«Два капитала: как экономика втягивает Россию в войну»

Два капитала: как экономика втягивает Россию в войну (fb2) - Два капитала: как экономика втягивает Россию в войну 1201K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Семен Уралов

Семен Уралов Два капитала: как экономика втягивает Россию в войну

Технический редактор Е. Семенова

Литературный редактор О. Андросик

Корректор С. Беляева

Верстка Л. Соловьева

© ООО Издательство «Питер», 2015

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

* * *

Введение

«Действия России на Украине бросили вызов послевоенному порядку», — заявил Обама, открывая Генеральную Ассамблею ООН 24 сентября 2014 года. Президент США в своей исторической речи поставил Россию в ряд угроз миру наряду с террористами в Сирии и Ираке и лихорадкой Эбола.

Фактически впервые после крушения СССР была официально заявлена доктрина курса на противостояние с Россией.

В воздухе давно витала атмосфера полного недоверия между Москвой и Вашингтоном. Каждый год кольцо военных баз США и НАТО сжималось вокруг России. Помимо военных угроз все чаще и чаще на периферии РФ возникали бунты и государственные перевороты, которые СМИ стыдливо называют цветными революциями. «Бульдозерная революция» 2000 года в Белграде и падение Милошевича. «Революция роз» в Тбилиси-2002 и утрата власти Шеварнадзе. «Оранжевая революция» в Киеве-2004 и победа Ющенко. «Тюльпановая революция» в Бишкеке в 2005 году и бегство Акаева. Сожжение парламента в Кишиневе-2009 и отстранение от власти Воронина. И наконец, апофеоз — Евромайдан-2014 и гражданская война на Украине.

Практически всегда в результате цветной революции к власти приходят люди, которые либо прямо управляются из Госдепартамента, либо являются убежденными врагами России. В любом случае дальнейшая политика ведет к обрыву экономических связей, усилению антироссийской истерии, росту национализма и часто приводит к гражданским войнам. Так было и в Таджикистане в 1993 году, и в Молдавии в 1990-м, и в Грузии в 2008-м. Так сейчас происходит на территории бывшей Украины.

Политика России по отношению к собственной национальной периферии удивляет своей предсказуемостью. Фактически Москва с момента краха Сербии и утраты позиций на Балканах продолжает двигаться по чужому сценарию, суть которого заключается в том, чтобы заставить российскую экономику нести издержки по поддержанию стабильности на периферии. И одновременно расфокусировать внимание политического руководства в Москве, которое будет вынуждено заниматься «пожаротушением» на своих границах, вместо того чтобы заниматься собственным развитием и борьбой за лидерство.

Причем мнение Москвы совершенно не имеет значения. Российскую Федерацию ведут в коридоре решений, каждое из которых ухудшает стратегическую позицию. Так бывает всегда, когда двигаешься в логике противника, вместо того чтобы навязывать свою логику.

«Проблема в том, что Вашингтон не способен принять существование сильных независимых стран, таких как Россия или Китай. Доктрина Вулфовица требует от США поддерживать статус единственной силы. Эта задача требует от Вашингтона «предотвращать появление враждебных сил, способных доминировать в регионах и развиваться в супердержавы» — пишет республиканский политэкономист из США Роберт Крейгс.

Россия — угроза для США не потому, что стала слишком сильной, и не потому, что успешна ее экономическая модель. Вовсе нет. Просто проект глобального финансового капитализма, который обеспечивает гегемонию США и транснациональных корпораций, не подразумевает никакого иного суверенитета, кроме глобального. Неолиберальная доктрина о «конце истории», озвученная устами Фукуямы, действительно является господствующей идеологией США. Для российского правящего класса, привыкшего двигаться во внеидеологической, вульгарно-экономической логике, просто невозможно представить, что кто-то в этом мире имеет идеологическую доктрину и придерживается ее. Мы забыли те семьдесят лет собственной истории, когда внешнеполитические и хозяйственные успехи страны были связаны именно с наличием внятной идеологии.

Вторая проблема России в противостоянии с США заключается в непонимании истинных мотивов и целей противника. Россия является эволюционным государством, но понять действия США в эволюционной логике просто невозможно. США — это государство-проект, у которого была задумка и конкретные цели. В основании США лежит право частного капитала на доминирование. Независимость США началась с права не платить налоги в британскую казну. В основании государственных интересов США лежит принцип экономического доминирования. Мы не должны забывать, что имеем дело с субцивилизацией колонистов, которые подчинили себе весь континент и стали мировым народом.

Идеологии тотального экономического доминирования подчинена вся политика США в отношении конкурентов. Россия или Китай с точки зрения идеологии глобального финансового капитализма ничем не отличаются от племен гуронов или делаваров, а то, что Россия распоряжается богатствами Сибири и Урала — такое же досадное недоразумение, как собственность индейского племени на остров Манхэттен.

Нельзя сказать, что господствующая идеология глобального финансового капитализма является изобретением XXI века. Наоборот, мы имеем дело с творческим развитием идеологии доминирования Британской империи. Идеология глобального финансового капитализма уходит корнями в протестантскую философию. В основу идеологии положена протестантская этика, описанная Максом Вебером. Утверждение, что в протестантских странах сформировался более зрелый и эффективный капитализм, — это главный тезис и основа основ глобального финансового капитализма. Особого капитализма, который в свою очередь сформировал особый тип человека.

Если доводить до идеологического основания идеи исключительности протестантского мышления, то рано или поздно мы придем к старому доброму расизму. Разделение народов на способных к экономическим успехам и неспособных рано или поздно приведет к желанию доминировать любой ценой. Что, собственно, и произошло с господствующей идеологией в США.

Жажда доминирования, основанного на вере в собственную исключительность и ущербность остальных стран и народов, не могла не привести к новому мировому конфликту.

«Конец истории», объявленный неолибералами в Вашингтоне, это не что иное, как «Тысячелетний рейх» нацистской Германии или европейская империя Наполеона.

Каждое столетие нового времени рождает идеологию, которая претендует на универсализм и переустройство всего мира.

По большому счету перед нами разворачивается новая историческая спираль колонизации.

Первый всплеск капитализма был связан со стремительным освоением новых континентов. Столкновение предприимчивых западноевропейцев с традиционными и эволюционно развивающимися обществами и государствами Индии, Америки, Океании, Азии, Индокитая и Африки привело к первой волне колонизации. Успехи периода первичного накопления капитала были обеспечены доступом к дешевому сырью и рабочей силе колоний, а также контролем над торговыми путями.

Государство инвестировало в колонизацию военную мощь, а частные агенты обеспечивали экономическое доминирование. Так, экспедиционный корпус брал под контроль богатые индийские или африканские регионы, а частный капитал получал подряды на добычу полезных ископаемых, работорговлю и выращивание специй. Частный торговец обеспечивал доступ колониальных товаров на лондонские или парижские рынки. За безопасность торговых путей отвечал государственный морской флот. Таким образом, в ходе первой капиталистической колонизации образовалась спайка «частный капитал — государственные вооруженные силы», которая обеспечивала эффективное освоение новых территорий.

Первая мировая война, которую принято отсчитывать с осени 1914 года, на самом деле началась намного раньше. Просто первые фронты пролегли в колониях. Англо-бурская война 1899–1902 годов на территории современной ЮАР была прологом Первой мировой. Затем в 1905 году разразился танжерский кризис, когда Франция и Германия сражались за контроль над султанатом Марокко.

Вторая мировая война на самом деле также была борьбой за право колонизации. В британской прессе 1940-х годов прямо писали, что Гитлер хочет лишить Империю колоний и что это главная угроза процветанию каждого подданного Ее Величества.

Соответственно, главный политэкономический итог Второй мировой войны заключался не в разгроме Гитлера, а в том, что по итогам мировой бойни Британия утратила влияние на свои колониальные периферийные рынки и передала пальму первенства США. В системе глобального капитализма это выразилось в том, что валютой мировой торговли стал доллар США, а не британский фунт. И морские торговые пути начали контролировать военно-морские силы США, а не Великобритании.

После крушения СССР, который в меру сил пытался построить альтернативу глобальному финансовому капитализму, наступил период третьей колонизации.

Только в отличие от Второй мировой, когда СССР пытался предъявить альтернативную глобальному капитализму идеологию и хозяйственно-экономическую систему, сегодня ситуация больше напоминает Первую мировую. Как и 100 лет назад, Россия является страной периферийного капитализма, который характеризуется низкотехнологичным производством и критической зависимостью от добычи и продажи извлекаемых ресурсов.

Слаборазвитое производство средств производства приводит к зависимости от внешних рынков. Если ты строишь свою экономику на доходах от продажи нефти и газа, то надо не только их добывать, но и создавать инженерное оборудование для разведки, добычи, транспортировки и переработки. Вместо того чтобы сконцентрироваться на усложнении производства и повышении уровней технологических переделов, постсоветская Россия попала в ловушку догоняющего развития. Нет развитого производства средств производства — ты зависишь от чужих технологий. Нет суверенной валюты — ты зависишь от биржевых цен, на которые никак не влияешь. Нет автономной банковской системы — ты даже не можешь открыть филиал государственного банка в новоприсоединенном Крыму.

Ловушка, в которую попала Россия, согласившись на периферийное место в глобальном финансовом капитализме, несет исторический проигрыш.

Третья мировая война — это не мрачный прогноз и не страшилка для обывателя. На самом деле Третья мировая уже идет. Просто сегодня фронты проходят в колониальных экономиках, откуда финансовый капитал стремится вытеснить российский капитал, который преимущественно является государственным и промышленным.

Победа Евромайдана в Киеве и последующая гражданская война на Донбассе стоила России сворачивания кооперационных связей с производствами Харькова, Запорожья и Днепропетровска. Война на Донбассе и интеграция Крыма съедает финансовые запасы РФ.

Война в Сирии и, как результат, угроза военной базе РФ в Тартусе заставляют держать дополнительные силы в Средиземном море.

Мировая война — это в первую очередь битва экономик и проверка государства на способность проводить хозяйственную мобилизацию.

Германская империя Гогенцоллернов проиграла Первую мировую, потому что народ и армия просто не смогли терпеть тяготы и лишения войны. Российская империя была разрушена в ходе Февральской революции под влиянием глубокого экономического кризиса. Правительство не справлялось с инфляцией, цены на основные товары росли ежедневно, а цена человеческой жизни стремительно снижалась, потому что оружие появилось во всеобщем доступе, а правоохранительная система деградировала. Российскую армию, в свою очередь, разрушили не большевики со своей агитацией, а коррупция интендантов, воровство службы тыла, четыре года сидения в окопах и война за неясные цели.

Любая война — это огромный бизнес, на котором формируется паразитарная прослойка элит, подтачивающая экономику и хозяйство изнутри.

Каждая мировая война меняла расстановку сил на экономической карте мира, потому что проигравшая сторона становилась объектом колонизации и освоения ее рынка. После каждой войны народ, загнанный в нечеловеческие условия, готов на любую работу на любых условиях — лишь бы был мир. Поэтому чем больше разрушений в ходе войны, тем интенсивнее эксплуатация наемных рабочих после.

Война нужна капиталу после того, как он заводит экономическое развитие в очередной кризис. Вторая мировая была нужна США, чья экономика погрузилась в Великую депрессию. Поставки вооружений, машин, станков, готовой одежды дали толчок экономическому развитию стагнирующей экономики США.

Эта же война была нужна Германии, чтобы загрузить заказами тяжелую промышленность и машиностроение, которые задыхались без доступа к ресурсам. Для доступа к нефти захватывали Норвегию, ради угля аннексировали Рурский бассейн. Поэтому нацистская армия рвалась за каспийской нефтью в Баку и Закавказье. В этих же целях была расширена производственная база за счет поглощения промышленности Чехии. Поэтому был необходим бесплатный труд в концентрационных лагерях.

Война дает возможность списать долги и повесить издержки на проигравшего. Наконец, война является масштабным бизнесом, в котором участвуют элиты. Соответственно, глобальному капиталу необходима война на мировом уровне. Играют в мировую войну представители глобальных элит, чьи дети никогда не умрут от голода и не погибнут под бомбежками. Только мировая война способна обеспечить пресловутый «конец истории» и открыть путь к новой колонизации. На этот раз континента Евразия.

Не ставлю целью испугать читателя. Просто многолетнее изучение государств национальной периферии заставляет взглянуть на процессы по-другому, нежели из России. И совершенно по-другому, чем из Москвы. Изучив всю Украину от Ужгорода до Донецка, Южную Осетию, Киргизию, Таджикистан, Армению, Казахстан, Беларусь, Приднестровье и Молдавию, понимаешь, что фронты Третьей мировой уже проложены.

Патриотическая нега, в которую погрузил российское общество федеральный телевизор, может сыграть злую шутку с Россией. Государственная идеология консерватизма и охранительства не дает внятных ответов на вызовы времени. И самое главное, такая идеология не способна родить проект будущего.

В то же время запрос на новую идеологию в российском обществе есть. Патриотическая эйфория, вызванная присоединением Крыма, на самом деле очень тревожный звоночек для системы. Потому что такие мощные эмоциональные колебания народных масс чреваты крайностями. У народа от любви к власти до ненависти один шаг. Народ жаждет идеологии, а вместо политических целей и мировоззрения его кормят идеологическими суррогатами и пустыми лозунгами.

Под идеологией имею в виду не набор патриотических мантр, а описание картины мира, постановку политических целей и критическое отношение к действительности. Причем в первую очередь необходимо описание политэкономической картины мира, потому что внутри глобальной модели финансового капитализма Россия обречена на проигрыш и колонизацию. Если не будет изменена экономическая и хозяйственная модель, то несколько лет торгово-экономической войны (так называемые санкции) и издержек на локальные войны по периметру попросту истощат финансовые запасы РФ. Если не будет массовых чисток среди элит и запуска социальных лифтов во власть из народных масс, то война превратится в доходный бизнес для правящего класса. Россию, как и 100 лет назад, могут погубить коррумпированные интенданты, нерадивые подрядчики и чиновные воры.

Как это может произойти, видно на примере контрсанкций. Например, благодаря торговым ограничениям на поставки овощей и фруктов из Польши на рынке РФ образовался товарный дефицит, который элиты, привыкшие действовать в сугубо финансовой логике, ликвидировали путем новых закупок на внешних рынках. Раньше покупали польские яблоки, теперь покупаем аргентинские. В то время как единственно правильным решением было бы вложение в собственное сельхозпроизводство.

Аналогично обстоят дела в профильных отраслях. Вместо того чтобы модернизировать собственные нефтеперерабатывающие заводы, российские корпорации многие годы покупали и инвестировали в нефтеперерабатывающие заводы на территории Украины и загружали по давальческим схемам НПЗ Беларуси. В то время как продажа готового топлива не только дает дополнительную торговую прибыль, но также является фактором влияния на экономику других государств.

Торгово-экономическая война — отличный повод перевести хозяйство в мобилизационный режим и автономизировать производство. Интенсивное развитие собственного производства и промышленная кооперация с ближайшими союзникам — вот единственный шанс победить в Третьей мировой. Так же как победа во Второй мировой была обеспечена не только героизмом советских солдат и талантом командующих, но и блестящей эвакуацией производств за Урал и трудовыми подвигами в тылу. Если же будет выбрана тактика сохранения действующей хозяйственно-экономической и социальной модели, то Третья мировая для России перейдет в горячую стадию после того, как истощатся финансовые резервы. А это обязательно произойдет, потому что пока мы не создали собственную финансово-экономическую систему, наши запасы зависят от тех, кто управляет печатным станком. Потому что невозможно финансово выстоять против доллара США, пока российский рубль является периферийной валютой этого самого доллара.

Надо понимать, что Третья мировая уже идет. Просто она немного не похожа на те войны, которые мы привыкли видеть в фильмах и о которых читали в книжках. Однако каждая новая война не похожа на предыдущие. Генералы, как известно, готовятся к прошлым войнам. В то время как Третья мировая будет отличаться от Второй не меньше, чем Вторая — от Первой.

Вершиной нечеловеческого зверства в Первую мировую казалась химическая атака под Ипром, когда немцы распылили 170 тонн ядовитого газа. Но всего через 30 лет Вторая мировая явила миру атомную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки армией США и концентрационные лагеря нацистов.

Бомбежки мирных городов Донбасса, массовые расстрелы гражданских боевиками ИГИЛа, свержение Каддафи, Хусейна и Милошевича путем прямого военного вторжения — это не просто кадры из телевизора. Это реальность, которая кажется пока что виртуальной.

Сидя в отапливаемой квартире в Москве, Питере, Екатеринбурге, Новосибирске или Краснодаре… слушая радио в машине или читая газету в метро…. взяв ипотеку или открыв свое дело в стабильной и понятной России, Беларуси и Казахстане, можно подумать, что Третья мировая — что-то иллюзорное и нереальное.

Примерно так же думали жители чистого, ухоженного и богатого Донецка в 2012 году, когда принимали футбольные матчи Еврокубка. Когда улетали из современного донецкого аэропорта имени Прокофьева на курорты, в Москву и Лондон. Так же спокойно чувствовали себя выпускники вечером 21 июня 1941 года, потому что для них Вторая мировая еще не началась. Хотя на самом деле она шла в горячей фазе уже с 1939 года. А по большому счету началась в Испании в 1937 году.

Но чем дальше от Москвы и крупных мегаполисов, тем отчетливее видны фронты Третьей мировой. Об этом я и попытаюсь рассказать читателю. Основываясь на личном опыте и при помощи политэкономического, политологического, социологического и евразийского методов анализа.

Глава 1. Экономические модели СССР — России и кризис государства

Как уже говорилось, у Третьей мировой слишком много фронтов — и большинство из них сегодня нам кажутся незначительными. Так, всего три года назад террористы, которые завелись в сирийской пустыне, казались обычным делом для Ближнего Востока. Одной террористической организацией больше, одной меньше. Однако именно в Сирии из террористической организации получился ИГИЛ, теперь уже не просто военно-политическая организация. Всего за два года ИГИЛ шагнул от террористической группы до протогосударства. Но на самом деле истоки роста ИГИЛа вовсе не в финансировании и идеологии. Корень ИГИЛа находится в оккупации Ирака и демонтаже светской государственности имени Саддама Хусейна. Образование вакуума власти в ходе интервенции открывает возможности для террористических групп вроде ИГИЛа стать государством. Поэтому корни ИГИЛа надо искать в 2002 году, когда было принято решение военного вторжения в Ирак. После демонтажа государства Ирак был колонизирован по привычной схеме: нефтяные корпорации получили доступ к месторождениям, инженерно-строительные и частные военные компании отхватили многомиллиардные подряды, иракские коллаборационисты — посты и откаты. Обычная колонизация вроде крестового похода. Ничего нового.

Так как фронтов Третьей мировой очень много и понять сегодня, какие из них будут стратегическими, а какие — локальными, мы не можем, то имеет смысл сосредоточиться на анализе политэкономических оснований войны. И попытаться понять, почему Россия медленно, но верно втягивается в мировое противостояние.

Политэкономическая модель современной России — своеобразная мутация советской социально-экономической модели, интегрированной в мировой рынок. Чтобы разобраться в политэкономии РФ, надо начать с истоков экономики и хозяйства РСФСР, наследницей которой является Россия.

Социально-экономическая модель СССР до сих пор считается загадкой и политэкономическим феноменом. Потому как не совсем понятно, за счет каких ресурсов совершались научно-технические прорывы и ставились экономические рекорды.

Принято считать, что Советский Союз был социалистическим государством, где каждый член общества был собственником средств производства и поэтому мог пользоваться частью общесоюзной добавленной стоимости и прибыли. Действительно, идеология была социалистической, и общество двигалось в социалистической логике, где интересы частного лица подавлены интересами коллектива. Однако официальная идеология социализма все-таки отличалась от экономической реальности, потому что главный вопрос общественного строя — это вопрос о том, кто изымает добавленную стоимость и получает основную прибыль. А реальность была не совсем социалистической.

Если на дворе феодализм, то добавленная стоимость изымается сеньором в виде товаров или услуг. Крестьянин должен отдать либо готовый продукт, либо свой личный труд, отработав барщину. По мере развития капиталистических отношений возникло разделение труда и стало усложняться производство. Одновременно на дворе началась эпоха великих географических открытий и появились новые, доселе неведомые рынки.

Один рейс за пряностями в Индию давал прибыль, соразмерную десятилетиям выращивания овощей в графстве Кент. Торговля оружием с африканскими вождями в обмен на рабов и последующая их перепродажа на плантации Северной Америки давала прибыль в 5000 % и более.

Параллельно с капиталистической колонизацией новых рынков стремительно рос спрос на новые военные технологии и их промышленное внедрение. Одно кремневое ружье, произведенное в Англии, равнялось по стоимости либо слитку золота, либо ящику специй, либо десятку черных рабов — смотря с кем и в каком веке происходил обмен.

В новых условиях добавленная стоимость стала изыматься уже не в пользу конкретных феодалов, а в пользу обезличенных групп. Так появились британская, датская, французская и голландская Ост-Индские компании, банки с историей в сотню лет. Кстати, Россия потеряла контроль над Аляской как раз с помощью такой «Российско-Американской компании», которая была учреждена в 1799 году и прекратила свое существование только в 1881-м.

Появление обезличенных компаний, занимающихся колонизацией новых рынков с помощью торгово-финансового капитала, породило новый тип общественных отношений. Капитал стал виртуален, а принуждение к труду более не было откровенным. Это раньше барин мог выгнать тебя на поле, потому что надо отрабатывать барщину. Теперь никого не надо было гнать с палкой в поле. Наемному рабочему платится жалованье за его труд, но он даже не догадывается, что его вклад в получение добавленной стоимости намного больше, чем выдает по ведомости бухгалтер. Сложные экономические системы, построенные на разделении труда, где один цех или филиал не понимает, чем занимаются коллеги, а товар продается на мировом рынке, приводят к тому, что капитал получает сверхприбыли. Такой принцип мы можем видеть и по сей день. Так, себестоимость смартфона iPhone 5s составляла 210 долларов, в то время как в рознице он стоил 649 долларов. Кому досталась торговая надбавка в 400 долларов? Аналогично обстоят дела с производством оружия и добычей нефти.

Нефтяник «Лукойла» имеет хорошую по сравнению с бюджетниками зарплату и не задумывается, какую прибыль с его труда получит акционер из Москвы или Лондона, который никогда и не бывал в Тюменской области. Наемный рабочий продает свое время, а свой труд не рассматривает как капитал. Плодами труда наемного рабочего пользуется кто-то другой, о чьем существовании сам рабочий не догадывается.

Поэтому центральный вопрос политэкономии «Кто изымает добавленную стоимость?» не менялся последние 500 лет с момента зарождения капитализма. В евроатлантической модели добавленная стоимость изымается частным капиталом, который приобретает разные организационные формы в разные исторические времена. Это может быть Ост-Индская компания, инвестиционный фонд, акционер или международная корпорация.

В России дела с изъятием добавленной стоимости обстояли и обстоят немного иначе, чем в Западной Европе и Евроатлантике. Маркс назвал российскую специфику «азиатским способом производства» — когда изъятие добавленной стоимости совершает государство, а не частный капитал. Если в Евроатлантике государство является инвестиционным проектом частного капитала, который вступает в партнерские отношения с государственным аппаратом, то в России центральным экономическим субъектом является государство. Государство в русской культурной традиции было и остается главной ценностью. Торговец, купец, барышник, спекулянт и фарцовщик занимали невысокие места в государственной и социальной иерархии. Огромными территориями, разбросанными в десяти часовых поясах и состоящими из сотен народов и тысяч народностей, управлять можно только при наличии эффективного и жесткого государства.

Каждый кризис в России был связан именно с кризисом государства, а не с кризисом производственных отношений. Эффективная в России государственная модель всегда основана на жесткой вертикали власти, которая опирается на народные массы. «Хороший царь и плохие бояре» — вот универсальная формула власти в России. Капиталу не удалось стать владельцем государства в России. Слишком необъятны просторы и слишком огромны расходы на оборону и поддержание жизнедеятельности, чтобы такие задачи смог решить частный капитал, который в принципе «заточен» на извлечение прибыли, а не на развитие территорий и народов.

Россия была втянута в Первую мировую войну как раз в ходе ослабления государственной власти, которая попала под сильное влияние частного капитала. Стремительное развитие капиталистических отношений в конце XIX века привело к размыванию власти и появлению независимых центров влияния. Война была выгодна капиталу, в то время как шла вразрез с интересами государства. Россия не участвовала в борьбе за африканские, ближневосточные и азиатские колонии, развернувшейся между Германией, Францией и Великобританией. Российская империя обладала огромными пространствами и богатствами и была способна обеспечить саморазвитие на несколько столетий вперед. Но вместо интенсивного развития Сибири, Средней Азии и Дальнего Востока влезла в бессмысленную войну в перенаселенной Европе.

Ответом на кризис государства в Российской империи была «цветная» Февральская революция, которая никакой революцией, конечно, не была, потому что на повестке дня стояла не смена общественного строя, а ликвидация государственной власти в лице царя. Февральская революция стремительно сменилась Октябрьской, когда заявку на власть подали большевики — организация, стоявшая на таких же государственнических позициях, что и отставленная монархия. Только если монархическая власть опиралась на дворян и крупный частный капитал, то большевики опирались на городской промышленный пролетариат.

Наивно полагать, что большевики победили, потому что боролись за социализм. В любые смутные времена разворачивается война за власть, и в ход идут любые лозунги. Чем больше популизма, тем эффективнее. Потому что изголодавший и уставший от войны народ пойдет за любым, кто обеспечит порядок, работу и прокорм.

Фактически СССР — это переучреждение Российской империи на новых политэкономических основаниях. Государство в лице Совнаркома присвоило себе монопольное право на изъятие добавленной стоимости. Сначала была попытка ввести государственную монополию на все средства производства с помощью проекта «военный коммунизм», однако вскоре пришлось идти на уступки мелким собственникам из числа крестьян и городской буржуазии. Оказалось, что государство не способно обеспечить внутренний рынок товарами народного потребления, в связи с чем пришлось объявить НЭП. Государство практически устранилось из потребительского рынка и сосредоточилось на построении индустрии и промышленности. То есть приступило к выполнению задач, соразмерных централизованному государству.

После нескольких пятилеток построения государственной индустрии и создания собственной производственной базы частный капитал был вытеснен отовсюду. Испытания экономической модели, вызванные Второй мировой, привели к еще большей централизации государства и монопольному праву управлять экономическими процессами.

СССР в период своего наивысшего развития, в середине 1970-х годов, мог позволить себе управление такими экономическими проектами, которые в современной РФ кажутся просто фантастикой. Освоение целины и формирование аграрного региона «Южный Урал — Западная Сибирь — Казахстан». Послевоенная индустриализация Средней Азии. Восстановление разрушенной в ходе войны промышленности и социальной инфраструктуры УССР и БССР. Создание сетевой компании гражданской авиации «Аэрофлот», которая осуществляла и межконтинентальные перелеты, и рейсовые перевозки вертолетами в Сибири и на Кавказе. Стремительное освоение космоса. Планы по перебросу части стока сибирских рек в Среднюю Азию. Отраслевая вертикальная интеграция, создание государственных мегакорпораций, массовое возведение социальной инфраструктуры, тотальная безопасность — Советский Союз был интереснейшим политэкономическим феноменом.

На уровне идеологии в СССР был объявлен социализм. Но на уровне производственных отношений и монопольного права на изъятие добавленной стоимости в Советском Союзе все-таки господствовал капитализм, но капитализм государственный, основанный на том самом марксистском «азиатском способе производства». Государственный капитализм постоянно вступал в конфликт с идеологией. С одной стороны, налицо был рост социальных благ и забота о развитии граждан, но с другой стороны, социальный успех измерялся не грамотами от начальства, а возможностью достать дефицитный товар и наличием блата. Социалистическую идеологию разъедала реальность госкапитализма. Это было не так заметно в провинции, однако в Москве социальная несправедливость уже к концу 1970-х годов обрела зримые черты. Так, товаровед комиссионного магазина с минимальным окладом и образованием на уровне техникума советской торговли был более социально успешен, чем младший научный сотрудник или инженер. Представители элитной прослойки вроде партийных и профсоюзных функционеров, промышленных директоров, академиков и силовиков жили в комфортной среде потребления и социального успеха за счет созданной государством системы специализированного премиум-потребления (так называемых спецмагазинов).

Специфика госкапитализма СССР заключалась в том, что главным торговым регулятором было распределение, а не рынок. Для того чтобы приобрести товар, было недостаточно иметь деньги. Социальные связи, в народе называемые блатом, были важнее. Так возникала сложная система взаимоотношений в обществе, где государство владеет всем. Получалось, для того чтобы быть социально успешным, надо быть интегрированным в систему госкапитализма.

Поскольку добавленная стоимость изымалась государством централизованно, то вторым торговым регулятором был дефицит. Госплан мог выйти на понимание отраслевого потребления — подсчитать, сколько надо гражданину сапог, а металлургическому заводу руды в среднем в год. Однако Госснаб не мог выстроить такую же стройную систему, как Госплан. Дефицит был не просто бичом советской экономики, он был главным регулятором потребительского рынка. Так как социализм существовал только в рамках идеологии, а отменить деньги как средство платежа большевики не смогли или не сумели, то в СССР сформировался специфический потребительский рынок, не похожий ни на какие рынки Западной Европы, Евроатлантики или Азии. Потребительский рынок СССР существовал в параллельной экономической реальности и был скорее обузой государству.

Итак, в советской экономике существовали три параллельные торгово-финансовые реальности.

Реальность наличного рубля, в которой и существовал потребительский рынок, где боролись не на жизнь, а на смерть граждане за доступ к финским сапогам, телячьей вырезке, зеленому горошку и путевке в ГДР. Обороты в торгово-финансовой реальности наличного рубля исчислялись сотнями, тысячами и редко десятками тысяч рублей. Миллионеры, конечно же, в СССР были, но так как не было частной собственности на средства производства, то у населения был только личный капитал, который можно потратить на личные нужды, купить дефицитный холодильник или «Жигули» и подняться вверх по потребительской лестнице, но который невозможно пустить в дело. В торгово-финансовой реальности наличного рубля личный капитал не мог стать капиталом частным. Таким образом, государство изымало добавленную стоимость, ограничивая право частной собственности. Государство сохраняло статус монопольного экономического игрока, предоставляя гражданам право тратить личный капитал на потребительском рынке, однако не давало возможности зародиться капиталистическим отношениям среди граждан. Эксплуатация человека человеком была невозможна в рамках государственной экономики. Например, государство назначает одного гражданина руководить другим гражданином внутри государственного предприятия — треста или ЖЭКа, и за это руководящий получает от государства жалованье больше, чем руководимый подчиненный, но это жалованье начисляется не из изъятой добавленной стоимости, произведенной руководимым в пользу руководящего, а из общего бюджета. Жалованье выплачивает государство исходя из своих целей. Поэтому важные для государства отрасли, на которые опиралась государственная власть, вроде горнодобывающей или металлургической, получали сверхфинансирование. Промышленный рабочий и шахтер могли получать от государства жалованье больше, чем инженер, который разрабатывал машины для шахты или завода. Власть принадлежала партии, которая получила господство, опираясь на промышленный пролетариат, и поэтому государство выплачивало ренту своим социальным союзникам. Техническая интеллигенция была идеологическим подпольем (именно в среде советских инженеров взросло диссидентство) и выступала идеологическим оппонентом власти, поэтому рента для этого класса была значительно ниже.

Вторая торгово-финансовая реальность — это реальность безналичного рубля, который обеспечивал хозрасчет и торговлю на уровне предприятий, областей и отраслей народного хозяйства. В этой реальности обороты исчислялись десятками миллионов безналичных рублей. В экономике возникали финансово успешные феномены вроде колхозов-миллионеров и комбинатов, на которых работали десятки тысяч граждан. Так как одной из главных задач советской экономики была тотальная кооперация, то прибыль не всегда была самоцелью. Задумка сталинской экономической системы состояла в том, чтобы связать между собой в промышленные цепочки разные регионы и республики. Миллионы рублей были скорее формальным исчислением экономической активности. Прибыль оседала на счетах предприятий, которые инвестировали ее в социальную инфраструктуру и расширение производственной базы. Так появлялись детские сады и поликлиники в заводских районах, кубанские колхозы строили копии московского ВДНХ, а фабрики поддерживали театры.

В безналичной торгово-финансовой реальности советской экономики уже оборачивался полноценный капитал, который можно было пускать в оборот и открывать новые производства, закладывать новые торговые пути и заключать многомиллионные контракты. Однако капитал этот был государственный, и хотя распоряжался им конкретный человек, сделать государственный капитал частным было практически невозможно. Нельзя было, как сегодня, перевести безналичный рубль на счет компании, занимающейся обналичиванием, и за 10–15 % комиссионных вывести наличные. Конечно же, были исключения, и отдельным гражданам удавалось увести государственный капитал и обналичить, но во-первых, это было противозаконно, а во-вторых, даже обналиченный государственный капитал все равно оставался капиталом личным. То есть директор, укравший у своего завода миллион, максимум что мог сделать — построить втихаря еще одну дачу, оформленную на жену. Или забить квартиру золотом, фарфором и собраниями сочинений в суперобложках.

Таким образом, безналичная финансовая реальность обеспечивала государству монопольное право на владение и производство средств производства.

И наконец, третья торгово-финансовая реальность — внешнеэкономическая. Там обороты исчислялись сотнями миллионов. В этой реальности оборачивался валютный рубль, привязанный к курсу доллара и ценам мировой биржи. Здесь рубль, собственно, переставал быть рублем и становился разменной валютой доллара США. Впрочем, как и все остальные валюты других государств, которые согласились торговать посредством мировых бирж, Советский Союз пытался уйти от привязки к мировой торговле с помощью прямых контрактов с крупными экономиками вроде Индии или Китая. Однако главным торговым партнером все равно оставалась Западная Европа, основным экспортом были энергоресурсы, поэтому уйти от мировых бирж не удавалось. К этой торгово-финансовой реальности были допущены только избранные представители правящих элит. Да и вообще сфера внешней торговли СССР была во многом государственной тайной. Это было связано еще и с тем, что торговые представительства Союза активно использовались для разведки и организации экономической помощи союзным режимам в Африке, Латинской Америке и Азии. Поэтому внешняя торговля для советской экономики была больше, чем просто торговля. Валютный рубль выполнял две задачи. Во-первых, на него закупалась валюта, за которую потом приобретали дефицитные товары для потребительского рынка, технологии и средства производства для индустрии и промышленности. Во-вторых, валютный рубль обеспечивал всю внешнеполитическую активность СССР на мировой арене. Советская экономика проводила свой собственный проект глобализации — индустриализация государств Латинской Америки, Африки и Азии, вставших на путь социалистического развития, борьба за права угнетенных народов и поддержка коммунистического подполья, поставки вооружений союзным режимам по всему миру. Валютный рубль был обеспечен товарами, которые производила промышленность всего Союза, поэтому если вождь социалистической партии, взявший власть в своей африканской республике, получал кредит от СССР в несколько миллионов, то это гарантировало ему доступ к вполне конкретным товарам, средствам производства и технологиям, сделанным в СССР. «Made in USSR» был не самым плохим брендом на мировых рынках.

Все эти три реальности практически не пересекались. Человек мог одновременно управлять коллективом, обеспечивающим добавленную стоимость в миллионы безналичных и десятки миллионов валютных рублей, и получать повышенное директорское жалованье 700 рублей. Дополнительно пользоваться социальными благами вроде персонального автомобиля, кооперативной трехкомнатной квартиры, дачи и спецмагазина, где его жена могла без очереди всегда купить сервелат. Но получить доступ к миллионам, которыми управлял, он не мог.

Таким образом, госкапитализму СССР практически удалось ликвидировать капиталистические отношения внутри советского общества. Конечно, были отдельные явления вроде частных артелей, законодательно разрешенного артельного производства и торговли в Армянской и Грузинской ССР и кооперативных предприятий в сфере обслуживания. Однако это скорее исключения из правил.

Поскольку вся добавленная стоимость изымалась государством, то инвестировался капитал исключительно в государственные проекты. Так появлялись целые микрорайоны с доступным жильем, потому что у государства образовались излишки цемента, бетона, кирпичей и простаивающие бригады строительно-монтажных управлений. Ликвидация безработицы была главным критерием экономической эффективности. Так, на балансе предприятий появлялись спорткомплексы, санатории, театры и дома отдыха.

Государственный капитализм СССР, работающий по принципу, обозначенному Марксом как «азиатский способ производства», открывал возможности для создания социальной и научной инфраструктуры. Таким образом, государство давало гражданину возможность жить в инфраструктуре и идеологии социализма, но при этом его экономическая жизнь была подчинена законам капитализма, пускай и государственного. Государственный капитализм создавал инфраструктуру и идеологию социализма, потому что не давал образоваться частному капиталу. Тем самым сохранял чистоту отношений между гражданами, не позволяя эксплуатацию человека человеком. Критики советской экономики справедливо отмечают схожесть госкапитализма с армией или зоной, где каждому человеку жестко отведена своя роль. Однако это сравнение не совсем корректно, потому что мы имеем дело с обратными процессами. Наоборот, это армия и зона являются проекцией политэкономической модели СССР. И в армии, и на зоне разворачиваются процессы, аналогичные процессам в советской экономике и обществе. Дефицит становится таким же регулятором потребительского рынка. Только в армии дефицитом являются сигареты, на зоне — чай, а в остальном Союзе — финские сапоги и сгущенка. Впрочем, какой бы ни была экономическая модель Советского Союза, она уже в прошлом. Советская экономика имеет значение только в контексте преемственности экономики России.

Политэкономическая модель Российской Федерации уходит корнями в РСФСР. Политический и экономический правящие классы РФ являются либо представителями, либо наследниками правящего класса РСФСР. Стоит напомнить, что разложение советской экономики началось в середине 80-х годов. Тогда в ходе либеральных хозяйственно-экономических реформ, известных под брендом «Перестройка», началось разгосударствление экономики. Сначала разрешили частную собственность на средства производства, так появились производственные кооперативы. Затем разрешили частный капитал в сфере услуг, так появились кафе и видеосалоны. И наконец, разрешили ведение внешнеэкономической деятельности, так появились советско-германские, советско-канадские и прочие совместные предприятия. Государство стремительно уходило из экономики, сдавая позицию за позицией. Сегодня сложно сказать, почему это происходило так стремительно. Почему Михаил Горбачев внедрял наиболее радикальные либеральные реформы, хотя даже внутри Политбюро его многократно предупреждали о губительности подобных решений.

Наиболее истинной видится социологическая версия о негласном сговоре правящего класса, который был раздражен невозможностью передать власть, должности и влияние по наследству. Вроде и власть у первого секретаря обкома есть, и влияние есть, и доступ к бюджетным миллионам есть, но максимум, что он может сделать для собственного сына, это помочь поступить в престижный московский или ленинградский вуз. И то если сын не балбес и экзамены не завалит. Получить интересную должность для невестки может директор крупного комбината, но даже на этой должности придется лет десять поработать, прежде чем достигнешь достойной жердочки на социальной и потребительской лестнице. Передать по наследству ведомственную дачу и черную «Волгу» уже невозможно. Естественно, правящий класс был раздражен такой, как ему казалось, несправедливостью. Поколение фронтовиков передавало власть поколению послевоенному, на чью судьбу не выпало никаких испытаний. Власть досталась поколению, которое привыкло рассматривать государство как источник материальных благ, а социальный успех понимает как умение занять комфортную нишу и обеспечить персональное потребление.

Поэтому правящий класс увидел в либеральных реформах широкое окно возможностей. В отличие от народных масс, правящие элиты прекрасно знали все особенности советской торгово-финансовой реальности — и вокруг заводов стали появляться частные торговые дома и посредники, которые начали изымать добавленную стоимость вместо государства. Госкапитализм СССР стремительно терял прибыль. Но так как госкапитализм все равно был плановым, то расходы оставались прежними, дебет все больше и больше расходился с кредитом. На этом фоне начался финансовый сепаратизм национальных республик, которые стали оставлять добавленную стоимость себе, требуя покрытия социальных счетов из центра.

Все начали считать, кто сколько кому должен и кто кого кормит. Советские граждане по всей стране обсуждали, что хватит кормить этих бездельников из России/Украины/Армении/Средней Азии/Москвы/Прибалтики и так далее.

Процесс ухода государства из экономики сопровождался утратой авторитета государства как такового. Если в 70-х годах антисоветский анекдот, рассказанный публично, был серьезным вызовом, то в конце 80-х красные флаги уже сжигали, партбилеты сдавали, а над Лениным глумились. Идеология социализма постепенно вытеснялась либеральной идеологией: государство — неэффективный собственник; свобода частного предпринимательства; все должны уметь торговать; фермеры вместо колхозов; приватизация промышленности; закрытие финансово неэффективных производств.

Современная Российская Федерация с политэкономической точки зрения — это приватизированная РСФСР. По большому счету никаких других экономических процессов, кроме разгосударствления и приватизации, в экономике России в последние 30 лет не происходит. Государство системно и последовательно лишается права изымать добавленную стоимость. К концу 90-х годов государство уже не могло даже получать сверхприбыль с нефтяной и газовой ренты: «Газпром» при развитом ельцинизме был убыточен, а вся прибыль оседала у частной «Итеры», вместо государственно-частной «Роснефти» был полностью частный «Юкос».

Экономические успехи России после прихода к власти Владимира Путина связаны с частичным восстановлением роли государства в экономике. В нескольких отраслях была проведена сверхконцентрация госкапитала, в связи с чем государство вернуло себе право изымать добавленную стоимость. Создание госкорпораций в газовой, нефтяной и атомной отраслях, ВПК, авиа- и судостроении — вот основа путинской экономической модели. Однако, несмотря на капитализацию, стоимость акций и выход на IPO, госкорпорации современной РФ являются лишь бледными тенями союзных корпораций. И дело не в относительных финансовых показателях: товарная стоимость доллара США в 2015 и 1985 году — это две большие разницы, как говорят в Одессе. Еще в 2000 году за 1 доллар США можно было пообедать в столовой, а сегодня это в лучшем случае компот и булочка.

Дело не в долларах и миллиардах бюджетных средств, это все в общем нолики на банковских счетах. Эффективность экономической модели определяется способностью государства обеспечивать собственные нужды за счет собственного производства и внутреннего рынка. Так, например, зарплаты бюджетников в СССР покрывались двумя доходными статьями — от кинематографа и продажи водки.

Российская политэкономическая модель оказалась в подвешенном состоянии. С одной стороны, взят курс на интеграцию в мировую торгово-финансовую систему, для этого вступали в ВТО, для этого открыли рынок для мировых банков и инвестиционных фондов, для этого госкорпорации торгуются на мировых биржах и допускают иностранцев в акционеры. И в рамках курса на глобальную интеграцию российской экономики оказывается, что капитализация «Газпрома» ниже, чем у компании Google. Притом что «Газпром» тянет на себе львиную долю бюджета 150-миллионной РФ, а Google должен только своим акционерам и работникам, разбросанным по всему миру. В биржевой мировой экономике, где капитал исчисляется виртуальной стоимостью акции, а не показателями производства, политэкономическая модель Российской Федерации обречена.

С другой стороны, у правящих элит РФ есть интуитивное понимание, что государству надо возвращать центральную роль по изъятию добавленной стоимости. Так появляются госкорпорации. Поэтому инвестируется ВПК, для этого создаются Евразийский экономический союз и БРИКС.

Однако с точки зрения эффективности выбранной политэкономической модели современная РФ являет собой недоразвитый капитализм по сравнению с США. Финансовый капитал РФ является ничтожным по сравнению с финансовым капиталом Нью-Йоркской и Лондонской бирж. Торговля осуществляется по правилам ВТО, следовательно, торговая надбавка остается у посредников и трейдеров. Цены на энергоносители формируются на иностранных биржах, и российские нефтегазовые корпорации могут только следить за биржевыми манипуляциями.

Промышленный же капитал России, на который стоило бы опереться государству, находится в подчиненном положении. Индустрия и промышленность и дальше рассматриваются как перспективные отрасли для приватизации, и государство предпочитает устраняться из металлургии, сталепроката, машино- и станкостроения.

Система распределения, наоборот, даже ужесточилась по сравнению с советской. Если раньше предприятия и концерны, обладая собственным капиталом, занимались организацией социальной инфраструктуры в городах и поселках, то теперь это стало исключительно заботой государственного бюджета. А бюджет формируется сверху вниз, в связи с чем сначала удовлетворяются потребности Москвы, затем федеральных столиц и мегаполисов, и лишь потом очередь доходит до областных центров и провинции.

Неэффективность такой модели хорошо видна на примере интеграции Крыма в РФ. Территория с отличным климатом, плодородной почвой, длинной береговой линией, выходом в мировой океан и разведанными запасами газа превратилась в бездонную дыру для госбюджета. Государство устраняется из экономики, поэтому даже керченский мост будет строить частная компания. Паромное сообщение между Краснодарским краем и Крымом, которое стало естественной монополией в условиях блокады полуострова, также осуществляется частным перевозчиком. Аналогично обстоят дела в остальных сферах.

Главная системная проблема российской политэкономической модели заключается даже не в падающих доходах государственного бюджета, а в самом принципе экономического управления. Сегодня центральным экономическим процессом является администрирование финансовых потоков. Государство отвыкло решать задачи, которые требуют инженерного и промышленного подхода. Так, постройка керченского моста в условиях госкапитализма должна стать основанием для создания десятка новых производств и госзаказов для НИИ. Но хозяйственный подход заменен финансовым, поэтому любой проект оборачивается еще одной бюджетной строкой расходов, которые ведут к еще большему разрыву между дебетом и кредитом.

Пока ситуация сглаживается тем, что у России есть значительные золотовалютные запасы и резервный фонд, которые покрывают непредвиденные расходы.

Российская либеральная экономика с опорой на чахлый промышленный капитал и госкорпорации обречена на проигрыш в Третьей мировой войне. Потому что такая политэкономическая модель не способна решать задачи, которые стоят перед государством. В экономике либо начнется сверхконцентрация госкапитала, либо противостояние с США закончится финансовым и, как следствие, экономическим кризисом, вслед за которым начнется кризис социальный и политический, который может обернуться, как и в феврале 1917 года, демонтажем государства.

Глава 2. Противоречия финансового и промышленного капиталов и мировая война

Итак, Россия подошла к Третьей мировой, как и 100 лет назад, с недоразвитым капитализмом, который своими корнями уходит в госкапитализм советской экономики.

Недоразвитость российского капитала является одновременно его слабостью и силой. Слабость проявляется в том, что зависимость от цен на мировой бирже прямо влияет на внутренний рынок. Упали цены на газ — приходится пересматривать бюджетные расходы.

Сильная сторона недоразвитости российской экономики в том, что финансовый капитал не является главным игроком российской экономики. Госкорпорации либо сырьевые, либо машиностроительные, поэтому добавленная стоимость формируется не в сфере финансов, а в реальном секторе экономики.

Однако промышленный капитал РФ все равно критически зависит от мирового рынка, на котором правит бал капитал финансовый. Так, чтобы получить 350 долларов дохода, «Газпрому» необходимо добыть и поставить 1000 кубометров природного газа. А финансовой корпорации для того, чтобы заработать те же самые 350 долларов, достаточно провернуть удачную спекуляцию с акциями того самого «Газпрома» в тот момент, когда «Газпром» будет терять прибыль от низких цен на газ.

Подчиненность промышленного капитала финансовому существовала не всегда. Финансовый капитал изначально обслуживал промышленный и торговый. Банковская система задумывалась как финансовая инфраструктура, которая облегчит взаиморасчеты при производстве и торговле.

Но с формированием мирового рынка возрастала роль финансового капитала. Главным экономическим регулятором в экономике становился кредит. Специфика кредита как экономического регулятора заключается в его виртуальности. По большому счету кредит — это обязательства рассчитаться по долгам. На заре капитализма кредит не играл сегодняшней роли, однако по мере расширения производственных отношений «бизнес на доверии» рос с каждым годом. Промышленности нужен кредит, чтобы открыть новые производства; продавцу необходим кредит, чтобы насытить товаром рынок; покупателю требуется кредит, чтобы заключить оптовый контракт.

До тех пор пока мировая торговля была привязана к обеспеченным золотом валютам, кредит выполнял функцию долгового обязательства. Однако после заключения в 1973 году Бреттон-Вудских соглашений, согласно которым доллар США отвязывали от стоимости золота, но при этом признавали главной валютой мировой торговли, наступило перерождение кредита. Собственно доллар США перестал быть валютой, а превратился в условную единицу, которая не привязана ни к чему, кроме политической воли федеральной резервной системы.

Почему нефть стоит 60 долларов за баррель, а не 100, как два года назад? Потому что на бирже такая цена. Почему на бирже такая цена? Потому что упали в цене акции «Газпрома» и «Роснефти». Почему упали акции «Газпрома» и «Роснефти»? Потому что против России ввели новые санкции. А почему против России ввели санкции? Потому что Крым.

Как Крым и санкции связаны с ценой на нефть, которая, по идее, должна формироваться исходя из спроса и предложения? Мировая биржа давно перестала быть товарной биржей, базирующейся на спросе и предложении, а превратилась в биржу финансовую, где торгуют не товарами, а долларами США под видом акций. А доллары не имеют никакой цены, кроме той, в которую мы верим. А вера понятие внеэкономическое.

Таким образом, США удалось сформировать две финансовые реальности: собственно внутренний рынок, где стоимость доллара США одна, и мировой рынок, где доллар США имеет совсем другую цену. Это естественным образом приводит к возможности бесконтрольно проводить эмиссию (то, что в народе называется «печатать доллары») и кредитовать самих себя.

Так, кредит превратился из экономического инструмента в политический. Теперь для того, чтобы поддержать лояльное правительство в Тбилиси или Киеве, не надо нагружать экономику и тратить собственные ресурсы. Достаточно выдать кредит, который не будет ничего стоить, но который будут обязаны обналичить на мировом рынке.

Финансовый капитал США, получив доступ к неограниченному кредиту, превратился в главный инструмент колонизации. Финансовая колонизация является крайне запутанной, но эффективной системой изъятия добавленной стоимости. Неограниченный кредит, к которому имеют доступ инвестиционные фонды и корпорации, позволяет покупать или приватизировать любые экономические активы в любой точке мира. После того как фабрика или завод переходит под контроль финансового капитала, последний получает возможность изымать добавленную стоимость. Причем делается это на вполне легальных основаниях, потому что частная собственность неприкосновенна и государство может требовать лишь выплаты налогов, которые являются ничтожной частью добавленной стоимости.

Если же экономический актив не просто переходит в собственность финансового капитала, а еще и попадает в управление международной корпорации, то проследить судьбу добавленной стоимости практически невозможно. Завод находится на Урале, сырье поставляют из Казахстана, готовая продукция по документам уходит в Новую Зеландию и на местном рынке не торгуется, собственник находится в Нью-Йорке, а совет директоров в Лондоне — где добавленная стоимость? В каком банке? На каких основаниях?

Финансовый капитал — это виртуальный экономический субъект, для которого уже практически нет государственных границ. Поэтому любое, даже самое сильное, государство не в силах противостоять колонизации финансовым капиталом. Если вы открыли свой рынок для иностранных инвестиций и ваши компании стали торговаться на мировых биржах — всего через несколько лет вы не сможете понять, что творится с собственностью в вашей стране. А уж куда девается добавленная стоимость, не сможет найти ни один налоговый инспектор.

Смысл колонизации финансовым капиталом заключается в том, что никто не собирается заниматься развитием производства и уж тем более построением социальной инфраструктуры в колонизуемом государстве. Финансовый капитал интересуют извлечение прибыли, максимально быстрый оборот капитала и его дальнейшее инвестирование. В условиях колонизации финансовым капиталом государство часто даже не успевает опомниться, как его обобрали. Так было, например, с экономикой Грузии после открытия национального рынка финансовому капиталу. С одной стороны, были инвестиции, зарплаты чиновникам от правительства США и Фонда Сороса, новая полиция, красивые стеклянные дома на набережной в Батуми, а с другой стороны — тотальная приватизация. Первые несколько лет наблюдался рост доходов бюджета от продажи госсобственности, а уже через пять лет — все та же бедность, но уже в условиях государства, которому не принадлежит ничего и которое ни на что не влияет.

Конечная цель финансовой колонизации — ослабление государства, которое будет вынуждено нести все социальные расходы, при этом лишится собственности и, соответственно, права изымать добавленную стоимость.

Финансовая колонизация мало чем отличается от старой доброй колонизации. Вожди африканских племен, обменивая соплеменников на алкоголь и кремневые ружья, тоже делали все добровольно.

Один из инструментов колонизации — коррупция местной администрации. Намного проще подкупить местного вождя или чиновника, ответственного за приватизацию, чем вводить экспедиционный корпус. Финансовая колонизация возможна только в тех странах, чья правящая элита не связывает свою судьбу со своей страной. Если у правящих элит дети учатся за границей, жены владеют виллами на чужом побережье, а бывшие чиновники после отставки уходят топ-менеджерами в международные корпорации, то можете быть уверены — в вашей стране развернулась колонизация финансовым капиталом.

Страны с недоразвитым капиталом, но интегрированные в глобальный рынок, являются крайне уязвимыми для колонизации. Недоразвитый капитал, вынужденный изымать добавленную стоимость от продажи сырья и зависящий от цен на мировой бирже, всегда будет проигрывать финансовому капиталу, имеющему доступ к неограниченному кредиту.

Если стратегия финансового капитала относительно России и других периферийных экономик предельно ясна, то осталось понять его роль в Евроатлантике и экономике США.

Острая необходимость в неограниченном кредите возникла в США во второй половине XX века. После Второй мировой войны планета разделилась на два больших лагеря. Госкапитализм с социалистической идеологией против корпоративного капитализма с идеологией либерализма. К чьей политэкономической модели склонится большинство стран — вот главная интрига второй половины XX века. До Второй мировой был еще третий глобальный конкурент со своей политэкономической моделью — национал-социализм с опорой на развитую промышленность и рабский труд угнетенных народов. Однако этот конкурент сошел с дистанции, проиграв мировую войну.

До середины 70-х годов политэкономическая модель СССР была более привлекательна. США, особенно после того, как развязали позорные войны в Корее и Вьетнаме, теряли позицию за позицией. Коммунистические партии побеждали на выборах в Италии и Франции. Победа Фиделя Кастро на Кубе запустила серию социалистических переворотов в Латинской Америке. Африка стремительно «краснела» и переходила под контроль СССР, который, как мы помним, развернул альтернативный проект глобализации, основанный на промышленном производстве и госкапитализме.

В самих США росли просоветские настроения. За годы войны в Компартии США состояло почти 50 тысяч человек. СССР симпатизировали ученые, актеры, писатели. Патриарх американской литературы Теодор Драйзер незадолго до смерти вступил в Компартию. Просоветские настроения шли рука об руку с пацифизмом.

Привлекательность советской политэкономической модели начала приобретать черты внутренней угрозы. Сразу после войны возникли активные репрессии против «красных». Так появилось понятие «маккартизм», названное по фамилии сенатора Маккарти, который выступил с инициативой поставить репрессии на системную основу. В Голливуде составляли черный список, куда заносили актеров и режиссеров, заподозренных в симпатиях СССР. В эти список попали Чарли Чаплин и Ирвин Шоу.

В 1950 году вышел доклад Red Channels (Отчет о влиянии коммунистов на телевидение и радио). На этот раз в черные списки попали ученые Альберт Эйнштейн и Роберт Оппенгеймер. По иронии судьбы в пятую колонну записали даже писателя Джорджа Оруэлла, автора антиутопии «1984», которая считается антисоветской.

Однако истинная причина крылась не в симпатиях Чаплина, Эйнштейна и Оруэлла к политэкономической модели СССР. Корень зла был в несправедливости и кризисности политэкономической модели США. В памяти еще была жива Великая депрессия, когда безработица доходила до 20 %, а по стране прокатилась волна самоубийств мужчин трудоспособного возраста, неспособных прокормить свои семьи.

Надо было что-то менять. Причем менять в самом основании капитализма — в вопросе об изъятии добавленной стоимости. Можно сколь угодно долго пугать из телевизора «красной угрозой», но когда у твоего конкурента бесплатная медицина, всеобщее образование и ликвидирована безработица, то над пропагандой будут только смеяться.

К 60-м годам США пришли в глубоком кризисе, который усугублялся тем, что госкапитализм СССР поглощал рынок за рынком. Пока речь шла о развивающихся странах, но с каждым годом росла мировая торговля, завязанная на советскую промышленность, которая тем самым обеспечивала рост внутреннего рынка самого Союза.

Надо было срочно искать альтернативу советскому госкапитализму. Следовательно, государству надо было изымать добавленную стоимость и инвестировать в социальную инфраструктуру. Но тогда США пришлось бы перестроить свою экономику по советскому типу и, следовательно, признать поражение. Выход был найден в изменении классовой структуры общества и появлении среднего класса. Средний класс — это ответ на социалистическую идеологию и социальную инфраструктуру, которую обеспечивал советский госкапитализм. Чтобы понять смысл идеологии среднего класса и его экономические основания, надо заглянуть немного глубже в историю США.

Соединенные Штаты Америки — это государство-проект. Причем в основании государственной независимости лежит прагматичный экономический интерес местной буржуазии. Все конфликты между Британией и североамериканскими колониями разгорались вокруг вопроса об извлечении прибыли. Лондон рассматривал США как колонию и всячески мешал росту собственного производства. Когда стало понятно, что рост промышленности остановить уже невозможно, в Британии решили изымать добавленную стоимость за счет запрета на самостоятельную внешнюю торговлю, чтобы все колониальные товары продавались сначала британским компаниям. Затем колониальные товары облагались дополнительными пошлинами, всячески ограничивалась свобода торговли. Закончилось все знаменитым «Бостонским чаепитием», которое и привело к войне за независимость.

Соединенные Штаты Америки изначально создавались как государство в интересах частного капитала. Противостояние с метрополией за право изъятия добавленной стоимости привело к тому, что в основании государственного проекта лежал приоритет интересов частного капитала над остальными общественными интересами. Государство является всего лишь администратором, который должен обеспечивать интересы частного капитала. Уже через 100 лет государственности США это привело к созданию культа делового человека, или бизнесмена, который был опорой государственности.

Система государственной власти также выстроена в интересах частного капитала. Двухпартийная система изначально создавалась с опорой на влиятельные семьи. В основании политической системы лежит консенсус экономических групп, а не классовый, региональный или этнический подход. Частный капитал инвестирует в политическую деятельность с помощью политических партий. Политические партии выдвигают из своих рядов национальных политиков, которые часто являются представителями влиятельных семей или топ-менеджерами корпораций. Народ допускается к государственному управлению только в ходе президентских выборов. И то достаточно опосредованно, потому что выбирают президента выборщики, а не граждане напрямую.

Государственный проект «США» — это хорошо закамуфлированная олигархия, которая обеспечивает диктатуру частного капитала. Право изъятия добавленной стоимости принадлежит частным лицам, которые делятся с государством частью прибыли в виде налогов. США — это государство бизнес-проект, где даже коррупция легализована в виде лоббизма. Политические партии содержатся за счет пожертвований крупного бизнеса, а большинство политиков начинают карьеру, работая в частных корпорациях.

Однако такая политэкономическая модель может существовать за счет сверхэксплуатации граждан. Поэтому в США было узаконено рабство, которое было ликвидировано только после победы представителей промышленного капитала Севера над аграрным капиталом Юга. Северу было остро необходимо освободить трудовой ресурс — черных рабов, чтобы они составили конкуренцию свободным белым гражданам на индустриальных стройках. Аграрный капитал Юга, наоборот, был заинтересован в том, чтобы рабы были привязаны к земле и хозяину, поэтому стремился сохранить традиционное земледелие.

В 1864 году, когда промышленный капитал Севера одержал верх над аграрным капиталом Юга, началась эпоха промышленного освоения целого континента. США стремительно превратились в мировую мастерскую, куда стремились эмигранты из Европы, Азии и Южной Америки.

Промышленный рост был также подчинен главной идее — главенству частного капитала, который к началу XX века уже стал приобретать сложные организационные формы. Появились первые транснациональные корпорации, которые вели дела сразу на нескольких континентах.

К Первой мировой войне США подошли промышленно развитым государством, где стремительно развивались новые производственные отношения. Так, именно в частной корпорации Форда родилась производственная идея конвейера, которая позволяла еще эффективнее эксплуатировать человека. Человек окончательно перестал быть личностью и становился функцией. Для того чтобы выполнять монотонную работу, не надо никакого образования, не имеет значения, как зовут работника и сколько ему лет.

Неучастие в Первой мировой войне привело к тому, что США стали превращаться в самую стабильную для частного капитала страну. В Европе обрывались правящие династии, рушились столетние монархии, а вместе с ними разорялись фирмы и компании. Азию лихорадило не меньше. Независимость Китая, постоянные восстания в Индии, кризис колониального управления в Британии.

Между Первой и Второй мировыми войнами США превратились в страну, где наиболее полно были гарантированы права и свободы частного капитала. Причем любого капитала — и промышленного, и торгового, и финансового. Главное, не нарушать достаточно либеральные законы США — и к тебе не будет никаких вопросов. А что ты делаешь в других странах и на других континентах, не имеет никакого значения. С Гудзона выдачи нет.

До Второй мировой войны капитал США практически не участвовал в колонизации остального мира. Во-первых, потому что основные колонии были поделены между Британией, Францией, Голландией, Бельгией, Испанией, Португалией и Германией. Во-вторых, потому что стремительно развивался внутренний рынок.

Политэкономические результаты Второй мировой войны — уничтожение промышленно развитой Германии и утрата Великобританией колоний — открыли США широкие возможности для выхода на мировой рынок. За 50 лет развития без войн и потрясений в США зародились сверхкапиталы, опирающиеся на развитую промышленность. Плацдарм для участия в колонизации был подготовлен. Капитала было настолько много, что в 20–30-е годы американские предприниматели даже были готовы инвестировать в непризнанный и закрытый СССР. Советский Союз, в свою очередь, поступил с частным капиталом в духе госкапитализма — доступ к технологиям получил, а затем частных иностранных конкурентов выдавил с рынка.

Однако, несмотря на развитость капитала, ситуация в обществе США оставляла желать лучшего. Опасность социалистического бунта была высока, следовательно, надо было искать социальную базу, на которую можно опереться. Бизнесмены, буржуазия, работники корпораций и государственные чиновники составляют не более 7–10 % граждан. А для относительно устойчивого развития необходимо опираться как минимум на 25 % населения, которые в условиях либеральной демократии с помощью политтехнологий превращаются в большинство на любых выборах.

Итак, проект «средний класс» был рожден как реакция на советскую угрозу. Необходимо было создать устойчивую социальную прослойку, которая будет опорой правящих элит. Главными экономическими игроками к середине XX века уже были не просто частные предприятия, а корпорации. Крупные бизнесмены превратились в олигархию, которая контролировала фракции в парламенте, губернаторов и федеральные ведомства.

Средний класс был сформирован из числа горожан крупных городов, занятых в корпоративной экономике. Прообраз представителя среднего класса появился на заводах того же Генри Форда. Человек, который работает на заводе Форда, живет в доме, построенном корпорацией Форда, и ездит на машине «Форд». Куплено это все в кредит в банке того же Форда.

Но поскольку делиться добавленной стоимостью с гражданами никто не собирался, выход был найден в виде кредита. Средний класс — это прослойка граждан, которым частный капитал открывает возможность жить в долг. Человек получает доступ к премиум-потреблению, которое еще вчера было привилегией только бизнесменов, буржуазии и политиков. Собственная машина, частный дом, отдых на Гавайях. Можно все, но можно только в долг. То есть в кредит. Правда, для того чтобы взять кредит, надо быть максимально лояльным к государству и частному капиталу. Надо обладать чистой «кредит стори», исправно платить по счетам и двигаться по социальной лестнице по строго заданной траектории. Жизнь в кредит позволяла создать социальную базу режима и сбить социалистические настроения.

У проекта «средний класс» была и оборотная сторона — потребительская модель экономики. Для того чтобы заставить человека постоянно жить в долг, надо стимулировать его потребление. Машину надо менять каждые два года. Кроме городской квартиры нужен частный дом. В супермаркете корзина должна быть набита ненужными продуктами, половина из которых будет выброшена. Идеальный представитель среднего класса — это потребитель с постоянно растущими запросами. Которые регулируются с помощью рекламы и маркетинга. У американского фантаста и мистика Стивена Кинга, который посвятил большинство своих произведений фобиям и страхам североамериканского общества, есть роман «Нужные вещи», который показывает связь среднего класса провинциального города с потребительской моделью экономики и как эта модель отношений ведет к озлоблению общества и деградации личности.

Потребительская модель экономики — это экономика постоянного соблазна, который сопровождает человека всю сознательную жизнь, создавая иллюзию выбора.

Потребление среднего класса не является потреблением товаров. Постепенно это становится потреблением бренда. Когда человеку важны не потребительские характеристики, а статусность самого потребления. Так, потребительские характеристики схожих автомобилей брендов «Тойота» и «Лексус» практически не отличаются, но стоимость товара значительно разнится, а внутренности премиум-телефона бренда «Верту» за несколько тысяч долларов представляют из себя начинку стодолларовой «Нокии».

Таким образом, добавленная стоимость не изымается в пользу среднего класса, но у последнего создается иллюзия премиум-потребления, выбора и продвижения по социальной лестнице. И все это обеспечено кредитом.

Финансовая политика жизни в долг и формирование среднего класса естественным образом привели к появлению потребительского финансового рынка. Банки, изначально созданные как финансовая инфраструктура для промышленности и торговли, стремительно превращались в самостоятельную отрасль экономики. Потребительское кредитование стало основой экономического роста. Обслуживание долгов стало самостоятельным бизнесом. Строительные корпорации возводили тысячи домов, для чего брали кредиты. Граждане покупали эти дома в кредит. Города строили дороги к новым коттеджным поселкам тоже в кредит.

Никакая нормальная экономика не могла бы выдержать такой кредитной нагрузки. Рано или поздно должны были случиться новая Великая депрессия и затяжной экономический спад.

Выход, как уже говорилось, был найден за счет отвязки курса доллара США от золота и неконтролируемой эмиссии.

Выплата по старым долгам проводилась за счет накопления новых долгов. Кредиты выдавались под реструктуризацию прошлых. Все это было возможно за счет того, что никто до конца не понимает, насколько обеспечена покупательная способность доллара США.

Сколько необеспеченных миллиардов долларов был закачано в экономику? Чем обеспечена многомиллиардная капитализация инвестфондов, у которых нет никаких активов, кроме филиалов и штата наемных менеджеров? Проект «средний класс» обернулся очередным кризисом перепроизводства, но на этот раз возникло перепроизводство денег, а не товаров.

По образу и подобию политэкономической модели США была переформатирована Западная Европа. После гибели СССР в этот же формат загнали Центральную и часть Восточной Европы. Производство выгоднее перенести в Юго-Восточную Азию и развивать финансовый сектор. Можно покупать кредит в Европе под 3 % годовых и продавать его в России под 12 %. Зачем нужно производство, если можно зарабатывать, просто перепродавая долговые обязательства?

Если на внутреннем рынке США и Евросоюза финансовый капитал выступает инвестором и управляющим проектами «средний класс» и «общество потребления», то на мировом рынке финансовый капитал выступает в качестве центрального субъекта колонизации.

Очень важно, что колонизация финансовым капиталом проходит как идеологический проект. Евроинтеграция, либерализация, свободный рынок и прочие политические лозунги означают лишь одно: откройте внутренний рынок для глобального финансового капитала — и получите доступ к кредитам. Для сохранения потребительской модели среднего класса США нужен постоянно расширяющийся мировой рынок, потому что выдача новых долговых обязательств должна быть обеспечена приобретением новых активов.

Финансовый капитал США, заняв центральное место в мировой экономике, уже давно является фактором политическим. Перенос производств из США в Юго-Восточную Азию позволил на несколько десятилетий продлить долговую модель экономики. Другой вопрос, что бывшие промышленные работники США превратились в разнорабочих или пополнили ряды безработных. Зато полученная сверхприбыль (за счет разницы в цене рабочей силы в Китае и США) позволила выдать новые кредиты. Так на полки магазинов попал дешевый китайский товар, который купил в кредит бывший промышленный работник завода, перенесенного в Китай.

Еще одним важным фактором глобального финансового капитализма является его растлевающее влияние на национальные элиты. Изъятие добавленной стоимости и инвестирование финансового капитала в колонии происходит через национальные столицы. Корпорации и банки хотели бы миновать национальные законодательства и органы власти, но сделать это пока невозможно. Глобализация еще не настолько глобальна. Поэтому финансовый капитал интегрирует правящие элиты и национальный бизнес, которому предлагают влиться в мировую экономическую систему в обмен на преференции в колонизации. Перед каждым национальным правительством рано или поздно встает выбор — либо вести суверенную экономическую политику и попасть под санкции, цветные революции и, возможно, получить войну, либо открыть экономику финансовому капиталу и получить свой лоббистский процент.

В мире немного стран, которые могут позволить себе экономически суверенные решения. Китай, превратившийся в фабрику для всего мира, критически зависит от покупательной способности граждан США и ЕС, где сформирован потребительский рынок в 700 миллионов человек. Россия по сей день остается мировой кладовой и не способна обеспечить внутренний рынок ни продовольствием, ни другими товарами народного потребления.

России нужны утюги китайского производства, и для этого надо продавать нефть и оружие. Китаю нужно производить утюги для России и айфоны для США, чтобы была возможность загрузить производство и купить нефть в России. США ничего не нужно, кроме как выдать долговые обязательства Китаю и придумать на бирже цену нефти для России.

Глобальная экономика разделилась на три зоны: глобальная кладовая, где добывают ресурсы; глобальная мастерская, где производят товары; глобальный банк, где под добычу и производство выдают кредит. И для того, чтобы реализовать все добытое и произведенное, надо еще прокредитовать потребление в мировом масштабе.

Политэкономическая модель экономики США сегодня находится в тупике, потому что основана на внеэкономическом факторе веры в кредит. Как только эта вера рухнет — случится внутренний и глобальный коллапс. На внутреннем рынке можно ожидать бунта потребителей из числа разорившегося среднего класса, привыкшего жить в долг. На глобальном уровне разрушение веры в кредит означает крах мирового рынка и образование на его месте локальных экономик.

Так, например, мировой кладовой (России) и мировой фабрике (Китаю) не нужны финансовые посредники. Взаимная кооперация и интеграция добывающей и производящей экономик РФ и Китая позволяют построить автономный мир-экономику и экономически объединить всю Евразию. Поэтому новая колонизация финансовым капиталом — это единственный шанс сохранить статус-кво глобальной экономики. При этом стремительное развитие промышленного капитала в России и Китае создает угрозу для финансового капитала США. Следовательно, как и в Первой мировой войне, на кону ставка — кто будет мировой экономикой № 1? И самое главное — что будет главным регулятором экономических процессов? Если регуляторами будут спрос и предложение, то возможности управлять мировым рынком с помощью финансового капитала значительно сократятся. Прямая торговля «рубль — юань» угрожает финансовому капиталу США больше, чем все ядерные боеголовки России, потому что международная торговля в обход доллара США подвергает сомнению веру в кредит.

Однако эта схема была бы неполной без учета главного выгодополучателя финансовой колонизации. Государство в США борется за возможность сохранить проект «средний класс» и оплачивать социальные обязательства. Операторами и главными выгодополучателями финансовой колонизации являются корпорации. Корпорация — это особый способ накопления сверхкапиталов, который позволяет сконцентрировать в частных руках громадные средства, соразмерные ВВП средних стран вроде Беларуси или Чехии.

Корпорация — это порождение колониальной модели хозяйствования. Первой полноценной корпорацией является Ост-Индская компания, учредителями которой были королевская семья и влиятельное купечество Лондона. Корпорация — это особая форма освоения экономического пространства, никак не связанная с территорией или народом, у которого она изымает добавленную стоимость. Наконец, корпорация — это сетевая структура, позволяющая игнорировать государственные границы и законодательство.

Корпоративная модель экономики не является изобретением XX века. Еще в XIX веке экономисты прогнозировали, что капиталу удастся стереть границы и стать конкурентом государству. Более того, академический марксизм утверждает, что переход к социализму возможен только после того, как капитал сотрет национальные границы и уничтожит традиционные государства, но это слишком отдаленная перспектива.

Пока что финансовый капитал ведет себя как колонизатор по отношению к недоразвитым экономикам. На примере Германии, которая включилась в торгово-экономическую войну против России, отчетливо видно, как это происходит. Так, односторонняя остановка Москвой проекта «Южный поток» вызвала в среде евробюрократов откровенное недоумение. Похоже, политический класс Евросоюза настолько привык к подчиненной позиции России, что не мог допустить мысли о суверенных экономических решениях Москвы. Бизнес континентального значения по торговле российским газом мгновенно ушел в пользу Турции, которая из потребителя превратилась в транзитера, что не просто обеспечит турецкое хозяйство гарантированными поставками, но и производство и переработку — доступными энергоносителями в избытке. Уже на следующем шаге это сделает турецкие товары более конкурентными. Также Турция может торговать с Россией в национальных валютах, что обезопасит ее от биржевых манипуляций с ценами на газ. Южной Европе, в первую очередь балканским странам и Италии, теперь суждено не только переплачивать за российский газ, но еще и попасть в ресурсную зависимость от турецкого транзита. Однако на Турцию началось давление внеэкономическими методами со стороны США — и в результате Анкара отказалась от проекта «Турецкий поток». Казалось бы, проиграли все участники.

Но, как ни парадоксально, от закрытия проекта «Южный поток» Евросоюз не проиграл. Наоборот: Германия, держатель контрольного пакета европейской экономики, получила преимущества, которые в ближайшее время станут стратегическими, — она обеспечила свое производство и потребителей доступным газом с помощью «Северного потока». Сегодня германская экономика — единственная в Европе, которая не только способна производить все (от иголки до научного оборудования), но и гарантированно обеспечена энергоресурсами напрямую от России.

В отличие от Германии, Южная Европа — Балканские страны, Испания, Португалия, Греция и Италия — в глубоком кризисе. Регион уже сегодня испытывает огромные проблемы с собственным производством по всем товарным группам, кроме сельхозпроизводства, текстильной и легкой промышленности (исключение — только области северной Италии). Теперь из-за удорожания энергоносителей возможностей для восстановления производства Южной Европы нет — индустрия будет дальше деградировать и не сможет конкурировать с германской.

Германия в новых условиях закрепляет за Южной Европой статус внутренней торговой колонии, которая вынуждена брать кредит у Германии на покупку германских же товаров. Эта колонизаторская стратегия рассчитана на то, что рано или поздно кредитуемый и потребляющий станет банкротом. Как это уже произошло с Грецией. Тогда кредитор взыщет долги национальными активами. Так постепенно, шаг за шагом финансовый капитал Германии станет собственником хозяйства, инфраструктуры и промышленности Южной Европы. Оставив национальным элитам право содержать социальных иждивенцев, вывешивать флаги и быть козлами отпущения для собственных граждан.

Финансовому капиталу Германии необходима внутренняя колония в Южной Европе еще и потому, что нужно помочь промышленному капиталу компенсировать потери от экономической войны с Россией.

Сегодня наметился серьезный конфликт внутри германских элит. Раскол на финансовые элиты, ориентированные на создание зоны свободной торговли с США, и на промышленные элиты, заинтересованные в разновекторной торговле и продвижении товаров и технологий в Россию и Евразию, уже стал реальностью. Проявления раскола элит можно увидеть даже в бундестаге, когда на сторону промышленников стали социалистические и социал-демократические партии.

Однако политическая власть в Германии находится в руках финансового капитала, который не заинтересован во внутриполитических кризисах в стране, потому что любой кризис может закончиться потерей власти в ходе очередных выборов. Не нужно забывать, что Германия, пожалуй, единственное в мире эффективное парламентское государство. Плюс не стоит сбрасывать со счетов высокоорганизованные и разветвленные профсоюзы, которые в случае сокращения производства перейдут к активным действиям и будут добиваться отставки федерального правительства. Потери российского и евразийского рынков для германского производителя можно компенсировать только за счет европейского потребителя. Поэтому германским промышленникам откроют возможности освоения рынка Балкан и Южной Европы в обмен на политическую лояльность. Параллельно финансовый капитал будет пытаться купировать профсоюзное движение и не допустить его смычки с левыми партиями и социал-демократами в бундестаге.

Первая экономическая война XXI века, которую стеснительно называют санкциями, в очередной раз развела Россию и Германию по разные стороны мировых баррикад.

Правящие элиты Германии сделали свой выбор, и наивно полагать, что они могли сделать не евроатлантический, а евразийский выбор. Никакого другого решения не могло быть принято, потому что финансовый капитал Германии и ЕС стремится сохранить связь и возможность черпать кредит из мирового эмиссионного центра, который сегодня находится в США.

Поэтому разрыв кооперационных и экономических связей между Германией и Россией и, соответственно, между Европой и Евразией будет только нарастать, будет укрепляться и обособляться зона свободной торговли, а затем и экономический союз между Берлином и Вашингтоном. Формирование единого евроатлантического рынка, который обеспечен штатовским кредитом и германским производством, — это повестка на ближайшие 3–5 лет.

Более того, к экономической войне против России в ближайший год присоединятся новые игроки: страны Южной Европы и Балкан, чья экономика уже зависит от германских кредитов, да и все остальные мелкие акционеры ЕС. Если национальные правительства будут сопротивляться, финансовый капитал обанкротит их рынки по греческой схеме и заменит администрацию на более лояльную, после чего обанкротившиеся страны будут отданы для освоения германским промышленным капиталом.

Можно сколь угодно долго взывать к прагматизму и национальным интересам и доказывать, что торгово-экономическая война против России ведет к взаимным потерям, это не имеет никакого значения, потому что реальная экономическая власть сегодня принадлежит финансовому капиталу, которому для сохранения главенствующей роли нужны новые объекты для колонизации. Если не появятся новые колониальные рынки, то всю систему глобальной экономики ждет коллапс, корпорации понесут многомиллиардные убытки, вера в кредит развеется, а средний класс разорится и выйдет на улицы.

Третья мировая война не нужна никому, все бы хотели сохранить статус-кво, но жить в долг уже просто невозможно. Внутренние противоречия глобального финансового капитализма нельзя покрыть никакими кредитами. Рано или поздно, видя неотвратимый крах модели глобального финансового капитализма, будет принято решение начать войну. Потому что в войне победитель получает безраздельное право колонизировать побежденных. А мирный сценарий — коллапс и дефолт глобальной финансовой системы — приведет к тому, что все игроки будут выставлять счета США за необеспеченные кредитные обязательства.

Проигравший в Третьей мировой будет оплачивать все кредиты, выданные мировой экономике начиная с 1973 года.

Глава 3. Два капитала: за какие ресурсы идет борьба

Принято считать, что победой в войне является повержение противника. Посадили Наполеона в заточение сначала на острове Эльба, а потом перевезли на остров Святой Елены — и победили. Водрузили Знамя Победы над Рейхстагом — и дело сделано.

На самом деле основная победа содержится не столько в военных успехах, сколько в политэкономических моделях государств, которые вышли целыми из войны. Победителей в мировой войне нет, все стороны проигравшие. Однако те, кто выжил, получают возможность взыскать контрибуцию с побежденных. Причем контрибуция не всегда выглядит как формальная дань или репарации, вовсе нет. Главные победы одерживаются на экономических фронтах. Причем основные победы одержаны еще до окончания войны.

Так, наращивание собственной промышленности Соединенными Штатами во время Первой и Второй мировых войн прямо связано с военными действиями. Союзники закупают автомобильную, военную и машиностроительную технику под государственные гарантии, сотни тысяч граждан находят работу в оборонной промышленности. При этом США до последнего продолжают торговать с нацистской Германией, пускай и через посредников. Торговые компании США изымают значительную торговую надбавку у германского экспорта.

Уже после войны корпорации США получают монопольный доступ к внутреннему рынку ФРГ — именно североамериканский промышленный, торговый и финансовый капитал осуществляет план Маршалла. По сей день значительная часть германских крупных компаний обременена инвесторами и партнерами из США. Реальное воздействие североамериканского капитала на Германию мы можем видеть в его влиянии на экономическую политику ФРГ в вопросах так называемых санкций против России. Берлин вводит санкции несмотря на то, что они вредят промышленному развитию самой Германии и приводят к потерям среди германских производителей. Причем удар приходится по производителям в инновационных отраслях, таких как «Сименс» и фармацевтические компании.

Аналогично обстояли дела и у Советского Союза. Самой главной победой было не взятие Рейхстага, а перенос промышленной базы Союза в Сибирь и Среднюю Азию. Это дало огромный толчок развитию экономики СССР. Фактически в 1941–1942 годах была совершена индустриализация 2.0, когда в кратчайшие сроки и практически без потерь темпов промышленного роста была совершена переброска индустрии на Восток.

Это привело к интенсивному развитию всей страны. Вместе с промышленностью росло и население. У людей появлялась работа — хорошая, высокооплачиваемая, уважаемая в обществе — освоение целины, нефтяные промыслы, золотодобыча, БАМ, зерновые совхозы Западной Сибири и Северного Казахстана. Строятся новые города — Братск, Комсомольск-на-Амуре. Третий город России — Новосибирск — всего за 50 лет шагнул от маленького поселка Новониколаевска до города-миллионника. Появляется Сибирская академия наук. Самые современные военные самолеты «Су» (авиакорпорации Сухого) проектируют в Новосибирске, а собирают в Комсомольске-на-Амуре. Целое поколение «едет за туманом и за запахом тайги». Высоцкий пишет песню, которую распевают все геологи и старатели Союза:

Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу, снимите шляпу, уехал сам, уехал сам не по этапу, не по этапу.

Стремительное развитие Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии оказывает влияние на всю экономику Союза. Как только в активную экономическую жизнь включаются дальние регионы, поднимается вопрос о развитии гражданской и транспортной авиации. Советский Союз всего за 20 лет становится самой летающей страной мира. Авиаперевозки доступны гражданам, а внутренняя торговля развивается невиданными темпами. На большинстве советских продуктов были написаны три цены: «для 1 пояса, 2 пояса и 3 пояса». 3-й пояс — самый дорогой, это регионы Сибири и Крайнего Севера — туда доставить товар очень дорого. Но тем не менее соленые помидоры из Молдавии продавались в магазинах Норильска и Салехарда. Предприятия заключали прямые торговые договоры, а сверхдешевая внутренняя логистика позволяла доставлять товары или комплектующие в любую точку Союза. Стоимость бензина Аи-93 три копейки за литр невероятно оживила внутренний рынок. В целом толчком для послевоенного роста стал именно перенос промышленного каркаса Союза на восток.

Экономическая отдача почувствовалась и в той части страны, которая более всего пострадала во Второй мировой. Донбасс — это практически с нуля воссозданный после войны промышленный регион. Вся экономика Беларуси, с высокоточным производством, машиностроением и сельхозпроизводством, полностью восстанавливалась из пепла. Также государственный промышленный капитал получил доступ к рынку центральноевропейских государств. В промышленную кооперацию были включены экономики ГДР, Польской народной республики, Чехословакии, Венгрии, Болгарии. Кстати, Болгария была до такой степени интегрирована в экономику СССР, что бессменный лидер болгарских коммунистов Тодор Живков дважды обращался с предложением присоединиться в качестве 16-й советской республики. Первый раз — в 1963 году к Никите Хрущеву, который якобы сказал: «Ага, хитрые, хотите, чтобы мы платили грекам ваши репарации? У нас валюты нет! Если у вас есть — платите сами!» Дело было в репарациях по итогам Второй мировой, когда Болгария воевала на стороне нацистской Германии. Второй раз Живков попытался вступить в СССР уже в 1970-х, когда генсеком стал Леонид Брежнев, но, согласно кремлевской легенде, Леонид Ильич отшутился, мол «курица — не птица, Болгария — не заграница».

Победа в мировой войне — это всегда победа социально-экономической модели. Войны начинаются под благородными предлогами, но ведутся за ресурсы и доступ к ним. Так, одной из главных побед США в мировых войнах стала массовая трудовая миграция на Американский континент — из Европы бежали талантливые и энергичные люди, трудоспособные мужчины, которые не хотели воевать за непонятно чьи интересы. Уже к 1915 году у большинства здравомыслящих граждан начали испаряться иллюзии о целях войны. Еще вчера немецкий кайзер и российский император в гостях у правящей королевской династии в Лондоне принимают морской парад и лобызаются, а через пару лет ты должен подохнуть от газовой атаки или сгнить в окопе, потому что два кузена поссорились между собой.

Граждане с активной жизненной позицией уезжали в США и другие страны Северной и Южной Америки. Это вызвало бум развития, аналогичный массовому переселению советских граждан в Сибирь и Среднюю Азию. Так в США оказались Чарли Чаплин и Альберт Эйнштейн. Учитывая официальный антисемитизм нацистской правящей партии Гитлера, массово уезжали евреи. Да и не только евреи, и не только из Германии. В 1938 году были аннексированы Австрия и Чехия. В 1939-м завоеваны Польша и Франция. Пали Бельгия и Нидерланды. Бежали от фашистского режима дуче в Италии. Бежали от диктатуры генерала Франко из Испании. С 1914 по 1950 год в Западной Европе началось великое переселение народов в Северную и Южную Америку. Последний раз Европа видела такое, наверное, только после великих географических открытий. Уезжали все: ремесленники, банкиры, безработные, пасторы, раввины, журналисты, ученые, врачи, даже военные, которые не хотели участвовать в бойне.

Каждый день в гавань Восточного побережья двух Америк приходили пассажирские корабли, битком набитые молодыми трудоспособными людьми, которые были готовы к любой работе, лишь бы закрепиться на новом месте, потому что они понимали: назад дороги нет — там война и смерть. Об этом поколении снято огромное количество лент в Голливуде, написано много книг. Самый смачный образ судьбы беженца от войны, голода и беспредела — оскароносная эпопея «Крестный отец». Основатель мафиозной династии Вито Корлеоне пацаненком прибывает пароходом в Нью-Йорк (как раз в числе таких беглецов из Европы). Такие люди готовы на все ради социального успеха, но при этом они, видевшие ужасы мировой войны, придерживаются специфических нравственных норм. Они спокойно преступают закон, но им важен успех не только личный, но и семьи. Поэтому они вытаскивают своих родственников из Европы, куда больше дороги нет.

Именно на таких людях держался послевоенный экономический успех США. Плюс не надо забывать, что именно в США нашли приют технические, инженерные и научные кадры третьего рейха. Среди них было достаточное количество нацистских преступников, которым заочно был вынесен смертный приговор. Эмигрировал в США крупный бизнес, который поддерживал нацистский режим, уезжали лояльные к Гитлеру буржуа и топ-менеджеры, рядовые члены партии НСДАП, которые боялись репрессий, особенно из восточной оккупационной зоны, которая была под управлением СССР и на базе которой затем возникла ГДР. Интенсивное развитие промышленности и экономический бум послевоенных США связаны с этими людьми, и то, что среди них оказалось значительное количество симпатизирующих СССР, на которых сразу же после войны началась «охота на ведьм», о многом говорит.

США и СССР практически одновременно покорили космос. Научные разработки в наукоемких отраслях шли нога в ногу. США немного опережали в кибернетике, вычислительной технике и компьютеризации, автомобилестроении и сфере услуг, но при этом отставали в атомном строении, освоении космоса и Арктики, здравоохранении и в целом в общедоступных социальных технологиях.

Победитель в мировой войне получает не только природные или финансовые ресурсы. Он получает возможность обновить собственную социальную структуру общества за счет притока новых граждан и гастарбайтеров, которые должны сильно проявить себя, чтобы стать гражданами. На такой технологии строился экономический рывок Израиля — за счет привлечения эмигрантов из СССР. Таким же образом работает программа «Грин-карта» до сих пор. По такой же схеме уезжали на ПМЖ в Германию бывшие советские люди. Победители в холодной войне получали свои кадровые репарации. Социальные сдвиги хорошо отражаются в массовой культуре, популярная песня — это вообще слепок общественного сознания. Кажущиеся глупыми тексты хитов на самом деле являются наглядным социологическим материалом.

После проигрыша в холодной войне советская эстрада пела:

Амэрикан бой, уеду с тобой, Уеду с тобой, Москва прощай. Тут же включалось патриотическое «Любэ»: Не валяй дурака, Америка.

То есть как бы мы признаем, что поиграли в холодной войне, но, тем не менее, давайте не наглеть.

Вообще, если по-честному, то сейчас разворачивается не Третья, а Четвертая мировая война. Потому что Третьей была война, которую мы называем холодной. Мы просто проглядели ее. В обществе и на государственном уровне проигрыш в холодной войне не проанализирован как следует.

Официозная историография новых постсоветских государств превозносит рождение в 1991 году РФ, Беларуси или Казахстана как историческое достижение. А где-то — в Молдавии, Грузии и на Украине — борьба за уничтожение СССР считается государственным подвигом. Нигде вещи своими именами не называют, а значит, и чистоты понимания ближайшей истории нет. А так как история — это отлитая во времени политика, то и нынешняя политика строится исходя из ложного самоопределения.

Но поскольку в массовом сознании понимания холодной войны как Третьей мировой не произошло, то будем называть ее просто холодной, а та, что разворачивается сейчас, будет Третьей.

Итак, холодную войну мы проиграли вчистую, причем это лучше всего видно на политэкономическом уровне. Результатом уничтожения советского проекта стало изменение самого государства и общества. А так как любое общество — лишь проекция экономических отношений, то можно сделать вывод, что мы просто выбрали экономическую модель периферийного типа.

Вложение накоплений, полученных от продажи нефти и газа, в ценные бумаги США — это не что иное, как дань, которую выплачивает проигравшая сторона. Так московские и владимирские князья платили дань Орде. Так платила Веймарская Германия, которая признала себя наследницей кайзеровской Германии, проигравшей Первую мировую. Россия и все постсоветские республики встали на колониальный путь экономического развития. Проигравшая в холодной войне сторона была принуждена к зависимой и сырьевой модели экономики. Причем проиграли все участники — промышленность и индустрия Эстонии, Болгарии, Латвии, Литвы, Молдавии, Грузии, Украины уничтожены. Чем более «советизирована» республика, тем более жесткий удар по ее экономике был нанесен. Даже в сценарии объединения Германии ФРГ фактически поглотила ГДР, обанкротив все промышленные гиганты советской Германии.

Победители не оставляют побежденным промышленность и науку. Поэтому побежденного всегда стараются принудить к уничтожению армии и военно-промышленного комплекса. Так, под инспекцией комиссии из США в начале 90-х в Северодвинске резали атомные подводные лодки на металлолом. Поэтому заставили убрать военные базы из Германии, Чехословакии, Польши, Венгрии и Болгарии.

По оккупационной схеме была изменена и финансовая модель постсоветских «незалежных» осколков. Фактически все суверенные валюты вроде российского и белорусского рублей, казахстанского тенге, украинской гривны, молдавского лея, армянского драма и киргизского сома являются разменной валютой доллара США. Зависимость от внешних кредитов и продажи сырья на мировом рынке не дает сформироваться нормальному внутреннему рынку, поэтому валюты больше зависят от биржевых цен на группу экспортных товаров, чем от объемов и оборотов внутреннего рынка.

Пока мы не начнем исторически верно относиться к поражению в холодной войне и называть вещи своими именами, мы не сможем правильно понять разворачивающуюся Третью мировую.

Разрушение СССР — очередной период политической и военной раздробленности в русской истории. Так было после смерти Ярослава Мудрого в Киевской Руси. Аналогичные процессы разворачивались после смерти Ивана Грозного на Руси Московской. Тогда дело дошло до прямой интервенции, польские войска стояли в Москве.

Смутное время отражается и в хозяйственном, и в экономическом укладах. Так, разрыв торговых маршрутов приводит к деградации целых городов и регионов. Например, развитие городов Прибалтики, северо-западной России, Беларуси, Украины, Приднестровья, Грузии и Молдавии прямо зависит от балто-черноморского транспортно-товарного коридора. Того, что наши предки называли путем «из варяг в греки», который начинается на Балтике и заканчивается в портах Черного моря. Именно ради контроля над этим транспортно-товарным коридором были основаны Петром Первым Балтийский и Черноморский флоты. Собственно, благодаря тому, что связали Черное море и Балтику, Россия стала морской и океанской державой.

В результате проигрыша в холодной войне товарно-транспортный коридор «из варяг в греки» нарушен. Таможенные посты разрезали его по живому. Чтобы доставить груз из Клайпеды в Одессу, проще пустить его через Северное и Средиземное моря в обход через два пролива.

Поражение в холодной войне повлияло на все уровни жизни государства и общества. Начиная с того, что добавленную стоимость с государственного бизнеса стали изымать частные лица. Мы теперь называем таких людей олигархами.

Схема колонизации побежденных строится по крайне простой и понятной схеме. Побежденные вынуждены открывать собственный внутренний рынок для внешнего капитала. Причем в нашем случае надо было не просто открыть рынок, но еще и провести приватизацию. В силу того что в СССР был государственный промышленный капитал, просто так выкупать предприятия конкурентов было невозможно, поэтому экономическая колонизация сопровождалась политическим внешним управлением. США и Западную Европу начиная с 1991 года интересовал лишь один процесс — приватизация государственных индустриальных активов. Однако напрямую участвовать в приватизации международному финансовому капиталу было невозможно — какие-никакие защитные функции у российского государства сохранились. Плюс ко всему сыграл свою роль хищнический нрав зарождающего российского, украинского, казахстанского, белорусского капиталов. Напомню, что приватизация союзной индустрии разворачивалась после пяти лет активного кооперативного движения. Причем именно тогда оформилась смычка «власть — бизнес». Брошенный Егором Лигачевым призыв к комсомолу «идти в кооперативное движение» отразился в реальной экономике, когда всего за пятилетку были созданы первые частные капиталы. К тому же функционеры ВЛКСМ выступали сначала не прямо, но к началу 90-х годов уже стали легальными бизнесменами. Так начинал свою карьеру Михаил Ходорковский, замсекретаря комитета комсомола ВЛКСМ Московского химико-технологического института. Именно как комсомольский бизнес была организована фирма «Межотраслевой центр научно-технического творчества молодежи». Под прогрессивной вывеской скрывалась банальная торговля вычислительной техникой и дефицитным валютным товаром — персональными компьютерами. Аналогично начинала свою карьеру в комсомольском бизнесе Ирина Хакамада. Украинский олигарх, а ныне президент Петр Порошенко тоже начинал карьеру как бизнесмен-комсомолец.

Однако социологический тип комсомольца предполагает наличие коммуникативных навыков, а не производственных, поэтому на базе комсомольских кооперативов зарождался торговый, а не промышленный капитал. Ситуация была усугублена тем, что государство не успевало выстраивать эффективный контроль, поэтому вокруг заводов и фабрик появлялись, как грибы после дождя, торговые посредники, через которые реализовывалась готовая продукция. Часто директора заводов вступали в сговор с этими торговыми посредниками, а часто сами являлись учредителями. Производства лишались оборотных средств, потому что продукция уходила прямо со склада по себестоимости посреднику, причем не надо думать, что это была какая-то тайная деятельность на периферии. Долгие годы корпорация «Газпром» работала в ноль на европейском и украинском направлениях, потому что весь газ реализовывался через посредника, частную компанию «Итера», которая не владела ничем, кроме офисов в Москве, Киеве и европейских столицах.

Итак, к началу приватизации в «незалежных» России, Украине, Казахстане и т. д. был достаточно крупный торговый капитал, который искал себе применение. Приватизация стала своеобразным Эльдорадо, который открыл для себя молодой и дерзкий российский капитал. Также стоит отметить одну особенность новейшей истории создания частного капитала в России: еще одна сфера, где с конца 80-х стремительно накапливались финансовые капиталы, — криминальная и околокриминальная.

Так как государственная торговля товарами народного потребления почила в бозе вместе с плановой экономикой, государственные магазины стояли с пустыми полками, потому что не работал ни Госплан, ни Госснаб. Советские директора торговых предприятий оказались не готовы к рыночной ситуации, самые юркие и сообразительные сами провели приватизацию торговых предприятий, но чаще всего торговлей никто не занимался — торговые площадки перепродавались под офисы, кабаки, частные сауны и банковские отделения. Торговля коллапсировала. Появлялись стихийные рынки, с которых население старалось прокормить себя. Так в постсоветской массовой культуре появился образ, который вошел в анекдоты: инженер, торгующий на рынке. Научно-техническая интеллигенция была увлечена идеями перестройки. Советское общество было объято дискуссиями о свободном предпринимательстве и частной инициативе. Неэффективное государство пинали все кто ни попадя. Приватизация, собственно, была осуществлена теми самыми младшими научными сотрудниками из советских вузов и НИИ. Анатолий Чубайс и Егор Гайдар — это символы эпохи.

Огромные оптовые рынки, которые возникали вокруг стадионов, узловых станций метро или колхозных базаров, сами становились центрами формирования капитала. Всего несколько поездок в Турцию, Польшу или Китай «за товаром» — и обороты мелкого торговца достигали нескольких тысяч долларов. К концу 90-х уже сформировались рыночные династии предпринимателей с капиталами в несколько миллионов долларов, которые владели и управляли десятками торговых точек. Обороты оптовых рынков исчислялись десятками и сотнями миллионов долларов. В некоторых городах такие рынки стали градообразующими предприятиями. Так, например, произошло с рынками «7-й километр» в Одессе, «Барабашово» в Харькове и «Дордой» в Бишкеке. Оптовые рынки становились центрами развития инфраструктуры: люди начинали селиться поближе к работе, что стимулировало рынок недвижимости в округе; торговые площади расширялись — и это требовало новых гектаров земли, которые приобретались у города. Рынки становились еще и политическим фактором — забастовка рыночников могла парализовать жизнь крупного города.

Криминальный и теневой капитал посредством оптовых рынков проводил свою легализацию. Постсоветская торговля строилась на наличном расчете. Если учесть еще серые схемы импорта, то возможности для первоначального накопления и легализации капитала открывались огромные.

Итак, контрибуцией за поражение в холодной войне было открытие внутреннего рынка и размывание государственного капитала. Глобальный финансовый капитал, конечно, хотел получить доступ к постсоветской индустрии, однако национальный частный капитал жаждал получить все сам. Поэтому приватизация проводилась в интересах вчерашних комсомольцев, бандитов, партхозэлиты, фарцовщиков, профсоюзных бонз, силовиков и «красных» директоров. Период первичного накопления капитала уже отражен в массовой культуре. Сотни бульварных романов о лихих 90-х, сериалы «Бандитский Петербург» и «Бригада» считаются наиболее яркими культурными памятниками той эпохи. В регионах появляются «народные герои» из числа новых капиталистов, о которых рассказываются истории. Особенно привечали тех, которые «сами поднялись, но о корнях не забывают». Самыми яркими такими представителями являются Анатолий Быков из Красноярска, Ринат Ахметов из Донецка и Андрей Козицын из города-спутника Екатеринбурга — Верхней Пышмы.

Однако эпоха первичного накопления капитала требует отдельного осмысления, особенно методами социологического и политэкономического анализа, потому что тогда, в начале 90-х, был подорван промышленный потенциал страны. Приоритетом было выбрано насыщение внутреннего рынка импортом, а не развитие собственного производства. Поэтому с точки зрения бизнес-схемы в Иваново проще закрыть швейную фабрику, переоборудовать ее под торговый центр и торговать там носками из Турции и рубашками из Польши. В результате 200 швей с фабрики вынуждены понизить квалификацию до продавца. Рынок труда стремительно деградирует. Это сказывается и на системе образования — массово требуются менеджеры и торговые представители со знанием иностранных языков. Техническое образование тоже вырождается, вузы, техникумы и училища открывают факультеты и кафедры юриспруденции и менеджмента.

Полная вакханалия в когда-то стройном народном хозяйстве. Еще вчера все работало как часы, каждое производство знало свое место в структуре экономики — и вдруг все провалилось в тартарары.

Естественно, менялась структура общества. Поражение в холодной войне отразилось и на самом советском обществе. Это стало видно даже в наших дворах. Дело в том, что идеология социализма и государственного капитализма стимулировала граждан к самоорганизации, общество было достаточно политизировано. Советские граждане привыкли активно обсуждать политику и инициативы в экономике. Школьники, начиная с 3-го класса, на дому готовили политинформацию, вырезали заметки о важных событиях из газет и подклеивали в общую тетрадь, затем в классе делали публичный доклад. Пенсионеры за домино во дворе обсуждали международную обстановку и подробности индо-пакистанского инцидента.

Индустриальный уклад экономики отражался на коммуникации и социальных связях в обществе. Все знали, где работает сосед, большинство жителей одного района трудились на одних заводах. Соответственно были организованы и города. Занятость людей в индустрии приводила к активному развитию социальной инфраструктуры: когда отец и мать работают на заводе, остро стоит вопрос о детских садах, яслях, кружках в школе и ДЮСШ. И самое главное, люди, работающие в индустрии, совсем по-другому относятся к финансам, так как производство предполагает понятную всем оплату труда. Если ты слесарь 6-го разряда, то понятно, почему ты зарабатываешь больше, чем молодой инженер, хотя он вроде и с высшим образованием, а ты только техникум окончил.

Преобладание торгового капитала в экономике приводит к совершенно другим процессам, люди начинают смотреть друг на друга как на предмет заработка и наживы. Появляются «новые русские», которые стремительно создали частный капитал. Закрываются фабрики и заводы, когда-то успешные люди оказываются безработными. Безработица — крайне интересный социальный феномен. Политическая роль безработицы еще не достаточно изучена, но именно безработица 90-х привела к инфантилизации постсоветского общества. Всемогущая власть телевизора оказалась возможной только над подорванной волей общества. Гражданин без работы вычеркнут из всех социальных связей. Раньше он был в коллективе, обменивался новостями, конкурировал с коллегами, зевал на партсобраниях, получал нагоняй от начальства, выписывал профилактических пенделей подчиненным, ездил в профсоюзный отпуск, получал благодарности, а некоторые даже трудовые медали и ордена. И вот гражданин, привыкший к активной жизненной позиции, оказался никому не нужен. Он запирается в собственной квартире, круг общения ограничивается соседями, такими же собратьями по несчастью. Что вам обсуждать, кроме того, что вас объединяет, — телевизора?

Власть телевизора над постсоветским человеком — это следствие разрушения индустриального уклада экономики и общества. Нормальный советский человек всего 20 лет назад не особо верил телевизору и тому, что говорит власть. Постсоветский человек верит тому, что ему расскажут из главного телевизора. Шоу-политика — бессодержательное переругивание и восхваление — стала центральным постсоветским трендом. Причем не имеет значения, в каком из постсоветских осколков вы живете. Власть телевизора распространяется на жителей и России, и Беларуси, и Казахстана, и Украины, и Молдавии. Разрушение индустриального общества привело к тому, что граждане утратили навыки системного анализа. Хоть целые поколения зубрили исторический и диалектический материализм, ходили на партсобрания и занятия по политинформации, на практике советский человек оказался не готов к встрече с капитализмом.

Если бы экономическую власть в стране одержал промышленный, а не торговый капитал, ситуация могла бы разворачиваться по-другому. Жажду перемен, которая обуяла советское общество в конце 80-х годов, надо было направить в русло конструктивной деятельности. Правильный лозунг партии должен был звучать как: «Производите и изобретайте», а не «Торгуйте и обогащайтесь».

Нельзя сказать, что все регионы утратили индустриальный уклад. Остались Урал, Донбасс, Беларусь, Западная Сибирь, Северный Казахстан. Промышленный профиль этих регионов сложно переломить, однако даже в этих регионах наблюдается упрощение промышленных цепочек. Сложные наукоемкие предприятия закрываются, приоритет отдается производству товаров с низкой добавленной стоимостью: уголь, сталепрокат, заготовка, трубы. Машиностроение попадает в долгий и затяжной кризис. Станко- и приборостроение практически уничтожено.

На периферии деиндустриализация носит ужасающий характер. Наиболее пострадали окраинные регионы СССР — Молдавия, Таджикистан, Прибалтика, Западная Украина, Киргизия.

Историю промышленной деградации можно увидеть на примере любого крупного города национальной периферии — Риги, Душанбе, Тбилиси, Бишкека, Кишинева или Львова. На примере последнего попытаемся рассмотреть эти политэкономические процессы.

В рамках союзной экономики Львов был главным научно-промышленным центром всего Карпатского региона. Там производили троллейбусы, автопогрузчики, станки, автобусы, мопеды и велосипеды, ремонтировали самолеты и танки. Во Львове располагалась штаб-квартира Западно-Украинского военного округа. Учитывая близость Польши, именно во Львове находился один из командных плацдармов Советской армии на западном направлении. Вершиной львовской промышленности был концерн «Электрон», который производил первые в СССР телевизоры с сенсорным, а затем с дистанционным управлением. Обладать таким телевизором с горизонтальным рядом красных кнопочек вместо привычной ручки-трещотки было мечтой любого советского мещанина. Именно «Электрон» наладил первый выпуск телевизоров с японскими кинескопами, что в те годы было невиданным примером интеграции — где Япония, а где Львов. Город Львов был настолько крутым индустриальным центром, что там был еще один производитель телевизоров — завод «ЛОРТА» (на самом деле был оборонным заводом). Также во Львове собирали мопеды «Карпаты» и «Верховина», которые были мечтой каждого сельского подростка. Всего за 50 лет стремительной индустриализации Львов развился из трехсоттысячного города до почти миллионника. Близость к польской границе активно стимулировала приграничную торговлю. Образовалась прослойка фарцовщиков — людей, которые покупали у поляков дефицитные жвачки «Турбо» или джинсы «Мальвина» и перепродавали их в комиссионках. Когда граница чуть-чуть приоткрылась, фарцовщики стали челночниками и потащили на себе импорт.

И вот динамично развивающийся научно-промышленный город оказывается на периферии разрушенной постсоветской экономики. Первыми рухнули наукоемкие отрасли, которые естественным образом замыкались на армию и ВПК. Затем через львовскую таможню ринулся импорт, уничтоживший собственное производство. Дыра на границе, разросшаяся до неприличных размеров, плюс местный мелкобуржуазный менталитет сделали производство во Львове просто невыгодным. Теоретически могло бы выжить автобусное и троллейбусное производство, однако был выбран курс на разрыв кооперационных связей с Россией и на евроинтеграцию, поэтому восточные рынки стремительно терялись. Не помог ЛАЗу и приход российского инвестора. Некогда передовое производство — именно на автобусе ЛАЗ отвозили Гагарина на Байконур — не смогло перепрофилироваться под новые реалии и наладить выпуск чего-то вроде ГАЗели для частных предпринимателей. В результате импорт б/у автобусов из ЕС на корню уничтожил собственное производство. Массово импортировали по теневым схемам автобусы «Ивеко», «Мерседес» и других производителей.

Приоритет развития торговли в ущерб производству привел к катастрофе в обществе. Стремительно растущая безработица вынудила самую активную часть населения уезжать на заработки. Италия, Испания, Польша, Португалия, Чехия, РФ, сезонные работы в Швеции и Норвегии — львовяне оказались не нужны в родном городе. В вузах Львова до сих можно встретить объявления о наборе групп для сбора земляники в Швеции из числа преподавателей и студентов.

Деградация промышленности изменила экономику, а экономика изменила общество. Так, во Львове уже выросло поколение детей без родителей, которых воспитали бабушка с дедушкой либо двор. Стандартная схема — родители на заработках, пересылают деньги детям и приезжают два раза в год — на Рождество и Пасху. В лучшем случае, если родители в Италии или Польше хорошо устроились, возможен совместный отпуск. На маленькие города и села деиндустриализация оказала опустошающий эффект.

Появились села, в которых буквально все трудоспособное население находится на заработках, остались начальники, алкоголики, старики, подростки и дети.

Причем собственно украинским городом Львов стал именно благодаря индустриализации. Так, в 1931 году, согласно переписи населения, украинцев во Львове жило 15 % при населении 320 тысяч человек, а уже в 1989 году было 80 % при 800 тысячах жителей. В абсолютных цифрах количество украинцев во Львове выросло с 50 до 650 тысяч.

Стремительное индустриальное развитие города требовало привлечения новой рабочей силы, ее, естественно, черпали из провинции. Открывались училища, техникумы, вузы, возводились микрорайоны, куда переселяли жителей близлежащих сел, — в общем, шла обычная индустриализация, как и везде.

Однако всего за 25 лет промышленной деградации город, который притягивал трудоспособных людей, оказался не в силах их удержать. Массовая трудовая миграция подкосила Львов, который уже, похоже, никогда не будет промышленно развитым. По крайней мере, нескоро повезут космонавтов на ЛАЗе на Байконур, а мещане в ближайшие 50 лет не будут мечтать о телевизоре «Электрон».

После безработицы второй по значимости эффект социальной деградации — вынужденная трудовая миграция. Таджикистан, Молдавия, Киргизия, Украина — разные по уровню развитости республики оказались поражены одним и тем же социальным вирусом. Самые активные граждане вынуждены уезжать, потому что на родине им нет применения. И в этом смысле между Львовом, Кишиневом, Душанбе, Бухарой и Бишкеком нет никакой разницы.

И дело вовсе не в агентах Госдепа или происках мировой олигархии, просто на периферии кооперационные связи разрушаются в первую очередь. Например, наиболее проблемными регионами России являются республики Северного Кавказа. Принято списывать все на национальный менталитет, отсылать к истории и приводить в качестве аргумента политический фольклор. Однако если рассмотреть проблемы Северного Кавказа в политэкономическом свете, то мы также увидим, что корень проблемы — уничтожение промышленности региона. В рамках союзной экономики существовала экономическая зона «Закавказье», которая включала в себя экономики Армении, Азербайджана и Грузии. Несмотря на национальные границы, с точки зрения экономики это был единый регион: Азербайджан с запасами нефти, развитым сельхозпроизводством, выходом в Каспийское море и границей с Ираном; Армения с запасами полудрагоценных и драгоценных камней, редкоземельных металлов, развитой промышленностью, научной школой и границей с Ираном и Турцией; Грузия с протяженной береговой линией и портами Черного моря, развитым сельхозпроизводством и границей по суше с Турцией. Закавказский экономический район располагал десятимиллионным рынком труда. Это еще одна Беларусь. Экономики Грузии, Армении и Азербайджана представляли собой единую кооперационную систему. Обмен товаров проходил и морем, и по суше, и авиасообщением, причем последнее, учитывая горную местность, было особо развито. Достаточно вспомнить советский фильм «Мимино» с Вахтангом Кикабидзе в главной роли о провинциальном пилоте вертолета, который мечтает летать за штурвалом авиалайнеров, и у него это получается.

Северный Кавказ России, в свою очередь, был транзитным регионом по отношению к богатейшему Закавказью. В условиях уничтожения закавказского экономического региона республики Северного Кавказа оказались в тупике: собственная промышленность была слабо развита и связана кооперационными цепочками с Закавказьем.

Гражданская война в Закавказье не только нарушила торговые потоки, но и практически прекратила кооперацию внутри единой экономики. Сначала война между Арменией и Азербайджаном нарушила экономический баланс в регионе. Возникла непризнанная республика Нагорный Карабах. Прекратился товарный обмен между Азербайджаном и Арменией, что привело и к изменению на рынке труда — бакинские армяне бежали из Азербайджана, азербайджанцев гнали из Нагорного Карабаха и армянских городов. Грузия также погрузилась в пучину гражданской войны. Отмежевалась Южная Осетия, которая связывала Грузию с российским Северным Кавказом через Рокское ущелье. Объявила суверенитет Абхазия, в ходе чего было разрушено железнодорожное сообщение между Россией и Грузией. Армения, не имеющая прямых границ с Россией, оказалась зависимой от грузинского транзита.

Сугубо политический кризис имел масштабные экономические последствия. Причем победителей не было ни с одной стороны — просто все проигравшие начали героизировать свой проигрыш в национальной истории. И в Армении, и в Азербайджане появились герои войны. Хотя с союзной точки зрения это была война гражданская, в которой, как известно, победителей не бывает. Осетины не смогут жить в мире с грузинами несколько поколений. Этносоциальные конфликты прервали главные артерии экономики — обмен товарами и производственную кооперацию.

Удар по экономике и хозяйству Северного Кавказа от разрушения экономического региона Закавказья оказался масштабным. Республики превратились в обузу для федерального центра, который занимается финансированием социальных проектов и госаппарата, однако недостаточно вкладывает в индустриализацию региона. Причем очевидно, что из-за разрушения Закавказья именно Северный Кавказ должен занять освободившуюся экономическую нишу. Выращивание и переработка овощей и фруктов, мясо-молочное производство — программа импортозамещения должна строиться с опорой на республики Северного Кавказа. Примером успешного развития хозяйства может быть Кабардино-Балкария, которая лидирует на рынке молочных продуктов далеко за пределами региона. Кефир, каймак и молоко, произведенные в Кабардино-Балкарии, успешно конкурируют в среднем и премиум-сегменте в торговых сетях Москвы.

В целом, проблемы Северного Кавказа нерешаемы без его индустриализации. Так же как проблемы отдельно взятых Армении, Азербайджана и Грузии нерешаемы без экономической интеграции всего региона Закавказье.

Итак, результатом поражения в холодной мировой войне стало разрушение единого хозяйственно-экономического комплекса. У нас проходило множество процессов, однако экономически и исторически значимым был единственный процесс — приватизация.

Как мы помним, на первом этапе зарождающийся национальный капитал не допустил к приватизации глобальный финансовый капитал. Сформировалась собственная олигархия, которая очень быстро начала искать вход во всемирный клуб миллиардеров. Сверхкрупный частный капитал стал массово выводить средства за рубеж. В Лондоне, на островных офшорах и в Швейцарии стали расти русские, казахские и украинские коттеджные поселки. В политологическом обиходе появилось понятие «офшорная аристократия». Вот на этом этапе и начинается проникновение глобального финансового капитала в экономику России, Казахстана и Украины. Беларусь эта участь миновала, потому что иностранный капитал изначально поставлен в достаточно жесткие условия, когда приветствуется создание новых производств, а не приватизация существующих. То есть привлекается промышленный, а не финансовый капитал. В остальных осколках союзной экономики, как грибы после дождя, растут филиалы мировых банков. В 90-е годы были открыты сотни частных банков, 90 % которых были региональными учреждениями и создавались под крупное производство или корпорацию. Также обзавелись собственной банковской системой крупные частные концерны и олигархические группы. Вот на этом недоразвитом финансовом рынке и появляется глобальный капитал, предлагающий крайне выгодные для национального финансового капитала правила игры.

Валютный кредит на мировом финансовом рынке берется под 5–7 % годовых, а продается на внутреннем под 12–15 % в иностранной валюте и под 20–25 % — в национальной. Всего за 5–7 лет формируется извращенная финансовая система, когда перепродавать кредиты выгоднее, чем производить. Однако эта деятельность не была бескорыстной — в ответ выдвигалось требование либерализации внешней торговли. Рынок должен был стать открытым для импорта. Нам давали в долг и экономически принуждали к покупке иностранных товаров. При этом внутри собственной экономики победители холодной войны вели себя совершенно по-другому. Так, сельхозпроизводитель в Германии или Голландии получает дотацию от государства на разные виды продукции, а где-то стимулируют внешнюю торговлю и дотируют экспорт. Если мы посмотрим на товарную линейку любого крупного производителя, начиная от сигарет и заканчивая автомобилями, то увидим, что для рынка Западной и Восточной Европы выпускаются разные товары. В сигаретах марки «Парламент» или «Мальборо», произведенных для Германии, есть табак, а в России эти же сигареты совершенно другие на вкус и явно суррогатные. Автомобили для России производятся на заводах в Турции, Румынии и Чехии в более дешевой комплектации. И так далее и тому подобное.

Рынок бывшего СССР слишком огромен, чтобы его можно было колонизировать с наскока. Если искать исторические аналогии, то ближе всего история колонизации Индии британским торговым и промышленным капиталом при поддержке государства.

История экономической колонизации Индии ведется с открытия торговых факторий на побережье. Начался активный товарный обмен между традиционной экономикой Индии и промышленной экономикой Англии. Ружья обменивают на специи, а шерстяные платки на чеканку и драгоценные камни. Торговля проходит морским путем, но весь бизнес портят голландские конкуренты, которые обладают не менее развитым торговым флотом.

Поэтому война за доступ к колониальному рынку Индии разворачивается в Европе: Англия объявляет войну Голландии и начинает топить торговые корабли голландцев. В Европе этот конфликт кажется диким — два протестантских народа воюют между собой, хотя еще вчера Англия поддерживала мятежные Нидерланды в войне с католической Испанией.

Диктатор Британии Оливер Кромвель вводит в действие Навигационный акт, согласно которому британские суда становятся монопольными торговыми посредниками в отношениях с Азией, Африкой и Америкой. Из Европы товары разрешалось ввозить только на судах тех стран, где они были произведены. Навигационный акт нанес такой удар по торговому капиталу Голландии, что привел к англо-голландской войне. Интересно, что соблюдать Навигационный акт предписывалось капитанам военных судов. На практике это выражалось в том, что голландские корабли топили в Северном море и везде, где их поймают. Фактически дело закончилось тем, что голландцы закрыли свои фактории в Индии, оставив британскому торговому капиталу право монопольного освоения Индии.

Сама Индия в то время находилась в состоянии феодальной раздробленности, централизованное государство отсутствовало. Формально Индия управлялась династией Великого Могола, однако фактически власть на местах принадлежала многочисленным раджам, которые хоть и признавали главенство наследников самого Чингисхана, по факту являлись независимыми правителями. Они чеканили свои золотые монеты, содержали армию и воевали по-тихому друг с другом. Экономические отношения также находились на феодальном уровне, что отражалось в кастовом устройстве общества.

И вот торговый капитал Британии при поддержке государства становится политическим фактором в Индии. Ост-Индская компания, которую учреждают богатейшие люди Великобритании, включая королевскую семью, получает вооруженный экспедиционный корпус и поддержку королевского флота на море. Ост-Индская компания становится участником местных политических «разборок», поддерживая одного раджу против другого. Экспедиционные силы Ост-Индской компании становятся решающим аргументом в борьбе за власть. Из числа местных жителей эта протокорпорация вербует сипаев и создает вооруженную армию аборигенов.

Таким образом, торговый капитал становится больше, чем просто капитал, — он начинает влиять на внутреннюю политику колонии и подменяет собой государство. В колонии всегда наблюдается вакуум государственной власти — и ее заполняет собой корпорация.

Если раньше британский торговый капитал был вынужден обмениваться товарами и довольствоваться торговой надбавкой, то, получив доступ к внутреннему рынку, он просто изымает товары. Часто это выглядит как простое ограбление, иногда убивают раджу и изымают всю государственную казну. «Незалежные» властители, принесшие власть на британских штыках, действуют в интересах корпорации.

В конце XVIII века по отношению к колонии перестали соблюдаться даже формальности. Появился пост генерал-губернатора Индии, который занимал чиновник по согласованию с членами правления Ост-Индской компании. Только в 1853 году, когда в Индии произошло восстание сипаев, чуть не приведшее к потере колонии, королева Виктория забрала у корпорации право назначать генерал-губернатора.

Основой колонизации является несправедливый товарный обмен, когда в колонии поддерживается более низкий технологический уровень. Колония может рассматриваться исключительно как источник ресурсов, а переработка должна производиться либо за заводах корпораций, либо сырье должно вывозиться за пределы колонии. Корпорация заинтересована в том, чтобы замкнуть на себя каждый уровень технологического передела: добывать уголь колония может, но вывозить его будут пароходами корпорации; выращивать скот и пускать его на мясо колония имеет право, но вот делать из него консервы будут уже на заводах колонизаторов.

Такой подход виден в деятельности, например, продуктовых корпораций в России. Молочная корпорация «Данон» выкупила региональных конкурентов в центральной России, объединив их под общим брендом, а местные производители только поставляют молочное сырье. Добавленная стоимость в результате извлекается корпорацией, и вся прибыль, за исключением налогов, достается корпорации, штаб-квартира которой находится далеко за пределами России. Потому что тот, кто не будет развивать собственную промышленность, будет вынужден отдавать добавленную стоимость чужой промышленности.

Однако для того, чтобы дать толчок развитию собственной промышленности и индустрии, необходим доступ к сверхдешевым ресурсам. Либо ресурсы покупаются по заниженной цене и затем перепродаются (тогда развивается торговый капитал), либо ресурс перерабатывают в фабрикат (тогда концентрируется капитал промышленный). Но для того, чтобы стимулировать собственный капитал, все равно требуется располагать собственной финансово-расчетной системой.

В нашем случае ситуация усугубляется тем, что оператором колонизации выступает капитал финансовый, что связано с разной стоимостью денег в метрополии и колонии. В начале 90-х доллар США в России стоил намного дороже, чем в самих Штатах. На дне финансового кризиса, после краха советской экономики, минимальная пенсия составляла около 15 долларов, а зарплаты бюджетников редко превышали 50 долларов. За счет разницы в стоимости денег осуществлялись приватизация и экспансия глобального финансового капитала. Для отечественного младоолигарха продать «отжатый» у государства пакет акций металлургического завода за десяток миллионов долларов — это хорошая сделка, а для глобальной корпорации пара десятков миллионов за то, что берешь под контроль иностранного конкурента, — не деньги.

Спекулятивный финансовый капитал (или, как говорят в народе, олигархия, образовавшаяся в ходе слияния власти и торгового капитала и усиленная околокриминальным элементом) выступил оператором колонизации союзной экономики после поражения в холодной войне. Олигархия не стала отечественным промышленным капиталом. Россия, Казахстан, Украина, Молдавия и Армения интересуют олигархию исключительно как колониальная модель, потому что олигархия получает свою долю добавленной стоимости на индустриальной отсталости колонизируемой Родины. Олигарх может быть сколько угодно русским человеком, рожденным в деревне Псковской губернии, строить церкви и жертвовать на благотворительность, но он все равно остается пособником колонизаторов. Можно поставить сколько угодно свечек в церкви, но политэкономической сути это не изменит.

Олигархия — это полицаи от экономики, коллаборационисты, которые выступают добровольными сторонниками колонизации. Государство и общество еще не проанализировали роль частного капитала в пособничестве колонизации нашей экономики. Мы до сих пор боимся честно признаться, что капитал капиталу рознь. Даже нужные в идеологических целях арест и отсидка Михаила Ходорковского не стали назиданием представителям спекулятивного финансового капитала. Потому что не были обозначены главные претензии государства к Ходорковскому. А заключались они в попытках продать крупнейшую российскую нефтяную компанию иностранной корпорации, то есть отдать стратегически важный сектор экономики конкурентам. Учитывая, что частная корпорация «Юкос» добывала и перерабатывала нефть, имела складские помещения и торговала бензином, речь шла о национальной безопасности. Кроме всего прочего нефтяной и газовый бизнес был объявлен государственным, поэтому ликвидация частного конкурента вполне обоснована экономически.

Однако не были восстановлены другие сектора экономики. Где-то, как в авиастроении и атомной энергетике, сформировать госкапитал удалось. Не обозначилась роль госкапитала в металлургии. В сельском хозяйстве ситуация просто катастрофическая — поголовье крупного рогатого скота в разных регионах составляет 10–30 % в сравнении с показателями СССР. Частный фермер оказался не способен выдержать конкуренцию с иностранными корпорациями, за которыми стоит сверхкапитал.

Причем дело вовсе не в инвестициях. Многие политэкономические задачи можно решать даже на региональном уровне. Так, вполне реально на уровне субъекта федерации добиться, чтобы торговые сети реализовывали продукцию местного производителя. Региональный сельхозпроизводитель работает с местным сырьем и несет меньшие логистические издержки, поэтому его продукция может быть дешевле. В сфере торговли продуктами капитал оборачивается быстро, следовательно, региональный производитель может не прибегать к излишнему кредитованию. Уже на втором шаге производитель, получивший привилегированный доступ в торговые сети, начнет строить собственную сеть продаж, что можно видеть на примере успешных мясокомбинатов, птицеферм и молочных заводов. На этом этапе конкретный завод или фабрика начинает обладать не только промышленным, но и торговым капиталом, создаются новые рабочие места, оживляется потребительский рынок.

Успешные примеры борьбы за внутренний рынок есть — Белгородская область, Краснодарский край, Татарстан, Беларусь.

Во всех случаях, когда региональная власть занималась решением практических хозяйственных задач, а не администрировала финансовые потоки из федерального центра, наблюдалось развитие. Это сразу же отражалось на росте отечественного промышленного и торгового капитала — в ущерб спекулятивному финансовому. А без спекулятивного финансового капитала на внутренний рынок не мог проникнуть глобальный финансовый капитал. В Белгородской области и Беларуси олигархии практически не досталось промышленных активов, государство сохранило за собой контроль за основными активами и прямо управляет промышленной политикой. Торговля должна быть обслуживающей сферой по отношению к промышленности — надо произвести и продать, а не купить и перепродать.

Итак, результатом поражения в экономической войне всегда является колонизация финансовым, промышленным и торговым капиталом. У этой колонизации обязательно есть местные пособники. В XVII–XVIII веках в Индии огромный вклад в колонизацию внесли как раз местные раджи, которые согласны были получить власть в обмен на лояльность Ост-Индской компании, и офицеры-сипаи, которые рука об руку с британскими наемниками подавляли восстания собратьев. В колонизацию Африки наибольшую лепту внесли местные царьки, обменивающие соплеменников на алкоголь, оружие и побрякушки. Никто не навредил североамериканским индейцам больше, чем они сами. Англичане, голландцы и французы, осваивая территорию современных США и Канады, постоянно вступали в союзы то с одними, то с другими индейскими племенами. Гуронам давали оружие, чтобы те убили побольше могикан. А делаваров вооружали против ирокезов. В результате сегодня в резервациях живут сотни индейцев из племен, которые в XVIII веке исчислялись десятками тысяч.

Пора, наконец, перестать испытывать иллюзии по поводу того, как нас видят извне, и начать называть вещи своими именами, отбросив в сторону политес и эвфемизмы. Россия — это колонизируемая последние тридцать лет экономика, которая еще не прошла точку невозврата и не утратила весь суверенитет. Однако внушительная часть суверенитета уже исчезла. Мнения Москвы при смене политического режима в Киеве, Кишиневе и Тбилиси уже не спрашивают. Австрийский суд может позволить вынести решение об аресте российского государственного имущества по иску «Юкоса». Суверенитет еще не утрачен окончательно, особенно в политической сфере, но в экономической дела обстоят значительно хуже. Системный сбой в экономике, особенно в финансовом секторе, может произойти очень скоро. Собственно, ради этого была одержана победа в холодной войне, ради этого закручивается Третья мировая.

Глава 4. Где проходят фронты Третьей мировой

Итак, мы определили, что главной целью в мировой войне являются экспансия капитала, завоевание новых рынков и колонизация проигравших. С момента возникновения капитализма, в конце XVI века, методы и цели мировых войн не менялись, просто до активного развития информационных технологий конфликты проходили в другой атмосфере. Телевидения не было, поэтому никто, кроме очевидцев, не видел, как горят корабли испанской «непобедимой армады» в ходе мирового конфликта Британии и Испании. Не было соцсетей, чтобы лайкнуть фотографию генерал-губернатора Индии сэра Роберта Клайва на фоне сокровищ, вывезенных из Калькутты. Никто не постил в «Инстаграме» селфи со скальпами индейцев и не снимал на видео сожжение деревень аборигенов Австралии и Океании. О масштабах колонизации можно судить по закромам британских, французских и испанских музеев.

Причем если в XVIII и XIX веках колонизация носила выраженный военный характер, то начиная с Первой мировой немного изменился информационный контекст. Это связано в первую очередь с растущей грамотностью народных масс. Дело в том, что до начала XX века политика и экономика была уделом избранных слоев населения. В эти сферы были допущены от силы 1–3 % населения — дворяне, купцы, банкиры, промышленники, генералы и адмиралы, а также профессиональные политики из числа разночинцев и средней буржуазии. Однако по мере развития производственных отношений и механизации, а затем и автоматизации труда требовалась более квалифицированная рабочая сила. Политических свобод народным массам никто давать не собирался, но экономическая жизнь диктовала свои условия. Если ты успешный промышленник — тебе важно оборудовать производство новыми станками, следовательно, нужны квалифицированные рабочие и инженеры. Бурное развитие промышленности изменило общественное устройство большинства стран, экономика требовала массы рабочих рук. Города в то время представляли собой печальное зрелище. После деревни с тяжелым физическим трудом, но на свежем воздухе и с гарантиями точно не помереть с голоду города казались каменными могилами. Зловонные канализации, подворотни трущоб, где ютятся нищие, проститутки, воры и убийцы. Города обрастали индустриальными районами, состоящими из завода или фабрики и одно- и двухэтажных бараков, где ютились рабочие и их семьи. О защите труда, технике безопасности, санитарии и медобслуживании до начала ХХ века частный капитал мало заботился, да и сегодня в большинстве колонизируемых стран Африки, Азии и Латинской Америки условия труда мало изменились. Условия жизни зарождающегося промышленного пролетариата описаны в произведениях Чарльза Диккенса, Оноре де Бальзака и Джека Лондона.

Жизнь человека в городе разительно отличалась от жизни человека в деревне, это проявлялось во всех качественных показателях. Отправить человека из деревни на работу в город было делом непростым, крестьян надо было сгонять со своей земли. Так, в Англии развернулся процесс огораживания, когда королевская власть просто забирала у селян землю. За счет превращения класса крестьян в класс промышленных рабочих стране удалось провести первую в мире масштабную индустриализацию. Но поскольку вся добавленная стоимость доставалась промышленному капиталу, то индустриализация проводилась в интересах тех самых 2–3 % элитарной прослойки.

В Российской империи, которая вплотную подошла к необходимости индустриализации и развитию промышленного капитала во второй половине XIX века, с этими же целями было ликвидировано крепостное право. Землю получили помещики (аграрный капитал) и казна (госкапитал), а крестьян выгнали на открытый рынок труда. «И пошел я в люди», — написал Максим Горький, объясняя обычную судьбу крестьянского подростка, оторванного от традиционного способа производства. Города манили вчерашних крестьян возможностью быстрых денег. Среди городской босоты из бывших крестьян ходили легенды, как кому-то удалось удачно устроиться приказчиком к миллионщику или соблазнить барыню-вдовушку. Но это были легенды, а в реальности превращение класса крестьян в промышленный пролетариат означало тяжелую работу и смерть в молодом возрасте. Если не заработаешь туберкулез в сыром бараке, то тебя или зарежут в трущобах, или до полусмерти изобьет приказчик.

Конечно же, имелись образцово-показательные производства, однако число их было ничтожным и связано это было исключительно с прогрессивными взглядами собственника. Но в массе своей промышленный капитал интересовали максимальная добавленная стоимость и количество выпущенной продукции.

Джинн уже был выпущен из бутылки. Промышленный рабочий был более образован, нежели крестьянин, а самое главное — в среде промышленных рабочих стали зарождаться особые социальные отношения. Когда ты трудишься в коллективе, где от результата личного труда зависит результат общий, то у тебя включаются совершенно новые мотивы и зарождаются новые цели. Любое производство — это коллектив, и когда люди объединены общим трудом, появляются общие цели. Сначала цели сугубо хозяйственные: как улучшить условия труда и побыстрее сделать работу. Затем цели и мотивы становятся экономическими: как повысить жалованье и сократить рабочий день. Рано или поздно коллектив эволюционирует до политических целей и требований: профсоюзы начнут организовывать стачки и забастовки, а также участвовать в выборах и отправлять своих представителей в парламенты и местные советы.

По мере роста промышленных отношений политика становится все более массовой деятельностью. Рост образования и масштабное промышленное производство делает политику общедоступной. Еще вчера книга была дорогой вещью, а сегодня газета — распространенное явление. Печатать книги, журналы и газеты все более выгодно — рабочие учатся читать и становятся потребителями литературы, публицистики и журналистики.

Экономические войны уже нельзя вести как раньше, приходится учитывать общественное мнение, которое не всегда на стороне правящего класса. Вернее так: общественное мнение всегда может формироваться правящим классом, однако это происходит не одномоментно и требует определенных технологий.

Подготовка противостояния с конкурентом теперь требует значительных ухищрений. Первая мировая война началась с массированной пропаганды ненависти к противнику. Британскому обществу долгие годы внушали, что главным врагом является германский промышленник. Лозунг кайзера Вильгельма о том, что будущее Германии лежит в мировом океане, интерпретировалось как посягательство на морскую монополию Великобритании.

Германского обывателя точно так накачивали, объясняя неизбежность войны. Слишком мало жизненного пространства, германский народ обделили. Подлые французы и алчные британцы «отжали» себе колонии по всему свету, а немецкий народ — самый трудолюбивый и законопослушный в мире — остался не у дел. А ленивая патриархальная Россия и вовсе не заслуживает тех просторов и богатств, которые ей достались.

Технологии информационной подготовки войн, полномасштабно развернувшиеся в Первую мировую, впервые были опробованы ранее — во время наполеоновских войн. Бонапарт во многом обогнал свое время, в том числе и в вопросах работы с общественным мнением. Подготовка войны с Россией велась Наполеоном долго и системно: Россия — варварская страна, которая не умеет распоряжаться своими богатствами; Россия — вечная угроза Европе, от этих азиатов всегда надо ждать удара в спину.

Россию всегда хотели видеть евразийской Индией — огромной колонией, которую надо освоить. Однако каждый раз колонизатор наступал на те же грабли. Прямое вооруженное столкновение показывало превосходство русского оружия и военного гения над колонизаторами. Начинали войну, думая, что имеют дело с папуасами и индусами, а получали отпор как нигде доселе. Все попытки прямой колонизации России заканчивались войнами и поражениями колонизаторов. Колонизировать Россию классическим методом — с помощью экспедиционного корпуса, а затем отдав на растерзание торговому, промышленному и финансовому капиталу — не получалось. Но это не значит, что попытки не будут продолжены, слишком большой приз на кону.

Второй аспект колонизации заключается в том, что брать политическую ответственность за колонизируемого никто не намерен. Капитал интересуют только добавленная стоимость и отсутствие границ для свободного движения товаров и оборотных средств. Поэтому идеальная победа в мировой войне — когда противник рухнет из-за накопившихся внутренних противоречий, когда на поверхность выйдут разрушительные силы общества.

То, что мировые войны будут проходить по такому сценарию, стало понятно после Первой мировой. До этого по привычке считалось, что война — дело скоротечное: несколько генеральных сражений, капитуляция и получение экономических призов победителем. Несколько лет до начала Первой мировой пресса Франции, Германии, Британии и России убеждала обывателей, что война хоть и неизбежна, но зато скоротечна, нации надо чуть-чуть напрячься — и победа наступит буквально через пару месяцев. Военные также убеждали правящие элиты и промышленный капитал, что победа будет скорой. Самым ярким примером является германский план «Шлиффена» — разработка стратегического плана, предполагающего оккупацию Франции в течение трех недель, а затем стремительную переброску сил на Восточный фронт и сокрушение России.

Однако реальность Первой мировой изменила ход истории и заставила сделать выводы, что традиционные методы колонизации исчерпаны. Новый информационный век требовал новых методов, когда экономической экспансии помогают не только военные, но также и гражданские технологии. Более того, именно в ХХ веке появляются специфические политические и культурные технологии, которые служат методам ведения мировых войн.

В ходе гражданской войны на территории Украины, после смены юрисдикции Крыма и Севастополя, в политическом лексиконе русского языка возникло понятие «гибридная война». Это понятие также стали распространять на войну в Сирии и Ираке. Появились прогнозы, что гибридная война — это новая разработка XXI века. То есть по привычке вместо того, чтобы попытаться разобраться в сути нового явления, его проще назвать новым словом. «Гибридная» означает, что где-то есть какая-то «правильная» война. Такая война, которая подходит под все параметры. Война, которой выдали удостоверение «настоящей войны», она где-то там, а у нас война не настоящая, а «гибридная» какая-то. Вроде война, а вроде и не война.

Злую шутку с нашим еще образованным, но наивным обществом может сыграть образ Великой Отечественной войны. Войны тотальной, которая объединила все классы, все слои общества, власть, народ и правящую партию. Такое искаженное, в чем-то инфантильное представление о мировой войне может дорого обойтись нам. Мы попросту не увидим реальных угроз, думая, что мировая война — это обязательно фронты, ракеты и штыковая атака. Причем один раз наше общество уже проглядело крах государства в 1989–1991 годах. Тогда все ждали врагов на танках и со свастикой на фюзеляжах, а потеряли СССР без единого выстрела. Разве это не гибридная война?

А война в Афганистане, когда советский спецназ на несколько минут захватил дворец Амина, а в газете «Правда» написали, что «в результате поднявшейся волны народного гнева Амин вместе со своими приспешниками предстал перед справедливым народным судом и был казнен», разве не была «гибридной войной»?

Или война была не гибридной в Югославии, когда сначала вооружали хорватов и боснийцев, а бомбить Белград решили только через пару лет?

Каждая новая война непохожа на предыдущие. Потому что человек считает войной лишь те действия, когда начинают падать снаряды и летать пули. Когда картинка из телевизора с убийствами мирных граждан становится реальностью, только тогда до общества доходит — да, это война. Хотя на самом деле война в горячей фазе — это всего лишь продолжение конфликта, но уже новыми способами.

Для того чтобы мировая война стала мировой, нужно, чтобы ее последствия прочувствовала большая часть человечества или как минимум континента, на котором разворачиваются основные столкновения.

Скорее всего, прямых боевых столкновений целых армий, как мы привыкли видеть в кино про Великую Отечественную, не будет. Не будет танковых клиньев «Абрамсов», которые пойдут наперерез легиону «Армат». И псковским десантникам вряд ли предстоит померяться силами в прямом бою со штатовскими морпехами. Причина банальная — обладание Россией ядерным оружием, способным уничтожить любого противника.

Третья мировая — это война экономик без прямого столкновения противников. Вместо фронтов и образа супостатов каждый из участников столкнется с ситуацией, когда хаос вокруг границ начнет расползаться внутрь страны. Третья мировая — не только война экономик, но еще и война управляющих систем. Советский Союз рухнул не только потому, что не выдержала экономика. Вовсе нет, потенциал развития был не исчерпан. Более важным фактором стал управленческий кризис, когда правящие элиты не поняли, какие вызовы стоят перед ними. Поколение фронтовиков, на которых держался послевоенный рост, не смогло вырастить преемников и дать им ту остроту понимания исторических процессов, которую воспитывали в каждом гражданине ВЛКСМ, ДОСААФ, ГТО, пионерия и внеклассное чтение.

Основные фронты Третьей мировой пройдут на периферии главных участников. Особенно жестко придется России, потому как последние двадцать пять лет она окружена государствами осколочного типа, образовавшимися на базе советских республик, но государствами зачастую так и не ставшими.

Национальная периферия — болевая точка России. Причем не только России, но также союзников — Беларуси и Казахстана. Несмотря на то что после развала СССР появилось полтора десятка государств, на самом деле экономический контур остался один. Кое-где, например в Латвии, его удалось перестроить в новую экономическую систему — Евросоюз. Однако даже в Прибалтике хозяйственный контур все равно остается союзный. Это видно на примере портов Латвии и Эстонии, которые без интеграции с Россией оказались пустыми и никому не нужными. Российский экспорт ушел из Прибалтики, потому что таможенные барьеры сделали его бессмысленным. Импорт в Россию из Европы или Евроатлантики через Прибалтику также не имеет смысла — ввозить логично через те порты, где и таможат, то есть напрямую в Санкт-Петербург, минуя ненужных посредников из Латвии, Эстонии и Литвы.

Периферийные государства, образовавшиеся на базе бывших советских республик, являются интересным политэкономическим феноменом. С одной стороны, все они родились на базе достаточно эффективного и управляемого государства, каким был СССР. Каждой республике в наследство достались какая-никакая промышленность, воспитанные и образованные люди, нехилый обрубок Советской армии и тысячи объектов госсобственности в самых разных формах — от промышленных комбинатов до помещений детско-юношеских спортивных школ. Советский чиновник был пускай и неповоротлив, но исполнителен. Общество в основном было дисциплинированным, и власть могла при желании понимать, что происходит в трудовых коллективах.

Государственность как функция оказалась способна воспроизводиться далеко не во всех республиках. Кого-то (Армению, Азербайджан, Молдавию и Грузию) сразу же начали сотрясать гражданские войны, еще до 1991 года. Кто-то (Таджикистан) принял эстафету гражданской войны через пару лет — в 1993-м. Украине потребовались две цветные революции, чтобы скатиться в гражданскую войну. В Киргизии две цветные революции тоже были, два президента в изгнании, но до гражданской войны не дошло.

Устойчивая государственность фактически сохранилась и воспроизводится только в Российской Федерации, Беларуси и Казахстане, что выразилось в возможности создания сначала Таможенного, а затем Евразийского Союза. Вступать в такие сложные интеграционные отношения могут только дееспособные государства. Армения, которая стремится войти в ядро союза, достаточно уязвима для внутриполитических испытаний типа цветной революции.

Остальная национальная периферия — главный фактор риска для России и союзников.

Попробуем разобраться, как так произошло и почему именно национальная периферия является зоной риска и главным фронтом конфликта.

Развал Советского Союза также начался на периферии. Если быть точным, то первым звоночком для СССР была война в Афганистане. Несмотря на то что партия и правительство так и не смогли объяснить советским гражданам, зачем она была нужна, ввод войск и контроль над Афганистаном имели вполне логичные политэкономические основания.

СССР в пик своего развития удалось добиться необычайных успехов в сфере общественной безопасности. Участковые ходили без оружия, большинство преступлений пресекалось профилактическими методами, а все неблагополучные подростки стояли на учете в детских комнатах милиции. Это было связано в том числе и с индустриальной структурой общества. Каждый гражданин был приписан к своей социальной ячейке. Безработица была не просто ликвидирована, наоборот — тунеядство было уголовно наказуемым преступлением. Параллельно с правоохранительной системой работы с гражданами была партийная вертикаль, профсоюзная, комсомольская и отраслевая. Гражданин представлял собой тугой клубок социальных связей, поэтому спрятаться в СССР было очень сложно. Несмотря на то что веб-камер не было, соцсети отсутствовали, а о сотовой связи даже не мечтали. Даже стационарный телефон был далеко не у каждой семьи, и чтобы получить его, надо было какое-то время стоять на очереди.

Уровня безопасности, как в Советском Союзе, современная Россия не может достичь, несмотря на новейшие технологии видеонаблюдения и компьютерной слежки. Но дело не в технологиях, а в самом принципе общественной безопасности. Когда государство создает многочисленные социальные коммуникации, то оно вовлекает гражданина в эти отношения. После того как государство вычеркнуло себя из активной идеологической и социальной работы, ему нечего предложить гражданину. Гражданин работает на частном предприятии, едет домой на частном автотранспорте, отдыхает в частных кафе, выезжает на отдых в частные санатории. Единственное место коммуникации государства с гражданином — это выборы. И то в силу того, что избирательная система зависима от политических технологий, выборы выродились в политическое шоу и имитацию политической борьбы.

Итак, безопасность в Советском Союзе была обеспечена на высочайшем уровне. На внутренних рейсах металлоискатели появились только во второй половине 70-х годов, а для того чтобы ездить по стране — от Бреста до Владивостока, от Ленинграда до Ташкента — можно было даже не брать с собой паспорт.

И вот на границе с самой бедной республикой СССР — Таджикистаном — образовалась территория хаоса. А границы в Средней Азии, как вы понимаете, очень условны, в частности между Таджикской ССР и Исламской Республикой Афганистан она проходила по реке Пяндж и горам Памира. Свободный оборот оружия среди гражданских, бесконтрольные посевы опиумного мака, рост исламских разновидностей нацизма — все это дестабилизировало юго-восточные регионы СССР. При этом советский Таджикистан был наименее индустриальной республикой, и б́ольшая часть населения была включена в аграрные отношения. Стоит отметить значительные культурные отличия таджиков от других народов Союза. Таджики — это персы, ближайшие родственники современных иранцев, фактически таджики — восточная периферия мира персидской культуры. В ходе переселения народов, возникновения и разрушения империи таджики оказались отрезаны от материнской культуры. Многочисленные тюркские народы — предки тех, кого мы знаем как узбеков, киргизов, казахов и туркмен, — вытеснили таджиков на периферию Средней Азии. В ареал влияния русской культуры таджикский народ попал накануне гибели Российской империи, в самом конце XIX века, поэтому даже в конце 1970-х годов таджики оставались глубоко религиозным народом, сохранившим архаичные формы социальной организации. Это выражалось во влиянии религиозных авторитетов, аксакалов и влиятельных родов и фамилий. Фактически советская власть инкорпорировала постфеодальное общество, которое адаптировалось под внешние требования центра и демонстрировало лояльность.

Начавшаяся в 1978 году гражданская война в Афганистане, естественно, создала угрозу для всего СССР: потекли потоки беженцев из Афганистана в СССР, участились перестрелки на границе, вырос наркотрафик, который тогда шел горными тропами Памира. Поэтому решение о вводе войск было единственно возможным. Тем более что после того, как взяли под контроль б́ольшую часть территории Афганистана, началась стремительная экспансия промышленного госкапитала СССР в отсталую экономику страны. Гражданское строительство, рост товарооборота, внедрение современных сельхозтехнологий, механизация ручного труда в Афганистане сказались и на экономически отсталой Таджикской СССР.

Военно-политическая операция в Афганистане была попыткой колонизации новой провинции промышленным капиталом, чтобы преодолеть проблемы в структуре экономики СССР. К концу 70-х годов зависимость от продажи углеводородов уже была критична, и промышленный капитал остальных отраслей практически не развивался. Последняя удачная масштабная индустриализация — это стройка БАМ.

Ввод войск в Афганистан и его стремительная индустриализация должны рассматриваться в отечественной истории не как ошибка или вынужденное решение, а как попытка дать новый толчок индустриализации за счет экспансии государственного промышленного капитала.

Сам факт ввода войск и затянувшаяся на десятилетие война так и не проанализированы в отечественной истории и до сих пор остаются излишне идеологизированной страницей. Кстати, вывод войск из Афганистана в 1989 году показал, что угрозы выявили абсолютно точно, потому что через три года — в уже «незалежном» Таджикистане — полыхала гражданская война.

Не менее насущная проблема любой имперской периферии — будь это Таджикистан, Латвия или Молдавия — межнациональные отношения. Советская классовая теория ограничивалась описанием сугубо экономического характера, доказывая, что рабочие разных национальностей друг другу — братья, а все остальные противоречия стираются. Надо только крепче строить социализм. Однако в реальности межнациональные и межэтнические противоречия оказались сложнее, чем это виделось сторонникам классового подхода. Столетия взаимоотношений народов и культур между собой затмили идеи социального прогресса и справедливости, которые внедряли чуть более полувека. Абсолютно советские армяне и не менее советские азербайджанцы начали резать друг друга. Многонациональный город Баку, где столетиями жили десятки тысяч армян, за несколько лет осиротел и потерял одну из своих культур. Из Нагорного Карабаха бежали семьи азербайджанцев, жившие там столетиями.

Молдаване стали называть себя румынами, перевели язык на латиницу и начали войну с Приднестровьем, которое решило остаться союзной Молдавией со своим языком и культурой. Чеченская война в России растянулась на десять лет. Ошские события на юге Киргизии, когда громили узбекские кварталы. Легальный расизм в Прибалтике, когда нелояльные жители, преимущественно русскоязычные, объявляются негражданами и ущемляются в гражданских правах.

Мировая война неизбежно приводит к межнациональным и межэтническим конфликтам. Это связано с тем, что границы начинают активно двигаться и народы, живущие вокруг этих границ, тоже приходят в движение.

Для понимания этих процессов можно прибегнуть к евразийскому методу анализа, разработанному советским этнологом и историком Львом Гумилевым. Несмотря на то что академическая наука не признает евразийский метод анализа, его исследования позволяют объяснить этнические особенности взаимоотношений народов. Причем именно в контексте пограничья, когда периферии разных культур и экономик сталкиваются между собой.

Если мы посмотрим на карту современной России или Советского Союза, то увидим, что вся национальная окраина представляет собой пеструю картину народов, национальных культур и языков. Развиваясь в своих этнических пределах, небольшие народы находятся в постоянной конкуренции. Это связано с географической средой обитания. Горные народы, живущие на неплодородных землях, совершают набеги на земледельцев долин и равнин. Так в Ферганской долине расселялись предки киргизов и узбеков — киргизы в предгорьях, а узбеки на равнинах.

Соответственно, в зависимости от среды обитания зарождаются особые общественные и производственные отношения. Горные народы рождают джигитов и пастухов, равнинные — развивают ремесла, сельхозпроизводство и приручают диких животных. У равнинных народов появляются города, в то время как горные народы продолжают жить общинными отношениями. Через несколько столетий равнинные народы опережают горные технологически и организационно: у них появляется регулярная армия, формируется торговый капитал, привлекающий новые технологии, развиваются наука и культура. Начинается обратный процесс — уже равнинные народы вытесняют народы горные, заставляя либо отступить в далекие ущелья, либо раствориться. Горные народы отвечают новыми набегами и попытками отбросить экспансию.

Аналогичные процессы происходят и на Кавказе. Так, армянский народ, будучи древним, населяет большинство крупных городов Закавказья. Развитое ремесленничество и крупные диаспоры по всему Кавказу и Малой Азии приводят к тому, что армянский народ быстрее остальных опирается на развитой торговый капитал. Армянские олигархи влиятельны и при турецком дворе, и среди грузинских князей, развивают торговлю с Ираном и Россией. Естественно, активность торгового армянского капитала вызывает сопротивление других народов. Ко всему прочему возникает религиозный конфликт. Армяне — христиане, а турки, персы, азербайджанцы исповедуют ислам.

Не менее запутанна ситуация в Дунайско-Днестровском междуречье, более известном как Молдавия и Бессарабия. Молдаване, румыны, русские староверы, болгары, гагаузы — противоречия накапливаются столетиями. Кто-то, как болгары, бежит от турецкой власти. Кто-то, как русские староверы, наоборот, уходит подальше от власти Москвы, лишь бы сохранить традиционный уклад и веру. Молдавский народ же попадает в вассальную зависимость от Стамбула, но им управляют не напрямую, а с помощью наместников — православных греков-фанариотов, которые видят Молдавию исключительно как объект для колонизации. И посреди находится маленький народ — гагаузы, которые, вообще-то, являются тюрками и близкими родственниками казахов, но тем не менее православные.

Небольшим народам и национальным культурам свойственны национализм и стремление ассимилировать соседние народы, поэтому конфликты на национальной периферии происходят постоянно.

Рано или поздно национальная периферия попадает под влияние крупного государства и мощной культуры, которые расширяют свои ареалы. Народы периферии находятся между несколькими центрами силы. Региональные центры силы — империи — втягивают малые народы в свою орбиту влияния, начиная с приграничной торговли и роста товарооборота. Вместе с товарами в крупные города империй проникают ремесленники и торговцы. Начинается культурный обмен. Религиозная и языковая близость открывает новые горизонты сотрудничества.

Однако традиционные противоречия между самими малыми народами продолжаются, поэтому главным на повестке становится вопрос интеграции малых народов, племенных союзов и национальных протогосударств в состав империи. Но особенность периферии в том, что, входя в орбиту влияния империи или даже в ее состав, она все равно коммуницирует с другой империей, а соответственно, находится всегда в нескольких сферах влияния.

Поэтому главный вопрос интеграции национальной периферии — вопрос стирания межнациональных противоречий и традиционных конфликтов. Как сделать так, чтобы армяне и азербайджанцы не резали друг друга? Как примирить киргизов, таджиков и узбеков?

Единственный шанс мирного развития национальной периферии — вовлечение ее в более глобальный проект, где народов так много и они такие разные, что по сравнению с молдаванином и латышом между узбеком и киргизом разница невелика.

Наконец, малые народы открывают для себя огромный мир, где самые предприимчивые представители могут сделать головокружительную карьеру. В империи социальные лифты возносят самых дерзких на невиданные высоты. Кем был бы грузинский князь Багратион в национальном государстве или мелком горном царстве? Чего бы добился молдавский дворянин Кантемир, не попади он к царскому двору? Кем был бы маршал Баграмян в «незалежной» Армении?

Лев Гумилев ввел такое понятие, как «комплиментарность народов». Почему между русским и казахом меньше противоречий, чем между русским и поляком? Хотя вроде бы и славяне, и языки похожи, а комплиментарность русского и польского народов невысока.

Комплиментарность прямо зависит от универсальности культуры. За счет чего русскому народу удалось всего за несколько столетий пройти до Тихого океана? А почему многочисленные попытки украинцев построить национальное государство заканчиваются разрухой и смутой? Универсальный и открытый характер русской культуры позволяет России расширяться быстро. Большинство приобретений Российской империи — это добровольное вхождение в состав целыми народами и национальными протогосударствами. Как только грузинский народ начинает жить бок о бок с русским народом и воспринимать русскую культуру, то русская культура становится немного грузинской. Никто не будет делать грузина русским насильно, никто не претендует на местные обычаи и традиции.

Налицо результат разных методов колонизации — русским и английским народом. В Северной Америке коренные народы индейцев полностью уничтожены либо вымирают в резервациях. Коренные народы Сибири и Дальнего Востока не только сохранились и расплодились, но еще и обрели письменность и национальную литературу.

Можно долго рассуждать, почему именно русский народ и культура обладают таким многосторонним и универсальным началом, которое позволяет интегрировать другие народы и культуры, не поглощая их, но факт остается фактом — ни один другой народ и культура такими свойствами не обладают. Это выражается во всем.

В России сотни государственных языков, а народы селятся где угодно за пределами национальных ареалов обитания: в Республике Алтай казахский язык является государственным, в Крыму три государственных языка, в современной Москве около 10 % жителей — азербайджанцы, а в Ростове есть район Нахичевань, где живут в основном армяне. В России нет конфликтов между армянами и азербайджанцами, в то время как в своих родных республиках они воюют.

Аналогично обстоят дела и с украинцами, и с молдаванами, и с узбеками, и с латышами — попадая в русский культурный контекст, из человека испаряются национализм, расизм и фобии.

Эта же универсальность русской культуры позволяет большевикам воссоздать новую империю на обломках старой. Всего за десять лет из горящей в огне гражданской войны огромной страны встает новый исполин — Советский Союз. Причем для интеграции сотен народов и культур большевикам не пришлось ничего придумывать, всем народам был предложен входной билет в мировую культуру: вы считаете себя отдельным народом — развивайте собственные письменность и литературу; нет своего алфавита — ничего страшного, берите русский; не хватает собственных национальных поэтов — будем переводить Пушкина.

Комплиментарность русского народа, по теории Гумилева, связана с особенностями нахождения Московского государства в составе Орды. Отличительная черта имперской модели Чингисхана и его потомков заключалась в том, что власть не посягала на культурную и религиозную самобытность покоренных народов. Модель империи Чингисхана была основана на справедливости. Яса — высший закон — жестоко карал предателей и клятвопреступников, однако гарантировал свободное вероисповедание и безопасность, но при условии выплаты дани.

Эта модель была воспринята русским народом и после того, как рухнула империя потомков Чингизидов. Зарождающейся из Московского царства России, как оказалось, эффективнее всего взять на вооружение имперские методы Орды. Финно-угорские, тюркские, монгольские, кавказские, памирские народы в случае с Россией, как и с Ордой, встретились с понятным методом имперской и культурной интеграции. Никто не посягает на твое право быть самим собой: плати исправно дань (налоги), придерживайся имперских законов (соблюдай конституцию) — и будь кем хочешь, хоть бурятом, хоть армянином, хоть молдаванином.

Методы освоения пространства Россией разительно отличались от методов Великобритании, Османской империи, Франции, Пруссии, Австрии и даже Польши.

Именно поэтому от бывших империй на современной карте осталось так мало. Нынешняя Австрия — это всего лишь Вена и окрестности, в то время как Австрийская империя была в пять раз больше. Пруссия благодаря реформам Бисмарка смогла стать Германской империей, но до сих пор баварцы считают себя скорее баварцами, чем немцами. От Великобритании остался только остров, а Франция не может «переварить» мигрантов из своих бывших колоний — Алжира и Туниса.

Империи Западной Европы и Евроатлантики строились на четком разделении на метрополию и колонии, в то время как принцип, унаследованный Россией от Орды, делал общее государство открытым. Хочешь быть русским, хотя родился в ауле и у тебя раскосые глаза, — будь им. Российская модель освоения пространства предполагала разделение на союзное ядро и национальную периферию. Союзное ядро — это территории и регионы, где проживает русский народ. Если в городе большинство составляют русские, можно быть уверенным, что никаких национальных потрясений не будет. Причем не имеет значения, где находится такой город — в Средней Азии, на Кавказе или Крайнем Севере.

На национальной периферии большинство населения городов составляют малые народы, соответственно, риск обострения национальных противоречий и возникновения конфликтов и даже войн там значительно выше. При этом национальная периферия подвергается еще одной значимой социальной трансформации на уровне элит. Получение национальной независимости и курс на построение национального государства привели к вытеснению русского народа из госуправления. Русские изначально рассматриваются национальной властью как «агенты Москвы», поэтому ставка делается на национальные кадры. Но так как малым народам свойственна семейственность и они стремятся к созданию родовой модели управления, то очень скоро государство оказывается парализовано клановыми конфликтами. Повсеместная приватизация государственных активов неизбежно приводит к приватизации самого государства. Следовательно, отдельные отрасли попадают в многолетнее управление одной группой лиц, которая связана с центральной властью по неофеодальной схеме «сюзерен — вассал». Вассальная зависимость выражается в отчислении доли добавленной стоимости, полученной от контроля над отраслью, представителям правящего клана. Кланы необязательно образуются на национальной основе. Также имеет место региональный принцип приватизации государственной власти. Например, вся украинская политика периода от незалежности 1991-го до гражданской войны 2014-го представляла собой конкуренцию двух региональных кланов — днепропетровского и донецкого — за право приватизации государственных активов и контроля над отраслями экономики. В результате монополизации власти донецким кланом Януковича произошел бунт остальных олигархических кланов, которые поддерживались извне США и ЕС.

Национальные элиты склонны к торговле суверенитетом, потому что рассматривают государство как объект приватизации. В Киеве, Тбилиси, Кишиневе и других национальных республиках элиты не чувствуют никакой исторической ответственности. Фактически они являются своеобразной шляхтой, которая получила права, но не взяла на себя никаких обязательств.

Национальные элиты в качестве центральной идеологии выбрали разные формы независимости, но поскольку независимость должна быть от кого-то конкретного, а не от абстрактных сил зла, то любая идеология «незалежности» приводит к противостоянию с Кремлем и на втором шаге — с Россией.

Новейшая идеология любой национальной республики объясняет, что малый народ был угнетен далекой и грубой Москвой, где правили люди, а точнее нелюди, которые только и видели, как бы унизить этот великий малый народ. Причем не имеет значения, какой учебник новейшей истории вы откроете: грузинский, украинский, молдавский или узбекский. Все они построены на единой схеме: несчастный притесняемый народ и высасывающая все соки Москва и, как следствие, Россия. Где-то на втором плане НКВДист с «маузером», снега далекого ГУЛАГа и КГБ с сывороткой правды. Все это сдобрено историческими фактами, раздуваемыми до уровня мифа, о голоде, депортациях, репрессиях и подвалах Лубянки. Так, голод становится сначала голодомором, а затем превращается в геноцид. От Москвы требуется признать себя правонаследницей насильников и мародеров, а еще лучше — заплатить по счетам. Прибалты, будучи людьми германизированными, довели такую идеологию государственной жертвы до совершенства. Они скрупулезно подсчитали, сколько им должна Москва за оккупацию, вплоть до последнего лата, и выставили счет. Так, еще в 2011 году прижимистые латыши озвучили, что за оккупацию с 1940 по 1991 год Москва должна 100 миллиардов лат, то есть 200 миллиардов долларов США (по курсу того года). Надо полагать, что в связи с девальвацией сумма в долларах США немного снизилась. Но в рублях, который, как и лат, потерял в курсовой стоимости, это как было шесть триллионов рублей, так и осталось. При этом, конечно же, латвийская сторона не подсчитала инвестиции в индустриализацию послевоенной Латвийской ССР. Так же как никто не учитывал тот факт, что сам малый народ за годы оккупации вырос численно. Не говоря уже о доступе к высшему техническому и гуманитарному образованию — количество инженеров среди малых народов выросло в сотни и тысячи раз. В каких ценах считать рост числа латышей с высшим образованием? Во сколько тысяч долларов обошлось создание Академии наук грузинскому и молдавскому народам, страдавшим от оккупации не меньше, чем народ латышский?

Союзная экономика на то и была союзной, что вычленить из нее отдельные составляющие невозможно. Каждая республика имела свой бюджет, который формировался на основании бюджета союзного. Так как после войны восстановление европейской части Союза происходило за счет извлечения добавленной стоимости у предприятий и городов азиатской части, то сформировалось разное отношение к общей экономике. В национальных республиках к союзным дотациям относились как к само собой разумеющимся бонусам, положенным за лояльность. При этом собственные доходы воспринимались как личное богатство, которым приходится делиться с алчной Москвой. Как только начался хозрасчет, все советские граждане начали считать, кто кого кормит. Я очень хорошо помню разговоры на кухнях разных городов Союза. Мои родственники в Сибири говорили, что они кормят Москву и «западенцев». Другие мои родственники из гуцульского города Ивано-Франковск считали, что в Россию уходят лучшие колбасы с местных заводов. Третьи родственники из центральной России утверждали, что Москва их объедает, а уж хохлы и подавно съели все пельмени.

Формирование идеологии жертвы вкупе с жадностью сыграло злую роль в деградации советского человека. Национальные характеры малых народов значительно испортились, а межнациональные отношения серьезно обострились. Вслед за подсчетом долгов пошли претензии территориальные. Армяне посчитали, что имеют прав на Нагорный Карабах больше, чем азербайджанцы, на что последние предъявили права на монополию власти в Баку и изгнали армян. В Кишиневе решили, что имеют право диктовать волю Приднестровью. Киев на примере Донбасса показал регионам Юго-Востока, что будет в случае непослушания.

Даже Россия в вопросе смены юрисдикции Крыма не может дать внятного ответа, который был бы понятен всем сторонам конфликта: и крымчанам, и украинцам, и соседям по СНГ, и США, и ЕС, и бизнесу, и пролетариям, и столичным менеджерам. То ли это историческое событие, аналогов которому нет в истории отечества… То ли триумф исторической справедливости — возврат неправедно утраченной в 1954 году территории по воле Хрущева, который часто ходил в вышиванках и руководил Украиной, то есть немного «хохол»…

Вместо того чтобы честно сказать, что Россия спасла граждан Крыма от участи Донбасса, потому как в Крыму первыми сбросили украинский национальный флаг и поставили вопрос об отделении. Карательная операция намечалась в Крыму, и Россия силами добровольцев, а затем армии спасла крымчан от бомбежек и зачисток. Которые, учитывая накачиваемый Киевом на протяжении последних 20 лет крымско-татарский национализм, мог бы обернуться этническими чистками. Спасти Крым удалось по двум причинам: географической и военной. Положение Крыма таково, что с Запорожской и Херсонской областями он граничит узким перешейком, перекрыть который не представляло никакого труда. Затем полуостров под контроль взяла российская армия, которая была дислоцирована в Севастополе и других военно-морских базах и частях.

То, что Донбасс находится в степной зоне и там не было российских военных баз, не позволило повторить крымский фокус с «вежливым» обращением с регионом, который на самом деле является спасением от ужасов гражданской войны. Потому что там, где стоит русская армия, украинские каратели и отморозки из националистических батальонов не рискнут стрелять. Такая постановка вопроса была бы сильной позицией России. Тем более что Россия не оккупировала Крым, поставив его граждан в ущемленное положение, всем выданы паспорта, право на частную собственность признается. Под национализацию попали только отдельные активы одиозных украинских олигархов вроде Коломойского.

Принятие Крыма в состав РФ — уникальный прецедент, который мог бы сделать Россию открытой страной. Показать национальной периферии, что РФ готова к интеграции с регионами, которые считают себя Россией. Однако господствующая идеология национального эгоизма взяла верх. Среди политических элит зрело недовольство присоединением новых граждан и территорий, потому что это влекло новые расходы для бюджета. Интеграция Крыма стала дополнительной нагрузкой для десятков регионов. К разным районам Крыма определили регионы-партнеры, которые жертвовали свои ресурсы в пользу нового субъекта федерации. То есть на уровне управленческих решений все сделано верно, но господствующая идеология национального эгоизма не может объяснить всю важность исторических процессов. Вместо этого из присоединения Крыма создается политический фетиш, что в свою очередь формирует у крымских элит ощущение исключительности. Выражается это в том, что крымские элиты остаются национальными по своей сути. Сменив партбилеты украинской Партии регионов на партбилеты «Единой России», суть крымских элит не изменилась — они продолжают рассматривать Россию как большую Украину. Отсутствие внятной идеологии сразу же сказалось на качестве госуправления в Крыму. Спустя год десяткам крымских чиновников предъявлены обвинения в коррупции, министры находятся под следствием, мэров берут на взятках.

Идеология национального эгоизма сделала из бывших украинских политиков с крымской пропиской героев федерального масштаба, которых и сажать за хищения теперь не с руки как-то. Потому что принцессы не какают, а герои не воруют.

Поэтому современная Российская Федерация на уровне идеологии является такой же национальной периферией, как и Молдавия или Латвия. Просто внешнее давление со стороны США вызвало определенный всплеск амбиций великой державы. А в середине 90-х, в период развитого ельцинизма, в РФ также списывали все неудачи на наследие «империи зла» и обвиняли проклятых совков в лености и консервативности. Горбачев начал перестройку с изменения «мЫшления» — как раз в этот период начинают насаждать идеологию национального эгоизма и жертвенности. Союзная идеология, которая опирается на взаимовыручку и кооперацию, начинает высмеиваться как несовременная. Младшее поколение кооператоров начинает насмехаться над поколением отцов — инженеров и токарей.

Героизация национальных элит — неизбежное приложение к идеологии жертвы и национального эгоизма, потому что если несчастный малый народ подвергался унижениям в Союзе, то в рамках национального развития его ждут свобода и счастье. Этот путь от рабства к свободе был пройден под руководством новых элит, которые бросили вызов системе, всесильному КПСС, КГБ с его сывороткой правды, НКВДистам с «маузерами» и товарищу Сталину с трубкой. И мало кто задумывается над тем, что эти новые национальные элиты суть вчерашняя партхозномеклатура, которая воспользовалась политическим моментом и конвертировала власть в собственность.

Идеология «независимости» — это идеология, ведущая к отчуждению между элитами и народными массами. Национальные элиты, получив право бесконтрольного изъятия добавленной стоимости, стали превращаться в наследные кланы и группы влияния. Сверхсобственность, которую можно передать по наследству в условиях периферийной экономики со слабой государственной властью, склонна формировать сверхкапиталы. Особенно эти тенденции проявляются в национальных республиках периферии. Капитал в несколько миллиардов долларов позволяет структурно влиять на экономику Молдавии или Грузии. В небольших национальных республиках фактически происходит приватизация не только экономики, но и государства. Это часто выражается в парламентской форме правления. Элитам, плотно контролирующим собственность и формирующим сверхкапиталы, важно не допустить восстановления государства, которое сразу же начнет выстраивать свои монопольные схемы в экономике и хозяйстве. В условиях сильного государства, способного контролировать собственность, многим сегодня уважаемым людям с удостоверениями депутатов парламента придется либо сесть, либо отправиться в эмиграцию. В условиях слабой парламентской республики такая деградация может продолжаться годами. Народным массам будут «впаривать» идеологию жертвы и национального эгоизма, а на этом фоне элиты будут создавать новые конфигурации власти и собственности, заключая династийные браки и сращивая капиталы на уровне семей. Такие процессы проходили и проходят повсеместно, начиная с «незалежных» Молдавии, Украины и Таджикистана и заканчивая Российской Федерацией.

Так, среди элит республик Северного Кавказа образовалась паразитическая прослойка, которая внедряет идеологию жертвы национального эгоизма. На этой почве происходят шантаж и выколачивание дополнительных средств из федерального бюджета. То есть элиты республик Северного Кавказа ведут себя так же, как элиты крымские. Хотя первые формировались в российских политических условиях, а вторые — в украинских. Идеология жертвы национального эгоизма универсальна и может применяться что в армянских, что в молдавских условиях, да хоть в латышских, ингушских или осетинских. И главное — в этой идеологии заинтересованы правящие элиты, которые прикрывают свою вороватость и профнепригодность требованиями и шантажом федерального центра.

Любая национальная элита стремится к постоянным политическим конфликтам, потому что количество собственности ограниченно. Чтобы приватизировать ее, приходится постоянно пользоваться разными государственными рычагами. Двадцать лет назад надо было контролировать многочисленные комитеты и комиссии по приватизации. Десять лет назад стало выгоднее акционировать капитал с западным участием и выводить прибыль за границу. Пять лет назад на базе отечественного капитала сформировались международные корпорации — как государственные, такие как «Газпром» и «Роснефть», так и частные, такие как «Лукойл», «Альфа-Групп» и «Ренова». Образовались не только в России.

Днепропетровская группа «Приват» или корпорации донецкого Рината Ахметова влиятельны далеко за пределами Украины. Олигархия из Казахстана занимает весомую позицию как минимум на рынках бывшего СССР. Молдавский капитал единственного молдавского олигарха Влада Плахотнюка тесно переплетен с румынским, итальянским, российским, германским и арабским капиталами. После Саакашвили премьер-министром и полноправным властителем Грузии стал российский бизнесмен Бидзина Иванишвили, который отказался от российского гражданства всего за год до высокой должности. Политическая борьба грузина, создавшего капитал в России, с авантюристом и проходимцем Саакашвили проходила в лучших кавказских традициях. Саакашвили руками суда в Тбилиси наложил штраф на Иванишвили за подкуп избирателей и принудил к выплате 80 миллионов лари, что тогда составляло 45 миллионов долларов США (для грузинских бизнесменов это фантастическая сумма). Иванишвили выплатил штраф, потому что его капитал был сформирован и размещен в России, поэтому Саакашвили не мог ничего сделать с конкурентом — влияния на российскую бизнес-юрисдикцию Саакашвили не имел никакого. У Саакашвили не было конкурентов внутри Грузии, однако представитель российского капитала смог одержать верх над капиталом США, который поддерживал действующего президента Грузии.

Национальные элиты — интереснейшее явление новейшей истории России. Именно они играют важнейшую роль в Третьей мировой, выступая выгодополучателями от новой колонизации. Потому что капиталы, которые они долгие годы выводили в островные офшоры, Швейцарию, Британию и США, ставят национальные элиты в позицию заложников. Национальная элита не заинтересована в поддержке государственного капитала в ущерб глобальному финансовому капиталу, в который инвестированы их собственные капиталы. Переписать дачу в Австрии на тещу, а квартиру в Монако на жену двоюродного брата и при этом действовать в интересах государства (в условиях торгово-экономической войны между РФ, США и ЕС) невозможно. А большинство национальных чиновников, бизнесменов и политиков находятся в схожей позиции. Капиталы десятилетиями вывозили и инвестировали за пределами страны, а теперь доступ к ним серьезно ограничен. Раньше твоя платиновая карта обслуживалась в лучших казино Лас-Вегаса, ресторанах Парижа и отелях Токио, а сегодня ты под санкциями и не можешь свободно перемещаться по миру. И твой карманный банк, который использовался для финансового обслуживания бизнеса, вывода прибыли и привлечения инвестиций, тоже попал под санкции. Что должен делать человек в такой ситуации? Бросить все и стать на позицию государства? Много ли найдется таких людей среди правящей элиты? Поэтому именно из-за глобализации элит и формирования глобального сверхкапитала Третья мировая будет сильно отличаться и от холодной и от Второй мировой войн.

Глава 5. Роль и место национальных элит в мировых войнах

Процессы глобализации, которые последние двадцать пять лет активно развивались в мировой экономике, кардинально изменили социологическую картину мира. Финансовый капитал полноценно освоил информационные технологии и окончательно обрел виртуальные формы.

Что такое миллиард долларов для финансового капитала сегодня? Это не тысяча чемоданов наличности, даже не килограммы золота и пачки акций предприятий; для финансового капитала миллиард долларов — это виртуальная запись единички и девяти ноликов.

Если транснациональной корпорации надо привлечь финансирование, она просто обращается в такой же транснациональный банк — и на счет корпорации переводят единичку и девять ноликов.

Да, все эти транснациональные корпорации имеют собственную капитализацию, которая отражается в индексах, курсе акций и IPO, однако по факту оказывается, что виртуальная корпорация Google стоит дороже самого крупного в мире производителя природного газа — «Газпрома».

Такие парадоксы образуются повсеместно, потому что финансовый капитал — это виртуальная сущность, которая живет, исключительно пока мы верим в его существование. Сегодня в мировом платежном балансе действует фигура умолчания — все всё пересчитывают в долларах США; и пока это происходит, доллар является не валютой, а индексом. Поскольку остальные экономики мира согласны обслуживать индекс и обменивать свои товары на индекс, возможно существование финансового капитала. Причем финансовый капитал формируется таких объемов, что это не может не вызывать опасений.

Мировой платежный баланс находится в глубоком кризисе, поэтому отдельные участники отказываются торговать в долларах США. Товарные сделки «рубль — юань», переход на торговлю в национальных валютах в Евразийском союзе — все это подрывает доллар США как мировой индекс. Это заставляет нервничать и действовать транснациональные корпорации, могущество которых базируется на неограниченном доступе к финансовому сверхкапиталу, формирующемуся на мировом рынке.

Финансовая глобализация кардинально изменила мировое распределение труда. Границы первыми рухнули для финансового капитала, в то время как торговый и особенно промышленный капитал остался ограничен таможенными постами и национальным законодательством. Для того чтобы машиностроительная корпорация «Фольксваген» или «Ниссан» стала инвестором на российском рынке, необходимо как минимум построить сборочные цеха — тогда продукция будет признана местной и можно будет обойти таможенные барьеры. Уже на втором шаге добавленная стоимость будет выведена в пользу собственников в Германии или Японии, и большинство агрегатов будет производиться на заводах там же, а в России будет происходить крупноузловая сборка. Тем не менее иностранный промышленный капитал создаст рабочие места и будет поддерживать смежные производства.

Финансовому капиталу для того, чтобы стать инвестором в России, достаточно купить небольшой банк и начать торговать на российской бирже. Не вкладывая в производство, обеспечив работой московских банковских служащих и биржевых брокеров, финансовый капитал становится обладателем индустриальных и промышленных активов. Начинается все с небольших пакетов акций в 5–10 %, через несколько лет финансовый капитал наращивает свое присутствие до 25–40 %, после чего начинает внедрять своих топ-менеджеров в управление активами — так появляются наблюдательные советы, фиктивные инвесторы с Кипра и мутные выходы на IPO.

Через несколько лет эффективного финансового менеджмента оказывается, что биржевой рост промышленного актива обеспечивался привлекаемыми кредитами, при этом расширением производственной базы никто не занимался, а оборудование попросту изнашивалось. Так поступали с уральскими, североказахстанскими, донбасскими и приднепровскими металлургическими заводами. Они попадали под внешнее управление, входили в состав корпораций с громкими названиями, открытой отчетностью и IPO — по факту оказывалось, что идет сверхэксплуатация индустриального наследства Союза и никто в модернизацию производства вкладываться не намерен. Как работали доменные печи, построенные после войны, так и работают по сей день. Кое-где модернизация проводилась, но в ходе нее все большая доля акций уходила в пользу финансового капитала.

Промышленный капитал оказался в подчиненном положении. Для финансового капитала снялись все ограничения, банки стали транснациональными, а вместе с ними росли корпорации, которые перестали быть привязанными к какому-то государству. Капитал теперь ограничен исключительно готовностью страны играть по глобальным правилам, поэтому была создана Всемирная торговая организация (ВТО), задача которой — открытие границ для торгового, а вслед за ним и финансового капитала. Задумка проста до гениальности, как и все в капитализме, — весь мир торгует между собой. Однако торговля ограничена национальными законодательствами: кто-то пытается защитить свое машиностроение, как Германия; кому-то нужна возможность продвигать трубы и сталепрокат на мировой рынок, как Украине; для кого-то, например для России, важен мировой рынок углеводородов. Система ВТО закрепляет за каждой страной свою спецификацию в производстве. Каждый новый член ВТО должен открывать свои рынки для остальных участников организации, причем у каждого участника свои персональные условия. Открытие рынка для финансового капитала на следующем этапе приводит к тому, что торговля осуществляется через избранных посредников. Транснациональные корпорации начинают контролировать активы в разных юрисдикциях. Так появляются частные корпорации, владеющие 30 % мирового рынка ферросплавов, и это не североамериканская или германская корпорация, а днепропетровская ФПГ «Приват», которая контролируется олигархом Игорем Коломойским. «Приват» контролирует активы на Украине, в Грузии, США и Австралии. Монопольный контроль над цепочкой «руда — уголь — ферросплавы» позволяет контролировать ценообразование, и никакая ВТО не является помехой для корпорации, потому что она может торговать ферросплавами из любой юрисдикции — хоть из Грузии, хоть из США. Хотя фактически эти ферросплавы будут находиться на Никопольском заводе в Днепропетровской области и вывозиться через порты Одесской области, тем не менее для корпорации это внутренняя логистика, не имеющая никакого отношения к национальной торговле.

Так обходятся таможенные платежи, снижается налоговая нагрузка, и в конце концов прибыль оседает на счетах далекого инвестора, который для извлечения добавленной стоимости даже не вставал из кожаного кресла где-нибудь в женевском офисе.

В условиях тотального преимущества финансового капитала в глобальной экономике сформировались феномены на экономической карте мира. В каждой национальной экономике образовались особые регионы, которые являются операторами финансового капитала. Обычно это национальные столицы либо крупные мегаполисы: Москва для России, Гонконг и Пекин для Китая, Киев для Украины, Кишинев для Молдавии и Бишкек для Киргизии. У каждой экономики свой финансовый оператор. В таких городах формируется особый тип экономики — промышленность исчезает, но бурно развивается банковских сектор, растут биржи, возникают десятки и сотни инвестиционных агентств и страховых компаний. Финансовый капитал заходит в национальную экономику через стандартные механизмы и инструменты: банковская деятельность, биржевые торги, акционирование и инвестиции в акции и ценные бумаги.

Национальные столицы и мегаполисы, которые становятся оператором для финансового капитала, стремительно преображаются: там увеличивается стоимость жизни, недвижимость не просто растет в цене, но и становится спекулятивным активом.

Концентрация финансового сверхкапитала в национальной столице, будь то Москва, Кишинев или Киев, приводит к огромной разнице в развитии между столицей и провинцией. Жители финансовой столицы не хотят выполнять простую и непрестижную работу. Появляются гастарбайтеры, готовые жить в общежитии или в коробке от телевизора, но, работая дворником или маляром, кормить себя и семерых родственников в далеком узбекском ауле или молдавском селе.

На месте бывших советских мегаполисов возникают города западные по своему внутреннему устройству. Диспропорция развития в финансовых столицах создает особый тип общества: человек замыкается в себе и своей работе, офисные работники оказываются отчужденными друг от друга, теряется та коллективная связь, которая формируется в обществах, где большинство занято в промышленности и индустрии.

Торговля достигает гигантских масштабов. Возникают мегарынки, у каждого из которых ежедневный оборот в миллиарды долларов. Черкизовский рынок в Москве создал такую зону серой экономики, что государство было вынуждено его ликвидировать, так как тотальная власть торгового капитала привела к формированию альтернативных органов государственной власти — появилась своя «черкизовская» полиция, вместо банковской системы работала подпольная многоуровневая система менял и обменок. Обороты наличности на рынках вроде Черкизовского в Москве, «7-го километра» в Одессе, «Барабашово» в Харькове и «Дордоя» в Бишкеке сопоставимы с оборотами среднего банка, а прибыль на вложенный рубль превышает доходность любых ценных бумаг, учитывая, что такие торговые пузыри, как Черкизовский рынок или «Дордой», тоже становятся объектом финансовых спекуляций. Стоимость торгового павильона в проходном месте может достигать десятков тысяч долларов, при этом сам павильон остается тридцатью квадратными метрами из стекла и металлопластика.

Торговый капитал финансовых столиц рождает особый тип социальных отношений — все вокруг воспринимается как товар и услуги. Формируется прослойка людей, обслуживающих финансовые потоки, появляются топ-менеджеры с годовыми бонусами, сопоставимыми с доходами небольших производств. Появляется городской нобилитет — из тех, кто распоряжается муниципальными подрядами, спекулирует недвижимостью, создает сетевые торговые империи. Сфера услуг может оборачивать капиталы, сравнимые с бюджетом небольшого города. На окраинах финансовых столиц появляются загородные поселки с закрытым доступом, вскоре они разрастаются на площади в десятки гектаров и начинают походить на дворянские и купеческие усадьбы.

Мещане становятся заложниками собственного социального положения и строго загнаны во временные и имущественные рамки. От социального положения зависит то, где ты будешь обедать, выделят ли тебе место в паркинге, получишь ли ипотеку и заработаешь ли абонемент на фитнес от фирмы.

В финансовых столицах постсоветских осколков формируется общество, которое по своей структуре является обществом западным. Креативный класс, топ-менеджмент корпораций, влиятельные чиновники и силовики, банковские служащие и финансовые менеджеры, городская буржуазия и успешные спекулянты — вот социальный каркас финансовых столиц. И в этом Москва мало отличается от Киева, а Кишинев от Бишкека. Просто у каждой национальной финансовой столицы свой потолок развития, но социально они похожи между собой больше, чем на свою национальную провинцию.

Если мы внимательно посмотрим на структуру политического класса любого постсоветского осколка, то увидим, что существует четкое разделение на финансовый и промышленный базисы политических сил и групп влияния. Обычно либеральное и национал-демократическое крыло опирается на финансовый капитал. На левом фланге находятся коммунисты, социалисты и прочие левые, которые хотя и декларируют свою пролетарскую суть, на деле также опираются на капитал, но в основном это агропромышленный и отчасти индустриальный капитал. Перейдя к парламентским формам борьбы, о чем коммунистов предостерегал Ленин, наши левые автоматически стали буржуазными партиями. По центру обычно находится партия власти, которая опирается на государственные корпорации, системный бизнес. Промышленный капитал обычно лоялен к партии власти, потому что ему необходима государственная поддержка.

Однако во власти наблюдается совершенно другая картина — финансовые рычаги большинства национальных правительств находятся в руках отъявленных либералов. Монетаризм стал повсеместной правящей идеологией экономического развития. Это происходит вовсе не потому, что есть какой-то тайный заговор либералов или какая-то либеральная ложа, просто лоббизм финансового капитала уже давно проник во все вертикали власти. Никто не отменял магистральный курс на приватизацию и разгосударствление, поэтому политика следует заданным курсом, плюс в России так и не создали новую финансовую идеологию, отбросив политэкономию как устаревшую и немодную. Либеральный монетаризм приняли на вооружение, как в свое время приняли марксизм-ленинизм — как веру. Тогда советскому человеку надо было просто верить догмам диалектического материализма, а сегодня постсоветскому человеку надо верить в догмы о невидимой руке рынка и свободной конкуренции.

Большинство жителей финансовых столиц — законченные либералы, причем они могут быть ура-патриотами на уровне риторики, возить под стеклом георгиевскую ленту и ненавидеть американских фашистов, киевскую хунту и евротолерастов. Но производственные отношения, в которые включен житель финансовой столицы, делают его зависимым от финансового капитала. Человек просто поставлен во внешние рамки, откуда он не может вырваться, — слишком большие капиталы оборачиваются вокруг него, и жить по средствам человек просто не может. Вокруг всегда много энергичных и дерзких провинциалов, готовых подвинуть тебя с доходного местечка. Житель финансовой столицы сам становится товаром и обретает рыночные характеристики: надо быть всегда востребованным, повышать собственную капитализацию, уметь реструктуризировать кредиты, искать онлайн-распродажи и выгодные перелеты.

Третья мировая, которая пока разворачивается в стадии торгово-экономического противостояния, проходит как раз на уровне элит. Народные массы чувствуют ее пока что только в подорожании потребительской корзины, в инфляции и общей нервозности ситуации. Но на уровне элит идут масштабные битвы и миграционные процессы.

Проект «санкции», которыми сейчас принуждают Россию к покорности, — это разновидность торгово-экономической войны. Такие конфликты обычно предшествуют более жесткому противостоянию: блокада Британии Наполеоном дала свои плоды уже на второй год; торговая блокада по морю фактически подорвала финансовую базу Третьего рейха, резко сократив валютные поступления от внешней торговли; Советский Союз принуждали к поражению в холодной войне многочисленными ограничениями (вроде поправки Джексона — Веника) и обрушением биржевых цен на нефть.

Методы, с помощью которых воюют с Россией, не новы и применялись неоднократно, просто экономика России столь огромна, что обычная торгово-финансовая блокада не дает особого эффекта. Поэтому основные неудобства наносятся финансовым элитам России, которые привыкли считать себя элитой глобальной, и тут оказывается, что национальный паспорт может быть угрозой для личного капитала: так произошло на Кипре, где «обули» десятки тысяч российских и украинских буржуа, которые думали, что частный капитал неприкосновенен; так сейчас происходит с российским бизнесом в Англии, по отношению к которому применили презумпцию виновности и обязали доказать чистоту происхождения своих капиталов; суды Австрии и Бельгии по иску «Юкоса» арестовывают все российское имущество, кроме дипучреждений.

Третья мировая — это биржевая война, поэтому паника — один из действенных методов давления на противника. Реальный ущерб российской экономике от санкций меньше, чем разговоров о них, но тем не менее российский бизнес в панике начинает выводить капиталы. Это связано с тем, что финансовая столица и остальная Россия живут в разных экономических действительностях. Инженеру «Уралвагонзавода», изобретателю корпорации «Сухой», военному, врачу скорой или нефтянику из Тюменской области нет никакого дела до санкций, падения биржевых котировок и проблем с кредитными рейтингами госкорпораций. А вот жителям финансовой столицы, которые напрямую зависят от стратегии поведения финансового капитала, в условиях мировой войны приходится тяжело. Это отражается на всех классах и социальных группах жителей: у крупного бизнеса начинаются проблемы с привлечением внешних кредитов, топ-менеджеры теряют бонусы, линейным менеджерами срезают оклад, а строители-гастарбайтеры лишаются работы, потому что лопаются строительные пирамиды и банки с меньшей охотой выдают ипотечные кредиты. Теряет доходы даже такая паразитирующая социальная группа столичных жителей, как профессиональные квартировладельцы, которые сдают собственное жилье, а сами переселяются на дачу либо в Индию, потому что курс рубля к доллару снижается и дауншифтить на океанах уже труднее (30 000 рублей два года назад равнялись 1000 долларов, а сегодня это чуть больше 500).

Сокращение доходов и оборотов всех сфер, связанных с глобальным финансовым капиталом, неизбежно приводит к росту напряжения в финансовых столицах. Снижение уровня потребления напрямую связано с протестными и оппозиционными настроениями. В публичном авангарде оказывается креативный класс, который пускают под нож мировой войны первым. Это связано со структурными особенностями самого финансового капитала.

Дело в том, что финансовый капитал — почти виртуальная сфера экономики, и продуктом деятельности этого капитала является инвестиция. Сама по себе инвестиция не имеет никакой ценности, более того, не каждая инвестиция есть капитал в прямом значении слова. Например, наркокартель может обладать реальным капиталом в несколько миллиардов долларов, но выйти на биржу не может в силу ограничений. А вот инвестиционный фонд, который основал бывший президент, может и не иметь собственного капитала, но тем не менее способен легально привлекать миллиардные инвестиции. Причем он может делать это, в том числе легализуя капитал наркосиндиката.

В мире финансового капитала большая часть сделок держится на основании репутации, имиджа и рекламы. Финансовый капитал во многом занимается торговлей яркими образами, потому что на самом деле продается не сама инвестиция, а представление о ней. В свою очередь средства от привлечения инвестиций зачастую тоже невозможно потратить. Капитал остается на счетах бенефициаров, уходит в новые спекуляции и оборачивается на бирже. Финансовый капитал — это не просто торговля образом, это еще и выдача обязательств под гарантии. Суть и смысл финансового капитала отлично виден на примере деятельности МВФ или Всемирного банка, по аналогичной схеме работает большинство транснациональных корпораций.

Во-первых, выделяемый кредит является связанным. Это значит, что кредитуемый должен не только выплачивать проценты по кредиту, но и выполнять внеэкономические обязательства. Так, получая кредит от МВФ, страна должна повысить пенсионный возраст и сократить перечень бесплатных медицинских услуг или вовсе ликвидировать бесплатную медицину; обязательно будут выдвинуты требования расширения приватизации. На уровне кредитования конкретного предприятия обычно речь заходит либо о ликвидации социальных объектов (детские сады, санатории и т. д.), либо о сокращении исследовательских программ. Большинство НИИ при попадании под управление финансовым капиталом ликвидируется. Это не означает, что финансовый капитал «добрый или злой», просто финансовый капитал рассматривает весь мир как глобальный рынок, поэтому имеется всемирная специализация. В рамках данной концепции у России не должно быть своей науки и разработок, потому что прибыль формируется за пределами страны. В сырьевой колонии не может быть науки, потому что задача колонии — создавать продукт с низкой добавленной стоимостью. В логике корпорации нет ничего негуманного — талантливый ученый из России может переехать в США или Великобританию.

Любые инвестиции финансового капитала являются связанными. Кредит обременен социальными и экономическими реформами, причем эти реформы в конце концов ведут к еще большему социальному дисбалансу и росту противоречий между эксплуататорским и эксплуатируемым классами, богатыми и бедными членами общества. Фактически финансовый капитал работает в рамках своих политических интересов, которые диктуют ему необходимость уничтожать институт государства. В интересах финансового капитала глобализовать мировую экономику и хозяйство так же, как глобализован он сам. Финансовому капиталу не нужны границы, любое государство рассматривается как препятствие к монополии на мировом рынке. Государство является естественным конкурентом финансового капитала, потому что только оно способно концентрировать власть, собственность и финансы в объемах больших, чем частная корпорация. Ко всему прочему государство обладает уникальным ресурсом — вооруженными силами, что изначально ставит финансовый капитал в зависимое положение.

Идеальная схема построения государства в интересах финансового капитала выглядит примерно так: государство отдает все индустриальные, промышленные и инфраструктурные активы в собственность частных инвесторов, в результате этого активы включаются в глобальные производственные цепочки, начинают торговаться на мировой бирже и становятся частью глобального финансового капитала; государство получает ренту в виде налогов и сборов и из этих средств выплачивает социальные обязательства и содержит армию и полицейских; иногда по заказу корпораций государство участвует в силовом завоевании и переформатировании мировых рынков, как это было, например, в Ливии или Югославии.

Время от времени на мировой экономической карте появляются буйные идеалисты, которые пытаются построить суверенную экономику в небольшой стране. Они национализируют промышленность, вводят госмонополию на пользование недрами и пытаются сколотить региональные союзы. Такие конкуренты должны быть уничтожены, потому что посягают на право финансового капитала на экономический диктат. Муаммар Каддафи, Саддам Хусейн, Слободан Милошевич, Уго Чавес, Фидель Кастро — все эти люди бросают вызов финансовому капиталу. Каддафи строил исламский социализм и пытался сколотить союз североафриканских республик. Хусейн военным путем старался объединить арабские страны Персидского залива и контролировать значительную часть мирового рынка нефти. Милошевич хотел сохранить Югославию хоть в каком-то усеченном виде и остановить уничтожение балканской экономической системы. Чавес национализировал нефтяную промышленность и активно поддерживал социалистические режимы по всей Южной Америке, посылая союзникам бесплатную нефть. Кастро является старожилом движения сопротивления финансовому капиталу, и количество покушений на него не счесть: Фиделя и взрывали, и травили, и стреляли в него, и диверсантов засылали.

В логике финансового капитала такие идеалисты должны быть уничтожены как угроза системе, потому что они мешают разделению труда на мировом рынке, который не предполагает нефтяной монополии у арабского государства, так как нефтяная монополия может быть только у корпорации, а не у государства. Однако финансовый капитал не способен уничтожить конкурентов физическими методами, потому что он не является политическим субъектом. Корпорация не может взять и объявить войну Ливии, потому что нефтяникам из Техаса вдруг вздумалось прибрать к руками ливийские месторождения. Поэтому решать задачу уничтожения конкурентов приходится руками других государств. Финансовый капитал готов профинансировать бомбардировки Триполи, но своих бомбардировщиков у финансового капитала нет. Частные армии корпораций — это будущее, которое показывает нам в фильмах Голливуд. Однако пока что монопольное право на насилие — у старого доброго государства, которое мешает финансовому капиталу (но он пока не может уничтожить государство окончательно, так как нуждается в его отдельных функциях). Это видно на примере вооруженных сил — корпорации уже могут выполнять полицейские функции, но еще не способны вести войны.

Однако в истории уже бывали случаи, когда корпорации конкурировали с государствами в военных делах. Так, например, средневековые ордена по своему устройству были скорее корпорациями, нежели религиозными сектами или армией. Во главе ордена стоял магистр — управляющий хозяйством и армией, он не мог передать власть по наследству, в отличие от монархов. Магистра могли сместить, причем право на это было у членов высших советов (в каждом ордене такие советы имели свое название). Такой высший совет — не что иное, как наблюдательный совет корпорации, куда входят те, кто реально влияет на ее экономическую политику. В ордене была иерархическая структура: каждый знал свое место, как сегодня в корпорации. Например, колонизация балтийских, финских и славянских племен на территории современной Прибалтики была осуществлена как раз средневековыми корпорациями — Тевтонским и Ливонским орденами. Следующим объектом колонизации они присмотрели северо-западную Русь — Новгородское и Псковское княжества. Именно войной с корпорацией вошел в историю Александр Невский, который разбил войска ордена дважды — на Чудском озере и на Неве.

Сегодня корпорация устроена по такому же принципу, что и средневековый орден. Отличие лишь в том, что религиозный фактор уже не так важен. Крестовые походы по своей экономической сущности являются формой экспансии капитала и передела рынка. Это сегодня нам кажется, что папа римский благословил — и все, начиная от гасконского дворянина и заканчивая дрезденским ремесленником, поперлись нести огнем и мечом веру католическую. В реальности дела обстояли вовсе не так. То есть благословение от папы, конечно, было, но оно появилось только тогда, когда аппарат папы убедился, что проект «Крестовый поход» — выгодное мероприятие и, скорее всего, обернется удачно. Ибо негоже папе благословлять проигрышное дело. Более того, многие представители высшего духовенства еще и сами вложились в проект «Крестовый поход». Потому как «Крестовый поход» — это сетевой инвестиционный проект в освоении нового рынка внеэкономическими методами. В Западной Европе с момента смерти Карла Великого все между собой конфликтуют: мало того, что воюют немецкие княжества между собой, так еще арабы завелись на юге Испании; по всему побережью шастают викинги, которые умудрялись даже ограбить Париж, потому как умели спускаться на своих лодках драккарах по устью реки; на Востоке какие-то странные русские воюют с какой-то не менее странной Ордой, а до этого воевали с еще более странной Хазарией.

Средневековая Евразия — одна сплошная гражданская война. Жизнь человека к X–XI векам стоила порой дешевле, чем жизнь домашней скотины. Если добавить сюда постоянные эпидемии чумы и холеры, то, может быть, родиться рабом в Древнем Риме было лучше, чем свободным в Средневековье.

И вот среди этого всеобщего хаоса есть единственный островок безопасности — католическая церковь, которая наглядно демонстрирует, что суверенитет церкви значит больше, чем суверенитет государства. Короли приходят и уходят, положение при дворе может измениться после смены монарха, а вот позиция кардинала гарантирует персональный успех и безопасность. Церковь становится протокорпорацией: у нее появляются собственность и капитал, тысячи крепостных трудятся на церковных полях — и у всей этой организации четкое вертикально интегрированное управление.

Католическая церковь как средневековая протокорпорация заинтересована в новых рынках, потому что паства — это налогооблагаемая масса (как минимум по уплате церковной десятины). Естественно, в интересах корпорации — расширение рынка, а не постоянная борьба на внутреннем. Какой толк от этих десятков постоянно воюющих между собой государств, если паства реально беднеет и разоряется? Но сделать с этой воюющей внутри себя Западной Европой ничего нельзя, потому что уже появился класс людей, которые живут войной, зарабатывают на войне и торгуют военным ремеслом. Все эти идальго, странствующие рыцари, ландскнехты и славные Айвенго на самом деле были социальной проблемой, с ними надо было что-то делать, но так как ничего, кроме как воевать, они не умели, то им надо было устроить войну, желательно за пределами Европы, чтобы новые рынки освоить и конкурентов поприжать. В условиях Средневековья естественный конкурент для Западной Европы — Малая Азия и Северная Африка. Это регионы с богатыми городами, торговыми путями, развитыми ремеслами и оборотом огромных торговых капиталов. В конце концов там находится точка сухопутного торгового входа в Индию. Да и города в то время были далеко не такие, как сейчас, — средневековый Париж по сравнению со средневековым Дамаском, Самаркандом и Александрией — это просто грязная деревня. Средневековье — это расцвет арабского мира: лучшие математики, лучшая медицина, величайшие мыслители — все у арабов.

Единственное, что лучше делают западные европейцы, — это воюют, потому что последние пятьсот лет только этим и занимались. Плюс развитая инженерная мысль и зарождающаяся промышленность.

В такой логике крестовые походы — вполне конкретное инвестиционное предприятие. Высокодоходное и капиталоемкое. Католическая церковь выступает инвестором, который оплачивает фрахт судов, провиант и логистические расходы, а государства в лице монархов выставляют армии профессиональных военных, солдат удачи и добровольцев. Еще какую-то часть составляют фанатики. Так формируется группа людей, которые прекрасно понимают цель похода. На самом деле тех, кто рассматривал его как проповедь католической веры, были единицы. В реальности борьба шла за ресурсы, торговые пути и богатые города. То, что арабы, к которым отправляли крестовые походы, так и не приняли католичество, лучше всего характеризует суть самих походов.

Как и ожидалось, проект «Крестовый поход» оказался весьма выгодным делом: конкуренты были уничтожены, новые рынки оказались открыты, торговля с Индией налажена, а отмороженных людей с оружием в Западной Европе поуменьшилось. Очень показателен тот факт, что именно во время крестовых походов создаются самые влиятельные ордена, такие как госпитальеры и тамплиеры. Поскольку крестовые походы открыли доступ к невиданным богатствам, то внутри самой католической протокорпорации начали образовываться частные капиталы. Их владельцы хотели большей автономии, но создавать собственные государства не желали, так как создание своего королевства где-нибудь в Иерусалиме привязывает к этим землям, будь ты хоть трижды король. А образование ордена позволяло вести деятельность повсюду, свободно перемещаться, пользоваться покровительством начальства в Ватикане и распоряжаться капиталом. При этом формально не ограничиваясь в суверенитете — и армия у ордена может быть посильнее, чем у многих европейских государств.

Следовательно, конкуренция между частным капиталом, корпорацией и государством возникла не вчера, эта история достаточно давняя и ведется с попеременным успехом.

Второй важный фактор проникновения глобального финансового капитала — работа с элитами. Как мы уже определили, в финансовых столицах образуется класс людей, чей личный успех и благосостояние прямо зависят от инвестиций, биржевых котировок и стоимости акций. Этот класс, назовем его глобальным классом, получает доступ к особым привилегиям. Для того чтобы попасть в глобальный класс, вовсе не обязательно быть миллионером или олигархом, можно реализовать себя в качестве наемного работника и достичь вершин корпоративного топ-менеджмента. Их много — парней из Новосибирска и девушек из Алматы, которые сделали карьеры в корпорации и сегодня являются частью глобальной элиты. Также особые привилегии получает частный капитал, который занимается выводом добавленной стоимости за пределы России. Возможности налоговой оптимизации при работе с офшорами и другими тихими финансовыми гаванями позволяет утаивать от государства миллионы. В глобальном финансовом бизнесе сформировались целые направления по выводу средств из периферийной экономики в банки США, Евросоюза и Швейцарии. Частный капитал с помощью инфраструктуры финансового капитала становится резидентом абсолютно разных юрисдикций — можно быть иркутским бизнесменом и заниматься оптовой торговлей лесом, но при этом быть финансовым резидентом Швейцарии и появляться раз в год на собрании совета директоров в родном Иркутске. Инфраструктура финансового капитала делает обладателя небольшого личного финансового капитала резидентом глобальной миросистемы. Именно с помощью инфраструктуры глобального капитала в Лондон и на берега Женевского озера потянулись косяки российских бизнесменов. Обладатели более скромных капиталов оседали в Италии, Чехии, на Кипре и в Турции. Мелкий капиталист облюбовал Прибалтику, Болгарию и Черногорию с Хорватией. Для не страдающих ностальгией по родине есть Юго-Восточная Азия и США.

На вершине «пищевой цепочки» глобального класса находятся те, кого принято называть олигархами. Это люди, которые в период первичного накопления капитала смогли сформировать сверхкапиталы. Но так как первичное накопление капитала в наших условиях проходило на базе приватизации, то все олигархические капиталы были в основном промышленными. Когда перед младшим научным сотрудником Борисом Березовским открылась возможность контролировать целые отрасли народного хозяйства, то он просто не мог справиться со свалившимся с неба капиталом. Так у олигархов 90-х появились младшие партнеры — люди, на которых записывали «отжатые» у государства активы. Собственности и объектов было так много, что никто из олигархов 90-х так и не смог сколотить настоящую империю, которая бы контролировала всю производственную цепочку: от сырья до продукции с высокой добавленной стоимостью. Собственности было так много, что она сразу становилась объектом спекуляции. Березовский выступал партнером Абрамовича в одних проектах, а в других — не на жизнь, а на смерть воевал с ним через суды и лоббистов в правительстве. Олигархия 90-х была хищнической по своей сути и умела «отжимать» активы у государства, однако не умела ими управлять. Более того, управление не входило в сферу первичных интересов, целью было как можно быстрее превратить актив в финансовый капитал. Поначалу и вовсе в обороте была наличность. Пачки долларов сотенными купюрами, плотно набитые в спортивные сумки и дипломаты, были показателем успешности предприятия. Безналичная советская экономика уже умерла, безналичная постсоветская экономика еще не родилась, рубль стремительно обесценивался, и наличный доллар США был самой надежной валютой.

На смену олигархии 90-х пришла олигархия нулевых. Это уже совсем другой тип человека, выжившего в суровых условиях первичного накопления капитала. Олигархия 90-х либо эмигрировала, либо была вынуждена переуступить свои активы. Иногда приходилось продавать госкорпорации, как это было с «Юкосом», иногда — отдавать бывшим младшим партнерам, как это было у Березовского и Абрамовича. Однако свою функцию в колонизации экономики финансовым капиталом олигархия 90-х выполнила и смогла воспользоваться инфраструктурой и привилегиями принадлежности к глобальному классу. Мы видели в СМИ лишь вершину олигархического айсберга и чуть-чуть следили за судьбой Березовского, однако вместе с ним из России переехали сотни семей — от главных бухгалтеров до управляющих аффилированными компаниям. Все эти люди остаются гражданами России с ПМЖ в Лондоне или Женеве, однако по факту уже давно являются гражданами глобальной финансовой системы.

Олигархия нулевых качественно отличалась от предшественников, потому как формировалась в условиях восстановления государством своих базовых правоохранительных и экономических функций. Приходилось учитывать развивающийся номенклатурный рынок, поэтому олигархия нулевых тесно связана с чиновничеством. Теперь олигарх уже не мог изымать добавленную стоимость и уводить ее за рубеж полностью по своей воле. Государство начало, пусть и скромно, предъявлять свои права на распределение добавленной стоимости. Но поскольку магистрально курс на построение либеральной экономики не менялся, то единственная сфера, где государство могло обрести субъектность, — сфера налогообложения. Ни одному представителю олигархии государством не было предъявлено настоящих обвинений — в разрушении экономического суверенитета страны и хищении госсобственности в особо крупных размерах. Даже Ходорковского посадили за уголовщину и махинации с налогами, а не за истинные преступления перед государством, потому что целью было показать новые правила игры для остальной олигархии, а не ликвидировать ее как класс.

Именно поэтому олигархи нулевых отличаются острым политическим чутьем и умением мимикрировать под новые политические условия. Надо финансировать «Единую Россию» и оплачивать патриотические молодежные слеты? Нет проблем. Инвестиции во власть стали обязательным условием выживания олигархии нулевых. Если в 90-х олигарх покупал чиновника, то начиная с нулевых олигарх и чиновник становятся равноправными партнерами. Это, с одной стороны, повышает независимость государственной системы, однако по факту такая управляемость связана только с зарождением и формированием номенклатурного рынка. Теперь для того, чтобы получить согласие либо непротивление государства, надо предложить выгодные условия для ответственного чиновника. То есть финансовый капитал, чьими проводниками является олигархия, стимулировал создание тендерного рынка номенклатурных и государственных услуг. Это явление ярко проявилось в таких деградировавших республиках, как Украина, Молдавия, Грузия, Таджикистан и Киргизия. Каждый государственный пост имеет свою цену, которую вносит претендент. Часто случается, что кланы получают контроль за целыми отраслями и вертикалями власти. Если на уровне высшей политики это не сильно заметно, потому что все договоренности достигаются в кулуарах, то на региональном и муниципальном уровнях формирование номенклатурного рынка видно невооруженным глазом — есть подрядчики, которые годами обслуживают подряды на строительство дорог и асфальтирование межквартальных подъездов, есть строительные фирмы, которые возводят целые микрорайоны.

Создание номенклатурного рынка — обязательная издержка, которую получает государство с открытием себя глобальному финансовому капиталу. Причем эту издержку несут все участники глобальной экономики. В Китае ежегодно выносятся тысячи смертных приговоров чиновникам, которые стали торговать собой на номенклатурном рынке. В России, как в более либеральной стране, обычно ограничиваются отставками.

Особенность номенклатурного рынка в том, что государство само становится участником биржевых торгов, только не как обезличенный субъект, а как совокупность людей, занимающих государственные позиции. Важен не столько пост министра связи, сколько возможность проводить тендеры и выдавать лицензии. Цена чиновника на номенклатурном рынке увеличивается в зависимости от стратегии финансового капитала. Например, если растет недвижимость, то будут расти котировки министерств ЖКХ, мэров и сити-менеджеров, контролирующих СНиПы, а в условиях повышения цены на нефть номенклатурный рынок отвечает инвестициями в нефтегазовые департаменты и региональную власть Тюменской и Оренбургской областей, республик Татарстан и Башкирия.

Номенклатурный рынок — интереснейший феномен, который создает финансовый капитал. Фактически мы имеем дело с адаптацией государства к правилам глобального рынка.

Так постепенно, шаг за шагом финансовый капитал размывает государственную систему, что понять, где начинается чиновник и заканчивается предприниматель, невозможно. В одном человеке уживаются две социальные роли — чиновника, торгующего собой на номенклатурном рынке, и предпринимателя, который оформил активы на жену и тещу, но тем не менее развивает свой бизнес. Такое сращивание финансового и номенклатурного рынков становится основой для создания новой элиты, состоящей из класса, пользующегося привилегиями глобальной инфраструктуры, и госслужащих, которые управляют государством. Так возникают феномены вроде учащихся в Итоне и Кембридже детей министров и крупные посты глав государственных банков, доставшиеся сыновьям влиятельных отцов.

Участие в номенклатурном рынке становится обязательным условием дальнейшего социального успеха. Прежде чем сделать успешный бизнес, надо поработать на государственных должностях, но не потому, что такая традиция, а потому что номенклатурный рынок живет по своим неписаным правилам. Чтобы инвестировать миллион рублей в нужное решение, комиссии горсовета недостаточно иметь этот миллион рублей, надо знать, куда и как инвестировать, потому что с улицы не зайдешь. Номенклатурный рынок — это закрытое сообщество, куда имеет доступ далеко не каждый. Финансовый капитал для номенклатурного рынка предоставляет удобную инфраструктуру. Зачем брать наличными: вдруг купюры меченые или ведется скрытая съемка? Есть шестнадцать цифр личного счета тещи в каком-нибудь островном банке, а увидеть движение по счету можно онлайн — для этого есть специально обученный бухгалтер. Финансовый капитал заинтересован в развитом номенклатурном рынке, потому что это ослабляет государство. А государство, как мы помним, является главной угрозой финансового капитала, так как стоит на пути монополизации. А монополизация — естественное состояние, к которому стремится любой капитал.

Итак, финансовый капитал проникает в суверенную экономику двумя главными способами: с помощью инвестиции либо кредита, связанного внеэкономическими обязательствами, а также с помощью финансовой инфраструктуры, которая стимулирует создание глобального класса и формирует номенклатурный рынок.

Получается, что государство, которое отдало свой внутренний рынок на откуп финансовому капиталу, начинает стремительно терять суверенитет, а чем меньше у государства суверенитета, тем более агрессивным и бесцеремонным становится финансовый капитал. Это хорошо видно на примере разложения Украины: после победы Евромайдана министром финансов стала гражданка США Яресько, которая двадцать лет проработала в иностранных инвестиционных фондах; премьер-министром стал банкир Яценюк, который много лет был лоббистом олигархии и корпораций; пост президента занял обычный украинский олигарх Порошенко; пост губернатора Днепропетровской области отдали олигарху Коломойскому, а Одесской — бывшему грузинскому президенту Саакашвили. Для финансового капитала нет границ, он готов расставлять своих топ-менеджеров в любых юрисдикциях. Главное, чтобы государство было слишком слабо для сопротивления. Аналогично устроена политика в крошечной пятимиллионной Молдавии, где олигарх Влад Плахотнюк контролирует и власть, и оппозицию.

Главная угроза, которая исходит от финансового капитала, — разложение государственности на периферии. Формирование номенклатурного рынка приводит к монополизации власти финансовым капиталом. Неспешно год за годом менеджеры корпораций и младшие партнеры олигархии приватизируют государственную власть. Государство оказывается не способно выполнять свои базовые функции. В обществе скапливаются противоречия, которые выходят наружу сначала в виде радикального голосования на парламентских выборах, затем растут националистические настроения — как реакция на несправедливое устройство. Так как левые партии подвергаются репрессиям и подкупаются финансовым капиталом, местной олигархией, то весь протест уходит к правым. Тем более что правящему классу выгодно представлять дела так, будто несправедливое общественное устройство есть вина инородцев внутри и соседей снаружи, а вовсе не политэкономическая модель. Мы же помним, на чем держится идеология «незалежности» и национального эгоизма.

Изменение социальной структуры, формирование глобального класса, усиление противоречий в обществе на фоне роста номенклатурного рынка — такое деградирующее государство рано или поздно обречено на взрыв и конфликт. Государство не может обеспечить баланс сил в обществе, а финансовый капитал давит извне и заставляет идти на уступки и открывать внутренний рынок все шире и шире. Номенклатурный рынок раздувается, чиновники начинают брать миллионами. Производства закрываются, потому что внутренний рынок завален импортом. Банковская система скуплена на корню международными банками, и все основные предприятия страны — их должники. Растут трудовая миграция и безработица.

Создается уникальная ситуация, которую классики называли революционной, — в обществе формируются значительные разрушительные силы, которые способны к смещению политической власти с помощью бунта. И вот тут перед финансовым капиталом становится новая (уже политическая) задача: как быть с государствами, которые по вине колонизации дошли до состояния бунта? Если пустить ситуацию на самотек, то возможно появление новых Кастро, Чавесов и Каддафи. Если пытаться поддерживать номенклатурный рынок и спасать неэффективное государство, надо закачивать миллиарды в неэффективных чиновников, которые уже разучились выполнять свои функции. Поэтому в интересах финансового капитала поддержать бунт, однако не позволить ему перейти в восстание. То есть надо обеспечить выплеск агрессии и негативных эмоций, но перенаправить энергию масс в безопасное русло, нужен бунт, который приведет к смене актеров на политической сцене, однако не тронет политэкономическую модель. Причем в идеале бунт должен сопровождаться дефолтом, в ходе которого оставшиеся у государства активы сильно подешевеют.

Чаще всего бунт, поддерживаемый финансовым капиталом, в современной политологии называют цветной революцией, которых, как мы помним, только в нашей части Евразии было много: дважды на Украине и в Киргизии; в Сербии, Молдавии и Грузии — по разу. Это удачные бунты. Неудачные попытки спровоцировать бунт уже были в России, Беларуси, Армении и Казахстане.

Периферия уязвима для бунта особенно, потому что периферийные государства обладают неполноценным суверенитетом и зачастую полагаются на гарантии внешних игроков, которые больше всего заинтересованы в сохранении собственных инвестиций, а не в устойчивости политического режима. Особенно если он откровенно прогнил и не устраивает ни инвесторов, ни налогооблагаемые массы. Однако каким бы неэффективным ни было государство и какими бы сильными ни были противоречия, ключевую роль в подготовке и реализации бунта играют местные элиты. Потому что финансовый капитал выступает всего лишь инвестором, а гнев народных масс — инструментом.

Глава 6. Ликвидация государства как глобальный бизнес

Центральный вопрос современной политологии, изучающей глобализацию, заключается в том, возможно ли создание корпорации, которая охватила бы весь мир. Ведь может современная корпорация управлять научными, инженерными, производственными, логистическими и сбытовыми процессами и при этом внедрять неплохие социальные программы для своих работников. Значит, корпорация могла бы подменить собой государство. Некоторые корпорации, такие как Google, создают для своих сотрудников искусственный мир, в котором человек взрослеет, развивается и выходит на пенсию. Правда, массовых пенсионеров из корпораций еще не наблюдалось, и какая она, корпоративная пенсия, мы еще не понимаем. Не исключено, что корпоративный труд выжимает из человека все соки и до пенсии мало кто доживает. Вернее, не исключено, что корпоративные менеджеры работают до самой смерти, потому что корпоративность становится идеологией — и ты должен положить все силы на благо корпорации.

То есть ключевой вопрос: «А не стоит ли отдать всю экономическую и политическую деятельность корпорациям?» Чтобы как можно раньше образовалась всемирная корпорация, которая все отрегулирует, и наконец-то наступит мир без войн и лишений.

Эта идиллическая концепция имеет огромное количество приверженцев. Собственно, вся идея либерального глобализма основана на этой концепции: не надо ничего делать, лишь выполнять реформы, которые спускают извне, полностью открыть внутренний рынок и расставить везде иностранных консультантов. Мол, все равно наши чиновники воруют, а бизнесмены их коррумпируют, не лучше ли отдаться воле внешних управляющих и слиться в глобалистском экстазе? Собственно, такой политический период в новейшей истории уже был. Правительства, начиная от Гайдара и заканчивая Черномырдиным, были филиалами МВФ, Всемирного банка и пользовались услугами сомнительных консультантов. Да и правительство Михаила Касьянова по большому счету двигалось в этой же логике. Финансовый же блок правительства продолжает руководствоваться монетарной либеральной идеологией до сих пор. Промышленное лобби в правительстве РФ не намного сильнее, чем в 90-х, — представлены только газовики и нефтяники. Немного усилились лоббистские позиции военно-промышленного комплекса, что сразу же сказалось на развитии отрасли.

В новейшей истории Евразии достаточно примеров государств, которые пошли полностью по внешнему сценарию реформирования. Аскар Акаев проводил образцово-показательную либерализацию Киргизии — государство ушло из всех отраслей экономики. В кратчайшие сроки было продано все, кроме ГЭС. Даже богатейший золоторудный комбинат «Кумтор», и тот продали канадцам, причем по идеально-либеральной схеме — через распределение прибыли, когда инвестор получает полный доступ к недрам и отдает государству незначительную часть. Остается государству столько, сколько от своих щедрот отсыпет инвестор, потому что понять реальную добавленную стоимость невозможно, так как государство не контролирует недра. Так, за три квартала 2014 года в бюджет Киргизской республики было перечислено около 80 миллионов долларов, притом что за этот же период было реализовано золота на 362 миллиона долларов. Куда и кому ушли 250 миллионов? Почему государство не вернет под свой контроль стратегическое предприятие? Зачем было отдавать контроль над извлекаемыми запасами золота иностранному капиталу? Ответить на эти вопросы с точки зрения здравого смысла невозможно. Но логика либеральных реформаторов иная: в реформы надо верить, потому что все мы трудимся на благо глобализации и создания всемирной корпорации; да, сначала будет тяжело, местами даже до войны может дойти, но потом придут корпорация и глобальный капитал и все расставят по своим местам. Вера в либеральные реформы стала особой формой светской религии. На унавоженное другой светской религией — социализмом — мышление очень плотно легла вера в либеральный глобализм. Вчерашние преподаватели диалектического материализма с таким же рвением, как доказывали верность политэкономии Маркса, стали доказывать верность идей Макса Вебера и поклоняться невидимой руке рынка.

Рациональный подход и прагматичный анализ подсказывают, что реформы, предлагаемые МВФ и другими операторами глобального финансового капитала, ведут к разрушению государства и расслоению общества.

Новейшая история Грузии демонстрирует нам, до чего доводит вера в реформы и невидимые руки. Государство под чутким руководством президента Саакашвили продало все активы, начиная от металлургических заводов и минеральной воды «Боржоми» и заканчивая троллейбусами и канализацией в городах. Все полученные ресурсы были пущены в фан-проекты в современной архитектуре: отремонтированы фасадные части крупных городов, реконструирована набережная в Батуми и приведен в порядок центр Тбилиси. На этом средства закончились и президент, продавший всю государственную собственность и проигравший войну, сбежал. Реформы закончены. Всем спасибо, все свободны. Грузия не стала частью никакой корпорации, а государством быть перестала. Единственное, что системно присутствует в Грузии из государственных функций, это полиция. Что и понятно — в таком государстве риски бунта крайне высоки; и чтобы бунт не перерос в восстание, нужны эффективные полицейские силы. В общем классическая латиноамериканская банановая республика, где могут выжить только контрабандисты, содержатели борделей, ресторанов и казино, а также местные князьки, которые получили свою маленькую долю в госсобственности. Производства нет, внутренний рынок ничтожен, наука и инженерия умерли, потому что ничего собственного, кроме продуктов питания и услуг, не производится.

Аналогичный путь прошла Молдавия. Только там либеральные реформы внедрялись в еще более экзотическом варианте. Поскольку в 1989 году был выбран курс на присоединение к Румынии, то либеральные реформы внедрялись в провинциально-румынском варианте. Фактически произошла вторичная колонизация — создание экономической колонии экономической колонией. В результате в Молдавии практически нет госсобственности, не заканчиваются парламентско-правительственные кризисы, а реально внутренней политикой управляет один человек — олигарх Влад Плахотнюк, который является младшим партнером румынских, германских, французских и арабских корпораций. Экономика Молдавии оказалась настолько разрушена в ходе реформирования, что одна частная корпорация сегодня влиятельнее государства. А вот полиция, как и в Грузии, достаточно четко работает и недовольных разгоняет быстро.

Но ни в киргизском, ни в грузинском, ни в молдавском случае никакого вхождения во всемирную корпорацию, которая наведет справедливый порядок, не состоялось. Так же как не ждет ничего хорошего бывшую Украину, которая пошла по их пути.

Почему же либеральные реформы, рецепты МВФ и рекомендации модных консультантов не дают надлежащего эффекта? Почему вместо неэффективного государства не наступает эпоха справедливого правления невидимой руки? Может, мало жертв принесено реформам? Может быть, надо еще ликвидировать бесплатное среднее образование и скорую помощь? Чтобы наверняка отдать все невидимой руке.

Почему либеральное реформирование не приносит результатов, в которые верят реформаторы и их адепты? Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо внимательно посмотреть, как обстоят дела у тех, кто нам эти реформы и рецепты предлагает. Насколько далеко пошли в разрушении государства в США, Великобритании, Евросоюзе, Швейцарии и остальных канадах. В общем, как обстоят дела с глобальным либерализмом там, где эту идеологию разработали и пытаются внедрить по всей планете. И если мы начнем внимательно изучать внутреннее политэкономическое устройство государств Евроатлантики, то увидим, что ни в Нью-Йорке, ни в Лондоне, ни в Брюсселе, ни в Берне, ни в Оттаве государство как институт вовсе не спешат разрушать.

США ежегодно вкладывают огромные бюджеты в новую программу здравоохранения, увеличивают вооруженные силы и расширяют список научных исследований за государственный счет. Другой вопрос, что в США очень специфическая форма влияния на государственную политику. Фактическим двигателем общественного прогресса является легализованный лоббизм. У каждой влиятельной социальной, культурной или деловой группы есть лоббистская инфраструктура, которая продвигает вполне конкретные законопроекты, статьи в федеральном бюджете и борется за посты губернаторов и за мандаты в сенате и конгрессе. Например, у нефтяников лоббистская группа влиятельная, поэтому во внешней политике часто руководствуются интересами этой отрасли, а вот у строительных магнатов лобби ослабло после кризиса на рынке жилья. Есть лобби у национальных групп, например весьма влиятельны армянское и еврейское лобби. Есть лобби у субкультур. Например, гей-лобби последние 20 лет двигалось посредством культуры, легализуя гомосексуализм и другие формы сексуальных извращений в массовом искусстве, в первую очередь в кинематографе, поп-музыке, современной живописи и литературе. Всего 30 лет инвестиции в массовую культуру — и вот уже в большинстве штатов гомосексуализм легализован и президент Обама обещает федеральный закон. Особняком стоит оружейное лобби, которое заинтересовано в том, чтобы внутренний рынок был открыт для свободной продажи. В культуре также сформирован образ доступного оружия, и спрос на него постоянно растет, несмотря на предупреждения правозащитных организаций, что оружия на руках у населения достаточно, чтобы начать гражданскую войну. Но у правозащитников нет влиятельного лобби, в отличие от оружейников.

Государство в США видит себя в виде арбитра, но тем не менее даже в этой роли сохраняет свои позиции. Государство постоянно укрепляет спецслужбы, расширяет слежение за собственными гражданами, чтобы пресечь нелояльность, создает новые силовые спецподразделения, инвестирует в программы выявления талантов из малообеспеченных семей, привлекает необходимых специалистов из-за рубежа.

Государство в США никто не спешит сдать в утиль и отдать в управление корпорациям. Наоборот, в США корпорации являются партнерами государства и, безусловно, лоббистами. О лоббизме финансового капитала в культуре уже сложены легенды — образ Уолл-стрит многократно описан в сценариях, снят в кинолентах и отлит в бронзе в виде скульптуры быка. Государство отвечает финансовому лоббизму как партнер. В условиях противостояния глобального финансового капитала с промышленным капиталом РФ государство США занимает сторону финансового капитала. Санкции вводит не корпорация и не банк, а государство. Лоббисты могут разработать решение, но легализует его все равно государство. Государство использует финансовый капитал, а финансовый капитал использует государство, но цель у них единая — колонизация нового рынка, где каждый получит свою долю прибыли. Для государства США это ликвидационная сделка по уничтожению конкурента. Для финансового капитала — завоевание нового рынка.

Если мы посмотрим на состояние государства на первой родине либерального глобализма в Великобритании, то также увидим, что никто не собирается отменять государство и приносить его в жертву рынку. Попробуйте получить визу в Британию — и вы поймете, как обстоит дело с государством в Соединенном Королевстве. Все прелести либерального английского государства на себе сейчас чувствуют наши соотечественники, которые последние двадцать лет выводили личный капитал в Лондон и окрестности (как только началась торгово-экономическая война с РФ, государство в Британии сразу же включило режим презумпции виновности по отношению к владельцам паспортов РФ). Ты можешь быть трижды собственником апартаментов, бенефициаром легального бизнеса и обладателем ПМЖ, но будь добр доказать, что твои средства не получены преступным путем. А сделать это непросто, как говорил олигарх глобального масштаба Джон Рокфеллер: «Могу отчитаться за каждый заработанный миллион, кроме первого».

И вот теперь нашим соотечественникам блокируют кредитные карты, отказывают в продлении визы и накладывают арест на недвижимое имущество. Многие плюют на унижения и уезжают назад в Россию. В таком случае государство Британии неплохо наживается на присвоении активов и капиталов российской буржуазии. Как говорят в специфических кругах, «отжать отжатое не западло».

Государство в Британии активно защищает свой финансовый суверенитет. Входя в еврозону, Лондон не спешит отказаться от собственного фунта стерлингов в пользу евро. Служить в вооруженных силах Британии престижно и почетно. Полицию если и не уважают, то точно боятся. Государство поддерживает престижность и авторитет науки и ведущих вузов, где предпочитают учить своих отпрысков представители мирового капитала и политики. Среди мест обучения детей российской, украинской или казахстанской правящей элиты лидируют колледжи Великобритании.

В Евросоюзе с государством тоже все в порядке. ЕС, будучи детищем Германии, перенял у своих тевтонских основателей системный подход к госуправлению. Излишняя бюрократизация союзного государства Западной и Центральной Европы в чем-то даже мешает развитию. Тем не менее государство в ЕС регламентирует все сферы деятельности — от квот по вылову рыбы в северных морях до количества беженцев из Африки для каждого члена ЕС. Отношения между участниками Евросоюза жестко регламентированы и опираются на многотысячные договоры и законы. Можно только представить, какой труд был проделан государством в ЕС, чтобы запустить Шенгенскую зону — территорию свободного перемещения товаров, людей и капиталов. Страны с разным уровнем развития, преступности, национальным и религиозным составом удалось привести к общему знаменателю в вопросах таможенной политики и пограничного контроля. России за почти тридцать лет постсоветского развития удалось выстроить подобные отношения только с Беларусью. С Казахстаном, несмотря на его членство в Таможенном и Евразийском экономическом союзах, до сих существует пограничный контроль.

Евросоюз — высокоорганизованное государство, которое стремится создать союзные вооруженные силы и спецслужбы.

Да, проект «Евросоюз» во многом является политической ширмой интересов Германии и Франции, которые хотят таким образом обрести политический суверенитет, утраченный после Второй мировой, когда ответственность за Западную и Центральную Европу поделили между собой США и СССР.

Евросоюз сегодня напоминает Югославию времен холодной войны: с одной стороны, ты вынужден находиться в зоне влияния СССР, но с другой стороны — особые экономические отношения с Германией, Францией и Италией позволяли сохранять относительную независимость.

Но ЕС уже давно пережил уровень общего рынка. Новое государство стремительно создается на наших глазах, и не учитывать этот фактор уже нельзя. То есть и в Брюсселе, и в Берлине, и в Париже никто не намерен демонтировать государство. Там держатся за институты как национального, так и союзного уровня. Никто не отдает государство на кормление корпорациям. Наоборот, государство стимулирует корпорации, чтобы они активнее становились общеевропейскими. Чаще всего это выражается в поглощении германским и французским капиталами рынков малых стран ЕС. Так была поглощена промышленность Чехии, Польши, Румынии, Греции, отчасти Испании и Португалии. Но тем не менее на фоне экспансии финансового, торгового и промышленного капитала Германии и Франции происходит укрепление западноевропейского государства — очень прагматичными и действенными методами, которые к вере в невидимую руку никакого отношения не имеют.

Почему же так происходит? Почему нам рекомендуют проводить реформы и верить в странные вещи, которые сами авторы и разработчики идеологии либерального глобализма не собираются внедрять? Вот тут придется ввести еще одно рабочее понятие — шоу-политика. Это сложноорганизованный процесс в обществе и государстве, в ходе которого политтехнологическая форма совершенно выхолащивает политэкономическое содержание. Всеобщее избирательное право открыло доступ беднейших слоев населения к влиянию на власть — пускай призрачное, но влияние. Поскольку беднейшие слои населения, как и любые другие, склонны голосовать за себе подобных, то всеобщее избирательное право родило еще одно смежное ремесло, которое всего за сто лет развилось в профессию, — речь идет о политических технологиях. В просторечии политтехнологии называют политическим пиаром, консалтингом и рекламой или, например, информационным лоббизмом. Будучи родом деятельности, которая призвана маскировать политическую реальность, политтехнологии называют многими именами, но речь всегда идет об одном и том же — как заставить представителей одного класса отдать свой голос за представителей другого класса или не пойти на выборы.

Расцвет политических технологий начался в конце XIX века в США. Однако лабораторией, безусловно, была Великобритания, а конкретно — Англия, где почти пятьсот лет парламентаризма содействовали развитию этого ремесла.

Ликвидация рабовладельческого строя в США после войны Севера и Юга, дарование женщинам права голоса, создание отраслевых профсоюзов, на которые опираются влиятельные партии, — конец XIX века изобиловал новыми политическими изобретениями, хотя правящий класс не очень понимал, что с ними делать. Если будешь излишне закручивать гайки — будет ответ в виде стачек, бунта и вооруженного восстания. Финансовый, промышленный и торговый капитал был напуган: и Великой французской революцией, и декабристами в России, и Гарибальди в Италии, и Парижской коммуной. А если не будешь проводить репрессии, даруешь право голоса, то новые граждане из числа беднейших выберут в парламенты социалистов, социал-демократов, эсеров и анархистов в придачу. Замкнутый круг.

Всеобщее избирательное право — обоюдоострый инструмент: с одной стороны, можно выпустить пар в обществе, сгладить противоречия, с другой стороны, можно получить непредсказуемый результат. Не забывайте, что и Гитлер, и Муссолини пришли к власти в ходе победы на выборах. Причем непростой победы: Гитлер штурмовал на выборах рейхстаг трижды, прежде чем получил вожделенное кресло канцлера. Большинство диктатур XX века были сформированы в ходе победы на выборах. И бунты чаще всего поднимают во время выборов или после них.

Как говорят политтехнологи, «выборы — это холодная форма гражданской войны». Действительно, между выборами и гражданской войной больше сходств, нежели различий. В обоих случаях решается вопрос о власти, причем на соревновательной основе. Очень часто победа сомнительна, и проигравшая сторона решает оспорить ее — именно в этот момент холодная форма переходит в горячую, а выборы становятся гражданской войной.

Однако вопрос о власти слишком сложный вопрос, чтобы его можно было свести до банального противостояния. Часто решается вопрос коллективной власти, например выборы в областную Думу и борьба за пост мэра. Никто же не будет затевать гражданскую войну из-за мандатов депутата гордумы. Но тем не менее даже на выборах городских депутатов решается вопрос о власти, только в таких случаях речь идет об экономической власти, потому что городская Дума — это городской бюджет, расходы на ремонт дорог, лицензии, участки под застройку, поставки детского питания в школы и детские сады. На уровне субъекта федерации на кону уже стоят недра, крупные индустриальные объекты, а в приграничных регионах — еще и таможня, и международные торговые потоки.

Выборы власти городского и областного уровней — самый интересный уровень, на котором заметно, как экономика становится политикой (видно рождение политэкономических отношений, причем видно на осязаемом уровне).

Так, крупная московская корпорация активно вкладывается в местные выборы и получает контроль над 1/5 в городском совете провинциального областного центра. Инвестируют во все политпроекты — и во власть, и в оппозицию, и в центристов, и в коммунистов, и в националистов, и в либералов. Под флагами разных партий в городском совете оказывается 20 % депутатов, объединенных вполне конкретными экономическими интересами и целями, которые поставил этим людям общий инвестор. Вне зависимости от партийной принадлежности эти люди выполняют определенные задачи, а у корпорации есть определенные интересы: открыть филиалы своего банка, получить побольше участков для постройки коттеджных поселков и жилых районов, еще бы неплохо оформить пару муниципальных подрядов и заказы для местных производств корпорации.

Городской власти, в свою очередь, необходимы голоса, чтобы принимать бюджет. Время от времени город берет кредиты у банков. По стечению обстоятельств кредит получается в банке корпорации, а все 20 % муниципальных депутатов голосуют за нужные решения. Город получает кредит, который идет на ремонт дорог, подряд получает дочернее предприятие корпорации, где директором числится один из тех 20 % депутатов, а в совете директоров оказывается сын вице-мэра по капитальному строительству и ЖКХ. В общем, обычная история, речь может идти о любом городе — от Норильска до Владикавказа.

Однако в этой истории важно то, как капитал влияет на власть путем выборов, чтобы потом добиться необходимых политических решений, которые уже на втором шаге обернутся повышением капитализации корпорации. В результате корпорация получает и власть, и капитализацию, но достигает этих целей с помощью выборов, то есть благодаря всеобщему избирательному праву.

Как так получается? Ведь народные массы точно не голосовали за политэкономические интересы корпорации. Ответ на этот вопрос — в изучении политтехнологий.

Или обратный пример: в небольшом городе многократно избираемый мэр сформировал закрытую систему власти, депутатский корпус в теме: у каждого небольшой подряд, есть пара оппозиционеров, на которых повесили бирку городских сумасшедших — и погоды они не делают. Многолетняя монополизации в экономике города приводит к тому, что у мэра создается собственная корпорация: очень маленькая, но полноценная. Финансовый, торговый и промышленный капитал мэра присутствует в жизнедеятельности всего города и каждого гражданина: билеты на автобус, в котором ездят на работу граждане, напечатаны в типографии, которой владеет шурин мэра; дороги и межквартальные проезды ремонтирует зять; фешенебельным рестораном с дискотекой распоряжается младший сын — мажор, тусовщик, весельчак и оболтус; старший сын давно на должности в горгазе и курирует газификацию частного сектора; газовые, водяные и тепловые счетчики в этот небольшой город поставляет торговая фирма, записанная на жену мэра; одноклассник мэра возглавляет городской совет, так что все решения принимаются быстро и без проволочек.

Городок маленький, люди прекрасно знают и видят, как их бывший горожанин превратил городскую экономику в частную лавочку. И конечно же, знают, кто за какой фирмой стоит, почему у 19-летней дочки мэра уже второй спортивный «Мерседес» и где она отдыхала на этот раз. Но все же народные массы продолжают голосовать за этого мэра. Назначены очередные выборы. В народе бурлит недовольство. Действующий мэр не особо популярен. И тут откуда ни возьмись появляется толпа кандидатов, каждый из которых много обещает, — начинаются скандалы, политика кажется такой мерзкой, что не хочется даже идти на эти выборы. Тем не менее идут и снова выбирают того же мэра — вместе с его зятьями, шуринами, сыновьями, горгазом, рестораном и ремонтом дорог.

Почему так происходит? Ведь все всё знают и всё равно не голосуют за представителя своего социального класса. Ответ на этот вопрос также лежит в понимании сути политтехнологий.

Итак, мы имеем дело с ремеслом, которое призвано влиять на политическую реальность. Основа этого ремесла держится на заблуждениях и стереотипах, свойственных массовому сознанию. Массовое сознание — странный субъект, который руководствуется не только логическими доводами, но и эмоциями. В этом смысле массовое сознание по своему типу является скорее женским, нежели мужским. Поэтому, кстати, так важна популярность кандидата среди женского электората. Массовое сознание характеризуется склонностью к распространению слухов и сплетен, чрезмерной возбудимостью, эмоциональной и оценочной реакции.

Поэтому задача политтехнологии — поместить гражданина в определенный информационный и эмоциональный контекст, который позволит сделать не такой выбор, как если бы человек действовал, отталкиваясь от своих экономических, социальных и гуманитарных интересов. В стерильных политтехнологических условиях гражданин всегда проголосует за социально и классово близкого себе, но в условиях искаженной политической реальности делает выбор, основанный на вторичных или ложных основаниях.

Ну и что с того, что мэр приватизировал весь город? Зато он нашенский, в футбол по воскресеньям на «Динамо» гоняет! Против него приехал баллотироваться заезжий москвич, который на встречи отправляется с охраной и билборды дурацкие развесил — поэтому проголосую-ка я за нашенского. И невдомек обывателю, что заезжий москвич — это часть общего спектакля, набор информационных и эмоциональных методов, с помощью которых его мотивировали сделать выбор «за нашенского», вовремя напомнили народную мудрость о том, что старый конь борозду дважды не приватизирует.

Политтехнологии всегда искажают политическую реальность. И не стоит думать, что речь идет о банальном обмане, наоборот, обман в большинстве случаев не работает. В свое время, до гражданской войны, рейтинг российского президента Путина в регионах Юго-Восточной Украины был выше рейтингов всех украинских политиков, и кто-то из доморощенных украинских политтехнологов задумал наивный обман и запустил на выборы партию с названием «Партия политики Путина». Расчет был такой, что народ клюнет на фамилию самого популярного политика и проголосует. В списке «Партии политики Путина» шли персонажи, никакого отношения ни к политике, ни к Путину не имеющие, — обычные мелкие проходимцы киевского разлива, место которым — рядом с великим киевлянином Паниковским, между Прорезной и Крещатиком. Естественно, граждане не поддержали никакую «Партию политики Путина», потому что народные массы, может, и излишне эмоциональны, но уж точно не идиоты.

Также на выборах в начале 90-х российские граждане прокатили правящую партию либералов «Выбор России» во главе с Гайдаром, хотя и Гайдар был тогда премьером, и весь телевизор был в руках вместе с админресурсом. А вот уже на президентских выборах 1996 года Ельцина протащить во второй тур с Зюгановым удалось, и раздуть «красную угрозу» до невероятных масштабов тоже получилось. Потому что можно корректировать восприятие реальности массами, но изменить реальность невозможно.

Финансовый капитал в силу своей виртуальности и информационности крайне восприимчив к политическим технологиям. Или, скорее, политтехнологии являются порождением финансового капитала — политиков трудно купить напрямую, но мотивировать их решения намного проще.

И наконец, есть политтехнологии самого высокого уровня — когда влияют на восприятие реальности в глобальном масштабе, когда речь не о банальной конкуренции за пост, а о борьбе идеологических платформ. В современном мире идея должна быть продана как товар, потому что все люди — потребители. Примерно так рассуждает финансовый капитал, когда инвестирует в политические технологии.

Всего за тридцать лет уже выросло поколение, которое считает, что победу во Второй мировой одержал рядовой Райан, что высадка союзников в Нормандии была самой важной битвой с нацистской Германией, что СССР просто толкался с нацистами на границе, закидывая немецкую армию шапками и посылая восемнадцатилетних необстрелянных пацанов врукопашную с помощью заградотрядов.

Поверило общественное мнение, что у Саддама Хусейна было химическое оружие? Поверил обыватель, что малазийский «Боинг» сбила российская армия по личному приказу Путина? В этнические чистки Милошевича? В нарушение прав человека Муаммаром Каддафи?

ИГИЛ, который сегодня изображают главным врагом человечества, всего два года назад был «повстанцами, которые борются против тирана Башара Асада». Усама бен Ладен, которого не так давно ликвидировал спецназ США как террориста № 1, в середине 80-х был идейным борцом с советскими интервентами в Афганистане.

Украинские граждане добровольно поучаствовали в кровавом спектакле Евромайдана, чтобы поменять воров и мошенников во власти на грабителей и убийц.

Все это результат искажения политической реальности. И основная борьба идет на уровне идеологии и мировосприятия.

Аналогично обстоят дела и в сфере колонизации финансовым капиталом: вера в невидимую руку и либеральные реформы является таким же искажением реальности, как химическое оружие Саддама Хусейна и Евромайдан.

Либеральный глобализм как идеология и политическая платформа — это такая же политтехнология, как и перестройка с ускорением. Шоу-политика в чистом виде, за которой нет никакого политического содержания, а есть только внешнее управление в виде рекомендаций МВФ и модных консультантов по реформированию экономики.

Либеральный глобализм — сугубо экспортная политтехнология, которая не применяется в самих США, Великобритании и Евросоюзе. Там никто не разрушает собственное государство только для того, чтобы какая-то невидимая рука все расставила по своим местам.

Либеральный глобализм — это такой же идеологический товар, как и телесказка о рядовом Райане или советский милиционер Иван Драго в исполнении Арнольда Шварценеггера.

Однако, в отличие от кинематографа, речь идет о конкуренции государств и колонизации финансовым капиталом, поэтому искажение реальности поставлено на самом высоком уровне: нужно ввести в заблуждение не только массы, как на обычных выборах, но и правящие элиты конкурентов по мировой войне, чтобы они искренне поверили в либеральный глобализм, чтобы реформы проводились добровольно и с песней. Так же добровольно, как голосуют за мэра, потому что «он нашенский».

Поэтому задача состоит не только в искажении реальности, но и в формировании из представителей глобального класса будущей правящей элиты колонизируемой страны. Так появляются проекты вроде Высшей школы экономики в Москве или Киево-Могилянской академии в Киеве.

Кадровый потенциал носителей идеологии либерального глобализма надо готовить системно и с прицелом на занятие государственных постов. Если мы посмотрим биографии членов финансового блока правительства РФ, топ-менеджеров крупных корпораций и сотрудников администрации, то увидим, что молодое поколение «40 минус» уже широко представлено выпускниками ВШЭ. Этот вуз, где вера в невидимую руку и либеральные реформы является базисом, уже стал кадровым ПТУ для правящей партии и правительства.

Именно на инфицированность правящих элит идеологией либерального глобализма сделал ставку финансовый капитал в Третьей мировой. Идеологическая нестойкость элит и непонимание ими сути мировой войны и роли государства в ней — одна из самых главных угроз для России. Именно в этом заключается опасность проиграть Третью мировую, даже не вступая в горячую стадию противостояния. Так же как проиграли холодную.

Итак, разрушение государства — основа идеологии либерального глобализма. Идеологии экспортной, которая поставляется в страны с недоразвитым капитализмом, несамостоятельными элитами, в страны, уязвимые для финансового капитала.

Говорить о том, что либеральный глобализм является каким-то преступлением по отношению к России, Беларуси или Казахстану, не совсем верно, потому что эта идеология исходит из того, что требуется создать всемирный рынок, который, как и любой рынок, должен регулироваться не государствами, а участниками этого рынка. То есть тем самым финансовым капиталом. Корпорации выполняют функцию приводных ремней финансового капитала, которые внедряют на практике либеральный глобализм.

При этом образ будущего без государства очень предметно показан в современном кинематографе. Фантастика — интереснейший жанр в литературе и кинематографе, потому что показывает то, каким видят будущее современники. Фантастика — это не просто фантазии творца, это как будто проекция настоящего в других условиях, плод надежд или результат страха. Если в конце XIX — начале XX века полет фантазии был направлен на поиск новых технологий, которые должны изменить будущее (так появились «Наутилус» Жюля Верна, человек-невидимка Герберта Уэллса и гиперболоид Алексея Толстого), то к 1930-м годам в будущем искали новые формы социальной организации — этим занимались Беляев, Платонов и даже Булгаков. Последний скорее высмеивал социальные утопии, однако на самом деле антиутопия является такой же утопией, только с мрачным исходом. В европейской культуре появляются Франц Кафка и Альбер Камю. Межвоенное поколение уже волновал не технический прогресс, а способность человека быть человеком — Первая и Вторая мировые войны поставили перед культурой вопросы, о которых ранее мало кто задумывался. Тема справедливости общества и государств без войн создала новое поколение фантастики, которая предсказала покорение человеком космоса. После полета Гагарина в культуре наступает интересный момент — кажется, что будущее уже наступило и покорение Венеры, Марса и галактик лишь вопрос времени. Фантасты делают все более дерзкие прогнозы, в фантастических романах 1960–1970-х люди уже колонизировали Луну и готовятся к высадке на Марс и Плутон.

Но вот уже к 1980-м годам становится понятно, что космос для культуры был чем-то вроде коммунизма для советских граждан — казалось, что если человечество уйдет в космос, то на земле сотрутся все противоречия и наступит эпоха гуманизма, потому что все мы будем объединены общими целями.

Однако с разгаром холодной войны постепенно приходит понимание, что никакой космос панацеей не будет, наоборот — ядерная война кажется более реальной, чем совместное покорение космоса. Новые технологии недоступны большинству граждан, а половина стран третьего мира и вовсе живет в условиях, приближенных к средневековым. Становится понятно, что технический прогресс никакого отношения к справедливому мироустройству не имеет.

В конце 1980-х — начале 1990-х на сцену выходят новые фантастические сюжеты, которые мы можем наблюдать до сих пор. С крушением СССР исчезает советский гуманистический взгляд на будущее — и право заглянуть в завтра остается только у Голливуда.

И тут срабатывает интересный социальный парадокс: США находятся на вершине влияния, а образ будущего получается крайне нелицеприятным. В 1991 году выходит первый «Терминатор»: массового зрителя радуют концепцией порабощения машинами; в это же время появляется блокбастер «Робокоп» о том, что человеку может нездорово прийтись в мире новых гаджетов и технопримочек. В общем 1990-е годы принесли в массовую культуру новый тип фантастики — постапокалиптическое будущее. Вершиной, безусловно, явилась «Матрица», которая показала, что такое корпоративный мир. Ничего нового сказано не было, просто будущее показано в таких ярких образах, что покорило весь мир. Фильмы, компьютерные игры, повести и рассказы о будущем, когда наступит полная власть корпораций, довольно ясно демонстрируют «прелести» тоталитаризма финансового капитала.

В политологии есть такое понятие, как «самосбывающийся прогноз», которое означает, что если системно и долго говорить о какой-то неизбежности, то тем самым можно приблизить эту неизбежность. Голливудская фантастика о постапокалиптическом корпоративном будущем во многом является таким самосбывающимся прогнозом. Когда не миллионы, а уже миллиарды зрителей видят «Матрицу» и верят, что такая «Матрица» возможна в будущем, — она таки возможна. Режиссер, автор сценария и писатель — творческие люди, поэтому склонны проецировать наблюдения из окружающего мира на будущее. Это свойство особенно раскрывается в творческих людях в условиях любой диктатуры (не имеет значения какой — партии или финансового капитала). В условиях диктатуры, когда от творца требуют показателей вроде классового соответствия или финансовой отдачи, он становится склонен к иносказаниям и сложному символизму — то, что нельзя сказать прямо, приходится высказывать с помощью намеков и образов. Культура, которая интересуется будущим, — это всегда предупреждение поколению. И то, что великая североамериканская культура в последние тридцать лет ударилась в постапокалиптические сценарии, не может не настораживать.

Почему так происходит, вполне объяснимо: события фильма «Робокоп» разворачиваются в Детройте — машиностроительной столице США и очень развитом городе на протяжении всего XX века. А вот в XXI веке оказывается, что Детройт реализовал худшие прогнозы «Робокопа» — город вымер, большинство домов лишены центрального водоснабжения и канализации, полиция годами не бывает в отдаленных районах, где реальная власть принадлежит бандам. В 2013 году город объявил себя банкротом, долг составил более 20 миллиардов долларов. Это был самосбывающийся прогноз или творческий человек увидел общественные и экономические тенденции и показал их в условиях будущего?

Аналогично обстояли дела и в конце XIX века. Русская революция смогла состояться только в 1917 году, после трех лет изнурительной и кровавой Первой мировой, однако Некрасов, Достоевский и Горький видели тенденции в обществе и государстве задолго до революции.

Постапокалиптическое будущее в стиле «Безумного Макса» или «Матрицы» показывает нам, что такое жизнь без государства. Потому что если отбросить в сторону все страшилки и спецэффекты, то перед нами рисуется картина будущего, где общество осталось один на один со своими внутренними страхами. Государство демонтировано — его либо заменили компьютерной программой, либо оно погибло в ходе больших войн, а общество без государства сразу же вернулось в свое природное состояние — борьбы всех против всех. Единственными островками порядка являются корпорации — частные структуры, которые ограждены от внешнего мира своими спецслужбами, технологиями и жилыми блоками. У человека есть простой выбор: либо стать инструментом корпорации и лишиться воли, но сохранить жизнь, либо бороться за выживание в обществе без государства и, скорее всего, погибнуть.

Однако культура, в отличие от экономики, может только предупреждать. Реальность же состоит в том, что постапокалипсис, которым пугает Голливуд, уже давно стал реальностью. Во что превратилась Ливия без государства? Что такое Ирак после демонтажа государственности имени Саддама Хусейна? Чем жизнь в Сомали отличается от жизни в «Безумном Максе» или «Голодных играх»? Если кто-то думает, что Африка или Ближний Восток где-то далеко, то можно посоветовать съездить на Донбасс — в районы, оккупированные добровольческими националистическими батальонами вроде «Торнадо», «Азов» или «Правый сектор», и посмотреть, что такое общество без государства и как реализуются принципы «человек человеку волк» и «выживает сильнейший».

Итак, ценой проигрыша в Третьей мировой войне будет демонтаж государства. Россия слишком большая страна, к тому же обладающая ядерным оружием, чтобы можно было разобрать на части государство в ходе прямой интервенции. Поэтому ставка сделана на деградацию государства, которое будет демонтировано правящим глобальным классом в ходе реформ и жертвоприношений невидимой руке рынка.

Мы должны не забывать, что демонтаж государства — это в том числе и большой бизнес, в котором участвуют тысячи наших сограждан прямо и миллионы — опосредованно. Наглядный пример того, как это происходит, — история с пригородными поездами в ряде российских областных центров в середине 2014 года. Тогда корпорация РЖД отказалась дотировать убыточные электрички в провинции и попыталась переложить расходы на плечи местной власти. Для губернаторов это тоже ненужные расходы, поэтому они просто отказались изыскивать средства. Электрички начали отменять, в результате чего отдаленные деревни и поселки остались отрезаны от сообщения с областными и районными центрами. Дело дошло до президента — и после его вмешательства средства нашли. Однако сути это не меняет, потому что показывает работу либерального глобализма как идеологии. Возить пенсионеров и нищих селян невыгодно? Давайте закроем маршруты.

Но ведь государство тем и отличается от корпорации, что способно управлять процессами не только в бизнес-логике. Платить пенсии тоже не особо выгодно с точки зрения бизнеса, бесплатная медицина также затратна, зато выгодно выращивать людей на органы.

Преступность либерального глобализма заключается в том, что государство перестает быть ценностью для правящих элит. Ценностью являются капитализация компании, биржевые котировки и цена акций. Социальная же составляющая остается за скобками и рассматривается как рудимент — расходы, которые приходится нести, хотя не хочется.

Ликвидация государства — это бизнес. Однако поскольку напрямую ликвидировать государственность невозможно, то внедряется двухходовая политэкономическая схема: на государство вешается вся социальная часть, а частный капитал забирает себе все доходные статьи. Действенность этой схемы хорошо видна на примере моногородов. Будучи встроенными в отраслевые вертикали, каждый сам по себе моногород обречен, их имеет смысл рассматривать исключительно как структурные подразделения отраслевой вертикали в государственной экономике. Если в конкретном моногороде приватизировать прибыльный актив вроде комбината и вывести точку прибыли за пределы города, то рухнет вся социальная инфраструктура, потому что детские сады и ясли находились на балансе комбината, он же обеспечивал путевками в санатории. Даже отопление в домах было «дополнительной нагрузкой» к комбинату.

Но в рамках идеологии либерального глобализма комбинат отдельно, а детские сады, отопление и горячая вода — отдельно. Поэтому комбинат будет приносить прибыль частному владельцу либо корпорации, а социальные издержки будет оплачивать государство, которому, естественно, не хватит средств, полученных от налоговых отчислений, потому что на изъятие добавленной стоимости государство уже не влияет. А пенсии надо платить исправно, как и подавать горячую воду в дома.

Для финансового капитала нет границ, и инвестору все равно, что это за предприятие и в каких условиях оно создавалось. Главное — извлечь добавленную стоимость и как можно быстрее конвертировать прибыль в личный капитал.

Так, из добавленной стоимости, создающейся на уральских металлургических заводах и сибирских нефтяных месторождениях, формируется рынок элитной недвижимости на Рублевском шоссе и загородных поселков поскромнее. Потому как финансовый капитал ищет свободные ниши на рынке. В результате стоимость квадратного метра в районе металлургического завода отличается от стоимости квадратного метра на Рублевке в несколько сотен раз, хотя рыночная стоимость рублевской недвижимости обеспечена добавленной стоимостью, которая произведена рабочим, живущим в километре от своего металлургического завода. И если считать стоимость квадратного метра в строительных материалах и работах, то разница в фактической и рыночной цене не может быть выше, чем в несколько раз. Но государство не участвует в регулировании ценообразования, потому что в рамках либерального глобализма это не его дело. Сколько стоит баррель нефти — определяет биржа. Сколько стоит квадратный метр жилья — определяют спрос и предложение. Сколько стоит один час работы строителя — определяет конкуренция на рынке труда. Участия государства в этих процессах нет.

Единственный процесс, на который влияет государство в рамках либерального глобализма, — социальные расходы. Кого-то, например московских пенсионеров, придется дополнительно субсидировать, потому что на девять тысяч пенсионных рублей в столице не проживешь. А кому-то, например пенсионерам провинциальным, придется провести монетизацию льгот, когда вместо бесплатных лекарств гражданин получит небольшую компенсацию. И плевать, что после тридцати лет работы на тяжелом производстве денег на лекарства тратится больше, чем вся пенсия. Но монетизацию провести придется, потому что у государства нет денег на бесплатные лекарства: фармацевтические предприятия уже давно не принадлежат государству. То есть для того, чтобы обеспечить бесплатными лекарствами, надо их покупать на рынке у частных производителей. А средств у государства все меньше и меньше, потому что частный капитал изымает все больше добавленной стоимости, а социальные расходы растут с каждым годом.

Ликвидация государства — это большой бизнес как внутри страны, так и вовне. С началом торгово-экономической войны в России начался легкий банковский кризис. Частные и государственные банки привыкли строить бизнес на привлечении дешевых кредитов и последующей их перепродаже на внутреннем рынке, причем перепродавали кредиты всем подряд — и частным лицам, и муниципалитетам, и госкорпорациям. Хотя постановка вопроса о кредите для РЖД, «Роснефти» или «Газпрома» сама по себе странная — зачем кредитовать сверхприбыльную корпорацию? В чем экономический смысл этого действия? В том, чтобы корпорация тратила средства на непрофильные активы, такие как холдинг «Газпром-медиа», куда входят телеканалы ТНТ, НТВ и другие помельче?

Тем не менее бизнес по покупке дешевых кредитов с последующей перепродажей процветал. После начала торгово-экономической войны он накрылся, а долговые обязательства банков остались. В результате государство предоставляет банкам с частным капиталом многомиллиардные кредиты на реструктуризацию долгов, то есть фактически оплачивает многолетние спекуляции. Не забирает проблемные банки в госсобственность, не выкупает долги граждан, чтобы затем перевести их в государственные банки. Почему-то спасаются частные финансовые учреждения, которые интегрированы с глобальным финансовым капиталом больше, чем с государством.

Третья мировая поставит государство и народы России перед выбором: либо выстоять, очистив госаппарат от носителей идеологии либерального глобализма, агентов финансового капитала и элит, интегрированных в глобальный класс, либо погибнуть в ходе экономического кризиса, вызванного неспособностью оплачивать государственные и общественные расходы и одновременно компенсировать нарастающие долги частного капитала, который будет шантажировать государство своим монопольным положением в разных секторах экономики.

Не даст государство кредит на реструктуризацию долгов «АвтоВАЗа»? Тогда финансовый капитал отправит на улицу десять тысяч безработных в Тольятти и Самаре. Не заплатит федеральный бюджет за электрички в провинции? Частно-государственная корпорация РЖД создаст очаг напряженности в половине регионов России.

Государство, которое позволило себе либеральный глобализм как правящую идеологию, обречено в мировой войне. Написав на знаменах лозунг о неприкосновенности частной собственности и презумпции невиновности частного капитала, государство сделало само себя заложником ситуации, потому что интересы государства и частного капитала прямо противоположны. Государство заинтересовано в развитии, то есть в изъятии добавленной стоимости и ее распределении между социальными расходами, новыми рабочими местами и производственными мощностями. А вот частный капитал заинтересован в изъятии добавленной стоимости с минимальными социальными издержками и с последующим ее превращением в капитал финансовый, который тут же утекает в тихие финансовые гавани.

Пока государство не осознает, что в Третьей мировой идет речь о его физическом выживании, одержать победу будет невозможно, потому что слишком велики соблазны продолжать бизнес по демонтажу государства, который велся последние тридцать лет. Но если начиная с 2000-х годов на фоне высоких цен на нефть, сверхдоходов федерального бюджета и восстановления управляемости госаппарата процессы бизнеса по демонтажу государства немного замаскировались, то теперь по мере нарастания Третьей мировой все противоречия будут только обостряться. Каждый кризис на границах, аналогичный украинской гражданской войне, присоединению Крыма или войне с Саакашвили 08.08.08, будет стоить государству либо наступления на интересы финансового капитала внутри России, либо сокращения социальных затрат и роста недовольства.

Слишком велики обороты бизнеса на ликвидации государства, чтобы эти процессы могли прекратиться сами по себе или в надежде, что у российского капитала проснутся патриотические чувства. Потому что, как показывает новейший опыт, Крым, конечно, наш, но даже «Сбербанк» не открывает там свои филиалы. Поскольку интересы финансового капитала и государства — это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

Глава 7. Последствия разрушения государства

Итак, мы определили, что одной из целей Третьей мировой будет уничтожение государства проигравшей стороны. А так как в XXI веке сформировался особый тип государства, то демонтаж такой организационной конструкции грозит необратимыми процессами. Поколение наших отцов пережило крушение одного государства — СССР, после чего огромные территории стали просто непригодны для жизни. Таджикистан, например, так и не выходил из перманентного кризиса, потому что на его границе последние тридцать лет идет война. Вблизи границ России всего год идет война — гражданская на Украине, — и это уже привело к дисбалансу системы и огромным дополнительным расходам, а у Таджикистана на границе тридцать лет — как на Донбассе последний год. Что будет с маленьким восьмимиллионным государством, если в Афганистане, с которым у него общая граница 1344 км, последние двести лет идет постоянная война с нечастыми перемириями, которые редко длились более десяти лет. Помните доктора Ватсона, компаньона супергероя английской литературы Шерлока Холмса? Так вот, он по сюжету был ранен как раз в Афганистане, где служил военным врачом. Великобритания с середины XIX века до середины XX века вела сто лет войны в Афганистане, свергала одних правителей, ставила новых. И не только в Афганистане, но также на территории нынешних Пакистана и Индии, причем смысл войны заключался в натравливании одних племенных союзов на другие.

На территории современных Индии, Пакистана, Бангладеш и Афганистана столетиями жили очень разные народы. Мусульмане преимущественно живут на территории нынешнего Пакистана, но их много и в приграничных провинциях Индии, точно так же много индуистов в приграничных регионах Пакистана. И эти народы нормально сосуществовали, потому что фактически это один народ, просто исповедующий разные религии. Учитывая, что в индийской культуре добродушно относятся к другим религиям, то жили индуисты, кришнаиты и мусульмане терпимо — не без конфликтов, но геноцидов друг другу не устраивали. И вот в результате колонизации между индуистами и мусульманами начинают возникать конфликты, которые всячески поддерживаются на всех уровнях колонизации — экспедиционными войсками Ост-Индской компании и ее торговыми агентами, генерал-губернатором и вице-королем Индии, частными наемниками.

Раджам поставляют оружие с большой скидкой, но при условии, что этот раджа начнет войну против другого раджи. А теперь представьте, что таких раджей несколько десятков, а на вершине сидит царь или король — наследник престола Великих Моголов, — который реальной власти не имеет и давно коррумпирован Ост-Индской компанией.

Через тридцать лет такой деятельности территории нынешних Индии, Пакистана, Бангладеш и Афганистана превращаются в большое поле битвы. А посредником между всеми конфликтующими сторонами является генерал-губернатор и вице-король Индии и по совместительству — наместник Ост-Индской компании, который должен обеспечить ей прибыль. И он добивается своих целей — корпорация и корона зарабатывают на продаже оружия, тем самым обеспечивая рабочие места в Англии и Шотландии. Постоянная война приводит к тому, что колониальные товары стоят очень дешево, а голод, который сопровождает любую войну, позволяет обменивать товары с высокой добавленной стоимостью на продукты питания, причем по очень выгодному курсу.

Зачастую смысл сделки заключался в том, что склады Ост-Индской компании забивали продовольствием, а затем провоцировали конфликт между раджами — и через полгода, когда начинался голод, корпорация выгодно продавала вовремя сделанные запасы. Ничего личного, только бизнес. Этот конфликт продолжался около ста лет, до тех пор пока Британская империя не передала пальму первенства в деле колонизации Евразии Соединенным Штатам. И сегодня США делают в Афганистане то же самое, что делали британцы сто лет назад: поддерживают пуштунов против афганских узбеков и таджиков, одновременно пропускают с территории Пакистана боевиков, которые являются наемниками и поддерживают то пуштунов, то узбеков, то таджиков.

Каким может быть государство в бывшей республике СССР, которая последние тридцать лет живет по соседству с Афганистаном? Трудовая миграция из Таджикистана — это на самом деле глубокая трагедия таджикского народа. Это небольшой народ, который, с одной стороны, конфликтует с узбекским национальным проектом, а с другой — граничит с афганской черной дырой.

США всегда реализуют одну и ту же стратегию — стравливать между собой глупых варваров. Сначала так столкнули индейские племена, которые радостно вырезали друг друга и освободили континент для носителей протестантской этики. Потом так стравили индуистов и мусульман Индостана — и бьют они друг друга до сих пор. Стравили шиитов и суннитов в Ираке. Пытаются сделать то же самое в Сирии — и достаточно успешно.

Так вот, суть этой технологии крайне проста: надо дробить племена индейцев до минимума, чтобы потом забрать голыми руками. Причем совсем недавно эту же технологию реализовали с восточнославянскими народами — речь идет об украинском кризисе и последовавшей гражданской войне. Сначала стравили украинский народ с русским, затем граждан бывшей Украины между собой — объектом травли стал сначала Крым, а потом Донбасс. Но процесс стравливания продолжается уже внутри остатков Украины: назначили Саакашвили губернатором Одесской области, поддерживают олигарха Коломойского и сталкивают его с президентом Порошенко, параллельно заигрывают с теми, кто окопался в Закарпатье, работают с «Правым сектором».

Но украинцы, поддерживающие Евромайдан, стали слишком «евро» (и слишком мало украинцы), чтобы понять, что они всего лишь племенной союз индейцев, до судьбы которых никому нет дела. И стравят они сегодня Порошенко с Саакашвили, как в свое время вождя Пьяный Опоссум с вождем Ощипанный Павлин. Вы ведь не думаете, что индейские вожди все были сплошь Соколиный Глаз и Верная Рука? Наоборот, большинство индейских вождей очень быстро спились и брали от американских колонистов взятки золотом, новыми ружьями и виски.

Жизнь без государства — путь в исторический тупик и высоковероятная смерть народа. Не быстрая смерть, а постепенное угасание в ходе постоянных конфликтов и войн, которые, конечно же, будут сопровождать массовая эмиграция, голод и лишения.

Поражение в мировой войне и демонтаж государства почувствуются не сразу. Пройдет пятилетка, прежде чем граждане поймут, что такое коллапс правоохранительной системы и превращение частей крупных городов в трущобы и фавелы — районы, куда и днем без оружия или проводника зайти небезопасно. Что такое трудовая миграция, станет понятно, когда в райцентре не останется квалифицированного электрика, чтобы устранить аварию на магистральной линии. Или когда пожар не смогут ликвидировать, потому что единственная пожарная машина в округе сначала не завелась, потом поломалась, а пока приехала — все сгорело, да и брандспойт все равно не работал — и ближайший работающий пожарный гидрант был в километре от пожара.

Смерть государства — это не фантастический сюжет или политологическая формула, а вполне конкретная деградация основных функций жизнедеятельности. Причем такая деградация уже наблюдается: в райцентрах Молдавии уже давно нет централизованного отопления и горячей воды, население все перешло на автономное отопление и водонагреватели, благо климат теплый, а суровые зимы бывают редко. В кавказских республиках и Средней Азии есть заброшенные деревни, аулы, кишлаки и махалли, где электричество закончилось вместе с советской властью — и никто его проводить не собирается.

Но государство XXI века значительно отличается от государства XX века. Существенно вырос технический уровень оружия. Сегодня один человек может привести в действие оружие, способное разрушить жилой дом или уничтожить сотню людей.

Коллапс любого государства всякий раз сопровождается гражданской войной. Так было всегда в везде: в Римской республике (и потом империи), Византии, Древнем Египте, Британской и Российской империях, Французской республике, Китае и Корее.

В условиях XXI века оружие, которое может попасть в руки участников гражданской войны, вызывает опасения. Современные военные гаджеты не оставляют человеку возможности выжить, поэтому разрушение государства в Третьей мировой войне может быть крайне жестоким и кровавым. Впрочем, в XX веке все было более чем кроваво. В Первой мировой и гражданской войне на территории рухнувшей Российской империи погибло около 15 % жителей. Каждый шестой. Представьте себя и пятерых своих друзей или родственников, теперь представьте, что один из вас погиб, а еще двое переболели серьезной болезнью вроде тифа, холеры или испанки, все вы последние семь лет постоянно недоедали и умрете на 10–15 лет раньше, чем могли бы прожить, — такова реальная статистика поражения в Первой мировой.

Голод, разрушения и эпидемии — результат мировых войн. Весь набор негативных последствий обрушивается на народы не в ходе самой войны, а от последствий разрушения государства.

Дело в том, что государство как явление социальное — устойчивая конструкция. Государство — это сверхколлектив, соответственно, историческое время для государства течет не так, как для других коллективов и социальных явлений. Устойчивость государства как социального коллектива базируется на многочисленных механизмах саморегулирования и восстановления. Государство находится в постоянном диалоге с обществом, откуда черпает обратную связь. Так, наиболее устойчивые и успешные государства интегрированы с местным самоуправлением, причем под местным самоуправлением вовсе не имеются в виду привычные нам формы вроде городских дум или областных советов. Каждый этнос вырабатывает свои формы самоорганизации. Это может выражаться и в советах аксакалов и старейшин у народов Кавказа и Средней Азии. В индустриальных регионах такими формами самоорганизации могут выступать профсоюзы. В Великобритании, например, до сих пор сохранены институты самоорганизации в виде аристократических закрытых клубов, которые имеют влияние на государственную власть больше, чем парламент. В США институт легального лоббизма также форма саморегуляции общества.

В дореволюционной России была крайне сложная система саморегуляции государства через интеграцию с обществом, при этом империя была пестрым государством с огромным количеством этносов, культур, религий, верований и языков. Поскольку Российская империя расширялась как монархический проект, то распространение государственной власти шло по монархическим схемам.

«Божиею поспешествующею милостию Николай Вторый, император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсонеса Таврического, царь Грузинский; государь Псковский и великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; государь и великий князь Новагорода низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северныя страны повелитель; и государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горских князей и иных наследный государь и обладатель, государь Туркестанский; наследник Норвежский, герцог Шлезвиг-Голштейнский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая» — вот официальный титул последнего руководителя Российской империи.

Титулы российского императора — это не просто красивые регалии: за каждым титулом стоит история вхождения этой земли в общегосударственный проект. Для кого-то высшая власть империи пришла на смену княжеской власти, например для жителей Владимира, Москвы и Вологды. Для кого-то, как для поляков, высшая власть пришла на смену королевской. Кого-то (финнов) «выиграли» в войну у шведской короны. Грузинский народ добровольно присягнул и передал высшую власть императору России.

Однако интеграция в общее и союзное государство Российское вовсе не означала, что грузин и поляк, ставшие подданными империи, будут равны в правах и свободах. Государство гарантировало лишь общую правовую рамку, обеспечивая подданным возможность реализоваться в имперских проектах и сделать карьеру в государственных институтах. Устройство местного самоуправления у подданных единой империи было совсем разным. Жизнь общества в той же Грузии регулировалась совершенно не так, как жизнь общества в Царстве Польском, — для кавказского общества были характерны национальные формы самоорганизации, такие как советы старейшин и кровная месть, а в Царстве Польском и вовсе была своя конституция. Впрочем, несмотря на культурные особенности, у этих территорий была общая черта — огромное количество национальной аристократии. В Грузии каждый второй — князь, а в Польше панским титулом часто обладал захудалый отпрыск древнего рода, который сегодня сам обрабатывал свою скудную землю и едва сводил концы с концами. Собственность большинства грузинских дворян заключалась в коне, бурке, ружье, сабле и титуле.

Однако интеграция в имперское государство открывала для высшего сословия неслыханные перспективы. Так, в русскую армию хлынули потомки провинциальных дворянских родов со всех окраин, так называемые младшие сыновья. Кем мог бы стать в своей родной Грузии четвертый сын местного князя? Притом что у его отца в собственности всего парочка захудалых деревень с землями, не приспособленными для интенсивного земледелия.

Великий русский полководец Петр Иванович Багратион — прекрасная иллюстрация. Его дед Исаак-бег Иессевич — побочный сын картлийского царя, который переехал из Грузии в Кизляр из-за конфликтов с другими аристократическими родами. Отец будущего великого полководца служил в Кизляре в обычной комендантской роте и дослужился до секунд-майора, что равняется капитану в пехоте или есаулу у казаков. Сам Петр Багратион, герой 1812 года, даже не смог получить системного образования, потому что в семье постоянно не хватало денег. Службу Багратион начал в качестве рядового в Астраханском полку. Петр Багратион смог стать тем, кем стал, только благодаря монархической империи — союзному государству грузинской и русской аристократии. Храбрый офицер, попавший под начало Александра Суворова, который умел выделять таланты и продвигать их по военной карьере, — так Россия обрела Багратиона, а Багратион обрел славу и место в истории. Кем был бы Петр Багратион, не получи грузинский народ доступ к сверхгосударству, которым тогда была Российская империя? В лучшем случае храбрым грузинским аристократом, который тратит свою жизнь на конфликты с такими же, как он.

Еще один показательный пример — судьба польского аристократа Юзефа Зайончека. Зайончек и Багратион — представители одного поколения. Зайончек родился в 1752 году, а Багратион в 1765-м. Оба принимали участие в войне 1812 года. Только Багратион на стороне Российской империи, а Зайончек на стороне Наполеона. До этого Зайончек успел поучаствовать в восстании Тадеуша Костюшко, которое было направлено на выход Царства Польского из Унии с империей Романовых. Еще раньше участвовал в войне на Балканах на стороне Турции против России. После поражения Наполеона был взят в плен, после чего в 1815 году уже российский император назначает его своим наместником в Царстве Польском.

Решение центральной власти империи вполне объясняется в рамках монархической модели союзного государства. Российская монархия не порабощала польский народ, просто русский император выиграл у польского дворянства право на титул, то бишь на верховную власть. А вот своим наместником эта верховная власть может назначить в том числе и своего противника, который признает эту власть. Таким образом вбивался клин между польскими элитами и народными массами. Все потому, что элиты всегда тяготеют к договоренностям и лояльности для сохранения капиталов и статусов, а имперская власть в Петербурге им это гарантировала.

Мог бы идейный борец с русскими императорами Юзеф Зайончек сделать такую карьеру, какую сделал в имперских проектах Франции Наполеона и России Александра I, в условиях национальной польской монархии?

Как и герой Бородина Петр Багратион, польский сепаратист, а затем наместник императора Зайончек — яркий пример социальных возможностей сверхгосударственности.

Однако на местах, несмотря на открывающиеся институты сверхгосударства, продолжают работать механизмы общественной саморегуляции и самоорганизации. Остаются советы старейшин; местные князья, как и сто лет назад, режут друг друга в глупых конфликтах и практикуют кровную месть, а где-нибудь в провинции Варшавской губернии захудалый польский пан считает, что Россия смертельно оскорбила его гонор, лишив права выбора короля из числа себе подобных панов, но его сосед — менее гонористый, но более расторопный — делает карьеру в гарнизонах в Средней Азии или бороздит мировой океан под Андреевским флагом.

Государство может быть эффективным и устойчивым только тогда, когда не подавляет самоорганизацию общества, а механизмы саморегуляции использует для общего блага.

Так, в XVIII веке имперское государство в России столкнулось с проблемой запорожского казачества. Долгие столетия войн и конфликтов с Крымским ханством сформировали особый тип военно-государственной самоорганизации в приднепровских землях.

Сечь — это особая форма протогосударственности, которую можно сравнить только с Ордой. Запорожская Сечь — это православная Орда (протогосударство, которое находится в постоянном движении, — где стали табором, там и столица). При этом Сечь обладает такими признаками государства, как вертикаль власти, собственное право, бюджет и внешняя политика. Правда, Сечь не занимается экономическим развитием и просто собирает дань с окрестных селян. За несколько столетий в Сечи зарождаются собственные аристократические роды, которые стремятся передать власть и собственность по наследству. Из среды казаков выделяется старшина, для которой главной ценностью является уже не Сечь с ее свободными нравами и законами, а собственность. Так казацкая старшина из кочевой аристократии становится аристократией оседлой. Старшина входит в отношения с польскими магнатами, которые управляют политикой Речи Посполитой и ставят на престол королей-марионеток. С Крымским ханством у казацкой аристократии также формируются свои отношения, потому что рабовладельческий бизнес, на котором держалась экономика ханства, крайне выгоден. Третья часть казацкой элиты налаживает отношения с Московским царством, потому что на Севере постепенно оформляется сверхгосударство, которое вскоре станет Российской империей.

Сечь как протогосударство, управляемое казацкой олигархией, устраивало всех игроков до тех пор, пока эти земли были пограничными. Как только Крымское ханство было включено в состав Российской империи, всякая надобность в Сечи попросту отпала. Вечные конфликты и войны в степи и днепровских порогах прекратились, остановилась работорговля, грабить и охранять торговые караваны стало невозможно, подневольные казацкой олигархии крестьяне бежали в новые земли империи, где им было обеспечено свободное владение наделом.

Сечь как протогосударство потеряла свою экономическую базу и превратилась в социального паразита. Казаки без возможности зарабатывать начали превращаться в грабителей и налетчиков. Казацкая старшина, особенно магнаты, постоянно интриговала и выбивала себе особые преференции, подстрекая рядовое казачество к бунтам и погромам.

Поэтому Сечь как протогосударство была перенесена на новые территории. Потомки тех, кто называл себя запорожскими казаками или сечевиками, сегодня живут в Краснодарском крае: кубанское казачество — это наследие Запорожской Сечи. Имперское государство, которое значительно расширило свои площади, перенесло военно-государственную форму казачьей самоорганизации на новые территории. Фактически государство предложило запорожским казакам новый социальный контракт: они получают новые, не менее плодородные земли в вечное владение, сохраняют большую часть вольностей и свобод, но при этом должны стать народом-пограничником и охранять рубежи. Также в случае больших войн казачество обязывалось выставлять воинские подразделения. При этом государство гарантировало свободу предпринимательства, беспошлинную торговлю между казаками и подданными Турции по другую сторону границы.

Государство требовало лояльности и готовности выполнять союзные задачи, а в ответ обеспечивало свободу самоорганизации. Хотите, чтобы вами управляли ваши атаманы, сотники и старшины, а не губернаторы и градоначальники? Да сколько угодно! Главное — границу на замке держите.

Тогда, в XVIII веке, государству удалось практически бесконфликтно разрешить назревающий конфликт с протогосударством — Сечью. Рядовое казачество массово переселялось на Кубань, потому что это была еще и дополнительная возможность вырваться из экономической зависимости от казацкой старшины, аристократии и олигархии. Новая земля — новая жизнь, переезжали целыми хуторами и кошами.

Аналогично были устроены отношения с другим протогосударственным образованием — донским казачеством. На его базе в Российской империи была создана особая административно-территориальная единица — Область войска Донского, где также действовали особые правила и нормы.

Причем казачество — это не просто история: до сих пор в Ростовской области РФ, а также в Луганской и Донецкой народных республиках живут люди, которые считают себя казаками, а не русскими или украинцами. В Краснодарском и Ставропольском краях многие также идентифицируют себя с казачеством как с отдельным народом.

Региональная идентичность будет существовать в любом государстве, потому что она основана на институтах самоорганизации общества.

Государство — внешняя рамка, которая обеспечивает общее право и дает человеку возможность реализовать себя за пределами этнокультурной группы. Государство, а особенно сверхгосударство — его имперская форма, — может запускать гигантские проекты и изменять ход истории, поэтому сверхгосударство открывает поле для реализации талантов. Народы и культуры рождают авантюристов и смельчаков, которым тесно в национальном обществе, как правило, консервативном. В национальном государстве таких людей, скорее всего, ждет судьба либо бунтовщика, либо неудачника. Потому как социальные лифты в национальных государствах забиты родственниками национальной элиты, а экономические активы давно поделены и передаются по наследству.

Сверхгосударство открывает для таких людей неограниченные возможности. Так, безродный мещанин Александр Меньшиков может стать миллионером, владельцем дворцов, генерал-губернатором Петербурга, президентом Военной коллегии и единственным русским дворянином в титуле герцога.

Сверхгосударство позволяет человеку вырваться из пучин обстоятельств, а в обществе же, наоборот, обстоятельства управляют человеком.

По такой же схеме в России оказывается молодой французский дворянин с исторической фамилией Ришелье. Внучатый племянник легендарного кардинала Ришелье и будущий основатель Одессы был вынужден бежать из Франции, потому что там после революции дворян отправляют на гильотину. Стремительная и блестящая карьера была обеспечена молодому Ришелье в рамках сверхгосударства, которое тогда интенсивно развивалось и искало авантюристов, как Меньшиков, Багратион и Ришелье. И такое государство становится успешным, потому что каждые новоприсоединенные княжества, царства и герцогства открывают социальные лифты для дерзких и авантюрных.

Но при этом государство, которое последние триста лет ведет активную экспансионистскую политику и привыкло всегда воевать, ликвидируется всего за несколько месяцев внутриполитического кризиса.

В чем была уникальность Первой мировой войны? До этого Российская империя постоянно воевала и с Германией, и с Австрией, и с Турцией. Война с Наполеоном была не менее кровавой, чем Первая мировая, в 1812 году российское общество было раздавлено новостями о сдаче первопрестольной. Почему Первая мировая разрушила то, что строилось столетиями? Ответ на этот вопрос кроется в экономических подоплеках масштабных войн.

Как мы уже поняли, к началу XX века впервые в истории формируется глобальный финансовый капитал. Это связано с изобретением телеграфа и прокладкой трансатлантического кабеля из Европы в Северную Америку. Информационное время до такой степени ускорилось, что для финансового капитала полностью стерлись границы. Теперь для того, чтобы сформировать сверхкапитал в несколько миллиардов, не надо перевозить его в виде золота в трюмах или грузить чемоданы банкнот — достаточно открыть представительство авторитетного банка и посадить клерка с телеграфом. Одной телеграммы, а потом и телефонного звонка достаточно, чтобы совершить сделку в любой точке мира. Финансовый капитал, как мы помним, основан на кредите, то есть на вере продавца и покупателя, что сделка состоится.

Финансовый капитал после изобретения телеграфа и прокладки кабеля в океане стал главным игроком в мировой экономике. Промышленный и торговый капитал стремительно отставал от финансового, потому что для товаров все равно остались границы, а торговый капитал ограничен таможенными сборами и заградительными пошлинами. Финансовый же капитал не связан ничем, кроме выданных обязательств.

Ответственность за вползание в Первую мировую войну целиком и полностью лежит на финансовом капитале. Бурный экономический рост Германии толкал ее к освоению новых рынков. В немецкой экономике формировались огромные капиталы, которые бросались на экономическую колонизацию. Так появился суперпроект железной дороги от Берлина до Багдада, под который хоть саму дорогу и не построили, но уже выдавали кредиты и спекулировали акциями. В Англии этот проект железной дороги был воспринят как угроза торговли с Индией, поэтому в Лондоне предпочли заключить с Россией договор о разделе сфер влияния в Персии, чтобы создать конфликт интересов Берлина и Санкт-Петербурга на Ближнем Востоке, потому что Россия боролась за доступ к богатым рынкам Персии, Ближнего Востока и Средней Азии с не меньшим упорством, чем Германия. В России с середины 1870-х годов наблюдался стремительный рост промышленности, поэтому тот, кто раньше колонизирует аграрные рынки Ближнего Востока и Средней Азии, получит сверхприбыли.

И вот буквально накануне Первой мировой на Балканах случаются две войны — первая и вторая балканские. Участники — Турция, Болгария, Сербия, Греция и Румыния.

В ходе первой балканской войны у Турции «отжали» огромные территории, которые распилили между собой агрессивные болгарская, сербская и греческая монархии, опирающиеся на алчный национальный капитал. Этот молодой национальный капитал видел в развале Турции огромные возможности и жаждал построить свои маленькие империи на теле умирающей Порты. Но уже в следующем году в Стамбуле появляются военные советники из Германии и начинают заниматься реформированием разложившейся турецкой армии, в порты Турции приходит много немецкого оружия с заводов Круппа.

И уже через год, в 1913-м, разгорается вторая балканская война. Турция возвращает часть территорий, Болгарию серьезно ослабляют. Внутри всех стран — участниц войн наблюдаются истерия и ура-патриотизм: сербские националисты на коне и вертят монархией, как цыган солнцем; болгары видят себя от моря до моря — хотят контролировать черноморские и средиземноморские порты; румыны считают, что их обделили, и требуют земли вокруг Дуная; грекам надо укрепиться на Севере.

Но это одна картина происходящего, из газет и разговоров в салонах и кабаках. Есть и вторая картина мира — политэкономическая, в которой Германии надо реализовать мегапроект: железную дорогу из Берлина до Багдада, а дальше развить ее в Персию и Индокитай. Так германский капитал сто лет назад намеревался построить сухопутный торговый путь и подорвать монополию Британии в деле торговли с Азией морским путем.

Ради этого проекта надо было стравить между собой балканских славян, чтобы ослабить их и потом взять под контроль одним ударом. Что, собственно, и произошло с Сербией в 1914 году, а болгары к тому времени так ослабли, что с радостью согласились стать союзниками Германии и Австро-Венгрии.

Турция погрязла в кредитах, которые щедро раздавались германским капиталом под перевооружение армии, и попала под внешнее управление. В результате Стамбул выдал государственные гарантии на постройку железной дороги Багдад — Берлин.

Естественно, что такой расклад не устраивал Британию, которая стремительно входила в экономический кризис. Привыкнув за последние сто лет быть самой индустриально развитой страной мира, Британия стремительно теряла позиции. Из ниоткуда возник промышленный капитал Германии. После объединения Бисмарком немецких земель в Германскую империю начался стремительный промышленный рост. Ликвидация таможенных барьеров и большой внутренний рынок стимулировали развитие торгового капитала. В конце XIX — начале XX века германский торговый агент — коммивояжер — был известен во всем мире. Германский торговый капитал поставил дело доставки товаров на очень высокий уровень — по всему миру сновали тысячи торговых агентов, предлагающих германские товары. За океаном рос еще один промышленный конкурент — Североамериканские Соединенные Штаты.

В России после ликвидации крепостного права также началось развитие промышленности, и стал формироваться крупный промышленный и торговый капитал. Русское купечество конца XIX века контролировало целые сегменты мирового рынка. Например, биржевая цена на зерно зависела от российского капитала, вокруг мирового бизнеса по торговле российскими зерновыми создавались целые города. Так возникла Одесса, политэкономический смысл которой заключался в перегрузке на суда сельхозтоваров и зерна из Причерноморья, Бессарабии и Молдавии. Одесса — это точка перехода морского торгового пути в сухопутный и наоборот. Поскольку производство и торговля зерновыми были базовыми отраслями экономики Российской империи, то, соответственно, интенсивно развивались южные регионы страны. С целями развития промышленного капитала была проведена Столыпинская реформа по переселению безземельных и малоимущих крестьян в Сибирь и на Дальний Восток. Промышленный капитал, который формировался в России, имел доступ к безграничным ресурсам. Так зарождался новый тип российского промышленника — фабриканта, как их называли современники. Образ представителя российского промышленного капитала хорошо отображен в романе «Угрюм-река» Вячеслава Шишкова.

Итак, на кону стояла борьба за право лидировать в мировой промышленности — и из этой борьбы постепенно исключали Великобританию. Естественно, потеря первенства отражалась на внутренней политике. Внутри Британии набирали обороты социалистические и профсоюзные движения, правительство пошло на уступки — сократило рабочий день и внедрило пенсионное обеспечение. Война была нужна промышленности Британии не меньше, чем промышленности Германии. Государство стояло перед выбором: либо загрузить заводы военными заказами под будущие победы, либо спад производства обернется протестами и усилением профсоюзов с социалистами. Мировая биржа впервые сыграла свою зловещую роль — усилила желания всех игроков получить монополию.

Государство всегда втягивается в мировую войну с помощью капитала, потому что, как мы помним, капитал стремится к вечной экспансии. Капитал становится заложником собственной природы. Государство ограничено территориально и юридически, а капитал стремится действовать вовне. Капитал требует от государства защиты его инвестиций, причем на всех уровнях — дипломатическом, политическом и военном, в свою очередь государство, понимая стремления капитала к экспансии, начинает разыгрывать собственную партию. Крупный капитал становится инвестором в политические проекты, начинает финансировать их, вкладывается в издание газет и радиовещание. По мере роста информационных и коммуникационных технологий политика становится делом всеобщим. Граждан теперь уже нельзя просто переодеть в солдат и отправить на войну, а даже если так поступить, то толку от таких солдат будет мало.

Производство постепенно профессионализируется, и теперь, чтобы быть солдатом, недостаточно надеть форму и выполнять команды фельдфебеля — чем сложнее становится оружие, тем больше требуется подготовка солдат. Частный капитал, кредитуя перевооружение армии, влияет на образовательные процессы, потому что чем больше фабрик, тем больше квалифицированных рабочих, которые готовы изготавливать новые ружья, но при этом сами брать в руки ружья и непонятно за что воевать не намерены.

Государство по мере вползания в мировую войну всегда находится в кризисе. Можно сказать, что если государство эффективное и современное, то оно найдет способ не участвовать в ней.

Мировая война — это не только столкновение капиталов и политэкономический кризис в сфере всеобщей торговли и накопления капиталов. Мировая война — еще и кризис государственности как института. Во время мировых войн и после них происходит переосмысление многих явлений.

Так, в начале XX века повсюду наблюдается патриотический угар. В Германии намерены одним ударом покончить с Францией, а потом приняться за Россию: легендарный план Шлиффена предполагал, что война продлится всего восемь недель, — сначала мощный бронированный кулак заходит через Бельгию до Парижа, затем капитуляция Франции и молниеносная переброска всех войск на Восточный фронт, сокрушение российской армии и оккупация Западной Польши, Прибалтики и части Беларуси. Отличный был у Шлиффена план, но он не учитывал, что у других участников тоже были свои планы.

Ура-патриоты во Франции также правили бал накануне мировой войны. Там тогда была республика — и никаких королей с императорами не было, но все парламентские партии агрессивно поддерживали колониальные приобретения и войну в Марокко.

Государства накануне мировых войн разогреты патриотически. Интенсивное развитие экономики, связанное с перевооружением и освоением новых рынков, приводит к массовому социальному оптимизму. Гражданам кажется, что страна находится на вершине развития и надо всего лишь уничтожить противного конкурента — и наступит всеобщее счастье. СМИ, в свою очередь, работают на накачку такого ура-патриотизма. Государство чувствует единение с обществом в деле борьбы с внешним врагом и всячески подыгрывает таким настроениям.

В нормальном состоянии государство находится в постоянной коммуникации с обществом, в политике это выражается в наличии групп влияния. В среде агропромышленного капитала наблюдается стремление защититься таможенными пошлинами, а банковский капитал, в свою очередь, требует открытия рынка для свободного движения финансов, при этом снизу на государство давят маловлиятельные, но многочисленные движения народных масс — профсоюзы, общественные организации, массовые партии левых и анархистов. И вот государство решает вместо повышения эффективности управления включить режим ура-патриотизма. Ведь несложно потерпеть всего восемь недель, чтобы победить. Всего два месяца лишений — и победа, а вместе с ней — новые колонии, рынки для сбыта товаров, высокие зарплаты и слава.

Хотя в мировой войне и не бывает победителей, каждая сторона считает, что выйдет победителем именно она. Эта наивная вера является оборотной стороной пропаганды ура-патриотизма и потакания шапкозакидательству. Так, государство на втором шаге начинает верить в пропагандистскую картинку, которую само и нарисовало. Такое поведение прямо свидетельствует о глубоком кризисе. Когда все проблемы и просчеты списываются на происки врагов — это тревожный звоночек, такой же, как и патриотический экстаз государства и общества.

Итак, к 1914 году среди всех участников Первой мировой войны наблюдается патриотический угар. И вот спустя всего четыре года рушится престол за престолом. В России за год — две революции, и царь расстрелян. Немецкий кайзер бежал. Австро-Венгрия развалилась на несколько государств. Британия вроде и сохранилась, но явно потеснена Соединенными Штатами Северной Америки.

Всего за четыре года патриотический угар обернулся ненавистью к монархам и всему правящему классу. Глубокий экономический кризис, голод, нищета, толпы калек, сирот, вдов и бездомных, безработица и уличная преступность. Государство не в силах справиться с проблемами и попросту разрушается, причем это приводит к еще более тяжелым последствиям, потому что если выгнать полицейских, которые прислуживали ненавистному царю, то порядка на улицах не прибавится. Значит, надо сформировать свое МВД, а на это требуется время, следовательно, когда уже нет ненавистной полиции, но еще нет народной милиции — ситуация только ухудшается.

Кризис любого государства обычно развивается по схеме: бунт — вооруженное восстание/переворот — захват власти. Сначала протестные настроения охватывают народные массы: все классы недовольны происходящим, и правящая элита теряет поддержку. Лишения, голод и несправедливость становятся основанием для бунта. Бунт, как и любое хаотическое действие, не имеет позитивного политического смысла. Растянутый во времени бунт способен запустить такую жестокую гражданскую войну, что государство может никогда и не восстановиться. Как это сейчас происходит в Ливии и Сомали.

Если бунт успешен и правящие элиты дрогнули, то начинается второй этап — вооруженное восстание или переворот. Различие между вооруженным восстанием и переворотом лишь в форме выяснения отношений между политическими элитами. Вооруженное восстание — крайняя форма борьбы за власть, потому что в этом случае риск гражданской войны крайне высок (пример использования оружия для борьбы за власть будет воспринят всеми политическими игроками как вызов). Переворот — более мягкая форма смены власти, потому что ограничивается внутриэлитарными разборками.

Но в любом случае финальной точкой является захват власти, причем не имеет значения, как именно этот захват произошел. На повестку дня снова выносится вопрос о государстве. Новый обладатель власти становится перед выбором — либо эффективное государство, либо следующий бунт уже против него — вчерашнего бунтовщика, захватившего власть.

Государство до мировой войны и после — это два разных государства. Даже если формально осталось то же название (хотя чаще всего меняются и границы, и имена).

Так, всего за 40 лет государство в Германии прошло путь от Германской империи до ФРГ с остановками в Веймарской республике и Третьем рейхе. То есть меньше чем за полвека государство опробовало несколько государственных форм управления: монархическая империя, парламентская республика, нацистская диктатура и парламентская федерация.

Аналогично обстояли дела и у России — кризис монархии сначала привел к утверждению либеральной парламентской республики, которая вскоре рухнула, проиграв модели республики Советов. Модель большевиков победила, потому что опиралась на местное самоуправление, чем тогда и были советы. Фактически большевики предложили новую форму организации общества — через региональные парламенты, сеть которых опоясала всю страну.

Государство было как бы надстройкой над всеми этими многочисленными советами, а партия выполняла роль коммуникатора между государством и советами. Вскоре от роли коммуникатора партия большевиков перешла к прямому управлению государством. Впрочем, на тот момент советы были и не против, потому что государство предложило им участвовать в индустриализации и налаживании хозяйства, которое изрядно потрепалось в ходе мировой и гражданской войн.

На месте Австро-Венгрии появилось несколько государств, которые тут же принялись конфликтовать между собой, хотя, казалось бы, исполнилась мечта — сбросили ненавистную монархию Габсбургов. Теперь свобода и у чехов со словаками, и у венгров, и даже у закарпатских русин, но тем не менее разрушительные конфликты не остыли. Границы продолжают двигаться.

В новой России — Советской — разворачиваются схожие процессы: на территории Украины конфликтуют два разных по своей сути государства — пролетарская Донецко-Криворожская республика товарища Артема и Ворошилова и буржуазно-националистическая Украинская народная республика Петлюры и Грушевского; в Грузии к власти приходит блок меньшевиков и националистов; в Средней Азии восстанавливается власть местных феодалов — баев, биев и беков. Государство рухнуло, и пустующие ниши стали занимать новые формы, причем в каждом случае государство стремилось к национальным формам. Где-то, например в Средней Азии, общество тяготело к феодальной раздробленности, а где-то, например на Кавказе, власть перешла к национальной буржуазии, которая опиралась на националистические и социал-демократические настроения.

Но никто и нигде не пытается восстановить предыдущее государство. За восстановление монархии в 1918 году мог агитировать только сумасшедший, причем неважно, где бы жил этот сумасшедший — в Петербурге, Берлине или Вене.

Общество, разогретое ура-патриотизмом, обрушивает всю ненависть на государство, которое не оправдало надежд на скорую победу, причем это были надежды всех классов и групп влияния.

Итак, в ходе мировой войны происходит коллапс государства, которое не выдерживает всех обязательств перед обществом. На деле заключается сделка между обществом и государством: общество делегирует государству сверхвласть и право забирать народ на войну, а в ответ требует быстрой победы и богатой добычи. Общество, особенно разогретое ура-патриотизмом, склонно к поведению по модели толпы. Массированная пропаганда стирает грань между классами в обществе и погружает его в патриотический транс, государство берет на себя сверхобязательства и обещает сверхприбыли. Общество, превращенное в толпу обывателей, с радостью идет на такую сделку. Потому что потерпеть надо всего восемь недель, да и на фронт отправят не меня, а соседа.

Однако пропаганда, как и любой другой стимулятор, имеет свойство привыкания. Через два года войны шапкозакидательские настроения можно наблюдать только у клинических патриотов. На третий год сидения в окопах, когда война пришла в города в виде карточек на продукты, калек на каждом перекрестке, мартирологов в газетах и ежедневных похорон очередных героев войны, пропаганда разбивается о реальность — и общество начинает звереть. Государство же, в отличие от общества, благодаря массированной патриотической пропаганде впадает в состояние эйфории. Правящим элитам кажется, что народ в едином порыве поддерживает правительство и его политику. За годы элиты превращают войну в большой бизнес, что вызывает дополнительную ненависть народных масс и, соответственно, напряжение в обществе. В то время как общество стремительно беднеет, правящие элиты продолжают вести привычный образ жизни. Затяжная война провоцирует экономическую депрессию, которая выливается в бесконечный парламентский кризис. Государство уже не в силах сдерживать противоречия, и перед самым крахом обостряются формы парламентских баталий.

В нормальном состоянии государства борьба в парламенте ведется за доступ к казне. Парламент придумали во Франции, чтобы обсуждать размер налогов, это уже потом парламент превратился в центр политических баталий. Но это произошло не потому, что победили политические идеи, а наоборот — потому что борьба за доступ к казне и налогам вышла на уровень борьбы политических идей.

Любая политическая доктрина имеет шанс на победу только при наличии идеи экономического устройства. Обществу должна быть предложена модель распределения общественных благ, которую будет внедрять государство. А вот форма предложения такой модели — и есть парламент. Парламент — это форма коммуникации между государством и обществом. И если в вашем парламенте начали сильно скандалить и разоблачать друг друга, значит, в обществе тлеют конфликты, а государство утратило с ним связь.

И вот в результате накопления неразрешимых внутренних противоречий государство разрушается. Был самодержец всероссийский Николай Александрович, а стал гражданин Николай Романов, из дворян. Учитывая, что для монархической империи фигура царя как держателя титулов и земель играла интеграционную роль, государство рухнуло в одночасье. И то, что грузинские цари присягали дому Романовых, вовсе не означает их верности Учредительному собранию и Временному правительству. Так же как среднеазиатские баи и прочие басмачи после разрушения власти «белого царя», естественно, объявили царями себя. В Молдавии, например, решили поиграть в собственную парламентскую демократию и временное правительство, которое называлось по-местному Сфатул Цэрий, но очень быстро парламентская буржуазная демократия привела к кризису, после чего Молдавия была поглощена Румынией. Молдавское общество не смогло стать основной нового государства и поэтому попало под внешнее управление более успешного государства. Интересно, что уже через двадцать лет — в 1940 году — Советскому Союзу удалось вернуть Молдавию и Бессарабию из румынской оккупации, причем без единого выстрела — лишь рассредоточив войска на границах и объявив ультиматум. В течение 24 часов территория Молдавии и Бессарабии была очищена от румынских войск. Тогда, в 1940-м, все произошло, как в 2014-м в Крыму — без капли крови и лишних выстрелов.

Советско-партийная государственность СССР оказалась эффективнее парламентско-монархической Румынии, которую в прессе тех лет называли «боярской».

Но что же происходит с государством в момент его краха в ходе мировой войны?

Обычно мы видим политический кризис, который лихорадит большую страну, а потом незаметно он оборачивается экономическим коллапсом и тотальным обнищанием народных масс. Стремительно беднеющее общество в условиях политического кризиса — отличная среда для гражданской войны, что чаще всего и происходит. Демонтаж общего (союзного, имперского) государства, как правило, приводит к усилению конфликтов между бывшими частями единой страны, а не к их локализации. «Незалежные» страны конфликтуют между собой больше, чем конфликтовали, будучи имперскими провинциями или союзными республиками.

В этом смысле показательно сходство исторических судеб народов, которые черпали свою государственность из умирающих Российской и Османской империй, — болгарское, сербское, греческое и румынское государства строились на базе рухнувшей турецкой модели. Национальные республики на Балканах родились на основе антитурецкой идеи, идеологии освобождения. Лорд Байрон уехал добровольцем в Грецию, бороться за освобождение древней Эллады из-под гнета османов. Так же поступил русский писатель Всеволод Гаршин, уйдя добровольцем на фронт русско-турецкой войны за освобождение Болгарии. Многие шли добровольцами в сербскую армию, которая не прекращала войн на Балканах и постоянно расширяла свои территории аж до самого 1914 года.

Молодые республики, рожденные на идеях национализма малых народов, не могли не конфликтовать между собой, потому что народы живут столетиями на Балканах и их расселение никак не совпадает с любой национальной границей, как ты ее ни рисуй. В болгарских городах огромные румынские диаспоры, в горах живут народности, ни по языку, ни по обычаям которых невозможно понять — серб это или болгарин. Так, например, появляется культурная проблема македонского народа, который тяготеет и к болгарской, и к греческой национальной культуре. Многие балканские националисты и вовсе отказывают македонцам в праве национального самоопределения, считая, что это оболгаренные греки либо грецифицированные сербы.

Национальная государственность настолько ущербна, что находится в постоянном конфликте, причем конфликт внутренний чаще всего становится конфликтом наружным. Группы элит, которые борются внутри новорожденного государства, активно ищут внешнюю поддержку — так в «незалежных» парламентах и правительствах образуются пятые колонны (прогерманская, прокитайская, проамериканская и прочие). Это связано с тем, что государственность крайне слаба и отдельные части государства тяготеют к смене юрисдикции.

Данный процесс хорошо виден на примере судьбы Молдавии после Первой мировой войны. Крах имперского государства приводит к созданию национального парламента — Сфатул Цэрий, куда входят делегаты, представляющие разные классы и социальные группы. Большинство мест в этом парламенте, конечно же, за буржуазией, однако есть и социал-демократы, и либералы, и меньшевики с большевиками. Большевики, правда, в этом фарсе участвовать не хотят и создают параллельные органы власти — Советы. Система учреждения Советов и опора на них — важнейшая технология борьбы за власть большевиками. Фактически они разрушали власть буржуазии изнутри — давали власть народным массам на самом низовом уровне. То есть крупный капитал мог сколько угодно собираться в своих парламентах, но зато на местах в Советы выдвигались представители самых угнетенных классов.

Видя активность в разворачивании параллельной власти в лице Советов, в Сфатул Цэрий поняли, что очень скоро они потеряют полномочия — и Молдавская Республика быстро станет Молдавской Советской Республикой. Такая судьба беспокоила молодой национальный капитал, который пришел к власти в лице депутатов Сфатул Цэрий, — и капитал выбирает путь слияния с Румынией путем военной оккупации. Войска королевской румынской армии занимают ключевые города. Молдавская Республика недолго именуется Молдавской Демократической Республикой, но затем становится несколькими рядовыми областями Румынии. Некоторые депутаты Сфатул Цэрий, пытавшиеся протестовать против поглощения, расстреляны румынской оккупационной властью. В отдельных районах Молдавии подымаются бунты и попытки вооруженного восстания, в ответ румынская оккупационная власть усиливает режим диктатуры, жители Молдавии серьезно ограничиваются в гражданских правах, а молдавский язык запрещают, называя его диалектом румынского.

Но молдавский народ в ходе поражения в Первой мировой участвовал в создании нескольких государств: параллельно с Молдавской Демократической Республикой, которая вскоре стала провинцией Румынии, была еще и Молдавская Автономная Республика в составе Украинской ССР. Это альтернативное молдавское государство включало в свой состав нынешнее Приднестровье. Причем Советский Союз никогда не признавал аннексию Молдавии Румынией, поэтому Молдавская Автономная Республика считалась лишь частью Советской Молдавии. И вот наступает момент, когда Советское государство усилилось до такой степени, что стал возможен пересмотр границ, которые были установлены в момент крайней слабости государства.

В 1940 году Молдавия была возвращена в состав СССР без единого выстрела. Вместе с Молдавией вернулись такие города, как Черновцы, Измаил и Белгород-Днестровский.

Неэффективное национальное государство Румынии не смогло удержать области Молдавии, однако уже через полтора года вернулось в Молдавию в союзе с нацистской Германией. Поддержка войны с СССР со стороны Румынии была столь важна для Германии, что румынам даже отдали в управление Одессу — город, стоящий по культурному развитию выше, чем столица Румынии Бухарест.

Борьба молодых республик и склонность их к национальным конфликтам заложены в их основании. Когда умирает имперское/союзное государство, то разрушается совместная сверхидентичность — то общее, что объединяло грузинского обедневшего дворянина Багратиона, французского авантюриста де Рибаса, офицера Лермонтова, внука польских переселенцев Достоевского и потомственных дворян Толстого и Тургенева.

Также была разрушена сверхидентичность советского человека — то, что объединяло армянина Мкртчяна с грузином Кикабидзе и азербайджанцем Бюль-Бюль Оглы.

Сверхидентичность всегда держится на успешных национальных примерах. Об этом нам рассказывает фильм «Мимино» с Вахтангом Кикабидзе и Фрунзиком Мкртчяном в главных ролях: советский летчик — это сверхчеловек, у которого есть сверхидея, а у амбициозного грузинского пилота вертолетов на горных рейсах такой идеей является дальняя гражданская авиация. В этом есть определенная доля самоиронии, потому что летчик-грузин хочет не покорять Север и Сибирь, а управлять комфортными рейсами в лучшие аэропорты мира.

В результате поворотов судьбы советский пилот грузинского происхождения добивается своей сверхцели, причем происходит это опять-таки благодаря советской сверхидентичности. Случайный попутчик в аэропорту представляется фронтовиком, который знал отца советского летчика, и конечно же, фронтовик помогает, потому что оказывается скромно одетым большим начальником, который летит с друзьями из Москвы на рыбалку. Так простой житель грузинской забитой деревни не просто становится пилотом, но благодаря совместному ратному подвигу грузинского народа как части советского народа получает доступ к таким социальным лифтам, которые никогда грузинам не открывались ранее.

Давайте представим себе судьбу грузинского летчика после обретения национальной государственности вместо союзной. Горная авиация приказала долго жить: заправлять вертолеты — дело дорогое, запчастей нет, в общем, больше баранов на вертолетах из ущелья в ущелье не перебросить по дружбе, как с Мимино. Следовательно, советский пилот в условиях национального государства либо доживает свой профессиональный век вместе с вертолетами, либо уходит работать частным пилотом вертолета к местным бизнесменам или преступникам. То есть летает наш Мимино в условиях национального государства больше по кабакам, загородным резиденциям, тайным встречам и стрелкам.

Собственного авиационного флота у Грузии нет, и большинство пилотов уходят на работу в крупные иностранные компании, поэтому наш Мимино в лучшем случае сейчас работает на «Люфтганзу», «Аэрофлот» или «Турецкие авиалинии». Отдельным Мимино повезло пилотировать самолеты президента, членов правительства и крупной олигархии. Но как бы ни сложилась судьба каждого отдельного Мимино, грузинские пилоты были ликвидированы как социальная группа, поэтому перестали воспроизводиться. Национальное государство не способно рекрутировать граждан имперских профессий. Молдавии не нужны космонавты, а Эстония не нуждается в изобретателях ракетных двигателей.

Национальное государство — это всегда упрощение производственных и экономических отношений. В рамках замкнутой национальной экономики невозможно организовать сложный производственный процесс, для которого необходимы доступ к ресурсам (от полезных ископаемых до кредита), наличие собственных научных разработок, инженерных решений и свой инженерно-технический класс наемных работников. Также желательно наличие емкого внутреннего рынка, чтобы собственная разработка могла найти покупателя без международной торговли.

Когда в вашей стране есть НИИ, разрабатывающие самолеты, есть нефть для переработки в авиационный керосин, алюминий и другие ценные металлы, из которых клепают корпус самолета, внутренний рынок, который требует выпуска как минимум сотни таких самолетов, а также многочисленные авиационные училища и курсы ДОСААФ — тогда будут появляться Мимино. При таких условиях парню из забитой грузинской деревни могут открыться возможности, как герою Вахтанга Кикабидзе. В условиях национальной государственности таких шансов нет в природе.

Поэтому происходят упрощения промышленных цепочек и сокращения кооперационных связей. Еще двадцать лет назад в Прибалтике собирали радиоаппаратуру, телевизоры, медицинскую технику и автомобили, а сегодня самый высокий уровень переработки — производство йогуртов, кефиров и шпрот.

Аналогично обстоят дела в Молдавии, Грузии и Таджикистане — республиках, вставших на национальный путь развития.

Деиндустриализация — это плата за отказ от союзной государственности. Отдел продаж большой фирмы после отпочкования вряд ли выживет. Отдел планирования в условиях «незалежности» попросту умрет, потому что короткую прибыль принести не сможет. Как, собственно, и умерли большинство НИИ в «незалежных» Молдавии, Эстонии, Украине, Грузии и Таджикистане.

В преддверии и после мировых войн национальные государства появляются как из рога изобилия. Границы трещат по швам, и на периферии процессы протекают быстрее, чем в столицах.

Крах имперской/союзной сверхгосударственности в ходе мировой войны приводит к вакууму власти, который заполняется элементами национальной государственности и общественной самоорганизации.

Там, где побеждает национальная государственность, начинаются конфликты с соседями, у которых такие же национальные амбиции и комплексы. Там же, где место государства занимает общественная самоорганизация, возникают еще более интересные властные феномены.

Вопрос о власти, который слишком долго не решается, приводит к появлению большого количества всякой разной власти, обычно это происходит на стадии гражданской войны. Вооруженные люди объединяются в банды, отряды — и целые дивизии становятся политическими игроками. Государство в лице армии и полиции теряет монополию на насилие и, соответственно, авторитет. Государство подменяет собой «человек с ружьем» — тот, кто способен удержать власть силовым путем и заставить остальных членов общества подчиниться.

Общество же становится заложником вопроса о власти. В одну и ту же деревню могут прийти сначала красные, а потом белые, сначала ИГИЛ, а потом талибы — и каждый раз это будет власть. Страна может зависнуть в таком состоянии на десятилетия, причем всего за пять-семь лет процветающие земли превращаются в выжженную пустыню. Сегодня эти процессы происходят в Ливии — некогда самой развитой стране Северной Африки, в Ираке, который за пятнадцать лет оккупации превратили в войну всех против всех, в Афганистане, который воюет внутри себя почти двести лет.

Риск того, что государство просто не выживет после мировой войны, крайне велик. Далеко не каждая форма государственности останется, наоборот — эти модели будут конкурировать между собой, разжигая гражданскую войну.

Главный риск краха государства в ходе мировой войны — откат в неофеодализм. После того как государство ликвидируется в ходе бунта и вооруженного восстания, образуется слишком много властного вакуума, который стремятся заполнить все кто ни попадя. Где-то власть может перейти к бандам убийц, насильников, работорговцев; где-то властью станут наркокартели; где-то финансовый капитал подчинит себе все ветви власти с помощью парламентской республики; какая-то часть сменит юрисдикцию, уйдя под внешнее управление более успешного государства.

Когда функции государства начинают перехватывать частные лица, тогда и начинается самое страшное. Государство — безличностный субъект, что более-менее гарантирует равность граждан перед законом, полицией и судом. Как только функции государства себе присваивает частное лицо, тут же включаются совершенно другие социальные механизмы.

Откат в неофеодализм всегда происходит постепенно. Сначала внутри парламентской системы формируются устойчивые кланы, которые распределяют между собой мандаты и квоты в правительстве, по такой же схеме делится бюджет. На втором этапе кланы начинают подменять собой институты власти. Так, судопроизводство отдается клану Х, назначения на таможне регулирует клан Y, а полицией бессменно руководят представители клана Z, который оформился еще в позднесоветские времена. Параллельно идет разделение влияния кланов на регионы страны. Интересно, что на первом этапе неофеодализации, наоборот, происходит сверхцентрализация, потому что кланам нужно использовать позицию центральной власти, чтобы закрепиться в институтах. Это потом, когда государство ослабнет, кланы предъявят свои права на власть.

Таким образом, государство годами разлагается. Фактически государство приватизируют главные экономические игроки, только приватизация государственных институтов, в отличие от промышленных предприятий, проходит в закрытом режиме.

Если ваш клан влияет на назначения прокуроров и судей, то говорить об этом в интервью вы вряд ли будете.

Итак, государство разлагается, образуется вакуум власти, который может быть заполнен в ходе зарождения национального государства, а оно, в свою очередь, гарантированно будет дальше воевать с такими же соседями, либо же в ходе разложения государства страна оказывается отброшенной в неофеодализм. Новое средневековье — та общественная формация, которая ждет большинство стран в XXI веке. Потому что главный приз в Третьей мировой — сохраниться в качестве центра экономического и социального развития, и не откатиться в социальных стандартах на несколько столетий назад. Лучший показатель развитости общества и эффективности государства — цена человеческой жизни. Чем она выше, тем больше шансов, что мы будем жить в приемлемых условиях. Если же цена жизни стремится к нулю, то такое общество обречено на прозябание в условиях нового средневековья, а гражданам светит лишь одна судьба — постоянная борьба за право на жизнь. Новое средневековье — главная угроза Третьей мировой.

Глава 8. Новое средневековье как результат Третьей мировой

Мы установили, что в ходе мировых войн деформации подвергается сама модель государства. Стремительное восстановление СССР после Великой Отечественной и Второй мировой войн смогло состояться только потому, что государство вышло на невиданные высоты. Только проект переноса промышленности из европейской части в Сибирь, Среднюю Азию и на Дальний Восток научил государственный аппарат выполнять невиданные задачи. Советский аппаратный управленец, прошедший школу мировой войны и обретя лавры победителя, умел решать такие задачи, с которыми сегодня не справится целое министерство.

Военное поколение — сплошной социальный парадокс. С одной стороны, война унесла не менее двадцати миллионов советских граждан, а с другой стороны, поколение победителей взяло невиданный темп в деле восстановления и развития страны. Покорение космоса и освоение недр Сибири и Казахстана — все это послевоенный технологический задел. Корпорация «Росатом» по большому счету является результатом ядерной программы, которую курировал Лаврентий Берия. Идея Евразийского союза, созданного только в 2015 году, — кооперация производств из разных уголков союзных республик и их конкуренция на внутреннем рынке — изложена в работе Сталина «Особенности построения социализма в СССР». Антифашистский дискурс, который сегодня во многом заменяет идеологию, — также идеологическая разработка советских времен.

Мировая война всегда меняет социальную структуру общества, а общество, в свою очередь, требует перемен от государства. Если же государство не увидит этих сигналов в обществе, то его может ждать печальная судьба. Бунт, революция, переворот, гражданская война, внешнее управление — вот плата за нежелание государства соответствовать вызовам времени.

Конечной целью наших конкурентов в мировых войнах является коллапс государства в России.

История Отечества указывает нам на то, что внешняя агрессия усиливает государство и объединяет общество, а внутренние кризисы, наоборот, стимулируют смуту, граждане становятся недоверчивыми, а элиты — алчными.

Государство в России, как и сто лет назад, может рухнуть в ходе внутренних противоречий на фоне экономического кризиса. Как это уже было с Советским Союзом. Дивизии советской армии в 1991 году могли подавить любой внутренний бунт или начать наступление до Ла-Манша, однако государственная машина уже до такой степени деградировала, а госаппарат был растерян, что СССР рухнул в мгновение ока. Сговор элит — потрясение для государства не меньшее, чем гражданская война или вооруженное восстание.

Второй важный фактор — отношение к исторической России. Если считать Россией только нынешнюю Российскую Федерацию, то происходящее на фронтах Третьей мировой во многом непонятно. Если же рассматривать Россию как самое крупное суверенное государство Евразии в историческом смысле, включая союзников, родственные народы и близкие земли, тогда стратегия мировой войны против России просматривается более отчетливо.

Дело в том, что когда в евроатлантической прессе и аналитике говорится о противостоянии с Россией, то всегда рассматривается более широкий контекст. Наши евроатлантические конкуренты прекрасно понимают, что суверенитет России распространяется далеко за пределы политических границ РФ. С точки зрения мировой войны и Беларусь, и Казахстан, и Украина, и Киргизия с Арменией и Азербайджаном являются Россией. Не РФ в узком смысле, а Россией в широком смысле.

Просто сегодня государственная модель в России устроена так, что разные территории управляются с помощью разных методов и схем. Для шести областей Беларуси сегодня эффективнее управляться напрямую из Минска в рамках суверенной республики. Где-то, как в Казахстане, вообще построили новую столицу — Астану — для управления новым и сложным государством. Где-то, как в Киеве и Тбилиси, национальные элиты показали свою неспособность к управлению государством и довели республику до греха братоубийства и гражданской войны.

Каждый конфликт вокруг России, в ходе которого рушится государство, является звоночком из будущего для самой РФ: гражданская война в Таджикистане, Приднестровье и Грузии в начале 90-х годов, две цветные революции в Киргизии, приход к власти Саакашвили сначала в Тбилиси и теперь в Одессе, война в Чечне, контртеррористические операции в Дагестане, Кабардино-Балкарии и Ингушетии.

Все постсоветские осколки получили в наследство советское государство. Везде была реализована одна и та же модель. Было политическое руководство — вертикаль обкомов, горкомов и райкомов партии. Параллельно существовала хозяйственная вертикаль власти — областные и прочие исполкомы. Исполкомы хоть и занимались прямым управлением, формально были органом власти при советах — районных, городских и областных. Понятно, что к финалу советского проекта подотчетность исполкомов советам была очень условной. Что, кстати, и сгубило СССР. Граждане и депутаты всех уровней попросту забыли, что Союз был в первую очередь Советский, следовательно, развивать институт советов как орган народовластия надо прежде всего. Вместо этого инициатива отдана партийному аппарату и хозяйственным управленцам, которые очень скоро слились в едином коррупционном и кооперативном экстазе. Потому как система советов деградировала, а других инструментов коммуникации общества и государства просто не существовало.

И ровно в этот момент произошел наш всеобщий откат в новое средневековье. Постсоветское государство, по сравнению с государством советским, является управленческой формой деградации. И вовсе не потому, что люди стали глупее или упали доходы, — просто понизился уровень квалификации госуправленца. Государство перестало ставить масштабные задачи, соответственно, деградировала вся система принятия решений и выполнения приказов.

Государство стало деградировать с того момента, как самоустранилось из политической повестки. Государство перестало заниматься политикой как сферой продвижения смыслов и идей, а стало относиться к политике как сфере распределения финансовых, коммунальных и социальных благ. Если у губернатора вовремя выплачиваются пенсии и нет профсоюзных забастовок — значит, хороший губернатор. Притом что сегодня губернатор не решает даже десятой доли задач, которые решал председатель облисполкома или глава обкома КПСС.

Государство лишилось возможности управлять отраслями хозяйства и перешло к администрированию финансовых потоков, главный показатель эффективности госуправления — освоение бюджетных средств и привлечение инвестиции. И впускной, и выпускной клапан в современной государственной машине — финансы. Естественно, что при такой системе мотивации любой госслужащий превратится в финансового администратора.

Государство деградировало по сугубо объективным показателям. Это произошло после того, как был утвержден курс на размежевание народного хозяйства СССР.

«Незалежным» политикам всех постсоветских осколков можно простить много грехов, кроме главного — подрыва кооперационных связей между предприятиями и внутри отраслей. Государственная экономика СССР была уникальна тем, что каждое предприятие было больше чем индустриальный объект. Каждое производство выполняло социальную функцию: заводы строили детские сады и школы, целые спальные районы отапливались в нагрузку к фабрикам и цехам, летний отдых работников обеспечивался за счет профсоюзной собственности этих же предприятий.

Главная экономическая идея демонтажа союзной экономики — каждый сам по себе. Вот, мол, сейчас перестанем кормить Москву/хохлов/кавказцев/прибалтов/азиатов — и сразу же заживем припеваючи.

Процесс приватизации вырвал промышленные предприятия из общестранового социального каркаса и сформировал базис для зарождения неофеодализма в России. Это связано с тем, что в руки частных лиц попали возможности влиять на целые регионы. Так, например, частный инвестор, который получил контроль над градообразующим предприятием, фактически становится хозяином города, от его воли может зависеть отопление во всем городе. Мэр, начальник милиции и городской прокурор рано или поздно попадают под контроль инвестора градообразующего предприятия.

Вот приблизительно так на клеточном уровне зарождается новое средневековье. Это длительный процесс, который может растянуться на десятилетия. Собственно, мы уже можем видеть, как разворачиваются эти процессы в некогда однотипном государстве.

На территории бывшей Украины МВД уже не контролирует вооруженные отряды отморозков, в некогда самой богатой республике СССР армия бомбит мирные города, протестующих в центре столицы расстреливают снайперы, а люди в масках каждый день совершают налеты на банковские отделения. В Молдавии — бывшей цветущей республике — почти треть работоспособного населения находится на заработках. Граждане Узбекистана и Таджикистана готовы на любую работу в России, лишь бы не возвращаться на родину.

Новое средневековье уже наступило в России. По большому счету везде, кроме РФ, Беларуси и Казахстана, мы имеем дело с утверждением той или иной формы неофеодальных отношений.

Государство стремительно отмирает, а его функции переходят к группам влияния, которые формируют кланы. На втором шаге кланы заключают семейные союзы — и государственные функции становятся передаваемой по наследству привилегией. Мы сейчас переживаем как раз этот этап — когда подрастают дети постсоветских начальников, уже готовые занять ключевые позиции в управлении государством. Это же поколение является топ-менеджментом частных и государственных корпораций и рассматривает государство как бизнес-приложение к основной деятельности. Формирование династий крупного капитала и высокопоставленных чиновников — тревожный звоночек для государства. Мы имеем дело с наихудшей формой политического консерватизма, когда консервируются не идеи, а группы влияния и династии.

Новейшая история постсоветских республик — это зеркало, в которое обязательно нужно смотреться РФ и ее гражданам.

Откат в новое средневековье практически всегда идет по одной и той же схеме, и каждый раз эта деградация происходит под одобрительные крики толпы и на фоне глубокого экономического кризиса. Технология добровольного отката в новое средневековье хорошо видна на примере новейшей политэкономической истории Украины.

Последние два года в информационной повестке прошли под эгидой кризиса в самой крупной национальной республике, которая сделала выбор в пользу европейской интеграции, отказавшись от евразийской. Причем если создание зоны свободной торговли с ЕС ровным счетом ничего не дало Киеву, то отказ от евразийской интеграции серьезно сказался как на интересах самой Украины, так и на возможностях будущего Евразийского союза. Так, промышленные предприятия Украины до последнего были центральными партнерами российского ВПК. Также Украина остается крупнейшим транзитером российского газа и будет таковой до тех пор, пока не завершится проект «турецкий поток», который возник на базе «южного потока». А судя по позиции Анкары, «турецкий поток» может и не состояться. Аналогично обстоят дела в вертолетостроении, производстве турбин для АЭС и еще в ряде стратегических отраслей.

Кризис государства на Украине автоматически является угрозой для государства в России, Беларуси и Приднестровье. Так, Киев остается крупнейшим торговым партнером Минска, от продаж на украинский рынок ГСМ, продуктов питания, тракторов и сельхозтехники Беларусь зависит не меньше, чем Россия от украинского транзита. Для Приднестровья образование на месте Украины зоны нестабильности и вовсе является физической угрозой — Тирасполь фактически оказался в блокаде, и если между режимом Евромайдана в Киеве и прорумынской властью в Кишиневе образуется устойчивый союз, то государственность Приднестровья может ожидать испытания еще большие, чем во время войны в начале 90-х.

То, что мы привыкли называть Украиной, более не является государством в привычном смысле этого слова. Украине образца 1991–2013 годов была свойственна многовекторность, которая на самом деле и была основанием ее постсоюзной государственности. Фактически федеративная республика, состоящая как минимум из семи экономических, этнорелигиозных и географических регионов, была помещена в прокрустово ложе унитарного государства. Причем украинский унитаризм представлял собой деградировавшую версию советской власти — с той лишь разницей, что идеологический вакуум, образовавшийся после коммунизма, был заполнен облегченной версией этнонационализма. Просто пантеон советских героев был заменен на антисоветских, а вера в коммунистическое будущее подменена верой в Евросоюз.

Политэкономическая модель республики заключалась в сверхэксплуатации индустриальных и промышленных активов и их приватизации сотней избранных семей. Украинская экономика и хозяйство представляли поле для либерально-экономических экспериментов имени Егора Гайдара и Анатолия Чубайса. За двадцать один год государство лишилось практически всех индустриально-промышленных активов, которые могли бы обеспечить суверенитет.

Каждый украинский президент внес свою лепту в уничтожение государства как экономического и впоследствии политического субъекта.

При первом президенте Леониде Кравчуке в 1991–1994 годах было уничтожено Черноморское морское пароходство — на тот момент самый крупный торговый флот Евразии со штаб-квартирой в Одессе. Вместе с флотом естественным образом прекратило свое существование судо-, машино- и приборостроение морехозяйственного комплекса. Также в этот период были заложены правила либеральной приватизации, которые работают до сих пор.

Второй президент Леонид Кучма (1994–2004) лишил государство:

• энергораспределения, отдав в частные руки облэнерго;

• металлургии и машиностроения, проведя приватизацию индустриальных гигантов и флагманов Донецкой, Днепропетровской и Запорожской областей;

• химической промышленности, производства удобрений;

• пищевой и перерабатывающей промышленности;

• нефтепереработки;

• курортно-оздоровительной инфраструктуры на побережьях Черного и Азовского морей, в карпатских и крымских горах и т. д.

Правление третьего президента Виктора Ющенко (2005–2010) характеризовалось завершением приватизации металлургии, машиностроения и химпрома. Так как Ющенко пришел к власти в ходе первого майдана, вошедшего в историю под именем «оранжевая революция», то в эти годы наметились процессы не только утраты госсобственности, но и перераспределения уже приватизированных активов между национальными и международными финансово-промышленными группами (ФПГ).

Президент Виктор Янукович (2010–2014) намеревался завершить приватизацию сельскохозяйственных земель, морских и речных портов и газотранспортной системы. Однако излишние аппетиты младодонецких, во главе со старшим сыном Януковича, привели к заговору среди национальной олигархии, который был легитимизирован очередным майданом.

Последний президент Петр Порошенко (с 2014 года) пришел к власти как компромиссная фигура из числа той самой национальной олигархии. Став президентом во вновь парламентско-президентской республике, он получил намного меньше власти, чем было у всех предшественников, потому как он фактически не влияет ни на кабинет министров, ни на парламентское большинство. Тем не менее в планах центральной власти в Киеве утрата государством следующих активов:

• атомных и гидроэлектростанций;

• газо- и нефтетранспортной инфраструктуры;

• морских и речных портов;

• сельскохозяйственных земель.

Плюс надо отметить, что армия была объектом уничтожения и приватизации все годы существования проекта «независимая Украина», и сегодня (в ходе гражданской войны на Донбассе) это выразилось в ее небоеспособности и технической отсталости.

Однако тотальное выдавливание государства из экономики и хозяйства не могло не сказаться на политической системе. Государство постепенно перестало быть политическим субъектом, уступив это право политическим надстройкам ФПГ. В государственном устройстве это выражено в парламентско-президентской форме правления — каждая крупная ФПГ имеет свою фракцию в парламенте, а кабмин представляет собой коалицию интересов украинского частного капитала. К тому же заговор против Януковича и последующий бунт Евромайдана привели к тотальной зависимости украинской олигархии от внешнеполитической крыши США, вследствие чего государство лишилось не только экономического, но и внешнеполитического суверенитета. Сегодня кабинет министров представляет собой коктейль представителей ФПГ и международных аферистов из Грузии и Прибалтики, инсталлированных Фондом Сороса.

Как уже говорилось, считать Украиной то, что сегодня образовалось на территории бывшей союзной республики, в корне неверно. Обескровленное государство лишилось не только собственности, но и территорий — Республика Крым сменила юрисдикцию, а Донбасс фактически суверенен. На месте Украины образовался ряд государственных феноменов, каждый из которых можно считать либо протогосударством, либо административно-финансовым паразитом.

При анализе украинской политики надо помнить, что мы имеем дело с набором самостоятельных химер и протогосударств. Химеры всячески пытаются выдавать себя за легитимных наследников Украины, таковыми не являясь, протогосударства же, наоборот, не определились со своей моделью государства и, соответственно, преемственностью. Поэтому для того, чтобы различать между собой эти химеры и протогосударства, имеет смысл каждое обозначить своим именем.

Итак, на месте Украины появилось как минимум несколько государственных образований, каждое из которых начало развиваться по своей логике. Республика Крым и Севастополь — в условиях краха украинской государственности, пройдя через короткий этап суверенитета, референдум и смену юрисдикции. Российская Федерация, будучи более эффективным государством, чем Украина, смогла обеспечить практически бескровную смену юрисдикции для региона. Причем нельзя сказать, что произошла смена политэкономической модели, даже собственность на полуострове была оставлена прежним украинским владельцам из числа крупного капитала, исключением стали только активы одиозного олигарха Игоря Коломойского.

Крымская политическая элита без проблем смогла интегрироваться в политическую элиту РФ, причем даже мэры и депутаты местных советов остались те же, что и были, только сменили корочки «Партии регионов» на корочки «Единой России».

То, насколько безболезненно и бесконфликтно прошла смена юрисдикции Крыма, позволяет утверждать, что без смены политэкономической модели вместе с территориями и гражданами новое государство получает еще и издержки в виде вороватых и паразитирующих элит. Однако в нашем случае важнее то, как одно государство может интегрировать в себя часть другого государства. Это возможно за счет структурной схожести интегрируемых субъектов.

В ходе государственного переворота от Украины отпал еще один мятежный регион — Донбасс, который вполне сопоставим с такими крупными регионами, как Бавария, Каталония или Урал, а по политэкономическим параметрам является даже более автономным, чем Крым.

На базе Донбасса образовались две народные республики — Донецкая и Луганская, которые, в отличие от Крыма, не сменили государственную юрисдикцию, а пошли по пути построения протогосударства. С одной стороны, ДНР и ЛНР являются частью украинского правового поля, будучи непризнанными республиками, а с другой стороны — война, блокада и мародерство со стороны киевской армии и олигархических добровольческих батальонов выталкивают мятежный Донбасс в автономное развитие. В ДНР и ЛНР вводится многовалютная система, товарные потоки переориентируются в РФ, в результате чего российский рубль вытесняет украинскую гривну и становится основной платежной валютой. В республиках формируются собственные вооруженные силы, полиция, прокуратура. Вопрос о власти решается в течение 2014–2015 годов, в ходе чего формируются новые органы власти. Интересно, что если в Крыму в процессе смены юрисдикции правящие элиты практически не сменились, то на Донбассе при вооруженном восстании от старого правящего класса практически никого не осталось, класс крупных предпринимателей, инвесторов и спекулянтов эмигрировал из ДНР и ЛНР в Киев, Москву и Ялту. Гражданская война, все тяготы которой принял на себя Донбасс, стала точкой невозврата бывшей Украины. Если до выступления армии против мирного населения еще можно было говорить о мирной реинтеграции регионов Украины, то после 2 мая в Одессе, 9 мая в Мариуполе, после бомбежек городов пути назад уже нет. Протогосударства, образовавшиеся на месте бывшей Украины, находятся в глубоком конфликте между собой.

В Киеве же в ходе Евромайдана формируется диктатура крупного капитала, которому уже не нужны формальные посредники в лице политиков, олигархия сама выдвигается на государственные посты: винницкий олигарх с бессарабскими корнями Порошенко, владеющий автоконцерном, кондитерскими фабриками по всей Украине и даже в РФ, телеканалами и радиостанциями, становится президентом бывшей Украины; харьковский рейдер и крупный предприниматель Арсен Аваков становится министром внутренних дел; богатейший человек Украины Игорь Коломойский, владеющий металлургическими заводами, крупнейшим банком Восточной Европы «Приват», крупными сельхозугодьями, выдвигается на пост губернатора Днепропетровской области; младшие партнеры Коломойского становятся губернаторами Одесской и Запорожской областей. После неудачи Коломойского закрепиться в государственной власти пост губернатора Одесской области достается беглому грузинскому президенту Саакашвили.

На месте бывшей Украины постепенно образуются феодальные вотчины, в которых частный капитал приватизирует государственную власть. Из-за того что Украина на стадии разложения, границы между феодами находятся в постоянном движении, а правящие элиты конфликтуют между собой и вынуждены подчиняться внешним силам, которые привели их к власти в ходе госпереворота. Это связано с тем, что капиталы украинских элит сосредоточены в Швейцарии, Британии, Австрии, США и островных офшорах, там же осели их дети и любовницы. Украина как государство рассматривается ими как место, где политическая власть конвертируется в личный капитал. До тех пор пока у государства было достаточно активов, чтобы прокормить десятку финансово-промышленных групп, в республике сохранялась относительная стабильность.

Государство лишилось смысла на этапе потери практически всех активов. Народные массы давно лишились уважения к государству, иначе не выходили бы на майданы и не мигрировали бы в поисках работы в Россию и Западную Европу.

Для элит государство стало интересным помощником, чтобы получить, а затем и защитить собственность и капиталы. В ходе этого процесса одновременно проходило сращивание бюрократии и крупного капитала, понять, где начинается чиновник и заканчивается предприниматель, было уже невозможно. Но поскольку государство — слишком крупный объект, то никакой частной корпорацией его попросту невозможно взять под полный контроль, тем более что не все государственные функции привлекательны для частного капитала. Так, например, заниматься социальной политикой, спортом и медициной не так интересно, как армией, МВД, нефтегазовыми активами и банковским сектором.

К тому же финансово-промышленных групп слишком много — и каждый участник хочет получить свою долю государства в кормление. На любые попытки монополизации в деле приватизации государственных функций частный капитал отвечает бунтом. Попытка семьи Януковича монопольно приватизировать или управлять через государство всеми привлекательными активами обернулась Евромайданом, когда олигархические группы, которые старались отодвинуть от процессов приватизации и финансовых потоков государства, опираясь на недовольство киевлян и понаехавших, совершили государственный переворот.

Смысл олигархической модели государства в том, что контрольного пакета нет ни у одной группы, поэтому между крупным капиталом идет постоянная борьба за активы, сферы влияния и государственные должности. Зачем олигарху Коломойскому был нужен скромный пост губернатора Днепропетровской области? Затем, что этот пост позволял ему не только защитить свои инвестиции, но также повысить ставки в олигархической конкуренции.

В ходе Евромайдана государство разложилось и потеряло монополию на применение силы, среди протестующих стали формироваться вооруженные отряды, которые подчинялись только своим «фюрерам» и спонсорам: так, сотни самообороны майдана постепенно эволюционировали в добровольческие батальоны. Позиция губернатора позволила олигарху Коломойскому под видом «борьбы с сепаратистами» создать собственные вооруженные силы — так появились батальоны «Днепр-1», «Днепр-2» и «Правый сектор». В Одесской области у партнера Коломойского, также губернатора, был создан батальон «Шторм». Аналогично появились уже откровенно неонацистские вооруженные отряды вроде «Азова», «Донбасса» и «Торнадо». Через полгода понять, сколько и у кого вооруженных сил на Украине, было уже невозможно. Так, например, широко разрекламированный в ходе Евромайдана «Правый сектор» всего через год стал своеобразной франшизой по созданию частных вооруженных сил — в разных областях «Правый сектор» формируется на базе олигархических групп, в разных регионах у «Правого сектора» могут быть разные инвесторы, и «Правый сектор» из Закарпатья никак не связан с «Правым сектором» из Днепропетровска.

Государство потеряло право на применение силы и военную монополию. Так же как двадцать лет назад частные торговые посредники паразитировали на государственной промышленности, сегодня олигархические батальоны паразитируют на остатках армии и МВД.

Как это выглядит в реальности? Правящим элитам нужна гражданская война с Донбассом, чтобы получать кредиты от США, потому что последние готовы инвестировать в создание хаоса на границах с Россией. Война на Донбассе — огромный бизнес на всех уровнях. На самом высоком уровне — межгосударственном — это доступ к кредитам МВФ, Всемирного банка, ЕС и США, которые тут же осваиваются и становятся частным капиталом.

На уровне государственном война на Донбассе нужна для того, чтобы установить диктатуру и ликвидировать гражданские свободы; любой противник режима объявляется сепаратистом, агентом России и Донбасса, пятой колонной и бросается за решетку либо принуждается к эмиграции. Эта же война позволяет полностью стерилизовать информационное пространство, когда любая альтернативная точка зрения вычищается из эфира. Общество погружается в пропагандистский транс: во всем винят Путина, Россию и сепаратистов, а реваншизм и милитаризм превращается в официальную идеологию. На этом фоне нацизм выглядит обычным делом — и толпы зигующих подростков в крупных городах становятся привычным явлением.

На уровне областей и крупных городов гражданская война оказывается прибыльным бизнесом: военкомы спекулируют повестками, отсрочками и белыми билетами; милиция и СБУ (украинский аналог ФСБ) приторговывают оружием; олигархические батальоны берут подряды на рейдерские захваты рынков, торговых центров и т. п.; на таможне под видом гуманитарной помощи провозится контрабанда. Новости о том, как батальон «Правый сектор» или «Азов» участвовал в захвате рудоуправления или «отжал» свалку металлолома, стали обыденными в бывшей Украине — этому перестали удивляться и сообщают короткой строкой.

Мародерский бизнес на гражданской войне лучше всего виден на оккупированном Донбассе. Главный бизнес, который контролирует МВД, СБУ и олигархические батальоны, — это блокада Донбасса. Все основные дороги, ведущие в мятежные ДНР и ЛНР, перекрыты, поля заминированы, объявлен особый режим пропуска. Донбасс является густонаселенным промышленным регионом со слабо развитым сельским хозяйством, соответственно, блокада со стороны Киева приводит к резкой нехватке продовольствия и росту цен. Проезд каждого грузовика облагается пошлинами на блок-постах, которые контролирует либо МВД, либо СБУ, либо армия, либо олигархические батальоны, часто приходится платить по нескольку раз, в результате продукты на рынках Донецка и Луганска стоят дороже, чем на рынках Киева и Днепропетровска.

Мародерство тоже стало бизнесом в гражданскую войну — из домов граждан выносятся бытовая техника, личные вещи, драгоценности, часто берут в заложники людей, за которых можно требовать выкуп. Грабеж достигает таких масштабов, что почтовые службы уже не справляются с объемами пересылок. Если сначала в мародерстве были замечены преимущественно олигархические батальоны, которые рассматривали гражданскую войну как личный бизнес, то вскоре к ним присоединились и армейские солдаты с офицерами.

Грабежи сопровождают любую войну, однако если в народных республиках Донбасса мародерство порицается и его пытаются искоренить, то в бывшей Украине оно стало официальной идеологией. Петр Порошенко во время избирательной кампании весной 2014-го прямо говорил, что «дети Донбасса первого сентября будут сидеть по подвалам, прячась от бомбежек, а наши дети пойдут в школу». Летом 2015 года государственную награду получил старший лейтенант Марьян Рак, который, катаясь пьяным на БТР, убил 6-летнюю Полину в Константиновке. Бизнес на войне и грабеж постепенно становится государственной идеологией, которую практикуют на всех уровнях — от главы государства до постового.

Уничтожение государства и превращение его в частные феоды оказалось своего рода национальным спортом. Мародерство стало главными политэкономическим процессом, а война только ускорила течение исторического времени.

Разложение государства происходит на всех уровнях. Так же как Крым сменил юрисдикцию, переходят в новую юрисдикцию Одесса и Одесская область. США как главный инвестор проекта феодализации Украины получили право прямого управления стратегически важным регионом, где сосредоточены все главные морские торговые порты, регионом, который граничит с Румынией, Молдавией и Приднестровьем и является ключевым транзитным коридором в балканском направлении. Насколько стратегически был важен Крым в 2014 году, настолько стратегически становится важной Одесская область в 2015-м.

В рамках общего процесса разложения государства и феодализации украинских земель пост губернатора занимает беглый грузинский президент Михаил Саакашвили — интереснейший персонаж современности, который, безусловно, войдет в историю. По своей политической функции Саакашвили является вассалом США и топ-менеджером глобального финансового капитала.

Его почти десятилетнее правление в Грузии привело к радикальной ликвидации государства. В маленькой кавказской республике всегда были проблемы с государством, даже в советские времена. Огромная социальная роль «воров в законе», легализованная спекуляция, ввоз контрабанды через черноморские порты Грузии, высокий градус национализма — все это наблюдалось еще в советской Грузии. Именно ГССР, наравне с прибалтийскими республиками и Молдавией, находилась в авангарде антисоюзного движения. В Грузии по инициативе республиканских властей не проходил референдум о сохранении СССР, причем во всех остальных республиках он проходил — и за сохранение высказалось более 80 % граждан.

Саакашвили стал образцовым президентом колонизируемой территории — государство в годы его правления продало все активы, частными стали даже троллейбусные и трамвайные маршруты. Получаемые от продажи средства Саакашвили пускал в архитектурные фан-проекты и поддержку туризма. На фоне уничтожения государства проходят создание эффективной полиции и поставки вооружений из США, параллельно накачиваются шовинистические настроения и готовится война за «оккупированные русскими» Южную Осетию и Абхазию. К 2008 году общество готово к гражданской войне, в результате Грузия надолго теряет возможность интеграции с Россией, Южной Осетией и Абхазией, обрываются остаточные экономические и кооперационные связи — и республика надолго погрязает в политическом и экономическом кризисе. Саакашвили, уходя, изменил модель правления с президентской на парламентскую, и теперь, похоже, политические кризисы закончатся только вместе с грузинской государственностью.

Экономика и хозяйство Грузии подверглись той самой колонизации, после которой народ потерял возможности для самореализации. Туризм, этническая кухня и народные танцы — грузин низвели до фольклорного уровня, как это обычно и происходит с колонизируемыми народами вроде индейцев или австралийских аборигенов.

Грузия вернулась к состоянию, как до вхождения в состав Российской империи: маленькая экономика, которая не является частью большой хозяйственной системы и поэтому не способна производить продукцию с высокой добавленной стоимостью. Уход в экономику туризма — не что иное, как откат в доиндустриальную эпоху. Государство и общество, которое способно производить только сувениры, шашлыки и гостиницы, попросту обречены. И если национальному государству в Грузии уже вряд ли поможешь, то общество еще имеет шансы. Хотя, учитывая, что грузинское общество находится в расколе со времен позднего СССР, оно вряд ли сможет стать основой для более эффективного и справедливого государства. Проект национального государства в Грузии, похоже, обречен на медленное угасание, впрочем, так же как в Молдавии и на Украине.

Но вернемся к Саакашвили. Перед нами не просто человек, а политический топ-менеджер, который осмысленно и целенаправленно занимается демонтажом государства на территории бывшего СССР. Так же как грузин Джугашвили семьдесят лет назад системно занимался проектированием и монтажом государства в России, Грузии и еще десятке стран, так сегодня грузин Саакашвили занимается демонтажом государств на той же территории. Для Саакашвили, как и для Джугашвили, главное — реализация проекта, все остальное вторично.

Кстати, на своей родине Саакашвили проиграл и с позором был изгнан, попасть к себе домой в Тбилиси он не может, потому что там его ждут уголовные дела. Грузинское общество, пусть и с запозданием, но дало оценку Саакашвили. Другой вопрос, что эта оценка носила сугубо формальный характер — ну проиграл Саакашвили выборы, но собственность-то государству не вернули, с Южной Осетией и Абхазией помириться никто не попытался.

И вот Саакашвили становится губернатором Одесской области. Казалось бы, каким боком Саакашвили к Одессе?

Дело в том, что на примере судьбы Одесской области мы можем наблюдать, как реализуется еще один принцип нового средневековья — земли уходят под чужое управление, как во времена раздробленности после смерти Ярослава Мудрого. Хлоп — два месяца — и Крым принял вассальную присягу князьям московским; киевские, конечно, обиделись, но по факту согласились. А вот с тем, что Донбасс посягнул на право самому стать великим княжеством, — с этим Киев смириться не может. В логике неофеодалов это уже смута. То, что один регион видит свое будущее в евразийской, а другой — в европейской интеграции, это не повод для применения армии против гражданских, но, похоже, у бывшего лидера днепропетровских комсомольцев, а ныне баптистского пастора Александра Турчинова, который и отдал преступный приказ о применении армии против гражданского населения, уже сформировано неофеодальное мышление. Перейти из княжества в княжество земля с холопами может, отложиться — не имеет права. Поэтому АТО — аналог крестового похода, карательный поход на взбунтовавшуюся чернь. Тем более что все донецкие миллиардеры, феодалы и их дети свалили, остались только чернь и челядь по присмотру за хозяйским добром. В логике неофеодала никакой ДНР и ЛНР не может существовать, это плебеи, которые посмели бунтовать.

Логика АТО киевских властителей на территории Донбасса — типичная стратегия неофеодала. Феодальное мышление отличается, например, от мышления социалистического или капиталистического тем, что рассматривает земли отдельно от людей, на них проживающих. Для феодала жизнь простолюдина настолько ничтожна, что не заслуживает даже внимания, поэтому логика распада государственности на Украине — это реализация неофеодальной деградации. Государство разбалансировано, экономика настроена на импорт товаров, экспорт сырья и металлопроката, тотальную приватизацию и внешние займы. Структура народного хозяйства такова, что около 90 % прибыльных и развивающихся производств сконцентрировано в руках двадцати избранных семей. Группа миллиардеров образовала политический клуб, где все решения принимаются коллегиально, в логике этого клуба все участники являются равными — и вот одна семья по фамилии Янукович решила стать первой среди равных. Так случился Евромайдан.

Клуб владельцев украинской экономики очень замкнут и консервативен. В логике этого клуба никакой гражданской войны нет — есть группа идейных и безбашенных сепаратистов, которые подняли сначала бунт, а следом вооруженное восстание, потом к этим безбашенным сепаратистам поехали добровольцы со всего бывшего Союза, криминал потянулся. В общем, в логике владельца украинской экономики — взбунтовалась чернь. И в этом смысле донецкий олигарх Ахметов ближе днепропетровскому пастору-комсомольцу Турчинову, хотя именно из-за Турчинова сейчас украинская артиллерия ровняет с землей родной поселок Ахметова на рабочей окраине Донецка.

Классовая сущность украинских правящих элит в том, что они уже мыслят в неофеодальной логике. Украинская политическая элита уже стала панами, что выливается в государственную идеологию евроинтеграции. Среди киевских политических и деловых элит принято поклоняться евроинтеграции и веровать во вступление Украины в ЕС. Вера в Европу органично заменила веру в коммунизм. Украинские элиты не интересуются Европой, не изучают политическое устройство Евросоюза, не следят за политической дискуссией в Европарламенте и дебатами в бундестаге между Меркель и левыми. Все это не нужно, а нужно просто верить в Европу, тем самым реализуя свой комплекс неполноценности, пытаясь доказать, что ты не второго сорта. Обязательное наличие открытого шенгена, дача в зоне ЕС или офшоре, зарезервированные на католическое Рождество и Новый год шале в Альпах — вот характеристика украинского элитария, который считает себя успешным человеком. Здесь на Украине у него заботы, заводы, холопы и чернь. Холопы — это такие послушные недолюди, которые, как бараны, берут повестки, идут в военкомат, а потом становятся калеками на Донбассе. Чернь — это холопы, которые реализовали право на бунт, которое черни никто не давал, потому что право на бунт для холопа реализовано в шоу-политическом формате — в виде выборов. Холопу раз в четыре года предлагается спектакль, по типу как с Петрушкой на ярмарке, только смотрит холоп не переносной театр скоморохов, а телевизор, и раз в несколько лет ему напоминают, что он на самом деле никакой не холоп, а самый настоящий хозяин всей страны и теперь его самый главный клад — голос, который надо обязательно прийти и отдать в чью-то пользу, и предлагают на выбор странных персонажей. Хотя почему странных — таких же, как в переносном театре у скоморохов: Петрушка, Поп, Солдат, Царь, Баба и зверушка какая-то.

Так вот, холоп должен сидеть смирно и раз в несколько лет ходить на выборы. За примерное поведение холопу иногда подбрасывают бонус в виде повышения прожиточного минимума или субсидии на отопление. А вот с чернью совсем другой разговор — чернь должна быть уничтожена, дабы никто из холопов не вздумал бунтовать.

Украинская элита бомбит города Донбасса не потому, что очень не любит их, вовсе нет. Они очень любят города, но еще больше любят свои активы — у каждого украинского олигарха, хоть днепропетровского происхождения, как Коломойский, хоть бессарабско-винницкого, как Порошенко, были свои активы на Донбассе. Как минимум филиалы карманных банков, автосалоны, заправки и сетевые пром- и продтоварные магазины.

Донбасс уничтожают, потому что видят землю Донбасса и его жителей в абсолютно разных действительностях. Землю надо вернуть — потому что у черни нет права иметь свое государство и быть себе хозяином, потому что это может вызвать и у других холопов желание повторить бунт. Если бы взбунтовавшуюся чернь взяло бы в свой феод «московское княжество» — это еще можно было бы понять: другой более сильный игрок показал свое право на землю, но ведь он не заявляет права, следовательно, земля господская. А чернь надо изгнать либо уничтожить, и неважно, каким способом — голодом, бомбежками или расстрелами. Лучше всего применять сразу все методы.

Собственно, бойня 2 мая в Одессе была спланирована как сугубо средневековое действо — сожжение взбунтовавшейся черни. Приблизительно так же поступали немецкие князья в отношении чехов-гуситов, так же сжигали североамериканских индейцев, которые шли наперекор воле протестантских колонизаторов.

Так называемая АТО против Донбасса — это абсолютно нормальная с точки зрения неофеодального мышления ситуация. Киевских неофеодалов, наоборот, удивляет, почему власти России поддерживают чуждую им феодальную чернь, а не классово близких киевских господ. В политической культуре РФ еще сильны социалистические нормы политического этикета. Олигархия отодвинута от постов, а правящий класс бюрократии занимается сверхпотреблением тихо, не особо афишируя личные состояния. Тем более что, например, абсолютно легальные гонорары в госкорпорации позволяют вести образ жизни миллионера, а если учитывать разветвленность корпоративного бизнеса и наличие сотен разнообразных «дочек» и управленческих надстроек вроде наблюдательного совета, то реальное влияние топ-менеджера российской госкорпорации может быть выше, чем любой гонорар. Бизнес по добыче, транспортировке и переработке нефти или газа является мировым бизнесом, и пост руководителя такой компании, с контрольным пакетом государства российского, по определению делает тебя частью мировой элиты.

А вот собственные миллиарды и конфетные фабрики от Винницы до Липецка не дают Петру Порошенко входа в мировую элиту. И в этой психологической зависти господ из Киева к господам из Москвы и есть внутренний психологический комплекс украинской национальной элиты, которая уже деградировала до неофеодального мышления. Потому что для украинской элиты величайшим оскорблением является поддержка российской элитой взбунтовавшейся черни на Донбассе. «Крымнаш»(тм) киевские неофеодалы еще могут понять — «отжали» землю с холопами, обидно, конечно, но предки украинской элиты в 1954 году аналогично поступили под шумок праздника. А вот с Донбассом в неофеодальной логике подло поступают знать и бояре московские. Чернь раззадоривают донбасскую, лихих голов и вольных людей через свою границу на Донбасс пропускают, оружие подбрасывают, пару раз переодетых стрельцов отправляла Москва помогать отрядам черни — примерно так рассуждает среднестатистический украинский элитарий, и в нем рождается искреннее неофеодальное чувство предательства. Мы-то, украинские неофеодалы, думали, что вы в Москве такие же, а вы нам нож в спину, наших холопов мятежных поддерживаете, не даете в своем уделе порядок навести: бунтовщиков перевешать, атаманов распять, руины Донецка распахать и солью засеять — и тут такое предательство со стороны Москвы. В логике неофеодала поступок правящих элит России просто не может быть объяснен ничем, кроме как предательством.

В отечественной истории уже был подобный случай. Дело было в середине XVII века во время многочисленных войн казаков и запорожцев против Польши. Как мы помним из истории, в 1654 году состоялось историческое событие: царство Московское и земли под контролем гетмана Хмельницкого объединились в союзное государство, обширные территории от современной Винницы до Полтавы и от Киева до Запорожья соединились с огромной страной. Экономический эффект объединения дал плоды уже через пятьдесят лет. Стремительно интегрированы Сибирь и Дальний Восток, началось освоение Новороссии — огромного края от Харькова до Одессы. Объединение наследников северно-консервативной лесной Руси с наследниками южно-вольнолюбивой степной Руси дало огромный импульс к развитию нового государства. Московское царство к моменту объединения находилось в кризисе развития, совсем недавно закончилось Смутное время, когда казалось, что поляки воцарились в Кремле навсегда.

События 1612 года, когда в Москве правили сразу двое самозванцев — Лжедмитрий I и Лжедмитрий II, — были всего за сорок лет до воссоединения Украины с Россией в 1654 году. Внутри московских элит того времени шли ожесточенные споры о том, как поступать с мятежным казацким войском Хмельницкого и крестьянским ополчением.

Из соображений идеологии православного царства единоверцам надо помогать, тем более что казаки и украинские селяне свою православную идентичность ставят в центр самоопределения. Вообще, если вы посмотрите на то, как одет запорожский казак, то увидите скорее турка или крымского татарина, нежели европейского воина: шаровары, трубка, усы, бритая голова с чубом — запорожский казак больше похож на турецкого башибузука, чем на московского стрельца. Украинский селянин из-под Киева, Черкасс или Полтавы также представляет из себя человека, который всю свою жизнь живет в степи в соприкосновении со степными кочевниками и крымскими работорговцами. Жизнь человека, особенно крестьянина, на территории будущей Украины в середине XVII века почти обесценилась, поэтому, собственно, и бежали крестьяне на территории, подконтрольные Московскому царству. Простой селянин хотел спокойно жить и быть уверенным, что завтра не прискачет крымский татарин и не заберет его самого и семью в рабство: продадут тебя на невольничьем рынке в Кафе, как раньше называлась Феодосия, поедешь на галеры грести до скончания своих дней; жену твою, если молодая и красивая, заберут в прислугу или в гарем богатого дома; детишки продадутся за бесценок всяким ремесленникам в услужение; самых сильных мальчиков, может быть, заберут в янычары. Жить простому селянину в степной зоне с риском встретиться с воином крымского ханства — большое испытание. Другой вариант для селян — земли в юрисдикции Речи Посполитой, то есть Польши. Для польских элит все земли за Львовом на восток воспринимались как внутренние колонии. Не забывайте, что на дворе стоял XVII век, в это время ведущие западноевропейские державы соревнуются в колонизации варварских земель: Голландия «отжимает» у индейцев земли в районе современного Нью-Йорка, который тогда назывался Нью-Амстердамом; испанские конкистадоры огнем и мечом уничтожают индейские государства инков и ацтеков; британцы начинают колонизацию Индии и подбираются к австралийским аборигенам.

Польские элиты в XVII веке вели себя точно так же, как сегодня ведут себя элиты украинские. Будучи периферией католического мира, польская знать тем не менее пыталась быть на острие колонизаторской политики Ватикана. В то время вся политика Западной Европы сводилась к двум противоположным лагерям: элиты, которые стремятся к независимой от папы римского политике, и элиты, которые действуют в рамках общей стратегии. Идея общей католической Европы разных языков и народов всегда была одной из центральных политических идей. Для западных славян, принявших католичество, идея единения под эгидой Ватикана была пропускным билетом в европейские элиты.

Соответственно, все земли восточнее современных Львова и Перемышля в феодальной логике воспринимались даже хуже, чем индейские земли, — по ту сторону океана живут дикие варвары, которых можно крестить, а на территории нынешней Украины живут еретики, исповедующие греческую веру, которые вроде и христиане, а на самом деле предатели. Конечно же, идеологическая концепция католической колонизации была всего лишь прикрытием хозяйственно-экономической экспансии — земли современной Киевской, Черкасской, Винницкой, Полтавской, Кировоградской и частично Днепропетровской и Запорожской областей нещадно эксплуатировались. Если в самой Польше действовало какое-никакое самоуправление, многие города пользовались Магдебургским правом, процветали торговля и ремесла, то в восточных колониях на территории современной Центральной и Западной Украины были совсем другие правила. Обширнейшие земли, размером с современную область, были отданы в кормление крупным магнатам, самые богатые и влиятельные семьи — Вишневецких, Острожских, Потоцких — владели как раз землями на востоке. В отношении бесправных украинских крестьян применялась такая же эксплуатация, как в отношении индейцев, индусов и папуасов. Земли современной Украины были колонией для польских магнатов и зарождающегося торгового и промышленного капитала Кракова, Варшавы, Вильнюса и Львова.

Сама Польша в те времена представляла собой аристократическую республику, выродившуюся в олигархию, то есть напоминала современную Украину. В Польше сформировался многочисленный класс мелкого дворянства, который не владел ничем, кроме права голоса во время выборов короля Речи Посполитой. Можно сказать, что в XVII веке была самая демократическая аристократия в мире: так как каждый дворянин имел право голоса, а реальная экономическая власть принадлежала магнатам, то польский король был абсолютно управляемой фигурой, которой крутили магнаты из восточных колоний. Кстати, именно эти магнаты были главным двигателем Смуты 1612 года. Идея колонизации Московского царства путем постановки на трон самозванца, опирающегося на копья польской армии, возникла именно у восточных магнатов Речи Посполитой, земли которых граничили с землями Московского царства. Потому что польским крупным феодалам, каждый из которых стремился стать торговым или промышленным капиталистом, виделись несметные ресурсы на востоке.

Понятно, что жилось украинскому крестьянину в магнатской Польше не особо сладко, поэтому они и бежали туда, где по крайней мере к ним не будут относиться как к скотине и не угонят в рабство. Так появились города Слобожанщины — Харьков, Сумы и Изюм.

Крестьянские восстания постоянно сотрясали Польшу. Время от времени бунтовали запорожцы и казаки, которых магнаты то подкупали, то пытались истребить.

Восстание Богдана Хмельницкого стало самым успешным, хотя начиналось как рядовой бунт вооруженных людей против магната. Такие бунты бывали чуть ли не каждый год и либо подавлялись, либо затихали, либо превращались в грабеж и мародерство. Вождь вооруженного восстания Богдан Хмельницкий обратился с предложением о создании союзного государства не потому, что очень любил Москву, а особенно московских бояр. Царь Алексей Михайлович, не зря его называли Тишайшим, таких резких движений, как поддержка бунтовщиков и объединение с ними, не признавал. Еще было свежо в памяти Смутное время, когда поляки пировали в московском Кремле, и нарываться на новую польско-русскую войну никто особо не хотел. Богдан Хмельницкий и его казацко-крестьянское войско находились в положении, схожем с сегодняшним положением ДНР и ЛНР: никто не признает, Варшава ведет войну на уничтожение, сжигая целые деревни и урожай, пленных бунтовщиков четвертуют, родственников ушедших в ополчение к Хмельницкому и его комбатам вешают и насаживают на пики.

Ситуация в мятежной казацко-крестьянской протореспублике Богдана Хмельницкого была не самой легкой, когда он обратился с предложением о создании союзного государства. Да и не особо хотела казацкая старшина признавать власть московского царя. А раз объединяются православные государства, то главная власть там, где митрополит, а он давно сидит в Москве и возвращаться в Киев не собирается.

Если искать аналогии в истории, то, что мы называем «воссоединением Украины с Россией 1654 года», на самом деле является первым интеграционным проектом Российской империи. Собственно, в 1654-м на месте раздробленных царств и княжеств смогла образоваться настоящая континентальная империя. Империя отличается от других организационных форм государства, потому что способна интегрировать разные политические модели бесконфликтно и с сохранением народной самобытности. Империя — это открытое акционерное общество, где каждые новые пайщики получают свою долю при сохранении определенной автономности.

Поскольку Московское царство было изначально вертикально интегрированным и более бюрократизированным государством, то естественно, что северный государственный порядок взял верх над южной вольницей. Казацкая старшина практически не занималась государственным строительством, не создавала институтов нового союза и всего за пятьдесят лет выродилась в национальную олигархию, царедворцев и интриганов. Самый яркий пример — гетман Мазепа, который всю свою жизнь использовал близость к Петру I, чтобы сколотить личный капитал, стать крупным помещиком и сохранить гетманский пост. Жизнь Ивана Мазепы — судьба классического олигарха, который хотел совместить государственный пост с лоббированием личного бизнеса, администрированием бюджетных потоков и приватизацией привлекательных активов.

Итак, неофеодализм сегодня является актуальной системой политических координат. В логике нового средневековья часть элит уже строит линию поведения. Одна из важных характеристик нового средневековья — низкая стоимость человеческой жизни. Разговоры о правах человека и свободе слова и совести уже не имеют никакого смысла. Как жителям классического Средневековья было плевать на дискуссии времен Римской республики о демократии и диктатуре, так и от жителей нового средневековья очень далека проблематика века двадцатого.

Мы являемся заложниками идеологии прогресса, заложенной в XX веке. В реальности же за последние тридцать лет политическая философия евроатлантизма зашла в тупик, как зашла в тупик и политическая философия русского советизма, православного консерватизма, охранительского путинизма, ностальгического сталинизма и московско-хипстерского либерализма.

Откат в новое средневековье — это еще и тупик развития политической мысли. Это отчетливо видно по качеству отечественных и зарубежных политиков. Наши политики перестали писать книги и мемуары, отдельные исключения есть — и почти все они являются еще советскими политиками. Публичные политики стали больше кинозвездами, нежели управленцами. Реальное политическое управление перешло к чиновничьему аппарату, которому писать мемуары не о чем и некогда. Процессы вырождения политической мысли хорошо видны на примере деградации политических партий. Разделение на социалистов, анархистов, либералов, консерваторов, фашистов и социал-демократов ушло в прошлое, теперь политические силы делятся на условных центристов, левый и правый фланги. Политическая партия стала субстанцией в формалине, которая неспешно передвигается от фланга к центру и обратно. Партии перестали публиковать политические программы и обращаться к народным массам. На смену политической риторике пришла математическая статистика. Процент прироста ВВП, рост бюджетных доходов, льготы для ветеранов и квоты на вылов рыбы — все это свидетельство того, что реальная власть принадлежит бюрократии, которая и готовит для политиков эти одновременно важные и бессмысленные цифры и графики.

«Конец истории», объявленный либеральным глобалистом Фрэнсисом Фукуямой, — это не красивые слова. Дела действительно обстоят так, что либеральный глобализм зашел в тупик истории. В этом нет ничего плохого или хорошего — большинство политических концепций и моделей рано или поздно заходили в тупик.

Из учебников истории мы узнали, что великую Римскую империю уничтожили варвары. Вот была такая вся мощная, стильно говорящая на латыни, блистающая легионами и карающая Карфаген империя — и тут внезапно пришли варвары и своими грязными лапами все уничтожили, втоптали учебники по латыни в грязь, поломали статуи Венеры и Юпитера, сожгли библиотеки.

Мы склонны к кинематографическому анализу истории, кадр сменился — пятьдесят лет прошло. В действительности дела обстояли совершенно по-другому, и прежде чем пасть под напором варваров, некогда великая Римская империя разлагалась более трехсот лет. Образовались мощные олигархические группы, которые контролировали сенаторов. Император чаще всего был либо выдвиженцем этих олигархических групп, либо лавировал между ними. Кадровые назначения на доходные и влиятельные должности губернаторов и наместников продавались через управляемый сенат. Некоторые властные позиции принадлежали влиятельным семьям и передавались по наследству. Яркий пример — род Корнелиев, который выдвинул несколько десятков консулов, восемь диктаторов и шесть великих понтификов. Должность консула равняется сегодняшней должности премьер-министра, а диктатор — это человек, которому на полгода дают неограниченные полномочия в деле управления легионами и остальной армией, обычно диктаторы появлялись во время войн. Великий понтифик — аналог современного католического папы (глава Римской церкви).

Сам великий город Рим начал социальную деградацию еще раньше, чем империя. Сверхдоходы, получаемые от колонизируемых провинций, превратили Рим в самый дорогой город мира, в римской экономике начали формироваться первые сверхкапиталы. Поскольку финансовой инфраструктуры вроде банков тогда не было, капитал инвестировался в материальные ценности: олигархия скупала недвижимость в столице кварталами, содержала легионы, строила театры и закатывала пиры на весь Рим.

Экономика Рима привела к удорожанию рабочей силы, в город хлынули искатели легкой наживы со всей империи. История Рима — это вечная история бунтов плебеев и элитарных заговоров. Так как каждый свободный житель обладал небольшими политическими правами и всегда мог воспользоваться правом на бунт, то столица была эпицентром противостояний олигархических групп, которые активно использовали волнения среди плебеев во внутриэлитарных конфликтах. Гражданских войн в Риме было огромное количество, собственно, Римская республика стала империей после одной из таких войн, когда дерзкий молодой диктатор и консул Гай Юлий Цезарь решил прибрать к рукам всю полноту военной и политической власти. Пожизненное право быть консулом и диктатором он получил и власть имел до конца жизни, правда, жизнь была крайне короткой — погиб Юлий Цезарь в ходе элитарного заговора (убили его в сенате). Смерть Цезаря возобновила гражданскую войну в Риме — она продолжалась долго, пока власть не смог взять племянник Юлия Цезаря — Октавиан Август. Только тогда республика стала империей, как мы сейчас считаем. А сами Октавиан Август и Юлий Цезарь ни о какой империи не говорили, наоборот, они всегда считали себя республиканцами.

Разлагалась Римская республика-империя достаточно долго. Отпадали окраины, объявляющие себя независимыми государствами, возникали новые города, которые начинали конкурировать с Римом по темпам экономического развития. Так появился Константинополь, куда император Константин перенес центр империи. Выгодное положение и контроль над товарными потоками из Индии, Китая и Ближнего Востока всего за два столетия привели к тому, что Константинополь обогнал в развитии Рим. Империю даже пришлось разделить на две административные части: Западной частью управляли из Рима, Восточной — из Константинополя. Западная часть продолжала деградировать, в то время как Восточная стремительно развивалась. Собственно то, что мы считаем падением Римской империи, на самом деле является всего лишь крушением ее Западного федеративного имперского округа, потому что Восточная часть от варваров успешно отбилась. И после падения Рима мы стали называть выжившую часть империи Византией. Эти процессы развивались достаточно долго, варвары захватывали города и приближались к Риму постепенно.

Средневековье, которое началось в Европе после падения Рима, — логичное продолжение деградации Западного федерального округа империи, и возникло оно не на ровном месте. Управленчески ситуация выглядела так. С каждым годом федеральный центр посылал все менее внятные сигналы в провинцию и все меньше подкреплял эти сигналы ресурсами — войсками и золотом. Города провинции остались наедине со своими проблемами, потому как центр был не способен их решить. Поэтому пограничные города предпочитали договариваться с варварскими вождями о прохождении вглубь империи для грабежей. Легионеры, которым могли годами не платить жалованье, становились слугами своих генералов и военачальников, которые активно участвовали в гражданских войнах и сдавали свой легион в наем олигархическим группам. Когда Рим взяли войска предводителя вандалов Гейзериха и центр управления Западной империи заклинило, что оставалось делать командирам имперских легионов, особенно если они были расквартированы где-нибудь в районе современных Берлина, Лондона, Каира и Мадрида? Естественно, командиры римских легионов, поняв, что центральная власть отсутствует, стали брать столько власти, сколько получалось.

Так на месте империи начали образовываться отдельные города-государства, где сохранялся относительный порядок. Развитие Венеции, Неаполя, Милана и других городов Италии как раз приходится на времена Средневековья. Пока остальные территории бывшей империи погрузились в хаос и войну всех против всех, в этих маленьких осколках империи теплилась культурная, экономическая и политическая жизнь.

Как классическое Средневековье стало результатом деградации Римской империи, так и новое средневековье является следствием «конца истории», то есть деградации модели либерального глобализма.

Новая общественная формация, естественно, требует новый тип политика. Украинский кризис, который мы достаточно подробно разобрали с точки зрения отката в неофеодализм, показывает нам, что такие политики легко приходят к власти. От днепропетровского комсомольца до пастора-неофеодала шаг всего в двадцать пять лет.

Страны, попадающие в реальность нового средневековья, начинают разваливаться на феоды. Так, назначение Саакашвили на пост губернатора Одесской области вскрывает еще одну черту нового средневековья — вассальное отношение между элитами центра и периферии.

Раскол украинского государства уже стал политической реальностью, поэтому США как активный игрок понимают, что рано или поздно образуются независимые и конфликтующие между собой феоды. Удержать власть целиком и по всей бывшей Украине не получится, поэтому надо брать свой феод и пытаться его сохранить. Для этого и нужен Михаил Саакашвили — человек, который является вассалом США, а не Порошенко, потому что по законам феодализма вассал моего вассала — не мой вассал. А так как глобальному финансовому и торговому капиталу нужны доступ к черноморским портам и контроль за вывозом пшеницы и сельхозпродуктов, то США вынуждены брать Одессу и область под прямой контроль.

Саакашвили нужен для вассального контроля за ключевым регионом, где разыгрывается следующая после Донбасса партия по подрыву исторической России. Саакашвили сменил на посту ставленника и младшего партнера днепропетровского олигарха Коломойского, на что последний молниеносно отреагировал: «Саакашвили сдаст Одессу русским, а потом нам придется ее отвоевывать».

Действительно, внутриэлитарный конфликт между двумя самыми богатыми и влиятельными людьми бывшей Украины — Порошенко и Коломойским — имеет место быть, но в данном случае этот конфликт не имеет никакого значения, потому что назначение Саакашвили преследует более масштабные цели, и в этом контексте вообще неважно, «как поссорились Петр Алексеевич Порошенко с Игорем Валерьевичем Коломойским».

Конечной целью всего украинского кризиса и «проекта Евромайдан» является втягивание РФ в военный конфликт и хаос. Если на Донбассе России удалось удержаться от прямого вмешательства и украинская агрессия была остановлена армией ДНР и ЛНР, то в Причерноморье таких вариантов, похоже, просто не будет.

На кону стоит Приднестровье — полумиллионная республика, представляющая собой узкую полоску земли протяженностью более двухсот километров и не имеющая границ с Россией и выхода к морю. Там проживает более двухсот тысяч граждан РФ. Позиционно положение Приднестровья напоминает положение Южной Осетии, только без Рокского тоннеля и в полном окружении армии Грузии.

Назначение Саакашвили наместником в Одесскую область, которая граничит с Приднестровьем, является продолжением сценария тотальной блокады мятежной Молдавской Республики. Параллельно с Приднестровьем решается вопрос блокады с суши автономной Гагаузии, которая тоже граничит с Одесской областью.

Вторая группа задач, которая будет стоять перед Саакашвили, связана с сохранением курса на монополизацию экономических ресурсов и подавлением инакомыслия. Потому что Одесса была и остается одним из непокорных Евромайдану городов, а порты Одесской области остаются главной коммуникационной и транспортной артерией бывшей Украины, особенно в деле импорта вооружений из США и экспорта зерна, продовольствия, удобрений и металлургической продукции. В случае же прямой интервенции порт является точкой входа для иностранных войск и частных военных компаний.

Поэтому имеет смысл рамочно обозначить задачи, которые будут стоять перед Саакашвили на посту наместника Одесской области.

Геополитические:

• заблокировать Приднестровскую Молдавскую Республику полностью;

• начать войну в регионе против Приднестровья и, возможно, Гагаузии.

Политэкономические:

• завершить приватизацию портов в интересах корпораций США, отодвинув местную олигархию и буржуазию, которая думала, что будет в этом участвовать;

• обеспечить вывоз зерна и продовольствия через порты, что на втором шаге может спровоцировать голод на юге бывшей Украины.

Политические:

• окончательно зачистить всех нелояльных, особенно в медиасреде и местных советах;

• привлечь на свою сторону часть местной элиты и буржуазии за счет передачи им активов нелояльных элит.

Силовые:

• объединить разрозненных отморозков из парамилитарных объединений в эффективный карательный орган;

• зачистить низовой состав милиции, который преимущественно нелоялен к режиму Евромайдана.

Саакашвили слишком сильно ненавидит Россию и лично Путина, поэтому от него можно ждать любых управленческих решений. Человек, который уже один раз решился начать гражданскую войну, не имеет никаких тормозов, тем более что его не связывают никакие личные, моральные, исторические или семейные обязательства с Одессой, Бессарабией, Гагаузией и Приднестровьем.

Анализируя украинский кризис как формат перехода к новому средневековью, можно совершенно по-другому посмотреть на происходящие процессы.

Становится понятно, в какую ловушку ведут Россию, зачем бомбят Донбасс, кому нужен Саакашвили в Одессе, почему Украины уже нет и на какое количество феодов она может расколоться.

Украинский кризис и крах восточнославянского государства — серьезный знак для России, политические элиты которой плохо извлекли уроки из краха Югославии, гражданской войны в Таджикистане, Грузии и Молдавии.

Украинский кризис и откат сорокапятимиллионного общества в новое средневековье — это прямая угроза России, причем как РФ, так и настоящей, большой России. Потому что неофеодальный строй на границе будет означать стремительную деградацию приграничных регионов. Торговлю, кооперацию и интеграцию с фрагментированной на феодальные наделы страной выстроить будет просто невозможно. Ничего, кроме нескончаемого потока беженцев и неконтролируемого оборота оружия, ожидать со стороны бывшей Украины не приходится.

Создание на периферии РФ стран, стремительно откатывающихся в неофеодализм, — одна из стратегий Третьей мировой войны. Которая, как мы помним, уже идет и может затянуться, как и война холодная, на десятилетия.

Заключение. Историческая Россия и конфликт капиталов

К мировому конфликту дело шло давно. Если быть точным — с момента падения Берлинской стены. То, как Горбачев беспомощно вывел западную группу войск из Центральной Европы и закрыл проект «Совет Экономической Взаимопомощи», поставило на повестку дня вопрос: «как далеко будет отступать Россия? Либо будет медленно скукоживаться аж до полной деградации и расчленения, как это произошло с Югославией и сейчас происходит с Украиной, либо начнет огрызаться, тогда конфликт станет явным. Билет на мировую войну был выписан в Крыму, а именно — в тот день, когда Крым и Севастополь были субъектами РФ. Потому что расширяться РФ никто не разрешал, это находится за пределами статус-кво. Можно было создать еще одну непризнанную республику, можно было провести рейдерский захват с помощью банковского и биржевого капитала, но прирастать территорией нельзя, поэтому билет на войну выписан. Сейчас вопрос в том, будет это война экономическая или перейдет в горячую фазу.

Также открытый вопрос: какую войну вести России сподручнее — экономическую или полноценную? И ответа ждут граждане от своих вождей, и не только в России, потому что втягивать в войну будут в первую очередь соседей — небольшие рынки намного проще банкротить и захватывать. Даже сорокамиллионный рынок слишком мал, чтобы сопротивляться, как мы можем видеть на примере Украины. Коллапс государства на Украине запустил процессы слома государственного устройства у соседей. Сейчас главный вопрос в том, куда пойдет эта волна деструктива — на Восток или на Запад.

Задумка финансового капитала — инвестировать в цветные революции, чтобы потом, в ситуации краха и войны, забрать остатки хозяйства по дешевке или вообще за долги. Если Россия остановит импорт украинского хаоса, то он начнет расползаться на Запад.

Черная дыра, поглощающая ялтинское мироустройство, похоже, втягивает в себя Чехию и Венгрию. Наивные младоевропейцы думали, что если они построят музеи советской оккупации и станут европеестее самих европейцев, то это спасет их от поглощения.

Государства центральной Европы сейчас попадают в такую же зону нестабильности, как и Россия, только вот у вассалов НАТО и ЕС нет ни боеспособной армии, ни суверенной монетарной и хозяйственной политики. О промышленности и вовсе говорить не приходится: она либо принадлежит германским корпорациям, либо уничтожена по причине конкуренции, как венгерский «Икарус», чешская «Шкода» или верфи Гданьска.

Конец ялтинского мироустройства сопровождается кризисом государственности, когда заклинивают основные государственные функции: полиция, здравоохранение, правосудие, валютное регулирование и т. д. В таких условиях к власти можно привести аферистов, которые за 3–4 года доведут экономику до банкротства, потом небольшой политический кризис, переворот — и можно забирать хозяйство за долги.

В принципе финансовому капиталу все равно, кого «рейдерить» — русских, венгров или чехов, поэтому если РФ выстоит, то украинский кризис погребет Центральную и Восточную Европу. Тогда, кстати, смогут нажиться и российские банки и корпорации, но учитывая, где они предпочитают хранить свои средства, толку для России от совместной игры с биржевыми падальщиками не будет.

Поэтому вопрос войны уже не стоит на повестке дня — она идет де-факто. Чем раньше правители России поймут, что их принесли в жертву, тем быстрее смогут подготовиться к полноценной войне. Потому что экономическая война, как показывает опыт Первой мировой, всего за месяц после выстрелов в Сараево выходит в горячую фазу — и тогда придется расплачиваться за выписанный входной билет миллионами жизней.

Причем самым большим соблазном будет соблазн поживиться на этой войне, мол, российский финансовый капитал может начать собственный проект колонизации. В случае если победит такой подход, то Россия может быть втянута в глобальную авантюру как зачинщик мирового конфликта. Вот тогда ее может ждать судьба Австро-Венгрии, которую сто лет назад обанкротили в ходе войны и расчленили на небольшие национальные государства, а всего-то хотелось венскому правящему классу подчинить себе торговые пути на Балканах и подправить бюджет.

Втягивание России в мировую войну происходит постепенно. За те годы, что мне довелось заниматься исследованием интеграционных и дезинтеграционных процессов в Евразии, я пришел к главному выводу: против России и союзников ведется системная и методичная игра в раскол и провокацию Смуты. Смута в данном случае имеет собирательное значение — набор действий, направленных на экономический кризис, раскол в обществе и коллапс государственности. На уровне схемы и Февральская революция, и перестройка, и Лжедмитрии с польскими интервентами — это все одна и та же Смута, только реализованная в разные исторические периоды и в разных политических условиях.

Причем «работают» с нами столь неприкрыто и откровенно, что в похожих проектах в разных уголках большой России замечены одни и те же люди: менеджер USAID может вести одни и те же программы по «свободе слова» в Бишкеке и Одессе, полевики цветных революций из Тбилиси и Белграда обучают подопечных в Киеве, Кишиневе и Оше. Химическая империя украинского олигарха Фирташа растянулась до Таджикистана, а молдавский аферист Стати «обул» государство в Казахстане почти на миллиард долларов и безнаказанно ушел под юрисдикцию Евросоюза с румынским паспортом.

В постсоюзном политическом пространстве все так взаимосвязано между собой, что не увидеть эти связи может только слепой либо человек, упорно нежелающий политически и экономически интересоваться Евразией, когда у гражданина нет мотивации и Брюссель с Варшавой волнуют его больше, чем политика Астаны, Минска и Душанбе.

Итак, можно констатировать: проект по инфицированию России и союзников вирусом Смуты вышел на завершающую стадию. Процессы ускорились еще и потому, что система мировой торговли, с помощью которой США удается жить в долг более двадцати лет, уже не может обеспечить бесконтрольную эмиссию доллара, мировая торговля зашла в тупик из-за отсутствия реального платежного средства. Экономический мир находится в ситуации лопнувшей биржи, просто кредиторы еще не начали массово требовать платить по векселям.

Единственным выходом является мировая война — так финансовый капитал уже дважды выходил из кризиса. Идея отказа платить по долгам вследствие войны всех со всеми уже работала в XX веке.

Поэтому подрыв России — задача глубоко прагматическая и отработанная. «Дважды уже получалось. Почему бы не реализовать это в третий раз?» — задается логичным вопросом прагматичное протестантское мышление.

Поскольку подрыв России и втягивание в мировую войну идет по стандартной схеме, то я попробовал описать ее в достаточно простой логике — готовых решений, которые уже реализуются и будут иметь далеко идущие последствия.

Набор политэкономических действий, направленных на провокацию Смуты в России и демонтаж государства, следующий.

• Удушение санкциями. Для экономики ничего критичного, но это удар по финансовому капиталу РФ, интегрированному в систему мировой торговли. На этом фоне — кризис на рынке труда в Москве и мегаполисах.

• Раскол на промышленно-евразийские и финансово-евроатлантические элиты. Недовольство в среде буржуазии и среднего класса в Москве.

• Принуждение к созданию на базе восточного Донбасса буферного анклава, который при отсутствии финансового контроля превращается в черную дыру для бюджета РФ, как это было в Южной Осетии в 2008–2011 годах.

• Создание на базе остатков Украины шовинистического национального государства по типу Польши 1920–1930-х годов. Одесса, Харьков, Запорожье, Днепропетровск = «сходни кресы», подвергающиеся пацификации (насильственному усмирению). На этом фоне — рост недовольства сочувствующих Новороссии среди граждан РФ и союзников.

• Торпедирование евразийской интеграции, стимулирование многовекторности Казахстана, Беларуси и Армении. Игра в Казахстане на китаефобии (на фоне сближения РФ и Китая). Втягивание Беларуси в экономические проекты с Польшей и Литвой, кредитование белорусской экономики со стороны МВФ. Стимулирование штатовского и европейского армянского лобби.

• Активизация националистической повестки внутри России по темам «слили Новороссию и предали Донбасс» и «гастарбайтеры».

• Персональная изоляция Владимира Путина путем выдавливания из престижных международных клубов. Активизация тем «преемника» и «Путин устал».

• Торпедирование союзного курса РФ — Китай. Проблемы безопасности в Синьцзян-Уйгурском автономном районе и сопредельных с Афганистаном республиках — Таджикистане, Узбекистане и Туркменистане.

Вот попытка схематизации сценария Смуты. По каждому пункту можно и нужно выстраивать контрмеры, но они будут действенны только при наличии более глобальной цели и адекватного понимания, что игры закончились. На кону стоит вопрос физического выживания всего континента, потому что Смута в России автоматически означает Смуту во всей Евразии.

Отдельно стоит остановиться на торгово-экономических методах Третьей мировой. Подходит к концу второй год санкций против РФ. Понятие «санкции» придумали наши СМИ, а на деле мы имеем дело с торговой блокадой и экономической войной. Обычное явление, впервые опробованное, наверное, еще при первой глобализации времен Римской империи. Тогда Марк Антоний, который взял в управление Египет, отказался поставлять зерно в центр и кормить римских плебеев, вследствие чего против Александрии были введены «санкции», а на втором шаге Юлий Цезарь объявил АТО и изничтожил мятежного Антония и его слишком суверенных сторонников, потому что Египет того времени был частью глобального рынка и никаких экономических прав иметь не мог.

Однако для того, чтобы понять природу санкций, надо заглянуть в недалекую историю, а именно — на двадцать пять лет назад, когда на месте государства союзного типа с самодостаточным миром-экономикой образовались национальные осколки.

Экономика и социальный уклад, в котором мы живем вот уже четверть века, являются результатом глобальной сделки элит. Брендирована эта сделка была как «перестройка и новое мышление», а суть ее заключалась в том, что наша экономика включается в процессы глобализации в обмен на отказ от суверенитета. Мы выводим войска из ГДР и Польши, а в обмен получаем «ножки Буша», «Юпи» и «Макдак» на Тверской.

Вторая часть сделки — свободное движение частных капиталов в обоих направлениях в обмен на доступ к недрам и народному хозяйству. Эта часть сделки была брендирована как «приватизация и поддержка частной инициативы». В Союзе была слишком концентрированна государственная собственность, чтобы ее можно было демонтировать за год или два. Это долгий процесс, растянутый во времени, конечной целью которого является поглощение суверенного индустриально-промышленного рынка финансовым капиталом.

К сделке подключались разные прослойки людей на разных этапах. Первой в мировой рынок интегрировалась компартийная элита, которая обменяла политический суверенитет на премии, лекции и рекламу пиццы. Вторым этапом была интегрирована прослойка «красных» директоров и «комсомольских кооператоров», которые обменивали промышленность на места в советах директоров, недвижимость за границей, офшорные счета и апартаменты в Москве. На последнем этапе интегрировали так называемый средний класс, который возник в столицах союзных осколков и стал обслуживать потоки капитала. Уголь, металл, нефть, газ, трубопрокат, химические удобрения — каждый сектор народного хозяйства, выставленный на мировую биржу, запускал миллиардные потоки капиталов в сторону мирового рынка и надувал миллиардные пузыри в национальной экономике.

Так появился новый финансовый пузырь (в сфере массового строительства жилья в столице и мегаполисах), который рос быстрее, чем цена на нефть, потому что средний класс надо было держать в узде и на постоянном кредитном подсосе, а квадратный метр и мелкособственнический инстинкт — лучшая узда для среднеклассового менеджера.

За двадцать пять лет экономика и хозяйство трансформировались таким образом, что все отрасли, не связанные с мировым рынком, деградировали и выродились. Потому что проще продать пару лишних тонн нефти или металла, присосаться к кредитной линии транснационального банка и купить для внутреннего рынка яблоки в Аргентине или Польше, откуда вывести капитал в офшор легче, чем напрямую. Как только торговать стало выгоднее, чем производить, а государство еще и стимулировало это кредитами, пропагандой потребления и открытием бесконечных торговых центров на месте бывших цехов — наш суверенный рынок умер.

Остались отдельные сектора хозяйства вроде атомостроения, ВПК и космоса, но все они обеспечены тем, что союзные инженеры-изобретатели опережали время на полстолетия.

Также держатся отдельные гиганты вроде «Уралвагонзавода» или «Корпорации “Сухой”», хотя и они находятся в странных кредитных отношениях с частным капиталом.

Начавшаяся два года назад торгово-финансовая война, которую назвали санкциями, — это плата за нарушение политэкономического пакта, заключенного еще Горбачевым. Доступ к мировому рынку и билет в золотой миллиард были выданы в обмен на отказ от экономической субъектности.

Первый раз эта сделка была нарушена в Грузии в 2008 году — нарушена, кстати, либералом Медведевым, — но прецедент был слишком ничтожным, а Южная Осетия и Абхазия остались независимыми государствами. По-настоящему сделка была нарушена с включением Крыма в состав Российской Федерации, потому что никто не давал мандата на расширение территории. Более того, сокращение военного присутствия было прописано в сделке с момента вывода западной группы войск из ГДР, Чехословакии и Польши.

Доступ к мировому рынку и глобальному капиталу был гарантирован в обмен на закрытие проекта «Совет экономической взаимопомощи», а тут какие-то Таможенные и Евразийские союзы. Финалом входа в острую фазу войны стали прямые торговые сделки «рубль — юань» между Москвой и Пекином.

Поэтому проект «санкции» будет только расширяться и рано или поздно разделит мир на две части — тех, кто будет торговать с РФ, и тех, кто не будет. Самым больным ударом будет отключение от доступа к мировому капиталу, потому что наши эффективные менеджеры привыкли хозяйствовать только в условиях тотальной перекредитованности, когда себестоимость не имеет никакого значения, главное — побольше раздуть бюджеты, привлечь подрядчиков и навести пиару. В ходе этой торгово-экономической войны нас ждет еще очень много сюрпризов. Понятно лишь одно — кабальную сделку, заключенную в 1985–1991 годах, надо разрывать: перестройка должна быть закончена; средний класс должен базироваться на производстве, а не на потреблении; спекулятивные пузыри недвижимости надо лопать; капитал уводить из столиц в провинцию; банковский сектор переподчинять государству, зачищая частных посредников.

Иначе не взлетим. И санкции тут ни при чем, просто нельзя выиграть у глобального финансового капитала, играя по его правилам. Можно только объявить новую Perestrojku. И потерять еще пару миллионов граждан, земли, производства, а в конце концов — честь и остатки суверенитета.

Поэтому на фоне украинского кризиса, торгово-экономической войны с США/ЕС и потрясений на финансовом рынке проект Евразийского экономического союза (ЕАЭС) отошел на второй план.

В действительности торгово-экономическая война против России прямо связана с евразийской интеграцией. Как только была подана заявка на суверенный мир-экономику, который просматривался в Таможенном союзе, стало понятно, что конфликт между глобальным финансовым капитализмом, реализуемым США, и промышленным капитализмом, продвигаемым Россией, неизбежен.

От того, сможет ли Россия реализовать в полной мере суверенный экономический союз, будет зависеть исход мирового конфликта. ЕАЭС зарождается в сложных экономических условиях. Благоприятное десятилетие высоких цен на нефть и газ завершилось, поэтому ЕАЭС либо станет союзом индустриально-промышленных государств, либо его ждет крах.

По состоянию на сегодня все участники Евразийского союза критически зависят от импорта либо из ЕС, либо из Юго-Восточной Азии. Причем по всем товарным позициям: от продуктов питания и подгузников до носков и автопогрузчиков.

Развиты ВПК, аэрокосмическая и атомная отрасли, нефтегазовый сектор, металлургия в России, нефтегазовый и финансовый сектор в Казахстане, сельхозпроизводство и машиностроение в Беларуси. Остальные отрасли развиваются по принципу «дешевле купить в Китае или Европе, чем произвести у себя». В лучшем случае завозятся комплектующие или агрегаты, а на месте происходит сборка.

2015–2016 годы станут испытанием для ЕАЭС, потому как торгово-экономическая война против РФ будет только разгораться. Санкции — это не разовая акция, их системный смысл в том, что они сначала просчитываются на предмет максимального разрушения экономических связей между РФ и ЕС и только потом внедряются. То, что от этих же санкций несет убытки европейский товаропроизводитель, не беда, эти издержки устраивают организаторов торгово-экономической войны. Более того, разрушение ЕС в нынешнем виде тоже является одной из целей Третьей мировой.

«Конфетно-букетный» период в Европе закончился: за двадцать лет были поглощены или уничтожены промышленные конкуренты в Южной Европе и на Балканах. Германия сегодня — единственная страна, полностью сохранившая промышленный каркас государства, поэтому она не имеет конкурентов в континентальной Европе. Именно этим объясняется курс на тесный союз между Берлином и Вашингтоном; единственное, чего не хватает Германии для обладания подлинным суверенитетом, — вооруженных сил и ядерного зонта. Все остальное Германия может обеспечить собственными силами. Германский финансовый капитал уже практически полностью освоил методы и технологии поглощений и банкротств, что мы могли видеть на примере национальных экономик Болгарии, Прибалтики, Греции и Испании.

Поэтому ЕС будет вынужден играть в сценарий торгово-экономической войны с Россией, хотя эта война будет ослаблять и сам Евросоюз, но сейчас на первом плане интересы Германии, которая сделала свои ставки и выбрала союзника.

Так, Россия, отрезанная от германских технологий, будет вынуждена импортировать их на Востоке, что повысит транзитную роль Казахстана для России. Беларусь же рискует оказаться на торговом шпагате: на сегодня экспорт страны приблизительно пополам распределяется между Россией и ЕС, фактически Минск оказался в ситуации, схожей с ситуацией Киева в нулевых годах.

Еще одно немаловажное обстоятельство — Россия и Казахстан являются членами ВТО, а Беларусь — нет. Уязвимость российской экономики связана как раз с членством в ВТО, потому как РФ целыми секторами интегрирована в систему мировой торговли. Следовательно, после первого пакета санкций надо было выходить из ВТО, иначе это форменный мазохизм — РФ открыла свой рынок глобальному капиталу, но этот же капитал закрывает целые товарные сегменты и вводит ограничения.

Выход России из ВТО позволит Москве, Минску и Астане создать автономный торговый союз, где можно будет регулировать импорт. Причем делать это придется с учетом национальных интересов. Если Минск, например, намерен закупать что-либо высокотехнологичное в Германии, а не в Южной Корее, то можно вводить национальные квоты для внутренних нужд. При этом приоритет должен отдаваться внутреннему производителю — если кто-либо из ЕАЭС хочет закупить что-либо извне при наличии собственного аналога, то цена товара импортного должна в несколько раз превышать цену отечественного.

Такой торговый союз может показаться чрезмерно организованным и абсолютно нелиберальным. Это правда. О «невидимой руке рынка» придется забыть. Государство либо станет регулятором и будет планировать свою хозяйственную деятельность, либо проиграет в торгово-экономической войне. Потому как импортозамещение и наращивание собственного производства — во многом ювелирная работа. Необходимо провести аудит всего внутреннего рынка: от шурупов до строительных кранов, от удобрений до тепловозов.

Фактически стоит задача по внедрению плановой экономики. Причем, в отличие от советской модели, плановость придется внедрять в условиях капиталистического уклада хозяйства. Следовательно, государство должно стать главным капиталистом на внутреннем рынке и с каждым годом наращивать свое присутствие в промышленных активах во всех сферах, как оно это делало последние пятнадцать лет в нефтегазовой отрасли, кораблестроении и самолетостроении.

Плановые подходы в управлении хозяйством также позволят провести ротацию правящего класса — промышленные элиты должны вытеснить финансовые, потому как биржевые финансовые спекуляции практически невозможны в условиях экономического планирования. Параллельно с планированием экономического развития придется планировать потребление по основным товарным группам, потому что очень скоро начнет возникать дефицит. Если не научиться планировать потребление, то дефицит сыграет с обществом РФ такую же злую шутку, как сыграл с обществом СССР, разложив его.

Не знаю, справится ли Россия в одиночку с этими задачами, — слишком многое надо менять в системе управления. Поэтому формат ЕАЭС мог бы стать площадкой для построения новой экономики, основанной на планировании экономического роста и потребления. Однако для этого нужны политическая воля в Москве, Минске и Астане и готовность конструировать новую политэкономическую реальность.

Если же верх возьмет национальный эгоизм и суверенные правители посчитают, что торгово-экономическую войну с Евроатлантикой можно переждать, тогда неизбежно накроет всех. Не устоят стены Ак-Орды в Казахстане, не укроет Беловежская пуща в Беларуси.

Причем если Россия в силу своих размеров и практически неисчерпаемых ресурсов имеет шансы восстановиться, как она это делала в XVIII–XX веках после больших войн, то что будет с периферийными национальными государствами Евразии, никому не известно. То есть в промышленно развитой и суверенной России больше всего заинтересованы в Минске и Астане, потому что от суверенитета России зависит их личный суверенитет даже больше, чем от них самих. Следовательно, вопрос победы России в торгово-экономической войне — союзный вопрос.

Разрушение мирового устройства и переход к фазе экономической, а затем и горячей войны всегда особенно больно поражает национальную периферию, которая и становится основным театром боевых действий.

Каждый раз, когда торгово-экономическая война переходила в горячую фазу, она рано или поздно приводила к войнам гражданским, потому что целью мировой войны является изменение экономических и административных границ. Народы и этносы, населяющие сопредельные страны, оказываются в зоне риска физического истребления. Поэтому в государствах, попадающих в зону военных действий, проходит автоматическая милитаризация общества и государства. Если нет дееспособного государства либо если к власти пришли авантюристы и временщики — высока вероятность геноцидов и этнорелигиозных чисток.

Плюс у перехода экономической войны в горячую стадию всегда есть прагматичный аргумент: милитаризация и военные расходы всегда были и будут единственным способом списать долги. Каждая мировая война заканчивается тем, что банкротятся все участники на континенте. Настоящий победитель всегда не участвует в горячей фазе. Либо вмешивается только на финальной стадии — когда понятно, кто начал брать верх.

Евразия вступила в стадию милитаризации национальных государств, между которыми обостряются отношения на фоне взаимных претензий. Грузия претендует на Южную Осетию и Абхазию. Молдавия — на Приднестровье. Азербайджан — на Нагорный Карабах. Украина не снимала претензий к России по Крыму. Румыния продолжает рассматривать Молдавию, Бессарабию и Буджак как свои регионы. Запутан узбекско-таджикско-киргизский узел в Ферганской долине.

Система мировой безопасности, рожденная в горнилах Второй мировой и Великой Отечественной войн, предполагала наличие глобального баланса: есть два центра силы, которые в своем диалоге и конкуренции решают, к какому лагерю присоединяется национальная периферия. Для нейтралов предусматривался формат «неприсоединившиеся». На этом диалектическом принципе единства и борьбы социалистической и либеральной сверхимперий держались безопасность мира и очертания границ.

Период с августа 1991 года по февраль 2014-го стал временем монопольного управления мировой безопасностью. В связи с гибелью своего социалистического брата-близнеца либеральная сверхимперия стала единственным сувереном на планете. Но в феврале 2014 года случился Крым. Впервые с августовского путча 1991 года Москва заявила право на суверенитет, присоединив территорию. Причем сделав это в обход современной системы управления национальными границами. В прагматичной либеральной логике у Москвы не было лицензии на присоединение территорий, поэтому она должна быть покарана, как компьютерный пират. Ничего личного — только бизнес.

Однако нападать на Россию прямо вряд ли кто-то решится, поэтому на арену выходят милитаризованные государства национальной периферии Евразии. По всему периметру Россию ожидает череда кризисов, подобных украинскому. И все эти кризисы рано или поздно придется разрешать.

Если России удастся предложить формулу сворачивания гражданских войн и пресечения конфликтов между национальными государствами, то это может кардинальным образом изменить весь баланс сил XXI века в Евразии.

Ялтинское мироустройство летит к чертям — это уже понятно даже домохозяйкам и креативному классу. Кризисы, подобные войне на Донбассе, распаду Югославии и войне в Сирии, будут возникать в XXI веке, как гроза в начале мая. Еще вчера вы сидели и пили пиво на улице Артема в Донецке, а сегодня туда фугас прилетел. Мир меняется со скоростью выпуска вечерних новостей. То, что еще вчера повергало вас в шок, сегодня воспринимается как информационная сводка.

Современная модель урегулирования кризисов с помощью ООН, а также временных посреднических объединений доказала свою бессмысленность.

Сколько десятилетий заседает Минская группа ОБСЕ по урегулированию Карабахского конфликта? Вот и по Донбассу подобная группа будет столько же заседать. Сколько лет идут переговоры в формате «5+2» по гражданской войне в Молдавии и статусу Приднестровья?

Национальная модель урегулирования кризисов вообще не работает, потому что национальные государства — это в большей степени фантом, нежели реальность. Кто реально управляет внешней политикой Киева, Кишинева и Тбилиси и какое отношение эти решения имеют к национальным государствам? Надо признать простой факт: современные национальные государства — это атавизмы ялтинского мироустройства, которые становятся источником угроз не только для них самих, но и для всех окружающих. Напоминаю, что только Чехии и Словакии удалось разойтись мирно.

Следовательно, в урегулировании кризисов и борьбе с гражданскими войнами надо отказаться от национального принципа и спуститься на уровень ниже — на уровень регионов, которые живут немного в другой логике, нежели национальные державы.

Так, несмотря на отсутствие отношений между Цхинвалом и Тбилиси, из Ленингора, что на востоке Южной Осетии, ходят маршрутки в Грузию, но пересечь эту границу могут только жители Ленингорского района и сопредельных районов Грузии. Потому что война войной, а мирная жизнь начинает урегулироваться сама, после того как перестают стрелять.

Также, несмотря на отсутствие официальных взаимоотношений Кишинева и Тирасполя, простые граждане могут спокойно перемещаться между Молдавией и Приднестровьем, а в Дубоссарах граница и вовсе проходит по городским улицам. Молдавский лей можно без проблем обменять на приднестровский рубль в Бендерах или Тирасполе, кишиневцы ездят в Тирасполь по делам или в гости, а многие приднестровцы ведут бизнес через Молдавию. На уровне регионов всегда более спокойные и прагматичные отношения, чем на национальном уровне.

Поэтому группа мирного урегулирования должна состоять из представителей конфликтующих сторон и сопредельных регионов. Так, например, в случае урегулирования гражданской войны на Донбассе должны быть представлены следующие стороны:

• представители мятежного Донбасса: ДНР и ЛНР;

• представители украинских органов власти в Донецкой и Луганской областях: облгосадминистрации Украины;

• представители сопредельных Днепропетровской, Харьковской, Запорожской, Воронежской и Ростовской областей.

И поверьте, комиссия, собранная в таком формате, будет намного более продуктивной, чем любые псевдосущности под эгидой ОБСЕ/ООН/СНГ/ПАСЕ и прочими АВГДЕЙКами.

Будущие гражданские войны и схожие конфликты можно будет урегулировать, если спуститься с национального уровня на региональный. России как гаранту безопасности в Евразии еще предстоит столкнуться с проблемой установки новых правил мирного сожительства. Потому что если формула прекращения гражданских войн не будет предложена, то цепную реакцию этнорелигиозных и мировоззренческих конфликтов можно и не остановить. И рано или поздно кровавая эстафета перекинется на регионы России, потому что наши оппоненты, втягивающие Россию в мировую войну, плевать хотели на национальные границы и прочие условности. Они рассматривают Россию и Евразию как континент регионов. И играют на противоречиях региональных обществ, которые «заперты» в прокрустово ложе национального государства.

Кроме урегулирования кризисов на периферии придется решать проблему суверенной финансовой системы. Очевидно, что новая экономика России и Евразийского союза требует новых подходов к банковской деятельности, кредитной политике и финансированию союзных проектов. Обособление экономики России и союзников и создание самодостаточного мира-экономики требует соответствующего подхода к финансовой сфере.

Сегодня финансовая система России периферийна. Соответственно, банковская система настроена на простейшую бизнес-схему: взять внешний кредит подешевле вовне или у государства и продать его подороже внутри. Фактически отечественная банковская система представляет собой посредника по проникновению глобального капитала на внутренний рынок.

Но так как глобальный капитал заинтересован в сохранении ресурсодобывающей модели экономики России, то в индустриальные и промышленные отрасли инвестиции ничтожны. Биржевой капитал настроен на получение быстрых прибылей, поэтому намного выгоднее инвестировать в ритейлера, торгующего продуктовым импортом, чем в сельхозпроизводство. Ритейлер с первых дней будет выводить прибыль в офшор, а инвестиция в сельхозпроизводство требует как минимум пятилетнего горизонта планирования.

Поэтому единственно «полезный» капитал — это капитал государственный, который сегодня не просто сконцентрирован, но и обладает государственными операторами в лице госбанков.

Однако до тех пор, пока государство не обозначит себя в качестве главного инвестора и центрального экономического игрока в любой отрасли, модель биржевого банкинга будет выводить государственный капитал через офшорные, инвестиционные и биржевые схемы из России.

Если не изменить банковскую модель, в экономике будет постоянная черная дыра, куда будут исчезать свободные капиталы, что мы можем видеть в отчетности о «бегстве капиталов из России».

Самые заметные изменения должны произойти на потребительском рынке. Очевидно, что штатовская модель стимулирования хаотического потребления приводит исключительно к засилию импорта, который не дает развиваться собственному производству. Плюс модель потребительского кредитования приводит к капитализации бренда, когда покупают не товары, а их рекламный образ.

Потребительское кредитование — это удавка для отечественного производителя, поэтому надо отказываться от массового потребления в пользу потребления осмысленного. В нашем случае это означает, что нужно стимулировать прямую торговлю отечественного производителя с гражданином. Товаропроизводители (от машиностроителей до колбасных цехов) должны иметь прямой доступ на рынок любого масштаба — от выставок до торговых сетей. Тогда купить в рассрочку автомобиль, собранный в России, можно будет непосредственно на заводе, заказав по Интернету, а за иностранное авто придется выложить всю сумму сразу.

Более того, производителю надо самому становиться продавцом и осваивать лизинговые схемы и торговлю в рассрочку. Чем меньше посредников между производителем и покупателем, тем здоровее потребление. На втором шаге это приведет и к снижению цен на внутреннем рынке.

В корпоративном кредитовании придется менять отношение к государственному кредиту. Так, государство не может позволить себе инвестировать в проекты, развивающие потребительскую модель экономики. Госбанки не должны кредитовать проекты вроде постройки сети супермаркетов или возведения премиум-небоскреба в центре Москвы.

Государственный капитал должен инвестироваться исключительно в производство и промышленность. Причем как прямое кредитование, так и опосредованное — через госбанки, агентства и госкорпорации.

Пока мы не научимся управлять государственным капиталом и не выстроим проектное индустриально-промышленное кредитование, наша экономика в Третьей мировой просто не выживет.

Так, для государства инвестиции в сеть животноводческих ферм с прибыльностью 10 % годовых должны быть приоритетнее инвестиций в постройку яхт-клуба с прибыльностью 30 % годовых. Потому что дело не в условной капитализации актива, а в его промышленных характеристиках, его месте в структуре потребления.

Корпоративное кредитование должно исходить из трех приоритетов:

• глубина переработки и технологический уровень производства;

• создание квалифицированных рабочих мест;

• импортозамещение.

Ко всему прочему нам придется выработать такое понятие, как «союзное кредитование». Сегодня Евразийский союз накапливает ресурсы в финансовых структурах вроде Евразийского банка развития. Очевидно, что по мере усиления евразийской интеграции возникнет потребность в союзном кредитовании, потому что капитал будет стремиться восстанавливать кооперационные связи в союзе и открывать новые рынки. Поэтому вскоре появятся Евразийский машиностроительный, транспортный, сельскохозяйственный и прочие банки. Но это будут не классические банки, а скорее операторы и корпоративные инвесторы, которые станут привлекать капитал на национальном рынке и инвестировать в союзный.

Поэтому стоит обозначить приоритеты союзного кредитования. Так, логично кредитовать только те программы, которые подразумевают размещение совместных производств. Бессмысленно кредитовать программу животноводства только в Гомельской области Беларуси, кредит должен выделяться на программу животноводства Гомельской области Беларуси и Брянской области России. Необходимо стимулировать стирание экономических границ, а это возможно исключительно методом кооперации и сращивания производств между регионами.

Только горизонтальная индустриально-промышленная и торговая интеграция между регионами России, Беларуси, Казахстана, Армении, Киргизии и будущих участников ЕАЭС откроет возможность построения суверенной финансовой и банковской системы, которая будет обеспечивать суверенную экономику, а не выступать в роли филиала глобального финансового капитала биржевого типа.

Задачи, которые ставит история перед Россией в Третьей мировой войне, намного глубже, чем показывает нам федеральный телевизор и преподносит ура-патриотическая пропаганда.

Во-первых, предстоит осознать себя как «большую Россию», которая явно больше, чем современная РФ. Следовательно, придется нести ответственность не только за себя и своих граждан, но и за большую часть континента Евразия.

Во-вторых, придется заниматься повышением роли государства в экономике, в результате чего государственный промышленный и торговый капиталы станут центральными игроками, задающими правила игры.

В-третьих, нас ожидает новая индустриализация, потому что в гражданских, медицинских, машино- и станкостроительных технологиях Россия значительно отстала и попала в ловушку догоняющего развития. Для этого придется постоянно усложнять производственные цепочки, чтобы в результате выйти на полномасштабное производство средств производства.

В-четвертых, предстоит изменить подход к государственному управлению экономикой и хозяйством: вместо администрирования финансовых потоков государственному аппарату придется снова решать хозяйственные и управленческие задачи в условиях ограниченных ресурсов.

В-пятых, станет необходимым налаживание двусторонней коммуникации государства и общества, которая, в свою очередь, является базисом народовластия. Это значит, что предстоит кардинально пересмотреть партийную систему представительской власти.

И наконец, государству потребуется выработать настоящую идеологию, которая будет способна формировать адекватное XXI веку мировоззрение гражданина.

Только в этом случае Россия сможет выстоять в Третьей мировой и не скатиться в новое средневековье. Если Россия справится с этой задачей, то станет миром стабильности, вокруг которого будут формироваться новые союзы народов и культур. Как это уже было в XIX и XX веках.

Наши предки сдали свой исторический экзамен, а нашему поколению это еще предстоит.

Июль — август 2015, Донецк — Евпатория

Оглавление

Введение

Глава 1. Экономические модели СССР — России и кризис государства

Глава 2. Противоречия финансового и промышленного капиталов и мировая война

Глава 3. Два капитала: за какие ресурсы идет борьба

Глава 4. Где проходят фронты Третьей мировой

Глава 5. Роль и место национальных элит в мировых войнах

Глава 6. Ликвидация государства как глобальный бизнес

Глава 7. Последствия разрушения государства

Глава 8. Новое средневековье как результат Третьей мировой

Заключение. Историческая Россия и конфликт капиталов Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg