«Наука и лженаука»

Наука и лженаука (fb2) - Наука и лженаука 1170K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Миронович Воин

А. М. Воин Наука и лженаука

Вступление

Проблема различения науки от лженауки существует с тех пор, как существует сама наука, но сегодня она несравненно важней и актуальней, чем когда-либо в прошлом. Наука стала основной производительной силой, без которой невозможно само существование современного человечества: необычайно разросшееся и продолжающее расти, современное человечество просто не сможет себя прокормить без науки, ибо ресурсов, которые может дать природа без помощи науки, не хватит и для десятой доли нынешнего человечества. С ростом значения науки растет и количество занятых в ней людей и затраты общества на науку. И хотя пока что эти затраты с лихвой окупаются плодами науки, но эффективность их непрерывно снижается, что связано именно с отсутствием четких критериев, отделяющих науку от лженауки. Престиж ученого сегодня высок, поэтому в науку желает попасть все больше бездари, а отсутствие упомянутых критериев способствует этому проникновению. Причем эффективность падает не только потому, что в науке набирается все больше бесполезного балласта, но и потому, что бездарь забивает научные информационные каналы своей псевдонаучной болтовней, в которой тонут ценные работы. Она также потихоньку пролазит на руководяще научные должности, а, пролезши, начинает препятствовать признанию настоящих научных работ, как из-за неспособности понять их, так и защищая свой престиж. Широко известный пример тому – запрет генетики и кибернетики в Союзе, приведший к отставанию Союза в этих важных областях от Запада и сыгравший тем не последнюю роль в крахе Союза. Конечно, в этом зажиме сыграли свою роль и идеологические установки правящей партии, но и роль бездарных ученых, пробравшихся в руководство наукой, здесь тоже имела место. Это примеры того, что стало известно широкой публике. А сколько еще подобного осталось неизвестным для большинства людей, далеких от науки…

Еще важнее, чем зажим правильных и нужных обществу теорий, – принятие официальной наукой в качестве доказанных теорий лженаучных построений. Здесь речь идет уже не о снижении эффективности науки, а о прямом вреде обществу, который может быть колоссальным и трагическим. Это особенно очевидно в сфере гуманитарных и общественных наук, в которой, кстати, бездари набилось несравненно больше, чем в сфере естественных наук. Поскольку даже критерий практики, который в сфере прикладных и технических наук почти достаточен для различения науки от лженауки и более менее работает в сфере естественных наук, в сфере гуманитарной и общественной не работает вовсе. Что проку от того, что мы за 70 лет жития по марксистской теории на практике убедились, что эта теория неверна? Ведь для 2–3-х поколений людей эти 70 лет уже не вернуть, не воскресить замученных в сталинских лагерях, а тем, кто выжил, еще долго нужно будет напрягаться, чтобы наверстать упущенное вследствие неправильно выбранного пути развития по теории, которая на самом деле не научна. Да и ненаучность марксизма признается далеко не всеми. Ведь негативные результаты всегда можно списать на неправильное понимание и осуществление правильной теории. Тем более что и сами результаты, в отличие от того, что мы имеем в технических науках, здесь можно до бесконечности оспаривать и шельмовать. Что мы и видим сегодня в случае с марксизмом. То же самое происходит не только с марксизмом, но и с другими гуманитарными и общественными теориями, получившими статус научных, но в действительности таковыми не являющимися. Например, с фрейдизмом и всевозможными психоаналитическими теориями, от него производными. Или с различными философскими учениями, оказавшими достаточно сильное влияние на развитие западного и не только западного общества, такими как экзистенциализм, ницшеанство и другими.

Еще одна область, в которой критерий практики недостаточен для эффективного отделения науки от лженауки и где принятие ложных теорий наносит колоссальный вред обществу, – это макроэкономика. Благодаря применению неправильных, а, значит, не научных макроэкономических теорий мы сталкиваемся с экономическими кризисами, сегодня глобальными, сотрясающими весь мир, приводящими к неисчислимым бедствиям и чреватый вооруженными конфликтами, вплоть до мировой войны. И то, что в результате такого кризиса мы начинаем понимать, что соответствующая макроэкономическая теория не научна, вряд ли может служить даже слабым утешением.

И, наконец, может быть, самым страшным результатом распространения лженауки (а сегодня она распространена настолько, что можно говорить о новом средневековье) является утрата обществом веры в науку, в научную теорию, особенно в гуманитарной сфере. Это приводит к примитивизации общества, особенно опасной в наш век технического могущества человечества, овладевшего, в частности, различными видами оружия массового уничтожения. Первобытные инстинкты, агрессия, имеющаяся в природе человека и сдерживаемая авторитетом той или иной принятой в обществе гуманитарной теории, с утратой авторитета научной теории, как таковой, высвобождаются в виде пещерного национализма, фанатичной религиозности и иных форм массовой агрессии (футбольные ультрас, гопники и несть числа прочих). Что мы и наблюдаем сегодня в виде множества бессмысленных революций, вооруженных конфликтов и войн и распространения терроризма на планете.

Теоретическое решение проблемы различения науки от лженауки дает развитый мной единый метод обоснования научных теорий. («Единый метод обоснования научных теорий», Алетейя, СПб, 2012 и ряд статей в философских журналах и сборниках). В частности из этого метода вытекают и критерии научности.

Что касается этой книги, то в ней дана картина состояния современной науки и степень засилья ее лженаукой. Книга составлена из статей, написанных мной в разное время, каждая из которых описывает конкретный случай лженауки, с которым мне приходилось сталкиваться в процессе моей философской и научной деятельности. А поскольку мне приходилось участвовать во многих конференциях и семинарах, включая международные, и лично общаться с рядом ученых, в том числе занимающих самые высокие посты в официальной науке и философии, то, надеюсь, мне удалось представить читателю объективную, широкую и яркую картину состояния современной науки.

Статьи, вошедшие в книгу, расположены не в хронологическом порядке их написания, а так, чтобы разворачиваемая картина состояния науки была более удобна для восприятия читателя. В связи с этим ссылки, которые в первоначальном виде делались только на те мои работы, которые существовали на момент написания данной статьи, в книге я поменял на ссылки на более поздние варианты этих работ. Скажем, в исходном варианте статьи была ссылка на другую статью в ее интернет варианте, а в книге дана ссылка на более поздний вариант, опубликованный в журнале, или на книгу, вышедшую с тех пор, где я соответствующий вопрос раскрываю более полно. В других случаях, когда хронология написания и публикации статей играет роль в правильном понимании перипетий борьбы, связанной с признанием – непризнанием моей философии, я оставляю ссылки в исходном варианте.

Концепция устойчивого развития

Речь пойдет о концепции устойчивого развития общества (страны, человечества), разработанной под руководством ректора Киевского Политехнического Института академика Згуровского в руководимом им (по совместительству) Институте Системного Анализа в рамках международной программы, в которой участвует множество научных организаций из многих стран мира. Цель программы – создание международной сети по сбору и обработке информации (экономической, климатической и т. д.) и разработка на ее основе моделей, которые должны помочь человечеству и отдельным странам двигаться в правильном направлении. Одной из таких моделей и является «Концепция устойчивого развития», которую в рамках международного сотрудничества было поручено разработать Украине и в ней Институту Згуровского (Кстати, в развернутом виде она называется «Глобальное моделирование процессов устойчивого развития в контексте качества безопасности жизни людей»). И вот позавчера в КПИ Згуровский докладывал о результатах этой работы.

Устойчивость развития общества выражается в модели 3-х мерным вектором с компонентами: экономика, экология и социальное развитие. Устойчивость считается тем большей, чем больше этот вектор. Закончив изложение модели и не вполне ясно, в какой связи с ней, Згуровский изложил следующую информацию, основанную на солидном фактическом материале. По мере технического (технологического) развития человечества частота межгосударственных, межнациональных и т. д. конфликтов и их разрушительная мощь нарастают, причем в последнее время достаточно круто. К этому выводу можно прийти, и не обрабатывая массу информации методами системного анализа на компьютере. С помощью дубины невозможно истребить столько народу, сколько с помощью атомной бомбы. И тут возникает такой вопрос. Экономический рост, являющийся одной из компонент вектора устойчивого развития, тесно связан с технологическим ростом. Получается, что, развивая технологии, мы увеличиваем устойчивость развития (по модели) и одновременно увеличиваем частоту и разрушительную силу конфликтов. Так что, рост частоты и мощи конфликтов это и есть устойчивость? Так зачем она нам такая нужна?

А разве только частота и разрушительная сила конфликтов связаны с техногенным развитием человечества? А разрушение экологии планеты с ним не связано? Правда, экология введена в модель как одна из компонент вектора устойчивости и поэтому максимальная устойчивость по модели может быть достигнута только при сохраняющей экологию технологии (технологиях). Поэтому для высокоразвитых стран устойчивость по модели в этом отношении (но не в отношении конфликтов и прочего) будет совпадать с устойчивостью, соответствующей здравому смыслу. Но для развивающихся стран модель и в этом отношении может вступать в противоречие со здравым смыслом. Страна, стремительно развивающая свою экономику за счет разрушения экологии, скажем вырубки лесов, может выглядеть в модели как наращивающая устойчивость. Но назавтра она может оказаться в кризисе за счет того, что этот ее ресурс исчерпается. Кстати, все человечество приближается к глобальному кризису такой природы из-за исчерпания запасов углеводородов. Это устойчивость?

Но и вне связи с экологией экономический рост способен приводить к кризисам, примеры которых хорошо известны из истории. Т. е. прежде, чем вводить экономику как одну из компонент вектора общей устойчивости процесса развития, нужно исследовать на устойчивость сам процесс развития экономики. Этого нет в модели Згуровского.

Возвращаясь к роли научно технического прогресса. С его ростом нарастают не только конфликты. А опасность техногенных катастроф типа Чернобыльской? Это устойчивость? Есть и еще много факторов риска, нарастающих вместе с ростом технологий (таким, каков он есть сегодня, и в сочетании с другими параметрами сегодняшнего человечества и многих стран).

Т. е. по большому счету при всем огромном объеме проделанной работы (и затрат на нее), предложенная модель – это вообще не модель или модель неизвестно чего, но не устойчивого развития.

И это не случайно. Я уже писал («Системный анализ»), что системный анализ, вопреки заявлениям многих его адептов, включая самого Згуровского, не является сверх наукой. Он имеет свою область применения и попытки использования его за пределами ее ведут к профанации науки и одурачиванию общества.

Для моделирования процесса устойчивого развития общества необходимо владение теориями устойчивости, развитыми в физике и, особенно, в механике, которые дают, прежде всего, понятие о том, что такое вообще устойчивость. Если бы создатели модели Згуровского владели этим понятием (понятиями, ибо есть не одно понятие устойчивости), то не могли бы предложить модель, по которой рост устойчивости совпадает с нарастанием частоты конфликтов и их мощи. А наиболее подходящим аппаратом для моделирования устойчивости именно общественных процессов является моя теория детерминизма, изложенная во 2-й части моей книги «Неорационализм». В ней я применяю методы, разработанные в физических теориях устойчивости, к исследованию процессов, текущих в обществе. (Понятия детерминизма и устойчивости, как я показываю, тесно связаны между собой). Там я рассматриваю, помимо прочего, влияние на устойчивость сугубо человеческих факторов (системы ценностей, морали, духа и т. д.), которые в физике, естественно, не рассматриваются. Правда, я не довожу там дело до оцифровки, я строю модель на качественном уровне. Но любое моделирование должно начинаться с построения модели на качественном уровне, с определения главных параметров, влияющих на процесс, связей между ними и т. д. Если вы не учтете в модели главных параметров, влияющих на исследуемый процесс, и не учтете всех зависимостей между этими параметрами, то какую бы вы математику, в частности системный анализ, не напихали потом в модель, вы получите эрзац, завернутый в красивую обертку, не более того. В модели же Згуровского не учитываются ни дух, ни мораль, ни даже ограниченность ресурсов на планете. И многое другое. Кстати, нужно еще научиться включать дух в рациональные модели общества. Насколько мне известно, до меня этого никто не делал. А у меня этому посвящена 5-я глава «Неорационализма», которая так и называется: «Место духа в рациональных моделях общества».

А без всего этого концепция, разработанная в институте Згуровского, не просто бесполезна, она принесет огромный вред, соизмеримый с важностью решаемой проблемы. По большому счету речь ведь идет о выживании человечества. И человечество начинает уже осознавать эту проблему и выделять огромные средства на ее решение (хотя надо и еще большие). И когда в качестве решения проблемы предлагается такой эрзац, то это не просто напрасная трата денег.

Это – опасный обман человечества. Настоящие ученые и мыслители, обеспокоенные судьбой человечества, уже десятки лет предупреждают человечество об опасности его неустойчивого развития и, если бы человечество давно прислушалось к их голосам и начало своевременно делать то, что надо, то не была бы разрушена экология, и не висели бы над нашим существованием другие угрозы. Теперь, когда человечество, наконец, очнулось от спячки и начало искать решение этой проблемы, ему в качестве решения предлагается эрзац. Причем этот эрзац предлагается от имени авторитетных ученых, академиков из авторитетных научных учреждений, в рамках международной супер программы. И в связи с этой авторитетностью он, скорей всего, будет принят и проблема будет считаться теоретически решенной, и правительства и международные организации начнут действовать в соответствии с рецептами этой концепции. А это значит, что не просто будет потеряно драгоценное время, проблема не просто не будет решаться, она будет усугубляться и будет усугубляться быстрее, чем она усугублялась бы без программы. А, кроме того, попробуй теперь достучись куда-нибудь с настоящим решением, если «у нас уже есть решение, разработанное авторитетными инстанциями». Сахаров когда-то говорил, что в науке нет авторитетов, есть только доказательства и аргументы. К сожалению, так должно быть, но действительность далека от этого идеала и сегодня более, чем когда-либо в прошлом. Что из себя представляет сегодня, как правило, ученый авторитет? Как правило, это люди типа того же Згуровского и академика Барьяхтара (о котором речь будет в дальнейшем). Это действительно ученые, но не мыслители широкого плана, каковыми были настоящие ученые в прошлом, во времена Декарта, Ньютона, Эйнштейна. Они – специалисты в своей области, скажем, в физике. Мало того, не в физике вообще, а еще уже, например, в атомной физике. За пределами этой области они не умеют мыслить. А наше время ставит задачи максимально широкие. И они берутся за решение этих задач (ведь это почетно и прибыльно). И при этом они не готовы выслушивать ни доказательств, ни аргументов от тех, кто способен решать такие задачи и имеет уже наработки в этом направлении, но волей обстоятельств не занимает равного им положения в научной иерархии. Что ими при этом движет, амбиции или неспособность понять, пусть они сами скажут.

Системный анализ

Появление все новых и новых междисциплинарных исследований, интегративных наук, включающих в себя ряд классических или работающих на стыке между ними это, с одной стороны – веление времени, связанное с самим процессом развития науки и с усложнением задач, стоящих перед человечеством, с другой – мода с соответствующими ей, как и всякой моде, халтурой и жульничеством. Жульничество проявляется прежде всего в преувеличении значимости для общества новой дисциплины, а следовательно и ее представителей, и выколачивании последними для себя финансирования, нарушающего оптимальное распределение ресурсов, отпускаемых обществом на науку в целом.

Типичным в этом отношении представителем междисциплинарных исследований и интегративных наук является системный анализ. С одной стороны, его представители наработали ряд методик для поисков приемлемого решения некоторых типов сложных задач, возникающих перед обществом и требующих привлечения специалистов из многих областей знаний. Методики эти нельзя даже назвать наукой в строгом смысле слова, т. к. они включают и такие вещи, скажем, как экспертные оценки. Но не в этом халтура, поскольку, если при решении насущных задач мы не можем обойтись без экспертных оценок, то не грех использовать оные, если это ведет нас к цели. И в ряде зафиксированных в истории случаев, вроде создания сложных видов и систем вооружений в период второй мировой войны, системный анализ сыграл свою положительную роль.

Но с другой стороны есть порода халтурщиков – пиарщиков от системного анализа, подающих его как сверх науку, чуть ли не заменяющую все остальные, включая философию. Преуспели они в своей пиар деятельности настолько, что в недавнем прошлом (да и сейчас не прошло) было не просто модно, а чуть ли не обязательно, для всякого рода публичных людей, политиков и журналистов, прежде всего, пересыпать свои речи к месту и не к месту словом «системно» и его производными. (Я уже упоминал как-то журналиста Удовика, который в одной своей статье употребил это слово 50 раз).

Логика пиарщиков от системного анализ, раздувающих его значимость до небес, такова. Системный анализ начался с посылки Вернадского, что мир, вселенная – един, единая система, в которой все взаимосвязано и поэтому надо учитывать влияние всех факторов. И системный анализ, якобы, в отличие от всех прочих наук, это делает. И посему все должны пасть перед ним ниц и финансировать без ограничений. Но дело в том, что число факторов, влияющих на любой реальный процесс, – принципиально бесконечно, посему системный анализ не может сделать того, что обещает, и те его представители, которые надмеваются продать его нам, как сверх науку – жулики.

И до появления системного анализа и после главная задача при решении любой проблемы – это выбор главных факторов, влияющих на процесс, и пренебрежение второстепенными. Эта задача принципиально не формализуема в общем виде, не алгоритмизируема. Это – искусство и дар Божий. Поэтому никакой системный анализ ее не решил и не решит. Для частных случаев можно наметить кой-какие хода и это то, что и было сделано реальным системным анализом. Это полезно там, где это уместно. Но крайне опасен и вреден перенос этих приемов из области, для которой они наработаны, в близкую, но отличную, когда «похоже, но не одно и то же». А благодаря жуликам от системного анализа это часто происходит: люди, не имеющие хорошей школы мышления, тяготеющие использовать готовые рецепты, вместо того, чтобы шевелить мозгами, обманутые пиарщиками системного анализа, берут те или иные его рецепты и применяют их вроде бы к таким же случаям, но для которых рецепт на самом деле не годится. Что при этом происходит, понятно.

Синергетика и Единый Метод Обоснования

Синергетика сегодня в моде. Как справедливо отмечает ученый – синергетик Ю. Данилов в статье «Роль и место синергетики в современной науке» (/), это приводит к профанации этой науки как недобросовестными учеными, подвизающимися в этой области, так и людьми к синергетике никакого отношения не имеющими, но украшающими свои речи ее терминологией без малейшего понимания ее, в целях произведения впечатления своей «глубокой научности» на аудиторию. Ю. Данилов приводит много хороших примеров птичьего языка» жуликов от синергетики («За терминологической трескотней там скрывается «абсолютная пустота»). Я мог бы добавить их и от себя, но не буду, поскольку гораздо важнее другое.

Дело в том, что не только жулики от науки и вне ее, спекулируя на синергетике, переводят ум за разум обществу, но и серьезные ученые – синергетики, включая того же Ю. Данилова, неправильно понимают роль и место синергетики в науке. По Ю. Данилову выходит, что синергетика – это сверх наука («мета наука»), дающая всем прочим наукам общий язык, которого они никогда раньше не имели.

Почему же она – сверх наука? А вот от того что, во-первых, аппарат нелинейных дифференциальных уравнений, который она использует, может быть использован в разных сферах, будь то физика, химия или социология. Пардон, пардон! А аппарат линейных дифференциальных уравнений, разработанный изначально для одной лишь механики, разве в дальнейшем не распространился на все прочие разделы физики, а также на химию, биологию? И в экономике, и в социологии он тоже находит свое применение. И разве не породило это в свое время, вместе с успехами механики так называемое механистическое мышление, принесшее много вреда? Если танцевать от аппарата, то на роль сверх науки могла бы претендовать и претендовала формальная логика (были философы и ученые, включая Рассела и великого Гильберта, которые пытались всю науку основать на формальной логике). С другой стороны, как показали В. Гордиенко и С. Дубровский («Логические основы самоорганизации природы», ), явления самоорганизации (т. е. синергетические) великолепно описываются и соответствующие задачи решаются не только формализмом нелинейных дифференциальных уравнений, но и в терминах теории множеств.

Другой аргумент, которым Ю. Данилов и другие синергетики основывают право их дисциплины на роль сверх науки – это то обстоятельство, что множество явлений действительности, описываемых синергетикой (явлений самоорганизации больших и сложных систем), ее понятиями и ее методом, подходом, захватывают сферы действия многих других наук. Это действительно так, но тут надо разобраться, как вообще соотносятся между собой сферы действия различных наук. Природа, действительность не подозревает о существовании наук, так и сяк делящих ее на части. Она едина, неразделима без обрыва каких-то связей между разделяемыми частями. Кроме того, действительность обладает бесконечным числом качеств. Деление ее между науками на сферы – условно. Осуществляется оно с помощью понятий конкретных наук, понятий, которые какие-то качества действительности рассматривают (и через них определяются), а от бесчисленного множества других – отвлекаются. Как именно это делается, я описал в моей теории понятий («Неорационализм», Киев, 1992) и в цикле статей по Единому Методу Обоснования (Философские Исследования, Љ3, 2000; Љ1, 2001; Љ2, 2002). Но эти другие качества от этого не перестают присутствовать в той части действительности, которую конкретная наука выгородила для себя своими понятиями. Поэтому в принципе все науки залазят своими понятиями в сферы действия друг друга. Т. е. науки не разделены друг от друга непроницаемыми перегородками, как комнаты в квартире. Но поскольку взаимопроникновение наук (как и их разделение) происходит на основе рассмотрения ими разных качеств одной и той же действительности, то это взаимодействие не приводит к возможности замены одной науки другой и превращения какой-либо науки, включая синергетику, в сверх науку. Синергетика рассматривает, прежде всего, такие качества действительности, как самоорганизация и связанные с ней – атрактор, величины порядка и т. д. Самоорганизация, как справедливо отмечает Ю. Данилов, имеет место в самых разных сферах и областях действия наук от физики до социологии. Но разве в этих сферах не имеют места быть и другие качества, изучаемые другими науками и не захватываемыми синергетикой с ее самоорганизацией, атракторами и величинами порядка? Какая связь, скажем, между теорией относительности и самоорганизацией? Так, может, пренебрежем теорией относительности во имя славы синергетики?

Конечно, разные науки обладают разной степенью «проницаемости» их методов, подходов в сферы действия других наук. И в этом отношении синергетика – одна из высоко «проникающих». Но даже если бы она была чемпионом в этом смысле, это не давало бы основания, как показано выше, объявлять ее мета наукой. Но вряд ли она – и чемпион. Скажем, поход, выработанный еще классической механикой, а именно, описание процессов любой природы, как движение точки в n-мерном пространстве параметров (в обобщенных уравнениях Лагранжа), является, как по мне, пока что более проникающим, чем синергетический подход. Выйдя из механики, он распространился и стал базовым во всех естественных науках, без исключения, а кроме того, вошел и в экономику, и в социологию, и во многие другие сферы. А я показываю в «Неорационализме», что его можно и нужно применять и в философии, и исследую на базе этого подхода такие классические философские проблемы, как детерминизм, свобода, этика. В частности, формулирую и доказываю существование и инвариантность оптимальной этики.

Почему я считаю важным уяснение правильного взаимопонимания синергетики с другими науками и отвержение ее претензий на роль сверх науки? Потому что в истории науки было уже много претендентов на роль сверх науки. Это и диалектика и системный анализ (о том и другом у меня есть заметки на этом сайте) и в меньшей степени, информациология, валеология и биоэтика. И это всегда приносило вред науке и обществу. Именем диалектики запрещали в Союзе генетику и кибернетику. Это крайний случай. Но всегда в таких случаях имеет место профанация науки, которой эти необоснованные претензии на сверх научность весьма способствуют. Как это делается в информациологии, валеологии и биоэтике я описал в статье «Биоэтика или оптимальная этика» (см. на том же сайте). Как это делается в синергетике и в связи с ней, описывает сам Ю. Данилов, не понимая, однако, что своими претензиями на сверх научность синергетики он способствует ее профанации.

Еще хуже, чем претензии синергетики на сверх научность, ее претензии на роль посредника между науками, дающего всем наукам общий язык. Вот как об этом пишет Ю. Данилов:

«Синергетика с ее статусом мета науки изначально была призвана сыграть роль коммуникатора, позволяющего оценить степень общности результатов, моделей и методов отдельных наук, их полезность для других наук и перевести диалект конкретной науки на высокую латынь междисциплинарного общения».

Стиль выражения, прямо скажем, ближе к религиозно экстатическому, чем к строго научному. Но дело не в стиле. Дело в том, что проблема общего языка для представителей разных наук приобретает сегодня исключительно важное значение для общества. Отсутствие общего языка, особенно в гуманитарной сфере, ведет не только к профанации науки, но имеет прямое отношение к выживаемости человечества в современных условиях, условиях глобального экологического кризиса, информационного взрыва, возможного глобального экономического кризиса, в условиях существования атомного, биологического и химического оружия, религиозных, цивилизационных и прочих глобальных конфликтов и международного терроризма. Для того, чтобы человечество в этих условиях выжило, людям нужно научиться договариваться между собой па основе признания истины, единой для всех (а не у каждого своя правда). А этого невозможно достичь без общего языка между представителями разных наук, особенно гуманитарных, а также между представителями науки и религии.

Ситуацию, обрисованную мной выше и связанную с ней важность общего языка для науки, не я первый придумал. Об этом сейчас много говорят и пишут. Именно поэтому сейчас так много претензий со всех сторон на это «свято место». Я уж не говорю о большом количестве графоманов от науки, претендующих на роль изобретателей общего языка (ситуация в этом отношении напоминает изобилие лжепророков, появляющееся во все острые моменты истории). Но и представители серьезных наук, как видим, грешат этим. И именно в силу важности сегодня общего языка для науки, так вредны неоправданные претензии на его роль, тем более вредны, чем от более респектабельной и популярной на сегодня науки они исходят.

Возьму на себя смелость утверждать, что общий язык для всех наук, включая гуманитарные, дает Единый Метод Обоснования, а не синергетика. Единый Метод Обоснования – это не сверх наука и даже не наука, описывающая какую-то конкретную область действительности. Это – метод, которым рациональная наука обосновывает свои теории в любой области действительности, метод, выработанный естественными науками в процессе их эволюции. Только до сих пор он не был эксплицитно представлен и применялся всеми учеными естественниками на уровне стереотипа естественно научного мышления. Я представил этот метод эксплицитно, показал его неизменяемость при смене так называемых научных парадигм (Упомянутый цикл статей в Философских Исследованиях) и показал применимость его в том числе и в гуманитарной сфере («Побритие бороды Карла Маркса или научен ли научный коммунизм» и др.). Этот метод дает критерии, отделяющие науку от не науки. Сочетая этот метод с определенной идеей трактовки религиозных текстов, Писания, прежде всего, я показал возможность выработки общего языка и между наукой и религией. («От Моисея до постмодернизма. Движение идеи», Киев, 1999 и на этом сайте).

Но, на пути признания моего подхода стоят, среди прочего, и шумные претензии представителей синергетики на то, что их наука уже обеспечила этот общий язык.

Биоэтика или оптимальная этика

Биоэтику можно условно подразделить на теоретическую и практическую. Практическая – это буддирование в сознании широких масс тех реально существующих и важных для человека и человечества проблем, которые биоэтика включила в сферу своего интереса, и создание институтов и нормативного базиса для практического разрешения этих проблем. Отвлекаясь от теоретической части биоэтики, эту её практическую часть можно только приветствовать, отмечая заодно её несомненные успехи, в частности, в создании комитетов по биоэтике, которые не только появились в изобилии во многих странах, но и успели наработать кодексы этических норм в отдельных областях, типа медицины, фармакологии и т. п. Оправданность создания этих комитетов и выработки норм, даже при отсутствии или незавершенности теоретического базиса биоэтики вытекает из остроты проблем, о которых идёт речь, и насущной необходимости их практического решения сегодня. К числу таких проблем относятся, скажем, экология и трансгенетика. Сегодня, практически ежедневно исчезают отдельные эволюционно возникшие виды живого и появляются искусственно генетически модифицированные. Естественно, что человечество не может себе позволить, с одной стороны творя этот процесс, с другой пребывать в неведении, куда это нас ведёт в конечном счёте. Оно обязано дать ответ себе на вопрос: что можно разрешить, а что нужно запретить в генетике и т. п. И оно обязано дать этот ответ сегодня, а не завтра, ибо завтра может быть поздно. Кроме того в немалом числе случаев, для решения практических этических и биоэтических проблем не требуется ничего кроме опыта и здравого смысла. Базовые постулаты классической этики, типа «не убий» и «не укради», известные нам из 10 заповедей Пятикнижия Моисеева, безусловно возникли гораздо раньше Пятикнижия и именно на основе опыта и здравого смысла. Уже первобытные племена сообразили, что убивать почём зря своих соплеменников, себе, т. е. племени, дороже обходится. И даже в стае диких животных, например волков, убийство своих соплеменников в той или иной степени табуировано.

Однако, действительность, в которой живёт человечество сегодня, действительность, сотворенная самим человеком, несравненно сложнее действительности, в которой жил первобытный человек. Поэтому нет оснований надеяться на то, что все проблемы, стоящие перед современным человеком, в том числе и те, что поднимает биоэтика, можно успешно разрешить только на основе опыта и здравого смысла. Пусть даже и с помощью институтов, вроде упомянутых комитетов, созданных для этого. Мало того, и постулаты Декалога далеко не все однозначно выводимы на основе лишь опыта и здравого смысла. «Не убий и «не укради» да выводимы, потому что любое общество, начиная с первобытного племени, отказавшись от этих постулатов, очень быстро становится на грань самоуничтожения. Но «не прелюбодействуй» и все нормы половой морали далеко не так жёстко связаны с выживанием, как «не убий» и «не укради» и поэтому во всей человеческой истории, начиная от первобытного строя и кончая современным обществом, то, что реально принималось в этой области у разных народов и даже у одного и того же народа, в разные периоды его жизни, варьировалось в самых широких пределах от абсолютной вседозволенности Содома и Гоморы, Римской империи времён её упадка и современного либерального западного общества, до средневековой аскезы и русского Домостроя. Тем более не следует ожидать, что можно не просто прийти к некому соглашению, которое неизвестно к чему нас приведёт завтра, а принять обоснованное решение по таким вопросам как, что разрешать, а что запрещать в генетике, на основе лишь здравого смысла и с помощью хороших институтов. Т. е. кроме комитетов нужна теория.

И тут возникает прежде всего далеко не праздный вопрос, что, вообще, есть теория, и что есть наука, считающаяся царством теорий. Что отличает науку от не науки и существует ли вообще такое отличие? Вопрос этот не праздный потому, что в современной западной философии восторжествовали концепции релятивизирующие науку вплоть до небезызвестного выражения Фейерабенда: «не существует никакого научного метода; не имеется никакой простой процедуры или множества правил, которые лежат в основе какого-либо исследования и гарантирует, что оно является научным и тем самым заслуживает доверия [1].

Релятивизация науки сама по себе породила одну из глобальных проблем современного человечества, которую некоторые называют возвратом средневековья. Подрыв авторитета науки привёл сегодня к возрождению и большому распространению в западном мире почти исчезнувших мистических учений, вплоть до чёрной и белой магии, и всевозможных псевдонаук вроде астрологии, космософии и т. п., а также к появлению бесчисленного числа новых. И все они рвутся добиться признания себя науками наравне с физикой, открывают академии, колледжи и т. п., вплоть до 3-х месячных курсов, выпускающих дипломированных колдунов. Всё это приводит к дебилизации общества.

Вот только один пример. Популярная воскресная газета «Обсервер» опубликовала статью Робина Макки «США выгнали Дарвина из начальных классов [2], в которой речь идёт о наступлении в Америке клерикалов, добившихся запрещения преподавания теории эволюции в школах многих штатов. 45 % американцев верят в сотворение в буквальном смысле, т. е. не более 10 тыс. лет назад, вопреки данным науки. Не менее, если не более успешно идёт наступление клерикального мракобесия и в России и в Украине.

Мы знаем, к чему привела дебилизация, основанная на суевериях, псевдонауке и клерикальном мракобесии, средневековое общество. Но то были просто цветочки по сравнению с тем, к чему может подобная дебилизация привести современное общество, обладающее атомными игрушками и вступившее в соревнование с Творцом, пытаясь переделать сотворённый им мир, теперь уже на генетическом уровне. Эта дебилизация имеет прямое отношение и к биоэтике. Согласно В. Поттеру забота глобальной биоэтики – это сохранение жизни на земле, а дебилизация ей непосредственно угрожает. Возьмём, например, те этические нормы, которые разрабатывают биоэтические комитеты. Комитеты не могут навязать их обществу. Они могут только предложить эти нормы правительству, чтобы оно их утвердило. Но в демократическом обществе правительство избирается большинством и, если это большинство дебилизировано, то соответствующим будет и правительство и оно эти нормы может не принять. Но даже если правительство примет эти нормы, то это ещё не всё. Ведь этические нормы отличаются от юридических законов и хотя некоторые из них и можно подкреплять юридическими законами, но главный смысл этических норм в том, чтобы они стали внутренней сутью человека. Тем более, что никакими юридическими законами невозможно подкрепить требование любить своего ближнего или требование врачу с теплотой относиться к пациенту. Поэтому надо ещё убедить общество, что данные нормы хороши. Но общество дебилизированное, со множеством неправильных стереотипов, убедить в правильных нормах гораздо тяжелее.

И, наконец, главный вопрос, связанный со статусом и авторитетом науки в обществе: а как комитеты будут определять, какие нормы хорошие, а какие плохие в мало-мальски нетривиальных случаях?

Я знаю только два способа принятия решений, заслуживающих внимания: демократический голосованием и рационально-научный через обоснование. (Прочие, вроде подбрасывание монеты и монаршим волеизъявлением, я не рассматриваю). Разница между этими двумя способами видна из простого примера: инженерия, основанная на рациональной науке, решая вопрос, строить ли мост дугой вверх или дугой вниз, никакого голосования не устраивает, ибо наука доказала, что только дугой вверх. Метод демократического голосования является наилучшим в сравнении с теми, которые я не стал рассматривать. Но ясно, что в нетривиальных случаях правыми, как правило оказываются одиночки, а не большинство. Обсуждения, предшествующие голосованию, с привлечением специалистов разного профиля, как то представителей разных религий, философов и учённых помогает делу, но, как видно из многих подобных обсуждений, вошедших сегодня в моду в случаях межнациональных и межрелигиозных конфликтов, – не очень. Поэтому можно сказать, что желательно было бы, чтобы комитеты по биоэтике вырабатывали свои нормы с помощью рационального научного обоснования их. Но в связи с вышеупомянутым господством релятивизаторов науки возникает вопрос: возможно ли это хоть в какой-то мере. Для того, чтобы это было возможным, необходимо выполнение следующих условий.

Во-первых, нужно чтобы рациональная наука в своём собственном царстве, в сфере естественных наук, обладала, вопреки мнению Фейерабенда, методом обоснования, отличающим её от гадалки на кофейной гуще, и чтобы этот метод был единым и не изменялся в соответствии с представлениями Куна [3] и других релятивизаторов от парадигмы к парадигме, от одной области знания к другой и от одного сообщества учённых к другому.

Во-вторых, не обходимо, чтобы метод этот можно было перенести (пусть с соответствующей адаптацией) из сферы естественных наук в гуманитарную сферу (или какую-то часть её).

И в третьих, нужно, чтобы биоэтика была наукой и владела и пользовалась этим методом.

Начну с последнего. В какой степени биоэтику в её нынешнем состоянии можно рассматривать как науку? Для того, чтобы дать строгий и точный ответ на этот вопрос, нужно сначала дать строгое же определение того, что есть наука, а это отбрасывает нас к вопросу, чем наука отличается от ненауки, если отличается. Но этим вопросом я хочу заняться потом. Поэтому я пока ограничусь рассмотрением того, как сама биоэтика, точнее её представители, пытаются обосновать её научность. Вот, например, В. Кулиниченко [4] пытается доказать научность валеологии (а биоэтику он рассматривает, как часть валеологии), отправляясь от критерия научности по К. Попперу. Спрашивается, а почему по Попперу? Нет проблемы показать, что принцип фальсифицируемости, являющийся стержнем попперианского фоллибилизма, решительно недостаточен для установления научности теории. Можно с лёгкостью насочинять сколько угодно теорий, которые безусловно будут фальсифицируемы, но не будут тем не менее иметь никакого отношения к науке. Например, утверждение, что Волга впадает в Северный Ледовитый Океан легко фальсифицируемо, но помимо того, что оно неверно, оно также никакого отношения к науке не имеет. Так что получается «по Попперу», потому что модно. Но пусть будет по Попперу, посмотрим, как это делается. После изложения требования фальсифицируемости теории В. Кулиниченко пишет:

«Отрицаний валеологии достаточно, как в научных публикациях, так и средствах массовой информации, что является причиной размежевания учёных на два непримиримых лагеря: последовательных адептов валеологии и её не менее последовательных врагов [5].

И этим заканчивается обоснование научности валеологии по Попперу. Получается, что, чем больше есть отрицаний научности данной теории, тем она на самом деле научней.

Конечно, строго говоря, этот пример не доказывает ненаучности биоэтики (или валеологии). Строго он доказывает лишь несостоятельность попытки Кулиниченко доказать её. Но он свидетельствует об атмосфере весьма далёкой от науки, которая имеет место, не только в биоэтике или валеологии, но в большей части гуманитарной сферы сегодня. В атмосфере нормальной науки такого рода «доказательства» просто немыслимы. В то время как гуманитарная сфера в целом и биоэтика и смежные ей области, в частности, изобилуют ими. Вот ещё пример из того же Кулиниченко.

В начале своей книги он заявляет, что в основании валеологии среди прочего находятся психоаналитические теории Фрейда, Юнга и Адлера. В дальнейшем он пишет:

«…в 20-м веке в европейской культуре возникает и развивается точка зрения, ставшая после работ З. Фрейда почти азбучной, о том, что нравственность – нередко фальшивая поза, имидж, маска на истинном лице человека. Мораль начинают понимать, как социальную форму внешнего давления и культурного насилия, как навязывание стереотипов мысли и поведения, как цензуру [6]. Ясно, что Кулиниченко против этого. Я тоже. Но я могу доказать, доказать так, как это доказывается в рациональной науке, что Фрейд не прав, и что его теория далека от научной обоснованности. А если бы я не мог этого доказать и не привёл бы тут же этих доказательств, то я не имел бы права голословно отвергать выводы теории, до сего дня считающейся научной. Это классическая норма научной этики и нет сомнения, что научная этика должна быть частью биоэтики и важной частью, учитывая исключительную роль науки в жизни современного общества. Кулиниченко же не только и здесь ничего не доказывает, он вообще не приводит никаких аргументов в пользу своего разгрома фрейдизма. Вот он так считает и всё. Ну, а немало других учённых и философов до сих пор считают прямо противоположно Кулиниченко и вполне согласны с Фрейдом. Несколько лет назад, например, в Израиле обсуждалась на телевидении проблема проституции. Участвовавшая в обсуждении профессор-сексолог заявила что наука, в частности Фрейд, доказали общественную полезность проституции. После чего ведущему ничего не осталось как только развести руками и резюмировать: «Против науки спорить нельзя». Спрашивается, а какому из профессоров должен верить рядовой член общества? И какая мораль может быть в нём воспитана зомбированием ему мозгов с противоположных направлений с использованием авторитета науки и разглагольствований о плюрализме. И как можно вводить в основание науки (научность которой ты доказываешь) теории, которые сам же признаешь неверными?

И наконец, свойственная биоэтике манера исходить из всех мыслимых и немыслимых теорий и учений, в том числе религий, и из чем большего числа, тем лучше. И при этом называть себя наукой. Намерение опереться на всю человеческую мудрость – похвально, но благими намерениями, как известно, дорога в ад вымощена. В принципе можно строить научную теорию, базируясь на нескольких уже существующих. Можно и религию сочетать с наукой. Но ведь это нужно делать, а не только декларировать намерение это сделать. Ведь между не только религиями, но даже между конфессиями одной религии, скажем христианства, существуют противоречия, которые они уже много столетий не могут утрясти.

Рациональная наука может быть построена на нескольких противоречащих друг другу теориях – гипотезах. Но она при этом переделывает теории – гипотезы, уточняя их понятия и таким образом устраняет противоречия между ними и достигает синтеза. Так, например, произошло, когда квантовая теория синтезировала волновую и корпускулярную теории света. Но я пока что не видел в биоэтике (также как в валеологии) синтеза с устранением противоречий, ни между католицизмом и православием или протестатизмом, ни между Фрейдом и Адлерем, ни тем более между христианством в целом и психоанализом в целом.

К сожалению эта подмена науки благими намерениями в сочетании с её релятивизацией в философии и вытекающим из неё отсутствием четких критериев научности приводит не только к падению авторитета науки в обществе. Она приводит к очень опасному явлению внутри самой науки, особенно гуманитарной. А именно к зашлаковыванию науки огромным количеством людей, которым в науке места не должно быть. Которые, не обладая соответствующими способностями, обладают лишь непомерными амбициями и жаждой власти и, благодаря упомянутому отсутствию критериев, весьма успешно делают карьеру, а украсившись желанными степенями и званиями, вплоть до академиков, начинают душить и не пускать всех тех, кто способен делать науку. В результате возникает ситуация, которую я считаю едва ли не главной из глобальных проблем, стоящих сегодня перед человечеством: с одной стороны человечество как никогда нуждается в новых учениях глобального характера, причем не в благостных утопиях, а в научно обоснованных теориях, с другой стороны, на пути таких теорий стоит пробковый слой философского истэблишмента, не способного и не желающего принимать настоящих теорий. Как я уже сказал, эта ситуация глобальна, но в Украине и России она усугубляется ещё недавним 70 летним господством «единственного и непогрешимого» марксизма и доходит временами до маразма, до наукообразных словоизвержений, начисто лишённых смысла. Вот пример:

«Информация – это фундаментальный генерализационно-единый, безначально-бесконечный, законопроцесс автоосцилляционного, резонансно-сотового, частотно-квантового и волнового отношения, взаимодействия, взаимопревращения и взаимосохранения (в пространстве и времени) энергии, движения, массы и антимассы на основе материализации и дематериализации в микро– и макроструктурах Вселенной [7].

Как можно пользоваться таким определением информации, известно одному лишь автору, который, кстати, является не гуманитарием, а доктором технических наук, профессором, зав. кафедры МИРЭА и президентом Международной Академии Информатизации. Что свидетельствует о том, что процесс не просто пошёл, как говаривал Горбачёв, а зашёл слишком далеко.

Теперь вернёмся к вопросу, существует ли вообще наука, отличная от не науки и если да, то чем она от неё отличается. На базе моей теории познания [8] я сформулировал единый метод обоснования, которым обладает рациональная наука и показал его неизменяемость при смене научных парадигм и т. п. Метод этот как раз и является тем, что отличает науку от не науки. Я показал также, в чём ошибались релятивизаторы науки пост позитивисты (Кун, Файерабенд, Куайн, Поппер, Лакатос, Лаудан) и дал рациональное объяснение тем феноменам и парадоксам современной науки, отправляясь от которых, они доказывали отсутствие у науки единого метода обоснования, отсутствие привязок научных понятий к опыту, зависимость выводов рациональной науки от социального фактора и т. п. Кроме того я уточнил смысл истины, добываемой рациональной наукой и суть способа привязки понятий науки к опыту и действительности [9].

Переходя теперь к вопросу о возможности перенесения единого метода обоснования в гуманитарную сферу, нужно, прежде всего, уточнить, в чём состоит разница между науками естественными и гуманитарными. Я вижу три основных отличия.

Во-первых, широкое применение количественных методов в сфере естественных наук возможно благодаря тому, что свойства объектов и явлений, изучаемых этими науками обладают не только принципиальной измеримостью (допускают введение отношения больше-меньше, но и позволяют введение единиц измерения (килограммов, метров и т. п.) Многие полагают, что объекты и явления, изучаемые гуманитарными науками, не обладают ни тем, ни другим. На самом деле невозможно только установление единиц измерения в этой сфере – не может килограммов любви и метров справедливости. Но принципиальная соизмеримость, установление отношения больше-меньше возможна и здесь. В большинстве случаев мы отлично знаем для себя, что эту женщину мы любили лишь слегка, а ту – до глубины души или «больше жизни», что эти стихи неплохи, а те – гениальны т. п. Мы не можем только точно сказать, во сколько раз эти стихи талантливее тех. Но нужно заметить, что и физика не измеряет свои объекты с абсолютной точностью. Существует погрешность измерения, которая по мере развития науки и техники становиться всё меньше, но принципиально никогда не станет равной нулю. Таким образом разница в этом отношении между гуманитарными и естественными науками лишь количественная. Поэтому мы не можем в гуманитарных науках применять количественные расчёты (как правило, хотя в социологии, скажем, ещё как применяем). Но эта разница не мешает нам применять методы естественных наук и в частности единый метод обоснования в гуманитарной сфере на качественном уровне. Как это делается, я показал [10].

Есть, правда, ещё одна сторона в вопросе соизмеримости в естественных и гуманитарных науках. Физические и прочие естественнонаучные соизмерения (измерения) объективированы настолько, что почти не зависят от субъективного фактора, от личности измеряющего. В то время как оценки разными людьми тех или иных стихов или справедливости в том или ином случае являются откровенно субъективными. На уровне индивидуума разница здесь действительно принципиальна. Но наука, как естественная так и гуманитарная, занимается не частным, а общим. Комитеты по биоэтике вырабатывают этические нормы не для каждого врача в отдельности, а для врача вообще. И вопрос о том, клонировать или не клонировать людей решается не для каждого генетика в отдельности, а для всей генетики, а точнее для всего человечества. При осреднении же оценок отношения по всем индивидам некого общества или его части, мы получаем уже некую объективную оценку, характеризующую данное общество, его состояние на данный момент. Характеристика, которая объективно влияет на протекание в обществе тех или иных процессов. Таким образом, как я уже сказал, соизмеримость объектов по степеням их свойств не являются принципиальным водоразделом между естественными и гуманитарными науками (хотя и требует адаптации методов при их переносе из одной сферы в другую).

Второе отличие состоит в том, что естественные науки развили методы однозначного определения своих понятий, однозначной привязки этих понятий к опыту, однозначности постулатов, выводов и их верификации. Требования всех этих однозначностей являются требованиями единого метода обоснования [9]. Гуманитарным наукам эта однозначность не только не известна, но она в них принципиально недостижима, поскольку она связана с возможностью введения количественной меры свойств. Однако, в связи с существованием принципиальной (неколичественной) соизмеримости свойств в гуманитарной сфере существует своя мера однозначности, которая может быть в ней достигнута. Эта мера опять же не может быть количественно выражена, зато всегда можно показать, что в такой-то конкретной теории можно сформулировать понятия (или постулаты или выводы) более однозначно, чем они сформулированы и таким образом осуществить оценку степени научности данной теории по этому признаку. Т. е. и это отличие не мешает переносу метода естественных наук в гуманитарную сферу, хотя опять только на качественном уровне.

Но есть и ещё одно важное различие между естественными науками и гуманитарными. Это так называемая аксиология, ценности, от которых рациональная наука отвлекается (хотя пост позитивисты пытались доказать, что выводы естественных наук влияемы со стороны аксиологических установок, но я это опроверг), а в гуманитарных – это та печка, от которой танцуют. Ценности же, как мы знаем, в истории человечества менялись от эпохи к эпохе и от общества к обществу. А тогда, спрашивается, какой тут может быть единый метод обоснования и какой вообще рационализм, если, поменяв ценности, мы можем поменять выводы на прямо противоположные. Скажем, Маркс обосновал свой социализм на главной ценности, именуемой равенство. Россиянам эта ценность на определённом этапе их истории пришлась очень по-душе и они вчинили революцию (отвлечёмся пока от того, получили ли они при этом обещанное равенство). Но американцев эта ценность никогда особенно не волновала. Их гораздо больше всегда волновала индивидуальная свобода и возможность каждому разбогатеть и тем самым добиться неравенства в свою пользу. Поэтому идеи социализма в Америке никогда особенно не распространялись.

На первый взгляд кажется, что аксиология создаёт непреодолимое препятствие на пути применения не только единого метода обоснования, но и вообще какого бы то ни было рационализма в гуманитарной сфере. На самом деле это не так и элементы рационализма присутствуют в любом даже самом гуманитарном из гуманитарных учений, включая религию. Возьмём любую богословскую полемику, например, полемику Кальвина с его католическими оппонентами. И мы увидим, что аргументация каждой из сторон, хоть и начинается от неких ценностных по своей природе постулатов, кстати, общих для обеих сторон, но далее делается по тем же правилам дедуктивного построения выводов, по которым и физика извлекает свои выводы из своих постулатов. Только качество дедуктивных построений у отцов церкви похуже, чем у физиков. Но это не от того, что они пользуются другой логикой или другой дедукцией, чем физики, а оттого, что владеют ею хуже, в общем, чем физики. Но и физики не владеют ею в совершенстве. Один пишет: отсюда следует то-то, а другой возражает: нет, вы тут допустили логическую ошибку и отсюда это не следует. И Кальвин тоже не оспаривает изречений Иисуса Христа и апостола Павла, от которых танцуют его оппоненты. Он только доказывает, что у его оппонентов хромает логика и дедукция и из этих же самых изречений Иисуса Христа и Павла следует нечто другое. Таким образом, одна часть рационализма (дедуктивное построение выводов) обязательно присутствует в любом гуманитарном учении и теории (пусть и в неявном виде) и мне не нужно её туда тащить. Хотя сознательное применение дедуктивного метода, причём в полном его объёме (кроме количественных расчётов) в гуманитарной сфере позволит улучшить общий уровень её построений и уменьшить количество пусто говорения.

Но то, что в гуманитарной сфере применяется явно или неявно, сознательно или несознательно дедуктивное извлечение выводов из исходных посылок, ещё не делает её теории вполне рациональной наукой и не подтверждает возможности применения единого метода обоснования хотя бы на качественном уровне, поскольку вышесказанное об аксиологии гуманитарных постулатов пока остаётся в силе. Поэтому зададимся вопросом: чем отличаются постулаты-аксиомы естественных наук от аксеологических постулатов религии или любого гуманитарного учения. Релятивизаторы – постпозитивисты утверждают, что ничем не отличаются. Но не потому, что гуманитарные постулаты не связаны с аксиологией, а потому, якобы, что постулаты физики (и прочих естественных наук) не вытекают из опыта и поэтому тоже имеют аксиологическую нагруженность. Я показал [9], что наука, только тогда вполне наука, когда её постулаты полностью определяются опытом. Нарушая это требование, наука изменяет своему собственному методу – единому методу обоснования и это ведёт её, как правило, к парадоксам и противоречиям. Это всё ещё иногда случается в физике, несмотря на то, что естественная наука, и прежде всего физика, породила в своём развитии этот метод. Но до сих пор он существовал лишь на уровне стереотипа естественно научного мышления. А связаны ли постулаты гуманитарных учений, включая религию, с опытом? Ну, конечно, нет. Ведь они же от Бога. А может всё-таки да? Я не собираюсь в очередной раз столкнуть лбами религию и науку. Я не покушаюсь на утверждение иудаизма и христианства, что 10 заповедей даны еврейскому народу Богом через Моисея на горе в Синае. Но ведь выше я уже упомянул, что заповеди «не убий» и «не укради» были известны человечеству задолго до Моисея и известны они были, именно, из опыта. Я позволю себе высказать такую, парадоксальную на первый взгляд, мысль: постулаты религии имеют божественное происхождение, но это вовсе не исключает их связи с опытом. Только связь эта отличается от связи постулатов физики с опытом тем, что в физике речь идёт об уже имеющемся опыте, а постулаты религии связаны не только с уже имеющимся опытом, но и с потенциально возможным опытом человечества.

Если стать на эту точку зрения, то может показаться, что задача переноса методов естественных наук в гуманитарную сферу уже решена (я отвлекаюсь от того, что не все верят в Бога и готовы принять исходные постулаты религии). Но на эту точку зрения не так то просто стать.

Мало того, что я пока никак не обосновал предположение о связи постулатов религии с опытом, но сразу возникает возражение. Дело в том, что привязанные к опыту (если привязка сделана по правилам единого метода) постулаты естественных наук – не противоречат друг другу (т. к., выражаясь языком формальной логики, имеют область существования своих предикатов). И выводы, извлекаемые из них дедуктивно, если нет ошибок выведения, также обязаны быть непротиворечивыми. Но постулаты религии, скажем христианской, содержат много видимых противоречий, а выводы из них – тем более. И именно это является главной причиной бесконечного ветвления христианства на конфессии и секты, гораздо больше, чем не совершенное владение методом дедукции. Каждая из конфессий выбирает себе, акцентирует, делает упор на постулаты, которые ей больше по душе, отвлекаясь от постулатов, также имеющихся в Писании, но противоречащих этим. Например, знаменитое «Не судите, да не судимы будете» по видимости противоречит заявлению Христа «Я не пришёл отменить закон и пророков». Мало того, Иисус пришёл исполнить волю Отца Своего, но Бог Отец как раз и дал закон и повелел судить. Таких противоречий можно указывать ещё много. И для того чтобы уподобить гуманитарию рациональной науке эти противоречия надо устранить. Кстати, отцы церкви утверждают, что Бог и есть истина, а поскольку истина не может быть противоречивой, то, следовательно, все упомянутые противоречия – лишь видимые. И церковь, сколько она существует, пыталась эти противоречия устранить и в некоторых случаях даже успешно. Так достигнут более менее консенсус по поводу понимания «Не мир, но меч принёс Я вам». Принято, что здесь имеется в виду духовный меч и это устраняет видимое противоречие этого утверждения Иисуса Христа с Его призывами к миру и любви. Но в большинстве случаев мы имеем разную трактовку таких противоречий не только разными конфессиями, но и разными трактователями внутри одной конфессии и даже у одного и того же трактователя. Такова судьба вышеупомянутого «Не судите, да не судимы будете», по поводу которого исписаны тонны бумаги, начиная с апостола Павла и до наших дней и тем не менее, что имел в виду Иисус Христос, говоря «не судите», остаётся практически столь же неясным, как это было для простых рыбаков с Кинерета, будущих апостолов.

Кроме того даже достижение консенсуса не гарантирует нам истинности трактовки. Привязка же к опыту, если бы она была достижима, обеспечивала бы и консенсус и подводила бы под него обоснование. Но невозможно же привязываться к будущему опыту. Мало того и привязывание к прошлому опыту здесь далеко не тривиальная задача. Это же не то, что в физике, где мы сами делаем опыты и именно те, которые должны прояснить интересующий нас вопрос. Здесь опытом является история, которую нельзя ни повторить, ни переделать, ни тем более прокрутить в ней какой-нибудь интересующий нас вариант. Может быть, именно поэтому никто до сих пор (насколько мне известно) и не пытался осуществить эту привязку. Я попытался это сделать [11]. Замысел работы такой: отслеживать духовную эволюцию, приведшую к современной западной цивилизации, начиная от иудаизма, через христианство и далее через нерелигиозные духовные (и анти духовные) идеи и их ветвление, а также влияние этих духовных идей на состояние общества. Закончены и опубликованы пока только первая две части работы («От Моисея до Иисуса Христа» и «Христианство»). Но они показали главное: привязка гуманитарных постулатов к опыту в принципе осуществима. Естественно, только на качественном уровне. Но в гуманитарной сфере количественные методы и не нужны и моя работа подтверждает это. Более того, я бы сказал, что, если бы применение количественных методов было возможным в гуманитарной сфере, то это просто обеднило бы жизнь. Примером тому – компьютерное сочинение музыки и стихов и попытки компьютеризированной оценки поэзии. Естественно также, что поскольку привязка идёт только к прошлому опыту, то о полном и окончательном раскрытии премудрости Божьей не может быть и речи. Да было бы кощунственно ставить такую задачу. Но задача людей – продвигаться в познании настолько, насколько это возможно на каждом этапе. И самое главное, мне кажется, эта работа позволит получить ответ на насущные вопросы современности, в частности те, которые ставит биоэтика. Ведь биоэтика, как и прочие гуманитарные науки (кроме религии), исходит из постулатов (посылок), которые, с одной стороны, не освящены авторитетом Бога, а с другой, не привязаны и к опыту. Так откуда же они берутся?

Ницше сказал, «…но тихо вращается мир вокруг создателей новых ценностей» [12]. Создаваться то эти постулаты – ценности, создаются и мир вокруг них таки движется. Весь вопрос только, куда он движется. Вот, Маркс объявил наивысшей и абсолютной ценностью равенство, и полмира пришло к тоталитарному социализму. Вот, Ницше объявил наивысшей ценностью волю к власти и приключился фашизм. Вот, экзистенциализм с фрейдизмом объявили наивысшими ценностями свободу и чувственные наслаждения и произошла сексуальная революция. А почему вдруг равенство или свобода или воля к власти – наивысшие ценности? А потому что в природе человека есть потребность во всём этом и во многом другом. И в определённых обстоятельствах, сложившихся в ту или иную эпоху, можно одну из этих потребностей раздуть непропорционально другим. Т. е. есть возможность убедить людей в этом, внушить им, но это не значит, что это истина, что это пойдёт людям на пользу.

Биоэтика провозгласила наивысшей ценностью жизнь. Это звучит красиво и это соответствует моменту и порождаемым им настроениям. Ведь впервые в истории человечества жизнь всего человечества и даже всего живого на Земле оказалась под угрозой. Но ведь и равенство и свобода и воля к власти в своё время звучали красиво, соответствовали моменту и тем убеждали. И опять, как и тогда, постулат «жизнь – наивысшая ценность» не привязан к опыту. Нет сомнения, что жизнь – это ценность, но наивысшая ли, абсолютная? Нет нужды перелопачивать всю человеческую историю, чтобы показать, что это не совсем так. Одна только проблема эвтаназии ставит это под сомнение. А если не воспринимать сотворение мира, описанное в Писании, буквально, а видеть в эволюции (направленной, как доказывают многие учённые эволюционисты, начиная с Берга) сотворение Богом мира и человека и соотносить с этим опытом постулат о абсолютной ценности жизни, то мы увидим, что он этому опыту противоречит. Эволюция, хоть и направленная, осуществлялась всё-таки в немалой степени через истребление и индивидов и даже видов. Провозглашая святость жизни не только человека, но и животных и даже растений, мы надмеваемся превзойти самого Творца, что кощунственно с точки зрения религии и является благоглупостью и утопией с рациональной точки зрения. Да не сделают отсюда вывод, что я призываю мучить животных, разрушать естественную сферу обитания и тем более убивать по чём зря людей. Стремясь душой в небо, мы должны твёрдо стоять ногами на земле, а это значит соотносить знание, даже полученное из Писания, с опытом. Иначе мы будем приходить к результатам, подобным тем, когда абсолютизировали равенство, или свободу, или волю к власти.

Моя, хотя ещё и не законченная, работа показывает, что наивысшей ценностью является приближение Человека, всего человечества к образу и подобию Божию. Все остальные ценности подчинены этой, а по отношению друг к другу выстраиваются в определённую иерархию.

После всего возникает вопрос, а что это такое «образ и подобие Божие» и можем ли мы найти на него ответ на том пути, который я предлагаю. «Образ и подобие Божие» – это оптимальная иерархия ценностей духовных и моральных, которую человек должен принять в идеале. На основании сказанного выше ясно, что мы не можем получить исчерпывающий ответ на этот вопрос. Но мы можем на него ответить в степени, достаточной для разрешения проблем, стоящих перед человечеством сегодня.

Литература

1. Feyerabend P. «Science in free society, London, N.Y. 1978.

2. В Штатах Господь Бог наступает на Дарвина, Вечерние Вести, Киев 6. 3. 2002.

3. Кун Т. «Структура научных революций, М. 1975.

4. Кулиниченко В. «Современная медицина: трансформация парадигм теории и практики, Киев, 2001.

5. Ibid, c. 76.

6. Ibid, c. 102.

7. Юзвишин И. И. «Информациология», Москва, 1996.

8. Воин А. М. «Нерационализм – духовный рационализм», часть 1. М., Direct Media, серия Университетская библиотека Online, 2014.

9. Воин А. М. «Единый метод обоснования научных теорий», Алетейя, СПб. 2012.

10. Воин А. М. «Нерационализм – духовный рационализм», часть 4. М., Direct Media, серия Университетская библиотека Online, 2014.

11. Воин А. М. «Эволюция духа. От Моисея до постодернизма», М., Direct Media, серия Университетская библиотека Online, 2013.

12. Ницше Ф. «Так говорил Зартустра», М. «Интербук», 1990.

Проблема синтеза гуманитарных и естественных наук (К одноименной конференции в Москве 3.4.12)

Зачем нужен синтез гуманитарных и естественных наук? Синтез нужен для повышения эффективности науки. Причем, прежде всего (если не именно), гуманитарной науки, эффективность которой в сравнении с естественной явно проигрывает. Речь ведь идет о переносе методов естественных наук в гуманитарную сферу, а не наоборот. Попытки обратного переноса, если когда и были (например, попытка навязать диалектический метод ученым естественникам), то ничего не дали. Перенос же методов естественных наук в гуманитарную сферу, безусловно, дает определенный положительный результат. Но перенос этот осуществляется уже не первый год (некоторые считают, что как минимум 50 лет), а разница в эффективности гуманитарных и естественных наук остается по-прежнему драматической. Мало того, зачастую этот перенос не только не повышает эффективности гуманитарных наук, но служит лишь наукообразным прикрытием для откровенной научной имитации, количество которой в сфере гуманитарных наук стремительно возрастает. Важно отметить, что и в сфере естественных наук, порождающих эти методы, применение их для прикрытия научной имитации тоже имеет место, хоть и не в таких масштабах, как в гуманитарных. Таким образом, возникает вопрос, что, вообще, делает науку наукой, что отличает настоящую науку от лженауки и научной имитации. Очевидно, что, не ответив на этот вопрос, мы не можем решить проблемы, стоящие перед гуманитаристикой и надеяться на существенный успех от ее интеграции с естественными науками.

На уровне феномена настоящую науку отличает надежность и однозначность ее выводов, однозначность понятий, которыми она оперирует, и способность ученых договариваться между собой и всем сообществом (пусть не сразу) принимать какую-либо теорию как истинную, а остальные, конкурентные – как ложные. Ведь объективная истина одна и, если сообщество ученых неспособно договориться между собой о том, какая из конкурирующих теорий истинна, то какая ж это наука и как ей пользоваться?

Естественные науки более-менее удовлетворяют этим требованиям, чему главное подтверждение – бурный научно-технический прогресс, базирующийся на этих науках. Что касается гуманитарных наук, то успех человечества в гуманитарной сфере спорен, относителен и уж, во всяком случае, не сравним по темпам с успехом научно-техническим. Каждая из гуманитарных наук: философия, социология, психология, макроэкономика и т. д., разбита на множество школ, между которыми нет общего языка, и они не только не способны договориться о том, какая из конкурирующих теорий истинна, но как правило, и не пытаются этого делать. Как правило, каждая школа просто игнорирует другие. В качестве примера приведу высказывание Михаила Дюмета из его книги «Правда и другие загадки»:

«…Хейдегер воспринимался лишь как экзотика; слишком абсурдная, чтобы относиться к ней всерьез, для того направления философии, которое практиковалось в Оксфорде (аналитическая школа – мое)» [1].

Таких примеров игнорирования представителями одной философской школы (аналогично, психологической, социологической и т. д.) представителей, даже всемирно известных, другой можно привести множество. А когда представители таких школ встречаются на конференциях, то даже если в своих докладах они утверждают прямо противоположные вещи, все равно к утверждениям и аргументам противоположной стороны они никак не относятся.

Что касается однозначности понятий и выводов, то в гуманитарной сфере она близка к пресловутой «точности до наоборот». Какую пользу может ожидать общество от такого качества гуманитарной науки, не требует пояснений. В этом контексте конференция «Гуманитарные и естественные науки: проблемы синтеза» с постановкой одного из проблемных вопросов: «Вызовы замещения в гуманитаристике: познания – цитированием, нового гуманитарного знания – научной имитацией, научной модели и теории – интерпретаторством, закономерностей общественного развития – «объяснительными» схемами» более чем уместна и своевременна.

Что же обеспечивает естественным наукам высокую надежность, общий язык (он же способность договариваться и принимать всем сообществом некую теорию, как истинную) и однозначность понятий и выводов? Расхожим мнением на этот счет, мнением, которого придерживаются и многие участники этой конференции (судя по названиям докладов), является представление о том, что все это достигается за счет применения математики в естественных науках. И, следовательно, единственный путь синтеза – это математизация гуманитарных наук. Но, во-первых, возможность математизации ограничена принципиальным отсутствием количественной меры для подавляющего большинства понятий гуманитарных наук. Не существует килограммов, метров и т. п. любви, справедливости и т. д. Во-вторых, идущее от Канта представление о том, что «В каждой науке столько науки, сколько в ней математики», попросту неверно. Использование методов естественных наук для прикрытия «научной имитации» выражается, прежде всего и более всего, в использовании для этой цели математики. Можно взять любую самую бредовую идею и украсить ее сколь угодно высокой математикой. Математикой украшают себя астрологи, нумерологии и прочие шарлатаны. Применение математики само по себе не имеет никого отношения к соответствию теории описываемой ею действительности, опыту.

Автор утверждает, что науку отличает от не науки, лженауки и т. п., обеспечивает взаимопонимание между учеными, надежность выводов и однозначность выводов и понятий единый метод обоснования научных теорий [2]. Если у разных групп ученых, представителей разных школ, разных парадигм и т. п. разные методы обоснования теорий, то то, что у одних будет считаться истинным, у других будет ложно и они не могут между собой договориться на объективной основе (разве что на основе принятия некой моды, которая завтра может поменяться). Поэтому только применение этого метода делает науку наукой и может обеспечить эффективный синтез естественных и гуманитарных наук. В частности, может сделать эффективным математизацию гуманитарных наук и перенос в нее прочих методов естественных наук.

Но существует ли такой метод хотя бы в сфере естественных наук и если да, то можно ли его перенести с той или иной адаптацией в гуманитарную сферу? Этот вопрос до сих пор оставался спорным. С одной стороны представители естественных наук, таких как, скажем, физика, способны, пусть не сразу, всем мировым сообществом принять некую гипотезу, как доказанную теорию, а остальные отбросить, что косвенно свидетельствует о наличии у них единого, принимаемого всеми метода обоснования. С другой стороны, естественные науки, включая ту же физику, время от времени меняют свои понятия и выводы (время абсолютное у Ньютона и относительное у Эйнштейна), что является аргументом в пользу того, что наука не обладает единым методом обоснования и ее понятия не привязаны к опыту. Поэтому философы и ученые естественники разбились на два лагеря: абсолютизирующих науку, либо релятивизурующих ее. Естественно, разные философы абсолютизируют или релятивизируют науку в разной степени, в разных аспектах и с разной аргументацией.

Обобщенно позицию абсолютизаторов можно представить так: наука абсолютно отражает действительность и не меняет ни своих представлений, ни утверждений, ни обоснования этих утверждений, чем и отличается от не науки и в чем и состоит ее особый эпистемологический статус. Точнее, она до сих пор меняла и представления и выводы и их обоснование, но отныне, после того, как она примет метод данного философа, она ничего уже больше менять не будет. Методов предлагалось много разных, но в основном это были попытки найти абсолютное начало познания. Декарт, Кант, Фихте, Гусерль пытались найти его в виде абсолютно достоверных восприятий, для получения которых из субъективных человеческих у каждого был свой прием (например, у Канта через посредство «трансцендентального Я», у Гусерля через процедуры «эйдотической редукции» и «эпохэ»). И далее они полагали, что всю науку можно будет вывести из абсолютных восприятий, причем раз навсегда, без дальнейших изменений. Однако к выведению науки из абсолютных восприятий никто из них не приступил даже, т. к. все увязли в обосновании самих абсолютных восприятий, и сегодня этот путь, скажем так, уже не моден.

Другая разновидность искателей абсолютного начала познания пыталась всю науку вывести из некой базовой теории, истинность которой (ее базовых положений) самоочевидна. Пеано пытался всю математику вывести из аксиоматически перестроенной арифметики. Рассел и Гильберт – то же самое, но из неких абсолютно тривиальных, очевидных и ниоткуда более не выводимых аксиом. Фреге, Рассел и прочие аналитики (они же логические позитивисты) пытались всю математику вывести из логики. Они же (включая Карнапа), отправляясь от того, что правила логики выражаются словами обычного языка, а последние неоднозначны, развили семантику и математическую логику в стремлении добиться однозначности слов языка. До выведения всей прочей науки из математики, точно так же, как в предыдущем случае, никто из них не дошел. Более того, один из самых рьяных и последовательных рыцарей абсолютизации науки на пути искания ее абсолютного начала в виде тривиальной системы аксиом, Рассел, вынужден был признать ошибочность этого пути [3].

Что касается релятивизаторов науки, то я ограничусь лишь их последней волной, построившей себе на неудачах предшествующей ей волны абсолютизаторов (Пеано, Фреге, Рассел, Карнап, Гильберт), и на противоречиях, изменчивости, наблюдаемых в процессе развития самой науки. Представители ее разделяются на две категории, именуемые социальными (Куайн, Кун, Файерабенд и т. д.) и когнитивными (Поппер, Лакатос, Лаудан и т. д.) постпозитивистами. Социальные постпозитивисты занимают наиболее ортодоксально релятивистскую в отношении науки позицию. Так, например, Файерабенд заявил, что выводы науки не более обоснованы, чем предсказания гадалки на кофейной гуще [4]. Когнитивные постпозитивисты не столь ортодоксальны в этом отношении и некоторые из них, в частности Поппер, декларируют себя защитниками особого эпистемологического статуса науки. Но дело не в декларациях и самоопределениях, а в аргументации, она же объективно ставит Поппера и его ученика Лакатоса в число релятивизаторов. Так, Поппер полагает, что наука все же отличается от не науки (псевдонауки) тем, что ее гипотезы обязаны быть «фальсифицируемы» [5]. Это, безусловно, верно и гипотезы типа: «море волнуется, потому что Нептун сердится», не проверяемые в принципе, не научны. Однако это нисколько не спасает особый эпистемологический статус науки, поскольку всегда и по любому поводу можно насочинять бесконечное количество гипотез, даже не претендующих на приближение к истине, но вполне «фальсифицируемых». Процедура выдвижения подобных гипотез с последующей их «фальсификацией» не ведет к истине и не может служить методом обоснования и, таким образом, критерий Поппера не отделяет науку от не науки.

Далее Поппер (за ним другие фоллибилисты) утверждает, что хоть наука и не дает истины (принципиально погрешима) и не дает обоснования (надежного и неизменного) для своих теорий, но отличается от не науки все же тем, что делает обоснованный выбор между теориями на предмет их большей близости к истине: «Я говорю о предпочтительности теории, имея в виду, что эта теория составляет большее приближение к истине и что у нас есть основания так считать или предполагать» [6].

Что касается этих самых оснований выбора, то вот что пишет по этому поводу Лакатос:

«Попперианский критический фоллибелизм принимает бесконечный регресс в доказательстве и определении со всей серьезностью, не питает иллюзий относительно «остановки» этих регрессов… При таком подходе основание знания отсутствует как вверху, так и внизу теории…

Попперианская теория может быть только предположительной… Мы никогда не знаем, мы только догадываемся. Мы можем однако обращать наши догадки в объекты критики, критиковать и совершенствовать их… Неутомимый скептик, однако, снова спросит: «Откуда вы знаете, что вы улучшаете свои догадки?» Но теперь ответ прост: «Я догадываюсь». Нет ничего плохого в бесконечном регрессе догадок» [7].

То есть все основания предпочтительности одной теории перед другой оказались на поверку не более чем догадками. Что в этом плохого, думаю, не требует пояснений. Таким образом, существенно посодействовав релятивизации науки, фоллибилисты (когнитивные постпозитивисты) нисколько не защитили особый эпистемологический статус науки. А что касается наличия у науки единого метода обоснования, то Лакатос прямым текстом отрицал его, выдвинув свою теорию обосновательных слоев, меняющихся со сменой научной парадигмы. Таким образом, вопрос о наличии у науки единого и неизменяемого метода обоснования остается до сих пор открытым.

Автор показал, что наука (естественная), несмотря на то, что она меняет понятия и выводы при смене одной фундаментальной теории на другую (Ньютон – Эйнштейн) и даже обязана это делать в таких случаях, все же сохраняет при этом единый метод обоснования [8], [9]. При этом новые понятия относятся к одноименным предыдущим (относительное время Эйнштейна к абсолютному времени Ньютона и т. п.), как последовательные аппроксимации одной и той же онтологической сущности. Аналогичным образом относятся между собой и соответствующие выводы сменяющих друг друга фундаментальных теорий. С действительностью выводы теории, обоснованной по правилам единого метода обоснования, совпадают гарантировано, но лишь с заданной точностью и вероятностью и лишь при условии применения теории в области ее применимости. (У новой теории эта область шире, чем у предыдущей). Все это относится только к теориям, обоснованным по правилам единого метода обоснования. Если эти правила не выполняются, то никакой гарантии надежности выводов (предсказаний) такой теории ни в какой области мы дать не можем, даже если существующим на сегодня опытным данным она прекрасно соответствует.

Этот метод до сих пор не был представлен эксплицитно и существовал и применялся даже в сфере естественных наук лишь как стереотип естественно научного мышления. Этим объясняется, что и в сфере естественных наук мы имеем иногда и недостаток взаимопонимания между группами ученых, и расплывчатость понятий и выводов, и размыв границ между теорией и гипотезой и т. д… В гуманитарной же сфере метод до сих пор практически не применялся, чем и объясняется наличие в этой сфере множества школ, между представителями которых нет общего языка, и резкое отставание ее от естественных наук по части эффективности. Автор не только представил метод эксплицитно, но и развил его. В частности, уточнил понятия теории и гипотезы [10]), указал способ определения минимальных границ применимости теории [11] и т. д. Наконец, показал возможность применения метода, с соответствующей адаптацией, в гуманитарной сфере и в макроэкономике. В частности проиллюстрировал применение этого метода при анализе степени научности (обоснованности) марксизма [12], биоэтики [13], анализе современного состояния теоретической социологии [14], макроэкономики [15], [16], [17] и построил базирующуюся на методе герменевтику [17].

Суть метода в первом приближении проста. Это, во-первых, однозначное определение базовых понятий теории и однозначная привязка их к опыту. Одновременно, в силу однозначной связи между понятиями и аксиомами, вводятся и привязываются к опыту аксиомы теории. А во-вторых, это аксиоматическая развертка теории и получение вводов. Эта кажущаяся простота и известность метода в его первом приближении ожидаемы. Ведь мало того, что метод уже существовал в рациональной науке (на уровне подсознания) и я лишь проявил, сформулировал его. Он является квинтэссенцией рационалистического мировоззрения, как такового. Поэтому сами идеи однозначного определения понятий, их привязки к опыту, аксиоматического построения хорошо известны каждому ученому (естественнику). Но все не так просто, как выглядит в первом приближении. Хотя то, что надо однозначно определять понятия и привязывать их к опыту, хорошо известно, но никому до сих пор не удалось показать, как именно это можно сделать. (Потому и оставались до сегодня не опровергнутыми аргументы пост позитивистов, в частности Куайна [19], доказывающих невозможность привязки понятий к опыту). Аналогично, никто не против аксиоматического построения теории. Но строго аксиоматически выстроенных теорий в науке очень мало. А в философии господствует точка зрения, что достаточно богатую теорию вообще невозможно перестроить аксиоматически [20].

Поэтому, для того чтобы расставить все по местам, автору пришлось сначала создать новую теорию познания [21] противопоставив ее всем существующим. В частности показано, что базовым элементом познания является не заключение (belief), как то полагают представители так называемой американской школы современных теорий и не абстрактный объект, как полагает Степин В. [23], а понятие. Разработана новая теория понятий [24]. В частности введены номинал определение и расширенное определении понятия. Номинал определение абсолютно однозначное (например, аксиоматическое), но ему не соответствует (с абсолютной точностью) ни один объект действительности. Расширенное определение указывает допускаемые отклонения реальных объектов от номинала определения. Таким образом, устанавливается одно-однозначное соответствие между понятием и множеством объектов действительности подпадающих под определение этого понятия. Далее автор опроверг утверждение Степина и других о принципиальной невозможности аксиоматизации достаточно богатой научной теории [25]. При этом уточнено понятие теории и понятие истинности теории.

Единый метод обоснования дает четкие критерии научности (научной обоснованности), позволяющие отделить настоящую науку от псевдо науки, как в сфере естественных, так и гуманитарных наук. Часть этих критериев хорошо известна и более-менее соблюдается в сфере естественных наук, хотя в гуманитарной и они нарушаются сплошь и рядом. Это, прежде всего, непротиворечивость выводов внутри теории и не противоречие их опытным данным, а также однозначность понятий и выводов. Другие критерии, как, например, привязка понятий и аксиом к опыту и суть этой привязки, плохо осмыслены даже в сфере естественных наук. Ситуация с отсутствием не только однозначности определений и выводов но даже смысла их в сфере гуманитарных наук хорошо известна и признается многими представителями этих наук. Это отражено даже в названиях некоторых докладов, представленных на этой конференции. Преодолеть эту ситуацию без признания и применения единого метода обоснования невозможно.

Кроме того единый метод обоснования позволяет установить минимальные границы применимости теории. Вопрос о границах применимости теории до сих пор был неясен даже в сфере естественных наук, не говоря о гуманитарных. Использование теорий за пределами их применимости, также как использование гипотез в качестве доказанных теорий, является самой распространенной ошибкой в современной науке, даже естественной, не говоря про гуманитарную. Негативные последствия этого особенно сказались в макроэкономике, что послужило одной из причин последнего всемирного финансово экономического кризиса.

Отдельно нужно подчеркнуть мировоззренческий аспект метода обоснования, его эксплицитного представления и применения его в гуманитарной сфере. Мировоззрение в целом и система ценностей, принятая в обществе, в особенности, существенно влияют на все стороны жизни общества, в том числе на состояние науки, особенно гуманитарной, и наконец, на эффективность переноса в нее методов естественных наук. Одним из китов, на которых встала и расцвела западная цивилизация, был классический рационализм с его представлением о способности нашего познания правильно отражать объективную реальность и давать нам надежное знание, на которое мы можем опираться в нашей деятельности. Единый метод обоснования – это, по сути, квинтэссенция рационалистического мировоззрения. То, что этот метод не был представлен до сих пор эксплицитно, привело к тому, что ряд феноменов реальной науки, таких, как смена понятий и выводов при смене фундаментальных теорий и пр., не получили своевременно правильного объяснения. Это, в свою очередь, привело к кризису рационалистического мировоззрения и торжеству представлений, релятивизирующих научное познание, отрицающих его надежность, привязку к опыту и способность ученых договариваться между собой в отношении того, что есть истина. Как следствие, это привело к релятивизации морали и ценностей. Ведь если наука меняет понятия, выводы и метод обоснования, то не только добываемая ею истина, но и мораль и ценности, все относительно, ибо то, что мы принимаем сегодня за обоснованную истину, завтра, когда поменяется метод обоснования, а с ним и сами выводы, может перестать быть таковым. Аналогично, то, что сегодня считается хорошо, морально, завтра может оказаться плохо и аморально. Как это отразилось на состоянии современного общества, как проявило себя в последнем мировом финансово-экономическом кризисе и как это влияет на глобальный кризис человечества, автор описал во многих работах  [26], [27], [28].

Деформация системы ценностей и морали, связанная с кризисом рационалистического мировоззрения, не могла не отразиться и на состоянии науки, особенно гуманитарной, в которой ценностный аспект еще более значим, чем в естественной. Полное отсутствие критериев истинности и научности в гуманитарной сфере (критерий проверки практикой здесь, в отличие от естественных наук, работает только постфактум), в сочетании с релятивизацией морали и ценностей вследствие упомянутого кризиса рационалистического мировоззрения, привело к наполнению гуманитарной науки бездарными карьеристами, которые не только сами не способны делать настоящую науку, но всячески препятствуют делать это тем, кто это может. Процветают кумовство, угождение вышестоящему начальству, воровство чужих идей и так называемое их «забалтывание». Обилие пустых, бессодержательных работ, подобных продукции советских философов, развивавших марксизм на заказ партии, которые после развала Союза без разбору были вывезены на макулатуру, создает потоп информационного мусора, в котором тонут немногие ценные работы. Доказательство существования единого метода обоснования, его эксплицитное представление, опровержение утверждений релятивизаторов науки позволяет возродить (с уточнением) разрушенное рационалистическое мировоззрение и прокладывает путь к возрождению в обществе нормальной морали и системы ценностей. Опираясь на разработанную им теорию познания и единый метод обоснования, автор создал теорию оптимальной морали [29], [30], рациональную теорию духа [31] и предложил основанное на его герменевтике толкование Ветхого и Нового Заветов [32].

Литература

1. Dumett Michael: «Truth and other enigmas», «Duckwarth», London.

2. Воин А. Единый метод обоснования научных теорий, Алетейя, СПб, 2012.

3. Рассел Б. Исследование значения и истины, Идея пресс. М. 1993,London, 1940.

4. Feyerabend P. Science in free society, London, N.Y. 1978.

5. Поппер К. «Реализм и цель науки». По «Современной философии науки» Печенкин А. М. «Логос», 1996.

6. Там же, с.94.

7. Лакатос И. «Бесконечный регресс и основания математики». По «Современной философии науки». Печенкин А. М. «Логос», 1996, с.115.

8. Воин А., Проблема абсолютности – относительности научного познания и единый метод обоснования // Философские Исследования № 2, 2002, С. 82–102.

9. Воин А., Особый эпистемологический статус науки и современная физика.//Философия физики. Актуальные проблемы // М.: ЛЕНАНД 2010, С. 29–32.)

10. Воин А. Теория и гипотеза в современной науке //

11. Воин А. Единый метод обоснования научных теорий//

12. Воин А. Побритие бороды Карла Маркса или научен ли научный коммунизм, Киев, 1997.

13. Voin A. Bioethics or Optimal Ethics? // -tlee.org/eng/offpap/top8/index.html

14. Воин А. Проблема науки – лженауки на примере социологии

15. Воин А. О цикличности кризисов//

16. Воин А. Об эволюции кризисов и экономических моделях//

17. Воин А. Формула безкризисного развития экономики//

18. Воин А. Геменевтика//

19. Куайн В. «Онтологическая относительность». По «Современной философии науки». Печенкин А. М. «Логос», 1996.

20. Степин В. «Становление научной теории», Минск, 1976, с.78.

21. Воин А. Неорационализм, часть 1, Киев, 1992.

22. John Pollok: «Contemporary theories of knowledge», Rowman and Litlefield Publishers, USA, 1986.

23. Степин В. «Становление научной теории», Минск, 1976.

24 Воин А. «Неорационализм», часть 1, Киев, 1992.

25. Воин А. О принципиальной возможности аксиоматической перестройки произвольной научной теории// )/

26. Воин А. Глобальный кризис как кризис рационалистического мировоззрения //Материалы II Международного научного конгресса «ГЛОБАЛИСТИКА – 2011: пути к стратегической стабильности и проблема глобального управления» М., 2011, т.1, С.32–33.

27. Воин А. Системный кризис цивилизации,

28. Voin A. The global crisis of Humanity and the scientific technological progress -tlee.org/eng/offpap/top3/avoin.htm и др.).

29. Воин А. Неорационализм, часть 4, Киев 1992.

30. Voin A/ The FORMATION of PUBLIC MORALS// -tlee.org/eng/offpap/top4/avoin2.htm

31. Воин А. Неорационализм, часть 5, Киев 1992.

32. Воин А. От Моисея до постмодернизма. Движение идеи», Киев, 1999, Феникс, 120 с.

Современная наука и единый метод обоснования

Начну с того, как современная наука воспринимается «широкими массами трудящихся», т. е. в данном случае более-менее интеллигентным читателем, интересующимся наукой. Для этого приведу пару коротких писем, из числа получаемых мной, с комментариями на мои статьи, связанные с единым методом обоснования. Вот комментарий «Товарища Хальгена» (так он себя назвал) на мою статью «Кризис рационалистического мировоззрения и неорационализм»:

«Статья очень интересная, познавательная. Скажу одну свою мысль: современным миром правит уже не рационализм, ибо почти ни у кого нет потребности откапывать «высшие научные истины» или создавать «идеальное общество». Главный рулевой нынешнего времени – дебильный сынок рационализма, именуемый прагматизмом, у которого на лбу выколото «истина = полезность». И если современные ученые еще чего-то ищут, то скорее руководствуются не рационалистическим принципом стремления к познанию, а стремлением получить грант, что вполне соответствует духу прагматизма. У грантодателей тоже свои интересы, часто далекие от науки, и, чаще всего, вписывающиеся в ту же самую формулу. И вообще держу пари, что при сохранении нынешнего мироустройства в ближайшие 50 лет не произойдет ни одного серьезного научного открытия, зато будет найдено еще 150 доказательств происхождения человека от обезьяны (надо же чем-то потешиться), и изобретено 1500 новых сортов жевательной резинки. Вот и вся гносеология современного мира!»

А вот письмо Геннадия Ивченкова по поводу моей статьи «Современная интеллигенция»:

«С интересом прочитал вашу статью. Дело в том, что примерно полгода назад на lenta.ru можно было задать вопросы самому «великому инквизитору» – председателю этой «комиссии по лженауке» академику Круглякову. В частности, я задал ему два вопроса: существует ли подобная комиссия еще где-нибудь кроме России, и, считаете ли вы что в современной официальной науке могут существовать общепризнанные, но ложные теории, как, например в средние века – принцип 4-х элементов, физика схоластов или флогестон в 18 веке, или это все в прошлом?

На первый вопрос он не ответил, а на второй написал, что вопроса не понял, что мол такое «официальная наука»? Понял же он это все прекрасно, просто ответить ему нечего. Как я понял эта «комиссия» – сборище академических профессоров-догматиков, время творчества которых давно прошло и они годами преподают студентам по пожелтевшим конспектам.

Как я понимаю, физический эксперимент и реальная физическая модель – это в чистом виде объективный идеализм – все по Платону (по теням на стене пещеры (эксперименту) найти истинный образ того, кто дает эту тень (истинную физическую модель)). Это крайне сложно и в результате рождаются химеры – физические модели не имеющие ничего общего с реальностью. Мало того, эти «модели» часто дают правильный результат и предсказания. Один и тот же эксперимент можно объяснить совершенно разными моделями. Например, оказывается братья Монгольфьер использовали не закон Архимеда, а принцип 4-х элементов – соединили горячий и летучий огонь с летучим воздухом, а так как огонь связан с дьяволом, то в солому добавляли шерсть от козла! И, представьте, полетело! Карно открыл свой цикл на основе теории флогестона! И, интересно, что самым простым объяснением эксперименту является самый неправильный! Вначале кажется, что науку придумал бог, чтобы люди постепенно понимали его промысел и творение, затем понимаешь, что делал это он вместе с дьяволом, и это все под редакцией лешего, пытающегося утащить путника (ученого) в болото (в тупик, из которого выбраться очень сложно). Примеров предостаточно! Современная наука это лес с химерами, некоторые ни на что не похожи, а некоторые – гибрид истины и обмана, как на картине Босха – там есть нечто очень похожее на испанского идальго – шляпа с пером, горящие глаза, шпага, а внизу жабьи лапы и хвост».

Подобными высказываниями о науке (не связанными уже с моими работами) полон интернет, особенно на таких серверах как, например, . Что в этих двух и подобных им взглядах на современную науку верно, а что неверно и каково действительно состояние современной науки?

Геннадий Ивченков прав в том, что один и тот же эксперимент можно по-разному истолковывать на основе разных моделей. Мало того, и ученым, прежде всего физикам, и философам, работающим в области теории познания, хорошо известно, что не только один эксперимент, но множество опытных данных в некоторой области действительности можно накрыть выводами, получаемыми из разных систем аксиом – постулатов (ну, или из разных моделей в терминологии Ивченкова). Весь вопрос только в том, как это обстоятельство воспринимать с философской точки зрения и как с ним жить в реальной науке. Если признать, что все подобные системы аксиом (модели) равноправны, что сегодня и делается, то мы неизбежно придем к тому восприятию науки, которое демонстрируют Хальген, Ивченков и другие, и к тому состоянию науки (и в немалой степени и общества в целом), которое мы имеем на сегодня.

Действительно, что делает сегодня наука с такими «равноправными» моделями, описывающими имеющиеся экспериментальные факты и наблюдения в некоторой области действительности? Если отбросить в сторону ни к чему не ведущие споры сторонников разных таких моделей, то фактически наука просто ждет, пока появятся новые экспериментальные данные или наблюдения в данной области и окажется, что некоторые из конкурирующих моделей не «ложатся на эти факты». (Т. е. выводы из этих моделей не соответствуют этим фактам). Такие модели отбрасываются подобно тому, как в свое время были отброшены модели флогистона, 4-х начал и т. п. При этом иногда остается одна неотброшенная модель и тогда все радостно вздыхают: вот она, наконец, доказанная теория и истина в конечной инстанции. А иногда не остается ни одной наличной, ложащейся на новые данные (как это, например, произошло после опыта Микельсона в физике) и тогда научный мир приходит в смятение и начинаются срочные поиски новой модели.

Что же мы видим, как писалось в старом французском букваре, «на этой прелестной картинке»? Мы видим, что, с одной стороны, положение в сегодняшней науке не столь мрачно, как то кажется Ивченкову, Хальгену и иже с ними. Наука движется вперед, развивается поступательно, отбрасывая время от времени свои собственные заблуждения и создавая новые модели, обладающие в каком-то смысле большей познавательной силой, чем отброшенные. Не прав также Хальген, полагая, что наука перестала создавать новые фундаментальные модели. Физика, например, в последнее время просто утопает в новых фундаментальных идеях, гипотезах и теориях. Вот навскидку только несколько: теория струн, теория торсионных полей, теория темной материи и т. д. Но с другой стороны, при таком положении вещей, при таком пути развития науки мы все время остаемся в ситуации принципиального отсутствия полной надежности выводов науки. Т. е. в ситуации, в которой мы никогда не знаем заранее, на каком разе применения успешно работавшей до этого модели мы, грубо говоря, сломаем себе шею.

Насколько это свойство науки существенно для нас, зависит от того, в какой области действительности мы применяем наши модели. Если, скажем, речь идет о легкой промышленности, то тут этот недостаток науки пренебрежим в сравнении с преимуществами ее применения. Ведь наука позволила нам увеличить производительность труда в этой промышленности в тысячи раз, а если там иногда что-то не получается, то «тьфу на него». Если речь идет о производстве самолетов, то тут свойство научных моделей время от времени давать сбой уже несколько раздражает, но выгоды от применения все равно таковы, что стерпеть этот недостаток вполне возможно. Но если речь идет об атомных электростанциях, или об оценке некоторых направлений научно технического прогресса, способных радикально изменить окружающую нас действительность и даже нас самих (например, развитие генной инженерии), то тут уже не так просто сказать, что перетянет: ожидаемая польза от применения соответствующей научной модели или вероятный вред. Ну, а уж если речь идет о физических экспериментах типа адронного колайдера, когда существует принципиальная возможность уничтожения всего человечества и сторонники проведения эксперимента уверяют нас, что по их теории это не случится, но гарантировать это нам они, согласно вышесказанному, не могут, тогда, как говорится, уж извините.

Все вышесказанное касается естественных наук, а есть еще гуманитарные. Здесь вышеописанное свойство ненадежности научных моделей (при том, что степень ненадежности здесь несравненно выше, чем в сфере естественных наук) вносит свои обертона в получаемую картину. Вот, например, претендующий на высокую научность марксизм, к тому же трактующий науку, как абсолютно надежную и не меняющую своих моделей, уговорил нас строить социализм. А потом оказалось, что либо мы вышли за пределы применимости этой модели (как в случае с моделью Ньютона при скоростях близких к скорости света), либо Марксова модель вообще далека от того, чтобы быть научной. Но пока это выяснилось, прошло 70 лет с массовыми репрессиями, нищетой и т. д.

Ко всему этому надо добавить, что по мере роста научно-технического прогресса значение принципиальной ненадежности моделей современной науки нарастает. Ведь на заре этого прогресса мы не строили ни атомных станций, ни коллайдеров. А что касается социальных моделей, то человечество создавало их, конечно, и до появления науки Нового Времени и тогда, как и сейчас, обжигалось на их не абсолютной надежности. Но вера широких масс в надежность таких моделей (пока их ненадежность или неправильность не становилась очевидной на опыте) сама по себе играла положительную роль, спасая общество от нигилизма и связанной с ним деморализации. А научно-технический прогресс, вскрыв принципиальную ненадежность научных моделей, в сочетании с провалом конкретных социальных проектов типа марксизма, привел к эпохе модернизма – постмодернизма с их нигилизмом и вытекающими из него последствиями. Развившееся же, как реакция на это, возрождение религиозности, может лишь отчасти (если вообще может) компенсировать утрату веры в надежность науки. Поскольку религия не дает и не может дать ответа на животрепещущие вопросы типа строить или не строить коллайдеры и атомные станции, или какую модель общественного устройства принимать, или какие экономические реформы приведут к успеху, а какие нет.

Таким образом, существующее в обществе недовольство состоянием науки и утрата веры в нее, хоть и базируется на не совсем верных представлениях о сути современного научного познания, но с другой стороны, имеет под собой веское основание. А ситуация в науке и вокруг нее, чем дальше, тем больше требует разрешения. Причем очевидно, что создание комиссии по борьбе с лженаукой проблемы не решает. Я утверждаю, что решение этой проблемы дает только разработанный мной единый метод обоснования научных теорий.

Метод и его приложения изложены в одноименной книге и многих статьях, часть из которых опубликована в философских журналах и сборниках. (И большинство опубликованных и все неопубликованные статьи и книгу можно найти на сайте моего института ). Метод этот не придуман мною на ровном месте. На самом деле он выработан в процессе развития естественных наук, но до сих пор применялся в них на уровне стереотипа естественно научного мышления и по образцам, главными из которых были механика Ньютона и электродинамика Максвелла. В гуманитарных науках он практически до сих пор был неведом и не применялся даже на уровне стереотипа.

В работах по единому методу обоснования и в моей теории познания («Неорационализм», Киев, 1992), на которой базируется метод, я показал, что, если научная теория обоснована по единому методу, то существует область действительности, в которой выводы этой теории будут гарантированно истинными, и мы можем заранее определить минимальные границы этой области. Если теория не обоснована по единому методу обоснования, то, даже если выводы из нее соответствуют всем имеющимся на сегодня опытным данным из некоторой области действительности, нет никакой гарантии, что они будут соответствовать новым данным в этой же области. Т. е. это вообще не научная теория. Таковыми являются теории флогистона, 4-х начал и им подобные. Если же существует несколько теорий, описывающих по видимости одну и ту же область действительности, и все они обоснованы по единому методу, то на самом деле они описывают несовпадающие области действительности, хотя и имеющие общую часть или в частном случае, включающими в себя одна другую. Таковыми являются, например, теории Ньютона и Эйнштейна. Теория Ньютона гарантирует нам истинность своих выводов в области действительности, где, в частности, скорости далеки от скорости света. А теория Эйнштейна гарантирует истинность своих выводов в более широкой области (хотя тоже не в бесконечной, это принципиально), включающей в себя предыдущую. Границу применимости теории Ньютона (по скоростям) мы обнаружили, только перейдя ее (границу) в опыте Майкельсона. При этом ничего страшного для человечества или его части не произошло. Но при применении, например, социальных моделей за пределами их применимости результаты всегда были и будут печальными или даже трагическими для весьма многих людей. Еще хуже будет, если мы применим теорию, типа доказывающей безопасность адронного коллайдера, за пределами ее применимости. Отсюда видно, насколько важно знать заранее границы применимости научных теорий. Единый метод обоснования позволяет нам как определить, какие теории являются обоснованными, т. е. действительно научными, а какие необоснованными, так и определить наперед минимальные границы применимости, гарантированной истинности обоснованных теорий. (А необоснованные теории не имеют никакой области гарантированной истинности их выводов).

Теперь по поводу химерности научных моделей, о которой пишет Ивченков, или о тенях на стене пещеры по Платону. Если перевести это на язык современной философии, то речь идет о том, дает ли нам наука подлинную онтологию. То обстоятельство, что наука время от времени меняет свои понятия (электрон – заряженный шарик, затем электрон – заряженное облако, размазанное по его орбите вокруг ядра, затем – пакет волн и т. п.) и то, что в ней одновременно могут существовать разные модели, описывающие одну и ту же область действительности, порождает не только у Ивченкова ощущение ее химерности и «теней на стене пещеры». И среди ученых и среди философов сегодня господствует мнение, что наука не дает нам подлинной онтологии. Конечно, с узко практической точки зрения с этим можно жить: наука дает нам новую технику и технологии, а онтология – это блажь. Но такая точка зрения – это тот самый прагматизм, который вызывает возмущение Хальгена. И неважно, что таких, как Хальген, немного. Подавляющее большинство, хоть и не формулирует свои ощущения таким образом, но, тем не менее ощущает (справедливо или нет) «химерность» современной науки. А это меняет мировоззрение общества, порождая нигилизм. Неверие в науку порождает неверие в необходимость соблюдения морали. Последствия такого изменения для общества и даже для самого научного сообщества трудно переоценить. Сначала в погоне за прагматизмом, т. е. за сугубо материальными благами, мы пренебрегаем мировоззрением общества, а затем удивляемся, почему у нас не идут, не дают результата никакие экономические реформы. «Там у их», скажем в Китае, точно такие же реформы дают результат, а у нас не дают. И глобальный финансово – экономический кризис тоже произрастает из этого прагматизма.

Единый метод обоснования позволяет пролить свет и на этот предмет. В работах по методу я показал, что хотя абсолютная онтология не достижима, но последовательно сменяющее друг друга, обоснованные по единому методу фундаментальные теории создают ряд онтологических представлений, сходящийся к абсолютной онтологии на бесконечности. Т. е. онтология, даваемая наукой, хоть и не абсолютна, но это уж никак и не химеры. Все это, естественно, при соблюдении наукой своего метода обоснования. (Как именно единый метод обоснования позволяет отделить науку от не науки, определить границы применимости теорий и т. д., читатель может выяснить, прочтя вышеупомянутую книгу о едином методе).

А вот что касается этого самого соблюдения, то, вопреки априорному ожиданию, степень приверженности науки своему методу по мере развития науки не растет, а падает и сегодня достигла критической фазы. Т. е., если перевести это на язык Ивченкова, то можно сказать, что современная «официальная» наука не только содержит ложные (не обоснованные по методу) теории, но средняя обоснованность современных теорий (фундаментальных) сегодня ниже, чем во времена Ньютона и Максвелла и продолжает падать.

Потоп спекулятивных работ и просто пустопорожней болтовни, заливающий сферу гуманитарных наук и особенно философии, публично признается многими профессионалами, работающими в этой области, и сопровождается призывами к внедрению в сферу гуманитарных наук методов естественных наук и в частности математики. При этом выясняется, что сделать это не так просто и можно копировать формально методы естественных наук и применять сколь угодно высокую математику в гуманитарной сфере и при этом все равно выдавать за науку откровенную халтуру. Ведь любую бредятину, не имеющую никакого отношения к действительности, можно нафаршировать математикой (и фаршируют, и делают на этом кандидатские и докторские диссертации, и доползают чуть ли не до академиков), но от этого она никакого отношения к действительности не приобретет. (На Западе все чаще звучат сегодня голоса, что последний кризис был спровоцирован именно применением математических моделей в банковской сфере).

В сфере естественных наук дела в этом отношении обстоят, конечно, лучше, чем в гуманитарной, но несравненно хуже, чем они обстояли в ней же во времена Ньютона и Максвелла. Об этом свидетельствует, в частности, само создание комиссии по борьбе с лженаукой. Если бы не ходили, в качестве научных, ложные теории, не было бы нужды в создании комиссии. Только вот комиссия сама по себе без наличия четких и объективных критериев, отделяющих науку от лженауки, ничего не может сделать. Мало того, такая комиссия может наносить вред науке, зачисляя новые подлинные и важные при том теории в лженаучные. О том, что такое не раз происходило, мы знаем из истории науки по тем случаям, когда долго считавшаяся ложной теория в конце концов признавалась. Такое имело место, например, с теорией, описывающей влияние гравитационных колебаний на различные процессы на Земле, зачинателем которой является Чижевский. А сколько было таких истинных теорий, которые будучи зачислены в ложные, были утрачены человечеством навсегда, можно только догадываться.

Почему же произошло и продолжает происходить это «сползание» науки? Оно произошло по двум причинам. Во-первых, потому что единый метод обоснования до сих пор не был представлен эксплицитно, а существовал лишь на уровне стереотипа мышления. А во-вторых, потому что наука по мере своего развития распространяется на области действительности все более сложные для изучения и формального описания. Для более простых задач ученым естественникам хватало владения единым методом обоснования на уровне стереотипа мышления. А чем задачи сложнее, тем менее достаточно такого владения и тем более наука погружается в состояние «химерности». Эту ситуацию может исправить только признание и распространение «писанного», т. е. эксплицитно представленного мной метода обоснования.

Еще раз наука и псевдо наука

Сегодня на семинаре в доме ученных был доклад, посвященный влиянию мегалитических объектов – долменов на человека. Непонятные памятники времен неолита (хотя, как выяснилось, некоторые появились совсем недавно), разбросаны чуть ли не по всей планете – почему ж не попытаться выяснить, кто и зачем их построил. Начали исследовать. Оказывается, долмены – это нечто вроде резонаторов Гельмгольца, излучающих периодически ультразвук различной частоты, зависящий от размеров долмена и формы пробки, вставленной в его летку. Меняя пробку можно регулировать частоту. Сам факт ультразвука связан с пьезоэлектрическим эффектом кристаллов кварца в плитах песчаника, из которого сложены долмены. Звучание происходит от сжатия плит, а, следовательно, кристаллов, а сжатие происходит под влиянием приливно отливных волн, связанных с фазой луны, и гуляющих не только по морю, но и по суше (хотя, конечно, не с той амплитудой – в море до 17 м, а на суше – до 4-х см). Отсюда – периодичность. А не периодические – от сдвигов плит земной коры. (А все долмены расположены, якобы, по линиям стыка этих плит).

До сих пор это – более-менее наука. Но далее начинается «и было мне видение». Плиты де подогнаны друг к другу так точно, как примитивные люди никак не могли сделать это сами. Далее, жрецы использовали долмены для вхождения в транс и для лечения. В пьезоэлектричестве они ни в зуб толкнуть, значит кто-то когда-то научил их как пользоваться и они, не понимая сути, пользуются и передают следующим поколениям умение пользоваться. Отсюда вывод – инопланетяне сделали и научили.

Тут весь зал, состоящий из современных кликуш, хотя и с высшим образованием и может быть даже со степенями, тихо взвывает и начинает труситься без подключения к нему пьезоэлектричества и ультразвука. А между тем докладчик успевает проболтаться, что какое-то задержавшееся в развитии островное племя продолжало строить долмены еще в 19-м не то в 20-м веке и ученные успели их опросить, что и как. Пардон, пардон! При чем же тогда невозможность примитивным людям построить долмен? Эти островные долбаки были ж примитивные и строили без техники. Вместо того, чтобы вешать лапшу на мозги современным кандидатам наук и дебилизировать их еще больше ахинеей в духе Апокалипсиса (Здесь тайна), можно ж было поинтересоваться, а как же их эти островитяне строили. Вот куда должна была направиться немедленно мысль нормального ученого. Впрочем, даже без этих островитян можно сообразить, как, примерно, это делалось. Плиты песчаника – достаточно мягкий материал. Если тереть их одна об другую, они быстренько притрутся. Ну а дюжина (или несколько дюжин) первобытных амбалов, вооружившись кольями и веревками, запросто могли двигать одну плиту по другой туда – сюда.

А как они додумались? А как кошка или собака «додумывается» поесть вполне конкретную травку, когда она больна? Ах, это – инстинкт! А у первобытного человека не было инстинктов? Они есть и у нынешнего даже остепененного, хоть и ослабели. Кроме того, «инстинкт» – это такое слово, которое ничего не объясняет. Не ясно в частности, чем отличается инстинкт от интуиции. А интуиция – это то, чем пользуется и современный ученный в своей работе. Он ведь сначала что-то такое чувствует, какую-то общность, связь, идею, и только потом извлекает это из подсознания в сознание и, наконец, облекает в слова. А кошка ничего в слова не облекает, за неимением у нее таковых, а просто чувствует, какую ей травку надо есть. На такой интуиции (а не с помощью инопланетян) накоплено древними огромное количество прикладных знаний типа ноу хау, т. е. знаний что надо делать для достижения того или иного результата без подлинного понимания, как этот результат с этим деланием связаны. Сочинялись и объяснения, как одно с другим связано, но не научно рациональные, а интуитивно мифологические. Иногда это был чистый бред с точки зрения современной науки, вроде: «Море волнуется, потому, что Нептун сердится». (Хотя этот бред мог быть великолепно поэтическим). Иногда это были более-менее гениальные интуиции, вроде китайских иней, яней и меридианов. Тем не менее, даже будучи гениальными, это – всего лишь интуиции и мы сейчас переводим их на язык нормальной рациональной науки. Зачем нужно переводить? Спросите об этом у китайцев, которые не пожелали оставаться при своей гениальной интуиции и бурными темпами осваивают европейскую рациональную науку.

Так и шаманы «додумались» до долменов. А еще скорей они сначала находили долменообразные естественные образования в виде пещер, гротов, случайных нагромождений плит и т. п. И будучи от природы наделенными экстрасенсорными способностями (шаманы) ощущали их воздействие на себя. Ну и т. д.

Эта история – еще один пример того, как отсутствие признанного единого метода обоснования в науке приводит к профанации самой науки и дебилизации населения. Его можно добавить к тем, что я дал в «Науке под ключ» и сей предмет полезно иллюстрировать еще и еще. Но не следует при этом впадать в другую крайность и заключать, что если настоящая наука не установила еще существования инопланетян и посещение ими Земли в прошлом, то этого не может быть и такую возможность не следует рассматривать в принципе.

Креационизм, Большой Взрыв и апдукция

Все это и многое другое сочетал в своей лекции в рамках лектория «Мир сотворен – ученые доказывают это на фактах» (21.05.06) д. ф. м. н, руководитель лаборатории Института Ядерной Физики Украины В. Ольховский. Конечно, ничего плохого в том, что ученый физик является одновременно верующим человеком и в качестве такового ищет возможности примирения религии с наукой, нет. Можно только приветствовать такое благое намерение и усилия в этом направлении…, если это делается честно. К сожалению, в данном случае это – пример распространенного ныне явления, которое я назвал бы постмодернизмом в науке, религии и вообще сфере духа. Суть явления легче всего понять, сравнив его с модернизмом. Модернизм декларативно отвергал религию, дух, мораль, высокое искусство, кичился этим, бранился, эпатировал респектабельную публику голыми задницами и заявлениями типа «Долой Бетховена». Постмодерны, сохранив нигилистическое отношение модернизма к духовным ценностям, уже не атакуют их в лоб, а тлят изнутри, громогласно выдавая себя за поборников оных и еще зарабатывая себе на масло к хлебу апологетикой, скажем, Христианства (что не лишне при довольно скудной зарплате ученых сегодня в Украине).

Господин Ольховский доказывал сотворенность мира через полное отрицание эволюции. Сегодня есть немало ученых, верящих в Бога и считающих, что эволюция это и есть путь сотворения мира Богом. Но Ольховскому этого мало и он выкладывает те проблемы эволюционной теории, которые сами эволюционисты и открыли и ни от кого не скрывают, как нечто открытое им и начисто опровергающее возможность эволюции как таковой. Ну, например, то, что в окаменелостях не найдено так называемых промежуточных видов: эволюционные ряды внутривидовой эволюции более – менее прослеживаются, а вот переходы от вида к виду пусты, не заполнены промежуточными полу, четверть и т. п. видами. Не могло же в один скачок, при переходе от вида, у которого еще не было глаз, появиться сразу такой сложный органа, к тому же сложнейшим образом встроенный в остальной организм (нервы, головной мозг и т. п.). Почему же нигде не найдено существ с чем-то вроде полуглаз?

Как я сказал, это – одна из реальных проблем эволюционной теории, теории отнюдь еще не достроенной, что признавалось и признается всеми учеными эволюционистами, начиная с Дарвина. Но господин Ольховский опускает тот факт, что есть гипотезы, разрешающие эту проблему. Например, теория так называемой запрограммированной эволюции академика Берга. Важно, что это – не чистой воды гипотеза, а опирается на факты, собранные Бергом. В частности, он обнаружил (на всяких там ископаемостях) явление так называемого опережающего развития признака, которое прямо проецируется на случай с глазом. Суть явления в том, что у отдельных представителей некого вида появляются эти самые полуорганы (полуглаза), которые в силу своей недостроенности еще не функционируют и посему не могут давать никакого преимущества в борьбе за выживание тем особям, у которых они появились. Затем эти экземпляры с полуглазами (условно, потому что у Берга речь идет не о глазах именно) исчезают на значительный период (в окаменелостях), а затем появляется уже новый вид со вполне сформировавшимся признаком (глазами).

Это дает возможное, причем весьма вероятное объяснение, почему не находятся промежуточные полу и четверть виды. Во-первых, как видим, кой-какие все же находятся. А то, что остается при этом много незаполненных межвидовых переходов, объясняется тем, что процесс эволюции носит, условно говоря, квантованный характер. Устойчивостью обладают лишь сложившиеся виды со вполне функционирующими новыми органами. Эти устойчивые виды размножаются в огромном количестве и занимают свою экологическую нишу. А промежуточные существуют лишь в малом числе экземпляров и вероятность обнаружения их остатков на порядки меньше. Вот они и не найдены до сих пор (в большинстве случаев).

Но критика существующих эволюционных теорий у Ольховского, хоть и не добросовестна, но еще куда ни шло. А вот «доказательство» им сотворенности мира через Большой Взрыв – это уже сплошная «апдукция». Ольховский подает теорию Большого Взрыва как доказанную и принятую всем мировым сообществом, попросту умалчивая о том обстоятельстве, что не малая часть физиков сегодня исповедует конкурентную теорию пульсирующей Вселенной. «Доказательство» Большого Взрыва он строит на эффекте Доплера, из которого следует разбегание галактик с определенной скоростью, откуда путем нехитрой арифметики вычисляется момент, когда все галактики были в одной точке, т. е. момент Большого Взрыва. А, кроме того, с помощью столь же нехитрой арифметики делается подсчет возраста Вселенной, отправляясь от периода полураспада определенных радиоактивных элементов, причем оба метода подсчета дают достаточно близкие результаты.

Тут Ольховский решает продемонстрировать элемент уважения к интеллектуальным способностям аудитории и выкладывает часть слабых мест своего «доказательства». Оказывается, приведенный им расчет возраста вселенной по радиоактивному распаду был построен на допущении, что все вещество во вселенной находится и всегда находилось в том же состоянии, что и сегодня на поверхности Земли, т. е. в виде молекул и атомов, у которых ядра защищены электронными оболочками. Но известно, что внутри звезд и вообще везде, где вещество находится в состоянии плазмы, скорость распада в тысячи раз больше. Точно также скорость распространения света по некой теории, насколько я понимаю, далеко не всеми пока принятой, в прошлом была гораздо большей, чем сегодня, и с учетом этой поправки получаем скорость разбегания Вселенной по Доплеру тоже в тысячи раз меньшей. И хотя теперь возраст Вселенной оказывается порядка 10 тысяч лет вместо 10 миллиардов лет по прежнему расчету, но опять – как бы довольно близкие результаты по двум методам расчета. Чувствуя зыбкость этого своего построения, Ольховский заключает: «Ну, конечно, тут есть еще всякие проблемы (следует неопределенный жест рукой), но, тем не менее, мы должны это принять в качестве доказательства на основе апдукции. Замечая немое изумление аудитории при слове «апдукция», Ольховский поясняет: «Апдукция – это метод доказательства научных теорий, принятый на Западе уже 150 лет, но в Союзе его не признавали и потому вы о нем не слыхали.» – Пардон, блин, пардон – хочется воскликнуть здесь – как же это советская физика, которая тоже вроде была не «хухры-мухры», а главное была частью мировой физики, а не какой-то отдельной советской физикой («Газы расширяются согласно указаниям партии» существовало только в анекдотах), обходилась без принятого на Западе метода обоснования теорий и даже слыхом о нем не слыхала? И что это такое апдукция и откуда она вылупилась на наши темные головы? – Предвосхищая последний вопрос, Ольховский поясняет: есть индукция, есть дедукция, а есть апдукция, изобрел ее некий Пирс и именно с ее помощью, а не с помощью дедукции, (как нам внушали), делал свои выводы еще Шерлок Холмс. Сводится она к принципам непротиворечивости (замечу, всеми признаваемый принцип, только далеко не достаточный для обоснования – доказательства), еще чего-то и «Бритвы Окамы». «Бритва Окамы» – это, упрощенно, требование простоты теории. При такой расшифровке брови у части слушателей полезли еще выше вверх от изумления. Да неужто советские физики не слыхали о противоречивости и простоте? О них же знали даже советские школьники, а те из них, что поразвитее, слышали и о требованиях красоты и даже странности, предъявляемых к новой большой физической теории, требованиях, о которых уже давно разглагольствовали советские физики еще громче, чем их западные коллеги. Только все эти «простота», «красота», «странность» никем из нормальных физиков не воспринимались как доказательство истинности теории. Это лишь признаки, повышающие вероятность теории оказаться истиной. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, что греки на определенном этапе полагали, что «море волнуется, потому что Нептун сердится». Просто? – Очень просто, проще некуда, но к истине, как мы знаем теперь, отношения не имеет.

Вообще, если бы апдукция 150 лет назад разрешила проблему обоснования (доказательства по Ольховскому) научных теорий, то с тех пор никто бы не спорил о том, обладает ли наука единым и неизменяемым методом обоснования своих теорий, отличающим ее от не науки, лженауки и т. п. Между тем эта проблема остается одной из центральных в современной философии и в спорах на эту тему принимают участие и всегда принимали и физики, и математики, такие, как, например, Ньютон, Эйнштейн, Гейзенберг, Гильберт.

Тут надо сделать небольшое отступление и сказать пару слов об одном отличии нынешней физики и физиков от того же прошедших эпох. В прежние времена физика и философия шли рука об руку друг с другом. Причем я говорю не об античной эпохе, когда и физика, и химия, и математика были, просто, частью философии, не выделились еще из нее. Я имею в виду эпоху от Ньютона до Эйнштейна (плюс – минус). Возьмем для примера знаменитый Тринити Колледж Кембриджского Университета, где учились и работали в разное время, а иногда одновременно, с одной стороны философ Беркли, с другой великие физики Ньютон и Максвелл, а с третьей физик и философ одновременно – Уайтхед. Там физика и философия преподавались и физикам, и философам по полной программе, а не так как сегодня: физикам дают немного философии лишь для приличия и в той же мере – философам физику. Потому оттуда и выходили физики, создающие физику, меняющую картину мира и мировоззрение человечества, и философы, которые свою философию не высасывали из пальца, а строили ее на знании, добываемом естественными науками. Кроме того, это были служители, рыцари истины, которых волновала к тому же судьба человечества. Сегодняшний физик мало того, что не обучен философии в университете, это вообще, как правило, совсем другой тип человека. Это – узкий профессионал, не интересующийся не только проблемами философии и общества, но и в самой физике хорошо разбирающийся только в некоем частном разделе ее. Этого ему достаточно, чтобы делать карьеру, а остальное его не интересует. А если он вдруг вторгается, как господин Ольховский, скажем, в религию, то опять же не для служения Богу и истине, а ради все тех же шкурных интересов.

Если бы господин Ольховский был воспитан в духе Тринити Колледжа, то не мог бы не знать, что ни о каком всеобщем признании его апдукции на Западе не может быть и речи, хотя бы потому, что господствующие на Западе сегодня философии, например, пост позитивизм, отрицают начисто наличие у физики (и вообще у естественных наук) неизменяемого метода обоснования, а, следовательно, и апдукцию в этом качестве – тоже. А философы пост позитивисты (Куайн, Фейерабенд, Поппер, Лакатос и др.) практически все – либо одновременно физики, либо фундаментально погружены в физику и всю свою аргументацию строят на проблемах и парадоксах современной физики.

Я утверждаю, что проблему обоснования в науке решил я. Само собой разумеется, что я не изобрел метод обоснования на голом месте. Он был выработан в процессе развития естественных наук, физики прежде всего, но до сих пор не был представлен эксплицитно и действовал на уровне стереотипа естественно научного мышления, примерно также, как правила грамматики соблюдаются (хотя и не абсолютно точно) теми носителями языка, которые, в силу обстоятельств, грамматики в школе не учили (ну, или на этапе, когда эта грамматика еще не написана). Я же сформулировал этот метод, показал его неизменяемость при смене так называемых научных парадигм и опроверг все аргументы пост позитивистов в пользу невозможности существования такого метода. Кроме того, я показал возможность применения этого метода (с соответствующе адаптацией) и в гуманитарной сфере и даже при анализе Священного Писания. В частности, на базе моего подхода я создал теорию оптимальной морали («Неорационализм», Киев, 1992) и дал свою трактовку Учения в Библии («От Моисея до постмодернизма. Движение идеи», Киев, 1999).

Так вот, если бы господин Ольховский разобрался в сформулированном мной едином методе обоснования, то знал бы, что все его построения, относительно Большого Взрыва научно не обоснованы, спекулятивны. А если он и так знал, что занимается обманом (якобы в угоду Богу), то не отважился бы это делать. Одно из положений единого метода обоснования – это, что мы не можем применять никакую научную теорию за пределами привязки к опыту ее аксиом. Ольховский же делает именно это. Первоначально его доказательство базировалось на представлении, что все вещество во Вселенной находится в атомарном и молекулярном состоянии. И это состояние он, сознательно или бессознательно, экстраполировал на всю Вселенную. Затем выяснилось, что он вышел за пределы привязки к опыту этого предположения, поскольку за пределами земной поверхности мы обнаруживаем вещество в плазменном состоянии. Но он опять наступает на те же грабли и опять экстраполирует представление о плазменном состоянии вещества на всю бесконечную Вселенную и на удаление во времени до Большого Взрыва, т. е. в области, где нет и принципиально не может быть привязки никаких аксиом и предположений к опыту. Нет никаких оснований предполагать, что в окрестностях Большого Взрыва (или перехода Вселенной от сжатия к расширению) вещество не проходило еще неизвестно какого количества неизвестных нам сегодня состояний.

Соционика

Только что прослушал передачу по радио (кажется по украинскому «Радио Эра ФМ») про нее родимую. Какая-то соционистка (или соционийка) обучала слушателей, как нужно подбирать пару для брака по правилам соционики. Вот де есть 16 типов людей и тип А с типом Б может вступать в брак, будут жить счастливо, а с типом В – ни за что, если не поубивают друг друга, то уж точно отравят всю жизнь. Тут, как раз, пошли вопросы слушателей и одна слушательница спросила: «А вот есть еще астрология, многие в нее сейчас верят, так там людей поделили иначе. Ну, знаете, лев, дева стрелец и т. д. И тоже кому с кем можно брачиться, а кому с кем нельзя под страхом смертной казни. Так как это вяжется с Вашей системой?». «А – отвечает соционистка – человек – это такая сложная скотина, что к нему любая классификация подходит. Астрологическую тоже очень полезно применять. А еще – говорит – есть китайская, ну знаете, лошадь, крыса и свинья, эту тоже очень полезно применять.»

Да, подумал я, ну а если эти системы дают противоположные советы, что тогда делать? И вспомнил еврейский анекдот. Приходят к раввину два еврея, чтобы он рассудил их в споре. Раввин выслушал одного и говорит: «Ты прав, сын мой». Потом выслушал второго и говорит: «И ты прав, сын мой». Когда они ушли, жена говорит ему: «Послушай, Хаим, но ведь они же говорят противоположные вещи, они ж не могут быть оба правы». «Ты тоже права, дорогая» – сказал раввин.

Можно было бы, конечно, потешиться над простодушием и соционистки, и слушательницы, и журналистки, ведущей эту передачу, но когда я вспомнил свой недавний доклад на семинаре академиков (см. статью «Академики»), то мне захотелось больше плакать, чем смеяться. Ну, если уж действительный член Национальной Академии Наук Украины говорит, что он не знает, наука ли астрология или лженаука, то чего спрашивать с бедной тележурналистки, устроившей эту передачу? И чего удивляться, что социоников, астрологов и т. п. выпускают на телевидение и куда угодно, а меня с моим единым методом обоснования научных теорий, который дает четкие критерии отличия науки от всяких псевдо наук, никуда не пускают. Более того, чего удивляться, что мы «имеем то, что имеем» в украинской политике и наша экономика, если еще не развалилась совсем, то вопреки политике, а не благодаря ей. Да, «Скучно жить на белом свете, господа!», как сказал Николай Васильевич Гоголь.

Академики

Недавно делал я доклад по единому методу обоснования научных теорий на семинаре так называемого клуба академиков. Существует такой при Доме Ученых Киева. Его члены – это действительные члены и члены корреспонденты Академии Наук Украины. Основал его и был до своей смерти его руководителем покойный Амосов, а ныне им руководит его прежний заместитель академик Малиновский, кибернетик, в прошлом соратник великого Глушкова.

О важности единого метода обоснования для философии, науки, общества в целом и о трудности добиться его широкого признания (определенного признания в виде публикации статей в философских журналах и отзывов отдельных маститых философов сегодня я уже добился, но до широкого еще далеко) я писал много раз, поэтому не буду распространяться об этом сейчас.

Доклад я начал с того, что подчеркнул важность, значимость метода для науки, философии и общества. Помянул и отделение науки от не науки, и теории от гипотезы, и определение минимальной области применимости теории и т. д. Мне трудно представить себе ученого, не только академика, но хотя бы просто кандидата наук, но настоящего (а не купившего диплом, как сегодня бывает), который бы стал возражать против важности всех этих вещей. Поэтому я акцентировал внимание академиков на этом в начале доклада не для того, чтобы обсуждать важно это или не важно, а для того, чтобы завести их на обсуждение по существу, т. е. действительно ли я это сделал. «Ага, пришел тут какой-то, который претендует на то, что он сделал то, что мы академики не смогли сделать. Ну, сейчас мы выпустим из него воздух и покажем, что такие вещи так просто не делаются». И пойдет разговор по существу, думал я.

Но когда я закончил, вопросы и возражения пошли такие: «Вот вы утверждаете, что Ваш метод позволяет отделить науку от не науки. А показали Вы только, что он позволяет отделить теорию от гипотезы или от необоснованной теории». – «Пардон, пардон, но разве наука состоит не из теорий?» – изумляюсь я. – «Э! – отвечает мне уже несколько человек в один голос – наука и теория – это разные вещи». И все они вместе закивали в лад головами и зачмокали губами, выражая недоумение, как такой профан, который не знает, что наука – это не теория, осмелился прийти в их высокое собрание делать доклад. Ну, если бы я был в детском саду, я, конечно, объяснил бы, что хоть наука – это не только теория и в ней есть и эксперимент и, не знаю, чего там еще, но именно теория является законченным продуктом науки. И что из того, что я говорил, совершенно ясно было, что я имею в виду именно теорию. И, наконец, если то, что я сделал, относится только к теории, а не к науке в целом, этого что – мало? И нам больше не о чем говорить, как только о том, что теории – это еще не вся наука? И мы не можем перейти к вопросу о том, действительно ли я это сделал, пусть не для науки в целом, но только для теорий? Но от того, что я это слышал не в детском саду, а в клубе академиков и под такое дружное качание головами и причмокивание, я просто онемел. Ну, не онемел, конечно. Я начал: «А что, наука состоит не из теорий?». Но дальше мне продолжать просто не дали, мой голос потонул в криках возмущения. И к обсуждению по сути они переходить не думали.

«А вот, Вы утверждаете, что ученые естественники могут договариваться между собой и договариваются, а ученые гуманитарии – не могут. Но, ученые естественники не договариваются. Договариваются между собой политики, а ученые доказывают». И опять они взвиваются в шумном восторге от того, что уличили меня, и не слушают моих возражений:

«Так ведь я ж говорил, что ученые естественники договариваются между собой на основе применения ими единого метода, пусть и не оформленного эксплицитно, а существовавшего до сих пор на уровне стереотипа естественно научного мышления. А единый метод обоснования – это и есть универсальный метод доказательства – обоснования теории. Ученые же гуманитарии не владеют этим методом и на уровне стереотипа и потому не могут договориться. Политики же договариваются на основе компромисса, торга и т. п. – это совсем другое дело. Так что Вы просто передергиваете то, что я сказал». Ноль внимания.

А один прицепился к тому, что, когда я говорил о наступлении сегодня лженауки, связанного с отсутствием критериев, отделяющих науку от не науки (а эти критерии в полном объеме дает только единый метод обоснования), то в качестве одного из примеров лженауки привел астрологию. «А почему – говорит – Вы считаете, что астрология – лженаука? У них там есть какие-то формулы, по которым они делают свои предсказания. Я вот не знаком с этими формулами и не берусь судить, наука или не наука астрология.». Ну я, конечно, мог бы ему сказать, что применение каких-либо формул еще не есть свидетельство того, что мы имеем дело с наукой. Что, если исходить из неправильных постулатов, то какую высокую математику дальше не применяй, все равно науки не получится. Что астрология – не наука, потому что она не удовлетворяет критериям научности, вытекающим из единого метода обоснования. Причем для того, чтобы установить, видеть не научность астрологии по этим критериям, не обязательно владеть единым методом обоснования, который дает их в полном объеме. Некоторые из них хорошо известны каждому нормальному ученому и без единого метода обоснования (без его эксплицитного представления). Например, требование непротиворечия теории доказанным фактам. Доказано, что характер человека в значительной мере определяется унаследованными им генами. А астрология определяет характер человека по расположению звезд в момент его рождения. А гены свои человек получает в момент зачатия, т. е. на 9 месяцев раньше, когда расположение звезд другое. А главное, получает он их от родителей, а набор генов родителей вообще никак не связан (даже по видимости) с моментом рождения их ребенка и расположением звезд в этот момент. И много чего еще мог бы я ему сказать, но у меня просто челюсть отпала, когда я услышал это не от базарной торговки, а от академика Академии Наук Украины и никто из других академиков ему не возразил, а все кивали в согласии головами и чмокали губами. До обсуждения по сути дело так и не дошло.

Тут читатель может воскликнуть: «Ну, это ты нам рассказываешь. А интересно, как бы сами академики изложили обсуждение твоего доклада?» Мне и самому интересно, как бы они это сделали не на своем междусобойчике, а публично. Только боюсь, не будут они этого делать, завернутся в свою академическую тогу и станут в позу: «мы выше этого, не обязаны отчитываться» и т. д. Отрицать сам факт доклада они не могут, о том, что доклад был, знает достаточное число людей помимо присутствовавших. Перекрутить содержание моего доклада, чтобы потом громить то, чего я на самом деле не говорил, они тоже не могут, потому что у меня есть, так сказать, квитанции на то, что я говорил, в виде опубликованных статей по единому методу обоснования. Отрицать важность того, о чем я говорил, они тоже не могут в силу очевидности этой важности. Но и спорить со мной по существу, как показало само обсуждение, они тоже не могут.

И все-таки, воскликнет читатель, не слишком ли фантастическую картину рисует нам этот Воин? Поверь мне, читатель, что фантастичность этого обсуждения меня самого настолько поразила, что месяца полтора после него я просто не знал, как это все переварить и потому и не думал писать этой статьи. Но потом помаленьку я стал вспоминать разные вещи, из которых стала складываться цельная картина.

Во-первых, я вспомнил, что еще в Советском Союзе встречались дутые академики, т. е. не то чтобы вполне дураки (для того чтобы даже нечестно получить звание академика, каким-то уровнем интеллекта все равно нужно обладать), но люди далекие от того, чтобы их вообще в науку пускать, не то что в академики производить. Был, например, такой академик Амбарцумян, считавшийся даже чуть ли не светилом в математической теории упругости. Я как раз в этой области делал диссертацию и послал ему статью для представления в «Доклады Академии Наук». В ней, помимо прочего, я предлагал обобщение так называемого Принципа Сен-Венана. Но доказательств этого обобщения я не приводил, т. к. статья была посвящена в общем не этому, а обобщение я упомянул лишь потому, что использовал его для решения задачи, которой и была посвящена статья. Но для себя и на случай, если потребуется, я сделал аж два разных доказательства. Амбарцумян мне статью завернул, как не подходящую для «Докладов», а время спустя, на втором всесоюзном съезде ученых механиков, на котором был и я, он выступил с этим самым обобщением. Но спереть у меня идею у него ума хватило, а вот доказать ее – не хватило и когда его попросили это сделать, получился конфуз.

Вспомнил я и как в 1994-м делал сообщение по моей теории оптимальной морали на отделении этики и эстетики киевского Института Философии и присутствовавший там членкор Пазенок заявил, что это не интересно. Как может философу, специализирующемуся по теории морали быть не интересной оптимальная теория морали, этого я у него выяснить не смог. Это уже не говоря о том, что это за новая классификация научных теорий на интересные и не интересные? Интересными и не интересными бывают детективы. А теории бывают истинными или ложными, доказанными или не доказанными (т. е. гипотезами), важными и не важными. Но это еще цветочки. Через пару месяцев я случайно узнаю, что Пазенок собирает международную конференцию по этноэтике, само понятие которой я ввел в моей теории оптимальной морали и там же обосновал саму возможность этноэтики, не противоречащей общечеловеческой морали. Значит, сначала он заявляет, что не интересно, потом ворует у меня идею этноэтики, собирает под нее международную конференцию и меня даже не приглашает на нее. Я прибегаю к нему, говорю: «Как же так? Вы ж говорили, что не интересно.» – «А это – говорит – обыкновенные интеллигентские штучки». Воистину, какие интеллигенты пошли, включая академиков, такие и штучки. «Но Вы ж – говорю – без моей теории оптимальной морали не можете корректно ввести этноэтику. У Вас же получится ницшеанское «у каждого народа свое добро и свое зло». «– «Вы – говорит – совершенно правы. Но я хотел Вас пригласить, но телефон потерял». Ну, как говорится, нет слов для выражения.

Таких примеров я мог бы привести еще, да и каждый, проработавший в науке хотя бы несколько лет, сам знает такие. Но можно сказать, что эти примеры иллюстрируют лишь исключения, которые, как известно, лишь подтверждают правило. Да и сам я так думал раньше. Мало того, я знал по работам, а некоторых даже лично, не одного настоящего ученого, которые не могли бы произносить вещи, которые произносились на этом обсуждении. И даже просто молчать (казалось мне), когда такие вещи в их присутствии произносятся их коллегами. Но как только я прокрутил этот пассаж в голове, так всплыли у меня в памяти другие воспоминания.

На упомянутом 2-м всесоюзном съезде механиков присутствовали безусловно настоящие ученые, академики и не академики, включая высокочтимого мною Анатолия Исааковича Лурье, бога механики не только в Союзе, но, пожалуй, в мире. Именно они (персонально Лурье) спросили Амбарцумяна, может ли он доказать обобщение. Но когда тот не смог ничего доказать, то все, включая Лурье, сделали вид, что ничего не произошло, все в порядке, не захотели портить отношения с коллегой академиком.

Вспомнил я и мой предыдущий доклад на семинаре академиков. Это было года 3 спустя после того, как я приехал из Израиля. Я тогда зашел в их офис, комнату в Доме Ученых и застал там незнакомого человека, который при знакомстве представился как академик Малиновский. Я сказал, что я из Израиля, что я математик, но создал свою философию и предлагаю им сделать у них доклад по единому методу обоснования научных теорий. Я начал объяснять Малиновскому, в чем суть метода и какое он имеет значение, но он прервал меня и сказал: «Мы послушаем Вас на эту тему когда-нибудь потом, а на этот раз, не согласились ли бы Вы сделать нам сообщение об Израиле. У наших академиков есть большой интерес, к тому, что там происходит. И не просто об Израиле, а под названием «Идеология для Израиля». Дело в том, что у нас тут ходит сейчас и вызывает достаточно бурное обсуждение брошюра Амосова «Идеология для Украины». Так вот, я хотел бы, чтобы Вы построили свой доклад в контраверсии к позиции Амосова. Не бойтесь с ним спорить, он к критике относится весьма терпимо». Я согласился.

Амосов моделировал развитие общества в духе так называемых эконометрических моделей, устаревших и переставших применяться в экономике уже во времена амосовской молодости, в силу того, что предсказания по этим моделям редко сбывались. Он собрал большую статистику по динамике изменения разных экономических и социальных параметров, вроде выпуска и потребления той или иной продукции, цен, зарплат и т. п., и просто экстраполировал каждый из параметров в отдельности на будущее. При этом он не учитывал функциональных связей между параметрами. Эконометрические модели потому и были отброшены, что, не учитывая этих связей, не могли давать правильных предсказаний, за исключением тривиальных случаев. Что касается идеологии, то она сводилась у Амосова только к заботе о материальном благосостоянии общества и совершенно отвлекалась от таких параметров, как духовность и прочее.

Все это я изложил в первой части доклада, а что касается идеологии для Израиля и для Украины, то акцент сделал именно на духовности, утверждая, что, во-первых, «не хлебом единым», а во-вторых, в бездуховном и аморальном обществе намного тяжелее решать и экономические проблемы. (Хотя само собой, что экономические проблемы не решаются с помощью одной лишь духовности и морали). Когда я закончил, на меня обрушился шквал негодования академиков, смысл которого был: как ты осмелился критиковать самого Амосова и кто ты вообще такой. Ну, я отбивался, пытаясь вернуть выступавших к теме и аргументам. Но как говаривали прежде, вотще.

После всего поднялся Амосов и сказал, что, а вот ему доклад понравился. Чем он ему понравился, он не уточнил, но спросил меня, чем отличается дух и духовность, о которых я говорю, от пассионарности по Льву Гумилеву. Я тогда Л. Гумилева не читал и ничего про него не слыхал, несмотря на то, что он был изрядно популярен в соответствующих кругах. Но свою популярность он приобрел тогда, когда я был в Израиле, а по приезде я еще не успел пересечься с этой его популярностью. Ну, потом я познакомился с теорией Гумилева и понял, что Амосов ничего не понял в моем докладе, а его похвала была просто хорошей миной при плохой игре. Иначе он не мог бы задавать этот вопрос. Дело в том, что пассионарность и духовность – это не только не одно и то же, но это вещи скорее противоположные, чем схожие. Пример пассинарности – это агрессивность диких племен, а пример духовности – смирение глубоко верующих монахов. (Чтобы не было недоразумения, поясню, что духовность не обязательно связана с религией, может быть духовность и совсем другого плана. Ну а кого интересует более подробно, что я понимаю под духовностью, отсылаю к своим книгам: «Неорационализм» (часть 5-я, Место духа в рационалистическом мировоззрении) и «От Моисея до постмодернизма»).

После выступления Амосова дальнейшее обсуждение прошло уже в благостной атмосфере, хотя по существу эта заключительная часть, как и первая, и обсуждением не была, а так какие-то расплывчатые любезности, вместо нападок не по существу перед этим. А ведь тогда среди присутствовавших были настоящие ученые, известные мне по своим работам до того. Кроме Амосова и Малиновского там были Митропольский и Ивахненко. С книгой Боголюбова и Митропольского по теории нелинейных колебаний я был знаком еще по аспирантуре и восхищался ею. Я не сомневался (и не сомневаюсь и сейчас), что такие люди, как Митропольский и Ивахненко, не могли не понимать, что эконометрический подход Амосова к проблеме неверен. Кстати, эти двое и не выступали с нападками на меня, просто молчали. Поддержать меня против Амосова они не хотели, чтобы не обидеть его, а нападать на меня, зная, что я прав, не позволяла научная честность. Но эти два случая и другие подобные иллюстрируют хоть и печальное явление, но явление, о котором я уже тоже знал. Они демонстрируют, что академики и вообще ученые в наши дни способны покрывать или даже защищать от нападок извне своих ошибающихся или даже просто бездарных коллег, исходя из своих «бубновых» интересов: корпоративной чести, психологического комфорта в коллективе, отношений с начальством и т. д. Я даже писал об этом. Например, о том, как, когда Юля Тимошенко последний раз была премьером, она провозгласила необходимость реформы украинской науки в связи с ее низкой эффективностью. Это угрожало всякой научной бездари и посредственности. И тогда ученые по своей инициативе собрали всеукраинский съезд, который состоялся в филармонии. На нем выступали настоящие ученые и грудью защищали бездарных коллег из своих институтов и всей украинской науки в целом. Мол, смотрите, каких замечательных результатов добился лично я и моя лаборатория, а вы говорите о низкой эффективности украинской науки. А о том, что в соседних лабораториях его института и в других институтах просто зря проедают бюджетные деньги – ни гугу.

Но то, что произошло на последнем семинаре у академиков, не укладывалось и в этот формат. Ведь я ни на кого из присутствующих или их коллег не нападал. Тут было одно из двух. Или неспособность понять то, что я предлагаю их вниманию, что вообще-то можно понять и простить: никто ж не является специалистом во всем. Но нельзя простить того, что они, не сознаваясь в своей некомпетентности, агрессивно на меня напали, закрывая тем дорогу важной для общества истине. Или они (некоторые из них) понимали, что я им предлагаю, и что я действительно это сделал, но во имя своих амбиций не желали признать этого, дабы на фоне того, что я сделал, не поблек их авторитет. Именно чудовищность этого напрашивающегося объяснения случившегося повергала меня в смятение, по причине которого я полтора месяца не брался за эту статью. Но вспомнил я еще, что в конце семинара, после того, как уже закончилось обсуждение, Малиновский рассказал присутствующим историю, в которой был явный намек мне, что они таки не понимают того, что я сделал. Не понимают, но не желают или не могут это признать, т. к. не признаваться в непонимании чего-либо, что по положению они должны, вроде бы, понимать – это норма в их среде.

История такова. Один харьковский физик, некто Адаменко, претендует на то, что он разработал теорию холодного термояда и тем самым осуществил вековую мечту человечества о неограниченном источнике дешевой энергии. И что он осуществил уже эксперименты, подтверждающие его теорию, и при этом попутно получил новые сверхтяжелые элементы и эти его эксперименты повторены и подтверждены рядом почтенных западных лабораторий. А вот в Украине его не «пущуют», как это у нас принято, и первый, кто стоит на его пути, это первый вице-президент Академии Наук, академик физик Наумовец. Адаменко и Малиновский каким-то образом оказались связанными и Малиновский пошел к Наумовцу хлопотать за него. И тот после первоначального заявления, что это – чушь собачья, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, признался ему с глазу на глаз: «Понимаете, нет у нас никого, кто мог бы разобраться в этой теории». И далее Малиновский обращается к аудитории за советом: стоит ли им коллективно обратиться к Наумовцу на предмет того, чтобы Академия Наук назначила какую-нибудь комиссию для разбора теории Адаменко. И решили, что не стоит. Потому что пока что Адаменко, хоть и не дают дороги, не финансируют его работ, не публикуют здесь в Украине, но, по крайней мере, ему еще не перекрыли полностью краник. Он у себя в институте имеет лабораторию, продолжает свои эксперименты, опубликовал на западе книгу совместно с каким-то маститым итальянцем и есть шанс, что там, на Западе он и пробьется. Конечно, Украина на этом потеряет (по сравнению с тем, как если бы его сначала здесь признали), но пусть лучше так, чем, если в результате обращения Наумовец закроет лабораторию Адаменко и лишит его вообще возможности продолжать работу.

Ну, как, читатель, не слабо? Это похлеще всего того, что я рассказал выше из моего личного опыта. Это как из какого-нибудь фантастического романа – антиутопии взято. Да нет, пожалуй, и в романах такого не сыщешь. Ученый предлагает спасение человечества от энергетического голода, а первый вице-президент Украинской Академии Наук не только что не дает дороги этому открытию, не ставит его на широкое обсуждение, но способен удушить его в зародыше во имя спасения своего престижа, поскольку у него ума не хватает, разобраться в предлагаемой теории. И что еще страшнее, речь не идет о фантастическом злодее из фантастического же романа, а о чем-то, что стало уже вполне нормальным в научной академической среде, чем уже никто из посвященных, т. е. ученых не возмущается, а все принимают, как данность, с которой надо просто считаться. А вот широкие массы не посвященных, не ученых и не знакомых изнутри с положением вещей в науке, ничего об этом не подозревает и им трудно в такое не то, что поверить, но даже вообразить такое. При такой Академии Наук стране не нужно ни внешних врагов, ни внутренней 5-й колоны. Ведь наука сегодня – не только главная производительная сила, но она и, прежде всего, Академия Наук, является одним из важнейших институтов общества, оказывающим мощное влияние на самые разные процессы, текущие в нем.

Вот, например, правительство решает, строить или не строить атомные электростанции. Правительство состоит из политиков. Они без помощи ученых не могут определить, насколько это дело рискованно, опасно и оценить альтернативы. Они обращаются за советом в Академию Наук и вынуждены принимать этот совет на веру. Так что формально это важнейшее для страны решение принимает правительство, а по сути его принимает Академия Наук.

Мало того, Академия Наук и не ждет, пока к ней обратятся за советом, она в лице своего главного атомщика, академика Барьяхтара активно лоббирует такое решение. Еще до того, как решение строить штук 30 атомных станций в Украине, дабы экспортировать электроэнергию было принято правительством, Барьяхтар всюду выступал с призывами строить и с уверениями, что это безопасней, чем тепловые электростанции, т. к. не загрязняет окружающую среду. И правительство (я имею в виду власть в целом, начиная с президента) ему поверило. Оно ж у нас доверчивое. И кому тогда верить, если не главному в стране атомщику? Но когда Барьяхтар выступал со своей пропагандой на междисциплинарном семинаре в Политехническом Институте, то, понимая, что перед ним аудитория, немножко больше разбирающаяся в предмете, чем правительство, отличающая, в частности безопасность на предмет загрязнения (тоже не доказанную) от безопасности на предмет взрыва, не мог обойти молчанием взрыв на Чернобыльской АЭС. Был, конечно, говорит, взрыв на ЧАЭС, но это потому, что работавшие там специалисты имели плохую профессиональную и моральную подготовку. Этих специалистов, говорит, готовили где-то там (не помню где), а вот, если их подготовку отдадут КПИ, т. е. ему лично, то будет все в порядке и «по железу и по мясу», т. е. и профессионально и морально. Когда дошло до обсуждения, я спросил его: «Вы не возражаете ведь против того, что последствия взрыва на атомной станции, если уж он произойдет, могут быть в тысячи (миллионы) раз разрушительнее, чем – на тепловой?». – «Нет – говорит – не возражаю». – «Но тогда ведь и моральность специалистов надо увеличить в тысячи раз, чтобы сравнялась безопасность на случай взрыва. И Вы можете в тысячи раз увеличить эту самую моральность специалистов?» – «Должны» – ответил Барьяхтар.

Тебя устраивает такой ответ, читатель? Меня – нет. Верю, что Барьяхтар – не дутый академик атомщик, но по морали то он – не специалист. Как же он может так лихо обещать увеличить в тысячи раз моральность специалистов по эксплуатации атомных станций? И это в обществе, моральность которого характеризует выше описанное нравственное состояние Академии Наук. Кстати, о нравственном состоянии самого Барьяхтара и о том, что такое – современный ученый специалист, даже если он настоящий ученый, а не дутый академик.

Ну, о честности Барьяхтара свидетельствует уже его заявление о том, что он собирается увеличить моральность выпускников КПИ в тысячи раз. И то, что, рассказывая не специалистам, в частности правительству, о безопасности атомных станций, он вводит их в заблуждение, подменяя понятие безопасности на предмет взрыва безопасностью на предмет загрязнения. Но волей обстоятельств я познакомился с Барьяхтаром через упомянутый междисциплинарный семинар, которым он руководит, еще до того. Когда я впервые пришел на этот семинар и увидел, что главный вопрос, который волнует его участников, это нахождение общего языка для общения представителей разных научных дисциплин, я предложил заместительнице Барьяхтара Рыжковой, которая вела в тот раз заседание в отсутствие Барьяхтара, свой доклад по единому методу, поскольку он как раз и дает этот самый язык. Я даже начал излагать его там во время обсуждения, публика меня поддержала на предмет того, что хочет послушать мой доклад на отдельном семинаре, и Рыжкова назначила мое сообщение на следующий раз. На следующий раз доклад не состоялся, т. к. кто-то откуда-то приехал и его нужно было срочно послушать, пока он не уехал. Затем доклад перенесли по еще какой-то причине. Наконец, Рыжкова мне сказала, что вообще не она решает, какому докладу, когда быть, и мне надо обратиться к Барьяхтару. Что я и сделал.

Я изложил Барьяхтару ситуацию и предложил познакомиться с главной моей статьей по единому методу обоснования. Он согласился и, когда ознакомился, сказал, что не возражает против моего доклада, но решать должен ученый совет семинара. И опять все зависло, семинар проходит за семинаром, а моего доклада не назначают. Обращаться с напоминаниями, выклянчивать доклад мне было противно. Так прошло с полгода или больше и вот после очередного семинара, на котором делал сообщение зам министра по образованию, я, выйдя с товарищем и пройдя с ним парк КПИ, остановился на выходе поговорить, перед тем как разойтись. И тут вижу, что по той же дорожке, по которой мы перед этим шли, идут Барьяхтар с замминистра. Под влиянием мгновенного импульса я решил использовать ситуацию и, когда они поравнялись с нами, обратился к Барьяхтару. «Вы помните, – говорю – я давал Вам статью по единому методу обоснования, и Вы сказали, что не возражаете против моего доклада по этому методу на семинаре, но решать должен ученый совет. Ну, при чем здесь ученый совет семинара, если всем известно, что решаете Вы, и ученый совет, даже если он есть, проштампелюет Ваше решение». Барьяхтар на минуту растерялся, но врать в присутствии зам министра и еще одного человека не решился и сказал: «Ну, конечно, ученый совет здесь ни при чем. Сознаюсь, я просто не понял Вашей статьи и прикрылся ученым советом». (Как это у них принято, «интеллигентские штучки», вспомнил я). «Но теперь, после многих Ваших выступлений на обсуждениях, я вижу, что надо-таки дать Вам сделать доклад у нас на семинаре». Ну и, конечно же, доклад до сих пор так и не состоялся, а то заявление Барьяхтара было не более, чем игрой на зам министра, реакцию которого в тот момент Барьяхтар не мог предвидеть. Ну а потом, кулуарно, они как-то договорились.

Эта история добавляет к оценке моральности Барьяхтара. Но она проливает свет и на то, что такое сегодняшний ученый специалист. Я говорю о настоящих ученых, о жуликах от науки речь уже не идет. Есть основания полагать, что Барьяхтар – настоящий ученый атомщик и чего – то там сделал для развития атомной промышленности. (Хоть я не читал его работ и не знаю, чего именно он сделал). Но вот сам же признается при свидетелях, что статьи моей не понял. А единый метод я обосновываю, прежде всего, на физике и математике, которую как физик высокого ранга Барьяхтар тоже обязан знать хорошо. И все равно не понял. Это объясняется тем состоянием сегодняшней науки, которое хорошо известно самим ученым, но мало известно широкой публике. Времена, когда большой ученый был одновременно и большим мыслителем, отошли в прошлое. Так было в период от Декарта, до Эйнштейна, Бора и Гейзенберга включительно. А сегодня большой ученый – это узкий специалист, причем, чем дальше, тем в более узкой области. В этом смысле ситуация в науке в целом похожа на более известную и понятную широкой публике ситуацию в медицине. Вы приходите к высококлассному специалисту ухогорлоносу, а он выписывает Вам лекарство, которое лупит Вам по сердцу. А он даже не спросил, не больное ли оно у Вас. Это ж не его парафия и он чувствует себя вполне комфортно, не разбираясь в ней и выписывая лекарства, которые могут повредить. Точно так же и Барьяхтар, будучи хорошим специалистом в некой узкой области физики, отнюдь не разбирается в других ее разделах. Что не мешает ему препятствовать признанию единого метода обоснования, важность которого он не может не понимать, тем более, что ведет междисциплинарный семинар. А единый метод обоснования необходим для того, чтобы представители разных дисциплин могли находить общий язык между собой. Это-то он наверняка понимает.

История с Барьяхтаром не кончилась выше рассказанным, а, если можно так выразиться, плавно перетекла в историю с Наумовцом. После того семинара, на котором Барьяхтар пропагандировал строительство атомных электростанций и обещал повысить в тысячи раз моральность специалистов по эксплуатации их, я написал статью «Атомная энергетика и мораль», в которой изложил историю с докладом Барьяхтара и его обсуждением, включая момент с повышением моральности. Я разместил ее на паре своих сайтов и послал в несколько украинских газет, ни одна из которых ее не опубликовала. Поясню, что я публиковался раньше в ряде самых приличных, на мой взгляд, украинских газет, таких, например, как «Зеркало недели», пока откуда-то сверху не был спущен указ, меня не публиковать. Конечно, в Украине – как бы демократия и пресса как бы свободна, и указа того я не видел, но это – факт, что уже пара лет, как меня мертво не публикуют ни в одной газете, какую бы статью я не посылал, в то время как раньше не только публиковали, но и весьма нахваливали. Но это – лирическое отступление. А продолжение истории в том, что я послал эту статью также в несколько властных инстанций, сопроводив письмом, что, мол, речь идет о важной для общества проблеме строительства атомных электростанций и связанных с ним рисках. Одно из этих писем я направил в Президиум Академии Наук и получил оттуда ответ, что Ваше де письмо попало в наше отделение (не помню какое именно), а это не по нашей части, но мы Вам советуем обратиться к академику Наумовцу, поскольку он недавно опубликовал статью в соавторстве с Находкиным о моральности ученых («Проблемы сучасності і мораль науковця», Вісн. НАН України, 2006, № 5). И приложили ксерокопию этой статьи.

Это было где-то за год до моего последнего доклада у академиков и я еще не только не знал о роли Наумовца в зажиме Адаменко, но и фамилии его не слыхал до этого. Иначе я бы, конечно, не стал к нему обращаться. Но статью его все равно прочел бы, любопытно, что пишет ученый с такой моралью о морали ученых. Ну, а так я, конечно, тоже прочел эту статью, дабы найти повод к нему обратиться. Никаких новых моральных теорий авторы статьи не строили и их писание представляло собой то, что называется «благостное блеяние» типа «шире детки встали в круг, давайте будем хорошими». Общие места в стиле: наука много чего дает, но плоды ее могут представлять и опасность для общества, а потому ребята, давайте будем моральными. Впрочем, как повод для обращения меня эта статья вполне устраивала. «Вы говорите об опасности и морали, а вот Вам конкретный пример на эту тему, который не может Вас, как автора такой статьи не взволновать».

В таком духе я и обратился к Наумовцу, позвонив ему по телефону. Но он лихо отпарировал. Мораль, говорит, – не моя специальность, каждый должен заниматься своим делом, и я сожалею, что написал эту статью. Ну, я мог бы ему возразить, что есть мол важные для общества проблемы, которые находятся на стыке разных специальностей, и тут как раз о такой речь. Один – специалист по строительству атомных электростанций, другой – по морали, а общество интересует вопрос о моральности такого строительства. Так, если каждый будет сидеть в своей профессиональной норке, то куда мы придем? И о какой морали Вы пишите в Вашей статье, если эта проблема Вас не касается? Тем более что Вы ведь – не рядовой ученый физик, а первый вице-президент Академии Наук. И если Академия Наук не будет давать обществу ответ на вопросы типа, морально ли строить атомные электростанции (можем ли мы повысить моральность специалистов по обслуживанию в тысячи раз, чтобы безопасность атомных сравнялась с безопасностью тепловых), то кто же?

Но, учитывая, что разговор был телефонный, я решил, что такой длинный монолог будет тактически неверным, и заложил руль в другую сторону. Рассказал ему в двух словах о едином методе обоснования, о том, что метод основывается на физике и математике, которую господам профессиональным философам тяжело понять, и потому мне тяжело пробиться сквозь их стройные ряды. А вот Вы, как физик, и учитывая важность проблемы…., короче, не согласились ли бы Вы прочесть статью по этому методу. О том, что отдельные философы, являясь специалистами по теории познания, все-таки в какой-то степени разбираются в физике и математике (а есть такие, что и физмат кончали до того, как стали философами) и зажимают меня из-за своих раздутых амбиций, я ему не стал говорить. Дабы не разбудить его корпоративный инстинкт, по причине которого он бы дальше не стал меня слушать, о какой бы важной проблеме не шла речь. Но он и так не согласился взять статью, но, помявшись, предложил мне сделать доклад по методу в одном академическом НИИ, занятом проблемами эффективности науки или что-то в этом роде. «Скажите там, что я Вас туда направил».

Ну, я поехал в этот НИИ, сказал, что он направил. Они поморщились, с явной неохотой сказали, что они меня заслушают, но вот когда… В общем: «Ждите, мы Вам позвоним». И, естественно, так и не позвонили. Ну, а я напоминать тоже не стал, противно клянчить, чтобы тебя заслушали.

Вот теперь, я считаю, прорисовался окончательно тот формат, то состояние Украинской Академии Наук и вообще украинской науки, в которое вполне вписывается обсуждение моего доклада на семинаре у академиков. Кстати, и с этим форматом я тоже уже был знаком еще до последнего доклада на семинаре академиков. Но только в ограниченном масштабе украинского философского истеблишмента (и российского тоже). О том, как мою философию зажимают директора киевского Института Философии Попович и московского – Степин и вслед за ними вся их философская рать, я писал уже много раз с деталями и не стану повторяться. Объяснял также, что и тот и другой и по своему положению и образованию (Степин до того, как стал философом, кончал мехмат университета) и философской специализации (теория познания) не могут не понимать важности метода обоснования, а в той или иной степени и его доказательства. И, следовательно, основной причиной зажима (не дают публиковаться, не дают докладываться и т. д.) являются раздутые амбиции того и другого. Но до сих пор я рассматривал это, как локальное явление, имеющее место только в философском мире. В крайнем случае, в сфере гуманитарных наук. Но уж никак не в сфере наук естественных и точных. Но вот теперь убедился, что и здесь все сгнило.

Т. е., конечно, мы по-прежнему «делаем ракеты и перекрыли Енисей». И делаем это достаточно успешно, соревнуясь там и сям с Россией и даже Западом. И все ученые специалисты, делающие эти ракеты (ну или нано технологии), а также все паразиты, работающие с ними под крышей одного института, а также под крышей институтов, в которых, вообще, ничего не делается путного и даже в Институте Философии, все прикрываются этими ракетами и дружно душат любого Адаменко или тем более, философа с важными идеями, выходящими за рамки этих самых «ракет». – «Куда Вы лезете с вашими идеями. Не видите, что ли, мы заняты серьезным и важным (государственной важности) делом, мы делаем ракеты (или сварочные аппараты). А то, что от этих «ракет» мир скоро вылетит в трубу, нас не касается, это не по нашей специальности».

«Как же мы дошли до этого, как могла возникнуть такая ситуация?» – воскликнет читатель. Несмотря на то, что в полном объеме ситуация в современной науке открылась для меня лишь после этого моего доклада на семинаре у академиков, но тенденцию развития в этом направлении я обнаружил уже давно и не раз писал о том, почему такое развитие происходит. (Во вступлении к «Неорационализму», в «Кризис истины» и других статьях). Поэтому здесь изложу причины происходящего лишь вкратце.

Основная причина – это кризис классического рационализма, как в мировоззрении западного общества (а на Востоке рационалистического мировоззрения никогда и не было), так и в самой рациональной науке. Классический европейский рационализм, возникший во времена Декарта и Бэкона и достигший максимального расцвета во времена Ньютона и Лагранжа, базировался на представлении о причинности всего происходящего в мире, и на нашей способности постигать причины происходящего, отправляясь от опыта (эксперимента, наблюдения). Это представление не было верой, подобной вере в Бога. В его основе был выработанный наукой того времени и получивший наибольшее развитие в трудах Ньютона и Лагранжа, метод установления (точнее обоснования) этих причинных связей. Этот метод был ничто иное, как единый метод обоснования научных теорий, о котором я все время говорю. Но, к сожалению, ни Ньютон, ни Лагранж не догадались или не смогли представить этот метод в явном виде, так сказать, эксплицитно. Он существовал лишь в виде эталона – образца научной теории и ее обоснования, той самой классической механики, которую они создали. До поры до времени этого было достаточно как для торжества рационалистического мировоззрения, так и для дальнейшего безпроблемного развития самой рациональной науки.

Но с появлением теории относительности Эйнштейна ситуация изменилась и начался кризис классического рационализма, продолжающийся и поныне и только усугубляющийся со временем. Дело в том, что помимо представления классического рационализма о причинности всего происходящего и возможности человеческого разума постигать эту причинность, исходя из опыта, классический рационализм исходил также из представления, что однажды добытое наукой знание остается неизменным, а всякое новое только прибавляется к ранее добытому. Это последнее было неверным и его неверность стала совершенно очевидной после появления теории относительности. Время абсолютное у Ньютона стало относительным у Эйнштейна, скорость света, которая по Ньютону должна была зависеть от скорости его источника, оказалась независимой. И т. д. И чем больше появлялось новых фундаментальных теорий типа квантовой механики, квантово-релятивистской теории электромагнитного и прочих полей, тем ясней становилось, что постулат о неизменности однажды добытого наукой знания неверен. Что наука меняет и свои понятия, и выводы и, как казалось и поныне кажется многим, и обоснование, способ обоснования своих теорий.

Кризис классического рационализма привел, прежде всего, к появлению философских направлений, релятивизирующих научное познание, начиная с философского релятивизма и кончая выше упомянутым пост позитивизмом. Один из представителей последнего (Фейерабенд) дописался до того, что наука вообще ничем не отличается от гадания на кофейной гуще. Другие отрицали, что наука строит свои теории, отправляясь от опыта (Куайн, и др.). Третьи отрицали, что наука имеет единый метод обоснования своих теорий (Лакатос). И т. д. Следствием релятивизации науки явилась релятивизация морали, сначала в философии, а затем в жизни западного общества, крайним выражением чего стала сексуальная революция и коррупция. Логика была такой: если наука меняет свои выводы, то нет никаких оснований следовать той или иной морали, ибо то, что сегодня считается хорошо, завтра будет доказано, что это – плохо. Это привело и к падению морали среди ученых.

С другой стороны, благодаря научно технической революции и приносимой ею материальным благам выросли престиж и материальное положение современного ученого, что привлекло в науку массу карьеристов, озабоченных не тем, чтобы послужить науке, а собственной карьерой, прокладываемой любой ценой. А классическая механика Ньютона – Лагранжа, служившая раньше эталоном – образцом для установления научности – не научности новых теорий, утратила свою эталонность, в связи с тем, что ее понятия и выводы перестали быть абсолютными и это проецировалось и на метод, которым она обоснована. (Хотя, как я показал в работах по единому методу обоснования именно этот метод остался неизменным при переходе к новым теориям и именно он отличает науку от не науки.). В результате рациональная наука, т. е. ее институциональная часть и, прежде всего, Академия Наук, но и многие рядовые ученые тоже, оказались деморализованными, а, с другой стороны лишенными инструмента, мерила для эффективного отделения настоящей науки от «псевдо», «лже» и т. п. И круг замкнулся – отсутствие мерила научности ведет к тому что, например, теория Фрейда, которая, как я показал, не удовлетворяет требованиям единого метода обоснования, считается наукой, а эта теория является одним из теоретических оснований сексуальной революции, деморализующей общество и науку в частности.

В Украине ситуация дополнительно осложняется историческим прошлым и нынешними обстоятельствами. В бытность ее в составе Советского Союза деморализация всего советского общества, связанная с умиранием марксистской идеологии и отсутствием альтернативной, распространялось и на украинское общество в целом и на ее науку в частности. А засилье номенклатуры во всех сферах жизни советского общества не миновало и науку и это только усугубляло ситуацию. После того, как Украина стала независимой, ситуация в этом отношении не изменилась к лучшему, истеблишмент украинской науки остался прежним, а если и поменялся слегка, то тоже не в лучшую сторону. Тому свидетельством служит история с попыткой РУХа вскоре после провозглашения независимости произвести переаттестацию украинских философов. Требование переаттестации РУХ аргументировал совершенно правильно и убедительно: при советской власти все эти философы были марксистами, а поскольку марксистская доктрина пала, то какое моральное и научное право имели теперь эти философы руководить и дальше украинской философией. Но, несмотря на то, что РУХ в то время был в силе, преодолеть силу номенклатурной спаянности он не смог и переаттестация так и не была осуществлена.

Теперь несколько слов о том, как вписывается в эту ситуацию предлагаемый мной единый метод обоснования (и моя философия в целом). Как я сказал, кризис классического рационализма привел к утрате веры общества (включая часть ученых) в то, что наука дает нам надежное знание, на которое можно полагаться, что она, вообще, чем-то отличается от всяких псевдо наук, вроде астрологии («а что, там тоже есть формулы»), что теория чем-то отличается от гипотезы и т. д. А самих ученых он лишил инструмента, с помощью которого они могли бы четко отличать подлинную науку от всевозможных «псевдо». Все попытки ученых, включая таких гигантов, как Гильберт и Рассел, и философов рационалистов марксистского и не марксистского толка, включая упомянутых Степина и Поповича (которые по долгу службы советского философа должны были защищать рационализм, исповедуемый Марксом, от нападок буржуазных идеологов), отстоять классический рационализм ни к чему не привели. Я же своими работами по теории познания и единому методу обоснования исправил классический рационализм. (Поэтому назвал свою философию «Неорационализм»). Я признал, что наука меняет свои понятия и выводы, но опроверг утверждения пост позитивистов о том, что она меняет и метод обоснования своих теорий и что понятия науки не привязаны к опыту. Я показал, что метод обоснования не меняется при переходе от Ньютона к Эйнштейну и ему подобных и именно этот метод дает науке ее особый эпистемологический статус, отличает ее от не науки любого вида и дает инструмент для такого различения.

С учетом всего этого значение единого метода обоснования не только для науки, философии, но и для общества в целом, трудно переоценить. Но в силу описанной выше ситуации невозможно добиться широкого признания метода обычными, так сказать, конвенциональными средствами, т. е. обращением к философским и научным авторитетам с просьбой дать оценку метода. Они, в лучшем случае, просто не хотят давать такой оценки. Не только оценки единого метода обоснования, но, как я показал, и других важнейших теорий, открытий и т. п. Поэтому необходимы принципиальные, конституциональные изменения в статусе науки в обществе.

До сих пор взаимоотношение науки и общества было односторонним: наука влияла на общество, сильно влияла, общество на положение дел внутри науки – практически никак не влияло. Правительство, власть, те влияют на науку, но не общество непосредственно. Но влияние власти на науку, во-первых, зачастую идет во вред науке и обществу (как в случае с запретом генетики и кибернетики в Советском Союзе). А во-вторых, – оно недостаточно эффективно, ученые – номенклатурщики легко навешивают властям лапшу на уши. Необходимо создание общественной организации, которая, исходя из важности той или иной идеи или теории, могла бы потребовать от Академии Наук официальной оценки этой идеи. Такая общественная организация должна включать в себя и ученых тоже, но также общественных деятелей, представителей СМИ и т. д. Конечно, есть опасность, что такая общественная организация, особенно в условиях Украины, может быть сфальсифицирована, т. е. создана и управляема в неявном виде совместно властью и той же научной номенклатурой. Чтобы такое не произошло, необходима подлинная гражданская активность населения. А, кроме того, необходим закон, наказывающий за убийство истины – сознательный зажим важных для общества идей, теорий и т. п., так же, как за умышленное убийство человека. И этот закон должен распространяться, как на правительственных чиновников и чиновников от науки, начиная с самого верхнего ранга, так и на руководство упомянутой общественной организации. Я надеюсь, что в Украине найдутся люди, граждане, патриоты, которые, понимая важность проблемы для страны, не станут занимать позицию «моя хата с краю, это не по моей специальности и т. д.», а поддержат меня в борьбе за изменение ситуации в украинской науке, вообще, и за обсуждение и признание моей философии, в частности.

Клонирование академиков

8 июня в Киеве состоялся форум ученых «Будущее науки – будущее Украины», на который были приглашены президент, премьер министр и ее зам по науке. Они, правда, не пришли, но своего представителя все же прислали.

Из названия следует, что цель форума – лишний раз напомнить обществу, как прекрасна и полезна наука, и убедить налогоплательщика, а более того власть, поддержать науку увеличением ассигнований на нее. Однако, из кулуарных разговоров выяснилось, что истинная цель несколько отличается от декларируемой и собравшиеся озабочены намерением правительства увеличить эффективность науки не столько вливанием средств, сколько очисткой ее от шлака – попросту, увольнением набившихся в нее бездарностей.

Представитель правительства сообщил любопытную информацию – число академиков на душу населения в Украине сегодня в 10 (десять!) раз превышает эту цифру в советское время. А вот результатов отнюдь не прибавилось. А ведь эффективность советской науки в целом была ниже западной. Хотя, конечно, в отдельных направлениях и отдельные учёные, исследователи и разработчики были «впереди планеты всей». В Украине сегодня есть и настоящие ученые. И они выступали на форуме. Каждый из них говорил о своих результатах, но ни один не пытался оспорить общую оценку, данную представителем правительства. При этом никто из них (кроме одного венского ученого, которому не грозит остракизм его украинских коллег) не сказал, что надо чистить науку от бездарностей. Получается, что, будучи честными ученными, они не являются честными гражданами и прикрывают собой бездарь в науке, которая наносит огромный ущерб обществу (превышающий даже ущерб от коррупции) не столь тем, что зря получает зарплату, сколь тем, что закрывает дорогу в науку талантливым людям. Эти настоящие ученые не желают портить отношения с коллегами. А тем более с начальством, по опыту зная, что при любой чистке начальство, даже бездарное, уцелеет и сведет с ними счеты.

Всех превзошел в этом отношении директор института философии М. Попович. Он заявил, что ни в коем случае нельзя сокращать ни одного человека из его института, потому что последний добился необычайного признания в мире. А именно, на Западе заказали институту две книги по украинской этнографии. Пардон, пардон! Ну, есть сегодня на Западе интерес к украинской этнографии. Но при чем здесь философия и институт философии. Этнография – это этнография, а не философия. Получается так. В советское время, пока М. Попович с коллегами «развивал» марксизм, какие-то энтузиасты полу подпольно и рискуя карьерой развивали украинскую этнографию. Теперь Попович и К. открестились от марксизма, но не будучи настоящими философами, способными делать философию, используя свое положение, отбивают хлеб у тех этнографов – энтузиастов и хорошо еще, если при этом не присваивают себе их наработки, и выдают это за мировое достижение украинской философии.

Мне дали на этом форуме выступить 1 минуту. Я сказал, что проблема эффективности науки, причем не только в Украине, упирается в отсутствие четких критериев, отделяющих науку от не науки. И что разработанный мной на базе моей теории познания единый метод обоснования дает эти критерии. В ряде работ я проиллюстрировал применение этого метода, в том числе и в гуманитарной сфере. Сообщил, что докладывал по этому методу в московском институте философии и получил положительные отзывы. А в киевском институте философии господин Попович и его коллеги до сих пор не соглашаются хотя бы заслушать мой доклад на эту тему.

Это то, что я успел сказать за одну минуту. А здесь хочу добавить, что моя история – прекрасный пример того, как зашлакованность науки (и философии) бездарью мешает пробиваться настоящим ученным (и философам). Мало того, что институт философии не может похвастаться ничем, кроме работ по этнографии. Мало того, что мне, создавшему философию с новыми теориями познания, детерминизма, свободы, морали и т. д., не дают возможности в этом институте работать или хотя бы сделать сообщение. Но ведется тотальная война против меня по всему полю. Я читал курс «Современные теории познания» в Киево-Могилянской Академии по договору – договор под нажимом философских иерархов мне не продлили, хотя никаких претензий к курсу не было. Аналогичная история произошла в Соломоновом Университете, где я читал «Религиеведение» и «Философию Иудаизма». Я публиковался в газетах «Зеркало недели» и «День». На руководство газет было оказано давление, дабы прекратили меня публиковать. А в «Дне» даже уволили первого зама главного редактора Н. Лигачеву, которая отказывалась прекратить меня публиковать. И т. д.

Наука под ключ

Начну с цитаты:

«Информация – это фундаментальный генерализационный безначально-бесконечный законопроцесс автоосциляционного, резонансно-сотового, частотно-квантового и волнового отношения, взаимодействия, взаимопревращения и взаимосохранения (в пространстве и времени) энергии, движения, массы и антимассы на основе материализации и дематериализации в микро и макроструктурах Вселенной». Если кто-то думает, что это – цитата из какого-нибудь современного «письма ученому соседу» а ля Чехов, то он ошибается. Это определение информации дано в книге «Информациология» (Москва, 1996), доктором технических наук, профессором, зав. кафедрой Информациологии и распределенной обработки информации МИРЕА, президентом Международной Академии Информатизации Юзвишиным. (Ныне покойным). Эта псевдонаучная тарабарщина – отнюдь не огрех стиля и дальше вся книга наполнена такой же пустой псевдонаучной болтовней. Собственно говоря, при таком определении предмета исследования иначе и быть не может. «Запрещается коренить сцьорг в темноте» сообщается в космическом путеводителе, который читает герой Лема из «Звездных дневников Иона Тихого». Но в путеводителе не дано ясного (точнее вообще никакого) определения понятия «сцьорг». В результате фраза теряет всякий смысл. Этим Лем в шутливой форме, но совершенно правильно проиллюстрировал один из главных критериев, отличающих науку от не науки, – однозначность определений понятий. Если же определение понятия можно понимать по-разному или, как в случае с Юзвишиным, его вообще нельзя понять, то все дальнейшее не может уже быть ничем кроме псевдонаучной болтовни.

Если такое можно писать, публиковать и делать себе на этом научную карьеру в сфере естественных наук (и не в Тмутаракани, а в стольном городе Москве), то можно себе представить, что твориться в сфере гуманитарных наук, куда метод, выработанный естественными науками, и не вполне утвердившийся даже в них (как видно из примера с Юзвишиным) вообще не дошел.

«Господа докладчики! Попрошу выражаться не с точностью до наоборот» – так предварил начало одного философского семинара директор московского института философии В. Степин и это была отнюдь не шутка. А докладчики и после этого продолжили выражаться, именно, с этой точностью.

Да что говорить о гуманитарных науках, если существует класс наук, промежуточный между естественными и гуманитарными, например, биоэтика, валеология и т. п., которые создаются по такому рецепту. Захватывается какая-нибудь еще не захваченная ниша для исследования, придумывается звучное название. В лучшем случае, как скажем с биоэтикой, ниша представляет из себя действительно существующую и актуальную для исследования область, и название имеет смысл. В худшем, ниша – дутый пузырь и название не имеет даже смысла. Далее набрасывается куча ссылок из уже утвердившихся смежных (или кажущихся смежными) наук и цитаты из них, все это соединяется маловразумительным, но наукообразным текстом с употреблением модных научных терминов: оптимально, виртуально, дискурс и т. д., которых употребляющий не вполне понимает (или вполне не понимает) сам и получается «наука».

Эту картину можно было бы и дальше рисовать в цветах и красках, но нет смысла. Она и так более-менее известна тем, кто имеет отношение к науке. Не случайно премьер Украины Юлия Тимошенко в своей «тронной» речи (в период ее первого премьерства) заявила о намерении почистить украинскую науку от «шлака». Очень благое намерение. Действительно, жалко же немалых денежек, которые тратит государство на псевдо науку и псевдо ученых, принимая их за настоящих. Но еще более жалко тех потерь, которые несет общество из-за невозможности для настоящих ученых пробиться со своими результатами сквозь толстую кору «шлака».

Возьмем историю знаменитого Киевского Института Кибернетики, созданного великим Глушковым. Когда после периода запрета на кибернетику (заодно с генетикой), связанного с идеологическим идиотизмом, советское правительство увидело, в каком отставании оказалась страна в этой важной области, оно дало зеленый свет тем, кто способен был этот прорыв быстро закрыть. Таким оказался талантливый математик Глушков, который в годы запрета занимался математическим аппаратом кибернетики, но только опускал слово «кибернетика» в докладах и статьях и поэтому «сохранился». Но для закрытия прорыва одного Глушкова было недостаточно, нужен был институт. А из кого? Кадров же по кибернетике не готовили. И вот Глушков читает в киевском Доме Научно Технической Пропаганды блестящий цикл лекций по математическому аппарату кибернетики для вольнослушателей. С помощью этих курсов он за несколько месяцев создал коллектив вновь открытого Института Кибернетики. Это был небольшой коллектив. Но именно он создал Институту Кибернетики ту славу, которую его нынешние сотрудники пытаются незаслуженно эксплуатировать.

А кем были эти создавшие славу Институту Кибернетики до того, как пошли на курсы Глушкова? В основном это были младшие научные сотрудники давно «зашлакованных» НИИ, в которых вельможная научная бездарь не давала им пробиться. Пробились они только благодаря удачному стечению обстоятельств: прорыв, зеленый свет, новый институт во главе с настоящим большим ученым. А иначе до конца жизни «ползли бы на брюхе», делая диссертации для научных баронов и получая за это подачки с барского стола. Кто из бывших советских ученых не знает этой системы научного феодализма, когда для того, чтобы младший научный мог опубликовать статью, он должен был включить в нее соавторами Иван Ивановича, Иван Петровича, Сидоровича, а потом иной раз его самого выбрасывали из списка авторов. Мол, извини, много фамилий набралось, ну мы тебе за это премию в конце квартала подбросим. Я не думаю, что эта ситуация радикально изменилась сегодня, хотя там и сям изменения, конечно, есть.

А что сталось с самим Институтом Кибернетики с тех давних пор? Количество сотрудников выросло до 5-и тысяч (сейчас, кажется, часть поразогнали), понастроили корпусов. Но что сегодня реально добавляет институт к его былой славе? Сегодня настоящая наука удушена в нем «шлаковой коркой», образовавшейся наверху. Все, кто чего-нибудь стоил, уехали за границу. А один мой знакомый, который в виде исключения остался, создал себе фактически свое дело, но под формальной крышей института. Сам добывает заказы, сам их выполняет, но оформляет через институт и чего-то за это институту отстегивает. Но работает дома. Спрашиваю: чего ж не в институте, ты ж их кормишь? – Да там – говорит – невозможно работать из-за атмосферы. Бездельников и бездарь на работе раздражает талантливый и увлеченный работой человек, мешает трепаться про футбол, баб, чернуху и порнуху.

А для тех, кто не связан с наукой, вся наука выглядит как единый монолит, «наша славная наука, без которой общество не может развиваться» И действительно, не может. Только делают эту науку единицы, в большинстве находящиеся в положении научных крепостных, а орут про «нашу славную науку» и требуют еще и еще дотаций от государства те, кто как раз ее душит и в чьих карманах эти дотации и оседают, не принося пользы обществу.

Так что намерение Юлии Тимошенко воистину благое. Но, намерение – это одно, а его исполнение – другое. Во-первых, жулики в любой области, от таможни до науки, устраивают круговую поруку. Тому пример история, когда после провозглашения Украины независимой, РУХ потребовал переаттестовать всех философов, которые стали таковыми при советской власти и, следовательно, в большинстве были начетчиками, а не философами, ибо не может быть философии там, где нет свободы мысли и слова. И была создана комиссия по чистке. Но назовите мне хоть одного философа, которого она вычистила.

Но это препятствие преодолимо при наличии политической воли. Однако, есть другое. Где критерии, по которым можно отличить настоящую науку от псевдо? Правда, еще в Библии сказано «По плодам их узнаете их». Это замечательный критерий, но на практике он не всегда удобен. Он хорош только для прикладных наук, у которых «плоды» зреют достаточно быстро и проверка их «на вкус» относительно недорого стоит. Вот недавно на некоем междисциплинарном семинаре директор одного НИИ сказал, что настоящая наука никогда не имеет проблем финансирования. Действительно, если они делают приборы и устройства, которых не делает никто в мире, зато в этом мире есть влиятельные и богатые инстанции, которые в этих приборах очень нуждаются, то им не нужно никому доказывать, что они настоящие ученные. Но далеко не так обстоит дело в фундаментальной науке и уж совсем не так в гуманитарной.

Вот предложил Маркс свою теорию научного коммунизма. Лет через 50 образовался сначала незрелый плод – социализм, потом зрелый, перезрелый и, наконец еще через 70 лет он совсем сгнил и упал. Только тогда вполне выяснилось, что он, вообще, не съедобен. Но ведь сколько народу успело им отравиться. Да и сегодня есть еще верующие по Марксу и в СНГ и в мире.

В христианской религии (которая тоже – гуманитарная сфера) существуют сотни конфессий, не считая культов. Все они по-разному трактуют одно единственное Учение Иисуса Христа. Попробуйте здесь «по плодам» узнать, кто из них прав. Но эти хоть у государства хлеба не просят, кормятся за счет верующих. Хотя обществу, вообще-то, не безразлично, верят ли верующие в истину или в ложь. Тем более, что на почве разных толкований могут быть такие штуки как Ольстер. А на почве разных религий (хотя все согласны, что Бог один и истина едина), расцвел фундаменталистский террор.

Но, скажут мне некоторые, это – все-таки религия, а не наука. Ну а в философии, что? ситуация лучше? Нет только Ольстера и террора. Зато господам философам платят из кармана налогоплательщика. А философских школ существует не меньше, чем христианских конфессий. И выяснения между ними, кто из них прав, никакого не происходит. Сплошной плюрализм. У каждого – своя правда. Плодов от них дожидаться – в лучшем случае, как от марксизма. А как же тогда очистить философию от «шлака»? Вот была в Киеве в 1994 г. международная конференция по этноэтике, организованная институтом философии. В ней принимали участие двое известных немецких философа, один Аппель, другого не помню. Один – неокантианец, другой – неоницшеанец. По Канту мораль имманентно присуща человеку, по Ницше «У каждого народа свое добро и свое зло». Оба профессора декларативно придерживались этих взаимоисключающих взглядов своих основоположников. Ну и что? Они спорили между собой для выяснения истины? Отнюдь! Каждый отбубнил свое при ноль внимания на оппонента и аудитория это сонно выслушала, похоже не заметив даже, что профессора утверждали противоположное один другому. В результате философия превратилась сегодня просто в красивую упаковку, в которую модно заворачивать парадные речи. «Философия производства колбасы» и т. п. А между тем рост глобальных проблем в мире предъявляет сегодня к философии требования, которых раньше никогда не было. Речь идет уже не просто о смысле жизни, а о том, как бы человечеству не прекратить преждевременно свое существование, если оно не разберется вовремя в этих все нарастающих проблемах. А философии в этом разборе принадлежит, по самому ее предмету, первая роль.

Но, найдутся такие, которые скажут, что и философия – не наука. Подобное заявление мне приходилось слышать не где-нибудь, а от философов в стенах Киевского Института Философии. И это притом, что эти философы, ничтоже сумняшеся, украшают себя степенями кандидатов и докторов наук. Но, тогда скажите мне, чем лучше положение в сфере психоанализа, который не вполне даже гуманитарная, а наполовину как бы естественная наука и представители которого куда как более, чем философы, напирают на свою научность. Психоаналитических школ может и меньше сегодня, чем философских, но они стараются и догоняют. И так же, как философы, они не спорят между собой, кто из них прав, хотя противоречат друг другу не меньше, чем философы. Просто поделили клиентуру и пасут каждая свою. А если происходит международный конгресс психоаналитиков, то сообщения с него поступают типа: «Фрейд уже не в моде». Со следующего конгресса – «Фрейд опять в моде». Но ведь по этой моде «зачесывают» мозги не только клиентам психоаналитиков, но и всему обществу, когда решаются такие вопросы, как разрешать или запрещать проституцию и т. п. Как сказано в том анекдоте, «За этой модой, дорогая, не угонишься».

Нельзя не заметить, что на фоне гуманитарных и полу гуманитарных наук естественные науки выглядят как-то пристойнее в этом отношении. «Шлак» хоть и здесь бывает, но далеко не так густо и в основном на периферии. Замечу в скобках, что упомянутый Юзвишин – доктор технических, а не физ. – мат. наук и его информациология претендует на нишу где то на стыке между естественными, техническими и, пожалуй, окультными науками. Почему естественные науки выглядят пристойнее? Потому что они выработали принимаемый всеми их представителями единый метод обоснования своих теорий, из которого вытекают и критерии, отличающие науку от не науки и псевдо науки. Поэтому там, если появляется явный «шлак», его сразу отбраковывают, как не науку. Кроме того, в сфере естественных наук нет пресловутого плюрализма, благодаря чему происходит поступательное движение. Там не могут до бесконечности существовать противоречащие друг другу теории, мирно сосуществуя и признаваясь всем мировым сообществом ученых в духе «и ты прав, сын мой, и ты прав, сын мой», у каждого своя правда. Там такие теории называются гипотезами и существуют они только в фазе генезиса, т. е. еще не законченного создания теории. Но рано или поздно либо принимается в качестве теории одна гипотеза, либо, что чаще, создается новая, синтезирующая предыдущие. В то время как, скажем, Кант и Ницше существуют как бы в параллельных мирах и никогда при существующем состоянии философии (и прочих гуманитарных наук) синтезированы не будут. Если не считать того, конечно, что создатели «наук под ключ» могут объединить их под одной крышей, сочетав мало вразумительным, зато наукообразным текстом.

Спрашивается, можно ли метод, выработанный естественными науками, перенести с соответствующей адаптацией в гуманитарную сферу (ну и в промежуточные, вроде психоанализа и валеологии)? Вопрос не простой, прежде всего, потому, что сегодня в западной философии доминируют школы (пост позитивизм прежде всего), представители которых утверждают, что сами естественные науки не обладают единым и неизменяемым методом обоснования своих теорий. При этом они опираются на определенные парадоксы физики, прежде всего современной, такие как изменение понятий при переходе от одной парадигмы (фундаментальной теории) к другой, вроде пространства и времени, абсолютных у Ньютона и относительных у Эйнштейна. До последнего времени их аргументы не находили достойного возражения.

В цикле статей, посвященных единому методу обоснования в рациональной науке («Философские исследования», № 3, 2000; № 1, 2001; № 2, 2002) и в книге «Единый метод обоснования научных теорий», (вышедшей после написания данной статьи: Алетейя, СПб, 2013) я показал, что естественные науки обладают единым методом обоснования, хотя он и не сформулирован до сих пор в явном виде и существует и работает на уровне стереотипа естественно научного мышления (как грамматика в языке до того, как она написана). Я сформулировал этот метод, показал, что он не изменяется при смене парадигм (фундаментальных теорий), несмотря на смену понятий и выводов, и дал на основании этого метода рациональное объяснение тем парадоксам и феноменам науки, на которые опираются вышеупомянутые философы – релятивизаторы науки. Я показал также, как этот метод должен быть адаптирован для применения его в гуманитарной сфере. Я проиллюстрировал применение этого метода в моей теории оптимальной морали («Нерационализм» 1992, Киев, гл.4), в исследовании научности марксизма («Побритие бороды Карла Маркса или научен ли научный коммунизм», Киев, 1997) и в работе («Биоэтика или оптимальная этика» (2002). Я могу также показать применимость этого метода к оценке научности любой гуманитарной и полу гуманитарной теории. Таким образом, признание и применение этого метода не только позволит очистить от шлака гуманитарную и полу гуманитарную сферы науки, но в значительной степени избавит человечество от определения по «плодам» достоинств таких учений, как марксизм, фрейдизм и иже с ними. Наконец, это даст общий язык представителям разных конфессий и разных религий, что я показываю в моей книге «От Моисея до постмодернизма. Движение идеи» (Киев, 1999). Важность всего этого трудно переоценить.

Так за чем же дело? А за тем, что нет тех, кто с одной стороны был бы заинтересован в расчистке науки от «шлака», с другой, понимал бы суть проблемы и с третьей, обладал возможностями для того, чтобы что-то изменить. Объективно заинтересованно в этом все общество. Но подавляющее большинство его членов далеко от науки и чем дальше, тем меньше способны понять то, что происходит внутри самой науки, и возможные последствия научно технического прогресса.

Этому большинству невозможно объяснить суть единого метода, а многим – даже зачем он нужен.

Есть класс людей, лично заинтересованных в расчистке научного «шлака» и способных разобраться в едином методе обоснования. Это – вышеупомянутые младшие научные сотрудники, не могущие пробиться из-за «шлаковой корки». Но они ничего не могут сделать.

Наконец, есть группа, которая понимает и может сделать, но не заинтересована. Т. е. как члены общества и, так сказать, земляне, они, конечно, тоже заинтересованы объективно. Но это для них «вааще». А вот лично, субъективно, собственной выгоды для, они не заинтересованы. Это – философская верхушка России и Украины (оставим пока в стороне мировую): директор московского института философии В. Степин, директор киевского института философии М. Попович, редактор журнала «Вопросы философии» А. Лекторский и другие. Им, как говорится, просто карты в руки. Они, воистину, могут «поднять этот вопрос». Могут устроить специальную конференцию: всеукраинскую, всероссийскую, можно объединенную, а можно и международную хоть в Москве, хоть в Киеве. Устроили же упомянутую конференцию по этноэтике, само понятие которой украли у меня после моего доклада в институте по моей теории оптимальной морали, где я это понятие ввел и обосновал его возможность без превращения в ницшеанское «у каждого народа свое добро и зло». Украли, а меня на конференцию пригласить забыли и мне пришлось на нее прорываться. Когда я об этом напомнил Поповичу, он сказал: «Так это ж не я ее организовывал. Я тогда и директором института не был» Все верно. Но как насчет того, чтобы теперь, когда он, да, директор, организовать конференцию по единому методу. К этому я еще вернусь.

Понимают ли эти люди суть проблемы и значение того, что я сделал? Понимают великолепно. Проблема то из области теории познания, той самой теории познания, которая является сферой узкой специализации каждого из них. Мало того, каждый из них при советской власти по долгу философа марксиста сражался с выше упомянутыми пост позитивистами и другими западными релятивизаторами науки, потому что по Марксу наука отражает действительность», а у тех получается, что не отражает или по крайней мере ненадежно отражает, что, естественно, подрывает авторитет «научного» коммунизма. И каждый из них написал не одну работу на эту тему и именно на этом сделал свою карьеру. Написали то много, только вот опровергнуть пост позитивистов у них не получилось. У меня получилось и заведующая сектором философии естественных наук московского ИФ Е. Мамчур в отзыве на одну из моих статей по единому методу пишет: «А. М. Воин убедительно показывает, что если наука действительно следует единому методу обоснования, то отрицаемая Куайном (основоположник пост позитивизма) «привязка» к опыту обязательно существует и нет никакой дурной бесконечности в выражении одних понятий через другие, о котором говорит Куайн». И т. д. А у них не получилось. «Такова селяви». Но понимать, о чем речь идет, они очень даже понимают.

Но не хотят «пущать», потому что не хотят признать, что они всю жизнь пытались это сделать и не смогли, а я смог. И потому, получается, не на своем месте сидят. Степин сказал мне: «Я четыре года ждал, пока выйдет моя первая статья в «Вопросах философии», а Вы хотите сразу целый цикл там опубликовать. Знаете, сколько уважаемых людей (читай, философских баронов) стоит на очереди опубликоваться там? Сделайте из трех Ваших статей одну, выкиньте оттуда полемику со мной и я дам согласие на публикацию». Я покривил душой и сделал это. Но и эта статья не вышла в «Вопросах философии» под давлением того же Степина. Тогда я, полагая, что Степин не афиширует беседы со мной и другие сотрудники института не «в курсе», обратился в отделение философии естественных наук института, сделал там сообщение по единому методу и получил вышеупомянутый отзыв от Мамчур и (других). Мамчур предложила мне также сделать статью по единому методу для готовящегося ею сборника по проблемам теории познания. Я сделал и Мамчур приняла ее. Но перед самым выходом сборника я стал получать от нее и-мейлы, где она писала, что надо «подкорректировать стиль» моей статьи и в частности упомянуть там, что «я развиваю метод Степина». На баронском языке наглое присвоение себе чужих результатов называется «подкорректировать стиль» Степин после развала Союза развил теорию, принесшую ему известность, о трех периодах в науке: классическом, не классическом и пост не классическом, утверждая, что метод обоснования меняется от периода к периоду. Я же доказываю неизменность этого метода сквозь все периоды. Стержневым пунктом моего единого метода является утверждение о принципиальной аксиоматизируемости произвольной научной теории. Степин является главным в СНГ философским противником этого утверждения и мне пришлось посвятить отдельную статью исключительно полемике с ним по этому поводу. Именно ее то Степин и требовал исключить из цикла статей в беседе со мной и она так до сих пор нигде и не вышла. И после всего я должен был признать, что я развиваю метод Степина! Я отказался и статья в сборник не попала.

А господин Попович на мой вопрос, почему же все-таки не сделать международную конференцию по единому методу обоснования, ответил. «Я что, обязан продвигать Ваши теории?» Для него теории делятся не на истинные и ложные, не на важные для человечества и не важные, а на его и не его. На истину и человечество ему плевать.

Я несколько раз обращался в различные инстанции: к президенту, в Верховную Раду, НАН Украины с просьбой воздействовать на институт философии, чтоб было проведено обсуждение моего метода. В лучшем случае мои письма переадресовывались в институт философии, откуда я получал издевательские ответы. В одном из них, например, зам. директора института господин Колодный пишет, что сейчас – демократия и свобода и они, что хотят, то и обсуждают. И советует мне продолжать публиковать статьи в газетах и ждать пока меня заметят и оценят. (Как будто по газетным статьям можно оценить философию, а украинские философские журналы для меня закрыты намертво философскими баронами). Кстати, после этого меня перестали публиковать в тех газетах, где публиковали до этого («Зеркало недели», «День»).

Возникает вопрос: может ли свободное демократическое общество покончить с научным и философским феодализмом? Можно ли заставить баронов обсудить публично мой метод? Или, получая зарплату из денег налогоплательщика, они никому не подотчетны, кроме себя?

Между Сциллой лженауки и Харибдой борьбы с ней

Проблема стара как мир. Ну, не как мир, но, по крайней мере, как сама рациональная наука.

Корни последней, кстати, можно прослеживать таки от сотворения мира или Большого Взрыва (ибо в самой природе заложена возможность рационального познания ее). Но для целей данной статьи можно «начинать» рациональную науку со средневековых университетов эпохи перед Возрождением. Богословских университетов, заметим. И посему зарождавшаяся в них рациональная наука рассматривалась ортодоксами, как лженаука, «ересь» в их терминологии, нечто неприемлемое с точки зрения «настоящей науки», сиречь богословия. А первых настоящих, с нашей нынешней точки зрения, ученых, всяких Галилеев, Джордано Бруно и Коперников, преследовали, иной раз, до смерти.

Ну, а затем рациональная наука победила и уже она сама, точнее – ее авторитеты, определяли, что есть наука, а что – не наука. И почтенные ранее алхимии, астрологии и даже само богословие попали теперь в лженауки. Это – не говоря про всякие черные и белые магии, кабалу, хиромантию и т. д., которые и с точки зрения ортодоксального богословия были лженаукой. В период наивысшего расцвета классического рационализма казалось, что это – раз и навсегда и что отныне не только всякие там отвергнутые наукой астрологии и хиромантии не смогут вновь претендовать на научный статус, но любой новый претендент на звание науки будет сразу, легко, однозначно и навсегда классифицирован: наука он или нет. Жизнь, однако, опровергла эти иллюзии.

Сомнения в ясности границ между наукой и не наукой высказывались, кстати, еще на заре классического научного рационализма всякими там Кантами и Юмами. Но при полном почтении к ним самим эти их сомнения были забыты в период бурных успехов техники и технологии, опирающихся на рациональную науку. Однако, после появления теории относительности Эйнштейна, радикально поменявшей понятия и выводы ньютоновской механики, пройти мимо этих сомнений стало уже невозможно. О том, почему это так и к каким последствиям это привело в философии и мировоззрении западного общества, я писал не раз, поэтому не буду повторяться и отсылаю желающих к моим работам: «Неорационализм» (Киев, 1992), «Кризис истины» (газета «День», 13.04.2001) и другим. Здесь же я остановлюсь только на том, что произошло с предметом нашего разговора.

А произошло то, что некоторые называют «новым средневековьем». Т. е. все повергнутые и отвергнутые астрологии, хиромантии и даже черные магии, а кроме них еще много вновь изобретенных или заимствованных откуда-нибудь с Дальнего Востока, вновь стали нагло претендовать на научный статус. О том, насколько нагло и насколько успешно, свидетельствует, например, статья «Академики протестуют против засилья лженауки в российской армии» четырех маститых академиков (включая нобелевского лауреата): Е. Б. Александрова, В. Л. Гинзбурга, Э. П. Круглякова и В. Е. Фортова на сайте и полемика по ней. Из этой полемики, достаточно представительной (около полутора тысяч комментариев), видно, что публика, состоящая преимущественно, если и не из ученых, то из людей достаточно близких к науке и с образованием не ниже высшего, поддерживает в основном «астрологов» (в прямом и расширительном смысле слова).

Ситуация на первый взгляд парадоксальная: неужели маститые академики в споре, касающемся науки, не могут доказать каким-то, пусть более-менее образованным, но все же не профессиональным ученым свою правоту? Но факт налицо – не могут. Не могут потому, что внутри самой высоколобой академической науки нет сегодня единогласия по вопросу, где кончается наука и начинается не наука. Я не имею в виду астрологию и хиромантию, тут маститые едины во мнении (и я с ними заодно). Но бродит сегодня по миру много фундаментальных теорий, претендующих на переворот в физике, в отношении к которым академическая наука не способна занять единую позицию. Есть среди них и широко известные, вроде теории струн и схлопывающихся измерений или теории торсионных полей, и относительно мало известные даже в среде профессионалов, вроде общей теории поля Баурова (которая, несмотря на ее малую известность, имеет впечатляющие экспериментальные подтверждения).

Тут можно было бы сказать, что ничего в этом необычного и порочащего академическую науку нет. Всегда были конкурирующие теории, а точнее, гипотезы, вроде волновой и корпускулярной теорий света, но, в конце концов, происходило либо признание одной из них, либо слияние их в новую, синтезирующую (в случае света – в квантовую). Это, действительно, нормальный путь науки, когда одна гипотеза объясняет одни факты, а другая – другие, и ученые, не отвергая вполне ни ту, ни другую, ищут разрешения этого противоречия. Но совсем не так было дело, когда отвергались на корню генетика и кибернетика и возводились в ранг науки «теории» академика Лысенко или долгие годы пребывали под запретом исследования гравитационных колебаний и их воздействия на различные процессы на Земле, проводимые профессором Шнолем и его учениками и многое другое. Это делалось не посредством научного обоснования, а властным решением руководства Академии Наук, за которым иногда стояло руководство страны, а иногда это была собственная инициатива дорвавшихся до научной власти.

Таким образом получилось, что рациональная наука уподобилась по методам той богословской науке, которая ее саму когда-то запрещала и преследовала без научных споров, а чисто административно, используя властные прерогативы. Ну, конечно, теперь еретиков от науки не сжигают на кострах. Но ведь даже в средние века не сжигание было главным. Главным было натравливание народа на еретиков, создание атмосферы, в которой народ не только приветствовал публичные аутодафе, но и по своей инициативе разыскивал и объявлял кого-то еретиками или колдунами, ведьмами и расправлялся зачастую с такими и без указания святой инквизиции.

И некоторый аналог средневековой охоты на еретиков от науки начал уже появляться. Если на сайте «inauka» большинство за научную свободу (признавая, что ею воспользуются и жулики, но полагая, что наука способна к самоочищению и жулики сами собой рано или поздно отпадут), то на форуме Литературной Газеты () большинство пишущих на эту тему занимают фанатично кликушескую позицию (вроде некой Лены М. или Лены МвД, как иногда она подписывается многозначительно), весьма агрессивно атакуя по их мнению жуликов от науки. При этом единственным критерием научности для них, как и в средние века, служит одобрение теории руководством академии наук. Только в средние века это была богословская академия, а сегодня Российская Академия Наук (или украинская).

Какой вред такой подход наносит обществу, показали истории с генетикой, кибернетикой, школой Шноля и многие другие. Вряд ли можно назвать оптимальным и тот подход, который преобладает на «inauka», т. е. предоставление полной свободы и уравнивание в статусе всяких астрологий с почтенными физиками и биологиями. Даже в средние века у отцов церкви был резон преследовать колдунов и чернокнижников, переводящих ум за разум народу и отбрасывающих общество в целом назад к более примитивным стадиям развития. А сегодня, в век атомных игрушек, примитивизация массового сознания общества во сто крат опасней.

Так, где же выход?

Для того, чтобы ответить на этот вопрос, вглядимся попристальнее в феномен науки. Что отличает науку, эталонную науку, скажем, классическую ньютоновскую физику, от прежней богословской «науки» или астрологии, например? Их отличает то, что ни богословы, ни астрологи не могут прийти к единому мнению по поводу того, что есть истина, и в результате любая большая религия до бесконечности ветвится на конфессии и секты, а у каждого астролога свой прогноз. А ученые (по крайней мере, в эталонной классической физике), пусть после споров (что естественно), приходили к единому мнению всем научным сообществом (причем без навязывания мнения одних другим). Это может быть только благодаря наличию у ученых единого для всех метода обоснования истинности. (Которого нет, ни у богословия, ни у астрологии или любой другой лженауки).

И такой метод, действительно, выковался внутри рациональной науки, более-менее окончательно оформившись именно трудами самого Ньютона и его последователей, Лагранжа, прежде всего. (Хотя начало этого метода можно выводить еще от Евклида и даже раньше). Почему же тогда после Эйнштейна произошел кризис классического рационализма? Он произошел не потому, что поменялись понятия и время из абсолютного стало относительным. Смена понятий была известна в науке и до того и именно это дало Канту и Юму основание для их скептицизма в отношении познания. Кризис произошел потому, что выработанный внутри классической физики единый метод обоснования научной теории не был этой физикой оформлен эксплицитно и не был признан официально. Он действовал как стереотип естественно научного мышления. На этапе необычайно бурных успехов техники, основанной на классической физике этого было достаточно, чтобы вытеснить сомнения и вопросы о границах между наукой и не наукой на задний план. Мало того, ньютоновская парадигма действовала несменяемо столь долго, что у самих ученых, а тем более в широком обществе появилась иллюзия, будто несменяемость понятий и есть признак настоящей науки. Поэтому смена понятий, произведенная теорией Эйнштейна, вызвала психологический шок. Но этот шок не мог бы привести к той картине «нового средневековья», которую я нарисовал выше (да и шока никакого не было бы), если бы единый метод обоснования в науке был бы уже оформлен к тому времени эксплицитно и признан. Ибо именно он отличает науку от не науки, а он нисколько не изменился при переходе Ньютон – Эйнштейн, как и при дальнейшей смене научных парадигм.

Но можно ли представить этот метод эксплицитно, обосновать его самого и показать его несменяемость при смене научных парадигм? Я не только говорю, что можно, я сделал это. И опубликовал цикл статей по этому методу в журнале «Философские исследования»

(№ 3,2000; № 1,2001; № 2,2002). И докладывал его в московском Институте Философии на отделении философии естественных наук и получил положительные отзывы. А, дальше что?

А дальше передо мной встала Академия наук, сложившаяся в ситуации отсутствия признанного единого метода обоснования и сложившаяся таким образом, что признание этого метода сейчас может подорвать чьи-то авторитеты и испортить чьи-то карьеры. (В частности, – главного по должности философа России господина Степина) А когда я обращаюсь к широкой публике, хотя бы только с иллюстрацией применения единого метода обоснования к исследованию степени научности марксизма, в меня вцепляются всякие кликуши, верящие в непогрешимость Академии Наук, как средневековый христианин в непогрешимость Папы Римского, и полагающие, что если я не академик РАН, то значит я жулик от науки. Кстати, специальную теорию относительности Эйнштейн создал, будучи не академиком РАН или еще какой академии, а чиновником бюро патентов.

Наука академическая, альтернативная, лженаука и эпистемология

Речь будет идти о борьбе академической науки, возглавляемой, прежде всего, российской Академией Наук, со лженаукой, точнее со всеми теми, претендующими на научность исследованиями и писаниями, которые официальная академическая наука за научные не признает. Этой теме я уже посвятил статью «Между Сциллой лженауки и Харибдой борьбы с ней», плюс несколько статей (перечислять которые не буду) проблеме лженауки вообще. Вернуться к этой теме меня побудила обнаруженная мной недавно (хотя написанная в 2002 году) статья С. Белозерова (). Белозеров в этой статье занимает позицию защитника, не лженауки как таковой, конечно, но того, что он называет альтернативной наукой, против нападок на нее официальной академической науки и, прежде всего, академика Э. Круглякова, возглавляющего комиссию по борьбе с лженаукой при АН России.

Статья Белозерова хороша тем, что раскрывает состояние современной науки. И поскольку роль науки в современном обществе огромна, и не только благодаря ее влиянию на материальное благосостояние общества, но и на его ментальность, и поскольку моя точка зрения не совпадает ни с кругляковской, ни с белозеровской, а шумная борьба официальной науки с альтернативной и лженаукой, вопреки гегелевской диалектике, к истине отнюдь не ведет, то я и решил в этой статье вновь вернуться к этой важной теме, рассмотрев позиции сражающихся сторон и противопоставив им мою.

Начнем с того, как стороны видят ситуацию.

Для Круглякова никакой альтернативной науки просто не существует. Есть официальная наука, освященная и признаваемая Академией Наук, а все прочее – лженаука, приносящая обществу колоссальный вред. Белозеров существование лженауки тоже признает, но существенного вреда обществу от нее не видит. А главный вред он видит в борьбе официальной науки с альтернативной, тоже настоящей, но не признаваемой Академией Наук. Я считаю, что вред есть и от того и от другого и в обоих случаях значительный.

Что касается вреда от лженауки, то я думаю, Кругляков и другие академики не только не преувеличивают его, но может даже недооценивают. Действительно, если в российской армии во всех подразделениях, вплоть до Генерального Штаба введены должности астрологов, то куда уж дальше. Это – уже даже не распутинщина и не средневековье, а просто лохматые времена Ветхого Завета, когда царь, прежде чем начать войну, советовался с пророками и астрологами, начинать ли ее, а потом, когда он проигрывал ее, другие пророки и астрологи говорили ему, что надо было слушать совета не тех, кого он послушал, а их. Но никаких объективных данных, какого пророка или астролога надо слушать, ни у кого наперед не было, как нет и сегодня.

Об астрологах в российской армии я узнал из письма 4-х академиков в интернете (), но и из личного опыта я могу привести много примеров, как в современном обществе лженаука переводит многим ум за разум. Например, киевский Дом Ученых, в котором я 4 года вел философский семинар, превратился в клуб мистиков, уфологов и просто арапствующих от имени науки, где можно услышать, что долмены и прочие памятники неолита созданы инопланетянами (примитивные люди без современной техники не могли это сделать), хотя перед этим этот же лектор, кстати, доцент университета, успел сообщить, что последние долмены создавались аборигенами лет 200 назад на некоторых островах Тихого Океана, что было зафиксировано и описано европейцами. Замечу, что главный вред тут отнюдь не в том, что государство тратит деньги на зарплату таким доцентам, а в ментальной деградации общества, приводящей к тому, что все процессы в нем и прежде всего политические и экономические текут не так, как в обществе с нормальной ментальностью. А потом начинаются стоны по поводу того, почему в Китае (воспитанном на рациональной конфуцианской философии и морали) реформы идут, а у нас те же реформы не идут. Или по поводу того, почему у нас плохие депутаты и президенты. Хотя мы каждый раз их сами выбираем, но выбираем, руководствуясь не рациональным разумом, а эмоциями, мистическими ощущениями и рассуждениями типа: надо голосовать за Ющенко, он даст юшку. (Это я не придумал, а слышал).

Что касается вреда науке и обществу от академической бюрократии, не желающей, а зачастую и неспособной воспринимать новые научные идеи и теории, не являющиеся развитием ранее принятых, то тут я полностью с Белозеровым. Он приводит много примеров того, как ученые, со временем признанные великими, и теории, со временем ставшие научными парадигмами, поначалу отвергались академической бюрократией. Процитирую один из этих примеров:

«Жуткое впечатление произвела на меня книга Сонина «Физический идеализм: история одной идеологической компании», в которой приводятся тексты статей, выступлений и клеветнических доносов в партийные органы известных советских учёных, направленные против своих коллег, представителей научных школ релятивизма и ортодоксальной квантовой механики.

После 1953 года эти, преследуемые ранее, научные школы сами заняли господствующее положение и уже в 1964 году отметили свою победу принятием закрытого постановления президиума РАН, «запрещающего всем научным советам и журналам, научным кафедрам принимать, рассматривать, обсуждать и публиковать работы, критикующие теорию Эйнштейна».

Воистину те, кто знакомы с историей Христианства, не могут не вспомнить здесь борьбу различных течений в нем между собой и ее методы, столь дружно осуждаемые теми бюрократами от науки, которые эти же методы применяют в научной борьбе.

Примеры Белозерова я мог бы пополнить немалым количеством своих. Приведу только один. Как яростно еще совсем недавно академический официоз боролся с научной школой, основоположником которой является Чижевский и которая занята изучением влияния космических факторов на самые разные процессы, текущие на Земле. Сейчас, когда эта школа уже признана научной, а Чижевский зачислен в сонм великих, все равно отдельные мастодонты от научного официоза бурчат в ее сторону. Один из представителей этой школы, профессор Шноль, прошедший все круги ада на пути до ее признания, написал даже книгу «Герои и негодяи науки».

К этому следует добавить, что среди ученых, вполне академических и официальных, есть немало таких, которые осознают и признают эту ситуацию. Вот высказывание профессора Пищевицкого (заимствованное мной у Белозерова):

«…Я считаю, что нам надо… посмотреть на самих себя: а не создали ли мы сами некоторые причины для развития подобных явлений? Я думаю, что такие причины есть в самой нашей Академии. Я глубоко убеждён, одна из главных причин заключается в том, что ни один престижный журнал дискуссионных работ не напечатает».

К этому следует еще добавить, что, сколько бы таких примеров ни приводил Белозеров, я и прочие желающие, все это будет лишь верхушкой айсберга. Потому что в качестве примера можно приводить только те случаи, когда ученым и их теориям удалось все-таки пробиться, несмотря на сопротивление научного официоза. А в подавляющем большинстве случаев и такие ученые и их теории канут в лету, так и не став достоянием человечества. О самом этом явлении мы знаем потому, что иногда такая непринятая официозом теория заново открывается лет через 100 уже другим ученым и после ее признания выясняется, что ее когда-то уже предлагал такой-то. Можно себе только вообразить, сколько человечество теряет на этой научной бюрократии. Я уверен, что если бы Эйнштейн со своей теорией относительности попал не на Планка, а на стандартного научного бюрократа, то мы бы так и не узнали о теории относительности. Или она была бы вновь открыта когда-нибудь позже, неизвестно когда.

Теперь перейдем к вопросу, как стороны видят решение этой проблемы.

Для Круглякова все очень просто. По его мнению, «учёным на самом деле очевидно, где наука, а где лженаука». А для того чтобы это стало очевидным всем остальным, он предлагает простой критерий:

«Один из критериев истинности исследования – в наличии публикаций, статей о выполненной работе в рецензируемых научных журналах».

И

«Настоящие эксперты никогда не скажут ни да, ни нет, если не будут абсолютно уверены». Вариант, что эксперт «зарубит» серьезное исследование «абсолютно исключён».

Ну, то, что академическая наука, что в России, что в Украине (про Молдавию там или Киргизию уж и не говорю), сильно забюрократизирована, было давно известно мне и, думаю, любому, кто имеет или имел отношение к науке. Но вот с таким откровенным провозглашением бюрократического принципа от лица академической верхушки я столкнулся впервые. Великий Сахаров говорил, что в науке нет авторитетов, кроме истины и ее обоснования (дословно не помню, передаю своими словами). А тут провозглашается прямо противоположное: кто выше забрался в академической иерархии, тот и определяет, что есть истина. А остальным – молчать в тряпочку и не сметь аргументировать. Если тебя не печатают в официальных журналах, значит ты – лжеученый и никакие аргументы тебе не помогут. Или еще проще: у кого в руках палка, тот и умный. Возникает вопрос: неужели Кругляков не знает истории науки хотя бы в своем отечестве, не знает, как зажимали любимую им квантовую физику, заодно с теорией относительности или как запрещали генетику с кибернетикой? И все это с санкции и одобрения Академии Наук. Или Кругляков считает всех остальных круглыми идиотами, которым можно повесить на уши любую лапшу, если ее санкционировать авторитетом Академии Наук? Как говорится, нельзя не вспомнить следующий анекдот: Трофим Лысенко, академик ВАСХНИЛ и УАСГН, по вине которого посадили генетиков, когда они вышли и стали пенять ему на это, сказал «Я вас хнил, хню и буду хнить». Если перевести высказывания Круглякова на язык анекдота, то он говорит нам именно это.

Ну, а какова позиция Белозерова? Критикуя Круглякова, что он предлагает взамен для решения проблемы? Вот что он пишет:

«Для успешного научного развития необходима организация жёсткой, но справедливой конкурентной борьбы между альтернативными теориями или исследовательскими программами, создание условий позволяющих развиваться не только общепринятым на настоящий момент научным теориям, но и сохранение альтернативных программ, уменьшения уровня догматизма и методологического диктата господствующей теории в периоды «нормального» развития науки».

Конечно, конкуренция – вещь хорошая. Но даже в экономике конкуренция регулируется законами, без которых будет «Дикий Запад» и торжество жуликов и разбойников, ведущее к упадку экономики. В науке, тем более, должны быть законы или правила, регулирующие научную конкуренцию, которые опять же должны быть взяты не с потолка, а иметь обоснование. Проще говоря, нужны объективные критерии научности. И Белозеров это понимает. Он даже обвиняет официальную науку в отсутствии у нее таких критериев:

«Обратите внимание, – «комиссия РАН по борьбе с лженаукой» призывает руководителей ВУЗов, журналистов и редакторов СМИ не печатать материалы лженаучного содержания, но считает излишним давать строгое формальное определение научности и лженаучности».

И он считает, что такой критерий должна давать и дает «современная эпистемология».

«Что касается главного источника лженауки, то, на мой взгляд, в нашей стране его следует искать на самом верху, и заключается он в недостаточной эпистемологической грамотности академической элиты и всего российского научного сообщества в целом».

Тут возникает два вопроса. Первый – риторический: «В нашей стране» причина лженауки – в «недостаточной эпистемологической грамотности академической элиты», а в других странах она в чем? Или там нет лженауки?

И второй: А что понимать под «современной» эпистемологией? К этому вопросу я еще вернусь. А пока задам третий вопрос: если Белозеров считает, что критерий научности должна давать и дает эпистемология, то в чем же он состоит?

От прямого и однозначного ответа на этот вопрос Белозеров уклоняется. С одной стороны, несмотря на «недостаточную эпистемологическую грамотность», как причину лженауки, у него получается, что эпистемология не дает однозначного ответа на вопрос о критерии научности:

«За длительный период своего развития человеческая цивилизация сформировала несколько методологических систем, в то или иное время имевших статус научности. И сегодня не существует какой-либо одной системы, которая является единственным обладателем этого статуса, хотя многие из них и хотели бы такой статус приобрести».

С другой стороны, из множества методологических систем, дающих критерий научности, он все-таки выделяет одну предпочтительную и это как раз та, которую дает любимая им «современная эпистемология»:

«Сегодня, насколько я могу судить, наибольшим авторитетом в мире пользуется система критического рационализма, дополненная системой научных исследовательских программ Лакатоса, в основе которой лежит утончённый фальсификационизм Поппера».

Итак, по Белозерову получается, что всякие там физики и прочие официальные академики должны подучиться «современной эпистемологии», дабы они могли в своем хозяйстве разобраться, где настоящая наука, а где лженаука. А с другой стороны никакого единого и неизменяемого критерия научности эпистемология не дает и не обещает, а просто сегодня в моде (в философских кругах, к которым близок Белозеров) эпистемологическая школа «критического рационализма» с Поппером и Лакатосом во главе, на критерий которой Белозеров и предлагает ориентироваться господам физикам и прочим академическим ученым. Пока что. Ну а, когда эпистемологическая мода поменяется, появится какой-нибудь новый критерий и теории, которые сегодня считаются научными, можно будет выбросить в мусорный ящик. Впрочем, по Белозерову научным теориям, получившим широкое признание и ставшим «парадигмами», такая перспектива не грозит:

«Развитые, зрелые научные теории, особенно те, которые достигли статуса включения в текущую научную парадигму, невозможно опровергнуть. Каждая научная теория имеет защитный механизм против опровержения, позволяющий выдвигать и модифицировать вспомогательные гипотезы, приводя тем самым выводы теории в соответствие с наблюдаемыми фактами».

Тут можно было бы спросить Белозерова, какой защитный механизм использовала механика Ньютона (которая уж куда как «парадигма»), когда столкнулась с опытом Майкельсона, опровергающим ее фундаментальный постулат сложения скоростей? Можно было бы также попросить Белозерова, а заодно Куна, введшего этот, ставший модным в философии, термин «парадигма», дать ему точное определение (требует же Белозеров точного определения научности от Круглякова). Но допустим, мы поверили Белозерову и с облегчением сняли с себя заботу об участи теорий – «парадигм». Но как быть с теориями, которые пока не получили статус парадигм и, тем более, вообще не получили признания научного официоза, но, тем не менее, являются подлинно научными? Ведь именно о них печется Белозеров. Представим себе, что такая теория не подходит под критерий «утонченного фальсификационизма» Поппера, а подходит под какой-нибудь менее модный. Или под критерий, который эпистемология пока еще не изобрела. Как быть в этом случае?

Как-то берет меня сомнение, чтобы такой способ определения научности сильно порадовал Чижевского со Шнолем или любого другого альтернативщика, тем более еще не признанного. Вообще, возникает тут вопрос: как может философия учить академических физиков, как отличать науку от лженауки, если она сама является академической наукой, а главное, что в ней не только нет критериев научности философских работ, но в отличие от тех же физиков, в ней нет никакого общего языка между представителями различных философских школ? Физики подразделяются между собой по направлениям исследования, т. е. по специализации: атомщики, магнитогидродинамики и т. п. Представители разных направлений не спорят между собой, потому что заняты исследованием разных областей действительности. Но у физиков, работающих в одной области, есть общий язык и общие для всех профессиональные журналы, где ведется нормальный научный спор. Проблемы с различением науки от лженауки в физике возникают лишь, когда речь заходит о новых областях исследования, типа нелюбимой Кругляковым экстрасенсорики. А в философии в любой ее области специализации, в эпистемологии в частности, есть много школ, каждая из которых имеет свои философские журналы, в которых печатаются только представители данной школы и любому представителю другой школы туда вход запрещен. И никакого нормального диалога между представителями разных школ внутри одной и той же области, скажем, эпистемологии, не возникает, даже если они участвуют в общей конференции. (Примеры чего я приводил в других своих статьях, не хочу повторяться). Помимо любимой Белозеровым школы «критического рационализма» есть мощная американская школа «современных теорий познания» (так они сами себя величают), хронологически более современная, чем та, которую объявил современной Белозеров. Она подразделяется на 5 направлений: фаундизм, кохерентные теории, пробабилизм, релиабилизм и директ реализм, основоположником которого является Джон Поллок. У них есть свои журналы, по публикациям в которых они определяют, кто есть настоящий философ, а кто – лже, и они в упор не различают представителей «критического рационализма», как те, в свою очередь, их. Не стану перечислять эпистемологические школы, возникшие хронологически раньше, которые Белозеров небрежно зачисляет в не модные (хотя, например, в Англии единственно модной и «научной» и поныне является оксфордская аналитическая школа).

Не стану также разбирать критерии научности всех этих школ (Американскую «современную» школу и ее критерии научности я разобрал во вступлении к моей книге «Неорационализм»). Ограничусь замечанием по поводу критерия научности школы критического рационализма, точнее, по поводу принципа фальсифицируемости Поппера, который лежит в основе этого критерия. Суть его состоит в утверждении, что теория, которая в принципе не может быть опровергнута, не является научной. (Кстати, интересно, как Белозеров увязывает этот принцип с цитированным выше его утверждением, что парадигма не может быть опровергнута?

Парадигма – не наука, лженаука?). Например, любые попытки доказать существование Бога или, наоборот, не существование, согласно этому принципу, не могут считаться научными. Само по себе это утверждение не вызывает у меня возражений. Возражения вызывает стремление Поппера и его последователей, включая Белозерова, выдавать этот принцип за достаточный критерий научности теории. Теории, которые принципиально нельзя фальсифицировать, не являются научными, зато можно насочинять сколько угодно любого бреда, легко фальсифицируемого (или – нелегко), который никакого отношения к науке иметь не будет. Например, упомянутая мной теория доцента университета, согласно которой долмены построили марсиане.

Добавлю также пару слов о вкладе Лакатоса, «улучшившего» попперовский фоллибилизм (он же фальсификационизм по Белозерову). Лакатос получил известность своим «доказательством» отсутствия у рациональной науки единого метода обоснования ее теорий. А именно, он утверждал, что наука время от времени меняет, как он выразился, «обосновательный слой». К вопросу о том, чего стоит это его «доказательство», я еще вернусь. А пока что я хочу поинтересоваться, как «доказанное» Лакатосом отсутствие у науки единого метода обоснования ее теорий, может дополнить критерий научности Поппера или любой другой? Мало того, о каком вообще критерии научности можно говорить, если принять, что у науки отсутствует единый метод обоснования ее теорий. Ведь даже человеку далекому от науки понятно, что науку от не науки отличает именно обоснованность ее выводов. Ведь угадать истину может и гадалка на кофейной гуще, но только наука обосновывает (или претендует на то, что обосновывает) свои выводы. Так если она обосновывает, то можно искать критерий научности, а если только претендует и все время меняет «обосновательный слой», то она ничем и не отличается от гадалки. Что, кстати, и утверждал прямым текстом Фейерабенд – один из соратников Поппера и Лакатоса по пост позитивизму, частью которого является критический рационализм. А для того чтобы Белозеров не смог открещиваться от Фейерабенда и прочих пост позитивистов, противопоставляя им критический реализм, замечу, что один из своих эпистемологических символов веры он заимствует не у Поппера с Лакатосом а у постпозитивиста, не принадлежащего направлению критического реализма. Вот этот его символ веры:

«Невозможно подтвердить «правильность» теории при помощи экспериментов (верифицировать теорию)».

Этот символ веры Белозеров заимствует у постпозитивиста Куайна – основоположника онтологичского релятивизма. Куайн доказывал невозможность привязки научных понятий к опыту. Ну, а коль скоро невозможно привязать понятия к опыту, то невозможно это сделать и с выводами теории относительно этих понятий, а, следовательно, невозможно их верифицировать. И этот свой символ веры Белозеров пытается навязать всем ученым естественникам, упрекая их в «джастификационизме»:

«Несмотря на то, что методологические основания джастификационизма (веры в то, что научная теория может быть подтверждена с помощью эксперимента) были однозначно опровергнуты, и современные эпистемологические школы от них уже отказались, большинство профессиональных учёных естественнонаучного направления продолжают придерживаться этой ошибочной и очень вредной позиции».

Тут, надо сказать, Белозеров переплюнул и самого Куайна с Фейерабендом вкупе. Невозможно не только представить себе ученого естественника, который внял бы совету – указанию Белозерова и отказался от привязки теории к опыту и верификации ее опытом же, но и человека далекого от науки невозможно убедить в том, что наука никак не связана с опытом. И ученый, и рядовой человек настолько глубоко чувствуют интуитивно эту связь, что не нуждаются в ее теоретическом основании. Но поскольку интуиция в науке не есть основание, ни для подтверждения теории, ни для ее опровержения, а теоретически пост позитивистов, включая Куайна, никому из представителей других эпистемологических школ не удалось опровергнуть, то пост позитивизму, включая критический реализм, и удается по сегодня удерживать сильные позиции в континентальной Европе. Теоретическое опровержение Куайна и прочих пост позитивистов, включая Поппера с Лакатосом, сделал я. И тут пора перейти к вопросу, а что я предлагаю в качестве критерия научности.

На базе моей теории познания («Неорационализм», Киев, 1992, часть 1) я разработал единый метод обоснования научных теорий (Философские исследования № 3, 2000; № 1, 2001; № 2, 2002 и ряд статей в интернете, прежде всего, «О принципиальной возможности аксиоматической перестройки произвольной научной теории», «Теория и гипотеза в современной науке» и др.). Этот метод и дает критерии научности. Если быть точнее, этот метод был выработан развитием самой науки и прежде всего физики, но до сих пор он не был представлен эксплицитно, т. е. описан и обоснован, а существовал на уровне стереотипа естественно научного мышления. Я же лишь дал формальное описание и обоснование его. Если бы у науки не было этого метода, то, действительно, невозможно было бы установить принципиальную разницу между ней и не наукой, скажем, какими-нибудь чисто интуитивными догадками, которые тоже могут быть истинными, но не будет правил, с помощью которых все могли приходить к согласию, что вот эта догадка истинная, а эта – нет. Именно отсутствие у науки до сегодня оформленного и признанного метода обоснования ее теорий привело к нынешнему разгулу лженауки, к бюрократизации официальной академической науки и появлению и расцвету философий, релятивизирующих научное познание, пост позитивизма, прежде всего. Неоформленное существование у науки ее метода обоснования было более-менее достаточным, как для нормального развития ее самой, так и для успешного ее отличения от лженауки в эпоху Ньютона и Лагранжа. Но с появлением теории относительности и квантовой физики оно стало явно недостаточным и привело к тому, что даже между собой физики не могут договориться относительно научности конкретных физических теорий, вроде теории торсионных полей. Еще более отсутствие формального и признанного единого метода обоснования сказывается на безуспешности борьбы официальной науки с лженаукой. Как видим на примере Белозерова, противники официальной науки бьют ее прямо по ее больному месту – отсутствии у нее критерия научности. Бюрократизм также вырастает из отсутствия этого критерия (критериев). Нет объективных критериев – единственным арбитром в вопросе, где наука, где не наука, остается академическая власть. А власть, как известно, развращает и через некоторое время бюрократы от науки, которые до этого могли быть настоящими учеными, начинают считать, что эксперты не ошибаются и что не может быть, чтобы в официальном журнале не напечатали действительно научную работу. И дело доходит до того, что они начинают откровенно изменять своим же принципам, принципам, на которых встала рациональная наука, в том числе и принципу привязки теории к опыту и проверяемости ее им же. Только забвением этого принципа можно объяснить тотальное и априорное непризнание Кругляковым экстрасенсорики. В писаниях по экстрасенсорике, действительно преобладает сегодня откровенное жульничество. Но это не значит, что экстрасенсорика не может быть объектом нормального научного исследования и что всякое исследование в этой области можно отвергать с порога, как не научное, только потому, что его объект – экстрасенсорика. Последнее равносильно непризнанию опытов, подтверждающих наличие экстрасенсорных явлений. Но эти опыты уже слишком многочисленны и их корректность подтверждена многими академическими же учеными.

Почему в эпоху Ньютона – Лагранжа было более-менее достаточно метода обоснования, существующего на уровне стереотипа сознания, и его стало недостаточно в эпоху теории относительности и квантовой физики? Науке присуще свойство, заключающееся в том, что она время от времени меняет свои понятия и выводы (горение происходит из-за флогистона или из-за кислорода и т. п.). Оно было присуще ей и в эпоху Ньютона и до того, но тогда это не играло существенной роли, тем более, что за долгий период царствования ньютоновской механики таких изменений не происходило. А вот с появлением теории относительности эти изменения приобрели драматический характер и стали чаще происходить. Время, абсолютное у Ньютона, стало относительным, скорости стали складываться не по Галилею, а по Лоренцу, электрон, бывший сначала шариком, стал сначала заряженным облаком, размазанным по орбите атома, затем пакетом волн и т. д. Эти драматические изменения подорвали веру в надежность знания, добываемого наукой, и породили целую кучу философских течений, релятивизирующих научное познание, начиная с философского релятивизма и кончая пост позитивизмом. Все они прямо и непосредственно опирались на упомянутые феномены науки, трактуя их вкривь и вкось. К сожалению, ни представители упомянутой оксфордской аналитической школы, ни советские философы, обязанные противостоять релятивизации познания по долгу службы (ибо Маркс был против), ни сами ученые физики не смогли противостоять этой релятивизации и дать правильное объяснение упомянутым феноменам. Это подорвало авторитет науки, как в глазах общества в целом, так и в глазах самих ученых. Это и привело к нынешнему расцвету лженауки и бюрократизации науки официальной.

На базе моей теории познания я, прежде всего, дал объяснение вышеупомянутым феноменам науки. Я показал, что хотя наука, действительно меняет и даже обязана менять свои понятия и выводы при переходе от одной фундаментальной теории к другой (типа от Ньютоновской механики к теории относительности), но метод обоснования у нее при этом остается неизменным и теория относительности обоснована тем же методом, что и механика Ньютона. При этом появление новой теории не опровергает истинности прежней, а лишь устанавливает границы применимости (истинности) ее. Я уточнил также само понятие истинности научной теории, понятие теории, опроверг утверждение пост позитивистов об отсутствии привязки понятий теории к опыту и уточнил смысл этой привязки. Я не стану излагать здесь сам метод и перечислять, что он еще дает, отсылая читателей к упомянутым моим статьям.

В заключение я хочу коснуться судьбы моего метода. Как и следовало ожидать, исходя из описанного выше состояния официальной науки и философии в особенности, я натолкнулся на бешеное сопротивление признанию метода, перешедшее в тотальную войну против меня с участием властей. Главное сопротивление состоит не в критике метода (ее вообще нет), а в отказе обсуждать, в не публикации большинства моих работ, во всяческом зажиме. К сожалению, в этом зажиме приняли участие не только философы, но и ученые, в частности физики. Все это я описал во многих статьях (последняя из которых «Открытое письмо Президенту НАНУ Б. Патону»), поэтому здесь не буду повторяться.

Побритие бороды Карла Маркса или научен ли научный коммунизм

Вступление

Герберт Уэлс сказал однажды: «Капитал» дремуч, как борода Карла Маркса. Когда-нибудь я вооружусь ножницами и остригу его». Он так и не собрался этого сделать и, хотя с тех пор против марксизма написаны горы бумаги, соизмеримые разве что с еще большими, исписанными в его пользу, именно так, как задумывал это Г. Уэлс, эта операция не была проделана и я решил взять на себя эту задачу.

Прежде всего, уточню, в чем она в данном случае состоит. Речь здесь пойдет не о том, прав или неправ Маркс в своем учении, точнее, в чем он прав, а в чем ошибался. Нет сомнения, что в чем-то он был прав, а в чем-то ошибался, поскольку не может же быть, чтобы человек, написавший столь всеобъемлющую философию, был во всем прав или, наоборот, во всем ошибался, тем более, что в обширном наследии Маркса есть немало утверждений, противоречащих одно другому, так что логично ожидать, что одно из них будет истинным, а другое ложным. Выяснению вопроса, в чем Маркс прав, а в чем нет, посвящено много работ и разных. Я же попытаюсь ответить на вопрос, в какой степени все, что сделал К. Маркс, можно считать наукой. Это не совсем то же самое что выяснять, в чем он прав, поскольку и наука может приводить нас к ошибочным выводам, с одной стороны, а с другой, оказаться правой может и гадалка на кофейной гуще. Но у гадалки нет того авторитета, что у науки.

Почему именно это сегодня более важно? Выяснение вопроса, прав Маркс или не прав, было важно во времена Герберта Уэллса, когда решалось: принимать марксизм или нет. Не менее, а может даже более, это было важно во времена Советского Союза, когда решалось: терпеть этот строй дальше или нет. Ну, еще первые 10 лет после развала Союза, когда существовала опасность реставрации социализма в России и в Украине, это имело большое практическое значение. Сегодня – это все более вопрос академический, тоже интересный, но… Гораздо более судьбоносен сегодня для человечества вопрос о научности, научности не именно марксизма, а любой теории, продаваемой обществу, как научная. Особенно это касается гуманитарных теорий, использующих для своего утверждения в обществе авторитет научности естественных наук, перенося его на себя незаконно, а зачастую и сознательно нечестно. Это очень выгодно – «мазаться» под настоящую науку, выгодно тем, кто это делает. Это поднимает их авторитет и тем самым – материальное положение. Но это очень плохо для общества, когда оно в качестве науки с высокой надежностью ее выводов принимает всякую билеберду, к науке отношения не имеющую, и убеждается в этом, только хорошо получив по голове. История воплощения в жизнь марксизма – тому лучший пример. Сегодня есть еще много гуманитарных теорий, далеких от настоящей науки, но успешно продающих себя за таковую. Даже современные шарлатанские религиозные культы, вроде церкви Сциентологии, основанной писателем фантастом Роном Хабардом, который для того лишь основал этот культ, чтобы заработать больше денег, так как ему мало платили как писателю, процветают и дурят голову сотням тысяч и миллионам наивных людей, прикрываясь авторитетом науки. Пасутся на этой ниве и всевозможные паранауки. Вновь заявляет претензии на научность астрология. Но все это – цветочки, о сравнению со всевозможными психоаналитическими теориями и психотерапиями, начиная с фрейдизма и тяжело сказать чем кончая, так как все новые и новые создаются чуть ли не каждый день. Последние на моем слуху – это «гешталт терапия», психодрама» и «символдрама». Все они с успехом облегчают дуракам карманы. Дуракам может туда и дорога, но переводят эти «науки» ум за разум всему западному обществу. И хотя последствия этого пока не проявились столь драматично, как от марксизма, но все еще впереди.

Тут у грамотного читателя, знакомого с современной философией, может возникнуть вопрос: а существует ли, вообще, внятная грань между наукой и не наукой. Дело в том, что сомнения в этом возникали у философов с тех пор, как существует наука. А, начиная со второй половины 20-го века, на Западе возобладали философии (более всех постмодернизм), утверждающие уже безапелляционно, что такой грани не существует. В цикле статей («Философские исследования» 3, 2000; 1, 2001, 2, 2002) я показал, что рациональная наука обладает единым и неизменяемым методом обоснования своих теорий, который и отличает ее от не науки. Этот метод может быть применен с соответствующей адаптацией и в гуманитарной сфере, что я и собираюсь проиллюстрировать в этой работе на примере марксизма. Марксизма, потому что марксизм первый среди гуманитарных теорий стал претендовать на научность, а его адепты (те, что остались) не устают повторять и сегодня, что марксизм – единственное в мире научное учение.

Я не буду здесь излагать единый метод обоснования, укажу лишь основные критерии научности, вытекающие из него, и «узнаваемые» каждым ученым-естественником и просто людьми достаточно образованными, чтобы иметь представление о том, как делается наука. (Кстати, то, что эти критерии будут в основном «узнаваемы» учеными-естественниками, следует ожидать. Ведь, несмотря на то, что единый метод обоснования не был до сих пор сформулирован и доказан, ученые пользовались им на уровне стереотипа естественно-научного мышления, как пользуются правилами грамматики люди, говорящие на своем языке, но грамматику не изучавшие).

Критерии эти таковы:

Во-первых, внутренняя непротиворечивость. Т. е. непротиворечивость теории самой себе. Чтоб не утверждалась вещь и, через несколько страниц, прямо противоположная ей. Это требование столь очевидно, что не нуждается в пояснениях даже для людей, совершенно далеких от науки.

Во-вторых, однозначность вводимых и вообще используемых понятий. Для ученых это требование также очевидно, но для остальных поясню примером из того же марксизма. У Ленина есть следующее определение познания: «Познание есть вечное, бесконечное приближение мышления к объекту. Отражение природы в мыслях человека надо понимать не «мертво», не «абстрактно», не без движения, не без противоречий, а в вечном процессе движения, возникновения противоречий и разрешения их» (Цитируется по книге Лекторского В. А. «Субъект, объект, познание», Москва, с.293).

Здесь определение познания дано через другое понятие, а именно, через «отражение». Если отражение понимать так, как его понимают в обиходе, т. е. как в зеркале, то это будет достаточно однозначное и всеми более или менее одинаково понимаемое определение. И каждый, кто прочтет это определение, поймет его так же, как другие и написавший его. Но если отражение – не как в зеркале, а с изменениями, противоречиями и т. д., то поскольку не оговорено с какими изменениями и как преодолеваются противоречия (в науке, как сказано, противоречия недопустимы), каждый может понимать это изречение по-своему, как угодно, если вообще поймет. Ясно, что учение, которое каждый может понимать по-своему, это не наука. Кстати, этот пример уже проливает свет на степень научности марксизма, поскольку Ленин – сам один из столпов его и главный продолжатель.

Еще один критерий научности – это сохранение значения и однозначности понятий по ходу построения теории. Чтобы не получалось, что сначала, при капитализме, под свободой и справедливостью понималось автором одно, а потом, при социализме, изрядно другое. Ясно, что это будет не наука, а агитпункт.

Следующий критерий – это требование однозначности выводов теории (аналогично требованию однозначности определений). Чтобы не получилось, как у гадалки:» Ждет тебя, касатик, большая радость и мелкие неприятности». (Причем, «неприятностями» оказывается потом увольнение с работы, а радостью то, что не отдали при этом под суд).

И, наконец, требование соответствия как выводов, так и исходных посылок фактам, опыту, эксперименту. Естественно, в тех случаях, когда проверка этого соответствия возможна (а бывают выводы и постулаты, которые, по крайней мере на данный момент, непосредственно не проверяемы).

Есть и еще критерии научности, вытекающие из единого метода обоснования, но они менее очевидны даже для ученых, и поскольку, сам метод здесь не излагается, то мы не будем их перечислять. Достаточно и упомянутых для разбора марксизма с этой точки зрения.

Марксистская философия

Разбор начнем с основных философских положений учения Маркса. Двумя столпами, на которых стоит марксистская философия, являются материализм и диалектика. Ни в одной из этих главных частей его философии марксизм не является научным, т. е. последовательным, непротиворечивым, с однозначными определениями и выводами и т. д.

Понятие материи марксизм унаследовал от домарксова материализма и изначально понимал под ним только «данное нам в ощущении». Т. е. уже энергия, тем более информация, мысль, дух материей для него не являлись. С другой стороны, марксистский материализм утверждает, что все сущее материально: «Уверенность, что кроме материального мира не существует еще особого духовного мира, есть результат длительного и трудного исследования реального мира, включая сюда также и исследование продуктов и процессов человеческого мозга» (Макс К., Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т.20, с.631). «В мире нет ничего, кроме движущейся материи» (Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 184).

То есть, получается, что энергия, информация, мысль и дух либо не существуют, что противоречит опыту, либо тоже являются материей, что противоречит исходному определению ее в марксизме. А дабы у нас не возникло ощущение, что это определение уже отменили и изменили, Ленин вновь подтверждает: «Что мысль и материя «действительны», т. е. существуют, это верно. Но назвать мысль материальной, значит сделать ошибочный шаг к смешению материализма с идеализмом» (Ленин В. И., Полное собрание сочинений, изд.5, т. 18, стр.257).

Читая такое, невольно хочется воскликнуть: господа, классики марксизма, так существует в мире что-нибудь кроме движущейся материи или мысль, которая «действительна», т. е. существует, тоже является материей? Разберитесь, наконец, в этом сами, а потом уже начинайте морочить нам голову.

Правда, в дальнейшем Ленин осознает, что нельзя претендовать на научность с такими противоречиями, за которые даже студенту первого курса естественнонаучного или технического профиля поставили бы двойку на экзамене, и заявляет: «Понятие материи надо расширить. Сюда относятся все явления действительности, следовательно, и способность познавать, объяснять» (Там же, т. 18, с. 258–259). «Пардон, пардон» – хочется воскликнуть тут. Этот ход действительно устраняет это противоречие. Но ведь при этом меняется определение одного из фундаментальных понятий теории, а именно, понятия материи. А это, как ясно любому, даже незнакомому с единым методом обоснования, но знакомому с наукой, означает необходимость переделки всей прежней теории и замены ее новой, иначе будет целая куча новых противоречий. Но Ленину это и в голову не приходит. И таким образом теперь мало того, что мы не знаем, принимать ли в марксизме определение материи по Марксу или по Ленину (и по Ленину раннему, до стр. 258 или после), Но даже если, следуя здравому смыслу, мы примем последнее определение, то стройной и непротиворечивой теории все равно не получится, ибо она будет противоречить, либо делать неприемлемыми и даже лишать смысла многие другие положения марксистской философии, от которых ни Ленин и никто другой в марксизме не отказывались.

Например, какой смысл теперь имеет фраза Маркса: «На «духе» с самого начала лежит проклятие быть отягощенным «материей» (Маркс К.,Энгельс Ф., Соч., 2-е изд.,т. З, стр. 29), – если «дух», он же по Марксу идея и мысль, теперь тоже материя? Материя отягощенная материей?

Или как соотнести это последнее ленинское определение материи с марксовой политэкономией, принимаемой и Лениным, в которой общественное производство подразделяется на материальное и нематериальное (которое есть труд интеллигенции, производящей мысль). Причем предпочтение отдается первому. Предпочтение, которое при реальном социализме выражалось в том, что зарплаты учителей и инженеров были ниже, чем у рабочих.

Или знаменитое представление марксизма о прогрессивной роли пролетариата, базирующееся, в том числе, на посылке, что именно он производит материальные ценности, в отличие от интеллигенции, которая не производит материальных ценностей и поэтому не столь прогрессивна. Признав мысль материей, Ленин должен был бы переделать все эти части марксизма…,-если бы марксизм был наукой. Но поскольку он ею не был, то сошло и так.

Что касается диалектики, то она, как известно и как благородно признавал сам Маркс, заимствована им у Гегеля с той разницей, что диалектика Гегеля была идеалистической, а Маркс сделал ее материалистической. Но поскольку понятие материи и все, что с ним связано в марксизме – крайне запутано и далеко от науки (как показано выше), то такой же получилась и марксистская диалектика.

Но не следует особенно заблуждаться и насчет степени научности гегелевской диалектики (дополнительно испорченной затем марксовым материализмом). Правда, хваленая логика Гегеля действительно обеспечивает его теории внутреннюю непротиворечивость.

Кроме того, налицо и определенное соответствие опыту и наблюдениям. Действительно, во многих сферах и в природе, и в обществе «количество переходит в качество», наблюдается «единство и борьба противоположностей» и можно показать, что из тезиса и антитезиса рождается синтезис, и т. д. Но, как мы уже знаем, этим не исчерпываются требования научности.

Не менее важно требование определенности и однозначности выводов. В этом отношении гегелевская (и тем более марксистская) диалектика очень далека от науки. Что, например, значит, что из тезиса и антитезиса рождается синтезис? Как рождается и, главное, как он должен выглядеть, этот новорожденный синтезис? Если мы покопаемся в прошлом, то можем показать: вот это был тезис, это антитезис, а вот какой получился синтезис. Но если синтезиса еще не произошло, а есть лишь тезис и антитезис и мы хотим предсказать, что из этого получится, то диалектика не дает нам никакого инструмента для этого и оставляет место полному произволу в установлении результатов синтеза.

Но ведь это главная задача науки – предсказывать результаты на будущее и предсказывать их однозначно. Представим себе на минутку, что ньютоновская физика давала бы нам такие предсказания: если поднять камень и отпустить его, то он полетит, а куда полетит, вверх ли, вниз ли, или в сторону и с какой скоростью и ускорением, черт его знает. Кому нужна была бы эта физика и называли ли бы мы ее наукой? Эти свойства диалектики как раз и привели к тому, что в эпоху так называемого реального социализма, отправляясь от нее, доказывали буквально все, что будет угодно… власть предержащим, и, в частности, объявили буржуазными лженауками генетику, кибернетику и многая прочая.

Не безинтересно напомнить и результаты двух попыток навязать ученым-естественникам диалектику, как единый метод обоснования. В первом случае, самим Гегелем, а также Гете и Шелингом, во втором, в 20–30-е годы в Советском Союзе, не в меру рьяными сторонниками Маркса. В обоих случаях ученные решительно отказались перейти на этот метод обоснования (хотя во втором случае нашлись жулики от науки, вроде Лысенко, сделавшие себе на этом карьеру).

Отношение ученых к навязыванию им диалектического метода, как метода обоснования, хорошо выразил биолог А. Ф. Самойлов. Он предложил пропагандистам этой идеи «на деле доказать, что они, применяя диалектическое мышление, диалектический метод, в состоянии пойти дальше, скорее, с меньшей затратой труда, чем те, которые идут иным путем. Если они это докажут, то этим без всякой борьбы, без излишней бесплодной, оскорбительной полемики диалектический метод завоюет себе свое место в естествознании. Естествоиспытатель, прежде всего, не упрям. Он пользуется своим теперешним методом только и единственно потому, что его метод есть метод единственный. Такого естествоиспытателя, который желал бы пользоваться худшим методом, а не лучшим, нет на свете. Докажите на деле, что диалектический метод ведет скорее к цели, – завтра же вы не найдете ни одного естествоиспытателя не диалектика». (Самойлов А. Ф.,»Диалектика природы и естествознания», «Под знаменем марксизма», 1926, № 4–5, с.81).

Марксистская политэкономия

Одним из фундаментальных понятий ее является «отчуждение», с которым связаны и теория стоимости, и исследование эксплуататорской сущности капитализма и прочих его негативных сторон, и обоснование необходимости пролетарской революции, после победы которой, помимо всего прочего, должно исчезнуть и оное отчуждение. С этим понятием в марксизме такая же путаница, непоследовательность, противоречивость и, вообще, не научность, как и с материей.

Во-первых, что такое отчуждение. В «Философской энциклопедии» в статье А. П. Огурцова читаем:» Отчуждение – философско-социологическая категория, выражающая объективное превращение деятельности человека и ее результатов в самостоятельную силу, господствующую над ним самим и враждебную ему…» (Огурцов А.»Отчуждение», «Философская энциклопедия», т.4, с. 189). Поскольку «Философская энциклопедия» издана при советской власти, нет сомнения, что она «идейно выдержана», и это определение соответствует Марксу. О чем тут речь, если перевести это с философского языка? О том, что создаваемые человеческим трудом и талантом, будь то предметы потребления, орудия производства, произведения искусства или научные открытия, начинают жить самостоятельной, независимой от создателя жизнью и могут приносить ему не только ожидаемую пользу, но и отнюдь не ожидаемый вред. Лучшим примером тому является вся техногенная цивилизация, созданная трудом и рабочих, и инженеров, и ученых, и отравляющая им теперь жизнь через разрушение биосферной оболочки, то-бишь экологии.

Во всех своих наиболее известных произведениях Маркс трактует отчуждение исключительно как отрицательное социальное явление без каких-либо положительных моментов. Оно-де служит основой эксплуатации и посему должно быть преодолено социалистической революцией. А при социализме не будет ни отчуждения, ни эксплуатации.

Далее, широко известно положение марксизма, гласящее, что отчуждение является результатом разделения труда. Например, в упомянутой статье Огурцова сказано буквально: «Истоки «отчуждения» – в разделении труда» (Там же, стр. 189). Спрашивается, почему же отчуждение должно исчезнуть при социализме, если разделение труда при социализме сохраняется. При социализме изменяется форма собственности и результаты труда принадлежат создателю (по крайней мере в теории, а мы исследуем теорию), но разделение-то остается. Похоже, что здесь Маркс путает отчуждение результатов труда с присвоением прав собственника на эти результаты капиталистом. В пользу этого говорит такая его фраза: «если продукт труда не принадлежит рабочему, то он противостоит ему, как «чуждая сила» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т.42, с.95).

Но ведь если продукт груда принадлежит рабочему в смысле собственности, он все равно получает независимую жизнь, т. е. отчуждение в его классическом марксовом (и не марксовом) понимании все равно имеет место.

Да и вообще, является ли отчуждение, понимаемое, как независимая от создателя жизнь результатов его труда, только отрицательным явлением, подлежащим безусловному уничтожению? Ведь без того, чтобы предметы потребления стали независимы от их производителя, невозможно товарное производство и товарообмен. А без того, чтобы произведения искусства, научные открытия и прочие продукты интеллектуальной и духовной деятельности человека получили независимость от их создателя, невозможна социальная жизнь. Наступит материальное, интеллектуальное и духовное оскудение общества. Т. е. отчуждение есть необходимый момент общественной жизни.

Похоже, что в некоторых случаях Маркс осознает это. Так, в «Критике гегелевской диалектики и философии вообще» он пишет: «…отчуждение имеет не только отрицательное, но и положительное значение», потому что человеческое восприятие и опосредование окружающего предметного мира и общественные отношения возможны только при том условии, что эти предметы являются «отчужденной действительностью человеческого опредмечивания, отчужденной действительностью объективированных человеческих сущностных сил», а также потому, что «труд есть для себя-становление человека в рамках отчуждения или в качестве отчужденного человека» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч. т. 92, стр. 157, 159,162).

Если перевести всю эту тарабарщину на нормальный язык, это как раз и будет примерно то, что сказано выше. Но, признав это, надо было бы переделать и другие построения, базирующиеся на понятии отчуждения, вплоть до обоснования необходимости пролетарской революции, которую пусть даже и нужно было бы делать по каким-то причинам, но уж вовсе не потому, что она уничтожит отчуждение (отчуждение результатов труда от создателей, а не отчуждение между людьми). Это, если бы марксизм был наукой. Но Маркс не затрудняет себя устранением противоречий в своем учении.

Перейдем теперь к марксовой теории стоимости. Согласно ей, то общее, что есть в сравниваемых товарах при их обмене, есть овеществленный человеческий труд – стоимость. Причем не конкретный труд, а общественно необходимый, потому что, если кто-то затратит лишний труд на изготовление той же самой вещи, то это уже его частное дело. При купле-продаже обмениваются равные стоимости. Меновая стоимость товара есть не что иное, как форма стоимости, «форма проявления абстрактно человеческого труда».

Кроме стоимости, у Маркса есть еще потребительская стоимость, по поводу которой он нам сообщает следующее: «Товар есть прежде всего внешний предмет, вещь, которая благодаря ее свойствам, удовлетворяет какие-либо человеческие потребности», и далее: «Полезность вещи делает ее потребительной стоимостью» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч, 2-е изд.,т.23, стр.43, 44).

И далее он утверждает «… если отвлечься от потребительной стоимости товарных тел, то у них остается одно лишь свойство, а именно то, что они продукты труда» (там же, с.46).

То есть, получается, что с одной стороны товар – это всякая вещь, которая в силу ее полезности имеет потребительную стоимость и ее можно поэтому продать или обменять на эквивалентную стоимость. С другой стороны товары – это только продукты труда. А как же тогда быть с объектами купли-продажи, находящимися в сфере обращения, являющимися потребительными стоимостями, обмениваемыми на продукты труда или на деньги, но не являющимися сами продуктами труда, такими, например, как девственный лес, целинные земли и вообще природные источники и ресурсы? Это противоречие (в отличие от предыдущих) Маркс обнаруживает сам и исправляет, меняя определение товара на такое: «Чтобы продать вещь, для этого не требуется ничего иного, чтобы она способна была бы сделаться объектом монополии и отчуждения» «Маркс К., Энгельс Ф., Соч., изд. 2, т.25, ч. II, с.18). Наличие же затраченного труда, даже «общественно необходимого» – не обязательно (!).

Но теперь вылазит другое противоречие, еще более важное: как же быть с трудовой стоимостью, определяемой этим самым общественно необходимым трудом и в свою очередь определяющей меновую стоимость, если быть товаром и обмениваться могут вещи никакого общественно необходимого труда не требующие?

Налицо и еще одно противоречие марксовой теории стоимости – противоречие с опытом, которому, как сказано, научная теория должна соответствовать. Действительно, как с точки зрения трудовой стоимости объяснить высокую меновую стоимость раритетов, на изготовление которых было в свое время затрачено может не больше труда, чем на изготовление аналогичных новых вещей? И многое другое в том же роде.

Но и это противоречие Маркс замечает у себя и пытается устранить: «Последнее противоречие и, по-видимому, самое разительное. Если меновая стоимость есть не что иное, как содержащееся в товаре рабочее время, то каким образом могут товары, вовсе не содержащие в себе труда, обладать меновой стоимостью, или другими словами, откуда берется меновая стоимость простых сил природы?» (там же, т. 13, стр. 48).

Вот уж действительно, согласимся мы, откуда все это падает на голову бедному Марксу?

И далее он разрешает это противоречие так (думает, что разрешает): «Необходимо помнить, что цена предметов, которые сами по себе не имеют стоимости, то есть не являются продуктами труда, как, например, земля, или, по крайней мере, не могут быть воспроизведены трудом, может определяться весьма случайными обстоятельствами» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т.255 ч. Н, с. 183) и «… форма цены не только допускает возможность количественного несовпадения величины стоимости с ценой, т. е. величины стоимости с ее денежным выражением, – она может скрывать в себе качественное противоречие, вследствие чего цена вообще перестает быть выражением стоимости… Следовательно, вещь формально может иметь цену, не имея стоимости» (Там же, т.23, стр. 112).

Во-первых, хорошо, когда человек, претендующий быть ученным, замечает и исправляет свои противоречия.

Но лучше, когда он делает это у себя дома в тетрадочке, до опубликования, чтобы не морочить потом своими собственными противоречиями и их исправлением другим голову. Но главное не в этом, а в том, что никакого разрешения противоречия здесь нет. Введение термина «форма стоимости» после того, как уже введены понятия «стоимость», «потребительная стоимость», «меновая стоимость» и «цена» ничего не проясняет и никакому разрешению противоречия не способствует. Все просто: меновая стоимость и цена определяются многими факторами, а не одними лишь затратами труда, и последние могут играть главную роль лишь в частных случаях. А выше приведенное талмудье чириканье, которое Маркс считает разрешением противоречия, если перевести его на человеческий язык, звучит примерно так: «Ну и напорол я ахинею. Ну, ничего, для деревни и так сойдет».

Поскольку на теории трудовой стоимости Маркс базирует теорию прибавочной стоимости, эксплуатации и т. д., т. е. все самые главные положения своего учения, то отсюда уже можно судить о степени научности этого учения в целом и каждой из упомянутых частей в частности. (Подчеркнем, что речь идет о научности, а не об истинности, и из выше приведенного не следует делать выводы типа того, что эксплуатации при капитализме вообще не существует, хотя, как будет показано ниже, она вычисляется не так, как у Маркса. Но с точки зрения истинности нужно выяснить вопросы: а нет ли эксплуатации и при социализме, нельзя ли уменьшить эксплуатацию при капитализме без революции и т. д. Но, как сказал бы О. Бендер, «к науке, которую я в данный момент представляю, это уже отношения не имеет»).

Рассмотрим теперь марксову теорию прибавочной стоимости. Вся не научность предыдущих частей его учения: философии с ее путаным и невнятным разделением духа и материи, теории отчуждения, принимаемого временами за присвоение результатов чужого труда, и только что разобранной теории стоимости – гарантируют не научность и этой части его учения.

Прибавочная стоимость определяется Марксом как разница между ценой и стоимостью товара, где стоимость товара, в свою очередь, определяется общественно необходимым трудом на его изготовление. Если бы это определение не использовалось дальше так, как его использует Маркс, то для каких-то других целей может оно и годилось бы. Но по Марксу прибавочная стоимость – мера эксплуатации. А если так, то сюда «влазят» уже все его предыдущие не научности. И путаное разделение духа и материи с вытекающим пренебрежением к труду интеллигенции. Как следствие, в мере эксплуатации не учитывается вообще организующая роль капиталиста и в производстве, и в реализации товара, не учитывается или недостаточно учитывается роль труда ученых и инженеров, создавших оборудование и технологии, с помощью которых товар создается непосредственными производителями, Вследствие путаницы в теории стоимости, в определении прибавочной стоимости, эксплуатации и прочего не учитывается или недостаточно учитывается роль торговли, рекламы, экономической политики, финансирования. Кстати, эта путаница дорого обошлась реальному социализму. Торговля считалась презренным занятием, как непроизводительный труд, не создающий материальных ценностей и стоимости. А частная торговля товарами не собственного изготовления именовалась спекуляцией и каралась законом.

Аналогичным образом путаность фундаментальных положений и понятий марксизма влияет на его учение о неизменной прогрессивной роли пролетариата. Видите ли, только пролетариат и крестьянство по этой теории создают материальные ценности. Ан нет, как показано, роль ученых, инженеров, управляющих, «презренных» торгашей и капиталистов в их создании никак не меньше, чем пролетариев. Причем, так было уже во времена Маркса. Сегодня же в связи с колоссальным прогрессом науки и технологии, произошедшим с тех пор, говорить о праве пролетариата, быть гегемоном в обществе, – просто нелепо. Настолько нелепо, что непонятно, как, утверждая такое, можно продолжать преподносить марксизм как научное учение.

Заключение

Выше рассмотрена основная линия марксистского учения, начиная с фундаментальных понятий его философии и заканчивая выводами о неизбежности пролетарской революции и установления диктатуры пролетариата. Можно, в принципе, этим и ограничиться. Но, дабы доказать, что и в побочных ответвлениях своего учения марксизм не более научен, чем в основной его части, рассмотрим для примера его этическое учение. Для советского человека периода зрелого, перезрелого и подгнившего социализма и даже для подавляющего большинства обитателей нынешнего постсоветского пространства оно почему-то отождествлялось и отождествляется с моральным кодексом строителя коммунизма. Между тем это не совсем верно.

Например, марксизм утверждает, что семья – это буржуазный предрассудок, порожденный частной собственностью и т. д., и при социализме она должна отмереть. И первое время после революции, в полном соответствии с Марксом, свободный брак, а заодно и разные более лихие свободы в этой сфере поощрялись советской властью и идеологами учения. Но вскоре выяснилось, что эта свобода вредит сильному централизованному государству, которое начало складываться после победы революции, провозгласив марксистское учение своей официальной идеологией. Тогда, не вступая в теоретические споры с отцом-основателем учения, вожди общества навязали ему от имени папы Маркса упомянутый кодекс коммунистической морали и, в частности, заповедь, гласящую, что семья есть ячейка коммунизма, вплоть до разборки на партийных, комсомольских и прочих собраниях аморального поведения соответствующих товарищей. Марксово учение было при этом грубо фальсифицировано в этом пункте. Я не говорю, что случившееся плохо само по себе, т. е. с точки зрения истины и интересов общества. Но с учением, которое претендует на научность (да еще единственно научным), так не поступают. Нужно было бы теоретически оспорить и пересмотреть это положение (тем более, что ведь оно не главное в учении) и признать, что «хоть в общем учение научно и верно, но и наука может приводить к ошибочным выводам и, блюдя эту самую научность, мы эту маленькую ошибочку признаем и исправляем».

А то получилось, как у крестьянина с иконами, «годится – молится, а не годится – горшки покрывать». Отсюда видно, как вожди социализма на самом деле относились к научности доктрины, которую эксплуатировали. А из того, что нынешние марксисты также всячески уклоняются от любого научного разбора этой теории, видно в какой степени и они действительно верят в ее научность.

Примечание:

Благодарю В. Бедненко и В. Яцкевича за сообщение мне некоторых конкретных противоречий в марксизме.

Проблема науки – лженауки на примере социологии

В древние времена источником мудрости, обладающим эксклюзивным правом учить нас, как нужно жить, считалась религия. В так называемое Новое Время ее потеснила на этом месте философия. А в наше Новейшее Время, ну где-то, эдак, последние лет 50 на роль непререкаемого кладезя мудрости и учителя жизни вышла социология. Конечно, ни религия, ни философия не исчезли, а в отсталых обществах или частях общества, типа отдельных политических партий, они по-прежнему царствуют. Коммунисты, например, по-прежнему молятся на философа Маркса, хотя уже далеко не столь истово, как прежде. Но тон в мире задает западная цивилизация. Даже если ее центр смещается на восток в Китай, Японию, Индию, то, как цивилизация, по своим понятиям, она при этом остается западной. Так вот в этой цивилизации, в главной ее части, а не в маргинальных частях общества, вроде коммунистов, религия и философия сохраняются не как главное идейное и идеологическое блюдо, а как петрушка, предназначенная лишь украшать жареного поросенка, а не служить основным наполнителем желудка и поставщиком жизненно необходимых белков. Тем, кто правит бал, религия нужна лишь для того, чтобы в стольный праздник показаться в церкви перед народом и камерами телевидения. Философию модно поминать в речах: «философия бюджета», «философия реформ», «философия колбасы». Еще лучше ввернуть в речь что-нибудь вроде: «Как говорил Кант» (хотя, быть может, он этого и не говорил). Но когда переходят к делу, начинают «говорить бизнес», решать политические вопросы, принимать законы, тут религию и философию широким жестом отодвигают в сторону, и если и прибегают к какому-либо кладезю мудрости (а не руководствуются сугубо властными и бизнес интересами), то внемлют только социологическим авторитетам. Ну и производным от социологии политологам, конфликтологам и т. п.

Каждое ниспровержение прежнего авторитета – кладезя мудрости и воцарение нового происходило под лозунгом ненаучности предыдущего и подлинной научности нового. Религия никогда вообще и не претендовала на научность, но пока науки в современном понимании этого слова не было, никого это не смущало. Что касается философии, которая когда-то содержала в себе все науки и из которой они когда-то все и вышли, то по мере того, как различные конкретные науки выгораживались из нее в отдельные парафии, содержание науки в ней или степень научности того, что оставалось, убывало. Убывало и объективно, и в глазах общества, и в глазах самих философов. (Сегодня, например, есть немало философов, которые, несмотря на то, что носят звания кандидатов и докторов философских наук или сражаются за них, готовы с пеной у рта доказывать, что философия – не наука). Но, если религия не нуждается (в принципе) в авторитете научности и учит нас, как жить, от лица и по поручению Господа Бога, то в отношении философии, которая – не наука, сразу возникает вопрос, а кто дал ей право нас учить и почему мы должны ей верить на слово? Ну и, естественно, по мере утраты философией статуса научности эта вера стала слабеть и философия все больше становиться, как я сказал, петрушкой для украшения речи. Именно это побуждало Маркса, который сочинял свою философию не в качестве праздного упражнения ума и не для произведения впечатления в узком кругу друзей интеллектуалов, а для того чтобы изменить действительность, всячески подчеркивать, что его философия – не как у других, а единственное в мире научное учение.

Однако, несмотря на широкое распространение марксизма «средь трудящихся масс», еще до победы его «в одной отдельно взятой стране», получившей название Советский Союз, в интеллектуальных европейских кругах возникло сильное сомнение в степени научности марксизма. И, как по мне, в значительной степени именно отсюда родилась социология, как антитеза философии вообще и марксизму в частности по линии научности. Мол, философия, включая марксизм, претендующий на особо научный статус среди других философских школ, на самом деле не научна, а вот мы, социологи, будем делать то же самое, но уже по-настоящему научно. Во всяком случае, один из столпов теоретической социологии Макс Вебер, оказавший (и продолжающий оказывать) к тому же сильное влияние на европейский социализм, именно так, как антитезу философии вообще и марксизму в частности, себя и подавал и так и воспринимался своими последователями и широкой публикой. В этом контексте, естественно, возникает вопрос, вынесенный мной в заголовок статьи: «наука ли социология», на самом деле?

Для ответа на него воспользуюсь материалами «Дискуссии о социологии», организованной Санкт-Петербургским Государственным Университетом и представленной в интернете по адресу: -rss.ru/index.php?page_id=311. Вот что пишут сами социологи о своем предмете:

1) С. В. Цирель: Другая беда нашей социологии (что, впрочем, характерно не только для России) состоит в ее явной ангажированности и развитом умении получать разные выводы из одной и той же информации.

2) Розов. Н. С.: При всем море разливанном моделей, концепций, подходов, парадигм, не говоря уже о «дискурсах» и «модусах деконструкции», в социологии, дельных конструктивных теорий, с положениями, которые поддаются операционализации и эмпирической проверке, которые могут быть использованы для разработки нетривиальных решений практических социальных проблем, – отнюдь немного.

3) Давыдов А. А.: Некоторые социологи довели до абсурда принцип Понимания, где, якобы, «Каждый сам себе социолог» и потому «Все позволено», возвели в Абсолют отказ от использования полезных методов и моделей из естественно-научных и инженерных дисциплин, зациклились на так называемых качественных методах сбора и анализа информации, схоластических социально-философских умозрительных спекуляциях, которые, по сути, не что иное, как «игра в слова, как в мячики», которая выступает в качестве интеллектуальных «испражнений», которые не способствуют приращению нового плодотворного знания и ни к чему не обязывают.

Можно было бы продолжить этот цитатник, черпая цитаты не только из этой дискуссии. Но цитирование не есть доказательство. Это лишь затравка к разговору, картинка, свидетельствующая, что есть, о чем говорить, и нужно говорить. Ведь можно предположить, что выборка цитат не представительна, их подборка тенденциозна, можно найти цитаты других социологов или даже этих же, но другие, из которых будет следовать, что социология – это все-таки наука. Ну, есть, конечно, проблемы в этом смысле, но пятна есть и на солнце и даже в физике можно найти работы не совсем научные и т. д. Мало того, цитируемые авторы и близкие к ним по духу подают себя, как истинно научную социологию в противовес всей прочей не научной. Точно так же как в свое время Маркс подавал свою философию как истинно научную, в противоположность всей прочей, затем Макс Вебер и другие классики социологии подавали себя как истинно научных философов в противоположность марксизму и отгородились от него и философии вообще новым названием социология. Так теперь внутри социологии появляется группа (точнее группы, ибо это не единственная), которая выгораживает себя внутри социологии, как истинно научную, и остается только придумать для нее новое название. Впрочем, оно уже практически придумано и только что не провозглашено в специальной декларации – манифесте. Но я позволю себе этот манифест извлечь из статей участников группы. Вот что еще они пишут:

1) А. А. Давыдов: «…использования полезных методов и моделей из естественно-научных и инженерных дисциплин». (Он же призывает к широкому использованию математики в социологии, как это уже делается в Европе и Америке).

2) Н. С. Розов: «Система содержательных аксиом» – это и есть теория, как совершенно особый тип познавательных моделей…

3) Ю. Л. Качанов: «В самом общем виде, действительное применение математики в социологии начинается лишь в том случае, если между смыслами социологической теории и математическими конструктами устанавливаются взаимно-однозначные соответствия».

4) Он же: «Говоря о «непостижимой эффективности математики в естественных науках», Е. Вигнер имел в виду primafacie «физику наших дней»: математическое описание некоторого процесса требует главным образом адекватной содержательной (т. е. не формально-математической) модели, а почти все такие модели разработаны именно в физике».

Из этих цитат легко видеть, что суть манифеста данной группы социологов, претендующих на подлинную научность внутри остальной не научной социологии, сводится к внедрению в социологию метода естественных наук, который наиболее полно применяется в физике. Ну что ж, это можно было бы только приветствовать, если бы не… Если бы не вспоминалось тут же, что и все предыдущие перевороты в философии – социологии происходили под более или мене внятно задекларированным этим же по сути манифестом. Разве Маркс не претендовал на особую близость именно его философии (в отличие от прочих) с естественными науками (через посредство материализма и рационализма)? А привязка к опыту, к которой призывал и Макс Вебер и призывают рассматриваемые социологи – не из метода естественных наук? Не мешает также вспомнить, что и тот же Макс Вебер, и другие основоположники социологии, особенно Дилтей, хоть и поминали о применении метода естественных наук в социологии, но гораздо более того подчеркивали разницу областей действительности, изучаемых социологией и естественными науками. И потому настаивали на применении в социологии, прежде всего, своего идеографического метода («вчувствования» по Дилтею), а уж потом метода естественных наук (который они, почему-то, назвали номотетическим). Но самое главное, о чем надо тут вспомнить, это о необходимости поперед призывов к применению метода естественных наук, его, этот метод четко сформулировать.

Дело в том, что до сих пор это никем, ни социологами, ни философами, ни учеными естественниками, в частности физиками, не было сделано, несмотря на то, что метод этот выработан в процессе развития естественных наук именно и прежде всего физики. Но до сих пор этот метод существовал в естественной науке лишь на уровне стереотипа естественно научного мышления. Поэтому он не всегда соблюдался достаточно строго, что, в свою очередь, приводило к появлению парадоксов, видимых противоречий и, в конечном счете, к размыву понятия теории и границ между теорией и гипотезой в науке, даже такой, как физика. Что кается гуманитарных наук, то их представители не владеют этим методом и на уровне указанного стереотипа. Чем и объясняются все предшествующие революции в философии – социологии с ниспровержением прежней философии – социологии, как не научной, и претензией новой на подлинную научность со ссылкой на свою предполагаемую близость к естественным наукам и их методу. Мало того, в философии науки, в теории познания, в эпистемологии господствует пост позитивистская школа (Куайн, Кун, Фейерабенд, Поппер, Лакатос и др.), утверждающая, что никакого единого метода в науке нет и быть не может, что наука меняет свой «обосновательный слой» [1], понятия науки не привязаны к опыту [2] и т. д. Распространена также точка зрения, что достаточно богатая научная теория принципиально не может быть аксиоматизирована [3], [4].

В этой ситуации поминание рассматриваемыми авторами «системы аксиом», «взаимно-однозначного соответствия между смыслами социологической теории и математическими конструктами» и т. п. свидетельствует лишь о благом намерении их сделать социологию действительно наукой. Но до тех пор, пока не сформулирован четко метод естественных наук, а заодно не получили объяснения те противоречия и парадоксы в этих науках, на которые обратили внимание пост позитивисты, надеяться на то, что удастся добиться существенного улучшения в этом отношении ситуации в социологии не приходится. Возьмем для примера те же системы аксиом, однозначное соответствие и нехорошую способность многих социологов получать разные (и даже противоположные) выводы из одного и того же множества фактов. Так ведь и в физике не разрешена до конца проблема однозначного соответствия смыслов и конструктов и хорошо известно, что любое конечное множество фактов можно накрыть выводами из разных систем аксиом. А из разных систем аксиом уж точно получатся разные выводы. И то, что выводы из некой системы аксиом накрывают некую совокупность фактов, не значит, что они продолжат ее накрывать, когда она пополнится новыми фактами. А ведь наука должна «на основании опытов прошлого предсказывать результаты опытов будущего» (иначе, зачем она нам нужна?). Но факты, которые мы накрываем выводами из системы аксиом, это и есть опыт прошлого, а факты, которые потом добавятся – это опыт будущего. Таким образом, как видим, аксиоматический подход сам по себе еще не гарантирует нам истинности предсказания результатов опытов будущего, т.е. еще не означает, что то, что мы делаем, – это наука. Ну, физики, благодаря стереотипу своего мышления, с этой проблемой, не так чтобы совсем успешно, но более-менее справляются. Но как с этим могут справиться социологи, даже если помимо призывов пользоваться системами аксиом, им предварительно объяснить, что система аксиом должна быть непротиворечивой, что такое полнота системы аксиом и так далее? (Кстати, в гуманитарной сфере полно работ, базовые положения которых, независимо от того, подаются ли они в явном виде как аксиомы или это подразумевается, противоречат друг другу. Например, в теоретической биоэтике [5]). Один социолог возьмет одну систему аксиом, другой – другую и дальше будет все тот же «тяни-толкай».

Более того, эта ситуация касается не только социологии, но и всей гуманитарной науки. Еще более того – науки в целом, и еще более – общества в целом и многих проблем его. Даже в физике, которая в основном и породила упомянутый метод и в которой он применяется в наиболее полной мере, и представители которой более других наделены стереотипом естественно научного мышления, отсутствие эксплицитного представления этого метода приводит, как я уже сказал, к размыву понятия «теория», к размыву границ между теорией и гипотезой и т. д. [6]. И именно физики, по крайней мере, в России более других вопят о засилье лженауки и создали даже комитет при Академии Наук под руководством академика Круглякова для борьбы с ней. Но судя по информации в СМИ, успеха в этой борьбе – никакого. И это понятно. Ибо если не сформулирован метод науки, то нет и внятных критериев, отделяющих науку от лженауки. А как же можно бороться с чем-то, не определив внятно, с чем ты борешься? Ведь что выдвигают в качестве критериев научности воители с лженаукой, начиная с Круглякова? – Публикации в авторитетных научных журналах, признание признанных авторитетов, т. е., так сказать, сплошной авторитаризм. А как же быть с высказыванием Сахарова (и других великих ученых прошлого), что в науке нет авторитетов кроме истины? Или с высказыванием Капицы, что у нас в науке – сплошная «аракчеевщина»? Когда нет объективных критериев научности, а в качестве таковых выступает авторитет, то и получается «аракчеевщина». Так в физике и других естественных науках, благодаря упомянутому стереотипу, критерий авторитетных журналов и вообще авторитетов еще хоть как-то работает. Но в социологии и других гуманитарных науках, где «каждый сам себе социолог», сам себе авторитет, где есть множество школ и направлений, одно других вообще не признающих, и каждое имеющее свои авторитеты и свои авторитетные журналы, именно там разливанное море лженауки. Причем вред от той лженауки, с которой борются кругляковы, есть, конечно, но он просто несравним с вредом от лженауки, которой залита вся гуманитарная сфера. Это все равно, как наперсточники по сравнению с организованной преступностью, включающей наркоторговлю, коррупцию и т. д. Ну, дурят астрологи и экстрасенсы головы наивным гражданам. Но ведь от применения неверных социологических теорий, философских учений и т. п. зависят судьбы миллионов людей, государств, а сегодня и всего человечества. При этом если в разливанном море лженаучных теорий появится настоящая, то как ее могут политические, общественные деятели и прочие люди отличить от ложных? Потому что она напечатана в авторитетном журнале? А в другом журнале, авторитетном в другой Марьиной роще, опубликована другая теория, противоположная этой. К этому надо добавить, что в результате борьбы с лженаукой, борьбы, основанной на принципе авторитетов, даже в физике многие замечательные открытия не могли пробиться долгие годы (и можно предположить, что еще многие так никогда и не пробились и канули в лету), потому что существующие на тот момент авторитеты не захотели их признать. То ли потому что мозгов не хватило (что может случиться и с настоящими учеными, а ведь много есть липовых), то ли из-за избытка амбиций у этих авторитетов и боязни свой авторитет потерять. В результате не только падает авторитет гуманитарной науки в обществе, не только происходит потеря важных для человечества идей, но происходит еще и деморализация общества. Ведь если в науке, которая испокон веков считалась цитаделью служения истине, возможны такая ложь и нечестность, то что требовать от простых людей? Потому мы и «имеем то, что имеем» сегодня в мире и катимся неизвестно куда.

После всего возникает вопрос: есть ли выход из этой ситуации? Существует ли у науки некий единый метод, неизменяемый при всех сменах ее парадигм – фундаментальных теорий (типа перехода Ньютон – Эйнштейн), при которых, как справедливо отметили пост позитивисты, меняются понятия и выводы, и можно ли этот метод перенести в гуманитарную сферу, несмотря на безусловное качественное отличие областей действительности, изучаемых в ней и в сфере естественных наук? Как я уже не раз писал выше, на базе моей теории познания [7] я сформулировал единый метод обоснования научных теорий. [8], [9], [10], [11]. При этом я не закрывал глаза на феномены реальной науки, на которые обратили внимание пост позитивисты, а показал ошибочность части выводов пост позитивистов, сделанных ими из этих феноменов. В частности, я показал, что, несмотря на то, что, как правильно заметили пост позитивисты, наука меняет свои понятия и выводы при переходе от одной фундаментальной теории к другой, метод обоснования всех ее теорий остается неизменным и именно он обеспечивает науке ее особый эпистемологический статус и отличает настоящую науку от лженауки. Как часть моей теории познания и единого метода обоснования я построил теорию понятий и показал, что вопреки утверждению онтологического релятивизма (Куайн и др.) наука может давать однозначные определения своих понятий и осуществлять однозначную же привязку их к опыту. И показал, как именно это делается. Я показал также, что между базовыми понятиями фундаментальной теории и ее аксиомами есть однозначная связь, и, таким образом, привязка базовых понятий к опыту означает и привязку к ним к нему аксиом теории. И что если понятия и аксиомы теории привязаны к опыту, то выводы такой теории будут не только покрывать базу данных, основанную на «предыдущем опыте», но будут оставаться верны и для опытов будущего. Т. е. только теория, построенная на такой системе аксиом (а не на любой вообще) будет действительно научной.

Далее я показал возможность применения этого метода с соответствующей адаптацией в гуманитарной сфере [5], [12], [13]. В частности показал, как именно осуществляется сочетание «вчуствования», оно же «понимание» с единым методом обоснования [14]. Кстати, принципиальная разница между областями действительности, изучаемыми гуманитарными и естественными науками, – вовсе не в том, что в одном случае нужно использовать «вчуствование» или «понимание», а в другом – нет. Все эти «вчуствования», «понимания», интуиция и, может быть, даже откровение имеют место и в естественных науках на стадии генезиса. Но отличает науку от не науки, от пророчеств по наитию, от китайских иней и яней и предсказаний вольфов мессингов (которые, кстати, тоже могут давать истину), не генезис, а обоснование. Ибо «вчувствования», интуиция, ясновидение и все такое прочее, могут нам давать истину, но не могут ее гарантировать. Гарантировать же истинность ее выводов (с заданной точностью, вероятностью и т. д.) может только научная теория, обоснованная по единому методу обоснования.

Литература

1. Лакатос И. Бесконечный регресс и основания математики // Современная философия науки. М., 1996 с. 106–136.

2. Куайн В. Онтологическая относительность // Современная философия науки. М., 1996 с. 18–40.

3. Степин В. С. Становление научной теории. Минск, 1976.

4. 

5.

6.

7. Воин А. М. Неорационализм, Киев 1992, Часть 1.

8. Воин А. М. Научный рационализм и проблема обоснования. // Философские Исследования № 3, 2000, c. 223–235.

9. Воин А. М. Абсолютность на дне онтологической относительности // Философские Исследования № 1, 2001, c. 211–233.

10. Воин А. М. Проблема абсолютности – относительности научного познания и единый метод обоснования // Философские Исследования № 2, 2002, c. 82–102.

11.

12.

13.

14. Воин А. М. Неорационализм, Киев, 1992, Часть 5.

Наука в Украине

На днях выступала по телевидению внучка академика Богомольца, сама – видный врач и ученый. Выступала она по поводу свиного гриппа, его опасности для человечества и для Украины в частности. Что касается этой опасности, то тут я с ней не согласен. Точнее, согласен лишь в малой части, в том, что есть склонность преувеличивать эту опасность. Но Богомолец склонна ее не просто преуменьшать, но практически игнорировать. Мол, свиной грипп возник в результате адаптации вируса обычного гриппа к изменяющимся условиям, в частности к действию на вирусы лекарств, особенно антибиотиков. Но, мол, не только вирусы обладают способностью к адаптации, но и мы тоже, и потому здоровый человек со здоровой иммунной системой может этого гриппа не бояться. Тут даже ведущий ее подсек, спросив, много ли в Украине людей со здоровой иммунной системой. Главный же прокол в ее построении в том, что способность к адаптации вируса несравненна с нашей. Вирус адаптируется с помощью непрерывного мутирования, и потому с огромной скоростью. А вот адаптируется ли человек с помощью мутаций – это спорный вопрос, но даже если адаптируется, то настолько медленнее вируса, что этим можно просто пренебречь. Но это – замечание вскользь, по ходу, статья же не об этом.

Под конец передачи ведущий спросил ее насчет вакцины против этого гриппа. Мол, есть решение властей такую вакцину разработать и начать производить. Это замечание ведущего вызвало у Богомолец презрительный смех. Власти, де, могут постановлять, что угодно, но наука в Украине упала настолько, что ни о какой разработке вакцины против свиного гриппа не может быть и речи. В Украине за годы ее независимости разработали одну единственную вакцину (не помню, против чего), и ту население не хочет употреблять из-за ее ненадежности, предпочитая более дорогую западную. О причинах падения науки в Украине Богомолец не то вообще не упомянула, не то кивнула в сторону недостаточного финансирования. Во всяком случае, недостаток финансирования – это общее место в речах, точнее в плаче по украинской науке, как политиков, так и самих ученых. Я же говорю, и не раз писал об этом, что украинская наука, такая, как она есть сегодня, не заслуживает и тех денег, которые получает, а причина ее падения совсем в другом. Причина ее падения – в растущем засилье в ней бездари и посредственностей.

По окончании Политехнического Института я работал в конструкторском бюро завода станков автоматов в Киеве. Там была одна толковая конструкторша Марина, которая говорила, что если бы 80 человек из конструкторов этого бюро выгнать, то оставшиеся 20 давали бы больше продукции, чем сейчас все 100. И она была совершенно права. Ибо эти 80 не только сами ничего не делали, они еще мешали тем 20, которые хотели и могли работать. А в советской науке ситуация была и того хуже (что не отменяет достижений немногих талантливых ученых, которые безусловно были и существуют и сейчас). Ведь в инженерии хоть как-то работает проверка результатов через производство. (Хотя и она не мешала 80 % бездельников скрываться в тени 20 процентов работающих). В науке же, даже в прикладной, эта проверка сильно растянута во времени, в фундаментальной – настолько, что практически вообще не работает (в смысле фильтрации бездари), а про гуманитарную и говорить не приходится. Поэтому в Союзе до бесконечности плодились научные институты, в которых по-настоящему работало один-два человека, а остальные (сотни), числились учеными, получали неплохую по тем временам зарплату и пользовались престижным положением в обществе. Конечно, ситуация варьировалась от института к институту. Были и такие, в которых, действительно, горел пламень науки, но я говорю о ситуации в целом, в среднем.

С падением Союза появилась надежда, что ситуация изменится к лучшему, что капиталистическая конкуренция вытеснит дураков и посредственностей из науки и инженерии. С инженерией это отчасти и произошло. В маленьких частных фирмах, ведущих разработку оборудования, которое они же сами, как правило, и изготовляют и продают, дураков не держат, невыгодно хозяину, который, как правило, и сам инженер или хотя бы разбирается в деле. Но чем больше фирма, тем, согласно закону Паркинсона, в ней больше социализма, в смысле бездельников. Ну, а в науке прямой рыночной конкуренции вообще нет. Есть только опосредованная, через реализацию теорий в промышленности, но и она касается только прикладной науки. На Западе эта опосредованная хоть как-то работает, потому что там есть огромные фирмы, которые кроме производства имеют научные подразделения (вроде Рэнд корпорейшн) и имеют достаточную финансовую прочность, чтобы дожидаться результатов применения теорий в производстве и по ним судить о достоинствах ученого. В России, а тем более в Украине, этого пока практически нет. С другой стороны, ситуация в науке, доставшаяся этим странам от Советского Союза не только сохранилась, но и усугубилась благодаря автономии от власти, которую теперь получила наука. На Западе все держится, условно говоря, на конкуренции. В Союзе все держалось на централизованном управлении и контроле. Держалось хуже, чем на Западе, но как-то держалось (пока не развалилось). А сейчас в Украине (и в России) в науке нет ни конкуренции, ни контроля государства и потому научное поле просто зарастает бурьяном.

Научная номенклатура, сложившаяся еще в недрах Союза, получив автономию от власти и не будучи подконтрольна народу, который в науке не разбирается (не разбираются в ней и СМИ, призванные все объяснять народу), превратила украинскую науку в эдакий феодальный анклав внутри государства, сплоченный общим корпоративным интересом и упорно сопротивляющийся любому реформированию с целью повышения ее эффективности посредством очистки ее от бездари. Научным баронам, которые зачастую сами звезд с неба не хватают или когда-то что-то сделали в науке, но отстали от ее стремительного развития, выгодно и комфортно командовать серой и потому безропотной массой якобы ученых. Ведь таланты строптивы и есть риск, что могут потеснить с научного Олимпа. А, опираясь на серую массу, можно не бояться, ни что тебя потеснят те немногие талантливые, которых приходится держать ради хоть какого-то престижа науки, ни натиска извне жаждущих реформировать науку в интересах общества. Разговоры о необходимости реформирования украинской науки идут с момента независимости, а воз и ныне там. Вылиты тонны слов в дискуссиях на эту тему. (Желающие могут посмотреть в интернете, например, материалы круглого стола, под названием «Наука в Украине», организованного в 1996 г.). РУХ, могущественный в начале независимости, пытался переатестовать украинских философов, которые стали академиками и профессорами, исполняя небезизвестную арию «Спасибо партии» и «развивая» марксизм – ленинизм под пристальным наблюдением этой партии (шаг вправо, шаг влево – попытка побега). Обломилось. Юля Тимошенко с ее бешенной энергией в ее первое премьерство пыталась реформировать науку. И у нее обломилось. После этого власти плюнули и махнули на науку рукой. Но совсем отмахнуться от нее тоже не получается, потому что научно феодальная корпорация требует денег на свое прокормление. Мол, наука нужна Украине заради прогресса и престижа, а прокормить она себя не может. Получается, деньги давай, а в наши дела не суйся, потому что сегодня демократия. Вот я в «Открытом письме Президенту НАНУ Б. Патону…» привожу пример. Я обращался к Президенту страны с просьбой воздействовать на Институт Философии, чтобы там рассмотрели разработанный мной единый метод обоснования научных теорий. Подчеркиваю, не приняли, а рассмотрели (что философы упорно отказывались делать). Письмо из секретариата Президента через Президиум Академии попало в тот же Институт Философии и оттуда мне ответил зам. директора Колодный. И ответил, что у нас демократия и президент нам не указ. По поводу повышения им зарплат президент – указ и они заваливают его и правительство просьбами и требованиями на этот счет. А вот попросить их рассмотреть и оценить мой метод, который, если он верен (но как раз это они и должны оценить, как профессионалы), в высшей степени нужен и самой философии, и науке, и стране, президент – не указ.

О том, для чего нужен метод, я писал уже не раз и не буду все повторять. Остановлюсь лишь на его важности для рассматриваемой проблемы, проблемы эффективности науки, отделения ее от лженауки, очистки ее от бездари. Замечу, кстати, что это проблема не только украинская или российская, она – общечеловеческая. То, что на Западе эффективность науки выше, чем в России и Украине, так это, во-первых, в прикладной только науке, а, во-вторых, и там тоже очень даже есть куда ее повышать. А, скажем, в философии там практически такой же бурьян, как в Украине, только завернутый в более красивую упаковку. (Интересующиеся могут посмотреть, например, разбор американской школы современных теорий познания в моей книге «Неорацоинализм», Киев 1992). Это происходит потому, что нет вообще четких критериев, отделяющих науку от лженауки, а пресловутая практика за пределами прикладной науки практически не работает. А единый метод обоснования, как раз и дает эти критерии. И как они работают, я показал на многих примерах и в сфере гуманитарных и в сфере фундаментальных наук. Так можно было за 15 лет, что я с ним выступаю, рассмотреть его и дать ему официальную оценку того же Института Философии и Академии Наук в целом? Но нет. 15 лет я добиваюсь сделать сообщение по методу Институте Философии и наталкиваюсь на тупое сопротивление этому. А еще до этого я несколько раз делал там сообщения на разные темы и на международной конференции там же выступал и статьи по методу опубликованы в философском журнале и положительные отзывы отдельных уважаемых философов на мой метод есть. Все – по барабану. Потому что, если признать мой метод, то надо разгонять бездарь, лишать ее насиженных мест, званий, престижа, комфорта. – Это позарез нужно обществу, стране, миру? От загнивания науки загнивает все общество, потому что падает авторитет истины как таковой и остается только авторитет силы и власти? – Ну, так пусть рухнет мир, но мы уйдем из него последними и с комфортом.

Тайные общества и явный маразм

Последнее время натыкаюсь довольно часто на передачи по радио и телевидению про тайные общества, масонство, ну и там розенкрейцеры, тамплиеры и т. д. Основная мысль, что все беды человечества от них, от масонов, жидомасонов. Как поет Высоцкий: «Если в кране нет воды, значит, выпили жиды». Впрочем, что с него с Высоцкого взять, сам ведь еврей и, надо полагать жидомасон. То ли дело Жириновский – чистопородный русак. Тот заявил (ведущий в последней передаче его цитировал), что ураганы, терзающие в последние пару лет Америку, – дело рук масонов, климатическая война. Причем не просто масонов, а американских масонов. Тут я несколько опешил перед дилеммой: у кого крыша поехала – у американских бизонов, тьфу, масонов или у Жириновского? Но, Жириновский – «парень дока, деловой, попробуй, срежь», выкрутился. Оказывается масоны, хотели климатической войной подсократить население в Индии, потому как больно размножились, но дали промашку и шарахнули по самой Америке. Впрочем, и Индии тоже досталось, за один раз цунами (сработанное масонами) смыло тысяч триста народу (цифра не моя, а из передачи). Последнее особенно обидело Жириновского, как старого друга и защитника народов Индии. Он ведь в свое время собирался омыть сапоги российских солдат в Индийском океане. А если такие цунами будут катиться на Индию, так могут, ведь, и сапоги смыть.

Но что меня особенно огорошило, это заявление ведущего из последней передачи, что ЮНЕСКО, отделение ООН, занятое поддержкой науки и образования в мире, это тоже тайная масонская организация. Ну, если уж ООН – это тайная организация, то есть ли что в этом мире явного, не тайного? И поразмыслив, как следует, я пришел к выводу, что прав таки ведущий и ничего не тайного нет в этом мире, да и никогда не было. И прежде всего тайной является любая государственная власть. Про Советский Союз, в котором дважды два было совершенно секретно, я уж и не говорю. Но при любой власти существует присовокупленная к ней тайная организации, так сказать, официально тайная, а зачастую и не одна: всякие там КГБ, ФБР, ФСБ, СБУ, вплоть до тонтон макутов. А кроме официально тайных есть еще тьма официально не тайных и не обязательно официально государственных, а на самом деле еще более тайных организаций. В Советском Союзе был такой анекдот: «За что сняли Аллена Даллеса (главу американской разведки)? – За то, что так и не смог узнать, чем занимается советская организация ОСАВИАХИМ». И таких организаций в Союзе было тьма. Да и сегодня их хватает в России и Украине. Может быть даже еще больше стало, хоть они уже несколько другого рода. Взять хотя бы бесконечные благотворительные фонды. Мне лично никогда не попадались люди, которых бы эти фонды облаготворили. Точнее попадались, но это были как раз не те, которых по названию и по статусу эти фонды должны бы были благотворить.

Впрочем, и это все – ерунда в сравнении с главной тайной, которая заключена в основной деятельности любой государственной власти. В чем она, эта главная деятельность состоит? – В перераспределении денег через бюджет (доходная и расходная части) и прочих материальных и нематериальных ресурсов: лицензий, квот, разрешений, приватизаций и т. д. Сколько ни стоит стон по поводу прозрачности, транспарентности (которая есть та же прозрачность, только по иностранному, а значит, как бы по научному), но куда на самом деле девается большая часть денежек, предназначенных на расходные статьи бюджета, это всегда остается тайной, уже привычной и от того как бы законной, как в старину на Руси взимание взяток губернаторами, «отпущенными на кормление».

Существуют и не государственные официально явные, а на самом деле тайные организации, прежде всего бизнесовые, то бишь частные предприятия. Впрочем, чем они крупнее, тем теснее взаимодействуют с государственной организацией и вместе куют общую тайну. Вот, например, в Украине в начале финансового кризиса выяснилось, что украинские банки имеют колоссальный внешний долг (порядка 100 миллиардов), – обстоятельство, весьма отягчившее протекание кризиса в Украине, и рассчитываться за этот долг в немалой степени пришлось народу Украины. Поскольку государство по идее служит народу, то оно должно было бы озаботиться вопросом, как мог образоваться такой долг, хотя бы для того, чтобы избежать повторения ситуации в дальнейшем. Ан, нет, все это осталось в тайне, равно как и то, какие суммы и почему вливались в конкретные банки и вернулись ли они затем государству, то есть народу.

Интересной и важной разновидностью государственных организаций, формально явных, а на самом деле тайных, являются многие научные учреждения, особенно в России и Украине. Причем, я имею в виду не научные центры, занимающиеся разработкой новых видов вооружения. Эти и официально считаются тайными. Я имею в виду институты Академии Наук, не все, конечно, но достаточно многие, особенно в гуманитарной сфере и экономике. Например, в Украине не меньше десятка, а может и двух, институтов экономики Академии Наук и учебных, в которых тоже, якобы, занимаются экономической наукой. Во всяком случае, люди в них чего-то пишут и получают за это звания и зарплату. Но, судя по тому, какой неожиданностью для всего украинского общества, включая власть, оказался последний финансово экономический кризис, судя по тому, какой непоследовательной и сумбурной была экономическая политика украинских властей по его преодолению, судя по тому, как не видно было никакой роли в этой политике украинских экономистов, приходится признать, что, чем занимаются в этих институтах, является тайной. Еще большей тайной является, чем занимаются научные сотрудники в украинском институте философии. Нет, конечно, и в институте философии и в экономических, люди что-то пишут, защищают диссертации, издают книги. Но написаны эти тексты тайнописью. Криптограммы, а не тексты. «Транспарентность» вместо «прозрачность», «дискурс» вместо «обсуждение», «оптимальность», «виртуальность» и т. д. без понимания автором, что эти термины значат, все это приемы шифровки, кодирования мыслей автора, до которых не может докопаться не только непосвященный читатель, но и самый посвященный, эрудированный и остепененный. Внешне как бы есть продукт деятельности этих институтов, есть тексты, но в чем их смысл – тайна. И легче докопаться до тайного смысла Священных Писаний, чем этих якобы научных текстов.

Итак, живем мы посреди сплошных тайных организаций, только к масонам они никакого отношения не имеют. Ну, там большевиков дореволюционных и первых лет после революции можно еще за уши притянуть к масонам. Но Сталин, ненавидевший евреев, – это жидомасон? (Про украинский институт философии уж и не говорю). А ведь какие тайны сотворял Сталин, куда там климатической войне! 20 миллионов сидело в лагерях, а остальные 280 об этом не подозревало. Т. е. каждый почти знал, что вот дядя Вася сидит несправедливо, но это – «лес рубят – щепки летят», а остальные сидят поделом, враги народа. А уж про двадцать миллионов никто, вообще, ни ухом, ни рылом. Даже заграничные разведки вместе с Алленом Даллесом. Ну, какие тут масоны или розенкрейцеры с их дурацкими символами могут потягаться?

Вообще, при таком явно тайном положении вещей в мире, зачем нужны еще масоны для объяснения всемирного бардака. Вот чернобыльскую трагедию, некоторые, делающие свой гешефт на конспирологии, тоже объясняют происками масонов. А журналистка Любовь Ковалевская, работавшая редактором малотиражки на ЧАЭС, за три месяца до взрыва писала, что если такой бардак с пьянками будет продолжаться на станции, то все это кончиться взрывом. Так, при чем тут масоны? А бесконечные техногенные катастрофы, вроде взрывов на шахтах – это масоны? Экологию загадили масоны? Исламистский и прочий террор – масоны?

Как поет Высоцкий «Нет, ребята, все не так, все не так, ребята!». Бардак в мире не из-за масонов, а из-за болезни духа и рацио в современном мире. Одна часть человечества страдает бездуховностью и как следствие потребительством, жаждой наживы и преуспевания любой ценой, цинизмом и аморальностью. Для этих, даже если они понимают, к каким последствиям могут привести общество, страну, человечество их действия: к экономическому ли кризису, к экологической катастрофе, к войне, им плевать. «После нас хоть потоп. Главное, чтобы, пока мир стоит, мы были наверху и жили в кайф». И они лезут наверх любыми средствами и во всех сферах, а залезши, всячески не пускают туда достойных и способных принести пользу обществу, потому что, пусти они достойных, придется самим уйти.

Другая половина страдает искривлением и фанатизмом духа. Это фанатики религиозные и прежде всего исламистские, фанатики того или иного национализма, а также все еще не перевевшиеся фанатики коммунизма, троцкизма и т. п. Эти готовы послужить вплоть до самопожертвования, но не поддают контролю рассудка идею, которой служат, и к чему ведет на самом деле их служение. Они готовы принести в жертву не только самих себя, но и миллионы других, разделяющих, а особенно не разделяющих их веру или предназначенных согласно этой вере на заклание.

Но и те немногие, которые не страдают сегодня ни фанатизмом, ни бездуховностью и безразличием к судьбе человечества и своей страны, готовы и хотят что-то сделать для общего блага и интереса, бродят сегодня во тьме либо откровенно признаваясь себе, что они не знают, что делать (по большому счету, а не помочь старушке перейти улицу или что-нибудь в этом роде), либо хватаются за примитивные готовые рецепты всяких шарлатанов или самодельные. Такими рецептами переполнен сегодня интернет и всевозможные интерактивные передачи по радио и телевидению. Списать все на масонов и начать новую охоту на ведьм – один из них. Очень популярно также ругать любую существующую власть, отрицать любое ее действие, полагая, что достаточно эту власть скинуть и неважно, какая будет новая, все будет хорошо. В ходу также старые, давно доказавшие свою негодность рецепты, вроде советского социализма или монархии. Ну и никогда не увядающие: «Все запретить и всех сажать» или наоборот «Все разрешить и никого ни за что не наказывать» (тотальная терпимость).

Все это – это уже проявление болезни рацио, утраты современным человечеством способности рационально мыслить за пределами узких дисциплин.

Сварганить новые ГМО, калайдер, новые виды оружия, используя конкретные дисциплины рациональной науки, мы по-прежнему очень даже можем. Но вот разобраться в том бардаке, который творится сегодня в мире, разобраться, например, с духовным и моральным состоянием человечества, найти общий язык не то что между разными религиями, но хотя бы между разными конфессиями Христианства, и не в вопросах сугубо теологических (там рациональный подход не уместен), а в вопросах как жить, мы не можем. Но что там религии и прочие идеологии! Мы не можем разобраться, как нам двигать мировую экономику, чтобы не сваливаться в мировой экономический кризис, который в сочетании с кризисами экологическим, демографическим, сотворенным климатическим (от которого и ураганы) и прочими, с раздирающими планету конфликтами, с распространением атомного оружия может привести к глобальной катастрофе. Последний мировой экономический кризис, из которого мировое хозяйство еще не вышло (мало того, пахнет новой и еще большей волной его), тому свидетельство. Конечно, в этом кризисе сыграла свою роль и бездуховность, например, необузданная жажда наживы конкретных банкиров. Но в отличие от любителей конспирологии и полагающих, что всякая власть непременно и сознательно действует во вред своей стране, я уверен, что ни американские, ни европейские, ни российские или украинские власти не желали этого кризиса и не вели к нему свои страны сознательно. Но не только жадность банкиров, но и экономическая политика властей всех этих стран привела к кризису, как мировой, так и национальных экономик. И это признано всеми этими властями и все они ищут сейчас новых правил экономической игры, которые позволили бы избежать подобных ошибок в будущем. Но не нужно быть, ни великим экономистом, ни ученым, скажем, физиком, чтобы почувствовать, что эти поиски отличаются от поисков на путях классической рациональной науки, скажем, той же физики, и больше смахивают на блуждание на ощупь во тьме.

Причиной этого блуждания и не только в экономке, но и во всех прочих сферах и вопросах устройства человеческого общества, в разрешении конфликтов между странами, религиями, идеологиями, культурами и т. д. является кризис рационалистического мировоззрения, о котором я не раз писал (см., например, «Кризис рационалистического мировоззрения и неорационализм», ). Вера в то, что все беды человечества сегодня – от тайных обществ типа масонов, равно как и распространившаяся необычайно вера в ведьм и колдунов (в 21-м то веке), в инопланетян, которые правят сегодня нашей планетой, в астрологов, прогнозы которых на полном серьезе публикуются в печатных и электронных СМИ (а если верить маститым академикам РАН, опубликовавшим несколько лет назад статью об этом на , то во всех отделениях российской армии введены штатные должности астрологов, без одобрения которых командиры не отдают приказ идти в атаку), все это также следствие кризиса рационалистического мировоззрения. И даже упомянутое выше пресловутое отсутствие прозрачности – транспарентности, заливающее сегодня все сферы деятельности во всем мире, в России и Украине в особенности, есть также следствие, в том числе, и кризиса рационалистического мировоззрения. Ведь дело не только в том, что от широких масс скрывается истинная информация в цифрах (в этом, конечно, тоже). Но сами правительства обладают достаточно объективной цифровой информацией, например, в экономике. Но цифровая информация без ее правильного рационального анализа, без правильной теории, есть не более, чем информационный шум, тем больший, чем больше объем информации.

Наконец, бездуховность ли или фанатичная духовность в сочетании с кризисом рационалистического мировоззрения создают мощное препятствие для признания и распространения философии, которая могла бы разрешить вышеупомянутые проблемы. Я претендую на то, что такую философию создал. Я называю ее неорационализм или духовный рационализм. Начала ее изложены в книге «Неорационализм» (Киев, 1992). В ней изложена моя теория познания, детерминизма, свободы, теория оптимальной морали и рациональная теория духа. В дальнейшем на базе моей теории познания я сформулировал единый метод обоснования научных теорий, который был выработан самой рациональной (естественной) наукой в ходе ее развития, но до сих пор не был представлен эксплицитно (статьи в Философских исследованиях и в интернете, в частности на ). В свое время естественная наука неплохо обходилась и без эксплицитного представления этого метода, работая, так сказать, по образцам. Но в эпоху после появления теории относительности, квантовой механики и т. д. этого стало недостаточно и сегодня и естественная наука имеет проблемы с этим связанные. В частности, размыто понятие теории и в качестве доказанных теорий ходят еще достаточно сырые гипотезы. Это важно не только для самой науки, но и для общества и человечества, ибо нас убеждают в безопасности строительства новых атомных электростанций, распространения ГМО, испытания колайдера и т. д., ссылаясь на то, что это доказала теория. В то время, как ничего такого теория не доказала, а доказательство это – не более, чем гипотеза.

Но гораздо более важно применение единого метода обоснования (и всего подхода развитого в моей философии) в гуманитарной сфере. А в этой сфере он до сих пор не применялся ни в каком виде, в результате чего нас убеждали, например, что марксизм – единственное в мире научное учение и Маркс доказал, якобы, необходимость пролетарской революции. Хотя ничего подобного он не доказал и доказать не мог, ибо марксизм весьма далек от того, чтобы быть научной теорией. Но марксизм выглядит супер научной теорией по сравнению с вышеупомянутыми готовыми рецептами, как жить и как решить проблемы, стоящие сегодня перед человечеством. Неуважение к теории, развившееся вследствие кризиса рационалистического мировоззрения, достигло того, что никто не считает даже нужным сколь-нибудь всерьез обосновывать эти рецепты. В лучшем случае в качестве обоснования используется псевдо научное, наукообразное чирикание с использованием непонятных широким массам терминов и ссылками на малоизвестных авторитетов. Или известных. («Как сказал Кант, хотя, быть может, он этого не говорил»). В худшем – ссылки на мнение экспертов и просто надувание щек и прочая демонстрация апломба. Причем между сторонниками разных рецептов не происходит диалога по сути, ибо такой диалог возможен, только при наличии общего языка, а таким языком может быть только признанный единый метод обоснования. Обоснование – вот ключевое слово эпохи. Подлинное рациональное обоснование, а не псевдонаучная трескотня в стиле «субстанция, как инстанция». В свете проблем, стоящих сегодня перед человечеством, необходимость применения единого метода обоснования в гуманитарной сфере, становится не просто намного настоятельней, чем была в прежние эпохи, она становится необходимой для выживания человечества.

Я показал возможность применения этого метода в гуманитарной сфере (с соответствующей адаптацией) и продемонстрировал это во многих работах, например, в разборе марксизма на предмет научности. («Побритие бороды Карла Маркса или научен ли научный коммунизм», Киев 1997).

Наконец, на базе моего подхода я разработал основы макроэкономической теории (порядка 20 статей в интернете, например на ), включая формулу бескризисного развития экономики.

Но господство бездуховности с одной стороны, фанатичной духовности, с другой, в сочетании с последствиями кризиса рационалистического мировоззрения приводит к тому, что все это до сих пор остается практически всуе. У одних моя философия раздражает их амбиции, другие боятся, что она повредит их тупо, фанатично исповедуемой идее, большинство же, воспитанное на готовых, расфасованных и упакованных в красивую обертку рецептах решения всех проблем, серьезное обоснование отпугивает необходимостью напрягать мозги. В результате за 30 лет с тех пор, как я написал «Неорационализм» (опубликовать его я смог только 10 лет спустя после того, как написал), я не смог добиться серьезного обсуждения моей философии. Внушает, правда, надежду, что несколько месяцев назад я получил приглашение принять участие в международном философском форуме в Афинах под эгидой ЮНЕСКО, посвященном как раз глобальным проблемам человечества. А после того, как на сайте Форума (-tlee.org) были размещены 3 мои статьи, получил также приглашение войти в программный комитет Форума. Но есть признаки того, что стремление противников моей философии воспрепятствовать ее обсуждению только возросло от этого.

Чему должна учить школа

Эта заметка – вдогонку предыдущей статье «Антиолигархическая революция». Та была посвящена в основном проблеме понимания – непонимания. А только что услышанная мной передача по украинскому радио на тему, вынесенную в заголовок заметки, дает прекрасную иллюстрацию тому, о чем я писал в статье.

В передаче представительница украинской системы образования отвечала на вопросы ведущей и слушателей. Основная ее мысль была, что школа должна не просто дать детям сумму знаний, а научить их самим находить нужную информацию. А я говорю, что в наш век интернета для того, чтобы научить человека самому находить информацию не нужно школы (и если школа существует только для этого, то ее можно спокойно отменить вовсе). Достаточно пары уроков по пользованию компьютером и интернетом. Школа же должна учить пониманию и способности к самостоятельному мышлению. А это совсем не то, что находить информацию. У Шерлока Холмса всегда было несравненно меньше информации, чем у полиции, но преступления раскрывал он, а не полиция.

Еще лучше непонимание важности понимания продемонстрировала одна слушательница. Она видела за бугром в Европе хорошие дороги и прочие блага цивилизации и жадность фраера сгубила. Вот де, заключила она, это потому что у них в школе не учат детей всяким ненужным вещам, вроде истории с географией, а готовят их к тому, чтобы они стали хорошими специалистами (чти, узкими). Дороги ведь и прочие прибамбасы строят специалисты.

Нет, голуба, сказал бы я ей. Хороших специалистов есть немало и в Украине и если бы дело было в специалистах, то и здесь давно бы уже были хорошие дороги. Ведь украинские ракеты «Циклон» – одни из лучших в мире, если не лучшие. А ракету создать – это не ишака купить или дорогу построить. Чтобы дороги строить, нужны деньги, а значит хорошая экономика, а значит хорошая, умная, не коррумпированная власть. А власть в нынешней Украине выбирает народ. Так если бы народ понимал, за кого он голосует, то и власть в Украине давно была бы нормальной и дороги. А если школа будет готовить узкоспециализированных жлобов, то в Украине еще долго будут слышна песня «Ой колы ж мы наимося».

Впрочем, и широкое образование в школе хоть и лучше узкого, но проблему понимания и умения мыслить еще далеко не решает. Эту проблему может решить только разработанный мной единый метод обоснования научных теорий при условии внедрения его в систему образования, начиная со школы. Если Украина возьмет на вооружение этот метод, то не просто сравняется с Европой. А, а окажется впереди. Потому что и на Западе сегодня не все в порядке с этим самым пониманием и умением мыслить, чему подтверждение – кризис.

Кстати, Шерлок Холмс потому был умней полиции, что владел дедуктивным методом. А дедуктивный метод, лишь часть единого метода обоснования.

«Наука доказала» (Есть ли опасность изменения климата?)

В американском журнале «The Wall Street Journal» за 27 января 2012 г. опубликована статья «No Need to Panic About Global Warming», в переводе на русский: «Не надо паниковать по поводу глобального потепления». Статья подписана дюжиной маститых (судя по должностям и званиям) ученых и в ней они уверяют нас, что не только никакой опасности глобального потепления нет, но никакого потепления на самом деле не происходит.

Ну, то, что существуют ученые, которые считают, что опасность глобального потепления существует, и есть такие, которые придерживаются противоположного мнения – это известно и это естественно. Ведь наука не знает и никогда не будет знать всего. Поэтому, когда она вторгается в новые, еще не изученные или не до конца изученные области (к которым принадлежит и данная), то расхождение во мнениях здесь правомочно. Но одно дело, если одни ученые считают, что потепление происходит, но нет опасности, потому что оно не связано с деятельностью человека, а вызвано природными циклами и после некоторого потепления все вернется на круги своя, а другие считают, что оно таки связано с деятельностью и потому опасно. А другое дело, если, как в данном случае, нас в течение как минимум 10-и последних лет систематически кормят цифрами среднегодового средне земного потепления и вдруг группа маститых ученых ничтоже сумняшеся заявляет, что измерения последних 10 лет показывают полное отсутствие потепления. Тут нельзя не вспомнить песню Высоцкого про Канатчикову Дачу и про «все мозги заплел». Так происходит де факто, независимо от причин и последствий, потепление или не происходит? Или читатель должен бегать с градусником о планете, выясняя, кто из ученых врет?

Ну, я понимаю еще, когда в экономике невозможно найти концов и выяснить объективную картину происходящего не только в России с Украиной, но и в Америке с Европой. Власти уверяют, что ВВП растет, а инфляция падает, оппозиция – наоборот, причем и те, и другие, а заодно и экономисты, политологи и прочие говорящие головы приводят цифры, сколь угодно отличающиеся друг от друга. Экономика – дело тонкое, тут за одними и теми же словами могут скрываться разные понятия, которым соответствую разные цифры. У властей инфляция падает, потому что упали цены на квартиры и дорогие машины, а власти включили эти товары в потребительскую корзину с высоким коэффициентом. А у оппозиции она растет, потому что она потребительскую корзину составила из товаров широкого потребления, покупаемых основной частью населения. В экономике, впрочем, тоже не мешало бы, чтобы каждый пишущий заботился уточнять, что он именно имеет в виду под инфляцией и тому подобными материями, чтоб не пудрить публике мозги. Но среднегодовая температура по планете – это ж не какая-то абстракция, которой можно крутить и так и сяк. Тут либо растет, либо нет и вранье невозможно припудрить никакими выкрутасами с определением понятий.

Я с термометром по планете не бегал, но чует мое сердце, что в данном случае врет, нагло врет группа ученых подписавших данную статью. Во-первых, раз уж нас, широкую публику, как минимум 10 лет СМИ кормят цифрами потепления, а вы утверждаете противоположное, то надо ж для приличия как-то отнестись к той информации, которую вы своим заявлением опровергаете. Надо ж объяснить нам, темным, что, мол, Вы, ребята, не там ухо прикладывали, не тех слушали. Те, кого Вы слушали, они не так мерили температуру, а надо вот так. Они, вообще, не солидная фирма, а солидная – это мы и т. п. Правда, сегодня в любом споре, научном ли политическом или каком другом, каждая сторона вопит до хрипоты, что противная сторона не профессионалы, а профессионалы это мы, не утруждая себя при этом объяснить нам, в чем же ее профессионализм. Так что эффективность этого полемического приема стала приближаться к нулю. Но хоть бы уж так поддержали авторы статьи свои претензии на владение истиной. Но нет даже этого.

Мало того. Ведь глобальное потепление выражается не только в изменении среднегодовой температуры воздуха. Оно выражается в нагревании воды в океане, которое в свою очередь приводит к изменению течений, к гибели каких-то морских организмов и усиленному размножению других, к изменению ареалов распространения различных видов живого в море и т. д. Оно выражается в таянии льдов с уменьшением ледяного покрова в Арктике и Антарктике и на вершинах гор, в частности Килиманджаро в Африке. А это в свою очередь ведет к гибели полярных медведей, к высыханию рек, питаемых ледниками Килиманджаро, к связанному с этим изменению экосистем в Африке, вынужденной смене ареалов обитания не только животных, но даже людей, целых племен и народов в районе Килиманджаро. Последнее приводит даже к вооруженным конфликтам между вынужденными бежать из высыхающих районов и племенами, живущими в тех районах, куда эти бегут. Все эти явления описаны, зафиксированы в научных отчетах и видео и документальных фильмах. Так как можно, отрицая сам факт потепления, не отнестись ко всему этому огромному фактическому материалу? А ведь одного только таяния льдов достаточно, чтобы даже если нагрева воздуха не происходит, признать, что потепление в целом на Земле, в системе «вода, воздух и лед», покрывающие поверхность Земли, происходит. Не могут же ученые, половина из которых физики, не понимать, что таяние льдов сдерживает нагрев воздуха, но когда льды растают, произойдет почти мгновенный скачок температуры воздуха.

Может, читатель, может. Те, кто родился в Советском Союзе и успел дожить в нем хотя бы до 20-и летнего возраста, должны помнить, как газеты уверяли нас один год, что наука доказала, что сахар кушать полезно, а на следующий год – что сахар кушать вредно. И все это в зависимости от урожая на сахарную свеклу: хороший урожай – значит, в этом году сахар есть полезно, плохой – вредно. Правда, в Союзе все было тоталитарно и ученые должны были писать то, что им прикажет партия. А тех, кто не соглашался, тех на цугундер. Ну не обязательно в лагеря, но понизят в должности, вообще лишат возможности заниматься наукой и уж точно не опубликуют их мнения, противного генеральной линии партии в данном вопросе (если эта линия этот вопрос пересекает). А в Америке демократия и нет генеральной линии.

Ну, точнее будет сказать, нет генеральной линии партии (коммунистической). Но какая-нибудь генеральная линия или несколько альтернативных генеральных линий в любом обществе есть. Есть, скажем, могущественное нефтяное лобби, которому все эти разговоры про опасность глобального потепления не в масть. Появляются всякие там киотские протоколы, нужно платить за загрязнение атмосферы и, как говориться, кому нужен этот геморрой. Вот Вам и одна из генеральных линий. Ну, конечно, тут нет такого принуждения, как в случае с генеральной линией партии.

Может тут, вообще, нет кнута (хотя вряд ли), а есть лишь один пряник. Зато какой. Покривил совестью, подписал статейку с наглым враньем, а тебе за это какой-нибудь мерседесик свалился с неба прямо в ладони.

Конечно, если ты принципиальный, то можешь противостоять соблазну. Но противостоять можно и любому давлению. Вон Джордано Бруно на костер взошел, Галилей в тюрьме отсидел 20 лет, а от своей истины не отступились и совестью не покривили. Сахаров еще был такой. Но ведь не все такие. Во все времена не все такие были. А уж в наше-то время морального релятивизма, когда все болтают про мораль, только одни понимают под ней Домострой, а другие однополые браки, тут само понятие совести стало расплывчатым, относительным, туманным. И что не менее важно, и понятие истины. Плюрализм на дворе. У каждого – своя правда. А коли так, то и ученому стало легко заглушить шевеления оставшихся рудиментов совести соображением небезизвестного Васесуалия Лоханкина: «А может в этом и есть сермяжная правда?». О том, что причиной сегодняшнего морального и научного релятивизма является кризис рационалистического мировоззрения, я писал уже не раз. И что выход из создавшейся ситуации дает только мой «Неорационализм» и вытекающий из него «Единый метод обоснования научных теорий» ().

«Наука» на службе гомосексуализма

Сейчас в России и за ее пределами активно обсуждается закон о запрете пропаганды гомосексуализма среди подростков. И вот недавно по радио в интерактивной передаче одна женщина из Питера дозвонилась и говорит:

– Мне противно видеть, когда мужчины на улице целуются, ничего не могу с собой поделать. А это приходится видеть все чаще. Но, я понимаю, сейчас не советское время, нельзя им это запретить, раз у них такие гены. Но пусть хотя бы подростков в это не вовлекают, им же жениться, детьми обзаводиться.

Да, уж, дожили! Нормальный человек оправдывается за то, что он нормальный, а наглые извращенцы навязывают всем свое извращение и все это потому, что «наука доказала» (насчет генов). Чувствует человек, то все не так, все его естество восстает против этого. Но против науки ж не попрешь!

Не мешало бы вспомнить этой женщине (судя по голосу, она не слишком молода), как в советское время в газетах писали один год, что наука доказала, что сахар кушать полезно, а на следующий год эта же наука доказывала, что его кушать вредно. И это удивительным образом соответствовало урожаю сахарной свеклы в соответствующем году. Если бы она вспомнила это, может быть, у нее поубавился бы пиетет к современной науке.

Впрочем, может быть, она бы подумала (а еще скорей ей эту мысль подбросили бы), что такое могло быть только в грешном Союзе, за что он и поплатился развалом. Ну а теперь мы одной ногой в цивилизованном мире, да и вообще это не у нас, а в этом самом цивилизованном мире наука доказала, что… понятно что. Тут уж комар носа не подточит.

В таком случае я посоветовал бы ей прочесть мою статью «Наука доказала». Там я описываю, как недавно группа маститых западных ученых, преимущественно физиков, преимущественно из Америки выступила с заявлением, что никакого потепления на планете не происходит. Подчеркну, не с заявлением, что потепление происходит не из-за нашей деятельности, не из-за загрязнения воздуха, а посему оно закончится, как только закончится какой-то там природный цикл, а с заявлением, что оно вообще не происходит. И это вопреки широко известным фактам, опубликованным, задокументированным, проиллюстрированным километрами кинопленки и т. д. Вот не происходит и все. Льды не тают, кораллы не гибнут, белые медведи не тонут и т. д. И все это без малейшего отношения ко всем этим фактам (ученый не имеет права игнорировать факты, противоречащие его гипотезе). Так сказать, плюнь в очи – божья роса. И никакая советская и даже американская власть им не приказывает и приказать не может. Но есть могущественные нефтяные кампании, которые могут хорошо заплатить им за это (поскольку им не выгодно квотирование выбросов в атмосферу).

Или вот в Израиле полиция в свое время раскрыла сеть элитных публичных домов и организаторов этого дела судили. (Проституция в Израиле разрешена, но ее организация запрещена). На некоторое время к этому делу был привлечен интерес общества и известный израильский тележурналист Ярив Лондон устроил, как это сейчас и в России принято, публичный поединок между представителями противных сторон. С одной стороны, была девушка полицейская, с помощью которой была раскрыта сеть, с другой женщина – профессор сексологии. Полицейская, простая душа, рассказывает, какую мерзость ей довелось видеть своими глазами, и как же, мол, это можно терпеть. Доходит очередь до сексологии и та с важностью египетского жреца в храме Озириса изрекает одну единственную фразу: «Наука доказала общественную полезность проституции». И эта фраза действует на всех участников, как заклинание шамана на членов первобытного племени. Полиция сникает, не находя слов, а славящийся своей находчивостью, чтоб не сказать нахрапом, телеведущий только разводит руками и говорит: «Ну, против науки ж не попрешь». И на этом обсуждение заканчивается. О том, чтобы спросить у сексолога, как именно наука доказала это, поставить под сомнение, доказала ли, указать на факты с очевидностью противоречащие «доказательству», никому, ни участникам передачи, ни многочисленным зрителям ее не приходит даже в голову. Ну, прямо-таки не наука в современном цивилизованном обществе, а Церковь в мрачные времена средневековья. «Верую, потому что нелепо».

А между тем, какой вообще смысл может иметь фраза «наука доказала общественную полезность»? Это ж не теорема Пифагора, для которой не найдется двух человек на планете, которые бы по-разному понимали понятия «катет» и «гипотенуза». А в случае с «общественной полезностью» дело обстоит прямо наоборот: Вы не найдете двух людей, которые бы одинаково понимали ее. И у ученых, у каждого свое представление об этой самой полезности. А тут «наука доказала общественную полезность проституции» и все ученые на планете приняли ее (молчаливо предполагается). А как быть с такими общеизвестными историческими фактами, как упадок Римской Империи, обусловленный моральным разложением ее общества? Если определить «полезность», как упадок, тогда, конечно, проституция будет полезна. Но много ли найдется ученых, которые примут такое определение понятия «полезность»? И вообще научная корректность требует, чтобы в таких случаях говорилось примерно так: «Если мы примем, что общественная полезность состоит в том-то и том– то, то проституция будет полезной, потому что…». А безапелляционные заявления «Наука доказала и все», от каких бы маститых ученых они не исходили, свидетельствуют о том, что мы имеем дело с дутыми маститостями, каковых развелось, к сожалению, слишком много.

Тут, конечно, найдется кто-нибудь, кто скажет: «Так то ж – общественная полезность, а тут гены. Генетика – не расплывчатая общественная, а серьезная точная наука». Насчет генетики спору нет, серьезная наука. Но ведь и физика, о которой речь шла выше, куда как серьезная наука, еще почище генетики. Наука то и та и другая серьезные, но вот конкретные представители каждой не обязательно так уж серьезны и есть немало готовых нагло врать за соответствующее вознаграждение.

Но не обязательно тут, чтобы и нагло врали. Серьезность генетики зависит от того, о каких генах, точнее, о каких свойствах живого организма, записанных в этих генах, идет речь. Если речь идет о каких-нибудь генетически наследуемых заболеваниях, тут можно поверить генетикам с закрытыми глазами. Но гомосексуализм-то генетически не может передаваться по наследству по понятной объективной причине. Так откуда ж берется ген гомосексуализма и почему он с каждым годом все более распространяется? И как этот ген был установлен?

У меня нет времени залазить в научную литературу на эту тему, но я уверен, что дело обстояло, примерно, так. Обследовали кучу гомосексуалистов и установили, что некий ген среди них встречается чаще, чем среди прочих людей. И будучи заостренными на тему, приняли, что это и есть ген гомосексуализма. Забыв правило настоящей науки, гласящее, что корреляция еще не есть причина. Кстати, хотя геном человека уже весь раскрыт, но вопрос о том, как именно, через какие механизмы тот или иной ген обеспечивает свойства организма, им определяемые, остается пока покрытым густым туманом. Поэтому, если речь идет о гене, определяющем, например, цвет глаз, то тут корреляция есть достаточное основание, чтобы, даже не зная механизма действия этого гена, принять, что есть причинная связь между этим геном и соответствующим феном. Но это совсем не так в случае с гомосексуализмом и подобными сложными свойствами живого существа. Ген, принятый за ген гомосексуализма, может на самом деле быть геном определяющим, например, повышенную возбудимость индивида, артистизм (среди артистов гомосексуализм, похоже, распространен больше, чем среди прочих) или еще что-нибудь в этом роде. А уже повышенная возбудимость может способствовать тому, что среди людей с этим геном геи встречаются чаще. Разница между такой и такой трактовкой этого гена огромна. Если есть ген именно гомосексуализма, то тогда, действительно, есть та самая неизбежность, с которой общество должно считаться. Ну, вот уродился человек таким, что поделаешь. Но если это ген, скажем, повышенной чувствительности, то никакой предопределенности нет и в гомика такой человек превращается по собственной воле, за что и должен отвечать.

А еще здесь в игру вступают обстоятельства. Хорошо известно, что гомосексуализм распространяется среди животных в неволе. Между прочим, если бы существовал ген гомосексуализма, то никакая неволя на процент гомиков в стаде животных повлиять не могла бы, потому что ген, либо есть, либо его у индивида нет и неволя тут не причем. А раз уж речь зашла об обстоятельствах, то важно заметить, что из обстоятельств, влияющих на распространение гомосексуализма среди людей, главное – это разрешенность гомосексуализма законом и его принятость в обществе. Там, где гомосексуализм запрещен законом и гомиков сажают, там процент их в обществе на порядки ниже, чем, скажем, в современной Америке, где их развелось столько, что любой кандидат в президенты вынужден заигрывать с ними из-за весомости их голосов. До признания общественной полезности гомосексуализма договариваются лишь отдельные, совсем уже малахольные либералы. Большинство же его защитников стоит на том, что вот, мол, гены, а значит не виноватые они, а значит нельзя ни гомосексуализм запрещать, ни его пропаганду. А если гены, как показано выше, здесь не причем, то надо запретить и его, родимого и его пропаганду, тем более. Для того, чтобы окончательно прояснить ситуацию с пресловутым геном гомосексуализма, давайте рассмотрим ситуацию с «геном», так сказать преступности. Хорошо известно, что закоренелые преступники обладают, как правило, определенным психофизическим складом, который без сомнения имеет генетическую основу. Но никто ж не говорит, что это люди с геном преступности и потому нельзя их сажать в тюрьму. «Украл, убил – ну что поделаешь, такие у него гены. Давайте пожалеем его, посочувствуем и будем и дальше терпеть, что он ворует и убивает». Ан нет, тут мы так не говорим. А говорим, что это люди, конечно, с особыми свойствами, типа повышенной активности, может быть, с повышенным адреналином, поэтому их нужно воспитывать и направлять их активность на что-нибудь полезное. Скажем, пусть становятся летчиками испытателями, циркачами или бандитов ловят. А если становятся бандитами, то в тюрягу их, тюряга тоже метод воспитания, для слишком отклоняющихся от нормы. Но главное не тюряга, а воспитание до того, как они попали в нее. А в воспитании главное – принятие обществом правильных норм. Если в обществе терпимость к воровству, если закон запрещает, но «наука доказала общественную полезность воровства», то и закон ситуацию не исправит. Отсюда следует, что эти ребята, которые якобы доказали существование гена гомосексуализма, преступники из числа самых опасных, даже если они не ведают, что творят. Да и сомнение сильное, что не ведают. Уж больно тут все очевидно для человека с нормальными мозгами. И только снижение уровня аналитического мышления населения в, как ни странно, на первый взгляд, современных развитых странах, позволяет жуликам от науки «впаривать» большинству такую ахинею под лозунгом «наука доказала».

Примеры, которые я привел выше насчет «наука доказала», показывают, что это самое «наука доказала» приносит вред обществу не только в случае с распространением гомосексуализма. На самом деле масштаб проблемы, которая стоит за этим «наука доказала», настоль велик, что в корне глобального кризиса, переживаемого сегодня человечеством, с такими его компонентами, как экологический кризис, непрекращающийся всемирный экономический кризис, рост числа и масштаба вооруженных конфликтов на планете и их мощи и т. д., и т. д. стоит эта самая проблема. Это я показал в моей книге «Глобальный кризис. Причины и пути выхода» (LAP-publishing, Саарбрюккен, 2012) и во многих других работах («Теория и гипотеза в современной науке», «Международная интеграция и единый метод обоснования научных теорий», «Экономика и единый метод основания научных теорий» и т. д.). Но чтобы не грузить читателя необходимостью перелопатить большое количество материала, приведу здесь еще только один пример, связанный с не оставляющим никого равнодушным экономическим кризисом. Сегодня в любой стране идут непрекращающиеся споры между представителями различных партий, между учеными экономистами и даже между соседями по лестничной клетке о том, как нужно выйти из кризиса (или избежать его) и как вообще развивать экономику, чтобы было хорошо. И каждая из сторон утверждает, что наука доказала, что нужно делать так, как именно она предлагает, хотя утверждают они вещи прямо противоположные. Так если бы наука, действительно, что-то доказала в этой области, то не было бы ни этих споров (никто ж не спорит по поводу, происходит ли горение благодаря кислороду, или флогистону), ни кризисов, и мы давно бы уже «жили при коммунизме». Я думаю, одного этого примера достаточно, чтобы понять, насколько важно знать, в каком случае наука действительно доказала, а в каком это – заблуждение или наглое вранье политиков, пытающихся таким образом манипулировать народом, и продажных ученых их обслуживающих.

Но можем ли мы знать наверняка, когда наука доказала, а когда нет? Этот вопрос равносилен вопросу, есть ли объективные критерии, позволяющие отделить настоящую науку от лженауки и даже от гадания на кофейной гуще. Или в зубодробильных терминах философии, существует ли у науки особый эпистемологический статус. Современная философия, т. е. господствующие в ней философские школы (экзистенциалисты, пост позитивисты и пр.) утверждает, что таких критериев не существует. Были, конечно, яростные попытки отстоять особый эпистемологический статус науки, причем пытались это сделать величайшие умы, такие, как Гильберт, Рассел, а также советские философы типа Степина, Лекторского и т. д., которые обязаны были это делать по долгу службы. (В Союзе философы обязаны были быть марксистами, а по Марксу, научное познание абсолютно и никаких сомнений по поводу, доказала ли наука или не доказала, быть не может). Однако, никто из яростных защитников особого эпистемологического статуса науки не преуспел в этом деле, а советские философы типа Степина после развала Союза перешли в противоположный лагерь релятивизаторов научного познания.

Что же касается самой науки, то в ней сегодня в качестве критериев научности используются такие субъективные факторы, как количество публикаций автора в солидных журналах, его научные регалии и т. п. Такой подход приводит к зашлаковыванию науки карьерными посредственностями и бездарностями, главный талант которых заключается в умении ужом ползти наверх: не спорить и не критиковать научное начальство, не выступать с революционными идеями, а до бесконечности пережевывать общепринятое и т. д. Как это влияет на эффективность науки, которая стала главной производительной силой в современном обществе, не требует пояснений. И если в сфере точных наук, где практика является пусть не абсолютным, но все же критерием истины, эта эффективность все еще хоть как-то сохраняется, то гуманитарная наука, от которой, прежде всего, зависит состояние общества, превратилась в пустопорожнюю болтовню в стиле «субстанция, как инстанция», птичье чирикание. Отсюда и состояние общества, в частности, упомянутое мной выше снижение способности аналитически мыслить у большинства населения, несмотря и вопреки расширению образования и доступности информации, особенно в интернете. А снижение способности аналитически мыслить в свою очередь влияет на качество демократии, позволяя нечестным политикам легко манипулировать массами. И самым мощным инструментом манипулирования является пресловутое «наука доказала», от которого все падают ниц и начинают покорно блеять «одобрямс» и плеваться в сторону человека с нормальными мозгами, изволившего усомниться в «наука доказала».

Из вышесказанного видно, как важно было бы установить объективные критерии научности, с помощью которых можно было бы определять, что наука действительно доказала, а что лишь «есть такое мнение». Я на базе моей теории познания («Неорационализм», часть 1, Киев, 1992), разработал единый метод обоснования научных теорий («Единый метод обоснования научных теорий», Алетейа, СПб, 2012 и много статей в философских журналах и сборниках). Этот метод и дает объективные критерии научности. Я показал возможность применения этого метода в самых разных сферах знания, включая экономику и всю гуманитарную сферу. Внедрение этого метода в систему образования позволило бы поднять уровень аналитического мышления населения.

Но оказалось, что никому из имущих любую форму власти это не нужно и, наоборот, вызвало только враждебность и гонения на мою голову.

Академический истеблишмент это не устраивает, потому что подрывает базис той реальной власти, которую этот истеблишмент приобрел в современном обществе. При отсутствии объективного метода оценки научности они имеют монопольное право на «наука доказала», что ставит их в положение средневековой церкви, именем Бога оспаривавшей власть у светских властителей. Тогда Бог был абсолютным авторитетом истины, сегодня им является наука. И кто владеет правом говорить от имени этого авторитета (Бога или «наука доказала»), тот может навязывать светским властям и всему обществу непререкаемую истину, которой все должны подчиняться. Так кто ж захочет выпустить из рук эту волшебную палочку?

В результате потребовалось 10 лет с момента написания «Неорационализма», прежде чем я смог издать эту книгу, и почти 20 лет с момента, когда я выступил с циклом статей по единому методу обоснования, до опубликования книги по этому методу. Но и публикация книг мало что изменила. Академический истэблишмент отгородился от вольнодумцев хитрым барьером. Если Святая Церковь просто запрещала толковать Писание всем, кроме собственных иерархов достаточно высокого ранга, то научный официоз не может себе этого позволить в наше демократическое время свободы слова. Поэтому сегодня каждый может писать, что угодно, и публиковаться, где угодно, кроме так называемых академических изданий. В последних могут публиковаться только иерархи новой церкви, то бишь официальной науки. Для карьеры в официальной науке имеют значение только публикации в академических изданиях. Мало того, если Вы даже еще не посвящены в сан представителя официальной науки, то в своих статьях, где бы Вы их не публиковали, Вам рекомендуется ссылаться только на публикации в академических изданиях. Это будет показывать иерархам, что Вы «наш» или хотите быть «нашим». А если Вы ссылаетесь на не академические издания, то от Вас пахнет вольнодумством и это может повредить Вашей академической карьере. Поэтому на автора – вольнодумца, будь он семи пядей во лбу и даже публикуйся он в самых почтенных, но, тем не менее, не академических изданиях, никто ссылаться не хочет и такой автор остается фактически вне научного дискурса. Вот, например, сборник докладов на конференции философия физики (куда прошел и мой доклад), организованной философским факультетом МГУ и ядерным центром в Дубне. Уж ничего солиднее в этой сфере не придумаешь. Но это не академическое издание. Издательство Алетейа, в котором вышла моя книга по методу, солидное, широко известное в научных кругах не только России, но и Запада издательство. Но не академическое. В результате ты не можешь сказать, что тебя не публикуют, а в то же время для широкого научного мира, ты остаешься невидимым. В то время как научный официоз имеет возможность, мягко говоря, заимствовать твои идеи (особенно в гуманитарной сфере, где установление авторства на идею намного сложнее). А если когда-нибудь ты все же достигнешь широкого признания, то официоз имеет прикрытие от обвинений в зажиме тебя. «Как же, мы ж его публиковали. Ну, не в академических изданиях, детали». А кто из широкой публики знает разницу между изданиями академическими и не академическими?

Светской власти метод тоже мешает. С академическим истэблишментом, которому эти власти платят зарплату, они могут договориться и те им проштампуют своим «наука доказала», все, что этим властям нужно. А в ситуации, когда метод получит широкое признание и распространение, манипулировать сознанием населения станет несравненно тяжелее.

Мешает этот метод и третьей (или четвертой) власти, журналистам, ибо вся их власть к манипулированию сознанием людей и сводится. Поэтому мою публицистику давно перестали публиковать в любых газетах и журналах, независимо от их партийной принадлежности и ориентации.

Отдельно нужно сказать в этом контексте о современных либералах. Во-первых, это они являются главными поборниками, проповедниками и защитниками гомосексуализма, поскольку он – один из главных пунктов их идеологии. Во-вторых, во многих западных странах они и есть первая, т. е. светская власть. Но и там, где они не являются первой властью, включая Россию, они имеют мощные властные позиции, доминируя и в журналистике и в академических кругах. И хотя они до бесконечности кричат о свободе слова и выставляют себя правозащитниками, но там, где речь идет о посягательстве на их «наука доказала», они в меру своих немалых возможностей давят вольнодумцев и стыдливо отводят глаза в сторону от нарушения закона в отношении последних.

Реформа науки и образования Открытое письмо министру образования и науки России

В России идет реформа образования и, судя по поступающей информации, идет успешно. Однако, успех этот принципиально ограничен, что связано с самой направленностью реформы.

Реформа сосредоточена, прежде всего, на школьном образовании. Не преуменьшая значения среднего образования, нельзя не признать, что гораздо важнее для повышения качества жизни в стране и успешного развития ее качество высшего образования. Кроме того, система высшего образования определяет и требования к уровню среднего. Можно, конечно, и без реформы высшего образования исправить такие недостатки, как низкая зарплата и высокая загруженность учителей, перегруженность и недогруженность школ учениками, дисциплина в школах и т. п., что и делается. Все это полезно и что-то даст. Но лишь до определенного предела.

Что касается реформы высшего образования, то здесь успехи меньше и это тоже не случайно. Также как реформу среднего образования нельзя оторвать от реформы высшего образования, так и даже более того, последнюю нельзя оторвать от реформы науки. А о реформе науки пока что не идет даже речь.

Почему, собственно, нельзя оторвать эти вещи друг от друга? Во-первых, потому что ВУЗы готовят научные кадры. Во-вторых, потому что высшие учебные заведения, особенно университеты, сами являются не только образовательными, но и научными центрами. На Западе, например, практически вся гуманитарная наука сосредоточена в университетах. И качество образования в современных ВУЗах напрямую связано с уровнем научных исследований, проводящихся в них. Там, где нет настоящей науки, там и уровень подготовки современных специалистов, не может быть высоким. Но дело не только в качестве выпускаемых специалистов, как специалистов именно. Люди с высшим образованием составляют основу интеллектуальной элиты общества, от уровня аналитического мышления которых зависит состояние общества в целом и то, как в нем протекают самые разные процессы. Если в стране высокий процент людей с высшим образованием, но эти люди умеют только делать свою профессиональную работу, но не обладают должным уровнем аналитического мышления в целом, то в этой стране получается то, что Черномырдин выразил фразой: «хотели как лучше, а получилось, как всегда». В сложнейшей современной действительности не может быть нормального гражданского общества, не может нормально функционировать демократия, если интеллектуальная элита общества состоит из узких специалистов, не способных составить обоснованного мнения по предметам далеким от их специальности, но таких, от которых зависит судьба страны и качество жизни в ней. Таким обществом легко манипулировать и в результате труд многих специалистов, как бы он ни был добросовестен, не приносит обществу пользы, которую мог бы принести, а иногда приносит и вред. К этому надо добавить, что узкие специалисты с низкой общей культурой мышления редко бывают по-настоящему хорошими специалистами. Уровень же общей культуры мышления существенно зависит от состояния науки в стране.

Что касается последнего, то известно, что эффективность науки в России в разы, если не на порядок, ниже чем на Западе. Это ли не повод для реформы науки, даже если не связывать ее с реформой образования? Ведь наука уже давно стала главной производительной силой и отставание в науке влечет за собой отставание в экономике. Но главное, что реформа науки назрела сегодня не только в России, но и на более благополучном в этом отношении Западе.

Последнее не совсем очевидно. Ну, там с экономикой на Западе сегодня не все в порядке – это на слуху: мировой кризис 2008-го еще не забыт и поговаривают о возможности нового. Но с наукой на первый взгляд как бы сплошное сияние и она единственный источник надежд на светлое капиталистическое будущее. Ведь наука в целом развивается сегодня как никогда быстро.

Это верно. Но никогда в прошлом в науке не было занято такого количества людей, как сегодня, и никогда в нее не вливалось такого количества денег. Если пересчитать отдачу науки на одного ученого или на единицу вливаемых в нее средств, то мы увидим, что эффективность науки снижается и снижается драматически не только в России, но и в странах Запада. Когда-то в науку шли одни энтузиасты, готовые служить ей бескорыстно. Сегодня наука – это ристалище для честолюбивых и отнюдь не бескорыстных, даже если способных ученых. Но главное, в науку набилось огромное количество людей посредственных и просто бездарных, что и служит главной причиной снижения ее эффективности. Причиной тому, помимо неплохой оплаты и престижности научного труда, является отсутствие надежных объективных критериев научности.

В качестве критериев сегодня используются пресловутая практика, публикации в авторитетных журналах и отзывы авторитетных ученых. Что касается проверки практикой, то это критерий хоть и объективный, но далеко не всегда применимый и, тем более, не всегда эффективный. Он эффективен для сугубо прикладных, преимущественно технических наук, где реализация на практике реально осуществима и не требует слишком больших затрат ни времени, ни ресурсов. А если речь идет о теории, на основе которой планируется осуществить грандиозный, ранее не осуществлявшийся проект, типа адронного коллайдера, то критерий проверки практикой может обойтись слишком дорого. Тем более проверка практикой не годится для гуманитарных наук. Например, проверка практикой марксизма заняла 70 лет и стоила десятков миллионов жизней. Да к тому же единственный эксперимент, вообще не является проверкой, т. к. всегда можно утверждать, что результат его случаен, что не выполнены были все условия, предусмотренные теорий и т. п. Что мы сегодня и наблюдаем в непрекращающихся многочисленных обсуждениях результатов этого эксперимента.

Что касается публикации в авторитетных журналах и отзывов авторитетных ученых, то этот критерий изначально субъективен и чем дальше, тем больше становится субъективным. Это особенно заметно в гуманитарных науках, прежде всего, таких, как философия, психология, а также в макроэкономике. Эти науки разбиты на школы (в случае философии на множество школ), каждая со своими научными авторитетами и своими печатными изданиями и то, что в одной школе признается ее авторитетами за высокую науку, в другой не считается заслуживающим даже критического разбора. Сегодня на всевозможных международных конференциях, представители различных философских школ, выступая с прямо противоположных позиций, просто игнорируют друг друга, чему примеров можно привести множество. Какого рода интеллектуальную элиту способна воспитать подобная философия, как бы она ни преподавалась в ВУЗах, очевидно. Наличие же подобных школ с подобными взаимоотношениями в макроэкономике (кейнсианская, монетаристская, рациональных ожиданий и т. п.) является одной из причин недавнего всемирного кризиса и назревающего нового.

Ситуация в естественных науках, прежде всего, в физике в этом отношении лучше, но и здесь она далека от идеальной. Вся история науки Нового Времени полна примеров того, как важнейшие фундаментальные теории подолгу отвергались ведущими авторитетами своего времени. Нередко лишь вымирание авторитетов, построивших себя на прежней теории, открывало дорогу новой. Примеры тому из истории науки хорошо известны, так что не нет нужды их перечислять. Насколько такое положение в науке тормозит ее развитие и как это отражается на состоянии общества, очевидно.

Но можно ли предложить объективные критерии научности теории? Я утверждаю, что эти критерии дает выработанный самой естественной наукой, но впервые эксплицитно представленный мной, единый метод обоснования научных теорий. Я показал также возможность применения этого метода с соответствующей адаптацией в гуманитарной сфере и в макроэкономике. («Единый метод обоснования научных теорий», Алетейа, СПб, 2012 и ряд статей в философских журналах и сборниках). Я утверждаю также, что применение этого метода позволяет произвести эффективную реформу науки, а внедрение изучения метода в систему высшей школы позволит существенно повысить уровень интеллектуальной элиты страны.

Как и следует ожидать (исходя из вышесказанного о состоянии современной науки), признание метода или хотя бы его серьезное обсуждение наталкивается на сопротивление научного официоза. Понадобилось 10 лет с момента, когда я начал выступать с единым методом обоснования до опубликования книги по методу. Но и теперь все мои работы по методу замалчиваются и не происходит никакого обсуждения. Это притом, что существование проблемы, связанной с единым методом обоснования, и ее важность хорошо известны руководству Российской Академии Наук. Например, в Академии Наук существует специальное отделение, руководимое академиком Кругляковым, которое уже не первый десяток лет занимается безуспешной борьбой с распространением лженауки. Спрашивается, как можно заниматься борьбой с лженаукой и надеяться на успех, если нет объективных критериев, отделяющих науку от лженауки? Но сколько я не писал академику Круглякову, в Президиум Академии и отдельным академикам, предлагая единый метод обоснования для решения этой проблемы, я просто не получал никакого ответа.

Вот еще пример. 3.4.12 в Москве состоялась Всероссийская научная конференция «Гуманитарные и естественные науки: проблемы синтеза», организованная Центром проблемного анализа и государственно управленческого проектирования при ООН РАН и рядом маститых институтов Академии Наук. Проблема, вынесенная в название конференции, тесно связана с эффективностью, точнее с недостатком эффективности науки, особенно гуманитарной, эффективность которой в сравнении с естественной явно проигрывает. Речь ведь идет о переносе методов естественных наук в гуманитарную сферу, а не наоборот. Причем этот перенос – это не открытие, сделанное на данной конференции. Это модный тренд, существующий уже лет 50 и породивший несметное количество диссертаций и прочих научных работ. Какие-то плоды это тренд, конечно, принес. Но насколько существенно этот перенос изменил ситуацию в гуманитарных науках видно из многих докладов на упомянутой конференции. Приведу в качестве примера доклад Соколова Н. В. «Естественно-научные и математические аспекты философии и этиологии». В нем он давал «математическое доказательство» религиозной догмы, гласящей: «Бог один, но в трех лицах». Доказательство сводилось к тому, что Бог представлялся вектором в трехмерном пространстве, а «лица» – его проекциями на оси координат. И докладчик при этом еще уверял, что вектор равен каждой из своих проекций. Все остальное в этом докладе было в том же духе. Подобную ахинею тяжело найти даже в астрологии или любой другой псевдо науке. А тут она преподносится и принимается на ура. Руководитель Центра проблемного анализа С. С. Сулакшин тут же предложил Соколову сотрудничество с Центром на базе этого доклада. И это при том, что одна из заявленных целей конференции – «избавиться от научной имитации в гуманитаристике».

Этот пример (и таких я могу привести много) показывает, что перенос методов естественных наук и в частности математизация не только не повышает эффективности гуманитарных наук по большому счету, но зачастую служит лишь наукообразным прикрытием для откровенной научной имитации, количество которой в сфере гуманитарных наук стремительно растет. Важно отметить, что и в сфере естественных наук, порождающих эти методы, применение их для прикрытия научной имитации тоже имеет место, хоть и не в таких масштабах, как в гуманитарных. Таким образом, возникает вопрос, что, вообще, делает науку наукой, что отличает настоящую науку от лженауки и научной имитации. Ответ на него я уже дал выше. Это единый метод обоснования научных теорий.

Все это я объяснил руководителю Центра проблемного анализа С. С. Сулакшину и предложил свое сотрудничество на базе применения моего метода к задачам стоящим перед Центром. Сулакшин сначала согласился, но когда дело дошло до оформления договора, он стал уклоняться от ответов на мои звонки и письма. А когда я, потеряв надежду получить ответ, написал ему, что речь идет не о наших частных интересах, а об интересах страны, он сделал вид, что обиделся и отменил свое согласие на сотрудничество. Подозреваю, что он за это время просто выяснил, как относятся к моему методу в верхах Академии Наук и, поняв, что там не желают его признания, занял позицию, соответствующую именно карьерным, а не интересам страны.

Что касается отношения руководства Академии Наук к моему методу, то, чтобы правильно оценить ситуацию, нужно учесть следующие моменты. Конечно, в руководстве АН есть немало настоящих честных ученых, для которых интересы страны превыше личных амбиций, но есть и такие, для которых наоборот. Оценить их пропорции не берусь. Но есть внешнее обстоятельство: именно в связи с отсутствием принятого единого метода обоснования и объективных критериев научности наряду со снижением эффективности официальной науки необычайно размножилось число претендующих на ниспровержение ее и предлагающих взамен свои теории чего угодно. Причем, в подавляющем большинстве случаев все это – если не полный бред и самодеятельность недоучек, то недалеко от этого. Понятно, что руководство АН, каков бы ни был его штат, не в состоянии давать развернутую оценку и вести полемику с каждым из этих открывателей – ниспровергателей. И это создает прекрасную возможность, для карьеристов из руководства АН, отмахиваться и от ценных идей и работ, если они видят в них угрозу своим амбициям, и легко уговаривать своих честных коллег сделать то же самое. Ведь и честному ученому не хочется тратить время на вникание в работы, которые могут оказаться бредом. Поэтому, если он услышал от своего коллеги, что это – бред, то он с охотой и чистой совестью принимает это на веру.

Признание и широкое внедрение единого метода обоснования могло бы в корне изменить эту ситуацию. Но само это признание упирается, как видно из вышесказанного, в эту же проблему. Разорвать этот порочный круг может только указание власти страны, чтобы руководство АН провело открытое обсуждение единого метода обоснования с участием автора, то есть моим. Учитывая, что есть много авторов самых разных теорий, желающих добиться подобного обсуждения, я хочу подчеркнуть следующее.

Во-первых, в данном случае речь идет не о конкретной физической, экономической или какой еще теории, а о методе, который позволит разрешить проблему с принятием – непринятием всех этих спорных теорий. Во-вторых, метод прошел уже определенную апробацию в виде публикации статей в философских журналах и сборниках, докладов на международных конференциях и, наконец, отзывов ведущих в стране специалистов. В качестве примера последних прилагаю отзыв руководителя сектора философии естественных наук ИФ РАН, Е. Мамчур на одну из моих статей по единому методу. К этому остается добавить, что эти результаты были достигнуты в условиях преодоления огромного сопротивления философского истеблишмента, начиная с директора ИФ РАН В. С. Степина.

19.1.13

Реформа науки в России

В январе этого года я отправил Министру образования и науки России Д. Ливанову статью «Реформа науки и образования» и, как открытое письмо, разместил ее в интернете (). Ответа на письмо я не получил никакого, даже уведомления о том, что оно получено и рассматривается, и думаю, что сам министр не читал ни письма, ни соответствующей статьи в интернете. Однако это не значит, что моего письма не прочли референты министра и не позаимствовали из него мои идеи, подсунув их министру в качестве своих (что полезно для их карьеры). О том, насколько это вероятно, пусть судит читатель, сравнивая соответствующие места из моего письма (статьи) и недавно провозглашенного министром плана реорганизации науки.

Во-первых, я в своем письме объяснял, что давно уже идущая в стране реформа образования не может быть успешной без реформирования науки, не говоря о том, что реформа науки сама по себе еще более важна, чем реформа образования. Вот что я писал по этому поводу:

«Также как реформу среднего образования нельзя оторвать от реформы высшего образования, так и даже более того, последнюю нельзя оторвать от реформы науки. А о реформе науки пока что не идет даже речь.

Высшие учебные заведения, особенно университеты, сами являются не только образовательными, но и научными центрами. На Западе, например, практически вся гуманитарная наука сосредоточена в университетах. И качество образования в современных ВУЗах напрямую связано с уровнем научных исследований, проводящихся в них. Там, где нет настоящей науки, там и уровень подготовки современных специалистов, не может быть высоким».

«Эффективность науки в России в разы, если не на порядок, ниже чем на Западе. Это ли не повод для реформы науки, даже если не связывать ее с реформой образования?» и т. д.

Как видим, не прошло и двух месяцев, и реформа науки в России началась и вот что сам министр объясняет по поводу ее причин и плана (Цитирую по статье некого Кисы Воробьянинова на сайте «Гайдпарк»):

«Обративший внимание на состояние науки глава Минобрнауки Дмитрий Ливанов уже в который раз повторил свой тезис, что академическая форма организации науки в XXI веке бесперспективна. «Ее надо менять, и я буду делать для этого все, что от меня зависит», – заявил министр на радио «Эхо Москвы».

По его мнению, России надо переходить на форму организации науки, которая давно зарекомендовала себя в странах, являющихся в мире научными лидерами, и, прежде всего, в США. Там наука делается в вузах. Именно они должны в России стать центрами знаний.

Министр привёл два главных аргумента. Во-первых, в вузах нет проблемы молодых научных кадров, что является сегодня главной головной болью РАН, а во-вторых, сосредоточение науки в вузах поднимет общий уровень высшего образования».

Есть в плане министра и идеи, которых нет в моем письме. Во-первых, это создание при министерстве центра управления наукой, альтернативного Академии Наук. Во-вторых, это омоложение науки в целом и ее руководства в частности. В то же время в плане министра отсутствует главная часть моего предложения. Я предлагал не просто реформу науки, а реформу ее на базе разработанного мной единого метода обоснования научных теорий, который дает четкие и объективные критерии научности и позволяет с помощью этих критериев очистить науку от балласта понабившихся в нее бездарностей. Балласта, который и вызывает снижение ее эффективности, падение ее авторитета в обществе и еще целый ряд негативных явлений, о которых я пишу в письме (статье). Референт не мог предложить министру единый метод от своего лица и потому, надо полагать, и не доложил о нем министру.

Что касается плана министра, как он есть, то хоть я и поддерживаю его, но считаю, что он мало что даст, если вообще даст без внедрения единого метода обоснования. Новый центр управления – это всего лишь перемена мест, два центра управления – это возможный хаос. Омоложение науки без применения единого метода обоснования может привести к уходу из нее настоящих больших ученых с заменой их молодыми бездарностями или посредственностями. Наука ведь не спорт и делается не мышцами, а мозгами и даром Божьим, а творческие способности могут сохраняться и развиваться до глубокой старости. Т. е. критерий должен быть не по годам, а по способности делать настоящую науку.

Нужно еще учесть, что в науке, еще советской, сложилась и продолжает действовать некая матрица, которая штампует и обеспечивает продвижение только карьерным посредственностям, двигающимся малыми шажками в русле протоптанных путей, не угрожая научному руководству обойти его посредством крупных идей и революционных прорывов. Поломать эту матрицу чисто административными методами вряд ли удастся. Для этого нужен единый метод обоснования научных теорий и даваемые им объективные критерии научности.

Страсти по диссертациям

В России бушуют страсти по поводу липовых диссертаций. В одно прекрасное утро российское общество проснулось и с удивлением обнаружило, что бывают такие вещи, как липовые диссертации. И это повергло общество в шок. Как? Не может быть, чтобы ученые занимались такими вещами? Аж целых 9 кандидатов наук поймали на подлоге и лишили кандидатских званий! Вы только подумайте, целых 9! Это просто ужас! И тут же все забегали и начали сочинять законы типа, чтобы все диссертации выставлялись за месяц до защиты в интернете и т. п.

Что меня умиляет в этой истории, это святая наивность российского научного истеблишмента, до сих пор якобы даже не подозревавшего, что творится в его ведомстве и теперь вдруг неожиданно прозревшего. Они якобы не знают, что не 9 человек, а процентов 90 кандидатов наук в гуманитарной сфере и не менее половины в сфере технических и естественных наук это, если не чистой воды жулики от науки, то, по крайней мере, бесполезный для науки балласт. И что это касается не только кандидатов и докторов, а пронизывает все здание российской науки, постепенно убывая по мере приближения к верхам, но отнюдь не исчезая. А иначе как объяснить, что эффективность российской науки в разы, если не на порядок, ниже западной? А ведь и та в этом отношении не святая. И это свое качество российская наука унаследовала еще от советской, вместе с ее окостенелой, практически не изменившейся бюрократией, чинопочитанием, научным кумовством («Это аспирант Иван Ивановича, он, конечно, круглый идиот, но надо его пропустить, а то, когда наш аспирант будет защищаться, Иван Иванович его зарежет) и т. д. Причем не только унаследовала, но и усугубила рыночными отношениями. Раньше, чтобы защититься, нужно было представить хоть какую-то диссертацию. Можно было нанять для этого умного, но не пробившегося ученого, не умеющего лизать задницы вышестоящему научному начальству или имеющему несчастье быть евреем толковым, но не совсем гениальным (последние иногда пробивались и то – не всегда) и посему нуждающегося в деньгах. Я сам написал однажды такую диссертацию для замдиректора одного киевского института (за что получил вне очереди кооперативную квартиру улучшенного проекта по льготной цене). На защите тот мямлил такую ахинею, что даже бывалые члены ученого совета от смущения лезли под стол. Зато после защиты все было залито отличным коньяком, которого защищавшийся, родом из Грузии, поставил целый ящик. Можно было и не покупать диссертацию, а самому сочинить какую-нибудь халтуру на тему: влияние фазы луны на рост телеграфного столба, украсив ее диаграммами, таблицами, а лучше всего, какими-нибудь математическими формулами. (И в наши дни хватает мудрецов, включая академиков, которые полагают, что если в работе есть формулы, то это уже наука). Если у такого защищающегося еще был блат наверху, то все проходило как по маслу. Но, все же, нужно было хоть какую-то диссертацию представить.

А сегодня можно купить за наличные, минуя диссертацию, сразу звание хоть кандидата, хоть доктора. Причем хоть в высшем учебном заведении, хоть на базаре. В середине 90-х я был по делу в Международной Академии Управления Персоналом (МАУП) в Киеве и, обнаружив там факультет обучения экстерном, спросил, а можно ли у них экстерном защитить докторскую диссертацию по философии. – А звание кандидата у Вас есть? – спрашивают. – Да, говорю, я – к.ф.м.н. – А публикации по философии у Вас есть? – Да, говорю, есть даже книга. – Ну, тогда, говорят, 700$ на бочку и через 3 дня у Вас диплом доктора.

Я отказался, а потом мне один знакомый философ сказал: «Правильно сделал. В провинции можно купить докторский диплом за 300$». Правда, это было в Украине, а не в России, но я не думаю, что в России ситуация в этом отношении сильно отличалась тогда и даже сейчас. Таких примеров я мог бы привести еще много, но те, кто изнутри знаком с бывшей советской или нынешней российской или украинской наукой, все это сами отлично знают. И писали о состоянии науки многие, включая меня, и давно. (Чтобы не ссылаться все время только на себя, приведу в качестве примера книгу профессора Шноля «Герои и негодяи науки»). Наконец, интернет давно уже гудит от негодования по поводу этого состояния.

Так, о чем же тогда говорит это наигранное удивление научного истеблишмента по поводу липовых диссертаций и что означает этот потный вал вдохновения, охвативший некоторых законодателей, предлагающих новые законы в этой области? Он говорит о том, что это – очередная кампания, которая ничего не даст, кроме показательного лишения дипломов нескольких десятков мелких жуликов от науки. И что это – лицемерный спектакль, разыгрываемый научным официозом для защиты себя от вала критики в его адрес в интернете и вне его. В пользу такого вывода свидетельствует не раз продемонстрированное сопротивление всей научной корпорации, ведомой этим официозом, реформированию науки. Ведь дело ж не только в распространенной практике защиты липовых диссертаций. А хорошо известная невозможность пробиться новым фундаментальным теориям? (О чем можно прочесть в упомянутой книге Шноля и что и так известно многим талантливым ученым). А засоренность официальной науки псевдо научной белибердой, особенно в гуманитарной сфере? А разливанное море лженауки за пределами официальной науки, которое переводит ум за разум народу, превращая его в стадо баранов и с которым официальная наука не способна бороться? (Несмотря на создание при РАН специального отделения во главе с академиком Кругляковым по борьбе с лженаукой).

Т.е. нужна коренная реформа науки, и в Украине попытка проведения такой реформы была предпринята Юлей Тимошенко во время ее первого премьерства. И что получилось? А получилось, что научная корпорация, ведомая своим официозом, стеной встала на пути проведения этой реформы. Я участвовал во всеукраинской научной конференции, организованной этим официозом с приглашением представителей власти и описал ее в предыдущих статьях, к которым и отсылаю читателя.

А что касается России, то я уже сколько раз посылал в Минобр, в АН и другие инстанции предложение провести реформу науки на базе разработанного мной единого метода обоснования научных теорий. Ведь реформирование науки – не простая вещь и для его успеха недостаточно одних административных мер и законов. Без установления четких объективных критериев, отделяющих настоящую науку от лженауки, такая реформа не может быть успешной. (Как и борьба с лженаукой, что хорошо продемонстрировала безуспешная деятельность упомянутого отделения АН). Никто пока таких критериев не предложил. (Предлагают в качестве критериев публикации в научных журналах, отзывы научных руководителей и т. п., что, как я не раз писал, не является объективными критериями). А единый метод обоснования такие критерии дает.

Казалось бы, тем более в свете развернувшейся сейчас борьбы за чистоту научных рядов, научный официоз должен был бы как-то отреагировать на мой метод. Тем более, что и статьи по методу и доклады в сборниках трудов солидных научных конференций и, наконец, книга в приличном научном издательстве (Алетейа) опубликованы. Я не говорю, что обязаны на ура принять метод. Я не говорю даже о серьезном открытом научном обсуждении метода. Но уж хотя бы припечатать метод односложным заявлением какого-нибудь официального научного лица. Заявлением типа: «Намерения автора, конечно, похвальны, но никакого метода нет». И подпись. Так нет же, полное молчание. Никто не хочет рисковать: поставишь подпись под таким вердиктом, а вдруг потом метод будет признан и будешь в дураках не только до конца жизни, но и после.

P.S.

Я разместил эту статью в интернете сегодня утром на нескольких сайтах и уже получил ряд комментариев, среди которых уже в который раз просьбу кратко изложить суть единого метода обоснования. До сих пор я избегал делать это, понимая, что краткое изложение сложных вещей непременно связано с их профанацией, и отсылая вопрошающих к чтению основных статей и книги по методу. Сейчас я все же решил сделать это в надежде, что кому-то это поможет понять хоть что-то и подтолкнет к чтению основных работ по методу.

В основе единого метода лежит аксиоматическое построение теории. Аксиоматический метод не мной придуман и его достоинства и преимущества давно известны. Но аксиоматическая теория оперирует абстрактными понятиями и до сих пор была не разрешена проблема, к каким объектам реальности эти абстрактные понятия относятся. Эта проблема связана с хорошо известной проблемой онтологии и ее можно сформулировать еще так. Аксиоматическое построение теории обеспечивает однозначность понятий и выводов этой теории (без чего наука – не наука). Но при этом остается расплывчатой привязка понятий теории ко множеству объектов реальности, которые это понятие описывает. Ну а я эту проблему решил. Теперь вместе с моей добавкой аксиоматическое построение обеспечивает и однозначность понятий и выводов и однозначность привязки понятий ко множеству объектов реальности. А заодно и гарантирует истинность выводов (при условии, что мы применяем теорию к тем объектам действительности, которые подпадают под наши понятия). А это и есть идеал науки. И сравнивая любую конкретную теорию с этим идеалом, мы можем определить степень ее научности.

20.2.13

PPS

Страсти по диссертациям продолжают бушевать, и уже после размещения этой статьи в интернете я слышал по радио две передачи на эту тему. Одна из них вчера по РСН. В обеих картина, нарисованная мной, продолжала разрисовываться в цветах и красках и даже в гораздо более мрачных тонах, чем нарисовал я. Это лишь подтверждает лицемерность изумления научного официоза, «вдруг открывшего» явление плагиата в кандидатских диссертациях, и то, что этот официоз решительно не собирается всерьез реформировать науку. На РСН даже ставился вопрос, не поздно ли уже что-то делать с российской наукой, настоль она безнадежна, мол. Большинство сходилось на том, что поздно, и лишь один из участников передачи заявил, что единственное, что нужно сделать, это увеличить зарплату ученым и дальше наука сама себя отрегулирует. О том, что относительно высокая зарплата есть главный стимул для бездари и жуликов, лезущих в науку, он якобы не знал (и другие ему этого не напомнили). А что кается самоорганизации, то таковая хорошо работала на заре науки Нового Времени, когда многие ученые работали вообще без зарплаты, на одном энтузиазме, и зарабатывая на хлеб вне науки. И когда еще не произошел кризис классического рационализма и единый метод обоснования, выработанный естественными науками, но существовавший лишь на уровне стереотипа естественно научного сознания, довольно успешно работал, несмотря на отсутствие его эксплицитного представления. Впрочем, и тогда он успешно работал только в сфере естественных наук. В гуманитарной же сфере и тогда, как и сегодня, как в России, так и в мире, никакой самоорганизации науки с отсеиванием лженауки не было и нет. Лучшее подтверждение тому – наличие и бесконечное умножение в философии, психологии, макроэкономике и т. д. школ, между которыми нет никакого общего языка и теория, признаваемая в одной школе, в другой считается не заслуживающей обсуждения. После же кризиса классического рационализма ситуация в этом отношении стала ухудшаться и в сфере естественных наук. (Все это я показал в упомянутой книге). Выход заключается только в эксплицитном представлении единого метода обоснования, что я и сделал, и в применении его в сфере также гуманитарных наук, возможность чего я показал. Но даже самые страстные страдатели «за науку» продолжают только стенать или предлагать дешевые рецепты, вроде повышения зарплаты, но достучаться до кого-нибудь с единым методом обоснования невозможно.

Страсти по науке

Борьба вокруг реформы науки в России не утихает. Как и в случае с реформой армии, корпорация, против которой направлена реформа, в данном случае научная академическая верхушка, грудью встала на защиту своих интересов, представляя их, естественно, как интересы самой науки, общества и страны. Корпорации высших армейских чинов, судя по всему, удалось провалить реформу армии, используя для этого компромат, истинный или ложный, против военного министра. Против министра науки и образования Ливанова такого компромата пока не нашли и это вынуждает научную корпорацию вести борьбу на поле реформы, как таковой, доказывая ее ненужность или, как вариант, нужность, но не такой. Перипетии этой борьбы иллюстрирует недавно появившаяся в интернете статья академика, философа А. Гусейнова «Наука не терпит диктата».

По Гусейнову в Союзе с наукой было все в порядке, а плохо стало только благодаря постсоветским реформам и нынешняя направлена на то, чтобы доломать, что еще не доломано. Представление о том, что в Союзе с наукой было все хорошо, он подкрепляет цитатой из речи самого Ливанова. Не знаю, насколько точно цитата, вырванная из контекста, передает то, что хотел сказать министр, но в Союзе было хорошо с наукой только в сравнении с ее нынешним состоянием (что, возможно и имел в виду Ливанов). Хотя достижения советской науки в определенных областях никак нельзя отрицать, но эффективность ее в целом была в разы ниже, чем на Западе. Не затихший еще скандал вокруг липовых научных званий и диссертаций, по ходу которого высветилась информация о масштабах этого безобразия не только сегодня, но еще и в советское время, хорошо иллюстрирует это. Не стоит забывать также высказывания о советской науке таких ее корифеев, как Капица, который говорил об «аракчеевщине», царящей в ней. Или о невозможности пробиться и получить признание в Союзе важным научным открытиям до того, как они будут признаны на Западе. История с советскими генетиками и Трофимом Лысенко хорошо иллюстрирует и эту невозможность, и аракчеевщину. И таких историй можно привести еще множество.

Заметим еще, что говорить о достижениях советской науки, хотя бы относительных, можно только в сфере естественных и точных наук. Что касается гуманитарной сферы и особенно философии (которую как раз и представляет Гусейнов), то здесь жесткая идеологизация (шаг вправо, шаг влево от марксистских догм считается попыткой к побегу) приводила к полнейшему застою и средневековому маразму с заменой «святая церковь учит, что…» на «марксизм учит, что…».

Казалось бы, провозгласив, что в Союзе с наукой все было хорошо, Гусейнову остается только призвать к возврату к этому идеальному прошлому. Но это ему, равно как и другим господам философам из нынешней философской верхушки, не совсем удобно. Дело в том, что верхушка эта во главе с директором Института философии В. Степиным состоит преимущественно из философов, которые и при советской власти возглавляли философию. И, естественно, по долгу службы, хором пели марксистский «отче наш» и предавали анафеме каждого, кто пытался хоть на миллиметр отклониться от марксистской ортодоксии в ее последней трактовке, спущенной из идеологического отдела ЦК КПСС. Но мало того, после развала Союза они все, как один, дружно предали марксизм и стали молиться тем философским западным идолам, которых раньше предавали анафеме. И в силу суматохи и неразберихи, царившей после развала Союза, и их корпоративной сплоченности, это сошло им с рук. Никто им даже не попенял на эту их философскую гибкость необыкновенную. Но совершить еще один кульбит на 180 градусов и вернуться назад к ортодоксальному марксизму сегодня, когда народ уже не такой из-за угла мешком пришибленный, как в свое время, это уже чересчур неудобно и даже рискованно. К тому ж и выгоды от такого возврата им никакой и даже наоборот. Тогда у власти была КПСС, которая и бросала им за преданную службу подачки со своего стола. А кто ж теперь им станет платить за ортодоксальный марксизм, который к тому же за последние 20 лет они успели пооблаять (дабы не отстать от века)? Это не говоря о том, что теперь кое-какие крохи им перепадают в виде грантов и т. п. из тех или иных западных источников и, естественно, при реверсе назад в марксизм они этих крох лишатся.

Поэтому Гусейнов скороговоркой так, между прочим, проговаривается, что не все там в этом лучезарном советском научном прошлом было идеально, были и отдельные мелкие недостатки, как то «идеологически мотивированная изолированность прежних лет». Причем при общей деградации российской науки в последние 20 лет, как раз вот этот маленький недостаток успешно преодолен и не кем-нибудь, а именно господами философами. Т. е. они не колебались вместе с линией партии весь советский период, а когда эта партия потеряла власть, перекинулись в лагерь своих бывших идейных противников, а, оказывается, двинули дальше российскую философию, выведя ее на уровень современной мировой. (Той самой современной мировой, чти западной, которую они раньше крыли непотребными словами, отрицая за ней вообще право называться наукой).

Но может не надо быть таким ригористом и судить слишком строго господ философов за их гибкость необыкновенную? Ну, время было такое, сами знаете, (правда, если оно было такое, то зачем говорить, что тогда все было хорошо и призывать вернуться туда). И все были такие (тоже вранье: были диссиденты, которые боролись с советской властью, и еще больше было просто порядочных людей, которые не боролись, но хоть не писали того, что они не думают, в угоду власти и корысти для). Но допустим и простим. Но как тогда можно на одном дыхании писать и такое:

«…никто более самих ученых не может быть заинтересован в том, чтобы наука процветала. Самое большее и лучшее, что может сделать государство и общество – это создать более или менее приемлемые (и по материальным, и по престижным критериям) условия, чтобы люди, решившие посвятить себя науке, могли заниматься этим, не отвлекаясь на посторонние вещи….

Если бы меня спросили, за что государство должно платить деньги философам и какая от них польза обществу, я бы ответил: за то, что они занимаются философией, и от них нет никакой другой пользы, кроме того, что они занимаются философией. И единственная задача философов – хорошо делать свое дело. Парадокс, однако, в том, что никто, кроме самих философов, не может отличить хорошую философию от плохой».

Т.е. после того, как эти граждане, пусть даже «как все», тлили науку, предавали истину, кривили своей философской душой, угождая власти во имя своих бубновых интересов, общество должно прилично содержать их и заботится об их престиже, не смея потребовать никакого отчета от них за их деятельность. Потому что то, что они делают, «это так сложно, так сложно, вам все равно не понять». Ну, я понимаю, если физики и генетики говорят, что широкие массы не могут разбираться в тонкостях их предмета. Это действительно так. Но эти массы имеют возможность судить о полезности, бесполезности или даже вредности работы ученых физиков, генетиков и т. п. по практическим результатам применения их теорий. Получаем благодаря их теориям в изобилии дешевую энергию, пищу и т. п., значит, есть за что платить им и стоит заботиться об их престиже. Не получаем, значит, они пустышки и жулики и не положено им ни зарплаты, ни престижа. А если вместе с дешевой энергией и пищей мы получаем взрывы атомных электростанций, типа Чернобыля, порчу экологии и отравление организмов, значит, есть повод задуматься, как реорганизовать науку. Потому что вопреки заявлению Гусейнова, что «…никто более самих ученых не может быть заинтересован в том, чтобы наука процветала», нередко эти ученые больше заботятся о своей карьере, чем о благе общества. Или неправильно себе это благо представляют. Так что и в случае с физиками и генетиками общество, если оно в здравом уме, не может себе позволить вообще отказаться от контроля науки, поверив ученым на слово, что те сами лучше нас знают, в чем наше благо и беззаветно служат ему, ставя его превыше собственных интересов.

Но это, что касается физиков и генетиков. А что касается господ философов, тем более бывших советских, то о каких практических результатах их деятельности может идти речь? Мы должны им платить и обеспечивать их престиж за то, что они, кривя душой и корысти ради, обеспечивали идеологическую поддержку строя, который рухнул, после чего с легкостью необыкновенной перекинулись в лагерь своих бывших идейных противников? И такой ли уж непостижимый для всех бином Ньютона их загадочное философское творчество? Самой сложной областью нерелигиозной философии является теория познания, поскольку она опирается на результаты всех прочих наук. Но нельзя всерьез заниматься современной теорией познания, не разбираясь в современной физике, биологии и т. д., потому что, прежде всего, эти науки осуществляют современное научное познание. Так спрашивается, кто больше понимает, что из себя представляет научное познание: физики или профессиональные философы, в современной физике не разбирающиеся? В 20-м веке среди известных философов вообще, а тем более в области теории познания, эпистемологии, философии науки и прочих смежных, было больше таких, которые по совместительству и философы и физики математики, имеющие известность и в той и в другой сферах, или которые начинали как физики математики, но, не составив себе там имени, перешли в философию, чем чистых философов. Тут и Фредж, и Пеано, и Рассел, и Гильберт, и Куайн, и Уайтхед и список можно продолжать еще и еще. И даже директор Института Философии Степин, если его можно зачислить в великие философы, по исходному образованию физик математик. Так так ли уж никто из непрофессиональных, не чистых философов не компетентен в их парафии? И имеет ли право Гусейнов пренебрежительно относится к словам лауреата нобелевской премии Ж. Алферова, который «под горячую руку высказался о философах не совсем лестным для нас образом»? Или обвинять в некомпетентности министра Ливанова, когда тот предлагает отменить кандидатский экзамен по философии для физиков математиков? Да не подумает читатель, что я считаю, что физикам математикам вообще не нужна философия. Но если это такая теория познания, которая сегодня развивается и преподается в России (и не только в России), то лучше уж никакой.

«Доказав», что в Союзе с наукой было все в порядке, а в его родной парафии, философии и сейчас все в порядке и даже лучше чем было, Гусейнов начинает громить предлагаемую реформу. Вот, не надо трогать Академию Наук и не надо передавать науку в университеты, как это принято на Западе, даже гуманитарную. «Наука не терпит диктата». Пардон, но разве не западные университеты дают образец науки свободной от диктата? И разве система управления наукой через Академию Наук, дает гарантию от диктата? Это при советской Академии Наук не было диктата или его нет при нынешней российской? А «аракчеевщина» и невозможность пробиться новым важным теориям, пока они не будут признаны на Западе, это не свидетельства диктата? Диктат может осуществляться и министерством и Академией Наук. И даже передача науки в университеты не решает проблему диктата вполне. Вообще нельзя сводить проблему управления наукой только к тому, есть диктат или его нету. Диктат это одна крайность, но есть и другая – полная анархия.

С этой проблемой столкнулась в свое время Церковь. В первые столетия после смерти Иисуса Христа еще не было института папства и, соответственно, никакого диктата и каждый был волен трактовать учение Иисуса Христа как он хотел. И пошел вал таких диких толкований, что грозил похоронить само учение. Потом ударились в другую крайность и консолидировавшаяся католическая Церковь установила канон и право дальнейшего толкования его оставила только за высшими иерархами. Всем прочим даже рядовым священникам было запрещено толковать, а мирянам даже читать Библию и всех нарушающих это требование Церковь объявила еретиками и преследовала вплоть до сжигания на кострах. К какому мерзкому состоянию это привело средневековое общество, известно.

Затем наступила Реформация, по которой было предоставление каждому права читать и толковать Библию в меру его понимания, т.е. освобождение от диктата высших иерархов церкви. И что же произошло там, где Реформация победила? Там опять началась такая вакханалия дикого толкования учения, что зачинатели Реформации Лютер и Кальвин к концу жизни вынуждены были ввести каждый собственный канон, а Кальвин даже сжигал на костре еретиков, отклоняющихся в толковании от уже его канона. А современная протестантская церковь разбита на тысячи конфессий, каждая со своим каноном, своим толкованием, от которого ее сторонникам запрещено отклоняться, а между этими конфессиями нет никакого общего языка.

Проводя сравнение между наукой, точнее между естественными науками и религией, мы видим, что в отличие от религии наука (естественная) не разбита на ярко выраженные конфессии. Есть, конечно, разные научные школы, придерживающиеся разных взглядов по конкретным вопросам, отстаивающие разные гипотезы, но между этими школами нет непреодолимых перегородок. Между ними происходит активный диалог и рано или поздно все мировое сообщество принимает ту или иную гипотезу как доказанную теорию. В науке (естественной) нет и глобального диктата. Может быть, конечно, диктат в той или иной стране либо со стороны тоталитарной власти страны, либо от тоталитарной форы организации самой науки в этой стране, как то и было в Союзе и имеет место сегодня в России. Но в масштабах мира диктата, осуществляемого некой всемирной научной организацией типа католической Церкви, не было и нет. И ученый естественник, который не может получить признания в своей стране, может получить его в мире. Почему так и что отличает в этом плане науку (естественную) от религии? Отличает наличие у науки единого для всех ученых метода обоснования научных теорий, установления их истинности. Это и обеспечивает диктат истины в естественных науках, избавляя их тем самым и от диктата власти (не совсем и не везде, но относительно, хотя бы) и от анархии и отсутствия общего языка. Как говорил Сахаров: «В науке не может быть иного авторитета, кроме авторитета истины». Ну, а для того, чтобы авторитет истины мог работать, необходим признаваемый всеми метод обоснования истины, научной теории. И то, что в сфере естественных наук диктат истины хоть как то работает, подтверждает, что в этой сфере работает (хоть как то) и единый метод обоснования научных теорий.

Ну а гуманитарные науки и особенно философия в этом плане ближе к религии, чем к естественным наукам. Современная философия разбита на множество школ, подобных религиозным конфессиям, между которыми нет никакого общего языка и способа договориться о том, кто из них прав. И происходит это потому, что в гуманитарных науках метод, выработанный естественными науками, неведом. Спрашивается, почему же он не распространяется и на эти науки? Конечно, есть объективная разница в предмете исследования естественных и гуманитарных наук: в определение понятий гуманитарных наук, в отличие от естественных, мы не можем ввести количественную меру. Не существует килограммов справедливости, метров любви и т. п. Но хотя количественной меры не существует, принципиальная соизмеримость существует и здесь. В уголовном кодексе, например, мы, пусть и неточно, но соизмеряем различные степени нарушения справедливости и даем за них разные ограничения свободы. Так что главная причина не в этом.

Главная причина в том, что упомянутый метод и в самих естественных науках не доведен до конца и не представлен эксплицитно. Он существует и работает лишь на уровне стереотипа естественно научного мышления и как образцы обоснования признанных всеми, ставших классическими теорий, типа механики Ньютона или электродинамики Максвелла. Но этого недостаточно даже для самих естественных наук, что приводит к тому, что и здесь, пусть и не в такой степени, происходит подмена диктата истины диктатом системы власти или системы управления наукой (корпорации научной верхушки), как то и было в Союзе и имеет место в сегодняшней России. Или к анархии и разливанному морю лженауки, претендующей на статус науки, при отсутствии объективных критериев научности. В современной России, кстати, имеет место одновременно и то и другое. В сфере официальной академической науки – диктат корпорации, а за ее пределами – разливанное море альтернативной науки, среди которой встречается настоящая наука, не могущая пробиться сквозь диктат окостеневшего бюрократического научного официоза и одновременно тонущая в этом самом разливанном море всякого псевдо научного бреда, которым переполнен интернет.

Ну а в философии (и прочей гуманитарной науке) ситуация еще хуже и хотя человечество (в связи с глобальным кризисом и ростом числа и сложности глобальных проблем) нуждается сегодня в философии как никогда прежде, современная философия не только не на высоте стоящих перед ней проблем, но превратилась в вариант салонной болтовни, никак не влияющей на процессы, текущие в мире. Ситуация усугубляется еще тем, что в западной философии сегодня доминируют школы (экзистенциализм, пост позитивизм и т. д.), релятивизирующие научное познание, в частности отрицающие наличие у науки единого метода обоснования ее теорий.

Из всего вышесказанного следует вывод, что российская наука, во-первых, нуждается в реформе. Во-вторых, направленность проводимой реформы на освобождение науки от диктата Академии Наук и перенос по крайней мере гуманитарной науки в университеты – шаг в правильном направлении. В-третьих, и это главное, без завершения, эксплицитного представления и признания единого метода обоснования научных теорий и распространения его и на гуманитарную сферу, любая реформа науки может иметь в лучшем случае лишь частичный успех.

Я завершил единый метод обоснования, представил его эксплицитно, опроверг аргументы пост позитивистов и других релятивизаторов науки, показал возможность применения метода с соответствующей адаптацией в гуманитарной сфере и проиллюстрировал это многочисленными примерами. («Единый метод обоснования научных теорий», Алетейя, СПб, 2012 и статьи в философских журналах, сборниках и интернете, начиная с 2000-го года). Метод базируется на моей же теории познания, разработанной (законченной) в 1982 году и опубликованной 10 лет спустя («Неорационализм», Киев 1992). С единым методом обоснования я начал выступать и обращаться с ним к ведущим иерархам постсоветской философии (В. Степин, В. Лекторский, Е. Мамчур и др. в России, М. Попович и др. в Украине) с 1994-го года. Нельзя сказать, что они совсем не понимали того, что я делаю и важности предмета. Ведь помимо всего прочего я защищал рационализм от нападок релятивизаторов, пост позитивистов и прочих, чем сами они занимались в советское время по долгу службы, только не сильно преуспели в этом. У Мамчур в ее отделении ИФ я делал доклад по методу и получил хорошие, чтоб не сказать отличные отзывы. Лекторский поначалу собирался опубликовать в «Вопросах философии» цикл моих статей по методу, но обусловил это получением одобрения Степина, которое я сам должен был получить у того. Но, как я уже сказал, все они защищали рационализм при советской власти по долгу службы, поскольку Маркс подавал свое учение, как рационалистическое (каковым оно и было по намерениям, но по факту – не совсем), но после развала Союза все они в той или иной степени перешли в стан релятивизаторов науки. Степин в частности уже успел к тому времени, как я до него добрался, выстроить теорию классического, не классического и пост неклассического периодов в развитии науки, в которой отстаивал представление, что в каждом из этих периодов у науки свой метод обоснования (представление, противоречащее и классическому рационализму и марксовому пониманию его). А я утверждал единый метод обоснования, который не меняется в зависимости от периодов или еще чего. Мало того, в одной из статей, которые собирался поначалу опубликовать Лекторский («О принципиальной возможности аксиоматизации произвольной научной теории», ), я полемизировал со Степиным и опровергал его позицию в данном вопросе. (Степин в своих работах утверждал невозможность аксиоматизации произвольной теории). В результате, в конечном счете, вся философская корпорация заняла оборону против меня, защищая свой корпоративный интерес и интерес ее высших иерархов и предавая интерес философии и общества. Лекторский так и не опубликовал в «Вопросах философии» цикл моих статей по методу. Мамчур не опубликовала в своем сборнике моей статьи по методу, которую сама же мне и заказала. В Киеве мне отказали под надуманным предлогом в преподавании философии в Киево-Могилянской Академии, где я читал свой курс современных теорий познания. Понадобилось почти 20 лет для опубликования книги по методу. И т. д. и т. д. Перипетии этой философской войны против меня я описал в ряде работ, например, в статье «Полемика с проф. В. А. Смирновым» ().

История с моей борьбой за признание единого метода обоснования хорошо иллюстрирует ситуацию в науке вообще и в философии в особенности. То, что происходит в науке и в философии: не признание новых важных теорий, признание и применение ложных теорий, касается всего общества и каждого в нем живущего и еще как касается. Признали марксизм правильной научной теорией и независимо от того, правильная ли она в действительности или нет, получили революцию, истребление десятков миллионов людей и 70 лет жизни при советской власти (к лучшему или к худшему). Не признали бы – история пошла бы совсем другим путем. Но хотя касается это всех, но разбирается в этом мало кто. Т. е., как я сказал, в философии могут разобраться не только профессиональные философы. Но это труд и далеко не каждый захочет грузить себя этим. А если речь идет, например, об ученом естественнике, которому легче разобраться в философии, то ему не с руки выступать против философского истеблишмента, поскольку тем самым он выступит против научной корпорации в целом, и последняя очень даже даст ему это почувствовать. В результате признание или не признание новых важных теорий оказывается полностью в руках верхушки корпорации. А пока что, пока единый метод обоснования не признан и не действует, особенно в гуманитарной сфере, общество в оценке новых теорий ориентируется исключительно на мнение научных иерархов, авторитетов. В частности в отношении единого метода обоснования рядовой читатель рассуждает примерно так. Мало ли есть таких, которые претендуют на создание каких угодно теорий и методов, подавляющее большинство этих теорий – это просто бред собачий. Ну, если этот Воин имеет научное звание и получил какие-то отзывы, то, наверное, что-то сделал, но, может, сделал на копейку, а претендует на Бог весть что. Ведь против него маститые академики. Ну, пусть они при советской власти прогибались под нее, кто не без греха. Но, все же, не задаром получили звание академиков, а сейчас вот их признают уже и в мире. Вот ведь Гусейнов пишет:

«…на очередном Всемирном философском конгрессе, который состоится летом этого года в Афинах, Институт философии представит пленарный доклад, проведет более 10 секций, две приглашенные сессии и впервые – секцию русской философии».

А что Воин может противопоставить этому?

Я уже сказал, что единственным авторитетом в науке должна быть истина. И для того, чтобы этот авторитет работал необходимо признание всеми единого метода обоснования. Оставаясь при этом убеждении, но принимая во внимание, что пока что единый метод не имеет всеобщего признания, я попробую противопоставить «аргументам» моих философских противников (аргументам класса «а ты знаешь, кто у меня друзья и где меня признают?»), что-нибудь из того же класса.

Помимо Всемирного Философского Конгресса есть еще Всемирный Философский Форум, тоже под эгидой ЮНЕСКО и проводится в тех же Афинах. В 2010-м году на первом Форуме я не только принимал участие, но и был членом программного комитета Форума. И у меня у одного было на том Форуме 5 докладов, включая один пленарный. У самого Гусейнова там был один доклад, у Степина – один и, вообще, ни у кого кроме меня не было больше 3-х докладов. И на философские конгрессы я каждый год получаю персональные приглашения принять участие, но не могу не только поехать, но и послать доклад, потому что у меня нет денег не только на поездку, но и на оргвзнос, необходимый для регистрации. А денег нет потому, что война против меня давно уже вышла за чисто философские рамки и идет по всему фронту. В частности меня давно уже лишают любой возможности заработать на жизнь, лишают именно для того, чтобы я не мог продвигать мою философию, и я живу на минимальную пенсию только.

Так что даже по этой искаженной, не нормальной системе оценок я стою никак не ниже моих оппонентов – философских иерархов. Но, как я сказал, эта система искаженная. Причем в случае философии она настолько искаженная, что нельзя даже приблизительно оценить реальный вес и философскую значимость того или иного философа по его должности, званию и количеству его докладов на международных конгрессах и т. п. Тем более если речь идет о приглашении российских иерархов от философии на всемирный конгресс. Приглашают именно потому, что они иерархи и официально представляют нынешнюю философию России, страны со славным философским прошлым (которое они, кстати, и эксплуатируют, подавая себя на Западе, как наследников Бердяева и прочих, хотя при советской власти поносили их по долгу службы). Приглашение официальных представителей страны со славным философским прошлым способствует повышению престижности конгресса. Вот приглашение А. Воина, который никого, кроме себя не представляет, ничего не прибавляет престижности конгресса или форума и может означать только, что кто-то, пусть субъективно, но высоко ценит мою философию. Но, хотя эта оценка и в мою пользу, я подчеркиваю, что и она субъективна. А объективность оценок в области науки и философии в частности может обеспечить только применение единого метода обоснования.

Самое интересное, что сегодня в мире, а в России особенно, идет весьма интенсивный, я бы сказал, яростный поиск общего языка между представителями разных научных дисциплин. Сама современная действительность делает крайне насущной эту задачу, а бесконечное число междисциплинарных конференций, форумов и исследований об этом свидетельствует. И не требуется быть гигантом мысли, чтобы сообразить, что такой общий язык может дать только единый метод обоснования научных теорий. И мои философские противники не могут этого не понимать. Но признать, что этот метод разработали не они, а человек не из их корпорации, это для них хуже самоубийства. Поэтому делается все для того, чтобы как-нибудь оттереть меня от метода и представить его как коллективное творчество корифеев корпорации и одновременно размазать метод, исказить его таким образом, чтобы авторитет истины не заменил их авторитета званий и должностей.

Е. Мамчур, прежде чем отказать мне в публикации моей статьи по методу в ее сборнике, которую сама же мне заказала и успела уже нахвалить, предложила мне предварить статью вступлением, в котором я должен был написать, что метод является развитием идей моих предшественников и, прежде всего, Степина. И даже предложила сама написать это вступление. Это классический прием, применяемый в политике вех времен и народов и именуемый: «Если ты не можешь остановить или уничтожить некое движение, то надо его возглавить». Теперь, как видим, оно распространилось и на науку, в которой не работает единый метод обоснования. Если бы я согласился принять это предложение, то получилось бы, что, во-первых, метод разработал Степин со товарищи, а я лишь чего-то там добавил. А, во-вторых, сам метод размазывался бы и превращался в обычную для современной философии салонную болтовню. С одной стороны есть, вроде бы, единый для всей науки метод обоснования научных теорий, а с другой – как утверждает Степин, наука разбита на периоды, в каждом из которых свой метод обоснования. Аналогично, с одной стороны одно из требований единого метода это аксиоматическое построение теории, а с другой, согласно Степину, достаточно богатая научная теория принципиально не может быть выстроена аксиоматически. Естественно, я отказался принять это предложение, после чего Мамчур отказалась публиковать статью и помимо тотальной войны против меня, или как ее часть, начались попытки оттереть меня от метода уже другими средствами.

Поскольку приписать себе создание метода, представив меня лишь как его развивателя, чего-то там слегка добавившего, уже не получалось, то одновременно с зажимом меня пошли попытки соорудить от имени корпорации некий эрзац метода, под другим названием, но более менее с теми же функциями. Поскольку одна из важных функций метода это дать общий язык представителям разных научных дисциплин, включая гуманитариев, разных школ, парадигм и т. д., то именно в этом направлении идет наиболее интенсивное изготовление эрзацов.

Так, например, в прошлом году в Москве прошла всероссийская научная конференция «Гуманитарные и естественные науки: проблемы синтеза», организованная центром проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования при ООН РАН в содружестве со многими маститыми институтами РАН. После конференции был перенос методов естественных наук в гуманитарную сферу. Необходимость переноса обусловлена неэффективностью гуманитарных наук в сравнении с естественными, что признавалось и в программе конференции и в большинстве е докладов. Но разрыв между гуманитарными и естественными науками обусловлен именно применением единого метода обоснования в естественных науках (пусть и на уровне стереотипа мышления и образцов) и практически полным неведением его в гуманитарной сфере. Однако о едином методе, за исключением моего доклада, речь не шла (а мой доклад после всего так и не включили в сборник докладов). А речь шла исключительно о переносе математических методов из сферы естественных наук в гуманитарную. Но, во-первых, никакого открытия Америки в таком переносе тут не делалось, поскольку он идет и в моде уже лет 50 последних. Во– вторых, за эти 50 лет очень мало что изменилось в эффективности гуманитарных наук, поскольку без единого метода обоснования применение математических методов может приносить кой-какую пользу, а может приносить и весьма значительный вред, как великолепное средство камуфляжа научных эрзацов под настоящую науку. Что и происходит, чем дальше, тем больше, и что имело место и на самой конференции. Блестящий образец такой халтуры с применением математики был, например, в докладе Соколова Н. В. «Естественнонаучные и математические аспекты философии и этиологии». В нем он давал «математическое доказательство» религиозной догмы, гласящей: «Бог один, но в трех лицах». Доказательство сводилось к тому, что Бог представлялся вектором в трехмерном пространстве, а «лица» – его проекциями на оси координат. И докладчик при этом еще уверял, что вектор равен каждой из своих проекций. Все остальное в этом докладе было в том же духе. Подобную ахинею тяжело найти даже в астрологии или любой другой псевдо науке. А тут она преподносится и принимается на ура. Руководитель Центра проблемного анализа С. С. Сулакшин тут же предложил Соколову сотрудничество с Центром на базе этого доклада. И это при том, что Сулакшин – доктор не философии, а физико-математических наук и большинство организаторов и участников той конференции – также представители естественных и точных наук. И при том, что одна из заявленных целей конференции – «избавиться от научной иммитации в гуманитаристике». А вот недавно услышал по радио, что Сулакшин совместно с другим организатором той конференции Якуниным В. И. продвигают идею российской государственности основанной на православии. Причем поскольку просто на православии уже было, то, надо полагать, что теперь – на православии с применением математических методов в духе Соколова. В этом контексте не знаешь, то ли огорчаться, что нынешняя философия никак не влияет на политику, то ли радоваться этому. А то ведь не дай Бог Путин, послушавшись Якунина с Сулакшиным, начнет строить российскую государственность на представлении Бога в виде проекций Его лиц на оси координат. С извлечением из этого разложения рекомендаций, как нам жить, как рулить экономикой, внешней политикой и т. д.

История с конференцией по синтезу естественных и гуманитарных наук, это пример того, как господа естественники халтурят на междисциплинарной ниве. Причем вал подобной халтуры с претензиями заменить единый метод обоснования в качестве общего языка для представителей разных наук стремительно нарастает. Но это еще цветочки в сравнении с тем, когда за дело берутся сами философы, к тому же руководимые жаждой не допустить признания единого метода обоснования и изготовить вместо него свой эрзац.

Промывание мозгов по-научному

На днях в СМИ мелькнуло сообщение, что ученые (кажется американские) открыли способ вытирания из памяти неприятных воспоминаний, мешающих человеку жить счастливо. Ну, там, нашли клетки в головном мозгу, в которых хранятся эти неприятные воспоминания и нашли препарат, который действует на эти клетки. И проверили этот препарат на мышах. И мыши сказали, что теперь они очень счастливы. Теперь на очереди мы с вами. Скоро и нас всех химически осчастливят, после чего любые мировые финансовые кризисы и прочие неприятности, будут нам всем по барабану. Все это было подано, естественно, в бравурном тоне, под звон литавр и грохот вышеупомянутых барабанов.

Все это напоминает мне сюжеты научно фантастических романов – антиутопий, в которых с помощью подобных открытий людей превращают в не помнящих своего родства, не имеющих моральных ограничений, бездушных, послушных роботов. Я уж не говорю о сложном философском аспекте проблемы. Ведь воспоминания, включая неприятные, есть часть личности человека. Кто и кому дал право вторгаться в личность человека и изменять ее? И кто может дать гарантию, что это изменение ограничится только устранением неприятных воспоминаний? Но допустим даже, что ученым удастся вытирать только неприятные воспоминания, не нарушая прочей памяти. Представим себе Тиля Улиеншпигеля, которому вытерли из памяти воспоминания о смерти его отца и «пепел Клааса» больше не «стучит в его сердце». Разве теперь это будет та же личность, тот же Тиль Улиеншпигель? Нет, теперь это будет мистер Никто.

Но это еще цветочки. Надо быть очень узким специалистом ученым, не интересующимся ничем кроме своей специальности, чтобы не ведать о вышеупомянутых романах антиутопиях и даже не знать о результатах злонамеренного применения научных открытий, сделанных со вполне благими намерениями. Вроде той же атомной бомбы, психотропного оружия и т. п. Точно также надо быть изрядным дуболомом и невеждой, чтобы в качестве журналиста сообщать об этом открытии под бой литавр. Ведь мало того, что нас всех давно уже оглупляют с помощью массмедиа, манипулирующих нашим сознанием, о чем не мало написано, писал и я («Технологии информационных войн современности» и др.), мало того, что «сильно умным», т. е. непокорным власти мыслителям (а от них очень даже зависит счастье общества в целом, с одной стороны, и послушность его диктаторским властям, с другой) отрубали головы во все времена, включая наши, а с некоторых пор им еще промывают мозги в психушках с помощью психотропных средств и дистанционно с помощью психотропного оружия и парапсихологов, так теперь еще непременно начнут подсовывать им в пищу препаратик для промывания мозгов по последнему открытию. Ведь если научатся воздействовать на клетки мозга выборочно, скажем, на хранящие неприятные воспоминания, то уж точно научатся воздействовать и на любые другие группы клеток и первое, где это используют, это для превращения инакомыслящих и строптивых в отношении власти в послушных и безвольных идиотов.

Нет, если дальше так пойдет, если человечество, философы и ученые, прежде всего, не сформулирует разумных ограничений на развитие науки, не скоординирует это развитие с моральным и духовным развитием общества, то кончится все это если не гибелью человечества, то какой-нибудь революцией, вроде Октябрьской, только вместо лозунга: «Буржуазию на фонарь» будет лозунг: «Ученых на фонарь».

О вреде науки

Я – не святой инквизитор и не собираюсь провозгласить науку вредной, как таковую, не предлагаю сжечь научные библиотеки, а заодно побросать в огонь ученых. Но я специально выбрал эпатажное название статьи, чтобы привлечь внимание к острой проблеме, стоящей перед современным человечеством, о которой, правда, говорят в последнее время, но как-то вяло и без практических выводов, а ситуация требует делать эти выводы как можно быстрее.

Суть проблемы в том, что, как стало уже совершено очевидным, наука, кроме того, что она приносит приятные плоды для человечества, приносит и неприятные, вредные и, наконец, даже опасные для его дальнейшего существования. Правда, есть, как по мне, хитрые и нечестные представители науки и журналистики, которые пытаются представить дело так, как будто бы наука сама по себе нейтральна, безвредна и безопасна, а за вредные и опасные результаты ее применения отвечают те, которые ее таким образом применяют. Нетрудно показать, что это заявление – от лукавого. Т.е. бывают, конечно, такие исследования, все возможные результаты применения которых в будущем предсказать невозможно. Можно даже сказать, что в принципе это относится к любому исследованию. Но с другой стороны, есть ведь исследования, которые просто предназначены для получения результатов как минимум сомнительных на предмет полезности – вредности или откровенно вредных. Ну, как могут говорить ученые атомщики, работающие над проектом атомной бомбы, что они не отвечают за результаты применения своих исследований? Ведь это даже не лезет в советский анекдот про чудака, который, работая на заводе швейных машин, воровал детали и сколько ни пытался собрать из них дома швейную машину, получался пулемет. Кстати, Сахаров, у которого совести было больше, чем у его коллег, раскаялся в том, что создавал ядерное оружие. Известно, что и Эйнштейн сомневался, принимать ли участие в создании американской атомной бомбы, и согласился только из опасения, что ее сделают и применят против Америки фашисты. Ничем не отличаются от разработчиков атомного и ядерного оружия разработчики химического, биологического и прочего оружия массового уничтожения.

Но к категории ученых, которые не могут занять позу не ведающих, что творят, относятся не только ученые – оружейники. Немалое число ученых, работающих над исследованиями с декларативно гуманными целями, не могут не осознавать и возможных негативных последствий использования их работы. Не помню, в каком романе ученый биолог, работающий над созданием вакцины против опасной болезни, говорит своему другу о сомнении, нужно ли это делать. Создав вакцину, он спасет многих людей, но это же приведет к ослаблению иммунитета у человечества в целом. Таких сомнений возникает у каждого мыслящего человека, чем дальше, тем больше. Достаточно посмотреть, что твориться с экологией, с изменением климата и т. д., чтобы понять, что современное человечества, проедает ресурс жизни будущих поколений на планете и одновременно расплачивается за такое проедание предыдущими поколениями. И чем дальше, тем это проедание будет идти быстрее. Сегодня мы имеем планетарный кризис, связанный с нехваткой нефти и газа, а на носу уже гораздо более страшный кризис нехватки питьевой воды. Каждый из этих кризисов порожден научно-техническим прогрессом и каждый из них мы пытаемся преодолеть с помощью дальнейшей гонки этого прогресса, что приводит к появлению нового более страшного кризиса. Причем на каждом витке этой порочной спирали мы берем все большие риски самому существованию человечества. Уже когда испытывали первую атомную бомбу в Лос-Аламосе, некоторые ученые сомневались, не кончится ли это испытание гибелью жизни на планете. Пронесло. Потом было создание и испытание ядерной бомбы. Потом – попытки создания кобальтовой бомбы, от которого к счастью отказались, карибский кризис, Чернобыль, во Франции строится электростанция на управляемом термояде и вот теперь адронный коллайдер. Все время проносило (хотя про коллайдер и станцию во Франции еще рано говорить, что пронесло). Но любой человек, знакомый с теорией вероятности, знает, что, чем больше было уже случаев, когда пронесло, тем вероятнее, что в очередной раз не пронесет. Все это усугубляется еще и тем, что происходит привыкание к этой ужасной опасности, порождающее легкомысленное к ней отношение. В результате все с большим энтузиазмом занимаются своими текущими делишками, типа продвижения по службе, квартирным вопросом и т. п., политическими страстями, типа с кем и против кого дружить, ловлей кайфа от баб, футбола и рыбалки, а в это время коллайдер потихоньку строится и вот уже запущен, расползается по миру атомное оружие, строятся все новые атомные электростанции (чти, потенциальные будущие чернобыли) и т. д. И совестливые родители, тянущие из себя жилы, чтобы дать своему чаду приличное образование, полагают, что этим они свой долг перед своим чадом выполнили, ни сколько не заботясь, что, если взорвется коллайдер или случится новый, но более мощный Чернобыль и т. п., то все эти их усилия будут напрасны, т. к. не будет уже ни их самих, ни их чада.

Из вышесказанного напрашивается вывод, что надо что-то делать. Нельзя сказать, что до сих пор никто ничего не предлагал по этой части. Имеющиеся предложения можно разделить на две основные категории. Первую можно условно назвать «Назад в пещеры». Упрощенно – это отказаться от дальнейшего научно-технического прогресса и вернуться к безмашинному земледелию. Вторую можно назвать «Правильным курсом идем, товарищи», только надо подправить отдельные недостатки, как то: сделать безотходные технологии и напустить побольше болтовни про дух и мораль, не предлагая, однако убедительной научной теории того и другого. В принципе оба эти предложения не пусты и не могут быть отвергнуты с порога, хотя и без глубокого анализа чувствуется их недостаточность и несовершенство. Ну, скажем, всем понято, что если мы перейдем к безмашинному земледелию, то решительно не сможем прокормить нынешнего населения Земли. На этом основании подавляющее большинство отвергает этот вариант дальнейшего развития человечества, как абсолютно неприемлемый. И как по мне, делает это с излишней поспешностью. Нет, я не утверждаю, что это – оптимальный вариант, но если идти тем путем, как мы идем сегодня, т. е. к уничтожению человечества через атомную войну, через техногенную катастрофу, типа чернобыльской, или через эксперимент а ля колайдер, то лучше уж вернуться к безмашинному земледелию, предварительно сократив человечество добровольным снижением рождаемости.

Во втором случае мы, также без предварительного глубокого анализа, ощущаем его недостаточность и недоработанность. В самом деле, хотя идут какие-то разговоры про моральность (опасность) или не моральность генетически модифицированной продукции или андронного колайдера, но эти разговоры повисают воздухе без существенного практического результата, а тем временем мы продолжаем катиться в пропасть.

Таким образом, напрашивается вывод, что необходима достаточно широкая, всеобъемлющая научная теория или, лучше сказать, философия, но философия нового типа, научно обоснованная, которая расставила бы все по местам в этом вопросе и предложила оптимальный выход из ситуации, оптимальный и убедительный для всех в своей оптимальности. Прежде всего, эта философия должна ответить на вопрос, куда мы, человечество, хотим или должны идти. В самом деле, ведь многих сегодня не устраивают не только надвигающиеся опасности и кризисы или полуголодное состояние 5-и миллиардов населения не попавших в золотой миллиард, но и сытое, но бездуховное (по их мнению) житие золотого миллиарда. И с такой точки зрения, почему бы и не вернуться к безмашинному земледелию, если будет доказано, что оно обеспечивает духовное и вообще счастливое и гармоничное состояние человечества. Второе, что должна дать такая теория – философия, это некий теоретический инструмент, который бы позволял нам оценивать объективно (а не на основе мнения экспертов) степень опасности того или иного направления научно технического развития или научного эксперимента, типа с коллайдером. Ведь что мы имеем сегодня в этом вопросе? Мы имеем ученых – экспертов, скажем генетиков, одни из которых уверяют нас, что использование генетически измененных продуктов безвредно, а другие, что – вредно. Или физиков, одни из которых уверяют нас, что столкновение адронов в коллайдере не боле опасно, чем столкновение двух комаров, а другие, что это приведет к концу света. И еще мы имеем все остальное население, которое ни бельме не понимает в объяснениях и аргументах ни тех, ни других.

Тут читатель может воскликнуть: «Ну, хорошо, мало ли что нам надо. Может нам надо, чтобы галушки сами в рот прыгали. Но можно ли создать такую теорию – философию, о которой Вы говорите?». Я говорю, что такая философия уже создана.

В 1992 г. я опубликовал книгу под названием «Неорационализм» (а закончена она была и должна была выйти в 1982 г, но не вышла по причинам, которые здесь не место описывать), в которой изложил свою теорию познания, а также теории детерминизма, свободы, этики и духа. В дальнейшем на базе моей теории познания я разработал единый метод обоснования научных теорий, который изложил в ряде статей (Философские исследования, 3, 2000; 1, 2001; 2, 2002 и ряд статей на сайте ). Этот метод позволяет оценить степень научности предлагаемой теории или выводов, базирующихся или претендующих на то, что они базируются на какой-то теории. Я показал, что выводы теории, обоснованной по единому методу обоснования обладают гарантированной истинностью (с заданной точностью и вероятностью) в области применимости теории. А никакие выводы из теории, не обоснованной по единому методу обоснования, этим свойством не обладают и, следовательно, не могут нам гарантировать свою истинность ни в какой области. Пример такого вывода дал еще Юм (хоть он и не был знаком с единым методом обоснования). Это его знаменитая история с курицей, которая на основе своего жизненного опыта и построенного на ней куриной теории (не обоснованной по единому методу обоснования, замечу я) делает вывод, что приход хозяйки означает (с гарантией), что ей сейчас дадут зерна. Но однажды хозяйка придет с ножом и зарежет ее. Но, то ж курица, скажет читатель, а тут ученые физики и генетики. Так вот я показываю, («Теория и гипотеза в современной науке» и др. на сайте ), что многие современные физические теории (например, теория Большого Взрыва и т. п.) не обоснованы по единому методу обоснования и являются, по сути, гипотезами, а не теориями и, следовательно, никакие выводы из них не обладают гарантированной истинностью ни в какой области действительности. И, следовательно, если физики уговаривают нас в полной безопасности некого эксперимента, ссылаясь на выводы из такой теории, то они обманывают и нас и себя. Тем более, если они уговаривают нас в безопасности строительства, скажем, атомных электростанций, на том основании, что в новых станциях учтены ошибки, допущенные при строительстве чернобыльской и ей подобных. Это делал, например, академик Барьяхтар во многих своих публичных выступлениях. В этом случае речь даже не идет о необоснованности по единому методу тех теорий, в которых Барьяхтар, физик атомщик, – специалист. Они могут быть вполне обоснованными, но область их применимости (истинности) не распространяется на всю сферу безопасности эксплуатации атомных станций. Область истинности выводов такой теории (в предположении ее обоснованности) ограничивается условиями правильной, в том или ином смысле, эксплуатации станции, плюс некие предусмотренные возможные нарушения этих правильных условий. Но я показываю («Проекция космонавтики на атомную энергетику» и др. ), что вероятность того, что произойдет предусмотренное при проектировании станции возможное нарушение нормального режима ее эксплуатации, примерно равна вероятности того, что произойдет нарушение непредусмотренное и такое, которое в принципе предусмотреть было невозможно. А поскольку оно не предусмотрено, то теория, которой руководствовались, проектируя станцию, на сей случай не распространяется и не может нам гарантировать, что взрыва не будет.

Кстати, я полемизировал с Барьяхтаром по этому поводу и обращался письменно в Президиум НАНУ отдельно с моим единым методом обоснования и отдельно (в другой раз) с приложением его к проблеме безопасности атомных станций. Результатом было то, что про план Ющенко построить 30 атомных электростанций в Украине перестали шуметь в прессе, как было до этого, (хотя об официальном отказе от него тоже не объявляли), Ющенко стал поговаривать о перестройке и увеличении мощности Днепрогеса, а Барьяхтар в своих выступлениях, хотя и продолжил лоббировать строительство атомных станций, но уже не так рьяно, как раньше, признал возможность повторения Чернобыля и призвал параллельно искать альтернативные пути решения энергетической проблемы. Но обсуждения предлагаемого мной единого метода обоснования ни на семинаре у Барьяхтара, ни в Академии Наук я так и не добился. С учетом важности единого метода для оценки опасности не только строительства атомных электростанций, но и многого другого, о чем сказано выше, этот зажим, отказ от рассмотрения, обсуждения единого метода, каковы бы ни были его мотивы – амбиции, политика, национализм, не знаю, что еще, – иначе как изменой не только Родине, но человечеству, назвать нельзя.

Но как я сказал, для решения проблемы выживания человечества и определения оптимального пути его дальнейшего развития недостаточно иметь только инструмент для оценки опасности того или иного пути развития. Ведь полностью избегнуть опасностей, в том числе опасности уничтожения человечества, принципиально невозможно. Даже если мы перейдем к безмашинному земледелию, то останутся еще факторы внешнего воздействия, над которыми мы не властны: в землю может ударить большой астероид или произойти иная космическая катастрофа и т. п. И можно даже сказать, что, продолжая научно технический прогресс, мы увеличиваем наши шансы выжить в случае такой катаклизмы. Например, уже сегодня мы можем разбомбить приближающийся к Земле астероид ракетами с ядерными зарядами. Во избежание недоразумения замечу, что вероятность такой катаклизмы сегодня несравненно меньше, чем вероятность катастрофы вследствие неконтролируемого научно технического прогресса. Но и она должна быть учтена при определении оптимального пути развития. Но гораздо более важно учесть влияние научно технического прогресса на издавна существующие проблемы человечества. Собственно говоря, научно технический прогресс для того и возник, чтобы помочь нам справиться с некоторыми из этих проблем, как-то голод, болезни и т. п. И таки помог и помогает. Но помимо того, что он породил новые, о которых речь шла выше, он обострил и некоторые старые. Скажем, войны существовали всегда, но пока не было оружия массового уничтожения, они не могли привести к уничтожению человечества. Теперь могут. Таким образом, для того, чтобы выжить в условиях научно-технического прогресса, нам необходимо разрешить и эти старые проблемы. Для этого необходимы теории духа, морали, оптимальных общечеловеческих ценностей.

Всеми этими вещами человечество и, прежде всего, философы занимаются очень давно, а последнее время столь обильно, что уже просто дырка в голове от болтовни про дух и мораль. Болтовни много, но воз и ныне там. Нет согласия и нет общего языка, чтобы договориться. Для одних мораль – это Домострой, для других – сексуальная революция, для третьих – вопрос моды. Эта ситуация устраивает нечистоплотных болтунов, занимающихся демагогией в политике или делающих научную карьеру в гуманитарной сфере, но не устраивает человечество. Для того чтобы устранить возможность конфликтов на национальной, религиозной, идеологической и т. д. почве, человечество должно иметь теории духа, морали, оптимальных общечеловеческих ценностей, обоснованные столь же убедительно, как в физике обоснованы механика Ньютона или релятивистская механика, или невозможность построить вечный двигатель. (Кстати, в работах по единому методу обоснования я показываю, что при переходе от Ньютона к Эйнштейну и подобных меняются понятия и выводы теории, но метод обоснования сменяющих друг друга теорий остается неизменным, а именно единым методом обоснования. И то, что новая теория сменяет старую, не значит, что старая теряет свою истинность в своей области применимости). Для этого надо перенести единый метод обоснования из сферы естественных наук в сферу гуманитарных. Ибо только он обеспечивает вышеупомянутым теориям их обоснованность и только благодаря этому все физики в мире смогли договориться и принять эти теории (а не как в гуманитарной сфере, где одни исповедуют моральный императив по Канту, а другие – ницшеанское «У каждого народа свое добро и зло» и т. п.). Но можно ли это сделать?

Я показал, что с соответствующей адаптацией можно («Неорационализм», «Биоэтика или оптимальная этика», «Герменевтика» и др. сайт ) и сделал это.

Используя этот подход, я сформулировал и обосновал оптимальную общечеловеческую мораль («Неорационализм», гл.4), построил и обосновал теорию духа (там же, гл.5), наметил подход к построению оптимальной общечеловеческой системы ценностей («Бифуркационная точка человечества», «Проблема ценностей, как проблема выживания человечества» и др., сайт ). Но….

У меня нет слов, чтобы определить то, что происходит с моей философией. Я не только не могу добиться обсуждения моих работ на приличном форуме (директор Института философии НАНУ Попович на мое предложение организовать международную конференцию по единому методу обоснования сказал мне: «Вы что, хотите, чтобы я продвигал Вашу философию?») или добиться нормальной публикации моих книг, я давно уже не могу опубликовать даже газетную статью, не говоря о статье в философском журнале. Мало того, меня лишают источников существования, чтобы я не мог, не дай Бог, наэкономить на издание книги за свой счет или на перевод ее на английский. (Мой английский недостаточно хорош для этого). Я уж не говорю, что все это нечестно, подло. Нелепо ожидать честности от наших политиков, если о их нечестности только ленивый журналист не высказывался. Но, не уставая говорить о нечестности политиков, они забывают о собственной. Пусть читатель заглянет на мой сайт и сам решит, заслуживают ли мои статьи публикации, нужны ли они читателю, стране, человечеству и достаточно ли хорошо они написаны. О честности наших философов и ученых я уже писал много, не хочу повторяться. Этой подлости нельзя простить, с ней нельзя мириться, но ее можно хоть понять. Как говорится: «Бывали хуже времена, но не было подлее». Но есть вещь, которую я лично понять не могу. Речь ведь идет о выживании человечества, значит и их самих и их детей и всего того, за что они борются (или якобы борются), будь то национальная или еще какая идея. Что это, полный маразм, разжижение мозгов? Не знаю.

Движение «Науку под контроль общества»

Обращение к политическим и общественным деятелям, ученым, деятелям культуры и представителям СМИ

Мы, нижеподписавшиеся, предлагаем желающим присоединиться к движению «Наука под контроль общества», создаваемому на базе Международного Института Философии и Проблем Общества ().

Цель движения – создание общественной организации из ученых, общественных деятелей, деятелей культуры и представителей СМИ, которая получит по закону право требовать от Академии Наук рассмотрения важных для общества теорий и проектов с последующей ответственностью Академии за свою оценку их.

Необходимость создания такой организации вытекает из состояния науки в мире. Состояния, при котором важнейшие для общества идеи не могут пробиться или хотя бы добиться официального обсуждения их руководством официальной науки. Хорошо известно, как много таких идей еще в советское время не могло пробиться в Союзе и реализовывалось затем на Западе (а еще большее их количество пропало в безвестности) и как много на этом теряла страна.

Еще более важной причиной для создания такой организации является двойственная роль науки в сегодняшнем мире. С одной стороны, наука необычайно развила производительные силы человечества. С другой, она же (порожденные ею техника и технологии) создала угрозы самому существованию человечества и продолжает множить их с возрастающей скоростью.

Причем многие ученые вообще снимают с себя ответственность за результаты применения создаваемых ими теорий. Еще чаще они неправильно оценивают результаты возможного применения их. При этом одни из них исходят из ошибочного представления, что, если они являются специалистами в самой теории, то они достаточно компетентны, чтобы оценить последствия всех возможных применений ее. Другие вполне сознательно обманывают общество, движимые корыстными мотивами. И этот сознательный или бессознательный обман почти всегда оказывается успешным и обнаруживается только, когда уже нанесен огромный вред, ибо общество сегодня безоружно против такого обмана теоретически и институционально. Разрушение экологии планеты – тому пример.

Сказанное относится не только к естественным и техническим наукам, но еще более того к гуманитарным. Естественные науки меняют окружающую среду человека, гуманитарные, включая философию и религию (толкование религиозных учений), направляют развитие общества, причем, как учит опыт истории, как правило, к неверным целям. Последнее также выясняется лишь в результате горького опыта.

Наконец, не все, что выдает себя за науку и даже принимается в качестве таковой академическим сообществом, является наукой на самом деле. Это особенно относится к гуманитарной сфере, но имеет место и в сфере естественных наук.

Теоретическое оружие обществу для защиты от негативных последствий применения научных (и, тем более, псевдо научных) теорий и философских учений дает философия руководителя Международного Института Философии и Проблем Общества А. Воина, в частности разработанный им на базе его теории познания единый метод обоснования научных теорий.

Прежде всего, этот метод дает критерии научности, позволяющие отделить науку от псевдо науки. В частности, А. Воин показал в его работах не научность марксизма, фрейдизма, биоэтики в ее современном состоянии и т. д. Во-вторых, единый метод обоснования позволяет уточнить границы применимости научных теорий, что в свою очередь позволяет уточнить сферу компетенции ученого специалиста. (Ученый атомщик – специалист по строительству атомных станций, но отсюда не следует, что его мнение о безопасности атомной энергетики есть истина в последней инстанции). Работы А. Воина позволяют также улучшить оценку возможных результатов применения научных теорий.

Институциональным же оружием общества для той же цели как раз и будет та общественная организация, для создания которой служит движение «Наука под контроль общества».

Контактные данные для желающих присоединиться:

Т. – 38 (044) 535–25–99

8–068–120–74–35

e-mail: alexvoin@yahoo.com Воин Александр Миронович

Подписи:

1. Александр Воин, к.ф.м.н., PhD, академик Международной Академии Информатизации, руководитель Международного Института Философии и Проблем Общества.

2. Васечко Глеб Иванович, к.б.н.

3. Гордиенко Валерий Иванович, к.т.н., вед. наук. сотрудник

4. Лехак Антон, магистр Оксфордского Университета

5. Примаченко Виктор Евгеньевич, д.ф.м.н., и-т физики полупроводников УАН

Оглавление

Вступление

Концепция устойчивого развития

Системный анализ

Синергетика и Единый Метод Обоснования

Биоэтика или оптимальная этика

  Литература

Проблема синтеза гуманитарных и естественных наук (К одноименной конференции в Москве 3.4.12)

  Литература

Современная наука и единый метод обоснования

Еще раз наука и псевдо наука

Креационизм, Большой Взрыв и апдукция

Соционика

Академики

Клонирование академиков

Наука под ключ

Между Сциллой лженауки и Харибдой борьбы с ней

Наука академическая, альтернативная, лженаука и эпистемология

Побритие бороды Карла Маркса или научен ли научный коммунизм

  Вступление

  Марксистская философия

  Марксистская политэкономия

  Заключение

Проблема науки – лженауки на примере социологии

  Литература

Наука в Украине

Тайные общества и явный маразм

Чему должна учить школа

«Наука доказала» (Есть ли опасность изменения климата?)

«Наука» на службе гомосексуализма

Реформа науки и образования Открытое письмо министру образования и науки России

Реформа науки в России

Страсти по диссертациям

Страсти по науке

Промывание мозгов по-научному

О вреде науки

Движение «Науку под контроль общества» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg