«Послесловие к сборнику В Шишкова 'Алые сугробы'»

Д. БЛАГОВ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

(К сборнику В. Шишкова "Алые сугробы")

Жизнь и творчество Вячеслава Яковлевича Шишкова (1873 - 1945) вместили удивительно много. Войны и революции, жестокость уходящего в историческое небытие самодержавия и драматические события конца 30-х годов - все воспринималось, впитывалось, оценивалось зорким писательским оком. Вдобавок Шишков подолгу жил в разных местах - в Сибири, Ленинграде, Москве, родном Бежецке и еще больше путешествовал - по Уралу, Смоленщине, Костромской губернии, бывал на Белом море. Все это вошло в его романы, повести, рассказы.

Путь Шишкова - это путь русского писателя-интеллигента, для которого святым долгом, непременной повседневной обязанностью было служение своему народу. "Я никогда, ни на один день не представлял себе свои личные радости и горести, тем более писательскую свою судьбу, - вне судьбы народа", - сказано в автобиографии Шишкова 1943 года. И это не декларация, а итоговая концепция прожитой деятельно и достойно жизни.

Родители Шишкова, люди незнатные и небогатые, отличались трудолюбием и добротой, тягой к культуре, знаниям, которые они привили и своим детям. Первую повесть Шишков написал еще в детстве, но очень долго, по большой личной скромности, не решался публиковать свои произведения.

Кончив техническое училище, Шишков по собственной инициативе, вопреки интересам карьеры, уехал в Сибирь в прожил, проработал там больше двадцати лет. "Вы ведь знаете, как я люблю Сибирь, вторую и главную мою родину, писал он в 1936 году писательнице М. Шкапской. - Большинство моих произведений посвящено этой очаровательной стране и ее энергичным, трудолюбивым, честным людям".

Деятельность Шишкова в Сибири поистине носила подвижнический характер. Он возглавлял изыскательские экспедиции в районе Енисея и на Алтае, терпел лишения и невзгоды, не раз подвергался смертельной опасности.

В годы молодости Шишков погружен в работу. Он видит, как богата и как мало освоена Сибирь и исследует ее со страстью первопроходца и основательностью настоящего ученого. "Политика меня мало интересовала, вспоминает он, - но жизнь молодежи была мне по душе, я с рвением собирал деньги по запретным подписным листам на нужды революции. Много читал". Тем не менее события 1905 года произвели на писателя огромное впечатление. Он был свидетелем жестокого, со множеством жертв, погрома в Томске и попытался описать его. Но рукопись пришлось уничтожить ввиду возможного обыска.

Вскоре Шишков выступил со своими первыми рассказами в сибирской, а затем и в центральной печати.

Сейчас нельзя без удивления читать адресовавшиеся прежде Шишкову упреки во внутренней замкнутости, в том, что он был "пленником сибирской темы", или в отвлеченном гуманизме. Вульгарно-социологическая, начетническая критика не могла разглядеть обобщенного, историко-философского значения большинства "сибирских" произведений Шишкова. Она, по сути, требовала, ждала от него слова-лозунга, и в 20-е, и в 30-е годы подталкивая писателя к конъюнктурным поделкам.

Первые фрагменты "Тайги" печатались на страницах сибирских газет в 1914 году. Посланная М. Горькому рукопись получила его одобрительный отзыв: ""Тайга" очень понравилась мне, и я поздравляю Вас, - это крупная вещь. Несомненно, она будет иметь успех, поставит Вас на ноги, внушит Вам убеждение в необходимости работать, веру в свои силы". В то же время Горький сделал ряд замечаний: упрекнул автора в излишнем лиризме, предложил снять заключительную сцену пожара. Поблагодарив, Шишков нашел возможным отстаивать свою позицию: "Ваш отзыв о "Тайге" очень меня взволновал. Он был внезапен и обрушился на меня большой радостью. Конечно, "Тайга" нуждается в переделке, и почти все Ваши замечания бесспорны. Но без лирических "излияний" писать трудно, надо обладать огромной силой изобразительности, чтобы выявить пафос души в конкретной форме. Пожар, думается мне, нужен: ведь это синтез". Шишков не стал делать в повести больших поправок. Тем не менее "Тайга" впервые полностью была опубликована в 1916 году в редактируемом М. Горьким журнале "Летопись".

Повесть написана в резкой манере. "Тайга" многим напоминает "Деревню" И. А. Бунина, опубликованную в 1910 году. У обоих писателей обличаются худшие стороны деревенской жизни, причем гораздо более жестко и прямо это сделано у Шишкова. Оба заостряют внимание на кризисе старой российской жизни, как бы говоря, крича: "Так дальше нельзя!" Но Шишков в большей мере смотрит на деревню "изнутри". Не достигая бунинской пластичности, он рисует разные типы крестьян: среди подавляющей все темной нерассуждающей массы у него встречаются люди нравственно сильные и духовно развитые. "Золаистский" натурализм соседствует в повести Шишкова с лиризмом и высокой патетикой. Во всем строе "Тайги" заметно, что она была рождена предреволюционным временем и революцию приближала.

Рассказ "Алые сугробы" был написан в 1925 году, однако проблематика его в чем-то близка "Тайге". Действительно, Афоня и Степан, эти герои-мученики, - те же крестьяне, только из "европейской" России. Они ищут сказочную страну Беловодье, где "дожди теплые, солнышко благодатное, пшеница само собою круглый год растет - ни пахать, ни сеять, - яблоки, арбузы, виноград, а в цветистом большетравье без конца, без счету стада пасутся - бери, владей". В "Алых сугробах" рассказано о разведчиках-переселенцах, которых Шишков действительно не раз встречал в Сибири. Что же, думаешь, переселятся односельчане Афони и Степана в Сибирь и станут копить дикость, жестокость, чтобы потом и в их новом поселении случилась трагедия наподобие описанной в "Тайге"? Наверное, не исключен и такой вариант, если только с дикой природой будут общаться и бороться отчужденные от мира люди, если в глухой тайге им будет лучше, чем в "цивилизованном" мире - обжитой России. Но в целом пафос рассказа "Алые сугробы" сродни очищающей трагедии. Его можно было бы назвать - по внешним признакам - джеклондоновским. Однако герои Шишкова движимы, в отличие от большинства персонажей американского писателя, не стремлением к обогащению, а чувством долга по отношению к родным и близким, к "миру", пославшему их на поиски удобных для жизни и труда земель. По-иному в связи с этим окрашивается необыкновенная выдержка, целеустремленность Афони и Степана. А гибель последнего приобретает характер искупительной жертвы. Оказывается и таким: благородным, добрым, сильным, не жалеющим себя может быть, по Шишкову, русский крестьянин! Надо лишь дать ему, пусть самый крохотный, огонек надежды на лучшее, надо оставить ему хоть малую возможность самому распоряжаться своей судьбой...

В "Ватаге" Шишков прослеживает развитие негативных сторон народной жизни, но уже в условиях революции. Повесть написана на документальном материале, на основе "эпизодов, имевших место в Кузнецком округе, Томской губернии, в 1919 году". Тем не менее судьба произведения в критике и в издательской практике была довольно трудной. Достаточно сказать, что "Ватага" не переиздавалась с 1927 года до недавнего времени.

Повесть была впервые опубликована в альманахе "Наши дни" в 1924 году и сразу встретила холодный прием. Негативно оценил ее, например, Д. Фурманов: "Неужели в самом деле такими зыковыми, хотя бы и редко, творились объективно революционные дела?" В то же время автор "Чапаева" не мог пройти мимо художественных достоинств произведения Шишкова: "Опасность от "Ватаги" усугубляется тем, что написана повесть хорошо, читается с большим захватом".

В этом и других подобных отзывах заметно стремление оценивать литературное произведение по чуждым ему законам, в альтернативной форме, как на фронте: друг или враг. Отвечая на критику, Шишков в издании 1927 года (в Собрании сочинений) снабдил повесть предисловием, где постарался разъяснить свою позицию, отвести прямолинейные упреки: "Было бы несправедливо не только по отношению к партизанскому движению сибирского крестьянства, но и по отношению к автору искать в романе "Ватага" отражение этого великого движения во всей его многогранности". Далее он замечает: "В романе "Ватага" показан лишь определенный слой восставшего крестьянства, разбавленного бежавшей из тюрем уголовщиной, и притом - в моменты наибольшего разгула необузданных инстинктов". Но объяснения Шишкова в конце 20-х годов, в обстановке торжества рапповщины, догматиков, не были услышаны, и "Ватага" пропала для читателей. Она не включалась и в собрания сочинений писателя, выходившие в 40 - 70-е годы, хотя голоса в ее защиту в нашей печати не раз раздавались.

Сам Шишков некоторое время еще продолжал бороться за "Ватагу". Так, в 1931 году он опубликовал в журнале "Пролетарский авангард" под названием "Партизаны" несколько фрагментов с подзаголовком: "Дополнительные главы к роману "Ватага"". В них рассказывается об одном из подчиненных Зыкову "правильных" партизанских отрядов. Но главки эти и сюжетно, и по общей тональности выглядят по отношению к "Ватаге" чужеродными, не "ложатся" в текст. У нас даже нет указания автора, в какое место повести они должны быть помещены.

Думается, что жесткая критика "Ватаги" отчасти связана с привычкой сближать героя и его создателя. Именно так оценивали подчас "отношения" М. Горького и его Клима Самгина, не замечая авторской иронии и сарказма. Именно так судили и о "Ватаге", не придавая значения усиливающемуся к концу повести авторскому снижению Зыкова и самому финальному эпизоду с расстрелом главаря ватаги. Но - из песни, повести слова не выкинешь. Зыкова у Шишкова настигла справедливая кара.

"Ватага" не только повесть-обличение, но и повесть-предупреждение. Зыковы были, и не замечать их, не пытаться разобраться в причинах возникновения "зыковщины" было бы чревато опасностью рецидива ее в какой-то форме.

Интересно, что повесть "Пейпус-озеро", где откровенные враги Советской власти показаны подчас с симпатией автора, дебатов в критике не вызвала, неоднократно переиздавалась. Более того, "Пейпус-озеро" трактовалось как что-то вроде раскаяния Шишкова, круто изменившего свою позицию после "ошибочной" "Ватаги". Но, конечно, это неверно. И здесь и там автор был на стороне революции, своего народа и болел за них всей душой.

В "Пейпус-озере" Шишков рисует живые картины отступающей армии Юденича, постепенный развал ее, не сбиваясь в то же время на карикатурный, упрощенный стиль, свойственный расхожей беллетристике 20-х годов. Несчастье обманутых и обманувшихся, а не позор сломленных и опрокинутых вот ракурс, выбранный автором.

"Пейпус-озеро", как и написанная в 1911 году "Краля", показывает нам "другого" Шишкова - аналитически исследующего близкую ему среду трудовой нечиновной интеллигенции, ее отношения с народом, пути в революции. И здесь мерилом добра и справедливости для писателя служит искренность и непоказная доброта, способность подняться над выгодами и соблазнами сиюминутности.

Перу Шишкова принадлежит более ста двадцати "шутейных" рассказов, большинство из которых написано в 20-е годы. Незамысловатые на первый взгляд, эти произведения таят подчас большой философский смысл, остросоциальны и злободневны.

Так, в "Коммунии" (1919) обрисованы почти зловещие образы начетчиков и демагогов, с удивительной проворностью укрепившихся на месте сильных мира старого. Нельзя не заметить в рассказе и проекцию в будущее, историческую проницательность автора: на протяжении всей нашей истории мы то чаще, то реже с подобными демагогами-проходимцами разного масштаба сталкивались, хотя и считали их фигурами "случайными" и "нетипичными". Более мягко обыгрывается живущая почти в каждом человеке бюрократическая жилка в рассказе "Настюха". Второй смысл его - сомнение в целесообразности поспешного внедрения в "непроснувшуюся" деревню поверхностно-организационных форм новой жизни, сомнение в том, что вековые традиции, привычки можно сломать в одночасье с самыми добрыми побуждениями. "На травку" и "Экзамен" - рассказы более добрые, в них появился свойственный автору мягкий юмор, лукавая улыбка. Здесь Шишков демонстрирует совершенное умение строить диалог - живой, цветистый, выразительный, портретный. Богатство языка В. Шишкова, фольклорная основа его творчества, проявлявшаяся во всех крупных произведениях, именно в "шутейных" рассказах выразилась с особой яркостью.

Д. Б л а г о в