«Безумие (март 2008)»

Русская жизнь №23, март 2008 Безумие * НАСУЩНОЕ * Драмы Кино

По интернету гуляет трейлер кинофильма «Гитлер капут» - кинокомедии в стиле знаменитого «Самого лучшего фильма». В ролях - персонажи телепередач «Городок» и «Комеди клаб» (последний, к слову, недавно в очередной раз размножился - вы еще не видели новое шоу «Очень русское ТВ» про «палец доктора Галыгина», который лечит от простатита? Бугага!), еще какие-то малоизвестные сегодня, но гарантированно популярные завтра комики плюс Ксения Собчак и Анфиса Чехова. Действие фильма происходит во время Великой Отечественной войны, главные герои - пара (мужчина и женщина) советских разведчиков, явно пародирующая Штирлица и радистку Кэт. Смесь популярного в последнее время юмора «ниже пояса» и военной тематики делает неизбежным скандал, возмущенные выступления ветеранской общественности и прочие сопутствующие осквернению святынь обстоятельства. Чтобы представить, что начнется после премьеры, можно вспомнить историю вышедшего два года назад фильма «Сволочи». Он повествует о том, как советский тоталитарный режим готовил в секретной школе диверсантов-смертников из трудных подростков. Дело тогда дошло даже до официального опровержения ФСБ, а кинорежиссер Меньшов, когда ему пришлось (пришлось - хотя, с другой стороны, а зачем он вообще туда пошел?) вручать «Сволочам» какой-то кинематографический приз, бросил конверт с названием фильма на пол и произнес сердитую речь о том, как эта картина оскорбляет его страну. Возмущение интернет-общественности по поводу фильма «Гитлер капут» уже началось, иногда оно сильно напоминает рекламную кампанию. Тем более что никаких протестов этот фильм, если разобраться, и не заслуживает.

Считать кощунством сам факт появления в российском прокате комедии о Великой Отечественной войне и о Гитлере - по меньшей мере, глупо. Первая комедия о Гитлере - «Диктатор» Чаплина, - вышла в 1940 году, уже после начала Второй мировой войны, и едва ли кому-то приходило в голову считать этот фильм надругательством над памятью, например, жертв «хрустальной ночи». Через несколько лет появились советские «Боевые киносборники», в том числе цикл юмористических короткометражек о приключениях бравого солдата Швейка в рядах вермахта; да и знаменитые «В шесть часов вечера после войны» и «Небесный тихоход» - это тоже комедии. И для послевоенного кинематографа не существовало табу на скетчкомы о войне - у французов была «Большая прогулка», у англичан - «Мистер Питкин в тылу врага», у нас - «Крепкий орешек» с Надеждой Румянцевой и Виталием Соломиным, и ни один из этих фильмов даже суровая советская цензура не считала надругательством над народной памятью.

Надругательство - это не когда смешно, а когда ставится под сомнение нехитрая формула «немцы гады, наши молодцы», как это случилось в фильме «Сволочи». У «Гитлер капут» с этим все в порядке - даже по трейлеру видно, что и наши там молодцы, и немцы - гады. А что фильм наверняка окажется неинтересным и несмешным - так к этому мы давно привыкли, и ничего кощунственного в этом не видим.

Чечня

В середине марта из Грозного пришли сразу две неприятные большинству русских людей новости. Во-первых, во время матча между грозненским «Тереком» и самарскими «Крыльями советов», когда исполнялся гимн России, чеченские болельщики освистали государственный символ, и организаторам матча пришлось выключить гимн до того, как он отзвучал до конца. Во-вторых, со свежепереименованной улицы Псковских десантников через две недели после торжественного открытия куда-то исчезла мемориальная доска с именами погибших в бою с бандой Хаттаба в 2000 году. Оба события широко обсуждались в интернете и в печатной прессе, что неудивительно - и случай с гимном, и случай с доской идеально ложится на общее отношение среднестатистического россиянина к кадыровской Чечне.

Правда, очень быстро выяснилось, что и гимн никто не освистывал (прозвучало два куплета вместо трех, но связано это было с требованиями регламента, согласно которым матч должен был начаться ровно в семь вечера и ни минутой позже, и активностью инспектора матча, по инициативе которого гимн и был прерван), и доску никто не уничтожал (ее на несколько дней увозили на доработку - слишком торопились к памятной дате, не успели доделать; сейчас опять висит на месте). Оба информационных повода тихо исчезли и с интернет-площадок, и из газет, но осадок, как обычно, остался. Копилка аргументов в пользу того, что Чечня в составе России - это зло, стремительно пополняется.

Самое время вспомнить первого президента постсоветской Чечни Джохара Дудаева.

Все- таки в нашей стране из отставных генералов получаются очень плохие политики. Добиваясь независимости Чечни, Дудаев привел республику к разрушительной войне и погиб сам, а Чечня так и осталась в составе России. Если по уму, то Дудаеву не нужно было провоцировать федеральные власти на ввод войск, а нужно было нанять грамотного пиарщика, который с интервалом в два-три дня, как сейчас, вбрасывал бы новости о том, как чеченцы обижают русских людей (тем более что таких случаев в те годы там действительно хватало). Несколько месяцев такой работы -и в России бы не осталось ни одного человека, который хотел бы видеть Чечню в составе федерации. Без всякой войны.

Это я к тому, что сейчас кто-то (то ли сами чеченские власти, то ли какие-то их коварные враги) давнюю ошибку Дудаева блистательно исправляет.

Горбачев

Когда во время своего первого визита в Великобританию тогда еще не генсек, а просто член Политбюро Михаил Горбачев то ли не успел, то ли забыл - в общем, не посетил могилу Карла Маркса, Александр Зиновьев, как известно, предположил (и оказался прав), что именно этот человек покончит с коммунистическим режимом в России. Имело ли непосещение Хайгейтского кладбища отношение к последующим событиям в СССР, до сих пор неизвестно, но у Горбачева явно есть какой-то свой принцип поклонения могилам - на днях стало известно, что он тайно посетил могилу святого Франциска Ассизского, где провел полчаса в уединенной молитве.

Я не богослов и поэтому не возьмусь истолковать значение этого паломничества, но попадание Горбачева в новостные сводки с таким трогательным сюжетом - прекрасный повод посвятить почти забытому ныне политику хотя бы вот такую маленькую заметку. Недавно в «Огоньке» напечатали мемуары бывшего (как раз перестроечных времен) главного редактора этого журнала Виталия Коротича. Вот как Коротич описывает заседание Съезда народных депутатов наутро после смерти Андрея Сахарова:

«Я подошел к Горбачеву и протянул ему черно-белый портрет Сахарова: „Напишите для „Огонька“ одну фразу наискосок: „Я очень любил этого человека, и мне будет его недоставать“. Мы дадим на обложку…“ „Не надо, - сказал Горбачев. - Я что-нибудь напишу для международной прессы. Может быть, через АПН“. „Напишите нам, - настаивал я. - Яковлев тоже напишет“».

Чтоб понятнее было, перескажу своими словами - сразу после смерти знаменитого оппозиционера на заседании парламента к президенту запросто подходит редактор популярного журнала и просит президента написать некролог. Президенту не хочется ничего писать, и он оправдывается - да я потом, да я для других. Редактор продолжает настаивать - напишите, напишите, мы уже вашего ближайшего соратника уговорили, чего вы, в самом деле.

Посмотреть на эту сценку с высоты нашего 2008 года - ну фантастика же абсолютная, по всем пунктам. А всего каких-то двадцать лет назад мы жили в такой вот фантастической стране.

Хотя, если разобраться - а что фантастического-то?

«Яблоко»

Партия «Яблоко» в марте пережила настоящий медийный ренессанс. «Яблоко» теперь постоянно на слуху. Во-первых, в тюрьме по обвинению в избиении милиционеров оказался лидер петербургского отделения партии Максим Резник (кстати, в федеральных газетах на платной основе регулярно появляются подписанные выдуманными фамилиями статьи о «пьяном дебоше так называемого демократа» - кто не видел, почитайте обязательно, потрясающий эффект погружения в 1983 год). Во-вторых, лидер «Яблока» Григорий Явлинский неожиданно оказался среди участников встречи уходящего и приходящего президентов с лидерами парламентских фракций, а потом имел продолжительную беседу с Владимиром Путиным, которую (без звука) тоже показывали по телевизору. Наконец, с Явлинским во время своего визита в Москву позавтракала госсекретарь США Кондолиза Райс.

По- моему, этих событий достаточно, чтобы сделать вывод, что «Яблоко» считают достойной внимания партией и в милиции, и в Кремле, и в Вашингтоне. При этом никаких реальных оснований для такого отношения к «Яблоку» в действительности нет, потому что нет никакой партии на самом деле -есть только Григорий Явлинский, который с переменным успехом уже много лет изображает демократического лидера.

Дело даже не в том, что у «Яблока» нет ни актива, ни избирателей, ни влияния - вообще ничего. По-моему, критерий, по которому партию можно отличить от фиктивного ООО, очень прост - партия, в отличие от ООО, на очередном съезде может отправить в отставку своего руководителя и выбрать нового. У нас же большинство партий устроено так, что в случае конфликта скорее лидер выберет себе новую партию, чем позволит кому-то отобрать у него свидетельство о регистрации, банковский счет и круглую печать (впрочем, наличие активистов, избирателей и влияния тоже все-таки обязательно).

Через сто лет какой-нибудь историк, изучив подшивки современных газет (про арест Резника, встречу Явлинского с президентом и завтрак с Кондолизой Райс), напишет в учебнике, что в России 2008 года была такая влиятельная партия - «Яблоко». Если по этому учебнику придется учиться нашим потомкам, хочу им, потомкам, передать: не верьте!

Шпионаж

Новый шпионский скандал - да какой! «12 марта 2008 года следственным управлением ФСБ России при попытке получения закрытой информации, составляющей коммерческую тайну, от гражданина России, сотрудника одного из режимных предприятий нефтегазового комплекса страны, задержаны граждане РФ, имеющие также гражданство США: руководитель проекта Британского совета „Клуб выпускников“ Александр Заславский и его брат, сотрудник английской части компании „ТНК-ВР Менеджмент“ Илья Заславский», - авторам сообщения Центра общественных связей ФСБ было трудно удержаться от торжествующего тона, потому что - ну, в самом деле, тут и хозяйствующий субъект, и Британский совет, и нефтегазовые секреты - в общем, полный комплект государственных мифологем последнего времени, причем еще и упакованных в потенциально захватывающий литературный сюжет про двух братьев.

Расцвет этого жанра - когда в романе коварный шпион хочет совершить какую-то гадость, а опытный чекист при поддержке бдительных граждан ловит шпиона с поличным, - пришелся на тридцатые-пятидесятые годы прошлого столетия. Знаменитая «косая» (потому что обложки были оформлены обрезанными наискосок картинками) книжная серия «Библиотека военных приключений» - это был настоящий великий масскультовский эпос, сопоставимый с лучшими сериями американских комиксов тех же лет. С годами секрет мастерства был утрачен, последние мастера великой эпохи не оставили учеников, майор Пронин умер. Сегодня ФСБ приходится самой придумывать детективные сюжеты - и получается плохо. Настолько плохо, что сам сюжет - братья-шпионы, Британский совет и прочее, - просто никому не интересен. Гораздо интереснее узнать, в чем подоплека скандала - то ли в том, что переговоры ТНК-ВР с «Газпромом» по Ковыктинскому месторождению зашли в тупик, то ли в том, что ТНК-ВР в свое время лоббировала решение ФАС по пропорциональному распределению экспорта газа между всеми добывающими компаниями, то ли еще в чем. Эту загадку «дела братьев-шпионов» наверняка смог бы разгадать майор Пронин - но он, как уже было сказано, давно скончался.

Несогласные

4 мая в Москве пройдет марш несогласных. То есть понятно, что никто его опять не разрешит, опять нагонят со всей страны милиции и ОМОНа без счета, и опять ничем хорошим все это не закончится. Повторяемость и предсказуемость - самый надежный способ превратить что угодно в рядовой повод для зевоты. И об этом марше можно было бы и не писать, если бы не форма, которую выбрали организаторы мероприятия, чтобы получить в московской мэрии разрешение на проведение марша. Текст заявки (точнее - открытого письма Юрию Лужкову) полностью посвящен отмеченному в Москве две недели назад Дню святого Патрика. Авторы послания препотешно расшаркиваются перед «российскими гражданами ирландского происхождения» и «остальными почитателями древней кельтской традиции» и просят мэра Москвы разрешить им провести марш в том же месте и в то же (с поправкой на несколько недель) время, что и шествие поклонников святого Патрика - в полдень воскресного дня на Новом Арбате. Текст этой заявки - может быть, лучшее из того, что было написано анонимными авторами документов «Другой России» за все время ее существования. Этот документ хочется отправить по электронной почте друзьям, а потом еще повесить в ЖЖ. Тонкая ирония, интеллектуальная провокация, отсутствие ненужного пафоса - в общем, все бы так писали.

Несогласных часто бьет милиция, поэтому смеяться над ними, наверное, неприлично, но нельзя не сделать авторам заявки хотя бы замечания - марш, пародирующий шествие в честь ирландского святого, трудно наполнить каким-нибудь другим, непародийным содержанием.

Каток

Полтора месяца назад я писал об иске группы жителей Петербурга, которые требовали ликвидировать открытый на Дворцовой площади каток, потому что катающаяся на коньках публика ограничивает право граждан на доступ к культурной ценности, каковой является Александровская колонна. Напомню, суд первой инстанции удовлетворил иск, но на сторону хозяев катка стала Росохранкультура, процесс «граждане против катка» затянулся, и это выглядело действительно очень странно и трогательно - до весны оставалось чуть больше месяца, каток вот-вот растает, а эти люди все еще будут судиться из-за того, чего больше нет.

Весна действительно наступила, лед действительно растаял, сейчас каток разобрали. Но история приобрела новый оборот - вместе со льдом куда-то исчезло десять фигурных пик и двенадцать бронзовых орлов с ограды памятника. На время, пока работал каток, ограда была закрыта рекламными щитами, а сейчас щиты сняли - и вот такой сюрприз. «Мы предупреждали, что добром эта затея не кончится, - цитируют агентства Сергея Веснова, подавшего в свое время тот самый иск от имени „группы граждан“. - Во всем городе убрали ларьки, а в центре поставили ледяной сарай. И вот результат».

Соревнование между общественностью и природой - кто быстрее победит каток (победила в конце концов природа) полтора месяца назад выглядело виртуальным абсурдом. Но тогда, в феврале, мы забыли об одном очень важном свойстве русской жизни - у нас любой виртуальный абсурд способен дать вполне осязаемые последствия. Дело поручика Киже живет и побеждает. Ну вот кто украл этих орлов и пики - весна, что ли?

Получается, что да - весна.

Олег Кашин

Лирика ***

В новых районных гостиницах с замахом на евродизайн (сложные диваны, зеркальные стены, конструктивистские потолки) непременно присутствует плевок номенклатурного биг стайла: плюшевое покрывало с рюшами и наспех намалеванное «Утро в сосновом лесу» в жирном бронзовом багете. Размышляя о смысле этого «фьюжн», спрашиваю горничную, кто рисовал. Девушка смеется: «А, это заказали для солидности. Ну, считают, что если вдруг приедут какие-то начальники, им нужно немножко старинного, патриотического, а не только современное». Опять же - не иначе как для ублажения солидных людей - под полом до часу ночи немножко трясется дискотека, перемежаемая «живой музыкой». Догадываюсь, что репертуар - «На недельку до второго я уеду в Комарово», «Яблоки на снегу в розовой нежной коже» - тоже следует считать респектабельным: классика, традиция, старое вино, не испорченное молодыми мехами.

***

Подсчитали - прослезились: в прошлом году в Башкирии бесплатные лекарства по программе ДЛО получили только 2,8 процента онкобольных. Эта категория больных - самая фармакологически «упакованная», самая показательная. И никаких тебе судебных процессов, никакого форс-мажора, никакой, даже симулятивной государственной тревоги. Так и задумывалось?

***

Известие, которое хотелось бы назвать отрадным: на семь месяцев отправится в колонию председатель рыболовецкого колхоза «Волга» Астраханской области Беляков. Его преступление - невыплата заработной платы колхозникам, невыплата взносов в Пенсионный фонд и злостное ингнорирование решения суда. Всего он задолжал сотрудникам и государству 460 тысяч рублей.

Отрадное- то отрадное, но кто ж не знает, что в российской судебной практике сумма доказанного ущерба совсем не пропорциональна наказанию. Зачастую она обратно пропорциональна. Вот, например, Владимиру Белкину, владельцу «Красновишерской бумажной компании» (о голодовке работников Красновишерского бумажного комбината мы писали в предыдущем номере «Русской жизни» -и она продолжается до сих пор), грозит всего лишь штраф. 28 миллионов долга, накопившегося у него к началу судебного процесса, - это не какие-то жалкие полмиллиона, а сумма, внушающая уважение.

***

Господи, но почему же при словах Кудрина «России не угрожает финансовый кризис» хочется немедленно купить мешок гречки?

***

Сразу 10 субъектов Федерации вылетели из программы «Обеспечение жильем молодых семей» (часть федеральной целевой программы «Жилище» на 2002-2010 годы). Четыре из них не смогли выполнить условия участия в конкурсе, а шесть регионов просто не подали заявки. Один из таких регионов - Москва. Программа слабая, демагогичная, но кому-то (особенно «демографически активным» парам) и в самом деле удавалось прикупить в рассрочку, на выгодных условиях отдельные метры в Северном Бутово. Теперь, похоже, московские власти решили поберечь федеральную казну, а смехотворных бюджетов, выделяемых городом, должно хватить на все молодые семьи столицы.

***

На трассе Казань - Набережные Челны торгуют копченой рыбой: метровая стерлядь, сомы, окунь и розовые полоски - брюшки семги.

- Волжская, - твердо говорит продавщица про семгу. - Или хоть кофе возьмите. Или чай!

***

Всплыло ранее не слышанное название колонии «Черный дельфин» (Оренбургская область; там отбывает наказание Алексей Пичугин) - вспомнился, разумеется, пермский «Белый лебедь». Почему наши пенитенциарии так любят водоплавающих?

***

В Мурманске хлеб подорожал на 20 процентов (объяснения: взлетели цены на муку и тарифы на электроэнергию), в Приморье - на 25 (подорожали пшеница, мука, топливо и транспорт). В других регионах подорожало все то же, но - самое большее на 10 процентов. Из письма ветеранов Владивостока губернатору Дарькину: «Мы обращаемся к вам с настоятельной просьбой принять незамедлительные меры к тому, чтобы… стабилизировать цены на хлеб путем дотирования 100 тыс. ветеранов, проживающих в городе…»; там же напоминают, что хлеб - основной продукт потребления. Фантастическое унижение - но что-то будет, конечно. Сто двадцать пять блокадных грамм будут ли дотировать по карточкам, организуют ли производство социального эконом-хлеба (жмых, лебеда), подкинут ли по сто рублей компенсации?

***

Ритуальным беспределом назвали происходящее на городском кладбище Усть-Илимска. Проверка Роспотребнадзора выявила нарушения всех мыслимых санитарных и этических норм при погребении усопших: многие гробы не закапывали, а просто засыпали снегом, глубина могил не превышала 50 сантиметров. Более всего потрясает в этом сюжете название ритуальной службы - «Харон». Если и последний лодочник станет тварью, то как же теперь умирать?

***

Сводки социальных новостей оставляют тяжелый металлический привкус: на государственном уровне идет настоящее преследование бедности и нужды. В Новотроицке Оренбургской области семья с детьми выселена из квартиры за долги в 11 тысяч. Это, по всему судя, долг не более чем за полгода. В Хабаровском крае не выпустили за границу двух должников - те же 11 тысяч, но уже на двоих, задолжали они за электроэнергию (вот уж достойный повод не возвращаться на Родину!). Кажется, что давят не злостных, не хроников, а людей относительно социально благопристойных, испытывающих временные затруднения. Словно государство перехватило символический «утюг» девяностых, которым бандиты пытали должников, - и, похоже, этот утюг погорячее бандитского. Тут и задумаешься, почему ушел в отставку глава Федеральной службы приставов Ставропольского края Кутепов, поднявший результативность своего управления с самых нижних строчек в пятерку лучших по стране. Причины его ухода, скорее всего, сугубо прагматичны, но ведь хочется думать об этом в каких-то сентиментальных категориях, например: «совесть замучила», «не брать бы вовсе в руки тяжелого меча». Хочется верить.

***

В зале ожидания пермского аэропорта - юный вялый англичанин и местная, по всему судя, красотка. Они только что познакомились, и девушка с большим энтузиазмом начинает учить его русскому языку. Грейт кантри. Ай лайк Раша. Ай лайк Урал. Отвлекается на звонок мобильного: «Да. Нет. Как сказать на инглише: на вашем лице написано экзистенциальное страдание? Не знаешь? Ну спроси у ребят. Эк-зи-стенциальное, поняла?»

***

Пермский журнал «Формула красоты» опубликовал рекламу медицинской услуги, называемой в миру «искусственным прерыванием беременности», но не вынес предупреждения о негативных последствиях оной, - за что и был благополучно оштрафован. Собственно же слоган - «бархатный аборт» - нареканий не вызвал. Но есть определенная честность в том, что гинекологические промыслы осваивают новейший революционно-романтический лексикон: характеристика метода уже несет в себе информацию о последствиях.

Евгения Долгинова

Анекдоты Прокати нас, Петруша, на грейдере

Угон грейдера, использовавшегося в ходе ремонта федеральной автодороги М-53 в Иркутской области, раскрыт сотрудниками милиции Тайшетского района Приангарья. В дежурную часть ОВД по Тайшетскому району поступила информация о том, что с территории вахтового поселка, расположенного на ремонтируемом участке федеральной трассы, пропал автогрейдер ДЗ-38.

В ходе проверки милиционеры выяснили, что машинист автогрейдера после уборки снега оставил технику на территории поселка. Сторож участка рассказал, что ночью к поселку подъехали неизвестные на автомобиле УАЗ и потребовали заправить их машину топливом. Охранник пояснил, что он отказал неизвестным, после чего завязалась драка, в ходе которой ему нанесли удар по голове, после чего он потерял сознание, а придя в себя, обнаружил пропажу грейдера.

Его показания значительно изменились после того, как пропавший грейдер был обнаружен в тайге в нескольких сотнях метров от поселка. На возникшие у оперативников вопросы охранник не смог дать внятных ответов, а затем признал свою вину. В ночь пропажи мужчина, оставшись на участке, решил в одиночестве выпить спиртного. Находясь в состоянии алкогольного опьянения, сторож решил прокатиться на вверенном ему грейдере. Заехав в тайгу, машина застряла в глубоком снегу. После этого охранник бросил технику и вернулся спать в вахтовый поселок. Протрезвев, он придумал версию с похищением грейдера таинственными незнакомцами.

В настоящий момент в отношении сторожа возбуждено дело по статье 166 Уголовного кодекса РФ «Угон». Его поступок может обернуться штрафом в размере 120 тыс. рублей, хотя максимальная санкция по данной статье предусматривает лишение свободы на срок до пяти лет.

Темно, холодно и одиноко. И страшно. Тайга. В тайге бродят дикие звери. Возможно, воют волки. Деревья трещат от мороза.

И скучно. Радио, может, у него не было. И телевизора. Газеты все прочитаны. Книжки Донцовой засалились от пристального изучения. А может, он вообще читать не любит. А ночь длинная. И ни души. Только, опять же, волки. И, возможно, медведи.

В такой ситуации понятно, что надо сделать. В такой ситуации надо, конечно же, выпить. Немного. Чуток. Слегонца. И еще выпить. И еще чуток. И еще маленько.

Вот, теперь совсем другое дело. Теперь уже не холодно и не страшно. Но по-прежнему скучновато и одиноко. Хочется чего-то такого. Хочется как-то развлечься. Хочется общения, но какое может быть общение в ночной тайге, в пустом вахтовом поселке.

Ну, или не общения, а какого-то разнообразия, движения, «движухи», как выражается некоторая часть современной молодежи. Чтобы нестись куда-нибудь, чтобы рев мотора, чтобы свист в ушах, чтобы душа развернулась и опять свернулась.

Нет радио и телевизора, нет книг и газет или они все прочитаны, но есть зато грейдер, молчаливый железный товарищ по ночному таежному одиночеству. На нем можно ехать. Пусть и не нестись со свистом, но все равно ехать, сквозь тайгу, с гиканьем, с отчаянным молодецким посвистом, под рев мотора, куда глаза глядят. Заводи!

Грейдер, если кто не знает, - это такой пугающе здоровенный механизм, помесь трактора и динозавра, мощный, с огромным железным ножом для сгребания снега или срезания слоев грунта. Страшный, ревущий, неповоротливо-разрушительный.

Непонятно, зачем завели это уголовное дело. Милиционерам, конечно, виднее, но с чисто обывательской точки зрения можно было бы ограничиться административным штрафом и, допустим, лишением премии. Ведь поступок-то вполне понятный и даже отчасти симпатичный. И не лишенный некоторого специфического величия. Все-таки угнать грейдер в тайгу - это вам не магнитолу из «Жигулей» украсть.

Воспитательница на «Лексусе»

У сотрудницы московского детского сада угнали Lexus RХ 330.

Неизвестный злоумышленник воспользовался невнимательностью женщины и похитил ее автомобиль, припаркованный возле дома № 86 по Ленинскому проспекту. Дама работает музыкальным руководителем в одном из столичных детских садов.

По данным правоохранительных органов, ущерб составил 1 млн. 100 тыс. руб. Возбуждено уголовное дело, ведется поиск преступников.

У дамы «Лексус» (был). Который подержанный стоит под пятьдесят тысяч долларов. Сколько новый стоит - страшно представить.

Дама, возможно, живет на Ленинском, 86. Это хороший дом. Очень хороший. Однушка в этом доме стоит полмиллиона долларов. А не особо большую трешку можно снять за пять тысяч в месяц. Большой, красивый дом. Кирпичный, сталинский.

При этом дама работает в детском саду. Наигрывает на фортепьяно незатейливые мелодийки, а дети подпевают. Противными нестройными писклявыми голосами.

Нет, все понятно, дама, наверное, просто любит свою работу, любит возиться с детьми. Такое нередко случается. Но все равно очень загадочный случай. Потому что, если у дамы авто за полсотни тысяч и квартира на Ленинском, 86, она обычно несколько по-другому реализует свою склонность к педагогической деятельности. Например, в качестве хозяйки дорогого частного детского сада. Или элитной детской музыкальной школы. Не из-за денег, а как хобби. Как жены и подруги богатых джентльменов владеют косметическими центрами и спа-салонами. «Дорогой, подари мне бизнес, надоело дома сидеть».

А тут - детсадовским музруководителем дама работает. Остается только произнести сакраментальное «У богатых свои причуды».

Училка довела

Александровский межрайонный следственный отдел следственного управления СКП РФ по Ставропольскому краю возбудил уголовное дело в отношении школьной учительницы математики за доведение до самоубийства ученика 9 класса.

В отношении учителя математики возбуждено уголовное дело по ст. 110 УК РФ.

Со ссылкой на данные проведенной проверки в прокуратуре сообщили, что в течение 2007 года учитель математики средней общеобразовательной школы № 2 села Александровского «предъявляла к одному из учеников 9 класса завышенные требования, систематически публично оскорбляла его, допускала рукоприкладство в отношении подростка».

При этом представитель прокуратуры отметил, что ни классный руководитель, ни администрация учебного заведения своевременно не выявили конфликт между учеником и преподавателем и не приняли мер по защите ребенка.

В результате ущемления прав и законных интересов учащихся в школе сложилась неблагополучная обстановка, связанная с нарушением морально-психологического климата. Потерпевший перестал выполнять задания преподавателя и посещать уроки, а 30 января 2008 года покончил жизнь самоубийством, оставив предсмертную записку с обвинением учителя в своей смерти.

Представитель прокуратуры подчеркнул, что своими действиями педагог нарушила требования федеральных законов «Об основных гарантиях прав ребенка в РФ», «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних» и «Об образовании». По результатам проведенной проверки пять должностных лиц привлечены к дисциплинарной ответственности. Начальнику отдела образования Александровского района объявлено замечание, а директору школы, двум его заместителям и классному руководителю - выговоры. В настоящее время решается вопрос об увольнении учительницы.

Человеческий материал течет, течет мимо. Месяцами, четвертями, полугодиями, годами. Совсем молодой, юный, неоперившийся человеческий материал. Противный, неотесанный, труднообучаемый, не слушающийся. Дерзящий, бестолковый, шумящий, разный. Поток, поток. Лица, затылки, усмешки. Человеческий материал.

И в какой-то момент начинает казаться, что можно себя особо не сдерживать. Можно орать, обзывать, унижать. Наказывать так и этак. Можно и бить, в принципе. А чего. Ничего страшного. Подумаешь. Одному подзатыльник, другого указкой по рукам, третьего говнюком назвать. Ничего с ними, оболтусами, не случится. Жаловаться никто не будет, как-то не принято это в сельской местности, не принято тут особо бороться за права человека. Построже, построже с ними надо. Человеческий материал требует суровой обработки.

В принципе, действительно, ничего обычно и не случается. Обычное дело. А тут вдруг - раз, и паренек повесился. Или отравился. Человеческий материал не выдержал обработки.

Вообще- то, если встряхнуться и еще раз перечитать эту новость, то как-то трудно во все это поверить. В то, что из-за стервозной, хамоватой математички убил себя пятнадцатилетний юноша. Не укладывается в голове. Ну, орет, ну, обзывает -да плевать. Плюнуть и растереть. Подумаешь, проблема. Отвесит оплеуху - пожаловаться родителям. В конце концов, забить на эту школу, перестать ходить - потом как-нибудь наладится (кстати, этот парень так поначалу и сделал). Трудно, трудно поверить в случившееся. Однако приходится. Потому что бывают люди, которые не умеют наплевать, нет у них этого спасительного пофигизма. А еще бывают люди, в том числе вот такие учительницы математики, служительницы абсолютного зла, которые умеют так морально подавить слабого молодого человека, что ему остается только лезть в петлю.

Дмитрий Данилов

* БЫЛОЕ * Андрей Ильич Огородников, блаженный, симбирский юродивый

Фрагмент жизнеописания

Двадцать восьмого ноября 1901 г. исполнилось ровно шестьдесят лет со дня кончины (последовавшей 28 ноября 1841 года) Андрея Ильича Огородникова, именуемого в народе «блаженным», симбирского гражданина, бывшего большую часть жизни прихожанином Вознесенского собора, в котором он любил молиться, освящал себя благодатными таинствами Покаяния и Причащения, наконец, напутствован был молитвами в загробную жизнь.

Не гражданские подвиги и не воинские доблести прославили Андрея Ильича Огородникова, а принятый им на себя добровольно с самых юных лет подвиг глубокого смирения и нищеты духовной, подвиг отречения от всех благ жизни и умерщвления плоти, подвиг так называемого юродства, которому он остался неизменно верен до последних дней своей жизни.

Андрей Ильич родился в г. Симбирске 4 июля 1763 года и назван именем в честь Свят. Андрея, архиепископа Критского. Родители его Илья Иванович и Анна Иосифовна Огородниковы были бедные симбирские мещане, проживавшие в подгорной части г. Симбирска, где Андрей Ильич и родился. По отзывам людей, знавших его родителей, они отличались благочестивою жизнью, и особенно мать его, которую прямо называют женщиною «набожною». До смерти родителей Андрей Ильич жил в их доме, под горою, на берегу реки Волги, а затем поступил на попечениe старшего своего брата Фаддея. С 1813 г., когда скончался и брат, Андрей Ильич имел приют у овдовевшей сестры своей Натальи, которая, как передают, единственно для него вышла из симбирской женской обители, куда поступила было, и служила ему чем могла всю свою жизнь при помощи благодетелей. К числу последних благодарная память относит, между прочим, одну из симбирских помещиц Е. А. Мильгунову, которая выстроила для него с сестрою хижину на дворе у племянницы его по брату Агафьи (на принадлежащем ныне в Панской улице гг. Сахаровым месте) и до самой кончины Андрея Ильича жертвовала ежегодно на его содержание по 60 руб. ассигнациями. До трехлетнего возраста Андрей Ильич был сиднем, пил и ел из чужих рук; потом стал ходить, но ничего не говорил, кроме «мама Анна», или просто «Анна», как звали его мать, и так во всю свою жизнь. До семи лет он носил обычную одежду; с наступлением же этого возраста совершенно перестал надевать и верхнее платье, и обувь, и неизменно зимою, в самые лютые морозы, и летом, не взирая ни на какие перемены погоды, стал бегать по улицам города босиком, в одной длинной рубахе, и с той поры сделался предметом благоговейного почитания и удивления для одних, сомнения и предубеждения для других и для некоторых, к счастью немногих, предметом насмешек и глумления.

Находились люди, которые склонны были считать Андрея Ильича безумным и деятельность его бессознательною. Между тем при внимательном взгляде на его жизнь нельзя не видеть, что все его внешние действия и поступки, особенно те, которые служили выражением его духовной жизни, запечатлены глубокой сознательностью и обнаруживают в нем совершенно естественное состояние ума. На обращаемые к нему вопросы он давал ответы звуками, жестами, движением рук или головы, утвердительные или отрицательные, смотря по смыслу речи, и, несомненно, вполне сознательные. Другие с твердым убеждением принимали его молчание за подвиг, с чем и нужно согласиться, так как не подлежит сомнению, что он не лишен был ни органа слуха, ни других органов для правильного произношения слов.

Андрей Ильич никогда не давал покоя своему телу. Одним из обычных занятий его после быстрых переходов и беготни из одной части города в другую было: стоять на одном месте по целым часам, перекачиваясь с ноги на ногу, подобно маятнику, из стороны в сторону, и твердя ему одному понятные звуки: «Бум, бум, бум», со взором, обращенным на какой-либо предмет. По временам уходил он на сутки и более из дома и скрывался в каком-либо тайном месте. Когда же открывали его убежище, с той поры он туда более не ходил.

Покойно лежащим Андрея Ильича увидали только на смертном одре. Спал он с самых юных лет весьма мало, да и то на голых досках или на земле. Случалось, что ляжет на лавку, а голову держит на вeсy, ни к чему не прикасаясь и ни на что не опираясь. Рубаха для него шилась, обыкновенно, с сумкой на груди, куда многие клали ему, и всегда почти насильно, милостыню, которую он или сам раздавал, или каждый, кто хотел, мог оттуда брать у него беспрепятственно. Впрочем, бывало и так, что насильно положенную милостыню он выбрасывал и, говорят, сразу находил в числе многих положенных в сумку разными лицами монет именно монету того лица, от которого почему-либо не хотел принять милостыню: причем у одного ничтожное подаяние брал, а у другого и ценное откидывал. Пища Андрея Ильича была самая простая; ни вина, ни мяса он не употреблял, а любил, по рассказам знавших его, чай и намазанный медом черный хлеб. По временам любил он кушать и сухие ягоды, которые разваривались для него в особом горшочке. Придет, бывало, домой и стучит по столу, приговаривая: «Мама», - давая этим знать своей сестре или племяннице, чтобы покормили его. От необыкновенного воздержания тело его было сухо, как трава, и очень легко. Кротость его нрава и незлобие были поразительны. Бывало, что являлся он домой избитый, выпачканный в муке или в смоле, потому что иногда, как выше сказано, служил предметом глумленья, наталкиваясь на пьяных или на дерзких людей, которые оскорбляли его своими низкими и пошлыми шутками и даже били. Терпел поношения и от невоспитанных и шаловливых ребят, которые, при встрече с ним, дергали его за рубаху и щипали тело. Несмотря на всевозможные издевательства, Андрей Ильич никогда не выходил из себя и даже не оборонялся, а, обыкновенно, оставаясь невозмутимым, отходил от оскорбителей. Но были случаи, что за издевательства над блаженным, помимо его воли и всякого желания, карал сам Господь. Так, в самый день похорон блаженного один мальчик лет 12-ти, издевавшийся над ним при жизни, подбежал на улице к его гробу и тут же, говорят, упал в страшных конвульсиях. Так дерзкий шалун на глазах всех был наказан за свое кощунство над блаженным и за оскорбления. Передают также, что незадолго до блаженной кончины своей Андрей Ильич забежал в лавку к одному купцу и, по обыкновению, стал мешать ему. Последний был крутого нрава, избил его и выгнал из лавки. Но потом в этот же день, когда стал закрывать одно из окон в верхнем этаже своего дома, потерял равновесие, выпал из него и едва не убился до смерти. Почувствовав свою вину перед блаженным, он тогда же послал к нему просить извинения. Незлобивый и кроткий Андрей Ильич простил обидчика, и последний поправился.

Как на особенность его характера следует указать на то, что он никогда не смеялся. Необычайность жизнеповедения Андрея Ильича приковывала к нему взоры и внимание всех окружающих: и бедных, и богатых, безвестных и знатных, и вообще людей всех сословий, званий и состояний. Уважение к нему, как к мужу праведной жизни и достойному почитания, стало заметно увеличиваться с 1812 года, т. е. с начала отечественной войны. Война эта воспламенила религиозную настроенность и чувство во всех сословиях русского народа. Многие из знатных дворянских фамилий стали посещать замечательные русские св. обители и в том числе Саровскую пустынь. Подвизавшийся здесь затворник Серафим, как выдавали за достоверное некоторые из жителей г. Симбирска, отказывал в благословении приходившим к нему симбирским богомольцам и, отсылая их в отечественный город к Андрею Ильичу, говорил: «Зачем это ко мне, убогому, вы трудитесь приходить, - у вас лучше меня есть, Андрей ваш Ильич».

Особенно же укреплению в народе веры в его праведность, веры, которая пережила много десятков лет, нисколько не умалившись в своей силе, и упрочению памяти о нем в последующих поколениях до нашего времени способствовали проявленные им дарования, например, прозорливость и другие, обнаружением коих служат разные обстоятельства его жизни, сохранившиеся о которых рассказы мы далее и изложим.

Во дни отрочества своего, когда мать его уходила на богомолье, Андрей Ильич пред возвращением ее довольно часто начинал обыкновенно кричать: «Мама-Анна». По этому признаку домашние догадывались о скором возвращении Анны Иосифовны домой, что, по отзывам их, и сбывалось действительно. Все, что подавал он встретившимся с ним, имело, говорят, особенное значение и смысл: кому, например, давались Андреем Ильичем деньги, тот вскоре разживался и богател, а кому предлагал он щепку или землю, тот умирал. Перед переходом дома в чужие руки или перед пожаром приходил он с метлой и начинал мести двор хозяина или выметал сор из дома, и домохозяин непременно лишался своего имущества. Так, г-жа фон Руммель передает в своих записках следующее. «Старинный дом наших родителей, где все мы родились, находился в приходе церкви во имя Святителя Николая (на том месте, где теперь красуется дом городского Общественного Управления); при нем был прекрасный сад. И не думали никогда наши родители его продавать… Но вот прибегает однажды в наш дом Андрей Ильич, никогда в этой местности города раньше не бывавший, и начинает из всех углов выметать сор. Все семейные тут же сказали, что из этого дома нам придется выехать. И что же? Совершенно неожиданно, месяца через два после этого, дедушка И. А. подарил матери нашей прекрасный каменный дом на Большой улице, куда мы и переехали».

Раз забежал блаженный в дом к г-же Быковой, когда она, оправившись уже после родов, шла в баню; прошел в ее спальню, лег на диван и, сложив на груди руки, вытянулся, как мертвец. Г-жа Быкова, шедши из бани, простудилась и в скором времени на этом же самом диване скончалась. Мать инокини, которая передала это последнее событие, мучилась родами несколько дней, но едва взбежал на крыльцо их дома Андрей Ильич, она тотчас же разрешилась от бремени сыном и пожелала, чтобы восприемным отцом последнего был он. Потом после сороковой очистительной молитвы отправилась она с новорожденным к Андрею Ильичу. Завидев гостью, входившую в убогую его хижину, Андрей Ильич бросился к божнице, взял образ Ангела Хранителя с соловецкими чудотворцами и положил его на крестника своего, хотя никто не говорил ему, что при купели поминали его, как отца восприемного.

По окончании курса в Казанском университете крестник Андрея Ильича, приехав домой, пожелал поздороваться с ним и попросить его благословения, но, по брезгливости, не решался поцеловать его руку, потому что обе его руки всегда бывали испачканы. Забежавший на этот раз в дом родителей крестника Андрей Ильич подал знак няне, чтобы она вымыла ему руку, которую затем и подал крестнику поцеловать; потом, обнявши его, дал поцеловать ему и голову свою.

Означенная няня осуждала однажды Андрея Ильича, говоря: «Какой он святой, все чай пьет», а он вскоре, побывав в этом доме, напился помоев из лохани и скрылся.

Одной из благородных девиц, проживавших в доме кн. X., однажды угрожала почти неминуемая опасность от соблазнов. Андрей Ильич, не взирая на то, что никогда не бывал в этом доме, прямо подбежал к двери ее спальни и закричал на весь дом: «Анна, Анна», когда же завидел ее, стал еще больше кричать и, толкая из дверей, так строго и проницательно посмотрел на нее, что та не могла, говорит, забыть его взгляда до тех пор, пока совсем не оставила этого дома. Когда же, решившись на это, пожелала она, в знак благословения Божия на перемену места, встретиться еще раз с Андреем Ильичем, вдруг, говорит, «вижу на конце улицы пыль, а за ней и подбегавшего Андрея Ильича, который подал мне руку и тем успокоил меня совершенно».

Неоднократно случалось, что Андрей Ильич, где бы ни завидел г-на Орж…, стяжавшего в Симбирске незавидную известность своим вольнодумством, бросал в него камнем или кирпичом.

Известный в симбирской епархии покойный пpoтоиерей села Бурундук, Буинского уезда, Алексей Иванович Баратынский рассказывал священнику с. Беденьги Л. М. М-му, ныне протоиерею Симбирского Вознесенского собора, что, в бытность учеником симбирской духовной семинарии сначала о. Баратынский относился к блаженному Андрею Ильичу скептически и далеко не считал его за того, за кого принимал его народ. Но вот однажды шел он толкучим рынком, будучи почему-то в это время очень голоден, денег же на покупку хлеба при себе не имел; вдруг откуда-то появился Андрей Ильич, на бегу вынул из сумки половину булки, сунул ему в руки и продолжал бежать далее. Это обстоятельство заставило о. Баратынского изменить взгляд на Андрея Ильича. По прозорливости Андрей Ильич всегда узнавал, с каким кто усердием приносил ему гостинцы. Один семьянин нес ему большую коврижку, но дорогою подумал: «Зачем это я такую большую коврижку несу ему? Верно, не скушает сам всей; лучше бы детям уделить половину». Андрей Ильич принял коврижку, но отломив себе кусочек. Остальную часть возвратил принесшему ее. Другой нес ему яблоки в платке, и жаль ему стало отдать вместе с яблоками и платок; но Андрей Ильич, выложив яблоки, отдал платок этот назад и, таким образом, дал понять, что не нуждается в невольном подарке.

Раз он неожиданно вбежал в хижину одной почитавшей его бедной мещанки, а у нее в эту пору варились щи. Схватив руками из пылающей печки горшок со щами, Андрей Ильич бросил его на пол и скрылся. Бедная женщина сначала тужила об утрате своих щей. Но при уборке черепков разбитого горшка на дне его нашла огромного паука, который, конечно, мог бы отравить ее чрез употребление щей.

Рассказывают и другой подобный случай: проходя мимо лавки, Андрей Ильич разоткнул у бочонка с маслом отверстие, из которого наливалось масло; масло вылилось, чем он навлек на себя гнев хозяина. После же оказалось, что на дне бочонка лежал мертвый гад.

Одной из сестер симбирской Спасской обители П. С. Андрей Ильич предсказал иноческую жизнь, а бывшей при ней в эту пору матери скорую кончину; при виде последней он лег и вытянулся, как мертвец, скрестив руки на груди.

Другая инокиня той же обители Антония рассказывала, что раз игуменья передала ей письмо, только что полученное с почты. «Я, говорит, вышла в другую комнату, а тут Андрей Ильич пьет чай с блюдечка, стоявшего на полу. Едва развернула я это письмо, чтобы прочитать, как старец начал вырывать и бросать его и прятать от меня то под кровать, то за шкаф. Потеряв терпение, я говорю ему с досадою: „Что это, Андрей Ильич, не даешь ты мне прочитать письмо“, а он все одно и то же делает: вырывает письмо и прячет его, а в рот мне сухарь сует. Наконец не без труда отняла я письмо; но едва пробежала его, как узнаю о кончине сестры-благодетельницы. Тогда только поняла я, отчего Андрей Ильич не давал мне читать письмо это».

Еще более замечателен следующий случай. Помещик симбирской губернии П. А., терзаемый ревностью, отправился однажды в дом девицы А…, куда ходила, для духовных бесед с духовным отцом, его супруга, чтобы убить последнюю, как подозреваемую им в нечистой связи. Но при выходе из ворот квартиры встретился с ним неожиданно Андрей Ильич и, загородив ему дорогу, начал кричать на него и толкать назад - домой. Изумленный П. А. волей-неволей должен был уступить блаженному и воротился домой, не исполнив своего намерения. То же самое противодействие со стороны Андрея Ильича встречал он и после раз до двух; но, наконец образумившись, сказал своей супруге, женщине благочестивой: «Благодари Андрея Ильича, что осталась ты жива: не жалея себя, я шел было убить вас, но Андрей Ильич не пустил меня». Это не раз рассказывала сама супруга этого помещика, примерная подвижница А. П., когда проживала в симбирском Спасском женском монастыре.

В 1825 году привезли в Симбирск одного из местных помещиков, П. А. Л., который в припадке умопомешательства ужасно богохульствовал. Неожиданно явился в квартиру помешанного Андрей Ильич и, по обыкновению своему, начал качаться из стороны в сторону; когда же опечаленная мать больного Т. Е. хотела предложить сыну через слугу ломтик арбуза, Андрей Ильич останавливал слугу и, толкая назад от помешанного, проговорил, к изумленно всех, вслух: «Он Бога бранит».

А лет за 10 до этого обстоятельства та же самая Т. Е. чувствовала ужасную тоску. В таком положении вели ее раз из церкви; на паперти встретился с ней блаженный; она поклонилась ему и сказала: «Застрадалась я, помолись ты за меня». Андрей Ильич, сказав ей в ответ: «Будешь здорова», тотчас же скрылся. Госпожа эта действительно от своей болезни вскоре избавилась.

Однажды - это случилось также в 1825 г. - вбежал Андрей Ильич в дом служившего тогда советником А. Ф. С. и, схватив медные деньги, лежавшие на окне, совал их зятю его Павлу А. Л. и супругe его Ф. А.; когда же они клали эти деньги на свое место, он опять подавал их, делая при этом вид, как будто бы считает их. И что же? В непродолжительном времени вышеупомянутый г. Л. получил должность казначея.

Племянница Агафьи Фад., у которой Андрей Ильич жил, тетка рассказавшей настоящее происшествие А. А. П-ховой, сильно заболела. Указывая на больную, Агафья просила Андрея Ильича помолиться о выздоровлении ее, а он показывал жестом, чтобы ее положили в передний угол, как кладут обычно усопших. Спустя немного времени больная скончалась.

По рассказу А. Г. Сап-никовой, Андрей Ильич ходил нередко к секретарю Консистории Прозорову. В одно из посещений хозяева, узнав о его приходе, стали искать его в своих комнатах и нашли лежащим на составленных стульях в переднем углу, подобно покойнику. Вскоре после этого в семействе г. Прозорова был случай смерти.

Одна заволжская помещица однажды к празднику прислала Андрею Ильичу воз провизии: масла, яиц, круп, меду и т. п. Тогда было крепостное право, и госпожа эта плохо кормила свою прислугу. Что же? Андрей Ильич не принял ее подарка; все кадочки и мисочки вынес назад из своей хижины, куда их внесли, уложил в телегу и жестами давал знать, чтобы все это везли назад.

Кроме прозорливости, многие замечали в блаженном Андрее и другие необыкновенные действия.

Так, сказывалось, что Андрей Ильич иногда голыми руками вытаскивал из пылающей печи чугунные горшки, нередко целовал кипящий самовар, причем, случалось, весь обливался кипятком, и однако ж это нимало не вредило ему. Нередко по целым ночам простаивал он в снеговых сугробах. В таком положении не раз заставал его перед алтарем Вознесенского собора духовник его, священник этого собора В. Я. Архангельский, когда приходил к утрени. Некоторые видели его также стоявшим в трескучий мороз в воде в озере Маришке.

Одну даму, любимую им, исцелил он коврижкой, и вот каким образом: к этой даме шла знакомая ей бедная женщина для посещения и, встретившись с Андреем Ильичем, умоляла его дать ей что-нибудь на исцеление любимой им Ф. И. Блаженный подал этой женщине коврижку; больная, жестоко страдавшая пред этим бессонницей и признанная врачами безнадежною, отведав этой коврижки, вскоре заснула, а затем оправилась и выздоровела.

Близ хижины, в коей проживал Андрей Ильич с сестрою, жила на дворе одна престарелая нищая, одержимая нечистым духом. В припадке беснования старуха эта кричала, что тяжко ей в присутствии блаженного Андрея и чтобы ушел он куда-либо из дома; а он, говорили, не внимая этому, иногда совал ей, что поднимал с полу, и она успокаивалась.

В постоянном подвиге и всевозможных лишениях прожил Андрей Ильич 78 лет. Перед своею смертью от телесной слабости и изнеможения он слег в постель (21 ноября 1841 г.). Заслышав о его болезни, народ во множестве стекался к нему как бы за благословением и напутствием для жизни, считая за великое счастье поцеловать его руку. Без всякого зова перебывало у него за это время также почти все городское духовенство. 23 ноября он пожелал в последний раз причаститься Св. Тайн. В этот день после ранней литургии духовник его о. В. Я. Архангельский прибыл с Св. Дарами в карете, любезно предоставленной для этого глубокой почитательницей Андрея Ильича Екатериной Алексеевной Столыпиной. После исповеди с редким благоговением причастился Андрей Ильич Св. Тайн. По свидетельству очевидца, в это время на лице его отражалась неземная радость. Во время приобщения одна из присутствовавших, опасаясь, чтобы Андрей Ильич не подтолкнул и не пролил Св. Дары, хотела было держать его руки, которыми он обыкновенно размахивал; но духовник блаженного остановил ее, заметив, что «бояться нечего». Вечером того же 23 ноября над ним совершено было таинство Св. Елеосвящения, во время которого он, находясь на своем ложе, держал свечу сам, а когда духовник подносил ему Евангелие, с необыкновенным чувством брал его обеими руками и крепко прижимал к своим устам. Пред кончиною всю ночь почти духовник провел у постели его и вслух умиравшему читал акафист Успению Богоматери, а потом и отходную, вслед за которой, а именно в 4 часа пополуночи 28 ноября 1841 года Андрей Ильич тихо и безболезненно скончался.

Кончина блаженного взволновала не только жителей города, но и народ окрестных селений на значительное расстояние.

Стечение к хижине его людей всякого сословия было чрезвычайное, улица была запружена экипажами; все стремились отдать последний христианский долг усопшему. Полиция и жандармы оберегали вход в тесную хижину, где покоились останки блаженного, впуская народ по очереди. Возможность заказать гроб для покойного почиталась за счастье и честь и оспаривалась многими его почитателями. Честь эта была предоставлена одному столяру, который, по словам племянницы Андрея Ильича, еще за несколько лет ранее в ноги кланялся, чтобы никому не заказывали, кроме него, гроб для блаженного. Рубаха для усопшего была сшита сестрами Андреевыми: они же надели на него старинный восьмиконечный вызолоченный медный крест. Другие принадлежности для погребения, как-то: бархат для обивки гроба, дорогие покровы, множество подсвечников с большими и тяжеловесными свечами - все доставлено было от своего усердия богатым купечеством и знатным дворянством. В богатом гробе, в обычной длинной рубахе и босой, как ходил при жизни, Андрей Ильич покоился 5 суток в своей маленькой, тесной хижине. День и ночь без перерыва здесь служились панихиды и толпился народ. 3 декабря останки блаженного торжественно были перенесены, с благословения apxиепископa Анатолия, в Вознесенский собор ко Всенощному бдению, по совершении которого во всю ночь при гробе отправляемы были панихиды. Однако шесть суток прощания с покойным сначала, при невыносимой духоте и жаре, в его хижине, а потом в теплом храме не имели влияния на тело умершего: тление не касалось блаженных останков и запаху не было; старец покоился с отражением умиления и радости на лице, что в совокупности еще сильнее подогревало народное благоговение и окончательно подтверждало всеобщее признание его праведности.

Могила Андрея Ильича находится на южной стороне монастырского храма, около южной стены. Вскоре после погребения Андрея Ильича на ней положен был камень в виде гроба, а на камне чугунная плита с надписью о происхождении, времени рождения и кончины его. В таком виде могила блаженного сохранялась до 1893 года, когда, по мысли и почину Преосвященного Симбирского Варсонофия, на пожертвования благотворителей из симбирских граждан поставлен над нею прекрасный чугунный памятник (весом до 400 пудов) с находящимся внутри его живописным изображением блаженного, списанным с имеющегося у бывшей игуменьи Спасского женского монастыря Евфросинии портрета.

Когда пришло время для постановки памятника, очистить место над могилой и вскрыть последнюю, Преосвященный сам назначил для этого день и час; но во избежание стечения народа и вполне возможного народного возбуждения приказал хранить это в тайне. К назначенному времени Владыка явился в Покровский монастырь и при участии членов Консистории и монастырской братии совершил панихиду. В ожидании разрытия могилы Преосвященный остался в находящихся при монастыре своих покоях. Ворота монастыря были заперты, и очень немногим, кроме работавших, пришлось быть при вскрытии могилы. При раскопке могилы земля оказалась настолько сильно пропитанной водою, сверху до свода склепа, что представляла собою местами грязь (особенная сырость места объясняется стоком на могилу дождевой воды с крыши храма), а самый кирпичный свод склепа до того размяк и разложился от сырости, что буквально обратился в глину. По очищении земли со свода склепа, к могиле блаженного вновь явился Преосвященный и, в его личном присутствии, свод склепа был разобран. Присутствовавшие увидали обитый фиолетовым бархатом и серебряным позументом гроб, поставленный вплоть к южной стене храма. При этом все обоняли исходящее из могилы благоухание. Желая проверить действительность последнего явления, каждый из присутствовавших старался сверить свое впечатление с впечатлением других бывших при этом лиц. И торжественность испытанного ощущения вполне подтвердила наличность указанного явления. Для утверждения основания под памятник гроб блаженного пришлось передвинуть на середину могилы. Несмотря на сырость могилы, гроб оказался настолько сохранившимся, что даже деревянные (посеребренные) ножки под ним остались целыми, и потому перестановка его на средину могилы и затем, по утверждению основания для памятника, на прежнее место совершилась без всякого повреждения. Несколько загнившим найдено дерево лишь сверху той части гроба, где должны находиться ноги усопшего. Преосвященный Варсонофий имел сильное желание вскрыть гроб, но под влиянием необъяснимого страха и по соображениям предосторожности не решился на это. Предусмотрительность побудила Преосвященного оставить могилу блаженного только тогда, когда над гробом был сделан новый свод. В скором времени был поставлен над могилой блаженного и изготовленный новый памятник, имеющий напоминать последующим поколениям в благочестивое назидание о подвижнике юродивом и свидетельствовать о благоговейном почитании его памяти согражданами.

Печатается с сокращениями по изд. - Симбирск. Типо-литография А. Т. Токарева, 1902 г.

Лахтин М.Ю. Бесоодержимость в современной деревне

Историко-психологическое исследование

Доклад, читаный на заседании Псих. о-ва 5 декабря 1910 года. Печатается с сокращениями по изданию: М. Лахтин, «Бесоодержимость в современной деревне». М., Типо-литография бр. Менерт, 1917.

Вера в одержимость встречается на всех ступенях культурного развития народов. У диких племен она неразрывно связана с общим анимистическим истолкованием Вселенной. У народов цивилизованных она является пережитком прошлого и разделяется главным образом теми элементами, которые еще не успели приобщиться к культуре. Едва ли не самым ярким выражением веры в демоноодержимость у первобытных народов являются черепа с трепанационными отверстиями прижизненного происхождения, которые находили в неолитических напластованиях почти всех стран Старого и Нового Света: во Франции, Португалии, Польше, России, Алжире, С. Америке, Перу, на Канарских островах. Как показали исследования целого ряда антропологов (Пруньера, Берже, Сузе и, в особенности, Брока), отверстия в черепе производились с целью открыть выход духам, духам злобы, проникшим в организм человека и вызвавшим в нем болезненные расстройства. Как далеко идут в этом отношении некоторые первобытные народы, свидетельствует современное население острова Увеа, переживающее каменный век, т. е. находящееся на той стадии культурного развития, на которой находилась Европа в неолитическом периоде. По свидетельству Элла и Георга Турнера, болезнь изгоняется у них из пораженного ею человека через особое отверстие, просверливаемое в черепных костях. Операция эта имеет такое широкое распространение, что редко среди туземного населения встречаются лица, не имеющие дыры в голове.

Вера в одержимость находится обыкновенно в самой тесной зависимости от религиозных практик народа, от существующей у него мифологии. Так у японцев чрезвычайно распространена вера в одержимость лисицами. По исследованиям доктора Шимамура, в провинции Гзино все население сплошь верит в существование особых маленьких лисиц, проникающих в организм человека через промежутки между ногтями и мясом…

Исконные народные верования в демонов и духов с принятием христианства нисколько не утратили своей силы, а переменили лишь форму. В реальности бесовских сил не могло быть сомнения. За них говорили слишком авторитетные свидетельства святых и в особенности пустынников и отшельников, которые всю свою жизнь вели борьбу «с врагом рода человеческого». Описанием козней дьявола полны все жития святых. Свв. Антоний и Павел, спасавшиеся в Египетской пустыне, утверждали, что эта пустыня полна бесов. Бесовским наваждениям подвергались епископ Нифонт, св. Никита, препод. Пахомий Великий и др. Самым удобным временем для искушений являлась ночь, которую инок в силу особого характера русского благочестия часто проводил без сна и в непрерывном молитвенном бдении.

Народным явлением бесоодержимость становится к ХV веку. Одним из наиболее древних является сказание о некой Матрене, которая «плотною похотью со своим мужем смесися, на утро же, Божьяго суда не убояся, приступи к мощам св. Савостьяна и се внезапно парази ю дух перед всеми людьми и сотвори беситися…»

Ей не помогли ни молитва пресвитера, ни «волшебство», так как «более же легиона бесов вниде в ню».

Из сказаний о бесноватых заслуживает упоминания также рассказ о некоей Соломонии, дочери одного священника г. Устюга (1661). Рассказ этот сохранился в нескольких вариантах. В первую брачную ночь молодой муж Соломонии, «скотский пастух», вышел из избы «телесныя ради нужды»; этим моментом воспользовался бес и вселился в Соломонию, и «ощутила она у себя в утробе демона люта». С этого времени каждую ночь стали посещать ее бесы в виде прекрасных юношей и жили с нею блудно. И родила она от демона шесть чертей. Соломония была больна 11 лет, когда, наконец, Христа ради юродивые Прокопий и Иоанн разрезали ей утробу, вытащили оттуда чертей и убили их кочергами на помосте.

Теперь я перехожу к наблюдениям, произведенным мною минувшим летом и записанным под моим руководством лицом, хорошо знакомым с народным бытом и вполне опытным в психиатрии.

Весной и летом 1909 года в приходе села Троицкого Московской губернии, расположенного в пяти верстах от железнодорожной станции и верстах в шести-семи от города, известного более по имени находящегося там монастыря, появилось сразу несколько «бесноватых». Женщины эти страдали какими-то припадками, проявляющимися особенно бурно во время церковной службы и церковных обрядов и вообще в связи с какими-нибудь религиозными представлениями. По всеобщим заявлениям, они были испорчены, в них вселился бес; то же говорили про себя и они сами. Одна из женщин, Клавдия Фадеева, деревни Хомутово, в версте от Троицкого, во время припадков кричала, пела петухом, лаяла собакой, мычала, блеяла овцой, неприлично бранилась, богохульствовала и т. д. Другая, Василиса Большакова, той же деревни, всегда здоровая и бойкая, обращала на себя внимание прихожан за обедней во время причастия, когда ее начинало «ломать», как говорят крестьяне, и она кричала, плакала и могла причаститься с большим трудом и только при помощи других лиц, которые ее подводили насильно, после чего она как бы лишалась сознания. Указывали одновременно и еще на одну женщину, тоже из ближайшей деревни; тогда как прежде ничего подобного в округе слышно не было.

Исследования начаты были со двора Фадеевых.

Больная Клавдия Фадеева, деревни Хомутово, неграмотная, 30 лет, замужняя. Мать ее, Матрена Строева, питомица Воспитательного дома, 50 лет. Умная, словоохотливая старуха, рассказывающая необыкновенно образным, стильным языком, просто, сильно и ярко, - то, что в старину называлось «сказывать» и что создавало главную прелесть народной поэзии. Отец больной Матвей Строев, около 70 лет, здоров. Дед больной умер «желчью», бабка - от сужения пищевода. Матрена Строева носила дочь Клавдию благополучно; роды были тоже нормальные.

Больная была довольна вниманием лиц, желающих ей помочь, но потом стала отказываться от лечения, утверждая, что «эти доктора нам не годятся», и уклончиво намекая, что дело тут не в болезни, и обыкновенные лекарства не пригодны. «Я этих пузырьков-то, может, несчетно выпила», - с презрением говорила она.

По показанию матери и самой больной, Клавдия росла девочкой здоровой, особых болезней не было, если не считать кори в 17 лет. Больная единственная дочь и носит на себе некоторый отпечаток этого, до известной степени исключительного положения. Она, очевидно, привыкла сосредоточивать на себе внимание, пользоваться несколько большими, чем другие девушки, заботами родных. Она богомольна, но «особо не молилась, ходила в церковь, когда можно». У нее было много женихов, что Клавдия объясняет тем, что она «смирная»; но приходилось выбирать такого, который бы пошел «в дом», т. е. поселился с женой у родителей жены, вошел в их хозяйство. А «в дом» хороших не было. Клавдия была общительна, ходила гулять с девками и ребятами, но что означает «нравиться», по ее словам, не понимала, ценила в мужчинах только скромность и трезвость. Замуж ей идти не хотелось, она мечтала поехать в Москву «в люди». Один из местных крестьян, который отличался особенною грубостью и вообще «никому проходу не давал, ругался», как только напивался пьян и начинал браниться с ее отцом, говорил во всеуслышание, будто он, Матвей Строев, живет со своей дочерью Клавдией, и что оттого она не выходит замуж. Раз он так «срамил ее» на улице, что на него подали жалобу, и он десять дней сидел под арестом, а в другой раз, когда его опять осудили, просил прощения, кланялся в ноги Клавдии при всем «мире», и его простили.

На 23- м году Клавдия вышла замуж за Василия, питомца Воспитательного дома из другой деревни, столяра. Шла она охотой, но особенно не любила. Относится и теперь к мужу очень критически.

Родные жениха не ладили со Строевыми, родными Клавдии, ссорились главным образом из-за того, сколько времени им гулять на свадьбе: Строевы не хотели, чтобы они долго оставались у них, - «погостили, и будет». Да и вообще жениховой родне не хотелось отдавать его «в дом». На девичнике вздорили, и кто-то из родни Василия сказал: «Надо сделать так, чтобы ни вам, ни нам хорошо не было». Во время венчания в церкви, когда на молодых надели венцы и повели вкруг аналоя, венцы вдруг закачались. Клавдия сказала об этом свахам, но те промолчали. Дома, по приезде от венца, Клавдия почувствовала, что ей «ударило в голову», сделалось что-то вроде дурноты, так что она не могла сидеть за чаем и легла; муж тоже стал как больной, хотя она не заметила, чтобы он много выпил.

В эту первую брачную ночь случилась и еще одна неприятность. Когда их уложили, молодой так «ослаб», что она опять подумала, не напоили ли его, чтобы сделать ей «насмешку». Дружки и родня, по обычаю приходившие «наведываться», стали приставать, а один мужчина («Петр кузнец, который завсегда по свадьбам дружком ездит») напился и принялся срамить молодую, намекая на клевету, «что говорят, то, стало быть, правда». К Петру присоединились свахи: «Знать, правда». К рассвету, однако, все обошлось благополучно, и молодые стали мужем и женой.

Клавдия не говорит, чтобы все это сильно ее расстроило. Однако, как только встала она утром, так почувствовала боли в животе и не могла ничего есть, а на второй или третий день вдруг заболели у нее ноги, так что больная лежала и могла с трудом передвигаться только по избе.

Боли ног длились больше недели, а когда полегчало, «ударило из ног в бок, лопатку»; а потом «взошло в живот», причем во время наступления болей Клавдия нащупывала какой-то желвачок, которого, однако, Матрена найти не могла. Боли усиливались, «грызло в паху», больная советовалась с одной женщиной, которая заговаривала ей грыжу, «грызла зубами». Болели у нее в то время и руки, как бы немели и отнимались, не было в них никакой силы, трудно было доить и шить. Рожала два раза двух девочек.

Муж ее живет постоянно в Москве, ездит к ней; и она ездит к нему. Клавдия особо не жалуется на мужа, а Матрена намекает, что у них много неприятностей, что с тех пор, как она сильно болеет, он стал отдаляться от нее. После последнего ребенка лет пять уже они, по-видимому, не живут друг с другом.

Два года тому назад у Клавдии умерла летом девочка, болезненная, очень ее утомлявшая. Клавдия как будто и рада была, уж очень намучилась, но, тем не менее, стала сильно тосковать. На второй неделе у нее на лице выступил румянец, так что Матрена радовалась поправке дочери, а вслед за тем она начала быстро толстеть. Скоро всем стало очевидно, что толщина ее ненормальна, болезненна. На деревне стали говорить, что она так растолстела потому, что муж купил ей в Москве «человеческого жиру», и даже умный и грамотный мужик, «начетник Федот», как его называют, сказал при встрече с ней: «Сама виновата. Залечилась у докторов-то, напилась человечьего жиру». Важно отметить, что доктора, к которым она обращалась, не признавали боли. Так длилось до Великого поста нынешнего 1909 года.

Больная и ее родные отмечают, что обыкновенно она говела в начале поста, последние же годы все стала откладывать, «все отлыжка: то нельзя, то больно заболела»; так было и тут.

Как- то она пошла собирать у реки камень с односельчанкой Татьяной Ежовой. Татьяна, молодая красивая баба, выдана была два года назад за хомутовского крестьянина, сына Степана Ежа, человека хилого, бледного, небольшого роста; детей у них не было; с семьей мужа она не ладила, ссоры доходили до того, что она ушла к отцу. Татьяна ездила в Москву, к «брату Якову», который сказал ей, что она «не сама дурит, а сидит в ней бес».

На реке, собирая камень, Татьяна стала советовать Клавдии непременно поехать к брату Якову. «Что бы он тебе сказал? Может, велит операцию сделать, или что?» Но Клавдия не согласилась, сказав, что «не охотница ходить по ворожеям». С тех пор родные стали приставать, почему это она не говеет и посылать к мужу и к Якову. Клавдия даже обругала мать: «Да ну, уж вы, старухи, охотницы к колдунам-то ходить». Однако мать не унималась, пошла к молодой Ежихе и принесла оттуда известие, что Татьяне стало от Якова лучше. Муж Клавдии решительно велел ей приезжать к нему в Москву, чтобы отправиться к Якову, и Клавдия подчинилась.

Предварительно оба решили поговеть. Клавдия особенно боялась причащаться и просила мужа, в случае, если что с ней «приключится», подвести ее к Святым Дарам насильно. Однако причастилась Святых Тайн благополучно и была очень довольна.

На другой день пошли к Якову.

Оказалось, что его «забрала полиция», т. е. что принимать ему запрещено. Огромная толпа ждала у запертых ворот. Пошли в чайную дожидаться. Клавдии уже страшно хотелось его видеть. Наконец сказали, что можно идти, околоточный отпер дверь.

Яков среди икон и лампад стоял на коленях и читал книги. Как только дверь к нему отворили, Клавдия начала «трястись», закричала, заплакала и упала. Народ бросился поднимать, но Яков сказал: «Ничего ей не сделается. Не поднимайте». Клавдия встала и так «блажила», что Яков уговаривал ее: «Ах ты, бесстыдница, народ слушает»; но она «никаких данных не принимала».

Яков сначала лечил других, потом наконец положил Клавдию на свою постель и стал ее «прослушивать». Постель у него низенькая; он становится на колени и «колотит» больную своей головой в живот, слушает ухом и «дошел так до груди и ног».

Как только Яков ударил ее своей головой «по брюху», так и заявил во всеуслышание: «Вот он - в животе сидит. Потом приказал накрыть шалью ее и себя, чтобы «больше душило», и велел ей кашлять и плевать. Клавдия начала откашливаться и кричала: «У меня мало», но Яков возражал: «Тебе не воз плевать». И продолжал приказывать: «Больше кашляй».

Больная кашляла изо всех сил. Вдруг она начала кричать не своим голосом: «Во какого он разбил журавля… Я шел ногами, шел… и когтями ей всю глотку ободрал». Народ плакал. А Яков говорил им: «Вот, православные, вы не верили, что бес в человеке бывает, а вот какой бес-то в ней сидел, самый ахальный, не думал я его и побороть». Клавдия кричала: «Я частями буду выходить. Кабы ты к Якову не пошла, я бы через десять лет, как бы стал разом выходить, так бы тебя и задушил. А он разбил меня частями, ужалел твою душу».

Вернувшись домой, она чувствовала сильную слабость, через день пошла опять. Когда она вернулась в деревню, от крика у нее совершенно пропал голос.

Дома ей еще похужело, стало ее «ломать», и она кричала, не переставая, день и ночь, а на Страстной, в великую пятницу пела, лаяла, кричала петухом, мычала коровой, блеяла овцой и т. д. и все время ругалась, богохульствовала, дралась. Пасху продолжалось все то же, так что старуха Матрена думала, что сойдет с ума. Бабы со всей деревни сходились слушать, и всяким пересудам не было конца.

Муж послал Клавдии из Москвы от брата Якова образ Феодоровской Божией Матери. Но она «зачуяла» еще, когда образ был в дороге, начала кричать, что не хочет его, и стала страшно богохульствовать. «Чего тебе надо? - кричала она, пересыпая речь ругательствами - Каку таку еще беспаспортную везут? Не хочу я тебя. Сюда по машине приедешь, а отсюда назад по шпалам пойдешь» и т. д.

Клавдия говорит об этом времени довольно смутно и рассказывает, что плохо помнит и что она не сознавала вполне, где находится, и не узнавала своих. Ей, например, казалось, что она в Подольске, в какой-то больнице; она звала какого-то доктора Сергея Сергеевича и няню Екатерину Ивановну, принимала за этих лиц окружающих, требовала телятины, чем вызывала уже общий смех.

После Пасхи ее опять отправили к Якову.

Снова причастившись по его приказанию, она пришла к нему и на этот раз начала его «грызть», как выражается больная, «всячески срамить». Она кричала: «Братец Яков, позвольте мне распорядиться, я всех узнаю: кто здесь вор, кто вас испытать пришел и кто непутный». Потом Клавдия стала «выкликать», кто и когда ее «испортил», причем показывала на сестру и сноху мужа: «Испортила Катька, испортила Варька, - кричала она, - сделали под венец… натыкали булавок». Клавдия, между прочим, просила: «Брат Яков, отрежь мне язык, очень ругаюся». Но он возразил: «Не ты ругаешься, а бес в тебе». «Брат Яков, - говорила Клавдия, - меня предлагают в Подольск в безумный дом». Он на это отвечал: «В тебе безумия нет, какая же ты безумная, если все помнишь. А посажен в тебя бес».

Клавдия была у Якова раз пять, и становилось ей только хуже. В это время в Москву приехала и еще одна ее односельчанка, Василиса Большакова, также с целью посетить Якова и также потом заболевшая.

Больная Василиса Федоровна Большакова, 37 лет, деревни Хомутово, питомица Воспитательного дома. В детстве не помнит никаких болезней. Баба на вид крепкая, здоровая, с задорным веселым лицом, бойкая на словах. Часто краснеет, во время рассказа волнуется. Детство было не из легких: по словам больной, она «всего насмотрелась». Приемная мать ее «пошла на тот свет от побоя»; ее все время колотил муж, приемный отец больной; наконец повредил ей шею, зашиб позвонки, и она скончалась. Сам он жив до сих пор, только «стал плох дыханием», ему девятый десяток. Василисе приходилось всегда очень много работать. Работница она, по отзывам окружающих, прекрасная. Замуж вышла 20-ти лет, тоже за воспитанника Воспитательного дома, который ей нравился. Малый красивый, работящий, но «привержен вину»; в пьяном виде невыносим, скандалил даже на девичнике.

Как только Василиса после венца слезла со ступенек церкви, так началась у нее боль живота. Дома после венца снова был скандал. Потом все шло хорошо. Было четверо детей, в живых осталась одна. Первое время очень мучилась животом, страдала ужасно два с половиной года до первых родов. Теперь она здорова, детей нет уже семь лет; отчего, не знает сама. С мужем продолжает жить хорошо: то он к ней, то она едет к нему в Москву.

К Якову она шла весело, но когда увидела его, сильно испугалась, потому что Яков очень уродливый. Начал он ее «прослушивать», причем приказывает дышать и кашлять. Василиса начала плакать и кричать и все время изо всех сил кашляла. Яков все приказывал: «Дыхни; кашляй», и она кашляла до той степени, что «харкотина летела кусками». Яков заявил, что «бес в ней сидит». Она была у Якова всего пять раз, и каждый раз ей все было хуже. Ходила она потому, что он «растревожил в ней беса», который в ней сидел, но которого она не замечала, «разбивает его частями» и выгоняет. Дома у Василисы все время тоска; она плачет, плохой аппетит и плохой сон. Яков велел ей чаще причащаться, и она это исполняет, но всякий раз ее при этом «ломает». Во время Иже Херувимы ей корчит руки, она вся синеет, «людям видно». За выносом ее трясет; потом, пока дети причащаются, она терпит, а как станет подходить к чаше, так ударяет ей в голову - от лба к затылку, она начинает плакать, рыдать и наконец «ничего не помнит».

Так как бесоодержимость тесно связана с народными верованиями, то интересно отметить отношение к этому вопросу местного духовенства. Священник села Троицкого пользуется сочувствием крестьян, устраивает чтение в школе, человек добрый, и тихий, подавленный тяжкими условиями жизни. У него огромная семья и, конечно, большая бедность. Взгляд крестьян на бесноватых и одержимость, по-видимому, вполне им разделяется.

В июле он говорил проповедь на тему рядового Евангельского чтения о бесноватом, беснующемся на новолуние. В проповеди он говорил о том, как бесы вселяются в людей, и в настоящее время, как мы знаем, тому множество примеров. К одержимым бесами он причисляет «вообще всех воров, пьяниц и излишне предающихся плотской любви»… «Почему, думаете вы, - продолжал он, - бес ввергал его, бесноватого, в огонь и в воду на новолуние? Это тоже вполне понятно: он делал это с целью оклеветать невинное светило».

Один крестьянин соседнего села Зажоры, Миронов, больной восьмидесятилетний старик, с непоколебимым убеждением передал рассказ об одном колдуне, который долго не мог умереть, так как ему некому было передать своего лихого ремесла, а без этого, согласно народным поверьям, колдун умереть не может. Пришел батюшка, стал его уговаривать: «Нехорошо это, брось». - «Ну, а он говорит, - рассказывал старик, - что же, говорит, ничего, я на свинину перепущу. На свинину перевел и помер. Окорок весь, как есть, почернел. Ну, батюшка велел с ним положить. Потому что, говорит, «зря тоже нельзя, может скотина поесть или птица поклевать. Скотина не виновата, а будет мучиться. Так с ним в гроб окорок и уколотили. На закуску!» - злобно закончил старик.

Не лишено интереса замечание брата Якова, которое охотно цитируется его пациентами, что очень много бесов развелось теперь, «после забастовок». Таким образом, кликушество и бесоодержимость является как бы специфическою реакцией женской половины русской деревни на освободительное, революционное движение.

По мере того, как в Хомутове число бесноватых увеличивалось, а припадки бесоодержимости принимали более резкие проявления, кругом в народе пошли разговоры о колдунах. Вообще, в Хомутове и ближайших деревнях наблюдалось какое-то повышенное тревожное настроение. Важно отметить, что все это имело место не в каком-либо медвежьем углу, а в деревне, расположенной поблизости города и часто посещаемого монастыря, недалеко от Москвы, с которой у населения непрерывная связь: почти все мужчины отправляются на заработки, всюду кругом живут дачники, деревни выписывают газеты; поднимался даже вопрос об открытии местного отдела Лиги образования. Но еще показательней то обстоятельство, что брат Яков, вызвавший вспышку бесоодержимости, проживает в самой Москве.

Василиса Большакова и Клавдия Фадеева оказались страдающими истерией. Василису удалось вылечить при помощи психотерапии. Высказав все, что было у нее на душе, она вздохнула с облегчением. На следующий день она повторила свой рассказ, через несколько дней снова, и было видно, как она становится все спокойнее. Через короткое время она, не утратив ни одного из своих суеверий, перестала бояться святости, икон, причастия, о чем с ней не было сказано ни одного слова.

В противоположность Василисе, отличавшейся всегда хорошим здоровьем и заболевшей лишь под влиянием неудачно сложившихся обстоятельств, Клавдия представляет собой тип глубоко дегенеративный. Она всегда была замкнута, угрюма, недоверчива. Ее было необходимо взять из деревни, поместить в больницу и здесь, изолировав от всех посторонних влияний, постепенно развеять ее страх и недоверие и этим путем подготовить к психотерапевтическому лечению. Но ни сама Клавдия, ни ее родственники на это не согласились, и никакого психотерапевтического лечения к Клавдии применено не было.

В заключение два слова о брате Якове. Перефразируя положение, согласно которому каждый народ имеет такое правительство, до которого он дорос, мы можем сказать, что и в болезнях и скорбях своих он обращается к тем целителям, которые ближе всего стоят к нему по своему духу и развитию. В рассматриваемом нами случае таким целителем становится слабоумный старик. Как низок должен быть культурный уровень людей, которые из такого источника черпают силы для жизни! Некоторое объяснение успеха Якова следует приписать его полному бескорыстию и мягкому, жалостливому обращению. Я, по крайней мере, не видел, чтобы кто-нибудь давал ему деньги, да и вся обстановка, в которой он живет, исключает предположение, чтобы деятельность его была доходна.

Но эти нравственные качества имеют только внешнюю цену. В значительной степени они обусловлены тем, что Яков представляет собою духовно совершенно распавшуюся личность, в которой сильны только те впечатления, которые чаще всего повторялись в его жизни, а он всю свою жизнь ходил по монастырям, присутствовал при церковных службах и общался с нищими и калеками. И теперь, когда он впал в органически обусловленное слабоумие, он сохранил способность только имитировать виденные им служебные обряды, перепутывая и искажая при этом слова молитвы, и произносить слова утешения, которых так много знает православная церковь. Сознательного нравственного подвига, как это может показаться с первого взгляда, в жизни Якова нет. Но посетители Якова не имеют ни времени, ни возможности разобраться в его психологии, да и не нужно им этого. Они идут к нему за нравственною помощью и советом и получают от него и то, и другое, так как слова Якова так неопределенны и неясны, а, с другой стороны, так доброжелательны, что всякий всегда найдет в них то, что ему нужно.

Если бы брат Яков только молился и утешал, то с известной точки зрения деятельность его могла бы быть признана даже полезною, но, к сожалению, этим его деятельность не ограничивается, он еще лечит и поучает. Как сотни лет назад, он винит во всех людских невзгодах и бедствиях дьявола и на борьбу с ним направляет все свои усилия; этим путем он поддерживает и плодит народные суеверия и невежество, а людей, уже надорвавших свои нервные силы, превращает в бесноватых. Отсюда ясно, что бороться с психопатическими эпидемиями, подобными описанной нами, невозможно только полицейским преследованием отдельных лиц. Параноиков, маньяков и слабоумных всегда будет довольно, и на смену одного всегда явится другой или даже несколько новых лиц. Борьба должна быть направлена на те условия, которые делают возможным существование подобного рода явлений, как деятельность брата Якова, и, прежде всего, на широкое просвещение народных масс.

Алексей Митрофанов Щеголеватая игрушка

Кострому никто не принимает всерьез

Кострома в русской поэзии - явление странное, непостижимое и, я бы сказал, беспокойное.

«А ну- ка, дай жизни, Калуга, ходи веселей, Кострома».

Куда ходи? Зачем ходи? И вообще, что это значит - веселей ходи? В смысле, быстрее, эффективнее, производительнее, да?

«Ах, Самара, сестра моя, Кострома мон амур».

Ага, мон амур. Же не манж па сис жур. Костроме язык французский - как борщу повидло.

«Здорово, Кострома! - Здоровенько!»

Ну, здесь все более-менее понятно.

«А ребята с лукошками, с мышами и кошками шли навстречу ему - в Кострому».

Да, и Ленинград каким-то боком. «Глупый-глупый Кондрат, он один и шагал в Ленинград».

Почему- то Кострома упорно выступает в паре с чем-нибудь еще. Калуга, Самара, Ленинград.

***

В действительности Кострома - гораздо значительнее, чем все эти припевки, вместе взятые. Один из интереснейших, красивейших и, можно сказать, величайших городов России. Именно сюда, в Ипатьевский монастырь, явилось в 1613 году российское боярство - уговаривать юного Михаила Романова оседлать царский трон. Долго тот не соглашался - плакал и отнекивался, отнекивался и плакал. Несколько дней отнекивался и плакал. Но потом все-таки согласился.

С тех пор считается, что именно Кострома - родина Дома Романовых.

А еще раньше в костромских лесах совершил свой подвиг патриот Иван Сусанин. Он завел в болото войско польских интервентов и тем самым погубил его, не пожалев своей собственной жизни.

Костромские гостиные ряды уникальны. На огромной площади расположилось множество различных по архитектуре, но при этом в чем-то схожих корпусов с колоннами и без, все красоты неописуемой. Они торгуют по сей день - входи, турист, и костромич входи, затаривайся.

Костромской сыр известен на весь мир. Ну, а если не на весь мир, то уж, во всяком случае, на весь бывший СССР.

Уже упомянутый Ипатьевский монастырь - не только колыбель Романовых, но еще и весьма стоящий архитектурный памятник. Правда, не так давно его отдали РПЦ (о том, что стало с экспонатами музея, размещавшегося здесь во времена СССР, пожалуй, умолчим), но батюшка вас все равно благословит на посещение и осмотр достопримечательностей.

А рядышком с монастырем - музей деревянного зодчества, один из лучших в России.

Да и просто, город - загляденье.

***

«Поутру вступили мы в Кострому. Правильная улица довела нас до площади с пирамидою посереди, указали нам за нею гостиницу, и мы вкусно пообедали стерлядями. Строения благополучные, и на всех улицах хорошие мостовые, великая опрятность.

Площадь, о которой мы уже упомянули, окружена каменными лавками, каланча с фронтоном и колоннами легкой архитектуры занимает один ее бок, посреди стоит деревянный на время памятник с надписью «Площадь Сусанина». Площадь эта походит на распущенный веер, к ней прилегают 9 улиц, и при одной точке видишь все их притяжения. Мало таких приятных, веселых по наружности городов России. Кострома - как щеголевато одетая игрушка».

П. Сумароков, путешественник.

***

К счастью, дореволюционный облик Кострома по большей части сохранила. Во всяком случае, центр города, ну а бескудниково - оно ведь и в Африке бескудниково. Турист редко интересуется рабочими окраинами.

В Костроме, казалось бы, есть все для того, чтобы не было отбоя от праздных путешественников. Но при этом не слишком жалуют они богоспасаемую Кострому. Летом причаливают теплоходы, только что с них толку-то? Причалил, постоял часа четыре, пока группу возят по музеям, и опять отчалил. И опять осталась Кострома наедине с собою.

Правда, в последнее время в России потихоньку начал развиваться семейный автомобильный туризм - когда в пятницу вечером семейство погружается в купленную в кредит иномарку бюджетного класса, едет до какого-нибудь города (ну, например, до той же Костромы) и живет там в гостинице до воскресенья. Посещает музеи, кафе, развлекается как умеет. А в воскресенье отчаливает.

Но пока и это - крохи.

А Кострома тем временем разыскивает новые возможности для привлечения туристов. В частности, раскручивает бренд «Снегурочка». Вышло так, что на окраине города, в конце улицы Ленина, в 1960-е снимали нашумевший фильм «Снегурочка». Здесь построили ту самую, сказочную Берендеевку. Именно это обстоятельство и стало поводом, чтоб заявить на всю страну: «Кострома - родина Снегурочки».

Что ж, город под названием Великий Устюг вошел в наше информационное поле после того, как здесь насильно поселили Дедушку Мороза.

Опыт показался позитивным.

Выходит, что вся Кострома со всей своей историей, со всей своей архитектурой, со своими видами и ракурсами, со своими домиками, торговыми рядами и пожарной каланчой, с Романовыми и Сусаниным, с музеями и сыром - ничто в сравнении со сказочной Снегурочкой! С этим чучелом ледащим, то ли внучкой, то ли сожительницей Дедушки Мороза! И именно Снегурочку город зовет на помощь, просит привлечь поток щедрых туристов с толстыми бумажниками. Все остальные бренды, получается, падают ниц при виде этой дамы.

Как- то, честно говоря, за Кострому даже обидно стало. И любопытно, вместе с тем. И я туда поехал -на Снегурочку. Потому что все остальное мне давно уже известно.

***

«Плывем на пароходе по Волге, видим - Кострома на берегу. Что за Кострома? Посмотрим. Причалили. Слезли. Стучимся.

- Стук, стук!

- Кто тут?

- Кострома дома?

- Дома.

- Что делает?

- Спит.

Дело было утром. Ну, спит, не спит, сели на извозчика, поехали. Спит Кострома. А у Костромушки на широком брюхе, на самой середке, на каменном пупе, стоит зеленый Сусанин, сам весь медный, сам с усами, на царя Богу молится, очень усердно. Мы туда, сюда, спит Кострома, сладко дремлет на солнышке.

Однако пошарили, нашли ватрушек. Хорошие ватрушки. Ничего, никто и слова не сказал. Видим - нечего бояться Костромского губернатора, - он не такой, не тронет. Влезли опять на пароход, поехали. Проснулась Кострома, всполошилась.

- Кто тут был?

Кто тут был, того и след простыл, Костромушка».

Ф. Сологуб, писатель.

***

Спит Кострома, ой, спит! Не потому, что сонная, а потому, что делать больше нечего. Ведь никуда из дома не пойдешь. Причина - знаменитые дороги, одновременно боль и гордость Костромы. Действительно, когда городской житель заявляет гостю города о том, что в Костроме дороги самые что ни на есть кошмарные, в этом ощущается некая гордость. Хотя, понятно, от дорог пристойных в городе никто не отказался. Но это - дело будущего, и притом весьма расплывчатого.

Пока что дело ограничивается рассказами о том, как губернатор Игорь Николаевич Слюняев наказывал мэра Костромы Ирину Владимировну Переверзеву за состояние этих дорог. Что он с ней только не выделывал - страшно себе представить. И ведь все эти рассказы - настоящие произведения фольклорного искусства, не похожие одно на другое.

И все какие-то при этом нереальные. Дескать, вы слышали, а у царя - подштанники из золота.

Между тем и тротуары, и части проезжие выдолблены и нечинены. Если ездить еще худо-бедно можно, то ходить пешком весьма проблематично. Особенно когда температура воздуха колеблется в районе нулевой отметки. То есть тротуары представляют собой сплошные ледяные кочки, с которых так и норовит съехать нога. А если съедет - то окажется в воде по щиколотку. А такси, естественно, кусаются - «минималка» от шестидесяти до семидесяти рублей. По московским меркам вроде как и ничего, а по костромским - особо не наездишься.

Вот и сидят костромичи по домам. Тихо дремлют, сердечные.

***

А я между тем подъезжаю к гостинице. Построена она совсем недавно и называется, естественно, «Снегурочка». Адрес гостиницы - Лагерная улица, дом 38/13.

Дом 38 - это по Лагерной улице. А дом 13 - по Воскресенскому, бывшему Музейному переулку. При этом гостиница главным фасадом выходит как раз в Воскресенский. Ничего вроде бы не мешает указывать второй, более благозвучный адрес. Во всяком случае, в рекламных материалах. Так ведь нет - Лагерная улица и точка.

Кстати, впоследствии я сделал что-то наподобие любительского социологического опроса сотрудников гостиницы - все, кто попал под мой опрос, честно считают, что улица Лагерная - это в честь пионерских лагерей. Как бы не так - я консультировался с местными музейщиками.

Особенно настаивать на своей версии в гостинице я, разумеется, не стал. Каждый человек имеет право на святое простодушие.

***

«Жена костромского губернатора Шидловского заболела: консилиум врачей постановил сделать анализ мочи - дело в те времена не особенно распространенное. Наутро идущие по улице костромичи могли наблюдать служителя губернской канцелярии, идущего с двумя четвертями из-под водки (меньшего объема посуды, очевидно, не нашлось), на дне которых была в небольшом количестве жидкость желтого цвета. На четвертях были наклейки, на коих четким писарским почерком значилось: «Утренняя моча ея превосходительства госпожи костромской губернаторши», на другом же аналогичная надпись, только «вечерняя».

С. Чумаков, костромской обыватель.

***

А водитель, кстати говоря, лихачествовал. Ехал по улице Лагерной со скоростью аж тридцать километров в час. Встал в колею колесами - и, как говорят в Костроме, «топнул». К счастью, колея была достаточно глубокой, и мы из нее не вылетели. Но голову об потолок я себе все-таки побил прилично.

Однако был вознагражден за все мучения в гостинице. Еще при заказе номера я понял: происходит что-то необычное.

- Какой вам нужен номерок? Ага, понятно. Приезжайте, все вам приготовим. Вот как раз освободился номер с видом на Волгу. Ждем, ждем.

Было такое ощущение, что со мной разговаривают так, будто бы я не только постоялец, но еще и человек. Что в наших гостиницах, в общем, не принято.

Меня и вправду отвели в довольно симпатичный номер, только донельзя прокуренный. Огорчившаяся девушка-администратор отвела меня в другой, соседний, почему-то оказавшийся холодным. Может быть, на самом деле, он и не холодный, просто там проветривали только что, но я решил не рисковать и попросил показать что-нибудь еще.

Третий номер был, на мой взгляд, безупречным, и я сразу заявил, что остаюсь именно в нем. Увидев огорченный взгляд администратора, спросил - а что случилось-то? Может быть, он забронирован? Так не беда, я, в принципе, могу немножечко в прокуренном пожить, а там он выветрится.

- Нет, не в этом дело, - сказала девушка. - Вы же с видом на Волгу хотели. Мы так радовались, что вам такой номер нашли. А тут реки не видно.

За окном стояла потрясающей красоты церковь Воскресения на Дебре, памятник архитектуры 1651 года. Вероятно, другой вид был еще лучше, но я выразил готовность удовольствоваться этим. Тогда мне в качестве утешительного приза принесли обогреватель - ведь сейчас тепло, но под утро может и похолодать.

Обогреватель был не лишним, но произошла авария другого плана - по неосторожности я посадил на простыню несколько капель сока. И выразил готовность заплатить за эту простыню - вдруг не отстирается.

Однако брать с меня деньги отказались - почему это не отстирается-то? Отстираем, не берите в голову.

На тот момент работники гостиницы еще не знали, что я из журнала, и вообще. Сработало все то же костромское простодушие - на самом деле, очень даже неплохое человеческое качество.

***

«И вспомнил я свое детство в Костроме. Бывало, выбежишь на двор и обведешь вокруг глазами: нет, все черно в воздухе, еще ни один огонек не зажегся на колокольнях окрестных церквей! Переждешь время - и опять войдешь. - „Начинается“… Вот появились два-три-шесть-десять, больше, больше и больше огоньков на высокой колокольне Покровской церкви; оглянулся назад - горит Козьмы и Дамиана церковь; направо - зажигается церковь Алексия Божия человека. И так хорошо станет на душе. Войдешь в теплую комнату, а тут на чистой скатерти, под салфетками, благоухают кулич, пасха и красные яички. Поднесешь нос к куличу (ребенком был) - райский запах. „Как хорошо!“»

В. Розанов, философ.

***

Таксист сказал мне ехать в Берендеевку. Это, как я уже писал, такое место на окраине города Костромы, где снимали фильм. Но таксист, похоже, правда верил, что Снегурочка в той Берендеевке жила. Если сознанием и не верил, то уж подсознанием - точно.

«Там, - говорит, - остались старинные домики, которые еще при Снегурочке были. И ресторан русской кухни. Он так и называется - „Берендеевка“. Там за 99 рублей можно что хочешь съесть. Платишь 99 рублей - и ешь».

Я, конечно, послушался. Снова вызвал такси - и поехал. И везут меня мимо каких-то унылых пейзажей. Заборы, бараки, заброшенные стройплощадки. «Что, - спрашиваю, - мы этим путем поехали? Я думал, через центр». «Так ведь здесь гораздо ближе. Вы же в Берендеевку торопитесь».

Да, тороплюсь. Видимо, на свидание со Снегурочкой.

«Старинные домики», ясное дело, оказались полуразрушенными декорациями к фильму. Никакого намека ни на какую Снегурочку. Зато ресторан «Берендеевка» оказался исправным строением. Меня встретила женщина средних лет со строгим лицом. «Сначала, - говорит, - нужно спуститься вниз и сдать пальто».

Спустился. Сдал. Вернулся.

«Затем, - говорит, - нужно взять либо большую тарелку, это стоит 99 рублей, либо маленькую, она 59 рублей. И кладете туда, что хотите».

И я понимаю, что вообще ничего не хочу. Нет, я, конечно, не рассчитывал, что за 99 рублей мне тут в неограниченном количестве дадут икры, даже минтаевой. И на звено осетра не рассчитывал. И на тельное, и на ушное, и на баранье седло. Но уж хотя бы холодца паршивого могли бы положить. Рыбы под маринадом. Скумбрии какой-нибудь. Нет, кукиш вам!

Несколько салатов, утонувших в жидком майонезе (один из них - «крабовый», то есть из крабовых палочек). Пережаренные блинчики с тончайшим слоем мяса - и такие, что не разгрызешь. Пирожки с яйцом, капустой и с картошкой, только не с мясной начинкой. В особенных контейнерах - «горячее». Какие-то куски чего-то непонятного под густой шапкой майонеза.

«Ну, что же вы стоите, - руководит мною строгая женщина. - Набирайте быстрее. Сок за дополнительную плату. Пять рублей стакан».

И я, сам не понимая почему, и вправду начал набирать какую-то невероятную еду. И соку взял за дополнительную плату. И расплатился. И взял поднос - куда теперь идти?

«Наверх. Вот по этой крутой лестнице, а там за ней - еще одна».

«А нельзя, чтобы за дополнительную плату мне поднос наверх доставил кто-нибудь более опытный в таких делах? Официантка, например?»

«Нет у нас свободных официанток. Все заняты. У нас сейчас будут Большие Поминки. Поднимайтесь, поднимайтесь, ничего страшного».

***

«Во время ярмарки и в праздники иногда на Сусанинской площади появлялась ручная повозка с ящиком, набитым льдом, там же продавалось мороженое, которое отпускалось потребителям вложенным в большие граненые рюмки. Для извлечения же мороженого выдавалась костяная ложечка, так что мороженое надо было есть, не отходя от тележки. После чего посуда и ложка прополаскивались в талом льде, вытирались фартуком не первой свежести и были готовы для ублаготворения следующего потребителя. Так что это мороженое употреблялось обычно приезжавшими на базар крестьянами, не предъявлявшими особых требований к гигиене, ибо не были просвещены в оной».

С. М. Чумаков. «Воспоминания костромича».

***

Словом, похоже, что Снегурочка пока не приживается. Даже зимой. А может быть, не приживется вообще. А может быть, и к лучшему то, что не приживется.

Кострома иным сильна - тем, что уже в начале было перечислено. А также, может быть, в первую очередь, собственно костромичами. Людьми искренне доброжелательными, немного наивными, склонными во всем видеть один позитив. Иной раз это может и немного раздражать. Но дорогого это стоит в наше время, ой как дорогого. Только ради этого хочется приехать в Кострому, купить там домик где-нибудь неподалеку от сусанинского памятника, и никуда оттуда не уезжать.

***

И еще.

В одном из костромских кафе я спросил тонику и джину. Джин принесли, а тоник закончился. Мне предложили спрайту. Я отказался. Тогда одна из официанток пошла в ближайший магазин за тоником. Но тоника там не было. На всякий случай она принесла «джин-тоник». Но от этого я тоже отказался. Тогда уже несколько официанток разошлись по нескольким ближайшим магазинам. И тонику нигде не оказалось. Я сидел, как завороженный, и смотрел, что дальше будет. А дальше несколько официанток разошлись по нескольким ближайшим ресторанам и кафе и в одном из них и вправду нашли тоник. Принесли его оттуда в пивной кружке, разлили в баре в два хайбола и поставили передо мною на столик. Стоил весь этот тоник где-то рублей двадцать пять.

Официантки ходили не где-нибудь, а по костромским тротуарам, то есть по обледенелым кочкам, окруженным глубокой водой. Чтобы сэкономить время, они даже не набросили на себя зимнюю одежду.

Комментарии, я думаю, излишни.

* ДУМЫ * Дмитрий Ольшанский В гостях у черта

Современная Россия как проклятое место

Они ставят идеалом будущего не рыцаря, не монаха, не воина, не священника, не даже какого-нибудь дикого и свежего, не тронутого никакой цивилизацией человека - нет, они все ставят идеалом будущего нечто самим себе подобное - европейского буржуа. Нечто среднее; ни мужика, ни барина, ни воина, ни жреца, ни бретонца или баска, ни тирольца или черкеса, ни маркиза в бархате и перьях, ни траписта во власянице, ни прелата в парче.

Константин Леонтьев

I.

Одним весенним вечером, беззаботным и теплым, больше пятнадцати лет назад, я спускался вниз по Тверской улице. Мне нужен был свежеоткрытый на месте советского кафетерия бандитский клуб - в клубе проходил рок-концерт, группа хотела разбавить паханов хиппанами, и свои могли проходить бесплатно. Кто такие свои? С правого лацкана моего драного вельветового пиджака смотрел грустный Джон Леннон, к левому был прицеплен значок с надписью «Иван, иди прочь!»; с какой стороны ни зайди, а меня затруднительно было спутать с накопителями первичного капитала. Впрочем, на тогдашней Тверской я был самым обычным прохожим. Вокруг был порядок: агитаторы «Демократического союза» проповедовали, стоя на разбитых ящиках, хмурые мужички продавали брошюры «Зарядись с Чумаком» и «Кто убил Осташвили?», казаки, гремя шашками, поднимали портреты царской семьи, школьники с ирокезами уговаривали 33-й портвейн, рыба из магазина «Рыба» кружилась в полупустом аквариуме, а лохматый дядька-попрошайка, пошатываясь, объяснял румяной, раздувшейся от гнева продавщице: Да, я выпил сегодня, сеньорита. А мне нельзя, что ли?

Почему ж нельзя, можно. Здесь всем было все можно.

На углу с Малым Гнездниковским ко мне вдруг подступили два шкафа, каждый на две головы меня выше, в идеальных костюмах. Такие встречались в американском видеофильме, а не на улице. - Простите, - вежливо начал один из шкафов, - не могли бы вы пройти с нами за угол? Так и сказал, я не ослышался. Честно сказать, за угол мне не очень хотелось, но делать нечего, я повиновался и двинулся с ними. Десять шагов спустя стало ясно, что оба шкафа - всего лишь охранники, а их маленький, юркий начальник неожиданно церемонно подал мне руку и осведомился, как меня звать.

- Очень приятно, - сказал он, - а я казначей N-ской братвы. У нас тут образовалась проблема, и я думаю, вы сможете нам помочь. Слушайте меня внимательно.

Я молча слушал. Булькал что-то, точнее, но слушал.

- Дело в том, - продолжал казначей, - что у нас только что увели сумку, прямо из открытой машины, здесь на площади. Там были какие-то деньги, валюта: доллары, фунты, франки, йены, но это неважно. Важно, что там же лежали бумаги, необходимые нашим друзьям, которые далеко, вы меня понимаете?

Я по- прежнему булькал, но все понимал.

- Сумку у нас вынул парень, точно такой же, как вы. Те же длинные волосы, джинсы, рваный пиджак, весь ваш прикид сумасшедший. Я вот что хочу вам сказать: вы оставьте себе эти деньги, ведь не в деньгах же дело. Верните бумаги. Я вас очень прошу, по-хорошему: верните бумаги. Я знаю, у вас где-то рядом напарник, дружок - вы скажите ему, чтоб отдал, и мы вас сразу отпустим.

Следующие три минуты были очень плохие минуты. Но я нашелся. Дал им свой телефон, они сбегали, позвонили, мое алиби подтвердилось, благо я жил совсем рядом и только что вышел из дому. Сумку вынул не я, просто кто-то похожий: поди различи на Тверской всех этих хиппи, панков, художников, демократических агитаторов и городских сумасшедших. Лишние люди - если не пьют, так воруют.

II.

Репутация России двухтысячных в глазах что местного, что иностранца может быть исчерпывающе описана формулой из одной развеселой песни: «Нас, наркоманов, никто не любит». Есть в отечестве нашем, каким оно стало за последние десять лет, нечто несомненно отталкивающее, вызывающее если не ужас, то уж точно брезгливость, разочарование и досаду. Россия, какой мы ее видим теперь, очевидно плохая, неправильная страна, и все в ней неправильно - равно для правых и левых, гамлетов и дон-кихотов, ревнителей и ниспровергателей, юношей, обдумывающих житье, и старушек, Божьих одуванчиков. Здесь что-то случилось, и теперь все пошло не туда, так что всеобщее неуклюжее недовольство, покамест расплывчатое и вовсе не устремленное в одну точку, отзывается в разговорах и в печати стихийным ворчанием: невеликая эпоха, гадкое время, вредное государство, глупое общество, скверная жизнь.

Какие мнения существуют на этот счет и разделяются многими? Чем принято объяснять ту дурноту, тошноту даже, которую вызывает текущее десятилетие у современников? Популярны две точки зрения, на мой вкус, одинаково варварские и неверные.

Все дело в том, рассказывают приличные люди, что в России 2000-х деспотизм покушается на свободу. Постоянно нарушаются права какого-нибудь человека, мордатые омоновские и милицейские разгоняют неразрешенную демонстрацию, вот опять неправильно выбрали депутатов, в телевизоре ведутся патриотические разговоры, возрождается (скорее зажмурим глаза) - сталинизм, а заодно и романовская империя с угнетающим сапогом, и религия, которая, известное дело, зараза, и державность, и армия, и, прости Господи, нравственность, и цензура, а там и репрессии, казни, конец всему, колыма.

Хочется подвести такого оратора к окну в аккуратном стеклопакете, бережно отодвинуть шелковые шторы и указать на мостовую: что вы там видите, голубчик? Фургоны с надписью «Хлеб»? Или что-то другое? Могу поспорить, что вы их там не найдете, и, если проспорю, расплачусь уже не в долларах, но в евро, как и положено в условиях великодержавности и деспотии. Не видно фургонов. Зато легко находятся совсем иные приметы двухтысячных - «Майбах» поперек тротуара, бульдозер вместо дома напротив, и, наконец, скромно принимающий кэш инкассаторский броневик.

Так что поздравляю соврамши. Вы отважно боретесь, только все мимо. Кровавый сапог, говорите? Где сапог? Нет сапога. Элегантные деспоты предпочитают английские туфли, Crockett Jones, например. Строгость и верность традициям. А свободной должна быть походка, вот и весь либеральный вопрос.

Про деспотизм вам наврали евреи, - утверждает соперничающая сторона, уже не вполне приличная, зато крикливо патриотическая. Россию гнетут инородцы, Чингисхан с интернетом, Шамиль с шариатом и Ара с арбузом скоро нас окончательно заполонят. Конфликт цивилизаций, нашествие гуннов: мировой терроризм, зверь-джигит и упырь-гастарбайтер уселись нам на голову и погоняют. Исконные ценности уничтожаются, святыни ругаются, духовность вот-вот издохнет, тут уж или увы нам, или скорей к топору.

Что ж, посмотрим на Чингисхана, боязливо вглядимся в Шамиля. Печальное зрелище, несомненно, - но не совсем то, что обещано. Измаил покупает дипломы финансовых академий, Магомед за старшего в торговом центре, оба копят на «Майбах». Как-то так вышло, что волшебный автомобиль оказался важнее зеленых знамен и конфликта цивилизаций; точнее сказать, конфликтующие цивилизации одинаково мечтают о нем, и именно в том конкурируют. Где был джихад - там кэш лежит, и горцы с кочевниками тянутся к нему проворнее и вернее, чем бедный наш патриот, с его святынями. Кстати, а что за святыни, что за духовные ценности? Если честно, то они тоже находятся в автосалоне и продаются по предварительной записи. Сиволапых туда не пускают, но если правильно выбраны туфли, то дело другое. Кровь и почва не липнут к надежным подошвам - к этому сводится русский вопрос.

Хватит проклятых вопросов. Ответ на то, почему РФ двухтысячных так оглушительно бездарна, так безобразна и так мерзка, отыскивается тут же, буквально на шнурках этих отменно элитных ботинок.

III.

Современная Россия в некотором роде разрешила «основной вопрос философии», преодолела противоречие между идеализмом и материализмом, ибо единственным смыслом ее существования является религия денег, истовая вера в цинизм, фанатизм выгоды, сакральный культ материального. Соглашение, некогда заключенное у гроба СССР романтическими интеллигентами, у которых была «экономическая теория», - и Прохиндей-Ивановичами, которые хотели «сбросить социальный балласт», привело к появлению невиданного прежде в русской истории явления: общества, в котором единственно ценным и почитаемым его членом признавался «человек с рублем». Все прочие имяреки, будь они тунеядцы или передовики производства, мечтатели или прапорщики, одинаково были объявлены лишними и никчемушными, не приносящими прибыли и подлежащими либо превращению в того же человека с рублем, либо полному исчезновению. Первые годы «неприбыльные» протестовали, а затем примирились со своей участью, и, если не умерли и не выпали из жизни каким-нибудь иным способом, научились, скажем так, жить по заповедям. В результате к нынешнему русскому десятилетию стала применима знаменитая формула Солженицына из «Архипелага» - про то, что «вас арестовывает прохожий, вас арестовывает почтальон». Только теперь она будет звучать так: на вас делает деньги врач, вас грабит милиционер, благодаря вам зарабатывает учитель, в лучшем случае вы послужите обогащению радиостанции, ЖЭКа, Минсоцздрава и кладбища, в худшем - на вас наживутся прокуратура, пограничники, офицеры, мытари и жандармы. В любом случае, в окружающем нас русском царстве нет такой новости, которая не имела бы товарно-денежного объяснения. Вселенная, в которой торговля и предпринимательство были лишь частью космоса, а не целым, - разрушена, отныне коммерция - это религия, победившая тоталитарная секта, а не собственно подсчет вырученного за кассой.

Где пророк, там и паства: социальный пейзаж России за десять-пятнадцать лет изменился трагически. Подобно тому, как в тридцатые, под присмотром железных наркомов, крестьянская община, умирая от голода, побрела в города, на заводы и фабрики, выживать и толкаться в придуманном мире «пролетариата», так через семьдесят лет бывший рабочий, МНС, инженер и профессор под конвоем комиссаров коммерции направились в офис, научились пиарить, рекламировать и продавать. Похоже, да не совсем: сталинская индустрия пользовала сатанинские методы, но - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, - оставила после себя массовый слой образованных граждан. Ее исторический вектор, вопреки избранным средствам, оказался - «наверх». Человек же с рублем, сам по себе сатана, делает нечто противоположное: помогает всеобщему обращенью гражданина в свинью, шаг за шагом. Сетевой маркетинг - ненавязчивое позиционирование помоев в хлеву, таргет-группа - бегущее стадо, а в конце «позитив и успех», то бишь пропасть. Все следы пребывания бизнес-центра на земле - сперва бульдозер, расчищающий место, а затем инкассатор, увозящий наличность. После офиса даже не нужен потоп: там и так будет голое, дикое место. Окончательно позитивное, надо думать.

Победившей в РФ 2000-х подобной религии денег можно предъявить гору обвинений, что твой Руденко в Нюрнберге. Вот только самые значимые.

Прежде всего прочего ею был сознательно запрещен социализм. Но не то бранное слово из разорванного советского учебника, а элементарное социальное разнообразие, возможность перераспределять заработанное самыми шустрыми - в пользу профессий, занятий и форм бытия, не вполне архивыгодных. Содержать за счет газа - театр, продавая зенитку - печатать стихотворение, отщипывая от алмаза - подавать на «социальный балласт». Говорите, азы? Еще чего выдумали - не бывать этому, иждивенчество недопустимо. Цветущая сложность математиков, изъясняющихся на старославянском с истопниками, штудирующими Дао Дэ Цзин, преодолена. Хочешь - учишь маркетинг, не хочешь - умрешь, каша там, где пиар, нет пиара - нет каши, и точка.

Далее, был старательно уничтожен старомодный капитализм, ведь для бизнеса самое вредное дело - простая торговля. Жертвеннику, перед которым молят о вечной молодости, нескончаемой жизни и цивилизованном имидже, мешает прилавок. Убрать этот глупый прилавок! - отсюда и книжные магазины, в которых нет книг, но есть свадебный вид и пять тысяч открыток, ресторан, где устроен дизайн, но не кормят, журналы без текстов, недвижимость с покупателями, но без жителей, диван, на который любуются, но не сажают. Вульгарная правда максвеберовского буржуя, с его неказистыми лавками, шумными рынками, мелкими жульничествами, слезными жертвованиями и старообрядческой хмуростью - несовместима с сакральным поклонением кэшу и черту, верой в ад и гламур. Тот старинный буржуй многим был нехорош, но он кланялся явно чему-то другому.

Не ограничиваясь разрушением социальных пространств, религия денег взялась и за время.

С прошлым понятно. Все без исключения старые здания, во всех русских городах, включая и Петербург, за вычетом разве что защищенных усиленной госохраной (да и то не всегда, не всегда), должны быть разрушены за ненадобностью. Вместо них будет люксово, клубно, престижно и офисно. Прошлое, сгинь. Ты было невыгодным и непраздничным.

Настоящее - тот же сюжет. Обратившись к любому деятельному мероприятию, обсуждая любую идею, начинание, инициативу, приходишь к элементарному: кем уплочено, и зачем? Кто заказывал этот пожар, кто платил за случайное избиение в подворотне, кем был нанят священник, а кем - атеист, по какому тарифу арестовали, где прайс-лист, по которому приговорили, убивали с наценкой или по дисконту? Жизнь редуцировалась до чека.

Будущее - отсутствует. Конечно, перефразируя классика, с точки зренья гламура человек не умира. Но он все-таки умирает, и если вся жизнь его была посвящена одной только монетизации реальности и превращению скорбной реальности этой в позитив и успех, то чего стоят все эти усилия на фоне готового гроба? Именно в этот последний момент все давно вычеркнутые из жизни и списанные за неэффективностью книжки, домишки и профессоришки одерживают верх над откинувшим копыта баблоносцем: ведь их, хитрецов, невозможно изжить до конца, от них все-таки останется память и таинственное душевное движение - а вот ты, топ-менеджер, страшилище в английских ботинках, предприимчивый человек с рублем, помер насовсем, навсегда, и лопух из тебя расти будет.

Правда, есть еще дети. Кстати, о детях.

IV.

Принято думать, что через некоторое время в России все переменится. Будто бы лихорадочный отъем имущества друг у друга, сведение всех видов знания к маркетингу и пиару и последовательная отмена всего, не приводящего к обзаведению «Майбахом», - недолговечны. Грядущие поколения, растущие дети и внуки дельцов будут мягкосердечны и добродетельны, они наоткрывают больниц и университетов, озолотят нищих, накормят голодных, примутся покровительствовать искусствам, и даже волшебные автомобили начнут парковаться на особых стоянках, а не поперек тротуара. Благодать, а не перспектива: стали ведь Асторы, Морганы и Вандербильты похожими на людей, чем же наши их хуже? Пусть не сразу, но дети, но внуки - обязаны вочеловечиться и поумнеть.

За этой нежной надеждой скрывается предположение, что местный Скуперфильд - копия тамошнего Скуперфильда, в схожих декорациях, но с опозданием. Увы, всех понадеявшихся на господских детей ожидает горькое разочарование. Экономика, подчиненная религии денег, работает не просто на вывоз, но дважды на вывоз - продали ценное, а затем тратим вырученное там же, куда продавали, и сами уезжаем туда же. Не поедешь ведь в Вологду с образовавшимся миллиардом, в Барнаул, в Ярославскую область. Миллиард должен быть принесен на священное место, в капище, к месту обитанья богов. К тому же все остальное рискованно: а ну как частного собственника выгонят с государственной службы? Будет назначен другой частный собственник, и уже он понесет к жертвеннику нажитое. Наконец, колебания и катаклизмы мирового хозяйства неизбежно отправят всякую Вологду в очередной нокаут, ко всем чертям, к Барнаулу, а как же тогда позитив? Как же автосалон и ботинок? Нет уж, дудки. Черти здесь, а мы там: все должно кончиться хорошо, смерти же, как выше сказано, не бывает.

Иными словами, так думает не скуперфильдовский собственник, а гватемальский, скорее Норьега, чем мистер Твистер, антигуанский топ-менеджер, а не нью-йоркский. Биография этих мусорных, мелких людей, идеально третьестепенных злодеев для американского видеофильма строится по шаблону: зарезал, ограбил, убил, и еще раз ограбил, купил дом в Белгрэйвии, крах, дефолт, переворот, убежал, страх ареста, шезлонг, пронесло? Временами проносит. И все заново.

Но у гватемальского миллионера не бывает внуков гватемальского миллионера, робких, трепетных и благородных. Если только им не повезло вырасти без всякого понятия о Гватемале - где к тому времени уже возмужали новые собственники, беспокойно озирающиеся, кого бы зарезать.

V.

Этой весной, хлопотной и холодной, я выходил на Тверскую из Елисеевского магазина, опираясь на зонт-трость с длинной ручкой. Vogue - было выведено на ней, и я поглядывал на эту надпись со смесью наигранной иронии и заинтересованного самодовольства. С этим выстраданным взглядом я был типичным прохожим на принарядившейся улице. Вокруг был порядок: тормозили спортивные автомобили и бронированные лимузины, бутики предлагали ботинки по скидке за 800 евро вместо черт знает скольки. У дверей осажденного «релакс-кафе» пять шкафов в идеальных костюмах сдерживали сотню желающих просочиться трезвых недорослей, одинаковых и аккуратных.

Внутрь им было почему-то нельзя. Я лениво прошествовал мимо.

Но на углу с Козицким меня вдруг подергали за рукав. Похожий на раздавленного бульдозером математика, одетый в какой-то немыслимый, стогодовый плащ-макинтош, попрошайка в черных роговых очках и лихо сдвинутой набок панаме объявил мне, пьяно пошатываясь и улыбаясь:

- Сеньор! Подождите, сеньор. Дайте мне каких-нибудь денег. У вас ведь есть какие-то деньги? Не так ли, сеньор?

Я повертел в руках зонтик - и через секунду поймал себя на торопливом и неизбежном рефлексе: залезая в карманы, я отступил от веселой панамы на два шага. Во что же я, Господи, превратился?

Какие- то деньги -у меня были. Я отдал ему их, мы раскланялись, и он навсегда растворился.

Евгения Долгинова Когда зарежут - обращайтесь

Как цивилизуется отечественная психиатрия

I.

Роза - цветок, поэт - Пушкин, советская психиатрия - полицейская, репрессивная и карательная. И постсоветская - тоже: многолетние привычки сами собой не исчезают, да и соблазн объявить супостата простым сумасшедшим всегда велик. Однако никто не знает, в самом ли деле срывала занавески мурманская правозащитница Лариса Арап в кабинете дежурного психиатра, но, кажется, все, кроме врачей, уверены, что ее насильственная госпитализация стала символом возвращения к «эпохе Снежневского». Нормальная мысль - а может, и впрямь срывала? - отбрасывается как безумная. Всяк пишущий вставил свое лыко в строку, заветвились общественные дискуссии, пламенели проклятия и страшные прогнозы. Об убийстве, произошедшем 15 февраля прошлого года в подмосковном Ступино, писали только новостные ресурсы. Из больницы № 5 (для психически больных, совершивших серьезные преступления) судебным решением выпустили пациента - и в тот же день он набросился с ножом на трех человек, двое выжили, один скончался. Страна знает имя Ларисы Арап, но имя погибшего на ступинском вокзале ей знать вроде бы и незачем. Потому что в первом случае угрозой стало полицейское государство, а во втором - стихия безумия, рок и фатум, предъявлять которому какие-то претензии - все равно что требовать сатисфакции у свалившегося на голову кирпича. О том, что у фатума есть дата, печать и исходящий номер, как-то не очень принято задумываться.

Общественный спор о подходах в психиатрии - всегда спор о гуманитарных стандартах, и он неизбежно уходит от простого вопроса о приоритетах - права человека или безопасность общества? свобода или покой? - в безнадежные лабиринты достоевских вопрошаний и перебор прецедентов. А он безобидный - а у нас сорок пять лет был безобидный, потом мать разрезал на шестьдесят семь частей; в России тридцать процентов психов - псих психу рознь, Бродскому вон тоже диагноз ставили; а судьи кто? - а еще в Воронеже был случай, на батюшку с ножом накинулись прямо во время службы. Договориться невозможно в принципе, каждый остается при вере своей - но, может, именно отсутствие общественного консенсуса в значительной степени и обусловило ту ситуацию, при которой происходит медленное размывание психиатрического сектора отечественного здравоохранения, - происходит под самыми приятными, самыми прогрессивными лозунгами. Фактически Россия - с запозданием в аккурат на полвека - подходит к «деинституциализации», или антипсихиатрической революции, происходившей на Западе в 50-х годах двадцатого столетия. Суть ее - гуманистическая реформа психиатрии, максимальное сокращение стационаров и перевод больных на альтернативные формы содержания (в ведомство внебольничных психосоциальных служб). Закончилась деинституциализация тем, что в США, например, почти 75 процентов освобожденных пациентов стали бродягами, практически не подлежащими лечению, принимающими психоактивные вещества, а 27 процентов больных совершили по меньшей мере один акт насилия. Выводы специалистов были однозначными: реформы возможны только при равноактивном финансировании и стационарного, и внебольничного секторов; альтернативные формы улучшают качество жизни психически больных, но при этом экономически невыгодны.

II.

Чтобы общество заговорило о некоторой проблеме, ему зачастую нужен некий желтый сигнал, жареная сенсация. Всплеск интереса к состоянию дел в психиатрии наблюдался, когда правительство заявило о федеральной целевой программе «Предупреждение и борьба с социально значимыми заболеваниями (2007-2011 годы)». Программа, в общем-то, хорошая, общая стоимость - 76 миллиардов рублей, из них 35 - из федерального бюджета, основные направления - лечение туберкулеза, ВИЧ и половых инфекций, диабета, онкологии, артериального давления - и отличается своими экстравагантностями: например, обещает к 2011 году снизить заболевания сифилисом до 150 случаев на 100 тысяч человек и до 7, 3 случая на 100 тысяч детского населения (детской гонорее почему-то предписан больший простор - 11 человек). Ожидаемый эффект от содержащейся в ней подпрограммы «Психиатрия» скромен, речь идет буквально о нескольких процентах улучшения. Например, предполагается «снижение доли пациентов, нуждающихся в стационарной психиатрической помощи, в общем числе наблюдаемых пациентов до 14,5 процента». Средняя продолжительность лечения больного в психиатрическом стационаре тоже будет снижена в среднем до 73,9 дня; а повторных (в течение года) госпитализаций в психиатрический стационар должно быть не более 17,5 процента. Тоже, видимо, считается, что эти величины можно как-то высочайше регулировать.

Ну, это можно пропустить, важнее не сама программа, а сделанные в связи с ней заявления бывшего министра здравоохранения, директора института Сербского Т. Дмитриевой. В конце позапрошлого года академик Дмитриева будто бы обещала выпустить из психиатрических больниц от 20 до 50 процентов больных и перевести их на систему амбулаторной помощи, что позволило бы сохранить 3,5 млн бюджетных рублей. СМИ немедленно взвыли: амнистия для душевнобольных - для копеечной экономии 750 тысяч психов окажутся на улице! Последовали вялые опровержения, выяснилось, что Татьяна Борисовна этих слов не говорила, на самом деле она сказала, что половина больных могла бы лечиться амбулаторно. Сослагательно так: могла бы. Современные лекарства позволяют.

Однако в российском административном дискурсе все сослагательное директивно. Могли бы, не могли бы, а тихий, ползучий секвестр койкомест в психиатрических клиниках идет давно: всего за три года, с 2003 по 2006, сократилось 26 тысяч койкомест (по данным Фонда «Общественный вердикт») - это более 10 процентов! В результате реформ («интенсивного внедрения новых методик») в ближайшие десять лет Т. Дмитриева обещает сокращение семи процентов мест. Тем не менее считается, что все равно много, жирно: сейчас в России на 10 тысяч человек приходится 11,2 места в психиатрических больницах, тогда как в европейских странах - 9,3. Надо соответствовать.

III.

Но специфика российских психиатрических стационаров в том, что значительную часть из полутора миллионов пациентов - от 30 до 55 процентов - составляют не нуждающиеся в госпитализации, но нуждающиеся в еде, памперсах и в не самых дорогих лекарствах, минимальном уходе. Стационары - в том числе и знаменитые, с научными базами - вынуждены работать как дома призрения. Абсурднейшая ситуация: человек вынужден занимать дорогое койкоместо. Поскольку ему некуда идти - очереди в психоневрологические интернаты больше, чем в советские времена на «Жигули», пенсии хватит на три дня работы сиделки, социальные службы могут принести продукты и вымыть полы, но не более того. По любой логике, под секвестр попадут в первую очередь парализованные, нищие, бесполезные и в большинстве своем - одинокие. А во вторую?

Создание более или менее действенной амбулаторной службы - процесс не одного десятилетия. И тут мы понимаем, что никакого личного зверства не надо приписывать г-же Дмитриевой, это нормальная «оптимизация бюджетных расходов» и заодно - перевод всей системы на гуманистические рельсы, в парадигму цивилизованной «альтернативности».

Но что хуже - карательная психиатрия или репрессивное милосердие?

Борис Кагарлицкий Наваждение

Симптомы одной болезни: конспирология и политтехнология

«Все не так, как на самом деле». Эта простая и неопровержимая в своей бессмысленности формула отражает типичное отношение «компетентного обывателя» к политическим новостям. Словам, произносимым публичными политиками и общественными деятелями, не принято верить. Картинка в телевизоре не дает никакой информации. Ее можно фальсифицировать. Комментаторы и аналитики все сплошь подкуплены. А собственного знания и аналитических способностей для того, чтобы проникнуть за телевизионную картинку, в глубь событий, нет.

Раз нет ни анализа, ни информации, надо ждать откровения.

Особенность откровения в том, что оно не нуждается ни в аргументах, ни даже в фактах. Оно, как вспышка света во тьме, проясняет все разом.

Откровения последнего времени, впрочем, отличаются от откровений древности. В прежние века смысл откровения был в том, чтобы иррациональным образом познать божественное, возвышенное. Нынешние откровения совсем по другой части. Итогом их становится понимание начала сатанинского, злого. Иными словами, то, что было откровением лет триста назад, сегодня становится наваждением.

Тезис о том, что зло правит миром, достаточно прост, очевиден и наглядно убедителен.

Две самые популярные трактовки всемогущего зла в последнее время - теория заговора и вера во всепроникающие возможности «политтехнологий». Оба подхода едины в главном: они исходят из представления о том, что любые процессы, в конечном счете, сводимы к закулисным манипуляциям, производимым тайными силами. Непосредственные участники событий - не более чем марионетки, вольные или невольные исполнители чужой воли. Решающая роль отводится средствам массовой информации. Они контролируют сознание, создают общественное мнение, «зомбируют» публику. Это мощная демоническая сила, которой ничего невозможно противопоставить, кроме таких же технологий, только направленных на достижение противоположных целей.

Различие между теоретиками заговоров и поклонниками политических технологий состоит в отношении к жизни. Теоретики заговора, «конспирологи» - это грустные сатанисты, сохраняющие, несмотря ни на что, веру в ангелов. Поскольку от ангелов, по большому счету, проку никакого нет, то остается лишь горевать, возмущаться и гневаться, сознавая повсеместное распространение и торжество зла.

Очень страшное кино

Наиболее известной, древней и распространенной версией конспирологии является, разумеется, теория еврейского заговора. Собрав антисемитские тексты, написанные за последние 200 лет, можно составить немаленькую библиотеку, способную стать источниковедческой базой для впечатляющих размеров трактата. Собственно, так и получается: конспирологи обожают цитировать друг друга, переписывать целые страницы, не слишком утруждая себя анализом противоречий между разными концепциями. Мне еще не попадалось ни одного труда по сравнительной конспирологии.

А если основные «классические» тексты - вроде знаменитых «Протоколов сионских мудрецов» - давно разоблачены как фальшивка, то это лишь очередное доказательство всепроникающей и вездесущей силы жидо-масонского заговора, который полностью подчинил себе не только средства массовой информации, но и научную среду.

Кажется, еще Жан-Поль Сартр писал, что сознание антисемита глубоко трагично. Евреи повсюду. Они везде. Они могут все. Им прислуживает множество наивных христиан.

Разумеется, современная конспирология куда богаче традиционного антисемитизма, хотя генетически с ним связана. К нашим услугам целый набор переплетающихся версий, пантеон злодеев, включающий в себя инопланетян, иностранные разведки и даже английскую королевскую семью, которая спустя сто лет после смерти королевы Виктории продолжает править миром с помощью глупых американцев. Особенно мне нравится собирательный образ «врагов России». Тут присутствуют все сразу. Католический Ватикан, злобные евреи, коварный Альбион, американский империализм, леваки, фашисты, антифашисты, либералы, коммунисты, атлантисты, азиатские орды, «желтые», «черные», Запад, Восток, Север, Юг.

Некоторые из этих версий довольно изящны, другие совершенно топорны. Но все они, в конечном счете, уступают по рельефности и убедительности идее еврейского заговора, доведенной до совершенства несравненным доктором Геббельсом.

Конспирологи обожают в поисках аргументов и доказательств изучать историю. С их точки зрения любое событие прошлого - пример удавшегося или сорванного заговора. Русская революция - не социальный взрыв, а результат деятельности германского Генерального Штаба, большевики - отряд шпионов и диверсантов, московские процессы Сталина - не пример внутриполитической борьбы, а редкий случай удавшейся «контр-заговорщицкой» деятельности, крах СССР устроили «агенты влияния», выполняющие план Даллеса, и т. д.

Масла в огонь подливает традиция государственной пропаганды, стремящейся изобразить всякого несогласного с действующей властью сознательным или бессознательным иностранным агентом.

Социальных различий внутри общества не существует, классовый конфликт - выдумка подкупленных бароном Ротшильдом марксистов. Если люди протестуют, то не потому, что им плохо, а потому, что их подталкивают к этому операторы глобального заговора.

У заговора никогда нет никакой цели, кроме абсолютной. Единственной целью в борьбе за власть является сама власть. То, что эта власть - инструмент политики, отбрасывается как нечто несущественное.

Вечно готовое объяснение - что-то вроде нарисованного очага в хижине Папы Карло. Этот огонь не греет, но он всегда с нами. А если удастся проникнуть за нарисованный очаг, обнаружится там лишь кукольный театр, точно такой же, как на соседней улице.

Оборотной стороной широкого распространения конспирологии является невозможность выявлять и анализировать реальные заговоры. Ведь любой историк знает, что заговоры в политической жизни встречаются. Бывают и закулисные договоренности, и тайные махинации. Например, в Англии на протяжении 200 лет бытовал панический страх перед «иезуитским заговором». И нельзя отрицать, что иезуиты существовали. И даже плели козни. Но к тому времени, когда параноидальный ужас перед иезуитским заговором получил наибольшее распространение, сам орден переживал глубокий упадок, постепенно переключаясь с вопросов политики на вопросы образования.

Заговоры существуют, но не играют той глобальной роли, которую им приписывают конспирологи. Даже успешные заговоры (вроде убийства Распутина) оказываются не более чем прелюдиями к по-настоящему серьезным событиям, которые происходят в открытом политическом пространстве.

Мне глубоко неинтересно знать, получали большевики какие-то деньги из Германии или нет. Суть вопроса не в том, на какие деньги выходила в июле 1917 года газета «Правда», а в том, почему ее идеи с восторгом принимались частью общества, в отличие от идей множества других газет, выходивших значительно большими тиражами. И почему английская разведка, несмотря на неограниченные ресурсы, огромный опыт и феноменальный шпионский талант Роберта Локкарта, не смогла нанести серьезного ущерба тем же большевикам год спустя.

Стоит вам предпринять попытку проникнуть в действительный смысл тайных операций, как вас сочтут конспирологом, перестанут относиться к вам серьезно. Иногда у меня возникает подозрение, что теории заговора специально распространяются ЦРУ и КГБ для прикрытия своих действий. Но это так, конспирологические домыслы.

Веселые ребята

Если конспирологи - мрачные сатанисты, то поклонники политтехнологий - сатанисты веселые. Конспирологи верят в мировой заговор и страдают от невозможности что-то ему противопоставить. Политтехнологи тоже верят в заговор, но радостно стремятся принять в нем участие.

Конспирологи в массе своей почвенники, националисты и мистики. Политтехнологи - принципиальные плюралисты, западники, рационалисты. Даже те из них, кто работает на фашистские или национал-коммунистические организации, не разделяют эти идеологические установки. Они уверены, что заговоров должно быть как можно больше. Тогда всем хватит работы.

Вбросить слух, опубликовать статью, правильно составить социологический опрос - и вот общественное мнение. Способность людей критически осмысливать информацию политтехнологи оценивают крайне низко, и в этом они, увы, правы. Но реальные процессы пробивают себе дорогу в массовое сознание, вопреки любым пропагандистским стараниям. Попросту говоря, если вас ежедневно грабят на улице, рано или поздно вы засомневаетесь в правдивости телевизионных сообщений, из которых следует, что в вашем районе напрочь отсутствует преступность. Конечно, не после первого раза. Даже не после десятого. Но после сотого - наверняка.

Обыватель может быть туп и податлив на манипуляции. Но беда в том, что сами манипуляторы не далеко ушли от обывателя. Чем больше они верят во всесилие и непобедимость своих методов, тем более уподобляются обывателю, которого хотят контролировать.

Веселые циники, считающие себя практическими, изощренными людьми, на самом деле чрезвычайно наивны. Когда они добиваются успеха, то в силу простой веры в непобедимость зла даже не пытаются разобраться, как у них это получилось. А если терпят поражение, то сваливают его на частные ошибки или на то, что их переиграл другой манипулятор, обладающий более значительным бюджетом. Единственный вывод, который российские политтехнологи сделали из своего поражения во время украинской «оранжевой революции», сводился к тому, что у американцев больше денег.

То, как реально происходят политические процессы, для политтехнолога - абсолютная тайна. Он не может и не хочет осознать, что сам не более чем пешка, второстепенный элемент процесса.

Поскольку с некоторых пор все политические силы используют политтехнологов, любая победа и любое поражение могут быть отнесены на их счет. Политическая борьба выглядит подобием игры, не то в шашки, не то в покер. Правила заранее известны, игроки имеют одни и те же цели. Вопрос лишь в том, у кого денег больше и кто лучше умеет блефовать.

Между тем политика - не игра, а деятельность, результаты которой затрагивают миллионы людей. Время от времени эти миллионы вырываются на политическое пространство, разнося в щепки все игровые столы и разбрасывая по полу фишки. Но даже когда до такого не доходит, объективная реальность то и дело напоминает о себе. Сначала по мелочи, исподтишка, потом все сильнее и сильнее. Политтехнологи трактуют это как «фактор непредсказуемого», «внезапное изменение ситуации». Хотя все эти «непредсказуемые» тенденции как раз и лежали на поверхности: интересы социальных групп, противоречия проводимой политики, элементарная способность сначала небольшого, а потом и все более значительного числа людей делать выводы из собственного опыта.

Все это не принимается во внимание, поскольку не относится к миру политтехнологий.

И чем более политтехнологи и их заказчики верят в силу своих чар, тем меньше эти чары работают. Собственно, потому-то выборы то и дело приходится фальсифицировать, что политтехнологии на каждом шагу дают сбой. А ужесточение полицейских методов политического контроля - наглядное свидетельство нищеты политтехнологий.

Политтехнологий, но не политтехнологов. Что бы ни случилось, они далеки от нищеты.

Происхождение видов

Стремление к политическим манипуляциям, вера в заговоры, страх перед тайным злом - все это далеко не ново. Однако факт остается фактом: в последние годы эти идеи получили массовое распространение.

Практика политтехнологов дает повседневную и богатую пищу теориям заговора. Однако и то и другое, в свою очередь, опирается на кризис массового сознания, порожденный крушением социальных движений ХХ века. Просвещение, демократия и марксизм - все эти концепции основывались на рациональном видении мира, в котором «люди сами творят свою историю». Сознательный, мыслящий гражданин наряду с коллективами и классами становился субъектом политического действия, оттесняя правителей, обосновывавших свое господство божественной волей или мистикой национального духа. В последние три десятилетия, однако, мы наблюдали, как терпят поражение принципы Просвещения. Социалистический проект в том виде, как он был сформулирован в начале ХХ века, потерпел неудачу. Вера в исторический прогресс оказалась поколеблена. Демократия восторжествовала, но свелась к набору формальных процедур, лишенных всякого содержания. Экономика предстала перед нами в виде стихии, отторгающей любое общественное вмешательство. Буржуазный порядок приобрел форму Casino Capitalism.

К началу ХХI века мы столкнулись со всеобщим кризисом рационализма. Потеря веры в прогресс означала, что рухнули и прежние представления о смысле истории. Но появилась растущая потребность найти в истории новый смысл, пусть даже иррациональный.

В этом плане «новая хронология» Фоменко, конспирология или политтехнология суть разные симптомы одной и той же болезни.

К счастью, наваждение не может продолжаться бесконечно. Реальность оказалась сложнее и противоречивее, чем полагали прогрессистские мыслители XIX века, но при всей своей ограниченности они были несравненно ближе к пониманию жизни, нежели сегодняшние властители дум. То самое столкновение с жизнью, которое подорвало веру в европейский рационализм, ежедневно наносит удар по новой политической мистике, независимо от ее идеологического оттенка.

В основе теорий заговора и политтехнологического мышления лежит глубоко консервативный взгляд на вещи, глубокая уверенность, что мир невозможно изменить коллективным, открытым и сознательным действием, а по большому счету невозможно изменить вообще. Если политика - это кукольный театр, то единственная ее цель состоит в том, чтобы сменить кукловодов.

История свидетельствует о другом. У политики есть содержание. Массы вполне способны осознать смысл своих действий и организованно отстаивать свои интересы. Если бы дела обстояли иначе, не было бы ни революций, ни реформ, ни демократических преобразований.

История создается усилиями множества людей, действующих разрозненно, а порой и нецелесообразно. История может быть трагичной, но она оставляет шанс для свободы.

И каждый из нас, кто, отвергая наваждение, начинает делать критические выводы на основе индивидуального и коллективного опыта, уже становится потенциальным творцом истории.

Дмитрий Быков Не дай мне Бог

Похвала разумности

Распространенный предрассудок насчет рехнутости, трахнутости, причпокнутости и ударенности пыльным мешком всех писателей, разумеется, не имеет под собою никакой почвы. Сплетня о том, что здоровый человек не станет тратить жизнь на приставление буквочки к буквочке, распространяется главным образом самими писателями, чтобы с них было меньше спросу. Ламентации на тему «Мама, мы все тяжело больны» - общее место на любых встречах с читателями, в большинстве интервью и мемуаров. Писательство - форма патологии, мания, фобия, все литераторы либо начинают с душевной болезни, либо кончают ею, - все это до того навязло в зубах, что лень опровергать. Да и к чему бы? Конечно, этот бред позволяет правителям всего мира игнорировать писательские советы и протесты, отделываясь фразой про небожителей, юродивых, латентных шизофреников и прочая, - но, если вдуматься, оно нам надо? В самом ли деле мы хотим, чтобы нас воспринимали всерьез и руководствовались нашими прожектами - или сами охотно поддерживаем легенду о полубезумных сыновьях гармонии, одержимых мнительностью, завистью и сексуальными расстройствами?

Ежу ясно, что писательство - чрезвычайно сложный и тонкий вид умственной деятельности, сопряженный с долгосрочным планированием, учетом множества мелочей и умением ладить с толпой персонажей, каждый из которых так и жаждет отклониться от авторской воли. Сумасшествие, как правило, связано с деменцией, с утратой памяти и неуклонным ослаблением умственных способностей; сумасшедшему дай Бог анкету заполнить, а вы говорите - писать. Творчество душевнобольных почти всегда являет собою скучную, монотонную графоманию; романтизировать безумцев позволительно было в семнадцатом-восемнадцатом веках, когда о шизофрении, паранойе и МДП знали очень мало, а сумасшедшим считали всякого, чьи мечты не ограничиваются солидным годовым доходом. Умные редко сходят с ума - у них все в порядке с саморегуляцией, а к услугам писателя вдобавок столь мощное средство, как аутотерапия. Ведь сочинительство, собственно, как раз и есть радикальный метод самонаблюдения - а погружаться в чужие судьбы, в фантазии, весьма полезно для отвлечения от собственной. Литература - могучая компенсация любых комплексов и страхов, и потому именно среди писателей случаи сумасшествия сравнительно редки. Да и к самоубийству, как показывают подсчеты Чхартишвили, писатели не особенно склонны - литератор слишком ценит себя, чтобы уничтожать столь тонкий и сложный инструмент. Студенты, солдаты и белошвейки кончают с собой значительно чаще.

Можно, пожалуй, вывести закономерность: если уж писатель сходит с ума - значит, в мире что-то сдвинулось капитально и непоправимо. Это явление редкое и катастрофическое. Писатель находится в непосредственном контакте с той высшей реальностью, бледным отражением которой являются все наши земные бури, от финансовых и политических до военных и природных. Субъективный, но убедительный образ этой реальности запечатлел Даниил Андреев в «Розе мира» - боюсь, что там несколько напутано с именами, трудными для земного слуха, но иерархия миров угадана точно. Соответственно когда там, в горних сферах, происходит нечто ужасное, еще не докатившееся до земли, но уже обозначающее крах целой эпохи, писатель узнает об этом первым и, подобно Кассандре, принимается тревожно верещать. Поскольку еще ничего не случилось, его охотно принимают за идиота. На самом деле идиоты те, кто ничего не чует, но не надо никого разубеждать: нам же спокойнее. Гораздо интереснее узнать, какого рода бывает это безумие - нравственный и интеллектуальный ответ на изменение климата в высшей реальности.

Историй писательского сумасшествия во всем мире немного, а в России вообще единицы - литература тут столь масштабна и сложна, что искони была уделом людей с высочайшим интеллектом и крепкими нервами. Глупо, например, приписывать сумасшествие Гоголю - с тем же успехом можно обозвать безумием нравственный переворот в душе Толстого (последний не зря написал о нем повесть «Записки сумасшедшего», явно передавая привет гениальному предшественнику, с которым случилось то же самое). В некий момент писателю хочется уже не рисовать картинки, а выкрикивать проповеди - картинки ведь не исправляют нравов, а лишь потешают тех, кого должны по идее потрясать и очеловечивать. Писателю, как правило, невдомек, что картинки, по крайней мере, помогают выживать немногим приличным людям, а от проповедей вообще никакого толку; но это не безумие, а нормальное последствие нескольких десятилетий литературной деятельности. Случается такое не только в России - вот вам Флобер, закончивший жизнь романообразным трактатом о тщете всего «Бувар и Пекюше», вот Золя, начавший с физиологического очерка, а кончивший насквозь проповедническим «Лурдом», вот Хаксли, чьи поздние сочинения откровенно публицистичны. Гоголь вдобавок взвалил на себя почти непосильную задачу написать всю русскую литературу, как написал он всю украинскую, - но на усадебной прозе сломался, ибо не имел усадьбы; второй том «Мертвых душ» пришлось писать Толстому, а второй том «Петербургских повестей» - Достоевскому.

Спорным остается вопрос о душевном здоровье Андрея Белого - огромные буквы, экстатические танцы, антропософские склоки, - но если у Белого и была некая предрасположенность к маниакальному бреду и отчетливо различимым навязчивостям, она была компенсирована гигантским интеллектом и бешеной трудоспособностью. Многое тут было от приросшей маски. Почитайте его переписку с Блоком - в письмах Белого гораздо больше здравомыслия, суровой прозы, заботы о гонорарах и о критических мнениях. На общем фоне Серебряного века он еще очень даже ничего; автобиографическая трилогия написана, пожалуй, даже слишком здравым человеком, отлично понимающим необходимую для мимикрии меру юродства.

Что говорить - есть пара-тройка не особенно приятных и даже патологических черт, неизбежных при писательском ремесле. Это, во-первых, мнительность - непрерывное выстраивание сюжетов не только в литературе, но и в жизни, выдумывание несуществующих влюбленностей и измен, твердая уверенность, что весь мир против тебя, - своеобразный перенос на собственную личность ощущений литературного героя, всегда преувеличенных для наглядности. Самоотождествление с героем - вообще вещь опасная: литература ведь не зеркало, герою вечно достается круче, чем реальному человеку, у которого есть тысяча утешений, которых мы лишаем персонажа. Есть какие-то светлые, в любой момент готовые явиться по вызову воспоминания, есть отвлечения от фабулы, вариативность, возможность не совершить рокового шага, - у героя всего этого нет, мы ведем его по жизни железной рукой, а пытаясь представить, что он чувствует, немедленно переносим это состояние обреченности на себя. Набоков в «Bend Sinister», очень подробно показав эту схему, сам заигрался и испугался - почему и вынужден был прибегнуть к самоутешениям в финале: очень уж мрачно получилось. Круга можно было спасти, но автор не хотел - и в финале жестоко раскаялся. Не зря автор в его художественном мире называется Мак-Фатумом. Но все эти заморочки - нормальные профессиональные издержки, вроде печеночной колики у Горького, описывающего, как героиня получает удар ножом в печень. Есть у этого и преимущества - Стивен Кинг в одном из предисловий резонно предположил, что прикидывать на себя вымышленные катастрофы очень полезно, потому что тогда они не случатся в реальности. Сходную мысль однажды подарил автору этих строк Чингиз Айтматов: «Старайтесь все худшее прожить в литературе - в жизни обойдется». Это отчасти объясняет, почему в сочинениях азиатски-хитрого и змеино-мудрого Айтматова столько ужасов.

Потом, понятное дело, все литераторы суеверны. Пишется, не пишется - это вещь иррациональная, заставлять себя чаще всего бессмысленно, в лучшем случае попрет соединительная ткань; приходится зависеть от тысячи мелких обстоятельств, и без суеверия тут никак. Невинные навязчивые желания вроде пиромании того же Горького, мандельштамовской и ахматовской аграфии (то есть ненависти к самому процессу письма), или всякое там собирание листочков-камушков, как у того же Белого, - обычные ритуальные танцы дикаря, просящего своих темных божеств, чтобы на охоте убился более крупный мамонт. Леонид Андреев не мог работать без крепчайшего чая и потреблял в сутки до двадцати стаканов, Паскаль ставил рядом стул (заслоняясь от бездны), а Грин, по воспоминаниям Николая Чуковского, некоторые ситуации из рассказов проигрывал в реальности и однажды ночью прикидывал, как он будет спящего Чуковского душить; но все эти невинные игры - тоже отчасти на публику - ничто перед суевериями шахтера или промышленного альпиниста; там такие тысячи условностей, ритуалов и этикетных правил, что писательство, все-таки не сопряженное с риском для жизни, извините за прямоту, сосет.

Понятно, конечно, что писатель - существо нервное. Мандельштам в паническом припадке выпрыгнул с третьего этажа, Ахматова боялась переходить улицу, Пастернак страдал бессонницей, но все они умудрялись в этом состоянии создавать идеально гармоничные, мощные и победительно-человечные сочинения, что само по себе уже есть показатель исключительного душевного здоровья; не говорю уж о том, что испытывать ужас в тридцатые годы - как раз признак нормы, душевной и умственной, а кто дает себя убедить, что все нормально, тот как раз и подвигается рассудком. Чем всерьез уверовать, что черное бело, лучше, по-моему, отделаться панической атакой.

А разговоры о том, что писатели патологически пьют, поддерживаются в основном опять-таки самими писателями. Нужно же приписывать себе подвиги - а хвастаться драками и покоренными женскими сердцами писателю чаще всего не позволяет душевная тонкость. Вот и ведутся разговоры про то, кто сколько выжрал, - но ребята, все же свои. Ким справедливо написал в мемуарах о Самойлове: поэт после шестисот спокойно ложился спать и с утра работал, а для большинства его коллег это было недосягаемо; что такое шестьсот для нормального работяги, даже и для обычного провинциального интеллигента? Тьфу. Я пишу эти заметки на литературной ассамблее «Портал» в Киеве, в доме отдыха «Пролисок», где обычно собираются фантасты - самый пьющий отряд литераторов, как уверяет мифология. Накануне в моем номере, на двери которого впору вешать мемориальную доску, собрались выпить и попеть Евгений Лукин, Михаил Успенский, Святослав Логинов, оба Олди (Громов и Ладыженский) и Кирилл Еськов; и что я вижу вокруг себя? Все окна целы, а под столом пять жалких коньячных бутылок, и то я почти сразу отрубился. Это вы называете выпивкой?

Вообще, как правило, писатель сходит с ума до того, как начинает писать. На какое-то время писательство его спасает, но потом безумие настигает - причем всегда в один и тот же момент, о котором мы говорили выше. «Пробивание защиты», как называет это Валерий Попов, происходит не тогда, когда что-то случилось у литератора в голове, а тогда, когда что-то серьезно испортилось в мире. Самые серьезные и известные случаи клинического сумасшествия в русской литературе: Константин Батюшков, Василий Комаровский, Велимир Хлебников, Николай Дементьев, Даниил Хармс, Рид Грачев и Борис Слуцкий. Андрей Зорин когда-то остроумно написал (а я часто цитирую), что Батюшков сошел с ума, уйдя с государственной службы; видимо, поэту необходимы гири, чтобы удерживаться на земле и не улетать в эмпиреи. Безумие Батюшкова было не буйным, а кротким, меланхолическим - и стихи, написанные им в этом состоянии, несут на себе тот же отпечаток невинной, как бы детской шутки, тихой игры с самим собой: «А кесарь мой - святой косарь». Что это такое? Это из пародии на державинский «Памятник», легкое издевательство над чужой манией величия, над тщетой самовозвеличивания, столь очевидной сумасшедшему, который действительно стал богом (то есть понял всю земную суету) и потешается над теми, кто еще относится к славе всерьез. Обычная игра словами, в которой напрасно ищут высокие смыслы. Именно свидание с безумным Батюшковым сподвигло Пушкина написать «Не дай мне Бог сойти с ума»: Батюшков его не узнал, чем всерьез испугал, а потом разрыдался во время церковной службы, и Пушкину в его лице померещилось нечто разумное, опомнившееся, глубоко страдающее, - но это только на миг. Незадолго до смерти Батюшков пришел в себя и написал последнее четверостишие: «Премудро создан я, могу на вас сослаться. Могу чихнуть, могу зевнуть. Я просыпаюсь, чтоб заснуть, и сплю, чтоб вечно просыпаться», - великолепная метафора безумия, в котором последними зацепками остаются простейшие физиологические реакции - зевнуть, чихнуть… А чередования просветлений и припадков в самом деле похожи на смену сна и яви, и так же безысходны, и так же неразличимы.

Почему Батюшков сошел с ума? Наследственность плохая. Мать была безумна. Ушел с государственной службы, да. Но зададимся вопросом - почему он ушел с государственной службы? Безумие его отчетливо проявилось в 1823 году, в конце александровского царствования, а первые его признаки - воспаленная обидчивость, ипохондрическая слезливость - стали заметны в 1816-м, при первых признаках бессмысленных аракчеевских ужесточений и общего похолодания. Все на глазах заворачивало не туда, и очень быстро. Этот гнет его и подкосил, и служить ему стало невмоготу, и печататься разонравилось. Сумасшествие поэта - существа тонкого, улавливающего растворенный в воздухе ужас задолго до того, как его почувствуют все, - обычно связано именно с этими метафизическими, необъяснимыми переменами в высших сферах, не государственных, конечно, а эфирных. Были люди как люди, дружили, разговаривали, и вдруг беспричинное ужесточение, кошмар, гнет, все переменились, и рациональных обоснований этому нет. Поэт привык иметь дело с гармонией: в стихах все стройно, причинно обусловлено, четко соблюден размер, выдержана рифма - то есть какая бы суггестия ни разверзалась там на содержательном уровне, форму будь любезен держать. И тут вдруг именно форма мира претерпевает необъяснимые изменения: то, что было можно и должно, становится нельзя! Большинство литераторских безумий происходит, как правило, на переломе от свободы к несвободе, от революции к контрреволюции; у Батюшкова было именно так.

Василий Комаровский - несколько иной случай. Это поэт куда меньшего масштаба (и, конечно, известности), но клиническая картина схожая. Он страдал припадками ужаса и отчаяния, особенно обострившимися летом 1913 года, когда ничто еще не предвещало войны, - и покончил с собой в 1914-м, когда война придвинулась вплотную и катастрофа казалась неизбежной. Собственно, она и разразилась - как было выжить бледному, замкнутому, душевнобольному графу Комаровскому в Петрограде времен военного коммунизма? Он и не скрывал особенно, что безумие его лишь резонирует с общим, и всех предупреждал, да никто не понимал.

Хлебников был, строго говоря, не таким уж безумцем, - не большим, чем Циолковский, скажем; однако и в его сознании произошли непоправимые сдвиги, и не тогда, когда разразилась революция и он провозгласил себя Председателем земного шара, а тогда, когда обнаружилось звероватое лицо Чеки. Тогда Хлебников с поразительной прозорливостью написал: «Участок - место встречи меня и государства». Он почувствовал, что встречаться в этом месте они с государством будут нередко, и ушел в очередное странствие, во время которого у него внезапно отказали ноги. Бегство Хлебникова из Москвы в начале 1922 года имело характер бессмысленный и панический, и незадолго перед этим он пережил депрессию сродни той, что настигла его в 1914-м, перед призывом на военную службу (из солдатчины его, в конце концов, вызволил Кульбин, да и врачи в харьковской психиатрической больнице быстро поняли, что перед ними классический дервиш и лучше его комиссовать - лучше и для него, и для армии).

Николай Дементьев тоже страдал приступами мании преследования и тоже покончил с собой в психиатрической больнице. Пастернак посвятил ему стихи «Вслед самоубийце», Багрицкий видел в нем одну из главных литературных надежд поколения, посвятил ему хрестоматийно известные стихи (помните: «А в походной сумке спички и табак, Тихонов, Сельвинский, Пастернак…»). Дементьев и в самом деле - судя по его сборнику «Шоссе энтузиастов» - казался простым, ясным, веселым, комсомольским поэтом без всяких комплексов, с несколько даже избыточной конструктивистской рациональностью, всегда, впрочем, заметной у людей, сознающих близость безумия (они большие аккуратисты, трезвенники и хоть так пытаются защититься от хаоса). Но приступы ужаса, волны мании преследования, накатывавшие на него с середины двадцатых, говорят о тонкости и точности его поэтического самоощущения: страх вползал в мир, и Дементьев - действительно добрый и действительно НОРМАЛЬНЫЙ - замечал это. С Хармсом та же история, при всем их несходстве: до начала тридцатых, до первого ареста и курской ссылки Хармс - безобидный эксцентрик. С начала тридцатых он - замученный страхом и бесчисленными ритуалами одиночка, с шифрованным дневником и вечным чувством загнанности. Лидия Гинзбург рассказывала мне, как наблюдала однажды в гостях за Хармсом, ложащимся спать: как он выполнил множество сложных ритуальных действий и потом долго сидел на кровати, закрыв лицо руками. Что было сначала - мания преследования или реальные преследования? Вопрос о курице и яйце, но разобраться-то несложно. Сначала была предрасположенность, дурная наследственность, несомненное безумие отца, Ивана Ювачева, еще более властного и жестокого (хоть и умного по-своему), чем отец Кафки. Потом сгущающаяся темнота вокруг. И мгновенная готовность личного безумия срезонировать с общим.

Рид Грачев, один из лучших русских прозаиков шестидесятых годов, был контужен в блокаду, и с наследственностью все тоже было неважно. Он понимал, что может сойти с ума в любой момент, и уже испытывал несколько раз странные состояния, когда терял связь между предметами, оказывался в чужом и принципиально непонятном мире, где странная желтая вещь с грохотом ехала по рельсам неизвестно куда, а непостижимые двуногие существа пересекали каменную дугу, соединяющую два куска земли и выгнувшуюся над потоком воды. Это я не домысливаю, а вольно цитирую один из поздних его рассказов, где герой вдруг почувствовал себя бесконечно одиноким в городе и чужим всему - отсюда прямой ход в лабиринты безумия. Кушнер рассказывал, что в 1972 году застал Грачева играющим на рояле и восклицающим, что только этой игрой он спасает город от атомной войны; вообще бред войны был у него исключительно навязчивым, тот же Кушнер вспоминал, как Грачев хватал со стола помидор и кричал, что это атомная бомба… Грачев заболел в конце шестидесятых и окончательно выпал из жизни в семьдесят втором, хотя прожил после того еще четверть века и в минуты просветления писал (часть этих рассказов вошла в книгу «Ничей брат»). Надо ли объяснять, какая эпоха тогда кончалась и какая начиналась?

Наконец, самый близкий к нам хронологически случай - несомненное сумасшествие Слуцкого; клиническая картина на первый взгляд нетипична - он сохранял ясное сознание, не деградировал интеллектуально и сам всех предупреждал, что сошел с ума. Но держаться ему помогала только железная самодисциплина - его друзья и врачи свидетельствуют, что ясность сознания была утрачена сразу, с первых дней болезни, через три месяца после смерти жены. Он утратил способность писать стихи - то есть лишился той единственной терапии, которая на него действовала; началась патологическая жадность - к вещам, к еде, страх нищеты, слезы (особенно мучительно было видеть плачущего Слуцкого). Он привык владеть собой и не выдержал утраты этой власти; конечно, все разрушалось исподволь, и подлинная катастрофа подготавливалась еще всеобщим интеллигентским осуждением после его вполне объяснимого выступления на собрании, клеймившем Пастернака. Потом началась комиссарская, многократно описанная борьба с собой - Слуцкий видел деградацию своего государства, которое любил, и не мог в нее поверить. Потом он понял, что это государство обречено. Потом настал 1986 год, когда стало ясно, что оно погибнет с минуты на минуту. И Слуцкий умер - в одночасье, ничем не болея, просто отвернувшись к стене и запретив себе жить. Кстати, большинство писателей, боящихся сумасшествия и замечающих его первые признаки, пытаются покончить с собой, как Комаровский и Дементьев; пытался и Слуцкий, просил яду, но за ним неусыпно наблюдали - сначала врачи, потом семья брата в Туле.

В общем, картина ясна и почти всегда одинакова - писатель связан с миром тоньше, чем мы можем себе представить, но и защищен от него лучше, чем большинство из нас. Если темнота и духота сгущаются до того, что он перестает писать и не может больше возводить между собою и миром стену из слов - пиши пропало. Это значит, что в эфирном слое, в тонких мирах, как называют это пошляки, или в мировой мистерии, как выражаются духовидцы, случилось нечто совсем уж непоправимое. И те из литераторов, в чьей душе изначально змеилась трещина, почувствовали это - как самые чуткие барометры, которые вообще доступны человечеству.

Вот почему «Не дай мне Бог сойти с ума». Потому что если бы это случилось с Пушкиным - это означало бы, что мир в самом деле рушится. Уж его-то ничто не брало, даже после камер-юнкерства поскрипел зубами да и отвлекся на «Историю Пугачевского бунта».

Кстати, за последнее время никто из крупных писателей, насколько я помню, с ума не сходил. То есть мы еще поживем, кажется.

* ОБРАЗЫ *  Аркадий Ипполитов Оправдание безумием

От повесы до блудного сына

Animula vagula blandula hospes comesque corporis quae nunc abibis in loca, pallidula, rigida, nudula, nec, ut soles, dabis iocos. Aelius Adrianus, Emperor. Душа скиталица нежная, Телу гостья и спутница, Уходишь ты нынче в края Унылые, голые, блеклые, Где радость дарить будет некому. Элий Адриан, Император.

Донн-донн-донн - так бьют большие колокола. Динь-диннь-динь - так бьют колокола помельче. Дилинь-дилинь-дилинь - трезвонят совсем маленькие колокола. С описания звона русских колоколов, перемежающегося со звоном колоколов английских, начинается глава, посвященная опере Игоря Стравинского «Похождения повесы» в чудесной книге голландцев Л. Андриссена и Э. Шенбергера «Часы Аполлона. О Стравинском». С трезвона колоколов начинается английский праздник первого мая: во время обязательной майской процессии веселые молочницы шествовали, удерживая на головах пирамиды из серебряных блюд, взятых напрокат в ломбарде. Рядом с ними шли трубочисты, чьи черные лица были выбелены мукой, головы покрыты париками, напудренными и белыми, как снег, а одежда украшена бумажными кружевами; и все же, несмотря на сей шутовской наряд, они были серьезны, как гробовщики на похоронах, - так описывал майский праздник один из лондонцев семнадцатого века: улыбающиеся девочки и нахмуренные мальчики в предвкушении единственного беззаботного дня в году, дня игрищ и гуляний.

Под звук первомайских колоколов начинается история о легкомысленном и несчастном юноше, рассказанная Уильямом Хогартом в серии гравюр «Похождения повесы». Она состоит из восьми сцен, изображающих печальный жизненный путь молодого человека, Тома Рэйкуэлла, получившего наследство от своего унылого скопидома-отца. На первой картинке этот очаровательный юноша - в начале серии он мил, свеж и полон «сливочного английского обаяния», как это замечательно определил Ивлин Во, - стоит, юный и глупый телок, посреди развороченного скарба своего папаши, перед ним ползает обмеривающий его стать портной, костюм в легком беспорядке, все хорошо, свобода и денег прорва, а в углу притулилась Сара Янг, которую он обрюхатил. Впереди - будущее, да и Сара ведет себя тихо, ничего не требует, и веселый месяц май шумит солнечными лучами за окном, и к вечеру все будут плясать вокруг майских шестов, и жечь костры, и до упаду будут плясать молочницы с трубочистами, и все заснут вповалку, отпыхтев свою майскую ночь.

Том пускается во все тяжкие в славном и веселом Лондоне. Вкусив прелестей столичной жизни, он гонится за изысками, старается стать фешенебельным молодым человеком, но все больше и больше отдается низменным страстям, проматывая деньги в борделях и тавернах. Наследство исчезает, Тома уже готовы арестовать за долги, но он поправляет дела, женившись на богатой старой уродине. Ее денег надолго не хватает, приданое исчезает в игорном доме, и Том попадает в долговую тюрьму, где, доведенный до полного отчаяния, лишается рассудка. Последняя сцена серии Хогарта представляет Тома в сумасшедшем доме: закованный в кандалы, бритый, голый и несчастный, герой распростерт на каменном полу Бедлама. Склонившись над ним, утирает слезы Сара Янг, вторая по значению после Тома героиня повествования Хогарта, преданно его любящая, несмотря ни на что, и сопровождающая повесу на протяжении всей его карьеры, как безропотная и терпеливая тень.

Уистен Хью Оден, соавтор либретто оперы Стравинского, написанной на тему серии гравюр Хогарта, в интервью на премьере в венецианском театре La Fenice сказал: «Эта история - самая настоящая мифологема, ситуация, в которую каждый из нас, пусть даже и потенциально, попадает постольку, поскольку он вообще является человеком». Чем не путь каждого из нас? Ведь любая человеческая жизнь заканчивается Апокалипсисом и Страшным судом.

Жизнь человеческая, уподобленная странствиям блудного сына, то есть скитаниям души среди мирских соблазнов - одна из основных тем мирового искусства. Одним из главных прототипов всех литературных сюжетов является сюжет странствия, изначально заданный европейской культуре в «Одиссее» Гомера. «Одиссея» бесконечно повторяется и продолжает повторяться в мировой литературе: уход героя из родного дома, его мытарства во времени и пространстве, описание встреченных им на пути бедствий, искушений и соблазнов, потеря всего и, наконец, возвращение домой и обретение покоя. В конечном итоге «одиссея» потеряла заглавную букву, сделавшись олицетворением любой человеческой жизни. Одним из античных вариантов «Одиссеи» стал чудесный роман Апулея «Золотой осел», сохранивший популярность и во времена Средневековья.

Приключения юноши, превратившегося в осла, трактовались как земной путь человеческой души, обреченной в грубой телесной оболочке скитаться по жизни, полной опасностей и всевозможных ужасов. Обретение героем человеческого облика в конце романа Апулея читалось как символическое возвращение к Богу, ибо человек есть подобие Божие, но мерзости греха искажают его облик, превращая в сущую скотину. Таким образом Апулей косвенно совпадал с евангельской притчей о блудном сыне. Луций, герой «Золотого осла», как и блудный сын, оказывается из-за своего распутства низведенным на одну ступень с худшим из животных, потеряв всякое человекоподобие, страдая и мучаясь от этого. Так же, как блудный сын возвращается к всепрощающему Отцу, Луций, возвратив человеческий облик, обращается к Великой Матери, богине Изиде. Как для античного интеллектуала не было сомнений в том, что история осла - это история поиска истины, так для христианина притча о блудном сыне рассказывала (и рассказывает) историю любой земной жизни. Слово «блудный» в данном случае понимается не как «развратный» и «распутный», а как «плутающий», «заблудившийся». Младший сын из притчи Евангелия от Святого Луки такой же грешник, как любое дитя человеческое, как ты, как я, как он, а не просто некий распутный мот древней Галилеи.

Первые изображения блудного сына, известные со времен раннего христианства, абстрактны и отвлеченны, как и полагается быть повествованиям о злоключениях души, очищенной от всякой физиологии. Параллельно им существуют совершенно пронзительные истории взаимоотношений Души и Иисуса, снабженные поэтическими строчками, по смыслу совпадающими со стихами императора Адриана. Подобные серии дожили до XVI в., и одна из них, рассказывающая о том, как Душа валялась в постели, была разбужена Иисусом, не хотела следовать за ним, а затем, вкусив сладости страданий, удостоилась высшей радости, сопровождается следующим текстом:

Иисус: Я должен прервать твой сон, и ты должна встать из постели.

Душа: Я не хочу быть обеспокоенной, еще слишком рано.

Иисус: Если ты хочешь напитать свой дух, ты должна отказаться от земной пищи.

Душа: Я страдаю, ты истощаешь меня и доведешь до смерти.

Иисус продолжает испытывать и мучить Душу, а потом они вдруг меняются местами, и уже Душа говорит: «Я пущу стрелы в любовь мою, так я смогу усладить Его». И страдает сама, и говорит: «Страдания любви пронзают мое тело».

Иисус же отвечает ей: «Прекрати свой плач и свои молитвы, приди ко Мне и присоединись к танцу».

В последней сцене Иисус играет на барабане, а Душа радостно танцует и восклицает в восторге: «Любовь моя, усладил Ты меня своей скрипкой и своим барабаном, и все мои печали исчезли».

Другая подобная серия, известная в единственном экземпляре, хранящемся в Университетской библиотеке во Вроцлаве, заканчивается сценой, где Иисус и Душа, обнявшись, засыпают в одной постели.

В подобных символических повествованиях о юдоли человека земная жизнь не упоминалась, и блудный сын представал в сценах прощания с отцом, раскаянья и возвращения. Эта немногословность вторила Писанию, так как и Святой Лука скромно упоминает лишь, что «по прошествии немногих дней, младший сын, собрав все, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно». Это сдержанное указание с XV века все более и более распаляло воображение художников. История скитаний души человеческой по пустыне земного мира становится поводом для изображения всевозможных соблазнов. Действительно, дьявольские ухищрения, ловушки душам человеческим столь заманчиво изощренны, столь хороши на вкус, на ощупь, столь благоуханны, ласкательны для взора и слуха, что перед ними трудно устоять и не перепутать адские прелести с красотой мира Божьего.

Особенно усердствовали в подобных изображениях северные художники. Указание Святого Луки «живя распутно» давало прекрасный повод для живописания подробностей разгула, историю раскаяния отодвигая все дальше и дальше, куда-нибудь на задний план. В Нидерландах XVI в. даже появился Мастер блудного сына, чье имя до нас не дошло, но дошло множество написанных одной рукой борделей, где хорошо одетый юноша восседает за столом с бражниками и блудницами, счастливый и довольный. И только в глубине картины, через окно или открытую дверь, зритель видит крошечную фигурку этого же юноши, обкраденного и ободранного, выгоняемого из таверны, и затем, совсем вдалеке, его же, коленопреклоненного у корыта, окруженного свиньями, воздевшего очи к небу, несчастного, нагого и дрожащего.

Эпоха барокко стала апологией блудного сына. Это столетие открывается Караваджо и его последователями, чье творчество изобиловало сценами гадания, в которых молодых разряженных франтов дурачит ушлая цыганка; концертов, в которых полураздетые юноши в окружении благоухающих цветов и фруктов распевают любовные песни, явно забыв о Боге и грядущем раскаянии; карточных игр, в которых незадачливых сосунков обирают матерые шулера, прикинувшиеся друзьями, и хитрые проститутки. У Караваджо не найти прямого изображения истории блудного сына, но большинство его жанровых картин можно трактовать как иллюстрации к притче. Более того, сам Караваджо явился воплощением блудного сына, первым по-настоящему богемным художником, героем Генри Миллера эпохи барокко, чья жизнь была полна приключений, азарта, скандалов и проходила то в римских дворцах среди обожавших его аристократов, то в кабаках, среди проходимцев, обожаемых им. Так же, как и младший сын, он рано ушел из дома, странствовал, попадал в отчаянные ситуации, терял все, был близок к раскаянию и умер, не дожив до сорока.

Сценами из жизни элегантной молодежи, играющей в карты, музицирующей, пьющей вино, поедающей устриц, курящей трубки и ухаживающей за веселыми и бесстыдными женщинами, хохочущими, строящими глазки и не думающими ни о чем, кроме развлечений, полна голландская живопись XVII в. Подобные сцены лишь отдаленно сохраняют связь с морализаторством средневековых изображений блудного сына. Герои этих пирушек молоды и обаятельны, в них ощутимо упоение своей силой и свободой от гнета религиозной морали, от размышлений о загробной жизни, о возмездии. Они все как блудный сын, вырвавшийся на волю из скуки отчего дома, и раскаяние маячит в неразличимом далеке. Какую бы ни взять жанровую картину, посвященную веселью, будь то «Концерт» Тербрюггена или «У сводни» Яна Вермера Делфтского, галантное ухаживание Терборха или пирушка Стена, - все они могут восприниматься как рассказ о том, что делал блудный сын, «живя распутно». Верхом гедонизма, вызывающего и кокетливого, является взгляд Рембрандта, обращенный прямо в глаза к зрителю в его «Автопортрете с Саскией на коленях» 1635 г., сознательно представляющего себя в виде библейского персонажа. Рембрандт, притягательный, как Джонни Депп в роли Джона Уилмота из фильма «Распутник», приглашает восхититься и позавидовать той бесшабашной и отчаянной удали, с какой он прожигает свою жизнь. Чарующе нежны созвучия цвета его пышного камзола, и роскошны яства, и искрится вино, и манит застенчивая полуулыбка Саскии, принужденной играть роль блудницы.

Сказано в Евангелии: «О том надобно радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся». Смелость «Автопортрета с Саскией на коленях» подчеркивает созданный почти в то же время, ок. 1636 г., офорт «Возвращение блудного сына», воспринимающийся как прелюдия к великому эрмитажному «Блудному сыну», позднему полотну Рембрандта, зримому воплощению притчи, донесенной до нас Святым Лукой. Существуя вне времени и пространства, рембрандтовский «Блудный сын» повествует о неизбежности возвращения и о благости этой неизбежности. Все позднейшие вариации темы раскаяния и прощения, вплоть до слез дочери на могиле отца из пушкинского «Станционного смотрителя», становятся лишь комментарием к этой гениальной картине.

В последней гравюре Хогарта Том Рэйкуэлл, блудный сын XVIII столетия, лишь отчаивается, не каясь, проклинает, не молясь, и конец его страшен: «сойди с ума, и страшен будешь как чума, как раз тебя запрут, посадят на цепь дурака и сквозь решетку, как зверька, дразнить тебя придут». Хогартовская интерпретация истории блудного сына, греха без раскаяния, проступка без прощения, возмездия без снисхождения кажется в этом ряду великих произведений слишком прямолинейной и назидательной. Но в самом деле ли нет Тому Рэйкуэллу прощения?

В XVIII веке, в эпоху Просвещения, безумие воспринимается как крайняя форма неразумия. Безумцы были сами виноваты в потере разума, и поэтому их нужно было изолировать, а не лечить. Ореол святости, окружавший нищих, дурачков и умалишенных в Средние века и в эпоху Возрождения, пропадает. Нищие подлежат заточению в работные дома, сумасшедшие - в специальные госпитали, более похожие на темницы. Очень часто их содержали вместе с растратчиками отцовского наследства, либертинами-распутниками и другими представителями групп девиантного поведения. Хогарт, помещая Тома Рэйкуэлла в Бедлам, рисует нам закономерный конец распутника, докатившегося до последней стадии падения. Рана на его обнаженной груди намекает на тягчайший грех самоубийства, он безнадежен, и вокруг лишь «крик товарищей моих, да брань смотрителей ночных, да визг, да звон оков». Смерть для Тома была бы слаще.

Но все же Бедлам, а не Ньюгейтская тюрьма. Ассоциация, кажущаяся почти неожиданной, возникает при взгляде на Бедлам в изображении Хогарта. Обнаженное тело Тома простерто на камнях, его то ли заковывают, то ли освобождают от кандалов, и над ним три склонившиеся фигуры. Сара Янг утирает слезы, и вся группа представляет вариацию на тему «Оплакивания». В то же время, как совершенно точно подметил Оден в своем либретто, эта же группа, как всякое Оплакивание, вызывает в памяти рыдания Венеры над Адонисом. Безумие простирает над поверженным свое прощение и оправдание, и беспомощный вид бедного повесы не вызывает ничего, кроме сочувствия. Уподобление, пусть даже и отдаленное, Тома Рэйкуэлла Спасителю зримо свидетельствует о его спасении. В своем ужасе перед безумием и в сочувствии ему Хогарт намечает совершенно новое отношение к пониманию сумасшествия, пока еще символично-расплывчатое. Безумие определяется как априорная и конкретная потенция любого человека, «поскольку он вообще является человеком», выражаясь словами того же Одена. Так как безумие живет в каждом из нас и в каждом из нас исчезает, оно - наша родина, и в безумии мы равно находим и пристанище, и гибель. Ведь безумие - совершеннейшая полнота истины и неустанно совершающийся труд бытия каждого человека. Так, во всяком случае, считали Хогарт, Стравинский и Оден, и финал оперы заканчивается траурным хором безумцев, поющих:

Скорбите по Адонису вечно юному, Скорбите по Адонису, возлюбленному Венеры. Плачьте, плачьте и тихо ступайте вкруг его катафалка. Плачьте, плачьте по возлюбленному Венеры, плачьте, плачьте.

Безумцы-то правы, никакой Том не распутник, а мифический бог, с уходом которого начинается зима.

И звон русских колоколов смешивается со звоном английских.

Алексей Володин Чтобы не убили

Здоровый человек в хорошей психбольнице

- Надо бы тебе полежать, - сказала врачиха моей вузовской поликлиники, куда я пришел после сессии жаловаться на сердцебиение и бессонницу. Волосы у врачихи были крашены в ту особую разновидность сиреневого цвета, которая не дает заподозрить пожилую женщину в пристрастии к панк-музыке, а разве только в болезненном отношении к седине.

- В постели на каникулах? - огорчился было я.

- В клинике. Заодно решишь еще одну проблему. У тебя уже всего достаточно. 7Б тебе гарантирован.

Только что меня торжественно выперли с военной кафедры за полное отсутствие тактико-картографического чутья, поэтому проблему действительно надо было как-то решать. Но в дурдом не очень хотелось. Однако другого способа решить вопрос забесплатно судьба мне, кажется, не готовила - а многих тысяч долларов на белый билет с доставкой на дом у меня патологически не было. Так что предложение сиреневого доктора, прозревшего в задерганном студенте без пяти минут психа, пришлось принять - тем более что условия мне были обещаны близкие к санаторным.

- Пэссики есь? - голос, с трудом выговаривающий русские слова, принадлежал юноше-азербайджанцу супертяжелой весовой категории. Что речь идет о персиках, я понял только с третьей попытки высказывания, которую мой мучимый фруктовой жаждой сосед сопроводил характерным жестом. Наслышанный о господствующем в психбольницах паханате, я сильно испугался - как раз персиков у меня и не было. Но юноша потерял ко мне всякий интерес. Похоже, пугали меня зря - о родстве с тюрьмой здесь напоминали лишь решетки на окнах и между маршами лестниц, а также сданные при поступлении на хранение ремень и шнурки. Впрочем, клиника эта была при большом научном центре, что автоматически ставило ее в привилегированное положение. Как оказалось, лечить меня здесь решили потому, что мой случай лег в тему диссертации одного из здешних докторов, оставшегося в моей памяти как Андрей Александрович.

- От армии косишь? - беззлобно поинтересовался в курилке человек с внешностью вышедшего на пенсию участкового. Впоследствии выяснится, что он монтажник-высотник, страдающий от черной депрессии, и к врачу обратился сам - после того, как несколько раз буквально ловил себя за края спецовки, чтобы не кинуться с крыши. Фразу про закос я только за первый день услышал раз, наверное, пятнадцать - и решил, что лучше шутливо соглашаться, чем что-то кому-то доказывать. И я шутливо соглашался.

- Ты что, идиот? Зачем ты ему это сказал? - вылупил на меня глаза молодой человек в огромных роговых очках. - Он же стукач!

В последующие несколько дней очкарик попытается стать моим другом, через неделю я узнаю, что он настоящий клептоман и неопасный шизофреник, а через две недели его выпишут. Я вкратце объяснил ему, что надеюсь на адекватное восприятие, и сам примолкнул - ирония в этих стенах была не в почете.

Дурдом, как не обинуясь называли его мои новые сотоварищи, живо опровергал абсолютно все распространенные стереотипы - и предлагал взамен новые. В курилке, у телевизора, на прогулке меня, вопреки ожиданиям, окружали абсолютно нормальные с виду люди; Наполеонов и алжирских беев здесь, видимо, не водилось никогда. Единственной их сильно отличительной чертой была чрезвычайная заторможенность: двигались и говорили они как в сценах замедленной съемки. Но чем ординарнее выглядел человек, тем, как правило, большие проблемы имел. Интеллигентного вида студент мехмата банально переучился до того, что стал заговариваться - мама с папой вызвали скорую. Совсем юный человек христообразной внешности за один день потерял в катастрофе всю семью; сердобольные соседи по лестничной клетке сутки слушали через картонную стену его рыдания, после чего привезли его сюда. Оба рассказали мне, что их здесь называют «косцами» - в этот разряд записали и меня.

- От армии косишь, - вполне утвердительно произнес молодой соискатель Андрей Александрович, вызвавший меня к себе на следующее утро. Шутить ли с доктором, было неясно, и я предпочел промолчать. В течение встречи доктор изредка поднимал голову, чтобы вполне дружелюбно задать мне какой-нибудь вопрос, после чего погружался в писанину. Я рассказывал что-то про семью, про институт, а он писал. Он писал, когда я говорил, писал, когда я надолго замолкал и даже когда я выходил из кабинета. Позже я узнал, что врачи-психиатры слушают, не что говорит человек, а как.

Мой дорогой доктор, как выяснилось, нашел у меня психическую патологию на первой же встрече. «Иди выпей лекарства», - сказал он, не отрываясь от бумаг. Предложение меня несколько удивило - мое пребывание здесь называлось обследованием. Смутно припомнив формановский «Полет над гнездом кукушки», попробовал спрятать таблетки под язык, но не тут-то было - бдительная медсестра попросила открыть рот. Нейролептики и транквилизаторы здесь давали всем без разбора - пришлось проглотить.

- Ты лежишь первый раз, и таблетки тебе придется пить, - инструктировал меня мой приятель Петя Параноид, работавший на «Врачей без границ» и сам много раз лежавший с настоящим клиническим диагнозом, обозначенным в его прозвище, - опыта у тебя нет, симулировать действие препаратов ты не сможешь.

Симулировать и правда было трудновато - я решительно не замечал никаких перемен ни в своем поведении, ни в окружающем мире. Разве что больные, ходившие по коридорам, больше не казались мне заторможенными овощами, как при поступлении. Некоторые, правда, при разговоре смотрели только прямо перед собой, но и это больше не казалось странным - в конце концов, мы же в психиатрической клинике. Первая же моя попытка почитать книгу закончилась забавной неудачей - видя перед собой печатный лист, я отчего-то не мог прочесть и двух строк. Буквы не расплывались, нет - они просто отказывались складываться в слова, а слова - в предложения. Из доступных удовольствий остались только плеер (он исчез из-под моей подушки сразу после того, как выписался очкастый клептоман) и телевизор, выключавшийся ровно в 22.00.

- Слышь, - свое обращение человек в вязаной кофте, с внешностью бандита, сопроводил простонародным жестом: несильным ударом тыльной стороной пальцев по моей руке, - а че, правда, говорят, нам в еду что-то сыплют?

Прозрачный компот и вареная гречка не выдавали содержания в себе посторонних субстанций ни на вид, ни на вкус, так что я почел за лучшее пожать плечами. «Помни, паранойя заразна, - прозвучал у меня в голове голос друга-инструктора Пети, - не верь там никому». Молва приписывала подсыпание в еду брома армейскому, а не психбольничному быту, а здравая логика говорила, что не будут же всем огульно сыпать в суп растолченные транквилизаторы. Тем не менее выгнать из головы липкий страх оказалось непростым делом - в какой-то момент я заметил, что думаю по минуте над каждой ложкой гречки.

Дни бежали, родственники, сокурсники, друзья приходили меня навещать; врач по-прежнему задавал мне вопросы, совершенно не слушал честные на них ответы и все так же производил впечатление пишущего автомата. Зато больные становились все разговорчивее и с удовольствием выдавали мне медицинские тайны. Мальчик с ангелической внешностью и бородкой семинариста-первогодки был доставлен сюда после попытки покушения на честь своей матери - теперь она ежедневно просиживала с ним все часы посещения. Венгр по имени Атилла, похожий почему-то на турка, как выяснилось, съехал на почве шахмат - после нескольких попыток разогнать с ним скуку за клетчатой доской (неизменно кончавшихся его победой в пять ходов) проведавшие о его анамнезе санитарки со скандалом отобрали у нас доску. Платному больному, бизнесмену с комплекцией бегемота, удалили огромную опухоль мозга, в связи с чем он был вынужден раз в полгода проводить здесь три недели. Человек с внешностью бандита ежедневно рассказывал в курилке, что он «из измайловских пацанов» и просто здесь отсиживается, потому что «наказал кого надо». Но при личном разговоре подводил меня к окну и, указывая на вентиляционные короба на соседнем корпусе, уверял, что вот эти самые штуки, слышь, они для прослушки и записи всего того, что мы говорим. Мы вот говорим, а они все записывают. Я соглашался - в коммуникации со здешней публикой эта реакция была не только самой правильной, но и самой естественной. Потому что паранойя, как и было сказано, заразна, а правдой может оказаться что угодно. Например, через полгода после выписки я увидел обезображенное лицо этого самого измайловского параноика в телевизионном репортаже о кровавой разборке на Сиреневом бульваре.

- Когда ты выписываешься? - спросил навестивший меня кузен, и в моем незыблемо-спокойном сознании вдруг шевельнулась тревога. Я осознал, что приблизительно за три недели я ни разу не задумался, когда именно я отсюда выйду. Некоторые мои соседи находились в клинике годами. Вроде бы ничто не указывало на то, что я разделю их участь, но, с другой стороны, все может быть. Испугаться по-настоящему, однако, не получалось - я стал спокоен как слон. Вот, к примеру, несколько дней назад на скорой сюда привезли наркомана в ломках, который расшвыривал субтильных санитарок, пытавшихся уложить его на вязки. Нас призвали на помощь - щуплый я, гигант-азербайджанец и измайловский параноик без тени тревоги присели наркоману на конечности, и нянечки смогли привязать несчастного буйного к кровати.

Тем не менее, вопрос кузена меня встряхнул и заставил оглядеться. Что-то определенно изменилось. Вместо дождя за окном все время шел мокрый снег. Молодой доктор на ежедневных свиданиях перестал писать не отрываясь и с живым интересом разглядывал меня. В маленьком корытце с лекарствами я обнаружил новую таблетку, продолговатую, со странными насечками. «Подбираем тебе антидепрессант, - сказал Андрей Александрович, которому я до той поры ни единым словом не жаловался на депрессию, - вот пробуем новый, немецкий». Запомнив длинное название, я решил справиться у Пети Параноида, что за сюрприз приготовила мне медицина. «О Боже, - воскликнул мой друг, - ты это выпил уже?» Я кивнул. «Надо было выплюнуть. Теперь пей, пропускать нельзя, хуже будет». Похоже, выбора у меня не было. На второй день приема я заметил, что меня каждые двадцать минут охватывает беспричинный легкий смех, а вечером вдруг обнаружил себя в своей палате с привязанными к кровати руками. Подняться было невозможно - ни одна мышца не сокращалась. «Судороги у тебя были, милок, - сказала санитарка, вошедшая в палату с тарелкой больничной каши, - лежи, лежи, встать не получится. Давай покормлю». На сгибе плеча красовалась свежая темная точка - видимо, пока я лежал в обмороке, мне сделали укол в вену.

«Не рассчитали мы дозу, да. Отменим, отменим тебе этот препарат», - глаза молодого доктора за очками бегали виновато, под стать блуждающей по его лицу полуулыбке. Оказалось, что прежде чем начать дергаться и упасть в обморок, я бегал по коридору и хохотал.

- Ты как-то страшно тормозишь, - заметил сокурсник, пытавшийся рассказать мне институтские новости, которые я слушал не слишком внимательно, - и смотришь как-то странно.

- А чего нас бояться, - попытался пошутить я, но губы как-то не очень растягивались в приличествующую улыбку. Приятель посмотрел на меня испуганно, у него отчетливо дернулась щека.

- Ты правда от армии косишь? - с недоверием спросил он.

- Да вот сам не знаю, - ответил я, - мне тут что-то такое дают, что я читать не могу. И писать. Телевизор смотрю только.

Приятель отчетливо засобирался домой, хотя приехал пятнадцать минут назад.

- Тебе не кажется, что твой друг слегка вздрюченный? - спросил меня вечером того же дня на прогулке христообразный сирота.

На исходе пятой недели в воздухе отчетливо запахло выпиской - меня отпустили на выходные домой.

- У меня хорошие новости, косец, - сказал Андрей Александрович, вызвав меня в начале недели, - я уезжаю. Защищаться. А тебя выписывают. Со статьей. Диагноз настоящий.

- То есть оказалось, что я больной? - спросил я.

- Психопат - не больной, а неправильно развитая личность, но лечить это можно. Точнее, ком-пен-си-ро-вать. Ты - как раз такая личность.

Военкоматский психиатр, за три года до моей госпитализации написавший в моей карте «здоров», в этот момент, наверное, икнул в своем кабинете.

- Здоровых людей вообще не бывает, - заметил после паузы врач, после чего как-то излишне выразительно мне подмигнул.

В начале шестой недели мне объявили о выписке, и по больнице я уже ходил дембелем. Здоровым людям, как объяснил мне Параноид, выписка выдается на руки, документы больных отправляются в психоневрологический диспансер по месту жительства. Мне с самого начала объявили, что мои документы уже ушли куда надо - а это значит, что утомительная сессия вкупе с обязательными для студента романтическими терзаниями довели двадцатилетнего студента до вполне всамделишной ручки. Странное дело - никаких эмоций по поводу скорого выхода на волю из больницы, в которой дверь во внешний мир открывалась пятигранным ключом и только с разрешения лечащего врача, я не испытывал - видимо, стремление к свободе является тем самым патологическим нервным импульсом, который первым делом подавляют нейролептики. Впрочем, действуют они не на всех - в мой предпоследний день тот самый массивный бизнесмен, проходивший профилактику после удаления опухоли, встретив меня в коридоре, ни с того ни с сего вдруг врезал мне кулаком в грудь. Видимо, сам не успев понять, зачем - удар получился мощным, но мягким. Взмыв, я просто пролетел метра полтора и плоско шмякнулся спиной на пол. «Спокойно, - сказал, глядя прямо перед собой, проходивший мимо дежурный врач, - ты же понимаешь, где находишься». «На вязки его», - это уже относилось к оторопевшему от собственного поступка обидчику. Тот не сопротивлялся. Меня же быстро проверили на сотрясение мозга и, не обнаружив его, зачем-то вкололи транквилизатор.

Вместе со мной выписывались еще двое косцов - сирота и студент мехмата. Нам вернули наши шнурки и ремни, выдали на дорогу препараты и отпустили с Богом, велев больше сюда не возвращаться. Из оставленной мне Андреем Александровичем схемы лечения следовало, что винегрет из нейролептиков, антидепрессантов и транквилизаторов я должен был пить еще десять дней. Что делать дальше, было неизвестно - защищаться мой врач уехал в неизвестном направлении.

Мы вышли на улицу из калитки клиники втроем, с почти одинаковыми баулами. Проходившие мимо прохожие почему-то шарахнулись от нас. «Сумасшедшие кругом», - засмеялся математик; я попытался сообразить, что он имел в виду - что нас много, и потому нормальные люди от нас сигают, или все кругом сумасшедшие, а мы наконец-то здоровые. Мы поплелись в сторону метро, прямо у входа нас сцапал милиционер, наш ровесник. «Сержант такой-то, молодые люди, ваши документы». Придраться в наших паспортах было особенно не к чему, в связи с чем сержант задал вопрос по существу: «Вы что, дебилы?» «Да», - ответил сирота без тени улыбки. Мы двинулись вниз и расстались на платформе. На следующей станции в вагоне я увидел деда, перемежавшего пение антисемитскими выкриками. Судя по увлекательным рассказам Андрея Александровича о шизофрении, передо мной танцевала и кричала именно она. На деда никто не обращал внимания, зато на оптовую бабку, пихнувшую кого-то огромной клетчатой хозяйственной сумкой, орали от души. Мне было все равно.

Последующие десять дней мою жизнь сопровождало какое-то неестественное спокойствие - было чувство, что пленка, на которой показывали окружающую жизнь, почти замерла, передвижения внутри статичного кадра происходят как-то нехотя, будто через силу. Положенная декада минула, препараты кончились. Читать и писать было по-прежнему сложно, и я тренировал память, сидя на лекциях и стараясь запоминать услышанное.

На четвертый безмедикаментозный день выяснилось, что лекарства вызывают привыкание. Движущаяся реальность стала возвращаться ко мне в виде утренней дрожи конечностей и ощущения нетерпения, какое бывает у долго воздерживающегося курильщика. Потом начинался настоящий крупный колотун, сопровождавшийся серым песком в глазах. К полудню наступало облегчение - можно было, по крайней мере, выйти из дома. Андрей Александрович, как выяснилось, не предусмотрел никакого «снятия» с препаратов - решил, что я справлюсь самостоятельно. И я справлялся - испытывая в легкой форме то, что, наверное, переживают во время абстиненции наркоманы. Петя Параноид, к которому я обратился в панике, велел «переломаться» и обещал, что через неделю все пройдет.

Но мир вокруг меня определенно просыпался.

Я пожаловался сокурснику - тому самому, что навещал меня - на свое состояние, и в ответ услышал:

- Слушай, а зачем ты вообще там лежал, зачем пил всю эту гадость?

- Ну, чтобы в армию потом не ходить.

- А чего ты боишься в армии?

- Что убьют меня там. Ногами по почкам.

- Ну, а так тебе голову отбили. Уже.

Через месяц я получил военный билет. В графе «диагноз» стояло 7Б.

Наталья Толстая Книга, которая лечит

Попытка исцеления по абонементу

В начале третьего тысячелетия я заболела, поставить диагноз не могли. Питер - город небольшой, все хорошие врачи известны наперечет, и я их обошла: ни один не помог. В Военно-медицинской академии, когда-то знаменитой, мне предложили пройти полный курс обследования. На мои возражения, что я только что обследовалась в другой больнице и все справки и выписки у меня на руках, мне отвечали: «Чужие анализы недействительны. Придется все начинать заново. С завтрашнего дня будете сдавать мочу по Нечипоренко, а потом - мочу по Зимницкому». По Нечипоренко я только что сдавала в университетской клинике…

- По Зимницкому - это как?

- Очень просто. В течение суток через каждые три часа собираете мочу. На следующий день доставляете все восемь емкостей в лабораторию.

От моего дома до той лаборатории надо ехать полтора часа с тремя пересадками, в часы пик. С емкостями. Я повернулась и ушла: сами сдавайте.

Знакомая аспирантка посоветовала: попробуйте купить абонемент на сеансы врача Сергея Сергеевича Коновалова. На год вперед все билеты оказались проданы, но мне по блату достали абонемент, и весенним воскресным днем я отправилась в Мюзик-холл. Уже от станции метро я шла в толпе. Многие ехали в инвалидных колясках (новенькие), некоторые, веселые, шли с букетами цветов (вылеченные). Я увидела, как к служебному входу подъехала задом огромная фура, из которой выскочили два аккуратных парня в комбинезонах с надписью «Коновалов» на спинах. Это привезли воду, заряженную чудо-доктором. Тут все говорили - «водичка». Перед входом в зал надо было купить литр такой водички. Тут же торговали заряженными буклетами: на фоне голубого неба - доброе, задумчивое лицо целителя.

Мюзик- холл -это огромный амфитеатр, недавно отреставрированный: лепнина и позолота, мягкие, удобные кресла. Сцена была уставлена корзинами роз, по залу летали экзотические птицы. Народ в зале долго не мог успокоиться: кто-то занял чужое место, по проходу пронесли носилки с лежачими, какая-то женщина тихо билась в припадке. Наконец, все стихло, и вышел он. На нем был сверкающий неземным светом белый костюм. Сергей Сергеевич сел к роялю и заиграл Шопена. Через пятнадцать минут он кончил играть и молча, как бы потрясенный музыкой, сидел, не убирая рук с клавиатуры. Затем встал и подошел к краю сцены.

- Мои дорогие! Сегодня среди нас есть те, кто впервые пришел на мои сеансы исцеления, поэтому я хочу обратиться к ним. Те же, кто ходит сюда не первый год, поймут меня и простят. Я подполковник медицинской службы, много лет лечил больных традиционными методами, но чувствовал, что это не то. И вот однажды Вселенная поверила мне и открылась мне… Вселенная сказала, что доверяет мне, и показала прибор, который концентрирует энергию сотворения. Это был сложный прибор, настолько сложный, что разобраться в его устройстве не дано никому. Вселенная сообщила мне, что проявлением силы этого прибора будет мой буклет. Дорогие мои, я взял чистый лист бумаги и в определенное время суток произвел насыщение атомов и молекул этого листочка. Буклет был готов. Первый же мой больной… Вы бы видели его глаза! Я приложил свой буклет к его животу, и работа кишечника восстановилась. Миллионы людей планеты ждали неосознанно мой буклет и мои книги, и вот Бог и Вселенная поспешили на помощь. На выходе из зала вы, друзья, сможете купить «Книгу, которая лечит», восьмое издание, а сейчас начинаем, любимые мои.

Сергей Сергеевич велел закрыть глаза, сделать три глотка из бутылки, глубоко подышать носом в течение минуты. Потом зал поднимал вверх по очереди правую и левую руки. Кто не мог поднимать руки, тому доктор разрешил поднимать брови. Потом зал прокричал пять раз: «Болезнь, уходи!»

Мне казалось, что я нахожусь среди племени нукак-маку, а не в культурной столице. Стало нечем дышать, и захотелось на воздух. В это время доктор Коновалов начал отвечать на записки, которые горой лежали на рояле.

- Аполлон Захарович, милый мой человек, вы не очень внимательны… Прошлый раз я подробно объяснил вам, ну ничего, повторю: утреннюю гимнастику надо выполнять, стоя на буклете! Если вам трудно стоять, вы можете лежать, но в этом случае - на трех буклетах, расположенных по ходу позвоночника.

- Лидия Корниловна, не машите мне, я вас вижу. Помните: эффективность моего буклета не имеет равных, надо лишь правильно укладывать его на тот орган, который провоцирует боль. Ваша голова болит из-за шейного остеохондроза, поэтому расположите буклет в виде стоячего воротника на шее.

- Ниночка Михайловна! Вы пишете, что ожог зажил у вас, когда вы на ночь попили заряженной водички, а буклет положили под матрас. Не надо благодарить меня! Сегодня со всех концов мира мне пишут о невероятных свойствах этого маленького чудодейственного помощника.

- Алла Марковна, примите мой добрый совет: не прописывайте зятя, не надо. Помню, что у вас трещины на пятках и трудности с речью. Вам нужен покой и новый, свежий буклет. Зять внесет дисгармонию в вашу жизнь, выздоровление замедлится. Успехов вам, родная!

Следующим номером программы был выход на сцену маленького мальчика, для утепления и умиления. Бойкий розовощекий мальчик рассказал в микрофон, как сильно он болел, как все врачи города признали его безнадежным, и только дядя Сережа помог и вылечил. Чья-то рука из-за занавеса протянула мальчику букет цветов для доктора Коновалова. Кудесник прижал букет к лицу и застенчиво улыбнулся. Сеанс окончен.

Начали выносить парализованных и вывозить колясочников. Толпа двинулась к выходу, где началась давка: продавали «Книгу, которая лечит». Я тоже купила. Решила, что сгодится для гадания на Новый год. Дома начала читать. В книге оказалось шестьдесят глав. От «Куда прикладывать буклет при аллергии на меховую пыль» до «Как установить контакт с Ангелом». И сотни писем от больных, все - панегирические. «Доктор, дорогой мой Сергей Сергеевич! Нет слов, чтобы выразить мою благодарность. Я десять лет страдала от дисциркуляторной энцефалопатии… Купила вашу книгу, внимательно прочла ее. Ночью легла на три буклета, четвертый положила на область сердца. Утром энцефалопатии как не бывало». Трогательно, что ни одно из писем не подписано. Ни адресов, ни фамилий. Я поставила книгу на полку и забыла о ней. Даже гадать по этой лабуде расхотелось.

На днях позвонила подруга, гостящая у родственников в Америке, с которой мы когда-то вволю посмеялись над чудо-доктором.

- Наталья! Звоню по делу. Ты стоишь? Тогда сядь и ничему не удивляйся. Здесь по соседству живет некая Вика, у которой все болит, а американские врачи гоняют ее по кругу без толку. У Вики в Калифорнии есть племянница, которую замучил ревматизм. Эта племянница где-то раздобыла буклет доктора Коновалова, завернула его в пластиковый пакет и положила на ночь в ведро с теплой водой. Утром на два часа опустила ноги в ведро - ревматизм прошел! Вика умоляет достать ей такой же буклет. За любые деньги.

Михаил Харитонов Русский дурдом

А был ли мальчик?

I.

Саша или Шура? Пусть будет Алик. Все равно имя не настоящее: деликатность требует пожертвовать достоверностью, ибо выставлять напоказ чужую беду - это как-то не очень. Мы, конечно, вывернемся при помощи обычных литературных средств, то бишь вранья и недомолвок. Но если их окажется недостаточно - извиняемся загодя.

Начать с того, что у Алика было плохо с головой. То есть голова-то у него была хорошая, а с головой - плохо.

В пятом классе средней школы его, умненького мальчика из хорошей семьи, подкараулили в уборной старшие ребята. Им было скучно, а мальчик был слабенький и притом задиристый. Много о себе понимал, сучонок.

Его били долго, старательно. Головой об унитаз. Ага, уже смешно: унитаз. Штука такая, куда писают и какают. Одно дело, когда тебя пронзают каким-нибудь лермонтовским кинжалом, «и там два раза повернуть свое оружье». А тут - ссальная лохань: никакой трагедии, героики. Мальчик, обладавший, ко всему прочему, развитым эстетическим чувством, не решился сказать взрослым детали (его нашли на полу, пропитавшиеся кровью волосы слиплись жесткой щеткой; он молчал, как партизан) - впрочем, не факт, что признание помогло бы. Так или иначе, его отправили домой. Ну да, побили, все понятно, всех бьют, «жизнь сложная штука». На следующий день - в полуобмороке, с маленьким твердым лицом, стиснутым в белый кулачок - он поехал на рафике туда, где провел следующие три месяца. Врачи помогли, но не вылечили. Виновата ли бесплатная медицина, или просто ничего нельзя уже было сделать? Бог знает… Так или иначе, у Алика в голове сделалась какая-то бяка-закаляка. Навсегда, бесповоротно.

Ребятам, поуродовавшим его мозг, «что-то было». Поругали, наверное. Что можно сделать пацанам из окраинной школы, будущим петеушникам? Да ничего.

Алика перевели в другую школу, хорошую. Года два он проучился боль-мень, в восьмом начались трудности. Экзамен он сдал, но уже тогда было ясно - мальчик больной. Мать валялась в ногах у завуча, замолвила словечко учительница математики. Алика оставили доучиться. Два года он как-то продержался. Закончил. Сдал экзамен в очень престижный вуз, на более чем престижный факультет. Не знаю, как он обошел диагноз, тогда на такие вещи смотрели - но не то чтобы очень усердно, и можно было как-то устроиться. Опять же, «жизнь сложная штука».

С тех пор Алик жил так. Примерно полгода он был нормальный человек. Приступ начинался, как правило, весной, месяца два ему было нехорошо. Это время он проводил обычно на улице Восьмого марта, где располагался - не знаю, как сейчас, а тогда располагался - дурдом. Потом он выходил, разбирался с деканатом (его исключили только на третьем курсе, удивительное дело), как-то устраивался… And so on - в смысле, et cetera.

Да, забыл сказать: то был прошлый век, догорала советская власть, Алик - мой друг, мы познакомились у книжной полки в Столешниковом переулке, в знаменитом «буке», в смысле букинистическом магазине. Сейчас там тоже «бук», в смысле бутик, а может, ювелирка, не помню, хотя прохожу по Столешникову каждый божий день, благо работаю рядом. Наверное, вытеснение, привет Фрейду.

Но к теме. В ту весну - шла ранняя, зоревая еще перестройка - Алика накрыло совсем-таки неудачно, в электричке. Не знаю, какой шарик у него заехал за ролик, но он схватил магнитофон, который слушал мужик на соседней лавке, и выкинул в окно. Наверное, достал ор из магнитофона. Его били, но не сильно: он был странный, а таких у нас не понимают и жалеют, то есть побаиваются: жалость - это страх, обращенный к слабому, как это сформулировал все тот же Алик, тогда в здравом уме и твердой памяти, в одном споре на общие темы… Потом он попал - с неизбежными пересадками - куда надо. Ну то есть все туда же.

Он апельсинов не ел, поэтому я приготовил для него в палату куль с яблоками, лежалыми, морщинистыми - из бумаги цвета мозга, перевитой веревками, с проволочной ручкой.

Мне уже приходилось бывать на Восьмого марта. Обычно все проходило гладко, но на этот раз я не знал, куда моего друга положили. Пришлось пойти «путем всея земли», по инстанциям.

Сначала меня отослали в какой-то кабинет, куда была очередь. Я по опыту знал, что обычно из таких кабинетов заворачивают в другие, поэтому туда не пошел, а сунулся в тот корпус, куда ходил раньше. Меня туда не пустили - «К кому? нет таких, не мешайте работать». Я немножко поскулил, и мне посоветовали позвонить по такому-то телефону. Телефон стоял рядом, но звонить по нему было нельзя, потому что посетителям нельзя звонить по казенному телефону. Я пошел туда, откуда начал путь, и там нашел телефон, по которому мне дали позвонить. На том конце трубки мне сказали, чтобы я положил трубку (наверное, я мешал работать). Я уже собрался было вон, но тут как раз завидел врача, которого знал по прошлым посещениям. Он хорошо ко мне относился, уж не знаю почему. Я спросил, не знает ли он, где Алик. Тот его помнил, но пожал плечами: на сей раз Алика пихнули куда-то не туда, хрен знает из каких соображений. Однако согласился помочь, и мы вместе пошли звонить по третьему телефону, уже из корпуса. В корпус, впрочем, меня не пустили - у меня не было пропуска.

Врач вернулся разочарованный, но не удивленный.

- Не нашел, - развел он руками. - Никто ничего не знает. Дурдом какой-то.

II.

Я так и не нашел Алика. Кулек с яблоками я пытался кому-нибудь всучить, но никто не хотел брать. Я оставил его у ограды и поплелся домой, не солоно хлебавши.

Где- то через неделю я пил кофе на кухне у своего приятеля Валеры, с хорошей фамилией Благовещенский. За ту неделю перестройка продвинулась довольно существенно, так что уже поговаривали о скором издании не только Бухарина, но и Бердяева, и даже о том, что скоро разрешат вообще издавать всякие книжки. Благовещенский был в теме: у него имелись связи. Он варил кофе и рассказывал о том, что собирается вместе с какими-то людьми, которые были еще более в теме, издавать альманах «Вавилонская жатва».

- Представляешь, - говорил Валера, осторожно снимая с конфорки горячую джезву с пышной бурой шапкой пены, - на обложке поставим боевую колесницу, слева к ней серп пририсуем, справа - молот. Ну, намек на преступления совка. Кстати, ты не знаешь какого-нибудь преступления совка? Свежего?

Я был раздосадован неудачным визитом на Восьмое марта и рассказал ему про это.

- Дурдом, - закончил я. - Вот уж точно преступление.

- Ага, оно, - рассеянно согласился Благовещенский. - А за что там этот твой Алик сидит?

- Я ж тебе рассказывал. У него голова…

- Ну да, ну да. А нельзя ли, - в глазах моего приятеля промелькнуло что-то вроде рассеянного интереса, - его оттуда вытащить? Пустить такую телегу, что его там держат за книжки, философию… карательная психиатрия, ну ты знаешь. Может интересно получиться.

- Он правда больной, - снаивничал я. - Он магнитофон выбросил, и потом, у него это каждый год…

- А если его КГБ с ума сводит? - посмотрел на меня Валера строго. - В таких случаях проводят независимую экспертизу. Эти козлы проводили независимую экспертизу?

Я помотал головой, довольно уверенно. Что-то мне подсказывало, что затурканные доктора и медперсонал из того заведения за забором и слов-то таких не знают.

- Свяжись с родителями, или кто у него там, - планировал Валера, разливая кофе. - Можно заварить бучу. Об этом можно даже передачу на «Свободе» сделать, если выходы найти. Ну, прямо на «Свободу» у меня нет, но если будешь этим заниматься…

Я помотал головой еще раз, и на сей раз вполне уверенно. Я точно знал, что эта идея ни Алику, ни его родителям не понравится ни в какой мере, а подставлять их я не собирался.

Мы немножко попрепирались, но не сильно: Валера не имел выходов, да и идея ему разонравилась минуты через две. Его вполне устроило, что виноватым оказался я.

- Вот так у нас все, - вздыхал он, ополовинивая свою чашку. - Вот так все и прокукуем. Знаешь, как говорят? Куй железо, пока Горбачев… Надо сейчас вписаться в тусовку, потом нас туда хрен пустят. Сейчас такое начнется, такое. Ты даже не представляешь что.

Максим Семеляк Делай Ю-ю

Искусственная зараза

Хорошо помню, как это произошло в первый раз.

Год стоял примерно восемьдесят второй, класс был приблизительно третий, и на дом нам задали написать страничное сочинение про кошку Ю-ю - по мотивам не самого примечательного из рассказов Куприна. Я бы ни за что не вспомнил об этом мелком общеобразовательном истязании, если б не один мой одноклассник, звали его Вадим. (Подобным именем в советских пьесах и фильмах называли обыкновенно скользких выпускников МГИМО, но тут был несколько иной случай).

Все мы в результате с разным успехом накропали по сочинению про что просили. А этот Вадим - он выкинул странный фортель: написал не про кошку Ю-ю, а про щенка Бинго.

Все здорово опешили, молодая преподавательница растерялась, дошло, кажется, до вызова родителей. Главное, что никто не мог понять причин этого стихийного ситуационистского жеста, а сам В. нерешительно отказывался что-либо объяснять. До этого в средней общеобразовательной школе № 594 срывы учебного процесса были связаны либо с откровенным хулиганством, либо с элементарным слабоумием. Дикая выходка В. не подпадала ни под один из устоявшихся диагнозов. «Ты, наверное, просто не расслышал задания?» - с надеждой склонялись над В. родители и причастные делу учителя. Да нет, все он расслышал. Так или иначе, дело замяли.

После инцидента с В. я впервые ощутил вкус чистого немотивированного безумия. Его чистота казалась безупречной - оно совершенно точно не было приукрашено тем трафаретным детским резистансом, из которого столь активно сосет кровь не первая уже когорта писателей и режиссеров. На фоне В. я почувствовал себя каким-то агентом отчуждения - его акция волновала, и одновременно в ней чудилась опасность. Как бы там ни было, я приобрел самый живой интерес к помешательству. Поводов потрафить ему вскоре возникло хоть отбавляй.

Для тех, кто имел неосторожность взрослеть в конце восьмидесятых и начале девяностых, мир приготовил несметное количество подначек соответствующего характера. Призрак неясного безумия маячил в школьные годы вместе с призраком вполне конкретной армии - за веселым словом «косить» крылась в большинстве случаев радостная перспектива дурдома. Впрочем, едва ли не опаснее подобной сугубо социальной угрозы была угроза эстетическая - безумие сочилось из всех положенных на тот момент подростку книг, фильмов и песен. Прослушивание группы The Doors вкупе с просмотром одноименного кинофильма, смакование единственного пошлого места из в целом хорошо сохранившегося романа «Степной волк» («только для сумасшедших», разумеется) и прочие заочные переживания по несуществующим поводам. Русская электрогитарная музыка восьмидесятых годов тоже в этом смысле не давала расслабиться. Только и слышно было: «Пока не поздно - пошел с ума прочь», «Я опять должен петь, но мне нужно видеть ее - я наверно схожу с ума», «Я совсем сошел с ума, и все от красного вина», «Вчера завхоз сошел с ума от безысходнейшей тоски», «Мама, мы все тяжело больны, мама, я знаю, мы все сошли с ума», «Жил-был цикорий, но он сошел с ума» etc.

Безумие принимало самые разные формы, но неизменно почиталось за доблесть, и затертый довлатовский скетч про спорщиков, претендующих на принадлежность к высшей лиге рехнувшихся, был принят как своеобразное руководство к действию. В 92-м году никому еще тогда не ведомый Псой Короленко сочинил убийственный гимн соответствующему состоянию рассудка с припевом «Ябнутым все можно». Уместно вспомнить и о том, как переводится с английского ключевое понятие первой половины девяностых rave.

А далее все вообще пошло как по маслу, потому что в моду вошел трэш всех цветов, акцентов и отголосков, убедительно доказавший, что безумие может быть довольно смешным и никакие шоковые коридоры более не являются обязательным условием. И уже начинающая седеть молодежь, которая совсем недавно предпринимала безуспешные попытки двинуться умом на фильмах Херцога и Фассбиндера, вдруг перекинулась на Джесса Франко и Расса Мейера - в поисках все того же эстетически выверенного безумия.

В какой- то момент я заметил, что мое ближайшее (равно как и отдаленное, не сказать всякое) окружение составляют исключительно безумцы. Гениальные безумцы и ординарные безумцы. Богоугодные безумцы и безумцы-сектанты. Безумцы с вполне клиническими диагнозами и безумцы, формально здоровые. Безумцы книжные черви и безумцы ночные волки. Типичные представители священного безумия и адепты безумия сугубо мирского. Безумцы пенсионного возраста и умалишенные юнцы. Безумцы, кроткие как ягнята, и такие, к которым лучше не поворачиваться спиной, чтобы не пропустить внезапный удар бутылкой в затылок. Безумцы, которые охотно лелеяли свой статус ментальных дезертиров, и те, что на все лады превозносили чужое душевное здоровье, и оттого казались (да и являлись) еще большими безумцами. Все это были (и есть) очень разные люди, но у каждого за пазухой скалился свой щенок Бинго.

Один проглатывал тринадцать таблеток «экстази» кряду и забирался на «чертово колесо»; другой в старших классах школы рисовал на уроках мишень, клал ее под парту и мастурбировал, норовя кончить непременно в десятку; третий продал квартиру, чтобы издать на виниле альбом любимой группы; четвертый молился божеству по имени Торпедный Аппарат; пятый кололся бензином; шестой кололся стрихнином; седьмая прилюдно трахалась в Зоологическом музее; восьмой хотел открыть кооператив, чтобы торговать дровами с инопланетянами; девятый просто нес такое, что не подлежит воспроизведению на русском языке; десятый во время событий 93-го года пробрался в мятежный Белый дом и украл оттуда мешок фиников; одиннадцатая… впрочем, довольно.

Если ты четверть века провел в самой что ни на есть любовной близости с безумством и его эмиссарами, то естественным образом встает вопрос: а сам-то ты в этой связи кто будешь? Удалось ли тебе самому после всех этих лет сбрендить по-настоящему? Хотел ли ты этого? То есть, короче говоря, ты - за щенка Бинго или за кошку Ю-ю?

Вообще, конечно, сам факт постановки такого вопроса свидетельствует о том, что все-таки, несмотря ни на что, - скорее за Ю-ю.

Михаил Бахтин полагал, что жить следует в полном соответствии с установками понравившегося произведения искусства, в противном случае ни ты, ни понравившееся произведение искусства гроша ломаного не стоят. (Или, если перефразировать Хаким Бея, настоящее искусство есть то, чем можно бесплатно делиться, но нельзя пассивно потреблять). Такая позиция безусловно льстит искусству, а также наполняет душу всякого по-настоящему впечатлительного зрителя-читателя-слушателя законной гордостью. Однако эта же установка обладает еще и сокрушительной разоблачительной силой. В самом деле, если разобраться, то девяносто процентов душевных расстройств людей моего круга имеют искусственное эстетическое происхождение. Грубо говоря, степень нервного расстройства человека зависит от качества прочитанных книг. Люди слишком часто принимают за безумие собственную повышенную впечатлительность. Только прекратив взывать к искусству по малейшему поводу, мы получим шанс обрести душевный покой - ну или, наоборот, рехнуться окончательно.

Кстати, где-то через месяц после истории с сочинением Вадим неожиданно разделся в классе догола. Он все-таки был настоящий безумец. Нам не чета.

Дмитрий Данилов Весна на Варяжской улице

Старая Ладога: конец истории

Весна в тот день, правда, была чисто символической - снег, периодически принимающий форму метели, ветер. Все в снегу. Очень холодно. Тем не менее это 5 марта. Значит, весна. Такая вот, доктор, суровая весна.

А еще пару дней назад была действительно весна - тепло, сыро. Волхов совершенно свободен от льда. Течет себе. Широкий. Как сказано в туристическом буклете, «былинный». Течет былинный Волхов.

Еще до поездки я довольно много всего прочитал про Старую Ладогу. На одном сайте мне попалась хронология исторических событий. Чего там только не было, в ладожской истории. Начинается хронология довольно-таки дикой для масштабов русской истории датой - 753 год. Считается, что в этом году здесь уже существовала первая каменно-земляная крепость. Самый старый город на территории Российской Федерации.

Перечень событий и имен поражает и как-то даже подавляет. Здесь «сел» Рюрик - сел не в том смысле, который в это слово вкладывается сегодня, а в другом - сел на княжение. Правда, довольно быстро перебрался в Новгород, но все же. Здесь Олег (Вещий) построил каменную крепость, разрушенную потом свирепыми шведами. Здесь пролегал путь из варяг в греки. Здесь торговали - со страшной силой. Крупный центр международной торговли европейского значения. Здесь строили каменные храмы, толстенные крепостные стены. Здесь всегда было много скандинавов, особенно шведов. Они здесь и торговали, и воевали. Однажды они даже полностью завоевали Ладогу и владели ей в течение нескольких лет. Потом пришлось отдать назад.

Жизнь кипела. Главная улица города еще с глубокой древности называлась Варяжской.

Кипела жизнь, кипела, и выкипела. Последняя славная дата - 1702 год. Ладога - место сбора русской регулярной армии. Это была Северная война.

1704 год - для рытья Ладожского канала вдоль берега одноименного озера Петр I основал город Новая Ладога. Прежняя Ладога стала называться Старой Ладогой и получила статус села (умел Петр Алексеевич поиздеваться). В новый город было переселено большинство жителей старого. В приказном, естественно, порядке. Туда же перенесли административный центр уезда.

Дальше - пустота. Я имею в виду хронологию староладожских исторических событий, которую я нашел в интернете. После 1704 года идет сразу 2003-й. В этот год село Старая Ладога посетил президент России.

Правда, на другом сайте, который, в отличие от первого, полностью посвящен Старой Ладоге, в аналогичной хронологии обнаружились кое-какие события и после страшной петровской расправы 1704 года. Например:

В конце XVIII - первой половине XIX вв. просветитель, меценат, герой войны 1812 года, помещик А. Р. Томилов (1779 - 1848 гг.) в своей усадьбе Успенское в центре Старой Ладоги собрал богатейшую коллекцию - около 6 тыс. произведений русских и иностранных художников.

Или:

1861-1873 гг. - архитектором А. М. Горностаевым построена церковь св. Иоанна Златоуста.

Или:

1880-е гг. - начало планомерных археологических раскопок на территории Старой Ладоги.

Богатейшая коллекция. Археологические раскопки. Комментарии, в общем, излишни.

Тем не менее на современной карте Старой Ладоги по-прежнему, наперекор упадку и угасанию, присутствует Варяжская улица! Она существует! На ней даже обозначены номера домов!

Это меня заинтриговало. Надо, думал я, обязательно найти Варяжскую улицу, увидеть ее, пройти по ней. Правда, с первого раза у меня не получилось. Вышел из автобуса, сориентировался на местности: вот главная дорога, протянувшаяся вдоль села (автоматически хочется написать «города», но нет, все же села), вот крепость, вот речка Ладожка, впадающая в виднеющийся вдали «былинный» Волхов, вот мост через речку. А Варяжской улицы нет. Хотя должна быть где-то здесь.

Ладно, надо сначала зайти в музей. Там и узнаю. Тем более что у меня в последнее время что ни поездка, то сплошные музеи. Пусть традиция будет продолжена.

Музей располагается внутри одной из башен ладожской крепости. Крепость величественна. Сложена из серых камней правильной параллелепипедной формы. Рядом с крепостью - магазинчик и музейный офис, одноэтажное здание из грубого советского красного кирпича, но со стеклопакетами (дикое сочетание). В магазинчике, помимо буклетов, путеводителей и сувениров, продаются почему-то открытки с фотографическими изображениями футболистов петербургского «Зенита», в том числе уволенного еще два года назад тренера Властимила Петржелы. Покупаю билет в музей, откуда-то незаметно появляется девушка: «Пойдемте».

Девушка ведет туристическую группу в составе одного меня в крепостную башню. В башне очень холодно, как на улице. Зимой в Старой Ладоге туристическое затишье, и проведение экскурсий не практикуется. Экскурсоводы появляются ближе к лету, когда к крепости один за другим подъезжают автобусы с толпами туристов. Мне в силу сезонной специфики экскурсия не положена. Девушка просто стоит, присутствует. Наверное, на всякий случай. Чтобы я случайно или специально не разломал или не украл какой-нибудь экспонат. Гвоздь десятого века или подкову девятого. Или, допустим, гигантских размеров древний рыболовный крючок (бедные, бедные древнеладожские рыбы). Впрочем, если девушку спросить, она ответит. Спрашиваю о возрасте крепости. XII-XVI, отвечает девушка. Правда, это все, по большей части, новодел. Вся эта башня - новодел. И другая, и часть стен. Но есть и подлинные фрагменты стен, в том числе XII века. Новодел возведен советскими реставраторами во второй половине прошлого века, и он с максимально возможной точностью воспроизводит внешний вид настоящей крепости.

Некоторые экспонаты наводят ужас. Например, ниша в стене, внутри которой, скорчившись, сидят страшные голые люди со страшными лицами. Конечно, не сами люди, а их, так сказать, трехмерные изображения. Люди сгрудились вокруг огня: им, судя по всему, тоже холодно. На руках у голой женщины голый младенец, лицо его ужасающе. Это далекие предки нынешних жителей Старой Ладоги, они жили здесь еще до нашей эры.

Выходим из башни. Рядом - церковь св. Георгия. Интересуюсь, не новодел ли она. Нет, оказывается, не новодел, самый что ни на есть настоящий XII век. Как стояла, так и стоит. Крепость после петровских преобразований утратила свое значение, необходимость в ней пропала, и она развалилась. А Георгиевская церковь была нужна, в нее ходили люди. И вот она до сих пор стоит. Правда, сейчас она не действует как именно церковь, это часть музея. Ну, хоть так.

Спрашиваю насчет Варяжской улицы. Это совсем рядом, отвечает девушка. Перейдете через мостик, и сразу за мостиком тропинка будет направо уходить, маленькая такая.

Вот оно, оказывается, что. Оказывается, Варяжская улица, бывшая главная улица Ладоги, крупного центра европейской торговли, - маленькая тропинка. Ну, не совсем тропинка - скорее, дорожка. Между заборов, метра три шириной - две машины не разъедутся. Слева - полуразрушенный, заброшенный двухэтажный бревенчатый дом, справа - аккуратненькая избушка. Дальше тоже избушки. У одной из них треугольник, образуемый скатами крыши, бодро выкрашен в цвета российского флага. Заборчики. У одного из домов устало притулилась грузовая «газель». Обычная деревенская улица, только маленькая, узенькая.

В доме девять по Варяжской улице - почта, магазинчик. Здесь улица вливается в некоторое подобие площади. Рядом - два музея, купеческого быта и археологии, филиалы Староладожского музея-заповедника.

За «площадью» Варяжская улица продолжается в виде полосы нетронутой снежной целины. Виднеется только цепочка следов какого-то небольшого животного, возможно, кошки. Иду. Еще избушки, еще заборчики. Большой дом красного кирпича, примерно столетней давности. И все. Улица растворяется в неупорядоченной деревенской пустоте, вот она вроде бы была, а вот ее уже нет. Передо мной зелененькая избушка, за ней виднеются монастырские строения. Деревянный забор. Улицы больше нет. Как будто человек тихо, невнятно и сбивчиво говорил что-то и на полуслове замолчал, как будто иссякла, обессилела речь, человек растерянно молчит, машет рукой и отворачивается, а потом совсем уходит, как ушла из этой улицы ее былая русско-варяжская стать, и осталась только уютненькая деревенская жизнь, теплящаяся слабым, хотя и ровным, огоньком.

Вернулся по кошачьим и своим собственным следам к площади, посетил оба музея. Экспозиции описывать не буду - мои постоянные читатели поймут, почему. Сколько уже можно, в конце концов. В музее купеческого быта (три комнаты, уставленных «типологической» мебелью рубежа прошлого и позапрошлого веков) разговорился со смотрительницей, поинтересовался современной жизнью села. Живут староладожские обыватели зажиточно. В самом селе есть несколько крепких работодателей - музейный комплекс, хлебный, молочный и лимонадный заводы. Многие ладожане работают в соседнем (20 минут на автобусе) райцентре Волхове, там и алюминиевый завод, и огромный железнодорожный узел, работы хватает. Зарплаты для жителей сельской местности весьма щедрые - на железной дороге многие зарабатывают больше тридцати тысяч в месяц, на ладожских пищевых предприятиях - до двадцати тысяч. Насовсем из села почти никто не уезжает - если даже человек работает где-нибудь в Петербурге, семья обычно остается в Старой Ладоге, и связи с городом Рюрика и Вещего Олега его уроженцы не теряют. Многие занимаются сельским хозяйством, и успешно. В Волхове по-прежнему водится рыба, и ладожане ее по-прежнему ловят (в средние века чуть ли не половину здешней рыбы составляли осетровые). В общем, грех жаловаться, живем мы очень даже неплохо, говорит смотрительница и улыбается безмятежной улыбкой довольного своей жизнью человека.

Надо еще на «могилу Вещего Олега» сходить. Вокруг села разбросаны так называемые сопки - только не такие, как где-нибудь в Мурманске или на Камчатке, а просто искусственно насыпанные небольшие холмы, внутри которых - древние захоронения древних знатных людей. Есть местное поверье, что одна из таких сопок, на северной окраине Старой Ладоги, - не что иное, как могила князя Олега. Правда, большинство ученых скептически относятся к этой версии, и все же…

Иду по главной дороге. Метель усиливается. Сильный ветер, очень холодно. Кругом - обычная русская деревня. Избушки, домики. Монастырь, большая церковь. Огромный Дом культуры брежневской эпохи. Несколько городских бетонных домов тех же времен - на самом краю села. Все, Старая Ладога закончилась. Метель, метель. Сквозь метель вдали виднеется правильный полусферический холмик на ровной поверхности земли. Небольшой, метра четыре в высоту, но поражающий правильностью своей формы. Немного похоже на вход в бомбоубежище, но это не вход в бомбоубежище, а, по местному поверью, могила Вещего Олега, который якобы прибил свой щит к вратам Константинополя, а потом его якобы укусила змея, и вот в результате он якобы лежит здесь, на окраине села Старая Ладога, под полусферическим холмом земли, а рядом, почти вплотную, стоит неказистая, покосившаяся избушка, в которой явно кто-то живет.

Интересно, каково это - жить рядом с могилой Вещего Олега.

Я стою на обочине дороги, мимо то и дело проносятся машины. Метель, ветер, холодно. Я смотрю сквозь снежную пелену на полусферическую могилу князя Олега и слегка недоумеваю: зачем я сюда поперся в такую погоду.

На следующий день заехал в Новгород, погулял немного по центру. Я бывал здесь бесчисленное количество раз, так сложилось в силу некоторых личных обстоятельств. Поэтому долго гулять не хотелось, да и времени не было. Прошелся традиционным маршрутом - от вокзала к Кремлю. Вечер, мягкий свет оранжевых фонарей, снег, но уже не такой шальной, как в Ладоге, а тихий, даже приятный. В Кремле почти никого. Выхожу к мосту через Волхов (опять он, «былинный»). По набережной медленно едет на велосипеде пожилой мужчина, сопровождаемый огромной собакой. Я дошел до середины моста, постоял, глядя в сторону Ильменя.

Если вечером в сумерках долго смотреть в сторону Ильменя, становится немного не по себе. Что-то иррационально тревожное есть в спокойной глади этого огромного озера. Вспоминается сумрачное языческое прошлое этого непростого и не очень-то доброго города. А еще вспоминается одна странная история, которую я случайно прочитал несколько лет назад в какой-то сомнительной газетенке.

Якобы с одним немецким летчиком-истребителем во время Великой Отечественной войны случилось вот что. Он летел довольно низко над Ильменем и заметил плывущую внизу ладью, древнюю, как рисуют на картинках в исторических книгах. Бородатые гребцы что-то гневно кричали, поднимая руки, сжатые в кулаки. Через несколько минут на самолет налетела крупная птица. Немецкий летчик никогда не видел таких птиц. Ее оперение состояло из бесчисленных стальных пластин, сверкающих на солнце. И у нее были очень страшные глаза, яростные какой-то запредельной холодной яростью. Птица легко разбила кабину самолета и набросилась на летчика. Отбиться от нее было невозможно, но птица не стала добивать свою жертву и улетела, ограничившись нанесением довольно болезненных травм. Летчик кое-как дотянул до аэродрома и доложил начальству о случившемся. Командование одобрительно похлопало летчика по плечу и мысленно покрутило пальцем у виска. Все же эпизод был задокументирован - на всякий случай. Немцы - народ аккуратный.

Скорее всего это выдумка (повторюсь, газета особого доверия не вызывала, да и вообще). И все-таки есть в ней какая-то правда, та, которая выше фактической. Во всяком случае, когда туманным вечером я смотрю с пешеходного моста через Волхов в сторону Ильменя, я начинаю верить в правдоподобность этой невероятной истории.

Какой- то яркий, тревожный огонек появился вдали, со стороны озера. Яркая светящаяся точка. Огонек приближается, приближается. Слышно тарахтение мотора. Наконец, становится понятно, что это небольшой патрульный катерок. На крыше у него мощный прожектор и синяя мигалка. Патрульный катерок промелькнул под мостом и деловито устремился по Волхову куда-то в направлении далекой Старой Ладоги.

* ЛИЦА * Алексей Крижевский Время эпилептоидов

Психиатрия эпохи застоя и симптоматика времен стабильности

Психиатр Дмитрий Головков в конце 80-х сделал то, о чем мечтал каждый из его пациентов - ушел из больницы им. Кащенко, где проработал пять лет после медицинского института, а затем и из психиатрии - в психотерапию. Известный в московской художественной среде как «доктор Дима», он считает искусство одним из видов терапии, а нынешнюю систему охраны психического здоровья - фабрикой инвалидов и маргиналов. Сейчас Головков помогает людям решать их проблемы в одной из районных поликлиник Москвы, а также ведет прием в частной клинике.

Канатчикова дача

- Как вы попали в Кащенко?

- В конце 80-х проходил там специализацию после института. Сейчас это место называется Алексеевской больницей, а между собой мы продолжали называть это место по старинке - Канатчикова дача. У Владимира Высоцкого, который несколько раз поступал в эту клинику, есть о ней целый цикл песен - самая знаменитая, естественно, «вся Канатчикова дача, по субботам, чуть не плача»… Но есть и менее известные, некоторые даже раритетами стали. В одной из них описывается кабинет главврача с галереей портретов по стенам: «все в очочках на цепочке, по-народному - в пенсне». Я Владимира Семеновича не застал, пришел туда позже.

- На фотографиях тех времен вы с коллегами выглядите людьми увлеченными. Интересно тогда было работать?

- Нет, конечно, присутствовал профессиональный интерес - но сказать, что тогда у нас в больнице или вообще в психиатрии происходило что-то очень интересное, нельзя. Увлекало скорее общение. В моем отделении лежал, например, Венедикт Ерофеев - его «Москва-Петушки» в самиздате ходила среди врачей по рукам. Позже его пребывание в больнице было отражено в пьесе «Вальпургиева ночь, или Шаги командора».

- В народном сознании Кащенко - нарицательное обозначение «дома скорби», куда увозят дошедших до ручки. А чем была тогдашняя Алексеевская для молодого врача?

- Ничем особенно веселым. Мне, не знаю уж, по счастью или нет, довелось работать в отделении, где содержались в том числе и иностранцы. Поэтому у нас было чуть посвободнее, что ли. Кубинцы, иранцы, студенты университета Дружбы народов - все они попадали к нам разными путями. Некоторых и правда привозили с расстройством, некоторые… ну, в общем, даже хорошо, что они попадали к нам. Во второй половине 80-х у нас был студент из Ирака, которому на воле грозили выдача на родину и казнь. Мы же дали заключение, что у него острый психоз, и по советским законам против нашего решения уже не мог идти никто. Потом он был тихо выписан и перевезен в нейтральную страну.

- Тяжело было таким пациентам в отделении с нашими больными?

- Полагаю, что сама ситуация для них была весьма нелегкой - оказаться в психиатрической клинике в чужой стране. Случай с иракским гражданином был исключительным - в основном-то к нам попадали с расстройствами. Врачам приходилось на ходу осваивать диковинную для них этнопсихиатрию - то есть особенности состояний пациентов с учетом их ментальности. Африканцы, к примеру, крайне скрытны во внешних проявлениях: негр может ничем не выдавать болезненность своего состояния, а потом пойти и повеситься. Латиноамериканцы, наоборот, более экстравертированы и эмоциональны - до сих пор помню кубинца, который в приступе начинал колотиться и кричать: «Вива Фидель! Вива Че!»

Но больным вообще тяжело - и нашим, и иностранцам. Их круг общения - они сами и санитары с медсестрами; вспомните мордоворота Бореньку из ерофеевской «Вальпургиевой ночи». А врачи, даже если они находятся в отделении, как верховная власть: сидят у себя в кабинетах и через персонал вызывают больных.

К терапевту

- Вы достаточно быстро ушли из клинической психиатрии. Почему?

- Профессор Феликс Березин считает, что психиатрия - не наука, а различные описываемые ею состояния являются реакцией на стресс, обусловленной факторами, скажем так, организма и внешней среды. Это может быть невротическая реакция, а может быть психоз - то есть неверная интерпретация реальности. И я с ним абсолютно согласен. Начав работать, я очень быстро понял, что официальная психиатрия никуда не сдвинулась по сравнению с XIX веком - только появились новые психотропные препараты. В 1988 я ушел в научную работу - в психофизиологию, где изучал связь психических проявлений с соматическими, а затем - в психотерапию, где работаю и поныне.

- Быть психотерапевтом вам нравится больше?

- Дело не в том, что мне нравится. Психиатрия, при полном отсутствии понимания, что с человеком происходит и как ему помочь, занимает по отношению к больному патерналистскую позицию: дескать, мы знаем, как тебе помочь, не дергайся и не интересуйся. Притом, в отличие от других областей медицины, основывается не на фактах, а исключительно на субъективном мнении врача или консилиума врачей. Кардиолог оперирует кардиограммой, терапевт - анализами, а психиатр - своей интерпретацией состояния больного, и только. Психотерапевт же находится со своим клиентом в позиции равной и видит в нем не больного, а сотрудника, если так можно сказать. К психотерапевту человек приходит сам, а психиатрия вполне готова решить за человека, болен он или нет.

- А что, были такие случаи в вашей практике?

- Были, конечно. Собственно, до принятия закона о психиатрии в 1992 году возможностей сдать человека в психбольницу было гораздо больше, именно поэтому советская психиатрия воспринималась исключительно как карательная. Начальник мог сказать, что его подчиненный мешает работе коллектива, приезжала скорая, и человек оказывался, в общем, за решеткой. Я помню случай, когда врача из провинции, ставшего у себя жертвой начальственного произвола и приехавшего искать правды в Москву, упекли в больницу. Беседовавший с ним психиатр в ответ на реплики «больного» о том, что он полностью здоров и его надо немедленно выписать, отвечал в том духе, что пациент неверно интерпретирует реальность, раз идет искать правды в Минздрав и не принимает во внимание, что у его начальника были связи в Москве. И не выписывал его - мол, когда вы это поймете и смиритесь с ситуацией, тогда я пойму, что вы выздоровели и не представляете опасности.

Привозили людей из приемной КГБ, из ЦК КПСС. В КГБ люди просто начинали бредить на шпионские темы, выдавая себя за агентов, из ЦК привозили ходоков, пытавшихся убедить комитет в том, что строительство социализма идет отнюдь не ленинским путем. Сейчас понятно, что это было такое проявление свободы - читать Ленина и интерпретировать его на свой лад, но с другой-то стороны - ну нашли, куда идти с такими выводами, правда, чувство реальности-то где?

Подобных случаев было не так уж много, но если уж кого надо было нейтрализовать - нейтрализовывали без проблем, именно таким способом.

Собственно, главная особенность психиатрии - что она по определению может отыскать у кого угодно отклонения от нормы. Допустим, видит врач, что молодой человек косит от армии - и вот уже диагноз готов. Потому что с точки зрения психиатрии, сам страх попадания в армию, сам факт того, что человек косит, говорит о некоторой девиации. Мало ли что может произойти с таким человеком в казарме, вдруг он не выдержит дедовщины, возьмет автомат и всех положит? А больше всего врач боится отвечать - так что лучше уж он ему диагноз напишет.

- То есть психиатрия в советское время не очень отличала больных от здоровых.

- О, на эту тему был забавный случай. В пункт милиции на одной из центральных станций метро пришел человек, который говорил, что он сотрудник 5-го управления КГБ и что за ним следят. В ответ на предположения милиционеров о его неполной психической адекватности он сообщил, что его жена психиатр, а профессор Морозов - друг его семьи, и что он вполне отвечает за свои слова. Человеку вызвали психовозку и доставили в Кащенко. Следующим утром на машине с мигалкой приехал профессор Морозов. Гражданин действительно оказался сотрудником КГБ. И за ним, видимо, действительно шла слежка. А все - и милиция, и врачи - приняли его за параноика.

- Я так понимаю, что этот случай - исключительный, и самостоятельно люди к вам не обращались.

- Обращались, но либо в самых крайних случаях, либо с умыслом. Кто-то косил от армии, кто-то - от срока. Причем зачастую от срока нелепого. Помните, в 80-е были такие «металлисты», носили браслеты с шипами? Браслет с шипами считался холодным оружием, за его ношение давали срок. При мне госпитализация спасла от тюрьмы нескольких металлистов. Был случай, когда врачи узнали, что одного из наших молодых пациентов едут арестовывать - именно за браслет с шипами. Понимающие врачи устроили ему побег. Следователи рвали и метали, но кроме того, чтобы зафиксировать факт побега, сделать ничего не могли.

Тут нужно понимать, что попадание в психбольницу в 80-х было лишь ступенью маргинализации. Допустим, выгоняют молодого парня из института за какой-нибудь проступок. На работу он с такой характеристикой устроиться не может. Не работать, как сейчас, он не может тоже - тогда ему светит срок за тунеядство. Что он делает? Он идет в психдиспансер, а ПНД направляет его к нам. У нас он начинает пить психотропные препараты, входит в нездоровую среду, которая уже сама настраивает его на болезнь, инвалидизирует, вышибая из нормального течения жизни. При таком положении, мне кажется, было бы странно, если бы люди к нам обращались напрямую - по крайней мере, в те годы.

Собственно, это и есть моя главная претензия к отечественной психиатрии - в отличие от американской, стремящейся вернуть человека к нормальной социальной деятельности, наша хочет его успокоить, сделать безопасным и безобидным для общества. А то, что самому человеку надо помочь снять тяжесть его состояния, помочь вернуться обратно в жизнь, отходит не то что на второй, а на десятый план. Не говоря уже о том, что во многом психиатрия обслуживала и до сих пор обслуживает интересы фармацевтических компаний: нередки случаи, когда врачам платили за каждый выписанный рецепт, наличными или борзыми щенками.

- Бытует мнение, что психиатры сами подвержены расстройствам - так называемой профессиональной деформации.

- Больше, чем другие врачи, скажем так. Многие сами принимают психотропные препараты, например, антидепрессанты. Мне известны случаи успешных попыток суицида среди психиатров. Представьте, человек каждый день видит, прямо скажем, очень печальные вещи… При этом некоторые из моих коллег сами прибегали к госпитализации. Был недавно один врач, который был вынужден лечиться, потому что не смог работать в коллективе и надлежащим образом исполнять свои обязанности - проще говоря, он выслушивал больных, а на столе у него стояла бутылка водки, из которой он отпивал. Прямо во время приема. О своем опыте пребывания в клинике он отзывался с восторгом, кажется, ему очень понравилось.

- Вы поддерживали связь со своими пациентами после ухода из клиники?

- Нет, вне больницы я, как правило, с ними не общался, но за судьбой после ухода из клиники следил. Кто-то стал художником, кто-то юристом, писателем. Но многие, в том числе и очень одаренные люди, в перестроечную и постперестроечную эпоху просто погибали и исчезали. Бандиты узнавали, что человек не отдает себе отчета в собственных действиях, и пользовались этим для рейдерских захватов недвижимости. Дело, к сожалению, известное.

Шизоидное искусство и эпилептоидное общество

- В начале 90-х вы стали активно интересоваться современным искусством. Что у него общего с вашей сферой деятельности?

- Да, в 1993 году окончательно ушел из психиатрии, и как раз в это время познакомился с Еленой Селиной, которая сейчас возглавляет XL-галерею. Знакомство с ней убедило меня в том, что искусство само по себе в каком-то смысле является родом терапии. Я на полном серьезе считаю, что она - стихийный психотерапевт, ведущий группу для художников.

- В каком смысле? Вы считаете, что художник ненормален по определению?

- В самом лучшем смысле. У любой творческой личности (если только речь не идет об изготовителе халтуры) должен быть выражен так называемый шизоидный радикал - нестандартная интерпретация реальности, склонность к сложному высказыванию - и демонстративность, склонность делиться своими переживаниями и опытом, переносить их на других. Для таких людей совершенно естественна пониженная адаптация - неумение устраиваться в жизни, работать локтями. Им часто бывает нужен совет, направление. Селина именно этим и занимается, она помогает художникам продавать их работы, создавая у них мотивацию, помогает им выживать и творить. А как куратор нередко дает направление их работе. А если уж говорить о том, кто ненормален - так это человек, полностью соответствующий норме, без выраженного аспекта личности.

- Из ваших слов выходит, что риску психической травмы больше всего подвержен обыватель.

- Все сложнее. В разных типах общества могут доминировать разные типы личностей. Шизоиды, как я уже объяснил, отвечают за творческое начало. Психастеники со свойственными им сомнениями и вопросами - за совесть и нравственность. А еще есть эпилептоиды - им свойственны агрессия и прагматизм, они работают локтями и идут по головам. Они не склонны ни к сомнениям, ни к творчеству - скорее, к исполнению и вертикальной системе подчинения. В населении разных стран в неодинаковых пропорциях представлены разные психологические типы. В нашей стране после Первой мировой войны селекция последовательно выкашивала первые два типа и выдвигала на авансцену третий, и именно он сейчас доминирует во всем - в политике, в общественном устройстве. Наш нынешний обыватель не переносит неопределенности, стремится к стабильности, не хочет проявлять инициативу. Безусловно, он подвержен риску психической травмы - если вдруг обстоятельства, в которых он привык существовать, резко меняются, он просто не способен взглянуть на проблему в неожиданном ракурсе или задать себе важный вопрос. Но именно эпилептоиды в нашей общественной ситуации, когда для поддержания экономической стабильности выстроилась система вертикального подчинения, перехватывают инициативу и начинают доминировать во многих сферах жизни. Приведу пример из области искусства - они не могут понять и не способны обсуждать, зачем устраивать выставку «Осторожно, религия», но они считают совершенно нормальным прийти ее крушить.

- То есть едва стабильность зашатается, на первый план выйдут художники и мыслители?

- Шизоиды и психастеники могут выйти на первый план только в изменившихся обстоятельствах, например, в условиях системного экономико-политического кризиса, социальных потрясений. По крайней мере, в России. Условно говоря, пока есть, что есть, и на что эту еду купить, доминировать будет именно эпилептоид. В нынешней стадии вполне естественно, что инициативу у пассивной части социума, шизоидов и психастеников, перехватывает его активная и агрессивная часть - в частности, эпилептоиды. Сейчас важно не задавать вопросы и сомневаться, а работать локтями и добиваться. И нельзя говорить о том, что не существует общественной нравственности или свободы личности и творчества - просто это сейчас, если можно так сказать, неактуально.

- А что актуально?

- Я бы ответил так: смена исторических картин в России последние лет девяносто напоминает мне смену синдромов при шизофрении. Сначала возникает метафизическая интоксикация, то есть «отравление» разными философскими идеями. Это Серебряный век. Затем возникают сверхценные идеи - в нашем случае это идеи всеобщего благоденствия, на реализацию которых были направлены русские революции. Затем возникает паранояльность - увлеченность собственными идеями безо всякого критического к ним отношения. Затем, собственно, наступает развитие паранойи, то есть восприятие нейтральных сигналов внешней среды как опасных и угрожающих и поиск врага - это параноидный синдром, который, собственно, и был диагностирован у Сталина. Затем следует парафрения - идеи величия, выраженные культом личности. А затем, собственно, наступает дефект личности - утрата эмоциональных реакций на происходящее и отсутствие воли. Сами решайте, в какой стадии мы сейчас находимся.

Тупик

Психиатр Александр Данилин - о том, почему из психбольницы нельзя выйти здоровым

Рассказ сотрудницы одной из московских клиник: «Ей 11 лет, внучке моей. И она почти всю жизнь жаловалась на то, что у нее головка болит. Потом у нее появились голоса, она слышала. Но нам долго про это не говорила и только потом стала жаловаться. Рассказывала, что слышит мои и мамины голоса, будто мы на нее ругаемся. Месяца два лечились. Вот, а сейчас все слава Богу».

При лечении этой девочки я пользовался не психиатрическими препаратами, а абсолютно безвредными композициями, как бы кусочками молекулы белка, которые не имеют никакого отношения к психотропным препаратам. Как видите, этого оказалось достаточно, чтобы она вернулась к нормальной жизни. А теперь давайте попробуем пофантазировать, что стало бы с этим ребенком, если бы ее родители пошли обычным путем и отвели дочь к детскому психиатру.

Итак, ранняя детская шизофрения. Таков диагноз, который сразу же возникнет в голове у врачей. Это - госпитализация в психбольницу. Это - нейролептики. Нейролептики у ребенка десяти лет будут вызывать угнетение основных жизненных функций. Ей будет трудно думать, трудно говорить. Нарушится координация движений. Но при этом голоса, которые она слышала, тоже исчезнут. Придет бабушка, сама медработник, к врачу и скажет: «Да что ж это такое? Внучка-то у меня стала какая-то другая». Ей скажут: «А что вы хотели? Такое тяжелое заболевание». Девочку выпишут из психбольницы, оставив на тех же нейролептиках. Где-нибудь через полгода она не сможет учиться в школе, потому что у нее наступит беда с концентрацией сознания. Бабушка забьет тревогу, снова пойдет к психиатрам, они скажут: «Ах, какое тяжелое заболевание!» и поменяют нейролептик. В лучшем случае. В худшем - просто увеличат дозу. Ребенок немножко адаптируется, но станет странным. Очень возможно, что начнет заговариваться, ходить под себя. Через несколько месяцев бабушка опять придет к психиатру, тот снова покачает головой - тяжелая болезнь, бедная девочка! - и еще раз поменяет нейролептик. Или не поменяет, а увеличит дозу. Потом девочка подрастет, у нее начнется пубертатный криз. И не найдется ни одного врача, который решится отменить ей нейролептики во время пубертатного криза, поскольку считается, что психические заболевания в это время должны мучительно ухудшаться. Из-за постоянного приема нейролептиков девочка будет находиться в «зомбированном» состоянии. У нее будут притуплены эмоции, она будет туго соображать. Иногда она будет устраивать что-то вроде забастовок, пытаясь прервать лечение. Чтобы справиться с этим, ее снова на какое-то время положат в психбольницу и так далее. И так будет продолжаться всю жизнь. В этот замкнутый круг попадают 90 % людей, определенных на лечение в психиатрическую лечебницу. А все потому, что средний российский психиатр не умеет и не хочет делать ничего, кроме назначения нейролептиков. Они так и говорят обычно: «Я не психотерапевт, я психофармаколог».

Вообще, что такое российская психиатрия? На мой взгляд, ее историю следует отсчитывать с 1836 года. Это был год, когда в журнале «Телескоп» Петр Чаадаев опубликовал свое первое «Философическое письмо». Результатом этой публикации стало следующее: царь Николай I объявил русскому народу, что Чаадаев сумасшедший. И этот факт моментально и благополучно признали психиатры. Вот, собственно, самое главное, что можно сказать о российской психиатрии. Дальше все развивалось по тому же сценарию. Если в 1920-х годах рабочей силы было мало, государству было нужно мало психических больных, и тогда диагнозов ставили мало. В семидесятых, при декларированной всеобщей занятости населения, напротив, было выгодно прятать людей в больницы, чтобы они не портили статистику, и диагнозы ставились в чудовищно огромных количествах.

Казалось бы, как можно манипулировать диагностикой? Ведь болезнь либо есть, либо ее нет. Давайте в этом разберемся. В основе современной психиатрии лежит так называемая «немецкая школа», классиками которой считаются Эмиль Крепелин и Карл Ясперс. Систематический труд Ясперса по общей психопатологии, в котором он описал все известные психопатологические состояния, считается базовым. Но все забывают о том, что Ясперс имел в виду не только описание, но и некий метод. Он считал, что у человека есть один-единственный способ понять другого человека - надо найти аналогию в себе самом. Вот передо мной, допустим, сидит девушка и теребит бахрому своего платка. Я не знаю, что она при этом чувствует. Но могу накинуть себе на плечи платок и попробовать осознать, что чувствует человек - что Я чувствую! - когда делаю это.

Чтобы работать по этому методу, врачу нужно непрерывно расширять мир своих собственных ощущений и состояний. Это вполне возможно, но это, конечно, большой духовный труд. Чем-то похожим занимаются актеры. Но актеру не надо выносить суждений о степени патологичности того состояния, которое он играет, поэтому ему немного легче. А для психиатра тут начинается сложнейшая вещь, которая называется «психодинамический подход». Это такая модель вчувствования в пациента.

Какого- то похожего отношения ждут пациенты, идя к психиатру, и по сей день. Но ничего подобного не происходит. В российской психиатрии в основном используется более простой нозологический подход. И до сих пор в нашей стране для того, чтобы поставить психиатрический диагноз, не нужны никакие данные обследований, не нужно пытаться влезть в шкуру пациента. Я просто должен из картинок психопатологии подобрать какую-то подходящую. Для этого мне приходится выступить в роли журналиста. Я в истории болезни должен описать психический статус человека, который сидит напротив меня. Его эмоциональное состояние, мимику -в общем, все то, что я могу сказать про его сиюминутное состояние. Из этого описания, и только из него, вытекает диагноз. Так было в семидесятые, и до сих пор так. Под диагнозом должны стоять три подписи, то есть еще два врача должны со мной согласиться. При этом, скорее всего, эти врачи сами пациента смотреть не будут, они только прочтут мое описание. После этого диагноз будет окончательным, и оспорить его даже в судебном порядке будет невозможно. Я еще раз подчеркну: никаких электроэнцефалограмм, никаких психологических тестов, никаких анализов - ничего этого не нужно для выставления диагноза. Нужен только мой взгляд на вас. Очень грубо говоря, я должен увидеть в вас одно из двух психиатрических заболеваний. В одном случае это шизофрения, в другом случае - маниакально-депрессивный психоз. Ну, есть еще эпилепсия, но в московской психиатрической школе она практически не рассматривается. Увидеть признаки этих заболеваний очень легко.

Я не утверждаю, что на самом деле психически больных людей не существует. Здесь, на мой взгляд, действует правило трех процентов. Где-то 3 % людей, которые попадают на лечение с диагнозом «алкоголизм», на самом деле страдают алкоголизмом. Где-то 3 % людей, которые попадают на лечение с диагнозом «шизофрения», действительно страдают шизофренией. Все остальное - это состояния, которые обусловлены какими-то понятными органическими процессами в нервной системе или же теми или иными психологическими переживаниями. В том числе, между прочим, условной выгодой болезни. Ведь болезнь - это некоторое состояние, которое лишает человека ответственности. Можно жить годами в психбольнице - это не очень приятно, но гораздо проще, чем жить в реальной жизни. Что остается делать врачу в такой ситуации? Пытаться перевоспитать человека или выполнить то, чего он хочет, оставить ему его койку в больнице?

Я с годами стал специалистом по отмене нейролептиков. Это безумно неблагодарное занятие. Потому что люди мало того, что получают некие прямые изменения в нервной системе из-за многолетнего приема этих препаратов, они еще и выпадают из жизни на время лечения. Вот перед нами человек, у которого не было опыта подростковых переживаний, не было первой любви, не было ничего того, что мы называем «психологическим ростом». И если мы вдруг решили снять его с нейролептиков, происходят страшные вещи, потому что на протяжении нескольких лет этому человеку надо прожить все то, что мы проживаем десятилетиями. Психиатр ему в этом помогает, и это адский труд для обоих. И не каждый психиатр на него решится, и не каждый пациент.

Изменить что-либо в сегодняшней психиатрии очень трудно. Для ЮНЕСКО состояние психиатрии - один из критериев культуры. По уровню отношения к психически больным судят об уровне культуры страны. У нас здесь ничего качественно не изменилось и вряд ли изменится в ближайшие десятилетия. Для того, чтобы что-то изменилось, никакие приказы и указы не помогут. Нам надо вырастить новую генерацию психиатров. Должны быть созданы новые школы. Должно радикально измениться отношение к преподаванию этой дисциплины. Должны, наконец, откуда-то взяться новые преподаватели, ведь человек, который 25 лет читал одну и ту же лекцию о шизофрении, не сможет прочитать лекцию по психодинамике. Конечно, появились какие-то прогрессивные вещи. Закон о психиатрической помощи, несомненно, - прогрессивная вещь. Но в действительности ничего не меняется. Потому что реальная перемена - это изменение отношения специалистов. А этого мы будем еще долго ждать. Вот мы приняли некую международную классификацию заболеваний, которая называется МКБ-9. В ней уже почти нет шизофрении, ее там те самые 3 %, и выставить ее по этой классификации представляется крайне затруднительным. Однако большинство советских психиатрических школ сообщило, что «мы придерживаемся других взглядов». И вот реально существующая классификация, которая резко ограничила постановку диагнозов, ничего не изменила.

Я вот точно не помню, в 1995 году, кажется, был принят закон. Замечательный закон о социальной защите инвалидов. И там был раздел о возможности составления для инвалида индивидуальной программы реабилитации. Ведь в больнице человек выздороветь не может. То состояние, в котором нас выписывают из больницы - это еще не выздоровление. Надо восстановить и свою социальную среду: выйти на работу, припасть к груди любимого, и так далее. А восстановление в реальности для инвалидов по психическому заболеванию - сложнейший комплекс. Эти люди должны где-то работать, у них должна быть возможность где-то общаться, где-то танцевать… И это все должно происходить вне стен больницы. Разумеется, ни в одной социальной службе денег на эти индивидуальные программы социальной реабилитации, предусмотренные законом, вы не найдете. Точно так же, как нигде в Москве вы не найдете места, где выставляют диагноз по принятой министерством действующей классификации. Он будет выставлен так, как угодно школе, в рамках которой действует больница. Психиатрия - это не наука, а такая система мнений. И люди тысячами падают жертвами этих мнений. Когда-то однажды введенное Андреем Владимировичем Снежневским, нашим академиком, которого я считаю политическим преступником, понятие «вялотекущая шизофрения» искалечило миллионы жизней.

Я приведу простую аналогию. Согласно государственной программе «Образование», в Москве активно реконструируют школы. Для них строят новые здания - светлые, комфортные, оснащенные по последнему слову техники. Каждому ученику выдают собственный компьютер. Во всех кабинетах есть прекрасные пособия. Но учителя при этом в школе остаются старые. Они на уроке бубнят текст по учебнику и задают колоссальные задания на дом, чтобы родители нанимали репетиторов (в первую очередь их самих). Какая разница, насколько современными будут кабинеты учителей, если дети, занимающиеся в них, так и не получат знаний? Никакая государственная программа не имеет смысла без учета личности работающего в ней человека. А человек слаб - он с большей вероятностью будет пользоваться недостатками привычной ему системы в своих шкурных интересах, чем попытается изменить самого себя - это очень тяжелая работа.

Все всегда упирается даже не в специалиста, а в того, кто его учит, и в ту систему требований, которые к этому специалисту предъявляются. И пока такая система не изменится, мы можем делать все, что угодно. Можем построить шикарные психбольницы с душем и туалетом в каждой палате. Но в них по-прежнему будут лежать люди с бессмысленными лицами, душой и психикой которых никто заниматься не будет.

Могут существовать только две цели госпитализации пациента в психиатрическую больницу: лечение больного и его изоляция от общества. Лечение в психиатрии - это попытка понять и помочь душе страдающего человека, именно это имел в виду Ясперс.

Но лечением отечественная психиатрия не занимается - врачи занимаются только изоляцией больного. У психиатрических стационаров есть одна задача: больной должен спокойно лежать в палате и «не мешать врачу работать» - т. е. писать истории болезни. Для того, чтобы «не мешать», он должен перестать говорить, и, желательно, думать, чего очень несложно добиться «тщательным» подбором нейролептиков. И это не стоит особого труда - представители фирм-производителей соответствующих препаратов стаями вьются вокруг больниц.

При такой задаче терапии врачу собственную душу развивать незачем - все просто, а отпуск большой, да и проценты за вредность платят. Так называемый «нозологический» подход в московской психиатрической школе, созданной А. В. Снежневским, сводится к умению ставить один диагноз - шизофрению, что, согласитесь, тоже особого ума и напряжения души не требует. Диагноз в психиатрии из реальной медицинской задачи давным-давно превратился в мифологему, позволяющую врачу не задумываться о внутреннем содержании души больного. Зато мифологема эта позволяет врачу, после получения весьма поверхностного образования, испытывать чувство власти и превосходства над больным.

Я расскажу историю про одного моего друга. У него заболела жена. Когда он пришел с этой проблемой к психиатру, заведующей отделением одной очень известной клиники, та сказала, что его жену можно, конечно, положить полечиться. Но это не будет иметь никакого смысла, потому что на самом деле его жена одержима бесами. И тысячи за три, кажется, долларов можно этих бесов изгнать. Это слова заведующей отделением одной из самых известных клиник Москвы. Тогда мой приятель обратился к другому психиатру, тоже вполне именитому. Тот сказал, что нужно заплатить пару тысяч долларов, и он вместе с этой пациенткой двое суток проведет на дежурствах «Скорой помощи». Тогда она увидит реальные страдания, и «вся блажь» у нее пройдет. Со стороны это выглядит сумасшествием психиатров, но в действительности - это тупик. Просто люди начинают понимать, что за привычное назначение таблеток, текущие слюни и бессмысленный взгляд никто платить уже не хочет. Но найти какое-то другое базовое мировоззрение, пользоваться психодинамическими подходами к лечению они не могут. Их краткое образование изначально не приучило тратить душевные силы. Вот они и пытаются продавать то, что поближе лежит - экзорцизм или стрессовые нагрузки. Всему остальному надо учиться, что сложно, а врачи не привыкли думать. Это и есть главная беда нашей психиатрии.

Записала Мария Бахарева

Олег Кашин Красно-желтый

Главный редактор газеты «Дуэль» и его страхи

I.

Говор однозначно выдает в нем выходца из Днепропетровска, хотя из родного города он уехал давным-давно, в 1972 году, сразу после института. «Всеми рогами и ногами был против распределения, но не получилось, распределили меня в северо-восточный Казахстан, в Павлодарскую область, в город Ермак на крупнейший в мире Ермаковский завод ферросплавов».

На крупнейшем в мире заводе Юрий Мухин одиннадцать лет руководил научной частью, заведовал цехом заводских лабораторий, потом еще восемь лет был первым заместителем директора по экономике и сбыту. «По должности научился писать, вначале всякие технические бумажки - у меня и публикации есть, и изобретения, - а потом незаметно перескочил на публицистику. Поначалу получалось не очень, сейчас я те свои статьи не опубликовал бы, но самое главное - страх, что у меня не получится быть публицистом, я преодолел с самого начала, мне и сейчас многие говорят - здорово ты, Юрий Игнатьевич, пишешь, все по полочкам раскладываешь».

О первых своих публицистических опытах Мухин говорит скромно: «Заинтересовался причинами советского бюрократизма, понял, что основная причина - в законах поведения людей, и сформулировал учение по управлению людьми». Звучит, может быть, нелепо, но первые публикации Мухина (1987 и 1989 год соответственно) выходили в «Правде» и в «Огоньке» - а тогда ни там, ни там кого попало не печатали. Но «учение по управлению людьми» - это было, что называется, в прошлой жизни, которая закончилась одновременно с работой на заводе.

- В какой-то момент Нурсултан Абишевич Назарбаев в порядке развития рыночной экономики отдал наш завод на разграбление японской фирме, состоящей, в свою очередь, из киргизских евреев. Я, конечно, стал поперек, меня выкинули с завода, но я уперся, жаловался - в Павлодар, в Алма-Ату, - меня пригрозили убить, потом пригрозили посадить, но я поехал в Москву, поднял журналистов - «Комсомолку» и газету «День», которой я тогда деньгами помогал, - потом подключилось казахское телевидение, к тому же и для коллектива я был таким человеком, на которого все смотрели, как на директора, а самого директора они еще раньше выкинули, только он не упирался. А я упирался, и в конце концов эти японцы, которые на самом деле евреи, сломались и предложили мне компромисс. И я бы не пошел на этот компромисс, если бы завод мне сказал - Юрий Игнатьевич, останься. Но рабочие меня в конце концов не поддержали, я предлагал им создавать стачком, но они были против - а если завод против, то зачем за него держаться? И я принял условия евреев.

Условие евреев было таким - зарплата за два года (это 24 тысячи долларов) плюс двухкомнатная квартира в Москве. От Мухина требовалось только уехать, что он в 1995 году и сделал. Что касается нового рода занятий - тут сомнений уже не было, публицистические силы Мухин в себе уже чувствовал, и даже уже была написана книга «Катынский детектив» (позднее переизданная под названием «Антироссийская подлость»), доказывающая, что польских офицеров («этих трусливых ублюдков») в Катыни убили немцы. В общем, Мухин пришел к Александру Проханову и сказал: «Саша, дай мне полосу, хочу работать».

- Александр Андреич, конечно, хитрый человек. Он говорит: «А ты у меня эту полосу купи. То есть ты мне деньги, а я тебе полосу». И я уже приготовился платить - денег-то у меня было много, и я их не очень жалел, - но он мне потом сказал: «Слушай, Юра, не майся дурью. Если есть деньги - делай свою газету». И я подумал: а в самом деле, почему бы и нет.

Название для газеты Мухин придумал сам - «Дуэль», потому что, по его замыслу, по каждой теме нужно устраивать поединок между авторами с разными взглядами. Но замысел разбился о реальность журналистской Москвы - нанятые Мухиным сотрудники (сам он хотел время от времени «пописывать», не вникая в редакционные дела) не хотели никакого поединка, и вообще ничего не хотели, только зарплату получать. Вышло шесть номеров, потом Мухину надоело, он всех уволил («Ну, не сразу уволил - вначале сказал, что надо работать, а потом, когда они объявили мне бойкот, всех разогнал к чертовой матери») и взялся делать газету сам. С тех пор (и сейчас тоже) в «Дуэли» всего три сотрудника - сам Мухин, его заместитель и ответственный секретарь. Еще есть приходящая верстальщица на сдельной оплате.

II.

- Рынок прессы тогда был забит. Были красные газеты и желтые. И почему-то никому не пришло в голову делать газету, которая была бы и красной, и желтой одновременно - то есть честно и без условностей обо всем, что интересует нормального человека. Ведь когда придумываешь газету, прежде всего нужно понять, кто будет ее покупать, правда же?

Аудитория «Дуэли» сформировалась после первых же «мухинских» номеров и на протяжении двенадцати лет остается почти неизменной - плюс-минус одиннадцать тысяч читателей, которых, как говорит Мухин, он «подсадил на иглу, чтобы человек уже не представлял, как можно жить без газеты». Одновременно с проблемой аудитории Мухин быстро и эффективно решил проблему с распространением. Договориться с распространительными сетями не удалось с самого начала, зато Мухина и его газету сразу же полюбили бабушки, торгующие в метро оппозиционной и оккультной прессой. В первые годы «Дуэль» продавалась только у них, но и этого было достаточно.

- Но то раньше, а сейчас бабушки в основном поумирали, однако в какой-то момент сети уже сами - мы же все-таки популярная газета - начали заключать с нами договоры.

III.

«Дуэль» - это действительно и красная, и желтая газета одновременно. Круг тем, поднимаемых ею, Мухин делит на «легальные» и «опасные». К первым относится всевозможный антиамериканизм - «разоблачение американской лунной аферы», «разоблачение мифа об 11 сентября» и так далее. Опасные темы - все, что касается России.

- По взрывам домов в Москве в девяносто девятом году мы стоим на той же позиции, что и «Новая газета», это понятно. Про Ельцина - что он умер, и его подменили двойником, мы писали каждую неделю, пока двойник был жив. Сейчас у меня личная беда - доказал, что еврейская мафия целенаправленно вышибает наших евреев в Израиль. Наступил таким вот образом еврейской мафии на яйца, и теперь - вот посмотри у меня в календаре, где красным обведено, - это значит, что этот день я должен провести в суде по искам еврейцев.

В календаре действительно все рабочие дни помечены красным. Спрашиваю, не было ли исков по поводу публикаций о подмененном Ельцине.

- А чего со мной судиться, если его действительно подменили? Сразу же, в девяносто шестом году, как только он умер. Это было видно невооруженным глазом - уши не те и не там стоят, глаза не те и не там. Мне говорили - может, он заболел и изменился? Я допускаю, что при болезни внешность меняется, но не до такой же степени! Но внешность - это ладно, есть и другие обстоятельства. В своих мемуарах Ельцин писал, как в молодости решил освоить все строительные профессии - по два месяца на каждую. В частности, работал каменщиком, клал кирпичную стену. На левой руке у него, как известно, не было пальцев, поэтому он брал кирпич не как все каменщики, левой рукой, а правой. А в левой держал кельму. Он клал стену и шел навстречу остальным строителям - все правильно рассказывает, сразу видно, человек этим делом умеет заниматься. Потом вижу по телевизору двойника на торжественной закладке какого-то фундамента. Берет кирпич двумя пальцами покалеченной руки, в правой держит кельму и неумело, как ребенок накакал, кладет раствор. Разучился? Но такие навыки нельзя утратить, это как езда на велосипеде - научился и все, навсегда. Дальше. Двойник всем тыкал свои пальцы - смотрите, мол, у меня тоже пальцев нет, я настоящий. Но настоящий Ельцин стеснялся покалеченной руки! В предвыборном фотоальбоме из 158 фотографий только на шести видно, что у него нет пальцев! Он то руку прятал за спину, то в карман ее засовывал, а когда садился за стол, то вначале клал на стол левую, а потом накрывал ее правой. Меня читали в Кремле - стоило об этом написать, двойник тоже стал скрывать свою беспалую руку.

Слушать авторов конспирологических теорий - невероятно увлекательно. Мухин рассказывает о фотомонтажах («На семейной фотографии у Ельцина и у Наины носы отбрасывают тень на левую сторону, а у детей на правую - как это?»), и я даже начинаю верить, что двойников у Ельцина было трое - первый через полгода куда-то пропал, а потом взяли сразу двоих, худого и толстого.

- Похоронили в прошлом году худого, у него была длинная шея и плоская голова. А куда делся Михаил Юрьевич - я не знаю, - вздыхает Мухин. - Хочешь спросить, откуда я знаю его имя? Это тоже интересная история. Мне однажды принесли видеозапись с какой-то церемонии, что-то вроде награждения артистов. И вот там-то они и прокололись. Выходит двойник Ельцина и идет на камеры, в сторону от награждаемых. Сзади помощник семенит, хватает его за рукав и говорит - «Михаил Юрьевич, не туда!» Потом это, конечно, вырезали, но один раз показать успели, и кто-то из наших читателей записал, мне принес.

Мухин делает паузу, потом грустно говорит:

- Не завидую я судьбе этих двойников. И пальцы не нарастишь, и вообще - куда их девать? Я думаю, всем им пришлось умереть. Жалко.

Из- за Ельцина и его двойника, кстати, Мухин рассорился с Александром Прохановым, который в 2000 году обрадовался приходу к власти Владимира Путина.

- Не понимаю я его, - возмущается редактор «Дуэли». - Как можно радоваться Путину, когда знаешь, что его назначил двойник?!

IV.

Зарплата, которую Мухин платит сам себе в «Дуэли» - семь тысяч рублей. Столько же получает заместитель, чуть меньше - ответсек. Гонораров авторы тоже не получают. «Дуэль» - бедная газета.

- Когда я был выше ростом и богаче, я платил гонорары. Сейчас - не получается, зато мы вышли на самоокупаемость, деньги с продаж покрывают типографские расходы. Конечно, хотелось бы людям платить, но вообще ничего страшного - если кого-то повыкидывали отовсюду, он, если это стоящий автор, всегда знает, что Мухин-то уж точно его напечатает. И получается смешно - за гонорары люди часто халтурят, а мне приносят самые лучшие свои вещи, потому что именно их нельзя нигде опубликовать! Я всем говорю - вначале попробуйте напечататься там, где платят, а потом несите мне. Сам живу на гонорары от книг. Это не очень большие деньги, но я давно понял, что мне нужно дожить свою жизнь так, чтобы не было стыдно. Ценности для меня деньги не представляют - что мне было нужно, я давно купил, а без остального обойдусь, правда дороже. Армия моя - это ведь тоже ради правды, а не ради чего-то там.

V.

Армия - это возглавляемая Мухиным политическая группировка «Армия воли народа». Он создал ее в конце девяностых, чтобы добиться проведения референдума по написанному им же законопроекту «Об ответственности власти». Подготовка к референдуму идет уже много лет, пока - безрезультатно, но Мухин уверен в своем будущем успехе.

- Армия - это потому, что мы вне политики, мы не хотим прийти к власти, и в наши ряды мы берем всех вне зависимости от взглядов. На первом собрании, когда я предложил это название, все почему-то испугались - как это, армия, это что же, воевать придется? Кто-то предложил назваться общественным объединением. И тут одна женщина встала и говорит: «Что же это вы за мужчины, если боитесь слова „армия“»? Всем стало стыдно, и мою идею приняли.

Мухин сам понимает, что пока его армия не очень влиятельна, «зато когда нас будет пятьдесят тысяч, тогда нам будет трудно помешать». Я спрашиваю, чем будет заниматься эта армия, если ей вдруг удастся провести референдум. Мухин удивляется:

- Разве можно о чем-то думать, когда не можешь достигнуть первой намеченной цели? Проведем референдум, а потом решим, что делать дальше. Я еще на производстве понял - больше всего на свете все любят заниматься не своим делом. Самые большие бездельники всегда активнее всего вмешиваются в дела тех, кто по-настоящему работает. Придешь к такому начальнику цеха, спросишь его о чем-нибудь конкретном, а он в ответ начинает смежников материть. Я же не такой.

VI.

В книге Мухина «Убийство Сталина и Берии», помимо собственно рассуждений о причинах смерти одного и расстрела другого, есть глава о людях, которым Сталин и Берия «здорово по жизни мешали». В какой-то момент автор делает оговорку: «я называю таких людей жидами», и дальше активно оперирует этим термином - «жиды убили Сталина», «жиды убили Берию».

- Что, тебя тоже это напрягло? - улыбается Мухин и рассказывает про своего друга-еврея, который прочитал книгу, а потом пришел к автору и сказал: «Мне эти твои „жиды“ - как серпом по яйцам», но потом подумал и согласился, что не существует более адекватного слова для обозначения всех, вне зависимости от этнической принадлежности, негодяев.

- Но у меня сейчас вышло второе издание, «Убийцы Сталина», оно рассчитано на перевод на всякие иностранные языки - уже есть договоренности, - и поэтому всех «жидов» я оттуда убрал, чтоб не пугать читателей.

Умеет человек рационально мыслить.

* ГРАЖДАНСТВО * Евгения Долгинова Обручальное кольцо

Любовь и огороды Елабужского интерната

I.

«Мой доктор!

Я вас люблю, и вы это знаете. Извините, я вчера так расчувствовалась, вы такой внимательный и чуткий.

Я вас обманывала. У меня нет детей. Я не могу отдаться мужчине без свадьбы. Я очень хочу свадьбу, но в загс я не хочу. Думаю, после свадьбы у меня получится оргазм, а подписывают финансовые и другие обязательства пусть те, кто ищет корысть. Только вот я очень хочу обручальное кольцо и скрывать то, что не расписывались в загсе, а то простой народ меня не поймет…»

Доктор А. привык. Каждое утро она встречает его у входа, молча кладет письмо в карман пальто и убегает. Маленькая, стриженая, почти невесомая.

Иногда у нее случаются стихи:

И в череде беспросветной Дней, убегающих вдаль, Ищу тебя, мой заветный, Разбей кристаллом печаль…

В письмах нет ошибок: она образованная девушка, до двадцати лет была студенткой гуманитарного вуза. Единственная девичья влюбленность, одна-но-пламенная-страсть - доктор думает, что платоническая, - завершилась суицидальным полетом с восьмого этажа; руки, ноги, позвоночник в порядке, но от травмы головы она так и не оправилась, - и восьмой год живет в скорбном доме. Скоро тридцать, совершенное одиночество, родные уехали в другой регион, впрочем, иногда звонят. Никто не навещает. Она кротко живет, тихо улыбается в пододеяльник, ждет утреннего доктора.

- У нее острая потребность любить. Главная потребность.

Доктор рассказывает, что мужчинам более свойственна мегаломания, бред величия; женщинам - любовный бред. «Эротический?» - «Чаще романтический». Прошу разрешения процитировать фрагмент письма - доктор долго сомневается, вздыхает. Не совсем этично, говорит. Совсем неэтично, горячо соглашаюсь я, но, по-моему, это человеческий документ большого трепета и высокой нежности, он исключает насмешку и вызывает лишь почтение, - да и кто из нас адекватен в любви, кто разумен?

- Да, - говорит он. - Пожалуй.

Это Елабуга: монахини пекут жаворонков, мулла кричит с минарета, студенты читают стихи в Библиотеке Серебряного века, приблудные цветаевки целуют стену дома Бродельщиковых. В сумерках, сквозь теплую метель, по интернатскому двору бредут медленные сосредоточенные парочки. Они крепко держатся за руки. Самое время сходить с ума от любви - и самое место.

II.

Плотность истории в Елабуге такова, что о чем бы ни говорили - о мигрени, ценах, погодах, модах, вкусе камской рыбы, воспитании детей, - непременно проваливаешься в предание и сюжет. Каждый метр мостовой освещен чьим-то величием, к каждому дому в центре приложимы легенда, имя. Показывают, например, пышный, прямо-таки гамбсовский стул: «Здесь мог сидеть великий поэт Пастернак Борис Леонидович. В Елабуге решилась его судьба - получил белый билет. А погибни он на фронте?» Или объясняют дорогу: «Повернете налево, там, кстати, дом, где Менделеев изобрел бездымный порох». Любезно встречать, показывать и рассказывать, гордиться, подробничать, проводить параллели - специфический елабужский стиль. Город, желающий быть интересным, поставил на открытость и детальность - при этом, разумеется, оставшись себе на уме. Тот же стиль практикуют и в Елабужском психоневрологическом интернате - этот Ватикан для психохроников, расположенный почти в центре, - такая же органическая часть города, как Спасский собор или дом кавалерист-девицы Дуровой.

Медсестра рассказывает, что до 2002 года не было канализации, и был жуткий перерасход цинковых ведер, потому что мочились в основном в ведра, а уж как сливали… Прежде чем прачке белье отдавать, сами все смывали, фекалии отстирывали… Пытаюсь представить себе 500 человек психохроников (среди них - лежачие, совсем бессознательные), опорожняющихся над ведрами или, на выбор, над деревянным очком, - фантасмагория! «А как?» - «А как-то так! И заметьте - никаких эпидемий». Канализации не было, но недавно на территории Елабужского интерната обнаружились части деревянных труб - остатки первого городского водопровода, построенного аж в 1833 году Иваном Васильевичем Шишкиным, городским головой и заодно - отцом художника (клан Шишкиных - один из городских брендов: культ, музей, конференции, все как положено). Сегодня одни здания - восстанавливаемые руины, другие - вполне евроремонтные апартаменты, бытовые строения и отличное подсобное хозяйство. Корпуса постройки 1840-1870 гг. были Пантелеймоновской богадельней при Казанско-Богородицком монастыре, ныне тоже возрождающемся. До 1972 года здесь располагались заведения с незастенчивыми названиями - Инвалидный городок и Дом дефективных детей, потом - интернат с пятью сотнями жителей и пакетом стандартных ужасов районного богоугодного заведения (нищета финансирования, развал, нужда, лекарственный голод). А в 2002 году в интернат пришел новый директор Рашит Рахматуллин.

- Сразу говорю - я не врач, - весело сказал Рашит Нурутдинович. - Я два лекарства знаю: аналгин и позавчера - хоронил мать - узнал валидол. Медициной у меня врачи занимаются.

Рахматуллин по типажу, да и, пожалуй, по призванию - «красный директор» и одновременно «снабженец»: стратег-хозяйственник. По новой кадровой номенклатуре его, наверное, следовало бы звать кризис-менеджером, но кризисные - это на время, на прорыв, а Рахматуллин надолго, у него большие амбиции. Он заведовал ранее магазинами и складами, и от этого, собственно, всем хорошо: как хозяйственник, он знает, где что лежит, где заказать гвозди подешевле и получше, как добиться субвенций из республиканского бюджета, вписаться в финансовые потоки, привлечь благотворителей. Врачи не стеснены его административными восторгами. Практический результат: отстроены все коммуникации, отремонтированы несколько корпусов (хотя Рахматуллин жалуется, что строить с нуля легче, чем восстанавливать), почти полностью укомплектован штат врачей (не хватает только одного терапевта), нет дефицита младшего медицинского персонала (острейшая проблема всех скорбных домов! - а устроиться в елабужский с недавних пор считается удачей: зарплата, стабильность, хороший коллектив), вовремя и в нужном объеме поступают лекарства, цветет и плодоносит хозяйство.

Недавно интернат получил статус автономной организации, это позволит продавать продукцию и зарабатывать пусть небольшие, но собственные деньги (по тому же пути, кстати, пошел и Елабужский дом престарелых: «автономка» разрешит ему оказывать платные услуги населению - открыть пансионат временного пребывания, и это отчасти отобьет содержание нового роскошного здания, строительство которого заканчивается сейчас, в нем предусмотрено все, вплоть до пола с подогревом). В корпусах - пяти- и шестиместные палаты, хорошая мебель, просторные душевые и ванные, небольшие кухни на несколько палат, кабинеты физиотерапии и массажа: достаток без роскоши, уют без излишеств, все прочное, новое, качественное. В двух концах одного коридора - два «прихода»: молельные комнаты для мусульман и, соответственно, православных. Жители интерната заказывают к ужину дополнительное «вкусное»: кто пирожное, кто апельсины. В кабинете Рахматуллина лежит скрипка в футляре. «Играете?» - «Нет, у нас одна женщина попросила (профессиональная скрипачка, преподаватель музыки). Почему бы не дать?» Вспоминаю, как в одной из петербургских психиатрических больниц главврач любезно, но твердо отказался провести по палатам: наши больные - не зверушки, говорит, чтобы их рассматривать. Он был прав, но по-своему, по-другому, правы и здесь.

Здесь не говорят - «жильцы», «пациенты», «больные», говорят - «обеспечиваемые»: забавный уездный канцелярит. В красном уголке, фактически - клубе, висит стенд «Лучшие обеспечиваемые» с подзаголовком «Труд облагораживает человека». Но, похоже, пассивный залог не такой уж нерушимый: нельзя отменить экономическую прагматику, поэтому все, кто может и хочет работать - работают: в теплицах и на участке, в мастерских и бытовых службах. Парник - в сплошном ковре зеленого лука. «На продажу?» - «Нет, это нашим, витамины». На въезде в интернат стоит камера слежения, но никаких секьюрити нет, привратник очень высокого роста радостно, однако же с большой важностью в лице, распахивает ворота. Сразу и не поймешь, что «обеспечиваемый». В интернате вообще нет охранников. «Зачем они мне?» - пожимает плечами Рахматуллин. На окнах также нет решеток, более того - «легких» пациентов ненадолго выпускают в город. Ближайшая забота - организовать профессиональное обучение двадцати «обеспечиваемых», дать им хорошие рабочие профессии (плотника, слесаря) и потом наладить производство. Неизвестно, что скажет по этому поводу охрана труда, но Рахматуллин верит в своих подопечных больше, чем в режим и регламент. Они, по всему судя, готовы ответить ему тем же.

III.

Почему- то думалось, что в интернате живут в основном дементные старики. Заблуждение: основному контингенту психохроников -от 18 до 44 лет, хотя есть, конечно, и ветераны, у самого заслуженного - он брал Берлин - своя комната. Социальный состав очень пестр. Часть больных - печальные наследники непросыхающих родителей (слабоумие - по преимуществу на фоне алкоголизма), девять процентов - люди с органическими поражениями нервной системы, около трети - люди с травматическими расстройствами головного мозга, и еще столько же - страдающие шизофренией. Болезнь унифицирует: «бабы, слобожане, учащиеся, слесаря» и - бывшие творческие работники, интеллектуалы - все они в равной мере «обеспечиваемые», все - на поверхностный взгляд - в этих интерьерах похожи друг на друга. Психиатр, кандидат медицинских наук Ильнур Рахимов говорит, что реформы («социальные потрясения») увеличили количество больных примерно на десять процентов. Как в наши дни сходят с ума? Иногда сходят, а иногда и сводят. Вот пример: начальник отдела на заводе в Набережных Челнах, дама властная и резкая, жесткая производственница, получила в наследство квартиру в Петербурге. Поехала оформлять - и пропала бесследно; родные объявили в розыск. Через три месяца ее нашли на питерской улице, была без сознания. Неизвестно, какими нейротропными препаратами ее накачали, но последние восемь лет жизни прошли в совершенно вегетативном состоянии, и единственным, кого она смутно узнавала, был муж - во время его визитов она что-то вспоминала и всегда плакала.

Здесь, как нигде больше, понимаешь личную близость безумия, невозможность предугадать и предотвратить. Блестящий молодой человек, сын хороших родителей, гитарист, учился во Владивостоке, получил травму на учениях, - и все: непоправимо. Сейчас ему 37 лет - все перепробовано, все испытано. Или девушка - очень одаренная, красивая, училась в Москве, - переводила бабушку через дорогу, налетела машина, бабушка умерла у нее на руках. Девушка уцелела - но не рассудком, много лет подряд живет в том ужасном дне, словно на переходе. А еще бывает - энцефалит как осложнение после обычного гриппа, как это было у инженера из Нижнекамска, 19 дней в коме - и стойкий психический дефект, и тоже - непоправимо. Судьбы, судьбы, судьбы. Преданные мужья и жены, отказавшиеся мужья и жены, дети, навещающие родителей, и дети, забывшие родителей. Из 500 человек - только 20 дееспособных.

А пока мы разговаривали с доктором Рахимовым, у него родилась дочь. Ее назовут Аделией.

IV.

Чтобы избежать пафосного слова «возрождение», скажем сдержанно: «реконструкция». Это общее состояние и Елабуги последних лет, и ее социальной сферы. Всегда есть известные ножницы между самой честной чиновничьей цифрой и голосом обывателя. По данным социологического опроса, более 60 процентов горожан оценивают себя как средний класс (в прошлом году таких было в полтора раза меньше), в городе сохраняется очередь на социальное жилье, практикуется социальная ипотека - с другой стороны, горожане же говорят, что на зарплатах в 7-8 тысяч рублей - при уровне цен в Татарстане - жить совсем несладко. При этом, однако же, Елабуга - второй в республике университетский город (Елабужский пединститут стал педуниверситетом), и молодежь не уезжает отсюда, а приезжает сюда; особенно ценятся выпускники здешнего иняза, а всего в 70-тысячной Елабуге - 4 вуза и 23 тысячи учащихся. Общая эмоция горожан - несколько настороженное, но в целом спокойное ожидание больших перемен к лучшему. Это связано и с первыми результатами заявленной стратегии развития города: образование, культура, туризм, социальная поддержка. Глава района - кандидат наук, а его заместитель, Елена Соловьева, - бывшая директор школы, и выбранные ими приоритеты уже начинают оправдывать себя. Исключительно хорош отреставрированный центр, открываются новые гостиницы, музей Цветаевой превратился в мемориальный комплекс, в городском музее-заповеднике более 70 объектов, - за прошлый год Елабуга приняла 123 туристических теплохода, бесчисленное количество автобусов и самостийных путешественников. Интенсивно, где-то, может быть, даже навязчиво конструируют культ филантропии, благотворительности, как можно более возвеличивая легендарную династию купцов Стахеевых.

Это тот контекст, в котором существует Елабужский психоневрологический интернат. Не самый плохой контекст. Сдержанно оптимистический. Но еще есть такой фактор, как культурная память города, неблаженное его наследство - и я думаю, что и тогда, когда отреставрируют последние корпуса интерната, Рахматуллин обучит «обеспечиваемых» хорошим ремеслам, а на богоугодных огородах взойдут, как ожидается, богатые бахчевые, - невесомая девушка все равно будет писать стихи доктору А.: «Я не могу без тебя. И этот день, эта ночь…», и чугунная Марина Ивановна, почему-то похожая на пожилую рабфаковку, возможно, будет понимать про нее что-то большее, чем это дано всем условно здоровым нам.

Павел Пряников Как дома

Сельская идиллия

I.

Сразу после новогодних каникул в магазинах Рузского района Подмосковья начались перебои со стеклоочистителем «Максимка». По-видимому, власти дали людям спокойно встретить праздник, а потом начали изымать из продажи этот недорогой напиток. Борис Аркадьевич Факторович, заместитель главного врача психиатрической больницы № 4 в селе Покровское, сразу заметил дефицит дешевой спиртосодержащей продукции: «С алкогольными психозами к нам стало меньше народу поступать».

Борис Аркадьевич берет палочку и выходит на крыльцо. Вокруг кипит жизнь: пациенты в телогрейках и полосатых штанах очищают дорожки ото льда, копошатся вокруг стеклянных теплиц, туда-сюда носят бревна. Трудятся в основном как раз алкоголики - это входит в их программу излечения, а погруженные в себя шизофреники сидят на лавочках и курят. Замглавврача смотрит на тружеников с отеческим умилением. «Конечно, они для меня как дети», - словно угадывает он мои мысли.

«Зря вы к нам сейчас приехали, тут летом хорошо - графы Шереметьевы знали, где усадьбу ставить», - палкой он указывает на восемь корпусов больницы и сообщает, что через три месяца здесь начнется буйное цветение растительности и птичьи трели.

А пока среди старых, еще барских, темных лип и дубов единственные яркие пятна - сами корпуса больницы. В желтых одноэтажных домах лечатся алкоголики мужского пола, в розовом - женское отделение, для пациенток со всеми диагнозами, а в белых, с голубой полосой строениях - разместились прочие больные-мужчины.

Психиатрическая клиника № 4 принимает людей из трех подмосковных районов - Рузского, Истринского и Можайского; год от года число коек растет. «В пятидесятые годы все начиналось со ста с небольшим мест, в восьмидесятые их стало триста сорок, сейчас - четыреста шестьдесят», - рассказывает Борис Аркадьевич. Рост числа пациентов он объясняет развитием алкоголизации общества. «Тех же шизофреников как было тридцать человек на десять тысяч населения, так столько и осталось. А с алкоголиками - настоящая трагедия! Мы наблюдаем лавинообразный рост алкогольных психозов! Но и это полбеды. А беда - это новый закон о психиатрии, в котором написано, что такие больные могут быть помещены в клинику лишь добровольно. Сегодня его привезли в смирительной рубашке, а через три дня он говорит, что выздоровел, и со спокойной душой уходит отсюда», - Борис Аркадьевич приподнимается со стула и выглядывает в окно, словно хочет убедиться, не успел ли кто из подметающих дорожки бросить работу и отправиться в ближайший винный магазин.

В общем- то, психбольница сегодня превратилась в бесплатный пункт снятия похмельного синдрома, -говорит врач с неподдельной горечью. Еще Борис Аркадьевич страдает от того, что психиатрические клиники перестали числиться режимными объектами. С их территории может спокойно уйти не только снявший приступы белой горячки алкоголик, но и шизофреник. На входе в больницу стоит будка, в которой смотрят телевизор два охранника из ЧОПа. Их задача, согласно договору, только следить за сохранностью имущества клиники. А за поведением больных - пусть смотрит врач. Борис Аркадьевич замечает: «На все про все - здесь только я, медсестра и санитарка. Но женщинам уже за шестьдесят, за ними самими уход требуется».

II.

Впрочем, шизофреники не бегут отсюда, как алкоголики - наоборот, им тут так нравится, что, как уверяет врач, многие не хотят отсюда уходить и после излечения. «Им просто некуда и не к кому идти, кто-то понимает, что обстоятельства сегодняшней жизни могут спровоцировать новый приступ болезни, - поясняет Борис Аркадьевич. - А чем им тут плохо? Питание у нас на 70 рублей в день, чистое белье, культурная программа. Посильный труд, столярная мастерская, опять же - свои овощи и мясо! С ними уже не 70 рублей, а целых 150 на день получается! Половина России так не живет!» - с этими словами он вверяет меня заботам медсестры Людмилы Константиновны Федорцевой. И мы с ней отправляемся осматривать хозяйство психбольницы.

Главная гордость Покровской больницы - собственный свинарник. По пути туда Людмила Константиновна рассказывает о местных системах жизнеобеспечения: «Вот слева наша овощная плантация. Картошка и другие корнеплоды, кабачки и зелень, горох и капуста - все свое! Больным очень нравится тут работать, в огородники в очередь записываются!» Справа - котельная и куча угля, тонн на сто. «В котельной в основном работают олигофрены, они самые сильные физически», - рассказывает медсестра. Однако там могут найти себе применение и шизофреники: «Лежал у нас однажды кандидат наук - уж не знаю, откуда в наших местах такие. Так вот, он придумал из угольного шлака кирпичи делать, ну как их правильно… шлакоблоки! Пятый год теперь себя сами обеспечиваем бесплатным стройматериалом».

Из этих шлакоблоков и сделан больничный свинарник. Олигофрену, алкоголику или шизофренику сюда вход заказан. Тут трудится совсем другой контингент: «„Святые“ работают. Ну, мы их так называем, - виновато улыбается Людмила Константиновна, - С живым существом не всякий ведь справится». После наводящих вопросов выясняется, что «святые» - это бродяги, добровольно сдающиеся в психбольницу с целью отъесться, отоспаться, укрыться от морозов. Ну и подлечиться немного. «Они в основном по церквям ходят, милостыню просят. Такой у них склад души - незлобливый и детский даже какой-то. Наверное, животные их за это и любят», - поясняет медсестра, поглаживая свиноматку на сносях. Сейчас один такой «святой» уже выписался с наступлением весны, и пока, до поступления очередного пациента с тонкой организацией души, место скотника занимает шизофреник Саша.

Саша деловито ведет меня по свинарнику, и все сорок свиней, завидев его, начинают хором похрюкивать. «Это я комбикорм запарил, они и почувствовали», - как-то вдруг сникнув, говорит он. Саша оглядывается по сторонам, подходит ко мне вплотную и заговорщически шепчет: «Первое - охранники за десять рублей водят Бонифация из нашей палаты купаться на пруд. Бонифаций - морж, охранники следят, чтобы не утонул. Второе - недавно у свиноматки Фроси пропали восемь молочных поросят ночью. Сказали, что она их задавила. Я же по ночам не работаю, а сплю, никак проверить не могу. Но предполагаю, что поросят съел главный врач Лев Александрович. Вы же его видели, он запросто может съесть сразу восемь поросят, в нем самом сто двадцать килограммов весу. И третье, это уже просьба. Вы мне не можете дать свою шариковую ручку? Я уже написал шесть писем министру сельского хозяйства Гордееву, а ответа от него все нет. Я предполагаю, что мне подсовывали ручку с симпатическими чернилами, и министр Гордеев каждый раз получал пустую бумагу».

В свинарник входит штатный трудотерапевт Лариса Ивановна, и Саша резко умолкает, и вообще делает вид, что только чистил хлев уже известной нам Фроси. «Александр, плотнее набивай навозную кучу, она до мая должна перепреть! - командует трудотерапевт. - Ну что, как вам наши свинки? Ничего, мы еще научимся кожу выделывать, и тогда станем из нее вещи шить!»

Как объясняет Людмила Константиновна, выводя меня из свинарника в чистое поле, которое через пару месяцев зазеленеет всходами картошки («70 соток, всем работы в страду хватает!»), свиньи в больнице отвечают еще и за психотерапевтический эффект. Даже тяжелобольные, которых время от времени приводят на экскурсию в свинарник, пообщавшись с животными, начинают лучше себя чувствовать. Конечно, правильнее было бы им общаться с дельфинами (как того и требует психосоционика), да где взять дельфинов на селе? Людмила Константиновна переводит разговор на молоко: «Были у нас и лошади, и коровы. Да отказались мы от них, потому что не уследишь за сохранностью продукта. Ведь и „святые“ молоко пьют не хуже грешников».

Медсестра добросовестно показывает мне остальные хозяйственные постройки на территории больницы, терпеливо объясняя, что к чему. Например, столярный цех выдает не только рамы, но и опилки - на подстилку свиньям. Есть в больнице и свой автопарк, состоящий из личной «Волги» главврача, УАЗиков для перевозки больных и прочих тяжестей, а также автобуса ПАЗ, который развозит сотрудников по домам.

III.

Возвращаюсь к Борису Аркадьевичу, он встречает меня в кабинете словами «Нагулялись уже?», и мне непроизвольно от его тона хочется приготовиться к надеванию смирительной рубашки. В этот раз я замечаю, что прямо над головой замглавврача висит плакат с портретом розовой свиньи в очках.

«Хорошее все же сейчас время для медицины настало! - признается Борис Аркадьевич. - Неизлечимых больных нынче нет! Я знаю наверняка, что они там вам всякого наболтали. Вы бы их лет десять назад видели! Сейчас вот, видите, они говорят, а не мычат». Борис Аркадьевич начинает монотонно читать лекцию о психотропных препаратах, суть которой сводится к тому, что больного выписывают через 40 - 60 дней, а тяжелобольного - через 80, а не держат годами, как раньше. И в смирительную рубашку закатывают или привязывают к кровати максимум в первые три дня, а потом начинается благотворное действие лекарств, и больной начинает постепенно превращаться в человека.

И вообще сейчас, уверен Борис Аркадьевич, больные стали какие-то неинтересные: «Вы не поверите - но ни одного не то что Наполеона, но даже Сталина и Ельцина нет уже лет восемь-десять!» Он связывает это с всеобщей индивидуализацией общества, случившейся как раз в последние годы. В общем, ни руководить, ни подчиняться некому.

Зато буйным цветом расцвело так называемое «мозаичное сознание». «Бред у больных в основном сейчас связан с усложняющейся действительностью. Им кажется, что на них воздействуют лучи, аппараты, подглядывающие устройства. В последние года три поступило к нам около десяти человек, которые были убеждены, что живут в „Матрице“, что вокруг инсценировка действительности и сплошные декорации». Борис Аркадьевич берет подшивку каких-то рукописных листочков, долго перебирает их, а потом продолжает: «Еще, конечно, суициды сейчас большая проблема. В основном мужики по пьяни. Женщины как-то легче переносят проблемы окружающей действительности».

Мы снова выходим на крыльцо - Борис Аркадьевич всматривается в алкоголиков-уборщиков, тягостно вздыхает и показывает палкой на одного из них: «Ну что толку его лечить? Пятый раз с белой горячкой сюда попадает, а дней через пять снова уходит глушить своего „Максимку“».

Усложнение жизни не только заставляет людей пить стеклоочиститель «Максимка», но и вызывает пока непонятные для медиков болезненные реакции. «Вот не первый уже случай. Идет человек, кандидат наук, отец семейства, мимо храма. Вдруг падает, начинает есть землю и рвать на себе одежду, выкрикивать что-то нечленораздельное. Привозят, конечно, его к нам, а через два-три дня он приходит в норму и даже не помнит, что с ним было, и все параметры его организма и мозга - в полном порядке. Непонятная какая-то клиника! Ну что я могу посоветовать этим людям? Только обходить храмы стороной», - Борис Аркадьевич, несмотря на свой преклонный, за семьдесят, возраст, пытается, сидя за столом, показать, как ведут себя такие люди возле культовых сооружений.

Зато усложнение жизни благотворно сказалось на числе «откосов» от армии. Замглавврача Покровской психбольницы припоминает только один: «Зато какой фактурный случай! Привезли к нам одного призывника-казаха. Он стал прикидываться, что у него бессонница и потеря аппетита, но самое главное, делал вид, что совсем не понимает по-русски. В обычных случаях восемнадцатилетние симулянты, полежав пару дней в палате с настоящими больными, убегают из больницы, забыв, зачем пришли. А этот казах оказался стойким симулянтом! Сорок дней спектакль играл, добился насильного кормления и своими выходками самых сложных шизофреников превзошел! - Борис Аркадьевич вздыхает, опускает глаза и признается - Ну да. Поставил я ему за мужество диагноз, дающий отсрочку от армии. Потом охранника, который сопровождал его до железнодорожной станции, спросил, как он. Охранник признался, что казах первым делом побежал в буфет за едой, а потом на чистом русском языке попросил передать благодарность всему персоналу нашей больницы».

Борис Аркадьевич и Людмила Константиновна идут медленным шагом провожать меня до будки с охранниками. «Ну ведь правда, хорошо у нас?» - допытывается медсестра. - «Конечно, хорошо, - отвечает за меня Борис Аркадьевич, - Прошли те времена, когда нашу больницу боялись. Сейчас люди сами к нам идут с радостью - за забором-то жизнь посумасшедшее будет иногда!»

Евгения Пищикова Полумажорка, полубомж

Дурная сила веселой Виолетты

В первый раз я услышала о Виолетте два года назад. НТВ показало сюжет - пятнадцатилетняя девочка откуда-то взяла лошадь, привязала ее к дереву в собственном дворе, кормила овсяными хлопьями, не давала воды - может быть, и не знает, как правильно ухаживать за лошадьми. Поначалу было не совсем понятно, что именно произошло: может быть, чистый глупый ребенок возмутился тем, как обращаются с животными «прогулочники» (владельцы маленьких конюшен, катающие «на лошадках» детей в парках), может быть, лошадь убежала сама и девочка привела ее во двор из альтруистических побуждений. Однако по ходу развития телевизионного сюжета картина начала складываться диковатая. Лошадь - кобылу Офелию - Виолетта купила за 40 тысяч рублей, но купила у неизвестных лиц, Офелию укравших; кобыла находится в ужасном состоянии - на спине рана от неправильно закрепленного седла; девочка Виолетта ночует вместе со своей лошадкой в парке под кустом или гоняет ее галопом по парковым дорожкам, до обмороков пугая гуляющих с детьми дам. Соседи рассказывали о девочке Виолетте крайне неприятные истории: поджигает двери в подъезде, ходит с собаками бойцовых пород, натравливает этих стаффов и ротвейлеров на бесхозных, бродячих животных. Ворует домашних собачек и тоже использует их как потраву, тренируя на них своих бойцовых псов. Плохая, очень странная девочка, жить с которой в одном доме опасно и противно. Более всего меня задело, что все соседи, появлявшиеся в кадре, попросили закрыть их лица мозаикой, сеточкой - во избежание идентификации. К чему эти тщетные предосторожности, неужели настолько страшно? Тут, наконец, дело дошло и до съемки репортажной - в кадре появились девочка Виолетта и ее дедушка; они недовольны и присутствием камеры, и общественным возмущением, и опасностью лишиться Офелии - соседи упросили сотрудников Битцевского конно-спортивного комплекса спасти лошадь от странной Виолетты. Вот они - дедушка и девочка.

Красивый седовласый старик (с породой, со статью) машет железной палкой, сердится: «Кто такие, вон пошли!»

К оператору бежит Виолетта. Забегает сбоку бодрой иноходью, с открытым веселым лицом, глаза ясные (даже не скажешь отчаянные - нет, веселые), веселье в чистом виде. Добегает и кусает оператора за руку. Съемка на этом, естественно, заканчивается. Объектив уходит вниз, в кадре трава, за кадром глухая божба.

Потом я пересматривала этот сюжет много раз. И всякий раз разница меж обычным телевизионным продуктом (соседи с закрытыми лицами, печальная усталая кобыла возле дерева) и виолеттиной пробежкой била в глаза. Разница буквально эстетическая, а не этическая. Кусочек с Виолеттой гляделся цитатой из пусть дурного, но безусловно художественного, кинематографического текста. Виолетта играет. Свобода и сила была в этом беге. Сила воли - как сила свободы, притяжение вольницы.

Вот это бесконечно открытое, веселое лицо Виолетты и закрытые «мозаикой» лица соседей - скромный символ всего того тяжелого и неприятного, что происходит уже три года на Юго-Западе Москвы, на улице 26-ти Бакинских комиссаров.

Виолетта (ныне семнадцати с половиной лет) состоит на учете в психоневрологическом диспансере. Она никогда не училась в школе - разве что некоторое время находилась на домашнем обучении (по другим сведениям, к ней раз в неделю приходила подруга бабушки в качестве домашнего педагога). Она неопрятно одевается, ходит в мужской одежде (иной раз при галстуке), перевязывает грудь бинтом, иногда представляется как Сергей. Она совершенно не социализирована. Всех, естественно, удивляет - что же родители, да есть ли мама? Мама есть, вполне себе интеллигентная мама, юрист, иногда аттестуемая как «безработный адвокат». Мама живет на востоке Москвы, на Волжском бульваре, там же Виолетта (по месту жительства матери) состоит на учете в отделе по делам несовершеннолетних. Однако последние годы она проживает вместе с бабушкой и дедушкой на Юго-Западе. Обстоятельство это утяжеляет труды общественности, пытающейся как-то приструнить девицу - ответственность, разделенная на два отделения милиции, делает ничтожно малой возможность хоть какое-то из них заставить действовать.

Виолетта - поздний ребенок, ее дедушка и бабушка - очень пожилые люди. Бабушка парализована, ее уже два года не видел никто из соседей. Тут необходимо как-то полнее набросать историю семьи.

Печально угасание некогда успешной фамилии. Дедушка, в былом, по словам соседей, сотрудник советского представительства при ООН, крупный чиновник, незаурядный человек. В 1972 году семья, вернувшаяся из Швейцарии, получила новую квартиру в только что построенном на Юго-Западе доме. Хороший, красивый дом, престижная интеллигентская окраина, впереди - сверкающее будущее, исполненное довольства. Помните ли вы, какое впечатление в те годы производили люди, приехавшие из длительной загранкомандировки? Да еще из Европы, а не из Гвинеи-Биссау? Полубоги, почти иностранцы. Бабушка Виолетты, тогда цветущая сорокалетняя женщина, запомнилась учтивостью и гостеприимством, росли две прелестные дочурки… Словом, блестящая семья, уютный дом, набитый заграничными диковинками. Соседи говорят: «Чай с бергамотом мы в первый раз в жизни именно у них попробовали!»

И что же сейчас? А сейчас вот что. Позвольте процитировать выдержки из заявления одного из соседей в ОВД «Тропарево-Никулино»: «В течение всего года в ночное время в квартире постоянно происходят столкновения между дедом и внучкой: крики, периодически опрокидывается мебель. Примерно два месяца назад в час ночи ко мне обратился дед, попросил вызвать милицию к ним на квартиру (вызов зафиксирован дежурной частью „Тропарево-Никулино“). Причина вызова - избиение деда и бабушки внучкой Виолеттой. Повод для конфликта: Виолетта не позволяла деду вызвать „Скорую помощь“ для бабушки и оборвала телефонные провода в их квартире. По приезду наряда дед попросил не предпринимать никаких действий по отношению к внучке, так как „все уладилось, она ушла и больше сюда не вернется“. Однако не прошло и нескольких недель, как было еще одно столкновение между дедом и Виолеттой. Оно продолжалось до пяти утра и носило настолько ожесточенный характер, что приходили жаловаться жильцы, проживающие тремя этажами ниже. Под конец дед кричал громко и бессмысленно, как животное».

Громко и бессмысленно, как животное. Тем не менее и мама Виолетты, и дедушка стойко защищают девицу и вместе с ней противостоят общественности.

Что еще делает Виолетта? Она «поджигает» соседей (зафиксировано двадцать поджогов - двери, балконы, один раз - электрический распределительный щит). Имеются акты о пожарах и справки из МЧС. Еще Виолетта сожгла инвалидную коляску, принадлежавшую инвалиду 1-й группы К. Ю. Васильеву - только потому, что его матушка сделала ей замечание. Естественно, тотчас было подано заявление в ОВД «Тропарево-Никулино». Еще Виолетта бросает соседям на голову стеклянную тару - с балкона. Одна из соседок спаслась чудом - двухлитровая банка пролетела в каком-нибудь сантиметре. Так что начальнику ОВД «Тропарево-Никулино» было подано еще одно заявление - с просьбой возбудить уголовное дело в связи с покушением на жизнь. А жители подъезда начали ходить с зонтами - входят в зону обстрела и открывают зонтик. И уж конечно, только под зонтами начали вывозить из подъезда детские коляски.

Но главная мука - это, конечно, собаки. Тут такое неприятное обилие материала, такие подробности. Изувеченные собаки, принадлежащие самой Виолетте, выброшенные ею за дверь и рвущиеся обратно домой, в свой ад. Пожилые женщины, у которых Виолетта украла домашнюю собачку, часами стоящие на лестничной клетке и умоляющие (через дверь) саму девицу или ее деда отдать Манечку или Шпунтика: «Ну я же слышу, это его голос!» Соседи для таких случаев имеют вспомоществовательный набор: табуретка, валидол и адрес ОВД. Реальную пользу приносит только табуретка. Постоянно меняются собаки у самой Виолетты - всегда крупные, всегда бойцовских пород. У нее был канарский дог, стаффордширский терьер, американский бульдог, несколько ротвейлеров. Собаки выглядят голодными и неухоженными, многие время от времени бывают травмированы. То раны от укусов на них, то следы побоев. Но главное, конечно, судьба ворованных шпунтиков - Виолетта натравливает на несчастных собак своих несчастных бойцов. Иногда снимает сцены потравы на мобильный телефон, и они каким-то образом попадают в Интернет. Иногда передает фотографии изувеченных, мертвых уже собак хозяевам. Она вообще вступает в контакт с хозяевами украденных животных, находя в этом, видимо, некоторое удовольствие. Звонит по телефонам с ошейников - ведь все теперь пишут на собачьих ошейниках свои мобильные телефоны. С Ирой Ивановной Зельман, у которой украла лабрадора Масю, разговаривала и даже виделась неоднократно, передала ошейник - а потом отдала и фотографии. Вот конец заявления Иры Ивановны в прокуратуру: «Прошу возбудить уголовное дело по факту умышленного уничтожения моего имущества - собаки по кличке „Мася“, кобеля 7-ми лет, породы помесь лабрадора, окраса черного с белой грудкой».

Ох ты, горе горькое. Ну какое тут имущество, когда у имущества белая грудка. И, однако же, пострадавшие вынуждены уповать только на то, что кража животных квалифицируется как кража имущества, и по многочисленным фактам и заявлениям возможно завести уголовное дело. Отказывают. Дело Зельман было квалифицировано как гражданское. Суд уже был. Виолетта должна выплатить пострадавшей 20 тысяч рублей.

А зачем так нужно уголовное дело? Потому что только в рамках уголовного дела либо следователь (в процессе следственных мероприятий), либо судья (в процессе судопроизводства) может направить Виолетту на психиатрическую экспертизу. А уж по ее результатам судья может назначить и принудительное лечение.

Другого пути нет - Виолетта имеет живых и здоровых близких родственников, которые не желают ее освидетельствования.

Случай с девочкой Виолеттой - дело чрезвычайно резонансное.

Про нее писали в газетах «Московский комсомолец», «Новые Известия» - да собственно, во всех газетах про нее писали. Могучая телевизионная триада - НТВ, РТР и ОРТ отдала дань скандальной теме - были сняты сюжеты. Я никогда не думала, что обыкновенное районное ОВД может так величаво (оптом) игнорировать все средства массовой информации. Соседи, уставшие от публичности, до чеканной точности довели свои формулировки: «Я вижусь с журналистами чаще, чем со своей тещей»; «Мать Виолетты не хочет ничего делать, а милиция хочет ничего не делать». Да что ж отвечают в этой самой милиции? Соседям отвечают: «Что мы можем поделать - она же сумасшедшая!»

Возможно, средний милиционер онтологически боится безумия? Не хочет связываться? Ребенок ближе всех к небытию - а милиционер к потере рассудка? Вряд ли. Может быть, напротив того, бесконечная свобода и дурная сила веселой Виолетты завораживает любителей и знатоков силы? Да разве и соседи не думали и не гадали о причинах оцепенения правоохранительной системы? Думали, да так ничего и не придумали. Разве вот что: «Сначала нам казалось, что в этой семье еще сохранились знакомства, что мать Виолетты имеет влиятельных друзей. А потом поняли - нам легче строить конспирологические сценарии, нежели признать, что мы просто никому не интересны».

И если вам кажется, что сделано еще не все, использованы не все возможности влияния - так нет же. Размеры текста не позволяют перечислить все коллективные жалобы и все поданные заявления. В УВД ЗАО и в Никулинскую Межрайонную прокуратуру, в Генеральную прокуратуру РФ. Кроме того, к делу подключились зоозащитники - тут и пикеты, плакаты и листовки «Защитите животных от Виолетты» (которые, кстати, милиция распространять не разрешила), и попытка использовать статью 245 УК РФ «Жестокое обращение с животными».

Что же происходит на самом деле? Перед нами недовоспитанная, испорченная девица, недобезумная (ибо все-таки способна вести себя при желании вполне адекватно), не доросшая до самых примитивных представлений не то чтобы о добре и зле, а о «хорошо и плохо». Полумажорка, полубомж (ибо квартиру деда превратила из гнездышка в пристанище, лежбище, бомжатник). Можно было бы сказать - недолюбленная, но тут скорее другое - глупо, преступно, небрежно перелюбленная. Сильная натура, сломавшая, подчинившая себе всех любящих ее людей. Недопреступница, ибо покушается только на животных, которые в представлении правоохранительных органов - недоимущество.

Ей противостоит недогражданское общество - соседи, боящиеся показать свои лица по телевизору, просящие не называть своих фамилий в газетных статьях. Страшно же! Имеются еще и недозащитники. Однажды двое сильных, добродушных сержантов (наряд городской милиции, вызванный хозяйкой одной из украденных собак) отказались заходить в квартиру: «Там ведь большие собаки? Ну нет, мы без оружия!» Недодуманное законодательство, недорасследованные происшествия, недорассмотренные жалобы, недожалостливость общественной атмосферы - Виолетта, сама являющаяся никем определенно и злодеем лишь наполовину, находится в полной гармонии с реальностью. Да она гораздо больше человек системы, чем добропорядочный обыватель. По крайней мере, она инстинктивно играет на пороках системы, а ее соседи так и не научились пользоваться ее добродетелями.

Дмитрий Бутрин Дивиденды для призраков

Бизнес в России - стыдное занятие

Я искренне рад тому, что этот компакт-диск куда-то затерялся. В 2002 году по ошибке кто-то в гостях вставил CD туда, где ему место, и из черных кругов колонок под бодрую музыку этот голос произнес: «Я продавец. Я отличный продавец! Я продаю лучше, чем все, я это могу». Говорил Владимир Довгань, когда-то легенда нового российского бизнеса. К тому моменту он уже года три как скрылся с бизнес-горизонта вместе со своей водкой гарантированного качества. Но многие еще помнили бородатого русского мужика на этикетках «Довганя», которого принимали за Владимира Владимировича Довганя, он был хмур и серьезен. Именно так он в свое время и смотрел на нас троих, стоящих на крыше парадного подъезда ИТАР-ТАСС с пластиковыми стаканчиками и выпивающих за победные итоги голосования во втором туре выборов президента Б. Н. Ельцина. Человек с этикетки смотрел так, будто знал, чем все закончится. Вскоре Довгань потерял все, что наворотил в русском бизнесе и оказался в нигде. И тут - на тебе, говорит какую-то ерунду на CD.

Первые две минуты Владимир Владимирович рассказывал, какой он замечательный продавец. Затем голос незаметно, по градусу в минуту, убавлял теплоту и обогащался жестяными отзвуками. Текст становился окончательно и бесповоротно безумным. «Я самый лучший продавец. Я лучший, лучший, лучший продавец! Я продал сегодня больше всех и всегда продаю больше всех! И так будет всегда, потому что я - лучший продавец!» Так страшно мне не было даже тогда, когда топ-менеджер крупной угольной компании на борту маленького Falcon, летящего из Кемерово в Санкт-Петербург, вдруг принялся расспрашивать, кто, по моему мнению, наиболее интересный альтист современности?

Конечно, Довгань, и по сей день торгующий аудиотренингами, равно как и угольный управленец, и я - безнадежно душевно здоровы. Безумно то, что нас объединяет. Надо заметить, что у этого до сих пор нет русского названия. Даже британскому spleen повезло - ему сестра русская тоска. Business безнадежен. Люди, занимающиеся бизнесом, удовлетворительного самоназвания не придумали. Слово «предприниматель» звучит еще подозрительнее - непонятно, что именно предпринимается. Впрочем, слов и не нужно, для них довольно самоощущения, а для меня, непричастного к этому сословию, но пишущего о нем ежедневно, - совсем не беспристрастных наблюдений. Я искренне сочувствую этим людям - чем лучше они делают свое дело, тем сложнее им бороться с ощущением безумия происходящего. Дом, который они строят, - это желтый дом, желтый, отчаянно желтый.

О чем идет речь, может понять всякий. Вспомните день, когда впервые вы взяли в руки собственный мобильный телефон. Вспомните себя в этот момент. Разве вы не были слегка безумны? Вы наверняка думали, глядя на чудесное устройство связи: не может быть такого, чтобы это могло быть у меня. Люди, которым можно позвонить в любую минуту, где бы они не находились, - это же в другом мире, у них белые, как снег, зубы, их ботинки шьют из кожи, снятой с чертей, у них не бывает диабета, похмелья и безденежья. В 1999 году один мой знакомый, которому сотовый выдали на службе, вышел на Тверскую с ошалевшим видом, он поминутно вытаскивал квадратную коробочку с кнопками и синим экраном и подносил ее с деловито-лукавым видом к уху. Через десять минут его принял проходящий мимо милицейский патруль: на сотовые тогда требовались разрешения, да и сам он был среднеазиатской, что ли, прописки. Вытаскивали его из ОВД три часа всем начальством.

Представьте: у вас есть то, чего быть не может по определению. Скажите, чего бы вы хотели? Не стесняйтесь материального мира, все-таки Божьим попущением он существует? Давайте я облегчу вам признание, скажу, чего бы хотел я: старый беленый двухэтажный дом под Звенигородом, на берегу Москва-реки, с шумящими деревьями вокруг, с плетеными стульями и осами, с тяжелыми воротами и глубокими дорожками в снегу зимой, с тяжелой летней духотой в забитых старьем комнатах и соломенным полем вокруг. Вот чего хочу я, и чего у меня не будет, увы, а будет лишь сосновый гроб да дерево рядом. Так вот, скажу вам: и на вас найдется своя мечта, и на них, которые без самоназвания, она находится. Но безумно в устройстве мира то, что недостижимые мечты могут сбываться. Вы мечтали, скажем, о систематизации пространства вокруг себя. О том, что именно вы, с умом и талантом, сможете сделать так, чтобы все это серое, тупое и агрессивное вокруг было отделено от вас и вашего дела невидимым барьером, чтобы в вашей власти было менять ландшафт, давать людям новые невиданные свободы, печатать книги, строить поселки, вынимать из земли блестящие камни и запускать своей волей огромные прокатные станы, столь большие, что невозможно ощущать их неживыми, как невозможно ощущать неживым холм или реку. А это возможно. При удаче, тяжелой работе и определенном складе ума - оно появляется. Это называется бизнес.

Бизнес в России, а особенно - крупный бизнес не успел и не мог успеть за 20 лет своего существования стать естественной частью бытия. Мы напрасно прикидываемся старым народом с вековой историей - именно отношение к бизнесу как к занятию предательски выдает в нас советских людей, которым заповедано было предпринимательство как дело стыдное. Английский завет стричь газон двести лет здесь как никогда уместен и безнадежен: у внучат Октября прадед-купец всегда понарошку. Не было его, не было и капиталистов иначе как у Кукрыниксов, не было никакой наследуемой фабрики в Пскове или доходного дома в Питере. Сказки это все. А значит, безумной будет и идея заделаться создателем Национального клирингового центра или ООО «Китеж-Ресурс».

Легко ли быть бизнесменом? Не знаю, не пробовал. Но, глядя на тех, кто пробовал, - это страшно донельзя.

Когда- нибудь, и, наверное, довольно скоро, это станет общепризнанной нормой. Но что делать сегодня? Быть бизнесменом в России -ни в какой степени не норма. Мир, который они знали, остался почти таким же, как был - сталинские дома, хрущевские пятиэтажки, маленковские железнодорожные станции, брежневский асфальт с выбоинами, советский гимн, пшеничная водка и русская бедность, вековая бедность и тысячелетнее терпение. Глуп тот, кто думает, что русские бизнесмены - это не те же советские люди: они видят себя и мир теми же глазами. А теперь совместите с этим этаж в бизнес-центре, азарт переговоров, квартиру в Париже, не огромные, но имеющиеся счета в Швейцарии, мягкую кожу кресла в BMW и синие успокаивающие огоньки приборной панели, документы на двух языках, многочасовые перелеты из Красноярска в Гонконг через Багдад, наблюдательный совет с независимым директором из Англии, дом не на Рублевке, а на Новой Риге, зато такой, какой хотелось. То, что раньше было кадром в фильме Рижской киностудии, осталось кадром в кино, которое показывают в голове. Известно, кому показывают кино в голове и какие у них там порядочки в палате.

Нет, никому, никому не говори, что это мы, мы все сошли с ума, этого не может быть, власть и деньги можно только украсть, и то ненадолго, убьют вон те люди с немигающим взглядом в дурных костюмах. Нет, не эти. Эти такие же, как и мы, они тоже безумны. Но найдутся и такие, которые не простят, закатают в бетон, в Лефортово, в Краснокаменск, как Ходора. Мы безумны, а они - нет. Они вообще неживые, не дышат.

От этого безумия спасает православие - горячее, истовое. От него спасают женщины. Поможет уход с головой в работу, поможет власть - пропадать, так с музыкой, поможет и невероятно расширившийся мир. Кому, как не им, читать украдкой Хейзингу и Хомски, даром, что ли, у них высшее образование? Кому, как не им, разбираться в лучшей одежде мира, пить лучшее вино, видеть самые красивые в мире рассветы от Нью-Йорка до Палау, дарить букеты гениальным дирижерам, с которыми они накоротке.

Нет, нет, невозможно, и не потому, что клинически нет времени - потому, что невозможно в так медленно меняющейся России быть одновременно тем, кто ее меняет, и тем, кто сам меняется, и остаться нормальным. Безумие прячется внутрь, в самый дальний угол, мы делаем вид, что его нет, остаемся невозмутимыми, как полагается успешным людям, делаемся молчаливыми, застенчивыми, высокомерными, корректными, позитивными, богатыми, умными, устремленными вперед, вперед, вперед… Я - лучший продавец, это точно. Девочки, в приемной, кто там сегодня, прекратите краситься и болтать. Дайте две таблетки ксанакса и воды, кто там на проводе, апостол Петр, кто такой, грек, что ли? Ладно, соединяйте, прорвемся.

* ВОИНСТВО * Александр Храмчихин Сатана большой и малый

Не мешайте чужому помешательству!

Случившийся пять лет назад поход американцев в Ирак означал, что руководство США свихнулось на идейной почве.

В нашей стране, где идейность была практически полностью изжита еще лет 30 назад, а сегодня ее наличие как раз и считается признаком сумасшествия, не понимают этого в принципе. У нас твердо знают, что все делается ради нефти. А уж захват такой нефтяной страны, как Ирак, не может быть произведен ради чего-то другого.

Однако для американцев демократия важнее нефти. Напишу еще раз: демократия для американцев важнее нефти.

Даже если исходить из прагматических соображений, демократия важнее нефти. Ибо чем занимаются страны с политической и экономической системой американского образца? Правильно, они мирно и идиллически торгуют между собой. Торгуют по тем правилам, которые установили страны, наиболее сильные в экономическом отношении. И никогда никого не шантажируют ценами на нефть, газ и вообще на что бы то ни было. Соответственно, нефть автоматически прикладывается к демократии. Но дело даже не в этом, а в том, что очень многие американцы верят в демократию и свободу не просто по-настоящему, но истово.

За последние пять лет я много общался с представителями различных иностранных посольств в Москве (исключительно по их просьбам). По интересному стечению обстоятельств, самые интенсивные контакты у меня были с двумя самыми непримиримыми антагонистами - американцами и северными корейцами. Статистика позволяет провести сравнение.

Сравнение свидетельствует о том, что граждане КНДР менее идеологичны, чем американцы. Точнее, они более адекватны. Они вроде бы еще не дошли до позднесоветской фиги в кармане по отношению к собственному режиму, но уже не имеют фанатичного блеска в глазах. Они весьма реалистично смотрят на окружающий мир и четко знают, чего хотят - объединения с Южной Кореей на основе 10 принципов Ким Ир Сена (их можно коротко описать известной китайской формулой «одна страна - две системы»). А вот в американских глазах фанатичный блеск встречается постоянно, как минимум через одного. Некоторые доходят чуть ли не до пропаганды и агитации, забывая, что перед ними российский эксперт, а не крестьянин из Афганистана. Особенно интересно, что когда сообщаешь северному корейцу о том, что общаешься с американцами, он никак на это не реагирует. Понимает, что это нормально для русского. Когда американцу говоришь о том, что общаешься с северными корейцами, он впадает в ступор. В его картину мира не укладывается возможность такого общения. И уж совсем неприемлемо сообщение о том, что северные корейцы - нормальные люди.

Из святой веры в свободу и демократию в США сделали интересный вывод: все народы без исключения хотят строить у себя систему по американскому образцу. Им мешают лишь злобные диктаторы. Свержение злобного диктатора ведет к тому, что народ автоматически начинает строить в своей стране политическую и экономическую систему, скопированную с американской. С этим убеждением они и пришли в Ирак. Предполагалось, что иракский народ быстро построит страну образцового демократического содержания, которая сама по себе станет примером для окружающих. Если окружающие все же не свергнут своих диктаторов, американцы им помогут, поскольку Ирак расположен очень удобно: слева Сирия, справа Иран. Красота. Собственно, сегодня даже официальные представители американской администрации не скрывают, что не имели никакого плана политического строительства в Ираке. Они совершенно серьезно ожидали автоматической демократизации.

Как известно, автоматически в Ираке получилась отнюдь не демократия. Более того, крайне неудачно у американцев получилось не только с созданием страны образцового демократического содержания, но и с еще одной своей национальной святыней - «борьбой с международным терроризмом». До американского вторжения никакого исламского терроризма в Ираке не было. Хусейн был хоть и диктатором, но вполне светским и европеизированным. К тому же исламистов он считал своими конкурентами в борьбе за власть над Ираком. После того, как Хусейна не стало, терроризм пошел в Ирак нескончаемым потоком.

Однако, как говорил великий Черчилль, американцы обязательно выберут оптимальный вариант после того, как перепробуют все остальные. Интересно, что этот оптимальный вариант американцы, случайно или намеренно, скопировали с российского, в смысле - с чеченского. Вариант этот - разделение своих противников на «националистов» и «исламистов» и привлечение первых на свою сторону.

«Националистами» названы те, кто боролся против российских войск в Чечне и американских войск в Ираке за независимость своей страны, а также за возможность делать в независимой стране свой бизнес. Желание делать бизнес очень сильно ментально сближает этих людей с оккупантами и разделяет с исламистами. Исламисты не приемлют ни Чечни, ни Ирака, а воюют за Всемирный Халифат, в котором все будут жить по Корану, точнее по той своеобразной его интерпретации, которую они предлагают. Бизнеса Халифат не предусматривает. Исламисты воюют за идею, чем очень пугают не только своих противников, но и своих союзников-националистов. В итоге, если у противников хватает ума все простить националистам и отдать им власть в своих вотчинах в обмен на выполнение ряда совсем необременительных ритуалов политического характера, те легко переходят на их сторону и начинают бить исламистов.

В Чечне передача власти националистам-кадыровцам привела фактически к прекращению войны. Точнее, война перешла в «фоновый» режим, которым можно пренебречь и с чистой совестью объявить о победе. Россия действительно выиграла эту войну. США пока так сказать не могут, однако передача власти в суннитских районах местным полевым командирам привела к резкому снижению американских потерь с осени прошлого года.

Тут нельзя не отметить тот факт, что националисты, как чеченские, так и иракские, мягко говоря, не являются образцовыми демократами. Для России в этом проблем нет. Чеченская демократия отличается от общероссийской лишь количественно. Это количество можно даже подсчитать. 2 декабря 2007 года в Чечне за «Единую Россию» проголосовало 98,83 % от общего числа избирателей, имеющих право голоса. А, например, в Самарской области - 29,17 %. То есть количественная разница есть. А качественной - ни малейшей.

Американцам сложнее. Им приходится закрывать глаза на то, что одного большого Саддама в Ираке сменили множество маленьких саддамчиков, которые издеваются над своими подданными, как минимум, не менее жестоко. И что страна, по сути, развалилась на три большие части, каждая из которых тоже не вполне едина. И что если американские войска уйдут, начнется война всех против всех. Но деваться-то некуда, не иракские, а американские избиратели выбирают президента США, американских избирателей волнует уровень своих потерь, а не степень соответствия иракской политической системы демократическим нормам и не территориальная целостность Ирака. Таким образом, жизнь заставила американцев излечиться от своего первоначального безумия. По крайней мере, частично. Зато Россию, видимо, ничто не заставит это сделать. Очень хочется понять, ради чего так убивается российское руководство и значительная часть общественности, неустанно требующие вывода американских войск из Ирака, а заодно и из Афганистана? Что нас не устраивает в нынешней ситуации?

Неужели нам жалко жизней американских солдат, а также арабов и афганцев? Перечитайте еще раз и не смейтесь слишком сильно, это нехорошо.

В конце 90-х - начале «нулевых» талибы уже начали экспансию в Центральную Азию. Было ясно, что полное крушение поддерживаемого Россией и Ираном Северного альянса и полномасштабный прорыв талибов на север - дело нескольких лет. И что никуда нам не деться, придется посылать туда свои войска, потому что лучше воевать под Бишкеком и Самаркандом, чем под Астраханью и Омском. В Чечню с Ближнего Востока широким потоком текли люди, деньги и оружие. И эта война уже шла, причем на нашей территории.

Афганская и иракская операции американцев изменили ситуацию в корне. Талибам теперь уже точно не до Центральной Азии. Поток денег, людей и оружия в Чечню хоть и не прекратился совсем, но «обмелел» в разы, что немало способствовало нашей победе. Почти все ресурсы исламистов стали уходить на борьбу с американцами. И, как выяснилось, силы «Аль Каиды» хоть и велики, но отнюдь не беспредельны - война всерьез ослабила эту структуру. Которую США когда-то сами и создали («Аль Каида» выросла из борьбы против советских войск в Афганистане, где Штаты были главным вдохновителем и организатором). В принципе, сейчас Америка выполняет свой долг, убивая, наконец, собственное порождение. Почему нас это не устраивает?

Россия очень любит хвастаться тем, как она в XIII веке спасла Европу от монгольского нашествия ценой собственной 240-летней оккупации или как в 1914 году она спасла Париж ценой катастрофы армии Самсонова в Восточной Пруссии. Или как мы в январе 1945 года на неделю раньше намеченного срока начали Висло-Одерскую операцию, чтобы спасти союзников от немецкого наступления в Арденнах (которое, впрочем, к тому моменту и так уже выдохлось). Причем это хвастовство, как правило, сопровождается презрением и ненавистью к спасенным. Поэтому непонятно - в чем смысл хвастовства? Чем хвастаемся, собственной глупостью? Если хотим продемонстрировать благородство, не надо презирать спасенных. Вообще, это лейтмотив нашей пропаганды - как мы всегда всех спасали ценой собственных жизней. Отчасти это правда, хотя хвастаемся мы, по сути, именно своей глупостью. Благородством тут и не пахнет. И вот, наконец-то, нашлась страна, которая своей кровью и на свои деньги воюет за наши интересы. Разумеется, она преследует свои цели, но при этом получается так, что защищает нас. Мы проклинаем ее за это! Нам не нравится, что арабы и афганцы убивают и ненавидят американцев, а не нас! Что американские войска, а не наши, стали мишенью для исламистов, центром их притяжения. Видимо, нам хочется по традиции платить своей кровью и своими деньгами за чужие интересы, обратная ситуация для нас психологически непереносима. Если кто-то думает, что те люди, которые в Ираке и Афганистане стреляют сегодня в американцев, считают нас союзниками - пройдите, товарищи, в желтый дом.

Кроме того, у нас совершенно не отмечается то, что сегодня у США повторяется «эффект Вьетнама». Нет, не в смысле психологических синдромов и проблем с комплектованием ВС, это само собой. Речь о другом.

В начале 60-х СССР отставал от США по стратегическим вооружениям в разы, а то и на порядки, экономические возможности не позволяли нам догнать потенциального противника. И тут началась вьетнамская война. Америка стала тратить гигантские средства на обычные вооружения, которые в огромных количествах гробились во Вьетнаме. Например, США потеряли на этой войне 3,7 тыс. самолетов и 4,9 тыс. вертолетов. За те 9 лет, что американцы выбрасывали деньги на Вьетнам, СССР не только догнал их по СЯС, но кое в чем и обошел, а уж по обычным вооружениям ушел в огромный отрыв.

Сегодня ситуация повторяется. Не в том смысле, разумеется, что мы догоняем и уходим в отрыв. Нет, конечно, ВС РФ быстро сворачиваются. Но США вынуждены отвлекать огромные средства на Ирак и Афганистан. По сравнению с вьетнамским периодом ситуация для них усугубляется тем, что армия комплектуется по найму, а не по призыву. Следовательно, для того, чтобы привлечь людей на жестокую, кровавую войну, требуются ОЧЕНЬ большие деньги. Весьма значительные средства уходят на замену потерянной автобронетехники, на снабжение войск, воюющих на противоположной от США части Земли, всем необходимым. Эти средства отвлекаются от технического переоснащения ВС США. Как и силы «Аль Каиды», американский военный бюджет велик, но не беспределен, 700 млрд. - это уже «немножко много». Кампания на Ближнем и Среднем Востоке существенно оттягивает момент, когда технологическое преимущество США над Россией станет абсолютным, и американцы обретут возможность нанести по нам безнаказанный обезоруживающий удар.

Вообще, операции в Ираке и Афганистане полностью сковали ВС США, которые утратили возможность проводить сколько-нибудь серьезные операции в других регионах мира. Это очень облегчает всем американским оппонентам, особенно России, возможность вести независимую внешнюю политику.

Даже если говорить о нашей главной национальной святыне - нефти, то и в этом плане война в Ираке нам выгодна, поскольку она способствует постоянному быстрому росту цен на этот продукт. С коего мы все живем долго и счастливо.

Таким образом, Россия крайне заинтересована в том, чтобы американцы сидели в Афганистане и Ираке как можно дольше. Но понять это у нас не способен почти никто. Потому что мы параноики. Фанатичный блеск в глазах значительной части россиян появляется в единственном случае - когда речь заходит об Америке (интересно, что у многих спецпропагандистов ненависть к Америке хорошо оплачивается американскими деньгами). Назло этой чертовой бабушке мы готовы отморозить не только уши, но вообще все, что угодно. Кстати, один конкретный пример успешного отморожения уже имеет место. Страны НАТО на протяжении последних 17 лет ударными темпами сворачивают свой военный потенциал в Европе, их военное превосходство над Россией в 10 раз меньше, чем экономическое. Но разве может «встающей с колен» России понравиться такая ситуация? Поэтому мы гордо вышли из ДОВСЕ. Эффект не замедлил сказаться. США, собиравшиеся практически полностью вывести войска из Европы, после российского решения эти планы пересмотрели.

Поэтому можно только пожелать успеха Маккейну; он не уйдет ни из Ирака, ни из Афганистана. Он может даже влезть еще в какую-нибудь авантюру во имя свободы и демократии (например, в Иране). Он выбросит на нее новые сотни миллиардов американских долларов и тысячи американских жизней. Он загонит ненависть к США в исламском мире на недосягаемую высоту. Он убьет очень много исламских радикалов, которые из-за этого никогда уже не будут стрелять в нас. Россия будет заходиться в истерике. Впрочем, очередная большая авантюра может надорвать силу Америки всерьез. Тогда она сделает нам приятное - действительно уйдет, укрывшись за своими двумя океанами. После чего мы будем иметь счастье видеть «лица друзей» на своих южных рубежах. Друзья придут благодарить нас за помощь в изгнании «Большого Сатаны». Мы у них традиционно числимся «Малым Сатаной».

* СЕМЕЙСТВО * Елена Веселая Сороковые, роковые

Возраст на грани нервного срыва

Анна Ахматова как-то высказала гениальную догадку насчет Бальзака и «бальзаковского возраста». Если почитать классика французской литературы, то у него увядающие дамы с отнюдь не увядающими чувствами, совершающие безумства ради восторженных 18-летних поэтов, все сплошь 33-летние. Анна Андреевна возмутилась: ну как это в 33 года и увядающая? А потом догадалась. Эвелина Ганская, потрясшая воображение толстого одышливого гения и в конце концов женившая его на себе, просто-напросто ему наврала. Утаила свой возраст. Срезала лет этак 10-15. Он и описывает ее, 33-летнюю, в то время как ей на самом деле все 45.

«Бальзаковская» женщина истерична, ранима, часто плачет, способна унизить своего возлюбленного, после чего готова на коленях вымаливать прощение. При этом она поэтична, начитанна, ей свойственны «души высокие порывы». В ней борятся жгучий эротизм с материнским инстинктом. Она вкладывает в последнюю любовь всю себя без остатка, мучая любовника чувством собственницы, не желая делить его ни с кем другим. Мужчина рядом с ней чувствует себя как на вулкане - вроде и тепло, и слезть хочется, и больно, и смешно. Молодые люди тянутся к таким женщинам, особенно если понимают, что с их помощью могут достичь высот. Или хотя бы подняться на ступень выше.

Проявления женской натуры, столь подробно описываемые Бальзаком (а впрочем, и всей мировой литературой - от Достоевского до Сомерсета Моэма и Томаса Манна), в современной научной литературе называются климактерием, а в широком быту - климаксом, затуханием функции яичников. Есть в этом печальном иностранном слове какая-то безысходность, а последующая менопауза - вообще венок на будущей могиле. Тут есть от чего сойти с ума - даже если отставить в сторону чисто физиологические аспекты надвинувшихся перемен. Бальзаковские женщины хотя бы испытали последнюю страсть. Да и что говорить, большинство из них были замужем, и, хотя и страдали от присутствия пошлых, глупых и толстых мужей, чувствовали себя защищенными священными узами брака.

У многих современных женщин именно в этом возрасте и состоянии рушится привычный уклад жизни - они теряют работу, муж уходит к другой, взрослые дети женятся и уходят из дома, и единственное, что остается, - уход за совсем уже старыми родителями. Можно сказать, повезет, если родители (обычно мать - женщины у нас живут дольше) при общей немощи сохранят здравый ум и покладистый характер. Однако чаще бывает, что на плечи несчастной женщины сваливается старческое слабоумие вкупе со старческим хулиганством, требовательностью и нетерпимостью. Главной проблемой становится - как справиться с одиночеством, не сойти с ума.

Впрочем, речь идет о наших женщинах. Врачи-психоаналитики утверждают, что на Западе этих проблем нет. Там отношения между родственниками не обусловлены квартирным вопросом. Поэтому в отношения психологического инцеста (мать, вмешивающаяся в жизнь взрослых детей и пытающаяся руководить ею) люди вступают достаточно редко. Впрочем, здешние врачи также свидетельствуют, что обращающиеся к ним женщины на грани нервного срыва жалуются не на невыносимость бытия, не на беглого мужа и нечутких сослуживцев, вынудивших ее покинуть работу, а лишь на одно - одиночество…

Потеря «женственности» воспринимается как глобальная потеря. Есть, конечно, исключения. Например, жена Сальвадора Дали Гала безумно радовалась, когда ей сделали операцию по удалению яичников - теперь сексом можно заниматься свободно, не боясь забеременеть. Пережившие климакс женщины могут утешаться тем же. Проблема в том, что поиск партнера в этом возрасте настолько затруднен и связан с такими переживаниями, что вопрос о возможности или невозможности беременности звучит пустой риторикой. Между тем желание секса у женщины не только не пропадает с годами, а, напротив, увеличивается. И если у мужчины вопрос стоит «могу - не могу», то у женщины - «хочу - не хочу». Выбор партнера при этом у мужчин шире, чем у женщин: мужчин оценивают с точки зрения возможностей, знаний, опыта, а значит, их ценность в глазах общества с возрастом растет. Женщин же судят с точки зрения молодости и красоты. Перспективы понятны.

У мужчин естественное затухание потенции называется более поэтично - кризисом среднего возраста. Подразумевается, что женщина, выполнившая свое главное предназначение на земле, больше ни на что не годится. Так сказать, проводы в предпоследний путь (есть, конечно, исключения - хороши бы мы были, если бы предположили, что та же Анна Андреевна выполнила свое женское и человеческое предназначение в 1937 году и превратилась в никчемную старуху!). Мужчина, существо сложное и интеллектуальное, вроде бы еще может найти пути выхода из кризиса. Как нашел их Сократ, якобы ответивший на вопрос, как ему живется после «кризиса»: «Хорошо, потому что у меня теперь нет хозяина».

И мы не все Клеопатры, да и вы не все Сократы. Мужчинам свойственно в ситуации кризиса обманывать себя, обвиняя в собственной несостоятельности окружающих. Грубо говоря, если многолетняя спутница жизни перестала вызывать реакцию, значит, все дело в ней, и надо поменять картинку перед глазами и тело в постели. Мужчина редко видит причину неудач в самом себе. Жизнь, лишенная главного соревновательного момента - у кого длиннее, - лишается смысла. А значит, надо всеми способами продлить хотя бы внешнее впечатление состоятельности.

Другое дело, что с физиологией не поспоришь. Недостаток тестостерона с годами приводит к тому, что многие мужчины становятся похожими на полных нервных женщин. У них раздается талия, вырастает грудь не меньше второго размера, голос становится тоньше, а характер - истеричнее. Мужественность требует от них все больших и больших доказательств и проявлений, а организм уже не соответствует. И тогда в ход идут проявления и поступки, которые в художественной литературе считаются «не мужскими», а на самом деле самые мужские и есть.

Помню историю бывшей сотрудницы. Когда ей было лет 20, она работала секретаршей в большом идеологическом учреждении, была хороша собой, весела, не слишком строгих правил. Как-то на одном из коллективных выездов в Дом творчества за ней одновременно стали ухаживать два друга. Им было около 40, они когда-то учились вместе, потом сидели много лет в одном кабинете и строчили одинаковые пропагандистские тексты. Легкий флирт с секретаршей для одного из них закончился браком - девушка и впрямь была хороша. С тех пор, как он женился, у него начались проблемы. Сначала не приняли в партию. Потом не пустили в загранкомандировку. Повышение тоже прошло мимо. Лишь много лет спустя, когда не осталось не только идеологического учреждения, но и самой идеологии, мужику попали в руки доносы, которые его однокашник регулярно носил куда следует. А началось все с того, что девушка одному дала, а другому нет.

50- летний ухажер полон достоинства и чувства собственной значимости. Он устанавливает для себя собственные правила поведения, осуждая при этом ровесников, которые тоже охочи до молодого тела. Дивная ситуация описана Оксаной Робски: пожилой отец встречает в ресторане дочь, которая сидит в обнимку с его ровесником. Папаша, естественно, дает мерзавцу в морду. Для этой нехитрой операции ему приходится стряхнуть висящую на локте ровесницу дочери, с которой он сам пришел развеяться.

Мужчина знает, что предлагает девушке взамен близости. Речь не о деньгах - мы же говорим о возвышенном. В первую очередь, это - круг. В годы моей юности общество какого-нибудь престарелого поэта в шарфике льстило москвичкам и гостьям столицы - с ним можно было появиться в ЦДЛ или каком другом закрытом заведении. Помню, один весьма уважаемый писатель-фронтовик, которому к моменту нашей встречи было под 80, пригласил меня для вычитки интервью в буфет ЦДЛ. «Пусть они все думают, что ты моя любовница», - горделиво сказал он. «Это вряд ли», - хотелось сказать мне. Но я промолчала. Если это повысит дяденькин рейтинг - пусть.

Современные «кризисные» мужчины заводят девушек примерно с той же целью. Меряются длиной их ног, если другим уже не очень выходит. Жена становится показателем статуса. На Западе их называют «трофейными женами». Меняют их часто, но не так часто, как здесь - брачный контракт, что греха таить, у нас пока не слишком работает. Приобретая все более длинные и все более молодые ноги, мужчина, опять же, обманывает сам себя. Как будто становится от этого моложе.

Женщины тоже прибегают к обману - пытаются спорить с собой, с природой, со временем. Винят при этом чаще всего себя. Муж бросил? Ну конечно, я же старая, никому не нужная. Сын женился и забыл мамочку? Опять же - кому охота сидеть со старухой!

Самооценка стремительно падает. Но далеко не у всех.

Те, кто побойчее и побогаче, будто с цепи срываются, пытаясь всеми силами задержать уходящую молодость. Хотя бы внешне - с помощью обрушившейся в последнее десятилетие лавины «средств для увядающей кожи», пластических операций и прочих ухищрений. Пугающие окружающих нестареющие Майклы Джексоны женского пола - с таким же острым носиком, надутыми губками и ровными блестящими щечками (кстати, один из верных признаков силикона - постоянно блестящие жиром щеки) чинно чирикают в московских ресторанах, выбирая на всякий случай те из них, где царит полумрак.

Одна моя приятельница, всю сознательную жизнь проходившая в богемного вида холщовых штанах и мужской рубашке (это подавалось как осознанный выбор «сапожника без сапог»), вдруг начала стремительно худеть, рубашки стали шелковыми, а полочка в ванной комнате заполнилась всевозможными средствами, которые (если верить аннотациям) способны повернуть Лету вспять, как большевики пытались повернуть Куру. В попытках вернуть давно утраченное потонули даже остатки самоиронии. «Я еще похудею и буду красавицей!» - твердит взрослый, состоявшийся человек, никогда не строивший свое благополучие на внешности. Зачем? Почему? Одному Богу известно.

Крыша уверенно едет дальше. Любой разговор теперь касается внешности. Окружающие должны шумно восхищаться переменами, которые заметны лишь очень внимательному либо сверхдоброжелательному свидетелю. Молчание воспринимается как злокозненность и зависть. Постепенно в окружении остаются лишь те, кто «говорит приятное», проще говоря, льстит. Умная, нормальная, талантливая женщина почему-то начинает разговаривать детским голоском, кокетничать, хлопать ресницами, как десятиклассница.

Одновременно все друзья и подруги подвергаются ревизии. С одной из них отношения прерываются лишь потому, что та в 52 года нашла мужчину своей жизни (нужно ли говорить, что намного младше себя). Наша героиня не нашла ничего лучшего, как открыть подруге глаза на то, что рядом с ней альфонс. Ну, и ему сказала то же самое. Результат понятен.

Другая дама, привыкшая получать комплименты, с некоторых пор слышит их все меньше. Сначала приходилось напоминать окружающим, что она - красавица. Окружающие спохватывались и пытались исправить оплошность. Потом, когда напоминания стали вызывать лишь напряженное молчание, дама, не будь дурой, взяла на себя роль мамаши Огудаловой. И с тех пор пихает в руки всем знакомым портрет девятнадцатилетней дочки-бесприданницы, продлевая тем самым интерес к собственной особе.

Состояние климакса, то есть перехода из одной жизненной стадии в другую, человек на самом деле переживает как минимум дважды. И оба раза он оказывается с проблемами наедине, стесняясь самого себя и окружающих. Первый раз - в подростковом возрасте, когда взрослеющий организм не дает покоя ни днем, ни ночью, и перемены в нем пугают и смущают. Перемены эти невозможно контролировать. О них стыдно кому-либо рассказать. Подросток злится на себя и на окружающий мир. Это время нигилизма и изгойства.

То же самое - климакс. Опять приливы, опять повышенный интерес к сексу и сексуальности, опять заниженная самооценка и претензии к непонимающему человечеству. Только теперь ты точно знаешь - впереди ничего нет. Каких-то 20-30 лет жизни. Но разве это жизнь?

Тех, кто хотел прочитать здесь про пикантные подробности последней сумасшедшей любви или просто бешенства матки, вынуждена разочаровать. Может, все еще впереди?

Евгения Пищикова Анализантка

Визит к психоаналитику

I.

- Вы же знаете, Сергей Борисович, что я не вижу никаких таких особенных снов.

- Оля, мы же с вами договорились, что категорию «особенный» из наших разговоров исключаем. Вы говорите о себе: жизнь у меня обычная, не особенная. Я обычная, ничем не особенная. Снов особенных не вижу. Это, Олечка, важное для вас слово, мы должны еще будем поговорить об этом. Это у нас типичненькая персеверация наблюдается.

- Ох, ну хорошо. Но бытовые ведь снятся сны - так, возвращение дневных ситуаций, что-то из воспоминаний. Хорошо, хорошо. Приснилось мне, что я стою в очереди за пирожками в магазине, который раньше был на первом этаже высотки на площади Восстания. Или нет, даже не на первом, а в цокольном. Высотка эта нас, девочек, притягивала своей красой - мы жили поблизости, но в пятиэтажках. В Шмитовском проезде мы жили. Чудесный в цоколе был «Гастроном», и продавались там жареные пирожки с мясом - самые вкусные в Москве. Только очередь приходилось занимать заранее - они всегда очень быстро кончались. Как же я их девчонкой любила! А году в девяносто третьем пирожки пропали - наверное, мясо кончилось.

- А во сне вам удалось купить пирожок?

- Не помню, Сергей Борисович. Кажется, нет.

- Оля, Оля! Давайте-ка вместе разберем, что же именно вам приснилось. Вы увидели высотку, вертикаль, устремленную в небо. Это дом, знаменитый, но недоступный. Он не ваш, он не для всех. Для кого-то он свой, родной, а вам доступен только самый нижний этаж. И где наша высотка расположена? Вслушайтесь - на площади Восстания! И вы стоите со своей скромной пятиэтажкой в самом низу, у подножия этой восставшей вертикали, и боитесь, что вам не достанется чего-то вкусного, горячего, желанного, продолговатого. Того, что у вас в юности отняли. Потому что кончилось мясо, плоть, и это плотское утекло из вашей жизни. Вам понятно, о чем я? Инсайтик случился у нас?

- То есть что мне приснилось?

- Это, Олечка, у вас тоска по могущественному фаллосу.

Да и не только. Еще страх, что фаллосы более доступные, помельче, могут кончиться. И подсознательная уверенность, что за ними нужно стоять в очереди.

- Сергей Борисович, а вот сценка из сказки «Красная шапочка», когда девчушка села на пенек и съела пирожок, это тоже про это?

- Оля, Оля, без переносов, пожалуйста. Вы меня такой простотой не зацепите - к тому же и «Красная шапочка» давно осмеяна. Мы с вами не в «Аншлаг» тут играемся. Вы просто говорите, не пытайтесь мне понравиться. Прошлая сессия на чем у нас кончилась? Кажется, на том, что вы всех ненавидите.

- Да. Я стала замечать, что всех ненавижу. Буквально всех.

По улице иду, и все меня раздражают. Тетки с поджатыми губами, простые, уверенные в себе, набитые здравым смыслом. Силеночкой от них веет, такой мелкой семейной властностью. Молодухи в дешевых ботфортах и в стрингах, вросших в жопу, потому как они сразу после памперсов в стринги влезают. Подруги раздражают. Воплощение житейского пафоса, «полезная» зависть, глухое имущественное соревнование. В «Одноклассниках» одна подписала свою фотографию: «Мы с мужем и дочей жжжжом в Ягепте» - а девицей была веселой, легкой, с какими-никакими мозгами. Няня, мною же ребенку нанятая, раздражает чудовищно - руки трясутся, когда ее вижу. Озорница. Сыплет новомодными поговорками, ребенку моему говорит: «Не ссы в бассейн, пригодится воды напиться». Желания появляются несимпатичные…

- Какие же?

- Хочется, например, полить подсолнечным маслом лестницу в Грибоедовском дворце бракосочетаний или забраться на подиум и дать пинка манекенщице. В самолете всегда хочется сделать стюардессе подножку.

- Вы говорите, говорите…

- Да я уже все сказала.

- Вы про что-нибудь другое говорите. Например, вы в детстве во что играли? В куклы играли?

- Нет, мы в «Трех мушкетеров» играли.

- Устраивайтесь поудобнее и расскажите, как. Хотите, я вам плюшевого мишку дам?

- Зачем?

- Для уюта. Кого же вы в «Трех мушкетерах» изображали?

- Когда как. Чаще всего - Миледи. Ну, не знаю, чего тут рассказывать. Играли на даче, возле пруда. Луг был с лютиками. Однажды ночью, по уговору, выбрались из дачных своих окон, собрались на лугу, разыграли сцену казни Миледи. Ох, как же мама моя кричала! Понимаете, она проснулась, а меня дома нет. Побежала искать. В итоге нашла нашу компанию на пруду, а я уж на коленях стою, голову наклонила, волосы свесила - все как в фильме. Только шея моя в темноте белеет. Рядом, естественно, мальчики наши стоят с палками. Мама как закричит! Ужасным криком. А я испугалась и тоже закричала. Потому что именно в этот момент голову мне и отрубили.

- Дальше, дальше!

- Дальше ничего и не было. Как-то у меня из памяти выпало, что было дальше. А ведь мама, скорее всего, устроила потрясающий скандал. А вы к чему меня спрашиваете - думаете, то была сцена символической кастрации, и я с тех пор так и живу без головы?

- Когда кастрируют, не голову отрезают. Но слово-то вы зацепили верное. Нет, не случайно вы забыли последствия этого происшествия, не случайно. А вам не кажется, что с тех самых пор вы совершенно напрасно считаете голову наиболее ценной частью вашего тела?

- Почему же напрасно?

- Оля, Оля, я не в том смысле, что голову надо ценить меньше, а в том, что остальные части тела надо ценить больше. Вам не кажется, что вы немного не цените, не любите себя в своей плотской ипостаси? Ваша приятная полнота вас абсолютно устраивает?

А может быть, вы боитесь полнее участвовать в жизни? Боитесь потерять свою шапку-невидимку?

- Потеря шапки-невидимки - надо же. Звучит довольно непристойно. Век живи, век учись.

- Вот что, Оленька. Я вам расскажу одну, так сказать, корпоративную притчу. Жила-была одна женщина, которая с детства очень сильно боялась своего папу. Ну, и не любила. Папа у нее, нужно сказать, человек был так себе - грубый, невнимательный, волосатый мужчина. Так вот, наша анализантка выросла, и ничего у нее в личной жизни толком не складывалось. Партнеров она выбирала противоположных отцу - вежливых, тихих, гладко выбритых.

Все хорошо, а любви нет, в постели ничего не выходит. Более того, даже у таких, можно сказать, безволосых мужчин ее раздражала любая растительность. До тошноты. Кому это понравится? И вот доктор, который с ней работал, подумал - а нет ли тут контрастной картины ее репрессированных сексуальных желаний к сердитому и сильному отцу? Не испытывала ли она подсознательного влечения к нему, которое, после того, как был поставлен барьер защиты, перешло в отвращение? Запретное или недоступное может восприниматься одновременно и как чрезвычайно привлекательное, и как безобразное - на разных уровнях сознания.

И верите, доктор оказался прав. Она поняла себя, зафиксировала проблему, вышла замуж за волосатого мужчину и обрела гармонию и счастье.

Видите ли, ее суперэго (а это, знаете ли, моральные установки, совесть, стыд), как и у всех, является следствием успешного преодоления эдипова комплекса. Инстинктивные стремления, которые могли бы представлять опасность, буде, как у младенца, на свободе, были подчинены, втянуты в эго и десексуализированы. Понимаете меня?

- Приблизительно.

- Стимул к формированию суперэго - это опасность кастрации, опасность, угрожающая всему эго, потому что эго идентифицировано с гениталиями. Борясь с инстинктами, смиряя их, эго получает любовь и защиту. Поэтому-то эго часто позволяет суперэго мучить себя - за защиту и любовь. Оно соглашается с ограничением инстинктов, которого сначала требуют родители, а потом суперэго, потому что в виде компенсации получает нарциссическое удовлетворение. Например, удовлетворение от того, что в итоге вы являетесь порядочным человеком.

Ференци называет это «моралью сфинктера»…

- О Господи, почему?

- Потому что ребенок учится контролировать акт дефекации за похвалу. Для достижения любви. Это одна из первых побед суперэго.

- Сергей Борисович, помилуйте, к чему вы это?

- Давайте, Олечка, подумаем с вами, а не является ли ваша ненависть к прохожим тайной любовью к ним и страхом не понравиться любимому объекту? Страхом не получить похвалы? И ведь «не любите-любите» вы женщин. Вспомните ваше перечисление…

- Я люблю женщин?

- Вы тайно вожделеете к окружающим вас людям, страстно хотите их внимания и любви, просто мужчин вы стараетесь вообще не замечать (из страха им сразу не понравиться), а женщин боитесь разочаровать. Кстати, поговорим о позиции - а вы выше или ниже дам, которых не любите?

- Ну, в чем-то выше, а если трачу на них свою эмоции, свою ненависть, то и ниже.

- А как быть с пинком манекенщице? Вы залезаете на подиум, на высоту - к ней, и пинком спускаете ее вниз, к себе. Так в чем же вы выше ее?

- В том, что не виляю задницей на высоте, а спокойно сижу со своими деньгами внизу. Она - обслуживающий персонал - так, на минуточку.

- Но на нее устремлены глаза мужчин, правда? Наверное, и вашего мужа?

- Ох, Сергей Борисович! Так что ж я все-таки делаю - страстно жду одобрения от этой манекенщицы, или боюсь, что ее страстно одобрит мой муж? Да меня просто раздражает, что она дура. Она дура, понимаете? Высокая дура. Дура на высоте. Минетчица-высотница. Дмитрий. Ублюдок. Роза. Анус. Д-У-Р-А.

- О, какие у вас симпатичные ассоциации, Оленька!

II.

В кабинете психоаналитика уютно - белая кушетка, клетчатый плед, полусвет. Полусвет бывает в этой комнате частенько и в других своих ипостасях - Сергей Борисович - психоаналитик относительно дорогой, среди его клиенток много элегантных дам. Если и не самого высшего света, то тянущихся к олимпийским вершинам. Сама Ольга - женщина работающая, но тоже далеко не бедствует. Сессия (одна встреча) стоит две тысячи рублей, а стоимость всего сеттинга (курса анализа) может достигать размеров впечатляющих, так как к психоаналитику принято ходить месяцами, если не годами. А почему? А потому, что повод для обращения к этим достойнейшим специалистам чаще всего бывает довольно размытый и предполагает помощь не скорую, но вдумчивую: «я не несчастлив, но и не счастлив»; «чувствую, что способен на большее, но мешают какие-то запреты, спрятанные внутри». И лишь в меньшей части случаев к психоаналитику идут с депрессиями, сексуальными расстройствами, реальным гореванием, разводом или страхом развода. Правда, в процессе сеттинга врач бодренько обнаруживает, что недостаток счастья у заскучавшего здоровяка или подверженной сплину удачницы объясняется именно что загнанной вглубь депрессией, сексуальными расстройствами и страхом развода - а это значит, тем более месяцем-другим никак не обойдешься! Героиня наша, Ольга, обратилась к Сергею Борисовичу в связи с легоньким унынием - близится сороковник, утекает воля к жизни, центры удовольствия поистрепались, цели поистаскались, муж сделался хорошим приятелем, любовника не предвидится, подруги осточертели. Ольге захотелось купить собеседника - что в этом плохого?

Это модно. В Америке и во Франции (странах, бывших безусловным оплотом психоанализа) интерес к бессознательному в последнее время несколько угас, зато Россия подхватила венскую болезнь и понесла дальше эстафетную, так сказать, палочку. Что и не удивительно для страны, упивающейся младобогачеством. Психоанализ - популярное увлечение людей более или менее состоятельных, лекарство богачей.

«Будет хлеб, будет и песня», - так начиналась книжка Леонида Ильича Брежнева «Целина». Ну, а будет трюфель, будет и поток сознания.

Новый русский психоанализ молод - одиннадцать лет минуло с того дня, как Б. Н. Ельцин подписал указ «О возрождении и развитии философского, клинического и прикладного психоанализа», клиент «пошел» лишь лет пять как, процедуры лицензирования частной психоаналитической практики, подобной общемировой, в России нет. Стандарты Международной психоаналитической ассоциации требуют от соискателя специального образования и специальных усилий (будущий психоаналитик сам должен пройти полный курс анализа у старшего коллеги и несколько лет практиковать под его же руководством). Сейчас в Москве работают лишь несколько аналитиков, получивших лицензию МПА. А психоаналитических кабинетов и клиник - сто семьдесят. И что за чудесные там иной раз предлагаются услуги: психоаналитическое сопровождение бизнес-процессов, групповые игры «Анализ Псюхе»… Кстати, и наш Сергей Борисович не может ведь считаться психоаналитиком «правильным», типическим - слишком словоохотлив.

Нет, классический, великий, бесконечно осмеянный западными интеллектуалами психоаналитический сеанс аскетичен - врач, анализант, кушетка и несколько лет впереди, чтобы возненавидеть друг друга. Психоаналитик - платный попутчик, значимый взрослый, добрый судья, «хороший» отец, идеальный, понимающий мужчина. И (одновременно) - докучливый допросчик, свидетель твоих неудач: «Я вечно весь в говне, а он всегда в белом костюме», утомительный всезнайка, ментор, охочий до твоих денег.

Психоаналитический кабинет, как спальня, укрывает двоих ото всех, бессознательное врача и клиента переплетаются в схватке приязни-неприязни, в бой вступает психическая энергия, чавкают бездны, мешаются грехи спальни и исповедальни. А греховные возможности исповедальни разнообразны - от сценки «итальянская проститутка на исповеди у семинариста-девственника», где, разумеется, речь идет не о грубом телесном контакте, а об «инфицировании раскаянием», и до тягостной жажды тепла, измучившей лавропосадскую иерейскую обожалку.

В итоге, годика этак через три, сеттинг завершается, и с кушетки встает ошеломленный новым знанием невротик, боящийся пососать чинарик, шлепнуть дочку по попке и лишний раз поглядеть на башню Газпрома. И жмет на прощанье честную руку бодрому профессиональному невротику, приготовившемуся бежать к собственному психоаналитику, чтобы «пофиксить» свежие проблемки и очистить свое рабочее подсознание от чужого бессознательного. Хищник и Чужой встретились, съели друг друга и разошлись.

III.

Ну а в комнатке с белой кушеткой и клетчатым пледом все длится сессия.

- Если я подсознательно люблю всех, кого не люблю, то значит, я всех люблю? Я люблю русский народ?

- Хотите поговорить об этом? Очень даже возможно, Оленька, что и любите. Давайте это будет вашим домашним заданием - подумайте, а не любите ли вы, случайно, русский народ?

Ольга и Сергей Борисович замолкают, довольные друг другом. Ольга встает с кушетки и передает Сергею Борисовичу деньги - всегда только наличные и из рук в руки. Церемония оплаты в психоанализе - важная часть лечения. Часть договора о сотрудничестве. Здесь вы радостно и аккуратно расстаетесь с тем, что вам дорого.

Потом она идет по улице и старается поменьше смотреть на прохожих. Но ведь и в самом деле - бестиарий, а не город. Девки - дуры, голые животы, шпильки - каждый день, как карнавал. Лузер-вурдалак несет коробки с пиццей, и его брезгливо толкает клерк-упырь. Вложился в пальто, дурачина, теперь от стен шарахается. Первое кашемировое пальто - как первые туфли на каблуках для девчонки. Айтишник-дрочила бежит домой с дежурной склянкой пива: торопится к своей любимой клаве. А вот типичная главная бухгалтерша - омерзительная рожа. Королева курилки. В лице столько ханжеского высокомерия, что наверняка тайная алкоголичка. Хорош же вечерний город! Центр, свет, блеск, гул, шум, Цум, Гум.

Не зайти ли за обновкой? Сапоги купить, например. Или шарфик. Или бейсбольную биту. Ольга внезапно вспоминает красавицу-продавщицу, которая недавно (при муже!) предупредила ее, что больших размеров в магазине нет. При мысли, что Сергей Борисович прав, и она может подсознательно искать любви и одобрения молодой негодяйки, Ольгу охватывает жажда убийства. Это что-то новенькое. Интереса к жизни сразу прибавилось. И она покупает торт, чего никогда себе не позволяла.

* МЕЩАНСТВО * Людмила Сырникова Слова и музыка

Donna Caran сводит с ума

В те самые времена, когда страна наша была самой читающей и самой духовной, а Запад - загнивающим etc., существовал еще один, пограничный и менее боевой термин: «общество потребления». Оно было и там, и здесь, но все же там гораздо больше, чем здесь. Политические комментаторы противопоставляли его нашему высокодуховному обществу, почти полностью (за исключением отдельных, весьма порицаемых личностей) приверженному светлым идеалам добра и пр. Когда, как сейчас принято говорить, история опровергла правоту комментаторов и в России был объявлен рынок, вместе с ним началось неконтролируемое потребление сырокопченой колбасы, сока Zuko, спирта Royal, швейцарских шоколадок Alpen Gold и финансовых пирамид. Несмотря на заметную эволюцию вкусов, восстание из мертвых фабрики «Красный Октябрь» и русской водки, появление самостийного и многоликого «Вимм-билль-данн» с его соками, а также крушение - как частных, так и государственных, - финансовых пирамид, потребительский аппетит русского человека ничуть не снизился, а даже возрос. Мой знакомый, исполнительный директор одной парфюмерной компании, признавался под Новый год в аське: «У нас в ЦУМе в магазине представлено два парфюма. Один стоит 2 500 рублей, другой 80 000. Тот, что по 80 000, сметают с витрин, тот, что по 2 500, никто не берет. Даже если я напишу крупными буквами, что внутри - одно и то же, не поверят. А внутри и правда одно и то же».

Еще история. Группа товарищей, уже не комсомольцев, загодя оккупировавших все лакомые сектора экономики, а посткомсомольцев, этаких релятивистов, родившихся в середине 70-х, решила заняться бизнесом. Мебельным. Пустила в дело сколоченные кое-как в конце 90-х и 2000-е небольшие капиталы. Нашла поставщиков - понятное дело, в родимой Италии. Вот уж русские избы виднеются вдали. Наладила опт, затем розницу, кое-какое региональное развитие даже заложила. Пририсовала не очень-то и большую, а весьма даже и скромную маржу - без хамства, как говорится. Чтоб был кусок белого хлеба, а икра - пусть ее - будет черная. И медленно тронулась в путь. Расчистив его от всевозможных вымогателей в лице пожарной инспекции и санэпидстанции, группа товарищей обнаружила, что дело не идет. А точнее, не идет покупатель. Не нужна ему итальянская мебель. Не видит он в ней ничего привлекательного, нового, захватывающего, хотя вроде бы мебель и привлекательна, и дизайн оригинален, и, как в шоурум войдешь, дух прямо-таки и захватывает. Собрались товарищи грустную думу думать и ничего не придумали. Решили бизнес закрывать. Не судьба, видать. Вот такие иррациональные, отнюдь не стратегические решения были приняты на том памятном собрании акционеров. Все разошлись понуро, даже пить-поминать не стали. А наутро кому-то из друзей в голову пришла шальная мысль: помирать - так с музыкой. И руководство компании эту шутливую мысль не всерьез, но восприняла. Так или иначе, вывеска «Мебель» сменилась вывеской «Элитная мебель», а все цены - даже на самые ничтожные «комплектующие» - были подняты ровно в пять раз. Через месяц пустовал даже склад. От элиты не было отбоя. Итальянцы обнаружили себя нерасторопным и несерьезным народом: спрос постоянно превышал предложение, фуры с «гарнитурами экзотических пород» застревали на таможне, но все эти издержки были полное ничто по сравнению с оглушительным успехом бренда.

Когда говорят, что женщины, как умалишенные, покупают кожаные сумки и обувь, а мужчины с той же маниакальностью охотятся за запонками и галстуками (они же автомобили и яхты) - это не столько правда, сколько художественная правда. Она слеплена, выращена и сочинена ловкими пиарщиками не со зла, а чтобы двигатель прогресса не останавливался ни на минуту. Чтобы обувь и кожаные сумки действительно были в постоянном дефиците, если не на прилавках, то хотя бы в умах, а запонки и яхты множились и совершенствовались не хуже современных космических кораблей и нанотехнологий. Конечно же, не только косная Россия, но и все прогрессивное человечество - жертва огромного рыночного чудища, жертва потребительского глиста, пожирающего его изнутри, и потому кость в виде «самой читающей нации» и «самого высокодуховного народа», которыми этого глиста пытались накормить, даже не будучи обглоданной, выглядит сегодня так смехотворно. Заметим, кстати, что именно в романе советских писателей-фантастов А. и Б. Стругацких был создан яркий образ потребителя - сконструированного профессором Выбегалло кадавра. «Модель человека, неудовлетворенного желудочно», в какой-то момент просто лопнула, ибо конструкция бездонной бочки невозможна по объективным физическим законам природы, однако естественнонаучный шестидесятнический позитивизм Стругацких, так славно примирявший советскую идеологическую аскезу со здравым смыслом, сегодня, увы, устарел. Осталось одно: стругацкая ирония над коммунистическим принципом «каждому - по потребностям» в той же степени относится к простой внеклассовой человеческой жадности.

Впрочем, все это разговоры об общем, так сказать, массовом потребительском безумии, столь же неинтересные, как разговоры о глобальном потеплении и о том времени, когда евроатлантическую цивилизацию, инфантильную, беззащитную, заплывшую жиром и преступно-гедонистическую, не желающую опереться на цивилизацию русскую, высокодуховную, но погрязшую в коррупции, наконец, поглотят какие-нибудь арабские или китайские пассионарии. Фильм «Потребительское безумие как путь на тот свет» все прогрессивное человечество уже много раз пересмотрело вдоль и поперек.

Кстати, о прогрессивном человечестве. Теперь оно захвачено зрелищем сильнейшей из битв - битвы между долларом и евро. Как у Парни в «Войне богов», где новые христианские боги торжествуют над старыми языческими, бог Евро одерживает постоянные победы над богом Доллара, и Forex, новый Парни, транслирует эти бои ежесекундно. Десять пунктов выиграл доллар, двадцать пунктов выиграл доллар, тридцать пунктов… Но вдруг все меняется, и доллар кубарем катится вниз, на пятьдесят, семьдесят, двести пунктов ближе к могиле. Короткие деньги! Длинные деньги! Дорогие деньги! Дешевые деньги! Деньги здесь - не средство приобретения товара, а собственно товар. Глядя на это, понимаешь, что в шикарных уолл-стритовских фразочках вроде «Деньги должны работать» и «Деньги делают деньги» куда больше пота, нервов, инфарктов, разрушенных жизней и гибельных ужасов, чем самодовольного лоска. Да и безумия больше. И оно тоже массовое.

Но частные примеры безумия всегда выразительнее общих. Жила-была девушка, студентка математического отделения механико-математического факультета МГУ. Работала менеджером по продажам медицинского оборудования. «Надо работать по специальности, учитывая реалии рынка», - говорила девушке мама-врач, открывшая в родных Печатниках косметически-оздоровительный кабинет. Что такое учитывать, девочка понимала смутно. Ей все больше нравилось считать, пересчитывать и вообще совершать операции с холодными, прекрасными, высокими числами. Однажды девушка сказала маме, что ей стали начислять стипендию на карточку Visa Electron. Серая зарплата, не в пример более значительная, платилась в конверте, иногда даже мятыми сероватыми купюрами, а вот ничтожная стипендия начислялась серьезно, с постоянством часового механизма, по-западному, как у больших. Ничтожность суммы только подчеркивалась виртуальным характером выплат: «Да помилуйте, как же так дорого?! Это ведь ничто, тьфу, прах!» - говорил Чичиков, предлагая Коробочке по три рубля за мертвую душу. Вот и мертворожденные деньги не очень беспокоили менеджера по продажам медицинского оборудования. Соотношение между ними и настоящими было как между памятью об умершем родственнике и самим родственником. Родственника нет, но фотография в овале быть должна. Так думала девушка, и это умиротворяло ее. «Кроме того, это очень удобно, - говорила она, - совершенно нет необходимости думать о том, с деньгами ты вышел из дому или без. А значит, деньги не жгут карман, не потратишь вдруг и сразу». И ходила по улицам Москвы с новым совершенно мироощущением: при деньгах, но при этом совершенно без них. Из газетного киоска с обложки нового Forbes глядел на нее безбородый уже Герман Греф - новый имидж не очень шел новому главе «Сбербанка». Газетный заголовок гласил: «Сбербанк намерен кредитовать население в больших объемах». Так шло время. Пластиковая карта Visa Electron жила своей паразитирующей на теле девушки жизнью, как бегущая строка паразитирует на теле телевизора.

И вот однажды выдался день, один из тех, которые в плохих романах описывают примерно так: «День был погожий, ясный». В этот день девушка гуляла по центру Москвы, подходя то к «Мороженому», то к «Крошке-картошке», а то устраивалась с чашечкой эспрессо в «Кофе-хаузе». Праздность не тяготила ее. Но именно праздность проще и незаметнее всего перетекает в свободу действий. И девушка стала действовать. Подиумной походкой, ставя ноги в так называемую «среднюю точку», подошла она ко входу торгового комплекса «Охотный ряд» и, задев сумочкой неработающий металлоискатель, оказалась внутри. Вышла она оттуда с прижатым к уху мобильным телефоном: «Ты понимаешь, я шла-шла-шла, пирожок нашла, хахахаха», - цитировала она песенку. Сказочный пирожок, тот самый, что «ну-ка, съешь меня, дружок!», прыгнул к ней в объятия в виде темно-синей джинсовой юбки из новой коллекции Donna Caran. Кокетливо свесившаяся бирка пискнула при соприкосновении с электронным считывателем, потом мягко, как нож в масло, ушла карточка со стипендиями, а потом женщина с халой из-за кассы прострекотала вместе с аппаратом: «Распишитесь вот здесь». Девушка взяла шариковую ручку, скользкую, непослушную в потных руках, и поставила что-то, отдаленно напоминающее ее автограф в паспорте. Ей казалось, что при сличении могут обнаружить это отдаленное сходство и отказать в транзакции. Но обладательница халы взглянула деловито и почти равнодушно, вернула карточку, отняла ручку и протянула шуршащую упаковкой Donna Caran, сразу же переведя взгляд на другую покупательницу. Девушка даже обиделась. Будучи не в силах оставаться наедине со своей радостью, она выскочила на улицу, позвонила подруге и запела про пирожок. Подруга послушала и протяжно сказала: «А я тааааакуууууую же хаааааааачуууууу. Там еще ееееееееееесть!?» Этот вопрос поставил в тупик девушку-математичку. Есть там еще или нет, ее не интересовало. И не могло интересовать. Свершилось что-то важное, уникальное, казалось ей, и поэтому наглое «такую же» вызвало в ней какой-то естественный, как отрыжка воздухом, протест, потом он улегся, песня про пирожок закончилась, телефонный звонок тоже, и осталось подобие изжоги, которая случается не на полный, а на пустой желудок - ощущение чего-то скорее утраченного, чем приобретенного.

Девушка шла домой, как заведенный автомат. Она понимала, что совершила поступок. Начисляемые на карточку деньги жили какой-то собственной жизнью, имели особое, тайное предназначение, вовсе никак не связанное с их количеством. Количества у них, строго говоря, никакого не было - одно качество. И это было наивысшее качество. Деньги, которые существовали не для трат по мелочам, не для удовлетворения сиюминутных мирских потребностей, не для покрытия долгов или расходов, не для затыкания дыр или запускания рук, не для приумножения или разбазаривания. Они просто существовали. Они были той субстанцией, которая чужда всего суетного, каждодневного, меняющегося и прозаического. Они были совершенно самодостаточны и не требовали к себе ни внимания, ни призрения. Они были невидимы, как электрон, и всемогущи, как термоядерный синтез. От них требовалась не способность быстро перемещаться в пространстве и времени, переходить по наследству и обращаться в любое мгновение товарами народного потребления. От них требовалось одно - наличие. Именно наличие позволяет любому человеку - от девочки до Джорджа Сороса - гордо заявить: «У меня есть деньги». И никто, ни единое живое существо в XXI веке не поинтересуется в лоб, сколько, не потребует продемонстрировать и уж тем более потратить. Слово «есть», не нуждающееся в излишних уточнениях, и превращает мелкого менялу в гордую личность, в презрительного олимпийца, способного лишь следить за кривой индекса Доу-Джонса или котировками на финансовой бирже. Фанатика с воспаленным умом, уверенного, что золото и бриллианты являются надежным вложением и потому охотящегося за драгоценностями, как алкаш за пустыми бутылками. Материализация денег, а уж тем более их переход в товарное состояние, начисто отбивает любовь человека к вещам, и вместо чистого, девственного, медицински дистиллированного, прекрасного и бессмысленного, как цветы, продукта, подсовывает ему всякие суетности, будь то кожаные ремни или крокодиловые туфли, шифоньеры или автомобили, книги или порнографические открытки. Его тонкая, невербальная связь с тем мощным, всегда вооруженным и стоящим на страже его интересов миром рвется, ручеек мелеет, и снова хочется пить. Но он слаб, он вынужден есть - эту крокодиловую кожу, эти диваны, эти холсты и антикварные толстые ножки, эти сверкающие камушки и мягкую фланель. Так думала, отправляясь домой с юбкой Donna Caran под мышкой, девушка-математичка, еще вчера не умевшая, не хотевшая и, конечно же, не привыкшая так думать. Кроме мыслей, в ее голове была тревога: что сказать маме, откуда юбка? Ведь мама начнет, покрываясь пятнами, как персонаж из позднесоветского кинематографа, стыдить, таскать за волосы и говорить: а знаешь ли ты, что вообще означают деньги, каким трудом они достаются. И она не найдет, что ответить. Но совсем по другой причине. Она очень хорошо поняла, что означают деньги, и никакая юбка, никакая Donna Caran не заменит той суммы, что была на карточке. И которой там больше нет. А значит, сквозь материнские проклятия, захлебывающиеся и хриплые, уже не прорвется стройная, совершенная музыка денег.

Эдуард Дорожкин Без избы

Архитектурное сумасшествие на подмосковных просторах

Много лет тому назад, на самой заре так называемого «бума коттеджного строительства», случилось мне прогуливаться с дамой по некоему дачном поселку. Жителями поселка были правоохранители. Уже в те благословенные годы у них, совершенно очевидным образом, водилась денежка. Дома были преимущественно из белого силикатного кирпича, унылого, как танец предпенсионной балерины, во дворах стояли, если выражаться языком самих же правоохранителей, «иномарки». Из окошек лился свет тихого достатка. И вот на окраине всего этого великолепия я обнаружил довольно странной формы сооружения - вроде бы одноэтажные дома, но только вытянутые, совсем без окон и с каким-то лазом вместо входной двери. Заметив вопросительное выражение на моем лице, спутница весело пояснила: а, это прокуроры из Магадана, построили как могли - никакой другой архитектуры они не видели. Это печальное, но все же объяснение.

Разглядывая очередной «особняк в стиле классической дворянской усадьбы», выросший на Рублевке, я всегда задаю себе вопрос: ну а где росли владельцы этого шедевра? Неужто бегали из своего рабочего поселка по окрестным горам-долам в поиске полуразрушенных домов с мезонинами, срисовывали, фотографировали на память и где-то глубоко в душе лелеяли мечту когда-нибудь построить такой же? Я не знаю. Я не уверен. На пятом километре Рублевки висит сейчас рекламный плакат: мордатый нефтяник вертит огромный кран - видимо, труба там хорошего диаметра. Направо-налево нарисованы стрелочки. И подпись: мы продаем дома для нефтяников. Это реклама агентства недвижимости. Господин на плакате не похож на человека, который может лелеять какую бы то ни было мечту вообще - тем более хоть сколько-нибудь сдобренную эстетикой.

В одном таком вот «настоящем дворянском гнезде 1991 года постройки» (по-моему, это может соперничать с классикой «Коммерсанта» - «тумбочкой под телевизор в стиле Людовика XIV») мне, человеку в недвижимости бывалому, пришлось пережить настоящий культурный шок. Владелец решил устроить на своем огромном участке пруд, запустить в пруд карпов и в погожий день любоваться водной гладью, по которой небрежно скользят стрекозы. И он этот пруд залил, а в середине устроил остров. На острове - домик, небольшой такой, аккуратный, какие обычно устраивают для лебедей. «Я туда и отопление провел, и водопровод, и канализацию, и даже московский телефон». Ну, московский телефон - это уже слишком. Лебедь, безусловно, может нуждаться в тепле и водопое, но лебедь с телефонной трубкой - явный перебор. Все оказалось просто: нефтяник выстроил дом для карликов - ему будет приятно, если (цитирую): «на участке будет кто-нибудь еще». «Дрова из виноградной лозы», самый ходовой и единственный по-настоящему дефицитный товар на Рублевке, кажутся детским лепетом по сравнению с этой невероятной человечностью.

Первозастройщикам элитных поселков на Рублевке не приходило в голову, что так же, как для пуска нефтяной трубы нужен слесарь-наладчик, для проектирования и строительства дома нужен архитектор. Дома строились по наитию: сюда кинем балкончик, вот тут у нас будет эркерчик, подвальчик сделаем побольше, козыречек повыше. Потом выяснялось, что про колонны-то забыли - приходилось спешно их доставлять, потому что, ясное дело, без них дом - не дом. Особенностью внутренней планировки домов тех лет было наличие невероятного числа спален - до двадцати, и столько же санузлов. «А что ты хочешь? - разъяснял мне один из застройщиков. - Если у них в детстве один „скворечник“ был на три барака». Нет такого безобразия, которое в России нельзя было бы объяснить голодным детством.

Именно в те годы подмосковные трассы украсились пятиэтажными красно-кирпичными особняками с бойницами вместо окон и псевдоготическими замками. Характерная черта того времени - инверсия соотношения между площадью участка и размером дома. Дом 5000 квадратных метров на участке 8 соток - классика той веселой эпохи. Некоторые замки так и не были достроены (у безутешных вдов не хватило средств) и до сих пор болтаются на рынке. Снести - жалко, перестроить - невозможно.

Во втором акте новорусского строительства на сцене, помимо заказчика, появляется архитектор. Он еще ничего особенного не рисует. Он честно, как учили в Архитектурном до пожара, выполняет заказ на русский дворцовый стиль. Тут уже с планировкой получше. Появляется парадный подъезд, въездные группы, на первых двух этажах назначаются высокие потолки. Архитектор по мере сил объясняет, что дворцы были предназначены для других целей, обычному человеку в них неудобно, не с руки. Но заказчик пока не готов смотреть в глаза правде. Готовые здания уже не всегда красят в розовый и едко-зеленые цвета - классику ельцинской эпохи, но активно используют желтый и оранжевый. Дома по-прежнему плюшево-нарядны: балюстрады, лепнина и огромная хрустальная люстра в холле, иногда настолько огромная, что даже сами хозяева бьются об нее головой. Получает развитие тема каминов - их делают из невыносимо прекрасного мрамора, ставят рядом защитный экран муранского стекла, покупают золоченую кочергу - и никогда всем этим великолепием не пользуются. Не доходят руки.

Третье действие этой драмы разворачивается на стыке Ельцин-Путин. Во многом благодаря появлению на рынке красивых глянцевых журналов об архитектуре и дизайне, владельцы домов начали задумываться: кто мы? что мы? в струе? Или мимо тазика? Чтобы заставить состоятельного русского человека рефлексировать, нужно показать, что на тему его рефлексии существует мода - и дело в шляпе. В строительство включается Его Величество Архитектор - иногда в виде целого архбюро с многочисленными Co в названии. Несчастный заказчик лишь робко задает вопросы: отчего унитаз - красный? отчего целая стена - без окон? почему узок коридор? нет ли возможности сделать встроенный гараж и обязательно ли убирать бассейн под землю или, наоборот, венчать им немыслимую конструкцию из стекла и бетона? Марципановые дворцы на бывших картофельных полях смотрятся комично, спору нет, но современные архитектурные изыски в деревенском ряду - едва ли не комичнее. Деревенские - хитрый народ. Виду не покажут, а втихаря покрутят пальцем у виска, да и плюнут с досады за чужую непутевую жизнь.

Главный страх последних лет - построить что-нибудь не так, как в AD или «Мезонине» - привел к забавному и печальному одновременно результату. Сруб, обычный русский деревенский сруб, ставший потом основой для такого уникального со всех точек зрения сооружения, как «профессорская дача», - эта простая деревянная конструкция совсем исчезла с рынка. Есть «оцилиндровка», напоминающая ощущения от минета в презервативе. Есть «клееный брус», превращающий любое сооружение в сауну. Есть пенобетон, произведенный вообще из непонятно чего. За нормальными срубами жители Николиной Горы, эти главные хранители стародачной нравственности, ездят в отдаленные российские губернии. Каждая такая поездка преподносится как подвиг - да и является им.

Стройся магаданские правоохранители сейчас, они с удивлением бы обнаружили, что теперь почти все дома выглядят так, как те, к которым они привыкли, - только называется это «актуальным минимализмом». Раз. И что бревна для бараков надо заказывать в Финляндии - два. В России теперь делают фахтверк, шале, дома на рельсах, дома из мха, из льда, из полиэстера - но изб в России больше не рубят.

* ХУДОЖЕСТВО * Денис Горелов На папиных танках мальчики-мажоры

«Мы из будущего» Андрея Малюкова

Малюков дал развернутую экранизацию строчки Высоцкого «А винтовку тебе? А послать тебя в бой? А ты водку тут хлещешь со мною!» И дали, и послали, и роль старшины Евдокимова исполнил неувядающий крепыш Борис Галкин, 30 лет назад игравший в дебютном фильме Малюкова «В зоне особого внимания» всенародного ухаря и любушку гвардии лейтенанта Тарасова. Уже в сиквеле «Ответный ход» он станет капитаном - полностью закольцевав культурологическую петлю. «Я сидел, как в окопе под Курской дугой, там, где был капитан старшиною».

Надо сказать, идея засылки сырого юношества на перевоспитание в 41-й, в окоп под танки, с головой выдает озлобленного провинциального неудачника. Тут не о Малюкове речь, он исполнитель, с него спрос второй - но к сценарной группе в этих случаях обычно имеется ряд вопросов. Даже самый яркий из фильмов серии «Ой, где я?» - «Зеркало для героя» был адаптацией прозы члена редколлегии «Нашего современника» Святослава Рыбаса, что уже говорит о многом. Грешен, Рыбаса не читал, но сильно подозреваю, что у него телепортации подверглась образцовая тля в колготках, отвратный во всех отношениях дерьмократ, и только покойная Надя Кожушаная перекроила героя Сергея Колтакова в рядового современника, обычную кухонную балаболку, с которой могли себя идентифицировать 90 % зрителей 87-го года - что и сделало фильм шедевром переходного периода. Кстати, в картине одного из людей прошлого тоже играл Борис Галкин. Это настораживает.

Единственным сломщиком времен, кого не назовешь пустозвоном, был мистер Марк Твен - ну так он и засылал янки из Коннектикута ко двору короля Артура не с целью приобщить надменного гамщика к немеркнущим идеалам рыцарей Круглого стола, а только чтобы высечь искру из столкновения цивилизаций, что совершенно меняет дело. В давней экранизации романа гонца в затерянный мир опять играл Сергей Колтаков, а это уже подозрительно вдвойне. К ним с Галкиным следует внимательно присмотреться, только не отвлекаясь, а то они дезактивируются на глазах и возникнут из ничего где-нибудь через месяц, со свежим ожогом от горючей смеси и шрамом от каменного топора.

В старину запараллеливанием звонкого прошлого с пытливым настоящим и засылкой пионеров на допрос в гестапо ведал «Беларусьфильм», самая дремучая из национальных киностудий. Не было у них ни лирико-этнического крена, как в Киргизии или Молдове, ни звездных режиссерских кадров, как в Грузии, Украине и Литве - одна набыченная партизанская дубрава. В «Пятерке отважных» дети, явившись в краеведческий музей с целью приобщиться пламени дальних сражений, переселялись душою в пионеров 41-го года. В «Дочери командира» стайку бегущей по перрону ребятни тормозил стоп-кадр и закадровая пулеметная очередь эхом далеких разрывов. Короче, «мы никогда не забудем с тобой, как наши ровесники приняли бой».

Особый размах тема приобрела в перестройку, когда полчища старорежимных мизантропов были в одночасье разжалованы из безусловных моральных авторитетов и тотчас сорвались на блатную кочетовскую истерику: а ты порох нюхал? а лебеду жрал? а зону топтал? Львиная доля предложенных тогда проектов перековки была забракована за несусветную глупость и отсутствие соблазнительного антигероя - жирного частного собственника в подтяжках. Прытких и яростных демократов гнать в 41-й год не имело смысла: они могли и там не сплоховать.

Но минули годы, страна нагуляла жирок, и отовсюду повылазили дрянные юноши на джипах с дредами, компьютерными прибамбасами и кличкой Борман, которые буквально просятся в котелок, добавить морковки, перца-лаврушки - и на огонь отеческих пожарищ, Ржевский выступ или Волховский фронт. За истекший период артельный метод сюжетосложения себя показал, но даже и на его фоне титр «Сценарий А. Шевцова при участии К. Белевича, экранная версия Э. Володарского» говорит только о том, что первичный предложенный студии продукт полностью оправдывал жаргонное прозвище «болванка». Вмешательство г-на Володарского не слишком спасло дело. Для пущего воспитательного эффекта и полноценного триумфа от обосратушек золотой молодежи под перекрестным артогнем Шевцов с Белевичем сделали героев черными следопытами, ковыряющими русское поле с целью перепродажи раритетных наград и амуниции, а одного так и вовсе неонацистом. Ни продюсерам, ни сочинителям никто не сообщил, что ведущей эмоцией зрителя, наблюдающего «Алису в экстремалье», является вопрос «А что бы я делал на их месте?», а самоотождествление с гробокопательской поганью у нормального потребителя все же идет с трудом. И когда они, стругая пайковую картошку лепестками, грезят о чипсах, и когда дискотечной рысью скачут под летним дождем, тоскливо думаешь: скорей бы уж, что ли, война началась.

И война начинается, и режиссер Малюков твердой рукой мешает воспитателям все карты.

Потому что атаку он вслед за Спилбергом научился снимать аутентично, т. е. мерзко, грязно, кроваво, истошно, безумно и очень-очень громко. И как-то само собой оказалось, что честная вражеская артподготовка и концентрированное воздействие по площадям омерзительны абсолютно для всех, а не только родства не помнящих юнцов с татуированной свастикой. Что в батальонной траншее перед ракетой пришлось бы кисло и маетно всем, в том числе и хранящим память предков сценаристам и продюсерам канала «Россия». Хотя с их патриотическим огнем люди быстро оказывались в политуправлениях фронтов и сами на бруствер не лазили, а все больше учили других. А еще открывается давно знакомое: что война в пехоте - это такой мрак и ужас, которого не дай Бог кому узнать, даже неофашистским балбесам (у половины которых это с возрастом проходит). Недаром в относительно честные позднесоветские времена военное кино как-то сторонилось пехоты, снимая все больше летчиков с официанточками да мордатых партизан в сурово шумящем Брянском лесу. Потому и военные писатели-режиссеры Басов, Бондарев, Бакланов, Астафьев, Тодоровский вышли все как один из артиллерии, что пехоту поубивало всю к чертовой матери: стопроцентная ротация 20 раз за войну.

Таким образом, воспитывать людей войной - такая же непроходимая гнусность, как воспитывать пытками или распятием, или армией, или тюрьмой. Художественное назидание армией, войной и тюрьмой - это все рудименты советского прошлого, в котором по-настоящему русскую армию, русскую войну и русскую тюрьму не знали ни зрители, ни идиоты-авторы. А на сегодняшнем этапе «максимального приближения к боевым» воочию видно то, что сорок лет назад дед-полковник сказал отцу-детдомовцу на упорные расспросы о войне: «Война, сын, - грязное дело». И то, что наступающие немцы не полосуют напра-налево из «шмайсеров», потому что на пехотное отделение вермахта по разнарядке приходилось два автомата и один МГ, а прочие 9 рыл бегали с обычными винтовками, которые в бою надежней, хоть и выглядят куда менее угрожающе; и то, что войска с обеих сторон не ходят сутки напролет в касках, потому что стандартная пехотного образца каска сделана из железа, весит 2 кг, и в ней голова потеет (оттого в советском кино фашисты и носят каски вдвое чаще наших, что наши каски для кино брались с армейских складов НЗ, а немецкие делались из папье-маше и были вдесятеро легче); и то, что особист в кои веки показан не клонированным гестаповцем по локоть в крови честных урок, а обычным прифронтовым служакой, чье дело - миллионы дезертиров по лесам отлавливать, - все это лишь усугубляет тактическую убедительность и стратегическую неадекватность авторов идеи (кстати, нейтральный и человекоподобный особист им вполне мог понадобиться для того же воспитательного эффекта: иначе выходит, если за Родину среди прочих воевали моральные уроды, то какой спрос с манкурта Бормана и его обормотов?)

Малюков в советском кино всегда был из первых учеников - без язвительных коннотаций, прилипших к определению с легкой руки Шварца. Умел снимать увлекательно на всякую злободневную тему: соцзаказ - не госзаказ, глаза не ест. Полюбили на Руси десантуру - сделал народный шлягер про четверых с неба, голубые береты, складные «калаши» и азбучные признаки замаскированного командного пункта. Вошел в моду позднесоветский фильм-катастрофа - на радость пацанам спалил «34-й скорый» от бичовой сигареты по фирменной крахмальной занавесочке. Ветер переменился - снял нестыдную драму неуставных «Делай - раз!», положив начало смачному дуэту Машков - Миронов (позже они еще трижды снялись вместе: в «Лимите», «Маме» и «Охоте на пиранью»). Настало время кооперативного кино с обязательной песней прибоя, голыми девчонками-мальчишками и демоническими злодеями ориентального типа, - сочинил авантюрный трэш «Любовь на острове смерти» с Нодаром Мгалоблишвили в роли врача-убийцы, зомбирующего туземцев, и сексуальной сценой Машкова с модельной вамп Оксаной Калибердой на финальных титрах, недвусмысленно отсылающей к всенародно любимой «Дикой орхидее». Накололся он безбожно всего единожды, и опять на военной патриотике - сняв к полувековому юбилею Победы театрализованное действо «Я - русский солдат» по повести Бориса Васильева «В списках не значился». Да и там первопричиной провала было до поры не проговариваемое: что Васильев, при всех его либеральных заслугах, есть очень средний автор, безбожно романтизирующий то отлов диверсантов по лесам, то первые провинциальные аресты.

Теперь вот Малюков опять влип в добросовестную патриотическую дидактику, которой в наши желудочно-кишечные времена будет все больше, особенно на канале «Россия»: там издавна привыкли кивать на сроду не существовавший, но так успешно выдуманный прежними поколениями сказочников Китеж-град.

Поэтому когда Б. С. Галкин и С. М. Колтаков снова соберутся вперед в прошлое, следует им непременно собрать узелок с куревом-рафинадом, фотками родных и помахать платком от березки.

Родная, чай, кровь.

Не Борманы какие-нибудь.

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

12.01.2012

Оглавление

Русская жизнь №23, март 2008 Безумие * НАСУЩНОЕ * Драмы Кино

Чечня

Горбачев

«Яблоко»

Шпионаж

Несогласные

Каток

Лирика ***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

Анекдоты Прокати нас, Петруша, на грейдере

Воспитательница на «Лексусе»

Училка довела

* БЫЛОЕ * Андрей Ильич Огородников, блаженный, симбирский юродивый

Лахтин М.Ю. Бесоодержимость в современной деревне

Алексей Митрофанов Щеголеватая игрушка

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

* ДУМЫ * Дмитрий Ольшанский В гостях у черта

I.

II.

III.

IV.

V.

Евгения Долгинова Когда зарежут - обращайтесь

I.

II.

III.

Борис Кагарлицкий Наваждение

Очень страшное кино

Веселые ребята

Происхождение видов

Дмитрий Быков Не дай мне Бог

* ОБРАЗЫ *  Аркадий Ипполитов Оправдание безумием

Алексей Володин Чтобы не убили

Наталья Толстая Книга, которая лечит

Михаил Харитонов Русский дурдом

I.

II.

Максим Семеляк Делай Ю-ю

Дмитрий Данилов Весна на Варяжской улице

* ЛИЦА * Алексей Крижевский Время эпилептоидов

Канатчикова дача

К терапевту

Шизоидное искусство и эпилептоидное общество

Тупик

Олег Кашин Красно-желтый

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

* ГРАЖДАНСТВО * Евгения Долгинова Обручальное кольцо

I.

II.

III.

IV.

Павел Пряников Как дома

I.

II.

III.

Евгения Пищикова Полумажорка, полубомж

Дмитрий Бутрин Дивиденды для призраков

* ВОИНСТВО * Александр Храмчихин Сатана большой и малый

* СЕМЕЙСТВО * Елена Веселая Сороковые, роковые

Евгения Пищикова Анализантка

I.

II.

III.

* МЕЩАНСТВО * Людмила Сырникова Слова и музыка

Эдуард Дорожкин Без избы

* ХУДОЖЕСТВО * Денис Горелов На папиных танках мальчики-мажоры Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg