«Белорусские евреи на Урале»

Белорусские евреи на Урале (fb2) - Белорусские евреи на Урале 62K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эмма Александровна Шкурко

Эмма Александровна Шкурко Белорусские евреи на Урале

О жизни и быте евреев «черты оседлости» хорошо известно по произведениям классиков еврейской литературы, мемуарам, семейным преданиям. Гораздо меньше мы знаем о жизни тех, кто покинул родные края в поисках счастья и поселился во внутренних губерниях Российской империи, где жизнь евреев складывалась совершенно иначе. Еще при завоевании Ермаком Сибири в ХVI веке в истории Урала упоминается еврейская община с молитвенным собранием. Впоследствии евреев стали ссылать на Урал и в Сибирь в «в службу», «на пашню», на рудники за различные провинности, сюда же бежали они из охваченной волнениями Польши.

Современники отмечали, что евреи Сибири более походили на жителей этих краев — христиан. Их отличала «широта характера, хлебосольство, радушие, спокойствие, чувство собственного достоинства, мягкость и прямота, никогда они не унижались пред чиновниками, не скрывали своей принадлежности к еврейской нации. Они плохо знали еврейскую грамоту, но были по-своему набожны, усвоили местные обычаи и нравы, участвовали в деревенских хороводах, пели русские песни. Такими их делало свободное безбедное существование среди доброжелательно настроенного местного населения, не знавшего крепостного права»{1}.

60-е годы XIX века были годами усиленной миграции евреев за пределы «черты оседлости», туда, где уровень жизни был выше, практически не было конкуренции и можно было полнее реализовать свой профессиональный и образовательный уровни, предоставлялось больше возможностей вырваться из консервативной религиозной среды и приобщиться к русской культуре.

В 1903 г. было принято специальное распоряжение Святейшего Правительственного Синода, запрещавшее принимать к крещению евреев вне черты еврейской оседлости без предоставления свидетельства о праве жительства из полиции, «чтобы они не использовали принятие христианства как средство приобретения льгот, не предоставленных законом лицам иудейского вероисповедания, без действительного намерения принять крещение»{2}.

Больше всего переселялось из самых восточных губерний Беларуси — Могилевской, Полоцкой и Витебской, где евреи, часто ездившие в Россию, были более грамотны, лучше знали русский язык. Говорили они на литовско-белорусском диалекте идиша, часто не обладали характерной внешностью. Отставные николаевские солдаты, купцы, ремесленники и медики, получив разрешение, обосновывались не только в Уфе и других городах, но и уездах Уфимской губернии.

Здесь, вдали от «черты еврейской оседлости», происходит изменение традиционного уклада жизни, системы еврейских духовных ценностей. Живя в близком соседстве с христианами и мусульманами, евреи уже не всегда могли строго соблюдать все традиции, в том числе обязанность не работать в субботу (если не было своего магазина или мастерской), их одежда мало чем отличается от одежды окружающих. Среди переселившихся евреев практически нет посвящающих себя изучению Торы и Талмуда: срабатывали совсем иные приоритеты.

Евреи cумели завоевать уважение и доверие местных жителей за религиозность, здоровый образ жизни (кошерное питание, трезвость и умеренность помогали сохранить хорошее здоровье), высокий профессионализм, образованность, яркую индивидуальность, доброжелательность. Да и властям они были удобны — работящие, законопослушные, регулярно платящие налоги люди.

Но назвать идиллической жизнь евреев в Уфимской губернии было все же нельзя. Над ними тяготел свод законов, циркуляров, указов, ограничивавших заселение евреями внутренних губерний России. Суровое по отношению к евреям российское законодательство требовало от местных властей неуклонно следить за ними и регулярно сообщать вышестоящему начальству о предпринимаемых мерах по ограничению переселения евреев на территорию края.

Дело в том, что только отставные нижние чины и члены их семей имели право постоянного проживания вне черты «еврейской оседлости». Ремесленники же и купцы еврейской национальности имели право жительства только при условии занятия своей профессиональной деятельностью. Так, ремесленники, даже проработавшие здесь десять или более лет, должны были подтверждать свое мастерство свидетельством ремесленной управы места приписки. Свидетельства их хозяев не принимались во внимание. Те же, кто занимался нецеховым мастерством, обязаны были предоставлять засвидетельствованные полицией удостоверения заводчиков или фабрикантов, в заведениях которых они занимались торговлей. Если же они переставали работать или меняли профиль работы, то подлежали выселению.

Решение о выселении становилось для еврейской семьи трагедией: люди успевали обжиться, наладить дело, обзавестись клиентами. И внезапно все рушилось. Пять лет (с 1886 г. по 1891 г.) тянулось дело «О выдворении из г. Стерлитамака евреев Гродзинского, Ревзона, Когана и Резиной в области постоянной еврейской оседлости»{3} за то, что они занимались не своими ремеслами, а торговлей. Просьба об отмене решения о выселении на основании того, что их следует, согласно Постановлению 1876 г., относить уже к купцам, а не к ремесленникам, не была принята во внимание. После проведенного дознания купцов и мещан города Стерлитамака, в т. ч. гласного городской Думы Наума Абрамовича Обливанникова, решено было всех их выселить.

Чаще всего евреи пытались во что бы то ни стало удержаться во внутренних губерниях, но не возвращаться туда, где местечки были разорены недавними погромами, где их ждала нищета, ибо их товар некому и не на что покупать. Но чаще всего, несмотря даже на явное отсутствие логики, власти решали вопрос отрицательно.

Во всей второй половине ХIХ века история белорусских евреев, оказавшихся на Урале, полна самых драматических событий: преследования, дискриминации, высылки. Мало что изменилось и с приходом ХХ века.

В 1905 г. рассматривается право на жительство несвижского мещанина Шломо Давидовича Бама, 39 лет, в паспортной книжке которого имелась запись: «Эта книжка имеет силу там, где евреям дозволено»{4}. «Честно и добросовестно при отличном знании дела» занимался он изготовлением чернил, но работы было мало, и пришлось ему переквалифицироваться в производителя искусственных минеральных и фруктовых вод.

Тут Бама и ждали неприятности. Хоть и технологию он соблюдал и авторитетные заключения специалистов собрал, но, поскольку формально он занимался не своей профессией, Бам был выселен.

Члены еврейской общины губернии, как могли, помогали выселяемым, заступались за них перед властями, которые иногда шли на уступки. Так, полицейское управление не выселило из Уфы жившего там уже 28 лет Файву Иоселевича Нехамина, не занимавшегося своим ремеслом по состоянию здоровья, тем более, что «он не вреден для окружающего населения»{5}, и Наума Ильича Фридьева из Златоуста, который «по преклонному возрасту и состоянию здоровья действительно не может обходиться без постоянного ухода и в черте оседлости средств к жизни не имеет»{6}. Впрочем, в защиту выселяемых выступали не только их единоверцы. Прошение о том, чтобы в Белебее оставили 65-летнего М.Х.Басина, которому выпекать хлеб уже стало не по силам и потому он вынужден заняться хлеботорговлей, подписало 27 жителей этого города. Власти не стали возражать и в этом случае.

В апреле 1907 г. вице-губернатор А.Толстой доводит до сведения Уфимского полицмейстера и уездных исправников, что «по рассмотрении в губернском правлении списка евреев, проживающих в Уфимской губернии, замечено, что значительный их контингент составляется из пришлых вновь евреев, поселившихся незаконно без всяких на то прав и с правами весьма сомнительными, клонящимися так или иначе к обходу закона.{7} Нередко оказывается, что занимаются евреи не тем ремеслом и мастерством, на которые имеют документы и право на жительство вне черты оседлости. Все упущения в деле соблюдения законов о евреях могут быть объяснены лишь недостатком внимания со стороны чинов полиции. Губернское правление считает полезным лишь обратить внимание надлежащих полиции, уездных исправников и уфимского полицмейстера на то, чтобы права евреев на проживание вне черты оседлости всегда проверялись тщательно и все законные меры… применялись своевременно… и все срочные сведения по этому делу предоставлялись с надлежащей полностью и аккуратностью в установленные сроки».

Согласно семейным преданиям и воспоминаниям старожилов, обязанности уфимского раввина{8} выполнял переехавший из Минска с семьей в 1876 г. Лейб (Леонтий) Аронович Голынко (Галынка){9}, официально числившийся чулочных дел мастером, переселившийся в Уфу в 1876 г. Сохранившаяся в минском архиве запись о выдаче ему в 1871 г. паспорта дает некоторое представление о внешнем облике этого человека: рост — 2 аршина, 4 вершка (чуть более 160 см, — Э.Ш.), глаза — карие, волосы и брови — темнорусые, особые приметы — бородавка около правого глаза{10}. По-видимому, это был авторитетный и энергичный человек. Именно он посещал директоров уфимских гимназий и просил их разрешать гимназистам-евреям не посещать занятия по субботам. Это, как правило, дозволялось при условии, что гимназисты не будут отставать в учебе от товарищей. При доме Л.А. Голынко была кошерная столовая для холостяков.

Но существовали некоторые законы условия проживания на Урале, которые для евреев бывшей черты оседлости были неприемлемы. Так, члены уфимского еврейского молитвенного общества однажды обратились в Уфимское губернское правление с просьбой «разрешить нашему обществу иметь постоянно одно духовное лицо для резания животных и птиц по религиозному нашему обряду, ибо требуется тщательное исследование санитарного состояния животных и годности к употреблению кошерного мяса, а равно исполнения обрезания и прочих духовных запросов. Нам необходимо иметь специальное духовное лицо — резника, которого необходимо пригласить из черты еврейской оседлости».

Ответ губернского правления от 1 марта 1900 г. гласил: «Положение о резниках действительно только в черте оседлости. Ходатайство удовлетворено быть не может, так как действующим о евреях циркуляром вне черты еврейской оседлости узаконения особого духовного лица — резника не установлено. Совершение всех еврейской веры обрядов возложено исключительно на утвержденных правительством раввинов и их помощников, и никакие другие лица, кроме них, не могут исполнять эти обязанности»{11}.

В конце ХIХ — начале ХХ вв. в Уфимской губернии насчитывается более 700 евреев: сапожников и чулочников, слесарей и жестянщиков, портных и шапочников, мелких торговцев и купцов, мыловаров и сыроваров, акушерок и врачей, дантистов и провизоров. Принимали евреи активное участие в общественной жизни губернии, были членами различных попечительских комитетов.

Как и в других центральных и восточных губерниях Российской империи, евреи в конце XIX — начале ХХ вв. переживают начавшийся с появлением наемного труда кризис традиционного уклада. Меняется образ жизни, психология, даже облик людей. На многих фотографиях начала ХХ в. на мужчинах уже не видно головных уборов, замужние женщины не покрывают голову платком, одеты они по моде того времени. Имена у многих по давней еврейской традиции двойные, а у некоторых — с характерным еще для первой половины XIX в. уменьшительно-уничижительным оттенком (Ривка, Мордко). Можно предположить, что, общаясь постоянно с нееврейским населением, они называют себя более удобными для произношения именами, переделывая их на русский манер.

Попытки изменения имен в документах вызвали недовольство властей. В связи с этим в апреле 1893 г. в 129 номере «Правительственного вестника» приводится Высочайшее утвержденное мнение Государственного Совета, воспрещающее евреям менять имена и прозвища, «под коими они записаны в метрические книги». Дети же при рождении получают уже вполне официально более приемлемые, с точки зрения родителей, имена. Губернское правление «не усматривает ничего предосудительного» в этом: «Евреи вправе при рождении давать своим детям такие имена, которые употребительны среди народа, на территории которого они проживают».

В дальнейшем этот процесс среди ассимилированной части еврейского населения края идет весьма интенсивно. Если в начале XX в. самым распространенным мужским именем (или отчеством) было Мошко (Мовша, Мордко), то их дети или внуки — уже Марки, у женщин часто встречается имя Люба и уж совсем необычное — Слава. В метрических книгах за 1908–1911 гг. появляются новые имена, многие из которых получат в ХХ веке широкое распространение среди российских евреев: Анна, Полина, Эмилия, Адель, Тамара, Ираида, Клара, Дина, Надежда, Нетта, Лидия, Виталий, Зиновий, Владимир, Лев.

Высок образовательный уровень евреев. Статистические данные свидетельствуют о высокой посещаемости евреями библиотеки и музея Уфимского Губернского комитета. В начале ХХ в. в Уфимской губернии работает большое количество врачей, дантистов и провизоров, хотя власти стремились, по возможности, заменять их лицами других национальностей.

Так, значительный вклад в развитие психиатрической помощи в Башкирии внес Яков Фебусович Каплан, приписанный к Минскому дворянскому собранию, который по окончании медицинского факультета Тартуского университета и специализации по психиатрии в Берлине и Гейдельберге в 1901 г. приехал в Уфу. Здесь им за короткое время было опубликовано 15 научных статей, впервые в России сделан перевод на русский язык «Введения в клиническую психиатрию» немецкого психиатра Э.Крепелина (30 клинических лекций). Став заведующим психиатрической больницей, Я.Каплан стремился улучшить и расширить помощь душевно больным, улучшить снабжение лекарствами и инструментарием, изменить существующий порядок проведения судебно-психиатрической экспертизы. Однако в этом последнем вопросе не нашел поддержки коллег. В такой обстановке 17 августа 1907 г. он был убит одним из криминальных испытуемых. Было ему всего 32 года{12}.

Несмотря на относительную стабильность жизни, евреи и в Уфимской губернии не чувствовали себя комфортно. После страшного Кишиневского погрома во все епархии был направлен Указ Императора «О желательности воздействия православного духовенства на его паству для предотвращения ее от проявления враждебного отношения к евреям». Местному духовенству предписывалось «разъяснять и внушать своим прихожанам, что евреи, как и все племена и народы, входящие в состав российской Империи, — подданные того же государства и граждане одного отечества. Учинять над ними всякого рода насилие — это вопиющее преступление, гибельное не только для самих участников беспорядков, которые должны предстать перед судом, но и вредное для всего общества и государства».{13}

В 1905 г. газеты писали: «Ввиду слухов о предстоящем еврейском погроме администрацией приняты меры в подавлении беспорядков в самом начале».{14} Тем не менее, погромы произошли в Уфе, других городах. И все же здесь было спокойнее, чем в южных губерниях России. Не случайно в годы послереволюционной реакции (1906–1910) в Уфимскую губернию устремился поток беженцев от погромов, и число евреев возросло в 1,5 раза.

С началом Первой мировой войны около 400 тысяч евреев встало «под ружье». Их процент в действующей армии, как и процент убитых и раненых (погибло около ста тысяч российских евреев), был выше того, который составляли они по отношению к общему числу граждан Российской империи{15}.

Несмотря на то, что евреи проливали кровь, защищая Отечество, штаб Главного командования в мае 1915 г. принимает решение о немедленной высылке двухсот тысяч евреев из пограничных Курляндской и Ковенской губерний в Поволжье, на Урал и в другие регионы в связи с обвинениями их в пособничестве врагу, поскольку, в отличие от других жителей, они могли свободно изъясняться с немцами на своем родном языке идиш{16}. Положение о «черте оседлости» временно отменялось.

Выселение производилось в течение 48(!) часов. Часто людям не разрешалось брать с собой необходимые вещи, перевозили их в вагонах с надписью «Шпионы». Немного позже, с началом боевых действий на территории западных губерний, часть евреев добровольно покинула местечки. Привыкших к полунищенскому существованию, задавленных непосильными налогами жителей местечек поразило процветание уфимцев. Жизнь была дешевой, изобилие мяса, меда вспоминалось потом всю жизнь, многие остались здесь после войны навсегда.

Именно эти, глубоко религиозные, получившие традиционное еврейское образование, плохо знавшие русский язык люди, которых почти не коснулась начавшаяся в конце ХIХ в. эмансипация, привнесли еврейскую ментальность, традиции и язык в уже значительно ассимилированное еврейство Уфимской губернии. В соответствии с многовековыми традициями члены местной общины оказали прибывающим беженцам всемерную помощь и поддержку.

Среди прибывших в Уфу евреев можно отметить семью смолокура из-под Минска Хаима Абрамовича, племянника знаменитого еврейского писателя Менделе Мойхер-Сфорима (Шолома-Якова Абрамовича). Сын Хаима Лев воевал в качестве вольноопределяющегося, а потом какое-то время жил в Уфе, окончил медицинский факультет в Смоленске и в начале 20-х годов уехал в Палестину, где много лет возглавлял госпиталь в Тель-Авиве.

В 1914–1918 гг. уфимским раввином был приехавший из Белоруссии Шимен Абрамович Богин (1859–1918), потомки которого до сих пор живут в Уфе.

За годы первой мировой войны еврейское население Уфимской губернии возрасло почти в два раза. Новые переселенцы были в подавляющем большинстве бедными местечковыми кустарями, сапожниками, портными, скорняками с многочисленными семьями, как и те, кто в 1905 г. бежал сюда от погромов. Попадали в Уфу и военнопленные, австрийские подданные, которых нередко поселяли в еврейских семьях.

Селились беженцы не только в городах, но и в селах (Иглино, Давлеканово), где и раньше были еврейские общины. Только в одной Уфе в 1916 г. скопилось около 5 тысяч беженцев (евреев, поляков, латышей). Половина их была размещена национальными организациями по частным квартирам, на содержание каждого беженца выделялось 2 рубля в месяц. При губернском попечительском комитете существовала специальная секция, ежедневно квартирные попечительницы навещали закрепленные квартиры{17}.

11 апреля 1915 г. состоялось собрание уфимской еврейской общины, на котором присутствовало более 50 человек. Председатель правления Бомштейн доложил собравшимся, что уфимский губернатор разрешил правлению общества учредить временный комитет для сбора пожертвований среди евреев на нужды пострадавших от военных действий евреев. Из сообщений петербургского еврейского комитета, в условиях голода и нищеты оказались более 500 тысяч беженцев. «До сих пор мы делали пожертвования, — сказал один из ораторов, — теперь пришла пора [самим] приносить жертвы»{18}.

Был учрежден дамский благотворительный комитет помощи местным и проезжающим евреям, не имеющим средств следовать далее, который должен был выдавать им средства для проезда до ближайшего большого города или станции. Комитет при общине брал на себя обязательство устроить в Уфимской губернии от 100 до 150 евреев-ремесленников (токарей, водопроводчиков, портных) при условии наличия у них ремесленного свидетельства, дающего право проживания вне черты оседлости{19}.

В Уфимской губернии, где революционное движение было достаточно интенсивным, во всех революционных партиях в группах лидеров были и евреи.

Перед революцией и в годы гражданской войны евреи участвуют во всех партиях и политических движениях левого толка, существовавших в то время в Уфимской губернии. В Уфе функционировал еврейский социалистический клуб, в который входило 76 человек. Пройдет немного времени, и часть из них создаст в Уфе еврейскую секцию РКП, которая развернет активную агитационную деятельность среди еврейских ремесленников. Хотя еврейского пролетариата здесь практически не было, после февральской революции была создана башкирская организация БУНДа, куда вошли рабочие Уфимских железнодорожных мастерских и небольших частных предприятий. С 1917 г. существовала в Уфе и сионистская организация «Поалей-Цион». По инициативе местной еврейской молодежи образовался кружок, который входил в непосредственное сношение с сионистами Петрограда.

Уфимский еврейский временный комитет помощи жертвам войн развернул еще в конце 1917 г. «очаг». Были оборудованы амбулатория, богадельня, детский очаг. Было создано Уфимское общественное еврейское училище. Заведовал училищем Исаак Марголин, исполнявший позже еще и обязанности общественного раввина.

30 июля 1919 г. при Уфимском губкоме партии была организована еврейская секция, которая должна была вести коммунистическую работу среди еврейского пролетариата. «Надеемся на самую широкую поддержку со стороны еврейского пролетариата, ибо неоднократные заявления со стороны еврейских рабочих о желании вступить в коммунистическую партию дают уверенность в успехе нашей пропаганды», — записано в резолюции первого заседания{20}. 2 августа секция была утверждена Губкомом, о чем было сообщено в Центральное бюро еврейских секций в Москве, а также в секции Киева, Минска и Самары, у которых просили литературу.

Организовали евсекцию 10 коммунистов и 22 сочувствующих. Актив составили коммунисты Геллер, Друкаров, Кругер, Персов, Тумаркин, Померанц, Хасид и «сочувствующие» Винокуров, Роза и Сарра Гольдшмид, Капущевский, Лемер, М.Лившиц, Хотимлянский, Х.Фридман, Ф.Шуб. Председателем бюро стал С.Д.Персов, а после него С.Аншельс. Техническую работу выполняла Э.Лемер, корреспондентом был Столер. Были эти молодые люди выходцами из западных губерний России, их родным языком был идиш, но они свободно владели и русской грамотой. Они требовали регистрации всех коммунистов, знавших этот язык, и направляли их на собрания или иные мероприятия, проводимые еврейской общиной, дабы постоянно держать ситуацию под контролем.

Одним из направлений деятельности еврейской секции стало наступление на сионизм, против которого всегда выступали большевики. «Контрреволюция в Уфе», — так назвала газета «Известия» Губревкома сионистов (с подачи евсекции, обратившей внимание местной ГЧК на их «вредную контрреволюционную деятельность, поддерживаемую империалистами Антанты») и агентов Колчака (ибо при нем партия сионистов была легальна), «находящихся под крылышком Лиги наций и цивилизованных англичан, старающихся и при Советской России одурманивать еврейские рабочие массы{21}. Однако городской комитет сионистской организации просуществует еще какое-то время и будет проводить свои мероприятия. Существовала в Уфе молодежная организация «Гаховер» и «ответвление» от сионистской организации «Гехолуц».

Значительную роль в жизни еврейской общины Уфы играли выходцы из Северо-Западного края. Среди них — педагоги еврейских школ, которые тогда работали только в Уфе и располагались в синагоге. В школе первой ступени № 30 обучалось 203 ученика. Среди преподавателей были Лившиц Хаим Липович, окончивший Виленский еврейский учительский институт (жил в Уфе с марта 1916 года, член еврейской социал-демократической партии «Поалей Цион»), и Острун Бейла Самуиловна, окончившая 6 классов Виленской гимназии. В школе первой ступени № 62 обучалось 100 детей, а среди учителей были Залесквер Бейла Гешелевна, закончившая гимназию в Могилеве и педагогические курсы в Уфе, член БУНДа, и Шендерович Рива Пейсаховна, приехавшая из Бобруйска, член ВКП(б) (она же заведовала еврейской библиотекой).{22}

В Уфе в тяжелые годы разрухи и голода временно были созданы детские дома для еврейских детей. В начале 1920 года их было три: два — для детей школьного возраста и один — для дошкольников. Просуществовали они до 1923 г.

Анна (Хана) Левина, прибывшая с родными в Уфу в 1919 году, работала вначале в детдоме № 19 для детей школьного возраста, затем заведовала детдомом #4 для дошкольников. В 1922 г. вместе с детьми она перешла в детдом № 18. В сентябре 1923 года этот детдом был переведен в г. Гомель.

Репрессии против иудаизма коснулись и Башкирии. В 1929 году постановлением БашЦИКа была закрыта синагога в Уфе (в ее здании расположился клуб НКВД). Евреи стали молиться по домам, несмотря на преследование властей. 23 октября 1931 года с письмом к председателю БашЦИКа обратился Самуил (Шмуэль) Мовшевич Гершов, почти 70 лет игравший видную роль в жизни уфимской еврейской общины. Его называли «святым человеком». «У нас, евреев, — писал С.Гершов, — не только отобрали то, что имели, и не только не дали ничего взамен, но всячески ставят разные препятствия к тому, чтобы у нас был свой угол»{23}.

Дочь Гершова, Бася Самуиловна Вагнер, в своих воспоминаниях, озаглавленных «Мы — евреи из Уфы», пишет: «Отец приехал в Уфу в 1915 году по мобилизации из п. Друя Виленской губернии, работал сапожником. Мать, Двойра Берковна, белошвейка, с шестью детьми перебралась сюда годом позже. В Уфе у них родилось еще двое детей. Всю жизнь они были религиозными людьми: ходили в синагогу (отец с сыновьями — каждую неделю, мать с дочерьми — по праздникам, и сидели на втором этаже на балконе). Папу в городе хорошо знали (даже и не евреи). Если где-нибудь появлялся нуждающийся еврей, его посылали к папе, который помогал с жильем, в приобретении топлива, одежды, с устройством на работу, давал деньги. Работая на фабрике им. Ворошилова, он добился выходного на субботу (работал в воскресенье). Родители были грамотными по-еврейски (идиш). Детей обучал меламед на дому. Мне уже учиться не пришлось. Дома разговаривали по-еврейски, а когда появились внуки, — то с ними уже по-русски. После закрытия синагоги молились по домам и чаще всего у нас, по всем адресам, где проживал отец. Его много раз вызывали в ГПУ, НКВД, требуя, чтобы он перестал устраивать молельни, но он каждый раз настаивал на своем и требовал, чтобы вернули синагогу. Несмотря на угрозы с их стороны, он продолжал собирать «миньян» по субботам и праздникам».

«Мацу стали печь по домам, — продолжает Б.С.Вагнер. — В 1931 году у нас дома собирались несколько семей — родные, друзья, соседи, чтобы испечь мацу. Кто-то донес об этом. Пришли из финотдела и, обвинив отца в незаконных доходах, описали и вывезли почти всю мебель, швейную машину. Когда отца оправдали, было поздно — всю нашу мебель продали в комиссионке за бесценок. Мама и тетя Хая Эйдельман постоянно занимались благотворительной деятельностью: собирали деньги и вещи для бедных.»

Меняется образ жизни, расширяется круг интересов и возможностей, молодежь отходит от традиций, семейных профессий, работает на стройках пятилеток, учится, служит в РККА. Дочь раввина из Белоруссии Фрида Борисовна Стернин, врач-дерматовенеролог, разрабатывает оригинальную методику лечения экземы. Ее сестра Берта Борисовна приехала в Башкирию после окончания Саратовского мединститута в 1923 г., работала хирургом в Первой Совбольнице. Здесь ею выполнена первая в республике операция на сердце. Жизнь этой замечательной женщины оборвалась трагически в 1937 г., когда потерпел аварию самолет, на котором она вывозила из Красноусольска прооперированного ею больного.

Почти 4000 евреев жило перед войной в республике. Но с началом войны в Башкирию вместе с предприятиями и учреждениями, вузами и научно-исследовательскими институтами были эвакуированы тысячи людей — цвет научной, культурной и технической интеллигенции. Среди них было немало евреев. В институтах преподавали академики. Ветераны труда вспоминают, что на нескольких заводах были «еврейские» цеха, т. е. работали практически только одни евреи.

Из западных областей СССР, бывшей черты «еврейской оседлости», днем и ночью под огнем противника шли эшелоны, увозя на восток беженцев — стариков, женщин, детей. На Уфимском вокзале, на маленьких станциях их встречали толпы людей: башкиры, татары, русские. Они приводили приезжих к себе домой, кормили, ухаживали за ними, помогали найти работу, поддерживали морально. Благодарную память об этом хранят не только дети войны, но и родившиеся и выросшие на земле Башкортостана их уже взрослые сегодня дети и внуки.

Беженцев расселяли по общежитиям, коммуналкам (нередко по 8-10 человек в комнате), частным квартирам, многих — в селах и деревнях. Значительное увеличение населения не могло не вызвать определенные сложности и недовольство у отдельных местных жителей, которых «уплотняли»; подскочили цены на рынке, зимой 1941–1942 гг. голодающим людям приходилось сутками стоять на морозе за пайкой хлеба. Впрочем, так было повсюду. К чести наших сограждан, они поняли беду людей, потерявших на оккупированных территориях все: близких и кров. Уфимская еврейская община организовала помощь эвакуированным. В доме Софьи Карповны Павлукер кормили малоимущих.

Отвоевав, приехали сюда, к своим семьям, фронтовики. И сегодня в Башкортостане живет немало евреев, нашедших здесь спасение от Холокоста. Поселились в республике после войны и бывшие узники гетто, которым было слишком тяжело оставаться там, где все напоминало о пережитом. После окончания Великой Отечественной войны в нашей республике проживало 8–9 тысяч евреев, из которых почти половина — те, кто нашел в Башкортостане спасение от ужасов Холокоста.

Но беды еврейского народа не завершились с окончанием войны. В период кампании по «борьбе с космополитизмом» (1948–1953 гг.) были уничтожены виднейшие деятели еврейской культуры. Среди репрессированных в эти годы в Башкирии был и замечательный педагог и литературовед, уроженец Дриссы Моисей Григорьевич Пизов.

В разгар войны, в 1942 г., М.Пизов защитил кандидатскую диссертацию «Проза М.Ю.Лермонтова и западноевропейская романтическая литература первой половины XIX века», в 1943 его утвердили в звании доцента кафедры русской и всеобщей литературы Башкирского педагогического института. Блестящий лектор и педагог, кумир молодежи той поры, Моисей Пизов был непримиримым борцом с догматизмом в литературе.

В 1950 г. М.Г. Пизов был арестован и обвинен в создании антисоветской группы, троцкизме, антисоветской агитации. Стремясь предотвратить репрессии по отношению к жене и издевательства, вынужден был признать себя виновным. По статье 58–10 М.Г.Пизов был осужден на 10 лет лишения свободы и этапирован в Сибирь, в лагерь под Иркутском. Здесь он заболел туберкулезом, в октябре 1954 г. был комиссован и вернулся полуживым в Уфу. В ноябре 1956 г. его дело было пересмотрено, постановление от 2 сентября 1950 г. в отношении М.Г.Пизова отменено и производством прекращено.

До последних дней жизни он работал заведующим кафедры русской и всеобщей литературы БГУ. М.Г.Пизовым написано более 20 статей по литературоведению о творчестве А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, В.Каверина, Гете, Бальзака, Шекспира, Гейне, о взаимовлиянии русской и западноевропейской литератур, он оставил свыше 60 стихотворений, воспитал замечательную плеяду башкирских литераторов.

В 50-70-х годах уфимские ВУЗы окончило немало юношей и девушек из Украины, Белоруссии, Молдавии, которые приехали сюда, ибо еврею на Урале поступить в институт было легче, чем в Европейской части СССР. Некоторые остались впоследствии здесь работать. Урал стал их родиной.

Комментарии

1

Кандель Ф. Очерки времен и событий. Ч. II. С. 286.

(обратно)

2

Уфимские Епархиальные ведомости. 1903 г. № 10. С. 643–645.

(обратно)

3

ЦГИА РБ. Ф. И-9. Оп.1. Д. 300.

(обратно)

4

ЦГИА РБ. Ф. И-9. Оп.1. Д. 749.

(обратно)

5

Там же.

(обратно)

6

Там же.

(обратно)

7

Там же.

(обратно)

8

В связи с отсутствием казенных раввинов наиболее авторитетные и религиозно грамотные члены общины выполняли эти обязанности на общественных началах. Возможно также, что здесь придерживались старинного правила, что за знание Торы не положено вознаграждение.

(обратно)

9

В Белоруссии множество населенных пунктов в прошлом веке имели наименование Голынка.

(обратно)

10

НИА Республики Беларусь. Ф. 330. Оп. 1. Д. 94. Л. 3.

(обратно)

11

ЦГИА РБ. Ф. И-9. Оп.1. Д. 628.

(обратно)

12

М.М.Гатауллин, В.Т.Пурик. «Отечественная психиатрия и развитие психиатрической помощи в Башкирии». Уфа, 1993. с. 58–61.

(обратно)

13

Уфимские Епархиальные ведомости. 1903 г. С. 1211–1213.

(обратно)

14

Т.Рыбченко. Пляска Святого Витта (Документальная повесть). Уфа, Башкирское книжное издательство. 1992. С.176.

(обратно)

15

Э.Г.Иоффе. Страницы истории евреев Беларуси. Минск, 1996 г. С.66.

(обратно)

16

Там же.

(обратно)

17

Уфимские ведомости. 1916 г. № 30.

(обратно)

18

Уфимская жизнь. 1915 г. 14 апр.

(обратно)

19

Уфимская жизнь. 1915 г. 21 апр.

(обратно)

20

Там же. Л. 4.

(обратно)

21

Известия Уфимского Губревкома. 1919 г. 16 июля.

(обратно)

22

ЦГИА РБ. Ф. И-801. О-1, Д. 137.

(обратно)

23

«Весной 1992 г. делегация еврейской общины обратилась к мэру Уфы М.А.Зайцеву с просьбой предоставить помещение для синагоги. Прочитав жалобу Гершова в БашЦИК, он спросил: «Его расстреляли?». Удивительно, что он прожил еще 51 год и умер в 1982 году в возрасте 102 лет, окруженный детьми, внуками, правнуками, оставаясь жизнелюбом до конца своих дней» (В.Гершов. «Где помолиться бедному еврею?» Вечерняя Уфа. 1992 г. 3 сент.)

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg