«Корабль спасения. Найти себя в Церкви»

Корабль спасения. Найти себя в Церкви (fb2) - Корабль спасения. Найти себя в Церкви 708K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Юрьевич Ткачев (Религия)

Протоиерей Андрей Ткачёв Корабль спасения Найти себя в Церкви

© Протоиерей Андрей Ткачев, 2016

© Издательство «Николин день»,

составление, оформление, 2016

Чтобы не уйти…

«Умеешь побеждать, Ганнибал, но не умеешь пользоваться победой». Так говорили римляне о заклятом своем враге и гении войны – Ганнибале Карфагенском. Тот, как известно, сражения выигрывал, и при Каннах нанес Риму неслыханное поражение, и вообще покрыл себя славой великого полководца, но… Войну Риму всё же проиграл, потому и дал повод для подобных пословиц. И сказанное о нем не его одного касается. Можно выигрывать сражения и проиграть войну. Можно выиграть войну, но бездарно распорядиться плодами победы. И далее вглубь жизни по нисходящей линии: жениться, но не создать прочную семью; выучиться, но никогда не пользоваться полученными знаниями; построить дом, но не обжить его. Список велик. И нам, как людям верующим, интересна такая ситуация: человек в Церковь пришел, но в Церкви не остался. Вымыло человека из Церкви, выбросило, словно пробку из шампанского. Это случается сплошь и рядом. И у этого явления есть масса субъективных характеристик, знать которые мы не в силах, следовательно – оценивать не вправе. Но у этого явления есть и стандартные черты, которые можно описывать и наносить на карту местности в качестве заминированной территории. Итак, по какому минному полю, или шире – полям, ходить не стоит, ступив на землю Церкви?

Дурная эсхатология

Немало людей вошли в церковную ограду с тревогой о конце света. Это не предосудительно и даже неизбежно. Сама вера наша устремлена к будущему веку, то есть видит конец века нынешнего. Христос, как пишет апостол Павел, «когда пришла полнота времени… родился от жены и подчинился закону» (Гал. 4:4). Полнота наступила с момента Рождества, и под знаком ожидаемого конца проходит вся история человечества. Более того, именно когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда-то и близок конец (см.: 1 Фес. 5: 3). То есть, когда ожидание конца и ощущение его близости отойдет, придет на их место ложная уверенность в стабильности – тогда близок конец. Но сказанное как раз означает, что в отношении конца времен христиане должны быть, я бы сказал, напряженно-спокойны. Они не должны быть взвинчены и нервозны. Именно взвинченность и нервозность характерна для некоторых недавно пришедших, недавно воцерковившихся. Они не знакомы с историей. Им кажется, что сегодняшние события совершенно уникальны, тогда как на деле всё уже было не раз: и массовая тревога, и ропот против церковной власти, и умножившиеся грехи, и беды, вплоть до непогребенных трупов вдоль дорог. И всё это повторяется в духе, меняясь лишь в пропорциях и количествах, до тех пор, пока не протрубит последняя Архангельская труба. И о дне и часе том нам заповедано даже не испытывать, но в целом вести жизнь бодренно.

Эсхатологическая взвинченность опасна с нескольких сторон. Во-первых, те, кто не разделяет крайних взглядов, кажутся «ожидателю конца света» либо изменниками, либо людьми мирского духа. Ревностный язык не щадит тогда и патриарха с митрополитами, и духовников в монастырях и приходских храмах. Всюду мнится если и не заговор, то по крайней мере непростительное охлаждение. Дружественные связи рвутся. Из всех тем для разговоров остаются только темы масонов, кодов, знаков и близкого суда. Не только радость, но элементарное спокойствие уходят из жизни. И можно смело считать «закодированным» человека, всюду говорящего только на тему кодов. А каково разочарование «ожидателя», когда Суд медлит и времена оттягиваются! На Самого Господа, думаю, некоторые злятся, что Он не спешит прийти. Огорчаются, как Иона, даром ждущий разрушения Ниневии. И как было уже в истории, так бывает и на наших глазах. Ждавшие, но не дождавшиеся конца христиане склонны вместе с потерянной надеждой на скорое завершение истории утратить саму веру. Времена напряженного ожидания Суда часто сменяются временами плотского разгула, скепсиса, словно компенсирующего былые эсхатологические лишения и ожидания.

Вывод: не стоит строить всю веру и всё мировоззрение на одном лишь только последнем члене Символа веры: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Стоит помнить о конце всегда. Но не стоит мыслями о конце вытеснять из жизни всякую радость, всякое творчество, всякую простоту и легкость, без которых жизнь может стать невыносимой независимо от близкого прихода или неприхода антихриста.

Церковная изнанка. «Слишком человеческий аспект»

В храм можно войти главными, западными дверями, но служителям можно и через пономарку. Так и театр для зрителей начинается с вешалки, но для работников и артистов – с черного или служебного входа. Всюду есть возможность заходить не с улицы и открыто, но как-то и где-то вместе с «избранными». В отношении Церкви имеется в виду «естественное» для падшего человека стремление завязывать знакомства, обрастать связями, гордиться близостью к тем или иным церковным деятелям и иерархам. «Я знаю», «я был», «мы общались», «мы вместе ездили»… Всё это слишком по-человечески, и не стоило бы на этом акцентировать внимание, если бы не опасности, скрытые в явлении. Странно, но факт: можно так сильно обрасти «знанием» разных людей Церкви, что знание главного Человека Церкви – Иисуса Христа – отойдет на задний план. То, в чем Павел упрекал коринфян («я Павлов, я Аполлосов, я Кифин», – говорили они. – см.: 1 Кор. 1:12), существует в виде реального соблазна и для всякого из нас. С одним епископом ездил в паломничество, с другим архимандритом сидел за столом на празднике, у того духовника был в келье, и вот уже началось «священное накопительство» знакомств и воспоминаний. Это потом можно будет пересказывать с видом знатока, это можно будет вменить себе в тайную заслугу. А ведь единственное, что имеет подлинную цену, – это знание Иисуса Христа как Главы Церкви и своего Спасителя. Всё остальное – инструментарий для этого познания.

Дальнейшие опасности парадоксальны. От любви до ненависти, как известно, один шаг. Ровно столько же и от страстного восхищения и обожания до вражды и ненависти. Чрезмерная близость к человеку опасна угрозой резкого разрыва с человеком. У англичан есть поговорка: «Ближе знаешь – меньше чтишь». Отсутствие некоторой необходимой отстраненности от старца, духовника, священника, епископа опасно. Опасна эта не в меру сократившаяся дистанция именно человеческим (страстным) отношением к носителю сана. Она грозит превратиться в явление просто человеческое, слишком человеческое, а значит, по сути прелюбодейное (не в смысле непременно плотского греха, но в смысле измены Господу, что есть на языке аскетики – прелюбодеяние). И если кто-то из нас начнет искать абсолютную святость в мире церковных людей, он может спровоцировать катастрофу в своей духовной жизни. Мы можем забыть литургический возглас: «Един Свят, един Господь Иисус Христос во славу Бога Отца. Аминь». Христос – Единый Безгрешный. В этом смысле слова «Един Свят» – это не просто возглас службы, но руководящий принцип мышления. Абсолютной святости в людях искать нельзя! Сам поиск ошибочен, следовательно – результаты могут быть гибельны. Результатом может стать разочарование, разуверение, крушение идеалов, отчаяние. И вот уже вчерашний собиратель «отеческих преданий» и «живых историй» сегодня оказывается циничным пересказчиком церковных анекдотов. Он устал, он поломал крылья, он обжегся ранним входом в алтарь или чрезмерной близостью к иерархам. Ему не на пользу пошли услышанные разговоры. Его уже трудно удивить, поскольку со всем он, кажется, знаком. На Литургии он рассеян, книги его не интересуют. Проповедь он не слушает, благословение берет только по привычке, вместо «здравствуйте» с духовенством.

Если вы не хотите, чтобы сказанное относилось к вам или вашим родным, не спешите вводить своих сыновей в алтарь, даже если настоятель предложит. Не спешите и сами близко сходиться с церковными л юдьми. Окрепните в вере, наберитесь твердости и мужества. Научитесь видеть Христа не только в символах и знаках богослужения и церковного убранства, но научитесь замечать Его действия через людей, благодаря людям и вопреки им. Тогда всё остальное будет не страшно. Тогда остальное вас не оттолкнет, не обидит и не соблазнит. Но только тогда – и не раньше.

Церковь – это, при всей видимости, осязаемости, исторической огромности, есть предмет веры. Мы говорим: «Верую во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь». То есть главное в Церкви доступно не глазу, не уху и не рукопожатию, а сердцу. И как зрелище греха вне Церкви не разубеждает верующего в существовании Бога, так и зрение греха внутри Церкви не убивает у подлинно верующего человека веру в Церковь и любовь к ней. Такая встреча с грехом внутри ограды есть всегда вызов, и боль, и серьезное испытание. Его можно преодолеть, но его нельзя искать, и на него нельзя добровольно нарываться. Вот почему настырное желание всё знать, со всеми перезнакомиться, всюду быть вхожим и своим наказуемо умножением соблазнов и угрожает потерей веры.

Если Церковь сравнить с картиной, то нужно выбрать расстояние от себя до нее, чтобы видеть всё правильно. Чрезмерное удаление превращает картину в пятно. Но чрезмерное приближение открывает фактуру холста, отдельные мазки, но никак не красоту в видении общего и целого. Ищите такую точку обзора Церкви, с которой Невеста Христова будет видна в красоте своей. Но без особого приглашения не дерзайте подходить к ней ближе, чем на вытянутую руку. И даже после приглашения приблизиться не спешите. Если это воля Божия, приглашение повторится.

Горячность. Возможная чрезмерность усилий

Жизнь в Церкви – это не бег на спринтерскую дистанцию, так, чтобы рвануть с места, выложиться и достичь цели. Это даже не бег на длинную дистанцию, но, если уж говорить в подобных категориях, это кросс по пересеченной местности или даже марш– бросок. Мы движемся не по ровной дорожке, наматывая круги. Мы движемся вверх-вниз, то бегом, то шагом, не налегке, но с грузом или отягощением. Соответственно нам нужна не рывковая скорость, а терпение и жизненная выносливость.

Многими тысячами исчисляются те наши во Христе братья и сестры, которые в начале своего церковного пути «подвижничали» с максимальным напряжением и быстро растратили запас сил. Затем с роковой неумолимостью к людям, растратившим силы, подбирается уныние, а там уже недалеко и до кризиса веры. Вы легко узнаете их по потухшему взгляду, по скептическим интонациям голоса, по грустным историям о личных катастрофах, постигших тех или иных христиан. И всего этого можно было избежать или по крайней мере минимизировать потери, если бы существовало здравое духовное руководство. Но поскольку каждый из нас чаще всего предоставлен сам себе, а те, у кого есть духовник, нередко имеют в их лице ригористов и любителей строгости, то и результат понятен. Каждый из нас, кто нашел Церковь Христову и кто сумел, преодолев неизбежные сложности и соблазны, остаться в Церкви, призван к своему «малому учительству». Мы можем быть осторожными подсказчиками тем, кто делает в Церкви свои первые шаги. Стоит подчеркнуть слово «осторожными». Ведь неофит, если он (она) студент, будет рваться в монастырь и захочет бросить учебу в вузе. Наше дело успокоить его и убедить доучиться «за послушание». Неофит выбросит с полок одни книги и заменит их другими. Он начнет поститься по монастырскому уставу и обвяжет вокруг запястья четки. Он еще много чего сделает вплоть до поспешной попытки дать обет безбрачия или пуститься в странничество. А наше дело, в качестве старшего друга или брата во Христе, сдерживать, успокаивать и подсказывать. Мы должны действовать в духе слова, сказанного древними: «Увидишь новоначального, лезущего на небо, – сдерни его за ноги».

Принцип постепенности требует от человека постоянной посильной учебы. И если «поле – академия солдата», то наша учеба – практическая литургика. Нужно сперва всем изучить чинопоследование Литургии и неопустительно бывать на службе в воскресенье. Оттуда – от посещения храма – начнется слышание слова Божия и знакомство с месяцесловом, то есть с именами и житиями празднуемых святых. Важнейшей вехой должен стать первый в жизни Великий пост. Великий канон, скудный стол, неядение в определенные дни, земные поклоны, Преждеосвященная Литургия, Страстная седмица с ее уникальными службами и наконец Пасхальная ночь должны и могут стать камертоном церковности. Затем, однажды пережив ту Христову ночь, что светлее дня, человек должен будет поддерживать пасхальное горение в своей душе каждое воскресенье и смотреть на воскресный день как на малую Пасху. Среда и пятница каждой седмицы смогут стать со временем малым аналогом Великой среды и Великой пятницы. Жизнь будет выстраиваться относительно главного – Воскресения Христова и подготовки к нему. Тогда можно будет заняться и всем остальным, от молитвы по четкам до изучения греческого. Но не раньше.

Великое дело также – прислушаться к слову: «Избери себе чтение». Духовные книги, которые мы читаем, должны быть таковы, чтобы написанное в них могло быть нами применено на практике. В случае если предмет чтения недосягаемо высок, мы рискуем травмироваться попытками воплощения прочитанного, а затем рискуем впасть в уныние от чувства никудышности. Так, предупреждают святые, монах, живущий в общежительном монастыре, может читать книги об отшельничестве и мечтать о пустынном жительстве. Монах же, живущий в пустыне, может читать о смирении братьев в общежитии и смущать себя мыслями о превосходстве жительства среди братьев. Цель у лукавого и там, и там одна – поселить в человеке недовольство своим образом жизни и согнать с места. Далее однажды согнанный помыслами с места рискует уже нигде не найти покоя и с унылым видом странствовать с места на место. Что касается мирян, то схема та же. Они читают монашеские книги, мечтают о святом житии вдали от суеты и… создают проблемы себе и другим на ровном месте. Жены не хотят стоять у плиты и делить супружеское ложе. Мужья мечтают бросить работу и одеться в подрясник. И те, и другие тихо ненавидят всё, что вокруг них, и это мало похоже на подлинно духовную жизнь.

Вывод: читать нужно лишь то, что можешь применить на практике. Реальной проблемой нашей церковной жизни является острый дефицит книг, написанных для мирян, о мирянах и об их ежедневной духовной проблематике. Но дефицит дефицитом, а холодная голова холодной головой. В пушкинские времена святитель Филарет (Дроздов) в переписке и устно осаживал некоторых, не могущих понять, что XIX век не есть век V, а пригород Москвы не есть Фиваида или пустыня Египетская. Два столетия прошло, а необходимость доказывать это не отпала.

«Спастись не трудно, но мудро», – говаривал преподобный Кукша Одесский. В этой короткой фразе большая сила. Спасение достигается не столько чрезвычайностью усилий, сколько дозированным усилием в правильном направлении. Ключевые слова – «правильное направление», поскольку множество сил, брошенных в пустоту, никакого эффекта не дают. Мы все нуждаемся в трезвении. Не в смысле воздержания от спиртного (что тоже уместно и желательно), а в смысле трезвого взгляда на мир и себя в нем. Об этом трезвении молится священник сразу после освящения Даров. Он просит, чтобы Великие и Святые Тайны были людям «во трезвение души». Это столь важно, что просьба об оставлении грехов поставлена после просьбы о трезвении. А ведь, казалось бы, прощение грехов – самое желаемое. Нет. Противоположность трезвению – прелесть. В общем и целом, это то состояние души, при котором человек признает ложь за истину, обманывается в главном. Человек может быть уверен в своей святости, в правильности своего пути, в непогрешительности своего образа мыслей и проч. Тогда он будет идти по жизни, как паровоз по рельсам, и остановить его или заставить свернуть будет невозможно. Вот такой несгибаемой твердости новоначальному и нужно опасаться. Затвердевать, набирать скорость на выбранном пути человеку можно только после приобретения опыта, после преодоления неизбежных ошибок, после приобретения опытного смирения.

Не жить только ожиданием конца света; не искать в людях той беспримесной святости, которая есть у одного лишь Господа; обижаясь на людей, не переносить обиду на Церковь; в друзья к сильным не лезть; сплетни не переносить, слухами не интересоваться. Учиться и думать, познавать церковную жизнь через нужную книгу и Литургию. Никуда не спешить, внешние условия жизни не менять с революционной решительностью, так как всё внешнее поменяется само в зависимости от перемен внутренних. Запасаться терпением и вырабатывать в себе житейскую выносливость. Что еще забыли? Наверняка многие слова не сказаны, и мудрые добавят от себя или оспорят нечто из сказанного. Вспомним в конце поднятого разговора еще одну заповедь отцов: «Пойми время»

Разные времена требуют от христиан разных трудов. И мы не как бесчинные и самовольные подвижники творим, что хотим, но как сыны Церкви должны делать то, чего Церковь ждет от нас. Есть времена тихих и тайных молитв, времена мужественного исповедания, если тебя раскрыли. Есть времена (вернее – были) массового подвижничества и аскетизма. Есть времена внешнего благополучия, подаренные Богом для того, чтобы приготовиться к грядущим скорбям и заняться исцелением внутренних недугов церковной жизни. Монашество, семья, образование. Бывает, что каждое из этих явлений цветет или приходит в упадок. Что сегодня? Каков общий фон истории? Мы не будем давать ответов на этот вопрос, поскольку задача понять время обращена к каждому. От того, как кто время поймет, так он и жить будет. Разные ответы рождают разные образы поведения. Один захочет переехать из города в деревню, а другой пойдет учиться на богословские курсы. Один побоится жениться, а другой, напротив, и своих детей нарожает, и брошенного из детдома усыновит. Кто-то захочет убежать на Запад, а кто-то, наоборот, начнет думать о миссионерстве на Востоке. Ответы будут разными, и суд о них будет выносить Господь. Не предвосхищая Его суд, лишь повторим вопрос-задачу: «Пойми время». И поскольку мы потратили некоторое количество времени и слов на тему того, как неофиту не выйти вон из Церкви, попробуем потратить время и силы на следующую тему, органически вытекающую из первой. А именно: что в Церкви делать? Чем в ней заняться? Как найти свое место в этом своеобразном Ноевом ковчеге, где так много совершенно разных живых существ – хищников, травоядных, больших и маленьких, таких разных и непохожих, собранных под одну крышу чувством общей опасности и общим для всех желанием – спастись.

Знаем по опыту, что множество людей живут на свете с чувством ненужности, с чувством брошенной или забытой вещи. Такие люди живут словно и не своей жизнью. На контрасте – чувство присутствия в нужном месте и в нужное время, чувство собственной, пусть маленькой, полезности дает ощущение «ключа в замке». Все на своих местах, и всё как надо. Хотелось бы и в Церкви чувствовать себя, как ключ в замке. И этот вопрос требует отдельного разговора.

18 ноября 2014 г.

Выгорание

Упавшего, опустившегося человека можно и нужно жалеть и миловать. Вместе с тем крайне опасно внушать павшему и опустившемуся человеку, что мы всем миром обязаны его миловать, а он имеет полное право требовать любви к себе и уважения. Так мы, чего доброго, на выходе получим какой-то собирательный персонаж из произведений Достоевского. Это будет нищий с апломбом или калека с претензией. Это будет грешник, не желающий каяться, но вооружившийся христианской риторикой. Если хотите – Мармеладов, который гордо скажет: «Да, господа, я падший. И вы не лучше, просто вы одеты чище. Да-с. Однако извольте меня любить таким, каков я есть, да поискренней любите и посострадательней. И права никакого нет у вас не любить меня, ибо я существо, глубоко страдающее». И прочее, и прочее. Нет. Жить и думать надо иначе. Упал – вставай. Болит – терпи. И не называй грех нормой, а болезнь – необходимостью. Милость – она есть именно милость, то есть незаслуженная любовь, а не официально заслуженная пенсия. Это я говорю в тему о падших, кающихся, уставших и этих… как их? Выгоревших.

В том, что человек устает, нет никакого сомнения. В том, что человек может упасть, да так, что и не поднимется, тоже сомнений нет. Но в том, что мы должны мягко сдвинуть сознание в сторону падения как неизбежности, я совсем не уверен. Придумали слово «выгорание» и согнали в эту категорию всех подряд. Кто-то трижды женился, кто-то зело осквернился, кто-то просто устал служить и решил переквалифицироваться, как Остап, в управдомы, а мы всю эту разношерстную армию дезертиров пометили добрым словом «выгоревшие» и дружно их жалеем. Что-то здесь не так. Во времена оные некоторые фронтовики протягивали руку к прохожим со словами: «Я в танке горел. Дай рубль на водку!» Не приведи Бог увидать расстриг, гордящихся своим «выгоранием на производстве». Мол: «Я Богу служил и перенапрягся. Теперь за скобки выпал, но вы уважать меня обязаны, ибо я жертва». А жертвы ведь разные. Вот попутал монашку бес, и она замуж вышла. А теперь живет в вечном страхе и с мыслью, что она Богу на Суде скажет? Или свалил с ног хитрый сатана какого-нибудь доброго игумена и подбил его влюбиться и детей наплодить. Но теперь тот тихо и со стыдом живет, и только Бог знает, какие молитвы из его сердца временами рвутся. Это одно. Здесь есть место и страху, и жалости. Но если такая же монашка, такой же игумен скажут, подбоченясь: «Ну и что? Выгорели мы. Понятно? Нас жалеть надо», – а мы скажем: «Да-да. Мы вас жалеем. Бедненькие вы», – то это какая-то ложь и подмена смыслов, которую я понимать отказываюсь.

Во-первых, не надо никуда спешить. Ни с постригами, ни с хиротониями. Пусть лучше женатый мечтает о монашестве, нежели монах – о женитьбе. А то хотел, положим, ребенок в монахи (уж больно поют красиво и одежды черные на ходу так мистически развеваются). Его взяли и постригли с поспешностью. Потом он иеродиаконом стал, потом – иеромонахом, потом игуменом. Всё быстро – за пару лет. Уже мечтать осталось только что об епископстве, а ему всего-то лет 25 от роду. И вдруг скучно стало молодому человеку, а потом сильно захотелось ему жениться. Вот тебе один из сценариев выгорания. Службы надоели, романтика улетучилась, естество о своих правах заявило. А ведь парнишку просто не стоило постригать и посвящать раньше возраста канонической зрелости и без искуса. Вот и всё. И таких сценариев много. Всюду на изнанке «выгорания» вы найдете поспешность, сырость, неосновательность стремлений, мечтательность. Со временем мечты рассеиваются, просыпаются страсти, нападает враг, и неосновательный человек, стоящий на песке, а не на камне, оказывается неготовым нести крест. Он думал, что в солдаты идут, чтоб на параде в красивой форме маршировать, а его на войну отправили. Вот он и сбежал с фронта под предлогом «выгорания». Осудим его? Нет, воздержимся по заповеди. Но скажем ли, что это норма? Ни в коем случае. Не норма это, а грех, требующий покаяния, а не извинения.

Всех людей жалко, потому что у каждого в груди не видная глазу дымящаяся рана. Но сентиментальные слюнки по теме выгорания пора вытирать. Евангелие говорит: положил руку на плуг – вспять не оборачивайся. Еще говорит: поминайте жену Лотову. Да и мудрость народная говорит: семь раз отмерь – один отрежь. Думай крепко прежде принятия решения, а когда решение принял – сомнения прочь. Время служения, а не сомнения настало. Основатель ВДВ генерал армии Маргелов (дядя Вася, как называет его десантура) так сказал: «Сбит с ног – сражайся на коленях. Идти не можешь – лежа наступай». Неужели Церковь не достойна ждать от своих служителей такой же стойкости, верности и храбрости? Скажите десантнику, что есть «выгорание» и можно по этой причине оружие бросить. Сами знаете, что он вам ответит. Так чего же мы должны духовное оружие бросать? Ладно бросать – оправдывать скопом всех тех, кто оружие бросил? И из-за чего бросил? Бабские прелести, зеленые доллары, ночные фантазии и физическая усталость. Кажется, список полный.

Про выгорание в слове Божием притча есть. Притча о десяти девах. У тех пяти, что остались без елея, елей в лампадах выгорел. У мудрых тоже выгорел (ибо что еще делать елею в лампаде, как не выгорать?). Но у мудрых был запас, и они, подлив масла, пополнили светильники. У глупых же запаса не было. Следовательно (вонмем!): выгорание елея происходит у всех без исключения. Все рискуют потерять огонь в светильнике веры – так елей мало-помалу расходуется. Но весь вопрос в том, что подливать нужно регулярно масло в светильник, и накапливать запас, и держать его при себе. Выгорание будет катастрофическим и необратимым, если не заботиться о запасе масла. Это значит: твори добро во Христе, умножай молитвы, запасайся елеем Святого Духа сегодня – во дни изобилия веры. Потом неизбежно наступят дни скудости, дни сухости и тяжких испытаний. В те дни выживут те, у кого был запас. Некто из отцов сказал: «Умножай молитвы, когда ты помнишь Господа, чтобы, когда ты забудешь Его, Он вспомнил тебя». Мы живем сегодня ради добра, сделанного вчера. И если вчера мы не сделали ничего ради Христа, то сегодня чувствуем себя оскудевшими, а назавтра – выгоревшими. И кто не озаботился заранее о том, чтобы разбогатеть плодами Духа, тот будет наблюдать, как догорают последние капли его веры. Потом лампада закоптит, вспыхнет и угаснет. А человек отвернется от ворот Иерусалима и понуро пойдет в Иерихон. Так исполняется слово: имеющему дано будет, а у не имеющего забрано будет то, что он думает иметь.

Нет ни злорадства, ни осуждения по отношению к тем, кто пал. Есть только страх и жалость. Но есть усиливающееся неприятие от болтовни про выгорание. Есть чувство, что не от любви эта болтовня, а от лукавства. Приобретайте запас масла, возлюбленные, и пусть горит елей, но пусть не гаснут лампады у мудрых дев.

3 декабря 2014 г.

Богослужебные слова

Чинопоследование наших служб Богу фиксировано. Самих служб много (вечерня, повечерие, полунощница и так далее, вплоть до Царицы-Литургии), но все они как текст кодифицированы. Возможность творчества – только в степени проникновения в смыслы. Отнюдь не в громкости пения или витиеватости мелодий. Творчество – в святости. Тем не менее в разное время одни и те же слова звучат с очень заметными оттенками. Весьма заметными в зависимости от обстоятельств.

Я помню (уверен: очень многие помнят) 2000 год, август. Трагедия «Курска». Мир был прикован к новостным экранам, а верующие, преодолевая щемящую сердечную боль, молились. Как будто у всех тогда брат, или друг, или сын были на «Курске». А может? А вдруг? Ведь чудо – последний козырь. Ведь Бог, если захочет, то может всё! Тогда, помню, с особой силой и с неожиданно засиявшим смыслом прозвучали слова молитвы «Услышины, Боже».

Она читается постоянно на литии, на молебнах. Греки, живущие на островах среди морей, греки, зависящие от моря так, как земледелец зависит от урожая, а скотовод – от стада, ввели эти слова в тексты служб. И мы, континентальные жители, получившие веру от греков, часто от рождения до смерти не видящие моря, повторяли их столетиями привычно. Отвлекаясь мыслью, под «морем» имели в виду житейскую суету и непостоянство. И вот тогда, в 2000-м, на молитве о подводниках при словах «упование всех концов земли и сущих в море, далече» мы почувствовали нечто особое.

Помню, мы переглянулись тогда с сослужащими священниками. Мы вздрогнули общей дрожью на словах о «море» и поняли друг друга. Находящиеся «в море, далеко (далече)» в те дни ассоциировались только с одной группой людей. Эти слова молитвы воплотились в те дни. Т ак богослужение может вдруг среди привычных слов щелкнуть молящегося человека по носу, чтоб глаза заслезились.

Еще пример. «Плавающие, путешествующие, недугующие и страждущие» были и есть всегда. Люди путешествуют, болеют и страдают. Но мы давно забыли о том, что на свете есть «плененные». Миллионы, побывавшие в немецком плену, подернулись пленкой забвения, неизбежного со временем. Пленники душманов в Афгане или похищенные бандитами были в уме и памяти, но плохо вязались со словами ежедневной мирной ектении. «Плененных» нет, если нет большой войны. И вот она пришла. Настали времена, когда плен стал массовой повседневностью. И не только плен, а и все его атрибуты: пытки, голод, сексуальное насилие, смерть без погребения или погребение без молитвы и памятного знака.

Новороссия. Белая Книга еще не написана, но кто хочет знать, тот уже много узнает. Прежде Гааги узнает о молотках, бьющих по пальцам; об электрошокерах; о маньяках и бывших рецидивистах среди надзирателей; о том, как они пьяные спускаются к жертвам в подвал; о методичном избиении пленных, невзирая на пол и возраст. И значит, слова мирной ектении, произносимые долгими годами по привычке и потому, «что так написано», вдруг обрели плоть и кровь. Нам есть о чем думать и есть что помнить, произнося сегодня эти слова.

Я пишу эти строки с одной мыслью, с одной идеей. А именно: слова Богослужения живы. Как Ж ив Господь, так живы и слова служб, славящих имя Его. Священник, монах или мирянин, произнося и слыша привычные слова день за днем и год за годом, могут всякий раз слышать их по-новому. Недавно, совершая одно из очередных Богослужений, с силой и, быть может, впервые (а ведь тысячи раз их слышал!) сжали сердце мое слова прошения «о избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды». Народ, стоящий у диакона за спиной, стиснут скорбями и нуждами. Потому-то он и стоит в храме у диакона за спиной. Сжимаемая вода поднимается вверх, а скорбящая душа возводит очи к Богу.

Скорби – это не нужды, и нужды – не скорби. Различать надо. Есть люди, у которых нет нужд (есть деньги, жилье, положение и всё прочее), но есть скорби (непослушные дети, загулявший супруг, вредные соседи и проч.). Есть люди, у которых есть всё вместе: и скорби, и нужды. Невозможно иметь нужды (долги, бездомность, болезни, требующие средств) и не иметь при этом скорбей. Что же до гнева, то мне сдается – не о нашей психованности и гневной несдержанности здесь говорится. Речь идет о гневе Божием, проливающемся на согрешающих людей в виде потопов, техногенных катастроф, социальных потрясений и прочих масштабных несчастий, в действии которых угадывается смиряющая и карающая временным наказанием Десница Вседержителя. Всё это вместе – скорби (печали и неприятности), смиряющий гнев Создателя по отношению к обезумевшему творению и нужды житейские – составляют фон… нет не фон – суть нашей жизни. И от всего этого мы просим ежедневно нас избавить.

Надо быть внимательней. Надо вместить сердце в краткие, но великие слова. Пусть ты лично сегодня не чувствуешь ни скорбей, ни нужд, ни гнева. Но ты понимать обязан, что в нуждах и скорбях тонет всё человечество и молнии справедливого гнева блестят над ним. Значит, нужно молиться внимательно, молиться в состоянии сердечной связи со всем страдающим миром. Богослужение дает нам такую возможность.

Службы наши живы так же, как Жив Господь, воспеваемый в них. Как хочется, чтобы все омытые Крещением люди чувствовали это всем сердцем.

7 сентября 2015 г.

Бунт, а не бегство

Мысль, которую я собираюсь произнести, пришла ко мне во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины. И не только Родины, но и всего человечества, потому что и эта тревога доступна отдельно взятому сердцу. Впрочем, тревога не только о таких громадных величинах, как Родина и человечество. Есть тревога о человеке вообще, о ближних и дальних. О том последнем человеке, который смотрит на звезду и моргает. Которого не любил Заратустра за то, что тот всё округ себя делает маленьким. Это было во дни тревоги также и о собственной бессмертной душе, и во дни сомнений в ее бессмертии, ибо и такие сомнения могут быть у сердца. Среди всего этого мучения, не видного глазу, легла мне на душу мысль, прохладная и ясная, как Гедеонова роса. Вот она, собственно: самое красивое, что есть в мире, – это монашество. И не только красивое, но и самое свободное, самое дерзновенное, самое умное.

Монашество как идея, ставшая фактом и локализовавшаяся в Афоне и Соловках, в Д ивеево и на Валааме. Но не только исторически явленное монашество, а и способность возникнуть всюду, хоть бы и в пустынях Аризоны, где только есть христианская честность и христианская смелость вместе с последовательностью и желанием принести всю жизнь в дар Христу.

Да разве это новость? – спросите вы. Да разве это новость? – спрашиваю и я сам себя. Ведь это скорее какая-то банальность для одних и полный нонсенс для других. Но нет, говорю вам, нет. Монашество действительно самое умное и смелое, красивое и свободное явление. И это особенно должно быть понятно сейчас, когда костюм цивилизации расползается на теле человечества. Есть такие костюмы, которые шьют для мертвецов. Они красиво смотрятся, но только на покойнике, потому что сшиты в одну нитку и расползутся в куски, стоит их по ошибке надеть. Наш мир, летающий в космос и трясущийся в клубах, поклоняющийся прибавочной стоимости и торгующий всем, от нефти до наркотиков и вырезанных почек, как раз похож на покойника, лежащего в незакрытом гробу под дождем. Костюм промок и клочьями сползает с него, обнажая мертвое тело. Сейчас придется немного поворчать. Совсем немного.

Мир прогнил. Если эту фразу вложить в уста голливудского ковбоя, она будет звучать так: «Мир, черт возьми, действительно прогнил!» Правда, если лететь над Сибирью или Великими озерами, то возникает чувство, что мир чист и огромен, а человек – это только невесть что возомнившая о себе букашка. Но правда также и в том, что человек – царственная букашка. Царственная букашка, прогнившая изнутри. И теперь она, в силу царственного достоинства, катится в тартарары и тащит за собою и Великие озера, и Сибирь, и Мировой океан.

Что спасать вначале и за что бороться? За окружающую среду или за раковых больных? За исчезающие виды животных или за впроголодь живущий Африканский континент? Против чего бороться: против пластиковых бутылок и целлофановых пакетов или против власти безликой бюрократии? А может, против транснациональных корпораций и оболванивающей поп-культуры? Да и как бороться? Всё, что испробовано до сих пор, лишь углубляет раны и умножает цепи. В борьбе за счастье мы получили политику без совести, брак без верности и школу без молитвы, – говорит Сербский святитель Николай.

А может, не бороться, но спрятаться? Убежать в бар, который в подвале, или в ресторан, который на крыше? Убежать в химическую грезу, в порнографию, в затянувшееся самоубийство? И куда деваться тому, кто имеет совесть, но не знает, что делать? Идти на бунт, прибегать к терроризму – революционному или религиозному? Тут я опять заявляю, что есть монашество.

Значит ли это, что я зову всех в монахи? Вовсе нет. Хотя бы потому, что и я не монах. Но нужно понимать, что монашество – это бунт. Бунт, а не бегство. Причем бунт самый радикальный, самый обидный для всемирного Карабаса-Барабаса с его пыльным ящиком для кукол и плеткой в семь хвостов. Нам потом еще предстоит выяснить, что может быть общего с монашеством у человека, видящего в нем идеал, но не являющегося монахом. А пока повторим, что это бунт, а не бегство. Умный бунт: всё вижу, всё понимаю и плюю на ваши мнимые ценности, на ваши пестрые приманки. Я изымаю свой собственный ум из круговерти бессмысленно вращающихся умов и ставлю его на камне. «На камень вознесл мя еси». «Камень же бе Христос». В таком бунте скрыты творческие ответы на те вопросы, которыми современный мир измучил человека.

Главное слово сказано, и его предстоит доказывать. Есть всего два пути в мысленном путешествии. Можно сначала произнести тезис, а потом одевать его в аргументы, начиная с нижнего белья и заканчивая носовым платком в кармане пиджака. А можно, наоборот, обрисовать некую общую картину, сжать ею сознание собеседника и потом толкнуть его в единственную тобою же открытую дверь. Мы уже стали на первый путь.

Почему монашество – бунт? Потому что оно бросает вызов основам рабства и страдания, а не их атрибутам. Люди – страдающие рабы. Против рабства они бунтуют, от страданий бегут. Но рабство умело меняет формы, не меняя сути. А страдание настигает человека без труда. Основы же рабства и страдания – самолюбие, славолюбие, сластолюбие. Плоды падшей природы, личинки, отложенные грехопадением.

На этих сначала личинках, а затем китах плавает всемирного горя Град Земной, противоположный Иерусалиму Небесному. Кто не распознал этих врагов (славолюбие, самолюбие, сластолюбие) и хочет бороться за счастье, тот слепец, раздираемый внутренними противоречиями. Посмотрите на известные вам революции. В них всюду вы увидите горстку сознательных подлецов и армию обманутых глупцов. Первые на плечах вторых будут всегда карабкаться в гору, чтобы оседлать властный трон и заплатить обманутому стаду худшей тиранией, нежели была до сих пор. Вы увидите игру на низких инстинктах: на зависти, на жажде крови, на опьянении вседозволенностью. Вы увидите волков в овечьих шкурах и смокинги поверх этих самых шкур. Вы увидите целые стада овец, желающих тоже стать волками. Монах видит это, и потому его нет там. Он не может никого переубедить, но он может махнуть рукой и удалиться. Знаете ли, что этот один удаляющийся наносит темному врагу нестерпимую обиду, хоть у врага в руках и находятся беснующиеся миллионы?

У того мира, который мы привыкли называть цивилизованным (в чем есть ошибка, так как цивилизаций много, а нам внушили, что она одна и она универсальна), есть несколько символов, доставшихся по наследству. Сегодня это денежный знак, техническая новинка и девушка в купальнике на капоте автомобиля. Но это новая блажь. А были древние символы, достойные внимания.

Во-первых, книга. Ибо цивилизация умна и этим гордится. Затем – глаза. Даже не Всевидящее Око в равностороннем треугольнике, а человеческие глаза как самая яркая принадлежность сознательной личности. Не натюрморт и пейзаж, а портрет исчерпывающе выражает развитие цивилизации, которую когда-то интересовала Личность. Портреты, висящие по стенам бесчисленных музеев и выставок, портреты, глядящие на нас из далекого «вчера», – это символ цивилизации, которую интересует личность. Ведь цивилизация когда-то любила личность, за нее и ее права боролась, о ней тревожилась. Сегодня всё это стало риторикой и дымовой завесой, а сутью цивилизации стало порабощение личности и изощренное издевательство над ней.

Еще символом цивилизации можно назвать руку, точнее – кисть человеческой руки. Это удивительно умелый орган, ловкий и сильный, количеством пальцев напоминающий о количестве ран на Теле Спасителя. Рука, замешивающая тесто; рука с кистью или циркулем; рука с четками или пишущим инструментом. Именно эта человеческая рука, сильная и умелая, протянута к Богу на одной из известнейших фресок. Ей и Он протягивает Свою руку в ответ. Такой символ достался нам от художников дальних веков. Правда, и из этого символа рекламистами высосана кровь, и то, что символизировало раньше взаимное стремление Бога и человека, сегодня символизирует временную слуховую связь между людьми при помощи мобильного оператора.

Книга, глаза и руки. Всё это есть у монаха. Он не может, не должен, не имеет права жить без книг и труда. Поэтому его глаза красивы. Они глубоки и красивы. В них есть боль личных поражений и радость Христовой победы. В них есть то богатство утаенной жизни, которое так трудно отыскать в погасших глазах усталого современника, в наглом блеске глаз телегероя или политического представителя золотого миллиарда. Одни растеряли душу, другие продали ее, поэтому им теперь нужны солнцезащитные очки или линзы.

Труд и знание достойны уважения. Паразитизм и непрестанный поиск удовольствий достойны презрения. Найдите первое и бегите от второго. Тропинки поиска или дороги бегства рано или поздно приведут вас к воротам христианской обители. Вы будете чувствовать себя там как турист и всему удивляться. Вы будете чувствовать, что совершаете путешествие во времени. Что это? – спросите вы. Неужели так можно жить? В наше время?

Возможно, первым, что родит удивление, будет тишина, а вторым – красота. Тишина изгнана из городов, потому что слишком страшно то, что совесть в тишине шепчет человеку. Что же до красоты, то мир вообще красив, но особенно там, где человек молится. Там веселей поет птица и охотнее расцветает роза. Монастыри похожи на райские сады в тех местах, где тепло. Если же монастырь вырос там, где погода сурова, он будет похож на крепость или древний замок, а красоту цветов заменит красота гор, снегов, проплывающих по небу облаков.

Красота, купленная трудом и молитвой, книга, келейные слезы и вечная занятость, да еще и особое путешествие вглубь – вот монастырь. Если путь проходится правильно и не сбился человек, то плоды, которые он будет срывать, – свобода, бесстрашие, избавление от иллюзий, дружба со святыми и усыновление Богу. Сравните это с ежедневной суетой и грохотом повседневности, с ее измучивающими нуждами и тревогами. Сравните это с бытовой злобой и завистью, в которых киснет жизнь. Подумайте о тех «скелетах в шкафу», которые есть у всякого улыбающегося цивилизованного человека. Подумайте о том, что мир вообще нам может дать, кроме очередной распродажи и газетных новостей об очередной катастрофе. Прислушайтесь к современному человеку, всмотритесь в него. А теперь думайте, думайте и не говорите, что всё это маловажные вещи.

Но что делать, если мы пленились этой всплывшей над океаном пошлости Атлантидой – монашеством? Ведь все не могут быть монахами. Не только оттого, что это воспрепятствовало бы продолжению рода. Это как раз чепуховое и поверхностное суждение. Просто к монашеству способны единицы, а не миллионы. Просто человек, вошедший в эту реку и не научившийся предварительно плавать, даже не взявший спасательный круг, рискует утонуть. Мало ли мы знаем трагических историй о катастрофах в монашестве. С древности и до сего дня таких историй множество, и они подлинно ужасны.

Конечно, всем не только не надо, но и строго воспрещено быть монахами. Но всем рекомендуется монашество полюбить, облобызать хотя бы издалече, втянуть ноздрями воздух его. «Свет инокам – Ангел; свет мирянам – инок». Так говорил Лествичник, и эти его слова сильно запали в душу древнерусскому человеку. Не давая обетов и не одеваясь в черное, человек способен почуять душой ту глубокую красоту, которой отмечен молитвенный подвиг вдали от мира. И тогда человек полюбит долгие службы, поездки к святыням, наставления старцев, книги по истории и аскетике. Собственно, этим и характеризовалась Русь. Убегая от современного грохота, от содомских речей и ненатуральной пищи, мы вдруг прибегаем к тому идеалу, который Русь полюбила на самой заре своей истории! Мы прибегаем к восточному монашеству, его идеалам и облагораживающему влиянию на окружающий мир. Получается, что до географических открытий и появления машин, до научного прогресса и массовых коммуникаций Русь – самое главное в человеческой истории. То, что и сегодня является почти единственной альтернативой и единственным противовесом, удерживающим остров под именем Человечество от сползания в море под именем Смерть.

Русь, оказывается, была подлинно прозорлива. Она полюбила в христианстве не что-то промежуточное и второстепенное, а сердцевину – аскетический и нравственный идеал. Мысля о своих идеальных формах, Русь считала, что мирянин от монаха отличается только чадорождением. Даже жизнь в семье не отличает того и другого, поскольку монастырь – тоже семья. Батюшки и матушки, братья и сестры – наша привычная лексика. Миряне – это просто «чадородцы», а всё прочее – мысль о Грядущем Царстве, земные поклоны, терпение, память о Боге, Таинства – у них с монахами общее.

Русский человек любил на богомолье сходить, долгую службу выстоять, натрудить тело поклонами. Любил сосредоточиться, помолчать, послушать тех, кто умнее его. Мало-помалу эта умная красота возвращается в души, даже при общемировом поклонении идолу комфорта и идолу разврата. И чем больше идол комфорта и идол разврата требуют себе поклонения, тем настоятельнее необходимость того, чтобы монах был настоящим монахом, а мирянин брал с него посильный пример. Православная вера остается монахолюбивой. Именно это указывает на то, что у нас есть надежда. Эта же любовь объясняет нам и нашу историю.

В Византии монахи были противовесом юридически грамотному, культурно изящному, в целом грандиозному строению Империи. Монашеская простота и смелость, монашеская свобода и чудотворная молитва были указателями на Иной мир и смиряющими факторами для земного величия. Без монашеской соли Империя лопнула бы от гордости или утратила ум от самолюбования. Русь восприняла всю эту красоту, будучи нежной и молодой. То, что у Византии было в конце, мы приняли как начало. Настоящий, конечный идеал жизни мы приняли, а весь долгий путь к нему нам еще предстояло пройти. Оттого так трудно было не ошибаться. Так трудно было найти гармонию между уже подаренным идеалом, хранением его, с одной стороны, и неизбежным развитием, переменой форм – с другой.

Чтобы быть особенно успешным в этом мире (успешным только на некое время), нужно полностью омертветь для звуков из иного мира. Нужно приобрести бесчувствие к прикосновениям иной реальности. Запад честно пошел по этому пути и, как пиявка от дурной крови, стал набухать и становиться сильнее. А мы недоумевали. Как же – и Бога оставил, и силой наполнился? Можно ли это? Ведь явный соблазн. Отсюда то отторжение, то спешное желание воплотить всякую западную идею, желание догнать и перегнать. И вот наконец стало ясно, что у Колосса с золотой головой и серебряными плечами ноги глиняные. Даже – пластмассовые. А у нас хоть голова не то что не золотая, но еще иногда и немытая, но зато ноги свои, а не глиняные. И там, где раньше мы видели только величие человека и его победы – одни победы и победы, – там мы видим теперь только аккуратный фасад, за которым человек гниет, тоскует и развращается.

Хватит говорить о том, что мы не творим, а подражаем. Что мы сидим в тени и устранены от общего училища человечества. Хватит. Если бы сам Чаадаев жил сегодня, он бы этого уже не сказал. У нас есть нравственно-аскетический идеал, который воплотился в восточном монашестве и полюблен нами с самого начала нашей личной истории. Это не безделица. Это стержень человеческой жизни. Представьте, что у вас есть колодец с водой. Эка невидаль! Воды везде у всех полно. У некоторых даже есть джакузи и автоматический полив газона, а у вас только колодец. Но теперь представьте, что у всех лопнули трубы, засорились каналы, зашипели краны и пересохли источники. А у вас – колодец! Тот самый колодец, но неимоверно возросший в цене. По сути – бесценный колодец.

Таким бесценным колодцем в эпоху отчаяния и общего невроза, бытового безбожия и всемирной тоски у нас является Православие. Православие, а в нем – Семья, Покаяние, Литургия, Таинства. И конечно – монашество, которое столько раз уже удерживало нас на краю и до сих пор удерживает.

Это и есть та прохладная, как Гедеонова роса, мысль, пришедшая ко мне во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о собственном бессмертии, о Фрэнсисе Фукуяме, Фридрихе Ницше и последнем человеке, который моргает, глядя на звезду.

2 сентября 2015 г.

Урок астрономии

Под какую музыку лучше всего смотреть на звездное небо? Очевидно, под треск цикад или шум прибоя. Это если вживую. А если на экране? А на экране только под орган! Слышите? Только! Не смейте вперять взгляд в бездну неба, не смейте удивляться гирляндам звезд под шансон или диско. Впрочем, у вас и не получится.

Если же не орган, то пусть это будет барокковый концерт для гобоя и струнных. Вот он звучит. Автор – Алессандро Марчелло. Мы с вами смотрим начало черно-белой короткометражки «Урок астрономии».

Ночь. Горит костер. Рядом шумит прибой. У костра сидят юноша и девушка. Они молчат так многозначно и напряженно, как молчат люди, уже выяснившие отношения, но еще не расставшиеся. Первой молчание прерывает девушка. Она читает Ломоносова, те стихи про бездну, полную звезд; бездну, у которой нет дна. Юноша подхватывает разговор, и оказывается, что перед нами – молодой человек, страстно влюбленный в науку. Быть может, гений. Это ночное небо над головой живое для него. О звездах и галактиках он может говорить часами. Жаль только, что девушка, слушающая его, способна заинтересоваться ненадолго. Ее сердце отдано другому, более простому парню, и скоро он увезет ее под этими роскошными звездами на банальном мотоцикле.

Но пока другой увезет ее, мы все много услышим. Этот, первый расскажет ей в двух словах, но очень точно, о теории относительности, а еще о том, почему небо черное, если в нем горит так много звезд. Он мимоходом скажет ей о том, что Вселенная конечна и имеет форму; и что число звезд тоже конечно, иначе бы они слепились в жуткий ком. Он действительно умен, этот первый, и знает много. Только он не знает главного – как дальше жить дальше под этим небом с его звездами без нее.

Он – «Я мог бы даже в ореховой скорлупе чувствовать себя властелином бесконечного пространства. Если б только мне не снились дурные сны»

Она – Гамлет?

Он – Да.

Она – Многовато цитат, Буров.

Год выпуска фильма – 1973. О, чудный мир, в котором я уже ходил в садик, и в утренней зимней тьме из морозной выси мне уже мелькали эти самые завораживающие звезды. В те годы, кроме примитивной и традиционной жажды власти, денег и удовольствий, многие люди были охвачены жаждой знаний. Сотнями тысяч и миллионами исчислялись тогда молодые люди обоих полов, которых манил мир электрона и атома, звездных скоплений или освоения суровых необжитых земель. В науке была музыка. Физик был часто поэтом и математик выглядел вдохновленно-растрепанным, как композитор. В Бауманку и Политехнический был больше конкурс, чем сейчас в кинозвезды. Тогда-то и снимали подобные фильмы.

В них есть нечто от богословия, поскольку людей влекла тайна мира и его жгучая красота. Умудренный профессор-физик заменил собою на время для многих старца или профессора Духовной Академии. Они и выглядели часто, как старцы: пожилые, облысевшие, думающие все время о чем-то таком, что простому человеку никак не влезет в голову.

«Если бы мы летели со скоростью света, миледи…» (Это продолжение диалога в фильме). «За какое время мы долетим до Луны?» – «За минуту» – «Верно. Только в шестьдесят раз быстрее. Одна секунда и мы на Луне. Всего три минуты, и мы на Марсе. Летим дальше. Полчаса до орбиты Юпитера. Т ри с половиной до планеты Нептун, и еще час до орбиты Плутона».

Слушайте, что он говорится дальше! «Всего пять часов, и мы у края Солнечной системы. У самой границы нашего дома (!), нашего малого дома. А большой дом, вот он – Млечный путь. По-гречески – Галактика. До границ большого дома нам не долететь, миледи. Даже свету для этого нужно сто тысяч лет»

Боже мой! Какой волшебник снимал эти кадры, и какой счастье, что я их вижу! Срезание с сердца крайней плоти! Вот что такое это кино.

Влюбленный парень, преодолевая боль неизбежной разлуки, ночью при свете костра не говорит, а жречествует перед любимой девушкой, которая вот она – рядом. Но ее «рядом» так же далеко от него, как и край Галактики. А струнные с гобоем звучат. Звучит музыка 18 века, как будто Алессандро Марчелло плачет в ином мире об этом юноше, и вместе с ним удивляется огромности и красоте Вселенной.

И весь фильм всего лишь восемнадцать минут. И как на кончике иглы в нем уместилась целомудренная и безнадежная любовь с той великой тоской, которая во сто крат сильнее эротизма. И поэзия, и музыка, и сияющая корона звездного неба, так пристально изученная таким маленьким человечком! Да что же это была за цивилизация, в которой снимались такие фильмы! И разве не для того они снимались тогда, в 73-м, при одном сорте колбасы и при отсутствии туалетной бумаги, чтобы мы сегодня, среди примитивного изобилия нашли их, как раскопанную Трою или как разгаданные иероглифы?

Продолжай, Буров. Наша Галактика не единственная. Ближайшая к нам – Туманность Андромеды. А дальше – больше. Скопления галактик. 500 галактик в созвездии Девы! 10 ООО в Волосах Вероники! И целое облако миров в ковше Большой Медведицы! Но самое удивительное – два человека на берегу моря об этом разговаривают…

Он на прощание еще раз говорит ей, что при всей огромности своей Вселенная конечна, но тарахтит мотор мотоцикла и урок прерывается.

Такие фильмы нужны, чтобы захотелось молиться. По документам они проходили в категории научно-популярных, и должны были популяризовать науку. Но на деле они заставляли человека посмотреть вверх – на звезды, и услышать двойную музыку – гобоя и самих звезд. О! они делали нечто такое, после чего на исторический материализм можно было плевать слюной. Сначала робко, затем смелее.

И если вы захотите, вы найдете немало таких фильмов, снятых для одной цели, но выполняющих совершенно другую. Они были сняты на пленку, а не на цифру, в те благословенные годы, когда я уже ходил в садик. По утрам зимой, когда еще совсем темно (я помню) они мигали мне в морозном воздухе какой-то азбукой Морзе. Они говорили о чем-то большем, чем астрономия, которую преподают в 10-м классе. Сейчас уже, слава Богу, понятно – о чем. Сейчас я знаю псалом номер 8.

31 августа 2015 г.

Взгляд

Верно ли, что мужчина любит глазами, а женщина ушами? До конца ли верно это, то есть то, что женщина слепа, а мужчина глух, когда одну уловили шепотом, а другого – картинками?

Лукавый Еве шептал в уши, но и она, взглянув на дерево пристально, увидела, что оно «приятно для глаз» (Быт. 3:6). Заползал яд в уши – менялось и зрение на мир.

Христа в пустыне враг искушает словами: «сделай», «свергнись вниз», «поклонись». Но и Ему, Безгрешному, показано некое труднопереносимое роскошное зрелище: «все царства мира и слава их» (Мф.4:8). Образ соблазна добавлен к дерзким словам.

Давид падает не от столько от шепота лукавых советников, сколько от глаз – видит купающуюся женщину.

Так что на людей обоих полов враг нападает словами и образами. Нападает и через зрение, и через слух. Слово и Образ врачуют человека, когда это Слово Божие и Образ Христов. Слова и картинки губят людей, когда это сладкие слова лжи и мультики, нарисованные в воображении чешуйчатым мультипликатором, ползающим во прахе.

Вот почему были у Церкви затворники, приносившие необычную, изысканную жертву: молчали с миром и не смотрели на мир. Не только на запрещенное не смотрели, но вообще ни на что не смотрели, прежде смерти добровольно причитаясь к усопшим.

Этот что-то за гранью. Это, как и долгие страдания Великомучеников, явление, стоящее у порога сознания и не могущее вместиться в него. Мы не можем повторить этого, хотя должны и можем молиться словами «Отврати очи мои еже не видети суеты».

Смотреть на то, что надо, и не «полагать перед очами вещи непотребной» (Пс.100:3) – искусство великое.

В известном библейском рассказе о Лаване и Иакове сила воздействия зрительных образов на жизнь показана беспримерно. Лаван по предварительному договору обещает отдать Иакову пестрых животных из стада. Делает это, зная, что у него все животные с гладким окрасом (см. Бытие, глава 30). Иаков тогда снимает полосками кору с тополевых, миндальных, яворовых прутьев и кладет эти прутья (ставшие похожими по полосатый, нам известный жезл инспектора) в поилку для скота. Самки, приходя туда, пьют воду, глядя на пестрые прутья перед глазами. А самцы покрывают их на водопое. И в результате зримый образ перед глазами самок в момент зачатий проявляет себя неожиданно. Потомство рождается с крапинами и пятнами!

Кстати, шлагбаумы, полицейские жезлы и ленты с надписью «Don’t cross» именно поэтому полосаты, пестры. Пестрое привлекает и удерживает внимание. Так по Божиему благословению и природной мудрости (хитрости) Иаков ушел от непростого и тоже хитрого зятя с женами и большим богатством.

На что посмотришь, то и родишь. Таков вывод. Циники, жонглирующими сотнями тысяч жизней, знают: при помощи телевизора, например, они могут фаршировать головы демократического электората чем угодно. Зависимые от картинки, люди будут скакать, орать, бесноваться, вооружаться, петь хором, лепить самый большой вареник, красить тротуары и мусорники в национальные флаги… Потому что между глазами и сердцем, между любимыми зрелищами и практической деятельностью дистанция минимальна.

Примеры, приводимые из Библии, это аргумент лишь для тех, кто любит Библию и Бога, давшего ее. На сегодняшний день стоит всегда искать аргументы и доводы в той стороне, которая прямо с Писанием не связана, но людям может быть интересна. Вивьен Ли, сыгравшая в «Унесенных ветром» Скарлетт О’Хара, была сногсшибательной красавицей. Истоки этой красоты вполне серьезно приписывали поведению ее матери в период беременности. Семья жила в горном местечке на границе Индии и Непала. И местные женщины советовали беременной матери Вивьен почаще любоваться величественной красотой Гималайских гор. Это, мол, благотворно влияет на дитя. Почему нет? Не только красоту, но и храбрость, благородство, презрение к мелочной возне, думаю, может родить долгое созерцание гор. Вспомните, какие стихи исторгаются из груди поэтов при виде горных вершин и тучек, ночующих на груди утеса-великана. То же можно сказать и о море, чья стихия пленяет и завораживает; и о звездном небе, и о бескрайних густых лесах. Обо всем том, что мы так редко видим. И только одно созерцание новостной нарезки CNN ничего путного родить не может.

Благородные люди поднимают лицо к звездам.

Откровения получают на вершине высокой горы, а не у телевизора.

Пестрых ягнят зачинают овцы на водопое при помощи хитрости пастуха.

У матерей, созерцающих красоту, рождаются красивые дети.

И в хорошем кино, например у Тарковского, есть длинные эпизоды с текущей водой или тихо дышащим пейзажем. Нужно думать, режиссер пробовал исцелить наш взгляд от привычки к мельканию и быстрой смене картин. Хотел вернуть зрителя к естественному видеоряду. Но, помню, именно на этих протянутых кадрах зрители, привыкшие к боевикам и кинокомедиям, часто вставали и уходили из кинотеатра.

8 августа 2015 г.

Кто-кто в теремочке живет?

В вывихнутом мире нашем есть такой вывихнутый вид искусства, как перфоманс. Зрители и исполнители в таких действах не разделены, как в привычном театре. Они условно едины, и часто действуют сообща. Какие-то элементы перфоманса, например, есть в эстраде. Это когда певец зазывно машет руками и просит зал ему подпевать, или юморист зовет одного из зрителей на сцену, вовлекая в миниатюру.

У любого жанра есть мэтры, и есть рядовые ремесленники. Есть свои мэтры и у жанра перфоманса. Одна из таких мэтров – Мария Абрамович. В 1974 году эта в высшей степени экстравагантная и необычная дама устроила один из самых известных своих перфомансов под названием «Ритм О». Суть была в следующем. На столе в аудитории лежало 72 предмета самого разного бытового предназначения. От самых невинных вплоть до самых опасных. Например: бритвенный помазок, гребень для волос, зеркальце, шарфик, шило, букет цветов, опасная бритва… Вплоть до боевого заряженного пистолета. Госпожа Абрамович сидела в зале неподвижно, аки статуя, позволяя зрителям смотреть на себя, а так же прикасаться к себе. В том числе – предметами, лежащими на столе.

В чем смысл, скажете вы? Смысл в том, что неподвижный, теплокровный объект, не оказывающий сопротивления, рано или поздно становится объектом насилия. Так почему-то получается. Люди вначале ведут себя вполне прилично. Осторожно и настороженно. Просто смотрят. Потом они робко приближаются к живому объекту и прикасаются к нему. (Мария Абрамович сидит, не мигая, изображая статую). Люди прикасаются вначале кончиками пальцев. Потом берут веер и машут им на подопытную. Берут гребешок и причесывают ее. Посмеиваются. Так продолжается сколько– то времени. И вот наступает момент, когда участники перфоманса вдруг начинают покалывать сидящего человека булавками.

Дальше – больше. Пытаются нанести порез, сильнее уколоть, пырнуть, потянуть за волосы. Беззащитность объекта, статус немой жертвы распаляет участников. Свою роль играет и чувство коллектива. Все же в толпе ты «вроде» ни в чем лично не виновен: все кололи – и я колол. Коллективный человек в вопросах насилия почти бессознателен. Наконец один из участников взял пистолет и навел его на испытуемую… На этом перфоманс закончился. Мария встала и пошла по направлению к публике. Люди стали разбегаться то ли от эффекта ожившей статуи, то ли от реальности сопротивления.

Сама Абрамович позже говорила, что оставлять решение за поведением публики означает дать себя убить. По сути, цель перфоманса – опытно показать человеку, что внутри у него спит, свернувшись до времени в клубочек, дикое животное. Пару часов назад кто-то шел по улице и разглядывал витрины и вот он уже потенциальный убийца. Каково? Исходя из пользы произведенного опыта, у меня даже пропадает желание насмехаться или критиковать подобные непривычные виды искусства. Ведь вывод стоит того, и игра стоит свеч.

Мы же читаем все время, что какой-то педагог оказался педофилом; какой-то полицейский – садистом; какой-то сенатор – нюхает героин на гей-вечеринке. Мы возмущаемся: как так? Культурные же люди? А дело все в том, что культура ничего не лечит, но лишь все на время одевает папуасов в пиджаки и плащи по моде. Потом плащи с пиджаками сбрасываются…

Вот он идет по улице под ручку с женой – культурный представитель самой культурной цивилизации. Он идет на перфоманс. Там он будет первые полчаса культурно сидеть, как в театре, а потом постепенно увлечется атмосферой зрелища, и развяжет галстук, и вспотеет от увлечения, и подойдет к испытуемой, держа в руках шило… Или вот он – революционный борец за счастье собственной страны. Его голова полна светлых идей. Уму непостижимо, как всего через два– три месяца он превратится в палача и насильника, а пыточный подвал с беззащитной жертвой полюбит более всех демократических благ на свете.

Цивилизация смывается легко. Стоит человеку в модной шляпе свернуть с центральной улицы в некий переулок и сделать десять шагов по лестнице вниз (или по лестнице вверх); стоит очутиться где-то там, где вместе со шляпой снимают стыд, и вот перед нами уже человек без всяких макияжей культуры и цивилизации. Нет такого греха, который бы не совершил «цивилизованный» человек, свернув с центральной улицы в некий переулок. Поэтому не стоит удивляться и делать круглые глаза, слыша о каннибализме, изнасилованиях, пытках и многом ином, совершаемом «культурными людьми», когда солнце сядет и карта ляжет.

Когда Церковь говорит людям об их недугах, на Церковь привычно шикают, давая волю все тем же врожденным недугам. Но вот вам свидетельство от внешних. Мария Абрамович близко ничего не имеет с клерикализмом и фундаментализмом, консерватизмом и морализмом. Она эпатажная хулиганка, если хотите знать. Она революционерка в области искусства. И она просто делает нечто необычное в публичной плоскости, заставляя проснуться зверя, задремавшего внутри человека. О том же самом пьеса Дюрренматта «Визит дамы».

Хорошие люди в милом городке, где всяк всякого знает, конечно, не согласятся на богатство и комфорт, если для этого требуется убить одного из горожан. Конечно, они не согласятся! Хотя… Он один, а нас – целый город. К тому же он не безгрешен. К тому же то, к тому же се. И вот вчерашние мещане очень скоро становятся коллективными соучастниками убийства одного из своих многолетних соседей.

О том же самом фильм Триера «Догвилль». Милый городок, затерянный в горах и населенный всего 20 скромными жителями, приютил беженку. Люди в городке просты и чисты, казалось бы. Они скромно живут и переживают искренне о своем моральном облике. У них есть принципы и идеи. Каким образом так случилось, что принятая ими девушка вскоре превратилась в сексуальную рабыню, носящую кандалы и изнуренную тяжелым трудом, всякий без труда узнает, посмотрев фильм. И это даже не Дюрренматт, которого можно заподозрить при желании в клерикальной ангажированности, поскольку его отец был, хоть и лютеранский, но все же пастырь. Это Ларе фон Триер, выносящий свой собственный кинематографическим языком выраженный приговор «культурному человечеству с высокими идеалами гуманизма».

Итак, правда о человеке, о том, «кто-кто в теремочке живет», должна быть выражена и услышана. В свете этой некрасивой правды становится понятным необходимость покаяния, внимания к себе, молитвы, примирения, милостыни и прочих духовных трудов, без которых надутое прекраснодушие разбивается в пыль о стену кошмарных реалий. Ведь говорим же мы светским языком, что «информированный это вооруженный». Ведь действительно, информация о приближении стихийного бедствия, о подлоге, об отравленной пище, неисправном транспорте, подмене товара при сделке и проч. спасает людей. Мы не спорим с этим. Точно так же и знания об общечеловеческой порче должны быть восприняты серьезно. То, что я знаю о себе, это не весь я. И то, что ты знаешь о себе, это не весь ты. Все гораздо печальнее, гораздо страшнее и гораздо интереснее. И там, где люди не слушают привычный голос священника, там о том же самом им говорят писатели и режиссеры. Даже постановщики перфомансов, и те говорят.

1 августа 2015 г.

Могучее, лихое племя…

Посмотрел как-то в архиве канала «Культура» фильм, составленный из тех кусочков интервью с академиком Панченко, которые не вошли в законченные ленты. Там Александр Михайлович рассказывает о детстве, о друзьях, о любимом городе. Среди прочего, говоря о ком-то, хвалит природную физическую силу человека и добавляет: «Раньше ведь в каждой деревне был мужик, который мог кочергу в руках согнуть или пятак пальцами». То есть не все сплошь были Геркулесами, но люди с избыточной физической силой были везде. Им не особо удивлялись. А сейчас, – говорит, – мы и физически ослабли. Не только нравственно и умственно, но и физически.

Эти слова меня тронули, понудили память порыться во внутренних архивах на предмет поиска подобной информации. И что же я вспомнил? Вспомнил, что богатырской силой обладал государь Александр III. Серебряные вилки в его пальцах завязывались в узел, а монеты гнулись. Вспомнил, что Силуан Афонский в миру отличался незаурядными физическими способностями. Кулаком мог перебить толстую доску, брал голыми руками из печи чугун со щами. Не бывал пьян после выпитой четверти водки (2,5 литра). Яичница из полсотни яиц в праздник не была для него обременительным кушаньем. Потом вся эта трудно вообразимая природная мощь переплавилась в долгом монашеском подвиге. Но ведь важно, что не один Силуан был такой. В соседних селах были свои удальцы, убивавшие одним ударом кулака скотину и перебрасывавшие пудовую гирю ногой через амбар, подцепив ее подъемом стопы за ручку.

Иной болевой порог, иная степень выносливости, двужильность какая-то сквозит в массе жизнеописаний. Герой Бородинского сражения генерал Василий Григорьевич Костенецкий в одиночку голыми руками передвигал любую пушку, рывком за хвост сажал на круп любого коня, жонглировал пушечными ядрами. В самой Бородинской баталии пушечным банником (большой «ершик» для чистки орудийного ствола) перемолотил целое подразделение польских улан, ворвавшихся на позиции и рубивших артиллеристов.

Я вспомнил «Т и хий Дон», где рукою автора по хуторам щедро рассыпаны казаки, кулаком бьющие быка в лоб так, что у мощного животного в момент подкашивались передние ноги. Это не фантазии, а картинки быта. У Шолохова и главный герой – Гришка Мелехов – в самые лютые морозы рукавиц не надевает. Он словно из другого теста слеплен. И уже после этого не выглядят бахвальством слова героя Шукшина из «Печек-лавочек», когда он сжимает кулак перед носом профессора, говоря: «Видел? Быка-трехлетку с одного удара бью». И не такая уж гипербола – сцена с пленом Тараса Бульбы, когда старик нагнулся за люлькой и не смог разогнуться от кучи поляков, повисших на нем. «Эх, старость», – сказал Тарас, но то была не старость, а добрый десяток ляхов, висящий на старом гетмане. И так куда ни кинешь взглядом, находишь Гиляровского, от стальных кулаков и железной хватки которого вся московская шпана шарахалась; видишь непобедимого Поддубного, бурлаков, которые на отдыхе для забавы Волгу на спор переплывали. Видишь портовых грузчиков, которые не вошли в книгу Гиннеса только по причине ее тогдашнего отсутствия. А еще двухметровых гренадеров и деревенских чемпионов по кулачным боям да целую прорву избыточно крепких людей, каких уже нет вокруг. Представителей какой-то особой исчезнувшей породы, в которых барышням влюбляться особенно легко, но и ужасно боязно. Зане переломают все ребра при первом же объятии, да еще и не заметят.

«Да, были люди в наше время. Могучее, лихое племя…» Так говорит лермонтовский дядя, которого молодежь спрашивает о пожаре Москвы и Наполеоновских войнах. «Богатыри, не вы», – говорится там дальше, и с этим диагнозом трудно спорить. Одно только зашкаливающее количество аптек и больниц молча возвещает нам о том, что мы – поколение дохляков. Точно так же количество адвокатских контор, милицейских участков и прочего говорит нам о том, что мы – поколение преступников. Здоровым не нужны лекарства, праведным не нужны тюрьмы, уголовные кодексы и тому подобное. А между тем мы считаем себя великим, умным и счастливым поколением. Еще бы! У нас ведь есть айфон! Нашей слепоте виной масонский миф о непрестанном прогрессе, о том, что каждое новое поколение ближе к счастью, чем предыдущие. Это именно масонский миф, братья, потому что никакого линейного прогресса нет. Сия идея – великий обман. Это иллюзия прозрачной ткани для голого короля. Фактор позора для мнимо одетого человека. И мы ничем не лучше, не умнее, не счастливее прежних поколений. Напротив, к жерлу ада мы подошли очень близко, на самый край, и, по правде говоря, оскудели крайне и умственно, и нравственно, и даже физически.

Впрочем, трезвый взгляд на вещи есть признак здоровья. Вот в 14-й главе книги Иова говорится: «Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет, и отрасли от него выходить не перестанут: если и устарел в земле корень его, и пень его замер в пыли, но, лишь почуяло воду, оно дает отпрыски и пускает ветви» (ст. 7-9). Срубленное XX веком дерево русской народной жизни действительно подобно замершему в пыли пню. Дело за тем, чтобы почуять воду. Исаия зовет: «Придите, черпайте воду с веселием». Христос говорит, что у верующих в Него из чрева потекут реки воды живой. Вода живая у Христа, предвозвещенного пророками и явленного в Евангелии. Вода – это Сам Христос. Почуяв корнями эту воду, русский народ оживет, даст отпрыски и пустит ветви. Уже чует, уже пускает ветви. И городская молодежь, даст Бог, повылезав из душных баров на свежий воздух, войдет в спортзалы. И деревенский мужик бросит пить и опять полюбит землю. Тогда родство с богатырями прежних родов проявит себя в появлении в каждом поколении новых богатырей, вроде Карелина и Емельяненко. В каждой деревне, хорошо бы. В каждом городском районе.

И хотя всё сказанное в конце этого текста относится к области чуда, смею вас очередной раз заверить, что Христос умеет творить чудеса. Кто Бог велий, яко Бог наш?! Ты еси Бог, творяй чудеса!

24 июля 2015 г.

Бог внемлет уму

«Бог внемлет уму», – так мне когда-то давно сказал один знакомый священник, цитируя отцов. Бог внемлет уму. Чудесные слова! Все внутренние диалоги, все обрывочные мысли, все-все, что вертится и крутится, испаряется и конденсируется в человеческой голове, Бог зрит. Зрит, и слышит, и внемлет. Ему это интересно. Ему это важно.

Один английский романист сказал: «Посейте поступок– пожнете привычку. Посейте привычку – пожнете характер. Посейте характер – пожнете судьбу». Совершенно верные слова. Только требующие добавления. Перед словами «посейте поступок» нужно добавить «посейте помысел – пожнете поступок». Так выстроится вполне правильная и законченная схема. Мысль – дело – привычка – характер – судьба. Все начинается с мысли. И этой мысли – уму – внемлет Бог.

Бесполезно пытаться влиять на жизнь, не влияя на сознание человека. Вся политическая кибернетика пытается мытьем или катанием, концлагерями или телевидением, рекламой или поп-культурой делать одно и тоже: менять сознание масс, влиять на умы. Церковь от начала занимается тем же. Призвана заниматься. Горе ей, если она этого не понимает, или понимает, но не делает. Кому нужна соль не соленая? В этом смысле ненависть к Церкви – показатель ее действенности. Ведь хорошо ли, плохо ли занимается она влиянием на умы и сердца, она – вечный конкурент социальных кибернетиков. И ее всегда будут тем более гнать и порочить, чем более она будет соответствовать своему призванию.

Я прошу обратить внимание на простейший факт. Со времен салонных французских философов проповедуют все и всюду. Проповедуют политики, артисты, фельетонисты, журналисты, клоуны и т.д. Всем можно громко возвещать свое «собственное мнение», вычитанное в утренней газете. Только Церкви сказано «Цыц!», и если некий клирик вдруг начнет вещать нечто за пределами темы постов и праздников, ему тотчас скажут: «А что это Вы, батенька, лезете не в свой огород?» К подобному извращению привыкли. Даже сами клирики привыкли. Подобное извращение у нас нормой зовется.

Но я хочу обратить наше с вами внимание на общеизвестные тексты, которые читаются постоянно и в которых говорится о том, что ничего более ума Богу в нас не интересно. Тропарь Ангелу Хранителю говорит: «Ум мой утверди во истинном пути». Молитва, обращенная к Предтече Иоанну сокрушенно говорит: «Пригвожден есть ум мой к земным вещам…» В молитве Иисусу Христу после покаянного канона говорится: «Возвыси мой ум к Тебе, долу поникший, и возведи от пропасти погибели…». И на каждом часе – 1-м, 3-м, 6-м и 9– м– в молитве «Иже на всякое время и на всякий час» говорится: «Души наша освяти, телеса очисти, помышления исправи, мысли очисти…». Таких примеров, конечно, больше, чем приведено выше. Но факт есть факт: Церковь, Дух Божий, живущий в Церкви, пекутся о мыслях человека, о том, что внутри него. Ни о чем остальном можно смело не переживать. Поскольку очищенный ум родит правое дело, правое дело сможет родить хороший навык (привычку), привычка сформирует характер и характер родит судьбу. Это будет не та судьба, которая приводит человека в глубину преисподней.

Итак, ум. Он есть объект нашего (церковного) внимания. Потеряем ум – потеряем жизнь. И если теряем жизнь, то значит ранее потеряли влияние на ум. Иначе не бывает. А если хотим влиять на ум человеческий, то должны прилежать к учению во всех его формах: к проповеди, катехизации, литературной критике, публицистике и прочее, прочее в том же ряду.

Смотрите, что некогда делали католики. Когда проповедь социалистических идей распространилась среди рабочих на Западе, возникло движение священников, нанимавшихся на заводы в качестве простых рабочих. Там они в перерывах общались с трудягами, и авторитетную силу их словам добавляло то, что они работают тут же. Тот же хлеб жуют и те же копейки получают. Согласитесь – одно дело слушать пришлого проповедника, а другое – соседа по цеху. У нас такие примеры тоже были, но не имели массового и организованного характера. А если бы имели, то, может быть, не было бы революции. Но то – дела давно минувших дней. Сегодня силиться их повторять уже не стоит. Враг уже не гнездится в цехах предприятий и в курилках заводов. Если честно, то враг гнездится в СМИ.

Декрет о земле не так важен в наше время, как декрет об информации. Декрет о земле уже никого не вывел бы на площадь. Зато все, что происходит или имитируется в информационной сфере, находит широкий отклик в массах. Следовательно, духовенство должно активно присутствовать на той территории, которую враг давно признал и назвал своей. Это территория тех самых СМИ. В городских, районных и областных изданиях должны с естественным постоянством появляться статьи и колонки священников. Мы должны качественно, со знанием дела говорить обо всем: о кинематографе, о политике, о демографии, об окружающей среде… На местных радио и телевидении должно происходить то же. И не надо штурмовать центральные каналы. Они сами сдадутся со временем. Надо пахать более близкую и более понятную ниву. Результаты со временем скажутся. Просто не смогут не сказаться, как не могут остаться незамеченными признаки беременности.

Нам нужно то, чему внемлет Бог. Нам нужна сфера умов и сердец человеческих. Не ради владычества над паствой, а ради правды Божией и славы Его во Христе Иисусе. Следовательно, за умы надо бороться. За умы можно бороться только умно. И христианство есть в высшей степени умная религия, обращающая внимание на главное и только потом – на второстепенное. Попробуем понять это, пока не поздно. И может со временем привыкнем спрашивать друг друга при встрече не «Как здоровье?», а «О чем ты думаешь?»

24 июля 2015 г.

Разбойники поздних времен

В XVIII – м веке сказано было, что наступит время, когда разбойники перестанут прятаться в горах, а будут жить и воровать в городах. Это сказал св. Косма, слова которого достойны того, чтобы в золоте отлить их и поместить на всем видное место.

Он говорил слова, непонятные современникам. Зато мы – поздние роды – привычно живем в атмосфере сбывшихся пророчеств Космы. Он сказал, что будут бегать по дорогам быстрее зайца телеги без лошади. И тогдашние слушатели улыбались и перемигивались. Мол, «вот заливает!» А мы привычно садимся за руль автомобиля или в его салон, и обгоняем зайцев.

Косма говорил: «Мир будет опутан тонкой ниткой, и если чихнешь в Константинополе, то в Москве будет слышно». Не знаю, что думали непосредственные слушатели, но наши чихи действительно слышны во всем мире, благодаря телефону, компьютеру и проч.

Косма говорил про железных птиц, то мирно летающих по небу, а то и изрыгающих огонь, про несколько деревень, помещающихся в одном доме, про дьявола, залезшего в ящик и оттуда кричащего. И мы сегодня действительно живем в многоэтажных домах, вмещающих несколько деревень разом; над нами привычно летают серебристые железные птицы. Только телевизор из «ящика» успел превратиться в плоскую плазму, но из него по– прежнему частенько кричит диавол.

Я о том, что странные для 18-го века слова равноапостольного Космы стали повседневным фактом в 20-м и 21-м веках. И значит верить святому можно. Его слова верны. Верны в том числе и в отношении разбойников, которые когда-то носили и шкуры и жили в горах (у нас – в лесах), а теперь одеты в дорогие костюмы и живут в городах.

У воровства вполне конкретная психология. Не думаю, что скажу об это все до дна и все правильно, но думаю следующее. Вор придумывает для себя право на воровство, некую оправдательную теорию. «Я могу красть у государства, потому что оно крадет у меня и всех остальных». Или «Я представитель высшей расы, и могу взять все, что понравится, у представителей расы низшей» Вот примеры двух оправдательных тезисов для существования воровства при социализме и при колониализме соответственно. И такие оправдательные тезисы есть для всякой модели воровства: от запускания руки в чужой карман в толпе до преступной приватизации.

Вор не хочет трудиться и презирает созидательный, кропотливый ежедневный труд. Либо ему по-воровски «западло», либо он аристократически отучен от элементарного трудолюбия, либо что-то еще. Но трудиться по его мнению должны другие, а он имеет им же выдуманное право отбирать или тайно присваивать плоды чужого труда. Причем в размерах, далеко превышающих потребности отдельного человека.

Если присвоенные плоды чужих трудов достигают огромных размеров, вору нужно легализовываться. Дон Корлеоне всегда хочет, чтобы кто-то из его сыновей стал сенатором или губернатором одного из штатов. На известных этапах и в известных объемах богатство рождает власть. Богатство становится властью само либо тесно связывается с существующей властью. Мелких воров будут ловить и далее, но гений воровства станет-таки сенатором, или парламентарием, или кем-то в этом роде.

Очевидно, ему не помешает для этого образование или его формальное наличие, ему понадобится статусное жилье и атрибуты нового быта. Он реально словно выйдет из лесу, и сменит шкуру на костюм, и станет жить в особняке, а не в пещере среди награбленных сокровищ.

Прозорливым оком святой Косма видел из века 18-го эту метаморфозу преступности, имевшую произойти в поздних веках. Об этом еще одно из его пророчеств: «Беда к вам придет от образованных». В широком смысле слова именно «образованные» научили многих людей верить в то, что Бога нет, а человек – сын обезьяны. Это они сделали так, что (по слову Космы) «тарелки ваши будут полны, но есть пищу будет нельзя», и – «реки станут грязными». Но в узком смысле, в смысле воровства они – образованные – тоже преуспеют. Туг мы выслушаем голос иного хора, но поющий о том же. Теодор Рузвельт, 26-й президент США, сказал однажды, что обычный вор может украсть мешок угля, зато вор с высшим образованием – железную дорогу. С составами угля, разумеется.

Образованный негодяй – бич нашего времени. Вор в шерстяном костюме и в рубашке с золотыми запонками. Вор на трибуне, вор в судейской мантии или кресле большого начальника. Вор, лезущий в бизнес ради присвоения чужого, а в политику – за юридическим иммунитетом. Он горд и уверен, что «право имеет». Он презрителен к прочему человечеству и в иные времена с удовольствием бы купил себе дворянство. Его достоинства – изворотливость змея, неутомимость в лукавстве, подозрительность, патологическая жадность. Он ненасытен, как Ад, и развратен как персонаж Римской истории времен упадка. Святого ничего нет для него, хотя с экрана ящика или плазмы он словоохотлив в рассужденьях о святыне.

Простому человеку совершенно некуда деться от этой всеразъедающей ржавчины. И если он добр, этот простой человек, то закрывает глаза и уши, говоря «Господи! Сохрани!». Но если он гнил, этот простой человек, то его мучает зависть при виде успеха нечестивых. Он тоже хочет приобщиться к алхимии бумажного воровства, к манипуляциям с цифрами и законами. Он хочет славы, праздности и роскоши. Хочет безнаказанности и вседозволенности. А когда придет беда, этот простой человек, с гнилью зависти внутри, будет наказан так же, как тот, кому он завидовал. По законам духовного родства они одинаковы.

И нам нужно видеть беду. Нужно точно ее идентифицировать и понять: можем ли мы влиять на ситуацию. Если не можем, то лучше устраниться, словно выйти из дома, готового обрушиться. Кроме того, страдание от образованных воров – не единственная беда современного человечества. Вот, например, что еще видел вдали святой Косма, и что мы видим перед носом.

– В школах появятся такие вещи, что ум ваш не вместит.

– Мы увидим, как земля наша превратится в Содом и Гоморру.

– Люди будут бедными, так как не будут иметь любви к деревьям и растениям.

Много еще иного на пользу сказал и сделал святой Косма, названный Этолийским, бедному грешнику на утешение, ищущим разума – на вразумление. А нечестивому – на прохлаждение распаленной страстями души. Авось вздрогнет от страха или всплакнет от умиления. Ведь пока грешники каются, а нечестивые вздрагивают от уколов совести, жизнь продолжается.

10 июля 2015 г.

Снова о Молохе и детских криках

Правильно подобранное слово помогает решить проблему. Стоит запутаться в словах, и ты рискуешь остаться не только в словесных дебрях, но и в дебрях нерешенных и умножающихся проблем. Одно дело сказать «аборт» или «искусственное прерывание незапланированной беременности» – и совсем другое дело сказать «убийство младенца во чреве матери». Куда-то исчезает холодная логичность и медицинская научность. Откуда-то появляется болевой и греховный сгусток, из которого в разные стороны пучком торчат побочные смыслы. Я, собственно, об этих смыслах.

Детские жертвоприношения известны историкам, религиоведам и читателям Библии. Считывая глазами информацию о ритуально сжигаемых и расчленяемых детях, обо всех этих религиозных практиках Древнего Востока, краешком души мы отказываемся верить, что это правда. Между тем это правда, и важная часть этой правды в том, что диавол становится от подобных практик сильнее. Мир падших духов кормится грехом. Умножение грехов – их пиршество. Самые гнусные преступления – их деликатесы. Пожалуйста, не спрашивайте: «Откуда в мире столько зла?»; «Почему зло так усиливается?» и проч. Этот наивный лепет имеет ясный ответ в статистике детских убийств в материнских утробах. Как пиявка от грязной крови, диавол жирнеет от крови современных абортных жертвоприношений. Жирнеет и становится сильнее.

Все, кто прямо или косвенно виновен в убийствах такого рода, являются кормильцами и поильцами Зла в чистом виде. Только торговля людьми и наркотиками способна стать рядом с абортами по степени разрушительного действия на мир. Но кто же, собственно, виновен? Прежде врача с убийственным инструментом и беременной женщины, лежащей перед ним, вспомним биологического родителя. Вспомним того, кто пролил семя в ту самую утробу, которая теперь готовится стать гробом.

Николай Сербский спрашивает в одной из работ: что больше – семя или кровь? И отвечает: семя. Потому что в крови семени нет, зато в семени есть будущая кровь и будущая плоть. Следовательно, там, где семя проливается беззаконно, вместе с ним тайно проливается и кровь. Вначале тайно, а потом и явно. Гляньте на историю Давида. Там есть доказательство сказанному. Вначале было прелюбодейное пролитие семени, затем – организация убийства чужого мужа. Проследите и за всемирной историей. В ней можно заметить, как разгул блуда предваряет массовые кровопролития. Тот же закон виден и на абортах. Вначале за пределами брака (до него, без него) льется семя, затем – льется кровь ребенка, никак не повинного в том, что ему достались такие «родители».

Итак, мужчина. Он в тени. Его не видно. Он, как мавр, сделал свое дело и теперь хочет загладить последствия денежной суммой, необходимой для убийства своего сына или дочери. Мы не знаем его имени, не знаем обстоятельств той близости, от которой началась новая жизнь. Квартира друзей? Заднее кресло машины? Летний отдых? Случайное знакомство в клубе? Мы ничего не знаем. Мы не знаем даже, кто кого соблазнил, ибо бывает всякое и женщина далеко не всегда жертва. Но мы знаем, что мужчина есть. На нем маска Анонимуса, и число таких Анонимусов сопоставимо с количеством абортов в мире. То есть их миллионы. Вина мужчины такая же, если не больше, как и вина женщины. И дело не только в том, что мужчина в ответе за тех, кого он зачал, и за тех, кто от него зачал. Прежде всего он (наравне с женщиной) в ответе за чистоту своей половой жизни. Он ответственен за свое семяизлияние.

Здесь мы вплотную подходим к половой распущенности и свободным связям. В сумерках сознания можно от всего отшутиться. Но при ослепительном свете ума и совести мы вынуждены признать, что зачатия вне брака, до брака, в первый день знакомства и т.д. и т.п. происходят из-за того, что мир вспотел от похоти. Запахом этого похотливого пота пропитались все сферы жизни. И никуда не скрыться. И люди томятся на медленном огне полового перевозбуждения. Томятся с детства и не перестают томиться до старости. Актеры, комики, модельеры, психологи, глянцевые журналы и бытовые нравы, модные писатели приучили их к этому. И разве крохи, доли и части вины за ежедневно убиваемых детей не лежат после этого на всем обществе, на каждом человеке? Я думаю – лежат, и виноват в аборте, к примеру, не только профессор, от которого забеременела студентка. Виновата подруга, шепнувшая, что дети еще потом будут, а сейчас, дескать, доучиться нужно. Виновата мать, которая крикнула в трубку: «Без брака – не позволяю! Не позорь семью!» Виновен блогер, слишком легко рассуждающий о том, после чего человеку становится слишком тяжело. Да и мало ли еще кто из нас виновен, если глядеть на дело при ясном свете ума и совести.

На раскаленные руки медной статуи Молоха жрецы бросают обреченных детей. Рядом должны непременно стоять музыканты. Битьем в барабаны и звуками сотен труб они должны заглушать детские крики и материнский плач. Такова идолослужительная практика, если верить археологам и религиоведам. Наш Молох оделся в белый халат, не поменяв природы, и жертвы ему приносятся. Теперь осмотримся: есть ли у нас и подобные музыканты? О, конечно, есть. Это «правозащитники», в упор не замечающие убийства детей на Донбассе, зато активно ищущие аргументы для оправдания абортов. Матери, мол, вправе делать всё, что хотят, со своим телом, а также с тем, что зачато в нем. К «правозащитникам» примыкают феминистки. К феминисткам – гей– пропагандисты. Эти, не могущие зачать в принципе, почему-то всегда «за» аборт и никогда «против». Далее более-менее стройными рядами выступают журналисты, согласные послужить Молоху хотя бы потому, что Молох – друг Мамоны. Далее находятся политики, уверенные, что всё хорошее локализовано только на Западе, и посему в позе «служить» нюхающие ветер из-за океана. Все они громко разговаривают. Вот вам и звукошумовая завеса д ля детских воплей. И ведь работает завеса, поскольку мы криков не слышим, а они раздаются ежеминутно.

Девушка совершила ошибку и теперь боится позора. Доктор в прорезь между марлевой повязкой и белой шапочкой смотрит на человеческое окровавленное мясо. Он зарабатывает деньги. Это его работа. Небогатая семья со страхом узнает об очередной беременности. Планы меняются. Нужны деньги и более просторное жилье, а они уже не молоды. У них уже есть трое малышей. Рожать или… ? В комнате с белым потолком инструменты звенят, падая в специальную посуду. Доктор работает. Ничего личного. По радио журналист бодро рассказывает о правах человека и неизбежном счастье. Всё это происходит ежедневно. Всё это так пронзительно и верно показано в фильме «Если бы стены могли говорить» 1996 года выпуска (рекомендовано к просмотру). Всё это ранит всякий раз конкретных людей, но по масштабу происходящего давно вышло на уровень национальной катастрофы. Именно желанием остановить общенациональную беду, а вовсе не желанием влезть в чужую жизнь со своей моралью и движимы те, кто противостоит убийству детей словом и делом.

Кто любит себя и только себя, тому закон не писан. Он сделает всё, что захочет, ибо уверен, что право имеет. Кто любит деньги больше всего, тот любое зло разукрасит акварелью словесных оправданий. Но мы должны любить Бога и ближнего, Церковь и Родину. Долг любви заставляет нас говорить о том, что аборты для нашей страны опаснее, чем ИГИЛ, хотя об ИГИЛе говорит каждый телеканал, а об абортах почти никто. Аборты буквально обескровливают и уничтожают народ. Они влекут за собой отмщение. Отмщение может быть разным. Блаженной памяти Патриарх Сербский Павел говорил, что если сербская женщина в Косово делает семь абортов, а албанская рожает семь детей, то Бог может решить, что земля Косово нужнее албанцам. Как вы знаете, Косово почти уже отошло от сербов к албанцам.

Есть фильм о том, как реагирует в утробе ребенок на приближение смертельных инструментов. В панике он жмется к стенкам матки и кричит. Фильм называется «Безмолвный крик». Убитые дети, вначале кричавшие от страха, затем могут кричать о возмездии. Ох, и страшен же этот многомиллионный крик! Всенародным ухом нужно давно уже расслышать его, потому что всенародно мы виновны в том, что он раздается. И хорошо бы перестать подбрасывать дрова в медное тело идола. Хорошо бы дать ему остыть. Затем остановить звуки труб и барабанов. А потом хорошо бы и идола сокрушить, чтобы жизнь продолжилась, а не пресеклась.

7 июля 2015 г.

Узнаваемые черты промежуточных мест

Писатели прошлого восторгались поездами и одновременно ужасались, их видя. Летит, коптит, режет тьму впереди фонарными огнями. А куда летит? Ты не знаешь. А все, кто внутри сидит, знают. Все они (спящие, спорящие на темы самые разные, жующие) совершают осмысленное путешествие из пункта А в пункт Б. Именно это и завораживает: осмысленное путешествие многих из одной точки в другую, совершаемое снаружи стремительно и шумно, но комфортно внутри.

При этом человек, стоящий на полустанке с флажком в руке или фонарем, воспринимается, как фигура скорбная. Чуть ли не трагическая. Мелькнул в окне и исчез для тебя на веки. А ведь у него тоже в груди жизнь неповторимая и таинственная.

У Чехова много таких персонажей: обходчиков, дорожных инженеров, провожающих ежедневно взглядом окутанные паром железные чудовища, и думающих: «Они вот едут, а я здесь стою. Небось они знают, где счастье и едут к нему. А я здесь стою». И что-то еще в этом духе. Но на самом деле человек, стоящий на полустанке и человек, мчащийся в вагоне – читатели одной и той же книги. Они связаны между собою, как караульный, ходящий в тюрьме по коридору, и заключенный, сидящий в тюрьме внутри камеры. Оба заворожены быстрым движением. Первый – железного чудища перед глазами. Второй – деревьев за окном или вот этого – станционного смотрителя с флажком в руке. Дорога завораживает.

В дороге есть нечто честное, на всю вообще жизнь похожее. Пребывание в дороге это пребывание в промежуточном состоянии. Один из семи древних мудрецов говорил, что пребывающий на палубе корабля временно не числится ни среди мертвых, ни среди живых. Это из-за опасностей морского плавания. Но и обычная, весьма комфортабельная дорога сегодня все равно помещает человека в промежуточное состояние. Человек вырван из пункта А, еще не доставлен пока в пункт Б. Соответственно человек предан размышлениям и переживаниям, отдаленно напоминающим переживания души, покинувшей тело.

Локализация промежуточных мест характеризуется смесью многолюдства и одиночества. Вокзалы, аэропорты, станции. Остановки метро и автобусов. Здесь каждый сам по себе и всех одновременно много. Это, как Страшный Суд: все собраны вместе, но каждый путешествует по своему маршруту, то есть – отвечает за свое. То, что ты кому-то нужен, чувствуешь только в узком кругу (семье, приходе…). То, что ты никому не нужен, чувствуешь особенно остро в транспортном муравейнике (острее – только в эмиграции). С этой точки зрения любое путешествие дает нам серьезный заряд метафизических ощущений. Оно словно поставляет нас на грань религиозного откровения.

Кто только не писал о поездах! Блок писал: «Вагоны шли привычной линией/ Подрагивали и скрипели/Молчали желтые и синие/В зеленых плакали и пели».

Цветаева писала: «Вагончик тронется, перрон останется…». Герои Толстого и Достоевского исповедовались случайным попутчикам именно в вагонах поездов. Потому что вагоны поездов, словно именно для исповеди и откровения души придуманы. Потом Платонов писал, что паровоз нежнее человека, и его жалеть надо. «С любимыми не расставайтесь» писал Кочетков. Его герой тоже «полуплакал-полуспал» опять-таки в прокуренном вагоне, «когда состав на скользком склоне от рельс колеса оторвал». Еще было «На дальней станции сойду – трава по пояс» и «Дорога, дорога, ты знаешь так много». В общем, понятно, что много всего было. Всего, собственно, и не перечислишь, как ни старайся. Но если поэзия песенная и книжная мимо такого чудища, как стоящий под парами пассажирский состав, равнодушно пройти не может, то это о чем-то, да говорит. Железный материализм (Наш паровоз, вперед лети!) оказывается, пропитан мистикой насквозь.

Да разве вся жизнь наша не есть путешествие из пункта А в пункт Б? И когда ты долго сидишь на одном месте, то чувствуешь некую иллюзию оседлости. Иллюзию потому, что путешествие в сторону вечности не прекращается ни на секунду даже для домоседа. Дорога возвращает душе чувство устремленности, чувство временной бездомности, чувство опасности (ибо всякое путешествие, хочешь – не хочешь – экстрим). Из этих чувств рождается молитва Богу, и глубоко безбожно общество, не понимающее острую необходимость часовен и храмов на вокзалах и в портах – речных, морских, воздушных. Люди расстаются и плачут, обнимаясь; они готовятся преодолеть враждебное пространство, окунаются в неизвестное будущее, рискуют, надеются вернуться и встретиться. Следовательно, храм в таких местах нужно точно так же, как он нужен в больницах или в военных частях.

К ж/д вокзалу обычно примыкает базар. То же касается и морского (речного) порта – к нему примыкает зона торговли и бурного отдыха. В этом смысле зона путешествий часто примыкает к зоне жизненной изнанки. Грязи, то есть. Все, что прячется от дневного взгляда на оживленной улице, здесь свободно выпячивается. Лучше всех об этом знает вокзальная милиция и все, кто здесь работает. С аэропортами несколько чище из-за повышенного контроля безопасности и территориального удаления от городов. Если бы город шумел прямо у забора аэропорта, тамошняя милиция возилась бы с теми же проблемами, что и милиция вокзальная. И здесь тоже есть метафизика.

Вокзал – образ границы между мирами, которые на карте обозначены буквами А и Б, и между которыми проложена стрелка маршрута. На границе миров может скапливаться грязь. Будущие мытарства – это что? Это грязь на границе. В аэропорту аналог подобных мытарств – усиленный паспортный контроль. Все чище, но и жестче. Проходя зону контроля в потоке безразличного тебе многолюдства, ты заранее испытываешь нечто связанное со Страшным Судом. И это еще одна черта промежуточных мест – здесь человек, одетый в форму, в любое время может подойти к тебе с вопросом на необязательно понятном языке.

Я, собственно, о чем? Если человек молится только тогда, когда молится, то он никогда не молится. Так один старец сказал. И если человек думает о Боге, только когда храм видит или порог его переступает, то он не думает о Боге вовсе. Думать о Боге можно и нужно в больнице, в вагоне метро, в осеннем лесу и, конечно, в путешествии. Оно, путешествие, обнажает в нашей жизни одну всегда присутствующую, но не всегда заметную черту. А именно: нынешняя жизнь есть состояние не оконченное, но промежуточное. Мы движемся. Над этим стоит задуматься. Это нужно почувствовать. Из этого нужно сделать выводы.

3 июля 2015 г.

О человеке труда

Раньше у Родины были закрома. Люди, занятые самыми необходимыми профессиями, в них собирали урожай, о чем отчитывались перед всей страной. При этом людям у телевизоров было чем гордиться, и они не беспокоились за завтрашний день. Еще у Родины были «на гора». Туда – «на гора» – шахтеры из-под земли выдавали уголь, поэтично и раньше нефти названный «черным золотом». И было что-то еще в том же смысловом ряду. По крайней мере, в школьных учебниках были нарисованы комбайны, сыплющие золотое зерно в грузовики; симпатичные шахтеры на фоне терриконов; летчики-полярники; моряки на рыболовецких суднах и проч. Весь праздник мирной жизни охраняли ракетчики, зенитчики, летчики и моряки, нарисованные рядом. Было действительно спокойно. Потом что-то произошло, и масса профессий вместе с людьми, которые ими занимаются, была вытеснена за границу сознания. Не на периферию сознания, а за его границу. То есть, как фигуры в сорванной шахматной партии, люди и профессии были сметены с доски прочь. Природа, не терпящая пустоты, тут же заполнила вакуум аналитиками фондовых рынков, актерами комедийного жанра, пляшущими девицами, банкирами, боксерами.

Люди, вещи и явления обнаруживают свою цену, только исчезая или грозя исчезнуть. Не ценится здоровье, пока оно есть; вечными кажутся родители и их опека; бледным видится привычный пейзаж, и только в чужом палисаднике цветы почему-то красивее. Я помню, как привыкал к «засыпаниям в закрома» и «выдаче на гора» и уставал от них. Но сегодня, когда в массовом сознании искусственно создано впечатление, что только модельеры и творцы зубной пасты пашут, не покладая рук, а хлеб в поле сам растет и уголь из земли сам выплевывается, рабочего человека в смысловом мире стало остро не хватать.

Психологи (многоликие и бесконечные, как английские ученые) нет-нет да и изрекут слово на пользу. Сказано кем-то из них, что, если хотите вырастить из ребенка законченного лентяя, сделайте так, чтоб он не видел вас самих – родителей – трудящимися. Сделайте так, чтобы мать с руками в квашне, отец с отверткой или граблями никогда не отображались на сетчатке ребенка и в его сознании. Годам к семи или раньше (тут психологи расходятся в цифрах) вы получите «на гора» законченного оболтуса, истерика и неряху. Одним словом – аморальную бестолочь. А поскольку, как сказано выше, природа пустоты не выносит, душу, ничем не занятую, заполнит, вслед за праздностью, всякое зло. Можно было бы ограничиться и басней о Стрекозе и Муравье. Но басня целомудренна, а жизнь нет. В басне только «зима катит в глаза», а в жизни – и наркомания, и пьянство, и Содом с Гоморрой. Это что касается отдельно человека, не только не наученного трудиться, но и не видящего, как трудится мать и отец.

Что же касается целых народов, но ведь они тоже дети. «Общественное сознание, – сказал некий американский конгрессмен, – это сознание пятилетнего ребенка». То есть с ним нужно сюсюкать, его нужно с чередованиями похваливать и попугивать, мелькать перед его носом яркими картинками, погремушкой греметь, обещать сладкое. По сути всё перечисленное – это портрет того информационного подхода к жизни, который сформировался на Западе и к нам в душу залез, не разуваясь. Чистый Голливуд. Попугивают апокалипсисом, привязывают голой плотью, манят сладким, обещают рай после очередных выборов, шепчут: «Ты лучший». Проливают на героев, с которыми зритель себя ассоциирует, дожди из стодолларовых купюр и, известное дело, работать не учат. На выходе из народа в скором времени может получиться не по годам развратный ребенок, у которого не выработалось противоядие от греха и нет навыка к труду и творчеству.

Индейцев некогда загнала в резервации водка. Нет у них в организме каких-то ферментов, помогающих справиться с алкоголем. Быстрое привыкание и еще более быстрая деградация. А у нас до сих пор не выработался фермент, позволяющий без вреда переваривать информацию. Убийственные поведенческие модели впихиваются простым людям, словно диск в дисковод. Нажимается кнопка «Р1ау», и до человека долго еще будет не достучаться. И вот в глазах у человека стоит «Девятым валом» картина мира, где есть аналитики «Forbs», лауреаты «Grammy», продюсеры, друзья по ночному клубу и проч. Но, простите, а где те, кто шьет одежду? Водит поезда метро, сваривает трубы тех самых трубопроводов, от которых зависит бюджет страны? Кто делает операции на сердце, кто делает мебель, ремонты в старых и новых домах? Вернее – не кто, а где они? Согласно телевизионной картинке мира, все люди, занятые профессиями, без которых не прожить, являются лишь серым фоном для показа людей, занятых бесполезной чепухой или откровенными преступлениями.

И дело не только в том, что это несправедливо и отвратительно в нравственном смысле. Дело в том, что наступит однажды время, когда восемь менеджеров по маркетингу будут бегать за одним электриком; когда мы окажемся внутри ленивой и безрукой цивилизации. Внутри этой цивилизации дела рук человеческих могут отказаться служить безрукому человеку. Так от Федоры в известной сказке убежали поварешки и кастрюли. А среди творений человеческих рук у нас не только гаджеты или Федорины поварешки, но воздушные и морские судна, атомные электростанции и т.д. Их не только трудно придумать и создать. Их довольно сложно эксплуатировать. Эксплуатировать и ремонтировать их может трудолюбивый человек, умеющий учиться и не прожигающий жизнь но ночным клубам. Если это ясно и даже аксиоматично, то надо делать выводы. И информационные, и образовательные, и воспитательные.

Когда Церковь молится «о изобилии плодов земных и временах мирных», то она предполагает, что с человеком всё в порядке. То есть плоды земные есть, а человек может их собрать, сохранить, переработать, использовать. Всё это ему не тяжко и даже приятно, лишь бы была полезная работа. Но если человек отвыкнет от труда, поработится праздности и греху в разных формах, плоды земные рискуют сгнить на полях. Ведь уже сегодня множество людей не хотят трудиться вовсе. Они согласны жить подачкой, милостыней, социалкой, воровством, прочими видами греха, только не работать. И это плоды многих неправильно прожитых лет. Так скоро Церкви будет впору молиться не о «плодах земных», а «о даровании людям отвращения к праздности и даровании трудолюбия».

Временное удаление от советской эпохи позволяет отделить зерна от плевел и выделить в ушедшем лучшее. Этого «лучшего» не так уж мало. Человек труда, помещенный в поле внимательного зрения, – это одно из «лучшего». Фильмы об офицерах дальних застав, о геологах и летчиках-испытателях и о людях прочих героических и сложных профессий сняты обильно и качественно. Да и любой букварь, как говорилось выше, заставлял маленького читателя помнить, что в мире есть полярники, космонавты, подводники, хлеборобы. На контрасте с сегодняшней эпохой новых «героев» такая картина мира воскрешает в памяти забытое понятие «дефицита». Этим словом в Союзе называли недостаток на полках разных сортов колбасы и многого другого. Сегодня, когда со шмотками и тем, что пожевать, проблем нет, под определение «дефицита» неожиданно попал здоровый взгляд на вещи, умное и ответственное отношение к жизни. Оный дефицит нетрудно при желании преодолеть или хотя бы начать думать в эту сторону. Начать думать, например: «Почему лампочка над головой у меня горит? Кто это и где это сейчас трудится, чтобы она горела?» Вот так подумаешь – и выключишь лишний электроприбор.

Так незаметно мы переходим от темы человека труда к темам экологической ответственности и экономного быта. Я же говорил: все хорошие темы связаны друг с другом.

2 июля 2015 г.

Рук ни на кого не возлагай поспешно

Из жития папы Льва известно, что, приблизившись к концу земного пути, он долго и горячо молился у гроба апостола Петра: да отпустит ему Преблагой Бог все согрешения. В ответ на долгие моления явился Льву апостол Петр и сказал, что и он молился Христу о папе. Итог такой: все грехи прощаются первосвященнику, кроме (цитирую по Димитрию Ростовскому) «грехов, которые ты совершил при хиротонии других на священные степени. Лишь о том ты должен будешь отвечать: законно ли ты рукоположил кого или нет».

Далее были еще более горячие мольбы Льва, принятые Богом, но мы остановим внимание на уже сказанном. Ошибки при хиротониях (рукоположениях) перевешивают все грехи святителя! Рукоположил недостойного. Рукоположил поспешно. Поставил на высоту того, кому стоит пребывать пониже. Всё это не что иное, как закладка под церковную жизнь мин замедленного действия. Ты (рукоположивший) сам отойдешь в вечность. А ошибочно рукоположенный тобою будет умножать ошибки и распространять заблуждения еще годы и годы. И трудно будет иметь мир за гробом душе, видящей, как на земле умножается зло от неверных кадровых решений.

Поименованная проблема не нова. Ее знает Писание. У апостола Павла читаем слова к Тимофею: «Рук ни на кого не возлагай поспешно, и не делайся участником в чужих грехах» (1 Тим. 5: 22). Указан грех, и указано его последствие. Последствие поспешного рукоположения – разделение ответственности за чужие грехи, пущенные в мир с твоей санкции. С этой точки зрения личные качества иерарха – это только лишь малая и довольно заметная часть его нравственной подотчетности. Куда более ответственная и уже не такая видимая часть – это успехи и неуспехи в кадровом вопросе.

Ветхий Завет предоставляет нам яркую иллюстрацию поднятой темы. Начальные главы Первой книги Царств рассказывают и первосвященнике Илии. Это был хороший человек, как сказали бы сегодня. И духовный. Он возвестил Анне рождение сына Самуила, он и принял Самуила на воспитание при скинии. Имея опыт Богообщения, Илий научил Самуила отвечать Господу на Его зов. И это при том, что «слово Господне было редко в те дни, видения были нечасты» (1 Цар. 3: 1). У этого лично безупречного человека было одно очень уязвимое место – «сыновья его были негодные, они не знали Господа» (1 Цар. 2: 12). Людей, приходящих для принесения жертв, они принуждали отдать лучшие части мяса им на жаркое прежде жертвоприношения. Иногда вилкой вынимали лучшее из котла на глазах у всех. И эта смесь хамства и безбожия приводила к тому, что народ отвращался от жертвоприношений Господу (см.: 1 Цар. 2: 17). Подслеповатый от старости Илий слышал ропот всего народа на его сыновей. Он слышал даже, что те спят с женщинами, приходящими к скинии собрания, то есть развратничают с богомолками и паломницами. Но никаких жестких мер Илий не принимал.

За всё это гнев Божий возгорелся и на Илия. Самуилу Господь сказал: «Я накажу дом его на веки за ту вину, что он знал, как сыновья его нечествуют, и не обуздывал их» (1 Цар. 3: 13). Как всегда, встречая цитаты из Писания, особенно из мало знакомых его мест, следует найти цитируемую книгу и прочесть упомянутые главы. Там читатель увидит хорошего пожилого человека, увенчанного сединой, неотлучно пребывающего при переносном храме. Увидит его бесчинствующих детей, которые принадлежали к священническому роду по факту рождения. (Это ведь у нас священство открыто для всякого достойного соискателя. А в древние времена только из колена Левия приступали к жертвеннику. И сколь бы ни был благочестив какой-то человек из колена Завулона или Симеона, священником он стать никогда не мог.) Увидит и поймет, что гадости, иногда творимые возле храма, не сегодня придуманы, а существуют издавна. Увидит также, что гадости эти наказуемы. И не только в отношении прямых участников, но и в отношении тех отцов и начальников, которые могли положить греху край, но не положили. Первая книга Царств рассказывает нам о великом поражении евреев от филистимлян, о гибели сыновей Илия, о смерти его невестки при родах, о похищении ковчега. Наконец и о смерти самого Илия, который, как уже говорено, человек был хороший, но которого никак не спасла эта размытая современная характеристика.

Некогда апостолы, услышав, каковы обязанности человека к жене, сказали, что тогда лучше и не жениться. Сейчас, ведя речь об ответственности за тех, кто допущен к алтарю, можно в унисон сказать: если такова ответственность святителей, то лучше не брать на себя непосильную тяжесть в виде омофора. Ведь мы все изнемогаем отличных слабостей. А тут оказывается, что личные слабости – это еще ничего. А вот если пустишь козла в огород, по пословице, или назначишь щуку судьей в пруду с карасями, то отвечать придется куда как больше и строже, чем за личную немощь. Об этом говорил Златоуст в своих знаменитых шести словах о священстве. Говорил, что твои личные подвиги: пост, бдение, чтение, тайный плач – хорошо, но этого мало. Главное – бодрствуй над стадом, не отпускай овец гулять далеко, замечай приближающегося волка, ну и, конечно, «рук ни на кого не возлагай поспешно».

Расколы в Церкви, смуты, бунты и предательства происходят из-за дерзкой молодежи, на которую попустительски смотрит ничего не видящим взглядом хороший старичок-первосвященник. Те кощунствуют и развратничают, а он то ли омертвел от старости, то ли слаб духом по жизни, то ли преступно равнодушен. Потом страдают многие. И это мы назвали одну из тех бед, от которой колеблется вселенная. Как и в отношении семьи. Мир состоит из государств, государства – из городов, города – из супружеств. Поссорьте мужа и жену, разрушьте супружество – и вы со временем внесете смуту во всю вселенную. Так и тут. Позволь сребролюбцу облачиться во вся святая, дай власть развратнику над совестью исповедующихся, тщеславному завистнику позволь окружить себя неумеренной и незаслуженной роскошью – и ты увидишь со временем ужас и кошмар. Увидишь мерзость запустения на святом месте. Читающий да разумеет.

Мы не зря молимся за наших первосвятителей по многу раз за каждой службой Богу. Уж больно тяжел их крест и высока ответственность. Будем молиться и далее, чтобы плыл корабль Церкви и не садился на мель. А в конце выслушаем еще одно слово из Вечной Книги. Это Иезекииль. «Я буду пасти овец Моих и Я буду покоить их, говорит Господь Бог. Потерявшуюся отыщу и угнанную возвращу, пораненную перевяжу, и больную укреплю, а разжиревшую и буйную истреблю; буду пасти их по правде» (Иез. 34: 15-16). Так и хочется после прочтения помолиться: «Перевяжи, Господи, пораненных, отыщи потерявшихся, и не забудь истребить буйных и разжиревших».

23 июня 2015 г.

Чем враг воюет

При умелом использовании, доллар и Библия в англоязычном переводе действуют эффективнее, чем ракеты класса «воздух – земля». По крайней мере Вьетнам с воздуха так и не был подавлен или покорен, зато Южная Корея при помощи Библии и доллара стала верным сателлитом США. Это не я придумал. Это мне сказал один природный кореец, имевший право на такие суждения. И я с ним согласен.

Раньше нужно было лет десять воевать, чтобы реклама «Мальборо» или «Колы» висела на каждом углу. Теперь воевать не надо. Вернее, надо, но иными способами. И раз реклама висит, то это значит, что мы проиграли. Это мне уже сказал офицер-ракетчик, грустно озиравший постперестроечную действительность. С ним я тоже согласен. Оружием нынче может быть все: Библия короля Якова, доллар, демократические ценности, знаковые товары, типа джинсов или прохладительных напитков. Образно говоря, «все стреляет».

Оглядимся и мы вокруг. Много битв уже отшумело. Отшумела джинсовая-кока-кольная-рок-н-рольная канонада. Отгремели порнографические ковровые бомбардировки. Собрав свою жатву и искалечив множество душ, они умолкли, истощившись. А у нас уже задубела кожа для этих укусов. Они по-прежнему болезненны, но уже не смертельны. Продолжает гулять моровое наркотическое поветрие, как способ бесславного уничтожения молодой поросли. С этим змеем борьба еще предстоит.

Что до Библии, то искусственный голод на слово Божие, взращенный десятилетиями в СССР, давал надежды на головокружительный успех протестантской миссии. И нельзя сказать, что успеха не было. Он был, но не такой, как ожидалось. Можно было смело надеяться, что начав читать Библию с подачи американских друзей, наши люди и мыслить начнут исключительно американскими категориями. А там, глядишь, и новая геополитическая перекройка мира. Но так не случилось. Где-то мы просели, где-то опоздали и пострадали, но в целом Новый Завет в Елизаветинском варианте не исчез под действие новых переводов Библейского общества. Русский протестант, вместо того, чтобы стать безраздельным хозяином религиозной ситуации (как мечталось) всего лишь занял некую собственную нишу. В этой нише он и днесь пребывает, учась смирению, как все вообще, кто живет на Руси.

Просевшей Библии короля Якова, следует ожидать проседания Господина Зеленого Доллара. И он не замедлил проседать. Не может не проседать вслед за протестантской проповедью, валюта, на которой написано: «В Бога мы верим». Там облом – и здесь облом. Тут просели, там качнулись. И может показаться, что загадочная душа наша выстояла; что поглотила она окончательно и утопила в себе джинсы, жвачки, баксы, порнографию, протестантские экстазы, белозубые приклеенные улыбки, однотипное кино, ЛГБТ-революцию и прочую нечисть с концами… Может показаться. Но пусть не кажется.

Враг не был бы и врагом, если бы не был стратегическим мыслителем. Прочуяв, что религиозное чувство насыщается от своих родников, а не от привозной религиозной «Кока-колы»; отслеживая в русском человеке усталость от наигранного образа Западного счастья; утомляясь от собственных проблем и накачивая фальшивый доллар, как цыган – кобылу перед продажей (воздухом), враг нашел новую «фишку». Неоязычество. Познакомьтесь. Это наш главный и опаснейший враг в ближнесрочной перспективе.

Протестантом в массе своей русский человек не стал. Зато он неожиданно опять стал патриотом. Не сбить ли его на взлете, подумал Некто, подсунув неокрепшему уму некую национальную идею, не совпадающую с Православием? Враг знает нас лучше нас самих. Он знает, что, оторвавшись от Православия мы потеряем и силу, и исторический смысл существования. Поэтому нас будут стараться отвести от веры Семи Вселенских Соборов то рывками, то медленно. И по мере удаления от этой веры, мы будем уменьшаться «в значенье и в теле», как сказал классик. Мы будем исторически исчезать.

Оцените тонкость и филигранность мысленного пируэта. Понятно, что русские консервативны, уперты, насторожены. Понятно, что они непонятны. Еще понятно, что все самое высокое, все взлеты и победы нашей истории связаны или с прямым исповеданием Православной христианской веры, или с тем аскетизмом и самоотверженностью, которые Православной верой воспитаны. Значит надо сбить программу. Нужно предложить такой вариант национального и патриотического развития, который, сохраняя все признаки народного движения (борода, сарафаны, многодетность, любовь к природе и проч.), был бы самоубийственным по сути.

Этот вариант – язычество. Вернее – неоязычество. Модный проект, стремящийся стать «модным приговором». Над ним поработал не один закрытый институт и не одна лаборатория социальных экспериментов. Здесь есть все, что льстит дезориентированному человеку: национальная гордость, опора на личные силы, своеобразная трактовка истории, самобытность. Но там нет ничего того, что реально давало и продолжает давать силы – благодати Божией и подлинной веры, принятой князем Владимиром. Неоязычество способно взвинтить народную стихию, поднять гордый вихрь ненужных дел и слов и… погубить народ. Погубить, по возможности, окончательно. Так уже происходит на Украине.

Происходящее там, это реванш оскорбленного, но не до конца преодоленного язычества за дело, совершенное Владимиром. Пена есть, шум есть, и кровь есть, и грехи умножились многократно. Но благодати нет. А значит, гибель неизбежна. Вот это и есть сценарий безбожного национального возрождения. Повторюсь, что враг нас знает временами лучше, чем мы себя сами. Это может быть простое преимущество взгляда со стороны. Ему (врагу) видна наша стихийная сила, уменьшившаяся за век, но не исчезшая. Виден наш поиск основ и жажда крепкого народного фундамента. Врагу было бы непростительно упустить шанс и не попробовать толкнуть нас на путь, ведущий в никуда.

Ну, а нам непростительно идти по пути, указанному мировыми наперсточниками. Всемирный интернационал, так дорого давшийся России в минувшем веке, был Западным проектом. Мы его некритично усвоили и через себя пропустили. Языческая карикатура на национальное возрождение, это тоже Западный проект, специально под нас придуманный в надежде, что мы все доставленное с Запада съедим и спасибо скажем.

А нам следует уразуметь, что катастрофа в Киеве, это глобальный проект исторической мести лично князю Владимиру и всей Православной цивилизации. И что Андрей Боголюбский не зря уходил на Северо-восток, а подчинялся водительству Духа Святого, прокладывая вектор развития новой цивилизации. И что вопрос с Украиной никак не решен еще, потому что нельзя представить, чтобы Перун с компанией бесов победил Антония с Феодосием и со всем собором отцов П ечерских. Но пока в Киеве идет война бесов против благодати (именно это, только это и ничего более там не происходит), Русь спасает себя на Северо-востоке, как и прежде спасала. И вот уже на Северо-восток язычество пускать нельзя.

Ленин приехал в столицу в пломбированном вагоне на деньги Парвуса. Вскоре и началось. Оттуда же – с Запада, движется к нам и сегодня, уже не Парвус, но Перун, Велес и прочая древняя ложь, вынутая из нафталина и снабженная зеленой бумагой, открепленной давно от золотого эквивалента. Русский человек, как прежде, не без страдания, переваривал идейный яд различной консистенции, так и сегодня будет должен переварить новую пилюлю, прикидывающуюся старой. Язычество у нас не возрождается, а создается заново, как Голем. И если бы ухватиться за ниточку, да пройти весь путь от Голема до тайных лабораторий, то придется преодолеть Атлантический океан и оказаться там, где обычно день, когда у нас ночь. Соответственно, у них ночь, когда у нас день.

22 июня 2015 г.

«Я уеду в Лондон»

Из всех грустных лиц самое неприятное лицо у грустного миллионера. Очевидно, что меня не интересуют чужие миллионеры. Интересуют отечественные. «М еня всё достало», – говорит типичный из них. Слышите? Его достало всё. Жемчуг мелкий, власти злые, в международной обстановке стабильности нет. Террористы захватили очередной самолет. «Здесь невозможно жить», – говорит он. «Невозможно вести бизнес, учиться и лечиться». В это самое время певец Григорий хрипит фальцетом из телевизора: «Я уеду жить в Лондон».

Всех их в Лондон тянет, начиная с Герцена и заканчивая Березовским, хоть Герцен и не миллионер. Притяжение Альбиона превозмогает. Давно пора разобраться: почему в Лондон? Почему не в Храпуново? И наверняка уже многим давно ясно – почему. Вот и наш грустный анонимный миллионер хочет, если и не сам метнуться под тень Биг-Бена, то детей хотя бы туда отправить. Учиться. «Пусть, – говорит, – учатся и людьми станут». И ядро этой фразы – огульное унижение всех, кто не может или не хочет учиться в Лондоне.

Правильно. Учиться – значит, учиться. Надо же поддержать финансовую систему братского Королевства. Надо же влить свежую кровь и непосильным трудом заработанные бабки в систему частных школ Ее Величества. Из Рассеюшки надо традиционно сосать нефть, газ, никель, алмазы, алюминий. Еще уголь, зерно, древесину, мозги, юные души. Потом всё это надо конвертировать в иностранную бумагу с портретом Бенджамина Франклина и – в Лондон. Прекрасная идея! Мамка – дура. Мамка большая, и богатства ее необъятны. А Лондон маленький, и над ним вертится чертово колесо. Там надо детей учить.

Пора разобраться на идейном уровне с этой смесью пошлости и предательства. Для начала скажем, что учиться можно везде. Было бы желание учиться. Никакая система не гарантирует образовательных успехов, и мажорные чада рискуют не столько обогатиться знаниями, сколько папиными деньгами поддержать финансовую стабильность увеселительных лондонских заведений. Кто хочет учиться, тот учится уже сейчас, вне зависимости от места пребывания. Об этом даже спорить глупо.

Существует какой-то древний вид холуйства, понуждающий человека духовно сдаться в плен чужой культуре и цивилизации, показавшейся верхом совершенства. Здесь корень. Здесь надо копать и выкапывать. Немецкий идеализм, французский социализм, американский имперский демократизм, сменяя друг друга, лет двести с лишним властвуют над душами многих русских людей. Что же до Лондона, то там и не социализм, и не идеализм. Там что-то тихое и тайное, как черти в тихом омуте. Масонство, быть может, плюс экономическая каббалистика с целью власти над миром. Всё это пленяет и завораживает. И наши грустные миллионеры, попадая в тихую атмосферу омута с чертями во фраках, становятся похожими на вождей покоренных племен, которых допустили позавтракать с римскими патрициями.

Это и пленяет. От этого под ложечкой и сосет. Хочется не просто по временам завтракать с потомственными пастухами человеческого стада, а войти в их число. Хочется купить право перехода из мещан во дворянство, хочется добавить частицу «де» к своей обычной фамилии, как у Шарля де Голя и Оноре де Бальзака. Так, чтоб из комсомольца Синицына стать мсье де Синицын и начать картавить. Благо деньги непосильным трудом заработаны, и, значит, непреодолимых препятствий быть не должно. Ну, а первый шаг – детей заслать на поиски элитного образования. Самому же остаться пока и, ворча на грязь и неустроенность Отечества, продолжать непосильным трудом зарабатывать деньги. Высасывать их, собственно, из тех самых лесов, мехов, алмазов и угольных пластов. С грустью высасывать и, ворча, конвертировать в иностранную бумагу.

Оцените мерзость явления! Удивитесь его привычности и распространенности.

Теперь, затыкая нос от гнусного запаха этой налаженной схемы, не умолчим о том, что дети в данном случае – это аналог пленников. Это почетные заложники, которых часто в древности посылали в стан врага в знак лояльности и послушания. В знак исполнения принятых обязательств. Коли моя кровинушка у врага в логове, в почетном плену, то и я во всем покладист. В данном случае разница в том, что враг врагом не назван. Но суть та же. И ты попробуй дернись, если что. Тут же узнаешь, как замораживаются счета, исчезают родственники, вскрываются банковские тайны, в газетах публикуется компромат и проч. Схема простейшая и надежнейшая. Прозрение от чар этой схемы наступает, когда становится понятно: враг не собирался быть другом. Ты для него только ресурс: денег, политического влияния, да хоть внутренних органов на худой конец. Только ресурс. Никак не друг и ни разу не соучастник в управлении сложными процессами. Долго еще нужно на грабли наступать, чтобы понять смысл этих элементарных фраз? Холуй с шальными деньгами в глазах сливок Западного мира – это всего лишь холуй с шальными деньгами. И пусть платит эти высосанные из кровеносной системы Родины деньги за сомнительные знания для своих детей. Пусть думает, что приобщился к знати, если ему так нравится. Кому как. А мне сдается, что дело это надо прекращать. Посмотреть на него со стороны, вздрогнуть от стыда и сказать: «Хватит!».

Хватит, кстати, и Отечество хаять. Его оболганная история, разрушенное образование и покосившаяся медицина не подвергались внезапному нападению инопланетян. Они были оболганы и разрушены языками и руками самих россиян – пресловутых бывших комсомольцев – и часто под влиянием внешнего заказа. Даже без громких фраз о патриотизме, минимальная порядочность и совестливость требуют приложить руки и средства к улучшению жизни на своей земле. И отдыхая, стоит временами вкладываться не только в братские Мальдивы, но и в собственные туристические маршруты. Да надо просто прекратить практику духовного холуйства и почувствовать ответственность за свою землю и ее людей.

Ведь было уже время, когда гниющий от праздности и с ума сходящий барин привычно бросал на ветер тысячи в Баден-Бадене или на Лазурном берегу. Тысячи, слагающиеся из копеек, заработанных крепостным горбом бесчисленных Иванов и Семенов. При этом он хвалил западную культуру и хаял (сволочь!) и мужика-кормильца, и всю Родину скопом. А потом что? Потом было возмездие в виде революции и всего остального. Не стоит затаскивать в сегодняшний день худшие модели поведения дней вчерашних. Вчерашние ошибки стоит исправлять. И лечиться стоит здесь – дома, и учиться здесь, и отдыхать тоже здесь. Не так, чтоб за рубеж ни ногой. Это крайность ненужная. Но всё чаще и больше здесь, дома, с любовью. А чтобы учение, лечение и отдых были качественными, стоит вкладывать и часть средств, нажитых непосильным трудом, в свою страну, а не в чужую. В Маму, а не в мачеху.

Некогда, понимая, что стремление к роскоши, жадность и зависть являются смертельными болезнями для общества, Ликург совершил в Спарте ряд удивительных нововведений. Он упразднил, к примеру, монету серебряную и золотую, а ввел на их место деньги железные. Это были полосы металла, ни на что более не годные, так как были предварительно прокалены и вымочены в уксусе. Для хранения железных денег нужны были отдельные пристройки, для поездки на базар – упряжки коней. Для покупки безделицы нужно было тащить за собой кучу металла. Быть богатым стало стыдно. Роскошь стала предметом смеха и упрека. Роскошь исчезла, унося за собой из жизни гордость, изнеженность, воровство и прочие грехи, связанные с имущественным расслоением и жадностью.

Это был великий социальный эксперимент, который нельзя повторить, но которым стоит восхититься. Богатство стало стыдным явлением. Вместо него возвеличилась валюта твердого слова, мужества в бою, неприхотливости в быту. Имя Спарты стало именем нарицательным. И если брать оттуда, от Спарты, аналогию, то мы нуждаемся сегодня не столько в том, чтобы стыдиться богатства, сколько в том, чтобы стыдиться позорно пользоваться богатством. Отучившийся в свое время в обычной советской школе и закончивший советский вуз, помнящий запах костра в стройотряде и вкус рыбной консервы с черным хлебом, вчерашний комсомолец, а сегодняшний почему-то миллионер не должен, морщась, говорить: «Здесь нельзя жить и учиться. Я отправлю детей в Лондон». На произнесение этих слов у него нет ни малейшего права. Его задача – очнуться, прийти в светлый разум и потрудиться наконец для родной земли и ее людей, ограбленных во время оно стаей бывших «бытоулучшителей и демократов».

Что же до Лондона, то счастье там хоть и появляется изредка, никогда надолго не задерживается. Чему примеры – судьбы многих наших приблуд, от Герцена начиная и Березовским оканчивая. При том что Герцен вовсе даже и не бизнесмен.

16 июня 2015 г.

Поэтика выпускного

Мне кажется, что от метафизики не убежать. Физика (та, что в аристотелевском смысле) говорит о своем позитивном знании громко. Даже и не говорит, а вещает: «Молекулы, атомы, железы, инстинкты, денежные знаки…» Зато метафизика шепчет на ухо тихо, но уперто: «Тайна, боль, смерть, совесть, иная жизнь…»

Ну, допустим – это просто я болен или хотя бы странен. Ну, допустим, это мне одному смерть вокруг мерещится и подмигивает. Но почему тогда циничные современные дети на выпускных балах слезы льют? Те самые дети, которые из всемирной сети об изнанке жизни знают больше вчерашних пенсионеров. Те дети, что в трудолюбии не замечены, взрослых не уважают и чей язык общения с трудом попадает под определение «русский». Именно они плачут и не могут сдержаться. Почему? Потому что смерть это. Выпускной, в смысле. Смерть. Один из ее бытовых подвидов.

Это расставание, одетое в обряд. Запомним эту короткую фразу, ибо она тянет на определение. «Расставание, одетое в обряд». Вальс, цветы, музыка. «Когда уйдем со школьного двора…» Это аналог погребения, прощания, ухода в иную жизнь и иной мир. Это необратимость, неумолимый выход из реки, в которую уже второй раз не вступишь. А ведь что такое погребение? Это тоже расставание, одетое в обряд. Цветы, слезы, торжественные речи в том состоянии, когда в зобу дыханье сперло. «Прощайте. Спасибо вам за всё. Мы вас никогда не забудем».

И – таинство всепрощения, точь-в-точь как перед гробом. Мертвым ведь всё прощают. Вот и здесь учителя во всеуслышание прощают лентяев, пивших на уроках их кровь, и говорят им: «Прощайте. Вы все такие хорошие!» А заплаканные лентяи гримасничают от угрызений совести и впервые жалеют о том садизме, с которым они относились к своим химичкам и физичкам. В общем – «Простите нас!» – «Бог простит, и вы нас простите». Кому знаком Великопостный чин прощения, тот поймал аналогию. А музыка всё играет в миноре, и букеты у всех в руках, и часто поминаются двери. Те школьные двери, которые скоро захлопнутся за вами и которые якобы «останутся всегда для вас открыты». (Тоже ведь тот еще образ – двери).

Плачут мамы, плачут дети, плачут завуч и директор. Эти последние, впрочем, меньше плачут, потому что работа у них продолжается, требуя собранности и суровости. Так и мифологический Харон не был замечен в чувствительности, но возил через Стикс души в одну сторону без эмоций, молча. На выпускном понятно, что скорбь пронизывает всё. Даже радость. Именно в радости скорбь проявляет себя неожиданно и властно, как подлинная хозяйка падшей жизни. Это радость в мире – случайная гостья, ласточка. А скорбь – госпожа. Потому и невесты плачут. Им волосы заплетают (или расплетают), а они плачут на пороге совершенно новой жизни, на пороге смерти девичества и будущего воскресения в новом качестве. Плачут мамки, прощаясь с дитятком. Плачут подруги, кто – от зависти, кто – от ощущения жгучей тайны. И это тоже смерть, побеждаемая и преображаемая, но вездесущая со времен вкушения райского яблока.

Я не люблю выпускные. Эту тонкую игру на нервах, которых и так не осталось: это очередное разрезание сердца на кусочки можно терпеть только по обязанности. Однако метафизика вездесуща, и меня это радует. Духовное измерение жизни торит себе дорогу там, где его не ожидают встретить. Не хотите разрыдаться на монашеском постриге; не желаете помнить о смерти; в браке – великом, чудном, бездонном браке – мистики не чувствуете – вот тогда вам! Лейте слезы хотя бы на выпускном, потому что он младший братец погребения, брака и монашеского пострига.

В одной из записей дневника Шмеман, помню, говорил о смерти одного из близких знакомых или друзей. Была болезнь, угасание, потом пришла смерть. Мертвая плоть, запах лекарств, хаос больничной койки, скорбь, страх. Но потом – омовение, отпевание, «со святыми упокой». Потом свечи и дым кадильный, надгробное рыдание и – крестик в руку. И вот – пишет Шмеман – молитва и вера говорят над гробом последнее слово (я не цитирую точно). Там, где смерть принесла хаос, боль и ужас, молитва и вера говорят свое слово. И это слово покрывает смертный хаос пеленой, вносит порядок и смысл туда, где, кажется, невозможен смысл и порядок. Возможен. Погребальный обряд – родина культуры. Жизнь не закончилась, но продолжилась в ином качестве, и Церковь знает это. Знает сама и другим говорит.

То же самое и с выпускными. Они нужны. Это – мирское таинство. Прощание, одетое в обряд. Кто были бы эти дети, лиши мы их учебы, зачетов, контрольных и всего прочего? Не ругай мы их за поведение и внешний вид, не объясняй мы им прописные истины? Это были бы зверята каменных городских джунглей. Но школа собрала их вместе, худо-бедно трудилась над ними, превращая детей в людей. Теперь ее миссия заканчивается, и всем понятно, что школьные годы были тяжелы, но необходимы. Это был покров цивилизационного труда, наброшенный сверху на хаос человеческого материала. И в конце всего – обряд прощания. Фотография на память, вальс, букеты, клятвы и обещания дружить вечно, что бы там в жизни взрослой ни произошло.

Всё это когда-то прожито лично. Но лично прожитое кажется сырым и непонятым, пока не посмотришь на то же самое, происходящее с другими. И вот ты смотришь в очередной раз на прощание, одетое в обряд, и треплешь себе нервы, которых почти не осталось. И мысль бьется туда и сюда с вопросами: что это? зачем это? что это значит? А это не что иное, как торжество метафизики. Поскольку, когда физика всё объясняет гормонами, атомами и денежными знаками, никто не плачет. А когда метафизика шепчет: «тайна, смерть, совесть, иная жизнь…», человек плачет. Он насыщается слезами и слез своих не стыдится.

29 мая 2015 г.

Кровь

Одни связи рождают другие связи. В мире капиталистической магии, в банковских пробирках и ретортах деньги рождают деньги. «Бездна призывает бездну» (Пс. 41:8), и подобное тянется к подобному. Ну, а кровь вызывает кровь.

Малая кровь вызывает большую кровь в независимости от оправдательного лепета тех, кто первый «открыл краник». Бог, полагающий пределы в виде песка даже такому чудовищу, как море (См. Иер. 5:22), успокоит со временем и течение кровей. Но человеку, родившему зло, это не подвластно. Он обречен с ума сойти от того, что увидят глаза его, при постепенном понимании своей собственной родоначальной вины.

Мечта эфемерна. Кровь реальна. И удивительно до крайности, что именно эфемерные мечты раз за разом рождают пролитие реальной крови. Мечта о земном Рае уж сколько родила великих кровопролитий! И вот опять. Воры и сатанисты поют корыстную и обманчивую песню. Нераскаянные грешники и многочисленные люди без ума верят тексту и подпевают мотив. Наемные убийцы совершают первые преступления. Такова схема. Так было и опять есть. А дальше ситуация привычно выходит (вышла) из-под контроля. Дальше нужно не запрещать русский язык, а наоборот, заставлять читать Достоевского в подлиннике. В «Преступлении и наказании» все описано. Вот ведь там что:

– Ложная идея, мысленный туман, греза бесовская, вложившая топор в руки гордого студента.

– Потом убийство для пробы себя и для «торжества справедливости».

– Потом тут же убийство еще одного невинного человека, потому что кровь рождает кровь, и этот закон нужно знать заранее.

– Потом – Ад на земле и невыносимая душевная мука.

– Потом – покаяние и каторга с кошмарами по ночам.

Не важно, через чью кровь переступили люди в ложном порыве к счастью – через кровь старухи-процентщицы, еврея-арендатора или злого (самого злого, конечно, на свете) диктатора. Логику К аина… О! Эта логика Каина! «Ты можешь! Ты должен! Ты лучший! Ты достоин большего! Иди – убивай!» Эту логику Каина лукавый вложил уже в сознание людей, и первое кровопролитие станет лишь началом вещей неожиданных

Читайте новости. «Две женщины преклонных лет зарезали почтальона, разносившего пенсии, с целью ограбления». «Должник, выселяемый из квартиры, расстрелял судебного пристава с понятым и был застрелен снайпером». «Семейная ссора закончилась взрывом гранаты. Муж погиб, жена тяжело ранена». Теперь это будет стиль, и тон, и смысл ежедневных новостей. Причем новостей, жесточайше цензурированных.

А еще будут участившиеся похищения людей с целью выкупа. Еще будут многочисленные самоубийства тех, кто вернулся с несправедливой войны и понял, что стал не Робин Гудом, а братом дьяволу. Еще будут бытовые ссоры, перерастающие уже не в потасовку даже, а в перестрелку. И остановятся предприятия, и опустеют полки в магазинах. И будет лихорадочный поиск виновных, как всегда не там. А сошедших с ума будет все больше, и каннибализм тоже появится. Сначала «шуточно-ритуальный» (пирожные в виде пальчиков и ушек врага, тортики в виде деток), потом (по неизбежности) настоящий. Еще много всего будет. И газеты только о кое-чем скажут, а обо всем не скажут. Слишком страшно это – говорить «обо всем» в процессе борьбы за земной Рай и перед лицом уже выкопанной совместно общественной могилы. Совместно выкопанной – я подчеркиваю.

Но хочется вернуться к крови вообще. К той крови, которую земля пить не хочет, и которая сворачивается в комья поверх земли. К той крови, которая умеет вопить, хотя человеческое ухо этого и не слышит. К той крови, которая льется из отрезанных пальцев и детских тел, раздавленных БТРом.

В 21-й главе книги Второзакония (найдите и прочтите непременно!) говорится о том, как вести себя, если в поле найдено тело неизвестно кем убитого человека. Чтобы не навести на себя вину крови и не потерпеть кары от Бога за невинную смерть (!) нужно измерить расстояние до ближайших городов. Жителям самого ближнего города подобает взять телицу, не носившую ярма. Подобает заколоть ее в незасеянной долине, и позвать Левитов, и вымыть руки над телицей. Подобает сказать: «Руки наши не пролили крови сей, и глаза наши не видели; Очисти народ Твой, Израиля, который Ты Господи освободил, и не вмени ему, народу Твоему, Израилю, невинной крови» (Втор. 21:7-9) И это над всего лишь одним трупом неизвестного кем-то убитого человека!

Кирилл Иерусалимский в толковании избранных мест из книг Моисеевых (т.н. «Глафиры») толкует это место о телице, как пророчество о Христе. И это истинно так, как и слова о рыжей телице, о медном змее и многом ином из таинственных книг Ветхого Завета. Но мы с вами давайте обратим внимание на цену крови одного неизвестного человека. Обратим внимание на страх подвергнуться осуждению за кровь всего лишь одного неизвестного человека, найденному ближе к одному из городов, нежели к другим. Нужно жителям в лице почтеннейших граждан и священников очистить себя и обезопасить от последствий пролития даже такой крови. Иначе – Господь меняет взгляд на людей и готовит им иную долю.

Что же сказать о сознательном пролитии крови тысяч людей? О гаубицах, стреляющих по городам вчера еще собственной страны? О садистических восторгах многомиллионной армии маньяков, приветствующих в виртуальном пространстве всякую новую смерть, всякую новую пытку или карательную операцию? Можно ли подтвердить их уверенность в том, что счастье все же рядом, и все как-то наладится и успокоится само собой? Можно. Но только в том случае, если вы не имеете ума, совести и – главное – никак не связаны с Истинным Богом.

В случае же, если вы знаете Того, Кто сотворил небо и землю; Кто дал через Моисея закон и в конце времен послал Сына в мир, вы должны понимать, что речь идет о вещах слишком серьезных. Речь идет о таком серьезном ответе, что для аналогий не хватает примеров и образов. В отличие от ложных пророков, зовущих кропить землю и волю «злою кровью», Бог, сотворивший кровь, бегущую по жилам, запрещает строго проливать ее напрасно. Иначе не будет счастья на этой земле. Ни за что не будет. И не вырастет на ней ничего. Но развалиной и логовищем зверей рискует стать земля та. «Всякий, проходя мимо нее, посвищет и махнет рукою» (Соф. 2:15)

P.S.

Все сказанное выше, сказано в общем и теоретически. Любое совпадение с современной ситуацией в какой-либо из стран следует считать совпадением.

26 мая 2015 г.

Ни там – ни сям

Ни там – ни сям. Так в умной литературе привыкли говорить об интеллигенции. От земли отлепились, на небо не взлетели. С мужиком рассорились, а в отношениях с Западом дальше холуйской прихожей не приблизились. Как сказал «наше всё»:

Ты просвещением свой разум осветил,

Ты правды чистый лик увидел,

И нежно чуждые народы возлюбил,

И мудро свой возненавидел.

Сегодня словами «ни там – ни сям» можно описать жизнь множества русских людей, с натяжкой относящихся к классу или прослойке интеллигенции.

«Я живу в Канаде. Уже 10 лет живу. А родился в Беларуси (как вариант – в Казахстане, Прибалтике). Отец был военный, семья путешествовала. Теперь я с женой и детьми живу в Торонто. Раз в год обязательно прилетаю проведать стариков. Они в Подмосковье у меня. И вот что характерно. За год я так устаю от канадской жизни, от аптечной чистоты, от приклеенных улыбок, от чужого языка, от… сотни прочих частностей, что Россия начинает сниться. А когда приеду на побывку, то через неделю уже хочу в Канаду. Раздражаюсь на грубость, на бытовые мелочи. Потом сажусь в самолет и опять начинаю скучать. Что это? Как это назвать?»

Подобные разговоры с вариантами места рождения, причиной уезда и сроком пребывания в новой стране я слышал не раз и не два. И всюду похожие нотки. Там ходит человек в русскую церковь, сажает у дома березки, читает Тютчева и варит картоху в мундирах. Чуть ли не как Штирлиц поет про себя «Ой ты, степь широкая» и плачет. А сюда приезжает и не может здесь пристроиться так, чтобы все зазубринки совпали. И говорит уже с едва уловимым чужим акцентом, и улыбается не по делу часто…

Я сейчас никого не критикую. Просто силюсь в карандаше сделать набросок ситуации. Таких людей – зарубежных русских – множество. Есть потомки эмигрантов, которых из России выгнал XX век-волкодав. Есть жертвы нестроений недавней свежести. Есть и колбасная эмиграция, от тоски и ностальгии прозревающая и превращающаяся на глазах в патриотов. Всё что хочешь есть. И это всё наши люди. На очередном общении Президента с народом кто-то из таких вот людей задавал вопрос о двойном гражданстве. Это очень ценный людской ресурс.

Там, где тротуары моют шампунем, а вожделенное счастье остается всё так же недостижимым, наши люди могут любить Россию больше самих россиян. Больше потому, что не считают ямы на дорогах и не слышат мат на остановке транспорта, а любят Россию по существу, не отвлекаясь на мелочи. Любят музыку, любят родную речь и песню, любят храмы, и святыни, и историю. Отстраненность от объекта любви закаляет чувство и делает его подлинным либо убивает на корню, если чувство недоношенное.

Это, в общем-то, стандартное явление. Как пелось в советской песне про заядлого путешественника: «А едва подойду я к родному порогу – ничего не поделаешь, тянет в дорогу». И чеховский архиерей из одноименного рассказа, когда в Италии служил, умирал от тоски по Родине. А когда на Родине умирал действительно, то видел перед собой высокое южное небо и скучал по нему. То есть понятно, что Родина – не фикция, а аналог кислорода, без которого наступает неминуемое удушье. Но понятно также и то, что людей гонят с места житейские драмы, чужая злоба, собственная глупость, и, пустив заново корни где-то, не так легко во второй половине жизни возвращаться обратно. Что делать?

Как что? Плакать. Там останешься или сюда вернешься, всё равно Рай останется целью, а не добычей. Жизнь после грехопадения тяжела как для трясущегося в троллейбусе, так и для управляющего «Мерседесом». Повзрослеть давно пора и не искать счастья в сущей чепухе. Но Родину любить надо, где бы ни жил. И помогать ей надо. В одном из разговоров на заданную тему с живым собеседником из разряда «ни там – ни сям» мы вот о чем говорили.

Коптишь ты небо Оттавы или Кемерово, всё равно главных дел у тебя четыре: семья, работа, церковный приход и домашнее молитвенное правило. Сокровенный духовный труд, если угодно. Можно менять эти слагаемые местами, но их четыре, и пятого я не вижу. Как, кстати, не вижу и возможности отсутствия хотя бы одного пункта из четырех.

Нужна семья. Без нее – конец, как конец рыбе без воды и монаху без обители. Семья – это свято, семья – это красиво, семья – это то, против чего диавол в либеральной маске ополчился не на шутку. Знает, проклятый, что семья в Раю началась и сама есть от Рая кусочек.

Чтобы семья жила, а не выживала, надо работать. Денег всегда хватать не будет. Таково их свойство. Но работать надо. Христос мог на службу Себе всех ангелов собрать, а Он вместо этого с отрочества до самого выхода на служение плотницким трудом зарабатывал дневную пищу Себе и Маме. Трудиться, я говорю, надо. И точка. И там, где русский человек от труда отбился под давлением исторических кошмаров или собственной лени, там нужно заново себя к труду приучать.

Самое главное в России – это Церковь. «Умом Россию не понять» именно потому, что метафизика российского бытия церковна. Кто в воскресенье на службе «Верую» поет с влажными глазами, тот, сам того не понимая, крепит не только свою веру, но и увеличивает силу русского народа, связанного с Церковью тайно и явно до неразрывности. При этом не важно, где ты «Верую» поешь или акафист Серафиму Саровскому читаешь – в Краснодаре или в Мюнхене. Это вовсе неважные детали.

Далее. Внешнее участие в жизни православного прихода требует внутреннего внимания к своей сокровенной жизни. Требует борьбы со своими слабостями, покаяния, памяти Божией, соединения повседневных дел с молитвой и проч.

Вот вам четыре вещи, которые, как ни тасуй, будут подобны четырем стенам одинакового размера. Работа, семья, приход, личный малый подвиг. Из этих стен можно построить комнату, о которой сказано: «Вниди в клеть твою и, затворив двери твои, молись так: Отче наш…» и прочее. Незримую келью, я говорю, надо построить из поименованных четырех стен и вести в этой келье умную жизнь в независимости от места пребывания. Ну, а кто и где умирать будет, кому куда еще ехать придется, это Божия святая воля, нам пока неизвестная.

Так я думаю о тысячах русских патриотов, имеющих паспорта без герба с двуглавым орлом. Я думаю, что мы и они не зря и не случайно живем в разных местах. Главное, чтобы мы и они сердечно в молитве составляли одно евхаристическое и патриотическое единство, постигаемое в Духе и не заметное обычному взгляду. Об этом мощном явлении в зарубежных храмах хорошо говорится: «О богохранимой стране Российской и о русских людях во Отечестве и в рассеянии сущих Господу помолимся».

13 мая 2015 г.

Люди любят смеяться

Люди любят смеяться. Истинно ли им так весело, как громко они смеются, или за гоготом скрывают люди страх и отчаяние, трудно сказать. Сами гогочущие точно об этом не скажут. Либо себя не поймут, либо тайну не раскроют. Они просто скажут, что им весело, и солгут, не моргнув глазом. Самим себе солгут. Вот мы, начав разговор о смехе, приплели гусей к смеющимся людям, ибо говорим, что те «гогочут». Сейчас приплетем еще и коней, потому что скажем о шумно смеющихся, что те не только гогочут, но и «ржут». Гусь глуп, а конь похотлив. Ржущий и гогочущий человек тоже похотлив и глуп. Иначе бы не смеялся, или смеялся бы меньше и тише. Это не о ком-то далеком и чужом слова. Это о себе самом слова, потому что есть и во мне любовь к смеху. Любовь, за которой скрывают свои черные лица печаль и отчаяние.

Во времена уныния и бессмыслицы смех особенно громок. Пир во время чумы, пир Валтасара, Нероновы оргии, это все ведь – накануне смерти. Накануне гибели без покаяния. Такой смех надрывен. Он – звуковой фон, саундтрек для того самого пира во время чумы. И все пересмешники и хохотунчики, служители индустрии хохота – часто не более чем слуги безумия, воцарившегося в массовом сознании. Вот, представляю себе, как много поводов для смеха предоставил во дни оны грешным современникам Ной.

– Вы слышали? Этот безумец строит уже который год какой-то огромный ящик, и говорит, что будет потоп. Бу-га-га.

– Да, слышал. Он туда собрался животных собрать и уверен, что Бог это ему повелел. Ха-ха-ха.

– Да. Этот ящик он называет ковчегом и хочет плавать на нем, когда мы будем тонуть. Хи-хи-хи.

– Мы? Тонуть? Здесь и дожди-то редки. Я надорвал себе живот от смеха, когда обсуждал вчера с друзьями эту глупость. Рядом ни реки, ни моря. Одни горы. И он уже угробил на свое глупое строительство несколько десятилетий. Можно ли так бездарно распорядиться отпущенными годами жизни? Ха-ха-ха.

– Оставьте в покое этого больного человека. Пусть строит свой огромный ящик и пусть лезет в него, когда начнется потоп, который никогда не начнется. Займемся лучше чем-то более приятным.

И они уходили, не пряча улыбок, на более «приятные» дела, за которые однажды-таки пролился необычный дождь, и размокли горы, и всякая плоть была покрыта водою. А Ной был зрелищем. Он был посмешищем, причем таким посмешищем, которое и многолетнее, и бесплатное. Над Ноем только слепой не смеялся, да и тот, вероятно, подхихикивал, слыша людскую молву.

Говорят, легко смеяться над боксером, но не так легко уворачиваться от его ответных усмешек. И над святыми смеяться легко, пока не пришло время исполнения сказанного. Над блаженными чудаками одно удовольствие всласть поржать, пока в дверь не постучали. Можно даже пресс подкачать, хохоча над затеями святого человека. Многие москвичи подняли тонус, наблюдая за блаженным Василием и его выходками. Мол, зачем ему это, и что за глупость – заниматься подобными делами? Но эти вопросы праздны. Праздны и пусты. Время все расставит по полкам.

Вот и Лот, когда говорил с зятьями своими, то есть с теми мужчинами, которые согласны были взять в жены его дочерей, то сказал им: «Встаньте, выйдите из сего места, ибо Господь истребит сей город» (Быт. 19:14). Реакция названных зятьев на слова несостоявшегося тестя была такая же, как реакция людей эпохи Comedy Club-a, хотя телевизоров, как вы понимаете, не было. «Зятьям показалось, что он (Лот) шутит» (там же). Шутит человек. Чего не ясно? Старый, глупый. Так бывает. Что и пошутить нельзя?

И все, что при Ное, что в Содоме так привыкли к шуткам, что без хлеба легче, чем без них. Все под небом – для смеха повод. Смерть – шутка. Зачатие – шутка. Рождение – тоже шутка. Нож в ребро, пуля в грудь, автомобиль в стену – все шутка. Муж раньше времени из командировки вернулся. Еврей, русский и поляк в одном купе едут. Грешник со святым Петром у ворот Рая беседу ведут. Чем не темы? Все перемелем в шуточной мясорубке.

А чё? Нельзя что ли? Где написано, что нельзя? И вопрос не в том, чтобы смех запретить, как сделает вывод некто глупый. Смех незапрещаем, ибо корни его в естестве человеческом. Смех до Страшного Суда останется. Но суть в том, что есть «время плакать и время смеяться» (Еккл. 3:4), и «время плакать» поставлено перед «временем смеяться», то есть оно по смыслу первое.

Нужно научиться вовремя плакать и вовремя смеяться. Нужно еще научиться не плакать тогда, когда подобает веселиться, и не смеяться тогда, когда в пору плакать. То есть подобает учиться различать времена. В этих вещах опасно ошибаться. И когда грешники веселятся – святым не до смеха. А когда святые будут радоваться и веселиться, ибо мзда их многа на небесах, тогда грешникам придет время рвать волосы на голове и метать пыль в воздух. Проверьте себя по этому камертону.

Ну, и главное. Если кто-то (может и сам Лот) скажет вам: «Уходи отсюда, ибо Господь обрек это место на проклятие», Боже вас сохрани счесть эти слова за шутку.

12 мая 2015 г.

Радиация мысли

Внутри черепной коробки каждого отдельного человека кипят мысли. Тайное это варево просто так не обнаружишь. Его можно проявить, в случае, если делишься мыслями при разговоре или на письме. Только таким образом то, что кипит в голове, разливается по тарелкам и остывает на воздухе. Но только ли таким образом? С недавних пор меня это тревожит: только ли таким образом?

А вдруг мысли, даже не будучи высказанными или написанными, по образу и подобию радиации излучаются наружу? Точно так, как излучается что-то невидимое и опасное и з– под неплотных стен ядерных могильников. То самое опасное, которое заставляет жужжать дозиметр и нервничать дозиметриста. То, что заставляет щитовидку разрастаться, а детей награждает уже при рождении всякими патологиями.

Сегодня я втиснулся в вагон метро и мой дозиметр тревожно зажужжал. Масса людей вокруг, и все о чем-то думают. Листают пальцами экраны, переворачивают страницы книг и газет, прислушиваются к тому, что наушники произносят у них в самой середине мозга. Ту-тух, ту-тух. (Это поезд под землей покачивается и мчится) Или просто едут, ничего не слушая и не читая, стоя или сидя, покачиваясь в такт поезду, часто – закрыв глаза. Ту-тух, ту-тух. Ту-тух, ту-тух. Но варево-то и в них кипит. И в их черепных коробках что-то смешивается и пузырится, остывает и кристаллизуется, потом опять закипает.

Мне кажется, что все мысли наши, спрятанные так глубоко и глазу совсем не видимые, на самом деле далеко не автономны. Они – личное дело каждого, потому что каждый думает, о чем хочет. Это с одной стороны. Это аксиома. Но с другой стороны я почти уверен, что мысли просачиваются сквозь кости черепа, минуют прически, преодолевают ткань разнообразных шапочек или тонкие корки лака для волос, и… Начинают летать вокруг, пахнуть, звенеть, стучаться о препятствия, как шар – о борт бильярдного стола. Да что там стены. Они начинают пытаться проникать в соседние черепные коробки, не спрашивая разрешения ни у того, к кому проникают, ни у того, из чьей головы вылетели.

– Эй, ты! О чем ты думаешь?

– Тебе какое дело?

– Вопрос резонный, но простите. Вы думаете что-то очень вонючее, я бы даже сказал – вонючее до неприличия, и я эту вонь чувствую. Не могли бы вы думать о чем-то хорошем. Кстати, простите, что начал разговор с «ты», а не «вы».

Такой диалог странно представить, и было бы еще более странно его услышать. Но я верю, верю, что из наших черепушек при плотно закрытом рте просачивается, убегает и проникает в чужие головы концентрат того, чем занят наш собственный ум. Иногда мысль брызжет еще из глаз, и тоже при закрытом рте. И даже не «иногда». Мысль из глаз брызжет, я бы сказал, постоянно, а если и не брызжет, то сочится, выползает или невзначай вываливается. Ну, как связка ключей из кармана. И если бы у нас-таки был соответствующий дозиметр, то он бы жужжал постоянно, особенно в метро или троллейбусе. Особенно на стадионе или в очереди у билетной кассы.

Мой вот дозиметр жужжит сегодня в метро, и жужжит тревожно. Видно мысли у людей – не ахти! А ведь были же (я точно помню один или два раза), когда в метро было ехать так весело, пусть даже и среди тесноты. Было приятно смотреть на лица, неповторимые, обычные, особенные. Видно думали они тогда о чем-то тихом, или ни о чем. А сегодня… Страшно представить, что бы это было, если бы внутренний слух мой был способен слышать то, что проговаривается в душах попутчиков. Так бывает у людей, которым Бог дает страшный дар знания чужих душ. Я об этом читал. Тогда внутренний диалог любого человека с самим собой, обычно тайный и никому не ведомый, звучит в душе прозорливца. А ведь это еще тот диалог! И надо, зная эту мелкую и стыдную подноготную человека, любить его и помогать ему. Воистину, Господи, если Ты захочешь кого-то наказать, Ты можешь сделать его прозорливым.

Последите за собственными мыслями в течении дня. Весь день не получится, но хоть пару часов, хоть час. Час не получится – полчаса попробуйте. Я пробовал. Какой мусорник! Живущий на Небе, не смейся надо мной! Какой чердак хлама! Создавший меня, пощади меня! Какое Ирландское рагу, для которого Монморанси принес дохлую крысу! Да это же просто карманы Тома Сойера, в которых был и огрызок яблока, и перламутровый шарик, и перышко! И весь этот невидимый хлам, разжижаясь, сочится из меня к вам, а ваш – такой же – летит ко мне.

Вот почему мы устаем, даже когда не работаем. А вы думали, почему? Устаем, даже когда только-только проснулись. Поэты знают об этом. Поэты работают со словом, ловят мысли, устают от мыслей, перебирают мысли, как горох или гречку. Они поднимают мысли, как гири. Они вываривают в своем мозгу деликатесы для бумажных и уже теперь – электронных изданий. Поэтому они знают кое– что. Ходасевич был поэтом – Ходасевич знал об этом. Блок, тот тоже был поэтом – значит, тоже знал об этом. В общем, все, кто был поэтом – хоть чуть-чуть, но знал об этом.

Блок все время что-то предчувствовал, предвидел, напевал, нашептывал. Я сейчас ничего из него не вспомню. Вот зато из Ходасевича. Об этом:

Встаю расслабленный с постели.

Не с Богом бился я в ночи

Но тайно сквозь меня летели

Колючих радио лучи.

(Тут можно пару строф пропустить. Без них тоже все понятно. Там про голос Мельбурна, про шум океана, про галдеж на мировой бирже…)

Хожу – и в ужасе внимаю

Шум, невнимаемый никем.

Руками уши зажимаю –

Все тот же звук! А между тем…

О, если бы вы знали сами

Европы темные сыны

Какими вы еще лучами

Неощутимо пронзены!

Мы пронзены. Мы пронзены неощутимо болтовней чужой и своей, радиацией, радиоволнами, звуками вездесущей попсы и бесовскими прилогами. И еще мы обмахнуты Ангельскими крылами. Потому и живы до сих пор, что обмахнуты. Как хорошо, что всего этого не видно. Все это вместе было бы непереносимое простым человеком зрелище.

Но нужно хорошо думать. Этим мы помогаем жить человеку, находящемуся рядом. Воду грязную пить нельзя, а мысли грязные разве думать можно? Фрукты немытые есть нельзя, а мысли немытые разве думать можно? Экологические проблемы решать надо, а экологией мысли заниматься разве не надо? Я хочу войти в метро, и сесть возле тебя, и включить дозиметр. Я его включил, а он молчит. Значит у тебя нет ни одной заразной мысли. Потом ты включил свой дозиметр – и у тебя молчит. Значит и у меня в голове чисто. А что может быть тогда грязно, если у людей в мыслях чисто? Тогда можно с пола есть и из крана пить.

Ты и я сидим рядком. Ты и я включили дозиметры. Они молчат. Мы поглядели друг на друга и улыбнулись понимающей улыбкой.

29 апреля 2015 г.

Гроздья, а не гвозди

Из виноградной лозы не делают ни балки для перекрытий, ни гвоздя, «чтобы вешать на нем какую-либо вещь» (Иез. 15:3) В этом, говорит Бог через Иезекииля, преимущество виноградной лозы над деревьями. Яблоня и вишня тоже приносят плоды, но древесина их известна и плотнику в хозяйстве. Так дело обстоит со всеми деревьями, кроме виноградной лозы. Ее даже на спички невозможно использовать. И эта избранность сколь почтенна, столь и опасна. Опасна потому, что в случае отсутствия плодоношения ни на что больше не сгодится лоза. С паршивой овцы – хоть шерсти клок, а у лозы этот «клок» отсутствует. Из бесплодной груши или вишни тоже что-то умудрится сделать хозяин. А вот с виноградной лозой не так. Как соль, утратившая силу, бесплодная лоза абсолютно бесполезна. Соль высыпают, а лозу обрекают сожжению. Сказанное важно не столько с точки зрения разумного ведения хозяйства, сколько с точки зрения исторических судеб народов.

Об одном народе прямо сказано, что он – «виноградник Господа Саваофа» (Ис. 5:7) Это Израиль. Но с тех пор как порвалась сверху донизу завеса в храме, и с тех пор как Христос «рассеянных чад Божиих собрал воедино» (Ин. 11:52) отношения Бога с Израилем многократно повторились на самых разных народах, уверовавших в Сына Божия. Церковь – Новый Израиль. Это – миллионократно подтвержденный исторический факт. Теперь виноградником Господа Саваофа можно называть разные народы: греков, сербов, грузин, ирландцев. А значит – и ожидать от них надо плодов, и опасаться всего того, что было с Израилем, когда вместо плодов вырастали волчцы и терния.

Русская Церковь и народы ее составляющие – тоже виноградник Божий? Без сомнения. Вся история Руси, драматичная, таинственная и нелинейная, говорит о том. Но в каком состоянии это любимое насаждение Господа Саваофа? В псалме 79-м говорится, что в иные времена «горы покрываются тенью лозы и ветви ее, как кедры Божия» (Пс. 79:11) Это времена торжества веры и благочестия. Но бывает и так, что «лесной вепрь подрывает ее, полевой зверь объедает ее» (Там же) Из этого же псалма, кстати, взяты слова архиерейского богослужения, когда посреди Трисвятого пения архиерей с амвона благословляет людей, говоря: «Боже сил! Обратись же, призри с неба и воззри, и посети виноград сей; охрани то, что насадила десница Твоя» (Там же) Вот он тогда перед нами – виноградник Господа Саваофа, либо радующий Хозяина плодами, либо печалящий Его запустением.

Если мы виноград, насажденный десницей Вышнего, то и от нас Бог ожидает плодов. И из нас не сделаешь ничего, кроме того, на что мы предназначены. Здесь сокрыта мудрость. Мудрость в том, чтобы понять – на что Бог зовет тебя. Если поймешь это, не будешь тратить даром время и силы на достижение ложных целей. Не будешь выдавливать и вытягивать из себя тот плод, которого и не ждут от тебя, который ты и принести не можешь толком. Не поймешь – всю жизнь прообезьянничаешь, подражая тем, на кого тебе запрещено быть похожим. Так подражали евреи то египтянам, то вавилонянам, то еще кому, и находили Божественные наказания. Царя хотели при Самуиле, роскоши хотели. И если справедливо то, что Новый Израиль должен всматриваться в историю Израиля Ветхого для понимания исторических законов, то и нам нужно понять кто и мы и для чего мы, чтобы не жить чужой жизнью.

Из этих размышлений, думаю, рождена молитва Николая Сербского о русском народе. «Всемогущий Боже, Ты сотворил небо и землю – умилосердись над русским народом и дай ему познать, на что Ты его сотворил». Действительно, на что? Такое огромное пространство, такое богатство недр и человеческих душ! На что? Вот немцы скрупулезны, итальянцы веселы, японцы сосредоточены. У одних точное машиностроение, у других изящные искусства, у третьих фантастическая робототехника. Мы тоже хотим. И перечень того, чего хотим, может быть длинным и плотным. Но дай нам понять, Боже, на что Ты нас сотворил. Если мы – одно из колен Нового Израиля, то ответ ясен. Для Богопознания.

Как зверь, лишенный свободы, чахнет в клетке, так тоскует и умирает, уменьшается в числе и хиреет на глазах народ, не занятый тем, к чему призван. Вот одни пьют, другие развратничают, третьи воруют. Четвертые упражняются во всем сразу. Но ведь не от того, что души в людях волчьи или змеиные, а оттого, что не было Богопознания. Оттого, что сладость слов Божиих неизвестна человеку. Оттого он и ищет ложную сладость, ищет опереться на сгнившее дерево. Тысячи зол в мире от бессмыслицы. И именно бессмыслицу вон изгоняет Богопознание, ставя все на свои места.

Сесть за книги и поусердствовать в молитве самое время. Это для Богопознания необходимо. Точнее – сесть за Книгу и за сопутствующие ей толкования и комментарии. И поусердствовать в молитве, особенно – храмовой. А чтобы дело это не превратилось у каждого в самодеятельность, хорошо бы, чтобы прежде всего духовенство наше, и так грамотное и набожное, еще более поусердствовало в молитве и село за книги. Об этом далее у Николая Сербского: «Душе Святый, Утешителю! Ты в пятидесятый день сошел на апостолов – приди и вселись в нас! Согрей святою ревностью сердца духовных пастырей наших и всего народа, дабы свет Божественного учения разлился по Земле Русской, а с ним низошли на нее вся блага земная и Небесная! Аминь».

«Свет Божественного учения, разливающийся по Земле Русской». Это звучит как мечта, но вполне может и должно быть составной частью национальной идеи, а со временем – очевидным фактом. Это будет то самое цветение лозы, а затем плодоношение, без которого лоза гибнет даром, ни на что более не способная. И Закон к тому же оговаривает запрет на вкушение первых плодов, в чем есть иносказание. Нужно дождаться плодов четвертого урожая, и только тогда посвящать их Богу и вкушать. Из сказанного видно, что труд над живым виноградником – людьми Божиими – долог и не прост. Однако окапывать и обрезать лозу надо, беречь ее от лесного вепря и полевого зверя надо. Расцветет народ, и вкус жизни заново ощутит именно через Богопознание и принесение Богу долгожданных плодов.

Если жизнь не веселит хорошими примерами, то это, быть может, всего лишь напоминание о том, что работы много и трудиться нужно сегодня. Это не признание бессилия, а стимул. Поверьте, то, что мы видим вокруг, это не лесные чащи и не дикий кустарник. Это настоящий виноградник, только отвыкший приносить плоды и унывающий по причине бесполезности. Это виноградник, скучающий по заботливым рукам добрых виноградарей, о которых стоит молиться: «Господи, изведи делателей на жатву. Господи, приведи виноградарей в виноградник, который насадила десница Твоя».

9 апреля 2015 г.

Иуда

В Гефсиманском саду Христос назвал его другом.

На иконах Страшного суда его часто изображают в виде ребенка на коленях у диавола в нижнем правом углу. Любимое дитя Сатаны, за предательский поцелуй принимающее огненные лобзания.

Он носил ящик для денежных пожертвований и, значит, был кем-то вроде бухгалтера в маленькой апостольской общине.

Мы ни разу не можем причаститься, чтобы не вспомнить о нем. «Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда…»

Что мы знаем о нем? Что был он иудей среди остальных учеников-галилеян. А значит, был образованнее и, возможно, заносчивее. Что был близок ко Христу и был любим. Предавать могут только близкие, свои. В сердце бьет тот, кто к сердцу допущен. Чужой может быть врагом, но предателем быть не может.

Его нутро – сребролюбие. Его имя – «вор». Так говорит Иоанн Богослов. А его слова не подлежат сомнению. Больше ничего не стоит выдумывать.

Разочаровался ли он в Мессии и поэтому предал?

Хотел ли, наоборот, ускорить события и приблизить спасительную развязку? Не будем мечтать. Дело в том, что сребролюбием и развратом наполнен мир. Кающиеся мытари и блудницы – первая шеренга уверовавших во Христа. Но сребролюбие, не желающее каяться, изобретает Иуде оправдания, чтобы в нем и самому оправдаться.

«Часть Иуды есть в тебе и во мне», – говорит святой Иустин (Попович). Зародыш Иуды может носить в себе всякое человеческое сердце. Вот он говорит: «К чему эта трата мира? Его бы можно было продать и раздать деньги нищим». Но не любовь к нищим движет иудиным языком, а жалость к погибшей благовонной масти. А разве не так же поступаем и мы?

К чему золотить купола или украшать дорогими иконами храмы? Лучше бы отдать эти деньги нищим.

Почему у него (нее/них) такая дорогая машина? Лучше бы помочь сиротам или старикам. Вам знакомы эти голоса? Ой, не любовь к скромности и не человеколюбие движет нашими языками при этих речах. Это зародыш Иуды из глубины сердца. Еще не родившись, учится разговаривать.

Поистине скупость, зависть и мрачная злоба отличают в людях тех, кто не чужд иудиного духа. Поэтому и причаститься мы не можем иначе, как сказав: «Ни лобзания Ти дам, яко Иуда…»

Он – образец недоконченного покаяния. Деньги отдал, бросив под ноги первосвященникам. Вину свою признал: предал, – говорит, – кровь неповинную. Но, значит, мало признать открыто вину и бросить деньги, заработанные с грехом пополам. Нужно еще потерпеть тоску и отчаяние и ждать, когда утешит душу Иисус Христос.

Ведь Он утешил бы душу Иуды, дождись тот Воскресения. Подобное было и с Петром. Трехкратное отречение от Господа не далеко ушло от предательства, в котором признались публично. Однако Петр – победитель отчаяния, а Иуда – жертва.

Говорить о нем много не надо. Но и молчать о нем нельзя.

Главное – не быть на него похожим.

7 апреля 2015 г.

Невежество и безразличие

За умение читать нужно благословлять Бога. «Благословен Ты, Владыко, устроивший жизнь мою так, что книги могут говорить со мной, а я – с книгами».

Каждый волен пользоваться этим навыком, как хочет. Но просвещенный верой человек должен понимать, что не для чтения одних лишь афиш и кулинарных рецептов дано человеку складывать буквы в слова. Человек может и должен (речь о просвещенных верой) читать Писание.

Странно, но массовая неграмотность была до конца побеждена советской властью. Той самой властью, которая отобрала у верующих людей Библию. Но сам факт того, что неграмотность исчезла на просторах самой большой по территории страны мира, есть признание: перед нами цивилизационный подвиг. Кстати, далеко не единственный, если речь о недавнем прошлом. И вот отнятие Библии осталось уже в исторической ретроспективе, а умение читать пребывает и ныне с нами. «Благословен Ты, Владыко, умеющий зло направлять к благим целям».

Есть довольно хорошо известная социологическая глобальная картинка, в которой планета людей представлена в виде деревни из 100 жителей. Там много любопытного, но нас не всё сейчас интересует. Интересует то, что, согласно подсчетам, 70 человек из 100 жителей этой умозрительной деревни не умеют читать. Близко к этим цифрам расположена информация о 50 голодающих и 80 лишенных всяких санитарных удобств.

Очевидно, неграмотность близко примыкает к голоду и антисанитарии, будучи как-то внутренне с ними связана. Голодный – значит, не читаешь. Не читаешь – значит, голодный. А раз голодный и не читаешь, то и не моешься, поскольку негде. Теперь стоит оглянуться вокруг. Увидев хлебницу, полную хлеба, и кухонный кран, из которого вода потечет, как только его откроешь, стоит сказать: «Благословен Ты, Владыко, дающий мне пищу до сытости и удобствами оградивший меня».

Но мы вернемся к умению читать. Умение есть лишь инструмент. Он не решает вопрос, что и зачем читать. Цель умения лежит всегда за пределами самого умения. Целеполагание есть акт свободный, и никого нельзя заставить духовно трудиться, можно лишь напомнить или подсказать: «Умеющий читать христианин должен изучать Писание». В противном случае нам угрожает враг пострашнее внешнего агрессора – невежество. Невежество тем более страшное, что к нему можно будет добавить слово «добровольное». По сути, фактом всеобщей грамотности Бог отнял у нас последнее оправдание в том, что мы не усердны к слышанию, чтению, запоминанию слова Божия и проникновению в его смыслы.

Благочестие наших предков питалось литургическим строем церковной жизни, домашним воспитанием, добрым примером братьев и сестер по вере и учительными трудами духовенства. Обрыв любого из звеньев мог иметь катастрофические последствия. Например, домашнее воспитание у кого-то было ужасным. Мало ли что может быть! Отец пьет и бьет, мать плачет, старшие братья обижают. Вот уже и затруднительно ждать благочестия на выходе. А если примеров хороших мало (их вечно мало), а плохих – хоть отбавляй? Так было с деревенскими парнями и девками, очутившимися в городе на заработках. Ускоренное практическое обучение всем видам грехов и пороков, особенно пьянства и разврата, было уделом многих. Вчерашняя деревенская, а потом фабричная молодежь была до революции самой проблемной зоной пастырского попечения.

А теперь представим, что и в храме человека не очень-то обучали. Ну, не был священник особо учен и усерден в трудах с паствой. И в совокупности получится, что крещеный человек, привитый к благородной маслине через Таинства, растет по жизни лопух лопухом. Толком не научен и не воспитан да еще без хороших примеров при обилии противоположного. Тут бы ему и дать в руки Писание, чтобы он оттуда почерпнул утешение, ободрение, силу и радость. Чтобы он через Писание восполнил пробелы воспитания и образования, и храм полюбил, и в грехах покаялся. Очень многие из предков наших в истекшие века были этого лишены. Зато мы не лишены, и насколько легче грамотному жить, настолько больше и строже будет с него спрос. Мог ведь пить от источника жизни и разума. Почему не пил? Мог ведь вымыться под струями благодатными. Почему не вымылся?

Невежество при умении читать и доступности Писания, при открытых храмах и при факте принадлежности к Телу Церкви не извинительно. Конечно, не всякий позван в учителя, да и способности к учению у людей не одинаковы. Но насущность духовной жажды и самостоятельный труд совершенно необходимы. Тут вся цивилизация с полным арсеналом подручных средств к нашим услугам. Ведь никто не запрещает слушать послания апостола Павла через наушники при помощи телефона по дороге на работу или учебу. И в машине слушать не шансон, а аудио-версию Библии тоже никто не запрещает и не мешает. Так что мы вполне обезоружены по части отговорок.

Но есть какое-то злодейское безразличие к служению Богу. Есть некий тайный холод, который сковывает движения души. Этот холод, этот лед нужно растапливать. Цель того достойна. Ведь изучение Писания чудесным образом плодотворит из себя исполнение всех заповедей. Поистине, не ищи целомудрия, верности, скромности, воздержания, примирения и прочих плодов Духа там, где Писание подвергнуто долгому и основательному забвению. Там по инерции некоторое время еще будет жить, уменьшаясь, добродетель. А затем исчезнет вовсе. Там же, где Писание заговорит с человеком и человек начнет вслушиваться в голос Писания, со временем самым чудесным, но и самым неизбежным образом пробьются ростки забытых добродетелей. Причинно– следственная связь в этом случае неумолима и действует в одном направлении – от Писания к обновлению жизни.

Пусть поборники «святой простоты» спорят о возможности некоей «глупой святости». Пусть спорят. Но само понятие «святой простоты» взято из Писания, а не с потолка. В истории же бывало так, что добродетельные невежды становились честными и ревностными исповедниками самых злых учений. Жар сердца был у них, и искренность была, и жертвенность, только не было правой веры на твердом основании. А значит, искали они основательной теории под свою беспокойную совесть и находили ее вне Писания. В этих словах – вся трагедия двух столетий российской истории.

У Н. Лескова есть жуткий рассказ о книгоноше, раздававшем Библии. Дело было во Франции конца XIX века. У ворот завода книгоноша даром раздавал Писание рабочим, выходившим на обеденный перерыв. Один из рабочих со смехом взял книгу, сказав, что, мол, после обеда он ею воспользуется для туалетных нужд. Автор, от лица которого история написана, спросил у книгоноши, не боится ли он раздавать святые книги в руки откровенных кощунников и безбожников. Ведь, не ровен час, действительно раскурят Библию на самокрутки или порвут на листы и снесут в подлое место. А тот отвечал: «Я не боюсь ничего. Я и сам прочел первые слова Писания, сидя в отхожем месте. Перед моим лицом на гвозде были листы из Евангелия. Я прочел написанное, и там – в уборной – были мои первые слезы и первое покаяние».

Так жутко и так чудесно Бог находит Себе путь к сердцам человеческим. И если такова сила слов Господних, то неужели грамотному и крещеному человеку ждать особых и страшных ситуаций для вразумления? Не лучше ли брать Писание в руки без всякой внешней беды? Брать Писание в руки и читать его потихоньку день за днем, выписывая то, что понравилось, и то, что непонятно. Запоминать по кусочкам святые тексты и размышлять о них на протяжении суетных дней своих. Раскусывать слово за словом и букву за буквой, опытно постигая, насколько благ Господь и насколько сладко слово Его. Ведь не обманывает Давид, говоря, что оно слаще сотового меда. Ей, глаголю вам, лучше так делать, чем ждать неминуемых бед и запоздало вопить о прощении.

Невежество – грех. Добровольное невежество – грех сугубый, если не более. И цепи безразличия, цепи самоуверенности, цепи холодного презрения к знанию нужно рвать. Вот тогда будущее является под знаком радостной надежды. И ведь нет препятствий для роста. Есть только лень души и сон разума, плодящий чудовищ. И нужно, начиная с сегодняшнего дня, благословить Бога на всякое время и на всякий час; и взять в руки Писание; и уже не выпускать его, как не выпускает кормчий руль, воин – оружие и мать – грудного младенца

6 апреля 2015 г.

«Всё равно уйду»

У них не было детей. В немолодые годы эта тяжесть с каждым днем всё больше пригибает человека к земле. У них не было детей, и уже не было надежды родить их так, как рождаются обычные люди. Конечно, бывают те, кто может родить в старости. Но таковых до крайности мало. Авраам и Сарра, Захария и Елисавета… Наших героев звали иначе, и в этом смысле у них не было шансов. Поэтому он сказал ей: «Иди и скреби по сусекам». Она послушно пошла, и вскоре был у них Колобок, круглый, как мяч для гандбола, и румяный, как бабка в годы далекой юности.

У него тоже не было детей. А еще не было ни бабки, ни сусеков с остатками муки. А желание иметь детей было. И он взял полено, чтобы вырезать деревянного мальчика. Наличие деревянного мальчика всегда лучше, чем отсутствие любых мальчиков. К тому же никто не знал, что мертвое оживет и бездвижное придет в движение. Никто не знал, что Колобок покатится по маршруту с конечными остановками «Подоконник – Пасть Лисы», а Буратино возьмется воплощать сюжет притчи о Блудном сыне. И вот они стали родителями: безымянные супруги из русской сказки и шарманщик Карло. Вскоре будут они безутешны. Старики – навсегда, а Карло – на время. Потому что свет их очей – деревянный мальчик и хлебный мячик, – едва появившись на свет, скроются из вида.

Русская сказка и Алексей Толстой не знают творения из ничего. Сие не мудрено. Творение из ничего не поддается описанию и без благодати на голову не налезает. Но они творят из того, что есть: мука и дерево. Они оживляют сотворенное, которое как только оживет, сразу проявляет строптивость и наглость, дерзость и хвастовство. Вчерашнее полено бросает молоток в сверчка, хамит и бежит из дома. Самоуверенное хлебобулочное изделие думает, что успешное бегство от дряхлых стариков – залог всегдашних успешных побегов. Не иначе, мертвая природа заразилась от человека всеми страстями. Стоит ее оживить – она перейдет к бунту и празднику непослушания.

Ведь не сидится же никому дома: ни Буратино в каморке, ни Колобку в избе. Почему бегство неизбежно? Корни этой драматургии где? Не в том ли событии, которое зовется грехопадением и пропитывает всю ткань бытия?

Ты, человек, становясь творцом с маленькой буквы, приводишь в бытие то, что тебя перестанет слушаться. И уж лучше пусть будет это Колобок, а не ядерный реактор. Но всё равно: голос Райской трагедии или – глубже – голос Ангельского бунта слышны в этих двух историях. И разве только в двух? Чичиков, коль скоро вышел из-под пера, проворно побежал по миру, и его уже не остановишь. Вместе с Коробочкой, Маниловым и Ноздревым явившись к Гоголю, они его в гроб и свели. И все остальные бессмертные персонажи самостоятельно жить не перестают. Татьяна Ларина всё так же непоколебимо верна законному мужу, а Онегин так же безнадежно и самоубийственно влюблен. Все живут, все копошатся и движутся. Мадам Бовари носится в закрытой карете по улицам ночного Парижа, и д’Артаньян, сменивший плащ на пиджак, предлагает свои услуги де Тревилю – теперь высокому чиновнику госбезопасности.

Все бессмертные типажи наполняют собою жизненное пространство. Они живут независимо от авторов. Они бунтуют, потому что выпущены наружу, словно джинн. Первое, на что они способны, это восстание против автора-папы. Это восстание, дублирующее древний бунт грехопадения, вначале – Ангельский, затем – человеческий. И не только есть место Буратино среди оживших кукол, как есть не только место Гомеру среди поэтов. Еще есть Ихтиандр, дышащий то жабрами в воде, то одним легким на улице. Этому, видишь ли, земной любви захотелось. Есть Винни Пух, засыпающий читателей дзен– буддистским остроумием, то ли вопреки опилкам в голове, то ли благодаря именно им.

Человек не может не творить, раз уж создан он по образу Творца и с приказом приобрести подобие. А то, что сотворяет человек из полена или муки, или художественного текста, ведет себя так же непослушно, как и сам человек. Деревянный мальчик хамит, мучной мячик совершает роковое бегство, художественные персонажи начинают автономное и непредсказуемое существование. В мире, полном поименованных явлений, мы живем. Это заметно, как только присмотришься к тому, что вокруг, и к тому, что внутри.

21 марта 2015 г.

Ради Ионы на море буря

Если бы был в те дни Гидрометцентр, то в его сообщении по Средиземноморью был бы прогноз о штиле. Но пророк ступает на борт корабля, и стихия встает на дыбы. Потому что многое можно предсказать, но только не реакцию Бога на поведение тех, на кого Бог внимательно смотрит. Вот ни с того, ни с сего потемнел небосвод и ударила молния. Сотни авиарейсов вдруг отложены на неопределенное время. Мы можем привычно ругать в это время синоптиков за ошибку в прогнозе. Но быть может это новый Иона решил лететь куда-то, прочь от места, куда посылает его Господь? И вот сотни тысяч людей остались на земле, и спят, скрутившись на неудобных креслах аэропорта ради непослушного пророка пока последний не образумится. Так можно думать, если мы не просто читаем Библию, но пытаемся усвоить себе способ библейского мышления.

Голод по всей земле при Иосифе был ради того, чтобы, понуждаемые пустыми желудками, пришли в Египет за хлебом Иосифовы братья.

Они продали его в рабство. Они почти что убили его, а вместе с ним своего отца. Ведь что такое – показать старику одежду, вымазанную кровью и сказать: зверь растерзал Иосифа? Разве это не покушение на убийство старого человека? Убийство не ножом, но безмерной скорбью, что острее ножа. И вот нужно им теперь, спустя много лет, когда совесть умерила терзания, прийти в Египет, чтобы встретиться со своей прославленной жертвой. Точно так упертые в неверии иудеи увидят Иисуса Христа во славе в последний день. Братья могли встретить справедливую месть, но встретили милость и жалость. Потому что Иосиф – живой образ живого Сына Божия. Он весь – мудрость, целомудрие и милость. И значит вся история с семью тучными и семью скудными годами, все унижения Иосифа в Египте и контраст последующей славы – это пророчества. Каким слепым нужно быть, чтобы не увидеть связь между Христом и Иосифом, между Истиной и пророчеством о ней? А ведь прямые участники событий понимали тогда не больше, чем рыбаки в шторм при Ионе. Там порывы ветра и волны до неба; здесь голод и обширные, заранее приготовленные запасы. И не более того.

Что значит все это? То, что прямые участники истории не способны в подавляющем большинстве своем понимать смысл происходящей и ими самими творимой истории. Для того, чтобы понимать происходящее нужно либо взмыть, взлететь над ним и обозреть события сверху (это значит быть пророком); либо нужно хранить заранее произнесенное пророчество и сличить то, что есть, с тем, что предсказано. И в том, и в другом случае нужно иметь связь с Богом, горячий дух, острый ум и дар рассуждения. Иначе шторм будет «просто шторм», а голод – «просто голод», тогда как изучающий Писание видит: и там, и там действует Бог для Своих, далеко направленных и конкретных целей. Он действует могущественно, но скрыто. Он прячет Свою силу в явлениях природы и в социальных событиях, чтобы как и в случае с притчами – слышали все, а понимали только смышленые сердцем.

Перепись народов, подвластных Августу, сняла с места миллионы людей. Каждый шел в свой город или деревню, чтобы стать на учет всемирного (как казалось) повелителя. Вместе с общей массой подневольного люда Чистая Дева, нося в Себе Сотворившего небеса, пошла в Вифлеем, сопровождаемая смиренным Иосифом. И случись перепись годом раньше или двумя месяцами позже, никакого убытка для государственных дел Августа не случилось бы. Подвластные были бы переписаны, и налоги бы собирались исправно. Но все случилось точно в то время, когда Марии предстояло родить, да исполнится пророчество Михея о происхождении Вождя из земли Пудовой (Мих. 5:2). И вот люди движутся туда и сюда, неся на плечах мешки с вещами, а на руках – детей. Люди ропщут, но покоряются, ворчат, но идут. Писцы считают и пишут, пишут и считают день за днем. И все именно сейчас, не позже и не раньше, чтобы пророчеству сбыться!

Так в истории происходит масса событий, которые представляются нам хаосом или торжеством слепого случая, а ими управляет Бог. Так историки и мудрецы, книжники и аналитики дают свои, подчас сложнейшие, версии событий, но если не имеют знания от Бога, то высказывают лишь ветры головы своей. Как волхвы, служащие фараону, или халдеи со звездочетами, служащие Навуходоносору, они склонны творить придворную историографию из двойной причины – желания угодить и страха умереть. И угождающие толпе лебезят перед вкусами толпы не меньше, чем пресмыкаются перед тираном те, кто боится смерти. Смутит какое хочешь сердце хор этих голосов. Но нужно понимать, что есть Тот, Кто выше Навуходоносора и сильнее фараона. Его планы проводятся в жизнь. Его воля творится некоторыми и немногими – сознательно, большинством – слепо.

Нужно быть Иосифом или Даниилом, чтобы понимать точно смысл происходящего и прозревать будущее так, словно оно лежит на ладони. Это не наша мера. Но наша мера – постоянно помнить, что Бог не ушел из истории, и не уходил никогда ни на секунду. Понимаем мы или не понимаем происходящее, отдать события на волю случая или злого всевластия человеческого нельзя. Нельзя сказать в сердце или устами, что миром правят деньги, секс и голод. Нельзя добавлять в этот список и тайные общества или еще что-то. Такое признание равносильно отказу от исповедания Господа – Вседержителем, а значит и отказ от всего Символа веры. Это прямой путь в практическое безбожие. Можно признать свою слабость, говоря: У меня нет апостольского сердца и пророческого ума. Происходящее пугает меня и я его не понимаю до конца. Однако я верю всем сердцем в Бога, Который знает все. Я верю, что Он сделает тайное явным.

Этих слов будет достаточно. Эти слова обещают нам правильный взгляд на историю. Вот и сегодня, открывая газету, слыша главную новость дня, спрашивайте Создателя: «Где Ты, Господи? Что и зачем Ты творишь? Скажи мне, если я смогу понести это знание. А если нет, то укрепи сердце мое, чтобы я помнил: голод – это не просто голод; шторм – не просто шторм; и перепись – не просто перепись. Всюду Ты, и всегда Тебе – слава, честь и поклонение. Отцу и Сыну и Святому Духу. Аминь».

5 марта 2015 г.

Что в политике принадлежит не только ей

«Политика – дело грязное, а Церковь должна быть чистая». Простая фраза, с которой трудно спорить. Между тем, если вы съедите ее, словно конфету, вам придется заодно съесть и начинку. А начинка вот какая: «Влиять на жизнь Церковь права не имеет. Марш в красный угол под иконы молиться, и чтоб из угла не вылезать!» И поскольку начинка явно отравленная, стоит разобраться с самим лукавым тезисом о «тотальной грязности политики» и невозможности для Церкви пачкаться делами земными.

Во-первых, политические нюансы плотно вшиты в евангельскую историю. Без знания тогдашней политической ситуации в мире и на Святой Земле невозможно понять, что такое перепись Августа, благодаря которой Господь Иисус родился в Вифлееме. Непонятно, кто такие сотники римской армии и чего они гуляют по улицам городов Израиля, кто такие мытари и за что их не любили, почему первосвященники выбирались на год, а не пожизненно. Можно было бы упрекать Предтечу: мол, оно тебе надо какого-то Ирода обличать за какую-то Иродиаду? да пусть, мол, спит, кто с кем хочет, а ты – человек духовный, думай о чем-то небесном. И даже в самом неправедном осуждении Мессии на крестную смерть звучит голос политической конъюнктуры: «Если Этого не распнешь, ты не друг кесарю. Он Себя кесарем назвал! Нет у нас царя, кроме римского кесаря!» Выбросьте всё это из Евангелия, и у вас получится какое-то гностическое учение или сборник восточных притч. Но Евангелие вошло в историю, и повлияло на историю, и изменило ход ее. И если мы будем думать иначе, то «во святых отцами» нам будут не Василий, Григорий и Иоанн, а Маркион, Василид и манихеи.

«Духовное» и «нравственное» неразрывны. Всюду та или иная нравственность корнями пьет воду из той или иной духовности. Со своей стороны, и «политическое» неразрывно связано с «нравственным». Законодательство фиксирует и закрепляет существующие нравственные нормы, уточняет и корректирует их. А по сложившейся новейшей практике законодательство может и грубо вмешиваться в нравственную жизнь народа, ломая сложившиеся табу и предписывая творить запретное со спокойной совестью. Именно любители слома традиционных устоев указывают Церкви перстом на иконный угол и говорят: «В наши дела не вмешивайтесь».

Подобное явление есть действие антихристова духа и грубая ложь, шитая белыми нитками. Но хочется привести пару аргументов. Современная, восторжествовавшая в мире политическая система предполагает разделение властей на законодательную, судебную и исполнительную. В любом правительстве есть кабинет министров, являющийся главным органом исполнительной власти. Конечно же, кабмин есть орган политический. Но в кабмине есть министры здравоохранения, культуры, образования, молодежной политики, спорта и науки. Таким образом, и Большой театр, и строительство роддомов, и реформа высшей школы, и еще тысячи значимых явлений жизни попадают в сферу ответственности политиков. Правильно? Правильно. Но разве это автоматически означает, что Церковь не имеет права высказываться публично и иметь свое собственное мнение обо всех этих вопросах? Ничуть не бывало. Церковь и имеет право, и даже обязана иметь свое мнение обо всем, что происходит в жизни страны и народа. Церковь не должна рваться к власти и брать в руки земной меч. А во всем остальном она должна действовать в Духе и силе «орудиями собственного воинства, которые сильны Богом на сокрушение твердынь».

Аборт не относится исключительно к сфере медицины, а через Министерство здравоохранения – к политике. Это явление может быть оценено с моральной точки зрения, в известных условиях это может быть деяние и криминального характера. В любом случае, высказывая свое мнение об убийстве детей во чреве, Церковь не лезет в политику, хотя и задевает сферу политического. Далее. Церковь должна находить формы влияния на образовательный процесс в младшей, средней и высшей школе. Но вовсе не для того, чтобы оспорить права и власть Министерства науки и образования, а для того, чтобы в «просвещении» был Свет, в «образовании» светлел Божий образ, а в «воспитании» была возможность действительно питаться и с голода духовного не умирать. Говоря «читайте книги», Церковь интересуется не рынком книжных продаж, а внутренним миром человека. И так везде. Пошел священник в палату умирающего причащать или больного перед операцией соборовать. Это он не в политику лезет, а душу лечит и развязывает те узлы, какие никакое законодательство развязать не в силах. Сияет крест храма над крышами военного городка, так это не для того, чтобы вмешиваться в оборонную политику, а для того, чтобы солдат и офицер дышали легче и служили веселей. И если где-то Церковь успешно проведет антиалкогольную кампанию, то это отразится и на потребительском рынке, и на криминальной обстановке в регионе, и на демографии, и на статистике производственного травматизма. Всюду отразится, одним словом. Но всё это будут побочные политические и гражданские плоды евангельской деятельности. Истины эти настолько прописные, что о них и говорить лишний раз стыдно. Но вот вам мир в своей искусственной красе и углубившемся безумии: банальности звучат как откровение.

На глубине своего Богочеловеческого существа у Церкви есть сила ее Главы – Христа – и великая, Им же подаваемая свобода. Еще у Церкви есть тревога о мире и современном человеке. (Именно так называется одна из книг поучений Паисия Афонского – «С болью и любовью о современном человеке».) Поэтому голос Церкви будет звучать. Должен звучать. Иногда он будет для некоторых ушей звучать как провластный, иногда – как оппозиционный. Временами он может звучать не за «тех» и не за «других», а выше обоих. И это великое благо, что голос Церкви звучит. Потому что если она замолчит, то это будет означать, что наступили времена, тяжелее и печальнее которых не было еще от сложения мира. В те дни Церковь скроется молча и будет искать пустыню, чтобы в ней дождаться скорого Второго пришествия Ж ениха. И все балаболы и пересмешники, все поборники явного словоблудия и тайных беззаконий вдруг поймут, что с молчаливым уходом Церкви жизнь разом потеряла смысл, а жуткий гнев уже стоит у порога…

Поэтому говори, Невеста Христова, говори обо всем, о чем считаешь нужным. Говори о времени и пространстве, об одежде и пище, о рождении и смерти, о грехе и наказании за грех. Говори и о политике тоже. И звук голоса твоего и шипящая реакция многих на твой голос будут знаками того, что Земля всё еще не территория тотального проигрыша, а поле продолжающейся битвы за Истину.

28 февраля 2015 г.

Мысли о счастье

Понятия «много» и «мало» – это величины относительные. Иван Андреевич Крылов в Английском клубе, как утверждают современники, съедал бараний бок с кашей, галстука не развязав. Потом крестился на иконы и говорил: «Много ли человеку надо?» А ведь этой порции трем взрослым мужчинам с избытком. Много ли у меня здоровья, сил, денег? Это смотря на каком фоне. На ином фоне я – полный здоровья и сил богач, на ином – нищий доходяга. «Много и мало», повторяю, величины относительные. Куда точнее понятия «достаточно»–«недостаточно», «хватает»–«не хватает». Но мы вернемся к относительному. Вот много ли нужно (и чего?), чтобы быть несчастным?

Думаю, что нужно много мечтать и не замечать совпадения мечты с реальностью. Тогда несчастье заходит в душу, как «воздух в комнату квадратом». Еще, чтобы быть несчастным, нужно со скорбью смотреть на чужой успех: чужой команды, чужой страны, чужого мужа… Так мало нужно, чтобы быть несчастным, и так легко им быть.

Интересно, что для того, чтобы быть счастливым, мало просто «не быть несчастным». Отсутствие болезни, уголовного преследования, наличие жилья, семьи, здоровья еще не делают счастливыми множество людей. Те просто невнимательны и неблагодарны и не оценивают должно то, что имеют. Чтобы быть счастливым, нужно иметь в достаточном количестве всего, чего угодно душе, плюс – благодать. Благодать Божия делает сердце благодарным, а глаз внимательным. Зачем об этом говорить? Затем, что всем желательно быть счастливыми, все счастья ищут, но мало кто находит его и крепко берет в руки.

Великое счастье – видеть вокруг себя многих людей, которые лучше тебя самого. Ты смотришь на них, видишь их лучшими, но не завидуешь, а радуешься. Тот смелее, тот трудолюбивее, тот терпеливее, этот образованнее. Это тихая красота – созерцание чужих превосходств без зависти! И еще для счастья необходимо, чтобы правильная мысль вошла в сердце глубоко, словно якорь в глубину морскую. Вошла и там осталась. Все, кто шел по жизни прямо и честно, имели такую мысль в сердце. Да и не одну.

Мне, например, сейчас совсем не весело. Но ко мне приходит мысль, маленькая, как капсула с шифровкой. Я пинцетом аккуратно разворачиваю тонкую папиросную бумагу и расшифровываю мысленное послание:

«Ты сотворил меня, Господи, и в каждой капли крови моей, со всеми эритроцитами, гемоглобином, лейкоцитами, премудрости и информации больше, чем в библиотеке Ватикана. Волосы мои тобою посчитаны, а капилляры и вены, если бы сложить их в нить, вытянулись бы на 100 тыс. (!) километров. Я уже молчу про ухо и глаз, про мозг и сердце. Это всё – живое чудо высшей степени сложности. Вот такой я сложный и есть, и это – Твоих рук дело. Когда Ты меня (равно как и всякого другого) сотворил, Ты сделал дело невероятной премудрости. Сжалься теперь, Отец. Ведь Ты уже сделал большое, сделай же теперь нечто маленькое. Большое – это то, что я был зачат, выношен, рожден. То, что я умею читать и способен молиться; то, что я жив до их пор и вот пишу эти строки. Всё это – большое чудо. А маленькое – это все нужды мои в земле изгнания, которые Ты утоляешь. Это все боли мои и печали внутренние и теснота внешняя, от которых без Тебя мне не избавиться. Неужели Ты не поможешь в этом малом? Создатель зрачка моего, неужели Ты не сведешь меня в нужное время с нужным человеком? Создатель звезд и морей, неужели Ты откажешь мне в стакане молока или в нужной сумме денег? Я не верю в Твой отказ, но верю в Твою помощь. Огромное и ничтожное, малое и великое в руках Единого». Так заканчивается шифровка, и, пробежав по ней благодарным взглядом, я утешаюсь.

Теперь несколько времени я буду счастлив, потому что правильная мысль пошла в глубину и, как песок в якорь, зарылась на дне сердца. Теперь еще я думаю, что для того, чтобы быть несчастным, нужно помнить о смерти, но не иметь веры в ее победителя по имени Иисус. Для счастья же, напротив, не стоит бояться мыслей о смерти и о том, что всё кажущееся незыблемым улетит пылью по ветру. Стоит только надеяться на милость Христа, помнить Его крестную муку и Его Престол славы за гробом.

«Христос столько доброго сделал мне в этой сумрачной жизни. Чего ради, если я не откажусь от Него, Он откажет мне в милости в ином и лучшем мире? Творящий малое почему и здесь не сотворит великое, если Он уже дал мне веру? А что есть вера, как не ключ от дверей, за которыми милость?» Это текст предыдущей шифровки, которой я утешался не так давно и теперь привел ее на память. Спаситель мой чужд зависти и жадности. Залог Его щедрости – все дары, которые были до сих пор.

Но если я заговорю об этом с кем-то, а собеседник спросит в ответ: «А что такого сделал мне Христос?», – то нужно будет прекратить разговор. Всякий человек, с уст которого слетает или в сердце которого шевелится вопрос: «Что сделал мне Христос?», идет в сторону, противоположную счастью. В эту сторону не надо ходить. Там будет плач и скрежет зубов.

Счастье может стоять перед человеком на расстоянии вытянутой руки или брошенного тяжелого камня. То есть очень близко. А рядом на том же расстоянии, скорее всего, стоит человек, нуждающийся в нашей помощи. Если мы рванемся с ускорением в сторону счастья, оно отойдет от нас с нашей же скоростью на прежнее расстояние. Но если обратимся к ближнему с радушием, оно само приблизится и окутает нас. «Забывай себя и найдешь покой», – говорит мне сердце. Я согласно киваю сердцу, но хмурюсь, потому что знаю, как плохо у меня это получается.

Посреди земли сухой под стоящим в зените солнцем, пекущим затылок, я – беглец из Египта и странник в землю, текущую молоком и медом, сижу и в который раз думаю о счастье. И о чем еще думать человеку? Одна мысль сегодня пришла ко мне, другая из прежних вспомнилась. Это всё на сегодня. У грешника не бывает много хороших мыслей. Их мало, и сами они малы, словно капля в том самом море, в глубину которого якорем вошла и опустилась память о Сотворившем большое и малое.

9 февраля 2015 г.

Средневековый человек

«Я смешной человек» или «я – человек из подполья» – так зачастую высказывался о себе герой Достоевского, представляясь читателю. Заставляя своего героя говорить о вещах скрытых, но важных, Достоевский обращался его языком к тому читающему обывателю, который никак не считал себя «смешным» или же сидящим в подполе. Читающий Достоевского человек в личной самооценке, скорее всего, был серьезен и солиден. И сидел он за столом в гостиной или в присутственном месте среди важных бумаг, а не в подвале. Но, вчитываясь в плотный предлагаемый текст, он должен был на некоем этапе с удивлением найти между собою – солидным человеком – и человеком из подполья родственные черты. Он должен был понять, что и он тоже – «смешной человек», хотя на пальце у него перстень, крахмальный воротничок сдавливает двойной его подбородок, а за столом ему прислуживает горничная. И пусть он даже студент, мечтающий о всемирном счастье; пусть он банкир, грезящий о собирании всех богатств себе подмышку, он всё равно должен был почувствовать: «я смешной человек».

А я вот средневековый человек. Как вам такая фраза? Находите ли вы родство с ней?

Вы, у которых в кармане iPhone, на столе компьютер, а во дворе – японский автомобиль? «Нет, – скажет Некто. – Я человек модерна и даже постмодерна». «Почему бы и нет? – возразит Иной. – Одно другому не мешает». Со вторым я согласен. Одно другому не мешает, господа. Не мешала же Королеву, отправлявшему ракеты с людьми на орбиту, маленькая монетка, которую он неизменно на запусках зажимал в кулаке и которая (как он верил) приносит счастье. Цивилизованные в электрическом свете, мы можем быть вполне доисторическими в ночной тьме. Но я не за бессознательное дикарство. Я за сознательный мир внутреннего человека. И в полной тьме, и в свете лампочки Эдисона можно сознательно носить в себе смыслы, чуждые эпохе за окном. Не модернистские и не постмодернистские смыслы. «Империя», «Средние века», «Страшный суд» – это ведь не пугалки и не ругательства. И если отшелушить ложные ассоциации от простых понятий, то мы, даст Бог, найдем вкус в оболганных именах и близость к немодным «трендам». Сейчас попробуем расшифровать «средневековый» термин.

Небеса для меня не мертвы. Оны живы и дышат. Они внемлют голосам, раздающимся с земли. Оттуда – с Небес – приходит заслуженная кара и щедрое благословение. Самолеты, летающие по небесам, на дело не влияют, поскольку летают вовсе не по тем небесам, откуда приходят кары и благословения.

Ад для меня – реальность. Ему мало места в тех областях, где его заключили, – неважно, где они топографически. Ад обнаглел и хочет выйти из области снов и кошмаров в реальность, чтобы жить здесь и сейчас на правах действительности. Человек на земле хочет быть уже жителем Ада.

У ада с Небом война. Ад хочет завоевать Землю, чтобы доказать Небу свою силу, а буде карта ляжет – объявить Небу полномасштабную войну. Погибшие безвозвратно земляне адом в счет не берутся. Земные дела, прочитанные под этим углом зрения, дают изобильную пищу для размышлений.

Добро и зло существуют реально. Они перепутаны, как два борца, сплетшиеся в схватке, но они реальны. Иногда зло красится «под добро», а добро так бесцветно, что его не замечают. Но они всё равно реальны и до конца никогда не смешиваются.

Смерть есть факт, но ею ничего не оканчивается. Она не самостоятельна и служит Богу, как и вообще всё служит Богу в средневековом понимании. Загробный мир реален не менее, чем мир «предгробный». Все миры не замкнуты, но взаимопроникают друг в друга и общаются.

Словно центр в круге, царствует в мире Бог. Все, кто служат Ему, приближаются к центру и одновременно – Друг к другу. Все, кто удаляются от Него, улетают на периферию и далее, под действием силы центробежной, – вон из круга во тьму кромешную, идеже «плач и скрежет зубов».

Вот вам очень краткий перечень средневековых мыслей, могущих жить в человеке независимо от наличия или отсутствия у него в кармане iPhone, а во дворе – японского автомобиля. Да, чуть не забыл. Средневековый человек верит (знает, чувствует), что вся земная реальность подобна комедии (комедия не потому, что очень смешно, а потому, что в конце хорошо закончится) и вся эта комедия однажды придет к концу. Маски будут сорваны, грязь смыта, преступники пойманы. Зерно отделится от плевел, и средневековый человек очень не хочет улететь далече вместе с плевелами, уносимыми ветром, но хочет быть пшеницей, собранной в Небесную Житницу.

Изложенные мысли не есть модерн, ни постмодерн, для которых смысла нет, красота относительна, истина иллюзорна и мораль корыстна. Модерн – это мировоззрение самоубийцы, а постмодерн – жизнь после жизни. А то, что скупо изложено выше, – средневековые мысли в их классическом понимании, которыми можно жить, пользуясь со спокойной совестью при этом ватерклозетом и летая на самолете в отпуск. Они – эти мысли – изложены поверхностно, так, как в хрестоматии пересказывается «Война и мир». Но, надеюсь, мы не соврали.

Мое предложение заключается в том, чтобы пользоваться модерновым миром, как мебелью в гостинице, не отвергать предлагаемые им холодильники и бигуди, но в глубине сердца жить простыми средневековыми смыслами. Средневековые люди, поверьте, не скучные. Среди них есть, к примеру, Гоголь и Паскаль. Всё великое и красивое, чем можно гордиться, чем – к слову – и гордится человечество, задумалось и вымолилось именно в средневековых кельях и мастерских. Средневековое мировоззрение делает человека многомерным, загадочным и нравственно ответственным, тогда как современные мировоззрения делают его сыном случая или обезьяны, жилищем глистов и наконец – пищей червей. По пути из роддома в могилу современные мировоззрения развязывают руки «случайному человеку» и толкают его на всё что угодно, зане (шепчут они) отвечать за прожитое некому.

«Я средневековый человек». Это звучит не смешно и не запоздало. Если вдуматься, то это звучит более гордо, чем глупый писк: я современный человек. Раз я живу в этом времени, то я по необходимости «современный человек». О чем тут спорить, и где здесь заслуга? Но выбор смыслов и нравственных приоритетов остается за мной, и в этом выборе я вовсе не хочу быть современным человеком. У меня есть варианты получше. Как вполне современный человек, я недавно приехал на метро к Боровицким воротам, постоял в современной очереди и совершенно современно за билет расплатился карточкой. Но как совершенно средневековый уже человек, я вошел в Кремль и молился у царского места, у гроба Ермогена и ходил среди княжеских гробов в Архангельском. Всё в храмах Кремля мне было близко как современнику их полнокровной жизни. Так, собственно, я стремлюсь поступать всегда: не спорю с действительностью, которая мигает рекламой и одевает меня в синтетику, но стараюсь думать и говорить исходя из того, что (смотри выше): рай и ад – реальности; за гробом продолжается жизнь; миры взаимопроникают и соперничают; Бог царствует нам миром полновластно и утаенно. Утаенно, то есть не для всех явно, ради нашей веры в Него. Праведный верою жив будет.

Средневековый судья боится Небесного Судьи; у средневекового воина есть и земная Родина, и Небесное Царство; средневековый праздник поистине весел, а средневековый пост поистине строг. Каковы современные судьи, воины, праздники и посты, вы сами знаете. Знайте же еще и то, что взяточниками и разбойниками, развратниками и лицемерами людей делают мировоззрения, формирующие внутреннего человека. Ну а уже сами мировоззрения умные и сильные люди выбирают самостоятельно, слабые же и недалекие впитывают некритично, как рекламу.

К сильным и умным обращена эта «смешная речь из подполья». Как Левша, просивший передать государю, что англичанин кирпичом ружья не чистит, и я прошу передать современникам: «Не ешьте “Whiskas”».

2 января 2015 г.

Революция в уме

Есть единственная революция, которую я приму и благословлю; революция, о которой я порадуюсь. Это революция в сознании. Причем не всякая революция, но евангельская. Евангельская революция в сознании! Что это? Это выравнивание смыслов и помыслов во внутренней сокровищнице человеческого сердца. То, что достойно быть первым, поставляется на первое место, второе – на второе и так далее. Это очень нужно, поскольку обычно у человека голова в хвосте и ноги из ушей растут, отчего вся жизнь неизбежно путается и безнадежно смешивается.

Мужчину Бог создал первым, жену – второй. Истина прописная, но важно приучить себя делать практические выводы из прописных истин. Иначе истина рискует стать голой теорией, никак не влияющей на жизнь. Так не влияет на нашу жизнь и нравственность знание километров, отделяющих Луну от Земли. Извольте еще пример.

Мы, священники, за месяц или тем паче за год прочитываем центнеры записок с именами и просьбами помолиться. Обычное дело – записка с просьбой о семейном благополучии. «О мире и согласии в семье (имярек)». И обычное дело прочесть в такой записке имена супругов, стоящих в следующем порядке: Татианы и Сергея; Марии и Петра; Елены и Георгия… О Господи Иисусе! Да почему же женское имя сплошь и рядом стоит перед мужским, словно бы главное? Ведь не Адам от жены, но жена от Адама. И вы можете сказать: да не цепляйтесь вы к мелочам. Но эта кажущаяся мелочь – порядок имен – обнажает и делает явной застарелую болезнь сознания. Смею сказать на этом примере, что сознание наших прихожан оказывается то ли феминизированным, то ли обезбоженным. То, что Адам был прежде Евы, они помнят, но выводов далее не делают и пишут Марфу прежде Спиридона.

Братья и сестры! Телега не должна стоять впереди лошади, если мы ехать хотим, а не просто стоять на месте. «Сергей» и в жизни, и в записке должен стоять перед «Еленой», а не позади нее. Таковы же отношения между Иваном и Марией, Петром и Наталией. Не надо отговариваться тем, что «мужик нынче не тот» и прочее. Он потому и не тот, что всю жизнь живет под мамкиной юбкой и позади женских плеч. Он и не женится зачастую потому, что на мамину пенсию у него всегда будет дома горячий суп и рубашка будет выстирана старческими руками той же матери. Мать в этом случае просто – спонсор бездельника и инфантила, но попробуй это докажи. И если даже церковные люди не поймут этого и не сделают жизненных выводов, то чего спрашивать с людей, для которых Библия – всего лишь литературный памятник.

Мужчина везде должен быть впереди. Так Бог приказал. На мужчине должна лежать основная тяжесть внешней жизни, тогда как на женщину ложится тяжесть внутренняя, семейная. Можно сказать, что муж пахнет ветром (он трудится на внешних рубежах), а жена – очагом (на ней забота о доме). И поскольку мужчину не только рожают, но и буквально «делают» женщины, то женщины должны добровольно отказаться от борьбы за первенство и без борьбы отдать его мужчине. Мало того – женщина должна (ради личного счастья даже) всячески помогать воспитывать в муже, сыне и брате качества лидера, главы, ответственного и терпеливого человека. Эта элементарщина очень малому числу людей понятна, от чего сердце болит буквально.

Вот картинка из быта. За стол садится верующая семья, состоящая из молодого мужчины, его жены, матери жены и маленького ребенка. Теща разливает первое блюдо по тарелкам и первую тарелку дает самому маленькому! Муж, глава семьи, говорит теще: «Мама, первую тарелку – мне. Не потому, что я самый лучший и самый хороший. Просто я – глава этой семьи и единственный здесь взрослый мужчина. Первую тарелку, мама, мне! Вторую – вам, потом – вашей дочери, а только потом – ребенку».

Это совершенно правильные слова, рожденные библейским сознанием верующей души. Но знаете, какой была реакция тещи? Догадываетесь, небось. Было много вздохов и искренних недоумений, за фасадом которых читается: «Дети – это же наши боги, это наши домашние идолы, ради них живем». А зятья – это «мужланы и грубияны, гордецы и самодуры». «Чего это я должна ему служить и его слушаться?» И они ведь, женщины эти, так и дочерей своих учат: будь самостоятельна, мужу слишком не угождай и проч. Сами брошенные мужьями или ушедшие от мужей, они учат дочерей самовольству и бытовому феминизму. А потом удивляются: почему это семья у дочери распалась? Да и потом, молясь уже о соединении распавшейся семьи, опять привычно пишут «свою Свету» перед тем Ваней, который «зять».

Не может человеческое сердце без боли воспринять библейскую истину, согласно которой только до брака своих детей мы, родители, – самые близкие к ним люди. После женитьбы сына и замужества дочери вступает в силу Божье слово: «Оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей, и будут одна плоть» (Быт. 2: 24). А мать и отец хотят и после заключения детьми брака оставаться на первых ролях, споря по сути с Богом и незаконно вмешиваясь в жизнь повзрослевших детей.

Рассказывая эту историю о неправильно мыслящей теще, которая, кстати, в церковь ходит, и зяте, говорящем правильные, но непривычные слова, я видел недавно в одной аудитории морщившихся женщин. Они слушали внимательно и кривили лица. Морщились они невольно, как от зубной боли. Видно было, как скребли их по высокомерному сердцу неожиданные и простые слова обычной истории. Видно было, что они сами давно и самочинно поставили себя на главное место в своих семьях, привыкли командовать и распоряжаться, привыкли то криком, то слезами добиваться своего. Это были хорошие и обычные церковные люди.

Спрошу вас и себя: если ребенок – главная ценность и если женщина всем управляет и командует, то где место мужу? Какое место ему отведете взамен прежнего и естественного – господственного? Неужели он создан, чтобы биологически осчастливливать дочерей, делая их матерями; дарить женам постельные радости и зарабатывать деньги (желательно большие), а в остальном стоять сбоку молча? Всё что ли? И неужели мамами наученные и женскими журналами наставленные, именно об этом «счастье» подсознательно мечтают и молятся тысячи девушек, желающих выйти замуж? «Кормит, любит, одевает, балует, ласкает, ни в чем не перечит, ибо я – хозяйка». Это, девушки, мечта не о реальном муже, но о Коте в сапогах, который пушист, ласков и по совместительству – чудотворец. С такой мечтой о браке придется остаться незамужней или в отчаянии выйти в конце концов за стареющего вдовца. Чтобы так не случилось, нужно в мечты о браке (мечты неизбежные, естественные и греха в себе не несущие) допустить библейскую идею служения, добровольного смирения и невидимой роли. Желай стать тенью мужа, желай стать ребром его и водвориться на естественное место – ближе к сердцу его и под покров плоти. Желай отдать себя ему, чтобы потом раствориться в материнстве. Тогда будущее счастье из разряда невозможного переходит в разряд возможного, хотя и необязательного.

У меня нет иллюзий о качестве нашей повседневной жизни. И я готов выслушивать справедливые рассказы о том, каковы нынче мужчины и что им «только одного надо» и проч. Но мне в то же время понятно, что вся запутанность жизни есть плод запутанности ума и что в уме нужно провести евангельскую революцию. Стоит только с краешку подобраться к библейским смыслам и постараться сделать из них практические выводы, как тут же бытовое сознание наше начинает бунтовать и нервничать. Бунт этот есть обличение тайного нашего, подкожного безбожия. Приведенный пример – не единственный. Он просто на памяти и на слуху, как самый свежий. И мы существенно нуждаемся в перемене ума, в том тяжелом и медленном труде по переустройству внутреннего человека, чтобы нам понятными стали слова апостола: «Мы имеем ум Христов» (1 Кор. 2: 16).

26 декабря 2014 г.

Необходимость общения

Христиане должны общаться. Времена таковы, что скажи банальность, и прослывешь пророком, настолько естественное стало непонятным. Мужья не разговаривают с женами и жены – с мужьями. Некогда. Да и не о чем (как ни жутко звучит). Дети и родители не делятся новостями. Священники редко говорят между собой на темы молитвы, служения, заповедей. И в этом царстве увеличивающегося взаимного отчуждения и погружения в ненужность стоит сказать банальность, как она загремит громом среди ясного неба. Нужно общаться. Но общаться не в смысле «трепать языком», или «болтать о том – о сем». И не в смысле «мыть кости отсутствующему ближнему». Общаться так, как написал Павел евреям: «Будем внимательны друг ко другу, поощряя к любви и к добрым делам. Не будем оставлять собрания своего, как у некоторых есть обычай; но будем увещевать друг друга, и тем более, чем более усматриваете наступление дня оного» (Евр.10:24-25).

Вы усматриваете наступление оного дня? Я хоть и слеп, как крот, но усматриваю. Особенно если перечитаю посмертные вещания Нила Мироточивого. Тот говорит, что сребролюбие – есть предтеча антихриста. Сребролюбие – это дух, тонко разливающийся и проникающий глубоко в помыслы, а проникнув, формирующий мировоззрение и весь образ жизни. Нет сомнения, что такая антидуховная работа кропотливо делается, спорится во множестве душ. Ее не видно по причине грубой завесы плоти, но она обнаруживает себя по разговорам и поведению. Бояться электронных печатей просто глупо в ситуации, когда в духе печати ставятся ежедневно, а мы бесчувственны к этому. Простота быта, бескорыстие, умение отдавать и делиться – вот дети противоположного сребролюбию духа. Пока эти качества есть – можно жить. Если же исчезнут, то хлеб станет не вкусен, и вода перестанет утолять жажду.

Итак, день оный приближается, и стоит увещевать друг друга, поощряя к любви и добрым делам. А что еще видно? Видно, что мы – люди – стали хлопотны и беспокойны, как падшие духи. Те покоя не имеют, и у нас смятение внутри и беготня снаружи. И не суета мешает нам жить, а мы сами погружаемся в суету, чтобы не слышать голоса совести. Суетой спасаемся, как ни абсурдно это звучит. «Спасаемся» от единого на потребу. И нужна суета грешнику, как холодный рассол наутро тому, кто вчера забыл меру в застолье. Ради суеты людской стихии напряглись, говорит преподобный Нил, и год бежит, словно месяц. Месяц бежит словно неделя; неделя, как день, а день, как час. Вы это видите? Видите. Даже не сомневаюсь. Ускорение времен всем заметно. Следовательно, необходимо усматривать наступление оного дня и увещевать друг друга.

Еще говорит Нил, что зависть есть печать антихриста на сердце человека. Зависть глупцов наводняет площади мятежными толпами. Холодная зависть отпетых негодяев руководит глупой завистью «демократических» толп. И вот: «Там целая страна / Наводнена / Убийствами и мятежами / пожарами и грабежами» (Крылов. «Сочинитель и разбойник»). Этот пожар безумия назван «пиршеством свободы». Его хотят щедро распространять, как и бессовестный сифилитик не стыдится делиться болезнью со здоровыми людьми посредством блуда. И если к вам придут глашатаи бесовской «правды и справедливости», придут, чтоб разжечь в вас зависть и недовольство, то знайте – в случае согласия с проповедниками вы тотчас окажетесь в расстрельных списках. Бесы не любят тех, кто им поддается. Они их используют, презирая. Перед наступлением оного дня безумие зависти и недовольства, быть может, охватит целые континенты, но уже и сегодня и вчера звучали и звучат голоса: «Хочу вот это, как у него», «Почему у них есть, а у нас нету» и прочее. Следует, поэтому, остужать друг друга словами истины и здравого смысла.

Но о чем нам говорить, сходясь и собираясь? Попытайтесь говорить о Господе. «У каждого из вас есть псалом, есть поучение, есть язык, есть откровение, есть истолкование – все сие да будет к назиданию» (1 Кор. 14:26) Попытайтесь научиться говорить о Господе, не фальшивя, и не съезжая в сентиментальность. Ведь какой-то опыт духовный есть у вас! Не может не быть, если вы христиане. Им и делитесь с осторожностью, подбирая слова. Вот Серафимы в видении Исайи боятся Господа и покрывают крылами лица и ноги (см. Ис. 6:1-7). Но они любят Его и им сладко говорить о Нем. Поэтому Серафимы взывают друг ко другу: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! Вся земля полна славы Его». Видите – они не даже не Богу поют, но «взывают друг ко другу», то есть говорят один другому о Господе. Так нужно поступать и людям. Покажите мне людей, говорящих об истине, и я скажу вам, что в день страха и гибели они будут укрыты Тем, о Ком беседовали со страхом во время мира.

«Посему, отвергнув ложь, говорите истину каждый ближнему своему» (Еф. 4:25) Говорить ложь не значит обязательно только лишь расхваливать залежалый товар или с корыстной целью подставлять ближнего под беду. Говорить ложь означает хвалить мнимые ценности: возвеличивать хитрость, превозносить грубую силу, воспевать безнаказанный разврат, поклоняться деньгам и успеху. Все это и многое другое – подлинная ложь, в которой плавает человечество, словно рыба в соленой воде. Говорящие о мнимом и ускользающем лгут друг другу, убеждая себя в силе того, что обречено огню, и в красоте того, что, по сути, безобразно. Поэтому говорит апостол: «отвергнув ложь, говорите истину». А не можешь говорить истину, не можешь прославить Бога без примеси фальши чистыми устами – молчи. Тоже – великое занятие, ценность которого многим из нас совершенно не известна.

Сменим же и мы разговор молчанием, и подумаем о том, что уже сказано.

12 декабря 2014 г.

Живая природа. Мертвый человек

Если бы у деревьев были органы речи – легкие, язык, губы, умение говорить, – какие первые слова сказало бы дерево? Его не носили во чреве и не кормили грудью. Тепла материнских рук и звуков материнского голоса дерево не знает. Слово «мама», как у многих людей, говорящим деревом не было бы произнесено первым. Так что бы оно сказало? Оно сказало бы: «Слава Тебе, Сотворившему всё! Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе». Оно и сейчас, дерево, – не имея ни языка, ни губ, но имея лишь ветви и листья – шумит ежедневно и ежечасно: «Слава Тебе, Сотворившему всё! Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе». Ветер дереву помогает. Как человек произносит членораздельные звуки при помощи выдыхаемого воздуха, так и деревья молятся с помощью ветра, движущего листья и перебирающего ветви. Вот почему хорошо молиться в лесу – там ты молишься не один. Вместе с тобой молится всё, что дышит, молится «всякое дыхание». А деревья именно дышат, больше всех дышат. Они – легкие планеты. Они дышат и по-своему молятся. Но если не молится человек, созданный, чтобы молиться, то дерево удивляется. Оно, качая ветвями, шепчет: «Мне бы твои уста, мне бы твой ум и язык. Я бы тогда молилось по-твоему, по-человечески». Так, еще прежде Страшного Суда, человека, который не славит Бога, шелестом ветвей своих ежедневно укоряют деревья.

Если бы был язык у камней, что бы сказали камни? «Слава Богу, создавшему всё!» – сказали бы камни. И даже если бы нужно было им растрескаться, чтобы это сказать, камни пошли бы на жертву ради осмысленных звуков. «Нас кладут иудеи на могилы вместо цветов; из нас можно строить жилища и храмы. Одним из нас, метко пущенным из пращи, Давид однажды поразил Голиафа. Благодарим Тебя, Боже, за всю ту честь, которой Ты нас почтил», – еще сказали бы они. Ч еловек может быть камнем, а камень может заменить человека. Об этом говорит Писание. «Не думайте говорить в себе: “отец у нас Авраам”, ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму» (Мф. 3: 9). Так обращался Предтеча к лукавым людям, приходившим послушать покаянную проповедь. И когда в день входа в Иерусалим Христос приблизился к подножию горы Елеонской, множество учеников стало славить Его в выражениях, подобающих одному только Мессии. Фарисеи тогда сказали Христу, чтобы повелел ученикам замолчать. А Он ответил: «Сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют» (Лк. 19: 40). Так камень способен заменить собою человека с замершими на молитву устами и отвердевшим сердцем. Камни знают об этом и ждут: не дастся ли им уже благодать членораздельно прославить Бога? Еще сегодня мы ногами отбрасываем их с дороги, но завтра, если мы совсем перестанем молиться, камень скажет: «Не тронь меня. Ты забыл Творца и не славишь Его. Достоинство твое отошло ко мне».

Птица села на подоконник у меня за окном и вертит быстрой своей головкой, как будто зовет обратить на себя внимание. Что бы сказала она, когда бы умела изъясняться по-нашему? «Я одна из певчих лесного хора. Каждое утро мы с сестрицами встречаем восход солнца совместной молитвой. Мы с сестрицами поем Тому, Кто создал солнце. Поем без регента и без нот. Но так веселовесело поем. Пусть наши птичьи мозги понимают немного, но это они понимают. Бога нужно прославить пением. Пением. Пением нужно прославить Бога. А ты? А ты почему не молишься? Почему? Почему ты не молишься? Почему?» Так она вертит головкой туда и сюда, то одним, то другим черным глазком косясь на меня через окно. И камни на улице, и деревья ближайшего сквера согласны с ее словами. Потом она улетает, а слова ее не оставляют меня. И ночью, подходя к окну, я слышу, как звезды шепчут: «Мы – лампады. Это наше небесное послушание. Мы мерцаем в ответ на ночные молитвы».

То, что нам кажется мертвым, живет. Сами себе мы кажемся живыми, но об этом можно поспорить. «Человек создал меня, – говорит мне стул, – и я с радостью служу человеку. Так же делают стол, и чашка, и ваза. Но ты, человек, не служишь Тому, Кто создал тебя, и нам всем за тебя стыдно». Среди стыдящихся стульев, говорящих камней и молящихся деревьев живет человек. Иногда он подлинно мертв, хотя бреется перед зеркалом, напевая шлягер, зашнуровывает ботинки и слушает по радио новости. И он не считает камни живыми до тех пор, пока не вынужден будет к ним обратиться, как к людям. То есть пока не закричит человек «горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; Ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?» (Откр. 6: 16-17).

Крику этому суждено раздаться, как говорит Откровение, после снятия шестой печати.

9 декабря 2014 г.

Неожиданные миссионеры

Миссия нужна. Миссия, как действие Церкви вовне, так же необходима для полноты бытия Тела Христова, как и евхаристическая жизнь внутри. Но для миссии должна быть полнота с избытком, так чтоб чаша переливалась через край. А если через край не льется? А если у нас, как у мудрых дев, которые в ответ на просьбу «дайте нам от елея вашего» отвечали: «идите к продающим и купите себе»? То есть, имеем все что надо, но не в таком количестве, чтобы щедро делиться. Для самих себя у нас всего хватает, но смело нести свет во тьму внешнего мира не очень получается. То ли опыта нет, то ли некоторое смущение связывает дерзновение, то ли сказывается пережиток советской поры, когда все силы Церкви направлялись на выживание, а не распространение веры. Одним словом, с миссией, которая необходима, дела не очень просты. Но… Жизнь Церкви парадоксальна. Она не вкладывается в схему. Вернее, ее историки и политики вечно укладывают в схемы, но она регулярно выходит за рамки, очерченные снаружи.

Сегодняшней миссией, к примеру, занимаются русские женщины. Как когда-то в Израиле после смерти Иисуса Навина и до времен Самуила судьи время от времени собирали вокруг себя народ и вели войны. Причем, если войну нужно было вести, а мужчин, достойных для роли вождя не было, Бог ставил во главу женщин, таких, как Д евора. Вот и сегодня женщины миссионерствуют. Причем по всему миру. А что, спросите вы, нужно, чтобы русская женщина миссионерствовала? А ничего особенного, отвечу я. Ей просто нужно быть крещеной, и православной, и красивой, какими они обычно и бывают. Нужно ей иметь в себе нечто такое, Некрасовым воспетое, чего давно уже нет в женщинах, родившихся под иным небом. И что тогда? А тогда она нередко выходит замуж за иностранца и уезжает жить в иные страны. Это потому, что дома ей, бывает, не с кем семью создать. А еще, иностранцы реально головы теряют от наших женщин, а женщинам, как детям, слово «заграница» кажется синонимом рая. Из этих направленных отрезков складывается вектор уезда за рубеж. В общем, картина ясная и всем известная. Но какое же тут миссионерство? Самое настоящее, отвечу я вам. Не очень наученные вере на Родине, наши люди за рубежом учатся вере при помощи «госпожи тоски», она же – «госпожа ностальгия». Эта госпожа в чужедальней стороне берет нашего человека за горло и душит. Потом присасывается к сердцу и кровь сосет. В таком состоянии наш человек ничего иного делать не может, как только плачет, скучает по березкам, молится и ищет русскую церковь. Таким именно образом многие, абсолютно равнодушные дома к религии отцов, за границей реально воцерковляются. Потом женщины рожают детей. Как вы думаете, они их крестят? Конечно крестят. Иногда и мужей крестят, а потом венчаются, и таким образом постепенно в далеких странах увеличивается православная паства. Там, где есть православный заграничный приход, большую, если не львиную долю в нем часто составляют эти самые наши в прошлом (или до сих пор) красавицы, полюбившиеся иностранцам, создавшие семьи за рубежом и теперь пытающиеся вести христианскую жизнь вдали от Родины. Все это смело можно назвать «неожиданным миссионерством». Это же можно назвать одним из парадоксальных проявлений бытия Церкви.

Это то, что есть. А вот еще что может быть, по части миссионерства неожиданного. В любом большом городе-миллионнике есть ВУЗы. В любом российском ВУЗе есть иностранные студенты. Из Африки и Азии, из Латинской Америки и Индокитая они приезжают сюда, чтобы вернуться домой врачами и инженерами. Вот я и думаю – не попробовать ли сделать что-то такое, чтобы за время пребывания на учебе в России часть этой многотысячной иностранной студенческой армии приняла бы и поняла бы Православие. Тогда вернутся они домой не просто врачами и инженерами, а еще и православными христианами. Тогда они будут искать у себя дома православные приходы (благо есть они на всяком континенте), будут активными их прихожанами, будут носителями двух культур – своей родной и русской приобретенной. А ведь известно, что наилучший миссионер – это носитель именно двух или более культур, это человек, умеющий разговаривать на разных языках и думать разными полушариями. Предлагаю подумать вместе со мной – что бы такого умного сделать и как бы так помолиться, чтобы иностранным студентам полюбились за время учебы не московские клубы и бары, а московские храмы и монастыри. В случае, если мы об этом подумаем и об этом помолимся, Церковь распространит свои лучи шире по миру, и Бог приложит к Церкви новых спасаемых людей. Какая чудная и неожиданная победа это будет!

Итак, пока одни расписываются в бессилии, а другие пугают себя и окружающих приближающимся антихристом; пока умные приобретают знания, которыми никогда не воспользуются, а сильные тратят энергию на дела ненужные, кто-то продолжает разносить Благую Весть. Это может быть человек специально не готовившийся и даже не верящий в то, что он – проповедник Истины. Факт то, что до самых последних аккордов всемирно исторической оратории проповедь православия не умолкнет и не прекратится. Так что, если и люди умолкнут, камни заговорят, но проповедь все-таки не прекратится. Но не будем доводить дело до времен говорящих камней. Будем помнить Павлово слово «горе мне, если не благовествую», и переживать о том, чтобы ежедневно и ежечасно по соседству и вдалеке открывались духовные очи у самых разных людей и они говорили Христу: «Ты еси Бог наш. Разве Тебе иного не знаем. Имя Твое именуем».

5 декабря 2014 г.

Пять вопросов о смерти

Вопрос 1. Что делать, если боишься смерти?

– Отче, что делать, если человек, находящийся на одре болезни, боится смерти? Что ему можно сказать, как утешить?

– Сказать-то ему можно много, а можно и ничего не говорить…

Бояться смерти – это совершенно понятное состояние. Христос трепетал и ужасался смерти, греха не имея, она совершенно чужда была Ему. Нам она более родная, потому что мы грешные.

Но здесь, знаете, разговоры и философия помогают до некоторой поры. Страх смерти сначала нужно принять как данность, нужно перемучиться этим страхом, перепотеть холодным потом этого страха.

И в этом тоже есть некое наказание. Писание говорит, что «боящийся несовершенен в любви» и «в страхе есть мучение». Все виды мук, которые испытывает человек, – это побочные последствия греха, это последствия, в общем-то, нашей порчи. Поэтому и муки страха – это муки, связанные с нашими грехами.

Поэтому первое, что нужно – пусть человек побоится, пусть ему будет страшно. А что сделать, чтобы ему не было так страшно? Нужно побыть с ним рядом, если он хочет этого, или нуждается в общении, если его мучит одиночество, умноженное на страх.

Нужна молитва за него и его личная молитва.

А дальше нужно обязательно идти на врага, а не прятаться от него. Потому что враги растут в количестве и в силах по мере прятанья от них.

Как и в любой житейской проблеме, с любой бедой: если наступает какая-то проблема, и ты убегаешь от нее, то она превращается в гиганта, а ты – в лилипута. Ежели ты останавливаешься и идешь на проблему, она имеет свойство уменьшаться в размерах.

Поэтому нужно идти на страх. Перебоявшись, переболевши, перемучавшись им, нужно прыгать вперед, как прыгает на врага загнанный в угол зверек. Зверек убегает, пока его не зажмут в угол. Потом даже самый маленький зверек превращается в агрессора и бросается на того, кто на него нападает.

Вот так и человек должен вести себя в некоторых моментах. То есть, надо бояться. А когда уже бояться нет сил, тогда нужно идти на проблему, но идти с молитвой.

Христос ведь есть в смерти тоже. В жизни есть Христос, но и в смерти теперь есть Христос. С того момента, как Он умер на кресте, Он вошел в область смерти.

Бога не было в смерти, пока Христос не умер. А сегодня, когда в жизни Христа есть опыт смертной тени, теперь Он там тоже есть. Поэтому с Христом можно не разлучаться и в смерти. «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси, жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста», – это строки из псалма, который читается перед Причастием. То есть, в тени смертной есть Христос. Вот с именем Христа и нужно входить в эту смертную тьму…

Нам же всё равно придется входить в смертную тьму, поэтому нужно будет входить в нее с именем Христа и со страхом. Как не бояться грешнику? Нельзя не бояться грешнику… Это противоестественно. Это наглость, или глупость, или святость подлинная и беспримесная. Либо человек беспримесно свят, либо он нагл, либо он глуп, если он не боится смерти. А нужно ее бояться… Как на войну идет человек – боится, но дерзает. Его целуют на прощание, он боится, но идет туда, где страшно, потому что идти нужно.

Так, видимо, нужно относиться к смерти. Нужно, чтобы у нас была культура разговора об этом, культура размышления об этом, культура, которая не табуирует разговор о смерти. Попробуй, заговори о смерти в кругу друзей-знакомых ни с того, ни с сего – многое узнаешь о себе и о людях.

Поэтому нужна культура мыслей об этом. Если человек мыслит о чем-то заранее, то встречаясь с этим фактом в жизни, терпеливо ее переносит.

Нечаянная беда очень страшна. Страшна та беда, которая приходит несказанно, неведомо. А когда человек готовится к операции за месяц, то когда идет на операцию, он уже перебоялся и ложится под нож. Но если вдруг ни с того ни с сего тебя огорошили диагнозом, то конечно, это ужасно.

Так что нужна культура размышления о смерти, культура разговора о ней, культура правильных мыслей о смерти.

Вопрос 2. Думаете ли вы о смерти, боитесь ли ее?

– Вы сами боитесь смерти?

– Конечно. Я не боюсь ее теоретически, когда сижу в кресле с чашкой чая. А когда она дышит на меня, я боюсь. Пару раз она на меня дышала.

– Думаете о смерти?

– Очень много. Больше чем о жизни, мне кажется…

– А что думаете?

– Думаю, например, о том, что качество человеческой души проверяется по тому, как легко человек просыпается.

В греческой мифологии смерть и сон – это братья-близнецы. Каждый раз мы просыпаемся, как бы «воскресая из мертвых». И я так думаю, что те люди, которые просыпаются бодро, осеняя себя крестным знаменем и радуясь солнышку, в день Страшного Суда поднимутся как медные пятачки. Ате, которые просыпаются тяжело, жутко, нудно, еле разлепляют глаза, потом опять их залепляют, закрываются одеялом и крадут еще пару минут, чтобы поспать, – я из таких, кстати, то, мне кажется, такие еще не готовы умирать и воскресать.

Но хочется, чтобы Господь не оставил. В Великом каноне говорится: «Да не буду стяжание ни брашно чуждему, Спасе, Сам мя ущедри». «Стяжать в брашно чуждему» – это значит взять в собственность, которую надо пожрать. Дьявол приобретает человека в некую собственность, которую пожирает.

По сути вся церковная культура – это культура о смерти и победы над смертью. А все культуры, существующие в мире человеческом, все типы цивилизации произрастают именно из этого зерна, из того, как относятся к смерти люди.

Для тех, у кого богов много, для тех смерть – перевоплощение и смена их телесных оболочек. Многобожие как-то связано с реинкарнацией.

Те, для кого Бога нет, для тех и душа смертна. Те верят, что из них лопух вырастет и все.

А те, у кого Бог один, верят в уникальность своей души и после смерти. Именно отсюда вырастает культура зерна во всем ее многообразии и того, что изучает человеческая цивилизация. Она изучает отношение к конечным вопросам: зачем я живу? Что будет дальше?

Вопрос 3. Как «отпустить» умирающего, если совсем не готов с ним расстаться?

– Бывает, что дорогой человек умер или вот-вот умрет, а его родные говорят: «Не могу отпустить». Что можно сказать человеку, который не может «отпустить» умирающего или умершего родственника?

– Мне кажется, что аналог смерти – расставание. Одна певица, имени называть не будем, пела в песне: «Как же мне все это преодолеть, расставание – маленькая смерть».

Вот расставание – это подлинная смерть, также, как и все рубежные состояния, которые переживает человек. Например, превращение юноши в мужчину через какую-то инициацию, например, через службу в армии. Или превращение девочки в девушку через естественные процессы. Или первая близость мужчины и женщины, женитьба. Почему во всех культурах плачут, когда девушке косу расплетают? – «Мне с плачем косу расплели, и с плачем в церковь провели». Потому что это некое умирание: она умирает как девушка и рождается как жена; одно забывается, второе рождается.

Это перемена места жизни, прощание с родным домом и навсегда уезд в другую страну. В этом смысле аэропорты, морские, речные порты, вокзалы – какие-то погребальные места. Там умирают мечты, там льются слезы, там разрываются души.

Если с этой точки зрения смотреть на все эти вещи, то мы много раз в жизни умирали, чуть-чуть, для того, чтобы потом умирать по-настоящему и иметь для этого некий опыт.

И, конечно, приходится отпускать от себя и детство, и повзрослевших детей… Выдавая замуж дочь или женя сына, родители плачут, потому что прощаются с ними, по сути это уже не их дети.

Поэтому, чем быстрее отпустишь, тем легче будет примириться с этим, потому что все равно не удержишь. Удержать не удастся, поэтому здесь нужна мудрость и терпение.

Но бывает, мы не хотим отпустить. Например, когда мама вмешивается в жизнь вышедшей замуж дочери, то она поступает эгоистично и мешает дочери жить…

Если мы не хотим примириться со смертью кого-то или смириться с отъездом кого-то навсегда, то мы тоже поступаем эгоистично: мы хотим, чтобы он/она/они светили нам, и мы им пользовались. Он как бы безразличен сам по себе, нам интересна лишь его функция по отношению к нам, чтобы нам было хорошо рядом с ним/с ней/с ними. Нужно этот эгоизм обличить и вскрыть его.

Что полезного нужно извлечь? Души сращиваются, сращиваются сердца, и когда один уходит, а другой остается, то тот, который уходит, как бы тянет другого за собой. Когда умирает или пропадает из нашей жизни кто-то очень дорогой, то сам факт сращивания душ затягивает тебя самого на грань жизни и смерти. Ты сам делаешь шаг за грань. Только Бог еще терпит тебя здесь, поэтому ты остаешься, а он уходит.

Что нужно и полезно было бы сделать? Хорошо было бы, чтобы смерть наших близких увела из наших жизней, вырвала и унесла, в лету утопила суету какую-то, грязь, какую-то ненужность. Нельзя же после похорон вернуться домой и смотреть ComedyClub, нельзя после похорон пойти в боулинг, нельзя после похорон планировать ближайший уикенд.

То есть похороны или расставание оглушают человека, заставляют его думать о чем – то большем, плакать, в конце концов. Когда человек плачет, он становится добрее.

И вот можно желать, чтобы смерть или разлука уносили из нашей жизни ненужное. Чтобы уходящий от нас покойник забрал с собой какую-то частичку нашей глупости, нашей суетности. Чтобы мы стали лучше, чтобы мы грозно очистились. Как гроза очищает воздух, так вот чтобы эти грозы очищали человеческую душу.

Вот к этому нужно стремиться, а не удерживать человека близ себя как собачку. Лучше всего любить собачек: ты их кормишь, купаешь, шьешь им смешные тулупчики и тапочки на зиму, а она на тебя добрыми глазами смотрит и никогда с тобой не спорит.

Вот таких собачек-людей хотим и мы видеть возле себя. Чтобы «я тебя люблю, а ты молчи!» Служи моим интересам, носи мне тапочки, что называется. Это, конечно, гадкие виды любви, и от них нужно избавляться.

А в мире много беды, но беда оцеломудривает человека…

Вопрос 4. Какой смысл в таком количестве смертей, захлестнувших Украину?

– В нашей стране сейчас столько смертей… Гибнут молодые. Какой смысл в этих смертях? Можемли мы думать, что Господь нас наказывает или Он от нас отвернулся?

– То, что наказывает, это однозначно. То, что есть за что, тоже однозначно.

Злая воля человеческая ограничивается Богом не абсолютно, Бог оставляет человеку большую долю личной свободы. Он позволяет человеку и народу самоопределяться в пространстве и времени. И мы ведь не всегда хорошее выбираем. Скорее всего, наоборот, мы выбираем нехорошее. Потом пожинаем плоды своего выбора. И здесь уже Бог смотрит на нас, какие выводы мы сделаем. Ты хотел? – Получи. Нравится? – Не нравится. – Ну, делай выводы, давай, иди в другую сторону.

Так происходит некая нравственная школа, часто для человечества очень кровавая и неприятная. Гибнут лучшие очень часто.

Почему в Ветхом Завете Господь Бог благоволил приносить в жертву не крокодилов и бегемотов, а ягнят и голубей? Может быть, для того, чтобы содрогнулось сердце человеческое – что за твои грехи развратника, кровопийцы или сребролюбца нужно голову голубю свернуть или ягненка зарезать. Жалко должно быть, по идее, они же не бешенных собак резали. Умирали невинные.

Поэтому смерти бывают разные. Смерть бывает наказанием, безусловно, за грехи. Смерть бывает наказанием кому-то. Как смерть Ромео и Джульетты примирила Монтекки и Капулетти. Иногда люди не примирятся, пока кровь не прольется.

Но в сегодняшней ситуации гадость заключается в том, что люди привыкают к телевизионной картинке о смерти, привыкают к калькуляции потерь с обеих сторон. Телевизор испортил человека, СМИ вынули из него душу и вставили туда что-то другое, перезаправили как картридж какой-то дрянью. И я боюсь, это грозит некой неисцелимостью и уж совсем плохими событиями.

Поэтому ответственность лежит на христианах в полном смысле слова – на качественном христианстве. Потому что только качественное подлинное христианство правильно расставляет акценты над именами.

А люди действительно испорчены. Благодатных одежек, которые защищали бы их от медиавоздействия, на них нет. Они стали телевизионно кровожадны, политически уперты, зашорены, недоступны для входа в них другой информации. А сердце их совершенно беззащитно, и этим сердцем дьявол играет, как мячиком.

Уж сколько кричали миру о том, что компьютерные игры воспитывают кровожадность в ребенке. Ведь летчик, стреляющий из своей кабины, по сути играет в компьютерную игру. Он же не видит, кого он убивает: просто нажимает на кнопку и смотрит на экране, куда попала бомба или управляемый снаряд. Это то же самое, что нажимать на клавиши компьютера, который убивает виртуально людей, и они на твоих глазах разрываются на части.

Гораздо сложнее убивать в реале – воткнуть в человека нож или бить по голове кирпичом. Но для этого есть наркотики, без которых не обходится ни одна война. Там, где в продаже оружие, стрельба и кровопролитие, обязательно есть наркотики. Потому что без наркотика 98% людей не будут нажимать на курок, если, конечно, в них не произошла какая-то внутренняя мутация.

Идет накручивание греховного маховика, это все говорит о близкой гибели народа. Это внутренний змей, пожирающий народ изнутри. У этой беды есть свои названия.

Поэтому нужно останавливаться. Уже сегодня мы вошли в ту стадию, когда никакое количество жертв не успокоит ни одну сторону. Когда на Майдане погиб парень Нигоян, был крик: «О, пролилась кровь, есть первая жертва». А потом начали говорить о БТР-ах, о том, что руки отрубают в пыточных камерах, – и никого это уже не останавливает, и любые цифры никого уже не пугают.

Нужно говорить «СТОП» и прекращать всё это властной рукой. И, что называется, с тряпкой и веником вымывать информационный мир, потому что он сделал людей кровожадными – те же компьютерные игры, индустрия насилия через боевики и вообще вся эта телевизионная картинка с чрезвычайными новостями.

Уже и журналистская этика не стесняется показывать трупы после аварии, например, чего раньше никогда не было. Разбилась машина, лежит труп на дороге, мозги на асфальте – они показывают это в течение дня, даже не ночью, без всякого предупреждения о том, что «уведите детей от телевизора».

Люди осатанели просто. У них нет молитвы, у них нет цели в жизни, а есть какая– то демоническая кровожадность. Не звериная кровожадность – зверь много крови не льет. Зверь то, что нужно, съест, а лишнего не вместит в себя.

У человека кровожадность совершенно другая – бесовская. Мы открыли бесу дверь в наш дом, и теперь бес командует нашими мозгами. А если он командует человеческими мозгами, от человека добра не жди.

Вопрос 5. Традиционный… И что делать?

– Вы сказали о властнойруке, об очистке информационного пространства. Но ведь мы с вами понимаем, что этого не произойдет. Боевики не перестанут крутить по телевизору, жертв взрывов на весь экран так и будут показывать. Надежды на исправление информационного поля нет. Что остается?

– Тогда необходим исход. Исход человека в свою внутреннюю пустыню.

Должна быть внутренняя пустыня в таком случае. Человек должен заходить в себя и закрываться переборками от того мира, который хочет командовать всеми. Когда человек имеет внутреннее убеждение в другом, тогда он имеет внутреннюю защиту – благодаря молитве, может быть, хорошему воспитанию, не знаю, чьим-то молитвам о нем…

Да, он будет страдать, будет выглядеть белой вороной. У него будет отличное от других мнение, он будет бояться лишний раз его высказывать, чтобы не нарваться на споры и ссоры. И будет страдать, как Лот в Содоме. Собственно, такой и будет жизнь христианина в последние времена.

Вспомнили о последних временах… Сколько лет мы потратили на глупую борьбу с идентификационными номерами, с тремя шестерками. Так стыдно потраченного времени! Хочется кричать: «Перестаньте этим заниматься! Проблема не в этом, проблема – в другом». Проблема в том, что на службе стоит 50 человек, а причащается только двое – бабушка и ребенок. Вот проблема где. Не кричите о глупостях, кричите о главном.

И поскольку мы так постоянно ошибаемся и не о главном кричим, то нужно понимать, что последние времена – это тоже реальность. И жить христианам в них приходится. О последних временах можно было говорить и 200 лет назад, и вчера, и сегодня, и завтра о них можно будет говорить, но без истерики, спокойно.

Так вот жизнь последних времен человеку обещана как Лоту в Содоме. Как пишется у апостола Петра в послании, что «праведник, видя и слыша дела беззаконные, непрестанно мучился в сердце». Не имея возможности ничего изменить, он мучился в сердце – яркий портрет нормального человека в ненормальном мире. До тех пор, пока ангел не скажет: «Уходи быстрее, беги, не оборачиваясь». Сценарий такой.

Беседу вела Юлия Коминко (Украина)

5 июня 2014 г.

Погребальный обряд как основа культуры

Погребальный обряд – это одно из тех скромных на вид семян, из которых вырастает могучее дерево развитой культуры. Само представление о смысле жизни, о ее продолжении за гробом, то есть сама основа того или иного мировоззрения связана с типом погребения. Без сомнения, связаны с надгробным плачем архитектура и поэзия, историческая память народов и наличие у них общепризнанных святынь. Согласно Александру Сергеевичу, наше сердце обретает пищу в «любви к родному пепелищу» и в «любви к отеческим гробам». Его герои то и дело являются на кладбища, причем в основном на смиренные сельские кладбища, чтобы помолиться, уронить слезу, вспомнить. И ничего бы не утратила фабула «Онегина», не будь в ней строк об отце Татьяны и Ольги. Но сильно обеднел бы текст без этих, казалось бы, второстепенных строчек:

Он был простой и добрый барин

И там, где прах его лежит

Надгробный памятник гласит:

Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,

Господний раб и бригадир

Под камнем сим вкушает мир.

Увы, свои претензии к Богу лично и к Божьему миру вообще человек все чаще проявляет нежеланием лежать под камнем.

«Ваш прах может быть развеян в любимом саду или на лужайке для гольфа. Есть услуга развеивания праха с вертолета или с телевизионной башни. Он может быть высыпан в море, в той точке, которая будет оговорена заранее». И так далее. Текст, заставивший бы еще недавно стоящего сесть, а сидящего лечь, сегодня в лучшем (худшем) случае взывает на лбу испарину и учащает сердцебиение. Это официальная услуга, не из дешевых, между прочим – кремация с последующим высыпанием праха по ветру в оговоренном месте.

Развеян прах Майи Плисецкой. Где-то в Германии. В Калифорнии развеян прах недавно скончавшегося писателя Лурье. Конечно, таких примеров не счесть. Просто на заметных людях заметны общие тенденции. Когда теперь в Калифорнии дунет ветер, и у прохожего заскрипит песок на зубах, трудно будет этому прохожему не выстроить вдруг в голове цепочку странных рассуждений. Это если он знает статистику недавно сожженных и развеянных в его штате.

Люди говорят словами. Но люди говорят и поступками, жестами, мимикой. Танец тоже разговор. В этом смысле великий танцор или великая танцовщица, попросившие в завещании прах их развеять, о чем говорят? Они говорят поклонникам и зевакам: «Я не верю в воскресение мертвых. Я не верю в Бога вообще и в возможность общения с ним. Я ни во что не верю. Не ве-е-е-рю – у. я оставляю вас, а вы оставьте меня Проща-а-айте». И – последний взмах ручкой. В этом смысле в кремации, как в явлении, зашифрован текст.

Смысл этого текста – полный разрыв в Откровением Божиим, совершенный не лично кремированным человеком, конечно, а той огромной частью человечества, к которой он принадлежит. Попутно отмечу, что иудаизм и ислам безоговорочно и сурово отвергают даже намеки на возможность кремации. Одно только разжиженное христианство, мутировавшее в анти-христианство, позволяет этому явлению быть. И не просто быть – развиваться, приносить прибыль, завоевывать умы.

Достоевский писал (кажется в «Кроткой»), что самоубийцы часто очень переживают о своем внешнем виде после смерти. То есть им почему-то важно, чтобы они выглядели не безобразно после добровольного ухода из жизни. Вся эта тревога о позе и выражении лица, об антураже и внешнем виде характерна для экзальтированных, взвинченных и чрезвычайно эгоистичных людей. Что касается кремации с развеиванием, то здесь тоже есть своя психологическая изюминка.

Поместить урну в колумбарий, это значит уравнять в чем-то сжигание и погребение. Все равно будут ходить к этой стене с урной, приносить цветы, чего доброго – молиться. Здесь есть какая-то полумера. Уж тогда лучше в землю, как привыкли. Да со священником, с «последним целованием», с Вечной памятью. И то правда, что нищета людская, перенаселенность городов, дороговизна погребальных хлопот заставляет многих решать спор земли и огня в пользу огня. Но там, где вертолет с теплой урной взмывает в воздух для финального акта, там речь о деньгах не идет. Речь там идет об отвращении к мертвой плоти.

«Не хочу гнить», – говорят люди. Человек всю жизнь может жить интересами одной лишь плоти, только плоти и ничего кроме плоти. Но именно этой плоти он гнушается и стыдится, когда она потеряет оживляющий дух. Скажи ему при жизни, что нужно покорять плоть духу, что нужно облагораживать плоть постом и воздержанием. Он посмеется в ответ. Но стоит плоти умереть, он заткнет нос и скажет: «Сожгите это!».

Вот он само-сжигающийся и разлетающийся по ветру человек: он брезглив и безбожен. И то и другое оттого, что он горд.

Редакция может не соглашаться с напечатанными материалами. Читатель может не соглашаться с автором. Сам автор смеет сомневаться в окончательности и непогрешимости своих формулировок. Все могут сомневаться во всем. Именно это право дает нам либеральная эпоха. Покойник тоже за гробом может засомневаться, как в правильности прожитой жизни, так и в способе прощанья с телом. Но все же мне кажется, что гордость, рождающая брезгливость и безбожие, есть тот корешок, из которого вырастает помянутое явление.

Поклонники идеи кремации скажут вам, что земли, дескать, слишком мало, чтобы хорониться в нее-матушку. Скажут, что кладбища разрастаются, завоевывая города, и так далее. А я вам скажу напоследок, что это самим огнепоклонникам земли мало. С 1997 года начат бизнес по выведению кремированного праха на орбиту Земли. До полсотни урн за бешеные деньги ежегодно выводятся на орбиту! Одна капсула с прахом спутником НАСА уже размещена на Луне!? Звучит для кого-то заманчиво и благородно, но по сути это лишь умножение космического мусора, которого вокруг Земли летает все больше и больше. Решившиеся гордо выделиться всегда оказываются в категории «на свалку».

Гришку Отрепьева, как известно, сожгли. Пепел поместили в пушку и выстрелили в ту сторону, откуда он пришел. Зане – самозванец, еретик и виновник великой смуты. В начале 17-го века кремация с последующим запуском в атмосферу производилась бесплатно и славы человеку не обеспечивала. В конце же 20-го века людей стали по их же просьбе, за их же деньги сжигать, чтобы зарядить в специальный снаряд и выплюнуть за пределы Земли. Уму не постижимо! На фоне этих новшеств даже бальзамированный Ленин, который справедливо раздражает христиан своим пребыванием у Кремлевской стены, выглядит вполне невинно.

И совсем последнее. Добродетельный человек в Писании уподобляется дереву, растущему при потоках. Лист его не отпадет, и все, что он делает, успеет. (См. Псалом 1) А нечестивый человек там же сравнивается с прахом, который поднимает ветер с лица земли. Прах, поднимаемый ветром. В Библии это назидательная поэзия. В жизни – это современная правда о совершенно заблудившемся человеке.

4 сентября 2015 г.

Память смертная. На могиле Бориса Пастернака

Уже второй год живу недалеко от могилы Пастернака. Стыд сплошной: надо было бы еще год назад прийти на могилу поэта, литию прочесть (пропеть, прошептать). А не получилось. Не сложилось. Лень-матушка да суета-зараза.

Хотя в Париж ездил зачем? На кладбище Монпарнас ходил, на Пер-Лашез ездил, опять же. И потом – на Сент-Женевьев-де-Буа с перекладными добирался. Ведь не ради же Эйфелевой башни, ведь не ради. Что мне башня, и что я башне? Где бы ни был, что было главное в программе? Правильно: кладбище. Мертвые – они только условно мертвые. Трудно сказать, кто живее: сегодняшние живые или вчерашние мертвые. А кто кого мертвей? Оскар Уайльд или вчера похороненный парикмахер с бульвара Распай? Трудно сказать. Мертвые и живые сплелись воедино, и кто мертвей, а кто живей, сказать сложно. По мне – мертвые живее живых, а живые мертвее мертвых.

Но это – чисто «по мне». И я всегда это чувствовал, потому ходил на кладбища раньше всех музеев, раньше всех выставочных залов. Раньше всего, что обтоптано туристами, обхвалено, зацокано языками, сфотографировано, оплачено, растиражировано… И так далее.

Но вот случилось, сложилось, удалось. Поехали. В смысле – в Переделкино. Смех сказать – поехали. Полчаса – и на месте. Это разве «ехали»? Припарковались, нашли. Сторож всё показал привычно, и мы двинулись. Как тысячи тех, что перед нами. Как тысячи тех, что после нас.

Вдоль забора, вперед, вперед. Справа будет могила Тарковского. Вот она.

Вот и лето прошло,

Словно и не бывало.

На пригреве тепло.

Только этого мало.

Всё, что сбыться могло,

Мне, как лист пятипалый,

Прямо в руки легло,

Только этого мало…

Рядом крест с именем сына. Сам-то сын – во французской земле. И на могиле надпись: «Человеку, увидевшему ангела». Отче наш. Богородице Дево. Вечная память, и дальше, вдоль забора. Дальше. Стоп. Вот она – могила с белым обелиском. Здравствуйте, Борис Леонидович. Отче наш. Богородице Дево. Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего.

Дети разошлись по кладбищу. «Мама, а почему здесь могилы без крестов?» А это, оказывается, целое поле коммунистов. Белые прямоугольные камни, как на каком-нибудь Арлингтонском кладбище. Все в ряд, в один рост. Идея симметрии и одинаковости. Идея никому ненужности сразу, как только сдохнешь. А ведь родились все до Революции. Крещеные. Даты рождения: 1893,1899,1902… И надписи: «Член партии с 1908 года», «Член партии с 1912 года»… Никто за них не помолится, как за Тарковского или Пастернака. И никакой горнист мундштук дудки своей пионерской к устам не приложит, чтобы дунуть 7 ноября во славу усопшего члена партии с 1902 года.

Ведь удивительно. Жил человек. Писал, переводил, грешил, каялся. Я – о Пастернаке. Теперь к нему приходят не поймешь кто и читают молитву Господню. Видимо, вымаливают человека хорошие книжки, написанные им. Даже и после смерти вымаливают. «Ты как думаешь, – сыну говорю, – вымаливают?» Он молчит. Мы с ним недавно читали о Квентине Тарантино, как тот в Москву приезжал и сразу – в Переделкино. А как приехал на могилу Пастернака, то попросил всех уйти. И потом сел рядышком с белым камнем, закрыл глаза и улетел в астрал. Надолго. Борис Леонидович, оказалось, его любовь с самой юности. Переводчики и журналисты тогда ждать умаялись. И все удивлялись: отчего это режиссер «Бешеных псов» и «Криминального чтива» не в клубах зависает, а на кладбище уединяется?

Мы тогда с сыном покраснели до ушей. Культовые режиссеры, которых мы за отмороженных считаем, любят Пастернака и вообще серьезную поэзию. А мы – лодыри – живем по соседству с великими и ленимся пятую точку от дивана оторвать, чтоб прийти на могилу мэтра или в дом-музей.

Я пошел от могилы Пастернака вниз, а сын остался. Поразмышлять. О! «У меня зазвонил телефон. “Кто говорит?” – “Слон”». Чуковский рядышком. Тот, который разбил фамилию Корнейчуков на новое имя – Корней и фамилию– Чуковский. Здесь тоже почитали, что помнили: «Тут откуда ни возьмись – маленький комарик. И в руке его горит маленький фонарик…» «Муха, Муха-Цокотуха, позолоченное брюхо…» И так далее.

Мы поднялись опять к Борису Леонидовичу. Взгляд скользнул по красивой могиле неподалеку. Имя я не запомнил. Портрет покойника с черного камня на обелиске смотрел уверенно и серьезно. Над именем было выбито: «Писатель». Надо же! И рядом еще пара очень назидательных строчек. Что-то вроде: «Я жил! Я творил! Помните!»

Жил человек. Не то что мы – прозябаем. Творил человек! Требует, чтоб помнили. А рядом, в трех шагах всего, – белый камень с надписью: «Пастернак». Безо всяких: «Я горел! Я страдал! Не смейте забывать!» Кто подлинно велик, тому лишь нужно имя написать. Узнают. Вспомнился невольно диалог Суворова с Державиным. «Ты что мне на могиле напишешь?» – спросил Суворов. «Здесь лежит Суворов», – был ответ. «Помилуй Бог. Как хорошо!» – воскликнул непобедимый генералиссимус.

За этим анекдотом мы и направили стопы вверх по дорожке, на выход. Сколько еще могил есть на свете, возле которых нужно постоять, посидеть, помолчать, помолиться…

20 августа 2015 г.

Скорбеть и воздыхать

Велико ли дело – сидеть на месте, «скорбеть и воздыхать»? Нет, по видимости. Чего тут великого? Но иногда возможность чего-либо великого отнимается от людей решительно. Ни одного великого дела, никаких священных порывов. Одна лишь слабость и немощь, как при оккупации или во дни одинокой старости. Остается только нечто смиренное и неяркое, как вот это – «скорбеть и воздыхать». Но именно это и является фактором спасения.

В 9-й главе пророчества Иезекииля изображается истребление Иерусалима. Перед этим Господь показал пророку в видении грехи жителей города, и вот они весьма велики. Мерзость за мерзостью Бог открывал пророку тайную изнанку жизни, говоря: «Стану действовать с яростью; не пожалеет око мое, и не помилую» (Иез. 8: 18). Это страшные слова, противоречащие нашей подкожной уверенности в том, что Бог всегда нас примет, лишь только позови. Страшные слова, поскольку бывают времена, когда и молитва не спасает начавшего вопить грешника. «Хотя бы они взывали в уши Мои громким голосом, не услышу их» (Иез. 8: 18).

Представляете, люди грешат, традиционно разворачиваются спиной к святыням и делают вид, что Бога нет. Прямо как Павел говорит: «Дойдя до бесчувствия, предались распутству так, что делают всякую нечистоту с ненасытимостью» (Еф. 4: 19). А мы раз за разом говорим: «Кайтесь, молитесь, пока не поздно. Обратитесь к Богу всем сердцем вашим». Говорим в той уверенности, что Бог примет человека в любом случае. Но… «Не услышу их», – говорит Господь через пророка. Причем так говорит не только И езекииль. Иеремия тоже говорит: «Наведу на них бедствие, от которого они не могут избавиться, и когда воззовут ко Мне, не услышу их» (Иер. 11: 11). А вот Исаия о том же: «Когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови» (Ис. 1: 15). И вот, когда наказание уже определено и вопли поражаемых грешников никого уже на милость не приклонят, остается нечто удивительное.

В ушах пророка раздался голос: «Пусть приблизятся каратели города, каждый со своим губительным орудием в руке своей… И между ними один, одетый в льняную одежду, у которого при поясе его прибор писца… И сказал ему Господь: пройди посреди города, посреди Иерусалима, и на челах людей скорбящих, воздыхающих о всех мерзостях, совершающихся среди него, сделай знак» (Иез. 9: 1-4).

Трогательно вспомнить об этих словах на вечернем богослужении, когда есть полиелей и помазание. Тогда священник, как некто одетый в одежду писца, ставит маслом священный знак креста на челах молящихся людей, и это очень похоже на картину, описанную пророком. Но вернемся к тексту. После нанесения знаков на челах скорбящих голос обращается к карателям: «Поражайте, пусть не жалеет око ваше и не щадите; старика, юношу и девицу, и младенца и жен бейте до смерти, но не троньте ни одного человека, на котором знак, и начните от святилища Моего» (Иез. 9: 5-6). Вот когда «бесполезная скорбь о происходящих мерзостях» превращается в причину спасения. Знак поставлен, и меч пущен. Меч обойдет тех, кто запечатлен скорбным знаком.

Происходит то, что было с Лотом, ибо и он, прежде чем спастись из обреченного города, ежедневно мучился в сердце своем, видя и слыша дела беззаконные (см.: 2 Пет. 2: 7-8). Не обличал, не кричал, не агитировал, но скорбел и мучился. Оттого и был выведен за руку непосредственно перед пролитием огня и серы. Человек, оказывается, может быть спасен уже самой печалью о происходящем, даже если он не в силах никак повлиять на ситуацию.

Ветхий Завет пугает нас своей непосредственной жесткостью, и мы спешим отвернуться и убежать в теплые объятия новозаветной благодати. Но убегать не надо, потому что Ветхий Завет и Новый не противоречат друг другу. Они связаны внутренним единством, и Один и Тот же Бог действует в обоих. Кто достоин новозаветной милости, тот примет милость. Кто ожесточился до края, того найдет ветхозаветная строгость. И надо всматриваться в картины, изображенные пророками. Это картины правды и истины, происходящие и сегодня.

Еще стоит заметить, что поставление печатей на челах и следующее за тем истребление похожи на Пасху, на историю Исхода. Только там знак ставился на косяках дверей, а не на челах. И там была кровь ягненка, а не чернило невидимого писца. Там Ангел истребления прошел между египтян, то есть поражал врагов народа Божия. А здесь сам народ превратился в злодеев и противников, за исключением малого остатка. И святость Божия, не могущая жить среди грешников, покидает тех, кто был специально избран, возвышен, прославлен.

Не всем дано влиять на окружающий мир могущественно и действенно. Но всем вменено в обязанность иметь сердце чуткое, обрезанное и давать явлениям жизни нравственную оценку. В случае, если всё плохо, но сил влиять на ситуацию нет, от человека требуется, по крайней мере, скорбь, печаль и воздыхание. Это одно уже отмечает человека в глазах Божиих. За это одно меч губителя пройдет рядом, но не заденет кающегося, в день, когда милость уступит справедливости.

7 ноября 2014 г.

Из Лавсаика о лошади и о Причастии

В интереснейшей и очень древней книге с непривычным названием «Лавсаик» есть одна история. (Вообще там множество историй, одна другой слаще и удивительней). Речь о преподобном Макарии Великом и об одном из славных дел его.

Некую замужнюю женщину возжелал один мужчина. Женщина была христианка и по имени, и по жизни. Любитель запрещенных удовольствий получил от нее твердый отказ, и захотел отомстить за унижение. Обратился он к колдуну, или как их еще называют, волхву, чародею. И тот в ответ на просьбу наслал на верную своему мужу женщину своеобразную порчу: все, смотревшие на нее, видели перед собою не человека, а лошадь. Нет, природа женщины не изменилась. Но какой-то могущественный бесовский обман действовал в глазах всех, начиная с мужа и заканчивая прохожими на улицах. Все видели перед собой животное. С этой бедой муж и пошел со своей женой-лошадью к Макарию.

Монахи, увидевшие пришедших, возмутились. «Зачем ты привел к нам эту лошадь?». И только один святой видел перед собой женщину, приведенную мужем. Бесовская лесть в глазах Макария картину мира не меняла. Он устыдил монахов. Ладно – мирские люди подвержены обольщениям. На то они и живут среди суеты, многих забот и разного обмана. Но обольщение, подействовавшее на монахов, обличало в них недостаток духовной силы и опыта. «Не лошадь перед вами, но человек, над которым посмеялся диавол». Сказав это, святой отец помолился над чашей воды, призвал имя Божие и вылил воду женщине на голову. Словно смытая грязь, обман сошел. Перед мужем, монахами и Макарием стояла пристыженная, испуганная, настрадавшаяся женщина.

Святой похвалил ее за верность мужу и твердость в исполнении заповедей. Он открыл и причину случившегося: колдовство и месть отвергнутого сластолюбца. Но сказал он и еще нечто. «С тобой случилось это», – сказал Макарий женщине, – «за то, что ты уже (тут я боюсь ошибиться в точных сроках, так как пишу по памяти) столько-то недель не причащалась Святых Тайн». Названный им срок никак не превышал одного-двух месяцев. Макарий наставил женщину впредь не лишать себя столь надолго (!) Причащения и еженедельно бывать в храме на службе.

Когда эту историю мы однажды обговаривали в кругу клириков, один из них остроумно заметил: Так вот почему вокруг так много лошадей ходит! Шутка родила вначале смех, а потом раздумье. Действительно, мы причащаемся редко в сравнении с древней практикой, и правы те, у кого болит по этой причине сердце. Так же правы и те, кто побаивается, кто отмечает качественные различия в духовном состоянии и в образе жизни древних христиан и современных. «Как бы нам высотою дерзаний», – говорят они, – «совсем не сломать хребет нынешним хромлющим чадам Божиим». Иными словами – не порвало бы «вино молодое» Божией благодати «ветхие мехи» слабеньких христиан, тех, кто далеко не апостольского духа. Грех не прислушиваться и к этому голосу. Но оставим на время формальную сторону вопроса о частоте Причащения. Не будем, то есть, разбирать вопрос того, столько раз причащаться в месяц или в год. Поглядим лучше на то, что может происходить от оскудения благодати.

От оскудения благодати (даже если не действуют колдуны, которые все же действуют) у людей меняется восприятие мира. Они видят не столько Божий мир, сколько бесовские мультики. Мы, правда, не видим вокруг себя лошадей, но зато называем людей и ослами, и баранами, что ненамного лучше. Один человек в глазах другого человека может вполне выглядеть пауком, демоном, ожившим мертвецом, витринным манекеном. Кинематограф работает над воплощением этих разновидностей бесовского видения мира. Но не он один виноват. Виновата вообще безблагодатность. Для начала красота не воспринимается, и великое достойно не оценивается. Природа, со всей своей роскошью, становится лишь фоном и картинкой, а не чудом и не стихами, которые слушают. И если в глазах наших от безблагодатного житья появляются то ли линзы, то ли бельма, то, что же тогда говорить о содержании мыслей наших?

Самая дикая идея уже принимается в обществе за истину или хотя бы – рабочую гипотезу. Любая ложь не вызывает ни умственного сомнения, ни нравственного отторжения. Мысленная картина мира населяется уже не лошадями. Нет. Лошади красивы и благородны. На них может воссесть святой Георгий или святой Димитрий. Мысленная картинка мира населяется уже больными грезами, болотными испарениями и ночными кошмарами. Это цена безблагодатности.

Можно смело, ради ясности изложения, заменять слово «духовность» словом «благодатность». Ибо иной скажет: «Раз я балет люблю, то я человек духовный». Но «Я человек благодатный» он о себе из-за балета не скажет. Количество словесных подмен уменьшится.

Итак, за жизнь без благодати мы платим испорченной картиной мира. Пленяющие нас миражи и оставленные нами без внимания великие вещи – тоже следствие этой платы. Длиться до бесконечности подобная ситуация не может. Это рано или поздно очень плохо закончится. А чтоб было иначе, нужно, как говорит бывшей «лошади» преподобный Макарий, не оставлять церковной молитвы и не лишать себя Святого Причащения по маловажным предлогам. Вопрос частоты пусть решается отдельно, но «мультики» врага обязаны без следа таять в воздухе.

23 октября 2014 г.

Найти себя в Церкви

1

Жемчужина начинается с песчинки. В почему-то приоткрывшиеся створки раковины попадает крошка песка или другой мелкий предмет, который со временем обволакивается быстро твердеющей, превращающейся в слои перламутра слизью. И ныряльщик находит раковину, словно приоткрывшую уста и держащую в них драгоценный шарик.

Песчинка. Если искать в человеческой жизни аналог такому появлению великого из ничтожного, то можно остановиться на мысли. Ведь что такое мысль, по расхожему мнению? Не песчинка ли? И сколько таких песчинок наносится на ум человеку за день различными ветрами? Разве можно за всеми уследить, со всеми разобраться? Но вот бывает – приходит к человеку мысль; приходит словно невзначай, ничего не обещая своим приходом. Кажется, пришла и уйдет, уступая место следующей случайной гостье, а затем и следующей. Но нет, не уходит. И другим места не дает. Вместо того чтобы уйти, она укореняется, привлекает к себе внимание, всю жизнь человеческую заставляет вертеться вокруг себя, как вокруг некоей оси. Прочие мысли, по обычаю приходящие к человеку, эта внезапно угнездившаяся гостья быстро гонит прочь, не терпя конкуренции, не давая никому делить с собою жизненное пространство – сознание человека. Жизнь того, к кому вот так властно пришла мысль, из бесформенного студня быстро превращается в летящую стрелу. Кстати, всюду, где жизнь подобна бесформенному студню (холодной манной каше, чернильной кляксе – сравните, с чем хотите), там нет у человека или общества господствующей мысли. Там же, где мысль есть, жизнь выпрямляется и стремится к полету. Лучше всего это движение сравнить с полетом стрелы.

Возможно, вам знакомо это состояние, когда невидимая, неощутимая телесным чувством гостья (мысль) влияет на жизнь. Наверняка знакомо. Хотя бы в карикатурном виде прицепившейся к уму мелодии, которую вы, как подневольный человек, хоть сплевываете раз за разом, а не перестаете напевать целый день. И еще боитесь, что, проснувшись завтра, опять начнете напевать надоевший, но не отстающий мотив. Но мелодия – это не предел страха. Есть мысли, чье прилипание к уму несет гораздо большие угрозы или награды. Вот поймет вдруг человек, что жизнь протекает, проносится; что за спиной – туман, а впереди – неизвестность; что много посильного добра не сделано, а много глупостей и гадостей, напротив, сделаны. Еще поймет он вдруг, что человек не для суеты создан, а для иной жизни, которая со временем распахнется перед ним, а он вовсе к ней не готов. Если такая мысль войдет в человека вначале на правах гостьи, а затем останется надолго уже на правах хозяина, то увидим мы в жизни такого человека разительные перемены. Дай Бог, к лучшему. Примеров много. Их умножать не трудно. Вот злой пример: заподозрил мужчина жену в измене. Всё – прежняя жизнь закончилась. Начинается подозрительное присматривание к деталям одежды, прислушивание к разговорам, частое подглядывание на часы. Начинаются ночные кошмары, мечты о мести, поиск частных детективов, установка прослушек и видеокамер. Одна и та же мысль сверлит мозг ревнивца с завидным постоянством, и мы можем смело утверждать, что дело закончится либо расстройством психического здоровья, либо развалом семьи, либо событием криминального характера.

Мысль. Мало ли о чем думает человек! Главное – дела. Пусть думает, о чем хочет, лишь бы поступал правильно. Так говорит бытовая мудрость, достойная имени полного безумия. Ведь человек в области действия реализует и воплощает не что иное, как собственный внутренний мир, мысли свои, иными словами. Тайное в области ума становится явным чрез сферу деятельности. Желая исправить и упорядочить жизнь человека и общества, нужно искать выход не в том, чтобы ставить на каждом углу полицейского или камеру наблюдения. А также далеко не только в том, чтобы улучшать и совершенствовать законодательство, но и в том, чтобы помочь человеку разобраться с самим собой, войти в свой внутренний мир, попытаться навести в нем порядок. Одно из кратких прошений молитвы Иоанна Златоуста становится понятным: «Господи, дай мне мысль благую!»

Всё хорошее начинается с мысли, случайно (как бы случайно, если быть точным) приходящей к человеку. Кто читал жития святых, тот должен помнить, как много обращений совершилось во время слушания Евангелия в Церкви. Стоит человек на службе и слушает знакомый, много раз слышанный текст. И вдруг в нем совершается внутренний переворот. Он слышит Евангелие словно впервые; оно звучит для него словно с Небес, а не из уст диакона; он слышит слово, обращенное к себе лично, и не просто слово, а подлинный Божий голос. Так было у Антония Великого. «Раздай всё и следуй за Мной» прозвучало для него, как гром. Так было у святителя Луки (Войно– Ясенецкого), который после многих лет архиерейства вдруг задрожал как осиновый лист, услыхав в храме вопрос Христа Петру: «Симоне Ионин, любиши ли Мя?» Так происходило, происходит и будет происходить, поскольку слово Божие подобно мечу обоюдоострому: «оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные» (Евр. 4:12).

Лучше всего, если мысль, начавшая руководствовать человеком, была бы из Святого Писания. Миллионы мыслей, рассеянных на пространстве Библии, есть миллионы семян. И Г. Сковорода, сочиняя свой «Сад Божественных песен», эпиграфом к каждому стиху ставил короткую цитату из Библии с пометкой: «Из сего зерна». Этим он не только указывал, из какого библейского зернышка произросло его стихотворное размышление, но и давал нам урок. Мысли Божии – зерна живые, из которых на земле ума могут вырасти и злаки, и цветы райские, и деревья. «Ваше жительство на Небесах есть» – вот вам зерно для долгих размышлений. «Христос вчера и днесь Той же и во веки» – вот еще зерно. Добровольно избрать одну из мыслей Божиих для размышления в течение дня, чем не подвиг и не духовный труд?

Но бывают случаи, и не редкие, когда останавливает человека посреди суеты и дает пищу его уму и сердцу мысль другого человека. Разбирать великих людей на цитаты – одно из любимых занятий читательской публики. «Афоризмы и мысли великихлюдей» – книги с такими названиями вы наверняка видели в книжных магазинах. Не всякий будет штудировать Шекспира, но парочку цитат из него для поддержания разговора в образованной компании и для личного удовольствия может найти и запомнить всякий. Так же дело обстоит и с другими авторами. И печатной продукции, и сайтов с подобными подборками множество. Можно критиковать, и критиковать заслуженно, это современное явление умственной жизни, более похожее на слизывание сметаны, нежели на доение коровы. Но отметим справедливости ради, что даже такие поверхностные знакомства с королями, учеными, философами и литераторами часто приносят неожиданные достойные плоды. И вот какую цитату я хочу предложить читателю: «Люди мелкие ищут комфорта, популярности, денег; люди крупные – самих себя».

Автор приведенных слов – Иннокентий Смоктуновский. И это единственное, что мы скажем здесь об этом удивительном актере, достойном отдельного и предметного разговора. Нас интересует сейчас не он, но сказанное им слово. Ведь человек действительно потерян, но редко кто из нас ищет себя, размениваясь на поиски чего-то отвлекающего и неважного. Всю жизнь можно прожить в чьей-то шкуре, не свою жизнь прожить, так и не раскрыв для себя подлинное свое призвание и суть. В плане поиска жизненного пути, профессии человеку тоже стоит раскрыть свои подлинные таланты и наклонности. Этим он сослужит немалую пользу обществу. Худо будет, если человек мог бы быть хорошим плотником, а подался по моде в юристы или менеджеры. Мир потеряет хорошего плотника и приобретет еще одного плохого юриста. И так повсюду. Об этом много писал в свое время уже помянутый нами Г. Сковорода. Но мы далее поведем речь о том, как не только найти себя в жизни и профессии, но найти себя в Церкви. Вот эту мысль попробуем развить из упомянутого зерна.

2

Кто я в Церкви, и что Церковь для меня? Задавали ли вы себе подобный вопрос? Он несколько неожидан. Среди многих вопросов, задаваемых людьми, большинство состоит из вопросов типа «что ямы, что пиемы, во что оденемся?», а также «что делать?» и «кто виноват?». Церковь с трудом встраивается в этот ряд. Тем не менее, именно вопрос о Церкви является решающим для жизни личности и общества. Открыть для себя Церковь как Тело Христово и найти себя не просто в жизни прихода (например в качестве звонаря), а в жизни Церкви с большой буквы, Церкви Вселенской, Соборной и Апостольской, есть задача максимальной значимости.

Природа Церкви евхаристична, то есть Таинство Тела и Крови Христовых является сердцем церковного организма. Свою церковность, таким образом, следует определить относительно Литургии – той службы, на которой совершается Причащение Святых Тайн. Всё остальное потом. Всего остального даже может и не быть. Одного лишь правильного отношения к Таинству Причащения достаточно, чтобы найти себя в Церкви.

Литургия – явление живое и в отношении к Церкви – всеохватное. Это не личное молитвенное упражнение отдельного христианина, а его причастность к целому, к Телу. Литургия связывает молящихся со всеми ныне живущими в вере и со всеми в вере усопшими. Как приносимая Жертва «о всех и за вся», она также рождает живое единство между святыми, окружающими Престол Божий, этими, по слову апостола Павла, «духами праведников, достигших совершенства» (Евр. 12: 23), и странствующими в пространстве земной жизни христианами. Всё церковное искусство рождено Литургией и вне нее не живет полной жизнью. Песнопения Церкви не для того созданы, чтобы исполняться на концертах, но в храме, на службе. Иконы пишутся не для музеев, но для храма. В храме они живут, становясь для молящихся людей окнами в иной мир. Они разговаривают с молящимися, зовут, учат, подсказывают. К Литургии зовет колокольный звон. Храмовая архитектура, как бы ни была хороша, как бы ни ласкала глаз, всего лишь зовет всей внешней красотой своей внутрь – на службу, и если не достигает этой цели, то остается украшением пейзажа. Само Писание не есть автономная книга для личного изучения. Писание – это Книга общины, Книга, которая читается на Богослужении, и вне его не может быть понята правильно и достаточно глубоко. Говоря кратко, можно использовать слова А.С. Хомякова, сказавшего, что «христианство понимает тот, кто понимает Божественную Литургию». Любому мирянину, следовательно, предстоит труд узнавания и понимания Евхаристической стороны жизни Церкви. Предстоит изучить со временем годовой и недельный круг богослужений, последование Литургии, вечерни и утрени, запомнить или уяснить смысл главных молитвенных текстов. В академическом смысле богословами большинство христиан быть не обязаны. Но если понимать под богословием практическую школу молитвы и духовного образования, то богословами призваны быть все без исключения христиане. В этом отношении отцы говорили: «Кто чисто молится, тот богослов».

Необходимый минимум – это еженедельное участие христианина в воскресной Литургии. Это вовсе не вершина, но некий нижний предел, ниже которого нельзя опускаться. И хоть реальность такова, что до нижнего предела многим приходится годами карабкаться, нужно сказать: ежевоскресное участие всех христиан в Литургии – это тот минимум, который способен реально сдвинуть в нужном направлении как жизнь отдельного человека, так и жизнь целых христианских стран и обществ. Нам придется реально увеличить в разы количество действующих храмов, если хотя бы еще 5% крещеных людей начнут ежевоскресно участвовать в Литургии. В храмах с одной воскресной службой придется служить еще одну. И это всё сделается, и еще больше сделается, лишь бы только христианский народ переоценил и переосознал свою церковность с точки зрения слов Христа: «Примите, ядите: сие есть Тело Мое, сия есть Кровь Моя».

Мы намеренно не будем касаться в данном тексте вопросов частоты Причащения, евхаристического поста и в целом подготовки к Таинству. Всё это введет читателя в лес частностей и противостоящих друг другу мнений. Вопросы эти следует обсуждать постепенно, по очереди и со всей серьезностью и обстоятельностью. Здесь же мы стремимся лишь указать те принципиальные, необходимые вещи, без которых воцерковление невозможно или возможно, но в нездоровом, неполном виде. Единственное, что одинаково касается всех христиан, – это такой способ жизни, при котором человек может уверенно сказать: «Каждый вечер субботы и воскресное утро я в храме. Дневной Апостол и Евангелие я прочитываю заранее, чтобы лучше вслушаться в него на службе. Проповедь слушаю внимательно, и если нет ее, то я чувствую, что мне не хватает живого слова. Неделя, прожитая без службы, вытягивает из меня все силы, и я с нетерпением жду воскресенья, чтобы припасть к источнику Жизни. Причастие так необходимо мне, что я удивляюсь, как это я жил когда-то, не приступая к Чаше Христовой».

3 Служение

Жизнь в Церкви предполагает служение. Христос пришел не принимать хвалы и услужливое почитание, а послужить Сам и отдать душу за избавление многих. Восходя в Иерусалим, Он говорит ученикам (те как раз спорят на тему: кто бы из них больший был в Царствии Божием), что логика духовной жизни должна быть противоположна мирскому мышлению. Там цари и владыки обладают низшими, а среди учеников Христовых больший должен быть слугой и самый старший – всем раб. На Тайной вечере Христос омывает ноги учеников, говоря, что если Он – Господь и Учитель – так поступает, то и апостолы должны действовать в том же духе. Служение, добровольная отдача сил и умений, желание более быть полезным в отдаче, нежели славным в приеме услуг и почестей, должны быть внутренним мотивом христиан. К этому влечет человека Дух Святой, Дух Христов, Которого если кто не имеет, тот и не Его (см.: Рим. 8: 9). Обрезанное сердце хочет служить, а не величаться.

Значит ли это, что всем нужно искать места среди церковных служек и тружеников? Нет. Для начала – среди звонарей, сторожей, просфорников и клиросных певцов всем места не хватит. Человеку стоит совершить переоценку своего повседневного труда с точки зрения христианской идеи служения. Во– первых, есть профессии, представители которых не столько работают, сколько служат. Например, военные, врачи, педагоги. Особый статус этих избранных видов деятельности подчеркивается тем, что люди, вступая в должность, дают присягу. Нет присяги плотника, как нет и клятвы строителя. Но есть воинская присяга, есть клятва Гиппократа и есть присяга священника. Педагог хоть клятв не дает, но является по факту одним из Атлантов, на плечах которых держится небо. Люди особых профессий не создают прибавочной стоимости и не производят товаров. Но они лечат, учат и защищают людей, без чего не только прибавочная стоимость, но и сама жизнь вряд ли возможна. Вот эти люди в случае желания найти себя в Церкви никуда могут не ходить. Им только стоит осмотреться на привычном рабочем месте и запастись желанием исполнять свои прямые обязанности во имя Христа и с помощью Христа. Церковь ведь сильна не только строгостью монахов и молитвенностью священников, но и высоким профессионализмом врачей-христиан вкупе с необходимым для их работы человеколюбием. Церковь сильна, если просвещенный верой педагог любит детей, которых учит, и душу им отдает; если воин смел и закален, а судья умен и честен. «Я хочу отдавать силы и знания. Господи, укажи мне поприще!» – вот образец необходимой молитвы. «Дай», «прости», «помоги», «исцели» – слова на молитве привычные и понятные. Но есть дефицит в звучании на молитве великого вопроса: «Господи, что мне сделать ради Тебя?» Там, где такой вопрос начнет звучать, Бог непременно через обстоятельства жизни начнет со временем давать ответы и подсказки. Способы послужить и потрудиться появятся и обнаружат себя.

Но не нужно думать, что только небольшое число избранных профессий позволяет людям служить Богу и ближним, не покидая рабочего места. В широком смысле слова это доступно весьма значительному числу людей с их многоразличными занятиями. Для этого в основание деятельности человеку необходимо положить слово Христово, которое прозвучало уже в Евангелии и снова прозвучит на Страшном суде: «То, что вы сделали одному из малых сих, Мне сделали» (см.: Мф. 25: 40). Любое дело меняет цену в зависимости от внутренней мотивации. Есть притча о том, как при строительстве собора святого Петра в Риме нескольких человек спросили, чем они заняты. «Я камни ношу, зарабатываю хлеб для семьи», – ответил один. «Я строю собор святого Петра», – ответил другой. Притча заканчивается убежденностью в том, что, если бы не такие люди, как второй ответивший, долго бы собор не простоял. Теперь приложим сказанное к самым простым профессиям. Что делает водитель городского транспорта (автобуса, трамвая и проч.)? Возит людей и зарабатывает деньги. Правильно, но вспомним: «То, что вы сделали одному из малых сих…» Если водитель хоть раз на дню подумает: «Христа везу», дело сильно изменится. И почему бы не думать водителю, что Христос неузнанный, намеренно изменивший привычный вид Свой едет в салоне его автобуса? Не говорит ли нам Церковь учиться видеть Христа в ближних? Уверен, что и вождение будет осторожным, и выпившим водитель никогда за руль не сядет. Таким же образом повар на кухне кафе, или ресторана, или школьной столовой смело может солить пищу солью, а мысль свою – словами: «Для Христа готовлю». Поверьте, вкуснее и здоровее выйдет. Также и мастер по квартирным ремонтам может думать о своем труде аналогично: Христос будет жить в доме после моего ремонта. И закройщик верхней одежды, и продавец на рынке и так далее, кроме разве что торговцев наркотиками и содержателей ночных клубов. Эти уж точно не принесут в жертву Богу свой труд. Но и они могут думать, что Христос сейчас и здесь смотрит на них и на «труд» их. От этой мысли многое может измениться, вплоть до закрытия бизнеса и перемены образа жизни.

Только видя Бога в человеке можно вырваться из удушливых тисков эгоизма и вечной погони за выгодой. Без памяти о Боге нет человеколюбия, есть лишь бессильная сентиментальность или откровенное использование людьми друг друга. Без человеколюбия мир обречен на превращение в зверинец, если только звери не обидятся на такое сравнение. Итак, сфера нашей деятельности, работа – это не только способ заработка, но и область практического проявления веры. Это есть то самое церковное послушание, на которое мы поставлены обстоятельствами жизни. Ведь случись кому быть монахом, и там нужно будет трудиться кому за компьютерной клавиатурой, кому за рулем трактора, кому на кухне. И при этом нужно будет помнить Бога, монашеские обеты и держать молитву. То же самое, хоть и в уменьшенном виде, требуется от всякого мирянина. Он в Церкви не только тогда, когда в воскресенье в чистой рубашке и выбритый пришел на воскресную службу. Он в Церкви всегда, в том числе и посреди служебных и рабочих обязанностей, в спецовке, в поту, среди суеты.

4

Церкви близка история как наука. Здоровому церковному сознанию свойственна историческая чуткость. Где нет чувства истории, там есть бегство от нее. А бегство от истории – это всегда раскол, ложное катакомбничество, создание сект. Бегство – это трусливый отказ от решения творческих задач, которые ставит каждая эпоха. Поэтому, воцерковляясь, человеку нужно ощутить прошедшие века и почувствовать себя малышом, сидящим на плечах гигантов. Нужно, как сказал некто из мудрых, «понять время». Для этого нужно познакомиться с основными этапами истории Церкви Вселенской, с историей своей Поместной Церкви (Русской в нашем случае) и с церковной историей малой Родины. Последнее очень важно, поскольку современный человек склонен жить на своей земле родной с мозгами туриста. Живя в Новгороде, он может ничего не знать о гражданской и церковной истории родного края, но, к примеру, не раз побывать на Тибете или в Таиланде или хорошо разбираться в истории американского рок-н-ролла. Такое умственное бродяжничество как раз и исцеляется нахождением корней и укреплением связи с ними.

Церковное мышление именно масштабно, что составляет поразительный контраст современному типу мышления, ставшего раздробленным, мелким, секторальным. Вот как отвечал Александр Невский римским послам: «От Адама до Ноя, от Ноя до Авраама, от Авраама до Моисея, от Моисея до Давида, от Давида до Пришествия Христа Царя, от Пришествия Христа до Первого Вселенского собора, от Первого собора до Седьмого Вселенского и от Седьмого Вселенского до ныне всё знаем и крепко держим. В вашей науке не нуждаемся». Перед нами всеохватное мышление, внутри которого есть место и самому человеку сегодня, и всем праведникам и грешникам прошлого. В быту любая конкретная ситуация стремится затмить собою горизонт. Широкий же исторический охват позволяет совершить побег из плена сиюминутности. Не умеющий подобным образом мыслить человек, равно как и общество, рискуют утонуть в деталях и частностях.

Есть Родина, и есть малая родина. Должно быть, следовательно, и малое паломничество по святыням малой родины прежде всяких странствий по иерусалимам и афонам. «Я на Афоне три раза был», – говорит не без гордости некий свежеиспеченный «паломник», который бежит умом за горизонт и не подозревает о том, что близ него расположено множество святынь общенационального и вселенского значения. Не будет лишним всякому человеку, желающему найти себя в Церкви, посоветовать: «Походи по окрестным храмам и монастырям. Не поленись зайти и в краеведческий музей, чтобы узнать, какой была история этого, родного для тебя края. Узнай местночтимых святых». Одним словом – осмотрись с любовью и вникни в то, где ты живешь. Я бы еще посоветовал походить на кладбища, даже если у вас лично там никто не похоронен. Там лежат в ожидании воскресения мертвых тела людей, которые молились до нас на этой земле, которые здесь плакали и смеялись, строили, воевали, грешили и каялись. Они так же реальны, как и мы с вами. Только их пока не видно земному взгляду. Близость к этим людям через посещение кладбищ и заупокойную молитву дает человеку то ощущение корней, которое почти повсеместно утрачивается. Вечность ведь конкретна. И блаженный вход в нее возможен тем, для кого и прошлое так же конкретно, знакомо, понятно.

История Церкви, знакомство с Литургией, Священное Писание, поучения святых – всюду человеку не обойтись без книги. Начинать почитание книг стоит с внимания к Библии. К Библии же стоит и постоянно возвращаться. Если хлеб – царь среди пищи, то Библия – королева в мире книг. Ее чтению в прежние века препятствовала безграмотность многих христиан. Сегодня, когда безграмотность побеждена, препятствием является суетность ума, подкрепляемая общим увеличением темпа жизни. Безбожный нрав, неумение останавливаться на путях своих и концентрироваться мешают многим взять в руки Писание, открыть его и углубиться. А между тем это одно из самых важных занятий. Знакомство с Новым Заветом по дневным и воскресным за– чалам, толкования, услышанные в храме или лично прочитанные, – это необходимейшая пища всех. Затем – Псалтирь. Готовая книга прошений, хвалений и благодарений, знание которой способно дать человеку неоценимую помощь в молитвенной жизни. Но и всё прочее оставлять за скобками не стоит. Читать можно и художественную, и научную, и философскую литературу. Святитель Николай Сербский говорит, что можно прочесть Библию раз, затем отложить ее и несколько лет читать всё вообще, что напечатано серьезного: драматургию, поэзию, философию, историю. Потом опять взять Библию и вновь ее прочесть. Вот тогда, говорит святитель, вы почувствуете разницу между словом человеческим, пусть даже самым умным, и словом Божиим! Тогда вы узнаете, что такое Библия!

Есть люди широко известные в церковной среде и за ее пределами. Епископы или монахи, обычные священники или преподаватели духовных академий, они, будучи раскрытыми и яркими личностями, привлекают к себе массовый интерес нешаблонными словами о духовной жизни. Достаточно назвать такие имена, как митрополит Антоний (Блум) или иеромонах Серафим (Роуз). О них можно смело говорить, так как наши слова не несут для них самих угрозы тщеславия или гордыни. Это люди уже почившие, и там, где сейчас их души, тщеславие вряд ли вредит человеку. Но есть и ныне здравствующие люди Церкви, чьи слово и дело привлекают к себе внимание многих. Так вот, если мы поинтересуемся «историями обращений» этих людей, то есть тем, как они нашли Христа, как Христос нашел их, мы узнаем для себя много важного. Например, у всех у них были какие-то встречи, оставившие неизгладимое впечатление. Были люди, встреча с которыми, слова и поступки которых явились определяющими и руководящими. Мы прикасаемся к той тайне и тому закону, который звучит примерно так: человеку нужен человек. Литургия нужна всем. И книга нужна всем. Без книг и Литургии христианство в принципе невозможно. Но еще нужен человек, который приведет вас на Литургию и объяснит, зачем она служится. Нужен человек, который даст или порекомендует нужную книгу и потом с вами ее обсудит. Нужен человек, который без книг и не на службе поговорит с вами раз или более, и его слова поведут вас по жизни в ту ширь и в тот свет, о существовании которых вы долгое время не догадывались.

Нужны люди, которые выслушают. Нужны люди, которые подскажут, отругают, помогут. Приютят, защитят, утешат, помолятся. Они нужны всем нам на этапе вхождения в Церковь, они нужны и потом. Они всегда нужны. Но важно, чтобы и мы со временем становились для кого-то такими людьми: слушающими, утешающими, защищающими.

То, как откроется Церковь в своей нетленной красоте человеку, сформирует у этого человека на многие годы и отношение к церковной жизни, и способ возможного служения. Откроется вам церковная глубина через книги – быть вам в хорошем смысле церковным книжником. Быть вам рабом Божиим, много читающим, распространяющим вокруг себя благоухание церковного образования. Откроется вам Христос через Святую Службу – на веки веков станет для вас храм местом встречи с Живым Богом. Сами из него выходить не захотите и весь мир туда привести постараетесь. Посчастливится повстречать настоящего монаха – и тут жизнь выстроится по особой траектории. Но так или иначе, рано или поздно нужно, чтобы Церковь в своей неотмирности открылась человеку. Не будет этого – будет бытовое христианство, перемешанное с этнографическим материалом и обрядами, не затрагивающими ту глубину души, которая подлинно жаждет Бога и нуждается в уврачевании. Если же Церковь откроет лик свой очам человеческой души, откроет на малое время, чтобы не возгордился человек и не ослеп, но вместе и так, чтобы не забыл он этого видения никогда, то станет перед человеком во весь рост вопрос и задача – найти себя в Церкви. Кто я здесь, и как мне жить? Могу ли отдавать нищему копеечку и ходить только к обедне или должен раздать всё и следовать за Христом, взяв крест? Могу ли сделать хоть что-то, если не могу принести и отдать много?

Это творческий вопрос. Творческий потому, что ответ на него нужно выстрадать каждому, и ответы эти будут разными. Со временем каждый, кто нашел свой жизненный ответ на этот вопрос, сможет написать (дай Бог) свою книжку с рекомендациями и изложением личного опыта. А пока изобилием подобных книг не может похвалиться ни одна церковная лавка, между створками нашего ума, словно между створками морской раковины, пусть песчинкой застрянет вопрос: нашел ли я себя в Церкви?

21 ноября 2014 г.

 

Духовно-просветительское издание

Протоиерей Андрей Ткачев

КОРАБЛЬ СПАСЕНИЯ

Найти себя в Церкви

Подписано в печать 08.10.15. Формат 70x100/32.

Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 10.0

Тираж 10000 экз. Заказ 7710.

ООО «Издательство «Николин день»

105187, г. Москва, ул. Щербаковская, д. 53, корп. В

Отпечатано с готовых файлов заказчика

в АО «Первая Образцовая типография»,

филиал «УЛЬЯНОВСКИЙ ДОМ ПЕЧАТИ»

432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14.

Оглавление

Чтобы не уйти…

  Дурная эсхатология

  Церковная изнанка. «Слишком человеческий аспект»

  Горячность. Возможная чрезмерность усилий

Выгорание

Богослужебные слова

Бунт, а не бегство

Урок астрономии

Взгляд

Кто-кто в теремочке живет?

Могучее, лихое племя…

Бог внемлет уму

Разбойники поздних времен

Снова о Молохе и детских криках

Узнаваемые черты промежуточных мест

О человеке труда

Рук ни на кого не возлагай поспешно

Чем враг воюет

«Я уеду в Лондон»

Поэтика выпускного

Кровь

Ни там – ни сям

Люди любят смеяться

Радиация мысли

Гроздья, а не гвозди

Иуда

Невежество и безразличие

«Всё равно уйду»

Ради Ионы на море буря

Что в политике принадлежит не только ей

Мысли о счастье

Средневековый человек

Революция в уме

Необходимость общения

Живая природа. Мертвый человек

Неожиданные миссионеры

Пять вопросов о смерти

Погребальный обряд как основа культуры

Память смертная. На могиле Бориса Пастернака

Скорбеть и воздыхать

Из Лавсаика о лошади и о Причастии

Найти себя в Церкви

  1

  2

  3 Служение

  4

  Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg