«Речь по случаю вручения Нобелевской премии»

Речь по случаю вручения Нобелевской премии

Во-первых, я хочу выразить Вам глубокое сожаление в связи с тем, что обстоятельства не позволили мне посетить Швецию во время этих празднеств и, присутствуя на банкете, высказать Вам лично мою благодарную признательность.

Трудно облечь в соответствующие слова глубокую благодарность, которую я испытываю за ту величайшую честь, какой когда-либо могло удостоиться мое творчество и о какой только можно мечтать — присуждение Нобелевской премии. Эта величайшая из почестей тем более приятна для меня, что, по моему глубокому убеждению, тем самым честь оказана не только моему творчеству, но и творчеству всех моих американских собратьев, — что Нобелевская премия — символ признания в Европе зрелости американского театра. Поскольку, в силу счастливого стечения времени и обстоятельств, — это просто наиболее широко известные примеры того, что создали американские драматурги за годы, истекшие после мировой войны, — того, что в конечном счете сделало современную американскую драму в ее лучших проявлениях достижением, которым американцы могут по праву гордиться, достойным наконец заявить о кровных узах, связывающих ее с современной драмой Европы, несомненно, изначальным источником нашего вдохновения.

Мысль об изначальном источнике подводит меня к величайшему для меня счастью, какое даровано мне данной ситуацией и которое состоит в том, что она предоставляет мне возможность с гордостью и благодарностью признать перед Вами и народом Швеции, чем мое творчество обязано величайшему гению из всех современных драматургов, вашему Августу Стриндбергу. Именно чтение его пьес, когда я впервые начал писать еще зимой 1913–1914 гг., больше, чем что-либо иное, впервые показало мне, чем может стать современная драма, и впервые вдохновило меня, пробудив у меня самого желание писать для театра. Если есть в моем творчестве что-то неподвластное времени, оно восходит к этому изначальному данному им импульсу, с тех пор продолжавшему вдохновлять меня все эти годы, — к тому полученному мною тогда стремлению следовать по стопам гения с той же целеустремленностью и будучи настолько достойным его, насколько это мог бы позволить мой талант.

Для вас, в Швеции, не будет, конечно, новостью, что мое творчество во многом обязано влиянию Стриндберга. Это влияние ясно ощутимо в немалом числе моих пьес и без труда заметно каждому. Не будет это также новостью ни для кого из тех, кто когда-либо был знаком со мной, так как я сам всегда это подчеркивал. Я никогда не принадлежал к тем, кто так неуверен и сомневается в собственном своем вкладе, что им кажется, будто они не могут позволить себе признать, что на них кто-то когда-то оказал влияние, чтобы у них тогда не обнаружилось отсутствие всякой оригинальности.

Нет, я слишком горжусь тем, что я в долгу у Стриндберга, я слишком счастлив, что у меня есть возможность открыто объявить об этом его народу. Для меня он, как в своей области и Ницше, остается Мастером, все так же и по сей день более современным, чем любой из нас, все так же нашим лидером. И я с гордостью рисую в воображении, что его дух, размышляя о Нобелевской премии по литературе нынешнего года, быть может, улыбнется с некоторым удовлетворением и сочтет, что последователь не так уж недостоин Мастера.

Оглавление