«Homo Hispanicus: миф и реальность»

Хуан Гойтисоло HOMO HISPANICUS: МИФ И РЕАЛЬНОСТЬ

Из книги «Испания и испанцы»

Вплоть до совсем недавнего времени подавляющее большинство наших историков рассматривали Иберийский полуостров как абстрактное пространство, чьи древнейшие обитатели — тартессцы,[1] иберы, кельты, кельтиберы — неким чудодейственным образом уже являлись «испанцами» еще за два тысячелетия до исторического образования Испании. Согласно этой трактовке, когда на полуострове высаживаются завоеватели — финикийцы, греки, карфагеняне и римляне, — они встречают упорное сопротивление местных жителей (в Сагунто, в Нумансии), после чего в свою очередь ассимилируются, становясь в конечном итоге «испанцами»; так, для Менендеса Пидаля Сенека и Марциал были испанскими писателями, а Ортега-и-Гассет называет «севильцем» римского императора Траяна. Таким образом, Испания будто бы, подобно руслу реки, приняла в себя потоки различных человеческих течений, век за веком — со времен финикийцев и до вестготов — пополнявших и обогащавших воды изначального источника. Когда же во втором десятилетии VIII века арабские завоеватели покоряют вестготов и разрушают их королевство, они тем самым разрушают Испанию, Соответственно и Реконкиста, начатая в VIII веке в горах Астурии, есть ab ovo[2] борьба Испании.

Как ни странно, этот абсурдный домысел на протяжении многих веков пользовался единодушным одобрением испанцев. В то время как французы не считают своими сородичами древних обитателей Галлии, а итальянцы — римлян или этрусков, испанцы ничуть не сомневаются, что Сагунто и Нумансия суть героические деяния их собственного прошлого (непосредственные, дескать, предшественники национального сопротивления Наполеону), равно как и в том, что Сенека был андалусцем, а Марциал — арагонцем, словно современный облик испанцев не факт цивилизации и культуры, а некая изначальная «сущность», якобы отметившая своей печатью последующих обитателей полуострова, бывших нашими земляками еще за пятьсот лег до рождения Христа. Откровенно говоря, ведущийся нашими историками усердный поиск славной исторической родословной напоминает предприимчивость иных подозрительно разбогатевших дельцов, которые, желая скрыть темное происхождение своих капиталов, состряпывают себе генеалогическое древо, уходящее корнями в эпоху крестовых походов. На деле же это стремление возвеличить наше происхождение объясняется тайным желанием скрыть тот оскорбляющий их факт, что процесс развития испанского национального характера — со времен тартессцев и до наших дней — однажды был, оказывается, необъяснимым образом прерван.

После разгрома в 711 году армии последнего вестготского короля дона Родриго у реки Гвадалете войсками мавританского правителя Северной Африки Мусы под предводительством полководца Тарика-бен-Саида арабские завоеватели не превращаются в испанцев, как не становятся ими и впоследствии, несмотря на восемь веков непрерывного присутствия на полуострове, И только со взятием Гранады Католическими королями в 1492 году заканчивается этот долгий перерыв в истории «истинной» Испании; изгнание некрещеных евреев, а также, почти одновременно, в 1610 году, и морисков — во имя религиозного единства испанцев — означало, согласно официальной точке зрения, удаление из страны двух чужеродных общин, которые, несмотря на длительное сосуществование с победившей христианской, так никогда и не ассимилировались (в отличие от финикийцев, греков, карфагенян, римлян и вестготов). Избавившись от мавров и евреев, Испания восстанавливает свою самобытность, становится снова Испанией.

Такая трактовка нашего исторического прошлого не имеет ничего общего с истиной. Как указывал Америке Кастро, иберы, кельты, римляне и вестготы никогда не были испанцами, тогда как ими действительно стали мусульмане и евреи, в тесном сосуществовании которых с христианами и сложилась своеобразная испанская цивилизация, плод тройственной — исламской, христианской и иудаистской — концепции человека. Будущую самобытность испанцев, коренным образом отличающихся от остальных народов Западной Европы, в конечном счете определило именно слияние христианской культуры с изумительной арабско-кордовской и с иудаистской, принесенной на полуостров евреями, селившимися в католических королевствах. Общеизвестная веротерпимость ислама повлекла за собой аналогичную веротерпимость в победивших его христианских королевствах, населенных в XII, XIII, XIV и XV веках испанцами, принадлежащими к этим трем народностям. Кастильские монархи предоставляют маврам и евреям испанское подданство, а те принимают на себя значительную долю военных расходов и нередко участвуют в государственных делах наравне с исконными христианами. Последние в свою очередь перенимают мусульманскую концепцию «войны за веру» и усваивают разновидность иудаистского представления о себе как об «избранном народе» — таким образом, в стремлении Кастилии к господству изначально сказалось влияние иудаизма. Одновременно в процессе сосуществования грех народностей определяется и сфера деятельности каждой, происходит, так сказать, тройственное разделение труда: христиане, преимущественно занятые войной, образуют касту военных; евреи берут функции интеллектуального и финансового характера; мориски же посвящают себя механике и ремеслам. Аналогичный симбиоз происходит и в сфере культуры. Один из просвещеннейших людей XIII века мальоркиец Раймон Льюль значительную часть своих произведений написал на арабском языке, а смелость и оригинальность его мысли есть прямой результат слияния, сплава в едином горниле еврейской, арабской и христианской культур. Так, по смерти короля Фернандо III Святого эпитафия на его гробнице составляется на латинском, кастильском, арабском и еврейском языках, как символ гармонии, царящей в те времена меж народами, населяющими Испанию, а его сын Альфонсо Х Мудрый провозглашает в своих «Песнях к Святой Марии», что Бог — это

Если мы обратимся к архитектуре полуострова, то сразу заметим, что следы этого взаимопроникновения культур видны не только на наиболее выдающихся памятниках исламской цивилизации (кордовская мечеть, севильская Хиральда, гранадская Альгамбра), но и в подвергшемся непосредственному его влиянию христианском искусстве. Стиль «мудехар», прекрасными образцами которого являются дворец «Дом Пилата» и Алькасар в Севилье и церковь Тела Христова и дворец маркиза де Лосойа в Сеговии, отличается особым великолепием и разнообразием оттенков в Толедо, где путешественник волен любоваться, по своему вкусу, колокольней — или минаретом — Санто-Томе, так называемой «Мастерской мавра» — Тальер дель Моро, изящным орнаментом зала во дворце Каса де Меса или особенно изысканными церквами Сан-Бенито и Саша-Мария ла Бланка. В последней, построенной в царствование Педро I как синагога и лишь позднее приспособленной для католического богослужения, до сих пор сохраняется надпись, прославляющая монарха, архитектора Абдали и Самуэля Леви, пожертвовавшего на нее средства. В XII, XIV, XV и даже в XVI веках христиане зачастую поручали мусульманам строительство не только своих дворцов и монументов, но и монастырей и церквей; примеры тому — церковь Троицы, работа сарагосца Махомата из Бельико (1354); картезианский монастырь Ла-Картуха-дель-Паулар, возведенный в 1440–1443 годах Абд-эль-Рахманом из Сеговии; не сохранившаяся мадридская больница Ла-Латина, творение мастера Хасана; портик Павордерии сарагосского собора Сео, построенный в 1498 году зодчим по имени Рами, Сарагосская Наклонная башня, снесенная в 1887 году, была возведена в 1504 году пятью архитекторами: двумя христианами, двумя мусульманами и евреем. Но уже в 1480 году Изабелла Католическая решительно запрещает кому бы то ни было из мавров или иудеев «осмеливаться писать образ Спасителя, ни его достославной Матери, ни какого иного святого нашей веры».

Отношения были мирными, пока кастильские короли нуждались в поддержке и содействии двух покоренных народностей. Однако богатства, накопленные испанскими евреями, и финансовая зависимость монархов от них не могли не вызвать растущую враждебность к ним со стороны христиан в XV веке. По мере того как власть Кастилии крепнет и ширится, положение испанских евреев и морисков становится ненадежным, а затем — угрожающим. Вскоре недовольство и зависть простонародья порождают жестокие вспышки насилия: поджоги еврейских кварталов, массовые убийства. Страх перед расправами приводит к повальному обращению в христианство начиная со второй половины XV века, посредством чего испанские евреи рассчитывают избежать своей судьбы. Тщетные надежды: с 1481 года за чистотой веры новохристиан неусыпно следит инквизиция, а одиннадцать лет спустя, после опьяняющей победы над исламом, религиозная и национальная нетерпимость окончательно берет верх.

Когда Католические короли, завоевав последнее мавританское королевство на полуострове, издают декрет об изгнании некрещеных евреев, это становится первым актом трагедии, которая в дальнейшем будет с неумолимой жестокостью определять жизненную позицию и поведение испанцев на протяжении веков. Вопреки привычной интерпретации наших историков декрет об изгнании евреев вовсе не послужил их сплочению, но, наоборот, стал причиной расколов, душевных потрясений и мук. Именно так: с конца XIV века, чтобы отвратить от себя надвигающуюся угрозу погрома, множество испанских евреев предусмотрительно переходят в христианство, а в 1492 году, стремясь избежать жестокого истребления, целые общины пополняют in extremis[3] ряды «марранов».[4] Начиная с этой даты христиане перестают быть просто христианами: впредь они станут делиться на «исконных» и «новообращенных», причем последние будут обособлены от остальных членов общества так называемыми положениями о «чистоте крови».[5] Никогда крещение не уравняет тех и других: в силу жестких критериев оценки победившей веры разграничительная линия будет существовать даже для искренне перешедших в христианство — а они были, — в том числе и для потомков обращенных, порой в четвертом и пятом поколении.

С этого времени нетерпимость — источник вековых раздоров между испанцами — возводится в закон; рана, нанесенная в марте 1492 года королевским декретом об изгнании, никогда не затянется. Америке Кастро неоднократно цитировал обращенного Франсиско де Касереса, сказавшего инквизиторам во время суда над ним в 1500 году: «Когда б король, наш сеньор, повелел христианам либо обратиться иудеями, либо покинуть его владения, иные обратились бы», но продолжали бы оставаться «христианами, и молились бы как христиане, и обманывали бы мир; и думали бы окружающие, что они иудеи, но внутренне, по сердцу и воле, были бы они христиане». Еще определеннее, можно сказать — пророчески, выразился в XVII веке новохристианин Антонио Энрикес Гомес, как и многие его сородичи укрывшийся от преследований инквизиции в Нидерландах: «Королевство, которое отказывает в достоинстве собственным подданным, неизбежно обречено, ибо бесчестье отца есть в сыне незатухающий, вечно жгущий огонь; а посему, будучи разделены на два лагеря, одни племена станут стремиться к мести, а другие — к ненависти».

Примечания

1

Тартесс — древний город на юге территории нынешней Испании; основан в XII веке до н. э.

2

Изначально (лат.).

3

Здесь: ввиду смертельной опасности (лат.).

4

Презрительное прозвище евреев и мавров, формально принявших христианство, но втайне продолжавших исповедовать свою веру.

5

На языке инквизиции принадлежать к чистой крови означало не происходить ни от евреев, ни от мавров, ни от еретиков, ни от предков, осужденных инквизицией.

Оглавление