«Смерть Сталина»

Смерть Сталина (fb2) - Смерть Сталина 1686K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Леонид Михайлович Млечин

Леонид Млечин Смерть Сталина

Часть I Умер или убит?

Три версии

В тот мартовский день у тела вождя Василий Сталин первым закричал, что отца убили. Детей Сталина Светлану и Василия привезли на ближнюю дачу в Кунцево 2 марта.

«В доме было не как обычно, — вспоминала Светлана, — вместо привычной тишины, глубокой тишины, кто-то бегал и суетился…

В большом зале, где лежал отец, толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного (академик В.Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме), ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген легких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни. Все делалось как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую уже нельзя было спасти».

У Сталина был инсульт. Он потерял речь. Правая половина тела была парализована. Несколько раз он открывал глаза, все бросались к нему, но неизвестно, узнавал ли он кого-то.

Василий был сильно пьян. Он ушел в помещение охраны, еще выпил и кричал, что отца убили.

Так думал не он один.

Даже в высшем руководстве страны ходили зловещие слухи. Одни говорили, что Сталина сразил инфаркт, другие — что его разбил паралич, третьи были уверены, что Сталина отравили.

Министерство государственной безопасности в те мартовские дни составляло отчеты о настроениях в связи с болезнью Сталина. Отчет о настроениях в вооруженных силах, датированный 5 марта 1953 года, рассекречен:

«В тяжелой болезни т. Сталина виновны те же врачи-убийцы. Они дали т. Сталину отравляющие лекарства замедленного действия».

«У т. Сталина повышенное давление, а его враги направляли на юг лечиться. Это тоже, видимо, делали врачи».

«Возможно, т. Сталин тоже отравлен. Настала тяжелая жизнь, всех травят, а правду сказать нельзя. Если не выздоровеет т. Сталин, то нам надо пойти на Израиль и громить евреев».

Впрочем, нашлись и тогда люди, которые говорили: «Туда ему и дорога». Этих людей было дано указание арестовать.

И по сей день многие уверены, что Сталина убили. Версий множество.

Версия первая, наиболее популярная.

Сталина убил Лаврентий Павлович Берия. Он знал, что Сталин готовится его устранить, и опередил вождя.

Берия будто бы заранее убрал всех преданных Сталину людей, в частности его помощника Поскребышева и начальника охраны генерала Власика, и окружил вождя своими людьми.

Берия же посадил в тюрьму личного врача Сталина, специально ради этого организовал «дело врачей», а другим медикам вождь не доверял, не подпускал их к себе. И в нужный момент Берия приказал сотруднику Главного управления охраны Министерства госбезопасности Хрусталеву сделать Сталину смертельный укол.

Версия вторая.

Сталина убил Лазарь Моисеевич Каганович, потому что Сталин хотел выслать всех евреев в Сибирь.

Во время бурного разговора на даче Каганович потребовал объективно расследовать «дело врачей», возник скандал. Сталин хотел вызвать охрану, но присутствовавший при беседе Анастас Иванович Микоян не дал ему нажать на кнопку звонка. У Сталина случился припадок, и он умер на глазах у своих соратников.

Есть другой вариант этой версии. Каганович сделал свою племянницу Розу любовницей вдовца Сталина, и она по указанию Лазаря Моисеевича подменила таблетки в аптечке вождя.

Версия третья.

В кабинете Сталина стоял электрический чайник, в который любой из членов президиума ЦК (политбюро переименовали в президиум на XIX съезде в 1952 году) мог подсыпать яда. Проводив товарищей, Сталин решил попить чаю, а выпил отраву.

Когда Хрущев и другие вернулись утром, Сталин еще был жив. Увидев Сталина на полу, они стали его душить. И добили старика. А всех сотрудников госбезопасности, охранявших дачу, расстреляли, чтобы никто не узнал…

Одна версия фантастичнее и абсурднее другой. Но характерно: убийцу Сталина ищут среди его ближайшего окружения, то есть бессознательно воспринимают тогдашнее руководство страны как шайку преступников, ненавидящих друг друга и способных на все. Это эмоциональное восприятие недалеко от истины.

Все послевоенные годы для кремлевских обитателей прошли в бесконечных интригах, иногда со смертельным исходом.

Члены высшего партийного руководства постоянно менялись местами — в зависимости от часто менявшегося настроения Сталина, который постоянно раскладывал этот кадровый пасьянс.

Вождь постарел, устал и очевидно терял интерес к делам.

Нуритдин Акрамович Мухитдинов, который в апреле 1951 года был утвержден председателем Совета министров Узбекистана, вспоминал, как он сам позвонил Сталину. Снял трубку аппарата междугородней правительственной связи, заказал Москву и соединился с Поскребышевым. Мухитдинов представился и сказал, что он вступил в исполнение обязанностей главы республиканского правительства.

Поскребышев сухо ответил:

— Знаем. Поздравляем.

— Хотел бы информировать об этом товарища Сталина.

— Доложу, — буркнул Поскребышев и повесил трубку.

Через три дня в шесть вечера Мухитдинову позвонили по ВЧ. Сотрудники отдела правительственной связи Министерства госбезопасности проверили, хорошо ли слышно, и предупредили — позвонят из Кремля. Ему звонили еще не раз, проверяя, на месте ли Мухитдинов. Министр связи Узбекистана предупредил:

— Вам будет важный звонок. Прослежу лично.

Минут через десять — новый звонок. Спросили, нет ли в кабинете посторонних, предупредили: при разговоре никто не должен присутствовать. Мухитдинов вызвал помощника и велел никого к нему не пускать и дверь не открывать. Сам закрыл все окна и стал ждать.

Наконец долгожданный звонок. Телефонист:

— Соединяю с товарищем Поскребышевым.

Тот вновь уточнил:

— Слышимость хорошая? Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.

Мухитдинов встал. В трубке раздался тихий голос:

— Товарищ Мухитдинов?

— Да, здравствуйте, товарищ Сталин.

— Здравствуйте. Приступили к работе?

— Да.

— Как идут дела?

Мухитдинов стал быстро докладывать. Когда сделал паузу, Сталин сказал:

— Желаю успеха.

И повесил трубку.

«Разговор-то продолжался всего две-три минуты, — вспоминал Мухитдинов, — он произнес буквально четыре-пять слов, а я до сих пор не могу прийти в себя, я впервые в жизни разговаривал с самим Сталиным, слышал его голос, отвечал на вопросы. Он пожелал успеха!»

С другими республиканскими руководителями вождь вообще отказывался разговаривать. Особенно ему не хотелось говорить о чем-то неприятном, вникать в проблемы.

Николай Семенович Патоличев, который в мае 1946 года был избран секретарем ЦК и возглавил управление по проверке партийных кадров, вспоминал, как ему позвонил Сталин.

— Ко мне на прием, — сказал вождь, — попросились руководители Молдавии. Они хотят доложить что-то важное. Я разрешил им приехать в Москву, и они приехали. Но не имею времени их принять. Поручаю вам — примите их, разберитесь как следует и к утру дайте предложения. Говорят, что-то у них очень плохо.

Что именно «плохо», Сталин не стал уточнять, хотя прекрасно знал ситуацию в Молдавии: республика умирала от голода. Ему просто не хотелось заниматься неприятным делом, хотя речь шла о судьбе целой республики. И это прекрасно чувствовали в аппарате.

Поручения вождя исполнялись немедленно, если Сталин давал их кому-то лично. Все остальные идеи и указания повисали в воздухе, самое невинное поручение пытались спихнуть на кого-то другого. Полное отсутствие инициативы и самостоятельности было возведено в принцип государственного управления: ничего не решать без товарища Сталина!

— Мы, секретари ЦК, — говорил на совещании Алексей Александрович Кузнецов, — очень многих вопросов не решаем самостоятельно, в этих вопросах мы между собой советуемся и очень часто ставим выше, перед товарищем Сталиным, и по каждому вопросу получаем указания, а вы чересчур самостоятельно решаете.

Партийно-государственный аппарат не работал, а занимался интригами и следил за постоянно менявшейся расстановкой сил наверху.

Аверкий Борисович Аристов стал секретарем ЦК в 1952 году. Он потом рассказывал:

— Сталин вызывал нас, молодых секретарей, и только речи нам произносил. Ничего конкретного мы тогда не делали.

Секретари в приемной вождя отметили, что в 1947 году двери сталинского кабинета распахнулись тысячу двести раз, чтобы принять посетителя. В 1950-м — только семьсот. В 1951-м — пятьсот. В 1950 году состоялось шесть официальных заседаний политбюро, в 1951-м — всего четыре.

Когда Сталин на последнем при его жизни — XIX съезде партии набрал в президиум ЦК неожиданно много новых людей, это означало, что он хотел к ним присмотреться. Он собирал новичков, беседовал с ними, объяснял, как должен действовать секретарь ЦК, каковы обязанности члена президиума. Он готовился заменить ими старое руководство. Его соратники понимали, что им уготована не персональная пенсия, а арест и смерть.

Возраст и состояние здоровья не позволяли Сталину полноценно работать. Но снимать и назначать он еще мог.

Ни один самый близкий ему человек не мог быть уверен в его расположении. Не Берия лишил вождя ближайших сотрудников, а сам Сталин избавился от таких верных ему слуг, как генерал Власик, начальник его личной охраны, и Поскребышев, который был его помощником почти тридцать лет. Отстранил обоих, поскольку подозревал, что они делились информацией о жизни вождя с Берией. А Сталин этого не хотел.

Утечка информация о его личной жизни приводила Иосифа Виссарионовича в бешенство.

Вождь, которого окружение смертельно боялось, все последние годы сам жил в постоянном страхе.

— Сталин боялся покушений, — рассказывал мне профессор Владимир Павлович Наумов, разбиравший сталинские документы. — Зная это, следователи госбезопасности на всех процессах, даже над школьниками, включали в обвинительное заключение подготовку террористического акта против вождя. Если можно было организовать убийство Троцкого, то почему кто-то не возьмется организовать убийство Сталина? Поэтому в последние годы на даче в Волынском он сменил всю охрану и прислугу, за исключением трех человек. Он хотел убрать людей, связанных с теми, кого он выгнал, ведь они могли затаить ненависть и отомстить.

Адмирал Иван Степанович Исаков рассказывал писателю Константину Симонову, как однажды он удостоился чести ужинать у Сталина в Кремле.

«Шли по коридорам, на каждом повороте охранник, деликатно отступающий в проем, как бы упуская из глаз проходящих, но на самом деле передающий их за поворотом глазам другого охранника, который стоит у другого поворота и в свою очередь… Не по себе мне стало, я возьми и брякни:

— Скучно туту вас…

— Почему скучно?

— Да вот — за каждым углом…

— Это вам скучно, а мне не скучно: я иду и думаю, кто из них мне в затылок выстрелит…»

В 1951 году, когда Сталин в последний раз ездил в отпуск, жил в Новом Афоне, он пригласил к себе Хрущева, который тоже отдыхал в Сочи, и Микояна, обосновавшегося в Сухуми. Гостям совместный отдых с престарелым вождем не очень понравился. Хрущев и Микоян вставали рано, гуляли и ждали, пока проснется Сталин. Однажды он вышел из дома, без интереса посмотрел на поджидавших его гостей и вдруг сказал:

— Пропащий я человек. Никому не верю. Сам себе не верю.

По словам Хрущева, они с Микояном буквально онемели и ничего не смогли промолвить в ответ. Да Сталин и не ждал ответа. Это было продолжение какого-то сложного разговора с самим собой.

Внешних признаков недомогания у него не было, вспоминал Дмитрий Трофимович Шепилов, который был тогда главным редактором «Правды». Сталин по-прежнему полночи проводил за трапезой. Не ограничивая себя, ел жирные блюда. Пил одному ему ведомые смеси из разных сортов коньяка, вин и лимонада. Все считали, что он здоров.

Но близкие к нему люди не могли не замечать его странностей. В разгар веселого ужина вождь вдруг вставал и деловым шагом выходил из столовой в вестибюль. Оказавшись за порогом, он круто поворачивался и, стоя у прикрытой двери, напряженно и долго вслушивался: о чем без него говорят. Уловка не имела успеха. Все знали, что Сталин стоит за дверью и подслушивает.

Сталин подозрительно всматривался во всякого, кто по каким-то причинам был задумчив и невесел. Почему он задумался? Что за этим кроется? Сталин требовал, чтобы все присутствующие были веселы, пели и даже танцевали, но только не задумывались. Положение было трудное, так как, кроме Микояна, никто из членов президиума танцевать не умел, но, желая потрафить хозяину, все пытались импровизировать.

С годами подозрительность, маниакальные представления у Сталина явно нарастали. Терзаемый страхами, Сталин обычно ночь проводил за работой: просматривал бумаги, писал, читал. Перед тем как лечь спать, он подолгу стоял у окна: нет ли на земле человеческих следов, не подходил ли кто-то чужой к дому? В последнюю зиму даже запрещал сгребать снег — на снегу скорее разглядишь следы.

Одержимый страхом, иногда ложился спать не раздеваясь. И всякий раз в другой комнате: то в спальне, то в библиотеке, то в столовой. Задавать вопросы никто не решался, поэтому ему стелили сразу в нескольких комнатах.

При выездах с дачи в Кремль и обратно Сталин сам назначал маршрут движения и постоянно менял его.

— Сталин существовал в мире уголовных преступников, — рассказывал профессор Наумов. — Если он убивал, то почему же его не могли убить? Он и у себя на даче за столом не спешил чем-то угоститься. Каждое блюдо кто-нибудь должен был попробовать. Считалось, что это проявление заботы о госте.

Еще в тридцатые годы Сталин, отдыхая на юге, вдруг спросил одного из своих лечащих врачей — Мирона Григорьевича Шнейдеровича:

— Доктор, скажите, только говорите правду, будьте откровенны: у вас временами появляется желание меня отравить?

От испуга и растерянности доктор не знал, что ответить. Посмотрев на него внимательно и убедившись, что этого человека ему опасаться не следует, Сталин добавил:

— Я знаю, вы, доктор, человек робкий, слабый, никогда этого не сделаете. Но у меня есть враги, которые на это способны…

В последние годы он у себя в комнате запирался изнутри. На его даче постоянно появлялись все новые запоры и задвижки. Вокруг столько охраны, а он боялся…

«Я был свидетелем такого факта, — вспоминал Никита Сергеевич Хрущев. — Сталин пошел в туалет. А человек, который за ним буквально по пятам ходил, остался на месте. Сталин, выйдя из туалета, набросился при нас на этого человека и начал его распекать:

— Почему вы не выполняете своих обязанностей? Вы охраняете, так и должны охранять, а вы тут сидите, развалившись.

Тот оправдывался:

— Товарищ Сталин, я же знаю, что там нет дверей. Вот тут есть дверь, так за нею как раз и стоит мой человек, который несет охрану.

Но Сталин ему грубо:

— Вы со мной должны ходить.

Но ведь невероятно, чтобы тот ходил за ним в туалет. Значит, Сталин даже в туалет уже боялся зайти без охраны…»

Официальных заседаний бюро президиума ЦК Сталин не проводил. Когда он ближе к вечеру приезжал с дачи в Кремль, то приглашал всех в кинозал. Они смотрели один-два фильма, а попутно что-то обсуждали.

«После кино Сталин, — писал Хрущев, — как правило, объявлял, что надо идти покушать. В два или в три часа ночи, все равно, у Сталина всегда это называлось обедом. Садились в машины и ехали к нему на ближнюю дачу. Там продолжалось «заседание», если так можно сказать…»

В машину со Сталиным обычно садились Берия и Маленков. Хрущев ехал вместе с Булганиным. Кавалькада вдруг меняла привычный маршрут и уходила куда-то в сторону. Радиосвязи между машинами не было, и Хрущев с Булганиным недоумевали.

Хрущев спрашивал потом тех, кто садился со Сталиным:

— Чего вы петляли по переулкам?

Они отвечали:

— Ты нас не спрашивай. Не мы определяли маршрут. Сталин сам называл улицы. Он, видимо, имел при себе план Москвы и намечал маршрут, и когда выезжали, то говорил: повернуть туда, повернуть сюда, ехать так-то, выехать туда-то… Он даже охране заранее не говорил, каким поедет маршрутом, и всякий раз его менял…

«Потом, — вспоминал Хрущев, — мы злословили между собой, когда приезжали на ближнюю дачу, что там в дверях и воротах усиливаются запоры. Появлялись всякие новые задвижки, затем чуть ли не сборноразборные баррикады. Ну кто же может к Сталину зайти на дачу, когда там два забора, а между ними собаки бегают, проведена электрическая сигнализация и имеются прочие средства охраны?..»

Одиночества вождь не переносил, поэтому коротал вечера в компании членов президиума ЦК. Но и им не очень доверял.

«Он делал так, — вспоминал Анастас Микоян, — поставит новую бутылку и говорит мне или Берии:

— Вы, как кавказцы, разбираетесь в винах больше других. Попробуйте, стоит ли пить это вино?

Я всегда говорил, хорошее вино или плохое, — нарочно пил до конца. Берия тоже. Каждое новое вино проверялось таким образом. Я думал: почему он это делает? Ведь самое лучшее — ему самому попробовать вино и судить, хорошее оно или плохое. Потом мне показалось, и другие подтвердили, что таким образом он охранял себя от возможности отравления: ведь винное дело было подчинено мне, а бутылки присылал Берия, получая из Грузии. Вот на нас он и проверял».

Официантки ставили закуски на один стол, а разнообразные супы — на другой. Каждый выбирал себе, что хотел. Во время обеда обсуждались политические вопросы.

Поздний обед превращался в тяжелую пьянку.

«Сталин заставлял нас пить много, — писал Миякон, — видимо, для того, чтобы наши языки развязались, чтобы не могли мы контролировать, о чем надо говорить, о чем не надо…

Бывало, часа два посидим, и уже хочется разойтись. Но он заводил беседу, задавал вопросы на деловые темы. Обычно все проходило нормально, но иногда он, не сдерживая себя, горячился, грубил, нападал на тех или других товарищей».

Может, ему нравилось видеть своих соратников пьяненькими и жалкими. А может, он верил в то, что пьяный человек обязательно выболтает свои потаенные мысли.

Однажды Анастас Микоян, вынужденный выпить коньяка, вышел в соседнюю комнату, прилег и поспал. Он вернулся в столовую бодрый и свежий. Когда его хитрость раскрылась, Сталин зло произнес:

— Ты что? Хочешь быть всех умнее? Можешь потом сильно пожалеть.

Вождь не терпел, когда кто-то пытался остаться трезвым. Еще до войны, в январе 1941 года, после очередного заседания политбюро он, будучи в хорошем настроении, пригласил всех на кремлевскую квартиру и устроил ужин.

«Сидели у т. Сталина часов до семи утра, — вспоминал нарком тяжелого машиностроения Вячеслав Александрович Малышев. — Пели песни, разговаривали. Тов. Сталин много рассказывал о своей жизни и в частности провозгласил тост «за стариков, охотно передающих власть молодым, и за молодых, охотно принимающих власть».

Я старался пить вина поменьше, т. Сталин заметил мой «маневр» и говорит:

— Э-э… машиностроители малолитражками пьют! Не годится!

Взял два рога, подошел ко мне, налил в рога вина и предложил с ним выпить. Выпили. От такой «порции» у меня все кругом пошло. А т. Сталин смеется и говорит:

— Он хитрый парень, хитрый!

Сталин и раньше любил хорошо поесть, но теперь он проявлял такую прожорливость, словно боялся, что ему не достанется любимое блюдо…»

Он любил дунайскую сельдь, копченого рыбца, цесарок, уток, отварных перепелов, цыплят, с удовольствием ел тонкие ребра барашка, приготовленные на вертеле… Стол ломился от снеди.

Бывший генеральный секретарь ЦК Компартии Венгрии Матьяш Ракоши, который после отставки много лет жил в Советском Союзе, вспоминал:

«Каждый обслуживал себя сам, в том числе и Сталин, который с любопытством приподнимал крышки блюд и обращал мое внимание на то или иное кушанье.

По вечерам Сталин даже выпивал. Я нередко наблюдал, как из длинной, не подходящей для шампанского рюмки он мелкими глотками пил красное цимлянское вино или шампанское. Но этот процесс у Сталина был похож на то, как он курил, значительно больше времени тратя на распечатывание папирос «Герцеговина», набивку трубки и на постоянное ее прикуривание, чем на сам процесс курения…

Обстановка на таких ужинах была непринужденной, рассказывались анекдоты, нередко даже сальные, под громкий смех присутствующих…

Когда после трех часов утра Сталин вышел из комнаты, я заметил членам политбюро:

— Сталину уже семьдесят три года, не вредят ли ему подобные ужины, затягивающиеся до поздней ночи?

Товарищи успокоили меня, говоря, что Сталин знает меру. Действительно, Сталин вернулся, но через несколько минут встал, и компания начала расходиться».

В отсутствие иностранных гостей тяжелые застолья заканчивались чем-то непотребным. Перепившиеся члены политбюро швыряли спелые помидоры в потолок и хохотали как сумасшедшие. Первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, любимец Сталина, рассказывал, как побывал на даче у вождя:

— По ходу застолья отошел что-то положить в тарелку, вернулся и чувствую, что сел в нечто мягкое и скользкое. Обомлел, не шевелюсь. Все уже курят на террасе, а я остался за столом один.

Его позвал Сталин. Пономаренко робко объяснил:

— Я во что-то сел.

Сталин взял его за локоть и поднял. Позвал Берию:

— Лаврентий, иди сюда. Когда ты кончишь свои дурацкие шутки? Зачем подложил Пономаренко торт?

Судя по тому, что Сталин продолжал приглашать Берию к себе на дачу, эти шутки вождя развлекали.

Один из министров с ужасом вспоминал, как однажды в Сочи после доклада Сталин оставил его обедать, а затем пригласил сразиться на бильярде. Тот выиграл три партии подряд. Сталин посмотрел на него тяжелым взором и сказал:

— Правильно мне докладывают, что вы плохо строительством руководите. Все шары катаете!

У министра сердце ушло в пятки, и он стал проигрывать. Тут Сталин и говорит:

— И строительством плохо руководите, и в бильярд играть не умеете…

Тот думал, что его прямо сейчас арестуют. Этот министр, кстати говоря, умер сравнительно молодым.

Иногда шутки вождя носили более безобидный характер.

Однажды, когда в стране шла навязанная вождем дискуссия о проблемах языкознания, Сталин позвонил главному редактору «Правды» Леониду Федоровичу Ильичеву:

— Ильичев?

— Да, товарищ Сталин.

— У вас готова газета с листком по языкознанию?

— Уже готова, товарищ Сталин.

— Давайте приезжайте ко мне на ближнюю дачу.

— Немедленно выезжаю.

Через две минуты звонит опять:

— Нет, лучше в ЦК.

ЦК партии располагался на Старой площади. Сталин еще с довоенных времен сидел в Кремле, но, видимо, полагал, что ЦК там, где он находится.

Эту историю Ильичев рассказал правдисту Валерию Ивановичу Болдину (который стал помощником Горбачева). Сталин стал нахваливать Ильичеву некоего молодого автора:

— Он просто гений. Вот он написал статью, она мне понравилась, приезжайте, я вам покажу. Сколько у нас молодых и талантливых авторов в провинции живет, а мы их не знаем. Кто должен изучать кадры, кто должен привлечь хороших талантливых людей с периферии?

Когда Ильичев приехал, вождь в одиночестве прогуливался по кабинету. Дал рукопись. Ильичев быстро ее прочитал, дошел до последней страницы. Внизу подпись автора — И. Сталин.

Ильичев с готовностью произнес:

— Товарищ Сталин, мы немедленно останавливаем газету, будем печатать эту статью.

Сталин сам радовался тому, как разыграл главного редактора «Правды».

— Смешно? — спросил он. — Ну что, удивил?

— Удивили, товарищ Сталин.

— Талантливый молодой человек?

— Талантливый, — согласился Ильичев.

— Ну что же, печатайте, коли так считаете, — сказал довольный вождь.

На следующий день «Правда» вышла со статьей «Марксизм и языкознание». Потом ее пришлось изучать всей стране.

Никита Сергеевич Хрущев описал, как вождь встречал свой последний в жизни Новый год на ближней даче:

«Сталин был в хорошем настроении, поэтому сам пил много и других принуждал. Затем он подошел к радиоле и начал ставить пластинки. Слушали оркестровую музыку, русские песни, грузинские. Потом он поставил танцевальную музыку, и все начали танцевать.

У нас имелся «признанный» танцор — Микоян, но любые его танцы походили один на другой, что русские, что кавказские, и все они брали начало с лезгинки. Потом Ворошилов подхватил танец, за ним и другие. Лично я, как говорится, ног не передвигал. Булганин вытопывал в такт что-то русское. Сталин тоже передвигал ногами и расставлял руки. Я бы сказал, что общее настроение было хорошим.

Потом появилась Светлана. Приехала трезвая молодая женщина, и отец ее сейчас же заставил танцевать. Дочь стала упрямиться, и папаша Сталин от всей души оттаскал ее за волосы…»

Спустя всего два месяца после столь веселого новогоднего празднества вождь скончался.

Многие годы говорят об отклонениях в психике Сталина. Некоторые историки и врачи уверены, что он был психически нездоров, что он страдал паранойей, манией преследования и этим объясняются массовые репрессии в стране, его беспредельная жестокость и безжалостность.

Ходили слухи, что в декабре 1927 года академик Владимир Михайлович Бехтерев нашел у Сталина паранойю, после чего скоропостижно скончался.

Иван Михайлович Гронский, партийный работник, а затем редактор «Известий» и «Нового мира», вспоминал:

«В 1937 году, когда я лечился в клинике у И.Н. Казакова, Игнатий Николаевич сообщил мне по секрету, что подозревает у Сталина шизофрению».

На эту тему я беседовал с нашим крупнейшим психиатром Татьяной Борисовной Дмитриевой, академиком медицины, директором Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии имени Сербского.

— Дело в том, что мы самого Сталина никак, ни с какого конца, как говорится, не изучали, — говорит академик Дмитриева. — Но тем не менее есть записки психиатров, петербуржских прежде всего, которые полагали, что Сталин страдал паранойей. Я считаю, что к этому надо относиться очень осторожно. Вообще трудно говорить о психопатологии у политиков. Даже если у какого-то политика есть те или иные психологические особенности, которые иногда кажутся патологическими, нельзя забывать, что за этим политиком идут, разделяя его воззрения, его систему ценностей, абсолютно здоровые люди. Поэтому я не стала бы говорить о том, что политика этого человека зависит только от особенностей его психики…

Странности, проявлявшиеся в характере Сталина, все-таки не были симптомами тяжкой душевной болезни; признать его душевнобольным — значит снять с него ответственность за все им совершенное.

Нет, он не был психически больным человеком. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что делает. Практически все его поступки были продиктованы трезвым и циничным расчетом.

Как выразился один из его подчиненных, Сталин на чувстве страха играл лучше, чем Паганини на скрипке.

Ведь как он давал задания? Или сроки были нереальными, или приказ был отдан так, что как ни выполни, все равно будешь виноват.

Французский генерал Шарль де Голль, познакомившийся со Сталиным во время войны, вспоминал: «Он был приучен жизнью, полной заговоров, скрывать подлинное выражение своего лица и свои душевные порывы, не поддаваться иллюзиям, жалости, искренности и видеть в каждом человеке препятствие или опасность. Молчал Сталин или говорил, его глаза были опущены, и он непрестанно рисовал карандашом какие-то иероглифы…»

Став главой государства, он думал о том, каким он предстает перед современниками и каким войдет в историю. Он надеялся перехитрить историю, и ему это почти удалось. Он тщательно очищал свою бронзовую шинель. Но вовсе изменить данные природой качества невозможно. И определенные особенности его психики действительно облегчили ему путь к абсолютной власти.

Члены высшего руководства, как пауки в банке, пытались утопить друг друга, чтобы удержаться или переместиться в освободившееся кресло повыше. И все они смертельно боялись Сталина, который держал в руках их жизни. В опалу мог попасть любой. У Сталина не было вечных привязанностей. Таким был его характер.

В новой России академическая наука добилась невероятных успехов, восстанавливая национальную историю во всей ее сложности. История перестала быть официозной и приобрела человеческие черты. Но тектонические изменения в российской жизни девяностых годов XX столетия восприняты значительной частью общества как неудача и утрата привычного статуса. Словно исчезли основания гордиться собой.

Альтернатива обнаруживается не в будущем, а в прошлом. Не в реальном, а в идеальном. Вызывают восхищение вождь, могущество прежней власти. Многим кажется, что такой вождь нужен и сегодня. От вождя ждут не создания условий, которые бы открыли простор для самореализации и позволили добиться успеха в жизни, а отеческой заботы и избавления от всех проблем.

Вот почему интерес к Сталину не исчезает. Но существует отфильтрованный Сталин. Не тот, каким он был, а каким его хочется видеть. Все ненужное отсекается. И он превращается в символ высшей божественной власти. Остальные русские вожди до его уровня не дотягиваются. А ведь представляется немаловажным найти ответы на вопросы, которые столько десятилетий интересуют нашу страну. Почему именно Иосиф Виссарионович Сталин оказался во главе страны?

Ночной велосипедист

Самое знаменитое ограбление, совершенное в России в XX столетии, связано с именем Сталина, хотя его подлинная роль в этом преступлении так до конца и не выяснена.

Осуществил это ограбление человек, чьей смелостью, мужеством и изобретательностью многие десятилетия восторгались. О нем писали книги и снимали фильмы. Его ставили в пример молодежи. Хотя по справедливости его следовало бы считать одним из самых знаменитых международных террористов. В наше время его бы назвали убийцей и диверсантом.

Это Камо, руководитель боевой организации большевиков. Он осуществил несколько громких экспроприаций, которые сейчас назвали бы просто грабежами.

Самое знаменитое ограбление было организовано в Тифлисе в июне 1907 года. 13 июня тифлисская контора Государственного банка получила из Санкт-Петербурга по почте триста семьдесят пять тысяч рублей пятисотрублевыми ассигнациями.

Камо переоделся в офицера, его вооруженная группа человек в пятьдесят рассыпалась по всей Эриванской площади. Боевики были вооружены бомбами, изготовленными под руководством самого Камо. Когда готовили взрывчатку, у него в руках взорвался капсюль, глаз был поврежден.

Около одиннадцати утра на площадь выехали два экипажа: в первом сидел кассир Государственного банка, который вез деньги, во втором — четыре вооруженных солдата. Сопровождал их эскорт из пятидесяти казаков.

По команде Камо его люди взялись за оружие. В казаков полетели ручные бомбы. Кассир Государственного банка взрывом был выброшен из фаэтона. Испуганные лошади понесли, но Камо бросил им под копыта еще одну бомбу. Фаэтон опрокинулся, Камо схватил деньги и исчез.

В перестрелке три человека были убиты, около полусотни ранены. Боевики Камо захватили несколько сотен тысяч рублей — огромные в те времена деньги. Покупательная способность царского довоенного рубля была очень большой.

Тифлисский «экс» был своего рода шедевром политического терроризма начала XX века.

Все меры, принятые полицией, не дали никакого результата. Деньги временно спрятали под диваном директора Тифлисской обсерватории, где по странному стечению обстоятельств в качестве наблюдателя недолго трудился Сталин.

Камо — его подлинное имя Симон Аршакович Тер-Петросян — был земляком Сталина, он тоже родился в городе Гори Тифлисской губернии. Своего отца будущий террорист считал самодуром и деспотом. В семь лет Тер-Петросяна отдали в армянскую школу, где ему пришлось очень трудно, потому что в семье говорили по-грузински. В одиннадцать лет он пошел в городское училище. Тут его заставляли учить русский язык, которого он совсем не знал и знать не хотел.

Его необузданная натура проявилась очень рано. В шестнадцать лет Тер-Петросяна исключили из училища за богохульство на уроке закона Божьего. Больше он учиться не захотел и уехал в Тифлис, где встретил своего земляка Сталина, который был на два года старше и уже познакомился с марксистскими идеями. Сталин стал его учителем.

Сталин называл себя Кобой. Он позаимствовал это имя из повести «Отцеубийца», написанной писателем-романтиком Александром Казбеги, происходившим из знатного рода. Коба — так звали одного из героев книги, бесстрашного и жестокого абрека, то есть разбойника. Все герои книги погибают, в живых остается один Коба. Так произошло и в жизни.

Тер-Петросян так и не научился хорошо говорить по-русски, слово «кому» он произносил как «камо». Сталин его и называл — «Камо». Прозвище закрепилось и стало именем.

В девятнадцать лет Камо присоединился к социал-демократам. В подпольной работе пригодились его находчивость, смелость, мгновенная реакция, умение ладить с людьми плюс природный авантюризм. Он умело распространял нелегальную литературу, создавал подпольную типографию. В ноябре 1903 года его арестовали, через девять месяцев выпустили. В декабре 1905-го, во время первой русской революции, в схватке с казаками он был ранен и вновь арестован. Просидел два с половиной месяца. Выдал себя за другого и вышел на свободу.

Боевиков Камо большевики использовали для «мокрых дел» — они убивали выявленных осведомителей охранного отделения полиции. Затем Камо поручили доставить в Россию купленное за границей оружие. Занимался этим Максим Максимович Литвинов, будущий главный советский дипломат — нарком иностранных дел.

Когда Литвинов оказался в эмиграции, то сразу сделал правильный выбор, определивший всю его дальнейшую жизнь — примкнул к Ленину. Владимир Ильич поручил ему денежные дела, усадил за бухгалтерские книги. Литвинов стал кассиром партии, причем очень скупым. Он завоевал доверие Ленина, и вскоре ему поручили более увлекательное, но не в пример опасное дело — транспортировку нелегальной литературы, а затем и оружия в Россию.

Литвинов отличался завидным мужеством и хладнокровием. Он несколько раз тайно приезжал в Россию. Царская полиция от своей заграничной агентуры заранее узнавала, что он приедет, за ним даже устанавливали наружное наблюдение, но он дважды умело уходил от слежки.

В 1906 году Литвинов открыл липовую контору в Париже. Выдавая себя за офицера эквадорской армии, он стал заказывать оружие — например, патроны в Германии, винтовки в Италии, пулеметы в Дании. В закупках оружия ему помогал болгарин Борис Спиридонович Стомоняков, который потом будет работать у него в Наркомате иностранных дел.

Приобрести оружие оказалось не таким уж сложным делом. Но как доставить оружие на Кавказ, где томились без дела боевые группы социал-демократов? Литвинов решил действовать через болгар, объясняя им, что оружие предназначено для подпольной армянской организации, которая готовит восстание против нашего общего врага — турок. Литвинову помогли боевики из Внутренней македонской революционной организации, это одна из самых первых террористических групп в Европе.

Македонцы и болгары ненавидели турок и согласились помочь. Литвинов зафрахтовал яхту «Зора», Камо погрузил на нее партию винтовок, патронов и гранат. Под болгарским флагом яхта вышла в море, но экипаж преследовала неудача — во время шторма судно село на мель, и груз попал в руки румынских властей.

А Камо отчаянно нуждался в оружии, потому что ему была доверена важнейшая миссия — обеспечить большевиков. Оружие и взрывчатку раздобыл в Финляндии Леонид Борисович Красин, талантливый инженер, который научил Камо обращаться со взрывчаткой. С этим оружием группа Камо в ноябре 1906 года ограбила почтовый поезд в Чиатури. Украли двадцать одну тысячу рублей. Затем Камо организовал ограбление в Тифлисе.

Деньги он доставил в Финляндию и там отдал Ленину и Красину. Большевикам очень нужны были деньги. Содержание партии стоило немалых средств. Пожалуй, один только Владимир Ильич Ленин не нуждался, продажа отцовского имения позволяла ему вести и на родине, и в эмиграции вполне достойный образ жизни.

Важнейшую роль в финансировании партии большевиков сыграл Леонид Борисович Красин, остроумный и талантливый человек, прекрасный инженер. Он занимался не только нелегальной покупкой оружия и изготовлением взрывчатки. Это он, в частности, убедил миллионера Савву Морозова и владельца мебельной фабрики на Пресне Николая Шмита передать большевикам огромные по тем временам деньги.

Николай Павлович Шмит в ночь на 13 февраля 1907 года скончался в Бутырской тюрьме, куда его посадили за поддержку революционеров.

Младший брат покойного Алексей Павлович Шмит отказался от своей доли наследства. Всеми деньгами распоряжались сестры Шмита Екатерина и Елизавета. Большевики вступили в борьбу за его наследство. Борьба за эти деньги была долгой и аморальной, с использованием фиктивных браков.

Елизавета Шмит, которая была замужем за большевиком, отдала большевикам все свои деньги. Вторая сестра — Екатерина не хотела отдавать все, потому что у нее были обязательства перед рабочими сгоревшей мебельной фабрики. Большевики все-таки выбили из нее треть наследства.

Однако официально полученных денег было недостаточно. Красин пытался наладить производство фальшивых банкнот, даже раздобыл бумагу, но дальше дело не пошло. И Ленин благословил создание боевых дружин и «боевые выступления для захвата денежных средств». Слово «грабеж» не использовалось, называлось это «экспроприацией». Ленин и произнес эту знаменитую формулу «грабь награбленное!». О чем, став главой правительства, сожалел. Не о том, что по его поручению совершались ограбления, а о том, что он высказался так откровенно.

Но воспользоваться деньгами, украденными Камо в Тифлисе, оказалось непросто. Деньги были в крупных, пятисотрублевых купюрах; их номера сразу же сообщили российским банкам. Расплачиваться этими купюрами было невозможно. Тогда их решили обменять за границей, благо в те времена рубль был свободно конвертируемой валютой.

Большевики думали, что иностранные банкиры окажутся менее бдительными, чем отечественные, предупрежденные полицией. Деньги вывезли в Париж, поменять их поручили Максиму Литвинову. Обмен должен был произойти 8 января 1908 года сразу в нескольких городах. Сам Литвинов отправился в банк вместе со своей помощницей Фанни Ямпольской.

Однако большевики недооценили царскую полицию, которая обратилась за помощью к европейским коллегам. Литвинова арестовали. Деньги у него конфисковали, но в причастности к ограблению его обвинить не могли.

К тому же за российского единомышленника вступились весьма влиятельные французские социалисты. Его освободили и даже дали возможность немного поработать в Париже, чтобы он накопил денег на билет до Лондона. Литвинов перебрался в Англию, где прожил десять лет и даже женился. В Лондоне он тоже ведал финансовыми делами партии.

Поскольку украденные в Тифлисе деньги обменять не удалось, Ленин распорядился остаток суммы просто сжечь, чтобы уничтожить следы. Так что кровавые труды Камо пропали даром.

А его самого арестовали в Германии по доносу провокатора — одного из многих агентов охранного отделения полиции среди большевиков.

Причем у Камо при обыске нашли чемодан со взрывчаткой и оружием. Немецкие социал-демократы бросились на его защиту, нашли ему адвоката. А Красин через адвоката посоветовал ему сыграть душевнобольного. Чтобы избежать выдачи в Россию, где его ждала смертная казнь, Камо симулировал буйное умопомешательство. Он делал это четыре года. Однажды пытался повеситься в тюремной камере, но надзиратели успели вовремя вытащить его из петли. А в другой раз вскрыл себе вены. И опять же надзиратели успели быстро вызвать врача.

Немецкие врачи сочли, что он болен, но его все равно передали российским властям. Военный суд в Тифлисе отправил Камо на новую экспертизу. Врачи признали его больным. Его перевели в психиатрическую больницу, откуда он бежал. Его переправили за границу, чтобы сбить полицию со следа. Но он стремился назад. Он уехал во Францию, оттуда перебрался в Болгарию, потом в Константинополь, где хотел сесть на пароход, идущий в Батум. Его задержали турецкие власти, но отпустили. Он уехал в Афины и оттуда все-таки добрался до Кавказа.

В сентябре 1912 года Камо и его люди попытались ограбить почту на Коджарском шоссе. Это был настоящий бой. Погибли семь казаков и почти все люди Камо. Его самого арестовали, судили и приговорили к смертной казни. Но Камо попал под амнистию, объявленную по случаю трехсотлетия дома Романовых. Смертную казнь ему заменили двадцатилетней каторгой. Террористическая деятельность Камо закончилась.

Камо вышел на свободу после Февральской революции. Казалось бы, наступило его время. Его деятельная натура жаждала приключений. Но у него все складывалось как-то неудачно.

Осенью 1919 года его отправили в Грузию для организации терактов в республике, которая объявила себя самостоятельной. Послом в Грузии был Сергей Миронович Киров, он писал в Москву: где же Камо? Камо приехал, но его быстро арестовали и выслали. Он перебрался в Баку-Азербайджан тоже был самостоятельным. Развернуться Камо не успел. Красная армия вошла и в Грузию, и в Азербайджан.

Камо приехал к Ленину. Владимир Ильич предложил ему поучиться в Академии Генерального штаба. Камо отказался, учиться он никогда не любил. Тогда Ленин отправил его к заместителю Троцкого в Реввоенсовете Эфраиму Марковичу Склянскому «как человека совершенно исключительной отваги, насчет взрывов и смелых налетов особенно».

Склянский дал возможность Камо сформировать диверсионный отряд. Камо среди прочего готовил и боевиков-камикадзе. Женщин, которых набирал себе в отряд, спрашивал: можешь привязать к животу бомбу, пройти в штаб белых и взорвать себя вместе с ними? Но диверсанты Камо не понадобились. Гражданская война окончилась.

Камо рвался за границу, обещал добить там убежавших врагов советской власти, а эсера Бориса Савиннова доставить живым. Но от услуг Камо, опасаясь его авантюризма, в разведке вежливо отказались.

Он вернулся в Грузию, где не знал, чем заняться. Осенью 1921 года его отправили инспектировать советские внешнеторговые учреждения в Персии. Потом поставили начальником Закавказского таможенного округа — бороться с контрабандой. Назначили заместителем наркома внешней торговли Закавказской Федерации.

Но в мирной жизни он не мог найти себя. Заполняя анкету, на вопрос: какие специальности знаете? — ответил: революционер. Подвергались ли репрессиям за партийную работу? — Арестован шесть раз, бежал три раза, приговорен четыре раза к смертной казни с заменой двадцатью годами каторжных работ… Это была опасная жизнь, но Камо хотел жить опасно. Такова была его натура. А теперь ему оставалось только вспоминать боевое прошлое. Может быть, он слишком много рассказывал о том, что его боевой работой руководил сам Коба.

Однажды поздно вечером Камо возвращался домой на велосипеде. Неожиданно навстречу выскочила машина. Камо почему-то повернул не в ту сторону и оказался под колесами. Водитель отвез его в больницу, но медицина была бессильна. Через несколько часов Камо умер.

Это произошло 14 июля 1922 года.

Его смерть породила массу слухов, потому что в Тифлисе в те годы был всего десяток автомобилей. И как странно, что один из них сбил Камо. Многие подозревали, что его убрал Сталин. Но нет никаких фактов, подтверждающих эту версию.

Напротив, уже после похорон тогдашний помощник Сталина Амаяк Назаретян писал Серго Орджоникидзе: «Как дурацки погиб Камо. Как ждали его!» Судя по всему, в Москве Камо подыскали какую-то крупную должность.

И до сих пор неизвестно, в какой степени Сталин руководил действиями Камо. Разговоры такие в партии ходили.

В апреле 1918 года лидер меньшевиков Юлий Мартов, избранный депутатом Моссовета и членом ВЦИК, обвинил Сталина в участии в экспроприациях.

Ссора большевиков с меньшевиками и произошла в немалой степени потому, что меньшевики были принципиальными противниками терактов и не давали Литвинову денег из кассы ЦК на оружие и боевиков. Меньшевики оказались правы, потому что действия боевых групп, как и следовало ожидать, выродились в обыкновенный бандитизм.

Мартов доказывал, что Сталин причастен к ограблению парохода «Николай I» в Баку и к нескольким убийствам. В ответ Мартова привлекли к суду революционного трибунала. Он ходатайствовал о вызове свидетелей, которые должны подтвердить его слова. Но так и не дождался ни конкретного ответа на свои обвинения, ни вызова свидетелей, которых он назвал. А вскоре Мартову пришлось навсегда покинуть Россию.

Сталин позаботился о том, чтобы даже воспоминания о его возможной причастности к этим уголовным операциям исчезли. Скажем, у Камо еще до его гибели чекисты забрали весь архив.

Сталинский стиль

25 октября 1917 года Иосиф Виссарионович Сталин-Джугашвили был включен в состав первого советского правительства в качестве наркома по делам национальностей как единственный член ЦК, интересовавшийся национальным вопросом.

В подготовке вооруженного восстания в октябре 1917 года Сталин не играл никакой роли, его участие в Гражданской войне было достаточно скромным. В стране его практически не знали. Но в качестве государственного чиновника он оказался на месте. Видных большевиков было вообще немного, в основном государственная работа у них не получалась. А Сталин принимал одну должность за другой и справлялся. Ему хватало для этого характера, воли и настойчивости.

Иосиф Джугашвили в юности писал стихи. Они даже печатались в газете «Иверия», которую издавал грузинский писатель и общественный деятель Илья Чавчавадзе.

Читатель может составить собственное представление о поэтических упражнениях молодого Джугашвили в современном переводе Льва Котюкова:

Шел он от дома к дому, В двери чужие стучал. Под старый дубовый пандури Нехитрый напев звучал. В напеве его и в песне, Как солнечный луч чиста, Жила великая правда — Божественная мечта. Сердца, превращенные в камень, Будил одинокий напев. Дремавший в потемках пламень Взметался выше дерев. Но люди, забывшие Бога, Хранящие в сердце тьму, Вместо вина отраву Налили в чашу ему. Сказали ему: «Будь проклят! Чашу испей до дна!.. И песня твоя чужда нам, И правда твоя не нужна!»

Сталин обладал завидной памятью, умением быстро схватывать суть дела. Просто и доходчиво формулировал свои мысли. Академик Алексей Дмитриевич Сперанский восхищенно писал о Сталине: «Он не боится повторений. Мало того, он ищет их. Они у него на службе. Он, как гвоздем, прибивает к сознанию то, что является формулой поведения». Сталинский стиль узнаешь сразу.

Он умел много работать, находил толковых исполнителей, которые преданно ему служили.

Амаяк Назаретян в 1922–1923 годах возглавлял бюро секретариата ЦК, то есть личную канцелярию Сталина. 14 июня 1922 года он писал общему другу Серго Орджоникидзе, делясь впечатлениями о работе со Сталиным:

«Ладим ли мы? Ладим. Не могу обижаться. У него можно многому поучиться. Узнав его близко, я проникнулся к нему необыкновенным уважением. У него характер, которому можно завидовать. Его строгость покрывается вниманием к сотрудникам. ЦК приводим в порядок. Аппарат заработал хоть куда, хотя еще сделать нужно многое…»

С Орджоникидзе Назаретян мог быть откровенен, поэтому открыто писал о Сталине:

«Коба меня здорово дрессирует. Прохожу большую, но скучнейшую школу. Пока из меня вырабатывает совершеннейшего канцеляриста и контролера над исполнением решений политбюро, оргбюро и секретариата. Отношения как будто не дурные. Он очень хитер. Тверд, как орех, его сразу не раскусишь. Но у меня совершенно иной на него взгляд теперь, чем тот, который я имел в Тифлисе. При всей его, если можно так выразиться, разумной дикости нрава, он человек мягкий, имеет сердце и умеет ценить достоинства людей.

Ильич имеет в нем безусловно надежнейшего цербера, неустрашимо стоящего на страже ворот ЦК РКП.

Сейчас работа ЦК значительно видоизменилась. То, что мы застали здесь, неописуемо скверно. А какие у нас на местах были взгляды об аппарате ЦК? Сейчас все перетряхнули. Приедешь осенью, увидишь.

Но все же мне начинает надоедать это «хождение под Сталиным». Это последнее модное выражение в Москве касается лиц, находящихся в распоряжении ЦК и не имеющих еще назначения, висящих, так как сказать, в воздухе, про них говорят так: «ходит под Сталиным». Правда, это применимо ко мне наполовину, но все же канцелярщина мне по горло надоела. Я ему намекал. Ва, говорит, только месяц еще. Потом…»

Амаяк Маркарович Назаретян после Гражданской войны был вторым секретарем Кавказского бюро ЦК, которым руководил Орджоникидзе. Он и рекомендовал Назаретяна Сталину. В 1922 году Назаретяна утвердили первым помощником генерального секретаря ЦК и заведующим бюро секретариата ЦК. Под началом Назаретяна работали остальные помощники Сталина — Иван Павлович Товстуха, Григорий Иосифович Каннер, Лев Захарович Мехлис.

Назаретян, судя по отзывам знавших его людей, вполне справлялся с работой. Но, видимо, был слишком самостоятелен и, главное, не выказал личной преданности, которую Сталин более всего ценил в окружавших его работниках. Через два года Сталин отправил его назад в родной Тифлис, назначив вторым секретарем Закавказского крайкома…

Сталин преобразил партийный аппарат.

Дмитрий Андреевич Фурманов, в Гражданскую войну комиссар Чапаевской дивизии, восславивший Василия Ивановича, 23 апреля 1925 года записал в дневнике восторженные впечатления от посещения ЦК:

«Сами мраморные колонны скажут тебе, что дело здесь крепкое. Туго двери открываются в Цеку: всей силой надо приналечь, чтоб с воли внутрь попасть. Вошел. Два вечных — днем и ночью — два бессменных, очередных часовых: ваш билет? Нет? Пропуск. Потрудитесь взять у коменданта. Обращение рассчитано на международные визиты: самому покойнику Керзону не к чему придраться. И думаю я: «Это наши-то, сиволапые? Ну и ну!»

Пропуск-билет провел меня сквозь строй. Я у лифта. Забились втроем в кабину и промеж себя:

— Вам куда? А вам? А вы, товарищ? Я в агитпроп; я в отдел печати…

Или не попал я в ящик — мчу по массивным лестницам скоком, бегом, лётом, пока не смучаюсь на четвертом этаже…

Я забираюсь все выше, выше — мне надо на шестой этаж. Миную агитпроп, отдел печати, приемную секретарей ЦК — там тишина изумляющая. Дохожу. Пройду по коридорам, где ковры, где такая же, как всюду, тишь и чистота. Да, ЦК — это штука! Это настоящая и сильная штука! Какая тут мощь — в лицах, в походи, в разговорах, в самой работе, во всей работе этого гиганта, этого колосса-механизма! Какая гордость и восторг охватывают тебя, когда увидишь, услышишь, почувствуешь эту несокрушимую мощь своего штаба. Идешь и сам могучий в этом могущественном приюте отчаянных, на все решившихся людей, не дорожащих ничем — ничем не дорожащих ради того, чтоб добиться поставленной цели. Да, это дело. Это штука.

Здесь не пропадешь — тут воистину в своем штабе! Эх, ЦК, ЦК: в тебе пробудешь три минуты, а зарядку возьмешь на три месяца, на три года, на целую жизнь…»

Фурманов писал это искренне, безо всякой иронии. Он восторгался новым партийным штабом.

Став генеральным секретарем ЦК партии, Сталин быстро овладел основными механизмами управления и сделался совершенно незаменимым человеком. Именно поэтому он вскоре стал позволять себе дерзить и возражать Ленину.

Уверенный в себе Ленин до определенного момента не обращал на это внимания. Сталин ему нравился — твердый, решительный, последовательный. Неслучайно Ленин именно Сталина поставил на пост генерального секретаря, когда в апреле 1922 года пленум ЦК учредил эту должность. Владимир Ильич полагал, что подыскал себе нового помощника, исполнителя его личных поручений, какими были предыдущие секретари ЦК — Яков Свердлов, Николай Крестинский, Вячеслав Молотов.

Даже став генеральным секретарем, Сталин не был первым человеком в партии. При Ленине в чиновничьей иерархии он занимал третье место — после Ленина и Троцкого. Об этом свидетельствует рассылка партийных и правительственных документов. Скажем, на секретных материалах Главлита (цензура) значилось: «Настоящий бюллетень разослан следующим товарищам: 1. Тов. Ленину. 2. Тов. Троцкому. 3. Тов. Сталину. 4. Тов. Каменеву…»

Ленин исходил из того, что секретариат ЦК — это технический орган. Собственных решений секретариат не принимал. И выбирали в секретари ЦК неамбициозных исполнителей.

Но в Сталине Владимир Ильич сильно ошибся. Сталин быстро вошел во вкус государственной работы. Он с самого начала оценил значение секретариата и оргбюро ЦК, которые ведали кадрами — а «кадры решают все». Судьба и карьера любого чиновника в стране зависела от аппарата ЦК. Избрание местных партийных секретарей прекратилось. Голосование стало формальностью — секретарей присылал из Москвы Сталин.

В одном из писем Лазарю Моисеевичу Кагановичу он объяснил один из постулатов успеха в политике:

«Нельзя зевать и спать, когда стоишь у власти!»

Сталин завоевал сердца провинциальных партийных чиновников своей программой, против которой выступали Ленин и Троцкий, — поставить партию над государством, всю власть в стране передать партийному аппарату.

В какой-то момент Ленин спохватился, увидев, что Сталин не просто ведет самостоятельную линию, а прямо действует против Владимира Ильича. Старые соратники Зиновьев и Каменев, плохо разбиравшиеся в людях, тогда уговаривали Ленина: Сталин еще молодой, мы все уладим… Он имел дело с политическими детьми, как выразился один историк, с людьми, которые не понимали, что такое политика. И они считали Сталина посредственностью!

Сталин с необыкновенной легкостью менял свои принципы, отказывался от вчерашних убеждений, заводил интриги, натравливал своих соперников друг на друга. Он заключил союз с Зиновьевым и Каменевым, чтобы убрать Троцкого. Он вступил в союз с Бухариным и Рыковым, чтобы избавиться от Зиновьева и Каменева. Он обратился к старым членам ЦК, чтобы свалить Бухарина и Рыкова, а потом их всех расстрелял.

И мало кто тогда мог распознать истинный характер Сталина, хотя, казалось бы, все было на поверхности.

Военный моряк Федор Федорович Раскольников, сыгравший большую роль и в революции, и в Гражданской войне, в мирное время стал дипломатом.

«Вскоре после моего возвращения из Афганистана, зимой 1923–1924 годов, — писал Раскольников, — когда я жил в наркоминдельском особняке, я как-то вечером вернулся домой.

— Вам звонил товарищ Сталин. Он просил вас приехать в Кремль, — передал мне служитель.

Я тотчас же вытребовал из автобазы Наркоминдела дежурную машину, сел на промерзшее клеенчатое сиденье и поехал в Кремль. Сталин жил, как Робеспьер, с пуританской простотой и нетребовательностью в маленьком двухэтажном выбеленном домике, прислонившемся к крепостной стене, около Троицких ворот.

Квартира Сталина была на втором этаже. В небольшой столовой сидели Сталин и Буденный. Сталин взял со стола бутылку кавказского хереса и налил мне полный стакан.

— Спасибо, Иосиф Виссарионович. Я водки не пью, а вино пью, — поблагодарил я гостеприимного хозяина.

— Я тоже не пью водки, — ответил он и начал подробно расспрашивать меня об Афганистане, который, как все страны Востока, его очень интересовал.

Когда я рассказал ему о смерти в Кабуле турецкого политического деятеля Бедрибея, который, по слухам, был отравлен, то Сталин лукаво подмигнул Буденному, который молча пил херес, и сказал:

— Видите, как там кончаются дискуссии.

Буденный взглянул осоловелыми глазами и кивнул головой. В то время была в разгаре дискуссия с троцкизмом. Я спросил мнение Иосифа Виссарионовича о перспективах дискуссии.

— Все перемелется — мука будет. Вот именно мука, — сказал Сталин и, сморщив нос, беззвучно расхохотался, обнажив крупные, здоровые, сильные зубы хищного зверя».

Искусство быть вождем

Сталин расширил состав ЦК за счет своих сторонников с мест и превратился в хозяина партии. Это был один из главных его лозунгов — обновление руководства партии за счет партийного молодняка. Высшие должности занимали люди, которые своим восхождением были обязаны не собственным заслугам, а воле Сталина. Они боготворили его. Молодые партийные секретари помогли Сталину избавиться от старых большевиков.

Почему именно Иосиф Виссарионович оказался во главе страны? Не стоит забывать, что целый слой сильных политиков, ярких личностей в 1917 году оказался в проигравшем лагере. Они были либо уничтожены в Гражданской войне, либо бежали из России.

А среди большевиков были только три настоящих политика — Ленин, Сталин и Троцкий. Остальные были либо митинговыми революционерами, либо литературными работниками, либо хозяйственными руководителями. Оспорить лидерство Сталина не мог ни один из них.

Кроме того, Сталин учился и многое в себе изменил.

«Сталин ничего не читает. Разве можно представить его с книгой в руках?» — говорил в начале 1924 года Карл Радек. Сталин изменился, он стал читать, когда понял, что ему это необходимо.

Он был щедро наделен качествами, которыми природа обделила других советских руководителей, — решительностью и жестокостью. Только не все это сразу заметили.

В квартире поэта Демьяна Бедного, которая была чем-то вроде клуба для высших сановников, Федор Шаляпин впервые увидел Сталина:

«Я не подозревал, конечно, что это — будущий правитель России, «обожаемый» своим окружением. Но и тогда я почувствовал, что этот человек в некотором смысле особенный. Он говорил мало, с довольно сильным кавказским акцентом. Но все, что он говорил, звучало очень веско — может быть, потому, что это было коротко.

— Нужно, чтоб они бросили ломать дурака, а здэлали то, о чем было уже говорэно много раз…

Из его неясных для меня по смыслу, но энергичных по тону фраз я выносил впечатление, что этот человек шутить не будет. Если нужно, он так же мягко, как мягка его беззвучная поступь лезгина в мягких сапогах, и станцует, и взорвет храм Христа Спасителя, почту или телеграф — что угодно. В жесте, движениях, звуке, глазах — это в нем было. Не то что злодей — такой он родился».

Завещание Ленина, как его ни толкуй, содержало только одно прямое указание: снять Сталина с должности генсека, остальных партийных вождей менять не надо, хотя Ленин и указал недостатки каждого из них. Но Сталин — единственный, кто остался на своем месте, уничтожив других.

Писатель Корнелий Люцианович Зелинский со слов Александра Фадеева и Петра Павленко передал разговор, который состоялся осенью 1932 года на квартире у Горького на встрече писателей со Сталиным и другими руководителями партии.

Писатели попросили Сталина рассказать что-то о Ленине.

«Подвыпивший Бухарин сказал:

— Расскажи, как Ленин просил у тебя яд, когда ему стало совсем плохо, и он считал, что бесцельно существование, при котором он точно заключен в склеротической камере для смертников — ни говорить, ни писать, ни действовать не может. Что тебе тогда сказал Ленин, повтори то, что ты говорил на политбюро.

Сталин неохотно, но с достоинством сказал, отвалясь на спинку стула и расстегнув свой серый френч:

— Ильич понимал, что он умирает, и он действительно сказал мне — я не знаю, в шутку или серьезно, но я вам рассказал как серьезную просьбу, — чтобы я принес ему яд, потому что с этой просьбой он не может обратиться ни к Наде, ни к Марусе. «Вы самый жестокий член партии» — эти слова Сталин произнес даже с оттенком некоторой гордости».

Сталин потрясал посетителей фантастическими познаниями в разных областях жизни. Причем казалось, что он все это знает давным-давно. Никто не догадывался, что Сталин тщательно готовился к каждой встрече и каждому заседанию. Секрет раскрыл один инженер уже в наши годы. Накануне большого совещания Сталин пригласил этого инженера к себе и долго расспрашивал обо всех достоинствах и недостатках важного изобретения. А на следующий день поразил участников всесоюзного совещания своими техническими познаниями.

Нарком тяжелого машиностроения Вячеслав Александрович Малышев был потрясен, когда на заседании Комитета обороны Сталин заговорил о недостатках новой самозарядной винтовки (СВТ-40):

«Многие из присутствующих удивились, так как знали, что винтовка хорошая и сам т. Сталин давал ей хорошую оценку.

— Да, — повторил Сталин, — винтовка имеет дефекты. Штык у нее тупой.

Тов. Ворошилов стал возражать, что нет, не тупой. Тогда т. Сталин приказал принести винтовку, подозвал несколько человек из сидящих на заседании к себе и предложил посмотреть на штык. Действительно, заточка штыка была не совсем удачная и штык был туповат. Тов. Сталин тут же набросал чертежик штыка, отметил те места, где нужно заточить штык, и передал чертежик т. Ванникову, наркому вооружения».

Трудно представить себе, что генеральный секретарь у себя в кабинете разбирает винтовку и проверяет, хорошо ли заточен штык. Как человек, не имеющий технического образования, он едва ли мог самостоятельно сделать чертеж и тем более давать инженерам советы относительно технологии заводской заточки штыков… Похоже, кто-то из специалистов обратил его внимание на недостатки новой винтовки, объяснил, что нужно сделать, и даже нарисовал чертежик.

Но вместо того, чтобы сослаться на этого специалиста, вождь предпочел блеснуть своими неожиданными познаниями. Ему нравилось, когда его именовали корифеем всех наук.

Он не хотел, чтобы кто-то видел в нем обычного человека. Для других он мог быть только вождем. Эту роль он играл талантливо и убедительно. Он был прирожденным актером и никому не позволял заглядывать за кулисы.

Писательница Галина Серебрякова пишет, что Сталин удивил ее «низким ростом, щуплостью и узкогрудостью. Чрезвычайно изрытая оспой кожа на его лице была какого-то серо-кирпичного оттенка. Низкий, заросший, как бы «надвинутый» на брови лоб и свисающий нос придавали лицу грубое, жестокое выражение…» И при такой неудачной внешности Сталин заставил восхищаться собой всю страну.

Это было особое искусство. Федор Шаляпин говорил об этом:

«Надо иметь талант не только для того, чтобы играть на сцене; талант необходим для того, чтобы жить. Оно и понятно. Роль человека в жизни всегда сложнее любой роли, которую можно только вообразить на театре.

Если трудно сыграть на сцене уже начертанную фигуру того или иного человека, то еще труднее, думаю я, сыграть свою собственную роль в жизни. Если я каждую минуту проверяю себя, так ли пошел, так ли сел, так ли засмеялся или заплакал на сцене, то, вероятно, я должен каждую минуту проверять себя и в жизни — так ли я сделал то или это? Если на сцене даже отрицательное должно выглядеть красиво, то в жизни необходимо, чтобы все красиво выходило…

Надо уметь играть царя. Огромной важности, шекспировского размаха его роль. Царю, кажется мне, нужна какая-то особенная наружность, какой-то особенный глаз. Все это представляется мне в величавом виде. Если же природа сделала меня, царя, человеком маленького роста и немного даже с горбом, я должен найти тон, создать себе атмосферу — именно такую, в которой я, маленький и горбатый, производил бы такое впечатление, как произвел бы большой и величественный царь. Надо, чтобы каждый раз, когда я делаю жест перед моим народом, из его груди вырывался возглас на все мое царство:

— Вот это царь!

А если атмосфера не уяснена мною, то жест мой, как у бездарного актера, получается фальшивый, и смущается наблюдатель, и из гущи народа сдавленно и хрипло вырывается полушепот:

— Ну и царь же!

Не понял атмосферы — провалился».

Сталин не провалился. Он умел внушать любовь, благоговение и страх.

Галина Серебрякова продолжала свое описание встречи со Сталиным в Большом театре в Москве во время постановки «Князя Игоря»:

«Маленькие, с желтыми белками глаза излучали необыкновенную силу, впивались, жгли, гипнотизировали…

Необъяснимое чувство тревоги перед этим рябым неулыбчивым человеком все нарастало во мне. Равнодушно пожав мою руку и неторопливо вынув изо рта трубку, он заговорил с кем-то рядом. Затем первым прошел в ложу, сел в уголке один и, казалось, весь отдался чарам гениальной увертюры Бородина.

Много в годы молодости встретилось мне людей, знаменитых и неведомых, недюжинных и посредственных, разных, и, однако, ни один не произвел такого большого и вместе с тем тягостного впечатления, как Сталин. И несомненно одно: это ощущение возникло не теперь, после всего пережитого, оно зародилось в минуты первой встречи и определить его можно только одним словом — смятение…»

Безумно боялись и всех, кто был у Сталина в фаворе. Они на время получали частицу его безграничной власти.

Сталин понимал, что правитель должен быть загадочен. Таинственная краткость и сдержанность, царственная величавость, неспешность движений, скупость жестов и недосказанность повышают авторитет власти. Поэтому он принимал ограниченный круг людей, почти не ездил по стране, редко выступал.

22 июня 1926 года Оржоникидзе писал Кирову из Тифлиса:

«Дней тринадцать Сосо был у нас. Время провели не очень плохо, только извели его приставанием выступить. Один раз удалось его форменно изнасиловать и заставить выступить в железнодорожных мастерских. Народу было не меньше шести-семи тысяч. Встретили его великолепно. В Баку не удалось затащить — побоялся выступления, а надо было».

Считалось, что главный талант Ленина — невероятный дар упрощения. Сталин в этом смысле был еще талантливее.

Серые и малограмотные партийные чиновники слушали его как оракула. Они ощущали себя полными ничтожествами в его присутствии, боялись его. И вместе с тем понимали, что без него лишатся своих хлебных мест, что если бы у власти оказались другие люди, то нашли бы себе более толковых и способных помощников. Поэтому партийные секретари и аппаратчики горой стояли за Сталина.

А он ловко манипулировал своей гвардией, периодически пугая их своей отставкой. Но они и помыслить себе не могли жизни без вождя.

На апрельском объединенном пленуме ЦК и ЦКК в 1929 году глава правительства Алексей Иванович Рыков, который возражал против сталинского курса на ускоренную коллективизацию, то есть ограбление деревни, продемонстрировал записку Сталина, написанную 27 декабря 1926 года:

«Прошу освободить меня от поста генсека ЦК. Заявляю, что не могу больше работать на этом посту, не в силах больше работать на этом посту».

Голос из зала:

— А он подчинился ЦК или нет?

Рыков ответил:

— Меня спрашивают, подчинился ли он ЦК или нет. Ну, я думаю, он для того и подавал в отставку, чтобы «подчиниться».

Зал засмеялся. Каганович бросился на помощь вождю:

— Это остроумно, но неумно.

На пленуме ЦК 19 декабря 1927 года Сталин опять завел речь об отставке:

— Уже три года прошу ЦК освободить меня от обязанностей генерального секретаря ЦК. Пленум каждый раз мне отказывает. Я допускаю, что до последнего времени были условия, ставящие партию в необходимость иметь меня на этом посту как человека более или менее крутого, представляющего известное противоядие от опасностей со стороны оппозиции. Я допускаю, что была необходимость, несмотря на известное письмо товарища Ленина, держать меня посту генсека. Но теперь эти условия отпали. Отпали, так как оппозиция теперь разбита. Стало быть, теперь уже нет налицо тех оснований, которые можно было бы считать правильными, когда пленум отказывался уважить мою просьбу. Эти особые условия отпали теперь, и пора принять к руководству указание товарища Ленина. Уверяю вас, товарищи, что партия только выиграет от этого.

Но Сталин твердо знал, чем закончится голосование на пленуме. Только один человек воздержался, остальные проголосовали за переизбрание Сталина генеральным секретарем.

Вождь не скупился на похвалы своим опричникам. Перед войной половина секретарей ЦК национальных республик, краев и областей и две трети секретарей горкомов и райкомов не имели даже среднего образования. Но Сталин широким жестом причислил весь партийный аппарат к интеллигенции.

Выступая на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда 1 октября 1938 года, Сталин говорил:

— Все наши люди состоят из интеллигенции, это надо вбить в голову. Интеллигенция у нас должна быть солью земли. Раньше издевались над интеллигенцией, что она считает себя солью земли, а на самом деле пустышка, потому что она служила не земле, а небу, не народу, а эксплуататорам. У нас, наши кадры, мало сказать, что они бывшие рабочие, бывшие крестьяне. Коль скоро товарищ Шкирятов ушел от станка и стал заниматься в Центральной контрольной комиссии, вы уже интеллигент. Я извиняюсь (смех в зале). Никому дела нет, кем вы были десять лет тому назад, а вы сейчас интеллигент.

Шкирятов с готовностью откликнулся:

— Правильно, товарищ Сталин, я с вами согласен…

Сталин нашел самый фантастический пример нового интеллигента. Матвей Федорович Шкирятов, которого вождь, извинившись, назвал интеллигентом, тридцать лет служил по ведомству партийной инквизиции. Мало того, что он был безжалостен и жесток, Матвей Федорович никогда не учился и был настолько безграмотен, что его было трудно понимать.

Сохранилось его письмо Орджоникидзе (с сохранением авторской орфографии и пунктуации), в котором Шкирятов делится впечатлениями от летнего отдыха совместно с Ворошиловым и от своей мужественной борьбы с внутрипартийной оппозицией:

«Здравствуй дорогой Серго.

Пишиш и и не знаеш прочтеш ли, буду надеятся, что прочтеш. Дорогой Серго как плохо, что тебе нет вообще в данное время. Я уже работаю несколько дней, отдых провел все время с Климом, хорошее зее кончили с удовольствием. Трепались в Крыму, приехал среду, окунулся в работу, а работы сейчас так много и не легкая. Я знаю как ты там переживает все эти соббытия происходящие здесь.

Дорогой Серго. Что они делают. Еслим был пириод когда они скрывали, что они ведут фракции работу, то в данное время этого уже нет. Они не скрывают и привлекают к своей работе всякого, лиш был бы против ЦК. Они борятся всячискими способами чтобы подорват авторитет к парти и расшатат ея дисциплину…»

Поразительным образом Сталин производил впечатление и на более просвещенные умы, чем те, что трудились в партийном аппарате.

— Иосиф Виссарионович, — говорил о нем Александр Фадеев, — как известно, был большим артистом и по-разному мог разговаривать — и с подковыркой, а когда нужно, мог и так человека увлечь, так приласкаться, такой натурой показаться, что, кажется, ты ему должен всю душу доверить.

Корней Иванович Чуковский описал в дневнике, как 22 апреля 1936 года они с Борисом Леонидовичем Пастернаком встретились на съезде комсомола. Вдруг появился Сталин.

«Что сделалось с залом! — писал Чуковский. — А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое.

Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко (Мария Софроновна — колхозница, известный в те годы человек. — Авт.). И мы все ревновали, завидовали — счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства.

Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой — все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы» и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах.

Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: «Ах, эта Демченко, заслоняет его!» (на минуту).

Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью…»

При этом вождь не хотел, чтобы чужие люди интересовались его прошлым. Не потому, что хотел скрыть нечто опасное. Такова логика диктатора. В этом смысле он был очень похож на Гитлера. Фюрер никому не позволял интересоваться его биографией и постоянно повторял: «Людям не надо знать, кто я… откуда я и из какой семьи».

Никто ничего о нем не должен был знать. Поэтому он не позволил издать книгу о его детстве, ненавидел, когда поминали его родителей.

21 октября 1935 года его помощник Поскребышев отправил в Сочи, где отдыхал вождь, телеграмму:

«Тов. Сталину. По поручению Кагановича посылаю на утверждение сообщение для печати корреспондента Дорофеева о посещении товарищем Сталиным своей матери.

Мать

Мы пришли в гости к матери Иосифа Виссарионовича Сталина. Три дня назад — 17 октября — здесь был Сталин. Сын. Семидесятипятилетняя мать Кеке приветлива, бодра. Она рассказывает нам о незабываемых минутах.

— Радость? — говорит она. — Какую радость испытала я, вы спрашиваете? Весь мир радуется, глядя на моего сына и нашу страну. Что же должна испытать я — мать?

Мы садимся в просторной светлой комнате, посредине которой — круглый стол, покрытый белой скатертью. Букет цветов. Диван, кровать, стулья. Над кроватью — портреты сына. Вот он с Лениным, вот молодой, в кабинете. Пришел неожиданно, не предупредив. Открылась дверь — вот эта — и вошел, я вижу — он. Он долго целовал меня, и я тоже.

— Как нравится тебе наш новый Тифлис? — спросила я.

Он сказал, что хорошо. Вспомнил о прошлом, как жили тогда. Я работала поденно и воспитывала сына. Трудно было. В маленьком темном домике через крышу протекал дождь и было сыро. Питались плохо. Но никогда, никогда я не помню, чтобы сын плохо относился ко мне. Всегда забота и любовь. Примерный сын!

Весь день провели весело. Иосиф Виссарионович много шутил и смеялся, и встреча прошла радостно.

Мы прощаемся. Новый Тифлис бурлит, сверкает и цветет. А в памяти еще звучат слова матери:

— Всем желаю такого сына!»

Сталин написал на телеграмме: «Не берусь ни утверждать, ни отрицать. Не мое дело».

23 октября 1935 года заметка за подписью Бориса Дорофеева была опубликована в «Правде».

Хорошенько подумав, Сталин решил, что ему это не нужно.

29 октября Сталин из Сочи написал Молотову, Кагановичу, Андрееву (секретарю ЦК), Жданову (секретарю ЦК), Талю (заведующему отделом печати и издательств ЦК и члену редколлегии «Правды»):

«Прошу воспретить мещанской швали, проникшей в нашу центральную и местную печать, помещать в газетах «интервью» с моей матерью и всякую другую рекламную дребедень вплоть до портретов. Прошу избавить меня от назойливой рекламной шумихи этих мерзавцев».

Сталиным руководила отнюдь не скромность.

Михаил Афанасьевич Булгаков, пытаясь изменить отношение власти к себе, написал верноподданническую пьесу о молодом Сталине. Пьеса понравилась всем начальникам, кроме самого вождя, который запретил ее ставить. Булгаков не понял, что не смеет вкладывать в уста Сталину свои слова и заставлять его бегать по сцене. Сталин потом позволил играть себя в кино, но только как верховное божество.

Когда он в 1938 году запретил издавать книгу «Рассказы о детстве Сталина», все расценили это как проявление скромности. А реальная причина запрета была той же: вождь не хотел предстать перед подданными мальчиком, ребенком.

«Человек он был, безусловно, умный и неординарный, — вспоминал в интервью журналу «Коммерсантъ-Власть» Михаил Сергеевич Смиртюков, который с 1930 года работал в аппарате правительства. — А все остальное — результат саморекламы. Я видел, как Сталин постоянно и упорно демонстрирует окружающим, что он человек, который знает больше всех, видит дальше всех и понимает то, чего не могут понимать другие».

Смиртюков рассказывал, как были обставлены сталинские проходы по коридорам Кремля. Вождь шел размеренно, спокойно, причем смотрел не на того, кто с ним здоровался, а куда-то вдаль, впереди себя. Выражение лица было столь значительно, что люди думали: наверное, голова у него занята какими-то особыми мыслями, до которых нам, смертным, и не додуматься никогда…

Все это был холодный расчет умелого актера и режиссера в одном лице. Сталин не выходил за пределы своей роли небожителя, не позволял себе расслабляться — даже тогда, когда ему было по-настоящему плохо.

Лишь иногда Сталин испытывал какие-то человеческие чувства. В первых числах марта 1945 года маршала Жукова срочно вызвали в Ставку. С аэродрома отвезли на дачу вождя — тот плохо себя чувствовал.

«Задав мне несколько вопросов об обстановке в Померании и на Одере, — писал впоследствии Жуков, — и выслушав мое сообщение, Верховный сказал:

— Идемте разомнемся немного, а то я что-то закис.

Во всем его облике, в движениях и разговоре чувствовалась большая физическая усталость. За четырехлетний период войны Сталин основательно переутомился…

Во время прогулки Сталин неожиданно начал рассказывать мне о своем детстве. Он сказал, что рос очень живым ребенком. Мать почти до шестилетнего возраста не отпускала от себя и очень его любила. По желанию матери он учился в духовной семинарии, чтобы стать служителем культа. Но, имея с детства «ершистый» характер, не ладил с администрацией и был изгнан из семинарии».

Гуляли они почти час. Сталин тоже нуждался в собеседниках, а маршала Жукова считал достойным компаньоном. Хотя на склоне лет собственное детство казалось ему более счастливым, чем это было в реальности.

Характер Сталина изменился, когда он превратился в единоличного хозяина страны. Исчезла необходимость ладить с товарищами по политбюро, убеждать их в своей правоте, привлекать на свою сторону. Он мог позволить себе быть таким, каков он на самом деле.

Неприятные воспоминания о встрече со Сталиным сохранил генерал Шарль де Голль, который, будучи тогда лидером временного правительства Франции, только что освобожденной от нацистской оккупации, приезжал в Москву в декабре 1944 года.

Во время торжественного обеда Сталин тридцать раз поднимался с места, чтобы выпить за здоровье присутствующих русских. Первыми тоста удостоились народные комиссары — Молотов, Берия, Булганин, Ворошилов, Микоян, Каганович… Затем он перешел к генералам. Сталин торжественно называл пост, занимаемый каждым из них, и отмечал его заслуги. Обращаясь к главному маршалу артиллерии, он воскликнул:

— Воронов! За твое здоровье! Тебе поручено развертывать на полях сражений наши орудия всех систем и калибров. Благодаря этим орудиям мы громим врага. Действуй смелее! За твои пушки!

Обращаясь к главнокомандующему военно-морским флотом:

— Адмирал Кузнецов! Люди еще не знают всего, что делает наш флот. Терпение! Настанет день, и мы будем господствовать на морях!

Авиаконструктору Яковлеву:

— Я приветствую тебя! Твои самолеты очищают небо. Но нам их надо еще намного больше и чтобы они были получше. Дело за тобой!

Дойдя до Новикова, командующего авиацией, сказал:

— Это ты используешь наши самолеты. Если будешь использовать их плохо — должен знать, что тебя ждет.

Указав пальцем на одного из присутствующих, заметил:

— А вот начальник тыла. Он обязан доставлять на фронт материальную часть и людей. Пусть постарается делать это как следует! Иначе он будет повешен, как это делается в нашей стране.

Заканчивая тост, Сталин кричал тому, кого называл:

— Подойди!

Тот торопливо подходил к Сталину, чтобы чокнуться с ним.

В какой-то момент Сталин вдруг сказал:

— Ох уж эти мне дипломаты! Какие болтуны! Есть только одно средство заставить их замолчать — расстрелять из пулемета. Булганин, сходи-ка за пулеметом.

И вдруг, заметив рядом с собой Подцероба, переводчика, который присутствовал при всех беседах и переводил каждую реплику, Сталин, нахмурившись, сказал ему:

— Ты слишком много знаешь! Мне очень хочется отправить тебя в Сибирь.

«Вместе с моими спутниками, — пишет генерал де Голль, — я вышел. Обернувшись на пороге, я увидел Сталина, в одиночестве сидевшего за столом. Он снова что-то ел».

Лазарь Моисеевич Каганович говорил поэту Феликсу Чуеву: «Его надо брать по временам, по периодам, разный он был. Послевоенный — другой Сталин. Довоенный — другой. Между тридцать вторым и сороковым годами — другой. До тридцать второго года — совсем другой. Он менялся. Я видел не менее пяти-шести разных Сталиных».

В те годы Сталин даже не верил в покушения на свою жизнь. В конце лета 1933 года он отправился отдыхать на юг, взял с собой Ворошилова и Жданова.

25 августа вечером поезд привез их в Сочи, и на машине они двинулись на дачу «Зеленая роща» около Мацесты. Они не успели выехать из города, как на «Бьюик», в котором сидели Сталин и Ворошилов, налетел грузовик. Сотрудники личной охраны вождя из оперативного отдела ОГПУ, находившиеся в другой машине, стали стрелять. Но не попали. Водитель грузовика убежал. Как потом выяснилось, он был просто пьян и не справился с управлением.

Это была первая неприятность, случившаяся со Сталиным в отпуске. 23 сентября 1933 года (Сталин уже перебрался на другую дачу — «Холодная речка» возле Гагр) вождя на катере «Красная звезда» рано утром повезли на пикник, который устроили на мысе Пицунда. Когда возвращались назад, катер обстреляли с берега из винтовки. Но никто не пострадал.

Расследованием руководил срочно приехавший из Тбилиси первый секретарь Закавказского крайкома партии Лаврентий Павлович Берия. Его сопровождал начальник управления пограничной охраны и войск ГПУ в Закавказской Федерации Сергей Арсеньевич Гоглидзе, потому что виноваты были пограничники.

Выяснилось, что пограничный пост с заставы «Пицунда» не был предупрежден о появлении катера, и наряд действовал по инструкции. Командир отделения Лавров проявил бдительность и произвел, как положено по уставу, три предупредительных выстрела по неизвестному катеру.

Даже трудно теперь поверить, что в тот момент Сталин спокойно отнесся к этой истории и никого в заговоре не заподозрил. Нужды не было. Каганович из Москвы телеграфировал: «Очень обеспокоен случаем с катером. Никаких сведений, кроме самого факта, мы не имеем». Сталин ему даже не ответил. Его в тот момент волновали поставки хлеба на Северный Кавказ.

Дорога к власти не была простой. В двадцатые годы члены политбюро чувствовали себя уверенно и самостоятельно, спорили со Сталиным, иногда не принимали его предложения. Для них Сталин еще не был вождем, а был первым среди равных. Ему приходилось считаться с их мнением, договариваться с ними.

Весной 1933 года Сталин писал популярному драматургу Александру Николаевичу Афиногенову, который просил прочитать его новую пьесу «Ложь»: «Зря распространяетесь о «вожде». Это не хорошо и, пожалуй, неприлично. Не в «вожде» дело, а в коллективном руководителе — в ЦК партии».

После изгнания Троцкого главной проблемой для Сталина был Алексей Иванович Рыков, член политбюро и глава правительства, уважаемый и влиятельный человек. Выходец из крестьянской семьи, русский Рыков многим представлялся более подходящей фигурой для руководства Россией. Сталин несколько лет подкапывался под Рыкова, пока не убрал его.

Вот когда члены политбюро превратились просто в подручных, Сталин и переменился. Исчезла необходимость быть веселым и привлекательным. Больше не надо было завоевывать ничьи сердца, достаточно было держать их в страхе, сажая их жен или помощников.

По мере того как Сталин становился единоличным правителем, ему стали приписывать бесчисленные достоинства. Восхищались тем, что он выдвигал молодых — и сразу в наркомы и генералы. И вот каких людей выдвинул — Косыгина, Устинова, Малышева!.. При этом забывали, что на одно удачное выдвижение было два десятка неудачных, когда выдвиженцы Сталина разваливали дело.

За первые полгода Великой Отечественной на должности командующих фронтами сменилось двадцать восемь человек. Сталин отчаянно искал генералов, способных остановить немецкое наступление. Каждый третий командующий фронтом был сталинским любимцем из Первой конной армии: Ворошилов, Буденный, Тимошенко, Тюленев, Черевиченко, Рябышев… Все они, не имея ни военного таланта, ни образования, проваливали одну операцию за другой и едва не погубили страну.

Еще одна характерная черта Сталина как прирожденного политика состояла в том, что он преспокойно расставался даже с недавними фаворитами.

Он считал себя хорошим психологом, очень доверял своим чувствам и эмоциям.

Хрущев вспоминал, как в июне 1937 года арестовали Николая Кирилловича Антипова, заместителя председателя Совнаркома и главу Комиссии советского контроля:

«Мне позвонили от Сталина и сказали, чтобы я немедля ехал в Кремль, там гуляет сам, и он вызывает вас. Приехал я в Кремль и вижу: гуляет Сталин с Молотовым. Тогда в Кремле только что парк сделали, дорожки проложили. Подошел к Сталину. Он смотрит на меня и говорит:

— На вас дает показания Антипов.

Я тогда еще не знал, что Антипов арестован, и сказал, что ни Антипов, ни кто-либо другой не могут на меня дать никаких показаний, потому что нечего давать. Сталин тут же перешел к другому вопросу, по которому он меня вызывал…

Таким образом, это была психологическая провокация. Видимо, Сталин придавал ей определенное значение. Вероятно, следил, как поведет себя человек, и этим способом определял, является тот преступником или нет. Знаете, даже честный человек может быть сбит с толку, как-то дрогнуть, когда отвечает вождю партии, и тем самым создать впечатление у того, кто добивается, будто он тоже замешан…»

Сталин не уставал запугивать своих соратников.

Бухарин считал, что Калинин и Ворошилов на его стороне, что они ему симпатизируют.

На заседании политбюро 20 марта 1929 года Сталин и Калинин обменялись записками:

Сталин — Калинину: «Защищаешь кулака».

Калинин — Сталину: «Не кулака, а трудового крестьянина».

Сталин — Калинину: «А про бедноту забыл? А русских крестьян потерял?»

Калинин — Сталину: «Середняки именно русские, а инородцы?! Бедняки».

Сталин — Калинину: «Ты нынче башкирский президент, а не русский».

Калинин — Сталину: «Это не аргумент, а ругательство».

В 1930 году Сталин получил из ОГПУ показания обвиняемого по «делу Трудовой крестьянской партии» Николая Кондратьева. Тот назвал Калинина в качестве человека, который давал заговорщикам информацию о положении в стране.

Сталин написал Молотову:

«Что Калинин грешен, в этом не может быть никакого сомнения. Все, что сообщено о Калинине, — сущая правда. Обо всем этом надо осведомить ЦК, чтобы Калинину впредь неповадно было путаться с пройдохами».

На всякий случай в 1938 году арестовали жену Калинина.

Михаилу Ивановичу Калинину, формальному президенту Советского Союза, и его жене пришлось похуже, чем Молотовым.

Екатерина Ивановна Калинина была арестована еще 25 октября 1938 года 2-м отделом Главного управления государственной безопасности НКВД по обвинению в антисоветской деятельности и связях с троцкистами и правыми.

Калинин не посмел замолвить за жену словечко. Боялся, что и его самого посадят. Знал, что у чекистов заготовлены материалы о связях с «правыми», Бухариным и Рыковым, которых уже расстреляли. Сталин распорядился ознакомить Калинина с этими материалами, чтобы Михаил Иванович понимал, на каком крючке он сидит, и дрожал от страха.

В справке, которую Берия представил Сталину, говорилось:

«Следствием установлено, что Калинина с 1929 года была организационно связана с участниками антисоветской вредительской и террористической организации правых и содействовала им в их антисоветской деятельности.

Сблизившись с рядом враждебных ВКП(б) лиц: бывшим директором института советского права Мишель А.О., бывшим замдиректора Зернотреста Герчиковым М.Г., бывшим работником Главного управления гражданского воздушного флота Остроумовой В.П., бывшим работником ЦК ВКП(б) Островской Н.Ф. и другими участниками этой организации, осужденными впоследствии за правотроцкистскую деятельность, Калинина предоставляла им свою квартиру для контрреволюционных сборищ, на которых обсуждались вопросы антисоветской деятельности организации, направленные против политики и руководства ВКП(б) и советского правительства.

Имея тесное общение с Остроумовой В.П., информировала последнюю по вопросам секретного характера, что Остроумовой было использовано в шпионских целях. Работая с 1936 года членом Верховного суда РСФСР, Калинина поддерживала связи с правыми: бывшим работником Верхсуда Берман и бывшим работником Института советского права Пашуканис (осуждены).

Кроме того, следствием установлено, что Калинина до 1924 года скрывала о том, что ее брат Лорберг Владимир (осужден) являлся агентом царской охранки.

В предъявленных обвинениях Калинина Е.И. виновной себя признала.

Осуждена Военной коллегией Верховного суда СССР 22 апреля 1939 года по статьям 17-58-6, 17-58-8 и 58–11 УК РСФСР к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на 15 лет с поражением в правах на 5 лет».

9 мая 1945 года, в День Победы, рассчитывая на милосердие вождя, жена «всесоюзного старосты», которого иногда пышно именовали президентом страны, обратилась к Сталину:

«Я, Калинина Екатерина Ивановна, была арестована и осуждена по ст. 58 к заключению в ИТЛ в 1938 году сроком на 15 лет. Я совершила тяжкую ошибку, усугубленную тем, что Вы своевременно мне на нее указывали, а я эти указания не учла. Такое несознательное отношение к своему положению и к окружающим людям повлекло за собой тяжкие поступки, за которые я несу суровое наказание.

Я полностью сознаю свою вину и глубоко раскаиваюсь. Эти проступки совершены мной не из сознательной враждебности, а из-за непонимания обстановки и некритического отношения к окружавшим меня людям. Уже несколько лет я нахожусь на полной инвалидности. Моя единственная надежда на Ваше великодушие: что Вы простите мне мои ошибки и проступки и дадите возможность провести остаток жизни у своих детей».

О письме доложили наркому госбезопасности Всеволоду Николаевичу Меркулову. Поскольку речь шла о жене Калинина, который оставался членом политбюро, Меркулов переслал письмо сталинскому помощнику Поскребышеву. Тот доложил вождю.

Сталин написал на письме: «Тов. Горкину. Нужно помиловать и немедля освободить, обеспечив помилованной проезд в Москву». Александр Федорович Горкин был секретарем Президиума Верховного Совета СССР и штамповал все нужные решения.

11 июня президиум, рассмотрев «ходатайство о помиловании Калининой Екатерины Ивановны», постановил: «Калинину Екатерину Ивановну помиловать, досрочно освободить от отбывания наказания и снять поражение в правах и судимость».

Неожиданная милость Сталина объяснялась просто. Калинин был уже смертельно болен, доживал последние дни. И держать его жену в лагере больше не имело смысла.

Но остальные члены высшего руководства были еще вполне здоровы, и каждого из них он держал в страхе. Пренебрежительно говорил им, что они — люди слабые, пасуют перед империалистами, нет в них настоящей стойкости. Часто упрекал соратников:

— Что с вами будет без меня, если война? Вы не интересуетесь военным делом. Никто из вас не знает военного дела. Что с вами будет? Империалисты вас передушат.

В конце 1951 года ночью, собрав членов политбюро у себя на даче, Сталин вдруг зло сказал:

— Вы состарились. Я вас всех заменю.

Поэтому у каждого из членов высшего руководства были основания убрать Сталина. Особенно у тех, кто был обречен и кого спасла только смерть вождя. Так кто же из них мог это сделать? И мог ли?

Часть II Кто мог это сделать?

Глава первая Молотов: наследник престола

Первым кандидатом на уничтожение можно считать Вячеслава Михайловича Молотова, который многие годы был ближайшим соратником вождя, считался вторым человеком в стране и его очевидным наследником. Вероятно, это стало слишком очевидным…

В начале октября 1945 года, после окончания войны, Сталин впервые за последние годы уехал отдыхать на юг и пробыл там достаточно долго. В разрушенной и голодной стране стали строить ему новые дачи — под Сухуми, возле Нового Афона, на Валдае и дачный комплекс на Рице.

«Он постарел, — вспоминала его дочь Светлана. — Ему хотелось покоя. Он не знал порою сам, чего ему хотелось…»

Об уходе вождя в отпуск в газетах, ясное дело, не писали, поэтому показалось, что Сталин просто исчез, и никто из чиновников не решился объяснить, где он. Иностранные журналисты и дипломаты заговорили о том, что заболел, подал в отставку или даже умер. Попросил встречи американский посол Аверелл Гарриман, которому вождь симпатизировал. Неожиданно для своих соратников Сталин согласился принять его в Сочи. Гарриман отвез ему послание президента Гарри Трумэна, а вернувшись, опроверг слухи о болезни вождя.

На хозяйстве остался Молотов. В Москве устраивались дипломатические приемы, дружеские встречи с иностранцами-союзниками. Даже такое твердое сердце, как у Молотова, не выдержало. После победы в войне он утратил привычную осторожность, расслабился.

7 ноября 1945 года на приеме в Кремле по случаю очередной годовщины Октябрьской революции Вячеслав Михайлович весьма доброжелательно беседовал с иностранными корреспондентами, которые жаловались на свирепость цензуры. Информационное агентство Рейтер распространило слова Молотова:

— Я знаю, что вы, корреспонденты, хотите устранить русскую цензуру. Что бы вы сказали, если бы я согласился с этим на условиях взаимности?

Молотов действительно дал указание отделу печати Наркомата иностранных дел, и через несколько дней корреспонденты почувствовали некоторое ослабление цензуры. Это вовсе не означало, что им разрешали передавать в свои редакции все, что они хотели, но цензоры по крайней мере перестали вычеркивать отдельные слова и выражения по собственному усмотрению.

Корреспонденты расценили это как признак намечающихся перемен и еще от себя добавили, что теперь, может быть, Молотов вновь станет главой правительства (он перестал им быть накануне войны), потому что Сталин стар, болен и скоро покинет свой пост. «На сегодняшний день, — писал корреспондент британской газеты «Дейли геральд», — политическое руководство Советским Союзом находится в руках Молотова».

Когда вождю отправили на юг перевод статей из зарубежной прессы, он остервенел. За разговоры о состоянии его здоровья Сталин карал беспощадно. При этом время от времени устраивал своим соратникам проверки.

На небольшом приеме в день Парада Победы в 1945 году Сталин вдруг сказал, что «через несколько лет он должен будет уйти от дел». Все хором заговорили о том, что это совершенно невозможно.

В другой раз у себя на даче Сталин опять завел разговор о пенсии:

— Пусть Вячеслав теперь поработает. Он помоложе.

Это была откровенная провокация, и Молотов был достаточно умен и опытен, чтобы немедля отвергнуть такую возможность. Но, прочитав обзор иностранной прессы, Сталин заподозрил, что Молотов, может быть, и в самом деле подумывает о его кресле.

Он потребовал разобраться и доложить.

На следующий день он получил от Молотова, Берии, Маленкова и Микояна обширную шифротелеграмму, в которой вся вина возлагалась на сотрудников отдела печати Наркомата иностранных дел. От своих слов относительно ослабления цензуры Молотов отрекся, заявив, что ничего подобного он иностранным корреспондентам не говорил.

Сталин остался недоволен и сразу же продиктовал новое послание Маленкову, Берии и Микояну:

«Вашу шифровку получил. Я считаю ее совершенно неудовлетворительной. Она является результатом наивности трех, с одной стороны, ловкости рук четвертого члена, то есть Молотова, с другой стороны…

Молотов не мог не знать, что пасквили на советское правительство, содержащиеся в этих сообщениях, вредно отражаются на престиже и интересах нашего государства. Однако он не принял никаких мер, чтобы положить конец безобразию, пока я не вмешался в это дело. Почему он не принял мер?

Не потому ли, что Молотов считает в порядке вещей фигурирование таких пасквилей, особенно после того как он дал обещание иностранным корреспондентам насчет либерального отношения к их корреспонденциям? Никто из нас не вправе единолично распоряжаться в деле изменения курса нашей политики. А Молотов присвоил себе это право. Почему, на каком основании? Не потому ли, что пасквили входят в план его работы?..

До вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу считать такого товарища своим первым заместителем.

Эту шифровку я посылаю только вам трем. Я ее не послал Молотову, так как я не верю в добросовестность некоторых близких ему людей. Я вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, но копии ему не передавать».

Члены политбюро пытались как-то выручить Молотова. Они написали Сталину, что Вячеслав Михайлович каялся, признавал свои ошибки, просил прощения и прослезился. Сталин брезгливо заметил:

— Что он, институтка, — плакать?

Сам Молотов обратился к вождю с покаянной телеграммой:

«Сознаю, что мною допущены серьезные политические ошибки в работе… Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал.

Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже моей жизни».

Тогда Сталин вроде бы простил Молотова. Но через три года, в январе 1949-го, вдруг взял и разослал членам политбюро всю переписку по этому поводу — без объяснений. А в политбюро уже были новые люди. Они с интересом узнали, что Молотов, один из столпов Советского государства, оказывается, совершает такие серьезные политические ошибки.

И именно в этот момент Министерство государственной безопасности — с санкции Сталина — арестовало жену Молотова.

«Тебе нужно разойтись с женой»

Полина Семеновна Жемчужина (Карповская) была на семь лет моложе Молотова. Она родилась в Екатеринославе и с четырнадцати лет работала набивщицей на папиросной фабрике. В мае 1917 года заболела туберкулезом. Не могла работать, лечилась и жила у сестры.

После революции Жемчужина вступила в Красную армию. В 1918 году ее приняли в партию, в 1919 году взяли инструктором ЦК Компартии Украины по работе среди женщин. С Молотовым она познакомилась на совещании в Петрограде.

В 1921 году она вслед за Вячеславом Михайловичем перебралась в Москву и стала инструктором Рогожско-Симоновского райкома. В том же году они с Молотовым поженились.

После свадьбы Жемчужина пошла учиться. В 1925 году она окончила в Москве рабочий факультет имени М.Н. Покровского, в 1927 году — курсы марксизма при Коммунистической академии. Энергичная и целеустремленная женщина, полная веры в торжество коммунистической партии, быстро пошла в гору.

Летом 1927 года Жемчужина стала секретарем партийной ячейки на парфюмерной фабрике «Новая заря». Год проработала инструктором Замоскворецкого райкома. В сентябре 1930 года ее назначили директором парфюмерной фабрики «Новая заря».

В те годы Сталины и Молотовы дружили семьями. Судя по воспоминаниям Анастаса Микояна, в начале тридцатых годов Сталин очень прислушивался к мнению Полины Семеновны. Она внушала вождю, что необходимо развивать парфюмерию, потому что женщинам нужно не только мыло, но и духи, и косметика.

Федор Федорович Раскольников, бывший командующий Балтийским флотом, переведенный на дипломатическую работу, вспоминал, как в 1931 году он привез Молотовым подарки от их старинного приятеля Александра Яковлевича Аросева, полпреда в Чехословакии.

— Аросев разложился, стал обывателем, — говорил Молотов, но заграничные подарки принимал.

Раскольников созвонился с Вячеславом Михайловичем и доверху нагруженный картонками и свертками вошел в Кремль. Распаковав их, Молотовы откровенно обрадовались заграничным подаркам. Аросев прислал материю на костюм для Вячеслава Михайловича, зеленое спортивное пальто для Полины Семеновны и детские вещи для дочери Светланы. С восхищением разглядывая вязаный детский костюмчик, Полина Семеновна воскликнула:

— Когда у нас будут такие вещи?

— Ты что же, против советской власти? — шутливо перебил ее Молотов.

Тем не менее в ту пору и муж, и Сталин внимали ее доводам насчет того, что и советская женщина имеет право пользоваться косметикой.

Жемчужина сначала возглавила трест мыловаренно-парфюмерной промышленности, а летом 1936 года — Главное управление мыловаренной и парфюмерно-косметической промышленности Наркомата пищевой промышленности. Через год она уже заместитель наркома пищевой промышленности.

«Она вышла из работниц, была способной и энергичной, быстро соображала, обладала организаторскими способностями и вполне справлялась со своим обязанностями, — писал Анастас Микоян. — Кроме положительного, ничего о ней сказать не могу. Под ее руководством эта отрасль развивалась настолько успешно, что я мог поставить перед ней задачу, чтобы советские духи не уступали по качеству парижским. Тогда эту задачу в целом она почти что выполнила: производство духов стало на современном уровне, лучшие наши духи получили признание».

В январе 1939 года Сталин сделал Жемчужину наркомом рыбной промышленности. Так что супруги Молотовы теперь оба входили в состав правительства. Сталина эта семейственность не смущала. Он распорядился избрать Жемчужину депутатом Верховного Совета СССР и — на XVIII съезде партии — кандидатом в члены ЦК. Полину Семеновну наградили орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды, «Знак Почета».

Но именно в это время отношение Сталина к Молотову стало постепенно меняться. Сталин начинает отдаляться от Молотова, которому отныне отводится роль не соратника, а, как и всем, подручного вождя. Сталин продолжал обсуждать с Молотовым важнейшие вопросы, но решил поставить его на место и покончить с прежними приятельскими отношениями.

В 1937 году политбюро уволило сразу нескольких помощников Молотова, и он не смог их защитить. Потом Сталин нашел слабое место Вячеслава Михайловича — его жену…

В 1939 году глава правительства Молотов получил неожиданное назначение — стал одновременно еще и наркомом иностранных дел. Считается, что таким образом Сталин желал усилить внешнеполитическое направление. В реальности назначение Молотова в Наркоминдел было признаком начинающейся опалы: Вячеслав Михайлович, по существу, отстранялся от остальных дел. В том же году у его жены возникли куда более серьезные неприятности.

На нее завели дело в Наркомате внутренних дел — по обвинению в связях с «врагами народа и шпионами». Хотя по этому обвинению следовало судить прежде всего самого Сталина — это он назначал на высокие должности тех, кого потом сам объявлял врагами…

10 августа 1939 года политбюро приняло постановление, которое прошло под высшим грифом секретности — «особая папка». В нем говорилось, что жена Молотова, чье имя старательно не называлось, «проявила неосмотрительность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении т. Жемчужиной оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа».

Политбюро поручило Наркомату внутренних дел «произвести тщательную проверку всех материалов, касающихся т. Жемчужиной». Умелые люди в НКВД немедленно состряпали показания о ее причастности к «вредительской и шпионской работе» и представили их в ЦК.

Но Сталин ее пока что помиловал — для начала ему достаточно было подорвать репутацию Молотова. 24 октября политбюро вновь разбирало поведение Полины Семеновны. Более серьезные обвинения против нее были признаны «клеветническими», но упрек в «неосмотрительности и неразборчивости» записали в постановление.

Никита Хрущев вспоминал:

«Волевая женщина… производила впечатление хорошего работника и хорошего товарища. И что было приятно — никогда не давала почувствовать, что она не просто член партии, а еще и жена Молотова… Сталин относился к ней с большим уважением… На грудь Жемчужиной сыпались ордена, но все по справедливости и не вызывали каких-либо разговоров.

Вдруг, я и сейчас не могу ничем объяснить это, на Жемчужину был направлен гнев Сталина… С конкретными обвинениями в ее адрес выступил Шкирятов (заместитель председателя Комиссии партийного контроля. — Авт.)…

Жемчужина выступила в свою защиту. Я восхищался ею внутренне, хотя и верил тогда, что Сталин прав, и был на стороне Сталина. Но она мужественно защищала свое партийное достоинство и показала очень сильный характер…»

Ее сняли с поста союзного наркома рыбной промышленности и с большим понижением перевели в республиканский наркомат местной промышленности начальником главка текстильной промышленности. В феврале 1941 года на XVIII конференции ВКП(б) Жемчужина лишилась партийного звания — ее вывели из состава кандидатов в члены ЦК, что было публичной пощечиной и выражением политического недоверия.

После войны показалось, что Сталин простил жене Молотова старые грехи. В октябре 1946 года Жемчужину повысили — она возглавила Главное управление текстильно-галантерейной промышленности Министерства легкой промышленности СССР.

Но Сталин, оказывается, не оставил мысли разделаться с Молотовым. Да и с годами вождь стал винить Полину Семеновну в том, что она «плохо влияла» на его жену Надежду Аллилуеву. Может быть, Жемчужина косвенно виновна в ее самоубийстве…

Позиции Молотова ослабевали постепенно.

На пленуме ЦК в марте 1946 года было образовано бюро Совета министров, состоявшее из заместителей главы правительства. Председателем бюро стал не Молотов, а Берия, избранный к тому времени в политбюро.

В начале 1947 года Молотов сумел частично вернуть себе утраченное положение. Бюро Совета министров возглавил сам Сталин, Молотов стал его первым заместителем, то есть фактически председательствовал на заседаниях.

Одновременно Сталин вывел из Министерства госбезопасности разведку. Постановлением правительства был образован Комитет информации при Совете министров (Комитет № 4), объединивший все разведывательные структуры страны. В комитет вошли Первое главное управление МГБ, Главное разведывательное управление Министерства вооруженных сил, а также разведывательные и информационные структуры ЦК партии.

Характерно, что Комитет информации возглавил не министр госбезопасности генерал-полковник Виктор Семенович Абакумов, а министр иностранных дел Молотов. Но короткий период относительного благодушия вождя быстро миновал.

Анастас Микоян вспоминал, что Сталин отстранил Молотова отдел, но держал при себе. Молотов часами сидел в кабинете Сталина, но фактически ничего не решал.

В марте 1948 года Молотова «в связи с перегруженностью» лишили права участвовать «в заседаниях бюро Совета министров с тем, чтобы т. Молотов мог заняться главным образом делами по внешней политике» (это было откровенной издевкой, поскольку вскоре Молотова освободили и от поста министра иностранных дел).

В апреле Молотов отправил Сталину рутинный документ — проект постановления правительства «План распределения рыночных фондов муки и продовольственных товаров по областям, краям и республикам на второй квартал 1948 года».

Сталин демонстративно отказался его подписывать, продиктовав по телефону раздраженную записку:

«Возвращаю этот документ, так как думаю, что «представлять» его на подпись должны тт. Вознесенский, Берия и Маленков, которые подготовляют проекты постановлений, а не т. Молотов, который не участвует в работах бюро Совмина».

Вождь не упустил случая указать Молотову его место.

В октябре Жемчужину лишили работы и перевели в резерв Министерства легкой промышленности. В Министерстве госбезопасности на нее завели новое дело.

29 декабря 1948 года на политбюро о ходе дела докладывали министр госбезопасности Виктор Абакумов и заместитель председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) Матвей Шкирятов.

Политбюро постановило:

«1. Проверкой Комиссии партийного контроля установлено, что Жемчужина П.С. в течение длительного времени поддерживала связь и близкие отношения с еврейскими националистами, не заслуживающими политического доверия и подозреваемыми в шпионаже; участвовала в похоронах руководителя еврейских националистов Михоэлса и своим разговором об обстоятельствах его смерти с еврейским националистом Зускиным (народный артист РСФСР, лауреат Сталинской премии Вениамин Львович Зускин играл в Государственном еврейском театре, в 1952 году расстрелян. — Авт.) дала повод враждебным лицам к распространению антисоветских провокационных слухов о смерти Михоэлса; участвовала в религиозном обряде в Московской синагоге.

2. Несмотря на сделанные П.С. Жемчужиной в 1939 году Центральным комитетом ВКП(б) предупреждения по поводу проявленной ею неразборчивости в своих отношениях с лицами, не заслуживающими политического доверия, она нарушила это решение партии и в дальнейшем продолжала вести себя политически недостойно.

В связи с изложенным — исключить Жемчужину П.С. из членов ВКП(б)».

Все это произносилось в присутствии Молотова. Он не посмел и слова сказать в ее защиту, но при голосовании позволил себе воздержаться. Этот естественный, но в те времена мужественный поступок (некоторые другие партийные лидеры, обезумевшие от страха, просили дать им возможность своими руками уничтожить своих родственников, объявленных врагами народа) ему потом тоже поставят в вину.

Молотов всю жизнь преданно любил Полину Семеновну. Когда он куда-то ездил, то всегда брал с собой фотографию жены и дочери Светланы. Сталин сказал ему:

— Тебе нужно разойтись с женой.

Вячеслав Михайлович вернулся домой и пересказал жене разговор со Сталиным. Полина Семеновна твердо сказала:

— Раз это нужно для партии, значит, мы разойдемся.

Характера ей тоже было не занимать. Она собрала вещи и переехала к родственнице — это был как бы развод с Молотовым.

20 января 1949 года Вячеслав Михайлович, пытаясь спастись, написал Сталину покаянное письмо:

«При голосовании в ЦК предложения об исключении из партии П.С. Жемчужиной я воздержался, что признаю политически ошибочным.

Заявляю, что, продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности.

Кроме того, признаю тяжелую вину, что вовремя не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами вроде Михоэлса».

Письмо Молотова — это предел человеческого унижения, до которого доводила человека система. Самые простые человеческие чувства, как любовь к жене и желание ее защитить, рассматривались как тяжкое политическое преступление.

26 января 1949 года Полину Семеновну арестовали. Членам ЦК разослали материалы из ее дела. Там было много гнусных подробностей, придуманных следователями с явным желанием выставить Молотова на посмешище. В материалах МГБ утверждалось, что Жемчужина была неверна мужу, и даже назывались имена ее мнимых любовников.

Когда в 1953 году судили Берию и его подельников, следователи нашли людей, из которых выбивали показания на Полину Жемчужину. Одного арестованного, бывшего директора научно-исследовательского института, просто пытали. Руководил этим тогдашний первый заместитель Берии комиссар госбезопасности третьего ранга Всеволод Меркулов. Этот арестованный выжил и в 1953 году рассказал, что с ним вытворяли Меркулов и следователи НКВД:

«С первого же дня ареста меня нещадно избивали по три-четыре раза в день и даже в выходные дни. Избивали резиновыми палками, били по половым органам. Я терял сознание. Прижигали меня горящими папиросами, обливали водой, приводили в чувство и снова били. Потом перевязывали в амбулатории, бросали в карцер и на следующий день снова избивали…

От меня требовали, чтобы я сознался в том, что я сожительствовал с гражданкой Жемчужиной и что я шпион. Я не мог оклеветать женщину, ибо это ложь и, кроме того, я импотент с рождения. Шпионской деятельностью я никогда не занимался. Мне говорили, чтобы я только написал маленькое заявление на имя наркома, что я себя в этом признаю виновным, а факты мне они сами подскажут…»

Уже после смерти Сталина, в 1955 году, генеральный секретарь ЦК Компартии Израиля встретил Молотова в Кремлевской больнице и возмущенно спросил:

— Почему же вы, член политбюро, позволили арестовать вашу жену?

На лице Молотова не дрогнул ни один мускул:

— Именно потому, что я член политбюро и был обязан подчиняться партийной дисциплине.

Дисциплина здесь ни при чем. Арест жены был для него колоссальной трагедией, но Молотов не посмел возразить Сталину, иначе он сразу бы отправился на Лубянку вслед за Полиной Семеновной.

4 марта 1949 года Вячеслава Михайловича освободили от должности министра иностранных дел. Словно в насмешку ему сначала поручили возглавить бюро Совета министров по металлургии и геологии, а потом — бюро по транспорту и связи.

Молотов правильно понимал, что не он из-за жены потерял доверие Сталина, а она из-за него сидела. Уже на пенсии Вячеслав Михайлович рассказывал:

— Ко мне искали подход, и ее допытывали, что вот, дескать, она тоже какая-то участница заговора, ее принизить нужно было, чтобы меня, так сказать, подмочить. Ее вызывали и вызывали, допытывались, что я, дескать, не настоящий сторонник общепартийной линии.

Полину Семеновну интенсивно допрашивали на Лубянке. Каждый день Молотов проезжал мимо здания Министерства госбезопасности в черном лимузине с охраной. Но он ничего не мог сделать для своей жены. Не решался даже спросить о ее судьбе. Полина Семеновна, правда, была избавлена от побоев — судьба Вячеслава Михайловича еще не была окончательно решена, и чекисты не хотели рисковать.

Полине Семеновне предъявили обвинение по печально знаменитой 58-й статье, по которой расстреливали или сажали всех политических заключенных. 58-я статья состояла из множества пунктов. Комбинация обвинений позволяла вынести любой приговор — от ссылки до расстрела.

Следователи составили для нее не самый опасный букет:

58-1а — покушение на измену Родине, совершенное не военнослужащим;

58-10 — антисоветская пропаганда и агитация;

58-11 — организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений.

29 декабря 1949 года Особое совещание при Министерстве госбезопасности приговорило ее к пяти годам ссылки. Ее отправили в Кустанайскую область Казахстана.

Лаврентий Павлович Берия, давно отстраненный от чекистских дел, но вполне информированный, иногда на ухо шептал Молотову:

— Полина жива.

Вячеслав Михайлович благодарно кивал и ждал, что будет дальше.

Госбезопасность следила за каждым шагом Молотова.

В 1949 году затеяли ремонт помещений секретариата Молотова. При уборке обнаружили, как говорилось в рапорте, «портрет т. Сталина очень странного изображения». Странность заключалась в том, что он не был нарисован по канонам социалистического реализма, не более того, но и отступление от канонов было смертельно опасно, коль речь шла о вожде.

О находке доложили Берии.

Лаврентий Павлович, как писал в президиум ЦК уже в 1953 году управляющий делами Совета министров Михаил Помазнев, обрадовался и поручил выяснить, кому же принадлежит этот портрет. Один из работников секретариата Молотова признался, что, когда он работал в советском посольстве в Париже, этот портрет ему передал художник-эмигрант, который просился на родину. Берия страшно огорчился, что сомнительный портрет не удалось приписать самому Молотову.

По традиции Вячеслав Михайлович продолжал курировать международные публикации «Правды». Главный партийный орган получил указание регулярно публиковать передовые на международные темы. Текст предварительно посылался Сталину и Молотову.

Однажды уже около полуночи фельдъегерь привез пакет от Молотова, вспоминает ветеран «Правды» Виталий Корионов. Распечатали пакет и увидели, что от первоначального варианта остались буквально три слова. Остальное переписано рукой самого Молотова. Новый текст перепечатали и отправили в типографию набирать. А в два часа ночи главному редактору Петру Николаевичу Поспелову позвонил Сталин и сообщил, что он считает текст передовой подходящим и его можно публиковать…

Поспелов занервничал, растерялся: что же делать? Сталинского распоряжения ослушаться нельзя — надо печатать тот текст, который вождь просмотрел. Но как быть с Молотовым?

Поспелов встал, подтянул галстук, снял трубку вертушки и набрал номер Молотова. Он робко рассказал Вячеславу Михайловичу о ситуации и попросил указаний.

Молотов помолчал и сказал:

— У вас есть мой текст? Возьмите в руки. Взяли? Разорвите и бросьте в корзину.

И он повесил трубку.

В апреле 1950 года Сталин вновь преобразовал структуру бюро Совета министров. Теперь своим первым заместителем он сделал Николая Александровича Булганина, который несколько лет был замом у Сталина в военном ведомстве.

В феврале 1951 года произошла еще одна реорганизация бюро Совмина, расстановка сил изменилась: председательствование на заседаниях президиума Совета министров и бюро президиума Совмина возлагалось поочередно на заместителей председателя Совета министров Булганина, Берию и Маленкова, им также поручалось рассмотрение текущих вопросов.

В это новое бюро Молотов уже не вошел. Повседневная власть сосредоточилась в руках тройки — Берии, Маленкова и Булганина. Впрочем, и они понимали, сколь ненадежно их высокое положение.

У Сталина не было вечных друзей. У него был только вечный интерес — сохранение полной и единоличной власти. А друзья и соратники менялись. И он предпочитал держать их в страхе, в том числе арестовывая их жен, детей и других близких родственников.

Вячеслав Михайлович — теперь уже один — продолжал жить в Кремле. Его машина въезжала через Боровицкие ворота без остановки. Если его навещала дочь Светлана, правительственный лимузин притормаживал у въезда в арку Боровицких ворот. Офицеры Главного управления охраны Министерства госбезопасности проверяли документы и докладывали о посетителе дежурному. У жен и детей членов политбюро были специальные пропуска, которые выдавал комендант Кремля.

Трехэтажного дома, в котором находились квартиры Молотова и Микояна, больше не существует. На этом месте построили Дворец съездов. А раньше это была Коммунистическая улица, там находились гаражи, медпункт, прачечная, парикмахерская и другие службы, обеспечивавшие быт членов высшего партийного руководства. У входа в жилой дом и на каждом этаже стояли охранники.

Микоян с большим семейством занимал восьмикомнатную квартиру. Молотов располагался над Микоянами. После того как Жемчужину посадили, он остался один. Светлана предпочитала жить в городе, там она чувствовала себя свободнее, чем в Кремле. Друг с другом здесь практически не общались. Позвать к себе знакомых было весьма затруднительно из-за строгой пропускной системы.

Мебель в кремлевских квартирах была государственная с жестяными номерками. И вообще сохранялось ощущение казенности и скуки. Центрального отопления не было. В комнатах еще стояли печи, которые каждое утро прислуга топила дровами.

Вербовка в спецвагоне

Портреты Молотова носили на демонстрации. Его именем называли города и колхозы. Он оставался членом политбюро и заместителем Сталина в правительстве. Каждый день он приезжал в Кремль и целый день сидел в своем огромном кабинете, читал газеты и тассовские информационные сводки, уезжал домой обедать, возвращался в свой кабинет. Дел у него не было. Сталин ему не звонил и к себе не приглашал.

Сталин почти не собирал политбюро в полном составе, а создавал для решения тех или иных проблем пятерки, шестерки, тройки. И получалось, что, скажем, член политбюро Молотов не входил в эти тройки и пятерки. Это означало, что ему не присылали никаких материалов, не звали на совещания, не спрашивали его мнения.

Один из помощников Молотова говорил мне:

— В те времена на него просто жалко было смотреть…

Политические расчеты Сталина подкреплялись его старческой подозрительностью. Он пришел к выводу, что Молотов американский шпион. Его завербовали во время поездки в Соединенные Штаты. А зачем иначе американцам надо было выделять советскому наркому особый вагон? Там, в вагоне, вели с ним тайные разговоры и завербовали.

Эту историю вспоминал Никита Хрущев:

«Сталин, отдыхая как-то в Сухуми, поставил вдруг такой вопрос: Молотов является американским агентом, сотрудничает с США… Молотов тут же начал апеллировать к другим. Там был и я, и Микоян, и все сказали, что это невероятно.

— А вот помните, — говорит Сталин, — Молотов, будучи на какой-то ассамблее Организации Объединенных Наций, сообщил, что он ехал из Нью-Йорка в Вашингтон.

Раз ехал, значит, у него там есть собственный салон-вагон. Как он мог его заиметь? Значит, он американский агент.

Мы отвечали, что там никаких личных железнодорожных вагонов государственные деятели не имеют. Сталин же мыслил по образу и подобию порядка, заведенного им в СССР, где у него имелся не только салон-вагон, а и целый отдельный поезд…

Он резко отреагировал на недоверие, проявленное к его высказываниям, и сейчас же продиктовал телеграмму Вышинскому, находившемуся тогда в Нью-Йорке: потребовал, чтобы Вышинский проверил, имеется ли у Молотова собственный вагон? Тут же телеграмма была послана шифровкой. Вышинский срочно ответил, что, по проверенным сведениям, в данное время у Молотова в Нью-Йорке собственного вагона не обнаружено.

Сталина этот ответ не удовлетворил. Да ему и не нужен был ответ. Главное, что у него уже засело в голове недоверие и он искал оправдания своему недоверию, подкрепления его, чтобы показать другим, что они слепцы, ничего не видящие. Он любил повторять нам:

— Слепцы вы, котята, передушат вас империалисты без меня.

Так ему хотелось, так ему нужно было. Он желал удостовериться, что Молотов — нечестный человек».

Видя, что Молотов на волосок от гибели, «товарищи» по политбюро спешили его утопить.

В 1949 году было устроено так называемое «ленинградское дело» — арестовали и уничтожили группу видных руководителей партии и правительства, выходцев из Ленинграда.

Вячеслав Михайлович в Ленинграде бывал только в командировке, но Маленков и Берия попытались и его пристегнуть к этому расстрельному делу. В октябре 1949 года они представили Сталину проект закрытого письма от имени политбюро членам и кандидатам в члены ЦК «Об антипартийной группе Кузнецова, Попкова, Родионова и др.».

В этом документе говорилось:

«Политбюро считает также нужным сказать, что наиболее влиятельные из лиц, замешанных во враждебной работе, являются людьми, близкими к т. Молотову.

Известно, что Вознесенский пользовался много лет особой поддержкой и большим доверием т. Молотова, что т. Молотов покровительствовал Кузнецову, Попкову и Родионову…

Будучи близким с этими людьми, т. Молотов не может не нести ответственности за их действия…

Исходя из всего сказанного, политбюро выносит на рассмотрение Центрального комитета следующие предложения:

…обязать т. Молотова дать объяснения ЦК ВКП(б) в связи с тем, что касается изложенного в настоящем письме, и поручить политбюро рассмотреть эти объяснения».

В истории политбюро неизменно наступал момент, когда после завершения определенного этапа все свидетели исчезали. Наступил такой момент и для Молотова. Он понимал, что дни его сочтены.

Вячеслав Михайлович вспомнил, что, когда в 1913 году его пришли арестовывать царские полицейские, он выпрыгнул в окно и убежал. Теперь бежать было некуда. Он ждал ареста. Понимал, что в лагерь его не пошлют. Выведут на большой процесс как главу шпионского заговора против советской власти и расстреляют.

Почему же Сталин не убрал тогда Молотова?

«Молотов был человеком, наиболее близко стоявшим к Сталину, — вспоминал Константин Симонов. — Молотов существовал неизменно как постоянная величина, пользовавшаяся в нашей среде, в среде моего поколения, наиболее твердым и постоянным уважением».

Для всей Восточной Европы Молотов был вторым человеком в партии, его смещение и арест вызвали бы недоумение в странах, которые Сталин насильно втаскивал в социализм. Уничтожение Молотова следовало хорошенько подготовить…

Стенограмма не велась

Партийный аппарат уже был предупрежден, что Молотов — сомнительный и, может быть, опасный человек. Сталин прямо сказал об этом на первом после XIX съезда пленуме ЦК.

XIX съезд открылся 5 октября 1952 года, в воскресенье. Вступительную речь произнес Молотов. Он и предположить не мог, какой сюрприз ожидает его после съезда.

Сталин был уже слаб и отказался делать основной доклад.

С отчетным докладом выступил Георгий Максимилианович Маленков. Он был одновременно и секретарем ЦК, и заместителем председателя Совета министров, поэтому и воспринимался как заместитель Сталина.

О директивах к пятилетнему плану развития народного хозяйства доложил заместитель главы правительства и председатель Госплана Максим Захарович Сабуров. Предлагаемые изменения в уставе партии излагал Никита Сергеевич Хрущев.

XIX съезд запомнился тем, что ВКП(б) переименовали в КПСС, а политбюро — в президиум. После съезда в Георгиевском зале Кремля был устроен прием. Иностранных гостей приветствовал маршал Ворошилов. Он произносил все тосты. Сталин был в прекрасном расположении духа.

16 октября провели традиционный после съезда первый пленум нового состава ЦК, на котором предстояло избрать руководящие органы — президиум и секретариат.

Стенограмма пленума не велась. О том, что в тот день происходило в Свердловском зале Кремля, известно только по рассказам участников пленума. В деталях они расходятся, но главное излагают одинаково.

Перед началом пленума члены высшего руководства собирались в комнате президиума рядом со Свердловским залом. Сталин, вспоминал Микоян, приходил за десять — пятнадцать минут до начала и предупреждал своих соратников о намерении кого-то снять или назначить. На сей раз Сталин пришел к самому открытию, зашел в комнату президиума и, не присаживаясь, сказал:

— Пойдемте на пленум.

Все, что происходило потом, стало сюрпризом даже для его близких соратников.

Для тогдашнего первого секретаря Курского обкома Леонида Николаевича Ефремова это был первый пленум. Впечатления были яркими, многое запомнилось. Его рассказ я и процитирую.

Начало пленума не предвещало никаких неожиданностей. Когда появилось политбюро старого состава, новенькие члены ЦК встали и зааплодировали. Сталин махнул и буркнул:

— Здесь этого никогда не делайте.

На пленумы ЦК обычные ритуалы не распространялись, о чем новички не подозревали.

Маленков сразу же предоставил слово вождю.

Сталин в сером френче из тонкого коверкота прохаживался вдоль стола президиума и неспешно говорил:

— Итак, мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и многим может показаться, что у нас существует полное единство. Однако у нас нет такого единства. Некоторые выражают несогласие с нашими решениями.

Спрашивают: для чего мы значительно расширили состав Центрального комитета? Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки передадим эстафету нашего великого дела. Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели. Потребуется десять, нет, все пятнадцать лет, чтобы воспитать государственного деятеля. Вот почему мы расширили состав ЦК…

Спрашивают: почему видных партийных и государственных деятелей мы освободили от важных постов министров? Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра — это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии…

Что касается самых видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными деятелями. Мы их перевели на работу заместителями председателя Совета министров. Так что я не знаю, сколько у меня теперь заместителей, — раздраженно пошутил Сталин.

И тут вождь неожиданно обрушился на Молотова и Микояна. У сидевших в зале был шок, хотя Вячеслав Михайлович и Анастас Иванович должны были ожидать чего-то подобного.

Анастас Микоян рассказывает в своих воспоминаниях совершенно фантастический эпизод. В 1948 году он приехал к Сталину, который отдыхал на юге, вместе с Молотовым. За обеденный стол вместе с ними сел и всевластный помощник Сталина Александр Николаевич Поскребышев, который и к секретарям ЦК запросто обращался на «ты». Вдруг Поскребышев встал и сказал:

— Товарищ Сталин, пока вы отдыхаете здесь, на юге, Молотов и Микоян в Москве подготовили заговор против вас.

Вспыльчивый Микоян схватил стул и бросился на Поскребышева со словами:

— Ах ты, мерзавец!

Сталин остановил Микояна:

— Зачем так кричишь, ты же у меня в гостях!

Микоян стал горячо говорить:

— Это же невозможно слушать, такого не было и не могло быть!

Сталин ответил ему совершенно спокойно:

— Раз так — не обращай на него внимания.

Молотов сидел белый как бумага. Но молчал, не сказал ни слова.

Поскребышев, ясное дело, говорил не по собственной инициативе. Это была психологическая проверка. Сталин часто устраивал такие провокации и внимательно смотрел, как реагирует обвиняемый. Он считал, что если человек в чем-то виноват, то обязательно себя выдаст. Главное — застать его врасплох…

Теперь на пленуме ЦК Сталин предъявил своим соратникам обвинения, тянувшие на высшую меру политического наказания:

— Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших рядах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.

Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаясь, не колеблясь, он отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков.

Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь «под шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. На каком основании? Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесет.

Это первая политическая ошибка товарища Молотова. А чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта автономия. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских притязаний на наш Советский Крым. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член политбюро. И мы категорически отклоним его надуманные предложения.

Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится достоянием товарища Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена политбюро недопустимо.

Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами землю навечно. И они должны отдавать положенный долг государству, поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна…

Пока Сталин это говорил, в зале стояла мертвая тишина. Выступал он почти полтора часа, а весь пленум продолжался два часа с небольшим. Когда вождь закончил речь, Микоян поспешно спустился к трибуне и стал оправдываться, ссылаясь на экономические расчеты. Сталин оборвал его и, погрозив указательным пальцем, угрожающе произнес:

— Видите, сам путается и нас хочет запутать в этом ясном, принципиальном вопросе.

Микоян побормотал:

— Товарищи, признаю, что и у меня были ошибки, но не преднамеренные…

Сталин махнул рукой, и зал послушно отреагировал:

— Хватит заниматься самооправданием! Знаем вас, товарищ Микоян! Не пытайтесь ввести ЦК в заблуждение!

Ошеломленный Микоян замолчал и покинул трибуну.

Молотов тоже признавал свои ошибки, оправдывался, говорил, что он был и остается верным учеником товарища Сталина.

Тот резко оборвал Молотова:

— Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина.

Иначе говоря, вождь не захотел выслушивать оправдания. Это был плохой признак. Иногда раскаяние спасало от кары. Но тут стало ясно, что вождь миловать не намерен.

Разделавшись с Молотовым и Микояном, Сталин сказал, что нужно решить организационные вопросы, избрать руководящие органы партии. Он достал из кармана френча собственноручно написанную бумагу и сказал:

— В президиум ЦК можно было бы избрать, например, таких товарищей…

Он назвал длинный список и заметил, что в него включены все члены политбюро старого созыва, кроме Андрея Андреевича Андреева, бывшего председателя Комитета партийного контроля. Сталин пояснил:

— Относительно уважаемого Андреева все ясно: совсем оглох, ничего не слышит, работать не может. Пусть лечится!

Сталин включил в президиум ЦК ряд новых и сравнительно молодых партработников, в том числе Леонида Ильича Брежнева, которого он из Молдавии перевел в Москву.

Потом Сталин неожиданно для присутствующих предложил избрать бюро президиума ЦК (этот орган раньше не существовал и уставом партии он не был предусмотрен) — по аналогии с уже существовавшим бюро президиума Совета министров.

В бюро он предложил самого себя, своих заместителей в правительстве Берию, Булганина, Ворошилова, Кагановича, Маленкова, Сабурова, секретаря ЦК и московского комитета Хрущева.

Молотова в бюро президиума ЦК Сталин не включил. Как, впрочем, и Микояна. Что касается Ворошилова, то маршал, видимо, оказался в бюро случайно. Список Сталин составил сам, ни с кем не советуясь, и его рука по привычке вывела знакомую фамилию некогда очень близкого ему человека. Но после пленума, увидев фамилию Ворошилова в списке членов бюро, Сталин изумленно спросил:

— Как сюда пролез этот английский шпион?..

Хрущев, вспоминая об этом, говорил, что присутствовавшие переглянулись и кто-то робко заметил:

— Он не мог пролезть, вы же его сами назвали, когда выступали, и он был выбран в состав бюро.

— Не понимаю, как это получилось, — раздраженно заметил Сталин.

Его слова не сулили Ворошилову ничего хорошего.

Жизнь маршала висела на волоске. На дачу к себе Сталин его больше не пускал. Он вовсе не шутил, когда называл Молотова американским шпионом, а Ворошилова — английским.

К тому времени Ворошилов фактически остался без работы. Формально он оставался заместителем председателя Совета министров, но без каких-либо обязанностей. Подумав, Сталин нашел ему занятие и подписал постановление политбюро:

«Возложить на т. Ворошилова руководство работой добровольных обществ: Советской армии (ДОСАРМ), военно-морского флота (ДОСФЛОТ) и авиации (ДОСАВ), обязав его иметь соответствующих помощников».

Это незначительное поручение носило откровенно издевательский характер. Когда члена политбюро низводили до столь малой роли, это означало, что скоро последует арест. Возможно, Ворошилов этого не понимал или, скорее, гнал от себя такие мысли, но подобное постановление означало, что не только его карьера, но и жизнь близятся к концу…

Когда приступили к выборам секретариата ЦК, Сталин опять зачитал фамилии секретарей. Но себя не назвал. Тогда сидевший в президиуме Маленков протянул руку в направлении трибуны, где стоял Сталин. Из зала раздался хор голосов, так как жест был всем понятен:

— Товарища Сталина!

Он негромко произнес:

— Не надо Сталина, я уже стар. Надо на отдых.

А из зала все неслось:

— Товарища Сталина!

Все встали и зааплодировали. Сталин махнул рукой, призывая успокоиться, и сказал:

— Нет, меня освободите от обязанностей и генерального секретаря ЦК, и председателя Совета министров.

Все изумленно замолчали.

Маленков поспешно спустился к трибуне и сказал:

— Товарищи, мы должны все единогласно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь генеральным секретарем.

Опять началась овация и крики:

— Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!

Сталин прошел к трибуне:

— На пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей генерального секретаря и председателя Совета министров. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого!

Маршал Тимошенко встал:

— Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все как один избираем вас своим руководителем. Другого решения быть не может.

Зал, стоя, аплодировал. Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой, словно в досаде:

— Ну ладно, пусть будет и Сталин.

Членам ЦК было ясно, что карьера Молотова подошла к концу. Сталин дал понять, что этот сомнительный человек не может занять его место после смерти вождя.

Писатель Константин Симонов, тоже присутствовавший на пленуме, писал:

«Сталин бил по представлению о том, что Молотов самый твердый, самый несгибаемый последователь Сталина. Бил предательски и целенаправленно, бил, вышибая из строя своих возможных преемников… Он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и в партии. И речь его окончательно исключала такую возможность».

После смерти Сталина Молотов, Микоян и Ворошилов будут риторически вопрошать: как ему могло прийти в голову называть их шпионами? Но они сами-то называли своих товарищей по политбюро Троцкого, Зиновьева, Каменева, Рыкова, Бухарина агентами иностранных разведок, хотя знали, что это вранье. Почему же они, зная вождя, думали, что их минует чаша сия?

В 1960 году Ворошилов по поручению Хрущева беседовал с Василием Сталиным. Маршал отчитывал младшего Сталина за алкоголизм и выходки. Заговорил о старшем Сталине:

— В последние годы у твоего отца были большие странности, его окружали сволочи вроде Берии. Было же так, когда он спрашивал меня, как мои дела с англичанами. Называл же он меня английским шпионом… Это все мерзости Берии, ему поддакивали Маленков и Каганович. Я лишь потому уцелел, что он знал меня по фронту со времени Гражданской войны. Мы жили в Царицыне рядом — он с твоей матерью, тогда невестой, а я с Екатериной Давидовной и Петей. Он знал меня по делам. Когда на меня наговаривали мерзость, он гнал ее от себя, зная, что я не способен на это. Но меня могли и убить, как убили многих. Эта сволочь, окружавшая Сталина, определяла многое…

Не каждый мог выдержать такую жизнь. А члены сталинского политбюро смогли. Они упивались властью, самым сильным из существующих наркотиков. Да, они боялись Сталина, лебезили перед ним, могли гопака сплясать, если вождь просил, зато их боялась вся остальная страна.

Для Молотова самое страшное было впереди.

21 января 1953 года Полину Семеновну Жемчужину, которая отбывала ссылку, арестовали вновь. На сей раз следователи Министерства госбезопасности инкриминировали ей более серьезные преступления, что позволяло уже навсегда отправить ее в ГУЛАГ. Ее собирались судить по статье 58-1а (измена Родине, а не подготовка к измене, как в прежнем приговоре), статье 58–10 (антисоветская пропаганда и агитация) и статье 58–11 (организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений). Это означало, что Сталин все-таки решил убрать Молотова.

Самое поразительное состоит в том, что никто не проявил такой верности и такого слепого повиновения Сталину, как Молотов и Жемчужина. На похоронах вождя Молотов, кажется, единственный из всех выступавших с трибуны мавзолея, прощался с человеком, которого, несмотря ни на что, любил. Все-таки существовало нечто, связавшее их навсегда…

После смерти Сталина Полину Семеновну немедленно доставили в Москву. Вечером к дому Молотова в Кремле один за другим подъезжали черные правительственные лимузины — члены президиума поздравляли Вячеслава Михайловича с возвращением жены.

Постановлением следственной части МВД 23 марта 1953 года дело против Жемчужиной было прекращено.

Через день постановлением Особого совещания при МВД ее полностью реабилитировали. Полине Семеновне Жемчужиной было уже пятьдесят шесть лет. Больше к работе она не вернулась, в апреле 1954 года ей дали персональную пенсию.

Способны ли были Молотов, или Микоян, или Ворошилов на решительный шаг, чтобы избавить себя от неминуемой смерти?

Никто из них и пальцем не смел пошевелить, чтобы спасти себя и своих близких. Уж как Вячеслав Михайлович любил свою жену, а ведь не посмел даже замолвить за нее слово! Понимал, что ждет его столь же любимую дочь Светлану, и все равно покорно следовал своей судьбе.

Порывистый, стремительный, резкий на слово маршал Ворошилов был слабовольным человеком и совершенно несамостоятельным. Он смертельно боялся самостоятельно принимать решения, и подчиненные не могли добиться от него внятного ответа. Все его время уходило на бесконечные обсуждения.

Маршал, казавшийся стране воплощением мужественности, привык во всем подчиняться Сталину и даже перед лицом смертельной опасности не мог ни на что решиться.

Анастас Иванович Микоян тоже не посмел вступиться за своих безвинно посаженных детей, хотя для него семья имела огромное значение.

В 1943 году сын наркома авиационной промышленности Алексея Ивановича Шахурина шестнадцатилетний Владимир, обезумев от страсти, выстрелил в любимую девушку — дочь дипломата Константина Александровича Уманского, назначенного послом в Мексику. Юноша не хотел расставаться с любимой. Это случилось на ступенях лестницы Большого Каменного моста. Второй выстрел Шахурин-младший сделал в себя.

Пистолет Владимир Шахурин взял у одного из сыновей Анастаса Микояна — Вано. Завели уголовное дело. Первоначально его вел Лев Романович Шейнин, широко известный своими детективными рассказами, а в ту пору начальник следственной части Прокуратуры СССР. Шейнин вел себя деликатно с детьми столь высокопоставленных родителей. Но доложили Сталину, которому не понравилось, что у кремлевских детей оказалось в руках оружие. Зачем им пистолеты? Не собираются ли они совершить террористический акт? Убить вождя?

Следствие передали из прокуратуры в Наркомат госбезопасности. Кремлевскими детьми занялся начальник следственной части по особо важным делам НКГБ комиссар госбезопасности Лев Емельянович Влодзимирский (в центральный аппарат его привел Берия, с Берией же его и расстреляют в 1953 году). Влодзимирский соорудил «дело юношеской антисоветской организации» и арестовал двадцать восемь молодых людей. Среди них двоих детей Микояна — шестнадцатилетнего Вано и четырнадцатилетнего Серго, сыновей адъютанта Ворошилова генерала Хмельницкого, племянника Надежды Аллилуевой…

Анастас Иванович не смел вмешаться и защитить детей.

Его сыновья просидели на Лубянке полгода. Дело было совсем пустое, поэтому они получили год ссылки. Отбывали ее в Сталинабаде (Душанбе). Через несколько лет Сталин поинтересовался у Анастаса Ивановича Микояна:

— А где твои сыновья, которые были осуждены?

Микоян объяснил, что старший учится в Военно-воздушной инженерной академии имени Н.Е. Жуковского, а младший — в Институте международных отношений.

— А достойны ли они учиться в советском высшем учебном заведении? — с угрозой спросил Сталин.

Микоян промолчал. По словам его другого сына, Степана, летчика-испытателя, Героя Советского Союза, Анастас Иванович «был уверен, что теперь их немедленно исключат, а может быть, и арестуют (это был период новой волны репрессий). Но ничего не произошло. Видимо, Сталина что-то отвлекло, и он забыл об этом…»

Впрочем, в любом случае Молотов, Микоян и Ворошилов не имели возможности добраться до Сталина. В последние месяцы своей жизни вождь их не принимал и на дачу не приглашал. Версия об их причастности к смерти вождя несостоятельна.

Глава вторая Маленков: хозяин партийной канцелярии

Георгий Максимилианович Маленков, уже будучи на пенсии, рассказывал сыну Андрею о последних днях Сталина:

«Я, Молотов, Берия, Микоян, Ворошилов, Каганович прибыли на ближнюю дачу Сталина. Он был парализован, не говорил, мог двигать только кистью одной руки. Слабые зовущие движения кисти руки. К Сталину подходит Молотов. Сталин делает знак — «отойди». Подходит Берия. Опять знак — «отойди». Подходит Микоян — «отойди». Потом подхожу я. Сталин удерживает мою руку, не отпуская. Через несколько минут он умирает, не сказав ни слова, только беззвучно шевеля губами…»

Георгий Максимилианович считал себя самым близким к Сталину человеком и его законным наследником.

В 1952 году на XIX съезде Маленков делал основной доклад, это заставляло смотреть на него как на наследника Сталина. Хотя в отличие от других руководителей страны Маленков не работал ни в сельском хозяйстве, ни в промышленности, не возглавлял ни министерства, ни партийного комитета. Его жизненный путь со временем повторит Константин Устинович Черненко, еще один прирожденный аппаратчик, который тоже станет во главе страны…

Всю свою фантастическую карьеру Маленков сделал, не выходя из кабинета партийной канцелярии. Маленков, как и Черненко, был гением партийной канцелярии. Но он был, конечно, умнее и образованнее Константина Устиновича.

Сын Маленкова пишет, что Георгий Максимилианович происходил из дворянской семьи, его дед был полковником, брат деда — контр-адмиралом. В прежние времена все это тщательно скрывалось.

У Георгия Маленкова были двое братьев и сестра, но они умерли очень рано. Он остался один. Окончил гимназию с золотой медалью. После революции служил в Красной армии в Средней Азии. В 1920 году познакомился с будущей женой — Валерией Алексеевной Голубцовой и влюбился в нее. Валерия Алексеевна работала библиотекарем в агитпоезде и училась на курсах, организованных политуправлением Туркестанского фронта. Формально они не регистрировали свой брак, и Валерия Алексеевна оставила девичью фамилию.

Женщина с характером

Эта встреча оказалась для Маленкова редкостной удачей. Жена стала для него другом и опорой. Наделенная сильной волей и характером, Валерия Алексеевна всю жизнь толкала вперед вялого и инертного Георгия Максимилиановича.

В 1921 году Маленковы переехали в Москву. Георгий Максимилианович поступил в Высшее техническое училище имени Баумана на электротехнический факультет. Еще студентом он стал секретарем партийной организации. Пока муж грыз гранит науки, Голубцова быстро нашла себе работу в организационно-инструкторском отделе ЦК, которым руководил Каганович.

Голубцова была информатором, то есть в ее обязанности входили изучение и обработка материалов, поступавших в ЦК из местных партийных организаций. Таким же информатором в отделе работал Владимир Наумович Билль-Белоцерковский, бывший матрос-кочегар и будущий драматург, автор знаменитой в конце двадцатых годов пьесы «Шторм».

Потом Голубцова привела в ЦК своего мужа.

«Георгий Маленков был мужем Леры (Валерии) Голубцовой, — писал Борис Георгиевич Бажанов, автор изданной в эмиграции книги «Воспоминания бывшего секретаря Сталина». — Он был года на два моложе меня, но старался придавать себе вид старого партийца. На самом деле он был в партии всего второй год (и лет ему было всего двадцать). Во время Гражданской войны он побывал маленьким политработником на флоте, а затем, как и я, пошел учиться в Высшее техническое училище… В училище он пробыл года три.

Затем умная жена, которой он, в сущности, и обязан был своей карьерой, втянула его в аппарат ЦК и толкнула его по той же линии, по которой прошел и я, — он стал сначала секретарем оргбюро ЦК, потом, после моего ухода, — секретарем политбюро. Жена его, Лера, была намного умнее своего мужа.

Сам Георгий Маленков производил впечатление человека очень среднего, без каких-либо талантов. Вид у него всегда был важный и надутый. Правда, он был все же очень молод».

Понимая, что семейственность невозможна, Валерия Алексеевна, по существу, пожертвовала собой ради мужа. Она в 1923 году покинула аппарат ЦК, поступила в Институт имени Г.В. Плеханова, но через год ушла и стала работать женорганизатором в типографии имени Дунаева. В 1925 году она занялась знакомым делом — стала информатором в отделе пропаганды Замоскворецкого райкома партии. В 1928 году Валерия Голубцова пошла нормировщицей на завод «Металлоштамп», а через два года по партийному набору поступила в Московский энергетический институт, с которым надолго связала свою жизнь.

Академик, Герой Социалистического Труда Борис Евсеевич Черток, соратник Королева в освоении космоса, с уважением вспоминал Голубцову. Он познакомился с ней в тридцатые годы, учась в Московском энергетическом институте имени В.М. Молотова:

«Студентка Голубцова появилась на нашем потоке только на третьем курсе. Мы, естественно, вначале удивились, почему женщине, явно старше нашего среднего возраста на пять-шесть лет, потребовалось учиться вместе с такими работягами.

Внешне очень сдержанная, всегда скромно, но со строгим вкусом одетая, Голубцова с самого начала пользовалась в нашей студенческой среде уважительным вниманием. По нашему студенческому заключению, женщина с такими данными вполне может играть в кино роль директрисы завода, которая разоблачает вредителя — главного инженера.

Всезнающая секретарша деканата намекнула, что это сотрудница аппарата ЦК и чтобы мы в ее присутствии не вытворяли никаких глупостей. Но внешне строгая Голубцова не раз вынуждена была обращаться за помощью к сокурсникам. У нас установились хорошие товарищеские отношения, включая обмен конспектами, шпаргалками, с обычной для студентов взаимовыручкой.

Неожиданно самый информированный в нашей компании Теодор Орлович, в будущем главный конструктор ОКБ кабельной промышленности, под страшным секретом сообщил узкому кругу товарищей, что Голубцова — это девичья фамилия, а на самом деле она Маленкова — жена того самого Маленкова, который «сами понимаете».

Мы возгордились, что нашу студенческую компанию разделяет такая выдающаяся женщина, но вскоре привыкли к этому, поскольку она вела себя с нами на равных, вечером после занятий уезжала на общественном транспорте, и оценки ей ставили вполне объективные.

Мы решили, что надо радоваться, что у известного всей стране товарища Маленкова хорошая жена, которая в ближайшие три года станет хорошим инженером-электриком».

После института Валерия Алексеевна два года отработала инженером на заводе «Динамо» имени С.М. Кирова. В 1936 году поступила в аспирантуру родного института, ее избрали секретарем партбюро и оформили ассистентом кафедры кабельной техники. На посту партийного секретаря она вела себя порядочно.

Борис Черток, еще будучи студентом, активно работал в авиационной промышленности, помогая монтировать электро- и радиооборудование для самолетов, совершавших полярные перелеты. В результате он не успел вовремя сдать экзамены. Знаменитый авиаконструктор Андрей Николаевич Туполев написал Чертоку оправдательное письмо с просьбой разрешить сдачу экзаменов с опозданием.

С этим письмом студент Черток, гордый тем, что за него хлопочет сам Туполев, пришел к секретарю парткома Голубцовой. Когда она увидела письмо Туполева, улыбка исчезла с ее лица. Она спрятала письмо в сейф и тихо сказала:

— О Туполеве забудь. Он арестован. О письме не вздумай никому рассказывать. А если до декабря не сдашь экзамены, пеняй на себя.

Многие партийные секретари в ту страшную пору поступили бы иначе: поспешили сообщить в НКВД, что студент такой-то связан с арестованным врагом народа. И стал бы Борис Черток не академиком, а зэком…

Во время Великой Отечественной войны семью Маленкова, как и другие семьи начальства, эвакуировали в Куйбышев, где Валерия Голубцова с августа 1941 по июль 1942 года работала инструктором отдела машиностроительной промышленности обкома партии.

В 1943 году ее назначили директором Московского энергетического института. После войны она построила целый городок Московского энергетического института, благодаря ее энергии появились новые учебные корпуса, опытный завод, Дворец культуры, общежития и жилые дома для преподавателей. В голодное время под Москвой институту выделили подсобное хозяйство, чтобы улучшить питание в столовых. Она ввела для отличников и больных студентов талоны на усиленное питание.

После войны Голубцова проявила интерес к ракетным исследованиям. В 1947 году она вместе с президентом Академии наук Сергеем Ивановичем Вавиловым приехала в подмосковный НИИ-88, где создавались первые советские ракеты, с предложением помочь. В ее институте было создано Особое конструкторское бюро, которое под руководством академика Владимира Александровича Котельникова разрабатывало радиоэлектронные системы для ракетно-космической отрасли.

Она открыла у себя факультет электровакуумной техники и специального приборостроения и уговорила поступить туда сына Хрущева — Сергея Никитича.

Валерия Алексеевна руководила институтом одиннадцать лет. В 1951 году у нее случился тяжелый перитонит. Ее с трудом выходили. После этого она ушла с поста директора.

Приказом президента Академии наук академика Александра Николаевича Несмеянова она получила должность заместителя председателя Комиссии по истории техники отделения технических наук Академии наук. Несмеянов был в долгу у семейства Маленковых. После смерти известного физика академика Сергея Ивановича Вавилова, который шесть лет возглавлял Академию наук, Маленков пригласил к себе именно Несмеянова и предложил ему возглавить академию.

Между Сергеем Вавиловым и Александром Несмеяновым помимо крупных научных достижений было еще нечто общее: репрессированные братья. Брат Сергея Вавилова Николай Иванович, выдающийся биолог, погиб в заключении. Один из братьев Александра Несмеянова — Василий Николаевич, талантливый геодезист, был расстрелян в 1941-м.

Но это не имело значения. Сталин любил иногда назначать на высокие должности людей с темными (по советским меркам) пятнами в биографии. Ему казалось, что такие люди будут служить еще преданнее. Несмеянов сохранил чувство благодарности к Маленкову.

Когда Георгий Максимилианович стал главой правительства, Несмеянов попросился к нему на прием, чтобы получить разрешение создать собственный институт. Академик вернулся из Кремля окрыленный. Маленков поддержал Несмеянова и распорядился найти участок земли под строительство института.

Валерия Алексеевна Голубцова поступила в докторантуру, летом 1955 года стала заместителем директора Института истории естествознания и техники Академии наук и в том же году защитила докторскую диссертацию «История и перспективы развития электроизолирующих материалов электрических машин, аппаратов, проводов и кабелей». Под ее руководством в 1955-м вышел объемистый труд «История энергетики СССР».

А ее муж медленно поднимался по ступенькам партийной лестницы. Обладатель прекрасного почерка, он был фантастически аккуратен, во всех бумагах у него был идеальный порядок. Он был вежлив, спокоен и корректен, говорил мягко, но убедительно. Когда входил посетитель, обязательно вставал. Умел слушать.

Первым Маленкова приметил Каганович. Поскольку Лазарь Моисеевич по совместительству руководил Московским городским комитетом партии, то в 1930 году утвердил Маленкова заведующим отделом МГК. А через четыре года Маленков возглавил отдел руководящих партийных органов ЦК. Ему было тогда всего тридцать с небольшим. В партийном аппарате это была ключевая должность.

Маленков организовал кружок по изучению марксизма, куда приглашал лучшего марксиста того времени Николая Ивановича Бухарина и его сторонников. Когда Сталин решил покончить и с Бухариным, Маленков без колебаний выступил против учителя. Сталину это понравилось.

Помимо преданности у Маленкова обнаружились и другие ценимые Сталиным достоинства.

«Маленков был молчалив и без нужды не высказывался, — вспоминал Микоян. — Когда Сталин что-то говорил, он — единственный — немедленно доставал из кармана френча записную книжку и быстро-быстро записывал «указания товарища Сталина». Мне лично такое подхалимство претило. Сидя за ужином, записывать-было слишком уж нарочито».

Чистку и перестановку партийных секретарей Сталин осуществлял руками своего молодого подручного, который получил право прямого доступа к вождю.

Маленков, по сл овам Дмитрия Трофимовича Шепилова (он сам многие годы работал в ЦК), «был идеальным и талантливым исполнителем чужой воли и в исполнительской роли проявлял блестящие организаторские способности, поразительную работоспособность и рвение. Когда он получал какое-либо указание от Сталина, то ломал любые барьеры, мог идти на любые жертвы и затраты, чтобы выполнить это задание молниеносно, безукоризненно и доложить об этом Сталину. Поэтому в аппарате ЦК шутили, что Маленков всегда требует, чтобы всякое поручение Сталина было выполнено вчера».

В сентябре 1936 года наркомом внутренних дел стал Николай Иванович Ежов, который до этого ведал практически всеми партийными делами, в первую очередь кадровыми. Отправив Ежова на Лубянку (пока еще в роли наркома), Сталин стал искать себе в помощь человека столь же надежного, безотказного и преданного и нашел его в лице молодого Георгия Максимилиановича Маленкова.

Со временем Сталин поручил Георгию Максимилиановичу подготовить арест своего недавнего шефа Ежова. Тот организовал хитрую комбинацию.

14 января 1938 года пленум ЦК принял постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». Доклад прочитал преемник Ежова на посту начальника отдела партийных кадров Георгий Маленков.

Маленков на пленуме критиковал первого секретаря ЦК Компартии Азербайджана Мир Джафара Багирова:

— Ты расстреливаешь списками, даже фамилий не знаешь…

Тот быстро нашел оправдание:

— Окопавшиеся в аппарате Азербайджанского НКВД враги сознательно путали документы.

Выступавшие на пленуме призывали «не обвинять людей огульно, отличать ошибающихся от вредителей». Наивные люди полагали, что эпоха репрессий окончилась. На самом деле все эти документы должны были снять всякую ответственность со Сталина. Критика «перегибов», организованная Маленковым, для людей понимающих означала, что работой Ежова недовольны, что его эра заканчивается и что на него свалят вину за все репрессии.

В марте 1939 года на организационном пленуме после XVIII съезда партии Маленкова избрали секретарем ЦК и утвердили начальником управления кадров.

10 апреля Маленков вызвал к себе Ежова. Эпоха Николая Ивановича закончилась. Прямо в кабинете Маленкова после короткого разговора бывшего наркома арестовали. Георгий Максимилианович распорядился вскрыть сейф Ежова и доложить, что хранил у себя Николай Иванович.

Маленков вошел в состав высшего партийного руководства.

«У нас на квартире постоянно дежурил кто-нибудь из охраны, — вспоминал сын Маленкова. — Все телефоны прослушивались. Не только отец и мать, но и мы, дети, не могли выйти из дома без сопровождения офицера из органов. И тогда уже мы понимали смысл такой «заботы». У нас в семье выработался превратившийся почти в инстинкт обычай не вести никаких разговоров на политические темы, не называть никаких имен…»

21 февраля 1941 года на пленуме ЦК Георгия Максимилиановича избрали кандидатом в члены политбюро. Вместе с Николаем Вознесенским, к уничтожению которого после войны Маленков приложит руку…

Перед войной он возглавил управление кадров ЦК, состоявшее из сорока пяти отделов, то есть держал в руках весь партийный аппарат.

Коллеги снисходительно называли его «телефонщик».

«Он всегда сидел на телефоне: где что узнать, пробить, это он умел, — вспоминал Хрущев. — По организационно-административным делам, кадры перераспределить — это Маленков. Передать указания на места, договориться по всем вопросам. Очень активный, живой, обходительный. Но он никогда не руководил ни одной парторганизацией».

С предвоенных пор Маленков непременный участник всех совещаний в кабинете Сталина. Вместе с наркомом обороны маршалом Тимошенко и начальником Генерального штаба Жуковым Георгий Маленков подписал 22 июня 1941 года первую директиву войскам. Через несколько дней вождь включил его в состав Государственного Комитета Обороны, состоявшего всего из пяти человек. Собственно говоря, само постановление о создании ГКО написано рукой Маленкова. Ему вождь поручил контролировать производство самолетов и авиационных моторов, что через несколько лет станет причиной больших неприятностей…

Во время войны он по указанию вождя несколько раз выезжал на фронт, но в отличие от Берии, Булганина или Хрущева не стал членом Военного совета какого-нибудь фронта. Вождь привык к Георгию Максимилиановичу и не отпускал его надолго.

Осенью 1942 года Сталин отправил Маленкова вместе с Жуковым под Сталинград. В конце сентября вызвал их для доклада. Когда Жуков закончил свой доклад, Сталин строго спросил Маленкова:

— А почему вы, товарищ Маленков, в течение трех недель не информировали нас о делах в районе Сталинграда?

— Товарищ Сталин, я ежедневно подписывал донесения, которые посылал вам Жуков, — удивленно ответил Маленков.

— Мы посылали вас не в качестве комиссара к Жукову, а как члена ГКО, и вы должны были нас информировать, — строго заметил Сталин.

То есть вождь, доверявший мнению Маленкова, хотел, чтобы тот присматривал не только за фронтом, но и за Жуковым.

Михаил Смиртюков наблюдал Маленкова на Центральном фронте в 1943 году, где Георгий Максимилианович был представителем Ставки (Смиртюков рассказал об этом в интервью журналу «Коммерсантъ-Власть»). Командовал фронтом генерал армии Константин Константинович Рокоссовский. Поздно вечером Маленков по телефону ВЧ докладывал Верховному главнокомандующему обстановку. Улучив момент, попросил:

— Хорошо бы, товарищ Сталин, еще полчок самоходок на наш фронт подбросить.

Сталин, надо понимать, ответил, что самоходной артиллерии не хватает.

Маленков гнул свое:

— Это верно, товарищ Сталин, это верно, но это как раз то, что нам очень надо было бы, — полчок.

И стал доказывать, что Центральный фронт сумеет лучше других использовать самоходную артиллерию. Он приводил все новые и новые аргументы, пока Верховный не сдался. Разговор с Москвой Маленков закончил словами:

— Спасибо, товарищ Сталин.

Положил трубку, улыбнулся и спросил:

— Ну, где наш командующий?

Ему ответили, что Рокоссовский уже отдыхает.

— Тогда не беспокойте его, а полчок у нас будет.

Добился своего.

В апреле 1944 года Маленков стал еще и заместителем главы правительства. Он возглавил Комитет при Совнаркоме по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецких оккупантов. В конце войны Сталин понемногу переключил Маленкова с партийных на неотложные хозяйственные дела.

Еще в июле 1943 года постановлением ГКО был образован Совет по радиолокации, в который вошли крупнейшие ученые. Возглавил работу Маленков. В мае 1946 года Сталин поручил ему председательствовать в Специальном комитете по реактивной технике при Совете министров.

О чем рассказал отцу Василий Сталин

После войны для Маленкова начались трудные дни.

Сталин провел реорганизацию центрального партийного аппарата. Пострадал от этого Георгий Максимилианович, главный аппаратчик, потому что вообще упала роль ЦК, где расформировали отраслевые отделы. Оставили только два управления — кадров и пропаганды, а также два отдела — организационно-инструкторский и внешней политики.

Центр власти Сталин перенес в правительство. Из двух своих должностей — председателя правительства и секретаря ЦК — первую он считал важнее.

Неожиданно Сталин разослал членам политбюро письмо, в котором говорилось, что в авиапромышленности вскрыты крупные преступления — промышленность давала авиации негодные самолеты, а командование военно-воздушных сил закрывало на это глаза.

«Таким образом, преступления продолжались, фронт получал недоброкачественные самолеты, аварии шли за авариями, и расплачивались за это своей кровью наши летчики, — писал Сталин. — Нам помогли вскрыть это дело летчики с фронта».

Но в делах нет ни одной ссылки на мнение летчиков. Отсюда и возникло предположение о том, что таким летчиком мог быть только генерал авиации Василий Иосифович Сталин, пожаловавшийся отцу на плохие самолеты.

Сам Василий Сталин косвенно признал это в феврале 1955 года, уже находясь в заключении:

«Если на снятие и арест Новикова повлиял мой доклад отцу о технике нашей (Як-9 с мотором М-107) и о технике немецкой, то Новиков в этом сам виноват. Он все это знал раньше меня. Доложить об этом было его обязанностью как главкома ВВС, тогда как я случайно заговорил на эти темы.

Ведь было бы правильно и хорошо для Новикова, когда я рассказывал отцу о немецкой технике, если бы отец сказал: «Мы знаем это, Новиков докладывал». А получилось все наоборот. Я получился первым докладчиком о немецкой технике, а Новиков, хотел я этого или нет, умалчивателем или незнайкой. В чем же моя вина? Ведь я сказал правду, ту, которую знал о немецкой технике.

Значимость решения, принятого ЦК и правительством, о перевооружении ВВС на реактивную технику и вывозе специалистов из Германии огромна. А в том, что не Новиков оказался зачинателем этого реактивного переворота в нашей авиации, а ЦК и Совет министров, только сам Новиков и виноват…

Говорить о причинах личного порядка, могущих склонить меня на подсиживание или тем более на клевету на Новикова, нет смысла, так как их не было, как не было и клеветы».

Василий Сталин маршала Новикова не любил, так что его обращение к отцу с критикой положения дел в военно-воздушных силах все-таки больше похоже на донос. Другое дело, что старший Сталин нуждался лишь в поводе. Если бы не слова сына, нашелся бы другой повод.

Сталин поручил проверить это дело начальнику Главного управления военной контрразведки Смерш Виктору Абакумову.

Первым в начале 1946 года арестовали командующего 12-й воздушной армией маршала авиации Сергея Александровича Худякова. Для начала его обвинили в том, что он скрыл свое подлинное имя. Звали его Арменак Артемович Ханферянц. Он всего лишь русифицировал свое армянское имя; это делали тогда многие, чтобы к ним проще было обращаться.

Маршала заставили признаться в том, что он — давний английский агент и был причастен к расстрелу двадцати шести бакинских комиссаров. Из Худякова выбили показания на командование военно-воздушных сил и руководство авиапромышленности, которые, дескать, принимали на вооружение дефектные самолеты и моторы. (Кроме того, его заставили подписать протокол, в котором он «признавался», что участвовал в расстреле двадцати шести бакинских комиссаров в 1918 году и работал на британскую разведку.)

16 марта 1946 года Совет министров принял решение снять главного маршала авиации Александра Александровича Новикова с должности командующего военно-воздушными силами как «не справившегося с работой».

23 апреля Новикова арестовали у подъезда собственного дома. У чекистов даже не было ордера, его просто схватили и засунули в автомобиль.

На основании материалов, подписанных Абакумовым, были арестованы нарком авиационной промышленности Алексей Иванович Шахурин, офицеры штаба ВВС — за принятые на вооружение некачественные самолеты и моторы.

На основе полученных от них показаний можно было брать всех крупных авиаконструкторов — Яковлева, Туполева, Ильюшина, Лавочкина. Это было перспективное для чекистов дело.

Куратором авиационной промышленности был член политбюро и секретарь ЦК Георгий Максимилианович Маленков. Были арестованы два сотрудника управления кадров ЦК, которые занимались авиационной промышленностью и непосредственно подчинялись Маленкову.

Эти аресты подорвали позиции Георгия Максимилиановича.

Разоблачал его ошибки и промахи новый выдвиженец Сталина — секретарь ЦК и начальник управления кадров Алексей Александрович Кузнецов, выходец из Ленинграда.

Но опала Маленкова не была результатом интриг Жданова, как принято считать, хотя в политбюро все друг друга ненавидели. Абакумов Жданову не подчинялся, и Жданов знал, что не имеет права давать какие-то указания министру госбезопасности или вообще вести с ним какие-то беседы без прямого поручения Сталина.

Вождь был недоволен Маленковым и 4 мая 1946 года специальным постановлением политбюро лишил его должности секретаря ЦК:

«1. Установить, что т. Маленков, как шеф над авиационной промышленностью и по приемке самолетов — над военно-воздушными силами, морально отвечает за те безобразия, которые вскрыты в работе этих ведомств (выпуск и приемка недоброкачественных самолетов), что он, зная об этих безобразиях, не сигнализировал о них в ЦК ВКП(б).

2. Признать необходимым вывести т. Маленкова из состава секретариата ЦК ВКП(б)».

Судьба Маленкова висела на волоске. В Министерстве государственной безопасности уже стали собирать показания на Маленкова, готовясь к его аресту. Следователи, занимавшиеся «авиационным делом», не без удовольствия говорили: «Маленков погорел».

Сын Маленкова пишет: «Некоторое время он находится под домашним арестом, а потом Сталин решает послать его на хлебозаготовки в Сибирь».

Георгий Максимилианович предупредил свою мать, которая постоянно просила его помочь тем или иным людям:

— Не смогу я тебе больше помогать, мама. Самому бы кто помог…

Маленков тоже ждал ареста. Но Сталин передумал и вернул Маленкову свое расположение. Так что опала продолжалась недолго, всего три месяца — до 2 августа, когда Сталин сделал Георгия Максимилиановича своим заместителем в правительстве. Правда, для начала Маленкову поручили всего лишь «наблюдать за работой Министерства электропромышленности, Министерства промышленности средств связи и Министерства связи». 1 июля 1948 года Сталин подписал постановление политбюро: «Ввиду расширения работы ЦК дополнить секретариат ЦК т. Маленковым…» Сталин вновь ввел его в состав политбюро. А позиции Жданова вскоре ослабли.

11 мая 1946 года Шахурин, Новиков, член военного совета ВВС Н.С. Шиманов, заместитель командующего ВВС А.К. Репин, начальник Главного управления заказов ВВС Н.П. Селезнев, заведующие отделами управления кадров ЦК А.В. Будников и Г.М. Григорьян, отвечавшие в аппарате за авиапромышленность, были осуждены Военной коллегией Верховного суда на разные сроки тюремного заключения.

Маршала Новикова использовали для более крупного дела — из него выбивали показания на маршала Жукова.

Когда через несколько лет самого Абакумова арестовали, он сказал на допросе:

— Мы можем бить арестованных. В ЦК меня и моего первого заместителя Огольцова многократно предупреждали о том, чтобы наш чекистский аппарат не боялся применять меры физического воздействия к шпионам и другим государственным преступникам, когда это нужно.

В следственной части у Абакумова было разделение труда. Одни, малограмотные, выбивали показания из арестованных. Другие, с образованием, писали протоколы. Они так и назывались: «забойщики» и «писари».

Оказавшись в руках «забойщиков», маршал Новиков подписал показания, в которых говорил, что Жуков «очень хитро и в осторожной форме… пытается умалить руководящую роль в войне Верховного главнокомандования, и в то же время Жуков, не стесняясь, выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им».

Ставить Новикову в вину его подпись было бы верхом несправедливости. На Лубянке маршала калечили.

«Авиационное дело» было липовое, и после смерти Сталина, в мае 1953 года, Военная коллегия Верховного суда отменила свой приговор и прекратила уголовное дело «за отсутствием состава преступления». 12 июня по предложению Берии будет принято постановление президиума ЦК «О результатах проверки материалов следствия по делу А.И. Шахурина, А.А. Новикова, А.К. Репина и др.». Всех восстановят в партии, всем вернут воинские звания и награды…

Маленков навсегда возненавидел своих обидчиков — Василия Сталина, Алексея Кузнецова и Виктора Абакумова. Он будет ждать возможности рассчитаться. Через два года, в 1948 году, такая возможность представится…

Сталин продолжал закручивать гайки. Он не допускал послаблений, напротив, то на одном, то на другом направлении требовал принятия крайних мер.

Очередной удар был нанесен по военным морякам.

В 1947 году Сталин подписал постановление Совмина СССР о предании «суду чести» четырех высших руководителей флота:

заместителя министра вооруженных сил и главнокомандующего военно-морскими силами Героя Советского Союза адмирала флота Николая Герасимовича Кузнецова,

заместителя главкома военно-морских сил по кораблестроению адмирала Льва Михайловича Галлера,

начальника Военно-морской академии имени К.Е. Ворошилова адмирала Владимира Антоновича Алафузова (в 1944–1945 годах исполнял обязанности начальника Главного морского штаба),

начальника управления военно-морских учебных заведений и старшего морского начальника в Ленинграде вице-адмирала Георгия Андреевича Степанова (в 1943–1944 годах исполнял обязанности начальника Главного морского штаба).

Моряков обвинили в мнимой передаче союзникам во время войны секретной документации.

После «суда чести» «дело четырех адмиралов» передали уже как уголовное в Военную коллегию Верховного суда СССР. Всех признали виновными. Алафузова и Степанова приговорили к десяти годам тюремного заключения, Галлера — к четырем. Кузнецова решили не сажать, он был снижен в воинском звании до контр-адмирала и назначен с большим понижением в должности.

После смерти Сталина приговор был отменен за отсутствием состава преступления. Но адмирал Галлер до этого не дожил — в 1950 году он умер в тюрьме.

Следующими на очереди были артиллеристы. Дело было подготовлено при Абакумове, но ордеры на арест уже подписывал его преемник Семен Денисович Игнатьев.

31 декабря 1951 года Совет министров принял постановление «О недостатках 57-мм автоматических зенитных пушек С-60». От должности были освобождены заместитель министра вооруженных сил маршал артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев, начальник Главного артиллерийского управления вооруженных сил генерал-полковник артиллерии Иван Иванович Волкотрубенко и несколько их подчиненных. В феврале 1952 года всех арестовали по обвинению во вредительстве.

Сталин дал понять, что аресты только начинаются, угрожающе заметив:

— Мы не пощадим ни отца родного, ни самых близких нам людей…

Освободили артиллеристов уже после смерти Сталина по предложению Берии…

Военными Абакумов, как бывший начальник военной контрразведки, занимался с особым удовольствием, хотя он не был злобным или патологически жестоким человеком. Напротив, пока Виктор Семенович был на свободе, он наслаждался жизнью — насколько это было возможно по тем временам.

Виктор Семенович Абакумов любил вечерами прогуливаться по улице Горького, со всеми любезно здоровался и приказывал адъютантам раздавать старухам по сто рублей. Они крестились и благодарили. Абакумов любил также фокстрот, футбол и шашлыки — их ему привозили из ресторана «Арагви».

Когда его арестовали в июле 1951 года, то при обыске у бывшего министра нашли тысячу с лишним метров различных тканей, много столового серебра, шестнадцать мужских и семь женских часов, сто пар обуви, чемодан подтяжек, шестьдесят пять пар запонок… Вероятно, это была компенсация за невеселое и несытое детство.

Абакумов родился в Москве в 1908 году. Сын больничного истопника и прачки, он проучился в школе всего четыре года. Меньше его учился только Ежов. Им обоим это не помешало сделать карьеру.

В январе 1932 года по партийной путевке Абакумова взяли в аппарат НКВД практикантом экономического отдела полномочного представителя ОГПУ по Московской области. Год он проработал оперативным уполномоченным экономического отдела (борьба с диверсиями и вредительством в народном хозяйстве). В 1933 году его перевели в экономическое управление центрального аппарата госбезопасности. Но на этой должности он продержался всего год.

Его первые начальники в ОГПУ Московской области презрительно называли его «фокстротчик». Будущий министр и в самом деле увлекался танцами и больше всего любил модный тогда фокстрот — бальный танец, пришедший из Америки.

Еще больше он увлекался женщинами и пользовался взаимностью. Он вербовал молодых женщин и развлекался с ними на конспиративных квартирах, а потом писал от их имени донесения с обвинениями врагов народа.

После того как все это вскрылось, Абакумова перевели из экономического отдела и назначили оперативным уполномоченным 3-го отделения отдела охраны Главного управления лагерей НКВД. На этой незавидной должности он просидел три года. В декабре 1936 года получил специальное звание младшего лейтенанта госбезопасности.

В 1937 году его перевели в 4-й (секретно-политический) отдел Главного управления госбезопасности НКВД, а на следующий год определили во 2-й (оперативный) отдел, занимавшийся обысками, арестами, наружным наблюдением и установкой подслушивающей техники. Физически очень крепкий Абакумов идеально подходил для такой грубой работы.

Через несколько дней после утверждения Берии наркомом внутренних дел и начавшейся чистки аппарата Абакумов получил первое самостоятельное назначение. 5 декабря 1938 года он поехал начальником управления НКВД в Ростов.

В те годы начальники областных управлений, с головокружительной быстротой взлетавшие вверх по служебной лестнице, делали свою карьеру с помощью больших кулаков и бесконечного цинизма. То и другое у Абакумова было.

Он просидел в Ростове два с лишним года и сумел произвести наверху самое выгодное впечатление. Он получил знак «Почетный работник ВЧК-ОГПУ» в 1938 году и орден Красного Знамени в 1940-м.

3 февраля 1941 года НКВД поделили на два наркомата — внутренних дел и госбезопасности — в связи с чем понадобилось вдвое больше высших чиновников. Берия вызвал Абакумова в Москву, и 25 февраля он был назначен заместителем наркома внутренних дел вместе с другим будущим министром — Сергеем Никифоровичем Кругловым.

Со временем они сами возглавят органы: Абакумов — Министерство госбезопасности, Круглов — внутренних дел…

После начала войны, 19 июля 1941 года, Сталин поставил Абакумова во главе Управления особых отделов НКВД СССР — военной контрразведки.

19 апреля 1943 года особые отделы из НКВД забрали, и на их основе были созданы Главное управление контрразведки (ГУКР) Смерш Наркомата обороны и Управление контрразведки Смерш Наркомата военно-морского флота.

Начальником ГУКР Смерш был назначен Абакумов. По должности он стал заместителем наркома обороны и подчинялся напрямую самому Сталину. Впрочем, через месяц, 25 мая, он перестал быть заместителем наркома, но подчинялся все равно только Верховному главнокомандующему.

Абакумов получил в войну два ордена Суворова — I и II степени (один — за участие в депортации целых народов с Северного Кавказа в 1944-м), орден Кутузова I степени, ордена Красной Звезды и Красного Знамени. 9 июля 1945 года он был произведен в генерал-полковники. Еще через год назначен министром госбезопасности — вместо бывшего помощника Берии Всеволода Николаевича Меркулова.

В постановлении политбюро от 21 августа 1946 года говорилось:

«Из акта приема и сдачи дел МГБ СССР устанавливается, что чекистская работа в Министерстве государственной безопасности находится в запущенном состоянии.

Министр госбезопасности т. Меркулов не оправдал возложенных на него Центральным комитетом ВКП(б) задач по работе в Министерстве государственной безопасности и руководил аппаратом неудовлетворительно.

Тов. Меркулов, находясь на такой ответственной работе, вел себя не совсем честно, о создавшемся тяжелом положении в ЧК не информировал ЦК ВКП(б) и до последнего времени скрывал от ЦК факт провала работы за границей.

Политбюро ЦК ВКП(б) постановляет:

Вывести т. Меркулова из состава членов ЦК ВКП(б) и перевести его в кандидаты в члены ЦК ВКП(б)».

Считается, что назначением Абакумова на пост министра Сталин создавал противовес Берии, который контролировал силовые ведомства. В реальности Берия уже был полностью отстранен от этих дел, а в конце 1945 года даже перестал быть наркомом внутренних дел.

Берия презирал Абакумова и боялся его. Абакумов это знал и платил взаимностью. Но не только это было важно для Сталина. Он выдвинул Виктора Абакумова, потому что был обеспокоен ростом авторитета военных, которые вернулись с войны героями. А кто лучше военной контрразведки сумеет с ними разобраться?

Абакумов просидел на посту министра четыре года. Но ему не хватало ни образования, ни политического опыта. Начались проколы, раздражавшие Сталина. Почувствовав, что позиции Абакумова ослабли, начали действовать и ненавидевшие министра члены высшего руководства, в первую очередь Георгий Максимилианович Маленков.

Один из обидчиков Маленкова — Алексей Александрович Кузнецов уже был уничтожен в ходе «ленинградского дела» вместе с другими выходцами из Северной столицы. Среди них были член политбюро, председатель Госплана и заместитель главы правительства Николай Алексеевич Вознесенский, член оргбюро ЦК и председатель Совета министров РСФСР Михаил Иванович Родионов.

Ленинградцев обвинили в том, что они проводили вредительско-подрывную работу, противопоставляя ленинградскую партийную организацию Центральному комитету. Говорили, что они хотели создать компартию России, чтобы поднять значение РСФСР внутри Советского Союза, и перенести российское правительство из Москвы в Ленинград.

Родионов в сентябре 1947 года действительно обратился к Сталину с предложением рассмотреть вопрос о создании бюро ЦК ВКП(б) по РСФСР:

«Создание бюро, как мне представляется, необходимо для предварительного рассмотрения вопросов РСФСР, вносимых в ЦК ВКП(б) и советское правительство, а также для обсуждения важнейших вопросов хозяйственного и культурного строительства РСФСР, подлежащих рассмотрению Советом министров РСФСР».

Историки обращают внимание на то, что ничего радикально нового глава российского правительства не предлагал. Летом 1936 года политбюро по инициативе Сталина уже создавало при ЦК бюро по делам РСФСР «для предварительного рассмотрения хозяйственных и культурных вопросов, подлежащих обсуждению в Совнаркоме или в наркоматах РСФСР».

Бюро возглавил член политбюро и секретарь ЦК Андрей Андреевич Андреев, но структура оказалась мертворожденной. Все ключевые вопросы все равно решались политбюро. Родионов всего лишь хотел реанимировать сталинскую же идею. Но выбрал неудачный момент…

После XX съезда начнут говорить, что Кузнецов, Вознесенский и другие стали жертвами Маленкова и Берии. Они разделались с молодыми и талантливыми соперниками. Маленков и Берия скомпрометировали Кузнецова и других в глазах Сталина, который хорошо к ним относился, продвигал.

На июньском пленуме ЦК в 1957 году Хрущев говорил, обращаясь к Маленкову:

— Сталин был против ареста Вознесенского и Кузнецова, был против, а иезуитские звери Берия и Маленков внушили Сталину и подвели Вознесенского, Кузнецова и Попкова к аресту и казнили. Твои руки, Маленков, в крови, совесть твоя нечиста. Ты подлый человек!

Сталин с удовольствием сталкивал своих подручных лбами.

Однажды в присутствии Маленкова, Берии и Молотова вождь вдруг стал говорить, что он становится стар и генеральным секретарем партии вместо него может стать Алексей Кузнецов, а главой правительства Николай Вознесенский.

Сталин не собирался никому уступать свое место, и его слова были поняты правильно. Именно тогда на Кузнецова и другого известного ленинградца Николая Вознесенского стали готовить дело. Хотя специальным постановлением политбюро от 17 сентября 1947 года именно на Кузнецова (когда он еще был в фаворе) вождь возложил «наблюдение за работой Министерства государственной безопасности». В реальности к главным секретам Сталин никого не подпускал. Он просто сталкивал лбами Кузнецова и министра Абакумова, полагая, что они оба будут еще более рьяно служить вождю и капать друг на друга.

Сталин, прирожденный актер, сохранял позу верховного арбитра, который вынужден наказывать провинившихся товарищей. Когда по его указанию Министерство госбезопасности уже готовило расстрельное «дело Николая Вознесенского», Сталин прилюдно спрашивал:

— А что у нас Вознесенский без работы сидит? Талантливый экономист, найдите ему дело…

Конечно, в Кремле все друг другу гадили и при случае топили. Но «ленинградское дело» — это не самодеятельность Маленкова, Берии и министра госбезопасности Абакумова. «Ленинградское дело» было задумано самим Сталиным, как и все другие крупные дела. Без его ведома в Кремле и дворника не могли тронуть, не то что секретаря ЦК и члена политбюро.

В газетах о «ленинградском деле» не было ни слова. Но в огромном партийном аппарате знали, что наказана целая партийная организация. Сняли с работы сотни партработников из Ленинграда, которые к тому времени работали уже по всей стране. Двадцать три человека были приговорены к высшей мере наказания, восемьдесят пять получили различные сроки тюремного заключения, одного поместили в психиатрическую больницу для принудительного лечения и еще сто пять человек постановлениями Особого совещания МГБ были отправлены в ссылку в отдаленные районы страны.

Причем у многих ленинградцев отправили в ссылку еще и семьи. И партийный аппарат понял, что неприкасаемых в стране нет и не будет. Это была показательная акция, чтобы все видели: даже целую ленинградскую партийную организацию не пожалели! Это впечатляло.

Ленинградцы вообще воспринимались как оппозиция по отношению к Москве, и это пугало Сталина, он не доверял ленинградцам. Массовые репрессии ленинградских партработников были сигналом всей стране: никакой самостоятельности! По каждому поводу просить разрешения у ЦК, а то будет как в Ленинграде. «Ленинградское дело» усилило позиции Маленкова, который при слабеющем Сталине прибирал к рукам нити управления государством.

После смерти Жданова Маленков фактически оказался правой рукой Сталина. Без Георгия Максимилиановича не решалось ни одно дело — ни в ЦК, ни в правительстве. Он пропускал через себя все бумаги, поэтому от него зависел и партийный аппарат, и все министры.

Карьера подполковника Рюмина

Маленков помог организовать снятие Абакумова, когда Сталин решил избавиться от министра. Это было сделано обычным путем. Подчиненные Георгия Максимилиановича из аппарата ЦК нашли среди чекистов человека, недовольного Абакумовым, — старшего следователя следственной части по особо важным делам подполковника Михаила Рюмина.

Он написал в ЦК письмо о том, что Абакумов и его люди не расследуют деятельность вражеской агентуры, не протоколируют все допросы заключенных, чтобы скрыть от Сталина собственные промахи, что Абакумов обогатился за счет трофейного имущества и потратил большие государственные средства на оборудование себе новой квартиры в Колпачном переулке.

Донос не был личной инициативой следователя. Рюмин писал свое заявление прямо в кабинете заведующего отделом партийных, профсоюзных и комсомольских кадров ЦК Семена Денисовича Игнатьева, который подчинялся Маленкову. Игнатьев еще не знал, что станет преемником Абакумова на посту министра. Донос Рюмина несколько раз переделывали в приемной Маленкова, пока Георгий Максимилианович его не одобрил.

Это произошло 2 июля. Письмо Рюмина сразу принесли Сталину. Он прочитал и остался доволен:

— Вот простой человек, а насколько глубоко понимает задачи органов госбезопасности. А министр не в состоянии разобраться.

Абакумов окончательно потерял доверие Сталина, когда выполнил одну личную просьбу Берии. Лаврентий Павлович позвонил министру госбезопасности и заступился за арестованного врача, который лечил его семью. Разговоры Берии и Абакумова записывались, вождь сам читал записи.

Сталину не понравилось, что Абакумов откликнулся на просьбу Берии. Министр госбезопасности обязан исполнять только его, Сталина, указания. Выходит, Абакумов ненадежный человек?..

Абакумов, как и все его предшественники на Лубянке, заранее мог считать себя обреченным, потому что рано или поздно наступал момент, когда Сталин приходил к выводу, что ему нужен новый человек.

В ночь на 5 июля 1951 года Сталин собрал у себя Молотова, Булганина, Берию и Маленкова. Примерно через полчаса позвали Абакумова, а еще через сорок минут-Рюмина.

Сталин распорядился сформировать комиссию по проверке письма Рюмина. В нее вошли секретарь ЦК Маленков, заместитель главы правительства Берия, заместитель председателя Комиссии партийного контроля Шкирятов, заведующий отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК Семен Денисович Игнатьев.

Под диктовку Сталина Маленков составил текст постановления политбюро:

«Поручить комиссии проверить факты, изложенные в заявлении т. Рюмина и доложить о результатах Политбюро ЦК ВКП(б). Срок работы комиссии три-четыре дня».

Комиссия допросила нескольких сотрудников министерства, но выводы были сделаны заранее.

Абакумова отстранили от дел.

Против него возбудили дело по признакам преступления, предусмотренного статьей 58–16 Уголовного кодекса (измена Родине, совершенная военнослужащим).

11 июля политбюро приняло постановление «О неблагополучном положении в МГБ СССР».

12 июля Абакумова вызвали в прокуратуру, арестовали и отправили в Сокольническую тюрьму, известную как «Матросская тишина». Поместили в одиночку, именовали «заключенный № 15».

13 июля ЦК разослал закрытое письмо республиканским, краевым, областным комитетам партии, а также республиканским МГБ и областным управлениям госбезопасности.

В письме говорилось, что 2 июля ЦК получил заявление старшего следователя следственной части по особо важным делам МГБ Рюмина, который сигнализирует о неблагополучном положении в МГБ со следствием по ряду весьма важных дел и обвиняет в этом министра госбезопасности Абакумова. В ходе проверки «факты подтвердились», поэтому ЦК немедленно освободил Абакумова от обязанностей министра и поручил первому заместителю министра Огольцову временно исполнять обязанности министра.

В материалах комиссии возникла тема «врачей-вредителей» — это дело станет одним из важнейших для нового руководства Министерства госбезопасности.

Первым — 18 ноября 1950 года — был арестован один из самых заметных советских кардиологов профессор Яков Гиляриевич Этингер. Еще до его ареста взяли его сына, Якова Яковлевича, студента исторического факультета МГУ.

Яков Яковлевич в оккупированном немцами Минске был отправлен в гетто. Фашисты намеревались уничтожить его, как и все остальное еврейское население. Он чудом остался жив, чтобы угодить в советский лагерь. Его приговорили к десяти годам заключения. Яков Яковлевич выжил и по рассекреченным документам восстановил трагическую историю своей семьи.

Его отец, профессор Этингер, окончил естественно-математический факультет Кенигсбергского университета и медицинский факультет Берлинского университета. В Первую мировую войну служил в военном госпитале. Он заведовал кафедрой 2-го мединститута и был консультантом Лечебно-санитарного управления Кремля.

Госбезопасность стала заниматься им с лета 1948 года. В квартире была установлена подслушивающая аппаратура, и два года все беседы записывались. А отец с сыном вели очень откровенные разговоры на политические темы — о Сталине, о расцветающем антисемитизме. Санкцию на арест Этингера дал Булганин, Сталин в ноябре 1950 года еще отдыхал в Сочи.

Но на первом же допросе 20 ноября старший следователь следственной части по особо важным делам подполковник Михаил Рюмин предъявил Этингеру обвинение во «вредительском лечении» руководителей страны, в первую очередь — Александра Сергеевича Щербакова, кандидата в члены политбюро, члена оргбюро и секретаря ЦК, секретаря МК и МГК партии, начальника Главного политического управления Красной армии.

Этингер отвечал, что тяжелобольного Щербакова лечил Виноградов, он же был всего лишь консультантом.

Абакумов в конце декабря 1950 года пришел к выводу, что обвинение это липовое, и приказал «прекратить работу с Этингером о вредительском лечении», достаточно и антисоветской деятельности.

Профессора избивали, не давали спать. Он еле держался на ногах. Один сердечный приступ следовал за другим. Медчасть Лефортовской тюрьмы предупредила следователя: «В дальнейшем каждый последующий приступ грудной жабы, сопровождающийся сердечной слабостью, может привести к неблагоприятному исходу». После одного из допросов в марте 1951 года Яков Гиляриевич Этингер скончался.

Рюмин обвинил Абакумова в том, что он хотел «положить на полку» обвинение Этингера во вредительском лечении Щербакова и потому установил для арестованного «более суровый режим и перевел из внутренней тюрьмы в Лефортовскую, в самую холодную и сырую камеру, что и привело, особенно после приступов грудной жабы, к смерти Я.Г. Этингера».

Назначенная политбюро комиссия установила, что «арестованный еврейский националист врач Этингер признал, что при лечении т. Щербакова А.С. имел террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому, чтобы сократить его жизнь».

Абакумову поставили в вину, что он не сообщил ЦК о показаниях Этингера и помешал тем самым выявить «законспирированную группу врачей, выполняющих задания иностранных агентов по террористической деятельности против руководителей партии и правительства». Кроме того, «в январе 1951 года в Москве были арестованы участники еврейской антисоветской молодежной организации. При допросе некоторые из арестованных признались в том, что имели террористические замыслы в отношении руководителей партии и правительства. Однако в протоколах допроса участников этой организации, представленных в ЦК ВКП(б), были исключены, по указанию Абакумова, признания арестованных в их террористических замыслах».

ЦК принял решение «возобновить следствие по делу о террористической деятельности Этингера и еврейской антисоветской молодежной организации».

Абакумов конечно же не пытался ничего скрыть. Он просто не уловил, что Сталину угоден большой процесс над евреями, которых следует изобразить врагами советской власти.

Из Министерства госбезопасности уволили всех офицеров-евреев, некоторых посадили как участников «сионистского заговора». Вслед за Абакумовым арестовали начальника следственной части по особо важным делам МВД генерал-майора Александра Георгиевича Леонова, трех его заместителей — полковников Михаила Тимофеевича Лихачева, Владимира Ивановича Комарова и Льва Леонидовича Шварцмана, начальника секретариата министра полковника Ивана Александровича Чернова и его заместителя полковника Якова Михайловича Бровермана.

Сталин любил инициативных, хватких работников и тут же, 20 октября 1951 года, назначил малограмотного Рюмина заместителем министра госбезопасности, членом коллегии и начальником следственной части по особо важным делам. Сталину понравилось, что Рюмин, как и когда-то Ежов, сам допрашивал арестованных и охотно пускал в ход кулаки, чтобы выбить нужные показания. Рюмин чувствовал себя героем.

Следствие по «делу Абакумова» сначала вела прокуратура — до февраля 1952 года. Абакумов обвинений не признавал. Тогда Рюмин получил от Сталина согласие передать ему Абакумова для проведения следствия. И с наслаждением сам его допрашивал. Он добился ареста двух заместителей министра госбезопасности, нескольких начальников управлений МГБ и их заместителей. Они обвинялись в участии в сионистском заговоре, который возглавлял Абакумов. Рюмина не смущало то, что и Абакумов, и его заместители были русскими…

— Рюмин придумал еврейский заговор и во главе поставил своего бывшего министра, — считает писатель Кирилл Столяров, написавший не одну книгу об Абакумове. — По Рюмину выходило, что евреи решили сделать Абакумова марионеточным диктатором, а на самом деле собирались править страной сами. Рюмин нарисовал такую схему. Евреи-заговорщики наступали тремя колоннами. Первая — деятели культуры и искусства, которые установили связи с американцами. Вторая — евреи-офицеры Министерства госбезопасности, которые должны были непосредственно захватить власть. Третья колонна — врачи-убийцы, которые устраняли лидеров страны, открывая путь Абакумову. Сталину схема понравилась…

Начались аресты врачей, которые признавались в том, что по заданию английской разведки они «неправильно диагностировали заболевание товарища А.А. Жданова, скрыв имевшийся у него инфаркт миокарда, назначили противопоказанный этому заболеванию режим и в итоге умертвили его».

Но карьера Рюмина была недолгой — он продержался чуть больше года. Идея насчет еврейского заговора оказалась удачной, но работник он был бездарный.

В ноябре 1952 года, когда ускоренными темпами шло следствие по «делу врачей», Рюмин написал Сталину, что профессор медицины Владимир Харитонович Василенко скрыл свое участие в оппозиции, но он, Рюмин, негодяя разоблачил.

Сталин сразу увидел, что этот дурак только все дело испортит. Он написал Рюмину: нас не интересует политическая биография Василенко. Какое это сейчас имеет значение? Нам нужно знать, на какую иностранную разведку он работает, кто ему дает указания…

14 ноября 1952 года Рюмина уволили из госбезопасности и отправили старшим контролером в Министерство государственного контроля. После смерти Сталина, 17 марта, Рюмина арестовали, 7 июля 1954 года ему вынесли смертный приговор, а через две недели расстреляли…

Ничтожному Рюмину участие в большой интриге принесло лишь миг счастья. Маленков получил значительно больше удовольствия. Он жестоко отомстил своему врагу Абакумову.

Осенью 1952 года Сталин поручил Маленкову все партийные дела. Георгий Максимилианович бесспорно стал человеком номер два. И он больше других выиграл от смерти Сталина. 5 марта 1953 года Маленков фактически занял его место, он стал хозяином страны. Так неужели Маленков способствовал уходу Сталина на тот свет?

Предположить это можно, только совершенно не зная Маленкова. Чисто аппаратный работник, он чувствовал себя уверенно лишь в собственном кабинете среди таких же канцелярских крыс.

Весной 1952 года впервые Сталин поручил ему вести заседание, на котором присуждались Сталинские премии, хотя раньше всегда это делал сам. Маленков, вспоминал Константин Симонов, чувствовал себя не в своей тарелке и просто называл произведения, которые предстояло обсудить. Решал все Сталин.

Маленкову не хватало ни характера, ни жизненного опыта для сколько-нибудь самостоятельных и решительных действий.

«Чтобы сохранить доверие Сталина, — писал сын Маленкова, — крайне подозрительного человека, отцу приходилось постоянно подчинять свое поведение строжайшему самоконтролю и самодисциплине, которые стали его второй натурой. Именно это предельное самообладание, сокрытие эмоций создавали впечатление об отце как о незаметном человеке, позволили ему скрыть яркие стороны своей разносторонней натуры, не вызвать у Сталина зависти…»

Понятно желание сына видеть отца мудрым и ярким человеком, но, увы, Георгий Максимилианович, судя по отзывам коллег, был лишь отличным исполнителем, не более того.

По мнению Шепилова, «Маленков был лишен всяких диктаторских черт, и у меня сложилось впечатление, что он не был честолюбивым человеком. Он был мягок, податлив и испытывал необходимость притулиться к какому-нибудь человеку с сильной волей. И он притулялся: к Сталину, к Ежову, к Берии, затем к Хрущеву».

Маленков не был маньяком власти, который думает о ней каждую минуту своей жизни. В отличие от настоящих властолюбцев он находил время для семейной жизни. Он любил читать детям вслух. По субботам и воскресеньям на даче смотрели фильмы — после войны в основном трофейные.

Маленков сам любил физику и оборудовал на даче для детей настоящий физический кабинет с микроскопом, телескопом, электромоторами, магнитами. Детей учил музыке и французскому. И учение не пропало зря. Андрей Маленков стал профессором-биофизиком, Георгий Маленков-младший защитил диссертацию по физической химии. Воля Маленкова работала в Строгановском училище, преподавала композицию.

— К моим братьям и ко мне родители были предельно внимательны, — вспоминала дочь Маленкова. — Отец с мамой внушали нам отвращение ко лжи и всякому лицемерию, к тому, что сейчас называется «элитарный снобизм». Учили судить о людях по их личным достоинствам, невзирая на общественное положение или национальность. При этом не читалось никаких нотаций: мимолетными репликами и личным примером нас подводили к осознанию наших ошибок. О религии упоминаний не было, но — бесспорно — все это укладывалось в евангельские заповеди…

Свою дочь Волю Георгий Маленков выдал замуж за Владимира Михайловича Шамберга, сына старого товарища и сослуживца, которого в годы войны сделал заведующим оргинструкторским отделом ЦК. Когда начались гонения на евреев, Маленков позаботился о том, чтобы брак дочери с молодым Шамбергом был расторгнут. Любовь и дружба ничто, когда речь идет о карьере и расположении Сталина…

Поведение самого Маленкова едва ли соответствовало евангельским заповедям. Но из всех членов высшего партийного руководства Маленков меньше всех подходил на роль человека, способного убрать хозяина, чтобы занять его место.

Георгий Максимилианович, как и все остальные, боялся Сталина. Но он столь же сильно страшился остаться без хозяина. И он был прав — в роли первого человека в стране он продержался всего несколько месяцев…

Если не Маленков, то кто же?

И после изгнания Рюмина из Министерства госбезопасности расследование мифического еврейского заговора шло полным ходом. Так может быть, это Лазарь Моисеевич Каганович, единственный еврей, остававшийся в высшем руководстве страны, решил помешать Сталину устроить массовую депортацию евреев из крупных городов и вообще остановить антисемитскую кампанию?

Глава третья Каганович: железный нарком

Многие историки и публицисты задаются вопросом: кто такой Лазарь Каганович? Демон? Тайный хозяин Кремля? Мясник? Усердный исполнитель? Серость, вознесенная на олимп?

Когда Каганович умер в 1991 году, о его смерти советские газеты сообщили со ссылкой на западные информационные агентства, словно сталинский соратник принадлежит не нашей, а какой-то чужой истории. На Новодевичьем кладбище похоронили зажившегося старичка, который, говорят, в последние годы ловко забивал козла с пенсионерами на Фрунзенской набережной. А для кого-то Каганович остается главным врагом России, пробравшимся в Кремль.

Старший брат застрелился

Лазарь Моисеевич Каганович присоединился к большевикам в восемнадцать лет. К революционной деятельности его приобщил старший брат Михаил, который уехал в город, работал на заводе. Когда Михаил Каганович приезжал в деревню навестить родных, крестьяне, как он сам с удовольствием вспоминал на склоне лет, расспрашивали его:

— Расскажи нам, Михаль, що робыться на свити?

Михаил снабжал подпольной литературой Лазаря, который тоже вскоре уехал в город. Провожавшие его крестьяне утешали родителей:

— Вы не журиться. Лейзар у вас хлопэц моторный, а язык у його такый, що нэ тильки, як кажуть, до Кыева доведэ.

Односельчане оказались правы. Бешеная энергия Кагановича быстро привела его в Москву. Правда, перед этим ему пришлось поработать на лесопилке, грузчиком на мельнице. В 1911 году его приняли в партию. Его жена Мария Приворотская присоединилась к большевикам на два года раньше (в 1940 году она стала председателем ЦК Союза работников текстильной промышленности).

Февральскую революцию 1917 года Каганович встретил в Юзовке, центре Донбасса. Там впервые выступал на митинге и был избран заместителем председателя городского совета, чем невероятно гордился. Он запомнил услышанный на митинге разговор. Один из рабочих говорил о Кагановиче:

— Кажуть, що выступать! будэ жид.

Другой возразил ему:

— Дурак ты. Хоть жид, да наш.

Будучи солдатом царской армии, Каганович возглавил военную организацию большевиков в Саратове. Его избрали депутатом Учредительного собрания, но когда он в январе 1918 года приехал в Петроград, большевики парламент уже разогнали. А Кагановича привлекли к созданию Красной армии. Потом он руководил губкомом в Нижнем Новгороде, в 1919 году ушел в армию, воевал на Южном фронте.

Кагановича перевел в Москву Валериан Владимирович Куйбышев, с которым они познакомились в Туркестане. Куйбышев был членом Реввоенсовета Туркестанского фронта, а Каганович — членом Туркестанского бюро ЦК.

В 1921 году самого Валериана Куйбышева забрали в столицу и утвердили членом президиума Высшего совета народного хозяйства. В апреле 1922 года его избрали секретарем ЦК, и он стал одним из верных сотрудников Сталина.

После XI съезда партии Каганович зашел к Куйбышеву посоветоваться по туркестанским делам.

— Кажется, эти дела, Лазарь, придется перепоручить кому-то другому, — сказал Куйбышев, — потому что в секретариате ЦК намерены выдвинуть тебя на новую работу.

Куйбышев отвел Кагановича к Сталину, который сидел тогда на Воздвиженке. Сталин предложил Лазарю Моисеевичу пост заведующего организационно-инструкторским отделом ЦК, иначе говоря — поручил все партийные кадры и руководство местными организациями.

Ходили слухи о том, что влияние Кагановича на вождя объясняется просто: овдовевший Сталин увлекся племянницей Кагановича Розой. Но никакой Розы Каганович никогда не существовало!

16 июля 1941 года в окружении под Витебском в плен попал командир батареи 14-го гаубичного полка старший лейтенант Яков Иосифович Джугашвили. Через день немцы его допросили. Протокол допроса сына вождя сохранился в немецких архивах. Среди прочего его спросили:

— Известно ли вам, что вторая жена вашего отца тоже еврейка? Ведь Кагановичи евреи?

— Ничего подобного, — изумился Яков Джугашвили. — Она была русской. Да, Каганович еврей. Но жена моего отца? Все это слухи. Ничего общего. Никогда! Нет, нет, ничего подобного! Что вы там говорите? Никогда в жизни ничего подобного не было. Его первая жена грузинка, вторая — русская. Все.

— Разве фамилия его второй жены не Каганович?

— Нет, нет! Все это слухи. Чепуха.

— На ком женат теперь ваш отец?

— Сейчас нет. Что вы хотите, ведь ему шестьдесят два года…

Лазарь Каганович был человеком малограмотным, писал с ошибками — он вообще никогда не учился. Но он сразу поверил в звезду Сталина и всю свою жизнь преданно ему служил, не зная сомнений и колебаний.

Сталин доверял Лазарю Моисеевичу, потому что более преданного человека у него не было. Столь же надежный Валериан Куйбышев сильно пил и, как утверждают, умер в 1935 году во время тяжелого запоя.

Каганович никогда не возражал вождю, никогда не отстаивал своего мнения, а подхватывал любую сталинскую мысль. Молотов сказал о нем:

— Он среди нас был сталинистом двухсотпроцентным. Каганович — преданнейший Сталину человек, в этом его слабость и неподготовленность к самостоятельной мысли, потому что и у Сталина не все правильно.

Каганович был вернейшим помощником Сталина в борьбе за власть. Лазарь Моисеевич обеспечивал назначение на высшие посты тех, кто присягнул на верность Сталину, и отсеивал оппозиционеров. Каганович успешно отбивал атаки тех, кто считал, что такая практика уничтожает партийную демократию.

Он сам вспоминал, как в 1924 году на заседании оргбюро ЦК вспыхнула перепалка между ним и председателем ОГПУ Феликсом Эдмундовичем Дзержинским. Каганович представил список должностей в системе госбезопасности, включенных в номенклатуру ЦК: назначать на эти должности можно было только с санкции партийного руководства.

Дзержинский возмутился: он председатель ОГПУ, кандидат в члены политбюро — и вдруг ему не доверяют, не он будет решать, кто ему нужен на той или иной должности, а аппарат Кагановича будет проверять его людей и говорить, годны они или не годны. Но Сталин твердо стоял на своем:

— Нет, Феликс, ты не прав. Речь идет о системе партийного контроля, о системе партийного руководства. Нужно, чтобы партия назначала руководящих людей. И ты должен быть благодарен ЦК, а не спорить.

Уже через два года Сталин, оценив природную хватку, сообразительность и работоспособность Лазаря Моисеевича, сделал его секретарем ЦК, в 1925 году на три года отправил руководить Украиной. Напутствуя его, сказал, что в политбюро Украины имеется четырнадцать мнений. Каганович удивился: в украинское политбюро входило всего семь человек, откуда же четырнадцать мнений?

Сталин объяснил:

— Сначала члены украинского политбюро не могут договориться между собой, получается семь мнений. Потом каждый член политбюро не может договориться сам с собой, получается еще семь мнений. Вот вам и четырнадцать мнений. Вы должны преодолеть это своей принципиальностью и работоспособностью.

В 1928 году Сталин вернул Кагановича в Москву секретарем ЦК, затем сделал одновременно первым секретарем Московских обкома и горкома КПСС:

— У вас теперь есть новый опыт работы на Украине, да и старый московский опыт пригодится в борьбе с поднявшими голову правыми. На Украине парторганизация устойчивей — пошлем туда Косиора.

В двадцатые годы существовало негласное соперничество Молотова и Кагановича за право быть вторым человеком. После перехода Молотова в правительство в декабре 1930 года Лазарь Каганович унаследовал от него все партийные дела. Секретарь ЦК, руководитель столичной партийной организации, он стал вторым человеком в партийной иерархии, возглавлял работу оргбюро и секретариата ЦК и председательствовал на заседаниях политбюро, когда Сталин уезжал в отпуск.

К тому же Лазарь Моисеевич был председателем Комиссии партийного контроля и Комиссии по проверке партийных рядов.

Каганович дал путевку в жизнь двум будущим руководителям государства — Хрущеву и Брежневу.

Никита Сергеевич Хрущев познакомился с Кагановичем еще в первые дни Февральской революции, когда Каганович, который работал в Юзовке, выступал на первом же митинге. Хрущев восторженно его слушал. У Кагановича были сложные отношения с украинскими большевиками старшего поколения. Поэтому Лазарь Моисеевич опирался на партийные организации Донбасса. Хрущев понравился Лазарю Моисеевичу, и тот перевел Хрущева в Харьков, который был тогда столицей Украины, определил в орготдел республиканского ЦК. Потом забрал с собой в Москву. И многие годы Хрущев воспринимался как человек Кагановича.

В Москве Никита Сергеевич занимался всеми городскими делами. Каганович находил время только для таких колоссальных проектов, как строительство метро. Он был тронут, когда Сталин написал письмо столичным властям с просьбой присвоить Московскому метрополитену имя Кагановича.

В середине тридцатых на демонстрациях портретов Кагановича было немногим меньше, чем портретов вождя. Но степень самостоятельности Кагановича была невелика. Если вождь уезжал из Москвы, то Лазарь Моисеевич чуть ли не каждый день писал Сталину, спрашивая его мнение относительно всех сколько-нибудь значительных вопросов. Сталин подробно отвечал по каждому пункту, поэтому решение принималось только с его санкции.

Во второй половине тридцатых Сталин, по существу, убрал Кагановича с партийной работы. В 1935 году назначил его наркомом путей сообщения. Железными дорогами Лазарь Моисеевич руководил в общей сложности семь лет, Сталин, недовольный ситуацией с железнодорожным транспортом, несколько раз снимал его с этой должности, а потом все-таки возвращал.

В 1937 году Михаил Каганович, старший брат всесильного Лазаря Моисеевича, стал наркомом оборонной промышленности (третий из братьев, Юлий, был секретарем Горьковского обкома партии и председателем облисполкома, потом заместителем министра внешней торговли, он рано умер).

Старший Каганович тоже никогда не учился, писал в анкетах — «самоучка». Он несколько лет работал заместителем Орджоникидзе в Высшем совете народного хозяйства, а затем в Наркомате тяжелой промышленности. С 1935 года руководил всей авиационной промышленностью. Сталин ему полностью доверял. Михаил Каганович был единственным заместителем наркома, который в 1934–1939 годах стал кандидатом в члены оргбюро ЦК. Высокое партийное звание делало его влиятельным человеком.

11 января 1939 года Наркоматоборонной промышленности разделили на четыре: авиационной и судостроительной промышленности, вооружения и боеприпасов. Михаил Каганович возглавил Наркомат авиационной промышленности — важнейший из всех оборонных ведомств, потому что Сталин особенно интересовался авиацией.

Михаил Каганович возглавлял наркомат год. В январе 1940-го он был освобожден и получил назначение с большим понижением — директором завода № 124 Наркомата авиационной промышленности. А через полгода покончил жизнь самоубийством.

Вокруг этой истории ходили разные слухи.

Лазарь Моисеевич в 1990 году рассказывал военному историку профессору Георгию Александровичу Куманеву, что произошло с братом:

«Я пришел на заседание. Сталин держит бумагу и говорит мне:

— Вот есть показания на вашего брата, на Михаила, что он вместе с врагами народа.

Я говорю:

— Это сплошное вранье, ложь, — так резко сказал, не успел даже сесть. — Это ложь. Мой брат Михаил, большевик с 1905 года, рабочий, он верный и честный партиец, верен партии, верен ЦК и верен вам, товарищ Сталин.

Сталин говорит:

— Ну а как же показания?

Я отвечаю:

— Показания бывают неправильные. Я прошу вас, товарищ Сталин, устроить очную ставку. Я не верю всему этому. Прошу очную ставку.

Он поднял глаза наверх. Подумал и сказал:

— Ну что же, раз вы требуете очную ставку, устроим очную ставку.

Через два дня меня вызвали. Маленков, Берия и Микоян вызвали меня. Я пришел. Они мне говорят:

— Мы вызвали Михаила Моисеевича на очную ставку.

Я говорю:

— Почему меня не вызвали? Я рассчитывал, что я на ней буду.

Они говорят:

— Слушай, там раскрыты такие дела, что решили тебя не волновать.

Вызвали Ванникова, который был заместителем у Михаила и показывал на него, других, и устроили очную ставку. Ну, эти показывают одно, а Михаил был горячий человек, чуть не с кулаками на них. Кричал: «Сволочи, мерзавцы, вы врете» и так далее. Вывели арестованных, а Михаилу говорят:

— Ты иди, пожалуйста, в приемную, посиди, мы тебя вызовем еще раз. А мы тут обсудим.

Только начали обсуждать, к ним вбегают из приемной и говорят, что Михаил Каганович застрелился. Он действительно вышел, одни говорят — в уборную, другие говорят- в коридор. У него при себе был револьвер, и он застрелился. Он человек был горячий, темпераментный. И кроме того, он человек был решительный и решил: в следственную тюрьму не пойду. И лучше умереть, чем идти в следственную тюрьму».

После смерти Сталина, 6 мая 1953 года, Берия направил главе правительства Маленкову записку:

«Министерством внутренних дел Союза ССР произведена проверка архивных материалов по обвинению т. Кагановича Михаила Моисеевича в принадлежности к правотроцкистской организации.

В результате проверки установлено, что эти материалы являются клеветническими, добытыми в бывшем НКВД в результате применения в следственной работе извращенных методов, а т. М. Каганович, будучи оклеветан, покончил с собой.

На этом основании МВД СССР вынесено заключение о реабилитации т. М. Кагановича…»

На заседании президиума ЦК Михаил Каганович был полностью реабилитирован, его вдове выдали единовременное пособие и установили персональную пенсию.

Лазаря Моисеевича Кагановича, разумеется, спрашивали: почему же он не спас брата?

— Это обывательская, мещанская постановка вопроса, — ответил Каганович. — А если бы у меня были с ним политические разногласия? То есть если бы он пошел против партии, то почему я должен был его спасать? И должен ли брат брата спасать только потому, что он брат? Это чисто мещанская, непартийная, небольшевистская постановка вопроса. Я защищал его перед членами политбюро, перед Сталиным, потому что я знал — он честный человек, что он за партию, за ЦК. Михаил поторопился, взял и застрелился. Надо было иметь выдержку…

Выдержки Лазарю Моисеевичу хватало. Самоубийство брата никак не отразилось на его карьере. Он руководил то топливной промышленностью, то промышленностью строительных материалов, то Госкомитетом по материально-техническому снабжению народного хозяйства.

В предвоенные годы Сталин стал его критиковать публично. Это было неожиданно для всех: выяснилось, что Лазарь Моисеевич перестал быть неприкасаемым.

Вячеслав Малышев, нарком тяжелого машиностроения, описал в дневнике, как в сентябре 1939 года на заседании Комитета обороны Сталин заговорил о плохой работе угольной промышленности и «указал как на одну из главных причин отставания угольной промышленности — на неумение т. Кагановича правильно расставить людей… Тов. Каганович плохо воспитывает людей… Тоже и в Наркомате путей сообщения у т. Кагановича чехарда с кадрами идет. Мы в ЦК принуждены были запретить т. Кагановичу ежемесячные передвижки кадров».

В начале войны Сталин был недоволен тем, как железные дороги справились с эвакуацией промышленности. 20 февраля 1942 года он принял решение ввести Кагановича в состав Государственного Комитета Обороны. А буквально через месяц, 25 марта, ГКО принял разгромное постановление «О НКПС».

В нем говорилось, что нарком путей сообщения Лазарь Моисеевич Каганович «не сумел справиться с работой в условиях военного времени». Его освободили от поста наркома. Он оставался членом политбюро, членом Государственного Комитета Обороны, заместителем главы правительства, но это ничего не означало.

Сталин сослал Лазаря Моисеевича на незначительный пост члена Военного совета Северо-Кавказского (затем Закавказского) фронта. Оттуда он писал Сталину раболепные письма:

«С огромным наслаждением прочитал я ваш ответ корреспондентам. Это заслуженный щелчок союзничкам, дали им слегка в зубы. Тут кровью истекаем, а они болтают, отделываются комплиментами и ни черта не делают.

Нельзя прикрывать их болтовню чрезмерно деликатным наркоминдельским языком, надо было, чтобы и наш, и их народы знали правду. И, как всегда, это сделали вы — коротко, просто, прямо и гениально».

Каганович, напоминая о себе, просил присылать «какие-нибудь материалы, чтобы я хоть немного был в курсе и не так оторван».

Пребывание Кагановича на фронте оказалось счастливым для Леонида Ильича Брежнева. Именно Каганович занимался организацией десанта на Малую Землю под Новороссийском, который в брежневские времена стал чуть ли не главным событием Великой Отечественной войны.

Малая Земля — это небольшой плацдарм на западном берегу Цемесской бухты, который 4 февраля 1943 года захватил десантный отряд под командованием майора Цезаря Львовича Куникова, удостоенного позже звания Героя Советского Союза. Сложись история иначе, и не Брежнев, а Каганович был бы героем Малой Земли…

Там Кагановичу представили бравого бригадного комиссара Брежнева, назначенного заместителем начальника политуправления Черноморской группы войск.

Брежнев потом всячески пытался напомнить о себе Лазарю Моисеевичу, писал ему подхалимские письма:

«Вам, дорогой Лазарь Моисеевич, мой горячий фронтовой привет!

Мы сегодня ночью прибыли на Малую Землю. Это та земля, которая бригадами, организованными Вами, в феврале отвоевана у врага. Долго беседовали о боевых делах и, конечно, вспоминали Вас и Ваше участие в подготовке десанта…

Работаю начальником политотдела 18-й армии. Работой доволен, это стихия. Не забыл Ваших указаний и школы совместной работы. Здоровье хорошее…»

Кагановичу повезло. Опала оказалась недолгой. В ноябре 1942 года Сталин принимал руководство Закавказского фронта, отдельно побеседовал с Кагановичем, который понял, что прощен. Вождь пригласил его пообедать вместе со всеми членами политбюро, одобрительно заметил:

— Хорошо, что товарищ Каганович глубоко влезает в военные дела.

И обратившись к нему, сказал:

— Видно, что вас увлекает фронтовая обстановка и работа, но имейте в виду, что мы вас надолго там оставлять не можем и не будем — вы нам здесь нужны.

Через несколько месяцев вождь вернул Кагановича в Москву и вновь назначил наркомом путей сообщения. В марте 1946 года назначил его и заместителем главы правительства. А в 1947 году вновь отправил в Киев первым секретарем ЦК Компартии Украины. Освобожденный от должности Хрущев сказал, что «доволен приездом Лазаря Моисеевича», но затаил обиду.

Каганович с его бешеным темпераментом снимал тех, кто ему не нравился, и продвигал новых людей. Лазарь Моисеевич вспомнил о Брежневе и поставил его во главе крупнейшей — Днепропетровской области… К другим партийными работникам он меньше благоволил, был резким и жестким, мог вспылить и накричать.

Сын Маленкова Андрей запомнил Кагановича огромным, бесцеремонным, похожим на медведя. Он блестяще играл в городки и беспрерывно матерился.

Будущий председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный, который при Кагановиче стал первым секретарем ЦК комсомола Украины, вспоминал:

«Мне домой звонят около трех часов ночи: «Срочно к Кагановичу!» За мной пришла машина. Захожу в его кабинет, он на меня напускается: «Где вы шляетесь? Три часа ночи…» Я ответил, что был дома. Он покричал, потом задал какой-то пустяковый вопрос… Он мог, например, швырнуть человеку бумаги, сказать все что угодно».

Между прочим, в 1962 году, когда Каганович был отправлен на пенсию и исключен из партии, Хрущев именно Семичастному поручил побеседовать с Кагановичем, который «ведет разговоры с разными людьми о том, что его напрасно отправили в отставку».

Каганович пришел на беседу в КГБ с узелком, полагая, что за беседой последует арест. Но ни Хрущев, ни Сталин его не тронули.

После 1947 года партийным аппаратом Каганович больше не руководил, но личное расположение Сталина гарантировало ему вполне комфортное существование, хотя в послевоенные годы началась антисемитская кампания.

Убийство Михоэлса

В годы террора были уничтожены миллионы людей. Их судили ускоренным порядком и либо ставили к стенке, либо отправляли в лагеря, где они по большей части погибали. И только в нескольких случаях Сталин словно не решался действовать открыто. Устраивал целое представление. Маскировал политическое убийство под уголовное.

Так, судя по всему, был убит член политбюро, секретарь ЦК, первый секретарь Ленинградских обкома и горкома партии, первый секретарь Северо-Западного бюро ЦК Сергей Миронович Киров (это псевдоним, его настоящая фамилия — Костриков).

В январе 1948 года был уничтожен выдающийся актер, художественный руководитель Государственного еврейского театра, председатель Еврейского антифашистского комитета, народный артист СССР Соломон Михайлович Михоэлс.

Михоэлса не арестовали, а убили, инсценировав наезд грузовика. Почему именно Михоэлса убрали таким гнусным образом? Ведь он не имел никакого отношения к политике?

Соломон Михоэлс был гениальным актером. Кроме того, он был замечательным человеком с большим сердцем, бесконечно обаятельным, открытым, много помогавшим людям. Его смерть была страшным ударом для советских евреев, которые им искренне гордились.

В 1946 году Михоэлс получил Сталинскую премию. Он и сам был членом Комитета по Сталинским премиям в области искусства и литературы, членом художественного совета Комитета по делам искусств при Совете министров СССР, членом президиума Всероссийского театрального общества и Центрального комитета профессионального союза работников искусств.

В годы войны он сыграл важную роль, мобилизуя ресурсы американских евреев на поддержку Советского Союза. Михоэлс, командированный в Соединенные Штаты, выступал так убедительно, что американские евреи не только давили на собственное правительство, требуя как можно скорее открыть Второй фронт, но и на свои деньги покупали оружие и продовольствие для Красной армии.

Соломон Михоэлс был убит в ночь на 13 января 1948 года в Минске. Вместе с ним погиб театральный критик Владимир Голубов-Потапов. Они вдвоем поехали в командировку в столицу Белоруссии и были найдены на заметенной снегом улице. Официальная версия — случайный наезд грузовика.

На следующий день, 13 января, министр внутренних дел Сергей Никифорович Круглов доложил Сталину, Молотову, Берии, Ворошилову и Жданову о том, что органы милиции начали следствие. Но сразу же по Москве пошли слухи: Михоэлса убили.

2 апреля 1953 года, после смерти Сталина, Берия, который вновь взял на себя руководство госбезопасностью, написал письмо председателю Совета министров Маленкову. В нем излагаются обстоятельства смерти Михоэлса.

Убийство Михоэлса, по словам Берии, организовал бывший министр государственной безопасности Белоруссии генерал-лейтенант Лаврентий Фомич Цанава по указанию бывшего министра государственной безопасности Абакумова, к тому времени уже давно сидевшего в тюрьме.

Цанава (настоящая фамилия — Джанджгава) работал с Берией с 1921 года. В 1922 году его исключили из партии по обвинению «в умыкании невесты», через год восстановили. Вслед за Берией, переведенным на партийную работу, Цанава в 1933 году ушел из органов госбезопасности, возглавил виноградное управление Самтреста, потом стал первым заместителем наркома земледелия Грузии.

Когда Берию в 1938 году вернули в органы госбезопасности, за ним последовал Цанава. Он много лет был наркомом внутренних дел Белоруссии. Во время войны возглавлял Особый отдел Западного фронта, был заместителем начальника Центрального штаба партизанского движения.

Абакумов на допросе рассказал:

— Сталин дал мне срочное задание быстро организовать работниками Министерства госбезопасности ликвидацию Михоэлса под видом несчастного случая.

Непосредственно операцией по убийству Михоэлса руководил первый заместитель Абакумова генерал-лейтенант Сергей Иванович Огольцов.

Генерал-лейтенант Огольцов окончил двухклассное училище и работал до революции письмоносцем. А после революции он сразу стал следователем уездной ЧК в Рязанской губернии. Потом он оказался в Полтавской ЧК, где заведовал бюро обысков. В 1923 году его перевели в систему особых отделов в армии, и он год проучился в Высшей пограничной школе ОГПУ. В 1939 году он возглавил Ленинградское управление НКВД. Во время войны был начальником управления в Куйбышеве и наркомом госбезопасности в Казахстане.

Михоэлса и Голубова чекисты доставили на дачу Цанавы. Там, на даче, обоих раздавили грузовой машиной. За рулем грузовика сидел сотрудник транспортного отдела Министерства госбезопасности по Белорусской железной дороге. В полночь трупы отвезли в город и бросили на одной из глухих улиц.

«Рано утром у разрушенного в годы войны стадиона «Динамо» оперативники моего ведомства обнаружили трупы Михоэлса и Голубова, — вспоминал тогдашний министр внутренних дел Белоруссии Сергей Саввич Бельченко. — Я сам выехал на место происшествия. Был составлен протокол осмотра. На трупах и на заснеженной дороге отчетливо виднелись отпечатки протекторов шин автомобиля».

К концу дня разыскиваемый автомобиль был найден. Министру Бельченко доложили, что машина стоит в гараже республиканского Министерства госбезопасности. В здании республиканского ЦК к Бельченко подошел Цанава. Он отвел Бельченко в сторону и сказал:

— Я знаю, что твои люди были у меня в гараже. Это не слишком хорошая идея. Я прошу тебя не производить больше каких-либо действий против моих людей. Население может нехорошо подумать о нас. Делом занимайся, убийц ищи, но не лезь ты, куда тебя не просят.

Бельченко позвонил в Москву союзному министру внутренних дел генерал-полковнику Сергею Никифоровичу Круглову.

Круглов учился в Институте красной профессуры, в 1937 году его взяли в аппарат ЦК — ответственным организатором отдела руководящих партийных кадров ЦК ВКП(б). А через год перевели в НКВД — вместе с целой группой партийных работников — в помощь новому наркому Лаврентию Павловичу Берии. Круглов был назначен особоуполномоченным НКВД СССР, ответственным за расследование дел сотрудников аппарата наркомата, совершивших проступки. Круглов Берии понравился, и через два месяца Сергея Никифоровича назначили заместителем наркома и начальником отдела кадров НКВД.

Круглов стал замнаркома всего в тридцать два года! Карьеры тогда делались быстро. После войны, в январе 1946 года, Круглов сменил Берию на посту наркома внутренних дел.

Круглов выслушал рапорт Бельченко из Минска и распорядился: поиск преступников продолжать, но не особенно распространяться об этом деле. Голос у Круглова был вялый, и он против обыкновения не требовал немедленного результата.

— Вы, в общем, не особо там копайте, — сказал Круглов и повесил трубку.

Круглов, надо понимать, уже тоже понял, что именно произошло в Минске. После его слов милицейское расследование убийства фактически прекратилось.

Светлана Аллилуева, дочь Сталина, в своих воспоминаниях рассказывает, что помнит тот момент, когда вождю доложили о смерти Михоэлса:

«В одну из тогда уже редких встреч с отцом у него на даче я вошла в комнату, когда он говорил с кем-то по телефону. Я ждала. Ему что-то докладывали, а он слушал. Потом, как резюме, он сказал:

— Ну, автомобильная катастрофа.

Я отлично помню эту интонацию, это был не вопрос, а утверждение, ответ».

Дочь Сталина добавляет:

«Автомобильная катастрофа» была официальной версией, предложенной моим отцом, когда ему доложили об исполнении… Отцу везде мерещился «сионизм» и заговоры».

— Сионисты подбросили тебе твоего первого муженька, — сказал ей Сталин. — Сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь учат.

Спорить было бесполезно, пишет Светлана Аллилуева. Сталин повсюду видел врагов. «Это было уже патологией, это была мания преследования от опустошения, от одиночества… Он был предельно ожесточен против всего мира».

Один из убийц Михоэлса, полковник Федор Григорьевич Шубняков, награжденный специальным указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 октября 1948 года орденом Красной Звезды, после смерти Сталина написал подробный рапорт об обстоятельствах уничтожения выдающегося актера.

Огольцова и Цанаву, получивших ордена Красного Знамени, лишили орденов и арестовали. Но Огольцова после ареста Берии выпустили на свободу и в 1954 году уволили в запас. Правда, в 1959 году постановлением правительства он был лишен генеральского звания «как дискредитировавший себя за время работы в органах и недостойный в связи с этим высокого звания генерала». Цанава умер в октябре 1955 года в тюрьме.

Убийство Михоэлса было задумано не в один день, а готовилось долго и тщательно.

За два дня до поездки Всероссийское театральное общество, уже оформившее командировку Михоэлсу, вдруг решило послать вместе с ним Голубова. Он вырос в Минске и, как выяснилось позднее, был тайным осведомителем МГБ. Голубов ехать не хотел, обмолвился, что его очень попросили…

24 мая 1948 года состоялся вечер памяти Михоэлса. Выступал писатель Илья Эренбург. Он говорил о роли Михоэлса в жизни еврейского народа и с симпатией отозвался об Израиле (еврейское государство еще не стало для Сталина врагом):

— На сегодняшнем вечере, посвященном памяти большого актера и большого человека Соломона Михайловича Михоэлса, я хочу еще раз напомнить: бессмертная жажда — это сухие губы народа, который издавна мечтал о справедливости, который, запертый в душных гетто, добивался правды, за других пел и для других бунтовал… Сейчас, когда мы вспоминаем большого советского трагика Соломона Михоэлса, где-то далеко рвутся бомбы и снаряды — то евреи молодого государства защищают свои города и села от английских наемников. Справедливость еще раз столкнулась с жадностью. Кровь людей льется из-за нефти. Я никогда не разделял идеи сионизма, но сейчас речь идет не об идеях, а о живых людях… Я убежден, что в старом квартале Иерусалима, в катакомбах, где сейчас идут бои, образ большого советского гражданина, большого художника, большого человека, вдохновляет людей на подвиги…

Только через несколько месяцев после убийства Михоэлса в документах МГБ его стали изображать агентом сионизма, жалким заговорщиком, который торгует родиной, русской землей, который желает оторвать от России Крым и отдать его американцам. Михоэлса уже задним числом подверстывали к создаваемому на Лубянке «еврейскому заговору».

Так почему же его убили в ночь на 13 января?

Толчком послужили сообщения о личной жизни Сталина, появившиеся в американской прессе. Сталин был взбешен и потребовал, чтобы чекисты выяснили, от кого американцы получают эти сведения. В МГБ придумали вариант, который явно устроит Сталина: сведения о великом вожде распространяет семья Аллилуевых, родственники покойной жены Сталина, которых он не любил. Аллилуевых арестовывали одного за другим.

А как информация от Аллилуевых попала за границу? Через Еврейский антифашистский комитет, который с военных времен по решению ЦК снабжал мировую печать статьями о жизни в Советском Союзе. В Министерстве госбезопасности составили справку: Михоэлс настойчиво интересуется жизнью Сталина.

Арестовали человека, близкого к Аллилуевым, а у него был знакомый, который бывал в Еврейском антифашистском комитете. Вот и вся преступная цепочка. А тут еще у Светланы Сталиной появился новый муж, Григорий Морозов, который не нравился вождю, потому что еврей.

Судя по документам, 10 января Сталину представили справку о том, что мир узнает о его личной жизни через Михоэлса. Сталин рассвирепел и приказал уничтожить артиста.

Абакумов доложил:

— Михоэлс едет в Минск.

— Там все и сделайте, — приказал Сталин.

Костоломы из МГБ совершили двойное убийство в Минске так грубо и кустарно, что люди почти открыто говорили: Михоэлс убит.

Лазарь Каганович, видимо, сразу понял, что именно произошло. Видимо, поэтому его дочь сказала родным Михоэлса, чтобы они не искали правды. Лазарь Моисеевич говорил на идиш и охотно посещал Еврейский театр, пока это не стало опасным, пока не арестовали членов Еврейского антифашистского комитета и не началось «дело врачей-убийц».

Странная история смерти Жданова

Лидия Феодосьевна Тимашук получила диплом врача в 1926 году, и тогда же ее взяли в Лечебно-санитарное управление Кремля. В 1948 году она заведовала кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы, которая тогда находилась в известном здании на улице Грановского.

С ее письма в ЦК началось в 1952 году так называемое «дело врачей». Но каков был подлинный смысл этого печально знаменитого дела? И естественной ли смертью умер Андрей Александрович Жданов, второй после Сталина человек в стране и в партии?

Болел Жданов давно, он страдал тяжелой стенокардией. В 1947 году по настоянию врачей он пробыл в отпуске вместо одного месяца два. Жданов очень плохо себя чувствовал, на заседания политбюро приходил с трудом, падал в обморок. И лицо было как у покойника.

5 июля 1948 года, после консилиума с участием лучших врачей, начальник Лечебно-санитарного управления Кремля профессор Петр Иванович Егоров отправил Сталину медицинское заключение о состоянии здоровья Жданова:

«За последнее время в состоянии здоровья т. Жданова А.А. наступило значительное ухудшение — усилились явления сердечной недостаточности настолько, что уже при обычных движениях возникает одышка. Сердце значительно расширено, имеются явления застоя в легких и печени.

В связи с ослаблением сердечной деятельности значительно упало кровяное давление.

Кроме того, на почве происшедшего интенсивного спазма сосудов головного мозга в ограниченном участке его развилось нарушение питания, выразившееся в нарушении чувствительности на правой руке и правой половине лица.

Необходимо теперь же предоставить т. Жданову А.А. отпуск на два месяца, из которых месяц должен уйти на лечение при условии строгого постельного режима и месяц для отдыха».

Сталин написал на заключении: «Куда отпуск, где лечение?» На следующий день решение политбюро о предоставлении Жданову двухмесячного отпуска было готово. Жданов поехал на Валдай, но это ему не помогло. У него случился острый сердечный приступ.

Из Москвы, из Лечебно-санитарного управления Кремля, вызвали лучших врачей. Они осмотрели высокопоставленного больного, сделали электрокардиограмму, но не нашли ничего опасного и посоветовали Жданову больше гулять на свежем воздухе. С кремлевскими светилами не согласилась кардиограф Лидия Тимашук, которую вместе с оборудованием доставили на Валдай спецсамолетом.

Она поставила тревожный диагноз: «инфаркт миокарда в области передней стенки левого желудочка и межжелудочковой перегородки». Но врачи, которые обследовали Жданова, сказали ей, что диагноз ошибочный, инфаркта у Жданова нет, и велели переписать заключение.

Лидия Тимашук не стала отстаивать свою правоту в медицинских дискуссиях с коллегами-врачами, а обратилась с жалобой к человеку, который заботился о быте и здоровье всех членов политбюро, — к начальнику Главного управления охраны МГБ СССР Николаю Сидоровичу Власику, отвечавшему за безопасность членов политбюро.

29 августа 1948 года Тимашук написала ему письмо и передала через майора госбезопасности — прикрепленного к Жданову сотрудника охраны. «Считаю, что консультанты и лечащий врач недооценивают безусловно тяжелое состояние А.А. Жданова, разрешая ему подниматься с постели, гулять по парку, посещать кино, что и вызвало повторный приступ и в дальнейшем может привести к роковому исходу», — писала Тимашук.

О состоянии Жданова каждый день по телеграфу докладывали в Кремль.

29 августа у Жданова повторился приступ. Тимашук опять доставили из Москвы на Валдай, но кардиограмму не сделали. В тот же день, по ее словам, «больной встал и пошел в уборную, где у него вновь повторился тяжелый приступ сердечной недостаточности с последующим отеком легких, резким расширением сердца, что и привело больного к преждевременной смерти».

Жданов умер 30 августа.

Через неделю, 7 сентября, Тимашук написала письмо секретарю ЦК ВКП(б) Алексею Александровичу Кузнецову, который курировал органы госбезопасности. На сей раз она писала совершенно определенно. Электрокардиограмма показывала, что Жданов перенес инфаркт миокарда. Но лечащие врачи не согласились с ее диагнозом, Жданову «не был создан особо строгий постельный режим, который необходим для больного, перенесшего инфаркт миокарда, ему продолжали делать общий массаж, разрешали прогулки по парку, просмотр кинокартин».

Впоследствии историки попытаются понять мотивы такой настойчивости Лидии Феодосьевны Тимашук. Одни увидят в этом желание свести счеты с коллегами, другие — стремление снять с себя ответственность за неоказание должной медицинской помощи члену политбюро. Наверное, она боялась, что за смерть Жданова кого-то из врачей обязательно накажут, и не хотела попасть в их число.

Результаты вскрытия подтвердили, что Тимашук была права. Генерал Власик сообщил о письме Тимашук лично Сталину. Тот прочитал ее послание, но не заинтересовался ее обвинениями: смерть Жданова укладывалась в его политические расчеты.

Тогда Власик переправил письмо Тимашук ее начальнику и своему другу Петру Ивановичу Егорову, который с 1947 года возглавлял Лечебно-санитарное управление Кремля. Руководство Лечебно-санитарного управления было недовольно жалобами Тимашук. Ее перевели в филиал больницы. Казалось, эта история забыта.

Но почти одновременно затевается новое политическое дело, в котором вскоре всплывет имя Жданова.

20 ноября 1948 года политбюро поручило Министерству госбезопасности «немедля распустить Еврейский антифашистский комитет… органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать. Пока никого не арестовывать».

Аресты начались в 1952 году. Тогда понадобилась и Тимашук. О ней вспомнили в августе 1952 года. Ее письмо не пропало: в ведомстве государственной безопасности всегда была чудесная картотека. Письмо Тимашук достали из архива, и оно легло в основу «дела врачей-убийц».

Ее вызвали в следственную часть по особо важным делам Министерства государственной безопасности и попросили подробно вспомнить обстоятельства смерти Жданова. Ее допрашивали несколько раз, а 20 января 1953 года ее пригласил к себе в Кремль секретарь ЦК Георгий Максимилианович Маленков и от имени товарища Сталина и советского правительства поблагодарил за бдительность.

На следующий день, 21 января, в очередную годовщину смерти Ленина, в центральных газетах был опубликован указ Президиума Верховного Совета СССР: «За помощь, оказанную правительству в деле разоблачения врачей-убийц, наградить врача Тимашук Лидию Феодосьевну орденом Ленина».

Сталин, как вспоминал Шепилов, публично похвалил бдительность Лидии Феодосьевны, когда говорил о «деле врачей»:

— Они убили Жданова. Они убили Щербакова. Они хотели вывести из строя наших маршалов. Посмотрите на сидящего здесь Андреева. Ведь они его, беднягу, умышленно сделали глухим. Они сами во всем признались. Мы читаем их показания. А у нас еще кто-то сомневается. Одна из кремлевских врачей, Лидия Тимашук, помогла чекистам вскрыть это дело, показала, какими вредительскими методами они действовали…

Почти до самой смерти Сталина все газеты будут писать о враче-патриоте. В один день она стала самым популярным человеком в стране.

Тем временем арестовали всех, кто лечил Жданова: начальника Лечсанупра Кремля Егорова, академика Владимира Никитича Виноградова, который с 1934 года заведовал терапевтическим отделением Кремлевской больницы, профессора-консультанта больницы Владимира Харитоновича Василенко, лечащего врача Гавриила Ивановича Майорова.

Арестовали и нескольких других знаменитых врачей. Всех обвинили в том, что они по заданию иностранных разведок путем вредительского, неправильного лечения убивали советских руководителей.

Письмо Тимашук оказалось поводом для начала всесоюзной кампании по выявлению «убийц в белых халатах», «изуверов-врачей». Дело сразу приобрело антисемитский характер, поскольку большинство арестованных медиков были евреи. Страну охватила настоящая истерия. Люди отказывались лечиться, принимать лекарства. Каждый врач был под подозрением.

В советском представительстве в Париже посольского врача (русскую женщину) посадили под домашний арест, хотя ее муж был сотрудником госбезопасности. А тут, как назло, заболел заместитель министра иностранных дел Андрей Андреевич Громыко, который был в Париже проездом. Пришлось все-таки позвать врача. Она осмотрела больного, диагностировала грипп и предложила Громыко лекарство. Будущий министр резко отстранил ее руку:

— Вашего лекарства я принимать не буду!

Академик Борис Васильевич Петровский, один из крупнейших советских хирургов, ставший в шестидесятые годы министром здравоохранения, вспоминал, что в день, когда появилось сообщение о врачах-убийцах, он собрал коллег-хирургов и они решили отменить все назначенные на этот день операции. В палатах больные жарко обсуждали сообщение ТАСС.

Петровский сказал больным, что в коллективе вредителей нет, тем не менее, учитывая происходящее, решено отменить операции. Больные твердо ответили:

— Мы вам верим и просим операции не отменять.

Через два дня Петровскому позвонили из ЦК. Инструктор прочитал письмо рабочего, которого Борис Васильевич три года назад успешно оперировал по поводу рака желудка. Рабочий писал: «Видимо, профессор Петровский тоже является вредителем. Он зашил мне во время операции какую-то опухоль под кожу».

Инструктор ЦК попросил принять рабочего и поговорить с ним. Петровский осмотрел пациента: все было в порядке, но в месте пересечения, а затем сращения реберного хряща прощупывалось небольшое уплотнение. Петровский объяснил ему, что к чему, и предложил сделать маленькую операцию, чтобы ликвидировать уплотнение.

На следующее утро пациент оказался в кабинете Петровского с кровоподтеком под глазом: это в палате, когда он рассказал свою историю, ему таким образом выразили свое отношение к доносчикам.

Петровского в ЦК попросили в составе комиссии срочно выехать в Рязань. Первый секретарь обкома Алексей Николаевич Ларионов позвонил в ЦК и попросил прислать комиссию для расследования «преступлений хирургов». Группа врачей приехала в Рязань. Они остановились в Доме колхозника и на троллейбусе поехали в обком. Рядом сидели пожилые женщины. Одна из них возбужденно рассказывала товаркам:

— А Жмур вчера опять зарезал больного!

Петровский слушал это с удивлением: он прекрасно знал хирурга Жмура, ученика академика Бакулева.

В обкоме Алексей Ларионов сообщил, что вредительством занимаются четыре руководителя кафедр Рязанского мединститута — профессора В.А. Жмур, М.А. Егоров, Б.П. Кириллов и ИЛ. Фраерман. Причем по инициативе обкома Егоров уже арестован. На очереди остальные.

Петровский стал беседовать с рязанскими врачами. Очень быстро у него возникло подозрение, что все четыре хирурга стали жертвой доноса, а доносчик — некий врач, который работал у каждого из этих профессоров и отовсюду был отчислен как плохой хирург. Потом устроился в обкомовскую поликлинику, поближе к начальству, и стал сводить счеты с обидчиками.

Две недели Петровский обследовал работу рязанских хирургов и пришел к выводу, что это прекрасные специалисты, которые работают в очень трудных условиях — нет медикаментов, инструментов, шовного материала.

Опытный Петровский ввел вероятного жалобщика в состав комиссии, которая подписала заключение. Итоги работы комиссии рассматривались на бюро обкома. Оно началось в три часа ночи.

Секретарь обкома Ларионов был крайне недоволен, услышав, что в действиях врачей отсутствует состав преступления, а городские власти, напротив, не проявляют внимания к медицине. Ларионов прервал Петровского:

— А вот у нас имеется другая информация. Мы знаем, что профессора Кириллов и Жмур плохо оперируют. Из-за них пострадала женщина — член партии, которая после плохо проведенной операции погибла от метастазов рака грудной железы.

Этот случай Петровскому был известен. Он сказал, что рак был очень запущен и печальный исход предотвратить было невозможно. Петровский попросил назвать фамилию врача, который информирует обком. Ларионов без особого желания назвал имя. Тогда Петровский с возмущением произнес:

— Очевидно, вы не знаете, что этот врач был введен в состав нашей комиссии и подписал акт, который я только что огласил? Иначе как двурушничеством поведение этого, с позволения сказать, врача назвать нельзя.

Ларионов с угрозой в голосе сказал, что обком во всем разберется. Когда поехали назад на машине, водитель включил радиоприемник, и все услышали сообщение о болезни Сталина, о том, что состояние тяжелое, отсутствует сознание и наблюдается дыхание типа Чейна — Стокса.

Водитель спросил, что означают эти симптомы. Петровский ответил:

— Это конец…

Первый секретарь Рязанского обкома Алексей Ларионов отличится еще раз. Когда Хрущев в мае 1957 года обещал «догнать и перегнать Америку по производству мяса, молока и масла на душу населения», Алексей Николаевич распорядился увеличить поставки мяса, чтобы накормить страну. Ларионов обещал увеличить производство мяса в колхозах и совхозах в три с лишним раза. И выполнил свое обещание! Никита Сергеевич восхищался Ларионовым, в 1959 году вручил ему Золотую Звезду Героя Социалистического Труда, хотел назначить министром сельского хозяйства, хотя не мог не понимать, что законы биологии не позволяют за один год почти в четыре раза увеличить производство мяса.

А потом выяснилось, что Ларионов пошел на аферу: людей заставляли передавать личный скот в колхозы и совхозы. Поскольку не было кормов, скот просто пустили под нож. Кроме того, гонцы Ларионова скупали скот в соседних областях и отправляли на забой… Нечто подобное делали и другие первые секретари, в результате сельскому хозяйству страны был нанесен непоправимый ущерб.

Одни говорят, что Ларионов застрелился, другие утверждают, что он умер от сердечного приступа. Но если он и не покончил с собой, то все равно совершил политическое самоубийство, когда решился на откровенную авантюру.

Счастье Лидии Тимашук тоже было недолгим. После смерти Сталина все эти дела рассыпались.

3 апреля 1953 года президиум ЦК КПСС отменил указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Тимашук «как неправильный, в связи с выявившимися в настоящее время действительными обстоятельствами».

На этом же заседании президиума ЦК было принято решение прекратить судопроизводство по «делу врачей-вредителей» как сфабрикованному и освободить из-под стражи и реабилитировать тридцать семь обвиняемых по этому делу.

4 апреля сообщение о лишении Лидии Тимашук ордена напечатали все газеты. Через два дня появилось сообщение о том, что бывший министр госбезопасности Семен Денисович Игнатьев лично виновен в истории с врачами. Многие в стране вздохнули с облегчением.

Известный писатель Корней Чуковский записал в те дни в дневнике разговор с женой классика советской литературы Леонида Леонова Татьяной Михайловной. Она жаловалась, что невозможно было обратиться к врачам:

— Вы же понимаете, когда врачи были объявлены отравителями… не было и доверия к аптекам; особенно к кремлевской аптеке: что, если все лекарства отравлены?!

Чуковский ошеломленно записал: «Оказывается, были даже в литературной среде люди, которые верили, что врачи — отравители!!!»

«Гармонист» и его сын против академика Лысенко

После войны Андрей Александрович Жданов перебрался в Москву. Ему было поручено председательствовать на заседаниях оргбюро и руководить работой секретариата ЦК. Это означало, что он стал вторым после Сталина человеком в партийной иерархии и оттеснил Маленкова и Берию.

Считается, что после смерти Жданова они взяли реванш. Они посадили в тюрьму Абакумова и устроили «ленинградское дело», чтобы уничтожить всех ставленников Жданова. Так принято думать. В реальности все сложнее.

Стремительное возвышение Жданова не могло не вызвать ревности коллег — и не только Берии с Маленковым.

Хрущев вспоминал, как он познакомился со Ждановым в Нижнем Новгороде:

«Жданов был веселым человеком. Тогда он у нас выпил и еще до этого выпил. Вышел на подмостки и растянул двухрядную гармонь. Он неплохо играл на гармони и на рояле. Мне это понравилось. Каганович же о нем отзывался презрительно: «Гармонист»… Каганович часто ехидно говорил:

— Здесь и не требуется большого умения работать, надо иметь хорошо подвешенный язык, уметь хорошо рассказывать анекдоты, петь частушки, и можно жить на свете.

Признаться, когда я пригляделся к Жданову поближе, в рабочей обстановке, стал соглашаться с Кагановичем. Действительно, когда мы бывали у Сталина (в это время Сталин уже стал пить и спаивать других, Жданов же страдал такой слабостью), то, бывало, он бренчит на рояле и поет, а Сталин ему подпевает. Эти песенки можно было петь только у Сталина, потому что нигде в другом месте повторить их было нельзя. Их могли лишь крючники в кабаках петь, а больше никто…»

На ужинах, которые устраивал Сталин, он сажал рядом с собой Жданова и назначал его тамадой. Правда, всякий раз говорил ему, когда и за кого пить, а иногда и буквально диктовал текст тоста.

Хрущев и Каганович, потом и кровью пробившиеся наверх, не любили Жданова, которому, как им казалось, слишком легко далось возвышение по партийной лестнице.

«У Жданова было некоторое ехидство с хитринкой, — писал Хрущев. — Он мог тонко подметить твой промах, подпустить иронию. С другой стороны, чисто внешне, на всех пленумах он сидел с карандашом и записывал. Люди могли подумать: как внимательно слушает Жданов все на пленуме, записывает все, чтобы ничего не пропустить. А записывал он чьи-то неудачные обороты речи, потом приходил к Сталину и повторял их…»

Считается, что Жданов переводил в Москву ленинградские кадры и, в частности, покровительствовал секретарю ЦК Алексею Кузнецову. На самом деле между ними были очень сложные отношения. Это Сталин после войны забрал Кузнецова в Москву, потому что ему нужны были молодые и деятельные люди. Жданову это было не очень приятно. В аппарате ЦК недавний подчиненный оказался его соперником. Между ними началась борьба за влияние.

Уничтожение ленинградских партработников вовсе не было результатом конкурентной борьбы внутри аппарата, хотя многие наверняка радовались, что освободились высокие кресла. «Ленинградское дело» готовилось еще при жизни Жданова. И при определенных условиях главным обвиняемым по «ленинградскому делу» шел бы сам Андрей Александрович.

Время Жданова закончилось до того, как истек его земной срок. В воспоминаниях Дмитрия Трофимовича Шепилова, тогда заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК, описано заседание политбюро, где Сталин резко нападал на Жданова.

Сталин потерял к Жданову интерес, считал его обузой. Но не знал, что с ним делать, потому что с его именем были связаны все послевоенные идеологические акции. Если бы Жданова посадили, пришлось бы выбросить в корзину громкие постановления о литературе, музыке, кино.

Самые знаменитые из них появились в 1946 году-«0 журналах «Звезда» и «Ленинград» (от 14 августа) и о кинофильме «Большая жизнь» (от 4 сентября). В результате Анна Ахматова и Михаил Зощенко были исключены из Союза писателей, а вторая серия фильма «Большая жизнь» за «идейно-политическую порочность, фальшивое, искаженное изображение советских людей» была запрещена.

Эти постановления перечеркивали надежды интеллигенции на то, что после войны прежние репрессии будут забыты и настанут более свободные и либеральные времена. Почему Андрей Александрович все-таки попал у Сталина в немилость, задается вопросом Хрущев и сам отвечает:

«Наверху» сложилось такое впечатление (насколько оно было обоснованно, мне сейчас трудно судить), что он вроде бездельника, не рвется к делу. В какой-то степени это все отмечали. На любое заседание в ЦК партии он мог прийти спустя два или три часа, а мог и совсем не прийти. Одним словом, он был не такой, как, например, Каганович. Тот всегда найдет себе дело, ему всегда некогда. А этот спокоен: если ему поручат вопрос, он сделает, а не поручат, так и не надо…»

Но дело, наверное, было в другом. Сталин постоянно менял кадры, выдвигал новых людей. И для Жданова настало время уйти. Как раз личных претензий к Жданову не было. Он оказался лишним в политической игре.

Хрущев вспоминал:

«Все обедали у Сталина и дообедались до такой степени, что Жданов уже не мог идти. Захотел он, как это раньше случалось, заночевать у Сталина. Не тут-то было. Сталин ему говорит:

— У вас есть своя квартира.

И буквально выпроводил его…»

У Жданова было слабое сердце, а он сильно пил. Даже Сталин, который любил спаивать людей, иногда покрикивал на Жданова — и тот вместо вина послушно наливал себе фруктовой воды. На это обратил внимание Милован Джилас, который наблюдал Жданова на сталинской даче и пришел к выводу, что это типичный интеллигент-циник.

Жданов единственный за столом пил апельсиновый сок. Объяснил югославскому гостю, что из-за болезни сердца. Джилас, совсем еще молодой человек, наивно спросил:

— А какие последствия могут быть от этой болезни?

Жданов ответил иронически:

— Могу умереть в любой момент, а могу прожить очень долго.

«Для больного сердцем Жданова, — вспоминал Дмитрий Шепилов, — эти ночные бдения на ближней даче были буквально гибельными. Но ни он, ни кто другой не мог пропустить ни одного из них, даже будучи больным: здесь обсуждалось и окончательно решалось буквально все».

Молотову Сталин испортил репутацию, последовательно обвиняя его жену в различных антипартийных, а затем и антигосударственных поступках.

В случае с Ждановым ударили по сыну — Юрию Андреевичу, который работал в аппарате ЦК.

Отдел науки ЦК предложил на всесоюзном семинаре лекторов обсудить вопрос о положении в биологии. Шепилов дал согласие, естественно, поставив в известность начальника управления пропаганды и агитации Михаила Андреевича Суслова. С докладом выступил заведующий отделом науки Юрий Андреевич Жданов.

В своем выступлении молодой Жданов (ему не было и тридцати), химик по образованию, критиковал «народного академика» и гениального мистификатора Трофима Денисовича Лысенко.

Выступление младшего Жданова не было самодеятельностью. В идеологическом подразделении ЦК давно выражали недовольство Лысенко. На него жаловались видные ученые-биологи, которые доказывали, что деятельность Лысенко идет во вред сельскому хозяйству. Ни один из обещанных им чудо-сортов пшеницы так и не появился. Зато он успешно мешал другим биологам внедрять свои сорта, выведенные в результате долгой селекционной работы.

На заседании оргбюро ЦК весной 1948 года старший Жданов внес вопрос об укреплении руководства Сельскохозяйственной академии, что в переводе с бюрократического языка на нормальный означало решение убрать с поста президента Трофима Денисовича Лысенко.

Но эти намерения Жданова столкнулись с интересами другого влиятельного члена политбюро — Георгия Максимилиановича Маленкова. Он после краткого периода опалы вновь вошел в силу. Сталин почему-то поручил Маленкову курировать сельскохозяйственный отдел ЦК и назначил председателем бюро Совета министров по сельскому хозяйству. Отказаться Георгий Максимилианович не посмел, хотя, как городской человек, всю жизнь проработавший в партийной канцелярии, в сельском хозяйстве не разбирался.

Маленков не нашел иного способа изменить ситуацию в аграрном секторе, кроме как вновь положиться на фантастические обещания Трофима Лысенко. Но уж взамен он должен был избавить «народного академика» от нападок.

Маленков приказал Шепилову немедленно прислать стенограмму выступления молодого Жданова и со своими комментариями доложил Сталину о его критическом выступлении. У вождя появился желанный повод ударить по старшему Жданову. Причем Андрей Александрович сразу сообразил, что его ждет, и отчитал Шепилова:

— Как же вы могли разрешить такой доклад, не посоветовавшись со мной? Юрий — человек увлекающийся. А как же вы, зрелый политработник, не оценили, к чему может привести такой доклад?

Через два дня после выступления Юрия Жданова в цековском кабинете Шепилова раздался телефонный звонок. Звонили из секретариата Сталина:

— Дмитрий Трофимович, немедленно приезжайте на «уголок».

«Уголком» называли кремлевский кабинет Сталина.

В кабинете Сталина уже собрались почти все члены политбюро. Вождь заговорил первым:

— Надо обсудить неслыханный факт. Агитпроп без ведома ЦК созвал всесоюзный семинар, и на этом семинаре разделали под орех академика Лысенко. А на нем держится все наше сельское хозяйство. Нельзя забывать, что Лысенко — это сегодня Мичурин в агротехнике. Лысенко имеет свои недостатки и ошибки. Но ставить своей целью уничтожить Лысенко как ученого — по какому праву? Кто разрешил?

Сталин повернулся к секретарю ЦК Михаилу Андреевичу Суслову, который возглавлял управление пропаганды и агитации. Опытный царедворец, не моргнув глазом, немедленно отрекся от своих слов:

— Я не разрешал, товарищ Сталин.

— Я спрашиваю, кто разрешил? — повторил вождь.

Шепилов мог, конечно, сослаться на то, что разрешение дал Суслов, но делать этого не захотел. Дмитрий Трофимович встал и громко сказал:

— Я разрешил. Товарищ Сталин, вы меня можете наказать сурово, но прошу разобраться в этом вопросе.

Сталин посмотрел на смельчака с некоторым интересом И повторил:

— Вы что, не знаете, что на Лысенко держится все наше сельское хозяйство?

Сталин давал Шепилову возможность отречься от ошибочной точки зрения. Это был спасательный круг. Но Шепилов показал, что менять свои взгляды не собирается!

Дмитрий Трофимович вспоминал потом, что его словно прорвало. Он горячо заговорил:

— Товарищ Сталин, это глубочайшее заблуждение. Вас неправильно информируют. Лысенко не вывел ни одного сорта, у него нет никакой научной концепции. Опытные селекционеры разработали сорта, которыми засеваются десятки миллионов гектаров пшеницы, а они ходят с клеймом вейсманистов-морганистов. Так продолжаться не может. Я недавно назначен в агитпроп, я готов нести любое наказание, но я вас прошу разобраться…

Сталин разобрался. Он зловеще сказал:

— Так этого оставлять нельзя. Надо примерно наказать виновных. Не Юрия Жданова, он еще молодой и неопытный. Наказать надо «отцов» — Жданова и Шепилова. Надо поддержать Лысенко и развенчать наших доморощенных морганистов.

10 июля старший Жданов ушел в двухмесячный отпуск, из которого уже не вернулся. Курировать идеологические вопросы стал Маленков как второй секретарь ЦК.

15 июля, через пять дней после ухода старшего Жданова в отпуск, политбюро нанесло удар по его сыну:

«В связи с неправильным, не отражающим позицию ЦК ВКП(б) докладом т. Ю. Жданова по вопросам биологической науки, принять предложение Министерства сельского хозяйства СССР, Министерства совхозов СССР и Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина об обсуждении на июльской сессии Академии сельскохозяйственных наук доклада акад. Т.Д. Лысенко на тему «О положении в советской биологической науке», имея в виду опубликование этого доклада в печати».

Юрию Жданову пришлось написать покаянное письмо Сталину. Оно появилось в «Правде» 7 августа — в последний день сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук, которая стала триумфом Лысенко. Доклад академика Лысенко Сталин правил лично.

Юрий Жданов писал:

«С первого же дня моей работы в отделе науки ко мне стали являться представители формальной генетики с жалобами на то, что полученные ими новые сорта полезных растений (гречиха, коксагыз, герань, конопля, цитрусы), обладающие повышенными качествами, не внедряются в производство и наталкиваются на сопротивление сторонников академика Т.Д. Лысенко…

Ошибка моя состоит в том, что, решив взять под защиту эти практические результаты, которые являлись «дарами данайцев», я не подверг беспощадной критике коренные методологические пороки менделевско-моргановской генетики…

Сознаю, что это деляческий подход к практике, погоня за копейкой…»

Сталин не случайно заставил молодого Жданова каяться публично. Это был удар по репутации Жданова-старшего.

Жену Молотова Сталин сначала снял с работы, потом исключил из партии и, наконец, посадил. Будущее Юрия Жданова тоже рисовалось в мрачных тонах. Но 30 августа Андрей Александрович умер, избавив Сталина от многих проблем, и его отношение к младшему Жданову сразу изменилось к лучшему.

Вопрос о том, идти ли Жданову в отпуск и куда именно ему ехать отдыхать, решали не врачи, а политбюро.

Предлагались разные варианты, куда ему поехать. По предложению Сталина его отправили на Валдай. Хотя если он так болен, то почему бы не положить его в больницу? Что касается Валдая, то сейчас многие врачи говорят, что это место неблагоприятное для сердечников.

Шепилов сказал Жданову:

— Вам надо немедленно ложиться в больницу!

Жданов ему ответил:

— Нет, политбюро решило, что мне надо ехать на Валдай. Товарищ Сталин сказал, что там очень хороший воздух для сердечников.

Сталин напутствовал врачей:

— Вы его гулять водите почаще. А то у него вес лишний…

Эти прогулки в неблагоприятном для сердечников климате быстро довели Жданова до инфаркта…

Свидетелей, которые могли бы рассказать подлинные обстоятельства смерти Жданова, нет. Первой через семь дней после смерти Жданова повесилась его экономка. Потом был уничтожен лечащий врач, который делал вскрытие вместе с профессором Виноградовым. В 1951 году застрелился комендант государственной дачи, на которой умер Жданов. В черепе у него обнаружили два пулевых отверстия…

Маленков и Берия в октябре 1949 года, когда шла подготовка «ленинградского дела», пытались задним числом пристегнуть к этому делу и покойного Жданова.

Они представили Сталину проект закрытого письма от имени политбюро членам и кандидатам в члены ЦК «Об антипартийной группе Кузнецова, Попкова, Родионова и др.». Это был смертельный приговор ленинградцам.

В письме говорилось и о Жданове:

«Политбюро ЦК считает необходимым отметить ту политическую ответственность, которая ложится на Жданова А.А., за враждебную деятельность ленинградской верхушки… Сейчас трудно объяснить, как мог Жданов А.А. не разглядеть вражеского лица Кузнецова, Попкова, Капустина, Соловьева и др., которых он настойчиво выдвигал…»

Но мертвый Жданов Сталина уже не интересовал. А младшего он оставил работать в аппарате ЦК.

Отдел науки в связи с общей реорганизацией аппарата преобразовали в сектор, и Юрий Жданов по-прежнему трудился под руководством Шепилова. Семья Жданова продолжала жить в кремлевской квартире. Весной следующего — 1949 года Светлана Сталина с благословения отца вышла замуж за Юрия Жданова. Оказавшись в этой семье, она была потрясена обилием сундуков, набитых «добром», и вообще сочетанием показной, ханжеской «партийности» с махровым мещанством.

В 1952 году Юрия Андреевича Жданова утвердили заведующим отделом естественных и технических наук и высших учебных заведений ЦК, осенью избрали членом Центрального комитета партии. Но его брак со Светланой быстро разрушился. Впрочем, многообещающую партийную карьеру младшего Жданова погубил не развод, а смерть тестя в марте 1953-го.

Снять белые перчатки!

После ареста Абакумова несколько недель обязанности министра госбезопасности исполнял его первый заместитель генерал-лейтенант Сергей Иванович Огольцов.

Огольцов и другой заместитель министра — Евгений Петрович Питовранов получили выговоры за то, что не сигнализировали ЦК о неблагополучии в работе министерства.

Сталин не сделал Огольцова министром, потому что ему был нужен не кадровый чекист, а человек со стороны, свежая кровь, умелый организатор, который заставит госбезопасность работать в нужном темпе.

А Питовранов вскоре был арестован. 29 октября 1951 года в четыре часа утра ему позвонил только что назначенный первым заместителем министра госбезопасности Сергей Гоглидзе, и по его тону Питовранов все понял. Его держали в «Лефортово», он был заключенным «номер три». Но ему повезло. Он успел понравиться Сталину.

После ареста Абакумова в МГБ позвонил сталинский помощник Поскребышев — у Сталина был срочный вопрос, и никого, кроме Питовранова, на месте не оказалось. Он поехал к Сталину, который уже собирался на отдых в Цхалтубо. Он стал подробно расспрашивать Питовранова о системе работы разведки и контрразведки.

Его особенно интересовала система вербовки агентуры. Спросил, сколько всего агентов. Услышав ответ, удивился — зачем так много? Сказал, что в свое время у большевиков был только один агент среди меньшевиков, но такой, что они знали все!

Питовранов провел у Сталина больше часа. Вернулся на Лубянку поздно ночью. Ему сказали, что пока он ехал, опять звонил Поскребышев: утром, без четверти двенадцать Питовранов должен быть на Курском вокзале, чтобы проводить товарища Сталина. Питовранов приехал. Платформа совершенно пустая. У поезда стоит министр путей сообщения Борис Павлович Бещев.

Потом появились две машины. В одной охрана во главе с Власиком, во второй — Сталин. Он подошел к вагону. Питовранов и Бещев пожелали ему счастливого пути, и поезд тронулся.

Помня об этой беседе, Питовранов написал Сталину письмо не с просьбой его помиловать, а с перечнем предложений о реорганизации разведки и контрразведки, понимая, что о таком письме вождю обязательно доложат. Так и получилось. Сталин сказал новому министру госбезопасности Семену Денисовичу Игнатьеву:

— Я думаю, что Питовранов человек толковый. Не зря ли он сидит? Давайте через какое-нибудь время его выпустим, сменим ему фамилию и вновь возьмем на работу в органы госбезопасности.

После этого, рассказывал Питовранов журналистам, отношение к нему в тюрьме изменилось. Ему стали давать книги и подселили сокамерника — Льва Романовича Шейнина, писателя и бывшего начальника следственного отдела союзной прокуратуры. Питовранов по профессиональной привычке преставился ему инженером, который работал в Германии и потерял важные документы…

2 ноября 1952 года прямо из тюрьмы Питовранова привезли к министру Игнатьеву, который поздравил его с освобождением и передал слова Сталина:

— Не будем менять Питовранову фамилию. Поправим свою ошибку. Нас поймут. Пусть пока немного отдохнет. Скоро он понадобится.

Через десять дней Питовранова вызвали в Кремль и поставили во главе внешней разведки. Чекисты были уверены, что он станет следующим министром. После смерти Сталина Питовранов потерял свой высокий пост, но он, счастливчик, в отличие от большинства своих коллег прожил достаточно удачную жизнь и умер на восемьдесят пятом году жизни…

Заведующий отделом партийных и комсомольских органов ЦК Семен Игнатьев специальным постановлением от 11 июля 1951 года был назначен представителем ЦК в Министерстве государственной безопасности. В августе он уже стал министром.

Он стал первым после Менжинского главой органов госбезопасности, который на этом посту остался штатским человеком: звания он не получил. Игнатьев сменил руководство министерства. По указанию Сталина взял на работу два десятка секретарей обкомов, которые получили воинские звания и возглавили различные подразделения в аппарате МГБ. Материальные условия им были сохранены — не хуже, чем у секретаря обкома, всем дали квартиры в Москве.

Сотрудникам министерства прочитали директивное письмо ЦК, в котором говорилось, что чекисты работают плохо, не замечают террористических гнезд, что они утратили бдительность, работают в белых перчатках и так далее.

Сталин собирался повторить большую чистку 1937 года. Тогда искали немецких шпионов, теперь американских. Историки не могут прийти к единому мнению, в какой степени в последние годы жизни Сталин был охвачен старческой паранойей, а в какой руководствовался циничным расчетом.

Однажды Сталин вызвал руководителя Союза писателей Александра Александровича Фадеева:

— Слушайте, товарищ Фадеев, вы должны нам помочь. Вы ничего не делаете, чтобы реально помочь государству в борьбе с врагами. Мы вам присвоили громкое звание «генеральный секретарь Союза писателей СССР», а вы не знаете, что вас окружают крупные международные шпионы.

— А кто же эти шпионы?

Сталин улыбнулся одной из тех своих улыбок, от которых некоторые люди падали в обморок и которая, как Фадеев знал, не предвещала ничего доброго.

— Почему я должен вам сообщать имена этих шпионов, когда вы обязаны были их знать? Но если вы уж такой слабый человек, товарищ Фадеев, то я вам подскажу, в каком направлении надо искать и в чем вы нам должны помочь. Во-первых, крупный шпион ваш ближайший друг Павленко. Во-вторых, вы прекрасно знаете, что международным шпионом является Илья Эренбург. И наконец, в-третьих, разве вам не было известно, что Алексей Толстой английский шпион? Почему, я вас спрашиваю, вы об этом молчали? Почему вы нам не дали ни одного сигнала?..

Сталин хотел повторить ту схему, которая, с его точки зрения, обеспечила ему успех чистки 1937 года. Как он тогда действовал? Сменил кадрового чекиста Ягоду на секретаря ЦК Ежова, очистил аппарат госбезопасности от старых работников и направил туда профессиональных партийных сотрудников. А людей, которых арестовывали, зачисляли в немецкие шпионы, потому что народ чувствовал угрозу со стороны Германии.

Теперь чекиста Абакумова сменил заведующий отделом ЦК КПСС Игнатьев, в Министерство госбезопасности мобилизовали партийно-комсомольскую молодежь. Арестованных назвали американскими шпионами. Но поскольку настроения в обществе в 1952 году отличались от того, что было в 1937-м, нужны были открытые процессы. Они бы подняли накал ненависти в стране, создали необходимый фон для массовой чистки.

Напутствуя нового министра, Сталин сказал:

— Вот вы, товарищ Игнатьев, доложили после проверки работы МГБ о вероятности существования террористической группы среди врачей. Теперь вам и карты в руки. Надеемся, что вы эту террористическую группу раскроете.

«Игнатьев, — вспоминал один из его подчиненных, — взвалил на себя задачу отрабатывать для Сталина это грязное дело, имея на руках всего лишь разоблачительное письмо врача Центральной кремлевской больницы Лидии Тимашук…»

Игнатьев, исполняя указание вождя, сформировал следственную группу, которая занялась проверкой персонала Лечебно-санитарного управления Кремля и нашла его «засоренным» антисоветскими элементами.

«Лечение т. Щербакова, — докладывал в ЦК Игнатьев, — велось рассчитано преступно… Лечение товарища Жданова велось так же преступно… Вражеская группа, действовавшая в Лечсанупре Кремля, стремилась при лечении руководителей партии и правительства сократить их жизнь».

За этим последовали аресты врачей и административного персонала. Следователи выбили из профессоров нужные показания и доложили, что медики создали вражескую террористическую группу. Она «враждебно относилась к партии и советской власти, действовала по указаниям врага народа А.А. Кузнецова, который в связи со своими вражескими замыслами был заинтересован в устранении товарища Жданова».

Следователи, которые вели «дело врачей», получили от Игнатьева указание бить арестованных «смертным боем».

«Министр госбезопасности т. Игнатьев сообщил нам на совещании, что ход следствия по делам, находившимся в нашем производстве, оценивается правительством как явно неудовлетворительный, и сказал, что нужно «снять белые перчатки» и «с соблюдением осторожности» прибегнуть к избиениям арестованных, — сообщал в рапорте от 24 марта 1953 года полковник Федотов из следственной части по особо важным делам МГБ СССР. — Говоря это, т. Игнатьев дал понять, что по этому поводу имеются указания свыше. Во внутренней тюрьме было оборудовано отдельное помещение для избиения, а для осуществления пыток выделили группу работников тюрьмы…»

Загадки «дела врачей-вредителей»

«Дело врачей», удачно начатое Сталиным с помощью Лидии Тимашук, было частью глобального замысла. Предполагалось, как и в тридцатые годы, провести несколько публичных судебных процессов, где все подсудимые признались бы в том, что они американские шпионы и террористы.

Все делалось, как в 1937 году, по испытанному шаблону. Только на сей раз в главные жертвы намечались евреи.

Но процесс по «делу Еврейского антифашистского комитета» в 1952 году Министерству госбезопасности пришлось сделать закрытым, потому что обвиняемые шпионами себя не признали.

Арестованных били смертным боем. Некоторые умирали прямо в тюрьме. Следствию нужно было что-нибудь серьезное — подготовка покушения на Сталина, шпионаж, диверсии, а эти люди, даже когда их били, ничего такого придумать не могли. Они играли в театре, писали стихи, лечили больных.

Несмотря на пытки и издевательства, эти далеко уже не молодые и не очень здоровые люди явили образец силы духа и мужества. «Если бы не пуля в финале, не кровь, можно было бы и порадоваться отваге подследственных», — пишет Александр Борщаговский.

Все подсудимые были евреями: актер Вениамин Зускин, академик Лина Штерн, писатели Перец Маркиш, Лев Квитко, Самуил Галкин, Давид Гофштейн, главный врач Боткинской больницы Борис Шимелиович, бывший член ЦК ВКП(б) Соломон Лозовский… Это был этнический судебный процесс. Судили не за преступление, а за происхождение.

Приговор по «делу Еврейского антифашистского комитета», созданного в 1941 году для борьбы с нацизмом, должен был показать, что все евреи — американские шпионы и работают на заокеанских хозяев. Но процесс провалился.

Председательствовавший на процессе генерал-лейтенант юстиции Чепцов прежде быстро и без колебаний выносил смертные приговоры по делам, подготовленным следователями Министерства госбезопасности. Так, в 1950 году он приговорил к смерти за «шпионаж и измену» Мириам Железнову (Айзенштадт) и Самуила Персова. Тогда генерал вполне удовлетворился «доказательством» их вины — официально отправленными за рубеж (для публикации в иностранной печати) восторженными статьями о Московском автозаводе имени И.В. Сталина, очерками о евреях Героях Советского Союза…

Но когда по решению ЦК был устроен двухмесячный суд над руководителями Еврейского антифашистского комитета с подробными допросами обвиняемых, дело рухнуло. И генерал Чепцов увидел это первым. Он, пишет Борщаговский, даже проникся уважением к подсудимым.

Сидевшие на скамье подсудимых известные актеры, писатели, врачи не участвовали в подготовке террористических актов против товарища Сталина, не занимались шпионажем и предательством и даже не вели антисоветской пропаганды.

Только одно преступление признал за своими подсудимыми генерал-лейтенант Чепцов. Он уличил их в желании писать на родном языке, издавать книги на идиш, иметь свой театр и ставить в нем еврейские пьесы, сохранить школы с преподаванием на еврейском языке.

Генерал Чепцов упрекал одного из подсудимых:

— Зачем коммунисту, писателю, марксисту, передовому еврейскому интеллигенту связываться с попами, раввинами, мракобесами, консультировать их о проповеди, о маце, о молитвенниках, о кошерном мясе?

Власть требовала от евреев полной ассимиляции, как требуют ее сейчас от русских в республиках бывшего СССР. Малограмотный следователь, увидев, что писатель Абрам Каган правит ошибки в тексте собственного допроса, избил его: знает, подлец, русский язык, а пишет на еврейском! Забота о национальной культуре признавалась вредной и антипатриотичной. Но расстреливать за это генерал и его заседатели не хотели.

Рискуя партбилетом, карьерой, а может быть, и жизнью, генерал Чепцов попросил у ЦК разрешения вернуть дело на доследование.

Но Георгий Максимилианович Маленков, к которому обратился генерал, не дал этого сделать:

— Вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками. Приговор по этому делу апробирован народом, этим делом политбюро занималось три раза. Выполняйте решение политбюро.

И верно. Процесс по «делу Еврейского антифашистского комитета» начался 8 мая 1952 года. А еще за месяц до этого, 3 апреля, министр госбезопасности Игнатьев в докладной записке Сталину предложил всех обвиняемых по «делу Еврейского антифашистского комитета» расстрелять. Вождь согласился. Он сделал снисхождение только академику Лине Штерн, биологу с мировым именем, приехавшей из благополучной Швейцарии строить социализм. Ей дали десять лет.

И обвиняемые были расстреляны за несколько месяцев до смерти Сталина. Если бы дело отправили на доследование, они были бы спасены.

Одно дело закончилось, а уже затевалось новое.

13 марта 1952 года следственная часть по особо важным делам МГБ СССР постановила начать следствие по делу двухсот тринадцати человек, на которых были получены показания в ходе следствия по «делу Еврейского антифашистского комитета».

В тот же день помощник начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР подполковник Павел Иванович Гришаев вынес постановление, в соответствии с которым «активный еврейский националист и американский шпион», а в реальности замечательный писатель Василий Гроссман был взят «в разработку». В этом же списке значились выдающийся театральный режиссер Александр Таиров, поэты и прозаики Самуил Маршак, Борис Слуцкий, Илья Эренбург…

Искоренению подлежали самые преданные режиму люди. В перестройку появились мемуары бывшего генерал-лейтенанта КГБ Павла Анатольевича Судоплатова. В главе о советском атомном шпионаже он упоминает умело вербовавшего американцев сотрудника внешней разведки подполковника Григория Марковича Хейфеца. Хейфеца вернули в Москву и назначили заместителем ответственного секретаря Еврейского антифашистского комитета с поручением докладывать обо всем в Министерство госбезопасности.

Летом 1948 года Хейфец составлял списки евреев, которые приходили в антифашистский комитет и просили отправить их добровольцами в Палестину — воевать на стороне Израиля против арабских реакционеров и британских марионеток, которых тогда клеймила советская печать. Списки он передавал в Министерство госбезопасности для «принятия мер».

«Дело Хейфеца» выделили в отдельное производство, вместо расстрела ему дали двадцать пять лет лагерей.

Не получилось с Еврейским антифашистским комитетом — процесс был секретным, тогда решили устроить публичное судилище над врачами-евреями.

13 января 1953 года «Правда» опубликовала сообщение ТАСС «Арест группы врачей-вредителей» и редакционную статью «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей».

Проект сообщения был написан рукой Маленкова. Сталин на этом заседании бюро президиума ЦК отсутствовал, но Маленков получил необходимые указания.

Советские люди узнали, что органами госбезопасности «раскрыта террористическая группа врачей, ставившая своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям СССР».

В сообщении перечислялись арестованные врачи — шесть еврейских фамилий, три русские.

«Большинство участников террористической группы, — говорилось в сообщении ТАСС, — были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой…

Арестованный Вовси М.С. заявил следствию, что он получил директиву «об истреблении руководящих кадров СССР» из США от организации «Джойнт» через врача Шимелиовича и еврейского буржуазного националиста Михоэлса.

Другие участники террористической группы (Виноградов В.Н., Коган М.Б., Егоров П.И.) оказались давнишними агентами английской разведки».

«В стране стремительно нарастала волна антисемитизма, — вспоминает полковник Георгий Захарович Санников, который был сотрудником Министерства госбезопасности Украины. — В киевском городском транспорте в это же утро было зафиксировано несколько случаев физической расправы с евреями. Нескольких человек с выраженными семитскими чертами выбросили на ходу пассажиры трамвая… В самом густонаселенном евреями районе города Киева — Подоле произошли два случая еврейских погромов».

Следствие по «делу врачей» приняло в последние месяцы перед смертью Сталина лихорадочный характер. Это наводит на мысль о том, что уже была установлена дата открытого судебного процесса. Арестованному профессору Рапопорту следователь с профессиональной обидой в голосе говорил:

— Ну что же вы даете такие показания? С ними же нельзя выйти на открытый процесс!

На процессе обвиняемые должны были признаться в связи с Молотовым и Микояном.

По плану Министерства госбезопасности жену Молотова — еврейку Полину Семеновну Жемчужину — предполагалось сделать одной из обвиняемых по «делу Еврейского антифашистского комитета». Но Жемчужину, начальника главка в республиканском министерстве, сочли мелкой фигурой. А МГБ конструировало заговор огромных масштабов, который должен был напугать страну. Возникла другая идея: а не сделать ли руководителем антисоветского заговора самого Вячеслава Михайловича?

Ему ставили в вину, что он через жену был связан с Еврейским антифашистским комитетом и чуть ли не поддерживал идею переселить с Украины и из Белоруссии оставшихся из-за войны без жилья евреев в Крым, откуда выселили крымских татар — за пособничество немецкой армии.

У кого возникла эта «крымская идея», до сих пор неизвестно. Михоэлс и другие видные деятели Еврейского антифашистского комитета не считали возможным селиться в домах изгнанных оттуда крымских татар.

Но несколько штатных функционеров комитета, назначенные аппаратом ЦК и, как стало ясно позднее, секретные сотрудники Министерства госбезопасности, активно проталкивали эту идею и добились своего — втянули Молотова в ее обсуждение. Этого было достаточно. В представлении Сталина евреи хотели захватить Крым, чтобы сделать то, что в 1920 году не удалось белому генералу Врангелю: призвать американцев и оторвать полуостров от Советского Союза.

Академик Андрей Дмитриевич Сахаров вспоминал, как в начале 1953 года он обедал в столовой для руководителей атомного проекта. Рядом сидели академик Курчатов и Николай Иванович Павлов, генерал госбезопасности, работавший в Первом главном управлении при Совете министров, которое занималось созданием ядерного оружия.

В этот момент по радио передали, что в Тель-Авиве брошена бомба в советское посольство — в знак протеста против антисемитской кампании в Советском Союзе.

«И тут я увидел, — пишет Сахаров, — что красивое лицо Павлова вдруг осветилось каким-то торжеством.

— Вот какие они — евреи! — воскликнул он. — И здесь, и там нам вредят. Но теперь мы им покажем».

Академик Игорь Евгеньевич Тамм представил Павлову список талантливой молодежи для работы над атомным проектом. Генерал Павлов недовольно сказал ему:

— Что же тут у вас одни евреи! Вы нам русачков, русачков давайте!

Историки пытаются понять, зачем все это понадобилось Сталину. Что это было — крайнее выражение давней ненависти к евреям? Паранойей? Результатом мозговых нарушений?

Все это сыграло свою роковую роль. Но главное было в другом. Он готовился к новой войне.

Понятие «холодная война» с течением времени утратило свой пугающий смысл. Но ведь это было время, когда обе стороны психологически уже вступили в войну «горячую». И Сталину нужно было настроить людей на подготовку к войне, обозначить внешнего врага и связать его с врагом внутренним.

Подлинная причина преследования советских евреев, столь неожиданного для страны, разгромившей нацистскую Германию, убийства художественного руководителя Государственного еврейского театра Соломона Михоэлса, суда над членами Еврейского антифашистского комитета, ареста «врачей-убийц» состоит в том, что Сталин решил объявить евреев американскими шпионами.

Нацистский министр пропаганды Йозеф Геббельс записал в дневнике еще в марте 1940 года:

«Не ликвидирует ли Сталин постепенно и евреев? Вероятно, он только для того, чтобы ввести в заблуждение весь мир, называет их троцкистами. Кто знает?..»

В последние сталинские годы на совещаниях армейских политработников прямо объяснялось, что следующая война будет с Соединенными Штатами. А в Америке тон задают евреи, значит, советские евреи — это пятая колонна, будущие предатели. Они уже и сейчас шпионят на американцев или занимаются подрывной работой. Подготовку в большой войне следует начать с уничтожения внутреннего врага. Это сплотит народ…

Илья Эренбург, подводя итоги своей жизни, писал:

«Я впоследствии ломал себе голову, пытаясь понять, почему Сталин обрушился на евреев. Яков Захарович Суриц мне как-то рассказывал, что еще в 1935 году, когда он был нашим послом в Германии, он докладывал Сталину о политике нацистов и среди прочего рассказывал о разгуле антисемитизма.

Сталин вдруг его спросил:

— Скажите, а немецкие евреи действительно настроены антинационально?..

Мне кажется, что Сталин верил в круговую поруку людей одного происхождения; он ведь, расправляясь с «врагами народа», не щадил их родных. Да что говорить о семьях, когда по его приказу выселяли из родных мест целые народы, то брали решительно всех, включая партийных руководителей, членов правительства, Героев Советского Союза. Антисемитизм имеет свои традиции, но я никогда не слышал об антиингушизме или о колмыкофобстве.

Говорят, что Сталин всегда руководствовался преданностью идее; что же, в таком случае следует предположить, что он обрушился на евреев, считая их опасными — все евреи связаны одним происхождением, а несколько миллионов из них живут в Америке. Это, разумеется, догадки, и ничего я не могу придумать — не знаю и не понимаю».

При этом на публике Сталин тщательно выбирал слова и не позволял себе антиеврейских замечаний — он не хотел выглядеть антисемитом.

Константин Симонов вспоминал, как весной 1952 года во время обсуждения литературных произведений, выдвинутых на Сталинскую премию, Сталин произнес целый монолог, как бы искренне возмущенный тем, что помимо литературного псевдонима стали указывать настоящую фамилию автора:

— Зачем это делается? Если человек избрал себе литературный псевдоним — это его право. Но, видимо, кому-то приятно подчеркнуть, что у этого человека двойная фамилия, подчеркнуть, что это еврей. Зачем насаждать антисемитизм? Кому это надо?

Сталин говорил это, зная, что его слова в тот же день разнесутся по всей Москве.

И только в очень узком кругу, среди своих, он высказывался откровенно. Найден подробный рабочий дневник Вячеслава Александровича Малышева, одного из верных сталинцев. После он был заместителем председателя Совета министров.

Малышев тщательно записал слова вождя, сказанные на заседании президиума ЦК 1 декабря 1952 года:

— Любой еврей-националист — это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли Соединенные Штаты… Они считают себя обязанными американцам. Среди врачей много евреев-националистов.

А как же публичные выступления Сталина против антисемитизма? Это и есть одна из характерных черт его политики — изощренное фарисейство.

После смерти Михоэлса и до смерти Сталина было уничтожено все, что можно было уничтожить: еврейские театры, еврейские газеты и журналы, книжные издательства. Предполагалось уничтожить и всех носителей еврейской культуры.

Занимались ими отборные кадры Министерства госбезопасности. Один из них, полковник Комаров, позднее арестованный, напоминал о своих заслугах: «Особенно я ненавидел и был беспощаден с еврейскими националистами, в которых видел наиболее опасных и злобных врагов. Узнав о злодеяниях, совершенных еврейскими националистами, я исполнился еще большей злобой к ним и убедительно прошу вас, дайте мне возможность со всей присущей мне ненавистью к врагам отомстить им за их злодеяния, за тот вред, который они причинили государству».

Следователи были уверены в изначальной вине евреев, в их природной склонности к совершению преступлений, в готовности предать Родину. Это объяснил им Сталин. Они действовали по его личному указанию.

Профессор Наумов:

— Один из обвиняемых по делу — профессор медицины Этингер в юности учился в гимназии в Витебске. Многие его соученики тоже стали врачами. Сталин потребовал принести ему список выпускников витебской гимназии и сам пометил, кого допросить, а кого арестовать…

Борьба с «сионистами» и «космополитами» оказалась выгодным делом. После подметных писем и открыто антисемитских выступлений освобождались места и должности. Карьеры стали делаться почти так же быстро, как и в 1937 году, когда расстреливали вышестоящих, открывая дорогу другим.

Удушающая, отравленная атмосфера, в которой все это стало возможно, ударила не только по евреям. Тихон Николаевич Хренников, который многие годы возглавлял Союз композиторов СССР, рассказывал мне, как он каждый день находил в своем почтовом ящике мерзкие письма: «Тиша-лопух, Тиша попал под влияние евреев, Тиша спасает евреев».

Даже создание советской атомной бомбы едва не сорвалось — по той же причине, по какой Германия лишилась ядерного оружия. У нас, как и в нацистской Германии, нашлись ученые, которые выступили против теории относительности Альберта Эйнштейна и квантовой теории. Сторонников теории относительности обвиняли в отсутствии патриотизма.

Произошло разделение физиков на тех, кто понимал современную физику и мог поэтому работать в атомном проекте, и на тех, кого не взяли в атомный проект по причине профессиональной непригодности.

Люди с высокими учеными степенями отрицали квантовую теорию, теорию относительности как чуждые советской науке. Они утверждали, что «для советской физики особое значение имеет борьба с низкопоклонством перед Западом, воспитание чувства национальной гордости».

Эти посредственные физики сконцентрировались в Московском университете и жаловались идеологическому начальству. Особенно их раздражало обилие еврейских фамилий среди создателей ядерного оружия. Это давало надежду, что их праведный гнев будет услышан наверху.

Всесоюзное совещание по проблемам физической науки наметили на март 1949 года. Его организаторы намеревались повторить успех Трофима Денисовича Лысенко и разделаться со своими оппонентами.

Но заместитель главы правительства Берия, которому поручили создать атомное оружие, поинтересовался у научного руководителя проекта академика Игоря Васильевича Курчатова: правда ли, что квантовая механика и теория относительности являются идеалистическими теориями?

Курчатов доходчиво объяснил Лаврентию Павловичу, что если эти теории будут запрещены, то от атомной бомбы придется отказаться. Берия, который понимал, что его ждет, если бомбы не получится, бросился к Сталину. Совещание немедленно отменили. Для Сталина бомба была важнее идеологии. Физика была спасена. Не тронули даже физиков-евреев как «полезных для государства», хотя вся послевоенная идеология борьбы с космополитизмом была густо замешана на антисемитизме.

Сотрудники аппарата ЦК, разговаривая с представителями братских компартий, откровенно хвастались:

— А товарищ Жданов вычистил всех евреев из аппарата Центрального комитета.

Сталинский антисемитизм был биологическим или, точнее, зоологическим. Еще оставалось некоторое количество евреев на достаточно заметных местах, они вносили заметный вклад в науку, медицину, искусство. В первую очередь с ними боролись как с конкурентами.

Поднятая Сталиным на вершину партийной номенклатуры малограмотная и злобная шпана ощущала ненависть ко всем, кто был другим. Поэтому и в группу «безродных космополитов», и в группу «врачей-вредителей» включались и русские люди. Не только для того, чтобы соблюсти декорум, но и для того, чтобы под шумок разделаться и с ними.

При нацистах это называлось борьбой с «белым еврейством», то есть с евреями не по крови, а по духу. В борьбе с «космополитами» появилась сплоченная когорта профессиональных разоблачителей, как правило, бездарных людей, надеявшихся сделать карьеру за счет уничтожения коллег.

Чистка шла по всей стране. Евреев изгоняли из науки, медицины, высших учебных заведений, государственного аппарата, вооруженных сил.

Профессор Наумов:

— Арестованные в 1950 году вспоминали, что лестница в «Лефортово», которая вела в следственный корпус, где проходили допросы, была настолько стерта, что посредине ходить было невозможно, жались по стенке. И закрыть на ремонт тюрьму было нельзя: поток новых арестованных шел непрерывный…

Писатель Иван Фотиевич Стаднюк служил в те годы в отделе печати политуправления сухопутных войск. В своей мемуарной книге «Исповедь сталиниста» он пишет, как его самого товарищи по политуправлению заподозрили в неарийском происхождении.

Об этом Стаднюк узнал из панического письма своего брата. Он писал: «Что ты там натворил в той Москве?.. Убил кого-нибудь, зарезал? Не в тюрьме ли ты?.. Мне проходу люди не дают!..» Оказывается, в родную деревню Стаднюка приехал из Москвы полковник, и с местным начальником госбезопасности они вызывали его родственников, соседей, выспрашивали, кто Стаднюк по национальности, кто его родители…

Иван Фотиевич бросился к начальнику политуправления сухопутных войск генерал-лейтенанту Сергею Федоровичу Галаджеву, бросил ему на стол письмо со словами:

— Что все это значит? Это же фашизм!

Галаджев по-украински не читал. Но в его кабинете сидел какой-то генерал-майор. Он сказал:

— Я знаю украинский. Давайте переведу на русский.

Генерал стал читать, и его лицо побледнело.

Стаднюк никак не мог прийти в себя:

— Когда на фронте мне приказывали поднимать бойцов в атаку, никто не интересовался, кто я по национальности!

Галаджев сидел с опущенными глазами. Стаднюк посмотрел на незнакомого генерала. И вдруг понял: в отличие от него генерал действительно еврей, и прочитанное письмо ему ударило в сердце много крат больнее!

Генерал тихо спросил у начальника политуправления:

— Меня, значит, выдворят из армии по этим же мотивам?

Зазвонил телефон. Галаджев снял трубку:

— Слушаю… Да, генерал у меня… Нет! Я категорически против его увольнения в запас!

Начальник политуправления сказал Стаднюку:

— Оформляйте внеочередной отпуск на десять дней и в офицерской форме, при орденах появитесь в родном селе. Пусть люди увидят, что с вами ничего не случилось.

— А что отвечать на их вопросы?

— Скажите, недоразумение, глупость. Правды не говорите: стыдно за армию…

Галаджев сочувственно посмотрел на генерала:

— А вас прошу не обижаться… В нашу жизнь вторглось что-то непонятное и неприемлемое. Будем мужаться… Возвращайтесь в свою часть и служите…

Действительно ли Сталин верил, что евреи представляют для него опасность? На вождя, как ни странно, произвела впечатление поездка Михоэлса в Америку в 1943 году. Сталин послал Михоэлса агитировать американцев помогать Советскому Союзу. Великий артист блестяще справился с этой задачей.

После его выступлений американцы собрали большие деньги на помощь России. Подозрительному Сталину это показалось опасным: слишком легко советские евреи могут договориться с американцами… И опять-таки не это главное. Просто нужен был внутренний враг.

После приговора «врачам-убийцам» планировались публичные казни. Николай Александрович Булганин позже рассказывал сыну профессора Этингера, что осужденных намеревались казнить прямо на Красной площади.

Булганин рассказывал о том, что всех евреев предполагалось выслать из крупных городов, причем на эти товарные поезда планировалось нападение «негодующих толп».

Правда, нельзя точно сказать, действительно ли Сталин собирался выселить всех евреев, как он уже поступил с некоторыми народами. Многие историки говорят: нет таких документов. Нет зафиксированных на бумаге указаний Иосифа Виссарионовича.

И верно. Сталин избегал ставить автографы на сомнительных документах. Не любил давать прямые указания. Он предпочитал ронять намеки, полагая, что подчиненные поймут его правильно. Льва Шейнина, который много лет возглавлял следственное управление прокуратуры, однажды спросили: как именно Сталин давал указания — кого сажать, кого расстреливать?

— Товарищ Сталин не пахан, а глава государства, — ответил Шейнин. — Его обязаны были понимать. А те, кто не понимал, сами быстро исчезали.

Сталин предпочитал или ответить устно, или писал резолюцию на отдельном листке бумаги, который подкалывали к документу. Он думал, что листок потом выбросят, а документ будет храниться всегда. И ошибся. При всей своей опытности, знании делопроизводства, всей этой аппаратной жизни он не сообразил, что никто, а тем более Маленков, не решится выбросить лист бумаги со словами Сталина. Вот поэтому некоторые его резолюции все-таки сохранились. Кроме того, решения о депортации целых народов с Северного Кавказа были оформлены уже после их высылки!

Профессор Наумов считает, что надо продолжать работу в архивах. Одно только решение президиума ЦК в январе 1953 года о строительстве новых лагерей на сто — двести тысяч человек о многом говорит. Для кого они предназначались?.. В решении президиума указывалось, что для «особо опасных иностранных преступников». Не было столько иностранцев в стране!

И Министерству путей сообщения было приказано подготовиться к переброске большого числа заключенных на восток. Кого собирались вывозить из европейской части страны?

Известно, что в качестве обоснования высылки евреев готовилось письмо, которое должны были подписать видные евреи. Окончательный текст так и не был подготовлен, но найдены несколько вариантов, различия между которыми носят стилистический характер. Под одним из них уже стали собирать подписи, и многие успели его подписать:

«Ко всем евреям Советского Союза.

Все вы хорошо знаете, что недавно органы государственной безопасности разоблачили группу врачей-вредителей, шпионов и изменников… Среди значительной части советского населения чудовищные злодеяния врачей-убийц закономерно вызвали враждебное отношение к евреям. Позор обрушился на голову еврейского населения Советского Союза.

Среди великого русского народа преступные действия банды убийц и шпионов вызвали особое негодование. Ведь именно русские люди спасли евреев от полного уничтожения немецко-фашистскими захватчиками…

Вот почему мы полностью одобряем справедливые меры партии и правительства, направленные на освоение евреями просторов Восточной Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера. Лишь честным, самоотверженным трудом евреи смогут доказать свою преданность Родине, великому и любимому товарищу Сталину и всему советскому народу».

Известно, что Каганович приложил руку к этому тексту и был готов покинуть Москву вместе с другими евреями, рассчитывая, правда, на некоторые привилегии…

Почему Каганович уцелел?

Вождь испытывал симпатии к некоторым людям. Он не позволил арестовать известного писателя Илью Григорьевича Оренбурга, ценил его мировую известность.

В начале 1949 года Абакумов представил Сталину список лиц, которых предполагалось арестовать по «делу Еврейского антифашистского комитета». Там значился и Оренбург.

«По агентурным данным, — говорилось в записке Министерства госбезопасности, — находясь в 1938 году в Испании, Оренбург в беседе с французским писателем, троцкистом Андре Мальро допускал вражеские выпады против товарища Сталина… В течение 1940–1947 гг. в результате проведенных чекистских мероприятий зафиксированы антисоветские высказывания Оренбурга против политики ВКП(б) и Советского государства».

Просматривая список, Сталин ставил рядом с фамилиями галочку и две буквы — «Ар», то есть «арестовать». Напротив фамилии Оренбурга Сталин поставил нечто вроде знака вопроса. Рядом Поскребышев написал: «Сообщено т. Абакумову». Ото означало, что трогать Оренбурга нельзя.

Вождь сохранил симпатию и к своему прежнему помощнику Льву Оахаровичу Мехлису, хотя часто бывал им недоволен.

«После войны Мехлис тяжело заболел, — вспоминал бывший главный редактор «Красной звезды» генерал-майор Давид Иосифович Ортенберг. — Ходить почти не мог, одна рука не действовала…»

В октябре 1950 года его перевели на пенсию, хотя он оставался еще членом оргбюро ЦК.

На XIX съезд партии в октябре 1952 года Мехлиса, пенсионера, уже не избрали. Понимая, что это последний в его жизни съезд, Мехлис написал Сталину письмо с просьбой разрешить ему присутствовать на съезде с правом совещательного голоса, как это записано в уставе партии. Через день Мехлису позвонили и сказали, что Сталин ответил отказом, заметил:

— Нечего устраивать на съезде лазарет.

«Через несколько дней я снова приехал к нему, — пишет Ортенберг. — В этот час принесли «Правду». В газете был опубликован новый состав ЦК партии. И вдруг мы увидели в списке челнов ЦК фамилию Мехлис! Это небывалый случай, вернее, единственный случай в жизни партии, когда неизлечимо больного, парализованного человека избрали в члены ЦК!»

Мехлис умер 13 февраля 1953 года. Сталин, которому оставалось жить три недели, распорядился похоронить его по высшему разряду — урну с его прахом замуровали в Кремлевской стене…

Такую же симпатию Сталин сохранил и к Кагановичу.

Нелепо даже полагать, что Лазарь Моисеевич Каганович мог бы выступить против вождя, пытаясь защитить советских евреев от несправедливости. До самой своей смерти он оставался преданнейшим слугой Сталина и был настолько труслив, что в жизни не посмел ему возразить, а не то что открыто восстать против его решений. Лазарь Моисеевич не заступился за родного брата. С какой стати он стал бы вступаться за весь еврейский народ?

Глава четвертая Булганин: штатский маршал

Из всех сталинских соратников Булганин, пожалуй, запомнился меньше других, хотя этот благообразный господин с бородкой оказался в какой-то момент самым близким к вождю человеком, несколько лет возглавлял вооруженные силы страны, а при Хрущеве руководил советским правительством.

Николай Александрович Булганин родился в Нижнем Новгороде в 1895 году, его отец служил управляющим на фабрике. Будущий глава правительства начинал учеником электротехника в Нижнем Новгороде. В двадцать два года окончил реальное училище — это его единственное образование, в анкетах писал: неоконченное среднее.

После революции служил в охране Растяпинского завода взрывчатых веществ в Нижегородской губернии. В 1918 году его взяли в ВЧК. Прослужил четыре года, в том числе в Особом отделе Туркестанского фронта, последняя должность — заместитель начальника информационного отдела по транспорту ГПУ РСФСР. В октябре 1922 года он ушел из органов госбезопасности в электротрест Высшего совета народного хозяйства.

В 1927 году его перевели директором Московского электрозавода, в 1931 году сразу назначили председателем исполкома Моссовета. Хозяином Москвы был Каганович, но он занимал слишком много постов, чтобы вникать в московские дела. Городское хозяйство он поручил энергичным и толковым Хрущеву и Булганину. Они жили в одном доме, даже на одной лестничной площадке, дружили семьями. Сталин всегда приглашал их вместе, с легкой иронией называл «отцами города».

14 августа 1936 года с санкции политбюро Булганин получил отпуск и вместе с группой инженеров и сотрудников Моссовета поехал знакомиться с городским хозяйством Берлина, Вены, Парижа и Лондона. Поездка произвела сильное впечатление.

В сентябре Булганин телеграфировал в Москву:

«Сталину.

При ознакомлении с коммунальным хозяйством и строительством в Париже, Лондоне видели оборудование и механизмы, представляющие интерес для московского хозяйства. Образцы некоторых наиболее интересных механизмов, не изготовляющихся на наших заводах, считаю полезным купить.

Прошу ассигновать на покупку образцов сто пятьдесят тысяч рублей с покупкой их в Лондоне, Париже, Стокгольме по моему указанию».

Каганович переслал телеграмму находившемуся в отпуске Сталину, приписав: «Мы думаем, что можно отпустить просимые Булганиным 150 тысяч рублей. Просим сообщить Ваше мнение».

Сталин согласился.

В 1937 году Булганин, председатель Моссовета, выступал на I Всесоюзном съезде архитекторов с речью «Реконструкция городов, жилищное строительство и задачи архитектора». Городской голова с гордостью говорил:

— Когда мы ломали Иверскую часовню, многие говорили: «Хуже будет». Сломали — лучше стало. На Садовом кольце вырубили деревья, лучше стало, товарищи.

Стенограмма зафиксировала: в зале раздались аплодисменты. Еще в ноябре 1934 года в Москве взрывами снесли стену Китай-города, Сухареву башню, Иверские ворота. В тот момент казалось, что москвичи радуются переменам в городе. В процессе реконструкции Москвы вырубили деревья на Садовом кольце. При этом одновременно пропагандировался лозунг «озеленения» столицы.

Булганину пришлось объясняться по этому поводу на съезде архитекторов:

— Следующий вопрос наиболее пикантный, и я думаю, многие ждут, что я по этому поводу скажу, — это об озеленении. (Смех в зале.) Мне говорили товарищи: хотелось бы послушать Булганина, как он выкрутится из этого положения. (Смех в зале, аплодисменты.)

Булганин объяснил, что вырубка деревьев совершенно не противоречит озеленению:

— Вырубили деревья, и стало лучше, товарищи.

В зале опять раздались смех и аплодисменты…

Летом 1937 года Сталин сделал Булганина главой правительства России, а через год назначил председателем правления Госбанка и одновременно — для поднятия статуса — заместителем главы союзного правительства.

Предатель в штабе?

Всю войну Булганин провел на фронте. Он был членом Военного совета Западного фронта в самые трудные месяцы 1941 года. В декабре 1942 года он получил звание генерал-лейтенанта. Командующих фронтами Сталин менял, Булганин оставался на месте. Николай Александрович был назначен уполномоченным по использованию реактивных систем залпового огня — знаменитых «катюш».

Решение о серийном производстве боевых машин реактивной артиллерии правительство приняло 21 июня 1941 года. Слишком поздно… Когда началась война, из семи машин, имевшихся в наличии, сформировали 1-ю экспериментальную батарею реактивной артиллерии.

14 июля 1941 года под Оршей батарея нанесла первый удар по скоплению немцев на переправе через реку Оршицу. Семь машин БМ-13 под командованием капитана Ивана Андреевича Флерова за восемь секунд выпустили сто двенадцать реактивных снарядов. Капитан Флеров отличился в финскую войну, получил редкий тогда орден Красной Звезды и поступил в Артиллерийскую академию имени Ф.Э. Дзержинского. С первого курса его и назначили командиром батареи.

За успехами «катюш» следил сам Сталин. Ему докладывал член Военного совета Западного фронта Булганин:

«Действиями батареи реактивных снарядов 31 июля в Ярцевском направлении на немцев был наведен буквально ужас. Батареей PC был обстрелян находившийся в лощине батальон немцев, обратившийся в паническое бегство. Большая часть противника из батальона была уничтожена на месте.

В дивизии среди красноармейцев вокруг действий этой батареи нескончаемые разговоры. Практика показывает, что батарея PC — сильно эффективное оружие».

В 1943–1944 годах Булганин последовательно занимал должность члена Военного совета 2-го Прибалтийского и 1-го Белорусского фронтов. В июле 1944-го ему присвоили звание генерал-полковника, в ноябре он стал генералом армии.

Военным человеком он не стал, даже в суровых условиях фронтовой жизни сумел неплохо устроить свой быт, поэтому подчиненные, особенно окопные офицеры, относились к нему пренебрежительно.

Один из штабных офицеров, служивший в оперативном отделе армии, через много лет после войны вспоминал, как его отправили с докладом в штаб фронта:

«К начальнику штаба фронта я попал сразу после приезда с аэродрома. Через пять минут после прихода в блиндаж я уже был у Жукова. Напротив, к члену Военного совета фронта Булганину можно было попасть только на следующий день.

Меня поразил тогда различный по численности обслуживающий персонал у трех военачальников: у начальника штаба фронта Соколовского в приемной сидел один адъютант, у Жукова — адъютант и офицер, а у Булганина сидело человек пять политработников высокого ранга, два телефониста, личный повар, официант с подносом, который волновался, что остынут паровые котлетки, приготовленные специально для члена Военного совета. Из разговора в приемной я узнал, что Булганин не кушает жареных котлет.

Срубленный саперами дом рядом с блиндажом Булганина был в два раза больше, чем у Жукова. При доме была внутренняя охрана, чего не было у Жукова и Рокоссовского».

Генерал Петр Григорьевич Григоренко в своих воспоминаниях тоже описал Булганина на фронте.

Григоренко в начале 1944 года служил заместителем начальника штаба 10-й гвардейской армии, которой командовал генерал-полковник Михаил Ильич Казаков. Армия входила в состав 2-го Прибалтийского (бывшего Калининского) фронта. Им командовал Маркиан Михайлович Попов, «человек умный, предприимчивый, инициативный».

Но несколько наступательных операций фронта закончились провалом — немцы словно точно знали, где будет нанесен удар.

В войсках пошли разговоры о предательстве:

— Где-то в штабе сидит предатель.

В армии, где служил Григоренко, говорили откровенно:

— Сведения утекают из булганинского окружения.

Когда проработка плана операции заканчивалась, Маркиан Михайлович Попов звонил Булганину — без его подписи документ был недействителен. Тот либо сам приходил к командующему фронтом, либо приказывал принести документы ему на подпись.

Его дом находился за двойным оцеплением, члена политбюро бдительно охраняли. Когда Григоренко понес показывать Булганину карту с планом наступления, чекисты дважды проверили его документы. Наконец провели в приемную. Какой-то полковник показал на стол и распорядился:

— Развертывайте карты здесь.

«В это время, — вспоминал Григоренко, — вертя задочком, вошла девушка, видимо, из того булганинского гарема, о котором говорил весь фронт. Она мило улыбнулась и поставила на стол в центр поднос с печеньем и сахаром».

— Я здесь развертывать карты не имею права, — резко сказал Григоренко.

— А в чем дело? — удивился полковник.

— Сюда имеют доступ посторонние лица.

— Больше никто не зайдет! — Полковник прикрыл дверь.

— Вы для меня тоже посторонний. В этом доме я имею право показать план только члену Военного совета.

Полковник явно опешил. Начальник оперативного управления штаба фронта, который пришел вместе с Григоренко, объяснил, что полковник состоит при члене Военного совета.

Но Григоренко отрезал:

— Я и сам понял, кто это. Но полковника нет в списке допущенных к плану операции.

Вошел Булганин. Григоренко представился. Булганин приветливо поздоровался и произнес:

— Ну что ж, раскладывайте карты.

— Я не могу этого сделать, пока в помещении есть посторонние.

— Кто же здесь посторонний? — улыбнулся Булганин.

— В списке допущенных к плану операции нет полковника.

— Ну я его допущу. Что, вам написать это?

— Нет, мне достаточно и вашего устного распоряжения. Я разверну карты и сделаю полный доклад, но по окончании этого обязан буду донести в Генеральный штаб, что произошло разглашение плана операции.

— Ну, если такие строгости, не будем нарушать. Законы надо уважать всем, — Булганин обратился к полковнику: — Оставьте нас одних.

Но операция опять оказалась неудачной.

«Это, безусловно, указывало на утечку информации из окружения Булганина, — утверждает Григоренко. — Урок был учтен. Последняя при мне операция готовилась с особо строгим соблюдением тайны.

К Попову пришел Булганин — пьяный «до положения риз». Лицо сизо-красное, отечное, под глазами мешки. Подошел к Маркиану Михайловичу, сунул руку и свалился на стул рядом. Командующий увидел подход булганинской своры и закрыл карту и другие документы.

Попов сказал Булганину:

— Николай Александрович, попроси всех пришедших с тобой перебраться в приемную.

— Я не могу оставить товарища Булганина одного, — резко и с явным вызовом произнес громила в форме НКВД.

— Николай Александрович, я еще раз прошу. Я не могу продолжать работу, пока здесь будет хоть один посторонний.

— Вот вы как все заразились подозрительностью. Нужно же понять и товарища — начальника моей охраны. Он тоже имеет инструкции и не вправе их нарушать. Я ему дам распоряжение, а он сейчас же донесет, что я мешаю ему нести службу.

— Не знаю, не знаю, Николай Александрович, но я при посторонних рассматривать план операции не буду.

Они еще попререкались немного. В конце концов Булганин приказал всем своим выйти. Всю остальную часть обсуждения он продремал. В конце подписал все не глядя.

Эта операция была самой успешной».

Николай Александрович Булганин не был чужд радостей жизни, но представить себе, что в его окружении были немецкие агенты, — трудновато. Это уж точно стало бы ясно после поражения нацистской Германии, когда чекисты получили доступ ко всем материалам немецкой разведки.

Возможно, провал наступления имел более простое объяснение: задуманные операции были заведомо неудачными, трафаретными, немцы легко угадывали направление удара.

Во время войны Булганин фактически завел себе новую семью. Но разводы не поощрялись. Поэтому он фактически жил с новой семьей, но, когда к нему приезжал кто-то из высшего руководства, вынужден был принимать гостей на государственной даче, где жила старая семья. Веселья не получалось.

Жена Булганина Елена Михайловна Коровина преподавала английский язык в школе № 175, где когда-то училась их дочь Вера. У Булганиных было двое детей: сын и дочь.

Вера Булганина, врач по профессии, вышла замуж за Виктора Кузнецова, старшего сына знаменитого адмирала Николая Герасимовича Кузнецова. Но брак распался.

Лев Булганин стал летчиком, воевал. После первых боевых вылетов его наградили редким тогда орденом Отечественной войны I степени. Его сослуживец Степан Микоян вспоминал, что молодому Булганину было неловко перед товарищами и орден он не носил. После войны Лев Булганин служил в Испытательном научно-исследовательском институте военно-воздушных сил. Когда его отец попал в опалу, Льва Булганина из института убрали. Его вспоминают как хорошего летчика и товарища. Но он был склонен к употреблению горячительных напитков и умер сравнительно молодым.

Пристрастие Николая Александровича Булганина к женскому полу было широко известно. Уже в 1957 году на июньском пленуме Хрущев говорил:

«Помню, был у нас с ним один очень неприятный разговор в Крыму. Ряд товарищей говорили мне:

— Товарищ Хрущев, скажите Николаю Александровичу, пусть он квартиры артисткам не раздает, а тем более на новоселье к ним не ездит. Разговоров много нехороших по этому поводу идет!

Такой разговор был у нас с Булганиным на берегу Черного моря. Состоялось довольно бурное объяснение и по этому вопросу».

Сталин такими мелочами не интересовался и замечаний Булганину относительно его романов не делал.

Напротив, в годы войны он еще больше расположился к Булганину. В ноябре 1944 года он назначил Николая Александровича заместителем наркома обороны, членом Государственного Комитета Обороны, а в феврале 1945-го еще и членом Ставки Верховного Главнокомандования.

А после войны Сталин назначил Булганина своим первым заместителем в военном ведомстве, еще через год сделал министром вооруженных сил.

В феврале 1946 года на пленуме ЦК Сталин сказал:

— У меня небольшое заявление насчет себя. Я очень перегружен работой, особенно после войны пришлось пойти вглубь работы по гражданской части, и я бы просил, чтобы пленум не возражал против того, чтобы я был освобожден от обязанностей министра вооруженных сил. Меня мог бы с успехом заменить товарищ Булганин — мой первый заместитель. К тому же и возраст сказывается.

Председательствовавший на пленуме Молотов спросил:

— Есть ли желающие высказаться? Нет желающих высказаться. Есть ли возражения против предложения товарища Сталина?

Стенограмма зафиксировала голоса с мест:

— Принять.

Молотов констатировал:

— Принимается.

Почему Сталин выбрал на пост военного министра именно Булганина, который хотя и получил высокое военное звание, но в реальности остался штатским человеком? Почему подчинил ему целую плеяду полководцев, победивших в войне и рассчитывавших, что пост министра достанется кому-то из них?

Скорее всего, это был сознательный жест. Вождь не хотел возвышать кого-то из прославленных военачальников, напротив, поставил над ними комиссара, причем того, кого очевидно недолюбливали в войсках. Маршал Жуков был крайне недоволен тем, что как заместитель министра он фактически вынужден подчиняться не Сталину, а его первому заместителю Булганину, которого ни в грош не ставил.

Следующим шагом стала опала Жукова. Это была показательная акция, чтобы все видели: даже самого Жукова наказали! Нескольких генералов из его окружения посадили, чтобы военачальники не заблуждались: мол, раз они войну выиграли, то им теперь все можно.

На следующий день после Парада Победы в Москве Жуков собрал у себя на даче несколько близких ему генералов. Счастливые военачальники с радостью пили за Георгия Константиновича как за выдающегося полководца, одолевшего фашистскую Германию. Все разговоры на даче Жукова записывались, а записи показали Сталину. Он был крайне раздражен, потому что настоящим победителем считал себя, а вовсе не Жукова.

Он упивался своей ролью победителя. Недаром наградил себя полководческим орденом «Победа», придумал себе нелепое звание генералиссимуса, красовался в новой форме и даже хотел принимать парад на Красной площади, но возраст и самочувствие не позволили сесть на лошадь. Войска, выстроенные на парад, в те годы объезжали верхом.

В 1946 году, вернув маршала Жукова из поверженной Германии, Сталин назначил его главнокомандующим сухопутными войсками и заместителем министра вооруженных сил. Жукова избрали кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Но отношение Сталина к Жукову после войны изменилось. Министерство госбезопасности приступило, как это называется на профессиональном языке, к оперативной разработке маршала. Иначе говоря, на него стали собирать показания и, конечно же, следили за каждым шагом.

Заказ был исполнен очень быстро.

Сталину представили показания арестованных военачальников, из которых следовало, что Жуков зазнался, политически неблагонадежен, враждебен к партии и Сталину. Первый заместитель министра вооруженных сил Булганин доложил Сталину, что задержаны семь вагонов с мебелью, вывезенной из Германии для Жукова.

1 июня 1946 года на заседании Высшего военного совета Жуков подвергся публичной экзекуции. Его вину сформулировали так: «Маршал Жуков, несмотря на созданное ему правительством и Верховным главнокомандующим высокое положение, считал себя обиженным, выражал недовольство решениями правительства… Маршал Жуков, утеряв всякую скромность и будучи увлечен чувством личной амбиции, считал, что его заслуги недостаточно оценены, приписывал себе разработку и проведение всех основных операций Великой Отечественной».

Военный совет предложил освободить Жукова от должности главнокомандующего сухопутными войсками и заместителя министра вооруженных сил. 3 июня Совет министров принял это предложение.

4 июня Жуков отправил в Кремль докладную записку:

«Министру Вооруженных сил Союза ССР

Генералиссимусу Советского Союза

Товарищу Сталину И.В.

В соответствии с постановлением Совета министров Союза ССР № 1157-476с от 3 июня 1946 года должность главнокомандующего сухопутными войсками Вооруженных сил Союза ССР и обязанности заместителя министра Вооруженных сил по сухопутным войскам — 4 июня 1947 года сдал маршалу Советского Союза т. Коневу Ивану Степановичу».

Жукова отправили командовать войсками второстепенного Одесского военного округа.

На пленуме ЦК в феврале 1947 года Жукова вывели из числа кандидатов в члены ЦК. Накануне пленума Сталин вызвал к себе секретарей ЦК Жданова, Кузнецова и Патоличева. Предупредил, что предстоит вывести из ЦК несколько человек. Предложение о выводе Жукова поручил внести Жданову.

Кадровые вопросы рассматривались сразу после начала пленума, вечером 21 февраля 1947 года. Жданов попросил слово для внеочередного заявления и сказал:

— Я вношу предложение вывести из состава кандидатов в члены Центрального комитета Жукова. Он, по моему мнению, рано попал в Центральный комитет партии, мало подготовлен в партийном отношении. Я считаю, что в кандидатах Жукову не место. Ряд данных показывает, что Жуков проявлял антипартийное отношение. Об этом известно членам ЦК, и я думаю, что будет целесообразно его не иметь в числе кандидатов в члены ЦК.

Председательствовавший на пленуме Молотов спросил:

— Кто желает высказаться по этому поводу? Нет желающих. Голосую. Кто за предложение товарища Жданова об исключении из состава кандидатов в члены ЦК Жукова — прошу поднять руки. Прошу опустить. Кто против? Таких нет. Кто воздержался? Таковых тоже нет. Предложение об исключении Жукова из состава кандидатов в члены ЦК утверждено единогласно.

Когда пленум проголосовал, Жуков встал, несколько помедлил, затем повернулся направо и четким строевым шагом вышел из зала. Обычно вслед за исключением из ЦК следовал арест…

Жуков написал Сталину письмо, которое начиналось словами: «Исключение меня из кандидатов ЦК ВКП(б) убило меня».

Положение Жукова в Одессе было очень тяжелым. Местные власти и политорганы вели себя с ним самым оскорбительным образом. После отъезда Жукова на его даче был обыск. Кончилось это тем, что маршал свалился с инфарктом.

20 января 1948 года специальным постановлением ЦК «вынес т. Жукову последнее предупреждение, предоставив ему в последний раз возможность исправиться и стать честным членом партии, достойным командирского звания. Одновременно ЦК ВКП(б) освободил т. Жукова с поста командующего войсками Одесского военного округа для назначения командовать одним из меньших военных округов».

4 февраля 1948 года министр вооруженных сил Булганин подписал приказ об освобождении маршала Жукова с поста командующего войсками Одесского военного округа. Его перевели в еще менее значимый Уральский военный округ.

Тем временем Булганин, назначенный еще и заместителем главы правительства, получил маршальские звезды.

3 ноября 1947 года Сталин продиктовал короткую записку:

«Членам Политбюро ЦК ВКП(б).

Предлагаю присвоить товарищу Булганину звание Маршала Советского Союза.

По-моему, соответствующий указ президиума нужно мотивировать выдающимися заслугами товарища Булганина перед Вооруженными силами СССР во время Отечественной войны и послевоенный период. Указ надо опубликовать не позже 5 ноября сего года.

Я думаю, что мотивы моего предложения не нуждаются в комментариях — они и так ясны».

На следующий день газеты вышли с указом Президиума Верховного Совета СССР.

Всего через несколько месяцев Булганин получил повышение по партийной линии. 16 февраля 1948 года Сталин подписал постановление политбюро:

«Ввиду того, что политбюро в своей работе трудно обойтись без министра вооруженных сил, политбюро считает необходимым поставить на голосование членов ЦК предложение о переводе т. Булганина Н.А. из состава кандидатов в состав членов политбюро ЦК».

Маршал Жуков командовал округом, а по всей стране одного за другим брали его бывших подчиненных и людей из его окружения. Арестованных обвиняли в том, что они участвовали в заговоре, во главе которого стоял Жуков.

В общей сложности по «делу Жукова» сидело около сотни генералов — без суда. Новый министр госбезопасности Семен Денисович Игнатьев, принимая после арестованного Абакумова дела, спросил Сталина:

— Что с ними делать? Может быть, пропустить их через Особое совещание и отправить в лагерь?

Сталин ответил министру через Берию. Игнатьев добросовестно записал: товарищ Сталин, как передал товарищ Берия, сказал: пусть еще посидят.

Эти генералы были арестованы только на основании материалов прослушивания их разговоров. Поэтому их дела не хотят рассекречивать и по сей день. Аресты среди окружения Жукова шли почти до самой смерти Сталина. И маршал понимал, на какой тонкой веревочке он подвешен.

Сталину принесли запись разговора Жукова с женой. Маршал считал, что на него капает Булганин:

— Я раньше думал, что Сталин принципиальный человек, а он слушает, что ему говорят его приближенные. Ему кто-нибудь скажет, и он верит. Вот ему про меня сказали, и я в немилости. Ну, х… с ними, пусть теперь другие повоюют.

«Как ваша фамилия?»

В марте 1949 года Булганин оставил пост военного министра «в связи с переводом в бюро Совета министров на общегосударственную работу», иначе говоря, Николай Александрович становился одним из руководителей правительства. Ему поручалось наблюдать за работой министерств финансов (он же был когда-то главой Госбанка), авиационной промышленности, вооружения, а также секретных комитетов № 2 (создание реактивной техники) и № 3 (работа по радиолокации).

7 апреля 1950 года Сталин вновь преобразовал структуру правительства. Своим первым замом он сделал Николая Александровича Булганина. Ему же доверялось в отсутствие вождя председательствовать на заседаниях бюро и президиума Совета министров СССР. Все остальные оказались у него в подчинении.

И наконец, в феврале 1951 года произошла еще одна реорганизация бюро Совмина, свидетельствовавшая о новой расстановке сил:

«Председательствование на заседаниях Президиума Совета министров СССР и Бюро Президиума Совета министров СССР возложить поочередно на заместителей Председателя Совета министров СССР тт. Булганина, Берию и Маленкова, поручив им также рассмотрение и решение текущих вопросов.

Постановления и распоряжения Совета министров издавать за подписью Председателя Совета министров СССР Сталина И.В.»

Повседневная власть сосредоточилась в руках тройки — Берии, Маленкова и Булганина. Осенью 1952 года Булганину было поручено возглавить Постоянную комиссию по вопросам обороны при президиуме ЦК.

В те месяцы от следователей Министерства госбезопасности требовали поскорее представить материалы о связи арестованных врачей с какой-нибудь иностранной разведкой.

Готовился и второй процесс — над офицером кремлевской охраны, который будто бы вошел в контакт с американцами.

Генерал Виктор Иванович Алидин, который был заместителем начальника Седьмого управления МГБ, вспоминает, что в начале 1952 года сотрудник управления охраны (руководителей партии и правительства) Министерства госбезопасности Журавлев будто бы проговорился о намерении убить Сталина. Он сразу скрылся. Его искали и нашли в квартире на Арбате. Мимо этого дома каждый день проезжал Сталин.

Все шло к тому, чтобы предъявить Соединенным Штатам серьезные обвинения. Не только во вмешательстве во внутренние дела Советского Союза, но и в подготовке террористических актов против Сталина и других руководителей страны. В частности, выдвигалось обвинение в том, что из окон американского посольства на Манежной площади собирались обстрелять Кремль, когда там соберутся Сталин и другие.

Американского посла фактически объявили персоной нон грата. Джордж Кеннан уехал в отпуск, а вернуться не мог: в Москву его не пустили. Посольство было обезглавлено. Двух сотрудников посольства требовали выдать советскому правосудию. Американцы вспоминали, что они жили в Москве, как в осажденной крепости, у них было ощущение, что их в любую минуту могли арестовать.

Подготовка к большой войне шла полным ходом.

Министр госбезопасности Игнатьев и новый министр вооруженных сил маршал Александр Михайлович Василевский (теперь Сталину понадобились профессионалы!) утвердили план действий против натовских и американских военных баз. Первый удар предполагалось нанести по штаб-квартире НАТО.

Игнатьев приказал генерал-лейтенанту госбезопасности Павлу Анатольевичу Судоплатову совместно с военной разведкой подготовить план диверсионных операций на американских военных базах на случай войны.

Игнатьев и его заместители хотели ликвидировать глав эмигрантских группировок в Германии и Париже, чтобы доложить о громких делах Сталину. Они приказали резидентурам усилить проникновение в меньшевистские организации, считая их главным противником…

В 1952 году возникла бредовая идея убить бывшего председателя Временного правительства Александра Федоровича Керенского, который собирался сформировать «Антибольшевистский блок народов». Потом решили оставить в покое престарелого Керенского, который не пользовался никаким влиянием.

Игнатьев обсуждал со своими заместителями идею уничтожить югославского лидера Иосипа Броз Тито, посмевшего выступить против Сталина. В советской прессе его называли «кровавая собака Тито».

Предлагалось поручить это советскому нелегалу Иосифу Ромуальдовичу Григулевичу, который настолько надежно обосновался в Латинской Америке, что Коста-Рика отправила его послом в Италию и по совместительству в Югославию. Он должен был либо застрелить Тито, либо заразить его легочной чумой. Но план был отвергнут как фантастический. Это спасло жизнь не только югославскому лидеру, но и Григулевичу. Он вернулся в Москву, занялся наукой, написал несколько книг и удостоился избрания членом-корреспондентом Академии наук.

В октябре 1952 года в знак особого доверия Игнатьева ввели в состав президиума ЦК. Из всех его предшественников на посту шефа госбезопасности только Берия поднялся на партийный олимп.

Военный министр маршал Василевский и начальник Генерального штаба Штеменко попросили правительство дополнительно призвать в армию квалифицированных специалистов. Призывники были необходимы для освоения новой техники — самолетов Ту-4, Ил-28, МиГ-15, плавающих танков.

Сталин внимательно читал сводки МГБ, потому что хотел знать, что в реальности думают люди. Он видел, что с окончанием войны люди связывали огромные надежды: они жаждали спокойной и сытной жизни. Крестьяне надеялись, что распустят колхозы. Говорили, что этого требуют союзники и что Молотов с ними согласился.

Но надежды не сбылись. В конце 1946 года начался жестокий голод. Во всем обвинили самих колхозников, «разбазаривавших государственный хлеб». В 1946 году посадили почти десять тысяч председателей колхозов.

16 сентября 1946 года из-за засухи и неурожая были подняты цены на товары, которые продавались по карточкам. 27 сентября появилось новое постановление «Об экономии в расходовании хлеба» — оно сокращало число людей, которые получали карточки на продовольствие.

Лишиться карточек — это было тяжким ударом. Чтобы изменить настроения в обществе, с 1946 года стали проводить снижение цен. Фактически ничего в жизни людей не менялось, отмечают историки, но люди были благодарны Сталину. А в реальности в эти годы цены на продовольствие выросли в два — два с половиной раза.

Сталин видел, кто больше всех недоволен положением в стране: те, кто побывал на Западе и хотя бы краем глаза увидел западную жизнь, — то есть военные, бывшие военнопленные и те, кого немцы увезли на принудительные работы. Вот тогда и началась борьба с «низкопоклонством перед иностранщиной».

Константин Симонов вспоминал, как в мае 1947 года писателей принимал Сталин, обсуждая текущие дела. И вдруг он заговорил:

— Есть тема, которая очень важна. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия. У военных тоже было такое преклонение. Сейчас стало меньше…

Даже проницательный Симонов и тогда, и потом думал, что в словах Сталина был какой-то резон, что такое искусственное разжигание патриотических чувств полезно для страны. Он не понимал, что атмосфера холодной войны, враждебности к Западу помогла сбить волну недовольства, критики власти.

Как только людям сказали, что придется ждать новой войны, настроения изменились. Ради сохранения мира люди были готовы на новые жертвы. Понятно, что понадобились и «внутренние враги», которых надо было разоблачить и обезвредить.

Советским людям иностранные шпионы мерещились на каждом шагу. Зять Хрущева Алексей Иванович Аджубей вспоминал, как летом 1952 года они с первым секретарем белорусского комсомола Петром Мироновичем Машеровым, Героем Советского Союза, партизаном, были отправлены в Австрию на слет молодежи в защиту мира. В Вене им повсюду виделись агенты ЦРУ. Машеров, едва шевеля губами, говорил Аджубею:

— Это шпик, запоминай его, Алексей, заметаем следы…

Осенью 1952 года было решено построить дополнительные аэродромы для тяжелых дальних бомбардировщиков Туполева и Мясищева, способных нести ядерное оружие. Аэродромы строили на территории восточноевропейских стран и Китая. Использование этих аэродромов позволяло наносить удар не только по Западной Европе, но и по американским базам в Атлантическом и Тихом океанах.

Война на Корейском полуострове была прекрасным полигоном для советских летчиков. Они проходили боевую обкатку, привыкали стрелять в американцев. Двадцать два летчика-истребителя получили там звание Героя Советского Союза. Советские ВВС потеряли над Кореей триста тридцать пять самолетов и примерно двести летчиков. Точная цифра не обнародована.

Войну с американцами Сталин собирался вести на паях с китайским вождем Мао Цзэдуном, чьи дивизии в Корее тоже учились сражаться с американцами. Были люди, готовые воевать. Мир не понимал, как близка была новая война.

Для Сталина Корейская война была лишь прелюдией, пробой сил. В январе 1951 года вождь собрал у себя всех генеральных секретарей и министров обороны социалистических стран. Он сказал, что к концу 1953 года НАТО полностью завершит свою подготовку и к этому времени социалистический лагерь должен иметь соответствующие армии.

Начальник Генерального штаба Сергей Матвеевич Штеменко зачитал по списку, какие армии следует иметь каждой из соцстран. Но в отличие от Сталина восточноевропейские вожди в грядущую войну не верили и больше были озабочены тем, что все деньги уйдут на армию и жизненный уровень упадет.

Даже такой преданный Сталину человек, как лидер Венгрии Матьяш Ракоши, не знал, как избежать непосильных для страны военных расходов. Болгарский коллега, печально улыбаясь, сказал ему, что венграм еще повезло:

— У вас нет моря. Знаешь, сколько стоит один крейсер?

Когда Ракоши подсчитал, сколько денег идет на содержание армии, на военную промышленность, строительство укреплений, накопление стратегических резервов, создание частей внутренней охраны, выяснилось, что это просто превышает бюджетные возможности страны.

Он пытался жаловаться Сталину. Тот вздохнул и сказал:

— Если бы вы только знали, во что нам обходится оборона!.. Но если вы сейчас сэкономите на армии, то в случае войны враг легко разбомбит ваши заводы или оккупирует значительную часть страны. Кроме того, средства, которые вы не направите на предусмотренное общим планом развитие армии, придется выложить Советскому Союзу. Вы полагаете, это правильно?

В последних при жизни Сталина номерах главного партийного журнала «Большевик», который редактировал его выдвиженец Дмитрий Иванович Чесноков, ставший членом президиума ЦК, говорилось о невозможности сосуществования с империалистами.

После смерти Сталина один из сыновей Анастаса Микояна в смятении спросил отца:

— Что ж теперь будет, война?

Анастас Иванович его успокоил:

— Если при нем не случилось войны, то теперь уже не будет!

Все военные усилия страны должен был курировать Булганин. Словом, Николай Александрович был в фаворе. Впрочем, и он понимал, сколь ненадежно его высокое положение.

Хрущев вспоминал, как с каждым годом становилось заметнее, что Сталин слабеет физически:

«Иной раз сидим за столом, и он, обращаясь к человеку, с которым общался десятки, а может быть, и больше лет, вдруг останавливается и никак не может припомнить его фамилию. Он очень раздражался в таких случаях, не хотел, чтобы это угасание было замечено другими… Помню, однажды обратился он к Булганину и никак не мог вспомнить его фамилию. Смотрит, смотрит на него и говорит:

— Как ваша фамилия?

— Булганин.

— Да, Булганин!

И только тут сказал то, что и хотел сказать Булганину.

Подобные явления повторялись довольно часто, и это приводило его в неистовство».

После очередного обеда у Сталина Булганин пожаловался старому приятелю Хрущеву:

— Едешь к нему в гости, там тебя поят, кормят, а потом и не знаешь, куда ты поедешь: сам ли домой к себе или тебя отвезут куда-нибудь и посадят.

Он это произнес, будучи под крепким градусом, писал Хрущев. Но ведь что у трезвого на уме, то…

Так, может, это Булганин приложил руку к тому, чтобы земные дни престарелого, но все еще опасного вождя закончились поскорее? Версия кажется соблазнительной: за министром Булганиным стояла армия.

Но всерьез рассматривать эту версию невозможно. Николай Александрович Булганин, гедонист, поклонник красивых женщин и ценитель хороших вин, был человеком нерешительным и в политике робким. Он бы никогда не посмел затеять интригу против вождя. Он вообще не рисковал действовать в одиночку. А поддержкой в армии министр вооруженных сил не пользовался. Высший генералитет был им недоволен и не роптал только потому, что сталинские назначения не оспаривались.

Глава пятая Берия: его боялся даже Сталин

Проживи Сталин подольше, Молотов и другие тоже попали бы в очередной список на расстрел. Но еще раньше Сталин собирался расправиться с Берией. Из всего своего окружения он боялся только одного Лаврентия Павловича, решительного и авантюрного по характеру человека, который в отличие от других руководителей страны не питал никаких иллюзий.

Сталин не терпел связей между своими приближенными. Всех высших руководителей страны подслушивали. Один неосторожный разговор мог стоить карьеры и жизни. Берия это знал лучше других. Лаврентий Павлович в последние месяцы жизни Сталина по телефону отделывался односложными фразами, боялся лишнее слово сказать.

Словом, у Берии были все основания убрать Сталина, чтобы спасти свою жизнь.

Первые подозрения и первые оправдания

Лаврентий Берия родился 29 марта 1899 года в горном селе Мерхеули Сухумского района Абхазии в крестьянской семье. Он явно был незаурядным ребенком, хотел учиться и добился своего. В 1919 году закончил Бакинское среднее механико-строительное техническое училище (специальность — архитектор-строитель) и еще два года проучился в политехническом институте. Это довольно высокий образовательный ценз для партийно-чекистских кадров того времени.

Люди, которые интересовались его судьбой, говорят, что это был разносторонне одаренный человек, он любил музыку, пел, интересовался архитектурой. Но быструю карьеру в те времена можно было сделать только в политике.

В 1918–1919 годах он работал в Грузии и в Азербайджане практикантом в главной конторе нефтяной компании Нобеля, техником гидротехнического отряда. Остался в Баку, когда город был оккупирован турецкими войсками, работал конторщиком на заводе «Каспийское товарищество «Белый город».

В партию большевиков вступил в марте 1917 года и быстро вовлекся в политическую деятельность. Причем по свойству своего характера занялся весьма деликатным, чтобы не сказать сомнительным, делом: по заданию товарищей проник в контрразведку независимого Азербайджана, где с 1918 по весну 1920 года у власти находилась партия «Мусават» («Равенство»).

С осени 1919 года по март 1920-го Берия официально служил агентом Организации по борьбе с контрреволюцией (контрразведка) при Комитете государственной обороны Азербайджанской Республики.

Товарищей по партии эта история смущала. Об этом можно судить по письму, которое Берия в 1933 году из Тифлиса написал в Москву Серго Орджоникидзе, который по инерции все еще считался куратором Закавказья и в силу близких отношений со Сталиным был особо влиятелен.

Письмо Берии построено очень ловко. На нескольких страницах он отчитывается о своей работе, потом сообщает, что нашел работу для брата Серго — Папулии, и только потом переходит к главному:

«В Сухуме отдыхает Леван Гогоберидзе (первый секретарь ЦК Компартии Грузии. — Авт.). По рассказам т. Лакобы и ряда других товарищей, т. Гогоберидзе распространяет обо мне и вообще о новом закавказском руководстве гнуснейшие вещи. В частности, о моей прошлой работе в мусаватской разведке, утверждает, что партия об этом якобы не знала и не знает.

Между тем Вам хорошо известно, что в мусаватскую разведку я был послан партией и что вопрос этот разбирался в ЦК АКП(б) в 1920 году в присутствии Вас, тт. Стасовой, Каминского, Мирза Давуд Гусейнова, Нариманова, Саркиса, Рухулла Ахундова, Буниат-Заде и других.

В 1925 году я передал Вам официальную выписку о решении ЦК АКП(б) по этому вопросу, которым я был совершенно реабилитирован, так как факт моей работы в контрразведке с ведома партии был подтвержден заявлениями тт. Мирза Давуд Гусейнова, Касум Измайлова и др.».

Берия даже посылал своего помощника Всеволода Николаевича Меркулова в Баку, чтобы он порылся в партийных архивах и нашел нужные документы. Меркулов потом рассказывал, что обнаружил два или три документа, в которых упоминалось имя Берии. Это были протоколы Бакинского комитета партии, написанные на четвертушках писчей бумаги и подписанные Григорием Наумовичем Каминским, который с осени 1920 года был секретарем ЦК Компартии Азербайджана и председателем Бакинского совета рабочих и красноармейских депутатов.

Меркулов привез документы Берии, тот пролистал их, остался доволен и положил в сейф. Когда он в 1938 году перебирался в Москву, то поручил Меркулову разобрать все его бумаги и нужное отправить в столицу. Все важные документы Меркулов зашил в мешки из бязи, запечатал и отправил фельдсвязью.

До Сталина тоже дошли разговоры о работе Берии на азербайджанскую разведку. Берия приказал Меркулову отыскать привезенные из Баку документы и быстро составить объяснительную записку на имя Сталина. После чего Лаврентий Павлович уехал на ближнюю дачу. Надо понимать, Сталин объяснениями удовлетворился, тем более что Берию проверили заранее.

За год до назначения Лаврентия Павловича в Наркомат внутренних дел Сталин получил рапорт от бывшего председателя ГПУ Закавказской Федерации Ивана Петровича Павлуновского. Теперь Павлуновский работал в Москве заместителем наркома тяжелой промышленности и был избран кандидатом в члены ЦК.

Он писал:

«Перед отъездом в Тифлис меня вызвал к себе председатель ОГПУ т. Дзержинский и подробно ознакомил меня с обстановкой в Закавказье. Тут же т. Дзержинский сообщил мне, что один из моих помощников по Закавказью т. Берия при мусаватистах работал в мусаватской контрразведке. Пусть это обстоятельство меня ни в какой мере не смущает и не настораживает против т. Берии, так как т. Берия работал в контрразведке с ведома ответственных товарищей-закавказцев и что об этом знает он, Дзержинский, и т. Серго Орджоникидзе.

По приезде в Тифлис, месяца через два, я зашел к т. Серго и передал ему все, что сообщил мне т. Дзержинский о т. Берии. Тов. Серго Орджоникидзе сообщил мне, что действительно т. Берия работал в мусаватской контрразведке, что эту работу он вел по поручению работников партии и что об этом хорошо известно ему, т. Орджоникидзе, т. Кирову, т. Микояну и т. Назаретяну. Поэтому я должен относиться к т. Берии с полным доверием, и что он, Серго Орджоникидзе, полностью т. Берии доверяет.

В течение двух лет работы в Закавказье т. Орджоникидзе несколько раз говорил мне, что он очень высоко ценит т. Берию как растущего работника, что из т. Берии выработается крупный работник и что такую характеристику т. Берии он, Серго, сообщил т. Сталину…

Года два тому назад т. Серго как-то в разговоре сказал:

— А знаешь, что правые уклонисты и прочая шушера пытается использовать в борьбе с товарищем Берией тот факт, что он работал в мусаватской контрразведке? Но из этого у них ничего не выйдет.

Я просил у т. Серго, а известно ли об этом т. Сталину? Тов. Серго Орджоникидзе ответил, что об этом т. Сталину известно и что об этом и он, т. Сталин, говорил».

Потом будут говорить, что Берия работал на мусаватистов и англичан или в лучшем случае был агентом-двойником. Но никаких документов на сей счет не нашли даже в 1953 году, когда по всем архивам искали любые материалы, которые бы подкрепили обвинение Берии в шпионаже и предательстве.

Из Баку Берию отправили на нелегальную работу в независимую Грузию, где у власти находилось меньшевистское правительство, в качестве уполномоченного Кавказского крайкома. Почти сразу он был арестован в Тифлисе. От него потребовали в трехдневный срок покинуть Грузию. Но он остался и под чужой фамилией работал в полпредстве РСФСР в Грузии.

Его вновь арестовали и поместили в кутаисскую тюрьму.

В собрании сочинений Сергея Мироновича Кирова помещен любопытный документ. Киров в 1920 году был полномочным представителем РСФСР при правительстве самостоятельной тогда Грузии. В июле Киров направил грузинскому правительству официальную ноту:

«По сведениям, имеющимся в моем распоряжении, в кутаисской тюрьме содержатся под арестом Николай Нозадзе, Ной Тодуа, Георгий Чубанидзе, Баграт Цамая и Лаврентий Берия.

Все они были осуждены военно-полевым судом Грузинской Демократической Республики за участие в вооруженном выступлении в октябре прошлого года.

Так как все поименованные граждане имеют право на основании статьи X договора между Россией и Грузией на освобождение от отбывания наказания, я не могу не рассматривать дальнейшее их пребывание в тюрьме как нарушение договора».

Берию освободили и выслали в Азербайджан, где власть уже принадлежала большевикам. Два месяца он проработал управляющим делами ЦК Компартии Азербайджана, а потом стал ответственным секретарем республиканской Чрезвычайной комиссии по экспроприации буржуазии и улучшению быта рабочих.

В апреле 1921 года он, как уже опытный подпольщик, оказался на работе в ЧК. Причем, будучи человеком грамотным, обладая быстрой реакцией и незаурядным умом, он стал делать карьеру. В его послужном списке одни повышения.

Главный чекист на Кавказе

Начал он с должности заместителя начальника секретно-оперативного отделения Азербайджанской ЧК, а уже через месяц он возглавил секретно-оперативную часть и сразу стал заместителем председателя республиканской ЧК.

В ноябре 1922 года его перевели на ту же должность в Грузинскую ЧК. На этой должности он проработал четыре года, пока в декабре 1926-го не стал заместителем председателя Закавказской ЧК — органа, который руководил госбезопасностью трех республик: Азербайджана, Грузии и Армении. Параллельно он возглавил ГПУ Грузии и получил пост наркома внутренних дел республики.

«По характеру Берия был очень крутым, жестким, грубым и властным человеком, не любившим делить власть с кем-либо, — вспоминал его ближайший сотрудник Всеволод Николаевич Меркулов. — Хотя при решении оперативных вопросов он обычно собирал начальников соответствующих отделов, вызывал часто и рядовых работников, непосредственно занятых той или иной разработкой, но это делалось только для того, чтобы разобраться в деле, а затем самому принять решение.

Но когда Берия хотел или это ему было нужно, он мог быть любезным, гостеприимным хозяином, показать себя хорошим товарищем, внимательным и чутким. Берия старался это делать в отношении своего ближайшего окружения, понимая, что оттого, как будет работать его окружение, зависит его собственная судьба».

В марте 1929 года вспыхнуло вооруженное восстание в Аджаристане. Поводом стала кампания борьбы с исламом, когда пытались искоренить давние обычаи и традиции. Восставшие арестовали руководство республики.

В Хулинском уезде развернулись настоящие боевые действия с привлечением регулярной армии. В ходе военной операции, которая продолжалась несколько недель, два десятка человек были убиты, более двухсот крестьян перешли в соседнюю Турцию, остальные разбежались.

Берия сумел доказать, что он заблаговременно предупреждал партийные органы о неблагополучии в Аджаристане. Других республиканских руководителей наказали, Лаврентия Павловича продвинули дальше по служебной лестнице. Тем более что на пост руководителя госбезопасности Закавказья присылали людей, которые плохо разбирались в местных условиях, и Берия ловко от них избавлялся.

В начале 1931 года он возглавил Закавказское ГПУ, стал начальником Особого отдела Кавказской краснознаменной армии и полномочным представителем ОГПУ в Закавказской Советской Федеративной Социалистической Республике. Это означает, что он понравился высокому начальству в Москве и его поставили надзирать над работой чекистов трех республик.

Серго Орджоникидзе организовал Берии встречу со Сталиным, после чего Лаврентия Павловича перевели на партийную работу — вторым секретарем Закавказского крайкома. Одновременно его утвердили первым секретарем ЦК Компартии Грузии и Тбилисского горкома.

После выступления Хрущева на XX съезде принято считать, что ключевой шаг в карьере Берии — назначение его в конце 1931 года вторым секретарем Заккрайкома — был сделан наперекор мнению местных партийных руководителей волей Сталина.

Это не совсем так. Закавказская Федерация, объединившая Грузию, Азербайджан и Армению, существовала с 1922 по 1936 год. Партийное руководство республик непрерывно конфликтовало между собой, и не Берия был в этих интригах главным, хотя именно он вышел из этой склони победителем.

В Москве были недовольны крайкомом — прежде всего за недостаточные темпы коллективизации. 30 октября 1929 года было принято разгромное постановление ЦК «О дальнейшей работе Заккрайкома ВКП(б)», за которым последовали кадровые перемены. В крайкоме засуетились и за несколько месяцев заставили вступить в колхозы две трети крестьянских хозяйств, что привело к массовому возмущению на селе. Напуганный накалом антиправительственных настроений в стране, Сталин приказал сбавить темпы. Теперь уже крайкому досталось за опасную поспешность в колхозном строительстве, и опять последовали оргвыводы. Ряд руководителей Заккрайкома потеряли свои посты.

Второй секретарь крайкома Амаяк Назаретян, бывший сталинский помощник, был переброшен на Урал председателем областной контрольной комиссии. Освободившееся кресло занял Лаврентий Берия. Но место второго секретаря было для него лишь стартовой площадкой.

Первый секретарь Закавказского крайкома Мамия Орахелашвили 1 августа 1932 года писал Серго Орджоникидзе, в руках которого сходились все нити управления Кавказом:

«У нас отношения все хуже и нетерпимее. Тов. Берия не бывает у меня, между нами нет даже общения по телефону. Это не значит, конечно, что он не занимается зак-крайкомовскими делами, иногда — наоборот, держит себя как некий комиссар Лиги Наций в подмандатной стране…

Я писал т. Сталину с месяц тому назад, просил освободить меня, так как я не смогу обеспечить выполнение минимального долга перед ЦК. Он не реагировал никак на письмо, не вызвал… Все равно, Серго, вы меня снимете потом — что не добился обеспечения твердого режима в работе, не лучше ли теперь освободить меня?»

9 октября 1932 года политбюро удовлетворило «просьбу т. Орахелашвили об освобождении его от обязанностей первого секретаря Закавказского крайкома». 31 октября этот пост отдали Берии.

Лаврентий Павлович умел заводить друзей. Когда Сталин отдыхал на юге, он приезжал на дачу Берии в Гаграх обедать. Берия собирал своих подчиненных и представлял их вождю. Конечно, провинциальные чекисты и партработники были потрясены возможностью лицезреть самого Сталина и исполнялись чувством искренней благодарности к Лаврентию Павловичу…

Но путь Берии наверх не был простым и легким. Партийная элита жила в мире интриг, где все друг друга ненавидели и объединялись против удачливого соратника.

18 декабря 1932 года встревоженный Берия писал Орджоникидзе из Сухуми:

«Дорогой Серго!

Только что приехавший из Москвы Багиров передал мне в присутствии товарищей Ваш разговор с ним обо мне.

Сообщенные товарищем Багировым вещи были настолько чудовищны, что мне трудно было ему поверить.

Дорогой Серго, как могли Вы хоть на минуту допустить мысль о том, что я когда-либо, где-либо или кому-либо, в том числе и Нестору Лакобе, мог говорить столь нелепые, фантастические и даже контрреволюционные вещи вроде: «Серго в двадцать четвертом году в Грузии перестрелял бы всех грузин, если бы не я»…

Я знаю, что болтунов из числа тех, кто уехал из Закавказья, много, запретить болтать глупости невозможно, знаю, что обо мне и о нашей нынешней работе в Закавказье ходит много кривотолков, но я никак не могу понять, чем руководствовался т. Лакоба, какие цели он преследовал, когда сообщал Вам заведомо ложные вещи…

Дорогой Серго, Вы меня знаете больше десяти лет. Знаете все мои недостатки, знаете, на что я способен.

Я ни разу не подводил ни ЦК, ни Вас и убежден — не подведу и в будущем.

Я отдаю все свое время работе, желая оправдать доверие ко мне партии и Центрального комитета, я уже четыре года не пользовался отпуском, не находя возможным оторваться от дел. Сейчас нахожусь в Абхазии, нажимая на заготовки Табаков…

Я прошу только одного: не верить никому. Не верьте и мне без проверки того, что я говорю и делаю. Проверьте — и Вы сами убедитесь, насколько лживы и гнусны те инсинуации, которыми меня пытаются очернить в Ваших глазах…»

Своей карьерой Лаврентий Павлович обязан прежде всего Серго Орджоникидзе, который ему покровительствовал. Но уж и Берия не упускал случая доставить удовольствие московскому начальнику.

11 августа 1936 года Берия из Тифлиса писал Орджоникидзе:

«Дорогой Серго!

Получил Ваше письмо о сборнике, посвященном Вашему 50-летию. Решение об издании такого сборника в связи с Вашим юбилеем есть твердое решение бюро Заккрайкома ВКП(б) и руководящего коллектива республик, поэтому убедительно просим Вас не возражать…

Ваши доклады и статьи также обязательно необходимо в сборник включить. Многое в них сохраняет свою полную силу и для сегодняшнего дня. Это необходимо также для воспитания масс молодежи. Просим дать Вашу санкцию на опубликование намеченных докладов и статей в сборнике к юбилею…»

Нелепо было бы недооценивать природные дарования Лаврентия Берии.

Блюда с перцем

Нами Микоян, невестка члена политбюро Анастаса Ивановича Микояна, племянница первого секретаря ЦК Компартии Армении Григория Артемьевича Арутинова и дочь заместителя председателя Совнаркома Грузии Артема Григорьевича Геуркова, вспоминает молодого Берию:

«Берия, по-видимому, привлекал всех тогда своей внутренней силой, каким-то неясным магнетизмом, обаянием личности. Он был некрасив, носил пенсне — тогда это было редкостью. Его взгляд был пронзительным, ястребиным. Бросались в глаза его лидерство, смелость и уверенность в себе, сильный мингрельский акцент. Даже я, пяти-шестилетняя девочка, тогда с восторгом смотрела, как он заплывал дальше всех в бурное море, как лучше всех играл в волейбол.

Берия увлекался фотографированием, и на его даче в Гаграх, где мы часто бывали в гостях, он фотографировал и меня. Эти снимки у меня сохранились. Он много со мной разговаривал, часто как бы всерьез обсуждал серьезные философские вопросы и книги…

Берия в домашнем кругу был спокойным и строгим, к нам, детям, всегда приветливый.

Родившийся в бедной семье в глухой мингрельской деревне, рано потерявший отца Берия рос на руках матери, которая зарабатывала шитьем. В школе он учился очень хорошо. Потом на деньги села, как лучший ученик, гордость односельчан, поехал учиться в Сухуми. По-видимому, им всегда двигало тщеславное желание выдвинуться, стать первым любой ценой. Но откуда у него было чувство красоты и хороший вкус, проявившийся в стиле жизни, в сдержанной элегантности комфорта?..

У Берии была большая двухэтажная дача. Комнаты были красиво обставлены, к столу все подавалось обслугой. Это был другой мир. Как правило, по воскресеньям Берия собирал коллег-соседей играть в волейбол…

К обеду Берия, как всегда, ждал гостей. Стол был накрыт. Еда готовилась в основном его родная, мингрельская: гоми — горячая каша из кукурузной муки с ломтями молодого сыра — стояла у каждого прибора, на первое был суп — лобио, помню иногда борщ. Все это сам Берия сильно перчил и заставлял гостей есть маленький зеленый огненный перчик, особенно тех, кто не привык к острому. Видя испуганное красное лицо «отпробовавшего», он удовлетворенно смеялся…»

Всесоюзная слава Берии началась с доклада, прочитанного им в Тбилиси и изданного потом отдельной книгой «К вопросу об истории большевистских организаций Закавказья», где до мифологических масштабов была раздута выдающаяся роль Сталина в революционном движении.

Сталину это явно было приятно, но умело составленный доклад был не единственным достижением Берии. Он проявил себя толковым и надежным администратором, способным выполнить задание любой ценой. А Сталин ценил именно это точное выполнение его приказов.

Люди, которые не справлялись с делом по неумению или потому, что считали немыслимым платить слишком высокую цену — иногда в человеческих жизнях, у него долго не работали.

Берия показал себя и преданным человеком — летом 1933 года, когда на отдыхавшего в Абхазии Сталина вроде бы было совершено покушение, Берия громко крикнул:

— Защитим вождя!

И прикрыл собой Сталина. А кто в него стрелял, так и осталось неизвестным, потому что человека, который лежал на берегу с ручным пулеметом, охранники растерзали. Берия был большой мастер всякого рода интриг.

Одно представляется несомненным: Берия понравился Сталину. Но он был не единственным любимчиком генерального секретаря. Сталин многих выдвигал и окружал заботой. Когда надобность в них миновала, без сожаления отказывался от их услуг. Часто за этим следовал арест и расстрел. Берия — один из немногих, кто сумел пережить Сталина.

Иногда кажется, что Сталин доверял Берии потому, что они оба грузины. В этом предположении сразу две ошибки: во-первых, Сталин не доверял и Берии, во-вторых, национальная принадлежность Сталина мало интересовала. Если бы Серго Орджоникидзе не покончил с собой, от него избавились бы иным путем. Других выходцев с Кавказа рядом с генеральным секретарем не было, кроме Микояна, а он никогда не был близок к Сталину.

Равным образом национальная принадлежность Сталина и Берии не означала каких-либо поблажек для Грузии.

А Берия старательно выстраивал отношения со всеми членами политбюро. 20 июля 1933 года он писал из Тифлиса в Москву Калинину:

«Дорогой Михаил Иванович!

Приехавший из Москвы т. Тодрия сообщил мне, что из разговора с Вами у него сложилось впечатление, будто Вы чем-то недовольны нами.

Мне очень больно узнать об этом, так как при моем искреннем уважении к Вам — одному из руководителей нашей партии, старейшему большевику и представителю лучшей части старой гвардии, я даже не допускаю мысли, чтобы хоть чем-нибудь сознательно мог вызвать Ваше недовольство.

Я специально поручил т. Мусабекову, едущему в Москву, выяснить, в чем мы провинились, чтобы сейчас же исправить свою вину и добиться восстановления Вашего всегда хорошего отношения к нам…»

И когда решался вопрос о переводе Берии в Москву, никто в политбюро не возразил. Многие уже воспользовались приглашением Лаврентия Павловича, побывали в Тифлисе или в Сухуми и убедились в том, какой он любезный, заботливый и гостеприимный хозяин.

«Мне Берия понравился: простой и остроумный человек, — вспоминал Никита Хрущев, познакомившийся с ним в начале тридцатых. — Поэтому на пленумах Центрального комитета мы чаще всего сидели рядом, обменивались мнениями, а другой раз и зубоскалили в адрес оратора».

Берия умел веселиться и развлекаться и предпочитал делать это в большой компании, так что в приятелях у него недостатка не было. Приезжая в Москву, он брал с собой целую свиту: одни были нужны на случай, если придется срочно писать какой-то документ, с другими он развлекался.

Профессор Александр Григорьевич Соловьев, бывший партийный работник с широкими связями, оставил интереснейший дневник. В 1936 году он встретил старого приятеля Жбанкова, который как бывший чекист жил в Троицком переулке в доме НКВД.

«Под ним квартира, закрепленная за Берией для проживания во время приездов в Москву, — записал Соловьев в дневнике. — Приезжает он часто. Говорят, любимецт. Сталина. Но в быту ведет себя очень распущенно. Жбанков жалуется: когда приезжает Берия, то нет никакого покоя. Пьянка, крики, женщины, песни, танцы, дым коромыслом. Раз Жбанков позвонил, чтобы я пришел к нему. Поднимаясь по лестнице, я был оглушен. С обеих сторон двери в квартиру открыты. Берия занимал обе квартиры. Пьяные мужики и женщины орали, не обращая никакого внимания. Жбанков позвал, чтобы я увидел, как безобразничают Берия и его гости. Впечатление очень тяжелое».

Уже тогда среди людей, близко знавших Берию, ходили разные слухи. После дружеского ужина у Берии в декабре 1936 года внезапно скончался глава Абхазии Нестор Аполлонович Лакоба. Ему было всего сорок три года. Берия его не любил. Рассказывают, что, умирая, Лакоба прошептал родным:

— Отравил меня проклятый Лаврентий.

Говорят, что Лакобе Сталин предлагал пост наркома внутренних дел, желая сменить Ягоду. Но Лакоба вроде бы не захотел покидать Абхазию. Тогда должность наркома досталась Берии… После смерти Лакобы арестовали его сына Рауфа, ему было всего пятнадцать лет, и четырнадцатилетнего племянника Тенгиза.

Сына Лакобы приговорили к расстрелу за «участие в контрреволюционной организации». Приговор был приведен в исполнение в страшные дни осени 1941 года, когда Сталин и Берия расстреливали тех, кого боялись оставлять наступавшим немцам. Тогда было расстреляно пятьсот человек, среди них крупные военачальники.

«Лучше бы мне остаться в Грузии»

Хрущев рассказал, как именно Берия был переведен в Москву. Сталин как бы невзначай заметил:

— Надо бы подкрепить НКВД, помочь товарищу Ежову, выделить ему заместителя. — И обратился к Ежову: — Кого вы хотите в замы?

Тот ответил:

— Если нужно, то дайте мне Маленкова.

Сталин умел делать в разговоре паузу, вроде бы обдумывая ответ, хотя у него давно каждый вопрос был обдуман.

— Да, — сказал Сталин, — конечно, Маленков был бы хорош, но Маленкова мы дать не можем. Маленков сидит на кадрах в ЦК, и сейчас же возникнет новый вопрос: кого назначить туда? Не так-то легко подобрать человека, который заведовал бы кадрами, да еще в Центральном комитете. Много пройдет времени, пока он изучит и узнает кадры.

На этом разговор вроде закончился. А через какое-то время он опять поставил перед Ежовым прежний вопрос:

— Кого вам дать в замы?

На этот раз Ежов никого не назвал.

Тогда Сталин предложил сам:

— А как вы посмотрите, если дать вам заместителем Берию?

Берия находился там же, в кабинете Сталина.

Ежов резко встрепенулся, но сдержался и ответил:

— Это хорошая кандидатура. Конечно, товарищ Берия может работать и не только заместителем. Он может быть и наркомом.

Тогда Берия и Ежов находились в дружеских отношениях. Как-то в воскресенье Ежов пригласил Хрущева и Маленкова к себе на дачу, там был и Берия. Когда Лаврентий Павлович приезжал в Москву, то всегда гостил у Николая Ивановича…

Сталин сухо ответил:

— Нет, в наркомы Берия не годится, а заместителем у вас будет хорошим.

И тут же продиктовал Молотову проект постановления.

Хрущев после заседания подошел к Берии и поздравил его. Он ответил:

— Я не принимаю твоих поздравлений.

— Почему?

— Ты же не согласился, когда тебя прочили заместителем к Молотову. Так почему же я должен радоваться, что меня назначили заместителем к Ежову? Мне лучше было бы остаться в Грузии.

Назначение Берии в Наркомат внутренних дел было для него, судя по всему, малоприятным сюрпризом. Все-таки он возглавлял крупную партийную организацию и в случае перевода в Москву мог рассчитывать на пост в ЦК, а не в отраслевом наркомате. Когда он приезжал в Москву, почти каждый вечер Сталин приглашал его к себе, был внимателен и ласков.

Уход с партийной работы выглядел понижением. Тем более что утвердили его даже не наркомом, а всего лишь первым заместителем, хотя наверняка ему намекнули, что это назначение с перспективой.

В литературе бытует такая версия, будто Ежов, узнав, кто определен ему в могильщики, попытался отсрочить казнь и отдал распоряжение арестовать Берию. Шифровку получил нарком внутренних дел Грузии Сергей Арсеньевич Гоглидзе. Но он не выполнил распоряжение взять первого секретаря под стражу, а показал шифровку Берии. Тот срочно вылетел в Москву, пробился к Сталину и вымолил себе жизнь.

Это не более чем анекдот. Своеволия Ежов никогда не проявлял. А выписать ордер на арест Берии нарком просто не имел права: первых секретарей ЦК нацреспублик брали только с санкции политбюро, то есть Сталина.

Сын Георгия Максимилиановича Маленкова пишет, что, по словам отца, именно ему Сталин поручил найти для Наркомата внутренних дел первого зама, имеющего опыт партийной работы. Маленков перепоручил это своему заместителю Владимиру Александровичу Донскому.

Донской работал в комсомоле и профсоюзах в подмосковном городе Богородске, потом заведовал агитационно-массовым отделом в Ногинском райкоме. Маленков взял его сначала в аппарат Московского горкома, а затем забрал в ЦК. В 1937 году Донской работал заместителем заведующего отделом руководящих партийных органов ЦК. На следующий год получил назначение в Хабаровск первым секретарем крайкома. В мае 1940 года его утвердили наркомом заготовок СССР. Но уже через год, в июле 1941-го, Донского освободили от должности по болезни. Потом пять лет он был заместителем председателя Комиссии партийного контроля при ЦК. Мотивируя в 1947 году исключение Донского из состава членов ЦК, секретарь ЦК Алексей Кузнецов заявил, что Донской давно спился…

А в 1938 году Донской предложил кандидатуру Берии. Сталину, как полагалось по аппаратным правилам, назвали семь фамилий, чтобы он мог выбрать.

Сталин предпочел Лаврентия Павловича.

22 августа 1938 года Берия был утвержден первым заместителем наркома внутренних дел СССР и засел на Лубянке вникать в дела и разбираться с кадрами. Он знал, что ему, как и всем его предшественникам, предстоит начать с чистки руководящего аппарата.

Берии сразу присвоили специальное звание комиссара государственной безопасности первого ранга (это приравнивалось к армейскому званию генерала армии).

Еще через месяц, 29 сентября, его назначили по совместительству начальником Главного управления государственной безопасности НКВД. В это управление входили все оперативные отделы, в том числе охрана политбюро. Ежов формально еще оставался наркомом, и Сталин не хотел никаких неприятных сюрпризов.

Берия привел с собой несколько доверенных лиц. Они потом разделят его судьбу. И сразу Лаврентий Павлович стал набирать в органы новых людей.

Будущий генерал госбезопасности Евгений Петрович Питовранов рассказывал в газетном интервью, как в 1938 году его, секретаря парторганизации Московского института инженеров транспорта, попросили назвать четырех надежных человек для службы в НКВД. Через несколько дней всех пригласили на Лубянку. Заседание вел Берия. Ежов сидел молча. Понравились все четверо, которых назвал Питовранов. И его самого тоже взяли на работу, хотя он еще учился и ему предстояло защищать диплом.

— Ничего, — махнул рукой Берия, — здесь университеты пройдешь.

Три месяца Берия принимал дела на Лубянке, а 25 ноября 1938 года был утвержден наркомом и провел массовую чистку. В 1939 году из органов госбезопасности были уволены 7372 человека (каждый пятый оперативный работник), пишут историки Александр Кокурин и Никита Петров. Аппарат обновился наполовину: в том же 1939-м на оперативные должности было взято четырнадцать с половиной тысяч человек, абсолютное большинство — из партийных и комсомольских органов.

Берия сменил три четверти руководящих работников госбезопасности — он, видимо, получил от Сталина директиву радикально обновить аппарат за счет призыва партийно-комсомольских кадров. Чекистский аппарат значительно помолодел. Изменился национальный состав руководства — исчезли поляки, латыши, немцы (представители «иностранных национальностей», как тогда говорили), резко сократилось число евреев. Кроме того, Берия убрал всех чекистов, которые в молодости состояли в каких-то других партиях — были эсерами или анархистами — или принадлежали к враждебным классам, то есть родились не в пролетарских семьях.

Приказано: избивать

Считается, что с приходом Берии массовые ежовские репрессии прекратились и кое-кого даже выпустили из тюрем и лагерей. 9 ноября 1939 года новый нарком действительно подписал приказ «О недостатках в следственной работе органов НКВД» с требованием строго соблюдать уголовно-процессуальные меры. Несколько сотрудников наркомата были арестованы за «неправильные» методы ведения следствия.

В Молдавии был устроен процесс по «делу сотрудников республиканского НКВД», которых судили за «провокацию в следствии, вымогательство от арестованных ложных показаний и подлоги в протоколах допросов». Арестовали и республиканского наркома — капитана госбезопасности Ивана Тарасовича Широкого. Он покончил с собой в тюрьме.

Все, что творилось в органах, в политбюро прекрасно знали. Время от времени устраивались показательные проверки.

1 февраля 1939 года прокурор СССР Вышинский доложил Сталину и Молотову о расследовании «серьезнейших преступлений, совершенных рядом сотрудников Вологодского УНКВД», проведенного Главной военной прокуратурой по просьбе секретаря Вологодского обкома.

Они «составили подложные протоколы допросов обвиняемых, якобы сознавшихся в совершении тягчайших государственных преступлений… Сфабрикованные таким образом дела были переданы на рассмотрение во внесудебном порядке на тройку при УНКВД по Вологодской области, и более ста человек были расстреляны… Во время допросов доходили до изуверства, применяя к допрашиваемым всевозможные пытки. Дошло до того, что во время допросов этими лицами четверо допрашиваемых были убиты».

Вышинский доложил, что за эти преступления арестованы десять чекистов. Он предложил «настоящее дело заслушать в закрытом заседании военного трибунала Ленинградского военного округа, но в присутствии узкого состава оперативных работников Вологодского управления НКВД и вологодской прокуратуры».

И, как водится, приговор был известен еще до начала суда: «Обвиняемых Власова, Лебедева и Роскурякова, являющихся зачинщиками и организаторами изложенных выше вопиющих преступлений полагал бы приговорить к высшей мере наказания — расстрелу, остальных — к длительным срокам лишения свободы».

В 1939-м из лагерей было освобождено 223,6 тысячи человек, из колоний — 103,8 тысячи.

Однако одновременно было арестовано двести тысяч человек, не считая депортированных из западных областей Белоруссии и Украины после раздела Польши осенью 1939 года. Права Особого совещания при НКВД СССР, которое выносило внесудебные приговоры в тех случаях, когда не было никаких доказательств, по настоянию Берии были расширены.

И знаменитое указание Сталина разрешить пытать и избивать арестованных появилось в письменном виде не при Ежове, а при Берии.

Речь идет о шифротелеграмме секретарям обкомов, крайкомов, ЦК компартий нацреспублик от 10 января 1939 года, подписанной Сталиным:

«ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК… ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».

Евгений Александрович Гнедин, бывший заведующий отделом печати НКИД, арестованный в мае 1939 года, прошел через лагеря, выжил и оставил воспоминания. Он описал, как его привели к начальнику следственной части НКВД Богдану Захаровичу Кобулову:

«Передо мной за солидным письменным столом восседал тучный брюнет в мундире комиссара первого ранга — крупная голова, полное лицо человека, любящего поесть и выпить, глаза навыкате, большие волосатые руки…

Кобулов заканчивал разговор по телефону. Заключительная реплика звучала примерно так:

— Уже сидит и пишет, да-да, пишет, а то как же!

Кобулов весело и самодовольно хохотал, речь шла, очевидно, о недавно арестованном человеке, дававшем показания.

Обернувшись ко мне, Кобулов придал лицу угрожающее выражение. Не отводя глаз, он стал набивать трубку табаком из высокой фирменной коробки «Принц Альберт». Я сам курил трубку и очень ценил этот превосходный американский табак, который в Москве нельзя было достать… Грозным тоном Кобулов заявил мне, что я разоблачен и вскоре буду расстрелян… Он потребовал, чтобы я рассказал ему о моих «связях с врагами народа».

Поскольку Гнедин не желал раскаиваться, то утром, часа через четыре после окончания первого ночного допроса, его снова вызвали:

«Через площадку парадной лестницы, через приемную и обширный секретариат меня провели в кабинет кандидата в члены политбюро, наркома внутренних дел Л.П. Берии.

Пол в кабинете был устлан ковром, что мне вскоре пришлось проверить на ощупь. На длинном столе для заседаний стояла ваза с апельсинами. Много позднее мне рассказали истории о том, как Берия угощал апельсинами тех, кем он был доволен. Мне не довелось отведать этих апельсинов.

В глубине комнаты находился письменный стол, за которым уже сидел Берия и беседовал с расположившимся против него Кобуловым. Меня поместили на стул рядом с Кобуловым, а слева, рядом со мной, — чего я сначала в волнении не заметил — уселся какой-то лейтенант…

Кобулов официальным тоном доложил:

— Товарищ народный комиссар, подследственный Гнедин на первом допросе вел себя дерзко, но он признал свои связи с врагами народа.

Я прервал Кобулова, сказав, что я не признавал никаких связей с врагами народа… Добавил, что преступником себя не признаю.

Кобулов со всей силой ударил меня кулаком в скулу, я качнулся влево и получил от сидевшего рядом лейтенанта удар в левую скулу. Удары следовали быстро один за другим. Кобулов и его помощник довольно долго обрабатывали мою голову — так боксеры работают с подвешенным кожаным мячом. Берия сидел напротив и со спокойным любопытством наблюдал, ожидая, когда знакомый ему эксперимент даст должные результаты…

Убедившись, что у меня «замедленная реакция» на примененные ко мне «возбудители», Берия поднялся с места и приказал мне лечь на пол. Уже плохо понимая, что со мной происходит, я опустился на пол… Я лег на спину.

— Не так! — сказал нетерпеливо кандидат в члены политбюро Л.П. Берия.

Я лег ногами к письменному столу наркома.

— Не так, — повторил Берия.

Я лег головой к столу. Моя непонятливость раздражала, а может быть, и смутила Берию. Он приказал своим подручным меня перевернуть и вообще подготовить для следующего номера задуманной программы. Когда палачи (их уже было несколько) принялись за дело, Берия сказал:

— Следов не оставляйте!..

Они избивали меня дубинками по обнаженному телу. Мне почему-то казалось, что дубинки резиновые, во всяком случае, когда меня били по пяткам, что было особенно болезненно, я повторял про себя, может быть, чтобы сохранить ясность мыслей: «Меня бьют резиновыми дубинками по пяткам». Я кричал, — и не только от боли, но наивно предполагая, что мои громкие вопли в кабинете наркома, близ приемной, могут побудить палачей сократить операцию. Но они остановились, только когда устали».

То же самое происходило по всей стране.

Писатель Кирилл Анатольевич Столяров цитирует в своей книге о министре госбезопасности Абакумове рапорт заместителя начальника райотдела НКВД в Гаграх В.Н. Васильева (начальником отдела был будущий министр госбезопасности Грузии генерал-лейтенант Николай Максимович Рухадзе):

«Арестованных на допросах били до смерти, а затем оформляли их смерть как умерших от паралича сердца и по другим причинам…

Арестованного били по несколько часов подряд по чему попало… Делалась веревочная петля, которая надевалась на его половые органы и потом затягивалась… Майор Рухадзе дал сотрудникам установку: «Кто не бьет, тот сам враг народа!»

Однажды я зашел в кабинет следователя, который допрашивал арестованного эстонца по подозрению в шпионаже на немцев. «Как он ведет себя?» — спросил я. «Молчит, не хочет признаваться во вражеских намерениях», — ответил следователь, заполняя протокол. Я внимательно посмотрел на арестованного и понял, что тот мертв. Обойдя вокруг него, я заметил кровь на разбитом затылке… Тогда я спросил следователя, что он с ним делал, и он мне показал свернутую проволочную плеть, пальца в два толщиной, которой он бил этого арестованного по спине, не заметив того, что тот уже мертв…

Словом, в помещении райотдела днем и ночью стоял сплошной вой, крик и стон…»

Арестованный Рухадзе скажет потом, что его бывший заместитель преувеличивает: избивали только по ночам, днем в райотдел приходили посетители, и бить было невозможно.

Репрессии с назначением Берии вовсе не закончились. А приказы об исправлении ошибок и увольнение из аппарата проштрафившихся было обычной практикой взваливания вины за прошлое на предшественников. И людям казалось, что худшее позади, что пришли наконец справедливые люди и наведут порядок. Аврально-штурмовая работа госбезопасности при Ежове сменилась планомерной чисткой при Берии.

Сталину нравилось, как Берия решает любые проблемы. Вождь поручил ему покончить с преступностью в столице. В феврале 1940 года Берия обратился к Сталину с предложением:

«1. Арестовать и решением Особого совещания НКВД заключить в исправительно-трудовые лагеря сроком до 8 лет нелегально проживающих в Москве и области 5–7 тысяч человек уголовно-преступного элемента.

2. Решением Военной коллегии Верховного суда СССР расстрелять 300 человек профессиональных бандитов и грабителей, имеющих неоднократные судимости…»

Предложение было принято.

В марте 1939 года на XVIII, последнем перед войной, партийном съезде Берия был избран кандидатом в члены политбюро. На съезде Сталин с удовольствием говорил, что за последние пять лет на руководящие посты в стране выдвинуто больше полумиллиона новых работников.

В 1939 году в номенклатуре ЦК числилось примерно тридцать три тысячи человек — от наркомов до парторгов ЦК на заводах и стройках. Из них половина вошла в номенклатуру в годы большого террора.

За эти годы сменилось девять десятых секретарей обкомов, крайкомов и ЦК национальных республик. Выдвинулись молодые работники, которые совсем недавно вступили в партию. Прежние ограничения, требовавшие солидного партстажа для выдвижения на крупную должность, были сняты. Молодые люди, не получившие образования, совершали головокружительные карьеры, поэтому они поддерживали репрессии, которые освобождали им дорогу наверх.

Сталин не доверял старому поколению и не считал его пригодным для работы. А чиновники нового поколения были всем обязаны Сталину, испытывали к нему признательность, были энергичны и желали доказать свою пригодность.

Партия в бильярд

Уже упоминавшийся Корнелий Зелинский оставил крайне любопытные воспоминания о своих разговорах с Александром Александровичем Фадеевым.

Генеральный секретарь Союза советских писателей Фадеев пользовался особым расположением генерального секретаря партии. Сталину он нравился даже чисто по-человечески.

Фадеев рассказал о том, что он был в качестве гостя на съезде партии Грузии в 1937 году и покритиковал потом в письме Сталину культ первого секретаря Берии. Берия это запомнил. Прошло время, Лаврентий Павлович стал наркомом внутренних дел. Аресты продолжались. Фадеев был очень лояльным человеком, но иногда пытался вступиться за кого-то из тех, кого знал и любил.

Сталин сказал ему:

— Все ваши писатели изображают из себя каких-то недотрог. Идет борьба, тяжелая борьба. Ты же сам прекрасно знаешь, государство и партия с огромными усилиями вылавливают всех тех, кто вредит строительству социализма, кто начинает сопротивляться. А вы вместо того, чтобы помочь государству, начинаете разыгрывать какие-то фанаберии, писать жалобы и тому подобное.

Тем не менее, когда арестовали женщину, которую он хорошо знал, Фадеев поручился за нее. Прошло несколько недель, прежде чем ему ответили. Позвонили ему домой:

— Товарищ Фадеев?

— Да.

— Письмо, которое вы написали Лаврентию Павловичу, он лично прочитал и дело это проверил. Человек, за которого вы лично ручались своим партийным билетом, получил по заслугам. Кроме того, Лаврентий Павлович просил меня — с вами говорит его помощник — передать вам, что он удивлен, что вы как писатель интересуетесь делами, которые совершенно не входят в круг ваших обязанностей как руководителя Союза писателей и как писателя.

Секретарь Берии повесил трубку, не ожидая ответа.

— Мне дали по носу, — заключил Фадеев, — и крепко.

Но совсем ссориться с писателем номер один Берия не хотел и однажды позвал Фадеева в гости на дачу. После ужина пошли играть в бильярд. Берия заговорил о том, что в Союзе писателей существует гнездо крупных иностранных шпионов.

Фадеев поругался с Берией, стал говорить, что вообще нельзя так обращаться с писателями, как с ними обращаются в НКВД, что требования доносов нравственно ломают людей.

Берия зло сказал ему:

— Я вижу, товарищ Фадеев, что вы просто хотите помешать нашей работе.

Фадеев, по его словам, ответил не менее жестко:

— Довольно я видел этих дел. Таким образом всех писателей превратите во врагов народа.

Берия разозлился. Фадеев улучил минуту и сбежал с дачи, пошел в сторону Минского шоссе. Внезапно он увидел машину, отправленную ему вдогонку. «Я понял, что эта машина сейчас собьет меня, а потом Сталину скажут, что я был пьян». Фадеев спрятался в кустах, дождался, когда преследователи исчезнут, потом долго шел пешком и сел в автобус…

Заместитель Сталина

В начале 1941 года Берия был назначен заместителем главы правительства. Формально это было повышением, фактически Сталин отстранял его от руководства системой госбезопасности. Это произошло 3 февраля. В тот день НКВД был разделен на два наркомата — госбезопасности и внутренних дел. Разведка, контрразведка, все оперативные отделы были переданы в НКГБ, который возглавил Всеволод Николаевич Меркулов.

Берия остался наркомом внутренних дел. В его хозяйство вошли милиция, пожарная охрана, пограничные, внутренние и конвойные войска, а также весь ГУЛАГ, превращенный в строительно-промышленную империю.

В тот же день он стал и заместителем председателя Совета народных комиссаров. Он курировал наркоматы лесной промышленности, цветной металлургии, нефтяной промышленности и речного флота. С этого момента он все больше занимается народным хозяйством, строительством и производством, правда, действуя в основном привычными ему чекистскими методами и широко используя осужденных — дармовую и бессловесную рабочую силу.

В качестве утешительного приза 30 января Берии было присвоено звание генерального комиссара государственной безопасности, замененное 9 июля 1945 года на звание Маршала Советского Союза. Только три человека имели это звание — Ягода, Ежов и Берия. Всех троих расстреляли.

Окончательно из системы госбезопасности Берия не ушел. С началом войны два наркомата опять объединили в единый НКВД под его руководством. Однако в 1943 году НКВД снова разделили, причем военную контрразведку выделили в самостоятельную структуру под названием Смерш (с непосредственным подчинением Сталину как наркому обороны). Берии остался ГУЛАГ.

Постоянные реорганизации свидетельствовали о том, что Сталин недоволен органами и их руководителями. И он подыскивал Берии смену.

Но Сталин сохранил за ним странную роль связного. Даже после того как 29 декабря 1945 года Берия перестал быть наркомом внутренних дел, Сталин именно ему поручал передавать те или иные указания наркомам, а затем и министрам госбезопасности. Неизменно речь шла о темных и грязных делах. Вождь использовал его как пугало, и Берия знал, что именно в этой роли он больше всего нужен.

Лаврентий Павлович тоже несет личную ответственность за военную катастрофу лета 1941-го — меньшую, разумеется, чем Сталин. Берия, которому подчинялась разведка, тоже исходил из того, что нападения Германии не ожидается, во всяком случае в ближайшее время.

Берия занимался всем — и крупными, и мелкими разведоперациями. Удачи чередовались с неудачами.

После подписания договора с немцами в Ленинград пригнали немецкий крейсер «Лютцов», который назвали «Петропавловск», а в 1944 году переименовали в «Таллин». Его достраивали в Ленинграде. Приехали немецкие специалисты. Среди них был крупный военно-морской чин.

«Наша разведка обставила квартиру этого специалиста подслушивающими и фотографирующими аппаратами; кроме того, он оказался любителем женского пола, и разведка подбросила ему девицу, — вспоминал Никита Хрущев. — В одну из ночей его сфотографировали вместе с нею, чтобы уличить в непристойном поведении. Но наша техника, видимо, была плохая, и он услышал шум — щелчки работавшего аппарата. Стал искать, в чем дело, и нашел. На стене висела большая картина, в ней искусно было вырезано окно и вставлен фотоаппарат.

Он заявил протест. Немцы оказались безразличны к его встречам с девицей, а наши-то чекисты думали, что фотографии дадут возможность завербовать его. Сталин тогда критиковал Берию за неудачу».

Но это была, что называется, мелочь, обычное дело. Несравненно больше вина Берии и его подручных в том, что они не сумели и не захотели правильно осмыслить поступавшую от разведаппарата информацию, которая свидетельствовала о приближении войны.

Берия предложил создать Государственный Комитет Обороны и передать ему все права ЦК партии, правительства и Верховного Совета. Сталин вновь поставил Берию во главе госбезопасности и включил в состав образованного 30 июня 1941 года Государственного Комитета Обороны, высшего органа власти в стране.

На Берию возлагался контроль над производством вооружений, боеприпасов и минометов, а также, вместе с Маленковым, контроль над выпуском самолетов и моторов.

Начиная с июля большую часть заключенных московских тюрем эвакуировали из столицы. Сталин боялся, что Москву не удержать. Берия лично отвечал за уничтожение всех важнейших объектов в городе.

Вождь не хотел, чтобы его враги оказались в руках немцев. В страхе, что собственные сограждане повернут оружие против советской власти, Сталин велел Берии уничтожить «наиболее опасных врагов», сидевших в тюрьмах.

16 октября 1941 года по приказу наркома Берии сто тридцать восемь заключенных Бутырской тюрьмы были расстреляны, среди них видные в прошлом чекисты, например начальник личной охраны Ленина Абрам Яковлевич Беленький. 17 октября расстреляли бывшего члена коллегии ВЧК Михаила Сергеевича Кедрова. В июле он был оправдан Военной коллегией Верховного суда, но приказ наркома Берии значил больше, чем вердикт Верховного суда.

28 октября 1941 года были расстреляны Герой Советского Союза генерал-полковник Григорий Михайлович Штерн, дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Яков Владимирович Смушкевич, генерал-лейтенант авиации Павел Васильевич Рычагов, Герой Советского Союза заместитель наркома обороны и начальник Пятого (разведывательного) управления Красной армии генерал-лейтенант Иван Иосифович Проскуров… Сталин предпочел расстрелять их, а не отправить на фронт.

В разгар войны в НКВД по-прежнему действовали подразделения, которые боролись с остатками «антисоветских политических партий», «правотроцкистского подполья», разрабатывали исключенных из партии по политическим мотивам и семьи репрессированных.

Специальный отдел занимался борьбой с антисоветскими группировками в среде академической, научно-технической, художественной интеллигенции, вел агентурно-оперативную работу среди учащейся молодежи. Имелся также и отдел, который отвечал за борьбу с церковно-сектантской контрреволюцией и ведал выявлением антисоветских групп среди сельскохозяйственной интеллигенции и студентов сельскохозяйственных вузов. И еще один отдел искал авторов контрреволюционных листовок, анонимок и надписей антисоветского содержания…

В критические дни, когда немцы рвались к Москве, Берия получил от Сталина указание попытаться заключить с Гитлером мир путем больших территориальных уступок.

Маршал Жуков рассказывал военному историку Виктору Александровичу Анфилову, что 7 октября 1941 года Сталин приказал ему срочно вылететь в Москву. Сталин был болен, и Жукова повезли в Кунцево. По словам Жукова, Сталин был в смятении после киевской катастрофы.

Маршал вошел в комнату и услышал разговор Сталина и Берии. Сталин, не замечая появления Жукова, продолжал говорить Берии, чтобы тот, используя свою агентуру, прозондировал возможность заключения мира с немцами. По-видимому, не оправившись от киевской катастрофы, Сталин находился в трансе.

В свое время Ленин, чтобы остаться у власти, пошел на заключение Брестского мира, отдал немцам чуть не полстраны, да еще и заплатил Германии огромную контрибуцию золотом. Так что Сталин вполне мог повторить Ленина.

Другое дело — нужен ли был мир Гитлеру? В октябре 1941 года он был уверен, что с Красной армией покончено. Зачем ему соглашаться на часть советской территории, если он может оккупировать всю страну?

Генерал-лейтенант госбезопасности Павел Судоплатов рассказывал потом, что он получил от Берии указание связаться с немцами. В качестве посредника был избран болгарский посол в Москве Стаменов. Болгария была союзником Гитлера, но болгарский посол являлся давним агентом НКВД. Судоплатов встретился с послом в специально оборудованном кабинете в ресторане «Арагви» и сообщил, что Москва хотела бы вступить в секретные переговоры с немецким правительством. Но на этом, кажется, все закончилось.

Болгарский посол не спешил связываться с немцами. А тем временем контрнаступление советских войск под Москвой наполнило Сталина уверенностью, что он выиграет эту войну, разгромит Германию и накажет Гитлера.

Но в октябре Сталин не верил, что удастся удержать Москву. 15 октября было принято постановление Государственного Комитета Обороны «Об эвакуации столицы». Берия лично отвечал за уничтожение всех важнейших объектов в городе.

Аппарат Наркомата внутренних дел был эвакуирован с семьями из Москвы. Остались только оперативные группы. Чекисты вернулись в столицу в марте 1942-го.

16 октября 1941 года Сталин предполагал сам покинуть Москву. Но уверенность Жукова в том, что столицу удастся отстоять, удержала Сталина. После контрнаступления под Москвой Сталин пришел в себя, обрел прежнюю уверенность и расставил соратников по местам.

Берия выжимал все, что было в силах, из производственных возможностей ГУЛАГа. 30 сентября 1943 года ему присвоили звание Героя Социалистического Труда — за особые заслуги в области усиления производства вооружений и боеприпасов в трудных условиях военного времени.

Так возникла чеченская проблема

«Вспоминая тяжелые дни осени 1942 года, — говорили ораторы на торжественном митинге в Тбилиси 9 Мая 1945 года, — мы с благодарностью произносим имя верного сталинца, организовавшего разгром немцев на Кавказе, нашего Лаврентия Павловича Берии».

Летом 1942 года Гитлер распорядился начать наступление на юге, чтобы лишить Советский Союз нефти. За оборону Кавказа отвечал Северо-Кавказский фронт под командованием маршала Семена Михайловича Буденного. Закавказскому фронту было поручено оборонять такие важные центры, как Баку и Грозный. Фронтом командовал генерал армии Иван Владимирович Тюленев, тоже выходец из Первой конной армии.

Берия приехал на Кавказ в августе 1942 года, с ним прибыли его заместители по Наркомату внутренних дел. Он настоял на том, чтобы командующим Северной группой войск Закавказского фронта, которая прикрывала важнейшее направление от Орджоникидзе и Нальчика до Каспийского моря, был назначен его заместитель по внутренним войскам НКВД генерал-лейтенант Иван Иванович Масленников (см. «Военно-исторический архив», № 3/2002).

Берия предложил Сталину объединить фронты. Предложение было принято. Северо-Кавказский фронт стал именоваться Черноморской группой Закавказского фронта. Сталин распорядился запросить мнение Берии, кого ставить во главе фронта — Буденного или Тюленева.

Берия ответил: «Командующим считаю целесообразным назначить т. Тюленева, который отдает работе все и при всех его недостатках, по моему мнению, более отвечает этому назначению, чем т. Буденный». Добавил о маршале, что его авторитет «значительно пал, не говоря уже о том, что вследствие своей малограмотности он, безусловно, провалит дело».

В Военный совет фронта вошли Берия и первый секретарь Компартии Азербайджана Мир Джафар Багиров, друг и соратник Берии еще по Азербайджанской ЧК. Первым заместителем командующего фронтом Берия попросил прислать генерала армии Кирилла Афанасьевича Мерецкова, командующего Волховским фронтом. Исследователи полагают, что Берия хотел иметь под рукой человека, который не рискнет возразить даже в мелочи, потому что Мерецкова осенью 1941-го посадили.

Берия в 1953 году признался, что к Мерецкову как к «опасному запирающемуся заговорщику применялись беспощадные избиения. Это была настоящая мясорубка». Его выпустили, хотя за ним следил особист, чтобы генерал не убежал к немцам…

Пребывание Берии на фронте не было продолжительным. Воевать должны были другие. Сталин поручал ему задачи, с которыми не всякий бы справился.

10 мая 1944 года нарком Берия отправил Сталину докладную записку:

«Учитывая предательские действия крымских татар против советского народа и исходя из нежелательности дальнейшего проживания крымских татар на пограничной окраине Советского Союза, НКВД СССР вносит на Ваше усмотрение проект решения Государственного Комитета Обороны о выселении всех татар с территории Крыма…»

Такие дела решались быстро.

На следующий день — 11 мая Государственный Комитет Обороны принял постановление № 5859сс о выселении крымских татар из Крыма и переселении их в Среднюю Азию.

Из Крыма заодно выселили еще и греков, болгар и армян.

Такая же массовая чистка была проведена на Северном Кавказе, который считался неблагополучным районом давно — еще со времен коллективизации. Чеченцы и ингуши сопротивлялись, наиболее активных расстреливали. НКВД три года создавал «дело о буржуазно-националистической, контрреволюционно-повстанческой, бухаринско-троцкистской, антисоветской вредительской организации».

31 января 1944 года Государственный Комитет Обороны принял постановление № 5073 о выселении чеченцев и ингушей в Казахстан и Киргизию.

В секретной «Инструкции о порядке проведения выселения чеченцев и ингушей» говорилось: «Выселению подлежат все жители Чечено-Ингушской Республики по национальности чеченцы и ингуши», в том числе члены партии, партийные и хозяйственные руководители, даже секретари обкома.

Чеченки и ингушки, которые вышли замуж за представителей других национальностей, выселению не подлежали. А русские женщины, которые вышли замуж за чеченцев и ингушей, должны были последовать за мужьями. Но если они расторгали брак, то могли остаться.

23 февраля 1944 года началась депортация чеченцев и ингушей. Спустя две недели — 7 марта появился указ Президиума Верховного Совета СССР о ликвидации Чечено-Ингушской АССР:

«В период Великой Отечественной войны, особенно во время действий немецко-фашистских войск на Кавказе, многие чеченцы и ингуши изменили Родине, переходили на сторону фашистских оккупантов…»

25 июня 1944 года Президиум Верховного Совета РСФСР задним числом опубликовал свой указ:

«Многие из чеченцев и ингушей, подстрекаемые немецкими агентами, присоединились добровольно к организованным немецким формированиям и выступили с оружием в руках против Красной армии. Большая часть населения Чечено-Ингушской Республики не оказала этим предателям никакого сопротивления. Поэтому Чечено-Ингушская АССР ликвидируется с выселением ее населения».

Операцией руководил нарком внутренних дел Берия и его заместители Богдан Захарович Кобулов, Сергей Никифорович Круглов, Аркадий Николаевич Аполлонов и Иван Александрович Серов.

Профессор Наумов рассказывает:

— Накануне начала выселения по всей Чечне выпал снег. Слой снега был настолько глубоким, что стало ясно: старики, женщины и дети из высокогорных районов не успеют спуститься за один день к железнодорожным составам, стоявшим в долине. В нескольких районах стариков и женщин согнали в большие помещения, расстреляли и сожгли…

Лаврентий Павлович докладывал лично Сталину. Его шифровки сохранились:

«Государственный Комитет Обороны

Товарищу Сталину.

В проведении операции принимали участие 19 тысяч офицеров и бойцов НКВД, стянутые с различных областей, значительная часть которых до этого участвовала в операциях по выселению карачаевцев и калмыков и, кроме того, будут участвовать в предстоящей операции по выселению балкарцев…

В результате проведенных трех операций выселены в восточные районы СССР 650 тысяч чеченцев, ингушей, калмыков и карачаевцев.

Берия, 7.03.44».

5 марта 1944 года ГКО принял постановление № 5309 о выселении балкарцев из Кабардино-Балкарской АССР. В Казахстан и Киргизию эшелонами отправили 37 103 балкарца. Отдельно выселяли еще и калмыков.

Потом еще из действующей армии были отчислены и высланы почти все чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы и калмыки — за исключением самых известных, Героев Советского Союза.

При переселении погибло больше ста тридцати тысяч человек. Те, кто выжил, находились на положении врагов народа.

31 июля 1944 года Государственный Комитет Обороны принял постановление о выселении месхетинских турок, курдов, хемшилов (хемшидов) из пограничных районов Грузии. Примерно восемьдесят тысяч человек, которые жили вдоль советско-турецкой границы, были переселены в Узбекистан, Казахстан и Киргизию.

Дети в школе слышали в свой адрес «фашист», «предатель», «спецпереселенец»… В ссылке эти народы пробыли тринадцать лет. Поколения выросли в сознании своей вины перед страной. Потом им не упускали случая напомнить, что они не реабилитированы, а помилованы; их простили, но преступление, выходит, было…

24 ноября 1956 года появилось постановление Президиума ЦК КПСС «О восстановлении национальной автономии калмыцкого, карачаевского, балкарского, чеченского и ингушского народов». 9 января 1957 года Президиум Верховного Совета СССР принял указ «О восстановлении Чечено-Ингушской АССР в составе РСФСР».

Заместители наркома внутренних дел Серов и Круглов, нарком госбезопасности Меркулов и начальник Смерша Виктор Семенович Абакумов получили ордена Суворова I степени. Всего за проведение депортации были награждены семьсот четырнадцать работников НКВД и НКГБ. Они все были лишены наград указом Верховного Совета от 4 апреля 1962 года.

Лаврентий Павлович Берия в мае 1944 года стал заместителем Сталина в Государственном Комитете Обороны.

К концу войны он стал одним из самых влиятельных людей в стране.

Отец атомной бомбы

Николай Константинович Байбаков, который много лет возглавлял Госплан, перед войной был назначен заместителем наркома нефтяной промышленности и попал в подчинение к Берии. Лаврентий Павлович курировал важнейшие отрасли народного хозяйства и, в частности, был председателем бюро правительства по топливу.

Однажды Байбаков простудился, лежал дома с высокой температурой. Позвонил злой Берия:

— Каждый дурак может простудиться — нужно носить калоши!

Когда Байбаков с трудом взял трубку, Берия приказал ему немедленно вылететь вместе с заместителем наркома внутренних дел Кругловым в Уфу, где произошла серьезная авария на нефтеперерабатывающем заводе.

В другой раз Байбаков вызвал неудовольствие Берии тем, что пошел в ресторан отметить день рождения коллеги.

Утром ему позвонил Берия:

— Байбаков, где ты был вчера?

— Как — где? Я был на работе.

— А после работы?

— Был в «Национале» на дне рождения моего товарища.

— Что за бардак! Нам только не хватало, чтобы наркомы и их замы шлялись вечерами по ресторанам!

— Но что особенного я себе позволил?

— Чтобы этого больше не было! Такой порядок. Все.

Байбаков пишет: вымыслы о том, что Берия умел Сталина обольщать, играть на потайных струнах его души, нелепы. Завоевать доверие Сталина можно было только реальными результатами. А Берия способен был достигать важных для государства результатов.

В требовательности к подчиненным Берия отличался мертвой хваткой, не допуская никаких просьб «войти в положение, в обстоятельства». Он излучал грозную, беспощадную властность. В руководстве страны сложилось твердое убеждение, что успех любого дела обеспечен, если его возглавляет Берия.

3 декабря 1944 года Государственный Комитет Обороны постановил поручить Берии «наблюдение за развитием работ по урану». Берия был знаком с атомными делами, потому что первыми о возможности создать атомную бомбу узнали разведчики.

В марте 1942 года Берия в письме Сталину предложил создать научно-консультативный орган при ГКО по проблемам урана, а с материалами разведки ознакомить наиболее заметных советских ученых. Но ответа не получил.

Сталин, вероятно, не очень верил в эти эксперименты, но поскольку и немцы, и американцы с англичанами вели такие работы, то хотел на всякий случай гарантировать себя от возможных неприятностей на будущее. Но масштаб работ был не очень большим.

Атомная бомбардировка Хиросимы была для Сталина неприятным сюрпризом. Потому что одно дело — сообщения разведки, к которым всегда относятся осторожно, другое дело — реально действующее оружие.

20 августа 1945 года был создан Специальный комитет при ГКО (потом при правительстве), на который возлагалось «руководство всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана». Председателем комитета назначили Берию.

25 января 1946 года Сталин пригласил к себе академика Игоря Васильевича Курчатова, энтузиаста атомного проекта. Присутствовали Молотов и Берия. Сталин сказал Курчатову:

— Работы надо вести широко, с русским размахом, вам будет оказана самая широкая всемерная помощь. Не надо искать более дешевых путей.

Сталин обещал позаботиться о благосостоянии тех, кто займется этим проектом:

— Наши ученые очень скромны, и они иногда не замечают, что живут плохо. Наше государство сильно пострадало, но всегда можно обеспечить, чтобы несколько тысяч человек жили на славу, а несколько тысяч человек жили еще лучше, со своими дачами, чтобы человек мог отдохнуть, чтобы была машина.

Сталин сформулировал задачу: создать ядерную бомбу, не считаясь с затратами. Вождь все больше полагался на Берию, считая его умелым администратором.

В марте 1946 года на пленуме ЦК Берию утвердили членом политбюро одновременно с Маленковым.

По словам Байбакова, с приходом Берии к руководству атомным проектом дело получило размах. Берия был мастер не только нажимать, торопить и подстегивать людей, но и обеспечивать успех дела. Он смог снабдить ученых всем необходимым, доставать требуемое из-под земли.

По словам многолетнего министра среднего машиностроения Ефима Павловича Славского, «Берия не разбирался в научных и инженерных проблемах, поэтому к мнению специалистов всегда прислушивался. В организации и выполнении задач, в мобилизации людей и ресурсов он, пользуясь огромной властью, помогал проводить решения в жизнь».

Специальному комитету подчинялось Первое главное управление, которое непосредственно занималось созданием ядерного оружия. Первое главное управление возглавлял Борис Львович Ванников. До войны он был наркомом вооружений. Летом 1941-го его посадили. А когда началась война, освободили.

Его привели к Сталину прямо из тюрьмы. На предложение вернуться в наркомат, Ванников неуверенно ответил:

— А будут ли со мной товарищи работать? Ведь я в тюрьме сидел.

Сталин махнул рукой:

— Пустое. Я тоже сидел в тюрьме.

Ванников вырос в Баку, как и Берия. Они вместе учились в Бакинском техническом училище и дружили в юные годы. Поэтому после ареста Берии Ванникова сняли, но как опытного и талантливого организатора оставили в ядерном ведомстве, но не начальником, а первым замом. В порядке компенсации сделали его трижды Героем Социалистического Труда…

Его заместителем по режиму стал бывший заместитель начальника ГУКР Смерш генерал-лейтенант Павел Яковлевич Мешик (бывший начальник экономического управления НКВД и будущий министр внутренних дел Украины). За работу над атомной бомбой он получил Сталинскую премию II степени.

Другим заместителем стал заместитель наркома внутренних дел генерал-лейтенант Авраамий Павлович Завенягин, будущий министр среднего машиностроения.

Завенягин окончил Московскую горную академию, работал инженером-доменщиком. В тридцатые годы он был директором Магнитогорского металлургического комбината. Потом его перебросили в Норильск строить стратегически важный горно-металлургический комбинат. Строили его заключенные, и Завенягин стал по совместительству начальником лагеря НКВД.

А в марте 1941 года его вызвали в Москву и назначили заместителем наркома внутренних дел. Завенягин курировал Главное управление лагерей металлургической промышленности, Дальстрой, управление лагерей тяжелой промышленности и управление лагерей по строительству предприятий черной металлургии. После войны его подключили к созданию ядерного оружия. В мае 1945 года Завенягин повез в поверженную Германию группу советских физиков, чтобы определить, каковы успехи немцев в ядерных делах.

19 декабря по записке Берии правительство приняло постановление о привлечении немецких специалистов для работы в СССР по урановой проблеме. Поручили это Завенягину. Всего в Советский Союз отправили на работу около трехсот немцев, среди них было несколько видных ученых, в том числе один лауреат Нобелевской премии. Но особой роли в советском ядерном проекте они не сыграли, потому что Курчатов хотел, чтобы все было сделано руками советских ученых.

Завенягин возглавлял образованное в январе 1946 года Управление специальных институтов НКВД, работавших на атомный проект.

Он оставался заместителем министра внутренних дел, потому что вся ядерная империя создавалась руками заключенных.

Строило объекты атомной промышленности Главное управление лагерей промышленного строительства (Главпромстрой) НКВД. Разведкой, добычей и переработкой урана занималось Спецметуправление, входящее в состав Главного управления лагерей горно-металлургической промышленности (ГУЛГМП) НКВД. Иначе говоря, атомная бомба делалась руками заключенных. Все они были в распоряжении Берии, и он не знал недостатка в безотказной и дешевой рабочей силе.

Комбинат по добыче урановой руды в Таджикистане, комбинат по обогащению урановой руды на Урале, завод по получению плутония и все другие объекты тоже строились заключенными. Их привозили, создавали лагерь и строили…

Первую советскую атомную бомбу создали в городе Сарове (Мордовия), где тоже был размещен лагерь Министерства внутренних дел СССР.

— В распоряжении Берии был свой ГУЛАГ, — рассказывал профессор Наумов. — Мы до сих пор не можем получить сведения, сколько там было людей, и я понимаю почему. Не хотят раскрывать масштабы этой атомной империи. Сколько заключенных работало на урановых рудниках? Мы не знаем. Конечно, организаторская жилка у него была. Но нетрудно быть организатором, имея за спиной все финансы, всю промышленность и необъятные ресурсы. Всякий, кто занимался атомным проектом, знал, что его жизнь зависит от настроения Лаврентия Павловича. Сегодня он работает, паек особый получает, а завтра его Берия в лагерную пыль превратит…

Богатейшие запасы урана нашли на границе Восточной Германии и Чехословакии. Добыча урановой руды была поручена советско-германскому акционерному обществу «Висмут». В его распоряжении находились урановые рудники и обогатительная фабрика. По соглашению между СССР и Восточной Германией первые десять лет уран отправлялся только в Советский Союз, после чего право на уран получали немцы. Но за десять лет основные запасы выбрали…

Один только академик Петр Леонидович Капица попросил Сталина избавить его от участия в атомном проекте, мотивировав свою просьбу невозможностью работать под хамским и невежественным руководством главы Спецкомитета Лаврентия Берии. Но и Капица отдавал должное его организаторским данным.

Академик Андрей Дмитриевич Сахаров вспоминал, что всеми атомными делами Берия занимался сам и даже Маленкова, который стал человеком номер два в стране, к ним не подпускал. Его подписи было достаточно, чтобы оформить любое принятое им решение как постановление ЦК и Совета министров. Никто не смел с ним спорить. Он внушал страх.

Сахаров до конца жизни помнил, как на одном совещании по атомным делам Берия обратился к чиновнику, который провалил производство нужного материала:

— Мы, большевики, когда хотим что-то сделать, закрываем глаза на все остальное. Вы, Павлов, потеряли большевистскую остроту! Сейчас мы вас не будем наказывать. Мы надеемся, что вы исправите ошибку. Но имейте в виду, у нас в турме места много…

Берия говорил «турма» вместо «тюрьма», пишет Сахаров, и это звучало еще страшнее. Человек, которому Берия это сказал, был в предынфарктном состоянии. Он знал, что Лаврентий Павлович может осуществить свою угрозу.

Он внушал страх всем, кто с ним соприкасался.

Академик Анатолий Петрович Александров, которого привлекли уже к созданию водородной бомбы, много позже описал, как проходило одно из заседаний Специального комитета. Присутствовали Курчатов, Ванников, генерал Мешик, а также министр химической промышленности Михаил Георгиевич Первухин.

Докладывает секретарь Спецкомитета генерал Махнев:

— Вот, Лаврентий Павлович, товарищ Александров предлагает построить завод для получения дейтерия.

Берия обращается к Махневу:

— А товарищ Александров знает, что опытная установка взорвалась?

— Да, знает.

— А товарищ Александров свою подпись не снимает?

— Не снимает.

К Александрову Берия не обращается. Разговаривает только с Махневым.

— А товарищ Александров знает, что, если завод взорвется, он поедет туда, куда Макар телят не гонял?

Александров не выдержал:

— Я себе представляю.

Только тогда Берия к нему повернулся:

— Подпись свою не снимаете?

— Нет, не снимаю.

Завод был построен и работал благополучно…

Берии Сталин поручил возглавить государственную комиссию при проведении первого атомного взрыва.

29 августа 1949 года было взорвано первое советское ядерное устройство. На испытаниях Берия переживал, как и все остальные, понимая, что при неудачном исходе и его голова могла полететь.

Когда бомба взорвалась, Берия расцеловал Курчатова и Юлия Борисовича Харитона, будущего академика и трижды Героя Социалистического Труда, и добавил:

— Было бы большое несчастье, если бы не вышло!

Все понимали, что он имеет в виду.

Когда радостный Берия, надеясь услышать слова благодарности, позвонил в Москву, чтобы доложить об успехе, Сталин сонным голосом ответил:

— Я уже знаю.

И повесил трубку. Берия долго потом пытался выяснить, кто же первым дозвонился до вождя…

Специальным постановлением ЦК и Совета министров «за организацию дела производства атомной энергии и успешное проведение испытания атомного оружия» Берии выражалась благодарность. Он получил орден Ленина и Сталинскую премию I степени. Некоторые называют Лаврентия Павловича «отцом советской атомной бомбы».

Молодежь в МГБ

На заседании президиума ЦК 1 декабря 1952 года Сталин раздраженно завел речь о «неблагополучии» в госбезопасности: «лень и разложение глубоко коснулись МГБ», у чекистов «притупилась бдительность».

4 декабря было принято постановление ЦК «О положении в МГБ и о вредительстве в лечебном деле». В постановлении говорилось, что многие работники госбезопасности «оказались пораженными идиотской болезнью благодушия и беспечности, проявили политическую близорукость перед лицом вредительской и шпионско-диверсионной работы врагов».

Постановление требовало «покончить с бесконтрольностью в деятельности МГБ и поставить работу в центре и на местах под систематический и постоянный контроль партии».

Следователи МГБ, министр госбезопасности приходили к Сталину практически каждый день. Огромная страна впала в нищету, деревня голодала, а его теперь уже старческий ум замкнулся на заговорах и интригах.

Генерал Виктор Иванович Алидин, заместитель начальника Седьмого управления МГБ, вспоминал, что Сталин вдруг заинтересовался работой наружной разведки (слежка и наблюдение за подозреваемыми). Вождь дал указание подготовить этот вопрос к рассмотрению на президиуме ЦК. Седьмое управление не играло столь значительной роли в деятельности Министерства госбезопасности, но и оно привлекло внимание Сталина.

В министерстве подготовили докладные записки и проект постановления президиума ЦК «О состоянии и мерах совершенствования деятельности наружной разведки МГБ СССР». Все эти документы отправили в ЦК партии. Там по аппаратным правилам образовали комиссию. Она заседала несколько раз, готовя доклад Сталину, но изучить работу топтунов вождь так и не успел, потому что скончался…

Следственную часть Министерства государственной безопасности по особо важным делам сформировали из совсем новых людей, молодых партийных работников.

Помощником начальника следственной части назначили Николая Николаевича Месяцева. Во время войны он служил в Смерше, после войны работал в комсомоле, потом поступил на учебу в Академию общественных наук, но с первого курса его во второй раз призвали на работу в органы госбезопасности.

Месяцев рассказывал:

— Где-то в начале 1953 года нас, троих работников из комсомола, пригласили в ЦК. Разговаривал Маленков с каждым в отдельности. Я катался в Останкине на катке, подхожу к дому — стоит этот здоровый кабриолет, в котором ездят члены политбюро. Думаю: к кому же это? Оказалось, за мной: «Вас товарищ Маленков ждет, вы срочно должны поехать». Поднялся я на секретарский этаж к Маленкову, у него в кабинете секретарь ЦК Аверкий Борисович Аристов и министр госбезопасности Семен Денисович Игнатьев. Я представился, Маленков вышел из-за стола, поздоровался: «Николай Николаевич, мы решили просить вас прийти на работу в следственную часть МГБ по особо важным делам. У вас за плечами опыт, вы профессиональный юрист — помогите Семену Денисовичу разобраться». Как снег на голову. Я не думал возвращаться. У меня стезя уже другая определилась в жизни. Ну что скажешь? Говорю: я согласен. Зашел к Игнатьеву. Договорились, что я внимательно прочитаю те донесения, которые составлялись на основании протоколов допросов по «делу врачей» и по «делу Абакумова». Когда я начал читать, у меня волосы встали дыбом.

Следователь брал историю болезни, например того же председателя Комиссии партийного контроля Андреева, и внимательно читал. Ну какой из следователя специалист в области уха, горла, носа? Результат понятен. Андрееву, у которого сильно болело ухо, давали небольшую дозу опиума, чтобы смягчить боль. Так следователь приписал лечащему врачу, что тот приучал члена политбюро к опиуму и доводил до сумасшествия. Было ясно, что это липа.

С молодежью из МГБ Сталин работал, как хороший профессор с аспирантами, подающими надежду. Приглашал к себе на дачу и объяснял, что и как надо делать. Сам редактировал документы, рассказывал, как надо составлять обвинительное заключение. Сидел со следователями. Сам придумывал, какие вопросы должны задавать следователи своим жертвам на допросах. Сам решал, кого и когда арестовать, в какой тюрьме держать. И естественно, определял приговор.

Машина репрессий заработала на повышенных оборотах.

Прибавилось работы Особому совещанию, которое выносило приговоры в тех случаях, когда не хотели проводить даже формальное заседание суда.

Заседания Особого совещания проводил один из заместителей министра госбезопасности. Ему вручали проект протокола, в котором содержались краткие сведения об обвиняемом: фамилия, имя, отчество, год рождения, формулировка обвинения и предлагаемая мера наказания.

Сотрудники местного управления госбезопасности или центрального аппарата коротко докладывали дело. Самого обвиняемого на Особое совещание не вызывали. Как правило, выносилось три варианта приговора — расстрел, десять лет лагерей, пять лет ссылки. Впрочем, меру наказания заместитель министра мог назначить любую.

В самый напряженный момент у министра Игнатьева случился сердечный приступ. Потом поставили диагноз — «инфаркт». Это понятно: он попал в такую мясорубку, что и здоровое сердце не выдержит. Поэтому всю переписку МГБ по этим делам вел замещавший Игнатьева первый заместитель министра Гоглидзе. Он же и докладывал Сталину. Гоглидзе расстреляли вместе с Берией, а Игнатьев уцелел.

Он был обыкновенный партийный функционер, чинуша. Сталин рассчитывал, что найдет в его лице второго Ежова, который разогнал органы, привел новых людей, сам ходил по камерам, допрашивал арестованных и бил их. Игнатьев надежд не оправдал, оказался слабаком. Он пунктуально исполнял все указания вождя, требовал от подчиненных, чтобы те выбивали нужные показания, а сам сидел за письменным столом.

Разочарованный Сталин ему прямо сказал:

— Ты что, белоручкой хочешь быть? Не выйдет. Забыл, что Ленин дал указание расстрелять Каплан? А Дзержинский сказал, чтобы уничтожили Савинкова. Будешь чистоплюем, морду набью. Если не выполнишь моих указаний, окажешься в соседней камере с Абакумовым.

Об этом вспомнил Хрущев, выступая на закрытом заседании XX съезда:

— Здесь вот сидит делегат съезда Игнатьев, которому Сталин сказал: если не добьетесь признания у этих людей, то с вас будет голова снята. Он сам вызывал следователя, сам его инструктировал, сам ему указывал методы следствия, а методы единственные — это бить…

Вот тут Игнатьева и свалил инфаркт.

Хрущев писал в своих воспоминаниях:

«Я лично слышал, как Сталин не раз звонил Игнатьеву. Я знал его. Это был крайне больной, мягкого характера, вдумчивый, располагающий к себе человек. Я к нему относился очень хорошо. В то время у него случился инфаркт, и он сам находился на краю гибели. Сталин звонит ему (а мы знаем, в каком физическом состоянии Игнатьев находится) и разговаривает по телефону в нашем присутствии, выходит из себя, орет, угрожает, что он его сотрет в порошок. Он требовал от Игнатьева: несчастных врачей надо бить и бить, лупить нещадно, заковать их в кандалы».

Если бы Сталин не умер, Игнатьев последовал бы в тюрьму вслед за Абакумовым. Так что у многих из тех, кто лил слезы у гроба Сталина, это были слезы радости за свою жизнь.

Можно сказать, что Сталин исполнял на общественных началах обязанности начальника следственной части по особо важным делам Министерства госбезопасности. Новым следователям по его указанию предоставили номенклатурные блага, которыми одаривали чиновников высокого ранга, например, их прикрепили к Лечебно-санитарному управлению Кремля, хотя это им по должности не полагалось.

Черный нал, раздачу денег в конвертах, тайком, придумали не при Ельцине. Это придумал Сталин, когда всему высшему чиновничеству выдавали вторую зарплату в конвертах, с которой не платились не только налоги, но и партийные взносы…

Сталин, чтобы сделать приятное чекистам, решил вновь ввести специальные звания для офицеров госбезопасности. 21 августа 1952 года появился указ Президиума Верховного Совета СССР, и все лейтенанты, капитаны, майоры и полковники МГБ добавили к воинскому званию слова «государственной безопасности».

Кадровые перемены, интерес вождя к работе органов безопасности вызвали приступ энтузиазма на Лубянке, усилилось соперничество между подразделениями госбезопасности. Важнее всего было первым сообщить начальству о своих достижениях. Награды и повышения доставались тем, кто был на виду.

Генерал Алидин вспоминал, как ловили американского шпиона, который должен был появиться на улице 25 Октября возле известной аптеки.

От аптеки вплоть до четвертого подъезда здания МГБ и дальше по коридорам до приемной министра, где в тот момент находился начальник Второго (контрразведка) главного управления МГБ генерал-лейтенант Павел Васильевич Федотов, расставили сотрудников госбезопасности. Задача их состояла в том, чтобы Федотов первым получил сообщение о задержании и немедленно доложил об успехе министру.

Власик и Поскребышев

В последние месяцы жизни Сталин сменил всю прислугу и охрану на даче в Волынском. Теперь он считал, что его охрана не связана ни с Берией, ни с кем-либо еще из бывших руководителей госбезопасности.

Отстраненный от должности и арестованный Николай Сидорович Власик, бывший начальник охраны Сталина, обвинялся в связях с людьми, которые именовались американскими шпионами. На допросах в Министерстве государственной безопасности от Власика требовали признаться, что он раскрыл этим людям систему сталинской охраны.

Генерал-лейтенант Николай Сидорович Власик считался одним из самых доверенных людей вождя. Начальник охраны отвечал и за быт вождя.

Власик окончил церковно-приходскую школу. До революции он работал на бумажной фабрике, в Первую мировую — унтер-офицер запасного пехотного полка. После революции пошел в милицию, а в 1919-м его взяли в ВЧК. Он служил в оперативном отделе госбезопасности, с 1931 года был поставлен охранять вождя.

Выдающаяся балерина Майя Плисецкая так описывала подготовку к концерту в Кремле: «Все уборные собственной персоной обходит генерал Власик с вышколенной стайкой стройных адъютантов. Не здоровается, лишь жестко, пристально вглядывается до самой селезенки так, что мороз по коже».

Власик был по-собачьи предан Сталину, который наградил его не только званием генерал-лейтенанта, но и многими орденами — в том числе полководческим орденом Кутузова I степени, хотя Власик ничем, кроме личной охраны вождя, не командовал и на фронте не был. Власик обожал фотографировать, и в «Правде» печатались его снимки, на которых был запечатлен вождь. Власик был могущественным человеком. Он даже к партийной верхушке обращался на «ты». Перед ним все заискивали.

Светлана Аллилуева вспоминала:

«Власик считал себя чуть ли не ближайшим человеком к отцу и, будучи сам невероятно малограмотным, грубым, глупым, но вельможным, дошел в последние годы до того, что диктовал некоторым деятелям искусства «вкусы товарища Сталина», так как полагал, что он их хорошо знает и понимает…

Наглости его не было предела, и он благосклонно передавал деятелям искусства — «понравилось» ли «самому» — будь то фильм, или опера, или даже силуэты строившихся тогда высотных зданий…»

Власик жил весело, пил и гулял за казенный счет, гонял машину на сталинскую дачу за коньяком и продуктами для пьянки с веселыми женщинами. Привозил женщин на правительственные дачи, иногда устраивал стрельбу прямо за обеденным столом — стрелял по хрустальным бокалам. Обарахлился трофейным имуществом — собрал четырнадцать фотоаппаратов, золотые часы, кольца, драгоценности, ковры, хрусталь в огромных количествах. Из Германии он привез фарфоровый сервиз из ста предметов. И в своей безнаказанности он зарвался.

Видимо, кто-то аккуратно обратил внимание Сталина на разгульный образ жизни его главного охранника и заметил: а можно ли такому ненадежному человеку, который увлекся личными делами, поручать охрану вождя?

Но не это было главной причиной, по которой Власик лишился расположения вождя. Власика, как и своего помощника Поскребышева, он считал связанным с Берией, они постоянно встречались. И Берия действительно постарался наладить дружеские отношения с Николаем Сидоровичем, которому льстило внимание члена политбюро. А Сталин хотел отрезать Лаврентия Павловича от столь важных источников информации. Он понимал, что Берия — не тот человек, который, когда его придут арестовывать, возьмет зубную щетку и позволит увезти себя в «Лефортово». Потому и не хотел, чтобы Лаврентий Павлович успел приготовиться к аресту.

В апреле 1952 года Сталин сказал, что в Главном управлении охраны не все благополучно, и поручил Маленкову возглавить комиссию по проверке работы управления.

Власика обвинили в финансовых упущениях — продукты, выделяемые для политбюро, нагло разворовывались многочисленной челядью. Власик в оправдание жалко лепетал, что он малограмотный и не способен разобраться в финансовых документах. Его освободили от должности. Одновременно разогнали почти все руководство Главного управления охраны Министерства госбезопасности. Обязанности начальника управления охраны взял на себя сам министр Игнатьев.

Для начала Власика убрали из Москвы — отправили на Урал в город Асбест заместителем начальника Баженовского исправительно-трудового лагеря. В ноябре его вызвали в Москву, а 16 декабря арестовали уже по «делу врачей». Его обвиняли в том, что он, получив письмо Тимашук, не принял мер и покрывал враждебную деятельность «врачей-убийц», затеявших заговор против политбюро и самого вождя.

В проекте обвинительного заключения, который был представлен Сталину, говорилось: «Абакумов и Власик отдали Тимашук на расправу иностранным шпионам-террористам». Сталин отредактировал заключение и добавил:

— Жданов не просто умер, а был убит Абакумовым…

Еще в 1948 году был арестован офицер управления охраны — комендант ближней дачи подполковник Иван Иванович Федосеев. Теперь он дал показания, что Власик приказал ему отравить Сталина. Следствием по «делу Федосеева» занимался Маленков. Он сам его допрашивал. Федосеева избивали и мучили, чтобы он поскорее дал нужные показания.

Следствие по «делу Власика» шло два с лишним года. В разработке Министерства госбезопасности Власик фигурировал в качестве участника заговора с целью убить Сталина и члена шпионской сети британской разведки. С 1946 года в Министерстве госбезопасности шел поиск людей, связанных с британской разведкой, в непосредственном окружении вождя. Семен Игнатьев доложил Сталину, что подозрения падают на Власика и Поскребышева.

Власика обвинили в связи с художником Владимиром Августовичем Стенбергом, который многие годы оформлял Красную площадь ко всем праздникам. А того считали шпионом, потому что до 1933 года он был шведским подданным.

Власика обвиняли в том, что он вел секретные разговоры в присутствии Стенберга и даже однажды при нем разговаривал со Сталиным. Он разрешал своему приятелю летать самолетами управления охраны в Сочи. Показывал ему фотографии, в том числе снимки сталинской дачи на озере Рица. Власик хранил дома топографическую карту Кавказа с грифом «секретно», карту Подмосковья с таким же грифом. Кроме того, дома он держал агентурную записку о лицах, проживавших на Метростроевской улице в Москве, и записку о работе Сочинского горотдела, графики движения правительственных поездов…

Хуже того, Власик объяснил Стенбергу, что его приятельницы, с которыми он весело проводит время, — на самом деле секретные агенты МГБ.

Заместитель министра госбезопасности Василий Степанович Рясной показал Власику агентурное дело на Стенберга, сказав, что там есть и материал на самого Власика. В МГБ уже решили арестовать Стенберга и его жену. Власик сообразил, что это его сильно скомпрометирует, и пошел к министру Игнатьеву. Тот не стал ссориться со сталинским охранником и разрешил отправить дело в архив, но сказал Власику, чтобы тот поговорил со Стенбергом и объяснил, как тому следует себя вести.

Власик позвал к себе Стенберга и сказал:

— Я тебя должен арестовать, ты — шпион.

И показал на лежавшую перед ним папку:

— Вот здесь собраны все документы на тебя. Тебя с женой хотели арестовать, но мой парень вмешался в это дело.

После этого Власик объяснил Стенбергу, кто в его окружении стучит в МГБ.

На допросах Власика спрашивали:

— Что сближало вас со Стенбергом?

— Сближение было на почве совместных выпивок и знакомств с женщинами.

— Вы выдавали пропуска для прохода на Красную площадь во время парадов своим друзьям и сожительницам?

— Да, выдавал… Но я прошу учесть, что давал я пропуска только лицам, которых хорошо знал.

— Но вами давался пропуск на Красную площадь некоей Николаевой, которая была связана с иностранными журналистами?

— Я только сейчас осознал, что совершил, давая ей пропуск, преступление…

По словам дочери Власика, «его все время держали в наручниках и не давали спать по нескольку суток подряд. А когда он терял сознание, включали яркий свет, а за стеной ставили на граммофон пластинку с истошным детским криком».

Бывший заместитель министра госбезопасности Рюмин потом рассказывал:

«В феврале 1953 года т. Игнатьев, вызвав меня к себе и передав замечания по представленному товарищу Сталину протоколу допроса Власика, предложил применить к нему физические меры воздействия. При этом т. Игнатьев заявил, что товарищ Сталин, узнав, что Власика не били, высказал упрек в том, что следствие «жалеет своих».

Когда Сталин умер, интерес к Власику пропал. Его судили по статье 193-17 Уголовного кодекса (злоупотребление властью, превышение власти, бездействие власти, халатное отношение к службе), приговорили к десяти годам ссылки в отдаленные районы без лишения гражданских прав, лишили генеральского звания и наград и выслали в Красноярск. Но буквально через полгода помиловали, освободили от отбытия наказания со снятием судимости. Но воинское звание ему не восстановили.

Почти одновременно с Власиком Сталин отказался от услуг Александра Николаевича Поскребышева, который почти три десятилетия был его бессменным помощником.

Поскребышев начинал в управлении делами ЦК. В 1924 году стал одним из помощников генерального секретаря. Разные люди работали в секретариате Сталина, одних он выдвинул на повышение, от других избавился. Только одного Поскребышева он постоянно держал возле себя, хотя должность Александра Николаевича называлась по-разному.

С 1929 по 1934 год он был сначала заместителем заведующего, а затем и заведующим секретным отделом ЦК (делопроизводство политбюро и личная канцелярия Сталина). В соответствии с новым уставом ВКП(б), который был принят на XVII съезде в 1934 году, секретный отдел ЦК переименовали в особый сектор. Поскребышев был назначен заведовать этим сектором решением политбюро от 10 марта 1934 года.

Поскребышев был неутомим, точен и надежен. Он оказался идеальным помощником. Его преданность вождю была абсолютной. Его жену чекисты посадили, а он продолжал служить Сталину.

«Поскребышев писал под диктовку Сталина, — рассказывал Хрущев. — Сталин обычно расхаживал при диктовке. Ему не сиделось, когда он думал. Он ходил и диктовал, но никогда стенографисткам, а Поскребышеву, Поскребышев же записывал. Он приспособился к диктовке Сталина и научился записывать за ним. Потом он тут же прочитывал записанное. Если он неточно уловил слова или же у Сталина вырисовывалась более четкая формулировка, то Сталин передиктовывал, рукой Поскребышева внося исправления или добавления. Я отдаю здесь должное Сталину. До самой своей смерти, когда он диктовал или что-нибудь формулировал, то делал это очень четко и ясно».

С внешним миром вождь общался через своего главного помощника, поэтому Поскребышев обрел такую власть, что перед ним заискивали и члены политбюро.

11 февраля 1937 года МХАТ показывал пьесу Михаила Афанасьевича Булгакова «Мольер». Жена Булгакова записала в дневнике:

«Сегодня смотрел «Мольера» секретарь Сталина Поскребышев. Оля, со слов директора, сказала, что ему очень понравился спектакль и что он говорил:

— Надо непременно, чтобы Иосиф Виссарионович посмотрел…»

Без разрешения Поскребышева нельзя было добраться до кабинета Сталина.

«Нужно было позвонить Поскребышеву, рассказать, зачем идешь, и только тогда он давал распоряжение охраннику на входе в приемную пропустить тебя, — вспоминал сотрудник аппарата правительства Михаил Сергеевич Смиртюков. — Обязательно нужно было показать документы. И так по несколько раз в день. А ведь от дверей моего кабинета до дверей приемной было не больше десятка шагов».

Поскребышев рассказывал, как он руководил всей сталинской канцелярией:

«Все документы, поступавшие в адрес т. Сталина, за исключением весьма секретных материалов МГБ, просматривались мною и моим заместителем, затем докладывались т. Сталину устно или посылались ему по месту его нахождения.

Просмотренные т. Сталиным материалы частично возвращались им с соответствующими резолюциями для исполнения или передавались им непосредственно тому или иному члену политбюро, а остальные оставлялись у него. По мере накопления материалов он вызывал меня для разбора этих бумаг, при этом давал указания, какие материалы оставить у него, а остальные — увозить в особый сектор ЦК. Возвращенные материалы поступали в архив, где на них составлялась опись.

Часть бумаг, требующих решения, направлялась или докладывалась вновь т. Сталину или направлялась членам политбюро, секретарям ЦК в зависимости от характера вопросов, на соответствующее рассмотрение.

Весьма секретные материалы МГБ с надписью министров «вскрыть только лично» направлялись непосредственно т. Сталину без вскрытия их в особом секторе ЦК…»

После XIX съезда (1952 год) Поскребышев предложил переименовать особый сектор ЦК в секретариат бюро президиума ЦК (составил новое штатное расписание) и стал именовать себя секретарем президиума и бюро президиума ЦК. Пышное название должности льстило самолюбию Поскребышева, который любил щеголять в генеральском мундире.

13 марта 1953 года особый сектор ЦК ликвидировали, а Поскребышева поспешно отправили на пенсию.

Александр Трифонович Твардовский в ноябре 1963 года отдыхал в Барвихе. Он записал в дневнике:

«Отдыхает здесь на правах персонального пенсионера маленький лысый почти до затылка человек с помятым бритым старческим личиком, на котором, однако, как и в форме маленькой, вытянутой назад и вверх головы и поваленного почти плашмя от бровей лба, проступает сходство с младенцем и мартышкой. Нижняя часть лица более всего определяет это второе сходство — тяжеловатая, выдвинутая вперед.

Голос неожиданно низкий, с небольшой хрипотцой. Походка старческая, мелкими шажками, почти без отрыва ступней движком — шмыг-шмыг-шмыг… Зад осаженный, сбитый кверху, как это бывает у стариков.

Это — всего десяток лет тому назад — владыка полумира, человек, который, как рассказывают, со многими из тех, чьи портреты вывешивались по красным дням и чьи имена составляли неизменную «обойму» руководителей, здоровался двумя пальцами, не вставая с места. Это А.Н. Поскребышев, многолетний первый помощник И.В. Сталина, член ЦК в последние годы этой своей службы, генерал-лейтенант.

Имя его в аппаратных (высоких) кругах звучало как знак высшей власти, решающей инстанции. Такому-то позвонил Поскребышев — означало, что позвонил почти что Сталин, собственно Сталин, вещающий плотью его голоса.

Вспоминаю, как я имел наивность и отчаянную решимость позвонить ему по вертушке с просьбой о передаче Иосифу Виссарионовичу рукописи романа Гроссмана на прочтение, где была (навязанная автору нами) глава о Сталине…

— Да. Ну? Нет, — слышались в телефоне односложные низкие, но такие тихие-тихие отзвуки его голоса, голоса знающих, что их должны слушать и слышать.

В этом голосе была и величественная, запредельная усталость, и даже скорбь, и законное, само собой разумеющееся полувнимание (меньше того!) человека, который занят чем-то несравненно более значительным и серьезным, чем то, о чем ты ему «вякаешь». Помнится, он не отказал прямо, но сказал, что лучше отдать «аппарату»…

Этот человек ходит в столовую, принимает процедурки, играет в домино, смотрит плохие фильмишки в кино — словом, «отдыхает» здесь, как все старички-пенсионеры, и как бы это даже не тот А.Н. Поскребышев, ближайший Сталину человек, его ключник и адъютант, и, может быть, дядька, и раб, и страж, и советчик, и наперсник его тайного тайных.

Высшая школа умения держать язык за зубами, не помнить того, что не следует, школа личного отсутствия в том, к чему имеешь (имел) непосредственное касательство, и полная свобода от обязательств перед историей («Это не я — это партия в моем ничтожном естестве была на моем месте, и выполняла свою задачу, и могла избрать для этой цели чье-либо другое, столь же ничтожное, естество»).

Пытаться к нему подступиться с разговором на тему о его исключительных, единственных возможностях и единственном в своем роде долге — дело безнадежное.

— Что вы, что вы, зачем это? Ни к чему, да я и не знаю ничего, — затрепыхался он в ответ на прямую постановку вопроса Леонидом Кудреватых (по словам последнего).

И даже будто бы сказал:

— Я боюсь.

Но дело не в страхе, хотя, конечно, страх над ним денный и нощный не может не висеть, а в том, пожалуй, что, как говорит Кудреватых, он вблизи производит впечатление прежде всего человека не только малообразованного, неначитанного, но просто недалекого и почти малограмотного. Таков этот полубезвестный, но могущественный временщик, выходец из деревни Сопляки».

Своему заместителю по «Новому миру» Алексею Ивановичу Кондратовичу Твардовский сказал о Поскребышеве: «Старшина, но без солидности. Пожалуй, даже ефрейторишко, с простонародным лицом». Добавил: «Судя по лагерным рукописям, именно такие были в охране — невзрачные, незаметные, но злобные».

Сталин избавился от своего помощника, боясь, что Поскребышев тайно служит Берии, хотя это предположение, как потом стало ясно, было лишь плодом сталинской паранойи.

Берия в те годы не имел власти над Министерством госбезопасности, не он подбирал кадры сталинской охраны и не он устроил «дело врачей». По старой памяти кто-то из высокопоставленных чекистов делился с ним информацией, не более того. Лаврентий Павлович, даже если бы захотел, не имел практической возможности сократить земные дни вождя.

Так и предположение о причастности Берии к кончине Сталина — не более чем миф.

Глава шестая Семья

В свой смертный час вождь был совершенно один. Он даже детей не хотел видеть. Дочь и сын подолгу не могли попасть к отцу. А ведь не так уж Сталин был занят, время для полуночных застолий с подчиненными у него находилось.

Несмотря на кавказское происхождение, он был бесконечно холодным человеком. И эта черта с годами в нем усилилась. Даже трудно сказать, любил ли он кого-нибудь?

Впоследствии Сталин рассказывал, что из Тифлисской духовной семинарии его изгнали за участие в революционном движении. Но никто его не исключал! Он просто не пришел сдавать экзамены. Не пожелал стать священником.

Почему он вообще пошел в революционеры? Конечно, влияла бунтующая грузинская среда. Но главное другое. У него в старой России не было никакой перспективы. Он мог стать либо сельским священником, либо сельским учителем. В революционном движении, как ни странно это звучит, можно было сделать карьеру. Амбициозный и хитрый, он быстро освоился в этой среде.

Сталин не был образцовым революционером. Когда его посадили, писал жалостливые прошения, просил его выпустить, потому что слаб здоровьем и мама больная.

Исследователи отмечают, что у него не было друзей. Почему? Потому что в подполье все друг друга подозревали в предательстве, в работе на полицию. Подполье — это аморальная, циничная и преступная среда. Мы просто никогда об этом не думали, приученные восхищаться революционерами.

Презрение и пренебрежение ко всем воспитывалось в Сталине еще до революции. 27 февраля 1915 года он писал Ленину, Зиновьеву и Крупской из ссылки, из села Монастырское Туруханского края:

«Мой привет Вам, дорогой Ильич, горячий-горячий привет! Привет Зиновьеву, привет Надежде Константиновне! Как живете, как здоровье? Я живу, как раньше, хлеб жую, доживаю половину срока. Скучновато, да ничего не поделаешь. А как Ваши дела-делишки? У Вас-то, должно быть, веселее…

Читал я недавно статьи Кропоткина — старый дурак, совсем из ума выжил. Читал также статейку Плеханова в «Речи» — старая неисправимая болтунья-баба. Эхма… А ликвидаторы с их депутатами-агентами вольно-экономического общества? Бить их некому, черт меня дери! Неужели так и останутся они безнаказанными?! Обрадуйте нас и сообщите, что в скором времени появится орган, где их будут хлестать по роже, да порядком, да без устали».

После первой русской революции партии большевиков как таковой не стало. Одни эмигрировали, других посадили, третьи отошли от революции. Ссыльные фактически потеряли всякую связь с товарищами.

История его ссылки в Туруханском крае рисует человека, который, похоже, потерял интерес к революционной борьбе. Ничего не хочет делать. Мало читает. Редко переписывается с товарищами. Дает волю природным инстинктам. Он даже по-своему наслаждается жизнью — охота, рыбалка, роман с юной девушкой. Потом долго ходили слухи о его внебрачных детях… Разленился? После подпольной жизни — расслабился?

Потом, наверное, Сталин с раздражением думал, что, пока он сидел в ссылке, Ленин и остальные прохлаждались за границей — в европейском комфорте и уюте…

Диктаторами не рождаются. Но что-то такое в нем сидело… Освобожденный Февральской революцией, в черном драповом пальто, длинном теплом полосатом шарфе и в странно смотревшихся в Петрограде валенках он приехал к тому, кого знал в столице, — к рабочему электростанции Сергею Яковлевичу Аллилуеву, на младшей дочери которого вскоре женится. И был поражен четырехкомнатной квартирой и особенно медной ванной с горячей водой… А в октябре семнадцатого он станет министром огромной страны. Совершенно неожиданно для себя. Ведь всего полгода назад он был бесправным ссыльным, зависевшим от благорасположения местного жандарма.

Надежда: выстрел в Кремле

Сталина запомнили пожилым человеком. Но ведь был же он и молодым, живым и энергичным, любил веселиться. Члены политбюро приезжали к нему на дачу с женами. Молотов и Киров плясали русскую. Ворошилов — гопака.

Микоян исполнял лезгинку вместе с женой вождя — Надеждой Аллилуевой.

Считается, что Сталин сильно изменился после самоубийства жены — Надежда Сергеевна Аллилуева застрелилась в ноябре 1932 года.

В ту ночь в Кремле прозвучал одинокий выстрел. Стреляли из дамского пистолета «вальтер», привезенного Надежде в подарок братом Павлом из Германии. Все спали. В те времена руководители партии и государства квартировали прямо в Кремле. Семья генерального секретаря располагалась в Потешном корпусе. Выстрела за толстыми кремлевскими стенами никто не услышал. Но смерть наступила сразу. Не сразу стали ясны последствия этого рокового выстрела. Сначала показалось, что это чисто семейное дело.

Сначала Сталин и Аллилуева побывали в Большом театре. Надежде вроде бы показалось, что муж уделяет слишком много внимания одной из балерин. Увлечение балеринами было модным в советском руководстве. Потом они отправились ужинать к Ворошилову.

По давней традиции после парада и демонстрации члены политбюро и высшие командиры Красной армии собирались у Ворошилова. У него была в Кремле большая квартира. Обедали, выпивали, разъезжались по домам.

Все пришли с женами. Вечеринка затянулась, все веселились до упаду, много выпили. Сталин был в превосходном настроении, чему способствовало не только привезенное с Кавказа красное вино, но и приятное общество.

Потом говорили, что Сталин вроде бы уделил особое внимание жене одного из военачальников. Это не прошло незамеченным для окружающих, прежде всего для Надежды Аллилуевой.

Обычно скупая в эмоциях и даже несколько суховатая, Надежда Аллилуева не могла сдержать своих чувств. Разгоряченный вином и самой атмосферой удавшейся вечеринки, Сталин не придал значения ревности жены. Увидев, что она недовольна, Сталин бросил ей в тарелку корку от апельсина и в своей грубоватой манере обратился к ней:

— Эй, ты!

Надежда Аллилуева вспылила:

— Я тебе не «эй, ты»!

Она вскочила и вышла из комнаты. За ней последовала Полина Семеновна Жемчужина. Аллилуева и Жемчужина долго вдвоем гуляли по осеннему Кремлю. При Сталине он был закрыт для посещения. Никого, кроме охраны, там не было.

Жемчужина расскажет потом, что Надежда жаловалась на мужа. Она ревновала Сталина и считала, что у нее есть для этого основания. Была вроде бы еще какая-то парикмахерша, к которой любил ходить Сталин, а Надежда знала об этом. Дочери Сталина Светлане Полина Семеновна говорила:

— Твой отец был груб, ей было с ним трудно — это все знали; но ведь они прожили уже немало лет вместе, были дети, дом, семья, Надю все так любили… Кто бы мог подумать! Конечно, это не был идеальный брак, но бывает ли он вообще?

Но потом Аллилуева вроде бы успокоилась и пошла домой. О том, что произошло позже, можно только догадываться.

Сталин и Аллилуева спали в разных комнатах. Она — у себя. Он — в кабинете или в небольшой комнате с телефоном возле столовой. Там он и лег в ту ночь после банкета. Это значит, что в те роковые часы, часы отчаяния, тоски, сжигавшей ее ревности, Надежда Аллилуева была совсем одна.

Если бы Сталин, вернувшись, захотел объясниться или вообще посмотреть, что там с его женой, она, возможно, осталась бы жива. Он вернулся от Ворошилова в прекрасном настроении и, надо полагать, не хотел его портить неприятными объяснениями с женой.

Утром Надежду пришла будить экономка и нашла ее мертвой.

Писательница Галина Серебрякова вспоминала:

«Скромность Надежды Сергеевны Аллилуевой граничила с застенчивостью, сдержанность и внешнее спокойствие сопутствовали ей всюду. Красота ее была не броской, а строгой и классически совершенной. Знакомый нам по древнегреческим фрескам точеный нос, высокая шея, большие карие глаза. Смотрела она прямо, подолгу не опуская густых ресниц, редко смеялась, умела молчать и слушать и, несмотря на отрочески худенькую фигуру и по-детски сжатые плечи, казалась физически крепкой…

Не только к Владимиру Ильичу, но и к Крупской была она горячо привязана. Долгое время Аллилуева даже одевалась так же, как и Надежда Константиновна, предпочитая темный шерстяной сарафан и белую простенькую блузочку всем иным нарядам. Помню, весной — в Мухалатке — Надя часто повязывалась пуховым платком крест-накрест, поверх кофты, так же, как это любила делать Надежда Константиновна…

Мне всегда казалось, что Надя была очень несчастна и нуждалась в тепле и заботе, которых не имела… Я познакомилась с Надеждой Сергеевной в Тбилиси у Серго Орджоникидзе, к которому она приехала с сынишкой после семейной размолвки. Причиной ссоры явилась жена одного из секретарей ЦИКа, метко прозванная «каракатицей»…

Мысль о смерти не могла возникнуть при взгляде на тридцатидвухлетнюю, строго красивую, именно красивую, а не хорошенькую Надежду Сергеевну. Тем разительнее был телефонный звонок в праздничное ноябрьское утро:

— Ночью застрелилась Надя.

Была годовщина Октября. Торжество омрачилось. Смерть Аллилуевой явилась первым зловещим предзнаменованием грядущих наших бед. Сумрачным днем шла я за гробом Надежды Сергеевны на Новодевичье кладбище.

Переулки, прилегающие к Кропоткинской улице, были оцеплены. Люди в штатском, в сапогах и кепках, многозначительно прохаживались по пустым тротуарам. У случайных прохожих проверяли документы. Во многих квартирах по приказу опустили шторы. Медленно двигался похоронный кортеж. Впереди я видела согбенную, маленькую фигуру Сталина. Перекошенное лицо его почернело. Он казался жалким, больным. Я приписала происшедшую в его внешности перемену глубокому горю…»

Слухи о том, что Сталин застрелил жену, сразу поползли по Москве.

Леопольд Треппер, знаменитый разведчик, в 1932 году учился в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада имени Ю.Ю. Мархлевского. Он писал:

«Студенты коммунистических университетов, участвующие в похоронах, шепотом спрашивали друг друга:

— Так что же все-таки — она покончила с собой или ее убил Сталин?»

9 ноября 1932 года профессор Александр Соловьев записал в дневнике:

«Сегодня тяжелый день. Придя в Промакадемию для чтения лекции, застал большое смятение. Ночью дома трагически погибла жена т. Сталина — Н.С. Аллилуева. Она много моложе его, лет тридцати с чем-то. Стала женой после революции, работая молодой сотрудницей ЦК. Теперь училась последний год в Промакадемии на химическом факультете. Была на моих лекциях. Одновременно заканчивала Менделеевский институт на факультете искусственного волокна. И вот эта загадочная смерть.

Среди промакадемцев много всяких разговоров и предположений. Одни говорят, ее застрелил т. Сталин.

Далеко за полночь он сидел один в кабинете за бумагами. Услышал за спиной у двери шорох, схватил револьвер и выстрелил. Он стал очень подозрителен, все кажется, что на него покушаются. А это входит жена. Сразу наповал.

Другие говорят, у них были большие политические расхождения. Аллилуева его обвиняла в жестокости к оппозиционерам и раскулачиванию. Во время спора в запальчивости т. Сталин стрелял в нее. Третьи утверждают, несчастье произошло из-за семейной ссоры. Аллилуева вступилась за отца, старого ленинца, и за старшую сестру, партийку. Обвинила мужа в недопустимом бессердечном преследовании их за некоторое несогласие с ним. Тов. Сталин не стерпел упреков и стрелял.

Много разных других слухов и сплетен застал я. Из ЦК позвонили: прекратить всякие домыслы и вымыслы. Заниматься чем положено — учебой».

В годы большого террора посадили на скамью подсудимых двух знаменитых докторов — Плетнева и Левина. Пошли разговоры о том, что они обречены, поскольку знают правду о смерти Аллилуевой. Истинную причину ее смерти знали трое — главный врач Кремлевской больницы Александра Юлиановна Канель и консультанты Лечебно-санитарного управления Кремля профессора Лев Григорьевич Левин и Дмитрий Дмитриевич Плетнев.

«Всем троим, — писал профессор Яков Львович Рапопорт, — было предложено подписать медицинский бюллетень о смерти, последовавшей от аппендицита, и все трое отказались это сделать. Бюллетень был подписан другими врачами, судьба же строптивых медиков сложилась трагически».

Александра Канель умерла своей смертью. Она простудилась, потом у нее начался менингит, и она скончалась 8 февраля 1936 года. Молотов, которого она лечила, прислал венок — это означает, что в реальности к Канель у Сталина не было личных претензий.

О фальшивом медицинском заключении она никогда не упоминала, но действительно рассказывала близким знакомым о том, что Надежда Аллилуева покончила с собой. Она не думала, что это станет секретом.

По долгу службы Александра Канель лечила всю правящую верхушку и со многими была в хороших личных отношениях, в том числе с семьей опального Льва Борисовича Каменева. Канель ездила за границу вместе с Ольгой Каменевой, Екатериной Калининой и Полиной Жемчужиной, куда жен членов политбюро посылали лечиться. Этого было достаточно для ареста. Но она уже ушла из жизни, поэтому в 1939 году арестовали ее дочерей. На допросах от них требовали подтвердить, что мать была шпионкой. Старшая дочь Александры Канель была реабилитирована и в перестроечные годы рассказала о матери. Младшая дочь на свободу не вышла…

Льва Левина расстреляли по делу так называемого правотроцкистского блока в 1938 году. Медиков обвиняли в том, что они по заданию правотроцкистского блока умышленно довели до смерти своих знаменитых пациентов: Менжинского, Куйбышева, Горького и его сына Максима Пешкова. «Врачами-убийцами» будто бы руководил бывший нарком внутренних дел Генрих Григорьевич Ягода, сидевший рядом с ними на скамье подсудимых.

Профессору Дмитрию Плетневу, прекрасному кардиологу, профессору Института функциональной диагностики, пришлось испить горькую чашу до дна. 8 июня 1937 года в «Правде» появилась статья «Профессор — насильник, садист».

Некая женщина обвиняла Плетнева в том, что он во время приема укусил ее за грудь, после чего она заболела маститом. Она звонила ему, писала письма с угрозами, преследовала на улице. Плетнев обращался в милицию, просил защитить его. А окончилось все статьей в «Правде», поместившей письмо пациентки профессора Плетнева:

«Будьте прокляты, преступник, надругавшийся над моим телом! Будьте прокляты, садист, применивший ко мне свои гнусные извращения. Будьте прокляты, подлый преступник, наградивший меня неизлечимой болезнью, обезобразивший мое тело. Пусть позор и унижение падут на вас, пусть ужас и скорбь, плач и стенания станут вашим уделом, как они стали моим, с тех пор как вы, профессор-преступник, сделали меня жертвой вашей половой распущенности и преступных извращений».

Поразительно, что в обществе многие осуждали профессора Плетнева, а не эту женщину, явно нуждавшуюся в помощи психотерапевтов. Некоторые врачи поспешили выступить публично, разоблачая «преступные» методы лечения профессора Плетнева. Среди разоблачителей были и те, кого арестуют в 1952 году по такому же фальсифицированному «делу врачей».

Дмитрия Дмитриевича Плетнева приговорили к двадцати пяти годам, а в сентябре 1941 года поспешно расстреляли в Медведевском лесу под Орлом.

Слухи рождаются и по сей день.

Совсем недавно в «Комсомольской правде» появилась версия одного сочинского историка, который полагает, что причиной самоубийства стала книга.

Надежда Аллилуева писала Сталину в Сочи:

«Со следующей почтой… пошлю книгу Дмитриевского «О Сталине и Ленине» (невозвращенца), сейчас не могу послать, так как Двинский не достал еще, а я вычитала в белой прессе о ней, где пишут, что это интереснейший материал о тебе».

Изданная за границей книга была антисталинской. Вот что могла прочитать в ней Надежда Аллилуева:

«Спокойный, неподвижный сидит Сталин с каменным лицом допотопной ящерицы, на котором живут только глаза. Он… плетет сеть интриг: возвышает одних, растаптывает других, покупает, продает тела и души…

Сегодня он страшно одинок, он никому не верит, кроме тихой женщины, ставшей его женой, матерью его детей и невольной соучастницей его преступлений».

Сочинский историк полагает, что именно эта книга произвела на Аллилуеву столь сильное впечатление, что она покончила с собой:

— Сталин искал эту книгу и не нашел. Скорее всего, ее уничтожил его помощник Борис Двинский, который по просьбе Аллилуевой достал ее в Германии. Возможно, он понял: если книга попадет в руки к Сталину, то он, Двинский, исчезнет с лица земли. Рассказывают, что во время похорон Аллилуевой с Двинским была истерика. Он рыдал, бормотал что-то невнятное. После похорон Двинский в Кремле больше не появлялся, и судьба его неизвестна…

Версия кажется более чем сомнительной. Тем более что Борис Александрович Двинский, который с 1928 года был одним из помощников Сталина, и после смерти Аллилуевой продолжал работать на прежнем месте в особом секторе ЦК. И большая чистка его миновала. В 1937 году он был назначен вторым секретарем Ростовского обкома, на следующий год стал первым секретарем, в 1939-м Сталин включил его в состав ЦК, а в 1944-м вернул в Москву наркомом заготовок. В последние сталинские годы Борис Двинский вновь работал в аппарате ЦК и пережил вождя, что было бы невозможно, если бы у вождя были к нему какие-то претензии.

Таким же мифом является предположение, что Сталин сам застрелил жену. У него на руках много крови, но сам он никогда ни в кого не стрелял. Типичный убийца за письменным столом.

Любопытно другое — в семье Аллилуевых Надежду осуждали за то, что она покончила с собой. Жалели не ее, а Сталина. Говорили, что она была слишком сухой и строгой, неподходящей женой для вождя народов. Говорили, что она страдала головными болями. С плохо скрываемым раздражением припомнили, что Надежда постоянно принимала кофеин, чтобы подбодрить себя. А Мария Анисимовна Сванидзе (жена Александра Семеновича Сванидзе, брата первой жены Сталина) записала в дневнике со слов Александры Юлиановны Канель: «После смерти Нади при просвечивании рентгеном установили, что у нее был череп самоубийцы…»

Многие потом говорили, что она просто сумасшедшая. Из-за чего было стреляться? Надо было радоваться выпавшему на ее долю счастью оказаться женой генерального секретаря.

Надежда Сергеевна Аллилуева родилась 22 сентября 1901 года. Она была на двадцать лет младше мужа. Женой Сталина она стала весной 1918 года.

«Перед женитьбой Сталина и Аллилуевой, — писал старый большевик Федор Раскольников, — ее отец, старый партиец, рабочий Аллилуев устроил в честь жениха вечеринку. Иосиф Виссарионович был очень доволен, сидел, молчаливо ухмылялся и, наконец, от избытка переполнявших его чувств схватил лежавшего на столе жареного цыпленка и с силой швырнул его в стену. На обоях осталось огромное сальное пятно».

Надежда Аллилуева родилась в Баку, выросла на Кавказе. Ее принимали иногда за грузинку. Хотя, по словам дочери, она скорее походила на болгарку или гречанку, и в ней было что-то цыганское.

Наивная и романтическая девушка когда-то всем сердцем влюбилась в «несгибаемого революционера», вернувшегося из Сибири, а потом в нем разочаровалась, однако любить не перестала и ревновала, хотя не очень известно, давал ли Сталин для этого повод. Но скандалы вспыхивали часто.

Скромная, приветливая, сдержанная, она старалась ничем не показать, что она жена генерального секретаря. К мужу всегда обращалась на «вы». Была очень требовательной к себе, строгой с собственными детьми — Светланой и Василием и ласковой с пасынком — Яковом (сыном Сталина от первой жены, Екатерины Семеновны Сванидзе, которая умерла в 1907 году, через два месяца после рождения сына).

Надежда Аллилуева была занята учебой, работой, партийными поручениями.

Большая разница в возрасте, занятость мужа не способствовали хорошим отношениям в семье. Сталин не мог и не умел уделять внимание жене. После ее смерти сказал:

— Я был плохим мужем, мне некогда было водить ее в кино.

Но дело было не в этом. Сталин был резким, грубым и невнимательным человеком. Надежда, младший ребенок, привыкла к заботе и ласкам. Этого в браке ей не хватало. Она чувствовала себя одинокой.

Говорят, что Надежда Аллилуева была больным человеком, страдала от депрессии, жаловалась на постоянные головные боли, приступы тоски и была неудачным партнером для Сталина, который в свободное время жаждал развлечений в большой компании. Вроде бы тоска, снедавшая Надежду, не раз приводила ее к мысли о самоубийстве. Она ездила в Германию лечиться — советская партийная элита доверяла только немецким врачам.

Она не давала воли своим чувствам, не жаловалась, не любила признаваться, что ей плохо, хотя от природы была впечатлительной и ранимой. В последние месяцы часто говорила, что «ей все надоело» и что она хочет уйти от мужа.

Потом Сталин называл ее самоубийство «предательством». Говорил, что она нанесла ему удар в спину. Ведь самоубийца почти всегда желает наказать своего обидчика…

В кругу друзей как-то предложил выпить за Надю и горько добавил:

— Как она могла застрелиться? Она искалечила меня.

Кто-то из родственниц осуждающе заметил:

— Как она могла оставить двух детей!

Сталин прервал ее:

— Что дети, они ее забыли через несколько дней, а меня она искалечила на всю жизнь.

Светлана писала, что в последние годы жизни Сталин вновь и вновь возвращался к этой трагедии, пытаясь понять, почему его жена застрелилась. Он искал виновного, думал, кто же мог внушить ей мысль о самоубийстве. Но он не понимал Надежды — ни тогда, когда она была с ним, ни тем более после ее смерти. Светлана полагала, что если бы мать осталась жива, то ничего хорошего ее не ждало: «Рано или поздно она бы оказалась среди противников отца. Невозможно представить себе, чтобы она молчала, видя, как гибнут лучшие старые друзья… Она бы не пережила этого никогда».

Сталин уничтожил почти всех своих родственников. Он посадил жен Молотова и Калинина. И его собственная жена вполне могла бы отправиться в Сибирь.

А может быть, ее влияние как-то сдерживало бы Сталина. И если бы не тот ноябрьский выстрел в Кремле, его старость не была бы такой мрачной и пагубной для страны.

Потом станет ясно, что присутствие Надежды хорошо влияло на Сталина. При ее жизни в доме Сталина не было этих тяжелых застолий, которые заканчивались чем-то непотребным. Перепившиеся члены политбюро швыряли спелые помидоры в потолок и хохотали как сумасшедшие.

После смерти жены Сталин сильно изменился.

Его дочь Светлана писала: «Смерть мамы страшно ударила его, опустошила, унесла у него веру в людей и в друзей… И он ожесточился».

Мрачные черты постепенно брали верх. Сталин боялся оставаться один, стал больше пить, просиживал за обеденным столом по три-четыре часа, пока алкоголь не отуманивал мозги. И не отпускал сотрапезников. Сталин несколько раз предлагал Микояну ночевать у него на даче. Потом у него оставался на ночь Сванидзе, брат его первой жены. Со временем Сталин, видимо, привык к одиночеству. А сначала было невмоготу.

Василий: арест после пьянки

У вождя были двое сыновей, Яков и Василий, и дочь Светлана. Яков Джугашвили, сын от первого брака, трагически погиб в немецком лагере для военнопленных — он бросился на колючую проволоку и был застрелен часовым.

Яков Иосифович окончил Артиллерийскую академию имени Ф.Э. Дзержинского в мае 1941 года и получил назначение в 14-й гаубичный артиллерийский полк 14-й танковой дивизии. Дивизию, стоявшую под Москвой, отправили на Западный фронт. 26 июня он отправил жене Юлии Мельцер короткую открытку из Вязьмы, обещал написать подробнее, но уже не успел.

11 июля немецкие войска уже были в Витебске, 14-я танковая дивизия оказалась в плену. Но некоторые подразделения прорвались, и командование полка, не зная, что Джугашвили из окружения не вышел, представило его к ордену Красного Знамени. Списки утвердил главнокомандующий войсками Западного направления маршал Семен Константинович Тимошенко. Член Военного совета Николай Александрович Булганин сообщил Сталину, что его старший сын представлен к ордену.

Но награду Яков не получил. В Москве уже знали, что он в плену.

Он, как это делали многие, закопал документы, но 16 июля был взят в плен. Видимо, он поспешил признать себя сыном Сталина, боясь погибнуть в лагере.

17 июля ему разрешили (или его заставили) написать отцу короткое письмо, которое по дипломатическим каналам попало в Москву:

«Дорогой отец!

Я в плену, здоров, скоро буду отправлен в один из офицерских лагерей в Германии.

Обращение хорошее.

Желаю здоровья. Привет всем.

Яша».

Его фотографии использовались в немецких листовках, которые сбрасывались над расположением советских войск.

В одной из них говорилось:

«По приказу Сталина учат вас Тимошенко и ваши политкомы, что большевики в плен не сдаются. Однако красноармейцы все время переходят к немцам. Чтобы запугать вас, комиссары вам лгут, что немцы плохо обращаются с пленными.

Собственный сын Сталина своим примером доказал, что это ложь. Он сдался в плен.

ПОТОМУ ЧТО ВСЯКОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ ГЕРМАНСКОЙ АРМИИ ОТНЫНЕ БЕСПОЛЕЗНО!

Следуйте примеру сына Сталина — он жив, здоров и чувствует себя прекрасно. Зачем вам приносить бесполезные жертвы, идти на верную смерть, когда даже сын вашего верховного заправилы уже сдался в плен».

Можно представить себе, что Сталин был взбешен. Вождь требовал, чтобы красноармейцы сражались до последнего и предпочитали смерть плену, а тут нелюбимый сын преподнес ему такой сюрприз!

Многие восхищались фразой Сталина из фильма «Освобождение», когда он отвечает на предложение немцев обменять его сына, взятого в плен, на немецкого военачальника. И Сталин будто бы ответил:

— Я простого солдата на фельдмаршала не меняю.

А ведь эта фраза означала, что вождь безжалостен и к своим детям, и к чужим. Отец мог спасти сына, обменяв на пленных немцев, и в этом не было бы ничего дурного. Но не захотел. Мало кто думал о том, что в этом человеке умерли даже отцовские чувства. Похоже, своего первенца он просто не любил. В 1934 году довольно зло сказал о Якове:

— Его ничто не спасет, и стремится он ко мне, потому что ему это выгодно.

Сталину не нравилась и невестка. Когда Яков Джугашвили попал в плен, его жену арестовали. Так распорядился Сталин, который велел разобраться с невесткой: не причастна ли она к сдаче сына в плен?

Василий Сталин, узнав, что старший брат в плену, презрительно заметил:

— Вот дурак — не мог застрелиться.

Якова Джугашвили застрелили в немецком концлагере.

Впрочем, сейчас некоторые историки утверждают, что настоящий Яков Джугашвили погиб на поле боя в июле 1941 года, а за сына Сталина выдавал себя кто-то другой.

Вместе с Яковом в плену содержался один загадочный человек, который, попав к немцам в плен, выдавал себя за племянника Молотова. Немцы ему поверили. После войны он попал в руки советской госбезопасности и был уничтожен.

Но в отношении Якова Джугашвили пока не обнародованы факты, которые позволили бы оспорить то, что сын вождя попал в плен летом 1941 года и погиб два года спустя. Сам Сталин нисколько в этом не сомневался, как и сотрудники советских спецслужб. Если бы обнаружились хотя бы малейшие сомнения, Сталин бы назвал обращавшегося к нему из плена человека самозванцем.

14 сентября 1946 года генерал-полковник Серов из оккупированной Германии докладывал министру внутренних дел Круглову:

«Оперативным сектором МВД г. Берлина был арестован работник отдела 1-Ц Главного штаба Центральной группы немецких войск — Генгстер Пауль. Он показал, что в 1941 году в городе Борисове он в качестве переводчика участвовал в допросе старшего лейтенанта артиллерии Джугашвили Якова. После допроса Джугашвили был направлен в концлагерь Заксенхаузен.

Американцы передали арестованных, в числе которых оказался комендант лагеря Кайндль, полковник СС, и командир охранного батальона Вегнер, подполковник СС…

Кайндль показал, что в конце 1943 года старший лейтенант Джугашвили был убит часовым при следующих обстоятельствах:

Арестованные барака № 2 были на прогулке около барака. В 7 часов вечера эсэсовец Юнлинг приказал зайти в барак, и все пошли. Джугашвили не пошел…

Джугашвили, идя в раздумье, перешел через нейтральную тропу к проволоке. Часовой взял винтовку на изготовку и крикнул «стой». После этого окрика Джугашвили начал ругаться, схватился руками за гимнастерку, разорвал ворот, обнажил грудь и закричал часовому «стреляй». Часовой выстрелил в голову и убил Джугашвили…

В ходе следствия установлено, что Кайндль и Вегнер, боясь предстоящей ответственности за совершенные преступления в концлагере, не все говорят… В связи с тем, что при приеме нами арестованных работников лагеря Заксенхаузен от американцев, последние просили пригласить их на суд, поэтому применить меры физического воздействия к арестованным Кайндлю и Вегнеру в полной мере не представилось возможным».

В 1950 году молодой дипломат Валентин Михайлович Фалин прибыл в Берлин для работы в аппарате Советской контрольной комиссии. К нему обратился сотрудник Института современной истории ГДР и рассказал, что сидел в одном концлагере с Яковом Джугашвили, знает, где того убили, готов все подробно рассказать. Фалин доложил начальству, отправили телеграмму в Москву. Оттуда сообщили, что ответа не будет. Судьба сына отца не интересовала. Что же удивляться тому, что и других людей он так же презирал и не ценил?

Его младший сын умер на сорок втором году жизни.

Василий Иосифович Сталин умер при обстоятельствах, столь же загадочных, как и смерть его отца. Он отсидел несколько лет в тюрьме. Многие историки полагают, что его боялись и потому просто убрали, чтобы он не рассказал все то, что знал о партийных лидерах.

На следующий день после смерти Сталина автоматически из сына вождя он превратился в человека, ведущего антисоветские разговоры и потому опасного. Но наказание настигает сына Сталина с поразительной быстротой.

Уже 26 марта приказом министра обороны Булганина генерал-лейтенанта Сталина уволили в запас без права ношения военной формы. А 28 апреля сына вождя, с которого раньше пылинки сдували, арестовали.

Постановление об аресте подписал начальник следственной части по особо важным делам Министерства внутренних дел генерал-лейтенант Лев Влодзимирский.

Так это происки Лаврентия Павловича, который мстил сыну за отца? Но Берию через два месяца самого арестовали, а Василий Сталин продолжал сидеть. Его обвиняли в том, что он пьянствовал, «на работу не являлся. Доклады своих подчиненных принимал у себя на квартире или на даче. Насаждал в подчиненном ему аппарате угодничество». Но за это не сажают. Обвинили в разбазаривании государственных средств. Но и это не самое тяжелое преступление. Настоящее обвинение ему предъявили по печально знаменитой 58-й статье — за антисоветские высказывания.

А судили его ускоренным порядком, принятым после убийства Кирова в 1934 году: без адвоката и без прокурора. Это его отец придумал, чтобы поскорее отправлять на тот свет «врагов народа». Не думал, наверное, что это обернется против его собственного сына.

Василия Сталина судила Военная коллегия Верховного суда и приговорила к восьми годам лишения свободы. Его должны были отправить в лагерь, но держали во Владимирской тюрьме, подальше от людей.

За что же такое суровое наказание? За то, что в пьяном виде обещал пойти к иностранным корреспондентам и сказать все, что он думает о нынешних руководителях страны?

В приговоре записали: за незаконное расходование и присвоение государственного имущества (злоупотребление служебным положением при особо отягчающих обстоятельствах — статья 193-17 Уголовного кодекса РСФСР) и за «враждебные выпады и антисоветские клеветнические измышления в отношении руководителей КПСС и Советского государства» (а это уже смертельно опасная статья 58–10).

Его сестра Светлана вспоминала, что Василия арестовали после попойки с какими-то иностранцами. Выплыли аферы, растраты, использование служебного положения. Следствие продолжалось два с лишним года. Чекисты арестовали адъютантов Василия, его сослуживцев, и те быстро подписали нужные следствию показания.

Но главное в другом — вернулись из мест не столь отдаленных люди, попавшие в тюрьму с легкой руки Василия Сталина. И это были не простые люди, а маршалы и генералы.

Не только у крупных военных, но и у партийных руководителей действительно были основания ненавидеть младшего Сталина. Прежде всего у всесильного Георгия Максимилиановича Маленкова, которому Василий Сталин едва не сломал карьеру.

Так что же, выходит, Василия Сталина наказали за то, что он в свое время капал отцу на генералов и партийных чиновников? Отомстили? Это одна причина. Есть другая — он перестал быть небожителем, и ему уже не позволялись те вольности, которые прощались сыну вождя.

Василия не любил военный министр Булганин, с которым младший Сталин вел себя запанибрата, если не сказать по-хамски. После смерти вождя все изменилось, но Василий Иосифович продолжал разговаривать с Булганиным да и с другими членами президиума ЦК так же, как и прежде.

Прилюдно сказал о Булганине:

— Убить его мало!

А все слова Василия записывали.

Его вызвал начальник Главного управления кадров Министерства обороны генерал-полковник Желтов, дал копию приказа об увольнении. Василий стал просить, чтобы ему дали работу.

Булганин принял его. Предложил:

— Поедешь начальником аэроклуба в Моршанск?

Василий взорвался:

— Это должность для старшего лейтенанта. Я на нее не пойду.

Булганин сказал:

— Тогда у меня для тебя в армии места нет…

Видимо, был еще один мотив. Подсознательно, сажая младшего Сталина, члены президиума ЦК освобождались от мистического страха перед этим именем.

Сегодня Василий Сталин с его несчастной судьбой вызывает, пожалуй, сочувствие.

Он в одиннадцать лет остался без матери и, по существу, вырос без отца, у которого не было ни времени, ни желания заниматься никому не нужными детьми.

Василий Сталин не вынес этой тяжкой ноши — быть сыном великого вождя. Слишком большие надежды возлагались на него. И слишком быстро отец в нем разочаровался. Увидел, что наследника из него не получится.

С отцом у него отношений почти не было, как и у Светланы. Отец смотрел на них с сожалением. Ни сын, ни дочь не могли пробудить в нем отцовскую любовь. Может быть, Сталину и вовсе не были доступны эти чувства. Он вспоминал о Василии, лишь назначая его на очередную высокую должность или снимая с нее.

С одной стороны, избалованный, с другой — лишенный нормальной семьи, тепла и ласки, Василий воспитывался сталинской охраной. В нем рано проявились наглость и заносчивость, нежелание чему бы то ни было учиться и привычка наслаждаться жизнью. Благо он был одним из немногих в стране, кому это позволялось. И до смерти отца его окружали подхалимы и собутыльники.

После девятого класса он поступил в Качинскую Краснознаменную военную авиационную школу пилотов имени А.Ф. Мясникова, как это делали тогда дети многих руководителей страны. Для руководителей летной школы появление сына вождя было тяжким испытанием. С перепугу его сначала поместили в гостиницу, где готовили отдельно в столовой для командного состава. Когда Василий заказал какое-то блюдо, неизвестное местным поварам, поехали в Севастополь за рецептом…

Потом Берия приказал наркому внутренних дел Крымской АССР «снять гласную охрану как неприемлемую и организовать агентурную охрану с тем, однако, чтобы была гарантирована сохранность жизни и здоровья Васи».

За ходом учебы Василия Сталина следил лично начальник военно-воздушных сил РККА командарм второго ранга Александр Дмитриевич Локтионов, ему сообщали о каждом шаге курсанта, он давал советы, как учить будущего летчика.

Василий Сталин прослужил несколько месяцев в 16-м истребительном авиаполку под Москвой. Специально для него Главное управление авиационного снабжения военно-воздушных сил Красной армии заказало самолет.

Когда машину доставили в часть, опробовать ее поручили командиру эскадрильи.

Меньше чем через полгода Василия приняли в недавно созданную Военную академию командного и штурманского состава ВВС. Но учиться в академии он не захотел или не смог. Через три месяца его отправили на более простые курсы усовершенствования командиров авиационных эскадрилий в Липецке.

В июне 1941 года его назначили инспектором-летчиком в Главное управление ВВС, а в сентябре молодого летчика без боевого опыта утвердили начальником Инспекции военно-воздушных сил Красной армии. Воинские звания ему присваивали каждые несколько месяцев. За два года он из лейтенантов превратился в полковника. Полковничьи погоны Василий Сталин получил в двадцать лет.

Шла война, а Василий вел разгульную и веселую жизнь, в своей московской квартире пил с летчиками, артистами, спортсменами.

Степан Микоян часто бывал у Василия на даче в Зубалове, где застолья затягивались далеко за полночь. У младшего Сталина гостили Константин Симонов с женой — популярнейшей актрисой Валентиной Серовой, известный кинооператор Роман Кармен (жена Кармена нравилась Василию больше, чем сам Кармен, вышел скандал). Особенно много у него бывало актеров — Николай Крючков, Людмила Целиковская… Устраивая такие застолья, Василий Сталин, писал Степан Микоян, очевидно, подражал отцу.

В январе 1943 года он получил под свое командование 32-й гвардейский истребительный авиаполк. В его послужном списке значатся сбитые самолеты, но, по словам Степана Микояна (сын Анастаса Ивановича служил вместе с Василием), «после боевого вылета, в котором решил участвовать Василий, — всего их было, кажется, два — на Василия записали один из сбитых в бою самолетов».

К тому времени уже погиб другой сын Микояна — Владимир. Погиб Тимур Фрунзе, которого воспитывал маршал Ворошилов. Погиб сын Хрущева Леонид, хотя его тело найти не удалось, что породило массу слухов. Василия Сталина было приказано сохранить, и в боевые вылеты его старались не пускать.

Некоторые командиры отмечали несдержанность младшего Сталина, склонность к рукоприкладству, болезненное состояние его нервной системы. Но желающих помочь карьере сына вождя было больше. Правда, не всегда удавалось скрыть разгульный образ жизни молодого полковника.

Оказавшись на фронте, Василий Сталин не изменил своим привычкам. Он собирал приближенных летчиков и пил с ними. Утром они отправлялись на аэродром, а Василий мог поспать.

Весной полк Сталина вывели на переформирование под Осташков.

Здесь после особенно громкой пьянки (в разгар кровавой войны!) разразился скандал. Младший Сталин со товарищи поехал на рыбалку. Рыбу глушили гранатами и реактивными снарядами. Один из них взорвался в руках полкового инженера.

Инженер погиб, летчику Герою Советского Союза Александру Котову повредило позвоночник — летать он уже не мог. Василий Сталин был легко ранен.

Начальнику сталинской охраны комиссару госбезопасности третьего ранга Власику переслали из Лечебно-санитарного управления Кремля заключение о состоянии здоровья Василия Сталина:

«Тов. Сталин В.И. доставлен в Кремлевскую больницу 4 апреля 1943 года в одиннадцать часов по поводу ранений осколком снаряда.

Ранение левой щеки с наличием в ней мелкого металлического осколка и ранение левой стопы с повреждением костей ее и наличием крупного металлического осколка.

В четырнадцать часов под общим наркозом профессором А.Д. Очкиным произведена операция иссечения поврежденных тканей и удаления осколков.

Ранение стопы относится к разряду серьезных.

В связи с загрязнением ран введены противостолбнячная и противогангренозная сыворотки.

Общее состояние раненого вполне удовлетворительное».

Оперировавший сына вождя профессор Алексей Дмитриевич Очкин — известный в ту пору врач, памятник ему поставлен во дворе Боткинской больницы.

26 мая 1943 года старший Сталин подписал приказ:

«1. Немедленно снять с должности командира авиационного полка полковника Сталина В.И. и не давать ему каких-либо командных постов впредь до моего распоряжения.

2. Полку и бывшему командиру полка полковнику Сталину объявить, что полковник Сталин снимается с должности командира полка за пьянство и разгул и за то, что он портит и развращает полк».

Полгода Василия Сталина продержали на должности инспектора-летчика по технике пилотирования. В реальности он сидел на даче под Москвой.

В январе 1944 года его назначили инспектором-летчиком 1-го гвардейского истребительного авиакорпуса, а в мае он получил под командование уже дивизию. В 1946 году — авиационный корпус, расквартированный в Германии. Отец пожаловал ему погоны генерал-майора. Летом 1947 года Сталин вернул сына в Москву, назначил помощником командующего военно-воздушными силами Московского военного округа по строевой части. Но в помощниках он ходил недолго. Через полгода командующего отправляют учиться в академию.

Летом 1948 года Василий стал командующим военно-воздушными силами Московского военного округа. Ему было всего двадцать семь лет. В мае 1949 года отец произвел его в генерал-лейтенанты.

Присвоение высокого звания стало поводом для бесконечных пьянок.

9 декабря 1950 года начальник Лечебно-санитарного управления Кремля Петр Егоров доложил Сталину:

«Считаю своим долгом доложить Вам о состоянии здоровья Василия Иосифовича.

Василий Иосифович страдает истощением нервной системы, хроническим катаром желудка и малокровием. Причиной указанных заболеваний является чрезмерное злоупотребление алкоголем.

16 ноября с.г. у Василия Иосифовича внезапно (дома, около часу ночи, во время просмотра кинокартины) развился эпилептический припадок — полная потеря сознания, общие судороги мышц тела, прикус языка и выделение из полости рта пенистой жидкости…

К сожалению, за последние семь — десять дней Василий Иосифович вновь стал много пить, и в связи с этим снова появились симптомы резкой интоксикации (отвращение к пище, похудение, повышенная раздражительность, плохой сон).

Убеждения и требования врачей прекратить употребление спиртных напитков ни к чему не привели.

Прошу Вашего содействия…»

1 Мая 1952 года во время военного парада Василий Сталин пролетел над Красной площадью на тяжелом бомбардировщике Ту-4, скопированном Туполевым с американского Б-29. Сильная облачность нарушила боевые порядки, следовавшие за «тушками» бомбардировщики Ил-28 получили приказ вернуться на аэродром. При посадке на Чкаловский аэродром одна машина разбилась.

Ответить за это должен был командующий военно-воздушными силами Московского военного округа генерал Сталин.

27 июля проходил еще один парад в Тушино по случаю праздника воздушного флота, им по должности командовал Василий Сталин. Вечером был устроен прием. Василий явился уже пьяным. В присутствии отца вел себя по-хамски, на людях обругал главнокомандующего военно-воздушными силами страны.

Сталин-старший разгневался. 13 августа 1952 года Василия откомандировали в распоряжение главнокомандующего ВВС, а 5 сентября зачислили в Военную академию Генерального штаба. Но на занятия он не ходил, сидел на даче и пил. Так продолжалось, пока его не арестовали…

Во Владимирской тюрьме сына вождя держали под фамилией Васильев. Он, совсем еще молодой человек, уже сильно болел — видимо, на почве неумеренного употребления горячительных напитков. Да и советская тюрьма быстро разрушает здоровье. 11 января 1960 года с учетом плохого состояния здоровья его досрочно освободили.

Ему обещали трехкомнатную квартиру в Москве, военную пенсию, единовременное пособие в тридцать тысяч рублей и путевку в санаторий на три месяца. Но ничем этим Василий Сталин практически воспользоваться не успел. Он вновь стал крепко пить, и через три месяца, 16 апреля, его вновь арестовали «за продолжение антисоветской деятельности».

Это выразилось в посещении им китайского посольства, где он сделал «клеветническое заявление антисоветского характера», как говорилось в документах КГБ.

С Василием Сталиным по-отечески беседовал Климент Ефремович Ворошилов, корил его за выпивки:

— Я тебя знаю со дня, когда ты появился на свет, приходилось нянчить тебя. И я желаю тебе только добра. Но сейчас буду говорить тебе неприятные, плохие вещи. Ты должен стать другим человеком. Ты еще молодой, а вот какая у тебя лысина. У отца твоего не было, хотя он дожил до семидесяти четырех лет. Все это потому, что ты ведешь слишком бурную жизнь, живешь не так, как нужно. Ты носишь фамилию великого человека, ты его сын и не должен это забывать…

Василий Сталин каялся и просил дать ему работу. Хрущеву беседа Ворошилова со Сталиным не понравилась.

15 апреля 1960 года президиум ЦК решил:

«В связи с преступным антиобщественным поведением В. Сталина отменить постановление Президиума Верховного Совета СССР от 11 января 1960 года о досрочном освобождении В. Сталина от дальнейшего отбытия наказания и снятии судимости; водворить В. Сталина в места лишения свободы для отбытия наказания согласно приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР от 2 сентября 1953 года».

Его вернули в тюрьму отбывать наказание полностью. Через год срок заключения закончился. Пускать его в Москву не хотели.

Председатель КГБ Александр Николаевич Шелепин и генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко предложили «в порядке исключения из действующего законодательства направить В.И. Сталина после отбытия наказания в ссылку сроком на пять лет в г. Казань (в этот город запрещен въезд иностранцам). В случае самовольного выезда из указанного места, согласно закону, он может быть привлечен к уголовной ответственности».

28 апреля 1961 года его этапировали в Казань.

На свободе Василий Сталин, уже тяжело больной человек, прожил меньше года.

Он долго не получал паспорта, потому что от него требовали изменить фамилию на Джугашвили, а он наотрез отказывался. Наконец местный КГБ с ним сторговался.

Василий требовал дать квартиру побольше, увеличить пенсию и выделить ему машину. Москва согласилась с его требованиями.

В январе 1962 года ему выдали паспорт на фамилию Джугашвили, а 19 марта новый председатель КГБ Владимир Семичастный сообщил Хрущеву, что в Казани скончался Василий Иосифович Джугашвили (Сталин): «По предварительным данным, причиной смерти явилось злоупотребление алкоголем. Джугашвили, несмотря на неоднократные предупреждения врачей, систематически пьянствовал».

Он женился на медицинской сестре Марии Игнатьевне Шеваргиной, но и она не могла остановить его, он пил практически каждый день. Очень постарел, плохо выглядел. После очередной пьянки он скончался.

В его квартире стояла аппаратура прослушивания, так что чекисты знали, что Василий продолжал поносить Хрущева. Считал, что его не пускают в Москву, потому что боятся.

Председатель КГБ предложил похоронить В.И. Джугашвили в Казани без военных почестей.

Ранняя смерть Василия Сталина породила слухи о том, что его убили. Кто это мог сделать и зачем?

В 1962 году Маленков, исключенный из партии, уже был отправлен на пенсию. У Хрущева личного отношения к Василию Сталину не было. И вообще у власти уже были новые люди, которые Василия Иосифовича практически не знали.

Может быть, КГБ действительно приложил руку к ранней смерти сына вождя? Ходили слухи, которые многим кажутся очень похожими на правду.

В Казани за ним ухаживала медсестра, которая его окрутила, заставила на себе жениться и удочерить ее детей. Уверяют, что она была осведомителем КГБ и умертвила его — делала специальные уколы. Правда, непонятно — зачем ей было своими руками убивать человека, которого она на себе женила?

И зачем КГБ было устранять Василия Сталина? Если бы он опять начал откровенничать с собутыльниками, его бы просто посадили. К тому же организовать «мокрое дело» было уже не так просто. Председатель КГБ должен был составить бумагу, первый секретарь ЦК, то есть в данном случае Хрущев, — подписать ее. Нужно было найти исполнителей, которые не станут думать о том, что следующее начальство может их за это и посадить. Таких случаев в послесталинское время не было; во всяком случае, об этом ничего не известно, хотя после 1991 года документы госбезопасности о наиболее одиозных преступлениях были рассекречены.

Ходили еще слухи, что на самом деле медсестра, которая ухаживала за Василием, сумела с помощью знакомых в милиции получить для него паспорт на вымышленную фамилию и увезла его в Геленджик, где он умер только в 1985 году. И будто бы есть люди, которые его там видели: он выпивал с мужиками в сквере на лавочке. И мужики не подозревали, что пьют с сыном Сталина, и он ни словом не выдал себя. А теперь на его могилу только что экскурсии не водят…

В реальности управление КГБ по Татарской АССР провело тщательную проверку обстоятельств смерти Василия Иосифовича, включая судебно-медицинскую экспертизу.

Нет сомнений в том, что Василий Сталин умер своей смертью. Он умер очень рано, потому что неразумно распорядился своей жизнью. Правда, виноват он в этом только частично: угораздило же его родиться в семье, где никто не был счастлив и не мог дать счастья другим.

Через сорок лет после смерти Василия Сталина, в ноябре 2002 года, с помощью министра обороны Сергея Борисовича Иванова останки сына вождя были перевезены из Казани в Москву и захоронены на Троекуровском кладбище рядом с его последней женой Марией Игнатьевной.

Светлана: десять лет за одно свидание

Столь же незавидной была судьба Светланы Сталиной.

Когда-то ей завидовали миллионы. Люди в мечтах представляли себе ее фантастически счастливую жизнь. Как они были далеки от реальности.

Ей было всего шесть лет, когда ее мать, Надежда Аллилуева, застрелилась после размолвки с мужем. Но о том, что в реальности произошло с матерью, Светлана узнает через много лет. После рокового выстрела в Кремле она оказалась в полнейшем одиночестве. Дочь вождя была лишена друзей и подруг, радостей общения с людьми.

Отношения с отцом у Светланы сложились очень сложно. В детстве она была его любимицей. Потом что-то случилось: то ли он разочаровался в девочке, то ли окружающие вовсе ему опротивели, но дочь стала его раздражать.

Она очень страдала и подсознательно искала мужчину, который бы не только подарил ей свободу, но и был в какой-то степени похож на отца. Не потому ли все браки Светланы Сталиной оказывались неудачными и быстро распадались? Ни один из ее мужчин не принес ей подлинного счастья. Но и ее мужчинам пришлось несладко. Человек, которого она полюбила первым, десять лет провел в местах не столь отдаленных. Суровая плата за одно любовное свидание.

С известным сценаристом Алексеем Яковлевичем Каплером, которого люди старшего поколения помнят как замечательного ведущего «Кинопанорамы» на центральном телевидении, ее познакомил брат Василий. Он привез Каплера на дачу. Это были ноябрьские праздники. Они танцевали модный тогда фокстрот. Ей так хотелось с кем-нибудь поговорить откровенно. И перед ней был человек, готовый ее слушать.

Алексей Каплер в начале двадцатых годов был эстрадным танцором, играл в театре, работал режиссером-ассистентом в театральных мастерских известного украинского режиссера Леся Курбаса. Театр Курбасу создал командир 45-й дивизии Иона Эммануилович Якир. В голодные годы актеры Курбаса по приказу Якира получали красноармейский паек. Потом Каплер, одаренный человек, стал писать сценарии для кино.

Между ними была разница в двадцать два года. Светлана еще училась в школе. Каплер приходил к ее школе, стоял в подъезде соседнего дома. Подойти боялся. Сотрудники 1-го отдела НКВД, ведавшие охраной руководителей партии и правительства, неотступно следовали за дочкой вождя.

Потом уже они вместе ходили в Третьяковку, в театры. Гуляли по заснеженной Москве. Он приводил Светлану в просмотровый зал Комитета кинематографии на Гнездниковском переулке, показывал ей новейшие американские фильмы. Ей запомнилась лента «Белоснежка и семь гномов» Уолта Диснея.

Потом Каплер улетел в Сталинград. Однажды в «Правде» Светлана прочитала статью военного корреспондента Каплера, написанную в форме письма с фронта любимой женщине. Она сразу поняла, что это было письмо, адресованное именно ей. Статья заканчивалась словами: «Сейчас в Москве, наверное, идет снег. Из твоего окна видна зубчатая стена Кремля…»

Светлана испугалась, что и отец все поймет. Она не знала, что все ее телефонные разговоры прослушивались и записывались. Начальник сталинской охраны генерал Власик приказал предупредить Каплера, что ему лучше уехать подальше от Москвы. Но тот влюбился по уши и не внял предупреждению.

14 декабря 1942 года начальник управления пропаганды и агитации ЦК Георгий Федорович Александров представил секретарям ЦК Андрееву, Маленкову и Щербакову докладную записку:

«В сегодняшнем номере газеты «Правда» опубликован антихудожественный рассказ А. Каплера «Письма лейтенанта Л. из Сталинграда». От начала и до конца рассказ заполнен ходульными, шаблонными, затертыми, как стертая копеечная монета, словами.

Письмо обращено к любимой девушке, но у автора рассказа не нашлось ни одного яркого слова или образа для передачи чувства лейтенанта Л. к самому близкому другу. Из трехсот строк письма об этом можно прочитать только две-три надуманные и легкомысленные фразы… Все остальное в письме — посредственные рассуждения, заимствованные из заурядной и трафаретной газетной корреспонденции…

В целом рассказ А. Каплера антихудожествен.

Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) считает необходимым указать редколлегии «Правды» на то, что она допустила ошибку, опубликовав этот рассказ.

Проект постановления ЦК ВКП(б) по этому поводу прилагается».

На следующий же день, 15 декабря 1942 года, секретариат ЦК принял специальное решение:

«ЦК ВКП(б) считает, что редакция газеты «Правда» поступила неправильно, опубликовав антихудожественный рассказ А. Каплера «Письма лейтенанта Л. из Сталинграда», в котором явно неправдиво и надуманно выведены действующие лица и их отношения друг к другу».

В последний день февраля 1943 года у Светланы был день рождения. Ей исполнилось семнадцать лет. Они с Каплером пошли в пустую квартиру ее брата Василия возле Курского вокзала. Конечно, не одни — вместе с неизменным сотрудником охраны, который сидел в соседней комнате.

3 марта 1943 года Каплер был арестован как английский шпион и осужден на пять лет лагерей. В 1948 году его арестовали вновь и приговорили еще к пяти годам ссылки.

Тяжелый, деспотичный характер Сталина не позволял ему примириться с тем, что дочь уже взрослая и имеет право на собственную жизнь, на любовь.

Желание Светланы вырваться из Кремля на свободу только усилилось. Как только ей исполнилось восемнадцать лет, она вышла замуж за одноклассника своего брата — Григория Морозова. Ей так хотелось обрести какого-то близкого человека, хоть кого-нибудь, кто будет ее любить и думать о ней.

Отец был недоволен зятем-евреем, но пробурчал:

— Черт с тобой, делай что хочешь…

Но потребовал, чтобы она никогда не являлась к нему с мужем. Только когда она развелась, Сталин пригласил ее отдохнуть летом вместе.

Когда Светлана Сталина и Григорий Иосифович Морозов разошлись, ему запретили видеться с сыном. Он зарабатывал на жизнь, публикуя статьи под чужими фамилиями. Когда Светлана в восьмидесятые годы неожиданно вернулась в Советский Союз, Морозов помогал ей. Евгений Максимович Примаков, который дружил с Морозовым, полагал, что Светлана рассчитывала на возобновление отношений. Но уже было поздно…

После Морозова она вышла замуж за сына члена политбюро Андрея Александровича Жданова, перспективного партийного работника Юрия Жданова. Но и этот брак быстро развалился.

10 февраля 1952 года Светлана писала отцу:

«Что касается Юрия Андреича Жданова, то мы с ним еще накануне Нового года решили окончательно расстаться. Это было вполне закономерным завершением, после того, как мы почти полгода были друг другу ни муж, ни жена, а неизвестно кто, после того как он вполне ясно доказал мне — не словами, а на деле, — что я ему ничуть не дорога и не нужна, и после того, как он мне вторично повторил, чтобы я оставила ему дочку.

Нет уж, довольно с меня этого сушеного профессора, бессердечного «эрудита», пусть закопается с головой в свои книжки, а семья и жена ему вообще не нужны, ему их вполне заменяют многочисленные родственники.

Словом, я ничуть не жалею, что мы расстались, а жаль мне только, что впустую много хороших чувств было потрачено на него, на эту ледяную стенку!»

И о таких важнейших в своей жизни событиях Светлана не могла рассказать отцу лично, потому что вождь от всего отгородился.

Светлана писала потом о своей никчемной, дурацкой, двойной, бесполезной и бесперспективной жизни, полной жесточайших потерь и горчайших разочарований и утрат. Близость к власти может дать человеку комфорт, почести, показное уважение, но не делает человека счастливым.

Последние дни

Так что же происходило на сталинской даче в Кунцеве в те мартовские дни?

Многолетний главный редактор «Правды» Виктор Григорьевич Афанасьев вспоминал, что деревянная дача в Кунцеве, известная как ближняя дача Сталина, была одноэтажной, затем пристроили второй этаж. К даче примыкало одноэтажное здание охраны и обслуживающего персонала. Одна из комнат была диспетчерской. На стене — табло с цифрами. Каждой цифре соответствовало какое-то помещение в доме или участок дачи. На табло загоралась лампочка, чтобы охрана знала, где именно находится Сталин. Он постоянно был под присмотром…

В последний раз Сталин побывал в Кремле 17 февраля, когда принимал индийского посла. 27 февраля он в последний раз покинул дачу — в Большом театре посмотрел «Лебединое озеро».

Последние недели он практически не работал. Хрущев рассказал, как они с Берией проходили мимо двери столовой, и Лаврентий Павлович показал на стол, заваленный горою нераспечатанных красных пакетов. Это были документы, которые продолжали поступать Сталину. Видно было, что к ним никто не притрагивался.

— Вот тут, наверное, и твои лежат, — сказал Берия.

Уже после смерти Сталина Хрущев поинтересовался, как поступали с бумагами, ежедневно присылаемыми вождю. Начальник охраны признался:

— У нас был специальный человек, который потом вскрывал их, и мы отсылали содержимое обратно тем, кто присылал.

28 февраля вечером Сталин пригласил к себе Маленкова, Хрущева, Берию и Булганина. Они вместе поужинали. Сталин находился в прекрасном расположении духа, выпил больше обычного. Гости разъехались после пяти утра.

Эта веселая вечеринка оказалась последней в его жизни.

На следующий день, 1 марта, Сталин вообще не вышел из комнаты. Охранники долго не решались его побеспокоить. Потом один из них с почтой в руках все-таки вошел в комнату Сталина и увидел вождя лежащим на полу. Он был без сознания и только хрипел. Было уже одиннадцать часов вечера.

Видимо, после отъезда членов президиума Сталин удалился в библиотеку. Здесь у него произошло кровоизлияние в мозг. Сталин потерял сознание и упал на пол у дивана. Тан он и лежал без медицинской помощи. Из-за его собственных маниакальных страхов охрана и прислуга не смели войти к нему в комнату, не решались по собственной инициативе вызвать врачей.

Авторы всех версий утверждают, что охрана сразу доложила о случившемся Берии. «А почему ему?» — задаются вопросом некоторые историки, предполагая заговор.

На самом деле охранники, следуя служебной инструкции, позвонили своему начальнику — министру госбезопасности Семену Денисовичу Игнатьеву. А он испугался и сказал охранникам:

— Звоните Берии или Маленкову.

Дозвонились до Маленкова. Георгий Максимилианович был как бы старшим среди членов президиума ЦК. В два часа ночи он приехал на дачу, взяв с собой Берию. Один не решился.

Охранники доложили, что нашли Сталина на полу, подняли его и положили на диван. Теперь он вроде как спит. Маленков с Берией испугались и не вошли в его комнату: вдруг Сталин проснется и увидит, что они застали его в таком положении. Они уехали. Мысль о том, что его разбил удар, не пришла им в голову.

Утром сотрудники охраны доложили, что товарищ Сталин так и не пришел в себя. Тогда приехали Маленков, Берия и Хрущев. Но только вечером 2 марта у постели Сталина появились врачи. Все это были новые люди, потому что лечившие Сталина врачи уже почти все были арестованы. Эти медики ехали к вождю с дрожью в коленках — тоже не были уверены, что благополучно вернутся домой.

Первый подошедший к Сталину доктор боялся взять его за руку. Приехал министр госбезопасности Игнатьев и боялся войти в дом уже умирающего Сталина.

Вождь был на волосок от смерти, а они все еще трепетали перед ним. Никто не смог бы поднять на него руку. Сталин убил себя сам. Он создал вокруг себя такую атмосферу страха, что его собственные помощники и охранники не решились помочь ему в смертный час.

Все члены президиума ЦК боялись Сталина. И понятно почему. Хрущев вспоминал, как во время одного из последних приездов на дачу Сталина он присел за стол с краю. Его закрывала кипа бумаг, и вождь не видел его глаза. Он сказал Хрущеву:

— Ты что прячешься? Я пока тебя не собираюсь арестовывать. Подвинь бумаги и сядь ближе…

Иосиф Виссарионович Сталин даже в старости казался крепким человеком. Впрочем, телевидения не было, и страна не знала, как именно выглядел стареющий вождь. На своих портретах он был по-прежнему молод и полон сил. Но в последние годы он постоянно болел. У него, судя по сохранившимся документам, было два инсульта. Но об этом нельзя было говорить.

Когда он себя плохо чувствовал, он никого к себе не допускал. Болея, он уезжал на юг. Во время второго инсульта Лаврентий Павлович Берия хотел приехать его навестить, Сталин запретил.

Он не только не нуждался в чисто человеческом сочувствии, но и не хотел, чтобы кто-то знал о его недугах. Его болезни были страшной государственной тайной. Все считали, что вождь здоров и работает. Работает даже в отпуске.

Этот человек, о котором каждый день писали советские газеты, позаботился, чтобы соотечественники знали о нем только то, что им позволено знать. Секретом были личная жизнь и состояние здоровья Сталина.

В 1926 году Сталина, приехавшего отдохнуть в Сочи, осмотрели четыре известных медика. Один из них — профессор, доктор медицины Иван Александрович Валединский, научный руководитель санатория на Старой Мацесте, оставил записки, которые были опубликованы только в 1998 году:

«На консультации Сталин пожаловался на боли в мышцах рук и ног. При объективном исследовании внутренних органов, суставов никаких патологических изменений не найдено. Был рекомендован курс (десять — двенадцать) мацестинских ванн.

Перед уходом с консультации Сталин спросил меня:

— А как насчет коньячку?

Я ответил ему, что в субботу можно встряхнуться, в воскресенье отдохнуть, а в понедельник пойти на работу со свежей головой. Этот ответ понравился Сталину, и на другой раз он устроил «субботник», очень памятный для меня».

Мацестинские ванны снимали боль, и Сталин принимал их регулярно.

На следующий год доктор Валединский вновь был приглашен к вождю:

«Так же как и в прошлом году, Сталин жаловался на боли в мышцах конечностей… В этот раз Сталин был обследован более подробно: рентгеном, и с его сердца снята кардиограмма. Как рентген, так и ЭКГ, не имели уклонений от нормы. Измерение кровяного давления показало нормальные цифры.

Это исследование в общем показало, что организм Сталина вполне здоровый, обращало внимание его бодрое настроение, внимательный живой взгляд…

По окончании курса ванн Иосиф Виссарионович устроил «субботник», пригласил нас, врачей, пообедать и так угостил коньячком, что я оказался дома только на следующий день, в воскресенье.

К концу обеда вышли на террасу дети Сталина Вася и Светлана. Иосиф Виссарионович оживился, стал играть с детьми в солдатики, стреляли в цель, причем Сталин стрелял очень метко».

В 1928 году Валединский, уже хорошо изучивший своего высокопоставленного пациента, попросили проконсультировать его профессора-невропатолога Василия Михайловича Верзилова и профессора-терапевта Владимира Андреевича Щуровского, который лечил еще Антона Павловича Чехова и Льва Николаевича Толстого:

«Сталин по-прежнему жаловался на небольшие ломоты в мышцах рук и ног. Объективно никаких патологических изменений не было констатировано, в частности и со стороны нервной системы, центральной и периферической».

В 1930 году вождь отдыхал вместе с Ворошиловым. Они поехали гулять, выпили холодной воды, и слабое горло не выдержало.

«Сталин заболел горловой, так называемой фолликулярной ангиной с налетами и пробками, — писал Валединский. — Температура было тридцать девять градусов. Было назначено полоскание горла, аспирин. Через четыре дня температура спала, но наблюдались незначительные неврологические боли в левом боку…

К концу лечения приехал к Сталину Алексей Максимович Горький, как раз в тот момент, когда мы пили кахетинское вино на террасе. Сталин предложил ему выпить вина. Горький шутливо ответил:

— Ну что же, и курицы пьют.

Сталин сразу же представил, как пьют курицы, то есть поднимал голову после каждого глотка.

Встреча этих двух титанов мысли произвела на меня неизгладимое впечатление…»

В 1931 году Сталин принимал ванны в Цхалтубо, вода ему понравилась, последовало указание реконструировать курорт, построить новые санатории.

Соратникам вождь жаловался на переутомление, поэтому продлевал себе отпуск, который всегда проводил на юге.

В июне 1932 года Сталин писал Кагановичу из отпуска:

«Вы спрашиваете о моем здоровье. Здоровье мое, видимо, не скоро поправится. Общая слабость, настоящее переутомление — сказываются только теперь. Я думаю, что начинаю поправляться, а на деле выходит, что до поправки еще далеко. Ревматических явлений нет (исчезли куда-то), но общая слабость пока что не отходит».

В тридцатые годы многие врачи озаботились тем, как поддержать здоровье вождей партии и государства. Известный большевик Александр Александрович Богданов создал Институт переливания крови и считал, что массивными переливаниями крови можно «омолодить» изношенные организмы новых руководителей России.

Метод оказался несостоятельным. Но сам Богданов, доказывая правоту своей теории, проводил эксперимент на себе и погиб. Богданов был не одинок. Академик Александр Александрович Богомолец, видный патофизиолог, разрабатывал теорию долголетия. И он тоже увлекался идеями переливания крови.

Академик Борис Васильевич Петровский, известный хирург, который в 1965–1980 годах был министром здравоохранения СССР, писал:

«Академик А.А. Богомолец, доктор Казаков и другие изучали результаты стимулирующих доз перелитой крови для омоложения, а также голодание, введение цитотоксических сывороток, лизатов, веществ различных трав, гормонов. Однако все методы оказались неэффективными».

Игнатий Николаевич Казаков пытался стимулировать своих высокопоставленных пациентов переливаниями крови и введением различных сывороток и гормонов. У доктора Казакова лечился в тридцатые годы и Сталин, страдавший псориазом — это хроническая кожная болезнь.

Казаков провел ему курс лечения белковыми препаратами — лизатами. С точки зрения современной медицины это малоэффективный и даже знахарский метод. Но Сталину лечение немного помогло, и Казакову позволили создать собственный научно-исследовательский институт. Он стал директором и научным руководителем Государственного научно-исследовательского института обмена веществ и эндокринных расстройств Наркомата здравоохранения СССР. Его оснастили дорогостоящим импортным оборудованием.

«Помню, мне позвонил заведующий отделом науки «Известий» и просил ознакомиться с работой этого института, что я и выполнил, — писал академик Петровский. — Кстати говоря, там также применялся известный сегодня метод голодания. Надо откровенно сказать, что институт производил впечатление великолепным для тех лет оборудованием, комфортным обустройством.

Но произошло непредвиденное. Пятно, поразившее кожу генсека, стало вновь увеличиваться. Доктор Казаков, только что вкусивший славы, был арестован и расстрелян…»

Проблема долголетия волновала вождя. В декабре 1936 года доктора Ивана Валединского вновь пригласили к вождю:

«Сталин снова заболел горловой ангиной с высокой температурой… После осмотра Иосиф Виссарионович был уложен в постель, и к вечеру температура несколько снизилась, но к утру снова поднялась.

Посоветовавшись с окружающими, созвал консилиум в составе профессора В.Н. Виноградова и профессора Б.С. Преображенского. Из слизи глотки получился рост стрептококка. Температура держалась пять дней.

31 декабря температура спала. В эти дни мы навещали больного два раза в день, по ночам оставались дежурить по очереди. Новый год больной встречал в кругу близких друзей… 5 января 1937 года мы были вызваны еще раз. После того как дали врачебные советы, наступила пауза. Сталин улыбнулся и сказал:

— Что, скучно стало? Ничего, сейчас поправим дело.

Позвонил и попросил накрыть стол.

К столу в скором времени приехали ближайшие товарищи Сталина и по предложению хозяина говорили тосты. Сам хозяин тоже выступил, говорил об успехах советской медицины и тут же сообщил нам, что среди врачей есть и враги народа, о чем мы скоро узнаем.

Мы, врачи, тоже выступали. На слова благодарности Вячеслава Михайловича Молотова, обращенные к профессорам по случаю выздоровления Сталина, я своем тосте сказал, что успехи лечения не следует всецело относить на счет нашего врачебного опыта, а в выздоровлении сыграла большую роль конституция самого больного.

После ужина, который прошел в оживленной беседе, Сталин завел радиолу, под музыку которой были танцы».

Иван Александрович Валединский писал, что однажды Сталин спросил, чем он может отблагодарить доктора за лечение. Валединский попросил квартиру. Едва Иван Александрович вернулся в Москву, ему позвонили из управления делами ЦК и попросили посмотреть пятикомнатную квартиру. Валединский вспомнил слова Сталина:

— Я мелочами не занимаюсь.

Но Сталин одарил своего врача не только квартирой, пишет публикатор записок Валединского доктор медицинских наук Виктор Малкин. В 1937 году как враг народа был арестован сын Валединского. Он сидел в Таганской тюрьме.

Доктор Валединский, когда его позвали к Сталину, печально сказал, что отец арестованного не имеет права лечить вождя. Сталин, который привык к доктору, немедленно распорядился разобраться в деле инженера Анатолия Ивановича Валединского. Через три недели Валединского-младшего освободили «за отсутствием состава преступления».

Вождь до конца жизни благоволил к Валединскому, которого в 1944 году сделали научным руководителем клинического санатория «Барвиха», принадлежавшего Лечебно-санитарному управлению Кремля. В Барвихе лечилось и лечится высшее начальство. Иван Александрович на год пережил своего пациента.

Записки Валединского, по мнению медиков, свидетельствуют о том, что еще в двадцатые годы Сталин страдал заболеваниями опорно-двигательного аппарата, у него болели руки и ноги.

Личный фонд Сталина, хранившийся в архиве политбюро, кто-то изрядно почистил, полной истории болезни нет. Есть отдельные страницы, которые хранились в опечатанных конвертах. Найдены записи врачей о бесконечных простудах, ангинах, поносах, которые мучили Сталина (иногда он буквально не мог далеко отойти от туалета).

Простужался он постоянно, поэтому его лечил видный отоларинголог Борис Сергеевич Преображенский, который с 1932 года был консультантом Лечебно-санитарного управления Кремля.

В 1952-м академика Преображенского арестовали по «делу врачей». После смерти его главного пациента Преображенского сразу освободили, он благополучно работал и в 1962 году получил Золотую Звезду Героя Социалистического Труда.

Но среди медицинских документов вождя нет ни слова о сердечно-сосудистых заболеваниях. Сталин жаловался окружающим на головные боли, что естественно для гипертоника, а медицинских записей о жалобах нет. Судя по тому, что с середины тридцатых к нему стали приглашать известного профессора-кардиолога Владимира Никитича Виноградова, вождь болел всерьез — страдал от высокого давления, атеросклероза.

Виноградов, который, как и Преображенский был избран действительным членом Академии медицинских наук, известен своими трудами по диагностике и лечению инфарктов миокарда.

В 1952 году Виноградов тоже был арестован как «врач-вредитель», после смерти Сталина выпущен и со временем удостоен звания Героя Социалистического Труда.

Врачам было трудно со Сталиным.

В 1934–1936 годах, когда вождь приезжал в Сочи, его лечил терапевт Мирон Григорьевич Шнейдерович. Он прошел войну, а в 1952-м его тоже арестовали. Когда выпустили и он пришел в себя, то решился кое-что рассказать о Сталине, пишет Виктор Малкин.

Сталин любил «пошутить» с лечащим врачом. Вдруг спрашивал Шнейдеровича:

— Скажите, доктор, вы читаете газеты?

— Конечно, Иосиф Виссарионович.

— Какие же газеты вы читаете?

— Центральные — «Правду», «Известия».

— Вы думаете, это газеты печатают для вас? — изумлялся Сталин. — Вы же умный человек, доктор, и должны понимать: в них нет ни слова правды…

Несчастного доктора охватывал ужас. Он не знал, что сказать. Вождь наслаждался растерянностью врача.

По мнению академика Петровского, у политиков, которые испытывали постоянные перегрузки физической и нервно-эмоциональной систем организма, развивается ранняя болезнь изнашивания организма, прежде всего поражается артериальная сосудистая система, коронарные и сонные артерии, тогда и наступает инфаркт сердца или ишемический инфаркт мозга, отчего погибает большинство лидеров.

После войны Сталин ежегодно проводил на юге три-четыре месяца. В Москву возвращался обыкновенно к 21 декабря, к дню рождения. В 1951 году он уехал на озеро Рица и отдыхал пять месяцев. Там, на юге, подальше от людей, его и лечили. Сохранились результаты анализов, которые у него брали. Только выписывались направления на другое имя — обычно офицера Главного управления охраны Министерства госбезопасности, который их приносил. В 1952 году все анализы были записаны на его основного охранника Хрусталева.

О своем здоровье он заботился.

13 декабря 1950 года Сталин писал Маленкову с юга:

«Я задержался с возвращением в связи с плохой погодой в Москве и опасением гриппа, с наступлением морозов не замедлю быть на месте».

Многие годы он почти непрерывно курил трубку. Главный редактор «Правды» Дмитрий Трофимович Шепилов однажды не выдержал и сказал:

— Товарищ Сталин, вы так много курите. А ведь вам, наверное, это нельзя?

— Вы невнимательны, — ответил Сталин, — я же не затягиваюсь. Я просто так: пых-пых. Раньше затягивался, теперь не затягиваюсь.

Так что вождь прислушивался к рекомендациям врачей.

— Когда говорят, что Сталин не заботился о своем здоровье, гнал докторов и лечил его Поскребышев, — это не соответствует действительности, — говорил профессор Наумов, изучавший личные документы вождя. — Поскребышев отвечал за приглашение врачей. И он первым глотал все таблетки, которые прописывались Сталину!..

Этот средневековый способ избежать отравления — еще одно свидетельство того, что Сталин боялся за свою жизнь и никому не доверял. И в результате в последнюю свою ночь, когда ему так нужны были помощь и сочувствие, он остался совсем один.

Но считается, что Сталин вообще в последние дни своей жизни был лишен врачей и медицинской помощи.

— Нет, — ответил профессор Наумов, — врачи рядом с ним были. Они присутствовали и при последней болезни. Другое дело, что в обстоятельствах последних часов его жизни еще много неясного. Но уже удалось установить, что Сталин в ту ночь не ложился спать. Когда его нашли, он был в одежде. И он не снял зубные протезы. Если бы он ложился спать, снял бы их обязательно: всякий, кто носит зубные протезы, знает, почему на ночь их обязательно снимают.

Почему на дачу приехали именно Маленков, Берия и Хрущев? Только их, да еще Булганина, в последние недели своей жизни Сталин приглашал к себе. Остальным дороги не было. Молотова, Микояна, Ворошилова к себе на дачу Сталин не пускал.

Услышав от врачей, что Сталин плох, тройка отправилась в Кремль. В сталинском кабинете собралось уже все партийное руководство. Сразу решили вызывать в Москву членов ЦК, чтобы в ближайшее время провести пленум.

Теперь твердо установлено и то, что Маленков, Молотов, Берия и Хрущев поспешили поделить власть, когда Сталин еще был жив и врачи даже сообщали о некотором улучшении в его состоянии.

Вот почему в мартовские дни 1953 года у тела впавшего в беспамятство Сталина Берия не смог скрыть своей радости, вспоминал Дмитрий Шепилов. Лаврентий Павлович с трудом скрывал свое ликование по поводу постигшего Сталина удара.

Берия пытливо и въедливо допрашивал дежуривших у постели профессоров о малейших зигзагах в течении болезни и лихорадочно ждал, когда же наступит желанная развязка. Но вместе с тем Берию не покидала сосущая внутренняя тревога: кто знает, не выкарабкается ли Сталин из кризиса, не преодолеет ли болезнь?

И действительно, утром 4 марта под влиянием экстренных лечебных мер в ходе болезни Сталина как будто наступил просвет. Он стал ровнее дышать, даже приоткрыл один глаз, и присутствовавшим показалось, что во взоре его мелькнули признаки сознания. Больше того, им почудилось, что Сталин будто хитровато подмигнул этим полуоткрывшимся глазом: ничего, мол, выберемся!

Берия как раз находился у постели. Увидев эти признаки возвращения сознания, он в страхе опустился на колени. Однако признаки сознания вернулись к Сталину лишь на несколько мгновений, и Берия мог больше не тревожиться.

К счастью для его соратников, Сталин так и не выздоровел. Пока они делили власть, он умирал.

«Отец умирал страшно и трудно, — писала Светлана. — Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели. Последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она задушила его у всех на глазах.

В какой-то момент — не знаю, так ли на самом деле, но так казалось — очевидно в последнюю уже минуту он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью…

И тут, — это было непонятно и страшно, и я до сих пор не понимаю, но не могу забыть — тут он поднял вдруг левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно, к кому и к чему он относился… В следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».

Часть III Без вождя

Глава седьмая Арест Берии

Маленков, Молотов, Берия и Хрущев поделили власть, когда Сталин был еще жив. Но они поняли, что, если Иосиф Виссарионович и оклемается, то руководить страной уже не сможет.

5 марта 1953 года в восемь вечера в Свердловском зале открылось совместное заседание членов ЦК, Совета министров и президиума Верховного Совета.

Задолго до назначенного часа собрались несколько сот человек. Никто ни с кем не разговаривал, все сидели молча. Появились члены избранного Сталиным бюро президиума ЦК, но с ними уже были Молотов и Микоян. Самые трудные времена для них миновали.

Это подметил наблюдательный Константин Симонов, который как кандидат в члены ЦК присутствовал на этом заседании:

«У меня было ощущение, что старые члены политбюро вышли с каким-то затаенным, не выраженным внешне, но чувствовавшимся в них ощущением облегчения… Было такое ощущение, что вот там, в президиуме, люди освободились от чего-то, давившего на них, связывавшего их. Они были какие-то распеленутые, что ли…»

Заседание продолжалось ровно сорок минут.

Открыл его секретарь ЦК и МК партии Никита Сергеевич Хрущев. Он прежде всего дал слово министру здравоохранения Андрею Федоровичу Третьякову (он был назначен министром в январе 1953 года с поста директора Центрального института курортологии), чтобы тот рассказал о состоянии вождя.

Хрущев сообщил:

— Члены бюро президиума ЦК поочередно находятся у постели товарища Сталина. Сейчас дежурит товарищ Булганин, поэтому он не присутствует на заседании.

Затем Хрущев предоставил слово Маленкову.

Он сказал, что товарищ Сталин продолжает бороться со смертью, но состояние его настолько тяжело, что, если даже он победит подступившую смерть, очень долго еще работать не сможет:

— Все понимают огромную ответственность за руководство страной, которая ложится теперь на всех нас. Всем понятно, что страна не может терпеть ни одного часа перебоя в руководстве.

После этой преамбулы на трибуну вышел Берия и сообщил, что в создавшейся обстановке, когда в руководстве партией и страной отсутствует товарищ Сталин, необходимо теперь же назначить главу правительства:

— Мы уверены — вы разделите наше мнение о том, что в переживаемое нашей партией и страной трудное время у нас может быть только одна кандидатура на пост председателя Совета министров, кандидатура товарища Маленкова.

В зале с готовностью закричали:

— Правильно! Утвердить!

Маленков опять вышел на трибуну и предложил утвердить первыми заместителями главы правительства Берию, Молотова, Булганина и Кагановича. Количество членов президиума ЦК сократили вдвое. Хрущеву поручили сосредоточиться на работе в секретариате ЦК.

Затем были поделены все остальные должности. Сталин умер только через час с небольшим после того, как дележ руководящих кресел закончился.

На похоронах Сталина выделялась делегация Лубянки — члены коллегии МГБ и партийного комитета с венком «И.В. Сталину от сотрудников государственной безопасности страны».

Высшим чиновникам, вспоминал ветеран госбезопасности Виктор Алидин, выдали именные пропуска для прохода на Красную площадь «на похороны Председателя Совета министров СССР и секретаря Центрального комитета КПСС, генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина».

Впереди процессии шел первый заместитель министра внутренних дел СССР Иван Серов, за ним генералы, которые на красных подушечках несли награды Сталина, затем ехала машина с орудийным лафетом, на котором стоял гроб, закрытый сверху стеклянным колпаком. На гранитной лицевой панели, изготовленной для мавзолея на Долгопрудненском камнеобрабатывающем заводе, уже были слова «Ленин — Сталин»…

Только 31 октября 1961 года по решению XXII съезда партии ночью тело Сталина вынесли из мавзолея и захоронили у Кремлевской стены.

Руководящая тройка

Генерального секретаря решили не выбирать, потому что никто не может заменить Сталина на этой должности. А председательствовать на заседаниях президиума ЦК поручили Маленкову как главе правительства. Так было при Ленине, когда Владимир Ильич, а не генсек Сталин руководил работой политбюро.

При Сталине Маленков был фигурой номер два, сейчас по логике вещей становился номером первым.

В мире его и восприняли как нового хозяина Советской России. Поздней весной 1953 года в США, Англии и Канаде одновременно вышла книга американского журналиста Мартина Эбона «Маленков: наследник Сталина».

В этой книге содержалось множество ошибок. Автор почему-то считал, что Маленков был дважды женат. Первой женой Георгия Максимилиановича он считал некую «Елену Рубцову, секретаршу из Министерства иностранных дел», на которой Маленков будто бы женился в 1939 году. Второй-столь же мифическую «бывшую актрису и певицу Елену Хрущеву, ставшую ректором Московского университета».

Эти ошибки естественны, ведь в те годы вообще никакой информации получить было нельзя.

Но любопытны впечатления иностранных дипломатов, побывавших в Советской России и наблюдавших Маленкова на трибуне или на дипломатических переговорах и приемах.

Все обращали внимание на одутловатое, неподвижное лицо Маленкова, лишенное эмоций, на его вялое рукопожатие, на то, что он всегда ходил в придуманной Сталиным униформе и не носил наград, хотя орденами его вождь не обидел.

Бежавший на Запад бывший чехословацкий дипломат с откровенной неприязнью утверждал, что Маленков «напоминает евнуха из турецкого гарема».

Другие дипломаты наперебой уверяли, что у него жестокие глаза. Один из них с мрачным юмором заметил:

— Если бы в пыточной камере мне пришлось выбирать себе палача, меньше всего мне хотелось бы попасть в руки Маленкова.

Автор первой книги о Маленкове достаточно точно показал политический путь Георгия Максимилиановича, отметил его участие в репрессиях, обратил внимание на ту аппаратную школу, которую он прошел под началом Кагановича и Ежова, на его борьбу со Ждановым.

Американский журналист прозорливо отметил, что Маленкову недостает обаяния, юмора, сталинского умения играть на человеческих чувствах и слабостях. Американец обратил внимание на то, что сталинский наследник отнюдь не наделен сталинской властью. Он не спешит избавиться от старых кадров, не выдвигает на важнейшие должности своих людей и вынужден делить власть с опасным Берией.

Маленков мог выбрать себе любой пост. Предпочел стать главой правительства, потому что в последние годы Сталин сосредоточил власть в аппарате Совета министров. Кроме того, по традиции на заседаниях политбюро (президиума) с ленинских времен председательствовал глава правительства.

Иосиф Виссарионович, правда, сохранял за собой и пост секретаря ЦК, а Маленков 14 марта на пленуме от него отказался, «имея в виду нецелесообразность совмещения функций Председателя Совета министров СССР и секретаря ЦК КПСС».

Поначалу о нем ходили очень доброжелательные слухи. Говорили, что он пришел на какое-то заседание. Его встретили обычными аплодисментами. Он сказал:

— Здесь не Большой театр, а я не Козловский.

Милован Джилас писал о Маленкове:

«Он казался замкнутым, внимательным человеком без ярко выраженного характера. Под слоями и буграми жира как будто двигался еще один человек, живой и находчивый, сумными и внимательными черными глазами».

Но наследнику Сталина не хватило воли, властности, силы, хитрости, чтобы удержать власть.

Берия и Маленков считали, что правительство важнее ЦК. Так было при Ленине, так было и в последние годы при Сталине. Ключевые вопросы решал президиум Совета министров. Тем более что, за исключением Хрущева, секретари ЦК были неавторитетными аппаратчиками, которые не могли и не смели спорить с Берией или Маленковым.

В Москву приехал глава партии и правительства Венгрии Матьяш Ракоши, который вежливо спросил у советских товарищей:

— Я прошу дать совет, какие вопросы следует решать в Совете министров, а какие в ЦК.

Тогда Берия пренебрежительно сказал:

— Что ЦК? Пусть Совмин все решает, а ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой…

8 мая в правдинской передовой «Совершенствовать работу государственного аппарата» говорилось: «Партийные комитеты подменяют и обезличивают советские органы, работают за них… Берут на себя несвойственные им административно-распорядительные функции…» Передовую заметили все.

Ослабевший партийный аппарат Маленков опрометчиво оставил Хрущеву, забыв, как за тридцать лет до этого подобную ошибку совершили ленинские соратники. Они тоже не понимали, каким мощным инструментом станет партийный аппарат в руках умелого секретаря ЦК. Они обманулись насчет Сталина, а Маленков недооценил Хрущева.

Да они все ошиблись в Никите Сергеевиче, ошибочно принимая его за простачка, с которым легко будет сговориться! Привыкли, что Сталин ернически именовал его Микитой, и думали, что тоже смогут им командовать.

«Никита Сергеевич был крайне самолюбивым и амбициозным, хотя до поры до времени умел это скрывать», — рассказывал о нем Иван Александрович Бенедиктов, который был министром сельского хозяйства. Бенедиктов, как верный сталинец, Хрущева возненавидел, но уже на пенсии вспомнил любопытный эпизод.

После сталинского разноса они вышли вдвоем из Кремля.

— Много он знает, — вдруг резко и зло сказал Хрущев. — Руководить вообще — легко, а ты попробуй конкретно…

— Кто это «он»? — переспросил Бенедиктов.

— Да это я так, про себя, — тут же спохватился Никита Сергеевич. — Здорово нам шею намылили, надо делать выводы…

Сразу после смерти Сталина правдинские редакционные умельцы так смонтировали фотографию, сделанную во время подписания в феврале 1950 года советско-китайского договора, что на первой полосе «Правды» новый глава правительства Маленков оказался рядом со Сталиным и Мао Цзэдуном.

Главный редактор «Правды» Дмитрий Шепилов решил сделать приятное Маленкову, который воспринимался как новый хозяин страны. Но товарищи по президиуму ЦК вовсе не хотели, чтобы Маленков и в самом деле был первым.

12 марта 1953 года президиум ЦК объявил главному редактору «Правды» строгий выговор за то, что «в номере «Правды» за 10 марта текущего года допущена произвольная верстка речей руководителей партии и правительства на траурном митинге и за опубликование в «Правде» без ведома ЦК произвольно смонтированного снимка на третьей полосе».

Четыре самые крупные фигуры стали первыми заместителями главы правительства: Берия, он же министр внутренних дел; Молотов, он же министр иностранных дел; Булганин, он же военный министр, и Каганович. Эти же четверо вместе с Маленковым и Хрущевым составили костяк нового президиума ЦК.

Молотов надеялся на большее. Подчеркивал, что в партийном руководстве он единственный, кто работал с Лениным. Но на первые роли его не пускали.

Еще до смерти Сталина образовались две группы: Берия и Маленков — с одной стороны, Хрущев и Булганин — с другой. Молотов в стороне.

После смерти вождя всем стала заправлять руководящая тройка — Маленков, Берия, Хрущев. В эту компанию Молотов опять не вписывался. С членами партийного руководства у него были плохие отношения — на протяжении долгой карьеры он всем успел доставить неприятности. Дружить он не умел. Да и поставить его во главе правительства означало бы нарушить волю Сталина. Товарищи по партийному руководству ловко воспользовались этим, чтобы не допустить Молотова к власти.

Академик Андрей Дмитриевич Сахаров вспоминал, как в 1953 году он увидел Молотова на заседании президиума ЦК. Молотов поразил Сахарова своим обликом, не похожим на портреты, — пергаментно-желтое лицо, выражение какой-то постоянной настороженности, как будто каждый момент ему угрожает смертельная ловушка.

И все же после смерти Сталина Молотов изменился. Исчез страх, и он немного расслабился, старался вести себя мягче, любезнее. Он вообще очень обижался на упреки в сухости и педантизме:

— Это только некоторые представляют меня в виде робота, лишенного человеческих качеств.

Иногда Вячеслав Михайлович даже начинал острить, но видно было, что он это делает скорее по служебной необходимости, чем по велению души.

Его помощник Олег Трояновский вспоминал:

— Через месяц после смерти Сталина он меня вызвал и предложил стать его помощником. Сказал, что нам нужно выправлять положение в международных делах. Я увидел, что он переменился. Он с иностранцами иначе стал разговаривать, более свободно. И даже анекдоты рассказывал. Но я бы не решился их сейчас повторить.

В аппарате министерства пришли к выводу, что Молотов мало изменился. Он остался таким же организованным человеком. У него все было расписано по часам. После обеда он ложился поспать. Если спал дольше обычного, начальник охраны его будил.

Его огромный стол, вспоминал Анатолий Добрынин, был мысленно разделен на восемь частей, и помощники раскладывали бумаги в строго установленном порядке: туда чрезвычайные срочные сообщения, туда — телеграммы от послов и так далее. Он приходил в кабинет, смотрел: у него есть пятнадцать минут — тогда смотрел самые срочные бумаги, есть час — смотрел следующие по важности материалы.

Он не любил длинных докладов. Сам говорил коротко и четко. Юмора почти не признавал.

— Сухарь был невозможный, — говорит один из его бывших помощников. — Работать с ним было чрезвычайно сложно…

5 марта 1953 года маршал Берия стал одним из руководителей страны — первый заместитель председателя Совета министров, член президиума ЦК партии. А уже 26 июня он был арестован. У власти он находился сто четырнадцать дней.

За это короткое время было закрыто несколько позорных дел, заведенных Министерством госбезопасности, и наказаны те, кто их организовал.

Дело прекратить!

3 апреля на заседании президиума ЦК, где новые вожди государства договорились прекратить «дело врачей» и арестованных освободить, в решение третьим пунктом записали:

«Предложить бывшему министру государственной безопасности СССР т. Игнатьеву С.Д. представить в Президиум ЦК КПСС объяснение о допущенных Министерством государственной безопасности грубейших извращениях советских законов и фальсификации следственных материалов».

А шестым пунктом определили и судьбу бывшего министра:

«Внести на утверждение Пленума ЦК КПСС следующее предложение Президиума ЦК КПСС:

«Ввиду допущения т. Игнатьевым С.Д. серьезных ошибок в руководстве бывшим Министерством государственной безопасности СССР признать невозможным оставление его на посту секретаря ЦК КПСС».

5 апреля Семена Денисовича Игнатьева вывели из секретариата ЦК.

Но это было только начало. 28 апреля Игнатьева вывели и из состава ЦК КПСС. Комитету партийного контроля при ЦК было поручено рассмотреть вопрос о его партийной ответственности. Это означало, что Берия твердо собирался его посадить.

25 июня Лаврентий Павлович отправил Маленкову копию показаний уже арестованного Михаила Рюмина, бывшего заместителя министра госбезопасности.

«Рюмин, — говорилось в сопроводительной записке Берии, — с ведома и одобрения Игнатьева ввел широкую практику применения мер физического воздействия к необоснованно арестованным гражданам и фальсификации следственных материалов».

Берия, может быть, и посадил бы Игнатьева, но не успел. На следующий день, 26 июня, его самого арестовали.

Игнатьев вздохнул свободно. Маленков сразу дал ему место первого секретаря Татарского обкома. Маленков защищал Игнатьева, потому что это был его человек. Арест Семена Денисовича повлек бы за собой и падение Маленкова. Игнатьев бы сразу рассказал, что всего лишь исполнял указания Георгия Максимилиановича.

Когда Берию арестовали, Игнатьев оказался «пострадавшим от Берии». И главное — Игнатьев вовремя переориентировался с Маленкова на Хрущева.

В последний день работы пленума ЦК, который рассматривал «дело Берии», Хрущев получил слово по организационному вопросу.

— Товарищи, — сказал он, — 28 апреля 1953 года было принято решение пленума о выводе из состава членов ЦК товарища Игнатьева. Вы знаете этот вопрос, докладывать подробно вряд ли нужно. Есть предложение сейчас пересмотреть этот вопрос и восстановить товарища Игнатьева в правах членов ЦК КПСС. Потому что это было сделано по известному навету, и сейчас надо это дело пересмотреть и исправить.

Проголосовали единогласно, хотя Игнатьев участвовал в создании «дела врачей», «ленинградского дела» и «дела Еврейского антифашистского комитета»…

В центральный аппарат Игнатьева не вернули, но он четыре года проработал первым секретарем Башкирского обкома и еще три года первым секретарем Татарского обкома. В октябре 1960 года Хрущев отправил кавалера четырех орденов Ленина на пенсию. Игнатьеву было всего пятьдесят шесть лет, но Хрущеву он уже был не нужен. Двадцать с лишним лет бывший министр госбезопасности наслаждался своей персональной пенсией.

Он умер 27 ноября 1983 года и был похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. В «Правде» появился небольшой некролог, извещавший о смерти «персонального пенсионера союзного значения, члена КПСС с 1926 года Семена Денисовича Игнатьева». В некрологе говорилось, что «его отличали скромность и чуткое отношение к людям».

5 марта 1953 года было принято решение об образовании единого Министерства внутренних дел, объединившего собственно МВД и бывшее Министерство госбезопасности. Первыми заместителями Берии были назначены Сергей Никифорович Круглов, Богдан Захарович Кобулов и Иван Александрович Серов.

Берия выпустил из тюрьмы примерно половину арестованных при Игнатьеве сотрудников МГБ — тех, кому доверял, кто ему был нужен. Зато разогнал партработников, которых привел на Лубянку Семен Денисович. У них отобрали машины, всех попросили освободить кабинеты.

Серафим Николаевич Лялин, бывший секретарь Тульского обкома, которого взяли в МГБ заместителем начальника Второго главка, рассказывал потом друзьям:

— Глубокой ночью вызвал Берия. В его приемной находилось три-четыре человека, как и я, направленных в органы с партработы. Берия грубо сказал: «Ну что, засранцы, вы чекистского дела не знаете. Надо вам подобрать что-то попроще». И объявил, кто куда убывает. Мне было предложено поехать заместителем начальника управления МВД по Горьковской области…

Николая Романовича Миронова, назначенного заместителем начальника военной контрразведки с должности секретаря Кировоградского обкома, Берия — и тоже с большим понижением — отправил заместителем начальника Особого отдела Киевского военного округа.

Виктор Алидин, бывший секретарь Херсонского обкома, и вовсе два месяца сидел без работы. Потом его перевели в малозначительный отдел «П», который занимался поселениями, то есть ссыльными, начиная с кулаков.

Чекисты со смешанными чувствами встретили возвращение Берии. С 1945 года, когда он покинул Лубянку, прошло много времени, его людей осталось не так много. Кадровые перетряски и слияние двух министерств породили недовольство.

Николай Месяцев, который при министре Игнатьеве стал заместителем начальника следственной части МГБ по особо важным делам, рассказывал мне, что, когда умер Сталин, он был за границей в Англии, куда ездила молодежная делегация:

— Я вернулся в Москву, на хозяйстве уже сидел Берия. Он два раза меня вызывал, предлагал остаться в органах. Я сказал, что по натуре я не чекист, а пропагандист. Он сказал: «Мы с тобой такую пропаганду развернем, все удивляться будут». Принимал он меня под Первое мая, сидел в рубашке, до пупа расстегнутой, галстук спущен, рукава засучены, руки волосатые с толстыми пальцами. Разговор на мате-полумате, и я думаю: «Коля, как же ты носил по Красной площади его портрет?! Кого ты носил? Это же хулиган, политический авантюрист, способный, но авантюрист».

— Неужели вы тогда это подумали?

— Подумал. И о другом еще подумал: не сотвори себе кумира, а живи собственным умом. Я сказал, что просил бы отпустить меня снова на учебу в Академию общественных наук. Он сказал: «Иди и подумай». Я позвонил товарищам. Они говорят: «Уходи, а то в тюрьму попадешь. Мы сейчас ничего сделать не можем». Через неделю он меня вызвал во второй раз: «Ну как?» Я говорю: «Товарищ первый заместитель председателя Совета министров, прошу откомандировать меня снова на учебу в Академию общественных наук». — «Это окончательно?» — «Окончательно». — «Походишь по Москве с котомкой, пособираешь милостыню…» Меня ребята из ЦК комсомола спрятали на даче далеко от Москвы, а когда Лаврентия посадили, восстановили в академии…

Берия собирает под своим крылом все, что было в старом НКВД. У него большие планы. Ему, как выразится позднее другой член политбюро, чертовски хочется поработать.

Бывший министр госбезопасности Всеволод Николаевич Меркулов, которого арестуют вслед за Берией, напишет в своих показаниях:

«Накануне похорон т. Сталина Берия неожиданно позвонил мне на квартиру (что он не делал уже лет восемь), расспросил о здоровье и попросил приехать к нему в Кремль.

У него в кабинете я нашел Мамулова (заместитель министра внутренних дел. — Авт.), Людвигова (помощник Берии. — Авт.), Ордынцева (начальник секретариата Берии. — Авт.), позже пришел т. Поспелов (заместитель главного редактора «Правды», будущий секретарь ЦК. — Авт.).

Оказывается, надо было принять участие в редактировании уже подготовленной речи Берии на похоронах т. Сталина. Во время нашей общей работы над речью, что продолжалась часов восемь, я обратил внимание на настроение Берии. Берия был весел, шутил и смеялся, казался окрыленным чем-то.

Я был подавлен смертью т. Сталина и не мог себе представить, что в эти дни можно вести себя так весело и непринужденно. Теперь я делаю вывод, что Берия не только по-настоящему не любил т. Сталина как вождя, друга и учителя, но, вероятно, даже ждал его смерти (разумеется, в последние годы), чтобы развернуть свою деятельность».

Меркулов писал все это уже после ареста Берии, пытаясь всячески от него откреститься, хотя в реальности Всеволод Николаевич в марте 1953 года сам просился к Берии на службу.

Но одно бесспорно. Берия не любил и боялся Сталина, хотя тот высоко поднял Лаврентия Павловича, и в президиумах, и за обеденным столом сажал рядом с собой.

Алексей Иванович Аджубей, известный журналист и зять Хрущева, писал в воспоминаниях, что во время застолий на даче в Волынском Сталин назначал Берию тамадой, именуя его почему-то прокурором. Сталину нравилось наблюдать, как Берия спаивает членов политбюро, издевается над ними.

«На банкетах в Кремле, — вспоминал сталинский переводчик Валентин Михайлович Бережков, — за столом обычно рассаживались в следующем порядке: посредине садился Сталин, по его правую руку — главный гость, затем переводчик и справа от него — Берия. Он почти не прикасался к еде. Но ему всегда ставили тарелку с маленькими красными перцами, которые он закидывал в рот один за другим, словно семечки.

— Это очень полезно. Каждый мужчина должен ежедневно съедать тарелку такого перца, — назидательно поучал Берия».

«Ищите большого мингрела»

В сентябре 1945 года было образовано два оперативных бюро правительства. Одно возглавил Молотов, второе, которое руководило всей промышленностью страны, — Лаврентий Берия (Маленков стал его заместителем).

Через полгода Сталин, охваченный административным зудом, оба оперативных бюро распустил и образовал новое бюро Совета министров, которое и решало все вопросы. Председателем бюро назначил Берию, заместителями — Николая Вознесенского и Алексея Косыгина. А если учесть, что Молотов уже был в опале, то получается, что Лаврентий Павлович стал вторым человеком в стране.

В 1951 году председатель Совета министров Узбекистана Нуритдин Мухитдинов приехал в Москву с перечнем накопившихся в республике проблем. Пришел к заместителю главы правительства Вячеславу Малышеву. Тот посмотрел привезенные записки и посоветовал:

— Лучше было бы тебе побывать у товарища Берии, если он примет. Имей в виду, что все документы по линии Совета министров докладываются товарищу Сталину после его визы.

Мухитдинов позвонил в приемную Берии, попросил о приеме. Ему перезвонили, назначили на пять часов вечера. Несколько минут ждал в приемной. Из кабинета Берии вышел офицер, спросил его фамилию, сказал:

— Пойдемте.

Берия кивнул и предложил сесть. Сам расположился во главе длинного стола для заседаний. Справа от него сел офицер, который все записывал.

— Молодой ты, — сказал Берия.

— В ноябре будет тридцать пять.

— Провалили план хлопка?

— Принимаем меры, чтобы наверстать в этом году упущенное.

— Ну, с чем приехал?

— С просьбой помочь в решении накопившихся в Узбекистане проблем.

Мухитдинов протянул папку. Ее взял офицер, раскрыл и положил перед Берией. Тот бегло посмотрел и вернул:

— Товарищ Сталин определит, кто будет изучать и готовить предложения по вашим письмам.

Опять спросил:

— Ты узбек?

— Да.

— Где родился?

— В Ташкенте.

На этом любопытство Берии исчерпалось, и прием закончился. Беседа длилась пятнадцать минут. Потом Мухитдинова принял Сталин и дал указание решить его вопросы. Но это всевластие Лаврентия Павловича было обманчивым.

Сталин никогда не давал одному человеку слишком много власти, поэтому Берия лишился ключевой должности наркома внутренних дел. 29 декабря 1945 года Сталин подписал постановление политбюро:

«Удовлетворить просьбу т. Берии об освобождении его от обязанностей Наркома внутренних дел».

И своей рукой вождь дописал: «ввиду перегруженности его другой центральной работой».

Разумеется, Берия вовсе об этом не просил. Решение политбюро было сигналом к тому, что при очередном повороте Берия может отправиться вслед за своими предшественниками в небытие.

В недрах грузинского Министерства госбезопасности с санкции Сталина вызрело «дело мингрельской националистической группы» во главе со вторым секретарем ЦК Компартии Грузии Барамией. Мингрелы (мегрелы) — одна из этнических групп, населяющих Грузию.

9 ноября 1951 года политбюро приняло постановление «О взяточничестве в Грузии и об антипартийной группе т. Барамии», в которой говорилось, что в республике процветает взяточничество.

А борьба с ним не ведется, потому что «внутри аппарата ЦК и правительства имеется группа лиц, которая покровительствует взяточникам и старается выручать их всяческими средствами. Факты говорят, что во главе этой группы стоит второй секретарь ЦК Компартии Грузии т. Барамия. Эта группа состоит из мингрельских националистов».

Взяточничество было лишь поводом для главного, политического, обвинения:

«Мингрельская националистическая группа т. Барамии не ограничивается, однако, целью покровительства взяточникам из мингрельцев. Она преследует еще другую цель — захватить в свои руки важнейшие посты в партийном и государственном аппарате Грузии и выдвинуть на них мингрельцев…

Характерно, что важнейшие посты в Министерстве юстиции, в прокуратуре и адвокатуре находятся в руках мингрельцев. Характерно также, что очень важные посты как в аппарате ЦК КП(б) Грузии, так и в аппарате ЦК Грузинского комсомола находятся в руках мингрельцев…

Среди подобранных значительное количество представляет антипартийных и антигосударственных людей, наносящих вред партии и государству…

Следует еще принять во внимание одно обстоятельство. Грузинская эмиграция в Париже (Жордания — Гегечкори), как известно, обслуживает своей шпионской информацией о положении в Грузии американскую разведку, получая за это доллары… Шпионско-разведывательная организация Гегечкори состоит исключительно из мингрельцев.

Следовательно, существует целая группа мингрельцев в Грузии, обслуживающих разведку Гегечкори. У ЦК ВКП(б) нет оснований утверждать, что т. Барамия причастен к шпионской организации Гегечкори. Но ЦК ВКП(б) не сомневается, что шпионскую разведку Гегечкори обслуживает немалое количество мингрельских националистов, входящих в состав антипартийной и антигосударственной группы т. Барамии.

Задача госбезопасности Грузии состоит в том, чтобы вскрыть и ликвидировать изменников Родины, наносящих Грузии огромный ущерб».

Чистка в республике приобрела невиданный характер. Иосиф Виссарионович Джугашвили жестоко обошелся со своими соотечественниками. Впрочем, Сталин давно перестал ощущать свою принадлежность к грузинскому народу. Он хотел быть русским, считал себя русским. И маленький Вася Сталин сказал как-то сестре:

— А наш папа раньше был грузином…

16 ноября 1951 года политбюро приняло постановление «О выселении враждебных элементов с территории Грузинской ССР». В Тбилиси арестовали несколько десятков партийных работников, больше десяти тысяч человек выселили в Казахстан.

Бывшего министра госбезопасности Грузии Авксентия Рапаву, который работал под руководством Берии еще в Тбилиси, уволили из органов под тем предлогом, что его брат, полковник, во время войны попал в плен и сотрудничал с немцами. Затем Рапаву арестовали.

Все это дело было направлено против мингрела Берии. Сталин, напутствуя следователей, говорил:

— Ищите большого мингрела.

Любые слова вождя воспринимались как приказ. Берия был недалек от ареста. Новый министр госбезопасности Грузии Рухадзе уже собирал материалы на Берию. В квартире его матери в Тбилиси установили аппаратуру прослушивания. Рухадзе в июне 1951 года тоже убрали с должности, потому что он вел себя слишком самостоятельно.

Его сменил генерал-майор Александр Иванович Кочлавашвили, который был уполномоченным госбезопасности по спецобъекту в Сухуми, то есть отвечал за безопасность сталинской дачи. Иначе говоря, он подчинялся непосредственно Москве.

Генерал Кочлавашвили продолжал следствие по «делу Берии», поэтому в марте 1953 года лишился своей должности и заканчивал свою трудовую деятельность в роли научного сотрудника Института истории, археологии и этнографии Академии наук Грузии.

Профессор Наумов:

— В практике Министерства госбезопасности было заведено так. Если арестованный заговаривал о каком-либо члене президиума ЦК, то по существовавшему порядку допрос прекращался. Следователь докладывал начальнику следственной части по особо важным делам, тот — министру госбезопасности. Потом все отправлялись к министру, и только там продолжался допрос. Когда потом составлялась справка для Сталина, имя члена президиума не упоминалось, а писали так: «военный, претендующий на власть в государстве». Это о Жукове. Или: «крупный государственный деятель, монополизировавший внешние сношения Советского Союза». Это о Молотове…

Если Сталин санкционировал дальнейшую разработку члена президиума, то на следующем этапе в документах возникало его имя. Машинистка, даже имевшая доступ к секретным материалам, печатала текст с пропусками, а специальный человек от руки вписывал имя. И последняя стадия, предшествующая аресту, — это когда в протоколе допроса открыто называлось имя. В 1952 году в документах Министерства госбезопасности имя Берии встречалось и по грузинским делам, и по «делу врачей».

В документах МГБ Лаврентий Павлович значился как человек, настроенный националистически и готовящийся к свержению советской власти и захвату власти.

Берия видел, что Сталин убрал из своего окружения всех, кого привел он, Берия. Знал, что его разговоры прослушивались и записывались. Так что же случилось? Он перестал быть нужным Сталину?

Уже в 1941 году Сталин фактически отставил Лаврентия Павловича от госбезопасности. Во время войны он постоянно менял структуру органов, переставлял людей, это означало, что Сталин был неудовлетворен и работой органов, и их руководством, то есть Берией.

Профессор Наумов:

— Исследователей вводит в заблуждение то, что Сталин часто поручал Берии передать то или иное указание министру госбезопасности Игнатьеву. В реальности Игнатьев заранее знал, что ему скажет Берия, о чем будет разговор. Ведь с министром госбезопасности Сталин встречался чаще, чем с членами политбюро. Но таков был ритуал, и Игнатьев аккуратно записывал: звонил товарищ Берия, передал слова товарища Сталина, что по такому-то делу обвиняемых надо приговорить к высшей мере наказания.

Разговоры Берии и Игнатьева записывались и докладывались Сталину, чтобы ему было легче понять, какие у них отношения. Берию проверяли и надеялись поймать на неосторожном слове. Он это знал. Поэтому несколько раз Игнатьев помечал, что на эту тему товарищ Берия отказался разговаривать…

Сталин убрал Берию с Лубянки, но использовал его как пугало. Берия, уже ничем не руководя, олицетворял карательные органы. Лаврентий Павлович понимал, что его жестокость вызывает одобрение Сталина. Вождь был невысокого мнения о соратниках, считал, что товарищи по партии могут проявить мягкотелость, все, кроме Берии.

Профессор Наумов:

— Берия был надежным и беспощадным человеком. Все кровавые дела Иосиф Виссарионович поручал Берии, знал, что у него рука не дрогнет. Но Сталин подготовил ему смену в органах госбезопасности. Что касается атомных и ракетных дел, то они были налажены, и Берия уже не так был нужен. Тем более что Сталин его боялся.

— Значит, Сталин думал, что Берия может рискнуть и нанести удар первым?

— Он считал его авантюрным человеком, который может пойти на все. Берия чувствовал, что кольцо вокруг него сжимается. Министр госбезопасности Игнатьев рассказывал потом, что когда он звонил Лаврентию Павловичу, тот отделывался короткими «да» или «нет». Боялся даже вступать в разговор. Это после того, как засекли его разговор с тогдашним министром госбезопасности Абакумовым и через несколько недель Абакумова отправили в тюрьму.

— Сознавал Берия, что его ждет?

— Конечно! Под топором ходили и другие члены президиума ЦК, но каждый питал какие-то надежды, что вождь смилостивится. Берия надеялся только на то, что Сталин уйдет из жизни раньше, чем успеет его посадить.

Информация о состоянии здоровья вождя у него была точная. Ведь на разных должностях сидели его люди.

Каганович скажет позднее:

— Берия нам говорил, что если бы Сталин попробовал его арестовать, чекисты устроили бы восстание…

В этом он, конечно, сильно заблуждался. Но товарищи по президиуму ЦК его слова запомнили. Именно поэтому в июне 1953 года они не рискнут просто снять Берию с должности, а арестуют его. Они хотели обезопасить себя.

Первые реабилитации и оттепель

На первых ролях в стране и партии оказался Маленков. Но ему не хватало воли, властности, силы, чтобы стать первым. Поэтому он вступил в союз с Берией, чтобы удержать власть. Хрущева они пока всерьез не принимали и не считали конкурентом. Но Берия с товарищами не считался и действовал самостоятельно. Разница между ними и Берией состояла в том, что они сомневались: а справятся ли они с такой огромной страной? Они настолько привыкли исполнять приказы Сталина, что у многих наступил паралич воли. А у Берии сомнений не было: он справится с любой задачей.

Пока остальные руководители страны с трудом осваивались с новой ролью, он начал действовать самостоятельно и самоуверенно. У него в руках все рычаги, аппарат госбезопасности всесилен, и никто не смел спросить: а с какой стати вы этим занимаетесь?

Став министром внутренних дел, Берия сразу образовал четыре группы: по проверке «дела врачей», «мингрельского дела», «дела сотрудников МГБ», которых обвиняли в создании контрреволюционной сионистской организации, и «дела арестованных работников Главного артиллерийского управления Военного министерства СССР». А потом еще назначил комиссию, которая проверяла обвинения против руководства военно-воздушных сил Советской армии и работников Министерства авиационной промышленности.

Группы быстро доложили, что все дела фальсифицированы. В приказе, подписанном Берией, говорилось: следствие проводилось бывшим Главным управлением контрразведки Смерш Министерства вооруженных сил СССР необъективно и поверхностно.

Сразу после этого началась реабилитация видных военачальников, которых посадили после войны.

2 апреля Берия отправил в ЦК записку об обстоятельствах убийства чекистами художественного руководителя Государственного еврейского театра народного артиста СССР Соломона Михайловича Михоэлса.

3 апреля по инициативе Берии президиум ЦК принял решение реабилитировать арестованных по «делу врачей-убийц»:

«Принять предложение МВД СССР:

а) о полной реабилитации и освобождении из-под стражи врачей и членов их семей, арестованных по так называемому «делу о врачах-вредителях» в количестве тридцати семи человек;

б) о привлечении к уголовной ответственности работников бывшего МГБ СССР, особо изощрявшихся в фабрикации этого провокационного дела и в грубейших извращениях советских законов».

4 апреля Берия подписал приказ по министерству «О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия»:

«Установлено, что в следственной работе органов МГБ имели место грубейшие извращения советских законов, аресты невинных советских граждан, разнузданная фальсификация следственных материалов, широкое применение различных способов пыток — жестокие избиения арестованных, круглосуточное применение наручников на вывернутые за спину руки, продолжавшееся в отдельных случаях в течение нескольких месяцев, длительное лишение сна, заключение арестованных в раздетом виде в холодный карцер.

По указанию руководства бывшего Министерства государственной безопасности СССР избиения арестованных проводились в оборудованных для этой цели помещениях в Лефортовской и внутренней тюрьмах и поручались особой группе специально выделенных лиц из числа тюремных работников с применением всевозможных орудий пыток.

Такие изуверские «методы допроса» приводили к тому, что многие из невинно арестованных доводились следователями до состояния упадка физических сил, моральной депрессии, а отдельные из них до потери человеческого облика.

Пользуясь таким состоянием арестованных, следователи-фальсификаторы подсовывали им заблаговременно сфабрикованные «признания» об антисоветской и шпионско-террористической работе.

Подобные порочные методы ведения следствия направляли усилия оперативного состава на ложный путь, а внимание органов государственной безопасности отвлекалось от борьбы с действительными врагами Советского государства…»

Пересмотрены были только те дела последнего времени, к которым Берия не имел отношения. О других несправедливо арестованных, о тех, кого посадил он сам, Лаврентий Павлович не вспоминал. Им руководило не чувство справедливости и не желание выпустить невинных, а стремление переложить вину за репрессии на своих соперников и конкурентов и, конечно же, снискать в стране лавры освободителя.

Но когда 4 апреля 1953 года «Правда» напечатала сообщение МВД о реабилитации «врачей-убийц», это произвело огромное впечатление на страну. Это было первое публичное признание в том, что органы госбезопасности совершают преступления. Напряжение в обществе разрядилось. Мрачная атмосфера, сгустившаяся в последние месяцы жизни Сталина, рассеялась. Именно в те дни появились ростки того, что потом, используя название известного романа Ильи Григорьевича Эренбурга, назовут «оттепелью».

Потом, после ареста Берии, товарищи по партийному руководству поставят это Берии в вину: «дело врачей» надо было прекратить, но зачем об этом писать, подрывать авторитет партии и органов?

На пленуме ЦК после ареста Берии это скажет секретарь Николай Николаевич Шаталин:

— Взять всем известный вопрос о врачах. Как выяснилось, их арестовали неправильно. Совершенно ясно, что их надо освободить, реабилитировать и пусть себе работают. Нет, этот вероломный авантюрист добился опубликования специального коммюнике Министерства внутренних дел, этот вопрос на все лады склонялся в нашей печати и так далее… Ошибка исправлялась методами, принесшими немалый вред интересам нашего государства. Отклики за границей тоже были не в нашу пользу…

Этими разоблачениями были крайне недовольны и сотрудники госбезопасности, им не понравилось, что об их преступлениях заговорили публично. Чекисты не понимали, чем им теперь заниматься, если прекратятся политические дела.

Но пока что все происходит стремительно. Берия активен, энергичен и напорист. Товарищи по руководству молча хлопают глазами и послушно голосуют за предложения Берии. Ни возразить, ни оспорить его идеи они еще не смеют.

10 апреля президиум ЦК решил: «Одобрить проводимые товарищем Берией Л.П. меры по вскрытию преступных действий, совершенных на протяжении ряда лет в бывшем Министерстве госбезопасности СССР…»

Амнистия 1953 года

По инициативе Берии 9 мая президиум ЦК принял сенсационное, хотя и секретное постановление «Об оформлении колонн демонстрантов и зданий предприятий, учреждений, организаций в дни государственных праздников». Оно запрещало использовать на демонстрациях портреты вождей — как мертвых, так и живых. Через два месяца, уже после ареста Берии, президиум ЦК спохватился и отменил это беспрецедентное решение. Как же это люди пойдут на демонстрацию без портретов членов президиума?..

Берия превратил Министерство внутренних дел в центр власти. Он подчинил себе в эти несколько месяцев 1953 года все, что мог. Даже Управление уполномоченного Совета министров по охране военных и государственных тайн в печати (цензура) и — непонятно зачем — Главное управление геодезии и картографии.

Зато он освободил МВД от производственно-хозяйственной деятельности, раздал отраслевым министерствам все строительные управления и промышленные предприятия, на которых использовался труд заключенных. Ему просто надоело заниматься хозяйственными делами. Он хотел быть политиком.

Главпромстрой и Главспецстрой перешли в Первое главное управление при Совете министров, занимавшееся производством ядерного оружия.

Заключенных, содержащихся в исправительно-трудовых лагерях, а также работников лагерного аппарата и военизированной охраны, то есть все Главное управление исправительно-трудовых лагерей и колоний (ГУЛАГ) и отдел детских колоний, он отдал Министерству юстиции.

Он отказался от всего, кроме особых лагерей и тюрем для особо опасных государственных преступников (шпионов, диверсантов, террористов, троцкистов, эсеров и националистов) и военных преступников из числа бывших военнопленных (немцев и японцев). В общей сложности в особых лагерях МВД содержалось двести двадцать тысяч человек. Их освободит только Хрущев.

Берия подготовил амнистию 1953 года. Эта амнистия воспринимается исключительно негативно. В действительности она открыла дорогу на свободу людям, сидевшим за те преступления, за какие позже уже не сажали.

26 марта Берия написал в президиум ЦК, что в исправительно-трудовых лагерях, тюрьмах и колониях сидят два с половиной миллиона человек! Большое число заключенных не представляют серьезной опасности для общества: это женщины, подростки, престарелые и больные люди.

Такое количество объясняется жестокостью советской юстиции с предвоенных времен, когда стали сажать за самовольный уход с работы, за должностные и хозяйственные преступления, мелкую спекуляцию, кражи.

А указ от 15 июня 1939 года еще и запрещал досрочное освобождение за хорошую работу. Это произошло после того, как на закрытом заседании Президиума Верховного Совета СССР Сталин сказал:

— Мы плохо делаем, что нарушаем работу лагерей. Освобождение этим людям, конечно, нужно, но с точки зрения государственного хозяйства это плохо… Нельзя ли, чтобы эти люди остались на работе, награды им давать, ордена, может быть? Досрочно сделать их свободными, но чтобы они остались на строительстве как вольнонаемные… Это, как у нас говорилось, — добровольно-принудительный заем, так и здесь — добровольно-принудительное оставление.

Начиная с середины тридцатых годов большинство изменений, внесенных в Уголовный кодекс, были либо собственной инициативой Сталина, либо готовились по его указанию.

15 февраля 1942 года был принят указ Президиума Верховного Совета СССР об уголовном наказании колхозников, которые не вырабатывали установленного числа трудодней.

С 1940 года от пяти до восьми лет лагерей давали директорам предприятий, которые выпускают недоброкачественную продукцию.

В 1947 году были приняты указы об усилении уголовной ответственности за воровство. Осужденных приговаривали к длительным срокам заключения. За эти преступления сидели миллион двести тысяч человек. Подростков за маленькую кражу осуждали на несколько лет. В Москве приговорили к пяти годам тринадцатилетнего подростка за кражу у соседа по коммунальной квартире двух банок варенья и хлеба.

За изнасилование наказывали жестче, чем за убийство.

В лагерях находились тридцать тысяч человек, осужденных на срок от пяти до десяти лет за должностные, хозяйственные и воинские преступления — в основном это были председатели колхозов и бригадиры, инженеры, руководители предприятий.

Сидели четыреста тысяч женщин, из них шесть тысяч беременных и тридцать пять тысяч с детьми в возрасте до двух лет. Сидели двести сорок тысяч пожилых людей и тридцать одна тысяча несовершеннолетних, осужденных за мелкие кражи и хулиганство.

Берия предложил освободить в общей сложности около миллиона человек. Не подлежали амнистии получившие срок больше пяти лет, осужденные за контрреволюционные преступления, бандитизм, крупные хищения и умышленное убийство.

При этом Берия предложил немедленно пересмотреть законодательство, смягчить уголовную ответственность за нетяжкие преступления, а за хозяйственные, бытовые и должностные преступления карать административными мерами.

В год суды рассматривают дела полутора миллионов человек, писал Берия, из них шестьсот пятьдесят тысяч приговариваются к тюремному заключению, половина за преступления, не представляющие особой опасности для государства. Если не изменить законодательство, через год-другой в лагерях опять будут сидеть около трех миллионов человек…

26 марта Берия направил в президиум ЦК записку с приложением проекта указа президиума Верховного Совета «Об амнистии». Проект был подготовлен МВД вместе с Министерством юстиции и генеральным прокурором. Предложение Берии мгновенно утвердили. 28 марта был опубликован указ «Об амнистии».

На свободу вышли миллион двести тысяч заключенных, и были прекращены следственные дела на четыреста тысяч человек. Амнистию в тот момент называли ворошиловской, потому что под указом стояла подпись председателя президиума Верховного Совета Климента Ефремовича Ворошилова…

Виктор Адамский, физик-теоретик, трудившийся вместе с академиком Сахаровым в закрытом городе Сарове (Арзамас-16), рассказывал, что в городе на строительстве работали заключенные. Однажды физики проходили вдоль забора, который ограждал строительную зону, и обратили внимание на необычное возбуждение среди заключенных. Они не работали, подбрасывали вверх ушанки и кричали:

— Ура Ворошилову!

Офицер охраны пояснил, что заключенным только что зачитали указ об амнистии, подписанный Ворошиловым.

Военные остались без денег

Генерал-лейтенант Амаяк Захарович Кобулов, младший брат первого заместителя Берии, говорил весной 1953 года одному из своих подчиненных:

— Ты и представить себе не можешь, что замыслил Лаврентий Павлович. Он будет решительно ломать существующие порядки не только в нашей стране, но и в странах народной демократии.

Берия отказался увеличить финансирование оборонных расходов. «Вы тратите слишком много денег», — сказал он генералам. 27 марта Берия отправил в Совет министров записку с предложением отказаться от многих дорогостоящих строек, которые поглощали средства из бюджета. Эта идея понравилась многим секретарям обкомов.

Прекратилось строительство объектов, сооружавшихся силами МВД и требовавших большого количества материалов и рабочей силы: Главного Туркменского канала, самотечного канала Волга — Урал, Волго-Балтийского водного пути, гидроузлов на Нижнем Дону, железных и автомобильных дорог на Севере.

Берию тянуло и к международным делам. Он примеривался к более крупной роли, чем министр внутренних дел.

Берия попытался восстановить отношения с Югославией, разорванные при Сталине. Он поручил своим разведчикам устроить ему конфиденциальную встречу с Александром Ранковичем, который в югославском руководстве занимал такие же, как он, должности. Ранкович был членом политбюро, заместителем главы правительства и министром внутренних дел. Но встретиться они не успели.

Летом 1953 года ухудшилась ситуация в Восточной Германии. Неумелая политика ее лидеров, низкий уровень жизни, особенно по сравнению с Западным Берлином, куда еще был свободный доступ, привели к народному восстанию 17 июня. Охватившее все города ГДР, оно было подавлено советскими танками. Это вселило сомнения в правильности курса на строительство в Восточной Германии социализма.

Мнения в Москве разделились. Берия считал, что «незачем заниматься строительством социализма в ГДР, необходимо, чтобы Западная и Восточная Германия объединились как буржуазное, миролюбивое государство». Молотов, который вновь стал министром иностранных дел, ему резко возражал. Спор решился в пользу Молотова, потому что 26 июня Берия был арестован. Но исторически Берия был ближе к истине.

Незадолго до своего ареста он вызвал в Москву основных резидентов разведки, чтобы поставить перед ними новые задачи. И заменил всех руководителей представительств МВД в странах народной демократии. Им всем был устроен экзамен на знание языка страны пребывания. Кто сдал, возвращался назад, хотя и с понижением в должности. Не сдавших зачисляли в резерв. Язык знали далеко не все — привыкли работать с переводчиком. А Берия требовал, чтобы резиденты могли беседовать с руководителями секретных служб и лидерами государств без переводчиков.

Историк Никита Петров пишет, что Берия почти в десять раз сократил аппарат уполномоченного МВД в Восточной Германии, где работали две тысячи двести чекистов. Берия пришел к выводу, что советские офицеры подменяют органы госбезопасности ГДР и мешают им работать. В Восточной Германии осталось триста чекистов, и они уже исполняли чисто советнические функции.

Подполковник Виталий Геннадьевич Чернявский, который в 1953 году руководил отделом во Втором главном управлении МВД (внешняя разведка), рассказал мне, как его неожиданно вызвал Берия и отправил в Румынию старшим советником сразу при двух румынских министрах — госбезопасности и внутренних дел.

— Вы пользовались особым доверием Берии?

— Нет, я был для него новым человеком. Последние годы Берия не руководил непосредственно НКГБ и НКВД, и все это время я был вне поля его зрения. В 1953 году сыграли роль моя хорошая служебная аттестация и положительные отзывы руководителей разведки.

— А почему он послал вас в Румынию?

— Впервые меня отправили туда еще в начале сентября 1944 года. Я пробыл там три года, хорошо изучил страну, быт и нравы, психологию народа, свободно владел румынским языком, так что в случае необходимости выступал в качестве заправского румына, чему способствовала и моя внешность. Но мне не хотелось оставлять работу в центральном аппарате. Попытался уговорить начальника управления отвести мою кандидатуру. Но куда там — перечить Берии никто не решался.

— Какое впечатление он на вас произвел?

— Это был хитрый, коварный и безжалостный царедворец, идущий по множеству трупов к вершинам власти. Ум у Берии был острый, расчет точный. Он хорошо разбирался в искусстве разведки и контршпионажа.

После прихода в МВД Берия подверг резкой критике деятельность разведки в послевоенные годы и начал энергично заниматься ее перестройкой. Он обновил состав советнических групп в странах народной демократии, поставил во главе молодых и деятельных сотрудников.

Считая, что отношения с нашими союзниками должны быть более уважительными и доверительными, он настаивал на том, чтобы советники не вмешивались во внутренние дела и не давали рекомендаций по «скользким» делам, особенно тем, которые возникали в результате внутренней борьбы в правящей верхушке, дабы ни у кого не было ни малейшего повода для ссылки на то, что они заведены и реализованы по указанию советских товарищей.

— Какие указания вы получали от Берии?

— Едва я успел немного осмотреться в румынской столице, как 17 июня в Берлине начались выступления рабочих против политики правительства ГДР, которые были подавлены Советской армией. Берия позвонил мне по ВЧ и предупредил: «Головой ответите за то, чтобы такого не случилось в Бухаресте». И приказал каждый день докладывать об обстановке в Румынии лично ему или его первому заместителю Кобулову, на котором замыкалась внешняя разведка. К Бухаресту подтянули части отборных дивизий румынской армии, которые были сформированы во время войны на территории Советского Союза, подразделения пограничных войск, было усилено патрулирование столицы и окрестностей… В Румынии ничего не произошло.

В день, когда был арестован Берия, у меня умолк аппарат ВЧ. Я не мог дозвониться в Москву. А примерно через месяц меня, как и других старших советников, отозвали: «Вы были назначены без согласования с ЦК КПСС, поэтому вас освобождают от должности. Ждите нового приказа…»

У руля государства

Думать, что тогда все Берию ненавидели, неверно. Когда освободили «врачей-убийц» и наказали тех, кто их посадил, трижды Герой Социалистического Труда академик Яков Борисович Зельдович (один из создателей ядерного оружия) сказал Андрею Дмитриевичу Сахарову не без гордости:

— А ведь это наш Лаврентий Павлович разобрался!

Были такие настроения среди некоторых людей: «Лаврентий Павлович — единственный защитник и опора».

Алексей Аджубей слышал его выступление на торжественном собрании, посвященном очередной годовщине Октября. Внешне располневший, с одутловатым, обрюзгшим лицом, он был похож на рядового служащего. Одежда сидела на нем мешковато. Но говорил он хорошо, почти без акцента, четко и властно. Умело держал паузы, вскидывал голову, дожидаясь аплодисментов. Доклад ему составили нестандартно.

Профессор и генерал Владимир Филиппович Некрасов, в те годы молодой офицер МВД, вспоминает:

— Лаврентий Павлович — тогда это для меня была фигура безупречная. Песня такая была: «Вперед, за Сталиным ведет нас Берия…» — «Марш чекистов». Авторитет его, по-моему, был непререкаем. Я работал в Казанском военном училище, рядом служили суворовцы из Ташкентского суворовского училища, те вообще боготворили Лаврентия Павловича…

Или, скорее, боялись?

Плана переустройства жизни страны у него не было. Но он жаждал власти и понимал, что надо найти опору в партии в лице секретарей ЦК национальных республик и обкомов. Ему это было труднее, чем Хрущеву. Никиту Сергеевича первые секретари знали и, хотя относились к нему, может быть, с некоторой иронией, считали его все же своим человеком. А Берия вызывал у них только страх.

Весной 1953 года возникло ощущение политического вакуума. Правило коллективное руководство, и партийная пропаганда не знала, кого выделять. Страна впервые осталась без вождя.

Фамилии основных политических руководителей почти не упоминались, о том, что они делали, не сообщалось. В газетах мелькало только имя министра иностранных дел Молотова, который в одиночку посещал дипломатические приемы, получал послания от руководителей других стран и на них отвечал. И еще новый председатель Президиума Верховного Совета СССР Климент Ефремович Ворошилов исправно награждал передовиков.

Партийные секретари не знали, на кого ссылаться, чьим именем козырять, кому докладывать, и чувствовали себя неуверенно. Слишком сложный пасьянс в Кремле пугал их и раздражал: они хотели определенности.

Берия сделал ставку на национальные республики, союзные и автономные. Он считал, что им должно быть предоставлено больше прав — прежде всего в продвижении местных кадров.

Республики злились из-за того, что им на роль всяких начальников присылали людей с другого конца страны, которые не знали ни местных условий, ни языка и не хотели знать, но вели себя по-хозяйски.

Кроме того, его предложения означали бы прекращение борьбы с национализмом, когда, скажем, выдающегося кинорежиссера Александра Петровича Довженко за фильм об Украине отлучили от творческой деятельности. Берия предлагал, напротив, расширить преподавание на родных языках, хотел ввести национальные ордена. Это грело душу местных секретарей.

Он направил в президиум ЦК записки о положении на Украине, в Белоруссии, Прибалтике. В них говорилось о репрессиях и раскулачивании в Литве и Западной Украине, о насильственной русификации и ошибках в кадровой политике. По его запискам немедленно принимались решения о выдвижении национальных кадров, о том, что ведущие республиканские работники должны знать местный язык и на нем вести делопроизводство.

Украинскому Министерству внутренних дел Берия предписал брать на работу молодежь, свободно владеющую украинским языком. Новый республиканский министр генерал-лейтенант Павел Яковлевич Мешик, уроженец Конотопа, требовал от оперативных работников, действующих на Западной Украине, безукоризненного владения украинским.

Вилис Круминьш, в пятидесятые годы второй секретарь ЦК Компартии Латвии, позднее вспоминал, что в июне 1953 года к ним в Ригу поступила записка первого заместителя главы правительства Берии и указание: перевести делопроизводство на латышский язык, номенклатурных работников, не знающих латышского, откомандировать в распоряжение ЦК КПСС.

Составили список партработников из ста семи человек, которых следовало отправить домой. Позвонили в Москву: как же можно отсылать этих людей, ведь мы только что пригласили их в Латвию?

В ЦК угрожающе сказали:

— Не выполните указание, будете нести партийную ответственность. А может быть, и не только партийную.

Некоторые партработники сразу же забыли русский язык. Секретарь республиканского ЦК по идеологии Арвид Янович Пельше, будущий член политбюро, умевший держать нос по ветру, сказал:

— Кадры надо латышизировать.

Но тут Берию арестовали, и все прежние указания отменили. Теперь уже в Латвии не спешили с нововведениями. И Арвид Пельше превратился в твердокаменного борца со всеми проявлениями «национализма», что позволило ему со временем стать членом политбюро и председателем Комитета партийного контроля при ЦК КПСС.

В здании ЦК Латвии памятник Сталину стоял до середины 1959 года. Круминьш говорил управляющему делами:

— Убери ты его!

Управляющий, в свою очередь, ходил с тем же самым к секретарю ЦК по идеологии Пельше. Тот отвечал опасливо:

— Подождем еще.

В 1959 году в Ригу приехал Хрущев. Увидел статую, бросил первому секретарю Яну Эдуардовичу Калнберзину:

— У вас что, тягача нет ее убрать?..

8 июня 1953 года Берия отправил в президиум ЦК письмо о национальном составе аппарата МВД Белоруссии. Он писал, что в аппарате министерства и местных органах на руководящих постах почти совсем нет белорусов, «примерно такое же положение с использованием белорусских кадров имеет место в республиканских, областных и районных партийных и советских организациях», в западных областях почти совсем нет белорусов — местных уроженцев. В институтах преподавание ведется только на русском языке, хотя в тридцатые годы учили и на белорусском. Попутно он отмечал бедственное положение крестьян: в западных областях в колхозах люди совсем мало получают на трудодни…

По такой же записке Берии в Киеве состоялся пленум ЦК Компартии Украины, который признал неудовлетворительной работу республиканского политбюро по руководству западными областями, отменил «порочную практику» выдвижения на руководящую работу в западных областях работников из других областей, перевод преподавания в вузах на русский язык.

Первого секретаря республиканского ЦК сняли за грубые ошибки. Вместо Леонида Георгиевича Мельникова, который, хотя и работал долгие годы в Полтаве, Донецке и Киеве, был русским, назначили украинца Алексея Илларионовича Кириченко.

Берия своей властью сменил в Минске министра внутренних дел и его заместителей. Сменить партийный аппарат должен был президиум ЦК. Берия предложил снять первого секретаря ЦК Белоруссии Николая Семеновича Патоличева и поставить на его место белоруса Михаила Васильевича Зимянина (будущего главного редактора «Правды» и секретаря ЦК КПСС).

О грозящей опасности Патоличева предупредил министр внутренних дел республики генерал-майор Михаил Иванович Баскаков, человек с необычной судьбой.

Баскаков был сиротой, его совсем маленьким подобрали в Москве. Он не знал своего имени. Его воспитывала одна женщина в Гжатском уезде, которая за это получала до революции в месяц шесть рублей казенных денег. Он окончил четырехклассную школу и после революции работал слесарем и кочегаром на лесопильном заводе. В 1933 году его взяли в ОГПУ. Он успешно подвигался по служебной лестнице, в 1938-м стал наркомом внутренних дел Карело-Финской ССР, войну провел начальником управления госбезопасности в Горьком.

В Минск Баскакова перевели в начале 1952 года. У него сложились хорошие отношения с министром внутренних дел Литвы Петром Павловичем Кондаковым. А Кондаков прежде был в Москве заместителем у министра госбезопасности Игнатьева, и у него сохранились крепкие связи на Лубянке.

Кондакова тоже вызвали в Москву. В лубянских коридорах он случайно услышал, что на Патоличева собирают материал. Кондаков предупредил Баскакова, а тот Патоличева.

И Баскаков, и Кондаков имели все основания ненавидеть Берию, который распорядился снять обоих с должности и заменить местными работниками.

Николай Патоличев сразу поехал в Москву. Там он встретил уже освобожденного от работы бывшего первого секретаря ЦК Компартии Украины Леонида Георгиевича Мельникова. Его оформляли послом в Румынию.

Мельников поделился горьким опытом… Патоличев пошел по кабинетам, побывал у всех, кто принимал решения: у секретарей ЦК Хрущева и Николая Николаевича Шаталина, у главы правительства Маленкова. Никто не признался, что есть планы освободить Патоличева от должности. Умные люди посоветовали проситься на прием к Берии.

Патоличев позвонил Лаврентию Павловичу. Но Берия сослался на перегруженность работой и от встречи уклонился. Это уже многое сказало опытному Патоличеву. А через несколько дней Патоличеву в Минск позвонил Хрущев и сказал, что его освобождают от должности «за нарушение ленинской национальной политики».

Но Патоличеву невероятно повезло. Пленум ЦК Компартии Белоруссии, на котором первого секретаря обвиняли в неправильном подборе и расстановке кадров, крупных ошибках в управлении народным хозяйством, начался 25 июня 1953 года, накануне ареста Берии, о чем ни Патоличев, ни другие участники пленума конечно же не подозревали.

Вначале все шло по плану. Зачитали доклад с критикой первого секретаря. Выступил Патоличев, сказал:

— Я сюда приехал по указанию Центрального комитета, по его указанию и уезжаю.

На следующий день пленум продолжился. Но пока в Минске все еще критиковали первого секретаря, в Москве арестовали Берию. Ситуация мгновенно переменилась.

Патоличева зовут к телефону. Звонят Маленков и Хрущев. Они говорят, что Берия арестован, просят пока держать это в секрете, но сообщают главное:

— Если пленум ЦК Компартии Белоруссии попросит ЦК КПСС, решение о вашем отзыве может быть отменено.

И те же люди, которые только что собирались снять своего первого секретаря, немедленно проголосовали за то, чтобы он остался. Через три года Патоличева снимет Хрущев и отправит на дипломатическую работу — назначит заместителем министра иностранных дел…

Заговор

Принято говорить, что арест Берии — это поворотный момент в истории страны, начало борьбы с культом личности Сталина. К этим идеям Хрущев придет значительно позже. А в 1953 году это была просто борьба за власть. Товарищи по партии избавились от опасного соперника и одиозной личности.

Сталин убирал членов политбюро постепенно. Собирал на них показания, знакомил с материалами других членов политбюро, спрашивал их мнение. Потом вопрос выносился на пленум ЦК. Жертву уничтожали постепенно: выводили из политбюро, освобождали от всех должностей, выводили из ЦК, исключали из партии, вызывали к следователю и, наконец, арестовывали.

Но с Берией было по-другому. Соратники не чувствовали себя уверенно. Им нечего было ему предъявить. Вернее, они не решились обвинить его в том, в чем он действительно был виновен. Летом 1953 года руководители страны не хотели ставить вопрос о массовых репрессиях, потому что это означало критику Сталина. Кроме того, они сами в той или иной степени были причастны к уничтожению людей.

Никаких свидетельств, подтверждающих версию о том, что Берия готовился свергнуть партийное руководство, всех арестовать, так и не нашли. Хрущев позже откровенно сказал:

— Товарищи, с таким вероломным человеком только так и надо было поступить. Если бы мы ему сказали хоть немного раньше, что он негодяй, то я убежден, что он расправился бы с нами. Он это умел… Он способен подлить отраву, он способен и на все гнусности… Мы считали, что если он узнает о том, что на заседании будет обсуждаться о нем вопрос, то может получиться тан: мы на это заседание придем, а он поднимет своих головорезов и черт его знает, что сделает.

Хрущев, Маленков и другие в 1953 году поступили так, как привыкли действовать при Сталине. Они просто арестовали Берию без предъявления обвинений, без ордера на арест. Это был не заговор Берии, а заговор против Берии.

В перестроечные годы появились рассказы отставных офицеров о том, как в день ареста Берии их части подняли по тревоге и приказали подготовиться к бою. И вроде бы офицеры Третьего управления Министерства внутренних дел (контрразведка в вооруженных силах) пытались помешать войскам развернуться… Ходили слухи, будто летом 1953 года дивизия МВД была подтянута к Москве и ждала только приказа Берии войти в столицу, чтобы помочь ему взять власть.

Профессор Наумов:

— Дивизия и сейчас там стоит — это бывшая дивизия внутренних войск имени Дзержинского… Нет доказательств, что Берия готовился к захвату власти. А ему и не надо было. Он их всех держал в руках благодаря своим досье. Каждого мог в любую минуту обвинить в чем-то преступном. Но не торопился. Он считал, что еще не созрел этот плод. Ждал, пока власть сама упадет к его ногам…

Если Берия не собирался убирать товарищей по президиуму ЦК, то почему же тогда Хрущев и другие его арестовали?

Профессор Наумов:

— У него стремительно рос авторитет в стране. Маленков, Булганин, Молотов, Хрущев на его фоне казались слабыми как государственные деятели. Он в силу своего характера всех подавлял, на заседаниях никому не давал говорить, сам открывал обсуждение, сам подводил итоги, прерывал других ораторов, мог оскорбить грубым словом. Они его боялись и отпора дать не могли.

У членов президиума были крупные разногласия по ключевым вопросам, они бы скоро перессорились. Они это сами понимали. Пока была у них почва для объединения — страх перед Берией, они и предприняли такой шаг…

Заговор созрел в начале июня 1953 года. Такое дельце не всякий смог бы провернуть. И Хрущев головой рисковал, и Маленков, и Жуков. Молотов, Хрущев и Маленков по одному обрабатывали членов президиума ЦК. Вячеслав Михайлович Молотов сыграл особую роль — это он уговорил стариков в президиуме ЦК. Хрущев не обладал еще таким авторитетом, Маленкову они не верили, а Молотов был фигурой.

Мотором был Хрущев. Пока Берия находился у власти, Никита Сергеевич обречен был находиться на вторых ролях.

Хрущев пытался опираться на министра обороны Булганина — за ним армия. Они вдвоем дежурили у постели умиравшего вождя, и Хрущев затеял важный для него разговор о Берии. Во всяком случае, так они оба рассказывали на пленуме ЦК после ареста Берии, в июле 1953 года.

— Это было, наверное, за сутки до смерти товарища Сталина, — говорил Хрущев. — Я товарищу Булганину тогда сказал: «Николай Александрович, вот Сталин безнадежно болен, умрет, что будет после Сталина?»

Никита Сергеевич повел речь об опасности, исходящей от Берии, который захочет захватить такой пост, который позволит ему «установить шпионаж за членами политбюро, подслушивать, следить, создавать дела, интриговать».

Булганин на пленуме подтвердил:

— Был такой разговор.

Сам Булганин рассказывал:

— Члены президиума оказались под надзором МВД и Берии. За членами президиума было установлено наблюдение. Товарищи, мы имеем в своем распоряжении записи подслушивания Хрущева, Маленкова, Молотова, Булганина, Ворошилова. За ними наблюдали. Я приведу один небольшой, может быть, факт, но он характерен, чтобы поняли обстановку. За два-три дня, кажется, до того, как 26 июня его арестовали, мы на машине поехали ночью в половине второго, кончив поздно работать, на квартиру — товарищ Маленков, товарищ Хрущев, я и Берия — он нас подвез на квартиру. Живем мы — Георгий Максимилианович, Никита Сергеевич и я — в одном доме. Мы с Никитой живем друг против друга на одном этаже, а Георгий живет этажом ниже. Приехали мы на квартиру. Георгий Максимилианович на четвертый этаж пошел, а мы с Никитой на пятый поднялись. Поднялись на площадку, стоим и говорим, что жарко дома, поедем на дачу.

Он говорит: «Я зайду домой, взгляну». А я говорю: «Я прямо поеду на дачу». В этот же лифт сел, спустился, поехал на дачу. На другой день Никита Сергеевич звонит мне среди дня и говорит: «Слушай, я для проверки хочу спросить. Ты никому не говорил, что мы уехали на дачу? У тебя не было ни с кем разговора? Откуда Берия знает, что мы уехали на дачу? Он позвонил мне и говорит: «Ты с Булганиным на дачу поехал».

На другой день у товарища Маленкова в его комнате Берия говорит: «Они хитрят. Поднялись на квартиру, а потом уехали на дачу». Я говорю: «Знаешь, дома очень жарко, поехали на дачу». «Брось, — говорит, — ты в квартиру не заходил, спустился в лифте и поехал на дачу, а Хрущев — тот действительно, не мешкая, зашел и за тобой следом поехал». Мы решили это в шутку превратить. Никита Сергеевич говорит: «Как здорово узнаешь обо всем, у тебя что, агенты?»

Булганин продолжал:

— Товарищи, разоблачение Берии, я скажу вам, в особенности завершение этого разоблачения и сам арест Берии были трудным делом и рискованным делом. И здесь надо отдать должное товарищам Маленкову, Хрущеву и Молотову (бурные аплодисменты), которые организовали хорошо это дело и довели его до конца. Товарищи, после смерти Сталина президиуму ЦК пришлось вести очень сложную работу, решать сложные вопросы внутренней и внешней политики.

Хрущев прервал его:

— Одна поправка есть: и себя ты не исключай из этого.

Раздались аплодисменты.

Булганин откликнулся:

— Я очень тебе благодарен, Никита, за эту реплику и заявляю тебе и всем другим товарищам, что я поступил только так, как должен поступить каждый порядочный член партии.

Все важные разговоры заговорщики вели только на улице, не рисковали пользоваться телефоном или обсуждать нечто серьезное в рабочих кабинетах или у себя на квартирах и дачах. На июньском пленуме 1957 года Маленков, выставляя себя жертвой, говорил, что госбезопасность его подслушивала. Хрущев возразил, что это его подслушивали. Они прекрасно знали, что подслушивали обоих.

Маршала Ворошилова подслушивали с 1942 года, когда Сталин разозлился на него за провалы на фронте и назначил на незначительную для бывшего наркома обороны должность главнокомандующего партизанским движением.

Записью разговоров занималось Девятое управление МВД (охрана правительства). Аргумент — обеспечение безопасности членов президиума ЦК: вдруг им позвонит какой-то преступник?

С Анастасом Микояном Хрущев переговорил в самый последний момент. 26 июня Анастасу Ивановичу сообщили, что Хрущев просит по дороге в Кремль заехать к нему на дачу. Беседовали они в саду. Хрущев сказал, что у Берии в руках слишком много власти, он ни с кем не считается и стал опасен. Охрана членов президиума превратилась в осведомителей Берии и докладывает ему о каждом шаге руководителей партии и государства.

— А что Маленков? — прежде всего спросил осторожный Анастас Иванович.

Хрущев ответил, что и Маленков, и Молотов придерживаются того же мнения: Берию надо снять с поста первого заместителя главы правительства и министра внутренних дел.

О намерении арестовать Лаврентия Павловича Хрущев Микояну на всякий случай не сказал.

Товарищи по партийному руководству свергли Берию не только потому, что он претендовал на первую роль. Они боялись, что Лаврентий Павлович вытащит на свет документы, свидетельствующие об их причастности к репрессиям. Он-то знал, кто в чем участвовал. А виноваты были все. Одни подписывали уже готовые списки, другие сами кого-то требовали арестовать. Теперь Берия их всех держал в руках.

Необходимость перемен понимали и другие члены партийного руководства, только они медлили, трусили, боялись. Георгий Маленков, новый глава советского правительства, предложил собрать в апреле 1953 года пленум ЦК, чтобы осудить культ личности Сталина.

Сохранился проект его выступления:

«Товарищи! По поручению президиума ЦК КПСС считаю необходимым остановиться на одном важном принципиальном вопросе, имеющем большое значение для дела дальнейшего укрепления и сплочения руководства нашей партии и Советского государства.

Я имею в виду вопрос о неверном, немарксистском понимании роли личности в истории, которое, надо прямо сказать, получило весьма широкое распространение у нас и в результате которого проводится вредная пропаганда культа личности. Нечего доказывать, что такой культ не имеет ничего общего с марксизмом и сам по себе является не чем иным, как эсеровщиной.

Сила нашей партии и залог правильного руководства, важнейшее условие дальнейшего движения вперед, дальнейшего укрепления экономической и оборонной мощи нашего государства состоят в коллективности и монолитности руководства…

Руководствуясь этими принципиальными соображениями, президиум ЦК КПСС выносит на рассмотрение пленума ЦК КПСС следующий проект решения:

«Центральный комитет КПСС считает, что в нашей печатной и устной пропаганде имеют место ненормальности, выражающиеся в том, что наши пропагандисты сбиваются на немарксистское понимание роли личности в истории, на пропаганду культа личности.

В связи с этим Центральный комитет КПСС признает необходимым осудить и решительно покончить с немарксистскими, по существу, эсеровскими тенденциями в нашей пропаганде, идущими по линии пропаганды культа личности и умаления значения и роли сплоченного, монолитного, единого коллективного руководства партии и правительства».

Но пленум не собрался. Маленков не решался назвать имя Сталина. А Берия прямо говорил о культе Сталина, о сталинских ошибках и преступлениях, ознакомил членов ЦК со своей запиской по «делу врачей». Это объемистый документ в несколько десятков страниц. В нем цитировались показания следователей Министерства госбезопасности и резолюции Сталина, который требовал нещадно бить арестованных. Они произвели впечатление разорвавшейся бомбы.

Когда Берия заговорил о репрессиях, он тем самым снимал с себя ответственность и намерен был призвать к ответственности других. Это больше всего напугало партийный аппарат.

Лаврентий Павлович арестовал бывшего заместителя министра госбезопасности Рюмина («учитывая, что Рюмин являлся организатором фальсификаций и извращений в следственной работе») и хотел арестовать бывшего министра Семена Игнатьева, рассчитывая, что они дадут показания на Маленкова и Хрущева как соучастников репрессий, санкционировавших аресты и расстрелы.

Конечно, все члены сталинского политбюро так или иначе запятнали себя, подписывая расстрельные списки, отдавая на заклание друзей и родных. Но они конечно же не были такими преступниками, как Берия, у которого руки по локоть в крови. Разница между ними состояла в том, что Хрущев, Маленков и другие шли на преступления ради карьеры. В другую историческую эпоху они бы вели себя иначе.

А Берия, судя по всему, был прирожденным негодяем, поэтому на Лубянке он оказался на своем месте. Способность без колебаний и даже с видимым удовольствием пойти на любое грязное дело — вот что так ценил в нем Сталин…

Но Лаврентий Павлович, распоряжаясь архивами госбезопасности, запросто мог обнародовать любые документы и выставить товарищей по президиуму ЦК преступниками, а себя разоблачителем их преступлений.

Во время суда над Берией допрашивали и начальника 1-го спецотдела МВД Александра Семеновича Кузнецова, отвечавшего за особо важные архивные материалы. Он сообщил:

— В апреле я был вызван к Берии, который приказал мне принести материалы из особой папки с показаниями Ежова о Поскребышеве. Я нашел эти материалы, но они Берию не удовлетворили. Берия приказал мне связаться со всеми начальниками управлений МВД и передать им его приказание сдать на хранение в архив все оперативно-агентурные материалы, собранные на руководящих работников партийных и советских органов, в том числе на руководителей партии и государства. Такие материалы были нам сданы. Мы составили опись этих материалов. 25 мая эти описи я передал Кобулову с моим рапортом на имя Берии…

Хрущев и Маленков не позволили Берии пустить в ход эти опасные материалы.

Как же получилось, что такой опытный человек, такой умелый интриган, который выжил при Сталине, позволил себя арестовать? Расслабился, потерял бдительность, недооценил товарищей, в особенности Никиту Сергеевича Хрущева.

— Он считал нас простаками, — скажет потом на пленуме Маленков.

— Но мы не такие простаки оказались, — довольно отзовется Хрущев.

Судьбу Берии решил деятельный и напористый Хрущев. После свержения Берии он выдвинулся на главные роли и был избран на пленуме первым секретарем ЦК.

Другие члены партийного руководства не собирались расстреливать Берию.

Профессор Наумов:

— Мы нашли написанный от руки текст выступления Маленкова. В нем судьба Лаврентия Павловича предполагалась иной — снять с поста министра внутренних дел и первого заместителя председателя Совета министров, а назначить министром нефтяной промышленности…

Хрущев и Молотов были сторонниками полного устранения Берии, чувствовали, что надо избавиться от такого опасного человека. Микоян и Ворошилов предлагали использовать Берию на другой работе.

На заседании выступили Маленков и Хрущев, после чего Берии объявили, что он арестован. Вошли офицеры во главе с маршалом Жуковым и генералом Москаленко. Жукова выбрали еще и потому, что он был физически крепким. Кирилл Семенович Москаленко, командующий войсками Московского округа противовоздушной обороны, был тщедушным, его Берия мог бы с ног сбить. Но применять силу не понадобилось. Жуков только резким движением отбросил лежавшую перед Берией папку, думая, что в ней оружие. Папка полетела в сторону Хрущева, и тот испуганно отодвинулся.

Берию увели. Сам он сказать ничего не успел, поэтому ответил на предъявленные ему обвинения в первом письме, написанном в заключении.

Лаврентий Павлович, даже когда его выводили из зала заседаний, не предполагал, что ему предстоит суд и расстрел.

На заседании президиума его обвинили в том, что он поставил Министерство внутренних дел над партией и правительством, что он был высокомерен и груб с товарищами. За это не расстреливают, справедливо считал Берия. Но он забыл, что сам расстреливал и за меньшее.

О том, что произойдет, поставили в известность далеко не всех участников заседания, спешно собранного в Кремле. Некоторые члены партийного руководства поняли, что сейчас будет решаться судьба Берии, только в тот момент, когда началось заседание. Им надо было быстро сориентироваться, сделать правильный выбор, но политический инстинкт их не подвел. Когда Берию увели, заседание продолжилось. Так что у всех было время оправиться от шока и занять правильную партийную позицию…

Члены президиума ЦК сидели в Кремле до поздней ночи, пока не получили сообщения о том, что Берия доставлен в Алешинские казармы на гарнизонную гауптвахту. Тогда только разошлись. Но беспокоились они напрасно. Никто и не попытался прийти Берии на помощь.

В Москву приехал кандидат в члены президиума ЦК, первый секретарь Компартии Азербайджана Мир Джафар Багиров, старый друг Берии. Сначала он помогал Лаврентию Павловичу сделать карьеру, потом тот ему покровительствовал.

Удивленный Багиров позвонил Микояну:

— Я звоню Лаврентию, но ни один телефон не отвечает. Что у вас случилось?

Микоян знал, что его телефон прослушивается, и ответил осторожно:

— Завтра зайдешь в ЦК и все узнаешь.

Даже кандидат в члены президиума ЦК пребывал в полнейшем неведении.

Опера «Декабристы»

Сын Берии всегда считал, что его отца убили в перестрелке в день ареста. Лаврентий Павлович жил в особняке на Малой Никитской улице (еще недавно она называлась улицей Качалова). Теперь здесь расположено посольство Туниса.

Сыну Берии даже рассказывали, что верные люди вывезли Лаврентия Павловича в Аргентину, и показывали фотографию, на которой будто бы запечатлен бывший глава госбезопасности в Буэнос-Айресе. Но в эту версию верил только его сын…

Арест Берии взял на себя министр вооруженных сил Николай Александрович Булганин. Непосредственное руководство поручил своему первому заместителю маршалу Жукову. Жуков подбирал людей, которым верил и которые не испугались. Ведь были и такие, как один военачальник, упавший в обморок, когда ему объяснили, что предстоит сделать.

Жуков отобрал четверых: командующего Московским округом противовоздушной обороны генерал-полковника Москаленко, первого заместителя командующего генерал-лейтенанта Батицкого, начальника штаба округа ПВО генерал-майора Баксова и начальника политуправления округа Ивана Григорьевича Зуба.

Из них только генерал-майор Зуб прожил достаточно долго, чтобы в перестроечные времена успеть рассказать, как именно это произошло.

Всех собрали с оружием у Булганина. Булганин и Жуков в своих машинах, не подлежащих проверке, привезли офицеров в Кремль будто бы для доклада о ситуации в системе противовоздушной обороны. Только здесь им объяснили, что им предстоит.

Они вывели Берию в комнату отдыха, где сидели до позднего вечера. Помощнику Маленкова Дмитрию Суханову отдали личные вещи Берии (у него отобрали даже ремень). В Кремле сменили охрану, но Берию рискнули вывезти только тогда, когда стемнело.

Арестованного доставили на гауптвахту штаба Московского округа. Тогдашний начальник гауптвахты полковник Сергей Петрович Гаврилов в перестройку рассказал, как это происходило, в газете «Советский спорт».

В семь вечера приехал министр обороны Булганин, осмотрел гауптвахту, сам выбрал камеру, велел срезать отопительную батарею, о которую можно разбить голову, и оплести окно проволокой, чтобы нельзя было разбить окно и осколками перерезать вены. В половине второго ночи привезли Берию. Перед тем как отправиться в путь, его завернули в ковер и положили в огромный лимузин Булганина.

Гауптвахту очистили от всех задержанных. Караул сменили. Отрыли траншеи, бронетранспортеры были готовы к бою. Тут Берия пробыл неделю. В ночь со 2 на 3 июля его увезли в штаб Московского военного округа, где держали в подземном бункере, построенном на случай ядерной войны. Там он находился до самой смерти. Ордера на арест, санкции на содержание под стражей никто не давал…

Берию арестовали в пятницу. Редакторы газет (без объяснений!) получили указание из ЦК убрать всякое упоминание о нем. Местным партийным органам велели снять его портреты.

В воскресных газетах на первой полосе сообщалось, что руководители партии и правительства присутствовали в субботу, 27 июня, в Большом театре на втором спектакле новой оперы композитора Юрия Александровича Шапорина «Декабристы» (автор либретто — Всеволод Александрович Рождественский). Дирижировал народный артист СССР Александр Шамильевич Мелик-Пашаев. Спектакль поставил народный артист СССР Николай Павлович Охлопков. Внимательные читатели газет обратили внимание на отсутствие Берии.

Нечто символическое было в том, что президиум ЦК пошел смотреть именно оперу «Декабристы», сюжет которой — восстание против императора. Юрий Шапорин начал писать оперу в 1925 году. В 1937 году было забраковано либретто, написанное Алексеем Николаевичем Толстым. Новое либретто предложил Рождественский. В январе 1953 года постановление ЦК сочло оперу все еще непригодной для постановки в Большом театре. Поставить ее смогли только после смерти Сталина.

Сразу после ареста Верховный Совет лишил Берию полномочий депутата Верховного Совета. Он был снят с должности заместителя главы правительства и министра внутренних дел, лишен всех званий и наград.

2-7 июля 1953 года в Кремле заседал пленум ЦК КПСС.

В повестке дня пленума было три вопроса:

«1. О преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берии (докладчик т. Маленков Г.М.).

2. О созыве очередной сессии Верховного Совета СССР (докладчик т. Ворошилов К.Е.).

3. Организационные вопросы (докладчик т. Хрущев Н.С.)».

Берии припомнили все.

Маленков рассказывал на пленуме ЦК:

— Мы все пришли к заключению, что в результате неправильной политики в ГДР наделано много ошибок, среди немецкого населения имеет место огромное недовольство, что особенно ярко выразилось в том, что население из Восточной Германии стало бежать в Западную Германию… Мы обязаны были трезво смотреть в глаза истине и признать, что без наличия советских войск существующий режим в ГДР непрочен. Берия при обсуждении германского вопроса предлагал не поправить курс на форсированное строительство социализма, а отказаться от всякого курса на социализм в ГДР и держать курс на буржуазную Германию.

Маленкову вторил Хрущев:

— Это означало отдать восемнадцать миллионов немцев под господство американских империалистов. Берия говорил: «Надо создать нейтральную демократическую Германию». Разве может быть нейтральной и демократической буржуазная Германия? Он говорил: «Мы договор заключим». А что стоит этот договор? Мы знаем цену договорам. Договор имеет свою силу, если он подкреплен пушками. Если договор не подкреплен силой, то он ничего не стоит, над нами будут смеяться, будут считать наивными. А Берия не наивный, не глупый, не дурак. Он умный, хитрый и вероломный. Он вел себя не как коммунист, а как провокатор, черт его знает, может быть, он получал задания резидентов иностранных разведок…

Бывший член политбюро Андрей Андреевич Андреев возмущался по другому поводу:

— Он начал дискредитировать имя товарища Сталина, наводить тень на величайшего человека после Ленина… Я не сомневаюсь, что под его давлением вскоре после смерти товарища Сталина вдруг исчезает из печати упоминание о товарище Сталине… Появился откуда-то вопрос о культе личности.

Министр металлургической промышленности Иван Федорович Тевосян был столь же верным сталинцем:

— Этот мерзавец Берия возражал против того, чтобы, говоря об учении, которым руководствуется наша партия, наряду с именами Маркса, Энгельса, Ленина называть имя товарища Сталина. Вот до чего дошел этот мерзавец…

Первый секретарь Компартии Украины Алексей Илларионович Кириченко, назначенный на эту должность с помощью Берии, спешил от него откреститься:

— В записке Берии непонятно почему фигурируюттакие термины: «западноукраинская интеллигенция», «западноукраинские кадры», «русаки», «русификация»… И это в то время, когда на Украине давно вышли из употребления эти слова. Украинский и советский народ — единая семья, и нет в ней западных украинцев и восточных украинцев…

Берию всячески старались смешать с грязью.

Когда-то Ежова обвинили в гомосексуализме. Теперь секретарь ЦК КПСС Николай Николаевич Шаталин рассказывал о связях Берии с женщинами. Прямо на пленуме он обильно цитировал показания начальника охраны Берии полковника Саркисова:

«Мне известны многочисленные связи Берии со всевозможными случайными женщинами… Берия сожительствовал со студенткой Института иностранных языков Майей. Впоследствии она забеременела от Берии и сделала аборт. Сожительствовал Берия также с 18-20-летней девушкой Лялей. От Берии у нее родился ребенок, с которым она сейчас живет на бывшей даче Обручникова (генерал-лейтенанта Бориса Павловича Обручникова Берия сделал начальником управления кадров МВД. — Авт.).

По указанию Берии я вел специальный список женщин, с которыми он сожительствовал. (Смех в зале.) Впоследствии, по его предложению, я этот список уничтожил. Однако один список я сохранил. В этом списке указаны фамилии, имена, адреса и номера телефонов более 25 таких женщин. Этот список находится на моей квартире в кармане кителя.

Год или полтора тому назад я совершенно точно узнал, что в результате связей Берии с проститутками он болел сифилисом».

О личной жизни Берии ходило немало слухов.

Нами Микоян, невестка Анастаса Ивановича Микояна, которая была знакома с Берией, вспоминает:

«Где-то в конце сороковых — начале пятидесятых годов в Москве в числе многочисленных тайных романов у Берии возникла связь с юной девушкой — красавицей Лялей. Она родила дочь, и Берия дал ребенку имя своей матери.

Позже маленькая Марта, став взрослой и красивой, в семидесятых годах вышла замуж за сына члена политбюро брежневской эпохи Гришина…»

Одновременно на пленуме были впервые сказаны слова в осуждение Сталина и сталинизма.

В заключительном слове Маленков говорил:

— Вы должны знать, товарищи, что культ личности Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в нашем высшем звене руководства вовсе отсутствовали. Мы не имеем права скрывать от вас, что такой уродливый культ личности привел к безапелляционности единоличных решений и в последние годы стал наносить серьезный ущерб делу руководства партией и страной…

Но все слова, сказанные на пленуме, остались секретом, ничего не было опубликовано. В газетах через несколько дней появилось короткое, в несколько строк, сообщение о том, что пленум ЦК исключил Берию из партии как врага коммунистической партии и советского народа. А президиум Верховного Совета передал дело о преступных действиях Берии на рассмотрение Верховного суда. По стране пошла гулять частушка:

Берия, Берия

Вышел из доверия,

И товарищ Маленков

Надавал ему пинков.

Многие поверили и в то, что Берия шпион. И в одну секунду все согласились с тем, что он негодяй и преступник. Это работала инерция сталинских времен, когда не сомневались: раз арестовали — значит, виновен.

А вот миллионы заключенных, которые спокойно восприняли смерть Сталина, расценили арест Берии как давно ожидаемый поворотный пункт в их судьбе…

Никто в аппарате госбезопасности не попытался освободить своего шефа, как этого опасались в Кремле.

Генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов вспоминал, что 26 июня, возвращаясь с работы на дачу, с удивлением увидел на шоссе колонну танков. Утром обратил внимание на то, что исчез портрет Берии, который висел у него в приемной. Через час руководство министерства собрали в конференц-зале. Руководили собранием первые заместители министра Круглов и Серов.

Круглов сообщил, что бывший министр Берия арестован за провокационные антигосударственные действия. Круглов сказал, что доложит товарищу Маленкову: органы и войска МВД верны правительству и партии.

Тогдашний сотрудник Министерства внутренних дел Украины Георгий Захарович Санников вспоминает, как в здании министерства сменилась охрана — появились офицеры в полевой форме, которые потребовали от всего оперативного состава сдать оружие. Незнакомые офицеры ходили по кабинетам и собирали пистолеты. Прямо в коридорах устанавливались пулеметы, судя по всему предназначенные для стрельбы вдоль коридоров…

Днем украинских чекистов собрали, и новый министр Тимофей Амвросиевич Строкач объявил, что арестованы «враг партии и советского народа Берия и его ставленники». Чекисты были потрясены: арестованы верные соратники Сталина. Из зала стали спрашивать:

— Почему забрали оружие? Нас специально разоружили? Нам не доверяют?

Строкач ответил:

— Оружие вам вернут сегодня же. Я уже дал команду.

Арест Берии вызвал вздох облегчения у партийного аппарата по всей стране. Они боялись и его самого, и местных ставленников Берии, боялись аппарата госбезопасности, который показывал, что следит и за партийным руководством, держится на равных, партийной власти над собой не признает.

Ни первый секретарь обкома, ни секретарь ЦК республики — никто не был гарантирован от внезапного ареста. Они все боялись местного чекистского начальника, знали, что за ними следят, но не знали, что именно начальник областного управления или республиканский министр сообщает в Москву.

В передовой «Правды» под названием «Нерушимое единение партии, правительства, советского народа» говорилось: «Любой работник, какой бы пост он ни занимал, должен находиться под неослабным контролем партии. Партийные организации должны регулярно проверять работу всех организаций и ведомств, деятельность всех руководящих работников. Необходимо в том числе взять под систематический и неослабный контроль деятельность Министерства внутренних дел».

На пленуме ЦК министр вооруженных сил Булганин заговорил о необходимых реформах системы госбезопасности:

— У нас партийные организации, инструктора крайкомов, обкомов и другие руководящие работники партийных органов имеют доступ в самые секретные лаборатории, научно-исследовательские институты, где творится исключительно секретная работа. Почему они не могут пойти в тюрьму и проверить содержание арестованных?

Ворошилов поддержал:

— Проверить, кто арестовал и почему арестовал.

Булганин продолжал свою речь, направленную против произвола госбезопасности:

— Как ведутся допросы. С этим надо покончить. Почему инструктор обкома не может пойти и проверить? Почему инструктор обкома ходит в любую лабораторию самого секретного порядка, а сюда пойти не может?.. Вы помните, во всяком случае большинство помнят и знают ЧК по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. Они были созданы в самые тяжелые годы существования советской власти, в годы Гражданской войны, такими они и остались сейчас, ничего не изменилось, только название изменилось. А права все те же, методы работы все те же, а мы прожили уже тридцать пять лет. Так разве это можно терпеть дальше? Кончать с этим надо. Напрашиваются некоторые вопросы, которые, я думаю, надо пересмотреть. Например, нужно ли оставлять все тюрьмы в ведении МВД, не передать ли их органам юстиции, а МВД сделать органом разведки и органом ведения следствия. Другой вопрос. Надо провести в жизнь неоднократные указания товарища Сталина о том, чтобы сделать Министерство внутренних дел гражданским министерством, а не военным.

Голоса из зала:

— Правильно.

— У нас есть армия, там есть генералы, офицеры и солдаты, — продолжал маршал Булганин. — Мы все знаем, что товарищ Сталин не раз ругался и ругал Берию. Зачем у нас Министерство внутренних дел военизировано, надо его развоенизировать. Почему там есть генералы, офицеры? Работники МВД должны быть, наоборот, чем проще, тем лучше, и тогда их работа будет еще более эффективной…

29 июня президиум ЦК принял постановление «Об организации следствия по делу о преступных, антипартийных и антигосударственных действиях Берии».

Прежнего генерального прокурора Григория Николаевича Сафонова 30 июня уволили (два года он оставался без дела, потом получил должность заместителя московского окружного транспортного прокурора), назначили нового — Романа Андреевича Руденко. Он почти десять лет был прокурором Украины, и Хрущев ему доверял.

Подписчики «Большой советской энциклопедии» получили конверты со свежеотпечатанными страницами, которые предлагалось вклеить в пятый том вместо страниц 21–23, где была статья о Берии. Он должен был исчезнуть из истории.

10 декабря 1953 года Президиум ЦК КПСС принял постановление «О рассмотрении дела по обвинению Берии и его соучастников». Дело должно было слушаться в закрытом судебном заседании без участия сторон в порядке, предусмотренном законом от 1 декабря 1934 года.

Президиум ЦК утвердил текст обвинительного заключения и решил разослать его по партийным организациям.

Арестованный сидел в камере без окна. Свет в ней не выключался даже ночью. Рядом с Берией неотлучно находился офицер, которому было приказано его убить, если на бункер кто-то попытается напасть. В президиуме ЦК все еще боялись, что его захотят освободить.

Берия говорил этому офицеру, что он ни в чем не виновен и что его скоро освободят. Не верил, что товарищи поступят с ним так же, как он поступал с другими.

Во втором письме, написанном в заключении, Берия напомнил Маленкову и Хрущеву о том, как он защищал их от Сталина. Ему тут же запретили писать и отобрали у него бумагу, пенсне и карандаш. Не дай бог, напишет что-то из того, что он о них знает…

Следствию пришлось нелегко. Члены президиума думали, как составить обвинительное заключение, потом обвинили Берию в антипартийной деятельности. Но прокурор Руденко сказал, что такой статьи в Уголовном кодексе нет. Тогда написали, что он занимался антигосударственной деятельностью. Но какой именно?

Свидетельств его заговора не обнаружилось. Берию надо было судить за массовые репрессии в стране. Но обвинять его в этом не решились.

Поэтому на всякий случай его обвинили в изнасиловании. Это в любом случае позволяло расстрелять Берию по указу Президиума Верховного Совета СССР от 4 января 1949 года «Об усилении уголовной ответственности за изнасилование». Так всегда делали в ведомстве госбезопасности: предъявляли обвинение сразу по нескольким статьям. Одно сорвется, другое останется.

Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР, которое с 18 по 23 декабря решало судьбу Берии и его сотрудников, состояло из маршала Ивана Степановича Конева, председателя ВЦСПС Николая Михайловича Шверника, генерала армии Кирилла Семеновича Москаленко, секретаря Московского обкома Николая Александровича Михайлова, председателя профсоюзов Грузии Митрофана Ионовича Кучавы, первого заместителя министра внутренних дел Константина Федоровича Лунева и двух юристов — первого заместителя председателя Верховного суда СССР Евлампия Лавровича Зей-дина и председателя Московского городского суда Леонида Абрамовича Громова.

Вместе с Берией на скамье подсудимых сидели его многолетние сотрудники:

Всеволод Николаевич Меркулов — бывший министр госбезопасности, в последнее время министр государственного контроля СССР, генерал армии;

Владимир Георгиевич Деканозов — бывший министр внутренних дел Грузии;

Богдан Захарович Кобулов — бывший первый заместитель министра внутренних дел, генерал-полковник (его брата генерал-лейтенанта Амаяка Кобулова расстреляют через год, но родным ничего не сообщат, и только через десять лет они узнают правду);

Сергей Арсеньевич Гоглидзе — бывший первый заместитель министра госбезопасности, в последнее время начальник управления МВД СССР, генерал-полковник;

Павел Яковлевич Мешик — бывший министр внутренних дел Украины, генерал-лейтенант;

Лев Емельянович Влодзимирский — бывший начальник следственной части по особо важным делам МВД СССР, генерал-лейтенант.

Судили их по закону от 1 декабря 1934 года, то есть без прокурора и без адвоката, ускоренным порядком, который ввел Сталин на следующий день после убийства Кирова. Обвинение им предъявили по печально знаменитой 58-й статье Уголовного кодекса.

В приговоре говорилось:

«Персонально суд считает доказанной виновность подсудимого Берии в измене Родине, организации антисоветской заговорщической группы в целях захвата власти и установления господства буржуазии, в совершении террористических актов против преданных коммунистической партии и народу политических деятелей, активной борьбе против революционного рабочего движения в Баку в 1919 году, когда Берия состоял на секретно-агентурной должности в контрразведке контрреволюционного мусаватистского правительства в Азербайджане и был связан с иностранной разведкой до момента разоблачения и ареста…»

На суде Берию обвинили и в том, что в 1942 году, когда он был представителем Ставки на Закавказском фронте, он пытался открыть перевалы через Главный Кавказский хребет, чтобы пропустить вражеские войска в Грузию…

А еще Берия пытался подорвать дружбу народов СССР с великим русским народом. Он саботировал важнейшие мероприятия, направленные на подъем хозяйства колхозов и совхозов и неуклонное повышение благосостояния советского народа.

Всех обвиняемых признали виновными в измене Родине, в организации антисоветской заговорщической группы с целью захвата власти, в совершении террористических актов.

«Изобличенные доказательствами подсудимые Берия Л.П., Меркулов В.Н., Деканозов В.Г., Кобулов Б.З., Гоглидзе С.А., Мешик П.Я. и Влодзимирский Л.Е. на судебном присутствии подтвердили показания, данные ими на предварительном следствии, и признали себя виновными в совершении ряда тягчайших государственных преступлений» — записано в приговоре.

Суд над Берией был чистым фарсом. Все семь подсудимых заслуживали самого сурового наказания, но за другие преступления. Но предъявленные им нелепые обвинения теперь ставят под сомнение правомерность наказания.

Если строго следовать закону, Берию и других надо оправдать по всем предъявленным им обвинениям и судить заново. Шпионами и предателями они не были. Они были мерзкими убийцами и садистами. Но мертвых в зал суда не приведешь. А просто взять и оправдать Берию невозможно.

Расстреляли его 23 декабря, через несколько часов после суда. Приговор привел в исполнение генерал Павел Федорович Батицкий. Затем в Берию, уже мертвого, стреляли еще пять офицеров. Расстрельную команду не приглашали: чем меньше свидетелей, тем лучше.

Профессор Наумов:

— Батицкий написал Хрущеву записку, что застрелили Берию прямо на лестнице. Это немыслимое дело. В бетонном бункере, где небольшие помещения, они могли друг друга перестрелять. Батицкий это написал, чтобы успокоить Хрущева: Берия ничего не успел рассказать, только он вышел после суда, и его сразу расстреляли.

На самом деле принесли доски, обшили помещение, чтобы пули в них застревали. Берии разрешили переодеться в чистое белье, принесли ему из дома черный костюм. На руки надели наручники. Как будто бы он держался достойно, не плакал и ни о чем не просил. Тело Берии отвезли в Донской крематорий и сожгли. Прах развеяли.

Остальных шестерых приговоренных к смерти подельников Берии отвезли назад в Бутырскую тюрьму, где они сидели, и там их расстреляли. Тела также кремировали.

Батицкий стал потом маршалом, главнокомандующим ПВО страны и заместителем министра обороны. В 1965 году ему присвоили звание Героя Советского Союза. Другие офицеры: Алексей Иванович Баксов (впоследствии генерал-полковник), Иван Григорьевич Зуб (впоследствии генерал-майор), Виктор Иванович Юферев (впоследствии полковник) — были награждены в январе 1954 года орденами Красного Знамени. Говорят, рассчитывали на Золотые Звезды Героя. Во всяком случае, работу они исполнили с душой и ощущали себя героями.

Из Грузии — по предложению республиканского ЦК — совершенно по-сталински выселили около двадцати родственников Берии и его жены. Причем его матери и теще было уже за восемьдесят, но их все равно вывезли в глухие места. Мать выслали за то, что она каждый день молится «за здоровье врага народа Берии». Остальных родственников обвиняли в том, что они ведут антисоветские разговоры, в том числе глухонемую сестру Лаврентия Павловича. Такая же судьба постигла родных Богдана Кобулова, Гоглидзе и Деканозова. Все это было сплошное беззаконие…

Генеральный прокурор СССР Руденко и министр внутренних дел Круглов обратились в президиум ЦК с предложением «запретить членам семей и близким родственникам указанных врагов народа проживание в городах Москве, Ленинграде, Тбилиси и других режимных городах и местностях Советского Союза, а также на территории Кавказа и Закавказья».

Маленков и Хрущев одобрили это предложение.

«Социально опасных» родственников по списку, составленному в МВД, выслали в Красноярский край, Свердловскую область и Казахстан. Органам госбезопасности было приказано взять «социально опасных» под надзор.

В сентябре 1955 года председатель КГБ генерал Серов докладывал в ЦК, что «некоторые родственники Берии продолжают и ныне восхвалять Берию, утверждать о его невиновности и высказывать недовольство решением о их выселении… Настроены явно антисоветски, допускают злобную клевету по адресу руководителей партии и Советского государства, изыскивают способы для установления связи с остальными высланными родственниками врага народа Берии с целью проведения организованной враждебной деятельности, направленной против Советского государства…

Принято решение привлечь их к уголовной ответственности за злобную антисоветскую агитацию».

Жену Берии и его сына арестовали.

Корней Чуковский 12 июля 1953 года записал в дневнике:

«Мне вспоминается сын Берии — красивый, точно фарфоровый, холеный, молчаливый, надменный, спокойный; я видел его 29 марта, у Надежды Алексеевны Пешковой.

Тамара Владимировна (жена Всеволода) подняла тогда бокал за «внуков Горького» — то есть за Берию и мужа Дарьи. Что теперь с его надменностью, холеностью, спокойствием? Где он?..

Дикая судьба у горьковского дома: от Ягоды до Берии — почему их так влечет к гэпэушникам такого — растленного — образа мыслей, к карьеристам, перерожденцам, мазурикам. Почему такие милые — простодушные — женщины втянуты в эту кровь?..»

Что имел в виду Корней Чуковский?

Невесткой Горького, Тимошей, в тридцатые годы увлекся нарком внутренних Генрих Григорьевич Ягода. Некоторые историки и по сей день уверены, что влюбленный Ягода приказал убить мужа Тимоши — сына Горького, Максима Пешкова.

Сын Берии Серго Лаврентьевич был женат на внучке Горького Марфе Максимовне Пешковой. После ареста старшего Берии этот брак распался.

Нина Теймуразовна Гегечкори-Берия после расстрела ее мужа, в начале 1954 года, отправила письмо Хрущеву. Она писала, что ее исключили из партии и обвинили «в антисоветском заговоре с целью восстановления капитализма в Советском Союзе». Кроме того, ее обвиняли в переписке с якобы ее родственником, грузинским меньшевиком Гегечкори:

«Я его не знала, никогда не видела, он не является моим родственником, и я ни в какой переписке с ним не находилась и не могла находиться…

Действительно страшным обвинением ложится на меня то, что я более тридцати лет (с 1922 г.) была женой Берии и носила его имя. При этом, до дня его ареста, я была ему предана, относилась к его общественному и государственному положению с большим уважением и верила слепо, что он преданный, опытный и нужный для Советского государства человек… Я не разгадала, что он враг советской власти, о чем мне было заявлено на следствии. Но он в таком случае обманул не одну меня, а весь советский народ, который, судя по его общественному положению и занимаемым должностям, также доверял ему…

С 1942 г., когда я узнала от него же о его супружеской неверности, я отказалась быть ему женой и жила с 1943 г. за городом сначала одна, а затем с семьей моего сына».

Нина Берия писала, что она тяжело больна, проживет недолго, и просила не дать ей «умереть одинокой, без утешения сына своего и его детей в тюремной камере или где-либо в ссылке».

Письмо Хрущев разослал всем членам президиума ЦК, но только почти через год, в конце ноября 1954 года, президиум решил судьбу сына и вдовы Берии: их отправили на административное поселение. Это тоже было вполне сталинское решение…

Серго Лаврентьевич Берия лишился своей фамилии: у него отобрали все документы и выписали новые, на материнскую фамилию. Его лишили научного и воинского званий, и пришлось ему начинать жизнь заново. Серго Берия занимался системой противоракетной обороны Москвы. Он был несомненно одаренным человеком, хотя грозное имя его отца играло решающую роль в его стремительной карьере.

Серго Берия еще помнят в его бывшем конструкторском бюро. Рассказывают, как он собирал представителей заводов, спрашивал, когда они могут поставить необходимое оборудование. Любой представитель завода жаловался на кучу проблем, объяснял, как трудно исполнить заказ. Серго вызывал секретаршу, как бы между прочим просил:

— Соедините с Лаврентием Павловичем.

Испуганный представитель завода вскакивал:

— Не надо звонить Лаврентию Павловичу! Я сейчас понял, что мы можем все сделать еще быстрее!..

С Лубянки убрали тех, кого Берия успел расставить на ключевые должности, и вернули людей Игнатьева, которых Берия разогнал. Они требовали отменить решения Берии о прекращении «дела врачей» и других политических разработок, настаивали на том, что все отпущенные на свободу после 5 марта должны быть арестованы вновь. Аппарат госбезопасности был уверен, что с арестом Берии все вернется на круги своя.

Настроения эти были известны и беспокоили новое руководство страны. Поэтому из Министерства внутренних дел уволили четыре тысячи человек. Об этом МВД и отдел административных и торгово-финансовых органов ЦК 22 августа 1953 года доложили Маленкову и Хрущеву в записке «О работе по искоренению последствий вражеской деятельности Берии».

В органы госбезопасности пришли люди из партийного аппарата и вооруженных сил. Заместителем министра по кадрам и начальником управления кадров назначили заведующих секторами отдела административных органов ЦК КПСС.

Почти сразу же, осенью 1953 года, в Кремле возникла мысль о том, что такой монстр, как МВД, надо раздробить. Да и не тот человек был Круглов, чтобы ему доверили и разведку, и контрразведку, и контроль над армией, и охрану правительства. На таком посту держат только особо доверенное лицо.

Предлагались разные проекты. 4 февраля министр Круглов представил в ЦК записку с предложением выделить из МВД оперативно-чекистские подразделения и создать на их основе Комитет по делам государственной безопасности при Совете министров СССР.

Круглов первоначально просил оставить в Министерстве внутренних дел милицию, пожарную охрану, пограничные войска, Главное управление исправительно-трудовых лагерей и колоний, тюремный отдел, внутренние и конвойные войска, отдел правительственной связи (ВЧ и АТС Кремля), отдел фельдъегерской связи и Гохран…

Но все это сохранить ему не удалось.

А вот структура нового комитета предлагалась такой:

• главное управление по разведке в капиталистических странах;

• главное управление по контрразведывательной работе внутри страны;

• управление по контрразведывательной работе в Советской армии и военно-морском флоте;

• отдел по оперативно-чекистской работе на спецобъектах промышленности;

• служба наружного наблюдения;

• шифровально-дешифровальная служба;

• управление по охране руководителей партии и правительства;

• следственная часть;

• учетно-архивный отдел (архив, статистика, внутренняя тюрьма);

• служба оперативной техники;

• отдел по изготовлению средств оперативной техники, средств тайнописи, документов для оперативных целей, экспертизе документов и почерков;

• радиоконтрразведывательная служба…

8 февраля на заседании президиума ЦК обсуждалась записка Круглова. Ход дискуссии записывал Владимир Никифорович Малин, заведующий общим отделом ЦК, особо доверенный помощник Хрущева.

Все обсуждение собственно сосредоточилось на кадровых вопросах. Круглова решили оставить министром внутренних дел. Каганович похвалил его за успехи в строительстве, которое осуществлялось руками заключенных.

Сергей Никифорович и сам не рассчитывал на пост председателя КГБ:

— Правильно, что меня определяете в Министерство внутренних дел. Оправдаю доверие партии и правительства. Я предан партии.

Хрущев настаивал на том, чтобы Комитет госбезопасности возглавил преданный ему генерал Иван Серов. Тем не менее на президиуме ЦК Серова серьезно критиковали.

Каганович образно сказал, что «Серов жидковат, но может уплотниться». Микоян добавил: «способный, но легковат».

Круглов отметил, что Серов «не всегда доводит дело до конца, должен быть более вдумчивым».

Михаил Георгиевич Первухин, заместитель председателя Совета министров, заметил, что Серов груб, любит изображать большого начальника и при этом немножко подхалим. Но развел руками:

— Лучше Серова сейчас не найти.

Секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов напомнил, что Серов ретиво выполнял указания Берии и вызывал к себе секретарей обкомов, то есть свысока относился к партийным органам, ставил органы над партией.

Резко против кандидатуры Серова возражал секретарь ЦК Шаталин, отвечавший за кадры, человек Маленкова:

— Я не голосовал бы за Серова. В аппарате отзыв плохой. Малопартийный, карьерист, держит нос по ветру. И натаскал трофейного имущества из Германии.

Шаталину недолго осталось работать в ЦК, на следующий год Хрущев отправил его подальше от Москвы — первым секретарем Приморского крайкома, а в 1960 году спровадил на пенсию.

Выступление Шаталина не изменило настроений членов президиума ЦК. Каким-то образом Хрущев убедил Маленкова поддержать кандидатуру Серова. Тот внушительно сказал:

— Серову можно доверять.

Вопрос был решен.

Булганин посоветовал Серову «перестроиться и подняться на уровень крупного партийно-политического работника».

Серов охотно признавал ошибки и каялся:

— Я виноват в том, что слепо выполнял указания Берии вместо того, чтобы пойти в ЦК и обо всем доложить.

Обсуждали и вопрос о первом заместителе председателя Комитета госбезопасности.

Возникла кандидатура Александра Семеновича Панюшкина. После службы в пограничных войсках он в 1938 году был переведен в центральный аппарат госбезопасности и назначен начальником 3-го спецотдела НКВД (наружное наблюдение, обыски, аресты). С этой должности старший майор госбезопасности Панюшкин отправился полпредом в Китай. После войны он был послом в Соединенных Штатах и опять в Китае. Летом 1953 года он возглавил Второе главное управление МВД, получил погоны генерал-майора.

Маленков Панюшкина отверг, назвал его «слабым».

Панюшкин ничего не потерял. В 1955 году его перевели в аппарат ЦК. В роли заведующего отделом по работе с загранкадрами и по выездам он проработал почти двадцать лет, до 1973 года, когда благополучно отправился на пенсию.

Булганин назвал кандидатуру Ивана Ивановича Ильичева, бывшего начальника военной разведки. Маленков предложил Ильичева взять просто заместителем, а первым замом все-таки послать в КГБ Константина Федоровича Лунева, профессионального партийного работника.

Лунев учился в Промышленной академии и текстильном институте и много лет работал в Московском обкоме партии, последняя должность — заведующий административным отделом. На следующий день после ареста Берии его перебросили в МВД начальником Девятого управления (правительственная охрана).

12 февраля 1954 года ЦК принял постановление о создании Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР и о передаче ему всех оперативных подразделений. Через месяц, 13 марта, появился указ президиума Верховного Совета об образовании КГБ.

Хрущев вывел партаппарат из-под постоянного контроля спецслужб. Он вообще не хотел усиления чекистского ведомства, поэтому оно не стало министерством, а получило второразрядный статус госкомитета. Впрочем, роль и влияние КГБ определялись не его формальным статусом.

Председателем КГБ был назначен генерал-полковник Иван Александрович Серов. И Хрущеву не придется об этом жалеть.

Историк Никита Васильевич Петров, изучавший документы о Серове, рассказывал:

— Хрущев был ангелом-хранителем Серова, который вполне мог пополнить ряды «бериевской банды». Но когда Хрущеву надо было на кого-то опереться в органах, он выбрал Серова…

Наверное, в первые часы и дни после ареста Лаврентия Павловича Серову было сильно не по себе, как и другим руководителям МВД.

Никита Петров:

— Другой заместитель министра внутренних дел Герой Советского Союза генерал армии Иван Иванович Масленников застрелился, видимо боясь последовать за Берией. А Серову, похоже, объяснили, что у него проблем не будет.

После смерти Сталина бюро президиума ЦК «поручило тт. Маленкову, Берии и Хрущеву принять меры к тому, чтобы документы и бумаги товарища Сталина, как действующие, так и архивные, были приведены в должный порядок».

Они трое, надо понимать, позаботились об уничтожении неприятных для них документов. Наверное, их просто сожгли — в то время в Кремле печи и камины еще не были декоративными.

Тогда же приняли решение президиума ЦК об уничтожении документов о слежке за высшими военными и политическими руководителями страны. И на пленуме в 1957 году Маленкова обвинят в том, что в сейфе его помощника Дмитрия Николаевича Суханова все же оказались документы, компрометирующие высший генералитет.

Берия хранил у себя досье на всех руководящих работников. Эти документы Серов перенес из КГБ в ЦК, чтобы никто из чекистов в них не заглянул.

Хрущев пишет, что он эти досье не читал. Вероятно. Но их читал Серов. После чего члены президиума ЦК договорились все уничтожить. Это было одиннадцать больших бумажных мешков. Правда, кое-какие документы остались, и по ним можно предположить, что хранилось в остальных досье.

После поездок членов политбюро по стране в госбезопасность поступали доносы. Они были оформлены в виде рапортов о ходе поездок, но содержали такие детали, которые легко могли стать поводом для освобождения кое-кого из них от работы. Партийные руководители тоже люди: вдали от дома и бдительного ока коллег они, расслабившись, что-то себе позволяли, а сотрудники охраны заботливо все фиксировали и сообщали начальству на Лубянку…

По мнению историков, генерал Серов провел большую чистку архивов госбезопасности в первую очередь от наиболее одиозных материалов, компрометирующих партию и правительство. Те, кто осенью 1954 года сидел во внутренней тюрьме КГБ на Лубянке, рассказали потом, что нельзя было открыть окно — такой шел дым. Во дворе жгли секретные бумаги.

Несколько дней машинами вывозили документы из архива Московского горкома партии, которым прежде руководил Хрущев. Занимались этим созданная в секретном порядке группа, состоявшая из сотрудников секретариата Серова, и новое руководство спецотдела (архивы) КГБ, переведенные на Лубянку из аппарата ЦК КПСС.

В результате исчезли документы, которые свидетельствовали о причастности Хрущева к репрессиям. Поэтому Никита Сергеевич и решился подготовить и произнести знаменитую антисталинскую речь на XX съезде. Помимо его очевидного желания сбросить груз прошлого и освободить невинных людей, эта речь играла и сугубо прагматическую роль — подрывала позиции его соперников: Маленкова, Молотова, Кагановича, чьи подписи на расстрельных документах сохранились.

За два года Серов уволил из КГБ шестнадцать тысяч человек «как не внушающих политического доверия, злостных нарушителей социалистической законности, карьеристов, морально неустойчивых, а также малограмотных и отсталых работников». Две тысячи убрали из центрального аппарата, сорок человек лишили генеральских званий. «Заменены почти все руководящие работники главных управлений, управлений и отделов центрального аппарата, — говорилось в одном из документов. — На эти должности более шестидесяти человек направлены ЦК КПСС с руководящей партийной и советской работы».

В стране прошло несколько процессов над бывшими сотрудниками органов госбезопасности.

В июле 1954 года расстреляли бывшего заместителя министра госбезопасности Рюмина.

Осудили людей Берии: его бывшего помощника по вопросам внешней политики Петра Афанасьевича Шарию (получил десять лет), бывших начальников секретариата НКВД и МВД генерал-лейтенанта Степана Соломоновича Мамулова и Бориса Александровича Людвигова (пятнадцать лет), бывшего заведующего секретариатом первого заместителя председателя Совета министров Григория Алексеевича Ордынцева и заведующего приемной Берии Федора Васильевича Муханова (их признали виновными в недонесении о государственном преступлении и отправили в ссылку).

В декабре 1954 года в Доме офицеров в Ленинграде судили бывшего министра госбезопасности Виктора Абакумова и его подручных. Абакумов виновным себя не признал. Он настаивал на том, что все решения принимались ЦК, он же был всего лишь исполнителем:

— Сталин давал указания, я их исполнял.

Но как только Абакумов это произнес, обвинитель тут же встал и сказал, что это к делу не относится, и попросил председательствующего лишить обвиняемого слова. Абакумову ничего не позволили сказать о тех указаниях, которые он получал от Сталина. Таково было распоряжение, данное Хрущевым обвинителю на процессе Роману Андреевичу Руденко.

Процесс Абакумова очень беспокоил Маленкова. Он не выдержал и позвонил Руденко:

— Абакумов вполне может сказать, что я вместе с ним вел допросы.

— Конечно, может, — отозвался Руденко.

— Но ведь это ложь! — вскричал Маленков.

— А что стоит солгать Абакумову? — меланхолично заметил Руденко.

Ставленник Хрущева Руденко мог себе позволить равнодушно отнестись к звонку Маленкова. Тем более что прокурор Руденко твердо знал: Абакумов не врал относительно роли Маленкова в репрессиях…

7-19 сентября 1955 года в Тбилиси Военная коллегия Верховного суда судила бывших министров госбезопасности Грузии генерал-лейтенанта Авксентия Нарикиевича Рапаву, генерал-лейтенанта Николая Максимовича Рухадзе и заместителя министра внутренних дел Грузии генерал-лейтенанта Шалву Отаровича Церетели, а также бывших сотрудников НКВД (МВД) полковника Константина Сергеевича Савицкого, полковника Никиту Аркадьевича Кримяна, подполковника Александра Самойловича Хазана, полковника Георгия Иовича Парамонова, бывшего коменданта внутренней тюрьмы НКВД Грузии, а затем охранника Берии полковника Сардиона Николаевича Надараю.

Кроме Парамонова и Надараи, всех приговорили к расстрелу — это были настоящие костоломы, убийцы в погонах.

В 1956 году настала очередь бывшего первого секретаря ЦК Компартии Азербайджана Мир Джафара Багирова, бывшего начальника Берии в ЧК и бывшего наркома внутренних дел республики. Карен Нерсесович Брутенц, автор книги «Тридцать лет на Старой площади», начинавший в Баку, пишет о Багирове: если оставить за скобками этические категории и оценки, следует признать — речь идет о сильной, незаурядной и яркой личности, человеке с ясным умом, недюжинным организаторским талантом, с широким кругозором и неординарным политическим инстинктом, волевом и решительном.

Его сняли на объединенном пленуме Бакинского и Центрального комитетов Компартии Азербайджана. Из Баку убрали и назначили заместителем начальника объединения «Куйбышевнефть» по кадрам. Летом 1956 года его судили в Баку и расстреляли.

В феврале 1959 года судили бывшего начальника охраны Берии полковника Рафаэля Семеновича Саркисова. Он получил десять лет.

Глава восьмая Хрущев против Маленкова

Уничтожение Берии поставило крест на карьере Маленкова. В одиночку он не мог выстоять против куда более энергичного Никиты Хрущева, хотя пытался во всем подражать Сталину.

Георгий Максимилианович, как и Сталин, благоволил к ученым, работавшим на армию.

Летом 1952 года Маленкову прислал обширное письмо академик Петр Леонидович Капица.

Академик попал в труднейшее положение. После его отказа участвовать в атомном проекте его лишили института, созданного специально для него.

В январе 1950 года Капицу лишили права преподавать на физико-техническом факультете МГУ под тем предлогом, что он отсутствовал на торжественных собраниях, посвященных семидесятилетию Сталина. Капица получил от проректора МГУ письмо с угрожающими словами: «Согласитесь, что нельзя доверить воспитание научной молодежи лицу, которое демонстративно противопоставляет себя всему нашему народу…»

Понимая, сколь опасно положение, в котором он оказался, Петр Леонидович засел за письмо Маленкову:

«Глубокоуважаемый Георгий Максимилианович.

Я обращаюсь к Вам не только как к ведущему партийному руководителю, но также и потому, что я всегда вспоминаю с самыми лучшими чувствами Ваше участие и руководство в моей работе. Мне думается, что мое пространное обращение к Вам также оправдывается значимостью вопроса, о котором я пишу…»

Капица предложил свои услуги в создании противоракетного оружия, основанного на энергетических пучках большой интенсивности.

«Я обращаюсь к Вам, — писал всемирно известный академик, — в надежде, что, оценив создавшееся положение, Вы найдете возможным указать мне путь, ведущий к полноценному развитию моей научной работы».

В 1953 году в конструкторском бюро создателя ракетных двигателей, будущего академика Валентина Петровича Глушко арестовали профессора Александра Ивановича Гаврилова. Чекисты и руководство завода, директор и парторг, выражали недовольство тем, что в конструкторском бюро ключевые посты занимают бывшие заключенные.

Глушко обратился к Маленкову. Тот принял конструктора.

— Арест профессора Гаврилова, — говорил Глушко, — рассматриваю как недоверие ко мне. Убедительно прошу его освободить, он не виновен.

— Виновен Гаврилов или не виновен — это вопрос не вашей компетенции, — отрезал Маленков. — Но если арест мешает работе, его выпустят.

— Спасибо, Георгий Максимилианович.

Глушко встал, считая, что прием окончен. Маленков его остановил. Нажал кнопку вызова помощника:

— Пусть зайдут.

В кабинет вошли перепуганные директор завода и парторг ЦК. Маленков, не приглашая их сесть, жестко отчитал обоих:

— Предприятие создано для реализации идей Валентина Петровича. Вас туда направили в помощь ему, а не для того, чтобы ставить палки в колеса. Если не понимаете, придется вас убрать.

Те пытались оправдываться. Но Маленков не стал их слушать. Обоих быстро убрали с завода.

К Маленкову за помощью в мае 1953 года обратился и Леонид Ильич Брежнев. При Сталине он был секретарем ЦК и кандидатом в члены президиума. 5 марта его карьера рухнула.

При распределении постов Леонида Ильича обошли. Освободили от обязанностей секретаря ЦК и утвердили начальником политуправления Военно-морского министерства.

Министром был адмирал Николай Герасимович Кузнецов, человек прямой и резкий, оберегавший престиж флотской службы. Он плохо встретил бывшего секретаря ЦК, считая, что политработник, который никогда не плавал, будет бесполезен.

Но это еще полбеды. Буквально через десять дней Военно-морское министерство объединили с Военным министерством в одно — Министерство обороны. Объединили и политорганы.

Брежнев вообще остался без работы и написал слезное письмо Маленкову:

«В связи с упразднением Главного политуправления ВМС, я обращаюсь к Вам, Георгий Максимилианович, с большой просьбой… Почти тридцать лет своей трудовой деятельности я связан с работой в народном хозяйстве. С 1936 года на советской и партийной работе. Люблю эту работу, она для меня вторая жизнь… Теперь, когда возраст приближается к 50 годам, а здоровье нарушено двумя серьезными заболеваниями (инфаркт миокарда и эндортернит ног), мне трудно менять характер работы или приобретать новую специальность.

Прошу Вас, Георгий Максимилианович, направить меня на работу в парторганизацию Украины. Если я допускал в работе какие-либо недостатки или ошибки, прошу их мне простить».

Слово «эндартериит» (серьезное заболевание ног) Брежнев не смог написать правильно. С грамотой у него вообще были большие проблемы. Он делал ошибки в самых простых словах.

Маленков не откликнулся на просьбу Брежнева и партийной должности не дал. Брежнева сделали заместителем начальника единого Главного политического управления армии и флота. Леонид Ильич там тосковал и затаил обиду на Маленкова…

Маленков между тем действительно хотел добиться каких-то позитивных перемен. 1 апреля 1953 года в газетах был опубликован длинный — на целую полосу список товаров, на которые были снижены цены. Ему нужно было заявить о себе как о полноценном руководителе страны. Маленков повысил закупочные цены на продукты сельского хозяйства и сделал упор на производство товаров широкого потребления, за что потом — когда дойдет до него очередь — его будут жестоко критиковать.

Позволю себе лирическое отступление.

Моя мама на всю жизнь запомнила одно из первых выступлений Маленкова. Ей было лет восемнадцать, жили они очень бедно. Она стояла перед зеркалом и разглядывала свой наряд — выцветшее платье и крепдешиновую косынку, оставшуюся от моей покойной бабушки, и безнадежно мечтала о новом красивом платье, потому что у нее начинался роман с моим будущим папой. И вдруг она услышала по радио знакомый голос, который заговорил о том, что нужно позаботиться об упаковке: товары у нас есть, но они плохо упакованы. И надо об этом думать.

Моя мама была потрясена: первый человек в стране говорил не о тракторах, домнах и прокатных станах, а о том, что людям нужны красивые вещи. И моя мама увидела в этом фантастическую перемену в настроениях начальства. Глаза у нее загорелись, как она мне рассказывала, в предвкушении новой, замечательной жизни…

В последние годы жизни Сталина резко увеличилось налогообложение крестьян, обязательные поставки сельскохозяйственной продукции разоряли крестьянина. Налогом облагалось каждое дерево в саду. Крестьяне вырубали сады, забивали скот, не в силах выплатить налоги.

После смерти Сталина Министерство финансов представило Маленкову записку, из которой следовало, что налоги на крестьян очень выросли. Маленков был сторонником их сокращения. Он не возражал против личных подсобных хозяйств.

Важнейшим было выступление Маленкова на пятой сессии Верховного Совета СССР в августе 1953 года по вопросам сельского хозяйства. Некоторые партийные секретари не сразу уловили перемены на партийном Олимпе и продолжали вспоминать эту речь Маленкова, когда его позиции уже ослабли.

Сложная ситуация была и во внешней политике.

В Корее война шла уже три года, и американский генерал Дуглас Макартур требовал разрешить ему применить ядерное оружие. Не было дипломатических отношений с Японией и Западной Германией. С Израилем отношения были прерваны. С Югославией — взаимная ненависть. Отношения с Турцией ухудшились из-за территориальных требований Сталина.

16 марта 1953 года, через две недели после смерти Сталина, новый глава правительства Маленков призвал Запад к переговорам:

«В настоящее время нет таких запутанных или нерешенных вопросов, которые нельзя было бы решить мирными средствами на базе взаимной договоренности заинтересованных стран. Это касается наших отношений со всеми государствами, включая Соединенные Штаты Америки».

Маленков пошел еще дальше. Через год, 12 марта 1954 года, выступая с традиционной речью накануне выборов в Верховный Совет, он сказал, что новая мировая война «при современных средствах войны означает гибель мировой цивилизации». То есть он отказался от прежних представлений советского руководства о неизбежности войны и о том, что она поможет уничтожению мирового империализма.

Слова Маленкова были робким сигналом западным странам: мы хотим договариваться.

Уинстон Черчилль говорил тогда, что не надо упускать шанс. Но американский президент Дуайт Эйзенхауэр был настроен пессимистично. Запад в целом не хотел идти на переговоры, потому что не верил в искренность Москвы.

Политику в отношении Советского Союза сформулировал канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр:

— Не следует предпринимать ничего, что уменьшило бы трудности русских. Они должны увидеть, что добиться мирового господства они не в состоянии. Тогда они, по всей вероятности, проявят готовность пойти на разумные переговоры.

Зато слова Маленкова стали желанным поводом для Хрущева избавиться от соперника. Никита Сергеевич оказался талантливым политиком. Живой и энергичный, он легко обошел своих неповоротливых соратников.

Прежде всего он избавился от Берии, которого смертельно боялся. Избавиться от Маленкова оказалось значительно легче.

Маленков пытался установить новый стиль отношений и часто говорил своим подчиненным:

— Решайте сами. Вы лучше моего знаете этот вопрос. Зачем мне вас учить.

Он хотел предоставить своим подчиненным возможность действовать самостоятельно, видимо, хотел нравиться, а вышло наоборот. Чиновники боятся жестких и жестоких начальников, мягких — презирают, считая слабыми.

В марте 1953 года Хрущев был избран секретарем ЦК — одним из четырех. После мастерски проведенного им ареста Берии Никита Сергеевич захотел повышения. Он завел речь о том, что на заседаниях президиума ЦК должен председательствовать секретарь ЦК, а не глава правительства:

— У нас коллективное руководство, значит, каждый должен делать свое дело, Маленков — руководить правительством, а не партией.

Товарищи по партийному руководству, ощущая его очевидное первенство, спешили удовлетворить его амбиции.

Через два месяца, во время сентябрьского пленума, в перерыве в комнате отдыха, где собирались члены президиума, Маленков вдруг сказал:

— Я предлагаю избрать на этом пленуме Хрущева первым секретарем ЦК.

Лазарь Моисеевич Каганович вспоминал, что был страшно удивлен. Обычно такие серьезные вопросы заранее обговаривались. Потом он спросил у Маленкова, почему тот никому ничего не сказал. Маленков объяснил, что перед самым пленумом к нему подошел Булганин и предложил избрать Хрущева:

— Иначе я сам внесу это предложение.

И точно — Булганин первым поддержал Маленкова:

— Давайте решать!

Возразить никто не посмел.

Маленков взял слово. Он объяснил, что «в настоящее время у нас нет первого секретаря ЦК», и предложил кандидатуру Никиты Сергеевича как «верного ученика Ленина и ближайшего соратника Сталина, обладающего огромным опытом в области партийного строительства и глубокими знаниями нашего народа». Пленум послушно принял решение «об избрании т. Хрущева первым секретарем ЦК КПСС». В печати об этом не сообщалось.

При Сталине Хрущев набивался Маленкову в друзья, по вечерам приглашал вместе с семьями гулять по Москве. В первые месяцы после смерти вождя тоже старался быть поближе к Маленкову, они вместе обедали, ездили на одной машине. Хрущев не только демонстрировал дружбу с Маленковым, но и по ходу дела внушал ему свои идеи, добиваясь необходимой поддержки.

Почувствовав силу, Никита Сергеевич потерял интерес к Маленкову. Георгий Максимилианович засуетился, чувствуя, что теряет власть, и пытался угодить Хрущеву.

Шепилов рассказывал, как в апреле 1954 года ему позвонил Маленков:

— Вы не могли бы сейчас приехать ко мне на несколько минут?

Сталинский кабинет отремонтировали, все было новенькое и блестело. Маленков, напротив, выглядел неуверенным:

— Я просил вас приехать, товарищ Шепилов, вот по какому вопросу. Никите Сергеевичу исполняется шестьдесят лет. Он очень старается. Он хорошо работает. Мы посоветовались между собой и решили присвоить ему звание Героя Социалистического Труда. Мне поручено переговорить с вами, чтобы хорошо, по-настоящему подали это в газете.

Шепилов запомнил, как сбивчиво и смущенно говорил глава правительства.

А уже через полтора года Хрущев настолько окреп, что атаковал Маленкова и обвинил главу правительства в отказе от основных принципов советской политики. Маленкову пришлось опровергнуть самого себя. При первом удобном случае он заявил, что нападение на Советский Союз закончится тем, что «агрессор будет подавлен тем же оружием и что подобная авантюра неизбежно приведет к развалу капиталистической общественной системы».

На январском 1955 года пленуме ЦК после обсуждения постановления «Об увеличении производства продуктов животноводства» неожиданно для его участников Хрущев поставил вопрос «О товарище Маленкове».

Что же ставилось в вину главе правительства?

Все та же речь на пятой сессии Верховного Совета, в которой были широковещательные обещания, «направленные на снискание дешевой популярности». Товарищи обвиняли его в том, что Маленков противопоставил темпы развития тяжелой промышленности темпам развития легкой и пищевой промышленности, выдвинул лозунг форсированного развития легкой промышленности. Руководил развитием сельского хозяйства и не справился. Посты главы правительства и первого секретаря ЦК разделены, а он пытался претендовать на руководство не только Советом министров, но и Центральным комитетом партии. То есть не уступал Хрущеву пальму первенства…

Выступая на пленуме, Хрущев говорил:

— В своей деятельности на посту председателя Совета министров СССР товарищ Маленков не проявил себя достаточно политически зрелым и твердым большевистским руководителем.

В этом отношении характерна речь товарища Маленкова на пятой сессии Верховного Совета СССР. По своей направленности эта речь с большими, экономически малообоснованными обещаниями напоминала скорее парламентскую декларацию, рассчитанную на снискание дешевой популярности, чем ответственное выступление главы советского правительства. В той же речи товарища Маленкова было допущено теоретически неправильное и политически вредное противопоставление темпов развития тяжелой промышленности темпам легкой и пищевой промышленности, выдвигался в качестве основного вывода лозунг форсированного развития легкой индустрии…

Теперь о выступлении товарища Маленкова на собрании перед избирателями 12 марта 1954 года, где он допустил теоретически ошибочное и политически вредное утверждение о возможности «гибели мировой цивилизации» в случае, если империалисты развяжут третью мировую войну. Своим неправильным утверждением о гибели цивилизации товарищ Маленков запутал некоторых товарищей… В речи товарища Маленкова было высказано теоретически неправильное и политически вредное положение, направленное не на пользу политике нашей партии, а способное породить настроения безнадежности усилий народов сорвать планы агрессоров…

Иначе говоря, военные, уверенные в том, что и в ядерной войне можно победить, восстали против Маленкова.

Хрущев ловко использовал Молотова для нанесения удара по Маленкову. Вячеслав Михайлович не упустил случая сказать, что Маленков и теоретически неграмотен, и хозяйственник никчемный. А уж что касается внешней политики, тут Молотов вообще был беспощаден:

— Не о «гибели мировой цивилизации» и не о «гибели человеческого рода» должен говорить коммунист, а о том, чтобы подготовить и мобилизовать все силы для уничтожения буржуазии… Разве можем мы настраивать так народы, что в случае войны все должны погибнуть? Тогда зачем же нам строить социализм, зачем беспокоиться о завтрашнем дне? Уж лучше сейчас запастись всем гробами…

Видите, к каким нелепостям, к каким вредным вещам приводят те или иные ошибки в политических вопросах.

Хрущев рассказал на пленуме, как Маленков предложил, чтобы с докладом о бюджете на сессии Верховного Совета выступил не министр финансов, а он как глава правительства. Все согласились. Разъехались по домам. Вдруг Маленков звонит:

— Хочу посоветоваться насчет доклада.

Приехал и говорит:

— Знаешь, я хочу в докладе о государственном бюджете поставить вопрос об улучшении социального обеспечения в стране.

Хрущев возразил:

— Позволь, ведь этот вопрос еще совсем сырой, его только готовят, никакого решения еще нет. О чем же ты будешь говорить? Неужели ты хочешь пятаки раздавать, делать народу какие-то посулы?..

«Товарищу Маленкову нужна была дешевенькая слава. Это песня из той же оперы, как и его выступление на пятой сессии Верховного Совета СССР…

Мы не сомневаемся в честности товарища Маленкова, но я очень сомневаюсь в его возможностях проведения твердой линии: у него нет твердого характера, хребта не хватает. Обменивались мы мнениями на этот счет, в частности с товарищем Молотовым, говорили, что вот Черчилль рвется к встрече с председателем Совета министров СССР и, право, боязно, что, если он сюда приедет и наедине будет говорить с Маленковым, тот может испугаться, сдаться… Я вижу, что нет у него характера, если человек нередко теряется, заискивает перед другими…»

Хрущев сам зачитал проект постановления пленума, в котором говорилось, что «т. Маленков не обеспечивает надлежащего выполнения обязанностей Председателя Совета министров СССР, плохо организует работу Совета министров, не проявляя себя достаточно зрелым и твердым большевистским руководителем».

Маленкова убрали с поста главы правительства, перевели в заместители, дали незначительный пост министра электростанций, но оставили членом президиума ЦК. Его падение доставило удовольствие партийному аппарату: при Маленкове правительство чувствовало себя слишком уверенно и не так заискивало перед ЦК.

«Когда Маленкова сняли с поста председателя Совмина, это означало, что власть снова полностью перекочевала в ЦК КПСС, а вернее — в ее верхушку, — пишет Александр Яковлев. — Побаловались немножко в «ленинские принципы управления», и хватит. Смещение Маленкова прошло безболезненно. Мало кто сожалел. В аппарате ЦК приветствовали эту меру на том основании, что правительственные чиновники слишком задрали нос и хотели отобрать власть у цековских чиновников».

Хрущев спешил убрать с политической арены и других руководителей страны, которые ему мешали.

Никите Сергеевичу хотелось показать, что он способен заниматься внешней политикой без подсказок, самостоятельно. Но для этого следовало избавиться от Молотова, который никого не подпускал к внешней политике и спорил даже с первым секретарем ЦК КПСС, чего не позволял себе ни один министр иностранных дел.

В 1954 году члены президиума вместе отдыхали в Крыму. Каганович спросил Хрущева, как ему работается. Хрущев откровенно ответил:

— Неплохо, но вот Молотов меня не признает, поэтому у меня с ним напряженные отношения.

Хрущев натравил товарищей по президиуму на Вячеслава Михайловича — и они его дружно прорабатывали. И тот же Маленков постарался, и общими усилиями они подорвали авторитет Молотова и его надежды претендовать на первую роль в партии.

Председатель Совета министров Николай Александрович Булганин:

— Молотов — безнадежный начетчик.

Первый заместитель главы правительства Анастас Иванович Микоян:

— Молотов живет только прошлым и вдохновляется злобой, которая накопилась у него за время этой советско-югославской драки.

Секретарь ЦК КПСС Михаил Андреевич Суслов:

— Молотов неправильно, не по-ленински противопоставлял пролетарский интернационализм политике равноправия народов и сделал отсюда неправильные и вредные для нашей политики выводы.

В постановлении пленума говорилось:

«Пленум ЦК осуждает политически неправильную позицию т. Молотова по югославскому вопросу как не соответствующую интересам Советского государства и социалистического лагеря и не отвечающую принципам ленинской политики.

Позиция т. Молотова вела к закреплению ненормальных отношений с Югославией и дальнейшему отталкиванию Югославии в империалистический лагерь.

Несмотря на то что президиум ЦК в течение длительного времени терпеливо разъяснял т. Молотову ошибочность его позиции по югославскому вопросу, т. Молотов упорно продолжал отстаивать эту позицию.

Пленум ЦК считает политически ошибочным выступление на пленуме ЦК т. Молотова, который продолжает отстаивать свою неправильную линию по югославскому вопросу, считая, что с Югославией надо нормализовать отношения только по государственной линии как с буржуазным государством…»

На июльском пленуме Хрущев сделал замечание Молотову относительно поведения его жены — сказал, что недопустимо, когда она вмешивается в политические дела. Что же имелось в виду? Полина Семеновна всего лишь приняла жену американского посла Болена.

В том же году Молотову досталось за статью в журнале «Коммунист», где он написал, что в СССР построены лишь «основы социалистического общества», а не само социалистическое общество, как полагалось говорить.

Хрущев этой промашки не упустил. Критика была публичной, опасной для репутации Молотова. И ему пришлось напечатать в «Коммунисте» самоопровержение, в котором он признавал свои ошибки и каялся: «Я считаю эту формулировку теоретически ошибочной и политически вредной…»

В следующем году, за день до приезда в Москву Иосипа Броз Тито, Молотов был освобожден от должности министра иностранных дел, потому что невозможно было представить, как он станет пожимать руки руководителям югославской делегации.

Грубые, оскорбительные письма, адресованные Тито, в 1948 году были подписаны Сталиным и Молотовым.

Когда Молотов перестал быть министром, даже его любимец Андрей Андреевич Громыко сказал:

— Теперь работать будет легче.

Освобожденный от мидовских дел Молотов потребовал себе какой-то работы, и в ноябре его сделали министром государственного контроля. Эту должность когда-то занимал верный сталинский помощник Лев Захарович Мехлис, а потом генерал-чекист Всеволод Николаевич Меркулов, соратник Берии, вместе с ним и расстрелянный.

С Маленковым и Молотовым Хрущев уже разделался. Теперь ему предстояло подорвать позиции главы правительства Булганина, к которому он относился без уважения. Никита Сергеевич уже сообразил, что ему нужны не соратники, а подчиненные.

Вскоре после назначения Булганина члены президиума осматривали выставку продукции легкой промышленности. Булганин что-то сказал об искусственном шелке, и Хрущев публично набросился на Булганина:

— Вот видите — председатель Совета министров, а ничего не понимает в хозяйстве, болтает чушь.

Зато Николай Александрович в полной мере наслаждался жизнью. Он в ту пору ухаживал за прекрасной певицей Галиной Вишневской.

«Среди топорных, грубых физиономий членов правительства, — вспоминала Вишневская, — он выделялся своей интеллигентной внешностью, мягкими, приятными манерами. Было в его облике что-то от старорежимного генерала в отставке».

Булганин упорно добивался ее расположения:

— Я позвонил вам домой, но мне сказали, что вы там больше не живете, что сбежали…

— Не сбежала, а вышла замуж!..

— Поздравляю!

А замуж она вышла за выдающегося виолончелиста Мстислава Леопольдовича Ростроповича.

«Булганин разговаривает со мной так, как будто никакого мужа у меня и нету! — пишет Галина Вишневская. — Я еще пытаюсь все перевести просто на светскую болтовню, но голос на другом конце провода, серьезный и спокойный, не собирается включаться в мою тональность. Начинаю мямлить:

— У меня вечером репетиция в театре… кончится поздно…

На том конце провода длинная пауза… Затем:

— Так я за вами пришлю машину…»

Отказаться от приглашения главы правительства было страшно.

«И начались с того дня, — продолжает Вишневская, — чуть ли не ежедневные приглашения — то к нему на дачу, то в его московскую квартиру. И, конечно, бесконечные «возлияния». Николай Александрович пил много, заставлял и Славу, да тот и без уговоров со злости хватал лишнего. Бывало, охмелеют оба, старин упрется в меня глазами, нан бык, и начинается:

— Да, обскакал ты меня…

— Да, вроде бы так.

— А ты ее любишь?

— Очень люблю, Николай Александрович.

— Нет, ты мне скажи, как ты ее любишь. Эх ты, мальчишка! Разве ты можешь понимать, что такое любовь? Вот я ее люблю, это моя лебединая песня… Ну ничего, подождем, мы ждать умеем, приучены…»

Завоевать сердце Галины Вишневской Булганину не удалось. Но внимание Николая Александровича привлекали и другие яркие и красивые женщины.

Майя Плисецкая, которую КГБ не выпускал за границу, попыталась обратиться за помощью к главе правительства. Булганин сам подошел к ней на приеме в норвежском посольстве.

«Он еще и рот не успел открыть, — вспоминала Плисецкая, — как я — неожиданно для себя самой — вдруг сказала ему:

— Меня сильно обижают, Николай Александрович. Очень сильно. Не пускают за границу. Чем я провинилась?

Булганин опустил глаза и ответил почти тургеневской фразой:

— А я думал, что вы счастливы.

Я не слушаю, говорю свое. Столько во мне накопилось, требует выхода:

— На меня наложили запрет на выезд. Ездят все солисты, кроме меня. На мои персональные приглашения. Все вместо меня.

— А почему вы раньше об этом не говорили?

Поди скажи. Я второй раз в жизни живьем его вижу. Вблизи. Говорю, что балет — искусство молодости, что если не сейчас, пока кругом зовут, то потом поздно будет.

Кому тогда нужна? И больно мне очень. За что так? Какая на мне вина?

Булганин хмурится. Но дослушивает до конца.

— Я все запомнил. Выясню это дело…»

Пообещал. И ничего не сделал! Видимо, сразу забыл о просьбе.

Накануне Нового — 1956 года в Кремле устроили бал.

«Булганин подходит, — пишет Майя Плисецкая, — «барыню» приглашает сплясать. Выхожу. Танцуем. Все чиновные собачьи морды умиление изображают. Ах, как славно. Ах, как мило. Ну какой же молодец наш премьер. Как споро танцует. Не хуже именитой балерины Большого. Гоголевская сцена!

Николай Александрович про просьбу мою не заговаривает. Хотя времени вдоволь. И нужно-то полминуты. Бородкой седой трясет, одни междометия. Я зубами скрежещу — спросить, смолчать, напомнить, намекнуть?.. Гордость не позволяет. Так и ушла я с бала ни с чем. Золушкой…»

6 апреля 1957 года Хрущеву дали вторую Звезду Героя Социалистического Труда за «выдающиеся заслуги в разработке и осуществлении мероприятий по освоению целинных и залежных земель». Вопрос о награждении обсуждался на заседании президиума. Маленков и Каганович не решились проголосовать против. Маленков даже позвонил Хрущеву и сказал:

— Вот, Никита, сейчас поеду домой и от чистого сердца, со всей душой трахну за тебя бокал коньяку.

Молотов был против награждения и сказал это. Хрущев такие обиды не забывал.

В мае на встрече с московскими писателями Хрущев впервые публично неодобрительно отозвался о Молотове:

— Некоторые из вас, здесь присутствующих, говорят о каких-то расхождениях и разногласиях между нами, членами президиума. Я должен здесь прямо и открыто сказать, что все мы, члены президиума, товарищи Анастас, Лазарь, Вячеслав, Маленков, Суслов и другие, едины в проведении ленинской линии партии. Да, у нас в президиуме, в процессе работы бывают споры, чаще всего споры происходят с Молотовым. Молотов иногда выражает несогласие по тому или другому вопросу, это естественно, но это не означает, что у нас нет единства в президиуме.

Слова Хрущева разнеслись по всей Москве.

Хрущев и сам не заметил, как в высшем партийном органе собралась критическая масса обиженных на него людей, — Маленков и Молотов, которых он лишил должностей, Каганович и Ворошилов, которых он ругал при всяком удобном случае…

Ничего у них общего не было, кроме главной цели — убрать Хрущева. Через год они объединились против Хрущева, как в 1953-м против Берии. Все они сильно себя переоценивали и не замечали, как быстро креп Никита Сергеевич, как стремительно он осваивался в роли руководителя страны.

Они предполагали, что им легко удастся скинуть Хрущева. Себя Молотов видел на его месте, Булганина намечали председателем КГБ, Маленкова и Кагановича — руководителями правительства.

Первые заместители главы правительства Вячеслав Михайлович Молотов и Лазарь Моисеевич Каганович, заместитель председателя правительства Георгий Максимилианович Маленков считали, что Хрущев забрал себе слишком много власти, не считается с товарищами по президиуму ЦК, подавляет инициативу и самостоятельность, поэтому его надо освободить от должности первого секретаря. Да и вообще пост первого секретаря не нужен, партийное руководство должно быть коллективным.

После XX съезда, считал Каганович, остатки былой скромности Хрущева исчезли — как говорится, «шапка на ем встала торчком». Он стал все сам решать. Выступал без предварительного обсуждения в президиуме ЦК. Резко обрывал остальных.

18 июня 1957 года на заседании президиума ЦК Хрущеву предъявили все эти претензии. На председательское место посадили Булганина и стали разносить Хрущева. Маленков в нервном состоянии даже стучал кулаком по столу.

Маршал Жуков потом иронически вспоминал:

— Я сидел рядом с Маленковым, и у меня графин подпрыгнул на столе.

Хрущев с Маленковым двумя годами ранее поступил сравнительно мягко — снял с поста председателя Совета министров, но сделал министром электростанций. Так и Хрущева предполагалось не на пенсию отправить, а назначить министром сельского хозяйства: пусть еще поработает, но на более скромной должности.

Расклад был не в пользу Хрущева. Семью голосами против четырех президиум проголосовал за освобождение Хрущева с поста первого секретаря. Но произошло нечто неожиданное: Хрущев нарушил партийную дисциплину и не подчинился решению высшего партийного органа.

Ночь после заседания он провел без сна со своими сторонниками. Вместе они разработали план контрнаступления.

Никита Сергеевич точно угадал, что члены ЦК — первые секретари обкомов — поддержат его в борьбе против старой гвардии и простят первому секретарю такое нарушение дисциплины. Победитель получает все.

Ключевую роль в его спасении сыграли председатель КГБ Иван Александрович Серов и министр обороны Георгий Константинович Жуков. Жуков самолетами военно-транспортной авиации со всей страны доставлял в Москву членов ЦК, а Серов их правильно ориентировал.

Члены ЦК собрались в Свердловском зале и заявили, что они поддерживают первого секретаря.

Партийный аппарат вышел из подчинения. Молотову и Маленкову пришлось согласиться на проведение пленума ЦК, на котором люди Хрущева составляли очевидное большинство. Остальные, увидев, чья берет, тотчас присоединились к победителю. Роли переменились: Маленков, Молотов, Каганович и другие оказались заговорщиками.

Все противники Хрущева были выброшены из политики и находились под наблюдением местных органов КГБ.

Кофе и коньяк

Кагановича отправили директором Уральского калийного комбината в город Асбест Свердловской области. В 1961 году его исключили из партии и отправили на пенсию. Он прожил без малого девяносто восемь лет. Почти до последних лет писал воспоминания, которые опубликовали после его смерти.

Булганин несколько месяцев еще оставался главой правительства. Но он мешал Хрущеву. В марте 1958 года Никита Сергеевич сам себя сделал главой правительства.

Хрущев потом уверял, что не хотел занимать пост главы правительства после Булганина, хотел сделать предсовмина Косыгина. Даже представил его в 1957 году китайскому вождю Мао Цзэдуну в этом качестве.

Мао был в Москве на совещании коммунистических и рабочих партий. Хрущев решил — надо Мао информировать о ситуации внутри руководства, чтобы потом Мао не обижался: только уехал, а в Москве начались перестановки, о которых его не информировали. Хрущев по секрету сказал Мао, что Булганин вскоре лишится должности главы правительства.

— Кого же у вас думают выдвинуть взамен? — заинтересовался Мао Цзэдун.

— Мы еще ничего не решили. Но я, хотя еще и не твердо, буду предлагать товарища Косыгина.

— А кто такой Косыгин? — спросил Мао. — Вы меня познакомьте с ним.

Хрущев подозвал Косыгина, и Мао с ним беседовал.

Но Никита Сергеевич предпочел сам возглавить правительство, ссылаясь на то, что члены президиума ЦК настояли…

Алексею Николаевичу Косыгину пришлось подождать: он стал главой правительства только после ухода Хрущева, в октябре 1964 года.

А Булганина тогда вновь назначил председателем правления Государственного банка СССР. На этом посту Николай Александрович не задержался. Уже в августе его отправили в Ставрополь председателем совнархоза.

«Встретили его ставропольчане тепло, — вспоминал Михаил Сергеевич Горбачев, тогда еще второй секретарь крайкома комсомола. — По утрам, когда Булганин приезжал на работу, у здания совнархоза собиралась толпа — иногда до нескольких сот человек».

Но это вызывало гнев первого секретаря крайкома Ивана Кононовича Лебедева, склонного к сквернословию и хамству. Он прилюдно кричал на Булганина:

— Подыгрываешь отсталым настроениям? Что, приехал сюда демократию разводить?

«Лебедев буквально третировал его, — писал Горбачев, — собирал о нем сплетни и слухи, вытаскивал на бюро за малейший промах, пытался снять с поста председателя совнархоза и направить директором небольшого заводика».

Это были трудные годы для Булганина. В сентябре 1958 года на пленуме ЦК его вывели из состава президиума. В ноябре указом президиума Верховного Совета из маршалов понизили до генерал-полковника.

На декабрьском пленуме ему пришлось вновь каяться за прежние грехи. Хрущев потребовал от него выступить.

— Когда в 1957 году активно развернулась антипартийная деятельность Маленкова, Кагановича, Молотова и Шепилова, — покорно говорил Булганин, — я присоединился к ним, поддержал их и стал их сторонником и соучастником. Будучи тогда председателем Совета министров, я оказался не только их соучастником, но и номинально их лидером. Антипартийная группа у меня в кабинете собиралась, сговаривалась о своей антипартийной фракционной работе.

30 декабря 1958 года генерал-полковника Булганина отправили в отставку. Но он оставался членом ЦК и еще год проработал. В феврале 1960 года Николая Александровича перевели на пенсию. Пенсию, правда, дали хорошую, персональную союзного значения. К нему у Хрущева меньше всего было претензий. Булганина единственного из всех участников «антипартийной группы» не исключили из партии.

Когда началась конфронтация с маоистским Китаем, в ЦК вспомнили о Булганине.

Секретарь ЦК по идеологии Леонид Федорович Ильичев вызвал к себе молодого сотрудника отдела пропаганды Александра Николаевича Яковлева и сказал:

— Свяжись с Булганиным. Он ждет тебя. Суть дела в следующем. Китайское руководство утверждает, что «старая гвардия» не поддерживает антикитайскую позицию Хрущева. Это не так. Президиум ЦК решил поручить Булганину выступить в печати на эту тему и заявить о поддержке линии партии.

Яковлев написал статью от имени Булганина и поехал к нему согласовывать.

«Дверь открыл сам Булганин, — вспоминал Яковлев, — пригласил в свою маленькую двухкомнатную квартиру. Был любезен, в хорошем настроении, видимо, от оказанного доверия. Стал говорить о себе, в частности рассказал о деталях ареста, а затем расстрела Берии».

Они выпили кофе, коньячку. Статья Булганину понравилась. Он не хотел отпускать редкого гостя.

«Мне стало жаль этого одинокого человека, которого ветер случайностей вынес на верхнюю площадку власти, а затем брякнул о землю, — продолжал Александр Яковлев. — Серенький, маленький человечек, оставленный всеми бывшими «друзьями» коротать свое одиночество. Его выбросили на свалку, словно потрепанный ботинок, как и он туда же выбрасывал других».

Договорились встретиться через два дня. Но не встретились. От услуг Булганина отказались. В ЦК решили, что использовать «бывших» в борьбе с китайским руководством — значит показать собственную слабость.

— Не будем обращаться к старой рухляди. Своего авторитета хватит, — сказал Хрущев.

Поскольку Булганина не исключали из партии, то ему время от времени давали путевки в санатории Четвертого управления при Министерстве здравоохранения СССР. Отдыхающие буквально не давали ему прохода. Это описал известный в прошлом фельетонист «Правды» Илья Шатуновский.

«Булганин утром выходил на прогулку, — вспоминал Шатуновский. — На нем была белоснежная сорочка, строгий галстук, безукоризненно отутюженный костюм. Гладко выбритый, ухоженный, вальяжный, он напоминал всем своим видом какого-нибудь великого князя из дома Романовых…

Где бы ни появлялся Николай Александрович, за ним неотступно следовали зеваки. Чувствуя за своей спиной топот, он иногда останавливался, медленно оборачивался, и тогда толпа разбегалась в разные стороны. Но стоило ему двинуться дальше, как сзади опять возникала назойливая свита.

Однажды Булганин, дойдя до скульптурного фонтана, присел на скамейку, вытер пот с лица цветистым батистовым платочком и крикнул, обращаясь в пустоту:

— Товарищи, не прячьтесь. Я ведь вас прекрасно вижу. Не стесняйтесь, подходите ко мне сюда, поговорим.

Постепенно возле скамейки, прячась за спины друг друга, стали возникать люди.

— Не могу понять, почему моя скромная персона вызывает у вас такой повышенный интерес? Ну, в свое время я занимал высокие посты. А теперь, как и многие из вас, пенсионер. Если у вас есть ко мне вопросы, охотно отвечу.

Кто-то из заднего ряда спросил:

— А как ваше здоровье, Николай Александрович?

— Здоровье, как у всякого старика. Вот и приехал немного подлечиться. Но мой отдых был бы полезнее, если бы вы не ходили за мной, словно тени… Прошу вас, оставьте меня в покое. А если хотите меня о чем-то спросить, подходите, не стесняйтесь. Договорились?

Булганин встал со скамейки, улыбнулся, приветливо помахал рукой людям и двинулся по аллее дальше. У поворота к морю он оглянулся.

За ним по-прежнему шла толпа ротозеев».

В последние годы жизни Булганин получил дачу в подмосковной Жуковке, неподалеку от Молотова, и вновь стал жить вместе с женой. Они ведь не разводились. Николай Александрович умер 24 февраля 1975 года, немного не дожил до восьмидесяти лет. Его похоронили на Новодевичьем кладбище.

Партбилет и шампанское

Молотова отправили послом в Монголию. Другие страны уклонились от чести принять у себя опального сталинского соратника, а монгольский лидер Юмжагийн Цеденбал ни в чем не мог отказать Москве.

Через три года из Улан-Батора Вячеслава Михайловича перевели в Вену и назначили представителем в Международном агентстве по атомной энергии. Карьерные дипломаты стремятся перебраться из Азии в уютную Европу. Но в Улан-Баторе была какая-то работа, а в Вене Молотову просто нечего было делать.

В Вене Хрущев и Молотов встретились в последний раз. В столице Австрии в начале июня 1961 года состоялась встреча Никиты Сергеевича с новым американским президентом Джоном Кеннеди. Хрущева встречали все советские дипломаты, в том числе представитель в МАГАТЭ Молотов. Он пришел на вокзал вместе с Полиной Семеновной.

Хрущев широко улыбнулся и приветственно сказал:

— A-а, Вячеслав Михайлович, здравствуйте, я вас очень рад видеть.

Никита Сергеевич лукавил. Своим помощникам Хрущев тут же приказал убрать Молотова. Его отозвали в Москву, а в феврале 1962 года первичная организация управления делами Совета министров исключила его из партии. Молотов протестовал, его дело разбирал Свердловский райком, потом Московский горком партии.

Окончательное решение принял первый секретарь горкома Петр Нилович Демичев:

— Вы должны сдать ваш партийный билет.

Молотов не смирился с исключением из партии и ежемесячно посылал в ЦК партийные взносы.

За ним, как и за другими бывшими партийными руководителями, следили, разговоры записывались.

Когда генеральным секретарем в 1984 году стал Константин Устинович Черненко, он решил, что Молотова надо восстановить в партии. Его поддержал Громыко.

За Молотовым прислали две машины. Во второй сидел врач; в ЦК побаивались: а ну как с ним что-нибудь случится в самый неподходящий момент? Партийным чиновникам в голову не пришло, что Молотов переживет и самого Черненко, которому он в отцы годился.

Вячеслава Михайловича доставили на Старую площадь, где он не был двадцать с лишним лет. Черненко сам сообщил Молотову, что он вновь является полноправным членом партии и на днях ему выпишут новый партбилет. По этому случаю Молотов позволил себе выпить шампанского.

— Почему же после стольких лет существования советской власти жизнь все еще плохая? — спрашивал его Феликс Чуев, который записывал каждое слово соратника великого вождя.

— Пока империализм существует, народу очень трудно улучшать жизнь, — отвечал Молотов. — Нужна оборонная мощь и многое другое. Надо многое построить. От третьей мировой войны мы не застрахованы… А очень многие думают так: только бы мир, только мир! Лишь бы не было войны. Вот это хрущевская недальновидная точка зрения. Она очень опасна. Нам надо думать о подготовке к новым войнам…

Почти до последних дней он был в полном порядке. Но совсем незадолго до смерти он, прочитав «Правду», вдруг потребовал:

— На пять часов пригласите ко мне Шеварднадзе.

Он, видимо, вновь почувствовал себя главой правительства, человеком, отвечавшим за внешнюю политику страны. Домашние надеялись, что он забудет о своей просьбе. Но в пять часов он надел костюм, галстук. Пришлось сказать, что министр иностранных дел Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе очень занят и не может приехать…

Молотов заболел воспалением легких. Его положили в Центральную клиническую больницу Четвертого главного управления при Министерстве здравоохранения СССР. Но врачи уже были бессильны. 8 ноября 1986 года он скончался.

Когда «Известия» и «Вечерняя Москва» коротко сообщили о смерти на девяносто седьмом году жизни персонального пенсионера союзного значения Вячеслава Михайловича Молотова, многие с удивлением узнали, что он прожил так долго.

Билет номер три

Маленкова в 1957 году отправили директором Усть-Каменогорской ГЭС на Алтае. Жена поехала за ним. Дети остались в Москве — жили то у сестры, то у бабушки. Маленкова лишили не только казенного особняка на Ленинских горах, но и квартиры в доме на улице Грановского под тем предлогом, что он уезжает из Москвы.

— Когда я услышал официальное объявление об отставке отца, — рассказывал в телепередаче «Большие родители» его сын Георгий Маленков-младший, доктор химических наук, профессор, — зная немножко историю страны, мог ждать чего угодно: то есть ареста или чего-нибудь еще. Поэтому я, конечно, волновался. Но когда я увидел, что ничего особенно страшного не произошло, все на месте, я почувствовал какое-то облегчение, связанное с тем, что пропало мое особое, привилегированное положение, и я могу быть уверен в своих друзьях, что они со мной дружат не потому, что я из такой семьи происхожу, а просто потому, что мы имеем какие-то общие интересы. Слава богу, практически все мои друзья — и школьные, и университетские — остались вокруг меня…

Маленков и Голубцова жили в маленьком поселке Аблакетка — до лета 1958 года, когда Георгия Максимилиановича перевели в шахтерский город Экибастуз и назначили директором ТЭЦ.

В соседней квартире поселился сотрудник госбезопасности. До ухода Хрущева на пенсию в октябре 1964 года за Маленковым следили и на улицах.

О жизни Маленкова в Казахстане автору этой книги рассказывал профессиональный партийный работник Валерий Иннокентьевич Харазов. Он был секретарем одного из райкомов в Москве и по разнарядке был отправлен на целину.

Никто из московских партработников уезжать не хотел, находили разные предлоги. Хрущев злился: почему Москва мало людей посылает? Первый секретарь горкома Иван Васильевич Капитонов взял список секретарей райкомов и выбрал сам.

Харазова сделали секретарем обкома по промышленности, и Георгий Максимилианович оказался одним из его подопечных.

— Встретили его люди хорошо, — вспоминал Валерий Харазов. — Ходил он в том же френче, что и на фотографиях. Держался очень скромно, но на него сбегались посмотреть. Однажды мы с ним вместе полетели в Москву, а в то время надо было лететь чуть не целые сутки со множеством остановок.

И на каждой остановке собирались люди — увидеть самого Маленкова. Выяснилось, что в народе он популярен. Харазову потом в ЦК сказали:

— Если бы что-то случилось, ты бы расстался с партбилетом.

— А что могло случиться?

— Боялись, что возникнет стихийный митинг в поддержку Маленкова. В результате, когда самолет совершил промежуточную посадку, мы стали уходить в сторону. И все равно сбегались люди. Маленков сам боялся привлекать к себе внимание, понимал, чем ему все это грозит.

В Челябинске пришлось заночевать, потому что Москва не принимала. Вдруг прибежал летчик с другого самолета:

— Георгий Максимилианович, летим со мной! Меня Москва принимает.

Маленков — к Харазову:

— Как быть?

Тот развел руками:

— Нельзя, мы должны прилететь тем рейсом, о котором сообщили в Москву.

Маленкова вызвали в Комитет партийного контроля. Помощник председателя КПК Николая Михайловича Шверника позвонил Харазову и предупредил:

— За вами пришлют машину. Назовете в справочной вашу фамилию.

Прилетели в Москву, вышли из самолета. Маленков радостно говорит:

— А вот Воля!

Его встречала дочь с мужем, который водил машину.

Харазов пошел узнавать насчет машины. Выяснилось, что машину не прислали.

Маленков робко предложил:

— Может, нам поехать на машине Воли?

Сели. Дочь стала уговаривать его заглянуть сначала домой, переодеться, умыться.

Маленков повернулся к Харазову. Тот сказал:

— Нам надо в КПК.

Маленков тут же согласился:

— Лучше я сразу съезжу, а потом уже домой.

Харазов оставил его в КПК, сам поехал к матери. Позвонил Маленков:

— Дело, по которому меня вызвали, к нынешним делам отношения не имеет. Подробно не могу вам сказать по телефону, но это старые дела.

Маленкова обвиняли в том, что он в годы большого террора начал репрессии в Армении, куда ездил по поручению Сталина. Этим делом занимался Комитет партийного контроля, который исключил Маленкова из КПСС.

Маленков попросил Харазова:

— Вы без меня не уезжайте, я же не знаю даже, где билеты купить.

После многих лет работы в партийном аппарате он был совершенно беспомощен в бытовой жизни…

Маленкова рабочие избрали членом парткома. Об этом немедленно сообщили в Москву. Злой Хрущев позвонил первому секретарю Казахстана Николаю Ильичу Беляеву:

— Что это означает? Вы знаете, как мы относимся к Маленкову, а ему, выходит, оказывают политическое доверие?

Первый секретарь обкома соврал, что ничего не знает. Первого секретаря горкома сняли с работы. Харазова вызвали на совещание в Алма-Ату, куда окружным путем надо было добираться восемнадцать часов на самолете. После совещания велели задержаться и повели к Беляеву. Он что-то спросил для порядка и стал распекать:

— Как вы могли допустить, что Маленкова избрали членом партбюро?..

Вскоре с Маленковым произошла неприятная история — он потерял партбилет. Городок, где он жил, стоит в степи. Никакой зелени. Маленький оазис — возле горкома. Маленкова вызвали на совещание. Он пришел заранее, скинул френч и, держа его в руке, прогуливался. И не заметил, как партбилет выпал из кармана. Спохватился в горкоме — нет партийного билета. Пришел домой сам не свой. Но через час милиционер принес ему партбилет:

— Вы его потеряли в скверике.

Что делать? Ясно, что за час партбилет никому в руки не попал. А вдруг это провокация, ждут, как он себя поведет? Он пошел в горком и честно рассказал, что потерял партбилет. Ему дали выговор и выдали новый. А у него был билет номер три. Первый был выписан Ленину, второй — Сталину, третий — ему…

В 1968 году в возрасте восьмидесяти четырех лет умерла мать Маленкова Анастасия Георгиевна, которая с тридцатых годов работала директором санатория под Москвой в поселке Удельное. Маленков написал заявление о выходе на пенсию и, не спросив разрешения, вернулся в Москву, чтобы похоронить мать. Жить Маленкову с женой было негде. Остановились у дочери. Потом Валерии Алексеевне Голубцовой разрешили вступить в кооператив, и в 1973 году они получили двухкомнатную квартиру на 2-й Синичкиной улице. В 1980 году им дали квартиру получше (тоже двухкомнатную) на Фрунзенской набережной.

На пенсии Маленков интересовался экологией, биосферой, физикой. Много читал. Мемуаров не писал.

Голубцова страдала от стенокардии и болезни Паркинсона. Маленкова мучила почечнокаменная болезнь. В больницу их положили одновременно. Валерия Алексеевна скончалась 1 октября 1987 года. Георгий Максимилианович, более крепкий, умер в ночь на 14 января 1988 года.

Он прожил восемьдесят шесть лет в стране, где мужчины в среднем не доживают и до шестидесяти.

— Пришло сообщение о смерти Маленкова, — сказал Горбачев на заседании политбюро. — Нужно ли публиковать официальное сообщение?

Решили не публиковать. Перестройка была в самом разгаре, но для членов политбюро Маленков оставался членом «антипартийной группы». Стали обсуждать, где хоронить? Разрешили похоронить Маленкова рядом с телом жены на Новокунцевском кладбище.

Многие сталинские соратники чуть-чуть не дожили до ста лет. Помимо природного здоровья от всех испытаний их спасала устойчивая нервная система и полная безжалостность. Ни самоубийство брата, ни ссылка жены, ни арест сына не могли нарушить их олимпийского спокойствия и поколебать готовность служить Сталину.

Зачем геронтологи ездят на Кавказ и просят горцев поделиться секретами своего долголетия? Надо понять, как эти люди чуть-чуть не дотянули до ста — Молотов, Маленков, Ворошилов, Каганович?

Работа без отдыха, ночные бдения, переменчивый нрав хозяина, низвержение с Олимпа — как они все переносили?

Вероятно, спасало полное отсутствие совести, чести, сострадания к чужим несчастьям и чувства собственного достоинства… На трибуне мавзолея лица казались такими значительными, жесты — исполненными особого смысла. При ближайшем рассмотрении эти люди тусклы и жалки.

Наверное, должны быть произнесены слова о банальности зла, о том, что компания серых и бездарных чиновников может уничтожить миллионы людей. Но эти слова только кажутся объяснением.

Все они всего лишь исполняли приказы. Но кому бы Сталин отдавал приказ, если бы не Берия? Не Молотов? Не Каганович? Не Маленков? Не Ворошилов? Не Хрущев? Не придется ли, чтобы огласить весь список, назвать еще сто с лишним миллионов фамилий? Нет, нет, нет! Никто не желает быть в этом списке.

Взгляд окрест приносит облегчение: мы — не чудовища. Или по крайней мере не такие чудовища. Нас искушали, и мы всего лишь поддались искушению. Вердикт: невиновны…

Глава девятая, фантастическая Исторические альтернативы

А если бы победил не Хрущев, а Берия?

На закрытии XX съезда КПСС с краткой, но яркой речью выступил вождь коммунистической партии и Советского государства, выдающийся деятель мирового коммунистического и рабочего движения Лаврентий Павлович Берия.

— Прежде всего, — начал Лаврентий Павлович с какой-то особой отеческой интонацией, присущей ему одному, — я хотел бы поздравить всех нас с этим съездом. Это был съезд обновления. Это был съезд очищения от всего, что мешало нам двигаться вперед. Мы подвели черту под сталинским периодом в истории нашей страны. Времена, когда нарушалась социалистическая законность, когда попирались нормы партийной жизни, навсегда ушли в прошлое.

XX съезд был первым, на котором Лаврентий Павлович Берия выступал с отчетным докладом.

Когда ему было предоставлено заключительное слово, зал поднялся и долго аплодировал. Берия улыбался и делал рукой движение, означавшее, что он просит всех успокоиться и сесть. Но делегаты продолжали аплодировать, глядя на президиум, который тоже стоя приветствовал лидера великой страны.

Когда наконец все сели и наступила тишина, Берия подвел итоги съезда.

Берия похоронил Сталина

«Съезд был ошеломительным. Берия похоронил Сталина», — писала в эти дни вся мировая печать, сообщая о революционных переменах в Москве.

В первый же день съезда Берия произнес большую разоблачительную речь о преступлениях, совершенных Сталиным, а потом всем делегатам были розданы документы, прочитав которые многие ужаснулись.

Оказывается, в последние годы Сталин совершенно выжил из ума, стал неспособен принимать разумные решения и сажал в тюрьму хороших специалистов, которые могли бы работать на пользу родине и социализму.

Но нашлись люди, которые пытались и после смерти Сталина продолжать прежний курс. Летом 1953 года они попытались арестовать Берию и других преданных делу партии людей.

Этот рассказ Лаврентия Павловича делегаты и гости XX съезда слушали с замиранием сердца.

Путч готовил хитрый и коварный Никита Хрущев, который играл роль простачка, пытался со всеми дружить, а после смерти Сталина сумел пролезть на пост секретаря ЦК КПСС.

Хрущев, умело пользуясь своим высоким положением, попытался поставить партийный аппарат над партией и государством и группировал вокруг себя людей, враждебно относившихся ко всем переменам.

Хрущев, рассказывал Берия, хотел навсегда законсервировать то, что создал Сталин. Хрущеву были свойственны субъективизм и волюнтаризм, полнейшая некомпетентность, стремление все решать самому, без совета со специалистами. Он выдвигал нелепые идеи сселения деревень, создания агрогородов, новых способов сева, не имеющих ничего общего с передовой сельскохозяйственной наукой, покровительствовал шарлатану Лысенко.

Лаврентий Павлович рассказывал, как Хрущев мешал разоблачению сталинских преступлений, экономической реформе, которая приведет к подъему народного хозяйства, и новой аграрной политике, которая позволит накормить людей.

Триумвират

После смерти Сталина председателем Совета министров временно был назначен Георгий Маленков, первым из его четырех первых заместителей по праву стал Лаврентий Берия.

В официальных сообщениях руководители Советского Союза упоминались в таком порядке — Маленков, Берия, Молотов. Они втроем управляли страной. Потом уже шли другие члены президиума ЦК — Ворошилов, Хрущев, Каганович, Микоян, Сабуров, Первухин.

Партийные секретари цитировали уже не Сталина, а «недавние выступления товарищей Маленкова, Берии и Молотова». Хрущева злило, что он оттеснен руководящей тройкой, что все основные решения принимают Берия и Маленков.

Хрущев мешал и проведению линии на разрядку напряженности в международных делах.

После берлинской блокады и войны в Корее мир находился на пороге войны. ГДР, где пытались ускоренными темпами строить социализм, находилась в состоянии тяжелого кризиса, который вылился в народное восстание 17 июня 1953 года.

На заседании президиума Совета министров СССР обсуждалась ситуация в ГДР и было принято постановление «О мерах по оздоровлению политической обстановки в ГДР».

Суть этого постановления можно суммировать в одной фразе: «Признать ошибочным курс на ускоренное строительство социализма в ГДР».

Маленков и Берия в один голос говорили, что вообще не стоит тратить силы и средства на строительство в ГДР социалистической системы.

Берия уговаривал членов президиума:

— Примерно за два года в Западную Германию убежало около полумиллиона человек. Мы обязаны смотреть в глаза истине и признать, что без наличия советских войск существующий в ГДР режим непрочен. Политическое и экономическое положение ГДР крайне неблагополучно. В этой ситуации нам вполне достаточно иметь в Европе нейтральную демократическую Германию.

Хрущев демагогически возражал, обвиняя Берию в попытке развалить социалистический блок.

Заговор Хрущева

Хрущев, интриган и антипартийный человек, виновный в нарушениях социалистической законности на Украине, а затем и в Москве, где он был первым секретарем горкома, стал готовить переворот. Он стремился захватить всю власть в стране. Для этого он решил уничтожить Лаврентия Павловича Берию — единственного человека, который мог противостоять его опасным амбициям.

Заговор, рассказывал Берия, был продуман во всех деталях. Армейские части должны были окружить и обезоружить верные делу партии дивизии внутренних войск. Командующего Московским военным округом — честного, преданного партии коммуниста — министр обороны Булганин услал под Смоленск на маневры. В Кремль тайно ввели воинские части.

Арест Берии наметили на 26 июня.

Офицеров, которые должны были застрелить Берию, тайно привез в Кремль на своей машине с затемненными стеклами министр обороны Булганин.

Преступников провели в соседнюю с залом заседаний президиума ЦК комнату, где они ждали сигнала, чтобы покончить с Берией.

— Более всего, — сказал с грустью Берия, — меня поразило бесчестное поведение заместителей министра внутренних дел Ивана Серова и Сергея Круглова. Люди, чей служебный долг состоял в предупреждении заговоров, сами в него вступили.

Они заключили преступный сговор с Хрущевым в надежде уничтожить Берию и вернуть страну к мрачным временам репрессий и беззаконий.

26 июня неожиданно было назначено внеочередное заседание президиума Совета министров. Заговорщики полагали, что Берии ничего не известно. И ошиблись.

«Егор, ты с кем?»

Ранним утром 26 июня Берия приехал к Маленкову домой.

Маленков еще спал. Председателя Совета министров разбудил прикрепленный к нему офицер Главного управления охраны МВД СССР. Маленков вышел к Берии заспанный и вялый.

— Ты что же, Егор, решил против меня выступить? — спросил Берия, глядя ему прямо в глаза.

Испуганный Маленков поспешил переметнуться на сторону Берии и выдал план хрущевской операции.

Берия ни на минуту не решался оставить Маленкова одного и вынужден был при нем давать указания своим помощникам.

В Кремле они появились вместе. Хрущев и другие участники заговора не придали этому значения, потому что были уверены, что Берия уже в ловушке.

Едва закрылась дверь и началось заседание президиума ЦК, в соседнюю комнату, куда Булганин привел маршала Жукова, генералов Батицкого, Москаленко и других армейских офицеров, ворвалась группа оперативников Министерства внутренних дел.

Никто из армейских даже не успел схватиться за оружие. Генералов и офицеров обезоружили и увели в комнату отдыха членов президиума.

Одновременно первый заместитель министра внутренних дел Богдан Кобулов приказал убрать из Кремля всех армейских офицеров, которых Булганин приставил к постам охраны.

По сигналу из Кремля были арестованы как предатели Серов и Круглов, которые сговорились с Хрущевым.

Начальник управления правительственной связи Министерства внутренних дел отключил все телефоны в Министерстве обороны и в штабе Московского военного округа, лишив генералов возможности связаться друг с другом.

А начальник военной контрразведки, подчинявшийся Министерству внутренних дел, дал указание особым отделам вернуть в казармы все части, которым министр обороны Булганин приказал окружить части внутренних войск.

Посты охраны в здании Министерства обороны, столичного военного округа и округа противовоздушной обороны заняли солдаты из полка внутренних войск.

Арестовать предателей!

Между тем на заседании президиума события внешне разворачивались по плану, разработанному Никитой Хрущевым.

Он первым выступил против Берии, обвинив его в карьеризме и чуждой партии политике. Лаврентий Павлович рассказывал потом делегатам XX съезда, что с изумлением смотрел на былых товарищей, оказавшихся способными на подобную низость.

Примеру Хрущева последовали все члены президиума, кроме Микояна, который, как всегда, говорил очень двусмысленно, стараясь угодить и нашим и вашим, и Маленкова, который сидел ни жив ни мертв.

Но когда Хрущев вопросительно посмотрел на Маленкова, Георгий Максимилианович, как и договаривались, нажал на секретную кнопку. Но вместо Жукова и генералов в зал заседаний вошли офицеры внутренних войск.

В этом месте Лаврентий Павлович Берия позволил себе на минутку отвлечься от текста. Он посмотрел в зал и остроумно заметил, что в его глазах эта сцена очень походила на финал известной пьесы Николая Гоголя «Ревизор». Появление офицеров-чекистов означало, что заговор Хрущева рухнул. И дальше началось рассмотрение персонального дела Никиты Хрущева, которому пришлось ответить за все свои преступления перед народом и партией.

— На президиуме Хрущев вел себя нечестно, — сообщил Берия. — Фактов отрицать не мог, но стал трусливо, подло прятать концы в воду, заявляя, что исправится. Но мы видели, что именно руководило Хрущевым в попытке совершить переворот. Ему не нравилось, что не он подписывает протоколы президиума ЦК. Что вопросы международной политики из ЦК перешли в Совет министров, куда его приглашали, но где его положение было вроде как совещательное.

Хрущев отчаянно боролся за власть, поэтому президиум принял решение действовать быстро и решительно, чтобы навсегда покончить с язвой и гнилью, отравляющей здоровую атмосферу сплоченного и монолитного руководства ленинского типа.

— Так поступил бы и Владимир Ильич Ленин! — закончил свое выступление Лаврентий Павлович.

Хрущева, Булганина, Жукова и других судил военный трибунал. Следствие выявило неопровержимые доказательства их работы на иностранные разведки. По совокупности преступлений перед Родиной их приговорили к смертной казни.

Маленкова и Микояна Берия оставил на их постах.

— Вы вправе спросить меня: почему я допустил подобный либерализм? — говорил Берия с трибуны XX съезда. — Я отвечу. Многие соратники Ленина совершали крупные ошибки, но Владимир Ильич их поправлял и продолжал с ними работать. Ленинский подход к работе с кадрами должен быть образцом для нас всех.

Зал зааплодировал и встал. Делегаты скандировали:

— Да здравствует товарищ Берия! Да здравствует родная коммунистическая партия!

После ареста Хрущева и его подручных, которые оказались еще и агентами американской разведки, председателем Совета министров стал Лаврентий Павлович Берия.

В борьбе с партаппаратом

Никто не мог оспорить у него права возглавить партию и государство.

Именно Берия выступил против всевластия партийного аппарата и некомпетентного вмешательства в хозяйственные дела.

Партия признала его своим вождем, писал в газете «Правда» начальник Главного политического управления армии и флота генерал-лейтенант Брежнев, потому что именно Лаврентий Павлович Берия стал инициатором возвращения партии к ленинским нормам, когда партия ведает подбором кадров и коммунистическим воспитанием, но не вмешивается в экономические, хозяйственные дела.

Товарищ Берия добился того, чтобы партийные органы не подменяли государственный аппарат, не командовали чекистскими органами, разграничил функции партии и государства.

Недаром у Лаврентия Павловича была репутация сильного организатора. Во время войны как член Государственного Комитета Обороны он сумел создать крепкую оборонную промышленность. В конце концов, это он возглавил Специальный комитет при Совете министров СССР и создал сначала атомную, а затем и водородную бомбы!

Берия списал долги с колхозов, где нечего было выдавать по трудодням. Снизил цены. Провел амнистию. Прекратил «дело врачей». Приказал ознакомить членов ЦК и кандидатов в члены ЦК с документами по этому делу, которые рисовали в отвратительном виде Сталина.

Люди помнили и то, что когда Лаврентия Павловича назначили в 1938 году наркомом внутренних дел, он прекратил ежовский террор, выпустил из тюрем и лагерей многих честных людей.

А после смерти Сталина освободил министра авиационной промышленности Шахурина и командующего военно-воздушными силами маршала авиации Новикова, маршала артиллерии Яковлева и других крупных военачальников, арестованных по сфальсифицированным делам.

В мае 1953 года по инициативе Берии было принято постановление президиума ЦК о том, чтобы на демонстрации выходить без портретов руководителей партии и государства.

Берия привлек на свою сторону республики, предоставив больше самостоятельности национальным компартиям. Он последовательно заботился о равноправии наций и народностей.

Маленков проводит чистку

Год шло перетряхивание партийного аппарата — и не только центрального, но и на местах. Проведение чистки Лаврентий Павлович поручил Георгию Максимилиановичу Маленкову, который всю жизнь проработал в ЦК, занимался кадровыми вопросами и знал подноготную почти всех секретарей.

Поговаривали, что Лаврентий Берия, ликвидируя антипартийный путч, обнаружил разветвленную сеть заговорщиков среди так называемых профессиональных партийных работников всех уровней. Все это были подручные врага народа Хрущева, а следовательно платные агенты американской разведки.

Наверх выдвигались люди, которые в решающие дни 1953 года показали себя с лучшей стороны. Из партийного аппарата убрали всех сторонников путчистов, а также догматиков, тех, кто слишком долго сидел на Старой площади и не был способен освоить новые методы руководства.

На Старой площади и в республиканских ЦК, в обкомах, горкомах и райкомах появились новые лица.

Первый секретарь Московского горкома Владимир Георгиевич Деканозов, соратник товарища Берии по чекистским годам, сказал, выступая перед избирателями Бауманского района столицы, что это обновление — есть шаг партии навстречу нуждам и интересам народа.

— Старый партийный аппарат, — говорил Деканозов. — оторвался от народа, превратился в замкнутую касту. Товарищ Берия выдвигает надежных людей, которые по-настоящему близки к народу.

Среди новых секретарей было много лично известных Лаврентию Берии сотрудников Министерства внутренних дел. Они сняли погоны, чтобы помочь партии.

Орготдел ЦК КПСС возглавил бывший министр внутренних дел Грузии генерал-полковник Сергей Арсеньевич Гоглидзе.

Секретарем ЦК КПСС по кадрам стал Мир Джафар Багиров, который долгое время возглавлял органы государственной безопасности в Азербайджане, потом стал первым секретарем республиканского ЦК, председателем Совета министров, кандидатом в члены президиума ЦК КПСС и считался одним из самых преданных Берии людей.

В ЦК вообще появилось необычно много новых людей из республик. Выдвижение национальных кадров тоже было инициативой Берии.

Первыми секретарями, председателями Советов министров, председателями облисполкомов в республиках, автономных областях и округах назначали только представителей коренных национальностей. Вторыми секретарями оставались, как правило, русские, а министров внутренних дел и начальников областных и краевых управлений МВД Берия назначал сам, не обращая внимания на пятый пункт анкеты.

Рейс из Внукова

На следующий день после окончания XX съезда КПСС делегаты разъехались по родным местам. Тех, кто летел самолетом, повезли на новый аэродром Внуково, который еще достраивался. Для делегатов партийного съезда были приготовлены самолеты военно-транспортной авиации.

Собственно говоря, в гражданской авиации больше не было нужды. Командировочных — по специальным заявкам министерств и ведомств — исправно возило Министерство обороны, а просто так по стране никто не болтался.

Для иностранных туристов выделялись специальные самолеты и экипажи не в военной форме, но иностранцы в Советский Союз приезжали редко.

В дорогу все делегаты прихватили утреннюю «Правду» с информационным сообщением о закрытии исторического XX съезда КПСС и заключительным словом Лаврентия Павловича Берии, опубликованным под большой шапкой «Преодоление сталинизма и торжество демократии». В номере было многих других съездовских материалов, написанных интересно и нестандартно.

Главным редактором «Правды» стал генерал-лейтенант Лев Емельянович Влодзимирский — бывший начальник следственной части по особо важным делам Министерства внутренних дел.

Делегатов съезда снабдили и праздничными продовольственными пайками. Свободная торговля продуктами питания порождала спекуляцию, поэтому все снабжение населения перевели на карточную систему. Всех жителей страны прикрепили к пунктам питания и избавили от необходимости ходить по магазинам.

У проволочного ограждения перед аэропортом, как всегда, стояли усиленные посты внутренних войск. Они останавливали машины, придирчиво изучали документы отъезжающего, просили водителя открыть багажник и только после этого разрешали ехать.

Обычная процедура проверки не удивила делегатов. Внуково был строительным объектом Главного управления лагерей Министерства внутренних дел. Рабочих-заключенных, опасных преступников, приходилось строго охранять.

Собственно говоря, теперь все строительство в Советском Союзе, как и производство на оборонных заводах, велось с помощью Главного управления лагерей (ГУЛАГ).

Председатель Госплана Амаяк Захарович Кобулов назвал в своем выступлении контрольные цифры на пятилетку: восемьдесят три процента промышленного производства дать за счет использования трудовых ресурсов Главного управления лагерей.

На XX съезде генерал-лейтенанта Амаяка Кобулова, который до недавнего времени возглавлял Управление по делам военнопленных, избрали членом ЦК КПСС.

XX съезд поставил перед правительством задачу максимально освободить советских людей от тяжелого физического труда, передав практически всю промышленность в ведение Главного управления лагерей. Тем более что строительные и промышленные возможности ГУЛАГа, количество рабочих рук росли с каждым днем.

По всей стране искореняли замаскированных хрущевцев, врагов партии и народа. Нераскаявшихся врагов областные тройки, сформированные товарищем Берией, приговаривали к десяти годам без права переписки. Раскаявшимся давали возможность оправдаться ударным трудом в отдаленных и малоразвитых районах страны. По многочисленным просьбам трудящихся в эти же районы выселялись и семьи осужденных, что помогло решить жилищную проблему в крупных городах. Освободившиеся квартиры в первую очередь получали чекисты и военнослужащие.

Лаврентий Павлович Берия замечательно сказал об этом на съезде:

— Советские люди достаточно настрадались в сталинские времена и достойны более легкой и веселой жизни…

В этой истории изменен только исходный пункт. В дворцовой борьбе лета 1953 года Лаврентий Берия проиграл. И XX съезд партии прошел без него.

Остальное — правда. Четыре месяца — после смерти Сталина и до ареста — Берия находился у власти. В эти четыре месяца именно он приступил к реанимации уже почти совсем загубленной страны: открывались двери лагерей, ослабевала атмосфера страха, облегчалось положение крестьянина, в мировой политике мелькнули первые признаки разрядки.

Сомневающихся отошлю к рассекреченным ныне материалам пленума ЦК КПСС 5–7 июля 1953 года. Реестр обвинений, предъявленных на этом пленуме уже расстрелянному Лаврентию Берии, выглядит пародийно.

Все, что тогда гневно ставили Берии в вину, теперь сочли бы его заслугой: борьба со всевластием партийного аппарата, амнистия, прекращение насильственной русификации и выдвижение национальных кадров, попытка добиться национального мира в Литве и на Западной Украине, стремление восстановить отношения с Югославией и не мешать воссоединению Германии.

Из всех хозяев Лубянки только Лаврентий Павлович Берия и Юрий Владимирович Андропов и по сей день вызывают неподдельный интерес, рождают споры и кажутся многогранными личностями. Их предшественники и преемники представляются более однозначными фигурами.

Берия, хотя и в значительно меньшей степени, чем Андропов, в последние годы обзавелся искренними поклонниками. Или, как минимум, предстал в роли крупного политика, оболганного и несправедливо изображенного кровавым чудовищем.

Некоторые историки исходят из того, что Берия виноват в репрессиях не более, чем остальные члены политбюро — от Молотова до Хрущева. Лаврентий Павлович пришел к руководству Наркоматом внутренних дел в конце 1938 года, когда пик репрессий был уже пройден, и с его приходом часть арестованных выпустили. Но летом 1953 года он проиграл в политической борьбе, и его превратили в козла отпущения, свалив на него все грехи…

В реальности Берия обладал сильной волей, был толковым организатором, умел быстро схватить суть дела и ориентироваться в сложной обстановке. При этом он от природы был палачом и садистом.

Сто четырнадцать дней правления Берии в 1953 году оставляют исследователей в некоторой растерянности. Берию полуиронически, полусерьезно называют первым советским перестройщиком. Может ли палач быть реформатором? Такое объединение функций только на первый взгляд кажется странным.

История многовариантна. Судьба социализма в России тоже зависела от множества факторов. Вмешательство каких-то случайностей могло привести к власти совсем других людей.

Мы, скажем, привыкли слышать о возвращении к социалистической законности после ареста Берии. А вот что говорил назначенный весной 1953 года министром внутренних дел Украины Павел Мешик, выступая перед республиканскими чекистами в Киеве:

— Прежде всего я хочу поздравить вас с тем, что руководство Министерства внутренних дел поручено сейчас товарищу Лаврентию Павловичу Берии, что кончился наконец тот мрачный период, когда органы государственной безопасности находились в руках авантюристов типа Игнатьева. Мне хочется напомнить вам, товарищи, мрачную страницу в истории органов, относящуюся к тридцать седьмому — тридцать восьмому годам, когда заговорщик Ежов широко развернул свою предательскую деятельность, когда Ежов уничтожил огромное количество преданных Родине и партии людей. Вторичный приход товарища Берии к руководству чекистскими органами вновь ознаменовался разоблачением преступников, стоявших у руководства МВД, исправлением искривлений в работе органов. С приходом товарища Берии чекистские органы снова стоят на страже интересов советского народа, интересов коммунистической партии, на страже социалистической законности…

Настоящим «реальным социализмом» был сталинизм.

Вся послесталинская история СССР — стремление, с одной стороны, вернуться к этому «идеалу», а с другой — не дать стране совсем погибнуть. И страна развивалась бы все в том же круге: от ГУЛАГа до реформы.

Многовариантность «реального социализма» сведена к минимуму. Социалистическое государство с помощью аппарата госбезопасности мобилизует все резервы на создание мощного военно-промышленного комплекса и даже превращается в супердержаву. Накачивание военной мощи продолжается до почти полного истощения страны. Механизм останавливается, схема перестает действовать.

Тогда наверху понимают, что придется идти на ограниченные реформы во имя спасения державы. К этой мысли первым приходит глава госбезопасности, более других осведомленный о реальном положении страны, будь то Лаврентий Берия или Юрий Андропов. Они боялись, что если немного не отпустить вожжи, то скоро вовсе некем будет управлять. Кроме того, стремясь к креслу руководителя государства, они должны были принимать какие-то популярные меры.

«Если бы Горбачева не пустили к власти, социализм можно было спасти», — горюют поклонники генеральной схемы. Но «ересь» началась до Горбачева. Надо было в таком случае остановить еще Косыгина с его экономической реформой, да и самого сентиментально-мягкого Брежнева. Нет, все началось еще раньше — с хрущевской оттепели. Вот если бы остановить Хрущева…

Если бы Хрущева остановили, был бы Лаврентий Берия.

Бериевские реформы 1953 года, испугавшие его коллег по партийному руководству, были первой попыткой самоспасения.

Правда, разница между Хрущевым и Берией состоит в том, что Никита Сергеевич действительно хотел сделать жизнь людей лучше. Единоличная власть была для него инструментом для достижения этой цели. И он выпустил людей из лагерей не ради славы, а потому что считал, что их посадили беззаконно.

Берия же думал только о том, как с помощью реформ стать популярным и взять в стране власть. Для него именно власть была самоцелью. А вот что произошло бы, если бы летом 1953 года Лаврентий Павлович одолел своих соперников?

Возможны два варианта.

Первый. Начатые им реформы заходят слишком далеко, как это произошло при Горбачеве, партийный аппарат и госбезопасность теряют контроль над обществом, и социализм рушится.

Но Берия не Горбачев. Поэтому смело можно утверждать, что реформы Лаврентия Павловича были бы недолговечными. Когда бы он решил, что крепко держит в руках власть, страна вновь вернулась бы к ГУЛАГу и репрессиям, то есть к сталинскому режиму.

Так и продолжалось бы до тех пор, пока социализм не рухнул. Любая попытка либерализации или реформации реального социализма ведет к его краху, что и произошло в 1991 году.

Оглавление

Часть I Умер или убит?

  Три версии

  Ночной велосипедист

  Сталинский стиль

  Искусство быть вождем

Часть II Кто мог это сделать?

  Глава первая Молотов: наследник престола

    «Тебе нужно разойтись с женой»

    Вербовка в спецвагоне

    Стенограмма не велась

  Глава вторая Маленков: хозяин партийной канцелярии

    Женщина с характером

    О чем рассказал отцу Василий Сталин

    Карьера подполковника Рюмина

  Глава третья Каганович: железный нарком

    Старший брат застрелился

    Убийство Михоэлса

    Странная история смерти Жданова

    «Гармонист» и его сын против академика Лысенко

    Снять белые перчатки!

    Загадки «дела врачей-вредителей»

  Глава четвертая Булганин: штатский маршал

    Предатель в штабе?

    «Как ваша фамилия?»

  Глава пятая Берия: его боялся даже Сталин

    Первые подозрения и первые оправдания

    Главный чекист на Кавказе

    Блюда с перцем

    «Лучше бы мне остаться в Грузии»

    Приказано: избивать

    Партия в бильярд

    Заместитель Сталина

    Так возникла чеченская проблема

    Отец атомной бомбы

    Молодежь в МГБ

    Власик и Поскребышев

  Глава шестая Семья

    Надежда: выстрел в Кремле

    Василий: арест после пьянки

    Светлана: десять лет за одно свидание

    Последние дни

Часть III Без вождя

  Глава седьмая Арест Берии

    Руководящая тройка

    Дело прекратить!

    «Ищите большого мингрела»

    Первые реабилитации и оттепель

    Амнистия 1953 года

    Военные остались без денег

    У руля государства

    Заговор

    Опера «Декабристы»

  Глава восьмая Хрущев против Маленкова

    Кофе и коньяк

    Партбилет и шампанское

    Билет номер три

  Глава девятая, фантастическая Исторические альтернативы

    А если бы победил не Хрущев, а Берия?

    Берия похоронил Сталина

    Триумвират

    Заговор Хрущева

    «Егор, ты с кем?»

    Арестовать предателей!

    В борьбе с партаппаратом

    Маленков проводит чистку

    Рейс из Внукова Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg