подписанного 10 июля 1941 года командующим авиацией фронта (на тот момент — полковником) Н.Науменко.

В полосе наступления Группы армий «Север» крупных «котлов» окружения не возникло, и немецкие войска, непрерывно наступая от границ Восточной Пруссии до Пскова и Острова, последовательно заняли Литву, затем — Латвию, затем — Псковскую область России. Соответственно, брошенными оказывались сначала аэродромы 8 САД и 57 САД в Литве, затем — 7 САД и 6 САД в Латвии. В результате убыль самолетов ВВС Северо-Западного фронта была относительно равномерной, без такого выраженного «пика» в первые два-три дня, как это было на Западном фронте.

В июне 1941 года в Молдавии темпы продвижения противника были почти нулевыми (широкомасштабное наступление румынских и немецких войск началось там только 2 июля), брошенных при отступлении аэродромов в полосе Южного фронта в первые дни войны просто не было — в результате и потери авиации оказались минимальными. Истребительные полки ВВС Южного фронта потеряли в первый день войны всего по 2–3 самолета, а 69 ИАП не потерял ни одного. В дальнейшем этот полк под командованием выдающегося советского летчика и командира Л. Л. Шестакова, никуда не «перебазируясь», провоевал 115 суток в небе над Кишиневом и Одессой.

Никуда не «перебазировалась» и Мурманская группировка советской авиации (1 САД и ВВС Северного флота).

В результате эффективность ударов немецкой авиации по аэродромам базирования советских ВВС оказалась на этом участке фронта нормальной, т. е. весьма и весьма низкой. И никакие «дьявольские яйца» не помогли. Самые ожесточенные бои происходили в июле 1941 года — немцы отчаянно рвались к Мурманскому порту и железной дороге, связывающей Заполярье с «большой землей». Общие потери группировки советской авиации составили в июле 80 самолетов (от всех причин, включая аварии), из них 21 самолет (7 % от исходной численности группировки) был потерян на земле.

Приведем еще один, географически очень далекий от «белостокского выступа», но чрезвычайно показательный пример. 13-й И АП из состава ВВС Балтфлота базировался… в Финляндии, на полуострове Ханко (после первой советско-финской войны там была развернута военно-морская и авиационная база Балтфлота). После начала второй советско-финской войны (25 июня 1941 года) аэродром Ханко оказался в зоне действия финской артиллерии и постоянно обстреливался. По той «логике», в которой у нас принято описывать разгром авиации Западного фронта, 13-й И АП должен был быть уничтожен за несколько часов. Фактически же, 13-й И АП провоевал до поздней осени 1941 года, и был выведен с полуострова только после общей эвакуации Ханко. В марте 1942 года полк был переименован в 4-й Гвардейский. Более полутора лет (до января 1943 года) полк успешно сражался на «устаревших, не идущих ни в какое сравнение с немецкими самолетами» истребителях И-16.

Автор данной статьи ни в коем случае не претендует на авторство гипотезы о том, что большая часть авиации западных округов была брошена при беспорядочном «перебазировании», а вовсе не уничтожена ударами противника по аэродромам. Уже в конце третьего дня войны, вечером 24 июня 1941 года, начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Ф. Гальдер записывает в своем знаменитом дневнике: «Авиация противника, понесшая очень тяжелые потери (ориентировочно 2000 самолетов), полностью перебазировалась в тыл». Гальдер на тот момент не был знаком ни с какими документами командования советских ВВС и судил о происходящем по докладам своих подчиненных. Те, в свою очередь, видели собственными глазами, как советская авиация исчезает из неба войны. Но было ли это следствием стихийного отступления или же приказ о перебазировании в тыл авиации первого эшелона ВВС западных округов действительно существовал?

Это еще одна «загадка лета 41-го». Но если такой приказ был, то его трудно охарактеризовать иначе, как «вредительский». Причем такая оценка не имеет ни малейшего отношения к бесконечному спору о «наступательной» и «оборонительной» армиях, о предвоенных планах советского командования и первых директивах военного времени. Даже если общий отход (не паническое бегство, а планомерный, организованный отход) в той обстановке, которая сложилась вечером 22 июня 1941 года, и был оптимальным решением, то для реализации этого решения истребительные части должны были выполнять функцию арьергарда отступления. Дороги, мосты, переправы, колонны марширующих людей и техники, пункты управления и связи необходимо прикрывать с воздуха при любом осмысленном действии — будь то наступление, отступление, переход к позиционной обороне. Это верно всегда, но в июне 1941 года это было особенно важно, так как именно безнаказанно бесчинствующая в небе немецкая авиация стала (что подтверждается тысячами свидетельств) важнейшим фактором деморализации Красной Армии.

Перебазирование (бегство? отход?) авиации, причем авиации истребительной (а именно истребительные авиаполки и находились ближе всего к границе) позволило противнику почти беспрепятственно бомбить части наземных войск Красной Армии, что стало одной из причин их беспорядочного панического отступления — каковое отступление, в свою очередь, еще более подталкивало авиационных командиров к принятию решения о немедленном «перебазировании». Таким образом молниеносно сформировалась «система с положительной обратной связью», действие которой в течение нескольких дней привело к тому, что большая часть самолетного парка оказалась брошенной на приграничных аэродромах.

Здесь, вероятно, стоит прервать затянувшееся изложение прописных истин и взглянуть на то, как это «перебазирование» происходило на практике. Подробный обзор событий 22–24 июня, несомненно, выходит за рамки данной статьи (далеко не полный рассказ о «перебазировании» нескольких авиаполков занимает в книге «На мирно спящих аэродромах» 113 страниц). И тем не менее приведем один трагичный и весьма показательный пример.

С. Ф. Долгушин встретил начало войны молодым летчиком в 122-м И АП (11-й САД, ВВС Западного фронта), звание Герой Советского Союза получил уже после битвы за Москву, за годы войны совершил более 500 боевых вылетов, сбил лично 17 немецких самолетов и еще 11 — в группе. Из лейтенантов стал генерал-лейтенантом, в течение многих лет был начальником кафедры тактики в ВВИА им. Н.Е. Жуковского. Несколько фрагментов из его воспоминаний (записаны историком из Гродно В. Бардовым) позволяют увидеть события первых дней войны с неожиданной для читателя, надежно подготовленного советскими писателями, стороны:

«…Самолеты И-16, которые мы в полку получали, были 27-й и 24-й серии — с моторами М-62 и М-63. Буквально все они были новыми машинами, причем у каждого летчика: 72 самолета — 72 летчика в полку. У всех своя машина, поэтому и налет в часах у всех был большой, и летная подготовка пилотов была сильной. Я начал войну, имея налет 240 часов[здесь и далее выделено мной — М. С.]. …Мы летали чуть ли не каждый день, ну, в воскресенье был выходной, а в субботу — летали… Ведь И-16, когда им овладеешь — машина хорошая была! Догонял он и „Юнкерс-88“ и „Хейнкель-111“, и „Ю-87“, конечно, все расстреливал. Драться, конечно, было сложнее с „Мессершмиттами“ но все равно, за счет маневренности можно…

…В воскресенье 22-го июня часа в 2–2:30 раздалась сирена: тревога! Ну, мы по тревоге собрались: схватили чемоданчики, шлемы, регланы. Прибежали на аэродром: техники моторы пробуют, а мы начали таскать пушки, пулеметы, боеприпасы. А пушку вставить в крыло — оно же не широкое! И вот туда пушку 20-ти кг вставить — обдерешь все руки[базировавшийся в 17 км от границы 122-й И АП встретил начало войны в самых неблагоприятных, никакими уставами и наставлениями не предусмотренных обстоятельствах: за день до этого по приказу командования ВВС округа с истребителей было демонтировано вооружение. Обсуждению возможных причин этого невероятного события посвящено несколько страниц в моей книге «23 июня: день М», но в рамках данной статьи эта тема будет излишней — М. С.]

…Я доложил командиру эскадрильи: „Звено готово!» Он вызвал командиров звеньев. Собрались, сидим и вдруг видим: со стороны Белостока идет звено самолетов („восьмерка“ 109-х), но еще далеко было, когда мы их увидели. Прилетели они и начали штурмовать, но мы машины уже разрулили и рассредоточили… 1-я эскадрилья начала взлетать первой, и когда уже взлетели, начали взлетать и другие эскадрильи — тут уже налеты прекратились.

Все — началась „драка“, немцы поняли… И потом, они увидели… Им же по радио все это дело шпионы наверняка сказали, что полк ушел с аэродрома… Пока я рулил и взлетал — мне 16 пробоин влепили. Когда я оторвался, шасси убрал и взлетел, „мессера“ меня уже „бросили» — мною не занимались, а „шестерка “их была уже над аэродромом.

И вот эта „шестерка “ — они на меня абсолютно не обратили внимания, они готовились сесть на аэродром…»

Последний абзац выглядит очень сумбурно. Непонятно — кто, куда, зачем? Что именно «немцы поняли»? Дальше все становится яснее:

…Я походил в воздухе, посмотрел и пошел на границу, а когда ходил и смотрел над границей — наткнулся на немецкий связной самолет фирмы Физлер „Шторх“. Я дал одну очередь, и он воткнулся в землю. Потом пошел на Скидель[базовый аэродром соседнего 127-го ИАП] — там никого нету, над Гродно прошел и вернулся на аэродром. Командир эскадрильи говорит: „Мы улетаем, полк улетает в Черлены [аэродром около города Мосты на Немане, примерно 100 км от границы — М. С.]. Ты давай заправляйся и прилетай туда…“Полк улетел. Я улетал почти что последним…»

На этом месте прервем на время рассказ Долгушина и постараемся хоть что-нибудь понять в прочитанном.

Первое, что необходимо отметить — полк был поднят по тревоге в 2:30 ночи. За два часа до появления первых вражеских самолетов на аэродроме 122-го И АП уже никто не спал. Поднятый по тревоге личный состав полка успел «разрулить и рассредоточить» самолеты. Результаты первого вражеского налета Долгушин (в другом месте своего рассказа) оценивает как «очень незначительные». Это мнение полностью совпадает с сохранившимися документами штаба 3-й армии (в оперативном подчинении которой была 11-я САД): «С 4 часов 30 минут до 7 часов произведено противником 4 налета на аэродром Новы Двур группами 13–15 самолетов. Потери: 2 самолета сгорели, 6 выведены из строя. 2 человека тяжело ранено, 6 — легко…»Другими словами, потери от «уничтожающего удара по аэродромам» составили в 122-м И АП не более 5-10 % от исходной численности. Однако уже через несколько часов (судя по рассказу Долгушина — еще до полудня 22 июня) командир 122-го И АП принимает решение перелететь в тыл (правда, пока еще в ближний оперативный тыл 3-й армии). Противник при этом тоже времени не теряет и «перебазируется», да только не назад, а вперед: даже не ввязываясь в бой с одиноким истребителем Долгушина, немцы начинает осваивать свой первый на советской территории аэродром…

Продолжим теперь чтение воспоминаний С.Ф. Долгушина:

«…Прилетел я в Лиду[это уже 100 км к востоку от Гродно — М. С.] где-то в районе 11:30–12:00… Две „девятки“ самолетов сели тоже передо мной на этот аэродром, потому что в Черленах отбомбили — сесть нельзя. И вот, когда наши подруливали, нагрянули Ме-110 и, застав там наших на рулежке, начали бить по всем, которые рулили на полосе аэродрома. А самолетов на рулежке было еще много. В результате этого налета машинам они ничего не сделали , но командира дивизии Ганичева ранили в живот, и он через 2 часа скончался, его заместителя полковника Михайлова ранили в ногу, и убили одного из летчиков…

…После этой штурмовки в Лиде мы полетели в Черлену к полку, полк-то там… Но откровенно скажу: у которых жены были — пошли к женам, а мы, холостяки, улетели. Дивизией после гибели Ганичева никто не командовал: дивизия осталась „без руля, без ветрил“. Командир умер, Михайлов ранен, а начальника штаба я и не знал…

… Прилетели мы и сели в Черлену, где стояли на вооружении истребители И-153, вооруженные только пулеметами ШКАС, а у нас-то эскадрилья с пушечными И-16. А в Черленах для пушек снарядов нету, т. к. наши техники добирались с Нового Двора своим ходом и к тому времени были еще в пути… Начали мы работать над мостами в Гродно — прикрыть мосты и прикрыть отход наших войск через мосты. Вот там — над мостами — я и сбил свой первый бомбардировщик Ю-88[кроме двух пушек, оставшихся без снарядов, на И-16 было и два пулемета — М.С.] Пока мы дрались — мосты в Гродно были целы, и войска переходили. Мы видели, как наши войска переходят по этим мостам — отходят на правый берег р. Неман, и до конца дня мосты оставались целы…

…Когда смерклось и ночь наступила, поступила команда: „Перелететь в Лиду “! И вот вам ответ — тем, кто говорит, что у нас были неподготовленные летчики: полк потерял машин 5 или 6, а больше 60 машин в полку были еще „живые“… Пришли садиться, а взлетное поле в Лида перекопано: там строили бетонную полосу, в связи с чем осталась узкая посадочная полоса, на которую и днем-то сесть было особо негде. Так вот, подготовка летчиков была такой сильной, что при посадке мы ни одной машины не поломали…. На аэродроме скопилось больше ста машин: наши И-16 из 122-го ИАПа и И-153 из 127 ИАПа…

….Мы сели в Лиду без техсостава, без всего. Машины пустые — боекомплект пустой, аккумуляторы сели, бензин есть, но он в цистернах под землей, достать нечем. А канистрами и ведрами — попробуй в самолет 300 кг ведром залить! И ни одного заправщика — все на аэродроме осталось в Новом Дворе и в Черленах. Летный состав целый день ничего не ели, сделали каждый по 5–6 вылетов, устали и измотаны так, что ни руки, ни ноги не действуют — уже еле ноги двигаем, а потом, моральное состояние какое — сами понимаете…

…Рано утром, 23-го июня, когда еще темно было, нас подняли по тревоге. Мы прибежали на аэродром, а у наших машин — пустые баки. Ни взлететь, ни чего. И Ме-110 уничтожили все, что было на земле. Два полка были разгромлены и перестали существовать. Нас посадили в машины и через Минск увезли в Москву, за новой техникой. Уезжали из Лиды все вместе — летчики 122-го и 127-го полков, сели на машины и все уехали… И я уверен, что там 50 % самолетов „живых“ обоих полков так и осталось, а то и больше! Вот так и прекратилось существование двух полков…»

Короткий рассказ С. Ф. Долгушина содержит в себе практически все наиболее значимые моменты так называемого «перебазирования» (т. е. беспорядочного, неорганизованного отступления) и его неотвратимых последствий. Уже через несколько часов после такого «перебазирования» авиаполк приходит в состояние полной беспомощности: боеприпасов нет, бензозаправщиков нет, аккумуляторы сели, у летного состава «ни руки, ни ноги не действуют», а все технические службы, которые и должны заправлять, заряжать, маскировать, чинить, безнадежно застряли на забитых беженцами дорогах отступления.

Коготок увяз — всей птичке пропасть. За первой фазой «перебазирования» быстро (в случае с 122 И АП — менее чем через сутки) наступает вторая — летчики «сели на машины и все уехали». Но и доехать «через Минск в Москву» (т. е. за тысячу километров от разваливающегося фронта) в ситуации, когда авиация противника господствует в небе, удается не всем и не всегда. Возможно, не все и старались доехать. «Из 248 человек летно-технического состава, находившихся в строю утром 22 июня, спустя неделю в Орел прибыли для получения новых самолетов лишь 170 красноармейцев и командиров[странная фраза: «красноармейцы» в число «летно-технического состава» не входят — М. С.]…Против большинства фамилий в списке потерь было указано „отстал при перебазировании“». Эти слова из архивных документов 129-го И АП (9-й САД), хотя и не имеют прямого отношения к судьбе разгромленного 122-го И АП, достаточно характерны для событий первых дней войны.

Дальше — больше. Точнее говоря — меньше. Паническое перебазирование истребительных полков первого эшелона ВВС приграничных округов вынуждало высшее командование использовать уцелевшую на тыловых аэродромах бомбардировочную авиацию в качестве ударных самолетов поля боя, да еще и безо всякого истребительного прикрытия. Это с неизбежностью вело к огромным потерям и стремительному сокращению численности бомбардировочной авиации. В результате уже через две недели после начала войны советские ВВС растеряли то огромное количественное превосходство над противником, которое они имели к началу боевых действий.

В условиях численного равенства с советскими ВВС немецкая авиация получила решающее преимущество за счет более высокой подготовки и боевого духа летного состава, за счет отработанной тактики боевого применения и взаимодействия с наземными войсками, за счет безупречной работы системы связи и управления. Только непрерывное наращивание сил за счет переброски авиационных частей внутренних и дальневосточных округов, только непрерывное формирование новых авиаполков позволяло командованию советских ВВС наносить ответные удары, обеспечивать минимальное авиационное прикрытие наземных войск.

В конечном итоге «блицкриг» в воздухе был сорван по той же самой причине, по которой не состоялся «блицкриг» на земле: немцы просто не успевали «перемалывать» все новые и новые части противника, не успевали (да и не имели для этого необходимых промышленных и сырьевых ресурсов) восполнять растущие потери.

С другой стороны, по мере восстановления дисциплины, порядка и управляемости в советских ВВС, по мере накопления боевого опыта у летного и командного состава действия советской авиации становились все более и более эффективными. Вероятно, уже к зиме 41–42 годов в воздухе сложилось хрупкое равновесие сил.

Лев Лопуховский. В первые дни войны

Это рассказ о том, как встретил войну один из старейших артиллерийских полков Резерва Главного Командования. На мой взгляд, его история типична для других подобных артполков, встретивших удар врага в первые дни войны. В ней, как в капле воды, отражается история других частей нашей армии, на долю которых не выпала слава громких побед. Но бойцы и командиры в тяжелом 1941 году, не жалея своей крови и жизни, сделали все, чтобы остановить врага. Они закладывали основы нашей Победы 1945 года.

Речь пойдет о 120-м гаубичном артиллерийском полку (ran) большой мощности (б/м) РГК, о котором мне уже приходилось писать в связи с боями под Ярцево и Вязьмой [108]. Конечно, этот полк выбран не потому, что им с апреля 1940 года командовал мой отец, полковник Н. И. Лопуховский. Пытаясь выяснить обстоятельств его гибели (он числился пропавшим без вести в ноябре 1941 года), я проследил историю полка с момента его создания в октябре 1929 года до гибели в окружении под Вязьмой в октябре 1941-го. Оказывается, о 120-м гап РГК докладывали Жукову и даже самому Сталину. Но об этом — в соответствующем месте. В ходе поиска в течение 40 лет мне удалось разыскать и установить более или менее постоянную связь с 60 однополчанами отца. С 1975 и до 1995 года я был секретарем совета ветеранов полка.

На примере этого полка попытаюсь рассмотреть некоторые вопросы готовности артиллерии Западного фронта, который 22 июня оказался на направлении главного удара вермахта. Мне кажется, что историки и исследователи до сих пор незаслуженно мало, в отличие от авиации и танковых войск, уделяли внимания артиллерии. Моя задача несколько упростилась в связи с тем, что буквально на днях удалось рассекретить некоторые документы, касающиеся действий полка в первые дни войны. Подобные документы не часто встречаются в архивах. Они полностью подтвердили рассказы ветеранов о первых днях войны. Думаю, читатели меня не осудят за некоторые чисто бытовые детали, характеризующие те далекие времена.

Но почему такое внимание именно артиллерии РГК? Состояние и готовность войсковой артиллерии (батареи, дивизионы, дивизионные и корпусные полки) обычно оцениваются совокупно с общевойсковыми частями и соединениями, в состав которых они входят. Артиллерийские формирования РГК являлись важнейшим средством в руках командования оперативно-стратегическо-го объединения — фронта и предназначались, как правило, для количественного и качественного усиления войсковой артиллерии на главном направлении. На вооружении пушечных (пап) и гаубичных (ran) артполков и отдельных дивизионов РГК, кроме таких же орудий, как и в войсковой артиллерии, имелись орудия большой (БМ) и особой (ОМ) мощности.

Согласно утвержденному в августе 1939 года плану оргмероприятий, в составе артиллерии РГК предусматривалось иметь 17 артполков большой мощности по 36 203-мм гаубиц с численностью личного состава в каждом 1374 человека. Потребность в орудиях для них (612 единиц) покрывалась полностью. При этом в соответствии с мобилизационным планом на базе некоторых частей предусматривалось развернуть несколько аналогичных структур. Для обеспечения перехода войск со штатов мирного времени на штаты военного времени создавался неприкосновенный запас (НЗ). Потребность в НЗ исчислялась на основе схемы мобилизационного развертывания, в которую включались соединения и части, содержавшиеся в мирное время и переводимые на штаты военного времени, а также формируемые в первый месяц войны. Использование НЗ в мирное время категорически запрещалось, а его размеры зависели от установленного Генеральным штабом коэффициента развертывания, то есть кратности развертывания. Например, если он равнялся трем («тройчатка»), это означало, что с объявлением мобилизации данная войсковая часть развертывалась в три равнозначные части. Для частей артиллерии РГК коэффициент развертывания устанавливался обычно выше (3–4), чем для частей войсковой артиллерии (1–2).

По некоторым данным, из указанных выше 17 полков 13 были двойного развертывания. Для покрытия потребности военного времени планировалось произвести еще 571 гаубицу. По другим данным, в 1939 году существовал план превратить все 17 артполков в части тройного развертывания. Тогда при объявлении мобилизации количество таких полков увеличивалось бы до 51.

Достичь этого можно было за счет уменьшения количества орудий в полку до 24. В дальнейшем от «тройчатки», видимо, отказались, так как обеспечить такое количество полков орудиями, средствами тяги и другим имуществом, а также подготовленным личным составом было тогда не по силам. К тому же, как показал опыт, степень боевой готовности вновь сформированных полков к выполнению огневых задач при этом резко снижалась. Например, развернутый в связи с подготовкой к Польской кампании 350-й артполк б/м РГК непосредственно перед отправкой в состав БОВО получил на вооружение 203-мм гаубицы Б-4. Приемку орудий осуществляли прямо на железнодорожных платформах. Большая часть командного состава полка новой для них матчасти и вопросов ее применения не знала, не говоря уж о младших командирах и рядовых. Несколько лучше обстояло дело в 360-м гап РГК.

Поскольку 120-му гап б/м РГК будет посвящено много страниц, скажем несколько слов об истории его создания. Артиллерийский полк под таким номером был сформирован в Днепропетровске в октябре 1929 года на базе дивизионов 3-й Южной группы тяжелой артиллерии особого назначения (ТАОН), которые принимали участие в боях на Южном фронте, в том числе на Каховском плацдарме и у Перекопа. Полк дислоцировался в городе Днепропетровск. Шефом полка был местный завод имени К. Либкнехта. В 1932 году личный состав участвовал в спасении гражданского населения при большом разливе Днепра, за что полк получил благодарность от правительства.

Полк состоял из четырех дивизионов (в дивизионе три батареи по 2 орудия в каждой) и считался полком «тройного развертывания». Для этого заблаговременно готовились соответствующие кадры. В этом полку по штату числилось почти в 1,5 раза больше младших командиров, в том числе и из числа сверхсрочников, чем в обычной линейной части. «Переменный» рядовой состав регулярно обновлялся в ходе призывов и во время различных сборов. Из числа красноармейцев 2-го и 3-го годов службы в полковой школе готовили младших командиров запаса. За счет этого удавалось создать значительный резерв подготовленных командиров и рядовых специалистов различного предназначения.

Полк неоднократно подвергался инспекциям и показывал хорошие результаты в стрельбе и других видах боевой подготовки. В августе 1939 года на базе дивизионов 120-го гап РГК Харьковского военного округа были развернуты два новых полка — 120-й и 375-й гаубичные полки большой мощности. В то же время в округе до середины 1940 года продолжал существовать 120-й артполк, командиром которого стал капитан Прибойченко (бывший начальник штаба). Этот полк использовался для подготовки кадров для других артчастей б/м РГК. Вновь сформированному 120-му гап б/м на вооружение достались 203-мм гаубицы «Мидвэйл-VI» (тип VI) образца 1916 г., состоявшие на вооружении старой русской армии и частично отбитые в свое время у «белых» [109].

Временно исполнявшим обязанности командира 120-го гап был назначен бывший командир дивизиона капитан Г. В. Воронков, военкомом — политрук Нагульнов, начальником штаба — капитан М. В. Барыбин (бывший помощник начальника штаба полка), командир батареи старший лейтенант Ф. К. Работнов стал командиром 2-го дивизиона. Позднее полк был переброшен по железной дороге в Белорусский особый военный округ, где он был придан 4-й армии Белорусского фронта. С 17 сентября полк принял участие в Польской кампании (он числился в составе действующей армии с 17 по 28 сентября 1939 года).

Наиболее боеспособные части польской армии были скованы боями с немцами. Красной Армии оказали сопротивление главным образом отдельные подразделения и части корпуса пограничной стражи. Главнокомандующий польской армии Рыдз-Смиглы отдал войскам приказ: «[…] с Советами боевых действий не вести, только в случае попытки с их стороны разоружения наших частей. […] Части, к расположению которых подошли Советы, должны вести с ними переговоры с целью выхода гарнизонов в Румынию или Венгрию». Поэтому войсковые части польской армии, дезорганизованные внезапным вторжением советских войск, сопротивления, за редким исключением, не оказывали. Тем не менее в отдельных случаях пришлось вести серьезные бои, в которых полк не участвовал.

2 ноября 1939 года состоялось официальное воссоединение Западной Белоруссии с советской Белоруссией, а Западной Украины с советской Украиной. По сравнению с жизнью трудящихся в Союзе с его карточной системой и постоянным дефицитом товаров широкого потребления положение «освобожденных» жителей было намного лучше. Это сразу отметили бойцы и командиры Красной армии и члены их семей. Землю батракам дали, но тут же стали организовывать колхозы, что не понравилось крестьянам. Многим, очень многим из них не нравилась политика, проводимая новой властью. Но особую тревогу и недовольство вызвали открытые репрессии по отношению к «чуждым и контрреволюционным»«элементам. Зачистка «освобожденной» территории началась в конце 1939 года. Она проводилась в несколько этапов. Сначала арестовали и изолировали почти поголовно сотрудников польского государственного аппарата. С 10 февраля 1940 года началась массовая депортация основной массы осадников [110], польских госслужащих и их семей. Для осуществления столь масштабной акции, помимо органов и оперативных частей НКВД, привлекался и личный состав армии. Например, лейтенант Кондрашин из 120-го гап с группой солдат своей батареи в количестве шести человек был направлен 10 января 1940 года на станцию Горынь (город Речица). Согласно предписанию, он ровно в 24 часа вскрыл секретный пакет, в котором было сказано, что его группа поступает в распоряжение военного коменданта города Речица. Несколько дней они вывозили семьи осадников, полицейских и офицеров к эшелонам на станцию, откуда их отправляли на север, Урал и в Сибирь.

Надо сказать, что к весне 1941 года у определенной части населения западных областей Украины и Белоруссии антисоветские настроения еще больше усилились. Это способствовало потом успешной деятельности разведывательных и диверсионных групп противника в нашем тылу.

Необычно рано — в конце ноября 1939 года — наступили морозы, выпал снег. Для большой массы войск, скопившихся на захваченной территории, не хватало казарменных помещений. Было принято решение рассредоточить войска, вышедшие к демаркационной линии. При этом руководствовались в первую очередь не оперативными соображениями, а наличием возможных мест размещения личного состава. 33-я стрелковая дивизия, расположившаяся первоначально в Брестской крепости, была передислоцирована в город Березу-Картузскую. Здесь находилась громадная тюрьма для политических заключенных, переоборудованная поляками из бывших казарм царской армии, известная чрезвычайно жестоким режимом. Ее вновь приспособили под казарменные помещения.

120-му гап в этом отношении повело — его перебросили из района Бреста в город Пинск. Полк разместился в казармах бывшего польского уланского полка в 3 км западнее города. Расположение подразделений в специально построенном поляками прекрасном военном городке не требовало от командования особых забот. Помнится, всех восхищала полковая баня для личного состава. Она представляла собой большое помещение, в котором на потолке были смонтированы в несколько рядов 50 душевых установок, на каждой из них имелся простейший рычаг, позволявший регулировать температуру воды.

Исполнявший обязанности командира бывший командир дивизиона капитан Воронков по своим деловым и моральным качествам не был способен командовать полком в составе четырех дивизионов, численностью более 2,5 тыс. человек. Обстановка легкой прогулки вместо боевых действий и возможность бесконтрольно распоряжаться огромными трофеями способствовала его разложению. Комиссар полка Нагульнов пьянствовал вместе с командиром и во всем потакал ему. Глядя на руководство, пустились во все тяжкие и другие начальники. Многие наиболее подготовленные командиры и специалисты полка были отправлены на Карельский перешеек. Остальные, жившие до этого в Союзе от получки до получки, в условиях «загнившего капитализма» и искусственно завышенного курса рубля к польскому злотому, не упускали возможности лишний раз посетить многочисленные кафе и рестораны города. Напившись, они устраивали гонки на приз на извозчиках — кто быстрее домчит их до полка.

Попойки часто заканчивались драками и даже стрельбой. Командир батареи Н. И. Кондрашин рассказывал мне, как его взводный лейтенант Исаченко в январе 1940 года с пьяных глаз открыл огонь из нагана в командирском общежитии. При этом пуля рикошетом попала ему в бедро. Его чуть не засудили за самострел с целью избежать отправки на фронт в Финляндию [111].

Надо сказать, что пьянство в рядах Красной Армии в этот период представляло для командования серьезную проблему. Об этом свидетельствуют неоднократные приказы наркома обороны по этому поводу. Здесь, на мой взгляд, прослеживается явная связь с репрессиями, проводившимися на протяжении многих лет, в том числе и в вооруженных силах. Уклонение от исполнения служебных обязанностей и от проведения решительных мер по наведению порядка стало повсеместным, так как командиры просто боялись доносов со стороны «обиженных» подчиненных. Многие пустились во все тяжкие, справедливо рассудив, что пьяница не может быть шпионом немецкой, японской и прочих разведок.

Единственный, кто пытался поддерживать хоть какой-то порядок в полку, был начальник штаба капитан М. В. Барыбин. Он мешал командиру и комиссару утаивать безобразия и докладывал в штаб округа обо всех происшествиях в полку. Видимо, противоречивые доклады по командной и политической линии затянули решение о смене командования полка с целью нормализации обстановки и укрепления порядка. В январе 1940 года командиром 120-го гап был назначен командир 92-го гап 33-й сд майор Н. И. Лопуховский, который в это время занимался подготовкой и отправкой артбатарей на финский фронт для восполнения больших потерь наших войск, не сумевших быстро преодолеть линию Маннергейма. Мы в это время жили в добротном кирпичном доме польского осадника, который был арестован органами НКВД, а его семья была депортирована. Моя мать после всех мытарств жизни на частных квартирах и в общежитиях была в восторге от самого дома, к которому примыкал большой ухоженный сад (примерно 6–7 рядов по 5 яблонь, не считая ягодника). На участке имелся большой крытый хозяйственный двор. Семья стала готовиться к переезду. Но приказ вдруг отменили, и мы надолго застряли в Березе.

Вообще-то странный случай — приказ и тут же его отмена. Но в 30-е годы и не такое случалось: вдруг куда-то пропадали командующие, командиры частей. Дивизиями и полками зачастую командовали майоры и капитаны. Чехарда со сменой руководителей коснулась и округов, и армий, не говоря уж о Генеральном штабе. Так, за неполные три года сменилось три командующих важнейшим приграничным Белорусским (Западным) округом. С 1931 по 1937 гг. округом командовал командарм 1 ранга И. П. Уборевич, затем — командарм 1 ранга И. П. Белов, которого в сентябре 1939 года сменил командарм 2 ранга М. П. Ковалев. С ноября этого же года командующим стал генерал армии Д. Г. Павлов. 4-й армией с июля 1938 по декабрь 1940 года командовал комдив (затем генерал-лейтенант) В. И. Чуйков, с января 1941 года — генерал-майор А. А. Коробков. Начальника штаба армии полковника И. М. Викторова (с июля 1938 по август 1940) сменил полковник Л. М. Сандалов. В 10-й армии с сентября 1939 по март 1941 года сменилось четыре командующих. С марта 1941 года ею командовал генерал-лейтенант К. Д. Голубев. Лишь 3-й армией с июля 1938 года и вплоть до начала войны командовал комкор (генерал-лейтенант) В. И. Кузнецов.

Положение в 120-м гап становилось неуправляемым. В архиве ЦГАСА хранятся две телеграммы управления кадров БВО от 10 и 14 февраля 1940 года в наркомат обороны с просьбой ускорить решение вопроса о назначении командиром 120-го гап майора Лопуховского Н. И. В связи с надвигающимися событиями в Бессарабии решение о назначении нового командира полка было наконец принято.

Еще 30 марта 1940 года нарком иностранных дел СССР Молотов заявил о наличии нерешенного спорного вопроса о Бессарабии, которая была захвачена Румынией в начале 1918 года. Уже 10 апреля Военному совету БОВО было приказано к 25 апреля: «… В) 120 гап б/м по штату № 08/3 численностью 2697 человек с артпарком по штату № 08/22 численностью 169 человек передислоцировать в ОдВО».

На следующий день командиром 120-го гап был назначен майор Н. И. Лопуховский. До этого времени он, как уже выведенный за штат, привлекался к работе в составе смешанной (вместе с немцами) комиссии по уточнению на местности новой советско-германской границы. С получением приказа отец сразу забрал нас с собой.

Об обстановке, сложившейся в полку, говорит следующий красноречивый эпизод. По приезде в Пинск майора Лопуховского никто не удосужился даже ознакомиться с его документами и предписанием. Его приняли за нового начальника штаба полка. Прежний командир обрадовался: наконец удалось свалить Барыбина! А отец сначала промолчал и, только осмотревшись, объявил, что он назначен командиром полка. Отстраненный от должности капитан Воронков, толком не сдав дела, попытался вывезти из части две машины присвоенного трофейного имущества. Но к этому времени уже состоялся приказ о строгом его учете и оприходовании. Отец приказал сгрузить мебель, но Воронков выхватил револьвер и заорал, что застрелит любого, кто подойдет к машинам. Все это происходило на моих глазах у командирского дома, где наша семья получила квартиру. Отец поднял караул «в ружье», и красноармейцы с удовольствием обезоружили бывшего командира части, который всем надоел своими пьяными выходками.

Член партии с 1921 года майор Н. И. Лопуховский [112] вместе с вновь назначенными военкомом батальонным комиссаром Г. А Русаковым и начальником штаба майором Ф. С. Машковцевым (М. В. Барыбин стал помощником командира полка по технической части) взялся за укрепление дисциплины и сколачивание воинского коллектива. Порядок восстанавливать было трудно: не всем пришлась по душе строгость командира. Не все сразу получалось. Тем более, что новому командованию пришлось с ходу решать весьма сложную задачу.

3 мая 1940 года полк в полном составе вместе с мат-частью (в целях экономии подвижного состава почти все трактора были оставлены на месте) был погружен в эшелоны и уже через двое суток оказался в Киеве [113]. Куда и зачем едут — никто ничего не знал. Через Одессу полк перебросили в район города Вознесенск, а затем — к румынской границе (Коломыя), где он был доукомплектован по штатам военного времени и полностью готов к боевым действиям.

Сталин, используя момент, когда основные силы вермахта были заняты боями во Франции, решил захватить Бессарабию, а заодно и Северную Буковину, которая согласно секретным приложениям к пакту Молотова — Риббентропа не входила в сферу интересов СССР. 26 июня в 22:0 °Cоветский Союз предъявил ультиматум Румынии о возвращении Бессарабии и Северной Буковины. Румыния была вынуждена согласиться на все условия, предъявленные Сталиным. 28 июня в 14:00 наши войска перешли границу. 120-й гап походным порядком через Чортков, Коломыю вышел к Черновцам. После присоединения Бессарабии и Северной Буковины полк возвратился в Белоруссию, где опять поступил в оперативное подчинение 4-й армии, штаб которой располагался в городе Кобрин.

Здесь условия для размещения полка численностью в почти 3 тысяч человек с большим количеством боевой техники и автотранспорта [114] оказались несравнимо хуже, чем в Пинске. Подразделения оказались разбросанными на довольно большой территории. В самом городе расположились штаб полка, третий дивизион капитана Морогина и полковая школа. Первый дивизион капитана Жлобы разместился в деревне Хорогца (9 км северо-восточнее Коссова). Здесь пришлось строить бараки и землянки. Второй дивизион капитана Работнова и артпарк расположился в Ивацевичи и частично на станции Коссово-Полесское (12 км от Коссово). Четвертый дивизион капитана Доронина и подразделения боевого обеспечения полка разместились в двух километрах северо-западнее города в бывшем замке Морачовгцизна, построенном в 1840 году. Вблизи него в пяти маленьких домиках жили семьи старшего комсостава полка. Семьи остальных командиров проживали в городе на частных квартирах.

Такая разбросанность подразделений и неустроенность осложнили жизнь личного состава. Подразделениям помимо боевой подготовки приходилось заниматься устройством быта и созданием учебно-материальной базы — строительством казарм, парков и складов. Тем более что в связи с тяжелыми уроками финской войны и сменой руководства Красной Армии (вместо Ворошилова наркомом обороны был назначен Тимошенко) началась перестройка всей системы подготовки войск. Тимошенко потребовал учить войска только тому, что необходимо на войне. Значительно ужесточились требования к дисциплине. Солдат и сержант за каждый час самовольной отлучки мог получить месяц дисциплинарного батальона, офицер за каждый день уклонения от исполнения служебных обязанностей — год тюрьмы. Лейтенант Каратаев отстал от эшелона при перегруппировке в Одесскую область и догнал свое подразделение только через пять суток. За это он был осужден на пять лет заключения. В 1942 году он добился отправки на фронт, хорошо воевал и закончил войну майором.

По воспоминаниям ветеранов полка большая часть занятий проводилась в поле, на полигоне и стрельбищах в любую погоду. Для отдыха времени почти не оставалось. Особенно напряженными были занятия в полковой школе, где готовили младших командиров и специалистов (разведчики, топографы, вычислители, радисты, телефонисты, водители автомашин и трактористы) не только для полка, но и других частей округа. Здесь же готовили и командиров орудий, которым перед увольнением в запас присваивали звание младших лейтенантов.

Начсостав полка был хорошо подготовлен в огневом и техническом отношении: основные должности занимали кадровые командиры, половина из них в свое время окончила Одесское училище тяжелой и береговой артиллерии. На занятиях по командирской подготовке изучался опыт боев на Западном ТВД, где Гитлер за две недели разгромил Францию. По крайней мере, я видел, как отец вечерами готовился к занятиям, изучая статьи в военных журналах. Запомнился рассказ о захвате немецким воздушным десантом бельгийского форта с фотографиями его укреплений (теперь-то мне понятно, что речь шла о форте Эбен-Эма-эль). У нас была хорошая библиотека, в том числе и военной литературы, что удивительно для человека, окончившего всего лишь 4 класса церковно-приходской школы. Мне нравилось листать историю Гражданской войны с замазанными ликами ее героев, объявленных «врагами народа», а по капитальному труду «Артиллерия» я хорошо представлял, что такое система траншей, огневой вал и прочие тонкости.

120-й гап РГК в мирное время в организационном и оперативном отношениях подчинялся 4-й армии, которой до конца 1940 года командовал генерал-лейтенант В. И. Чуйков. Это был очень жесткий командующий — только такой смог бы удержать в 1942 году Сталинград [115]. По плану прикрытия госграницы полк должен был поддерживать 42-ю стрелковую дивизию, которая дислоцировалась в Березе (30 км западнее Коссово). Позднее ее перебросили в Брест, а на ее месте была сформирована 205-я моторизованная дивизия 14-го мехкорпуса.

По боевой тревоге полк должен был выйти в район Рачки на ружанском направлении (40 км северо-западнее Коссово). Командование полка часто привлекалось к учениям в районе оперативного предназначения армии, участвовало в командирских поездках. В частности, осенью 1940 года в 4-й армии состоялась оперативная игра на местности (единственная, в ходе которой отрабатывались вопросы обороны), когда соединения армии под напором превосходящих сил «противника» отходили от рубежа к рубежу к старой границе. В конечном итоге вторгшаяся на нашу территорию группировка «противника» была разгромлена. Через полгода на этом же направлении немцы за одну неделю прошли 350–400 км и 28 июня захватили Минск и Бобруйск.

В служебной характеристике на майора Лопуховского (в целом положительной) В. И. Чуйков лично дописал: «…в целом подготовлен хорошо, хороший строевик, отличается умением предвидеть развитие обстановки, тактическая подготовка — удовлетворительно, самолюбив, недостаточно требователен: в полку была пьянка с дебошем и самовольная отлучка в первом дивизионе младшего командира с двумя бойцами». Тем не менее 16 июля 1940 года майору Лопуховскому Н. И. за отличное выполнение заданий командования в сложных условиях обстановки было присвоено звание полковника, и он был награжден медалью «XX лет РККА».

Вопреки мнению Чуйкова, ветераны полка в один голос утверждали, что Н. И. Лопуховский был требовательным командиром. Но, в отличие от многих других командиров и начальников, он не кричал на подчиненных, не оскорблял их и никогда не ругался матом. По общему мнению, это был спокойный и выдержанный человек. Командир 11-й батареи Кондрашин вспоминает, что офицеры полка жили дружно. Праздники, как правило, отмечали вместе, накрывали общий стол, выпивали, танцевали. Кстати, отец на застолье любого уровня никогда больше одной рюмки не пил. Командиру часто приходилось сдерживать своего чересчур горячего комиссара, который был младше его на 10 лет (а должно было бы вроде наоборот). Так, бывший начальник продовольственной службы полка Кудрявицкий рассказывал, что полковник Лопуховский спас ему жизнь, когда комиссар хотел его застрелить в первый же день войны за то, что он не обеспечил доставку горячей пищи в подразделения.

В связи с ограниченным объемом статьи я остановлюсь на вопросах обеспеченности Красной Армии артиллерийскими орудиями только крупных калибров. Количество артполков большой мощности, имевших на вооружении 203-мм гаубицы, постепенно увеличивалось. Видимо, сказался опыт боев на Карельском перешейке, где пришлось взламывать оборону, насыщенную долговременными сооружениями [116]. На 1.9.1940 года в составе Красной Армии их было 18, к 1 декабря — 21. На 1 января 1941 года их стало уже 33 гап б/м (сколько из них было частей двойного и тройного развертывания — неизвестно). Для их вооружения по табелю требовалось 1188 203-мм орудий (без учета мобилизационных запасов). В реальности же имелось 650 исправных 203-мм гаубиц Б-4 образца 1931 г. и 36 английских гаубиц марки VI — всего 686. То есть обеспеченность составляла 58 %. Даже если исходить из расчета по 24 гаубицы на полк, то их требовалось по штату 792 штук, фактически имелось 727, но 41 гаубице требовался капитальный ремонт.

К 22 июня 1941 года в наличии имелось уже 861 203-мм гаубица, в том числе 825 Б-4 образца 1931 г. и 36 марки VI (68,3 % от общей потребности) [1,2].

152-мм гаубиц различных образцов (1909/30 г., 1910/ 30 г., 1931 г. и М-10 образца 1938 г.) на 22 июня 1941 года в наличии имелось 3817 (77,6 % от общей потребности). По плану на мобилизационное развертывание требовалось 4798 гаубиц, на мобзапасы —120, всего —4918(79,7 % от потребности на мобразвертывание). 152-мм гаубиц-пушек МЛ-20 образца 1937 г. в наличии имелось 2897 (68,3 % от общей потребности). На мобразвертывание требовалось 2801 орудие, на мобзапасы — 96, всего — 2897 (70 % от потребности на мобразвертывание). По словам тогдашнего начальника штаба 4-й армии Л. М. Сандалова, в полосе армии на окружном полигоне юго-западнее Барановичи (у станции Обуз-Лесная) весной 1941 года имелось 480 152-мм орудий для формирования десяти артполков РГК [3]. Он не уточнил, о каких именно орудиях идет речь, и не указал, с какого именно времени началось формирование этих частей. Но заметил, что создать и сколотить эти полки до начала войны также не успели.

А вот небезызвестный В. Резун, ссылаясь на генерал-полковника Л. М. Сандалова, уже указывает время — в мае — и даже тип поставленных орудий — гаубицы— пушки МЛ-20. И что к каждому из этих орудий было заготовлено по десять боекомплектов (один б/к — 60 снарядов на орудие). Это зачем же сосредоточивать столько снарядов для формируемых полков на небольшом полигоне бывшей польской армии, который считался нештатным? Он даже не имел постоянной кадровой команды и обслуживался силами прибывавших на него артчастей. Где хранить снаряды (выстрелы), на чем перевозить? Ведь для начала формируемому полку при наличии транспорта достаточно 1–2 б/к (возимый запас). Остальные боеприпасы хранятся на складах.

Все это Резуну понадобилось, чтобы потом расписать, как доблестные немецкие войска захватили под Барановичами 480 новеньких, только что с завода гаубиц-пушек МЛ-20. Для сведения: в первой половине 1941 года их было изготовлено всего 497 штук. И что же, 480 из них отправили под Барановичи? Кстати, полков с 48 штатными МЛ-20 не было, а были артполки РГК, у которых на вооружении состояли 48 152-мм гаубиц М-10 (штат № 8/1). Были и 3-дивизионные корпусные полки, имевшие по 36 МЛ-20. Возможно, орудия предназначались для вооружения не только артполков РГК, но и корпусных полков, в том числе и для формирующейся 13-й армии, которой уже назначили район прикрытия.

На 1 ноября 1940 года в округе на вооружении артполков (дивизионных, корпусных и РГК) было 599 152-мм гаубиц и пушек. На 1 января 1941 года только гаубиц и гаубиц-пушек стало 774, в том числе 266 гаубиц-пушек МЛ-20 [117]. Поставки 152-мм гаубиц продолжались, и к 1 июня в округе было уже 1109, в том числе 470 гаубиц-пушек МЛ-20 (то есть в течение пяти месяцев прибавилось 204 шт.). Ведь к 22 июня 1941 года в составе округа было 19 корпусных и армейских полков и 6 гаубичных полков РГК (не считая отдельных дивизионов). В июне поступило еще 24 гаубиц-пушек МЛ-20 и 6 гаубиц образца 1938 г. [4].

Но количество сил и средств — важная, но не единственная составляющая, определяющая степень готовности войск к боевым действиям и эффективности их применения. Дело не только в количестве орудий, танков и самолетов или полков, дивизий и корпусов, имеющихся в составе армии. В РККА, например, к началу войны было свыше 23 тысяч танков и 29 механизированных корпусов. Но принятое решение о создании такого количества мехкорпусов было обеспечено бронетехникой только на 52 % (а в авиации новейшими типами самолетов — на 15–20 %). О степени готовности бронетанковых и механизированных войск много писалось и говорилось. Останавливаться на этом не буду и только напомню читателям выдержку из доклада начальника ГАБТУ генерал-лейтенанта Я. Н. Федоренко. 14 мая 1941 года он обратил внимание наркома обороны на то, что из-за неполного обеспечения механизированных корпусов танками по штатам они «являются не полностью боеспособными. Для повышения их боеспособности впредь до обеспечения их танками считаю необходимым вооружить танковые полки мехкорпусов 76-мм и 45-мм орудиями и пулеметами с тем, чтобы они в случае необходимости могли бы драться, как противотанковые полки и дивизионы».

Для проведения этого мероприятия ЗапОВО выделялось: для 13-го мехкорпуса 48 76-мм орудий, 54 45-мм противотанковых орудий и 160 ручных пулеметов, 48 автомашин ЗИС и 74 ГАЗ. 17-й мехкорпус должен был получить 96 76-мм орудий, 72 45-мм противотанковых орудия и 320 ручных пулеметов, 96 автомашин ЗИС и 112 ГАЗ, а 20-й мехкорпус — 120 76-мм орудий, 90 45-мм противотанковых орудий и 400 ручных пулеметов, 120 автомашин ЗИС и 140 ГАЗ. 16 мая начальник Генерального штаба приказал реализовать эти планы в округе к 1 июля 1941 года. В результате к 22 июня в мехкорпусах ЗапОВО имелось танков (в основном учебных): 11-й — 414, 13-й — 282, 14-й — 518, 17-й — 63, 20-й — 94. Лишь 6-й мехкорпус был укомплектован по штату и имел 1131 танк [5]. Вот в таком состоянии были наши мехкорпуса за месяц до начала войны. Недаром Василевский говорил, что нам было нужно еще год-два мирного развития, чтобы решить задачи военного плана.

В ЗапОВО на 22 июня 1941 года имелось (в скобках — с учетом Пинской военной флотилии): орудий наземной артиллерии 6043 (6515), зенитных — 1052 (1139), минометов — 6106 (6610), всего — 13 201 (14 264) [1 (4)]. В округе было 3 пушечных и 6 гаубичных полков РГК, в том числе четыре гап б/м, из них один (120-й) находился в оперативном подчинении 4-й армии, и три (5-й, 318-й и 612-й) — в распоряжении фронта. На вооружении полков большой мощности на 1 июня находилась 101 203-мм гаубица.

По штату (утвержденному 19 февраля 1941 года) 120-й артполк б/м РГК состоял из четырех дивизионов. Всего в полку имелось 24 гаубицы, 112 тракторов, 242 автомобиля, 12 мотоциклов и 2304 человек личного состава (из них 174 офицера). Это была часть двойного развертывания. В апреле 1941 года полк перешел на штат 08/44 [118]. По новому штату в полку, как и раньше, осталось четыре дивизиона трехбатарейного состава (в батарее — 2 взвода, в каждом одна гаубица). Поскольку 4-й дивизион стал скадрованным, численность личного состава полка несколько уменьшилась и составила 2171 человек, в том числе: начсостав — 166, младший начсостав — 419, рядовых — 1586.

В полку было значительное количество средств радиосвязи, более 150 тракторов и около 300 автомашин, из них не менее сотни сверхштатных (в том числе несколько десятков вездеходов ЗИС-ЗЗ на полугусеничном ходу, прибывших с финского фронта). Вся автотракторная техника, за немногим исключением, находилась на консервации. Имевшиеся в полку трактора, тракторные прицепы и автомашины предназначались как для полка первой очереди, так и полка второй очереди. Но их количество не обеспечивало потребности полка второй очереди. В связи с увольнением военнослужащих срочной службы в запас и отправкой специалистов в другие части водителей автомашин и трактористов не хватало. Следует отметить, что недостаток средств мех-тяги был характерен для большинства артиллерийских частей и соединений. Некомплект планировалось ликвидировать за счет поставок автотракторной техники из народного хозяйства при объявлении мобилизации.

Иногда приходилось принимать экстраординарные меры. Так, в составе ЗапОВО было сформировано три противотанковые бригады — по одной (7-я и 6-я) в 3-й и 10-й армиях и одна (8-я) в резерве. В 4-й армии, прикрывавшей важнейшее брестское направление, не было ни одной. В бригадах не было ни одного трактора. В то же время им не были положены и лошади. Лишь по настойчивому требованию командования округа в самое последнее время было разрешено взять для них трактора из некоторых стрелковых дивизий. Артиллерию последних пришлось перевести на конную тягу.

Только в июне противотанковые бригады были в основном укомплектованы средствами мехтяги [4].

Буквально накануне войны в 120-й гап стала поступать новая матчасть. К 21 июня полк получил из 318-го гап б/м РГК 12 гаубиц Б-4. На станции Коссово-Полесское прибыло еще 6 таких орудий, которые к началу войны так и не были разгружены с платформ. Конечно, 203-мм гаубица образца 1931 г. Б-4 по всем параметрам превосходила устаревшую английскую [119]. Особенностью Б-4 являлся лафет с гусеничным ходом, что обеспечивало ей достаточно высокую проходимость и ведение стрельбы с грунта без использования специальных платформ.

Перевозка гаубицы осуществлялась двумя тракторами. Для этого она разбиралась на две части: ствол, снятый с лафета, укладывался на специальную повозку, гусеничный лафет, соединенный с передком, составлял лафетную повозку. На короткие расстояния гаубицу допускалось транспортировать и в не разобранном виде. Для транспортировки использовались гусеничные тягачи типа «Коммунар», наибольшая допустимая скорость передвижения по шоссе составляла 15 км/ч. К гаубице были разработаны выстрелы раздельного картузного заряжания с десятью переменными зарядами.

Полученные гаубицы предназначались для вооружения полка второй очереди. Для него подбирался средний комсостав (при этом лучшие командиры взводов назначались командирами батарей, а на их место должны были прибыть младшие лейтенанты из запаса), а также младший комсостав — командиры орудий, наводчики, командиры отделений связи (из полковой школы). Выбирать было из кого: еще в феврале 1940 года в полк прибыло много молодых командиров, окончивших Одесское училище тяжелой и береговой артиллерии. 14 мая 1941 года нарком обороны отдал приказ о досрочном выпуске второкурсников из училищ и немедленном направлении их в части. За неделю до начала боевых действий в полк прибыло еще несколько молодых командиров. Один из них явился в часть 21 июня. В то же время из полка в другие части в апреле и мае из полка отправили несколько средних и младших командиров и специалистов, в том числе много водителей.

Следует отметить, что приграничные округа лихорадили бесконечные реорганизации. Существующую организационную структуру войск РККА ломали беспощадно, не сообразуясь с реальными сроками на осуществление планируемых мероприятий, с обстановкой на западной границе и возможностями промышленности. Не доведя одно дело до конца, тут же затевали другое. Непрерывная реорганизация самым отрицательным образом сказалась на готовности наших войск к боевым действиям.

Как ни странно, но в это сложное предгрозовое время единственным планом, который неукоснительно соблюдался, был план отпусков. Вот и командир 120-го гап был в очередном отпуске. Новый начальник штаба полка майор Ф. С. Машковцев (бывший начальник полковой школы 318-го гап РГК) оказался вызван на сборы в академию имени Дзержинского. В отпуске были и другие командиры полка, в том числе и командир второго дивизиона; они смогли присоединиться к полку только на Березине (а 4 командира-отпускника так и не появились в полку).

Подобное положение было и в других частях и соединениях. Например, 318-й гап б/м РГК находился в лагерях с 31 мая. Оттуда для принятия военнослужащих приписного состава на период с 10 по 14 июня было откомандировано 19 средних и младших командиров. С 12 июня для прохождения 1,5 месячных сборов запаса прибыло в полк: среднего комсостава — 20 человек, младшего — 52, рядовых — 412. На 1–7 июля были запланированы соревнования по артстрелковой подготовке, проводимые начальником артиллерии округа. Тем не менее начальник штаба полка убыл в отпуск с 16 июня по 24 июля.

В течение 17 и 18 июня в полку занимались погрузкой матчасти на станции Белица. Видимо, это были орудия Б-4, предназначенные 120-му гап. Отправив орудия, командир полка и сам 20 июня убыл в отпуск [120].

Скорее всего, и в других частях, соединениях и армиях округа положение с отпусками было примерно аналогичным. С понедельника 23 июня в округе намечались сборы офицерского состава, предназначенного для вновь формируемых артполков РГК. Но в это время и сам начальник артиллерии 4-й армии генерал-майор Д. П. Дмитриев тоже был в отпуске. По существу, вся артиллерия РГК округа была обезглавлена.

Ветераны 120-го гап вспоминали, что незадолго до отправки полка в лагерь на складе «НЗ» в Коссово, где хранились первые поступившие гаубицы Б-4, с командирами дивизионов и батарей были проведены ознакомительные занятия. При этом было запрещено что-либо записывать. Как все это было не похоже на обстановку, когда собирались выступить против сравнительно слабой Польши! И это в момент, когда Красная Армия, по уверению В. Резуна, готовилась через две недели нанести упреждающий удар!

Этот вопрос требует специального исследования. Здесь же я отмечу, что Резун названный им срок — 6 июля — обосновал, сославшись на труд «Начальный период войны» под редакцией генерала армии С. П. Иванова. Он цитирует вырванную из контекста фразу: «немецко-фашистского командованию буквально в последние две недели[выделено мною — Л. Л.] удалось упредить наши войска (с. 212)». И цитирует, опустив конец фразы: «в завершении развертывания и тем самым создав благоприятные условия для захвата стратегической инициативы в начале войны». Ибо речь в разделе труда шла о сосредоточении и оперативном развертывании войск в целях обороны для прикрытия госграницы. И ничего не сказано о переходе в наступление. Через 16 страниц Резун переиначивает ту же фразу на свой лад (уже без ссылки на страницу), придавая ей совсем другой смысл : «[…]германским войскам удалось нас упредить буквально на две недели»[выделено мною. — Л. Л.].

В то же время Резун вполне справедливо пишет, что подготовка и приведение в готовность вновь сформированных частей сложное дело, требующее много времени. Недостаточно укомплектовать командирами и рядовым составом подразделения и боевые расчеты. Надо обеспечить инфраструктуру части и соединения. В артполку РГК, кроме дивизионов и батарей, требуется создать и укомплектовать специалистами штабную и парковую батареи, артпарк и тыловые подразделения, снабдить их средствами тяги и автотранспортом. Только тогда полк способен выполнить боевую задачу.

Если, как утверждает Резун, упреждающий удар планировался на 6 июля 1941 года, неужели наше командование упустило бы возможность заблаговременно усилить группировку левого крыла Западного фронта за счет десятка полков крупнокалиберной артиллерии? Можно ли рассчитывать на успех наступления силами только пехоты и танков без поддержки артиллерии усиления? Армии Западного фронта по своему составу не были готовы к наступлению с решительными целями. Как показали дальнейшие события, они оказались не готовы и к отражению вторжения.

Небольшое отступление. В порядке обобщения опыта сосредоточения и развертывания войск западных приграничных военных округов по плану прикрытия государственной границы в 1941 году Военно-научное управление Генерального штаба (начальник генерал-полковник А. П. Покровский) задало непосредственным участникам этих событий 5 вопросов:

«1. Был ли доведен до войск в части, их касающейся, план обороны госграницы; когда и что было сделано командующими и штабами по обеспечению выполнения этого плана?

2. С какого времени и на основании какого распоряжения войска прикрытия начали выход на госграницу и какое количество войск из них было развернуто до начала боевых действий?

3. Когда было получено распоряжение о приведении войск в боевую готовность в связи с ожидавшимся нападением фашистской Германии с утра 22 июня; какие и когда были отданы указания по выполнению этого распоряжения и что было сделано войсками?

4. Почему большая часть артиллерии находилась в учебных центрах?

5. Насколько штабы были подготовлены к управлению войсками и в какой степени это отразилось на ходе ведения операций первых дней войны?».

Эти интересные вопросы были заданы еще при жизни Сталина — в конце 40-х — начале 50-х годов, когда причины неудач наших войск в начальный период войны были определены самим вождем: внезапное, вероломное нападение, превосходство немцев в количестве танков и самолетов и т. д.

Еще более интересны ответы фронтовиков, переживших трудные дни внезапного начала войны. Сколько продолжался сбор материалов, неясно. В 1989 году «Военно-исторический журнал» под многозначительным заголовком начал публикацию их ответов [6]. Ответам на первый и второй вопрос посвящалась отдельные статьи. В конце их автор публикации, редактор журнала по проблемам истории стратегии и оперативного искусства полковник В. П. Крикунов подводил краткий итог. В частности, он подчеркнул, что многие командующие и командиры соединений на свой страх и риск предпринимали (или пытались предпринять) меры по подготовке подчиненных войск к отражению надвигающегося нападения. Однако над всеми ими довлело указание сверху не «провоцировать» войну.

Статья с ответами на второй вопрос в пятом номере «Военно-исторического журнала» в этом же году заканчивалась ремаркой, что продолжение следует. Но его не последовало. «Наверху» решили, что ответы фронтовиков в свою очередь могут вызвать неприятные вопросы, ответы на которые могут вызвать нежелательные ассоциации, и инициативу журнала пресекли на корню. А жаль. Видимо, редактору журнала, изучавшему ответы фронтовиков, было что сказать…

Анализ ответов фронтовиков, занимавших не последние посты в своих соединениях и объединениях, несмотря на их субъективность, в совокупности с рассекреченными в последнее время архивными документами позволил бы глубже понять причины поражения наших войск в приграничных сражениях. Собранные материалы хранится в фонде Генерального штаба. Можно было бы возобновить публикацию ответов фронтовиков. Но нынешние руководители военной науки, судя по всему, не горят желанием продолжить это явно полезное начинание авторитетного журнала.

Дело в том, что в последние два десятилетия в историографии Второй мировой и Отечественной войн происходит переоценка некоторых положений, до того считавшихся незыблемыми. Введение в научный оборот ранее неизвестных документов из архивов противоборствующих сторон позволило переосмыслить роль некоторых военачальников в подготовке к войне, глубже понять причины наших поражений в ходе первых сражений начального периода войны. Сейчас, к сожалению, из одних и тех же, по существу, фактов историки и публицисты приходят к противоположным выводам. Разоблачая одни мифы, некоторые из них занимаются созданием новых. Отбирая только нужные им факты, они обосновывают бредовые версии развития обстановки накануне и с началом вторжения врага на нашу территорию.

Между тем, обстановка на советско-германской границе накалялась, хотя внешне это не было особенно заметно. Со стороны Германии не выдвигалось и каких-либо политических требований. Немцы всеми способами стремились скрыть от нашей разведки масштабы сосредоточения войск у нашей границы, которое продолжалось все более нарастающим темпом. При этом они применяли различные способы дезинформации. Была усилена охрана границы (демаркационной линии), которая осуществлялась личным составом частей вермахта в форме пограничной таможенной охраны. Например, посты охраны и патрули от 34-го артполка 6 июня получили указания препятствовать обмену (через границу) агентами и собаками, избегать каких-либо провокаций русских, отдельные русские самолеты, перелетающие границу, не обстреливать. В разведдонесении штаба этого полка от 10 июня отмечалось, что «войска и гражданское население в районе Белостока, Гродно, Бреста к войне не подготовлены… Евреи пытаются скупать рейхсмарки». И в то же время: «…почти на всех вокзалах стоят зенитные орудия или пулеметы, почти все мосты, ведущие к границе, вероятно, подготовлены к взрыву и охраняются военными караулами» [121].

10 июня 1941 года верховное главнокомандование вооруженных сил Германии (ОКВ) окончательно определило день «Д» начало операции «Барбаросса» — 22 июня, оговорив, что в случае переноса этого срока соответствующее решение будет принято не позднее 18 июня.

Были установлено, что в 13:00 21 июня в войска будет передан один из двух следующих сигналов:

а) сигнал «Дортмунд», который означал, что наступление, как и запланировано, начнется 22 июня и что можно приступить к открытому выполнению ранее отданных приказов;

б) сигнал «Альтона», который означал, что наступление переносится на другой срок. При этом констатировалось, что это несомненно приведет к полному раскрытию целей сосредоточения немецких войск, так как последние уже будут находиться в полной боевой готовности.

ОКВ также установило время начало наступления сухопутных войск и перелета авиации через границу — 22 июня, 3 часа 30 минут, оговорив, что если метеорологические условия задержат вылет авиации, то сухопутные войска начнут наступление самостоятельно [7]. В этот же день содержание решения ОКВ, точное время и час вторжения было доведено до сведения командующих армиями.

10 июня началась погрузка в железнодорожные эшелоны немецких подвижных (танковых и моторизованных) соединений, Перевозка войск в районы сосредоточения приняла более интенсивный характер. Исходя из намеченного дня вторжения, дивизии первого эшелона, предназначенные для прорыва обороны советских войск, должны были 18 июня начать занимать исходное положение для наступления. Подвижные соединения занимали исходные районы на удалении 20–30 км от границы, пехотные — в 7-20 км. Именно поэтому перенос сроков вторжения после этой даты был признан нежелательным. К исходу 21 июня сосредоточение и развертывание войск, предназначенных для вторжения, было полностью закончено. На перебазирование авиагрупп Люфтваффе на аэродромы оккупированной Польши требовалось меньше времени. Поэтому массовый перелет авиасоединений начался позже — две самые крупные истребительные эскадры (авиадивизии) 2-го воздушного флота перелетели на аэродромы генерал-губернаторства к 15 июня 1941 года.

Скрыть массовые перевозки войск на восток и выдвижение их к границе от местного населения, в среде которого действовали наши агенты и добровольные осведомители, было невозможно. Судя по всему, нашей разведке удалось зафиксировать изменение в графике перевозок. О том, что нападение произойдет в ближайшие дни, стало ясно 15–17 июня.

Меры по приведению войск в боевую готовность, конечно, предпринимались. Последовало распоряжение о создании в западных приграничных округах фронтовых управлений и выводе их на полевые командные пункты, маскировке аэродромов и приведении войск первого эшелона в боевую готовность, на флоте была объявлена оперативная готовность № 2.

Однако угрожающая ситуация требовала от советского руководства более решительных действий, нежели те, что были предприняты. Именно поэтому было бы очень интересно услышать ответы фронтовиков на вопрос — когда было получено распоряжение о приведении в боевую готовность в связи с ожидавшимся нападением фашистской Германии с утра 22 июня в войсках, конкретно — в дивизиях и корпусах. Какие и когда были отданы указания по выполнению этого распоряжения и что было сделано войсками? В частности, почему из Брестской крепости не были заблаговременно выведены в летние лагеря 42-я и 6-я стрелковые дивизии? Это обычная практика, которая не вызвала бы никаких подозрений у немцев.

Кстати, когда весной начали формирование 14-го мехкорпуса, директивой Генерального штаба предусматривалось его дислокация не ближе 100 км от границы. Одну танковую дивизию планировалось разместить в Пружанах, вторую в Березе, а моторизованную дивизию — в Пинске. Но Павлов настоял на своем варианте размещения. Так, 22-я танковая дивизия оказалась в Бресте. 205-я моторизованная дивизия создавалась в Березе на базе одного стрелкового полка, двух артдивизионов и специальных подразделений 42-й стрелковой дивизии. Остальные части этой дивизии были переведены в Брестскую крепость. Скученность размещения личного состава в ней еще более возросла.

Более того, 14 июня Сандалов поднимал по боевой тревоге 6-ю стрелковую дивизию, а днем раньше тревогу объявлял 42-й дивизии командир 28-го стрелкового корпуса. На основе результатов проверки боевой готовности командование 4-й армии предложило вывести 42-ю стрелковую дивизию из крепости в район Жабинки (там постоянно находился один из ее полков). Но это предложение было отвергнуто командующим войсками округа.

В первые часы 22 июня, когда от перебежчика стало известно, что на рассвете немцы перейдут в наступление, опять-таки по свидетельству Сандалова, генерал Коробков несколько раз звонил Павлову с просьбой разрешить вывести войска из крепости. Однако тот не разрешил. Позже, когда руководство Западного фронта было предано суду военного трибунала, Павлов, пытаясь оправдаться, заявил, что он отдал приказ к 15 июня вывести войска из Бреста в лагерь, но «сам лично не проверил его, в результате даже патроны заранее в машины не были заложены». Коробков заявил, что приказ о выводе частей из Бреста никем не отдавался. А вот артиллерийские части, в том числе и зенитные, были выведены в лагеря и на полигоны.

К сожалению, до ответов на четвертый вопрос ВНУ — почему большая часть артиллерии [пограничных округов] находилась в учебных центрах — редакция тоже не добралась. Они скрываются в архивах Генерального штаба.

Можно только предположить, что, несмотря на тревожные донесения о сосредоточении германских войск, на нашей стороне границы продолжали жить по законам мирного времени. Якобы это было сделано потому, что некоторые части ни разу не участвовали в проведении боевых стрельб. Но к 120-му гап это не относится: его артиллеристы стреляли и при этом очень хвалили точность огня старых английских гаубиц. Очевидно, каждый начальник планировал подготовку подчиненных ему частей и соединений на летний период, исходя из интересов своего вида (рода) войск. Пришло время, и войска, в том числе и артчасти, отправились в летние лагеря и на полигоны. Зенитчики Западного округа оказались на сборах восточнее Минска, а связисты 4-й армии — на сборах в районе Кобрина. Конечно, это самым отрицательным образом сказалось на действиях соединений армий прикрытия по отражению нападения противника.

Поскольку в свое время фронтовикам не дали возможности ответить на этот вопрос, попытаемся восполнить этот пробел и показать, с какими трудностями встретились артчасти, оторванные от своих соединений, пунктов постоянной дислокации (зимних квартир) и районов оперативного предназначения. Воспоминания ветеранов на этот счет подтверждаются архивными документами, в том числе 4-й армии. Странная вещь: немногие сохранившиеся документы первых дней войны самой армии были давно рассекречены (как и книга Сандалова о боевых действиях 4-й армии с грифом «секретно» — в 1965 году), а вот документы штаба артиллерии армии по этой же описи дел скрывали от исследователей до 2007 года. Они были рассекречены по моему требованию на основании приказа Министра обороны РФ А. Сердюкова № 181 от 8 мая 2007 года — через 66 лет после их написания. Причина лежит на поверхности: в них речь идет о больших потерях артиллерийских частей в людях, вооружении и боевой технике. Благодаря этому несколько прояснились обстоятельства, при которых было сорвано развертывание новых артчастей на базе существовавших, и войска в тяжелой обстановке во многих случаях остались без поддержки артиллерии усиления. Тяжелая и крайне неприглядная картина. Но так было…

15 июня 1941 года 120-й гап убыл на полигон в район станции Обуз-Лесна (ныне станции Лесная), что юго-западнее Барановичи. Полигон расширялся: личному составу пришлось корчевать лес, строить дороги, парки для размещения техники, оборудовать лагерь. Полку на это отвели неделю, и к 21 июня работа была закончена. На воскресенье планировался отдых, а с 23 июня — боевые стрельбы. На зимних квартирах осталось ограниченное количество личного состава для охраны складов и мест расположения подразделений. Специально выделенные командиры занимались начальной подготовкой мобилизованных под видом учебных сборов местных жителей. Топовзвод штабной батареи полка находился в Бресте в распоряжении штаба укрепрайона и занимался выполнением топогеодезических работ по привязке огневых сооружений и изготовлению различных схем для штаба УРа. Одно отделение располагалось в городе в бывшей казарме дефензивы (польской контрразведки), остальные два — в крепости.

Вечером в субботу 21 июня личный состав взвода был привлечен для погрузки на станции Брест вещевого и другого имущества для полка, в том числе более тысячи котелков. Взвод во главе с командиром лейтенантом Прокофьевым вместе с грузом убыл в полк. Первое отделение взвода после снятия с довольствия в крепости должно было отправиться туда с другой партией имущества на следующий день.

В середине июня среди командного состава полка усилились слухи о грядущей войне. Нарастали тревожные настроения и в их семьях, жен мучили нехорошие предчувствия. Впрочем, какие предчувствия, когда местные жители, имевшие довольно прочные связи со своими родственниками по ту сторону недостаточно обустроенной границы, прямо говорили, что скоро начнется война и сюда придет «герман». В середине июня командному составу отменили отпуска. Затем, чтобы не вызвать паники, директивой наркома начсоставу запретили отправлять семьи в Союз. Местные жители старались сбыть советские деньги. В магазинах образовались очереди (небывалая до того вещь), расхватывали все подряд: муку, сахар, соль, керосин, мыло, спички. Владельцы небольших частных предприятий охотно принимали заказы (особенно у военных) на изготовление одежды, обуви и т. п., но не спешили их исполнять. Ксендз города Коссово прямо сказал квартировавшему у него лейтенанту Алексееву из 120-го гап, что в воскресенье 22 июня начнется война. И посоветовал тому отправить беременную жену рожать к матери, в Ленинград. Алексеев успел отправить жену за день до начала войны. Жены командиров, обеспокоенные всеми этими слухами, очень волновались. Пришлось батальонному комиссару Русакову собирать их, успокаивать. Он заявил женщинам:

— Ну что вы волнуетесь? Плохо вам здесь живется? Ну, начнется заваруха — будете жить в Варшаве или в Берлине!

В субботний вечер 21 июня бойцы и командиры 4-й армии наконец-то получили возможность отдохнуть после напряженной работы в течение недели. Все надеялись, что хоть в это воскресенье не будет учебных тревог. Некоторые командиры и политработник из числа командования 4-й армии решили воспользоваться приездом артистов московской эстрады в Брест и посетить театр. Отправились в Дом Красной Армии в Кобрине на представление артистов Белорусского театра оперетты и командующий армией генерал Коробков с начальником штаба полковником Сандаловым. Если согласиться с версией М. Солонина, все это было сделано, чтобы усыпить бдительность немцев и усилить эффект планируемой на 22 июня советской провокации.

Но насладиться мастерством артистов Коробкову и Сандалову не удалось: около 23 часов их вызвал к телефону начальник штаба округа. Особых распоряжений не последовало, а о том, что нужно быть наготове, они и так знали. На всякий случай Коробков вызвал в штаб ответственных работников армейского управления.

О том, что нападение произойдет в ближайшие часы, стало ясно к полуночи на 22 июня. В час ночи 22 июня западнее Волчина через Буг переплыл немецкий солдат, который заявил, что в 4 часа Германия нападет на СССР. Начальник заставы объявил боевую тревогу и немедленно доложил о перебежчике коменданту участка, а через него — командиру погранотряда. Последний о перебежчике и его заявлении сообщил в Белосток, в штаб погранвойск Белоруссии, и отдал приказ всем заставам — держать под ружьем до 75 % личного состава. В штаб 4-й армии эти данные не попали из-за нарушения связи. Но еще раньше, 21 июня в 21:00 госграницу в районе города Сокаль Львовской области УССР перешел еще один немецкий солдат, бежавший из германской армии, Лисков Альфред. Примерно в 1 час ночи 22 июня солдат, доставленный в город Владимир-Волынский, показал, что 22 июня на рассвете немцы должны перейти границу. Об этом немедленно было доложено ответственному дежурному штаба пограничных войск и по телефону — командующему 5-й армией генерал-майору Потапову, который к этому сообщению отнёсся подозрительно. Было приказано усилить охрану госграницы, выставив специально слухачей к реке Буг. На повторном допросе А. Лисков назвал себя коммунистом и заявил, что прибыл предупредить о нападении по личной инициативе. В это время на участке первой комендатуры немцы открыли огонь артиллерийский огонь. Связь с комендатурой была нарушена.

Показания упомянутых выше обоих перебежчиков могли дойти до Москвы не ранее 2–3 часов ночи 22 июня. Однако, судя по воспоминаниям маршала Жукова, в полосе КОВО был еще один перебежчик — фельдфебель, который, видимо, перешел границу намного раньше первых двух. Но о нем пока ничего больше узнать не удалось. Он тоже утверждал, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня. Об этом было доложено Тимошенко и Сталину.

Г. К. Жуков вспоминал:

«Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н. Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность[выделено мною. — Л. Л.].

Тем временем в кабинет И. В. Сталина вошли члены Политбюро. Сталин коротко проинформировал их.

— Что будем делать? — спросил И. В. Сталин.

Ответа не последовало.

— Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность[выделено мною. — Л. Л.], — сказал нарком.

— Читайте! — сказал И. В. Сталин.

Я прочитал проект директивы. И. В. Сталин заметил:

— Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.

Не теряя времени, мы с Н. Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома[Ватутин не был у Сталина. — Л. Л.]. Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить. И.В. Сталин, прослушав проект директивы и сам еще раз его прочитав, внес некоторые поправки и передал наркому для подписи»[8].

Судя по «Журналу посещений», Тимошенко и Жуков находились в кабинете Сталина полтора часа. Так, по версии Жукова, родилась широко известная Директива № 1. При этом Жуков утверждает, что они с Тимошенко настаивали на приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, но Сталин внес какие-то поправки. Какие — Жуков не упоминает. Но в Директиве, переданной в округа, как раз и говорится о полной боевой готовности! В своей книге, но несколькими страницами раньше, Жуков написал: «Генеральному штабу о дне нападения немецких войск стало известно от перебежчика лишь 21 июня, о чем нами тотчас же было доложено И.В. Сталину. Он тут же дал согласие на приведение войск в боевую готовность»,[выделено мною — Л. Л.].

Боевая готовность и ПОЛНАЯ боевая готовность — что это, игра слов? В чем заключалась разница в состоянии войск и штабов в том и другом случае — непонятно. На Военно-морском флоте существовали три оперативных готовности — № 3, 2 и 1 — по мере ее наращивания [122]. Благодаря приведению флота в готовность № 1 и разрешению открывать огонь при нападении на его базы, которое 21 июня устно дал Тимошенко наркому ВМФ, противник не потопил ни одного нашего корабля и причинил флоту лишь незначительные повреждения [9].

Конечно, армия в этом отношении более сложная организация, чем флот. В ней подобной четкой системы боевых готовностей тогда не было. Здесь было только два состояния — мирного времени и военного — после объявления мобилизации. С позиции сегодняшнего дня непонятно, почему не было определено еще какой-либо промежуточной готовности — до объявления мобилизации? Например, только для армий прикрытия, чтобы иметь хотя бы часть войск, способных немедленно начать боевые действия. Скорее всего, в Москве боялись излишней самостоятельности командующих. Но то, что не была продумана четкая система оповещения войск и штабов на случай внезапного нападения противника — серьезный просчет военного руководства. Это прямая обязанность начальника Генштаба. Ничего в этом отношении сделано не было. Вместо того, чтобы разъяснить, что же должны были конкретно сделать войска, чтобы отразить возможный внезапный удар немцев, Жуков в своих воспоминаниях задним числом затеял игру в слова. Здесь явно просматривается желание маршала еще раз подчеркнуть, что Сталин не дал ему и наркому в полной мере подготовить войска к отражению возможного нападения немцев и тем самым снять с себя — начальника Генштаба — ответственность за их неготовность.

Здесь хотелось бы сказать несколько слов по поводу «красных» пакетов, которые неоднократно упоминал Резун, стараясь выставить СССР поджигателем войны. Ссылаясь на Рокоссовского и других командиров, он пишет, что «ничего они там [в пакетах]нужного для обороны не обнаружили». Какие пакеты, кому предназначены? Спрашивается, зачем ставить задачи на оборону соединениям, находящимся в сотнях километров от границы и по тревоге выдвигающимся в районы своего оперативного предназначения?

Но Резун сразу делает глобальный вывод: «планы войны у советских командиров были, но планов оборонительной войны не было». Так, например, он утверждал, что боевые задачи на наступление были определены всем советским командирам. Но командиры тактического уровня знать их не имели права. Эти «задачи в вышестоящих штабах были четко определены и сформулированы, опечатаны в секретные пакеты и хранились в сейфах каждого штаба до батальона включительно»[выделено мною. — Л. Л.].По Резуну, оставалось только дать условный сигнал — все разом вскроют пакеты, и войска первого стратегического эшелона большевиков дружно ринутся на врага.

На самом деле, согласно инструкции, «красные» пакеты хранились у начальников штабов соединений и объединений вместе с мобпланом. С конкретным содержанием хранящихся там документов можно ознакомиться на примере «красного» пакета 1-го стрелкового корпуса 10-й армии Западного фронта (которая, по версии Резуна, должна была первой ринуться на врага). Пакет был захвачен немцами, хранился в архиве Данцига, откуда и был возвращен в ЦАМО. На нем имеется надпись по-немецки — Inhalt: 1 rote Originalmappe mit Originalver-reichnes (Blatter von 1-176 durch nummerriert und geheftet), что можно перевести так: «Содержание: 1 красная подлинная папка с подлинными распоряжениями (листы с 1 по 176 пронумерованы и сброшюрованы)». Немцы даже не посчитали нужным переводить 46 документов пакета, потому что там речь шла только об обороне.

Этот «красный» пакет с грифом «Сов. секретно, особой важности» принял на хранение 15 июня 1941 г. начальник штаба корпуса подполковник С. Иванов. Документы определяли порядок действий по прикрытию, в них расписаны действия по тревоге всех частей и подразделений корпуса. Корпус в составе двух стрелковых дивизий с приданными частями должен был прикрыть подучасток 1, шириной 157 км, района прикрытия границы 2.

В пакете указано: кто может поднять части по тревоге, боевой состав соединений и частей, в котором они должны выйти в свои районы и время готовности частей к выступлению и занятия районов обороны и т. п. Указывалось, что шифртелеграмма о вводе в действие плана обороны будет иметь вид: «Командиру… объявляю тревогу со вскрытием красного пакета. Подпись». И такие телеграммы (или условные сигналы на вскрытие пакетов), вопреки утверждениям Резуна, были даны — но с большим опозданием.

Изложить содержание всех документов в статье невозможно, да и не имеет смысла: для нас важно знать задачу 1-го стрелкового корпуса:

«а) Оборонять госграницу в полосе предполья, не допуская вторжения противника на территорию СССР. Прорвавшиеся через госграницу части противника окружить и уничтожить.

б) В случае наступления явно превосходящих сил противника прочно занять и оборонять основной оборонительный рубеж».

Документы пакета были отработаны в январе-феврале 1941 года, боевой приказ корпуса подписан 18 февраля 1941 года. Действия войск отрабатывались с командным составом, а также с частями и подразделениями с выдвижением по назначенным маршрутам, не доходя до границы ближе 5 км. Характерно: для охраны мостов выделялось, как правило, одно стрелковое отделение с ручным пулеметом. В объяснительной записке командир корпуса сделал следующий вывод:

«[…] вести упорную оборону во взаимодействии со всеми родами войск, вести бой на широком фронте отдельными гарнизонами самостоятельно, до последних сил, не покидая своего места, так как отходить корпусу не разрешено» [123].

Сейчас многое для нас скрыто плотной завесой секретности. Но из того, что известно, можно сделать вывод, что командующие приграничных округов гораздо лучше, чем в Москве, представляли все возрастающую опасность нападения немцев и пытались что-то предпринять. Однако такие попытки пресекались на корню, чтобы не провоцировать немцев. Военное руководство слишком доверяло Сталину — который, следует признать, добился впечатляющих успехов в возвращении в лоно бывшей Российской империи отторгнутых после революции территорий. Да и кто мог ему возражать после репрессий 1937–1938 годов? В Красной Армии не осталось людей, способных хотя бы попытаться противоречить вождю. Нарком обороны и начальник Генерального штаба проявили в канун войны, по крайней мере, малодушие. В старой русской и в новой советской армии генералы (за редким исключением) своего начальства боялись больше, чем врага.

Жаль, что С. М. Тимошенко категорически отказался писать мемуары. А ведь он многое мог бы рассказать (если бы позволили) о взаимоотношениях в военном и политическом руководстве страны. Ведь соответствующих документов не осталось. В отличие от Гитлера, разглагольствования которого скрупулезно фиксировались в интересах истории тысячелетнего рейха, Сталин запрещал протоколировать, а тем более стенографировать обсуждение важных вопросов в узком кругу, а также заседания Ставки и ГКО — чтобы потом, в случае чего, было проще свалить ответственность за неудачу на тех, кто слепо выполнял его же указания (это он проделывал неоднократно).

При посещении редакции Военно-исторического журнала 13 августа 1966 года в минуту откровенности Г. К. Жуков сделал характерное признание, записанное на магнитофон:

«Тимошенко кое-что начал двигать, несмотря на строжайшие указания. Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал: вот, мол, военные не выполняют, провоцируют, я имею донесение от [неразборчиво — Ред.]. Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует нахлобучку. Этот удар спустился до меня. Что вы смотрите? Немедленно вызвать к телефону Кирпоноса, немедленно отвести, наказать виновных и прочее. Я, конечно, по этой части не отставал. Ну и пошло. А уже другие командующие не рискнули. Давайте приказ, тогда… А кто приказ даст? Кто захочет класть свою голову? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: „развернуть“. Сталину докладывают. На каком основании? На основании опасности. Ну-ка, Берия, возьмите его к себе в подвал. Я, конечно, не снимаю с себя ответственности […]»[10].

Здесь прославленный маршал признался, что у него не хватило гражданского мужества для того, чтобы сказать вождю правду о действительном положении вещей. А для этого надо было признать, что прозевали развертывание немецких войск для нападения, что войска армий прикрытия по своему составу не способны отразить удар немцев и обеспечить мобилизацию и развертывание Красной Армии. Ведь Сталин был убежден, что советская оборона выдержит первый удар немцев, и тем самым будет создана возможность для реализации планов контрнаступления, которые неоднократно отрабатывались на учениях разного уровня. Тем самым Жуков признал, что он свою безопасность и личное благополучие поставил выше государственных интересов.

Впрочем, пора уже вернуться к событиям, развернувшимся на направлении главного удара группы армий «Центр» — в полосе 4-й армии Западного фронта. По ним можно хорошо представить обстановку, сложившуюся в первые часы и дни вторжения и на других участках государственной границы Советского Союза. Но прежде дадим слово начальнику штаба 4-й немецкой полевой армии генералу Блюментриту, который позже вспоминал:

«Как мы предполагали, к вечеру 21 июня русские должны были понять, что происходит, но на другом берегу Буга, перед фронтом 4-й армии и 2-й танковой группы, то есть между Брестом и Ломжей, все было тихо. Пограничная охрана русских вела себя как обычно. Вскоре после полуночи международный поезд Москва — Берлин беспрепятственно проследовал через Брест […]»[11].

Ему вторит Гудериан: «Тщательное наблюдение 21 июня за русскими убеждало меня в том, что они ничего не подозревают о наших намерениях. Во дворе Брестской крепости, который просматривался с наблюдательного пункта, под звуки оркестра производился развод караулов. Береговые укрепления вдоль реки Буг не были заняты русскими войсками […]»[12].

Директива Наркома обороны № 1 о возможном внезапном нападении немцев в течение 22–23.6.41 года в штабе ЗапОВО была получена 22 июня 1941 года в 1.45. Немедленно после расшифровки штаб округа с 2.25 начал передавать ее содержание армиям:

ДИРЕКТИВА КОМАНДУЮЩЕГО

ВОЙСКАМИ ЗАПОВО КОМАНДУЮЩИМ ВОЙСКАМИ 3-й, 4-й и 10-й АРМИЙ

22 июня 1941 г.

Передаю приказ Наркомата обороны для немедленного исполнения:

1. В течение 22–23 июня 1941 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников. ПРИКАЗЫВАЮ:

а) в течение ночи на 22 июня 1941 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22 июня 1941 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить. Тимошенко, Жуков, Павлов, Фоминых, Климовских [124]

Вот и командующий ЗапОВО генерал Павлов, получив 22 июня 1941 года в 1:45 директиву НКО № 1 о приведении войск в полную боевую готовность, приказывает привести все части в боевую готовность. При этом «в течение ночи […] скрытно занять […] перед рассветом […]рассредоточить и замаскировать […]».

Передавать приказ начали в 2:25, а рассвет на широте Бреста наступал в 4:15. Отписали, а там хоть трава не расти. Сколько раз во время войны это будет повторяться! Многие приказы писались «для прокурора» (добавим: и для Особых отделов).

Но в штабе 4-й армии эту директиву не получили. Примерно в 2 часа ночи (за два часа до вторжения) начала действовать вражеская агентура из местных противников советской власти, и его диверсионные группы, заранее заброшенные в наш тыл. Они вывели из строя практически всю проводную связь штаба армии с войсками и округом. Исправной осталась только линия на Пинск. Принятыми мерами примерно через час связь со штабом округа была восстановлена. По свидетельству Сандалова, в 3:30 командующий войсками округа по телеграфу сообщил генералу Коробкову, что в эту ночь ожидается провокационный налет немецко-фашистских войск на нашу территорию. При этом он категорически предупредил, что на провокацию наши войска не должны поддаваться. Действия командования округа были скованы распоряжением наркома «не поддаваться ни на какие провокационные действия». Директиву № 1 в 4-й армии получили, когда ее штаб в Кобрине был уничтожен ударом авиации противника.

Командующий 4-й армией, имевший право в любой момент поднять одну дивизию по боевой тревоге, решил прежде посоветоваться с Павловым. Но тот, конечно, не разрешил. На вопрос Коробкова, какие же мероприятия разрешается провести, Павлов ответил:

«Все части привести в боевую готовность. Немедленно начинайте выдвигать 42-ю дивизию для занятия подготовленных позиций. Частями Брестского укрепрайона скрытно занимайте доты. Полки авиадивизии перебазируйте на полевые аэродромы»[13].

По мере восстановления связи в войска передавали соответствующие распоряжения. До 4 часов командарм лично по телефоны передал распоряжение начальнику штаба 42-й стрелковой дивизии и коменданту брестского укрепрайона, но было уже поздно. Распоряжение о приведении в боевую готовность 14-го мк, отданное в 3 часа 30 минут, передать в соединения и части до начала военных действий так и не успели. Лишь когда стали поступать донесения из частей и соединений о том, что немцы начали артиллерийский обстрел, командование армии убедилось, что началась война. Командиры соединений, подвергшихся обстрелу и бомбежке, самостоятельно стали поднимать части по боевой тревоге, пытаясь действовать согласно плану прикрытия, хотя он уже не соответствовал сложившейся обстановке. Попытки уточнения задач из-за отсутствия связи успеха не имели. Целенаправленными ударами авиации противника по узлам связи и командным пунктам управление войсками было нарушено. К рассвету связь штаба фронта с армиями была полностью выведена из строя.

Около 6 часов штаб округа получил телеграмму, на которой было проставлено время отправления из Москвы — 5.25: «Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю поднять войска и действовать по-боевому» [125].Распоряжение было немедленно продублировано армиям. 4-й армии был дан сигнал «Кобрин-41» на вскрытие «красных» пакетов и ввод в действие планов прикрытия госграницы.

На брестском направлении враг начал артподготовку в 3:15 (4:15 по московскому времени), одновременно с началом налета на приграничные советские аэродромы. В 4:15 начальник штаба 42-й стрелковой дивизии доложил командующему армией, что противник открыл массированный огонь по Бресту.

В соответствии с планом основные усилия Люфтваффе, начиная с 4 часов утра 22 июня, были направлены на завоевание господства в воздухе. Выполнение этой задачи облегчалось тем обстоятельствам, что авиачасти русских располагались в основном на заранее разведанных стационарных аэродромах. Надо сказать, что немцам в 1939 году удалось захватить в Варшаве документы генерального штаба польской армии. Из них им было хорошо известно расположение основных военных объектов в Западной Белоруссии, в том числе аэродромов, военных городков и стационарных складов материальных средств, которые использовали советские войска. Кроме того, германское командование широко использовало для разведки и доразведки важных объектов и целей свою агентуру из числа людей, враждебно настроенных к советской власти.

Поэтому первый удар, в котором участвовали 637 бомбардировщиков и 231 истребитель Люфтваффе, был нанесен по 31 советскому аэродрому. А всего в этот день в штурмовке 66 советских аэродромов, на которых находилось 70 % самолетов приграничных округов, участвовало 1765 бомбардировщиков и 506 истребителей врага. По немецким данным, в результате в первый же день войны удалось уничтожить 890 советских самолетов, из них на земле — 668, в воздушных боях — 222. Потери Люфтваффе при этом составили всего 18 самолетов [5]. По нашим официальным данным, 22 июня авиация приграничных округов потеряла 1200 самолетов, из них на аэродромах — 900. Западный фронт в первый день потерял 738 самолетов, большую часть на земле.

Более детальное исследование показало, что большие потери самолетов — это результат не столько ударов авиации противника, сколько оставления их противнику по различным причинам, в том числе и в результате вынужденного отхода. Таким образом, немцам удалось в первый же день завоевать господство в воздухе, что обеспечило германским войскам огромное преимущество в ходе боевых действий на земле. Кроме того, самолеты Люфтваффе продолжали наносить последовательные удары по хорошо разведанным командным пунктам и узлам связи, складам боеприпасов и горючего, железнодорожным станциям. Например, в полосе 4-й армии немцы нанесли удар по складам боеприпасов ЗапОВО в Пинске и Бронна-Гура.

Нет смысла пересказывать все, что случилось в тот день. Это сделано в сотнях воспоминаниях и статей непосредственных участников, переживших начало войны на границе. Была и паника, и минуты растерянности. Из донесения немецкого поста подслушивания (результат радиоперехвата):

«Русская военная радиостанция запрашивает:

— Нас обстреливают. Что мы должны делать?

Из старшей радиостанции отвечают:

– Вы, наверное, не здоровы? И почему ваше сообщение не закодировано?» [11].

Согласно записям в журнале боевых действий 4-й армии, в 4 часа 22 июня части были подняты по тревоге и начали выдвижение в свои районы без вскрытия красного пакета. В 4:00-4:10 началась бомбежка городов Брест, Кобрин, Пружаны. Связь с корпусами и с дивизиями в корпусах, кроме гарнизонов Березы (205-я мд) и Малориты (75-я сд) прекратилась. Связь с ними осуществляется делегатами.

Одновременно с бомбежкой с воздуха началась и артподготовка по городу Брест, крепости, казармам, автопаркам и общежитиям. Вывести весь личный состав и матчасть из крепости не удалось, и к 10 часам части брестского гарнизона понесли большие потери. На Брестском артполигоне, что располагался юго-восточнее города, находились в палатках подразделения 28-го стрелкового корпуса, собранные для проведения опытных учений, а также дивизионы 204-го гап 6-й стрелковой дивизии и 455-й корпусной артполк. В момент открытия огня по полигону все решили, что произошла какая-то неувязка с началом учений. Предпринимались даже попытки с помощью ракет и звуковых сигналов приостановить артиллерийскую стрельбу. Начальник штаба 4-й полевой армии генерал Блюментритт в своих воспоминаниях отметил: «В 4 часа вся наша артиллерия открыла огонь. И случилось то, что показалось чудом: русская артиллерия не ответила…»[И].

Наиболее пострадали от артогня противника соединения, находившиеся в непосредственной близости от госграницы, в том числе 6-я стрелковая дивизия (за исключением ее гаубичного полка), главные силы 42-й стрелковой дивизии, а также части 22-й танковой дивизии, располагавшиеся в южном военном городке Бреста в 2,5–3,5 км от государственной границы,

Кроме артиллерии 45-й пехотной дивизии и 12-го армейского корпуса, в артиллерийской подготовке участвовали приданные танковой группе Гудериана девять легких и три тяжелых отдельных батареи, три дивизиона 210-мм мортир и батарея большой мощности, на вооружении которой состояли 600-мм осадные мортиры. Для корректировки огня немцы применили несколько аэростатов наблюдения.

Внезапный артналет вызвал замешательство среди личного состава, располагавшегося в крепости. К тому же многие командиры, уцелевшие во время налета, не смогли проникнуть в казармы из-за сильного заградительного огня. В результате красноармейцы и младшие командиры группами и поодиночке самостоятельно пытались выбраться из крепости. Но на место сбора по тревоге они не могли попасть, так как немцы, зная о нем, вели по этому району сосредоточенный огонь.

Некоторым командирам все-таки удалось пробраться к своим частям и подразделениям, но вывести их они не смогли и сами остались в крепости. Потери в людях, вооружении и боевой технике оказались очень большими. Большая часть орудий, находившихся в открытых артиллерийских парках, была уничтожена. Из крепости удалось вывести только 8 орудий 2-го дивизиона 131-го артполка 6-й стрелковой дивизии. В открытых автопарках сгорели автомашины. Погибли у своих коновязей почти все лошади артполка 6-й сд, артиллерийских и минометных подразделений. Неприкосновенные запасы, находившиеся на складах, были частично уничтожены, остальное имущество досталось немцам.

В первые же часы боя немцам удалось взять в плен многих бойцов и командиров, вырвавшихся из крепости. В последнее время получили широкую известность кадры немецкой кинохроники, на которых видно, как гонят полураздетых бойцов и командиров по железнодорожному мосту на другой берег Буга. О мужестве героических защитников Брестской крепости написано много книг. Действительно, они, проявив стойкость, надолго сковали 45-ю и часть сил 31-й пехотной дивизий, которые понесли большие потери. Но у большинства читателей, поверхностно знающих историю войны, сложилось впечатление, что защитники крепости надолго задержали продвижение немцев на брестском направлении. Напомним, что два моторизованных корпуса Гудериана обошли Брест с севера и юга, сомкнув свои фланги далеко восточнее его.

В немецких источниках так описывается начало вторжения. Как только сгустились сумерки вечером 21 июня, солдаты 3-й танковой дивизии погрузились на автомашины, мотоциклы, в броневики и танки и начали 20-километровый марш от района сбора на западный берег реки Буг, напротив Кодена, чуть южнее советской крепости Брест-Литовск. Первые залпы артподготовки предполагалось сделать 22 июня в 3:15.

3-я и 4-я танковые дивизии должны были одновременно форсировать реку и двинуться на северо-восток, обходя Брест, в направлении шоссе Брест — Кобрин [126]. В 3-й дивизии Моделя имелся небольшой отряд танков T-III, которые могли самостоятельно форсировать Буг по дну на случай, если русская охрана мостов на восточном берегу сумела бы взорвать мост у Кодена. Корпус передал дивизии группу саперов-понтонеров, чтобы в случае необходимости навести понтонный мост через реку. Однако Модель добился от Гудериана разрешения сформировать специальное штурмовое подразделение из пехоты и саперов, чтобы незаметно пересечь мост за 20 минут до первых выстрелов. Они должны были внезапно атаковать гарнизон и разминировать мост. Затея удалась: в 03:11 офицер XXIV корпуса сообщил в штаб Гудериана, что мост захвачен, и пехота на мотоциклах перешла по нему реку на своих транспортных средствах.

Немцы стыдливо опускают подробности захвата этого моста. Восполним этот пробел. Около 4 часов с немецкой стороны начали кричать, что по мосту к начальнику советской погранзаставы сейчас же должны перейти немецкие пограничник для переговоров по важному и не терпящему отлагательства делу. Наши пограничники ответили отказом. Тогда с немецкой стороны был открыт огонь из нескольких пулеметов и орудий. Под прикрытием огня через мост прорвалось пехотное подразделение [13]. Советские пограничники, несшие охрану моста, пали в этом неравном бою смертью героев.

В 03:45 передовые группы пехоты и саперы 3-й тд дивизии под прикрытием огня артиллерии переправились через реку Буг на резиновых лодках. С захватом восточного берега Буга оборудованные для движения под водой танки 3-го батальона пересекли реку. Остальные танки из-за транспортных заторов начали переправу по мосту уже после 10:00. Хотя мост был захвачен, саперы спешно навели дополнительные переправы в нескольких километрах выше и ниже по реке. В первые часы вторжения русские не оказывали никакого сопротивления. На восточном берегу было развернуто боевое охранение, а передовые подразделения 1-го разведывательного и 3-го мотоциклетного батальонов ринулись вперед, чтобы найти главные силы противника. За ними двинулись боевые группы дивизии, возглавляемые командирами полков и бригад дивизии. В первом же донесении В. Модель отметил, что была достигнута полнейшая оперативная внезапность [14].

Немецкое командование принимало специальные меры по захвату мостов и переправ через водные преграды. Для их захвата и обороны использовались не только специально подготовленные группы, но и передовые и разведывательные отряды соединений. В первые же минуты и часы войны немцам в полосе 4-й армии удалось захватить в полной исправности четыре дорожных и два железнодорожных моста через Буг. Железнодорожный мост у Бреста был захвачен десантом, высаженным из бронепоезда еще до того, как артиллерия открыла огонь. Севернее Бреста танковые подразделения 17-й и 18-й танковых дивизий 47-го танкового корпуса переправу через Буг начали в 4:15 (5:15 по Москве). В 4:45 первые танки форсировали реку. Сразу же началось устройство дополнительных переправ. К исходу 22.6 все намеченные планом мосты в полосе группы армий «Центр» были готовы к пропуску войск. Строительство дополнительных временных мостов продолжилось. При этом понтонно-мостовое имущество соединений первого эшелона, как правило, не использовалось.

Официальные обвинения в адрес СССР прозвучали в меморандуме, врученном министром иностранных дел Германии Риббентропом советскому послу в Берлине 22 июня 1941 года в 4 часа утра. Так что в момент, когда нашему послу вручали ноту об объявлении войны, на советские города и войска в приграничных областях страны уже обрушились бомбы и снаряды, а части вермахта перешли государственную границу Советского Союза. В Москве германский посол вручил Молотову ноту с формальным объявлением войны в пятом часу. Лишь после этого войска получили приказ «действовать по-боевому». Немцы это сразу отметили: «лишь после 9 часов утра действия советских войск стали носить более целенаправленный характер». Соединения 4-й армии, застигнутые врасплох, не успели занять подготовленные позиции и вступили в бой с превосходящими силами противника в крайне невыгодных для себя условиях. Тем не менее после некоторого замешательства советские войска оказали врагу ожесточенное сопротивление. Немцы ворвались с юга в Брест, но крепость, железнодорожный узел и вся северная часть города оставалась в наших руках. Находившиеся в этом районе батареи 447-го кап и 131-го артполка открыли огонь по частям противника, переправляющимся через Буг, и нанесли им ощутимый урон. На железнодорожном мосту остался подбитый бронепоезд, и движение по нему было прекращено. К этому времени немецкие войска севернее и южнее города, преодолевая слабое сопротивление наших войск, продвигались в восточном направлении.

В 7:15 22 июня 1941 года в Москве была подписана директива № 2:

«22 июня 1941 г. в 04 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль западной границы и подвергла их бомбардировке.

Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.

В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу.

2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск.

Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить группировки его наземных войск.

Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100–150 км.

Разбомбить Кенигсберг и Мемель.

На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать» [127].

Хотя активными действиями 14-го мехкорпуса на брестском направлении удалось несколько снизить темп продвижения танковых соединений Гудериана, переломить ход боевых действий не удавалось. Судя по немецким источникам, в первый день войны немцы испытывали трудности не столько из-за сопротивления русских, сколько из-за труднопроходимой заболоченной местности. 3-я танковая дивизия Моделя вышла на так называемый танковый маршрут № 1, опередив 4-ю тд. С этого момента основные силы обеих дивизий 24-го корпуса генерала Гейера действовали вдоль дороги Кобрин — Береза — Слуцк, в основном следуя друг за другом. В связи с изменением направления наступления дивизии пришлось выслать вперед новый авангард, состоящий из стрелковой роты на мотоциклах и танковой роты с саперами. К исходу дня части 3-й танковой дивизии достигли реки Мухавец. Так как деревянный мост был уже сожжен дотла, дальнейшее продвижение пришлось остановить. Общее продвижение от границы составило 18 километров вместо запланированных 80.

На следующий день в полдень после короткой атаки были захвачены Кобрин и мост через канал Буг-Днепр. Продвинувшись еще примерно на 65 километров, передовые части 3-й тд захватили районный центр Картуз-Березу. «Русские были полностью захвачены врасплох нашим нападением. Они оказывали незначительное сопротивление и вели сдерживающие действия, используя условия местности (лес и болота). Вражеские танки, беспорядочно отходящие из Брест-Литовска на восток, были захвачены или уничтожены. В течение первых двух дней войны 3-я тд уничтожила 197 вражеских легких танков и несколько сотен орудий различных калибров. В эти же дни значительные потери понесли небронированные войска и тыловые колонны, причиненные вражескими войсками, отрезанными от своих главных сил. Они скрывались около маршрутов движения, открывали внезапный огонь и могли быть побеждены только в интенсивном рукопашном бою. Немецкие войска раньше не испытали этот тип войны. Вражеские самолеты имели хороший шанс напасть на наши войска, потому что мы шли только по одной дороге, но они были не способны остановить наше наступление» [14].

Танковые клинья группы Гудериана, обойдя Брест с юга и севера, сравнительно легко «протыкали» слабую, поспешно занятую оборону разрозненных соединений 4-й армии. Неся большие потери, советские войска не смогли выдержать натиск врага, который, используя захваченные мосты, быстро наращивал силу удара. Встретив серьезное сопротивление на каком-либо рубеже, немцы немедленно вызывали авиацию, одновременно их разведка начинала искать незанятые нашими войсками промежутки и открытые фланги.

Неудачные действия наших войск во многом объяснялись массированными ударами авиации противника. Немецкая авиация, захватившая господство в воздухе, безнаказанно бомбила позиции наших войск, огневые позиции артиллерии, расчищая путь наземным войскам. При этом пикирующие бомбардировщики противника выводили из строя орудие за орудием. Хотя некоторым советским частям удалось несколько приостановить продвижение противника, немцам к исходу 22 июня удалось продвинуться от госграницы на 25–40 км, а передовые отряды вышли к Кобрину.

Выдержка из журнала боевых действий 4-й армии: «К исходу 23.6 разрозненные части 28-го ск и 14-го мехкорпуса, не успевшие привести себя в порядок [после не совсем удачных попыток контратаками остановить наступление противника], атакованные танками противника при поддержке большого количества авиации, начали отход, который превратился в неорганизованное сплошное отступление перемешавшихся частей за р. Ясельда. Организованные отряды заграждения не смогли остановить отступление. [128]

Отход соединений 4-й армии поставил в трудное положение левофланговые соединения 10-й армии. К тому же на бельский участок прикрытия границы так и не вышла 13-я армия, которая еще не закончила формирование. 49-ю стрелковую дивизию пришлось переподчинить 10-й армии. Связи с ней у штаба фронта не было. К командарму К. Д. Голубеву Павлов послал своего заместителя генерала И. В. Болдина с задачей выяснить обстановку и организовать контрудар на гродненском направлении, как это предусматривалось планом прикрытия.

Дело в том, что в штабе фронта, не получая донесений от армий, неправильно оценили обстановку. В донесении начальника штаба генерала Климовских в 22:00 был сделан вывод, что 3-я и 10-я армии отошли, а соединения 4-й продолжают вести бой у границы. В результате Генеральный штаб был введен в заблуждение. Его больше беспокоило положение под Гродно, где наметился глубокий охват правого крыла Западного фронта. Советское военно-политическое руководство, плохо представляя ситуацию на фронте, попыталось вырвать из рук противника стратегическую инициативу. В Москве недооценили самую мощную группировку противника на брест-барановичском направлении и больше думали о разгроме сувалкской и люблинской группировок, решив, что сил для ответного удара достаточно.

Вечером 22 июня штабы фронтов получили разработанную на основе предвоенных планов директиву № 3, в которой, в частности, отмечалось:

«1. Противник, нанося удары из Сувалковского выступа на Олита и из района Замостье на фронте Владимир-Волынский, Радзехов, вспомогательные удары в направлениях Тильзит, Шауляй и Седлец, Волковыск, в течение 22.6, понеся большие потери, достиг небольших успехов на указанных направлениях.

На остальных участках госграницы с Германией и на всей госгранице с Румынией атаки противника отбиты с большими для него потерями […]» [129].

Далее в директиве ставились наступательные задачи фронтам. Ее подписали Тимошенко, Маленков, Жуков. Имеется пометка: «Отправлена в 21:15 22 июня 1941 г.».

Некоторые публицисты, сторонники Резуна, считают, что эта директива лишний раз подтверждает, что никаких оборонительных планов у советского Генштаба не было, только наступательные. Ничего она не подтверждает: подобные планы разрабатываются во всех армиях мира (во времена Варшавского договора тоже имелись). Вырабатывать новое решение времени не оставалось, надо было нацеливать командующих и войска на решительные действия. Изложенный в директиве вариант действий явно не соответствовал складывающейся обстановке, но в какой-то степени отрабатывался на картах.

Увы, поставленные задачи исключали создание устойчивой обороны. В результате поспешно подготовленные контрудары имели минимальный успех. Так, контрудары войск Северо-Западного (23–24 июня) и Западного фронтов (23–25 июня) привели лишь к значительным потерям, но практически не повлияли на развитие операций ударных группировок противника. Лишь на Юго-Западном фронте, где 26–29 июня в районе Луцк— Ровно — Броды произошло крупнейшее танковое сражение начала Второй мировой войны 1939–1941 гг., советским войскам частично удалось приостановить продвижение германских войск. Однако понесенные потери в танках привели к фактическому прекращению существования большей части мехкорпусов этого фронта.

Здесь, видимо, уместно будет напомнить замысел действий командования группы армий «Центр». Фон Боку ставилась задача во что бы то ни стало разгромить основные силы противостоящего Западного фронта, расположенные в белостокском выступе. Расположенная в этом выступе (в случае его удержания) крупная группировка советских войск могла нанести удары как по флангам, так и в тыл наступающим немецким войскам и тем самым задержать их наступление. Окружение и разгром белостокской группировки планировалось осуществить нанесением двух ударов по сходящимся направлениям из районов Сувалки и Бреста в общем направлении на Минск. Предполагалось, что быстрый разгром основных сил русских в Белоруссии откроет путь для продвижения немецких армий на Смоленск и далее на Москву. Таким образом, замысел операции заключался в том, чтобы наступлением двух фланговых ударных группировок расчленить советские войска в Белоруссии и, развивая наступление в глубину, осуществить двойной охват основных сил Западного фронта и завершить их разгром в районе между Белостоком и Минском.

Основную роль в достижении поставленной цели должны были сыграть войска 2-й (командующий генерал-полковник Гудериан) и 3-й (командующий генерал-полковник Гот) танковых групп, в состав которых входило пять моторизованных корпусов, то есть столько подвижных соединений, сколько имелось в двух других группах армий.

Своевременно и в полной мере вскрыть этот замысел противника по окружению основных сил Западного фронта нашему командованию не удалось. Максимум, что допускалось — попытка замкнуть клещи в районе Волковыска. Перенос основных усилий наших войск с юго-западного направления на западное пришлось осуществлять в условиях острого недостатка времени и под бомбами 2-го воздушного флота Люфтваффе.

Вот как представляло сложившуюся обстановку партийное руководство Брестской области. Выдержки из письма (документ имеет гриф «Сов. секретно. Особая папка») секретаря обкома КП(б)Б М.Н. Тупицына от 25 июня 1941 года, адресованной в ЦК ВКП(б) т. Сталину и в ЦК КП(б) Белоруссии т. Пономаренко:

«[…] Обком КП(б)Б считает, что руководство 4-й армии оказалось неподготовленным организовать и руководить военными действиями […]

Вторжение немецких войск на нашу территорию произошло так легко потому, что ни одна часть и соединение не были готовы принять боя, поэтому вынуждены были или в беспорядке отступать, или погибнуть. В таком положении оказались 6-я и 42-я стр. дивизии в Бресте и 49 сд — в Высоковском районе.

В Брестской крепости на самой границе держали две стр. дивизии, которым даже в мирных условиях требовалось много времени для того, чтобы выйти из этой крепости и развернуться для военных операций. Кроме того, несмотря на сигнал военной опасности, командный состав жил в городе на квартирах. Естественно, при первых выстрелах среди красноармейцев создалась паника, а мощный шквал огня немецкой артиллерии быстро уничтожил обе дивизии […]

В Коссовском районе был расположен отдельный (120-й) полк АРГК. 22 июня, когда областное руководство переехало туда, мы застали этот полк в таком состоянии: материальная часть находилась в городе Коссово, бойцы же находились в лагерях под Барановичами (в 150 км от Коссово [130]), а боеприпасы отсутствовали. Чтобы вывезти материальную часть из Коссово, у командира полка не хватало шоферов и трактористов. Обком КП(б)Б помог мобилизовать эти кадры на месте в гражданских организациях. Но пока сумели перебросить часть орудий, было уже поздно — они были разбиты бомбами, и, по существу, все ценные орудия остались у немцев.

Много боеприпасов и оружия погибло в складах на Бронной горе, а в воинских частях боеприпасов и оружия не хватало.

[…] Командование 4 Армии […] не подготовилось к военным действиям. Вследствие такого состояния с первого же дня военных действий в частях 4 Армии началась паника. Застигнутые врасплох нападением, командиры растерялись. Можно наблюдать такую картину, когда тысячи командиров (начиная от майоров и начальников и кончая мл. командирами) и бойцов обращались в бегство. Опасно то, что эта паника и дезертирство не прекращается до последнего времени, а военное руководство не принимает решительных мер. Работники обкома партии вместе с группой пограничников пробовали задержать бегущих с фронта. На шоссе около Ивацевичи нам временно удалось приостановить это позорное бегство […] Поэтому, не зная обстановки, не имея связи с военным командованием, не рассчитывая на боеспособность военных частей, мы вынуждены были оставить город Брест.

Обком КП(б)Б считает, что необходимо принять самые срочные и решительные меры по наведению порядка в 4 Армии и укрепить руководство 4 Армии.

Секретарь Брестского обкома КП(б)Б. Тупицын» [15].

На документе имеется резолюция И. В. Сталина — «т. Маленкову» и справка Г. К. Жукова: «Командующий 4-й армией снят с работы и отдан под суд» [131].Пора рассказать, как очутился в таком положении 120-й гап РГК. Командир полка полковник Лопуховский вернулся из отпуска в Коссово досрочно — 20 июня. Он не мог пропустить боевые стрельбы, назначенные на 23 июня, — не часто для учебных стрельб выделяли 203-мм снаряды. Четко помню, как в пятом часу утра к нам домой прибежал дежурный по подразделениям, оставшимся на зимних квартирах (полк находился в лагере) и доложил:

— Неизвестные самолеты бомбили окружные склады боеприпасов у Бронна-Гура, по периметру ограждения складов кто-то зажег костры! [132]

Узнав, что связи со штабом 4-й армии нет, командир полка приказал доставить в Кобрин донесение мотоциклистом. Донесение было доставлено адресату, что и было зафиксировано начальником штаба армии. В связи с налетом авиации на артсклады полковник Лопуховский объявил тревогу немногочисленным подразделениям в Коссово, приказав немедленно вооружить призванных 13 июня на сборы «приписников» и усилить охрану складов с вооружением, боевой техникой и «НЗ».

Можно представить положение командира: что это — случайный налет или война? Связи со штабом армии и с полком в лагере нет, склады забиты техникой и материальными средствами, в парках почти двойной комплект автомашин и тракторов, а подготовленные водители и трактористы частью демобилизованы, частью отправлены на формирование других частей в апреле и мае. На складе «НЗ» находятся 12 гаубиц Б-4, полученных из 318-го гап РГК. На станции Коссово-Полесское под охраной находилось еще 6 таких орудий, даже не сгруженных с железнодорожных платформ.

На всякий случай командир полка дал команду на отправку семей начсостава в расположение полкового лагеря в Обуз-Лесна. В заранее намеченные пункты в городе подали автомашины. К нашим домам, где проживали семьи командиров 4-го дивизиона и командования полка, подошла полуторка. Взять с собой разрешалось только документы и личные вещи — не более одного чемодана.

И как всегда, в неясной обстановке — лавина слухов, которые распускала агентура врага. В частности, уже перед самой отправкой машины из Морачовщизны командиру полка доложили, что в 10 км севернее Коссово жители наблюдали высадку парашютного десанта. Полковник Лопуховский приказал одному из командиров на велосипеде выехать в том направлении для выяснения обстановки. Но в того вцепилась жена, повисла, ревет — не оторвать. Отец, наскоро попрощавшись с нами, сам на «эмке» отправился на разведку. Больше нам с ним увидеться уже не пришлось…

По рассказам ветеранов, полку на полигоне боевую тревогу объявили утром 22 июня во время завтрака. Лагерь быстро свернули. Сразу начали вытягивать две колонны: в одной — артдивизионы, орудия и трактора с тракторными прицепами. В каждой батарее было по четыре трактора СТЗ НАТИ-3 — два для орудий и два с прицепами для боеприпасов и необходимыми принадлежностями. Таким образом, в колонне артдивизионов насчитывалось не менее 48 тракторов. В другой колонне был собран автотранспорт остальных подразделений полка. Ограниченный запас снарядов, рассчитанный только на учебные стрельбы, перевозился транспортом боепитания полка, Конечно, все труды по устройству лагеря пошли прахом — исковеркали дороги, линейки, гнезда для палаток.

Прибывший в лагерь командир полка объявил собранному начсоставу, что началась война (об этом ему сообщил в 14:00 секретарь Коссовского райкома партии). Известие встретили спокойно, никакой паники не было. И все же один из офицеров при этом потерял сознание. Возле штаба полка дежурили делегаты связи. На зимние квартиры на машинах отправили лишних водителей, трактористов и других специалистов для расконсервации и вывода техники. Через пару часов полк был готов к выдвижению, но колонны простояли без движения до вечера. Выход в район сосредоточения, определенный планом прикрытия, почему-то не состоялся. Наконец, от полковника И. А. Долгова (заместитель начальника штаба армии) по телефону была получено распоряжение о сосредоточении полка к 20:00 23 июня в районе Береза-Картузская. Позднее распоряжение было подтверждено с указанием, что полк подчиняется командиру 28-го стрелкового корпуса.

В пунктах дислокации подразделений полка течение всего дня 22 июня проводились мероприятия по боевой тревоге. Расконсервацией матчасти и автотракторной техники, погрузкой боезапаса и другого имущества полка занимались под руководством адъютанта командира полка лейтенанта В. В. Преснякова. В 11:35 город Коссово подверглось бомбардировке восемью самолетами «До-17».

Внезапное начало войны нарушило все планы, и, судя по всему, развернуть на базе 120-го гап полк второй очереди не успели. К тому же большая часть призванных на сборы 13 июня местных жителей, в том числе и некоторые командиры-запасники, при первой же бомбежке разбежалась по домам. В связи с нехваткой водителей при формировании колонны на марш для соединения с полков в Ивацевичи за руль сажали всех, кто хоть немного умел обращаться с машиной и трактором. И все же значительную часть имущества полка и автотракторной техники пришлось оставить под охраной на месте.

Уже в сумерках 22 июня к лагерю подъехали 5 машин с семьями из Коссова и других пунктов дислокации полка, которые привел лейтенант В. П. Одарюк. Командиры попрощались с женами и детьми — многие, как оказалось, навсегда. Но машина с семьями офицеров 4-го дивизиона, среди которых находилась и наша семья, в лагерь так и не пришла. Дело в том, что машины с беженцами несколько раз обстреливались с самолетов. При этом движение останавливалось, и все бросались в кюветы и в сторону от дороги. В один из налетов наш водитель не вернулся на дорогу. То ли был ранен или убит, то ли попросту сбежал. Так наша машина отстала от общей колонны семей полка. Подождав некоторое время, одна из женщин села за руль, и мы поехали дальше, увлекаемые потоком беженцев. Дороги на Лесную не знали, потому в лагерь так и не попали. Вскоре бензин кончился, и наша машина встала. Ни одна из проезжавших мимо машин не остановилась. Выручил нас экипаж танка, который отстал от своей части. Танкисты дали нам целое ведро бензина, на котором мы добрались до старой границы. Как стало потом известно, колонна с семьями также благополучно добралась до какой-то станции. Дальше беженцы на поездах были отправлены в глубь страны. Многие семьи направились в место довоенной дислокации полка в Днепропетровск, остальные разъехались по родственникам.

Полк из лагеря начал выдвижение в 22:00 22 июня по маршруту Ивацевичи — станция Коссово — Береза. Первыми начали движение на автомашинах командиры дивизионов с разведчиками и связистами. Основные силы полка продвигались двумя колоннами: колесные машины по дороге Барановичи, Ивацевичи, орудия на тракторной тяге — по проселочным дорогам (автострады, которая проходит сейчас через Барановичи, в 1941 году не было).

Трактора с тяжелыми орудиями могли двигаться со скоростью не более 4 км в час. С выходом на Варшавское шоссе движение колонн полка еще более замедлилось, а порой вообще останавливалось, так как оно оказалось забито машинами и повозками с семьями военных, партийных и советских работников, а также разрозненными группами военнослужащих. Ни о каком регулировании движения и речи не было. Воздушная разведка немцев наверняка зафиксировала движение колонн тяжелой артиллерии. И дивизионы полка, которые не имели зенитных средств, неоднократно подвергались безнаказанной бомбежке и обстрелу с воздуха. Вражеские пилоты действовали внаглую, как на полигоне.

Обстановка по-прежнему оставалась неясной. Связи с командованием 4-й армии не было. Командир полка с заместителем начальника штаба полка старшим лейтенантом Лященко выехал на своей машине вперед — в штаб 28-го стрелкового корпуса для получения боевой задачи. Уже за Ивацевичи машина попала под обстрел и бомбежку. Одна из бомб попала в командирскую «эмку» — только колеса полетели, да искореженное ружье, что командир захватил с собой, плюхнулось рядом с ним в канаве. Но все остались живы и невредимы. Пришлось на попутной машине вернуться в Ивацевичи и уже оттуда на грузовой машине добираться до штаба корпуса. Полку подтвердили задачу выдвигаться не в район своего предназначения по боевой тревоге в Рачки, а в район Березы.

Поскольку далее придется часто ссылаться на рассекреченный доклад командира 120-го гап, поясню, чем вызвано было появление этого документа. После того, как наши войска отошли на рубеж Березины и Днепра, командование решило наконец разобраться, в каком состоянии и с каким вооружением вышли из приграничных боев остатки разбитых частей и соединений. Последовал строгий приказ, кроме обычной сводки о наличии личного состава, матчасти артиллерии и боевого имущества, срочно представить донесение о том, что и по какой причине потеряно в бою и что оставлено на территории, занятой противником. В архиве есть много донесений на этот счет. Но большей частью они касались утрат стрелкового вооружения и автотранспорта. Докладывали об утрате пистолетов, телефонных аппаратов, противогазов и даже бумажных противохимических накидок. Лишь иногда можно встретить подробное донесение о причинах оставления на территории, захваченной противником, вооружения и боевой техники. Впечатление такое, что часть таких донесений просто изъяли из соответствующих дел, передав их на особое хранение (на эту мысль наводит исследователей многочисленные случаи изменения нумерации страниц в делах в меньшую сторону).

Начальник артиллерией фронта генерал-лейтенант Н. А. Клич [133] при личной встрече в районе Бобруйска с полковником Лопуховским приказал ему срочно и подробно доложить, что и по какой причине потеряно в бою и что оставлено на территории, занятой противником. Поэтому доклад построен именно с этой позиции. О боевых действиях, в которых принял участие полк, говорится мимоходом. [134]

Сформированная в Коссово колонна в составе 20 тракторов, 47 прицепов, из них 16 с боеприпасами и 3 с химимуществом, начала выдвижение в 23:00 22 июня в направлении станции Коссово. Она должна была соединиться с полком в деревне Гощево (11 км западнее Ивацевичи). С рассветом 23 июня эта колонна была подвергнута неоднократной бомбежке и обстрелам. В результате она не вышла в назначенный район, и сведений о ее местонахождении в штаб полка так и не поступило. Так полк остался без боезапаса. Странно, что в докладе командира 120-го гап ничего не сказано о причинах оставления в пунктах дислокации 12 гаубиц Б-4. «Оставили» — и все. Видимо, для участников событий, в том числе и начальника артиллерии фронта, и так было ясно, что план мобилизационного развертывания артчастей (и не только их) был сорван. Поэтому 66 лет и не рассекречивали документы штаба артиллерии 4-й армии. Это сейчас историки и публицисты ломают копья, доказывая друг другу, почему наши войска потерпели поражение в первых же боях. А для участников тех далеких событий все было ясно — армию подставили. «Подставили», независимо от мотивов и обстоятельств, о которых тогда можно было только думать, но не называть причины… Они и молчали, понимая, что к чему. А вот историкам хотелось бы разобраться — были ли попытки сформировать артполки и другие части по плану развертывания в приграничных районах и, если были, то чем они закончились.

Развертывание частей второй очереди должно было начаться с объявлением мобилизации (или по особому сигналу). Но мобилизацию еще не объявили, а бомбы уже взрываются. Кто должен был заниматься конкретно формированием развертываемых частей? Командир полка второй очереди? В 120-м гап установить, кто должен был возглавить новый полк, так и не удалось. Командир полка был в отпуске. Начальник штаба полка? Но он вызван в академию на сборы. Помощник командира полка капитан М. В. Барыбин исполнял обязанности командира полка в лагере. Командиры 4-го дивизиона, в том числе и те, кто занимался подготовкой призванных местных жителей, по тревоге ушли с полком. Многое мог бы прояснить в этом отношении «Расчет выделения кадров из войсковых частей Западного ОВО на военное время». Но 5.8.41 этот важнейший мобилизационный документ на 229 листах был уничтожен путем сожжения, «как утративший силу и не представляющий необходимости его дальнейшего хранения» [135].

Мобилизация была объявлена, когда боевые действия уже начались. Причем первым днем мобилизации было приказано считать 23 июня 1941 года. И вины соответствующих командиров на местах в том, что мобразвертывание в армиях первого эшелона фронта было сорвано, в этом нет. События развивались слишком стремительно, никто и представить себе не мог, что немецким танкам удастся за трое суток прорваться на глубину 150–170 км.

В ходе боевых действий с 22 июня по 1 декабря 1941 года на Западном фронте было потеряно 75 гаубиц Б-4. Судя по всему, в их число попали и 12 гаубиц, поступивших в 120-й гап накануне войны. Вывезти их из города Коссово, который вскоре оказался в тылу немецких войск, не удалось. Кроме прочих причин (например, не было приказа), для них просто не оказалось достаточного количества тракторов (на каждую гаубицу требовалось два трактора). По крайней мере, один из ветеранов в районе Коссово видел брошенное орудие на гусеничном шасси с разбитым трактором.

Для сравнения: на Юго-Западном фронте за 20 первых дней войны в относительно более благоприятных условиях, нежели на Западном, потеряли 48 203-мм гаубиц Б-4 из 192, имевшихся там к началу войны (25 %), а из имевшихся 1140 152-мм орудий различных образцов за это же время потеряли 175(15 %) [16]. Часть захваченных немцами гаубиц поступила на вооружение германской армии под названием 20,3-ст Н.503(г). К марту 1944 года на Восточном фронте немцев имелось 8 гаубиц 20,3-сш Н.(г), выстрелы к которым комплектовались из советских 203-мм бетонобойных снарядов и немецких зарядов.

Вот 6 гаубиц Б-4, находившихся на железнодорожных платформах, отправленных по распоряжению командира полка со станции Коссово-Полесское в Ивацевичи, вывезти могли. Но куда? Только на станцию Обуз-Лесная. А там, по словам Сандалова, «формируемые в окружном артиллерийском лагере (западнее Барановичей) артиллерийские полки РГК, имевшие по одному тягачу на дивизион, по распоряжению, поступившему с ВПУ штаба фронта, переправляли по очереди свои орудия в район Слонима». Так что часть из 480 орудий (какую — неизвестно) с полигона под Барановичами к моменту выхода туда 26 июня танков 4-й танковой дивизии 24-го моторизованного корпуса противника уже увезли. Те, что остались, привлекли для поддержки частей, оборонявшихся в районе Барановичи [13]. Заметим: орудий, но не полков!

Если попытки развернуть артполки второй очереди в армиях прикрытия и были сделаны, то формируемые полки погибли в окружении и при отходе. Потому что следов появления новых частей, имевших на вооружении орудия калибра 152 и 203 мм в первые две-три недели в составе Западного фронта в доступных исследователям архивных документах обнаружить не удалось. За исключением одного: на базе 462-го кап 47-го стрелкового корпуса был сформирован 420-й гап, на вооружении которого были 152-мм гаубицы. Кстати, установить это удалось только потому, что в архиве сохранилась жалоба политрука, который при переводе во вновь сформированный полк потерял в окладе 200 рублей — солидную по тем временам сумму [136].

Гипотетически часть орудий, особенно те, что не были сгружены с платформ, могли попытаться вывезти по железной дороге: по основной магистрали на Минск, которая 27 июня была перехвачена противником, или по одноколейному пути на Слуцк, который был захвачен 26 июня. Но это было трудно осуществить под ударами вражеской авиации и в условиях активных действий диверсионных групп, которые имели задачу на временный вывод из строя железной дороги, чтобы сорвать подвоз русских резервов из глубины и эвакуацию вооружения и техники из планировавшихся котлов.

В немецких источниках (Резун сносок, как правило, не дает) нет сведений о захвате необычно большого количества тяжелых орудий русских в районе города Барановичи. Сам город и аэродром был занят 27 июня частями 4-й танковой дивизии. При этом немцы отметили, что в непрерывных рукопашных боях за город они встретились с советскими солдатами, которые были готовы скорее взорвать себя ручной гранатой, чем сдаться в плен. Сандалов пишет, что при отходе остатков дивизий, оборонявших Барановичи и Слоним, по лесисто-болотистой местности в связи с отсутствием ремонтных средств тягачи и автомашины, а также тяжелые орудия приходилось уничтожать. В дивизиях остались только орудия на конной тяге и часть обозов.

Так что какую-то часть 152-мм орудий из числа 480, сосредоточенных у Лесной, немцам все же удалось захватить. Известно, что некоторое количество советских 152-мм гаубиц-пушек МЛ-20 использовалось немцами на всех фронтах до самого последнего дня войны.

Так, по свидетельству признанного специалиста по артиллерии Красной Армии и вермахта А. Б. Широкорада, на Восточном фронте немцы захватили несколько сотен исправных советских орудий. В их числе было много 152-мм орудий различных образцов [137]. Когда и сколько таких орудий они захватили — неизвестно. Во всяком случае, немцы сочли целесообразным начать в феврале 1943 года для них массовое производство 15,2-см осколочно-фугасной гранаты весом 46 кг (в РККА штатный снаряд весил около 41 кг) [17]. По данным американского армейского справочника по боеприпасам немецкой артиллерии, для К.Н.433/1(г) и К.Н.433/2(г) были разработаны два типа осколочно-фугасных снарядов (ОФ) весом 43,8 кг и 45,8 кг и один бетонобойный весом в 39,8 кг [18].

Вернемся к событиям 23 июня. Воспоминания ветеранов 120-го гап о первом боевом столкновении с противником весьма противоречивы. При сопоставлении их рассказов с общим ходом боевых действий на брестском направлении и архивными документами вырисовывается следующая картина. Полк из-за частых остановок при бомбежках так и не смог выдвинуться к Березе. К полудню 23 июня стало известно, что там идет бой. Поэтому колонны дивизионов полка были остановлены. Передовые подразделения на мосту через речку Гривда (приток Щары) попали еще под одну бомбежку и понесли потери. Далее сошлемся на рассказ младшего сержанта М. В. Лойфера, которому в составе отделения топовзвода штабной батареи полка удалось вырваться из Брестской крепости. У деревни Нехачево, в 6 км юго-восточнее станции Коссово-Полесское, отделение присоединилось к полку. Судя по схеме, набросанной им тогда же, в июне 1941 года, немцы попытались выйти к шоссе в месте, где оно пересекается с железной дорогой [138].

Лойфер видел полковника Лопуховского с другими командирами и огневиками у реки Жегулянка. Там, видимо, находился наблюдательный пункт первого дивизиона. Впереди, справа и слева в многочисленных и довольно глубоких мелиоративных канавах (Лойфер принял их за траншеи времен Первой мировой) располагалась пехота. Артиллерия вела огонь по подходящим колоннам противника.

Лойфер посчитал, что огонь прямой наводкой по танкам и бронемашинам противника вели орудия полка. Но он ошибся: если первый дивизион и вел огонь, то с закрытых огневых позиций, занятых в районе Ивацевичи. Позднее в донесении штаба полка было упомянуто, что несколько командиров пропало без вести при отражении атаки танков противника в районе Ивацевичи. В какой-то момент (возможно, после огневого налета) полковник Лопуховский с каким-то пехотным командиром подняли людей в контратаку, к которой присоединились бойцы и командиры, находившиеся с ним на НП. Дело дошло до рукопашной схватки. Лойфер лично видел, как старшину Прохода из штабной батареи полка немцы подняли на штыках. Огнем артиллерии на какое-то время удалось задержать выход танков противника на шоссе со стороны станции Бронна Гура. Не удалось немцам и проникнуть на этот раз в лесной массив севернее шоссе и выйти в тыл частям 205-й мотодивизии.

Однако поредевшие части 28-го стрелкового корпуса и 14-го мехкорпуса не выдержали атак, поддержанных большим количеством авиации, и начали отход [139]. В это время остатки 30-й танковой дивизии отходили на Бытень, чтобы подготовить и занять рубеж Коссово, Ивацевичи. На этом рубеже и должны были закрепиться остатки 30-й танковой и 205-й моторизованной дивизий 14-го мехкорпуса. Однако утром танки противника сбили наши части и отбросили их на восточный берег Щары. Здесь командование 4-й армии попыталось, используя это естественное препятствие, организовать оборону и задержать дальнейшее продвижение противника. Сюда к 12 часам 24 июня планировалось перебросить фронтовым транспортом 55-ю сд из Слуцка, чтобы сменить остатки 205-й мд. 143-я сд 47-го стрелкового корпуса должна была развернуться севернее — у Лесной.

При отходе на реке Щара к остаткам 205-й мд на станции Коссово-Полесское присоединился 120-й гап. Полк занял огневые позиции в 5 км восточнее Доманово севернее шоссе на Слуцк с задачей поддержать огнем части, которые отходили на восточный берег реки. Как только заняли огневые позиции, сразу подали боеприпасы. Подошли машины, старший спросил только — какой калибр, 203 миллиметра? Снаряды и заряды выгрузили на грунт в указанном месте — да столько, что потом, когда пришлось снова отходить, их не удалось вывезти. Возможно, это были снаряды из уцелевшей части тракторной колонны с боезапасом, что вышла из Коссово.

К этому моменту относится эпизод, о котором рассказывали ветераны. Какой-то генерал перегородил дорогу своей машиной ЗИС и приказал артиллеристам занять огневые позиции прямо у дороги и немедленно открыть огонь. Это был помощник командующего войсками округа по военно-учебным заведениям генерал И. И. Хабаров. По словам Павлова, он направил Хабарова со строжайшим приказом, если нужно, расстрелять любое количество людей, но остановить отступление 4-й армии и добиться того, чтобы штаб армии взял в руки управление войсками. Батареи развернулись севернее и южнее шоссе. Чтобы остановить панически бежавшие группы военнослужащих, орудия произвели несколько выстрелов. По приказу генерала артиллеристы поставили поперек шоссе ремонтную летучку типа «Б», чтобы задерживать машины, и выставили заслон. Командиры с оружием в руках останавливали бегущих. Моментально на дороге возникла пробка. Налетели вражеские самолеты, стали бомбить, и заслон просто смяли. В оперсводке № 1 штаба 4-й армии, впервые отправленной только 24 июня, говорилось, что иногда бегство не удавалось остановить даже применением оружия.

На Слуцком направлении остатки 205-й моторизованной дивизии на реке Щара должны были смениться свежей 55-й стрелковой дивизией. Однако ее части на назначенный рубеж так и не вышли. Дело в том, что дивизия не успела отмобилизоваться полностью, так же, как и принять автотранспорт из гражданских организаций. Выделенного фронтом автотранспорта для быстрой переброски 55-й дивизии из Слуцка не хватило. Подразделения двух полков дивизии к 23 часам 23 июня выгрузили с машин в 15 км от реки Щара у деревни Синявка (на Варшавском шоссе в 34 км юго-восточнее Барановичи) с расчетом, что они за ночь выйдут к реке и займут указанный рубеж. Артиллерия дивизии и стрелковых полков на конной тяге следовала отдельной колонной. Автотранспорт возвратился, чтобы вторым рейсом перебросить остальные подразделения этих полков уже непосредственно на Щару. Следующим рейсом планировали перебросить третий полк этой дивизии.

Возможно, здесь злую шутку с командованием дивизии сыграло то обстоятельство, что река Щара дважды пересекает Варшавское шоссе. Полки выгрузили в 72 км от С луцка ив 15 км от восточной стороны излучины реки. Но от Синявки до назначенного рубежа на западной стороне излучины реки оставалось еще 65 км по шоссе! К тому же во фронтовом автотранспортном полку горючее было на исходе, а запасы бензина в Слуцке оказались исчерпаны. Видимо, в это время в Барановичи за горючим было послано 11 автомашин от 120-го гап, которые попали под бомбежку, были разбиты и сгорели. В результате ни один полк в назначенный срок на указанный дивизии рубеж не вышел. Слабые отряды 205-й мд и 14-го мехкорпуса, не имевшие противотанковых средств, удержать выгодный для обороны водный рубеж не смогли.

В связи с явной угрозой прорыва противника 120-й гап начал отход в направлении Миловиды (26 км южнее Барановичи). Рассказывает лейтенант Д. А. Голованевский:

«Батарея развернулась вблизи шоссе. Связь на огневую позицию в течение нескольких часов так и не была подана. Радиостанция 6-ПКмолчала. На шоссе я остановил «эмку» и обратился к генерал-майору, сидевшему в ней. Произошел следующий диалог:

— Что нам делать?

– Какая часть?

— Батарея 120-го гап.

– Калибр?

— 203-мм.

— Немедленно снимайтесь и идите на Барановичи. У меня снимается последняя рота, что у моста на реке Щара. Мы взяли по 20 выстрелов на каждый прицеп и двинулись по шоссе на восток. Через какое-то время лейтенант Гингольд передал приказ полковника Лопуховского — батарее прикрыть отход полка».

На третий день войны войска 4-й армии отошли на рубеж Щара на глубину 170–200 км. А на границе в глубоком немецком тылу в районе Бреста, Семятичи и Малорита еще шли бои. 45-я пехотная дивизия никак не могла сломить сопротивление защитников Брестской крепости. Не помогало и применение сверхмощных 600-мм осадных мортир «Карл». В 6 часов вечера 24 июня командование 45-й пехотной дивизии поспешило доложить о капитуляции крепости. Но ночью бои в крепости возобновились и не утихали до утра. Чтобы окончательно подавить последний советский узел сопротивления в Восточном форту крепости, 29 июня самолеты Люфтваффе сбросили пятнадцать 500-кг бомб на эту цель. Но и они не подорвали решимости защитников форта. В этот же день Ю-87 сбросил на форт 1800-кг бомбу, после чего 390 его обитателей, солдат, женщин и детей, в хорошей физической форме и с не сломленным духом, вышли сдаваться. Они были последними из больше 7000 взятых в крепости пленных.

С 30 июня организованного сопротивления в крепости уже не было, но существовали небольшие группы солдат и одиночки, которые или вели партизанскую войну, или пытались просто спрятаться и дождаться подхода своих. Никто ведь не предполагал, что они придут только через 3 года. Майор Гаврилов, дав последний бой, был ранен и взят в плен только 23 июля — через месяц после начала штурма крепости. Последние дни он питался комбикормом, который находил в конюшне. Его стойкость поразила даже врагов. Последние ДОТы советских пограничных укрепрайонов в полосе наступления группы армий «Центр» также пали 29 июня.

Ф. Гальдер в своем военном дневнике 25 июня записал: «Подтверждается, что 45-я пехотная дивизия, по-видимому, зря понесла в районе Брест-Литовска большие потери» и тут же дал указания выяснить эффективность огня установок «Карл» по району Бреста, а также расследовать действия дивизии в районе Бреста [19]. Уже после прекращения боев назначенная комиссия оценила применение мортир как очень успешные. Точность стрельбы оказалась высокой. По крайней мере, 2 снаряда разрушили обширные участки очень крепко выстроенных сооружений. Воронки во дворе цитадели достигали 15 метров ширины и 5 метров глубины в твердом грунте (два снаряда, очевидно, не разорвались). Снаряды, выпущенные батареей, несомненно, произвели на обороняющихся сильный физический и деморализующий эффект. Отдельные отказы техники на эту оценку не повлияли, ведь их было совсем немного для первого практического использования столь сложных установок [20].

Немцы захватили под Брестом 7000 пленных, включая 100 офицеров, и взяли в крепости большие трофеи: более 15 000 винтовок, 1300 пулеметов, 100 орудий, 36 танков и других гусеничных машин. Однако 45-я пехотная дивизия понесла значительные потери. Сандалов в своей книге даже написал, что она была при этом разбита. Согласно донесению от 8 июля 1941 года, дивизия к 30 июня 1941 года потеряла убитыми и пропавшими без вести 453 человек, в том числе: офицеров — 32, унтер-офицеров и рядовых — 421; ранеными — 668 человек (из них офицеров — 31), а всего — 1121 человек. Потери большие, но это по немецким меркам. Об их масштабе можно судить по такому факту: за период с 22 по 30 июня включительно на Восточном фронте было убито всего 8886 и ранено 29 494 немцев [19]. Таким образом, безвозвратные потери 45-й дивизии составили более 5 % от немецких потерь на Востоке — самые высокие потери из всех немецких дивизий в течение первой недели сражений [140]. Поэтому немецкому командованию и пришлось по этому поводу проводить специальное расследование. Но заявлять, что дивизия была разбита — явная натяжка, вероятно, сделанная Сандаловым под давлением редакторов.

К исходу 24 июня юго-западнее Барановичи образовался своего рода «слоеный пирог». Отряды разбитых советских частей, оставшись в тылу противника, не складывали оружие, продолжая нападать на его походные и тыловые колонны. Один из таких отрядов из 22 танковой дивизии севернее Ружаны атаковал автоколонну 47-го немецкого корпуса, двигавшуюся по шоссе на Слоним. В составе этой колонны с группой машин своего штаба следовал командующий 2-й танковой группой генерал-полковник Гудериан. Автоколонна была разгромлена, несколько немецких офицеров убито, а один захвачен вместе со штабной машиной. Самому Гудериану удалось чудом избежать гибели. В захваченной машине оказался комплект топокарт с нанесенным на них планом дальнейших действий танковой группы. На допросе пленный офицер довольно красочно описал, как перетрусивший Гудериан улепетывал от наших танков в лес [13]. К сожалению, советские танкисты не смогли долго удерживать дорогу и были вынуждены продолжить отход.

Гудериан об этом эпизоде вспоминал несколько по-другому:

«Сидевший рядом со мной водитель получил приказание: „Полный газ», и мы пролетели мимо изумленных русских: ошеломленные такой неожиданной встречей, они не успели даже открыть огонь. Русские, должно быть, узнали меня, так как их пресса сообщала потом о моей смерти; поэтому меня попросили опровергнуть это через немецкое радио»[12].

У Гудериана были все основания так заявить, ведь 22-я танковая дивизия была создана на базе танковой бригады Кривошеина, с которым они принимали совместный с немцами парад в Бресте в сентябре 1939 года. По этому поводу Л. М. Сандалов не упустил случая проиронизировать — подумаешь, фигура… Хотя он наверняка слышал о параде, но написать об этом не захотел (или ему не дали).

После неудачной попытки остатков 22-й танковой дивизии с отрядом полковника Осташенко пробиться к своим в направлении Слонима они повернули на Коссово. В семь часов вечера совместными действиями советских войск, оказавшихся в этом районе в тылу противника (до шести тысяч человек с несколькими танками), немецкий моторизованный батальон с пятью танками был выбит из Коссово. Командование группы армий «Центр» беспокоило то, что соединения 2-й танковой группы Гудериана продвигались намного медленнее 3-й танковой группы. 18-я танковая дивизия его левофлангового 47-го моторизованного корпуса Лемельзена 23 июня захватила Пружаны и еще до наступления темноты, действуя совместно с частями 17-й танковой дивизии, вышла к Ружанам на дороге в Слоним. Русские непрерывно контратаковали, нанося удары по авангарду и флангам колонн Гудериана. Несомненным свидетельством ожесточенности этой борьбы стало донесение 2-й танковой группы об уничтожении 220 русских танков в течение первых двух дней боев, половина из которых была на счету одного 18-го танкового полка.

К тому же к вечеру 23 июня воздушная разведка донесла, что дорога от Белостока через Волковыск до дороги на Слоним «забита вражескими колоннами всех родов войск, направляющимися на восток». Постоянно вынужденный останавливаться вследствие проблем снабжения и плохих дорожных условий на втором танковом маршруте, Гудериан теперь столкнулся с растущей угрозой на своем левом фланге у Слонима раньше, чем смог достичь этого ключевого города [21]. В связи с маневренными действиями на заболоченной местности танковые части быстро израсходовали наличные запасы горючего. К тому же тяжелые грузовики-топливозаправщики 18-й танковой дивизии не сумели переправиться через Западный Буг, так как подъезды к временным мостам превратились в болото. Гудериану, чтобы поддержать темп наступления, пришлось прибегнуть к переброске бензина самолетами. Командование группы армий «Центр», опасаясь, что русские попытаются ускользнуть из готовящегося им Белостокского котла, предпринимало все меры, чтобы ускорить захват Слонима, этого узла дорог с важными мостами через ГЦару, до подхода к нему отступающих частей.

На слонимском направлении к исходу 24 июня противнику так и не удалось с ходу преодолеть реку ГЦару на участках 155-й и 121-я стрелковых дивизий. Юго-западнее Барановичей перешли к обороне части 143-й стрелковой дивизии. Эти соединения 47-го стрелкового корпуса были выдвинуты из глубины и включены в состав 4-й армии. Но управление корпуса и сам командир генерал Поветкин в районе боевых действий своих дивизий у Барановичи так и не появились. Сандалов утверждает, что действиями войск руководил генерал Хабаров. Но это не соответствует действительности. 26 июня командир 121-й сд генерал-майор Зыков взял на себя инициативу и отдал приказ:

«Ввиду отсутствия централизованного управления 155у 143 и 121 сд и гарнизон г. БАРАНОВИЧИ для координации действий указанных Ставкой, с сего числа с 11:00 принял Вр. командование[так в тексте. —Л.Л.] на себя с немедленным донесением Военному Совету Фронта […]» [141].

Зыков поставил задачи дивизиям на оборону. Благодаря принятым мерам противника удалось задержать на два дня. В связи с этим Гудериан был вынужден повернуть часть сил 4-й танковой дивизии на Барановичи на помощь соединениям своего 47-го моторизованного корпуса [24]. 28 июня поредевшие части этих трех дивизий все еще продолжали оказывать сопротивление врагу восточнее Несвижа.

Внезапное вторжение врага привело к срыву многих планов советского командования. В том числе были нарушены и планы введения в действие сил и средств разведки, которые на бумаге были разработаны до деталей. Подробно — по часам — расписаны порядок отмобилизования разведорганов, пополнения их личным составом и вооружением. Определен порядок сбора и доподготовки агентов оперпунктов с началом отмобилизования для ведения разведки в тылу противника, сделаны заявки на обеспечение их иностранной валютой на три месяца войны (немецкие марки, а также польские злотые, не менее 300 в месяц на человека), цивильной одеждой, а также военным обмундированием и оружием немецкого образца. Планировалось и создание партизанских отрядов для действий как на нашей территории, так и на территории противника [142].

Увы, с началом боевых действий о необходимости ведения разведки как будто забыли. Сведения о противнике добывали только в бою. Но передать их в вышестоящий штаб при отсутствии связи было невозможно. На все запросы Генерального штаба о данных наземной разведки начальник разведотдела фронта отвечал: «Повторяю — два дня штаб фронта связи со штабами армий не имеет, и никаких данных от наземной разведки не получаем. Высланы делегаты в разведотделы армий». Сведения о действиях частей противника, их передвижении в первые дни штаб фронта получал в основном только от авиации. Но и тут не все было отлажено: до 12 июля на радиоузле не было учета принятых донесений и шифрограмм, некоторые из них докладывались с опозданием от нескольких до 10 дней. Допускались даже задержки с передачей шифровок «молния».

Характерный пример: разведсводка № 7 на 22:00 25.6.41 с ценными данными о движении моторизованных частей противника была доложена адресату только 29.6.41. В ней, в частности, сообщалось:

«[…] 19.20 25.6. Движение автоколонн:

[…] 2-я — центр Миловиды — длиною 4–5 км,

3-я — головой мост через р. Грывда, хвост — ст. Косув[ст. Коссово-Полесский. — Л. Л.],

4-я — от ст. Косув на пункт Косув[г. Коссово. — Л. Л.],

5-я — мост через р. Жегулянка, хвост — ст. Гура[ст. Бронна Гура. — Л. Л.].

6-я — Ружаны — Слоним — 4–5 км […]» [143].

К тому же проверка радиоузла штаба фронта показала, что все радиостанции с начала военных действий работали без смены позывных, что, несомненно, облегчало действия радиоразведки противника.

В журнале боевых действий 4-й армии за 24 июня было отмечено, что в ходе боев «120-й гап почти не используется из-за скоротечности боев». Действительно, не успеет еще полк занять огневые позиции, как приходится опять вытягивать колонну для отхода на другой рубеж. Даже накормить личный состав было некогда. Как и в предыдущие дни, тыловики бросали с машин, а то и просто оставляли на дороге то, что успели захватить на складах в Коссово — ящики с консервами, галетами и сливочным маслом. В результате у многих красноармейцев началась диарея. Благо кустики были рядом, а трактора в колонне не могли развить скорость более 3 км в час. Но возвращались на дорогу не все. Среди отставших бойцов и младших командиров, зачисленных позднее как без вести пропавшие, было много призванных в 1940 году в западных районах Украины и Белоруссии. Почему-то они не спешили умирать за вновь обретенную Родину. Не случайно вслед за приказом об изъятии из состава действующей армии лиц немецкой национальности (для последующей отправки их в строительные части, при этом допускались исключения под ответственность командиров) последовало подобное распоряжение, касающееся эстонцев, латышей, литовцев, а также уроженцев западных областей Белоруссии и Украины [144]. Из частей и соединений посыпались запросы. Пришлось разъяснять, что родившиеся в западных областях Белоруссии и Украины, но проживавшие до 1939 года на территории СССР, изъятию не подлежат. Но немцев уже изымали всех, без исключений. Потом в частях стали искать и изымать раскулаченных и репрессированных.

При отходе полком, находившимся в оперативном подчинении 4-й армии, пытались командовать все, кому не лень. Некоторые старшие начальники, плохо представляя предназначение полка большой мощности и его боевые возможности, хотели использовать 203-мм гаубицы чуть ли не в качестве противотанковых средств [145]. В связи с этим было много противоречивых распоряжений. Были и попытки использовать артиллеристов полка в качестве пехоты. Из доклада командира 120-го гап: «24.6.41 г. около 11:00 от имени командующего 4-й армией полковник т. НОСОВСКИЙ[комиссар 14-го мехкорпуса И. В. Носовский погиб в этих боях — Л. Л.] приказал сформировать из артиллеристов 120 Г АП батальон для организации обороны на рубеже зап. ст. Ляховичи 10–12 км. Батальон был сформирован в составе 350–400 чел во главе с командным составом полка, но по докладу командующему армией это распоряжение было отменено» [146].

Значительно позднее, когда разобрались в обстановке, последовало строгое указание:

«…прекратить использование артиллеристов (частей и подразделений) не по прямому назначению, растаскивание командных кадров и пополнение за счет артчастей подразделений других родов войск. Уже отправленных вернуть в свои части».

В Миловидах с 4 часов 24 июня был развернут командный пункт 4-й армии. Отсюда через фронтовых связистов в Лесной наконец удалось связаться со штабом фронта. Второй эшелон штаба армии сосредоточился в Синявке. Когда стало ясно, что части 55-й сд к 14 часам на Щару выйти не успеют, командарм приказал командиру дивизии развернуть один полк севернее Миловиды, а другой — южнее. Он даже сам принял участие в рекогносцировке.

Очень простое и понятное для подчиненных решение: этому полку — справа от шоссе, другому — слева. Третий стрелковый полк только подходил к Синявке. Он все равно не успевал выдвинуться к Миловидам, чтобы составить второй эшелон дивизии. Поэтому он получил приказ развернуться в 30 км восточнее, на рубеже Русиновичи, Тельминовичи шириной 6 км, используя для обороны полотно железной дороги. Видимо, поэтому глубину обороны решили создать за счет батальона, сформированного из артиллеристов 120-го гап.

Стремление командарма понятно — создать, как и на Щаре, сплошной фронт. Но уже можно было понять, что танковые части противника наступают вдоль дорог. А южнее шоссе — заболоченная местность, сплошные мелиоративные канавы и речка Мышанка. Обход позиций 55-й сд с юга был невозможен. Напрашивалось решение: сосредоточить основные усилия обороны вдоль шоссе, поставив полки в затылок друг другу, прочно седлая Варшавское шоссе. Наскоро организовав оборону, командование армии переехало в Синявку.

К 14 часам 24 июня передовые части 24-го мк противника завязали бой с поспешно занявшими оборону частями 55-й сд, усиленных танками отряда полковника С. И. Богданова. Дивизионы 120-го гап вели огонь по подходящим колоннам противника. Проводная связь дивизионов с наблюдательными пунктами постоянно выходила из строя. Радиосвязь работала неустойчиво: эфир был забит немецкими командами и провокационными сообщениями.

Первая атака противника была отбита. Но, к сожалению, в 55-й стрелковой дивизии был лишь один боекомплект боеприпасов, долго продержаться она не смогла. К тому же так и осталось неясным, успела ли подойти к рубежу обороны артиллерия дивизии и полков. Немцы вызвали авиацию, которая подвергла позиции пехоты и артиллерии сильной бомбежке. Необстрелянные бойцы дрогнули, и оборона дивизии на стыке двух полков была прорвана. Ее боевой порядок был рассечен на две части, одна отброшена с Варшавского шоссе на север, другая начала отступать в юго-восточном направлении — в Полесье.

К 18 часам части 55-й сд отошли за Щару (26 км от Миловиды). По немецким данным, линия обороны русских на реке Щара была преодолена 24 июня силами 2-го танкового батальона 3-й танковой дивизия, который прорвался через вражеские позиции в Миловидах. Контратаки русских были отражены, при этом уничтожены 33 легких танка, и дивизия стала развивать наступление на Слуцк. Но самые большие проблемы заключались в форсировании рек с болотистыми берегами. Мосты на этих реках были в основном деревянными, и русские успешно сжигали их прежде, чем немцы успевали их захватить [22].

Когда начался массовый отход пехоты, командир 120-го гап отдал распоряжение выводить полк за реку в направлении Синявки. При неорганизованном отходе наших войск возникновению неразберихи и паники способствовали действия диверсантов. Иногда можно слышать мнение, что данные о широком применении немцами диверсионных отрядов и групп, личный состав которых был одет в советскую форму и использовал нашу технику и вооружение, сильно преувеличены. Это противоречит установленным фактам. На этот счет существовала инструкция подразделениям полка «Бранденбург». Известно, что танковым группам вермахта придавалось не менее одной роты этого полка в составе: офицеров — 2, унтер-офицеров и рядового состава — 220. В целях маскировки они назывались «охранными», а сам полк в немецких документах фигурировал в качестве учебного. В приказе о боевом использовании рот подробно расписаны порядок подчинения, взаимодействия с передовыми частями, взаимного опознавания и взаимопомощи, опознавательных знаках и т. п. В частности:

«4. Боевое использование:

[…]

Исходя из имеющегося опыта, боевое использование их в составе передовых отрядов является особенно многообещающим. Войсковых командиров, в чье распоряжение будут выделены спецподразделения, необходимо тщательно проинструктировать о задачах и методах действий «охранной роты».

[…]

Пароль«Веклабрюк»[в целях взаимного опознавания. — Л.Л.][…] должен быть доведен до передовых отрядов войск только с отдачей приказа на наступление.

[…]

Первые захваченные у противника автомашины, в особенности разведывательные бронемашины и им подобные, оружие и боеприпасы, снаряжение должны быть незамедлительно переданы в спецгруппы „охранной роты“, так как они им более необходимы для выполнения специфических задач[…]» [147].

Два ветерана 120-го гап независимо друг от друга рассказали, что в какой-то момент командир полка лично застрелил диверсанта в советской форме в звании майора, который пытался направить колонну полка по неверному маршруту. При отходе колонна полка вскоре уткнулась в мост через реку Щара, разрушенный накануне авиацией противника. Саперы наскоро восстановили разрушенный пролет и начали пропускать автотранспорт. Так как мост не мог выдержать вес трактора с тяжелым орудием на прицепе (вес гаубицы 15 тонн), тракторная колонна остановилась. Старший лейтенант Н. В. Фризен приказал снять с передков орудия батареи, находящейся в хвосте колонны, и подготовиться к стрельбе прямой наводкой вдоль шоссе. Вверх и вниз по течению были посланы разведчики, чтобы выявить броды и места, удобные для переправы тяжелых орудий.

К вечеру 24 июня танки противника нагнали колонну, на шоссе поднялась паника. Комиссар Русаков скомандовал «вперед»! Но первое же орудие проломило слабый настил и провалилось в реку. Движение застопорилось. Орудия, находившиеся в хвосте колонны, открыли огонь прямой наводкой. По уверениям некоторых ветеранов, было отмечено несколько попаданий, в результате которых у танков слетели башни! Но долго это продолжаться не могло: тяжелые неповоротливые гаубицы времен Первой мировой войны не были приспособлены для борьбы с танками — они успели сделать по 1–2 выстрела. В коротком бою орудия, находившиеся в хвосте колонны, были разбиты, и расчеты под огнем танков разбежались по обе стороны шоссе. На шоссе горели трактора, машины, падали раненые и убитые. Младший сержант Опанасенко рассказал, что он со своим орудием и трактором с двумя тракторными тележками на прицепе успел свернуть с шоссе и через заборы между придорожными домами ушел от шоссе. Полк он нагнал уже где-то у Бобруйска.

Разведчикам удалось найти переправу в районе Ляховичи (6–7 км севернее шоссе). Старший лейтенант Фризен повел туда уцелевшие орудия и трактора. Немцы попытались преследовать колонну. При этом артиллеристам удалось подбить три танка. Один из них — выстрелом из поврежденного орудия, которое потом пришлось оставить, остальные — связками гранат. На следующий день колонна Фризена присоединилась к полку. Всего им было выведено 3 гаубицы, 12 тракторов с прицепами и десятки автомашин с боевым имуществом. За спасение матчасти и проявленное при этом самообладание и мужество (в бою тот был ранен в ногу) Н. В. Фризен первым в полку был представлен к правительственной награде.

Переправившиеся через реку артиллеристы, имея только одни винтовки и четыре ручных пулемета, сдерживали наступление пехоты противника на протяжении всей ночи. Впоследствии эти люди, прикрывшие дальнейший отход полка, в часть не вернулись. Согласно докладу командира полка, с 11:00 24 июня и до 6:00

25 июня 1941 года были разбиты и остались в расположении противника 7 203-мм орудий, 9 тракторов с 14 прицепами и 12 автомашин [148].

К исходу 24 июня в Москве наконец поняли, что перехватить инициативу у противника не удалось, надо организовывать оборону в глубине — на Днепре. 25 июня Ставка приняла решение отвести войска на рубеж Западной Двины и на линию старых укрепленных районов. Однако это решение запоздало. Танковые соединения Гота и Гудериана быстро продвигались по сходящимся направлениям к Минску, над 3-й и 10-й армиями нависла угроза окружения. На основе доклада маршала Б. М. Шапошникова, находившегося в штабе Западного фронта, Ставка разрешила отвести войска фронта на линию старых укрепрайонов. В 3:47 25 июня в штабе Западного фронта приняли шифровку Ставки об отходе:

«Белосток эвакуировать, 10 и 3 армии отвести под прикрытием темноты в район Лида, Слоним, Пинск, прикрывая отход неплохими арьергардными частями. Отход вести стремительным маршем днем и ночью. Из минского района вывести две дивизии, стоящие в УРе на север в район Молодечно, а наиболее потрепанные части из отходящих войск расположить в районе Минского УР.

…Передайте Павлову — он будет отвечать за точное исполнение директивы Ставки головой».

Из штаба фронта ответили:

«…будет исполнено — ночи у нас здесь очень короткие…» [149].

В этот же день Военный совет фронта дал директиву войскам на общий отход. Но разрешение на отход явно запоздало. К исходу 25 июня соединения 2-й и 3-й танковых групп противника продвинулись в глубь советской территории на 200 км (средний темп продвижения составил около 50 км в сутки). Завершив двусторонний охват главных сил Западного фронта, 28 июня они соединились в районе Минска, окружив 26 дивизий 3-й, 10-й и частично 13-й армий. Окруженные войска, лишенные централизованного управления и связи с командованием фронта, продолжали сражаться, сковав своими действиями около 25 дивизий врага. Некоторым частям в конце июня и начале июля удалось вырваться из окружения и соединиться со своими войсками на Березине и в междуречье Березины и Днепра. Оставшиеся под Новогрудком разрозненные группы войск продолжали бои до 8 июля.

В это время остатки соединений 4-й армии, задержав противника на некоторое время на линии Щары и рокадной железной дороги, продолжили отход на Слуцк. В описании боевых действий нашими авторами рассказывается, как они сдерживали наступление врага на Слуцком шоссе боем на промежуточных рубежах, контратаками. Даже приводятся соответствующие номера приказов с постановкой задач. Но наша пехота так и не смогла оторваться от преследующих частей противника и подготовить достаточно прочную оборону. Этот вывод можно сделать, сопоставив документы обеих сторон. 3-я танковая дивизия противника продолжала наступление силами трех боевых групп, которые при преследовании отходящих войск русских действовали маршевыми колоннами.

В качестве примера там приводится состав и построение 1-й боевой группы (начиная с головы): танковая рота, моторизованная рота (из разведывательного батальона), артиллерийская батарея, моторизованная пехотная рота, танковый батальон (без одной роты), противотанковая (самоходная) рота, штаб танкового полка, штаб танковой бригады, саперная рота, артдивизион (без одной батареи), минометный взвод, зенитная батарея (91-го полка), зенитная батарея (59-го полка). Состав групп менялся в зависимости от обстановки, и новые командиры постоянно должны были привыкать к новым войскам.

Наши отходящие войска шли день и ночь под непрерывной бомбежкой и обстрелами с воздуха. Вся тяжесть боев по сдерживанию наступающего противника легла на импровизированные моторизованные отряды 14-го мехкорпуса. Ввиду малочисленности их действия сводились к созданию заграждений на маршрутах движения немецких танков и периодическим обстрелам колонн. К старой границе стремились и беженцы. Все верили, что на линии старых укрепрайонов наконец удастся остановить немцев. Немцы всерьез планировали штурмовать «линию Сталина». Они не знали, что укрепрайоны были разоружены.

На рубеже Тимковичи, Семежево, Кр. Слобода разоруженного Слуцкого укрепрайона шириной до 30 км заняли оборону пешие подразделения мехкорпуса во главе с генерал-майором С. И. Обориным. К утру 25 июня сюда же подошли подразделения 120-го гап, которые сосредоточились в районе погранзаставы на линии старой советской границы. Подразделения полка заняли указанные им позиции на восточном берегу реки Морочь. В глубине на огневые позиции встали 3 оставшиеся гаубицы. Задача была одна — остановить немецкие танки. На сборных пунктах, организованных пограничниками, скопилось много раненых. Их отправляли на машинах, подвозивших боеприпасы. Из полка для эвакуации раненых было взято 20 автомашин.

Около 16:00 полк получил распоряжение командующего 4-й армии отойти за Слуцк на 20 км по шоссе на Бобруйск, где поступить в распоряжение начальника Слуцкого УР. Для связи с ним вперед был выслан заместитель командира полка капитан Барыбин, который начальника УРа не нашел. Встретившийся с командиром полка начальник штаба Слуцкого УРа посоветовал ему вывести автотранспорт полка и оставшиеся 3 орудия с прицепами в район Бобруйска, чтобы не загромождать дорогу [150].

С подходом противника обороняющиеся подразделения подверглись бомбежке. После артподготовки части 24-го мк противника около 8:00 26 июня прорвали оборону и стали развивать наступление вдоль шоссе на Слуцк. В этом бою командир 14-го мехкорпуса генерал Оборин был тяжело ранен и эвакуирован в тыл. В командование остатками корпуса вступил полковник И. В. Тутаринов. К 8 часам утра немецкие танки прорвались в Гулевичи (5 км северо-восточнее Семежево), куда в ночь на 26 июня прибыл штаб 4-й армии. Личный состав полевого управления армии понес потери и избежал гибели лишь благодаря героическим действиям 30-го мотострелкового полка, сумевшего остановить противника на подступах к Слуцку на рубеже Лядно, Малышевичи. Небольшие силы советских войск на этом рубеже смогли задержать немецкую 3-ю танковую дивизию лишь на несколько часов. В 15 часов немецкие танки после сильного авиационного и артиллерийского налета смогли преодолеть этот необорудованный в инженерном отношении рубеж.

Командир 28-го стрелкового корпуса с 25 июня организовывал оборону по восточному берегу реки Случь южнее Варшавского шоссе. Из задержанных на Слуцком контрольно-пропускном пункте военнослужащих различных частей, отступавших на восток, был сформирован сводный батальон в составе четырех рот, переданный в подчинение командиру 14-го мехкорпуса. Из артиллерии в корпусе осталось несколько 122-мм гаубиц, 76-мм пушек и 45-мм противотанковых орудий, в подвижном резерве командира корпуса — два танка и бронеавтомобиль.

Учитывая, что долго на линии реки Случь продержаться не удастся, командующий 4-й армией принял решение на отвод всех отрядов 28-го стрелкового корпуса на более крупную водную преграду — реку Птичь (приток Припяти) на 60–70 км восточнее, чтобы подготовить там тыловой рубеж. Бои в Слуцке еще некоторое время продолжались, но 27 июня город был оставлен [151].

Оставив Слуцк, разрозненные отряды 14-го мехкорпуса при отходе в целях сдерживания противника широко применяли заграждения на дорогах, приспосабливая для этого даже неисправные автомашины и танки. Для их прикрытия оставлялись небольшие группы со стрелковым оружием, иногда усиленные отдельными орудиями ПТО. Остатки 14-го мехкорпуса и других частей переправлялись через Березину в течение 28 и 29 июня.

На рассвете 27 июня части 3-й танковой дивизии противника, обойдя очаги сопротивления советских войск, оборонявшихся севернее Слуцка, вышли на Варшавское шоссе и устремилась в направлении города Старые Дороги. Находившемуся там штабу 4-й армии под огнем немецких танков удалось на автомашинах отойти за реку Птичь. Мост через реку взорвать было нечем, его просто облили бензином и подожгли.

Появившиеся около 18 часов немецкие танки проскочили по горящему мосту и без труда сбили с занимаемых позиций отряды 28-го стрелкового корпуса, не имевших противотанковых средств. И все же, по немецким данным, только три танка передовой группы 3-й тд в последний момент успели проскочить горящий мост до того, как он рухнул, и наступление снова остановилось. Когда командир танковой бригады и некоторые солдаты из его окружения подошли к мосту, следующая танковая рота, которая задержалась по каким-то причинам, приняла их за русских и открыла огонь. Командир бригады был ранен и потерял руку. Этот несчастный случай мог произойти только в условиях, когда каждый ожидал, что враг мог появиться отовсюду в любую минуту.

В конце концов небольшая речка Птичь была преодолена путем очень трудного обхода, который занял всю ночь, потому что все колесные транспортные средства должны были буксироваться гусеничными машинами.

26 июня Сталин срочно отозвал Жукова с ЮЗФ. На следующий день в 10:05 Жуков по «БОДО» передал приказ Ставки Главного Командования начальнику штаба Западного фронта генералу В. Е. Климовских:

Жуков. Ваша задача:

Первое. Срочно разыскать все части, связаться с командирами и объяснить им обстановку, положение противника и положение своих частей, особо детально обрисовать места, куда проскочили передовые мехчасти врага. Указать, где остались наши базы горючего, боеприпасов и продфуража, чтобы с этих баз части снабдили себя всем необходимым для боя.

Поставить частям задачу, вести ли бои или сосредоточиться в лесных районах, в последнем случае — по каким дорогам и в какой группировке.

Второе. Выяснить, каким частям нужно подать горючее и боеприпасы самолетами. Чтобы не бросать дорогостоящую технику, особенно тяжелые танки и тяжелую артиллерию.

Третье. Оставшиеся войска выводить в трех направлениях:

— через Докшицы и Полоцк, собирая их за Лепельским и Полоцким УРами:

— направление Минск, собирать части за Минским УРом;

— третье направление — Глусские леса и на Бобруйск.

Четвертое. Иметь в виду, что первый механизированный эшелон противника очень далеко оторвался от своей пехоты, в этом сейчас слабость противника, как оторвавшегося эшелона, так и самой пехоты, двигающейся без танков. Если только подчиненные вам командиры смогут взять в руки части, особенно танковые, можно нанести уничтожающий удар и для разгрома первого эшелона, и для разгрома пехоты, двигающейся без танков. Если удастся, организуйте мощный удар по тылу первого мехэшелона противник, двигающегося на Минск и на Бобруйск. После чего можно с успехом повернуться против пехоты. […] Особенно большой успех получится, если сумеете организовать ночное нападение на мехчасти. Пятое. Конницу отвести в Пинские леса и, опираясь на Пинск, Лунинец, развернуть самые смелые и широкие нападения на тылы частей и сами части противника. Отдельные мелкие группы конницы под командованием преданных и храбрых средних командиров расставьтена всех дорогах. [8]

Однако обстановка в полосе Западного фронта продолжала оставаться неясной. И в 2 часа ночи 28 июня Жуков опять вызвал Климовских для переговоров по прямому поводу:

У аппарата Жуков. Доложите, что известно о 3, 10-й и 4-й армиях, в чьих руках Минск, где противник?

Климовских. Минск по-прежнему наш. Получено сообщение: в районе Минска и Смолевичи высажен десант. Усилиями 44-го стрелкового корпуса в районе Минска десант ликвидирован.

Авиация противника почти весь день бомбила дорогу Борисов — Орша. Есть повреждения на станциях и перегонах. С 3-й армией по радио связь установить не удалось.

Противник, по последним данным, был перед УРом.

Барановичи, Бобруйск, Пуховичи до вечера были наши.

Жуков. Где Кулик, Болдин, Коробков? Где мехкорпуса, кавкорпус?

Климовских. От Кулика и Болдина сообщений нет. Связались с Коробковым, он на КП восточнее Бобруйска.

Соединение Хацкилевича подтягивалось к Барановичам, Ахлюстина — к Столбцам [152].

Жуков. Когда подтягивались соединения Хацкилевича и Ахлюстина?

Климовских. В этих пунктах начали сосредотачиваться к исходу 26-го. К ним вчера около 10:00 выехал помкомкор Светлицын. Завтра высылаем парашютистов с задачей передать приказы Кузнецову и Голубеву

Жуков. Знаете ли вы о том, что 21-й стрелковый корпус вышел в район Молодечно — Вилейка в хорошем состоянии?

Климовских. 021-м стрелковом корпусе имели сведения, что он наметил отход в направлении Молодечно, но эти сведения подтверждены не были.

Жуков. Где тяжелая артиллерия?

Климовских. Большая часть тяжелой артиллерии в наших руках. Не имеем данных по 375-му и 120-му гаубичным артиллерийским полкам.

Жуков. Где конница, 13, 14, и 17-й мехкорпуса?

Климовских. 13-й мехкорпус — в Столбцах. В 14-м мехкорпусе осталось несколько танков, присоединились к 17-му, находящемуся в Барановичах. Данные о местонахождении конницы нет.

Коробков вывел остатки 42, 6-й и 75-й. Есть основание думать, что 49-я стрелковая дивизия в Беловежской пуще. Для проверки этого и вывода ее с рассветом высылается специальный парашютист. Выход Кузнецова ожидаем вдоль обоих берегов Немана.

Жуков. Какой сегодня был бой с мехкорпусом противника перед Минским УРом и где сейчас противник, который был вчера в Слуцке и перед Минским УРом?

Климовских. Бой с мехкорпусом противника в Минском У Ре вела 64-я стрелковая дивизия. Противник от Слуцка продвигался на Бобруйск, но к вечеру Бобруйск занят еще не был.

Жуков. Как понимать «занят еще не был»?

Климовских. Мы полагали, что противник попытается на плечах ворваться в Бобруйск. Этого не произошло. Жуков. Смотрите, чтобы противник ваш Минский УР не обошел с севера. Закройте направление Логойск — Зембин — Плещеницы, иначе противник, обойдя УР, раньше вас будет в Борисове. У меня все. До свидания. [8]

В то время, когда генерал Климовских докладывал Жукову о состоянии тяжелой артиллерии, 120-й гаи по проселочным дорогам подходил к Бобруйску. На подступах к городу были выставлены заслоны и комендантские посты, чтобы навести хоть какой-то порядок. Из отставших и перемешавшихся групп военнослужащих формировали сводные части и подразделения. Весь транспорт, невзирая на его принадлежность, изымался для подвоза боеприпасов и эвакуации вооружения и ценного имущества.

Автоколонна 120-го гап в Бобруйск прибыла в 17:00 26 июня 1941 года По распоряжению начальника гарнизона полковника Маврина в его распоряжение для обороны города из 120-го гап взята 31 автомашина. Одна из сформированных колонн под командой капитана Барыбина и лейтенанта Г. И. Нюнина была использована для подвоза боеприпасов полку и другим частям, занимавшим оборону на восточном берегу реки. В течение полутора суток полковник Лопуховский и командиры подразделений на машинах искали и собирали отставших и разбежавшихся при бомбежках однополчан. Обнаружив их, назначали старших и с предписанием отправляли на сборный пункт полка. В это время командир полка встретил группу бойцов во главе с младшим сержантом Лойфером, которому была поручена охрана Боевого Знамени 120-го гап. Во время очередного налета авиации при отходе из Слуцка машина топовзвода сгорела. Знамя сняли с древка, полотнище Лойфер обмотал вокруг тела. Знамя было спасено, полковник расцеловал сержанта. В Бобруйске часть личного состава полка опять хотели использовать в качестве пехоты. Здесь командир 120-го гап лично доложил начальнику артиллерии Западного фронта генерал-лейтенанту Н. А. Кличу о состоянии полка, о том, что в районе довоенной дислокации части пришлось оставить гаубицы Б-4, предназначенные для формирования полка второй очереди. Поскольку в полку осталось всего 3 орудия (четвертое подошло позднее), тот приказал немедленно перейти в район Могилева для переформирования. Сформированный там дивизион в составе 4-х орудий был выдвинут в район города Старый Быхов. Тогда же начальник артиллерии фронта приказал Лопуховскому подробно письменно доложить о потерях полка, особенно в мат-части, за прошедшие дни.

К 13:00 28 июня основная часть 120-го гап сосредоточилась в лесу в 12 км южнее Могилева. 28 июня штаб полка донес начальнику артиллерии 4-й армии, что «распоряжением начальника артиллерии фронта полк сосредоточился в районе г. Могилев для формирования в лесу в 10 км южнее по гомельскому шоссе. Из оставшейся материальной части сформирован один дивизион» [153].

К сожалению, не все возможности для обороны Бобруйска были использованы. Не успели наши войска перейти на восточный берег реки Березина, как саперы взорвали мост. По свидетельству ветеранов, участников событий, это было сделано в обстановке возникшей паники: подходившие к городу с запада наши бронемашины приняли за вражеские танки. Преждевременный подрыв мостов подтверждается немецкими данными. Многим пришлось переправляться через реку на подручных средствах и вплавь. На западном берегу осталось большое количество автотранспорта, вооружения и техники. Склады артвооружения в крепости пришлось сжечь. Причем из объяснительных следует, что их подожгли уже в 4–5 часов утра 27 июня, и все артимугцество, находящееся на складах, было уничтожено [154]. Впоследствии командиру 47-го стрелкового корпуса пришлось представить специальное донесение об обстоятельствах боев за переправы в районе Бобруйска.

Генерал И. С. Поветкин с корпусными частями (246-й отдельный саперный батальон и 273-й отдельный батальон связи, 462-й кап) переправился на восточный берег Березины к 18:00 27 июня и с 20:00 вступил в командование боевым участком в районе Бобруйска. Все три моста (железнодорожный, железобетонный и деревянный) через реку Березина в районе Бобруйска были подорваны распоряжением командующего 4-й армией в этот же день, 27 июня, в 22:00 при появлении танков противника. Мелкие группы мотоциклистов противника при поддержке танков попытались переправиться через реку, но были отбиты.

В состав отряда генерала Поветкина вошли 500 курсантов автотракторного училища, 400 чел. 21-го дэп (дорожно-эксплуатационный полк), 273-й обе (300 человек) и сводный полк 121-й сд (до 1000 человек) — всего несколько более 2,5 тысяч человек, 6 танков и 20 орудий [155]. При этом в отряде совершенно отсутствовали технические средства связи. Радиостанций для поддержания связи со штабом 4-й армии не было. Управление частями и подразделениями осуществлялось голосом и пешими посыльными.

В 14:00 28 июня противник после авиационной и артиллерийской подготовки начал переправу в районе железнодорожного и бетонного мостов. Ударом нашей авиации переправа была сорвана. При этом часть бомб упала на позиции наших войск. Немцы, между прочим, отметили, что советская авиация была все еще очень активна, несмотря на ее тяжелые потери.

Подразделения 21-го дэп (дорожно-эксплуатационного полка), основную часть бойцов которого составляли приписники, призванные на сборы из районов Бреста и Гродно, занимали позиции у железнодорожного моста. Большинство бойцов никогда не держали в руках винтовки. К тому же в полку отсутствовал комсостав. Атакованный в 18:00 28 июня противником, полк не выдержал и отошел с занимаемых позиций. В 18:30 генерал Поветкин лично возглавил контратаку силами личного состава штаба 47-го корпуса вдоль шоссе Рогачев — Бобруйск. Противник был отброшен. При этом генерал был ранен, но остался в строю, а его адъютант убит.

29 июня противник после повторной атаки захватил Титовку. Из 7 танков приданной отряду танковой роты 5 были подбиты. Под прикрытием двух оставшихся танков БТ и огня орудий 462-го гап отряд Поветкина начал отход [156].

С немецкой стороны бои под Бобруйском видятся несколько по-другому. Наступление на город 3-я танковая дивизия начала 28 июня. В ходе наступления передовая боевая группа отбрасывала врага от дороги, только когда он мешал выполнению ее собственной задачи. Увеличивающееся расстояние между передовой боевой группой и пехотой вызвало множество проблем: пехота пешком не могла угнаться за наступающими моторизованными войсками. Но эти проблемы были в конечном счете преодолены. На рассвете предместья Бобруйска был достигнуты сформированным почти на ходу авангардом в составе двух легких танковых взводов и одной моторизованной роты. Они ворвались в город, минуя здания, все еще горящие от огня артиллерии с предыдущего дня, и в 05:00 подняли флаг на замке. Бобруйск был занят танками и десантом моторизованной пехоты в результате внезапного нападения. Противник на западном берегу реки Березина фактически не оказал сильного сопротивления. Мост, однако, оказался разрушенным.

Но в дальнейшем русские оказали сильное сопротивление на восточном берегу Березины, не дав возможности форсировать реку с ходу. Под прикрытием огня артиллерии 2-му батальону 394-го моторизованного полка удалось форсировать реку на резиновых лодках, несмотря на сильное вражеское сопротивление. Русские начали отчаянно контратаковать, и лишь артиллерийская и воздушная поддержка спасла батальон от уничтожения в течение следующих суток. Тем временем саперам удалось построить временный мост, так что оба стрелковых полка дивизии смогли пересечь реку и расширить предмостное укрепление на север, восток, и юг. Русские отступили к востоку в болотистую местность. Вечером плацдарм был расширен на глубину до семи километров. В бою у Бобруйска части 3-й танковой дивизии были задержаны на реке Березина на два дня.

Генштаб не оставлял попыток выяснить обстановку, которая и для штаба фронта оставалась неясной. Генерал Маландин вызвал к прямому проводу генерала Климовских:

«Нарком требует дать ему конкретный и правдивый ответ на следующие вопросы:

Первое. Сколько танков переправилось в район Бобруйска и на восточный берег Березины?

Второе. Где в данное время противник и характер его действий?

Третье. Сколько противостоит противнику войск на новом рубеже?

Четвертое. Сколько дивизий у вас сейчас в руках? Подробный боевой состав передать шифром».

На обороте бланка записи переговоров карандашом были сделаны пометки (видимо, для подготовки ответа): «Деревянный разрушенный мосту Бобруйска. [Противник] выдвинул раздвижной мост и переправил 12 танков… у Доманово» [157].

К разговору подключился Павлов, ответив, что не имеет данных, оставлен ли Минск, а командующий 13-й армией не имеет сведений об отходе 2-го стрелкового корпуса. Павлов также доложил, что угроза окружения вынудила его отдать распоряжение об отходе 2-го и 44-го стрелковых корпусов и 20-го мехкорпуса. На новый рубеж вышли только части Коробкова, понесшие огромные потери от действий танков и авиации. Они требуют серьезного укомплектования и приведения в порядок. Для связи с командиром 17-го мехкорпуса Петровым Павлов посылал самолет, но оказалось, что барановичский аэродром занят авиацией противника. Отходящие части, преследуемые противником, опаздывали с выходом на реку Березина, поэтому было принято решение отходить далее на Днепр, где развертывались армии Резервного фронта.

Обстановка во всей полосе Западного фронта продолжала ухудшаться. 28 июня наши войска оставили Минск. На следующий день Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, в Ставку Главного командования. По словам Жукова, он крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку на Западном стратегическом направлении. Существуют несколько разных версий этого визита вождя. Приводить их здесь мы не будем ввиду отсутствия достаточных доказательств.

30 июня в 6 часов 45 минут Жуков по указанию наркома С.К. Тимошенко вновь разговаривал по «БОДО» с генералом армии Д. Г. Павловым, из которого ему стало ясно, что сам командующий плохо знал обстановку.

Выдержки из записи переговоров:

Жуков. Мы не можем принять никакого решения по Западному фронту, не зная, что происходит в районах Минска, Бобруйска, Слуцка.

Прошу доложить по существу вопросов.

Павлов. В районе Минска 44-й стрелковый корпус отходит южнее Могилевского шоссе; рубежом обороны, на котором должен остановиться, назначен Стахов — Червень.

В районе Слуцка вчера, по наблюдению авиации,210-я мотострелковая дивизия вела бой в районе Шишецы.

В районе Бобруйска сегодня в 4 часа противник навел мост, по которому проскочило 12 танков.

Жуков. Немцы передают по радио, что ими восточнее Белостока окружены две армии. Видимо, какая-то доля правды в этом есть. Почему ваш штаб не организует высылку делегатов связи, чтобы найти войска? Где Кулик, Болдин, Кузнецов? Где кавкорпус? Не может быть, чтобы авиация не видела конницу.

Павлов. Да большая доля правды. Нам известно, что 25 и 26 июня части были на реке Щара, вели бои за переправы с противником, занимающим восточный берег реки Щара. Третья армия стремилась отойти по обе стороны реки Щары. 21-й стрелковый корпус — в районе Лиды. С этим корпусом имели связь по радио, но со вчерашнего дня связи нет, корпус пробивается в указанном ему направлении. Авиация не может отыскать конницу и мех-части, потому что все это тщательно скрывается в лесах от авиации противника. Послана группа с радиостанцией с задачей разыскать, где Кулик и где находятся наши части. От этой группы ответа пока нет. Болдин и Кузнецов, как и Голубев, до 26 июня были при частях.

Жуков. Основная ваша задача — как можно быстрее разыскать части и вывести их за реку Березину. За это дело возьмитесь лично и отберите для этой цели способных командиров.

Ставка Главного Командования от вас требует в кратчайший срок собрать все войска фронта и привести их в надлежащее состояние.

Нельзя ни в коем случае допустить прорыва частей противника в районе Бобруйска и в районе Борисова. Вы должны во что бы то ни стало не допустить срыва окончания сосредоточения армии в районе Орша — Могилев — Жлобин — Рогачев.

Для руководства боями и для того, чтобы вы знали, что происходит под Бобруйском, вышлите группу командиров с радиостанцией под руководством вашего заместителя. Немедленно эвакуируйте склады, чтобы все это не попало в руки противника. Как только обстановка прояснится, сразу же обо всем доложите. Павлов. Для удержания Бобруйска и Борисова бросим все части, даже школу. [8]

Бобруйск сдали без боя слабому авангарду противника, мосты подорвали еще раньше — до его подхода. А вот отбить город оказалось труднее — немцы немедленно принимали меры по закреплению захваченных рубежей и объектов. Однако приказ отдан, его надо выполнять. И в бой за Бобруйск бросили курсантов автотракторного училища. Командующий 4-й армией в 21:30 29 июня приказал в ночь на 30-е захватить город Бобруйск и уничтожить в нем моторизованную группу противника. Для этого было приказано подготовить отряд в 200–300 курсантов-добровольцев со связками ручных гранат. Курсанты должны были вплавь переправиться через реку, чтобы на рассвете двумя группами — с северной и с южной окраин города — совершить внезапный налет на противника. Поддержать атаку должны были 6 танкеток.

На западный берег планировалось переправить на плотах полковые орудия. В крайнем случае их хотели перетянуть на канатах танкетками. Отряд курсантов должен был преследовать противника в направлении Слуцка. В период преследования врага его должна была поддерживать авиация [158]. На распоряжении Коробкова сделана пометка «получено в 2:30 30.6.41».

Подготовиться к указанному сроку не успели. Командир корпуса установил новый срок — доложить к 24:00 30.6.41. Хотя по данным нашей разведки в Бобруйске в течение 28 и 29 июня находилось всего до одного пехотного и одного танкового батальона противника, выбить его из города и создать плацдарм на западном берегу Березины не удалось. Все силы отряда генерала Поветкина были задействованы для ликвидации плацдарма, захваченного немцами на восточном берегу реки.

1 июля ухудшилось положение севернее Бобруйска, где рано утром основные силы 3-й танковой дивизии пересекли Березину по двум понтонным мостам. При этом часть ее танков врага преодолела реку по дну. 3 июля Рогачев был взят сильной боевой группой, усиленной танками, оборудованными для подводного хода [159].

Учитывая выход противника к Борисову, положение на Западном фронте стало критическим. Связь работала с перерывами, управление войсками не налаживалась. Не знали положения не только противника, но и своих войск. Даже о том, что 11 дивизий фронта оказались в окружении, в Генеральном штабе узнали не сразу. Еще 30 июня Сталин приказал вызвать командующего Западным фронтом Павлова в Москву. В этот день в командование фронтом вступил генерал-лейтенант А. И. Еременко, но уже со 2 июля его на этом посту сменил маршал С. К. Тимошенко, который одновременно стал Главнокомандующим войсками Западного направления. В состав Западного фронта войска были включены прибывшие из глубины страны 19-я, 20-я, 21-я и 22-я резервные армии второго стратегического эшелона. Но только 24 дивизии из их состава заняли назначенные рубежи. С учетом возможности дальнейшего продвижения противника в тылу фронта развертывались четыре вновь сформированные объединения (29-я, 30-я, 31-я и 32-я армии), которые вместе с 24-й и 28-й армиями с 14 июля составили Фронт резервных армий.

Разгром войск Западного фронта скрыть было невозможно, и Сталину потребовались «виновники». Главным из них был назначен Павлов, хотя спасти положение тому помогали три маршала — Шапошников, Кулик и Ворошилов. 4 июля 1941 года генерал армии Д. Г. Павлов и генерал-майор В. Е. Климовских были арестованы. В должность начальника штаба фронта вступил генерал-лейтенант Г. К. Маландин. Снятого с должности члена Военного Совета корпусного комиссара А. Я. Фоминых заменил армейский комиссар 1-го ранга Л. 3. Мехлис. Последний развил бурную деятельность по выявлению и аресту других «предателей» из числа руководящих работников управления Западного фронта. Сталин прислал Мехлису свое высочайшее одобрение: «Государственный Комитет Обороны одобряет Ваши мероприятия по аресту Климовских, Оборина, Таюрского и других, и приветствует эти мероприятия как один из верных способов оздоровления фронта».

Избежал ареста лишь Фоминых — который, видимо, содействовал следствию в расследовании «преступлений». Мехлис, продолжая активно собирать компромат, собирался предъявить Сталину новый список «предателей», включив туда и некоторых ответственных работников Генерального штаба. В докладе начальнику Главного политического управления Красной Армии Л. 3. Мехлису от 19 июля 1941 года (судьба Павлова и других генералов в это время уже была предрешена) Фоминых выдвигает обвинения против руководства Генерального штаба. Он сообщает, что в течение 8 месяцев при всех докладах и оперативных проработках командование округа докладывало о невыгодной конфигурации госграницы в полосе фронта. Наличие Белостокского выступа создавало противнику условия для охвата флангов группировки войск фронта и последующего их окружения. Такое положение требовало усиления весьма уязвимых флангов группировки, чего и требовал Военный совет округа.

Он пишет:

«[…]

Все эти положения в более подробном виде докладывались и прорабатывались в Генеральном штабе. Со всем этим соглашались, но реальных мер не принималось.

[…]

2. Кроме того, всегда давались задания прорабатывать варианты наступательной операции при явном несоответствии реальных сил. Но откуда-то появлялись дополнительные силы и создавался, по-моему, искусственный перевес сил в пользу нас.

[…]

4. Военный совет округа предлагал: а) усилить фланги округа: с севера — гродненское направление и с юга — брестское направление.

С этим в течение 6-7месяцев не соглашались, и только в последнее время было разрешено вывести на гродненское направление 56 и 85 едина брестское направление — 75 сд, а позже и 113 сд. Эти дивизии были на своих местах с конца мая — начала июня […]».

В конце доклада дивизионный комиссар делает знаменательное заключение:

«Я не берусь делать выводы — кто конкретно тормозил эти вопросы в Генеральном штабе, ибо для этого надо знать работу Генерального штаба, но что ряд серьезнейших государственных вопросов разрешался чрезвычайно медленно — это истина, которую можно легко доказать, подняв все документы.

[…]

Полагаю, что приведенные примеры заслуживают внимания, чтобы в них разобраться детально и выявить виновников» [4].

Интересно, сохранились ли в архиве Генерального штаба документы, на которые ссылался Фоминых? В 1953 году сидевший под арестом Л. Берия, когда врать ему было не с руки, напомнил своим бывшим соратникам по Политбюро, что Сталин за поражение наших войск в приграничных сражениях и провалы в управлении войсками хотел расстрелять Жукова, как и Павлова. Об этом можно прочитать в стенограмме июльского пленума ЦК КПСС 1956 года:

«В архивном деле с письмами расстрелянного Л. Берии был выявлен ранее не публиковавшийся фрагмент его письма от 1 июля 1953 года. Он исполнен на 1/4 листа, содержащего малоразборчивый текст на обеих его сторонах:

„Дорогой Георгий [Маленков] и дорогие товарищи, я сейчас нахожусь в таком состоянии, что мне простительно, что так приходиться мне писать.

Георгий, прошу тебя понять меня, что ты лучше других знаешь меня. Всей своей энергией я только и жил как сделать нашу Страну

Все мое желание и работа были[далее неразборчиво — Составитель].

Задание Подготовил к[а]к тебе известно по твоему совету по Югославии [.] a также задание для П. Кот.[? — Сост.] прощупать Мекесфранца[? — Сост.]

Кобудто я интриговал перед т. Сталин[ым], это если хорошо вздуматься просто недоразумение [.] что это не верно, Георгий [] ты то это хорошо знаешь [.] наоборот все т[оварищи (? — Сост.)]М[икоян] и Молотов]хорошо должны знать, что Жук[ов,] когда [его] сняли с генерального] штаба по наущению Мехлис[а], ведь его положение] было очень опасно, мы вместе с вами уговорили назначить его командующим [Резервным] фронтом и тем самым спасли будущ[его] героя нашей (? — Сост.) [Отечественной] войны, или когда т. Жуков [а] выгнали из ЦК — всем нам было больно»[далее неразборчиво. — Сост.] [23]

Сталин не мог поступить с Жуковым так же, как с Павловым. Но уже 31 июля тот был снят с должности начальника Генштаба, с обязанностями которого в канун и с началом войны он явно не справился. Сменил его на посту начальника Генштаба опытный штабной работник маршал Б. М. Шапошников, который уже возглавлял Генеральный штаб с мая 1937 по август 1940 года. Говоря о перестановках в Генеральном штабе, связанных с реорганизацией руководства Западного фронта, Штеменко в своей книге так и не сказал ничего о причине снятия Жукова. Он лишь сухо сообщил, что Жукова назначили командующим Резервным фронтом, не сказав ни одного доброго слова о его работе в должности начальника Генштаба.

За 18 дней, с 22 июня по 9 июля 1941 года, войскам группы армий «Центр» удалось разгромить основные силы Западного фронта и, продвинувшись в глубь страны на 450–600 км, пройти треть пути от границы до Москвы. Понесенные в начальном периоде войны большие потери в личном составе, вооружении и технике еще долго сказывались на дальнейших действиях нашей армии.

В чем же причины поражения армии, которая по своей численности, количеству вооружения и боевой техники, обеспеченности боеприпасами и другими материальными средствами не уступала германской, а кое в чем и превосходила ее?

Споры по этому поводу в среде историков не прекращаются до сих пор. Выдвигаются различные версии, вплоть до самых невероятных. Иногда можно встретить утверждения, что никакая «внезапность нападения» никакими документами, кроме «воспоминаний и размышлений» тех, кто позорно проиграл начало войны, не подтверждается. Мол, какая может быть внезапность, если все знали о скором начале войны?

Я бы выделил две группы причин поражения в начальный период войны.

Первая группа связана с ошибками политического руководства страны, которое по различным причинам исключало возможность нападения Германии на СССР летом 1941 года. Этот грубый политический просчет повлек за собой ошибки и просчеты военного руководства в определении времени нападения и силы удара. При этом исходили не из всесторонней оценки противника, его силы, намерений и возможностей, а из собственных представлений о нем. Не сумели отличить действительное от дезинформации. Общее большое количественное превосходство в силах и средствах над Германией порождало уверенность в благополучном исходе первых операции в любых условиях.

Планы, разрабатываемые на случай войны, базировались на устаревших взглядах о начале войны, когда решительные военные действия развернутся лишь после завершения сосредоточения и развертывания главных сил сторон. Военное руководство не в полной мере учло возможность скрытного развертывания ударных группировок врага еще в мирное время и опыт первых операций германских войск против Польши и во Франции. Система боевых готовностей с учетом этого опыта не была доработана. Во всяком случае, она не была рассчитана на возможность внезапного нападения противника, а планы прикрытия сосредоточения и развертывания наших войск не соответствовали реалиям.

То, что вторжение немцев на нашу территорию оказалось неожиданным для наших войск, отбросить невозможно. Но споры о том, в какой степени оно оказалось внезапным, не утихают до сих пор (кстати, неожиданность и внезапность в русском языке — синонимы). Так в чем причина — во внезапности или неготовности?

В стратегическом отношении вторжение для нашего военного и политического руководства не было внезапным. Однако немцы за счет скрытного выдвижения и развертывания войск первого эшелона в боевые порядки в полной мере использовали неготовность наших войск к отражению нападения в тактическом масштабе. Тем самым они достигли тактической внезапности. Внезапные действия такого масштаба привели к срыву планов по прикрытию границы, что позволило германскому командованию сразу захватить инициативу и добиться максимальных результатов при минимальных затратах сил, средств и времени. В первый же день на брестском направлении немцы продвинулись на 50–60 км. Но это не все. Противник, упредив наши войска в развертывании оперативных объединений, неожиданно начал вторжение сразу крупными силами. И тем самым добился оперативной внезапности.

Используя ее, а также созданное им трех-четырех-кратное превосходство в силах и средствах на избранных направлениях ударов и захваченное господство в воздухе, противник обеспечил высокий темп наступления, который в полосе Западного фронта за первые два-три дня наступления составил более 50 км в сутки. В результате войскам группы армий «Центр» удалось в короткие сроки решить поставленные задачи на главном — западном стратегическом направлении, осуществив окружение оперативного масштаба и разгром основных сил Западного фронта. Вот и Жуков признал, что главной неожиданностью для нашего командования стал не сам факт нападения, а сила армии вторжения и мощь нанесенного в первые дни удара. И хотя здесь просматривается желание бывшего начальника Генерального штаба снять с себя ответственность за то, что вторжение оказалось внезапным, в целом он, конечно, прав.

Некоторые публицисты говорят: объяви боевую тревогу хотя бы за пару дней раньше 22 июня, все могло быть совсем по-другому (оставляем за скобками вопрос — боевую тревогу или мобилизацию?). На это требовалось политическое решение, необходимость и последствия которого требуют специального исследования. Документы, касающиеся этого важнейшего вопроса для исследователей недоступны (хорошо, если они вообще сохранились). Тем более нельзя принимать всерьез мемуары даже виднейших военачальников, если они не подтверждаются фактами и соответствующими документами.

Но что могло дать войскам, расположенным у границы, если бы их предупредили и заблаговременно разрешили применять оружие при нападении, как это сделали моряки? Конечно, было бы меньше паники и больше организованности, армии прикрытия понесли бы меньшие потери в людях, вооружении и боевой технике. Меньшие потери понесла бы авиация, в какой-то мере удалось бы организовать ПВО. Моральное состояние личного состава и его устойчивость в последующих боях были бы несравнимо выше, нежели после шока, полученного 22 июня. А противнику потребовалось бы больше времени на преодоление обороны, пусть не очень организованной и занятой поспешно. И потери врага при этом, несомненно, оказались бы выше. И хотя фронт был бы все равно прорван, и немцы до Минска все равно бы дошли, на Днепре они бы встретили организованную оборону. В этом случае можно было надеяться, что их бы близко к Москве не подпустили.

Но ведь и потом, в ходе войны, когда немцам уже не удавалось (а если и удавалось, то редко и на отдельных участках) заставать наши войска спящими в казармах и аэродромы, забитые неготовыми и незамаскированными самолетами, они не раз ставили наши войска на грань катастрофы. Значит, были и другие причины поражения, которые можно отнести ко второй группе. Они не зависели от сиюминутных решений руководства и были вызваны глубинными процессами, происходившими в стране и армии, а также болезнями быстрого количественного роста наших вооруженных сил. В данной статье их можно только обозначить.

На первое место я бы поставил слабую оперативную подготовку командующих объединениями и командиров соединений и, как следствие, их недостаточную самостоятельность и нежелание проявлять инициативу, за которую в случае неудачи их могли обвинить во вредительстве. У них не было четкого представления о характере и возможных масштабах высокоманевренных операций, опыта в руководстве большими массами войск и организации взаимодействия разнородных сил и средств. Сюда можно отнести и недостаточную сколоченность и неповоротливость штабов, их неумение организовать разведку и другие виды боевого и тылового обеспечения.

Дислокация частей и соединений армий прикрытия определялась в значительной мере не оперативными соображениями, а наличием казарменного фонда и жилья для семей командного состава. Строительство укреплений и передний край обороны были вынесены непосредственно к границе. Это привело к тяжелым последствиям. Существующая система связи в приграничных округах базировалась на линиях наркомата связи. Штабы округов, как и Генеральный штаб, не учитывали возросшие возможности противника по выводу ее из строя. Это привело к постоянным нарушениям связи и потере управления войсками. В результате командование не успевало следить за развитием обстановки и адекватно реагировать на ее изменение.

При оснащении армии вооружением основное внимание уделялось производству максимального числа основных видов боевой техники в ущерб вспомогательным (в том числе разработке и производству средств связи) и развитию инфраструктуры создаваемых соединений, без чего невозможно было добиться эффективного их применения на поле боя. Насыщение войск новыми, более совершенными средствами борьбы, моторизация частей и соединений предъявили повышенные требования к выучке личного состава и организации боевых действий на всех уровнях.

Хуже всего дела обстояло дело с обучением специалистов для выросшей за пару лет почти втрое армии (в том числе и в связи с низким образовательным уровнем населения). Училища и ускоренные курсы, учебные центры и полки, полковые школы не справлялись с подготовкой командиров и наиболее квалифицированных специалистов: летчиков, механиков-водителей, командиров танков, орудий и минометов, связистов и воинов других специальностей.

Можно и дальше перечислять недостатки в подготовке частей и соединений родов и видов вооруженных сил, которые не так-то просто было устранить в короткие сроки. Но подчеркнем лишь давно известное: Красная Армия по перечисленным и другим параметрам во многом уступала вермахту, и особенно — в боевом опыте, полученном им в ходе войны на Западе.

К 8 июля соединения и части 4-й армии, понесшие большие потери, были выведены из боя для переформирования. На восточный берег Днепра из глубокого тыла противника прорывались остатки разгромленных частей и соединений. На заградпунктах восточнее Березины задерживали военнослужащих, отставших от своих частей, которых направляли в 55-ю сд, 120-й гап и в другие части, а также на фронтовой сборный пункт в Климовичи (30 км юго-восточнее Кричева). Там к 12 июля было собрано 8304 военнослужащих из различных частей, из которых были вооружены только 876. На 15 июля в стрелковых частях 4-й армии насчитывалось уже 32 129 человек [160]. Было приказано завести учет командного и остального личного состава, вооружения и матчасти, организовать поиск и розыск личного состава, присоединившегося к другим частям, составить акты на орудия, транспорт и имущество, утерянное в боях. Командование потребовало «на занятиях резко укрепить дисциплину, поднять боевой дух, упорство и стойкость в бою, разжигать ненависть против фашизма, провокационно напавшего на Советский Союз». Затем последовало строгое распоряжение немедленно доносить об оставлении врагу материальной части, средств тяги и боеприпасов [161].

8 июля приказом командующего 4-й армией № 030 был выведен на переформирование и доукомплектование в район Черикова и 120-й гап. К этому времени вопрос об отводе с фронта артиллерии большой и особой мощности вполне назрел и требовал решения. 15 июля начальник ГАУ генерал-полковник Н.Д. Яковлев доложил начальнику Генштаба:

«Характер боевых действий, развивающихся на всех фронтах, не представляет возможности эффективно использовать в боях артиллерийские полки и отдельные дивизионы РГК большой и особой мощности. Ценная материальная часть подвергается риску потери. Прошу Вашего распоряжения о выводе частей БМ и ОМ на территорию внутренних округов, приведении их в порядок и подготовки к боевым действиям в соответствии с их предназначением».

На следующий день Жуков распорядился: «Немедленно отвести».

Но приказ 4-й армии до полка не дошел, и некоторое время в армии не знали, где он находится. К сожалению, в боевой обстановке это часто случалось, когда распоряжения частям отдавались, минуя их прямых начальников, Поэтому в оперсводках 4-й армии сообщалось, что сведений о нем нет. Хотя еще 28 июня штаб полка боевым донесением доложил начальнику артиллерии армии, что полк выведен в район Могилева для доукомплектования. В приложении к донесению был указан численный состав четырех дивизионов, парковой и штабной батарей, артпарка, всего 815 человек. Вооружение: орудий 203-мм — 3, винтовок — 662, револьверов — 128, пулеметов ручных — 4, станковых —5. Техника: автомашин — 66, тракторов ЧТЗ-65 — 7, прицепов — 5, мотоциклов — 3, радиостанций — 23 (5-АК — 5, б-ПК — 14, РБ — 4) [162]. Пришлось объясняться, и 13 июля из штаба 120-го гаи доложили:

«Приказа, что полк должен прибыть в ЧЕРИКОВ, не получали.

В течение 3-4-5 июля сформированный распоряжением НАЧАРТА Запфронта дивизион 4-х орудийного состава действовал в составе артиллерии 45 ск в районе СТАР. БЫХОВ, выпустив 102 снаряда, орудия вышли из строя и были отправлены на склад города Ржев, сейчас полк не имеет ни одного орудия.

Распоряжением начальника штаба артиллерии Запфронта полк передислоцировался в ЕЛЬНЯ. На основании приказа войскам Запфронта № 0054 полк переподчинен НАЧАРТУ Запфронта, 13.7.41 г. прибыл в район СУХИНИЧИ».

К донесению начальник штаба полка майор Машковцев приложил копию распоряжения НШ артиллерии Западного фронта генерал-майора Кариофилли:

«Приказом войскам Запфронта № 0054 120 Г АП б/ м переподчиняется начарти Запфронта в районе СУХИНИЧИ.

Командиру 120 ГАП б/м представить сведения о личном составе артиллерии и боевом имуществе с нарочным, а также выслать делегата связи в штаб артиллерии»\' [163].

По воспоминаниям ветеранов полк с оставшимися орудиями (на самом деле сводный дивизион) занял огневые позиции на восточном берегу Днепра напротив города Старый Быхов. В Бобруйске полку были переданы несколько орудий из учебного парка артучилища. Они имели много неисправностей, в противооткатных устройствах отсутствовала жидкость. Ремонтники полка в короткий срок привели их в порядок. С наблюдательного пункта, расположенного на высоте в 2–3 км от города, хорошо просматривалась колонна танков и мотопехоты противника, входящая в город. Уроженец Быхова лейтенант А. Погодицкий с горечью сказал: «Мог ли я подумать еще несколько дней назад, что придется стрелять по родному городу»!

По команде командира полка батареи открыли беглый огонь, расстреляв все имевшиеся 203-мм снаряды. Когда танки и БТР противника все-таки прорвались к мосту, он был разрушен огнем прямой наводкой. Разрывы тяжелых снарядов гаубиц нанесли большой урон врагу. Интенсивность стрельбы была такой, что у орудий вышли из строя противооткатные устройства. Попытка врага с ходу форсировать Днепр в районе Быхова была сорвана.

В боях и при отходе 120-й гап понес большие потери — около четверти личного состава, в основном пропавшими без вести, и большую часть орудий и тракторов. Оставшиеся устаревшие и вышедшие из строя орудия были отправлены по железной дороге в тыл. Личный состав частью на машинах, частью — пешком направился в Ельню, где с 10 июля 1941 года располагался штаб полка (Ельня была захвачена немцами 19 июля). За эти дни многие бойцы и командиры, числящиеся без вести пропавшими, в том числе задержанные заградотрядами, смогли присоединиться к полку.

На переформировании под Ельней, а потом в районе Сухиничи, где полк получил новую матчасть, наконец-то удалось точнее подсчитать потери кадрового состава полка за время боев. Так, в личных делах пяти офицеров, в том числе и командира полка, запись «пропал без вести 24 июня 1941 года» была отменена.

Всего с 22.6 по 22.7 полк из кадрового состава потерял 535 человек, из них убито — 8, пропало без вести — 464 (из них рядовых — 376), ранено — 18, заболело — 6, выбыло по другим причинам — 39 [164]. Из числа командного состава пропало без вести — 14, ранено — 4, всего — 22 (в том числе в Коссово — 1, в Лесной — 1, у Ивацевичи — 7, Грудополь — 3, на реке Морочь — 3, в Бобруйске — 2, на станции Рейтанов — 1, не явились в часть 4 командира, убывших до войны в очередной отпуск). Учитывая эти потери и численность полка — 815 человек, можно сделать вывод, что отряды, сформированные по приказу старших начальников для обороны на Щаре и в Слуцке, были засчитаны как переданные в другие части. Призванных за несколько дней до начала боевых действий местных жителей для полка второй очереди не учли.

Из числа 464 человек (87 % от общих потерь полка), пропавших без вести, не все погибли. Некоторые из тех, кто в суматохе первых дней войны отстал от полка, продолжали воевать в составе других частей. Многие попали в плен, Но большая часть пропавших без вести бойцов из числа призванных в Северной Буковине (в 1940 году) и в западных областях Белоруссии (1941 год), воспользовавшись неразберихой в первые дни войны, просто предпочла разойтись по домам, чтобы пережить тяжелое время. В частности, уже в районе Ивацевичи пропали без вести 18 командиров, призванных из запаса — видимо, сбежали. С выходом на старую границу в полку не досчитались еще 10 запасников, не захотевших покидать родные места. В донесении о потерях приведен их именной список [165].

Полк понес большие потери и в вооружении: орудий 203 м/м марки 6 «Мидвэйл» — 22 (из них разбиты — 4), 203-мм Б-4 — 12, винтовок — 2222, револьверов — 409; в технике: тракторов — 63, тракторных прицепов — 74, автомашин — 107 (в том числе легковых — 6, специальных — 14), цистерн — 3, раций — 10, телефонных аппаратов — 183, стереотруб — 14, буссолей — 30, биноклей 102 [166].

Большая часть потерянного вооружения, автотракторной техники, оптических приборов и имущества связи была оставлена в пунктах дислокации подразделений полка. Большие потери и вынужденное отступление наших войск не могли не вызвать у личного состава чувства величайшей тревоги и неуверенности. Господство авиации противника в воздухе, непрерывные бомбежки и обстрелы, недостаток боеприпасов, частые перерывы связи и отсутствие твердого управления породили у воинов немало недоуменных вопросов. Ветераны вспоминали, что причиной тяжелых поражений многие считали измену. Эти разговоры обрели реальную почву после приказа № 0250 от 28 июля 1941 года с объявлением войскам приговора Верховного суда СССР о расстреле генерала армии Д. Г. Павлова (командующий Западного фронта), генерал-майоров В. Е. Климовских (начальник штаба), А. Т. Григорьева (начальник войск связи фронта) и А. А. Коробкова (командующий 4-й армией).

Указанные лица, конечно, были виновны во многих вещах, но только не в предъявленных им обвинениях. Дело было сфабриковано по указанию Сталина, чтобы снять с себя ответственность за недостаточную подготовку к отражению нападения врага. Обычная практика диктатора. Это все понимали, но молчали. Проведенное 1956–1957 годах расследование по материалам следственного дела показало, что «анализ всех имеющихся в нашем распоряжении документов и многочисленные свидетельства участников начального периода войны опровергают утверждение обвинительного заключения о том, что ПАВЛОВ, КЛИМОВСКИХ, ГРИГОРЬЕВ, КОРОБКОВ и КЛИЧ повинны в проявлении трусости, бездействия, нераспорядительности, в сознательном развале управления войсками и сдаче оружия без боя…» [167].Постановлением Военной Коллегии Верховного Суда СССР в 1957–1958 годах все они были реабилитированы посмертно.

В тяжелых условиях боевой обстановки благодаря мужеству и стойкости основной массы личного состава, воле и организованности командиров и политработников полк был сохранен как боевой организм и продолжал выполнять поставленные задачи. Можно представить состояние командира полка в это время. Судя по письмам родным, он испытывал горечь по поводу больших потерь и в то же время — чувство удовлетворения, что удалось спасти Знамя полка, вывести к своим войскам большую часть личного состава и его костяк. Из 815 человек, вышедших в район Могилева, 285, то есть 35 %, составлял комначсостав полка, из них 123 старших и средних командиров. В 120-м гап вакантными оставались 16 должностей — в основном политических (клуб — 3 человека, секретари партийной и комсомольской организаций) и медицинских работников (начальник аптеки, 5 фельдшеров) [168]. Для сравнения: в 375-м гап на 18 июля некомплект комначсостава составлял 57 человек, да и к 23 июля командирские должности в полку примерно наполовину оставались вакантными. Видимо, это и послужило причиной, что 120-й гап не был отведен в глубокий тыл, как некоторые части, потерявшие свою матчасть.

К 20 июля 1941 года в полку по штату 08/44 (4 дивизиона) уже насчитывалось (в скобках — в наличии): офицеров 166 (165), сержантов 419 (208), рядовых 1586 (733), всего 2171 (1106), гаубиц 24 (24), винтовок 1298, р/станций 58 (50) [169]. На 23 июля в 120-м гап по штату 08/44 числилось командиров (в том числе сержантов на офицерских должностях): командный состав — 107 (107), политсостав — 22 (16), техсостав — 22 (20), административный состав — 11 (10), медицинский состав — 13 (8), всего 175 (161) [170]. На вооружении четырех дивизионов состояло: 122-мм гаубиц — 6 (6), 122-мм пушек — 6 (6), 152-мм гаубиц-пушек — 12 (12), всего орудий — 24.

Из приказа начальника артиллерии Западного фронта генерала артиллерии Чистякова (в августе на этой должности уже был генерал Камера) № 1005с от 24 июля:

«120 гаубичный артиллерийский полк РГК доукомплектовать за счет 375гап РГК, развернув три дивизиона по три батареи двухорудийного состава.

1 дивизион 122 м/м гаубиц 1938 г.

2 и 3 дивизионы 152 м/м гаубиц 1938 г.

375 гап РГК передать необходимый личный состав, материальную часть, вооружение и имущество для укомплектования 120 гап.

На оставшееся после укомплектования боевое имущество командиру 375 гап представить сведения в штаб артиллерии Западного фронта.

Пункт дислокации 120 гап РГК КОЗЛОВО-ОЗЕРО северо-восточнее 25 км Вязьмы» [171].

В связи с недостатком вооружения и большими потерями в личном составе войска, в том числе и артиллерия Красной Армии, переводились на новые штаты сокращенного состава. Например, в стрелковых дивизиях вместо двух артполков был оставлен один. И 120-й гап стал обычным гаубичным полком трехдивизионного состава (на вооружении осталось 6 122-мм и 12 152-мм гаубиц). После исключения из штата полка 4-го дивизиона несколько командиров было передано в другие части, в нем осталось 117 (по штату 122) офицеров. В качестве тягачей теперь использовались более быстроходные тракторы СТЗ НАТИ-5. Расчеты размещались в кузовах тягачей. 31 июля у деревни Козлово Озеро (17 км северо-восточнее Вязьмы) переформирование полка было закончено, и с 1 августа он вошел в состав группы войск генерала Рокоссовского под Ярцево. Здесь наши войска в тяжелых боях сорвали попытки противника замкнуть кольцо окружения войск 16-й и 20-й армий восточнее Смоленска.

Действуя с 4 августа уже в составе 19-й армии И. С. Конева полк 11 августа, наряду с другими артчастями огнем обеспечивал прорыв из вражеского тыла группы генерал-лейтенанта И. В. Болдина, которая 45 дней с боями шла по тылам немецких войск от самой границы. Затем полк участвовал в духовщинской наступательной операции, поддерживая наступающие части. Его 152-мм гаубицы-пушки подавляли артиллерию и минометы противника, систему его наблюдения, управления и связи. Для разведки стреляющих артбатарей противника использовали привязные аэростаты. Но надежно подавить огневые средства противника было нечем — снарядов не хватало.

В документах противника в этот период отмечалась «большая по численности и тяжелая по калибру артиллерия русских», которая им сильно досаждала. Позиции артиллерийских частей немцы забрасывали листовками с воздуха, в которых грозили артиллеристам всевозможными карами за их уничтожающий огонь.

За три месяца боев личный состав многому научился. Были оборудованы основные и запасные огневые позиции, составлены схемы различных видов огня, пристреляны ориентиры. Изменился и быт фронтовиков. Для личного состава были оборудованы блиндажи. Все наконец, поняли, что война — это всерьез и надолго. Появилась уверенность, что немцев можно бить, что время работает на нас. За бои под Ярцево и при наступлении на Духовщину 12 офицеров и сержантов (командиров орудий), в том числе командиры дивизионов капитан В. М. Жлоба и капитан Ф. К. Работнов были представлены к правительственным наградам, а полк в конце сентября — к присвоению звания гвардейского. В 1973 году И. С. Конев на встрече ветеранов 19-й армии незадолго до своей кончины так отозвался о 120-м гап: «полк был кадровый, отходил от самой границы, хорошо воевал под Духовщиной». Маршал немного ошибся — полк начал воевать с 23 июня у Ивацевичи. Он хотел подчеркнуть, что личный состав полка, обстрелянный в боях в Белоруссии и при отходе, приобрел бесценный боевой опыт, который пригодился в боях под Ярцево и помог до конца выполнить свой долг под Вязьмой.

Офицеры полка не отсиживались в тылу. 27 августа на НП 2-го дивизиона у деревни Коханово севернее Ярцево осколком мины был ранен командир полка полковник Лопуховский [172]. Его заменил начальник штаба майор Ф. С. Машковцев. Незадолго до этого были ранены командиры 1 — го дивизиона капитан В. М. Жлоба и 2-го — капитан Ф. М. Работнов, 4 сентября на НП у деревни Коханово был убит начальник штаба 2-го дивизиона старший лейтенант А. А. Пургин. Последнее письмо отца от 1 октября (он вернулся из госпиталя за день до начала наступления немцев на Москву) дышало уверенностью: «Тому, что было в начале войны, пришел конец. Громим, обрушиваем на голову противника „ворошиловские килограммы“(газетный штамп того времени) и днем, и ночью… Уничтожаем гадов, где бы они ни находились — в воздухе, на воде, на поверхности земли и выковыриваем их из земли. Артиллеристов в плен им не захватить!» [173]

К сожалению, обстановка в октябре 1941 года на московском стратегическом направлении по различным причинам сложилась далеко не в пользу наших войск. 2 октября немцы начали операцию «Тайфун». И опять сила и направления их ударов оказались неожиданными для нашего командования. Ставка В ГК, да и командующие фронтами не очень-то прислушивались к мнению командующих армиями и выводам разведчиков. Им отводилась роль исполнителей указаний «сверху». В том числе и поэтому ни на одном из трех фронтов не удалось определить направление главного удара противника, а значит, правильно выбрать направление и районы сосредоточения основных усилий — потому что исходили не из оценки намерений и возможностей противника, а из собственных представлений о нем, о важности направлений и районов. Опять на седьмой день наступления основные силы Западного и Резервного фронтов, в том числе и войска 19-й армии, оказались в окружении западнее Вязьмы. 11 октября при прорыве из окружения в районе Богородицкое 120-й гап расстрелял последние снаряды, поддерживая 166-ю стрелковую дивизию, наступавшую на правом фланге участка прорыва. Но очередная попытка прорыва окончились неудачей.

Расстреляв последние снаряды и уничтожив по решению Военного совета 19-й армии тяжелое вооружение и боевую технику, остатки соединений и частей по трем маршрутам двинулись на юг, на соединение с 20-й армией. 120-й гап шел по левому маршруту, ближе к Вязьме. Но к этому времени противнику удалось ударом вдоль Семлевского тракта расчленить окруженную группировку наших войск на две части. На рубеже железной дороги Вязьма — Смоленск выходящие из окружения части армии были встречены организованным огнем. В последнем бою у деревни Богдановка (6 км юго-западнее Вязьмы) был смертельно ранен командир полка полковник Н. И. Лопуховский, застрелились тяжело раненные начальник штаба майор Ф. С. Машковцев и комиссар батальонный комиссар Г. А. Русаков.

Прорваться удалось немногим. В 1980 году вяземский поисковик H. Н. Слесарев у Богдановки нашел останки 11 воинов. Троих из них удалось опознать, все они были из 120-го гап. На груди младшего сержанта Н. Г. Проселкова под шинелью Слесарев обнаружил остатки красного полотнища, сложенного в несколько слоев — Знамени полка, сохранить которые, к сожалению, не удалось. В течение нескольких лет в этом районе им были обнаружены останки более 100 воинов, большинство из которых были артиллеристами.

Приказом НКО № 00123 от 24 декабря 1941 года полк был исключен из состава частей РГК [174].

9 мая 1988 года на станции Гредякино ветераны полка и поисковики отряда НИЦЭВТ города Москвы установили памятник солдатам и офицерам 120-го гап РГК, погибшим 13 октября 1941 года при прорыве из окружения.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Текст доклада командира 120-го Г АП б/м РГК [175]

Начальнику артиллерии фронта

Полк до 22.6.41 г. основной частью находился в лагере Обуз-Лесная с материальной базой и имуществом всех видов, потребными для учебы в лагерях в условиях мирного времени — соответственно штатов.

Все остальное имущество и материальная база — матчасть артиллерии — 203 м/м гаубицы образца 1939 г. [так в тексте. — Л. Л.],полученные из 318 ГАП 21.6.41 г. — трактора, прицепы, автомашины, как на полк первой очереди, а также и на полк второй очереди было оставлено на складах зимних квартир под охраной команды окарауливания.

О нападении со стороны противника на территорию СССР мне стало известно в 14:00 22.6.41 г. из райкома КП(б); в это же время от полковника Долгова по телефону было получено распоряжение о сосредоточении полка к 20:00 23.6.41 г. в районе БЕРЕЗА-КАРТУЗСКАЯ, впоследствии это решение было подтверждено с указанием, что полк придается командиру 28 СК.

Во исполнение распоряжения полк выступил: Основная часть из лагеря Обуз-Лесная в 22:00

22.6.41 г. и вторая часть полка с зимних квартир с красноармейцами запаса, вызванными на сбор 13.6, выступила в 23:00 22.6.41 г. Первая часть по маршруту: через Ивацевичи, ст. Косов и вторая часть на ст. Косов с целью соединиться в дер. Гогцево, захватив имущество то, которое можно было поднять при наличии средств тяги и водительского состава, все то, что взять невозможно, осталось на месте.

Во время совершения марша полк по частям подвергался неоднократной бомбардировке с воздуха. В результате дня 23.6.41 г. оказалось следующее:

Тракторная колонна, следовавшая с зимних квартир, в составе 20 тракторов, 47 прицепов — из них 3 с химимуществом; 16 с боеприпасами — подверглись бомбардировке авиации в районе [дома] лесника дер. Алексеевка [правильно — Алексейки — Л.Л.]и м[естечка] Ивацевичи и на выходе из Ивацевичи на мосту через р. Щара [правильно — р. Гривда, приток Щары — Л.Л.]колонна на место сосредоточения не пришла, о месте ее нахождения сведений нет.

В 20:00 23.6.41 г. полк сосредоточился в лесу ю.в. Бытен [Бытень, в 20 км северо-восточнее Ивацевичи — Л. Л.]и была получена задача от НШ 28 СК на развертывание с задачей поддержать оборону 800 сп (143-й сд — Л. Л.),но так как в полку имелось всего лишь 120 снарядов (то, что было в лагере, а колонна с зимних квартир не подошла), [дописано: «был развернут один дивизион» — Л. Л.],остальным дивизионам была поставлена задача сосредоточиться в лесу ю. з. Лесна. В момент получения задачи и развертывания дивизиона полк подвергнулся обстрелу и бомбежке с воздуха, а в момент движения к месту сосредоточения колонны — тракторная и автомобильная — вновь подверглись бомбежке с воздуха, а развернутый первый дивизион был атакован танками. В результате, в ночь на 24.6.41 г. и днем 24.6.41 г. было разрушено и оставлено на месте обороны

Орудий 203 м/м марки-6 Мидвеля………….10 шт.

Тракторов……………………………………………………. 21

Прицепов…………………………………………………….. 13

Автомашин………………………………………………….. 14

24.6.41 г. около 11:00 от имени командующего 4-й армией полковник т. НОСОВСКИЙ приказал сформировать из артиллеристов 120 ГАП батальон для организации обороны на рубеже зап. ст. Ляховичи 10–12 км. Батальон был сформирован в составе 350–400 чел во главе с командным составом полка, но по докладу командующему армией это распоряжение было отменено.

Около 18:00 началось массовое отступление пехоты, мною было отдано распоряжение выводить полк за реку в направлении Синявка; при следовании через мост [на р. Щара — Л. Л.]провалилось одно орудие в реку, в последующем полк разделился на две половины (тракторная колонна пошла обходным путем), тракторная колонна в составе 4 орудий была атакована пехотой и танками и подверглась обстрелу и бомбежке с воздуха. В результате обстрела был разрушен радиатор, трактор вышел из строя и поломан передок второго орудия, трактор с орудием остались. Колонна при переходе через реку подверглась артиллерийскому обстрелу.

Отражение [атаки] пехоты и танков полк организовал своими средствами, имея только одни винтовки, сдерживая наступление пехоты на протяжении всей ночи и впоследствии эти люди в часть не вернулись, продолжая оставаться на передовых позициях. В результате с 11:00 24.6.41 г. и до 6:00 25.6.41 г. было разрушено и осталось в расположении противника:

Тракторов……………………………………………………. 9

Автомашин………………………………………………….. 12

Прицепов…………………………………………………….. 14

Утром 25.6.41 г. остатки полка сосредоточились в районе погранзаставы на линии старой советской границы (Тимковский УР) [и] заняли оборону.

Около 16:00 от командующего 4 армии было получено распоряжение отойти за Слуцк до 20 км по шоссе на Бобруйск и поступить в распоряжение нач. Слуцкого У Р. Для связи был выслан заместитель капитан Барыбин, но нач. УР не нашел и связи ни с кем не установил.

Встретившись с НШ УР, последний посоветовал, чтобы не загромождать дорогу, вывести автотранспорт и оставшиеся 3 орудия с прицепами в район Бобруйска.

Автоколонна в Бобруйск прибыла в 17:00 26.6.41 г. Встретившись с Вами в районе Бобруйска продолжил следовать в указанный Вами район — Могилев зап. 20 км.

По распоряжению начальника гарнизона гор. Бобруйска в его распоряжение выделено и оставлено автомашин 11 штук. На зимних квартирах гор. Косов осталось:

Орудий 203 м/м………………………………………….12 шт.

(требующих капитального ремонта):

Тракторных прицепов……………………………….. 6

Спецмашин…………………………………………………. 7

По распоряжению начальника гарнизона гор. Бобруйск полковника Маврина взято для организации обороны гор. Бобруйска 20 автомашин, последние [в полк] не вернулись. Передано в штаб 4-й армии 4 автомашины. С места расквартирования полка отправили семьи начсостав на 4 машинах — не вернулись. В м[естечке] Синявка взято для перевозки раненых, машины не вернулись — 20 штук. В Барановичи были посланы за горючим 11 автомашин, попали под бомбежку авиации, были разбиты и сгорели.

В результате боевых действий, в которых принял участие полк, с 22.6.41 г. по 26.6.41 г. полк имеет потери:

Орудий 203 м/м марки-6 Мидвеля………….22 шт.

Автомашин………………………………………………….. 169

Тракторов……………………………………………………. 65

Тракторных прицепов……………………………….. 82

Выстрелов 203 м/м

Примечание:

1) На зимних квартирах осталось имущество, требующее капитального ремонта:

Автомашин………………………………………………….. 13

Тракторов……………………………………………………. 13

Тракторных прицепов……………………………….. 6

Автомашин………………………………………………….. 46

3) 6 орудий только что прибывших на ст. Косов и не были еще разгружены с платформ, переотправлены на ст. Ивацевичи.

4) Выстрелы все растеряны в результате того, что автотранспорт, на котором они транспортировались, был разбит и сожжен в результате бомбежки с воздуха.

Командир 120 ГАП полковник Лопуховский

Начальник штаба майор Машковцев.

Литература

1. Артиллерийское снабжение в Великой Отечественной войне 1941-45 гг.», Москва-Тула, издательство ГАУ, 1977 г., т.1, с. 246, 255.

2. Широкорад А. Б. Энциклопедия отечественной артиллерии. Минск: Харвест, 2000.

3. Сандалов Л.М. Боевые действия 4-й армии Западного фронта в начальный период Великой Отечественной войны. М.: Воениздат. 1961 (рассекречено в 1965 г.).

4. Накануне. Западный особый военный округ (конец 1939 г. — 1941 г.). Документы и материалы (таблица 3, с. 561). Минск, НАРБ. 2007.

5. Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939–1941.

6. Крикунов В. П. Фронтовики ответили так! ВИЖ 1989, № 3 и № 5.

7. Дашичев В. И. Банкротство стратегии германского фашизма. т. 2, с. 128.

8. Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М.: АПН. 1969.

9. Кузнецов Н.Г. Накануне. М.: Воениздат. 1966.

10. Журнал «Коммунист». 1988, № 14. С. 99

11. Блюмментрит Г. Роковые решения вермахта. Феникс. 1999.

12. Гудериан Г. Воспоминания солдата. М. 1954.

13. Сандалов Л. М. На московском направлении. М: Наука. 1970.

14. Glantz David М. The initial Period of War on the Eastern Front. 22 June-August 1941.

15. Известия ЦК КПСС. 1990 г., № 6. C. 204–205.

16. Сборник боевых документов № 36, с. 85–89 (Доклад начальника артиллерии ЮЗФ начальнику ГАУ Красной Армии об обеспеченности частей фронта артиллерийским и стрелково-минометным вооружением по состоянию на 10 июля 1941 г.).

17. Широкорад А. Б. Бог войны Третьего Рейха. М.: ООО «АСТ», 2003. С. 80.

18. German Explosive Ordnance (Projectiles and Projectile Fuzes). Washington, DC: Department of the Army, March 1953. P. 510–512.

19. Гальдер Ф. Военный дневник. 1941–1942. М.: ACT, 2003.

20. Jentz Thomas L. Bertha’s Big Brother Karl-Geraet (60 sm) & (54 sm). Boyds, MD: Panzer Tracts, 2001. P. 35–37.

21. Volker Detlef Heydorn. Der sowjetische Aufmarsch im bialystoker balkon bis zum 22. Juni 1941 und der Kessel von Wolkowysk. Verlag für Wehrwissenschafften, München 1989.

22. The Initial Period of War on the Eastern Front. 22 June — August 1941. Proceedings of the Fourth Art of war Symposium. Garmisch, FRG, October 1987. Edited by David M. Glantz. London: Frank Cass & Co. Ltd., 1993.

23. Лаврентий Берия. Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы. Под ред. А. Н. Яковлева. М.: МФД, 1999. С. 407.

Борис Кавалерчик. Какие танки были лучше в 1941 году?

Вступление

Танки произвели настоящую революцию в военном деле и во многом изменили характер ведения войны. Со времени своего первого появления на полях сражений они привлекали и продолжают привлекать к себе интерес многих и многих людей. Но именно благодаря такому повышенному всеобщему вниманию танки обросли многочисленными мифами и легендами, которые нередко мешают разглядеть их подлинную суть. В представлениях некоторых людей танки превратились в своего рода чудо-оружие, способное самостоятельно решить исход любых битв.

В этой связи интересны ответы на давно наболевший вопрос: что же все-таки предопределило катастрофу Красной армии в приграничных сражениях 1941 года? На этот счет существуют разные версии. Официальная советская историография в числе основных причин поражения называла численное преимущество вермахта в танках. Для доказательства этой точки зрения использовалась двойная бухгалтерия, когда у Германии суммировались все имеющиеся танки, а у СССР — лишь танки новых типов, к которым относили только КВ и Т-34. При этом последние безапелляционно объявлялись лучшими танками в мире, намного превосходящими своих немецких оппонентов по всем показателям. Зато остальные танки РККА одним росчерком пера причисляли к легким, устаревшим, с крайне ограниченными из-за износа моторесурсами и пожароопасными двигателями. На этом основании их даже не подсчитывали, как не имевшие никакого реального значения.

Между тем сознательно замалчивались факты, прямо противоречащие таким уничижительным характеристикам предвоенной советской боевой техники. Например, сотни имеющихся в войсках средних танков Т-28 оказались почему-то незаслуженно забытыми. Не упоминалось, что большинство «устаревших» танков имели возраст не более 5 лет. Да и что же именно делало их устаревшими и препятствовало выполнению ими основных боевых задач? Этот вопрос оставался без ответа.

С износом все тоже было далеко не просто. Сторонники официальной советской версии преднамеренно игнорировали систему сбережения моторесурсов техники, принятую в РККА до войны. Ниже она будет рассмотрена более детально. К тому же ресурс у предвоенных советских танков был совсем не мал. У самых массовых из них — БТ-7 и Т-26 — нормативная наработка до капитального ремонта по двигателю составляла 600 моточасов. Ресурсу двигателя В-2, установленного на танках Т-34 и КВ, до этой цифры тогда было очень далеко.

Причиной частых поломок советских танков в начале войны был не малый моторесурс, а низкая надежность из-за плохого качества изготовления и неудовлетворительного техобслуживания. Это относилось ко всем из них, а не только к танкам старых типов, но мы еще остановимся на этом. О пожароопасности танков мы тоже поговорим подробнее позднее, а сейчас можно только отметить, что все без исключения немецкие танки были оснащены карбюраторными двигателями, работающими на бензине, и в этом отношении были точно так же пожароопасны, как и советские танки старых типов.

После развала СССР и отмены цензуры официальная советская точка зрения подверглась справедливой критике, которой она, по понятным причинам, была не в состоянии противостоять. Но на волне этой критики всплыла и пена в виде версии В. Суворова (Резуна), который предложил свою теорию, быстро завоевавшую популярность у неосведомленной части публики. Он утверждал, что советские танки и по количеству, и по качеству значительно превосходили немецкие, и главной причиной неудачного начала войны для СССР послужило двухнедельное опоздание с советским ударом по Германии. Такое объяснение подходит лишь для любителей упрощенных донельзя ответов на сложнейшие вопросы. Теория Суворова (Резуна) была уже многократно убедительно раскритикована, поэтому мы не будет тратить времени на полемику с ним в этой работе. Но нельзя не отметить, что его описания советских и немецких танков вполне соответствуют классическому определению Жванецкого: «Понятие честности толкуется значительно шире: от некоторого надувательства и умолчания до полного освещения крупного вопроса, но только с одной стороны».

История неоднократно доказывала, что численное превосходство не всегда гарантирует победу в вооруженной борьбе. Многое зависит и от качественного соотношения сил противников. В полной мере это относится и к танкам. Существуют разные, часто прямо противоположные мнения на тему, какие же танки были лучше в начальный период Великой Отечественной войны — немецкие или советские? Чтобы ответить на этот вопрос, надо разобраться, что на самом деле представляли из себя танки вермахта и РККА того времени, почему они стали именно такими, какими были, сколько их имелось, как их можно сравнить между собой и что оказывало определяющее влияние на результаты их боевого применения. Этому и посвящена данная работа.

Факторы, определяющие облик танков

Одним из самых распространенных заблуждений является склонность рассматривать танки давно минувших дней с современных позиций и оценивать их, используя современные критерии. Такой подход имеет свои привлекательные стороны: во-первых, это просто, а во-вторых, позволяет нам почувствовать свое превосходство над людьми прошлого, создававшими и использовавшими те самые танки, в которых мы сегодня видим множество недочетов и изъянов. При этом нередко причисление тех или иных особенностей танка к его недостаткам на самом деле является результатом элементарного непонимания того, как, почему и для чего они были в него изначально заложены.

Определить подлинные достоинства и недостатки тех или иных танков зачастую бывает очень непросто, тем более что одно и то же качество может быть в одном случае достоинством, а в другом — недостатком. Но самое главное, нельзя забывать, что все без исключения танки всех времен и народов имели как положительные, так и отрицательные качества. Поэтому нельзя выносить скоропалительные приговоры, рассматривая танки только с одной стороны, вознося одни из них на пьедестал и выбрасывая другие на помойку лишь на основании каких-то отдельных их характеристик, вырванных из контекста. Разобраться в действительных достоинствах и недостатках конкретных танков гораздо труднее, но зато намного интереснее и полезнее для их понимания.

Прежде всего необходимо осмыслить предназначение танков. Они не являются вещами в себе, а представляют из себя инструменты, применяемые для достижения конкретных целей. Проектируют их, как правило, не гении-одиночки, как бог на душу положит, а конструкторские коллективы согласно выданным им техническим заданиям. Задания проектировщикам формулируют военные, которым эти танки необходимы для решения соответствующих задач. Но нельзя забывать, что задачи танков бывают разными в разных странах и в различные периоды, к тому же со временем они меняются, поэтому нужно обязательно уяснить, какими они были в пору создания каждого танка и для чего именно он предназначался. Без этого невозможно понять, почему этот танк был сделан так, а не иначе.

Еще одна важнейшая категория, непосредственно влияющая на облик и конструкцию танка — это уровень современной ему технологии. Причем не только абстрактный мировой уровень, а производственные возможности каждого конкретного предприятия, на котором планировался его выпуск. Сюда относятся численность и квалификация его персонала, наличие и возможности его оборудования, финансовые средства, ресурсы времени, сырья, материалов и комплектующих изделий, возможности кооперации и т. д. и т. п. Очень важно знать планируемую программу выпуска танков и срок, который был на нее отпущен. Только учет влияния всех этих факторов позволяет понять истинные причины использования тех или иных технических решений, заложенных в конструкцию танка.

Станет ясным, каким образом одно и то же решение могло быть оптимальным для какого-то конкретного завода в одно время и полностью неприемлемым для него же в другое. Тем более оно могло не подходить для других заводов той же страны и, еще в большей степени, для промышленности других стран. Самая лучшая и передовая конструкция, которую невозможно изготовить за нужное время в необходимых количествах имеющимися в наличии ресурсами, является только бесполезной растратой времени, материалов и денег.

Наконец, третья группа особенностей, непосредственно отражающихся на проектировании любого танка, связана с его предстоящим использованием в войсках. Сюда относится уровень квалификации его будущих экипажей, проблемы его снабжения горюче-смазочными материалами, боеприпасами и запчастями, предполагаемый срок службы и ожидаемые условия эксплуатации танка и связанные с ними его надежность и долговечность, ремонтопригодность как всего танка, так и отдельных его узлов и деталей, унификация его с другой техникой и т. д. и т. п.

Легко заметить, что чем больше мы углубляемся в изучение факторов, влияющих на создание танка, тем быстрее их количество растет, а сложность увеличивается. Поэтому давайте лучше рассмотрим уже перечисленные и разберемся, как они работают на практике. Остановимся прежде всего на назначении танков.

Назначение танков

Танки появились в самый разгар Первой мировой войны. Их необходимость была вызвана «позиционным тупиком», в котором неожиданно для себя оказались тогда воюющие стороны. Ничейная полоса, насквозь простреливаемая бесчисленными пулеметами и шрапнелью, опутанная густыми рядами колючей проволоки, стала непреодолимой преградой на пути наступающих войск. Многокилометровые линии фронтов застыли в неподвижности на всей своей протяженности. Даже за незначительное продвижение вперед приходилось платить многими тысячами жизней. Такая цена была явно неприемлемой, поэтому начались поиски качественно нового эффективного инструмента прорыва обороны.

Этим инструментом у армий стран Антанты и стали танки. Своей броней они могли прикрыть от вражеских пуль атакующую пехоту, проложить ей дорогу через проволочные заграждения и уничтожить огнем и гусеницами уцелевшие во время артподготовки огневые средства противника. Таким образом, главным назначением танков изначально была непосредственная поддержка пехоты при прорыве вражеской обороны. По этой причине и особенная скорость им не требовалась, ведь пехотинец с полной выкладкой и оружием идет в атаку со средней скоростью 4–7 км/час.

Непосредственная поддержка пехоты долго оставалась главной задачей танков в большинстве армий, где они состояли на вооружении. В 1920 году во Франции и в США вообще ликвидировали самостоятельность танковых войск и передали их в подчинение пехоте. Во французском «Наставлении для применения танков» 20-х годов дается следующее их определение:

«Танками называются бронированные машины с механической тягой, назначение которых — облегчать продвижение пехоты, сокрушая стационарные препятствия и активное сопротивление противника на поле сражения… Они являются лишь могущественным вспомогательным средством в распоряжении пехоты.

Свою боевую работу маневром и огнем танки должны согласовывать с действиями пехоты».

С ним перекликается и советское определение того же периода:

«Танк — это боевая бронированная машина, предназначенная для подавления вражеских пулеметных огневых точек и прикрытия наступающей пехоты подвижным броневым щитом от ружейно-пулеметного и минометного огня».

Для решения этих задач танки оснащались противопульным бронированием и соответствующим вооружением: пулеметами и пушками калибром 20–57 мм. Орудия большего калибра в то время устанавливались на танках нечасто, а если это и случалось, то использовались короткоствольные пушки или гаубицы с низкой начальной скоростью снаряда. При этом, благодаря относительно небольшим нагрузкам, действующим на снаряды таких орудий при выстреле, их можно было сделать тонкостенными и снабдить за счет этого увеличенным разрывным зарядом. Таким образом достигалось лучшее осколочное и фугасное действие снаряда, необходимое для борьбы с живой силой противника, его огневыми средствами и легкими полевыми укреплениями.

Чтобы повысить плотность огня танков, их нередко делали многобашенными, а башни зачастую ставили бок о бок. Эта компоновка давала возможность при атаке на вражескую оборону сконцентрировать весь огонь впереди танка, а при пересечении вражеской траншеи «прочесать» ее пулеметным огнем одновременно с обеих сторон. Такие танки в то время именовались «чистильщиками окопов». Вот что писал о них в

1931 году будущий советский маршал М. Н. Тухачевский, занимавший тогда должность начальника вооружений РККА (орфография оригинала сохранена):

«…касаемо осмотренного мною недавно английского танка Виккерса, нашел его как нельзя лучше подходящим задаче сопровождения при атаке вражеских окоп. Расположение башен танка бок-о-бок очень выгодно позволяет танку развить сильный побортный огонь при пересечении окоп и траншей, от которого никак не укрывает бруствер.

В этот ответственный момент танку недостает, как видится, еще одной огневой точки в виде пулемета или легкой пушки, направленной вперед по ходу для подавления целей (как то: пулемет, пушка) из второй линии обороны…

Нетрудно понять, что двухбашенная и трехбашенная схемы потому и приняты англичанами, что очень перспективны и наиболее выгодны для преодоления вражеской обороны среди своей пехоты…»

В наше время многие люди, сравнивая между собой танки давно минувших дней, оценивают их прежде всего с точки зрения способности бороться с танками противника. Такой подход в корне неверен, ведь перед Второй мировой войной в большинстве армий мира эту задачу должна была выполнять противотанковая артиллерия. У танков были другие первоочередные предназначения. Давайте посмотрим, как они формулировались в советском учебнике «Тактика танковых войск», изданном в 1940 году:

«Танковые войска в системе современного общевойскового наступательного боя являются:

1) наивыгоднейшим средством для обхода или охвата обнаруженных или созданных прорывом флангов оборонительного расположения противника;

2) одним из мощных средств прорыва оборонительного расположения противника;

3) наряду с артиллерией и авиацией одним из средств одновременного подавления тактической глубины обороны противника;

4) активной частью системы ПТ О наступающего боевого порядка пехоты».

Танки должны были бороться с боевыми машинами противника в последнюю очередь и вступать с ними в бои лишь в тех случаях, когда этого невозможно было избежать. Немецкие танки в начале войны так и применялись. Вот как описывает их действия Директива командующего войсками Северо-Западного фронта № 0127 от 5 августа 1941 года «О недостатках в использовании и действиях танков совместно с общевойсковыми соединениями и мерах к их устранению»:

«Танки противника, как правило, открытого боя с нашими мотомехсоединениями не принимают, а стремятся подвести наши танки под огонь противотанковой артиллерии и артиллерии крупного калибра».

А в «Указании по использованию танковой бригады в основных видах боя» войскам Западного фронта от 27 сентября 1941 года говорилось:

«Опыт боевых действий показывает, что немецкие танки при появлении наших атакующих танков отходят за боевые порядки своей пехоты, организовавшей противотанковую оборону».

В то же время советские танкисты, имеющие недостаточную боевую подготовку, но высокий боевой дух, при любой возможности пытались сразиться с немецкими, забывая при этом о выполнении своих главных задач. Эта опасная для успеха общего дела тенденция была отмечена в приказе НКО № 325 от 16 октября 1942 года «О боевом применении танковых и механизированных частей и соединений». Там, в частности, указывалось:

«Танки, действуя совместно с пехотой, имеют своей основной задачей уничтожение пехоты противника и не должны отрываться от своей пехоты более чем на 200–400 м…

При появлении на поле боя танков противника основную борьбу с ними ведет артиллерия. Танки ведут бой с танками противника только в случае явного превосходства в силах и выгодного положения…

Корпус не должен ввязываться в танковые бои с танками противника, если нет явного превосходства над противником. В случае встречи с большими танковыми частями противника корпус выделяет против танков противника противотанковую артиллерию и часть танков, пехота в свою очередь выдвигает свою противотанковую артиллерию, и корпус, заслонившись всеми этими средствами, обходит своими главными силами танки противника и бьет по пехоте противника с целью оторвать ее от танков противника и парализовать действия танков противника. Главная задача танкового корпуса — уничтожение пехоты противника».

Лишь англичане перед Второй мировой считали одной из основных задач своих танков борьбу с вражескими боевыми машинами, поэтому вооружали их главным образом 40-мм пушками, в боекомплект которых входили только бронебойные снаряды. Вместе с тем часть предвоенных английских танков оснащалась 76-мм гаубицами. Они должны были поддерживать остальных, ведя огонь эффективными осколочно-фугасными и дымовыми снарядами.

Но война имела свои законы, и в ходе нее тактику приходилось менять. Растущая насыщенность танками войск всех воюющих сторон все чаще и чаще приводила к их столкновениям, которых уже трудно было избежать. Поэтому танки стали приспосабливать к борьбе с себе подобными и в первую очередь повышать их огневую мощь, оснащая длинноствольными пушками с высокой начальной скоростью снаряда. А для немецких танков основной задачей, начиная с середины войны, стала борьба с быстро растущими в количестве и постоянно улучшающимися в качестве советскими боевыми машинами, и их облик, соответственно, резко изменился. Однако это случилось позже описываемого в данной статье периода. В начале Великой Отечественной войны критерии качества танков были еще иными.

Танковые войска Германии

Структура и организация

Выбор танками целей на поле боя, конечно, важен — но еще важнее выбор стратегии и тактики танковых войск. В период между мировыми войнами и в СССР, и в Германии вопросам использования танков в будущих сражениях уделялось самое серьезное внимание. В обеих этих странах танковым войскам отводилась самостоятельная роль: они должны были не только помогать своей пехоте прорывать глубоко эшелонированную оборону противника, но и громить его тылы, рвать коммуникации, охватывать и окружать его группировки. Это ясно видно на примере немецкого учебника по управлению войсками периода 30-х годов. Он утверждал:

«Если танки используются в слишком тесном взаимодействии с пехотой, они утрачивают свое преимущество в подвижности и подвергаются уничтожению обороняющимися».

Обратите внимание: здесь не отрицается полностью необходимость поддержки пехоты танками, но недвусмысленно отвергается сама возможность подчинения их пехоте, как это было сделано в американской и французской армиях.

В армии Германии практически все боевые танки с самого начала были включены в состав самостоятельных подвижных соединений — танковых дивизий. Исключением из этого правила стали пять так называемых «легких» дивизий. Они были задуманы в качестве своеобразного переходного звена между кавалерией и танковыми войсками, но просуществовали недолго, всего год-полтора, и были все переформированы в танковые.

Именно танковым дивизиям отводилась решающая роль для достижения победы в планируемых «блицкригах». При этом, кроме танков, которые, безусловно, были главной ударной силой этих соединений, в их состав органически входила пехота, саперы и артиллерия, в том числе зенитная и противотанковая. Их важность и необходимость порой недооценивается, а все внимание обращается только на танки. Это абсолютно ошибочный подход — ведь наряду со своими несомненными достоинствами танки имеют и много недостатков, которые мешают им успешно действовать самостоятельно.

Например, танки могут захватить территорию, но не в состоянии полностью очистить ее от противника и удержать. Танки очень уязвимы в ближнем бою, особенно на закрытой местности и в населенных пунктах. Многие часто встречающиеся на местности препятствия, такие, как широкие канавы, рвы, овраги, ручьи и слабые грунты, не говоря уже о реках, каналах, болотах, горах и специальных противотанковых заграждениях, делают ее непроходимой для них. Танки способны вести эффективный огонь прямой наводкой, но для борьбы с целями за пределами видимости, для разрушения укреплений и для ведения навесного огня они приспособлены не самым лучшим образом. К тому же они практически беззащитны перед авиацией противника. Поэтому понятно, почему эффективность танков многократно увеличивалась, когда имеющиеся в составе танковых дивизий саперы прокладывали им дорогу через препятствия и заграждения, артиллеристы поддерживали их огнем, зенитчики прикрывали с воздуха, а пехота неотступно сопровождала в бою.

Неотъемлемой частью танковых дивизий вермахта были и противотанковые подразделения. Именно они в первую очередь предназначались для борьбы с вражескими боевыми машинами и давали возможность своим собственным танкам не отвлекаться от выполнения своих главных задач — осуществления глубоких прорывов, охватов и окружения противника и разгрома его тылов.

Очень важно, что пехота и обозы танковой дивизии транспортировались на грузовиках, а ее артиллерия имела мехтягу. Таким образом, все подразделения и части, входившие в состав соединения, не отставали от танков — конечно, при условии движения по дорогам. Это давало дивизии возможность действовать автономно, осуществлять стремительные и глубокие маневры и сразу же после них вступать в бой в полном составе. Причем происходило это очень быстро, например, по нормативам немецкий танковый полк полностью разворачивался из походных колонн в боевые порядки за время не более 25 минут.

Чтобы улучшить взаимодействие артиллерии танковых дивизий с ее танками, артиллерийские наблюдатели их артполков получили специальные боевые машины. Ими были устаревшие командирские танки или бронетранспортеры. Броневая защита позволяла им двигаться вслед за атакующими танками и своевременно обнаруживать цели и угрозы на поле боя. Наблюдатели незамедлительно сосредотачивали на наиболее важных объектах огонь артиллерии и корректировали его результаты.

В вермахте существовала и широко использовалась проверенная на деле система непосредственной поддержки наземных войск с воздуха. Офицеры наведения авиации, как правило, лично принимали участие в наступлении, находясь во втором эшелоне атакующих в командирском танке, оснащенном радиостанциями, позволяющими поддерживать связь и с наземными, и с авиационными командирами. В случае необходимости они вызывали авиацию и сообщали ей подробную информацию о местонахождении и характере целей, ориентирах, погодных условиях и возможном противодействии. После взлета самолетов они устанавливали с ними прямую двухстороннюю связь и наводили их на цели. Сами авианаводчики были офицерами Люфтваффе и прекрасно знали возможности авиации и особенности ее применения. По существу, авиационная поддержка выполняла тогда в немецких танковых дивизиях роль дальнобойной и самоходной артиллерии.

Самолеты Люфтваффе не только прикрывали свои войска от нападения с воздуха и уничтожали силы противника и его опорные пункты, мешающие продвижению своих частей. Они также вели разведку на большую глубину, предоставляя своему армейскому командованию ценнейшие сведения о местонахождении, количестве и составе вражеских сил. Не менее важными, особенно для наступающих подвижных войск, были знания

о состоянии местности, дорог и мостов, по которым им предстояло пройти. Кроме радиосвязи, в вермахте широко использовалась система условных сигналов, которые летчики оперативно подавали с воздуха своим наземным войскам с помощью разноцветных ракет. Например, красная ракета обозначала обнаружение противотанковых позиций, а фиолетовая предупреждала о появлении вражеских танков. Зеленую ракету выпускали для оповещения о сбросе письменного донесения. Это могли быть карты с только что нанесенной оперативной обстановкой, только что проявленные на базе аэрофотоснимки или просто записки. Их помещали в специальные цилиндрические контейнеры, которые содержали источники желтого дыма, позволявшие наземным войскам легко их обнаруживать. Передовые немецкие подразделения часто получали от своих самолетов разведывательную информацию раньше и в более полном объеме, чем командование их частей и соединений. И это было вполне оправданно: информация шла непосредственно к тем, кому она была нужна в первую очередь, без задержки в вышестоящих инстанциях.

В свою очередь, и наземные войска пользовались системой условных сигналов для авиации. Прежде всего они должны были обозначить себя, чтобы не оказаться атакованными своими по ошибке. Для этого использовались флаги и большие полосы белой материи, хорошо различимые с воздуха. Специальные комбинации этих полос сигнализировали необходимость срочной доставки по воздуху оружия, боеприпасов, горючего, продовольствия или снаряжения. Как правило, такие заявки немедленно выполнялись, хотя сброшенные на парашютах заказанные грузы не всегда попадали к нужному адресату в нередких для маневренных боевых действий условиях перемешивания своих и чужих.

Наземную разведку в танковых дивизиях вермахта осуществляло штатное подразделение — разведывательный батальон. Обычно он двигался в авангарде дивизии, высылая далеко вперед и в стороны дозоры на мотоциклах, автомобилях, бронемашинах или полугусеничных бронетранспортерах. Главной задачей разведчиков было обнаружение противника, нахождение уязвимых мест в его обороне, поиск путей его обхода и охвата, захват мостов и важных дорожных узлов и их удержание до подхода главных сил и т. д. и т. п.

Таким образом, разведка велась немцами активно и непрерывно, с воздуха и на земле. Своевременно получаемая достоверная информация о противнике и впередилежащей местности позволяла немецким командирам не просто идти вперед наобум с закрытыми глазами, как это нередко приходилось делать их советским оппонентам, особенно в начале войны, а принимать решения, основанные на реальном знании не только своих войск, но и войск противника, и местности, на которой разворачивались боевые действия. Это давало им возможность в быстро меняющейся боевой обстановке добиваться максимальных результатов с наименьшими затратами.

Для обеспечения эффективного взаимодействия между боевыми машинами, подразделениями, частями и соединениями вермахта имелось достаточное количество коммуникационного оборудования, в том числе радиостанций. Создатели немецких подвижных войск рано осознали важность и необходимость оснащения их средствами радиосвязи, без которых невозможны успешные самостоятельные действия, координация усилий и взаимопомощь в бою. Все без исключения немецкие танки оснащались или приемо-передающими радиостанциями, или только приемниками. Передатчики первоначально ставили не на все танки не только из соображений экономии. У немцев были обоснованные опасения, что экипажи радиофицированных машин заполнят эфир пустой болтовней, в которой могут затеряться важные сообщения и приказы. Поэтому в 1940–1942 годах только около 45 % немецких танков имели передатчики. Это были танки командиров рот, взводов и их заместителей, а также специальные командирские танки, о которых будет подробнее рассказано ниже.

Организация немецких танковых дивизий постоянно совершенствовалась с учетом боевого опыта и к началу Великой Отечественной войны была близка к оптимальной для того периода. Интересно проследить за динамикой ее развития. Перед самым началом Второй мировой войны в пяти первых немецких танковых дивизиях насчитывалось в среднем по 340 танков. Во время кампании на Западе весной 1940 года их среднее число в 10 участвовавших там танковых дивизиях снизилось на 24 % — до 258 штук. Начиная с августа 1940 и до января 1941 года немцы провели глубокую реформу своих подвижных войск. Число танковых дивизий было удвоено и доведено до 20, при этом общее количество танков в них увеличилось не столь значительно. Таким образом, среднее число танков в 17 немецких танковых дивизиях действующей армии перед нападением на СССР упало еще на 20 % — до 206 машин.

Нередко высказывается мнение, что тем самым немцы значительно ослабили ударную мощь своих танковых дивизий, и единственной тому причиной была нехватка боевых машин. Конечно, новейших танков немцам постоянно не хватало, именно поэтому им приходилось использовать в первой линии и морально устаревшие к тому времени легкие танки Pz.I и Pz.II, и трофейные чешские Pz.35(t) и Pz.38(t). Но главной причиной реорганизации были результаты тщательного анализа боевого опыта применения подвижных войск в Польше и во Франции. Они показывали, что танковые дивизии первоначальной организации были перегружены танками и страдали от недостатка пехоты, необходимой для их поддержки в бою. К тому же массовое поступление в войска новых Pz.HI и Pz.IV, значительно превосходящих легкие танки в бронировании и в вооружении, дало возможность на самом деле существенно увеличить ударную мощь танковых дивизий при меньшем числе боевых машин в их составе. При этом оптимальное соотношение между танками и моторизованной пехотой в них позволяло использовать эту мощь более полно.

Показательно, что и СССР, и его западные союзники пришли к схожему соотношению танков и пехоты в своих танковых соединениях к середине войны и сохранили его после ее окончания — а ведь танков у них было куда больше, чем у немцев.

Еще одним положительным следствием централизованного использования танков стало уменьшение их безвозвратных потерь. Дело в том, что танк — это тяжелая и сложная боевая машина, которая нуждается в бесперебойном снабжении боеприпасами, горюче-смазочными материалами и запчастями, постоянном уходе и техобслуживании, своевременной эвакуации и ремонте в случае поломок и боевых повреждений. Если танки распылить на мелкие группы и одиночные машины по большому пространству, то в условиях интенсивных боевых действий у ремонтников и эвакуаторов часто не будет времени и возможности добраться до многих вышедших из строя или даже просто застрявших машин. В результате танк, лишившийся хода по любой причине, которую невозможно устранить силами экипажа, оказывается потерянным безвозвратно. При массированном использовании танков в составе танковых дивизий они, как правило, не отрывались далеко от своих мобильных баз снабжения и могли быстро получить необходимую помощь от ремонтных подразделений.

В немецких танковых войсках функционировала четкая система обслуживания техники, а также ремонта и восстановления вышедших из строя из-за поломок и боевых повреждений машин. Она начиналась с мелких подразделений. В состав каждой танковой роты входила ремонтная секция из 19 человек во главе с унтер-офицером. Сначала их основной техникой были легкий 1-тонный полугусеничный тягач и грузовик с запасными частями. Позже они получили второй такой же полугусеничный тягач и 2 ремонтные «летучки». В штате танковых полков была ремонтная рота численностью от 120 до 200 человек в зависимости от состава полка и типов танков, имевшихся на его вооружении. Рота состояла из штаба, 2 ремонтных взводов, эвакуационного взвода, секций ремонта вооружения и радиооборудования и секции запчастей. В оснащение роты входили 8 ремонтных «летучек», 12 тяжелых 18-тонных полугусеничных тягачей, 4 танковых транспортера, 2 самоходных 3-тонных подъемных крана, 2 электрогенератора на прицепах, металлорежущие станки, инструменты и приспособления, оборудование для газо— и электросварки, кузница и т. п. Отдельным танковым батальонам придавались ремонтные взводы, насчитывающие от 50 до 120 человек. Кроме штатных подразделений, в вермахте существовали отдельные ремонтные и эвакуационные роты, находящиеся в резерве командования сухопутных войск, которые передавались армиям и группам армий для использования на важнейших участках фронта.

Ротные ремонтные секции занимались не слишком трудоемкими починками, требующими затраты времени — в большинстве случаев до половины дня. Для более серьезных работ вышедший из строя танк эвакуировали в ремонтные мастерские, развернутые на базе полковой ремонтной роты. Ее личный состав и оборудование позволяли одновременно восстанавливать до 30–40 танков. Обычно ремонт там длился до двух недель, хотя иногда в случае ожидания необходимых запчастей это время растягивалось до месяца.

В особенно трудных случаях танки приходилось отправлять на находящиеся в глубоком тылу танкоремонтные заводы, которые возвращали их в строй даже после очень тяжелых повреждений. Но в тыл отсылали только около 5 % поврежденных танков, а подавляющее большинство машин исправляли на фронте. Нехватка материальных ресурсов заставляла немцев вкладывать огромные усилия в восстановление вышедшей из строя боевой техники. Отремонтированные танки были существенным источником пополнений вермахта на протяжении всей Второй мировой войны. Особенно значительным было их число в период немецких наступлений, когда поле боя оставалось за ними, и эвакуировать подбитые танки никто не мешал.

Личный состав германских танковых войск проходил всестороннее обучение и в большинстве своем обладал к 1941 году свежим боевым опытом. Важно отметить, что немцы заказывали своей промышленности столько танков, сколько могли обеспечить подготовленными экипажами. Все их подразделения и части были слажены на учениях и в боях и отработали четкое взаимодействие и внутри себя, и между собой. Для усиления ударной мощи танковых дивизий они были сведены в танковые корпуса, в которые входили не только танковые, но и моторизованные дивизии. Эти соединения не имели на вооружении танков — но, благодаря полной обеспеченности автомобильным транспортом, не уступали в подвижности танковым дивизиям и были способны тесно взаимодействовать с ними.

Наконец, из немецких танковых корпусов для осуществления операции «Барбаросса» были сформированы 4 танковые группы, во главе которых стояли грамотные, опытные, инициативные, решительные и испытанные в боях военачальники.

Немаловажное значение имела и гибкость организационной структуры танковых войск Германии. Состав их танковых групп и корпусов менялся в зависимости от выполняемых задач. В дивизиях сообразно текущей обстановке создавались различные по комплектации и численности боевые группы. В них, в случае необходимости, включались самые разные подразделения. Даже штаты немецких танковых дивизий не были единообразными: по существу, каждая из них имела свои особенности, отражающие ее традиции и материальную часть. Так, дивизии, на вооружении которых в 1941 году состояли преимущественно легкие танки, имели трехбатальонную организацию их танковых полков, а дивизии, оснащенные средними танками — в основном двухбатальонную. Это позволяло примерно уравнивать их силу.

Высокий уровень организации, оснащения, подготовки и управления делал танковые войска вермахта чрезвычайно серьезным и опасным противником и создавал веские предпосылки для их будущих успехов.

История танков вермахта

Танки, состоявшие на вооружении вермахта, вполне соответствовали тогдашней немецкой концепции их применения. При создании первых боевых машин в Германии во главу угла были поставлены их подвижность и огневая мощь. Считалось, что толщина брони будет вполне достаточной, если позволит сделать танк неуязвимым для бронебойных пуль, выпущенных из пулеметов обычного винтовочного калибра. Главным образом именно пулеметы сделали фронт статичным во время Первой мировой войны — поэтому, по мнению тогдашних теоретиков, противопульная защита должна была вернуть войскам утраченную мобильность.

Противотанковые пушки не казались особой проблемой, ведь они намного уступали пулеметам в числе и скорострельности. Теоретические разработки показали, что немецкий батальон численностью в 100 танков, атакуя на фронте шириной 500 метров, способен прорвать оборону тогдашней французской пехотной дивизии, имевшей на вооружении 72 противотанковые пушки. И это даже при допущении, что каждый выстрел артиллеристов поразит цель. Расчетные потери 50 % машин при таком сценарии сочли вполне приемлемыми. Над людьми, которые сделали такое заключение, явно довлел кровавый опыт Первой мировой войны, когда для достижения прорыва фронта даже 90-процентные потери атакующих не казались чрезмерными.

После поражения в Первой мировой войне согласно 171-й статье Версальского договора Германии было запрещено производить или импортировать бронированные автомобили, танки и тому подобные машины, пригодные для использования на войне. Но уже с 1925 года немцы стали тайно нарушать это ограничение, начав работу над проектом под кодовым названием «Grosstraktor» или «большой трактор». Ее результатом стали 6 танков, сборка которых завершилась к началу лета 1929 года.

Это были чисто экспериментальные машины, построенные из обычной конструкционной (а не броневой) стали на фирмах «Даймлер-Бенц», «Рейнметалл» и «Крупп». Проводить испытания танков в Германии было невозможно, поэтому в конце июня того же года немцы отправили их в СССР, где на основе Московского договора от 3 декабря 1926 года под Казанью была тайно организована танковая школа «Кама». Кроме обучения советских и немецких курсантов, там проводились испытания первых германских танков межвоенного периода. В мае 1930 года в школу прибыли еще 4 танка, построенные фирмами «Крупп» и «Рейнметалл» в рамках проекта «Leichttraktor» («легкий трактор»). Немцы тщательно проанализировали результаты их испытаний и сделали очень важные выводы, касающиеся не только технических, но и тактических аспектов танков. Главными из них были следующие:

1. Командира танка надо полностью освободить от выполнения всех других функций, помимо командных. В «Leichttraktor» командир исполнял по совместительству обязанности заряжающего. Это приводило и к замедлению темпа огня, и к затруднению обнаружения целей и угроз на поле боя, и к утрате взаимодействия с другими танками.

2. Командира танка для наблюдений за окружающей местностью следует обеспечить специальной командирской башенкой с круговым обзором. Обычного перископа ему недостаточно.

3. В башне необходимо установить вращающийся полик, на котором будет стоять заряжающий. Он особенно необходим в случае использования силового привода башни, значительно ускорявшего ее вращение.

4. Место наводчика орудия нужно максимально приблизить к центру тяжести танка. Это позволит уменьшить колебания его тела во время движения машины и создаст ему лучшие условия для наблюдения за полем боя и прицеливания.

5. Обитаемое пространство танка должно быть достаточно просторным для его экипажа. Это значительно повышает эффективность его работы.

Все эти выводы легли в основу проектирования последующих образцов немецких средних и тяжелых танков и во многом способствовали их будущим успехам. После прекращения работы школы «Кама» в 1933 году танки вернулись в Германию, но на этом их судьба не закончилась. Четыре танка «Grosstraktor» производства «Круппа» и «Рейнметалла», а также все образцы «Leichttraktor» были отремонтированы и в дальнейшем использовались не только для обучения танкистов, но и для отработки новых тактических и технических решений. 16 мая 1933 года обсуждалось предложение опробовать на «Leichttraktor» и «Grosstraktor» новую и неизученную еще тогда, но перспективную торсионную подвеску. На одном из «Leichttraktor» испытывалась индивидуальная независимая пружинная подвеска, ставшая прототипом подвески первых «троек».

Первые крупносерийные немецкие легкие танки Pz.I создавались прежде всего для подготовки промышленности и вооруженных сил Германии к производству и использованию грядущих поколений более мощных танков. Дешевизна и простота их конструкции позволили немцам быстро организовать их серийное производство. Но путь на конвейер оказался непростым. Разработка нового танка под кодовым наименованием «Kleintraktor», что в переводе означает «малый трактор», началась в 1930 году. Шасси было заказано фирме «Крупп». Чтобы ускорить работу, было решено скопировать передовую для того времени подвеску английской танкетки «Карден-Лойд». Для этого в Англии у фирмы «Виккерс» через посредника были закуплены 3 шасси «Карден-Лойд». Первое из них прибыло в Германию в январе 1932 года, а последующие два — в октябре того же года. Но инженеры «Круппа» не стали дожидаться их получения, а сами разработали конструкцию подвески, пользуясь только фотографиями и рисунками английского аналога.

Постройка опытного образца затянулась из-за разразившегося тогда мирового экономического кризиса, который мешал заводу «Крупп» работать ритмично. Только в конце июля 1932 постройка опытного образца шасси была наконец завершена, и он был показан офицерам Управления вооружений вермахта. На сравнительных испытаниях, проводившихся на полигоне в Куммерсдорфе, шасси «Kleintraktor» продемонстрировало преимущество над «Карден-Лойд». Испытания продолжались около 4 месяцев, за которые шасси прошло 1800 километров и подверглось многочисленным доработкам. После их завершения 20 марта 1933 года «Крупп» получил контракт на 5 шасси, которые были сданы заказчику в июле-августе того же года. Только одно из них сделали из хромоникелевой броневой стали высокой твердости и подвергли испытательному обстрелу бронебойными пулями с дистанций в 30 м. Остальные для экономии средств и ускорения производства были построены из обычной конструкционной стали и предназначены только для войсковых испытаний. Весной 1933 года неоднократно рассматривался вопрос об оснащении шасси «Kleintraktor» торсионной подвеской, но все завершилось одними разговорами.

В июле 1933 года Управление вооружений заказало первую серию из 150 шасси без башни и вооружения, которым присвоили новое кодовое имя — «Landwirtschaftliche Schlepper» (сокращенно La.S). Это название переводится как «сельскохозяйственный трактор», но в войсках его именовали «Krupp-Traktor» по имени фирмы-изготовителя. Германия тогда все еще старалась скрывать свои нарушения Версальского договора, который строго запрещал ей строить танки.

Выпуск первой серии был завершен до октября 1934 года. Интересно, что, кроме «Круппа», еще 5 компаний получили заказы на 3 шасси каждая. Так пришедшие к власти нацисты начали готовить промышленность Германии к производству танков, которые были им необходимы для будущих завоеваний. Все машины были отправлены в танковые школы и длительное время использовались для обучения будущих водителей немецких танков.

Наряду с развитием шасси шло конструирование и надстройки с вооружением. Прорабатывались варианты с 20-мм зенитным орудием, 37-мм противотанковой пушкой и минометом, но ни один из них не вышел из стадии эскизного проекта. С июня 1932 началась работа над башней со спаренными пулеметами обычного калибра. Ее на конкурсной основе вели фирмы «Крупп» и «Даймлер-Бенц». Управление вооружений постоянно меняло свои требования и никак не могло сделать окончательный выбор конструкции башни. Наконец в июле 1933 года «Крупп» получил заказ на 150 комплектов башен и подбашенных коробок для машин первой серии. Эта фирма обладала огромным опытом производства брони большой и средней толщины для военно-морского флота, но изготовление 13-мм гнутых сварных броневых листов высокой твердости оказалось для нее нелегкой задачей. Проведенные 22 января 1935 года на Куммерсдорфском полигоне испытания обстрелом выявили, что броня не соответствовала требованиям военных: она была слишком хрупкой и от ударов пуль давала трещины. Поэтому в феврале 1935 года заказ был аннулирован. Тем не менее фирме «Крупп» поручили изготовить 20 комплектов башен и подбашенных коробок из обычной, а не броневой стали для учебных танков. В результате «Krupp-Traktor» так никогда и не получил вооружения. Больше того, в отличие от всех остальных немецких танков эти шасси не были оборудованы никакими средствами радиосвязи.

Но для планируемых танковых дивизий вермахта срочно требовалась хоть какая-нибудь материальная часть. В начале 1934 предполагалось заказать фирме «Крупп» 200 штук La.S второй серии, а затем перейти на производство La.S. 100, будущего Pz.II. Но его разработка затягивалась, а армия уже не хотела ждать, поэтому в июле 1934 года были заказаны сразу 1000 боевых «единичек». Башни для них, вооруженные спаренными пулеметами винтовочного калибра, разработала фирма «Даймлер-Бенц». С таким вооружением Pz.I не годились для противотанковой роли, но вполне подходили для борьбы с живой силой и небронированной техникой. Германский военный министр Бломберг присвоил этому заказу высочайший приоритет над всеми другими военными проектами. Кроме «Круппа», производство вели МАН, «Рейнметалл», «Хеншель» и «Даймлер-Бенц». Среднемесячный выпуск составил 60 танков в 1935 году и около 70 — в 1936-м. Это было неплохим достижением, учитывая, что ни одна компания ранее не производила большие серии танков.

К 1 августа 1935 года 318 танков были готовы, а к концу этого года их стало уже 720. «Единички» немедленно пошли на оснащение германских танковых дивизий, формирование которых началось 15 октября 1935 года. Первые две дивизии достигли состояния боеготовности уже 1 апреля 1936 года, а всего через полгода к ним добавилась еще одна. В дальнейшем Pz.I претерпел значительную модификацию. Ее необходимость была вызвана прежде всего явно недостаточной удельной мощностью этого танка — всего 11 л.с. на тонну веса. Фирме «Майбах» удалось создать двигатель в 100 л.с., который вместе с радиатором и вентилятором помещался в существующий моторный отсек «единички». Он и заменил прежний 60-сильный мотор. В подвеску танка было добавлен обычный ленивец. Ранее его роль играл последний опорный каток увеличенного размера. Новая модель стала обозначаться Pz.I Ausf.B. Их выпуск начался летом 1936 года. Производство Pz.I окончательно прекратилось в июне 1937 года после выпуска 1175 штук модификации Ausf.A и 15 командирских танков на их базе, а также 399 машин модификации Ausf.B и 184 командирских танков на их базе.

В конце 1933 года немецкому руководству стало очевидным, что планируемое поступление в войска средних танков, которые должны были составить большинство боевых машин вермахта, безнадежно запаздывает. В этих условиях поневоле напрашивалось единственно возможное решение, позволявшее не срывать сроки формирования новых германских танковых частей и соединений и их подготовку к будущей войне. Этим решением стало создание в качестве очередной временной меры еще одного легкого танка, который предварительно получил обозначение La.S.lOO, а после принятия на вооружение был назван Pz.II. Прототипом его конструкции стал, естественно, Pz.I, по сравнению с которым он был несколько увеличен в размерах и, соответственно, в весе. Главным отличием новой машины стала более просторная башня, которая дала возможность существенно усилить его вооружение: автоматическая 20-мм пушка заняла место левого пулемета. Пушка была разработана под мощный патрон зенитного орудия и являлась довольно эффективным для своего калибра оружием. Ее пытались установить на Pz.I еще в 1932 году, но он оказался для нее слишком тесен.

Пушечное вооружение было выбрано не только для того, чтобы дать «двойке» возможность бороться с танками противника, хотя и это было одним из ее назначений. Против ее снарядов были бессильны щиты артиллерийских орудий. Именно они, и, прежде всего, легкие скорострельные противотанковые пушки обоснованно считались самым многочисленным и опасным противником танков того времени. В боекомплект пушки входили бронебойные и осколочно-фугасные снаряды.

В июле 1934 года германское Управление вооружений заказало нескольким компаниям разработку нового легкого танка. Уже в начале следующего года фирмы «Крупп» и «Даймлер-Бенц» представили армии свои образцы. Кроме них, МАИ и «Хеншель» построили только шасси без башен и вооружения. В результате испытаний выбор пал на шасси фирмы МАИ и корпус разработки «Даймлер-Бенц». В октябре 1935 года был успешно испытан первый опытный образец, сделанный из обычной конструкционной, а не броневой стали, и немедленно заказана первая опытная серия из 10 танков.

Далее в течение почти полутора лет было выпущено всего только 100 «двоек», которые являлись, по существу, предсерийными образцами, необходимыми для отлаживания их конструкции и технологии производства. Общим недостатком всех этих машин была устаревшая зависимая подвеска, не позволявшая им в полной мере использовать свои скоростные качества на пересеченной местности. Поэтому на последних малосерийных танках появились улучшенная независимая подвеска на четвертьэллиптических рессорах. С нею Pz.II и пошел в крупносерийное производство. Оно началось в марте 1937 года и продолжалось до апреля 1940 года. За это время было построено 1256 таких танков. В дальнейшем было выпущено еще несколько меньших серий «двоек», главным образом для вооружения разведывательных подразделений и огнеметчиков. Pz.II не отличался какими-то оригинальными техническими решениями, оказавшими влияние на мировое танкостроение и не снискал себе особенной известности. Не воевал он и на гражданской войне в Испании — вопреки утверждениям некоторых авторов. Зато во времена германских кампаний против Польши и особенно Франции в 1939–1940 годах именно «двойки» были самыми многочисленными немецкими танками на полях сражений, настоящей «рабочей лошадкой» танковых дивизий вермахта. Так что этот «незнаменитый» танк в то время сумел сыграть главную роль в театре военных действий и компенсировать немцам нехватку средних танков — а после этого постепенно ушел со сцены.

Работы над будущим средним танком Pz.HI начались в конце 1933 года. Первоначально он получил условное наименование «Z.W.» или полностью «Zugfuehrerwagen», что в переводе означает «боевая машина командира взвода». В декабре 1935 года фирма «Даймлер-Бенц» выиграла контракт на 25 танков установочной серии. Они оснащались башнями фирмы «Крупп». 3 апреля 1936 года танк получил официальное наименование «Panzerkampfwagen III». Но крупносерийное производство задерживалось в связи с недоведенностью его конструкции. Еще 3 года ушли на производство пробных партий и последовательное усовершенствование танка.

Вооружение «троек» первых малочисленных серий имело интересную особенность: с пушкой были спарены сразу 2 пулемета, а третий был установлен в корпусе танка. Машины были защищены только 14,5-мм противопульным бронированием и не отличались высокой подвижностью, особенно на пересеченной местности, из-за несовершенных подвесок. По существу, с каждой новой ранней модификацией Pz.HI немцы продолжали искать оптимальный вариант танка, пригодного для производства массовой серии.

Наконец в декабре 1938 начался выпуск первой действительно удачной модификации Pz.III Ausf.E. Ее особенностями были 30-мм бронирование, 300-сильный двигатель, 10-скоростная полуавтоматическая коробка передач, а также новые подвеска и гусеницы с резиновыми подушками и смазываемыми шарнирами, которые позволили повысить максимальную скорость танка до 67 км/час. Компактная независимая торсионная подвеска дала возможность освободить в бортах корпуса место для дополнительных люков, через которые водитель и радист могли покидать танк в случае необходимости. Эта модель стала основой для всех дальнейших выпусков «тройки», но ее выпуск начался более чем на год позже запланированного срока из-за трудностей с доводкой ряда новых передовых решений, использованных в ее конструкции.

Первые Pz.HI имели в качестве главного вооружения 37-мм пушку, но с июня 1940 года начался переход на гораздо более мощное 50-мм орудие с длиной ствола в 42 калибра. В октябре 1940 года, начиная с модели Ausf.H, для облегчения производства 10-скоростная коробка передач была заменена более простой и дешевой с шестью передачами, которая была вариантом коробки передач Pz.IV. В результате максимальная скорость танка упала до 40 км/час, но боевой опыт к тому времени убедительно показал, что в реальных условиях танку очень редко приходилось набирать свой предельный ход, а для наиболее употребительного диапазона скоростей шести передач вполне хватало.

Близкое знакомство советских специалистов с новейшими немецкими танками впервые произошло в сентябре 1939 года. Тогда во время похода в Польшу красноармейцы сумели похитить с нейтральной полосы, разделяющей РККА и вермахт, два подбитых поляками танка — Pz.II и Pz.HI. Они оба были вывезены в СССР и изучены на научно-испытательном бронетанковом (НИБТ) полигоне в Кубинке. Первый из них, как того и следовало ожидать, особенного впечатления не произвел, зато второе приобретение оказалось куда более удачным. Судя по его описанию, это был новейший тогда Pz.III Ausf.E. Танк был разобран, досконально исследован специалистами полигона и заслужил их самую высокую оценку. Особенно понравилась его командирская башенка, приборы наблюдения, коробка передач и даже домкрат. Испытать ходовые качества этого танка не удалось, так как его двигатель был выведен из строя, а часть траков утрачена. Зато была тщательно опробована его броня — и обстрелом, и анализами образцов.

При этом обнаружилась очень неожиданная и неприятная новость: основная в то время советская танковая и противотанковая 45-мм пушка пробивала немецкую 30-мм цементированную броню с высокой поверхностной твердостью и вязкой тыльной частью только с близких дистанций, не далее 150–300 м, да и то на пределе. Виновниками этого оказались бракованные бронебойные снаряды, выпущенные большой партией в 1936–1939 годах. Они были так перекалены, что стали слишком хрупкими и раскалывались при ударе о твердую броню еще до того, как успевали ее преодолеть. Произошло это из-за нарушения технологии термообработки, которое допустили на заводе в погоне за количеством выпущенных снарядов. Были приняты меры к устранению причин брака, и он прекратился, а бракованные снаряды удалось исправить введением в их конструкцию специальных подрезов-локализаторов Гартца, названных в честь их изобретателя. Но это случилось уже после начала войны, осенью 1941 года.

В 1940 году советским военным и инженерам представилась еще лучшая возможность изучить новейшую «тройку». Согласно хозяйственному соглашению между СССР и Германией от 11 февраля 1940 года предусматривались закупки Советским Союзом немецкого промышленного оборудования и военных материалов. Среди них был заказан и танк Pz.HI. От обследованного ранее образца он отличался только более мощной 50-мм пушкой и усиленной лобовой броней толщиной 60 мм. Судя по всему, это был один из только что подвергшихся модернизации образцов моделей Ausf.F или G с дополнительными броневыми плитами спереди. В период с августа по ноябрь 1940 года он прошел совместные испытания с советскими танками на полигоне в Кубинке. На мерном километре эта машина перекрыла даже свою официальную максимальную скорость, развив 69,7 км/ч. Самым быстрым из советских танков на этих испытаниях стал, конечно же, БТ-7, но даже на колесах он сумел достичь только 68,1 км/ч. Т-34 тогда удалось набрать только 48,2 км/час. Прекрасные ходовые качества Pz.HI легко объяснимы, ведь его шасси разработала старейшая в мире автомобильная компания «Даймлер-Бенц», создатель знаменитых «Мерседесов». Но наибольшее впечатление на испытателей из Кубинки заслуженно произвели торсионная подвеска «тройки», ее оптические приборы, командирская башенка, эвакуационные люки, удобное размещение боекомплекта и радиостанции, продуманная компоновка топливных баков и системы охлаждения, удачные двигатель и трансмиссия. Инженерные решения, заложенные в Pz.HI, оказали сильное влияние на конструкцию советского танка Т-50, который должен был стать самым массовым танком Красной армии. Но этому помешала война…

Дальнейшее развитие линии «Grosstraktor» привело к появлению среднего танка Pz.IV. Но перед ним с 1934 по 1936 год фирмами «Рейнметалл» и «Крупп» были произведены 5 трехбашенных танков «Neubau-Fahrzeug», что в переводе означает «машина новой постройки».

По результатам испытаний в «Каме» уже в октябре 1932 года были выработаны основные требования к среднему танку весом 15 тонн, который первоначально назвали «Mittlere Traktor» («средний трактор»). В процессе работы над машиной ее вес возрос до 18 т. Разработка была поручена фирмам «Рейнметалл» и «Крупп». «Рейнметалл» конструировал шасси и башню, а «Крупп» — только башню. В итоге с 1934 по 1936 год были построены 5 танков Nb.Fz, причем корпуса и башни первых двух из них были изготовлены из обычной конструкционной, а не броневой стали.

Три этих танка, снабженные настоящей броней, впоследствии приняли участие в боях против англичан в Норвегии в апреле 1940 года в составе взвода, приданного 40-му отдельному танковому батальону. В рапорте об их применении командир этого батальона Фолькхайм положительно отметил способность одновременно обстреливать несколько различных целей благодаря наличию двух дополнительных пулеметных башенок. Один из «Neubau-Fahrzeug» однажды застрял в топком грунте и при попытке выбраться из него безнадежно сломался. У немцев не нашлось достаточно мощных тягачей, чтобы вызволить танк, и машину пришлось взорвать.

На замену была прислана одна из оставшихся однотипных машин, построенных из обычной стали — но к тому времени боевые действия в Норвегии уже закончились, и «Neubau-Fahrzeug» использовались главным образом для пропаганды. Их снимки часто помещались в германской прессе, чтобы создать иллюзию наличия в вермахте многочисленных тяжелых танков. Многократно публиковались и фотографии их строительства на заводе. Обман нацистам удался: и советская, и американская разведки в начале 1941 года доносили своему руководству о производстве в Германии тяжелых танков Pz.V и Pz.VI. На самом деле ничего подобного тогда не существовало, просто за них были приняты танки «Neubau-Fahrzeug» с разными вариантами башен — «Рейнметалла» и «Круппа». Знакомые всем Pz.V «Пантера» и Pz.VI «Тигр» появились значительно позже и не имели с ними ничего общего, кроме обозначений. Результаты испытаний «Neubau-Fahrzeug» не удовлетворили Управление вооружений вермахта, поэтому требования к следующему танку радикально переработали. Прежде всего было решено отказаться от использования низкооборотных авиационных двигателей, которыми оснащались «Grosstraktor» и «Neubau-Fahrzeug», и сконструировать специальный танковый мотор, экономичный, легкий и надежный. Число его максимальных оборотов удвоили для выигрыша веса в трансмиссии. Контракт на его разработку и производство получила фирма «Майбах». Конечным результатом ее работы стал 12-цилиндровый бензиновый двигатель водяного охлаждения с рабочим объемом 11,9 литров, который имел номинальную мощность 265 л. с. при 2600 об/мин и мог кратковременно развивать 300 л. с. при 3000 об/мин. Он стал самым массовым двигателем немецких средних танков и самоходных орудий времен Второй мировой войны.

Вторым существенным изменением конструкции стал перенос ведущего колеса вперед. Такое решение имело свои недостатки — ведь колесо становилось более уязвимым для вражеского огня, а трансмиссию к нему приходилось вести через весь танк, утяжеляя ее и занимая место в боевом отделении и отделении управления. Но немецкие конструкторы посчитали, что следующие достоинства такой компоновки с лихвой компенсируют ее пороки:

1. Гусеница после отделения от грунта и перед входом в зацепление с ведущим колесом проходит долгий путь по всей длине танка. При этом она вибрирует и самоочищается. Таким образом, ведущее колесо меньше изнашивается и не забивается грязью и камнями.

2. Верхняя ветвь гусеницы, находясь под натяжением со стороны ведущего колеса, меньше «бьет» во время движения, поэтому гусеница имеет меньшую вероятность слететь с танка на ходу. А ее нижняя ветвь без этого натяжения лучше приспосабливается к неровностям поверхности, хотя сопротивление качения при этом немного возрастает.

3. Существенно облегчается управление трансмиссией, ведь и коробка передач, и бортовые передачи находятся в непосредственной близости от водителя, поэтому становятся ненужными длинные тяги управления, которые идут от него к механизмам трансмиссии при ее заднем расположении. Трение между этими тягами и их направляющими, а также неизбежные люфты в их соединениях приводят к возрастанию усилий на рычагах управления и повышают утомляемость водителя.

4. Размещение тяжелых агрегатов трансмиссии в носу танка смещает его центр тяжести вперед и дает возможность расположить башню в середине танка. Это уменьшает размах ее колебаний в движении и улучшает условия работы экипажа, а также облегчает возможность поместить люки водителя и стрелка-радиста в передней части крыши корпуса. Кроме того, в результате смещения башни назад направленная вперед пушка меньше выступает за пределы танка, что улучшает его габаритную проходимость.

Новая боевая машина первоначально получила условное наименование «B.W.» или полностью «Begleitwagen», что в переводе означает «машина сопровождения». Уже из этого названия понятно, что она создавалась для поддержки в бою легких танков и средних Pz.III. Для этого она получила соответствующее вооружение, которое состояло из 75-мм орудия со сравнительно небольшой длиной ствола в 24 калибра и 2 пулеметов. Орудие крупного для того времени калибра могло успешно решать огневые задачи, невыполнимые для пулеметов и малокалиберных пушек, которыми были вооружены другие немецкие танки: подавлять окопавшуюся пехоту противника и ее огневые средства, уничтожать вражескую артиллерию, прежде всего противотанковую, и разрушать легкие полевые укрепления. Невысокие нагрузки на снаряд в процессе выстрела дали возможность сделать его тонкостенным и увеличить разрывной заряд. Таким образом усиливалось фугасное и осколочное действие. Выпускался к этому орудию и бронебойный снаряд. Он имел небольшую начальную скорость и поэтому сравнительно низкую бронепробиваемость — но ее вполне хватало для танков того времени, большинство которых были защищены лишь противопульным бронированием.

3 апреля 1936 года танк получил официальное наименование «Panzerkampfwagen IV». Первоначально он предназначался для вооружения рот средних танков, планируемых для формирования будущих танковых батальонов. Этой боевой машине выпала судьба сохраниться в производстве на протяжении всей Второй мировой войны и стать самым массовым немецким танком в истории.

За контракт опять боролись старые соперники — фирмы «Рейнметалл» и «Крупп». Инженеры из «Рейнметалла» пошли по пути наименьшего сопротивления и применили в своем танке сложную и дорогую подвеску, заимствованную с «Neubau-Fahrzeug». «Крупп» разработал новое оригинальное шасси, но не забыл и об унификации: использовал электрический привод башни с того же «Neubau-Fahrzeug», конструкцию смотровых щелей взял с Pz.HA, а с Pz.III позаимствовал форму башни, командирскую башенку и люки. Первоначальный проект предусматривал дополнительную пулеметную башню в передней части танка справа, но скоро от нее отказались в пользу обычной шаровой пулеметной установки, также унифицированной с Pz.HI. «Крупп» выиграл контракт, и 30 апреля 1936 года его первый опытный образец был готов к испытаниям.

Особое внимание в ходе испытаний прототипов будущей «четверки» уделили подвеске нового танка, ведь она оказывала непосредственное влияние на скорость его движения на местности и удобства для экипажа. На двух опытных образцах испытали 5 различных вариантов подвески, пока не остановились на схеме из четырех поддерживающих и восьми опорных катков, сблокированных попарно на четвертьэллиптических листовых рессорах. Использование амортизаторов для многолистовых рессорных подвесок не обязательно, ведь гашение колебаний в них происходит за счет трения листов между собой при изгибе рессоры, поэтому на «четверке» их не было.

Подвеска Pz.IV оставалась практически неизменной на протяжении всей долгой жизни танка. Интересна и поучительна история того, как и почему это произошло. Одним из испытываемых вариантов была передовая для того времени торсионная подвеска. Ее особенностью является низкое внутреннее трение, поэтому сразу выявилась необходимость применения амортизаторов для быстрого гашения колебаний корпуса танка, возникающих в процессе движения. Обычно амортизаторы устанавливаются только на крайние катки подвески, где их эффективность наиболее высока. Не имея в то время необходимого опыта работы с торсионными подвесками, конструкторы Круппа поставили их на каждый каток и к тому же выбрали амортизаторы с недостаточной энергоемкостью, которые в движении быстро перегревались и выходили из строя. Подвеска получилась явно неудачной. Из-за этого первого отрицательного опыта у главного конструктора танков фирмы «Крупп» Вёльферта выработалось стойкое предубеждение против торсионной подвески, и он с тех пор настойчиво выступал против ее применения.

1 июня 1937 года Управление вооружений вермахта дало фирме «Крупп» указание осуществить глубокую стандартизацию их Pz.IV с Pz.HI фирмы «Даймлер-Бенц». Оба танка выпускались параллельно, находились в одной весовой категории и оснащались одним и тем же двигателем, поэтому естественно напрашивалось решение унифицировать их шасси. Круппу было приказано прекратить все работы по дальнейшему развитию корпуса, силовой установки и подвески «четверки» и завершить уже начатую производством вторую серию этих танков — Pz.IV Ausf.B. Для следующей модификации Ausf.C намечалось использовать шасси четвертой серии «тройки» — ее модели Ausf.E.

Но все оказалось не так просто, как намечалось: доводка до ума многочисленных новшеств, заложенных в это шасси, шла не так быстро, как хотелось бы немецким планировщикам, и в мае 1937 года выяснилось, что первые опытные экземпляры будут готовы в лучшем случае в апреле следующего года. Учитывая время, необходимое на подготовку производства, это означало, что выпуск Pz.IV придется прервать по меньшей мере на 8 месяцев. Гитлеровская Германия в то время полным ходом готовилась к войне, и такие потери важнейшей для будущих «блицкригов» продукции сочли неприемлемыми. Поэтому 21 июня 1937 года Управление вооружений вермахта прислало фирме «Крупп» новое указание: приступить к производству очередной серии «четверок» немедленно после завершения текущей.

Начавшаяся Вторая мировая война заставила специалистов «Круппа» лихорадочно работать прежде всего над усилением бронирования и вооружения танков и ростом их выпуска. В итоге до улучшения подвески Pz.IV руки у немцев так и не дошли, и она так и сохранялась архаичной на протяжении всей войны. Эта история хорошо иллюстрирует, что определяющее влияние на конструкцию танка порой оказывают не только объективные, но и субъективные факторы.

Танки Pz.IV прекрасно зарекомендовали себя в боях в Польше и во Франции, но их явно не хватало в войсках. При этом даже после начала Второй мировой войны их выпуск шел слишком медленно, за весь 1940 год в Германии построили только 268 «четверок». Этого было явно недостаточно для аппетитов Гитлера, поэтому 20 августа 1940 года он специальным приказом перевел производство «троек», «четверок» и командирских танков на особый уровень важности. Несмотря на эту меру, за первое полугодие 1941 года изготовили только 188 Pz.IV. Среднемесячный прирост производства по сравнению с 1940 годом составил 40 %, но этого все равно было далеко не достаточно, чтобы, как намеревались немцы в июле 1941 года, довести число своих танковых дивизий до 36. Для их оснащения было необходимо иметь в строю 2160 Pz.IV. Этим планам, к счастью, не было суждено осуществиться.

Немецкие танковые командиры получили в свое распоряжение специальные командирские танки. Первыми среди них стали 15 машин, сделанных на базе Pz.I Ausf.A еще летом 1935 года. Вместо вращающейся пулеметной башни они были оборудованы небольшой стационарной рубкой и оснащались приемопередатчиками. Вооружения они не имели. Первый блин получился комом: эти 2-местные танки оказались тесными и неудобными, а командиру приходилось постоянно отвлекаться от своих обязанностей для работы на рации. Поэтому в дальнейшем на базе следующей модели — Pz.I Ausf.B — стали выпускаться новые командирские машины, отличавшиеся гораздо более просторной рубкой, в которой нашлось место и для дополнительного члена экипажа — радиста, и для пулемета в шаровой установке. Их получили командиры всех немецких танковых батальонов и полков, а также их заместители. Кроме того, по одному такому танку было в штабах танковых бригад и дивизий. С июня 1938 года в войска стали приходить командирские «тройки». В отличие от линейных танков, их башня была наглухо привинчена к корпусу и не могла вращаться, а на месте пушки был установлен макет ствола. Он служил только для маскировки, чтобы не дать противнику возможность обнаружить командирские танки и уничтожить их в первую очередь. Высвободившееся от вооружения и боеприпасов место было использовано для установки мощной дополнительной радиостанции. Большинство командирских «единичек», которые заменялись «тройками» по мере их поступления, были переданы в артиллерийские полки танковых дивизий в качестве боевых машин корректировщиков артогня еще до победы над Францией.

Танков непосредственной поддержки пехоты в вермахте не было вообще, но для содействия своим солдатам, идущим в атаку, в Германии создали принципиально новое средство ведения боя — самоходные штурмовые орудия. Их родоначальником стал полковник Манштейн, будущий фельдмаршал. В 1935 году он предложил ввести в состав каждой пехотной дивизии по дивизиону бронированных самоходных орудий, предназначенных для непосредственной поддержки пехоты, и сам же придумал их наименование — «штурмовые орудия».

Это название появилось неспроста: полное бронирование значительной для того времени толщины и низкий силуэт делали их трудноуязвимыми на поле боя и позволяли им успешно действовать в передовом эшелоне атаки. Основным вооружением первых модификаций штурмовых орудий была 75-мм пушка с длиной ствола 24 калибра, аналогичная по баллистике орудию, установленному на среднем танке Pz.IV. Ее снаряды были достаточно эффективны для борьбы с вражеской пехотой и ее огневыми средствами, а для противотанковой роли немецкие штурмовые орудия изначально не предназначались.

В июне 1936 они были официально заказаны. Фирма «Крупп» стала ответственной за разработку орудия, а «Даймлер-Бенц» сконструировал шасси на базе своего танка Pz.HI и боевую рубку. Опытную партию из 5 машин выпустили уже в следующем году. Первые четыре из них получили деревянные рубки в апреле и мае, а последняя — стальную в июле 1937 года. Доводка новых машин продолжалась довольно долго, и только в октябре 1939 года «Даймлер-Бенц» завершил постройку еще пяти заказанных штурмовых орудий установочной серии с рубками из конструкционной, а не броневой стали. Они никогда не применялись в боях, а были использованы только для испытаний, а также для тренировки и обучения экипажей.

Наконец 13 октября 1939 года «Даймлер-Бенц» получил заказ на первую серию из 30 машин. Они были сданы с декабря 1939 по апрель 1940 года. Первые 4 батареи, на вооружении каждой из которых имелось по 6 штурмовых орудий, приняли участие во французской кампании в 1940 года. Последние 6 машин первой серии передали эсэсовскому полку «Лейбштандарт Адольф Гитлер», но они не успели принять участие в боях до завершения кампании. Последующие серии штурмовых орудий были заказаны на фирме «Алкетт», потому что «Даймлер-Бенц» был до предела загружен производством танков. По существу, немецкие штурмовые орудия представляли собой безбашенные танки, а не просто пушки на самоходных шасси. Из-за отсутствия вращающейся башни они, конечно, не обладали такими возможностями быстрого маневра огнем, какие были у танков, но ничем не уступали им в подвижности и защищенности. При этом штурмовые орудия стоили примерно на четверть дешевле среднего танка Pz.HI, на базе которого они производились. Во время длительной войны на истощение низкая цена было очень важным качеством, поэтому выпуск штурмовых орудий в Германии постоянно рос и в 1945 году даже обогнал производство танков.

В ходе победоносных войн в 1939–1940 годах немцам достались огромные трофеи, в том числе и около 3 тысяч исправных танков. Но на вооружение вермахта пошла только очень незначительная их часть. Использовать иностранные танки было совсем не просто. Требовалось наладить их снабжение специальными боеприпасами и запчастями. Нужны были горюче-смазочные материалы, нередко отличающиеся от германских стандартов. Возникала необходимость создать систему технического обслуживания и ремонта трофейных танков, обучить их экипажи и технический персонал и т. д. и т. п. В довершение ко всем этим сложностям большинство танков иностранного производства не отвечали немецким тактическим требованиям, предъявляемым к этим боевым машинам. Например, во французских танках башня была одноместной, и у их командиров в бою почти не было возможности заниматься своими главными обязанностями, ведь их приходилось совмещать с функциями заряжающего и наводчика.

Модификация танков для приведения их в соответствие со стандартами вермахта требовала больших затрат времени и средств, поэтому их использовали главным образом в качестве шасси для самоходных орудий, тягачей и транспортеров боеприпасов. Пожалуй, самым известным примером использования трофейных танков в вермахте является переоборудование 60 французских танков В1 и Bl-бис в огнеметные. В составе 102-го отдельного батальона 30 из них участвовали в прорыве советских укрепрайонов. Но провоевали они там совсем недолго — уже к 17 июля 1941 г. вышел приказ о расформировании этого батальона. Формально они считались у немцев даже не танками, а специальными боевыми машинами, поэтому и не входили в состав танковых дивизий.

Некоторое число трофеев немцы передали своим союзникам. Иногда они встраивали эти танки в долговременные укрепления в качестве стационарных огневых точек, оснащали их башнями бронепоезда или ставили танки целиком на железнодорожные платформы, превращая их таким образом в бронеплощадки. Немало трофейных танков было попросту расстреляно на полигонах для тренировки немецких танкистов и артиллеристов. Лишь крайне ограниченное их число немцы использовали хотя и по прямому назначению, но для выполнения вспомогательных функций — таких, как обучение курсантов танковых школ, борьба с партизанами, охрана важных тыловых объектов, например, штабов, железных дорог и аэродромов и т. д. и т. п. Кроме танков немецкого производства, в вермахте широко использовались только чешские танки, поэтому необходимо кратко остановиться и на них. Не все знают, что и до, и во время Первой мировой войны заводы Чехии были главной кузницей оружия Австро-Венгерской империи. Тяжелые осадные орудия, произведенные на чешской фирме «Шкода», участвовали в обстрелах бельгийских фортов и французской крепости Верден. Перед Второй мировой войной «Шкода» была вторым по величине производителем оружия в Европе. Чехи имели давнюю и заслуженную репутацию изготовителей высококачественных и передовых для своего времени образцов вооружения, прежде всего стрелкового оружия, артиллерийских орудий и танков, которые они продавали во многие страны мира, включая Англию, Германию, Швейцарию, Швецию и СССР.

Прототип своей первой танкетки «Шкода» построила в 1931 году. Тогда же танкетку выпустила и другая чешская фирма, ЧКД. А 23 апреля 1934 ЧКД сдала армии свои первые 6 легких танков LT vz.34. Но первой действительно удачный образец танка «Шкода» создала летом 1935 года. Он был принят на вооружение чехословацкой армии под названием LT vz.35. Уже 30 октября того же года министерство обороны Чехословакии заказало 160 таких танков, а всего их было оплачено и построено 298 штук. Последние 3 были сданы армии 8 апреля 1938 года. Интересно, что, согласно договору, ровно половину из них изготовила фирма ЧКД, соперник «Шкоды» в конкурсе по созданию этого танка.

Танк вызвал большой интерес сразу в нескольких странах, включая Англию. В 1937–1939 годах 126 танков LT vz.35 были построены для Румынии, а еще 10 — для Болгарии в 1941 году. СССР тоже вел переговоры о его покупке. Два экземпляра этого танка были испытаны на советском полигоне в Кубинке с 14 сентября по 11 октября 1938 года. LT vz.35 произвел на советских специалистов самое благоприятное впечатление, но сделка все же так и не состоялась. Дело в том, что СССР выразил желание купить только один танк. Чехи же вполне резонно подозревали, что по его образцу в Советском Союзе смогут наладить серийное изготовление таких машин, и предлагали советским представителям купить лицензию на их производство. Соглашение так и не было достигнуто, но танк все равно послужил делу развития отечественного танкостроения. Его тайно обмеряла группа конструкторов с заводов № 185 и 37, и было решено использовать для советских разработок наиболее удачные его узлы — такие, как подвеска, коробка передач, механизмы поворота, уплотнения, приборы наблюдения, прицелы и внутреннее переговорное устройство.

Уникальной особенностью этого танка было его пневматическое управление. Водитель приводил в действие механизмы поворота, сцепление и тормоза не напрямую, а через клапаны, контролирующие исполнительные пневмоцилиндры. Это намного снижало усилия, необходимые для вождения танка. Например, с включенной пневматикой к рычагам поворота необходимо было прикладывать силу в 20 килограммов, а без нее — уже 65. Пневматическая система была довольно сложной, но в нормальных условиях работала очень надежно. Правда, сильные морозы выводили ее из строя. Гусеницы LT vz.35 были способны пройти 6500 километров. Это был выдающийся показатель для того времени, когда даже вчетверо меньший пробег уже считался прекрасным результатом. 37-мм пушка этого танка приблизительно соответствовала по бронепробиваемости немецкой 37-мм танковой пушке. Лобовая броня толщиной 25 мм была непробиваема для 20-мм бронебойных снарядов.

Немцы захватили в Чехословакии 244 исправных LT vz.35 и переименовали их в Pz.35(t). Буква «t» в их обозначении была сокращением немецкого слова «tschechisch», что в переводе означает «чешский», а цифра 35 обозначала год принятия их на вооружения в чехословацкой армии. Между прочим, некоторые горе-специалисты на основании такого обозначения считали его 35-тонным, хотя весил он только 10,5 тонн. Чтобы приблизить чешские танки к своим стандартам, немцы произвели в них некоторые доработки. Самыми существенными было введение в экипаж четвертого человека — заряжающего — и замена чешской радиостанции, способной работать только в телеграфном режиме, на стандартную немецкую, обеспечивающую телефонную связь. В танках командиров рот была установлена дополнительная радиостанция, а чтобы освободить для нее место, с них сняли передние пулеметы. Командирские машины на уровне батальонов и полка получили более мощную дополнительную радиостанцию, но зато вместо пушки на них стоял только макет ствола. Кроме того, командирские танки были оборудованы гирокомпасами. Все без исключения танки Pz.35(t) состояли на вооружении немецкой 1-й легкой дивизии, которая 12 сентября 1939 года была переформирована в 6-ю танковую дивизию.

Эксплуатация LT vz.35 в чехословацкой армии выявила не только его достоинства, но и недостатки. Главными из них были низкая скорость на пересеченной местности из-за устаревшей блокированной подвески, недостаточная дальность хода и теснота. Поэтому 20 ноября 1937 года в Чехословакии был объявлен конкурс на создание нового легкого танка. Убедительную победу на нем одержал образец TNHPS фирмы ЧКД, которому после принятия на вооружение дали официальное название LT vz.38. Первые 150 новых танков были заказаны 20 апреля 1938 года. Для ускорения производства к нему подключились и другие компании, главными из которых были «Шкода», «Татра» и «Вальтер». Последний танк из этого заказа был сдан 23 ноября 1939 года.

Но Чехословакия была оккупирована Германией еще до того, как первые LT vz.38 были готовы. Все эти машины были захвачены немцами и получили в вермахте обозначение Pz.38(t). Их производство продолжалось до июня 1942 года. Всего за этот период было выпущено 1396 этих танков, а еще 37 сделали по заказу Словакии. В дальнейшем на шасси Pz.38(t) создали целое семейство боевой техники: истребителей танков, разведывательных машин, самоходных гаубиц и зенитных установок. Последние 20 противотанковых самоходок на его базе были поставлены в Швейцарию 16 февраля 1950 года.

Интересно, что главным конструктором LT vz.38 был русский эмигрант Александр Сурин, который устроился работать на ЧКД в начале 20-х годов. Ему удалось создать выдающийся для своего времени образец танка, компактный (весом менее Ют), простой в эксплуатации и очень надежный, с превосходным сочетанием защищенности, вооружения и подвижности. Лучшим свидетельством этого является тот факт, что сам танк и созданные на его базе боевые машины находились в производстве в течение более 10 лет — немалый срок для того времени. Сурин применил в силовой установке своего танка самые передовые агрегаты: лицензию на планетарную коробку передач купили у известной английской фирмы «Роллс-Ройс», а двигатель имел шведское происхождение, от компании «Скания». 475 танков первых четырех серий, выпущенных до ноября 1940 года, несли 25-мм лобовую броню, такую же, какая была на LT vz.35. На последующих модификациях толщину лба довели до 50 мм, сначала установкой дополнительных 25-мм плит, а потом утолщением основной брони. Пушка, установленная на LT vz.38, имела калибр 37 мм, но превосходила по бронепробиваемости немецкую 37-мм танковую пушку примерно на 20 %.Немцы провели мероприятия по приспособлению Pz.38(t) к своим требованиям, аналогичные тем, которые ранее были внедрены ими на Pz.35(t). Эти танки в 1941 году находились на вооружении пяти немецких танковых дивизий: 7-й, 8-й, 12-й, 19-й и 20-й. Чешские боевые машины сыграли очень важную роль в боях 1941 года. Достаточно сказать, что они составляли тогда более трети среди танков вермахта, вооруженных пушками калибром 37 мм и более.

Особенностью чешских танков было широкое использование заклепок при сборке их корпусов и башен, в то время как на советских и немецких танках того времени для этого применялась сварка. Каждый из этих процессов имеет свои достоинства и недостатки. Преимуществами сварки являются более высокая производительность труда и обеспечение герметичности соединений, которая очень важна для танка, действующего в самых разных условиях. Но при этом перегрев брони в процессе сварки в районе сварных швов ослабляет ее защитные качества. Клепка более трудоемка и требует высококвалифицированных сборщиков, особенно для придания ее соединениям водонепроницаемости. У чехов не было недостатка в опытных и умелых клепальщиках, и корпуса их танков были герметичны до уровня 1 м над землей, а сами заклепки, сделанные из специальной стали, отличались достаточной стойкостью к пулям и осколкам.

Немецкие танки в бою до 1941 года

Крещение огнем немецкие танки получили в Испании. Всего в гражданской войне на Пиренейском полуострове приняли участие 102 линейные и 4 командирские «единички». В Испании Pz.I довелось столкнуться с танками советского производства БТ-5 и Т-26, вооруженными 45-мм пушками. Пулеметы немецких танков могли пробить броню этих своих противников бронебойными пулями только на дистанциях менее 150 м. На большем расстоянии «единичкам» оставалось только постараться уклониться от снарядов вражеских танков энергичным маневрированием, поскорее найти укрытие или просто спастись бегством. Для того, чтобы дать подразделениям Pz.I возможность бороться с пушечными танками республиканцев, каждой их роте были приданы по 5 противотанковых орудий. В 1938 году в обоих имеющихся у франкистов танковых батальонах 3-ротного состава одна из рот была укомплектована трофейными танками советского производства, оснащенными пушками.

20 апреля 1937 года во французской газете «LTn-transigent» была опубликована статья об опыте гражданской войны в Испании. Там, в частности, говорилось:

«Немецкие танки стали большим разочарованием (экипаж в 2 человека, скорость 50 километров в час, 2 пулемета, почти бесполезная броня). Никакой защиты от огня противотанковых пушек или бронебойных пуль, выпущенных из ручного оружия. Этот опыт заставляет германское Верховное командование пересмотреть свою политику. Немецкую танковую дивизию постигла неудача еще до начала ее службы. Французские танки, пусть медлительные, но зато гораздо лучше защищенные, остаются „королями поля боя“».

Всего через 3 года всесокрушающие танковые клинья вермахта убедительно доказали французам ошибочность этой точки зрения. Ее авторы просто не поняли, что использование Pz.I в Испании вовсе не было испытанием немецкой тактики применения танковых дивизий. Прежде всего они были для этого слишком малочисленны и воевали группами не более ротного состава, сопровождая пехоту на поле боя в качестве мобильных бронированных пулеметных точек. Такие действия не имели ничего общего с массированием танков в составе танковых дивизий, где они тесно взаимодействовали со всеми родами войск.

Впервые тактика «блицкрига» была продемонстрирована на деле во время нападения Германии на Польшу в сентябре 1939 года. В канун этого события на вооружении вермахта состояли 3472 танка: 1445 Pz.I, 1223 Pz.II, 202 Pz.35(t), 78 Pz.38(t), 98 Pz.III, 211 Pz.IV и 215 командирских танков. Немцы бросили на поляков все имеющиеся у них тогда боеспособные танковые соединения и части: 7 танковых дивизий, 2 из которых даже не были еще полностью сформированы, 4 легкие дивизии, а также отдельный танковый полк и отдельный танковый батальон. В их составе числились 2690 танков, из них 973 Pz.I, 1127 Pz.II, 112 Pz.35(t), 55 Pz.38(t), 87 Pz.III, 198 Pz.IV и 138 командирских танков.

Бои завершились быстрой и убедительной победой Германии, но немецкая техника показала себя не столь блестяще, как немецкая тактика и оперативное искусство. Все танки вермахта первоначально имели только противопульное бронирование. Их главной защитой на поле боя предполагались скорость и маневр, но этого оказалось явно недостаточно. За месяц боев было потеряно 819 немецких танков, из них 236 безвозвратно.

Польские противотанковые ружья оказались гораздо более опасным противником для танков, чем представлялось до войны. Это заставило немцев наладить производство собственных противотанковых ружей в Германии и усилить броневую защиту своих танков. «Единички» не имели резервов веса для дополнительного бронирования, поэтому их начали понемногу переделывать в транспортеры боеприпасов и самоходные орудия. На лоб «двоек» и штурмовых орудий устанавливались дополнительные 20-мм броневые плиты. А броню находящихся в производстве «троек» и «четверок» немцы утолстили до 30 мм еще раньше.

На 1 мая 1940 года в германской армии имелось 3465 танков. Это число складывалось из 1077 Pz.I, 1092 Pz.II, 143 Pz.35(t), 238 Pz.38(t), 381 Pz.III, 290 Pz.IV и 244 командирских танков. Для кампании на Западе, начатой 10 мая 1940 года, Германия в составе 10 танковых дивизий сосредоточила 2582 танка, включая 554 Pz.I, 920 Pz.II, 118 Pz.35(t), 207 Pz.38(t), 349 Pz.III, 280 Pz.IV и 154 командирских танка.

Боевые действия продолжались 6 недель, и победа обошлась немцам недешево. Только безвозвратно были потеряны 839 танков — почти треть от всего количества задействованных в сражениях. Еще 11 пришлось списать после боев в Норвегии. Там воевали 54 немецких танка в составе 40-го отдельного танкового батальона, в который входили 29 Pz.I, 18 Pz.II, 3 Neubau-Pz.Ppfw.IV и 4 командирских танка. Кроме того, 5 танков погибли на транспортном судне, потопленном на пути в Норвегию.

Столь тяжелые потери заставили немцев принять экстренные меры по дальнейшему усилению защиты своих боевых машин. Последняя крупная серия «двоек» — Pz.II Ausf.F — получила лобовую броню толщиной 30–35 мм. Начиная с августа 1940 года до самого

1942 года полным ходом шла модернизация ранее выпущенных Pz.III Ausf.E, F и G. Они перевооружались на 50-мм пушки длиной 42 калибра. Лобовая броня их корпуса и подбашенной коробки была усилена дополнительными 30-мм броневыми плитами. В результате суммарная толщина брони в этих местах доводилась до

60 мм, и они становились непробиваемыми для наиболее распространенных в то время 37-мм и 45-мм противотанковых пушек. Pz.III Ausf.H модернизировался подобным образом еще на заводе в процессе выпуска.

В конструкции следующей серии «троек» — Ausf.J — недавний боевой опыт в полной мере был учтен с самого начала. Башня, подбашенная коробка и корпус спереди у них были защищены 50-мм цементированной броней, примерно равной по прочности прежней составной 60-мм. Дополнительные 30-мм броневые плиты спереди устанавливались как на ранее выпущенные Pz.IV Ausf.D, так и на Pz.IV Ausf.E, которые уже находились в производстве. Дальнейшая модификация «четверки», Pz.IV Ausf.F, сразу получила 50-мм цементированную лобовую броню, непроницаемую для 37– и 45-мм бронебойных снарядов. Такой же броней были защищены спереди и немецкие штурмовые орудия. На 1 июня 1941 года в вермахте имелось 5162 исправных танка, из них 877 Pz.I, 1074 Pz.II, 170 Pz.35(t), 754 Pz.38(t), 350 Pz.III с 37-мм пушкой, 1090 Pz.III с 50-мм пушкой, 517 Pz.IV и 330 командирских танков. Из них для проведения операции «Барбаросса» немцы сосредоточили 337 Pz.I, 756 Pz.II, 155 Pz.35(t), 625 Pz.38(t), 259 Pz.III с 37-мм пушкой, 707 Pz.III с 50-мм пушкой, 439 Pz.IV и 224 командирских, а всего — 3502 танка в составе 17 танковых дивизий. Из имеющихся в наличии 377 штурмовых орудий немцы выделили 272 для поддержки своих армейских пехотных частей и соединений, а еще 18 были включены в состав боевых частей СС.

Показательно, что морально устаревшие к тому времени «единички», не имевшие резервов веса для модернизации, большей частью были выведены из первой линии. Только недавно сформированные 12-я, 19-я и 20-я танковые дивизии из-за нехватки лучших танков имели в общей сложности 126 Pz.I в своих танковых полках. Еще суммарно 26 таких танков были на вооружении танковых полков 9-й, 12-й и 18-й танковых дивизий. Остальные 185 этих танков этого типа, принявших участие в войне на Восточном фронте, состояли на вооружении рот, которые были включены по одной в саперные батальоны каждой из немецких танковых дивизий. При этом все такие танки, кроме машин командиров рот, были оборудованы устройством на корме для перевозки и сбрасывания подрывного заряда весом до 50 килограммов. Их применяли для уничтожения препятствий и заграждений на поле боя, поэтому сбросить заряд в нужное место можно было изнутри танка.

Необходимо отметить, что именно саперные «единички» стали главным источником расхождений в численности немецких танков, собранных для операции «Барбаросса», которые нередко встречаются в исторической литературе. Некоторые историки не относят их к числу боевых танков на том основании, что они не входили в состав танковых полков, и считают специализированными инженерными машинами. С нашей точки зрения это неверно — ведь установка вышеописанного устройства на Pz.I практически не отразилась на его боевых возможностях.

Советские танковые войска

Структура и организация

В Красной армии в предвоенный период развитие танковых войск шло гораздо более извилистым путем. Первоначально главной задачей танков РККА была непосредственная поддержка пехоты и конницы в бою. Танковые подразделения предполагалось включать в состав стрелковых и кавалерийских частей и соединений или держать в резерве Главного командования для использования на решающих участках фронта. В конце 20-х годов в СССР была разработана теория глубокой наступательной операции. Такая операция состояла из прорыва обороны противника на всю ее глубину и дальнейшего развития успеха путем ввода в прорыв массы подвижных войск — танков, мотопехоты и конницы, которые выходили на оперативный простор. Их действия должна была поддерживать авиация, а в тылу противника планировалась высадка воздушных десантов с целью разгрома его резервов. В свете этой концепции появилась необходимость в организации самостоятельных соединений подвижных войск.

Первым таким соединением стала механизированная бригада, созданная в мае 1930 года по инициативе К. Б. Калиновского. После его гибели в авиационной катастрофе в 1931 году бригаде присвоили его имя. Осенью 1932 года в Красной армии были сформированы первые два механизированных корпуса, а в 1934 году к ним добавились еще два, один из которых был развернут на базе бригады имени Калиновского. Кроме них, в 1932 году были сформированы 5 отдельных мехбригад, а к 1935 году их число довели до 14. В 1938 году в РККА существовали уже 26 механизированных и бронетанковых бригад, а также 7 танковых и запасных танковых бригад. В 1938–1939 годах 28 мехбригад, имеющих на вооружение танки типа БТ и Т-26, назвали легкими танковыми, а 4 танковые бригады, оснащенные танками Т-28 и Т-35 — тяжелыми танковыми бригадами. Тогда же мехкорпуса переименовали в танковые и реорганизовали.

Но первый же практический опыт их применения во время похода в Польшу в 1939 году оказался неудачным: выяснилось, что эти соединения получились громоздкими и трудноуправляемыми. Вместо совершенствования их структуры было принято решение расформировать танковые корпуса. Высшим соединением советских танковых войск снова осталась бригада.

Но впечатляющие результаты кампании 1940 года на Западе заставили пересмотреть такое положение, и в июне 1940 года началось формирование 8 мехкорпусов новой организации. Это было своевременное и правильное решение, которое имело под собой солидную материальную базу. СССР тогда располагал достаточным количеством боевой техники, снаряжения и транспорта для их полного укомплектования. Хватало для них и обученного личного и командного состава. В октябре 1940 года их формирование было в основном завершено, и нарком обороны С. К. Тимошенко вместе с начальником Генштаба К. А. Мерецковым предложили сформировать еще один мехкорпус.

Но 1 февраля 1941 года Мерецкова сменил Г. К. Жуков, и уже 12 февраля руководимый им Генштаб представил советскому руководству новый мобилизационный план, согласно которому число мехкорпусов доводилось до 30. Формирование всех недостающих корпусов началось немедленно, но для его завершения перед войной уже не хватало ни времени, ни техники, ни подготовленных кадров. Проблема усугублялась тем, что для оснащения этих многочисленных мощных соединений требовалось огромное количество танков — около 31 тысячи. Только танков нового типа было необходимо построить не менее 15 тысяч. При сохранении существовавшего в 1941 году темпа выпуска танков полностью укомплектовать все мехкорпуса удалось бы только к концу 1943 года. Колоссальные ресурсы советской индустрии были до предела загружены изготовлением танков, а необходимость производства автомобилей повышенной проходимости и большой грузоподъемности, бронетранспортеров, тягачей, самоходных артиллерийских и зенитных установок недооценивалась, поэтому их выпускали очень мало или не делали вообще.

Создание именно 30 мехкорпусов было обосновано очень просто. Советское военное командование в то время оценивало число танков, состоящих на вооружении вероятного противника — германской армии — в 10 тысяч штук. Реально их было около половины этого количества, но в СССР тогда предполагали, что немцы примут на вооружение трофейные французские танки. На самом деле, как мы уже отмечали, они не соответствовали немецким требованиям и использовались в вермахте очень мало, да и то в основном не на передовой, а в тылу, для борьбы с партизанами. Но для планирования будущей войны за основу была взята цифра именно 10 тысяч вражеских танков, а дальше простым умножением на 3 получилось число своих, нужных для борьбы с ними. Отсюда и пришли к необходимости иметь в строю 30 мехкорпусов примерно по 1000 танков в каждом. Ведь общеизвестно, что для успешного наступления необходимо создать троекратное превосходство в силах и средствах.

Но это была простая арифметика, которой владел Жуков, а реальная действительность требовала гораздо более глубоких знаний, которыми он не обладал. Уровень его образования никак не соответствовал должности начальника Генерального штаба. В 1906 году Жуков закончил 3 класса церковно-приходской школы, а из военного образования у него за плечами были четырехмесячная школа унтер-офицеров в 1916 году, полгода учебы на 1-х Рязанских кавалерийских курсах в 1920 году, годичные кавалерийские курсы усовершенствования командного состава, законченные в 1925 году, и трехмесячные курсы усовершенствования высшего начальствующего состава в 1930 году. Руководство Генеральным штабом — мозгом Красной армии — было доверено человеку, который проучился за всю свою жизнь в общей сложности немногим более 5 лет. Академии он так никогда и не закончил.

Больше того, 8 ноября 1930 будущий маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский, командовавший тогда 7-й Самарской кавалерийской дивизией, в состав которой входила 2-я кавбригада Жукова, написал на него аттестацию с четким по-военному выводом: «Может быть использован с пользой для дела по должности помкомдива или командира мехсоединения при условии пропуска через соответствующие курсы. На штабную или преподавательскую работу назначен быть не может — органически ее ненавидит». Эта рекомендация была выполнена с точностью наоборот: Жукова ни на какие курсы больше не посылали, зато через несколько лет назначили руководить штабом, и не простым штабом, а Генеральным.

Сам Жуков в своих послевоенных мемуарах был вынужден признать: «Однако мы не рассчитали объективных возможностей нашей танковой промышленности». Решение о массовом формировании мехкорпусов без соответствующей материальной базы и подготовленных кадров было огромной ошибкой, повлекшей за собой самые тяжелые последствия. В погоне за количеством в очередной раз пренебрегли качеством. Чтобы хоть как-то укомплектовать многочисленные мехкорпуса, боеспособные танки собирали отовсюду, откуда могли. Для ускорения создания новых мехкорпусов им передавались танковые дивизии из числа ранее созданных. Из стрелковых дивизий изымались их штатные танковые батальоны.

Хуже всего, что расформировывались части и соединения, которые были более или менее сколочены и имели практический опыт совместных действий. Свежеиспеченные формирования просто не успели его приобрести и являлись соединениями лишь по названию. Особенно это относится к подразделениям, оснащенным новыми танками Т-34 и КВ. Почти никто из экипажей новых танков не проходил слаживания даже в составе взвода и роты, не говоря уже о большем. Согласно программе обучения пополнения, в мехкорпусах намечалось закончить подготовку: одиночного бойца и экипажа — до 1 июля, взвода — до 1 августа, роты — до 1 сентября и батальона — до 1 октября 1941 года. Начавшаяся 22 июня война скорректировала эти планы…

Да и структура даже тех соединений, в которых количество танков удалось довести до штатной численности, была далека от оптимальной. Для выработки рациональной организации советских танковых войск потребовался свой собственный долгий и кровавый опыт большой войны. Такого опыта у советского руководства в то время не было, поэтому мехкорпуса оказались сильно перегружены танками, и в то же время для успешных действий им сильно недоставало пехоты, артиллерии, транспорта, средств связи и ремонтных средств, а самое главное — квалифицированных кадров.

Командного состава они имели только 22–40 % от потребного. Недоукомплектованным и недоученным советским соединениям пришлось вступить в войну, не будучи еще готовыми к ней. В результате многочисленные и грозные на бумаге мехкорпуса Красной армии быстро погибли в приграничных сражениях, так и не сумев нанести ощутимого урона вермахту.

Усугубляла ситуацию недостаточная обученность, а зачастую и просто техническая безграмотность личного состава советских танковых войск. Большая часть населения СССР тогда жила в сельской местности, и уровень образования призывников оттуда оставлял желать много лучшего. В большинстве своем до прихода в армию они не пользовались даже велосипедом, не говоря уже о мотоциклах и автомобилях. Поэтому они не всегда соблюдали правила обращения со слишком сложной для них боевой техникой, не понимали важности ее своевременного техобслуживания и зачастую допускали в обращении с ней грубые ошибки. Например, в начале 1941 года были случаи, когда танкисты по незнанию заправляли Т-34 бензином, выводя тем самым из строя его дизельный двигатель. Обучали их тоже явно недостаточно, механики-водители «тридцатьчетверок» имели практический опыт вождения в лучшем случае 11 часов. У механиков-водителей тяжелых танков КВ этот опыт был не менее 30 часов — но приобретали они его большей частью на танкетках Т-27, которые были почти в 20 раз легче КВ.

Причину этого легко понять, если учесть принятую в РККА до войны систему сбережения моторесурсов техники. Согласно ей, для боевой учебы танкистов использовались главным образом машины учебно-боевого парка, к которым относились наиболее старые и подлежащие скорому списанию танки. Только их разрешалось неограниченно эксплуатировать вплоть до полного износа. Примерно четверть всех танков составляли «боеготовый резерв», предназначенный для использования на учениях. За 5–8 лет такой службы разрешалось расходовать не свыше 50 % их моторесурса. Танки новых выпусков (не старше 5 лет) в большинстве своем стояли на консервации и предназначались исключительно для войны. Эксплуатировать их без распоряжения начальника военного округа категорически запрещалось во избежание порчи материальной части. За все время их службы допускалось израсходовать не более 20 % их моторесурса, да и то только во время проверки боеготовности частей. Снимать новые танки с консервации стали по приказу только после начала боевых действий.

Во главу угла была поставлена экономия материальных средств, при этом подготовка экипажей явно недооценивалась. А ведь любая самая лучшая техника мертва без людей, умеющих владеть ею в совершенстве. На 1 июня 1941 года в учебно-боевых парках западных военных округов использовалось всего лишь 70 КВ и 38 Т-34, а остальные стояли на консервации. В то же время на вооружении в этих округах состояли 545 КВ и 969 Т-34! Больше того, инструкции по эксплуатации к новым танкам в подразделения не передавалась, ведь по распоряжению самого Генштаба КВ и Т-34 считались «особо секретными» машинами. Поэтому документация на них хранилась в штабах мехкорпусов «за семью замками» и выдавалась танкистам только на время проведения занятий под роспись, а конспектировать ее строго запрещалось. Низкую степень обученности водителей советских танков в начале войны отмечал в своем дневнике начальник штаба сухопутных войск Германии Франц Гальдер. Экипажи танков старых выпусков, как правило, владели своими боевыми машинами гораздо лучше, чем танкисты, воевавшие на Т-34 и КВ.

Не хватало в Красной армии и запасных частей к имеющейся технике. В СССР всегда уделяли первостепенное внимание выпуску основной продукции и явно недостаточное — снабжению ее запчастями. В 1941 году производство запчастей к танкам Т-28 и моторам М-5 и М-17 было полностью прекращено, а к танкам Т-37А, Т-38, Т-26 и БТ — сокращено. Это произошло потому, что их к тому времени уже не строили, а все ресурсы танковой промышленности были брошены на изготовление Т-40, Т-34 и КВ, на подготовку производства Т-50, а также на выпуск запчастей к новым танкам. Накопленные ранее запасы запчастей к самым массовым советским предвоенным танкам Т-26 были практически полностью израсходованы во время Финской войны, поэтому в 1941 году пришлось срочно начать строительство завода запчастей для Т-26 в Чкаловске. В 1941 году фонды на запчасти для танков были выделены в размере всего 46 % от расчетных потребностей. Не хватало не только запчастей, но и необходимых материалов, станков и инструментов, поэтому план по ремонту техники в первом полугодии 1941 года выполнялся только на 45–70 %. А ведь это было еще мирное время, когда объемы ремонтных работ были куда меньше тех, с которыми пришлось столкнуться на войне.

Не лучше картина была и с техникой, необходимой для обеспечения действий танков. Предвоенная РККА имела только 41 % грузовиков, 34,7 % передвижных ремонтных мастерских, 18,5 % бензоцистерн и 28,2 % передвижных зарядных станций от положенных по штату военного времени. К ним, в свою очередь, тоже не хватало запчастей. Все имеющиеся у Наркомата обороны запасы шин были израсходованы во время боевых действий в Монголии, Польше и Финляндии, а на первое полугодие 1941 года шин было выделено только 37 % от годовой заявки. Сократить нехватку грузовиков в армии с началом войны планировалось с помощью мобилизации их из народного хозяйства, но из опыта Польской и Финской кампаний было уже хорошо известно, что большинство автомашин прибудут в плохом техническом состоянии и с изношенной резиной — ведь гражданские организации по понятным причинам постараются оставить лучшую технику себе. На деле получилось еще хуже, потому что в связи со стремительным наступлением вермахта значительная часть гражданской техники просто не успела попасть в армию, а много армейских автомобилей и спецмашин были потеряны в первые же дни войны.

Необходимо, конечно, учитывать, что несмотря на огромное количество танков, состоящих на вооружении Красной армии, оно все же было меньше потребного и составляло 61,4 % от штата военного времени. Таким образом, нехватка кадров и техники в расчете на имеющиеся танки была примерно в полтора раза меньше штатной, но общую безрадостную картину это улучшало ненамного.

Надо отметить, что в мехкорпусах были собраны далеко не все предвоенные советские танки, а только немногим более 70 % из них. Остальные находились в стрелковых, мотострелковых и кавалерийских дивизиях, воздушно-десантных корпусах, стрелковых бригадах, укрепрайонах, учебных заведениях, частях военно-морского флота и наркомата внутренних дел. Но они были распылены на сравнительно мелкие группы и заметного влияния на ход боевых действий оказать не смогли.

Организаторы советских танковых войск рано оценили важность оснащения танков средствами радиосвязи. Еще в 1929-30 годах приемопередатчики были установлены на 4 танка МС-1 отечественного производства и на трофейные танки: 2 французских «Рено» FT-17 и 5 английских Mk.V, которые в Красной Армии именовали «Рикардо» по названию их двигателя. Еще 16 МС-1 получили радиоприемники. Но к моменту начала войны развитие современных средств связи в армии не поспевало за быстрым ростом ее рядов. Например, в управлении 3-й армии, прикрывавшей западную границу в районе Гродно, было только 3 радиостанции, которые были разбиты в первый же день войны.

Нехватка радиостанций была не единственной бедой, потому что даже имеющимися часто не умели пользоваться. Многие связисты просто не могли толком освоить слишком сложную для них технику и при неумелой эксплуатации быстро выводили из строя рации или блоки питания к ним. Встречались случаи и сознательных поломок радиостанций танкистами, которые пытались скрыть свою собственную безграмотность ссылками на скверное качество доверенного им оборудования. При этом квалифицированных ремонтников радиоаппаратуры остро не хватало. В отчете об учениях, проведенных накануне войны, в мае 1941 года, были сделаны нелицеприятные выводы:

«Уровень подготовки связистов, работающих в радиосетях, не соответствует требованиям НКО… Выпускники военно-связных училищ современных средств связи не знают, и пользоваться матчастью не умеют… Особенно сказываются все отмеченные недостатки при работе по обеспечению наступательных боев».

В довершение ко всему многие советские командиры в то время просто не доверяли радиосвязи, считали, что она только демаскирует их командные пункты, и предпочитали по старинке пользоваться привычными им проводными телефонами и делегатами связи. Но в маневренной войне эти средства коммуникации были очень ненадежны и не могли обеспечить необходимую оперативность и бесперебойность передачи и получения жизненно важной информации.

Особенностью советских радиофицированных танков выпуска 30-х годов была установка поручневой антенны на башню. Она была видна издалека и сразу выдавала командирские машины. Опыт боев в Испании и на Халхин-Голе показал, что противник в первую очередь старается вывести из строя танки с антеннами и таким образом лишить танкистов управления. Поэтому в 1939 году было принято решение убрать поручневые антенны со всех танков и заменить их штыревыми, имевшими и меньшую заметность, и меньшую стоимость. Но полностью осуществить это мероприятие до начала войны не успели.

Еще одной «ахиллесовой пятой» Красной армии в Приграничном сражении была разведка — вернее, совершенно неудовлетворительная ее организация. Командование часто не имело сведений о противнике или получало их с большим опозданием, когда они уже безнадежно устаревали. Зато в большом количестве приходили сообщения о несуществующих немецких десантах и о мифических немецких танках там, где их никогда не было. На основании этой ложной информации зачастую принимались неверные решения, распылялись силы, бесполезно расходовался ограниченный моторесурс техники и ГСМ к ней, забивались немногочисленные дороги, а нередко возникала и настоящая паника.

Мы уже отмечали недостаточную бронепробиваемость советских 45-мм снарядов. С 76-мм бронебойными снарядами была другая проблема: их катастрофически не хватало, ведь долгое время считалось, что 45-мм пушек вполне достаточно для борьбы с любыми вражескими танками.

Производство 76-мм бронебойных снарядов в СССР было налажено лишь незадолго до начала войны, и накопить их достаточных запасов просто не успели. Если обеспеченность Красной армии перед войной 45-мм бронебойными снарядами достигала 91 %, то для 76-мм она составляла только 16 %. На каждую 76-мм дивизионную или танковую пушку в среднем приходилось всего-навсего 12 бронебойных снарядов. В некоторых пограничных военных округах положение было еще хуже. Например, в Западном Особом на одну 76-мм пушку приходилось 9 бронебойных снарядов, а в Ленинградском — даже менее одного. Зато Одесский военный округ почему-то получил 34 76-мм бронебойных снаряда для каждой пушки этого калибра.

Таким образом, большинство дивизионных пушек и танков Т-34 и КВ не были обеспечены бронебойными снарядами даже по минимальным потребностям. Вскоре после начала войны, 2 июля 1941 года, Главное Автобронетанковое управление (ГАБТУ) РККА подало заявку на 292 тысяч 76-мм бронебойных выстрелов для укомплектования танков в период июль-сентябрь 1941 года. Но найти такое количество тогда было просто негде, и не только из-за отсутствия необходимых резервов. Промышленность тоже была еще не в состоянии обеспечить колоссальные нужды фронта. Перед войной производство 76-мм бронебойных снарядов велось только на трех заводах: в Москве, Ленинграде и Донбассе. Завод из Донбасса в начале войны был эвакуирован в тыл и временно прекратил выпуск, а московский сумел развернуть массовое изготовление только в декабре 1941 года. К производству этой важнейшей продукции были подключены и другие заводы, но наладить его им удалось не сразу. Острая нехватка 76-мм бронебойных снарядов усугублялась огромными трудностями доставки их на фронт из-за общего расстройства транспорта в начале войны.

По всем этим причинам до августа 1941 года танкам Т-34 и КВ часто приходилось вести огонь по танкам противника старыми снарядами со стержневой шрапнелью, взрыватель которых был поставлен «на удар». На дистанции 300 м такие снаряды были способны пробить броню толщиной до 35 мм и годилась для борьбы с легкими немецкими танками. Чешские Pz.38(t) с усиленным бронированием и немецкие средние танки они могли успешно поражать только в борт. История танков РККА

После революции развивать конструкцию и технологию производства танков в Советской стране пришлось практически с нуля. В царской России они отсутствовали. Появлявшиеся там время от времени проекты разной степени осуществимости, а также два изготовленных в металле опытных образца танков Пороховщикова и Лебеденко, показавшие свою полную нежизнеспособность, нельзя считать фундаментом танкостроения. Положение усугублялось разрухой в стране и упадком ее промышленности в результате долгих лет Первой мировой войны, революции и Гражданской войны. Особенно тяжелы были потери квалифицированных кадров — прежде всего инженеров и техников. В этих условиях единственным реальным путем для становления новой, передовой и чрезвычайно сложной отрасли стало копирование зарубежных образцов.

Надо отметить, что в качестве прототипа первых советских боевых машин была выбрана очень удачная для того времени модель французского легкого танка FT-17 фирмы «Рено». Этот танк стал родоначальником классической компоновки, которая преобладает и в наше время: впереди — отделение управления, за ним — боевое отделение, где основное вооружение впервые в истории танков было размещено во вращающейся башне, а позади — силовое. Простота в производстве и дешевизна конструкции позволили французам за последний год войны изготовить 3177 машин этой модели. Таким образом даже только FT-17 французского производства стали самыми массовыми в Первой мировой войне, а ведь их строили еще в США и в Италии.

Во время Гражданской войны весной 1919 года два исправных FT-17 были захвачены у белых красноармейцами 2-й Украинской Советской армии в бою под Одессой. Один из них был отправлен в Москву в подарок Ленину. 1 мая того же года он участвовал в праздничном параде на Красной площади. Совнарком РСФСР принял решение организовать производство танков по его образцу на заводе «Красное Сормово» в Нижнем Новгороде. Задача оказалась не такой простой, как это представлялось на первый взгляд. Некоторые узлы танка были утеряны во время его транспортировки на завод по железной дороге, и среди них такой важный, как коробка передач. Потребовалось почти два года работы и колоссальные усилия как нижегородцев, так и смежников, поставлявших броню и двигатели, чтобы изготовить 15 танков. При этом вооружения хватило только на 12 из них. Они обошлись в огромную сумму свыше 93 млн. рублей, и ожидавшийся заказ на очередные 15 машин так и не последовал. Контраст между возможностями французской и советской промышленностями тех лет более чем красноречив. Попасть на Гражданскую войну эти танки уже не успели, и им выпала мирная судьба. В 1922 году 5 из них были посланы в голодающее Поволжье для вспашки полей вместо тракторов. Весной 1930 года их сняли с вооружения и отправили на склад.

2 июня 1926 года в СССР была принята первая программа танкостроения, рассчитанная на 3 года. В рамках этой программы был разработан первый советский серийный танк МС-1. Буквы MC в его названии были аббревиатурой слов «малый сопровождения». Они отражали главное назначение этого танка — сопровождать в бою пехоту. По облику танк напоминал «русские Рено», но был немного меньше и легче. Бронирование и вооружение были аналогичными, зато по максимальной скорости и запасу хода МС-1 превосходил своего предшественника почти вдвое.

Танк был принят на вооружение РККА 6 июля 1927 года и находился в производстве до 1932 года. За это время были изготовлены 959 МС-1, главным образом на ленинградском заводе «Большевик». Этим танкам довелось повоевать: в ноябре 1929 года девять из них приняли активное участие в боях с китайцами во время конфликта на КВЖД.В 1934–1937 годах 160 МС-1, полностью выработавших ресурс двигателя, из-за отсутствия запчастей были переданы в укрепрайоны. Ходовые части, двигатели и трансмиссии этих танков сдали в металлолом, а корпуса с башнями использовали на строительстве стационарных укреплений. При этом их перевооружали спаренными пулеметами или 45-мм пушками. В 1938 году такая же печальная участь постигла все 700 доживших до этого времени танков МС-1. Только около 70 из них, еще сохранявших способность двигаться, вошли в состав танковых рот гарнизонов укрепрайонов для применения в качестве мобильных огневых точек. Их 37-миллиметровые пушки были заменены на 45-миллиметровые. Это было сделано как для повышения их огневой мощи, так и для унификации их боеприпасов с распространенным в Красной армии того времени калибром орудий.

В 1928 году началось масштабное претворение в жизнь планов индустриализации СССР. Прежде всего в первую пятилетку строились предприятия тяжелой промышленности. С их вступлением в строй становилось возможным начать массовый выпуск боевых машин, и тут с особой остротой встал вопрос правильного выбора типов и моделей танков, необходимых для вооружения армии.

К этому вопросу советское руководство подошло со всей серьезностью. На состоявшемся 17–18 июля 1929 года заседании Реввоенсовета СССР приняли «Систему танко-тракторно-автоброневооружения РККА». Было решено строить следующие типы танков: колесно-гусеничные танкетки, малые танки (к таким отнесли и существующие тогда МС-1), средние и тяжелые танки. Оставалось только разработать конструкции танков, соответствующие требованиям «Системы…» и пригодные к выпуску на уже существовавших тогда и вновь строящихся заводах.

Но это было совсем не просто. Мешали прежде всего недостаток специальных знаний и отсутствие достаточного практического опыта танкостроения у советских инженеров и конструкторов того времени. Да и самих грамотных специалистов остро не хватало, поэтому появляющиеся тогда проекты и прототипы боевых машин страдали излишней сложностью и избыточным весом, были нетехнологичны, ненадежны и слишком дороги. Такие танки были стране просто не по карману. Поэтому понятно, почему для ускорения развития собственного танкостроения было принято вполне обоснованное решение обратиться к лучшему зарубежному опыту.

Жизнь доказала правильность этого пути, ведь из разработанных в СССР в 1931–1939 годах 78 образцов танков и танкеток ни один так и не был принят на вооружение. На службе в РККА в тот период состояли танки с иностранными корнями. Свой собственный уверенный почерк советские танкостроители обрели только к концу Великой Отечественной войны.

Как раз во время принятия «Системы…» состоялось близкое знакомство отечественных специалистов с новейшей тогда немецкой техникой в вышеупомянутой секретной советско-германской танковой школе «Кама». Изучение десяти опытных образцов немецких танков и опыт их эксплуатации на полигоне, несомненно, принесли огромную пользу советскому танкостроению. Их лучшие особенности были должным образом отмечены, оценены и позаимствованы. Так, в конструкции будущих советских танков стала использоваться спаренная установка пушки и пулемета, а в технологии производства башен и корпусов начали применять сварку. Первые советские танковые оптические прицелы и радиостанции тоже разрабатывались на базе их немецких прототипов.

5 декабря 1929 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О выполнении танкостроительной программы». В нем, в частности, предлагалось:

«Командировать за границу авторитетную комиссию из представителей ВСНХ и Наркомвоенмора и возложить задачу:

а) выбор и закупку типов и образцов танков,

б) выяснения возможностей получения техпомощи и конструкторов».

Во исполнение этого постановления 30 декабря 1929 года в зарубежную командировку была направлена комиссия под руководством начальника Управления моторизации и механизации РККА И. А. Халепского. Комиссия была уполномочена закупить образцы всех танков, включенных в утвержденную «Систему танко-тракторно-авто-броневооружения РККА». Вначале она посетила Германию, Чехословакию и Францию, но подходящих для Красной армии образцов танков там не нашлось, были приобретены только тягачи в Германии и во Франции. Самой передовой танкостроительной страной мира в то время считалась Великобритания, родина первых танков, а лидирующей английской компанией по разработке и производству бронетанковой техники была хорошо известная и сейчас фирма «Виккерс». Туда и направилась комиссия Халепского. Деловые переговоры прошли довольно успешно, удалось заказать почти все запланированное. Все, кроме тяжелого танка, который англичане продать отказались.

Это произошло вовсе не по прихоти компании «Виккерс», которая переживала тогда не самые лучшие времена. После окончания Первой мировой войны британское правительство перестало заказывать у нее боевую технику сотнями и тысячами штук. В 20-е годы речь шла только об опытных экземплярах или, в лучшем случае, о десятках проданных английской армии танков. Чтобы сохранить танковое производство, фирма прилагала немалые усилия для развития экспорта своей продукции. Но ее руки были связаны правительством, которое разрешало продажу самых современных танков только проверенным союзникам Великобритании. Остальным можно было купить только боевые машины, уступавшие танкам, которые находились или планировались поступить на вооружение английской армии.

Поэтому тяжелый танк «Independent» не разрешили продать в СССР. Но 20 маленьких и дешевых танкеток «Виккерс-Карден-Ллойд» Mark VI англичане продали охотно. На их основе в СССР была разработана собственная танкетка Т-27, принятая на вооружение 13 февраля 1931 года. Главным ее отличием от английского прототипа был новый мотор на основе автомобильного двигателя ГАЗ-АА и трансмиссия с того же грузовика. По удачному совпадению, и советские, и оригинальные английские двигатели и трансмиссии имели одинаковое происхождение от американской фирмы «Форд». Это обстоятельство, конечно, облегчило замену. Чтобы не испортить готовую хорошую конструкцию, военные сочли возможным отказаться от колесно-гусеничного хода, предусмотренного «Системой…» Серийный выпуск Т-27 шел с 1931 по 1934 год на ленинградском заводе «Большевик», на московском заводе № 37 и Горьковском автомобильном заводе. Всего за это время было построено 3295 таких танкеток.

В категории малого или легкого танка были куплены 15 машин «Виккерс» Mark Е, или «6-тонный». Этот танк был разработан фирмой исключительно на экспорт, поэтому его постарались сделать как можно более универсальным и дешевым, чтобы угодить максимальному числу потенциальных покупателей. Танк удался на славу, он получился компактным, подвижным, хорошо защищенным, для своего времени вполне адекватно вооруженным и заслуженно стал большим коммерческим успехом «Виккерса».

Но самая удачная судьба ему выпала в СССР. На первом же показе представителям высшего армейского командования в Подмосковье 8 января 1931 года танк произвел на всех присутствующих неизгладимое впечатление своей маневренностью и проходимостью. Уже 13 февраля он был официально принят на вооружение РККА под индексом Т-26. Его массовое производство развернулось в Ленинграде на заводе «Большевик» в 1931 году и продолжалось до 1940 года.

За это время танк сильно изменился. Первоначально это был типичный двухбашенный «чистильщик окопов», вооруженный только пулеметами. Затем в правой башне пулемет заменили на 37-мм пушку. А с 1933 года на месте двух малых башен появилась одна большая, оснащенная 45-мм орудием. Эта замена была несложной, ведь такой вариант вооружения предлагал еще «Виккерс» с самого начала, и конструкция корпуса была заранее к нему подготовлена. В 1938 году для повышения стойкости башню танка сделали конической.

В результате многочисленных модификаций боевой вес последних выпусков Т-26 по сравнению с его прототипом возрос на 70 % и перевалил за 10 т. Всего за 10 лет на заводе «Большевик» было выпущено 11218 танков Т-26 двадцати трех серийных моделей. Главными из них были 1626 двухбашенных танков, из них около 450 с 37-мм пушкой в правой башне, 4102 однобашенных, из них 471с дополнительным зенитным пулеметом на турели, 3958 радиофицированных, 55 телеуправляемых, 65 мостоукладчиков, 1220 огнеметных и химических. С такими «тиражами» накануне Великой Отечественной войны Т-26 стал самым массовым в мире танком. Во время зимней войны с Финляндией 80 Т-26 экранировали дополнительными броневыми плитами толщиной от 20 до 40 мм. Защищенность этих танков существенно возросла, но вес машин при этом достиг 12 тонн. Танки оказались явно перегруженными, и их ходовые качества резко ухудшились.

В качестве прототипов для будущего среднего советского танка были закуплены 15 средних танков «Виккерс» Mark II, или «12-тонных». Но случилось так, что уже после подписания договора члены комиссии заметили на британском полигоне необычный трехбашенный танк. Им был один из трех построенных к тому времени опытных образцов среднего танка «Виккерс» Mark III — или, как его еще называли, «16-тонный». Эта машина была, пожалуй, самым передовым для своего времени танком. «Виккерс» Mark II сильно ему уступал — поэтому, собственно, его и продали в СССР. Но английская армия, кроме прототипов, заказала еще только 3 таких танка, построенных в 1933–1934 годах.

Главным недостатком «Виккерса» Mark III была высокая цена, она и решила его судьбу, хотя современные английские танковые эксперты считают этот танк вершиной британского танкостроения того времени. Дальше в погоне за дешевизной в нем начался длительный спад до самого появления «Центуриона» в 1945 году.

Члены комиссии Халепского тогда, конечно, не могли всего этого знать, но с первого взгляда почувствовали перспективную конструкцию, и интуиция их не подвела. В том же 1930 году заместитель Халепского по комиссии инженер С. А. Гинзбург поехал в Англию во вторую командировку и всеми правдами и неправдами собрал сведения об этом секретном танке. Англичане наотрез отказались обсуждать его продажу и предложили взамен спроектировать нечто подобное по советским требованиям. Но цена их предложения оказалась неприемлемой, и было принято решение разработать свой танк, используя полученную в Англии информацию.

Хотя задача была и нелегкой, ее успешно решили специалисты специально созданного в Ленинграде 28 января 1931 года Танко-тракторного конструкторского бюро Всесоюзного орудийно-арсенального объединения под руководством того же Гинзбурга. Общую компоновку и некоторые конструктивные решения они заимствовали у 16-тонника, нижнюю подвеску — у немецкого танка «Grosstraktor» фирмы «Крупп», а бортовые фрикционы — у американского танка Кристи.

Уже 29 мая 1932 года танк, названный Т-28, совершил свой первый пробег по двору завода «Большевик». После основательных доработок по результатам испытаний первого опытного образца в конце сентября 1932 года было принято решение организовать серийное производство Т-28 на ленинградском заводе «Красный Путиловец», который впоследствии получил название Ленинградский Кировский завод (ЛКЗ). Для постройки столь непростых танков, как Т-28, это предприятие, уже имевшее за плечами огромный опыт изготовления разнообразной сложной техники, получило дополнительное технологическое оборудование и было укреплено квалифицированными кадрами. Наладили и производственную кооперацию с другими заводами. ЛКЗ не подкачал: с 1933 по 1940 год военной приемке были сданы 503 танка.

Настоящую проверку Т-28 прошли на советско-финской войне с 30 ноября 1939 по 13 марта 1940 года. Там на главном направлении действовала 20-я тяжелая танковая бригада имени Кирова, оснащенная преимущественно этими машинами. 19 декабря ее танки прорвали знаменитую линию Маннергейма на всю глубину, но, не поддержанные пехотой, вынуждены были отойти на исходные позиции. Всего в боях с финнами приняли участие 172 Т-28, а из строя по разным причинам, в том числе небоевым, вышло 482. Такое соотношение объясняется тем, что многие танки неоднократно восстанавливались после поломок и повреждений и снова входили в строй, причем с некоторыми это происходило до 5 раз! Безвозвратно были потеряны только 22 Т-28: 20 из них сгорели, а 2 попали в руки финнов. По опыту войны Т-28 стали экранировать дополнительной броней, доведя толщину лба до 50–80 мм. При этом его вес увеличивался на 4 тонны и доходил до 32 т. Такую модернизацию до войны успели пройти 126 танков. Вооружение его тоже усиливали установкой 76-мм пушки Л-10 с длиной ствола 26 калибров, вместо 16,5 калибров у прежней КТ-28. К началу войны новую пушку получили более 300 Т-28. Этот танк отличался легкостью в управлении, удобством для экипажа и высокой реальной эксплуатационной скоростью. Имел он и большой потенциал для дальнейшей модернизации — но, к сожалению, его так и не использовали полностью.

Как уже упоминалось выше, прототипа для тяжелого танка, предусмотренного «Системой танко-тракторно-авто-броневооружения РККА», приобрести не удалось. Этот танк был предназначен для качественного усиления стрелковых и танковых соединений при прорыве особенно мощных и заблаговременно укрепленных полос обороны противника. В то время для такой машины считалось необходимым иметь возможность развить сильный огонь одновременно по всем направлениям, поэтому компоновку вооружения решили сделать по образцу того самого английского тяжелого пятибашенного танка «Independent», который ранее безуспешно пытались купить. Кстати, сам «Independent» так никогда и не вышел из стадии опытного образца, но в СССР тогда этого не знали и считали его серийным танком, состоявшим на вооружении английской армии.

Разработку советского тяжелого танка в августе 1931 года поручили конструкторскому бюро АВО-5 на ленинградском заводе «Большевик». Работа начиналась не на пустом месте. Она основывалась на проекте среднего танка ТГ, сделанном немецким инженером Эдвардом Гроте, который с марта 1930 по август 1931 года работал по контракту в СССР с целой группой конструкторов из Германии и возглавлял КБ АВО-5. После его отъезда бюро возглавил Н. В. Барыков, ранее работавший там заместителем Гроте. Танк ТГ был построен, но получился слишком сложным в производстве и дорогим, поэтому не пошел в серию. Однако его ходовая часть, двигатель и трансмиссия были использованы в новом проекте.

Сборка первого образца танка, получившего индекс Т-35, была завершена 20 августа 1932 года. После испытаний осенью того же года в его конструкцию пришлось внести много изменений. Вместо мотора М-6 поставили двигатель М-17, также имеющий авиационное происхождение. Легкая в управлении, но сложная в производстве и ненадежная в эксплуатации трансмиссия с пневмоуправлением была заменена на более традиционную механическую. Тележки опорных катков доработали по типу немецкого танка «Grosstraktor» фирмы «Крупп». Главную и малые пулеметные башни унифицировали с башнями Т-28, а средние пушечные башни — с башнями БТ-5.

Тем временем в 1932 году танковое производство на заводе «Большевик» реорганизовали в самостоятельный завод № 174. Но он был до предела загружен выпуском Т-26, поэтому было принято решение передать строительство Т-35 на Харьковский паровозостроительный завод (ХПЗ) со второго полугодия 1933 года. Квалификация харьковчан и технический уровень их завода были намного ниже, чем у ленинградцев, постройка огромных и сложных Т-35 шла трудно, планы постоянно срывались. Практически все танки собирали индивидуально, постоянно внося в них изменения, так что большинство их отличались друг от друга. Всего с 1933 по 1939 год удалось выпустить только 61 экземпляр Т-35. Последние из них весили 55 т. Большой вес танка создавал много проблем. По донесениям командиров в начале его эксплуатации в войсках, «танк преодолевал подъем только в 17 градусов, не мог выйти из большой лужи». Дошло до того, что в 1935 году Т-35 запретили переезжать через упавшие стволы деревьев, потому что при этом у него ломались траки. Надежность, подвижность и проходимость этих танков оставляли желать много лучшего, зато на парадах пятибашенные бронированные исполины, ощетинившиеся во все стороны стволами орудий и пулеметов, смотрелись весьма и весьма внушительно.

Еще одно очень важное приобретение комиссия Халепского сделала в США, где жил и работал талантливый конструктор Джон Уолтер Кристи. Он был ярким представителем вымирающей породы самородков-изобретателей, не имел законченного высшего образования и не любил следовать чужим указаниям, что и как надо конструировать. В результате ни одна из его боевых машин не была принята на вооружение американской армии. Но Кристи все же сумел оставить заметный след в истории мирового танкостроения. Впервые он громко заявил о себя, продемонстрировав в 1928 году сверхбыстрый танк М-1928. Эта машина развивала неслыханную по тем временам скорость: 68 км/час на гусеницах и 113 км/час на колесах!

Кристи заложил в свой танк возможность перехода с гусеничного движителя на колесный отнюдь не для установления рекорда скорости. В то время танкостроители всего мира пытались решить очень нелегкую проблему повышения долговечности гусениц. Их ресурс измерялся только сотнями, а то и десятками километров. Этого было совершенно недостаточно, ведь танку нужно не только воевать, ему прежде всего необходимо добраться до поля боя, что часто приходится делать своим ходом.

Первыми радикальное решение нашли англичане. Еще в 1882 году Роберт Гатфильд получил сталь с высоким содержанием марганца, которая после соответствующей термообработки приобретала выдающуюся износостойкость и устойчивость к ударным нагрузкам. Из такой стали, названной именем ее изобретателя, в конце 20-х годов в Великобритании начали отливать траки гусениц танков. Эта мера наряду с поверхностным упрочнением соединительных пальцев позволила довести ресурс гусениц до нескольких тысяч километров. Но в СССР научились производить качественные гусеничные траки и пальцы гораздо позже, только во второй половине 30-х годов. Для этого понадобилось послать советских специалистов-литейгциков на учебу в Англию.

Перед Халепским в Америке стояла нелегкая дилемма. С одной стороны, ему представилась возможность приобрести самый быстроходный в мире танк, в котором было использовано много интереснейших инженерных решений. К тому же его двигатель «Либерти» тогда серийно производился в СССР под маркой М-5. С другой — этому танку не было места в утвержденной «Системе танко-тракторно-авто-броневооружения РККА». Но все сомнения были отброшены после того, как появились сведения, что М-1928 собираются купить поляки.

В то время Польша считалась одним из самых вероятных противников СССР в будущей войне. Советское руководство никак не желало уступить ей преимущество в колесно-гусеничных танках, особенно учитывая их способность покрывать большие расстояния, очень важную для Советского Союза с его огромными просторами и редкой дорожной сетью. Кристи тоже очень хотел продать свой танк в СССР. Он вел его разработку в течение 5 лет, потратил на него много своих собственных средств и отчаянно нуждался в деньгах. Бизнес с русскими сулил ему большие перспективы на будущее. Чтобы побыстрее выполнить советский заказ, он даже на 4,5 месяца сорвал поставку своего танка американской армии, которая приобрела его для ознакомления и испытания. Впрочем, и заказ в СССР он отгрузил только в декабре 1930 года, с опозданием на 3 месяца. Кристи продал советским представителям 2 усовершенствованных шасси своего танка без башен и вооружения, их чертежи и права на их изготовление. Любопытно, что США в то время еще не признавали Советский Союз, но сделка была совершена совершенно официально.

Новому танку присвоили нестандартное обозначение — БТ, аббревиатура слов «быстроходный танк». В мае 1931 года Комитет обороны при СНК СССР принял решение организовать их производство на ХПЗ. С одной стороны, конструкция этих машин была несложной, ведь завод Кристи в штате Нью-Джерси, на котором они были построены, представлял собой, в сущности, небольшие мастерские. Но с другой, они были еще сырыми опытными моделями, далеко не доведенными до уровня серийного производства. Потребовалась их серьезная доработка, для которой было организовано специальное конструкторское бюро. Сначала его возглавил H. М. Тоскин, временно командированный из Москвы, ведь своих квалифицированных специалистов-танкостроителей в провинциальном Харькове остро не хватало. После возвращения Тоскина в Москву руководителем бюро 6 декабря 1931 года был назначен опытный инженер с дореволюционным стажем А. О. Фирсов.

На пути нового танка постоянно возникали неожиданные препятствия. Мотор М-5 был снят с производства в авиапромышленности, как устаревший, поэтому для БТ пришлось закупить в США двигатели «Либерти», большое количество которых было изготовлено еще в годы Первой мировой войны. Не хватало для него и вооружения, из-за чего только 180 танков получили 37-мм пушку, а на остальные установили спаренные пулеметы. Всего за 1932–1933 годы удалось построить 620 танков, которые переименовали в БТ-2 после того, как началось освоение новой модели танка — БТ-5.

Серийное производство БТ-5 на ХПЗ началось в марте 1933 и продолжалось до конца 1934 года. За это время были выпущены 1884 таких танка, из них 263 были командирскими и оснащались радиостанциями. Главным отличием БТ-5 от предыдущей модели была новая башня, унифицированная с башней танка Т-26 и вооруженная 45-мм пушкой. Все импортные двигатели «Либерти» были уже установлены на танках БТ-2, поэтому для оснащения БТ-5 пришлось наладить капитальный ремонт отработавших свой летный ресурс авиамоторов М-5.

Такое решение проблемы с двигателем могло быть только временной мерой, ведь число моторов М-5, снятых с производства, неуклонно уменьшалось. Поэтому в мае 1934 года появилась новая модель танка — БТ-7 с двигателем М-17Т, который был вариантом авиационного мотора, выпускавшегося в СССР в 30-е годы по лицензии немецкой фирмы БМВ. Кроме двигателя, этот танк отличался от предшествующей модели новым сварным корпусом вместо прежнего клепаного и новой гусеницей с более мелкими звеньями. В1937 году танк получил сварную коническую башню. До конца 1939 года было выпущено 2596 линейных БТ-7 и 2017 командирских, с установленной на них радиостанцией. Кроме них, в 1937 году изготовили 133 артиллерийских танка БТ-7А, оснащенных 76-мм орудием, из них 11с радиостанциями.

С декабря 1939 года до сентября 1940 были построены 788 танков БТ-7М — последних серийных машин из этого большого семейства. Их главной особенностью стала установка нового дизельного двигателя В-2. Вес танка возрос до 14,65 т, и перегруженные резиновые бандажи опорных катков при движении на колесах на высшей передаче стали выходить из строя всего через 50-100 километров. Поэтому БТ-7М было рекомендовано использовать только на гусеничном ходу, а из его руководства по эксплуатации убрали раздел о движении на колесах.

Заказы танков у английской фирмы «Виккерс» продолжались и после 1930 года. 5 февраля 1932 года у нее были куплены 8 плавающих танков. Попытки скопировать эти танки были предприняты еще раньше, как только информация о них появилась в открытой печати. Используя опыт этих работ и полученные из Англии образцы, на московском заводе № 37 под руководством И. И. Козырева был разработан плавающий танк Т-37А. Плавучесть танка обеспечивалась двумя поплавками, установленными побортно. Он был принят на вооружение 11 августа 1932 года, еще до завершения постройки опытного образца. Его производство началось в 1933 году, и за 4 года завод № 37 выпустил 1909 линейных танков и 643 радийных.

Таким образом, работы по внедрению первой «Системы танко-тракторно-авто-броневооружения РККА» успешно выполнялись. В постановлении Совета Труда и Обороны о системе танкового вооружения РККА № 71 от 13 августа 1933 года, в частности, говорилось:

«Утвердить… на первую половину пятилетки сохранение в производстве следующих типов боевых машин:

а) Т-37 — в качестве разведывательного танка;

б) Т-26 — в качестве общевойскового танка;

в) Б-Т — в качестве оперативного танка;

г) Т-28 — в качестве танка качественного усиления ТРГК;

д) Т-35 — в качестве мощного танка особого назначения».

Но останавливаться на достигнутом было нельзя — тем более, что все перечисленные в постановлении танки нуждались в улучшении. Т-37А, например, изначально планировался для дальних перевозок в кузове тяжелых грузовиков, но этих грузовиков в СССР тогда еще не имелось. Длительные марши своим ходом, на которые эти машины не были рассчитаны, приводили к массовым поломкам ходовой части танков и перегреву их двигателей. Поэтому в конце 1933 года началась разработка нового плавающего танка.

Первоначальное намерение сделать его колесно-гусеничным оказались неосуществимым, и 29 февраля 1936 года на вооружение РККА был принят чисто гусеничный плавающий танк Т-38, сконструированный в КБ завода № 37, которым руководил Н. А. Астров. С 1936 по 1938 год были построены 1382 таких танка, из них 165 — оснащенных радиостанциями. От поплавков решили отказаться, и плавучесть Т-38 обеспечивалась только возросшим водоизмещением. Но ее запас оказался слишком мал, всего 5-10 %, поэтому танк тонул даже при небольшой перегрузке. Тонул он и без перегрузки, при попытках совершить маневры на воде, при резкой смене скорости плавания, при входе в воду с крутого берега или при выходе на него из воды и т. д. и т. п. Надежность танка тоже оставляла желать много лучшего.

Но тут произошли события, которые убедительно показали, что система танкового вооружения РККА срочно нуждается не в постепенной эволюции, а в радикальном обновлении. Этими событиями стала гражданская война в Испании. В ней участвовали и советские танки Т-26 и БТ-5, и советские танкисты, среди которых был командир интернациональной танковой бригады Д. Г. Павлов, заслуживший там звание Героя Советского Союза. В июне 1937 года, сразу после возвращения из Испании, он был назначен заместителем начальника Автобронетанкового управления (АБТУ) РККА, а всего через полгода стал уже его начальником. Павлов из своего свежего практического боевого опыта прекрасно знал недостатки советских танков, выявившиеся во время войны в Испании.

Их противопульное бронирование уже не соответствовало требованиям времени, когда оборона оказалась плотно насыщенной скорострельными противотанковыми пушками небольшого калибра. 45-мм пушка в качестве основного вооружения тоже оказалась недостаточно эффективной, прежде всего с точки зрения слабого осколочного и фугасного действия ее снарядов. Для вывода из строя вражеского орудия или пулемета требовалось прямое попадание ее снаряда, а добиться его было совсем не легко. Более тяжелые и мощные снаряды требовались и для успешной борьбы с полевыми укреплениями. Добавили масла в огонь полученные сведения о появившихся во Франции новых типах танков с противоснарядным бронированием, надежно защищающим их от малокалиберной противотанковой артиллерии. Добились этого французы не только за счет толщины брони, но и благодаря рациональным углам ее наклона.

Стало ясно, что многочисленный парк советских танков, построенных к тому времени ценой огромных усилий всей страны, стремительно устаревает морально. В этих условиях Павлов действовал быстро и решительно. В своем письме от 23 декабря 1937 года он установил новые повышенные требования к бронированию будущих советских танков:

«Броневая защита новых танков РККА должна обеспечить:

— для плавающих танков — защищать от огня бронебойной винтовочной пулей и пулей легкого противотанкового ружья на всех дистанциях, или не менее 12 15 мм толщины;

— для легких танков — защищать от огня крупнокалиберного пулемета и ружей малого и среднего калибра на всех дистанциях, или от обстрела 37-мм противотанковой пушкой на расстоянии 600 м, или не менее 20-25мм толщины.

— для средних танков — защищать от огня 37-мм пушки на всех дистанциях стрельбы и от огня 4 7-мм пушки на дальности 800 м, или не менее 40-42-мм толщины.

— для тяжелых танков — защищать от огня 47-мм пушки на всех дальностях, или от огня 76-мм пушки на дальности 800-1000 м, или не менее 60-мм толщины…

При проектировании новых танков необходимо предусмотреть возможность увеличения уровня броневой защиты во время модернизации по крайней мере на одну ступень…»

Последнее требование убедительно демонстрирует дальновидность Павлова, который уже тогда предвидел, что соревнование между броней и снарядом для боевых машин только начинается, и хотел, чтобы новые советские танки были к нему заранее готовы. Выполнение этого требования в конструкции знаменитой «тридцатьчетверки» обеспечило ей завидное долголетие.

Не забыл Павлов и об усилении вооружения перспективных танков. В январе 1938 года он писал заместителю наркома обороны по вооружению Г. И. Кулику:

«…для прорыва современных укрепленных полос обороны часть средних и тяжелых танков обязательно должны оснащаться танковой пушкой калибра не менее 76-мм до 107-мм; или гаубицей, калибра 122-152-мм».

Именно в то время, когда у руля советского танкостроения стоял Д. Г. Павлов, были разработаны и приняты на вооружение РККА новые образцы танков, которым вместе со своими ближайшими потомками пришлось вынести на себе всю тяжесть Великой Отечественной войны.

Новые предвоенные советские танки

Полумеры по модернизации Т-38 не позволяли радикально решить все его проблемы, поэтому 19 декабря 1939 года на вооружение РККА был принят совершенно новый легкий танк — Т-40, разработанный под руководством Н. А. Астрова в конце 1938 года. Этот танк был плавающим не только по названию. Он имел солидный запас водоизмещения — около 30 % — и волноотражающий щит в носовой части, существенно повысивший его мореходность. Подвеска танка была самой передовой для того времени — индивидуальной торсионной, она позволила значительно улучшить подвижность машины на пересеченной местности. Силовая установка была скомпонована из дешевых и доступных автомобильных агрегатов, что заметно упростило изготовление танка, снизило его цену и улучшило надежность. До начала Великой Отечественной войны завод № 37 успел выпустить 222 таких танка. Очень важно, что удачное шасси Т-40 имело солидный запас прочности, позволивший в дальнейшем построить на его базе гораздо более тяжелые машины, такие, как танки Т-60, Т-70, Т-80 и самоходки СУ-76. Конечно, они утратили былую способность плавать, но она имела куда меньшее практическое значение, чем намного возросшие за ее счет огневая мощь и броневая защита.

В августе 1937 года КБ ХПЗ получило правительственное задание разработать новую модель танка. В то время для этого бюро такая задача являлась непосильной. Это была сравнительно небольшая конструкторская организация, работавшая в глубинке, далеко от ведущих центров советского танкостроения. Главной задачей бюро было конструкторское сопровождением выпуска танков серии БТ. Харьковчанам удавалось постепенное улучшение первоначальной модели Кристи, но с самостоятельным творчеством дело обстояло гораздо хуже. Большинство выполненных ими проектов до серийного производства довести не удавалось, ведь на ХПЗ остро не хватало квалифицированных специалистов. Организатор и первый руководитель танкостроительной конструкторской группы завода И. Н. Алексеенко в 1930 году уехал работать в Ленинград, где были сосредоточены тогда лучшие кадры разработчиков советских танков, но большой известности там не снискал — а ведь в Харькове он был лучшим.

Постоянная проблема нехватки грамотных и опытных инженерных кадров на протяжении всего периода работы бюро усугублялась деятельностью «органов». Его работников время от времени репрессировали, обвиняя их за просчеты и упущения во вредительстве, в то время как причиной ошибок был главным образом банальный недостаток знаний и практического опыта. Печально знаменитая кампания борьбы с «врагами народа» в 1937 году не миновала и ХПЗ. В списки репрессированных попал сам директор завода И. П. Бондаренко, который был расстрелян. Руководителя КБ А. О. Фирсова посадили, а ведь он был там наиболее опытным, образованным и знающим инженером.

АБТУ не питало особых иллюзий на счет реальных возможностей бюро харьковского завода и поэтому приняло практические меры к его укреплению. Туда была направлена большая группа выпускников Военной академии механизации и моторизации (ВАММ) во главе с ее адъюнктом военинженером 3-го ранга А. Я. Диком. Из этой группы и выделенных в его распоряжение лучших конструкторов завода Дик сформировал отдельное конструкторское бюро — ОКБ — и возглавил разработку технического проекта нового танка, получившего обозначение БТ-20. Работа был закончена к середине марта 1938 года с опозданием на полтора месяца. По анонимному доносу Дик был арестован, обвинен в срыве сроков правительственного задания, невыполнении его пунктов и т. п. и приговорен к 20 годам лагерей, а его бюро расформировали.

Но правительственное задание никто не отменял, и дальнейшую работу над ним возложили на М. И. Кошкина, который организовал для этого новое специальное конструкторское бюро, получившее обозначение КБ-24. Сам Кошкин большую часть своей жизни занимался партийной работой. Даже в Ленинграде в КБ завода им. С. М. Кирова он был секретарем партбюро и замещал его руководителя Гинзбурга только в течение короткого времени, когда того отстранили от должности. За плечами у него не было ни одного успешного самостоятельного проекта. В Харьков Кошкина первоначально перебросили на замену арестованного секретаря парткома местного КБ. Но ко времени его приезда руководитель КБ Фирсов тоже был арестован, и Кошкина назначили на его место.

Став ответственным за выполнение важнейшего правительственного задания, Кошкин попал в незавидную ситуацию: наряду с колесно-гусеничным БТ-20, который переименовали в А-20, ему поручили в короткие сроки разработать и его чисто гусеничный вариант А-20Г. Главной заслугой Кошкина было то, что он успешно защищал своих людей от необоснованных репрессий. Ему даже удалось добиться освобождения некоторых арестованных. Это очень помогло делу, ведь новых специалистов ему никто не дал. Кошкин оказался неплохим организатором и сумел наладить ударную работу своего бюро, используя все методы — и кнута, и пряника. И работа пошла. По ходу дела название А-20Г сменилось на А-32, а потом оно превратилось в Т-32. Гусеничный вариант танка, в отличие от колесно-гусеничного, имел большие резервы для увеличения веса, которые позволили выполнить требования военных и довести толщину его бронирования до 30 мм, вооружив машину длинноствольной 76-мм пушкой. В то же время возможности для дальнейшего роста были еще далеко не исчерпаны. Толщина брони колесно-гусеничного А-20 составляла только 25 мм, а вооружен он был пушкой калибром 45 мм. При этом ограниченная несущая способность его ходовой части уже не позволяла наращивать его броню и вооружение. Понятно, почему 19 декабря 1939 года на вооружение РККА был принят гусеничный Т-32 с усиленным до 45 мм бронированием. Ему было присвоено имя, ставшее впоследствии легендарным — Т-34.

Ведущим инженером по разработке проектов танков А-20 и А-32 был А. А. Морозов, человек незаурядного таланта и огромной работоспособности. Но теоретических знаний и практического опыта ему тогда сильно не хватало. Он был самоучкой и высшее образование получил только в 50-е годы. Трагическая судьба Дика наглядно продемонстрировала коллективу КБ-24 печальные последствия срыва сроков правительственного задания. В этой нелегкой ситуации у них не было иного выхода, кроме как максимально использовать технические решения, заложенные и проверенные в танках серии БТ. Для поисков и отработки принципиально новых конструкций у них просто не хватало времени. Кроме того, недостаток знаний и опыта харьковчан делал это занятие слишком рискованным.

Не удивительно, что главные отличия Т-34 от БТ-7М заключались в новой форме корпуса и башни, толщине брони, вооружении и чисто гусеничном движителе. Передовая форма корпуса Т-34 тоже была придумана не его создателями. Она была заимствована у опытного образца танка БТ-ИС, построенного в 1937 году под руководством изобретателя-самоучки Н. Ф. Цыганова. А тот, в свою очередь, согласно выданному ему заданию, использовал в качестве прототипа корпус французского легкого танка FCM36, который был сварен из листов толщиной до 40 мм, расположенных под большими углами наклона.

Большинство основных узлов и агрегатов «тридцатьчетверки» представляли собой усиленные узлы и агрегаты ее предшественника БТ-7М. Двигатель был тем же дизелем В-2, подвеска тоже сохранилась, только на каждой стороне добавился еще один опорный каток. Не изменилась и старая схема трансмиссии: в коробке передач их переключение по-прежнему осуществлялось архаичным методом перемещения шестерен, бортовые редукторы все еще были одноступенчатыми с большим передаточным отношением, а зацепление ведущего колеса с гусеницей так и осталось гребневым. Гусеница Т-34 первых выпусков по образцу БТ была крупнозвенчатой, без развитых грунтозацепов, что отрицательно сказывалось на его проходимости.

Родоначальник серии БТ, танк Кристи, был создан еще в 20-е годы и весил почти в полтора раза меньше БТ-7М. Каждое техническое решение имеет свои пределы применения, и к этим пределам вплотную подошли уже на последних «бэтэшках». Т-34 был еще вдвое тяжелее, поэтому неудивительно, что надежность его трансмиссии оставляла желать много лучшего. Это усугублялось и изъянами недоведенного тогда двигателя В-2. Еще одним крупным недостатком танка стала недопустимая теснота его башни, ведь она изначально проектировалась под 45-мм пушку, а казенная часть установленного на ее месте 76-мм орудия занимала значительно больше места. Из-за недостатка места и отсутствия качественных приборов наблюдения у Т-34 был очень плохой обзор, делавший его почти «слепым».

Во время испытаний выявился еще один серьезный порок «тридцатьчетверки», — она оказалась очень тяжелой в управлении. Механикам-водителям приходилось прикладывать чрезмерные усилия к ее рычагам, например, для переключения со второй передачи на третью в его 4-скоростной коробке требовалась сила до 31 килограмма. Это было связано с тем, что для перехода на другую передачу было необходимо передвинуть по шлицевому валу в осевом направлении большие и тяжелые шестерни, ничем не снабженные для синхронизации оборотов перед введением их в зацепление, кроме закругленных торцов зубьев. Уравнивались их скорости только за счет трения торцов шестерен между собой, поэтому их надо было крепко прижимать друг к другу. Да и сама коробка располагалась на расстоянии более 3 метров от механика-водителя и не имела никаких устройств, облегчающих ее использование. Усугублял положение сложный привод механизма переключения передач с длинными тягами и поводковыми валиками, которые провисали, вытягивались и нередко заедали. Большие усилия требовались также для управления главным и бортовыми фрикционами. Несмотря на помощь сидящих рядом стрелков-радистов, в результате такой нелегкой работы механики-водители после длительных маршей порой теряли до 2–3 килограммов веса.

В январе 1941 года состоялось совещание по улучшению качества и совершенствованию конструкции Т-34. По его итогам было принято вполне обоснованное решение не ограничиваться многочисленными улучшениями, а создать новую боевую машину. Она получила индекс Т-34М или А-43 и в соответствии с требованиями военных отличалась от Т-34 3-местной башней на расширенном погоне, наличием командирской башенки, новым дизельным двигателем, 8-скоростной коробкой передач, индивидуальной торсионной подвеской и многими другими важными новшествами. С января 1942 года Т-34М должен был заменить Т-34 в производстве, но эти планы были сорваны войной…

Большими недостатками Т-34, особенно первых выпусков, были низкая надежность и малая долговечность. Новые танки получали заводскую гарантию на 1000 километров пробега, но на деле до этой цифры им было далеко. По статистике «тридцатьчетверки» во время Великой Отечественной войны имели впятеро меньший пробег до капитального ремонта — только 200 километров. При этом до выхода из строя в результате боевых повреждений в 1942 году они успевали пройти еще втрое меньше — всего-навсего 66,7 километров. Таким образом, большинство танков погибали раньше, чем успевали сломаться. Жизненный цикл танка на передовой составлял в среднем только 1–3 атаки или 4-10 дней. Время, затраченное на его перевозки по железной дороге и ремонты, сюда не включалось.

Тут необходимо отметить, что важность параметров качества, надежности и долговечности танков имеет существенную разницу для мирного и военного времени. Любая машина должна иметь достаточную надежность в пределах своего предполагаемого срока службы. На войне, да еще такой жестокой, какой была Великая Отечественная, как правило, танки не успевали выходить даже небольшой ресурс. Поэтому снижение их качества в этих условиях было вполне оправданным, тем более, что за счет этого можно было уменьшить трудоемкость производства и расход дефицитных материалов, а значит, и увеличить выпуск танков.

Нельзя забывать, что каждый танк имеет как достоинства, так и недостатки. Наряду с имеющимися конструктивными недостатками Т-34 обладал важнейшими достоинствами: надежной броневой защитой, отличным для того времени вооружением и широкими гусеницами, обеспечивающими ему низкое удельное давление, а значит, и высокую проходимость в условиях бездорожья. Не менее важно, что в его производстве использовались передовые для того времени технологические достижения — такие, как автоматическая сварка листов брони средней толщины и отливка башен.

Львиная доля трудоемкости танка того времени приходилась на изготовление его броневого корпуса и башни. Широкое применение сварки, штамповки и литья позволили резко увеличить производительность труда и снизить себестоимость производства. Благодаря заложенным в шасси Т-34 немалым резервам советские конструкторы и технологи в дальнейшем сумели существенно улучшить этот танк практически по всем основным показателям, включая огневую мощь, броневую защиту, подвижность, надежность и удобство для экипажа, причем все это без снижения темпа выпуска. Войну заканчивали совсем другие «тридцатьчетверки», намного превосходящие те, которые ее начинали.

Немаловажным преимуществом Т-34 стала их легкость в освоении. Это качество сделало возможным в короткие сроки готовить для них экипажи в достаточных количествах, чтобы полностью обеспечить ими огромные тиражи танков, выпускаемых промышленностью. И при этом требования к квалификации этих экипажей как раз соответствовали не слишком высокому уровню подготовки тех людских ресурсов, которые имела тогда в своем распоряжении РККА.

Т-34 не были сложными и в ремонте, что облегчало их починку подручными средствами в полевых условиях. Простота и технологичность «тридцатьчетверок» в производстве полностью отвечали ограниченным возможностям советской промышленности той эпохи. Это позволило в военное время успешно организовать их серийную постройку сразу на нескольких заводах в тяжелейших условиях эвакуации, нехватки материалов, инструментов, оборудования и квалифицированных кадров и сделать этот танк самой массовой боевой машиной Второй мировой войны.

К такому развитию событий начали готовиться уже заранее. Кроме головного завода по производству Т-34 — ХПЗ, — его постройку поручили Сталинградскому тракторному заводу. Общими усилиями эти два предприятия в 1940 и за первое полугодие 1941 года сумели сдать военной приемке 1225 танков Т-34.Теперь, когда мы рассмотрели «тридцатьчетверку» с разных сторон, стало понятным, что не следует называть ее лучшим танком Второй мировой войны. Впрочем, на это звание не может претендовать ни один из участвовавших в ней танков. И это естественно — ведь каждая страна разрабатывала и выпускала такие боевые машины, которые в наибольшей степени соответствовали возможностям ее промышленности и требованиям ее армии. Поэтому лучшими танками для СССР были машины советского производства, для Германии — немецкого, для США — американского и т. д. Естественно, что для россиянина самый лучший танк — это Т-34, для немца — «Пантера», а для американца — «Шерман». И каждый из них при этом по-своему прав, так что бесконечные споры на эту тему никакого практического смысла не имеют.

Т-35 никоим образом не соответствовал новым требованиям, предъявляемым к бронированию тяжелых танков. Дальнейшее увеличение толщины брони этого гиганта доводило его вес до запредельной величины, поэтому весной 1938 года ХПЗ, на котором велось изготовление Т-35, было поручено разработать проект нового тяжелого танка. Но уже упоминавшиеся ограниченные возможности харьковского КБ и его перегруженность работой над средними танками заставили подключить к выполнению этого задания конструкторов ленинградских заводов — Кировского и № 185 имени С. М. Кирова.

Харьковчане так и не сумели предложить ничего реального, поэтому ленинградцы соперничали только друг с другом. Вначале требования военных предусматривали три башни, потом для сохранения массы и габаритов танка в разумных пределах их число сократили до двух. Неожиданно в конкурс вмешался третий танк, однобашенный. Его эскизный проект разработали в качестве своей дипломной работы выпускники ВАММ, первоначально прибывшие на Кировский завод в учебных целях. Их замысел оказался настолько удачен, что завоевал себе путевку в жизнь. На его основе были разработаны рабочие чертежи, а 31 августа 1939 года закончена постройка первого экземпляра нового танка, названного в честь тогдашнего наркома обороны КВ («Клим Ворошилов»).

Однобашенная компоновка позволила существенно уменьшить размеры и вес танка по сравнению с его двухбашенными конкурентами, которых он к тому же заметно превосходил в бронировании. КВ был защищен со всех сторон 75-мм броней, которая делала его непробиваемым для всех противотанковых и танковых пушек того времени. Его подвеска была индивидуальной торсионной, что снизило ее уязвимость и улучшило плавность хода.

Еще до окончания заводских испытаний танк попал на фронт. Вместе с опытными образцами двухбашенных тяжелых танков СМК («Сергей Миронович Киров») и Т-100 его послали на проверку огнем в ходе «Зимней войны» с Финляндией. В первом же бою 18 декабря 1939 года КВ получил 9 попаданий 37-мм бронебойных снарядов, которые нанесли ему только поверхностные повреждения. Самым серьезным из них была большая вмятина на стволе пушки. Танк не только не вышел из строя, но и сумел под огнем вытащить с поля боя подбитый Т-28. Назавтра об этом доложили в Москву, и вечером того же дня постановлением Комитета Обороны КВ был принят на вооружение РККА. Его производство развернулось на ЛКЗ вместо Т-28.

Поспешность с проектированием и принятием КВ на вооружение без соответствующих испытаний и доводок привела к тому, что танк имел множество «детских болезней». Особенно ненадежно работали его двигатель и трансмиссия, система охлаждения, воздушный фильтр и механизм поворота башни. Для решения всех этих проблем требовалось замедлить его выпуск, но пойти на это никто не решался. В условиях острой нехватки тяжелых танков для оснащения новых мехкорпусов на их низкое качество приходилось смотреть сквозь пальцы. К тому же в начале осени 1941 года КВ-1 планировалось заменить в производстве на гораздо более мощный КВ-3, поэтому все работы по его улучшению за месяц до начала войны были свернуты. Всего за довоенный период было выпущено 424 танка КВ-1, 25 из них построил Челябинский тракторный завод, который еще с осени 1940 года начали готовить на роль дублера ленинградцев.

Тяжелые и кровопролитные бои во время многочисленных бесплодных попыток штурма линии Маннергейма зимой 1939–1940 годов заставили советское командование срочно искать новые средства прорыва обороны. Для уничтожения ДОТов лучше всего подходили тяжелые орудия, бьющие по ним прямой наводкой. Но доставить их на достаточно близкую к ДОТу дистанцию зачастую очень не просто, а орудийные расчеты при этом несут большие потери от огня противника. Поэтому естественным решением было оснастить неуязвимый по тем временам танк КВ мощным 152-мм орудием. Именно о таком танке писал Д. Г. Павлов в приведенном выше письме в январе 1938 года.

Работы по вооружению КВ 122-мм гаубицей начались еще до начала Финской войны, в сентябре 1939 года, но по требованиям военных ее заменили на 152-мм, для которой имелся бетонобойный снаряд. До окончания войны 4 танка КВ были спешно оснащены таким орудием и немедленно отправлены на фронт. Однако линия Маннергейма к тому времени была уже прорвана, и этим танкам представилась возможность пострелять только по брошенным финским ДОТам. Воевать им довелось с обычными полевыми укреплениями финнов. Испытания танков начались уже после окончания боевых действий. Вначале их называли «КВ с большой башней», а обычный КВ, вооруженный 76-мм пушкой, именовали «КВ с малой башней». В 1941 году первому присвоили индекс КВ-2, а второму — КВ-1. КВ-2 имел те же самые недостатки, что и его предшественник, но они были усугублены его большим весом, поэтому он имел худшую проходимость и надежность. До войны были построены 213 этих танков, причем все — на Л КЗ.

В результате титанических усилий всего советского народа по строительству боевых машин в предвоенные годы в СССР был создан огромный танковый парк. Всего за период по 22 июня 1941 года промышленность страны поставила в Красную армию свыше 30 тыс. танков. Даже с учетом того, что часть из них была безвозвратно потеряна в вооруженных конфликтах, отправлена в другие государства, списана из-за морального или физического износа, аварий, а также по другим причинам, Советский Союз все равно имел больше танков, чем все остальные страны мира, вместе взятые.

На 1 июня 1941 года в РККА состояли на вооружении 23 240 танков, из них 545 КВ, 59 Т-35,969 Т-34,481 Т-28, 594 БТ-2, 6956 БТ-5 и БТ-7,1261 двухбашенных Т-26, 7631 однобашенных Т-26,1137 химических и огнеметных Т-26,147 Т-40,3460 Т-37А и Т-38. Кроме них, там числились 28 самоходных артиллерийских установок СУ-5 на базе Т-26, 2343 танкетки Т-27 и 33 химические танкетки Т-27.В пяти западных военных округах (к ним относятся Ленинградский, Прибалтийский Особый, Западный Особый, Киевский Особый и Одесский) имелось 12 898 танков, из них 510 КВ, 51 Т-35, 909 Т-34, 424 Т-28, 396 БТ-2, 878 БТ-5, 3288 БТ-7, 589 двухбашенных Т-26, 3632 однобашенных Т-26, 542 химических и огнеметных Т-26,130 Т-40,1081 Т-37А и 468 Т-38. К ним нужно добавить 17 самоходных артиллерийских установок СУ-5 на базе Т-26, 930 танкеток Т-27 и 6 химических танкеток Т-27. До 22 июня 1941 года западные округа успели получить еще 61 Т-34 и 12 Т-40. Исправными и годными к использованию по прямому назначению были 82,5 % танков западных округов, средний ремонт требовался для 9,7 % этих танков, а для остальных 7,8 % танков был необходим капитальный ремонт.

Сравнительные характеристики советских и немецких танков

Теперь, когда мы разобрались с историей появления и развития до начала Великой Отечественной войны немецких и советских танков, можно приступить к их сопоставлению. Чтобы сравнить танки между собой по качеству, необходимо прежде всего установить их главные характеристики, определяющие их силу и слабости. Перечислим их в порядке важности:

1-3. Огневая мощь, броневая защита и подвижность.

4. Боеготовность.

5. Связь.

6. Обзор.

7. Удобство для экипажа.

8. Дальность хода.

9. Заметность.

Анализ каждого из предвоенных советских и немецких танков с точки зрения всех этих характеристик занял бы слишком много времени и места, поэтому мы уделим основное внимание новейшим танкам того периода. Рассмотрим их через призму приведенных выше характеристик.

1-3. Первые три характеристики являются наиболее значимыми, а поскольку они равноценны, то и помещены в одном пункте. Очень важно, чтобы они органично сочетались между собой и были хорошо сбалансированы. Лучше всего этот баланс в описываемое здесь время проявлялся в средних танках. В легких танках, как правило, подвижность преобладала над огневой мощью и броневой защитой, а в тяжелых, наоборот, огневая мощь и броневая защита доминировали над подвижностью.

С точки зрения уровня развития первых трех характеристик и их оптимального баланса несомненным лидером среди и советских, и немецких машин тогда являлась «тридцатьчетверка». У тяжелого танка КВ-1 броневая защита явно перевешивала и его подвижность, и огневую мощь. Более того, Т-34 с марта 1941 года был вооружен 76,2-мм пушкой Ф-34 с длиной ствола 41,6 калибров. На КВ-1 то время устанавливалась пушка Л-11 такого же калибра, но со стволом только в 30,5 калибров и с пониженной вследствие этого начальной скоростью снаряда. Таким образом, средний танк Т-34 превосходил тогда тяжелый КВ-1 по мощи вооружения. Лишь в октябре 1941 года КВ-1 получил на вооружение пушку ЗИС-5 с баллистикой, аналогичной баллистике пушки Ф-34. У КВ-2 огневая мощь оказалась на первом месте за счет еще большего отставания в подвижности. По существу он являлся тяжелым самоходным орудием и даже не мог вести огонь на ходу.

У немецких средних танков огневая мощь в то время оставляла желать лучшего. Впоследствии реалии войны заставили немцев существенно усилить вооружение своих танков и сделать их более сбалансированными. Броневая защита у них была сравнительно надежной только спереди, хотя и там ей не хватало рациональных углов наклона. Но вот бортовая броня оказалась слишком тонка и к тому же ослаблена вырезами под эвакуационные люки. Подвижность немецких танков была неплохой только на дорогах и твердых почвах. Они разрабатывались для использования в обстановке Западной и Средней Европы и имели слишком высокое для Восточного фронта удельное давление на грунт. Это приводило к недостаточной проходимости на бездорожье, особенно в условиях слабых грунтов, топкой местности, распутицы или глубокого снежного покрова. Легкие танки чешского производства, стоявшие на вооружении вермахта, имели отличный баланс первых трех характеристик, особенно это относилось к Pz.38(t). Однако их весовая категория не позволяла им достичь высокого уровня этих характеристик, особенно по части огневой мощи и броневой защиты.

4. Боеготовность представляет собой важнейшую характеристику. Она определяется прежде всего наличием машин, способных к выполнению боевых задач в установленные сроки там, где они необходимы. Самый худший в мире танк, которому удалось попасть в нужное время в нужное место, неизмеримо превосходит самый лучший, которого там не оказалось.

На боеготовность, конечно, влияют и упомянутая ранее подвижность, и искусство военачальников — но определяется она прежде всего числом полностью боеспособных машин, имеющихся в распоряжении войск. А это число, в свою очередь, зависит от производственной технологичности танков и соответствия потребных для их выпуска технологий и материалов возможностям промышленности страны и имеющимся ресурсам.

Но изготовлением максимально возможного количества танков дело далеко не заканчивается. Их еще надо обеспечить подготовленными экипажами, бесперебойно снабжать горюче-смазочными материалами, боеприпасами и запчастями, вовремя проводить их материально-техническое обслуживание, наладить эффективный порядок их эвакуации, ремонта и восстановления после поломок и боевых повреждений, создать быстродействующую транспортную систему переброски боевой техники для экономии ее моторесурсов и времени и т. д. и т. п. Объем необходимых для поддержания боеспособности танков работ во многом зависит от их надежности, долговечности, приспособленности к техобслуживанию, ремонтопригодности и, конечно, от квалификации и добросовестности работающих с танками людей, и прежде всего их экипажей. Одним словом, это все не только технические проблемы, но и организационные, связанные с человеческим фактором.

В этой области вермахт в начале войны обладал значительным преимуществом над Красной армией. Конечно, в численности танков РККА имела к началу войны многократный перевес, но он нивелировался превосходством немцев в мобилизации, развертывании, организации, подвижности, управляемости, подготовке и боевом опыте армии вторжения, а также в руководстве ею.

Нельзя не упомянуть и эффективную немецкую систему снабжения, которая сделала возможными удары их подвижных войск на небывалую ранее глубину и сократила необходимые оперативные паузы между этими ударами. Танки вермахта тоже продемонстрировали впечатляющую надежность. Так, к концу октября 1941 года в 6-й танковой дивизии танки Pz.II прошли в среднем 11,5 тыс. километров, Pz.IV — 11 тыс. километров, а чешские Pz.35(t) — 12,5 тыс. километров и сохранили после этого боеспособность. Конечно, за это время их не раз ремонтировали, но в любом случае для танков того времени это выдающиеся показатели. Надо еще учитывать, что к Pz.35(t), давно снятому с производства, отсутствовали запасные части, выпуск которых тоже был прекращен, поэтому немецким ремонтникам приходилось разбирать на запчасти некоторые из этих машин.

Конструкция Т-34 была прекрасно приспособлена к его массовому выпуску, но в эксплуатации он был далеко не столь хорош. Танки первых лет выпуска требовали многочисленных регулировок и частых работ по обслуживанию их узлов и агрегатов. Так, через каждый час работы двигателя было необходимо смазывать валик водяного насоса поворотом на 1–2 оборота рукоятки шприца, расположенного далеко позади от механика-водителя, на моторной перегородке. Через каждые 100 километров пробега требовалось вручную смазать механизмы в 16 местах, через каждые 250–300 километров пробега или 10–12 часов работы двигателя — еще в 6, через каждые 500 километров пробега или 25 часов работы двигателя — еще в 13, а через каждые 1000 километров пробега или 50 часов работы двигателя — в 38. Летом было необходимо промывать воздухоочиститель и менять в нем масло не реже, чем через каждые 10 часов работы двигателя, а зимой — через 20–25.

В реальных боевых условиях регулярно проделывать все эти манипуляции было практически невозможно, особенно учитывая переутомление водителя из-за тяжелого управления танком. В результате двигатель В-2 недодавал мощности и рано выходил из строя. Его паспортный ресурс в то время составлял 100 моточасов, но столько он мог проработать лишь на стенде, а на танке редкий В-2 выдерживал более 60–70 моточасов. Аналогичные проблемы с двигателем испытывали и легкие танки БТ-7М, и тяжелые КВ, на которые тоже устанавливались модификации дизеля В-2.

Отмеченные выше изъяны системы снабжения и ремонта танков РККА, их недостаточная надежность, неудовлетворительная подготовка кадров танкистов во всех звеньях и неумелое использование танков советским командованием в начальный период войны приводили к тому, что они, как правило, не оказывались в нужное время в нужном месте. А те, которым все же удавалось туда дойти, как правило, теряли по дороге свою пехоту и артиллерию, которые должны были их сопровождать, и без их поддержки быстро уничтожались пехотой и артиллерией немцев.

Но значительная часть танков Красной армии в первые недели войны была потеряна не в бою. Характерен пример 8-го мехкорпуса, части которого за 4 первых дня войны, выполняя противоречивые приказы командования, прошли почти 500 километров по дорогам и потеряли при этом около 50 % материальной части еще до вступления в непосредственное соприкосновение с противником. Летом 1941 года многие советские танки были попросту брошены после поломок, которые не удалось устранить из-за отсутствия ремонтников и запчастей, или после выработки горючего, которое не смогли вовремя подвезти, или они где-то застряли и так и не дождались тягачей, которые бы их вытащили. Куда именно пропали необходимые ремонтные «летучки», топливозаправщики, грузовики и тягачи, были ли они отрезаны немецкими частями, разбомблены самолетами Люфтваффе, заблудились где-то на дорогах из-за неумения ориентироваться на местности или просто не существовали в природе с самого начала — сейчас уже установить трудно. Но есть все основания утверждать, что немцы своими грамотными действиями использовали и усугубили пороки советских танковых войск, изначально заложенные в их организацию. Еще опыт Польской кампании 1939 года наглядно продемонстрировал, как командование двух участвующих в ней танковых корпусов Красной армии потеряло управление своими частями и не сумело наладить их снабжение даже в условиях отсутствия организованного сопротивления противника. С тех пор вести маневренные боевые действия РККА так и не научилась… Вырабатывать это непростое умение пришлось ценой большой крови на войне с умелым и опасным врагом, не прощающим чужих ошибок.

5. Связь является важнейшим и незаменимым средством для организации боя и налаживания взаимодействия его участников. Как мы уже отмечали, все без исключения танки вермахта были оборудованы средствами радиосвязи. Дальность действия стандартных немецких танковых передатчиков составляла на ходу 2–3 километра в телефонном режиме и 3–4 километра в телеграфном. Эти дистанции определялись уверенным приемом сигнала с обеих сторон. Немцы умело пользовались связью и воевали коллективно. Как только один немецкий танк попадал в трудную ситуацию, ему на помощь немедленно приходили другие.

Уровень радиофикации предвоенных советских танков формально был неплохим, приемо-передающими радиостанциями была оснащена примерно треть из них. В вермахте, напомним, передатчики тогда имела ненамного большая часть танков — 45 %. Но вот остальные две трети танков Красной армии для связи могли полагаться только на сигнальные флажки и ракеты. Для их использования в башне предусматривался специальный люк сигнализации. Приемников советские танки, в отличие от немецких, за малым исключением не имели. Советские танковые приемники того времени мало уступали в цене передатчикам, были сложны и неудобны для применения и требовали специального обучения пользователей. Средств на это не хватало, поэтому их очень редко устанавливали на танки.

Качество передатчиков тоже было низким. Танки Т-34 тогда оснащались радиостанциями 71-ТК-З. Она имела неплохие паспортные данные: радиус действия достигал 18 километров при движении танка и 25 километров во время стоянки при заглушенном двигателе. Но реально на максимальной дальности обеспечивался только односторонний прием или работа телеграфным ключом. Надежная двусторонняя телефонная связь устанавливалась на расстоянии не более 4 километров. Сама радиостанция была сложна в производстве и в эксплуатации. Ее было трудно настроить из-за плохой избирательности, особенно на большой дистанции и в движении. Волна, что называется, «плыла» и требовала частой подстройки. При включении корреспондентом блока усиления мощности на своей рации при связи на расстоянии менее 2 километров он начинал глушить передатчик. Отчет о сравнительных испытаниях советской и немецкой танковых радиостанций в СССР осенью 1940 года заключался однозначным выводом:

«По всем основным характеристикам радиостанция немецкого танка превосходит таковую, установленную на отечественном танке. Считаю целесообразным проведение разработки танковой радиостанции нового типа на основе имеющихся немецких образцов».

Перед войной у немцев закупили три танковые радиостанции с полным комплектом конструкторско-технологической документации. Работа по проектированию их советского аналога была начата, но закончить ее до начала войны так и не успели. Танкисты на радиофицированных танках зачастую не имели элементарных навыков командных действий и предпочитали действовать самостоятельно и не запрашивать помощь товарищей, даже когда это было оправдано, уменьшая свои шансы на успех в бою. А что говорить о танках без связи… Представьте себе обязанности, которые должен был выполнять в бою командир Т-34, который, напоминаем, служил и наводчиком орудия. Ему приходилось одновременно управлять действиями экипажа своего танка, наблюдать за полем боя, своевременно выявлять на нем цели и угрозы, определять дальность до них, вести по ним огонь из пушки и спаренного пулемета, следить за действиями танков своего взвода, особенно за танком командира взвода, и выполнять его команды, подаваемые сигнальными флажками и ракетами. Понятно, что все это делать в пылу сражения одному человеку было физически невозможно. В результате танки сбивались в кучу вместо того, чтобы атаковать в развернутой боевой линии с соответствующими интервалами, и представляли собой отличную мишень для немецких противотанкистов. Они даже не имели возможности своевременно предупредить друг друга о замеченной опасности. Вместо коллективных действий в бою советские танки оказывались предоставленными сами себе и сражались в одиночку.

6. Обзор на немецких танках был на высоком уровне, прежде всего благодаря наличию командирской башенки с круговым полем зрения и общеизвестному качеству немецких оптических приборов. Командир немецкого танка не только имел возможность наблюдать окружающую местность благодаря тому, что был освобожден от всех обязанностей, кроме командных — он еще имел для этого отличное оборудование. Немецкие танки оснащались телескопическими шарнирными прицелами, окуляр которых оставался стационарным относительно наводчика при перемещении ствола пушки. Это делало пользование ими значительно удобнее. В то же время советские танки были не только «глухими», но и «слепыми». Особенно это касалось Т-34. Первоначально в крышке башенного люка этого танка планировали установить перископ кругового обзора конструкции С. Порфирьева, но в 1939 году того арестовали по подозрению в шпионаже. Вместо его перископа Т-34 получил новый смотровой прибор кругового обзора, установленный в большом люке башни. Но место для него было выбрано еще тогда, когда башню разрабатывали под 45-мм пушку. После установки в нее 76-мм орудия со значительно большей казенной частью пользоваться прибором стало крайне неудобно, и в начале весны 1941 года его убрали. Командир танка для наблюдения в бою использовал перископический прицел, но у него было маленькое поле зрения и недостаточная скорость сканирования. Кроме этого, у командира был стационарный смотровой прибор с небольшим обзором влево. Остальные члены экипажа «тридцатьчетверки» имели очень ограниченные секторы видимости только в одном направлении: механик-водитель и стрелок-радист — вперед, а заряжающий — вправо. Однако пользоваться бортовыми смотровыми приборами и командиру, и заряжающему было затруднительно из-за того же орудия. Весной 1941 года в башню Т-34 начали устанавливать танковую командирскую панораму ПТК для заряжающего, но близость к откатным частям пушки делала ее использование в бою небезопасным.

Широко известен случай, когда в самом начале войны немецкая 37-мм противотанковая пушка с короткой дистанции всадила в Т-34 более 20 снарядов, но его броню все же не пробила. Этот факт свидетельствует как о надежности броневой защиты «тридцатьчетверки», так и о совершенно неудовлетворительном обзоре из этого танка, экипаж которого, несмотря на все старания, все же не сумел обнаружить и уничтожить своего назойливого противника.

7. Удобство для экипажа необходимо для создания ему благоприятных условий в походе и в бою. Они позволяют ему лучше сохранять свои силы до вступления в сражение и потому вести его более эффективно. К удобствам танка относятся прежде всего достаточно просторные боевое отделение и отделение управления, снабженные действенной вентиляцией, небольшие усилия на рычагах, рукоятках и педалях управления, соблюдение правил эргономики при проектировании рабочих мест членов экипажа и хорошая подвеска, предотвращающая передачу резких ударов и толчков от неровностей местности на корпус танка и быстро гасящая его колебания.

Объем боевого отделения в значительной степени определяется размером погона башни. На немецком танке Pz.III его диаметр был 1520 мм, а на Pz.IV — 1680 мм. На Т-34 он составлял 1420 мм, а на КВ-1 и КВ-2 — 1560 мм. Если учесть, что на Pz.III тогда стояли только 37-мм или 50-мм пушки, на Pz.IV — 75-мм, но с короткими боеприпасами, на Т-34 и КВ-1 — 76-мм, а на КВ-2 — 152-мм, то становится ясно, почему в немецких башнях экипажу было куда просторнее, чем в советских. Для того, чтобы разместить тяжелое и крупногабаритное орудие в башне КВ-2 с явно недостаточным для него размером в свету, его пришлось поднять высоко над погоном, соорудив для этого танка громоздкую неуклюжую башню массой в целых 12 т. Для сравнения — башня КВ-1 весила менее 7 т.

Одним из следствий хороших условий обитаемости была высокая боевая скорострельность танков вермахта. Ее неоднократно определяли специалисты НИБТ полигона в Кубинке. Для оценки боевой скорострельности танков там была построена специальная трасса, по которой совершались несколько заездов разными экипажами, а их результаты потом усреднялись. На испытаниях в 1941–1942 годах Pz.III показал боевую скорострельность 5–9 выстрелов в минуту, Т-34 с неподготовленным экипажем — 1–3 выстрелов в минуту, Т-34 с подготовленным экипажем — 3–5 выстрелов в минуту, КВ-1 — 4–6 выстрелов в минуту, КВ-2 — 1 выстрел в 3,5 минуты. Тут необходимо пояснить, что мощную 152-мм пушку КВ-2 было невозможно зарядить на ходу, для этого требовалась полная остановка танка и выведение орудия на угол заряжания. Но очень показательно, что КВ-1 с более просторным боевым отделением, чем у Т-34, превзошел его в скорострельности при аналогичном вооружении.

Еще одним фактором, ухудшающим боевую скорострельность «тридцатьчетверки», явилось размещение львиной доли ее боекомплекта на полу боевого отделения. Заряжающему приходилось нагибаться за каждым снарядом и перемещать его на относительно большое расстояние до казенника пушки. В то же время днище танка — наиболее безопасное место с точки зрения вероятности попадания туда вражеских снарядов. Это лишний раз иллюстрирует, что каждое техническое решение имеет как положительные, так и отрицательные стороны.

Насколько эргономика влияет на боевые качества танков, показывает один простой пример. В 1942 году в Т-34 ввели новую боеукладку, для которой изменили конструкцию снарядных ящиков. Более рациональное размещение боекомплекта и новые удачные замки к ящикам позволили подготовленным экипажам производить до 6 и более выстрелов в минуту. Таким образом, при том же объеме боевого отделения только усовершенствование боеукладки позволило в полтора раза увеличить боевую скорострельность танка.

Высокой скорострельности немецких танков содействовало наличие вращающегося полика башни, на котором стоял заряжающий. Благодаря полику он оставался неподвижным относительно пушки при разворотах башни. В советских танках их тогда не было, и заряжающему постоянно приходилось быть начеку, чтобы не оказаться прижатым казенником пушки при повороте башни или не попасть под удар откатных частей после выстрела. Это отнюдь не способствовало повышению практической скорострельности танка.

В результате всех испытаний танков на скорострельность в Кубинке неизменно побеждал Pz.III. Он же, по отзывам советских испытателей, постоянно признавался самым удобным для экипажа. Большую роль в этом, несомненно, сыграла очень удачная индивидуальная торсионная подвеска этого танка. Она обеспечивала ему высокую плавность ход даже на пересеченной местности. Такой же тип подвески был использован на советских Т-40 и КВ, а Т-34 оснащался подвеской Кристи, которая тоже была индивидуальной, но отличалась большим диаметром опорных и отсутствием поддерживающих катков, а также типом упругих элементов. Вместо торсионов, работающих на кручение, там применялись пружины сжатия.

Но лучшие условия для экипажа Pz.III были обусловлены не только этим. Его башня была установлена близко к центру тяжести танка, поэтому амплитуда ее линейных колебаний уменьшалась, а в его подвеске применялись амортизаторы, которые быстро гасили эти колебания. В советских танках того времени амортизаторы отсутствовали, а башни были смещены вперед. Благодаря низкому внутреннему трению в их пружинной или торсионной подвеске они сравнительно долго раскачивались после наезда на неровности, а размах колебаний в боевом отделении увеличивался из-за его удаленности от центра тяжести танка.

Возникает вопрос, почему Pz.III был снят с производства в 1943 году, а менее удобный и совершенный Pz.IV выпускался до самого конца войны? Главной причиной этого был больший диаметр погона «четверки», позволявший усиливать ее вооружение без заметного уменьшения объема обитаемого пространства в ее боевом отделении.

Вентиляция боевого отделения необходима прежде всего для своевременного удаления из него высокотоксичных пороховых газов, образующихся в результате стрельбы. В Т-34 того времени она была совершенно неудовлетворительной по уже знакомой нам причине. После оснащения машины 76-мм орудием (вместо прежнего 45-мм) вентилятор, установленный в крыше башни, оказался не над затвором, а над стволом пушки, где его действие было гораздо менее эффективным. Низкая практическая скорострельность пушки несколько ослабила последствия этого дефекта, но случаи угорания танкистов от пороховых газов все же происходили. Чрезмерные усилия переключения передач на Т-34 усугублялись еще одним обстоятельством. Передач было всего 4 — явно недостаточно для нормального совмещения диапазона скоростей танка с диапазоном оборотов его двигателя. В оптимальном случае после переключения передачи обороты двигателя должны снижаться до значений, соответствующих его максимальному крутящему моменту. На Т-34 при переключении передач со второй на третью и с третьей на четвертую обороты двигателя падали так сильно, что оказывались совсем недалеко от зоны его неустойчивой работы, где крутящий момент был заметно ниже максимального. Это приводило к тому, что большую часть времени он работал в режиме неполной мощности. В случае даже небольшого промедления при переключении передач или значительного дорожного сопротивления двигатель танка «опрокидывался» и глохнул. Потерять ход в боевых условиях то же самое, что оказаться неподвижной мишенью для врага, а это было слишком рискованно. Поэтому не удивительно, что Т-34 шли в бой, как правило, на второй передаче и не использовали в полной мере свои скоростные качества.

8. Запас хода особенно важен для увеличения радиуса самостоятельных действий танковых частей. Существенным преимуществом дизельного двигателя над карбюраторным, работающим на бензине, является низкий удельный расход топлива. Поэтому танки, оснащенные дизелем, обычно заметно превосходят по дальности хода своих бензиновых оппонентов. Танк БТ-7М после установки на него двигателя В-2 приобрел рекордную табличную дальность хода по шоссе — целых 630 километров на гусеницах или 1250 километров на колесах! Хотя на самом деле эти цифры на практике никто и никогда не проверял, да и не мог проверить при всем желании. Они являются расчетными и получены, исходя из среднего расхода топлива на километр пробега и суммарной емкости топливных баков танка. Как уже упоминалось выше, БТ-7М вообще не рекомендовалось двигаться на колесах, поэтому говорить о его запасе хода на них нет никакого смысла. Пройти на гусеницах 630 километров на одной заправке БТ-7М тоже был не в состоянии. Проблема была в недоведенности и низком качестве изготовления его двигателя В-2. Из-за них его главными недостатками тогда, кроме малого ресурса, были повышенный расход топлива, превышающий нормативный на 12 %, и абсолютно непозволительный перерасход масла, который в 3–8 раз перекрывал существующие нормы. Поэтому запас хода Т-34, на котором тоже устанавливался этот дизель, осенью 1942 года ограничивался не топливом, а именно маслом: согласно данным Техотдела НКТП, топлива на «тридцатьчетверке» было достаточно на 200–220 километров пробега, а масла — только на 145. Поэтому реальные запасы хода советских и немецких танков того времени примерно соответствовали друг другу.

9. Заметность определяется интенсивностью физических полей танка, которые выдают его местонахождение современным ему средствам обнаружения. В то время к ним относился его видимый размер, окраска, шумовые характеристики и вес — ведь чем тяжелее танк, тем больше дистанция его обнаружения по сотрясению почвы при его движении. В этой области преимущество было за немецкими танками, главным образом из-за их значительно меньшей шумности и меньшего веса по сравнению с Т-34 и КВ. Уровень шума существенно влияет на заметность танков, особенно на закрытой местности, ночью или в условиях плохой видимости. Т-34 был очень шумным. Его мощный 500-сильный дизельный двигатель не был оснащен глушителем. К оглушительному реву дизеля добавлялся лязг крупнозвенчатых гусениц с гребневым зацеплением. Даже тяжелый КВ не создавал столько грохота, ведь гусеницы в его движителе использовались мелкозвенчатые, а их зацепление с ведущим колесом было цевочным. Двигающийся по дороге Т-34 можно было услышать почти за полкилометра, а немецкий Pz.III — только за 150–200 метров. Кроме шума, «тридцатьчетверку» демаскировали высокие столбы пыли, вздымаемые ее выхлопными трубами, направленными вниз.

Выживаемость танков и танкистов

Существуют 4 основных принципа обеспечения выживания танка на поле боя:

1. Не быть обнаруженным.

2. Если танк все же обнаружен, избежать попадания.

3. Если танк все же получил попадание, предотвратить пробитие брони.

4. Если броня все же пробита, спасти экипаж и танк от фатальных повреждений.

Первые два принципа относятся к активной безопасности танка, а два последних — к пассивной. Рассмотрим их по порядку.

1. Для того, чтобы избежать обнаружения, необходимо прежде всего максимально уменьшить заметность танка, которую мы уже обсуждали выше. Можно добавить, что заметность танка понижается применением эффективных маскировочных средств, соответствующих местности и времени года.

2. Избежать попадания можно за счет уменьшения площади видимой противнику проекции танка и уменьшения времени, в течение которого он ее видит. Это достигается:

а) умелым использованием местности и укрытий;

б) искусным маневрированием, чтобы не подставлять под вражеский огонь борт своего танка, который имеет значительно большую площадь и, как правило, более слабую броню, чем его лоб;

в) высокой скоростью движения на поле боя;

г) уменьшением геометрических размеров танка.

Только на последние пункты влияют техническиехарактеристики танков, главным образом их удельная мощность и качество их трансмиссий и подвесок, а также их высота, ширина и длина. Но от самих танкистов, их знания тактики боя и умения в совершенстве владеть своей боевой машиной все зависит в гораздо большей степени. Скажем, если уменьшением геометрических размеров можно уменьшить вероятность попадания снаряда в танк только на считанные проценты, то за счет мастерского использования местности и укрытий, правильного маневрирования и быстрого перемещения в бою ее можно снизить в разы.

3. Спасти танк от проникновения внутрь попавшего в него снаряда может только его конструктивная защита. Она определяется прежде всего толщиной и качеством его брони, а также рациональными углами ее наклона. Но есть и другие особенности. Броня танков Германии того периода была гетерогенной, или неоднородной, с поверхностным слоем высокой твердости, о который разбивались бракованные советские 45-мм снаряды, ставшие из-за перекалки слишком хрупкими.

Еще одной характерной чертой немецкого бронирования стала его дифференциация. Первые модификации Pz.HI и Pz.IV были защищены со всех сторон одинаково тонкой противопульной броней. Сделать всю броню одинаково толстой не позволяло шасси, не рассчитанное на требуемый для этого вес, поэтому ее стали утолщать в первую очередь впереди, куда было наиболее вероятным попадание вражеских снарядов. Но броня немецких танков была вертикальной или с небольшими углами наклона, которые не обеспечивали заметного повышения ее противоснарядной стойкости. Еще одним недостатком было наличие эвакуационных люков, которые ее серьезно ослабляли. Люки были прорезаны в бортах башни, а у Pz.III — и в бортах корпуса, между ветвями гусениц.

Облегчала немецким танкистам жизнь только уже упомянутая нехватка 76-мм бронебойных снарядов, которая ощущалась в Красной армии на протяжении всего первого года войны. В случае их наличия Т-34 и КВ-1 могли успешно пробить броню немецких танков на любых реальных дистанциях боя, которые тогда, как правило, не превышали 800 м и определялись главным образом возможностями прицелов. К 152-мм орудию КВ-2 бронебойных снарядов не имелось вообще. Но это естественно, ведь он был предназначен для уничтожения мощных стационарных укреплений, а вовсе не для борьбы с танками.

Хорошо известен случай, когда на третий день войны, 24 июня 1941 года, тогдашний начальник Генштаба РККА Г. К. Жуков дал указание командующему 5-й армией М. И. Потапову, чтобы имеющиеся у него в армии танки КВ-2 применяли против немецких танков бетонобойные снаряды. Жуков, очевидно, не знал, что из орудия КВ-2 запрещалось стрелять бетонобойным снарядом, поскольку он был на 25 % тяжелее обычного. В результате возросшего импульса отдачи от этого снаряда при использовании штатного порохового заряда выходил из строя опорный подшипник башни, и она заклинивалась. Специальный заряд для этого снаряда до начала войны отработать не успели. Но КВ-2 на самом деле противотанковый боеприпас был не нужен. Попадание увесистого 40-килограммового фугасного 152-мм снаряда в любой немецкий танк того времени приводило к его гарантированному уничтожению. Этих снарядов хватало, но вести ими огонь по вражеским танкам экипажи КВ-2 не обучались — ведь их готовили прежде всего к уничтожению стационарных укреплений. Да и попасть в сравнительно небольшую движущуюся цель из орудия КВ-2 было чрезвычайно проблематично из-за его малой начальной скорости и низкой скорострельности.

Броневая защита КВ была достаточно надежной даже без значительного наклона ее листов, только за счет их толщины в 75 мм. Для немецких танковых пушек того времени она была непробиваемой. Они могли в лучшем случае повредить его ходовую часть и обездвижить. Для борьбы с КВ немцам приходилось привлекать тяжелые пушки и зенитные орудия.

Броня Т-34 тоже оказалась крепким орешком для немецких снарядов, не только за счет своей толщины до 45 мм, но и из-за больших углов ее наклона к вертикали. У переднего листа он составлял 60 градусов, что увеличивало его эквивалентную толщину до 90 мм. К недостаткам бронирования «тридцатьчетверки» относилось размещение в лобовом листе корпуса люка механика-водителя, значительно ослаблявшего его прочность, а также наличие зон термического отпуска в районе сварных швов, где защитные качества брони заметно снижались. Особенно существенно падение защитных свойств брони проявляется в случае ее соединения силовыми швами, когда металл проваривается на всю толщину. Именно такими швами варились корпуса Т-34 и его сварные башни. При этом в зонах термического отпуска около сварных швов из-за перегрева брони в процессе сварки и выгорания содержащихся в ней углерода и легирующих элементов стойкость брони падала в 2–4 раза. В результате этого вредного явления немецкие 37-мм танковые и противотанковые пушки могли пробить лоб его корпуса в районе носовой балки. Борт корпуса и сварная башня Т-34 тоже пробивались ими только в районе сварных швов. Еще одним уязвимым местом для 37-мм снарядов были триплексы механика-водителя. Но точно попасть именно в эти места, особенно в движущемся танке, было крайне маловероятно.

В немецких танках силовые нагрузки на сварные швы воспринимала не сварка, а специально фрезерованные на соединяемых листах шипы. Это позволяло сделать швы неглубокими и уменьшить их отрицательное влияние на соединяемую броню. Платить за все приходилось большим объемом предварительной механической обработки броневых листов, необходимостью увеличения станочного парка — и в конечном счете ростом трудоемкости и цены танка. К тому же сварные соединения «в шип» плохо приспособлены к автоматической сварке и требуют использования ручной работы высококвалифицированных сварщиков, которые обваривали их и изнутри, и снаружи. Но в танковой промышленности Германии хватало и станков, и специалистов, а рост выпуска продукции лимитировался главным образом недостатком сырья и возможностями подготовки танкистов, поэтому немцы и использовали эту технологию.

В танках КВ сварные швы тоже не были силовыми просто потому, что в СССР тогда еще не умели варить сплошными нагруженными швами броневые листы большой толщины. Их приходилось предварительно собирать на заклепках, болтах и гужонах — специальных силовых шпильках. После этого соединения обваривались неглубокими швами для герметизации. Такая технология, как и немецкая, мало влияла на качество брони, но отличалась высокой трудоемкостью, поэтому изготавливать танки КВ в больших количествах было невозможно.

Столкнувшись с неприспособленностью своих танковых пушек для борьбы с новейшими советскими танками, немцы были вынуждены срочно организовать производство качественно новых и гораздо более эффективных боеприпасов к ним — таких, как подкалиберные и кумулятивные снаряды. В дальнейшем танки и штурмовые орудия вермахта начали оснащать значительно более мощными длинноствольными орудиями. Особенностью германского танкостроения было использование в производстве танковых корпусов и башен исключительно катаной листовой брони. Литья для этой цели немцы не применяли. В общем случае катаная броня на 10–20 % крепче литой одинаковой с ней толщины, ведь в процессе ее проката происходит выравнивание структуры и исправление внутренних дефектов броневой стали, которые приводят к ее упрочнению. Главными преимуществами литья являются высокая производительность труда и низкая себестоимость. Первыми еще в середине 30-х годов принялись широко применять броневое литье в производстве танков французы. В СССР с начала 1941 года приступили к отливке башен Т-34, которые первоначально изготавливались сварными. При этом для сохранения прочности толщину их стенок довели до 52 мм вместо прежних 45. Но в качестве материала для них использовалась сталь марки МЗ-2, которая не была литьевой по своему назначению и поэтому в отливках приобретала неоднородную структуру, в которой попадались раковины, поры и рыхлоты, ослабляющие защитные свойства брони. Только башни Т-34-85 отливались из специально предназначенной для этого стали 71 Л, но это началось только с 1944 года.

4. Если броня все же оказалась пробитой, спасти экипаж и танк от фатальных повреждений может ряд мероприятий. Прежде всего надо разобраться с поражающими факторами бронебойных снарядов. В рассматриваемый нами период основными противотанковыми боеприпасами были калиберные каморные бронебойные снаряды, снабженные небольшим по сравнению с фугасным снарядом, но достаточно мощным разрывным зарядом. Кроме них, применялись калиберные бескаморные бронебойные снаряды или так называемые болванки.

Бронебойные снаряды проникают в броню за счет своей кинетической энергии. При этом, если этой энергии достаточно, как правило, происходит выбивание пробки брони, диаметр которой приблизительно равен калибру снаряда. Заброневое поражающее действие каморного бронебойного снаряда зависит от его остаточной кинетической энергии и от фугасного действия его разрывного заряда, а у бескаморного фугасное действие, естественно, отсутствует. Понятно, что каморный снаряд имеет гораздо лучшее заброневое действие, чем бескаморный, но его кинетическая энергия (и, соответственно, бронепробиваемость) немного меньше за счет меньшего собственного веса — ведь удельная плотность разрывного заряда меньше удельной плотности металла, из которого делают корпус снаряда.

Существуют и другие факторы, увеличивающие и усугубляющие действие самих снарядов. В результате проникновения снаряда внутрь танка там часто образуются так называемые вторичные осколки. Это осколки самой конструкции танка, его механизмов и деталей, образовавшиеся в результате их разрушения, а также незакрепленные предметы, вовлекаемые в движение вследствие воздействия на них кинетической энергии снаряда и выбитой им пробки брони, а также фугасного действия разрывного заряда каморного бронебойного снаряда.

Вторичные осколки умножают и усиливают повреждения танка, а также существенно увеличивают вероятность поражения его экипажа, поэтому необходимо постараться свести их число к минимуму. В идеале результатом пробития брони должно быть появление только одной вышеупомянутой пробки брони, которой к тому же не следует раскалываться на части. Но на практике к ней нередко добавляются обломки, отколовшиеся от примыкающей к пробоине брони. Чтобы не допустить их образования, броню, особенно ее тыльную часть, стараются сделать как можно более вязкой без ущерба для ее снарядной стойкости. Другой мерой уменьшения тяжести последствий пробития брони является избавление от незакрепленных предметов внутри танка и повышение прочности элементов его конструкции и его механизмов и деталей, которые при разрушении легко превращаются в смертоносные вторичные осколки. Это особенно важно для боевого отделения и отделения управления танка, где размещаются танкисты.

Необходимо добавить, что попавшие в танк и даже не пробившие его броню снаряды иногда все же причиняют ущерб его экипажу и его механизмам. Главной причиной этого тоже является недостаточная вязкость тыльной поверхности брони танка, которая в результате огромных напряжений, вызванных ударом снаряда, даже не сумевшего ее пробить, приводит к отколу от нее обломков, способных нанести раны и травмы танкистам и повреждения танку. Это было присуще броне Т-34, особенно его литым башням, в первой половине войны. Закаленная на сравнительно высокую твердость на всю свою глубину, броня этих башен была склонна к образованию вторичных осколков.

В результате процесса пробивания брони и происходящего при этом перехода кинетической энергии снаряда в тепловую проникшие внутрь танка снаряд и пробка брони (или их обломки, если они раскололись) раскаляются до очень высоких температур и приобретают зажигательное действие. В случае каморного снаряда к ним добавляются высокотемпературные газы, образующиеся при взрыве его заряда. В танке хватает вещей, способных к возгоранию. Прежде всего это горюче-смазочные материалы, пороховые заряды боеприпасов, резиновые изделия, краска, ветошь и одежда танкистов. Следствием пожара в танке являются взрывы его боекомплекта и баков с топливом. Но и без них сгоревший танк полностью выходит из строя и уже не подлежит восстановлению, потому что в результате длительного воздействия высокой температуры при сильном пожаре танковая броня теряет свою твердость

и, соответственно, защитные качества. Кроме того, часто из-за неравномерного нагрева у горящего танка происходят необратимые деформации корпуса и башни, которые практически невозможно исправить. Ремонтировать такой танк нет никакого смысла — ведь гораздо дешевле и быстрее построить новый.

В немецких танках были предприняты адекватные конструктивные меры для предупреждения пожаров. Прежде всего это изоляция топливных баков от боевого отделения. Баки Pz.III располагались в моторном отсеке, который был отгорожен от боевого отделения броневой переборкой. На Pz.IV они находились на самом днище машины под полом боевого отделения и были дополнительно защищены сверху листами брони толщиной 11 мм. К тому же эта часть танка в бою обычно прикрыта складками местности, и попадания в нее снарядов маловероятны.

А вот в «тридцатьчетверке» топливные баки стояли прямо в боевом отделении, причем там их было целых четыре, что значительно повышало вероятность попадания хотя бы в один из них. Решение разместить баки в столь неудачном месте было принято в результате серьезной недооценки конструкторами танка пожароопасности дизельного топлива — которая и в самом деле существенно ниже, чем у бензина.

Давайте вкратце рассмотрим физику этого явления. Важнейшими характеристиками пожароопасности любого горючего является их температуры вспышки и воспламенения. Температурой вспышки называется наименьшая температура горючего, при которой его пары образуют с кислородом, содержащимся в окружающем его воздухе, смесь, вспыхивающую при поднесении к ней источника зажигания — хотя устойчивого горения при этом еще не возникает из-за недостаточной скорости образования паров. В среднем температура вспышки разных сортов бензина находится в пределах от —30 до —45 °C, а дизельных топлив — от +30 до +80 °C. Температура воспламенения — это наименьшая температура горючего, при которой оно выделяет пары с такой скоростью, что после их воспламенения от внешнего источника зажигания вещество продолжает устойчиво гореть. Температура воспламенения бензина всего на 1–5 °C выше его температуры вспышки, а у дизельного топлива (солярки) разница между ними достигает 30–35 °C.

Резюмируя эти данные, приходим к заключению, что бензин легко воспламеняется при температуре, превышающей —25 °C. У солярки благоприятные условия для воспламенения создаются при гораздо более высоких температурах — по меньшей мере +60 °C, а для некоторых ее сортов — выше +115 °C.

Эти цифры красноречиво объясняют, почему при поднесении горящего факела к ведру с бензином он моментально вспыхивает, а при быстром погружении такого же факела в ведро с соляркой огонь гаснет. Происходит это потому, что факел просто не успевает разогреть солярку до температуры воспламенения и гаснет в ее глубине из-за отсутствия кислорода, необходимого ему для горения.

Но при попадании снаряда или вторичных осколков в топливный бак создаются совсем другие условия. Тут надо рассмотреть несколько возможных сценариев:

1. При попадании болванки, осколков снаряда или брони в полный бак происходит его пробитие и разливание топлива. Топливо при этом чаще всего не загорается, потому что температуры и энергии болванки или осколков недостаточно для его воспламенения. В этом случае бак служит дополнительной защитой от осколков, которые во многих случаях не могут даже пробить его насквозь.

2. При попадании каморного снаряда в полный бак и его подрыва внутри происходит полное разрушение бака и расплескивание содержащегося в нем топлива — в большинстве случаев с последующим его загоранием.

3. При попадании болванки, осколков снаряда или брони в бак, заполненный топливом лишь частично, происходит его пробитие. Если бак пробит выше уровня топлива, то болванка и осколки, как правило, проходят навылет и не вызывают пожара. Если ниже, то вероятность возникновения пожара зависит от соотношения количества топлива, оставшегося в баке, и величины тепловой энергии, которую передают ему осколки. Небольшое количество топлива в этих условиях может загореться.

4. Наиболее катастрофические последствия вызывает взрыв каморного снаряда в баке, заполненном на четверть или менее. При этом образуется аэрозольная смесь мелких капель топлива с воздухом, которая добавляется к уже имеющимся в баке парам топлива. Условиями для возникновения детонации такого смертоносного коктейля являются высокая температура и скачкообразно увеличивающееся до огромной величины давление, созданные фугасным действием разрывного заряда каморного снаряда. Чтобы запустить механизм детонации, этот заряд должен быть эквивалентным мощности не менее 50-100 г тротила, что в то время соответствовало каморному бронебойному снаряду калибром 75 мм и более. Емкость топливного бака для создания оптимальных для детонации условий смесеобразования должна составлять не менее 100 л. В баках объемом до 50 л заметного усиления фугасного действия снаряда не наблюдалось.

Зато в случае ее возникновения детонация топливного бака повышала фугасный эффект взорвавшегося в нем снаряда в 2–4 раза. Таким образом, взрыв бака Т-34, вызванный попаданием в него 76-мм бронебойного снаряда, содержащего 150 г тротила, соответствовал мощности взрыва 152-мм бронебойного снаряда с зарядом в 400 г тротила. В результате детонации бака ближайший к месту ее возникновения броневой лист полностью вырывало из корпуса по сварному шву и отбрасывало в сторону, а башня танка, которую обычно срывает с него в случае взрыва боекомплекта, при этом оставалась на месте. Даже снаряды в танке, несмотря на детонацию, произошедшую рядом с ними, часто полностью сохранялись в своих укладках. Пожар практически никогда не начинался, больше того, ранее начавшийся пожар потухал. Это легко объяснимо — его гасила созданная взрывом мощная ударная волна. Сам бак с соляркой после детонации внутри него исчезал без следа, он просто разлетался в пыль. Интересно отметить, что взрыв аналогичного бака с бензином был примерно в 1,5 раза слабее и не вызывал разрушения сварных швов корпуса танка. Как видно из описания механизма детонации топливного бака и ее последствий, все это полностью соответствовало процессу, который происходит при подрыве современного боеприпаса объемного взрыва, называемого иногда «вакуумной бомбой». Как известно, скорость ее детонации доходит до 1500–1800 м/с, а давление — до 15–20 атмосфер. Массовая скорость газового потока, направленного в сторону движения волны, достигает при этом 600–800 м/с. Именно эта чудовищная сила и разрывала даже прочные силовые сварные швы корпуса Т-34.

Тут необходимо добавить, что фугасное действие 37-, 47– и 50-мм немецких бронебойных снарядов было слишком слабым, чтобы породить детонацию топливного бака «тридцатьчетверки». В начале войны вызвать ее реально могли только снаряды 88-мм зениток Flakl8, Flak36 или Flak37, а также 105-мм тяжелых пушек К. 18, которых на передовой было сравнительно немного. После начала применения немцами в конце 1941 года кумулятивных снарядов на фронте стали отмечаться случаи подрывов от воздействия кумулятивной струи баков Т-34, также заполненных топливом лишь на четверть и менее. При этом детонировали только содержащиеся в самом баке пары солярки, и их мощность соответствовала эквиваленту заряда в 30–50 г тротила. Этого было достаточно, чтобы уничтожить экипаж, но корпус танка при этом не разрушался.

Вероятность возникновения пожара в боевом отделении Т-34 существенно повышалась еще и вследствие течи топлива из размещенных там баков. Чаще всего текли не сами баки, а соединявшие их дюритовые трубки. На полу боевого отделения в результате течей появлялись лужи топлива, которые легко поджигались вторичными осколками. Как мы знаем, именно там размещались в «тридцатьчетверке» ящики со снарядами, а последствия их возгорания нетрудно предугадать. Но это было еще не самым худшим: сочащаяся из баков солярка впитывалась в одежду танкистов, которая к тому же промасливалась в процессе заправок, ремонтов и обслуживания танков и потому очень легко воспламенялась. Потушить такую одежду было практически невозможно.

Надо отметить, что горящее дизельное топливо вызывает у людей гораздо более тяжелые ожоги, чем бензин. У бензина, попавшего на кожу, горят в первую очередь его пары, поэтому танкисты, спасшиеся из горевших танков с карбюраторными двигателями, нередко отделывались сравнительно легкими ожогами. Полыхающая солярка, в отличие от бензина, прилипает к коже, горит втрое медленнее, чем бензин, и оставляет на теле очень глубокие ожоги вплоть до обугливания. Специальные зажигательные смеси, такие, как напалм, которые предназначены для того, чтобы липнуть к местам своего попадания, долго гореть и развивать при этом высокие температуры, делаются на основе тяжелых видов топлива, включая солярку, а не бензина.

Пожар в боевом отделении танка приводит к гибели находящихся там людей, если они не выбрались из него вовремя, поэтому шансы на спасение жизней членов экипажа увеличиваются, если у них есть возможность быстро покинуть свою горящую машину. На танках Германии описываемого периода каждый член экипажа имел свой люк, поэтому по статистике в случае загорания танка из него нередко успевали выскочить все танкисты, а в худшем случае погибали двое из пяти. Немецкие конструкторы даже пошли на ослабление бортов башен своих средних танков, чтобы дать экипажам лучшие возможности для срочной эвакуации. Но главное — у танкистов вермахта в большинстве случаев было достаточно времени для того, чтобы выбраться из своего танка, ведь пожар там обычно начинался в моторном отсеке и далеко не всегда и не сразу распространялся на боевое отделение.

Для Т-34 статистика была намного хуже. Пожар там часто вспыхивал именно в боевом отделении из-за установленных в нем топливных баков. Из загоревшегося танка в худшем случае не успевал выскочить никто, а в лучшем — спасались двое, обычно командир и механик-водитель. Именно механик-водитель имел наибольшие шансы уцелеть: во-первых, он сидел низко и был частично закрыт от вражеского огня неровностями местности, во-вторых, был защищен 45-мм лобовым листом, наклоненным под углом в 60 градусов к вертикали, что соответствовало эквивалентной толщине брони 90 мм. Вырез под люк механика-водителя ослаблял лобовую броню, зато через него можно было быстро выскочить из танка. А вот командир мог покинуть танк через свой люк за 11 секунд. Это очень долгое время, особенно тогда, когда жизнь или мучительную смерть от огня разделяют мгновения. Зимой для танкистов, одетых в теплую одежду, и 11 секунд становились недостижимым результатом. А стрелку-радисту и заряжающему приходилось ждать, пока придет их очередь выбраться наружу, ведь своих люков у них не было. У КВ-1 дела с эвакуацией обстояли не лучше: на 5 человек экипажа там приходилось только 2 люка. Аварийным люком, расположенным в днище танка, в случае пожара в боевом отделении воспользоваться часто было невозможно — мешала растекающаяся по полу горящая солярка.

Нередко встречается утверждение, что танки, оснащенные бензиновыми двигателями, являются гораздо более пожароопасными, чем дизельные танки. Как можно убедиться из приведенных выше фактов, пожароопасность танка в гораздо большей степени зависит от его конструкции и компоновки, чем от типа его мотора и вида горючего. Самыми пожароопасными из советских танков в то время были машины серии БТ, но главной причиной этого было опять же неудачное размещение его топливных баков между двойными бортами корпуса в районе двигателя. Они занимали значительную долю боковой проекции корпуса, и потому вероятность их поражения снарядом была очень велика.

Не нельзя, как это часто происходит, называть пожароопасными все советские довоенные танки, на которых были установлены бензиновые моторы. Мы уже рассматривали пример из финской войны, когда из 482 случаев боевых повреждений и поломок Т-28 только 20 привели к пожару танка, который вывел его из строя безвозвратно. Столь впечатляющая статистика убедительно доказывает, что грамотное расположение топливных баков и эффективная противопожарная система, установленная на Т-28, успешно сводили к минимуму число случаев фатального возгорания этого танка после пробития его брони. И это несмотря на использование бензина в качестве горючего.

Некоторые недостаточно информированные люди всерьез полагают, что германские конструкторы не оснащали свои танки дизелями только потому, что не сумели их разработать. Это утверждение никак не соответствует истине. Немецкие инженеры обладали обширным опытом успешного конструирования разнообразных дизельных двигателей, предназначенных для установки на грузовиках, локомотивах, кораблях и даже самолетах. Как известно, Рудольф Дизель, который изобрел этот тип мотора, был немцем. Но во время Второй мировой войны в Германии остро не доставало дизельного топлива, немцы не могли его синтезировать, в отличие от бензина, а основным его потребителем в рейхе был военно-морской флот. Дизельными двигателями были оснащены многие немецкие боевые корабли, в том числе даже «карманные» линкоры. Особенно большое количество дизелей использовалось на подводных лодках.

Именно острая нехватка дизельного топлива и стала основной причиной использования карбюраторных двигателей на немецких танках во время Второй мировой войны. Но были и другие. Для сухопутных войск отпускался бензин, на котором ходили и танки, и тягачи, и автомобили, и мотоциклы. Это значительно упрощало снабжение армии горючим. Да и сам карбюраторный двигатель имеет ряд весомых преимуществ над дизельным:

— меньший вес и размеры при той же мощности;.

— больший рабочий диапазон оборотов;

— простота изготовления и дешевизна;

— легкость запуска при низких температурах;

— лучшие разгонные характеристики.

Главный его недостаток по сравнению с дизелем — это низкая экономичность. Из-за нее танки, оснащенные бензиновым мотором, имеют сравнительно небольшую дальность хода. Но немцы тогда не считали этот порок существенным.

Итог первых боев

Начальный период Великой Отечественной войны прошел под немецкую диктовку. Вермахт уже имел опыт боев с французскими и английскими танками, защищенными противоснарядным бронированием, поэтому и советские не стали для немцев большой неожиданностью. Борьбу с любыми танками Красной армии вполне успешно вела немецкая полевая артиллерия — хотя против Т-34 и КВ часто приходилось привлекать зенитные и тяжелые орудия.

Не отставала от своих артиллеристов и немецкая пехота, несмотря на то, что ее штатные противотанковые средства были малоэффективны против брони Т-34 и КВ. Немцы чаще всего применяли простые и доступные средства: гранаты, мины, фугасные заряды, бутылки с горючей смесью и канистры с бензином. Прежде всего они старались обездвижить танк, ведя огонь по его ходовой части. Когда это им удавалось, они подбирались к нему, пользуясь его плохим обзором либо ослепив танкистов дымовыми гранатами или шашками. После этого немцы подрывали или поджигали танк, а иногда просто взламывали запертые изнутри люки ломами или кувалдами и уничтожали или брали в плен его экипаж. Тут и сказывались нередкое в начале войны отсутствие поддержки советских танков со стороны собственной пехоты и артиллерии и нехватка у них средств и навыков взаимодействия между собой.

Из советских танков в начальный период войны лучше всего показали себя КВ. Именно их чаще всего упоминали немцы в своих дневниках и мемуарах того времени. Но причиной этого была не только их выдающаяся броневая защита. Экипажи этих танков перед войной комплектовались из одних командиров, только механик-водитель мог быть старшиной. Понятно, что воевали они куда эффективнее, чем простые призывники, которые служили на других танках.

«Тридцатьчетверки» обратили на себя внимание немцев только осенью 1941, когда их стали грамотнее использовать в обороне, применяя тактику подвижных засад с частой сменой заранее подготовленных выгодных позиций и с ведением меткого огня с места. Засады умело сочеталось с короткими внезапными контратаками. До этого основным видом боя для танков РККА была только атака. Атаковали без должной подготовки, разведки, поддержки и взаимодействия, причем атаковали не только в наступлении. Окапыванием танков, оборудованием для них оборонительных позиций никто не занимался, в обороне танки тоже должны были прежде всего атаковать.

Стрельбу при этом вели в большинстве случаев с ходу. Но для танков того времени, которые не были оснащены стабилизаторами вооружения, вероятность попадания в цель в движении уменьшалась в 3–3,5 раза. При этом в 1,5–2 раза падала скорострельность. Таким образом, общая эффективность огня с ходу в 4,5–7 раз уступала эффективности огня с места. Не случайно для немецких танков стрельба с места или с коротких остановок была основным видом огня.

Советские танкисты в начале войны существенно уступали немецким в подготовке, особенно тактической. Поведение немцев в бою и при встрече с советскими танками описал в своем докладе в середине июля 1941 года командир 7-го мехкорпуса генерал-майор В. И. Виноградов:

«Тактика действия танков и противотанковой артиллерии сводятся к следующему:

а) Как общее правило танковая колонна сопровождается авиацией, направление движения колонны обеспечивается обработкой местности в глубину (бомбежка, обстрел пулеметным огнем, разведка самолетом-корректировщиком, фотографирование), что парализует тылы и действующие части.

б) В момент соприкосновения с нашими передовыми частями на наивыгоднейшем рубеже отцепляет противотанковые средства автоматически, которые немедленно открывают огонь, а танки составляют маневренные группы и действуют на флангах. Танки, как правило, ведут огонь с места, в обороне же танки используются как средство ПТО (окапываются по башню)».

А вот что говорит о действиях немецких танков уже упоминавшаяся Директива командующего войсками Северо-Западного фронта № 0127 от 5 августа 1941 года «О недостатках в использовании и действиях танков совместно с общевойсковыми соединениями и мерах к их устранению»:

«Отмечено, что противник перед каждым своим наступлением, как правило, тщательно организует взаимодействие всех родов войск.

Наступлению предшествует короткий мощный артиллерийский и минометный налет по расположению наших войск, усиленный действиями авиации с воздуха.

Танки противника до начала общей атаки обычно используются для усиления огневого налета путем стрельбы из своих орудий с места из окопов. Под прикрытием артиллерийского и пехотного огня танки совместно с пехотой атакуют укрепления обороны обычно лишь после того, как огонь нашей противотанковой артиллерии подавлен.

Продвижение боевого порядка протекает методично по рубежам. Достигнув при помощи танков определенного рубежа, пехота немедленно закрепляется на нем.

В этот период танки окапываются и своим огнем обеспечивают пехоте организацию обороны захваченного рубежа. В этот же период подтягивается артиллерия, главным [образом] противотанковые орудия и минометы. После этого организуется скачок на следующий рубеж.

Отмечено несколько случаев, когда при овладении пехотой последующим рубежом часть танков и огневых средств задерживается на уже занятом рубеже, составляя как бы второй эшелон. Эти средства используются для удержания рубежа, в случае неудачных действий «первого эшелона», и для совершения обходных действий из-за боевого порядка впереди действующих войск.

В обороне и даже при подготовке к наступлению танки закапываются в землю».

Особенно печально выглядят на этом фоне недостатки в применении советских танков, описанные в уже приводившемся выше Приказе HKO № 325 от 16 октября 1942 года «О боевом применении танковых и механизированных частей и соединений»:

«Практика войны с немецкими фашистами показала, что в деле применения танковых частей мы до сих пор имеем крупные недостатки. Главные недостатки сводятся к следующему:

1. Наши танки при атаке обороны противника отрываются от пехоты и, оторвавшись, теряют с ней взаимодействие. Пехота, будучи отсечена от танков огнем противника, не поддерживает наши танки своим огнем артиллерии. Танки, оторвавшись от пехоты, дерутся в единоборстве с артиллерией, танками и пехотой противника, неся при этом большие потери.

2. Танки бросаются на оборону противника без должной артиллерийской поддержки. Артиллерия до начала танковой атаки не подавляет противотанковые средства на переднем крае обороны противника, орудия танковой поддержки применяются не всегда. При подходе к переднему краю противника танки встречаются огнем противотанковой артиллерии противника и несут большие потери.

Танковые и артиллерийские командиры не увязывают свои действия на местности по местным предметам и по рубежам, не устанавливают сигналов вызова и прекращения огня артиллерии.

Артиллерийские начальники, поддерживающие танковую атаку, управляют огнем артиллерии с удаленных наблюдательных пунктов и не используют радийных танков в качестве подвижных передовых артиллерийских наблюдательных пунктов.

3. Танки вводятся в бой поспешно, без разведки местности, прилегающей к переднему краю обороны противника, без изучения местности в глубине расположения противника, без тщательного изучения танкистами системы огня противника.

Танковые командиры, не имея времени на организацию танковой атаки, не доводят задачу до танковых экипажей, в результате незнания противника и местности танки атакуют неуверенно и на малых скоростях. Стрельба схода не ведется, ограничиваясь стрельбой с места, да и то только из орудий.

Как правило, танки на поле боя не маневрируют, не используют местность для скрытого подхода и внезапного удара во фланг и тыл и чаще всего атакуют противника в лоб.

Общевойсковые командиры не отводят необходимого времени для технической подготовки танков к бою, не подготавливают местность в инженерном отношении на направлении действия танков. Минные поля разведываются плохо и не очищаются. В противотанковых препятствиях не проделываются проходы, и не оказывается должной помощи в преодолении трудно проходимых участков местности. Саперы для сопровождения танков выделяются не всегда.

Это приводит к тому, что танки подрываются на минах, застревают в болотах, на противотанковых препятствиях и в бою не участвуют.

4. Танки не выполняют своей основной задачи уничтожения пехоты противника, а отвлекаются на борьбу с танками и артиллерией противника. Установившаяся практика противопоставлять танковым атакам противника наши танки и ввязываться в танковые бои является неправильной и вредной.

5. Боевые действия танков не обеспечиваются достаточным авиационным прикрытием, авиаразведкой и авианаведением. Авиация, как правило, не сопровождает танковые соединения в глубине обороны противника, и боевые действия авиации не увязываются с танковыми атаками.

6. Управление танками на поле боя организуется плохо. Радио, как средство управления, используется недостаточно. Командиры танковых частей и соединений, находясь на командных пунктах, отрываются от боевых порядков и не наблюдают действие танков в бою и на ход боя танков не влияют.

Командиры рот и батальонов, двигаясь впереди боевых порядков, не имеют возможности следить за танками и управлять боем своих подразделений и превращаются в рядовых командиров танков, а части, не имея управления, теряют ориентировку и блуждают по полю боя, неся напрасные потери».

Особенно обидно, что все эти безобразия продолжали происходить даже после накопления годичного опыта интенсивных боевых действий, приобретенного ценой тяжелейших потерь. А ведь многие из них еще

21 августа 1941 года упоминал в своем приказе войскам Резервного фронта № 005 «О недостатках в использовании танков и мерах по их устранению» его командующий Г. К. Жуков:

«На опыте боев в районе Ельня мною установлена недопустимая безграмотность использования в бою танков и танковых частей, которые в результате неправильного применения несли большие потери в живой силе и материальной части.

Командиры соединений не давали времени на проведение танковой разведки и на организацию взаимодействия танков, пехоты, артиллерии и авиации. Взаимодействие организовывалось не на местности, а вдали от поля боя, на картах.

Танки бросались в атаку, не имея никаких данных о расположении системы огня противника и характере местности. Командиры частей и общевойсковых соединений ставили танком неясные и сомнительные задачи, не организовывалась авиационная, пехотная и артиллерийская поддержка танков.

Не организовывалось взаимное опознавание, вызов огня и целеуказание. Были случаи поражения танков своей же артиллерией из-за неувязки артиллерийского огня. При движении танков вперед пехота, как правило, не продвигалась за танками и не закрепляла захваченные танками рубежи. Танки, действуя в одиночестве, несли напрасные потери и возвращались обратно в исходное положение.

Танковые командиры не проявляли нужной твердости перед общевойсковыми командирами в деле правильного применения танков; беспечно выпускали из своих рук руководство танковыми группами поддержки пехоты; не организовывали эвакуацию подбитых, застрявших танков с поля боя; не принимали мер к немедленной отправке танков на сборные пункты аварийных машин для их ремонта и быстрого ввода в строй…»

Эти документы более чем красноречиво описывают нам причины превосходства немецких танковых подразделений, частей и соединений над советскими в первый период войны. Особенно показательно, что никакие технические преимущества и недостатки самих танков тут даже не упоминаются. И это совершенно естественно, ведь дело было совсем не в них. Танки, разработанные в разных странах примерно в одно время и предназначенные для решения сходных задач, как правило, близки друг другу по комплексу боевых качеств. В каких-то отношениях они несколько превосходят своих соперников, в каких-то — уступают им, но никакие танки не имеют принципиальных преимуществ над другими танками — своими ровесниками одного с ними класса, позволяющих заранее предрешить исход боев, в которых они участвуют. Несравнимо большее влияние на результаты сражений оказывает человеческий фактор. Самый совершенный танк не может компенсировать плохую подготовку своего экипажа и неграмотное применение его командованием. Воюют не сами танки, воюют танкисты, и побеждают те из них, которые могут лучше использовать и достоинства своего танка, и недостатки противника.

Безусловно, успех во многом зависит от стратегии и тактики применения танковых частей, их подготовки, организации, управления, снабжения, взаимодействия с другими родами войск и т. д. и т. п. И, конечно, военное руководство должно стремиться планировать боевые действия таким образом, чтобы создать лучшие условия для своих сил и худшие — для вражеских. Но это — тема уже другой работы.

Немецкий генерал Ф. Меллентин так прокомментировал неудачный опыт формирования и использования первых советских танковых армий в 1942 году: «Нам казалось, что русские создали инструмент, на котором никогда не научатся играть». Но в уже конце 1943 года и ему, и всему вермахту пришлось убедиться в ошибочности этого предсказания. Советские танковые армии вместе с танковыми и механизированными корпусами новой организации стали могучим средством, под ударами которого рухнула немецкая оборона. И этому не смогли помешать новейшие немецкие «Тигры» и «Пантеры», «Элефанты» и «Ягдтигры», несмотря на всю их устрашающую мощь и звериные названия. Войны выигрывают и проигрывают не танки, а люди.

Литература

Артиллерийское снабжение в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Москва-Тула: Изд-во ГАУ, 1977, т. 1.

Балаганский И. А., Мержиевский Л. А. Действие средств поражения и боеприпасов: Учебник. Новосибирск: изд-во НГТУ, 2004.

Гальдер Ф. Военный дневник. 1941–1942. М.: ACT, 2003.

Доклад начальника ГАБТУ Главному Военному совету КА о состоянии обеспечения автобронетанковой техникой и имуществом Красной армии. Цитируется по книге: Главное авто-бронетанковое управление. Люди, события, факты в документах. 1929–1941 гг. М.: 2004.

Драбкин А. Я дрался на Т-34. М.: Яуза, 2005.

Дриг Е. Механизированные корпуса РККА в бою. М.: ACT, 2005.

Желтов И., Павлов М., Павлов И., Сергеев А., Солянкин А. Неизвестный Т-34. М.: Экспринт, 2001.

Желтов И., Павлов М., Павлов И. Танки БТ. М.: Экспринт, 2001.

Золотов П. H., Исаев С. И. Историко-статистическое исследование количественно-качественного состояния танкового парка Красной армии накануне Великой Отечественной войны // Военно-исторический журнал № 11/1993.

Калашников К. А., Феськов В. И., Чмыхало А. Ю., Голиков В. И. Красная армия в июне 1941 года. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2003.

Коломиец М. В. КВ. «Клим Ворошилов» — танк прорыва. М.: Яуза, 2006.

Коломиец М., Мощанский И. Многобашенные танки РККА. Фронтовая иллюстрация № 5/2000.

Коломиец М., Мощанский И. Средний танк Т-28. Бронекол-лекция № 1/2001.

Краснов В. Неизвестный Жуков. Лавры и тернии полководца. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000.

Меллентин Ф. Бронированный кулак вермахта. Смоленск: Русич, 1999.

Мощанский И. 1941. Тактика танковой войны. Военная летопись, серия «Бронетанковый музей», выпуск 1. М.: ПКВ, 2001.

Мухин М. Ю. Амторг. Американские танки для РККА. Отечественная история № 3/2001.

Основания устройства и конструкция орудий и боеприпасов наземной артиллерии. М.: Воениздат, 1976.

Отчет спецлаборатории НКВ № 101-1 по теме «Изучение особенностей поражения топливных баков танка Т-34 бронебойно-фугасными и кумулятивными (бронепрожигающими) боеприпасами германской фашистской армии». Информация представлена М. Свириным.

Постников М. Бронезащита средних танков Т-34 1941–1945. М.: Экспринт, 2004.

1941 год. Кн. 1. М.: Международный фонд «Демократия», 1998.

Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Выпуск 5. М.: Воениздат, 1947.

Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Выпуск 21. М.: Воениздат, 1954.

Свирин М. Артиллерийское вооружение советских танков. 1940–1945. М.: Экспринт, 1999.

Свирин М. Броневой щит Сталина. История советского танка 1937–1943. М.: Яуза, 2006.

Свирин М. Броня крепка. История советского танка 1919–1937. М.: Яуза, 2005.

Свирин М. Легкий танк Т-26. Часть 1. Армада № 20. М.: Экспринт, 2000.

Свирин М. Многострадальный Т-38 // М-Хобби, № 9/1997.

Свирин М., Коломиец М. Пушечные «двухбашенники» // Танкомастер, № 3/1999.

Солянкин А. Г., Павлов М. В., Павлов И. В., Желтов И. Г. Отечественные бронированные машины. 1905–1941. М.: Экспринт, 2002.

Тактика танковых войск. М.: Воениздат, 1940.

Танк Т-34. Руководство службы. М.: Воениздат НКО СССР, 1941.

Хлыстов Ф. Л. Танки и механическая тяга в артиллерии. Л.: Военно-Техническая Академия РККА им. Дзержинского, 1929.

Широкорад А. Б. Энциклопедия отечественной артиллерии. Минск: Харвест, 2000.

Chamberlain P., Doyle H. Encyclopedia of German Tanks of World War Two. London: Arms & Armour, 2000.

Edwards Roger. Panzer. A Revolution in Warfare, 1939–1945. London: Brockhampton Press, 1998.

German Tank Maintenance in World War II. Washington, DC: U.S. Government Printing Office, 1987.

Jentz T. L., Doyle H.L. Germany’s Panzers in World War II. From Pz.Kpfw.I to Tiger II. Atglen, PA: Shiffer Publishing, Ltd., 2001.

Jentz Thomas L. Panzer Tracts No.1–1. Panzerkampfwagen I. Kleintraktor to Ausf.B. Boyds, MD: Panzer Tracts, 2002.

Jentz Thomas L. Panzer Tracts No.1–2. Panzerkampfwagen I. Kl.Pz.Bef.Wg. to VK 18.01. Boyds, MD: Panzer Tracts, 2002.

Jentz Thomas L. Panzer Tracts No.3–1. Panzerkampfwagen III. Ausf. А, В, C, und D. Boyds, MD: Panzer Tracts, 2006.

Jentz Thomas L. Panzer Tracts No.4. Panzerkampfwagen IV. Grosstraktor to Panzerbefehlswagen IV. Darlington, MD: Darlington Productions, Inc., 1997.

Jentz Thomas L. Panzer Tracts No.8. Sturmgeschuetz. s.Pak to Sturmmoerser. Darlington, MD: Darlington Productions, Inc., 1999.

Jentz Thomas L. Panzer Tracts No. 14. Gepanzerte Pionier-Fahrzeuge. Darlington, MD: Darlington Productions, Inc., 1998.

Jentz, Thomas L. Panzertruppen. The Complete Guide to the Creation & Combat Employment of Germany’s Tank Force. 1933–1942. Atglen, PA: Schiffer Publishing Ltd., 1996.

Kliment C.K., Francev V. Czechoslovak Armored Fighting Vehicles. 1918–1948. Atglen, PA: Schiffer Publishing Ltd., 1997.

Ogorkiewicz R.M. Armoured Forces. New York, NY: Arco Publishing Co., Inc., 1970.

Regenberg W., Scheibert H. Captured French Tanks Under the German Flag. Atglen, PA: Schiffer Publishing Ltd., 1997.

Spielberger W.J. Panzer III & Its Variants. Atglen, PA: Schiffer Publishing Ltd., 1993.

Spielberger W.J. Panzer IV & Its Variants. Atglen, PA: Schiffer Publishing Ltd., 1993.

Spielberger W.J. Sturmgeschütz & Its Variants. Atglen, PA: Schiffer Publishing Ltd., 1993.

Terry T.W., Jackson S.R., Ryley C.E.S., Jones B.E., Wormell P.J.H. Fighting Vehicles. London: Brassey’s, 1991.

TM-30-450 Handbook on German Military Forces. Washington, DC: War Department, December 17,1941.

Дмитрий Хмельницкий. Единственное поражение Сталина

Почему погибла кадровая Красная армия летом 1941 года?

У меня дома на стене под стеклом висят две старые газеты. Обе посвящены давним, но радостным событиям. «Красная газета» от 24 января 1924 года сообщает о доставке в Москву из Горок тела умершего Ленина и о всемирной скорби по этому случаю. В «Труде» от 10 марта 1953 года на первой странице опубликована фотография похорон Сталина и траурная речь Маленкова. Перед входом в мавзолей гигантский, как для Гулливера, гроб. На трибуне мавзолея все главные коммунисты мира, человек тридцать — мелко, но узнаваемо. Посредине Хрущев и Маленков. Рядом Берия и Чжоу Эньлай. На левом фланге кутается в платочек Долорес Ибаррури.

В постсоветской России юбилеи Ленина и Сталина проходят совсем незаметно. Обоим сильно повезло. Ироническое равнодушие, с которым мы, бывшие советские люди, поминаем всуе имена вождей — лучшая и совершенно незаслуженная награда великим людям.

Им везло всегда. Удалось сколотить партию совершенно нового типа. Удалось захватить власть. Удалось помереть своей смертью. Даже если Ильич перед смертью и огорчался, эти огорчения не идут ни в какое сравнение с предсмертными огорчениями его верных соратников. Зиновьев и Каменев огорчались сильнее. Культ Ильича, отрепетированный Виссарионовичем в своих интересах, пережил культ самого Сталина и будет жить еще долго. Образ мудрого, интеллигентного, решительного и гуманного руководителя существует сам по себе, независимо от жутких реалий эпохи, о которой уже даже в России можно читать легально. Сталин оказал Ильичу услугу, которую не собирался оказывать. Дух Ленина был призван держать нимб над головой самого Сталина. Голова почернела и отвалилась, а дух остался и выглядит на фоне личности Сталина и его эпохи вполне идиллически. Естественный для Ильича дореволюционный фон ушел в небытие так давно и прочно, что, казалось, никогда не существовал. Он пропал вместе с людьми, для которых именно Ленин был главным вурдалаком, изгадившим вполне приличную страну.

Советская оттепель началась с «возврата к ленинским нормам», с простодушного Евтушенко, с «…уберите Ленина с денег!» Оттепель началась со сладкого ужаса осознавания сходства между гитлеровским и сталинским режимами. Процесс осознавания растянулся лет на пятьдесят и до сих пор не достиг кульминации, хотя попутно не только кучка отщепенцев, но и весь советский народ превратились в эмигрантов, а Великая Родина покончила самоаннигиляцией. Наверное, понадобится еще до черта времени, чтобы осознать глубокое несходство между Гитлером и Сталиным и увидеть гораздо более близкие параллели между Лениным и Гитлером.

Есть простой психологический тест на выявление способности к абстрактному мышлению — из нескольких фигур исключить непохожую. В группе из трех вождей — Ленин, Сталин, Гитлер — именно Сталин стоит особняком. Психология Сталина — загадка, черный ящик советской истории. Его взгляды, цели и вкусы до сих пор не расшифрованы. По тотальности террора и отлаженности придуманного им гсударственного устройства он далеко обогнал своих коллег.

По сравнению со Сталиным Ленин и Гитлер просты и ясны как слеза. Оба — политические идеалисты, сочинившие идею и верно ей служившие (об идеях, руководивших Сталиным, и говорить смешно. Он любую мог вывернуть наизнанку). Оба вышли из среднеинтеллигентской среды и активно занимались самообразованием. Обоих самообразование довело до полного разрыва со средой и ее ценностями. Оба были харизматическими лидерами, окруженными соратниками и единомышленниками (Сталина окружали только подхалимы). Обоих уважали и любили товарищи по партии. Их власть — по крайней мере, в этом кругу — опиралась на уважение, а не на страх. Сталина соратники тоже любили, но не любить его было смертельно опасно. Гитлер вряд ли сохранил бы любовь Геббельса, если бы арестовал его жену. Сталин такое проделывал неоднократно.

Оба были социалистами. Оба мечтали о переустройстве мира и счастье человечества. Оба предполагали изъять из осчастливленного человечества некоторые недостойные счастья группы — один «классовых врагов», другой — «расовых». Оба получили власть в демократических странах и превратили их в тоталитарные и однопартийные. Ленин, правда, сделал это гораздо более зверскими методами, чем Гитлер. Но у него и положение было более сложное — пришлось воевать. Поэтому роль ЧК-ОГПУ в Советской России была неизмеримо выше, чем роль гестапо в Третьем рейхе. Ленин после захвата власти учинил в собственной стране террор в таких масштабах, на которые Гитлер решился только во время войны и только на чужой территории. Ленин и Гитлер уничтожили приблизительно одинаковое количество людей — 7-10 миллионов (Сталин в несколько раз больше). За террором Ленина и Гитлера стояли безумные утопические идеи. Их реализация часто противоречила практической пользе режима, ставила его на грань краха. Ленину удалось краха избежать, Гитлеру — нет.

Террор Сталина, напротив, был обусловлен практическими, административно-экономическими соображениями. Он всегда шел только на пользу — не населению, конечно, а режиму. Гитлер и Ленин были по-своему честными людьми — что думали, то и писали. Самые зверские приказы и тот, и другой отдавали, конечно, тайно, но стратегических намерений и целей особенно не скрывали.

Гениальный мистификатор и абсолютный циник Сталин выглядит на их фоне пришельцем из иного мира.

Историческая несправедливость состоит в том, что посмертная судьба всех трех сложилась по-разному. Гитлер выглядит единственным воплощением абсолютного зла в глазах всего человечества, в том числе и советских людей, казалось бы, больше всех пострадавших от деятельности тройки. О Сталине, его политике, целях и личных качествах и через десятилетия после выхода «Архипелага ГУЛАГ» ведутся дискуссии.

Если в вопросе о внутрисоветских преступлениях Сталина существует какой-никакой консенсус, и существование ГУЛАГА практическо никто не ставит под сомнение, то роль Сталина и СССР во второй мировой войне по прежнему тема для ожесточеннейших исторических и идеологических споров. Причем мифы о миротворческой и антифашистской роли СССР, которые с огромным трудом изгоняются не только из советской, но и из западной исторической науки, были когда-то придуманы самим Сталиным. Но надолго его пережили.

Часть вины за это ложится на Нюрнбергский процесс. При всех своих достоинствах в одном серьезном отношении он оказался фарсом: нацистских военных преступников судили в составе международного трибунала советские военные преступники. Руденко, обвинявший Кальтенбруннера, так же, как Сталин, обвиняющий Гитлера, — это было надругательство над идеей трибунала, которого все участники не могли не сознавать. Одни с чувством бессилия, другие со злорадством. Полвека понадобилось, чтобы общественность (европейская, но еще не советская) задалась наконец вопросом: действительно ли Сталин лучше Гитлера или все-таки такой же плохой?

А Ленин? Он тут вообще ни при чем. Все было давно и неправда. Культ Ленина, обросший добродушными анекдотами, обернулся культом ритуального графического символа с лысиной и бородкой, не вызывающими у общественности, в противовес гитлеровским усикам, положительно никаких чувств. Образ Ленина сменился образом его мумии со сложной судьбой. Самая веселая проблема российской политики — следует ли ее похоронить или оставить лежать экспонатом.

Наверное, все нормально. Очень трудно связать приказы о массовых расстрелах заложников со знакомым всю жизнь юным блондином на октябрятской звездочке и пожилым мудрецом с картин Бродского. Не у всех получается.

Есть некое ситуационно-психологическое сходство между конфликтом Ленина и Сталина в последние годы жизни Ленина и конфликтом Сталина и Гитлера, тоже окончившимся гибелью последнего. Оба — и Ленин, и Гитлер катастрофически неправильно оценили человека, которого оба — один долго, а другой коротко — считали своим союзником.

* * *

Поражение Красной армии летом 1941 года — самое, да и наверное, единственное неожиданное событие сталинской истории. Это единственное очевидное поражение Сталина, нарушение его планов. Все остальное всегда шло по планам, или, по крайней мере, логически вытекало из прочих действий советской власти.

До 1941 года и после 1945 года все беды, несчастья и трудности советского населения были инспирированы изнутри страны, ее собственным руководством. Поэтому все прочие беды советской истории (тоже с миллионами трупов — коллективизация, индустриализация, полицейский террор) всегда подавались казенной советской историографией либо как победы и достижения, либо как временные трудности, обусловленные непреодолимыми обстоятельствами. В крайнем случае, как ошибки и отклонения от правильного курса. И только военные поражения лета 1941 года остались в сознании советских людей как катастрофа, злой умысел коварного врага. Фактически понесенные тогда (и позже, во время войны) жертвы были единственными за всю советскую историю, которые официально признавались жертвами в советское время. По очень простой причине — их было легко списать на врага.

И ответ на вопрос о причинах военного поражения сорок первого года всегда казался совершенно очевидным: враг коварно напал на беззащитное, не готовое воевать и ничего не подозревающее советское государство. Отсюда и миллионные потери в первый момент, и тяжелейшее трехлетнее выдавливание вермахта за пределы СССР.

Это ответ, очевидный для советских людей, отученных думать над официальными формулировками, и совершенно неудовлетворительный для тех, кто способность думать не потерял.

Полагаю, что гибель всей кадровой Красной Армии последовала не вследствие неготовности СССР к войне, а по прямо противоположной причине.

Сталинский СССР слишком хорошо готовился к войне. Собственно говоря, ничем другим советские люди в течение полутора предвоенных десятилетий не занимались. Хотя далеко не все об этом подозревали. СССР готовился к войне, забыв обо всем остальном, и к тому же к моменту нападения Германии уже полтора года в ней участвовал — наравне с Гитлером и в качестве агрессора. Вот к чему совершенно не были готовы ни советские люди, ни сам Сталин, так это к роли жертв агрессии.

Вообще-то тут стоит уточнить терминологию. Выражения типа «СССР готовился» или «не готовился к войне», «СССР полагал, надеялся, рассчитывал…» — неверны по сути. СССР тридцатых годов — это Сталин и больше никто. Даже Молотов и Каганович были лишь исполнителями. Статистами, но не игроками. Статистов Сталин менял, пугал, порол, возвышал, использовал, убивал, сажал и освобождал, но решения принимал только сам. Так же, как только сам ставил ключевые задачи и определял цели. Выстроенная Сталиным к началу тридцатых структура власти исключала даже минимальную внутрипартийную коллегиальность, даже на уровне Политбюро. Поэтому планы и политика СССР того времени — это планы и политика Сталина.

Принцип своей внешней политики Сталин очень емко выразил в письме Молотову и Кагановичу от 2 сентября 1935 года: «Калинин сообщил, что Наркоминдел сомневается в допустимости экспорта хлеба и других продуктов из СССР в Италию ввиду конфликта в Абиссинии. Я думаю, что сомнения Наркоминдела проистекают из непонимания международной обстановки. Конфликт идет не столько между Италией и Абиссинией, сколько между Италией и Францией с одной стороны и Англией — с другой. Старой Антанты нет уже больше. Вместо нее складываются две антанты: антанта Италии и Франции с одной стороны, и антанта Англии и Германии — с другой. Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР. Мы можем продавать хлеб и тем, и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе не выгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой» [176].

Здесь речь идет о конкретной ситуации, но обозначен главный принцип советской политической стратегии: стравить противников (а потенциальные противники — все европейские страны вообще), дождаться, пока они ослабеют, и тогда напасть. Именно в этом заключалась суть внешней политики СССР в тридцатые годы. Раньше и позже — тоже, но только в тридцатые шансы на достижение этих целей стали катастрофически большими.

В речи Сталина 19 августа 1939 года, изложение которой было опубликовано в ноябре 1939 года агентством «Гавас», а потом найдено в российских архивах Татьяной Бушуевой, другими словами декларировались те же самые цели.

Вот цитата из текста, найденного Татьяной Бушуевой.

«…Если мы заключим договор о взаимопомощи с Францией и Великобританией, Германия откажется от Польши и станет искать „модус вивенди“ с западными державами. Война будет предотвращена, но в дальнейшем события могут принять опасный характер для СССР. Если мы примем предложение Германии о заключении с ней пакта о ненападении, она, конечно, нападет на Польшу, и вмешательство Франции и Англии в эту войну станет неизбежным. Западная Европа будет подвергнута серьезным волнениям и беспорядкам. В этих условиях у нас будет много шансов остаться в стороне от конфликта, и мы сможем надеяться на наше выгодное вступление в войну.

Опыт двадцати последних лет показывает, что в мирное время невозможно иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой степени, чтобы большевистская партия смогла бы захватить власть. Диктатура этой партии становится возможной только в результате большой войны. Мы сделаем свой выбор, и он ясен. Мы должны принять немецкое предложение и вежливо отослать обратно англо-французскую миссию. Первым преимуществом, которое мы извлечем, будет уничтожение Польши до самых подступов к Варшаве, включая украинскую Галицию…. В то же время мы должны предвидеть последствия, которые будут вытекать как из поражения, так и из победы Германии. В случае ее поражения неизбежно произойдет советизация Германии и будет создано коммунистическое правительство. Мы не должны забывать, что советизированная Германия окажется перед большой опасностью, если эта советизация явится последствием поражения Германии в скоротечной войне. Англия и Франция будут еще достаточно сильны, чтобы захватить Берлин и уничтожить советскую Германию. А мы не будем в состоянии прийти на помощь нашим большевистским товарищам в Германии.

Таким образом, наша задача заключается в том, чтобы Германия смогла вести войну как можно дольше, с целью, чтобы уставшие и до такой степени изнуренные Англия и Франция были бы не в состоянии разгромить советизированную Германию. Придерживаясь позиции нейтралитета и ожидая своего часа, СССР будет оказывать помощь нынешней Германии, снабжать ее сырьем и продовольственными товарами… Для реализации этих планов необходимо, чтобы война продлилась как можно дольше, и именно в эту сторону должны быть направлены все силы, которыми мы располагаем в Западной Европе и на Балканах… Товарищи! В интересах СССР — Родины трудящихся, чтобы война разразилась между Рейхом и капиталистическим англо-французским блоком. Нужно сделать все, чтобы эта война длилась как можно дольше в целях изнурения двух сторон. Именно по этой причине мы должны согласиться на заключение пакта, предложенного Германией, и работать над тем, чтобы эта война, объявленная однажды, продлилась максимальное количество времени» [177].

Вокруг изложений этой речи до сих пор ведется очень бурная дискуссия. Не все исследователи верят в их подлинность, так как никаких других документов, неопровержимо подтверждающих то, что речь 19 августа имела место, пока не обнаружено. Есть две версии — либо речь эта действительно была произнесена, либо некто, осведомленный о планах Сталина и обсуждениях, ведущихся в кремлевской верхушке, смоделировал ее. Последнее очень маловероятно — слишком много существует доказательств в пользу достоверности изложений речи [178], — но даже если это и не так, то нет сомнений в том, что политические цели Сталина изложены в предполагаемой фальшивке совершенно адекватно реальности. Ее мог сделать только крайне осведомленный человек. Не существует данных, что Сталин мог иметь иные цели и иные планы. Все действия Советского Союза после 19 августа 1941 года (и до — тоже) отлично укладывются в изложеную в записях речи концепцию.

Стоит обратить внимание на фразу:

«…Если мы заключим договор о взаимопомощи с Францией и Великобританией, Германия откажется от Польши и станет искать „модус вивенди“ с западными державами. Война будет предотвращена, но в дальнейшем события могут принять опасный характер для СССР».

В чем могла заключаться опасность для СССР? Речь не идет о военной опасности извне, раз «война будет предотвращена». А охотников по доброй воле нападать на СССР в довоенной Европе никак не наблюдалось. В 20-е годы советское руководство игралось с тезисом, что Польша спит и видит, как напасть на Советский Союз, в начале тридцатых в качестве «вероятных противников» рассматривалась фантастическая коалиция всех западных соседей СССР, но все это было даже не вздором, а идеологической завесой, маскировавшей собственные планы войны против всех своих соседей. Вероятных противников СССР выбирал себе сам, и степень вероятности зависела не от их планов, а от советских.

Если исходить из сталинской логики, то опасность для СССР состояла в НЕВОЗМОЖНОСТИ развязать мировую войну так, чтобы вступить в нее после того, как все прочие участники истощат свои силы. То есть это была опасность идеологическая. В реальную военную опасность эта ситуация могла бы перерасти, только если бы СССР все-таки решился бы напасть на мирную, и, следовательно, немедленно объединившуюся против него Европу.

Главную опасность для будущего СССР, согласно Сталину, представляло собой предотвращение войны. Вот чтобы предупредить эту опасность, Сталин и пошел на заключение договора с Гитлером. Договора, предусматривавшего начало мировой войны, сталкивавшего Германию с коалицией западных государств, развязывавшего руки Сталину в Восточного Европе, смыкавшего советские границы с германскими и создававшего реальную и желанную для Сталина возможность вмешаться в мировую войну в нужный момент в качестве «арбитра». Иными словами, единственного победителя. «Советизация» Германии была запрограммирована Сталиным в пакте Молотова-Риббентропа изначально. Причем интересно, что в первую очередь «советизация» Германии планировалась в случае поражения Германии в войне с Англией и Францией. Это могло означать только одно: в тот момент, когда немецкие войска терпят поражение на западе, СССР входит на германскую территорию с востока и идет дальше на запад уже в качестве союзника «советизированной Германии». Трудно позавидовать роли, которая в этом сценарии была уготована Гитлеру.

Таким образом, одной из главных причин военных поражений Советского Союза летом 1941 года была сталинская внешнеполитическая стратегия в целом. Не будь перманентной нацеленности СССР на разжигание мировой войны, война бы просто не началась. Поворотный момент этой стратегии наступил именно 19 августа 1939 года, если исходить из того, что Сталин действительно в этот день принял решение заключать пакт с Гитлером и открыл свои карты соратникам.

Все зависело только от Сталина. Не заключи он пакт, война была бы предотвращена, границы остались на прежних местах, и столкновение Германии с СССР было бы физически невозможно.

Гитлер же, при всех его военных амбициях, был в этом альянсе фигурой зависимой. Откажись Сталин заключать соглашение и заключи он договор о сотрудничестве с англичанами и французами, то все — на этом свобода действий Гитлера кончалась, а мечты о расширении жизненного пространства в любую сторону продолжали оставались мечтами. Пакт открывал Гитлеру дорогу в Польшу и, главное, на Запад. Впрочем, нет оснований полагать, что Гитлер так уж стремился в 1939 году к немедленной общеевропейской войне — объявление войны западными союзниками его здорово ошарашило. Но вот насчет Сталина сомнений нет. Стремился, и еще как.

Однако при заключении пакта возникала уже реальная опасность, которую Сталин должен был бы учитывать — Гитлер мог сообразить, что его планы на будущее Европы отличаются от планов Сталина. И сообразить, какую судьбу Сталин готовит Германии, Европе и ему лично. Но ситуация, в которую попадал (и попал) Гитлер, поняв уже после увязания в европейской войне, что угроза с Востока, ранее, до пакта, воспринимавшаяся во всей Европе скорее как гипотетическая и абстрактная, вдруг стала совершенно реальной, не оставляла ему слишком много вариантов действий. Собственно говоря, в этот момент оставался только один вариант — второй фронт на востоке.

Спорам о причинах германо-советской войны 1941 года, как правило, особо напряженный, даже истерический характер придает обсуждение темы «превентивности». Благодаря ей сугубо академическая, историческая проблема приобретает острое идеологическое значение. Согласиться с тем, что Гитлер напал на СССР вынужденно, для многих участников даже вполне серьезных научных дискуссий означает оправдать Гитлера. Что странно. Как будто после того, что Гитлер уже успел натворить к лету 1941 года, его можно оправдать тем, что нападение на Сталина было вынужденным. Репутация Гитлера совершенно не зависит от того, превентивно он напал или непревентивно. А вот репутация Сталина (и СССР) зависит от этого очень сильно. В случае доказанной превентивности СССР — агрессор, которого опередили. Превентивность не доказана — СССР в чистом виде жертва.

Тема эта достаточно изучена многими вполне добросовестными исследователями. Картина вырисовывается такая. Скорого, в течение ближайших недель, нападения на Германию Гитлер в июне 1941 года не ожидал, хотя именно оно было совершенно реальным, что многократно доказано и российскими, и западными историками. Немецкая разведка имела очень неполное представление о состоянии развертывания Красной армии. Была более или менее ясна картина происходившего в трехсоткилометровой приграничной зоне, но немцы не представляли себе всего военного потенциала Красной армии, не знали о втором и третьем стратегических эшелонах.

Отдавая приказ о подготовке операции «Барбаросса», Гитлер не ожидал скорого удара Красной армии, хотя по мере приближения даты собственного нападения обеспокоенность немецкого военного руководства происходившим в советской приграничной зоне все-время возрастала.

То, что СССР в принципе представляет собой открытую военную угрозу Германии, а его аппетиты далеко выходят за рамки, оговоренные пактом Молотова-Риббентропа, немецкому руководству было совершенно ясно по крайней мере с лета 1940 года. Сталин мог напасть через полгода, через год или через два, это все равно делало ситуацию для Гитлера невыносимой, поскольку парализовывало его действия. Закончить войну на Западе Гитлер не мог, не используя полторы сотни дивизиий, стоявших на восточной границе. И увести их не мог, потому что агрессивные намерения Сталина были очевидны. Патовая ситуация тоже не могла продолжатся слишком долго, поскольку приводила только к ухудшению стратегического положения Германии. Сталин ждать мог, а Гитлер — нет. В этой ситуации Гитлер решил разрубить гордиев узел и, разбив Красную армию, развязать себе руки на Западе.

Идеологические планы расширения «жизненного пространства» на восток играли в этой ситуации третьестепенную роль, если вообще играли. Об этом совершенно отчетливо писал Геббельс в дневнике 16 июня 1941 года. Пропагандой в дневниковых записях, естественно, и не пахнет:…

«Фюрер подробно объясняет мне положение: наступление на Россию начнется, когда закончится наше развертывание. Это произойдет в течение недели…. Русские скопились прямо на границе, это для нас лучшее из того, что могло произойти. Если они, рассредоточившись, отступят в глубь страны, то будут представлять в большую опасность. У них есть 180–200 дивизий, возможно, даже меньше, в любом случае приблизительно столько, сколько у нас. В кадровом и техническом отношении их даже сравнивать с нами нельзя… Фюрер оценивает длительность акции в 4 месяца, я оцениваю в меньший срок. Большевизм рассыпется, как карточный домик… Мы должны действовать. Москва хочет держаться вне войны, пока Европа не устанет и не истечет кровью. Тогда Сталин захочет действовать, большевизировать Европу и вступить во власть. Эти его расчеты будут перечеркнуты. Наша акция подготовлена так хорошо, насколько это вообще в человеческих силах. Подготовлено столько резервов, что неудача просто исключена. Географически акция не ограничена. Борьба будет продолжаться до тех пор, пока русские войска не перестанут существовать…

Россия нападет на нас, если мы ослабеем, и тогда мы получим войну на два фронта, которую мы предотвращаем этой превентивной акцией. Только тогда у нас будет свободный тыл…

Мы должны также напасть на Россию, чтобы высвободить людей. Непобежденная Россия связывает 150 дивизий, которые нам срочно нужны для военной экономики. Ее нужно усилить, чтобы реализовать программы производства оружия, подводных лодок и самолетов, тогда США не смогут нам ничего сделать. У нас есть материалы, сырье и машины для трехсменной работы, но не хватает людей. Если Россия будет разбита, мы сможем высвободить целые призывные возраста и строить, вооружаться, готовиться. Только тогда можно будет начать воздушную войну с Англией на другом уровне. Вторжение все равно малореально. Итак, речь о том, чтобы гарантировать победу иным образом….

Тенденция всего похода лежит на ладони: большевизм должен пасть, и у Англии будет выбито из рук последнее оружие на континенте. Большевистский яд будет изгнан из Европы. Против этого даже Черчилль и Рузвельт могут мало что возразить. В России не будет восстановлен царизм, но на смену еврейскому большевизму придет настоящий социализм… Сотрудничество с Россией было пятном на нашем мундире. Оно будет теперь смыто. То, против чего мы всю жизнь боролись, теперь будет уничтожено» [179].

Неделей раньше, 8 июня, Геббельс записывает: «Получил программу территориального деления Р[оссии]. Требуется очень большой аппарат. Об азиатской части Р. речь не идет. Заботиться придется только о европейской. Сказал же Сталин недавно Мацуоке, что он азиат. Что ж, пожалуйста!» [180].

А вот кусочек записи от 14 июня 1941 года: «Русские, похоже, ничего не подозревают. Во всяком случае, они развертываются так, как мы только может желать: очень скученно, легкая добыча» [181].

В этих записях есть несколько интереснейших моментов.

Во-первых, видно, насколько нацисткая верхушка ошибалась насчет масштаба советских военных приготовлений. Геббельс и Гитлер рассчитывали на 180–200 советских дивизий (или меньше), в реальности их только в двух первых стратегических эшелонах было более 250.

Во-вторых, концентрация советских войск на границе не рассматривается как указание на скорое нападение. Его не ждали, но зато радовались, что скученные советские войска станут легкой добычей. Как это, впрочем, и случилось.

В-третьих, в стратегической угрозе, исходящей от Сталина и Красной армии, нацистская верхушка не сомневается. Сталин нападет, как только получит к тому благоприятную возможность. Поэтому убирать войска от восточной границы ни в коем случае нельзя.

В-четвертых, мотив нападения обозначен совершенно точно — превентивная акция, ставящая своей целью снять угрозу с Востока, чтобы успешно закончить войну с Англией. Причем эта акция не рассматривается как война на два фронта, наоборот, она должна таковую предотвратить. И правда, в тот момент вермахт не вел военных действий на суше. Но любая активизация на западном фронте с использованием сил, передислоцированных с востока, автоматически означала нападение Сталина на ослабленный участок и открытие второго фронта при крайне неблагоприятных обстоятельствах. То есть главная цель нападения Германии на СССР — благополучное завершение войны с Англией. А завоевание «жизненного пространства» на востоке и ликвидация большевизма — цель второстепенная и не определяющая стратегию. В записях Геббельса нет ни слова о захвате земель на Востоке как главной цели германо-советской войны. И нет ничего о борьбе с «низшими расами», как о движущей силе восточного похода. Идеология вообще не играла никакой роли при принятии решения воевать с СССР. Аппетиты Германии простираются только на европейскую часть СССР и только в силу необходимости. Раз Сталин «азиат», вот пусть и отсиживается в Азии.

В тот момент Гитлеру не требовалось никакого «жизненного пространства», его у Германии в 1941 году и так было с избытком. Гораздо больше, чем физических возможностей освоить, усмирить и контролировать захваченную половину Европы.

Таким образом, конкретная причина поражений Красной армии летом 1941 года — ошибка в расчетах.

Если бы окончание развертывания Красной армии для нападения было запланировано не на середину июля, а на месяц раньше, такое же страшное поражение могло бы ожидать вермахт. Видимо, как полагают некоторые исследователи, например, австрийский историк Хайнц Магенхаймер, советское руководство не ожидало, что Гитлер нападет внезапно и так скоро. Предполагалось, что сначала последуют дипломатические демарши, ультиматумы, политические требования и т. п.

Геббельс подробно описывает в дневнике в мае-июне 1941 года маскировочные усилия, которые прилагались Германией, и в особенности его ведомством, чтобы создать у СССР впечатление, будто Германия готова на переговоры. Отсюда, вероятно, и игнорирование Сталиным предупреждений о начале войны. До окончания подготовки к нападению оставались считанные недели, он рассчитывал дотянуть. А уже тогда немецкие приготовления переставали играть какую бы то ни было роль. Точно так же, как мгновенно обесценились 22 июня 1941 года все многолетние усилия СССР по подготовке собственного нападения на Европу.

Собственно говоря, обе стороны, готовившиеся к нападению друг на друга весной 1941 года, сделали одну и ту же ошибку. Обе недооценивали опасность нападения противника в краткосрочной перспективе и обе рассчитывали на полный успех собственных военных приготовлений. Обе готовились совершить один и тот же маневр с одинаковыми целями. Никто из них не готовился к обороне. В силу стечения случайных обстоятельств, а вовсе не военно-тактической прозорливости Гитлеру удалось опередить Сталина. Но могло получиться и наоборот. И тогда сегодня обсуждались бы ошибки Гитлера, приведшие к поражению вермахта в июле 1941 года.

* * *

Итак, обе стороны готовились к нападению, обе видели угрожающие военные приготовления противника и обе не ожидали того, что противник нападет в самое ближайшее время. Имеет смысл поставить вопрос о «превентивности» нападения Германии на СССР несколько иначе. А именно: собирались ли партнеры по пакту «Молотов — Риббентроп», заключая его в августе 1939 года, этот пакт добровольно, без нажима внешних обстоятельств в обозримое время, нарушить? Или были намерены соблюдать?

Насчет Сталина сомнений нет. Он не просто собирался нарушить пакт, для него соглашение с Гитлером было шагом к достижению цели, полностью противоречащей существу пакта: Сталин ни с кем не собирался делить Европу. Тому есть множество доказательств. И наоборот, не существует признаков того, что стратегические планы Сталина (и СССР) могли бы быть иными. Все военное планирование СССР с конца 20-х годов. (и раньше тоже) было направлено на то, чтобы в один прекрасный день суметь победить армии всех европейских стран, вместе взятых [182]. При полном отсутствии реальной, не спровоцированной собственными действиями угрозы со стороны европейских соседей.

Тут возникает естественный и важный для обсуждаемой темы вопрос: когда СССР начал готовить нападение на Германию? Целенаправленная подготовка к нападению на Европу (и на Германию, естественно) началась в Советском Союзе задолго до принятия Гитлером решения о разработке в 1940 году операции «Барбаросса». И задолго до прихода Гитлера к власти.

Американец Джон Скотт провел пять лет на промышленных стройках Урала. В книге, выпущенной в Стокгольме в 1944 году он писал: «В 1940 году Уинстон Черчилль объявил английскому народу, что ему нечего ожидать, кроме крови, пота и слез. Страна находится в войне. […] Однако Советский Союз уже с 1931 года находился в состоянии войны, и его народ исходил потом, кровью и слезами. Людей ранило и убивало, женщины и дети замерзали, миллионы умерли от голода, тысячи попали под военные суды и были расстреляны в боевом походе за коллективизацию и индустриализацию. Готов поспорить, что в России борьба за производство чугуна и стали привела к большем потерям, чем битва на Марне в Первую мировую войну. В течение всех тридцатых годов русский народ вел войну — промышленную войну» [183].

Это была промышленная война, которая должна была приблизить войну настоящую. Все жуткие события сталинской истории, которые мы привыкли воспринимать по отдельности — коллективизация, индустриализация, разнообразные волны репрессий — были элементами реализации одного глобального плана по превращению СССР в военный лагерь, а населения частично в солдат, частично в рабов. Что, собственно говоря, в сталинской ситуации — одно и то же.

Идеологическое прикрытие всех этих событий было блефом. Коллективизация не была обусловлена никакой классовой борьбой в деревне. Индустриализация не ставила своей целью экономический подъем страны. И даже политические репрессии были не политическими. Политические противники советской власти были уничтожены или полностью парализованы еще в 20-е годы. Антисталинистские настроения можно было подавлять в 30-е годы репрессиями на много порядков меньшими, чем те, что происходили.

Все сталинские акции и реформы, называющиеся политическими, на самом деле носили чисто экономический характер. Это был процесс милитаризации страны на сталинский лад.

Нужно было в кратчайшие срок построить военные заводы, обеспечивающие вооружение самой сильной армии в мире. Для этого требовались а) средства, б) современные технологии, в) дешевая, а еще лучше — бесплатная рабочая сила, г) социальная структура, позволяющая руководству страну без ограничений манипулировать всеми ресурсами страны — продовольствием, сырьем, продукцией промышленного производства, рабочей силой. Все эти задачи решались параллельно. Главной целью советской индустриализации было строительство военно-промышленного комплекса за счет снижения до физически возможного минимума уровня жизни населения. Эта была цель, прямо противоположная тому, что называется развитием экономики. Нормальный рост экономики обычно означает повышение благосостояния граждан, рост комфортности жизни. Сталинская военная промышленность создавалась за счет разрушения, ликвидации гражданской экономики и снижения уровня жизни населения.

Военно-промышленную технологию следовало закупить на Западе, своей не было. Этот процесс начался в 1927–1928 годах. В 1929-м — огромный успех. Американский архитектор Альберт Кан получает от СССР заказ на проектирование сотен промышленных предприятий на общую сумму в 2 миллиарда долларов. Благодаря контактам с Каном и другими западными фирмами в СССР пошел поток военно-промышленной технологии, станков, всевозможного обрудования.

Навстречу шел поток хлеба, всякого другого продовольствия и леса. Больше СССР неоткуда было взять валюту. Оба потока достигли кульминации в 1932–1933 годах; как следствие, именно на эти годы пришелся пик массового голода в стране со многими миллионами жертв. Коллективизация была средством выкачивания продовольствия из деревни и перекачки «лишнего», обращенного в рабство крестьянского населения в рабсилу на стройках пятилетки. Новые предприятия строились вблизи от источников сырья, там, где добровольные рабочие руки вообще найти было невозможно. А требовались десятки миллионов, причем бесплатных. Это проблема решалась несколькими путями. Той же коллективизацией; выдавливанием «лишнего», бесполезного с точки зрения государственных сталинских задач населения из городов с помощью таких мер, как введение паспортной системы; сменявшими друг друга волнами репрессий. Параллельно изменялась социальная структура общества. Из нее изгонялись остатки экономических и гражданских свобод. В идеальном виде сталинская система государственного устройства СССР, выстроенная уже к 1931–1932 годам, представляла собой концентрационный лагерь, в котором собственно ГУЛАГ служил карцером. Остававшиеся на свободе имели больше привилегий и лучшее обеспечение, чем заключенные, но никак не больше гражданских прав. Даже сталинские наркомы.

Люди, пережившие эти времена в Советском Союзе, мемуаров практически не оставили. Но в Европе, а особенно в Германии, в 30-е годы были выпущены сотни книг о жизни в СССР. Большинство авторов — иностранные рабочие, инженеры, бывшие коммунисты, жившие и работавшие в СССР, или журналисты, съездившие в СССР туристами. Для нацистской пропаганды, издававшей такие книги гигантскими тиражами, они были подарком. Что, впрочем, не говорит о том, что они не были правдивыми. Да и смешно было бы клеветать на сталинский СССР, действительность была страшнее любых фантазий. Вот один пример.

Весной 1932 года молодой немецкий архитектор Рудольф Волтере приехал в Новосибирск в качестве «иностранного специалиста». Через год работы он вернулся домой и, потрясенный увиденным, издал книжку «Специалист в Сибири» [184]. Волтере с огромным сочувствием описал странное общество, состоящее как бы из одних инфантильных подростков. Что-то вроде хорошо организованного интерната для детей с замедленным развитием. Члены этого сообщества лишены свободы воли, свободы выбора, чувства собственного достоинства и, кажется, не понимают, что это такое. Они испытывают постоянный ужас перед тайной полицией и страх перед начальством, воплощенным в трех ипостасях — парторг-профорг-директор. Начальство состоит из таких же подростков, только облеченных доверием. Они живут в кошмарных условиях, но при этом думают, что на Западе живут хуже. Они не могут менять место работы и место жительства, в любую минуту их могут лишить хлебной карточки (в начале 1933 года — 400 граммов хлеба в день на работающего). При этом они уверены, что строят социализм и с нетерпением ждут дня окончания пятилетного плана, потому что им было обещано — в этот самый момент уровень жизни возрастет втрое. Ведь об этом писали в газетах!

С грустной иронией вспоминает Вольтере совет, который постоянно слышал от своих собеседников: «Вы должны читать газеты. То, что Вы видите своими глазами, создает у Вас неправильное впечатление о нашей системе!» И анекдот на ту же тему: учитель рассказывает в классе, что на Тверской улице построена новая фабрика. Ученик: «Я живу напротив, там уже пять лет только один забор». Учитель: «Дурачок, читай газеты, там это написано черным по белому».

К 1932 году Сталин уже вылепил общество, готовое воспринимать реальность не собственными органами чувств, а через газеты — черным по белому. И придумал для него все необходимые мифы — черным по белому. Вождь был гениальным режиссером и психологом. Он дал одураченным до идиотизма людям самое главное — ощущение своей ценности, нужности и благородства. Сплоченное сталинскими мифами общество сумело пережить и самого вождя, и его имидж, и формальную смену государственной системы.

Цель у всех сталинских мероприятий с самого начала его правления, с 1927 года, была одна — скорейшее строительство очень сильной армии и развязывание мировой войны. Последняя цель была достигнута в 1939 году. А к 1941 году у Сталина была армия, несоизмеримая по численности и технической мощи ни с одной другой армией Европы. Заключая в 1939 году пакт с Гитлером, Сталин ни в коем случае не собирался останавливаться на достигнутом.

* * *

А собирался ли Гитлер, заключая пакт в августе 1939 года, в ближайшее же время его нарушить? Соглашение со Сталиным открывало Гитлеру путь на Запад и гарантировало (или предполагалось, что гарантирует) безопасный тыл. Если он уже в 1939 году планировал параллельно (или последовательно) захватить и Западную Европу, и Советский Союз, это значит, что он уже тогда фактически готовил войну на два фронта. И намеревался обмануть Сталина точно так же, как Сталин (что несомненно доказано) намеревался обмануть Гитлера.

Если же такого рода планов у Гитлера в 1939 году не было, и он заключал пакт всерьез, с намерением его соблюдать, то это значит, что нападение на СССР было вынужденным, то есть превентивным.

Мог быть и третий вариант: в 1939 году не собирался, а потом под влиянием побед на Западе аппетит разыгрался… Но этот вариант однозначно недоказуем. Незаконченная и малоперспективная война с Англией и реальная перспектива войны с маячившими за Англией на антлантическом горизонте США не давали в 1941 году повода для особого оптимизма и упоения победами, какими бы эффектными они ни казались.

Вроде бы не опубликовано никаких данных, говорящих о том, что Гитлер до лета 1940 года, то есть до аннексии Сталиным части Румынии, планировал начать восточный поход и к тому же в самое ближайшее время.

В подтверждение этой версии всегда цитируется только одна фраза «Майн Кампф»: «Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены». [185]

На очевидный вопрос, зачем Гитлеру, захватившему к 1941 году половину Европы, но так и не победившему окончательно в войне на Западе, более того, не имеющему очевидных шансов победить и освоить в обозримом будущем уже захваченные территории, понадобилось бы нарушать союзный договор с СССР и открывать второй фронт на востоке, — на этот вопрос следует традиционный ответ: он же сам написал, что нападет на Россию. Вот и напал.

Как раз этому объяснению и не стоит верить с ходу. Потому что в «Майн Кампф» Гитлер написал не только это. И даже не совсем это.

Гитлер писал свою печально знаменитую книгу в тюрьме в 1923–1924 годах, после провала путча. О грядущей победе он тогда мог только мечтать. Строго говоря, его книга — не пропагандистская литература, а партийная теория, которая должна была в будущем лечь в основу массового движения. Это искренние размышления потерпевшего на тот момент поражение крайне правого экстремистского политика о судьбе Германии.

Главная цель Германии видится ему в отказе от борьбы за колонии в пользу завоевания новых земель в Европе: «Пока нашему государству не удалось обеспечить каждого своего сына на столетия вперед достаточным количеством земли, вы не должны считать, что положение наше прочно. Никогда не забывайте, что самым священным правом является право владеть достаточным количеством земли, которую мы сами будем обрабатывать. Не забывайте никогда, что самой священной является та кровь, которую мы проливаем в борьбе за землю». [186]

Гитлер планирует завоевательные войны, но при всем отвращении как к большевистскому режиму, так и к западным демократиям им двигают не политические мотивы, а сугубо меркантильные — поднятые, правда, на уровень высоких духовных ценностей. Вести завоевательную войну одновременно на Западе и на Востоке для Германии невозможно физически. Война возможна только при условии союза либо с Западом против СССР, либо с СССР против Запада. Оба варианта допустимы, если ведут к успеху.

Гитлер обдумывает варианты и высказывается в пользу первого — союз с Западом против СССР — по сугубо практическим соображениям: «С чисто военной точки зрения война Германии-России против Западной Европы (а вернее сказать в данном случае, против всего остального мира) была бы настоящей катастрофой для нас. Ведь вся борьба разыгралась бы не на русской, а на германской территории, причем Германия не могла бы даже рассчитывать на сколько-нибудь серьезную поддержку со стороны России…» [187].

Россия, по мнению Гитлера — слабый, плохо вооруженный союзник. «Прибавьте к этому еще тот факт, что между Германией и Россией расположено польское государство, целиком находящееся в руках Франции. В случае войны Германии-России против Западной Европы Россия раньше, чем отправить хоть одного солдата на немецкий фронт, должна была бы выдержать победоносную борьбу с Польшей. В такой войне дело вообще было бы не столько в солдатах, сколько в техническом вооружении» [188].

Военный союз с СССР грозит Германии, по мнению Гитлера, повторением Первой мировой войны. Не менее опасен и союз с Россией, не преследующий немедленных военных целей:

«Обыкновенно на это возражают, что союз с Россией вовсе не должен еще означать немедленной войны, или что к такой войне мы можем предварительно как следует подготовиться. Нет, это не так! Союз, который не ставит себе целью войну, бессмыслен и бесполезен.

Союзы создаются только в целях борьбы… Одно из двух: либо германско — русская коалиция осталась бы только на бумаге а тем самым потеряла бы для нас всякую ценность и значение; либо такой союз перестал бы быть только бумажкой и был бы реализован, и тогда весь остальной мир неизбежно увидел бы в этом предостережение для себя. Совершенно наивно думать, будто Англия и Франция в таком случае стали бы спокойно ждать, скажем, десяток лет, пока немецко-русский союз сделает все необходимые технические приготовления для войны. Нет, в этом случае гроза разразилась бы над Германией с невероятной быстротой» [189].

И еще один, второстепенный, но важный аргумент: «Современные владыки России совершенно не помышляют о заключении честного союза с Германией, а тем более о его выполнении, если бы они его заключили» [190].

Гитлер делает вывод — договор с Россией против Запада бессмыслен и опасен, а «…действительно полезным и открывающим нам крупные перспективы союзом был бы только союз с Англией и Италией» [191].Такой союз Германии выгоден: «Я признаюсь открыто, что уже в довоенное время считал, что Германия поступила бы гораздо более правильно, если бы отказавшись от бессмысленной колониальной политики, от создания военного флота и усиления своей мировой торговли, она вступила бы в союз с Англией против России» [192].

Итак, попытки завоеваний на Западе бесперспективны из-за отсутствия сильного союзника, а путь на Восток открыт, так как потенциальный сильный союзник на западе имеется, а Россия слаба.

Резюме: «Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке. Мы окончательно рвем с колониальной и торговой политикой довоенного времени и сознательно переходим к политике завоевания новых земель в Европе. Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены» [193].

Если учитывать только последнюю фразу, то да, советские историки правы, Гитлер сам предсказал свое нападение на Россию. Если же знать весь комплекс рассуждений Гитлера, то получается, что ничего подобного он не предсказывал. В «Майн Кампф» он обосновывал необходимость союза с сильной стороной против слабой. Выбор союзника определялся не политическими или национальными симпатиями, а его, союзника, военными возможностями.

Нападение на сильную Россию не только без поддержки Запада, но и в состоянии войны с ним, с точки зрения Гитлера времен «Майн Кампф» — безумие. И история подтвердила правильность этой оценки. Тогда что же могло заставить его пойти на этот шаг, кроме отчаяния?

Стоит иметь в виду, что начал Гитлер Вторую мировую войну в полном соответствии со своими рассуждениями времен «Майн Кампф» — он заключил союз с сильной стороной. Поменялась только расстановка сил. Советский Союз из слабой страны без единого собственного грузовика превратился в мощную военную силу, в страну с нищим и полностью бесправным населением, но вооруженную до зубов.

А Запад вовсе не проявлял желания поддерживать Германию в ее стремлении на Восток. Союз с Западом против России оказался невозможен, зато союз с Россией против Запада стал соблазнительной реальностью. Пакт «Молотов-Риббентроп», заключенный в 1939 году, был прямой реализацией теоретических разработок Гитлера пятнадцатилетней давности. Это был союз, который вел к немедленной победоносной войне за завоевание жизненного пространства. Тем более, что вопрос с Польшей был быстро решен к обоюдному удовлетворению сторон.

Эффект этого союза превзошел все, о чем Гитлер мог мечтать в 1924 году. Летом 1940 года он был хозяином большей части Европы. Франция разгромлена и захвачена, часть европейских стран оккупирована, часть — надежные союзники-саттелиты. Жизненного пространства для освоения его германской нацией — выше крыши.

На западе — еще сопротивляющаяся, но блокированная и изолированная от континента Англия.

А на востоке — Сталин…

Обычно, когда рассуждают о причинах Второй мировой войны, все крутится вокруг намерений Гитлера. Намерения и политика его партнера Сталина остаются в тени, как будто действия СССР были только механической реакцией на действия и планы Гитлера. Предложил Гитлер заключить пакт — заключили. Предложил поделить Польшу и Прибалтику — поделили. А дальше?

У Сталина был, однако, свой взгляд на развитие событий в Европе. Очень похожий на гитлеровский. Только в отличие от Гитлера Сталин не публиковал свои тайные замыслы миллионными тиражами. Он обманул Гитлера, втянул его в войну в Европе, но совершил серьезную политическую ошибку, стоившую ему всей кадровой Красной Армии, погибшей летом 1941 года.

Сумев скрыть весной 1941 года действительный масштаб советских военных приготовлений, Сталин не сумел скрыть летом-осенью 1940 года масштаб и направление своей стратегии. Он спугнул Гитлера и спровоцировал того на нападение.

* * *

Считается, что Германия напала на СССР без объявления войны. Это неправда. Около трех часов ночи 22 июня министр иностранных дел Рейха Риббентроп вызвал к себе советского посла Деканозова и зачитал ноту, фактически являвшуюся объявлением войны. Наутро ту же ноту германский посол фон Шуленбург передал в Москве Молотову. В советской историографии об этом документе никогда не было ни слова. Что выглядело странным. Казалось бы, агрессия есть агрессия и факт официального объявления войны за час до нападения ничего принципиально не меняет.

Стоит, однако, пролистать текст ноты, изданный в Берлине в 1941 году на всех европейских языках, включая русский, как сразу становиться понятно, в чем дело. К советскому читателю этот документ ни в коем случае не должен был попасть. В нем открыто шла речь о тайном протоколе к пакту Молотова-Риббентропа 1939 года и его последствиях. Существование этого протокола, в котором говорилось о разделе сфер влияния между СССР и Германией, отрицалось Советским Союзом до 1989 года. Потом признались. Но и после перестройки, вплоть до нынешнего времени, содержание «Ноты Министерства иностранных дел Германии Советскому правительству» плохо вписывается в официальную российскую историографию.

Собственно говоря, вместе были изданы несколько документов: «Воззвание Фюрера к германскому народу» и «Нота Министерства иностранных дел Германии Советскому правительству» с приложениями, которые включали в себя «Доклад Министерства иностранных дел Германии о пропаганде и политической агитации Советского правительства» и «Доклад Верховного командования германской армии Германскому правительству о сосредоточении советских войск против Германии». В «Воззвании» Гитлер патетическим, понятным народу языком объяснял то, что официально было изложено в ноте, а в приложениях была собрана подробная информация о враждебной деятельности СССР по отношению к Германии и военных инцидентах на совместной границе. Все дальнейшие цитаты взяты из этого, опубликованного в 1941 году, текста.

Нота характерна тем, что очень напоминает советские декларации после 22 июня. Типичная тоталитарная пропаганда. То есть все, что говорится о поведении врага — практически чистая правда, а то, что говорится о собственных планах и намерениях — такая же чистая ложь. В ноте перечисляются все претензии Германии к СССР, накопившиеся между августом 1939 года и июнем 1941 года. Причиной нападения Германии на СССР, согласно авторам ноты, являлось нарушение СССР дружественного пакта с Германией. Суть пакта сводилась к разграничению сфер влияния «путем отказа Германии от какого-либо влияния на Финляндию, Латвию, Эстонию, Литву и Бессарабию, в то время как области прежнего польского государства вплоть до черты Нарев-Буг-Сан должны были быть присоединены — по ее желанию — к Советской России».

Москве инкриминировалась «интенсивная разлагающая работа в областях, оккупированных Германией… а также в Норвегии, Голландии и Бельгии» и шпионаж. При этом репатриация немцев на территорию Рейха из оккупированных областей Польши и Прибалтики использовалась для того, чтобы принуждать репатриантов к шпионажу. У немцев было достаточно доказательств того, что в Москве на Германию смотрят как на «завтрашнего сильного врага». Цитируется документ, найденный в советском полпредстве при занятии немцами Белграда: «СССР будет реагировать лишь в надлежайший момент. Державы Оси еще дальше разбросали свои военные силы, и поэтому СССР внезапно ударит на Германию».

Интересная деталь. Согласно ноте, при заключении пакта 1939 года советское правительство заявило, что оно «за исключением находившихся в состоянии разложения областей бывшего польского государства, не имеет намерения ни оккупировать государства, находящиеся в сфере его интересов, ни большевизировать, ни присоединять их». Поэтому захват балтийских стран и война с Финляндией были расценены Германией как нарушения договоренностей.

При заключении первого договора в августе 1939 года Литва оставалась за Германией, но потом была уступлена ею СССР «скрепя сердце и ради сохранения мира». Но после 15 июня 1940 года вся Литва, включая кусочек, остававшийся в сфере влияния Германии, была без предупреждения захвачена СССР.

Советские притязания на Бессарабию и Сев. Буковину в 1940 году тоже оказались неожиданностью для немцев, причем на размышление они получили всего 24 часа. Как сказано в ноте: «Несмотря на то, что советское правительство при московских переговорах заявило, что оно со своей стороны никогда не проявит инициативу для разрешения бессарабского вопроса, германское правительство 24 июня получило от советского правительства сообщение, что отрешилось силой решить бессарабский вопрос. Одновременно сообщалось, что советские требования простираются также и на Буковину, т. е. на область, которая принадлежала прежней Австрийской Короне, никогда не принадлежала России, и о которой в Москве в свое время вообще даже не говорилось».

Германия «ради сохранения мира и дружбы» посоветовала Румынии уступить эти территории СССР. «Эти области были также немедленно присоединены к Советскому Союзу, подверглись большевизации и были тем самым фактически разорены». И далее: «Оккупацией и большевизацией всей сферы интересов, предоставленной германским правительством в Москве Советскому Союзу, советское правительство ясно и недвусмысленно действовало в противоречии с московскими соглашениями».

После инцидента с захватом Бессарабии и Сев. Буковины у Германии не было больше сомнений, что СССР проводит враждебную ей политику. Явное подтверждение этому авторы ноты видят в найденном в Белграде докладе югославского военного атташе в Москве от 17 декабря 1940 года, в котором говорилось: «По заявлениям из советских кругов, вооружение воздушного флота, танков и артиллерии на основании опыта настоящей войны находится в полном ходу и будет в основном закончено до августа 1941 года. Это, по всей вероятности, крайний срок, до которого нельзя ожидать крупных перемен в советской внешней политике».

Для устранения недоразумений в августе 1940 года в Берлин прибывает Молотов и предъявляет новые территориальные требования, перечисленные в ноте:

«1. Советский Союз желает дать Болгарии гарантии и сверх того заключить с этим государством пакт о взаимопомощи по образцу пактов, заключенных в балтийских краях, т. е. также с образованием военных опорных пунктов…

2. Советский Союз требует заключения соглашения с Турцией с целью создания баз для сухопутных и морских военных сил СССР у Босфора и Дарданелл на основе долгосрочного пакта. В случае, если бы Турция не заявила о своем согласии на это, Германия и Италия должны присоединиться к советским дипломатическим мерам для осуществления этого требования…

3. Советский Союз снова заявляет, что чувствует себя под угрозой со стороны Финляндии и поэтому требует полного предоставления ему Финляндии со стороны Германии, что на деле означало бы оккупацию этого государства и гибель финского народа».

По всем этим пунктам, «являвшимся предпосылкой советского правительства для присоединения к Пакту трех держав», Молотову было отказано.

Далее в ноте перечисляются другие примеры враждебного отношения СССР к Германии в политической и военной сфере — поддержка путча в Югославии, настраивание Турции и Румынии против Германии и, наконец, сосредоточение против Германии на западных границах «не менее 160 дивизий» (! — Д.Х.).

Заканчивается Нота так:

«Вопреки всем взятым на себя обязательствам и в грубом противоречии своим торжественным заявлениям советское правительство заняло позицию против Германии.

Оно не только продолжало свои направленные против Германии и Европы попытки разложения, но еще усилило их с началом войны; оно во все усиливавшейся степени с враждебностью направляло свою политику против Германии и сосредоточило все свои военные силы у германской границы с готовностью быстрого нападения.

Тем самым советское правительство изменило своим договорам и соглашениям с Германией и нарушило их… Поэтому Фюрер теперь дал приказ германской армии выступить против этой угрозы со всеми имеющимися в ее распоряжении средствами. Германский народ сознает, что в предстоящей борьбе он выступает не только на защиту родины, но что он также призван спасти весь культурный мир от смертельной опасности большевизма и проложить путь к истинному социальному возрождению Европы».

Разумеется, фюрер врет по поводу собственных целей. Риторика Гитлера насчет спасения культурного мира от большевизма была такой же подставой, как и соответствующие декларации Сталина о спасении мира от фашистской угрозы. От себя ни тот, ни другой мир спасать не собирались.

Но цели и политика Сталина обрисованы в этом документе достаточно верно. Весной 1941 года Германии следовало весьма серьезно опасаться за свою безопасность. И уж никак не стоило полагаться на обещания Сталина соблюдать договоренности с Гитлером. При всем желании Гитлера рано или поздно расправиться с Советским Союзом время для расширения «немецкого жизненного пространства» на Восток, если допустить, что именно этим он намерен был заниматься, было выбрано крайне неудачно. Европа захвачена, но не замирена и не освоена. Англия заблокирована на острове, но перспективы победы над ней весьма проблематичны. Зато на горизонте светится очень реальная перспектива войны с Америкой. А на востоке нависает Сталин, откровенно плюющий на любые соглашения и сосредоточивший на границе 5-миллионную армию в последней стадии готовности к нападению. В этих условиях начало войны на два фронта было отчаянной, и как показал опыт, безнадежной попыткой Гитлера переломить ситуацию.

Вообще-то нарушение Советским Союзом откровенно преступного договора с Германией 1939 года можно было бы только приветствовать, если бы целью было предотвращение войны в союзе с Западом. Увы, цели Сталина были диаметрально противоположными.

Итак, нападение вермахта летом 1941 года было изначально превентивным в стратегическом смысле. Оно предупреждало очевидное и неминуемое нападение Сталина в ближайшем и вполне обозримом будущем. Но превентивным в краткосрочном, тактическом смысле оно стало де-факто, неожиданно для немецкого руководства, обнаружившего только задним числом, какой опасности им удалось в тот момент избежать. Впрочем, эта удача не помогла Германии в конечном счете выиграть войну.

Тактическая ошибка Сталина в расчетах сроков нападения оказалась исторически преодолимой, стратегическая ошибка Гитлера в выборе союзника — фатальной.

Андрей Морозов. Si vis расем para bellum

Неготовность Советского Союза к войне и «ошибки сталинского руководства» стали общим местом практически всех исторических исследований, касающихся начального периода Великой Отечественной войны. Но так ли была беспомощна Красная армия? Не она ли смогла остановить немецкий вермахт, разгромивший Польшу за месяц, Францию — за шесть недель, наголову разбивший английские войска во Франции, Греции, на Крите и в Африке? Потерпел ли Советский Союз большее поражение, чем оккупированная Польша? Капитулировавшая Франция? Англия, молившаяся о вступлении в войну США? Почему первые тяжелые бои советских войск с силами всей объединенной Европы должны считаться позором, а не подвигом?

Началом активной подготовки к советско-германс-кой войне для обеих враждующих сторон можно считать 1940 год. Отсутствие ясных результатов советско-германских переговорах осенью этого года подстегнуло разработку немцами плана войны против СССР, той самой «Барбароссы». Гитлер хотел не просто получать от СССР нефть и хлеб. Он хотел, чтобы они стали немецкими, чтобы за них не надо было платить продукцией немецкого машиностроения. Трудно сказать, что именно убедило его в необходимости этой войны — хотя здесь довольно очевидна роль промышленных советников Гитлера, имевших обширные связи с американским капиталом. Видимо, они гарантировали ему пассивную роль США и Англии в грядущей войне с СССР.

Естественно, Гитлер был обманут. Европа, на радость Англии и США, получила четырехлетнюю кровавую мясорубку.

План войны с наступлением трех групп армий («Север», «Центр» и «Юг») в трех разных направлениях при постоянно расширяющемся фронте операций признан авантюрой уже давно. Удивительно, но первыми, кто признал его авантюрой были немецкие генералы. И среди критиков — Гейнц Гудериан, крестный отец немецких танковых войск, соавтор самой авантюрной из всех военных доктрин — «блицкрига», «молниеносной войны».

И он, и множество других генералов в своих мемуарах сетуют на риск войны на два фронта, на невозможность вести ее долгое время. Однако рискованный план был принят. Срок войны, по признанию самих немцев, определяли в два месяца. На больший срок не были рассчитаны ни запасы топлива, ни стратегические резервы. После этого по плану СССР терял всякую способность к обороне, и «коммунистическая система» должна была развалиться. Далее предполагалась не война, а оккупация. Стратегическое планирование заканчивалось на осени 1941 года. Высокий риск оборачивался столь желанной внезапностью. Такого авантюрного плана противник Германии просто не ожидал — как и в случае с наступлением против союзников летом 1940 года в Арденнах.

План войны против СССР, утвержденный 18 декабря 1940 года, предусматривал победу над Советским Союзом в ходе скоротечной летней, максимум летнеосенней кампании. Предполагался разгром основных сил советской армии западнее линии Днепр — Западная Двина, захват Киева, Москвы, Ленинграда, Донбасса и выход на линию Архангельск — Астрахань. Вермахту предписывалось «воспрепятствовать отступлению боеспособных частей в просторы русской территории».

Что же делал вермахт, чтобы все-таки выполнить эту невероятно сложную задачу в столь короткий срок? Наращивал численность? Не только. Поздней осенью и зимой 1940 года проводилось развертывание немецких танковых дивизий. 10 дивизий по 250–350 танков в каждой переформировывались в 20 по 150–200 танков. Общее число танков при удваивании дивизий не сильно увеличивалось, однако проводилось постоянное добавление к старым танкам новых машин. Интересно, что при этом численность автопарка и других вспомогательных частей (например, инженерных) в дивизиях не сокращалась.

Современные историки склонны говорить об этом развертывании как о прихоти Гитлера, высмеивая его дилетантизм в военных вопросах. Однако они упорно обходят вниманием тот факт, что боеспособность танковых дивизий, ударного кулака «молниеносной войны», определяется не только и не столько количеством танков в ней, сколько количеством вспомогательных средств — в основном автотранспорта. До того, как эти дивизии, прорвавшись в тыл противника, захватят железнодорожные станции и наладят движение поездов, единственным надежным транспортом будут оставаться собственные транспортные колонны танковой дивизии. А это — несколько тысяч автомашин, перевозящих абсолютно все — солдатские пайки, самих солдат, снаряды, горючее, запчасти.

Если предстоит движение по плохим дорогам, снижающим скорость доставки грузов, дивизии требуется пополнение автопарка, чтобы сохранить скорость и глубину операций. Если предстоит форсирование большого количества водных преград — на каждый танк должно приходиться больше сапёров и понтонов. Таким образом можно приспособить дивизии, покорившие Францию и Польшу, к просторам России, к ее дорогам и рекам, а главное — сохранить темп операций, чтобы уложиться в намеченные сроки. «Нелепая прихоть Гитлера, не одобренная его генералами» превращается в первый очевидный шаг на пути подготовки «молниеносной» войны против России. Шаг верный и обеспечивший преодоление всех пространств и преград, кроме одной — мужества и героизма советских солдат. Ведь именно полное прекращение сопротивления Советской армией и сдача в плен окруженных частей в полном составе по французскому образцу принимались за аксиому при составлении плана. Серия неотразимых ударов, глубоких охватов и — мир.

Чтобы обеспечить самое важное, темп, немцы мобилизовали ресурсы всей Европы, конфискуя гражданский автотранспорт и латая трофейный. Собственная немецкая автопромышленность, по словам того же Гудериана, «не удовлетворяла растущих потребностей».

Что происходило в СССР? Часто заявляют о подготовке Советским Союзом агрессивной войны, опираясь на тот факт, что он, мол, наращивал танковые силы, сколачивал крупные механизированные соединения, а не занимался постройкой долговременных укреплений на границе. Но зачем строить эти укрепления, если лето 1940 года показало, что циклопические бетонные пограничные укрепления оказываются неэффективны? Линию Мажино немцы обошли через узкий незащищенный коридор Арденнских лесов. А сколько таких прорех оказалось бы на границе СССР, которая была куда более протяженной, чем франко-германская? Один узкий проход, пробитый в такой линии — и вражеские танки в тылу. Для их ликвидации требуются крупные танковые соединения. У Франции таковых не оказалось. У СССР они были. Так что же СССР делал неправильно?

Навсегда снять вопрос о том, готовил ли Сталин нападение на Германию летом 1941 года, может обнародование подробных данных по наличному автотранспорту Красной Армии. Ведь получение всей армией техники из народного хозяйства «по мобилизации» — дело явно не одного дня, не одной недели. Летом, в самый пик сельхозработ — подавно. И на 22 июня техника получена не была. На сегодня «танки Красной армии на 22 июня» посчитаны историками чуть ли не поштучно, а вот сведения о наличии, а главное, о техническом состоянии автотранспорта как-то остаются в тени.

Номинально острую нехватку автотранспорта и тракторов-тягачей в Красной армии к началу войны признают все, но выводов почему-то не делают, сравнивая лишь количество танков противников. Но ведь понятно, что 375 танков, положенные советской танковой дивизии, при 1360 положенных ей автомашинах и 630 мотоциклах куда более ориентированы на оборону, чем 180–200 танков немецкой дивизии при двух с лишним тысячах автомашин и 1300 мотоциклах. Танки — мощь удара, мотопехота, прикрывающая их фланги, — его плечо, глубина. В советской дивизии два танковых полка и один мотопехотный, в немецкой — наоборот. Получается, что по сравнению с немецкими дивизиями советские были куда менее «наступательны», даже если судить по штатному, а не по реальному составу.

Если Советский Союз и готовился к войне, то к той самой, что кратко описана в известной песне «Если завтра война». Кстати, публичная советская военная доктрина того времени — нападение врага, контрудар, перенос войны на территорию противника — не слишком отличалась от реальности. К концу контрудара, требующего не столько глубины, сколько танковой мощи, к переносу войны на территорию противника мобилизованный автотранспорт как раз успевал.

Что касается якобы имевшего место «наступательного» выдвижения авиации к границам, оно на самом деле было общим, а не наступательным развертыванием. Под первый удар немецкой авиации попали в основном аэродромы истребителей — которые уже по факту того, что они истребители, должны были находиться близко от границы. Немцы знали, что уничтожат в основном истребители, и рассчитывали, что советские бомбардировщики не отважатся атаковать немецкие колонны без их прикрытия. Но те отважились. И даже дальние бомбардировщики вместе с фронтовыми бомбили и обстреливали немецкие колонны, жертвуя собой, но выигрывая время. Капитан Гастелло и пилоты его эскадрильи летали именно на дальних бомбардировщиках Ил-4.

Самоубийственные рейды советских летчиков, как и отчаянные удары советских танков и пехоты, выигрывали бесценные часы и дни, отнимая их от тех 6–8 недель, что немцы отводили на войну. Часы задержки в пробках, простои танков без горючего и запчастей, сожженные автоколонны — все это приводило к отсрочкам.

Да, глупо отрицать, что немцы достигли оперативной внезапности. Но они достигли ее и летом 1940 года, хотя Франция уже 9 месяцев воевала с Германией и готовилась к отражению нападения. В оперативном искусстве немцам тогда еще не было равных, «поймать» их можно было лишь на стратегических просчетах. Красная Армия серьезно уступала немцам в самом главном — организации. И она не стала пытаться обыгрывать их в этой игре — ждать, пока наладится связь и взаимодействие, пока всем подвезут горючее, всем раздадут патроны и снаряды. Так ждали французы — и проиграли.

Красная армия, получив 22 июня тяжелейший удар, действовала абсолютно логично в ситуации внезапного нападения. Она бросила всё, что не могла унести и увезти с собой. И отправилась бить противника тем, что есть, и там, где она его найдет. Жаркие встречные танковые сражения лета 1941 года, характеризуемые девяноста процентами историков как провальные и бесполезные, на самом деле сыграли решающую роль в войне. Несмотря на весь беспорядок в управлении советскими войсками, они в значительной степени определили исход войны — немцы в график не укладывались, и безоговорочного поражения СССР в первый год войны не получалось.

Русские не просто воевали. Они сражались в окружениях, пробивались из окружений, контратаковали, и, снова оказавшись в кольце, вырывались из него к своим. Те самые «боеспособные части», отступлению которых «в просторы русской территории» вермахт должен был воспрепятствовать, с боями отступали, соединяясь с подходившими подкреплениями.

Война в глубине страны в планы немцев не входила. Темп операций снижался, они пожирали все новые и новые ресурсы. Советский Союз реализовывал свое единственное преимущество — возможность мобилизации больших масс людей, психологически готовых к войне. Жертвы, принесенные в 1941 году, более 3 миллионов пленных советских солдат — все это плата за то, что Советский Союз еще не успел догнать Германию в развитии промышленности. Больше жертвовать было нечем.

Немцы столкнулись с тем, что критический уровень потерь, делающий небоеспособными английские и французские части, далеко не всегда является правилом на Восточном фронте. Они встретились с тем, от чего происходила их собственная манера войны, беспощадная и к врагам, и к себе. У русских, как и у немцев, коллективный инстинкт самосохранения народа возобладал над личными, частными инстинктами. Это стало возможным потому, что СССР, ощущая оперативные слабости своих вооруженных сил, умело подготовился к войне стратегически. Народ получил единство, общество получило устойчивую структуру, способную выдержать экстремальные нагрузки.

Вот что пишет об этом глава германского Генштаба Франц Гальдер в своем «Военном дневнике» (запись от 11 августа). Нет еще ни дождей, ни «страшной русской распутицы», а проблемы уже есть. Читаем: «Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс-Россия, который сознательно готовился к войне, несмотря на все затруднения, свойственные странам с тоталитарным режимом[Кто это пишет? Это пишет немецкий генерал в 1941-м году? Вот уж кто бы про тоталитаризм помолчал! — А.М.], был нами недооценен.[Что же имеет в виду Гальдер, неужели танки Т-34 и КВ или новейшие советские истребители? Нет. — А.М.] Это утверждение можно распространить на все хозяйственные и организационные стороны, на средства сообщения и в особенности на чисто военные возможности русских. К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 350 дивизий. Эти дивизии, конечно, не так вооружены и не так укомплектованы, как наши, а их командование в тактическом отношении значительно слабее нашего, но, как бы там ни было, эти дивизии есть. И даже если мы разобьем дюжину таких дивизий, русские сформируют новую дюжину. Русские еще и потому выигрывают во времени, что они сидят на своих базах, а мы от своих все более отдаляемся».

Русские, как и французы с поляками, не смогли избежать внезапности нападения, но они эту внезапность выдержали, а французы и поляки — нет. Русские обеспечили себе эвакуацию промышленности, мобилизацию и возможность наладить выпуск более или менее современной военной техники, изначально ориентированный на скудость ресурсов. Потеряв 80 % производства алюминия, русские тем не менее выпускали самолеты. Более того, наращивали их выпуск. Да, самолеты были «фанерные» (даже знаменитый Ла-5 имел деревянную конструкцию), они были хуже немецких и оставались такими почти до самого конца войны — но у русских не было других, и они компенсировали качество количеством.

Да, это именно то, что называется «задавить числом». Но остальная Европа не смогла и этого! Франция пала перед силами одной Германии, перед танковыми дивизиями, более чем наполовину вооруженными легкими танками. Советский Союз выстоял против куда более современных танковых сил, против авиации, имевшей почти двухлетний боевой опыт, против соединенных армий Германии, Венгрии, Румынии и Финляндии, снабжаемых продовольствием со всей Европы. Против промышленности, снабжаемой шведской железной рудой и швейцарской точной механикой.

Среди некоторых историков распространено ошибочное мнение, что русским помогали их дороги, пространства, зимние морозы. Немцы якобы не учитывали ни того, ни другого, ни третьего. На самом же деле морозы, дороги и пространства мешали и тем, и другим. Но русская военная машина могла это выдержать, а немецкая — нет. И немцы до войны это прекрасно знали.

«В результате штабных учений отдельных армейских групп, — пишут они, — выявились новые проблемы: проблема обширных пространств и проблема людских ресурсов. По мере продвижения армий в глубь России первоначальный фронт в 1300 миль должен был растянуться до 2500 миль… Многие обращали внимание на трудности, связанные со снабжением 3,5-миллионной армии и полумиллиона лошадей в условиях бездорожья в стране, где ширина железнодорожной колеи отличалась от принятой в Европе».

Более того, немецкие генералы Гальдер и фон Браухич еще в июле 1940 года «пришли к выводу, что будет разумнее поддерживать „дружбу с Россией“ и поощрять ее устремления в направлении проливов (Босфора и Дарданелл) и Персидского залива».

Немецкие генералы были в курсе печального опыта своих предшественников. «Я мог еще надеяться на то, что Гитлер не окончательно решился на войну с Советским Союзом, а хотел только запугать его, — пишет Гудериан. — Но все же зима и весна 1941 г. были для меня кошмаром».

Все трудности предстоящей кампании немцы знали, именно поэтому и планировали быструю войну. Шесть-восемь недель. Никакой войны в холода и распутицу! Война летом, а потом — только оккупация.

Этот план теоретически был вполне выполним. И его почти выполнили: немецкие танки прошли через Минск, Киев и Ростов, остановились в считанных километрах от Ленинграда и Москвы. Почти выполнили — но оказалось, что правильно решенные уравнения были неправильно составлены. Упустили одну константу, не включив ее в систему уравнений, и получили ошибку в 20 километров, из-за чего так и не дошли до Москвы. Не учли, что только в один день 22 июня советские летчики совершат восемь воздушных таранов, а до конца войны — все шестьсот. Немцы, готовясь к войне, ожидали встретить недочеловеков, а наткнулись на больших «арийцев», чем они сами.

Ги Сайер, рядовой элитной немецкой дивизии «Великая Германия», описывая свои мытарства на Украине в 1943 году, не предусмотренные планом «Барбаросса», честно признается, что он узнал много нового о русских за время войны: «Мы тысячами мерли в ту осень в украинской степи, а сколько героев погибло в боях, так и не получив признания! Даже упрямцы понимали, что не важно, сколько сот русских ты убьешь, с какой храбростью будешь сражаться. Ведь на следующий день появится столько же, а потом — еще и еще. Даже слепой видел, что русскими движет отчаянный героизм, и даже гибель миллионов соотечественников их не остановит».

Не за фатальные ошибки в аналитических расчетах, не за какую-то мифическую тупость Гитлера или его генералов заплатила Германия такую страшную цену на Восточном фронте. Заплатила она ее за банальный европейский шовинизм, за презрительное отношение к русскому народу.

В немецких школьных хрестоматиях во времена юности рядового Ги Сайера писали: «Русский белокур, ленив, хитер, любит пить и петь». Но именно русские выстояли тогда, в сорок первом, когда немцам проиграли все. Выстояли, а потом победили, выпили и спели. Если кому-то понадобится еще один урок по той же хрестоматии, русские могут повторить. Поломанная мебель — за счет заведения.

Владислав Гончаров. История или пропаганда?

Спор о причинах поражений Советского Союза и Красной Армии в первый период Великой Отечественной войны еще раз подтверждает старый тезис о том, что история — это политика, опрокинутая в прошлое.

Первоначально причинами поражений были названы внезапность нападения, решающее превосходство нацистской Германии в силах и средствах, а также преступная халатность командования Западного фронта. Нетрудно понять, что такая постановка вопроса снимала ответственность за происшедшее с высшего советского руководства, в том числе и с И. В. Сталина.

В период «оттепели» последний пункт был изменен — теперь в преступной халатности обвинялся сам Сталин, допустивший неготовность страны и армии к немецкому нападению. Опять же вполне понятно, что это снимало ответственность с военных — в том числе и с тех, которые к 1960-м годам заняли руководящие посты не только в армии, но и в государстве.

Ныне, в эпоху плюрализма, историки окончательно разделились на три лагеря. Одни утверждают, что основные причины поражений были чисто военные — слабость и недоразвернутость Красной армии, превосходство противника в техническом оснащении, маневренности и уровне управления. Другие, с цифрами в руках отрицая наличие у вермахта сколь бы то ни было существенного превосходства, главными причинами называют сталинские репрессии, бездарность руководства Красной армии и нежелание советского солдата воевать за «кровавый большевистский режим».

Третья версия на фоне первых двух выглядит наиболее оригинальной — она предполагает, что армия к войне была готова и вполне боеспособна, репрессии только оздоровили ее, а причиной поражения стало то, что Гитлер всего лишь опередил Сталина, ударив первым. Эта версия в одинаковой степени устраивает как «западников» (мы хотели завоевать Европу!), так и «патриотов» (и мы ее чуть было не завоевали!), что и обеспечило ей незаслуженно широкую популярность в массах. Однако по той же причине эта версия оказывается наименее самостоятельной, предоставляя аргументы (как правило, основанные на эмоциональных оценках) то одной, то другой стороне, поэтому как независимое явление ее рассматривать нельзя.

Вернемся к первым двум версиям. Очевидно, что каждая из них не ограничивается анализом событий 1941 года, а выводит из него оценку всей истории нашей страны в XX веке — а также возможных путей ее будущего развития. Ведь ни для кого не секрет, что победа в Великой Отечественной войне до сих пор воспринимается как выдающаяся заслуга Советского Союза и социалистического строя (а опосредованно — и И. В. Сталина). Доказательство того, что при другой власти и другом строе победы можно было достигнуть значительно меньшими усилиями и с меньшим числом жертв (или же этой победы вообще не пришлось бы достигать), одновременно оказывается весомым аргументом в современной политической борьбе.

Подчеркнем — само по себе сложившееся положение вполне естественно, так было всегда и во всех странах, начиная с античных времен. Для историка нормально иметь те или иные убеждения, а тем более естественно любить свою страну и стремиться оправдать или хотя бы объяснить те или иные ее действия.

Ненормальна как раз ситуация, когда историк стремится обличать и клеймить прошлое своей родины, не пытаясь даже разобраться в причинах тех или иных событий, а тем паче называет своих соотечественников «рабами» и «быдлом». Впрочем, и подобная ситуация отнюдь не уникальна, в разное время она складывалась в разных странах, и обычно свидетельствует о глубочайшем политическом и духовном кризисе и расколе в обществе.

Опять же это не значит, что прошлое любой страны в изложении ее историков обязательно должно быть ясным и однозначным. Но следует признать, что историки (как впрочем, и представители других социальных наук) делятся не по политическим взглядам и убеждениям, а по научной добросовестности. Плохой историк станет подгонять факты под заранее сложившуюся концепцию, либо игнорируя выбивающиеся из нее данные, либо заменяя их «удобными», подтверждающими его заранее заготовленные выводы (благо по наиболее острым историческим темам существует массив публикаций, вполне достаточный, чтобы выкопать в нем что-нибудь подходящее). Хороший историк будет стремиться использовать в своем анализе всю совокупность доступных ему фактов, включая даже неприятные — и в итоге корректировать концепцию в соответствии с имеющейся у него картиной.

И в этом плане честныйоппонент всегда предпочтительнее союзника-демагога — ведь он дает не только объективные цифры и факты, но и анализ, то есть пищу для мысли и собственных выводов.

Увы, ситуация «политического заказа» делает соблазнительным использовать в исторической науке методы политической агитации, заменив анализфактов их толкованием. Причем толкованием предельно упрощенным, рассчитанным на «электорат». 11-я заповедь известного американского теоретика нацизма Дэвида Лейна гласит: «Правда не требует долгого разъяснения». Сиречь — чем проще и примитивнее объяснение, тем лучше оно будет воспринято широкой публикой.

Увы, использованием упрощенных объяснений дело не ограничивается. Иногда доходит и до прямых фальсификаций. Наиболее известной является история с речью Сталина, якобы произнесенной им на секретном заседании Политбюро 19 августа 1939 года. В этой речи Сталин откровенно раскрыл план провоцирования новой мировой войны, в которой европейские державы должны были обессилить себя.

28 ноября того же года запись этой речи была опубликована французским информационным агентством «Гавас» как «документ, полученный из Москвы через Женеву от источника, заслуживающего абсолютного доверия». На протяжении какого-то времени он не получил особого резонанса, однако после 22 июня 1941 года «речь Сталина» была несколько раз опубликована в вишистской Франции и в нейтральной Швейцарии, причем каждый раз в новом изложении, более соответствующем «требованиям момента». Были уточнены и каналы ее появления — якобы женевский корреспондент агентства «Гавас» Анри Рюффен то ли получил ее в печатном виде от некого неназванного «высокопоставленного лица», то ли записал ее со слов этого самого лица в Женеве 27 ноября 1939 года.

В годы войны «речь Сталина» активно использовалась нацистской пропагандой, но после 1945 года интерес к ней иссяк — как из-за сомнительной репутации Рюффена, так и по причине отсутствия каких-либо доказательств ее достоверности. Однако все изменилось в 1994 году, когда историк Т. С. Бушуева объявила (в 12-м номере журнала «Новый мир»), что «в секретных трофейных фондах Особого архива СССР» ею была обнаружена запись речи Сталина, сделанная неизвестным лицом на французском языке.

«Новый мир» — не академический источник, тем более, что публикация Бушуевой представляла собой рецензию на книги Виктора Суворова. Однако менее чем через год «речь Сталина» была введена в научный оборот историком В. Л. Дорошенко на историческом семинаре в Новосибирске в докладе «Сталинская провокация Второй мировой войны»; в том же году доклад Дорошенко был перепечатан в московском сборнике «Война 1939–1945: два подхода» под редакцией известного историка перестроечных времен Юрия Афанасьева. При этом сам Афанасьев подтвердил достоверность речи, ссылаясь на некий «источниковедческий анализ». Чуть позже «открытие» Бушуевой был использовано историком Д. Г. Наджафовым, прямо (то есть без разбора достоверности и ссылок на какой-либо анализ) заявившим о найденном в советских архивах документальном подтверждении сообщения агентства «Гавас».

Если Бушуева хотя бы сослалась на «трофейный фонд», то ни Дорошенко, ни Афанасьев, ни Наджафов про это даже не упомянули. И тем более никем не было упомянуто, что документ был найден в фонде 2-го бюро французского Генштаба, выполнен на официальном бланке военного ведомства Виши и снабжен все тем же стандартным примечанием о получении из «надежного источника — и вдобавок указанием использовать его в пропагандистских целях [194].

Ссылка на российский архив и авторитет «прораба перестройки» Афанасьева мгновенно сыграли свою роль — историки ревизионистского направления объявили опубликованный Бушуевой и Дорошенко документ подлинником. И отныне большинство западных исследователей ссылаются на него как на документальное доказательство коварных планов Сталина.

Можно долго рассуждать о достоверности «документа Рюффена», ссылаться на мнение тех или иных авторитетов или проводить различные источниковедческие и текстологические анализы. Эти рассуждения могут иметь научную ценность (а могут и не иметь), но сейчас речь не об этом. Суть в том, что находка Бушуевой и Дорошенко никак не доказывает подлинности речи Сталина, а ссылка на архив в данном случае является совершенно сознательной ложью, основанной на «методе умолчания»: целенаправленном искажении информации путем опускания ключевых подробностей. Кстати, в последнее время ревизионисты ведут себя осмотрительнее — они уже не настаивают, что был найден первоисточник«речи», а упоминание про архив призвано лишь создать у непосвященного читателя искаженное впечатление о происхождении документа.

Между прочим, среди обличителей «кровавого сталинского режима» подобный метод фальсификации довольно популярен. Например, на заре украинской самостийности в киевской газете «Литературная Украина» был опубликован «совершенно секретный» приказ Сталина от 1944 года о депортации всех (!) украинцев в Сибирь. Документ был снабжен даже ссылкой на архив — причем, как оказалось, подлинной. В публикации была опущена самая малость — что «сталинский приказ» распространялся в качестве немецкой листовки.

Конечно, все эти игры не имеют никакого отношения к науке, но наука авторов подобных фальшивок и не интересует — они создаются и пускаются в оборот исключительно с пропагандистскими целями.

Подытожим сказанное. Мерилом исторической ценности и объективности исследования является точность и полнота приведенных в нем цифр и фактов. В свою очередь, неполнота и неточность могут быть следствием как добросовестных заблуждений (искажение цифр в источниках, неполнота самой источниковой базы), так и сознательного стремления подогнать факты под уже существующую концепцию. Последнее противоречит самим принципам научной работы и превращает использующего такие методы из исследователя в политического журналиста — сиречь пропагандиста.

Безусловно, существует грань между сознательным искажением информации и использованием такой информации по незнанию. Однако некомпетентность тоже не является оправданием для человека, позиционирующего себя как специалист в той или иной области — в данном случае ложьбудет заключаться в искаженной самооценке.

Впрочем, гораздо чаще бывает, когда фальсификатор вполне сознательно выбирает из нескольких данных именно искаженные, но подтверждающие его концепцию. Доказать умышленность такого подбора зачастую довольно тяжело, но можно сделать это по косвенным признакам: подтасовка данных обычно делается «комплексно» и сопровождается умолчаниями в тех местах, где найти «научно освященные» цифры оказалось затруднительно.

Наглядным примером подобной фальсификации является вопрос соотношения сил сторон к 22 июня 1941 года. Советские историки писали о значительном превосходстве Германии — историки нынешние (и не только западные) как-то само собой признали за истину превосходство Советского Союза в силах и средствах. Самый распространенный аргумент — количество танков. Оказывается, у вермахта их было всего три с половиной тысячи, а у Красной армии — тысяч двадцать или даже двадцать пять. О численности личного состава и других боевых средств при этом даже не упоминается либо говорится мимоходом, скороговоркой — дескать, все и так уже ясно…

Впрочем, когда темы касается профессиональный историк с соответствующими титулами и регалиями, одной ссылкой на количество танков обойтись нельзя. Поэтому приходится использовать описанные выше методы или их вариации.

Например, когда известный германский историк-ревизионист И. Хоффман в своей книге «Сталинская война на уничтожение» (1999 год) приводит совершенно фантастическую цифру наличия артиллерии в германской армии на Востоке к 22 июня 1941 года — 7146 стволов, трудно, но можно представить, что офицер Бундесвера и штатный сотрудник «Бундесархива» не знаком ни с какими немецкими исследованиями по данному вопросу, вышедшими после 1950-х годов. Однако когда тут же, после сравнения численности авиации и танков сторон (естественно, демонстрирующих многократное превосходство РККА), явным образом пропускается вопрос о численностивойск сторон (для Красной Армии дано лишь общее количество дивизий, о вермахте вообще не говорится ни слова), можно с уверенностью утверждать — Хоффман тасует информацию вполне сознательно, ибо трудно заподозрить его в незнании вопроса.

Еще раз оговоримся, что заблуждения историка могут быть вполне добросовестными, основанными на неполноте имеющейся у него информации, неверной оценке ее достоверности либо отсутствии глубокого анализа приводимых фактов, нежелании или неумении «зреть в корень». Однако к настоящему моменту по вопросу соотношения сил накоплено уже достаточно информации, чтобы ее можно было адекватно проанализировать.

Известно, что к началу войны в советских вооруженных силах насчитывалось почти 5,8 миллионов человек, в том числе более 350 тысяч во флоте и 340 тысяч — в пограничных и внутренних войсках НКВД. Из этого числа 900 тысяч составляли призванные на «большие военные сборы» в рамках проводимой с мая 1941 года скрытой мобилизации.

Группировка советских войск в западных приграничных округах насчитывала чуть более 3 миллионов человек, в том числе 2,7 миллиона непосредственно в Красной армии, 216 тысяч во флоте и 154 тысячи в войсках НКВД.

С вооруженными силами Германии все несколько менее понятно. Согласно фундаментальному труду Б. Мюллер-Гиллебранта, на июнь 1941 года всего в них состояло 7 234 000 человек — из них в сухопутных войсках и войсках СС 3 950 000 человек, во флоте — 404 000 человек, в Люфтваффе — 1 680 ООО человек, 1,2 миллиона составляла армия резерва. Против Советского Союза было развернуто 3,3 миллиона из состава сухопутных войск.

Более поздние исследования дают для немцев несколько другие цифры — в основном в сторону увеличения. Наиболее полно общая численность германских сил, развернутых для нападения на Советский Союз, подсчитана в работах М. Мельтюхова, использовавшего современные немецкие исследования. По его мнению, для нападения на СССР было сосредоточено чуть больше 4 миллионов человек, в том числе 650 тысяч в ВВС и около 100 тысяч в ВМФ — причем не все эти войска находились на границе к 22 июня. С войсками союзников Германии (Румыния, Венгрия, Словакия, Финляндия) это составило примерно 4,8 миллиона человек.

Вообще-то с этими цифрами тоже можно поспорить. Как мы видим, для Советского Союза в баланс включены 61 % всей численности ВМС, а для германского флота пропорция оказывается совершенно другая — 100 тысяч из 404 или менее 25 %. Между тем в первые дни войны (речь ведь идет только о них) из состава советского флота в боевых действиях принимали участие лишь экипажи нескольких кораблей Черноморского и Балтийского флотов, личный состав Дунайской и Пинской флотилий, а также военно-морских баз в Либаве и на полуострове Ханко — в общей сложности не более 10–15 тысяч моряков. ВВС флотов в первые дни войны тоже использовались весьма ограниченно [195].

Еще более интересная картина наблюдается с сухопутными частями Люфтваффе. Как известно, в советских вооруженных силах ВВС входили в состав наземных войск, в то время как в Германии они были выделены в отдельный род войск под личным шефством рейхсмаршала Геринга. Менее известно, что в состав германских ВВС входил также широкий спектр чисто сухопутных сил — не только транспортные части, аэродромная охрана и обслуга, но и всяПВО, причем как на фронте, так и в тылу. Именно этим объясняется столь большая численность личного состава немецких ВВС — 1 680 ООО человек на 22 июня 1941 года, 23 % от численности всех вооруженных силах Германии (или даже 28 %, если не учитывать армию резерва). Поэтому вызывает некоторые сомнения приводимая со ссылкой на немецкие источники цифра в 650 ООО (или 39 % от общей численности) солдат и офицеров Люфтваффе, задействованных для нападения на Советский Союз в июне 1941 года.

Между прочим, зенитная артиллерия ПВО, как принадлежащая ведомству Геринга, обычно не учитывается в составе немецких сухопутных сил — а ведь батареи «флаков» сопровождали немецкие войска и активно участвовали в отражении советских танковых контратак, о чем немецкие мемуаристы пишут много и с удовольствием. К сожалению, тема участия наземных сил немецких ВВС в боевых действиях вообще изучается немцами (которые, казалось бы, должны это делать) крайне плохо и неохотно.

Наконец, не вполне корректно сравнивать советские войска, «размазанные» по всей территории округов и включающие в себя транспортные, запасные, учебные организационные и прочие небоевые структуры с армией, изготовившейся к нападению и сосредоточенной непосредственно на границе. Естественно, что на германской территории, сходной по размерам с советскими приграничными округами, войск находилось гораздо больше. В конце концов, войска западных округов составили 52 % общей численности советских вооруженных сил, включая войска НКВД. В то же время выходит, что уже изготовившиеся к нападению немцы сосредоточили здесь почти такую же долю своих вооруженных сил — 55 %.

Однако даже если учитывать лишь приведенные выше цифры, получается, что на всем театре противник имел более чем полуторное превосходство в живой силе. Кстати, советская историография, начиная с 1960-х годов, называла почти ту же самую цифру — 3 миллиона советских войск против 5–5,5 миллионов немцев с союзниками.

Такого превосходства на театре (а не на отдельном его участке) в принципе достаточно, чтобы взять инициативу в свои руки и, атакуя первым, добиться подавляющего преимущества на направлениях главных ударов. Благо почти на всей протяженности советской границы южнее Балтики условия местности были благоприятны для развертывания войск и ведения наступления [196].

Безусловно, никто не гарантировал, что подобное соотношение сил сохранится на протяжении долгого времени — ведь Советский Союз не уступал Рейху по мобилизационным ресурсам, хотя и не превосходил его (все же на Германию работала оккупированная Европа). Но стратегия «блицкрига» не предполагала длительной войны.

Количественное преимущество в живой силе можно было парировать только за счет качественного — технического или организационного. С последним все ясно — увы, вермахт превосходил РККА и по наличию опыта, и по уровню подготовки командных кадров. Делать отсюда какие-то выводы бессмысленно — точно так же германская армия превосходила по своим боевым качествам французскую, английскую и американскую армии, причем не только во Второй, но и в Первой мировой войне.

Остается техника — транспорт, артиллерия, танки и авиация, а также системы связи. Вообще сравнимой по качеству из этого списка можно признать только артиллерию — в России ее организация, как и материальная часть, традиционно находилась на высоком уровне. К сожалению, того же самого нельзя сказать про зенитную артиллерию, особенно малокалиберную, производство которой требует совершенно иного уровня технологий.

С остальными же видами техники в Советском Союзе дело обстояло весьма печально.

Возьмем, например, автотранспорт, который обеспечивает войскам подвижность и маневренность. Почему-то немецкие и «пронемецкие» исследователи очень не любят о нем вспоминать и обычно в своих выкладках просто упускают данные по оснащенности вермахта автотранспортом. Однако еще в 1950-х годах Б. Мюллер-Гиллебрант писал, что для войны на Востоке было выделено 500 ООО тысяч единиц колесного автотранспорта — очевидно, без учета сил ПВО, которых его статистика вообще касается крайне скупо. Более поздние исследования поднимают эту цифру до 600 тысяч — причем опять же только для сухопутных войск, без учета Люфтваффе.

Как же обстояли дела с автотранспортом в Красной Армии? Плохо обстояли. На 20 июня 1941 года во всех советских вооруженных силах насчитывалось 273 тысячи автомобилей, из них 257 800 грузовиков. Причем среди грузовых машин 151 100 (или 59 %) составляли «полуторки» ГАЗ-АА и лишь 39 % — более тяжелые полноприводные машины. Из указанного числа в западных приграничных округах (но вовсе не только в войсках и у самой границы) находилось 149 300 машин или 54,6 % автопарка РККА [197].

Таким образом, к началу войны противник превосходил нас по количеству автотранспорта как минимум в 4 раза, а по качественным характеристикам машин — еще больше. Не удивительно, что все ревизионисты старательно игнорируют вопрос об автотранспорте и обращают свое внимание исключительно на те области, в которых Красная армия имела явное численное преимущество — на танковые войска и авиацию, по которым Советский Союз якобы многократно превосходил Германию.

Действительно, если судить по численному составу ВВС сторон, только на Востоке Советский Союз имел почти двойное превосходство в авиации, по общей же численности ВВС оно являлось чуть ли не четырехкратным. Однако большую часть парка советских ВВС составляли модели, запущенные в серию в первой половине 1930-х годов, а в германских ВВС преобладали модели, производство которых началось во второй половине десятилетия. Тем не менее «ревизионисты» почему-то объявляют немецкие бипланы «Арадо» Аг.68 и «Хеншель» Hs. 123 устаревшими уже к маю 1940 года — хотя первый был на два года, а второй на год «моложе» отечественного И-16.

Увы, с самолетами новых типов (Як-1, МиГ-3, ЛаГГ-3, Ил-2, Пе-2) [198], запущенными в производство буквально накануне войны, дело обстояло гораздо хуже. До начала войны было выпущено 2739 самолетов этих типов, но переучено на них всего 1354 летчика. При этом в строевых частях насчитывалось всего 706 таких машин, из них в западных округах — 377 [199].

Оценивать «на пальцах» сравнительные качества и «устарелость» тех или иных самолетов достаточно тяжело. К примеру, биплан И-153, пошедший в серию в 1938 году, по своим табличным характеристикам не превосходил И-16. В целом можно лишь констатировать факт, что основная масса советских самолетов существенно уступала в скорости своим оппонентам — истребители в среднем на 100 км/ч, бомбардировщики на 50 км/ч.

Здесь нам не поможет даже стоимость продукции, ибо она исчисляется в национальной валюте, курс которой может быть искусственно завышен или занижен [200]. Но есть еще один показатель, который нельзя скомпенсировать никакими махинациями с ценой и курсом валют — это трудозатраты на производство той или иной машины, определяющие, во сколько она обошлась для страны и армии. И здесь мы откроем для себя удивительные вещи.

На 1940 год в советском авиапроме трудилось 272 600 работников, в то время как авиационная промышленность Германии насчитывала около 2 миллионов человек [201]. И при этом выпуск самолетов в СССР был выше!

Правда, существуют и другие данные. Западные историки (в частности, профессор Уильямсон Р. Мюррей) оценивают число занятых в советской авиапромышленности на 1938 год в 152 тысячи человек, а в германской — в 204 тысячи человек. Судя по всему, в данном случае термин «занятые в авиапромышленности» понимается более узко: только сами рабочие, без служащих и без учета смежных организаций. Но даже в этом случае для производства одного самолета в Германии уходило много большетрудозатрат, чем в СССР. За 1938 год в СССР было произведено 7727 самолетов, в Германии — 5235. Соответственно, немцы на постройку одной машины затрачивали труд 39 человек, мы — 20 человек.

Для проверки этих цифр обратимся к более позднему периоду. Известно, что на 1 января 1944 года в авиапромышленности СССР было занято 640 213 человек (из них собственно рабочих — всего 435 385). При этом с 1941 по 1943 год число занятых в отрасли увеличилось на 17 процентов — то есть получается, что в 1941 году в советской авиапромышленности трудилось 550 тысяч человек [202]. За весь 1943 год в СССР было произведено 34 884 самолета (из них 29 887 боевых). То есть на производство одного самолета в среднем шел труд 12,5 рабочих (или 18 человек, если учитывать сторожей, счетоводов и кладовщиков). В том же 1943 году (данные на ноябрь) в германской авиапромышленности было занято 760 300 человек [203], при этом за год было произведено 24 807 самолетов [204] — по 31 человек на самолет.

Ларчик открывается просто. Германская комиссия, посетившая советские авиазаводы в 1940 году, отмечала их независимость от внешних поставок (т. е., отсутствие смежников), в то время как аналогичная советская комиссия, вернувшаяся из Германии, напротив, обращала внимание на широко развитую кооперацию и оценивала работу собственно авиазаводов лишь в 50–60 % общей трудоемкости самолета [205]. Это косвенно подтверждается и немецкими данными: на 1940 год стоимость выпущенных самолетов составляла 38,5 % всего производимого Германией вооружения (в 1941 году — уже 40,8 %) [206]. В СССР же доля продукции авиапрома в общей военной продукции во второй половине 30-х годов составляла около 20 %, то есть была в два раза меньше. И это при том, что даже по послевоенным западным оценкам (имевшим тенденцию к завышению военного потенциала СССР) на конец 1930-х годов по объему производства военной продукции Германия как минимум в полтора раза обгоняла СССР [207].

Я прошу у читателя прощения за это обилие цифр и арифметических выкладок — но без них попросту невозможно понять, откуда берутся те или иные итоговые данные, что они означают и почему информация из разных источников может различаться столь существенно.

В любом случае не требуется доказывать, что советская промышленность была заведомо слабее германской как по технологическому оснащению, так и по уровню квалификации рабочей силы. Но мы видим парадокс — на выпуск одного самолета СССР тратил в 2–4 раза меньше людского труда, чем Германия. Именно труда, даже не денег; в денежном исчислении с учетом более низкого уровня зарплат в СССР разница была бы еще более впечатляющей.

Совершенно очевидно, что советские и немецкие самолеты просто бесполезно сравнивать «один к одному» — они имеют совершенно разный технический и технологический уровень. Чудес на свете не бывает, так что реальная боевая ценность советского самолета тоже была как минимум в два раза (а на самом деле — раза в три-четыре) меньше, чем у немецкой машины того же года выпуска. Отставание в качестве можно было компенсировать только количеством.

При этом даже снижением выпуска военной техники поднять технологический уровень и квалификацию рабочих было все равно невозможно — он мог расти только с наработкой опыта. Причем, в отличие от судостроения, здесь даже нельзя кивать на негативные последствия революции и гражданской войны, «изгадивших вполне приличную страну». В начале 1917 года российская авиапромышленность производила по 250 самолетов и 150 моторов в месяц (в Англии — 1000 моторов, во Франции — 1900 при вдвое большей их мощности), автомобильная — в лучшем случае собирала автомашины из иностранных запчастей и занималась бронированием импортных шасси.

А теперь перейдем к танкам, считать которые с легкой руки В. Резуна-Суворова стало крайне модным. Известно, что Советский Союз к началу войны имел то ли 23, то ли 25 тысяч танков — в действительности разница набегает за счет двух с лишним тысяч танкеток Т-27, которые к началу войны были выведены из боевого состава и использовались для обучения вождению, поэтому среди техники числились, а среди боевой — нет. Кроме того, значительную долю составляли плавающие танки Т-37А и Т-38, вооруженные лишь одним пулеметом, а также двухбашенные пулеметные Т-26 первых выпусков [208]. Всего Советский Союз имел в общей сложности около 16 тысяч пушечных танков.

В Германии к июню 1941 года имелось около 6300 танков и САУ отечественного производства, из них порядка 5 тысяч были пушечными. Причем 20-мм автоматическая пушка немецкой «двойки» на дистанции в полкилометра могла бороться с большинством советских танков старых марок — а вот 45-мм пушки советских Т-26 и БТ против большинства немецких танков на таком расстоянии были уже малоэффективны.

Однако этим имевшийся у Германии танковый парк отнюдь не ограничивался. После боев во Франции в 1940 году немцами в качестве трофеев было захвачено около полутора тысяч (!) французских пушечных танков — 160 тяжелых В-1 и В-Ibis, 300 средних «Сомуа» S-35, 870 легких «Рено» R-35 и R-40, 600 «Гочкисов» Н-35 и Н-39 и около полусотни FCM-36. Это были весьма неплохие для того времени машины с сильной броней (до 45 мм даже на легких танках) и удачной компоновкой (некоторые западные историки утверждают, что компоновка Т-34 была заимствована именно у французских машин).

Тем не менее большинство этих танков (в отличие от чешских) не было направлено на «штатные должности» в танковые дивизии — их оставили в тыловых, охранных и учебных частях, либо «внештатно» оснастили различные моторизованные подразделения и отдельные танковые батальоны. Проследить судьбу большинства французских машин невозможно, как и выяснить их число на Восточном фронте — известно лишь, что 211-й танковый батальон, действовавший в Финляндии, имел в своем составе 58 «Гочкисов» и «Сомуа», а в 102-м танково-огнеметном батальоне, приданном группе армий «Юг», имелось 30 тяжелых В-Ibis.

В армиях восточноевропейских союзников Германии числилось еще около 500 пушечных танков (не учитывая древние «Рено» FT 17). Итак, 16 тысяч советских пушечных танков против 7 тысяч аналогичных по классу машин, имевшихся в распоряжении Германии и ее восточноевропейских союзников. Как мы видим, имеет место превосходство в два с лишним раза — но не в пять-семь раз, как нас пытались убеждать!

Почему же немецкие танкисты так неохотно использовали трофейные французские танки, несмотря на их превосходство (по табличным показателям) над немецкими машинами? Очевидно, потому, что «французы» не обладали некими необходимыми качествами — например, достаточной скоростью и дальностью хода, удобством работы командира и экипажа. Ведь боевая эффективность танка не ограничивается калибром пушки и толщиной брони. И для советских танков это столь же справедливо, как и для французских.

Поэтому давайте быть честными и если сравнивать, то сравнимые показатели, а не выбирать те, которые нам удобны и приятны. Если уж мы осуждаем советских историков за то, что они выбирали для сравнения только «средние и тяжелые» танки обеих сторон или лишь танки «новых моделей» — не стоит играть в те же самые игры, но в другую сторону.

А теперь перейдем к главному вопросу: можно ли сравнить боевую ценность советских и немецких танков? Не по формальным табличным показателям (скорость хода, толщина брони, калибр пушки), а по качественным характеристикам, формализовать которые бывает чрезвычайно трудно.

И опять нам на помощь приходит универсальный параметр — трудоемкость производства той или иной машины. Согласно данным англичанина Дж. Форти, собранным в немецких архивах, в 1943 году для изготовления одного танка «Тигр» немцам требовалось около 300 тысяч нормо-часов; производство «Пантеры» обходилось «всего» в 150 нормо-часов [209]. Да, ни «Тигр», ни «Пантера» не являлись основными танками вермахта; последняя стоила примерно на треть дороже «тройки» или «четверки» (и в два с лишним раза дешевле «Тигра»). Соответственно, трудозатраты на производство Pz.III и Pz.IV должны были находиться в пределах 100–120 тысяч нормо-часов.

В то же время на производство одного Т-34 в январе 1943 года на Уральском танковом заводе тратилось 5100 нормо-часов, а с учетом всех смежников — 17 600 нормо-часов [210], то есть в 6–7 раз меньше, чем на его немецкий аналог. Конечно, со временем немецкие машины становились дешевле — но и Т-34-85 в 1944 году уже «стоил» (без смежников) всего 3521 нормо-час.

С этими цифрами можно спорить и приводить другие расчеты, но некий приблизительный порядок они дают, хорошо объясняя, почему немцы за 1941–1945 годы выпустили танков и САУ… не в семь и даже не в пять, но всего лишь в три раза меньше, чем Советский Союз. Затратив на это, между прочим, гораздо больше промышленных ресурсов — которых у них и было больше, чем у СССР.

Ну и, наконец, огромное значение имеют сроки «отработки» того или иного образца техники от начала проектирования до запуска в серию. Очевидно, что чем дольше идет работа над машиной, тем совершеннее она окажется. Широко восхваляемый ранее и едва ли не чаще ругаемый ныне Т-34 действительно обладал массой недостатков. Исправить их в серийном производстве при условиях, исключающих снижение выпуска, не удавалось вплоть до 1944 года.

А если бы эта машина создавалась не в авральном порядке, а тщательно и неторопливо, как это делали немцы с Pz.III и Pz.IV? На разработку — не год, а два-три, на организацию массового производства — столько же, с последовательным выпуском нескольких экспериментальных малосерийных моделей. И в итоге получили бы мы «лучший танк Второй мировой» не к началу войны, а аккурат к Курской битве… если бы она вообще состоялась при этом варианте развития событий. В этом смысле весьма показательна судьба куда более удачных и сбалансированных моделей — Т-34М и Т-50. Первый из них в серию не пошел вообще, второй был выпущен малой серией из-за трудностей с переналаживанием производства, хотя не уступал «тридцатьчетверке» по большинству параметров и при этом был не только дешевле ее по сметной стоимости, но и гораздо удобнее в эксплуатации.

Итак, мы пришли к выводу, что простое сравнение количества той или иной техники не отражает реальной боевой ценности этой техники и не дает нам истинного соотношения сил. Несмотря на большее количество танков или самолетов, Красная армия в 1941 году не только не превосходила вермахт в техническом оснащении, но существенно уступала ему, по ряду показателей — в разы.

Однако возникает другой вопрос: а можно ли было даже при имеющихся возможностях организовать производство техники более эффективно? Не «масло вместо пушек», но хотя бы «грузовики вместо танков». Ведь советские механизированные войска явно оказались перегружены бронированной техникой при катастрофическом недостатке колесного автотранспорта — это признают практически все современные историки от «либералов» до «сталинистов».

Легко быть умным на бумаге, задним числом, уже зная, где надо было подстелить соломку, но при этом не представляя себя множества объективных, но неявных факторов, влиявших как на принятие тех или иных решений, так и на их практическую реализацию. Приведем пример. Стоимость танка КВ составляла чуть менее миллиона рублей. Всего с 1940 по 1943 год было произведено более трех тысяч таких машин — которые тем не менее не оказали заметного влияния на стратегическую ситуацию на фронте. Очень легко сделать вывод, что танки вообще не требовались Красной Армии, а их строительство являлось, выражаясь современным языком, «попилом» — бессмысленной тратой денег, которые с куда большим смыслом можно вложить во что-то более осмысленное. Например, в строительство флота.

Несложный арифметический подсчет показывает, что на деньги, сэкономленные при отказе от строительства тяжелых танков «Клим Ворошилов», можно было построить как минимум 20 крейсеров типа «Киров» (по 60 млн. рублей), 50 эсминцев проекта 7 или 7У (от 15 до 20 млн. руб. в ценах 1939 года), 120 быстроходных тральщиков типа «Фугас» (от 4 до 5 млн. рублей на 1939 год) и на остаток — полтысячи торпедных катеров типа Г-5 (по 300 тысяч рублей). Такая армада вполне позволяла не только установить полный контроль сразу над Балтийским и Черным морями, но и — что немаловажно — легко очистить Финский залив и балтийские фарватеры от вражеских мин. А не боясь ни мин, ни подводных лодок противника, имея возможность беспрепятственно снабжать любые прибрежные базы (Таллин, Ханко, Моонзунд, Севастополь), флот мог бы существенно изменить ход войны на прибрежных флангах…

Понятно, что все вышесказанное — не более чем благие пожелания и умозрительные расчеты. Чтобы построить и эффективно использовать описанную армаду, нужны не только деньги, но и производственные мощности (не только судостроительные), квалифицированный персонал, подготовленные моряки, достаточное количество вооружения и аппаратуры, в том числе высокотехнологичной — например, РЛС и приборы управления огнем.

Но то же самое относится и к любому другому виду военной техники: танкам, тягачам, тракторам, самолетам и автомобилям.

Например, легкий танк Т-26, предназначенный для отправки в Испанию, в 1937 году стоил 72 тысячи рублей (или 20 150 долларов), а трехтонный грузовик ЗиС-5 — 10 тысяч рублей. Легко подсчитать, что вместо почти десяти тысяч «двадцать шестых» в 1941 году нам бы гораздо больше понадобились лишние 70 тысяч грузовиков. Тем более, что в 1940 году такой же Т-26 уже стоил 86 тысяч (инфляция!), а цена грузовика практически не изменилась по причине удешевления при развитии производства.

Беда в том, что экономика (ни социалистическая, ни какая-либо другая) не позволяет просто так конвертировать производство одного вида продукции в производство другого вида, пусть и аналогичное по стоимости. Легко прийти на рынок с деньгами, взятыми из тумбочки, и выбрать подходящий товар на имеющуюся сумму — но гораздо сложнее самому произвести этот товар, наладив (с немалыми затратами времени и денег) всю технологическую цепочку.

Можно, конечно, заявить, что вместо 20 тысяч танков лучше было выпустить 200 тысяч грузовиков и что стремление производить танки, а не автотранспорт свидетельствует об агрессивных намерениях: ведь автомобили можно использовать в народном хозяйстве, а танки — нет.

Этот аргумент звучит убедительно даже для осведомленных и думающих людей, ведь не каждый является специалистом в организации промышленного производства. Увы, стоимость машины далеко не всегда пропорциональна затраченным на ее производство человеко-часам, да и производственных площадей на один автомобиль требуется хоть и меньше, чем на танк, однако далеко не в десять раз. Например, уже во время войны было выяснено, что отказ от производства одной легкой САУ СУ-76 дает возможность автозаводу, на котором она выпускалась (в данном случае — ГАЗ), выпустить дополнительно лишь три грузовика. Естественно, в условиях войны выбор делался в пользу самоходок, а не грузовиков.

В целом развитие промышленного производства в СССР лимитировалось именно ограниченным количеством квалифицированных рабочих (их число росло, но не такими темпами, какие были бы желательны) и темпами возведения новых промышленных мощностей. Вообще-то сами автомобили (да и танки) в СССР конца 30-х годов стоили уже относительно недорого. Для сравнения: зарплата командира взвода в 1940 году составляла 600 рублей в месяц, командира роты — 725 рублей, примерно столько же получал дипломированный инженер. Средняя зарплата по стране, конечно же, была ниже — в промышленности она составляла 350 рублей. В то же время легковой «пикап» М-1 стоил 6 тысяч рублей — 10 месячных зарплат командира взвода…

Итак, машин в стране и в армии не хватало не потому, что они стоили слишком дорого, а потому, что их просто не успевали производить в нужном количестве. Можно ли было за счет сокращения производства танков добиться увеличения выпуска автомашин? Возможно, хотя и не в десять раз. Однако это увеличение шло и так: в 1935 году в СССР было произведено 76 854, в 1936-м — 131 546, в 1937-м — 180 339, в 1938-м — 182 373 автомашин. Правда, потом этот рост приостановился, а затем и вовсе сменился падением: в 1939-м году было выпущено 178 769, а в 1940-м — всего 135 958 машин. Но произошло это прежде всего за счет сокращения производства «полуторок» при увеличении выпуска полноприводных машин грузоподъемностью 3 тонны и более. Кстати, одновременно сократился и выпуск танков — тоже за счет перехода на новые, более тяжелые машины.

Допустим, мы отказались бы от этого перехода и бросили все силы на производство автотехники. Что это давало в итоге? СССР встретил бы войну не с 16 тысячами пушечных танков [211], а с половиной этого числа. За счет отказа от 8 тысяч танков мы в лучшем случае получили бы 100–120 тысяч автомобилей — на практике, скорее всего, гораздо меньше. Трудно сказать, насколько это улучшило бы военную ситуацию для РККА, но превосходство вермахта в обеспечении автотранспортом все равно никуда не девалось. Зато в ходе войны мы уже не смогли бы наладить выпуск новой бронетанковой техники в хоть сколько-нибудь приемлемых количествах — со вполне предсказуемым результатом…Это вовсе не значит, что развитие мотомеханизированных сил РККА на протяжении 1930-х годов шло единственно верным путем. Предвоенное руководство Автобронетанкового управления имело весьма противоречивые представления о роли моторизованной пехоты в действиях механизированных сил — и это несмотря на появившиеся еще в конце 1920-х годов работы К. Б Калиновского, в которых немало внимания уделялось именно мотопехоте, ее взаимодействию с танками и роли на поле боя. Причем здесь невозможно списать ситуацию на репрессии 1937–1938 годов: Калиновский погиб в авиакатастрофе еще в 1931-м, его труды многократно издавались и легли в основу официальных учебников по тактике бронетанковых войск… Словом, данный вопрос выходит за рамки настоящей статьи и требует специального изучения. Ясно одно: идеология строительства механизированных сил РККА определялась не чьей-то прихотью или глупостью, а имела под собой гораздо более глубокие основания.

Наверное, стоит вкратце упомянуть еще несколько расхожих аргументов отечественного ревизионизма. В первую очередь они касаются быстрого поражения Польши и Франции в 1939 и 1940 годах. Ведь ни в Польше, ни тем более в демократической Франции не было ни революций, ни гражданских войн, масштабных репрессий или коллективизации — то есть с лояльностью населения режиму все вроде бы обстояло хорошо. Поэтому часто используется такой довод: ни у той, ни у другой страны не было российских просторов, и они не имели возможности отступать на многие тысячи километров.

Относительно Франции это откровенная неправда — у нее был по крайней мере Алжир, до которого немцам было отнюдь не легко добраться. Но сейчас нас интересует даже не это. Весьма характерно, что те же самые люди, что оправдывают поражение европейских государств нехваткой пространства («хинтерланда»), напрочь отрицают стремление Гитлера к захвату «жизненного пространства» на Востоке. Дескать, не надо воспринимать всерьез ни расовые теории, ни прописанную в «Майн Кампф» цель германского государства — «обеспечить каждого своего сына на столетия вперед достаточным количеством земли», ни откровенно декларированное там же стремление к агрессивной войне при любом варианте организации политических блоков.

Да, существуют люди, отрицающие, что нацизм ставил себе целью уничтожить либо превратить в рабов жителей покоренных территорий, что он безжалостно уничтожал всех, кто осмеливался ему сопротивляться. Некоторые отрицают и существование «Приказа о комиссарах», «Приказа об особой подсудности в зоне Барбаросса», массового уничтожения «недочеловеков» — славян и евреев. С такими людьми спорить бесполезно, но ловить их на лжи надо, ибо ревизионизм, как правило, не брезгует аргументами даже из этого источника.

Один из вариантов такого подлога — манипуляция со временем начала германского нападения. Дескать, оно вовсе не было совершено без объявления войны, как твердила нам советская пропаганда — напротив, война была объявлена немцами до нападения, что сопровождалось предъявлением соответствующей ноты, и произошло это в три часа ночи.

Беда в том, что три часа по берлинскому времени — это четыре часа по Москве. А война, как известно хотя бы из народной песни, началась «двадцать второго июня, ровно в четыре часа». В действительности на многих участках границы немцы открыли огонь еще раньше, налеты авиации на города Украины, Белоруссии и Литвы начались с 3:30, а на Севастополь — уже с 3:15.Еще один распространенный аргумент ревизионистов — количество советских граждан, пошедших на службу к оккупантам. Их число оценивается разными источниками в 700 тысяч, миллион и даже полтора миллиона. Однако большинство этих людей составляли так называемые «хиви» — «добровольные помощники», работавшие в тыловых частях вермахта за кусок хлеба. Альтернативой этому, как правило, была смерть в концентрационном лагере. Как пел герой Высоцкого в кинофильме «Единственная дорога»:

Нам предложили выход из войны,

Но вот какую заломили цену:

Мы к долгой жизни приговорены

Через вину, через позор, через измену.

А помните «Судьбу человека» Шолохова — и книгу, и фильм? И там герой служит у немцев «добровольным помощником». Не слишком ли много внимания уделяла официальная советская культура судьбе тех, кто вроде бы должен был безоговорочно считаться предателем?

Если же учитывать только взявших в руки оружие, то тогда число изменников станет значительно меньше. Причем большинство из них придется на Прибалтику и Западную Украину — регионы, где (признаем это) шла гражданская война. Можно осуждать эстонцев, литовцев или западноукраинцев за службу нацистам и соучастие в преступлениях против человечности — но обвинять враговсоветской власти в измене этой власти по меньшей мере нелепо. Вообще же если вспомнить про Азиатский театр Второй мировой, то по проценту военнопленных, пошедших служить противнику, первое место среди армий мира уверенно возьмет британская — именно из ее солдат японцами были сформированы Армия освобождения Бирмы и Армия освобождения Индии (между прочим, их командующие Субхас Чандра Бос и Аун Сан до сих пор почитаются в своих странах как национальные герои). Хотя по общему количеству коллаборационистов впереди все же окажется Китай с прояпонским правительством Ван Цзинвея в Нанкине…

Итак, к каким выводам мы пришли?

Во-первых, лгать нехорошо.

Во-вторых, некомпетентность в том или ином вопросе — не преступление, но уж если этот вопрос входит в сферу научных интересов историка, то следует ее изживать, ибо она препятствует адекватному анализу.

В-третьих, любое явление следует рассматривать в своем контексте и сравнивать его только с аналогичными явлениями — иначе неизбежны аберрации масштабов.

В-четвертых, помимо количественных параметров существуют параметры качественные, и часто они играют гораздо большую роль, чем списочная численность, длина, толщина, калибр и скорость. Ибо чудес не бывает — невозможно, имея более слабую и технологически отсталую промышленность, выпустить большее количество равноценной по качеству продукции.

И, наконец, главное. Необходимо четко отличать историческую науку от политической журналистики. Благо критерии, позволяющие это сделать, достаточно просты: историк, даже имея некое политическое мнение, все-таки стремится понять произошедшее — а пропагандист-агитатор все давно уже понял и желает лишь доказать нам свою правоту. Увы, мы живем в несовершенном мире, где история прошлых десятилетий все еще служит (и будет долго служить) не столько уроком, сколько аргументом в политических спорах. Но давайте же наконец добиваться, чтобы история перестала быть безропотной служанкой политики!

Примечания

1

Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 1947. С. 10, 24.

(обратно)

2

БСЭ. Т. 7. М., 1951. С. 160, 162–163.

(обратно)

3

Очерки истории Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1955. С. 42.

(обратно)

4

Вторая мировая война 1939–1945 гг. Военно-исторический очерк. М., 1958. С. 136–137.

(обратно)

5

I — Стратегический очерк Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1961. С. 42;

II — История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг. В 6 т. Т. 1. М., 1963. С. 382;

III — Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945. Краткая история. М., 1965. С. 33;

IV — История второй мировой войны 1939–1945 гг. В 12 т. Т. 3. М., 1974. С. 327; Т. 4. М., 1975. С. 13;

V — Военная энциклопедия. В 8 т. Т. 2. М., 1994. С. 33;

VI — Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Военно-исторические очерки. В 4 кн. Кн. 1. Суровые испытания. М., 1998. С. 80.

(обратно)

6

БСЭ. Т. 4. М., 1971. С. 387–388.

(обратно)

7

Советская военная энциклопедия (далее — СВЭ). В 8 т. Т. 2. М., 1976. С. 54; Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Энциклопедия. М., 1985. С. 8.

(обратно)

8

БРЭ. Т. 4. М., 2006. С. 723.

(обратно)

9

Военный энциклопедический словарь. М., 2007. С. 116.

(обратно)

10

Ср.: История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг. Т. 2. М., 1961. С. 9; Т. 2. М., 1963. С. 9.

(обратно)

11

История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 5:1938–1958 гг. Кн. 1 (1938–1945 гг.). М., 1970. С. 142.

(обратно)

12

Великая Отечественная война. Краткий научно-популярный очерк. М., 1970. С. 35, 37; Изд. 2-е, доп. М., 1973. С. 33.

(обратно)

13

БСЭ. Т. 4. С. 388.

(обратно)

14

История СССР с древнейших времен до наших дней. В 12 т. Т. 10: СССР в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1973. С. 13.

(обратно)

15

СВЭ. Т. 2. С. 54; История военного искусства. М., 1984. С. 121; Вторая мировая война. Краткая история. М., 1984. С. 120; Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945. Краткая история. Изд. 3-е. М., 1984. С. 35; Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Энциклопедия. С. 8.

(обратно)

16

1 — Стратегический очерк Великой Отечественной войны. С. 52;

II — История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг. Т. 1. М., 1963. С. 382, 384; Т. 2. М., 1963. С. 9;

III — Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945. Краткая история. М., 1965. С. 33;

IV — 50 лет Вооруженных Сил СССР. М., 1968. С. 251;

V — Истории второй мировой войны 1939–1945 гг. Т. 3. С. 327; Т. 4. С. 13;

VI — Военная энциклопедия. Т. 2. С. 33;

VII — Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Кн. 1. С. ИЗ.

(обратно)

17

Мельтюхов М. И. 22 июня 1941 г.: цифры свидетельствуют // История СССР. 1991. № 3. С. 16–28.

(обратно)

18

Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Кн. 1. С. 115.

(обратно)

19

Мировые войны XX века. В 4 кн. Кн. 3: Вторая мировая война. Исторический очерк. М., 2002. С. 132.

(обратно)

20

БРЭ. Т. 4. С. 723.

(обратно)

21

См., например: Кульков Е. И., Мягков М. Ю., Ржешевский О. А. Война 1941–1945 гг.: Факты и документы. М., 2001. С. 50; Военный энциклопедический словарь. М., 2007. С. 116.

(обратно)

22

Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Кампании, стратегические операции и сражения. Статистический анализ. Кн. 1. Летнеосенняя кампания 1941 г. М., 2004. С. 7–8.

(обратно)

23

История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг. Т. 1. С. 385–386.

(обратно)

24

Стратегический очерк Великой Отечественной войны. С. 57.

(обратно)

25

Tessin G. Verbände und Truppen der deutschen Wehrmacht und Waffen SS im Zweiten Weltkrieg 1939–1945. Frankfurt am Mein. 1966–1980. Bd. 1-14; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. Der Angriff auf die Sowjetunion. Stuttgart. 1983; Bd. 5. Organisation und Mobilisierung des deutschen Machtbereich. Hbd. 1. Kriegsverwaltung, Wirtschaft und personelle Ressourcen, 1939–1941. Stuttgart. 1988; Hbd. 2. Kriegsverwaltung, Wirtschaft und personelle Ressourcen, 1942–1944/ 45. Stuttgart. 1999.

(обратно)

26

Мюллер-Гиллебранд Б. Сухопутная армия Германии 1933–1945 гг. Пер. с нем. М., 1958. Т. 2. С. 140.

(обратно)

27

Jacobsen Н.-А. 1939–1945. Der Zweite Weltkrieg in Chronik und Dokumenten. Darmstadt. 1959. S. 36.

(обратно)

28

Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 270.

(обратно)

29

Гальдер Ф. Военный дневник. Пер. с нем. Т. 3. Кн. 1. М., 1971. С. 81.

(обратно)

30

Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. М., 1976. С. 269–270.

(обратно)

31

Росадо X., Бишоп К. Танковые дивизии Вермахта 1939–1945. Краткий справочник-определитель бронетехники. Пер. с англ. М., 2007. С. 12, 35,42,62,73,80,86,96,106,111,114,120,133,138,142,145,149.

(обратно)

32

1 — Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 2. С. 144;

II — Nehring W. Die Geschichte der deutschen Panzerwaffe 1916 bis 1945. Berlin. 1969. S. 124;

III — Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 185;

IV — Jentz T. L. Die deutsche Panzertruppe. Bd. 1. 1933–1942. Wulfersheim — Berstadt. 1998. S. 19-193.

(обратно)

33

Jacobsen H.-A. 1939–1945. Der Zweite Weltkrieg in Chronik und Dokumenten. Darmstadt. 1959. S. 36; Jacobsen H.-A. 1939–1945. Der Zweite Weltkrieg in Chronik und Dokumenten. Koblenz. 1976. S. 36; Jacobsen H.-A. Der Weg zur Teilung der Welt. Koblenz. 1977. S. 551.

(обратно)

34

Groehler О. Geschichte des Luftkriegs 1910 bis 1980. Berlin. 1981. S. 293–296.

(обратно)

35

Groehler O. Kampf um die Luftherschaft. Berlin. 1988. S. 58–59, 65.

(обратно)

36

Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 313.

(обратно)

37

Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 5/1. S. 856, 959; Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 326.

(обратно)

38

Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 2. С. 151 152, 215–219; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 5/1. S. 874–875.

(обратно)

39

Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 5/1. S. 554–555; Hahn F. Waffen und Gecheimwaffen des deutschen Heeres. Koblenz. 1987. Bd. 2. S. 211–212.

(обратно)

40

Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 2. С. 253–264; Т. 3. С. 362–409.

(обратно)

41

Там же. Т. 2. С. 265–267.

(обратно)

42

Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 2. С. 253–264; Tessin G. УегЬдпс1е und Truppen der deutschen Wehrmacht und Waffen SS in Zweite Weltkrieg 1939–1945. Frankfurt am Mein. 1977–1980. Bd. 5. S. 87; Bd. 6. S. 164,170–171; Bd. 8. S. 48; Bd. 14. S. 213–214, 241; Харт C., Харт P. Вооружение и тактика войск СС. М., 2006. С. 153–154; Акунов В. Дивизия СС «Викинг». История Пятой танковой дивизии войск СС. 1941–1945 гг. М., 2006. С. 221.

(обратно)

43

Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. Beilage 2; Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 269–270.

(обратно)

44

Численность личного состава, орудий и минометов рассчитана по штатной численности: Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 2. С. 215–252.

(обратно)

45

Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. Beilage 2; Bd. 5/1. S. 874–875; KTB OKW. Bd. 1. Frankfurt am Mein. 1965. S. 416.

(обратно)

46

Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 310–311.

(обратно)

47

Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 313. Численность личного состава расчетная.

(обратно)

48

История второй мировой войны. Т. 3. С. 328; Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 2. С. 125, 147; Т. 3. С. 269–270; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 313; Bd. 5/1. S. 874–875.

(обратно)

49

Groehler O. Geschichte des Luftkriegs. S. 295.

(обратно)

50

История второй мировой войны. Т. 3. С. 338; Сафронов В. Г. Итальянские войска на советско-германском фронте 1941–1943 гг. М., 1990. С. 175; Gosztony Р. Deutschlands Waffengefarten an der Ostfront. 1941–1945. Stuttgart. 1981. S. 72,140,220; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 894–896; Groehler O. Geschichte des Luftkriegs. S. 294–296; Eliberarea Basarabiei si a Nordului Bucovinei (22 iunie —26 iulie 1941). Bucuresti. 1999. P. 91.

(обратно)

51

История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг. Т. 1.С. 475.

(обратно)

52

1 — Стратегический очерк Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. С. 146–147;

II — История второй мировой войны 1939–1945 гг. Т. 4. С. 18;

III — 1941 год — уроки и выводы. М., 1992. С. 27, 29, 34, 39, 72, 90;

IV — Военная энциклопедия. Т. 2. С. 35;

V — Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Кн. 1. С. 90;

VI — БРЭ. Т. 4. С. 723.

(обратно)

53

Стратегический очерк Великой Отечественной войны. С. 155–156.

(обратно)

54

Стратегический очерк Великой Отечественной войны. С. 156–157.

(обратно)

55

50 лет Вооруженных Сил СССР. С. 235, 236.

(обратно)

56

Захаров М. В. Генеральный штаб в предвоенные годы. М., 2005. С. 412, 454–455,479.

(обратно)

57

Великая Отечественная война. Краткий научно-популярный очерк. М., 1970. С. 51; Изд. 2-е, доп. М., 1973. С. 45.

(обратно)

58

Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945 гг. Краткая история. Изд. 2-е, исправ. и доп. М., 1970. С. 54.

(обратно)

59

БСЭ. Т. 4. С. 389.

(обратно)

60

1. С. 144.

(обратно)

61

История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. 10. С. 16.

(обратно)

62

1 — Стратегический очерк Великой Отечественной войны. С. 146–147;

II — 50 лет Вооруженных Сил СССР. С. 252;

III — История второй мировой войны 1939–1945 гг. Т. 4. С. 25–26;

IV — 1941 год — уроки и выводы. С. 199, 220;

(обратно)

63

Начальный период войны (по опыту первых кампаний и операций второй мировой войны). М., 1974. С. 214–215.

(обратно)

64

РГВА. Ф. 40997. On. 1. Д. 21. Л. 40,41,43.

(обратно)

65

РГВА. Ф. 40997. On. 1. Д. 41. Л. 101.

(обратно)

66

История второй мировой войны 1939–1945 гг. Т. 4. С. 25.

(обратно)

67

СВЭ. Т. 2. С. 55; История военного искусства. М., 1984. С. 123; Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945 гг. Краткая история. Изд. 3-е. М., 1984. С. 50–51; Вторая мировая война. Краткая история. С. 120; Самсонов А. М. Вторая мировая война. М., 1985. С. 87; Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Энциклопедия. С. 11.

(обратно)

68

Хорьков А. Г. Накануне грозных событий//Военно-исторический журнал. 1987. № 5. С. 48.

(обратно)

69

История ордена Ленина Ленинградского военного округа. М., 1988. С. 159–160; Военно-исторический журнал. 1988. № 7. С. 45; № 8. С. 36; 1989. № 4. С. 23; № 7. С. 16.

(обратно)

70

1941 год — уроки и выводы. С. 220.

(обратно)

71

Мировые войны XX века. Кн. 3. С. 133.

(обратно)

72

Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны (1941 1945 гг.). Статистический сборник № 1-13. М., 1994–1999.

(обратно)

73

Командный и начальствующий состав Красной Армии в 1940–1941 гг.: Структура и кадры центрального аппарата НКО СССР, военных округов и общевойсковых армий. Документы и материалы. М., 2005. С. 243–250; Великая Отечественная война 1941–1945 гг.: Действующая армия. М., 2005. С. 536–538, 541–542, 546–547, 551–552, 556–557, 562–563, 567–568, 572–573; Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Кампании, стратегические операции и сражения. Статистический анализ. Кн. 1. С. 7–8, 66, 90.

(обратно)

74

Кульков E. Н., Мягков М. Ю., Ржешевский О. А. Война 1941–1945 гг.: Факты и документы. М., 2001. С. 53.

(обратно)

75

Мировые войны XX века. Кн. 3. С. 136; БРЭ. Т. 4. С. 723; Военный энциклопедический словарь. М., 2007. С. 116.

(обратно)

76

Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.). Статистический сборник № 1 (22 июня 1941 г.). М., 1994. С. 50–52; Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Кн. 1. С. 89–90; Пограничные войска СССР в годы Второй мировой войны. 1939–1945 гг. М., 1995. С. 390–400.

(обратно)

77

Боевой состав Советской Армии. Ч. 1 (июнь — декабрь 1941 г.). М., 1964. С. 7–14, 83.

(обратно)

78

Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны. Статистический сборник № 1. С. 50–52.

(обратно)

79

Боевой состав Советской Армии. Ч. 1. С. 7–10,12.

(обратно)

80

РГВА. Ф. 38650. On. 1. Д. 617. Л. 259–260; Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Кн. 1. С. 122; Органы и войска МВД России. М., 1996. С. 297.

(обратно)

81

Пограничные войска СССР в годы Второй мировой войны. С. 46.

(обратно)

82

Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны. Статистический сборник № 1. С. 10–12,19-22.

(обратно)

83

Шубин А. В. Мир на краю бездны. От глобального кризиса к мировой войне. 1929–1941 годы. М., 2004. С. 496.

(обратно)

84

В таблице учтен личный состав сухопутных войск, авиации и погранвойск НКВД. Расчет по штатной численности: Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 2. С. 253–264; Т. 3. С. 269–270; Военно-исторический журнал. 1988. № 7. С. 45; Пограничные войска СССР в годы Второй мировой войны. С. 391–392; Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны. Статистический сборник № 1. С. 16–18; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 313.

(обратно)

85

В таблице учтен личный состав только сухопутных войск. Барышев Н. Оборонительная операция 8-й армии в начальный период Великой Отечественной войны//Военно-исторический журнал. 1974. № 7. С. 75–84; Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 269–270; История военного искусства. Т. 5. М., 1958. С. 48.

(обратно)

86

Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны. Статистический сборник № 1. С. 19–22; 1941 год — уроки и выводы. С. 91.

(обратно)

87

В таблице учтен личный состав сухопутных войск, авиации и погранвойск НКВД. Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны. Статистический сборник № 1. С. 16–18; средняя численность для войск 11-й армии рассчитана по: Военно-исторический журнал. 1988. № 7. С. 45; Коломиец М. 1941: бои в Прибалтике 22 июня — 10 июля 1941 года//Фронтовая иллюстрация. 2002. № 5. С. 10; Пограничные войска СССР в годы Второй мировой войны. С. 392; Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 269–270; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 313.

(обратно)

88

В таблицах 21–22 учтен личный состав только сухопутных войск. Семидетко В. А. Истоки поражения в Белоруссии//Сборник работ молодых ученых ИВИ. М., 1989. С. 73; Военно-исторический журнал. 1989. № 4. С. 23; Коломиец М. Указ. соч. С. 10; Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 269–270.

(обратно)

89

Об оперативном планировании в Красной Армии в 1940–1941 гг. см.: Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу 1939–1941 гг. Изд. 2-е исправ. и доп. М., 2002. С. 301–336.

(обратно)

90

Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны. Статистический сборник № 1. С. 19–22; 1941 год — уроки и выводы. С. 91; Eliberarea Basarabiei si aNordului Bucovinei. P. 91.

(обратно)

91

В таблице учтен личный состав сухопутных войск, авиации и погранвойск НКВД. Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны. Статистический сборник № 1. С. 16–18, 19–22, 44–46; 1941 год — уроки и выводы. С. 199; Пограничные войска СССР в годы Второй мировой войны. С. 392–393; Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 269–270; История второй мировой войны. Т. 3. С. 338; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 313; Groehler O. Geschichte des Luftkriegs. S. 295.

(обратно)

92

В таблице учтен личный состав только сухопутный войск. Владимирский А. В. На киевском направлении. М., 1989. С. 22–28; 1941 год — уроки и выводы. С. 29, 139; Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 269–270.

(обратно)

93

В таблице учтен личный состав сухопутных войск, авиации и погранвойск НКВД. История второй мировой войны. Т. 3. С. 338; 1941 год — уроки и выводы. С. 199; Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны. Статистический сборник № 1. С. 16–18; Пограничные войска СССР в годы Второй мировой войны. С. 390; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 313.

(обратно)

94

Блокада рассекреченная. СПб., 1995. C. 22; Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 2. С. 253–264.

(обратно)

95

Великая Отечественная война 1941–1945 гг. Кн. 1. С. 123; Анфилов В. А. Крушение похода Гитлера на Москву. 1941 год. М., 1989. С. 108–109; Зверев Б. И., Куманев Г. А. О военно-экономической готовности СССР к отражению фашистской агрессии//Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 26–27; Бабин А. И. Канун и начало Великой Отечественной войны. М., 1990. С. 32–33; Язов Д. Т. Впереди была война//Военно-исторический журнал. 1991. № 5. С. 5–6; Петров Б. Н. Военные действия на северо-западном направлении в начальный период войны// Военно-исторический журнал. 1988. № 7. С. 45; Крикунов В. П. Куда делись танки//Военно-исторический журнал. 1988. № И. С. 28–39; Гареев М. А. Еще раз к вопросу: готовил ли Сталин превентивный удар в 1941 г. //Новая и новейшая история. 1994. № 2. С. 202.

(обратно)

96

Военно-исторический журнал. 1989. № 4. С. 25.

(обратно)

97

Дронов В. Новый взгляд на состояние германского танкостроения с 1936 по 1945 гг. //Актуальные проблемы новой и новейшей истории. Ульяновск. 1995. С. 48–49.

(обратно)

98

Суворов В. Последняя республика. М., 1995. С. 408–432.

(обратно)

99

История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941–1945. Т. 1.С. 475.

(обратно)

100

Главный военный совет РККА. 13 марта 1938 г. — 20 июня 1941 г.: Документы и материалы. М., 2004. С. 299–301,318-320,324. Сам доклад начальника ГАБТУ опубликован в сборнике «Главное автоброне-танковое управление. Люди, события, факты в документах. Кн. 2.1940–1942» (М., 2005. С. 49–56), перепечатан с некоторыми изменениями в сборнике «Танковый прорыв. Советские танки в боях 1937–1942 гг.» (М., 2007. С. 407–422). В этом документе численность танков КВ, Т-34 и Т-40 приведена с учетом поставок от промышленности за первую половину июня 1941 г.

(обратно)

101

Барятинский М. «К походу и бою не готовы» // Великая Отечественная катастрофа. Трагедия 1941 года. М., 2007. С. 186.

(обратно)

102

РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 25. Д. 4134. Л. 1–8; Hahn F. Waffen und Gecheimwaffen des deutschen Heeres. Bd. 2. S. 211–212.

(обратно)

103

Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны. Статистический сборник 1. С. 234; Hahn F. Waffen und Gecheimwaffen des deutschen Heeres. Bd. 2. S. 211–212; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 974–975; Bd. 5/1. S. 636.

(обратно)

104

История второй мировой войны. Т. 4. С. 29. Более объективный анализ этой проблемы см.: Чуприн К. Миф о конармейской тачанке//Независимое военное обозрение. 2001. № 22. С. 6; Свищев В. Н. Начало Великой Отечественной войны. Т. 1. Подготовка Германии и СССР к войне. М., 2003. С. 282–283.

(обратно)

105

Герасимов Г. Количественно-качественная характеристика ВВС РККА накануне войны//Авиация и космонавтика — вчера, сегодня, завтра. 2000. № 1. С. 1–6; Алексеенко В. И. Советские ВВС накануне и в годы Великой Отечественной войны//Авиация и космонавтика — вчера, сегодня, завтра. 2000. № 2. С. 1–7, № 3. С. 1–8, № 4. С. 1–8; Свигцев В. Н. Указ. соч. С. 323–342; Солонин М. На мирно спящих аэродромах… 22 июня 1941 года. М., 2006.

(обратно)

106

Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны. Статистический сборник № 1. С. 50–52; Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 5/1. S. 554–555.

(обратно)

107

Das Deutsche Reich und der Zweite Weltkrieg. Bd. 4. S. 188–189.

(обратно)

108

Л. Лопуховский. Вяземская катастрофа 41-го года. М.: Эксмо; Яуза, 2007.

(обратно)

109

Английская гаубица «Мидвэйл» Mark VI образца 1916 г. в походном положении весила до 9276 кг, вес снаряда — 90,7 кг, имела раздельное заряжание (то есть снаряд без гильзы), дальность стрельбы — 9,6 км, скорострельность — 2 выстрела в минуту, расчет — 14 человек. К ноябрю 1918 г фирма «Виккерс» изготовила 146 гаубиц. В РККА гаубица марки VI считалась очень ценным орудием, и ее несколько раз пытались модернизировать. К 1 ноября 1936 года их имелось 50 штук (и одна учебная). Они состояли на вооружении до 1943 года.

(обратно)

110

Осадники — переселенцы из западных и центральных областей Польши. Они получили большие наделы земли, ссуды и разного рода привилегии и являлись опорой польского режима, установленного в результате неудачного для нас исхода войны 1920 года.

(обратно)

111

Лейтенант Исаченко, доставлявший до войны время так много хлопот начальству, в ходе боев был назначен командиром батареи. Он оказался одним из тех, кто не растерялся в безвыходной обстановке окружения под Вязьмой.

(обратно)

112

Лопуховский Николай Ильич, 1895 г.р., уроженец с. Горки Владимирской губернии, участник Первой мировой войны (с 1915 по 1.12.1917 г.), канонир крепостной артиллерии, затем унтер-офицер, после Февральской революции — член полкового комитета. В Гражданскую войну участвовал в боях против Деникина, Врангеля и Махно, награжден РВС Южного фронта именным оружием — пистолетом, а в 1938 году — юбилейной медалью «XX лет РККА».

(обратно)

113

Полк насчитывал (по штату/в наличии): 2866/2795 чел, в том числе комначсостав — 192/178, младший комсостав — 546/531, рядовой состав — 2128/2086. На вооружении состояло: 24 203-мм гаубиц (36 — по схеме развертывания), автомашин — 296/225 (легковых — 6, грузовых — 189, специальных — 30), тракторов — 165/9, тракторных прицепов —150/75.

(обратно)

114

На 1 ноября 1940 года в полку насчитывалось: 2886 человек (в том числе начсостав — 167, мл. начсостав — 214, рядовых — 2505), 285 автомашин: легковых — 7, грузовых — 262, специальных — 16, тракторов — 67, прицепов— 4, винтовок — 1870, револьверов — 396, ручных пулеметов — 2,203-мм гаубиц — 24, радиостанций — 29, кухонь — 18.

(обратно)

115

В 1954 году я по служебной надобности оказался в Вюнсдорфе, где располагался штабе ГСОВГ. Шел по улице и вдруг заметил, что остался один — все офицеры, направлявшиеся в штаб, вдруг куда-то исчезли. Оказалось, что навстречу скакал на жеребце сам командующий группой войск Чуйков, окинувший меня грозным взглядом.

(обратно)

116

На 1 марта 1940 года на финском фронте имелось 142 гаубицы Б-4, из потеряно и вышло из строя 4.

(обратно)

117

Гаубица МЛ-20 образца 1937 г. имела вес 7270 кг, вес снаряда — 43,6 кг, максимальная дальность стрельбы — 17,4 км, скорострельность — 3–4 выстрела в мин,

(обратно)

118

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2681. Л. 44, т. 6.

(обратно)

119

Основные данные гаубицы Б-4 орудия: масса в боевом положении — 17,7 т, в походном — 19 т, вес снаряда — 100 кг, дальность стрельбы — 17,89 км, скорострельность — 1 выстрел в 2 мин., расчет — 15 человек.

(обратно)

120

ЦАМО РФ. Ф. 318 гап. Оп.196518. Д. 1. Л. 67.

(обратно)

121

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2552. Д. 32. Л. 1, 3.

(обратно)

122

Если коротко: оперативная готовность № 3 — соответствует состоянию мирного времени; № 2 — запрещаются отпуска (увольнения на берег разрешены), проводятся мероприятия, обеспечивающие при необходимости быстрый переход в готовность № 1 — полную готовность, когда все на своих местах (постах), силы флота готовы к выполнению поставленных задач.

(обратно)

123

ЦАМО РФ. Ф. 353. Оп. 5908. Д. 1. Л. 1, 51.

(обратно)

124

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2513. Д. 71. Л. 69. Имеются пометка: «Отправлена 2:25–02:35».

(обратно)

125

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2513. Д. 71. Л. 76.

(обратно)

126

В З-й танковой дивизии имелось танков: 59 Pz.II с 20-мм пушкой (из них в 6-м тп — 58, в дивизии — 1); 110 Pz.HI (из них 29 с 37-мм пушкой и 81 с 50-мм короткоствольной пушкой); 32 танка Pz.IV (с 75-мм короткоствольной пушкой); а также 13 саперных (на базе Pz.I) и 15 командирских в полку, всего по списку — 229. В 4-й тд — 44 Pz.II (с 20-мм пушкой); 110 Pz.HI (из них 31 с 37-мм пушкой и 74 с 50-мм короткоствольной пушкой); 20 танка Pz.IV (с 75-мм короткоствольной пушкой); а также 10 саперных (на базе Pz.I) и 8 командирских в полку, всего по списку — 212: Таким образом, в 24-м моторизованном корпусе 2-й танковой группе Г. Гудериана имелся 441 танк.

(обратно)

127

ЦА МО РФ. Ф. 132а. Оп. 2642. Д. 41. Лл. 1, 2.

(обратно)

128

ЦА МО РФ. Ф. 318. Оп. 4631. Д. 22. Л. 4.

(обратно)

129

ЦАМО РФ. Ф. 48а. Оп. 1554. Д. 90. Лл. 260–262.

(обратно)

130

Явное преувеличение: от Коссово до полигона по прямой 50 км, по дорогам — 80..

(обратно)

131

A.A. Коробков 9 июля был арестован и 22 июля приговорен Военным трибуналом к расстрелу.

(обратно)

132

Ныне ст. Бронная Гора (10 км юго-западнее ст. Коссово-Полесское). Стационарный склад боеприпасов с разветвленной сетью железнодорожных подъездных путей (головной склад № 1483 и окружной: № 843), охрана которого в июне 1941 г. была возложена на полк, находился в двух км севернее станции.

(обратно)

133

Клич Николай Александрович (1895 — 16.10.1941), был арестован 8 июля 1941 года и в октябре этого же года (по другим данным — 27 сентября) расстрелян. Данных о месте захоронения нет. Посмертно реабилитирован.

(обратно)

134

Полный текст командира 120-го гап б/м РГК приведен в Приложении.

(обратно)

135

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2522. Д. 86. Л. 95

(обратно)

136

ЦАМО РФ. Ф. 318. Оп. 4631. Д. 12. Л. 146..

(обратно)

137

В их числе были: 152-мм гаубицы обр. 1909/30 г. (у немцев им был присвоен индекс — 15,2 cm 8.Р.Н.445(г) (буква «г» означала — русский), 152-мм гаубицы М-10 обр. 1938 г. (15,2 cm 8.Р.Н.443(г)), 152-мм гаубицы-пушки МЛ-20 обр. 1937 г. (немцы их называли пушка-гаубица 15,2 ст КН.433/1(г)) и 152-мм пушки обр. 1910/34 г. (15,2 cm К.433/2(г).

(обратно)

138

М. В. Лойфер перед отъездом на постоянное место жительства в Израиль передал мне некоторые личные документы, подписанные начальником штаба 120-го гап, часть своего фронтового блокнота с записями, который он делал почти ежедневно в 1940–1941 годах, и воспоминания о первых днях войны, основанные на этих записях.

(обратно)

139

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2511. Д. 84. Л. 37.

(обратно)

140

45th Infantry Division, AAR.

(обратно)

141

ЦАМО РФ. Ф. 929. On. 1. Д. 3. Л. 1

(обратно)

142

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2552. Д. 1. Л. 1–5, 50..

(обратно)

143

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2552. Д. 10. Л. 10.

(обратно)

144

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2540. Д. 956. Л. 121.

(обратно)

145

Вес орудия в боевом положении превышал 8 тонн, угол горизонтальной наводки — всего 4 градуса в каждую сторону.

(обратно)

146

ЦАМО РФ. Ф. 318. Оп. 4631. Д. 31. Л. 10.

(обратно)

147

ЦАМО РФ. Ф. 500. Оп. 12462. Д. 594. Лл. 5–8. (Приказ о боевом использовании 800-го учебного полка особого назначения «Бранденбург». Перевод с немецкого.)

(обратно)

148

ЦАМО РФ. Ф. 318. Оп. 4631. Д. 31. Л. 9,10.

(обратно)

149

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2511. Д. 5. Л. 13–14.

(обратно)

150

ЦАМО РФ. Ф. 318. Оп. 4631. Д. 31. Л. 10.

(обратно)

151

По официальным данным город Слуцк захвачен противником 26 июня 1941 года.

(обратно)

152

Генерал-майор М. Г. Хацкилевич — командир 6-го мехкорпуса, генерал-майор П.Н. Ахлюстин — командир 13-го мехкорпуса

(обратно)

153

ЦАМО РФ. Ф. 318. Оп. 4631. Д. 31. Л. 7.

(обратно)

154

ЦАМО РФ. Ф. 929. Оп. 1.Д. И.

(обратно)

155

ЦАМО РФ. Ф. 929. On. 1. Д. 5. Л. 3, 5, 6. Отряд поддерживали 462-й кап (8 152-мм орудий, 140 снарядов), 420-й гап (8 152-мм орудий, 240 снарядов), 318-й гап б/м РГК (4 203-мм гаубицы, 40 снарядов).

(обратно)

156

ЦАМО РФ. Ф. 929. On. 1. Д. 5. Л. 1-22.

(обратно)

157

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2511. Д. 5. Л. 25.

(обратно)

158

ЦАМО РФ. Ф. 929. On. 1. Д. 1. Л. 26.

(обратно)

159

С 22 июня до 9 июля безвозвратные потери 6-го тп 3-й тд составили 45 танков (в том числе 13 Pz.II, 24 Pz.HI, 8 Pz.IV) или 23 % от ее первоначального состава. Кроме того, 9 июля в ремонт были отправлены 9 танков (2 Pz.II и 7 Pz.HI) (27 % от числа непосредственно участвующих в бою). В потерях не учтены командирские и саперные танки, а также приданные огнеметные. В строю оставалось 145 танков (43 Pz.II, 78 Pz.HI и 24 Pz.IV).

(обратно)

160

ЦАМО РФ. Ф. 318. Оп. 4631. Д. 12. Л. 83.

(обратно)

161

Там же. Ф. 208. Оп. 2540. Д. 2. Л. 30.

(обратно)

162

ЦАМО РФ. Ф. 318. Оп.4631. Д. 31. Л. 7,8.

(обратно)

163

ЦАМО РФ. Ф. 318. Оп. 4631. Д. 31. Л. 98,99.

(обратно)

164

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2579. Д. 24. Л. 83;. Д. 16. Л. 11.

(обратно)

165

Донесение № 01/24 от 24.07.41, г. Сухиничи, вх. 0363 от 27.07.41 (Фонд центральных учреждений. On. 11458. Д. 27. Лл. 323–326).

(обратно)

166

ЦАМО РФ. Ф. 318. Он. 4631. Д. 32. Л. 20.

(обратно)

167

ЦАМО РФ. Ф. 8. Оп. 725588. Д.36. Лл. 1,40,41.

(обратно)

168

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2522. Д. 80-А. Л. 35–55.

(обратно)

169

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2579. Д. 1. Л. 44.

(обратно)

170

ЦАМО РФ: Ф. 208. Оп. 2522. Д. 80А. Лл. 36–53. Полный штатнодолжностной список комначсостава полка на 1.08.1941 г. (всего 175 чел).

(обратно)

171

ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2540. Д. 2. Л. 14.

(обратно)

172

Жене он написал, что легко ранен в плечо и пролежит в госпитале 5–7 дней. Но в 1991 году по документам медицинского архива я установил, что он был ранен в шею, и его срочно эвакуировали на самолете в Вязьму. Лечился он целый месяц.

(обратно)

173

Письмо опубликовано в сборнике «Письма с фронта», том 1 (1941 г.). М:, 1991.

(обратно)

174

ЦАМО РФ. Ф. РезФ. Оп. 4593сс. Д. 5. Л. 172

(обратно)

175

ЦАМО РФ. Ф. 318. Оп. 4631. Д. 31. Л. 9,10. Орфография и стиль документа сохранены.

(обратно)

176

Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг. Москва, 2001, с. 545.

(обратно)

177

Новый мир, № 12,1994.

(обратно)

178

См. В. Дорошенко, И. Павлова, Р. Раак. Не миф: речь Сталина 19 августа 1939 года // Правда Виктора Суворова. Переписывая историю Второй мировой, М., 2006.

(обратно)

179

Die Tagebücher von Joseph Goebbels. Teil 1, Band 9, München 1998, S. 377–379.

(обратно)

180

Там же, с. 359.

(обратно)

181

Там же, с. 371.

(обратно)

182

См.: Олег Кен. Мобилизационное планирование и политические решения. Конец 1920 — середина 1930-х. Санкт-Петербург, 2002.

(обратно)

183

John Skott,»Jenseits von Ural«, Stockholm 1944,1944, S.12.

(обратно)

184

Rudolf Wolters, «Spezialist in Sibirien», Berlin 1933.

(обратно)

185

Цит. по: Александр Гогун. Черный пиар Адольфа Гитлера. М., 2004, с. 61.

(обратно)

186

Там же, с.71.

(обратно)

187

Там же, 64.

(обратно)

188

Там же.

(обратно)

189

Там же.

(обратно)

190

Там же, с.66

(обратно)

191

Там же, с. 71.

(обратно)

192

Там же, с.69.

(обратно)

193

Там же, с.61.

(обратно)

194

Подробнее см.: С. 3. Случ. Речь Сталина, которой не было // Отечественная история, 2004, № 1,с. 113–139.

(обратно)

195

Так, ударные самолеты Черноморского флота с 23 июня по 1 июля совершили всего 149 самолето-вылетов (Боевая летопись Военно-морского флота. 1941–1942. М.: Воениздат, 1992. Стр. 337–338.) Первое применение ударных самолетов ВВС Краснознаменного Балтийского флота относится к 25 июня.

(обратно)

196

А вот от Балтики до Ледовитого океана условия местности были гораздо хуже — что и послужило основной причиной трудностей советских войск в советско-финскую войну 1939–1940 годов.

(обратно)

197

Тыл Советских вооруженных сил в Великой Отечественной войне. М.: Воениздат, 1977. Стр. 52–53.

(обратно)

198

Иногда в «новые модели» зачисляются Су-2 и Як-2/4 (ББ-22), выпуск которых начался в 1939–1940 годах. Первый из них представлял собой попытку создать дешевый универсальный самолет ближнего действия, второй являлся престижным проектом авиаконструктора Яковлева, созданным для рекордных характеристик, а не для боевого применения. Обе машины имели недостаточную бомбовую нагрузку и слишком слабое стрелковое вооружение (а ББ-22 оказался еще и неоправданно дорогим), поэтому были сняты с производства уже в начале войны.

(обратно)

199

В. И. Алексеенко. Советские ВВС накануне и в годы Великой Отечественной войны //Авиация и космонавтика. № 2/2000.

(обратно)

200

Хотя известно, что на 1943 год советский танк для национального бюджета СССР стоил примерно в три раза меньше, чем немецкий танк — для бюджета Германии. Подробнее см. Приложение II в книге: Битва под Курском. М.: ACT, 2006, стр. 782–785.

(обратно)

201

М. Ю. Мухин. Авиапромышленность СССР в 1921–1941 годах. М.: Наука, 2006. Стр. 281.

(обратно)

202

Самолетостроение в СССР. 1917–1945 гг. Книга II. М.: Издательский отдел ЦАГИ, 1994. Стр. 226.

(обратно)

203

Промышленность Германии в период войны 1939–1945 гг. Перевод с немецкого. М.: Издательство иностранной литературы, 1956. Стр. 232. Надо иметь в виду, что немецкие авторы этой работы явным образом стремились преуменьшить масштабы военного производства в Германии. Так вообще занятыми в промышленности на 1939 год у них числятся всего 11 миллионов человек из 80-миллионного населения Рейха (вместе с Австрией и Судетами) — при том, что рабочей силы в Германии на 31 мая 1939 года насчитывалось 39,5 миллиона человек (стр. 50).

(обратно)

204

«Совершенно секретно! Только для командования!» Стратегия фашистской Германии в войне против СССР. Документы и материалы. М.: Наука, 1967. Стр. 729.

(обратно)

205

М. Ю. Мухин. Авиапромышленность СССР в 1921–1941 годах, стр. 298, 300.

(обратно)

206

Промышленность Германии в период войны 1939–1945 гг., стр. 42.

(обратно)

207

См., например: К. Кнорр. Военный потенциал государств. Перевод с англ. М.: Воениздат, 1960. Стр. 65.

(обратно)

208

На части двухбашенных Т-26 стояла 37-мм пушка — но к 1941 году снаряды для нее уже были сняты с производства.

(обратно)

209

Дж. Форти. Германская бронетанковая техника во Второй мировой войне, М., 2002, стр.159.

(обратно)

210

С. В. Устьянцев, Д. Г. Колпаков. Боевые машины УВЗ, Т-34. Нижний Тагил: Издательский дом «Медиа-Принт», 2005.

(обратно)

211

Сводную таблицу по наличию танков в РККА на 1 июня 1941 года см., например: А. Г. Солянкин. М. В. Павлов, И. В. Павлов, И. Г. Желтов. Отечественные бронированные машины. XX век. Том 1. 1941–1945. М.: Издательский центр «Экспринт», 2005. Стр. 8.

(обратно)

Оглавление

Михаил Мельтюхов. Проблема соотношения сил сторон к 22 июня 1941 года

Марк Солонин. Удар по аэродромам — мифы и факты

Лев Лопуховский. В первые дни войны

Борис Кавалерчик. Какие танки были лучше в 1941 году?

  Вступление

  Факторы, определяющие облик танков

  Назначение танков

  Танковые войска Германии

  Советские танковые войска

  Итог первых боев

Дмитрий Хмельницкий. Единственное поражение Сталина

Андрей Морозов. Si vis расем para bellum

Владислав Гончаров. История или пропаганда? Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg