«Блондинка вокруг света или I did it my way»

Блондинка вокруг света или I did it my way (fb2) - Блондинка вокруг света или I did it my way 1288K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Лазарева

Блондинка вокруг света или I did it my way Анна Лазарева

Таких две жизни за одну,

Но только полную тревог,

Я променял бы, если б мог.

М. Лермонтов

© Анна Лазарева, 2015

© Анжелика Зарипова, дизайн обложки, 2015

© Анна Лазарева, дизайн обложки, 2015

Корректор Эвелина Игнаткина

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Начало и смутные времена

Вот решила написать о себе книгу… Пусть не скромно. И пусть почти пятая часть действия книги происходит в Индии, про которую уже всё, что возможно, написано. Всё равно напишу. У меня своя Индия и свои путешествия, и я не буду повторяться. Например, не будет здесь ни ашрамов, ни гуру, ни поисков своей религии, ни рассуждений на тему положительных вибраций и энергий космоса.

«Позор! – скажете вы. – Четыре года в Индии, а так и ни одной випасаны, ни одного ашрама!»

Я согласна на позор: разве это не делает индийскую часть книги особенной? Я не «спиричуальная персона», во всём сомневаюсь, ни во что не верю, но ничего и не отрицаю. Чего ищу, не знаю… Вру. Знаю. Ищу, вернее, искала, землю обетованную. А может, просто убегаю от газонокосилки. Не хочу быть её винтиком.

Пишут же люди разные книги о своих маленьких радостях. Например, о том, как некая довольно состоятельная дама ела макароны в Италии, безуспешно пыталась сосредоточиться в Индии и просто отдыхала на Бали, делая свои маленькие американские наивности, финансово поощряя местных шарлатанов. Были, значит, деньги. Попробовала бы эта дама попутешествовать «без копья», таская на себе рюкзак, ноутбук и гитару, по всему миру.

Кстати, даже на восьмом году непрекращающихся мытарств я совсем не выгляжу как заскорузлая путешественница со стажем и гитарой. У меня расхождение формы и содержания. Внешность женщины-ребёнка, дредлоков нет, татуировок тоже, и ногти у меня чистые. А чистые ногти – явление сверхъестественное среди заскорузлых путешественников. Это вам всякий покоритель дорог скажет. Просто «блондинка на выходных». Такая вот свеженькая, секретарша, похожая на куклу с локонами. Такой бы как раз в ашрам, в поисках истины.

Дневник путешествий я не вела и писать буду по воспоминаниям. В общем, ни к одной категории не отношусь. Так что не стыдно мне! Я сама по себе.

Ай дид ит май вэй!

Когда-то, ещё в позапрошлой жизни, я снимала квартиру. Снимала до смешного дёшево, поэтому и могла её себе позволить. Всё же для голодной студентки гуманитарного вуза и это было дорого.

Поэтому приходилось в поте лица зарабатывать свою копеечку, прыгая по десять часов на жаре в поролоновой кукле, или работать клубной зазывалой, стоя всю ночь, до самого утра, на улице. Всё бы ничего, но морозец был под двадцать градусов, а вечернее платье в пайетках, на бретелях, совсем не грело.

Приходилось также петь в маленьком притончике на «Щелчке», где криминальные элементы то и дело заказывали песни про тюрьму, угрожали другим посетителям пистолетами и затевали драки с ножами и разбитыми бутылками. Место действия иногда перемещалось прямо на маленький уступочек, служивший мне сценой. Как мне забыть: я пою на заказ песни про «Усталую подлодку» или «Я несла свою беду», а вокруг меня бегают друг за другом бандиты, с ножницами и матерщиной. Впрочем, ко мне бандиты относились неплохо.

Это была маленькая квартирка, на пятом этаже, в районе Речного вокзала. После смерти старой хозяйки я была здесь первой жилицей. Помню, как пришла смотреть эту квартиру. Мне тогда так надоело быть бездомной! Поздний вечер, полумрак, лампа под синим абажуром с бахромой, массивное кресло, обтянутое синим бархатом, старый шифоньер с резьбой, в окно на кухне врываются ветви старой берёзы. Здесь было очень спокойно.

Хотя мне и понравилась квартира, я не была уверена, что смогу её оплачивать каждый месяц. Я дошла до автобусной остановки… и повернула обратно. У меня с собой не было постельного белья в ту ночь, и я спала прямо на покрывале. А на следующее утро объявила тогдашнему хозяину, что на днях отдам ему деньги. В буфете на кухне оставались старые крупы, так что на первое время у меня было что поесть.

Я чувствовала присутствие старой хозяйки квартиры и знала, что она приняла меня здесь тепло и с удовольствием. Я как будто вернулась к любимой бабушке. Ну вот, а говорила, не спиричуальная персона.

Во время уборки в квартире я нашла черновики письма хозяйки к Сталину. В них она рассказывала вождю историю своей жизни: её звали Вандой, они с мужем были польскими революционерами. В письме она просила Сталина пересмотреть дело своего мужа. Муж сгинул в лагерях как враг народа, а сама бабушка Ванда до самой смерти жила одна. Работала уборщицей на Речном вокзале.

Помню, в тот год я устроилась в комедийно-музыкальный театр. Нам, актёрам этого театра, было не до комедии. Зарплата у нас была как раз такая, чтобы еле-еле заплатить за жильё, а на еду и проезд уже не хватало. Я постоянно колола себе витамины, спасаясь от авитаминоза, а может, и от самой цинги.

До сих пор помню, что в новогоднюю ночь на столе было три мандарина и двести граммов кильки как основное блюдо. А в день рождения – маленький пирожок с капустой, в который была воткнута единственная свечка. Я и моя подружка, такая же нищая, как я, съели этот маленький пирожок за моё здоровье, разрезав на две половинки. Подружка работала учительницей и подрабатывала в театре костюмером и декоратором. Дома её ждала голодная малолетняя дочь.

Времена были смутные. Кризис в стране. У кого не было купеческой жилки, могли запросто умереть с голоду, никто бы не помешал. Поэтому добрая режиссёрша моего нового театра иногда отдавала актёрам кости, которые покупала в ветмагазине для своей собаки. Чтобы бульончику поели.

Режиссёрша любила зайти ко мне в гости и «нажраться». Отказать было нельзя: «начальник всегда прав». Хорошо хоть режиссёрша, а не режиссёр. Вы меня понимаете. По причине «похотливый начальник» мне приходилось уходить из театра.

Случалось, режиссёрша являлась и в моё отсутствие. Дверь в эту съёмную квартиру едва висела на петлях, и хватало одного хорошего удара бедром, чтобы она открылась. Режиссёрша выпивала остатки водки вместе с моими духами и с храпом засыпала в бархатном кресле бабушки Ванды.

Та же режиссёрша подселила ко мне в квартиру хореографа из нашего театра. Хореограф любила выпить ничуть не меньше режиссёрши. Она мне запомнилась тем, что прятала от меня мои же продукты и, когда наступали голодные времена, тайком от меня их пожирала.

Как-то я застала её в моей кровати с мужчиной довольно маргинального вида. Она подобрала его на какой-то станции электрички. Я была в бешенстве. Тем более что постельное бельё было только что снято с верёвки. Стиральной машины там, конечно, не было, и стирка превращалась в серьёзное мероприятие.

Хореографичка в то время уже вовсю скатывалась к белой горячке. Она «ловила мух» перед глазами, наслаждалась инфернальными галлюцинациями и вообще вела себя очень характерно.

Она съехала, не заплатив ни за один месяц проживания в этой квартире. А я вскоре покинула театр, даже с некоторым скандалом.

Через какое-то время до меня дошли вести, что хореографичка оказалась в тюрьме, на девять лет, за убийство своего квартиросдатчика. Восемь ударов молотком и шестнадцать ножевых ранений… Но, я знаю, со мной ничего бы не случилось, пока в квартире жил добрый дух бабушки Ванды.

Времена тёмного прошлого миновали. У меня уже не было недостатка ни в одном предмете первой необходимости, и я уверенно шагала в своё серое, с чёрными прожилками, будущее. Я занимала своё место на этом конвейере слякотной действительности. И повторяла, как мантру: «Это не моя жизнь. Это не моя жизнь… Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог».

В 2005 году мне предложили работу в Индии по контракту. Петь в клубе пятизвёздочного отеля. Три часа каждый вечер, один выходной в неделю. Полный пансион, в тех же пяти звездах, плюс зарплата.

Все отговаривали:

– Ты оттуда сбежишь через неделю…

– С тобой что-нибудь случится…

– Тебя заберут…

И я… поехала, и «что-нибудь» случилось, и меня «забрали». Моя жизнь изменилась до неузнаваемости, окончательно и бесповоротно, а была она однообразная и неповоротливая.

«…Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог…»

Казалось, что всё, что могло в ней произойти, уже произошло. (Не тем будет моё прошлое помянуто.) И ничего более этого предвидеться просто не может. Это место, в котором я буду жить всю оставшуюся. Это люди, которых я буду видеть всю оставшуюся. А это газонокосилка, винтиком которой я буду всю оставшуюся. Гайки закручивались. Ведь сказано: «Чем человек старше, тем у него меньше шансов изменить жизнь».

И я поехала. И это было начало моей жизни, не побоюсь этого слова. Просто хотелось посмотреть мир хоть одним глазком. Почувствовать, как это – лежать с коктейлем на солнце, когда Там зима. Просто позволить себе не кутаться, а развернуть гордо грудь и наслаждаться ветром, вместо того чтобы ненавидеть его. Стать интересной для себя самой, ехать в неизведанное в ночном такси, встречать людей из других измерений и, если захочется, притвориться той, которой я, может быть, и не являюсь.

Притвориться, что никогда не приходилось жить в коммуналке, полной вонючих, мычащих алкоголиков, гадящих под себя и отрубающихся на входе в твою комнату. Алкоголиков, размазывающих поганой мордой сопли по крашеному паркету, ворующих «Китикет» у дворовых кошек и блюющих в раковину на кухне.

Хотелось притвориться, что не приходилось давиться пустой манкой на воде или даже жевать чайную заварку, когда манка кончалась. Притвориться, будто никогда не приходилось нелегально жить в общаге и прятаться в шкафу во время обхода. В шкафу самого отвратительного общежития всех времён и народов, где бедолаги рабфаковцы по утрам вычерпывали половниками в ведро говно из годами забитых унитазов и выплёскивали его на ближайшей помойке. Даже и назывались они «рабфаковцы». Первая половина слова – «Раб». А вторую половину может без труда перевести всякий, кто хоть сколько-то знаком с английским. Действительно, раб-факовцы были, прилично выражаясь, заезжены.

Притвориться, что не приходилось принимать душ в затопленном подвале, осторожно перепрыгивая с кирпича на кирпич, чтобы избежать соприкосновения с осклизлыми стенами и стоялыми, сточными водами, по которым плыли плевки, волосы и предметы личной гигиены. Впоследствии ни в одной самой третьей стране я такого не встречала. Ни в одном сквоте Латинской Америки, ни в одной ночлежке Индии. Нигде. Слышала, подобные описания имеют место в тюрьмах третьего мира… и в нашей второй общаге.

Так вот, возвращаясь к повествованию, хотелось притвориться, что не приходилось мёрзнуть до омертвения на остановках и чувствовать себя маленьким незначительным винтиком в этом грязном, слякотном конвейере.

Предупреждаю сразу, здесь не будет счастливого голливудского конца. Моя жизнь так и не стала комфортабельной, но я смогла сделать её чертовски интересной. И я не жалею. Я принимаю условия!

Я поехала. Первый полёт в Индию был очень удачным. Мой отель раскошелился на место в бизнес-классе! Очень хорошее начало, чтобы почувствовать себя немногим больше, чем винтик…

Как же мне писать? Может, в стиле школьного сочинения «как я провёл лето»?

Поехали!

Мумбаи или Бомбей, Первый контракт

Ноябрь

Вот он, тот особый запах, уже воспетый до меня. Это первое, что замечаешь, сходя с самолёта. Нет, это не запах специй, запах специй будет потом. И не запах благовоний. Это запах, скорее, «воний». Запах открытой канализации и мокнущей помойки, и уже потом к этому запаху примешивается благодать. Скоро он становится родным.

Отель находится всего в десяти минутах от интернационального аэропорта. Поэтому в нём останавливаются лётчики и стюардессы из разных авиакомпаний и стран. Окружён отель слэмом. Пятизвёздочный отель в Индии – это оазис пресыщенной роскоши на куче мусора, по которой бродят гигантские крысы, лысеющие собаки и люди в разноцветных одеждах. Даже такую не обласканную мачехой-жизнью персону, как я, Индия немного шокировала.

Шли дни фестиваля огней, Дивали, одного из самых главных индийских праздников. Праздник последнего в году урожая, символизирующий конец лета. Индийцы зажигали масляные светильники и открывали двери домов, надеясь впустить богиню богатства и роскоши Лакшми. По городу висели разноцветные бумажные фонарики и украшения.

Доставщика багажа нашего отеля звали Кришной. У нас в России детей не называют именем Бога. Как-то слишком нескромно и с претензией. А вот в Индии имя Кришна, а в Латинской Америке – Хесус, очень распространены. Но тогда мне всё казалось странным… и я удивлялась…

На следующий день Кришна вызвался показать мне окрестности, пообещал даже крокодилов. Мы проехали на мотоцикле пол-Бомбея в поисках крокодилов. Крокодилов не было. Это был мой день рождения, и мы остановились в Шератоне пропустить по стаканчику виски за моё здоровье. Кришна жаловался на боль в спине, намекая на массаж. Рассказывал про индийский фильм, в котором описывается любовь русской циркачки, приехавшей на гастроли в Индию, и простого индийского парня Раджа Капура. Эти детско-индийские хитрости очень трогательны. Я не смотрела фильма, о котором говорил Кришна, и поэтому представляла себе Любовь Орлову в сетчатых чулках, как в старом советском фильме «Цирк», простого усатого загорелого парня и много массовых болливудских танцев на лужайке. Чтобы не раздражать воображение Кришны, впредь пришлось урезать общение с ним. Субординация и ещё раз субординация!

Пела я в клубе отеля каждый день перед дискотекой. Руководство выпустило маленькую афишку с моим именем. На афишке были изображены сова и я, в красном платье с декольте, открытым ртом и закатанными глазами. Пела я под фонограмму. Отель не хотел раскошеливаться на музыкантов. Объясняли это тем, что в Индии, на сцене, вполне достаточно блондинки в вечернем платье и можно даже не петь. «Просто хады туда-суда…»

Кстати, в России я блондинкой не считаюсь. Для русских я русая. А во всём остальном мире, будь то Индия, США, Мексика или Англия, меня спрашивают с недоумением:

– Как не блондинка? А кто же ты, если у тебя волосы светлые?

А в моём отеле шутливо добавляют:

– Так что можешь и не напрягаться…

В России другие требования к блондинкам. Но книгу я из-за этого переименовывать не стану. Будем считать, что «блондинка» – это состояние души или то, как вас видят другие люди.

Цветов не дарили, видимо, считая это иррациональным. Зато иногда мне на сцену посылали нижнее бельё «Виктория сикрет», мыло или красное вино, стоило мне запеть «Red, red wine». Если бельё оказывалось великовато, потом за меня его донашивала моя сестра.

В первую же неделю моего контракта я выучила, что в Индии нужно отказывать наотрез и без попыток быть вежливой. Вежливость расценивается здесь, особенно мужчиной, как приглашение к дальнейшим действиям. Факт, что ты совершенно очевидно пытаешься от него отделаться, не учитывается вообще. Выучила я это сразу после того, как была «осчастливлена» визитом юного индийского сикха.

Как известно, сикхи – каста воинов. Они не стригут волосы никогда в жизни, они заворачивают их вокруг головы, а сверху накручивают многометровую чалму. Но молодые, модные сикхи позволяют себе что-то типа шерстяной шапки особого фасона. Такой юноша напоминает МС, надевшего шапку на пучок на макушке.

Он пришёл ко мне в «шапке». Модная чёрная футболка с надписями, шапка на пучке, борода аккуратно намазана чем-то похожим на яйцо. Очень белая кожа, что говорит о его благородном происхождении. Граничащая с жирностью упитанность, что говорит о том, сколько пищи он может себе позволить. Принёс виски и очень приторный парфюм, которым я потом протирала диски.

После нескольких вежливых намеков на то, что мне нужно собираться на работу, что не хорошо мужчине находиться в моей комнате, он решил перейти к действиям в болливудском стиле. Он попросился в туалет и через некоторое время вышел оттуда в одних белых стрингах в сеточку, всё в той же «шапке» и в чёрных носках. Белый, упитанный и сексуальный, как разварившийся пельмень. С наигранно-выпученными глазами.

– Вот э ф..к?– задаю я законный вопрос.

– Я не хотел, – объяснял он, – вода сама, нечаянно, плеснула на меня!.. Что же мне теперь делать? – вопрошал он, драматично хватаясь за «шапку».

– Идти домой, – объясняла я. – Мне нужно на работу.

– Как же я пойду в мокрой одежде?

– Вот проблем? – спрашиваю я. – Мы же не в Норильске. На улице в два раза жарче, чем в отеле. Тебе ничего не грозит.

– Я не могу идти в мокрой одежде! Что люди скажут?

– ОК, – сказала я и принесла ему утюг, который он приложил, не включая, боковой стороной к мокрому пятну на футболке.

– Ты что, никогда не гладил? – я начинала сильно раздражаться.

– Нет, никогда.

– Кто же тогда гладит за тебя? – спросила я, пытаясь его поймать.

– Слуги…

Хороший ответ в том же самом старом добром индийском стиле.

В общем, в этот день, перед работой, мне довелось выгладить футболку богатому индийскому парню, перед тем как вытолкать его за дверь. Выталкиваться с мокрым пятном он наотрез отказался. Даю полезный совет: аккуратнее с вежливостью в Индии. Сразу бы выгнала, не пустила бы в туалет – не пришлось бы гладить футболку. … Так я знакомилась с Индией и её нравами.

Была приглашена на день рождения в молодую индийскую семью, с достатком выше среднего. Ели мозговые косточки в карри и прочие индийские огненные блюда. Это теперь я люблю индийскую кухню, а тогда не любила. В смысле, мозговые косточки любила всегда, а вот карри – только после двух лет, проведённых в Индии. Так что весь день рождения я просто терпела и ждала, как бы незаметно смыться. Хозяева, милая молодая пара, изо всех сил старались показать себя либералами. Хвалились европеизированными взглядами и тем, что еда в их доме не острая. Не острая еда познаётся в сравнении.

Пикантность восточной кухни логически обусловлена жарким климатом. Пища со специями дольше хранится, жгучие специи препятствуют развитию бактерий. За многие тысячелетия целые народы привыкли именно к такому рациону. Один индус рассказывал, что через несколько дней принятия неострой пищи у него возникают серьёзные проблемы с пищеварением.

Очередной раз, в тоске, я вышла на кухню и увидела двух девушек в сари и с книжками. Это были служанки. Они экзаменовали друг друга. Учились читать между подаванием тарелок. Свидетельство жажды знаний сквозь тернии делает меня сентиментальной. Я почти прослезилась и в припадке чувствительности выдала им обеим по пятьсот рупий…

Потом меня спрашивали: «Зачем?!»

Я и сама спрашивала себя: «Зачем?!»

Я ведь тоже приехала работать. Слуг я не держу. Отучилась в университете бесплатно, пройдя по конкурсу. Иначе тоже бы сейчас «училась читать между подаванием тарелок». Но, впрочем, не далеко и ушла, всё время финансовые проблемы, не сбывшиеся мечты. И вот тебе, раздаю пятисотки, как будто сама их печатаю.

Но вознаграждение пришло моментально. На следующий же день мне на сцену пришёл конверт из ниоткуда с моим именем и кругленькой суммой внутри. У Индии прямая связь с Космосом. Делайте добро, люди!

После того дня рождения я, подшофе, вела машину одного индийского лётчика. Машину с правым рулём. И с непривычки получала острые ощущения.

В Индии движение левостороннее. Флэшбэк, оставшийся с английских колониальных времён. Страна известна «броуновским» движением на дорогах. Всё, что движется, кидается под колёса, беспрестанно сигналит и неожиданно выворачивает с соседних полос и прилегающих территорий.

О существовании правил здесь вряд ли кто слышал. Никто никогда не показывает повороты. Фары ослепляют дальним светом, даже в городах. Иногда у машины есть только одна фара, и на неосвещённой дороге в неё легко можно въехать, перепутав с мотоциклом. У некоторых нет фар вообще. И тогда водители освещают себе дорогу, держа во рту зажжённый карманный фонарик. Со всем этим я ещё столкнусь, когда освою мотоцикл.

Индия – страна, в которой всё издаёт сильный шум и запах. Улицы кишат торговцами и покупателями. В каждой второй щели располагается ювелирный магазин. В каждой второй крысиной норе – интернет-салон. Тут и там продают ласси, выжимают соки, добавляют в них горы сахара и специй. Чистый продукт считается безвкусным. Официанты не относятся серьёзно к просьбам не добавлять специй. Приносят «облегчённый» вариант: четыре ложки сахара вместо шести. Они уверены, что это для вашего же блага, тем более, вы этого даже не заметите. Если отослать такой стакан обратно и попросить другой, через несколько минут к вам возвращается тот же самый стакан. Они по-прежнему надеются, что вы и этого не заметите. У западного человека через пару недель приёма таких напитков начинается фобия сахарного диабета. И правда, эта болезнь чрезвычайно распространена в Индии.

Иностранцы привлекают массу внимания в Индии, с ними стараются сфотографироваться или просто показаться. Индийские парни показывают такие фотографии друг другу и говорят: «Это я и моя гёлфренд». Если же на фотографии иностранец мужского пола, можно сказать: «Это я и мой лучший друг». Индийские женщины и дети тоже не отстают. Для них иностранцы, особенно со светлыми волосами, – это экзотика.

Поначалу я осматриваю достопримечательности. Слоновий остров расположен в десяти километрах от побережья. Паром отходит из центрального исторического района Колабы, от большой арки, называемой Ворота Индии.

Слоновьи пещеры, вместе со всеми своими скульптурами, выдолблены в скале где-то между пятым и восьмым тысячелетиями. В шестнадцатом веке пещеры были сильно подпорчены прибывшими сюда португальцами. В древних пещерах, полных индуистских скульптур, стоит приятная прохлада.

Ещё одна достопримечательность Бомбея – Биг Лондри, или Большая прачечная. Эта действительно большая прачечная расположена на открытым воздухе, под одним из мостов. С моста видны многочисленные цементные ванные ячейки, внизу. В них возятся люди с изъеденными работой руками. Они замачивают, отбеливают, полощут. Рядом, на бельевых верёвках, огромными белыми парусами развеваются выстиранные простыни. Наверное, это заказ одного из отелей. Индия – страна контрастов.

Я приглашена на индийскую свадьбу в нашем отеле. Индийская свадьба – это что-то! Богатая индийская свадьба – это что-то в кубе! Всё ломится от красоты и гудит от излишеств. Излишества – элемент культуры Индии.

Готовится много еды в индийском стиле. Еда здесь имеет значение декорации. Всего, конечно, не съедят. Над бассейном ставят белый шёлковый шатёр. В нём будет сидеть невеста. Собираются роскошно одетые в национальные костюмы гости. Женщины обёрнуты в сари – пять метров дорогой, не кроёной материи. На руках и ногах у них звенят золотые браслеты. На ладонях минди – узор, нарисованный хной. Мужчины в чём-то похожем на длинные белые френчи, в очень узких, почти в обтяжку, белых кальсонах. На ногах туфли из светлой сыромятной кожи, с загнутыми вверх носами.

Обычно богатую свадьбу справляют в дорогих отелях, в нескольких городах и в несколько заходов. Например, несколько дней в Бомбее и несколько дней в Дели. Родители брачующихся оплачивают проживание всех гостей. Страшно подумать, сколько может стоить такая свадьба!

Упитанный жених в золотой парчовой чалме появляется на белой лошади под зонтиком. Невеста одета в красное сари, обшитое золотыми бусинами. Золотыми, в смысле, сделанными из чистого индийского золота. Чистое золото мягкое, почти как пластилин, и имеет ненатурально желтый цвет. Свадебное сари может стоить и более ста тысяч долларов. На руках и ногах у невесты – тяжёлые золотые браслеты, на шее и в ушах золотые украшения. Золото везде. Индия любит золото.

Один богатый индийский торговец заказал рубашку из чистой золотой нити. Весит такая рубашка около пяти килограммов. На интервью по случаю её получения он сказал, что в ней он чувствует себя увереннее на бизнес-совещаниях. А уж масса золота на теле невесты может доходить до сорока килограммов!

Начинаются безумные пляски. В Индии в основном танцуют мужчины. Женщины танцевать не любят. Они предпочитают сидеть в сторонке.

Вдохновлённая свадьбой, покупаю себе сари из дорогого красного шифона. По моему мнению, это самая красивая национальная одежда в мире. Беру уроки «надевания» у наших прачек. Они счастливы помочь. Индийцы несказанно умиляются, когда видят форейнера в индийской одежде. Для них это самое приятное зрелище. Под сари нужна специальная короткая и очень облегающая блуза и длинная нижняя юбка, к поясу которой сари и крепится.

Подворовываю и пользуюсь простой лентой, вместо юбки. Вроде получается. Два дня хожу в сари. Даже пою в нём. Всем, и форейнерам, и индусам, нравится моя одежда.

Что я могу сказать про мой новый опыт? Сари путается в ногах, я наступаю каблуком на его край, наплечная часть постоянно падает в еду или раковину. Я восхищаюсь индийскими женщинами, которые в сари моют пол, копают канавы, таскают кирпичи и выглядят, как будто только что вышли из бутика! Этому надо учиться.

Наступает Рождество и всё, что с ним связано. Под каждый Новый год моей неизменной ролью всегда оставалась Снегурочка. Каких только Снегурочек я не переиграла, и для детей и для взрослых! Для меня это было «оттепелью». Удавалась мне и роль сексуальной медсестры на корпоративах и годовщинах: в одной руке бутафорский шприц, в другой самая настоящая огромная клизма. Для увеличения груди использовались надутые шарики. В конце мероприятия их можно было проткнуть иголкой, под общий хохот. Здесь я буду рождественским ангелом. Я разучиваю песню «Ave Maria». Скоро, по заказу руководства, мне придётся её спеть. Я буду стоять в луче света, на верхнем балконе лобби. На мне будет венок из белых орхидей и серебряная хламида.

А по вечерам я продолжаю петь свои три сета на сцене клуба. Часто в клуб заруливают местные магнаты и крёстные отцы. Они просто швыряют деньгами! Соревнуются друг с другом, кто больше расшвыряет.

Отношения с немецким руководством складываются великолепно. Теперь Индия меня больше не смущает. Я отмякла на пятизвёздочном солнце. В основном моя жизнь состоит из лежания у бассейна отеля, поедания лобстеров, устриц и питья «Дом Периньона». Также меня обуревает бриллиантово-золотая лихорадка. Мне нравится охотиться за бриллиантами в местных ювелирных салонах. Никогда у меня не было тяги к бриллиантам, а здесь появилась. Излишества богатой индийской касты действуют и на меня. Мне нравится появляться в новых туалетах в лобби, высокомерно, не замечая восторженных взглядов постояльцев отеля. Руководство мной гордится. А я живу совсем другую жизнь. Я даже думать не хочу о прошлом. Да сотрётся оно!

Как-то к бассейну приходит богатая семья со Среднего Востока. Муж и две жены. Муж плавает в бассейне вместе со мной и демонстрирует всем нам свой баттерфляй. Две его жены сидят на берегу, полностью замотанные в черный материал. Здесь самое время сказать: «Не в деньгах счастье!»

В отеле есть и другие музыканты, это семейная пара с Филиппин. В преддверии Рождества мы все приглашены на ужин в апартаменты одного пожилого шотландского повара в отставке.

Повар – одинокий, скучающий человек, уже несколько лет живёт в Бомбее. Он занимается бизнесом и является завсегдатаем нашего отеля. Говорят, в лучшие годы ему довелось поработать на кухне королевы, и он постоянно критикует наши рестораны.

Едим филиппинский си фуд суп, морского окуня, запечённого в соли, и гвоздь программы: стейки настоящего дикого оленя, убитого самим поваром в горах Шотландии и привезённого в Бомбей в термосе. Я не сторонница охоты, но есть в этом что-то старое, английское… Оленя жарим на гриле, на балконе. С этого балкона, на двадцать каком-то этаже, открывается великолепный вид на озеро и окраину Бомбея. Филиппинка зачем-то делает гамбургеры из магазинного фарша. Пьём старое шотландское виски.

На Рождество добрый повар дарит всем дорогие подарки и не забывает даже меня. Мне преподнесён новый фотоаппарат, взамен старого, украденного. Я лихорадочно раздумываю, что же ему подарить в следующий раз.

– Анна, он тратит деньги, как моряк, и постоянно делает всем подарки, – успокаивает меня филиппинка. – За ним всё равно не угнаться…

В канун Рождества я и мой новый романтический друг, канадский инженер-нефтяник, возвращаемся с пати из другого отеля. По дороге мы останавливаем нашего рикшу и ловим грузового слона. За тысячу рупий возница соглашается принять нас на борт своей корзины, и мы продолжаем путь уже на слоне.

Шершавый, как асфальт, перепачканный извёсткой слон, вечернее платье со стразами Сваровски, чёрный смокинг и опустевшие улицы усталого Бомбея…

Начинается время беспрестанных пати. Я чувствую себя такой проказницей, возвращаясь ранним утром обратно в отель! Всё ещё в вечернем платье, со смазанной косметикой, держа в руке открытые туфли на каблуке. Тихо-тихо, чтобы никого не разбудить, пробираюсь мимо ресепшена. Как возвращающаяся с бала принцесса, всю ночь танцевавшая со сказочным, опальным принцем… Я не хочу помнить ни одного дня из своего прошлого!

В Новогоднюю ночь, ровно в двенадцать часов, все повара и поварята родного отеля, в белых халатах и колпаках, колотя половниками по кастрюлям, бегут гуськом по всем коридорам отеля. Тут и там бродят чернокожие Санты. Персонал одет в карнавальные костюмы. С верхнего балкона на головы гостей летят 2006 сине-белых шаров. Наступает 2006 год. В ресторане льётся шампанское и бьют шоколадные фонтаны с клубничными берегами. Стоят ледяные скульптуры. Жарят лобстеров. Вскрывают устриц. На столах – огромные запечённые рыбы. И прочее, прочее.

Богатая индийская каста звякает тяжелыми бриллиантами. Мои бриллианты звякают потише. Американско-канадские нефтяники и франко-итальянские лётчики, оставшиеся в Рождество на рабочих постах, по контрасту с нами, выглядят босяками. Чёрная и красная икра сервированы в ледяных вазочках. Жизнь удалась!

Давненько я не ела чёрной икры. С дрожью в ногах подбираюсь к вазочке. Разочарование. В вазочке не чёрная икра. В вазочке подделка. Очень похожая на вид, но не на вкус. Меня не обмануть, я выросла на Волге и в детстве ела её, родимую, ложками, из трёхлитровой банки.

Задаю осторожный вопрос шеф-повару:

– Мистер N, а знаете ли Вы, что икра поддельная?

Шеф начинает нервничать. Я оставляю эту тему. Ну, в самом деле, много ли народу в этом зале заметит подделку? Зато потом некоторые скажут: «Какая гадость эта ваша чёрная икра. И как вы её, русские, едите?» Ну и правильно, оставайтесь в неведении, нам самим её мало.

Налегаю на красную. Вижу, что остальным тоже красная нравится больше. Это потому, что она настоящая.

Меня всегда интересовал вопрос: куда девается недоеденная пища из отеля? После каждого буфета остаются горы не съеденного. Некоторые гигантские блюда так и стоят совсем нетронутые. Ими можно накормить целый квартал бомбейского слэма. Неужели их просто выкидывают? Похоже, что да. Я, как человек, прошедший голод, не могу думать об этом без негодования.

В феврале моего нефтяника переводят в Дели, и я лечу погостить к нему. В Дели прохладнее. Посещаем Лотос-темпл, это храм всех конфессий. То есть, представители любой религии могут прийти туда и помолиться. Мне нравится такой вариант. У меня агностические наклонности. Я не знаю, в какой религии больше истины. Но знаю точно, что не в той, которая взрывает, убивает и диктует.

В Тадж-Махале очень людно. Это сильно мешает восхищаться современным чудом света. Что меня действительно восхищает, так это «железный столб» в резном архитектурном комплексе Кутаб Минар в Дели. Столб отлит из особого металлического сплава более полутора тысяч лет назад. Он не подвержен коррозии, и о составе этого сплава до сих пор спорят учёные. Умели же люди делать!

На обратном пути опаздываю на самолёт в Бомбей, по вине заблудившегося шофёра моего нефтяника. Приходится лететь с остановкой в Хайдарабаде.

Праздник Холи – это праздник конца зимы, символизирующий победу добра над злом. Если Дивали называют праздником Света, то Холи называют праздником Цвета. Это самое красочное зрелище, какое можно себе представить. Люди кидаются разноцветным порошком и плескаются разноцветной водой. Иностранцы в этот день прячутся в отелях.

Я всё чаще и чаще чувствую себя одинокой и запертой в золотой клетке. Нет, не в роскоши счастье! Не в пятизвёздочном отеле земля обетованная. При этом, к своему удивлению, я замечаю, что по России я тоже ещё не соскучилась. Я не ожидала от себя такого космополитизма. Вот оно, настроение идеальное, чтобы начать паковать дорожный рюкзак. Но пока я его не узнаю и отмахиваюсь от него.

Хоть я и не соскучилась по России, но контракт кончается, а самое главное, кончается срок действия моего загранпаспорта. Приходится возвращаться для решения бумажных вопросов. Но Индия, эта страна фэнтези, Иньский край, где возможно всё, навсегда меняет меня. Я сюда ещё вернусь.

Спозаранку пассажиры самолёта на взлётной полосе наблюдают, как всё население индийского слэма высыпает к стене аэропорта для совершения утреннего туалета. У каждого газета и ведро. Это выглядит, как ритуальное мероприятие. Сидя на ведре, можно почитать, посплетничать и обсудить новости. Закончив с ритуалом, жители слэма выплёскивают содержимое вёдер в океан. День начинается. Самолёту Аэрофлота предоставлен воздушный коридор всегда в одно и то же время. Так что в последующие годы мне доведётся наблюдать эту картину не раз.

В течение следующих нескольких месяцев идёт череда кратковременных поездок в Эмираты, в Таиланд, а потом опять в Эмираты. Мне совсем не сидится на неприветливой родине. Я встречаюсь со своим канадским нефтяником то тут, то там. Теперь он работает в Бахрейне. Иногда мы ссоримся, потому что он думает, что я им всё время не довольна. Это не так. Я не довольна толко тем, что он так думает. Но я знаю – это у него от неуверенности в себе. И я закрываю на это глаза. В промежутках между встречами мой милый нефтяник забрасывает меня нежными письмами, в которых просит указать размер безымянного пальца левой руки, зовёт к себе в Бахрейн, обещает сделать не просто счастливой, а суперсчастливой и обращаться со мной, как с королевой. Свадебное путешествие предлагает провести в солнечной романтической Италии. От этих писем мне становится уютно, тепло и спокойно. В апреле еду к нему в Бахрейн, пора покончить со своей свободой и остепениться. Уже не маленькая.

Здесь сейчас проходят автогонки «Формула-1», и при наличии билета на них получение бахрейнской визы упрощается. Я не знаток гонок. Не могу определить элементарных вещей. Например, отстала та машина, которая сейчас находится далеко позади основной колонны или, наоборот, сильно вырвалась вперёд и уже догоняет остальных на новом витке. Мне становится скучно. В ушах стоит бешеный рёв. Приходится пользоваться берушами. Мимо трибун проносятся спортивные машины. В спину давят жёсткие сиденья. Не моё это, гонки. Я люблю тишину и свежий воздух.

Белое солнце пустыни, которое здесь действительно белое, стоит в мареве небес, сушит кожу и волосы. Под пятьдесят по Цельсию. Через несколько дней будет под шестьдесят. Если ехать в открытой машине, в лицо дует раскалённый воздух, как из фена для волос. Не моё это, пустыня. Я люблю лес и воду. Но сейчас я на Бахрейне.

Королевство Бахрейн – это самое маленькое арабское монархическое государство. Оно находится на архипелаге в Персидском заливе, и на его территории располагается крупнейшая военная база США. Всего в шестнадцати километрах на восток лежит внушительный сосед Бахрейна – Саудовская Аравия. Страны соединены самым длинным в мире двадцатипятикилометровым морским автомостом.

Многие слышали о жесткости порядков в Саудовской Аравии. Особенно в отношении женщин. Например, женщине не разрешено выходить из дома без сопровождения члена семьи мужского пола, не разрешено работать и водить машину. Существует множество других запретов. Саудовские женщины видят мир через чёрную сеточку. На руках у них чёрные перчатки. Не должно быть видно ни сантиметра открытой кожи. И всё это в климате, где можно яйца жарить на капоте автомобиля. В аэропорту я видела, как едят саудовские женщины. Они немного приподнимают паранджу и просовывают под неё вилку. И так каждый кусок… При этом девочкам внушается с детства, что они сами того хотят. И многие верят. А мы всё себя жалеем.

Алкоголь в Саудовской Аравии запрещён под страхом смертной казни. А в пятницу даже мужчина не может появляться в общественных местах без семьи. Неудивительно, что западные нефтяники, работающие в Саудовской Аравии, предпочитают жить на Бахрейне. Им приходится каждый день преодолевать двадцатипятикилометровый мост и проходить контроль на границе. У тех, кто работает долго, даже есть отдельная книжка, прилагающаяся к паспорту. Эта книжка испещрена пограничными штампами. Но кружка пива того стоит!

Я быстро схожусь с друзьями моего нефтяника: ирландской учительницей, английским инженером, мексиканской домохозяйкой и прочими. Мы ходим друг к другу в гости, перезваниваемся и постоянно встречаемся в разных местах, чтобы попить вина, поужинать или посетить музей. Как ни странно, сам нефтяник оказывается не таким уж компанейским человеком и, к сожалению, в основном пребывает в ворчливом настроении. Что вызывает порицание общественности.

Бахрейн и Эмираты называют оттепелью Саудовской Аравии. Местные модницы могут позволить себе открыть не только глаза, но и лица. На них надеты почти приталенные хиджабы из струящегося чёрного шёлка. Иногда на хиджабе бывает цветная окантовка. На головах у них высоко завязаны платки. Создаётся иллюзия изящного силуэта в короне. Женщины умудряются извлечь максимум из минимума позволенных выразительных средств. Жажда женщины жить и быть привлекательной пробивается как цветок из-под асфальта.

Больше всего это место мне запоминается тем, что здесь выращивают картофель и помидоры на клумбах и в цветочных горшках, причём не ради урожая, а ради цветов. И ещё тем, что мужчина, к которому я сюда приехала, чтобы стать его королевой, кинул в меня сковородкой с беконом, который я для него жарила.

Конечно, надолго я в подобном месте задерживаться не собираюсь.

«Карету мне, карету!»

Керала, Второй контракт

Август

В августе соглашаюсь на второй, ставший последним, контракт. Керала – самый южный, самый богатый и самый грамотный штат Индии. В аэропорту города Кочин меня встречают с именной табличкой. На табличке стоит моё имя в исковерканном виде и титул «мистер». Встречающий водитель удивлён, увидев мисс вместо мистера.

Я буду петь в круглом стеклянном ресторане отеля, который находится прямо на заводи. Аппаратура, конечно, не такая, как в Мумбаи, но сносная. Петь в неё можно. Посреди ресторана бьёт фонтан, выложенный голубой мозаикой. Задняя стенка сцены стеклянная. Сквозь неё открывается вид на затон.

В этом месте встречаются река и море. Воды смешиваются и образуют подсоленную заводь, со своим пресно-солёным миром. В нём живут странные животные, например, гигантские пресноводные креветки. Эти креветки до нереальности люминесцентно-голубые. По затону плавают сиреневые цветы—кочевники. Их корневая система ни к чему не крепится, и они просто перемещаются по течению. Иногда мимо отеля проплывают целые сиреневые поля.

В первую же неделю, как всегда, совершаю поездку по достопримечательностям Кочина. Керала – родина Аюрведы. В переводе с санскрита «Аюрведа» означает «знание жизни». Наука насчитывает более пяти тысяч лет и во главе угла ставит гармонию и баланс души и тела. А знания передаются от отцов к детям, из поколения в поколение. В Керале множество аюрведических клиник и частных врачевателей. На каждом шагу здесь делают массаж, и почти каждый магазин продаёт всевозможные зелья.

В Кочине делают знаменитые мелко нарезанные остро-солёные закуски «вырви глаз».

У каждого индийского штата свой язык. В Махараштре – марати, в Тамил Наду – тамил, в Гоа – конкани и так до бесконечности. Язык Кералы – малайалам. Почти все говорят на английском и далеко не все на хинди. По этой причине я хинди и не выучу.

Из бизнес-района Ернакулам в форт Кочин ходит паром. На дебаркадере две кассы, мужская и женская. Это для того, чтобы женщины не стояли в одной очереди с мужчинами. Глядя на контингент мужской очереди, понимаю, что это хорошая идея. Плюс в женской очереди намного меньше народу.

Форт Кочин богат историей. В старину сюда переселились китайцы. От них остались китайские сети, похожие на верфи. Ими здесь до сих пор ловят рыбу. Сети великолепно смотрятся на закате! Туристы обожают их фотографировать.

Несколько позже прибыли евреи, оставив древнюю синагогу с очень хорошо сохранившимися оригинальными напольными изразцами.

Потом приехали голландцы. От голландцев остались форт и старое кладбище. В трещину одной из могильных плит голландского кладбища кто-то положил куриную лапку. Это уже похоже на Вуду.

Почти сразу у меня появляются новые друзья из самых разных стран Европейского союза. Их объединяет то, что они все – завсегдатаи ресторана, в котором я пою, и управляющие на местном заводе пластмассовых тазов и розеток.

Во время моего первого контракта в Бомбее я была избалована немецким менеджментом нашего отеля. Здесь, в Керале, в отеле с индийским руководством, царит атмосфера патриархата и меня пытаются строго контролировать. Это не по мне, поскольку я отношу себя к тому типу людей, которым для порядка и организации не нужны менеджеры.

Например, я говорю себе: «Надо выучить такой-то язык». Точка. Я беру самоучитель и выпускаю его из рук, скажем, через год, когда язык выучен до первоначально установленного, мною же, уровня. И мне для этого не требуются ректоры и наставники. Я сама стою у себя над душой лучше любого ректора.

То же самое касается моего поведения и морального облика. Считаю нужным – делаю, не считаю – не заставите. Да, это довольно анархические взгляды. Но я и не говорю, что они подходят всем.

Так или иначе, приходится провести ген-беседу с генменеджером:

– Сэр. Мне столько-то лет. Я приехала из почти что европейской страны, благословенной Раши. Где всем абсолютно наплевать на моё поведение. И я намереваюсь покидать отель и квасить, где хочу и когда хочу. Вы не сможете меня контролировать, как контролировали предыдущих филиппинских певиц. У меня университетское образование, – вворачиваю я. – Ноуван кен стоп ми, сэр.

И чтобы совсем застращать начальника, добавляю последний, совершенно убийственный аргумент:

– Плииииис… – голос звучит жалобно, брови собраны домиком. Должно сработать.

К счастью, сэр оказывается человеком умным. Он сразу понимает, о чём я говорю. Соглашается дать мне вольную и в последствии не жалеет об этом. Теперь я могу принять приглашение управляющих местного завода тазов и розеток съездить в Алапи.

Алапи – это деревня на берегу затона, в паре часов пути от Кочина. Там будут проходить ежегодные гонки снейк-ботов, или змеиных лодок.

Сезон дождей, очень влажно и жарко. Зелень такая молодая, что имеет салатовый цвет. Чёрная, смердящая вода затона кажется густой, как кисель. Так выглядят многие индийские водоёмы.

Собираются толпы народа. На пальмах развешаны красные флаги, плакаты и фотографии Ленина и Маркса. Вот так могла бы выглядеть Россия после изменения наклона земной оси. Алапи – место, где победили коммунисты. В «азиях» и «латинамериках» много таких мест. Пролетарии всех стран до сих пор видят спасение от контрастов только под сенью красного флага с серпом и молотом.

В Керале есть и православные церкви. Православие пришло сюда из Сирии. Здания церквей не по-индийски неброские и без излишеств. Просто корпуса из белёного бетона, с башенкой и крестом. Священники во время служб тоже одеты скромно.

В рукавах заводи уже «толпятся» туристические корабли, местные лодки, лодчонки и плоты. С палубы одной лодки тощие парни прыгают в воду. На палубе другой лодки тощие парни поедают руками рис с бананового листа. А на этой лодке усатый дяденька с характерным индийским брюшком, похожим на музыкальный бемоль, показывает сценки из национального театра Катикали. Дяденька бешено вращает глазами, сдвигает брови и пританцовывает. И могу сказать, что у дяденьки неплохо получается.

Начинаются гонки. Лодки узкие и длинные. В ширину на них помещается только один гребец, в длину – до сорока. Отсюда название «snakeboats» – змеиные лодки.

На воде они выглядят очень неустойчиво. И действительно, по ходу гонки лодки по очереди тонут. Из воды видны только головы гребцов, одна за другой, как буйки.

Скоро на поверхности затона остаётся всего несколько лодок. Похоже, что выиграет не тот, кто быстрее, а тот, кто дольше всех продержится на воде.

Под свинцовым муссонным небом Кералы я обгораю почти до кости и лишаюсь голоса. Придётся петь с хрипами и «кукареканьями». Мой контракт не предусматривает больничного.

Национальный праздник Кералы – Онам. Празднуется возвращение на землю, к своим подданным, доброго мифического царя Махабали. Во времена его царствования в Керале был Золотой век. В этот день женщины Кералы надевают белые хлопчатобумажные сари с золотой каймой, вплетают жасминовую гирлянду в волосы и качают друг друга на качелях.

Индийские женщины иногда могут быть такими красивыми!! Иной раз смотришь и думаешь: «Это уж слишком!» Даже не верится, что они настоящие.

Женский персонал отеля тоже меняет свою форменную одежду на Онам сари. И теперь в отеле безумно пахнет жасмином. Керальский жасмин – самый пахучий. Он просто сшибает с ног.

Онам празднуется только в Керале. Белый цвет во всей Индии считается цветом траура, а в Керале – торжества. Этот штат богат своей особенной культурой, отличной от культуры остальных штатов. И я решаю не отставать.

Белое сари с золотой каймой, жасминовая гирлянда в волосах. Короткая блуза, хоть и сшитая специально по мне, настолько узка, что по рукам перестаёт циркулировать кровь и они начинают отниматься. На зелёной лужайке в форте Кочин керальские девушки в таких же белых сари качают меня на качелях.

Как всегда, индийцы счастливы видеть иностранку в их национальной одежде. Дамы, работающие в моём отеле, заставляют меня надеть нижнюю юбку. Нижняя юбка в отеле полагается по форме. Как же удивлены дамы, увидев, что я ещё и не ношу рейтуз по колено. Эти рейтузы они называют трусиками и считают их незаменимой частью женского гардероба. Дамы хихикают и стыдливо прикрывают рот, а меня подмывает спросить:

– Над кем смеёмся? Над собой смеёмся! На улице тропическая жара, температура никогда не опускается ниже двадцати по Цельсию. На вас пять метров не продуваемой ткани, полотняная юбка по щиколотку и плотные рейтузы по колено…

Что поделать, другая культура. Хотя моя одежда и не слишком кричащая, всё же здесь она вызывает сильный резонанс. Мне даже зачитывают специальное постановление менеджера по персоналу: «Певица такая-то должна носить бюстгальтер», сноска: «поскольку персонал отеля обсуждает…»

Я никогда не носила бюстгальтер. Несколько раз покупала, но потом всегда забывала надеть. Такая вот интимная особенность. Бюстгальтеры со мной не дружат. Но постановление начальника для меня закон. Еду за бюстгальтером. Местные бюстгальтеры, все до одного, на вате, с эффектом увеличения груди. Покупаю самый скромный, и всё равно в нём я выгляжу куда более вызывающе, чем без него. Теперь мне и самой становится неудобно, и я выхожу из номера в лёгком палантине на плечах. Разговоры немного утихают.

Через некоторое время местная газета берёт у меня интервью, на следующий день я просыпаюсь знаменитостью.… В бизнес-районе Кочина Ернакуламе и так очень не много иностранцев, а тут ещё эта статья с фотографией… Меня начинают узнавать на улице и просить автограф.

Вслед за этим, по указанию руководства отеля, я даю ещё одно интервью. На этот раз местному телевидению. В течение получаса я отвечаю на тогда ещё ломаном английском на сладенькие, банальные вопросы ведущего. У меня совершенно пряничное выражение лица и доброжелательно-слабоумная улыбка.

В конце передачи я пою латин-поп-песенку «Pasadena» и «Falling in love with you» Пресли. Всё действие происходит на фоне проплывающих по заводи кустов. Передача до слипания приторная. Я изо всех сил стараюсь, чтобы её не увидели мои тазо-розеточники. Вслед за этим потянулась толпа местных папарацци…

Ведущий передачи преследует меня и предлагает съёмки с обнажёнкой. Многократно отказываюсь. В обиде он заявляет, что ему и наплевать, поскольку его индуистские родители всё равно не разрешили бы ему «жениться на русской».

Целые семьи ловят меня на улице и просят автограф. Некоторые пытаются познакомиться поближе. При отказе начинают плакать.

Прямо перед отелем вешают огромный щит с коллажем, на котором очень крупным планом изображено моё пряничное лицо, микрофон и бушующая в экстазе толпа. Щит гласит: «Из России с любовью. От кантри до рока».

Мне не дают прохода. Мне не скрыться от большой славы на маленьком пятачке. Местный композитор предлагает написать специально для меня рок-оперу. Я с ужасом отказываюсь. Он по-детски оскорбляется и рассказывает всем, что это он отказался со мной работать, потому что я плохая певица. То есть, у меня появляются недоброжелатели.

Всё, как полагается в мире большого шоу-бизнеса. Я испытываю на собственной шкуре тяжелое ярмо популярности. Как же легко прославиться в Индии! Теперь я покидаю отель, замотанная в шаль. Со временем пройдёт и это.

Наконец решаю заняться йогой и нахожу самую уважаемую учительницу в Кочине.

Моей тёзке и новой подруге по курсам йоги – сорок лет. Она из высшей касты в Дели, и у неё великолепные волосы.

– Я была профессором в университете, – говорит она, – но потом вышла замуж и стала заботиться о своей семье.

Раз в год индийская женщина должна голодать в течение суток. Делается это как жертвоприношение богам, но почему-то ради здоровья супруга. В тот день она всё равно пришла на йогу и жаловалась на головную боль от голода. Прочие дамы тоже жаловались…

Вскоре Анна приглашает меня на девичник в ближайший отель. Дресс-код – сари. У меня есть только белое, с праздника Онам. Но Анна из Дели, для неё это цвет вдовства, и она приносит мне своё, разноцветное. Чёрную бархатную блузу к нему покупаю я сама.

На празднике присутствуют очень уважаемые жены очень уважаемых мужей. Одна из них, жена начальника местной полиции, обещает мне покровительство в случае чего.

Я дарю Анне бинди от кутюр. Бинди – это та самая индийская точка на лоб. Она принимает, но потом сознаётся, что ей по касте не полагается. Я провела в Индии почти четыре года, но так и не разобралась в этих сложностях.

Сам праздник получается довольно скучный. Скорее, посиделки. Поели сладкого, попили безалкогольного, пофотографировались, посидели на стульях у стены. Порассказывали друг другу, как они провели выходные. С семьёй то, с семьёй это…

– А как ты провела выходные, – спросили меня, – у тебя же нет семьи?

– Ну, я выпила пива…

– О, май гуднесс!!! Анна дринкс бир!!!! (Анна пьёт пиво!)

– Анна дринкс бир!

– Анна дринкс бир?!

Они передавали это из уст в уста. Для них это нонсенс. Многие добропорядочные индийские дамы ни разу в жизни не пробовали алкоголя.

Как же хорошо, что я не объявила им, что, по факту, в прошедшие выходные я напилась в стельку. И плясала на столе у ирландского парня – менеджера тазов и розеток. И горланила русско-ирландские песни. И расплёскивала по комнате «Блэк Лэйбл». А может, «Джек Дэниелс». А Ирландский парень был нисколько не огорчён моим поведением… И подливал ещё, то ли «Блэк Лэйбл», то ли «Джек Дэниелс». Разве я сейчас вспомню?

Вообще, моё любимое – текила. Но виски я люблю тоже. Да и водку никто не отменял. Я вообще люблю выпить иной раз. Мы же русские люди! Но это особый момент алкогольного удовлетворения, когда напиваешься «Блю Лейбл», фор экзампл, или «Дом Периньоном». В Индии возможно всё! Не надо только бояться.

Вообще, страх – это самые тяжкие оковы для свободы. Я с ним борюсь, как могу. Но иногда он побеждает. Что уж поделаешь, я всего лишь человек.… Вот мои соседи по коммуналке, алкоголики, те ничего не боятся, они выше этой суеты. Да здравствуют Алкогольные Будды! И они здравствуют, без наших с вами вшивых пожеланий.… Вот такое лирическое отступление.

Пати, у того ирландского парня, удалось куда лучше, чем девичник. Были венгры, немцы, сам ирландец, две французские лесбиянки и я. Венгерка, тоже тазо-розеточница, приготовила рагу из венгерской колбасы с картошкой и паприкой, а также блинчики с корицей. Она любила готовить.

Ирландский парень рассказывал, как к нему подошел один из его подчинённых и попросил отгул на пятницу.

– У меня через две недели свадьба, – объяснял индиец, – хочу съездить познакомиться с невестой.

– Как?! Ты женишься через две недели, и ни разу не видел невесту?

– Нет.

– А что, если она тебе не понравится?

– Понравится, – уверенно отвечал парень.

Это важно для индийских родителей – активно вмешиваться в судьбу своих детей. Это в традиции. Позволяет чувствовать свою значимость.

Один индийский парень рассказывал, что его сестра сама нашла себе мужа. И хотя её избранник был из той же касты и с хорошим состоянием, родители её были очень огорчены. Огорчены, потому что обошлись без них и они никак не повлияли на выбор дочери. И теперь этот парень считает, что обязан дать родителям возможность устроить его собственный брак. Он чувствует долг перед родителями.

В Индии всё возможно.

Другой парень, венгерский тазо-розеточник, жаловался на приставания индийской девушки в магазине одежды. Девушка делала ему очень недвусмысленные предложения. Возможно, перед свадьбой с незнакомцем она решила, что называется, оторваться. Такое тоже случается в Индии. В Индии всё возможно.

Сама не видела, но говорят, что где-то в глубине Индии до сих пор жён сжигают вместе с умершими мужьями…

Рассказывали о трагедии в Раджастане. Там отец невесты должен оплачивать свадьбу. Если отказаться – отлучение от касты. Аут каст для индийца – хуже смерти. Приближался срок свадьбы. Отец подсчитал затраты, понял, что свадьба полностью разорит семью, и заклал свою дочь. На нет и суда нет, похороны дешевле, чем свадьба. Не видела и не хочу верить. Но в Индии всё возможно.

А вот в Керале существует многомужие. Отцом детей считается дядя по материнской линии. Наследство достаётся по женской линии. Женщина может обзавестись хоть десятью мужьями, обычно братьями между собой. Но такое было в старину. Сейчас браки в основном малочисленные. Не более трёх мужей.

Один кералец рассказывал о такой полигамной семье, где-то на заливе. Жена равноценно делит время со всеми мужьями и родила каждому по ребёнку. Мужья-братья помогают ей по хозяйству. Керала – особенный штат.

Также лет пять назад случилась здесь и «ромеоиджульетта»-история. Они любили друг друга, им не дали пожениться, стали её выдавать за другого, они отравились. Рассказывали, что теперь в Кочине более осмотрительны с влюблёнными. Родители стали бояться, как бы их дети, воспитанные на песнях и плясках романтически-наивных болливудских фильмов, чего с собой не сотворили. Это мне рикша рассказывал, пока вёз с йоги.

Иногда ко мне заезжают две русские певицы из другого отеля. Вместе набухиваемся дешёвого рома «Ройал Стаг», заедая манго и бананами. Наутро они с похмелья уезжают на рикше обратно к себе. Путь не близкий.

В ноябре я совершаю незабываемую двухдневную поездку, на маленьком плетёном хаусботе, по затонам и каналам Кералы. Вот куда бы я хотела вернуться!

Посадка в Алапи. Только пять человек на борту. Три человека команды и двое отдыхающих. Разрешается постоять у штурвала. Тихо плывёт хаусбот. Рыбаки со своих лодок продают люминесцентно-голубых креветок, по 800 рупий за килограмм. Природа здесь тоже люминесцентная. Люминесцентно-зелёная. Время муссонов – время свежей зелени.

Иногда хаусбот причаливает к островкам, чтобы купить кокосов и бананов. Местные «чунга-чанги», в разноцветных одеждах, бегут по берегу каналов за лодкой, машут руками с островов, зазывая. Собаки стаями переправляются вплавь, с острова на остров. Цветной телевизор, с программным управлением, надрывается из шалаша под пальмой. Чёрные птицы, стоящие над водой с раскрытыми крыльями, похожи на Джиперс Криперса. Куда-то плывёт суровый кот…

Мы уже довольно далеко от смердящих вод Алапи. Очень тёплая, цветущая заводь больше не кажется грязной. И вечером, на закате, я бросаюсь в зелёную, но прозрачную малосольную воду затона.

Потом полночи лежу на синем велюровом диване, на носу, у штурвала и смотрю на легион золотых звёзд в синем велюровом небе.

Чинай или Мадрас

Декабрь

В начале декабря меня переводят в другой отель, в штат Тамил-Наду.

Город Чинай или Мадрас, по-старому, сразу поражает меня святыми сомами, обитающими в илистом пруду рядом с одним из храмов. Сомы кишат у берега, ожидая кормёжки. Мелькают жирные глянцевые бока. Иногда часть этого кишащего клубка отрывается от общей массы, пытаясь ухватить жертвенные сухари, и выбрасывается на ступеньки, обегающие пруд. А потом сползает обратно в воду, оставляя на камнях частички рыбьей кожи. Рядом ходит кот, плотоядно глядя на сомов. Я бы на его месте побереглась: в один прекрасный день сомы этого кота сожрут.

Чинай полон красивейших индуистских храмов, которые похожи на голубые тортики, облепленные религиозными фигурами. В храмах индианки в разноцветных сари благоговейно льют молоко на лингам Шивы, ставят глиняные горящие светильнички. Пахнет прокисшим молоком и благовониями.

На территории храма стоит раскидистое дерево, увешанное пластмассовыми пупсиками. Пупсиков продают рядом. Их вешают на дерево бесплодные прихожане, чтобы умилостивить богов и получить долгожданное потомство.

Я пою на роскошной крыше нового отеля с живописным видом на траншею. По ночам мимо проносятся летучие мыши. Весьма инфернально.

У меня всего одна колонка. Я бы не стала жаловаться, я не капризна, но динамик издаёт только драм эн бас, поэтому его сразу же отключают. Из музыкальной аппаратуры на сцене только мой ноутбук. Он звучит, выбиваясь из последних сил. Микрофон не работает вообще, но зато есть требование всё же держать его в руке. В нём что-то звякает, и я использую его как маракас.

Заходящие на крышу пьяные индийские гости задают вполне понятные вопросы: «А почему так тихо поёшь? Вот в соседнем отеле поют громко». Я, конечно, пытаюсь объяснить, что в соседнем отеле счастливые певцы поют не в маракас, а в микрофон, и у них, представьте, есть даже колонки с усилителем. И нет такого невежественного начальства, как наш ФНБ менеджер, например. ФНБ менеджер – управляющий службой питания. Здесь, на беду, он также занимается работой с артистами. Но разве это объяснишь в такой ситуации? Типа, плохому танцору всегда яйца мешают.

Итак, аппаратура здесь бутафорская. Не веря в то, что такое может происходить в пятизвёздочном отеле, я продолжаю петь под ноутбук, без микрофона. Логическое объяснение есть только одно: приглашая певицу, руководство отеля намеревалось отмыть деньги или просто подворовать. Статьей расходов поставили: покупка аппаратуры – одна штука. Надеялись на авось, что старая колонка сойдёт за целый сет аппаратуры.

Но всему же есть пределы! Теперь-то уже всем понятно, что это не сработало. Срочно выкручивайтесь из положения! Купите что-нибудь простенькое, арендуйте аппаратуру, в конце концов. Но руководство только лупает на меня глазами, полными рыбьего интеллекта. До сих пор мои менеджеры были людьми как минимум разумными. Здесь же творится чёрт-те что!

Да уж, не назовёшь меня капризной певицей. Вспоминаю Россию, где иные «самозвёзды» не переставая жалуются на звук. Всё им не так. И это не так, и то не так.

– Да где же, наконец, приличный звуковик? – хныкают они, растягивая гла-а-асные.

Попробовали бы они попеть в маракас вместо микрофона. А не желаете ли трёх тупых электриков вместо приличного звуковика? Впрочем, электрики и не обязаны разбираться в звуке. Это не их профессия. Они должны разбираться в электричестве. Но местные электрики почему-то очень боятся в этом признаться. Они, в обязательном порядке, приставлены к аппаратуре и мерзенько кляузничают начальству, что аппаратура не работает, потому что её сломала певица… Я, значит…

Это одна из самых непривлекательных черт Индии. Когда здесь что-то случается или перестаёт работать, люди сваливают друг на друга до последнего. Они никогда не признают свою ошибку или некомпетентность.

– Кто ошибся?! Я ошибся?! Я никогда в жизни не ошибаюсь! – в бешенстве вопит официант, принёсший вегетарианцу рагу со смачными кусками мяса.

– Он сам заказал свинину, – уверяет официант, тыкая указательным пальцем в вегетарианца и в запись в своём блокноте. Он ищет защиты у посетителей.

– Но ведь я не ем мяса уже двадцать восемь лет! – возмущается клиент.

Он только что, после двадцати восьми лет вегетарианства, оскоромился кусочком свининки, приняв его за кусочек панира, индийского творожного сыра.

– Вот и думай, что заказываешь. А я не могу ошибаться! Я никогда в жизни не ошибаюсь!

Он никогда в жизни не ошибается!

А тем временем руководство моего нового пятизвёздочного отеля в Чинае продолжало придумывать новые несуразицы и демонстрировать самые невероятные глубины невежества и жадности. Я была невольно вовлечена в этот маскарад и находилась в бессильном бешенстве.

Такие письма писала я своему арт-агенту:

«Дорогой мистер N, пишет Вам русская певица такая-то… жалуюсь на ФНБ менеджера такого-то… а фонограмма идёт из моего ноутбука… а петь мне приходится на пути в туалет… а во время выступления меня обязали бродить по всем залам… а в зале номер два ноутбука уже совсем не слышно, и мне приходится допевать а капелла… а гости во втором зале пугаются, когда я неожиданно заскакиваю к ним в тихое помещение, горланя песню с середины и потрясая микрофоном, который издаёт только звук отвинтившегося шурупа… а гости в первом зале удивляются, почему певица ушла со своего поста на середине песни и оставила фонограмму включённой…» И так далее, и тому подобное.

ФНБ менеджер в своём письме парировал, что это они, отель, – заказчики, а я – исполнитель. И, по контракту, я обязана петь так, как хотят они, и в то, что мне предоставлено. Пугал неустойкой. Потом помягче добавлял, что его-то как раз во мне всё устраивает, кроме моего избалованного, несносного характера. Ещё раз вспомнила про московских певиц. Эх, не нарывался ты ещё на Ксюшу…

В этом месте, полном ограниченных людей со стеклянными глазами, мне становилось всё невыносимее и тоскливее.

В это время к нам в отель заносит одного американского лётчика, которого я, в шутку, начинаю называть Дэдди (папочка). Ник закрепляется. Теперь папочка, даже в разговоре с другими людьми, представляется как Дэдди. Дэдди – мой единственный друг в Мадрасе. Он работает на авиакомпанию «Спайсджет» и, когда не летает, проживает в нашем отеле. Он немного старомодный, высокий, поджарый человек среднего возраста и красивый, как голливудская звезда. Что-то типа Клинта Иствуда. Дэдди по-американски панически боится отравления, через которое проходят абсолютно все иностранцы в Индии. Он ест только мясо, зажаренное до состояния подмётки, и протеиновые коктейли, которые привёз из Америки. Без Дэдди здесь было бы совсем туго.

А ФНБ менеджер начинает писать пасквили моему арт-агенту: «Возмутительное поведение певицы такой-то вызывает негодование менеджмента. Например, она была найдена с мужчиной… – повторяю, найдена, – …с мужчиной в коридоре отеля!» Не в постели, заметьте, хотя и это было бы не их дело. В коридоре отеля. Вот как опозорилась! Этому бы менеджеру торговать кокосами на улице, а не в пятизвёздочном отеле штаны просиживать. Я прямо видела его, бодро подбрасывающего кокос в воздух, сшибающего мачете верхушку у этого кокоса и вставляющего в него соломинку.

– Хиа ю а, плис!

К нам обоим приставляют по охраннику. У каждого свой. Очень забавно. Куда мы, туда и они. Когда мы встречаемся и разговариваем, охранники тоже встречаются и разговаривают. Когда Дэдди улетает – оба охранника пропадают. Когда прилетает – они опять появляются. Меня блюдут, как гаремную жену. Это Индия, беби!

Возможно, если бы не этот нелепый контроль, наши отношения так и остались бы на уровне коридорного знакомства. Но запретный плод сладок. Особенно в знак протеста…

Чуть позже владелец моего арт-агентства прибывает в Мадрас и начинает проявлять ко мне повышенный интерес, рекомендует расслабиться и уверяет, что мне нужен массаж.

И тогда я говорю, что мне, действительно, нужно расслабиться, поскольку у меня стресс после общения с идиотом менеджером, и прошусь в Гоа, на недельку. Дэдди, с которым я так скандально была найдена в коридоре, слёзно сажает меня в самолёт и обещает навестить. И это начало ещё одной новой жизни.

Новая жизнь, Новая история

Гоа, январь

Гоа встретило меня загорелым блондином английской национальности с обнажённым торсом, просоленными волосами и в разноцветных поношенных штанах. И я сразу полюбила его, глубоко и летально… Я имею в виду Гоа.

Гоа в январе. Гитары. Джамбеи. Таблы. Диджериду. Хиппи. Первый ЛСД трип. Опять хиппи. Танцы под перкуссии, ночью, на пляже, вокруг костра, с бубенцами на ногах… Я уже сказала про хиппи? Сейчас Гоа уж не тот. А тогда это было как бросок в 1969.

«Господи, Боже мой! Джисус Крайст! Ом нама шивайа!»

Да, это же земля обетованная!!!! Я выиграла машину времени! Меня унесло…

Да, сейчас Гоа уж не «торт». Наша с вами вина, русские.

Здесь есть и горы, и море, и джунгли. В джунглях, в корнях баньяна, живёт баба. Я его уже навещала. Этот баньян знаменит тем, что якобы под его сенью случалось медитировать самому Джону Леннону. Здесь куча интересных людей. В общем, сейчас мне действительно хорошо!

Я с ужасом ожидаю возвращения в страну вечной осени, как пробуждения после счастливого сна.

После пятизвёздочного отеля моя комната может показаться нищей и мрачной. Но она находится прямо над культовым пляжным баром. Под утро, когда бар, наконец, затихает, я засыпаю под звуки прибоя.

Не одна я прельстилась таким дауншифтингом. Здесь множество людей, которые ради этих звуков отказались от всех благ цивилизации.

– Нет, мистер, с чего вы взяли, что это дауншифтинг? Какой обывательский взгляд на вещи. Мы, свободные, здравомыслящие люди, предпочитаем звук прибоя звуку шоссе, и это апшифтинг, – говорят хиппи (downshift – движение вниз, upshift – движение вверх).

Прошлой ночью я устроила потоп. А всё из-за того, что под вечер напор воды в трубах сильно снижается и, видимо, я не затянула хорошенько кран. Ночью же напор увеличился, и вода не успела уйти в забитый песком и волосами слив…

Большей частью пострадал мой сосед-немец, спящий на надувном матрасе, на полу. Ночью матрас отчалил от стены, проплыл через всю комнату и прибился к противоположной стене. А все его вещи затонули. Теперь он обиженно сушит на заборе содержимое своего рюкзака.

Ещё позднее, наполняя опустошённый утечкой резервуар, хозяин забудет выключить воду. Резервуар переполнится, и это повлечёт за собой новый потоп, в котором пострадают все постояльцы гестхауса (гестхаус – небольшая бюджетная гостиница). На меня будут дуться человек восемь.

Приезжает с визитом Дэдди. Я ещё не вожу мотоцикл, поэтому Дэдди за рулём. Он, как и полагается лётчикам, может водить любой существующий на земле вид транспорта.

Мы совершаем мотопробеги по близлежащим деревням и отдалённым пляжам. Дэдди – очень заботливый и старомодный. Он продолжает есть «подмётку» и кутается с головы до ног, боясь обгореть на солнце. Кутает и меня, строго спрашивая:

– Who is your daddy? (Кто твой папочка?)

Виза кончается в феврале, приходится возвращаться в Россию. Но я уже «укушена» Гоа. Как же это по-американски!

Виза кончается в феврале, приходится возвращаться в Россию. Но я уже «укушена» Гоа. Инкубационный период начался. Процесс брожения пошёл. Делаю новую визу и через два месяца возвращаюсь. На этот раз как турист.

Дэдди высылает мне бонусный билет на самолёт из Бомбея в Гоа. Его куда-то переводят, и больше я его никогда не увижу. И где он теперь?

Весна в Гоа

Ну, и жара же стоит этой весной в Гоа! Спим, завернувшись в мокрые простыни, прямо под вентиляторами. Немного спасает от жары, если только окунуться в море, сесть на мотоцикл и крутануть рукоятку газа… Сногсшибающе пахнет заферментированными плодами кешью. Время жать фени. Нет, я не использую сейчас гоанский сленг. Фени – это местный алкогольный напиток. В апреле и мае всё население Гоа жмёт фени из плодов кешью. Жмут в специальных гигантских прессах, во дворе. На вкус и запах зелье похоже на бензин. А пьётся нормально.

Опять гитары, барабаны, костры. И, самое главное, – чувство тотальной свободы.

Все ходят в одежде стиля «кто во что горазд». В основном это эклектика фольклорных мотивов. Так называемый трайбл. Я обожаю эту интернациональную фолк-эклектику. Мне она очень идёт. Широко используется бинди – точка на лбу и каджал – чёрый карандаш вокруг глаз. Каджалом здесь пользуются даже многие мужчины. Взгляд становится выразительный, как на изображениях индуистских богов.

На закате на пляже, в месте, которое так и называется «на закате», можно увидеть самые невероятные варианты костюмов. Люди поют мантры под гитару. Повторяют по сотне раз: «Шива, Шива, Шива шамбо». Жонглируют огнями. Крутят пои. Звучат флейты и диджериду. Танцуют трайбл-денс, занимаются акро-йогой.

Каждый день концерты. Очень много странных людей, и многие из них действительно интересны. Иногда заезжают знаменитости. Да, чего там только нет! Настоящий паноптикум!

Что это? Мой потерянный рай? Вот он?

После той золотой клетки, место действительно напоминает потерянный рай. «Наш ковёр – цветочная поляна, Наши стены – сосны-великаны, Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы…»

Ну, в самом деле, в чём счастье? Ну, не в аллергенном же воздухе пятизвёздочного кондиционера!

Получается, я нашла, что искала? Как же мне повезло! Я выбираю свободу!

Наконец, села за руль мотоцикла. Это сейчас я езжу на большом, пугающем новичков мотоцикле. А тогда даже не умела пользоваться ручным тормозом на велосипеде. И, честно признаюсь, имела мотофобию. Но ведь я здесь, чтобы побороть свои страхи…

В мае Гоа постепенно пустеет. Все разъезжаются, кто куда. Те, кто остался, обычно собираются в одних и тех же пляжных ресторанах, чтобы скоротать время.

Есть в этом какая-то поэзия, когда на ограниченном пятачке остаётся всего несколько человек. Тогда у людей нет выбора. Их как будто сплачивает общее дело. Им просто приходится становиться друзьями…

И вот мы сидим в ресторанчике на пляже, человек пятнадцать. Все из разных стран. Ужинаем, тихо разговариваем ни о чём. Ревёт прибой. Жара. Ветер качает бумажные фонарики под потолком, они отбрасывают переменчивый свет на стены и пол, как в старой пиратской таверне.

В шесть вечера здесь начинают крутить фильмы. Мы редко их смотрим. В основном я прихожу сюда поесть десерт с мороженым и поболтать.

Десерт «Шалом малка» появился в Индии во времена израильского «нашествия». Израильтяне были здесь самой распространённой нацией туристов и привезли с собой «Шалом малка» и фалафель. Позднее, во времена «нашествия русских», здесь появляются сырники и окрошка. Рестораны приспосабливаются к вкусам основного туристического потока.

«Шалом малка» или «Hello to the queen» – это ванильное мороженое с бананами и крошкой шоколадного печенья, очень сытное, огромное, и его почти невозможно съесть в одиночку. Но можно поделиться. В Индии вообще порции огромные, как на двоих. При этом питаться в ресторанах дешевле, чем готовить самостоятельно. Но санитарные условия, конечно, оставляют желать лучшего. Индия тем и знаменита.

Мой приятель, весёлый толстый парень, завсегдатай этого места, похож на Будду. Он всегда всем доволен, и все его любят. Он пишет приключенческую книгу от руки, глядит на океан и уверяет, что побаивается своего папу. Папа у него человек богатый и уважаемый. «Будду» всегда можно найти здесь. Я обожаю навещать его. Неожиданно для всех толстый «Будда» подсаживается на героин… Не веря своим глазам, мы наблюдаем, как он угасает.

Вообще, наркотики в Гоа – это проблема. Вот вам и тёмная сторона свободы. Я имею в виду настоящие наркотики, выработанные в лабораториях химическим путём, а не какую-нибудь невинную травку. Почти любой ингредиент можно без рецепта купить в простой аптеке. Сколько уже я их видела, этих падений. Сколько человек дорывается до наркотиков и начинает целенаправленно разрушать своё тело и личность. Причём с таким серьёзным видом, как будто это дело их жизни и они выполняют серьёзную миссию. Сколько человек, будучи «на чём-то», разбилось на мотоцикле! Выжившие могут потом сидеть в джус-центре, истекая кровью, со сломанным плечом и дырой в голове. Под героином они не чувствуют боли и выпрашивают деньги на новую дозу. Приезжает нормальный, адекватный человек, а уезжает человеческий объедок, зомби.

Глядя на молоденькую девушку-блондинку с только что сломанной челюстью и льющейся из носа кровью, индус-официант подходит к ней, шлёпает по щекам и говорит:

– Сдвинь ноги, дура. Сколько раз я тебе говорил.

Она послушно сдвигает. На ней надета старая белёсая хламида и никакого нижнего белья. Она постоянно съезжает со скамейки.

– Слава богу, в пятницу у неё самолёт в Санкт-Петербург.

Некоторые циники шутят:

– Вот какой хороший подарочек для родителей вернётся!

Случаются и самоубийства. Наркотики вызывают невыносимую депрессию. По передозу русские на первом месте. Тем в Индии и прославились. «Умом Россию не понять» (Ф. Тютчев).

Сколько путешествую, вижу разное, и могу с уверенностью сказать: «Русские – самые хорошие и самые плохие люди на свете». Ну, вот тяжело найти серединку! «Моя ползучая Россия. Крылатая моя страна!» (И. Северянин). Начинают за здравие, кончают за упокой.

А Индия опасна. Рядом с солнцем и свободой чувствуется какой-то срыв и смерть. Ведь летели в солнечную страну отдохнуть, поправить здоровье, подзагореть, книгу написать.… Вот люди и шутят:

«Сейчас Гоа уж не „торт“».

Но у каждого свой Гоа. Каждый делает выбор сам. Гоа не прощает ошибок. Здесь, рука об руку, ходят романтика свободы и разрушение. Ты можешь научиться играть на музыкальном инструменте, а можешь стать наркоманом и опуститься. Для кого-то диджериду и пляски у костра, а для кого-то – ложка с порошком. Некоторым удаётся совмещать, какое-то время. Выбирай, какой Гоа твой. Нет, не все люди могут совладать с тотальной свободой!

В очередной раз задаю «Будде» глупый вопрос, наблюдая, как он подогревает зелье на ложке:

– Может, бросишь? Зачем тебе это надо? Хватит уже. Пойдём пива попьём лучше.

Как будто героинового наркомана можно убедить такими слабыми аргументами.

– Да ты что. Я же худеть начал. Я же всю жизнь похудеть мечтал, – отвечает он ватным языком, блаженно улыбаясь.

Он больше не закрывает дверь в свою комнату. К нему может прийти кто угодно и забрать что угодно, если это, конечно, не героиновая ложка.

Зелье в ложке над свечой начинает пузыриться.

– Ты же ещё книгу не дописал, – последний, самый сильный аргумент.

– Всё, оставь меня в покое! Ты чё ко мне пристала?! – наконец огрызается «Будда». – Ты мне худеть мешаешь, неужели не понятно?!

Потом, всю ночь, он бродит полуголый по пляжной деревеньке, размахивая индийским флагом, который сорвал с чьего-то мотоцикла, и ватненько напевает «Интернационал». На лице добрая, блаженная улыбка. Знатоки говорят, что это уже и на героин не похоже. Это что-то другое. Кто его знает, героин не героин, а сколько уже народу так загнулось! Всего за те несколько дней, что меня не было на пляже, он потерял около десяти килограммов! Кожа висит на нём складками, как одежда с чужого плеча. Вот я опять собираюсь уезжать на несколько дней и с болью думаю: «Что же от него за эти дни останется?»

Наутро мы заходим к нему в последний раз. Дверь нараспашку, он сидит, развалившись на стуле, подперев голову рукой, и тупо «медитирует» над своей наркоманской ложкой и пакетиками с порошком. Он нас замечает, но удовольствия не проявляет. Наоборот, всем своим видом обозначая неудовольствие, демонстративно начинает готовить очередную порцию. Когда он заряжает этим «ацетоном» шприц, я сую его мобильник в свою гоанскую набедренную сумку.

– Всё, мы пошли. Приятного трипа.

Он бросает на нас раздражённый взгляд:

– Валите.

Решение принято. Звоним папе в Москву. Сдаём его, можно сказать.

– А вы кто?

– Да мы никто, просто соседи.

– А зачем вам это надо?

– Да вот, человека спасти благородно пытаемся.

– А вы какое отношение к этому имеете?

– Да просто живём на одном пляже с ним.

С того конца трубки фонит негативом. Это можно понять. Кому хочется такое услышать? Неловко.

Я пытаюсь оправдываться:

– У нас тут как в пионерском лагере. Весело. Много интернациональных друзей.

Это было неуместно. Молчание. Хорош пионерский лагерь!

– Он нам всем нравится. Парень, вообще-то, неплохой, вот и пытаемся что-то сделать…

Ну, кто мог подумать, что он подсядет? Он казался таким самодостаточным! Никогда не знаешь, как человек отреагирует на наркотик. Я даю папе точный адрес. Он прилетает следующим чартером.

«Будду» забирают домой, с ремнём, как школьника. Думаю, в знак благодарности, он обзывает нас последними словами, покидая Индию.

Может, и правда, надо было его оставить в покое? Что, нам больше всех надо? У каждого свой выбор. Не знаю. Такая вот дилемма. Хорошо, что у него был кто-то, кто мог его забрать. Сколько уж их покидало Гоа в ящике! Но больше, я, наверное, так не сделаю. Моя наивная отзывчивость смывается воздухом свободы. Каждый решает для себя. Точка.

Гоа опустел. Начались дожди. Смотреть, как гаснут последние наркоманы, я не желаю. Весь поток идёт на север. Я устремляюсь вслед за потоком, в великие Гималаи.

Индийский поезд. Три полки, а не две. Причём иностранцам стараются дать самую верхнюю полку, чтобы были подальше от местных. Индийские пассажиры не спускают с них глаз ни на секунду.

Пахар Ганж – район Дели, где останавливаются путешественники. Мокнущая помойка во всей красе. Едва ли не самый шокирующий быт, который я видела в жизни.

В центральной Индии нельзя просто проехать напрямую из города в город. Каждый раз нужно возвращаться в Дели.

Окно моего номера в Дели выходит в коридор. В него постоянно заглядывает мальчик-работник, приходится закупорить окно, несмотря на жару.

Рестораны, гестхаусы, велорикши и лжесвятые. На улицах Пахар Ганжа – толпы шарлатанов, притворяющихся саду (святыми). Нежелание разбираться в их подлинности – одна из причин моей неспиричуальности. По похожей причине я и политически неграмотна.

Беру велорикшу. По дороге вижу, как парень гонит битой из дома обезьяну. Обезьяна выпрыгивает из окна и несётся по крышам, держа в руке нечто похожее на кошелёк.

Чем больше путешествую, тем больше понимаю, насколько шокирующа Индия. Если хотите культурного шока в каждой новой стране, оставьте Индию напоследок. Если бы я только начинала путешествовать, я бы так и сделала. После ошарашивающей Индии всё кажется умеренным и спокойным. А ещё Индия не всем сразу нравится, сначала нужно «присвоить» её себе.

Спальный автобус в Дарамсалу. Вместо сидений – двуспальные лежаки. Мне даётся несколько вариантов лежачих попутчиков. Индийский парень с загоревшимися надеждой глазами: «Вот попёрло!» Тибетский монах в бордовом платье и французская женщина с ребёнком. Я наотрез отказываюсь от парня, тибетский монах наотрез отказывается от меня, остаётся французская женщина с ребёнком. Я поднимаю бучу: я, мать и ребёнок – это уже три, а не два человека на лежанке. Как ни странно, служащие входят в положение и расселяют нас в соответствии с нашими убеждениями. В результате у меня остаётся отдельная двуспальная лежанка.

Радуюсь я не долго. Когда поднимаемся в горы и меня начинает катать по широкой лежанке из стороны в сторону, я понимаю, что попутчик был бы точкой опоры. С трудом удаётся заснуть, подоткнув под себя куртку.

Просыпаюсь на горной дороге. Уже рассвело, автобус сильно кренит, и я почти лежу на стекле. Дорога слишком узка даже для легковушки. И я вижу, как внешние колёса нашего автобуса проворачиваются в пустоте. А за стеклом, под колёсами, километровая пропасть. Больше я не засну.

Гималаи, Дарамсала, Маклауд Ганж, Манали

Привелось мне столкнуться на безлюдной улице с самим Далай-ламой. Его машина, с настежь открытыми окнами, медленно едет по задворкам Маклауд Ганжа, пытаясь избежать встречи с толпой паломников. Я разыскиваю место, где смогу отдать в починку свой фотоаппарат, который накрыло волной, ещё в Гоа. И я тоже стараюсь избежать толпы.

Когда машина поравнялась со мной, Далай-лама взглянул мне в глаза и улыбнулся. На деревьях, в тумане, сидели обезьяны.

Я остановилась в Багсу. Горная деревенька ступеньками. Второе место по дождливости в мире. Говорят, первое тоже в Индии.

Гималаи. Журчит горный поток. Тут и там кришнаиты бьют в барабаны, прославляя имя Бога. Тибетские беженцы, в национальных костюмах, то и дело бродят в демонстрациях по улицам, с плакатами, обличающими китайское правительство. Наконец, я нахожу удовольствие в индийской кухне и даже учусь на кулинарных курсах.

Рядом с моим гестхаусом, в нижнем Багсу, проживает семья мангустов. Время от времени один из родителей-мангустов пытается напасть на меня, когда я иду по узенькой дорожке к дому. Так они защищают детёнышей. Однажды нахожу рыже-коричневого скорпиона в своей сумке. Он расположился там на муссонную спячку. В последний момент я отдёргиваю руку от этого «сухого листа». Хорошо, успела. Этот вид скорпионов считается одним из самых опасных. Сажаю в стакан и выбрасываю на природу.

В один из дней меня преследует на мотоцикле незнакомый индиец. На протяжении пятнадцати километров он не отстаёт от моего байка, что-то кричит и бурно жестикулирует. Разозлившись, я останавливаюсь. Индиец подъезжает и протягивает мне мой кошелёк, со всеми деньгами и банковскими картами. Такое в Индии тоже случается. А я уже приготовила все ругательства, которые знала…

«Дай ему Кришна доброго здоровья и денег!»

Индия, конечно, очень особенная страна. Со своим особенным способом мышления. Который может и взбесить ненароком.

Рикша в Индии:

– На вокзал, плис.

– Есь, есь (да, да).

– Знаешь, куда ехать?

– Есь, есь… – рикша неопределённо качает головой из стороны в сторону. Этот знаменитый индийский жест может означать и «да», и «нет».

– Куда ты меня привёз? Это аэропорт, мне на вокзал надо. Я лучше пересяду в другую рикшу.

– Ноу, ноу, я знаю вокзал.

– Точно?

– Есь, есь.

– Уверен?

– Есь, есь.

– Это опять не вокзал, это отель, я же тебя спрашивала, знаешь ли ты, как проехать на вокзал!

– Сейчас, сейчас.

Разворачиваемся. В конце концов, находим вокзал, спрашивая всех подряд. Я опаздываю на поезд!

Я злобно выдаю ему шестьдесят рупий. Он мотает головой.

– Не достаточно.

– Как не достаточно? До вокзала стоит шестьдесят рупий, сам знаешь.

– Но ведь я же тебя привёз и в аэропорт и в Джи Дабл Ю Мариотт. Плати за всё.

Я вне себя:

– Я же не просила туда везти! Ты же клялся, что знаешь, куда ехать! Я на поезд из-за тебя опаздываю! Ты мне билет оплатишь?! – я на вершине негодования.

– Ноу, до аэропорта сорок рупий, до Джи Дабл Ю Мариотт шестьдесят рупий, из Джи Дабл Ю Мариотт до вокзала – девяносто рупий…

Немая сцена. Вот так вот. Здесь нужно иметь десять тонн терпения.

Манали – ещё одна горная деревушка и место паломничества ищущих. Останавливаюсь поблизости, в Вашиште. Самая главная достопримечательность этого местечка – горячие серные источники. Я отмокаю в центральном источнике каждый день. Посреди моей комнаты стоит буржуйка, дощатые стены разрисованы фигурами индуистских божеств Шивы и Парвати, а из окон видно долину и сразу несколько водопадов. Чтобы подняться к водопадам, нужно долго пробираться вверх, в тумане, поскальзываясь на глине и повисая на ветках яблонь.

Парень, которого я знаю ещё с Гоа, неожиданно обнаруживает, что у него осталось всего два дня индийской визы. И за эти два дня ему нужно успеть добежать до Непальской границы. Придётся дать ему взаймы. Он бежит в Непал на перекладных, пересекая границу на лошади.

В эти дни весь поток туристов устремляется в Непал.

Катманду, Непал

Июль

Джомолунгму видно редко и едва. Не сезон. Останавливаюсь в отеле «Звезда». На первом этаже, подо мной, каждый день жарят чеснок. Читаю книгу об этом отеле. Действие происходит в восьмидесятые. Выдумка про снежного человека, просвещённых буддистов, потерянный тибетский город Шамбалу и хорошего парня из Австралии, который всем помогает. Он же книгу и написал. Снежного человека здесь зовут Йети. Прохладно, но мыться приходится холодной водой. Перед тем как в очередной раз принять душ, собираюсь с силами минут пятнадцать и… делаю рывок.

Знакомлюсь с «местными». Среди моих новых друзей – голландская учительница-волонтёр и профессор калифорнийского университета, который теперь преподаёт в университете Катманду и изучает влияние глобального потепления на экологию Гималаев. Профессор ездит на электромобиле и мечтает построить эко-коммуну на сакральной тибетской горе Кайлаш.

Катманду заливает. Мириады лягушат величиной с ноготь высыпают на дорогу и почти полностью покрывают её. Монахи в бордовых платьях спешат укрыться от дождя. Они не видят лягушат. Приходится их окликнуть. Монахи останавливаются. Буддистам можно есть мясо, но нельзя разрушать жизнь. Такой вот скользкий момент в буддизме. Теперь бедным монахам придётся медленно и тщательно выбирать место, на которое можно наступить, и они окончательно вымокнут в своих рясах. Но они благодарны за предостережение.

Пашупатинатх, место, где горят погребальные костры Непала. Около костров туристы фотографируются с вымазанными серой глиной непальскими саду. Это особый «вид» саду. Рассказывают, что эти парни питаются обгоревшими человеческими останками. Саду сидят на ступеньках храмов, их дредлоки завёрнуты пучками вокруг голов и скреплены той же глиной. Обезьяны выхватывают у людей все, что им приглянется. У моего спутника-француза обезьяна отнимает початок кукурузы. Он не отдаёт. Они перетягивают кукурузу несколько секунд, с ненавистью глядя друг другу в глаза. Наконец, обезьяна побеждает. Спутник остаётся голодным и очень раздражённым.

Как-то одна чешка приглашает меня на чашку кофе. Говорит, что пишет книгу и я ей интересна как персонаж.

За утренним кофе она между прочим гадает мне на картах таро. То и дело выпадает карта с лицом того лысеющего человека, которого я недавно с ней видела. Это её как бы удивляет.

– Боже мой, тебе опять выпал гуру! Как же тебе везёт!

Рассказывает, как бы невзначай, о том, что где-то рядом с Катманду, в горах, есть школа Тантры. Быть принятой туда – большая удача. И принимают туда только женщин. Всем мужчинам, кроме самого Учителя, вход в школу заказан, ведь они – это зло, дыры в твоей защитной оболочке. Тебе нужно очищение. Только Учитель может тебе помочь!

– Каким же образом происходит очищение?

– Через секс с Учителем. Но ты должна прекратить любые отношения с остальными мужчинами. Набор уже закончен, но я могу с ним поговорить, потому что у меня хорошее предчувствие…

Теперь они мои персонажи. Корю себя, что забыла имя этого «святого» человека. В конце беседы ассистентка секс-гуру признаётся, что у неё самой уже восемь лет никого не было, потому что гуру запрещает, а сам секса с ней больше не имеет…

И тут я взорвалась. Не знаю, кто она – жертва промывки мозгов, мошенница, которая посчитала, что эту наивную курицу легко облапошить, или просто идиотка. Но я посоветовала ей не терять времени, даже не допивать кофе. А послать самодовольного маньяка-гуру подальше, бегом добежать до улицы и поиметь любого, первого попавшегося мужчину. Пусть это даже водитель рикши, пусть это даже бездомный нищий с проказой, пусть даже он сопротивляется. Это уже неважно! Просто не теряй больше не секунды своей драгоценной жизни. Восемь лет коту под хвост!

– И, да! Не волнуйся, сестра! Я сама заплачу за кофе, главное, поторапливайся!

Она сдулась, больше очищаться не предлагала, но и собственного сексуального переворота не совершила. Мы мирно допили кофе и разошлись.

Я находилась в Катманду ещё несколько недель и ещё несколько раз видела её с другими девушками. И вот что странно: девушки смотрели на неё с уважением. Неужели кто-то повёлся? Какие же мы всё-таки бабы – дуры! Или это я просто такая не спиричуальная?

Бахтапур – это красно-зелёный древний непальский город в часе езды от Катманду. Красный, потому что дома и даже мостовые выстроены из красного кирпича. Зелёный, потому что весь покрыт зелёными многовековыми прудами и мхом на красных черепичных крышах.

На одной из крыш – маленький ресторанчик с видом на всю эту красно-зелёную мозаику. Вокруг скопление эротических храмов и скульптур. Культура Непала не стесняется воспевать рождение и созидание новой жизни.

На улице под сорок жары. Внутрь автобуса не залезешь, там давка. Парит, но дождя не было уже неделю. Дождик выбирает время, когда я еду на крыше автобуса из Бахтапура обратно в Катманду. Я вымокаю и промерзаю.

Как-то, в Катманду, сталкиваюсь с приятелями. Они знакомят меня с итальянским, немного невежливым, парнем-мотогонщиком. Итальянец грубовато пытается за мной ухаживать. Он до смешного представляет собой всё то, что мы традиционно думаем об итальянских мачо. Жгучий брюнет, непоседливый, весь как на шарнирах. Словом, похож на Райкина в старом советском фильме «Труффальдино из Бергамо». По иронии совпадений он и есть из Бергамо. Он отпугивает меня своей грубоватой напористостью. Я старюсь держаться подальше от напористых людей.

Читван, Покхара

Август

Национальный парк Читван долго был охотничьим угодьем королей, поэтому природа в нём сохранилась великолепно. Там до сих пор водятся носороги, ягуары и другие редкие животные.

Первым делом, конечно, я предпринимаю сафари на слоне. На носорогов мне не везёт. Второй раз выезжаю, а их всё нет.

Зато везёт на крокодилов. После сафари мы купаем слонов в реке, а рядом, в кустах, крокодилы и лежат. Гиды говорят, крокодилы боятся слонов и поэтому опасности не представляют.

Чтобы, наконец, увидеть носорогов, приходится нанимать хозяина своего гестхауса в качестве проводника по джунглям. За нами увязываются все его кузены из соседней деревни, в количестве семи человек. Прямо Белоснежка и семь гномов.

Пробираемся долго, через болота, через кусты и травы. Держим в руках палки на случай, если встретим диких зверей. Кажется, наш грозный вид действует – медведь-губач улепётывает со всех ног.

«У семи нянек дитя без глаза». В очередной раз наступив на краешек ручейка, я проваливаюсь в воду по шейку. Это оросительный канал для рисовых полей, в полметра шириной и в полтора метра глубиной. Семеро парней-гидов не уберегли одну-единственную туристку!

В тот самый момент, когда я вылезаю из канавы, с несколькими присосавшимися пиявками в трусах, носороги и появляются. Аж два сразу! Ещё и в окружении стайки пятнистых оленей!

Боже мой!.. Я лезу за фотоаппаратом, не обращая внимания на пиявок… это же фотография жизни!

Но какой снимок можно сделать затонувшим фотоаппаратом? Только тот, который навечно останется жить в памяти. Этот фотоаппарат тонет уже второй раз и больше не подлежит восстановлению.

Гиды, нисколько не смущаясь, просят чаевых, несмотря ни на провал, ни на то, что их никто не приглашал.

Позже отдираю ото всех частей тела пиявок. К ним я уже привыкла. Пиявки в Непале – звери. Не обязательно падать в воду – они буквально прыгают с деревьев и присасываются к шее и плечам. Как это неприятно, стоя под душем, нащупать на своём теле что-то, что трудно ухватить и оторвать, что-то склизкое, неопределённое и налитое твоей собственной кровью. А потом оно извивается блестящими масляными боками под струёй воды.

В слоновьем питомнике пополнение. Новорождённый слонёнок – сын домашней слонихи и дикого слона из джунглей. Дикий слон прибежал много месяцев назад, ночью, трубя победу и поправ ограду из колючей проволоки под напряжением. Обслуживающий персонал ничего поделать с силой слоновьей любви не мог. Не новость. Такое случается в непальской деревне Саураха.

Во время ночного сафари в джунглях я понимаю, откуда появилась идея рождественских огоньков на сетке. Отсюда. Джунгли покрыты маленькими яркими зелёными огоньками. Это светлячки. Иногда слишком много! Иногда просто не верится, что это всё реально и что это обычная ночь в непальских джунглях, а не новогодняя вечеринка.

Поздней ночью возвращаемся по тихим деревенским улицам. Уставший от работы слоник просыпается под навесом и, сердито поправив хоботом подушку из соломы, укладывается опять. «Ходят тут всякие, спать не дают». Мне становится неловко за то, что разбудила.

Джунгли живут, дышат. Из-за тех кустов слышится рык леопарда или бенгальского тигра. Что-то оглушительно и остервенело квакает из лужи на обочине. Цикады, исступлённо захлёбываясь, визжат на деревьях.

Уже неделю не ходят автобусы. Народ бастует. Новый непальский президент произнёс свою речь на хинди вместо непальского. Народ оскорблён. Строит баррикады, не пропускает автобусы, жжёт шины и чучела президента. Мы, иностранцы, должны всё это наблюдать из автобусов. Я застряла в Читване. Туда легко попасть, но трудно выехать.

В стране не так давно произошла революция. Неспокойно. Парламент сбросил короля, отобрал у него иммунитет, королевский дворец, титул реинкарнации Вишну и прочее. Король живёт теперь в лесах. Такие сбросят и президента.

Два раза мой автобус останавливали, и я возвращалась обратно в сырую Саураху. К тому времени я абсолютно обвыклась с запахом плесени.

Я слишком надолго застряла в Катманду, а затем в Читване. Первый раз по лени, второй раз из-за забастовки. До самолёта «Катманду – Дели» осталось несколько дней.

Я уже не попаду в Лумбини, место рождения Будды. Но у меня всё ещё есть пара дней, чтобы увидеть Покхару.

Как же красив Непал! Водопады! Зелёные горы! Такого бриллиантового зелёного я почему-то раньше ожидала от Ирландии, не от Непала.

А эти террасы! Ими исполосована вся страна. Многие террасы очень древние, но на них до сих пор выращивают рис. Некоторые из них заброшены лет двести назад. Но они не стёрлись со склонов гор и всё ещё видны. Я заворожённо смотрю из окна автобуса.

Во время остановки на обед я протираю лицо огуречным колечком, для увлажнения и чтобы смыть дорожную пыль. Я иногда так делаю, особенно когда вода плохая. Во время этого занятия меня и находит тот невежливый итальянский гонщик. Он тоже на пути в Покхару. Как-то неловко встречать знакомых, когда по твоему лицу размазан перезревший ресторанный огурец с крупными, тут и там приставшими семечками.

– Ты чокнутая, – сообщает мне итальянец.

– Спасибо, – отвечаю я.

– Что бы сказал на это твой бойфренд? (Пробивает, есть ли у меня бойфренд.)

– Думаю, он бы простил, – неопределённо отвечаю я.

– Может, как-нибудь встретимся, выпьем?

– Посмотрим, – говорю я, отклеивая огуречную семечку от верхнего века.

Покхара сразу располагает своим уютом и домашностью. Узкое длинное горное озеро, покрытое уже так хорошо знакомыми сиреневыми кустами. Синие птицы сидят на ветках прибрежных деревьев. Это зимородки, их здесь называют кингфишерами (королевские рыбаки). Я пытаюсь охотиться за ними с фотоаппаратом. «Выбери меня»… Не тут-то было. Кингфишеры неуловимы, как удача.

Неожиданно для горного озера, обрамлённого снежными вершинами, в нём очень тёплая вода. Берёшь напрокат лодку, уплываешь на середину озера, находишь место, свободное от сиреневых кустов, и бросаешься в тёплую воду. Когда выныриваешь, первое, что ты видишь, – заснеженные вершины Аннапурны прямо над твоей головой.

По традиции, не ленивые туристы уходят в трип вокруг Аннапурны. Отнимает это три недели времени и все силы, что у вас есть. Недаром люди верят, что после такого трипа человек возвращается чистеньким, поскольку-де за время такого трудного пути отрабатывается вся негативная карма.

Я же ленивый турист, в горы я не пойду и буду наслаждаться комфортом гостиницы.

Мимо проходит отряд женщин в военной форме. За спиной у половины из них, рядом с ружьём, болтается узелок с младенцем. Это не редкость для Непала.

Непальские деревни бедны, впрочем, как и индийские. Семьи живут в маленьких хижинах с земляным полом. Быт очень прост. Самый уважаемый предмет в хижине – телевизор. Он стоит на почётном месте, рядом с фигурками богов. Он покрыт кружевной тканью, дабы не запылился. Ну, просто алтарь, а не телевизор. По заведённому обычаю, туристы, желающие посмотреть жилище простых непальцев, должны прийти с подарками. Подарки – это мешок риса или чечевицы, большая банка ги (так называется топлёное масло в Непале и Индии) или две дюжины яиц. Я и мой спутник-француз, тот самый, у которого обезьяна отняла початок кукурузы в Пашупати, мы тоже несём подарки.

Когда путешествуешь, постоянно встречаешь одних и тех же людей в разных местах. Мы сходимся и расходимся. И больше не удивляемся встрече. Это один из моих любимых моментов в путешествиях.

Непал называют «крышей мира» за обладание самыми высокими горными вершинами на земле. Я бы назвала Непал ещё и королевством светлячков. Нигде я не видела такого количества светлячков. И Покхара тому подтверждение. Вечером воздух в тридцати сантиметрах от земли густо искрится зелёными фосфорными брызгами.

Если арендовать мотоцикл, можно подняться к обзорной площадке. На определённом месте, высоко в горах, мотоцикл придётся оставить и пройти пешком ещё выше. Оттуда открывается сумасшедший вид на озеро, городок и ступу на вершине противоположной горы. (Ступа – буддистский храм, действительно имеющий форму ступы.) К самой ступе тоже можно подняться. Но завтра. Это занятие на целый день.

За небольшую плату можно полетать на параплане. Парапланеристы обожают это место. Но мои деньги на исходе, и я остаюсь на твёрдой земле. Может, оно и к лучшему. Жизнь одинокой путешественницы и так полна повышенного риска.

Опять наталкиваюсь на итальянского гонщика. Он догоняет мой ржавый арендованный велосипед на большом чёрном «Энфилде» (легендарный мощный индийский мотоцикл-внедорожник, первоначально изготовленный по английской лицензии). Он отчаянно газует и ставит мотоцикл на дыбы. Я рада не быть сейчас на заднем сидении этого мотоцикла, с баком, полным тестостерона.

На итальянце чёрная, в облипку, безрукавка и голубые джинсы. Загорелый, среднего роста, мускулистый, ловкий. На ветру, картинно, развеваются чёрные волнистые волосы до плеч. Классика итальянского жанра, да и только. Принимаю приглашение на ужин.

За ужином разговариваемся:

– Вообще-то, я бывший гонщик.

– Почему же бывший?

– Потому, что я больше не захотел быть вторым, – отрезает он.

Мне нравится его грубоватая откровенность. То, что он не пытается набить себе цену. Это уже не совсем по-итальянски.

– Теперь я брокер на бирже, – я поднимаю бровь. – Уже много лет. Начал, ещё когда был гонщиком. И я очень хороший брокер. Люди доверяют мне целые состояния.

«Всё-таки набивает цену, – отмечаю я. – Не выдержал».

Парень, и правда, швыряет деньгами как хочет. «Постоянно пьёт чинзано, постоянно сыто, пьяно»… Доверила бы я ему состояние? Ну, смотря какое, и смотря в каком состоянии, улыбаюсь я.

Например, ужин, пожалуйста. А вот мотопрогулка по горным дорогам с мачо-гонщиком на бешенном чёрном мотоцикле – это увольте. Я уж, пожалуй, возьму себе мотоциклик поменьше и как-нибудь сама справлюсь с управлением. Лучше встретимся вечером в «Бизи би», пропустим по стаканчику. Я определённо доверю ему выбрать марку виски.

После «Бизи би» мотогонщик катает меня на моём ржавом велосипеде по ночной Покхаре. Озеро блестит в лунном свете.

Мы случайно столкнёмся опять, через четыре года, в пустынях Чили, в Южной Америке.

Индия, Август-Сентябрь

Ладакх

Последнее прибежище Тибета, как его называют, или даже «Малый Тибет».

Здесь не хватает кислорода. Даже дети и собаки ходят здесь медленно. Здесь находятся самые высокогорные дороги в мире. Даже мой мотоцикл глохнет. Двигателю тоже нужен кислород. По дороге на озеро Пангонг, проезжая через перевал, приходится слезать с мотоцикла и газовать. Мотоцикл больше не в состоянии нести свою ношу. Несколько шагов – и я почти падаю на землю, хватая ртом воздух, который не способен насытить, мне ведь тоже нужен кислород. Это ещё ничего, есть люди, которые теряют сознание или которых рвёт от высоты. Даже летальный исход возможен.

В зимние месяцы сюда можно попасть только на самолёте. У моего нового знакомого, французского торговца антиквариатом, есть особое ожерелье. Оно сделано из запястий тибетской женщины, умершей двести лет назад. Он говорит, мертвецов в Тибете не хоронили. Слишком тяжело долбить землю, чтобы выкопать могилу. Тела резали на куски и бросали в горах, для зверей…

Четыре-пять тысяч метров над уровнем моря. Как люди работают на такой высоте? Строят дороги? Таскают камни? Целую бесконечность наблюдаю, как ладакхская женщина несёт мне чай из соседнего дома. Её муж, учитель начальной школы, появляется дома только на выходных. Она живёт со свекровью, старой женщиной с двумя тонкими, седыми косичками.

Здесь всегда слишком холодно или слишком жарко, неуютно и величественно. Пища, так же, как и воздух, лишена витаминов. Цампа – ячменная мука, замешанная на воде или чае, с маслом из молока яка, до состояния липкой массы. Или тукпа – жидкий суп с лапшой и одинокими, не разварившимися овощами. Несколько листьев капусты. Солёный чай, с тем же маслом из молока яка. Овощи не разваривают, чтобы сохранить в них как можно больше витаминов. Вот и ответ, почему буддисты не вегетарианцы. Вегетарианство в таком климате и с таким набором доступных питательных элементов кажется несовместимым с жизнью. И всё-таки вегетарианцы здесь есть.

А мне постоянно хочется чего-нибудь существенного. А селёдку я хочу просто всегда. Она стоит у меня перед глазами, она плывёт над моими ресницами (как в «Мухамбази» Григола Орбелиани). Я чувствую её божественный аромат. Я клацаю зубами в пустоте и просыпаюсь. Уже много месяцев не ела селёдки. Я очень внимательно отношусь к знакам своего организма. Чего оно хочет, того ему и надо. Если хочу селёдки, значит, не хватает Омеги-3. Надо будет купить в аптеке.

По дороге с голубейшего, солёного озера Пангонг обратно в Лех мотоцикл затихает посреди горного потока. Приходится слезать и катить его, по щиколотку в ледяной воде. Кеды мокрые и холодные. В маленькой деревушке просим пару пакетов и надеваем на кеды. Так ветер не проникает. Трогаемся опять.

Через пару часов начинается штормовой снего-дождь. Дорога витая и опасная, под колёсами пропасть, дна которой не видно. Видимость на нуле. Очень холодно, одежда вымокла, снег бьёт в глаза. Продолжать путь невозможно. Но ближайшая деревня в часе езды.

Нас приютит семья кочевников, в своём шатре, сделанном из жёсткой шерсти яка. После четырёхчасового путешествия этот простой тесный шатёр, с земляным полом и печкой посередине, кажется мне таким домашним и уютным. Спасибо за приют этим простым людям, живущим такой тяжелой жизнью, которую мы даже не представляем. Им приходится бороться за всё. Даже за самое малое, которого мы и не замечаем. За горячую воду, за чай, за простую еду. И всё это при постоянном кислородном голодании.

Разговариваем жестами, английского они, конечно, не знают. Она взбивает кислое молоко яка в курдюке, делает сыр. Подкладывает лепёшки яка в печку. Печка любит эти лепёшки. Это лучшее топливо. Маленький мальчик играет теми лепёшками и смотрит на нас во все глаза.

Лепёшки яка не воспринимаются здесь как экскременты. Это топливо и строительный материал. Не хватает воды, а значит, руки после общения с ними не моют, продолжают месить тесто, размешивать простоквашу.

Мать женщины, или, может быть, свекровь, приносит тибетский солёный чай с маслом всё того же яка. Да, это то, что мне сейчас надо. Так согревает!

Вся жизнь здесь до сих пор стоит на яках. На яках пашут и убирают урожай. Из шерсти яков делают шатры. Лепёшками яков топят печи и строят из них дома. Из молока делают сыр и масло.

Дали немного, ещё не готового, сыра из курдюка, который взбивали. Протянули сыр прямо на пальце. Мой спутник пробовать не стал. Я пробую. Я человек не брезгливый, и сыр я люблю. И живот у меня железный после тех лет, проведённых в Индии. (Я сейчас стучу по дереву и сплёвываю три раза).

Через несколько часов шторм заканчивается, а мы отогреваемся. Печка на яковых наках высушивает мою одежду, и мы пускаемся в путь опять.

До Лех остаётся всего пару часов. Там я попрошу хозяйку дать мне аж два ведра кипятка. На Ладакхе горячая вода не льётся из-под крана, даже для богатых иностранцев. Чтобы принять душ, надо просить хозяев подогреть ведро воды на газовой горелке. Так вот, я попрошу два ведра, вылью этот кипяток в большой чан, смешаю с холодной водой и сяду в этот чан. А сверху можно будет поливаться из ковша. И пить солёный тибетский чай! Господи! Да это счастье! Я узнаю его. Эти мысли согревают меня всю оставшуюся дорогу.

Довелось мне попить солёного чая и с двумя буддистскими монахами. Это было в полуразвалившемся буддистском монастыре, который, как муравейник, прилепился к скале. Монахи скромно улыбались и подливали ещё. Внешняя стена их кельи была почти полностью разрушена. Сквозь пролом можно было наблюдать окружающие нас лысые горы. Один монах спрашивал, кто я и откуда. Другой, еле скрывая любопытство, ждал перевода. Я принесла немного сансары в их жизнь, пробудила любопытство. А может, они уже давно ждали, кого бы расспросить о том, что все эти европейцы тут делают. Спрашивали меня о других странах. Мне очень хотелось их успокоить и сказать, что путешествия на картинках выглядят красивее, чем в действительности. Но меня саму это вряд ли успокоило бы.

Двухдневный автобус обратно в Манали. Опять горячий источник и вид на водопады из окна. Потом долгий автобус до Дели.

Кто знает, что такое двадцатичасовой автобус? А что такое двадцатичасовой индийский автобус? Почти все сиденья сломаны. Моё не опускается, а у соседей впереди, напротив, опускается прямо мне на колени. Таким образом я проведу сутки. В сидячем, вертикальном положении, с индусской семьёй на коленях. Им удобно. Когда я, в очередной раз, прошу их поднять спинку сиденья, они раздражаются. Карма им в глотку!

Ришикеш, Пушкар, Варанаси или Бенарес

Подножие Гималаев. Номер с видом на Ганг и на знаменитый железный подвесной мост Лакшман Джюла, построенный ещё в начале девятнадцатого века.

Дорожный знак: «Осторожно, дикие слоны. Не выходите на это место дороги в районе пяти часов утра».

Что бы вы думали? Примерно с четырёх тридцати утра здесь начинают скапливаться туристы, в ожидании диких слонов.

В Ришикеше обитают два вида обезьян. Серые черномордые обезьяны, ростом почти с человека, они сидят на дороге в ожидании бананов. И рыжие красномордые обезьяны, вдвое меньше размером, но намного опаснее, с ними лучше не контактировать, хотя они и сами не любят соприкасаться с людьми.

Колонии разноцветных бабочек расположились прямо на проезжей части, как будто ожидают машину, которая их раздавит.

Телёнок со сломанной ногой. Полное боли лицо телёнка. Нога сломана несколько недель назад, думаю, в результате авто-инцидента. Всё это время он борется с болью. Нога свёрнута в сторону. Невозможно наступать. Целыми часами он стоит на одном месте, боясь шевельнуться и готовясь сделать несколько шагов. Святое животное не должно так страдать. Мало быть вегетарианцем, надо также иметь эмпатию и сострадание. Здесь этого мало. Всё сводится к тому, чтобы просто не есть мясо.

Раджастан. Я не стала останавливаться в Джайпуре, городе, где все дома розового цвета. Я проехала сквозь него сразу в Пушкар. Это ещё одна Мекка бэкпекеров («backpack» – рюкзак, «backpacker» – бюджетный турист).

Я сняла круглую мазанку у озера. Мне очень нравится, что в моём новом жилище нет углов. Чтобы добраться до центра города, надо обойти озеро, окружённое ступеньками. По древним традициям, для того чтобы идти по этим святым ступеням, нужно разуться. Ступени обильно покрыты коровьими лепёшками и собачьими колбасками. Идти приходится долго, осторожно, выбирая место. Зато ночью озеро великолепно! Оно отражает в себе старые дома и храмы, окружающие его.

На другой стороне озера живёт стоя́щий баба. Его ступни постоянно должны стоять на земле. Спит он согнувшись, лёжа животом на перекладине качелей. Ступни остаются на земле. Ноги налиты кровью, покрыты надутыми сине-бордовыми венами и явно болят.

Рассказывали, недели две назад здесь скончался другой саду. Его посадили в позе лотоса на эти ступеньки, обложили блоками льда и гирляндами хризантем. Так он просидел недели две… Я этот момент пропустила. Невероятная Индия!

Зато праздник Дивали застал меня в Пушкаре. Здесь его почему-то справляют, как праздник Холи. То есть, бросают друг в друга разноцветным порошком.

Туристы в это время прячутся на крышах и наблюдают побоище. Им было сказано ничего светлого в этот день не надевать.

С крыши кажется, что внизу поднимаются взрывы разных цветов. Иногда даже невозможно различить людей. Это очень захватывающее зрелище.

Потом, поверх смешавшейся разноцветной пудры в два сантиметра глубиной, в Пушкаре обильно разбрасывают лепестки роз. И город начинает пахнуть розовым маслом. Очень сильный запах, от которого болит голова.

Народ продолжает бесноваться до заката и потом уходит квасить в свои забегаловки. Наутро на улицах пустота. Никто не убирает кашу, в которую размешаны лепестки роз и пудра. Ещё несколько дней каша лежит на улицах и сохнет под жгучим солнцем.

После поездки на верблюде в пустыню понимаю, почему верблюдов называют кораблями пустыни. Потому что укачивает. Мне дали двухлетнего верблюжонка. Верблюжонок капризничает и пытается убежать обратно в стойло, прямо со мной. Через несколько часов я рада с ним расстаться.

Где-то в трёх часах езды от Пушкара по железнодорожному вокзалу бегают собаки с дырками в теле и голове. Через эти дырки уже можно видеть внутренности и мозг. Никто не может сказать, что это за болезнь.

В поезде здесь кормят. Не шикарно, конечно. В основном бириани с курицей (рис жёлтого цвета, с кумином), яйцо в соусе карри и чапати (плоский пресный хлеб). Даже десерт дают, что-то типа каши в стакане. То и дело разносят индийский, очень сладкий массала-чай со специями. («Массала» значит «смесь»).

По окончании кормёжки работники собирают все пластиковые тарелки и стаканы в мешки и аккуратно выпихивают эти мешки сквозь железные прутья окон движущегося поезда на природу. Индия не перестаёт меня шокировать!

Ну не так же! Это уж слишком! В поезде кормят три раза, едет приблизительно тысяча человек, за один приём пищи каждый использует две-три пластиковые тарелки и стакан. Итого: около девяти тысяч наименований пластикового дерьма с каждого поезда три раза в день падает в природу. Сколько поездов в сутки проходит по этим рельсам?

Природа в Индии могучая, способная к самоочищению и самовосстановлению. Она, каким-то невообразимым образом, перерабатывает почти весь этот мусор. Во время сезона дождей потоки воды несут его в океан, порадовать дельфинов. Сколько ты ещё протянешь? Сколько ты ещё будешь нас терпеть, Мама?

Считается, что огонь от погребального костра в Варанаси идёт прямиком в рай. Умереть в Варанаси тоже очень достойно. И люди приезжают сюда умирать и живут здесь, в ожидании смерти, годами, а некоторые десятилетиями. С некоторыми бабушками, которые ожидают уже по 10—15 лет, мне удалось пообщаться. Вполне земные, они алчно смотрели на меня, в предчувствии пожертвований вскочив со своих настилок. А гид объяснял, что погребальный костёр стоит очень дорого. Не каждому мертвецу хватает денег на дрова, тем более для полного сгорания. Поэтому недогоревшие останки сбрасываются в Ганг. А прямо под площадкой для сжигания трупов, в воде Ганга, лежат волы. И Ганг всё это наблюдает тысячелетиями…

Останавливаюсь в маленьком отельчике, в комнате без туалета, из обстановки только огромная дверь с коваными петлями, каменный пол, широкая кровать и постоянно забегающий в комнату мангуст со сломанным хвостом.

Моя соседка, индийская продвинутая девушка, учится в Варанаси, на кого, не помню. Работает, кем, не помню. Вегетарианка, держит собаку, которая, по её словам, тоже вегетарианка.

– Три помидора в день, пара картошин…

Чудеса! Сабкуч милега! Что в переводе с хинди означает «Всё возможно».

Да, в Индии всё возможно! До этого никогда не видела вегетарианскую собаку.

Это был конец сезона дождей. Ганг только начал возвращаться в свои берега, оставляя двухметровый слой ила на ступенях, ведущих к воде. Я выглянула в окно. Пахло тиной с Ганга, горелыми волосами с погребального костра, карри из соседнего ресторана, плесенью от моей кровати и стен, зажжёнными благовониями из комнаты соседки-вегетарианки и чёрт знает чем ещё. Я была в Индии. Её узнаешь с закрытыми глазами.

Если глаза открыть, тоже не спутаешь. Пасмурный денёк конца сезона дождей. Серый широкий Ганг проходит по краю всего города. Противоположный необитаемый берег плоский и песчаный. Берег, на котором расположен город, повыше. Сам город как в дымке. В паре метров от берега, в воде, стоят покосившиеся, затопленные башенки. С этих древних башенок подростки в набедренных повязках, веками, ныряют в мутную воду.

На другом конце набережной начались работы по уборке многометрового ила, оставшегося на ступенях после того, как вода спала. Парни поливают ил из брандспойта, и он медленно сдаётся, тая в мутных и без того водах Ганга и обещая вернуться в следующем году.

Прямо под моим балконом, внизу, люди тоже борются со стихией земли, пробираясь куда-то, по колено в грязи. Женщины, подбирая сари, пытаются вырвать шлёпанцы из цепких лап ила. Здесь ил побеждает, и шлёпанцы так и остаются в голодной массе. Потом, когда брандспойт смоет и этот ил, шлёпанцы поплывут по святой реке и застрянут где-нибудь в двухстах километрах от своих хозяев. Вот поэтому некоторые тихие гангские заводи так сильно напоминают святилища одиноких шлёпанцев. Самые разные цвета, размеры, стили и, конечно, все без пары. Иногда кажется, люди приходят к заводям специально, чтобы оставить шлёпанец.

Пришёл мангуст, пробежался из угла в угол. Ушёл. Надо быть поосторожнее с ним. Если укусит, придётся делать уколы. Более того, год алкоголь пить нельзя. Это уж слишком!

Сохраняя образ загадочной незнакомки, задумчиво спускаюсь по ступенькам к илу. Я в древнем Бенаресе! Месте, воспетом многими поэтами и философами старины. Я одинокая путешественница. Что привело меня сюда? Какая миссия? Кто я? Дым? Ветер? Никто не знает. Сегодня здесь. Завтра в ином месте…

Выбирая места посуше, медленно бреду вдоль Ганга. На губах играет неопределённая полуулыбка. Самое сухое на вид место оказывается зыбким. Я проваливаюсь по «самое». И, под дружный хохот парней-уборщиков, неуклюже выскребаюсь из грязи и выдираю шлёпанцы из ила руками. Это разрушает мой образ. Тут обожают ржать над иностранцами.

Иностранцы едут в Варанаси за культурным шоком и острыми ощущениями. Увидеть погребальные костры и, если посчастливится, обуглившиеся останки, плывущие по Гангу. Один француз рассказывал мне, что видел обгоревшую руку на воде. Я приехала приобщиться к культуре и посмотреть древний непальский храм с эротическими фигурами. Что я нахожу более интересным, чем фигуры полусожжённые. Шок, как я тогда думала, мне уже не грозит.

Первое, что я увидела посреди главной набережной, на илистых ступеньках, ведущих к Гангу, был обнажённый труп мужчины со вздувшимся животом, поедаемый собаками. Почему-то они стартовали с гениталий. Собаки торопились, выдирали из трупа куски бледной плоти, огрызались друг на друга. Одна из них прорвала брюшину, и живот трупа сдулся на моих, и без того изумлённых, глазах… Я бросилась к людям…

– Екскъюзми!

– Есь.

– Там на ступеньках труп!

– Есь.

– Его едят собаки!

– Есь, есь…

Индиец безмятежно улыбался и, как водится, неопределённо покачивал головой.

Позже мне объяснили, что трупы людей, умерших от укуса змеи, детей до десяти лет, беременных женщин, святых и альбиносов не жгут, а бросают в Ганг, с привязанным к ногам камнем. Тот труп был бледный. Возможно, альбинос, «вырвался» и прибился к берегу. Альбиносов и людей с болезнью витилиго в Индии очень много.

– Так, может, столкнуть его обратно в воду хотя бы? – предлагаю я.

– Да кто же будет его сталкивать?!

– Но ведь это же чей-то родственник! Чей-то сын, отец, брат, возможно, саду (святой), его же собаки жрут, на глазах у всего честного народа!

– Есь, есь…

– Так что же, он там так и будет лежать?

– Конечно, не будет. Собаки съедят… Птицы…

Я вернулась к ступенькам. Трупу уже не хватало не только гениталий, но и всей нижней части брюшины. Собаки добродушно лежали рядом и улыбались. Больше никто не огрызался.

Пришла мысль сходить за моей соседкой и спросить, не её ли вегетарианка сейчас наслаждается сытостью у реки.

А мимо весело проходили дети с портфелями, из школы. Разгуливали матроны в сари и с ридикюлями. Я не верила, что обнажённый труп посреди набережной, поедаемый собаками, так уж в порядке вещей в вегетарианской стране, где любая обнажёнка расценивается как оскорбление национального достоинства. Я ещё раз попыталась обратить их внимание, но они не проявили интереса, а только так же неопределённо, по-индийски, покачивали головами, улыбались и повторяли: «Есь, Есь». Особое отношение к смерти!

Я взяла лодку и попросила отвезти меня подальше. Когда мы отчаливали от трупа, я спросила и возницу, что он думает об этом. И он ответил:

– Да, вода в Ганге очень грязная. Не хорошо пить форейнеру, потому что много бактерий. А мы можем…

С этими словами он зачерпнул полную пригоршню мутной, пахучей речной воды и с удовольствием выпил, а потом зачерпнул и выпил вторую.

И я опять стала думать, что шокировать меня уже ничем нельзя. Мы причалили, я расплатилась и пошла, пошла.… В Гоа! В мой потерянный и вновь обретённый рай! Этот рай скоро будет опять потерян.

Гоа

Ноябрь

Индийский эквивалент Голливуда – Болливуд. Фабрика индийских грёз на зелёной танцевальной лужайке. Это одна из моих основных статей дохода здесь, в Гоа. А моё амплуа в Болливуде – блондинка в бикини.

В обязанности входит: прогулки по пляжу, в бикини. Спуск по лестнице, с бокалом шампанского в руке, в бикини. Качание на надувном матрасе, в бассейне, на ночном пати, в бикини. И так далее, тоже в бикини.

Правда, иногда обязанности расширяются. В момент накала событий в бассейн прыгают несколько парней в чёрных костюмах и мой матрас переворачивается. Мне приходится окунаться в воду. Такая сцена считается гламурно-комической, и предполагается, что зрители должны в этот момент смеяться над изнеженной иностранкой.

В предутренней прохладе, после определённого количества дублей, эти перевороты довольно ощутимы, для иностранки.

Индийцы – народ невысокий, и мой маленький рост оказывается здесь востребован. Чтобы модель не выделялась оскорбительно высоким ростом на фоне индийского мужчины, нередко из всех девушек выбирают меня, «метр с кепкой». Таким образом мне случается сыграть подругу индийского «Джеймса Бонда». Моя роль – встреча катера «Джеймса». Я стою с большим флагом в руке, на берегу живописнейшего южногоанского пляжа Калевасим. Катер прибывает под звуки авантюрной музыки, толпа на берегу машет руками… За встречей следует небольшая фотосессия.

Моя фотография, в бикини и с флагом, появляется в утренней гоанской газете. За ланчем официанты из местного ресторана приносят мне эту газету и бесплатный коктейль. Иногда приятно погреться в лучах собственной маленькой славы.

Случилась и роль со словами. Я играю англичанку в бикини, которая обожает Шекспира.

Конечно, я задаю вопрос режиссёру:

– Это ничего, что я англичанка с русским акцентом?

– Это ничего, – беззаботно отвечает режиссёр.

Ну и правильно. Играют же голливудские звёзды русских шпионок. На русском предложения заучивают, ни бельмеса не понимая, о чём. А вы говорите, акцент.

Дальше, по роли, я разговариваю о Шекспире с главным героем – простым парнем из Кералы. Парню Шекспир не нравится, потому что у него всё всегда заканчивается плохо, «а индийские люди этого не любят». Я же, как истинная англичанка, обижаюсь за своего Шекспира и наставительно рекомендую перечитать его вновь. Роль примерно минут на пять.

Все фильмы снимаются под рабочими названиями и, к сожалению, впоследствии я так и не смогу их найти. У меня остаются только газеты и фотографии.

Частенько иностранцы требуются для съёмок «притона». Главный герой, в смокинге, врывается в злачное место в поисках своей невесты. Негодяи украли её прямо со свадьбы. В притоне дым коромыслом, тут и там пары сливаются в порочных поцелуях. Кто-то уже «отрубился» от передоза на полу. Кто-то мешает кредиткой стиральный порошок, предоставленный студией. Из бутылок из-под виски щедро льётся разбавленный яблочный сок.

Главный герой бежит дальше. Ногой вышибает дверь в один из номеров. Там, понятно, происходит грязно-эротическая групповая сцена. И так далее.

Это всё не случайно. Это то, что добропорядочные индийцы думают о нас, западных людях. И, могу сказать, не так уж далеко они ушли от истины.

С другой стороны, конкретно те иностранцы, которые снимаются здесь со мной, по смешному совпадению, частенько тоже довольно добропорядочны. И они забавляются вовсю во время съёмок таких фильмов. Им интересно сыграть порочных и распущенных отморозков, когда дома их ждёт медитация и коврик для йоги, а через неделю они уезжают на випасану.

Люди здесь постоянно уходят на випасану. Утверждают, что возвращаются просветлёнными. Некоторые, продвинутые, уходят на несколько недель полной темноты. Это следующий уровень.

Вообще-то, випасана – это буддистская практика. Но подобная вещь есть во многих религиях и философиях. Например, Серафим Саровский в скиту или индейские шаманы, надолго уходящие в одиночку в лес. В общем, как я это понимаю, смысл в том, чтобы отключиться от внешнего мира и уйти в свой внутренний мир. На простом языке можно сказать: «Дома посидеть и отдохнуть в тишине». Я не была ни на одной випасане.

– Тебе и не надо, – шутит знакомый йог, – ты сама себе медитация.

И правда, я иногда выхожу в «астрал» незаметно для себя, и мир перестаёт существовать. Ещё это называется рассеянностью.

В полдень в Гоа жизнь, звуки, краски, даже мухи останавливаются и зависают в воздухе, как частицы при абсолютном нуле. Казалось бы, абсолютный ноль и полуденная жара – можно сказать, две крайности, а вот мухи останавливаются одинаково.

Мне нравится местное «шампанское» – тодди. Это слегка заферментированный сок из свежесрезанного побега на вершине кокосовой пальмы. Тодди, и правда, немного напоминает шампанское, с очень незначительным градусом, пузырьками и небольшой «бензиновой» ноткой. Тем не менее, оно освежает.

Сок собирают ранним утром, с первыми лучами солнца, иначе неправильно заферментируется и пропадёт. «Шампанское» также используется для приготовления местной пищи. Хранится оно недолго и только в холодильнике.

В только что снятом с пальмы кувшине с тодди плавают затонувшие гигантские муравьи. Говорят, муравьи тоже играют роль в ферментации, в чём лично я сомневаюсь.

Вот природа! Готовое «шампанское» с вершины пальмы.

Представьте: у вас большой красивый мотоцикл. На вас только бикини (опять бикини) и парео. Тёплый воздух обдувает ваше загорелое тело…

Какое невероятное чувство свободы, когда несёшься ночью на мотоцикле! Видно только дорогу, освещённую собственным байком, и звёзды. Слышно только гул мотора и гул прибоя. Вот это то, что чувствовала Маргарита, летящая на бал. Вседозволенность, всемогущество и неуязвимую независимость. На меня нет никакой управы. Правительство, богатство. Чушь! Я сейчас держу в руках всё богатство этого мира! Я еду на «бал», где меня ждут мои интернациональные друзья – музыканты, танцоры, философы. Мы будем играть музыку, танцевать, разговаривать о философии.

На утверждение «You are crazy!» всегда ответ «Thank you». Это лучший комплимент. Означает, что собеседник восхищается вашей самобытностью и харизматичностью. Нет никаких запретов. Можно быть развязной и не волноваться о чужом мнении. В любой момент я могу встать, оседлать своего железного коня и уехать куда захочу.

Интереснейший здесь контингент! Например, «внуки цветов» («дети цветов» – одно из названий хиппи в шестидесятых, семидесятых). Родились и выросли в Индии, в хиппи коммунах. Один из них рассказывал, что узнал, кто из заботливых длинноволосых женщин в фольклорных одеждах является его матерью, только когда родители стали переезжать из коммуны и забрали его с собой. Это особая национальность. Такие хиппи могут неплохо знать несколько языков, но ни одного в совершенстве. И совсем не знать свой родной язык.

Есть у нас здесь и настоящий миллиардер. Европеец за шестьдесят, постоянно курит, кашляет и спит под пальмами в одной старой набедренной повязке. Недавно он сломал ребро, и это мешает ему кашлять. Но к доктору повторно он не пойдёт. Потому что «его ковёр – цветочная поляна». И это его выбор. Он миллиардер в отрепьях, по зову сердца.

В тот сезон, наконец, начинаю играть на гитаре. Просто мне надоело выбирать между «фанерой» и плохими характерами музыкантов. Теперь я от них не завишу. Начинаются первые выступления на джемах. Пою русский фолк и старые романсы. Здесь это идёт на ура!

Тогда же встречаю англичан, которые впоследствии вышлют мне приглашение на Гластонберри, с моей фольклорной программой.

У меня возникает нестандартный романчик с английским панк-звездой или звездом, не знаю, как лучше (имя указано не будет). Жёсткий обличитель продажных политиканов оказывается мягкой, романтичной, но избалованной принцессой, с постоянно меняющимся настроением. Ну вот! А я думала, принцесса – это я.

Немало здесь таких, которые приезжают на две недели отдохнуть и остаются. Здесь даже существует ритуал сожжения своего билета и паспорта. Пепел потом торжественно развеивается над морем.

Здесь множество людей, скрывающихся от закона. В основном это финансисты. Я помню одного такого. Парень высадился в Гоа, когда ещё был заметен след от галстука на его шее. Теперь он даже забыл, что такое шлёпанцы.

Вот где нашли себе убежище современные босоногие «айседоры дункан» и «маты хари». Главное – слушать своё тело и музыку. Танец должен быть естественным продолжением человеческого движения и отражать эмоции и душу исполнителя.

Но в этой великолепной бочке мёда появляется дёготь. Коммуну уже берут в руки люди с амбициями. Они всё ещё носят трайбл одежды, всё ещё подводят каджалом глаза, но среди них уже выстраивается своя иерархия, со своими авторитетами, знаменитостями и коммерсантами.

Ко мне прилипает неприятный, чокнутый француз. Ему за пятьдесят, похож немного на Гитлера. Абсолютно безо всякого повода француз всюду следует за мной. Выдёргивает стулья из-под моих друзей, когда мы ужинаем. Подстерегает парней, с которыми я замечена, и проводит с ними беседы. Ломится ночью в мою дверь. Пытается стащить мои волосы, когда меня подстригают в уличной парикмахерской, на удивление усатого брадобрея. Предлагает деньги за любовь. Рыдает на руле моего мотоцикла и всячески затрудняет передвижение по местности. После общения с ним всегда остаётся тяжёлое неприятное ощущение. Я избегаю его, как могу.

А тем временем африканские парни справляют свой праздник. В часть праздника, по традиции, входит заклание барашка. Действие происходит прямо на пляже. В знак ненасильственного протеста я, на время, заделываюсь вегетарианкой, под лозунгами «Нет убийству для развлечения!» и «Наш пляж – не место для варварских традиций, какими бы древними они не были!».

Я не вегетарианка и принимаю, что после смерти я тоже буду съедена. Я отношусь к этому как к естественному течению законов и циклов жизни на нашей голубой звезде. Но я против жестокости. Смерть животного – это не развлечение и не дань традициям, а необходимость питания организма. В то, что мясо можно заменить растительными продуктами, я однозначно не верю. Во всяком случае, точно не все организмы поддерживают такую версию. Хотя допускаю, что кому-то действительно нужно меньше животного коллагена, чем другим. Лично я от длительного вегетарианства начинаю дряблеть, оседать, быстро уставать, и у меня портятся волосы, кожа и ногти. Я должна заботиться в первую очередь о животном, вверенном мне при рождении, о моём собственном теле.

Но, ещё раз: «Нет убийству ради развлечения».

На пляж приезжают парни из самого сердца Индии. Иностранцев в центральных районах страны очень мало, и индийцы трясутся долгие часы в автобусах специально, чтобы провести денёк на хиппи пляже и посмотреть на европейских девушек в купальниках. А если повезёт, то и топлесс! Хиппи иронично называют это «Раджастан-Сиськатур».

Способ познакомиться:

– Мисс, не посмотрите ли за моими вещами, пока я купаюсь?

Дальше:

– Огромное спасибо, прямо не знаю, что бы я без Вас делал! Как, Вы говорите, Вас зовут?

Ответ не важен. Следующим номером идёт «естьлиутебябойфренд»-диалог.

– У тебя есть бойфренд?

Ответ «есть» больше не срабатывает, иногда от парня очень проблематично отделаться.

– Ну, и где твой бойфренд? Почему он не с тобой? – это уже с ехидцей.

Я научилась отвечать так:

– Мы с моим бойфрендом не разговариваем после вчерашнего (печальный вздох).

– А что случилось вчера? (парень в предвкушении: сейчас он начнёт меня утешать, а там кто знает…)

– Видите ли, мой бойфренд – замечательный человек и очень меня любит, но у него есть одна очень неприятная черта характера: он до сумасшествия ревнив. Вот вчера, например, набросился на одного индийского парня, еле оттащили. А тот всего лишь спросил у меня, как пройти к интернет-кафе. Конечно, с Дмитрием никто справиться не может…

(По моей собственной статистике, русское имя Дмитрий почему-то особенно настораживает. Дальше по списку идёт Владимир.)

– …Дмитрий – огромный и опасный, как бешеный слон. Но нельзя же так беспардонно пользоваться своей силой! Я прямо не знаю, что с ним делать! Может, дадите совет, подскажете что-нибудь?

Последнюю фразу я кричу уже удаляющимся пяткам.

Эта наивная процедура «отшивания» становится всё длиннее. Наверное, потому, что я научилась получать от неё удовольствие. Мне интересно, на каком месте рассказа парень сверкнёт пятками.

Потихоньку люди начинают уезжать. Дело близится к весне. Поступает предложение сняться в индийской эротике, за очень большие деньги. Сумма заманчивая. Я пытаюсь разузнать, что именно здесь имеется в виду под словом «эротика». При ближайшем рассмотрении оказывается, что это самая обыкновенная порнуха. От этого приглашения остаётся неприятный осадок.

Чокнутый француз бросается под колёса моего мотоцикла. Я с трудом успеваю затормозить. Если бы не успела, ему было бы чем меня шантажировать. Пострадавший! Пойди докажи, что сам бросился.

От всего этого кажется, что рай подпортился. Но я отстраняюсь от негатива.

Однажды ночью француз ловит меня в интернет-кафе. Из присутствующих – только спящий на столе интернет-оператор и я.

– Ю трит ми лайк э шет (ты обращаешься со мной, как с дерьмом), – вопит он с сильным французским акцентом. Оператор продолжает спать.

– Пожалуйста, оставь меня, наконец, в покое.

– Я научу тебя уважать меня!

С этими словами он бьёт мне в нос кулаком с зажатым в него мобильным телефоном. Удар довольно сильный.

Когда чёрные круги перед глазами проходят, меня кидает в раскалённое, слепое бешенство. Бешенство даже не из-за того, что мне дали в нос, а из-за того, что этот слизняк нашёл самую маленькую женщину во всём Гоа. Он не стал бы «самоутверждаться» таким образом, если бы я была как та дородная, цветущая лысая девушка из Питера с нашего пляжа. Побоялся бы. А со мной не побоялся. Посчитал, что я достаточно беззащитна и не отвечу.

Дальше всё помню размыто. Помню, схватила стул и обрушила на его голову. Потом ткнула его карандашом в бок. Потом кинула ему в башку его же мобильник и бутылку «Кока-Колы». Потом ударила его в пах ногой. Потом в морду кулаком. Потом в морду ногой. Потом подбежали местные разнимать, уверяя меня, что с него этого достаточно. Проснувшийся оператор в ужасе кудахтал что-то за своей стойкой. Потом я сидела в ресторане, с пакетиком льда на носу, и продолжала негодовать.

Помню, я была босиком, одежда в стиле трайбл и красный цветок в волосах. Немного саднило ногу от удара по зубам придурка. Такая вот Кармен…

Историю о том, как русская побила француза, и за дело, на следующий день передавали из уст в уста. Русских женщин здесь уважают.

Однажды в Гоа поспорили англичанин и наша сибирячка, кто из них больше выпьет. К делу подошли серьёзно. Накупили виски, посадили секундантов и начали. Пили всю ночь, почти до утра.

Долго ли, коротко ли, а англичанин сполз со стула и отрубился на морском песочке. А сибирячка – хоть бы что, сидит себе и сурово допивает остатки. Выиграла, значит.

Через год они поженились… (правдивая история, случившаяся с моим хорошим приятелем из Англии). Совет да любовь!

Шутки шутками, но мой обретённый рай рассыпается в порошок.

Всё меньше людей остаётся на пляже. Зато появляется больше голодных собак. Собаки, которые пресмыкаются днём и просят кусок несладкого хлеба, ночью превращаются в монстров. Были случаи, собаки даже стаскивали людей с мотоциклов на ходу. Меня тоже кусает собака, лежащая под моим стулом, в ресторане. Теперь уколы от бешенства расходятся на пляже, как горячие пирожки.

Я их не боюсь. Я вообще уже ничего не боюсь. Когда собаки бросаются на мой мотоцикл, я поджимаю под себя ноги по-амазонски и издаю дикий ведьминский вопль. Собаки в страхе отступают. Ходить ночью приходится с палкой или камнем. Кажется, что здесь дичают и люди и собаки. Я точно одичала.

Да, рай действительно подпортился, как рыбья голова на солнцепёке. В нескольких километрах от пляжа моют нефтяные баржи. Теперь линия прибоя густо покрыта чёрной синтетической слизью, которая липнет к ногам и не отмывается.

Начинается «не сезон». Или, попросту говоря, «завтра», о котором было рекомендовано не думать, потому что «жить надо сегодняшним днём, так как завтра может и не наступить». Но никто не говорит, что делать, если завтра всё же наступает, а вы не знаете, что с ним делать.

Зимой основной поток живёт в Гоа, летом поднимается в Гималаи. Потом на зиму в Гоа, потом на лето в Гималаи. А смысл в чём?

Ну, в точности вам никто не скажет. Народу просто нравится тусоваться. Сначала тут, а потом там, а потом возвращаться на прежнее место. Лица у всех серьёзные. Дело нужное – тусовка. Довольно долго кажется, что в этом счастье. Так можно, с удовольствием, прожить не одно десятилетие. Историю дауншифтинга впору писать в томах.

Есть здесь такие сумасшедшие, которые колесят на мотоцикле по Индии в течение последних тридцати шести лет. Так же ходят по кругу. Из Гоа в Гималаи. Из Гималаев в Гоа. Все они потерянные, одинокие люди, с каким-то надрывом. Они уже не способны поменять стиль своей жизни. Они как бы заперты в какой-то выдуманной виртуальной реальности.

А потом и приходят в голову всякие мысли типа: «А зачем мне всё это было надо?» Так можно и задепрессировать, поскольку одна из составных счастья – развитие. Если нет развития, рано или поздно нахлынет депрессия. Вот она, неприглядная сторона красивой медали.

Не помню, когда начала убивать пустая бессмысленность. И вспомнилась пьеса знаменитого сумасшедшего американца Теннесси Уильямса «Камино Реаль». Мистический город, который существует вне времени и пространства и является своего рода курортом-западнёй для людей, заблудившихся в поисках, не сумевших приспособиться к реальности и забракованных ею. Попавшие сюда со временем понимают, насколько зыбка и нереальна эта реальность и насколько они зависимы от предлагаемых обстоятельств. А зависимость и есть несвобода. А пока улыбочка, господа, изображаем веселье…

Впоследствии я научусь безошибочно определять новые местонахождения «Камино Реаля». Это те якобы райские уголки, где скапливаются все, кто не смог найти свою нишу в цивилизации. Бросил всё и уехал искать счастья в потерянном раю. Нашёл его, казалось бы, и застрял в каком-нибудь забытом богом третьем измерении. Оттуда, конечно, есть выход, но он намного уже входа. Каждый раз, когда они пытаются вырваться, что-то не складывается, и им приходится возвращаться обратно в их нереальную реальность. Она не выпускает. Из ласковой и услужливой она превращается в ревнивого негодяя. Начинает показывать зубы. Это расплата.

В голову не может не прийти мысль: «А ведь это то, куда и я иду. Я следующая могу потерять себя в этой нереальности. Вопрос в том, действительно ли я хочу проснуться на пляже. В одной руке догоревший джойнт, в другой – недопитая бутылка пива или портвейна. Обнаружить, что вчера мне исполнилось шестьдесят четыре, а мне, как всегда, не с кем было отметить эту дату?» Надо выбираться отсюда! Вот так вот. Начали главу за здравие…

И вот я стою и думаю. Что дальше? Потерянный рай оказался обманкой. Свобода обернулась одиночеством. Здесь торчать? Вернуться в Россию? Пойти на север с толпой?

«Направо пойдёшь – деньги потеряешь. Налево пойдёшь – коня потеряешь. Прямо пойдёшь – себя потеряешь». Всё такое невкусное. И дикий русский богатырь всегда выбирает – прямо.

Я полна сил. Пойду искать прямо, раз это не «торт».

Некоторое время назад мне опять сделали предложение. На этот раз программист из Теннесси, с которым я познакомилась странным для меня образом – через интернет. Я не знала, что ответить. Новый кандидат в женихи дважды навестил меня в Индии и даже нанёс официальный визит моим родственникам в России. Родственники были счастливы. «Человек хороший и серьёзный». Вот они тогда поднажали на меня по той простой причине, что «хватит гулять»! Но сердце моё печально молчало, хоть и тяготилось одиночеством. Такая вот тургеневская барышня. Кандидат в женихи рекомендовал мне не принимать поспешных решений, а просто навестить его и посмотреть, как он живёт. Он уверен, что мои чувства проснутся. Если нет, то всегда можно уехать. «А между тем, нам обоим лучше начать собирать документы для визы невесты, чтобы не терять время, поскольку процесс занимает несколько месяцев». Почему не попробовать? Попытка не пытка. И не вижу причин, почему не влюбиться. Он довольно привлекательный представитель среднего образованного класса, спортивный, активный, полный идей и либеральных мыслей. В течение этих месяцев, даже в Гималаях, я исправно доказывала себе, что уже почти влюбилась. Подходит к концу процесс сбора документов, я в России, и время идти в посольство.

В день собеседования в американском посольстве невесты волнуются и нервно перебирают документы. Кто-то пьёт корвалол. Одна выходит к толпе с побледневшим лицом.

– Что, отказали?!

– Отказали…

Вся очередь выдыхает. Невесты охают, начинают рыться в документах ещё оветственнее. Сейчас меня с моей куцей папочкой, в которой многого не хватает, попросту отошлют после первого же вопроса, и всех делов. Сам жених явно раздражён тем, что, несмотря на то, что он уже давно выслал мне фотографии своей посудомоечной машины и прочих предметов роскоши, которыми я смогу пользоваться в его доме, я всё ещё не поняла своего женского счастья, и он всё ещё не получает пламенных любовных писем из разных точек планеты. Вероятно, по этой причине он, в свою очередь, тоже не снабдил меня некоторой документацией… Стоило ли вообще приходить?

Когда очередь доходит до меня, я с уверенностью подхожу к окошечку и, безмятежно улыбаясь, заявляю, что у меня не хватает половины необходимых документов. На это визовый офицер отвечает что-то типа «у каждого свои недостатки». Эти документы ему и не понадобятся, поскольку мне он и так верит. Я должна только быстренько сбегать за медицинским экспресс-анализом и заплатить на кассе…

– У меня нет с собой денег, – нахожусь я.

– А Вы далеко живёте? Может быть, сходите за деньгами? Вы ещё успеете. Я побуду здесь ещё какое-то время.

– Но за тем и за другим я точно не успею! – я вздыхаю и уже готовлюсь отойти от окошка.

– Ладно, хорошо, тогда медицинский анализ принесёте потом. Просто сходите за деньгами…

Я недоумеваю:

– Н-нет, наверное, сегодня не получится…

– Как же так? Ваш жених будет волноваться! Неизвестно, когда назначат следующее собеседование!..

Теперь бледнею я. Вот сейчас меня попросту посадят в самолёт и оттолкнут ногой. Я уже почти пячусь от этого окошечка…

– Нет, нет. Не сегодня…

Очередное собеседование в посольстве назначено на следующий месяц. У меня есть ещё целых четыре недели!

Тем временем мои британские друзья высылают мне приглашение на участие в музыкальной шоу-программе на их сцене в рамках самого знаменитого английского фестиваля в Гластонберри. По странной случайности, посещение английского посольства назначено на тот же день, что и второе американское собеседование. Когда подходит этот день, я, не колеблясь, выбираю свободу…

Английские Каникулы

Лето-Осень

Бюрократы из английского посольства не успевают подготовить мои документы к Гластонберри. И мой контракт переписывается на Биг Грин Гезеринг, который проходит парой недель позже. Так я попадаю в Англию. Первый раз в страну первого мира. Может быть, здесь земля обетованная?

По заведённой мной традиции, первые несколько дней отдаются на осмотр туристических достопримечательностей: Биг Бен, Глаз Лондона, Шекспировский театр «Глобус», Тауэр и Тауэрский мост… Несколько дней я трусь в толпе туристов.

Останавливаюсь в Хайд Парке. В Лондоне я не могу себе позволить отдельную комнату. Хостел – и то накладно для такого худого кармана, как у меня. (Хостел – общежитие, как правило, с двухэтажными лежанками).

Бывший кандидат в женихи вне себя, и его можно понять. Так сказать, сбежавшая невеста. Но вот почему в качестве самого убедительного аргумента он высылает мне чек с подробной финансовой выпиской средств, потраченных на меня? В статье расходов числится и его собственное пропитание с проездом.

Что-то мне подсказывает, что впоследствии я не буду жалеть об этом побеге! Мои родственники расстроены. «Останешься куковать». Я же испытываю невероятное облегчение. Всё, довольно с замужествами! Не мой формат. Зачем вообще я ввязалась в эту кашу? Сама виновата. Надо слушать своё сердце. На свете столько всего интересного! Да здравствует свобода!

В одной комнате со мной – шведка на каникулах, итальянская повариха—лесбиянка и вьетнамская сумасшедшая. Вьетнамка без остановки напевает одну и ту же музыкальную фразу, обеими руками ловит перед собой «зайчиков» и раскачивает кровать. Посреди ночи спящая на нижней полке итальянская повариха не выдерживает и сцепляется с ней в смертельной схватке, а я и шведка застываем в смертельном ужасе. Бой сопровождается нецензурной руганью на трёх языках.

Наутро я съезжаю, на долгое время, напуганная прелестями интернационального общежития.

Англичане, выславшие мне контракт, очень «гостеприимно» не отвечают на мои звонки. Что поделать, хиппи. И я направляюсь погостить в Бристоль, к ещё одному гоанскому приятелю.

Сам Бристоль – приятный английский город, со знаменитыми граффити на стенах и подвесным мостом через реку Эйвон. Этот мост печально известен как мост самоубийц. Многие сводят счёты с жизнью, прыгая с этого моста.

Приятель, в свободное от пати время, занимается иглоукалыванием и лечебным массажем. Там, в Бристоле, он организует мой первый английский гиг, в местном клубе (gig – первоначально джазовый, а позже любой концерт). А сосед приятеля, испанский мучачо, делает профессиональную видеосъёмку концерта. Этот мучачо обожает копаться в саду и учится в Бристоле на видеооператора.

Мои «фестивальщики», наконец, проявляются. Но они опечалены. Биг Грин Геззеринг отменяется! До следующего фестиваля, «Beautifull days», остались целые две недели. Придётся возвращаться в родовое поместье «предводителя шайки фестивальщиков».

Главный происходит из герцогского рода. Близ одной древней английской деревеньки на юге Англии стоит его родовой замок с фамильной церковью. Двести лет назад один из его предков построил этот замок для своей невесты. Девушка была из другой части Англии и, чтобы она меньше скучала по дому, замок исполнен в абсолютном сходстве с её собственным родовым замком.

В Англии существует закон, по которому все исторические здания должны быть отреставрированы. Если владелец не может содержать замок, он обязан его продать. Некоторые богатые жилые имения даже принимают экскурсии, чтобы облегчить дорогостоящее содержание. По этой причине замок пришлось продать ещё в семидесятые. В настоящее время он отремонтирован, разделён на несколько секций и в нём живут другие семьи. Родовая церковь сохранила скульптуры прадедушек герцога и памятку с историей его семьи. Теперь церковь принадлежит всей нации. А родители главного живут на юге Франции, они такие же любители пати, как и он сам.

У семьи всё ещё есть кусочек земли, на котором стоит заброшенная ферма бабочек. Это большая пустая теплица, в которой соратники потомственного герцога сушат резиновые сапоги и вымокшую одежду. Музей бабочек всё ещё полон разноцветных, впечатляющих экземпляров.

Сам герцог пренебрегает маленьким домиком и живёт в огромном американском военном грузовике. Теперь грузовик – это его герцогский замок. Соратники тоже проживают во всевозможных фургончиках, вагончиках и старых автобусах. «Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы!! не заменят никогда свободы!»

Как бы то ни было, вся техника на ходу. И авто-хиппи периодически переправляются с места не место и с фестиваля на фестиваль. В Англии многие живут в вагончиках и на лодках. Однажды я была приглашена на большую богатую лодку, стоящую на приколе в одном из элитных районов Лондона. На ней уже давно нет двигателя, и машинный отсек используется как гостевая комната.

Эта лодка, примерно в восемьдесят квадратных метров площади, очень комфортабельна. На ней жить куда удобнее, чем, например, в трёхкомнатной хрущёвке. Плюс возможность перемещаться и выбирать место жительства под настроение. Жалко, что у нас в России люди так привязаны к прописке и четырём стенам.

Итак, на всех крупных фестивалях компания герцога устанавливает огромную остроконечную палатку, называемую типпи. В типпи, на собственной сцене, происходят концерты и продаются алкогольные напитки. У этого коллектива есть и свой маленький фестивальчик, всего на несколько сот человек. Но он случится позже, когда пройдут крупные фестивали.

И вот на эту сцену приглашена и я со своей стилизованной фолк-программой. А пока мы здесь.

По окрестностям герцогского имения до сих пор бродят павлины как остатки былой роскоши. Они любят сидеть на заборе, совершенно по-куриному.

– У нас было сорок девять павлинов. Осталось только двенадцать, – говорит герцог.

Местные жители павлинов не любят и даже убивают за то, что те пожирают цветы в садах и орут злыми голосами. Вечером павлины сидят на старом кедре у фамильной церкви и роняют тропические перья на серую землю Туманного Альбиона. Утром, окружённые характерным английским туманом, павлины вызывающе разноцветно бродят по остаткам ночного пиршества хиппи в поисках «ништяков».

Сам герцог восседает в тумане на крыше музея бабочек, в широкополой шляпе с белым потрёпанным пером. Он обнимает гитару и обозревает крышу своего фамильного замка. Он высокий, сухощавый человек, с волосами до плеч. Он до боли похож на маску Гая Фокса. Вот в такую ячейку английского общества я и попадаю.

(Гай Фокс – самый знаменитый участник порохового заговора в Англии 1605 года. Маска ГФ – бледное узкое лицо с тонкими усиками и саркастической улыбкой. Сейчас это один из основных символов борьбы против коррупции и существующего строя.)

Всю ночь гремело безумное пати. Некоторые до сих пор не могут заснуть и лежат на крыше в карнавальных костюмах. Англичане обожают переодевания и раскраску. Наверное, ещё со времён Генриха Восьмого карнавал в Англии не прекращается, а по зрелищности он не хуже, чем в Гоа.

Мне выделяют больше чем на неделю маленький фургончик одного из моих гоанских друзей.

Вечером мы ходим в деревенские пабы, днём буквально делаем «ничего». В один из таких дней я иду в лес, по грибы и травы. А позже жарю картошку с грибами, варю зелёные щи из дикого щавеля и делаю чай из мяты и ромашки. Почему-то в Англии подобные занятия совсем не развиты. Все эти хиппи до шока удивлены таким знанием леса. Теперь они называют меня собирательницей.

Наконец, мы трогаемся в Девоншир на полуразрушенном жилом автобусе. По дороге автобус трещит по швам, с полок падают книги и мелкие вещицы, как во время землетрясения. Из-под лежанки, на которой я сижу, поигрывая на гитаре, выезжают, клацая «зубами», старомодные чемоданы. По прибытии первым делом приходится всё это собирать и расставлять по своим местам. Будни современных кочевников.

Самое сложное для меня здесь – принятие холодного душа на холодном воздухе Англии. Приходится бросать всё своё мужество под этот одиноко торчащий в поле кран. Хиппи смеются над моими привычками:

– Clean body – dirty mind, – шутят они. (Чистое тело – грязные мысли.)

Начинается установка типпи. Сначала – огромные сваи. Цельные стволы деревьев путешествовали на крыше грузовика герцога. Потом нужно натянуть на сваи плотное белое полотно. Оно было куплено и сшито в Индии. Там дешевле. Затем украшения – искусственный плющ и разноцветные ленты. Далее ставится сцена. Завтра мне предстоит на ней выступить. Затем барная стойка и антикварный кассовый аппарат. Этому аппарату более ста лет.

После выступления, чтобы разгрузить друзей, я помогаю за барной стойкой. Интересно побыть барменом на секундочку. Особенно мне нравится лупить по непослушным клавишам столетней кассы, и вколачивать колотушкой краны в бочки с английским элем. Эль вырывается из пробоины и через некоторое время, я уже насквозь пропитана пенной жидкостью с горчинкой.

Английские полицейские считаются самыми вежливыми полицейскими в мире. Опираясь на свой собственный опыт, охотно подтверждаю. Всегда подробно всё объясняют, провожают к остановке и разрешают с ними фотографироваться.

– Это потому, что они видят симпатичную иностранку. С нами они ведут себя по-другому, – говорят английские парни.

Как то, на одном из фестивалей, я ухожу гулять по окрестностям. Когда я уже довольно далеко, ко мне подъезжает полицейская машина-жучок и останавливается. Из машины выглядывает по-английски чопорная женщина в форме, ну, прямо миссис Уксус, и спрашивает:

– Всё в порядке, мэм?

– Да, всё в порядке, спасибо.

«Миссис Уксус» берёт под козырёк и отъезжает. Эта леди явно не заинтересована во флирте с иностранкой. Да и откуда ей было знать, что я иностранка? Я под защитой вежливой английской полиции.

Так я провожу всю вторую половину лета и начало осени. Кончается сезон фестивалей. Все сезоны когда-нибудь заканчиваются. Теперь я в Брайтоне. Это город на юге Англии, прямо на берегу Ла Манша. В Англии Ла Манш называется Английским каналом. Здесь мои романсы записывают для сайта фольклорной музыки Восточной Европы. В Брайтоне я проведу около трёх недель. Мои друзья уехали по делам, и я «сторожу» их квартиру и кормлю кошку.

Квартирка в хорошем районе, со своим садиком, на одной из улиц, ведущих к Английскому каналу. В основном я в одиночестве брожу по набережной. Хотя случается и гиг. На этом гиге я пою на фоне экрана с импрессионистским видео.

По возвращении в Лондон проживаю в лофте заброшенной телестудии в районе Хакни, рядом с легендарной церковью Боу. Отсюда можно слышать её пророческие колокола.

В самом центре Хакни вот уже более ста лет одна и та же семья держит ресторан, в котором продаётся угорь в желе. Это знаменитое фольклорное блюдо Хакни когда-то было особенно доступным для широких масс простых лондонцев. В наши дни угорь уже приходит не из Темзы, а с голландских ферм. Но финансово угорь до сих пор довольно доступен. Я люблю сюда захаживать.

Деньги! Опять деньги. Никуда без денег. Они заканчиваются. Опять неожиданно, как всегда.

Как и советуют мне мои хиппи на колёсах, чтобы поправить своё финансовое состояние, я иду на «штырку» (уличное выступление со шляпой). Вспоминаю студенческую молодость. Тогда мы ходили по электричкам с однокурсником. Он играл на гитаре, а я пела. Люди отзывались с удовольствием. Мы были молоды, наивны и милы. Люди давали деньги, конфеты, бананы, а однажды положили в шляпу бутылку водки. Вот студенческая братия порадовалась! Пили тогда литрами, а наутро сдавали экзамены. Эх, времена!

В новом сквоте я вдруг начинаю писать песни. Вскоре их наберётся на целый альбом. Смысл моих песен, вкратце: цена свободы – одиночество, приз за одиночество – свобода.

Wish I figured out how to spend the life How to get the point, how to get the drive Wish I found a place where I can be weak Seems I've seen the path, but again it's trick Everything I've got I appreciate All the stars above, all the men I found I am here to learn just the way it is Fire on my way and a time of peace Love me like I am, while I am on the floor If I am in the sky everyone is mine Could I take this fault, I wouldn't be alone But loneliness is price, just a price for freedom Scanty price for freedom Highest price for freedom

Первый раз я пою «своё» в полуподпольном клубе на Кэйбл стрит, а потом в маленьком музыкальном буфетике на Бетнал Грин.

Моё положение в новом сквоте шаткое. Мне намекают, что в скором времени надо съезжать. Кто-то из прежних жильцов вскоре возвращается, да и лендлорд не хочет здесь новых людей (landlord – квартиросдатчик). Все здесь побаиваются лендлорда и понижают голос, упоминая о нём. К сожалению, я ещё не нашла другого места. Это особенно тяжело с такими ограниченными финансовыми возможностями. Теперь это моя головная боль.

Через несколько дней во дворе сквота останавливается дорогая машина, и из неё выходит невысокий, юркий мужчина, очень неброско и просто одетый. Он окружён огромными молчаливыми парнищами в деловых костюмах. Парнищи с огромным уважением открывают перед ним двери и ловят его приказы с полувзгляда. Классика жанра. Вслед за этим я слышу русскую речь. Наш лендлорд – русский!

Каким образом русский лендлорд курирует это странное место и кто он? Неизвестно. Прошлое начальника темно. Он бывший наёмный солдат, провёл много лет в горячих точках планеты и в России в живых не числится…

– Здравствуйте.

– Что?! Русская?! Что здесь делаешь?! Откуда взялась?!

Голос босса гремит, он почему-то изумлён. Я спешу заверить его, что съеду ещё до того, как постоянные жильцы вернутся с каникул. Тогда босс приходит в бешенство и заявляет, что скорее он выгонит отсюда всех остальных, но меня оставит. Кирпичные выражения лиц его стражи подтверждают, что босс не шутит.

Оказывается, босс – рьяный русофил и меценат. «Хоть здесь и сарай, он очень рад, что смог пригодиться русской девушке», и в случае любых затруднений я могу обращаться.

В Англии он нашёл новую жизнь, женился, и сейчас у него годовалая дочь. Он очень счастлив, что его жена, хоть и не русская, но всё же славянка. Рассказывает, что давал объявление в лондонскую газету под заголовком: «Помогу русским». Говорит, позвонила только одна-единственная англичанка, желающая сдать на поруки восьмидесятилетнюю мать своего покойного русского мужа…

Итак, после мирных обсуждений, босс предлагает мне переехать в другой сквот под его юрисдикцией, на другом конце Лондона. На новое место жительства меня перевозят на хозяйском «Мерседесе».

Лендлорд – законченный романтик, идеалист и правдолюб. Он с удовольствием слушает мои романсы и опусы, украдкой роняя скупую слезу.

– Кто лорд? Я что ли? Не называй ты меня так! Ну, какой я, к чертям, лорд?

Вместо взимания с меня платы за проживание он… подкладывает мне деньги. Я благодарна боссу. Такие особенные люди встречаются очень не часто.

Новое пристанище – это бывший детский сад. Здание стоит посреди осеннего жёлтого парка, в котором живут дикие лисы. В Англии полно диких лис. Вот бездомных собак и кошек нет, а лис и белок – видимо-невидимо! В Лондоне до сих пор живут дикие лебеди. Они плавают по узким каналам по двое и сладострастно, в форме сердца, свивают друг с другом шеи. Ещё вдоль лондонских каналов стоят те самые чёрные зловещие птицы с расправленными крыльями, которыми изобилуют водоёмы Азии и особенно заводи Кералы. Белые и чёрные птицы рядом, как иллюстрация к сказке о добре и зле.

Детский сад – местечко потеплее и поудобнее предыдущего жилища. У меня даже отдельная комната со своим личным выходом в парк. Здесь проживает меньше народу. Здесь я знакомлюсь с вечно пьяным французским учителем английского и с ирландцем, который учится ездить на одноколёсном велосипеде прямо в нашем холле.

Наступает Хеллоуин. Это очередной праздник, когда англичане могут проявить массу фантазии и нарядиться в безумные карнавальные костюмы.

После Хеллоуин пати я возвращаюсь в детский сад глубокой ночью. На мне классическое сочетание: чёрный нимб на голове и ведьминское платье с сияющими полными лунами. Я иду через осенний парк, усыпанный жёлтыми листьями, жёлтые упрямые лисы провожают меня всю дорогу до моего сквота.

Мир затихает. В этой стране тоже есть зима. Есть ли у меня желание остаться? Искать плохую гастарбайтерскую работу? Уборщицей? Официанткой? В свободное время петь в маленьких буфетиках за «пожрать». Жить в сквотах и на съёмных квартирах? Быть нелегалкой? Как-то всё это неуютно. А хочу ли я, вообще, жить в Англии?

Я вспоминаю, что не распаковывала сумку уже четыре года. Из старой сумки в новую перекладывала, но не распаковывала. Похоже, что скоро – снова в путь.

Несколько раз я подаю документы в индийское посольство, и несколько раз их отклоняют. Ещё не отказывают, но отклоняют. Условия получения индийской визы ужесточились. Особенно для русских. Достали мы там всех. Я пытаюсь подавить панику. Не первая, кого отклоняют. Что мы, мытари, делаем в таком случае? Мы направляемся в Таиланд, где можем получить индийскую визу. Также мы можем замечательно провести какое-то время в самом Таиланде. Что, Индия последняя страна, где есть солнце?

Самолёты, по-прежнему, вылетают из Домодедово и Хитроу. К солнцу, в страну, где вечное лето. В страну, где люди не мёрзнут на остановках. Не огрызаются друг на друга в тамбурах прокуренных электричек, с ненавистью кутаясь в панцири тяжёлой одежды.

Так я попадаю в Таиланд!

Юго-Восточная Азия

Таиланд, февраль того же года

Као Сан Роуд – бэкпекерское гетто, кишащее пьянствующими туристами и тайскими жрицами любви. Рестораны, торговые ряды, массажные салоны, косметические салоны. Бассейны с рыбками-педикюршами. Нескончаемые ряды дешёвой одежды. Туристические агентства, предлагающие туры, от поездки на плавучий рынок, расположенный рядом с Бангкоком, до визы в другие страны.

Мой багаж утерян в Хитроу, и мне придётся неделю дожидаться его на Ко Сан Роуд. У меня с собой только деньги, документы и гитара. Да, что ещё надо?

Покупаю шампунь, мыло, зубную щётку, шлёпанцы и сохраняю чеки. В аэропорту уверяли, что по этим чекам отдадут деньги за всё причинённое неудобство. Беру комнату под самой крышей. Под металлической крышей. А это значит, что днём в ней жарит, как в духовке, а ночью парит, как на водяной бане.

Встречаюсь с голландкой, которую знаю ещё с Катманду. Ту, которая в Непале работала учителем-волонтёром. Здесь волонтёрша – директор модного магазина. Она таскает меня на дискотеки и в бары, а в остальное время я плаваю на корабликах по Бангкоку, посещаю плавучий рынок и слоняюсь по Ко Сан Роуд.

Наконец, багаж приходит. Все флаконы в нём открыты. Шампунь, бальзам, масло для волос, зубная паста – всё это вперемешку с обувью и одеждой. Сама сумка запакована в целлофан, чтобы не капала. Похоже, что кто-то специально поливал вещи из тех флаконов, дабы перемешалось получше. Над моей сумкой совершён акт вандализма.

Братья бэкпекеры говорят, что потерянный багаж всегда подвергается особо тщательному досмотру, вплоть до заглядывания во все тюбики. Это, конечно, можно понять, но вот почему работники безопасности так варварски не желают прикрыть за собой тюбики? Кстати, деньги за неудобства, конечно, не отдали. Просто пересылали меня из окна в окно и обратно, пока я малодушно не махнула на всё рукой.

Чанг Маи, Паи

Итак, судьба забросила меня в Таиланд вместо Индии. «Наверное, не зря», – говорю я себе. А значит, перед получением индийской визы не мешало бы немного ознакомиться с Таиландом. Теперь, когда мой багаж, наконец, высох после стирки с шампунем и бальзамом, я могу повторить подвиг среднестатистического российского туриста, поехав прямиком на пляж. Но нет, я, как всегда, пойду другим путём и поднимусь в горы.

На следующий день самый удобный поезд, на котором мне когда-либо доводилось путешествовать, отвёз меня на север Таиланда, в горы, в город Чанг Маи.

Беру комплексный тур. Вот это уже как среднестатистический турист. Тур включает прогулку на слоне, посещение деревни длинношеих женщин, музея тропических бабочек, обед, катание на плотах по тихой реке и спуск в резиновой лодке по бурлящему горному потоку.

Всё очень комфортно и прилизанно. Воистину, путешествие по Таиланду вовсе и путешествием не назовёшь. Ты платишь, тебя берут на руки и несут. Всё остальное не твои заботы. Нет того индийского стресса, когда тебе всё приходится делать самостоятельно и вручную. Здесь индустрия туризма развита почти до совершенства. То, что мы не в пунктуальной Германии, напоминают только пальмы и то, что иногда нас забывают забрать на тур.

Так случилось и со мной. Гиду пришлось вернуться с полпути, чтобы за мной заехать. И я пропускаю половину тура.

Племя длинношеих женщин полностью оправдывает своё название. Гид рассказывает, что с раннего детства шею девочек заставляют вытягиваться, накладывая на неё металлические кольца, одно за другим. Оказывается, у этого удивительного «уродования для красоты» есть логическое объяснение. Началось это как защита женского горла от зубов диких животных, пока вооружённые мужчины на охоте. Впоследствии защита превратилась в моду, шея начала удлиняться насколько возможно. Чем длиннее, тем, конечно, красивее. Далее появились кольца на запястьях и голенях, чтобы соблюсти пропорции.

Гид говорит, что если кольца снять, шея сломается, поскольку межпозвоночные хрящи больше её не держат.

Я фотографируюсь с самой длинношеей тайкой. Через четыре года я увижу фотографию моего приятеля-турка с той же самой тайкой. Быть длинношеей женщиной – её постоянная, стабильная работа.

Конечно, я уже слышала об этом туристическом справочнике и раньше. Но только в Паи узнала, в каком широком употреблении у бэкпекеров он находится. Справочник даёт рекомендации, какие места посетить, как до них добраться, в какие рестораны сходить, где остановиться и многое, многое другое. Бэкпекеры всех стран ходят по миру, глядя в открытую книгу, как миссионеры в библию.

У книги есть и противники. Они говорят, что путешествовать с путеводителем – это туристический ширпотреб. Всё равно что смотреть на мир чужими глазами, не делая своих открытий, и никогда не вырасти из туриста в путешественника. Отчасти я с этим согласна, но только отчасти. Поэтому, никогда не имея своего личного путеводителя, я всё же иногда в него заглядываю. Он помогает сэкономить время и силы.

Паи – райское местечко на севере Таиланда. Вокруг живописные горы и горячие источники с купальнями. В купальнях, что не разбавлены холодной горной водой, температура за восемьдесят по Цельсию, и купаться в них, конечно, нельзя. Туристы приходят к таким источникам, чтобы сварить яйцо, как и завещал «Великий Путеводитель». Бережки вокруг кипящих лужиц покрыты яичной скорлупой, как после пасхального гулянья.

На одной из улиц Паи покупаю у местной ювелирши уродливо-прекрасное кособокое кольцо на мизинец. Оно ручной работы и сделано из сплава золота, серебра и меди. Это до сих пор моё любимое кольцо.

Беру напрокат полусломанный мотоцикл, который каждые несколько минут свирепо выпускает чёрный молодецкий выхлоп, и с кучкой попутчиков спускаюсь обратно в Чанг Маи (опять рекомендации «Великого Путеводителя»). В этом раю избалованных туристов приятно хоть что-то сделать самостоятельно, наконец.

Ко Панган, Ко Тао

Ну, а теперь всё-таки на пляж. На осторове Ко Панган на пляже Хаад Тьен отдыхают мои знакомые из Гоа и тот профессор-калифорниец из Катманду с приятелем. Я уже давно забавляюсь, что на улицах Катманду или Дели я встречаю больше знакомых, чем на улицах Москвы.

Тропики! Здесь жизнь везде. В каждой луже, в каждой траншее, в каждой дождевой бочке плавают маленькие рыбки. Ну, что может плавать в дождевой бочке в умеренной полосе? Только личинки комаров и опавшие листья.

На знаменитом Фул Мун Пати, которое проходит каждое полнолуние на Фул мун пляже, что так и переводится – «полнолуние», я впервые знакомлюсь с алкогольными ведрами. Пластмассовое литровое ведёрко, наполненное ромом с колой или водкой со спрайтом. К ведёрку прилагаются несколько соломинок. Вы, как бы оптом, покупаете ведро коктейля. Предполагается, что из такого ведра могут одновременно пить несколько человек. Получается выгодно. Весь турист, само собой, в «зюзю».

Я не любитель плохого алкоголя, даже по выгодным ценам, и коктейли я не люблю. Я предпочитаю неразбавленный и несладкий алкоголь. А ещё я предпочитаю живую музыку. А значит, Фул Мун Пати нахожу для себя не интересным.

Тайский остров Ко Тао – это одна из столиц мирового дайвинга. С тех пор как Жак-Ив Кусто неосторожно растлил моё детское воображение своими великолепными съёмками, я грезила о подводном мире.

Жак-Ив, Юрий Сенкевич, негодяй Жюль Верн, да ещё, пожалуй, Тур Хейердал – вот группа злодеев, которая изначально повинна в моих мытарствах. Мой перст указывает на них!

(Жак-Ив Кусто – французский океанограф, изобретатель современного акваланга. Юрий Сенкевич – врач, путешественник, ведущий советской телепередачи «Клуб путешественников». Жюль Верн – французский классик приключенческой литературы. Тур Хейердал – норвежский мореплаватель, учёный-антрополог.)

А может, и права была моя мать: я родилась с дефектами. Все нормальные девочки смотрят в свадебные журналы, а я смотрю в журналы путешествий.

…На жёлтом линолеуме стоит проигрыватель, крутится пластинка с детской сказкой: Ласточка уносит Дюймовочку в страну эльфов…

Ещё помню сон, который преследовал меня в детстве: «Я слышу шаги на лестнице. Почему у меня так тянет под ложечкой от этого звука? Почему у меня в такой тоске замирает сердце? Это мои тётушки ведут жениха. Оказывается, сегодня – день моей свадьбы, и теперь Дюймовочка навсегда останется в логове крота и больше никогда не увидит тёплого солнышка! Я в панике прячусь в шкаф. Меня не находят и идут искать в другую комнату. Не бывать этому! Я выхожу из шкафа. Я принимаю твёрдое решение. Я ведь знаю, что я умею летать. Я открываю окно и… прыгаю. Асфальт приближается всё быстрее. Сейчас я почувствую его жёсткость…

– А не очень-то высовывайся, – цедит голос моей мамы.

…И вот, уже перед самым асфальтом, какая-то ласковая сила подхватывает меня и поднимает в тёплом течении воздуха и стремительно несёт, и я захлёбываюсь от колоссального счастья, и всё моё тело покрывается мурашками. Эта сила называется Свобода. И она уносит меня далеко-далеко отсюда, в другие, непременно тёплые края, где есть море и эльфы, и где я могу высовываться. Вот и всё. Как я могла забыть, что всё так просто?»

С тех пор я неоднократно испытывала это ощущение, когда металлический голос из репродуктора сообщал: «Наш самолёт готовится к взлёту». Я ведь даже в театральное училище поступила вовсе не для того, чтобы прославиться, а чтобы ездить на гастроли. В то время самостоятельно путешествовать было невозможно. Получается, я поставленной цели добилась, и теперь надо искать другую. А может, моя цель теперь – задержаться и жить в своей собственной мечте? Но ведь мне одиноко. Конечно, я не хочу остаться одна навсегда. Я хочу быть нужной и любимой, и заботиться о ком-то, и принимать чью-то заботу. Где же мой эльф? Получается, одиночество – цена свободы?

Как сурово говаривал мой инструктор по дайвингу, бывший израильский военный:

– Пей давай! – ставя передо мной очередной коктейль «Белый Русский».

Наутро я шла на его уроки с похмелья. После третьего погружения я окончательно оглохла на левое ухо и при вручении диплома уже вполне походила на одноухую камбалу.

Смотреть, как тайки облапошивают европейских мужчин, – зрелище гипнотизирующее. Молодцы девчонки! Не гнушаются ни старым, ни сирым, ни вонючим, ни ледащим. Всё подходит. «Ай лав ю лонг тайм». Что на «тайглише» (смесь английского с тайским) означает: «Я давно тебя люблю».

Все разговоры моих новых тайских подружек сводятся к обсуждению, какой бойфренд даёт больше денег: «Этот не очень хороший, мало присылал и только два раза». – «А вот этот уже шлёт два года. Это мой любимый бойфренд». – «А у Лек бойфренд тоже очень хороший! Познакомились всего за два дня до его отъезда, а он ей уже деньги посылает. Она его очень любит»…

Можно позавтракать с одним, отправить его на самолёт, и прийти вечером в то же заведение с другим. Девушки составляют графики, чтобы не было накладок. Одна из них специально носит очки без диоптрий с тяжёлой, уродливой оправой, чтобы казаться домашней, начитанной девушкой, случайно оказавшейся на подобном мероприятии. Каждый раз объятия и поцелуйчики, как будто взаправду. Никому ненужные на родине, мужичишки млеют. Они, конечно, слышали о продажности тайской любви, но, разумеется, ему-то попалась не такая, как все. «На дурака не нужен нож, ему с три короба наврёшь – и делай с ним что хошь» (кот Базилио).

Пользователя в чистом виде я наблюдаю здесь довольно редко. Это когда покупателя не интересуют глаза, полные любви или хотя бы вожделения, когда ему не хочется чьего-то тепла и флюидов, когда ему не нужно, чтобы кто-то хотел его тепла, флюидов и глаз. Когда секс – это почти тот же одинокий аттракцион, что и мастурбация, отличающийся от неё только негигиеничным привлечением рабочей силы. Но хоть многие и стараются «закосить» под циничных пользователей, далеко не все могут ими быть. Вот и позволяют себя обмануть. «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!» (А. С. Пушкин). А настоящих пользователей можно только поздравить. Им счастье стоит всего лишь денег, а значит, легко достижимо.

И не стоит придумывать красивых и печальных баллад про сексуально-угнетённую женщину Таиланда. Всё очень условно и относительно. По факту, они и не считают себя угнетёнными. А скорее Афродитами, способными вершить судьбы и манипулировать мужчинами в райском климате своей страны. Ну что, пузатые европейцы, кто-то всё ещё считает себя пользователем? Тогда они идут к вам.

Облапошить мужчину, раскрутив его на «бабки», считается проявлением деловых качеств. Такая девушка уважаема и достойна подражания.

Как их винить? В Таиланде женщина – кормилец. Вся семья держится на ней. Обучение младших братьев, лекарства для мамы, вставная челюсть для бабушки, силиконовая грудь для младшей сестры и так далее. Родиться в Таиланде мужчиной – невыгодно. Работу найти тяжело. От этого множество мальчиков конвертируется в леди-бои.

Итак, устав от алкогольных вёдер и наблюдений, решаю: «Время постучаться к Маме Индии опять». В индийском посольстве, в Бангкоке, мне дают бумаги для оформления заявления на визу и закрываются на выходные.

Аютайа

Теперь у меня несколько дней до открытия индийского посольства. Чтобы больше не застревать в Бангкоке, я решаю провести эти дни в Аютайе, старой столице Сиама.

Столица из Аютайи была перенесена в Бангкок в восемнадцатом веке, после нападения бирманцев. Аютая полна грандиозных руин красного кирпича. Город маленький, и мотоцикл брать не обязательно. Велосипед стоит дешевле и не требует бензина. За несколько часов я объезжаю весь центр.

В моём гестхаусе проживают два итальянца. Похоже, что они здесь уже не один месяц и знают всех местных. Не давая мне доесть еллоу карри (жёлтое карри – тайское блюдо), они сообщают, что в данный момент находятся под подпиской о невыезде за преступление, которого не совершали. А именно, за кражу мобильного телефона у одной тайки.

Якобы пришли они в банк снять денег, и вдруг она как заорёт, а они как понабегут, а полиция как понаедет и как заберёт их в тюрьму… Факт, что пресловутый телефон при них найден не был, не помешал им провести в Тайской тюрьме три незабываемые недели отпуска. А начиналось-то всё с простой поездки, а получилась-то поездка тематическая и познавательная.

Конечно, итальянцы много рассказывали про особенности тюрьмы третьего мира. Как ели из ладошек по причине неимения тарелок. Как спали на полу с прочими преступниками. Как приходилось всем вместе, по команде, переворачиваться с одного бока на другой, скользя друг по другу взмокшими телами. Камера была, конечно, забита, а жара, конечно, была нечеловеческая. Воды для мытья, понятно, не было. Чтобы не так вонять и не так скользить, использовался тальк. Рассказывали, как один из них попросил у соседа по камере такого вот талька, сыпанул его себе в трусы и потом скакал по камере как угорелый, под хохот заключённых. Тальк был с ментолом и сильно жёг слизистую.

В этих условиях, тем не менее, тайцы умудрялись периодически иметь секс с сидящими тут же леди-боями. Предлагали и итальянцам, просто так, из дружбы. Леди-бои здесь вообще более щедры на чистую любовь, чем женщины. Но, видимо, итальянцы были не в настроении.

Наконец, их выпустили под подписку о невыезде, и теперь они должны каждую неделю отмечаться в отделении местной полиции. Денег у них больше нет. Жить не на что. А суд назначен на «года через два», и неизвестно, чем ещё закончится.

Оказывается, в Италии уже существует неформальная организация, которая называется «Свободу такому-то и такому-то», и им на фейсбук отсылаются ободрительные письма в знак поддержки. То есть они в каком-то смысле прославились. Итальянцы уже пишут книгу о своих злоключениях. И чей-то брат-режиссёр уже собирается снимать по этой книге фильм. И действительно, итальянцы определённо чувствуют себя героями. Книги пишут многие, но допишут не все.

Днём мы вместе идём в Аютайский бассейн под открытым небом.

– Мы намечаем побег, – сообщают они мне заговорщически.

– Куда?

– В Камбоджу.

– Как вы собираетесь пройти через границу?

– Мы проедем на машине немецкого журналиста. У него есть иммунитет. Он узнал о нас по статьям в газете, сам нас нашёл и предложил побег.

Тот же журналист рассказал им о престарелом обеспеченном немце, который был взят в тюрьму вместе с женой за «кражу» плохих китайских часов, где и умер от сердечного приступа, в жаре. Его вышедшая на волю вдова подала в суд на полицию Таиланда. И это не единственная история. Есть такая старая русская пословица: «От тюрьмы и от сумы не зарекайся». Кого угодно могут вот так забрать, не расслабляйтесь.

Итальянцы явно возбуждены.

– Побежали с нами.

– Я?! Да мне в Индийское посольство за визой в понедельник.

– Не надо в Индию, ты там уже была. Побежали лучше в Камбоджу.

– Не-а, ребята, у меня вообще на Камбоджу нет никаких планов, да и ухо после дайвинга болит…

Вечером идём на бой слонов в честь вручения дипломов в какой-то серьёзной школе тайского кик-боксинга. Устраивается целое грандиозное шоу. Зрелище потрясающее! Это большая удача – увидеть такое.

Слоны носятся на своих не полностью разгибающихся ногах, тряся складками кожи, грозно размахивая разлапистыми ушами и трубя как сумасшедшие. К спинам слонов прикреплены беседки с бойцами. И слоны, и бойцы одеты в старую традиционную одежду. Вот так выглядела Аютайа во время боя пятьсот лет назад.

Парни продолжают уговаривать, придумывая всё новые аргументы. Оказывается, чтобы их приключенческая книга была интереснее, в интригу должна быть вплетена девушка.

– Но зачем же мне бежать? За мной же никто не гонится.

– Так за компанию же!

– Пардон, но это не очень убедительный аргумент!

В понедельник, после очередной отметки в полиции, я и два беглых итальянца выезжаем в Камбоджу.

Ах, как это мудро и дальнозорко – выезжать из страны третьего мира с двумя парнями, совершившими побег из тюрьмы!

По дороге останавливаемся на ночь в Патайе, этой клоаке, кишащей нашими с вами соотечественниками, грязным морем, морем жриц любви и морем леди-боев. Некоторые леди-бои ходят по улице, периодически агрессивно оголяя жёсткую искусственную грудь. В этом месте мужчине лучше не выходить на улицу без женщины. На него тут же начинают совершать многократные нападения любвеобильные работницы массового секса. Иногда и женщина не спасает. Оба итальянца жмутся ко мне. «Мы с ней».

– В Таиланд больше ни ногой! – уверяют итальянцы.

В последнем пограничном тайском городе итальянцы неожиданно объявляют, что за ночь изменили планы и перед Камбоджей решили съездить на близлежащий маленький остров. А к немцу-журналисту они присоединятся уже перед самым пропускным пунктом.

Что ж, это совсем не глупо, совершая побег из страны, неожиданно остановиться на отдых на её границе!

– Нет, парни, вы как хотите, а я нацелилась на Камбоджу, и я еду в Камбоджу. Больше никаких уговоров. Точка!

В прощальном объятии один из искателей острых ощущений на свою итальянскую попу прижигает мне плечо сигаретой. Ожог ещё долго даёт о себе знать.

Так, довольно неожиданно для себя, вместо Индии я нахожу себя совсем даже в Камбодже.

Ещё древний китаец Лао-Цзы писал: «Настоящий путешественник не имеет ни чётких планов, ни намерений по прибытии».

Камбоджа

Камбоджа раньше называлась Кампучией. Когда-то Пол Пот замучил в Кампучии массу собственного народа. Пол Пот – это ник, сокращение от французского Политикь Потенсиель.

Потенциальный Политик когда-то был жизнерадостным студентом, учился во Франции, и звали его просто Салот Сар. А потом патриота Родины выгнали из университета за неуспеваемость. Он вернулся в Кампучию, примкнул к партии националистов, взял бразды правления в свои руки, напридумывал массу абсолютно идиотских законов и начал убивать за их несоблюдение. Например, палачи Пол Пота раскраивали череп жертвы мотыгой, а потом скидывали с обрыва. До сих пор туристов водят на экскурсии в тюрьмы и пещеры, заваленные костями и размозжёнными черепами.

За массовый геноцид собственного народа Пол Пот был изгнан из Пномпеня и много лет скрывался в джунглях, пытаясь собрать по частям свою развалившуюся армию. Вину за собой он не признавал, утверждая, что не знал о допущенных перегибах и «ошибках».

Умер он только в 1998 году, от сердечного приступа, услышав по «Голосу Америки» о решении суда предать его трибуналу. По другим данным, которые я слышала в самой Камбодже, он был отравлен или совершил суицид. В мавзолей его не положили. Тело его было сожжено на автомобильных покрышках (рассказ камбоджийского гида).

В Камбодже небезопасно. Сразу за границей Таиланда местность становится заметно грязнее. Не работает туалет в автобусе. Сиденья раздолбаны. Видно, что эта страна – беднее своего соседа.

Первая остановка – Сиануквиль. Это посёлок на берегу Сиамского залива. Сейчас здесь живёт целая колония русских бездельников, типа меня. Остаюсь на пару дней – и в путь. По русским я ещё не соскучилась.

Камбоджийская кухня очень своеобразна: кишки, насекомые, печёные летучие мыши. Народ так долго голодал, что ест всё подряд. На остановке автобуса приходится выбирать из не широкого ассортимента блюд.

МЕНЮ

1. Кожа свиная, тушёная в сахарном коричневом сиропе.

2. Кожа куриная, тушёная в сахарном коричневом сиропе.

3. Муравьи гигантские крылатые, тушёные в собственном соку.

Поломав голову, беру муравьёв. Ну не хочу я сахарного сиропа.

На вид гигантские муравьи больше похожи на пчёл. То, что это муравьи, выдаёт только их кисловатый вкус. Я что угодно съесть могу. Мне только не всегда нравится, как это приготовлено. Поэтому без сахарного сиропа, пожалуйста.

Вспоминаю, как в Таиланде ела «тухлые» яйца. На самом деле они, конечно, не тухлые, а ферментированные. Яйца варятся, пекутся и на какое-то время зарываются в землю. Когда яйца готовы, они похожи на прозрачное коричневое желе и пахнут сыром с плесенью, типа Дор Блю. Вспоминаю, как морщились французы, глядя на меня.

– Чего, – говорю, – морщитесь?

– Фу, как ты можешь это есть? Оно же пахнет сыром с плесенью!

– А сыр с плесенью вы едите, французы?

– Едим…

Я смеюсь.

Столица Камбоджи – Пномпень или «Пень», как его называют русские туристы. Весь основной туристический поток проживает на озере, которое, как водится, грязное-прегрязное.

Большинство гостевых домов построены на сваях и выдаются прямо в озеро. Можно снять комнату за один доллар. Комната маленькая, без окон, с одной узкой кроватью. Как правило, здесь негде поставить рюкзак.

Сквозь широкие щели между половицами можно без труда наблюдать в часы прилива плещущуюся мутную воду, а в часы отлива – крыс, весело скачущих на вонючем илистом дне. Но вечером такие гестхаусы выглядят даже очень романтично и живописно!

В Пномпене покупаю себе домашней колбасы на улице. За годы, проведённые в Индии, мой желудок залудился так, что только откровенный цианистый калий да, может быть, крысиный яд смогут меня пронять. (Сплёвываю через левое плечо.) Колбаса оказывается сладкой, как шоколадная конфета. Опять сироп! Вот такие сочетания я не люблю. Приходится идти в туристический ресторан. Есть одно приятное блюдо в Камбодже. Амок называется. Просто рыба в соусе из кокосового молока с овощами.

В ресторанных меню, в разделе десерт, числится джойнт (завёрнутая в папиросную бумагу марихуана). Стоит всего один доллар, как комната. Джойнт большой и красиво свёрнутый. Вот предприниматели!

Едем в Сиам Рип с новозеландкой, голландкой, бельгийкой и двумя американцами из Чикаго. Один из американцев постоянно ругает непривычную для него еду и брезгливо снимает на камеру, как я ем отварной телячий язык с овощами.

– Ты – человек с большими странностями, – говорит он. – Так я не стал бы кормить даже свою собаку!

Сам же он ест только достойную человека еду: чипсы, гамбургеры с кетчупом и химические коктейли из протеиновой пудры. Америка – страна гурманов. Её жители известны своими гастрономическими изобретениями.

Главный туристический аттракцион Камбоджи, да и всей Юго-Восточной Азии – Ангкор-Ват. Фильм «Лара Крофт: Расхитительница гробниц» снимался здесь. Это самый большой в мире древний религиозный комплекс.

Археология – ещё одна моя детская страсть, привитая зловредными передачами про путешествия. Как сейчас помню: мне лет семь-восемь, по телевизору показывают, как кто-то где-то нашёл древние амфоры, в которых до сих пор сохранилось высохшее масло!

Вот меня тогда накрыло! Масло, которому тысячи лет! И я тоже решила стать археологом и изрыла весь двор в поисках всякого ржавого барахла.

В моём гестхаусе, в Сиам Рипе, живёт один голландец. Он бывший военный и принимал участие в военных действиях на территории Камбоджи. Позже, вернувшись в Голландию, он стал видеть очень плохие сны и вообще чувствовать себя не в своей тарелке. Психологи называют это посттравматическим синдромом. Вкратце: он больше не может жить в привычном обществе, и кошмары прекращаются только на территории Камбоджи. Голландцу пришлось переехать сюда на ПМЖ.

– Вот как я наказан за свою бесчеловечность…

Теперь он стал ярым буддистом. Всё тело покрыл вытатуированными буддистскими мантрами. И в скором будущем собирается открыть в Сиам Рипе ферму бабочек (где-то я это уже слышала). Всю свою выручку он будет отдавать простым камбоджийским людям, оставляя себе только прожиточный минимум. Я обожаю путешествовать! Такие интересные истории встречаешь на пути!

Наконец, получаю сообщение от итальянцев. Они пересекли границу. Ну, слава богу! Теперь они летят в Индию, а оттуда в Италию. Вот кто попадёт-таки в Индию в этом году. А меня как отговаривали!

В Сиам Рипе пробую барбекю из крокодила, питона и привезённое из Австралии мясо кенгуру и страуса. Крокодил и питон похожи на курицу, но курица лучше. Страус похож на говядину, но лучше, чем говядина. Кенгурятина мне не понравилась вообще. Кислая какая-то. Знающие люди говорят, что в соответствии с моими описаниями та кенгурятина больше походит на кошатину…

Деньги! Они, как всегда, предательски покидают меня, перетекая в чужие карманы. Больше не могу позволить себе питаться в ресторанах вместе с братьями туристами и иду на местный рынок в надежде сэкономить. Это имеет смысл. На рынке можно взять несколько пареных сизоватых корнеплодов, похожих на картошку, и съесть их с фиш-соусом. Получается очень дёшево и сытно.

Несколько слов в защиту фиш-соуса, или рыбного соуса:

Рыбный соус – это, как правило, сардины, прошедшие процесс ферментации в солёном растворе. Соус обладает очень острым запахом несвежей рыбы, за что его и бракуют бледнолицые. Как бы то ни было, он не придаёт пище «рыбный» вкус, а усиливает вкус самого блюда. Если приготовлен с соблюдением лучших традиций, полезен для здоровья, так как богат Омегой-3, содержит витамины, протеины и минералы. Снабжает пищеварительную систему необходимыми пробиотиками. Кроме того, он мало чем отличается от английского соуса «Ворчестер», который делается из кильки. В Англии «Ворчестер» используется даже для приготовления коктейлей, таких как «Блади Мери». Почему-то бледнолицые забывают об этом, возможно, даже не знают, и накладывают вето только на азиатский фиш-соус, спокойно поедая «Ворчестер».

На рынке, неожиданно для себя, вместо корнеплодов, в очередном припадке чувствительности, покупаю дикую живую черепаху. И мы вместе с голландским бабочником едем выпускать её в знаменитый пруд Ангкор-Вата.

Голландец платит за тук-тук (это крытая мотоциклетная повозка). Черепаха спокойно скрывается в толще воды. Это неблагодарное животное, описавшее мои шорты, стоило мне всего моего дневного бюджета, вместе с проживанием. Поем завтра.

Народ в Камбодже нищий, но трудолюбивый и с мозгами. Вообще, народец мне нравится. Колотятся, как могут. Стараются. Изо всего пытаются конфетку сделать. Вот придумали катать туристов по старым заброшенным железнодорожным путям на бамбуковой платформе с лодочным мотором. За это и в «Великий Путеводитель» попали. Для этого я и приехала в Баттамбанг.

Меня селят в одной комнате с китаянкой. Она очень высокого роста, что необычно для китаянки, и говорит на очень хорошем английском. Опять заводим разговор о своеобразии азиатской кухни.

– Нет, это в северных районах Китая люди едят всё, что шевелится. Я же с юга и никаких гадов не ем.

А вот я ем. Я могу. Мне всё интересно попробовать. Я и скорпионов ела, и тараканов, и пауков, и гусениц, и личинок. Меня ничем не запугаешь. Вот зелёные жуки мне не понравились. А самые вкусные, на мой взгляд, кузнечики. Их и в Мексике едят, в штате Оахака.

Я и китаянка садимся на бамбуковую платформу, работники аттракциона заводят лодочный мотор. На перроне продаются жареные полевые мыши.

Лаос

Говорят, японцы – это азиатские немцы. Интересная идея. В таком случае Лаосцы – азиатские русские. Здесь существует культ алкогольного веселья. Везде тебя пытаются напоить. Отказывать крайне нежелательно, по причине «ты меня не уважаешь». Местная водка, «Дым Лао Лао», льётся рекой, народ гуляет. А ещё лаосцы грызут семечки!

Си Фан Дон, или Семь Тысяч Островов – первая остановка в Лаосе после пересечения камбоджийской границы. Это уникальное место на великой азиатской реке Меконг, где река расширяется веером и образует тысячи островов. Вода здесь изумрудно-зелёная. Огромные водяные волы лежат в воде и бродят вдоль берега.

Рядом, в живописном огромном озере, водятся единственные в мире «плосколицые» дельфины Иравади. И я с кучкой американских учителей английского еду смотреть на дельфинов. Потом мы плаваем, на резиновых баллонах, по каналам, между островами.

Знакомлюсь на пляже с двумя франко-канадскими девчонками «оторви и выброси» и одним англичанином. Девчонки – французские националистки, постоянно говорят об отделении Квебека от основного тела Канады и ну очень любят перебрать лишнего. Они то и дело отрубаются в самых неудобных местах и позах, с гигантской бутылкой пива в руках.

Одна из них рассказывает, как неделю назад в Камбодже она вот так же почивала на пляже, когда к ней подкралась коварная вьетнамская депиляторша и удалила ей волосы на одной ноге. Когда же канадка, спьяну, наконец, проснулась от щипков, депиляторша потребовала денег за депиляцию волос на второй ноге. Канадка не поддалась на такой грубый шантаж, нецензурно посоветовала больше её не беспокоить и заснула опять.

– Вот почему одна нога у меня волосатая, а другая лысая! – заключает девушка.

Мы, все вместе, двигаемся на север Лаоса. Следующая остановка: пати столица всея Юго-Восточной Азии, Ванг Вьенг.

«Столица» полна европейского и американского студенчества, оторвавшегося от мамок и обезумевшего от тотальной свободы. Наркотики и алкоголь льются рекой.

Главный аттракцион Ванг Вьенга – всё те же резиновые автомобильные баллоны. Вас просто увозят на тук-туке километров за пять вверх по течению и выбрасывают на баллоне в воду.

Здесь-то всё и начинается. Водяные горки, тарзанки, зипы. Множество баров «понатыкано» по обоим берегам реки вплоть до города. И каждый бар предлагает бесплатную дегустацию алкоголя.

Издалека тебя начинают зазывать, бросают в тебя спасательный круг на верёвке и притягивают к бару. Там тебя уже ждёт кусочек алкогольного желе или рюмочка плохого рома. Дают несколько ломтиков жареной картошки.

Разумеется, до города доплывают не все. Некоторые сходят с дистанции «задолго до». Берут тук-тук, дежурящий на очередном пляже, и покидают попоище.

В изумрудной воде в различных местах можно увидеть острые скалы. Ещё одно место, где о технике безопасности никто никогда не слышал. Уж сколько человек поломало себе спины, падая с тарзанки на эти скалы! Сколько человек просто утонуло по пьяни! Я сама, при прыжке в воду с зипа, тыкаю себя в глаз своим же указательным пальцем и потом в течение часа не могу его открыть и прикладываю лёд. Говорят, это увеселение совсем недавно запретили.

Днём практически во всех барах в центре Ванг Вьенга, не переставая, показывают сериал «Друзья». Только в нескольких альтернативных – «Симпсонов».

Вечером же в этих барах пьянка продолжается. Ура! Все бары предлагают бесплатное алкогольное ведро, как и в Таиланде. Канадские девчонки-националистки, конечно, берут по кадушке каждая. Я вообще не беру ведро. Не хочу надуваться низкопробным алкоголем. Я только потираю распухший глаз.

Девчонки считают меня трезвенницей. На их фоне я и есть трезвенница. Всё познаётся в сравнении. Понимаете ли, всё дело в позиции взглядов. Случалось мне слышать много раз, что я трезвенница и пить меня ну не заставишь! А есть люди, которые считают, что я слишком много пью и меня «за уши не оттащишь». Официально провозглашаю: и то, и другое сильно преувеличено и зависит от настроения!

Скоро все уже «на рогах». Звучит шум, называемый техно-музыкой. В барах крутят горящие пои, жонглируют огнями. В один из таких вечеров англичанин, прибывший с нашей компанией, решает научиться изрыгать огонь. Поскольку керосин у огненных жонглёров к тому времени уже кончается, англичанин набирает в рот бензина и плюёт на факел, в результате чего моментально занимается пламенем… Какой-то настоящий герой (я говорю это без цинизма) прыгает на него с одеялом и тушит. Благо одеяло оказывается рядом. Парень остаётся лежать, весь в крупных волдырях и в диком шоке.

У нас у всех шок. Наполовину депилированная канадка уверена: это всё из-за неё. По принципу «с кем поведёшься, от того и наберёшься». Она тоже не совсем здорова, еле ходит с распухшей ногой. Не от коварной вьетнамской депиляции, а от воспаления расчёсанных комариных укусов. Ясное дело, виной тому водяные буйволы, которые испражняются в воду, занося в неё болезнетворные бактерии. Сейчас из расчёсов обильно сочится гной, к нему постоянно присасываются мухи. Девушка отгоняет их, с франко-английскими матюками, но антибиотики пить не хочет, ведь после них нежелательно принятие алкоголя. Я решаю, что самое время удалиться, пока я чего-нибудь не набралась.

Столица Лаоса, Вьентьян, не производит впечатления. Туристы, торговцы, торговцы, туристы. Это место, где я, наконец, получаю индийскую визу. Но теперь уже не знаю, нужна ли она мне. Здесь я знакомлюсь с группой людей, и мы приятно проводим время. Не понятно, по каким признакам мы подобрались и что могло нас объединить. Мы все из разных стран, разного пола, и среди нас нет людей одного возраста. Наш возрастной разлёт: от двадцати пяти до семидесяти пяти лет. Мы провели вместе всего два дня, а переписываемся и поздравляем друг друга с праздниками до сих пор, вот уже в течение нескольких лет.

Луанг Прабанг называют северной столицей Лаоса, и он очень похож на провинциальный французский городок. Не удивительно. Совсем недавно весь Индокитай был французской колонией. Кухня Луанг Прабанга славится азиатско-французским фьюжном. Меконг рыба на гриле, сушёные Меконг водоросли, хорошая французская выпечка.

Серебряная ярмарка тянется на километры. Чего здесь только нет! И украшения, и столовые приборы, и массивные заколки для волос из серебра. Хочется купить всё, но покупаю только заколку и браслет.

Апрель. Новый год в Лаосе и, в частности, в Луанг Прабанге. Люди обливают друг друга душистой водой. Мне стреляют в глаз из водного ружья во время езды на велосипеде. Я с трудом справляюсь с управлением. Хорошо, я была не на мотоцикле, – могла бы наехать на кого-нибудь.

Сидим в ресторане. Несколько европейцев затевают какую-то дорогостоящую экскурсию и приглашают меня. Среди них женщина среднего возраста с сыном, тинэйджером пятнадцати-восемнадцати лет, откуда-то из Бельгии или Голландии. Приходится объяснять, что я на бюджете и не могу пускаться в подобные увеселения. Мать пододвигается ко мне и заговорщическим голосом начинает запутанную беседу:

– Вы знаете, я мать, и я хочу, чтобы мой сын был счастлив.

– Ага, – одобрительно киваю я, подавляя зевок. «Сейчас начнёт рассказывать про его детство и свою самоотверженность», – думаю я с тоской.

– …Он очень скромный мальчик. Редко выходит на улицу…

– Хм… – говорю я сочувственно, подавляя второй зевок.

– …Не такой, как его сверстники. Всё время проводит дома…

– Хм, – сочувствие второй степени.

– И я бы очень была благодарна, если бы опытная молодая женщина, под моим присмотром… Ну, Вы меня понимаете?..

Зевок застревает в моём горле: «Упс, а мазер-то оказалась не такой уж скучной дамочкой! Да ещё и под её присмотром! Под присмотром… в прямом смысле, или всё-таки в переносном?»

– Я могла бы даже такую женщину как-то… отблагодарить, что ли, – продолжает она. – Финансово…

(Неловкое молчание).

– Ну, – говорю я, подбирая слова, – это очень мудро. – Наверное, Вам стоит заняться поисками такой женщины.

Взгляд матери леденеет. Она замолкает и через пару минут отсаживается.

Всё это время скромный мальчик, по всей вероятности, не подозревая о предмете разговора, смотрит на нас наивными глазами и хлопает ресницами. И я ломаю голову, правильно она делает или всё-таки нет?

Я двигаюсь дальше, на самый север Лаоса. Там, куда я еду, дорог нет. Туда, куда я еду, можно попасть только на лодке-плоскодонке малого водоизмещения или на вертолёте.

Плыву на лодке. Красоты вокруг неописуемые. Природа грандиозная. Особенно потрясает мистическая дымка над водой. Нарния, а не страна! Не могу себе простить, что мой фотоаппарат сломан. Я потеряла такие кадры!!!

На лодке компания весёлых лаосцев. Они пьют лаосскую водку – Дым Лао Лао. Попутчик – англичанин шутит:

– А знаешь, как называется тайская водка?

– Как?

– Дым Тай Тай.

– Искромётный каламбурчик.

– А как называется Пад Тай в Лаосе? (блюдо из лапши, в основном, тайское)

– Пад Лао, – догадываюсь я.

– Угадала.

Все смеются. На русском это звучит даже смешнее.

Лаосцы пьют Дым Лао Лао прямо из двухлитровой банки. В этой банке замочены две небольшие вороны. Вороны – умные птицы, поэтому выпивший водку с мочёной вороной становится умнее. Простой лаосский мужичонка буквально вливает в меня это снадобье.

– Копчай лалай. («Большое спасибо», лаос.) Звучит, как музыка!

«Пьяные вороны» на вкус горьковаты и пахнут пылью. Мужичонка в восторге, что можно пообщаться с иностранцами. Он угощает всех. Его жена, та явно затаила раздражение: «Вот погоди, до дома доберёмся!..»

Воды в этом году мало, поэтому приходится высаживаться из лодки и толкать её, упираясь в каменистое дно. Особенно преуспевает в этом одна английская девушка с короткой стрижкой. Она ярая монархистка и ждёт с нетерпением свадьбы принца Уильяма и Кейт. Английские монархисты обожают Кейт.

Лаосский мужик с пьяными воронами в банке пытается выдать камаринскую прямо на лодке. Его жена очень им недовольна. В конце концов баба не выдерживает, вскакивает со своего сиденья и «метелит» своего мужичонку кулаками. Как в сибирской деревне.

Остаток пути мужичок плачет на носу лодки, вытирая розовые сопли рукавом, и бормочет жалобы духу воды. Но дух спит, и вода нынче низко. Мне жаль бедолагу. Он был так по-детски счастлив!

По прибытии на место, в глухую лаосскую деревню, берём два бунгало рядом. Бунгало мальчиков: англичанин с немцем, и бунгало девочек: я и английская девушка-монархистка.

Девушка храпит, как лось. Я боюсь, как бы соседи не подумали на меня. А ещё она хорошо рисует. Она изобразила меня и немца, качающихся в гамаках. Всё прорисовано: на потолке горит голая лампочка, ползают ящерки. Атмосфера передана очень хорошо.

Солнце заходит в дымке за зубчатую гору, на той стороне малахитовой реки. Поэтому наша деревушка погружается в сумерки намного раньше, чем деревни за горой. Дымкой окутано всё. Как всегда, я попадаю в сезон муссонов.

На ужин мы заказываем гуся на гриле. Предвкушаем! Вечером в лаосской деревне гулянье. Местные продолжают хвастаться своими алкогольными аппетитами и спаивать нас. Люди они жизнерадостные и щедрые. А вот гусь выходит жёсткий и подгоревший.

Народные танцы напоминают смесь «барыни» и латиноамериканской кумбии. А утром женщины поют песни, похожие на русские заунывные жалейки.

Вокруг изобилие оболочек американских снарядов. По статистике, Лаос на первом месте в мире по количеству упавших на него бомб. Обычно лаосцы используют эти оболочки как столбики для заборов или корытца, например, для клумб. Как пацифично!

Через пару дней приходится плыть шесть часов на другой лодке. Мы проходим по узким каналам, ведущим в широкие зеркала озёр, опять покрытые мистической дымкой и мелкими цветочками.

Лаос – это одно из мест, куда я бы хотела вернуться. Лаосская природа иногда похожа на природу в нашей средней полосе, где-нибудь под Самарой. А иногда, неожиданно, разворачивается грандиозно и массивно, как в парке юрского периода.

Когда вы поедете путешествовать, вы узнаете, что, для того чтобы получить визу в следующую страну, не надо возвращаться в Россию, а достаточно пойти в посольство или консульство желаемой страны и подать запрос. Что существует масса стран и вовсе безвизового режима. Например, в Лаосе, где я сейчас нахожусь, россияне до двух недель могут находиться без визы. Россияне привыкли к тому, что они персоны нон грата во всём мире. Но, как это ни странно, есть на свете места, куда с российским паспортом попасть легче и дешевле, чем, скажем, с паспортом европейским, английским или американским. И страны Юго-Восточной Азии явное тому подтверждение. Просто не поленитесь заглянуть на сайт посольства страны, в которую вы хотите попасть, и вас вполне может ждать приятное удивление. Но будьте готовы к лишениям, если вы небогаты.

Когда меня спрашивают, на какие деньги я путешествую, я отвечаю: «На сэкономленные». На те деньги, которые не позволяешь себе потратить, даже если очень-очень хочется, на еду повкуснее, на одежду или на «пропустить стаканчик с друзьями бэкпекерами». Так что они даже могут подумать, что ты скряга или несоциальный тип. Из-за этого часто чувствуешь себя сиротой в этом большом, чужом мире. И приходится стоять, как стойкий оловянный солдатик.

Действительно, я очень экономная путешественница. Иначе далеко бы я не ушла. В Юго-Восточной Азии мой дневной бюджет составляет десять долларов или триста рублей, на наши. Мне говорят, что это невозможно.

Хоть расшибись в лепёшку, а больше не трать. А иначе не хватит, чтобы добраться из пункта А в пункт Z. Застрянешь где-нибудь в пункте Ж – кляни себя. Приходится экономить на всём. Поневоле выучиваешься маленьким хитростям, например, при аренде мотоцикла.

В баке арендованного мотоцикла бензина всегда ровно столько, чтобы доехать до бензозаправки. Обычно неосмотрительный турист, добравшись до заправки, заливает полный бак. Как правило, весь бензин не используется, и мотоцикл возвращается владельцу с полным баком. Владелец «отсасывает» бензин в канистру и сдаёт мотоцикл следующему туристу, опять с пустым баком. Ещё владелец может продать бензин из канистры, но уже по сильно завышенной цене. Как бы берёт за сервис. Владельцы мотоциклов тоже научились хитрить.

Казалось бы, мелочь. Подумаешь, на два-три доллара больше. Но при общем бюджете в десять долларов это имеет очень большое значение.

Что делаю я. На автозаправке наливаю бензин не в бак, а в бутылку, и «кормлю» мотоцикл малыми порциями из этой бутылки, по мере расхода бензина.

Минус – приходится путешествовать с бутылкой бензина. Плюс – экономия двух-трёх долларов в день. Благодаря этой и прочим хитростям, десять долларов в день становятся возможными.

Правда, есть ещё один минус такой экономической политики: как же в результате надоедает считать копейки! Поэтому я и говорю: путешествовать нелегко и не всем дано. Зато я столько всего видела! И вот это бесценно!

Попадаю в небольшую аварию. Два лаосских парня пытаются со мной заигрывать и то тормозят на своём мотоцикле, то вырываются вперёд.

Я, чтобы не играть в тупые игры, притормаживаю и еду очень медленно, не проявляя никаких эмоций. В какой-то момент кажется, что они потеряли интерес и уехали. Я немного прибавляю скорость и забываю о них. И тут, неожиданно, они проявляются передо мной с прилегающей территории. Мне приходится экстренно тормозить. Мотоцикл заваливается на бок. Я падаю, обдирая руку от локтя до плеча. Парни скрываются с места преступления.

Знаю, что они это сделали не со зла, а просто чтобы показать, какие они лихие. Я под впечатлением. Особенно лихо и по-мужски – в испуге сматываться с места преступления. Козлы.

Уже не помню, по какой причине, я застреваю ещё в паре глухих деревенек Лаоса. В одной лаосцы кормят меня аутентичными лаосскими блюдами: отменной домашней ухой из речной рыбы и ларпом. Уха приготовлена в мятном отваре! Не ожидала, что это будет так вкусно. Ларп, на второе, блюдо из той же рыбы, но мелко порубленной и всё с тем же листом мяты и чили. Всё подаётся с липким рисом, который надо отрывать от общей массы, как от каравая. Хозяева безумно счастливы, что к ним занесло иностранку.

Моё бунгало стоит на обрыве над журчащей рекой. Ещё раз думаю: «Нарния!»

Мыться приходится поливаясь ковшом из бочки с ледяной водой. Я привыкла к холодному душу быстро. Но впоследствии чем больше я принимала холодный душ, тем больше я от него «отвыкала». Становилось всё больше невмоготу.

Одиночество – как холодный душ. Сначала шок. Потом наслаждение. Потом раздражение. Раздражает и надоедает тем больше, чем больше им «наслаждаешься». Но я не жалею. Нет людей, которые бы сказали: «Жаль, что я так много путешествовал!»

Во второй деревне знакомлюсь с другой путешественницей. Она психиатр с юга Франции. Мы весь вечер кормим комаров в индийском ресторане и разговариваем. В Лаосе масса индийских ресторанов, причём они намного дешевле, чем лаосские. Такой вот парадокс. Возможно, из-за вегетарианского меню.

Француженка рассказывает мне, что она работает с серийными маньяками и их жертвами. Вот так работка! Рассказывает о страхах жертв. Многие не могут отделаться от этих страхов на протяжении всей жизни.

Вспоминает девушку, которая боится своего отца-маньяка даже после того, как его поймали и посадили. И как бы она с этой девушкой не билась, едва удаётся держать её на определённом уровне, а улучшения уже никогда не наступит.

Говорит, что отец пострадавшей служил в армии и был очень уважаемой личностью. Его любили сослуживцы, он слыл мягким, серьёзным человеком и занимался спортом. И когда, наконец, его поймали, военные были в шоке и постарались не дать огласки такому скандалу, порочащему репутацию французской армии.

А другой серийный маньяк убил больше десятка брюнеток. Преступник заворачивал свои жертвы в целлофан, чтобы они не могли двигаться, и резал их ножом на куски.

Маньяком оказался волонтёр, который много помогал соцработникам … в реабилитации жертв маньяков. Соцработники не могли на него нарадоваться, такой был хороший, добрый парень. Мало того, сама рассказчица его немного знала, поскольку он был близким другом её коллеги. Маньяк очень располагал к себе, благодаря чему и заманивал брюнеток.

– И, пожалуйста, запомни, Анна, если ты встречаешь ну очень-очень хорошего парня, беги! Ему есть что скрывать. Любые перегибы – зло. Скорее всего, это говорит болезненная уверенность в собственной ничтожности, порождающая ненависть к миру. Людям, которые не зафиксировали у себя подобных отклонений, нет нужды притворяться ангелами. Очень-очень хорошие люди по факту маньяки, по меньшей мере, латентные. Они знают или подозревают о своих отклонениях и скрываются под маской «хорошести». Некоторым это удаётся, другие теряют самоконтроль. И тогда темнота вырывается из-под оков недозволенности, и ты видишь дьявола…

Она начинает говорить в шутку, но под конец я вижу, что она имеет это в виду вполне серьёзно.

Таким образом мы проводим пару вечеров и становимся доверительными друзьями. На прощание она приглашает погостить у неё на юге Франции. Говорит, места красивые. Может быть, съезжу как-нибудь.

Как-то на пути пью чай с голландскими туристами. Они листают всё тот же «Великий Путеводитель». Голландцы ходили в тур в очень отдалённую лаосскую деревню и, говорят, птичьих голосов там не слышно. Спросили гида, почему, и ответ был: «Их съели местные».

Застреваю на лаосской пристани в ожидании автобуса во Вьетнам. Я тут одна из туристов. Я уже так долго одна! И куда меня завёл мой встроенный великий путеводитель?

Вьетнам

Сапа

Туманная Сапа. Городок на самом крайнем севере Вьетнама, на границе с Китаем и Лаосом. Опять живописные рисовые террасы. Крестьяне в национальной одежде пашут на волах.

Вот на дороге парни торгуют свежепойманной змеёй.

– Купи большую вьетнамскую змею! Вкусная, ядовитая.

Полутораметровая змея висит на конце палки. Она свёрнута кольцом, голова привязана к хвосту.

Необыкновенно приставучие северо-вьетнамские девчонки, торговки сувенирами. Купишь что-нибудь у одной – остальные целую вечность бегут вслед за тобой:

– Почему у неё купил, а меня обижаешь?

– Купи у меня то же самое, сейчас же!

Днём, с ног до головы в национальной одежде, они торгуют сувенирами. Вечером, в той же одежде, играют в бильярд с туристами, пьют виски и стреляют сигаретки, поругиваясь английским матом.

Мне нравится местный инструмент данмой (что-то наподобие якутского варгана). У меня есть такой. При долгой игре звуковая вибрация хорошо прочищает мозги. Данмой выгодно отличается от варгана тем, что прикладывается к губам, а не к зубам. Таким образом, зубы не изнашиваются при соприкосновении с металлом.

Чёрная вьетнамская курица примечательна тем, что она чёрная не только снаружи, но и внутри. За чёрными перьями идёт чёрная кожа, за чёрной кожей идёт чёрное мясо, за этим чёрным, чёрным мясом идут чёрные, чёрные кости. Курица полностью чёрная. На вкус это просто курица и всё тут.

Норвежский парень – покоритель вершин. Путешествует по миру, и в каждой новой стране восходит к вершине самой высокой в данной местности горы. Он их как бы коллекционирует. Здесь он намеревается покорить самую высокую гору Индокитая, Фансипан, и зовёт нас всех с собой. С ним идёт один только голландец. Этот голландец ещё долго будет с ужасом вспоминать метель на вершине более чем трёхкилометрового Фансипана. Такие уж они, вершины. А норвежец ничего. Не чувствует ни холода, ни усталости. Вершина зовёт. Он мечтает об Эвересте.

Рестораны Сапы закупают не мясо, а живых поросят. Один поросёнок крутится на вертеле, другой ждёт рядом, в очень тесной железной клетке, глядя на вертящегося сотоварища.

Я вижу тоскливый ужас в глазах обречённого поросёнка. Весь кошмар ситуации в том, что животному приходится увидеть всё, что ожидает и его. Как уносят того, с кем он сюда прибыл, как приносят обратно, проткнутого вертелом, и как медленно покрывается корочкой кожа первого по очереди. Меня передёргивает. Так вот что значит «и живые позавидуют мёртвым». Я борюсь с желанием открыть крючочек на клетке. Мои попутчики, итальянец и норвежский покоритель вершин, отговаривают:

– Его всё равно поймают и съедят. Ничего, кроме лишнего стресса, он не выиграет.

На следующий день клетка пустеет. Поросёнок закончил свои страдания.

Я не вегетарианка, я хищница, что поделать. Но я противница неоправданной жестокости. Ведь можно же было как-то погуманнее… Хотя, по наблюдениям, одни из самых не толерантных людей – это вегетарианцы. Они часто бывают очень жестоки и нетерпимы к людям. Может, это от нехватки мяса? В каждой шутке есть доля шутки.

На рынке вместе со свиными тушками продаются собачьи тушки, тоже без волос, обожжённые. Рядком стоят свиные и собачьи головы. При мне цивильная вьетнамская дамочка покупает собачьи мозги. Мясница разрубает собачью голову напополам и достаёт чистенький ум интеллигентного животного. Дамочка теперь поумнеет.

Ханой, Халонг Бей

По утрам в столице Вьетнама Ханое люди выходят на главные площади, чтобы сделать многотысячной толпой зарядку. Вместе веселей. Звучит позитивная коммунистическая музыка. Многие песни переведены с русского на вьетнамский. Например, «Миллион алых роз». Не только Вьетнам, вся Азия любит эту песню.

Вьетнамский традиционный суп Фа не так уж плох. Это насыщенный бульон, например, из утки. В ход идёт вся утка, голова, лапы, внутренности. Всё, пожалуй, кроме перьев. Немного лапши, ростки пшеницы и зелёные непроваренные листья шпината, с хрустом. Очень хорошо ложится на желудок. На мой взгляд, это самое достойное вьетнамское блюдо.

В моём хостеле останавливаются два друга, мексиканец из Мехико Сити и аргентинец из Буэнос-Айреса. Вместе идём пить самое дешёвое в мире ханойское пиво. Парни обсуждают, как теперь, когда они стали такими большими друзьями, они будут летать друг к другу в гости.

Халонг Бей – место, где разворачивались события франко-вьетнамской войны. Местность с необыкновенным ландшафтом и драматическими скалами. По бухте ходят туристические кораблики. Желающие проводят на таких корабликах два дня и ночь, с кормёжкой, гидом и катанием на каяках.

Провожу маркетинговое исследование и беру самый дешёвый тур, экономлю, как всегда. Шведы – соседи по комнате – критикуют меня:

– Бесплатный сыр только в мышеловке. Хорошее задёшево не бывает. Один раз живём.

Сами они взяли дорогущий тур, заплатив в три-четыре раза больше, чем я.

На следующий день, утром, мы встречаемся в одном и том же автобусе, который везёт нас к одному и тому же кораблику. Мы получаем один и тот же ланч и одинаковые каюты.

Шведы нервничают, задают вопросы гиду. Гид раздражённо огрызается.

Под конец, на шведов не хватает каяка. На жалобы шведов гид затыкает уши указательными пальцами и скороговоркой бормочет:

– А я ничего не слышу, а я ничего не слышу…

Профессиональное умение вьетнамских гидов выходить из сложных ситуаций приводит шведов в бешенство.

– И это уже не в первый раз! Долой из Вьетнама! А то мы здесь кого-нибудь убьём!

Я, на время, отдаю им свой каяк. Справедливости ради. Сама я считаю, что самое лучшее всегда даром.

Халонг Бей великолепен в своей драматичности. Туман, серые обломки скал, покрытые зелёными мхами. Кораблик заходит в разломы и арки в скалах. Люди в соломенных шляпах на плотах появляются из клубов тумана и торгуют разноцветными фруктами. Нигде во всём мире я не видела таких фруктов, как во Вьетнаме.

Несколько слов в защиту дуриана: фрукт семейства мальвовых, известный своим отвратительным ароматом, из-за которого его запрещено вносить в закрытые помещения. А ещё он известен необыкновенным, божественным вкусом.

Со вторым определением я более чем согласна. Первое, на мой взгляд, несколько преувеличено. Не так уж он воняет, чтобы его нельзя было в рот вломить, как обычно описывают бледнолицые. К тому же, воняет кожура, а не плод. Плод в кожуре, действительно, лучше держать на открытом воздухе.

У фрукта именно божественный вкус! Я просто уплываю от этого вкуса, и мир перестаёт существовать! Вот он, нектар, которым вскармливали олимпийских богов.

Во фрукте сочетаются минеральные вещества, витамины и аминокислоты. Это единственный съедобный плод, который содержит серу. Сера выводит шлаки из организма и является важной составляющей гормонов, нервной и костной тканей.

Мы покидаем корабль. И на него поднимается следующая смена, а в ней те друзья, мексиканец и аргентинец.

– Что ж ты с нами не договорилась? Вместе бы поехали.

И действительно, надо было договориться с ними. Было бы веселей.

На обратном пути наша группа становится свидетелем местной вендетты. Две семьи рубятся мачете возле нашего си фуд ресторана, на пристани. Их разнимает полиция.

Моя соседка-шведка травится в этом ресторане и ночью пугает унитаз. Мне приходится кипятить и остужать для неё воду.

– Я не понимаю, почему люди с таким ужасом обсуждают то, что вьетнамцы едят собак, – говорит немец, с которым я познакомилась в ночном автобусе из Ханоя в Хойан. – Вот я в детстве жил на ферме, и у меня был свой домашний поросёнок, который умел открывать щеколду на сарае и воровать продукты. Так что ж, мне теперь шпигачки не есть? (Немецкие свиные сардельки, нашпигованные салом.)

– Да, вопрос вегетарианства – очень скользкий вопрос.

Немцу случалось быть частым гостем на баррикадах в Берлине. Ни одна демонстрация или стачка не обходилась без него. И теперь ему кажется, что за ним постоянно идёт слежка.

– Ты, наверное, русская шпионка, посланная за мной следить. Ничего просто так не бывает.

Как это ни смешно, но подобное я уже слышала и ещё услышу. Некоторые люди одержимы идеей шпионажа.

– Если за тобой никто не следит, это ещё не значит, что у тебя нет мании преследования, – говорю я.

– Если у тебя есть мания преследования, это ещё не значит, что за тобой никто не следит, – переиначивает немец.

Он уже был здесь. Он знакомит меня с Хойаном. Какой же милый городок! Здесь издавна живут китайская и японская колонии, что очень обогащает местную культуру и кухню. На улицах висят китайские фонарики, стоит японский мост. Мы постоянно пробуем местные блюда. Баклажаны, нашпигованные мясом с овощами. Кальмары, фаршированные грибами. Као Лао – блюдо из лапши, которое больше нигде в мире не встретишь. Хойанцы утверждают, что секрет рецепта Као Лао – это местная вода.

Город стоит на море. Лёжа на пляже, мы наблюдаем, как местные рыбаки ловят мелких созданий, похожих на морских блох. Нашествие съедобных «блох» случается не каждый день. Нам повезло. Рыбаки бродят по мелкоте с сетями, и «блохи» буквально сами запрыгивают в эти сети из моря. Какой странный массовый суицид! Затем наполненные сети вытряхивают в огромные корзины на берегу.

Вечером мы берём пиво и покупаем газетный кулёчек с мелкими улитками, размером с семечку. К кулёчку прилагаются шипы какого-то растения. Этими шипами нужно выковыривать улиток из розовых раковин.

Наталкиваемся на аргентинца и мексиканца. Они только прибыли в Хойан, а мы уже уезжаем.

Далат, Муй Не

Далат мне тоже нравится. Спокойный приятный городишко в горах Вьетнама. Рынок полон роскошных вьетнамских фруктов. Продаются перепелиные и утиные яйца с эмбрионом. Я люблю такие яйца. Суп Фа и эти яйца – мой основной рацион здесь, во Вьетнаме.

Представляю, как сейчас морщатся и вегетарианцы, и мясоеды. Ну, что ж! Я ем яйца, я ем птицу. Почему бы не есть птицу в яйце? Это всего лишь чистейший протеин зародыша, кроме того, находящийся в своём собственном герметически закрытом контейнере, что очень важно в антисанитарных условиях Юго-Восточной Азии. Я вообще очень смела в еде.

В Далате есть crazy house, или «сумасшедший» дом. Нет, не дом сумасшедших, а сам дом называется сумасшедшим. Его построила вьетнамская архитекторша, которая училась когда-то в Ленинграде. Кривобокий дом, как с картины Сальвадора Дали, попирает все законы архитектуры и гравитации. Туда ходят экскурсии. Это самое главное увеселение Далата. В этом доме можно и остановиться на ночь.

Но как же я устала! Устала от скитаний с тяжёлым рюкзаком на плечах. Устала от одиночества и дискомфорта. Неизведанное больше не радует, а наводит тоску. Очередной город, где я никого не знаю, очередной отель, где меня никто не ждёт. Вот тогда это и началось. Просыпаясь, я не могла вспомнить, где я, в какой стране, а иногда, на долю секунды, кто я. Серьёзно, такое тоже случалось.

Опять спрашиваю себя: «Зачем это всё? Что я приобрела? Приобрела ли? И если приобрела, не потеряла ли я больше?» Брожу по Далату, напевая песню Криса Кристоферсона «Freedom is another word for nothing else to lose» – «Свобода – это когда нечего больше терять».

Бред! Человеку всегда есть что терять. Во всяком случае, пока он жив. И, кто знает, возможно, когда мёртв, тоже. Помните? Я же агностик.

Очень хочется отдохнуть. По плану, после отдыха в Муй Не я еду в Сайгон и ищу работу, месяца на два-три, до конца лета. Где-нибудь на ресепшене в гестхаусе. А потом – домой, в Гоа.

Муй Не – курортный город и место паломничества кайт-сёрферов. Здесь живёт целая русская коммуна. Есть русские аптеки, русские рестораны и прочее.

В первое же утро я понимаю: здесь явно не сезон. Все рестораны и бунгало пусты. Место вымерло. Я не хочу сидеть одна в очередном «Камино Реале». Пора в путь.

В этот момент около меня останавливается малюсенький скутер и огромный, высоченный брюнет, в мотоциклетной каске, выдаёт мне флаер в один из местных клубов. На этом скутере он смотрится, как Дон Кихот на ослике.

Мотоциклетные каски во Вьетнаме – самые интересные в мире. Каких только нет! В виде шлема сафари, в виде рогатого шлема викинга, в виде партизанской каски с камуфляжной сеткой, в виде дамской шляпки, в виде чепчика, в виде котелка. Всё, что только может родить богатое воображение.

– Спасибо за флаер, – говорю, – но уже к вечеру я отсюда уеду.

Мы разговариваемся. Я рассказываю, что еду в Сайгон, искать работу, поскольку деньги на исходе, и прочее.

Парень только что арендовал на пять лет местный клуб-ресторан.

– Думаю, у меня есть для тебя работа, – говорит он. – Мне нужен учитель английского для моего вьетнамского персонала. В качестве оплаты, на первое время, предлагается полный пансион «всё включено».

– А почему бы и нет, чёрт возьми?! По рукам.

В клубе меня опять подозревают в шпионаже:

– Откуда ты привёл эту «Мату Хари»?.. – спрашивает земляк и друг хозяина.

Вьетнамский персонал ни «уха» не знает на английском! Моя задача – тыкать пальцем в предмет и произносить по слогам:

– Шу-га, шу-га (сахар).

– Нгхы-гха, нгхы-гха.

– Шу-га.

– Нгхы-нгха.

– Милк (молоко).

– Нгх.

Сколько я с ними ни бьюсь, языковые сдвиги наблюдаются только у меня самой. Я стремительно осваиваю всё новые вьетнамские слова:

рис – ком

ложка – кай тхиа

сахар – дуон»

молоко – суа

да – да

нет – хён»

лёд – да (дан»).

Персонал же молчит, как рыба, переглядывается и похихикивает. Английский ему кажется смешным.

Я тоже похихикиваю: «Возможно, они не ученики плохие, а учителя хорошие. Уж куда лучше, чем я!»

Море кишит медузами, они жалят сёрферов немилосердно. Чтобы избавиться от зуда, нужно пописать на пораженное место или смазать его уксусом. Это то, чему меня первым делом учат сёрферы. Несколько лет назад, в Крыму на диком пляже, я пригрелась на камне в ста метрах от берега. Когда я очнулась, обнаружила, что мой камень в несколько слоёв окружён целой толпой огромных крымских медуз. Ничего не поделаешь, мне пришлось прыгнуть в самую гущу этой толпы и плыть с минуту, чувствуя склизкие обжигающие бока на всём своём теле, от ушей до щиколоток. Вот когда бы мне пригодился этот рецепт.

Сама я сёрфингом не занимаюсь. Не тянет меня к этому.

– Дайвинг для пенсионеров, – презрительно сплёвывают сёрферы.

Во многих домах на стенах висят светильники в виде товарища Хо Ши Мина со светящимся, переливающимся нимбом над головой. В Мексике и Индии висят такие же, только с Девой Марией и лордом Кришной. Думаю, все светильники делают в Китае.

Открываются и другие милые вьетнамские особенности. Хотя вьетнамцы так же, как русские и лаосцы, грызут семечки, они не умеют готовить европейскую пищу. Поварам в нашем ресторане особенно плохо удаётся картофельное пюре. Не зря третьего дня австралийцы в зале отплёвывались.

Отношение к рецептуре картофельного пюре более чем свободное:

1. Сначала трём картошку на тёрке, потом варим. (Конечно, тёртая картошка разваривается быстрее, чем целая. Зачем терять время?)

2. Затем добавляем кокосовое молоко. (Коровьего не завезли, извиняйте.)

3. Затем – арахисовое масло. (Не бежать же за сливочным специально. Кому оно нужно?)

4. А теперь покруче посолить и немножко подсластить, а то не вкусно получается… Вот теперь можно есть.

– И как вы, европейцы, такое едите?

У меня особое задание: научить местных профессионалов готовить сложнейшее европейское блюдо – мятую картошку. И мне приходится попотеть, твёрдо отклоняя «кривые» ингредиенты.

Повара раздражённо переговариваются за моей спиной на своём вьетконговском. Чувствую затылком, называют меня избалованной бледнолицей груглоглазкой, а может, и похуже. Я творчески подхожу к поставленной задаче, вкладываю все силы и энергию. Вьетнамцы пробуют, «Гугл» переводит:

– Фу, мы таким младенцев кормим!

В один жаркий полдень наталкиваюсь на двух друзей, аргентинца и мексиканца. Они только что прибыли в Муй Не. Вместе мы едем смотреть закат в красные дюны. Красно-пылающее солнце медленно уходит в красно-кирпичные дюны. Всей группой мы фотографируемся в воздухе, в момент прыжка. Фотографии получаются великолепные.

Со шлёпанцами не расставайтесь. Иначе местные дети или старухи встанут рядом, скажут, что они их сторожили, и потребуют денег за услугу. Ни за что не отвяжетесь.

Вечером, за бутылочкой рома, друзья делают мне незабываемое предложение.

– Мы тут посовещались и решили, – начал один, другой кивает. – Мы предлагаем тебе продолжать путешествовать вместе и жить втроём. Все финансовые расходы на нас…

По финансовым возможностям каждый может позволить себе только половину женщины, плюс я им обоим нравлюсь. И они посчитали, что это хорошая идея. А вообще, ну каких только предложений я не получала!

Оба они парни хоть куда. Приятной наружности, с юмором. Что ещё надо? Удача улыбнулась! Ну почему я такая старомодная?!

– Смотри, не пожалей, – говорит один.

– Может, хоть разок попробуешь? – спрашивает другой.

Парни уезжают, а я остаюсь биться с моими вьетнамскими нерадивыми учениками.

Как всегда одна, посещаю Фейри Стрим или Ручей Фей. Опять одна! Надоело одиночество! И что я с латинскими парнями не бросилась в бездну полиандрии? Было бы у меня сразу двое мужчин, вместо «ни одного». Говорили же:

– Смотри, пожалеешь!

Так всё-таки, «хоть что-то» лучше, чем «ничего», или «ничего» лучше, чем «лишь бы что»? Ох, уж эта дилемма!

Но Фейри Стрим – это нечто особенное! Взаправду сказочный мелкий ручей с крутыми берегами, наподобие песчаного каньона. Склоны берегов состоят из разноцветных пород песка. Жилы красного песка смешиваются жилами чёрного, белого и жёлтого. Действительно сказочно. Ручеёк начинается с водопада. Чтобы добраться до этого водопада, нужно в течение получаса брести по дну ручейка. Дно тоже разноцветное и похоже на текущую песчаную картину. Сюда надо возвращаться! Я под впечатлением! Только одно мелкое обстоятельство его омрачает. Ну, знала же: «Не оставляй шлёпанцы!» Здесь шлёпанцы не воруют. Их берут в заложники и требуют за них выкуп.

Обострилось воспаление в недолеченном, после дайвинга, ухе. По ошибке вместо ушных капель закапываю в ухо жидкость для снятия лака! Хорошо, не сам лак. Флакончики ну очень похожи, особенно в полумраке. В ухо стреляет. Болит голова.

Мой новый знакомый, «интернешнл мен оф мистери», вызывается отвезти меня в госпиталь близлежащего населённого пункта.

«Интернешнл мен оф мистери» – человек без определённого рода занятий, места жительства и национальности, долго жил в Бразилии, в Нью-Йорке, Таиланде… Да где он только не жил! Он разговаривает на множестве никак не связанных между собой языков и уже пару-тройку лет провёл в «камино реале» Муй Не. Его любимая присказка: «Кайтеры приезжают сюда, чтобы кататься на кайтах, женщины приезжают сюда, чтобы кататься на кайтерах. Ха-ха-ха!»

Здесь он просто занимается кайт-сёрфингом и своим любимым парапланеризмом. Он сыт по горло местной едой, беспрестанно ругает фиш соус, но хвалит вьетнамские фрукты. В общем, что называется, прожигает жизнь. Этим мы с ним похожи.

Во Вьетнаме, воистину, самые лучшие фрукты из всех, какие я где-либо пробовала. Не сравнить ни с Таиландом, ни с Индией, ни с Латинской Америкой. Вьетнамцы – прирождённые садовники. В этом они азиатские голландцы. Но только в этом. Да, это очень трудолюбивый народ. Трудолюбивы, как пчёлки. И, как пчёлки же, недружелюбны. Не подскажут дорогу, просто сделав вид, что вообще тебя не видят. Даже если ты им суёшь под нос листок с названием места на вьетнамском, нет контакта. Бесполезно. Смотрит в сторону. Возможно, это осталось со времён войн. Такие уж они, эти вьетнамцы.

Не по-вьетнамски дружелюбный доктор в госпитале близлежащего города Фань Тиет засовывает стетоскоп мне в ухо, и я имею удовольствие созерцать на экране монитора густо разросшиеся тропические сады на своей барабанной перепонке. Я близка к обмороку.

– Нисего срасного. Бусесе пись асибиосики и капась капли.

«Главное, не перепутать их с жидкостью для устранения засоров в трубах», – думаю я.

В течение целых двух недель я устраняю косвенные последствия вреда, нанесённого с лёгкой руки провокатора Жак-Ива. В один из таких дней меня царапает обезьяна… Продолжаю пить антибиотики.

В Муй Не намечается спортивная эстафета триатлон. Спортсмены должны плыть, бежать и ехать на велосипеде. Собирается несколько сот участников. Из них половина европейцы, половина вьетнамцы, в основном из Сайгона. Вьетнамцы вообще очень спортивный народ!

Как ни странно, Муй Не закипает. Кайтеры всерьёз готовятся к эстафете. Бросают пить, есть и начинают тренироваться. Неожиданно «человек-мистерия» тоже решает принять участие в триатлоне. И без предварительных тренировок и ограничений он приходит четвёртым, среди сотен!

Вечером мы все идём на грандиозный банкет с шампанским, устроенный для победителей эстафеты, вплоть до четырнадцатого места. Ох, уж этот Вьетнамский си фуд!!

«Мен оф мистери» восхищается моей «коллекцией» из более чем дюжины сим карт из разных стран и называет меня Руби Тьюзди. Руби Тьюзди – иллюзорная женщина, о которой поют «Роллинг Стоунз». Своего рода «интернешнл леди оф мистери».

She would never say where she came from Yesterday don't matter if it's gone While the sun is bright Or in the darkest night No one knows She comes and goes Don't question why she needs to be so free She'll tell you it's the only way to be She just can't be chained To a life where nothing's gained And nothing's lost At such a cost

Неизвестно откуда она появилась,

Что было вчера, неважно, если вчера прошло.

При солнечном сиянии или в темноте ночи

Никто не знает, откуда она приходит и куда уходит.

Не спрашивай, зачем ей нужно быть такой свободной,

Она ответит, что это единственная возможность существовать…

Мне это, конечно, льстит, но ведь, по сути, так и есть.

«Мистери мэн» знакомит меня с местными достопримечательностями. Мы ездим по побережью, заезжаем в самые дикие места. Катаемся на борде со склонов белых дюн. Иногда он раскрывает свой параплан и кидается с какого-нибудь прибрежного холма. На заброшенных пляжах в избытке валяются вынесенные на берег невиданные сорта рыб и гигантские, багровые морские звёзды. Нигде больше я не видела таких.

Во Вьетнаме делают самый лучший в мире кофе. Этого у них не отнять. Также у них есть особый метод заваривания – в специальных чашечках с сеточкой. Особенно хорош кафэ суа да. Что, с вьетнамского, дословно означает: кофе, молоко, лёд. Очень сладкий, крепкий, холодный кофе со сгущённым молоком. Я не кофеман, но в этом что-то есть.

Я уже два раза продляла Вьетнамскую визу, а до Сайгона так и не доехала. Наконец, я покидаю Вьетнам. За компанию с «человеком-мистерией» я еду обратно в Таиланд, откуда и начала скитания. У него на маленьком тайском острове чопер «Фантом», земля и двигатель для параплана (чопер – тяжёлый мотоцикл с низкой посадкой).

Обратно, через Сайгон и всю Камбоджу, на тот самый остров, где несколько месяцев назад высадились на отдых беглые итальянцы. Вот мотает!

Сайгон – ещё один Вьетнамский город, где люди делают по утрам групповую зарядку, а по вечерам даже танцуют что-то похожее на сальсу. Как же я соскучилась по сальсе! Меня поражает многообразие морепродуктов в уличных забегаловках Сайгона. Моллюски самой разной формы, цвета и размеров. Да, щедро ты, Южно-Китайское море!

Тропический остров N

Остров расположен в Сиамском заливе, на самой границе с Камбоджей. Находясь довольно близко к Патайе, он является её явной противоположностью. Старожилы говорят, ещё пять лет назад здесь не было ни одной асфальтированной дороги. Сейчас же остров N стремительно развивается, обещая превратиться в одну из туристических клоак. Не так давно здесь построили окружную дорогу. Но, боясь слишком быстрого развития туризма, разрушили небольшой участок дороги вместе с мостом через узенькую, но бурлящую реку.

Гористый остров полон скрытых водопадов с чашами прозрачных бассейнов, к которым трудно подобраться. Там водятся разноцветные рыбки. Вода настолько прозрачна, что рыбки как будто парят в воздухе. Обетованные райские кущи! Итальянцы не зря рисковали свободой, посещая этот уголок.

На остров ходят паромы из близлежащего города. Час, и ты на месте.

Здесь есть слоновий питомник. Как прекрасно в конце дня ехать на мотоцикле навстречу паре неторопливых слонов, розовых в лучах заката!..

Здесь, неожиданно, мне придётся провести семь месяцев.

Здесь случится масса событий, которые перевернут мою жизнь на несколько лет вперёд.

Здесь я совершаю двухкилометровые заплывы, в одиночку, под проливными муссонными дождями. Не берегу я себя.

Здесь я учусь у «человека-мистерии» технике держать пузырь воздуха у глаз, так, что можно видеть под водой без маски. Прозрачные бассейны водопадов – идеальное место для этого.

Здесь я беру уроки гитары у франко-итальянского гитариста. Плачу бартером, выступая с ним в его же баре.

Здесь, через три месяца тренировок, я выхожу на сцену рок бара, на главной улице острова, под названием Белый пляж. Я впервые, в одиночку, аккомпанирую себе на гитаре целую программу. Больше я не завишу от переменчивых настроений музыкантов: то в этой тональности они не играют, то репетировать не хотят. Теперь я сама человек-оркестр.

У меня бунгало на сваях над затоном, и во время прилива вода поднимается выше середины свай. Приятно, сквозь щёлки в половицах, наблюдать стайки рыбок прямо под своим бунгало. Зато чтобы попасть к крыльцу, приходится подбирать повыше разноцветные юбки, вода мне до середины бедра. Я как будто живу на маленьком кораблике. Место достаточно уединённое, хотя и находится неподалёку от бара того франко-итальянского музыканта. Это как раз то, что мне сейчас надо. И в стороне, и на людях.

К музыканту часто заглядывают хозяева итальянских ресторанов, посоревноваться, чья пицца лучше.

А видели ли вы, как у итальянцев убегает тесто? Это бывает так: сидишь на ресторанной кухне, никого не трогаешь, поедаешь позаимствованные у хозяев анчоусы. Тишина, благодать, всё вымерло, и вдруг уверенно открывается дверца холодильника и из-за неё медленно, но неотвратимо появляется кремово-серая масса, похожая на огромную улитку. Анчоусы застревают в дыхательных путях, а масса продолжает неизбежно выползать. По обкурке, можно двинуться. Итальянец появляется в дверях кухни с воплем: «Держи его!» Он делает бросок к холодильнику и в последний момент успевает поймать тяжёлую тестовую лапу над самым полом. Ещё немного, и лапа бы ступила на пол и, возможно, ушла. Итальянец сворачивает её вверх, плюхает обратно в холодильник и закрывает дверцу, подперев её на этот раз стулом. Вот какое тесто итальянцы месят!

У меня даже появляется домашнее животное. Это паучиха. Она прибежала в мою душевую и принесла раздавленное яйцо, несколько дней охраняла его, а потом бросила. Я замечаю, что у паучихи не хватает двух лапок. Досталось ей. Мне её жаль. Пусть живёт в душевой, за ведром. Похоже, она меня узнаёт и уже не прячется, когда я захожу в «её комнату».

Приезжают музыканты из Франции. Они играют джемы и концерты. Теперь я во франко-итальянской тусовке. У меня появляется очень хорошая подруга. Она француженка алжирского происхождения, с великолепным чувством юмора. Мы становимся неразлучны, совершаем поездки на каяках на соседние маленькие островки. Ходим на местные пати. Две такие разные женщины, так одинаково одинокие.

Пару недель назад «человек-мистерия» двинулся в Италию и оставил мне чопер и чайник. Очень кстати. В чайнике я варю овощи. Особенно мне нравится местная тыква в морщинистой мягкой кожуре.

– Давайте, мы Вас подвезём, – предлагают «вновьпонаехавшие» на остров ловеласы.

– Да я сама, спасибо, – говорю я, осёдлывая свой огроменный чопер «Фантом».

Парни застывают с открытыми ртами.

«Что? Уважаете, ловеласы?» – думаю я и завожу мото-чудовище с ножного стартёра.

Ловеласы, с открытыми ртами и пипирошными скутерами, остаются в зеркале заднего вида.

Осенью на острове полно ядовитых змей, и иногда они заползают на территорию человека. Тогда идут в ход лопаты и мачете. Конечно, лучше всего сразу отрубить голову такой змее, но она шевелится и люди промахиваются. Отрубают хвост, змея в смертельном страхе пытается уползти, без хвоста. «За что? Я же просто проползала мимо».

Отрубают половину туловища, змея в обиде шипит и атакует… Страшно смотреть на такую короткую змею.

Пока человек дорубит до головы, от змеи порой остаются мелкие кусочки. Каждый из кусочков живёт своей автономной жизнью и часами извивается в пластиковом мешке на помойке… Иногда люди давят их на дорогах. Змея долго в недоумении стоит над половиной своего раздавленного тела, раскрыв капюшон. Умирают они медленно.

На узенькой дорожке проезжаю мимо такой раздавленной, поджав ноги на седло мотоцикла. Опасно. Кто виноват? Если метнётся и ужалит – будет не до разговоров об экологии. Это война природы и человека. Война всегда уродлива.

В такое время собаки чувствуют ответственность за своих хозяев и провожают их в темноте до дома, забегая вперёд. У меня тоже есть такая ответственная собака, по кличке Флиппи. Она выжила после непонятной собачьей эпидемии, которая не так давно бушевала на острове. Болезнь поражает психику и нервную систему. Теперь Флиппи немного не в себе, у неё нервный тик.

Наступает праздник духа-покровителя острова N. В эту ночь, чтобы попросить о чём-то маленькое локальное божество, нужно опустить в воду ковчежец. В русско-славянском язычестве подобное проделывали на Ивана Купалу с венками из полевых цветов. Ковчежец должен быть сделан из свежесрезанного бамбука и украшен цветами, лентами и горящими свечами. С утра девушки-островитянки начинают мастерить ковчежцы. Бар превращается в мастерскую. Когда ковчежец готов, на него кладётся монетка, прядь волос и обрезок ногтя. Теперь опускай его в воду и проси духа о чём хочешь. Я захожу в море. Подол юбки намокает, но иду ещё поглубже, мне не надо, чтобы мой ковчежец наткнулся на ту сбившуюся кучу. И я прошу. Прошу у тайского бога то, чего мне так не хватает!

С берега хорошо видно, как море покрывается задумчивыми русалочьими огоньками. Небо, в такт морю, тоже сияет огоньками. Толпы паломников провожают глазами свои ковчежцы, пока они не смешиваются с прочими. Чьи-то ковчежцы тонут. Мой плывёт. Неужели не обманет?

Заканчивается всё народным гуляньем на центральных улицах острова.

Поутру пляж усыпан бамбуковыми чурками и увядшими цветами. Ещё несколько дней на глаза попадаются ковчежцы, застрявшие между речными камнями. Я освобождаю один такой и пускаю в стремнину реки, пусть доплывёт до моря, чтоб всё сбылось.

Чуть позже я переезжаю в другое место, совсем уж на отшибе, подальше от всех. Я ищу уединения. Моё бунгало находится рядом с водопадом и заповедником. Здесь открывается вид на одну из изумрудно-голубых чаш прозрачнейшей в мире реки. И можно нырять в воду прямо с моей терраски, если получше оттолкнуться. Над чашей вьются лианы. Когда я плаваю в чаше, я хватаюсь за них и подтягиваюсь над водой.

Рядом находится тайский караоке бар, и время от времени он омрачает журчание тишины заповедника. Но бар делает неплохие куры гриль, что тоже немаловажно, мне некогда тратить время на готовку. Я очень занята. Весь день я сижу с гитарой, глядя на прозрачную воду. Получается лучше любой випасаны. Вечером еду на выступление в бар, на чопере. Я уже говорила, что пою и играю в курортном баре. У меня есть свои поклонники, они приходят поглазеть, как я трачу себя на сцене.

Всем нравятся разные песни. Тайцам нравится Глория Гейнор, англичанам – Дженис Джоплин. И всем нравится «Отель Калифорния». «Отель Калифорния», пожалуй, самая заказываемая песня в мире. «Бесаме мучо» – тоже в десятке лидеров. На сцену мне шлют бокалы с вином и ромом. Как-то заходит и русская богатая семья, они заказывают «Дорогой длинною». Уходя, семья вручает мне банку красной икры. Вот это подарок! То, что надо русскому человеку на Новый Год.

Остров полон пляжей с белым мягким песочком, но я редко появляюсь на море. Я веду затворнический образ жизни. Только я, чаша воды и гитара. И меня это вполне устраивает. Земля обетованная.

Вернувшись ночью с концерта, я в полной темноте раздеваюсь донага и бросаюсь в этот прозрачный воздух чаши.

– Ты очень романтичная девушка, – говорит мой квартиросдатчик.

– Я? Почему?

– Всегда одна. Одна живёшь, одна играешь на гитаре, одна пьёшь виски из горла, никто к тебе не ходит…

Я не думаю, что это от романтизма. Я просто очень хотела осесть, и сейчас довольна своей жизнью.

Я – человек, мечта которого осуществилась. Следующий шаг – не потерять её, эту мечту. И тогда я самый счастливый человек на земле!

Но моё идеальное убежище продано с молотка американцам, которые скупают весь остров. Земля обетованная обещалась не мне. А мне приходится возвращаться обратно на затон.

Но я и там найду уединение. Мне ничто и никто больше не нужен. Мне совсем не одиноко, и я не хочу думать о будущем. Я счастлива тем, что у меня есть. Земля обетованная внутри меня! Земля обетованная в моём спокойствии.

Вот такой он меня и застаёт, и здесь мои трезвые путевые заметки превращаются в дамский роман…

Мы познакомились на маленьком острове в Сиамском заливе. Я пела каждый день в баре на главной улице, в двух шагах от белого пляжа. Пела и играла на гитаре. Приходили разные люди, и однажды пришёл он…

На его сухощавом, но ладно сложённом теле надеты поношенная голубая рубаха и белые хлопковые штаны. Стиль курортной элегантной небрежности. Крупные русые кудри в беспорядке рассыпаны по плечам. Голубые глаза выделяются на обгоревшем на солнце лице. Когда он улыбается, даже издалека можно заметить щербинку между верхними передними зубами. Это его не портит. Наоборот – изюминка. Он пришёл сюда справлять свой день рождения…

Потом он признается:

– Я увидел тебя ещё накануне вечером, здесь же, на сцене, и не решился подойти. Куда мне – подходить к звезде?! Но на следующий день взял себя в руки и подумал: «Если не она, то кто же?» Потом подумал: «Если я заговорю с ней в мой день рождения, мне повезёт». Вот я и пришёл.

Но сейчас я этого не знаю. Я сижу с гитарой на сцене и пою. Он входит в бар, уверенно и вальяжно. Поднимает большой палец вверх. Расслабленно заказывает виски со льдом для всех присутствующих, раздаёт не резонно большие чаевые барменам и официантам. Шутит и смеётся. Похоже, что в полутёмном баре включили солнце. Он подходит ко мне и говорит:

– Знаешь, это моя любимая песня. Как насчёт ужина?

От него пахнет солнцем, счастьем и виски. Я сижу, обняв гитару, и понимаю: этот мужчина – всё то, чего я столько лет так искала по всей земле, и всё, чего я так просила у всех богов на небе и в море. Если бы только маленький добрый бог островка принял мой ковчежец!

Он очень хороший человек. Очень мягкий, добрый, наивно-чувствительный, щедрый на своё время и деньги. Всегда бежит на помощь первый, всегда хочет быть там, где он нужен.

– Он что, Зорро? – иронизируют люди.

Я отвечаю, пытаясь скрыть за иронией гордость:

– Да, видимо, Зорро…

– Я достаточно силён для того, чтобы не бояться плакать… – вот что он говорит о себе.

Он пишет мне стихи, в которых называет меня своим ангелом, а себя – моим белым рыцарем. Я боюсь их показывать, чтобы не позавидовали, а главное, чтобы не смели смеяться над его наивной чувствительностью. Я не буду хвастаться таким идеальным почитателем. Пусть смеются надо мной и считают меня влюблённой дурочкой. Так я буду достойна его.

– Я ждал тебя всю жизнь. Я никого никогда не любил, до тебя. Я думал, я неспособен. Ты моя первая любовь. Ты мой ангел. И сейчас я не хочу этого прятать. Пусть весь мир знает. Ведь ты тоже искала меня? Такое случается. Не бойся поверить. Смеёшься? Как мне доказать? Ты поверишь, если я отдам тебе свою почку? Или глаз?

– Да, если бы ты отдал мне свою почку, я бы действительно поверила, – вываливала я остатки своего цинизма.

Он, действительно, очень отзывчивый человек. Он сразу починил электричество в баре моего друга, франко-итальянского музыканта. Он моментально вошёл в доверие к моей самой близкой, на острове, подружке. И если кто-то говорил «мне нравится твоя рубашка», он просто снимал её и отдавал.

Потянулись самые счастливые дни в моей жизни. Поездки на другие острова и пляжи, где мы могли часами сидеть в соломенном баре, потягивая пинаколаду и с восторгом глядя друг другу в глаза, не замечая моря.

– Как ты прекрасна!

– Просто я твоё отражение.

Наблюдающих за нами со стороны мутило от такой сладостной сладости, а нам, конечно, было всё равно. Он рассказывал мне, как всё будет сказочно, когда я, наконец, перееду жить к нему в Сан-Франциско. Я боялась верить и говорила ему:

– Такие отношения длятся два месяца. Сначала куча писем. Через месяц меньше. Через два месяца переписка прекращается. Это нормально. Это не потому, что люди – гады. Просто люди не могут любить долго неосязаемый объект, все хотят быть счастливыми здесь и сейчас.

– Не бойся, беби, я буду верить за двоих. И потом ты, наконец, скажешь: «Боже мой, какая я была глупая вначале, что не верила». Беби, где ты была всю мою жизнь?!

Это было настолько неправдоподобно, что можно было поверить. А я всё равно боялась. А в меня ли он влюблён? В лучшем случае в меня тоже, в худшем – только в море, солнце и пальмы. И в эту драматическую скалу. Но ведь я приеду одна, не прихватив с собой ни моря, ни солнца, ни скал. Отдаёт ли он себе в этом отчёт? Сейчас я в «моём» мире. Здесь я королева дорог и принцесса джунглей, пусть даже и без копейки. Там, в его мире, я нежелательная иностранка и ещё больше «без копейки».

Моя подруга говорила:

– Не профукай, верь! Он правильно говорит, такое случается. Редко и не со всеми, но случается. Почему бы не с тобой? Радуйся. Будь благодарна судьбе.

И я была благодарна. Просыпаясь по утрам, я улыбалась и иногда закрывала лицо руками, чтобы солнце не позавидовало моей улыбке и не испортило моего счастья. Потому что улыбка была слишком широкая и счастливая. Мне было стыдно за свою улыбку сумасшедшего, стыдно, что я так счастлива. Стыдно, что я верю в любовь, в то время как мне уже не девятнадцать лет.

Да, за что ж мне такое счастье? Разве я его достойна? Что я такого сделала, чтобы заслужить его? Не то чтобы я была стервой, как сейчас говорят, но и идеальной я тоже не была. Я могла быть очень циничной, нетерпимой к слабостям, и иногда пользовалась мужчинами.

Маленькое островное божество, что ещё я могу сделать для тебя?

Да, это то, чего я искала. Чего ж ещё?.. Карьера, деньги? Какая никому не нужная чушь! Я получила то, что все люди, без исключения, ищут, но боятся признаться. Прячут свои тайные мечты за маской цинизма. Цинизм – удел несчастных. Земля обетованная – это любовь!

Чтобы стать достойной такого его, я решила всё бросить на алтарь любви. Не очень много, но всё что у меня было. А именно: пути к отступлению, типа, «посмотрю, что там будет, и если всё нормально, тогда»… Не боялась быть смешной и романтичной. Не стеснялась открыто говорить о своих чувствах, решительно и гордо объявлять людям о своей любви. За свой недавний цинизм я добровольно обрекла себя на насмешки циников, с которыми сидела на одной ветке. А уж они не заставили себя долго ждать…

А тем временем мы продолжали смотреть друг другу в глаза и умиляться.

Когда произошла первая размолвка, из-за какой-то ерунды, и я ушла в ночь гулять по пляжу, он нашёл меня и бросился ко мне с рыданиями.

– Беби, больше никогда не уходи от меня! Если ты разобьёшь мне сердце, я, наверное, не оправлюсь даже за десять лет!

Наблюдающих продолжало мутить. А мы над ними смеялись. Это смахивало на какое-то кино, в котором я реально живу.

На съёмках рекламы, уже в Сан-Франциско, партнёр по кадру как-то стал меня расспрашивать: «Кто, откуда, что здесь делаешь?» Я отвечала уже много раз произнесённый текст: «Я из России, много путешествовала, приехала сюда к мужчине, с которым познакомилась в Таиланде, на острове N».

– Как романтично! Ты счастлива?

И тут, вместо заученного ответа типа «да, счастлива», я клянусь, совершенно неожиданно для меня, без всякой подготовки, из моих глаз хлынули обильные слёзы, которых было не удержать ничем.

Позор! Актриса на съёмках, называется. Ну, что поделаешь. Парень утешал, как мог. Но как же это банально. Никакая я не Руби Тьюздэй. Оказывается, я – женщина. На меня падало солнечное небо проклятого Сан-Франциско. Меня тошнило от горя. Я бы с радостью согласилась не дожить до утра.

– Зачем же ты всё это говорил, писал?!

– Мне просто так хотелось, чтобы это было правдой!..

– Эй, вы, на той ветке, не ждали таких?! Подвиньтесь! Сейчас посмотрим, кто здесь циник.

Опять Индия

Калькутта, Хампи

Но это потом. На тот момент я верила. Ну чего мне бояться? Что может случиться? Я приеду, и в меня полетят сковородки с беконом? Или он многожёнец? Или вот, ещё лучше, я приеду, а он маньяк-каннибал. Бред, вообще.

Со смехом вспоминаю слова француженки – психиатра:

«И пожалуйста, запомни, Анна, если ты встречаешь ну очень-очень хорошего парня, беги! Ему есть что скрывать…»

Я пишу ей шутливое письмо. Вот, мол, встретила я того, против кого ты меня предостерегала. Она отвечает, тоже в шутливой форме, что-то о том, что не следует верить психиатрам. Они, мол, самые больные люди…

Мне бояться нечего. Если даже он не настолько идеален, насколько кажется сейчас, это ничего. Раздели его идеальность на пять – и всё равно остаётся очень мягкий и нежный человек, которого я искала. Ничего я не боюсь. Вместе мы справимся с мелочами. Земля обетованная в моей вере!

Перед отъездом в Сан-Франциско он обещает скоро навестить меня в Индии и дарит мне гитару «Ямаха». Автобус уносит его в аэропорт. Я остаюсь одна на дороге. Мои страхи возвращаются.

И начинаются многочасовые разговоры по скайпу. Мы общаемся утром, перед его сном, и вечером, перед моим сном. Он пишет стихотворение для меня.

(Стихотворение скопировано без редактирования.)

for Anna lying in bed thinking what to do to keep this love alive for you with many miles between us still you fear the ride has lost the thrill you fear the song will end too soon the notes no longer played in tune you fear the flame will flicker out the space remaining dark with doubt you fear the food has lost it's flavor no longer full with spice to savor you fear the brilliant color will fade dull in shine, grey in shade you fear the story will not be told written in language too flat, too old you fear the poem will die in time the words no longer joined by rime well I am here to ease your fear a tender whisper in your ear my hands gently on your hips the softest kiss upon your lips for I am your man, strong and true all of my love is all for you and all of this dreadful time away will cease to cloud our minds one day and until that wonderful day arrives remember…..it is nothing compared to the rest of our lives

В этом стихотворении он журит меня за недоверчивость и подшучивает, что я «боюсь собственной тени».

Ты боишься, что история не будет сказана

Написанная, плоским устаревшим языком.

Ты боишься, что поэма умрёт со временем

И её cлова не будут больше рифмоваться.

Под конец, он называет себя моим сильным и честным мужчиной, который пришёл, чтобы рассеять мои страхи и сомнения:

«Запомни… Они (сомнения) ничто по сравнению со всей оставшейся жизнью».

– Мой ангел, у меня хорошая новость. Я взял билет в Индию. Это моя первая почка, беби.

Я опять плачу от счастья. Моя любовь, мой белый рыцарь приедет ко мне в Гоа. Только это и важно. Ночью мне снятся стихи. Стихи складываются в песню. Я подбираю её на гитаре.

Закружился над нами жернов дивного солнца. Мое право испить того солнца до дна. Отпустите к нему, мое место под солнцем, Продолжайте кружить, дивные жернова.

В этом есть что-то есенинское. Какой смешной романтизм! Я перевожу стихи на английский и добавляю ещё абзац.

Your celestial demand I have to accomplish This is my holy duty carry cup of the sun In the excellent sky, there is plenty of beauty Let me go to him; get my place on the sun.

Высылаю ему. Он в слезливом восторге.

Я пою последний новогодний сет – и прощай, Таиланд… В Бангкоке мне придётся переночевать. Он резервирует на моё имя гостиницу с доставкой в аэропорт.

– Я так проявляю заботу. Я не хочу, чтобы ты опоздала на самолёт…

– Скажи мне, ты действительно такой идеальный или притворяешься? Таких людей не бывает. Я так боюсь проснуться!..

– Беби, ну, сколько ещё «почек» тебе нужно?

Самолёт Бангкок – Калькутта, наконец, несёт меня в ещё одну землю обетованную, не прошло и двух лет. Нужно как-то скоротать время до приезда моего любимого.

Калькутта – столица штата Западной Бенгалии, я здесь ещё не была. Опять масала чай, карри, корма, чатни и, специализация Калькутты, десерты из розовых лепестков.

В Калькутте зима. Днём ещё ничего, а вот ночью температура воздуха близка к нулю. Останавливаюсь в гесте (сокр. гестхаус, гостевой дом) без стёкол на окнах. Дают кровать с голым волосяным матрасом. Ночью я и двое канадцев, соседей по комнате, практически околеваем на своих серых лежанках. Мы обёртываемся всей одеждой, что у нас есть: мои длинные хиппи юбки, полотенца и саронги – всё идёт в ход. Наша комната смахивает на бомжатник-распределитель.

Наутро выясняется, что почти все гесты бэкпекерского уровня в Калькутте не имеют стёкол на окнах. Это говорит о том, что надолго я здесь не задержусь. Я теплолюбивое растение.

Но железнодорожные и даже авиакассы говорят другое: «Задержаться придётся. Билетов на Гоа нет и ещё долго не будет».

Калькутта – одно из очень немногих мест на планете, где всё ещё сохранилось загнивающее явление – пешеходный рикша. Босой измождённый индус тянет за собой тележку, гружённую двумя упитанными тётками с сумками и детьми. Это уж слишком преувеличенно выглядит, как апофеоз угнетения человека человеком. Это уже даже не велорикша…

Всё-таки беру такого рикшу. Два главных аргумента:

1. Я заплачу больше, чем он просит.

2. Мой «бараний» вес для него будет своего рода отдыхом.

Влюблённость делает меня жалостливой и сентиментальной.

Массала чай до сих пор в Калькутте продаётся, по старинке, в небольших одноразовых глиняных чашечках. Выпиваешь копеечный чай и бросаешь чашечку прямо на землю. Земля уже прикрыта рыжими глиняными черепками. В остальных штатах Индии давно используются пластиковые стаканчики. К сожалению, и пластиковые стаканчики продолжают швырять прямо на землю.

На место чаепития приходит индийский художник, он преподаёт рисование в благотворительной школе для сирот и продаёт свои маленькие картинки, с традиционным индийским пейзажем, всего по пятьдесят рупий за штуку.

На вид он примерно лет сорока пяти. Очень худощав. На нём светло-голубая рубашка, голубой свитер, классические синие брюки и галстук. Рубашка немного застирана, но воротничок отглажен. Идеально отглажены и стрелки на брюках. На ногах начищенные новые ботинки из коричневой искусственной кожи. Это, без сомнения, его выходная одежда. На чисто выбритом лице заметно несколько свежих порезов, один из которых залеплен кусочком газеты. Значит, брился сам. В Индии, как правило, бриться ходят к профессиональным брадобреям. Это стоит примерно тридцать рублей, на наши.

Он разговаривает по-английски, со старомодными речевыми оборотами. Держится он также со старомодным достоинством, как ровня, с богатыми туристами, без всех этих кликушеских нищенских приёмов.

Я спросила его, где он учился рисовать. Он сказал, что ещё ребёнком пришёл в ту же благотворительную школу для сирот, где и остался преподавать.

Никто не покупает ни одной картинки. Он больше не приходит ни завтра, ни в следующие дни.

Вообще, я зачастую чёрствый человек. Например, к нищим в Бомбее у меня нет ни тени сострадания. По моим наблюдениям, они сами выбирают свою жизнь. Но воспоминание об этом учителе рисования мучает меня и сейчас. Если я ещё попаду в Калькутту, я буду ждать его на том же главном чайном месте в туристическом районе, чтобы купить все картинки, что он принесёт. Если кто увидит его раньше, купите, пожалуйста, для меня. Я вышлю деньги.

В интернет-кафе, в Калькутте, на тот момент действует особое правило: перед тем как воспользоваться Интернетом, необходимо оставить все свои паспортные данные, в подробностях, с постоянной пропиской и временным адресом. Говорят, это в связи с последними террористическими актами. Хиппи волнуются. Это ущемление их свобод.

Каждый день я разговариваю с мужчиной своей мечты по скайпу, каждый день приближает нас к счастливой встрече.

Уже осмотрены все местные достопримечательности, и я больше не желаю мёрзнуть, завернувшись в юбку и полотенце. Билетов по-прежнему нет. Надо ехать на перекладных.

По насыщенности древними памятниками архитектуры Хампи можно сравнить с самим Ангкор-Ватом. Тысячи маленьких и больших храмов разбросаны по территории в несколько километров. Это древняя, погибшая цивилизация.

Посреди реки, разделяющей город на две половины, стоит маленький затопленный храм, построенный из здоровых речных валунов. А на других здоровых валунах стоят древние скульптуры быков.

Сегодня в моём гестхаусе очередь в душ. Это жильцы других гестхаусов. Здесь хозяева греют воду для туристов на костре. Такая услуга есть не везде, вот очередь и стоит. Чужакам приходится заплатить, а для проживающих бесплатно.

Беру напрокат скутер и объезжаю огромное количество храмов. Самое сильное впечатление производят основной храм, каменная колесница Шивы и купальня королевы. Они сохранились великолепно. Хампи – красивейшее место. Помечаю: хочу вернуться в Хампи. Однажды мы приедем сюда вместе с ним.

Скутер глохнет посреди рисовых полей. Толкаю километра два. Жара. Кончается питьевая вода. Ещё толкать километров пятнадцать… Меня подхватывает американский дяденька на «Энфилде» и на верёвке дотягивает до Хампи.

Как-то вечером одна английская дамочка, уходя из интернет-кафе, надевает два разных шлёпанца, мой и свой, и скрывается в темноте ночи. Невероятно, но я ловлю её несколькими днями позже и отбираю свой шлёпанец. Интересно, как можно было перепутать? Они не просто разных размеров, но ещё и разные по фасону.

В поездах так же холодно, как в Калькутте. В открытые окна, без стёкол, врывается холодный ветер. Я подхватываю простуду.

Снова Гоа

Гоа от холода не спасает. Продолжаю заворачиваться в тряпьё. Ну и промёрзла же я за последний месяц! Ничего, через пару недель должно потеплеть.

Снимаю бунгало с видом на океан. Моему любимому понравится этот вид. Бунгало сколочено из разнокалиберной фанеры, но окна зеркальные. Зеркальное стекло явно украдено с какой-нибудь стройки, а фанера, похоже, найдена на помойке. С крыльца моего бунгало я наблюдаю, как закат уходит в океан, отражаясь в зеркальных окнах.

Я беру напрокат тот же мотоцикл, на котором ездила два года назад. Сейчас он уже не новый, поезженный, уж не та прыть. Одна подставка для ноги сорвана, выхлопная труба проржавела. Но всё равно мы узнаём друг друга и оба счастливы. Правда, теперь я езжу медленно и в повороты вписываюсь, как на самодельном тракторе «Муравей». Теперь мне есть для чего жить.

Я продолжаю разговаривать каждый день с мужчиной мечты. Теперь к общению по скайпу прибавились ещё и телефонные переговоры. Только на них, обеими сторонами, потрачено целое состояние.

– Беби, два месяца прошло…

Обсуждаем, в основном, как сложно поверить в такое счастье, как любовь, что жизнь не имеет смысла друг без друга, и что все лимиты терпения уже исчерпаны, и ждать больше нет сил.

Больше я не пою попсу под фанеру в казино. Ура! У меня выступления в джем-кафе. Это первое джем-кафе на нашем пляже, ставшее легендарным. В «Локи» платят значительно меньше, чем в казино и отелях, но зато теперь я могу петь что хочу и в каком хочу стиле. Фольклор, своё, чужое… Теперь я чувствую себя музыкантом, а не напомаженной говорящей головой.

На афишах написано «Анна и френдс». Френдс – это другие музыканты, которые мне помогают. Англичанин и канадец на гитарах, два индуса на диджериду и табла, израильтянин с дредлоками на кахоне, голландец на губной гармошке, кто-то на флейте, как-то подключается русский парень с ложками. Выступления превращаются в своего рода джемы! Я обожаю это! Вот оно, счастье! Земля обетованная.

На День Святого Валентина мне приходит посылка из Калифорнии. В посылке: икра, сыр с плесенью и прочие мелочи, по которым я скучала в тропических странах. И главное, в посылке селёдка! Там, в русском магазине в Сан-Франциско, мой белый рыцарь всем объявил, что это для его русской гёлфренд, и что, когда она, наконец, получит визу и приедет, «мы вместе будем наведываться часто».

Я не устаю повторять себе: «Какая же я счастливая! Какая же я счастливая!»

И этот День пришёл! С утра пораньше я седлаю свою метлу, вешаю ей на шею гирлянду из оранжевых хризантем, приклеиваю бинди между бровей, обвожу каджалом глаза и лечу в аэропорт встречать своего бубнового короля.

Король, ещё неделю назад, заказал номер в Хайате, на берегу моря, всего в получасе езды от аэропорта…

Боясь зависти, я никому не расскажу, что в подарок он привёз мне антикварные бриллиантовые серьги девятнадцатого века и ожерелье из чёрных бриллиантов.

– Всё моё – твоё, – повторял он.

Через три дня, проведённых в Хайате, мы решаем слетать на пару деньков в Бомбей, чтобы поужинать в легендарном отеле Тадж-Махал Тауэр, что в Колабе. Отель, построенный в викторианском стиле, вот уже более ста лет является самым престижным и роскошным отелем Индии. Постояльцы в нём – особы королевских кровей, махараджи и знаменитости.

Ели барашка в карри и овощи в васаби – новое изобретение местного шеф-повара. За этим роскошным ужином с красным вином я и позвенела своими новыми бриллиантами. Моя жизнь – сказка!

Наконец, мы едем в мой карточно-зеркальный домик на берегу моря. По дороге я, сидя на заднем сиденье мотоцикла, обдираю себе коленку о кирпичную стену. Это первое за последние несколько месяцев напоминание, что я всё же не в сказке и реальность ещё никто не отменял. В течение двух недель хожу прихрамывая. Может, это знак?

Мои старые гоанские друзья за меня рады, наконец, они отдают меня «в сильные, добрые руки белого рыцаря».

– Заботься о ней, – сурово напутствуют хиппи.

Белый рыцарь отвечает, кладя руку на сердце:

– Я с восторгом принимаю эти обязанности.

Хиппи мутит. Он изъявляет желание познакомиться с моей семьёй по скайпу. В течение трёх дней он заучивает по-русски переведённый мною текст. «Здравствуйте. Рад познакомиться. Я очень люблю Вашу дочь». На встречу он надевает белые одежды, но забывает половину текста и получается смешная каша.

Я тоже представлена его родителям по скайпу. И мы, и они принарядились. Встреча проходит очень приятно, языкового барьера нет. Родители уже столько обо мне слышали и очень счастливы за нас обоих. Теперь мы официально считаемся женихом и невестой.

Перед его отъездом мы проходим курс массажа у потомственного аюрведического лекаря из самого сердца Кералы.

Лекарь – пузатенький коричневый дядечка, со свирепыми усами. Он приехал в Гоа на несколько месяцев и привёз с собой массивный массажный стол, сделанный ещё его прадедом из древесины какого-то тропического дерева. Стол отполирован не одной тысячей массажей и впитал в себя не одну унцию снадобий.

Лекарь сам варит свои зелья, на прозаической плитке, прямо на глазах у пациентов. Он раскладывает пациента на столе, льёт довольно горячее зелье на его тело и начинает растирать, катая по скользкому столу, как скалку. Потом включает зверский вентилятор и уходит, давая зелью застыть, а телу замёрзнуть. В конце процедуры он даёт выпить что-то похожее на вино. Это «что-то» кружит голову, как центрифуга. Теперь минут двадцать надо лежать на лекарском балконе. На мотоцикл в таком состоянии нельзя.

Пока лежали, разговорились с дядечкой. Оказывается, он ещё и происходит из касты воинов и занимается боевыми искусствами. С этими словами лекарь вынимает из-под кровати, вместе с пылью, длиннющую, заточенную с обеих сторон гибкую металлическую ленту. На обоих концах ленты – деревянные рукоятки. Воин «играет» таким оружием, почти как гимнастка атласной ленточкой. Совершенное холодное оружие древней Кералы, пленных не берёт, бьёт сразу на поражение. А ещё скоро лекарь летит в Москву, на слёт боевых искусств.

Под конец он мажет мою ободранную коленку смолой особого дерева. Говорит, что государство ограничивает сбор этой смолы. Собирать её разрешено только людям из его касты.

Три недели пролетают незаметно. Ещё одно прощание. Следующая встреча намечена уже в Сан-Франциско.

Он улетает. Я остаюсь здесь на месяц. Почему я сразу не еду в Россию, обновлять паспорт, делать визу? Скажем, это суеверие. Мне кажется, что чем дольше я тяну, тем больше у меня шансов. Смешно.

Примерно через неделю после его отъезда моя гитара теряет голову. В прямом смысле слова. Случилось это так.

Перед очередным выступлением взяла я свой видавший виды «Пульсар», повесила гитару на спину и поехала. По той же дороге, что и всегда. Но обычно я езжу без гитары, вот и не замечаю низко висящих электропроводов. На фоне пальм их совсем не видно. На всём ходу, гитарой, я въезжаю в эти провода. Мне приходится бросать мотоцикл, просто спрыгивая с него на песок. Байк проезжает, по инерции, ещё пару метров и падает. Я в порядке, мотоцикл в порядке. Только в половине деревни вырубает электроэнергию до утра, а гитаре отрывает голову. Но в целом этот случай можно считать счастливым. Вот если бы на мотоцикле сидел двухметровый парень, голову бы оторвало ему, а не гитаре.

Я ругаю местных жителей, глазеющих на происшествие: «Почему провода висят так низко? Кто вешал?» Местные не отвечают, только стоят, разинув рты.

На следующий день провода вешают на ту же высоту… Невероятная Индия!

Эта гитара всего три месяца назад была подарена моим любимым. Я с болью думаю, что, пожалуй, это второй знак, и звоню в Сан-Франциско.

– Не волнуйся, беби, главное, что ты в порядке. Помнишь? «Это ничто по сравнению со всей оставшейся жизнью». Дома, в Сан-Франциско, тебя ждёт «Мартин» (марка гитары).

– Милый, а какие-нибудь недостатки у тебя есть? Скажи мне сразу. Мне нужно подготовиться.

– Ну, я могу быть слишком добрым, и люди часто этим пользуются. Поэтому твоя обязанность теперь – быть моим рациональным началом и стоять на страже моих интересов, если, конечно мы хотим воплотить все те планы, о которых мы говорили, – улыбается он.

Я не первый раз слышу это от него. Я и сама неоднократно была свидетельницей этой доброты и щедрости, не только по отношению ко мне, но и к другим. И я видела, как люди этим пользовались. Люди не всегда бывают благодарны. Но как же он великолепен!

Мой друг – музыкант из Англии, проживший в Индии уже много лет, отвозит гитару к индийскому мастеру. Мастер приклеивает голову, и рубца почти незаметно. Уже конец сезона, голодные собаки опять начинают свирепствовать. Они бросаются на людей ночью. Стало небезопасно добираться до моего отдалённого бунгало. Пошли разговоры о том, что появилось собачье бешенство.

Время отправляться навстречу своей мечте.

Сан-Франциско

Калифорния, Джорджия, Route 66

Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?

А. Вертинский

«Я не видел зимы холоднее, чем лето в Сан-Франциско». Слова, которые приписывают Марку Твену.

Пятнадцать градусов круглый год – это особенность микроклимата западной бухты. Буквально два часа в любом направлении – и климат драматически меняется в сторону потепления.

Говорят, что в Сан-Франциско погода чрезвычайно непостоянна, пять минут тебе жарко, а затем, без предупреждения, пять минут холодно. Я перефразирую, для уточнения: «В Сан-Франциско тебе и жарко, и холодно одновременно». В спину с океана дует ледяной промозглый ветер, который треплет и портит волосы, а лицо в этот момент обгорает на нещадном, жгущем солнце, которое помогает ветру трепать и портить волосы. Люди ходят в многослойной одежде и не переставая упражняются в снимании и надевании шарфов, свитеров, береток и солнечных очков. Зиму, конечно, я видела холоднее, но вот лета холоднее, чем в Сан-Франциско, не бывает, даже в России.

Но бог с ним, с климатом! Посмотрим, что мне обещает моя личная жизнь. Нечто великолепное!

Итак, сильная встреча в аэропорту. Мы бежим друг к другу, раскрыв объятья, и потом долго стоим, обнявшись и роняя слёзы, позабыв о брошенных где-то там чемоданах. Из аэропорта мы не едем домой. Мы едем в отель яхт-клуба Беркли. Комната снята на три дня. Там меня уже ждёт новый айфон с местным номером, шампанское в ведёрке со льдом, а огромный букет благоухает лилиями в вазе с прозрачной водой. Служащие отеля, в основном пуэрториканцы, очень заинтригованы нашим романтическим появлением и толпятся у двери, стараясь заглянуть хоть одним глазком.

– У вас особая дата? – спрашивают они с жадным любопытством.

– Очень особая, – отвечает Он, открывая шампанское.

Не успеваем мы допить первый стакан, нам присылают ещё одну бутылку.

– Это от главного менеджера, с наилучшими пожеланиями счастья и любви и с надеждой увидеть вас здесь в следующем году.

– А почему бы и нет? – спрашивает Он. – Где ты предпочитаешь справлять следующую годовщину, беби, здесь или в Таиланде, где мы встретились?

В ответ я улыбаюсь блаженной улыбкой.

– Или, может быть, где-нибудь в Европе? Ты там ещё не была.

Я счастливо пожимаю плечами.

– Передайте генеральному, что, если мы в следующем году будем в Сан-Фра, мы приедем сюда.

Сан-Фра – это по-родственному, небрежно Сан-Франциско.

Наконец, любопытные пуэрториканцы удаляются, и Он закрывает за ними дверь…

Утром мы идём на завтрак по стеклянной галерее, держась за руки.

Он: «Твоя рука всегда должна быть в моей. Запомни».

Я – продолжаю блаженно улыбаться.

В ресторане огромные окна во всю стену. Вид открывается на океан и причал, где стоят на приколе разнокалиберные яхты и катера. Лес голых мачт покачивается в такт туманному ветру западной бухты. Завтрак и бранч всегда были моими любимыми приёмами пищи в отелях (бранч – поздний завтрак по выходным, переходящий в ланч). Фруктовые салаты, йогурты, круассаны, джемы, тонко нарезанная лососина. Прямо на ваших глазах поварёнок, закутанный в белое, готовит омлет тем способом, какой вам нравится.

За завтраком мы приканчиваем подарочную бутылку шампанского, не расцепляя рук. Глядим друг другу в глаза и улыбаемся, как заговорщики. Официанты тоже переглядываются и улыбаются. Давно здесь не останавливались такие романтические пары. Вот как должен выглядеть отель Калифорнии! А то всё только люди с деньгами да бизнесмены из других городов.

После завтрака мы, навеселе, болтаемся по причалу, продолжая держаться за руки. На причале очень ветрено, и мне становится холодно. Я слишком долго прожила в тропиках. Мы возвращаемся в номер…

На вечер у нас намечена встреча с его друзьями, в морском ресторане. Друзья – это соседка по дому со своим бойфрендом. Соседка училась в университете на одном курсе с братом моего рыцаря. Всей толпой они снимают большой дом, здесь, неподалёку.

Это очень странно и не по-американски – жить вместе с семьёй, да ещё и с однокурсниками, но, цитирую, «у них очень любящие, родственные отношения, и они вовсе не собираются подстраиваться под общепринятые нормы». Ничего плохого в этом не вижу.

Его друзья приятны и доброжелательны. Она мексиканка по происхождению и преподаватель женской психологии в университете Беркли, её бойфренд – архитектор, на данный момент, к сожалению, безработный. Они столько обо мне слышали, мой жених прожужжал им все уши про меня, и они счастливы, что я, наконец, приехала. Они так давно хотели со мной познакомиться! Я обязательно должна посетить яхту архитектора, которая стоит здесь же, на приколе. Соседка много смеётся, она очень разговорчива и мила.

Заказываем крабовый чаудер (краб, тушёный в сливках). Его подают в каравае домашнего хлеба с выбранной серединкой. Дальше по списку: королевские креветки в коричневом соусе, красная рыба в икорном соусе, белая рыба на гриле, устрицы.… Из напитков – белое вино и свежевыжатый апельсиновый сок. На десерт фисташково-ванильное мороженое со сливками.

За ужином соседка время от времени жалуется на нехватку денег. Деньги туда, деньги сюда, счета, бойфренд не может найти достойную работу, ей приходится работать на двух работах и прочее. Мы внимательно слушаем, участливо киваем. Я думаю: «Все мы такие. Страны разные, а проблемы у всех одни. Деньги, работа, неосуществлённые планы и мечты».

Наконец приносят счёт. Соседка, с выражением боли в глазах и глубокими вздохами, лезет за пластиковой картой, но мужчина моей мечты твёрдо накрывает её руку своей.

– Я заплачу.

– Но…

– Ничего, я заплачу.

Соседка тут же заметно веселеет и убирает кредитку. Ах, вот к чему она клонила! Забавно. Её бойфренд глядит в другую сторону, с интересом созерцая стенку. В счёте значится что-то более трёхсот долларов. Ничего себе, поели от души!

Я замолкаю. Конечно, он прав. Это очень щедро и благородно, и он знает, что делает… «В этом весь он», – с нежной гордостью думаю я.

Наконец, на третий день, мы покидаем отель и едем к нему в дом.

У города Беркли независимое правительство, но он располагается настолько близко к Сан-Франциско, что может просто считаться его районом.

Это довольно живописное место на высоком берегу бухты. Домики ютятся на склонах крутого холма, откуда открывается великолепный вид на центральный Сан-Франциско и на основную достопримечательность Ист Бей – Голден Гейт Бридж.

Со стороны дороги эти домики обманчиво кажутся маленькими и одноэтажными. С виду скромный гаражик часто разрастается в несколько этажей вниз со стороны холма и может оказаться просторным дворцом со сногсшибательным видом на бухту. Холм очень крут. Машины преодолевают подъём с трудом и на первой скорости. На велосипедах ездят только обладатели электрического мотора, но его мощности не всегда хватает. При ходьбе вверх иногда приходится хвататься за кусты.

Воздух там свеж, природа хороша и относительно не тронута. Рядом располагается парк Тильден с эвкалиптами, озерками и дикими животными. До сих пор в парке живут олени, черепахи, дикие индюки, скунсы, опоссумы, еноты, шакалы и другая живность.

Можно увидеть оленя прямо у себя в садике или во дворе дома, рядом с машиной. Ночью приходится отгонять енотов от мусорных контейнеров, не то разбросают объедки по всему двору. Время от времени скунсы портят воздух под окнами спальни. Запах напоминает отработанное машинное масло вперемешку с плохим одеколоном и остаётся до утра и дольше. Над цветочками в саду вьются колибри. А однажды мы находим в нашей душевой самку паука Чёрной вдовы. Сколько она там жила? Есть ли ещё? Ловим паучиху в стакан и выбрасываем её в парке.

Его домик – это один из тех скрытых коттеджей, что разрастаются в сторону холма. Из окон виден кусочек бухты и мост Голден Гейт. Вечером можно наблюдать, как туман с океана входит клубами через узкий перешеек и поглощает всю бухту.

Весь первый этаж с гаражом и отдельным санузлом занимает его брат с женой, терапевтом по здоровью, как она сама себя называет. На втором этаже, в одной из трёх комнат, размещается её массажный салон.

Однокурсница брата живёт в самой большой комнате второго этажа, с ней половину недели проводит её бойфренд-архитектор, а остальную часть времени он живёт на своей яхте. В этой комнате есть свой отдельный санузел.

Мой мужчина тоже проживает на втором этаже, в самой маленькой, шестиметровой комнате, без отдельного санузла.

Ну, и правильно. Живёт в одном доме с братом, в маленькой комнате, потому что одному больше и не нужно. К тому же, это дешевле. «Надо же откуда-то брать деньги, чтобы платить в ресторанах за друзей», – улыбаюсь я. Вот теперь сюда приехала я, и мы снимем что-нибудь отдельное, пусть и подороже.

Туалетная бумага в общем санузле закончилась, и мы обращаемся к соседке.

– Ты уже не в первый раз просишь у меня бумагу! – прикрикивает соседка, раздражённо выдавая рулон. – Когда ты начнёшь покупать своё?! – ворчит она ещё какое-то время, мой бойфренд виновато оправдывается.

Это же та самая соседка, которой он только что оплатил кругленький счёт в ресторане! Он не шутил, когда просил меня одёргивать его, если он становится слишком добреньким. Я вздыхаю. Что ж, должны же быть и у меня обязанности.

Позже я начинаю щекотливый разговор:

– Моя любовь, эта ситуация с бумагой…

– Хватит, – резко обрывает он, – будем считать это разницей в культурах. И я больше не хочу слышать ничего подобного о моих друзьях! Точка.

Действительно, разница! Ну, да ладно, по крайней мере, наконец, я вижу твёрдость в его характере. Лучше я замолчу, чтобы не вызвать его раздражения, и буду относиться к этому с юмором.

Вскоре появляются брат и его жена. Они застают меня врасплох. Я волнуюсь при встрече. Неудивительно, ведь, чтобы познакомить с ними, любимый вытаскивает меня из комнаты в одной футболке и с запутавшейся расчёской в мокрых волосах. Уж какая там косметика!

Они тоже очень много обо мне слышали, давно обсуждали мой приезд и рады, что я здесь. И ещё, самое главное:

– Почему посуда не вымыта? В доме бардак!

Он идёт мыть посуду. В доме его не было три дня, а значит, посуда не его, но это ничего, он помоет. Странные тут отношения. Вывод: люди привыкли к его доброте и принимают её как должное. Как-то несправедливо. Всё-таки придётся мне «выйти на стражу его интересов». Но первым делом надо постараться понять, что здесь происходит. В конце концов, люди есть то, что мы о них думаем. Значит, вместо того чтобы обижаться за бойфренда, нужно просто подружиться со всеми остальными и, возможно, недопонимание исчезнет само по себе.

Его сестра в законе (жена брата, англ.) – тоже не американка. Она из Новой Зеландии. «У братьев наблюдается забавная тенденция жениться на иностранках», – улыбаюсь я.

Затеваю разговор, пока она что-то готовит. Оказывается, у нас с ней есть общее увлечение – сальса. Я обожаю сальсу и больше всего во время путешествий скучала по ней. Жена брата относится к сальсе ещё серьёзнее, чем я. Она даже берёт индивидуальные уроки несколько раз в неделю. В гараже, вместо машин, стоит танцевальный подиум, покрытый ламинатом и окружённый множеством огромных зеркал. К ней, прямо на дом, приезжают учителя. Должно быть, не дёшево! Я уроков не беру, и мои педагоги – мои партнёры. У каждого можно чему-то научиться.

Но: «Теперь мы можем танцевать вместе, ходить на вечеринки сальсы. Возьмём своих мужчин и их тоже научим», – шучу я.

К моему предложению жена брата относится без интереса, всё это время говорит в сторону, как бы не со мной, а вскоре раскланивается и идёт спать. Её можно понять, она так ревниво относится к сальсе! Кому понравится ещё одна танцовщица в доме? Ладно, не буду её больше напрягать.

Каждый год вся семья собирается в Джорджии, в доме отца.

– Угадай, кого здесь не хватает? – спрашивает любимый, показывая мне фотографию с прошлого семейного воссоединения. – Следующая фотография будет уже с тобой. Я не могу дождаться момента, когда покажу тебя моим четверым родителям. Не могу дождаться! Я так долго ждал тебя!

«Четверым родителям» – это не опечатка. Мать с отчимом и отец с мачехой – все они обожают эти ежегодные встречи, очень хорошо ладят и до сих пор принимают активное участие в жизни обоих братьев. Высокие отношения! Действительно забавно.

Его отец играет на восьми музыкальных инструментах, а мачеха лепит из глины эротические скульптуры. Оба они владельцы собственной школы йоги, причём обучают инструкторов. Моё приглашение было выдано этой школой специально для данного семейного события, которое окрестили «Ежегодным Интернациональным Симпозиумом по Йоге». Я должна выступать на нём со своей фолк программой.

В этом году намечается больше народу, чем обычно. Мало того, что прибавляюсь я, ещё и сестра-двойняшка моей будущей невестки, со своим мужем. У двойняшки тоже своя школа йоги, во Флориде. Когда-то она училась на инструктора в школе мачехи, где все они и познакомились. Вот какая запутанная история! Муж двойняшки – звезда и ведущий телепередачи об экстремальном спорте. Вместе они показывают акробатические номера.

Но и это ещё не всё. Приезжает бывший тибетский монах-расстрига с молодой женой. Когда-то отец моего жениха с мачехой в течение нескольких лет спонсировали обучение тибетского мальчика в буддистской школе. Потом мальчик школу закончил, расстригся, и контакт был потерян. Но несколько месяцев назад они встретили его случайно, здесь, в Америке! Он живёт и работает в Чикаго, и ему недавно прислали молодую жену из Тибета. Теперь пара тибетцев тоже приглашена на семейное йога-сборище в Джорджию…

Небольшой живописный домик отца не может вместить всех прибывших, и хозяйка богатой соседней усадьбы соглашается нас принять.

Хозяйка рассказывает о наболевшем: она разводится с мужем и, вероятно, усадьбу придётся продать, а она бы так хотела её оставить!

Климат Джорджии нравится мне куда больше, чем климат Сан-Франциско. Жарко и немного влажновато, как я люблю. Я, наверное, рептилия.

Мы в трёх часах езды от Атланты, глубоко в горах Блю Ридж (Голубой хребет). Горы покрыты густым мощным лесом с кедрами, по которому в изобилии бегают дикие животные. Однажды мы даже встречаем медведя, который при виде нас сигает с дороги в кусты.

Вокруг журчат горные реки, на кедрах висит испанский мох. Красивейшее место Джорджия! Всю дорогу я напеваю старую американскую песню, ставшую джазовым стандартом: «Georgia оn my mind» («Джорджия в моих мыслях»). Здесь её хочется петь.

Вечерами мы играем джемы. Особенно я и папа. Мой жених и его брат тоже подключаются. Мы устраиваем настоящие концерты с акробатическими номерами и жонглированием огнями. Собираются соседи из близлежащих усадеб и восхищаются: «Какая талантливая семья!» Набивается человек двадцать-тридцать. Соседи приносят на блюдах еду. Эх, довелось мне попробовать кухню Джорджии! Потом, в конце вечера, эти блюда со всей оставшейся едой унесут домой. Такова традиция.

Днём мы плаваем в озере и просто маринуемся в патоке тягучей жары Джорджии. Вот она, размеренная жизнь американского юга. Моложавая мачеха-йогиня готовит еду. Папа натягивает струны на банджо. Отчим, гигантский молчаливый мужчина, с ностальгическим видом слушает свою любимую классическую музыку в кресле-качалке. Мама, хрупкая, красивая женщина, показывает мне детские фотографии моего жениха.

– Посмотри, какой милашка! Ты когда-нибудь видела что-либо более симпатичное? Какой же он холёсенький! Ты любишь детей, сладкое сердечко? – мама явно хочет внуков.

Кто-то из соседей меня спрашивает:

– Где ты будешь следующим летом?

Мой любимый отвечает вместо меня:

– В моих объятиях… Мы купим маленький бар на берегу моря, где-нибудь в Мексике. В нём всегда будет полно музыкантов. Мы будем всё время устраивать джемы, пригласим друзей жить у нас, кто сколько хочет. Нас все будут любить и говорить: «Хозяева этого бара – очень хороший парень со своей русской красавицей—женой»… – и, уже обращаясь ко мне: – Я очень хочу встретиться с твоей мамой. И хочу, чтобы твоя мама и вся твоя семья приезжала в гости…

Воцаряется тишина. Родители умильно улыбаются. У нас всех наворачиваются слёзы. Нас всех мутит. Вот это те планы, о которых мы говорили. Он озвучил их перед всеми. Неужели всё это происходит со мной?.. Какая же я счастливая! Мне очень нравятся эти люди, и я буду рада стать частью их семьи! Они мной тоже довольны. Мы все счастливы!

Немного хуже дела обстоят с молодым поколением. Брат почти вне поля зрения. Он полностью под каблуком своей жены. Со мной она подчёркнуто суха, с моим женихом резка и даже грубовата, как будто на что-то злится. Разговаривает безапелляционно и всегда тоном, не терпящим возражений. Самодовольно даёт указания, часто отчитывает моего жениха за пренебрежение чистотой. В общем, что называется, «тянет одеяло на себя». При этом она одна из самых неряшливых персон, которых я знаю! Мой бойфренд постоянно подбирает за ней мусор. «Эта женщина жаждет власти, – думаю я. – И, похоже, здесь она всех под себя подмяла. Сильный персонаж. Она явно не захотела думать обо мне хорошо. А мне, чтобы не стать плохой, как она ожидает, и избежать острых ситуаций, надо просто держаться от неё подальше».

Неприятно, но мой жених как раз этого не замечает или не хочет замечать и весьма настойчиво заставляет меня с ней общаться.

– Иди в гостиную и что-нибудь делай. Как-то включайся! Говори с ней!

– Я не хочу её беспокоить.

– С чего ты взяла, что ты её побеспокоишь? Иди!

– Мне кажется, что она не будет рада.

– У тебя комплексы, ты не понимаешь простых вещей…

Его просьбы похожи на приказы и иногда близки к крику. Я вижу, что для него это очень важно, и ради любви запихиваю своё эго подальше и иду мозолить глаза будущей невестке. Когда я появляюсь в поле её зрения и говорю «хай», она немного закатывает глаза и очень скоро удаляется, оставив меня одну посреди комнаты. На предложение пойти искупаться она отвечает:

– Нет уж! Спасибо.

Я слежу за ним краем глаза: «Неужели не заметно, что её надо просто оставить в покое?» Ладно, вот приедем в Сан-Франциско, и там нам не придётся слишком часто с нею сталкиваться. Главное, мы очень хорошо поладили со старшим поколением. А она не важна. У всех есть снохи с дурным характером.

На прощание папа, замечательный человек, говорит:

– С моим сыном или без, но я желаю тебе самого большого, настоящего счастья.

В самолёте я шучу со своим женихом:

– Если бы твой отец не был женат, я бы тебя бросила.

Мы смеёмся в покатушку, держась за руки и беспрестанно целуясь. Соседку по сиденью мутит.

– Я передам это папе…

В Сан-Фра по-прежнему холода, как будто и не середина июля. Меня мучает сильнейший джетлэг (синдром перемены часового пояса). Я уже три недели в США, но так и живу по евразийскому времени. К тому же Джорджия опережает Калифорнию на три часа. Мой организм запутался во времени и пространстве и постоянно хочет спать. Первый раз в жизни я могу заснуть, сидя на табуретке. Недавно у нас случился очень серьёзный скандал. Вернее, скандал случился у него, он орал на меня за то, что я имею сонный вид и его семья не знает, что обо мне думать.

Потом он извиняется: как бы я ни была не права, он, конечно, не имеет права на меня орать. Всё его проклятая чувствительность и нетерпеливость, которые, кстати, являются его вторым и последним недостатком, о котором он мне ещё не говорил. Но, при этом, разве я не нахожу милым, что он так хочет поскорее сделать меня частью своей семьи? Никто не будет любить меня так, как он!

Из-за скандала приходится отменить обозревательную поездку на верфи и на знаменитый Алькатрац (остров, на котором находилась тюрьма для особо опасных преступников, в настоящее время музей).

Сан-Франциско периодически потряхивает. Землетрясения случаются довольно часто. Первый раз я думаю, что олени запрыгнули на железную крышу, и она прогибается, создавая шум. Может потряхивать ночью, как в люльке. Во время последнего ночного землетрясения прорвало систему водоснабжения, и теперь я могу наблюдать из окна, как сквозь асфальт на проезжей части бьют фонтанчики воды.

Довольно скоро я замечаю, что посуду в доме моем только мы, я и мой жених. И похоже, что из всего дома на работу ходит только он. Остальные пачкают посуду и ходят туда-сюда. К мытью изредка подключается соседка. Мой день начинается с уборки за всеми после завтрака, затем идёт уборка за всеми после ланча, затем с работы приходит мой бойфренд и делает уборку за всеми после ужина. Жена брата имеет обыкновение просто оставлять на столе или, в лучшем случае, ставить в раковину тарелку, чашку или сковородку. Она продолжает жаловаться на бардак, мусорить под себя, требовать власти и обслуживания. Она демонстративно покидает помещение, когда появляюсь я, и открыто грубит ему. После неё всегда остаются какие-то крошки, рассыпанные булавки, присохшие ко всем поверхностям остатки пищи, промасляные полотенца, подгоревшие кастрюли и плита. На полу в гостиной в беспорядке валяются её вещи и грязная обувь. Она полностью, на девяносто девять процентов занимает дом собой. Весь первый этаж, гараж-танцплощадку, гостиную и массажный салон на втором этаже. Она везде, в каждом уголке этого дома. Дорого, должно быть, платить за это всё. Не зря у неё всегда плохое настроение. Поэтому её можно простить.

Неприятно, что клиенты, пришедшие на массаж, пользуются общим, а значит, нашим с бойфрендом, туалетом и душевой. Мне приходится чистить за ними унитаз и мыть душевую кабинку от массажного масла. Они «пьют» жидкое мыло литрами, «обматываются» километрами туалетной бумаги и льют тонны воды. Мы не успеваем подкладывать и подливать. Оттого и пришлось просить у соседки тот злополучный рулон.

Но это ничего, переезд в отдельный дом будет стоить дорого, а мы должны откладывать деньги, если мы хотим купить землю на берегу моря. Мы должны идти к своей мечте, не сворачивая.

Два-три раза в неделю мы едем в Уолмарт и запасаемся продуктами на сумму с одним-двумя нулями. Продукты разлетаются быстро, семья брата в магазин почти не ходит. Только изредка покупают «по чуть-чуть» и в основном «стреляют» продукты у нас, объясняя это тем, что они вегетарианцы и им много не надо. Взяли немного моркови, пару луковиц, полтыквы, отлили масла, съели мороженое. «И им выгодно, и нам не накладно». И так каждый день.

Имеется в виду, что мы тоже можем брать у них всё что угодно, но предварительно всё же поставив их в известность. А так как у них никогда ничего нет, то ни спрашивать, ни брать нечего.

«Конечно, им приходится выкладывать львиную долю на содержание такого большого дома. Не зря у них стресс. У нас же всего одна маленькая комнатка. А значит, не так дорого», – оправдываю их я. Иногда они «заимствуют» что-нибудь и у соседки. Соседка высказывает мне:

– Опять твой бойфренд съел мои спагетти!

Старясь не нервничать, я отвечаю, что он даже ещё не приходил с работы, зато в доме живут и другие люди…

– Ну, конечно! Кто же, кроме него, мог это сделать?

Я прикусываю язык: «Не скандаль. Это не имеет смысла. Ни к чему её перевоспитывать. Надо просто готовиться к переезду».

Мой бойфренд предпочитает пропускать мимо ушей подобные инсинуации. На уговоры подыскать недорогое жильё реагирует болезненно и продолжает толкать меня на общение с этой кучкой не слишком дружелюбных людей.

Я уступаю. Жертвы ради любви – сладкие жертвы.

На общей территории я пытаюсь нащупать новые темы для разговора. Например, когда жена брата, в очередной раз, окрашивает волосы в фиолетовый, я начинаю разговор о краске для волос и по ходу беседы спрашиваю:

– А какой у тебя свой естественный цвет?

– О, мой цвет очень скучный и неинтересный. Ну, вот как у тебя…

Мой бойфренд чем-то травится. Весь день он лежит и под вечер, наконец, чувствует голод. Но в холодильнике «ни души». Лицензии на вождение машины в США у меня ещё нет, а чтобы попасть в ближайший магазин, нужно довольно долго спускаться к подножию холма. Это ещё ничего, но потом придётся карабкаться вверх с набитой сумкой, что уже сложнее. На этом холме, без автомобиля вы почти совсем отрезаны от мира. На просьбу съездить за продуктами соседка отвечает: «Я занята», и закрывает дверь. Можете себе представить русскую или мексиканскую женщину, которая отказалась бы помочь больному? Я не могу. Соседка, ты уже не мексиканка.

Сам он подрывается по первому требованию и летит в любой конец Ист Бэй, если кому-то из них что-нибудь нужно. Пусть это сущая ерунда, как, например, забытая шляпа снохи, которая будет хорошо сочетаться с её костюмом. Он хватает шляпу и летит, бросив всё, в том числе и наши с ним общие дела.

Семья обычно заимствует больше продуктов, чем им нужно. Недоеденное щедро летит в компост. Я постоянно недосчитываюсь ингредиентов. И мне приходится кардинально менять рецептуру. Например, невозможно приготовить запланированный ранее грибной жюльен, если грибы «позаимствованы» вегетарианцами и подгоревшая сковородка уже отмокает в раковине. Просто жарю картошку с морковью и луком. Но побыстрее, пока и это не ушло.

Наконец, обращаю на это внимание своего бойфренда. Мой бойфренд, намывая их посуду, прикрикивает на меня. Он думал обо мне лучше! Мне надо научиться делиться. Я очень его разочаровываю! Я с болью понимаю, что моё мнение не значит для него и выеденного яйца.

Приходится идти на мелкие хитрости. Например, закупать побольше не вегетарианского мяса, специально для вегетарианцев, или нелюбимые ими сорта мороженого.

А в гостиной тем временем сноха бросает фразы типа:

– Смотрите, какой бардак в доме! Твой бойфренд не любит чистоту, Анна. Его не заставишь убираться.

– И он опять съел мои спагетти. Такой уж человек, – поддакивает соседка.

Очень хочется приложиться горячей сковородкой к наглому лицу предполагаемой родственницы и её «шестёрки»…

Чтобы избежать непреодолимого искушения, урезаю вылазки на общественную территорию, что приковывает меня к двухметровой кровати в шестиметровой комнате.

Это провоцирует новые скандалы с моим бойфрендом: я не понимаю их культуры. Он достоин лучшего отношения. Я не смею критиковать его семью. Скандалы заканчиваются примерно так: хоть я и опять не права, ему не стоило так орать. Но он мне поможет. Главное, мне больше не надо бояться чувствовать и быть слабой. Я в безопасности, и у меня теперь есть тот, кто будет всегда рядом с сильным плечом наготове. И так далее.

Я чувствую, что устала от удручающего бездействия. Мне надо найти занятие. Я в Калифорнии, а значит, индустрия кино здесь очень развита. Почему бы и нет? Как когда-то в Индии… Сказано – сделано. Займусь кино.

Один из клиентов, приходящих на массаж, владелец местной типографии. Разговариваюсь с ним, и он предлагает сделать моё демонстрационное фото. Одна из фотографий сессии так ему нравится, что он печатает её, в подарок, на огромном постере, метр на полтора. Но просит не показывать его своей массажистке. Она уже четыре года ждёт, когда он напечатает на таком же постере её свадебную фотографию. Но он всё никак не находит времени.

В гостиной мой неосторожный бойфренд гордо, перед всеми, разворачивает постер. «Ведь слышал же просьбу!» Жена брата встаёт и молча уходит к себе. Немая сцена. Мой бойфренд срывается и бежит за ней: «Что случилось? Всё ли в порядке?» Только что он ещё больше усложнил ситуацию в этом и без того непростом пространстве…

Мне очень хочется переехать и жить отдельно. Я устала от напряжения в доме. Но, я понимаю, отдельный дом будет стоить недёшево. Здесь же приходится платить только за одну малометражную комнату, плюс вода и электричество за двоих. И всё.

Но каково же моё изумление, когда выясняется, что плата за дом делится на количество человек, а не на размер занимаемой ими площади и даже не на количество комнат! Что? Мой бойфренд вносит практически половину ренты за дом, и аренда отдельного домика будет стоить почти в два раза дешевле?!

Электричество и вода тоже делятся на количество человек, но без учёта клиентов, приходящих на массаж, а значит, мой дурак платит и за клиентов. То есть как бы оплачивает бизнес снохи из своего кармана. Мы ютимся в шестиметровой комнате, забиваем холодильник по два раза на неделе, чистим за клиентами туалет, и при этом с нами ещё и обращаются, как с «золушками». И это считается нормой вещей! И мой бойфренд всё ещё не хочет «бросать свою семью» и в ответ на все попытки уговоров орёт на меня, как умалишённый. Надо же, какие они разные с братом! Брат под каблуком своей жены и явно не гнушается проехаться на шее старшенького.

Я в полном замешательстве. Мне тут приходится иметь дело с чем-то, чего я совсем не ожидала по началу. У меня полное ощущение, что я попала в какую-то секту, где всё подчиняется особой сектантской логике. И мой бойфренд прав: эту логику я, действительно, не понимаю.

Я всё реже и реже выхожу из комнаты и целыми днями сижу с гитарой, играю гаммы. Гитара помогает держаться. Я много хожу – по пятнадцать километров в день. Обошла весь парк Тильден вдоль и поперёк. Знаю все тропинки и перезнакомилась со всеми оленями.

Начинаю заниматься кино. Однажды утром, перед съёмками, едва я успеваю продрать глаза, мой мужчина орёт на меня особенно показательно, брызгая слюной, пританцовывая и указуя на меня перстом. Причина: что-то с будильником. То ли прозвонил, то ли не прозвонил, плюс я неблагодарна и не коммуникабельна, да и вообще стресс на работе.

Через полчаса меня забирает съёмочная машина. Съёмка будет происходить в одном из баров города Санта-Круз. Я играю весёлую барменшу, которая выгоняет из заведения посетителя-забияку. Одежда в стиле элегантной небрежности, но с декольте. Ехать около сорока минут.

– Из твоей спальни вид на бухту и Голден Гейт? – восхищённо спрашивает девушка за рулём.

– Да.

– Супер! – в голосе слышится зависть.

Её выражение лица говорит: «Да, мне так не жить!»

– Здорово, наверное, жить в таком доме?

– Здорово.

На съёмках, во время перерыва, у меня случается истерический припадок, и я рыдаю на груди у «забияки», которого должна изгонять. Началось с того, что бедолага задал мне пару невинных вопросов:

– А здесь что делаешь?

– Я здесь из-за мужчины. Познакомились в Таиланде. Собираемся пожениться.

– Какая романтическая история! Ты счастлива? Это главное.

– А ещё у меня великолепный вид из спальни, – добавляю я, уже с искривлённой рыданием физиономией.

Такое случалось со мной в жизни всего пару-тройку раз, но всегда в самый неуместный момент.

Испуганный американский актёр, которого я вижу впервые в жизни, зовёт меня пожить к нему и подает мне салфетки.

Через десять минут, в туалете бара, я замазываю следы слёз. Хорошо, что тонны косметики – это одно из требований режиссёра. «Забияка», со скорбно-участливым выражением лица, ждёт меня у двери туалета с чашкой сладкого горячего чая.

– Это должно помочь. Будь умницей.

С помощью «забияки» удаётся скрыть истерику от остальных членов съёмочной группы. Но мне до сих пор неудобно перед этим заботливым человеком.

Были и другие съёмки, менее драматичные. Например, такая: реклама алкогольной продукции. Молодой человек находит на берегу океана ящик с алкоголем, и вся его компания надирается в стельку. Молодой человек становится популярен, и все наперебой стараются ему угодить. Моя роль – соблазнительно кормить его виноградом прямо с лозы. Потом мы все танцуем регги на пляже. Крупным планом показан логотип алкогольной компании.

Или другая. Видеоклип для песни в стиле кантри. Съёмки происходят в «доме по соседству». В видеоклипе мужчина пытается вернуть женщину. Женщина – это я. В самом начале мужчина сидит во дворе дома, играя на гитаре и с тоской глядя на мою фотографию. Фотографию показывают крупным планом, мужчина вздыхает. Мимо него, как видение, прохожу я. Этим режиссёр хочет показать, насколько сильно я засела в мозгу у главного героя. Далее мужчина приходит ко мне с цветами, и я захлопываю дверь у него перед носом. Затем он приходит опять и преподносит мне другие цветы, я слушаю немного дольше, но дверь всё же захлопываю. И так несколько раз. Под конец он все же случайно застаёт меня в саду, одну. Я, накрашенная и на каблуках, уютно устроилась на жёстком, неустойчивом стуле. Он преподносит мне обручальное кольцо, вместе с букетом прекрасных пластмассовых цветов, и я падаю к нему в объятья. Хеппи энд.

Однажды приходится отказаться. Это съёмки рекламы кроссовок «Найк». Нужно просто бежать трусцой в группе людей. По иронии отказываюсь потому, что заказчик неплохо платит и деньги проходят по всем документам, а у меня нет разрешения на работу, и я не хочу проблем с правительством и не хочу, чтобы меня депортировали за нарушение визовой политики. Я хочу быть свободной в передвижениях.

Была и короткометражка. Солдат возвращается с войны в Сан-Франциско. Он простужен и жестоко кашляет. На лбу у него большая ссадина. Эту ссадину гримёрша накладывала в течение часа. Но мест в гостинице нет. В городе «бушует» Хэллоуин и все наряжены в карнавальные костюмы.

– Что, неужели нет ни одного места?!

– Нет, ни одного.

Солдат обессилено облокачивается на стойку.

– Он может остановиться в моей комнате… если, конечно, он не возражает… – это уже говорю я. Я играю сексуально озабоченную незнакомку в костюме кошки.

Происходит короткий разговор. Солдат со мной нелюбезен. Всё, что он хочет – это спать и чтобы его оставили в покое.

– Ну и проваливай! Не очень-то и хотелось! – обижаюсь я.

Но напоследок всё же добавляю:

– Я в третьем номере. Если что…

Режиссёр хочет, чтобы сцена была как можно более буффонадной и жанровой. Я наигрываю, нет мочи. Трачу, что называется, себя.

В общем, как говорится, погружаюсь в творчество, чтобы забыться.

После съёмок возвращаюсь в дом. Все домочадцы в гостиной, мой бойфренд задаёт мне вопрос о том, как я провела сегодняшний день (очередная попытка завязать разговор с общественностью). Я рассказываю. Никто не реагирует. Только соседка бросает:

– В костюме кошки? Это отвратительно.

Мой бойфренд пропускает это мимо ушей. Дальше в гостиной происходит типовая беседа, к которой мы демонстративно не приглашены.

Соседка:

– Мы решили стать более сознательными и сделать первый шаг к вегетарианству. Больше никаких сосисок! Теперь мы будем есть только хороший стейк.

– Очень хорошо, – отвечает сноха, – хорошо, прежде всего, для вас самих!

Да, это очень хорошо! Да здравствует вегетарианство! Я-то думала, такое бывает только в анекдотах. Эти граждане считают, что корова выживает, после того как у неё вырезают стейк. Вот сосиска, та действительно опасна для здоровья животного. А всё остальное кто будет есть? Делают шаг к вегетарианству, употребляя только лучшие куски. Какое браконьерское отношение! Я ухожу в комнату. Мой бойфренд на меня злится.

Вообще, отношение к продуктам в заевшихся странах очень вольное. Половина ещё не остывшей курицы летит в мусорный контейнер.

– Почему?

– Завтра она будет невкусная.

Зачем же ты заграбастала целую курицу, если тебе на следующий день невкусно? Ты что, надеялась сожрать её всю? Зачем ты набрала столько овощей, если через три дня всё это идёт в компост? Зачем ты набираешь ещё и ещё? Потому, что ты можешь? Почему тогда ты с таким самодовольством разговариваешь о проблемах экологии и голодных детях Африки? Разговариваешь так, как будто ты по их сторону баррикад, обличаешь Уоллстрит. Ты сама и есть «Уоллстрит». Да нет, ешь всё что хочешь и сколько хочешь, но не надкусывай ты все котлеты, которые не сможешь сожрать. Будь ты, в конце концов, хоть немного ответственной за ресурсы природы. Не переводи продукты в мусор. Многие из вас уже не только на мясоедов – на людоедов похожи…

Так, стоп! Надо просто готовиться к переезду. Бойфренд злится ещё больше.

Как-то выбираемся с бойфрендом на знаменитый гей-парад Сан-Франциско. Очень красочное зрелище! Самые разные варианты пар. По улицам ходят нежные, томные мужчины «в глазах поволока» и сильные женщины в клетчатых фланелевых рубахах. Всюду замысловатые, экстравагантные костюмы и колоритная раскраска. Много обуви на платформе.

Мужчина моей мечты продолжает срывать на мне плохое настроение.

– Хей, мэн, ты бы лучше держал её крепче! Мы идём! – вопит кучка сильных разноцветных женщин.

Я думаю про себя: «Действительно, после таких вот „мужчин мечты“ женщины и становятся лесбиянками…»

Не удивлюсь, если у каждой из них было вот по такому… А уж двое «мечт» точно конвертируют вашу ориентацию.

К тому моменту я уже совсем привыкла, что на меня либо постоянно орут, либо бросают косые взгляды. И почти поверила, что это за то, что я «настолько некоммуникабельна и асоциальна».

У меня больше нет иллюзий. Я понимаю, что мужчина мечты совсем и не мечта, и не подарок. Что он завёл меня, как домашнее животное, и, по первоначальному проекту, я должна была исполнять забавные куплеты для увеселения его семьи. Эти забавные куплеты, а вовсе не моё мнение, и должны были стать моим «активным вкладом в наши общие дела». И поскольку я сопротивляюсь, стараюсь сохранить свою идентификацию, не хочу надевать форменную местную одежду, которую он мне покупает, и думать так, как здесь принято думать, у нас и возникает «недопонимание».

Но никто не без дефектов. Нужно мириться с человеческими недостатками. Идеальных мужчин не бывает. У него всё ещё полно достоинств: золотые руки, доброта, щедрость, чувствительность… Надо только уговорить его переехать…

Изредка выезжаю в Сан-Франциско. Дома сидеть нет мочи. Однажды меня заносит в гей-район Кастро. Сан-Франциско, вообще, считается гей-столицей Америки. С виду нормальный район, ничего особенного. Ну, раз приехала, надо хоть выпить. Захожу в бар, беру кружечку нефильтрованного. Рядом сидит небритый томный дяденька, с пузиком, недельной небритостью и глазами с поволокой. Знакомимся. Он гей. Недельная небритость и кружка пива посреди бела дня – это оттого, что недавно он пережил размолвку со своим бойфрендом и теперь у него разбито сердце. Он чувствует себя толстым и некрасивым.

– Добро пожаловать в клуб! У меня тоже разбито сердце, и я тоже чувствую себя толстой и некрасивой.

Мы жалуемся друг другу на негодяев-мужчин, которые делают с нами, что хотят.

– Ну, надо же! – продолжает уже подвыпивший новый знакомый. – Все мои серьёзные отношения были с евреями, и каждого из них звали Дэйв.

Дэйв недавно прислал ему эсэмэску, спрашивал, как дела. Наверное, скучает. Мой непутёвый тоже эсэмэсит.

Ну, вечер приближается, все в бар, мы из бара. Поболтали девчонки – и у обеих легче на душе.

– Удачи с Дэйвом!

– И тебе удачи!

Сан-Франциско – город широких взглядов, очень терпимый к меньшинствам. Вплоть до того, что пару раз приходится объясняться, почему я белая, да ещё и не лесбиянка. Объясняться, почти стыдясь своей белой гетеросексуальности, как консервативности и фундаментализма.

В ближайшем окружении друзей разражается драма. Американка индийского происхождения желает развестись со своим мужем ирландского происхождения, потому что хочет иметь коричневого (не белого) ребёнка. (Первый ребёнок у них неожиданно получился белый и рыжий, как сам ирландец.)

Белые тихонько, вполголоса обсуждают этот вопрос:

– Что, если бы подобное сказала белая женщина? Её бы обвинили в расизме.

Да, что говорить, вот слова той же самой соседки, американки-мексиканки, человека широких взглядов:

– Что это? Фу, это пища белых. Мы такого не едим, – говорит она, морща нос.

Если бы я сказала: «Такос? Фу, это пища коричневых. Мы, белые, такого не едим…»

Я улыбаюсь этой мысли. Меня бы тут же растащили по кускам всей толпой, и коричневые, и чёрные, и даже белые. Вот как их вымуштровали, заставили растекаться сладенькой, неискренней кашкой.

Но мне так говорить не придётся. Я официально заявляю:

– Я люблю мексиканскую еду и мексиканскую культуру.

Я вообще люблю еду. И жизнь была бы скучна, если бы была однообразна.

В полный голос белые на несправедливость указать не могут. Могут только шушукаться. Указание на расизм по отношению к белому расценивается как расизм. Обвинение в расизме здесь – очень тяжёлое обвинение. Двойные стандарты в вопросах расизма в широком ходу.

У нас подобное происходит в России. Уже очень не модно сказать «я – русская». Сейчас говорят «я – россиянка». А я вот – русская! Ну, и россиянка тоже, но во вторую очередь.

Едем на горячие источники и на реку Юба. Всего ничего отъехали, а климат уже намного лучше. Там лето и «Калифорния». И нет неприятных людей.

Я забываю о снохе, соседке и брате. Юба полна голубых омутов и безлюдных скрытых пляжей. Идеальное место для купаний нагишом.… Но время неумолимо идёт. Мы возвращаемся обратно. Где-то в районе Сакраменто я вздыхаю:

– Хорошая была поездка.

– Да, беби. Видишь, хорошо быть – может! – воркует он.

– Да! Вот бы ещё не возвращаться в этот дом!..

Истерический вопль заглушает гул мотора. Он исступлённо орёт, переходя на визг и почти бросая руль, как психически ненормальный. Я до предела некоммуникабельна. Он думал, я его маленький ангел, а я человек низшей категории, потому что мои мысли на нижнем уровне чакр. Он делает всё возможное, а я… Он достоин лучшего!

Оживлённые разговоры затихают, когда я вхожу в гостиную. Повисает молчание. Домочадцы издевательски переглядываются друг с другом, закатывают глаза и поджимают губы. Я слышу саркастический шёпот за своей спиной.

– Мы должны переехать отсюда, иначе у нас ничего не получится! Я больше не могу оставаться в этом враждебном пространстве…

Далее опять по накатанной: я нахожусь на низшей ступени развития (это моё любимое). Но он мне поможет встать в один ряд с собой и его семьёй. Мне повезло, что его любовь ко мне так сильна, что её не убить даже таким демонстративным пренебрежением к его семейным ценностям. Про мою низшую категорию он говорит мягко, как бы стараясь донести до меня мысль, не раня моих чувств и достоинства, как хороший наставник. Если бы мне рассказали подобное год назад, я вряд ли поверила бы.

– А тебе не приходило в голову, что для того, чтобы две стороны наладили отношения, нужно, чтобы обе стороны шли в направлении друг друга? Усилий одной стороны не достаточно.

– Они просто не знают, что о тебе думать. Их можно понять. Что ты сделала для того, чтобы они тебя полюбили?

«А почему я вообще должна что-то делать, чтобы они меня полюбили? Почему они ничего не сделали, чтобы я их полюбила, а даже очень наоборот? Почему мы все должны были что-то делать, если я приехала к нему, а не к ним?»

– А твоей кусачей снохе—новозеландке тоже пришлось пройти через подобную инициацию, или её всё-таки встретили теплее?

– Не смей так говорить про мою невестку! Если мне придётся сделать выбор между тобой и моей семьёй, выбор будет не в твою пользу.

Это звучит, как оплеуха. Я даже не могла этого ожидать. Зачем он вообще это сказал? Мне и в голову не приходило ставить его перед таким выбором. Я просто хочу переехать…

Судя по письмам и словам этого человека, написанным и сказанным тысячи раз, я когда-то была самым главным в его жизни. «Не бойся, беби. Я никогда тебя не разочарую. Вот увидишь!» Почку он мне свою отдаст. «И глаз».

Как же так? Надавать обещаний и сделать всё наоборот: требовать, чтобы я отдала свой глаз и почку его так называемой семье.

– Зачем же ты всё это говорил, писал?!

– Мне просто так хотелось, чтобы это было правдой!..

Итак, я живу с очень неприятными людьми, мой мужчина стоит на стороне этих людей и защищать меня не собирается. Мало того, я сама себя не могу защищать, у меня связаны руки. Он мне их связал. Ради него я должна строить хорошую мину при плохой игре и улыбаться. Я не имею права конфликтовать.

Как-то, с тоски, пошла на сальса-пати. Одна, потому что никто больше не вызвался идти со мной. Возвращалась поздно. С подножия холма позвонила бойфренду. Он должен был меня встретить. Бойфренд предложил мне взять такси, поскольку он «очень устал» и уже собирается спать. Я язвлю про себя: «Если бы я везла шляпу снохи, всё было бы по-другому».

Знаете, что такое синдром звенящих чемоданов? Это когда чемоданы говорят тебе, звеня: «Набей меня тряпьём и сваливай!»

Всем домом идём на декомпрессию самого знаменитого, на данный момент, американского фестиваля «Горящий Человек» или «Burning man decompression». Сам фестиваль проходит в пустыне штата Невада, а вот так называемая декомпрессия, парой месяцев позже, в Сан-Франциско. Люди наряжены в самые безумные костюмы, оставшиеся ещё с фестиваля. Некоторые персонажи бродят по выделенной территории абсолютно голые, полностью выкрашенные краской, потряхивая позолоченными гениталиями. Голое раскрашенное тело – особый почерк «Горящего Человека».

Встречаем множество друзей. Они ещё не знают, что я такая некоммуникабельная, поэтому общение идёт без проблем. Моего бойфренда все любят. Он всегда спешит на помощь по первому зову.

– Это моя гёлфренд Анна, кто ещё не знает. Мы романтично познакомились в Таиланде, и она влюбилась в меня с первого взгляда, – он весь нежность, юмор и забота.

– Ха-ха-ха, – смеётся его знакомый, – я тоже влюбился в тебя с первого взгляда. – Ты самый хороший парень из всех, кого я знаю, дружище.

«Знали бы вы, как он умеет визжать, брызжа слюной. И как может быть глух и слеп, и даже подл», – думаю я.

«Да, мы говорим об одном и том же человеке. Об этом прекрасном герое. За время нашего знакомства он ни разу не повысил голос ни на кого, кроме меня. Тебе он нравится, потому что ты не в категории „гёлфренд“. Всё, что в нём есть плохого, он припас для неё, для женщины, которой не посчастливится быть с ним рядом. Хотя я до сих пор могу сказать, что хотела бы иметь такого друга, соседа, деверя, попутчика, но только не партнёра по жизни».

В мой день рождения, с самого утра, бойфренд заявляет, что его бизнес, как я знаю, слегка претерпевает кризис, а затраты только растут, поэтому подарка на день рождения мне не будет. Вместо этого мы поедем в музей.

«Ну, и чёрт с ним! – я равнодушно отворачиваюсь. – Конечно, когда семья „недоедает“, нужно сэкономить на носовом платочке для любимой женщины».

Через некоторое время он срывается на вопль. Я слишком долго разговариваю со своей сестрой по скайпу. Как я могу не уделить ему, в такой день, особого внимания? «Ага, значит, при выборе, он или моя семья, я должна сделать выбор в его пользу. Опять двойной стандарт». Я привыкаю к двойным стандартам.

Рыцарь продолжает. Он бесконечно устал справляться в одиночку с нашим обоюдным недопониманием! Я абсолютно не хочу работать над собой.

В течение нескольких минут белый рыцарь истошно визжит. Я наблюдаю за ним и думаю, что в этот самый момент кто-то кому-то дарит цветы.

В гараже, в углу опять «завыли» чемоданы. Они уже чешутся и не просто просят набить их тряпками, они уже меня называют тряпкой. Мои дни рождения – это нечто!

Он уходит, хлопнув дверью. Я тоже ухожу и надираюсь в стельку. Я перемещаюсь из бара в бар и докучаю барменам и посетителям разговорами «за жизнь». Я так соскучилась по людям! Начинаются эсэмэски от «мечты всей моей жизни». Я их игнорирую. Мне наливают ещё. В одном из баров я даже беру гитару и ору разухабистые цыганские песни. Это помогает.

Он перехватывает меня где-то на одной из «козьих» троп Беркли. Вернувшись в дом, я злобно пугаю не переварившимся красным вином унитаз, не заботясь о мнении мерзких домочадцев. Мой бойфренд рыдает надо мной. Он «простил меня». Аллилуйя! Ну, как он может злиться на меня долго? Как же он волновался, когда я не отвечала на его эсэмэски! Буквально места себе не находил. Ведь всё, что я должна запомнить, это то, что никто никогда не будет любить меня так, как он! Да будет так! Второй случай такой клинической любви – и я покойник.

Послав бойфренда на четыре английские буквы с трёхбуквенной приставкой, я заваливаюсь спать, пассивно оставляя ему стаскивать с меня облёванную одежду.

Мне снится похмельный сон: я объясняю своему чемодану, почему я должна испить эту чашу до дна.

– А для того, мой друг чемодан, чтобы потом не винить себя за то, что могла сделать ещё что-то, но не сделала. Плохой день рождения – ещё не повод бросать своего непутёвого жениха. Ибо сказано: «Идеальных мужчин не бывает». Слышал, ты, чемодан?

Чемодан презрительно сплёвывает разлившимся шампунем:

– Не верю, что когда-то тебя называли «Руби Тьюздей».

Мои дни рождения – один лучше другого!

Один из тягучих дней в доме. Соседка опять жалуется на нехватку денег. «И куда деньги деваются? Куда-то пропали двести долларов». Её бойфренд глазами указывает на меня. Она говорит:

– Тссс!

Что это было? Я возвращаюсь в комнату на ватных ногах. Долго молча сижу на кровати. На всякий случай, проверяю свои пожитки, не засунули ли мне куда меченые двести долларов. Чего ещё можно от них ждать? Всё идёт по сценарию. Всё идёт по плану. Классика жанра. Охота на ведьм началась.

Что делать? Сказать ему или лучше промолчать? Если скажу, тогда-то он, наконец, поверит, что я не просто капризничаю. Но это серьёзно испортит его отношения с другими. После такого, отношения с ними можно и не восстановить. А я не хочу быть причиной разлада с семьёй и друзьями, какими бы они ни были. Может, просто с новой силой и на полном серьёзе нажать на тему переезда? В конце концов, одного моего уверенного желания должно быть достаточно для того, чтобы съехать? Ведь мы же партнёры!

У меня такой стресс, что можно начать заикаться, как когда-то в детстве. Тогда меня от заикания вылечила бабка-знахарка в деревне Тимофеевка, под Тольятти. Баба Наташа ходила вокруг меня и читала заклинания или молитвы. И после первого же сеанса я уже была в состоянии говорить, а после второго даже говорить, совсем не заикаясь. Поэтому я никогда не стану атеисткой. Как это глупо – верить в ничто!

В этот раз меня от заикания спасает гитара. Я больше не выхожу из комнаты. Гитара, гитара, гитара…

«Деньги пропали? Да мне во всём мире ключи от „квартиры, где деньги лежат“, давали после первой встречи. В Лондоне, в Брайтоне, в Москве, В Индии, в Таиланде. И никто об этом не жалел. Как бы я ещё смогла путешествовать?»

Этим людям просто не хочется посмотреть мне в глаза. Они выбрали не смотреть ещё до того, как я сюда приехала.

– Пожалуйста, давай переедем! Мне здесь очень плохо!

– Что тебе опять не нравится?! Я не хочу больше об этом говорить!

«Моего желания не достаточно».

– Хорошо, на этот раз я хочу с тобой серьёзно поговорить, – продолжаю я.

– Что ещё? – он раздражённо морщится.

– Пойдём в парк, поговорим там.

– Это к лучшему, я могу выйти из себя и не хочу, чтобы меня слышали, раз уж этого разговора не избежать.

Мы молча идём в парк. Я обдумываю, как бы сказать всё помягче. Вот у него будут глаза! Наконец, он поймёт, что это не просто необоснованный каприз, что я ничего не придумываю и что действительно нужно срочно съезжать.

– В общем… я слышала разговор и… В общем, они сваливают на меня пропажу денег у соседки… – выпаливаю я на выдохе и жду взрыва.

Пауза.

– Ну что ж, их можно понять, ты очень асоциальна, – вяло, без интереса отвечает мужчина моей мечты, мой белый рыцарь, который обещал быть моей защитой и опорой не меньше, чем до конца моей жизни.

Я в замешательстве открываю рот и молчу.

– Это всё? – спрашивает он, зевая.

– Эээ…

– Я вымотан, хочу отдохнуть. Пошли в дом.

Мы молча возвращаемся в дом. Там он подобострастненько здоровается с соседкой. Спрашивает, как она. Несколько слов бойфренду соседки. Несколько слов снохе. Со всеми мил и сахарно дружелюбен. Со мной подчёркнуто сух. Глазами даёт понять всем, насколько ему со мной тяжело, как бы призывая их в свидетели. Всё, он сыт по горло моим неуместным поведением. Сколько ещё я буду испытывать его терпение? Я не умею налаживать отношения с людьми. Да придёт ли этому конец?

Охота на ведьм в разгаре. Местные мещане с широкими взглядами опять недосчитались долларов. Деньги-то потом найдутся, но осадок неприятный останется. «Ели, пили, веселились, подсчитали – прослезились». Ресторан, новые шузы… Всё равно виновата ведьма. Держите её. Кто на скотину мор нагнал? А яблоня третий год не родит?

Меня обвиняют в ереси. Вон и костерок уже развели. А мой единственный и любимый, дабы выглядеть достойно в глазах родни, подкидывает в него дровишек и сам себя, конечно, оправдывает тем, что их всех можно понять. Вполне объяснимая травля, раз они не знают, чего от меня ждать. А он, естественно, делает выбор не в мою пользу. А потому, милый друг, что семья – это важнее!

По атмосфере ситуация напоминает «Догвиль» Ларса фон Триера. Нет, это уже даже не фильм. Это мыльная опера. Индийская мыльная опера. Есть отрицательные герои, которые до корней волос отрицательные, и все телезрители это видят с первого кадра. Есть главная бесхарактерная героиня, это я, которая не может всех послать на «ухо», пинком открыть дверь и удалиться. Есть и главный бесхарактерный герой, который к тому же настолько туп, что не замечает того, что видят все телезрители с первого кадра. Смехота. Но как его не понять? Можно быть храбрым воином на улице, но не в кругу друзей и людей, чьё мнение для тебя важно. Их толстеющие или дурнеющие подруги науськивают его на меня. Я им не нравлюсь. Конечно, с моими квадратиками на животе и светлыми волнистыми волосами, кому я понравлюсь? Да вот, горжусь я собой. Горжусь и не скрываю. Глотайте, самки. Кому что. У кого жизнь с финансовым благосостоянием удалась, а у кого – тело.

На дворе Хеллоуин. Люди вырезают из тыквы монстров и ставят на крыльце. Некоторые проявляют массу фантазии. У нас тоже есть свой монстр.

Тыква. Опять тыква. Карета в тыкву, кучер в… Да плевать на кучера! Но когда твой принц превращается в крысу, вот это драма!

Итак, пришло время называть вещи своими именами: этот человек – подлый пресмыкающийся клоун и предатель! А ведь мог бы остаться «белым рыцарем». Я бы закрывала глаза на его недостатки и скрывала бы их от других и подставляла бы опору там, где он теряет равновесие, сбитый с ног своими мелкими слабостями. Но он предпочёл навсегда остаться в моей памяти верным слугой низкопробной, лицемерной общины. Всплывают пророческие слова, сказанные в Лаосе француженкой-психиатром:

«И пожалуйста, запомни, Анна, если ты встретишь ну очень-очень хорошего парня, беги! Ему есть что скрывать. Любые перегибы – зло. Возможно, это говорит болезненная уверенность в собственной ничтожности, порождающая ненависть к миру. Людям, которые не зафиксировали у себя подобных отклонений, нет нужды притворяться ангелами. Очень-очень хорошие люди по факту маньяки, по меньшей мере, латентные. Они знают или подозревают о своих отклонениях и скрываются под маской „хорошести“…»

Ему есть что скрывать. Что же?

Уверенность в собственной ничтожности, сказано же. Он выбирает «королей» с уже существующей империей и начинает им служить, поскольку сам не в состоянии создать свою собственную империю. Мимикрирует под них. Покупает их внимание. Платит за отношение. Так же он служил и мне, когда у меня была своя «империя» дорог и свободы. Теперь я её потеряла, у меня не осталось ничего, кроме него. Служить мне ему больше не интересно, я и так у него в кармане, и уже ни к чему метать передо мной бисер. Теперь перебежчик лебезит перед другими властелинами.

Есть одно высказывание на этот счёт: «Главное заблуждение женщины в том, что она думает, что он изменится. Главное заблуждение мужчины в том, что он думает, что она никуда не денется».

Лучше не скажешь.

Я ясно понимаю: даже если бы мы переехали, ничего бы не изменилось. Дело не в них, а в нём. По иронии, я даже должна быть им благодарна за то, что, создав такие несовместимые с жизнью условия, они в кратчайшие сроки, за какие-то полгода, показали мне всего его, как он есть, со всем его пассивно-вероломным раболепием. Ничего не утаили. В нормальных условиях это могло занять годы.

– Спасибо вам, кучка паршивцев! А дураку – дурацкая жизнь!

Ну, что ж. Наверное, он хочет, чтобы я догадалась уехать сама? Он просто вынуждает меня уехать. Значит, время ехать. Я в туманной прострации, требую билет и уже собираю вещи. Таков первоначальный уговор. Билет с него. «Он меня уважает и поэтому, конечно, исполнит обещание купить билет по первому требованию».

Всё, билет в Россию куплен, сумка собрана. Я встаю по будильнику. Кладу его антикварные бриллианты в бронзового лебедя на ночном столике.

А сколько было надежд! Я же действительно, как школьница, верила, что этот добрый день пришёл и мой парус приплыл. В голову приходит окончание того романтично-оптимистического стихотворения. Сейчас оно менее оптимистическое:

And it's nobody's fault that the dream never happened That we splashed imprudently holy cup of the sun If you grow the wind you will harvest the tempest And you'll never accomplish the celestial demand

(И ничья в том вина, что мечта так и не сбылась. Что мы небрежно расплескали эту солнечную чашу. Посеявший ветер – пожнёт бурю. И никогда не исполнит небесный мандат.)

Я больше не напишу ни одного стихотворения. Ну и хорошо. Я не Пушкин. Я вытягиваю сумку по полу из комнаты.

– Это хорошая идея, что ты уезжаешь.

Я молчу: «Воистину!»

– Нам будет полезно пожить отдельно какое-то время.

У меня вырывается короткий смешок:

– Какое-то время? Ты что, примешь меня, когда я приползу обратно? Вот такую, со всеми моими дефектами?

– Идеальных людей не бывает, Анна. Хоть ты и не то, чего я от тебя хотел, всё же ты та, которую я ждал всю свою жизнь… (бред) … и я тоже виноват. Разница в том, что, в отличие от тебя, я это признаю. Я виноват, что слишком эмоционален и часто срываюсь на крик, а значит, мне нужно время, чтобы научиться управлять своими эмоциями, чтобы обсуждать твои ошибки спокойно, без крика…– он что-то ещё говорит. Я замечаю, он похож сейчас на санитара в сумасшедшем доме. «…управлять своими эмоциями, чтобы обсуждать твои ошибки…» Шедевр!

И тут это началось. Я так долго сдерживала это, что оно самопроизвольно разорвало мои лёгкие.

– Я вернусь? Выкуси! Умерла так умерла. Вернусь я к тебе, жди! Думаешь, я орать не могу? Я же перекричу тебя, Иуда. Ты ещё не знаешь наших, червяк. Ты что ж, думаешь, истеричность – твоя единственная проблема, подхалим общественный? И своё, и моё отдаёшь этим рвачам, которые на тебя плюют и принимают всё это, как должное. Как у четверых таких хороших родителей могли получиться два таких никудышных ушлёпка? Что, детей с тобой рожать? И потом смотреть, как игрушки моего ребёнка переезжают на ПМЖ в чужие коляски? Ты знаешь, как ты кончишь, идиот? В одиночестве, на картонке с бомжами. И твоя хваткая семья, на которую ты горбатишься, будет проходить мимо тебя, презрительно закатывать глаза и раздражённо кидать тебе центы. И не каждый раз, мен, потому что каждый раз лезть в карман не охота…

Это был не крик, это была песня… Редемпшион сонг! Демобилизация всего, что накопилось. Домашние толстые крысы и Чёрные ядовитые вдовы попрятались в свои норы.

Я долго наблюдала эту «секту» и уже была уверена, что рано или поздно ему случится обанкротиться и остаться без денег, это лишь вопрос нескольких лет. Но я и не подозревала, что на самом-то деле это вопрос пары месяцев и мне самой придётся это увидеть. Всё, до смешного, случится именно так, как я предсказывала. Серьёзная проблема с бизнесом, и у него не останется ни жилья, ни сбережений.

Оказывается, за все эти годы, пока столько человек жили на его деньги, он не отложил ни цента. Его банковский счёт пуст. Зато деньги отложила дружная семья, сидя на его шее. Примерно в это время жена брата выписывает дорогую новую машину из Европы. Вслед за ней брат тоже начнёт выбирать недешёвую «Тойоту». А ему придётся продать бриллианты, подаренные мне, и даже свою любимую гитару «Мартин». Его бизнес-партнёры, на пепелище разрушенного бизнеса, откроют свои собственные независимые компании, и он поможет им, совершенно бескорыстно, обустроиться на новом месте, работая на них по одиннадцать часов в день. Такой буффонады я не видела со времён Чиная, когда мне приходилось петь в игрушечный микрофон, притворяясь, что он работает.

Я спрошу брата:

– Скажи, брат. Как ты думаешь, брат, это честно?

Брат отвечает быстро и складно:

– Он взрослый человек и сам решает, как ему тратить деньги, – брат ждал этого вопроса и знал, как на него отвечать. Он, конечно, думает, что победил в этой дискуссии. Вот так, с одной фразы. Какая удобная позиция невмешательства. Какая прекрасная, не взаимная братская любовь!

Итак, я тащу сумку через коридор. Как-то неожиданно мне становится всё равно и даже весело.

Мой бойфренд начинает рыдать и причитать, он любит рыдать и причитать и называет это чувствительностью.

Я не могу бросить его вот так! Он столько сделал для наших отношений! Ну, почему я не вижу всех тех жертв, которые он принёс ради меня?! Он не перестаёт благодарить судьбу за встречу со мной. Нет, на такой волне он меня не отпустит!

Он хватает телефон, звонит в авиакомпанию и отменяет мой полёт, теряя больше половины стоимости билета…

Я ещё долго ошарашенно сижу на чемоданах… Я больше не буду их разбирать. За последние пять лет мне случилось разобрать дорожную сумку всего один раз, здесь, в Сан-Франциско. И, как оказалось, напрасно. Мне стыдно перед чемоданами.

Но мне уже наплевать. У меня появляется иммунитет. И мне лень делать резкие движения. Через некоторое время мне всё равно придётся выехать из США, якобы чтобы обновить визу. Я лелею мысль, как совсем скоро исчезну в жарких безднах Мексики. Как я буду ходить по пляжу, поблёскивая мускулами своего здорового, загорелого тела. Как вечером буду окунаться в сальсу, настоящую, латиноамериканскую, а не надуманную сальсу тщеславной снохи…

А вы все тут маринуйтесь в собственной желчи. А сейчас я просто буду хихикать и делать свои дела. Месть хороша на холодную голову. Жаль, что когда голова холодная, месть больше не приносит удовлетворения. Я как бы наблюдаю сама себя с высоты птичьего полёта.

Ещё сильнее поднажимаю на гаммы. Гитара – моё всё. Единственный друг, утешитель и способ медитации. Она меня ещё отблагодарит за внимание. Так же берусь за самоучитель испанского. Это тоже помогает.

Время от времени меня вызывают на съёмки маленьких телепроектов в Сан-Фра.

Теперь на крик я отвечаю криком. Ты больше не плюнешь в моё открытое сердце. Твой плевок отрикошетит от моего равнодушия. Земля обетованная в моём равнодушии! Ангелы живут в раю. Ты создал ад – получай демона.

Я демонстративно шумно готовлю еду для себя и мою тарелки только за собой. Сковородки снохи теперь могут стоять немытыми неделю и больше. Происходит маленький сдвиг: мой будущий экс тоже отказывается мыть эти сковородки. Я выгляжу хорошо. Я знаю, что готовлю побег. Свободная женщина всегда выглядит лучше невольницы. Настоящий побег не терпит суеты.

«Что, самка, я слишком хороша для того, чтобы тебе нравиться?»

Очень скоро после окончательного банкротства, на последние деньги, собранные от продажи кое-какого имущества, мы предпринимаем поездку в Техас, где ему обещают очень хорошую работу. Всего год-два такой работы, и он сможет вернуться к бизнесу. Я убеждаю его не продавать машину, в случае необходимости в ней можно спать. Всё не на картонке. В какой-то момент мне становится его жалко. Все от него отвернулись, как я и предсказывала. И я буду такой подлой стервой, если сделаю то же самое. Возможно, этот человек – мой крест, и мне его нести? Вот оно, большое, наивное сердце великорусской женщины!

На прощание сестра в законе требует, чтобы мы как следует помыли санузел.

– За собой, – добавляет она.

В детском саду таких девочек называют врединами, брезгливо наморщив нос. В её лице столько самодовольного удовлетворения, что я рада больше никогда не увидеть это лицо, иначе я за себя не ручаюсь. Действительно, я рада, что уезжаю до того, как, не удержавшись, огрела её чем-нибудь. Хотя ей это и было бы полезно, мне совершенно ни к чему.

Мы едем через всю Калифорнию. Заглядываем в живописный, ландшафтный Биг-Сюр, Санта-Барбару, останавливаемся в Лос-Анджелесе, фотографируемся в Голливуде. Спать приходится в машине, денег нет даже на стоянку, и мы ищем пустыри. Кто сказал, что Калифорния жаркое место? Это конец декабря, и ночью в Лос-Анджелесе ноль градусов, плюс пронизывающий кости ветер.

Жарим яичницу на туристической плитке, ледяной ветер с океана задувает пламя, но на рестораны денег тоже нет.

У нас кончается бензин. Происходит это на том отрезке дороги шестьдесят шесть (root sixty six), в Калифорнии, где автозаправок нет на протяжении более ста миль. Без бензина не работает даже печка в машине. Но никто не хочет останавливаться. Водителей можно понять: вокруг ни души, только два маргинала на тёмной калифорнийской дороге, замотанные в одеяла. Нам грозит смерть от холода. Через пару часов нас, околевающих, подхватывает и подвозит к заправке мексиканец, везущий радиоактивный груз. Он знает, что такое быть изгоем, ведь ему с его машиной не разрешено останавливаться близ населённых пунктов.

Наконец, Калифорния кончается, дальше Аризона. Делаем остановку в Гранд-Каньоне. Там ещё холоднее: к ночи – минус семь градусов по Цельсию. Но ничего, главное, поесть, а дальше – в спальный мешок из гусиного пуха, и никакой мороз не страшен.

Гранд-Каньон днём великолепен, похож на горы наоборот. Нет ощущения, что стоишь на краю оврага. Есть ощущение, что стоишь на вершине горы, где-нибудь на Ладакхе.

Немного теплеть начинает в районе Феникса. Дальше штат Нью-Мексико и Техас. Техас похож на пустыню, и днём здесь тепло, а вот ночью всё так же холодно. Начиная с Нью-Мексико, я иногда сажусь за руль.

Лучший способ ознакомиться с фауной Америки – просто прогуляться по хайвею за городом, там вы увидите самых различных особей, размазанных по полотну дороги. Нигде в мире я не видела столько сбитых животных. Вообще, в Америке природа более нетронутая, чем в Евразии. Я думаю, потому, что её размазывали всего лишь в течение последних пятисот лет, а не целые тысячелетия.

Мы добираемся до Хьюстона в одиннадцать часов вечера тридцать первого декабря. Он еле разговаривает со мной. Закидываем грязные вещи в общественную стиральную машину дешёвого мотеля, жуём остывший фастфуд и ложимся спать под взрывы новогоднего салюта. По задумке, эта поездка должна была наладить наши отношения. Я верила в это не больше, чем в чудо. И если можно было ещё что-то в наших отношениях испортить, поездка это сделала. Тот, кто был когда-то мужчиной моей мечты, моим рыцарем в сверкающих доспехах, моим бубновым королём, моим эльфом в чашечке цветка, моей Ласточкой, которая подхватит меня, когда я почти разобьюсь об асфальт, на протяжении всей поездки орал на меня за то, что «ветер задул огонь плитки», что нечего ему «говорить, что это последняя заправка», что «он сам знает, когда заправляться», что «кончился бензин» и что «нечего на него так смотреть».

После мучительной агонии последняя надежда затихла, вся в ранах и кровоподтёках. Я знаю, что уже давным-давно испила эту чашу до дна, исчерпала лимит дозволенного, и больше у меня нет никаких обязательств. По крайней мере, никто не скажет, что я, как всегда, сбежала при первых трудностях. Больше я не хочу здесь сидеть, обрастая несчастьем.

«Умей сделать себя счастливой сама. Каждый – творец своего счастья». Откуда он это взял? Это он уже где-то слышал. Это кто-то говорил ему про него самого, и он всё забыть не может.

«Сделай себя счастливой сама». А я скажу по-другому: «Ты полюби меня несчастной, счастливой меня всякий полюбит». Ещё когда-то в Англии, в одной из моих песен, я так и написала:

Love me like I am, while I am on the floor If I am in the sky everyone is mine…

Ты сделай меня счастливой! Пусть это будет твоя заслуга! А я сделаю это для тебя и заслужу твоё счастье. Но ты сделал всё наоборот, полюбил счастливой, когда я собралась, наконец, в кучу, там, на водопаде тропического райского острова, сделал несчастной, и теперь говоришь, что моё счастье не твоя ответственность.

Думаю, мне нужен мужчина даже не тот, который сделает меня счастливой, а тот, который не будет мне мешать быть счастливой. Счастье – это серьёзная медитация, требует сосредоточенности, не получается, когда отвлекают. Я не волшебник, я пока только учусь.

Когда я свободна и независима, ничто меня не тревожит. Но, может получиться и обратный эффект: на это, как на мёд, слетятся слабохарактерные, проблемные мужчины, в поисках той, которая защитит и согреет. И из тлена восстанет обезоруживающая надежда. Через некоторое время слабый мужчина поймёт, что сильнее он так и не стал, а уж проблемный мужчина сумеет сделать женщину несчастной.… Вот так и в этот раз получилось.

«Умей сделать себя счастливой сама». Ах, сама? Хорошо, сама так сама! Но гирю в восемьдесят пять килограммов бесполезного балласта я не утащу. Брошу тебя, пойду одна. И опять появятся фотографии с моим улыбающимся лицом на фоне чудес света. А ты сделай себя счастливым, если сможешь.

– Я всё равно мог бы на тебе жениться, просто чтобы поправить твой гражданский статус здесь, в Америке…

Мне даже не хочется язвить про его щедрость и благородство. Разве я поменяю свою свободу на американское логово этого крота-предателя? Я просто отвечаю:

– Полагаю, с такими отношениями, как у нас, стоило бы подумать о разводе.

Напоследок в аэропорту, сквозь слёзы, он бросает:

– Не прощаемся.

«…Главное заблуждение мужчины в том, что он думает, что она никуда не денется».

В ответ я устало улыбаюсь. Я, якобы, уезжаю, чтобы обновить визу и должна вернуться через пару-тройку недель. Верю ли я в это сама?

Перед пропускным пунктом я переодеваю улыбку. Нет, не верю. Горечь, усталость и мир сквозь туман слезящихся глаз остаётся тебе. Они – твой выбор. Мой выбор – самолёт, уносящий меня в Латинскую Америку.

Чемоданы ликуют: «Совсем другое дело!»

Goodbye Ruby Tuesday, Who could hang a name on you?

(Прощай, Руби Тьюздей, кто может повесить ярлык на тебя?)

Побег в Мексику

В американских авантюрных фильмах герои часто бегут в Мексику. Вот так я в Мексике и оказываюсь.

Я беру с собой всё, что только могу унести: летнюю одежду, документы, гитару, ноутбук и мои индийские бриллианты. Сумка получается большая и тяжёлая.

Моё сердце разбито. Опять дорога и одиночество. Когда-то я мечтала попасть сюда с любимым мужчиной. Мы тогда, кажется, собирались купить бар на пляже…

– Забудь! – приказываю я себе.

Надо стереть из памяти года полтора жизни и надежд. Мне предстоит работа над собой.

В аэропорту Мехико Сити меня первым делом спрашивают, есть ли у меня курица.

– Курица? Нет.

Парень делает большие глаза: «Невероятно, у неё нет курицы!»

– У меня нет курицы.

– Вам нужна курица, сеньорита.

– Зачем мне курица? – я начинаю нервничать.

Требуется несколько секунд, чтобы сообразить. Слово курица (chicken), созвучно со словами «check in», что означает «регистрация». В данном случае речь идёт о регистрации на самолёт…

Мне нравится эта страна. Какая забавная попытка мексиканского парня говорить на английском с гринго! (Гринго – первоначально белые американцы, сейчас любые американцы и любые белые.)

Я получаю свою «курицу» и сажусь на следующий самолёт.

Со времён английских каникул мне не случалось останавливаться в хостелах. Та ночная драка итальянки и вьетнамки, в Лондоне, отбила всякое желание. Но Латинская Америка дороже Азии, и я не могу позволить себе отдельный номер. Хостел уже заранее зарезервирован. И теперь я здесь. Я нахожу его довольно беспорядочным и далёким от санитарных норм местом. Но место бурлит людьми. А люди – это то, что мне сейчас нужно. Я устала с дороги, сердце разбито вдребезги, и я собираюсь лечь пораньше. Вот только налью в бутылочку воды…

По дороге с кухни обратно в койку меня неожиданно перехватывает мексиканский мачо и под звуки неизвестно откуда взявшейся сальсы подхватывает танцевать. Оказывается, начался еженедельный открытый урок, а мачо – учитель танцев и параллельно владелец самого хостела. Прямо с корабля на бал! Получила, что хотела, окунулась в ритмы сальсы, едва успев поставить рюкзак. В этом хостеле сальсу танцуют даже на завтрак. Нельзя было поселиться в более правильном месте. Жизнь моментально становится веселей.

Через пару дней, стоя в очереди на обмен валюты в банке, знакомлюсь с мексиканкой средних лет. Она хозяйка одного из местных отелей, и она предлагает мне работу! Работа не пыльная: сидеть на ресепшене в её отеле. Какое везение! Работа мне нужна. Я не хочу транжирить свои жалкие сбережения.

– Конечно, я согласна!

Как ни печально, прощаюсь с сальса-хостелом. Обещаю наведываться и выезжаю.

В воротах своего нового отеля сталкиваюсь с высоким голубоглазым бородатым парнем в чёрной бандане. Он уже выписался из отеля и сейчас выкатывает свою гигантскую сёрфинговую доску, вложенную в специальный чехол на колёсиках.

Поравнявшись со мной, парень останавливается, призадумывается, а затем разворачивает колёсики и заходит обратно.

– Ты будешь жить здесь? Я останусь ещё на ночь. Давай сегодня куда-нибудь сходим?

…Хм, я ещё не разучилась нравиться мужчинам! Это радует. Я всё ещё женщина. Это хорошо забытое ощущение.

На ресепшене работы нет. Хозяйка сообщает мне, что как раз сегодня уборщица почему-то не пришла. Я сразу понимаю, куда она клонит. Фактически, тётке нужна уборщица. Ну, что ж, я готова. Только тётке не мешало бы быть почестнее и напрямую озвучивать свои ожидания.

Работка оказывается не такой уж лёгкой. Я должна прибраться в комнате и туалете, вымыть пол, протереть пыль, заправить постели. Очень странно и неприятно, что постельное бельё после предыдущих постояльцев здесь не меняют. Хозяйка требует, чтобы я просто взбивала подушку, убирала волосы и презервативы с простыни и потом туго натягивала её на матрас. Следующие счастливцы будут спать на том же белье, на котором возлежала уже не одна парочка. «Незачем тратить лишние деньги на прачечную».

Так вот он, гостиничный бизнес Латинской Америки?

Вечером я и тот парень-сёрфингист идём перекусить на местный ночной рынок. Парень родом откуда-то с озера Мичиган и здесь собирается преподавать кайт-сёрфинг. Он уже бывал в Мексике и немного «ворочает» на испанском. Это сильно облегчает моё первое знакомство со страной. На тот момент я на испанском ещё совсем не говорю. У меня появляются приоритеты в еде, я люблю такос с головой (мягкая кукурузная лепёшка с начинкой из мозгов и щёк). У этой блондинки дикий нрав!

Наутро, по команде, я опять заступаю на уборочную вахту. Когда я заканчиваю, хозяйка желает со мной поговорить. Она довольна моей уборкой, и у неё ко мне ещё одно дельце. Я смогу неплохо зарабатывать…

Эта тупая, но смекалистая ведьма предлагает мне комиссионные за все ночи, которые парень-сёрфингист проведёт в её отеле.… И если я ещё кого-нибудь удержу здесь (любым способом), то комиссионные будут ещё выше…. Меня накрывает горячая волна бешенства…

– Я не ослышалась?! – я разворачиваюсь и иду за рюкзаком.

Тётка вскакивает со стула и семенит за мной до моей комнаты:

– Стой, ты мне должна денег!

– За что?

– Ты здесь переночевала.

– Это вы мне должны денег. Я вымыла десяток комнат.

Тётка ненадолго разевает рот, но быстро находится.

– Теперь нужно вымыть двадцать, комнаты подорожали.

– С какого момента?

– С сегодняшнего утра.

– Вот я сегодняшним утром и выезжаю.

Я хватаю рюкзак и иду к выходу. Меня трясёт от бешенства. «Эта подлая бандерша собиралась воспользоваться моим безденежьем! Но она его явно преувеличила. Не настолько плохи у меня дела».

Вслед за мной выезжает парень-сёрфер, выкатывает свою доску на колёсах. Это доводит тётку до белого каления. Она вопит какую-то чушь и подпрыгивает на месте.

Я ещё и пяти дней не провела в Мексике, а уже попала в мексиканскую мыльную оперу. Эх, везёт мне в последнее время на мыльные оперы!

В данной опере положительная героиня попадает в услужение к отрицательной, которая мечтает завести свой собственный дом терпимости. Она будет свободно манипулировать горничными-секс-рабынями и обогащаться. Злодейка пытается заманить в свою чёрную ловушку положительную героиню. Но не тут-то было! Положительная героиня показывает отрицательной средний палец, и в путь. Эта опера заканчивается, не начавшись.

Тётка продолжает выкрикивать обвинения. Несёт полную ерунду. Требует, чтобы таксист не останавливался. Таксист всё же останавливается, и мы уезжаем.

У американца очень смешное выражение лица, когда я озвучиваю ему суть предложения неудавшейся бандерши. Парень едет жить в пляжную кабанью, а я возвращаюсь в свой хостел. Там сальса, плюс здоровая атмосфера, плюс, несмотря на беспорядок, там всё же меняют постельное бельё после каждого постояльца. Проверено!

Когда сальсеро узнают, где я была, они закатываются смехом. Эта тётка широко известна во всей деревне своим бешеным нравом, аморальной хитростью и тугоумной жадностью. Перед тем как что-то здесь сделать, нужно было спросить их, местных. Они бы мне сразу сказали. Но у хозяина хостела есть для меня предложение получше: ассистировать ему на уроках сальсы в самом хостеле и в одном из местных пляжных клубов, по воскресеньям. Жизнь становится лучше, и я почти забываю о том, что я такая некоммуникабельная.

Мой экс-бойфренд требует писем. Мне в тягость писать ему, и я отделываюсь двумя-тремя словами. Вскоре я получаю послание с новостями от своей алжирско-французской подружки, ещё со времён тропического острова N. Сейчас она живёт на Карибском острове Сен-Мартен. Остров разделён границей на две половины, одна из которых принадлежит Франции, другая – Голландии… А также мой злополучный экс пишет ей письма, в которых жалуется на мою чёрную неблагодарность и уверяет, что очень за меня волнуется.

Я отвечаю, что волноваться за меня надо было, когда я жила с ним. Сейчас же мне очень даже хорошо. Я плаваю с черепахами в Карибском море, лазаю по развалинам Майя и обследую сеноты (мексиканские пещеры, наполненные чистейшей водой). Я ассистирую на уроках сальсы. Танцую на завтрак, обед и ужин. Меня в своём роде «удочерили» местные мачо сальсеросы, что сильно облегчает жизнь. У меня всевозможные скидки, бесплатные экскурсии, маска для подводного плавания, выпивка и прочее.

Единственное, что не даёт мне расслабиться, это вовсе не воспоминания о моём предателе-бойфренде, а местные цены. Но и на этот вопрос почти найден ответ: когда я вернусь из Чичен-Ицы (огромный комплекс пирамид Майя), начну искать работу посерьёзнее. Так что пусть предатель больше не притворяется прекрасным благородным героем и не обещает «подарить мне эту звезду, которая светом нетленным будет освещать мне путь в бесконечность», а просто высылает по данному адресу мои дорогущие туфли со стразами Сваровски, индейские мокасины, угги, томсы и непальскую замшевую сумку. Поскольку его сияющие доспехи уж очень слепят, и нет никакой надежды, что мне когда-либо удастся подняться до высокого уровня его самого и его семьи, мои нижние чакры не отпустят. Рождённый ползать летать не может и прочее…

Я просто истекаю желчью. Но у меня есть оправдание: сейчас, глядя со стороны на прошедший год, я чувствую, как во мне зарождается жестокость обиженной женщины. Я вообще стала злее. Да, ему лучше оставить меня в покое!

Но жизнь продолжается. Карибское море никто не отменял, сальса на белом песчаном пляже, при полной луне, тоже продолжается. Я действительно получаю, что заказывала. Скоро я опять обмякну. In vino veritas! Или: земля обетованная – в текиле! Кто ищет, тот всегда найдёт.

Опять наступает «не сезон». Сейчас с работой будет стопор. Жди до следующего сезона. Ну, что ж, я довольно долго просидела на одном месте. И теперь мной, как пушкинским Онегиным «овладело беспокойство, охота к перемене мест (Весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест)».

И вот я в Паленке, на юге Мексики. В Паленке находится очередной огромный комплекс пирамид Майя. Сам Паленке – просто небольшой городок, поэтому я останавливаюсь в джунглях, по дороге к развалинам.

Раннее утро, джунгли сырые и туманные, местечко покрыто сетью маленьких прозрачных ручейков. К каменистому дну ручейков прикрепились многотысячные стаи рыбок-присосок. Течение рыбок не сносит, они держатся крепко.

Эти джунгли поражают меня своей мистичностью. Туман застревает в стеблях бамбука. Огромные листья невиданного растения стоят, как зонтики. Под одним таким листом можно укрыться от дождя. Я брожу между деревьями и с минуты на минуту ожидаю увидеть в ветвях зелёных человечков. Всё здесь располагает к мистификации. Не зря место знаменито галлюциногенными грибами. По руинам ходят местные индейцы и предлагают провести церемонию с употреблением грибов.

Кабаньи здесь не имеют стёкол на окнах, а только москитную сетку. Ночами идут тропические ливни. У меня заканчивается питьевая вода. Я подставляю миску под соломенную крышу, и через несколько минут миска полна. Я не буду думать о составе воды. Я буду пить дождевую воду и жить полной жизнью, забыв о прошлом. В ветвях рычат дьявольские обезьяны. Иногда они даже не дают спать. Вполне невинная обезьяна знаменита тем, что издаёт такой свирепый, холодящий душу рык, что её прозвали дьявольской.

Мне очень нравятся мексиканцы. Своей старомодной вежливостью, наивной обходительностью и бескорыстной отзывчивостью.

– Сеньорите нужна помощь? – спрашивает случайно проходящий мимо мексиканский мачо.

Не дождавшись ответа, он хватает мой рюкзачино и тащит на голове к месту назначения. Я еле за ним поспеваю. Всё, что я должна сделать, это, с немного преувеличенным восхищением, сказать:

– O, señor es muy fuerte! Muchas gracias! (О, синьор такой сильный! Большое спасибо! – исп.)

И синьор сияет всеми своими белыми или золотыми зубами. Он чувствует себя мужчиной-защитником, ты чувствуешь себя обогретой, слабой женщиной. Всё так, как и должно быть. В Мексике я почти забываю вес своего багажа.

Сан-Кристобаль – милый и приятный городок, находится в штате Чапас, высоко в горах, и по ночам здесь холодно. Опять холодно! Несмотря на объёмный багаж, я совсем не подготовлена ни к холодам, ни к тяготам путешествий.

Я здесь не случайно. Я осуществляю ещё одну мечту своего детства. Ещё в нежном возрасте я увидела передачу про Бел Горюч Алатырь Камень, как в языческой Руси называли янтарь за способность гореть. Особенно меня поразил янтарь с застывшими в нём насекомыми…

В штате Чапас находятся янтарные прииски. Эту смолу здесь добывают не из моря, а из горных шахт. Когда-то вершины гор Чапаса были морским дном. И вот я здесь.

Музей янтаря в Сан-Кристобале содержит экспонаты самых разных цветов, размеров, форм и содержания. Например, янтарь размером с кирпич и цвета красного вина вмещает в себя целый муравейник. Ну, как целый муравейник мог попасть в смолу? Или другой, оранжевый, с застывшей в нём двадцатисантиметровой ящерицей! Сколько же лет этой ящерице, увековеченной в артистической задумке природы? Или тёмно-розовый кусок, с белым пером внутри… Я заворожённо хожу мимо витрин, боясь дышать. Замурованные в янтарь жуки, кузнечики, скорпионы, всевозможные личинки и черви… «Оттаскивайте меня, семеро мужиков!»

На сан-кристобальском янтарном рынке покупаю себе маленький, бюджетный кусочек янтаря с крылатым муравьём и белой доисторической раковинкой внутри. Когда-нибудь он будет стоить состояние. А пока у меня одна янтарная, хулиганская серьга в ухе. Я люблю асимметрию. Сидеть на одном месте скучно и бессмысленно, двигаться по направлению к Соединённым Штатам тоже бессмысленно и претит. Так, значит, на этот раз мы пойдём на юг. Я уже знаю, что я делаю. Я еду в Гватемалу. Гватемала дешевле Мексики. Ну, и урежу, ещё больше, свои расходы. А почему бы и нет?

Гватемала

Гватемала, в переводе с местного языка, означает Страна Деревьев. Однако здесь есть не только джунгли, но и горы, и пляжи, и пустыни. Гватемала имеет множество различных экосистем, что особенно примечательно для такой маленькой страны.

Я уже пресыщена руинами, поэтому не поеду в Тикал. Эта высоченная пирамида была бы пятым комплексом развалин майа для меня. Уже были Тулум, Коба, Чичен-Ица и Паленке. Так что первой остановкой в Гватемале будет озеро Атитлан.

Сан-Педро-ла-Лагуна – деревушка на берегу Атитлана. Здесь можно совершить конную прогулку по берегу и полежать в горячей ванне с видом на озеро. Горячая ванна – это хорошо, мы находимся в горах, и вечерами холодает. В Сан-Педро проживает арфист из Канады, который не только музицирует, но и изготавливает арфы. Он много путешествовал по Латинской Америке и знает по нескольку фольклорных мелодий из каждой страны. Канадец также любитель музыкальных инструментов, сделанных из подручных средств. Например, рабочая пила и смычок. Или однострунный бас, сконструированный из цинкового таза, толстой арфовой струны и палки. Таз, перевёрнутый вверх дном, используется как резонатор. Через отверстие, проделанное в центре дна, протягивается наружу закреплённая одним концом внутри таза струна. Свободный конец струны привязывается к верхушке палки, которая, в свою очередь, другим концом упирается в ребро дна таза, по принципу лука. Музыкант скользит рукой по палке и меняет угол её наклона, таким образом регулируя натяжение струны, а следовательно, высоту звука. У меня неплохо получается басить на этом музыкальном инструменте. Думаю, что когда-нибудь сделаю себе такой же.

Здесь я опять начинаю играть на гитаре за ужин. Мелочь, а позволяет сэкономить несколько долларов в день.

Сан-Хуан-ла-Лагуна – другая деревенька на берегу озера. Это место полно хиппи, а курсы йоги – на каждом шагу. Озеро сегодня неспокойно, поэтому волна немилосердно плещет в лодку. Когда лодка причаливает, все пассажиры уже насквозь вымокли и промёрзли. Приходится выжимать подол юбки и искать место с горячим чаем. Встречная девушка, в хиппи одежде, говорит, что здесь делают индийский массала чай. «Индийский чай в Гватемале! Интересно, что здесь понимают под словом „массала“?»

– Надо идти к озеру, по той тропинке до конца… – рекомендует девушка.

Как же тесен мир! Управляющими маленького ресторанчика и гестхауса оказываются мои знакомые англичане из Гоа! Неожиданная встреча на другом конце земли! Приятно пообщаться и попить настоящего индийского, пряного чая…

В Антигуа я знакомлюсь с таким явлением, как Чикен бас или куриный автобус. Эти автобусы знамениты тем, что вмещают в себя практически неограниченное количество людей, вместе с курами, поросятами и козлами. Люди в чикен басах, в прямом смысле, сидят друг на друге. На голове у вас может быть курица, а на плече козья морда. В Антигуа даже проходят соревнования таких автобусов. Побеждает, конечно, наиболее вместительный.

Семук Чампей – это ещё одна маленькая сказочная точка на лице земли. Я уже перестаю им удивляться. Место покрыто джунглями, по которым протекает малахитовая река с натуральными, бирюзовыми ванночками. Сюда едут туристы, чтобы окунуться в эти ванночки, которые выглядят особенно живописно с высоты холма.

Семук Чампей известен ещё и водяными пещерами. Местные индейские тинэйджеры водят туда туристов, пренебрегая самыми элементарными правилами безопасности. Во-первых, в этих пещерах можно заблудиться. Во-вторых, они полны острых камней, водоворотов, глубоких омутов и подземных водопадов. Тем и хороши!

С нами идёт группа польских парней-спортсменов и несколько домохозяек из Западной Европы. Домохозяйки неистово кудахчут и клянутся всеми богами, что если они вернутся из этих пещер, то построят церковь. Польские спортсмены не жалуются.

В пещере, конечно, нет света, кромешная тьма, поэтому карабкаться по скалам и переплывать омуты приходится со свечой в руке. У каждого своя свеча. Иногда необходимо подныривать под низкие арки пещер, и тогда свеча гаснет. На другом конце туннеля нас ожидает второй гид-подросток, с единственной сухой зажигалкой, замотанной в пластиковый пакет. Похоже, если эта зажигалка намокнет, нам всем придёт железный конец. Я, от греха подальше, не спрашиваю, что у них предусмотрено на этот случай.

В середине путешествия мы набредаем на дыру с клокочущей водой. Как я потом понимаю, это гвоздь всей программы. Туристов, по одному, а некоторых почти насильно, «топят» в этой дыре, и бурлящая воронка утягивает их вниз. Долю секунды человек летит в струе водопада – и оказывается в озерке на «нижнем этаже» пещеры. Конечно, свеча гаснет. Незабываемо! Мы с поляками в восторге! Домохозяйки собираются жаловаться правительству Гватемалы.

В адских пещерах – ни царапинки, ни синячка. А вот в одной из прозрачных, райских ванночек с круглыми камушками, мелким песочком и гладким дном я умудряюсь найти свой камень и загнать себе под ноготь «двадцать пять килограммов» плесени, смешанной с песком. В течение получаса работник нашего гестхауса выскабливает эту плесень шипом какого-то тропического растения. А потом мы оба теряем сознание… Теперь буду хромать две недели.

Если встать лицом на юг, то линия моего зигзага идёт влево. Я еду на Карибское побережье Гватемалы. Вечером, в устье Рио-Дульсе, на берегу озера Изабаль, я беру кайак и переправляюсь на другой берег, к испанской крепости шестнадцатого века, Сан-Фелипе. Нога обмотана целлофаном, я хромаю, как старый солдат.

Ливингстон – местечко на Карибском берегу Гватемалы. Туда из Пуэрто-Барриос нас везут на лодке. Один этот путь стоит того, чтобы сюда приехать! Идём через каньон, через тихие заводи, покрытые кувшинками. Посреди такой заводи может неподвижно стоять деревянная лодочка с сидящей в ней маленькой индейской девочкой. Девочка провожает нашу лодку глазами. Что она здесь делает? Население самого Ливингстона в основном чернокожее. Это потомки африканцев, уцелевших после крушения рабовладельческих кораблей. Вальяжные чёрные парни племени Гарифуна, с дредами и в разноцветных беретах, без устали курят марихуану под звуки регги. Здесь очень чувствуется влияние Карибских островов. Народ гордится своей связью с культурой Ямайки. Для них Ямайка – это центр центров.

Мне нравятся местные прачечные самообслуживания. Выглядят они, как плавательный бассейн под навесом. Дно выложено голубым «казённым» кафелем. По бокам бассейна – ячейки для стирки. Вода в ячейку зачерпывается из общего бассейна, а использованная, сливается в канализацию. Стирать надо строго в своей ячейке, не загрязняя общественную воду. В голубой кафельный бассейн хочется окунуться в знойный день.

Здесь не просто знойно, здесь супермегавлажно! Так влажно, что к телу прилипает папиросная бумага и пепел от марихуаны.

От нечего делать иду на курсы изготовления аутентичного блюда из рыбы, бананов и кокосовой стружки. Наш шеф-повар – обкуренный предприниматель. Он любит своё дело. Вокруг бесятся маленькие негритята с джамбеями, поют афро-латинские песни и неистово бьют в свои джамбеи, надеясь на чаевые. Из ближних домов подтягиваются соседи, чтобы поглазеть на иностранцев. Да и вообще, кто знает, насколько щедр сегодня бог бесконечных чаевых?

К сожалению, Карибское побережье здесь оставляет желать лучшего. Дома выстроены прямо на пляже, почти впритык к морю, так что и не погуляешь по кромке воды. Но я не в обиде, похоже, моя нога воспаляется всё больше. Дают о себе знать зелёные водоросли, которые так и не удалось полностью изъять.

На обратном пути лодку так качает, что у моей гитары лопается шов на шее. Уж если один раз потеряешь голову, больше её не найти, по себе знаю.

Рядом с Рио-Дульсе находится единственный в мире горячий водопад. Я не я буду, если не посещу такую достопримечательность!

С камня, примерно в четыре метра высотой, льётся горячая сероводородная вода и падает в холодную реку, протекающую ниже. Воды смешиваются, и под этим камнем можно найти струю нужной вам температуры.

Можно подняться и на сам камень. Карабкаться приходится мимо пещеры, кишащей летучими мышами. Из этой пещеры сифонит горячий воздух, несущий запах куда похуже сероводорода.

Бродя по дну горячего ручья, я теряю пакет, которым обмотана моя нога. И это к лучшему. Сероводород вымывает остатки водорослей из моей раны, и нога начинает очень быстро заживать. Сероводород – это сила.

Теперь линия зигзага ведёт направо, на побережье Пацифика на юге Гватемалы. В автобусе до Монте-Рико знакомлюсь с полунемцем-полуполяком. Он – ювелир и живёт, вот уже семнадцать лет, в городке Панахачель, на озере Атитлан.

– Когда доберёшься до Коста-Рики, обязательно съезди в Монтесуму. Это хиппи место. В Монтесуме сходи на водопад, льющийся в море. Это мой хай лайт! (Особый выбор.)

Я смеюсь:

– Шутите что ли? Где мы – и где Коста-Рика? Я и сейчас на себя удивляюсь!

– Ты доедешь…

– Ну, уж не знаю.

Пляж в Монте-Рико имеет графитовый, почти чёрный цвет и покрыт слоем крупных песчинок вулканического происхождения. Песок притягивается магнитом, так как полон железа. Тёмно-синий океан и чёрный песок… Здесь почти нет туристов, место безлюдное и диковатое. Недавно одна канадская железодобывающая компания собиралась стереть эту достопримечательность с лица земли, но, к счастью, им запретили.

Еда в Монте-Рико отменная и не дорогая. Например, насыщенный суп из морепродуктов стоит всего пять долларов. В супе целая рыбина, величиной с ладонь, несколько крабов с пол-ладони и горсть креветок. Такой порцией можно накормить четверых.

Во всех странах люди любят тырить шлёпанцы. Оставила свои у входа в гестхаус, с пляжной стороны, и ушла по чёрному песку вдаль. Теперь их и след простыл. Но через несколько сот метров я встречаю гватемалку в моих шлёпанцах. Останавливаю её и отбираю. Гватемалка с удовольствием отдаёт.

– Si, si! Toma, toma. (Да, да! Берите, берите, исп.)

Рядом с моим гестхаусом живёт домашний пеликан. Иногда он нападает на людей. Просто так. Видимо, люди его раздражают. Он любит встать у входа в гестхаус, перегородив собой калитку, и замереть. Тот, кто пытается протиснуться мимо него, получает всю волну раздражения и щипков. Хозяйка пеликана оттаскивает его домой, прямо за клюв, но птица всегда возвращается обратно к калитке гестхауса.

Итак, Гватемала «кончилась»! А дальнейшего плана всё нет! Неожиданно получаю письмо от моего приятеля, которого знаю ещё со времён английских фестивалей. Пишет, что он «с другом сейчас в Сальвадоре, на пляже ЭльТунко», и будет неплохо, если я заеду. «Это всего день пути от Гватемалы».

Всего какой-то день.… Так я оказываюсь в Сальвадоре.

Сальвадор, Гондурас, Никарагуа

Англичане селят меня в комнату по соседству. Они уже давно торчат в Эль Тунко, потому что уроки сёрфинга здесь дешевле, чем где бы то ни было в мире. Мой приятель – хороший музыкант, и по вечерам мы играем на гитарах, сидя в сильно засаленных гамаках.

Национальное блюдо Сальвадора – пупуса. Толстая кукурузная лепёшка, с начинкой из чего угодно, жарится на гриле и поедается с острым соусом чили. В ресторанах можно заказать юкку (корнеплод, похожий на картошку) с маленькой сушёной рыбкой. Я – путешественница, и всегда стараюсь попробовать основные национальные блюда и охватить основные достопримечательности каждой новой страны, даже такой маленькой, как Сальвадор. А вот моих приятелей сложно оторвать от сёрфинговой доски и гамака, поэтому в столицу я еду одна.

Когда я иду по улицам столицы Сан-Сальвадор, местные жители отрываются от своих дел и мрачно смотрят мне вслед. Очень неуютно под их тяжёлыми взглядами. Особенно неприятно, когда за тобой безмолвно наблюдает целый рынок. Наверное, столица не будет моим хай лайтом.

Вулкан Санта-Ана примечателен тем, что в его кратере располагается кипящее мутно-зелёное сероводородное озеро. Оно светится, как большая зелёная бирюза, на фоне коричневых горных пород. Я очень быстро хожу, и во время подъёма на вулкан, как всегда, далеко впереди основной колонны туристов. Ветрено. Сильно пахнет серой.

Больше с Эль Тунко уезжать не хочется. Заразившись ленью от своих приятелей, просто валяюсь на пляже, учу испанский и совершаю конные прогулки по берегу Тихого океана.

А через неделю англичане заявляют, что решили податься в Гондурас, на Карибские острова, чтобы понырять с аквалангом. Я никогда не планировала Гондурас, но за компанию засобиралась.

Кажется, я вывела формулу моих скитаний: я скитаюсь либо от кого-то, либо за кем-то.

Гондурас. Кобан. Последняя, самая южная, точка цивилизации майа. Небольшой комплекс пирамид, но с очень хорошо сохранившимися барельефами и даже остатками оригинальной краски на них. Опять пирамиды!

При входе в комплекс – питомник попугаев. Огромные красные ара летают, тяжело взмахивая широкими крыльями и, кажется, с трудом неся массивный клюв. Они вызывают трепет.

У хостела, в котором мы остановились, сумасшедший хозяин, то ли голландец, то ли немец. У человека бзик на дезинфекции и порядке. Уборщицы обязаны не только банально прибраться и помыть пол, но ещё и протереть все стены, спинки кроватей и прочие твёрдые поверхности маленькой тряпочкой, смоченной спиртом! И так каждый день. Это само по себе неплохо и очень неожиданно для Латинской Америки, где обычно санитарная обстановка оставляет желать лучшего. Но солдафонские правила действуют не только для служащих, но и для постояльцев. Например, постояльцы обязаны запихивать свои вещи в ящики. Если не помещается – никого не волнует. Безапелляционная надпись на стене гласит, что если кто оставил в зоне видимости что-то из вещей, может искать их на ближайшей помойке.

Здесь все ходят по струнке. В хостеле пахнет денатуратом. В восемь утра начинают греметь вёдра и тазы. Уборщицы должны успеть к сроку. Бекпекеры с похмелья просыпаются. Многие недовольны. Мои англичане, привыкшие к расслабленному хиппи существованию, в бешенстве собирают вещи и покидают хостел, обзывая хозяина фюрером, а служащих хостела – его нацистскими церберами.

Договариваемся встретиться позже в центре Кобана, чтобы обговорить условия дальнейших передвижений к островам. На встречу они являются сильно подвыпивши. Вместо обсуждения путешествия решают принять ещё по одной, потом ещё. В течение ближайших трёх дней парни не просыхают, но обещают, что завтра снимаемся в путь.

Я успеваю сделать всё возможное в этом месте. Осмотреть развалины. Напиться с парнями. Совершить конную прогулку по окрестностям. Съездить к горячим источникам с лечебной глиной, красивейшее место, кстати сказать. Сходить на сальса-пати и обойти весь город раз «…-дцать».

Всё, делать здесь больше нечего. Кроме того, мой рюкзак не помещается в ящик, установленный для рюкзаков. Персонал пока великодушно закрывает глаза. Но, чтобы не пришлось искать его на помойке, нужно отсюда смываться поскорее.

В последний раз навещаю парней. Парни – в дугаря.

– Ладно, парни, – говорю, – не хотела я путешествовать по Гондурасу, тем более в одиночку, но, видимо, придётся. Раз уж я здесь, обратной дороги нет. Поеду на острова, буду ждать вас там.

– Хорошо, – сказали парни заплетающимися языками, – дай знать, где остановишься. Мы прибудем через денёк-другой.

Больше я их не видела. Ни через денёк, ни через другой, ни через неделю парни на Утилу не явились. Через пару недель, когда я уже перестала волноваться на их счёт, они, наконец, прислали мне письмо. Писали, что по пьяни уехали в Гватемалу. Забавные такие парни. Ну, счастливого вам пути! Главное – всё делать вместе.

Я, та, которая из всех троих не собиралась на гондурасские острова, единственная, которая таки до них добралась.

Так я попала на остров Утила в Гондурасе.

Утила – это ещё одна из нескольких столиц мирового дайвинга. Здесь я собираюсь подняться на следующий, продвинутый уровень подводного плавания, или эдванс.

Прямо на пристани меня встречает и подхватывает мой багаж высокая крупная девчонка. Я протестую:

– No llevas mis mochilas!

– Por que no?

– Еres mujer!

(– Не таскай мои сумки. – Почему нет? – Ты – женщина.)

Женщина только ржёт и тащит. У неё комиссионные. Она ведёт нового плательщика в школу дайвинга. Такая могла бы и меня посадить на плечо и попереть. Её официальная кличка – Вака, что в переводе с испанского означает корова. Корова – огромная испанка с выбритыми висками и длинным чёрным ирокезом, забранным в хвостик. На ней чёрная набедренная повязка и драная чёрная майка. Майку аж распирает на пышной Вакиной груди.

Школа находится очень близко к причалу. Это довольно старое здание, со своей маленькой деревянной пристанью. Моя новая инструкторша по дайвингу – позитивная полька. Она бывшая программистка, и у неё светлая голова.

С момента последнего погружения на Ко Тао прошло не менее двух лет. Тогда я заработала проблемы с ухом на многие месяцы. Сейчас я не могу себе этого позволить. Я иду к местному ЛОРу. Синьора промывает мне оба уха и прописывает капли. Как я поняла, мне нужно размягчить барабанные перепонки, чтобы легче было продуваться.

Карибы, Карибы!

Местное блюдо – тушёные свиные копытца с юккой. Несмотря на дешёвые ингредиенты и уличную торговлю, это не самое дешёвое блюдо. Здесь дешевле всего купить рыбу у рыбаков и приготовить самой. Рыбы на острове – завались.

К нашей пристани причаливает местный ловец тунца. Он мастерски разделывает рыбу, любо-дорого посмотреть. Потроха и головы он беспардонно вываливает под пристань, где в прозрачной воде, у сваи, дежурит мурена. Это её насиженное место. Однажды я просто выбираю из тунцовых потрохов печень и жарю на сковороде. Деликатес! И абсолютно бесплатно. Кто-то делает фотографии с балкона, когда я жадно роюсь руками в окровавленной куче рыбьих потрохов.

Вака у нас шеф-повар. Она собирает деньги и запекает для всех тунца в фольге. Пожалуй, она – самый хорошо зарабатывающий человек в школе. Бизнес-леди, в пиратском смысле этого слова. Обожаю тунца, особенно сырого, в севиче или с васаби и соевым соусом.

Рыбак всегда приплывает через день. У него жёсткие африканские волосы тёмно-русого цвета и голубые глаза. Он потомок английского пирата и африканской рабыни, попавшей сюда с рабовладельческого корабля, потерпевшего крушение. Откуда он взял, что именно английского пирата, не известно. Может, записи сохранились.

Мне нравится население этих островов. Генетика здесь сумасшедшая. Самые безумные сочетания. Острова когда-то были пристанищем пиратов. Вспомните, мы на Карибах. Капитан нашего дайвингового судна претендует на голландских предков. И правда, он имеет все черты, присущие голландцам. Он высокий, крупный, светловолосый с бесцветно-рыжими волосами на руках, светлыми водянистыми глазами и вечно обгоревшей на солнце красной кожей.

Друг одного из инструкторов, загорелый статный блондин с просоленным хвостиком с секущимися концами, тоже «голландец», но у него угольно-чёрные глаза, в которых не видно зрачка, такие они чёрные.

По улицам ходят люди, которых легко спутать с туристами. Две светловолосые «англичанки», не говорящие на английском, сидят в авиакассе. Я думала, у одной из них на голове химия. Но нет, это генетическое наследство от африканских предков. Вот они, потомки Пиратского прошлого Карибов! Всё побережье – сплошное смешение генов и рас. Очень интересно наблюдать за ними.

На этот раз, при погружении, продувание удаётся, и мне не придётся лечить глухоту и воспаление, как раньше. В первый же день, под одним из камней, застукиваем акулу. Она на нас не реагирует. Сытая, наверное. Эдванс предполагает заплыв в затонувший корабль и ночное погружение. Корабль был затоплен специально, в целях дайвинга, и поэтому не очень интересен. Зато ночью можно увидеть особые виды рыб и растений. Когда погружаешься в воду в темноте, от тебя отлетают фосфорические огоньки планктона. Красота!

Моя инструкторша-полька показывает мне фотографии с полуострова Вальдес, что в Аргентине. Рассказывает про внеземной ландшафт полуострова и великое множество китов, населяющих те воды.

– Обязательно съезди туда!

– Что, в Патагонию? Это уж вряд ли. Я и так до Гондураса доехала. Никогда бы этого от себя не ожидала…

Отвечаю последними гневными письмами на письма моего экса. Теперь он напишет не скоро. Соглашаюсь играть на гитаре в баре напротив. На этот раз – за выпивку. Но начинаются штормы, становится некомфортно погружаться. Особенно неуютно подниматься обратно на борт. Того и гляди, лодка ухнется с вершины волны и накроет лестницей. Купаться тоже стало неинтересно. Что, получается, бегу с острова? Бегу.

Паром швыряет немилосердно. Он то застывает на волне, то падает вниз, заставляя все внутренности зависать в животе в невесомости. Появляется рвотный рефлекс. По парому ходит матрос и, держась за стены, раздаёт желающим пакеты. Я тоже получаю свой. Меня мутит, и я ложусь на свободную лавочку. Я совершаю побег вовремя. Мне пишут, что на следующий день после моего отъезда, в связи со штормовой опасностью, все паромы отменяются на неделю.

Ну, а я нахожу себя в Никарагуа. Близ Самото каньона.

В Никарагуа, на границе с Гондурасом, есть интересное местечко близ городка Самото. Называется Самото каньон, куда местные гиды водят экскурсии. И у них даже есть представления о технике безопасности. Гиды выдают обувь для ходьбы по кораллам и спасательный жилет. Вода в каньоне прозрачная и свежая. Кое-где приходится плыть, кое-где переправляться на лодке, кое-где брести по каменистому дну, кое-где прыгать с камней в воду.

Я останавливаюсь в гостинице столетней давности. Обшарпанные стены слеплены из глины и трухи. В городе сегодня нет ни одного иностранца. Я одна. Мелкими перебежками нахожу куриный бар, где усатые никарагуанские мачо, в широкополых шляпах, пьют пиво под звуки латины. При моём появлении они перестают разговаривать и опускают на стол кружки с пивом и нижние челюсти. Я стараюсь как можно скорее получить свою курицу и покинуть никарагуанскую пивнушку. Я чувствую себя в этой центральноамериканской глуши, как белая ворона с огненным хвостом. Наутро я потороплюсь отсюда смыться. Это место не для блондинки.

В Леоне меня прозвали киборгом за то, что я с лёгкостью поднялась на вулкан Телика, на час раньше остальных. При этом, ещё и обутая в пляжные шлёпанцы. Для меня не новость. Я вообще очень быстро хожу. Но шлёпанцы стали предметом большого недовольства гида. Перед началом трека он строго отчитал меня и заявил, что хорошо знает таких тупых блондинок, как я, и что ждать меня никто не будет, «поскольку люди пришли сюда не в игрушки играть, а покорять вершину». Я обиделась и пошла…

– Ах, не будете ждать? Ну, и я вас не буду…

Потом одногруппники шутили, что ночью я сплю, воткнув два пальца в электрическую розетку, как и полагается киборгу. Но той ночью я подзаряжалась от лавы, клокочущей в жерле вулкана. Вулкан рычал, извергал клубы серы и переливался лавой в темноте. Настоящий ад там, внизу.

Гиду нечего было сказать, а кроме всего прочего, он забыл мой спальный мешок. Я хоть и киборг, но очень теплолюбивый. Температура ночью драматически падает, хоть в жерло лезь греться. Так что вторую часть оплаты за тур я просто не внесла. Он и не настаивал.

В Леоне я встречаю несколько человек, с которыми буду случайно сталкиваться, на протяжении нескольких месяцев, тут и там. Один из них байкер, он приехал на мотоцикле из Чикаго, сделав крюк аж через Канаду, и два моряка, один тоже из Чикаго, а другой из Флориды.

Тихий океан в Никарагуа некомфортен. Он холодный и буйный, а дно усыпано камнями. Поэтому надолго я здесь не остановлюсь. Следующий город – Гранада.

Водитель в никарагуанском автобусе подпрыгивает на своём сиденье и пританцовывает под сальсу. У него в салоне всё оборудовано для каждодневной фиесты. Динамики подключены, светомузыка установлена. Передняя панель одета в красный бархат и обрамлена зеркалами и искусственными цветами. С потолка свисают, болтаясь, два красных сердца из чистейшей пластмассы, пронзённые стрелой. Неважно, какая у тебя работа, ты всегда можешь сделать её интереснее. Водитель сам ведёт, сам диджеит, сам подмигивает фарами и глазами. Он и секунды спокойно просидеть не может на своём водительском месте.

Гранада – приятный город, в испанском стиле, на берегу озера Ометепе. Это излюбленное место туристов. Особенно туристы любят главную улицу, где они пьют, едят и зависают.

Я готовлю сама или иду есть на местный рынок. Я уже давно не ела в ресторанах. Один раз, на рынке, мне случилось поесть ячменную кашу с мясом и яйцами игуаны. А в этот раз я ем ячменную кашу с мясом черепахи. Какая экзотика! «Я мечтала о морях и кораллах, я поесть мечтала суп черепаший…» Надеюсь, та черепаха не была дикой.

На поверхности озера Ометепе никогда не прекращается рябь, и ветер дует беспрестанно. Вода коричневая и мутная. В этом озере водятся тупорылые акулы, или акулы-быки. Они самые кровожадные и опасные в мире, среди акул. Мутная вода озера не манит. Я провожу всего одну ночь посередине озера Ометепе, на одноимённом острове, рядом с курящимся вулканом. Весь день я пытаюсь организовать экскурсию на вершину другого, погасшего вулкана, в жерле которого располагается озеро, пригодное для купания. Так и не найдя единомышленников, я отступаю. Не судьба. Я уже облазила столько гор и вулканов, что можно немного расслабиться.

Зигзаг пошёл опять на побережье Пацифика. Сан-Хуан-дель-Сур – последнее место в Никарагуа, которое я посещаю. По дороге с пристани Ометепе к автобусам до Сан-Хуана разваливается, наконец, мой многострадальный рюкзак. Из него выпадают вещи, и мне приходится брать такси до города.

Ничего не поделаешь. Покупаю здоровый чемодан на колёсах, красный с зелёными и чёрными квадратами. В этой никарагуанской глуши новый рюкзак я так и не смогла найти.

Ну, выгляжу я, как профессиональная путешественница со стажем? Говорю же, на сбежавшую и потерявшуюся секретаршу похожа. А с таким чемоданом – ещё и на секретаршу с дурным вкусом, с периферии. Но как у секретарши оказалась гитара? С туфлями на каблуках ездят многие. С гитарами ещё больше. А вот и с тем и с другим пока только себя видела.

Случалось мне путешествовать, когда-то, и без багажа совсем. С одной маленькой сумочкой. Конечно, в процессе я обрастала вещами, слава богу, денежки водились тогда. Да и вещи в Непале недорогие. А случалось и с тремя огромными сумками, одна из которых тянет на половину моего веса. А всё почему? А потому, что сама жизнь бросала меня в подобные авантюры. Так уж получилось, что никогда я не планировала путешествия, как другие. И спальный мешок у них есть, и фонарик, а у меня вечернее платье и куча душевых принадлежностей. Они вынимают палатку, а я – позолоченные туфли на каблуках. У них вываливается компас, у меня тушь. Народ недоумевает.

– Ты уверена, что путешествуешь уже шесть месяцев? – спрашивают они с ехидцей.

– Нет же, – говорю, – шесть лет…

Коста-Рика

Монтесума, Мануэль-Антонио

Вместе со мной из Никарагуа выезжают те два безбашенных американских моряка. Они познакомились через меня, и теперь «не разлей вода». До этого знакомства оба были нормальные парни, ничего особенного. Когда же они встретились, началась дикая пьянка! Эти парни устраивают бедлам везде, где появляются, наслаждаются своей «лихостью», отпускают сальные шуточки и трезветь не собираются. Даже на границе, при заполнении документов, эти «Бивис и Бадхед» держатся друг за друга, пытаясь ухватиться и за меня.

– Повезло нам. Можно напиваться и ничего не помнить. У нас есть русская, которая довезёт куда надо.

С этими словами пьяницы вскрывают очередную бутылку знаменитого никарагуанского рома «Флёр де Канья» и делают по нескольку хороших глотков. Вот уже почти неделю они являются моей маленькой проблемкой. Мне постоянно за них стыдно.

– Где ты их подобрала? – спрашивают меня другие туристы.

– Не забывайте, это ваши соотечественники, а не мои, – говорю я в ответ.

После очередного бедлама в пограничном автобусе я незаметно сажусь в другой автобус. Хватит с меня пьяных американских матросов. Да и просто пьяных парней довольно.

На Коста-Рике кончаются обходительные мачо, таскающие мой багаж. Теперь за каждый подброс чемодана алчные местные жители, испорченные туристами, требуют денег. Они больше не хотят нравиться и рисоваться, они хотят доллары. «Мучас грацияс» в карман не положишь. Здесь царствует Золотой телец. Значит, я сама теперь таскаю свой багаж.

Рядом с моим хостелом в Монтеверде, в ветвях низкого дерева, медленно копошится ленивец. До него можно дотронуться рукой, вот как он близко. Я застываю рядом с ленивцем на час, глядя на его обкуренные движения. Латиноамериканский гид рассказывал, что ленивцы такие медленные потому, что объедаются токсичной листвой эвкалипта и кайфуют на его эфирных маслах. Так ли это? Не вижу причин не верить.

Как всегда, пробую разок местное блюдо: запечённый банан с начинкой из жареного бекона и сыра. Больше в Коста-Рике я точно не смогу себе позволить питаться в ресторанах. Коста-Рика считается самой дорогой страной Центральной Америки. В супермаркете на секундочку оставляю пакет с продуктами на кассе. Когда возвращаюсь, моего пакета уже нет, и никто ничего не видел. Свистнули. Это первые потери за время латиноамериканского путешествия.

В Монтеверде находится самый лучший в Латинской Америке зип лайн. Это и есть цель моего визита. Зип лайн – приятное увеселение. А вот тарзанка – незабываемое ощущение!

Наглый дядька с пузом, из Голландии, уверяет, что я буду орать в полёте. «Ах ты, старый пузырь!» Я никогда не ору в экстремальных ситуациях. Наоборот, сжимаюсь и сосредоточиваюсь. Но, проходя по дорожке-трамплину к месту прыжка, я думаю: «Зачем?! Зачем мы всё это с собой делаем?» Эта мысль застывает в воздухе, где-то в сорока метрах над землёй. И затем стремительно низвергается вниз, вместе с весом моего тела. И вес переходит в невесомость.

Самое неприятное в полёте – то, что тело не может найти точку опоры и спокойствия. Чувствуешь себя, как фантик, качающийся на нитке. И это продолжается сто миллионов лет… Мой полёт снимает парочка американцев, и теперь у меня есть экстремальное видео! Я спускаюсь на подгибающихся ногах со своих нитей, а мне ещё снимать на камеру следующего падающего. Таков уговор: снимаем друг друга. Последним падает пузатый дядька. Он вопит и чертыхается…

После дождя над городком встаёт огромная, жирная радуга. Я таких ещё не видела. Ночью, как водится в горах, холодно и очень ветрено. Кажется, что там, на улице, разыгрался шторм. Холод надоедает моментально. Хочу на побережье. Хочу опять греться. Баста! Моё решение укрепляет встреча с теми же американскими дебоширами.

– О, Анна! Признавайся, ты следуешь за нами.

– Хи-хи, – говорю я и иду покупать билет, чтобы уж точно уехать.

На сегодня закончено. Пойду собирать вещи, автобус уходит ранним-ранним утром. Я еду к Тихому океану.

Немецко-польский ювелир в Гватемале был прав. Я добралась до Коста-Рики. И теперь еду в Монтесуму.

От автобусной остановки до хостела меня подвозит девушка на квадроцикле. В моём хостеле не двух-, а трёхэтажные кровати. Всё говорит о том, что народу здесь набивается великое множество. Но сейчас не так уж людно.

В пятнадцати минутах ходьбы от деревни, в джунглях, находится живописный водопад. Из-за горных пород он и его чаша кажутся чёрными.

Меня поражает невероятный васильковый цвет Пацифика. Если мне завязать глаза, а потом развязать, я безошибочно отличу Пацифик от Карибов, по цвету. Карибы зелёно-голубые, цвета морской волны в солнечную погоду и светло-серые в непогоду, прямо как мои глаза. Пацифик же синий – синий, как васильки.

Крупная, медленная волна ласкает бережок. На самой линии прибоя стоит белый катер. Солнце играет в пальмовых ветвях и растянутых между пальм сетках-гамаках. На бежевый песок ложатся причудливые тропические тени.

Мой хостел располагается прямо на этом райском пляже. Белое на васильковом. Зелёное на голубом. Хочется просто лежать здесь в гамаке и смотреть в ласковые глаза Пацифику.

Но и этот рай оказывается с червоточинкой. Вокруг хостела орудует шайка мелких позорных воришек.

– Не оставляй ничего без присмотра, – говорит моя новая знакомая, испанка, – я имею в виду, ничего. Ни даже старые грязные штаны. Здесь крадут всё…

Действительно, каждый день можно услышать новые истории про пропажу того и этого. У кого-то из-под двери увели шлёпанцы, у кого-то потрёпанный саронг с верёвки. Аппаратура уходит точно так же. Фотоаппараты, телефоны, ноутбуки.

Эта шайка здесь каждый день, и мы их всех знаем в лицо. Но против них нет улик. Орудуют слаженно: один отвлекает, другой ворует, третий на стрёме и так далее.

– Ды ты положи свой ноут здесь, пойдем, выпьем пива, – предлагает европейской девушке на каникулах самый смазливый из воришек.

– Не хочу его оставлять, боюсь, украдут.

– Не волнуйся, не украдут, здесь все свои.

Шведка развешивает уши, оставляет ноутбук, а когда через две минуты возвращается, ноутбука нет. Мошенники делают испуганно-изумлённые лица.

– Что? Ноутбук пропал? Не может быть!

– Посмотри хорошенько. Может, ты его не здесь положила?

– Наверное, ты сама его где-то оставила.

Забыть об этой неприятности поможет приглашение на фиесту. «Всякое случается. Но нужно перешагнуть через это и жить дальше». Выпивка с него.

Вот такой двойной улов. И я сама видела, как этот примитивный приём срабатывал. Девчонки ведутся.

Наверное, я решила посетить все хиппи места в мире. Не зря я прибыла в Монтесуму! Хиппи живут здесь месяцами, торгуют самодельными украшениями на главной улице и поют под гитару и перкуссию на пляже. Всё как обычно.

Я познакомилась с испанкой во время спора, что есть хиппи. Испанка на пятом месяце беременности. Она приехала сюда на месяцок, вместе со своим другом из Англии. Как оказалось, англичанин – не отец ребёнка, а просто коллега. Он помогает ей таскать чемоданы.

Крупный, немного неуклюжий парень, похожий на плюшевого мишку. У него детские розовые щёки, обрамлённые чёрной бородой, и постное выражение лица. Они оба работают в гуманитарном корпусе и живут в Ираке.

Мне очень нравятся такие европейские отношения. Беременная женщина не изгой и не больная. У неё может быть жизнь, друзья и поездки.

Ночью фосфорические водоросли освещают побережье. Особенно ярко светятся гребни волн. Я никогда не подозревала, что фосфорический планктон может быть таким ярким. Как будто включили мощные неоновые витрины. В ту ночь у меня крадут мой айфон.

Нет, я не оставляю его на лавочке, прельстившись латиноамериканским альфонсом. Телефон вынимают из-под моей подушки, когда я сплю, просунув руку сквозь прутья оконной решётки. Я, конечно, просыпаюсь и выскакиваю на улицу. Но уже поздно. По двору, как бы невзначай, ходит тот альфонс и невинно смотрит в звёздное небо.

Все мои попытки вернуть телефон за выкуп тоже не увенчиваются успехом. Вместе с ним уходит и видео моего прыжка на тарзанке и множество фотографий, которые я не успела переложить на ноутбук.

Я очень расстроена. Я знаю, бытует мнение, что нужно смотреть на мир глазами, а не через объектив фотоаппарата. Но со времён Лаоса и Ангкор-Вата, я решила больше без фотоаппарата не путешествовать.

К водопаду, впадающему в море, я пойду с кем-то, у кого есть фотоаппарат. «Плюшевый мишка» беременной испанки вызывается со мной.

До этого водопада идти два часа, ну и, соответственно, два часа обратно. Путь лежит через несколько пляжей. Песчаный, галечный, каменистый, опять песчаный, опять галечный… Один из пляжей мы окрестили пляжем зубных щёток. Сотни зубных щёток, вероятно, выпавшие с кораблей и принесённые волной, как будто специально сконцентрировались здесь. Почему именно зубные щётки? Почему именно на этом пляже? Неизвестно.

Водопад оказался не очень большим и впадал не совсем в океан, а просто очень близко к нему. Возможно, это из-за отлива. Но не зря мне так рекомендовали этот водопад! Сюда стоило прийти из-за одной только живописной дороги!

Розовощёкий англичанин был застенчив и скучноват. Всё время он постно плёлся на десять шагов позади и фотографировал меня, как и обещал. Впрочем, фотографии не очень получались. Ну, и на том спасибо. В тот же день я поехала в центр посёлка и купила новый фотоаппарат. Самый дешёвый, какой был в магазине. Не хочу зависеть ни от кого!

Вечером всем хостелом устроили вечеринку. Мы сидели на бревне вдвоём с постным англичанином и абсолютно беспричинно, безудержно, до неуместности, ржали. Так, что не могли остановиться.

Немецкий хиппи, из нашей компании, узнав, что я русская, привёл откуда-то украинского парня. Поначалу парень не очень доволен, что нас воспринимают, как земляков, но всё-таки я поднимаю новую волну жалоб на кражу айфона, уже по-русски.

Подошли и воры моего айфона. Хорошие такие парни. Они постоянно стараются смешаться с группой туристов, с целью обогащения. Смазливый пытался со мной заигрывать. В тот вечер ещё один турист недосчитался своего фотоаппарата. Как печально, что ничего нельзя сделать, даже если мы все знаем, кто украл.

Сегодняшним вечером я прощаюсь со всеми, и завтра, рано утром, выезжаю в коста-риканский национальный парк Мануэль-Антонио, а оттуда в Пуэрто-Вьехо, что на границе с Панамой.

Через несколько часов, ранним утром, немного с похмелья, я сажусь на автобус. Неожиданно к остановке подлетает украинский парень и суёт мне в руки Samsung Android.

– На вот. Я тут, всё равно, новый собрался покупать…

Он сажает меня в автобус. И напоследок советует написать книгу. Надо же! Как мило! Не ожидала такого от украинского националиста. Есть всё-таки подсознательная тяга жить в любви и согласии с братственным народом. И главное, не лень ему было вставать в шесть утра.

– Дякую.

Теперь у меня и новый фотоаппарат, и телефон с фотоаппаратом.

Официально заявляю: самое красивое побережье Тихого океана находится в Коста-Рике. И явное тому подтверждение – Национальный Коста-Риканский Парк Мануэль-Антонио. А я знаю, что говорю. Я проехала по берегу Тихого океана от Сан-Франциско до Лос-Анджелеса. От столицы Эквадора до Сантьяго-де-Чили. От Акапулько до Пуэрто-Эскондидо в Мексике. Коста-Рика лидирует!

Парк создан для наблюдения дикой фауны Коста-Рики: обезьяны, ленивцы и так далее. И поэтому среди деревьев шныряют гиды с телескопами, пытаясь угодить туристам. Но животные туристов не любят и всячески стараются избежать встречи с ними. Зато я вижу очень особенную ящерицу, под названием василиск. Она способна бегать по воде, и за это её прозвали «ящерица Иисуса Христа». Мимикрия делает её похожей на скреплённые друг с другом багрово-зелёные листья.

Солнце играет в пальмах с обезьянами. Рядом с берегом из воды поднимаются круглые аккуратные скалы, похожие на пасхальные куличи. Эти скалы-куличики, покрытые невысокой растительностью, по-испански называются кабо. Совершенно райский уголок! Пацифик здесь сумасшедше красив! Неудивительно, что это излюбленное место отдыха американских туристов.

Знакомлюсь с профессором из университета Милуоки. Статьи в Интернете называют его восходящей звездой международного… чего-то. Он на спрингбрэйке. Это название весенних каникул. Выглядит парень, скорее, как первокурсник, со своими светлыми кудряшками и стёклышками без оправы, из-под которых на мир смотрят широко открытые глазки цвета Пацифика.

Во вторую ночь моего пребывания в Мануэль-Антонио происходит нечто потрясающее, чего я никогда не видела раньше. Сначала мы услышали шуршание и шевеление в прошлогодних листьях, как будто духи леса переругивались шепотом. Потом несколько фиолетовых крабов с красными ножками выбрались из листьев на асфальт. Потом ещё несколько. Потом раздались истошные визги американских туристок в соседнем ресторане. Они обнаружили одного прямо у себя под столом.

Крабики показывались из листьев тут и там, перебирая ножками, бежали к морю. И наконец, на дороге появилась густая фиолетовая крабья масса. Масса стала приближаться. Членистые красные ножки шептались по асфальту всё неистовее. Послышались визги с разных сторон. Скоро крабы лезли всюду и отовсюду. В рестораны, в магазины, в гостиницы. Их выгоняли. Ставили перевёрнутые скамейки на входах. Загнанные в угол, крабы, размером с ладонь, бесстрашно и уморительно пытались бороться с людьми, вставали в стойку, как в карате, размахивали клешнями, показывали бицепсы. Дамы и кавалеры визжали. Профессор сказал, что это похоже на кадры из самого настоящего фильма ужасов. Было смешно.

А потом появились машины. Водитель первой машины попытался объехать демонстрацию. Всех объехать не получилось. Кто-то остался лежать на дороге. Я видела, как уцелевший и успевший отбежать вперёд краб вернулся, схватил раздавленную подругу или сестру за клешню и потащил за собой, отставая от остальных. «До моря должны дойти все». Я не ожидала такого от членистоногих. Дар речи вернулся ко мне только через пару минут.

Водитель второй машины сначала снизил скорость. Затем, после секундного колебания, нажал на газ и оставил мокрую колею в шевелящейся массе. Раздался хруст, от которого сразу заныли зубы.

Дальше водители уже не пытались их объехать. Но толпа демонстрантов становилась всё гуще. Острые осколки их собственных панцирей с хрустом вдавливались в нежную плоть. Такие жесткие снаружи, и такие уязвимыми внутри!

Дорога хрустела. Хруст вызывал тошноту. Я носилась по проезжей части, ловя в подол юбки «участников демонстрации». Потом высыпала их на пляж. Некоторых, которые были ещё у леса, я футболила обратно в лес. Ругала правительство Коста-Рики, называя их кабронами (козлы-исп.).

В самом деле, знают же, что такое случается. Парк у них охраняется государством… «Достояние нации…». Могли бы сети какие-нибудь растянуть по дороге, что ли.

Люди из ресторанов смотрели на меня с состраданием, как на умалишённую. Мой профессор заявил, что я очень хороший человек, и он с удовольствием угостит меня текилой. Ему «очень совестно», что не помогает, но он «боится крабов».

Извиняю его. Ну, что можно ждать от тридцатипятилетнего рафинированного американского мальчика в очочках, потомственного профессора, который ни разу в жизни даже не напивался.

Крабов становилось всё больше и больше. Я сдалась. Сидела в ресторане, как все, пила горькую текилу. Скоро дорога уже густо, в несколько слоёв, была покрыта размазанной по асфальту плотью.

Всю ночь легион членистоногих упрямо и слепо шёл к морю. Всю ночь хрустели панцири под колёсами царей природы. Каждая черепичка расхрустанного панциря вдавливалась в сердце, оставляя несколько кровоточащих ранок.

Наутро дорога уже подсохла. Чайки доедали последние вяленые тельца. На асфальте оставались только черепки десятков тысяч чьих-то очень коротких жизней. Выходили дворники с пластмассовыми мётлами. Заблудившихся, но выживших счастливчиков выметали из-под стеллажей магазинов и стоек баров.

Кажется, я исчерпала весь свой драматизм на этой сцене. Может, я преувеличиваю?

Весь следующий день, уже в столице Коста-Рики Сан-Хосе, думаю, что похожа я на этих крабов, «такая жёсткая снаружи, такая мягкая внутри».

Я задерживаюсь в Сан-Хосе всего на одну ночь. Мне нужно попасть поскорее в Панаму. Русским, у которых есть виза США или Шенген, виза в Панаму не нужна. А моя американская кончается. Нужно срочно пересечь границу.

В автобусе, по дороге из Сан-Хосе в Пуэрто-Вьехо, на сиденье рядом со мной плюхается тот розовощёкий англичанин из Монтесумы, друг беременной испанки, с которым я ходила на водопад. Он тоже неожиданно подался в Пуэрто-Вьехо, «отпочковался» от испанки и сбрил чёрную бороду. Теперь его детские розовые щёки видны ещё лучше.

Опять незапланированная встреча в пути! Англичанин путешествовать не привык и ещё не знает, как это бывает. Он изумлён и так обрадован встрече, что можно подумать, он именно меня и искал. А я совсем не удивлена. Я знаю, что такие случаи не редкость во время путешествий. Но приятно встретить знакомого: хоть он и скучный и постный, но с ним всё же иногда можно посмеяться.

В Пуэрто-Вьехо нам не очень везёт с погодой. Всё время идут дожди, и Карибы выглядят серыми и сырыми. Что люди делают в таких случаях? Квасят. И мы начинаем квасить. Англичанин оказывается развесёлым парнем, любящим выпить и поболтать. Мы продолжаем смеяться безо всякого повода. Вокруг нас образуется интернациональная компания. И все эти люди едут в Панаму. Новая душа компании решает ехать с нами. Похоже, этот парень не знает, что ему с собой делать и где себя применить. Что ж, мне это знакомо. Именно так я и попала в Гватемалу, Сальвадор, Никарагуа. И кто знает, куда ещё попаду!

Панама

Апрель-Май

Карибы!

С Бокас-дель-Торо посылаю профессору из Милуоки открытку, как он и просил. Здесь такие великолепные пляжи! Жаль, что они находятся слишком далеко от населённых пунктов. Чтобы добраться до ближайшего, нужно брать такси или лодку.

Время пати продолжается. Но мне хочется нелюдимых пляжей и живописных домиков на берегу. Я переезжаю с клокочущего пьянками острова Колон на нелюдимый Бастимьентос. Я возьму с собой своего «другана» англичанина. Да, теперь я уже могу назвать его своим другом. Как хорошо, когда у тебя есть друзья! Как приятно чувствовать плечо и спину товарища.

Наш гестхаус похож на строительные вагончики на платформе со сваями.

– Строительные вагончики тоже выглядят романтично, если под них налить, – шутит украинский парень, увидев мою фотку в фейсбуке.

Прямо из нашего окна можно прыгать в прозрачную голубизну, которая, впрочем, вызывает сомнение. Может ли вода, находящаяся так близко к населённому пункту, быть чистой и пригодной для купания? Вопрос.

Туристы из соседних комнат думают, что мы с англичанином пара. Приходится объяснять:

– Да не пара мы. Мы друзья. Что же вы все такие квадратные? Тоже мне европейцы!

В свободное от пьянок время англичанин по-прежнему постный и немногословный. Что меня очень устраивает. Он не мешает мне думать. Не надо притворяться и хорошо выглядеть. Можно ходить с грязной головой и не умываться. Можно наесться солёного, напиться пива и опухнуть. Мне нужно время для размышления о своей забубённой жизни. Этот неуклюжий английский «лось», с его постным, равнодушно-флегматичным характером туманного Альбиона, как раз то, что надо. Мы можем часами куда-то быстро идти и молчать. Хороший у меня оруженосец. Когда он нужен – он здесь, когда не нужен – молчаливо уходит в тень.

Бастимьентос, по-моему, самый красивый остров архипелага Бокас-дель-Торо. Особенно пляж, под названием Визард, что в переводе означает Колдун. Да, это колдовской пляж! Песок цвета индийского золота, голубые волны с белыми барашками и зелёные пальмы. Прекрасное время. Пэрэдайз! Мне нравится это слово.

Но меня всё время куда-то тянет. Мне, как всегда, куда-то надо. Ведь есть ещё и Колумбия! Из Панамы туда отправляются яхты. Но этого я себе точно финансово не могу позволить. Если бы это было в начале моего путешествия, тогда я бы рванула! Но деньги кончаются. Всё равно, неплохо бы в Колумбию!

В любом случае, Панаму я без внимания не оставлю. В Панаме есть другие пляжи, горы, побережье Пацифика. Время двигаться на юг. Поеду. Пора. Сколько можно здесь сидеть?

На этот раз англичанин поехать никуда не может. Пришёл заказ с его работы. Теперь ему придётся остаться здесь и сидеть у компьютера недели две. Мы прощаемся. Рано утром приходит лодка, прямо к нашей платформе. Эта лодка отвезёт меня на материк…

Ну, и зачем я здесь? Что я делаю во всех этих автобусах, гостиницах, на дождливых пляжах? Пацифик здесь заметно уступает коста-риканскому. Панама Сити – просто огромный город. Ну, увидела я скрытый в горах водопад. Ну, сходила посмотреть на знаменитый шлюз панамского канала, который соединяет Атлантику с Пацификом. Рядом с каналом, на проезжей части, у реки стоит дорожный знак, предупреждающий об опасности нападения крокодилов. Вот это запоминается.

Но я всё время одна или с не всегда приятной компанией. Мне же совсем недавно было уютно. Что же изменилось? Надоело беспрестанно двигаться? Просто хочется отдохнуть? У меня же есть друг, с которым можно помолчать, а потом, неожиданно, посмеяться.

Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и еду обратно. Я возвращаюсь на Бокас. Мой английский друг пишет мне, что он всё ещё там. Заканчивает работу. Вот повезло. Кто сказал, что нужно обязательно куда-то ехать? А может, просто сесть на одном месте и созерцать дни?

Мы встретились, как старые друзья. В тот же вечер пошли на пати в клуб, где люди прыгают с качелей прямо в воду. Там у меня воруют шлёпанцы, оставляя на месте моих хороших свои разбитые. На этот раз шлёпанцы найти не удастся.

Начинается веселье. Бокас кажется домом. Соскучившись по обществу, я перебираю так, что оруженосцу приходится тащить меня домой и запихивать на мою вторую полку.

Панама полностью поглотила мои деньги. Всё. Больше на моём банковском счету нет ни копейки. Что я буду делать дальше со своей жизнью, я так и не сообразила, не пришло решение из ниоткуда. Нужно срочно искать работу.

Как ни странно, работу я нахожу почти сразу. Мне помогает американский волонтёр. Он работает в хостеле, который находится прямо на берегу моря. Впоследствии этот американец украдёт у меня из паспорта около ста пятидесяти долларов. Вторая, после айфона, материальная потеря за время путешествия. Если не считать пропажи нижнего белья, прямо с верёвки, которую можно расценивать, как комплимент.

Мою новую работу и работой не назовёшь. Вы послушайте: я должна по утрам снабжать ресторан свежими цветами. А потом, в течение дня, просто в нём находиться. На сцене того же ресторана, раз или два в неделю, я пою. За выступления мне платят, а за остальное мне выдали койко-место.

Сцена располагается прямо на помосте, над водой или даже на воде. Видно, как морские звёзды облепляют сваи этого помоста. Днём, со сцены, мы ныряем в прозрачную, манящую воду Карибского моря. Вечером музыканты из самой популярной группы острова «Мультипликационный бутерброд» мочатся с неё в воду, прямо во время концерта. Панки! А ночью один из американских волонтёров растягивает там гамак и спит. У него есть кровать, как и у прочих волонтёров, но он предпочитает сцену над водой. Кто не со странностями?

В конце недели мы собираемся справлять день рождения моего английского друга. Я подарю ему гамак. Он давно хотел гамак. Мой постный друг – самый не постный в мире. Интересно, что он тоже уговаривает меня писать книгу. Уже очень много народу уговаривают. Наслушались моих историй.

Уже ни для кого не секрет, что англичанин за мной ухаживает. Когда он на меня смотрит, он как будто захлёбывается эмоциями. Бедняга, ничего ему не светит. Жаль, что он не смог остаться моим другом. Никогда я столько не смеялась. Ну, да ничего. Всё равно скоро ему придётся вернуться к его нормальной жизни. Он и так задержался намного дольше в Латинской Америке, чем предполагал. Пусто будет без него здесь на Бокасе. Эх, и мне бы отсюда! Опять думаю, неплохо бы в Колумбию. Отсюда многие едут в Колумбию. Но, видимо, придётся торчать на Бокасе.

Весь свой путь, к этому времени, с юга Мексики до Панама Сити, я проделала по суше, виляя от Карибов до Пацифика и от Пацифика до Карибов. Стоит взглянуть на карту с зигзагами моей траектории! Но вот дальше по суше двигаться невозможно. Невозможно потому, что путь лежит через джунгли и болота Дариена.

Дариен – это та самая тонкая полоска суши, между Колумбией и Панамой, которая соединяет Центральную и Южную Америки. Это не просто болота. Это болота, через которые проходит весь основной наркотрафик мира. Кокаин, героин и прочие тяжёлые наркотики переправляются из Колумбии и Боливии в сторону Соединённых Штатов и далее. В тех же непролазных джунглях Дариена водятся гориллы или герильяс, то есть организованные преступники с марксистским уклоном, которые всё это контролируют. Время от времени они похищают людей, с целью получения выкупа.

Этот путь официально закрыт. Для того чтобы попасть в Колумбию, придётся совершить перелёт, стоимостью в среднем триста долларов, или переход на яхте, через Сан-Бласс, стоимостью, в среднем, пятьсот долларов. То и другое мне не по карману.

Я была в тупике. Бокас мне порядком поднадоел, а дальше путь закрыт. Неужели это означает конец пути? Тот американский волонтёр, который устроил меня на работу, называет меня сестрой и постоянно ворует мою еду, видимо, считая, что я ему должна. Прочие волонтёры тоже сыты им по горло и уже сидят на чемоданах. Не оставаться же мне с ним одной! Есть здесь что-то нездоровое, на этом Бокасе.

Люди стали подходить со своими идеями. Например, найти попутную яхту, за небольшую доплату, отправляющуюся с Бокаса в Колумбию. Или наняться на судно в качестве члена команды. Мыть, убираться, готовить. Говорят, так люди тоже путешествуют. Но этот вариант явно не самый лучший. Местные лесбиянки предостерегают меня:

– Ни в коем случае не ходи ни к кому из них на яхту!

Старожилы Бокаса напоминают обломки человеческих жизней. Старые моряки, путешествующие по Карибам на собственных яхтах в одиночку или по двое, они варятся в своём соку, встречают друг друга тут и там. Это как бермудский треугольник. Люди приходят на неделю и остаются на годы. Каждый первый лелеет свою собственную жизненную драму. Историю о том, как и при каких обстоятельствах его жизнь потерпела крушение, и почему он стал таким. Схема всего человечества в миниатюре…

Я и сама понимала, что они опасны и доведены до отчаяния. Где-то я уже это видела.… Вспомнила! В Индии. Только там были байкеры. Они не были опасны, но так же потеряны в параллельном измерении и не способны вернуться обратно в реальность. Потому что реальность их полностью отторгает. В очередной раз попереживала за себя. Меня реальность, похоже, тоже уже отторгает.

Ах, да зачем же думать об этом сейчас? Зачем портить себе настроение? Сейчас моя жизнь – веселье и красота. Нужно дышать полной грудью! У меня весёлая компания. Я плаваю в Карибах. Я ныряю с маской. Я выхожу в море под парусом. Парусом здесь никого не удивишь. За мной ухаживает почти всё мужское население острова. Я выступаю на сцене. Каждый второй день мы играем джемы. Я становлюсь быстро взошедшей звездой Бокаса… Но, на всякий случай, я всё же узнаю, не нужен ли кому новый член команды, для похода в Колумбию.

Как же это случилось? Как-то так очень естественно и неожиданно у меня вспыхивает роман. И не с владельцем белоснежной яхты, просоленным в путешествиях, суровым, морским волком. Роман возникает с моим «плюшевым» другом. Вы этого ждали? А я вот нет.

Надо же! Я клянусь всеми морскими богами, это казалось совершенно невозможно. Он же абсолютно не в моём вкусе. Он же ещё слишком молод и неуклюж. А эти розовые пухлые щёки? А эта, опять отросшая, чёрная душманская борода? Это же не мой типаж! Сказали бы мне это тогда, в Монтесуме, по дороге на водопад. Я бы смеялась полчаса. «Что? Вот с этим тоскливым, восторженным хомячком-переростком? Да вы в своём уме?» А я и сейчас смеюсь.

Зачем мне это? Да затем, что ни один морской волк не даст мне столько постоянного молчаливого присутствия и ненавязчивого неравнодушия, так внимательно не помолчит со мной и не «поржёт» ни о чём.

Теперь он снимает комнату с горячей водой, рядом с морем. Я совсем забросила работу, могла не появляться сутками, перестала снабжать ресторан цветами. В конце концов, меня уволили, и из своей волонтёрской комнаты я окончательно переехала к нему. Ну, и пусть уволили, оставаться было уже невозможно. Позавчера тот американский волонтёр вынул у меня из паспорта сто пятьдесят долларов и практически этого не скрывает.

– Женщине всегда легче приспособиться, сестра, – сказал он. – К тому же, у тебя теперь есть кто-то, кто может о тебе позаботиться. А обо мне позаботиться некому.

Какая убийственная логика! Зато у меня опять появилось глупое выражение лица. Изредка я выползаю на музыкальные джемы и продолжаю играть на сцене. Друг всегда следует за мной, как и раньше. Кто постный? Он постный? Да он самый невероятный, пухлый герой нашего времени.

Наконец, меня начинает пугать неожиданная, совсем не постная интенсивность наших отношений. И я не нахожу ничего лучше, как с перепугу его бросить. Попросить его уехать.

Это не истерический каприз. У меня есть причина. Что-то случилось с моим милым другом. Я его не узнаю. В этом спокойном оруженосце просыпаются собственничество, ревность и даже жестокость. Кажется, он начинает мне мстить за долгое сидение в темноте. Он обожает, в приступе извращённого умиления, со слезящимися глазами броситься меня жалеть, а для того чтобы жалеть, нужно сначала обидеть. У меня появляются укусы на теле и синяки на мягком месте. Самое неприятное, что новые правила начинают распространяться из будуара в жизнь. Кончились те времена «тысячи и одной ночи», когда он рассказывал мне перед сном сказку о принцессе. Считается, что отношения, вытекающие из дружбы, спокойнее и ровнее. Но явно не в этот раз. А ведь я задавала этот наивный вопрос, в самом начале. И он тогда ответил:

– Нашу дружбу ничем не испортишь…

А выходит, испортишь. Это ещё одна ложь. Его оправдывает то, что в тот момент он сам в это верил. Но он больше не хочет следить за мной из тени. Теперь он выдаёт другую фразу: «Мы поменялись ролями. Теперь я хозяин…»

Мы прощаемся в течение нескольких дней. Что я могу сделать? Я устала чинить своё сердце. Лучше до этого больше не доводить. Или до этого уже дошло?

Я понимаю, что мне очень не хочется его отпускать. Как же пусто станет на острове, когда он уедет! Так же пусто было, когда я сбросилась в пропасть на тарзанке, и воздух был такой разреженный, лишённый точки опоры и спокойствия. В конце концов, одним укусом меньше, одним больше… Но неожиданно я наталкиваюсь на стену брони. Он уедет, и точка. Решено. Он же мужчина! А это значит, он упрямый, как осёл…

В то утро мы просыпаемся по будильнику. Он едет сегодня. Уже собран его смешной чемодан. У него, как и у меня, нет рюкзака. Он же приехал в отпуск. Всего на несколько недель. Такие не покупают рюкзаков.

Он опять молчит. Он всегда молчит, даже когда хочется кричать. Напоследок он зачем-то попытается сунуть мне в руку деньги и попросит писать книгу. Я не беру деньги и ухожу в пустоту. Да будет одиночество!

Нет, не зря. Всё равно бы ничего не получилось. У меня никогда ничего не получается. Ни у кого ничего не получается. Тем более, у нас разница в возрасте…

Он уезжает. И не куда-нибудь. Не в Англию и не обратно в Ирак. Он едет в мою Колумбию. Он примкнёт, где-то на пути, к нашим общим приятелям, уехавшим туда ранее, и, вероятно, только после Колумбии летит в Англию. Я остаюсь на Бокасе. Вовсе не здесь я хотела осесть. Я не могу себе позволить ни Колумбию, ни отношения. Я – неудачница!

Какая образцово-показательная пустота! А этот разреженный воздух. А в жизни вообще есть смысл? А что вообще есть? А чем заполняют жизнь другие люди? А в чём…

А не написать ли мне книгу? В голову стало приходить возможное начало…

It was on a remote Caribbean island. There was a tavern called «Papagaio» with an inscription on the wall»? It could be worse?»

There was a girl called Marie. Marie wasn’t local. She was from one of those bitter Northern countries, where the whole life is based on waiting for the spring during the winter and being afraid of autumn during the summer. That’s why complaints about her life exited envy in people of her country.

Can you imagine how many dirty jokes you can hear from old sailors? They all were hosts for those damned souls of Caribbean past. Everything could be free for Marie. But she knew that free is too expensive.

There is always room for worse, people say. Yes. But why people use it as a consolation? That means that even if it feels it can’t be any worse, it still can be worse. That if you have nothing to lose, still don’t you relax. There is still something else you can lose. That if you lying here in the fine dust there is still dust even finer. That there is always ash, even finer than the one you just have crumbled to. Is it a consolation for you? Not for me. It was on a Caribbean island as I said so don’t complain, things really could be worse.

That day it was raining. And Yan didn’t raise his sail. So didn’t Juan. They both went to see baseball match in «Pаpagaio»

Marie knew that free is too expensive. She didn’t want to cry on a man’s pillow anymore and she didn’t want to flutter as a bitter pirat flag any longer…

Это был отдалённый, а может, и не очень отдалённый Карибский остров. На острове была таверна с названием «Морской попугай» и с надписью на стене «Могло быть и хуже».

В таверне была девушка по имени Мари. Мари была не местная. Она была из одной из тех северных горьких стран, где всю зиму ждут весны, а потом всё лето боятся осени. Поэтому жалобы на неустроенную жизнь на Карибах пробуждали зависть в её соотечественниках, жителях горькой страны.

Можете представить, сколько грязных шуток можно услышать от старых моряков? Их тела были гостеприимными хозяевами для погибших душ пиратского прошлого Карибов. Всё могло бы быть бесплатно для Мари. Но Мари знала, что бесплатно – слишком дорого.

«Могло быть и хуже». Так говорят. Да, я это знаю. Но почему люди используют это как утешение? Разве это не значит, что даже когда тебе кажется, что хуже быть не может и что тебе больше нечего терять, всё равно не расслабляйся. Потому что это обманное чувство. Потому, что тебе всегда есть что терять. Что даже если вы рассыпались в прах, существует прах ещё мельче, чем тот, в который вы только что рассыпались. И это утешение?

Только не для меня. Но ведь это же карибский остров, так что не жаловаться! Всё действительно могло бы быть хуже.

В этот день шёл дождь, и Йен не стал поднимать парус. И Хуан не стал. Они оба пошли смотреть матч в «Морского попугая».

А Мари знала, что бесплатно – это слишком дорого. Она не хотела больше плакать на мужской подушке и не хотела больше трепаться на ветру, как горький пиратский флаг…

От одиночества у меня развилась очень щекотливая привычка разговаривать с самой собой. Или шутить и смеяться над своими шутками. Или не смеяться и указывать себе, что шутка не смешная. Одинокие люди приобретают привычку заводить воображаемых друзей.

А что, если кто-то подслушивает? Надо перейти на русский. А что, если кто-то знает русский? Надо научиться думать молча. Тогда я просто строила большие глаза и кивала головой сама себе.

Есть такой анекдот:

Острый психоз: ты разговариваешь с котом, и кот отвечает.

Острый галлюциногенный психоз: ты разговариваешь с воображаемым котом.

Паранойя: ты боишься сболтнуть лишнее при коте.

Шизофрения: ты сам кот.

Неврастения: кот тебя игнорирует, и это невыносимо…

Туристы продолжали уезжать с Бокаса, оставались только торговцы наркотиками, старые разнузданные пьяные моряки, со своими пороками, мороками и яхтами, да заезжие воры-гастролёры. Всё чаще появлялись сообщения об ограблениях на ближайших пляжах. «Плюшевый мишка-садист» писал, что хорошо добрался. Кто-то перекусил плоскогубцами замок на моём локере и украл дарёный украинский Самсунг Андроид. Это третья потеря. Уже второй смартфон. Хотела дать знать парню-украинцу об этом, но стало неудобно, что я такая никудышная, и не стала. На этот раз вместе со смартфоном ушли все мои фотографии под парусами на белых яхтах.

Меня приглашают на поездку по островам на скоростном катере. Едет владелец катера, я, очень харизматичная американка из Лос-Анджелеса и лесбийская пара. В основном женский состав. Весь день пьём ром и едим чесночную пиццу. Потом отмокаем в чьём-то голубом бассейне, с полуторалитровой бутылкой молочно-белой алкогольной мути. Потом мы, каким-то образом, попадаем в казино на другом острове, где один из моряков только что выиграл кучу фишек. Он гордо на них показывает:

– Это всё моё! Хочешь взглянуть на мою яхту?

Пьяные лесбиянки орут:

– Ты отвратителен! Все мужики – козлы! Оставь её в покое!

Моряк беззлобно обижается и уходит.

Возвращаемся, как водится, «на рогах». Сами мы козы.

Я предприняла ещё пару попыток найти работу. Но на этот раз ничего, кроме пары выступлений, не получилось. Старые моряки начали делать недвусмысленные предложения, предлагать деньги. Самое возмутительное предложение было получено сразу от двух старцев. Они предлагали «таймшеар», сутки с одним, сутки с другим. Как подтверждение серьёзности предложения, была предпринята попытка засунуть мне за пояс юбки свёрнутую в трубочку пачку долларов. С пенсий, наверное, копили старички. Что-то часто мне деньги суют, а я всё не беру, а потом на бедность жалуюсь. Сама виновата. Дают – бери. Надо учиться.

Я люблю мужчин старшего поколения, но совсем в другом смысле. Просто мне не хватало отца, всю мою жизнь. И я тянусь к ним, как к отцам. Хочется слушать их истории, полные мудрости. Ирония в том, что они, как оказалось, не понимают моих мотивов и воспринимают это, как интерес женщины к мужчине. Старики – хуже подростков. Вот тебе и мудрость!

Бокас становился всё невыносимее. Нет, Бокас – это не земля обетованная. А что я, раньше этого не понимала? Эх, застряла я здесь! Колумбию мне финансово не осилить. Куда же тогда? Обратно в Мексику? До Мексики можно добраться по суше. А может, в Россию?.. Тогда всё равно надо в Мексику, оттуда билеты дешевле.

Ну, и что же я буду делать со своей жизнью? А хочу ли я что-нибудь, вообще, делать? Да гори оно всё!..

Самая сумасшедшая идея поступает от чилийской хиппи. Она долго чертила на моей карте новые безумные зигзаги. Ставила точки на предполагаемых остановках, в каких-то Богом забытых населённых пунктах. Я только смотрела на неё и повторяла:

– Ты вообще отдаёшь себе отчёт в том, что ты мне сейчас предлагаешь? Ты предлагаешь мне автостоп, в одиночку, с острова на остров, на лодках контрабандистов. Ты меня считаешь сумасшедшей?!

Эта идея была самая неподходящая. Так я и попала в Колумбию.

«Безумство храбрых – вот мудрость жизни!»

Из письма подруге:

«…В случае чего, чтобы знали, где искать, выбрала тебя.

Мой путь: с островов Бокас-дель-Торо, автобус в Давид – автобус в Панама Сити – джип до побережья – лодка в Карти.

Дальше: лодка в Пуэрто-Обалдиа (панамская граница) – лодка в Капургану (колумбийская граница) – лодка в Турбо (Колумбия) – автобус в Монтериа – автобус в Картагену. И только там есть связь.

Может, по дороге обрасту попутчиками. Такими же, как я, хиппи. Весь путь займёт максимум пару недель. Через две недели должна послать весточку. Если не пошлю – не знаю, где я.

Кривая выведет, раз прямая не вывела. Гори оно всё!»

Ответ подруги:

«Я все поняла. Будем на связи. Керуак курит».

Я не знала тогда, что путешествие окажется длиннее. В своём письме я явно пропустила несколько лодок и автобусов.

Путешествие из Панамы в Колумбию «вручную»

А в тридесятое да королевство манит дорога, зудит земля. Ах, будь что будет, поверю сердцу, дыша свободно, Такой родилась я. Ах, бог не выдаст, бывало хуже, бывало хуже, нам не привыкать. Да что-то больно, я да разгулялась, Уж не пришлось бы скоро отвыкать. (Из моей песни «В русском стиле»)

В тот момент я подсчитала, что лучше мне сейчас спокойно занять и закончить Латинскую Америку, чем потом возвращаться, чтобы досматривать. Всё равно, если недоувижу, спать спокойно не буду. Я живу, когда двигаюсь. Такая уж у меня натура! Шиковать я, конечно, не смогу, но до Амазонки дойду, и точка!

Я не пожалела об этом решении.

Поскольку с деньгами туго, решаю есть один раз в день. В Панама Сити, чтобы сэкономить, не останавливаюсь в гостинице. Решаю ехать утром следующего дня и провожу часов семь на безлюдной остановке джипов.

Карибы! Карибы! Место действия основных пиратских событий. Архипелаг N я торжественно провозглашаю самым красивым местом, которое я видела в своей жизни. Это поздравительная открытка. Вернее, дразнительная. Это то, что мы видели на плакатах в метро и думали, что это фотошоп. Такое место существует! И это не фотошоп. Архипелаг N! Я даже пожалею, что банально не заплатила те пятьсот долларов за яхту под парусами. На такой яхте в течение недели я, спокойно и не торопясь, могла бы наслаждаться Карибами. Останавливаться на островах, чтобы поплавать с масочкой. И устраивать пикники под пальмами. Но я пошла другим путём.

«Столица» Архипелага N – большой, в сравнении с остальными, островок, населённый местным племенем. Мне придётся остановиться здесь на ночь.

Из окна моей комнаты открывается грандиозный вид на маленькую живописную пристань с туалетом над водой, из-под которого то и дело выплывают какашки. Такие туалеты широко используются на Карибском побережье. Прибавим к этому голубую, прозрачную воду и жирных полосатых рыбок, всегда пасущихся рядом, в ожидании. О вкусах не спорят.

Стены моей комнаты в «столице» очень хорошо пропускают свежий морской воздух и табачные клубы из соседних комнат. Эти стены сделаны из простыней, натянутых между прутьев, по принципу корзины. Между прутьями можно просунуть руку. Также я, очень удобно и кстати, могу совершенствоваться в изучении латиноамериканского сленга.

В ту ночь, первый раз в жизни, я спала с раскрытым ножом под подушкой. С закрытым ножом спать уже приходилось, где-то в Азии. Блондинка плывёт одна, за каким-то чёртом, в Колумбию. К этому моменту попутчиками я ещё не обросла. То и дело приходит в голову вопрос: «Зачем? Я повторяю: зачем я всё это с собой делаю?» И, как всегда, не находя ответа, я сосредотачиваюсь на чём-нибудь другом.

Лодка в Пуэрто-Обалдиа уходит раз в неделю. Ситуация осложняется тем, что на этой неделе она уже ушла. Причём только вчера. Следующая ожидается ровно через неделю. А может, и не ожидается… Обалдеть можно! Надо добираться на попутках. Путешествие обещало быть затяжным.

Уже не припомню имён капитанов и лодок, на которых я плыла, островов, к которым я причаливала. На одном из островов я присоединилась к учительнице английского из Сингапура и к бразильскому антропологу, изучающему здесь местные племена.

Правда бразилец скоро «отвалился» на другую лодку, с навесом и сиденьями. А вот с сингапуркой мы бороздили Карибское море в течение нескольких дней, переплывая от острова к острову на контрабандистских лодках.

На нашей посудине уже находились женщина лет шестидесяти из местного племени, с несколькими мешками лука и сахара, пара латинских парней и пара бочек с бензином, а может, с кокаином. Вот зачем капитан везёт лук и бензин? И ещё так торопится. Что, в Колумбии лука своего нет?

Действительно, смаглеры здесь предлагают кокаин килограммами. Ничего не поделаешь, проплываем мимо Дариена. Туристы с одной из дорогих яхт рассказывали мне, как на Архипелаге пара «рыбаков» предложила им пять килограммов кокаина за тысячу долларов. Здесь не мелочатся.

Лодка у нас очень простая, без навеса. Товар накрыт синей полиэтиленовой плёнкой, на случай дождя. Мы с сингапуркой сидим на мешках с луком, прислонившись спинами к бочкам с бензином. Вслед за лодкой весело прыгают дельфины. Безжалостно палит солнце, перемежаясь проливными тропическими дождями. Несмотря на жару, мы замотаны во всевозможные тряпки, чтобы укрыться от солнца. Во время дождя эти тряпки намокают, и становится холодно.

Меня часто спрашивают, что я усвоила за время путешествий. Я отвечаю: то, что фотография всегда эффектней реальности. Но Архипелаг настолько сказочно красив, что эту красоту невозможно преувеличить. Место, которое в реальности красивее, чем на картинке. Это божественный «4D фотошоп». Это Архипелаг N.

Что же такое Архипелаг N? Видели постеры, на которые медитируют, например, служащие офисов? Маленький островок, с одной-единственной пальмой на нём, обрамлённый белым песочком и в окружении голубого, прозрачного моря. Такими островками полон Архипелаг. Иногда на островке может быть несколько пальм и пара бунгало. Иногда – пальмовая рощица. Иногда деревенька. На стенах плетёных домиков развешаны черепа животных. Когда-то на эти стены вешали черепа врагов.

Когда-то здесь останавливались на отдых те, романтизированные в фильмах и книгах, головорезы – пираты Карибского моря. Их неприкаянные души до сих пор бродят по тем островам. На одном из островков легендарный пират, капитан Морган, когда-то посадил корабельные сосны. До сих пор на этом острове стоит лес прямых, как мачты, сосен. Многие уверены: на островах зарыты сокровища. Но заниматься поисками нельзя. Запрещено. Мимо проносятся голубейше-розовейшие острова, все до одного расцвеченные божественным «фотошопом».

Пассажиры входят и выходят, лица меняются. Капитан надеется достичь Пуэрто-Обалдиа к вечеру. К пяти часам на лодке остаются капитан с сыном, сингапурка, колумбиец с гитарой и я с гитарой. Ветер улёгся, в воздухе появилась тишина. Это называется штиль. Знаете, что это значит?

…Сначала появилась свинцовая полоска на горизонте, потом она стала разрастаться. Капитан объявил нам, что придётся заночевать в Каледонии. Каледония – это аутентичный остров, где-то между и между. Капитан очень торопился, он надеялся прибыть на Каледонию до начала шторма. Что за груз он вёз, кто его знает. Возможно, он просто торопился принять ценный груз в Колумбии, что более вероятно, если подумать.

Двигатель сдал в нескольких километрах от Каледонии. Как ни старались капитан с помощником его реанимировать, он был мёртв. На лодке припрятан запасной мотор. Но он старый и медленный.

В голову стали приходить фабулы глупенького приключенческого романа. Например, начинаться он может так:

Ничто не предвещало бури. Море было тихим и спокойным. Это-то и было подозрительно. Сначала появилась свинцовая полоска на горизонте, потом полоска стала разрастаться. Капитан очень торопился, он надеялся прибыть в Каледонию до начала бури. Он вёз какой-то ценный груз из Панамы в Колумбию, а может, торопился принять ценный груз в Колумбии, что более вероятно…

Итак, двигатель сдал в нескольких километрах от берега, когда стало ясно, что нужно срочно идти к берегу. Как ни старались капитан и его сын реанимировать мотор, он был мёртв. На лодке нашёлся запасной мотор. Но он был старый и медленный. Становилось понятно, что от бури не уйти…

Потом описывается сцена бури, в которой погибают все, кроме главной героини и Сингапурки, которую она спасает. Приходится плыть несколько километров до берега на бочке с бензином, забив на свой красно-зелёный чемодан. Теперь он принадлежит акулам. Ноутбук, гитара, брильянты – им же.

Занимается ночь. Они разводят костёр.

«Позвольте! Зажигают чем?»

«Зажигалкой»

«Никто ж не курит».

«Пусть зажигалка всё равно будет. У меня всегда есть с собой зажигалка. Я же путешественница».

«Но она же вымокла».

«Ах, не будьте Вы таким буквоедом, уважаемый критик, и перестаньте придираться. Речь идёт о бульварном романе, а не о таблице умножения».

Они разводят костёр. Наступает ночь, слышны крики диких животных из леса. Измождённые, они засыпают, не заметив, что всё это время на них смотрели из леса чёрные глаза Мануэля. Мануэль – сын простого крестьянина, в детстве потерял ногу, работая на нелегальной лесопилке. Сегодня Мануэль на посту. Он неслышно крадётся к костру. Годы тренировки. Тяжело неслышно красться без ноги. Пусть у Мануэля не будет руки. Он бесшумно подкрадывается к костру. Зажимает рукой рот девушки. Другой приставляет к её виску обрез винтовки. Так, как же он без руки-то управляется? Хорошо, сделаем Мануэля немым или слабоумным. Значит, он зажал рот девушки и уволок её в логово разбойников. Банально? Ну и пусть.

Итак:

– Команданте!

Команданте Эрнесто плохо спалось в эту ночь. Опять банальнось. Почему командир обязательно должен быть Эрнесто? Всё равно, пусть будет Эрнесто. Это в жанре.

Эрнесто плохо спалось в ту ночь. Что-то его тревожило. Может, тяжкие думы, может, несварение. Это зависит от того, каким героем мы его сделаем. Благородным героем, типа Робин Гуда, тогда тяжкие думы. Если брутальный подонок и убийца, тогда пусть будет несварение.

– Команданте, посмотри, кого я тебе привёл, гы, гы, гы!

Зелёно-голубые глаза золотоволосой красавицы полны ужаса.

Мануэль:

– Ты кто такая?

Нет ответа.

– Я тебя спрашиваю, ты кто такая?

Эрнесто:

– Вынь кляп, каброн.

Мануэль, гыкнув, вынимает кляп.

Она кашляет.

– Это вы кто такие?

– А ты не догадываешься?

– Мы потерпели кораблекрушение! Там, на берегу, осталась моя подруга, профессор из Сингапура, она в бреду. Пор фавор, мы не можем оставить её одну!

Эрнесто делает знак рукой, двое разбойников молча кивают и удаляются…

Дальнейшее развитие сюжета может пойти по-разному. Тут нужно проработать несколько вариантов.

Например, такой:

Она, чтобы не стать добычей всей банды, заводит роман с главарём шайки Эрнесто, брутальным, волосатым латиносом, который до сих пор не знал чувства сострадания. В лагере находится гитара, она поёт песни про Че Гевару, Бесаме Мучо и прочее. Главарь плачет. Ей удалось затронуть нежные струны его грубой души.

Гражданская жена главаря в опале. Опасная женщина, Роза-Мария, с первого взгляда невзлюбила рубию (блондинку, значит, на испанском). На её сторону становятся и жёны других разбойников. Конечно, главарь в неё влюбляется, сначала держит её как пленную. Затем, всё больше и больше проникаясь и меняясь как личность, даёт ей несколько золотых слитков и отпускает, понимая, что она не принадлежит этому миру, миру разбойников и убийц. Она обещает, что иногда будет его вспоминать. И уносится на лошади во тьму джунглей.… В этот день главарь сильно напивается и пугает жену и разбойников автоматными очередями из Калашникова. Но стреляет он по пустым банкам. Он больше не в состоянии убивать. В газетах Монако появляется объявление: «Русская загадочная миллионерша разыскивает команду для кругосветного путешествия на своей новой яхте».

Другой сценарий:

Жуткий негодяй, предводитель шайки таких же головорезов, Эрнесто никогда не знал сострадания, никогда не выслушивал советов. Никто не смеет ему перечить. Единственный человек, которому он подчиняется, это его мать. Когда-то, в молодости, мать содержала притон и была очень алчна, но набожна и строга со своим сыном. Со временем мать отошла от своих занятий и живёт с Эрнесто в лесах Дариена.

Эрнесто требует выкуп с родителей пленницы… Он, конечно, возжелал воспользоваться ею, но боялся своей набожной матери. Негодяя постоянно мучает несварение. В лагере находится гитара. Головорез заставляет девушку играть на гитаре, петь песни про Че Гевару и Бесаме Мучо и похотливо лыбится. Он ждёт момента, когда его мать уедет в деревню, навестить сестру. И тогда…

Можно добавить в этот сценарий инфернальности. Пусть мать будет покойной. Будучи, при жизни, грешницей, с двойной моралью, она продолжает бродить по земле и преследует сына в ночных кошмарах. Дух старой ханжи «не позволит любимому сыну Эрнесто погубить его бессмертную душу».

Девушку спасает жена Эрнесто, Роза-Мария, она знает, как это тяжело – быть вдали от дома, к тому же боится потерять мужа. Роза-Мария даёт несколько слитков золота девушке, и та уносится на лошади через джунгли, находя дорогу по компасу. Через пару месяцев белоснежная яхта отчаливает от берегов Монако, в поисках новых приключений на свою корму.

И наконец, мой любимый сценарий:

Эрнесто получил образование в Гарварде. Его мать француженка, отец наполовину панамец, наполовину колумбиец. Его родители боролись плечом к плечу рядом с самим Че Геварой. И погибли, в одном из неравных боёв, за освобождение Кубы. С ранних лет Эрнесто было глубоко небезразлично страдание панамско-колумбийского народа. У него возникают проблемы с полицией ещё в университете. После окончания Гарварда ему приходится скрываться в лесах. Эрнесто решает посвятить всю жизнь борьбе с неравенством и контрастами. Он много читает, ведёт дневник и переписывается со своей бабушкой, проживающей в Париже. Старушка Роза-Мария уговаривает внука опубликовать свою книгу о флоре и фауне джунглей Дариена.

Эрнесто одинок и сублимирован на своих идеях и хобби. Каждую ночь его одолевают тяжкие думы. Когда появляется она, всё меняется в его жизни. Они влюбляются друг в друга. Эрнесто играет для неё на рояле, на берегу моря. В лагере также находится гитара. Они создают бэнд и поют песни про Че Гевару и Бесаме Мучо. Разбойники пускаются в пляс. Он больше не хочет мириться с настоящим положением дел и готовится разоблачить главного наркобарона. Им является не кто иной, как высокопоставленная правительственная особа. Но враг не дремлет. В ходе перестрелки с коррумпированной полицией многие убиты. Но на место событий заранее приглашены международные журналисты. Они прибывают на вертолётах. Наркобарон разоблачён. «Сколь верёвочке ни виться…» А наши герои скачут на лошади во тьму джунглей вместе, прихватив с собой несколько слитков золота. Говорят, последний раз их видели на белоснежной яхте, где-то рядом с Монако.

Занавес.

К первому и третьему сценариям можно, подумав, прицепить немного эротики. Или даже лучше много. Чем глупее сценарий, чем больше в нём литературных и исторических ляпсусов, тем больше следует впихнуть в него эротики. Чтобы всем критикам сразу мозг взорвать. (Вспомните «Пятьдесят оттенков серого».) К первому сценарию даже с некоторым извратом, а к третьему – просто красивые эротические сцены, на фоне горящего костра или под звук прилива. Второй можно сделать фильмом для всей семьи, но тогда берегись критиков.

Так и создаются шедевры…

Но в реальности мы попали на Каледонию. Да и буря оказалась не такой жестокой. Просто опять ливень и штормовой ветер. Мы сняли гостиницу. Да, на Каледонии нашлась гостиница. В ней не было кроватей, но были гамаки. В гамаках спит всё племя. Это был первый гамак, в котором мне довелось провести ночь. Было очень мало пресной воды. Пришлось выбрасываться из окна гостиницы в море, чтобы смыть с себя весь этот солнцезащитный крем, смешавшийся с потом и шелушащейся кожей, присохший к телу, как кора, и зудящий.

А позднее, уже почти ночью, в хижине с земляным полом, называемой местным рестораном, мы ели тушёного осьминога и запивали его панамским пивом. Сингапурка флиртовала с сыном капитана. Она то и дело тыкала меня пальцем в бок и сообщала: «Хм, а он неплохо выглядит…»

Наши гамаки она перевесила на террасу, чтобы наслаждаться бризом. Она вообще была очень деятельная. Кто бы мог подумать? В остальном она выглядела как китайский колокольчик.

Безумно хотелось спать. Тихо плескалось море, тихо журчал бриз, покачивая мой гамак, до ножа было слишком далеко, и я на него «забила».

Ночью опять начался дождь с громом. Сингапурка зачем-то метнулась с гамака и упала в море. Раздался характерный всплеск, а за ним причитания на китайском. Спала она голая и, вылезая из моря по верёвочной лестнице, была похожа на персонаж из японского фильма «Звонок». Я не стала ей помогать, я думала, она сошла с ума. Кто знает, зачем она туда метнулась. Может, она меня схватит, утянет в море и придушит.

Возникает ещё один сценарий:

…Из тёмного моря на помост выбиралась бледная азиатская девушка. Чёрные глаза, обведённые тёмными кругами. С длинных чёрных волос текут струйки воды… Ну, точно «Звонок».

Оказалось, когда начался дождь, она просто хотела снять сохнущее бельё с верёвки и перепутала направление. Весь следующий день я давлюсь от смеха.

К середине дня мы, наконец, добрались до Пуэрто-Обалдиа. Это были две трети пути до Картагены. По дороге до Турбо дельфины навязчиво провожали нашу лодку.

Колумбия

Капургана, Картагена, Санта-Марта, Богота, Летисия

Капургана – первый пограничный город Колумбии.

Хозяин гестхауса и его друг – два ловеласа в отставке, под шестьдесят. Весь вечер они тоскливо бродили за нами по тёмной деревушке, призывая на дискотеку. Электричества не было.

На утро трое капуцинов в коричневых робах с капюшонами, опоясанные верёвками, трое высоких, видных, я бы сказала, отборных мужчин молча ожидали с нами своей очереди на таможне. Большие, красивые руки с длинными пальцами, с подчёркнуто преувеличенным смирением, были сложены на поджарых животах. Головы опущены, губы в полуулыбке. Эх, грехи мои тяжкие! Совсем не на божественные мысли те руки и губы наводили! Сингапурка тоже заволновалась. Последовали длительные объяснения, мужчин каких национальностей она предпочитает. Внешне ей, вроде бы, нравились арабы.

Это были три четверти пути до Картагены. У нас впереди куча лодок и автобусов, и длительные ожидания между ними. В одном из автобусов чёрнокожий, кудрявый ребёнок схватил меня за грудь, перепутав с мамой. Его родители шутили:

– Надоела мальцу брюнетка. Теперь блондинку подавай.

Где сейчас мой английский друг? Он, наверное, уже в Перу, а может уже в Англии. Стоит ему сказать, что я в Колумбии? Наверное, нет. Хватит.

Вот мы и в Картагене. Я настаиваю на самом дешёвом гестхаусе. У меня с деньгами… сами знаете, что. Сингапурка согласна. Всю ночь льёт дождь.

Утром, выходя из своей многолюдной спальни, я поскальзываюсь на луже и съезжаю с лестницы, по всем ступенькам. У меня небольшой шок, трясутся коленки. Я слышу чьи-то восклицания.

Я не вижу человека, который восклицает. Он сидит в тени с ноутбуком, а мне в глаза светит солнце.

Я приглядываюсь получше… Мы смотрим друг на друга, как на привидение. На этот раз даже я удивляюсь!

Прошло столько времени, а он всё ещё в Картагене? Не далеко же он уехал! И остановился он в том же гестхаусе! Самом дешёвом в городе! Немая сцена.

Если мы здесь встретились, значит, это кому-то нужно. Кому же? Ответ: нам обоим.

– Welcome back! – он, шумно, с восторгом втягивая носом воздух, закусив верхнюю губу. (Добро пожаловать обратно!)

Все уезжают из Картагены. Мы с ним остаёмся ещё на пару дней. Мы оба утрачиваем интерес к путешествиям.

Наша комната в Санта-Марте выполнена в идеальном, старом добром латиноамериканском стиле. Витражное полукруглое окно в двух метрах от пола. Кованая чёрная дверь с мощным засовом. Высокий синий потолок, кое-где с подтёками. Его придерживают деревянные балки. Под потолком крутится ленивый, пыльный вентилятор. Пахнет плесенью.

Знакомые англичане тоже редко покидают свою комнату. Но у них другая страсть – кокаин. Кто зачем, а они здесь в кокаиновом отпуске. Для того и приехали. Кокаин здесь дешёвый, как спички. Несколько недель парни просидели в маленькой комнате без окон, с кондиционером, не зная ни дня, ни ночи, и принимая «белую смерть». Есть такое мнение, что быть в Латинской Америке и не нюхать кокаин – как быть во Франции и не пить красное вино.

Национальный парк Тайрона. Карибы предстают здесь во всей красе. Всё та же зелёно-голубая волна и мягкий песочек. Гестхаусы здесь – это просто гамаки, растянутые под навесом. Рядом с лагерем растут манговые и кокосовые деревья. С них в изобилии падают плоды. Мы собираем их в пакеты. Кокосов и манго здесь так много, что никто их не ест.

С кокосовыми орехами, вообще, проблемы, ведь их надо как-то вскрывать. Работники с мачете уже устали разрубать кокосы для отдыхающих. Вот бы проблема «как разбить кокосовый орех» была моей единственной проблемой!

Наши отношения опять видоизменяются. Мы больше не обсуждаем их. Это как табу. Мы даже больше не друзья. По крайней мере, я уже не могу назвать его так. Мы просто проживаем наши молчаливые отношения, стараясь обернуться друг в друга. Кто бы мог подумать, что такое может возникнуть из той солнечной и невинной дружбы. Но, хоть эти отношения и больные, и бессмысленные, и ни к чему не ведущие, и неправильные, даже разрушающие, но зато настоящие и животрепещущие. Мы продолжаем просто быть рядом потому, что по-другому не получается.

Высокогорная столица Колумбии – Богота. В этом городе всегда прохладно, и зимой, и летом. Всё из-за микроклимата. Мы берём полуподвальную комнату с дымящим камином и каменным полом. Здесь можно и угореть. Но зато какая романтика! Ещё один отель, где разбиваются сердца. Потрескавшийся кафель на полу. Высокий потемневший потолок. Мрачные картины в красно-коричневых тонах, на фоне закопчённых белых стен. Огромный горящий камин. В окно видны ноги прохожих.

Горячий душ в нашем отеле – одно название. Тонкая струйка не холодной, но и не тёплой воды. Можно околеть от такого душа.

Два англичанина, любителей кокаина, уже тоже здесь. У них кончается отпуск, и мы сажаем в такси до аэропорта два живых трупа. В течение шести недель они видели несколько комнат и вынюхали по килограмму кокаина. Незабываемый отпуск. Даже не знаем, долетят ли они до Лондона.

Есть в Колумбии местечко, куда попасть можно только по заброшенной железной дороге. Местные жители научились пользоваться ею самостоятельно. По рельсам бегают самодельные транспортные средства: к деревянной платформе на железных колёсах крепится мотоцикл. Переднее колесо мотоцикла стоит на платформе, заднее отталкивается от рельса. Именно на таком транспортном сооружении мы и добираемся до этой затерянной в джунглях деревеньки, рядом с городами Кале и Буэнавентура.

Мне это напоминает железную дорогу в Батамбанге, в Камбодже. Там бамбуковая платформа двигается по рельсам при помощи лодочного мотора.

Очень немногочисленное население деревеньки – африканского происхождения, и живёт во влажном тропическом лесу. Здесь нет даже Интернета. Интернет сюда ещё не дошёл. Джунгли полны водопадами, речушками и маленькими водоёмами, скрытыми от людских глаз. Здесь туристы останавливаются на пару дней, просто чтобы погулять по национальному парку и спуститься вниз по реке на автомобильной камере. У нас тоже запланированы автомобильные камеры, на завтра. А сегодня мы просто идём в джунгли.

Там, глубоко в джунглях, мы набредаем, наконец, на маленькой озерко. Если сюда и ступала нога человека, то не в этом сезоне. Здесь можно раздеться и купаться без одежды…

В перуанскую Амазонку попасть можно только на самолёте Богота – Летисия. Первый раз в жизни пересеку экватор и окажусь в южном полушарии.

Летисия находится на перекрёстке трёх границ: перуанской, колумбийской и бразильской. За пару часов можно побывать сразу в трёх странах. А также здесь в ходу валюта трёх стран.

Перуанскую валюту здесь любят меньше всего, но только потому, что маленькое перуанское местечко, амазонский остров Санта-Роза, слишком мал для удачной торговли. Но Санта-Роза – гастрономический центр этой странной местности. И бразильцы из близлежащей Табатинги, и колумбийцы из Летисии переправляются сюда на лодках, чтобы поесть. Действительно, еда здесь и дешевле, и явно съедобнее. В Колумбии, кроме сильно зажаренных кур, мы больше ничего и не ели.

Летисия оказывается скучным и дороговатым местом. Возможно, в силу своей отрезанности от окружающего мира. Здесь придётся застрять на десять дней. Моему спутнику опять надо засаживаться за работу.

Мы продолжаем молчать. Но чем молчаливее наш союз, тем крепче. Вот уже около трёх месяцев мы находимся в одном поле. Настоящее неподдельное желание просто быть вместе нас вместе и держит. Мы не задаём вопросов, мы на одной волне.

Каких только рыб, разных цветов, размеров и форм, не водится в недрах самой великой реки в мире!

На рынке спрашиваю цену, указывая на розовую рыбу с чёрными пятнышками. Её здесь называют фламинго. Она висит на проволоке с другими рыбами.

Цена – всего около пятидесяти рублей, на наши деньги! Я приятно удивлена: такая большая рыба, за такую мизерную плату. Конечно, я беру. Но каково же моё удивление, когда выясняется, что это цена не за рыбу, а за целую связку!

На связке, кроме фламинго, оказывается пара белых рыб-«долматинцев» в чёрное пятнышко и пара простых серо-коричневых. Каждая по полкило. Да, здесь я буду есть только рыбу! Рыбу я люблю. Я жарю её на странном местном масле. Холодильника нет. Надо есть сразу. Самыми вкусными оказываются простые серо-коричневые. «Не всё золото, что блестит».

Фруктовый ряд ломится от невиданных доныне фруктов амазонских джунглей. Имена у них индейские. Разве мне запомнить все эти названия?

Пока мой спутник сидит за работой, у компьютера, я гуляю из страны в страну. Действительно, кухня лучше в Перу, а нижнее бельё – в Бразилии.

В Табатинге, на бразильской стороне, покупаю гамак. В нём я буду спать, когда мы поплывём на корабле по Амазонке до перуанского Икитоса.

Перу

Амазония – Амазония – АмазонияЧачапойас, Лима, Куско

Ну что за место!

Наконец, мы на корабле. На маленьких диких пристанях дети продают всё, что угодно: попугаев, маленьких крокодильчиков по десять солей за штуку и так далее (соль – перуанская денежная единица). Крокодильчики, выпученными от страдания и удушья глазами, глядят через этот пластик на мир, который внезапно стал таким жестоким и больше уже не изменится.

Взлохмаченные сырые попугаи таскаются по палубе, с обрезанными крыльями и привязанной к одной ноге палкой. Они откусываются, когда до них пытаются дотронуться, и охрипшими от надрыва голосами провозглашают ненависть. Их крик больше никогда не огласит джунглей.

Вот маленькая обезьянка сидит на плече у дяди. А та обезьяна, что в окне, уже привыкла к своей участи. Она строит рожи из-за оконной занавески и скрывается в глубине каюты.

Две свиньи на нижней палубе наслаждаются макаронной ванной. Они не доели свои макароны и теперь им есть в чём охладиться.

Перевёрнутая на спину и замотанная в мешковину черепаха вот уже второй день гребёт лапами, пытаясь перевернуться на живот. Её когти проткнули мешковину в нескольких местах. В Икитосе из неё сделают местное блюдо Сара Патера.

Маленькая, дрожащая собачка какает на чьё-то одеяло. Куры, утки. Люди в гамаках. Козёл привязан к лодке на нижней палубе, рядом со свиньями. У кого-то из сумки выпали опарыши. Они расползаются по палубе. Что же вы везёте, синьоры?

Причаливаем к одной из пристаней. Торговки заносят жареную, предварительно засоленную рыбу. Проблема с холодильниками, вот и солят. А рыбы в Амазонке видимо-невидимо! На пристани потрошат ленивца. Голова и шкура идут рыбам. В нём и мяса нет. Жалко ленивца. Опять отчаливаем.

На корабле кормят. В основном, это рис с маленьким кусочком курицы и местная жидкая каша на десерт. Еда не ахти какая, но может поддержать существование. Особенно, если иметь с собой лук и помидоры. Посуда не выдаётся. Каждый должен иметь свою посуду, как и в здешней тюрьме. Люди садятся на корабль не только со своими гамаками, но и со своими мисками, кружками и ложками. Вот об этом нам никто не сказал. Хоть в ладошки наливай. У меня есть только охотничий нож и подаренная, ещё в Англии, мельхиоровая кофейная ложечка, с рукояткой в виде монаха.

На станции, за несколько десятков солей, у торговки рыбой удаётся купить пластмассовый тазик. Зато теперь с рисом проблем нет. Риса наваливают от души. Даже приходится останавливать поварят. По-прежнему дают два маленьких кусочка курицы. Почему на амазонском корабле кормят исключительно курицей, неизвестно.

Мы вдвоём едим одной кофейной ложечкой из пятилитрового пластмассового таза, созерцая проплывающие мимо деревни и леса. Глубина в этой реке местами более ста метров. Страшно подумать!

И корабль плывёт.… На корабле надписи: «Амазонка – твоя мать, не засоряй её». «Не кидай мусор в свою реку». «От Амазонки зависит будущее твоих детей».

После каждой кормёжки работники выбрасывают в воду несколько туго набитых мешков пластикового мусора. Всё так же, как в индийском поезде.

Амазонка давит своей мощью. В ней водятся невообразимые создания, жаль, что вода такая мутная, а то бы я с удовольствием погрузилась с аквалангом.

Неожиданно за бортом, из мутной воды, появляются аквалангисты без костюмов, сверкая бледной европейской кожей. Что?! Только через несколько мгновений я понимаю, что это розовые дельфины. Гордость Амазонки. Дельфины в Амазонке бывают розовые и серые.

– Это не разные виды, – говорит наш гид из племени уменьшителей голов. – Это один и тот же вид дельфинов, но серые дельфины – молодняк до пятнадцати лет.

После пятнадцати лет дельфины начинают розоветь. Пожилые дельфины уже совсем розовые. Телесно-розовые. Их столько, что через некоторое время мы перестаём обращать на них внимание.

Я поднимаюсь на крышу корабля. Амазонка широка, берега далеко. Только мистические островки проплывают мимо. Розово-серые дельфины сопровождают нас, прыгая перед носом корабля. Солнце заходит в реку, где-то впереди, на горизонте. Ночь будет полна звёзд.

Ночью на наш гамак прилепляется летучая мышь. Мы бросаемся к ней с фотоаппаратом. Первую минуту она терпит. Потом устаёт позировать, слетает на пол и неуклюже ковыляет к нагромождению баулов. Она волочит за собой перепончатые крылья.

И корабль плывёт…

Через несколько дней мы пребываем в Икитос. Ещё один крупный город в долине Амазонки, куда можно добраться только по воде или по воздуху. Самая интересная достопримечательность Икитоса – его рынок.

Ну, чего только не едят создания, именуемые людьми! На гриле, рядом с банальной рыбой, жарятся ящерицы, морская свинка и несколько червей. Всего не перепробуешь. Но вот эмольенте я куплю обязательно. Торговцы готовят его прямо на улицах Икитоса.

Эмольенте – это своего рода сбитень или горячий кисель местного производства. Для загустителя взят насыщенный отвар конопляного или льняного семени. В эмольенте кладутся травы: ромашка, мята и прочее. Состав зависит от того, для пользы какого органа готовится напиток. Эмольенте с любыми добавками очень полезен для пищеварительного тракта, является обволакивающим средством и переводится как смягчающее. Для сладости добавляется мёд и, если пожелаешь, сок алое. Алое делает эмольенте ещё гуще. Конечно, бледнолицые не предпочитают эмольенте. Говорят, оно похоже на слизь. Ну, а я становлюсь большой поклонницей этого вкусного лекарства.

Ещё мне очень нравится местный «гоголь-моголь» (яйца, взбитые с сахаром). Уличные торговки взбивают его при помощи гигантских венчиков, одновременно обеими руками, в двух тазиках. Если закажешь, тебя спросят:

– Con servesita? (С пивком?)

И я отвечу:

– Claro que si! (Конечно, да)

«Гоголь-моголь» разбавят пивом и приложат маленькую ложечку.

В Икитосе едем на экскурсию в джунгли.

Наш гид, тот, который из племени уменьшителей голов, по-английски не говорит. Пришло моё время поупражняться в переводе с испанского на английский и обратно. Неплохой тренинг.

Гид рассказывает, что его племя уменьшало не только головы врагов, но и головы родственников. Конечно, владелец такой головы получает силу предыдущего владельца. Технология примерно такая: сначала умудрялись снять плоть с черепа. Потом вываривали её в воде с каменным углём, а затем коптили…

Также гид рассказывает, что у его отца было много таких голов. Он был вождём в своём роду. А ещё у его отца было множество жён и детей, которых он совсем не жалел и обижал.

Гид считает, что уж лучше ему быть гидом и приобщиться к цивилизации, чем оставаться в своём поселении.

В программе тура: прогулка на лодке по Амазонке, ловля пираний и кайманов, общение с тарантулами, поход по джунглям и, гвоздь программы, то, что в официальную программу не входит – Айяуаска.

Легендарная Айяуаска – вытяжка из галлюциногенной лианы – якобы расширяет сознание и помогает заглянуть в себя.

Мы заходим в гости к землякам гида, у них в доме живут два ленивца. Ленивцы оказываются такими милыми! Тарантулы тоже очень милы. Особенно самцы. Они покрыты чёрной мягкой шёрсткой, как котята. И всё время стараются смыться. Замучили их туристы.

Гиды готовы для нас расшибиться в лепёшку. Один лезет на дерево за игуаной, не хуже любой обезьяны. Другой пытается выгнать ночных обезьян из дупла на дереве, днём. Игуана бросается с дерева в воду, промахивается, падает на землю и, наверняка, расшибается. Обезьяны по одной выглядывают из своего дупла и верещат. На их лицах написан смертный ужас. Ночные обезьяны днём должны спать, а ночью кормиться. Гид барабанит мачете по дереву, пока мы не начинаем умолять его оставить животных в покое. Сразу понятно, что их шефы сказали им:

– Делайте, что хотите, но чтобы туристы остались довольны!

И индейцы, в прямом смысле, делают, что хотят.

Довольно занимательна ловля пираний. Вот только есть их не очень интересно. Пиранья хоть и легендарна и харизматична, но не имеет никакого определённого вкуса. Мясо сухое и пресное. Помня об этом, мы просто выпускаем пираний обратно в Амазонку.

Айяуаска требует тщательного подхода. Существует множество ограничений. За несколько дней до церемонии следует отказаться от жирного, мясного и сладкого. Прекратить пользоваться любым парфюмом, мылом и репеллентом. Отказ от репеллента – не самая дальновидная мысль в этом малярийном раю. Антималярийные средства мы не принимаем.

Во время церемонии Айяуаски шаман должен произносить заклинания, трясти погремушками и производить всевозможные шумы. Наш шаман – из местных индейцев и, конечно, не говорит по-английски. Мы сами такого выбрали. Также мы выбрали место церемонии. Она будет проходить в его доме.

Увидеть дом настоящего амазонского шамана! Провести ритуал у него в доме, а не в прилизанном туристическом бунгало, с англоговорящим шаманом, который прекрасно знает, что именно хотят услышать от него начитавшиеся наводящей литературы бледнолицые.

Аутентичный шаман так рад видеть иноземных гостей, что дарит нам подарки. Мне он дарит свои собственные чётки из семян какого-то амазонского растения, а моему спутнику – деревянную чашу, из которой мы пьём Айяуаску.

Семена амазонских растений – нечто особенное. Иногда не верится, что они настоящие и даже не крашеные. Семена могут быть ярко-красные с чёрной точкой или белые, или даже голубые.

На моих чётках, обычного коричневого цвета, висит гематитовое распятие. Я задаю шаману вопрос. Шаман отвечает:

– А как же? Я работаю in nomine patri et fili et spiritu sancte (во имя отца, и сына, и святого духа, лат.). Как же иначе?

Amin!

Он с удовольствием показывает нам полутёмную рабочую каморку. Даже надевает на меня головной убор с перьями и свою парадную жилетку. Она тоже сделана из семян амазонских растений. В этом одеянии шаман будет проводить ритуал. А вот этими вениками он будет отгонять злых духов. Веники издают шуршащий звук.

В каморке грубый, необработанный пол. На верёвках сушатся травки, листья и корешки. В бутылочках замочены скорпионы, ящерицы и прочая нечисть. Во имя отца, и сына, и святого духа. Аминь!

Мне нравится это смешение, даже можно сказать, проникновение христианства в аутентичные языческие обычаи и ритуалы. Мне нравится, что обычаи устояли. Я уверена, что Иисус обязательно попробовал бы Айяуаску. Лиана – это подарок божий человечеству.

На вкус Айяуаска горькая и немного вязкая, чуть-чуть напоминает вино. Мой англичанин видит какие-то тени, отделяющиеся от стены и полные смысла. А я просто борюсь с «вертушкой», как с большого перепоя.

Не очень-то легко мне утратить контроль над собой. Почему-то Айяуаска на меня не действует.

А бледнолицые обещали взрыв мозга! Две экзальтированные дамочки – вообще «полное разгадывание тайн мироздания, через погружение в себя». Ох, уж эти бледнолицые! Вечно они всё преувеличивают. К шаманам их!

Не возвращаясь в Икитос, прямо в деревне шамана, мы садимся на следующий корабль. Нам предстоит ещё три дня спать в гамаке и бороздить просторы Амазонки. Мы едем на большую землю.

Перу – страна чрезвычайно богатая свидетельствами древних цивилизаций, живших здесь не одну тысячу лет. Чачапойас – одна из таких цивилизаций.

«Чачапойас» в переводе означает «люди облаков». Возможно, потому, что город располагался в облачном лесу, а может быть, от того, что его жители обладали светлой кожей.

Прибываем туда поздно ночью. Мы покинули жаркую Амазонку и поднялись на более чем две тысячи метров над уровнем моря, в Анды. Опять холодно. Просто удивительно, как скоропостижно меняется климат в Латинской Америке. Жаркие тропики, холодные горы, потом опять тропики и опять горы.

Мы до сих пор одеты в шорты и майки. Тёплые вещи запакованы в рюкзаки. Приходится колотить в двери гостиниц. В двух первых гостиницах нам не открывают. Открывают только в третьей. Мы уже окончательно продрогли. «Конечно, мы согласны на любую сумму, не замерзать же на улице».

Здесь есть горячий душ. И вода льётся обильной, благодатной, действительно горячей струёй.

В нашем отеле живёт американский учёный – археолог. Нет, он не ищет нефть. Он изучает древние цивилизации этого региона. Он уже издал свою первую книгу, и скоро выходит вторая. Он может многое рассказать и считает этот регион Перу самым богатым исторически.

– В Чачапойас надо оставаться на неделю. Не меньше, – говорит он. – Здесь можно очень много чего увидеть.

Действительно, рядом с городом находится ещё масса интереснейших достопримечательностей. Город мёртвых, вырезанные из скалы огромные истуканы Карахии. Недавно открытый водопад, выше самой Эйфелевой башни. Он ещё даже не занесён в научные книги. А располагающийся по соседству Куэлап учёный считает не менее грандиозным памятником истории, чем Мачу-Пикчу.

Куэлап – огромный, построенный из известняка город, ещё пре-инка цивилизации. На его строительство потребовалось в три раза больше материала, чем на постройку великой египетской пирамиды. Кроме того, огромные камни надо было ещё и втащить на вершину горы.

Город окружён массивной двадцатиметровой стеной, и в нём нет углов. Все здания круглые, инкрустированные особым зигзагообразным рисунком. Этот узор до сих пор используется местными мастерами при отделке домов.

Посреди каждого круглого дома есть отверстие, похожее на погреб, в метр глубиной. Я забираюсь в одно из них, чтобы сфотографироваться. Гид невозмутимо сообщает, что отверстия служили склепом для умерших предков.

– Ты залезла в чью-то могилу, – весело констатирует мой спутник, продолжая щёлкать камерой.

Почившим предкам ломали суставы, чтобы занимали меньше места и, в очень свёрнутом виде, помещали в эти ямы. Так предки продолжали «жить» со своими отпрысками. Если отпрыски переезжали, они забирали предков с собой в глиняных кувшинах.

Какое же вкусное севиче готовят в Чачапойас. Не хуже чем в Икитосе. А ведь мы в горах.

Севиче – это салат из сырой рыбы, залитый лимонным соком. Оказывается, севиче вовсе не мексиканское блюдо, как думают многие. Севиче – изначально, исконно, перуанское блюдо.

Днём в Чачапойас тепло и даже жарко, ночью холодно и безлюдно. Между нами тоже что-то не всё в порядке. Пожалуй, не холодно, но безлюдно. Мы даже не глядим друг на друга. Я начинаю от этого уставать.

Мы медленно, но верно двигаемся на юг. Следующая точка – Чиклайо. Здесь произрастала другая древняя пре-инка цивилизация. Цивилизация Моче. По наиболее принятой версии, Моче процветали в этой стране ещё пять тысяч лет назад. Но некоторые учёные уверяют, реальный возраст цивилизации намного старше. Речь идёт о сотнях миллионов лет!

Здесь же, в Чиклайо, была найдена могила Сеньора де Сипан, правившего здесь более чем полторы тысячи лет назад. Захоронение было полно золота, серебра, бирюзы и других драгоценных артефактов.

Другая достопримечательность Чиклайо – долина пирамид. Двадцать шесть холмов правильной формы – это и есть пирамиды, заросшие многотысячелетней глиной.

Мы умудряемся снять одноместную комнату на двоих. Конечно, это дешевле. И севиче здесь тоже великолепное. Вообще, кухня северного Перу значительно превосходит кухню южного. Можно было бы и остаться на подольше. Но что-то неправильное происходит между нами. И даже это неправильное трещит по швам. Мы уже четвёртый месяц таскаемся вместе по горам, лесам, морям и рекам. Парень уже давно должен быть где-то совсем на другом континенте, живя свою жизнь. Кажется, мой неуклюжий спутник продолжает мне мстить. Может, поэтому он и таскается за мной по Южной Америке? Определённо, он нравился мне больше в Монтесуме! Напряжение уже давно висит в воздухе. Тяжёлая атмосфера давит. Я задаю ему вопрос. И получаю ответ в лучших традициях моего бывшего бойфренда:

– Если тебя что-то не устраивает, что ты тогда здесь делаешь?

Он раздражённо уходит в огни города.

«Действительно, что я здесь делаю?»

Ах, как профессионально быстро я умею собирать вещи. У меня надо брать мастер-классы! Он вернётся в пустую комнату… Ах, как я в этом хороша! … Будет спрашивать на ресепшене, куда я делась… Ах, как красиво я научилась уходить! Я уже столько раз это делала! А вот оставаться так и не научилась. (Песня обрывается, остаётся звук мотора…)

Я покидаю Чиклайо на последнем автобусе до Трухильо. По прибытии, уже глубокой ночью, селюсь в первый попавшийся гестхаус. Свобода холодит душу.

И уже не далее как на следующий день я опять вижу моего бывшего друга. Он уже здесь… но я прячусь за автобус. Мне действительно тяжело его видеть. Кажется, он перегнул палку.

Вообще, я поняла, что я лучше без мужчины, чем с мужчиной. Ничто меня не тревожит. Я даже могу сгенерировать счастье и интерес к жизни. Ну, и здравствуй, свобода!

Я продолжаю осматривать достопримечательности. Здесь тоже есть пирамиды Моче. Но только одна из них открыта на обозрение туристов. На протяжении многих лет здесь ведутся археологические раскопки. И результаты ошеломляющие. В течение тысячелетий, каждые несколько сот лет, над старой пирамидой надстраивали новую, абсолютно идентичную пирамиду, консервируя нижние слои. По принципу матрёшки. Всего найдено девять пирамид-«матрёшек».

Из-за такого «консервирования» на нижних храмах хорошо сохранилась лепнина. В основном это изображения местного кровавого божества. Оно похоже на львиную морду. Лепнина до сих пор покрыта оригинальной краской: чёрной, красной и жёлтой.

Тысячелетие назад, неизвестно отчего, цивилизация Моче вымерла. Учёные предполагают, что виной тому природный катаклизм, ураган Эль-Ниньо. Пирамиды были заброшены. Сверху они заросли глиной и стали похожи на холмы правильной четырёхгранной формы.

Теперь я понимаю, какое огромное поле деятельности для всей мировой археологии я видела в Чиклайо. Двадцать шесть подобных пирамид – копать не перекопать!

Честно говорю, мне не жаль цивилизацию Моче. Это была чрезвычайно жестокая, кровавая цивилизация. Во главе угла которой, похоже, стояло принесение человеческих жертв. О том говорят множественные расчленённые останки людей с разбитыми черепами, найденные вблизи пирамид. Многочисленные изображения жертвенных обрядов, которые можно видеть на глиняных горшках и стенах. В музее Трухильо выставлена жреческая дубинка, пропитанная человеческой кровью… «Фас, Эль Ниньо!»

Кровожадные люди жили на этой территории много лет назад. Например, инков принято считать жертвами западной цивилизации. Пришли, мол, белые люди с других материков и истребили цивилизацию «розовых» и мудрых инков. Но о том, что инки до этого истребили не одну древнюю цивилизацию, тоже с особой жестокостью и беспощадностью, не принято говорить. Просто эти цивилизации оказывались слабее инка. Одна из таких цивилизаций – Чиму. Эти люди жили здесь после Моче, восемьсот лет назад.

В нескольких километрах от Трухильо находится ажурный глиняный город цивилизации Чиму. Стены города покрыты рисунком, похожим на рыболовные сети, а вместо физиономий кровожадных богов изображены фигуры рыбок и птичек. Архитектура и довольно легкомысленные украшения города позволяют предположить, что Чиму, хоть и являлись прямыми преемниками Моче, были куда менее кровожадными. Вот их-то и истребили инки.

Недалеко от Трухильо, прямо на берегу океана, находится очередной сёрферский рай, Уанчако. Ещё городок знаменит своими плетёными тростниковыми лодками под названием Кабальито де Тотора. На эти лодки люди садились верхом, как на лошадь, и гребли ногами. Caballito так и переводится – лошадка. Теперь эти лодки, в качестве украшения, выставлены на набережной. Они великолепно смотрятся в лучах заката. И туристы приходят на закате, чтобы сфотографировать их. Не соригинальничала и я.

Пока меня не было в комнате, ко мне на кровать приходила лысая, вечно дрожащая перуанская собачка. Её звали Чан-чан, как и глиняный город. Она грелась, закутавшись в моё мексиканское сарапе. Собачка никогда в жизни не видела ничего, кроме двора хостела, в котором жила. Это был её мир. Этой ещё повезло. Дворовые собаки в Южной Америке, особенно в глубинках (Перу, Эквадор, Колумбия, Боливия), живут на крышах. Получаются «крышные» собаки, а не дворовые. Несчастные никогда не спускаются с крыш. У них там будка, туда им бросают еду, там же они ходят по нужде. Они перекликаются друг с другом, с крыши на крышу. А ночью, все вместе, воют на луну.

Мой бывший бойфренд из Сан-Франциско пишет мне льстивое письмо. Вместо ответа я ещё раз высылаю ему адрес, по которому надеюсь получить свои вещи. «Тебя мне только не хватало, хорошо забытый предатель!» Эти вещи доедут до меня через пару лет и в неполном комплекте. Кому-то из семьи понравились мои замшевые танцевальные туфли, жёлтое шёлковое платье и прочие «почки».

А теперь в Лиму, на переполненном и неудобном локальном автобусе. Этот автобус стоит раз в пять дешевле комфортабельного туристического. В Лиме я понимаю, что водители такси, так же, как и я, не в курсе, где живут туристы. Вот когда мне не помешал бы «Великий путеводитель»!

Я уже третьего таксиста спрашиваю. Но они только качают головами и удаляются. Меняю задачу поиска. Прошу следующего таксиста просто отвезти меня в недорогой отель, поблизости. Таксист отвозит.

Лима в это время года серая и неприветливая. Неважно, где я остановилась, я здесь всего на одну ночь. Погуляю по центру денёк – и дальше, через Анды, в сторону Куско.

Вечером, возвращаясь домой, я узнаю, что таксист привёз меня в самый опасный район Лимы. По дороге с автобусной остановки к отелю меня несколько раз окликают сердобольные жители близлежащих районов и крайне не рекомендуют двигаться в этом направлении.

– Не ходи туда, chica (девочка, исп.).

– Почему?

– Peligroso! (опасно, исп.)

Или:

– Зачем ты туда идёшь, сеньорита гринга?

– Там моя гостиница.

– O Dios! (О, господи!)

Люди только качают головой и с жалостью смотрят мне вслед. Ситуация осложнялась ещё и тем, что я заблудилась. И теперь каждый раз, когда я спрашиваю дорогу, ответом всегда:

– Не ходи туда, сеньорита. Там очень опасно.

Когда же полицейский, вызвавшийся было меня проводить, довёл меня до определённого угла и сказал:

– Дальше иди сама, я туда не пойду, там слишком опасно. Туда тебя никто провожать не будет…

Тогда я уже очень серьёзно занервничала: «Даже полицейские боятся туда заходить. Ну и поселилась я!»

Мне совсем не хотелось заночевать на улицах самого криминального района в Лиме. Слова «muy peligroso» (очень опасно, исп.) я слышала в тот вечер десятки раз. «Спасибо, дяденька таксист!»

Но, раз я всё это пишу, значит, через полтора часа блужданий и испытываний судьбы, я, наконец, набрела на свой отель. Служащий на вахте задумчиво произнёс:

– Хм, пришла…

Видимо, они гадали, «придёт – не придёт».

Я поторопилась уехать из Лимы. Я ехала в Ику, в оазис Уакачина. Озеро, посреди жёлтых барханов, цвета тёмно-зелёной бутылки, наполненной пивом, окружённое деревьями, похожими на плакучую иву. Вдоль берега, по колено в зелёной воде, бродят белые длинноногие цаплеподобные птицы. Вот это и есть оазис Уакачина.

Многие путешественники остаются там надолго, так размеренна и легка жизнь в этом оазисе. Туристы посещают перуанские винодельни, катаются на открытых автомобилях по барханам. Здесь есть, чем заняться, но только не тому, кто считает последние копейки. Я провожу в оазисе две ночи, и в путь. Автобус по дороге ломается, и предполагаемые восемнадцать часов дороги превращаются в целые сутки.

Про Мачу-Пикчу, не смолкая, бурлит весь туристический поток на данном материке. Это один из основных аттракционов Латинской Америки. Я знаю, место будет трещать по швам от наплыва туристов. Но ничего не поделаешь. Надо ехать, раз уж взяла в руки рюкзак.

Куско – высокогорный городок. Как и в любом другом городке в Андах, рынок ломится от одежды, изготовленной из шерсти альпаки (семейство ламовых, с особо тёплой шерстью). С Куско и начинается путь к Мачу-Пикчу.

Для туристов с деньгами – лёгкий трип. Из Куско ходит скорый поезд к Агуас-Кальентес (поселение, расположенное у подножия Мачу-Пикчу). Всего два часа, и ты там. Тур одного дня. Но вот стоимость проезда – 120 долларов, туда – обратно. А для таких безденежных, но неугомонных героев, как я, путь должен занять около десяти часов только в один конец. Но стоить будет менее сорока долларов. В три раза дешевле. Я привыкла всё делать вручную.

Сначала еду часов шесть до Санта-Марии. Там жду автобуса до Санта-Терезы. В Санта-Терезе жду общественное такси до Гидроэлектрико. От Санта-Терезы до Гидроэлектрико доезжаю в багажнике общественного такси, поскольку само такси забито местными с баулами… А вот с Гидроэлектростанции придётся два часа идти пешком. К Агуас-Кальентес нельзя попасть на машине. Поезд ходит через туннель, выдолбленный в горе.

Пеший путь будет лежать вдоль железнодорожных путей. Но этот путь настолько красив, что я ничуть не жалею! Наоборот, мне жаль тех тяжелозадых туристов, которые едут в своём герметически закупоренном вагоне и дышат нечищеным кондиционером, вместо звенящего воздуха гор.

Вокруг меня же возвышаются отвесные Анды, несутся горные потоки, поют птицы. Что нам «дворцов заманчивые своды»?

Когда вы отправитесь путешествовать, вы похудеете, помолодеете, приобретёте харизму, особенно если у вас денег в обрез. Но будьте готовы садиться на самые дешёвые автобусы, жить в самых дешёвых дырах, есть свиную кожу на улице. А иначе вы далеко не уедете, деньги быстро закончатся, и будет у вас просто очередной комфортабельный, но короткий отдых. Ваше утешение в том, что за деньги люди обычно путешествуют «по верхам». «По верхам» неплохо в США и Европе, но не в Латинской Америке. Если хотите увидеть мир глазами путешественника, а не ленивого туриста, делай, как мы!

От Агуас-Кальентес до пропускного пункта Мачу-Пикчу тоже ходит автобус. Я же опять пойду пешком.

Мачу-Пикчу располагается на самой вершине узкой и почти отвесной горы. До пропускного пункта карабкаться минут сорок. Чтобы войти на территорию комплекса, нужно предъявить паспорт и билет.

Я и команда единомышленников из хостела в Агуас-Кальентес выдвигаемся рано утром, ещё в темноте. К первым лучам солнца мы должны быть у ресепшена.

Мы удивляемся, обнаружив, что к этому моменту у входа уже дежурит толпа в несколько тысяч человек. Ну, и зачем мы встали так рано? Можно было спокойно прийти попозже, когда толпа у входа рассосётся. А в самом комплексе толпа не рассосётся никогда. К тому же, утро здесь не лучшее время. Всё окутано таким туманом, что невозможно увидеть даже собственную вытянутую руку. Придётся ждать несколько часов, пока туман рассеется.

Блуждаю между старыми стенами. В одном из помещений вижу живую шиншиллу. Туман гуляет между домами. Здесь так много туристов, а реставрационные работы выполнены настолько хорошо, что атмосферы древности уже давно нет.

Всё равно, это впечатляет! Ну, как было возможно всё это построить, не имея никакой, самой примитивной, техники?! Хотя всё чаще слышу версию, что древние строители не обошлись без помощи инопланетных цивилизаций.

Когда туман рассеивается, зрелище открывается ещё более впечатляющее. Вокруг высокие зубцы гор. Внизу тонкими нитками видны железнодорожные пути и река с игрушечным мостом. Только до этого моста мне придётся идти больше часа.

Время собираться обратно в Куско. Пока спущусь вниз, пока заберу вещи из хостела, пока дойду до Гидроэлектрики… Только к вечеру буду в Куско. Мой следующий маршрут – Боливия!

Что побудило меня на следующий день, вместо Боливии, оказаться в Чили, я уже и не припомню.

Чили

Арика, Атакама, Икике

Арика. До ночного автобуса в Сан-Педро-де-Атакама у меня несколько часов. Пойду гулять.

Арика – милый, уютный пограничный городок на самом побережье Тихого океана. После прочих стран Латинской Америки Чили удивляет своей умеренной нормальностью. Автобусы приходят минута в минуту по расписанию. Как будто и не в Латинской Америке. Всё размеренно. И хлеб в Чили хороший. Давно я не ела хорошего хлеба. Латинская Америка, в целом, не блещет хлебопекарнями.

Покупаю севиче из морского ежа и иду к океану, поедать своё терпкое кушанье. У берега встречают пеликаны, на берегу валяются морские котики. Их здесь столько, что никто и не удивляется. Дело обычное. Только морских котиков здесь почему-то называют морскими волками. Повысили. Воняет тухлой рыбой. «Приятного аппетита, севиче».

Посреди ночи, посреди пустыни пассажиров выгоняют на мороз, с вещами. Начинается досмотр, как при военном положении. Таковы пограничные правила. Особенно усердствуют в обнаружении съестного. Боятся заразы и вредителей.

Чили – самая узко-длинная страна в мире. Весь север страны, вплоть до Сантьяго, состоит из пустынь и гор. За окном тянется однообразный пейзаж. Изредка встречаются скучные, картонные городишки. Автобусы чрезвычайно комфортабельные и дорогие. В них, не переставая, показывают фильмы, что очень хорошо для моего испанского. Каждому пассажиру выдаётся чистый плед. Это совсем другая страна! И автобусы здесь совсем другие. Чили – «Германия» Латинской Америки.

Пустыня Атакама, самая сухая пустыня в мире. Местные жители пьют не что-нибудь, а росу. То есть они собирают конденсат на растянутые сети и таким образом добывают питьевую воду. Пустыня находится на высоте более двух с половиной тысяч метров над уровнем моря, в отдалении от всех крупных населённых пунктов. Поэтому здесь и построили самую современную космическую обсерваторию на сегодняшний день, Паранальскую обсерваторию. Множество туристических агентств Сан-Педро предлагают туда экскурсии. Я подсчитываю свои деньги и понимаю, что обсерваторию позволить себе уже не смогу. Останавливаюсь в хостеле для латиноамериканцев. Он самый дешёвый. Душ безнадёжно занят, оставляю вещи, иду бесцельно слоняться по городу.

Сан-Педро-де-Атакама – очень приятный городок, с мазанными глиной и белёными маленькими церквушками и гостиным двором. Оконные рамы сделаны из кактуса. Похоже на резную, в дырочку, древесину. Кроме глины и кактуса, здесь и материалов больше никаких нет. На фоне голубого-преголубого неба, пустыни и заснеженных гор на горизонте, городок смотрится очень миленько и прянично, как нарисованный в книжке-раскраске.

Как водится в глубинке, полной туристов, деньги почти во всех банкоматах закончились. Как водится в пустыне, жжёт сухое, изнуряющее солнце. Выстаиваю очередь в единственный в городе рабочий банкомат и, наконец, получаю свои копейки. Теперь надо найти запечённого кролика. Это чилийское народное блюдо. «Великий путеводитель» рекомендует.

Замечаю среди туристов чьё-то до боли знакомое лицо с чёрными глазами и через долю секунды узнаю его.

– О май гат! – вопит лицо.

– О май гат! – воплю я.

И мы, не сговариваясь, в безумном порыве немого кино, бросаемся друг другу в объятия, как будто все эти годы мы только и делали, что искали этой встречи. И, наконец, нашли, здесь, на краю света, в сухой отдалённой пустыне Атакама, пройдя немало вёрст и испытаний. Получается очень картинно. Толпа свидетелей встречи украдкой смахивает упрямую слезу умиления, звучит музыка из кинофильма «Титаник». Занавес. Мы явно переборщили с пафосом, чёрт возьми! Аж неудобно!

– Сколько лет прошло?! – спрашивает он.

– Года четыре. Не меньше.

– Ты как была, так и осталась.

– Огуречная маска работает.

Бывший итальянский гонщик из Бергамо по-прежнему полон энергии. С Покхары, что в Непале, мы не только не виделись, но и не имели никакой связи. Вот так, не сговариваясь, встретиться на противоположном конце света!.. Это действительно знаменательно. Это очень, очень маленькая планета! Кто-то из его спутников бросает шутку:

– Это судьба!

Мы с буффонадной готовностью дошучиваем:

– Конечно судьба!

Пустыня есть пустыня. Днём – жара, ночью – холод. Давненько я так не мёрзла. Кажется, что частицы пара, вылетая изо рта, останавливаются в воздухе и падают замертво под ноги. Температура ниже нуля. Вот так перепады! На мне надето всё, что у меня есть. Даже разноцветное мексиканское сарапе обёрнуто вокруг талии. Я не чувствую ног в кедах, я стягиваю узелками на концах гетры из альпаки и надеваю их, как шерстяные носки. Это не спасает. Но вечером в открытых барах Сан-Педро жгут костры в больших железных блюдах. Скоро мы пойдём в один из таких баров.

А пока итальянец рассказывает нам о звёздах. Оказывается, у жгучего итальянского мачо есть ещё одно увлечение – астрономия, и он путешествует по миру со своим личным телескопом! Вот не ожидала! Сейчас полнолуние, и мы любуемся в телескоп лунными кратерами в самой главной пустыне-обсерватории мира – Атакаме. Сатурн тоже виден хорошо. Но он очень быстро движется, трудно поймать его в линзу телескопа. Итальянец, как всегда, подчёркнуто грубоват со мной и подчёркнуто галантен со всеми остальными.

– А говорят, раньше земля была плоской, – зачем-то выдаю я.

– Что? Это у тебя голова плоская.

– А почему бы и нет?

– Это то, во что верят русские?

– Нет, я серьёзно. Есть версия, что это потом земля стала круглой, а в самом начале она была плоской. Отсюда и заблуждение в средневековье. У людей средневековья была устаревшая, но подлинная информация.

– Устаревшая информация? Это у тебя устаревшая информация, женщина! Не могу поверить, двадцать первый век!.. – итальянец забавно бесится.

– Я это не сама придумала. Я это где-то вычитала.

– Вычитала! Где, вообще, такое можно было вычитать?!

Итальянец отчаянно жестикулирует, выражая негодование.

– А почему бы и нет? – поддерживает меня один из немцев, – земля вполне могла быть плоской. Когда-то, когда она ещё состояла из газов, она была похожа на блин.

Эмоциональный итальянец немеет и, схватившись за голову, в бессильной ярости обегает вокруг телескопа.

– Бедный Галилео Галилей! Он сейчас вертится в гробу!

Мы переглядываемся, пряча смех. Нам нравится его дразнить. Когда мы заходим в бар, итальянец продолжает кипятиться:

– Амиго, земля плоская или круглая?

– Круглая, – отвечает бармен. Потом смотрит на нас и исправляется: – Плоская.

Мы не в силах сдержать взрыв смеха. Тема с плоской землёй ещё будет поднята…

Весь следующий день «Галилео Галилей», с энергичностью, граничащей со стрессом и лихорадкой, организовывает туры в обсерваторию и по окрестностям. Мы бегаем за ним, не в силах угнаться.

– Завтра поедешь с нами, – опять грубовато сообщает итальянец.

– Я уже купила билет на автобус. Возвращаюсь обратно в Перу.

– Сдавай.

– Не примут.

– Теряй.

– Я не могу себе этого позволить. Билеты в Чили баснословно дорогие.

– Ну, кто покупает билеты заранее? – взрывается итальянец.

– Люди покупают.

– Только очень глупые люди покупают, – он продолжает «дёргать меня за косичку».

– Но заранее – дешевле.

– А если ты встретишь мужчину своей мечты? А билет уже куплен. Тогда что?

– Тогда к чёрту билет. Я остаюсь.

Ночной автобус уносил меня обратно на север. Следующая остановка в Икике, городе где-то между Сан-Педро-де-Атакама и Арикой. В автобусе чувствую что-то типа угрызений. Человек так увлечён темой космоса, а я его раздражала своей плоской землёй. Ну, да ладно, это ему за грубость… «И вообще, я больше так не буду», – решаю я и засыпаю.

В Икике я намереваюсь посетить город-привидение Хамберстон. Этот город опустел в шестидесятые годы, просуществовав около девяноста лет. Здесь производили нитратные удобрения, когда же производство закрыли, город в кратчайшие сроки вымер. Люди выехали, оставив всё, как есть. Всюду хорошо сохранившиеся здания жилых домов, школ, рынка, клуба.

Сидя на старой скамейке, на главной площади города, я всё ещё слышу шум города.

Какой-то странный трепет наводит посеревшее и порыжевшее оборудование брошенного госпиталя. Как в ужастике про больницу с маньяками.

В родильном отделении надписи на стенах: «В 1949 году в этой палате родился я, Антонио Родригес» или «В этом госпитале родилась вся семья Фернандес». И так далее.

Мне торопиться некуда. Мой следующий автобус уходит только через двенадцать часов. Мне придётся провести их, слоняясь по городу. Чтобы не тратиться на гостиницы, я нигде не останавливаюсь на ночь. Сплю я в автобусах уже почти неделю. Сказать, устала – ничего не сказать. Какая же я сумасшедшая путешественница! «Дурная голова ногам покоя не даёт».

Мне нравятся чилийские дорожные столбы. Каждый дорожный столб оснащён своей, индивидуальной солнечной батареей. Какой рациональный подход. В Атакаме много солнца, энергия получается дармовая. Аккуратные высокие столбы, не соединённые никакими проводами, стоят по всей протяжённости дорог северного Чили. Это смотрится очень забавно. Как будто рабочие просто забыли подвести к ним электричество. В России это не пройдёт. Солнечные батареи разворуют за неделю.

Первое место, где я, наконец, позволяю себе выспаться – перуанский город Арекипа. Ещё один колониальный городок и приятное место, чтобы остановиться на время и отдохнуть от путешествия. Я проживаю в фанерном домике на крыше, как Карлссон. Рядом стоит домик несчастной «крышной» собаки. С ней никто никогда не разговаривает. Я первая. Собака меня любит и постоянно пытается положить передние лапы мне на плечи и посмотреть в глаза. На прощание, почти на половину своего дневного бюджета, я покупаю ей кость в ветмагазине.

Боливия

Титикака, Ла-Пас, Салар де Уюни, Потоси, Сукре

Боливию называют «Тибетом» Латинской Америки. И не зря, это самая высокая и колоритная страна на материке. Воздух здесь сухой, высота, так сказать, высокая. Опять становится трудно двигаться и дышать.

Боливия – одно из немногих государств Латинской Америки, для посещения которого обладателям российского паспорта нужна виза. Но она выдаётся бесплатно по первому требованию в консульстве соседних стран или за небольшую плату на самой границе. Но не стоит расстраиваться – граждане Соединённых Штатов за боливийскую визу платят в два с половиной раза больше, чем россияне.

Боливия – одна из самых бедных стран мира, не имеющая даже выхода к морю. Но у Боливии есть своё синее «море» – озеро Титикака. Оно находится на высоте почти четырёх тысяч метров над уровнем моря и является самым крупным высокогорным озером мира.

Деревня Копакабана расположена на берегу озера. Из Копакабаны ходят лодки на острова Исла-дель-Соль и Исла-де-ла-Луна. Совсем уж забытый край вселенной!

Титикака действительно напоминает море. Когда поднимаешься на горный хребет на Исла-дель-Соль, открываются великолепные виды, которые поспорят с Сицилией или Майоркой. Озеро Титикака – бирюза в короне Анд.

На острове есть пляж с белым мягким песочком, где немилосердно палит солнце. Но дует ледяной ветер, и от этого на пляже некомфортно. Гуляя по горному хребту, за какие-то три часа я очень сильно обгораю, а главное, сжигаю волосы. Уже на следующий день я замечаю, что они стали похожи на солому. Мне придётся их обрезать.

Боливия – суровая горная страна. Воздух в Андах сухой и хрустящий, оттого и кожа у людей сухая и хрустящая, как пергамент. Моя кожа тоже начинает шелушиться. Ну, не идёт мне горный климат!

Я продолжаю оборачиваться мексиканским сарапе, которое, очень кстати, напоминает боливийское одеяло. Я решила не покупать тёплую верхнюю одежду. Денег в обрез, да и не хочу утяжелять свой и без того тяжёлый и объёмный багаж.

Самая распространённая национальная обувь Анд – сандалии, сделанные из автомобильных покрышек. Сандалии надевают на вязаный носок из шерсти альпаки. Я тоже надеваю свои шлёпанцы на носок. Это оказывается теплее моих старых кед. В кеды тёплый носок не влезет.

Другой обуви у меня нет. В шлёпанцах на носок и обмотанная одеялом, я приобретаю вполне местный вид.

На острове неплохо сохранились развалины святилища доинковской цивилизации Тиаунако. Через глазницы древних окон святилища можно полюбоваться на великолепное озеро-«море». По дороге к развалинам, на одной из смотровых площадок, стоит древняя каменная столешница. На ней и по сей день справляются ритуальные церемонии.

В первой половине дня у столешницы сидит местный шаман и, как паук, ожидает туристов. Я останавливаюсь и думаю: «Почему бы и нет? Хуже, как всегда, не будет…» Я плачу шаману минимальную сумму за двухминутный ритуал. И в течение двух минут шаман что-то шепчет на испанско-индейском и сбрызгивает меня заговорённой водой. И всё это, конечно, опять «во имя отца, и сына, и святого духа».

В тот же вечер я сталкиваюсь с очень приятными людьми, и моё одиночество прерывается на несколько недель. Я начинаю жалеть, что не заплатила за получасовой ритуал. Теперь я продолжаю путешествовать с моей новой компанией.

В Боливии существует две столицы – Сукре и Ла-Пас. В Ла-Пасе находится большинство госучреждений. Это самая высокогорная столица мира. Можно сказать, самый высокогорный город мира, который располагается на высоте трёх тысяч шестисот метров над уровнем моря. Здесь мы остановимся на одну ночь.

Сегодня в Ла-Пасе карнавал. Мои спутники считают, что нам повезло, я считаю, что не очень. По городу стоят оцепления. С одной улицы на другую перейти невозможно. В толпе к нам прилипают мошенники. Они приглашают нас танцевать и в танце ощупывают карманы. Их легко вычислить. С мошенниками бродит ребёнок – маленькая, очень симпатичная девочка. Она как бы отвлекает жертву. Туристы расслабляются, не веря, что пара с таким милым ребёнком может кого-то обворовать. Мой попутчик тоже развешивает уши. Он совсем недавно путешествует. Как раз на таких и рассчитан этот приём.

Я его увожу, хоть поначалу он сопротивляется. Мошенница бросает мне вслед двузначное: «Молодец!» Похоже, мы друг друга поняли. Это классическая форма мошенничества, описанная даже в «Великом Путеводителе». Надеюсь, ребёнок не знает, в чём участвует.

Ещё одна распространённая форма мошенничества – когда туриста сзади обливают горчицей. Потом подскакивает сразу несколько человек. Все вместе они начинают чистить туриста, зажимать носы и громко «сожалеть» о случившемся. Дают и туристу салфетку. Этим они отвлекают внимание, пытаясь засунуть руку в его карман. Многие туристы ставят сумку на пол и послушно погружаются в чистку. Конечно, сумка исчезает, а «помощники» ничего не видели и не слышали. Таких историй масса.

На карнавале красочное, пьяное столпотворение. Народ пьёт пиво в огромных количествах. А по наклонным улицам центра текут реки, буквально реки, мочи, которые в пологих местах собираются в настоящие озёра. Мы оказываемся запертыми на сухом безопасном островке. Обратного пути нет. Чтобы пройти по направлению к нашему отелю, нужно перейти вброд такое вот озеро. А от параллельной улицы нас отделяет густая беснующаяся толпа в карнавальных костюмах и полицейские заграждения. Мой попутчик сажает меня на плечи и идёт через «озеро». Это очень благородно с его стороны. На нём надеты непромокаемые туристические ботинки, на мне же старые дырявые кеды, и их бы пришлось выкинуть. Кеды, на всякий случай, я стираю, и весь следующий день сушу на крыше нашего отеля, на испепеляющем солнце Анд.

Завтра нас ожидает ещё одна ночь в «комфортабельном» боливийском автобусе. Мы едем в Салар-де-Уюни.

Когда-то это было огромное солёное озеро, остаток отошедшего моря, как и Титикака. Сейчас – бескрайняя белая пустыня, покрытая толстым слоем соли. Из соли здесь делают всевозможные скульптуры и поделки. Существует даже отель, целиком выстроенный из соли. Огромная соляная равнина тянется до горизонта и выглядит, как русская заснеженная степь. Вот туда мы и едем.

В автобусе очень холодно, сиденья сломаны, по окнам течёт конденсат и капает на штанину. Я понимаю, почему пассажиры из местных, все как один, стремятся сесть в проходе.

Ночь в этом автобусе длится целую вечность. Раннее утро не приносит облегчения. Наоборот, за бортом автобуса космический холод. Первый раз в жизни вижу, как пассажиры не хотят покидать автобус. Шофёру приходится прикрикнуть несколько раз, и только тогда люди медленно начинают выходить в открытое «космическое» пространство. Выходим и мы.

Резиновые подошвы моих кед превращаются в камень и стучат по каменной мостовой, как если бы я шла на каблуках. Ещё одна необычная мысль приходит мне в голову: «Хорошо, что на мне большой рюкзак. Он хоть как-то греет со спины».

Очень быстро мы находим убогую, грязную и холодную лачугу. За лачугу здесь почасовая оплата, как за отель любви. Но мы уже не думаем о цене. Если остаться на улице и дожидаться солнца, можно никогда больше солнца не увидеть. Мы платим. И опять тонкая струйка полутёплой воды падает на тело, покрытое мурашками. От тела идёт лёгкий парок. Хороша ты, банька боливийская!

В тот день мы не едем на солончаки. Разбитые, после ночного автобуса, мы просто слоняемся по городу, а к вечеру разделяемся. Мальчишки идут есть в дорогой туристический ресторан, а я, как всегда, на местный рынок. Опять не жалею, «жаркое из мяса альпаки» звучит намного вкуснее, чем «пицца»…

Затем происходит ещё одна, неожиданная для меня встреча, подстроенная лукавыми богами путешествий. На главной улице Уюни я натыкаюсь на своего бывшего английского друга…

Последний раз я видела его почти месяц назад, на севере Перу. Сейчас мы на юге Боливии.

Он поднимает глаза от своей электронной книги, и его подбородок начинает трястись. Он старательно пытается остановить подбородок. Этот дрожащий подбородок и попытки его унять говорят больше, чем все витиеватые речи всех фальшивых рыцарей на свете.

– Как ты здесь оказался?

– Из Чили, – слова застревают у него в горле.

– Ты тоже был в Чили?

– Да. Остановился в том же гестхаусе в Атакаме, что и ты. На день позже. Пытался узнать, куда ты оттуда поехала.… Оттуда все сюда едут…

Он приехал в Уюни из Атакамы через солончаки на джипе – популярный маршрут для туристов с деньгами, который я не смогла себе позволить, как всегда. Я молча смотрю на это лицо с трясущейся челюстью и понимаю, что каким-то невероятным образом случилось так, что именно это лицо будет вставать передо мной в моменты одиночества, эти безмолвные, неправильные отношения, а вовсе не тот фарс с моим бывшим фальшивым «рыцарем», я буду вспоминать ещё очень долго. Есть люди, которые не понимают тебя, даже после тысячи сказанных слов, и есть люди, которые понимают тебя без единого слова. Но я знаю, что в этой истории не будет счастливого конца. Не «заточена» я под счастливый конец. Возможно, это моя вина.

– Я думал, что уже всё.… Но я отпустил это, сел на лавочку с «Бесами» Достоевского, и ты появилась… – его челюсть встала на место. – Я хочу попросить прощения.

«Что, если мы опять станем друзьями? Всё было лучше и веселее, когда мы были друзьями. Что, если мы опять станем друзьями?»

В тот же вечер я сажаю его на автобус до Потоси. Я доеду в Потоси только на следующий день, после посещения солончаков. Мы не договариваемся о встрече. Зачем? И так состоится.

В семнадцатом веке Потоси был самым крупным городом всего мира! Сейчас это небольшой городишко с красивым колониальным центральным районом. Город всё ещё известен своими, богатейшими в мире, залежами серебра. А ещё тем, что в шестидесятые годы прошлого столетия в местных шахтах поднимал восстание сам Че Гевара.

Все туристы идут на экскурсию в эти шахты. Я не исключение. Я столько о них слышала! Они – самая знаменитая достопримечательность Потоси. Сегодня шахтёры справляют праздник Пачамамы, то есть матери земли. Рядом с шахтой уже ожидает своей жестокой участи альпака. Её должны принести в жертву богине.

В шахте с и без того плохой вентиляцией горят костры. Немного подальше от входа можно увидеть чучело ещё одного местного бога земных недр, Эль-Тио (в переводе с испанского – дядюшка). Чучело Эль-Тио стоит с дымящимися сигаретами в руках, вокруг него разбросаны мелкие бумажные деньги. Так шахтёры пытаются умаслить «дядюшку», чтобы он даровал им удачу и безопасность на шахте.

Вся наша группа надевает резиновые сапоги, шахтёрские робы и каски с фонарями. Там, в шахте, мы понимаем: каски – вовсе не буквоедство. Они необходимы. Каждый из нас уже ударился лбом о низко висящие сталактиты раз примерно по пятнадцать.

В шахте темно, холодно и очень некомфортно, но на то она и шахта. Не думаю, что шахтёрам в других странах теплее и удобнее. У всех шахтёров за щекой имеется характерная шишка, напоминающая флюс. Это лист коки. Все Анды жуют лист коки.

Несколько слов в защиту листьев коки.

Боливийский президент Эво Моралес тоже выступал в защиту коки. Он заявил, что растение неразрывно связано с культурой страны и наркотиком не является. В подтверждение своих слов он «во всеуслышание», перед камерами, «разжевал» лист коки. (На самом деле, листья не жуют, а закатывают за щёку, в виде шарика. Или просто гоняют во рту, как конфету.)

Это действительно не наркотик. Наркотик – то, что делают из листьев коки. Для производства одного грамма кокаина необходимо переработать тридцать килограммов листьев. Их замачивают в ацетоне и подвергают прочим видам химической обработки. (Что угодно, замоченное в ацетоне, будь то лист ромашки или мяты, станет термоядерным.) Трудно сказать, какая страна производит больше кокаина, Колумбия или Боливия.

Кока в чистом виде всего лишь повышает иммунитет, подавляет голод, жажду, усталость и помогает при болезни высоты. От листьев немного немеют губы и язык. В Андах в широкой продаже имеются леденцы и печенья с листом коки. На рынках торгуют горячим чаем с кокой.

Для повышенного слюноотделения, во время держания коки во рту, употребляется некая субстанция из вываренной картошки или киноа (киноа – крупа, по вкусу напоминающая гречку, размером мельче ее). Субстанция может быть солоноватая или сладковатая. Иногда её называют «камушком». Нужно откусить совсем немного от такого «камушка», который по консистенции напоминает влажную, скомкованную пыль.

Кока продаётся на рынке, из огромных корзин. Все туристы перед походом на шахту должны, кроме оплаты за тур, ещё и купить угощение для шахтёров: мешок всё той же коки, дешёвые сигареты и местное спиртное, в пластмассовых бутылках, которое оказывается очень крепким и не таким уж плохим.

Мы встречаемся на входе в шахту. Он из неё выходит, я в неё вхожу. Никто не удивляется. Удивления уже позади.

Когда я выхожу из шахты, с затуманенным от задымлённого воздуха сознанием, держа за щекой шарик коки, я вижу его опять. Он что-то рассказывает, жестикулируя и стоя на вагонетках. Вместе с кучкой боливийских шахтёров и европейцев мы отмечаем праздник Пачамамы.

Как всегда в Латинской Америке, техника безопасности оставляет желать лучшего. За отдельную небольшую плату шахтёры взрывают для нас динамит. Эхо взрыва прокатывается по коричневым склонам гор. Европейцы бравурно ликуют, как при салюте, и ощущают себя «плохими парнями». Надвигается ночь, мы забираемся в автобус: «Нет, я пойду к себе. Мы же друзья».

Через пару дней мы всей компанией едем в Сукре. Это ещё одна столица Боливии. Город находится на высоте двух тысяч метров, и там заметно теплее.

В Сукре есть очень любопытный палеонтологический парк. Почти отвесная стена, бывшая когда-то дном озера, покрытая множеством окаменевших следов динозавров. Жаль, но к ним близко не подойти.

Я живу в комнате с тремя парнями из Европы. Англичанину места в нашей комнате не хватило, и он проживает отдельно.

В Сукре мы разделяемся и едем в разные стороны. Европейские парни покупают билеты в Санта-Круз, что в джунглях боливийской Амазонки. Я и «плюшевый мишка» в Ла-Пас, но на разные автобусы, и остановимся мы тоже в разных местах. Как говорится, «так будет лучше». В Ла-Пасе я проведу всего одну ночь, а потом я снимаюсь в Эквадор. Мне предстоит проехать второй раз через всё Перу. Ну и траектория!

На автобусной станции мы все обнимаемся. Парни уезжают. Следующий автобус у англичанина…

Около автобуса ему сообщают, что его билет просрочен. Следовательно, автобус его ушёл вчера. В кассах тоже ничего хорошего: «На сегодня в Ла-Пас билетов нет». Мы беспомощно отходим от касс.

– Хотя подождите! – окликают нас. – Вот, кажется, один остался…

Единственное свободное место в Ла-Пас на сегодня – место в моём автобусе. На сиденье рядом со мной… Боги путешествий прикалываются над нами.

В автобусе ночью минусовая температура. Путь лежит через Анды. У нас на двоих одно одеяло. Ну, и никакие мы не друзья.

Утром, закоченевшие, как, впрочем, всё время в Андах, мы берём комнату на двоих, рядом с «ведьминским» рынком. Этот рынок находится на крутых подъемах улиц Ла-Паса, рядом с крупнейшим в мире чёрным рынком, где продают «всё и вся». А в ряде «ведьминских» палаток торгуют травами, курениями, магическими предметами и засушенными эмбрионами альпаки. Эмбрионы различного возраста, от пары недель, когда они ещё похожи на головастиков, до почти родившегося животного. Такие фетиши помещают в доме на удачу и защиту. Продавцы оптимистично сообщают, что альпак не убивают. Они умирают естественной смертью. От холода или болезней…

Интересную одежду носят женщины Анд. Пышные, разноцветные кринолины, похоже, остались такими, какими были ещё при конкистадорах. Они стали национальной одеждой. Правда, юбки немного укоротились. Теперь они чуть выше щиколотки, вероятно, для удобства. На ногах у женщин – чёрные лодочки на плоской подошве. На плечах – шали, не уступающие расцветкой кринолинам. На голове мужская шляпа-котелок, часто с кистями, свисающими с полей. Две косички иногда соединены в одну. На концах косичек – тяжёлые кисти или помпоны. Вместо сумок используются те самые пёстрые полосатые одеяла, завязанные узелком. В этих же одеялах матери в Андах носят детей за плечами.

До чего же неуютна местная жизнь! Как же неудобно медленно ползти вверх по каменистому склону, хватая ртом обеднённый кислородом воздух! Ещё и в кринолине. И с тяжёлым узелком на плечах. Нет, не была я горцем в прошлой жизни.

Мне очень нравится греться на солнышке, сидя на ступеньках кафедрального собора в Ла-Пасе и смотреть на женщин в ярких кринолинах. Широкие юбки поражают своей красочностью. Золотые, красные, зелёные. Голубые с золотом, красные с голубым, жёлтые с зелёным.

Коренные жительницы Ла-Паса особенно щепетильны в своих нарядах и похожи на разноцветных бабочек. Паскенья – значит женщина из Ла-Паса, очень известна в Боливии своим капризным нравом. Существуют даже крылатые высказывания, предостерегающие боливийских мужчин от браков с избалованными паскеньями.

Прямо передо мной – вход в знаменитую боливийскую тюрьму Сан-Педро. Знаменита она с лёгкой руки афро-англичанина Томаса МакФаддена, которому крайне не посчастливилось провести в ней пять лет своей молодой жизни, за транспортировку пяти килограммов кокаина. (История написана другом Томаса, австралийцем Расти Янгом, «Маршевая пудра».)

В тюрьму сажают людей за производство и распространение кокаина, для того чтобы они работали в тюремной лаборатории по производству кокаина и распространяли его уже из тюрьмы. А также на её территории действуют абсолютно не поддающиеся никакой логике законы и быт. Заключённые покупают и продают свои камеры и сами себя содержат, как могут. Заводят бизнес, вступают в торговые отношения с «волей» и так далее. В тюрьму ходят гости и официальные туристические экскурсии, во время которых туристам предлагают гордость «дома» – кокаин. Можно остаться с ночёвкой и даже немного пожить, предварительно заплатив небольшую мзду.

В Ла-Пасе существует единственный в мире легальный кокаиновый бар «Route 36». Это уже не безобидная кока. Бар, хоть и вполне легальный, на всякий случай всё же подпольный. Он переезжает с места на место, но о его местонахождении знают все таксисты. Да, Латинская Америка – это зазеркалье, а Боливия – это зазеркалье зазеркалий.

В Ла-Пасе, я, наконец, расстаюсь со своей гитарой со сломанной шеей. Я собираюсь купить чаранго! (Чаранго – боливийский народный инструмент, наподобие укулеле, с пятью сдвоенными струнами.) На стене, в магазине музыкальных инструментов, висят чаранго, сделанные из панцирей броненосцев.

– Первоначально чаранго делали из броненосца, – объясняет продавец, указывая на волосатые панцири. – Потом его стали долбить из цельного куска дерева. Например, апельсина. Но деревянным чаранго придают традиционную форму панциря.

Конечно, меня уверяют, что броненосцы умерли своей смертью. Так всегда успокаивают туристов.

– Но, вообще, звук у дерева лучше, чем у панциря. И, к тому же, панцирь быстро выходит из строя и требует особого отношения и микроклимата.

Убедительно звучит. К тому же, неизвестно, можно ли вывозить труп броненосца из страны. На деньги, вырученные от продажи гитары, покупаю «вегетарианское» апельсиновое чаранго.

Я изъявляю желание попробовать боливийскую кухню в хорошем месте, и мы идём в боливийский национальный ресторан. Вообще, Южная Америка не очень-то славится своей кухней. Это определённо не Азия. Но я вижу, как он старается мне угодить. Мы никогда не выясняем отношения. Наши случайные товарищи по скитанию больше не считают, что мы пара. Звучит даже такая фраза: «Зря ты стараешься. Не получится у тебя ничего». Это приводит его в бешенство, и он по-гусарски разбрызгивает шампанское перед носом обидчика, а меня наделяет ледяным взглядом.

Он уже задержался в Латинской Америке на полгода, вместо предполагаемых трёх – четырёх недель. Уже проехал из Коста-Рики, через Чили, аж до Боливии. Время возвращаться в жизнь. Если бы у меня была своя жизнь, я бы тоже в неё вернулась. Пора осесть. Но я так и не нашла место, где хочу остаться навсегда. Может, такого места и не существует. Но в Южной Америке наступает весна. Значит, в северном полушарии наступает осень. Зачем же менять весну на осень? Плюс, лучше нам разъехаться на разные материки, чтобы не мешать друг другу жить, а то это уже давно не похоже на шутку. Остаюсь на зимовку здесь, в Южке!

На пути до Лимы останавливаемся на озере Титикака. Потом в Куско, чтобы он, наконец, увидел Мачу-Пикчу, которым в прошлый раз пришлось пожертвовать ради поездки в Чили. Потом последний, длительный автобус до Лимы, и вот оно, молчаливое расставание. Я смотрю на часы:

– Пора.

Он, молча, поднимает голову с моих колен. Молча встаёт. Мы, молча, обнимаемся. У самой двери говорит:

– Иди спать.

– Пойду.

Молча, выходит. Дверь закрывается сама. «Прощай, мой милый друг. На этот раз навсегда. А роза упала на лапу Азора.… С любимыми не расставайтесь.… Нет. Это уже из другой оперы». Ничего особенного. В мире случилось ещё одно классическое расставание двух попутчиков, ставших больше чем друзьями.

Как долго, при упоминании о таком скользком явлении, как любовь, передо мной будет вставать его толстощёкое, румяное лицо с чёрной бородой? Сколько ещё оно будет для меня лицом этой самой любви?

Это ж какая пустота, в этом вашем Перу! И как только двигатель вашего автобуса работает в такой пустоте, в таком разреженном воздухе? Я спрашиваю: «Мотора вам не жалко?» Мой вот ноет. Это всё от пустоты. Всё ему осточертело.

Итак, двигаюсь на север, заполняя дорогой воздух. Опять Трухильо, дальше ещё один сёрфинговый курорт, Манкора. Останавливаюсь на курорте на несколько дней, начинаю упражняться на своём новом чаранго. Пробую местное блюдо – севиче из чёрных моллюсков. Эти моллюски замечательны тем, что проживают только в мангровых зарослях, неподалёку отсюда, и больше нигде в мире. Они имеют чёрный чернильный цвет и необыкновенный насыщенный вкус! Только ради них стоило приехать сюда, в эту пустоту. Надо во всём искать хорошее. Ах, как мне хорошо! Ещё один сёрфинговый рай, который погрузился в ещё один «не сезон».

Что ж, я двигаюсь ещё севернее. На этот раз моя цель – зимовка в Эквадоре. Вот где я смогу спрятаться от себя.

Эквадор

Кито, Баньос, Сёрфинговый Курорт

На границе Перу и Эквадора в автобус входит бравый офицер и, тряхнув головой, сбрасывает на меня огромного чёрного жука. Жук жёсткий и тяжёлый, как будто в меня кинули маленьким орехом. Сколько он там у него ожидал, на голове? Очень интересный вопрос! Надо об этом подумать. Я уже давно не ищу место, смысл или предназначение. Я просто малодушно убегаю от себя и своих мыслей. Размышление о жуке-нелегале – это хорошее занятие. Из моего:

Days turning off and on I am running from myself Trying to escape From my own world Я бегу от зимних стуж, Learning leaving now, Learning leaving here, Apres moi le deluge Не прощаясь поутру, I don't know how to tell Just don't know how to tell you «Till forever farewell» Я в плену таких дилемм, Why I always say «goodbye» If I want to say «te quero» If I want to say «je t'aim»

Или:

And now I'm feeling like a motherless child So open your arms don't make me beg you twice Your arms so many times I have seen in my dreams Or you couldn't expect it from the travelling queen?

Баньос – минеральный курорт Эквадора и чрезвычайно приятный городок в Андах. С отвесной горы, практически посреди города, падает водопад. Водопад в центре города! Необычно. Здесь бьют горячие и холодные минеральные источники. Люди пьют воду и принимают ванны, потому город и называется – Баньос. Вот здесь, во время разговора в скайпе, моя подруга даёт мне последний толчок к написанию книги. И я всерьёз начинаю. Зато теперь не придётся отвечать на одинаковые вопросы. Всем по экземпляру – и отпали вопросы. Первым делом перевожу с английского то, что написала на Бокас-дель-Торо, в Панаме. Наполняю две большие бутылки минеральной водой и покидаю Баньос.

Столица Эквадора – Кито. Латиноамериканский сквот. Аргентинские парни хором поют танго на чердаке. Играют гитары. Это Латинская Америка. Со своими надписями на стене, в духе «Любовь разорвет нас на части», с песнями со словами «Ты жизнь моей жизни». Со своими контрастами, как, например, пивная под названием «Иисус жив». Дантист, который, вместо «Здравствуйте. Проходите, пожалуйста», чмокает вас в щёчку, будь вы мужчина или женщина. Потом он всё делает неправильно. Вы уходите, немного расстроившись. Когда вы уже в дверях, врач говорит:

– А поцеловать?

И вы возвращаетесь, чтобы поцеловать врача в щёчку. Вот так.

Да. Это латиноамериканский сквот! Страстный испанский голос с чердака продолжает распевать с надрывом про «коразон» и «амор». Звучат три гитары. Ещё пятеро парней подпевают в местах особого накала. Всего лишь два часа ночи. Ну, не спать же, в конце концов! Латиносы знают, что человек должен делать ночью. Они ещё не такому научат.

Завтра будет завтра. А пока, там, на чердаке, аргентинский мучачо продолжает заливаться страстным испанским голосом. Эх!.. Грехи мои тяжкие.

Я, с моим чаранго, приглашена на этот чердак, и мой славянский плач вплетается в коразон и амор кансьонес в ту ночь. Незабываемо. Не успела научиться играть на чаранго, вполне успела разучиться играть на гитаре, а всё туда же, на музыкальный чердак. Пусть лучше я буду раздражать спящих туристов, чем сама буду спящим туристом, которого раздражают эти парни.

Рядом с Кито проходят две линия экватора: старая неточная линия с монументом и новейшая, вычисленная при помощи GPS. На новейшей линии проводят опыты с водой. Если спустить воду через воронку раковины, то в южном полушарии можно увидеть, как вода уходит против часовой стрелки. А если перешагнуть экватор и проделать тот же опыт в северном полушарии, вода уходит по часовой стрелке. На самой же линии экватора вода льётся, не закручиваясь, прямиком вниз. О достоверности этого эксперимента до сих пор идут споры. Также на экваторе можно сбалансировать сырое яйцо на игле. Тем, кому это удаётся, выдают сертификат. Я такой сертификат получила.

Монтаньита – эквадорский сёрфинговый курорт. Здесь тоже мало народу. Уж не сезон, так по всему побережью. Бессмысленно слоняюсь по деревушке и ем энсебольяду. Это эквадорское народное блюдо. Густой рыбный суп со специями, луком и юккой. Суп, по традиции, едят на завтрак, в нём много свежего лука. Отсюда и название (cebolla – лук, исп.).

Начав изучать испанский, я замечаю, что моя грамотность упала, не только в английском, но и в русском. Русский тем хуже, чем больше я пишу латиницей. Теперь я запросто могу написать слово «взять», как «взиять», могу забыть поставить мягкий знак, и прочие подобные ляпсусы.

Каждое утро приезжает коммерческая мусорная машина и всех будит. За приём мусора взимается плата. Эта развесёлая мусорка бодро бороздит узкие улицы пляжного латиноамериканского городка. Развесёлая она потому, что на её крыше стоит громкоговоритель, из которого льётся кумбия, специально написанная по такому случаю. А слова примерно такие: «Отдай нам свой мусор. На-на-на. Отделайся от него. На-на-на». В Латинской Америке вся жизнь – песня.

От скуки в голову опять начинают приходить сумасшедшие идеи. Мне и самой тяжело в них поверить. Не может быть! По уже заведённой привычке, разговариваю сама с собой:

– Что? Да ты в своём уме, женщина?! Хоть когда-нибудь ты остановишься? Это же противоположная сторона материка! Ехать придётся неделю. Да с твоими финансовыми проблемами это сродни самоубийству! Совсем рехнулась, честное слово.

И вот я в Гуайакиле (крупный эквадорский город, с которого отправляются туры на Галапагосы). Но я еду не на Галапагосы. Это слишком дорого.

Моя цель – Буэнос-Айрес, и ничто меня не остановит! Я в местном автобусе, везущем меня обратно в Перу. Точно, рехнулась! Мой план – доехать до Сантьяго-де-Чили по побережью Пацифика. Это более трёх с половиной тысяч километров. А из Сантьяго резко повернуть на восток и пересечь континент до побережья Атлантики. Это ещё более тысячи километров. Итого, примерно пять тысяч километров. У меня опять наступают дни, когда я сплю в автобусах. Сколько же мне придётся ехать?

Спрашиваю на автовокзале:

– Сколько часов до Такны? (Перуанский город на границе с Чили.)

Раздаются три голоса:

– Восемь часов.

– Шесть.

– Четыре.

Мучачос лучше укажут в неправильном направлении, чем признаются, что не знают ответа на вопрос. Это уже похоже на Индию. Здесь всё неопределённо. Когда-нибудь доеду.

За три с половиной тысячи километров позволяю себе остановиться на ночь только один раз, на границе с Чили. Конец сентября, и в Чили весна. Это уже вторая весна для меня, за последние полгода. В Центральной Америке прошлой весной и сейчас. Цветут плодово-ягодные деревья. В траве желтеют одуванчики. Я обхожу весь центр Сантьяго. Кафедральный собор. Дом правительства Ла Монеда. Здесь в 1973 году будущий кровавый диктатор Чили, Пиночет, совершил военный переворот, свергнув социалистическое правительство Сальвадора Альенде.

На центральном рынке заказываю огромную порцию супа с морепродуктами. Чили – это сплошное побережье Тихого океана. Морепродукты – основное блюдо. В моей тарелке примерно полкило моллюсков и креветок, всего рублей за сто пятьдесят, на наши деньги.

Аргентина

Ночной автобус через чилийско-аргентинскую границу. Конечно, я валюсь с ног от усталости, но зато у меня открываются невероятные способности! Я могу отрубиться практически в любых, самых неудобных условиях. На двух сдвинутых стульях. На одном тесном кресле. На подоконнике. Я не могу так выспаться, но освежиться могу. Необходимо только пристроить голову поудобнее.

Мачизм сильнее всего развит в Сантьяго и в прилегающих к нему районах, в том числе и аргентинских. Например, в Мендосе. Такого я не наблюдала нигде! Крики дикого одобрения и сигналы машин не умолкают и наслаиваются один на другой. Теперь я понимаю, что те эпизоды фильмов, в которых автомобили врезаются друг в друга при появлении самки человека, это не плод воображения. А ведь на мне простые джинсы и майка, просто хлеба вышла купить. Мужчины с большим «М».

В транспорте рядом садится парень. Самой типичной наружности мачо. Еле заметно придвигается ближе. Я встаю и меняю место. Мачо кладёт руку на моё неостывшее сиденье и поглаживает его, закатив глаза. Неплохой комплимент.

Дегустация вин в винной столице Аргентины, Мендосе, оставляет меня абсолютно трезвой. Возможно, потому, что перед винами мы продегустировали несколько сортов оливкового масла.

В городе Альта-Грасия, что рядом с Кордобой, находится дом, где прошли детские годы Че Гевары. В этом доме теперь музей, на открытие которого приезжал сам Фидель Кастро. Экспозицию составляют письма и игрушки Че, кое-что из мебели. Сразу понятно, что не всё может претендовать на достоверность. Мне интересно, как бы отреагировал неподкупный команданте, узнав, что в дом его детства теперь пускают за деньги. Остаток дня я провожу в Кордобе. Кордоба мне кажется очень европейским городом.

Аргентина – страна мяса. Местная гастрономическая особенность – кровяная колбаса. Национальное блюдо – парилья (parilla) – мясо, зажаренное на открытом огне, на решётке. Мясо здесь трудно испортить. Я просто покупаю кусок, солю, перчу и засовываю в духовку. Мясо и салат. Получается великолепно. Я люблю фермерскую еду. Ну, что может быть здоровее? Да простят меня вегетарианцы.

Аргентинцы «шокают». В этом особенность аргентинского произношения. Например, слово «кабальеро» (caballero/ кабайеро) в аргентинском исполнении будет звучать как «кабашеро» А «парилья» становится «паришей». Мне придётся привыкать к этому смешному произношению. Ну, как можно было так исковеркать испанский? Сказывается близость с Бразилией и огромный наплыв итальянских эмигрантов. Существует даже особый сленговый язык Буэнос-Айреса – лунфардо. Это смесь итальянского, испанского и бог знает чего ещё. Поначалу я совсем не понимаю аргентинцев. Интересная, сборная страна – Аргентина.

В Буэнос-Айресе – бесплатный городской велосипед для жителей столицы, а ещё можно не ходить на работу в дождь. Как у нас в самые лютые морозы.

Сейчас в Буэнос-Айресе прохладно и дождливо. Я беру пару уроков танго, и еду на экскурсию в Уругвай.

Уругвай

Уругвай находится на другой стороне залива Рио-де-Ла-Плата. Из Буэнос-Айреса ходит паром прямиком в прибрежный уругвайский городок Колония-де-Сакраменто.

Я никогда в жизни не была на таком огромном плавучем судне. Выглядит судно, как летающая космическая платформа, оборудованная для многолетнего проживания в космосе. Я думаю, даже «Титаник» проиграл бы в размерах. Такое и паромом назвать язык не поворачивается. Представьте себе Курский вокзал на плаву. При этом объект движется, тоже на космической скорости. И через час он уже в Колонии-де-Сакраменто.

Когда мы причаливаем, «стюардессы» просят сесть на пол всех вскочивших с места и приготовившихся к выходу. Садимся всей толпой. Сейчас мы похожи на арестантов.

Колония-де-Сакраменто – маленькая деревенька, которая когда-то принадлежала Португалии. Здесь вся архитектура и исторические памятники напоминают старые добрые португальские времена.

Я хожу по мощёным улицам мимо стен, покрытых мхом. Говорят, Уругвай – пляжная страна. Теперь об этом ничего не напоминает. Здесь ранняя весна и чертовски холодно и ветрено. Я решаю не оставаться здесь на ночь и проехать сразу в столицу, Монтевидео.

Монтевидео – самая провинциальная столица из всех, которые я знаю. Только боливийский Ла-Пас, пожалуй, мог бы поспорить с Монтевидео провинциальностью. Не верится, что сто лет назад главное здание правительства Паласио де Сальво, на площади Конституции, было одним из самых высоких в мире. Когда-то, в начале прошлого века, Уругвай, как и Аргентина, был процветающей страной. А потом череда неудач и переворотов ввергла обе страны в бедность.

Уругвай и Аргентина до сих пор спорят за право называться родиной танго. Теперь уже вряд ли можно найти правду. Парагвайский чайный напиток мате необыкновенно популярен в Уругвае. В испанском языке ударение, как правило, падает на предпоследний слог. Слово «мате» не исключение. Здесь ещё больше людей, чем в Аргентине, прогуливается с термосом под мышкой и калабасой, с торчащей из неё бомбильей, в руке. Или бомбишей, так как Уругвай полностью созвучен с Аргентиной по произношению. Калабаса и даже бомбиша – это не предметы личного пользования. Из одной и той же калабасы, через одну и ту же бомбишу может в течение полутора часов потягивать мате целая компания, пока не кончится кипяток в термосе. Это почти как трубка мира. Если уругваец или аргентинец протянет вам свою калабасу – это акт высочайшего доверия. Это значит, что вас расценивают как друга, и отказаться, особенно из соображений гигиены, будет равносильно оскорблению. Так же будет верхом неприличия попросить подсыпать сахару в крепкий горький напиток. Хотя, конечно, это спишут на причуды неразумного иностранца – что с такого возьмёшь? В туалете нашего хостела даже висит памятка с правилами мате-этикета для иностранцев.

Недавно в Монтевидео прошёл сильный ураган, и по всему городу валяются упавшие деревья, ветки и перевёрнутые машины.

В Уругвае я постоянно натыкаюсь на полицейских, до боли похожих на Сильвестра Сталлоне. Возможно, это одно из условий принятия на работу в местную полицию. А может быть, мне просто повезло? Но уругвайские «сильвестрысталлоне» халатны. Они вовсе не герои. Указывая путь на карте, они равнодушно сообщают, что меня там обязательно ограбят, и отворачиваются.

Полиция в Латинской Америке, в целом, очень трогательная. На здании полиции в Манкоре, в Перу, нарисован морской котик в полицейской форме. Котик отдаёт честь, а рядом с ним лежит разноцветный мячик. Надпись на картине гласит: «Полиция – твой друг!»

На здании полиции в Куско развешаны большие плакаты с кадрами из различных фильмов про полицию.

В самом опасном районе Буэнос-Айреса, Ла Боке, отделение полиции ярко раскрашено в красный, жёлтый и зелёный цвета, как детский сад.

В Чили, на рынке, полицейский, указывая мне дорогу, слезливо произносит:

– Возьми карту, не забудь дорогу, ми коразон (моё сердце). А я тебя не забуду никогда…

Патагония

Моя безумная траектория идёт из Уругвая сразу в Патагонию. Нельзя же оставить это суровое место без внимания!

Барилоче, что в Патагонии – это горнолыжный курорт Южной Америки, и здесь проживает множество этнических немцев. Барилоче запоминается мне как горный городок с приятной главной площадью, смотрящей на холодное голубое озеро. А также деревьями, столбами и телефонными будками, одетыми в свитера! В буквальном смысле этого слова: свитера. Какие-то трудолюбивые люди обвязали их разноцветной пряжей. Выглядит очень нарядно! Надо будет запомнить.

По дороге из Барилоче, по направлению к полуострову Вальдес, встречаются розовые фламинго. Жаль, что нельзя остановить автобус и подойти поближе.

Пенинсула Вальдес – сумасшедшее место! Сюда я приехала, помня рекомендацию, которую мне дала много месяцев назад моя польская инструкторша по дайвингу. Тогда я ни за что бы не поверила, что дойду до Патагонии, этой неуютной, величественной страны!

Как всегда, я не беру дорогостоящих туров. А беру еду, воду и ухожу ранним утром далеко от населённого пункта Пуэрто-Пирамидес, одна, по лунному берегу полуострова. Невероятные формы и породы скал, иногда просто высушенные солнцем, иногда покрытые густым мхом. А самое главное – усатые киты!

Сначала я думаю, что это я за ними следую. Потом понимаю, что они за мной. Киты плывут вдоль берега. Они провожают меня и приветствуют своими плавниками. Вздыхают, рычат и пускают фонтаны. Прогулка с китами.

Я абсолютно одна. Вдруг нахожу белого, неподвижного скорпиона на узкой тропе. Я даже не знаю, живой он или нет. В первый раз вижу белого скорпиона! Просто перепрыгиваю его и иду дальше. Вот лежит бедняга – мёртвый кит. Его полуразложившееся тело пожирают крикливые, жадные чайки. Дальше лежит бедняга – мёртвый пингвин…

Иногда приходится перебираться вброд по ледяной воде, поскальзываясь на осклизлых камнях. Иногда выходить на широкое плато, иногда идти по узкой тропинке вдоль скалы. В одном месте я захожу в тупик: здесь придётся повернуть назад. Не вплавь же добираться!

Я озадаченно останавливаюсь и решаю перекусить. Наслаждаюсь ланчем под вздохи китов и гляжу на океан. Здесь только я, море, небо и киты. Возможно, это самый лучший ланч в моей жизни. Когда я заканчиваю, вода уже ушла. Теперь можно перейти вброд. Я получила разрешение Матушки следовать дальше…

Я прохожу около пятнадцати километров. Надо возвращаться, чтобы успеть на последний автобус в город. Останавливаюсь и оглядываюсь. В обе стороны море и скалы. Мимо проплывают усатые киты. И больше никого! Грандиозно!

В самую южную точку южного полушария, Огненную землю, я не поеду. Туда можно добраться только на самолётах и очень дорогих аргентинских автобусах. Я не могу себе этого позволить. Если, конечно, у меня нет намерений остаться там на вечное поселение. Время возвращаться в Буэнос-Айрес.

Через десять месяцев пребывания в Латинской Америке я поняла, что мой испанский не настолько хорош, насколько я бы этого хотела. А всё потому, что местные всегда пытаются говорить со мной на английском. Даже если их английский намного хуже моего испанского. Даже если я упорно спрашиваю их на испанском, они, так же упорно, отвечают на английском. Получается, что это я их учу английскому, вместо того чтобы учиться у них испанскому. И тут я разозлилась и стала притворяться, что не говорю по-английски вообще. Они спрашивают:

– Ду ю спик инглиш?

Я хлопаю глазами:

– Но.

– Веа а ю фром?

– Сой де Русия и но абло инглэс.

Я из России, почему, собственно, вы ожидаете, что я говорю по-английски? Мы в Латинской Америке, и я говорю на испанском.

Так началась моя новая, «шпионская» жизнь. Теперь я путешествую, можно сказать, инкогнито. И, скажу я вам, жизнь «шпиона» в бэкпекерском мире одинока… Я сразу потеряла большую часть собеседников. Не могла участвовать в разговоре, делиться опытом. Тяжело притворяться, что не знаешь языка, когда на самом деле его знаешь. Но игра увлекает. При этом можно услышать много интересного о себе.

Никогда в жизни не притворялась, и вот вам! Простите меня все, пожалуйста!

Поезда в Аргентине и Индии абсолютно идентичны. Интересно, это Индия закупает их в Аргентине или наоборот? Правда, здесь нет «лежачих вагонов», только «сидячие».

Здесь не развита железная дорога. Не было тут нашего социалистического феодализма, чтобы дороги строить. Поезда старые, холодные, неудобные и ползут, как черепахи. Но они в пять раз дешевле автобусов. Поэтому обратно в Буэнос-Айрес я еду на поезде.

Вагон гудит как улей. Люди разговаривают громко. Садятся на разные сидения и перекрикиваются друг с другом через несколько рядов, даже если вагон полупустой.

Из дешёвого мобильника звучит сальса без басов и верхов. Из другого мобильника – диско семидесятых. Кто-то заиграл рок на гитаре. Кто-то уже допевает песню про дикую, латиноамериканскую, всепоглощающую любовь до гробовой доски… Ехать пятнадцать часов.

Я возвращаюсь обратно к танго. Оно меня сильно зацепило!

Танго

Буэнос-Айрес

Буэнос-Айрес – город, ностальгирующий и живущий своим прошлым. Из каждой щели звучит старое танго. В метро и на улицах фотографии Карлоса Гарделя и парочек, сливающихся в страстном винтажном объятии. В моей комнате тоже фотографии Гарделя и разноцветной Ла Боки. Аргентинцы чтут Гарделя, как полубога. Его лицо – это одна из эмблем танго. Существует даже присказка; когда кто-то делает что-то очень хорошо, про него говорят: «Как Гардель, поёт всё лучше и лучше».

Баррио Ла Бока – старый и очень криминальный район Буэнос-Айреса. Его раскрашенные в разные цвета домики напоминают порт с разноцветными контейнерами, ожидающими отправки. Возможно, потому, что Ла Бока и есть портовый район.

Под мостами в баррио Сан-Тельмо живут бомжи. Вечерами они лежат в своих коробках и смотрят телевизоры. Собаки спят рядом с ними. На полках, привинченных прямо к сваям моста, стоят статуэтки и фотографии. За столами ужинают семьи. Обычный спокойный домашний быт. Просто без стен.

Колыбелью танго принято считать бордель Эль-Вьехо-Альмасен в баррио Сан-Тельмо. Первоначально его танцевали мужчины, друг с другом, ожидая, пока освободятся женщины. Но развилось танго в любовь. Как, помните, у Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…»

Танго – танец сложный. Даже интеллектуальный. Танго – это шахматы танца. После танго сальса кажется мне привычной и удобной, как домашние тапочки.

Танго танцуется в близком объятии, прижавшись грудью, головой и щекой к партнёру. Ни с чем не сравнимый опыт – танго с мужчиной, который может вас взволновать. Чувствовать его запах: немного утреннего парфюма, немного табака, немного разогретого движением мужского тела…

«Танго – есть вертикальное выражение горизонтального желания». Эти слова приписывают и Бернарду Шоу, и Борхесу, и даже Шекспиру. Да, не важно. Теперь я приписываю их себе. А аргентинцы говорят: «Танго – это когда держишь ноги вместе, но при этом очень хочешь их разжать». И ещё: «Сомкни свои объятия, разомкни свой разум».

Я ворвалась, словно вихрь, в ночную жизнь Буэнос-Айреса. И не просто в ночную жизнь Буэнос-Айреса, а в ночи милонги. Танго стало моей настоящей страстью. И я решаю остаться здесь на несколько месяцев. Я остаюсь ради танго, так, как влюблённая женщина осталась бы ради мужчины. Танго – это земля обетованная.

Не так уж плохо быть иностранной блондинкой в Латинской Америке. Меня бескорыстно обучают танцоры, впитавшие танго с молоком матери. На веранде Ла Глорьета дедушка, лет под семьдесят, водя меня по танцполу, рассказывает:

– Расслабься, руса. На милонгу меня с четырёх лет водила моя бабушка. Так что я – милонгеро уже больше шестидесяти лет. Слушай меня. Вот оно, танго! (Rusa – русская, исп.)

Дедушка водит меня по танцполу, а я слышу, как само танго говорит со мной сейчас: «Я тебя принимаю».

В Буэнос-Айресе существуют несколько родственных танго профессий. Танцор танго-шоу, учитель танго и танго-такси. Танго-такси – это не шофёр, везущий вас на танцы. Это частный танцор. Его нанимают женщины, которые хотят танцевать с профессионалом весь вечер. Иногда отец может нанять такого танцора для своей дочери. Ведь танго-танцор не только танцует, он ещё и обеспечивает охрану.

Я познакомилась с Портеньо на милонге (портеньо – коренной житель портовой столицы Буэнос-Айрес). Он наёмный танцор и относится к своим обязанностям чрезвычайно серьёзно. Он всё время на чеку, и в кармане у него спрятан кастет. И, конечно, Портеньо – настоящий портеньо. Ему лет сорок с хвостиком, и он может заставить танцевать женщину, которая ни разу даже не слышала о танго. Да что женщина, табуретка затанцует!

– За что, – спрашиваю, – мне такая удача?

– Ты светишься, – отвечает Портеньо.

Это опять танго со мной разговаривает!

Он водит меня по милонгам и «заставляет» и других «наёмников» со мной танцевать. Ни с чем не сравнимый опыт. То, чего не выучить и за годы занятий в группе.

Портеньо по образованию эколог, по состоянию души – идеалист, и ухаживает за дамами со старомодной, театральной галантностью. Он никогда не сядет в присутствии дам. Он может смахнуть пыль с вашей обуви своим кашне. И, конечно, он всегда откроет перед вами дверь и подаст руку. Все эти действия он производит с высоко поднятой головой и приподнятыми бровями. Он всегда чисто выбрит и аккуратен. А ещё он всегда платит за мой вход и напитки. Мне как-то неудобно. Он ведь меня ещё и танцевать учит.

– Сегодня угощаю я.

– Нет, – говорит танцор танго. – Я – мужчина!

По работе положено, чтобы за него платил клиент, то есть женщина. И истинного Портеньо это задевает. Время от времени он приходит с заказчицей, тогда я сижу за соседним столиком. Иногда я знакомлюсь с ней, и она даже разрешает нам потанцевать. Это – Буэнос-Айрес! Люблю Буэнос-Айрес!

На мой день рождения он прийти не сможет. У него заказ. Но он специально подойдёт накануне, чтобы подарить мне красное танго-платье, с «блёсткой».

Портеньо рассказывает, что одна чешская писательница уже писала о нём книгу, с адюльтерным сюжетом. И он там представлен разрушителем семьи.

Уж не «моя» ли это чешская писательница, которая приглашала меня в школу тантры в Катманду? В жизни случаются самые невероятные совпадения. Уж я-то знаю. Я спросила разрешения у Портеньо упомянуть о нём в моей книге, и он с удовольствием согласился. Но всё же я решила соблюсти конфиденциальность всех героев моего повествования.

Покупаю на блошином рынке столетний флакон для духов. Всего за одиннадцать долларов. Простой, металлический, погнутый, покрытый многолетней плесенью. Когда отмывала его спиртом, запах столетних духов вернулся. Потом долго думала, стоит ли покрывать этот, еле уловимый, запах другим. И всё-таки покрыла. И этот столетний запах какой-то буэнос-айресовской кокетки времен Карлоса Гарделя смешался с моим ванильным маслом, купленным в Индии лет пять назад. «Маслом кашу не испортишь». Может, поэтому Буэнос-Айрес признал меня своей и распахнул объятия так широко, что я даже не коснулась краешков рамы, пролетая в него на всех парах.

Но предатели-деньги, и притом занятые деньги, как всегда, на исходе. Надо искать работу. Но не могу же я петь и танцевать в городе, наполненном певцами и танцорами. Не могу обучать английскому в городе, наполненном учителями английского языка. Учителями аж из самого «городу Лондону». И многие из них стремятся заплатить бартером за уроки испанского! Нужен абсолютно новый план.

И вот теперь я крашу стены в этом старинном доме в баррио Сан-Тельмо, одном из самых старых районов Буэнос-Айреса. В нём же и живу. Работа за проживание. Всего три часа в день, пять дней в неделю. Здесь есть только одно окно. В прихожей. И это окно на потолке. В него всегда видно погоду.

Крашу масляной краской, и она делает меня пьяной. Крашу, пьянею и представляю себе тех ностальгирующих итальянских эмигрантов, которые покинули солнечную родину в поисках светлого будущего. Чтобы стать частью удачно в то время развивающейся культуры Нового света. Чтобы включить немного тарантеллы в местный фламенкоподобный танец, чакареру. Похоже, в этот танец вольются позже и элементы ирландской джиги. Во всяком случае, я их в чакарере вижу. Все эти национальности прибыли сюда, в «необъезженный» Буэнос-Айрес, чтобы поймать удачу. Многим ли это удалось? Но они собрались здесь, чтобы дать один из первых вздохов моему возлюбленному танго.

Работаю и представляю, сколько макарон было сварено на этой кухне, которую я сейчас шпаклюю. Сколько раз было сказано «Мамма Миа!». Завыла собака в соседней квартире. Должно быть, хозяева уехали и оставили. И за что собаки так любят людей?

Сосед сверху играет на кларнете, фортепиано и иногда поёт оперным голосом. Как идеально это подходит к архитектуре!

Сосед по квартире, чилийский парень, постоянно жарит картошку. Весь дом пропах прогоркшим маслом. Он считает меня чокнутой, потому что я разговариваю сама с собой, на разных языках, и иногда смеюсь. Он прав. Я именно так и делаю.

Каждый раз, заходя в квартиру, я нахожу в ней незнакомых людей. Гости никогда не повторяются. Чилиец – очень общительный человек. Вот и сегодня – я вернулась с милонги пораньше, в два часа ночи, а в квартире дым стоит коромыслом. Народ из разных стран оккупировал кухню и коридор. Наверное, поспать не удастся. А ведь завтра у меня тяжёлый длинный день. Утром мне шкурить машину, перед покраской, в баррио Кабашито. Днём – танцевать в Академии дель Танго. А вечером – мыть стаканы в баре, в Сан-Тельмо.

Есть такое танго «Gitana Rusa». В Академии дель Танго меня так и называют, «русская цыганка». Это за мою кочевую жизнь.

Как-то по дороге на урок по технике танго, в метро, меня обливают горчицей. Этот старый приём мне уже давно знаком. Странно, что до сих пор он нет-нет, да и срабатывает. Причём с туристами, которые зачитываются «Великим Путеводителем», описывающим этот вид мошенничества. Сумку я, конечно, не отдала, но весь день пришлось ходить злой и перепачканной горчицей.

Буэнос-Айрес – город ночной, метро останавливается в десять тридцать вечера, но автобусы ходят двадцать четыре часа в сутки. И тогда-то и можно увидеть Буэнос-Айрес, как он есть.

Полтретьего ночи. Еду в автобусе. Большинство сидений занято. Улицы полны никуда не торопящегося, спокойно прогуливающегося по старым улицам народа. Как будто нет никакой ночи, как будто восемь вечера, и никто ещё не ужинал.

Ах, нет, кто-то торопится. Мальчик с портфелем. Ну да, конечно, школьник бежит в школу. Или из школы. Это ночью-то…

Вот бабушка, трясясь от старости, выносит мусор. Самое время, почти три часа утра. Когда же ещё? А этот настоящий мачо просто отправляет мощной подачей с пятого этажа пакет с мусором, пытаясь попасть в мусорный контейнер… Но промахивается. Мешок шлёпается на столетнюю щербатую мостовую Сан-Тельмо и со звуком серьёзного взрыва лопается, распространяя своё содержимое по старым плитам. На тех плитах ещё итальянские предки этого парня отчаянно жестикулировали сто лет назад.

Мачо демонстрирует разочарование и скрывается в проёме балконной двери. Не попасть ему в чемпионы в этом сезоне. Ничего, амиго, в следующий раз повезёт! Я удаляюсь от места происшествия на ватных ногах. Меня ведь почти накрыло тем мешком. И кто, вообще, знает, во что он метил?

Улица, ночь, фонарь, ветер гоняет пакеты по мостовой, как будто кто-то за мной крадётся. Я люблю старые мостовые. Такие, по которым трудно ходить. Приходится выбирать место и прыгать. Я привыкла. Кажется, мне равных в этом нет!

На милонгах встретила русскую девушку, которая так и не захотела сказать мне ни слова по-русски, хотя мы с ней виделись несколько раз. Это было заметно и смешно. Меня даже спросили, знаю ли я её, поскольку «так игнорировать могут только хорошо знакомого неприятеля». Печально, что это не единственный случай. Но неправда, что только русские не хотят видеть своих соотечественников за границей. Многие стараются быть подальше от своих. Один англичанин говорил мне, что расценивает встречу с другим англичанином за границей, как захват своей территории. Просто хочется убежать от всего знакомого и надоевшего. Радует, что до такого у меня не доходило. Но я и сама первые полтора года за границей тоже не хотела видеть русских.

Буэнос-Айрес не спит, и я перестала спать. Что стало с моим графиком! Безумие какое-то! Сплю с восьми вечера до одиннадцати, иду на милонгу. Возвращаюсь. Потом сплю с семи утра до двенадцати. Иду на урок или работу. Потом опять сплю. Потом опять на милонгу. Интересно, как я буду отвыкать?

Салон «Каннинг». Гламур. Живой танго-оркестр. Играют сразу пять или шесть бандонеонов. Как в старину. Бандонеон – ручная гармоника. Этот инструмент первоначально использовался в религиозной музыке как своего рода переносной орган. За своё драматичное звучание он прочно вошёл в музыку танго, и теперь их невозможно представить друг без друга.

Бандонеонисты всё перепутали и обмениваются ненавидящими взглядами. Дамы в вечерних платьях и туфлях от двухсот долларов, сверкая бриллиантами в ушах, танцуют танго на дорогом зеркальном паркете. Я, в туфлях попроще, тоже танцую. И задаю себе вопрос: почему физиономии моих партнёров и собутыльников кажутся такими знакомыми? Как будто я уже с ними выпивала. Что это? Дежа вю? Не удивительно, танго – музыка меланхолии и ностальгии. Наверное, поэтому…

И тут до меня доходит! Это же актёры из тех аргентинских сериалов, которые мы смотрели в двухтысячных годах. Вот они, родимые, до боли знакомые. Вот это хороший, но бедный парень из того сериала. В парня ещё влюбилась дочка богача, у которой он служил шофёром. А вот это злодей, который то и дело выскакивал с пистолетом из-за угла. Ребята, друзья, я же вас уже лет десять знаю! Сюда заходят самые гламурные люди Бунайреса.

– Ты танцуешь, как настоящая портенья! – говорят они.

Вот это комплимент! На московских милонгах и не поверят! В день у меня по две-три милонги. В три часа ночи заканчивается милонга в салоне «Каннинг», и мы – милонгеры, идём в «Ла Вируту»… Там до самого утра. Так что «сомкни объятия, разомкни разум». Я прихожу домой, когда солнце уже жарит вовсю. Оно обжигает ночного жителя, как вампира.

Вообще, я не люблю рассветов. Я предпочитаю закаты. Если я вижу рассвет, значит, я не спала ночь или встала слишком рано. В любом случае, день потерян. Я буду либо уставшая, либо с похмелья. А на фотографиях закаты и рассветы выглядят абсолютно одинаково. Но в Буэнос-Айресе мне и рассветы нравятся. Мне нравится ранним утром босиком возвращаться домой, с туфлями в руке. Я иду по мощёным улицам Сан-Тельмо и всё ещё слышу звуки танго, и мне всё ещё весело. Мне будет тяжело заснуть. От меня пахнет термоядерной смесью мужского парфюма. Мальдита! (Это по-испански озорница или даже грешница.) Латинские мужчины используют очень много парфюма. После танго с таким – уносишь его аромат. А в конце милонги ты уже уносишь ароматы двух десятков мужчин. Я тщательно мою правую сторону головы каждый день. Именно она прислоняется к надушенному партнёру.

Но как? Как мне отсюда уехать? Я стираю до дыр новые туфли на балах гламурного Буэнос-Айреса. Я танцую танго с местными знаменитостями. Меня просят ассистировать на уроке в Академии дель Танго. Один из профессиональных танцоров предлагает стать его танцевальной партнёршей и обещает обучить тонкостям танго-шоу в кратчайшие сроки. А на зиму у него уже есть приглашение на гастроли в Бразилию.

Лететь в душно-холодную страну, где постоянно плохая погода и нет работы. В свинцовый бункер, из которого не долетают ни молитвы до Бога, ни установки до Космоса. Где большинство людей образованны и имеют очень хорошее представление, что с ними происходит, и, зная историю, они могут очень достоверно предположить, что с ними будет происходить в дальнейшем. Оттого и ненавидят друг друга в транспорте. В этом царстве вечной фрустрации никто меня уже давно не помнит, никто не знает моего номера телефона, просто потому, что и телефона-то у меня никакого нет.

И кто я, вообще? Неудачница, которая ничего не добилась в жизни, в то время когда остальные делали карьеры, детей, деньги, квартиры? Или всё-таки я «интернэшнл лэди оф мистери», видела другие страны, континенты, и имею друзей по всему свету, разговариваю на нескольких языках, умею доить корову и седлать лошадь, могу поехать куда хочу и когда хочу, и никто мне не указ? А может, неудачники – все они? Которые не видели ничего «круглее ведра», при этом очень хотят увидеть, но так и не увидят, потому что побоятся. Скажут, что некогда, денег нет, с работы не отпустят, «у меня дети» и т. д. Скажут и успокоятся на этом, лелея свою мечту в пыльном чемодане на шкафу. И ни Тадж-Махал, ни Мачу-Пикчу, ни тот островок в окружении голубого моря, ни та единственная пальма на островке так и не дождутся своих героев. Вот в чём вопрос.

Если мне возвращаться в зимнюю реальность, зачем жизнь всё время меня искушает? Только соберусь, на полном серьёзе, обратно, что-нибудь такое подкинет, что.… Уезжать от такого просто глупо. Потом ведь себе все локти искусаю, что такое бросила. Зачем же уезжать?

Затем, что для таких, как я, каждый конец сезона – маленькая смерть. Двенадцать часов – и карета неумолимо превращается в тыкву. Выдуманная реальность играет со мной, то приближая, то отталкивая. Опять, в который раз, настает «завтра», а я опять его не ожидала и не готова иметь с этим «завтра» дело. И от этого всего я нервничаю, опасаясь, что вот сейчас моё время истечёт. Кавалеры превратятся в крыс, а салон «Каннинг» – в станцию электрички, полную гастарбайтеров. Этот страх, а ещё страх одиночества – другая сторона медали красивой жизни. Моя жертва, принесённая миру, за позволение его увидеть.

Нужно это прекращать! Нужно жить там, где я буду жить, строить жизнь, оседать. Мысль на голову давит.

Сегодня выключили электричество во всём Буэнос-Айресе, и я поняла, насколько я зависима от милонг. Мне совершенно нечем заняться. Вечер кончился, но неприятный осадок остался. Эта небольшая техногенная неувязка подталкивает меня к принятию решения. Сколько можно жить от милонги до милонги? Больше-то меня ничего здесь не держит. Пора? Время ехать? Дорожная пыль зовёт? Я не нашла места в, котором мне бы хотелось остаться, за которое был бы смысл бороться. А значит, надо возвращаться обратно. Я устала. Я хочу уюта. Пора оседать!

Но! Кто же покидает Южную Америку, не увидев Бразилии! Опять меня понесло! Эх, залётные! Иногда мне страшно, что я такая.

Бразилия

В ближайшие трое суток меня ожидают два двадцатичетырёхчасовых автобуса до Рио-де-Жанейро. Вперёд!

Каскадос де Игуасу. Граница Аргентины и Бразилии. Это цепь огромных, высоких и широких водопадов. Особенно знаменита Гарганта дель Диабло, или глотка дьявола, водопад в виде разорванного круга, в котором клокочут триллионы тонн бурлящей воды. Совершенно не удивительно, что этому объекту было дано такое фактурное имя. Нельзя было придумать лучше.

Я посещаю и аргентинскую, и бразильскую стороны водопадов. На аргентинской стороне можно почти вплотную подойти к каждому водопаду. На бразильской перед вами открывается панорамный вид этого исключительного природного явления. Грандиозно!

Меня продолжают спрашивать, «на какие деньги живёшь». Ответ не меняется: «На те, которые не позволила себе потратить на еду, одежду и выпивку, даже когда всего этого хотелось до зубной боли».

Россиянам виза в Бразилию не нужна. На границе вам в паспорт, не глядя, ставят дежурный штамп – и вперёд. Не так дело обстоит у граждан США. Они платят несколько сотен долларов за бразильскую визу. Ещё одна страна, где российский паспорт оказывается «более впускаемым», чем американский.

Но у меня Бразилией отношения как-то не заладились.

На границе меня за что-то, с нечеловеческой жестокостью, обругала пограничница. Я всего лишь доверчиво протянула ей паспорт, чтобы узнать, всё ли с ним в порядке. Нужны ли ещё какие-нибудь штампы. И на меня полился поток отборных португальских ругательств, в котором лидировало слово «puta».

«Сейчас меня будут арестовывать», – пронеслось в голове. «С паспортом не всё в порядке. Я что-то нарушила. Допрыгалась, одним словом».

– Что же мне теперь делать? Как я могу это исправить?

Пограничница захлопнула у меня перед носом дверь. Проклятия затихали в коридоре, с другой стороны двери.

«Арестовывать не будут», – пронеслось опять в голове.

Постояв ещё несколько секунд, отдуваясь, у захлопнутой двери, я пошла оттуда подобру-поздорову. Так я и не поняла, за что впала в такую немилость. Подобное со мной случалось только в бюрократических учреждениях России. Например, в ЖЕКе. Больше нигде. Возможно, просто помешала работать.

Вопрос: почему человек, работающий на пропускном пограничном пункте Бразилии и Аргентины, не говорит ни на испанском, ни на английском, а лишь на португальском «блатняке»?

Рио-де-Жанейро

Бразильцы – люди взбалмошные. Один гид нахамит:

– Куда лезешь, это не твой автобус. Опять безбилетники!

Другой, тут же:

– Залезай в этот автобус. Платить не надо. Мне ничего не надо, лишь бы побыть с тобою рядом.

Простой профессионально-равнодушной вежливости я не встречала.

Каждый день в хостеле что-нибудь происходит. Украден чей-то телефон, деньги, ноутбук, сосиски, кусок мяса и так далее. А после наступления темноты здесь очень небезопасно.

Парни в толпе лезут целоваться. Мачо, нашёптывая что-то очень латиноамериканское, пытаются укусить за ухо, в клубе, на пляже Ипанима. Предоставление фиктивного бойфренда ситуацию не меняет.

Что мне нравится в Бразилии, так это то, что никто не стесняется собственного тела. Даже если она уродлива, как каракатица, а он толст, как пузырь, они всё равно могут щеголять по пляжу в нескромных трусах и «выхаживаться», как модели. Каждый имеет право раздеться и спокойно трясти загорелыми, неприкрытыми жирами. В Бразилии не существует наготы. На пляже все почти голые или просто голые. А уж если твоё тело в порядке, то грех его не показывать.

В Рио покупаю несколько знаменитых бразильских бикини. Меня интересует, смогу ли я ещё в каком-нибудь месте мира носить эти откровенные бикини?

В магазине купальных костюмов, на пляже Копакабана, незнакомая бразильская дама обвиняет меня в шпионаже. В шпионаже за ней. Это случается со мной не в первый раз. Вывод, как и тогда, во Вьетнаме: «Если за вами никто не следит, это не значит, что у вас нет паранойи». Бразилия удивляет меня всё больше.

Люди часто думают, что столица Бразилии – это Рио-де-Жанейро. Не так ли? Нет. За всё время существования Бразилии у неё было несколько столиц. Первая из них – Сальвадор-де-Байа. Вторая, но не последняя – Рио-де-Жанейро.

Рио-де-Жанейро означает Январская река. По одной из версий, это название объясняется тем, что португальцы вошли в живописную бухту Гуанабара в январе и ошибочно посчитали её рекой, впадающей в море.

Сначала здесь обосновались французы, но через столетие они были изгнаны португальцами. И только в середине восемнадцатого века Рио-де-Жанейро стал столицей Бразилии, а во время войны с Наполеоном – аж всего объединённого королевства. Тогда король Португалии переехал туда, вместе со всем своим двором. Так Рио стал единственным колониальным городом, которому случилось послужить в качестве столицы европейского государства.

Видимо, королю так понравился климат и красоты бухты Гуанабара, что он и по окончании войны не спешил переезжать обратно в Лиссабон. Но вернуться пришлось, поскольку это перестало нравиться португальским пэрам, которые не хотели становиться периферийными служащими. Король уехал в Португалию, но в качестве регента оставил своего сына, Дома Педро. А вот Дом Педро наотрез отказался покидать Бразилию. По просьбам бразильцев он остался. А через год и вовсе провозгласил независимость страны.

Нынешняя столица Бразилии называется Бразилиа. Она схожа с Санкт-Петербургом. И не каналами и пасмурным небом, а искусственностью происхождения. Этот город возник не в результате экономически-географической необходимости, а по повелению правителя.

В середине шестидесятых годов прошлого века тогдашний президент Бразилии Хуселиньо Кубичек пожелал построить город-сад на месте безлюдной пустыни. Кому «назло» и чем руководствовался президент Кубичек, одному богу известно. Но через пять лет свежевыстроенный город, по форме напоминающий самолёт, был провозглашён новой столицей Бразилии.

Культурной столицей считается Сао-Паоло – город на юге. А Рио – не только самый знаменитый город Бразилии, но и один из самых популярных городов мира.

По одним и тем же улицам ходят толпы людей в деловых костюмах и в бикини, с портфелями и с надувными матрасами. На пляже Копакабана загорелый незнакомец играет на аккордеоне не что-нибудь, а «Очи чёрные». Хочется подойти и поприветствовать: «Остап, ты добрался!»

Сам город красив, как бог, особенно сверху. На Рио надо смотреть, например, с Корковадо. Это та гора, на которой стоит Кристо Редетор (Иисус Спаситель, «обнимающий» город). Можно бесплатно взобраться на Оуро Прето, что в баррио Фавела, и смотреть на закат над Ипанимой. С Оуро Прето видно и Корковадо, со статуей Христа (Фавела – бразильский слэм на холме, с видом на пляж Ипанима).

В Рио меня накрывает ужасная простуда. Давно я не болела. Особенно так! Проехала холодную Боливию, Атакаму, все Анды, и ничего. А вот здесь, в знойном Рио-де-Жанейро, где полагается ходить в белых штанах, сваливаюсь в лихорадке. Поначалу я даже опасаюсь, что подцепила денге (тропическая лихорадка, с вероятностью летального исхода).

Когда становится получше, я навещаю Христа Спасителя. Это самый популярный туристический маршрут в Рио. Белых штанов у меня нет, и я надеваю белую юбку. Остап был бы доволен мной.

Простуда будет преследовать меня целый месяц. Переходя из горла в бронхи и из бронхов обратно в горло. Меня спасёт немецкий парень-гей. Он даст мне новейшие немецкие антибиотики. Парень учится по обмену в Сао-Паоло, кажется, на микробиолога или что-то в этом роде, а эти антибиотики ещё даже не вышли в продажу. Опыт удастся. Я избавлюсь от заразы. Саюджи! (Здоровье, порт.)

Я живу в самом грязном и замшелом хостеле за всё время путешествий. Крыс нет. Их съели тараканы. Настоящая дыра. Зачем живу здесь? Опять тот же старый, добрый вопрос экономии. Зато здесь всегда весело и полно людей. Зная это, сюда селятся не только самые нищие, но и вполне состоятельные люди, которые просто хотят оторваться от своей обеспеченной жизни и почувствовать себя снова частью студенческо-спартанской тусовки.

Кроме того, это забытое богом и правительством учреждение, с чёрным пиратским флагом у входа, каким-то чудом расположилось на одной из самых дорогих улиц Рио-де-Жанейро. Полуразрушенное здание ютится между элитными домами и фешенебельными отелями. Прямо между пляжами Ипанимой и Копакабаной. Мадонна проживает на той же улице, в ста метрах от нас, ближе к пляжу. Это её последний концерт в Рио-де-Жанейро. По вечерам, по дороге с пляжа или на пляж, приходится обходить толпы её фанатов и папарацци.

Сидя на белом песке Ипанимы, поигрывая на своём чаранго, я говорю о том, насколько мы счастливее Мадонны. «Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы». Ну, когда в последний раз Мадонна могла себе позволить спокойно выкурить джойнт на морском песочке? Вот такие мы хиппи!

Ну и местечко здесь.… Когда-то, в начале прошлого века, в этом здании было посольство Гондураса. А сейчас здесь полный «гондурас»!

Пол обильно усыпан песком с пляжа и сором от постояльцев. Уборка производится крайне редко. Стены покрыты плесенью, к ним прислоняются доски для сёрфинга. С потолка капает. Матрасы запакованы в целлофан, но это не спасает от свирепых клопов. По утрам чёрный хозяйский лабрадор приходит писать на сумки постояльцев. Главный диван, в гостиной с телевизором, густо пахнет псиной. Это любимое место лабрадора. Постояльцы этот диван стараются обходить стороной и ютятся на хромых табуретках и скамейках, расчёсывая клоповые и блошиные укусы. Хозяева, похоже, сдались. На входе висит объявление: «Продаётся». Говорят, уже года четыре висит.

В хостеле живут и местные бразильцы. Непонятно, что делают в Рио. Может, учатся. Они постоянно готовят, едят и идут спать, не сексуально шаркая шлёпанцами, как будто и не бразильцы. Они недружелюбно смотрят на вновь прибывших. Делают замечания. Они здесь долгожители, живут в хостеле целую вечность. Знают все ходы, обросли скарбом, который некуда поставить. А мы заполоняем собой пространство, никому не нужные хиппи-туристы. Во всех странах местные долгожители скучные и мрачные. В Аргентинских хостелах были мрачные аргентинские долгожители и счастливые бразильские хиппи. Здесь мрачные бразильские долгожители и весёлые аргентинские хиппи. И так далее. В любой стране скучно быть местным.

Здесь воруют всё! Буквально всё. Заплесневелый хлеб. Использованное масло со сковороды. Старые трусы. Сироп от кашля… Воруют у туристов. Воруют друг у друга. У тех, кто беднее их, у тех, кто богаче их. У каждого есть неплохая работа в Рио-де-Жанейро. Но мастерство никуда не денешь. Владелец хостела уже давно махнул на них рукой.

– Одно только омерзительно, – говорит он, – сейчас они с тобой квасят кашасу, а через десять минут ты отвернёшься, и они украдут у тебя кусок колбасы (кашаса – крепкий бразильский тростниковый алкоголь).

Справедливости ради скажу, что южане и северяне отличаются друг от друга, как люди из абсолютно разных стран. Юг побогаче, и там воруют меньше.

Рио-де-Жанейро – лучшее место для занятий джиу-джитсу. Как в Буэнос-Айрес едут за танго, так сюда, в Рио, едут за джиу-джитсу. Со всего мира съезжаются люди, чтобы провести здесь от трёх до шести месяцев, получить свой пояс и уехать. Судя по борцовским перчаткам, висящим на кроватях, в нашем хостеле таких полно.

Бразильское джиу-джитсу – это борьба на полу, возникшая в начале прошлого века из дзюдо Кодокан. Его привёз в Бразилию, развил и привил японский путешественник и мастер борьбы Мицуё Маэда. Так появилось бразильское джиу-джитсу.

На прошлой неделе наш сосед, парень из Колумбии, стал чемпионом всея Южной Америки по джиу-джитсу. Парень очень скромный, невысокий, не накачанный на вид, получил большую медаль на широкой ленте. Первое место и всё тут! Отмечали без помпы.

День Благодарения отмечали шире. Хозяин заведения, американец, щедро выставил «центнер» курицы гриль. Остальные тоже что-нибудь внесли. Я купила кашасу.

Играли в бир-понг. Я в команде с высоченным американцем. Рост американца – два метра один сантиметр. При этом он необычайно хорошо сложён для своего роста. У него длинные вьющиеся каштановые волосы и голубые глаза. Он похож на статую Спасителя, что на Корковадо. Или на кентавра, или на звезду рока. Я даже спросила, почему он не едет в Голливуд. Парень с такой внешностью моментально будет востребован. Он ответил, что всё это уже было, и если он и хочет прославиться, то хорошими делами.

Американский «кентавр» тоже приехал в Рио заниматься боевыми искусствами. Вместе с ним приехал и его младший брат, по отцовской линии. Брат – инструктор по паркуру. Он невысокого роста, очень подвижный, миловидный блондин, похожий на ковбоя. Никогда не видела братьев, настолько непохожих друг на друга. (Паркур – сравнительно новый вид спорта. Умение преодолевать препятствия: прыгать с высоты, со здания на здание, карабкаться на стены и прочее, не используя никаких приспособлений и полагаясь только на своё тело.)

Возможно, устроители соревнования, боясь конкуренции с великаном, поставили с ним в команду меня, как самую безнадёжную. Опять-таки, блондинка метр с кепкой, на выходных. Перед началом игры меня отдельно спросили, поняла ли я условия игры. Видимо, я выгляжу ещё и бестолковой.

Они ошиблись. Мы с великаном явно лидировали, оставляя позади всех бир-понг чемпионов прошлого.

Четверть финала. Устроители смотрят на меня с недоумением.

Полуфинал. Отовсюду стекаются люди. Ситуация накаляется.

– Делайте ставки, господа!

Стали делать ставки. Я чувствую на себе уважительные взгляды. «Что, увидели, наконец, фабулу в этой банальной блондинке?»

Финал. Остались две команды сильнейших – два аргентинца и мы с великаном. Все изрядно подвыпившие и вошедшие в азарт.

С первого броска попадаю в стакан противника. Противник стонет. Толпа стонет. Мы с кентавром взмахиваем гривами. Очередь кентавра. Его мяч попадает во второй стакан противника. Два гола подряд! По правилам игры, мы имеем право на третий бросок.

Толпа в азарте скандирует наши имена. Противник стонет. Толпа на нашей стороне. Толпа всегда на стороне победителя. Плюс наша команда выглядит уж очень необычно. Огромный двухметровый парнище с гривой каштановых вьющихся волос, с мускулами, татуировкой на груди, в виде пламенеющего сердца, и в дырявых джинсах «в облипку». И «секретарша», в жёлтом, цыплячьем платьице, дышащая ему в подмышку.

Мы лидируем с большим отрывом. У противника просто не остаётся шансов. Вот я одной рукой отправляю в рот содержимое своего стакана и другой сразу же, без всякой паузы, мяч в стакан противника. Выдыхаю. Русские умеют пить.

Толпа беснуется. Слышу: «Красивый удар!», «Краса-а-авица!»

Вот уже остался всего один стакан у противника, а у нас целых четыре…

Но, видимо, это кино было не про нас, а про аргентинцев, поскольку удача неожиданно переметнулась к ним. Каким-то чудом они начали отыгрываться. Это было начало нашего конца. Вот уже и у нас остался всего один стакан.

Борьба за последний стакан продолжается несколько минут. Я отправляю мяч, он отскакивает от края стакана противника. Американец подаёт мяч – мяч делает круг по краю стакана и падает снаружи. Бросает противник. Мимо. Наша очередь. Мяч делает невозможное: влетает в стакан, отталкивается от пива и вылетает из стакана. Вот так поворот!

Очередь противника. Мяч летит прямиком в наш последний стакан и там остаётся. Толпа выдыхает. Аргентинцы скандируют: «Ар-ген-ти-на! Ар-ген-ти-на!» Один из них дразнится, показывая на нас пальцем: «Вторые, всего лишь вторые!»

Видно, что все болельщики искренне расстроены. Они до самого конца болели за нас.

Перед финалом я сказала напарнику:

– Не волнуйся. Если даже продуем, всё равно второе место – очень неплохо для тех, кто играет в эту игру первый раз. Представляешь, как бы мы их сделали, если бы потренировались?

Так что ничто не испортило нашего настроения…

…Никогда не думала, что заделаюсь в спортсмены, и особенно в спортивные комментаторы.

Однажды в плохом районе Рио-де-Жанейро раздался голос в толпе:

– Смотрите, бриллиант, – бразильский гарото указывал на мой нос (garoto – парень, порт).

У меня действительно бриллиантовый пирсинг в носу. Простой, очень скромный бриллиант, купленный ещё в Индии. Кому знать, что это бриллиант?

– Нет, – говорю я, позеленев, – это не бриллиант.

– Нет, бриллиант, – повторил гарото с настойчивой заинтересованностью.

Толпа жадно вглядывалась в мой нос.

Мне оставалось только побыстрее ретироваться с места возможного происшествия. На время я вынула из носа свой бриллиант.

Лапа – бурлящий ночной жизнью район Рио-де-Жанейро. Здесь просто каждый второй норовит ограбить туриста. Это не останавливает туристов, посещающих Лапу.

Середина декабря, 2012. До конца света остаётся десять дней. Люди слегка нервничают, а я думаю: «Если конец света действительно наступит, то я выиграла. Потому что я успела пожить, как никто другой, без всяких побочных эффектов в будущем. Ура!» Можно больше не беспокоиться и не думать о том, где осесть.

В хостеле тоже много разговоров об этом:

– Рио-де-Жанейро – безумное место для конца света.

– И мы выбрали именно это место для того, чтобы его встретить.

– Ну и столпотворение же будет на Фавеле!

Интернет полон претенциозных заявлений, похожих как две капли воды друг на друга. Например: «Хочешь быть счастливым – будь!» или «Если хочешь, чтобы тебя любили – полюби себя». «Не проси благополучия. Благодари за то, что у тебя есть». Могу себе представить людей, которые, с умным видом мессии, печатают эти трюизмы.

Также в моде ругательства в адрес человеческой расы. Мы такие, мы сякие. «Нам надо поучиться у животных». «Прости меня, космос, за то, что я всё ещё в человеческом обличии». Бла-бла-бла.

Человек, конечно, не самое лучшее, что есть на планете. Но интересная была бы фабула для новеллы: бросает такой философ подобный трюизм, спокойно идёт спать и просыпается в образе свиньи или коровы, как заказывал… Вот и пойди теперь, напечатай свой следующий трюизм копытом…

Приходит идея ещё одной новеллы:

Конец света с точки зрения самоубийцы, которого апокалипсис застал в Рио-де-Жанейро, в момент совершения суицида. Поначалу приходится, поддавшись инстинкту, бороться за, казалось бы, ненужную жизнь. Вокруг погибают люди, а он жив. Люди умирают, а он, приехавший сюда, чтобы эпатажно закончить существование, как будто под охраной каких-то высших сил. Он неуязвим. Его не берёт ничто. Ни потоп, ни зной, ни вслед за этим вспыхнувшие инфекции и мор, ни охотники за человеческими органами. Зачем же ему столько раз была сохранена жизнь? На этот вопрос Майклу и придётся ответить.

Майклу было всего сорок лет, когда он понял, что смысла в такой жизни нет и не будет. Не то чтобы он был склонен к суициду. Совсем нет. Правда, когда ему было двадцать, он резал вены. Не для того, чтобы умереть, а просто вид собственной крови успокаивал его. Такое вот мини-самоубийство не до последней, а до первой капли.

Что там была за проблема? Ах, ну да! Выгоняли из института, девушка бросила, распался бенд. Всё это мелочи. На самом-то деле не хотелось умирать тогда. Может, как обычно, хотелось эпатировать публику? Ему всегда нравилось быть на виду.

Потом началась настоящая жизнь. Он забыл про музыку, и женщина больше не могла вывести его из равновесия. Его бизнес встал на ноги. Больше ни в чём нет отказа… Наступило пресыщение. Появилось чётко выраженное тяготение к мизантропии. Ведь «человек – самая отвратительная тварь на планете».

Как же он устал от этих разговоров о конце света. Тупицы! Если бы их паршивенькая жизнь была чем-то стоящим!..

Вот уже несколько лет, как смысл такой жизни ускользает от него. Зачем это всё? В чём смысл? Семьёй он так и не обзавёлся. Любовницы и друзья продажны. Он нужен только, когда речь идёт о деньгах. Последние годы Майкл жил отшельником и тупо копил деньги. Для кого? Где тот студент эмо, который сочинял песни и мечтал о творчестве? Мысли о суициде всё чаще стали приходить ему в голову. О настоящем суициде. На этот раз. Так. От скуки.

Майкла можно сделать Михаилом, придать ему черты какого-нибудь российского олигарха. Сделать ему пластическую операцию в антисанитарных условиях. Подключить мафию, которая гонится за ним по пятам. Он обязательно должен встретить свою любовь. Может быть, он вспомнит какие-то забытые навыки, приобретённые ещё в институте или в деревне, когда он гостил у бабушки с дедушкой. Эти навыки позволят ему защищать людей и даже помогут восстановить цивилизацию. Возможно, когда цивилизация восстановлена, он понимает, что смысл его жизни – это простота и близость к природе. И он покинет цивилизацию вместе с любимой девушкой. И так далее…

В Рождественскую неделю я сплю в гамаке, растянутом в чаше бассейна. Хозяева моего хостела разрешили мне поселиться здесь, пока взлетевшие на Рождество цены не вернутся в свои берега. В бассейне засор. Вода осталась только в самом глубоком месте. В ней гниют опавшие листья и извиваются комариные личинки. Зато клопов нет. Если щедро политься репеллентом, ночью здесь комфортно и прохладно. А вот с наступлением утра приходится уходить. Бассейн превращается в духовую печь. Я смеюсь: «Может, если я буду хорошей девочкой, мне сюда и воды нальют?»

В Новогоднюю ночь в Рио-де-Жанейро все надевают белые одежды и идут на пляж Копакабана запускать голубые кораблики. На кораблике должно быть что-то, представляющее небольшую материальную ценность, и письмо с желанием. Это жертвенный дар богине моря, по имени Йеманжа.

Здесь, для того чтобы богиня приняла дар, нужно затопить кораблик, желательно подальше от берега. Мы запускаем большой корабль от всего нашего хостела. Я положила на его палубу серебряное колечко и письмо с желанием на русском, португальском и английском. Другие кладут деньги, фрукты. Мы все несём к морю цветы. Красные – любовь, белые – очищение, жёлтые – деньги. Каждый цвет что-то значит. Наш кораблик не хочет тонуть, несмотря на то, что на нём стоит надпись «Титаник». Тогда я, прямо в белой одежде, вхожу в море и топлю корабль.

Йеманжа поступит со мной честнее, чем маленький коварный бог того райского островка в Таиланде. Она не станет дразнить меня обещаниями. Она просто не обратит никакого внимания на моё пожертвование, и я буду продолжать «свободою пьянеть».

Напоследок иду в ресторан, в котором пил пиво и музицировал сам родоначальник стиля босанова Антонио Карлос Жобим. По некоторым данным, здесь он и написал свою «Девочку из Ипанимы» (Garota di Ipanima).

Оказывается, девочка из Ипанимы вовсе не собирательный образ. Вдохновением для написания песни послужила реальная девушка – Эло Пинейро. В ресторане до сих пор стоит стол Жобима, с мраморной столешницей, а стены увешаны его фотографиями, а также фотографиями поэта Винициуса де Мораеса и самой Эло.

Позднее Эло откроет в Рио бутик под названием «Garota di Ipanimа». За право использовать это имя ей придётся судиться с родственниками Жобима. И суд решит дело в её пользу. Ничего не поделаешь. Она послужила вдохновением для создания целого стиля!

Поужинать в ресторане мне не позволяют мои финансовые обстоятельства. Но всё же я подбиваю группу людей из хостела пойти со мной, чтобы отдать дань Жобиму и распить в легендарном ресторане бутылочку вина.

Во дворе нашего хостела я беру несколько уроков босановы у уличного бразильского гитариста, без этого моё путешествие по Бразилии было бы неполным, и присоединяюсь к француженке из нашего хостела. Она едет работать волонтёром на конную фазенду в штате Байа.

Замечаю, что сейчас я делаю всё то, что раньше меня так раздражало или смешило. Когда-то, таскаясь со своим рюкзаком по пыльным дорогам Индии, я думала: «Хорошо хоть гитару на себе не таскаю, как та сумасшедшая!» И вот, «долго ли, коротко ли», нахожу себя с гитарой на плечах. После этого утешала себя так: «Зато, по крайней мере, я не делаю путевых заметок в дневнике, как эти романтические мамзели». И что же? А то, что вы сейчас читаете, по-вашему, что? К этому времени я уже начала записывать свои мысли.

В начале января я покидаю Рио-де-Жанейро. На прощание хозяйская жена – бразильянка говорит мне:

– Анна! Если что – возвращайся. Помни: у тебя здесь дом!

Путешествия и прощания состоят из таких трогательных моментов.

Бразильская фазенда

Ехать до фазенды придётся на автобусах и попутках. И займёт это около двух суток. В автобусе воруют рюкзак француженки. В рюкзаке – профессиональный фотоаппарат, кредитка, деньги и новейший ноутбук Эппл. Теперь француженка не может работать над своим дизайнерским проектом. Это сильно портит наше настроение.

Небольшой белый одноэтажный домик под пальмами. Между столбами стеклянной террасы стоит плетёная мебель и растянуты белые полотняные гамаки. В этих гамаках я буду лежать, потягивая кокосовое молоко прямо из кокоса. Здесь, на вершине невысокого холма, всегда дует лёгкий, очень приятный бриз. Терраса «глядит» на конный манеж и открывающиеся за манежем луга, внизу. По этим лугам бегают кони…

Вот курица, громко ругаясь, снесла яйцо. Вот вторая начала ругаться… Здешние куры любят откладывать яйца в лошадиные кормушки. Яички здесь маленькие, в половину привычных нам. И сами курочки поменьше.

Фазенда – место, где до сих пор ковбои, просыпаясь, нахлобучивают широкополую кожаную шляпу, натягивают остроносые сапоги со шпорами, засовывают за пояс мачете и идут доить корову. Им тяжело с похмелья. Сколько кашасы вчера припили, заполировав марихуаной! Но они привыкли, сердечные. Зато всегда на воздухе. Близко к природе.

Мне полюбилось это место ещё с дороги, когда я смотрела на него сквозь прутья ворот, стоя под джекфрутовым деревом.

Джекфрут в Бразилии называется жака. Жаку здесь с ветки не едят. Сначала плод должен полежать в тёплом, тёмном месте, чтобы как следует заферментироваться. Такая жака напоминает очень сладкие мочёные яблоки.

На этой фазенде я закрепляю свой Портуньол, учусь седлать и взнуздывать коня и доить корову. Как жаль, что я уже ни черта не помню из этого всего! (Портуньол – смесь испанского с португальским).

Фазенда – самое благословенное место, которое я посетила в Южной Америке. Это не земля обетованная, это моя Тьерра дель Ольвидо (земля забвения, исп.).

В день приезда мы, конечно, отдыхаем, перед первым трудовым днём. Но следующим утром нас никто не будит. Когда мы просыпаемся, ковбои уже почистили лошадей, подоили коров и собрали все яйца в курятнике. На столе стоит ведёрко с молоком и дюжина яиц для нас, городских фиф. На сегодня работы больше нет. Мы убираемся в доме, пьём молоко, едим яйца, валяемся в гамаке и болтаемся по округе.

Если спуститься с холма, попадаешь на раскалённую пыльную дорогу, ведущую в ближайший населённый пункт. Дорога проходит мимо индейской деревни. Индейские дети, в национальной одежде, продают сувениры и пристают к туристам. Так и проходит первый трудовой день.

На следующий день, рано утром, мы встаём сами. По будильнику. Ковбоям приходится обучать нас доить корову. Они обучают нехотя. Им легче всё сделать самим, чем нянчиться с нами.

На этом работа на сегодня заканчивается. Мы опять сидим в гамаках и слоняемся по индейским деревням, поедая жаку и запивая её кокосовым молоком. Я учусь у француженки готовить рататуй (тушёные овощи в томатном соусе).

На следующий день – та же картина. Мы ломаем голову, зачем же нас сюда пригласили? В чём заключается волонтёрство? И приходим к выводу: мы здесь для того, чтобы просто удерживать ковбоев от тотального пьянства и не давать им расслабляться без присмотра (пока фазендейра-англичанка отсутствует).

Неугомонная француженка затевает чистку бассейна. Неожиданно насос заедает и приказывает долго жить. Тем не менее, француженку это не останавливает. Теперь в ход идут вёдра. Она – дизайнер сайтов и дочка французских фермеров. Она привыкла к тяжёлой, деревенской работе.

Я лениво помогаю, стараясь не напрягаться. Сколько вёдер надо поднять, чтобы вычерпать бассейн? Я не люблю труд ради труда. Мне нужно идти к результату.

Но через несколько часов адского труда становиться понятно, что энтузиазм француженки побеждает мой скептицизм. Я официально это признаю.

Её слова:

– Я всегда иду вперёд! Даже если кажется, что дело никогда не выгорит.

Это пример для подражания.

Наступает день, когда главный ковбой сообщает, что пришло время выгуливать коней. Наконец-то и мы пригодимся!

Перед выгулом коней надо поймать. Потом почистить. И только потом заседлать. Мне дают верёвку и отправляют. До этого я никогда коней не ловила. Ездить на них ездила. Но не ловила. Всё когда-нибудь происходит в первый раз.

Моего коня зовут Оуро Прето (ouro preto – чёрное золото, порт.). Название говорит за себя. Конь чёрный и блестящий, высокий в холке, хорошо, но в меру упитанный.

С нами едут два ковбоя. Когда мы отъезжаем от фазенды километра на два, ковбои, не сказав ни слова, исчезают. И мы предоставлены сами себе на этой пыльной, виляющей дороге.

Через полчаса ковбои нагоняют нас. У них в руках внушительная бутыль местного винища и пластиковые стаканчики. Не слезая с лошадей, ковбои разливают вино в стаканы. Мы чокаемся и пьём. Видно, что вся жизнь парней проходит в седле. Наливают ещё. Скорость увеличивается.

– Ну и техника безопасности здесь! – удивляется француженка.

Мы уже почти на галопе. В руках у нас пластиковые стаканчики, из которых расплёскивается вино.

Когда переходим на хороший галоп, мы все, как по команде, теряем стаканчики. Теперь пить приходится прямо из горла.

Как же куражно и особенно ехать на лошади, подвыпивши! Я понимаю ковбоев. Вот она – Свобода! И я собираюсь от всего этого отказаться?! Чем можно это заменить? Знаю. Я бы поменяла это на счастливую личную жизнь.

Но давненько же я не сидела на лошади! Начинает болеть мягкое место, ныть поясница, и натирается щиколотка о жёсткий ремешок стремени. Останавливаемся на другой фазенде, чтобы замотать мою щиколотку.

На другой фазенде сидят другие ковбои, и у них тоже есть выпить. Выпиваем и там. Хмель притупляет боль от потянутых мышц и чувство опасности. Заставляет рисковать. Никогда бы не подумала, что способна на такую джигитовку. Глядя на француженку, я понимаю, что и она навеселе. Ей попалась лошадь поспокойнее моей. Поэтому она сорвала прутик и нахлёстывает им бока своей ленивице.

Я привстаю на седле и ложусь на круп лошади, пробую стиль амазонки, волосы спутались и растрепались. Мы разгорячённые и пьяные. На нас с удивлением смотрят бразильцы, приехавшие из городов на отдых в Транкозо. «Ну и техника безопасности здесь!»

Мимо проносятся море, пальмы и пляжные кабаньи. Такого полного счастья и вседозволенности я не ощущала со времён моего железного коня в Гоа. Да, это жизнь! Я живу! Мне принадлежит весь мир! И это не просто слова. Он действительно мне принадлежит! Я живу, только когда двигаюсь, как акула!

Доезжаем до города, уже все очень «хорошие». Останавливаемся в ковбойском баре. Пьяные ковбои, звеня шпорами, отбивают ритм каблуками и размахивают руками. «Эх, хвост, чешуя…» Как будто наши мужики отплясывают камаринскую или гопака. «Скажи мне, Украйна, не в этой ли ржи…»

Ночью, в полной темноте, едем домой. Наш главный ковбой то засыпает на лошади, где-то сзади, то догоняет нас, и постоянно ставит лошадь на дыбы. Лошадь отчаянно старается его сбросить.

За время пути к нам приблудилось ещё несколько ковбоев. Они пытаются поближе познакомиться с европейками. Несут полную пургу. У меня и так португальский на двойку, а этот ещё и на местном сленге объясняется. Для приличия слушаю его минут пятнадцать, а потом просто раздражённо пришпориваю коня и скрываюсь в темноте ночи. Вокруг тишина, никого. Я слышу только копыта своей лошади.

До фазенды добираемся глубокой ночью и, после короткого душа, сразу заваливаемся спать. На следующий день мы обе не можем ни сидеть, ни лежать, ни стоять, ни ходить. А ковбои, конечно, в порядке. Это их жизнь. Они родились в седле.

Сальвадор-де-Байа, Джерикоакоара

Это самая первая столица Бразилии и некогда столица мировой работорговли. Здесь, на площади Пелориньо Ларго, рабов продавали, покупали и секли. Здесь, до сих пор, царит нищета, и тонны наркоманов побираются на центральных улицах города. Этот город действительно опасен. Бразилия вообще опасная страна. Каждый день слышу о всё новых и новых вооружённых ограблениях, которые происходят не с какими-то эфемерными туристами, а конкретно с моими соседями по палате.

Несколько лифтов соединяют центр на холме с нижней частью города, в которой находятся порт и рынок. На холме, в главном соборе, построенном и инкрустированном чернокожими художниками-рабами, фигуры святых и ангелов имеют черты африканской расы. При этом купидоны и атланты первоначально были вылеплены с гениталиями. Конечно, церковь приказала гениталии сколоть… До сих пор видны неровности в промежностях ангелочков.

По центру города ходят негритянки в традиционных одеждах. Мы такую одежду видели неоднократно в старых латиноамериканских сериалах, пользовавшихся популярностью в восьмидесятых и девяностых годах прошлого века. Это широченная, разноцветная, кринолинная юбка на широченной попе, белая блузка с шитьём и чепчик или искусно намотанный тюрбан. Из-под кокетливого кринолина, доходящего до середины икр, выглядывают белоснежные шаровары, перекликающиеся с блузкой, шитьём.

На площадях фотографы предлагают такие костюмы на прокат туристам. Услуга пользуется успехом.

В Бразилии, как ни в одной другой стране Латинской Америки, меня постоянно принимают за свою и заговаривают со мной на португальском. Говорят, это потому, что на юге Бразилии проживает огромное количество потомственных немцев. Но немцы проживают и на юге Аргентины, а там я всегда была иностранкой.

В Бразилии очень развита система буфетов, где еда продаётся на вес. Набирай, что хочешь. Мясо, птица, макароны или овощи – всё стоит одинаково. Ну, кто будет есть макароны по цене креветок и курицы? Странно, но часто в тарелках людей я вижу горы риса и макарон.

В моём хостеле живут в основном испанцы. Один из них, парень с соседней койки, вернулся ночью, подвыпивши, и заснул с включённым ноутбуком. Весь остаток ночи ноутбук освещал небритое лицо с открытым ртом. А из кармана джинсов гуляки задорно выглядывали ярко-красные женские стринги.

Парни танцуют капоэйру. Огромная, с ладонь, тропическая бабочка в ужасе бьётся о белёную стенку, прямо за ними. Один из танцоров снимает её со стены и выносит во двор.

Сальвадор-де-Байа – родина капоэйры. Она возникла в киломбо – поселениях беглых рабов (слово может употребляться в значении «беспорядок»). Капоэйра – боевое, как правило, бесконтактное искусство, похожее на танец с акробатикой. Движения как бы плавно перетекают из плоскости в плоскость.

Конечно, рабам занятия боевыми искусствами были запрещены, и они «маскировали» капоэйру под танец. Хорошая растяжка и ритмичность танцоров бросается в глаза. Этот танец – смертельное искусство, ведь танцоры капоэйры могли вложить и бритвы между пальцами ног.

Обычно танцоры, или боевики, не знаю, как правильно их назвать, собираются стаями в круг. Двое борются в центре круга, другие поют хором, ожидая своей очереди. Они пританцовывают, играют на барабанах, бубнах, трещотках, беримбау.

Сейчас капоэйра танцуется, скорее, на показ туристам. В таких стаях можно видеть всё больше и больше иностранцев, в том числе и женского пола. Это популярное искусство.

Встречные бэкпекеры называют это место раем:

– Куда? В Джерикоакоару?! Ну, это, конечно, рай! Хорошо тебе!

– Дорог там нет, только песчаные дорожки.

– Шумные пати. Кайтсёрфинг. Да, что там рассказывать, сама всё увидишь.

Звучало многообещающе. Я предвкушала. Вот где я вновь обрету мой потерянный рай. Вот где я, наконец, остановлюсь и подумаю о жизни. Я буду лежать в гамаке над голубым озером в золотых дюнах. Меня будут окружать весёлые, счастливые люди. Я увижу знаменитый зелёный закат Джери (особое явление, когда закат кажется зелёным). Я уже представляла, как хожу босиком по мягкому, глубокому песочку, как по подушке…

Что я вижу по прибытии. По горизонту носятся саксаулы. Ослы тащат свою тяжкую ношу, вопя навзрыд. Сильный ветер пустыни пребольно бьет в лицо, суша кожу и вызывая конъюнктивит. Волна яростно блестит под яростным солнцем, как гофрированная фольга, помогая конъюнктивиту развиваться быстрее. Разговаривать невозможно, ветер и море шумят в ушах. Если подняться на бархан, песок хлещет по всему телу с такой силой, что, несмотря на жару, даёшь себе слово в следующий раз одеться получше. Песок везде: в волосах, в глазах, в трусах, во всех складках кожи. Песок набивается в фотоаппарат, и тот отказывается работать. Однообразная природа, однообразный пейзаж.

Первое, что я слышу: «Босиком здесь лучше не ходить, потому что в песке живут черви». Эти черви внедряются в кожу ног и проделывают в ней туннели…

Я понимаю, что видела более райские места. Вспоминаю Сан-Бласс, Коста-Рику. Да, многие путешественники явно не избалованы. Что по мне, то для остановки на три дня – место великолепное! Но застревать надолго в этой антагонистичной природе!.. Нет.

Босиком мне всё же походить придётся. В первый же вечер, на вечеринке зука, у меня фактически отнимает шлёпанцы бразильская проститутка. Опять шлёпанцы! Мёдом, что ли, мои шлёпанцы намазаны? (Зук – бразильский парный танец.)

Оставляю их у стены и ухожу танцевать. А когда возвращаюсь, вижу в них коричневую силиконовую бабу, нагло смотрящую мне в глаза. Даю ей возможность притвориться, пока не поздно, что она ошиблась, такое уже случалось:

– Упс! Вы надели мои шлёпанцы.

Жрица любви отвечает, продолжая глядеть мне в глаза:

– Но, сон миос, туйос аки (нет, это мои, твои вот) – она показывает мне на другие тапочки, которые стоят рядом. Её ещё разбитее.

Как же это паршивенько, какое неуважение к себе – воровать чьи-то сильно поношенные резиновые шлёпки! Француз, сидящий рядом с ней, подтверждает её слова:

– Вы ошиблись. Это её шлёпанцы.

Я демонстративно больше не обращаю внимания на похабную бабу. Я теперь разговариваю только с глупым французом.

– Вы уверены, мсье? Её позиция мне ясна, здесь не ворует только безрукий. Но Вам-то это зачем?

Француз затрудняется с ответом.

– Как долго Вы знаете эту женщину?

– Да, в общем, недолго, – француз начинает беспокоиться.

Подступающее раздражение не позволяет мне считаться с его чувствами:

– Ну что ж, мсьё, воспоминания о жаркой бразильской любви того стоят. Хоть наутро Вы и проснётесь без кошелька и паспорта, зато с гонореей и герпесом. Бон аппети…

Я в бешенстве разворачиваюсь на сто восемьдесят и выхожу из заведения босиком, оставляя француза нервничать и поглядывать на ноги проститутки в моих шлёпанцах. Он мучительно пытается вспомнить, какие шлёпанцы на ней были, когда она сюда пришла. Впервые за этот счастливый вечер предвкушения в его недалёкую голову приходит мучительная догадка, что, возможно, это вовсе и не любовь. Смешно и иногда больно смотреть на этих наивных непуганых европейцев. Они как бы приглашают жриц любви: «Облапошь меня». «Пока живут на свете дураки, обманом жить нам, стало быть, с руки» (лиса Алиса).

Теперь это потаскушкина карма. А я о ней попросту забуду. И что это, вообще, с моими шлёпанцами? Ну, в каждой второй стране их воруют!

Я меняю это «киломбо» на вечеринку регги. В ту ночь владелица моего гестхауса знакомит меня с самыми разными людьми. С постоянно проживающими здесь владельцами других гестов, с кайтерами и даже с писателем из того самого легендарного «Великого Путеводителя». Писатель тоже остановился в её хостеле. Правда, в отдельной комнате. Он работает на «Путеводитель» почти со дня его основания. Наконец, я могу приобщиться к живой легенде! Под утро, перед сном, мы всей компанией идём в пекарню есть свежевыпеченный хлеб. Ночь заканчивается лучше, чем началась.

К сожалению, здесь нет банкоматов, а наличных у меня хватает только, чтобы отсюда выехать. А значит, новые шлёпанцы я позволить себе не могу. Что ж, как я и собиралась в самом начале, буду кормить местных червей и ходить по мягкому песочку. Песочек оказывается довольно жёстким.

На следующий день голландский кайтер предлагает мне работу в его отеле. Хоть я и понимаю, что Джерикоакоара никогда не станет моим выбором, но деньги иссякли, как никогда раньше. Чтобы больше не занимать, надо остановиться и начать зарабатывать. Решено, начинаю со следующего понедельника.

Дальнейшее знакомство с местным обществом наводит на грустные мысли. Весёлые, бесшабашные кайтеры оказываются депрессирующими, потерянными людьми. Они не понимают, почему то место, которое все называют раем, и которое, по задумке, должно было стать их домом и землёй обетованной, такое одинокое и сухое. Сухое во всех смыслах.

Как же так? Это же окончание голливудского фильма. Счастливые главные герои, преодолевшие все трудности и испытания, вознаграждены, наконец, коктейлем и шезлонгом. Они беззаботно лежат на пляже, потягивая пинаколаду через соломинку, и беззаботно поглядывают на уходящее в море солнце. Как и когда произошёл сбой?

Райская картинка часто оказывается ложной. Это просто декорации, на которых собираются обломки неустроенных судеб. А обратно в реальность вернуться уже не так просто. Мосты сожжены. Как в песне Иглс «Отель Калифорния», вписаться в него можно в любое время, а вот выписаться уже никогда («You can check in any time you like, but you can never leave»).

Ещё один пример места, которое я для краткости называю «Камино Реалем». У меня уже аллергия на такие места!

В течение каких-то двух дней несколько человек обоих полов жалуются мне на одиночество, недостаток событий и невозможность обзавестись парой в этой изолированной пустыне. Они так и будут жить здесь и жаловаться на одиночество. А вот помочь друг другу они не смогут. Если бы это было так просто, одиноких людей бы не существовало.

Да, я свободна. Это самое пьянящее чувство на свете. Это то, за что можно всё отдать. Это то, за что я уже всё отдала. За что я заплатила втридорога. Но мои маленькие победы ведут меня к большим поражениям. Одиночество – цена свободы. Продаю. Попользовалась вдоволь. Кто-нибудь хочет купить? «Безумству храбрых поём мы славу!»

Нет, я «делаю ноги» из этого адского рая. Я вытащу себя отсюда, хоть за уши!

Мне приходится отклонить предложение голландца работать в его отеле. Но что же я теперь буду делать?

Хотя мне и надоело двигаться, застёгивать и расстёгивать свой рюкзак, взваливать его на плечи и тащиться куда-то в ночи, я откликаюсь на следующее предложение. Оно, очень кстати, пришло от того самого писателя из «Великого Путеводителя», моего соседа по хостелу. Я буду его помощницей. Моя задача – проверять гестхаусы, туристические агентства, достопримечательности и прочее на предмет существования и достоверности, перед тем как до них доберётся мой новый босс. Также я уполномочена давать ему рекомендации, основанные на моём личном вкусе путешественницы со стажем, до чего ему стоит добираться, а до чего и не обязательно. С «Великим Путеводителем» я ещё не путешествовала. Будет и моя лепта в самом последнем издании «Путеводителя». Мои скромные скрижали появятся в истории такого знаменитого издательства! Я приобщусь к легенде. Я сама стану легендой… на время. Я человек серьёзный))

Работа на «Великий Путеводитель»

Убаджара, Карнавал в Ресифи, Олинда

Писатель уже покинул Джери, и я должна догнать его где-то на пути. За это время он успел добраться до Сао-Луиса, что в преддверии Амазонки. И теперь он поворачивает обратно на юг. В ближайшие несколько дней мне предстоит жить в автобусах. Я к этому привыкла. Опять дорога.

На последние копейки, босиком, голодная и холодная, я еду на север. А значит, в направлении экватора. Приличных дорог здесь нет. Смешное расстояние в несколько сот миль приходится преодолевать за несколько дней. Мой путь – «два дня лесом, три дня полем». Из Джерикоакоары до Жижоки на открытом грузовике. После Жижоки – Камосим, где мне придётся ожидать несколько часов, сидя на рюкзаке. Затем Парнаиба, где я заночую в раскалённой комнате, под крышей отеля. Затем Паулино Невес, где я возьму джип, который отвезёт меня через пустыню в Баррейриньяс. И здесь я, наконец, встречаюсь со своим новым боссом.

Через двое суток, к полудню, я прибываю в Паулино Невес. Отсюда всего пара часов на джипе, по барханам, до Баррейриньяс. Но последний джип ушёл в девять утра, а значит, я на него уже опоздала. Придётся «бросать кости» здесь ещё на целые двадцать два часа, в ещё одном неизвестном, богом забытом месте. Ах, сколько раз мне приходилось смущать местных жителей той или иной деревни, той или иной страны своим экзотическим славянским видом!

На следующий день путь лежит через национальный парк, белую пустыню Ленсойш-Мараньенсес. «Lençóis», в переводе с португальского, означает «простыни».

Действительно, барханы из белого песка похожи на белые простыни. Некоторые барханы покрыты скудной серо-зелёной растительностью. Иногда между барханами встречаются маленькие зелёно-голубые лагунки. И ослы опять тащат свои ноши.

Город Баррейриньяс – очень приятный маленький оазис на берегу реки, переходящей в озеро. Я бросаю рюкзак и сразу на работу. Сегодня мне нужно проверить несколько пунктов.

Интересно, но хозяева-бразильцы не всегда даже слышали о знаменитом на весь мир «Великом Путеводителе». Зато европейцы, услышав два волшебных слова, вытягиваются в струнку, как при встрече с ревизором. Мне предлагают еду, питьё, деньги. Но мы, «Великий Путеводитель», – издательство объективное, честное и неподкупное. Мы денег не берём. Запрещено. Что поделать.

Потянулись рабочие будни журналиста туристического справочника. Мы переезжаем с места на место на арендованной машине. Одна ночь в Терезинье, другая в Пирипири, третья в Пиракуруке и так далее.

Кончилось время уличных забегаловок. Теперь мы с боссом ужинаем в дорогих ресторанах, которые, наряду с бюджетными столовыми, тоже должны быть анонсированы в издании.

Убаджара – это небольшой горный хребет, покрытый тропическим лесом, с водопадами, пещерами и первобытными наскальными рисунками. У моего босса здесь проживает друг – хозяин небольшого отеля, расположенного на вершине горного хребта. Вид здесь, как с самолёта. Здесь, как и полагается в Бразилии, проживает «много-много диких обезьян». Они носятся вокруг дома хозяина и хватают всё, что плохо лежит. Вернувшись к дому, мы застаём их обследующими нашу машину.

Хозяин – немец, женат на бразильянке. Его хобби – изготовление джемов из тропических фруктов. На территории отеля произрастает жака, манго и многое другое. И на завтрак нам приходится перепробовать семь наименований различных джемов.

Национальный парк Сете-Сидадес или Сидадеш находится поблизости, в переводе с португальского означает Семь Городов, и звучит как «Сече Сидаджис». Место, где природа создала такие интересные каменные образования, что люди довольно долго считали их полуразвалившимися древними замками. До сих пор некоторые исследователи пытаются найти подтверждение рукотворного происхождения этих формаций. Есть такие, которые даже ищут инопланетных мастеров. Хотя официальная наука подобные гипотезы решительно отвергает и настаивает на версии природного происхождения уникального места.

В день отъезда из Убаджары, сразу после утреннего кратковременного спуска в пещеру, друг нашего хозяина угощает меня сладким-пресладким ликёром. Этот ликёр, собственного производства, сделан из маракуйи и подаётся прямо в самом фрукте.

Мне приходится выпить и свой ликёр, и ликёр босса. Для него это слишком сладко, плюс ему вести машину весь день. На дорожку мне вручают ещё один пьяный приторный фрукт.

Половину дня, в машине, я рассказываю боссу анекдоты и смеюсь. А следующие полдня сплю. Так проходит первая неделя приобщения к легенде, называемой «Великим Путеводителем». Говорили же сочинители трюизмов: «Хочешь быть счастливым – будь». Вот я и буду!

Знаменитый бразильский карнавал проходит сразу по всей стране. Мы едем в Ресифи. В этом месте рифы у берега преграждают путь волне с океана и образуют натуральные спокойные водоёмы. «Ресифи» так и переводится, «риф». И лучше вам не выплывать за пределы этих огороженных природой водоёмов. За спасительными стенами рифов вас ожидают самые настоящие акулы. Даже знак на пляже предупреждает об опасности. А всё оттого, что где-то поблизости располагается бойня, которая сбрасывает отходы своего производства в море, прикармливая акул.

Знатоки высокомерно заявляют, что карнавал в Рио-де-Жанейро – это карнавал для семейного видео поверхностного туриста, приехавшего в Бразилию в кратковременный отпуск.

Карнавал в Ресифи безоговорочно считается «настоящим». Никто не продаёт билетов, и ничего не огорожено, кроме сценических подмостков. Ресифцы очень гордятся своим карнавалом и гордились бы мной, услышав эти слова.

А сейчас фанаты карнавала закидали бы меня камнями. Дело в том, что я не нашла абсолютно никакого очарования в бразильском карнавале. Я бы сравнила его с праздником пива в Лужниках или с Днём десантника.

Само собой, что толпа одета в карнавальные костюмы и раскрашена красками. Надо отдать должное, некоторые костюмы довольно изобретательны. Но давка такая, что каждые несколько минут кто-нибудь теряет сознание. По узким знойным улицам медленно, но буйно ползёт толпа пьяного, потного народа. Не дай бог упасть под ноги такой толпы! Оглушительно грохочет однотипная самба. В толпе раздают бесплатные презервативы и брызгаются пивом. То и дело я чувствую чью-нибудь руку в своём кармане или на груди. Доходит до того, что родители передают детей, чтобы их не затоптали, в окна первых этажей близстоящих домов, в руки незнакомых людей, которые с ужасом взирают на происходящее. Исполняя свой долг «журналиста» туристического справочника, я неоднократно надолго оказывалась захваченной такой толпой.

Мы с боссом проживаем в приличной гостинице. Страшно подумать, сколько она стоит! Во время карнавала цены взвинчиваются до небес. Это самый дорогой сезон в Бразилии.

Знаменательно, что карнавал проходит не только в Ресифи, но и в Олинде. Это небольшой аутентичный городок поблизости. Олинда знаменита старинной мостовой и зданиями в колониальном стиле. Над дверями кое-где висят старые жестяные вывески, сообщающие что-либо о том или ином доме. Всё это позволяет вам забыть, что вы всё ещё в двадцать первом веке. Олинда, пожалуй, мой любимый город в Бразилии.

Вечером все главные события переносятся из Олинды в Ресифи. Безумные костюмы, перья, блёстки. Сценические подмостки. Ряды с едой и напитками. Всюду музыканты и танцоры.

Похоже, визитная карточка карнавала в Ресифи – разноцветные зонтики. Здесь даже существует танец с зонтами, называемый «фрево». От португальского frever (кипеть). Да, такого в Рио не увидишь!

Корни танца уходят в капоэйру. А зонтик первоначально использовался вместо оружия, поскольку ношение настоящего оружия было запрещено для африканских невольников, как и сама капоэйра.

А теперь приготовьтесь! Любители докапываться видят во фрево элементы русской пляски вприсядку. В танце, и правда, множество приседаний с выбрасыванием ног, закруток и подпрыгиваний в воздух с корточек. Танец одиночный, очень оптимистичный и спортивный. Попробуй ещё так потанцуй! Не зря все танцоры фрево подтянуты, как шейпингисты.

Олинда. Этот город начинает мне нравиться, только когда карнавал кончается. Это действительно приятное, «самостийное» место. Я была бы не прочь туда вернуться. Даже кашаса там кажется мне вкуснее. Вот почти неотредактированная запись из моей записной книжки:

«… И стояли мы в местном баре, и пили кашасу. Таких баров я не видела никогда в жизни. Что здесь продавалось? Скрепки, свежее мясо, лук, мётлы, стиральный порошок, опять скрепки, вино, водка, пиво и виски. Это же бар, в конце концов. Чеснокодавилки, щётки, молотки, распятия, шлёпанцы, лампочки, огнетушители, бритвы, сгущённое молоко, лошадиные подковы, подгузники, лейки, коровьи колокольчики, соломенные шляпы и консервы… Хотелось посмотреть в усталые глаза трудолюбивого истерика-снабженца.

Свободного места в самом баре не было, поэтому народ высыпал на узенькую мощёную улочку с колониальными двухэтажными домами. Я отдыхала душой и телом после того безумного «праздника пива». Атмосфера была очень приятная. Не хотелось уходить из этого странного бара…»

В этом баре я объясняю всем: своему шефу, туристам и бразильцам, – что рюмочка залпом намного полезнее долгоиграющих коктейлей. Особенно коктейлей с «Кока Колой». Потому что рюмочка даёт другую форму опьянения, которая не опускает, а поднимает. Возможно, это справедливо только для нас, русских, с нашим тысячелетним опытом пития залпом.

Так проходят следующие полторы недели моей «работы» на «Путеводитель». Устный контракт подходит к концу. Остались несколько дней и последние несколько городов. В эти города, по постановлению босса, я командирована в одиночку. Босс подъедет позже.

Следующий пункт назначения – Порто N. Итальянец, владелец одного из отелей, предлагает мне деньги за то, чтобы я упомянула его отель в своих отчётах. Деньги предлагает немаленькие. Когда я отказываюсь, он понижает голос и заговорщически спрашивает:

– Сколько?

Наверное, его дедушка был сицилийским мафиози.

Ещё несколько месяцев я получаю письма с просьбами включить тот или иной объект в следующий номер «Великого Путеводителя». Я чувствую себя значимой. Приятно подмазаться к такому уважаемому изданию.

Местечко рядом с Порто N – последний пункт моего «контракта». Наконец, я вижу действительно прекрасный пляж! До сих пор это были просто полоски пустыни, тянущиеся по всему побережью Бразилии, на несколько тысяч километров. А это райский, действительно райский уголок!

Пальмы стоят по берегу, склоняясь к воде. С веток падают манго, которые, как водится в тропиках, никто не собирает. Заелись здесь люди бесплатными фруктами! Характерные для этого региона рифы создают естественные бассейны у берега. Эти бассейны – спокойные, прозрачные и тёплые. Можно лежать в таком бассейне целый день и размазывать дармовые манго по лицу, запивая пивом. Жизнь хороша. И чего я сразу сюда не приехала? Что нужно для счастливой жизни? Просто жить на полную.

Но труба зовёт. Моё время, как всегда, истекло. Я встречаюсь с шефом в Ресифи, передаю ему последние материалы. Теперь его задача всё проверить, а моя работа закончена. И мой «контракт» тоже. Было приятно приобщиться к легенде.

– Спасибо, босс!

Через несколько дней я нахожу себя в Мехико Сити. Вот меня носит! «Бешеной собаке семь вёрст не крюк». Из Бразилии в Мексику!

Дело в том, что при подсчётах стоимости билета я поняла, что полёт прямиком в Россию и полёт в Россию с остановкой в Мексике будут стоить примерно одинаково. Ну, кто возвращается в Россию в феврале? У меня есть ещё несколько месяцев жизни, которые я могу с удовольствием прожечь в Мексике. Мне нравится Мексика. Я бы сказала, это – моя любимая страна Латинской Америки.

Приятно приземлиться в месте, где у меня опять нет языковых проблем. Мой португальский так и остался на уровне Портуньола.

Это моя третья весна за последний год, и я проведу её в Мексике. С деньгами у меня не плохо, с деньгами у меня очень плохо! Деньги, всё одно, придётся занимать. Ну, так гуляй, рванина!

И снова Мексика

Мехико Сити, Гуанахвато, Гвадалахара, Акапулько,Пуэрто Эскондидо, Район Канкуна

Мехико Сити – один из самых многолюдных и криминальных городов мира. Только официально здесь около двадцати миллионов жителей, а уж сколько не учтённых, можно только догадываться.

Странно, но у меня совсем нет ощущения, что я нахожусь в опасном месте. Мало того, город даже не производит впечатления кишащего людьми места. Это в Мехико-то-Сити! Наоборот, опять появляются обходительные, услужливые мужчины. Мой багаж опять в руках у мучачо кальенте и я чувствую себя, как дома. Афродита низвергает Золотого тельца.

Буду обычным туристом. Буду ходить по музеям. Здесь их великое множество: Паласио Насиональ де Мексико, стены которого расписаны фресками Диего Риверы, Дом-музей Фриды Кало, Паласио-де-Бельяс-Артес, Антропологический музей. Рядом с главной площадью находятся развалины пирамид ацтеков. Под Мехико Сити – очень хорошо сохранившийся комплекс пирамид Теотиуакан. Опять пирамиды! Ацтекских пирамид я ещё не видела. Вот и посмотрю. Можно сходить на Луча Либре. Это знаменитая мексиканская свободная борьба, где борцы одеваются в пародийные одежды. Ещё её называют реслингом. И так далее.

В аутентичном мексиканском ресторане мой бриллиант опять разоблачён. На этот раз мексиканским мужчиной в широкополой шляпе, и я опять стараюсь сбежать побыстрее.

Мой фотоаппарат сломан, в очередной раз. Воздействие песков Джерикоакоары. Сейчас он в ремонте и будет готов только через неделю. Я изо всех сил стараюсь найти компаньонов с фотоаппаратом для поездки к пирамидам Теотиуакан. Как назло, все мои соседи там уже побывали.

На ресепшене «ловлю» вновь прибывшую девушку. Она бронирует место в нашем хостеле.

– Пирамиды? – переспрашивает девушка. – Пойдём лучше выпьем.

– Прямо сейчас?

– А что тянуть?

Нет и пяти по полудню, и на улице ещё не потемнело.

– Пойдём, – говорю я.

Оставив чемодан и «пирамиды» прямо на ресепшене, мы идём пить пиво. Девушка из Сан-Франциско. Ох, уж этот Сан-Франциско! Но сейчас она живёт в Нью-Йорке. У неё мультирасовая внешность и хулиганские раскосые глаза. Будучи подростком, она действительно была хулиганкой в плохих районах Сан-Фра. И я начинаю звать её гангстер-гёл.

В дверях хостела мы встречаем ещё одного соседа – парня из Пуэрто-Рико. Теперь мы идём пить пиво втроём. Пуэрториканец не говорит по-английски, называет нас мамитами (красавицами) и желает заплатить за всех.

– Mamita pоr favor! Invito! (Мамита, пожалуйста. Я приглашаю!)

После пива решаем поесть, потом ещё выпить. Потом едем на знаменитую площадь Гарибальди, смотреть на марьячи. Марьячи – знаменитый жанр традиционной мексиканской музыки. Есть версия, что само слово происходит от французского «mariage» – свадьба. Марьячи, действительно, в первую очередь свадебные музыканты.

Я вставляю свою карту памяти во внушительный «Никон» пуэрториканца, и теперь у меня будут фотографии. Мы заходим в один из ресторанов на площади Гарибальди. Марьячи уже начали петь, и мексиканский ковбой уже профессионально крутит лассо на сцене.

Мы берём по текиле, потом ещё по одной, потом ещё и ещё…. Счёт получается запредельный! Ресторан накручивает чуть ли не сто процентов за шоу-программу. Мы с гангстер-гёл расстроены. Мы не ожидали такой дикой суммы! Но пуэрториканец гуляет, красиво расплачивается и не жалуется на цены.

– O por favor, mamasitas, no se preocupan! (О, пожалуйста, мамаситы, не волнуйтесь!)

Заметно, что ему нравится гангстер-гёл. В ней тоже течёт пуэрториканская кровь, а в его взгляде тоже есть что-то гангстерское.

Гангстер-гёл желает продолжать! Мы идём в ночной клуб, где пьём текилу, заедая её лимоном с солью. На наш столик посылают выпивку и с других столов. Далее идём в мескаль бар, где пьём мескаль, заедая его жареными кузнечиками с апельсинами и чили. Это стиль мексиканского штата Оахака. Обожаю жареных кузнечиков!

Потом мы опять едим. Потом катаемся на такси по Мехико Сити. Потом пьём ещё что-то, ещё где-то. Парень, должно быть, миллионер!

Утром мы возвращаемся в хостел, по стеночке и абсолютно уверенные, что весь следующий день нам будет чем заняться. И это не пирамиды. Весь день мы будем мучиться с похмелья.

К обеду нам всё же приходится выползти на улицу, чтобы набросать пылающей мексиканской еды в пылающий кузнечиками желудок. Я и гангстер-гёл понимаем, что, как ни странно, нам не так уж плохо. И мы предпринимаем вылазку в музей Фриды Кало.

Приятно с похмелья побродить по синему дому Фриды. Вот женщина с неповторимым стилем! В саду Фриды мы находим апельсин, упавший с дерева. Позже мы торжественно съедаем этот апельсин рядом с чудесным домом. «Мы едим апельсин Фриды Кало!»

За время нашего отсутствия пуэрториканский «миллионер» выписывается из хостела и исчезает в неизвестном направлении, предварительно стерев все свои фотографии с моей карты памяти, а затем взломав и ограбив несколько ящиков с ценными вещами и деньгами туристов. В абсолютной неприкосновенности остаются только наши вещи, мои и гангстер-гёл. Латиноамериканский вор-взломщик до конца остался джентльменом…

С этими латиноамериканцами никогда не знаешь, собираются ли они украсть ваш кошелёк или оплатить ваш счёт.

Наконец приходит пора пирамид. Гангстер-гёл продолжает квасить, а я нахожу попутчиков с фотоаппаратами. Пирамиды грандиозные и хорошо сохранившиеся. Не понимаю, почему они не известны на весь мир, как, скажем, Мачу-Пикчу.

После пирамид едим коктейль из креветок в томатном соусе. Я положила столько чили в свой коктейль, что у меня появляется испарина и галлюцинации.

Перед выездом из Мехико Сити надо посетить последний аттракцион – плавучие сады ацтеков Хошимилко. Я бы назвала это место «мексиканской Венецией», и не только я. Узкие каналы с живописными садиками по берегам, лодочки, управляемые шестами, песни проплывающих мимо марьячи. С лодочек также продают кукурузу, такос и сладости. Я, как всегда, умудрилась найти лодку для местных и по местным ценам. Что в три-четыре раза дешевле туристических. Вечереет, становится темно и холодно. Возвращаюсь в отель.

В прошлый раз в Мексике я сделала выбор в сторону юга, сейчас я пойду на север. Ко мне присоединяется соседка-англичанка. Следующий город – Гуанахуато. Нам обеим очень рекомендовали это место.

Выходя из хостела, мы натыкаемся на гангстер-гёл. Она только что проснулась после очередной пьянки.

– А я с вами, – говорит она, не очень заботясь о том, куда мы едем.

– ОК.

Географический центр Мексики отмечен статуей Христа Спасителя с раскрытыми объятиями. Почти как в Рио. Гуанахуато расположен в часе езды от этого центра и в пяти часах от Мехико Сити.

Маленький университетский городок в средневековом стиле, на улицах которого стоят разножанровые статуи Дон-Кихота и Санчо Пансы. Гуанахуато известен октябрьскими сервантериями. То есть фестивалями, посвящёнными Сервантесу.

На фуникулёре можно подняться на вершину горы. С неё открывается очень красивый вид на город, который похож на чашу с разноцветными двух-трёхэтажными строениями внутри.

В городе очень интересно совмещается культура марьячи и туна. По вечерам они собираются на главной площади и перекрикивают друг друга. (Туна, они же менестрели, они же вагабонды, они же ваганты – в основном студенты, поющие серенады и зарабатывающие этим на жизнь. Это движение возникло в средневековье в Западной Европе.)

Здесь родился художник-муралист Диего Ривера. В доме его детства сейчас находится музей. А ещё город известен своим музеем мумий. И тем, что это самые «молодые» мумии в мире, выставленные на обозрение. Знаменитые мертвецы, описанные Реем Бредбери ещё в сороковые годы прошлого столетия, в его рассказе «Следующий в линии». Конечно, мы идём в этот музей.

В середине девятнадцатого века, после эпидемии холеры, местное кладбище переполнилось. Решено было освободить какую-то его часть для новых покойников и убрать те останки, за которые больше никто не хотел платить. Каково же было удивление работников кладбища, когда они обнаружили, что тела в склепах не разложились, а замумифицировались естественным образом. Дело в климате. В нём всё аккуратно мумифицируется. Хорошее место для большой стирки. Джинсы здесь высохнут за час.

Мексиканцы известны своим особым отношением к смерти. Они её воспевают и романтизируют. Повсюду продаются украшения, картины и скульптуры с черепами и скелетами, увитыми цветами. Вспомните хотя бы произведения Фриды Кало. Во время празднования Дня мёртвых (El dia de los muertos) люди наряжаются мертвецами, рисуют на лицах черепа и ходят по улицам с портретами своих почивших предков. В Мексике существует целый культ смерти, и музей – явное тому подтверждение.

Здесь предки, в голом и высохшем виде, выставлены на обозрение зевак. Там, где раньше выступали складки жира или гениталии, теперь мешком висит пустая, высохшая кожа, похожая на старое, ломкое папье-маше. Получается, потомки очень легко относятся к такой демонстрации мёртвых тел своих прадедов. Навещать их они ходят не на кладбище, а в музей. За небольшую доплату можно даже фотографировать. Вот это уже точно перебор!

Мумии, действительно, очень «молодые». Например, некто, утонувший совсем недавно, в семидесятые годы, пролежал в склепе всего пять лет. После чего был эксгумирован и помещён в музей. Сейчас он демонстрирует зевакам свои, характерные для утопленников, синюшные пятна на животе.

Есть и человек, умерший от ножевого ранения. А один с гематомой под глазом. Мужчины, женщины, старики, младенцы, не родившиеся дети. Китайцы, индейцы, французский доктор, неосторожно почивший в этом странном месте. Кого там только нет! Сухой воздух высушивает всё.

В основном людей пугают мумии младенцев, одетые в старые винтажные пелёнки и чепчики, на которых можно рассмотреть вышивку, сделанную заботливой матерью. На меня же особенно сильное впечатление произвела мумия одной женщины. Несчастная была похоронена живой и умерла в своём склепе. На Бредбери она тоже произвела особое впечатление. Что может быть страшнее пробуждения в гробу? Заломленные, искусанные руки. Искажённое лицо. Рот, полный собственной крови. Лоб, исцарапанный собственными ногтями. Тело, застывшее в странной, неудобной позе… Говорят, это не единичный случай в те времена. Конечно, музей наводит гнетущую тоску.

Вечером девчонки, как водится, напиваются. А я стараюсь экономить деньги для более подходящих случаев. Мы остаёмся в этом уютном и особенном городе на несколько ночей дольше, чем намеревались. Но скоро наши лица начинают шелушиться. Это эффект всё того же сухого климата. Прочь отсюда, пока мы не замумифицировались живьём.

Колыбель марьячи – Гвадалахара. Сейчас площадь Марьячи – всего лишь большой, очень дорогой ресторан для иностранных туристов под открытым небом. Хотя рядом до сих пор собираются уличные оркестры. Сама же Гвадалахара – современный мегаполис.

Что я помню о городе? Только то, что впервые за много лет я получаю здесь гастрономическое отравление. Всему виной знаменитый гвадалахарский, замоченный в соусе чили и несвежий, сэндвич. Но тренировка всё же даёт о себе знать. Я переношу отравление легче, чем гангстер-гёл. На следующий день она не выходит, а я почти в порядке. Только хочется папайи.

Супермодный в пятидесятые годы курорт Акапулько – излюбленное место отдыха знаменитостей прошлого, такой величины, как Элвис Пресли. Гангстер-гёл едет со мной.

Элвис Пресли – не дурак. Тихая, васильковая бухта. Город «вскарабкивается» с моря на холм. Несколько круглых скал стоят в воде, близко к берегу. Крупные синие волны лениво катят свои завитки на золотой песок.

Ночью мы катаемся в открытой конной повозке по Акапулько. Это понедельник, и сейчас здесь не так много туристов, а гангстер-гёл, как всегда, хочет пати. Но Акапулько – место не из дешёвых, и я не собираюсь оставаться здесь надолго.

Пуэрто-Эскондидо. Тот же океан, что и в Акапулько, но суровее. Какой же он синий, этот Пацифик!

На второй день гангстер-гёл скандалит с хозяйкой хостела, в котором мы остановились. Скандалит так, что только щепки летят! Невозможно передать все те эпитеты, которыми она наделяет хозяйку.

Сказать по правде, хозяйка вполне того достойна. К тому же, она выбрала неправильного человека для того, чтобы выказывать свой вздорный характер. Если бы она выказала его мне, я бы просто собрала вещи и ушла. Но не гангстер-гёл. Нет. Это называется «Нашла коса на камень».

Гангстер-гёл скандалит постоянно и со многими. Когда-то она ещё и дралась.

– Если она ещё что-нибудь ляпнет, я ей врежу! Она у меня останется на плитах лежать… – имя гангстер-гёл ей подходит как нельзя лучше.

В нашем хостеле живёт жаркий израильский парень, огромный и накачанный. Люди говорят, бывший моссадовец. Возможно, люди сгущают.

Он готовится к каким-то соревнованиям. Готовится особым образом. Например, ворочает огромные брёвна на пляже. При каждом перевороте израильтянин издаёт свирепейший вопль. Он может делать это часами. Откуда силы столько берётся?

Проходящий мимо маленький местный торговец кокосами останавливается в изумлении. Изумление написано не только на его лице, но и на всём теле. Оно написано даже на его соломенном сомбреро.

Ничто не заставит индейца Хосе тягать брёвна в качестве досуга. У него слишком мало свободного от работы времени. Он кормит семью, проходя каждый день десятки километров с корзиной, наполненной кокосами. И эта корзина тоже не из лёгких.

А сейчас я расскажу одну историю, в истинно американском стиле.

Однажды в Америке жил-был мальчик. Семья мальчика считалась неблагополучной и обитала в чёрном квартале Сиэтла. Мать – героиновая наркоманка. Отец – ветеран вьетнамской войны. Когда мальчик был совсем маленьким, его отец, страдающий посттравматическим синдромом, ушёл из семьи, чтобы жить в коммуне бездомных, под мостом. И всю свою ветеранскую пенсию он отдавал на нужды этой коммуны. А тем временем белый, худенький мальчик болтался беспризорником в негритянском квартале.

Можно себе представить жизнь светловолосого, затравленного ребёнка в чёрном гетто! Разумеется, его обижали.

Однажды, когда ему было восемь лет, он подошёл к школе бокса, расположенной по соседству. И встал у большого окна, с восхищением наблюдая за боксёрами на ринге.

– Ты что там встал, заморыш? – спросил тренер, наконец заметив его. – Ну-ка, иди сюда! Ну да, ты, ты, я с тобой разговариваю!

Мальчик хотел смыться, но после секундного раздумья подошёл.

– Ну-ка, бери перчатки! Вставай сюда!..

Так мальчик стал заниматься в школе бокса. После тренировок он шёл ужинать с семьёй тренера. А после ужина тренер подвозил его домой, к вечно обдолбанной матери. Бокс заменил беспризорнику дом и семью.

Вскоре бывший заморыш начал побеждать на детских соревнованиях, и однажды, перед одним очень ответственным поединком, его окликнули взрослые, чёрные парни. Они мрачно сидели у глухой, бетонной стены, коими изобилует всякий неблагополучный квартал. Это были как раз те самые парни, которые его обижали.

«Сейчас будут бить», – пронеслось в голове мальчика.

Он подошёл и встал перед ними. Тогда поднялся вразвалочку один из хулиганов и, доставая что-то из кармана, медленно приблизился к мальчику. Мальчик зажмурился и сжался. А чёрный парень просто вложил это что-то в его руку и сказал:

– Победи!

Мальчик открыл глаза. В его руке лежали сорок долларов. С тех пор хулиганы из чёрного гетто давали ему деньги перед соревнованиями. Они стали называть его «My white boy».

– This is my white boy, man! (Это мой белый мальчишка, чувак!)

…мать мальчика умерла от передозировки, когда ему было двенадцать. Он попал в приёмную семью, но всё равно продолжал заниматься боксом.

Со временем мальчик вырос в профессионального боксёра и выиграл множество поединков.

Долго ли, коротко ли, но как-то во время одного из соревнований он раздробил себе кисть руки, и на целые четыре года ему пришлось забыть о боксе.

Тогда, чтобы получить образование, мальчик пошёл в армию. Таким образом, ему довелось стать участником всех сомнительных войн за последние десять лет. Он был неоднократно ранен, контужен и однажды доставлен без сознания в гамбургский госпиталь, на вертолёте.

Сейчас мальчик ловит рыбу на Аляске, иногда боксирует, а в свободное время путешествует. Весь его живот исполосован шрамами от пуль и осколков бомб. До сих пор изголодавшийся в детстве парень ест всё что угодно. Что очень не по-американски. И он всё время повторяет:

– Бокс спас мне жизнь. Если бы не бокс, меня бы убили в негритянском квартале или я бы стал преступником. И меня бы убили в тюрьме.

Не обязательно смотреть голливудские фильмы. Подобные сюжеты ходят по миру.

Мы едем на живописное озеро Маниальтепек, втроём: я, боксёр и гангстер-гёл. Боксёр занимается сёрфингом, а это как раз сёрфинговое место. Здесь озеро Маниальтепек вливается в Пацифик и образует очень хорошую «длинную волну». Это когда волна долго и ровно идёт к берегу, не падая, в течение продолжительного времени. Вот за ней-то сёрферы и едут сюда.

Я провожу время в компании двух американских хулиганов. У парня есть одно не приятное хобби. В каждой стране, где он появляется, он устраивает драку и попадает за это в местную тюрьму. Даёт о себе знать тяжёлое прошлое. Устроить драку очень легко. Парень совершенно не выглядит боксёром, поэтому местные задиры с удовольствием идут на его провокации. Таким образом, он перепробовал и тайскую тюрьму, и мексиканскую. И не по одному разу. И здесь он тоже попадёт в тюрьму. На этот раз – за макание в фонтан головы своего оппонента. Парнишка – мастер занимательного отпуска.

Нами предпринята поездка на опасный нудистский пляж Зиполите. Опасный не из-за нудистов, а из-за волны, которая делает купание очень рискованным. Здесь без сёрфинговой доски лучше в воду не входить. Из гамака на балконе номера для новобрачных открывается великолепный вид на бушующую, синюю стихию Пацифика.

Оахака Сити считается столицей Дня мёртвых. Когда-нибудь я приеду в Оахаку в начале ноября, чтобы приобщиться к этому фестивалю. Заодно и свой день рождения справлю инфернально.

Но ничего не поделаешь. Моё время истекло. Конец апреля. Всё когда-нибудь кончается. Я очень устала носиться по миру, как «перекати-поле». Свою землю обетованную я так и не нашла. Что поделать. Может, её и нет. Может, она там, откуда я пришла. Я возвращаюсь в Россию. В никуда. Смалодушничаю? Сбегу опять? А вдруг смогу? Там сейчас весна. Правильное время для того, чтобы возвращаться. Россия зимой и Россия летом – это две абсолютно разные страны, с абсолютно разным населением и культурой. Надо же так меняться! Весной в России всё исступлённо хочет жить и забыть о прошлом. Нигде больше я не видела такой весны. Разве это в никуда? Вообще, мне хорошо. Надо просто захватить с собой это чувство удовлетворения.

Весь свой путь по криминальной Латинской Америке я проделала вместе с горсткой золота и бриллиантов в моём рюкзаке. Как иронично. Если бы кто-нибудь из герильяс об этом знал! Я и сама иногда об этом забывала.

Самолёты в Москву отправляются из Канкуна. Я прощаюсь с гангстер-гёл. Мы провели вместе два месяца. Такие разные, но почему-то поладившие. Теперь время расставаться.

Всегда печально оставлять людей, ставших частью твоей жизни даже на время. Я ненавижу расставания. Мы обнимаемся на прощание, и я ухожу, стараясь быть как можно будничней. Ничего такого не происходит.

– До встречи!

Будет ли она?

Не знаю, печально мне или нет. По-моему, уже никак. «Что воля, что неволя – всё равно». Ведь это не что иное, как перефразированный буддистский постулат глазами пессимиста. Здесь или в России, это всё просто декорации. А суть одна. Несколько месяцев назад хозяин хостела в Рио-де-Жанейро сказал мне:

– Анна, оседают не «где», а «с кем».

Точнее не скажешь. Ну, и какого лешего я переживаю? У меня ни «где», ни «с кем». И мой выбор, назвать это одиночеством или свободой. И я выбираю свободу! Мой дом там, где моя зубная щётка.

Тридцатишестичасовой автобус везёт меня в Канкун. Куплю себе билет до Москвы, высчитаю последние деньги и буду жить впроголодь эти оставшиеся несколько недель. Проведу их на Карибах. Закончу там, где и начала. Что ещё нужно на Карибах, кроме самих Карибов? Обойдусь и без еды.

Тяжело выбрать самолёт до Москвы. Прямой полёт стоит почти на треть дороже, чем полёт с остановками. Дешевле всего лететь с посадкой во Флориде. Но прямо на интернет-странице авиакомпании красными буквами написано, что гражданам некоторых стран для приземления в аэропорту Майами нужна американская виза, поскольку в нём нет транзитной, нейтральной зоны. Среди «некоторых стран», конечно, числится наша. Значит, мне, к сожалению, этот полёт не подходит, ведь моя американская виза уже давно закончилась.

Вот сейчас мне и придётся пожалеть о том, как неуместно, в приступе недальновидной сентиментальности, я отказалась от второго года американской визы. Предлагал же визовый офицер. Но нет. Я еду к любимому мужчине. Мне второй год не нужен. А если случится так, что мы расстанемся, тогда мне вообще больше ничего не нужно…

Придётся выбирать другой полёт.

Пожалуй, самый элегантный комплимент в моей жизни был сделан уличным музыкантом, в Мексике, в районе Канкуна. Увидев меня, музыкант остановил песню, которую играл, на середине куплета и сделал несколько до боли знакомых аккордов. Потом повторил, а с третьего раза мы все, наконец, поняли, что это были за аккорды. Все обернули головы на меня, и я прошла мимо, как по подиуму, лучезарно и стеснительно улыбаясь. И слушатели зааплодировали нам обоим.

Это была песня Роя Орбисона «Pritty women». Обожаю Мексику!

Тянуть уже некуда, и я бронирую полёт, с остановкой в Лос-Анджелесе. Правда, мне придётся провести больше десяти часов в аэропорту. Зато недорого. Теперь можно спокойно наслаждаться Карибами, Канкуном и Плайей-дель-Кармен.

Это, без сомнения, пати плейс. Гангстер-гёл чувствовала бы себя здесь, как в родной стихии. Здесь есть особая, тупиковая улица, где грохочущая какофония доносится изо всех щелей. Тут и там проходят леди пати. Это значит, для девушек всё бесплатно. Леди нажираются плохим алкоголем, как сапожники, и сваливаются без сознания где попало.

Пенное пати тоже ничего. Многие раздеваются и ныряют в пену. В пене тоже можно свалиться без сознания, чтобы люди спотыкались. Клоака забавно клокочет.

Я, конечно, предпочитаю сальса пати. Здесь не бывает поощрительных коктейлей, и бесплатно можно только потанцевать. Но и за это спасибо.

Торговаться здесь хорошо. Продавцы сразу скидывают половину стоимости товара, как только я с ними заговариваю:

– Полцены, за то, что знаешь испанский.

Хотя, наверняка, и бразильское бикини тому способствует.

Днём брожу одна, как всегда. Даже и компанию себе не подберёшь. Здесь слишком много примитивных бабников. Не интересно.

Итак, карета превращается в тыкву, и я еду в аэропорт. Но моя параллельная реальность цепко держит меня в своих объятиях, и на борт этого самолёта мне подняться не суждено. Меня на него просто не посадят. Оказывается, в Лос-Анджелесе тоже нет нейтральной зоны. Вернее, во всём США нет нейтральной зоны. Как же я могла об этом не знать? Это просто непростительно для профессионала! Через Хитроу летала, через Амстердам летала, а вот для того, чтобы остановиться в любом, пусть даже самом интернациональном аэропорту США, русским нужно иметь самую обыкновенную американскую визу. Даже такой визы, как транзитная, не существует. Говорят, что скоро виза нужна будет даже для того, чтобы пролететь над территорией США.

Вернуть, впоследствии, удастся только треть денег. Но и не это самое интересное. Самое интересное то, что оставшиеся деньги были рассчитаны, с математической точностью, до настоящего момента. И никак не далее.

То есть я стою сейчас в мексиканском аэропорту, с сумками, недействительным билетом и без «копья». На банковской карте, возможно, осталось долларов десять. Едва хватило бы, чтобы добраться обратно до Плайи. Что бы сделала Руби Тьюздей? Давайте относиться ко всему с юмором. Меня опять «удочеряют».

Вот как мы разбиваем сердца. Свои и чужие, или просто свои, или просто чужие.

Я встретила его на сальсе. Опять сальса. Я увидела лицо, полное нескрываемого восхищения. И с тех пор, до самого последнего разговора в скайпе, другим я это лицо не видела. Он вызвался подбросить меня к аэропорту, и сейчас невероятно доволен, что самолёт улетел без меня. Он даже считает это судьбой:

– Que suerte! (Какая удача! – исп.)

Нет, это не жгучий латинский двадцатилетний танцор сальсы. Это серьёзный мужчина, далеко за сорок, со своим бизнесом, белым домом у Карибского моря, кучей автомобилей и лёгкой сединой. И этот человек, буквально, спас меня от голода и бездомности.

Очень быстро я была представлена его экс, красивой, миниатюрной и жизнедеятельной итальянке, совсем под стать тому итальянскому мотогонщику с телескопом. Всё, что мы думаем об итальянцах, воплощено в этой маленькой, смуглой «Коломбине». Она очень позитивна и доброжелательна, лезет во все дела и не умолкает ни на секунду. Она не скрывает своих чувств и постоянно приплясывает.

– Он бросил меня на мой день рождения! – жаловалась она мне. – Уехал на Кубу. Я ему звоню, а он мне: «Я гощу у мамы…». А я ему: «Какая мама! Я же знаю, что ты на Кубе…»

– Спасибо за хорошую рецензию, mi corazon, – перебивает он «Коломбину».

И дальше мне:

– Я понимаю, что тебе нужна свобода. Но ведь тебе нужен и мужчина, когда-нибудь? Мужчина, для которого существует только одна женщина на свете – это ты. Тогда я здесь. Мужчина, который будет исполнять любые твои желания и осуществит любые твои мечты. Я опять здесь…

«Любимая, я поведу тебя к самому краю Вселенной, я подарю тебе эту звезду!..»

– … куда ты хочешь? В Занзибар? Поедем в Занзибар. Я стану хиппи, если хочешь. Отращу волосы. Будем ловить рыбу каждый день. Хочешь, будем жить в России. Откроем ресторан: мичелада кон марискос, такос…

«Коломбина» тоже уговаривала:

– Подумай хорошенько. Когда ты ещё встретишь такого замечательного человека, сестрёнка? Мне нужно передать его в хорошие руки. И я полностью одобряю твою кандидатуру. Будем вместе ходить на пляж, готовить пасту и жарить во дворе мясо. Не уезжай. Мы будем по тебе скучать.

«Коломбина» жалобно вздыхала. Было видно, что ей действительно не безразлична судьба бывшего бойфренда, и она искренне старалась устроить его счастье. Это ещё одна необычная ситуация, с которой мне пришлось столкнуться напоследок.

Он продолжал:

– … ты можешь вернуться в любое время. Я вышлю тебе билет, когда захочешь. Я буду тебя ждать.

– Да перестань, встретишь кого нибудь ещё.

– Я тебе не животное! Что вы вообще о нас, латиносах, думаете?..

– …если ты уедешь.… Поезжай. Но если тебе хоть что-нибудь нужно или у тебя хоть какие-нибудь затруднения – здесь твоя касса…

«…Светом нетленным будет она озарять нам путь в бесконечность…» Ведь я всё это неоднократно слышала, например, не далее как пару лет назад на Тропическом острове N… Это просто ещё один поэтический шедевр.

Глотая слёзы, он одевался, заводил машину, смотрел на проезжую часть. Несколько раз мне приходилось хвататься за руль потому, что он не видел дороги. Несколько раз он обильно сморкался в пляжное полотенце.

– Всё, я прекратил, мне намного лучше, – то и дело говорил он, широко улыбаясь. При слове «лучше» начинался новый слёзный поток.

Кто из нас не был в таком состоянии? И это совсем не лестно для того, кто это с нами сделал. Значит, обидчику придётся самому страдать. Я – эгоистка, и не хочу за это отвечать.

Но и чувства особой вины у меня не было. Было ощущение, что я просто очень хорошо подходила под его новый проект. Он этот проект придумал и уже прожил. И вот небольшая загвоздка: главный женский персонаж выходит из игры. Это были слёзы разочарования. Отняли игрушку. Проект развалился. А казался таким возможным и зависел, казалось, только от его собственного окончательного решения. Но в этот раз во мне нет сентиментальности. Нет и всё. Сможет ли моё поношенное сердце ещё когда-нибудь сгенерировать влюблённость? Метаморфозы произошли, и остался один цинизм. У меня были хорошие учителя.

Знаю, что глупо отказываться от такого предложения в такой безвыходной ситуации. Знаю, что вид на голубые жаркие Карибы лучше вида на слякотное зимнее шоссе. Знаю, что белый дом с террасой лучше жалкой клетушки в бетонных джунглях. Знаю, что многие годами ищут такого шанса. Знаю, что лучше плакать в «Мерседесе», чем на автобусной остановке, но…

Я просто еду вдогонку за весной и беру с собой свободу. За четвёртой весной. Она сейчас бушует в Москве. Воистину, это самое лучше место, чтобы праздновать её. Вот я и пришла к старой, избитой истине: жизнь полной грудью и есть земля обетованная и смысл самой жизни. И я ни о чём не жалею. Я легка и свободна. Я справляю русскую весну, и будь что будет! И чем бы это не обернулось, пусть оно подождёт!

Оглавление

Начало и смутные времена

Мумбаи или Бомбей, Первый контракт

Керала, Второй контракт

Чинай или Мадрас

Новая жизнь, Новая история

  Весна в Гоа

  Гималаи, Дарамсала, Маклауд Ганж, Манали

Катманду, Непал

  Читван, Покхара

Индия, Август-Сентябрь

  Ришикеш, Пушкар, Варанаси или Бенарес

Гоа

Английские Каникулы

Юго-Восточная Азия

  Чанг Маи, Паи

  Ко Панган, Ко Тао

  Аютайа

Камбоджа

Лаос

Вьетнам

  Ханой, Халонг Бей

  Далат, Муй Не

Тропический остров N

Опять Индия

  Снова Гоа

Сан-Франциско

Побег в Мексику

Гватемала

Сальвадор, Гондурас, Никарагуа

Коста-Рика

Панама

Путешествие из Панамы в Колумбию «вручную»

Колумбия

Перу

Чили

Боливия

Эквадор

Аргентина

Уругвай

Танго

Бразилия

  Рио-де-Жанейро

  Сальвадор-де-Байа, Джерикоакоара

  Работа на «Великий Путеводитель»

И снова Мексика Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg