«Бесконечное детство»

Владислав Силин Бесконечное детство

Знакомый как-то сказал: «Надоело читать книги с подростками в главных ролях».

В самом деле, слишком часто в современной фантастике заявленный автором возраст героя не совпадает с его внутренним мироощущением. Это у мальчишек Крапивина или героя жюль-верновского «Пятнадцатилетнего капитана» смело можно учиться «взрослости». С другой стороны, листая многочисленные романы нынешних фантастов, постоянно ловишь себя на мысли, что сорокалетние десантники и «космические волки» очень уж напоминают тинейджеров-инфантов.

Каковы же признаки героя-подростка? У него особый сленг, кочующий из романа в роман, особые нормы поведения. Он шумен, несдержан в эмоциях, пугающе сексуален. Подросток не может просто выпить пива — он обязательно «вводит в организм порцию алкоголя». Завидев женщину, он прежде всего оценивает ее «буфера». У него особое отношение к оружию. Для подростка настоящий мужчина тот, кто носит пушку сорок пятого калибра или ее эквивалент.

Шаблон, по которому авторы выписывают героя, читателю понятен и близок. Не зря же постоянно твердят, например, поклонники Фрая: «Сэр Макс — это я».

Быть шестнадцатилетним — не мед. Подросток дьявольски тщеславен. Авторитет его невелик, лидерские качества неразвиты — и тем сильнее он стремится к власти. Его должны любить и уважать все, иначе он не состоялся как человек. А власть не может достаться просто так. Борьба, борьба и еще раз борьба! В романе Андрея Мартьянова «Войти в бездну» есть эпизод, когда группа исследователей нанимает проводника для путешествия по незнакомой и опасной планете.

«Оглянувшись, я натянул поводья, заставив гиппариона остановиться. Проклятье! Я сто раз предупреждал: без моего ведома никуда не отлучаться, не отставать, смотреть по сторонам в оба глаза и не забывать, что зримая идиллия в любой момент может ощериться зубастой пастью тилацина или мегалания! А с последним можно эффективно бороться, только сидя в бункере в обнимку со скорострельной пушкой… Убью идиотов! То есть одного идиота и одну идиотку!»

Ситуация странная. Исследователи — люди опытные. Связаны с разведкой. Они понимают, что если наняли проводника, то должны следовать его указаниям. Но герой действует в рамках «подросткового паттерна», а второстепенные персонажи ему в этом подыгрывают. Луи, герой романа, обязан утвердить свое право на власть. Сделать это в боях. Отсюда и его бьющая через край эмоциональность, отсюда его ненависть к людям, которые ему доверились. Луи не просто улаживает пустяковое недоразумение. Для него решается вопрос жизни и смерти.

Книга может научить подростка взрослости. А может утвердить в истинности инфантильного взгляда на мир. Это не так сложно, как кажется. Достаточно описать реальность, в которой подростки — все. Короли, маги, президенты, инженеры, солдаты. Никто не выделяется, все одинаково инфантильны. И читатель вдруг понимает, что в этом-то мире ему не надо меняться. Он хорош уже такой, каков есть. Пусть мозаичные мостовые Ехо пролягут в наших городах. Превратим Землю в Амбер, в Нетинебудет. Пусть дубравы Предвечного Эльфийского леса зашумят на развалинах цивилизации.

К сожалению (или к счастью?), это невозможно. Миры из эскапистских книг нежизнеспособны. Дело не в экономике, не в физике — дело в существах, их населяющих. Существах с психологией тинейджера.

Вот рассказ А. Уланова «Эльфийская обновка». Здесь мир выстроен по всем фэнтезийным канонам. Дивные и непостижимые эльфы, хитроумные мошенники, могучие маги. Это именно тот мир, куда раз за разом сбегают уставшие от современной реальности читатели. Герой рассказа мошенник Зигги — типичное великовозрастное дитятко. Основным мотивом его действий служит самоутверждение. «И этот вариант устраивал Зигги — потому как по части заполучения нужных ему вещей он не без основания мнил себя мастером». «Полтора Райля был очень высокого мнения о своей задумке». «Мошенник жалел только об одном — что не сможет увидеть лицо эльфа в миг, когда тот поймет, как именно его провели за нос…»

К эльфу, которого Зигги собирается облапошить, он обращается со словами: «Эй, длинноухий! Подь сюды!». Может ли считаться мастером мошенник, начинающий разговор с оскорблений? В подростковой системе ценностей унизить ближнего значит возвыситься самому. И когда авторская точка зрения переходит к эльфу, в грязи оказывается Зигги. Подключаются другие персонажи. Начальник стражи, градоправитель — все они наслаждаются унижением других, чтобы на следующей странице унизиться самим.

Не забудем и о подростковом тщеславии. В нем кроются корни речевых изысков вроде «перевести тело в горизонтальное положение» вместо «улечься». Дело не в низкой языковой культуре и не в какой-то особой иронии. Подросток стремится утвердить значимость всего, что делает и видит. Выпятить каждое слово, возвысить элементарное действие до уровня священного ритуала. Потому-то сэр Джуффин из «Лабиринта» Фрая не разговаривает. Он «сотрясает воздух необязательными упражнениями по прикладному лицемерию». У Андрея Мартьянова героя не просто хотят женить, а подходят к нему «с бесконечными матримониальными планами по адресу его скромной персоны». У Ольги Громыко в «Пивовое»: «Я тем временем вела с Бровыкой научно-теологический диспут о роли ведьм в экосистеме религии». Значимо? Несомненно. Не разговаривала, не беседовала, не болтала — вела диспут. Сразу становится понятно: перед нами не какая-то вертихвостка, но солидная ведьма.

Они постоянно вздымают руки, вздрагивают и шарахаются. У них отвисают челюсти, перехватывает дыхание, они вскрикивают от изумления и пугаются до потери сознания. Самый простой способ определить героя-подростка — посчитать число восклицательных знаков в его речи.

«— Жанивский! — рыкнул Серега, думая этим привести того в чувство. — А ну живо дерись давай! То есть я хочу сказать — я тебя, гад… на поединок! И попробуй откажись!

У отупевшего от страха милорда в голове, видимо, все же сработало какое-то реле. Он хлопнул глазами, подтянул челюсть вверх» (Екатерина Федорова «Милорд и сэр»).

«— Кто же так готовит индюшатину?! Что у вас с мозгами?! Это каким же надо быть уродом… — Мелифаро подпрыгнул от неожиданности и едва заметным движением правой руки прикрыл ему рот. Изамонец благополучно подавился остатками собственного высказывания» (Макс Фрай «Волонтеры Вечности»).

«Всех времен и народов», «самое серьезное выражение лица», «наистрашнейший злодей». Для героев-подростков не существует полутонов и «средних величин». Это естественно. Если уж сражаться, то со всем вселенским злом, если спасать, то весь мир.

Книга подсказывает читателю реакции, нормы поведения. Исподволь, незаметно. Даже те книги, что написаны ради развлечения. Ярким примером тому служит философия, культивируемая эскапистской литературой.

Бегство — и вместе с тем обретение могущества. О, тут и поиски сверхмощных артефактов, и изучение магических заклинаний, и открытие в себе невостребованных в прежней жизни умений. Герой может всю книгу искать сверхбомбу, взрыв которой решит все проблемы на свете. Читателю-подростку не до приключений духа. У него есть конкретные проблемы, которые надо решить здесь и сейчас. Ему не хватает уважения и любви.

И тут на помощь приходит идеология, почерпнутая из книг и фильмов. Подросток верит, что уважение и любовь окружающих можно завоевать чем-то внешним. В жизни это внешнее — красивая одежда, машина, умение танцевать, престижная работа. В книгах — могущественные бластеры, сверхбыстрые звездолеты, волшебные посохи. Человек становится рабом вещей и навыков. Сэр Макс приобретает множество умений: плевком убить врага, щелчком пальцев подчинить негодяя своей воле, спрятать любой предмет в ладони… Не может он найти одного: взрослости.

Чтобы герой рос и мужал, эмоционально зрелым должен быть автор. Если у писателя нет соответствующего опыта, никакая фантазия не в силах помочь.

Часто «взрослость» героя пытаются передать через цинизм.

Так, например, циничны персонажи Алекса Орлова:

«Билл осторожно наклонился и положил „пикколо“ прямо в натекающую из простреленных тел лужу крови.

— Что же это такое?… — Из-за спины Эриксона показался Глен Савин. — Что же это такое, а? — Он переходил от тела к телу и заглядывал в лица, стараясь опознать убитых.

— Ну что, босс? — не сводя взгляда с Левински, спросил Эриксон.

— Да как тебе сказать? — уже спокойнее заговорил Савин. — С одной стороны, у нас не будет проблем с „пустыми“ — теми, кто надоедал по пустякам, но с другой стороны, вот лежит Жур — он приносил неплохой материал, а вон там, у окна — это Брумель. Тоже довольно профессиональный парень был…» («Двойник императора»).

В книгах Фрая человеческая жизнь и вовсе не стоит ни гроша:

«— Ладно! — Я с наслаждением потянулся до хруста в суставах и подлил себе камры. — Давай выкладывай свою проблему. Я же как-никак деловой человек, мне на службу надо, людей убивать!» («Волонтеры Вечности»).

А вот герой романа Дмитрия Володихина «Война обреченных» высказывает свое жизненное кредо:

«Самая главная женская эрогенная зона — кошелек. Чуть пощекочешь их в этом месте, и сразу возбуждаются… Поэтому, если мне не лень, я покупаю шлюшку и развлекаюсь с ней».

В «Войне обреченных» весь рассказ герой стреляет, стреляет, стреляет до очумения. В инопланетных тварей. В своих товарищей. Момент взросления так и не приходит. Рассказ обрывается на полуслове, на многоточии — не сумев измениться, герой погибает. А что еще ему остается?

Это последняя форма самоутверждения — истеричная, беспомощная, но такая характерная для подростка — опаснее всего. Цинизм — это незрелость души, высшая форма инфантилизма. Герой, раз и навсегда утвердившийся в мысли, что «мир полон уродов, все женщины продажны, а автобусы идут в парк», на самом деле не видел ни мира, ни женщин настоящих, не знал удачи.

И никогда не увидит. И никогда не узнает. Потому что закрыт для всего нового.