«Наш Современник, 2003 № 04»

Александр Казинцев • Симулякр, или Стекольное царство. Крах фондового рынка США (Наш современник N4 2003)

Александр КАЗИНЦЕВ

СИМУЛЯКР,

или СТЕКОЛЬНОЕ ЦАРСТВО

 

Богатство как симулякр:

крах фондового рынка США

 

“Большое веселье сейчас неуместно. Оно не соответствует настроению”, — так Клаус Шваб, основатель Всемирного экономического форума в Давосе, объяс­­нил отмену традиционного субботнего бала (“Независимая газета”. 29. 01.2003).

Действительно, для западной экономики 2002-й был чередой кошмаров. Корпоративные скандалы, громкие отставки, аресты миллионеров и министров (под судом побывал небезызвестный Джордж Сорос — отделался крупным штрафом). Самоубийства топ-менеджеров разорившихся гигантов.

Каждое новое несчастье сопровождалось эпитетами — “самый”, “рекордный”. Самое крупное банкротство в истории США — это о крахе корпорации Enron. И нескольких недель не прошло, как оно стало всего лишь вторым по объему потерянных капиталов: обанкротился WorldCom. Рекордное падение акций. Dow Jones несколько раз нырял к отметке 7 500, при том, что в начале 2002-го психологически важной считалась планка 10 000 пунктов.

Вкладчики капитала лишились 20 процентов средств. А всего за последние несколько лет акции подешевели  н а п о л о в и н у!

Комментаторы в ажиотаже: сгорело несколько триллионов   ф и к т и в н о г о   богатства! Но миллионы людей потеряли кровное, припасенное на черный день: в акции вкладывают средства пенсионные и страховые фонды. (Ау, российские пенсионеры, — Касьянов обещал и ваши сбережения инвестировать в супер­надежные ценные бумаги!)

Зашатался зеленый исполин — доллар. За год он подешевел на 20 (а теперь и на 25) процентов. В ужасе застыла кровь экономики: щедрый поток инвестиций перестал питать ее жизненные центры. Он сократился на   д в е   т р е т и.   До этого на протяжении двадцати лет он удваивался каждое десятилетие.

Американская эпидемия перекинулась через океаны — примерно то же творилось в Европе и Японии. К началу 2003-го индекс лондонской фондовой биржи FTSE-100 скатился до 3 500 пунктов. А еще в июне критической считалась отметка в 4 500. За последние годы индекс опускался ниже только один раз — после событий 11 сентября. Японский Nikkei упал до самого низкого уровня за двадцать пять лет! 20 000 компаний обанкротились.

Только Китай неколебимо высился посреди финансового смерча. Произ­водство выросло на 8 процентов. Инвестиции — на 12,5. Сумма иностранных вливаний составила 52,7 миллиарда долларов. Случилось страшное: в рейтинге доверия иностранных инвесторов США впервые уступили место КНР. Правда, и сегодня в Америку вкладывают больше денег. Однако процесс пошел. По данным исследования, проведенного ООН, “вскоре Китай станет крупнейшим получателем прямых иностранных инвестиций, обойдя по этому показателю США” (приведенные сведения заимствованы с интернет-сайта BBC Russian.com).

Америка утрачивает доверие союзников. Не только в политике (показательна ожесточенная свара США co “старой Европой”, как глава Пентагона Рамсфелд обозвал Францию и ФРГ), но и в экономике. Вот почему в Давосе на крупнейшем экономическом форуме года, по признанию СNN, “практически невозможно было услышать хоть одно доброе слово о Соединенных Штатах”. Цитируя американскую слезницу, корреспондент “НГ” присовокупил: “Опросы участников ВЭФ демонстрировали глобальное неверие в способность США быть мировым лидером” (“Независимая газета”. 29.01.2003).

Это посущественнее, чем отмена субботних танцулек. Давос — одна из кочевых ставок неуловимого мирового правительства. И если оно недовольно Штатами, последствия могут быть самыми серьезными...

Парадокс: “закрыть” Америку норовил горластый советский трибун Владимир Маяковский. Неужели это все-таки сделает тихий швейцарский профессор Клаус Шваб?

Разумеется, Америка и сегодня — крупнейшая экономика в мире. О чем не устают напоминать в Вашингтоне. “Даже при том, что сейчас мы переживаем тяжелые времена (откровенное признание! — А. К. ), мы — Америка!” — заявил Буш, выступая перед избранной аудиторией, которую он пригласил в Техас для обсуждения ситуации (здесь и далее ссылки на ВBC Russian. com).

Демократов, однако, на совещание не позвали. “Ограничивая эту встречу в основном одинаково думающими участниками, ...администрация защищает свою политику от серьезного анализа”, — язвительно заметил сенатор-демократ Джон Спрайт. Как видим, Америка не едина. А царство, “разделившееся в себе...”

Не оттого ли в патетической декларации министра финансов США О’Нила явственно прозвучали истерические нотки? Вот послушайте: “Я глубоко верю в потенциал самой могущественной экономики на земле (уже пережимает, и дальше — закономерный срыв. — А. К. ). Никогда еще не было такого периода в нашей истории, чтобы инвестиции в нашу экономику рано или поздно не принесли бы победу”. Что за оговорки — “никогда еще не было”, “рано или поздно”? Тот, кто действительно верит в победу, говорит по-иному.

И что же? — в конце года О’Нил ушел со своего поста, покинул капитанский мостик потрепанной американской экономики. Вместе с ним ретировался советник Буша по экономическим вопросам Лоуренс Линдсей. А еще раньше в отставку убыл Харви Питт — глава Федеральной комиссии по ценным бумагам.

Не напоминает ли эта комбинация бессмертную картину сдачи Киева в “Белой гвардии” Михаила Булгакова? “Полковника Щеткина уже с утра не было в штабе, и не было по той простой причине, что штаба этого более не существовало... А утром двое адъютантов полковника Щеткина бесследно исчезли. Через час после этого и сам Щеткин, порывшись зачем-то в ящике с бумагами и что-то порвав в клочья, вышел из заплеванной “Розы”, но уже не в серой шинели с погонами, а в штатском мохнатом пальто и в шляпе пирожком”.

Продолжу — уж больно хорош текст: “Взяв в квартале расстояния от “Розы” извозчика, штатский Щеткин уехал в Липки, прибыл в тесную, хорошо обстав­ленную квартиру с мебелью, позвонил, поцеловался с полной золотистой блондинкой и ушел с нею в затаенную спальню. Прошептав прямо в округлившиеся от ужаса глаза блондинки слова: — Все кончено! О, как я измучен... — полковник Щеткин удалился в альков и там уснул после чашки черного кофе, изготовленного руками золотистой блондинки”.

Если такова судьба всех высокопоставленных дезертиров (а у нашего поколения имеются основания подозревать, что так оно и есть), то завиден жребий Пола О’Нила….

Чего не скажешь о младшем Буше. Он остался на посту и вынужден обнаде­живать почтенную публику, отвлекая внимание от того, что творится за его спиной. Когда Dow jones скатился чересчур низко даже для этих страшных месяцев, президент провозгласил: “Я оптимист, я верю в светлое будущее”. Ба! да ведь и это — цитата, до боли знакомая...

Певец и историограф Америки Макс Лернер, на чей труд я часто ссылался в предыдущих главах, обмолвился: “Америка — как царь Мидас: все, к чему прикасается богатый народ, обращается в золото”   (Л е р н е р   М а к с.   Развитие цивилизации в Америке. Пер. с англ. М., 1992, т. 1). То ли автор запамятовал, чем кончается притча, то ли в американской школе и впрямь учат из рук вон плохо. Декларация вышла столь же выразительной, сколь и двусмысленной.

И вот теперь — в 2002-м — она актуализировалась. Золото Америки стремительно превращается в черепки. Беру свежее сообщение из Интернета: “AOL Time Warner объявил о самых крупных ( видите, опять! — А. К.) в истории США годовых убытках. За 2002 год крупнейший в мире медиа-гигант потерял почти 100 миллиардов долларов, в том числе — 44,9 миллиарда за последний квартал года”.

В июле исполнительный директор МВФ Херст Келлер дал “Файнэншл таймс” паническое интервью. Предупредил о возможности “апокалиптического сценария”, вероятность которого оценивал в 20 процентов. Среди возможных эксцессов — стремительное падение доллара, дефолт развивающихся стран, коллапс фондового рынка по обе стороны Атлантики.

Что знаем мы, русские читатели, об этих предупреждениях? Об уже разра­зившейся катастрофе, значение которой далеко превосходит трагедию 11 сен­тября? О кризисе нехотя заговорили в теленовостях, когда в московских обменниках курс евро на три рубля превысил курс доллара. А еще летом ведущие экономисты, надувая щеки, разъясняли: “Я не стал бы называть то, что произошло на американском фондовом рынке, обвалом” (С. Алексашенко); “…на движение взаимных курсов валют таких крупных стран, как Япония, США, Европа, Великобритания, никто уже давно внимания не обращает” (он же); “ Американская экономика на самом деле стабилизировалась, а движения индексов Dow jones и NАSDAQ ничего не значат” (Е. Ясин)1.

Как вам это нравится: падение индексов — ничего не значит, падение доллара — не обращайте внимания! Прямо no Пруткову: “Не верь глазам своим”. А я бы посоветовал правительству, да и отечественным магнатам, ориентирующимся на суждения таких “спецов”, как Евгений Ясин, не верить их откровенно недобро­совестным заявлениям. Гнали бы вы эту обслугу, господа! Эдак и обанкротиться недолго.

“Поздравляю вас, гражданин соврамши”, — можно было бы сказать не только о российских экспертах. Под занавес года британский еженедельник “Экономист” выступил, как обычно, с итоговой статьей. В названии звучал вызов: “ Год сюрпризов. Прошедший год, хотите верьте, хотите нет, был на удивление хорошим”. Автор-парадоксалист, перечислив все обрушившиеся на Запад невзгоды, с показным оптимизмом восклицал: но экономика-то растет! Выдавая за рост жалкие 1—1,5 процента. Японии вообще не удалось выбраться из спада. Правда, в США рост составил 2,5 процента. Однако то было неравномерное, “лихорадочное” развитие: всплеск активности в первом квартале (мы еще вернемся к анализу этого явления) и фактически стагнация в остальных. Тем не менее “Экономист” умилялся: “Обычно финансовые провалы влекут за собой и серьезный ущерб экономике. Громадный сюрприз: ничего такого не произошло!” (BBC Russian.com).

Под Новый год приятно тешить себя сюрпризами. Но специалисту полагалось бы знать: глобальная экономика — система инерционная. Условия падения заложены в 2002-м — колоссальное сокращение прямых инвестиций. Результат скажется в последующие годы.

Английский министр финансов оказался честнее соотечественников-журналистов. Выступая в парламенте с программной речью на исходе 2002-го, Гордон Браун заявил: “Мы находимся перед лицом первого за тридцать лет глобального экономического спада, который затронет все регионы” (там же).

В отличие от авторов британского еженедельника, я не экономист. И никогда бы не взялся за написание этой главы, если бы не столкнулся с вызывающей ложью и возмутительным замалчиванием острейших проблем, имеющих значение не только для западных биржевиков, но и для каждого из нас. Не забывайте: глобальный спад, который затронет все регионы!

Не дождавшись помощи от специалистов, я решил взяться за дело сам, опираясь на здравый смысл и данные, полученные в основном из Интернета (приведенные далее сведения и цифры, кроме специально оговоренных случаев, заимствованы с сайта BBC Russian.com). He обещаю читателям всеобъемлющего анализа, но готов предложить   х р о н и к у   с о б ы т и й.   Тем более, что она исполнена драматизма и порой достигает почти художественной выразительности.

2002-й начался чередой корпоративных скандалов. Накануне Нового года обанкротился Enron — энергетический гигант, занимавший седьмую строчку в списке крупнейших компаний Америки. Причина — подтасовки в финансовой отчетности, в частности, завышение прибыли.

Крах получил огласку в России. Однако мало кто обратил внимание на то, что вместе с фирмой обанкротилась идея либерализации и прива­тизации энергетического рынка. Между тем России, находящейся еще в начальной стадии процесса (план А. Чубайса по реформированию РАО ЕЭС), следовало бы знать, что ждет ее в финале.

Тем любопытнее статья в “Финансовых Известиях” (5.12.2002), где просле­жена история вопроса. “...Затевалось все в Британии. В 1990 году здесь началась либерализация рынка электроэнергетики, — информирует газета. — Реформа прошла несколько стадий. И через десять лет под угрозой оказалось существо­вание целого сектора — ядерной энергетики”.

Затем реформы запустили в Штатах. Газета почему-то умалчивает о первых результатах эксперимента, который проводили в образцово благополучной Калифорнии. А ведь даже у нас в прессе мелькали подробности: резкое повыше­ние цен на электроэнергию, веерные отключения, чрезвычайные меры по спасению ситуации, предпринятые губернатором штата.

Когда противники приватизации ведущей отрасли национальной экономики указывали на эти последствия, им отвечали: это рынок, он все расставит по местам.

И вот — расставил. Крах энергетического гиганта стал крупнейшим банкрот­ством в истории Соединенных Штатов. Однако многомиллиардными убытками значение происшедшего не исчерпывается. “Корпоративные скандалы, — пишут “Финансовые Известия”, — похоронили идеологию целой эпохи (выделено мною. — А. К. ), идеологию, исходившую из возможностей быстрого построения эффективного рынка “невидимых” товаров”. Газета сообщает, что правительство США уже не настаивает на универсальной модели приватизации, предлагая правительствам штатов определяться самим.

Под огонь критики попало так называемое “Вашингтонское соглашение” — выдвинутая в начале 90-х концепция либерализации энергорынков во всем мире. Ее автор Джон Вильямсон вынужден был фактически отречься от своего детища. В специальной статье он утверждал, что его не так поняли, что это журналисты превратили его “весьма условные пожелания” в экономическую повестку дня.

Подводя итоги, “Финансовые известия” признают: “В энергетике и теле­коммуникациях — самых пострадавших во всем мире отраслях экономики — в большой степени проявились недостатки нерегулируемого рынка”.

Весной, когда начало казаться, что Enron — перевернутая страница, выявились грандиозные мошенничества в бухгалтерии другой крупнейшей корпорации — WorldCom. Первоначально обнаружились приписки в 3,6 миллиарда долларов. Дальнейшее расследование удвоило эту сумму.

WorldCom владел второй по объему телекоммуникационной сетью в США. Он обслуживал 20 миллионов клиентов по всему миру и еще недавно стоил 175 мил­лиардов долларов. В течение нескольких месяцев гигант боролся за выживание, однако в середине лета и он признал себя банкротом.

Крах корпорации отразился на всей западной экономике. В число ее креди­торов входили около 60 банков со всего света, в том числе JP Morgan, Citigroup и Bank of America. Они понесли колоссальные убытки.

И тут как прорвало! В начале лета выяснилось, что фармацевтическая фирма Merck вписала в доход одного из своих подразделений 12,4 миллиарда долларов.… Журналисты тут же отметили: поставлен рекорд по завышению прибылей! Сразу же после этого обнаружилось, что производитель офисной техники Xerox в период с 1997 по 2001 год “вздул” прибыли более чем на 6 миллиардов долларов. Акции компании упали на 31 процент (а всего за два года Xerox потерял более 90 процентов капитализации).

В июле началось расследование против фирмы Qwest Communications, которую называли “любимчиком Уолл-стрита”. Обвинения в приписках были выдвинуты против крупнейшей медиагруппы AOL Time Warner. В период, когда под ударом оказались в основном корпорации “новой экономики” (прежде всего телекоммуникационные), группа считалась чуть ли не “идеальным образцом того, как стоит вести дела в современном мире”. В ее состав входил интернет-провайдер America Online (“новая экономика”) и медиаконцерн Time Warner, представитель экономики “старой”. Однако и это чудище о двух головах оказалось уязвимым. За два года группа потеряла около 70 процентов своей стоимости.

Список разоблачений можно без труда расширить: Kmart, Global Crossing, Johnson and Johnson и т. д. и т. п.

Причины, заставлявшие крупнейшие корпорации Соединенных Штатов прибегать к “творческой бухгалтерии”, не являются тайной. С о к р а щ е н и е  с п р о с а,  прежде всего на телекоммуникационную инфраструктуру (сейчас, к примеру, системы оптико-волоконной связи используются на 3,7 (!) процента). Б о р ь б а   з а   д е н ь г и   в к л а д ч и к о в:  убыточные компании показывали прибыль в отчетах, чтобы привлечь инвесторов и повысить котировки акций на фондовом рынке.  А л ч н о с т ь  т о п - м е н е д ж е р о в  — дутые цифры помогали руководителям получать высокие премиальные. Выявилось, что “бывший генеральный директор Xerox Пол Аллэйр и бывший финансовый директор Барри Ромерил вместе с целым рядом своих высокопоставленных коллег заработали десятки миллионов долларов в виде премиальных, а также путем продажи по искусственно завышенным ценам выделенных им в качестве премий акций”.

Баснословные премиальные боссов — особая, оказавшаяся чрезвычайно болезненной тема. Доход топ-менеджеров складывается из собственно зарплаты и дополнительных выплат. Они начисляются за получение высоких прибылей. За последние 20 лет выплаты высшему корпоративному звену выросли в 42 раза. Средний ежегодный доход президентов двухсот крупнейших американских компаний составил 11,7 миллиона долларов.

Припомним, что реальная заработная плата американцев за последние годы снизилась на 11 процентов   (Т у р о у   Л е с т е р.   Будущее капитализма. Пер. с англ. Новосибирск, 1999). Сегодня она в 400 (!) раз ниже доходов руко­водителей. Можно представить, какое напряжение накапливается в обществе! А с другой стороны, нетрудно догадаться, сколь велик соблазн для топ-менеджеров добиться премиальных  л ю б о й  ц е н о й  —  вплоть до фальси­фикации отчетности.

На пике разоблачений на интернет-сайте Би-би-си был организован форум “Сколько стоит менеджер?”. Любопытная деталь: запредельные доходы корпоративных боссов бросились защищать участники дискуссии из России и Украины: “Считать деньги в чужом кармане считаю признаком дурного тона”; “он заработал собственными мозгами”. И это писали   п о с л е   того, как выявился механизм приписок! Забавно, что пыл новоявленных рыночников охладил канадский участник форума: “Заглядывать в чужой карман можно и нужно. То, что делать это неприлично, — предрассудок. Для русских это сравнительно новая добро­детель, отдающая каким-то типичным для новообращенных в капита­листическую веру ханжеством”.

А между тем прозвучали новые разоблачения.

Оказалось, что приписки — далеко не самое предосудительное деяние американских бизнесменов. Вскрылись случаи откровенного грабежа инвесторов. Когда фирма Adelphia — шестой по величине оператор кабельного телевидения в США — подала прошение о признании ее банкротом, обнаружилось, что ее руководители позаимствовали из кассы в виде кредитов 2,3 миллиарда (!) дол­ларов. Причем не все займы были отражены в документах.

Скандалы перекинулись и на аудиторские фирмы. Встал вопрос о том, можно ли доверять их сведениям о финансовом положении клиентов. Судя по бумагам аудиторской фирмы Andersen, корпорация Enron преуспевала. Тогда как на самом деле она погрязла в долгах и приближалась к банкротству. Andersen — один из лидеров мирового аудиторского бизнеса — был оштрафован на полмиллиона долларов за то, что “чинил препятствия правосудию, а его сотрудники пытались скрыть ключевые улики по делу компании Enron”. Доверие к фирме было подорвано, и она обанкротилась вслед за своим клиентом.

Другой аудиторский гигант PwC был оштрафован на 5 миллионов долларов “за неправильный аудит и за нарушения стандартов независимости”. Обвинения были выдвинуты после проверки отчетности ряда компаний, в том числе известного производителя косметики Avon.

В грязи корпоративных скандалов замаралась вся деловая элита Америки. Фальсификация бухгалтерской отчетности происходила не без участия крупней­ших банков. Для привлечения возможно большего числа инвесторов они публи­ковали аналитические исследования, в которых давалась неверная (“слишком положительная”) информация о представленных на рынке фирмах.

В результате расследования деятельности крупнейших компаний финансовой индустрии комиссия по ценным бумагам штата Нью-Йорк наложила на них штраф в астрономическую сумму 1,4 миллиарда долларов. Среди проштрафившихся — столпы еврейского банковского капитала — Goldman Sаchs Group, Sаlomon Smith Barney, Merrill Lynch (Lenta. Ru).

Выяснилось, что “одним из главных фальсификаторов реального состояния компаний стал Джек Грубман, аналитик по телекоммуникациям компании Sаlomon Smith Barney. Он хорошо знал топ-руководство компаний и даже участвовал в выработке стратегии действий на рынке. При этом Грубман до последнего момента убеждал инвесторов в надежности вложений средств в акции своих визави” (“Независимая газета”. 30.07.2002).

В середине лета отреагировать на ситуацию вынужден был президент. Буш медлил полгода — республиканцы не одобряют вмешательства государства в экономику. Однако в конце концов молчание стало неприличным. Поторопиться с принятием решительных мер призвал даже такой отчаянный рыночник, как Джордж Сорос. “Когда рынки падают, все слабости выходят на первый план, и с ними надо разбираться, — заявил знаменитый финансист. — Рынки не стремятся к равновесию, они склонны к крайностям, и в определенный момент вмешательство необходимо для того, чтобы эти крайности не вышли за допустимые рамки”.

В начале июля Буш выступил с речью перед элитой американского бизнеса. “Почти каждая неделя приносит нам новости о новых финансовых скандалах. Мы слышим, как многие лидеры бизнеса превышают свои полномочия и подрывают доверие населения. Многие из них мешали отправлению правосудия и подде­лывали финансовую документацию”.

Буш сообщил, что создал специальное отделение министерства юстиции, которое займется расследованием экономических преступлений. Он предложил увеличить срок наказания за финансовое мошенничество с 5 до 10 лет.

Не прошло и недели, как сенат одобрил законопроект об ответственности бизнес­менов за нарушение финансовой отчетности. Наказание ужесточили радикаль­нее, чем предложил Буш, — до 20 лет. Аудиторским фирмам запретили проверять компании, платными консультантами которых они являются. Для надзора за аудиторами решено было создать специальный орган, наделенный правом присылать повестки и заставлять ответчиков давать показания под присягой.

Подписывая новый закон, Буш громыхал: “Если вы возглавляете корпорацию и думаете, что можете мухлевать с отчетностью, дабы лучше выглядеть, мы вас разыщем, мы вас арестуем и мы призовем вас к ответу!”.

Кое-кого и впрямь арестовали. Не первых лиц, но все равно — миллионеров. Вот несколько сообщений, передающих атмосферу горячих летних дней. “В четверг по обвинению в мошенничестве были арестованы два ведущих сотрудника обанкротившейся американской телекоммуникационной компании WorldCom. С бывшим финансовым директором Скоттом Салливаном и бывшим ревизором Дэвидом Майерсом ФБР обошлось по-божески. Если к другим проштрафившимся бизнесменам, ставшим героями нынешних финансовых скандалов, группы захвата пришли домой в 6 часов утра — обычное в США время арестов, то Салливану и Майерсу позволили переночевать в роскошном отеле Elysee на Мэдисон-авеню и самим сдать себя в руки властей”. “Финансовый директор компании Enron Эндрю Фастоу сдался ФБР... Фастоу был арестован и в наручниках препровожден в зал суда, где федеральные прокуроры предъявили ему обвинения”.

Заместитель генерального прокурора Ларри Томпсон произнес по этому случаю фразу, почти дословно повторяющую монолог Жеглова из незабвенного советского сериала: “Преступники должны сидеть в тюрьме, а их деньги должны быть изъяты”.

Соседи Фастоу по фешенебельному кварталу Хьюстона недоумевали: “При­мер­ный семьянин, любил своих детей и регулярно посещал синагогу”. Впрочем, вскоре они убедились, что соседом он был опасным — его дом стоимостью 4 миллиона долларов сгорел. Полиция расследует дело о поджоге (“Финансовые Известия”. 5.12.2002).

Я однажды писал о том, как “бесстрастные” китайцы расправились с создате­лями местных финансовых пирамид. Оказывается, и помешанные на законности американцы в иных случаях предпочитают брать дело правосудия в собственные руки. Только в России создателя МММ С. Мавроди обманутые вкладчики выбрали в Госдуму и превратили в национального героя….

Не обошлось и без настоящих трагедий. В январе покончил с собой вице-президент корпорации Enron Клиффорд Бакстер. В июне застрелился казначей энергетической компании El Paso.

И как всегда, с трагическим соседствовало комическое. В ходе расследо­вания прегрешений аудиткомпании Andersen федеральный судья Мелинда Хэрмон распорядилась приобщить к делу песню, написанную бухгалтером Джеймсом Хекером. В ней шла речь о том, как хорошо оплачиваются те, кто работает с фирмой Enron. Подозрение вызвал разухабистый припев: “Когда придут судебные иски, несите свои алиби”. Прокурор заявил: песня является убедительным свидетельством того, что аудиторы уже в середине 90-х знали — Еnron занимается бухгалтерским мошенничеством.

Санация корпоративного сектора не вернула доверия инвесторов. Опросы показывают: подавляющее большинство американцев (67 процентов) считает, что многие компании фальсифицируют данные бухгалтерских отчетов.

He смогли переломить ситуацию и грозные заявления президента США. Более того, выяснилось, что в прошлом Буш и сам занимался далеко не безупречными финансовыми операциями. В 1990 году, будучи членом совета директоров Harken Energy Corporation, он выгодно продал акции компании накануне их обесцени­вания. Воспользовавшись служебным положением, будущий президент положил в карман миллион долларов.

Буш оправдывался: во всем виновата нерасторопность клерков федеральной комиссии по ценным бумагам. Затем версия изменилась — опростоволосились юристы самой компании. Как бы то ни было, влиятельнейшая “Нью-Йорк таймс” не преминула провести параллели между давней аферой и нынешними корпора­тивными скандалами.

Еще хуже дела у вице-президента Дика Чейни. Органы финансового контроля США расследуют деятельность компании Halliburton. Следствие интересуют отчеты о сделках, заключенных в 1998 году, когда Чейни занимал в ней пост председателя совета  директоров.

10 июля прошлого года консервативная организация Judicial Watch, которую ее сторонники именуют “народным министерством юстиции”, возбудила иск против Halliburton, Чейни и других руководителей фирмы. В нем утверждается, что в 1998 году бухгалтерам корпорации было приказано подсчитывать доходы по-новому, а именно: включать в них плату за крупные строительные проекты еще до того, как заказчики согласились ее внести. Зачисляя в доход еще не полученные и даже не обещанные деньги, бухгалтерия искусственно увели­чивала финансовые поступления. Благодаря этому трюку прибыли Halliburton выглядели более значительными, чем были на самом деле, а ее акции росли в цене.

В пресс-релизе Judicial Watch говорилось, что создается впечатление, будто Буш торопится предложить свод новых правил и ограничений для бизнеса в основном с целью отвлечь внимание от своих с Чейни прегрешений.

В начале августа, выступая перед бизнесменами в Клубе Содружества (Сан-Франциско), Чейни пережил неприятные минуты. Когда он заявил: “Мошенни­чество и воровство не являются нормой корпоративной Америки. Но когда они происходят, виновные должны привлекаться к ответственности”, — из зала раздались крики: “Чейни — корпоративный жулик”.

Пока вкладчики — рядовые (а их в Америке 80 миллионов) и покрупнее — оторопело хлопали глазами: да что же это такое происходит, кому еще можно доверять? — начался обвал фондового рынка. Сообщения с биржевых площадок напоминали сводки с поля боя.

10 июля — на следующий день после того, как Буш метал громы и молнии в Вашингтоне, обещая очистить американскую экономику от скверны мошенничеств, индекс Dow jones “похудел” на 3 процента, опустившись за психологически значимую планку в 9000 пунктов. Так низко он падал после взрывов 11 сентября. Долгожданная речь Буша не впечатлила биржевиков...

Непосредственным поводом для снижения котировок стало сообщение о начале уголовного расследования против четвертой по значению телекоммуни­кационной компании Qwest. Негативное воздействие оказала и новость об иске против Д. Чейни.

Следующая неделя началась обвалом. В понедельник Dow jones упал на 400 пунктов. “Антигероем” на этот раз стал фармацевтический гигант Glaxa­SmithKline, акции которого упали на 7,2 процента. Впрочем, аналитики утверждали, что плохие новости сами по себе уже не оказывают значительного влияния на рынок. Решающим фактором становится паника!

Все ждали, что скажет глава Федерального резерва Алан Гринспэн. Он выступил в сенате 16 июля. “Фундамент для возвращения к продолжительному росту экономики заложен”, — обнадежил финансовый гуру, но не привел убедительных доказательств. Гринспэн выразил надежду на то, что “в ближайшее время мы вряд ли станем свидетелями недобросовестного поведения руководства компаний”.

То была очевидная ложь во спасение — в августе американским корпорациям предстояло пройти чистилище финансовых проверок. Можно было не сомневаться, что они выявят множество новых прегрешений.

Между тем трейдеров беспокоили слухи о том, что большинство крупнейших банков в результате корпоративных банкротств и обвала акций оказались с огромными долгами на руках. Призрак японской рецессии, когда на фоне падения рынка банковская система осталась с многомиллиардными “плохими долгами”, витал в операционном зале Нью-Йоркской биржи.

Кроме того, стало известно о падении объемов торговли. Видя, как “худеют” их счета, люди уменьшали траты и переставали покупать.

И все-таки оставалась надежда, что если не Гринспэн, то само время излечит рынок ценных бумаг. Законы биржевой игры предполагают чередование победителей: “медведей”, валящих курс, рано или поздно должны одолеть “быки”, играющие на повышение. В конце июля после двух недель катастрофического спада инвесторы ожидали повышения котировок. Вместо этого Dow jones завис на отметке 8 000 пунктов (вспомним, что еще полмесяца назад 9 000 считались критической планкой). На этот раз катализатором падения стало известие о расследовании деятельности фармацевтической корпорации Johnson and Jоhnson, а также заявление производителя компьютеров Sun о сокращении продаж.

“А времена, судя по всему, действительно плохие, — отмечали аналитики. — Ведущие рынки мира с середины мая потеряли от 13 до 20 процентов капитализации, и многие уверены, что падение продолжится”.

Пессимисты оказались правы. Следующая неделя началась с катастрофы. 22 июля Dow jones пробил уровень 8 000 пунктов и рухнул на отметку 7 784. Таким образом, он вернулся к показателям 1998 года. “...Все, что было накоплено в конце девяностых, в период бурного развития техноло­гического сектора, оказалось уничтожено современными рыночными реалиями” , — горестно подытожили заокеанские экономисты.

Очередное падение было связано с обвинениями, выдвинутыми против крупнейших банков Citigroup и Morgan Chase в том, что они способствовали сокрытию убытков компании Enron. Акции Citigroup упали на 16 процентов, Morgan Chase на 18, Merrill Lynch потерял 17 процентов.

В ожидании первой августовской недели аналитики задавались вопросом: “Где у оврага дно?” Внимание переключилось на общее состояние американской экономики. Квартальные отчеты компаний сплошь и рядом показывали снижение прибылей, а то и катастрофические потери.

Американский телекоммуникационный гигант АТ&Т объявил о сокращении активов на 13,1 миллиарда долларов. Финансовая корпорация Morgan Stanley — вторая в мире по совокупной стоимости ценных бумаг — предупредила о значи­тельном снижении прибылей. Для индустрии информационных технологий год оказался самым худшим за последние 20 лет. Для авиаперевозчиков 2002-й и вовсе стал роковым (после 11 сентября американцы боятся летать). В августе объявила себя банкротом одна из крупнейших авиакомпаний — US Airways. Ее основной конкурент United Airlines протянула на четыре месяца дольше.

В июле объявили о снижении прибылей автомобильные компании — Ford и General Motors. Рынок отреагировал обвалом их акций. Осенью пришло невероятное сообщение: упали доходы крупнейших нефтяных корпораций Exxon Mobil и Chevron Texaco — и это при растущей день ото дня цене на нефть! Кажу­щийся парадокс объясняется двумя причинами. Рост цен на нефть-сырец не позволяет компаниям получать значительную прибыль за переработку — беско­нечно поднимать цены они не могут. Вторая причина — падение потребления топлива, обусловленное экономическим спадом.

На фоне таких известий сообщения с фондовых рынков звучали все более пессимистично. Вот заголовок информации Би-би-си от 6 октября: “Рынки недели: плохо и еще хуже”. Материал открывался отчаянной констатацией: “Когда кажется, что хуже не бывает, начинается самое плохое. Индексы ведущих мировых бирж на минувшей неделе упали до новых, невиданных за многие годы (выделено мною. — А. К. ) показателей”.

В подтверждение приведены конкретные цифры: “Индекс Dow jones упал до самого низкого уровня с ноября 1997 года — до 7 528 пунктов. Nasdaq, отражающий положение в “хай-тек” секторе, снизился до 1 139 пунктов — самый низкий показатель за шесть лет”.

На этот раз непосредственными виновниками падения стали авиастрои­тельная корпорация Boeing, объявившая о снижении прибылей, табачная компания Philip Morris, задавленная исками заболевших курильщиков, и владелец сети супермаркетов JC Penny, потерявший за неделю 12 процентов стоимости: амери­канцы все меньше настроены покупать.

И все же Dow jones пытался подняться. Он вел себя, как тяжелораненый — отчаянно тянулся вверх, цеплялся за жизнь, за власть, за богатство.

Слушайте, слушайте, нью-йоркские биржевики! Только русский писатель способен почувствовать боль виртуального исполина! Вы толкаетесь в алчной толпе, исступленно жестикулируете, призывая покупать или продавать. У вас нет ни времени, ни сил взглянуть на происходящее со стороны. Понять, что кризис до боли напоминает  ч е л о в е ч е с к у ю  трагедию.

Вот биржи встрепенулись. 24 июля котировки рванулись вверх, поставив пятнадцатилетний рекорд роста. Министр финансов О’Нил воспользовался ситуацией и выступил с оптимистическими прогнозами. Недели не прошло — началось новое падение.

15 октября информагентства выдали сообщение: “Индексы растут как на дрожжах”. Dow jones взобрался выше 8 000 пунктов. К середине дня он достиг отметки 8 154. “Все просто прекрасно, — умилялся один из брокеров. — Оздоровление налицо. Рынок ищет хорошие новости — и находит их. А на плохие известия трейдеры, кажется, просто не обращают внимания”.

Однако уже на следующий день показатели поползли вниз. “Плохие известия” все-таки заставили себя услышать...

Выразительный заголовок в интернетовской “Газете. Ru” от 26 октября подводил итог воспаленным надеждам и горьким разочарованиям американской биржи: “Аналитикам Wall Street уже никто не верит”.

В середине лета экономика США начала испытывать инвестиционный голод. О’Нил уверял: не бывает случая, чтобы инвестиции рано или поздно не “завели” производство. А в это время денежный поток, насыщающий Америку богатством и мощью, иссякал. Точные данные известны, разумеется, только инсайдерам, однако можно смело предположить, что фантастическое сокращение прямых иностранных инвестиций — н а  д в е  т р е т и! — серьезно затронуло крупнейший в мире инвестиционный рынок.

Напуганные скандалами, разочарованные низкими прибылями вкладчики перестали покупать акции. Эксперты заговорили об “и н в е с т и ц и о н н ы х  к а н и к у л а х”, выражая опасение, что, если они затянутся, компании не смогут собрать деньги, необходимые для развития и даже просто для выживания. Нашлись и такие, кто счел выражение “каникулы” легкомысленным эвфемизмом. Суровые реалисты прямо заговорили о “бегстве капитала”.

Беда не приходит одна. Шумная кампания в американской прессе с требова­нием заморозить саудовские счета в качестве компенсации за 11 сентября (большинство угонщиков самолетов — граждане Саудовской Аравии) заставила власти королевства вывести из Америки примерно 200 миллиардов долларов.

В те же дни министерство финансов опубликовало уточненные данные по платежному балансу Соединенных Штатов за последние семь лет. Обнаружилось, что суммарное сальдо внешнеторговых операций и притока капитала извне было завышено на 350 миллиардов долларов и на деле составляет не плюс 250 мил­лиар­дов, а минус 100 миллиардов! (“Завтра”, № 4, 2003).

Падающий фондовый рынок потянул за собой доллар. Утратив интерес к ценным бумагам Уолл-стрита, инвесторы автоматически отказались от доллара. В свою очередь обесценившийся доллар отталкивал вкладчиков от американского рынка.

Положение оказалось настолько плачевным, что 28 июня три крупнейших банка мира — Центральный банк Японии, Европейский Центробанк и Федеральная резервная система провели совместную валютную интервенцию для спасения доллара. Это позволило несколько поднять его курс, однако слабость амери­канской валюты сейчас такова, что даже эта беспрецедентная акция не имела большого воздействия.

“Что будет с долларом?” — этот вопрос не устают повторять эконо­мисты. Вновь заговорили о том, что доллар переоценен. Что рыночная стоимость амери­кан­ской валюты уже несколько лет поддер­живается не столько макроэконо­мическими и торговыми показателями США, сколько высокой доходностью (в недавнем прошлом) акций американских компаний, на приобретение которых требуются доллары.

Выяснилось и то, что за чужие грехи придется расплачиваться и нам, русским. Долларизированная экономика России серьезно пострадает от падения амери­канской валюты.

И все же не могу сдержать мстительного удовлетворения. Как должны были засуетиться, забегать, запаниковать отечественные нувориши! Доллар для них не просто платежное средство, не только пропуск в “хорошее общество”, куда они ввалились, пугая завсегдатаев вульгарностью манер и примитивностью мышления. “Бакс” стал основой их мировоззрения, языческим божком с мертвенно-зеленоватым ликом Франклина.

И вот — кумир зашатался. Рушится вестернизированный, основанный на валютном благополучии мир. Как жить дальше? Чем восполнить зияющий провал тем, кто отрекся от   с в о е г о   — Отечества, народа, экономики, наконец. Ведь не в нее же вкладывали выжатые преимущественно из российских недр баксы эти господа. Они гонят их через офшоры, через западные банки в ту же Америку...

А впрочем, новорусские богатеи настолько тупы, что они, похоже, до сих пор не осознали, какая беда грозит их благополучию. По сообщению авторитетного аналитического агентства STRATFOR, российские нефтяные магнаты в начале января 2003-го, когда падение доллара стало очевидным для последнего чистильщика ботинок, старались продать большую часть акций своих компаний западным корпорациям (см. электронный журнал “Полярная звезда”). Так они пытались застраховаться от последствий войны с Ираком, в частности, от прогнозируемого падения цен на нефть. Им не приходит в голову, что нефть, как бы ни колебались цены, — стратегический ресурс.   В е ч н а я   ц е н н о с т ь   — не зря ее именуют “черным золотом”. А доллары, которые они получат за свои (а точнее, наши, русские!) природные богатства, — это   б у м а ж к и,   уже сегодня подешевевшие на 20—25 процентов.

Немногим умнее и “родное” правительство. Летом, когда доллар покатился вниз, министр финансов РФ Алексей Кудрин отверг предложение перевести хотя бы часть валютных резервов Центробанка из долларов в евро. До самого конца 2002-го года ЦБ скупал доллары на внутреннем рынке. И лишь в начале 2003-го на максимуме стоимости евро наши финансовые стратеги начали диверсификацию, покупая за дешевые доллары дорогую европейскую валюту (Утро.Рy). Гениальная комбинация!

“...Реформирование России выполнялось по американским заказам на американские деньги. И было бы странно, если бы люди, которые более 10 лет исполняли штатовский заказ, стали переходить с доллара на евро. Постсоветская элита находится на содержании США”, — утверждает глава экспертной фирмы “Неокон” Михаил Хазин (“Округа”. 1.02.2003).

Трудно не согласиться. Тем понятнее желание Алексея Кудрина подыграть Америке. Это на Российскую армию Минфин деньги жалеет (я уже писал об отработанном трюке: ведомство Кудрина переводит военным деньги в последнем квартале года, так что Минобороны не успевает их освоить, и средства уходят на депозит). Америка — дело другое.

Но как понять самоубийственную привязку к доллару крупных   ч а с т н ы х   капиталов? В данном случае теряют не государственное — кровное. Неужели настолько сильно холопское желание угодить заокеанскому хозяину?..

...От наших баранов вернемся к американским. Финансовые неурядицы понизили популярность Буша. Летом всего половина американцев считала, что президент удачно действует в экономической области. А еще весной 2002-го у него было на 12 процентов сторонников больше.

“Все вокруг — против доллара, — плакался главный экономист банка Standard Chartered. — От экономических проблем США до растущего торгового дефицита, от корпоративных скандалов до ухода средств инвесторов с рынка США. И никакого просвета не видно”.

Но даже наиболее пессимистично настроенные эксперты летом прошлого года считали, что курс евро по отношению к доллару в начале 2003-го составит $1,04. И это при самом неблагоприятном развитии событий. На деле в январе за евро давали 1,09 доллара, еще на пять центов больше.

“Американская валюта продолжила свой незримый полет к немыслимым минимумам против всех основных валют”, — с нехарактерным для финансистов мрачным мистицизмом отмечают аналитики Lorenzo Management International.

Если доллар и биржевые индексы падают, то безработица и дефициты (бюджетный и торговый) растут. О дефицитах мы еще поговорим, но очевидно, что они и безработица — явления взаимосвязанные. Америка — когда-то кузница мира — разучилась производить товары. Гигантский ВВП Соединенных Штатов лишь на   о д н у   ш е с т у ю   формируется за счет промышленного производства.  Д в е  т р е т и  — это услуги.

Америка покупает больше, чем производит, восполняя разницу иностранными товарами. Знакомые, возвращающиеся из Штатов, привозят в основном китайские изделия. Причем не только одежду и сувениры, но и бытовую технику, электронику. Можно, разумеется, сделать поправку на невысокую покупательную способность простых россиян. Однако недавно в США случился конфуз, который наблюдатели расценили как зримое подтверждение того, что зарубежные, и прежде всего китайские, товары вытесняют с американского рынка местные.

В январе 2003 года Буш выступил с очередной речью о возрождении американской экономики. Для наглядности на подиуме установили множество ящиков с надписями “Сделано в США”. Однако внимательные зрители разглядели, что эти надписи были нанесены поверх первоначальных “Сделано в Китае” (“Сегодня”. HTB. 23.01.2003).

Весной 2002-го уровень безработицы подскочил до 6 процентов — самый высокий с 1994 года. Слегка колеблясь, он продержался на этой отметке до начала 2003-го. Причем в промышленности число рабочих мест снижалось два года подряд. В итоге по числу рабочих мест промышленный сектор оказался на уровне... 1961 года.

Стимулируя экономическую активность, Федеральная резервная система прибегла к испытанному приему — снижению учетных ставок. Дешевые кредиты должны были побудить компании больше инвестировать, а рядовых американцев больше покупать.

Однако на этот раз отлаженный механизм не дал ожидаемого результата. За два года ФРС вынуждена была снижать учетную ставку 12 (!) раз. Сегодня она составляет 1,25 процента — самый низкий уровень стоимости кредитов за 41 (!!) год. Дальше снижать некуда. Остается просто печатать доллары и совать их за пазуху американцам.

Завидная халява? Не скажите. Учетная ставка, приближающаяся к 1 проценту, означает, что и деньги, лежащие в банке, прирастают на 1 процент. Между тем ставка по ипотечному кредиту и кредитным карточкам раза в три выше. Математика несложная — если так будет продолжаться, то рано или поздно, чтобы распла­титься со старыми долгами, придется распродавать имущество. Только вот из-за падающих цен стоить оно будет гораздо меньше, чем тогда, когда его при­обретали…...

К осени 2002 года стало ясно: беды, обрушившиеся на американскую экономику, — явление не единичное и тем более не случайное. Это порождение присущих ей дисбалансов, перекосов и диспропорций. Наиболее проницательные экономисты заговорили об этом два-три года назад, когда кризис только начинался. Показательна статья видного отечественного эксперта Андрея Кобякова в журнале “Русский предприниматель” (ноябрь, 2001). В то время ее название — “Крах фондового рынка США” — звучало как взрыв бомбы. Недавно А. Кобяков повторил свои тезисы, проиллюстрировав их показателями последних двух лет (“Завтра”, № 4, 2003).

Возьмем эти публикации за основу. Эксперт обращает внимание на пере­оце­ненность сектора “высоких технологий”, ставшую особенно очевидной в 2002 году, когда “новая экономика” обвалила рынок. “Ситуация здесь приобрела анекдо­тический, если не сказать бредовый, характер, — утверждает А. Кобяков. — По рынку NASDAQ капитализация превышала чистую прибыль более чем в 200 раз, а для отдельных компаний, например для интернет-компании Yahoo!, данный показатель составлял 1200 и более раз”. Экономист поясняет: вложения инвес­тора, пожелавшего бы купить Yahoo! по рыночной цене, могли окупиться лишь через 1200 лет!

Рынок полностью оторвался от реальности. С 1992 по 1999 год стои­мость одной акции интернет-провайдера America Online выросла в 925 раз. В результате, несмотря на мизерный размер своих балансовых активов, по капитализированной стоимости AOL пре­восходила весь российский рынок! Разумеется, такие диспропорции неминуемо должны были вызвать крах. Данные Кобякова относятся к 2000—2001 году, в 2002-м, как мы помним, непомерно раздувшийся пузырь лопнул, потянув на дно и объединившуюся с AOL компанию Time Warner.

Говоря о “перегретости” американского рынка, Кобяков описывает механизм его финансовой накачки. “Выход из кризиса конца 80-х, — отмечает экономист, — был организован путем резкого роста государственных расходов. В частности, ключевым элементом “рейганомики” стала эскалация гонки вооружений и наращивание государственных оборонных заказов, благодаря чему удалось в довольно короткие сроки смягчить проблему безработицы”. За этот успех США пришлось расплатиться увеличением бюджетного дефицита и ростом госдолга, превысившего в начале 90-х 5 триллионов долларов.

Экономический бум 90-х был организован другим способом. Ставку сделали не на госрасходы, а на стимулирование частного сектора. Дешевые кредиты должны были подстегнуть его активность. Но и здесь имелась оборотная сторона — лавинообразный рост частной задолженности. К 2000 году частные долги состав­ляли 15 триллионов долларов. А совокупный долг Америки к 2003 году вырос до астрономической суммы 33 триллиона. Это три годовых ВВП США .

Львиная доля кредитных денег шла на фондовый рынок... “Дешевый кредит привел к невиданному расцвету массовых спекуляций, — свидетельствует А. Кобяков. — Дешевизна кредитов для многих породила соблазн взять займ у банка или брокера, скажем, под 8 процентов годовых, и вложить эти средства на рынок акций, в среднем приносивший в год 20—30 про­­центов” .

Уверовавшие, что халява будет вечной, американцы утратили присущую им бережливость. Они стали тратить больше, чем зарабатывали. Норма сбережений уже к 2000 году достигла отрицательных значений (минус 1,2%). “Это аномальная ситуация, — утверждает экономист. — Для развития произ­водства необходимы инвестиции. Если их нет, то разница должна покры­ваться за счет притока капитала извне”.

Пока американский фондовый рынок был надежным и высокодоходным, иностранный капитал охотно шел на него. Примерно четыре пятых мировых инвестиций направлялись в экономику США.

Америка поглощала огромное количество иностранных товаров. Результатом чего стало катастрофическое наращивание внешнеторгового дефицита, превысив­шего четыре процента ВВП. До поры до времени иностранные инвестиции позволяли удерживать положительное суммарное сальдо внешнеторговых операций и притока капитала. Однако как только ситуация на фондовом рынке ухудшилась, а доллар подешевел, сальдо стало отрицательным.

Заканчивая анализ хворей американской экономики и предрекая дальнейшее углубление кризиса, Кобяков отмечает: “Долговая сущность американской экономики при этом осталась неизменной, а экономическое благополучие США в этом свете обретает виртуальный характер”.

Ну а теперь отвлечемся от конспекта и попробуем порассуждать самостоя­тельно. Возьмем за отправную точку финальную фразу А. Кобякова. Мне представляется глубоко значимым то, что серьезный экономический анализ он завершает по сути моральной сентенцией, едва ли не инвективой. Видимо, как чуткий исследователь он ощутил: у проблемы есть не только финансовое, но и   ч е л о в е ч е с к о е   измерение.

Воспользовавшись работами А. Кобякова как путеводителем по американской экономике, я хотел бы пройти тот же путь. На этот раз останавливаясь на том, что привлекает внимание не ученого, а писателя.

С этой точки зрения “новая экономика” не просто “переоценена”, как утверждает Кобяков, а сочинена, измышлена. В сущности, это   г и п е р т р о ф и- р о в а н н а я   о т р а с л ь   “старой”, точнее, единственной   р е а л ь н о й   экономики. Раздутая с помощью грандиозной PR-кампании именно для привлечения колоссальных средств, которые при других условиях могли в нее не пойти.

Вспомним шум, поднятый в мировых СМИ, — отголоски проникали и на страницы российской прессы. Все эти статьи о Силиконовой долине, о “новых горизонтах” — не экономики только — человечества! Организаторы кампании играли на трех коренных качествах западного человека: гордыне, алчности и футуристических ожиданиях (оборотной стороне прагматичного и жестокого прогресса). Мысль о личном вкладе в становление “новой эры” подстегивала само­любие. Алчность толкала на рискованные операции. Футуристический опти­мизм обнадеживал: нет ничего невозможного.

Рациональные мотивации отступали на второй план: покупали не только акции — делили контроль над будущим. Поэтому и делали вложения, которые могли окупиться только через тысячу лет! Точно так же тщеславные эксцентрики покупают участки на Луне и целые звезды. Какая уж тут окупаемость...

Разумеется, инвестиции можно было привлечь и просто в новую отрасль с перспективным рынком. Но масштаб! Масштаб вливаний был бы не тот. Вот почему измыслили “новую экономику”.

Не знаю, существует ли соответствующий термин в Америке, но российская бизнес-элита говорит в таких случаях: кинули лохов...

А теперь зададимся вопросом — можно ли считать здоровой экономику страны, где виртуальный сектор превалирует над реальным?

Еще более призрачно благополучие, построенное на биржевой игре. Спекуляция здесь не бранное слово, а рабочий термин. Это в России вкладчикам предлагали “кусочек Олби”, прельщая еще не овладевших рыночным мышлением россиян возможностью поучаствовать в дележе активов (а главное — прибылей!) известной фирмы. То же, разумеется, надувательство. Однако нам по крайней мере давали хоть на мгновение “пощупать” нечто вещественное.

Не то на Западе. Там акции не “выбрасывают” на рынок, как у нас, их   г о т о- в я т   к выходу. За дело принимается орава специалистов — биржевые операторы, инвестиционные банки, рейтинговые агентства, консалтинговые фирмы, аудиторские компании, страховщики рисков.

Сплошь и рядом эта обслуга (в рядах которой преобладают люди той же породы, что Грубман — помните фамилию?) оказывается подлинным   х о з я и н о м   положения. Может вознести до небес, а может низвергнуть в бездну. К примеру, в 2000 году Холи Бейкер, прославившаяся как “знающий” рыночный аналитик, понизив рейтинг компании America Online, обрушила стоимость ее акций на 30 (!) процентов (Утро. Рy).

Наивный русский человек, еще не вникший в реалии рынка, может спросить: неужели столь стремительно упал спрос на услуги AOL? Или ухудшилось качество обслуживания? Или прекратила работу треть сотрудников? Ни то, ни другое, ни третье! Пошатнулся   и м и д ж.

Этот случай (равно как и множество подобных — одна только Холи Бейкер стала “гробовщиком” ряда фирм) показывает, что на биржах в сущности торгуют имиджем. Субстанцией, которая в отличие от ценных бумаг не только не имеет вещественного воплощения, но и не привязана (или привязана весьма условно) к каким бы то ни было вещественным показателям.

Может быть, я несколько утрирую. Быть может, экономисты вообще расценят мои рассуждения как дилетантизм. Тем ценнее для меня мнение одного из авторитетнейших представителей старой когорты промышленников. Кто-кто, а уж эти люди до тонкостей знают механизм реальной экономики. Сегодняшнее положение дел их решительно не устраивает. Бывший глава концерна Daimler-Benz Эдцард Ройтер высказался по поводу свистопляски на биржах: “Нынешняя эпоха, когда успех предприятия измеряется исключительно по тому, как котируются его акции на бирже, носит роковой характер” (“Итоги”. 15.10.2002).

На рынке существуют сотни переоцененных — и недооцененных фирм. По мнению экспертов, акции американских компаний и сегодня, после катастро­фического падения, переоценены по крайней мере на треть (BBC Russian com). С другой стороны, российские компании явно недооценены. Что и приводит к абсурдному положению, о котором мы уже упоминали: интернет-оператор America Online на пике своего рыночного взлета превосходила по капита­лизации весь российский рынок, включая такого гиганта, как Газпром, контро­лирующего треть мирового газа и снабжающего им не только Россию, но и пол-Европы.

Пожалуй, это наиболее наглядная иллюстрация   в и р т у а л ь н о г о   характера современного рынка. Да это же старый знакомый — симулякр! В и д и- м о с т ь богатства.   И л л ю з и я   финансовой мощи, благополучия.

И вновь мы сталкиваемся с пренеприятнейшей особенностью виртуального мира: он существует за счет подлинного . Вытягивает его жизненные силы. Поскольку в данном случае мы имеем дело с экономикой, объем “заимст­вований” можно подсчитать. Эксперты отмечают: “Экономике США необ­ходимо ежедневно привлекать порядка 1,4 миллиарда долларов иностранных инвестиций для компенсации пассивного сальдо тор­гового баланса. По итогам первых трех кварталов 2002 года дефицит по счету текущих операций составил 367,1 мил­лиарда долларов” (Утро. Ру).

Однако с углублением кризиса американской экономики в мире поумень­шилась готовность  д о б р о в о л ь н о  передавать свои товары, ресурсы, деньги в обмен на акции, ценность которых в одночасье может упасть на 30 и даже на 90 процентов. Каков же выход? Взять необходимое силой! Там, где не работают финансовые инструменты, выполнение задач возлагают на ракеты и пушки.

Здесь мы попадаем в перекрестье экономики и политики, в том числе военной. До поры до времени я не хотел затрагивать эту тему, чтобы не отвлекать читателя от ситуации на фондовом рынке. Хотя уже осенью 2002-го падение индексов определялось не столько корпоративными скандалами, сколько ожиданием войны с Ираком и ростом цен на нефть.

Наиболее основательный анализ сложного клубка финансовых, политических и военных проблем, на мой взгляд, дан в статье главы экспертной компании “Неокон” Михаила Хазина (“Завтра”, № 4, 2003). Она озаглавлена с необычной для экономического материала эмоциональностью: “Впереди — катастрофа. Экономические итоги и тенденции 2002 года”. Однако, ознакомившись с текстом, понимаешь: Хазин не преувеличивает.

Оценивая перспективы американской экономики, эксперт приходит к выводу: поддержание ее на плаву обычными методами стоит непомерно дорого. Относительный рост в начале 2002 года (тот самый, что дал основание журналу “Экономист” утверждать — год был удачным) обходился США в 50 миллиардов долларов в месяц. Средства просто закачивались из бюджета. Сегодня для предотвращения катастрофы требуется несравненно больше — 200 миллиардов. Таких денег в американской казне нет: “Масштаб структурного кризиса превысил возможности денежных властей США по контролю над экономическим спадом”.

Напомню, что в тот же период была до минимума снижена учетная ставка. То есть власти США использовали  о б а  инструмента форсированного выхода из кризиса, которые до этого применялись поочередно. Образно говоря, на газ жали сразу и с правой, и с левой. Однако на сей раз и это не обеспечило нужного результата.

Стало очевидным — необходимо искать новые пути выхода из кризиса. Рассматривались два варианта. Первый, представленный Полом О’Нилом и Ларри Линдсеем, в качестве панацеи предлагал изоляционизм и отказ от большого количества дорогостоящих проектов за пределами страны. Пришлось бы пожертвовать “сильным” долларом. Девальвация грозила погрузить в депрессию весь мир, однако США получали неплохой шанс первыми выйти из нее, используя свое технологическое и военное превосходство.

Этот план не устраивал ведущие инвестиционные банки Уолл-стрита, такие, как Merrill Lynch и Salomon Smith Barney, так как подрывал их контроль над мировыми финансами. Они предлагали сохранить “сильный” доллар, а необ­ходимые для этого средства получить за счет овладения природными ресурсами других стран. “В качестве основного источника, который мог бы компенсировать американские проблемы, были выбраны страны Персидского залива”, — констатирует Хазин. И поясняет: “Снижение нефтяных цен до уровня 12—14 дол­ларов за баррель привело бы к уменьшению издержек американской экономики и, тем самым, с учетом различных мультиплицирующих эффектов, к необходимому ее стимулированию в национальном и мировом масштабе”2.

Впрочем, все это — хотя бы в общих чертах — мы знали и без эксперта. А вот дальше начинается сумрачная область прогнозов, где без опытного проводника не обойтись. “...Сохранить “сильный” доллар все равно будет невозможно, — утверж­дает Хазин. — И поэтому планы “ястребов” в чистом виде обречены на неудачу”.

— Это почему же? — спросит читатель, убежденный: чего-чего, а ракет и прочих пиротехнических аргументов у правительства Соединенных Штатов достаточно.

Никто и не ставит под сомнение способность сверхдержавы стереть Ирак в порошок, да еще и пылью присыпать, возможно, ядерной. Закавыка в том, чтобы воспользоваться плодами победы, установив полный контроль над добычей и, что особенно важно, над   д о с т а в к о й   нефти.

Вот в этом-то Хазин и усматривает слабую сторону американского плана. Он обращает внимание на событие, произошедшее осенью прошлого года и вызвавшее легкую панику на биржах. У берегов Йемена был взорван французский супертанкер. Арабские радикалы продемонстрировали всему миру, как уязвима транспортировка нефти. Жизненно важная для Запада и прежде всего для США.

А ведь существуют еще и нефтепроводы, и нефтеперегонные заводы, и все это не в нейтральной среде, а в человеческом море Ближнего Востока, где барометр и без американской агрессии предсказывает бурю. “...Охрана каждого погонного метра всех нефтепроводов, конвоирование танкеров и защита от террористических актов собственной инфраструктуры нефтяной промышленности тяжким грузом лягут на себестоимость нефти”, — отмечает Хазин.

Следовательно, продолжает эксперт, доллар все-таки девальвируют. Что в свою очередь “вызовет резкое падение уровня жизни всего среднего класса — опоры американского общества. Стало быть, следует создать механизм контроля — прямой аналог ВЧК — ОГПУ — НКВД СССР (или, если хотите, РСХА — Гестапо). Поэтому в 2002 году четко обозначился путь американского общества к тоталитаризму”.

В предыдущих главах мы рассматривали   п о л и т и ч е с к и е   и   п с и х о- л о г и ч е с к и е   предпосылки превращения Америки в полицейское государство. Как видим,  э к о н о м и ч е с к и е  условия подталкивают ее в том же направлении.

Кстати, “механизм контроля” (в дополнение к ФБР и множеству подобных организаций) уже создан. У нас название нового охранного монстра переводят как “министерство внутренней безопасности”. На самом деле это “департамент охраны Родины”. Название вполне в духе Оруэлла3.

Экономический кризис Америки грозит обернуться внутриполити­ческим — крахом гражданского общества. И внешнеполитическим — войной на Ближнем Востоке, многочисленные, накладывающиеся друг на друга последствия которой трудно просчитать людям с интеллектом Рамсфелда или Буша. (Забавная подробность: в десятку самых интел­лектуально продвинутых американцев был включен главный стратег предыдущей войны с Ираком — генерал Норман Шварцкопф. Ну что же, нация, выбирающая  т а к и х   “мудрецов”, сама определяет свое будущее...)

...Картина глобального кризиса будет неполной, если не сказать — хотя бы вкратце — о положении в других странах “золотого миллиарда”. Финансовая ситуация в них не лучше американской.

Чтобы не повторяться, не стану приводить хронику падения фондовых рынков Старого Света и Японии. Поверьте на слово — все то же, что и в Соединенных Штатах. Обвал котировок до многолетних минимумов (японский индекс Nikkei скатился до уровня 1983 года, германский DAX потерял 68 процентов стоимости). Борьба за выживание корпоративных гигантов. Скандальные отставки, аресты, суды (в одной только Франции на скамье подсудимых оказались Джордж Сорос, управляющий Банком Франции Жан-Клод Тришо, бывший министр иностранных дел Ролан Дюма; экс-премьер Пьер Береговуа избежал преследования лишь потому, что покончил жизнь самоубийством). Мизерные темпы роста в Европе и отрицательный показатель в Японии. Фантастические долги (японские — 422 миллиарда долларов). Рекордная безработица (11,1 процента в ФРГ). И нарастающая волна забастовок: “Бастуют все” — заголовок статьи о ситуации во Фpaнции на исходе 2002 года (“Независимая газета”. 27.11.2002).

И все же, по мнению экспертов, положение в Европе лучше, чем в Америке. “...Там нет тех эксцессов, которые характерны для американской экономики, — утверждает А. Кобяков. — Европа имеет положительный баланс внешней торговли и может пережить ситуацию глобального макроэкономического кризиса с “опорой на собственные силы” (здесь и далее ссылки на газету “Завтра”, № 4, 2003).

Американцам, судя по всему, придется хуже. Экономист предупреждает: “Без резкого снижения уровня потребления, санации внешнего и внутреннего долга и связанных с этим социально-политических потрясений США не обойтись”.

Кобяков обращает внимание на важнейшее обстоятельство, которое обычно не замечают (стараются не замечать) эксперты: “черное десятилетие” Запада совпадает с бурным ростом азиатской экономики, прежде всего китайской. “А это означает неизбежную смену мирового лидера”.

Аналитик признает, что Соединенные Штаты могут еще не раз продемонст­рировать силу. И все-таки, по его словам, “мир уже через 10 лет будет, скорее всего, совершенно иным. Долларом не станут оклеивать стены, однако он уже не будет единственной мировой валютой, а нынешняя “свободная торговля” станет воспоминанием во всеобщей атмосфере протекционизма и государственного стимулирования экономики”.

Русским людям, в нынешнем унижении не только признавшим превосходство Соединенных Штатов, но и безмерно преувеличивающим его, может показаться, что Кобяков выдает желаемое за действительное. Отсылаю сомневающихся к докладу МВФ, опубликованному в середине 2002-го. Надеюсь, руководителей этой организации, штаб-квартира которой расположена в США, читатели не заподозрят в антиамериканизме.

Какие же меры предлагает МВФ для оживления мировой экономики? Одна из первоочередных — “снизить зависимость от США как глобального источника роста” (выделено мною. — А. К. ). Приводя это заявление, “НГ” сопровождает его комментарием: “Логика понятна — американцы имеют наибольший удельный вес в мировой экономике, и коль скоро у них проблемы, то и негативное воздействие на мировую экономику наиболее значительно” (“Независимая газета”. 27.09.2002).

Конечно, от этой сдержанной констатации до мрачных пророчеств русского экономиста немалая дистанция. Однако, если уж Международный валютный фонд призывает сторониться США, как заразного больного, это говорит о поистине коренных подвижках в глобальной экономике.

В начале главы я приводил опрометчивое высказывание выдающегося знатока Америки Макса Лернера, уподобившего США царю Мидасу. Крах фондового рынка Соединенных Штатов с поразительной наглядностью показал: древние притчи приобретают иной раз на редкость современное звучание.

 

(Окончание следует)

 

1)      “Независимая газета”. 6.06.2002.

 

2)      Показательна реакция рынков на речь К. Пауэлла в Совбезе ООН 5 февраля, которую наблюдатели расценили как прелюдию к войне. В тот же день доллар поднялся на 1,7, а индекс Dow Jones на 0,5 процента. Однако, отмечал корреспондент Би-би-си, аналитики подчеркивают, что “если война не станет быстрой, бескровной хирургической операцией по ликвидации Саддама Хусейна и превратится в долгую бойню, то оптимизм рынков немедленно улетучится, и как акции, так и доллар ждет дальнейшее падение”.

 

3)      Показательно и название новой рубрики в “Нью-Йорк таймс” — “Отечество в опасности”...

(обратно)

Надежда Борцова • Глобализация в ХХI веке (Наш современник N4 2003)

Надежда борцова

Глобализация в XXI веке

 

Идеологи “нового мирового порядка” (НМП) в течение десятилетий подво­дили массовое сознание к тому, что глобализация есть неизбежное истори­ческое явление, притом, несомненно, прогрессивное, со всеми вытекающими отсюда для человечества выгодами.

Так же исподволь, без указания истинных целей, выстраивалась силовая структура НМП — такие глобалистские организации, как НАТО, ООН, ЕЭС, “Большая семерка”, — это был костяк, призванный обеспечить “status quo” глобализованного мира, устроенного по системе концентрических кругов — “первый мир” (“Большая семерка”), “второй” — наиболее приближенные к ней государства и, наконец, “третий мир” — периферия, плевелы НМП. Были и остаются еще и страны-изгои, выпадающие за периферию глобализации: они необходимы НМП как сам образ врага, жупел, по отношению к которому все страны глобального сообщества должны быть солидарны. Ныне в числе этих “стран-террористов” — Ирак, Ливия, Афганистан и Северная Корея. Кто будет завтра — неизвестно, образ врага в условиях психологической манипуляции СМИ может быть радикально изменен за считанные дни. Завтра им может стать обескровленная Россия, уже обложенная со всех сторон змеиным кольцом натовских военных баз.

Современная иерархия государств, утвержденная окончательно НМП, приготовлялась веками с помощью финансовых рычагов международной олигархии, колониальной политики Запада и глобальных военных конфликтов. Война — мать истории; те изменения, которые в традиционном обществе происходят стадиально на протяжении столетий, в условиях современной мировой войны занимают не более чем годы. Тем самым война не имеет ныне действительных причин, но имеет конкретные задачи. “Большое”, историческое время претерпевает концентрацию. Ныне происходит эскалация истории путем локальных военных конфликтов — это главная стратегия НМП в современном однополярном мире.

Глобализация как одно из основных исторических устремлений нового тысячелетия есть в своей главной сути идеология учреждения унитарного мирового государства под диктатом космополитической олигархии. Вопреки известной концепции, отнюдь не “золотой миллиард”, а “золотая тысяча” олигархов предназначена к процветанию в утопии глобального космополи­тического государства. По аналитическим разработкам Римского клуба, миллиард человек — максимальное число жителей Земли, которым тайные идеологи глобализации уготовали жизнь: остальные просто подлежат “утилизации” в той или иной форме. “Золотой миллиард” — это блеф главных идеологов НМП, призванный обольстить народы Запада, которые, исполнив свою историческую роль, будут осуждены на то же, что и остальные народы Земли, в соответствии с планами “глобализаторов” — на абсолютный конфор­мизм перед лицом новоявленных “мировых властителей”, ныне скрывающих свои лица под маской Бильдербергского клуба, “Трехсторонней комиссии” и “Комитета 300”. Глобализация — утопия, в которой не будет победителей. Горе побежденным!

Будучи насквозь тоталитарной идеей, глобализация постепенно пронизы­вает все сферы человеческой жизнедеятельности. Роль современных СМИ здесь трудно переоценить. Ныне предельно ясно, что главный враг глобализма — это национально ориентированное духовно-политическое сознание, ибо любой национальной идее нет места в унитарном космополитическом государстве. Тем самым традиционный национальный дух должен умереть ради мирового диктата идеи глобалистической утопии над человечеством, превращенным в “массу”, лишенную уже не только этоса и нравственных традиций, но и самой земли, “почвы” во всемирном государстве “номадов-кочевников”.

Так называемая “массовая культура” предназначена прежде всего для разрушения культур национальных в целях создания мировому правительству в условиях НМП поля для глобального конформизма. Обезличенный и обеспочвленный человек (“гражданин вселенной”) становится в данном случае социальным атомом, безликой частицей броуновского движения, поляри­зуемой в соответствии с задачами “глобализаторов”.

Суть “денационализации” человечества такова — чем более человек “освобожден” от нравственного этоса собственного народа, чем более он “интернационален” и внутренне опустошен “массовой культурой”, тем более он развращен и опущен нравственно (“свободен”, “без комплексов” и т. д.), тем более он управляем навязанными извне страстями и устрашением — “кнутом и пряником”. Лишить человека внутренних оснований бытия, развра­тить, дабы затем навязать свою волю, подавив эмоционально, — такова стратегия “глоба­лизаторов”, лежащая в основе психотехнологий СМИ и “массовой культуры”.

Сфера прогресса высоких технологий также несет на себе печать века сего. Наравне с утонченным обольщением человека духом бытового комфорта и преуспевания (“американская мечта”) — что само по себе означает подмену высших духовных идеалов гедонистическим идеалом наслаждения мелкими прелестями мимотекущего мира (миф “общества потребления”), осуществ­ляется утопическая модель “информационного общества”, истинная цель которой состоит в создании под благовидным предлогом “информа­тизации” и “компьютеризации” глобальной, всепронизывающей техносферы, посредст­­вом которой должен будет впоследствии осуществляться тотальный контроль за каждой личностью. Электронная почта, Интернет, кредитные карточки, электронные паспорта, штрих-коды на товарах и страховых полисах, ИНН, каждый из которых вносится во всемирный суперкомпьютер “Зверь”, — все это также характерные черты информационной глобализации, которые должны быть сведены воедино с внешними, политическими и финансовыми глобализационными процессами в современном мире. Создание тотальной информационной среды наряду со СМИ есть одна из высших ступеней престола мирового владычества, возводимого “глобализаторами”.

Войны неизмеримо ускоряют ход исторических событий. В арсенал НМП вошли такие, казалось бы, “невоенные” средства ведения войн, как элект­рон­ные, информационные, финансовые вирусы, торговые войны. На виртуальном, информационно-психологическом уровне идет непрестанная идеологическая война, разрушающая национальные культуры государств в соответствии с планами “глобализаторов”, которым нужно в будущем гомогенное, предельно однородное человечество, состоящее из людей-однодневок, чей жизненный горизонт не простирался бы далее собственных витальных потребностей и примитивной информационной жвачки СМИ и “массовой культуры” — “хлеба и зрелищ”. Ни будущего, ни прошлого у “социального атома” быть не должно: насущные задачи и саму историю для него сконструируют идеологи “мирового правительства”. Незавидная участь, совершенно в духе “Легенды о Великом инквизиторе” Ф. М. Достоевского... При устроении глобального унитарного государства современные злоумышленники-утописты используют один из тезисов, высказанных писателем-пророком в его “Легенде”: “Человечество издревле испытывало страсть к единению”, однако он же предостерегал: будущий мировой правитель, “исправивший путь Христа”, станет претен­довать на абсолютную полноту как светской, так и духовной власти. А это уже тема из Апокалипсиса. Насилие над человеком, особенно в “круге первом”, привилегированном, мировой государственной иерархии становится все более утонченно-психологичным. Но это позволяет ему тем самым проникать все далее в глубины человеческого существа. “Не бойтесь тех, кто убивает ваше тело, бойтесь тех, кто убивает вашу душу...”

Пропаганда НМП неизменно внушает людям мысль, что глобализация необходима и диктуется самим ходом исторического прогресса, она представляется идеологами, такими, например, как профессор Фукуяма, благодатным “концом истории”, где прекращаются все конфликты между народами и воцаряется наконец Золотой век, где торжествуют “обще­человеческие ценности”. Этакий хэппи энд для мира в духе голливудского кинематографа — сначала взрывы, погони, драки, а в конце — все очень счастливо и благополучно, герой целуется с героиней. Заманчивая картинка, она и вправду притягательна, потому что в глубине каждого человеческого существа неистребимо живет надежда на лучшее.

Но это — “конец истории”, до которого, неизвестно, доживем ли мы, или наши дети. Это, так сказать, обетование идеологов глобализации, насущная цель которых — создание благоприятного образа для самого НМП, который предстает этаким мировым сообществом равноправных независимых государств, от мала до велика, которому, правда, время от времени начинают мешать отдельные злодеи, будь то диктаторы вроде Саддама Хусейна или Муамара Каддафи, террористические режимы или даже целые государства с “непредсказуемой”, то бишь не укладывающейся в планы НМП, политикой, как, например, Сербия во главе с Милошевичем. И вот тогда в роли голливудского героя выступает сам господин НМП, благо у него есть для этого все средства — большая всемирная говорильня ООН; мировой ломбард МВФ, где можно заложить за зеленые шуршащие “баксы” все что угодно, даже собственную страну; есть услужливые броненосные рыцари Круглого стола — “Большая семерка”; и, наконец, для самых неуступчивых “злодеев” всегда под рукой страшный окровавленный бич — НАТО. Вот так, между “кнутом” НАТО и “пряником” МВФ ветвится политика “нового мирового порядка”, хранителя нынешнего status quo.

И главный герой дешевого голливудского боевика, разыгрывающегося ныне в мировой политике, — это, безусловно, США, точнее, международная финансовая олигархия, рабочим инструментом которой они являются. Именно им, США, глобальная пропагандистская машина СМИ приписывает такие “подвиги”, как защита по всему миру демократической системы правления, прав человека и гуманизма, внутреннего и международного права, свободы слова и информации, рыночной экономики, борьба с международным терроризмом, охрана природы и т. д. и т. п. Эти, с одной стороны, внешне привлекательные (правда, в контексте западной цивилизации, другие в счет не берутся) тезисы носят, однако, чисто декларативный характер. В каждом конкретном случае приложения их к глобальной политике НМП оказывается, что они — лишь видимость, шумовой эффект прикрытия истинных полити­ческих реалий. Можно ли прикрыть демагогическими рассуждениями о “правах человека” руины Сербии; а сотни тысяч мирных жителей, погибших во время бомбардировок Ирака! Невинная кровь их вопиет к небесам, и здесь не обойдешься никакой фальшивой иудейской казуистикой о защите “ценностей цивилизации” на планете. Имеющий глаза да видит.

Так, чего ни коснись, вся глобальная политика НМП, основанная на методе “кнута и пряника”, прикрывается лицемерной демагогией и тактикой “двойных стандартов”, а на деле движима реальными интересами и логически выверенными целями “глобализаторов”, ради осуществления которых может быть совершено (и совершалось не раз) любое жесточайшее преступление против человечества. Тайные круги, о которых мы сейчас говорим, находятся “по ту сторону добра и зла”, то есть нравственно невменяемы. Что им “слеза ребенка”!

Так называемые “развитые страны” применяют идеологию глобализации для своих собственных целей, другие государства участвуют в глобальных структурах, как правило, опосредованно, на вторых и третьих ролях — их доступ ограничивается поставкой сырья и людских ресурсов, в том числе “пушечного мяса” для войн. Отчасти глобализация на современном этапе является продолжением неоимпериализма, но и сами “развитые страны” в свою очередь превращаются в орудие транснациональных корпораций, главного рабочего инструмента международной олигархии, так что границы этих стран стираются при условии своеобразного симбиоза — транснацио­наль­ные корпорации (ТНК), по мере собственной выгоды, помогают госу­дарству, а то лоббирует в своей политике интересы ТНК. Но главным орудием сил, заправ­ляющих НМП, безусловно, была и остается мировая кредитно-финансовая система. Войны прежде всего призваны оживлять финансовые потоки, омывающие глобальный социум.

В условиях монополярного мира невозможна мировая война, а с гибелью Советского Союза расстановка сил стала именно такой — Америка является главным “гарантом” НМП и проводником глобализма. Отсюда — стратегия “локальных конфликтов” как основная военная доктрина новой геополитики. Правда, наметившееся в ряде областей противостояние между США и Европейским сообществом — прежде всего усиление объединенной вновь Германии и появление новой мировой валюты “евро” — альтернативы падаю­щему доллару — дают повод судить о возможном расколе прежде монолитного Запада, и это нестроение в рядах “первого мира”, ядра НМП, может в ближайшие годы повлечь за собой самые непредсказуемые и парадоксальные перемены в геополитической расстановке сил.

Именно ввиду этого наметившегося раскола Америка наращивает свое военное присутствие на Евразийском континенте (наряду с ослаблением позиций России на мировой арене), прежде всего в странах СНГ, Афганистане и Пакистане, а также усиленно консолидируется с “дальневосточными тиграми” — Японией и Южной Кореей — и проводит гибкую политику взаимных уступок с Китаем. Вероятная в ближайшее время новая агрессия США против Ирака будет иметь продолжением оккупацию нефтяных районов Саудовской Аравии, одного из главных мировых держателей долларовых депозитов (цель интервенции — стабилизация и усиление доллара) и основного поставщика “черного золота” в Европу, которая в исходе окажется заложницей “нефтяной политики” агрессора. Это также в очередной раз ослабит позиции России как экспортера нефти, цены на которую будут диктовать США. Израиль имеет на грядущее свои виды — радикально-националистическое лобби прави­тельства планирует массовую депортацию народа Палестины на оккупиро­ванные территории Ирака. Таким образом, в самое ближайшее время картина мира и расстановка сил в нем могут измениться до неузнаваемости. Возможны самые радикальные изменения и в самой сердцевинной структуре НМП.

“Евро”, валюта, альтернативная всесильному в нынешних условиях доллару, изначально замышлялась как резервный финансовый инструмент глобализационной экономики. США, потребляющие до 60% мировых ресурсов, начинают слишком дорого обходиться мировой олигархии. Кроме того, национальный американский патриотизм как идеология никак не укладывается в прокрустово ложе мировой глобализационной утопии. Поэтому в высших кругах НМП решено сделать ставку на Единую Европу, где так называемая Шенгенская зона является как бы моделью, образцом для будущего всепланетного унитарного государства под протекторатом новояв­ленных “великих инквизиторов”. Именно “Объединенная Европа” должна стать тем котлом, где в первую очередь расплавятся, образуя амальгаму, народы и государства вместе с границами и национальными культурами, для грядущего мироустройства. Финальным этапом глобализации должен стать всеобъемлющий переход к электронным деньгам, что в тотально проницаемой для мировой диктатуры информационной среде компьютеров и электронных паспортов-карточек означает абсолютную власть и контроль над каждым “гражданином вселенной”. Таков без прикрас грядущий мир Великого инквизитора, каким он представляется идеологам глобализации.

Видится также, что катастрофа 11 сентября 2001 года, кроме провока­ционной цели в мировом масштабе, была одновременно символическим актом, призванным нанести удар по атрибутам национального американского могу­щества в современном монополярном мире, подчеркнув в такой изуверской форме всю зыбкость нынешней американской мощи.

Хотя современная идеология глобализации проводится в мире уже не первое десятилетие, ее истинное лицо цинично открылось только в последние годы в таких фактах, как бомбардировки Ирака, Сербии и Афганистана. Именно в недрах глобализационного процесса возник новый тип войны, которая ведется на больших расстояниях высокоточным оружием, не оставляющим стране-жертве никаких возможностей защиты, притом сам агрессор практически ничем не рискует, оставаясь в недосягаемости. Разрушаются не только военные объекты, но и мирные города со всеми средствами жизне­обеспечения, разрушается — как это было в Сербии — вся инфраструктура страны. При таких войнах, как правило, нет военнопленных, а следовательно, теряют смысл и всяческие международные конвенции о правилах войны, здесь гуманитарные уставы становятся неприменимы, либо игнорируются “мировым сообществом” сознательно.

“Право сильного” — вот главный принцип “нового мирового порядка” наряду с политикой “двойных стандартов”. Ирак был разрушен за попытку присоеди­нить Кувейт, свою прежнюю провинцию. Турция, член НАТО, вторглась на север Ирака — и это прошло безнаказанно. Та же Турция заняла север Кипра, произведя там откровенную этническую чистку, а “мировая общественность”, в свою очередь, этого опять “не заметила”. Израиль годами оккупировал юг Ливана — и никто не применял к нему никаких санкций, а движения сопротив­ления “Джихад” и “Хезболлах” сразу были занесены в “черный список” террористов. Ирак ослушался решения ООН — и подвергся эмбарго. США и Израиль просто проигнорировали резолюции ООН — им все сошло с рук.

В соответствии с доктриной НМП страны “третьего мира” практически теряют права на государственную самостоятельность и защиту от внешнего вторжения. В их правительствах безраздельно царствует лобби “нового мирового порядка”, по усмотрению которого назначаются те или иные прези­денты и устанавливаются правящие режимы, а неугодные устраняются любыми средствами, вплоть до похищения или убийства агентами мировых спецслужб. “Права человека” ничего не стоят на “мировой периферии”, используясь лишь как предлог для военного нападения и вмешательства во внутренние дела.

Запрет странам “мировой периферии” решать вопросы собственной военной стратегии или модернизации вооружений обычно мотивируется “запретом на распространение оружия массового поражения и передовых военных технологий”. Это позволяет сильнейшим государствам — оплоту НМП — монополизировать самые сложные и наукоемкие средства ведения войны, оставляя других практически беззащитными. Например, против ракет “tomahawk” и самолетов “stealth” традиционная противовоздушная оборона бессильна, а более современные средства ПВО странам, не имеющим членства в НАТО, попросту не продают или выводят из строя в нужный момент — как сделала Франция с 800 ракетами “exocet”, которые вначале продала Ираку, а во время “Бури в пустыне” передала их электронные шифры США. Так же поступил и Горбачев с советским оборудованием. Приведем для сравнения прошлые времена, когда Вьетнам смог сбить 4000 самолетов США, из них 2400 — с помощью советских систем ПВО.

При помощи того же довода “о нераспространении” “странам мировой периферии” запрещается самим создавать более мощные и эффективные средства обороны. НАТО, уже завершившее агрессию против Сербии, строго пригрозило Северной Корее (не участвовавшей ни в одной войне с 1953 года), когда та “осмелилась” испытать свою собственную ракету. В другом случае, наоборот, крошечное государство Абу Даби вынуждают субсидировать амери­канских производителей вооружения — страна закупила его на миллиарды долларов, не будучи в состоянии использовать его само­стоятельно.

Право на самоопределение запрещается даже в духовно-идеологической сфере, здесь также царство “двойных стандартов”. Иран после шиитской революции Хомейни был подвергнут восьмилетнему эмбарго и втянут в войну с Ираком якобы из-за идеологии исламского фундаментализма. Тем не менее, впоследствии США в Афганистане поддержали Талибан, установивший в стране несравненно более экстремальный фундаментализм, и являются союзником Пакистана, который используют как базу для влияния на бывшую советскую Среднюю Азию. Те же талибы переправляли наркотики транзитом через Россию, заражая наркоманией целые русские города, и поддерживали чеченских террористов — это для Америки было в порядке вещей. Одновременно главный союзник США в Персидском заливе, Саудовская Аравия, придерживается наиболее агрессивной ветви ислама — ваххабизма, направляя своих “миссионеров” в самые “горячие точки” — Чечню, Кавказ, Среднюю Азию, Афганистан и Пакистан — на это Америка тоже смотрит сквозь пальцы. Такие вот странные до парадоксальности отношения у США, главного орудия НМП, с религиозным экстремизмом. То, что выгодно — то и сгодится.

Или же взять проект ЦРУ К-546 “Демократическое развитие Косово”, где предусматривалась “стратегия политического преобразования с целью установления в регионе агрессивного мусульманского режима с четкой проамериканской ориентацией”. Американские спецслужбы, готовившие в течение нескольких лет агрессию против сербов, закрыли глаза на то, что УЧК (организация албанских боевиков) поддерживал тесные связи с бен Ладеном, а арабские террористы, заложившие бомбы под американские посольства в Найроби и Дар-эс-Саламе, прятались среди косовских партизан.

Международное право становится все более “эластичным”. В традицион­ном понимании этого слова оно погибло “без сожаления, без славы”, взор­ванное ракетами “Пэтриот”, упавшими на Ирак, и “Томагавками” и “грозде­выми бомбами”, разрушившими Югославию. Точку над “i” поставил расстрел Афганистана. Ныне это “право” употребляется как оружие против маленькой страны, но перестает существовать, когда мешает произволу больших держав.

Так, “новый мировой порядок” в лице США оказывал и будет оказывать военную и финансовую поддержку Израилю, который вторгался в Ливан, годами держал там “полосу безопасности”, бомбардировал его по своему усмотрению, невзирая на резолюции ООН, оккупирует западное побережье Иордана, нарушает элементарные человеческие права палестинцев, не выполнил договоры, подписанные в Осло и Ваи, обстреливал генеральный штаб Организации освобождения Палестины в Тунисе и разрушил атомную станцию Озирак в Ираке. Турция и США поддержали чеченских террористов. ЦРУ готовило албанских террористов в Косове. Сами США путем вооруженного вторжения нарушили государственный суверенитет Доминиканской республики, Гренады и Панамы, не говоря уже о предыдущих актах агрессии.

Международный Гаагский трибунал заведомо был предназначен для осуждения именно сербов. Хорватов и мусульман судили намного реже и мягче, дабы прикрыть собственную пристрастность. И ни на одной скамье подсудимых не было замечено чеченцев, ибо этот “августейший” суд был создан не для них. А какую компенсацию получили тибетцы за преступления, совершенные Китаем? Или боливийские крестьяне, пострадавшие от кампании, проводимой США, по истреблению коки? Или 3 тысячи панамцев, погибших при нападении США для поимки президента Норьеги? Ну а иракцы, погибшие при какой-нибудь “рутинной” бомбардировке, предпринятой без малейшего повода, а с единственной целью — поднять рейтинг президента Клинтона перед выборами, а заодно отвлечь внимание американской публики от его “конфуза” с Моникой Левински? Так усмехается господин сатана над устрашенным и подхалимствующим “человечеством”...

Юридическая ответственность “международного права” ныне не распрост­раняется на международных чиновников институтов НМП, чьи решения могут причинить тяжелый ущерб какой-нибудь стране или народу. Если страна имеет несчастье просить внешний заем, который не может вовремя выплатить, то она попадает в кабалу МВФ или других международных банков. Ее экономическая политика отныне определяется иностранными финансовыми эмиссарами, преследующими интересы международной олигархии НМП. Часто международные банки дают комиссионные нужным государственным чиновникам, создавая себе в стране “агентов влияния”, которые проводят выгодную банкам кредитную политику. Один из ярких примеров этого — Россия. Так “спасительные” иностранные инвестиции могут погубить богатей­шую страну, природные ресурсы которой постепенно переходят под контроль или в собственность внешних сил, в первую очередь транснациональных компаний, посредством концессии, покупки акций или приватизации, а доходы с них переводятся или обратно в страну вкладчика, или в оффшорную зону с низкими налогами. В результате страна-донор остается без ресурсов и с отравленной природной средой. Наконец, чтобы “поощрить” торговлю и “развитие” этих стран, к ним применяют антидемпинговые меры, как это было в отношении стали и проката России, Украины и Казахстана. Единст­венной жертвой здесь оказывается население, не сумевшее защититься от своих и чужих “благодетелей”.

Точно так же государство теряет контроль над всем производством, технологиями, связью и всеми видами услуг, начиная с воды и электричества и кончая телевидением, так как они тоже становятся подконтрольны ТНК. В сетях связи положение еще более серьезно. Несмотря на антимонопольное законодательство, в компьютерном мире всемерно поощряется преобла­дающее влияние корпорации Microsoft Билла Гейтса, в этой сфере, как и в самой сети Интернет, глобализацию можно считать свершившимся фактом, и любое сообщение может быть сохранено и употреблено затем против человека. Компьютерную технологию и стандарты внедряют на международном уровне, а это значит, что спутниковая связь, Интернет и компьютерная среда, являющиеся стратегическими, изначально могут контролироваться внешними силами.

Свобода торговли становится обязательной, это другое поле битвы. Так, Японию, несмотря на членство в “Большой семерке”, вынудили не только покупать чипы и автомобили, в которых она не нуждалась, но и сократить экспорт своих машин и электроники в США и Европу. Но это Япония, в странах “мировой периферии” ситуация доводится до абсурда — “непослушание” штрафуется. Государство “первого мира” вправе требовать здесь компен­сации за то, что определенный товар приобретается не у него, а у конкурента. Таковы гримасы современного мирового рынка.

Несмотря на пресловутую “свободу”, страны не могут сами устанавливать цену ни экспортных, ни импортных товаров, так как мировое ценообразование оказалось прерогативой анонимного “международного рынка”. За то же сырье или за работу на следующий день может быть получена лишь часть денег, что были получены днем раньше. Часто невозможно отказаться от продажи по более низкой цене, так как производство и распределение находятся целиком во власти ТНК. Не контролируя цены, страна не контролирует свои валютные доходы, а значит, и свою экономику.

Ныне НМП фактически воцарился в мировом масштабе. Политика низве­дена до шумового эффекта, маскирующего власть невидимых манипуляторов. Проводить действительно независимую внешнюю и внутреннюю государст­венную деятельность в таких условиях становится немыслимо даже для таких “китов” мировой глобализации, как США и Объединенная Европа. Демокра­тические правительства представляют в наши дни лишь декоративные фасады, под прикрытием которых действует тайный мировой консенсус финансовой олигархии, диктующей свои “правила игры” во всех частях света и во всех сферах, прежде всего финансовой и военной. Противостояние Запада (читай — сионистской верхушки) и Православного мира имеет здесь свою давнюю историю, доведенную в настоящих условиях до критического накала. Видится, что главная битва еще впереди.

Многие публицисты бывшего Советского Союза указали на то, что трагедия в Югославии явилась продолжением тысячелетней борьбы Запада против славян, католиков и протестантов против православных. Вот и вышло, что Милошевич унаследовал многовековую вину за войну полабов против германцев в Х веке.

Запад страшно хотел судить Милошевича в Гааге. Вряд ли президент Сербии интересовал их сам по себе — нужно было создать юридический прецедент, что руководитель государства подсуден не только внутреннему закону своей страны, но и “правосудию” “нового мирового порядка”. Вдобавок, по словам судебного эксперта, США желали его ареста и осуждения, чтобы оправдать варварские бомбардировки НАТО, которые нужны были Пентагону,в том числе чтобы “очистить” свои устаревшие арсеналы, а затем заполнить их новым оружием или, как поступили британцы, “использовать” бомбы, чьи компьютеры не могли действовать после 2000 года,и заменить их более совершенными. Им также требовалось проверить боевое умение технического персонала и испытать новые виды оружия. Один только Райтеон, производитель крылатых ракет “tomahawk”, обеспечил себе контрактов на миллиард долларов, в результате чего две тысячи человек (с “правами человека”) стали трупами. И Милошевич виноват во всем этом? А если в следующий раз понадобится заменять “инвентарь” смерти, на кого свалят устаревшее оружие? А на ком будут испытывать тайное сверхоружие для разрушения химических и биологических арсеналов, которое разрабатывается в бункере штата Нью-Мексико?

Но вернемся к “глобализационному правосудию”. Трибуналы исполь­зуются НМП как показательный инструмент преследования “нежелательных” лидеров. Здесь обвиняемые подвергаются “гуманным” пыткам, как то: бесконечный процесс, истощающий жизненные ресурсы и нервы подсудимого и его близких, или же дискриминации, как, например, “воспитательное шоу” Пиночета. Это, наконец, пытки целых стран и народов — для того, чтобы подвергнуть Милошевича суду, было разрушено пол-Югославии; на протяжении откровенной агрессии Генеральная Ассамблея ООН хранила молчание, а чуть позже, чтобы вознаградить такую терпимость, сенат США утвердил погашение американского долга в ООН — около миллиарда долларов (политика неплатежей ранее употреблялась как наказание за анти­амери­канские голосования в Ассамблее).

Как бы то ни было, чтобы отметить победу над Югославией, расфуфы­ренные лидеры “Большой семерки”, во фраках, собрались в Кельнском соборе на ужин вскоре после летнего солнцестояния (!) и дня Святого Иоанна. В центре стоял стеклянный круглый стол, на котором был начертан треугольник, из которого исходили радиальные линии. Это была эзотерическая сцена, в то же время достойная кисти сюрреалиста Дали. Минутой раньше телевидение показало сербскую девушку, у которой были оторваны обе ноги...

Надо сказать, что после 11 сентября 2001 года положение человечества многократно усугубилось. Буш-сын, президент США, заявил, что это было “нападение на цивилизацию”, хотя уравнение “США = цивилизация” само по себе не очень убедительно. Он же подвел и идеологическую базу — “Кто не с нами, тот против нас”. Извращенное толкование этого изречения Христа привело в свое время к преследованию еретиков и созданию инквизиции. “Защита цивилизации” в устах человека, по прямому распоряжению которого были уничтожены тысячи и тысячи жизней, поломаны миллионы судеб, разрушены города и целые страны... Это звучит, по меньшей мере, лице­мерно. Если это — цивилизация, то она безмерно враждебна человеку, а сатана — ее отец.

Существовали Веласкес и инквизиция Торквемады, Мольер и Робеспьер, Бетховен и Гитлер, английская Хартия вольностей и искусственный голод в Ирландии, научный прогресс и атомная бомба, свобода торговли и Опиумная война, Декларация независимости и истребление индейцев, Декларация о Правах Человека и работорговля. Так уточните, какую из двух цивилизаций вы имели в виду, господин Буш-младший?

(обратно)

Андрей Старцев • Старая Пруссия или новый Израиль? (Наш современник N4 2003)

Андрей Старцев

СТАРАЯ ПРУССИЯ

ИЛИ НОВЫЙ ИЗРАИЛЬ?

Размышления о природе

и истоках калининградского сепаратизма

 

Газета “Гудок” в корреспонденции из Калининграда в августе 2002 г. отметила: “Тревожная политическая ситуация, сложившаяся сейчас вокруг Калининградской области в связи с вступлением Польши и Литвы в НАТО, была предугадана Андреем Старцевым заранее... он опубликовал в журнале “Наш современник” большую статью “Тучи над Калининградом”, в которой четко спрогнозировал нынешние события”.

В августе же мой давнишний знакомый, коллега по работе на рыбопро­мысловом флоте в былые годы, а в последнее время, до выхода на пенсию, служивший начальником морского отдела в областном таможенном управ­лении, наказной атаман Калининградского городского отдела казачьего округа Александр Серов сказал при встрече:

— Когда “Наш современник” со статьей “Тучи над Калининградом” ходил по рукам, я снял ксерокопию. Сейчас вытащил из ящика стола, перечитал — все было предсказано правильно. Дар предвидения?

— Может, попробовать предсказать судьбу области еще лет на полсотни, на сотню вперед? — пошутил я. — Это совсем несложно.

— Хотя бы на пяток лет заглянуть вперед, узнать, что нас ждет... — вздохнул атаман. И благословил: — Сделай, если сможешь!

Это — как социальный заказ. Берясь за реализацию, радоваться бы: вот какой я, оказывается, дальновидный! Но вместо радости на душе камень. Если тот, почти десятилетней давности, прогноз был невеселым, то новый будет, боюсь, еще мрачнее. Ничего, абсолютно ничего хорошего Калинин­градскую область в обозримом будущем не ждет. Разве что случится чудо. Впрочем, чудо возможно, более того, оно тоже, можно сказать, предсказуемо.

*   *   *

В “Нашем современнике” опубликовано уже три статьи, посвященные Калининградской области, — спасибо редакции за столь активное участие в борьбе за ее сохранение в составе России. Упомянутая выше была осново­полагающей, две последующие шли в ее развитие, фиксируя новые моменты.

В начале 90-х в мои руки попала брошюра, в которой излагался план превращения Латвии, Литвы, Эстонии и Калининградской области в некий “Ганзейский район Прибалтики”, где власть принадлежала бы олигархии, в первую очередь торгово-финансовой. “Новая Ганза”, по замыслу разра­ботчиков плана, должна выполнять посреднические функции в товарообмене между Западом и Россией, то есть делать то, чем в средние века занималась “старая” Ганза, сосавшая кровь из народов, живших на севере Европы, и не только из них. В роли разработчиков плана выступили ученые из США, Испании, Норвегии, Австрии, Германии, Лихтенштейна, а поручил им сделать это некий Туине Келама, председатель неведомого нам “Совета Эстонии”. Для краткости в статье все они названы “мудрецами”. За удивительным единст­вом “мудрецов”, живущих в разных странах, угадывалась объединяющая их мощная сила; в статье высказано предположение, что это — мировая закулиса, или, в современном понимании, мировой “сионизм”.

В брошюре четко говорилось, с чего надо начинать создание “Ганзейского района Прибалтики”, и даже расписано, в какие сроки должно быть осуществ­лено то или иное мероприятие в этом направлении. Указывалось, в частности, что “после 2000 года прибалтийские государства и Калининградская область станут полноправными членами европейского сообщества, а до того в течение десяти лет будут его ассоциированными членами”. “Мудрецами” опреде­лялось, что “решающие шаги в этом направлении должны предпринять сами правительства этих государств и Калининградской области”.

Моя так называемая “дальновидность” заключалась в том, что я не отмахнулся от этого плана, как от некоей мистификации. Я видел брошюру в руках руководителей областной коммунистической организации, тогда еще единой, у депутатов городского Совета, в том числе стоящих на патриотических позициях; никто из них не поднял тревоги, видимо, все они расценили ганзейский план как чей-то неумный бред. Меня же план встревожил, прежде всего потому, что некоторые задачи, которые им ставились, были уже реали­зованы: например, прибалтийские республики вышли из состава СССР и из них были выведены наши войска, — это было предусмотрено “мудрецами”. Засевши за статью о плане, я попытался спрогнозировать в ней, что будет с Калининградской областью, если план осуществится полностью. Да, многое, что я писал, подтвердилось, однако в целом прогноз оказался настолько же правильным, насколько и неточным. И в этом необходимо детально разо­браться, внести уточнения, чтобы, борясь за сохранение области в составе России, бить в цель, а не мимо нее.

“Новоганзейцы” — не единственные претенденты на Калининградскую область. Мечтают вернуть эту землю в состав Германии реваншистски настроенные немцы, не зря же в Берлине существует так называемое правительство Восточной Пруссии. Не прочь прибрать ее к рукам литовские националисты, неустанным глашатаем которых выступает профессор музыки Ландсбергис, хоть и подрастерявший свой политический капитал, но не утративший амбиций. В статье “Тучи над Калининградом...” их притязаниям воздается должное, особенно много места уделено немецким реваншистам, что естественно, учитывая вхождение Восточной Пруссии в течение 75 пред­военных лет в состав Германии. Но на этой основе в восприятии существующих угроз у населения области и в патриотическом сознании русских людей вооб­ще произошло смещение акцентов. “Ганза” — нечто отвлеченное, далекое, почти мифическое, а Германия — это дышащая в лицо реальность, от Калинин­града до нее ближе, чем до Большой России, к тому же она, судя по всему, набирает силу, тогда как Россия все больше слабеет.

Смещению акцентов способствовали пропагандистские акции Юрия Маточкина и Виталия Шипова, являвшихся в те годы главами администраций области и областного центра. Наиболее эффектная из акций — приглашение в регион на жительство 200 тысяч немцев. Этот блеф был принят за чистую монету, все поверили: область германизируется! И в последующие годы — по сей день — в СМИ, в патриотической среде только и разговоров, что о герма­низации. Об угрозе же сионизации области через “Новую Ганзу” забыли. Поэтому самое время о ней напомнить, причем напомнить громко, четко, жестко, ибо эта угроза — не менее страшная, такой она была десять лет назад, такой остается сейчас. И даже стала реальнее, страшнее.

Маточкин и Горбенко

Как процитировано выше, привести Калининградскую область в “Ганзей­ский район Прибалтики” поручалось “мудрецами” правительству области — по тем временам, стало быть, главе администрации Юрию Маточкину и его окружению. Можно предполагать, что он получил подробный инструктаж на тему, как это практически сделать: перед назначением на должность ездил в Мюнхен, о чем рассказал в своей книге “На изломе”, написанной и изданной после его провала на выборах губернатора. Правда, он утверждает в ней, что ездил читать лекции, но это сомнительно: кому интересен ректор института повышения квалификации кадров рыбной промышленности, коим был Маточкин, в сугубо сельскохозяйственной Баварии?

Повел Маточкин область в “Ганзу” проверенным большевистским фарва­тером — “до основанья, а затем...”. О немыслимом разрушении им экономики и социальной сферы области подробно говорилось во всех трех журнальных статьях, поэтому останавливаться здесь на этом нет необходимости. Повторим лишь, что разваливалась вся Россия, но такого, как в Калининградской области, не наблюдалось нигде. Что и определило крах назначенного Ельциным (или теми, кто приглашал в Мюнхен?) главы администрации. Впрочем, дело его живет; точнее, не его, а “мудрецов”, о чем свидетельствуют следующие строч­ки из названной книги: “...можно предположить, что уже в начале XXI века возникнут разговоры о судьбе Калининградской области, подобно тому, как они ведутся о судьбе Курильских островов”. Такие строки мог написать лишь человек, знающий не только содержание плана “мудрецов”, но и то, как он будет осуществляться, если сразу что-то из задуманного не получится.

А ситуация оказалась именно такой: после прихода на губернаторский пост Леонида Горбенко “ганзейский план” затрещал. Украинец по нацио­нальности, но русский по духу человек, опытнейший хозяйственник из моряков, поработавший и на рыбном промысле, и в управлении рыбной промыш­ленности, и во главе морского рыбного порта, Горбенко повел принципиально новую политику. Был остановлен развал экономики. Многие умирающие заводы обрели дыхание, ожили судостроительно-судоремонтный “Янтарь” и электронный “Кварц”, в советские времена гордость ВПК, превратившиеся при Маточкине в очаги дележа, распрей и забастовок. Для спасения аграрного сектора, доведенного Маточкиным “до ручки”, Горбенко осуществил ряд протекционистских мер, что обусловило появление позитивных тенденций. Было покончено с задержками в выплате зарплат и пенсий.

Столь же четкой, патриотичной была позиция Леонида Горбенко и в сфере внешнеполитических интересов. Он объявил, что Калининградская область — неотъемлемая часть России и такой должна оставаться всегда. Причем Горбенко доказал, что для него это не пустой звук. Он пресек попытки спикера областной думы В. Устюгова установить прямые контакты со Страсбургом, с ПАСЕ. Запретил чиновникам областной администрации участвовать в между­народных конференциях, которые то и дело собирались в Литве, Польше и т. д. для обсуждения “калининградской проблемы”, и сам не посещал их. Неоднократно заявлял, что проблемы области — это внутренние проблемы России, “международной общественности” до них не должно быть никакого дела.

Однако Горбенко пробыл на посту губернатора лишь один срок, проиграв очередные выборы. Как такое могло случиться, надо разобраться.

 

ГОРБЕНКО И ЕГОРОВ

Главная причина поражения в том, что в решающий момент Горбенко оказался без союзников. Победу над Маточкиным в 1996 году ему обеспечила поддержка коммунистов и патриотов, которых он “отблагодарил” весьма оригинально: их признанного лидера, бывшего первого секретаря обкома КПСС Ю. Н. Семенова после выборов назначил первым вице-губернатором, а вскоре уволил, даже не обосновав всерьез этот шокировавший патриоти­ческую общественность поступок. На выборах 2000 года судьба Горбенко, когда он вышел во второй тур с адмиралом Егоровым, снова была в руках коммунистов и патриотов. В первом туре они продвигали на губернаторский пост достойнейшего кандидата — В.П. Никитина, депутата Государственной Думы, но он занял лишь почетное третье место. Кто станет губернатором, зависело от позиции Ю.Н. Семенова. К сожалению, Юрий Николаевич не смог переступить через обиду, объявил через СМИ, что будет голосовать за адмирала. Естественно, его примеру последовали те десятки тысяч избирателей, которые в первом туре голосовали за кандидата НПСР. Горбенко вменяют в вину неумело проведенную выборную кампанию, говорят, что он переоценил свой авторитет в народе, что ему не хватает интеллигентности, что он излишне самонадеян. Вероятно, во всем этом есть своя правда, и она сказа­лась на итогах выборов. Но, повторим, главное, что определило пора­жение — утрата могущественного союзника.

А теперь о победе адмирала Егорова. Надо признать, что его выдвижение на пост губернатора было гениальным решением сил, ставящих перед собой задачу отторжения Калининградской области от России. Мог ли кто-то другой противостоять Горбенко столь же мощно? Снова Маточкин? Но его шансы после разоблачения сепаратизма выглядели более чем плачевно. Устюгов? Тоже весьма сомнительно. А вот адмирал Егоров, командующий Балтийским флотом... В русское национальное сознание навеки заложено преклонение перед царскими адмиралами Нахимовым, Ушаковым, Макаровым. XX век пополнил этот славный список именами советских адмиралов Кузнецова, Октябрьского, Трибуца, Горшкова. Быть адмиралом в России — это значит по определению иметь неограниченный кредит народного доверия.

Именно этот момент и был с блеском разыгран силами, двигавшими Егорова в губернаторы. Он вступил в предвыборную кампанию под девизом “Честь имею!”. Это была редкостная находка. Если другие кандидаты, изобретая девиз, упирали на свою любовь к России, клялись верой и правдой служить ей, лишь раздражая давно во всем разуверившийся электорат, то Егоров скромно и непритязательно сделал упор на свою порядочность: я, дескать, человек чести, а вы уж решайте, подхожу вам или нет. Его девиз четко перекликался с регулярными передачами областного телевидения “Честь имею!”, ведомыми однофамильцем адмирала, флотским журналистом, капитаном 1-го ранга Валентином Егоровым, — ведомыми, отметим, на высоком эмоциональном накале, что обеспечивалось умелым подбором сюжетов. Валентин Адольфович (ныне он уже заместитель председателя комитета по печати, информации и связям с общественностью) с душевным подъе­мом рассказывал об офицерах, мичманах, матросах Балтийского флота, совер­шивших подвиги во славу Родины в годы Великой Отечественной войны и в наше время, в частности в Чечне. Эти передачи, будя в душах людей гордость за подлинных людей чести, “работали” и на адмирала Егорова, командующего флотом.

Духовные предпосылки успеха Егорова основательно подкреплялись материально и организационно. По данным областной избирательной комиссии, на его выборную кампанию затрачено около двух миллионов рублей, на треть больше, чем на горбенковскую; впрочем, газета “Дворник”, считая эту цифру заниженной, называет другую — пять миллионов. Столь же мощной была поддержка организационная. Для борьбы с Горбенко, а значит, в поддержку Егорова, было создано общественное движение “Созидание”, в которое вошли самые известные в области, самые авторитетные политики, бизнесмены, общественные деятели: сам адмирал Егоров, экс-губернатор Маточкин, спикер областной Думы Устюгов, полпред президента Орлов, мэр Калининграда Савенко, лидер местного объединения промышленников и предпринимателей Овчинников, главы крупнейших производственных объединений Каджоян (“Лукойл-Калининградморнефть”), Атаманов (“Реф­флот”), командующий пограничными войсками генерал Павленко, главный редактор “Калининградской правды” Хмурчик, лидер региональных организаций КПРФ и НПСР Семенов, председатель ассоциации капитанов Чагин, глава ассоциации международных автоперевозок Кудряшов, директор областного драматического театра народный артист России Николай Петеров... Осилить такой фронт авторитетов — задача, прямо скажем, запредельная. Целые отряды избирателей заявляли о поддержке Егорова, как, например, калининградские железнодорожники во главе с начальником дороги Будовским. И уж нечего говорить о военных людях, видевших в адмирале “своего”, который не подведет, не обманет; а их в области немало; к ним примыкают отставные и запасные офицеры, мичманы и прапорщики, которых тоже тысячи.

На фоне этого предвыборного энтузиазма в поддержку Егорова мало кто обратил внимание на Заявление людей, его знающих — группы известных военачальников, в том числе адмирала Виталия Иванова, который был командующим Балтийским флотом до назначения на эту должность Егорова и хорошо знал его. Уважаемые военачальники предупреждали: адмирал Егоров не обладает качествами, необходимыми для управления областью, поэтому у руля лучше сохранить Леонида Горбенко.

Сумели разглядеть угрозу, которую несет области Егоров, и некоторые “цивильные” патриоты. В подтверждение приведу кусочек — прошу прощения за нескром­ность, но иного выхода нет — из собственного выступления на предвыборном собрании в областном драматическом театре: “...Не скрою, мне симпатичен адмирал Егоров. Его обаятельная улыбка, светские манеры, неизменная доброжелательность привлекают к нему людей. Но это лишь внешний рисунок, нам же надо видеть сущность. А она в том, что адмирал Егоров, как командую­щий флотом, не может не нести ответственность за неслыханный разгром Военно-Морских Сил страны в последние годы. В то время, как подлинные люди чести, адмиралы Касатонов и Балтин, не страшась опалы, сохранили для России Черноморский флот, Егоров слепо выполнял преступные приказы Ельцина, и на Балтике почти не осталось подводных лодок, резко сократилось количество надводных кораблей, Балтийский флот лишился баз в Прибалтике... Уже объявлено, что на ведущие роли в администрации Егорова, если он победит на выборах, планируются Пирогов и Чмыхов, который был первым заместителем у Маточкина. Это означает, что будет продолжен курс на дальнейшее разрушение области, на ее отторжение от России...”.

Но наш голос, голос патриотов, оказался слишком слабым, многие его не услышали. Горбенко, все мы потерпели поражение. Верх на выборах одержал адмирал Егоров.

 

КТО КОМАНДУЕТ ПАРАДОМ

Сколько раз приходилось слышать от тех, кто голосовал на выборах за Егорова: “Как мы промахнулись! Как он нас надул!”. Прозрение началось, когда стали ясны принципы, которых придерживается губернатор при формировании своей администрации взамен разогнанной прежней.

Уже несколько месяцев из рук в руки в Калининграде передается листовка, озаглавленная “Еврейское правительство Калининградской области”, в которой перечисляются лица из ближайшего окружения адмирала, впрочем, не только они. Печатается фамилия, а в скобках указывается также “родовая”: Никитин (Кац) В. А., председатель областной Думы; Пирогов (Альтерман) В. В., первый вице-губернатор; Ган Е. В., председатель городского Совета депутатов, и т. д. Население узнало о содержании листовки благодаря еженедельнику “Калининградские Новые колеса”, который, дав к ней осуждающий комментарий, еще и припугнул заголовком: “Калининград накануне еврейских погромов”. Насчет погромов — это, конечно, чепуха; в Калининграде, по моему глубочайшему убеждению, может случиться все что угодно, вплоть до землетрясения, только не еврейские погромы. Воздала должное листовке также ведущая оппозиционная газета России “Завтра”, журналисты которой не так давно побывали в области. Это обязывает и нас вникнуть в то, чему она посвящена. Тем более что нам удалось добыть ксерокопию листовки и мы можем судить о ее содержании не по газетным комментариям, а, так сказать, глядя в “подлинник”.

Сразу бросается в глаза, что оба названных издания обошли вниманием приведенную в листовке цитату из выступления Соломона Гинзбурга на некоем “международном конгрессе еврейских общин”, хотя она, эта цитата, на наш взгляд, значительнее всего остального. Однако, чтобы не прерывать нить наших рассуждений, не станем здесь задерживаться на Гинзбурге, поговорим о нем ниже и как можно подробнее, эта фигура того стоит. А сейчас сосредото­чимся на персоналиях из окружения Владимира Егорова, фигурирующих в листовке. Это вице-губернатор Владимир Пирогов и первый заместитель губернатора Михаил Цикель. Всего у Егорова заместителей около десятка, но названные — главные, причем Цикель — просто первый, а Пирогов — самый-самый первый, хотя именуется кратко: “вице”. Он настолько “первый”, что одно время на него замыкались все другие замы, включая Цикеля, то есть именно Пирогову принадлежало право направлять жизнь области по одному ему ведомому пути. Чем занимался губернатор тогда (как, впрочем, чаще всего и теперь), расскажем чуть позже. Из рядовых замов в листовке назван Александр Корецкий, возглавляющий комитет по печати, информации и связям с общественностью, — по былой коммунистической иерархии это как бы секретарь по идеологии, третье лицо в обкоме. Далее в листовке перечисляются начальник управления образования Лазарь Фуксон, начальник управления здравоохранения Ефим Крепак, тоже якобы вице-губернаторы, хотя таковыми не являются. В членах “еврейского правительства”, по листовке, значатся также председатель комитета по землепользованию областной Думы Хаипов (Ройтман), председатель совета при губернаторе Гарий Чмыхов, руководитель медиахолдинга “Каскад”, включающего в себя газету, радио, телевидение, Игорь Ростов (Гойзман)...

Калининградская область — область русская, можно еще сказать славян­ская, русских здесь свыше 80 процентов, а с учетом белорусов и украинцев — свыше 93 процентов населения. Концентрация власти в руках евреев в этих условиях поражает. Протест выражается, в частности, в появлении на заборах, стенах зданий своеобразных “дацзыбао”: “Егоров — иуда”. Стертые, замаранные сегодня, надписи появляются в тех же или других местах завтра. Адмирал-губернатор вынужден был объясниться по этому поводу с населе­нием. В интервью “Калининградской правде” (17. 02. 01) Егоров заявил, что для него “...главным принципом подбора людей был и остается профессио­нализм. Я никогда не подбирал кадры по степени их личной привязанности мне и никогда не обращал внимания на пресловутую пятую графу в анкете...”. Однако это объяснение удовлетворило далеко не всех. “Что, профессионалы у нас только евреи? — слышал я рассуждения врачей. — Десятки больниц, диспансеров, санаториев возглавляют русские медики, неужели среди них не нашлось ни одного профессионала, человека, способного управлять областным здравоохранением? Нашелся бы, и не один! А Егоров назначил Ефима Крепака, бывшего начальника военного госпиталя, далекого от наших проблем, как луна от солнца!”. Нечто подобное приходилось слышать и о Корецком, отставном капитане 1-го ранга, бывшем редакторе флотской газеты “Страж Балтики”. Случалось, в разговоре спрашивали: “Интересно, в Израиле найдется хоть один муниципалитет, где власть держали бы русские, которых там, наверное, больше, чем евреев в Калининградской области?” И сами же отвечали:  “Черта с два, пустят они чужих к кормушке!”.

Одним словом, подбор кадров подвергается осуждению. Но, может быть, незаслуженно? Может быть, еврейское окружение адмирала — это кольцо гениев, которым дано сделать Калининградскую землю раем? Был же в истории Великобритании еврей Дизраэли, превративший островное государ­ство в великую державу, владычицу морей, покорившую Индию, Австралию, половину Африки. Был же в ее истории полуеврей Черчилль, один из великих политиков — организаторов разгрома мирового фашизма. А вдруг и наш “вице” Пирогов — такая же удивительная своими талантами личность?

Я не имею чести быть знакомым с ним лично, сведения, которыми располагаю, почерпнуты из газет, в частности из тех же всезнающих “Калинин­градских Новых колес”, питающих, похоже, слабость ко всему еврейскому. “Пирогов Владимир Вилевич — генеральный директор ЗАО “ВестБалтТелеком”. При вступлении в брак взял фамилию жены. Поддерживает самые разные культурные акции и проекты “европейской направленности”. По слухам, чрезвычайно обижается на любое упоминание о “пятой графе”, — узнаем из статьи “Евреи в Калининграде”, напечатанной в этой газете в августе 2000 года, когда Пирогов еще не был “вице”. Еще из статьи можно узнать, что евреев в Калининграде “осталось тысячи две, остальные уехали”, и многое другое, но отвлекаться не будем, вернемся к Пирогову-Альтерману.

Являясь фактическим руководителем области, Пирогов старается держаться в тени. Пару раз за два года в “Калининградской правде” печатались его интервью, в которых он всячески превозносил шефа, губернатора Егорова, как умелого, полновластного главу администрации. Иногда сообщается о поездках в столицу, где Пирогов встречается с министрами. Еще “Калинин­градские Новые колеса” как-то сообщили, что Пирогов может говорить полтора часа, но что именно он хотел сказать, понять невозможно. В другом материале отмечается, что Пирогов, случается, подписывает документы как “и. о. губер­на­тора”, хотя “такой должности штатным расписанием не предусмотрено”. В оппонирующем губернаторской команде “Дворнике” можно прочитать, что “почти половину (когда больше, когда меньше) рабочего дня глава админист­рации проводит с главой правительства области. Большую часть своего времени “капитаны” тратят друг на друга: Пирогов что-то объясняет Егорову, Егоров — Пирогову”...

Но если о “государственных” деяниях вице-губернатора известно немного, то о его делах, так сказать, “личного плана” говорят и пишут больше. Особенно много внимания пресса уделяет интересу Пирогова к “Балтптицепрому”, крупному предприятию, которое еще несколько лет назад было государст­венным, а сейчас то ли уже стало, то ли становится его собственностью. Образ­ную картину, как это делается, нарисовал сведущий человек, предсе­датель совета директоров Калининградского морского торгового порта, член консультационного совета при мэре Калининграда, кандидат технических наук Владислав Дорофеев: “В руки берется знамя, на котором огромными буквами написано: “Представляю государственные интересы”, выбирается очередной государственный интерес (в нашем случае это “Балтптицепром”). Далее на штурм “высотки” направляются войска (в прямом и переносном смысле), молниеносная атака — “высотка” занята. На нее под звуки бравурного марша на белом коне въезжает вице-губернатор и водружает упомянутый выше флаг государственного интереса Пирогова. Но постепенно этот флаг начинает линять, и в одно прекрасное утро глазам изумленных зрителей открывается знакомая “высотка”, на ней большая, непонятного цвета тряпка, а рядом множество мелких, ярких флажков: “КарСарплюс”, “ЛакоСервис”, “Джетт-Компани” и прочие подснежники, а вот государство уже исчезло” (“Калининградская правда”, 18. 04. 02). Для тех, кто не сумел схватить суть “технологии”, приведем еще небольшую цитату из “Дворника”: “К 2001 году вокруг предприятия крутились никому не известные фирмы: “КарСарплюс”, “Джетт-Компани”, “ЛакоСервис” и другие. Очень скоро “КарСарплюс” забрал в собственность здания, сооружения, землю “Балтптицепрома”, затем фабрика лишилась комбикормового завода, колбасного, свиноубойного цехов. Взамен государство в лице администрации получало бумажки — “векселя” ЗАО “Вексельный центр “ЭНЕРГО-ГАЗ”, ООО “Ингазресурс” и пр.”. Ну а даль­ше — читайте Ильфа и Петрова: “вексельная” фирма лопнула, председатель Фунт сел в тюрьму, деньги — у миллионера Корейко... Может, не в точности так, но что-то в этом роде. Кто сказал, что Пирогов — не профессионал? Еще какой!

А роль Егорова в управлении областью, какова она? Представление и на этот счет можно получить, знакомясь с публикациями в местной прессе. Газета “Янтарный край”, ссылаясь на сервер АПН от 21 августа 2001 года, приводит следующую выдержку из статьи генерального директора института региональных проблем М. Тонакова: “Губернатор Калининградской области превратился в простого наблюдателя” даже “не с правом совещательного голоса”. Большую часть времени Егоров проводит в поездках: то он в Финляндии, то в Германии, то в Швеции... — легче, наверное, назвать страну, где не был, нежели ту, где побывал. Случаются выезды в регионы России, недавно, например, навестил Коми республику. Москву не забывает, Питер. А вот слова постоянного куратора Калининградской области, заместителя представителя президента в Северо-Западном федеральном округе Андрея Степанова. Интервьюировавший его журналист “Калининградской правды” спросил: “А не замедляет ли работу то, что вы у нас, скажем так, не на постоянной основе? Все время ездите в Санкт-Петербург”. Андрей Георгиевич с достоинством ответил: “ Ну, в регионе я бываю гораздо чаще, чем губер­натор... уезжаю в пятницу и возвращаюсь во вторник, это что, по-вашему, долгое отсутствие?”.

Иногда кажется, что окружение намеренно отправляет Егорова в одну командировку за другой, чтобы не мешал руководить областью. А чтобы поддержать его репутацию, придумывает самые невероятные вещи. Напри­мер, опубликовало сведения о количестве принятых губернатором в 2001 году граждан: в январе — 200 человек, феврале — 220, марте — 315, апреле — 160, мае — 180... Комментируя эти цифры, журналист “Калининградской правды” пишет: “Даже в те времена, когда “работа с гражданами” считалась наиваж­нейшим элементом, такое количество посетителей не принималось. Потому что физически это невозможно. Ведь прием ведется один раз в месяц”. Не могу не поддержать журналиста: на самом деле попасть на прием к губернатору — несбыточная мечта. Председатель Балтийской писательской организации пробивался к Егорову со служебными нуждами два года, но, так и не решив задачи, отловил его на церемонии открытия моста в райцентре Полесске, где тот разрезал ленточку (одно, заметим, из любимых занятий Владимира Григорьевича). Впрочем, можно было не стараться: эффект от общения — нулевой. К слову, с губернатором Горбенко писатели при необходимости встречались, первая встреча состоялась через три дня после того, как он первый раз вошел в губернаторский кабинет. И эффект от той встречи был.

Естественно, люди гадают: что заставляет русского адмирала, человека уважаемого, выступать в столь унизительной роли? Ответы дают разные. Одни считают, что Егоров у сионистов “на крючке”, а попал “на крючок”, когда устроил дочери, старшему лейтенанту милиции, квартиру за счет флота. Другие утверждают, что “на крючке” он висит еще с той поры, когда руково­димый им флот драпал из Прибалтики, продавая кое-что, например ракетные катера, Литве; Егорову будто бы тоже перепадало от сделок. Третьи видят “крючок” в служебной даче командующего флотом в курортном Светлогорске, которую Егоров, уходя с прежней должности, приватизировал за 10 тысяч долларов, хотя настоящая ее цена во много раз выше, да, кроме того, построил дом на Взморье в окрестностях военного городка Донское для сына, — а на адмиральскую зарплату так не развернешься... Что тут правда, что вымысел — не писателю разбираться, но, как известно, дыма без огня не бывает. Еще версия: Егоров — еврей, поэтому его служению сионистам удивляться нечего. Эта версия нашла отражение в подпольной листовке, где наряду с нынешней фамилией Егорова указана также якобы “родовая” — Герштейн. Но если “Калининградские Новые колеса” отметили этот “факт”, то газета “Завтра” предпочла промолчать, полагая, видимо, что Егоров все же русский. У меня тоже есть суждение на этот счет, но я его выскажу, когда речь пойдет о Соломоне Гинзбурге.

 

ПОД КОЛПАКОМ

Выше говорилось о “предсказании” Юрия Маточкина: Калининградская область в начале XXI века станет, дескать, предметом разговоров на между­народном уровне. Такие разговоры начались на самом деле! Отметим еще один “удивительный” момент: начались они с подачи российского президента Владимира Путина! Вскоре после того, как губернатором стал Егоров, Путин выдвинул идею превращения области в “пилотный регион”. Что это такое? Есть понятие “пилотный тираж”, это когда в свет выходит новая газета и ее учредители с помощью первого номера, распространяемого бесплатно, приглашают возможных читателей: ознакомьтесь, и если понравится, за вторым номером идите в газетный ларек. Прозрачный художественный образ: с помощью пилотного тиража новая газета как бы поднимается, чтобы лететь, нести в народ идеи учредителей. А “пилотный регион”? Ему тоже предназначено лететь? Куда? И под чьим пилотажем? Поскольку президент, отводя Калининградской области новую, ранее неслыханную роль, необхо­димой расшифровки не дает, попытаемся сделать это без него.

Юрию Маточкину в годы правления областью не удалось реализовать ганзейский план, превратить ее в республику, чтобы, имея больше само­стоятельности, она смогла вырваться из России. Не удалось, потому что, в числе других причин, население области не было готово к столь решительному шагу. Это-то, по нашему убеждению, и заставило калининградских сепара­тистов вкупе с московскими единомышленниками разыгрывать столь активно дружбу с Западной Европой. Отправляясь на Запад, встречаясь с европей­скими монархами, премьерами, депутатами, Егоров и его сподвижники день за днем вколачивают в мозги калининградцев: смотрите, какие это милые, славные люди! Как они хорошо к нам относятся! А какая сытая, обеспеченная на Западе жизнь, не то что у нас, в России!.. Вода камень долбит. К этому долб­лению присовокупляется пожелание президента Путина поднять материальное бытие населения Калининградской области на уровень европейских стран (каким путем — не объясняется). Логический апофеоз прозападной пропаганды — выдвинутый местными идеологами СПС лозунг: “Говорить по-русски, а жить по-европейски!”.

Как “хорошо” к нам относится Европа, мы смогли убедиться в процессе обсуждения проблемы передвижения россиян из калининградского анклава в Большую Россию и обратно после того, как прибалтийские государства станут полноправными членами ЕС и НАТО. Боже, сколько было произнесено речей! Сколько состоялось конференций, симпозиумов, “круглых столов”, саммитов на эту тему! Хотя любому патриоту, имеющему даже самое отдаленное представление о подлинных устремлениях Запада и его российских поклонников, не говоря уже о сионистах, с самого начала было ясно, что вся эта вселенская шумиха — не более чем спектакль, что тайные враги России ни за что и никогда не согласятся на безвизовый проезд ее граждан через свою территорию. И пусть никого не обманут уверения президента Путина, председателя думского комитета Рогозина, губернатора Егорова, что достиг­нутые в ноябре  в Брюсселе договоренности о введении упрощен­ных проездных документов при перемещении россиян из анклава в “метрополию” — это благо, решение проблемы, то, что нам нужно. Это не решение проблемы, потому что Калининградская область оказывается под всеохватывающим контролем Запада, а если конкретнее — тех “мудрецов”, которые разработали ган­зейский план, а теперь делают все для его осуществ­ления. Они будут контролировать проезд через Литву каждого российского гражданина, имея возможность любого из них, почему-либо неугодного, не впустить в вагон или, впустив, арестовать в Вильнюсе. Они будут контроли­ровать провоз через границы каждой тонны продовольствия, топлива, каждой пары сапог, имея возмож­ность в любую минуту закрыть впускной клапан, посадить население области на голодный паек. Воздушное сообщение, паромная переправа, которыми нас утешают премьер Касьянов и губернатор Егоров? Переправа обеспечит потребности области в пасса­жирских и грузовых перевозках, в лучшем случае, на треть, что в критической ситуации ее не спасает.

Самый же опасный аспект этого нововведения состоит в том, что в сознании калининградцев усилится чувство оторванности от Родины, они все больше будут ощущать себя изгоями, никому не нужными, забытыми Россией. Духовные связи между населением области и Отечеством и без того с каждым годом слабеют. По прикидкам местных социологов, лишь третья-четвертая часть калининградцев в возрасте до тридцати лет побывала хоть один раз в Большой России, для остальных молодых людей она все больше незаметно превращается в некий миф. Вероятно, тут не обходится без сгущения красок, но угроза духовного отрыва местного населения от своего народа — это грозная реальность.

Уму непостижимо, почему наши правители, и местные, и московские, ведя переговоры по “калининградской проблеме”, даже не заикнулись о территориальном коридоре, создание которого превратило бы область во внутренний регион России, похоронив вражеские поползновения вырвать ее из состава Федерации. Идея коридора живет в умах уже добрый десяток лет. Я пытался привлечь к ней внимание в своих журнальных статьях, опубликовал большую статью в “Гудке”, регулярно упоминается она в читательских письмах, публикуемых в местных газетах. Заинтересованно говорил о коридоре вице-премьер правительства Беларуси Леонид Козик, обещая поддержку его созданию.

Напомню еще раз, о чем идет речь. Можно, не ущемляя ни Литву, ни Польшу, проложить коридор из Калининградской области в Россию через Беларусь, по границе между ними. Протяженность его невелика — примерно 90 километров, даже меньше. При ширине коридора в километр по нему можно проложить не только железную дорогу в две колеи, но и автотрассу, линию высоковольтной передачи, газопровод. Земля, которую теряют при этом указанные государства, будет возмещена им за счет Беларуси, а об условиях ее передачи Россия со своей союзницей договорятся. Просто, как грабли. Польша возражает? Есть немало аргументов, чтобы ее убедить в правомерности наших желаний. Вот, например, один из них: при советской власти полвека существовал коридор между польскими землями, оторванными одна от другой, проходивший по территории СССР, и мы против этого ничего не имели. Литва возражает? Для нее аргументы имеются еще убедительнее. Россия вправе потребовать возвращения себе Мемеля (Клайпеды), Вильнюс­ского края, Мариямполского и Вилкавишского районов, владеть которыми та не имеет юридических оснований. Но вместо того, чтобы выдвинуть жесткие требования на этот счет, российское правительство, комитет Рогозина в Госдуме, наша дипломатия молчат. Литва же, наоборот, выжимает все, что можно, из “визовой проблемы”. Даже введение упрощенных транспортных документов оговаривает условием: ратифицируйте, дескать, договор о границах (подписанный Ельциным, но не утвержденный Государственной Думой. — А. С. ), тогда продолжим разговор о том, как будете ездить по нашей территории. Это дали понять, выступая в Калининграде, посол Литвы в Москве и литовский консул в регионе.

Нельзя не отметить, что в последнее время идея территориального коридора все больше повисает в воздухе. Это связано с политикой Путина и его окружения, взявших курс, как говорят факты, на свертывание процесса создания единого государства Россия—Белоруссия. Если Союз наших государств развалится, не успев по-настоящему выстроиться, коридора, скорее всего, не будет.

 

ПРИЗЫВ СОЛОМОНА ГИНЗБУРГА

Ведущая фигура в сепаратистско-сионистских кругах Калининградской области — это, несомненно, Соломон Гинзбург. На общественно-политическом горизонте высветился в период губернаторства Юрия Маточкина. Являясь депутатом областного Совета, выступил инициатором его самороспуска. Будучи назначенным начальником информационно-аналитического управления областной администрации, прославился тем, что запросил в архиве справку: кому принадлежала Калининградская область до передачи Советскому Союзу? Впрочем, прошу прощения, об этой его славе мы узнали уже при губернаторе Горбенко: запрос был секретным. Еще Гинзбург в компании с известным в те времена, а ныне канувшим в Лету Шумейко выдвигал задачу селекциони­ровать на территории области новую нацию. Заметив, что население не желает воспитываться подобным образом, выступил с осуждением патриотизма, этого “последнего прибежища негодяев”.

Еще более заметен Гинзбург ныне. Чуть ли не каждый день его можно созерцать на экранах телевизоров, читать в газетах его интервью и статьи. О чем вещает? Клеймит русский национализм, осуждает разделение людей по национальному признаку, восхваляет ценности демократии, учит, как “интеллектуализировать политический процесс в регионе”... По-прежнему является депутатом местного законодательного органа, теперь именуемого Думой. Активно участвует в разработке способов сотрудничества России и ЕС на территории области. Иногда выезжает за границу на какие-то тусовки — в какой роли, сказать трудно; однажды было объявлено: как молодой политик. Случается, его приглашают на встречу приезжие дипломаты.

В середине 2002 года в средствах массовой информации промелькнуло сообщение: “Правительство Литвы за выдающиеся заслуги наградило жителя Калининградской области Гинзбурга Соломона Израилевича высшим орденом Литовской Республики — орденом Гедиминаса”. Чем он заслужил столь высокую награду? — заинтересовались патриотично настроенные ветераны войны и труда. Выяснили: за разработку и проталкивание “Договора между Российской Федерацией и Литовской Республикой о российско-литовской государственной границе”, того самого, который Ельцин подписал, а Госу­дарст­венная Дума не желает ратифицировать, считая его содержание для России неприемлемым. Возмущенные ветераны начали сбор подписей под Заявлением, в котором решительно осудили предательскую позицию Гинз­бурга. Подписалось 1697 человек. И что? А ничего. Заявление не было даже опубликовано.

А теперь, когда читатель усвоил, сколь большая политическая величина этот Соломон Гинзбург, самое время обратиться к приписываемой ему фразе, процитированной в листовке, о которой мы упомянули в начале статьи. Вот она: “Мы уже создали в Калининградской области условия, при которых гои будут вынуждены искать средства к существованию в других регионах России. Освобождая территорию для наших соплеменников”. Из выступления С. Гинзбурга на международном конгрессе еврейских общин (гой, в понимании талмудистски настроенной части “избранного народа”, — это нееврей, человек второго сорта, чуть ли не животное. — А. С. ). Еще раз повторю: поразительно, что на столь важную, кричащую цитату не обратили внимания ни “Калининградские Новые колеса”, ни московская газета “Завтра”. Ведь в ней, этой коротенькой цитате, целая программа действий, в ней — судьба Калининградской области и живущих в ней русских, белорусов, чувашей, всех “неевреев”! Из нее можно понять, что “Новая Ганза” — это, в планах сионистов, не более чем промежу­точный этап, а может быть, вообще фиговый листок для сокрытия подлинных намерений, что на самом деле в Калининградской области планируется создать не торговую “Ганзу”, а некий Новый Израиль!

Вывод сногсшибательный настолько, что хочется остановить себя: мыслимо ли такое? Не провокация ли все это — листовка, цитата?

Установить истину можно, лишь найдя тех, кто листовку сочинил и рас­прост­ранил. Сделать это под силу только подготовленным специалистам ФСБ. Начальнику УФСБ по Калининградской области контр-адмиралу В. Сотникову на одной из пресс-конференций был задан вопрос. “Губернатор Егоров обращался к вам по поводу антисемитских выходок в Калининграде. Удалось ли найти какие-либо следы?” Ответ был: “Мы с вами живем уже не в то время, когда органам госбезопасности было до всего дело, в том числе и до надписей на заборах... Добавлю, что надписи и листовки, о которых идет речь, по нашим оценкам, не несут в себе угрозы конституционному строю...”. То есть госбезопасность отказалась заниматься поисками.

Соломон Израилевич, возможно, заявит: ни на каком конгрессе не был, никаких призывов к соотечественникам не оглашал.Я этого не утверждаю. Однако не Гинзбург ли хотел вырастить в Калининградской области “новую общность людей”, которые будут уже не русскими, не белорусами, а каким-то совершенно новым этносом, выполняющим волю “ганзейских” правителей? Не получилось? Вот тут-то и могла родиться бредовая мысль “заменить” недостаточно восприимчивое к космополитическим идеям население.

 

“ТОЛЬКО У НАС”, В КАЛИНИНГРАДЕ

Не так уж многочисленна рать сионистов: Маточкин, Гинзбург, губерна­торское окружение, члены “еврейского правительства”. Предположим, привлекут какую-то часть, пожалуй, даже большинство, из тех двух тысяч евреев, которые, по утверждению “Калининградских Новых колес”, не уехали из области. Но едва ли надо думать, что все без исключения евреи ринутся под знамена Гинзбурга. Об отсутствии единства в их рядах свидетельствует существование в области двух еврейских национально-культурных обществ. Еще в статье “Тучи над Калининградом...” я утверждал, что все сионисты — евреи, но не все евреи — сионисты. Утверждение это носило в то время, почти десять лет назад, скорее теоретический характер, так как основы­валось на личных наблюдениях бытового характера. Ныне оно подтверждено исследователями еврейского вопроса, пришедшими к выводу, что до 15% евреев, живущих в России, не разделяют сионистских идей, считают Россию своей Родиной и иной не хотят. Не в среде ли калининградских “отщепенцев” нашелся еврей, передавший русскому патриоту листовку с цитатой Гинз­бурга?

Да, рать не так уж велика. А нас-то, русских, в Калининградской области сотни тысяч! Логична мысль: что они смогут с нами сделать? Переплюнем! Но так можно рассуждать, лишь забыв, что за плечами у евреев много­тысячелетний опыт пленений, изгнаний, рассеяний, когда им приходилось приспосабливаться, чтобы выжить, более того, чтобы в любой ситуации оказаться наверху. Если забыть, что они всегда умели находить союзников, верно служивших им на протяжении веков. В числе таких слуг — масоны.

О проникновении масонов в Калининград стало известно два года назад, когда в местной печати появилось сообщение об открытии здесь отделения всемирной масонской ложи “Бнай-Брит”. И хотя в информации назывались, как члены ложи, некоторые депутаты, крупные чиновники, особого значения этому тогда никто не придал. Может быть, из-за неосведомленности, что возглавляет эту могущественную ложу злейший враг России, один из столпов агрессивного американского духа Генри Киссинджер. Более настороженно было воспринято сообщение о появлении отделения Мальтийского рыцарского ордена. Региональное издание “Комсомольской правды” с гордостью поведало, что главное дело, которым “рыцари” будут заниматься, это — заботиться о ветеранах. А еще калининградцы вычитали в “Комсомолке”, что рыцарями-командорами ордена являются Горбачев и Ельцин и что в свое время, накануне так называемой “перестройки”, они были представлены в Мадриде верховному магистру ордена, а организовал их встречу посол СССР в Испании Игорь Иванов, нынешний министр иностранных дел России. Можно не сомневаться, что оба президента нашей страны обсуждали с магистром проблемы нелегкого ветеранского бытия — какие же еще?

Давно выявлено, что масонские ордена и ложи тесно сотрудничают с мировой закулисой, с такими ее ведущими подразделениями, как Трех­сторонняя комиссия, МВФ, Всемирный банк, где разрабатываются планы переустройства мира и где принимались решения о развале Советского Союза и России, в том числе и о судьбе Калининградской области. Об этом, в частности, рассказал в своем интервью “Советской России” известный исто­рик, заведующий кафедрой русской истории Санкт-Петербургского универси­тета профессор И. Фроянов. Говоря о детище мировой закулисы, так называемом “Хьюстонском проекте”, профессор цитирует его заключительный пассаж: “Одним из требований... является отказ от отношения к России как к какому-то целому, каким она больше не является или перестанет являться в обозримом будущем. Необходимо прорабатывать отдельную политику для отдельных регионов, особо выделяя, как это сделано в настоящем обозрении, Калининград...”. А выдающийся специалист в области мирового масонства О. Платонов сообщает об участии в работе этих подразделений мировой закулисы представителей российской политической и экономической элиты. В его книге “Россия под властью криминально-космополитического режима” (“Русский вестник”, 1998 г.) говорится: “На совещаниях, организованных Трехсторонней комиссией, возглавляемой радикальным русофобом Збигневом Бжезинским, часто присутствуют А. Чубайс, П. Авен, Б. Березовский, В. Гусинский, Ходорковский и другие”.

Вот какие силы стоят за плечами Маточкина, Гинзбурга и других калининградских сепаратистов-сионистов! Не так просто их “переплюнуть”!

 

БЕЛЫЙ ГУСЬ В ВИТРИНЕ

В духовной жизни Калининградской области четко выделяются два поля, где нынешние “демократические” идеологи ведут свой неустанный сев. Первое, бьющее в глаза, усеяно прогерманскими мероприятиями и акциями большого и малого масштаба. Второе поле — сионистское, не столь, на первый взгляд, открытое взгляду, но год от года цветущее все ярче. В конечном счете оба эти поля сливаются в одно, оказываются подчиненными одной цели, назначение которой — воздействовать на сознание населения Калинин­градской области в определенном направлении.

Сначала — о прогерманских акциях. Именно с ними связано восприятие происходящего в области как “германизации”.

Почти сразу после прихода к власти егоровской команды в калинин­градской печати, на радио и телевидении начали появляться статьи и сюжеты местных краеведов “демократической” ориентации о необходимости праздно­вания 750-летия Кёнигсберга. Естественно, патриоты запротестовали: ведь Кёнигсберг заложен Тевтонским рыцарским орденом, кровным братом Ливонского ордена, этого злейшего врага Древней Руси, это во-первых, а во-вторых, в годы Второй мировой войны Кёнигсберг был сметен с лица земли британской бомбардировочной авиацией, от него осталось всего 8—10% жилья и производственных зданий, на развалинах отстроен новый город Калининград, так что праздновать нечего, надо поберечь деньги, их и так не хватает! Крае­веды потребовали поддержки администрации области. Губернатор отозвался в том плане, что мы, конечно, живем в Калининграде, но на этой земле был и Кёнигсберг. Точку в споре поставил глава правительства России Михаил Касьянов, которому по приезде в Калининград доложили о столь серьезной, столь неотложной “проблеме”. “Это крупное событие мирового значения, и Россия должна его достойно отметить”, — заявил он на пресс-конференции, пообещав помочь деньгами. И началось: монетный двор, как сообщило калининградское телевидение, приступил к изготовлению юбилейных червон­цев в честь 750-летия города... какого? Калининграда? Но ему в 2005 году исполнится лишь 59 лет. Кёнигсберга? Теледиктор вышла из затруднительного положения, сказав: “нашего города”. Но на монете это не вычеканишь. И на ней будет лежать печать фальши.

Вспоминается другое подобное мероприятие — празднование 300-летия Великого посольства царя Петра. Ах, какое это было великолепное, незабывае­мое шоу! Весь город расцветился фейерверками. Все скверы в центре города были вытоптаны участниками зрелища. Демонстрировался ботик Петра. Демонстрировался сам Петр, величиной почти с церетелиевского истукана, стоящего на Москве-реке. Денег на торжества было ухлопано так много, что главный организатор без труда украла 50 тысяч рублей, что было выявлено лишь по чистой случайности... Да, есть что вспомнить! Непонятно только, что праздновали. Ведь царь Петр не в Кёнигсберг держал путь, а дальше, в другие европейские страны, где и нашел то, что искал — умелых судостроителей и море­плавателей, у которых многому научился. Так что же, зря деньгами швырялись? Не зря, не зря. Вместе с праздничным фейерверком намертво вколотили в сознание калининградцев: Петру нужна была Европа, и нам она нужна.

А в других городах области, заложенных теми же псами-рыцарями, юбилеи уже идут. В августе прошлого года в городе у моря “на площади развернулось впечатляющее действо — со множеством актеров, оригинальными костюмами, музыкой, “битвами”, танцами. Бог морей Нептун со своим трезубцем руково­дил праздником и поздравлял Зеленоградск, бывший Кранц, со славным юбилеем — 750-летием”. Столь же радостно поздравляли жителей Зелено­градска губернатор области Владимир Егоров, вице-мэр Калининграда Юрий Беденко, мэр шведского города-побратима Борнхольма Лиллебилл Грэс, президент немецкого округа-побратима Пинеберг Дитрих Андерс, представи­тели Клайпеды, отметившей ту же дату неделей раньше, ассоциации муниципальных предприятий... Небывало воодушевляющее событие! Почти столь же шикарно отметили праздник в районном центре Правдинске, бывшем Фридлянде, правда, сему городу исполнилось всего лишь 690 лет, но радости было не меньше. На центральную площадь “съехался народ со всего района. Да не с пустыми руками. Чего только не было на импровизированных сельских подворьях! В витрине делегации из Ново-Бобруйска красовался белый гусь... Развлекать ярмарочную публику из Дальнего приехало семейство Матвей­чуков. Муж играл на гармошке, а жена и дочки отбивали такт ложками и трещотками...”, — оповещала “Калининградская правда”.

Пытаясь противопоставить этим нелепым для русского человека, по сути преда­тельским, шоу нечто по-настоящему праздничное, группа калинин­градских писателей-патриотов обратилась к президенту России, Государст­венной Думе, губернатору Егорову, областной Думе с предложением учредить ежегодный Всероссийский “День Калининградской области”, подобный французскому Дню заморских территорий. “В области, — писали мы, — это должен быть один из самых значительных праздников, отмечаемых широко и нарядно. Его смысл — напоминать калининградцам об их кровной принадлежности к России... А для других областей России — это призыв еще и еще раз озабо­титься судьбой особого региона, оторванного от Матери-Родины, окруженного странами-пронатовцами”. Обнадеживающий ответ пришел лишь из Госдумы, председатель Комитета по социальным вопросам (тогда еще представитель КПРФ) сообщал, что при поступлении соответствующего законопроекта он будет оперативно рассмотрен и поддержан. Аппарат президента и областная Дума отмолчались. Из администрации области, из ведомства А. Корецкого, пришла бумага, подписанная третьестепенным чиновником: денег на проведение предлагаемых “Дней Калининградской области” нет. Вот так: для прусского юбилея, разрушающего связи населения Калининградской области с Россией, деньги имеются, для укрепления духовных связей с Отечеством — их не найти.

А сколько осуществляется подобных антироссийских акций масштабом помельче! В поселке Ясная Поляна одну из улиц назвали именем Ульриха фон Хуттена — в годы войны его имя носила дивизия СС... В районном центре Багратионовске установлен указатель с довоенным, немецким названием города: “Прейсиш-Эйлау”... Неустанно трудится в Калининграде Немецко-Русский дом, существующий на деньги Министерства внутренних дел Германии; недавно объявлено, что по содержанию своей работы это “культур­ное” учреждение превращается в Европейско-Русский дом, что было одобрено Соломоном Гинзбургом...

Активная прогерманская духовная деятельность сочетается с не менее агрессивной деятельностью в сфере экономики. На начало 2002 года в Калининградской области зарегистрировано свыше тысячи коммерческих организаций с участием иностранного капитала из 45 стран. На первом месте поляки — 451. Немцы лишь на третьем — 293. Но доля поляков в уставном капитале этих организаций составляет 44 945 757 рублей, а у немцев она — 129 401 292 рубля, то есть в три раза больше! Немцы скупают земли в сельской местности, строят дома, есть уже целые поселки с немецким населением. Как тут не поверить, что область “германизируется”, что главная угроза ее отторжения от России исходит именно от немцев!

На этом фоне собственно сионистские “культурные” акции выглядят не столь внушительно.

Мемориальная доска в Балтийске повешена в честь Иосифа Бродского. Почему в Балтийске, что он сделал для славного флотского города? А вот что: приезжал сюда, будучи в молодости корреспондентом детского журнала, и посидел пару часов в городском ресторане. Заслуга, ни с чем не сравнимая!

Одновременно наблюдается стремление представить евреев людьми обижен­ными и оскорбленными. В этом плане особенно активно эксплуати­руется тема так называемого “холокоста”. Местные телеканалы не упускают случая показать места расправ над евреями. Как-то была показана передача о “холокосте”, занявшая, наверное, добрый час эфирного времени, вел писатель Олег Глушкин, в недавнем прошлом главный редактор журнала “Запад России”, пропагандирующего “ганзейские” идеи.  Безусловно, жестокость немецкого фашизма по отношению к евреям заслуживает реши­тельного осуждения. Но не следует вычеркивать из памяти и то, что столь же бесчеловечно относились фашисты и к другим народам, особенно славянским. Посвятивший этой теме не одну страницу “русский вестник” отмечает, что русских, белорусов, сербов в годы Второй мировой войны погибло в пересчете на 1000 человек не меньше, чем евреев. Играть на столь печальной, столь трагической теме, пытаясь нажить на ней политический капитал, — это верх нравственного цинизма.

О том, что сионисты работают на перспективу, говорит и их внимание к молодежи и подрастающему поколению. В этом свете замечательно сообщение “Калининградской правды” о начале издания молодежного журнала, носящего выразительное название “Волонтер”. Волонтер — лицо, добровольно посту­паю­щее на военную службу. Стало быть, журнал будет предлагать своим читателям тоже стать добровольцами? Какой армии? Поскольку журнал выпус­кает фонд “Региональная стратегия”, возглавляемый Соломоном Гинзбургом, можно делать далеко идущие предположения. Тем более что газетная заметка озаглавлена: “Без сюсюканья”. Понимать надо, видимо, так, что, когда придет время и волонтеры Гинзбурга выступят, они сюсюкать не будут.

Логичен вопрос: на кого журнал рассчитан, если еврейской молодежи в Калининграде не так уж много? Вот возможный ответ. Иногда к нам на дачу приезжает отдохнуть подруга жены, труженица градостроительной сферы. Она полукровка: мать еврейка, отец русский. Сестра уехала в Израиль, устроена там, подруга же никуда не собирается, ей хорошо и в России. Приезжает на дачу с сыном, подростком лет двенадцати. Муж, с которым давно развелась, тоже русский, так что сын — квартерон, так, кажется, их называют. Подросток как подросток — любит поесть, любит поспать. Есть недостаток: не здоровается по утрам. Не потому ли, что видит во мне “гоя”? Не думаю, скорее тут издержки семейного воспитания. Мальчик любит играть в подкидного и почти никогда не бывает проигравшим. А на вопрос, как это ему удается, отвечает: “Я — умный”. Внук, играющий не хуже, когда его спрашивают об этом же, смущается и краснеет, ему неловко, что переигрывает старших... Так вот, мне кажется, что если к уже заложенному в сознание мальчика убеждению, что “он — умный”, добавить еще одно, а именно, что “он — избранный”, то можно не сомневаться: действовать во имя Нового Израиля он будет не колеблясь. В этом направлении, надо полагать, и будет вести воспитательную работу молодежный журнал.

Но, пожалуй, ни в чем не проявляется масштабность сионистских замыс­лов так, как в планах сооружения в Калининграде еврейской синагоги. О ней рассказала газета “Гражданин” в интервью депутата городского Совета Владимира Иванова, озаглавленного “Не надо нам такой синагоги”. Место для ее строительства ходатаи (не только местные, но и московские) пробивают на острове в центре города, где когда-то стояла кёнигсбергская синагога, предлагая убрать сооруженный здесь цирк. Планируемая синагога — грандиозное сооружение, способное вместить 5000 человек, в два с половиной раза больше, чем евреев в области (для сравнения: храм Христа Спасителя, этот главный, кафедральный собор области, сооружаемый в центре Калининграда, города с населением около полумиллиона человек, будет вмещать 3000 православных). Специалисты возражают: остров — песчаный, построенные здесь в годы советской власти многоэтажные дома дают осадку, уже встает вопрос о расселении жильцов одного из них, если поставить здесь еще и синагогу, то может случиться беда. Однако евреи стоят на своем: видимо, строить синагогу на острове решили иудейские священники, съехав­шиеся в Калининград чуть ли не со всего мира — почтить память кёнигс­бергского раввина, умершего много лет назад, — и их решение обязательно.

Таково духовное заполнение пространства, в котором живет население Калининградской области. Прогерманская пропаганда; сионистские акции; выступления сектантских проповедников, а к ним присовокупите ядовитое словесное варево, вдалбливаемое с утра до вечера в мозги с телеэкранов познерами и сванидзами, и сюда же прибавьте переполненные кровью американские фильмы... — все это направлено на развращение, на разло­жение русского духа. Не каждой русской душе, тонкой и впечатлительной, дано выдержать этот мутный, пропитанный отравой поток.

СТОЯТЬ, КАК ЛЕВЧЕНКО

Что же делать? Когда я задумываюсь над этим, перед глазами встает Владимир Иванович Левченко, великий патриот России, человек несги­бае­мой, воистину железной воли. Он известен в Калининграде — был депутатом городского Совета первого созыва, а потом на всех выборах без исключения выдвигал свою кандидатуру — в Совет, в областную Думу, в мэры, в губерна­торы, — но никуда не проходит, это невозможно, если за спиной не стоит денежный мешок. Владимира Ивановича неудачи, конечно, расстраивают, но не настолько, чтобы он успокоился. Для него важно, что выборная кампания позволяет (если удастся набрать необходимое количество голосов в под­держку, а это получается, хотя и не всегда) выйти на телеэкран, в радиоэфир, на газетную полосу и изложить свои общественно-политические взгляды.

А взгляды Левченко таковы. Он пропагандирует идеи обретения русским народом национального суверенитета и утверждения правосубъектности русской нации, воссоединения разделенной русской нации и создания русского национального государства на территории исторической России, проведения русской демографической политики, защиты гражданских прав и свобод, чести и достоинства русских и членов их семей. Владимир Иванович пытается внести эти идеи в устав региональной национально-культурной автономии, которую возглавляет. Однако управление юстиции отказывает в утверждении изменений подобного рода. Левченко обращался в суд, однако и здесь получил отказ. Судья Ленинградского районного суда г. Калининграда Мухарычин В. Ю., рассматривавший иск, установил, что такие цели и задачи, как “содействие единству России... содействие воссоединению разделенной русской нации... проведение русской демографической политики” и т. д. (см. выше), “носят политический характер, что противоречит ст. 1 Федераль­ного закона “О национально-культурной автономии” от 17 июля 1996 года...”. “Закон суров, но это закон”? Или что-то другое?

Левченко — юрист, мог бы создать адвокатскую или нотариальную фирму и жить безбедно. Он оказывает юридические услуги малоимущим, иногда не получая ни копейки, и живет предельно скромно. Вся его жизнь — в борьбе за русскую идею. Каждую субботу с 12 до 14 часов — в дождь и в снег, в жару и мороз — его можно увидеть на площади Победы, центральной площади Калининграда, у трибуны рядом с памятником Ленину. Это его боевой пост. Оружие — листовки, газеты, брошюры патриотического содержания. Если подойдете — поговорит с вами, надеясь найти единомышленника, обеспечит литературой. Случается, ему звонят домой по телефону, угрожают расправой.

“Они хотят меня сломать, — сказал однажды Владимир Иванович. — Умру, но не сдамся!”. И вот, отвечая на вопрос, поставленный выше: что нас может спасти, что мы должны сделать, чтобы предотвратить превращение Калинин­градской области в старую Пруссию или Новый Израиль? — я хочу сказать: проявить стойкость! Нам нужна стойкость, великолепный пример которой подает русский патриот Владимир Левченко. Нам нужно понять, что отступать больше некуда, что мы на последнем рубеже, за которым — унижение, изгнание, смерть.

Нам необходимо сбросить с себя оцепенение, выйти из летаргического сна, вот уже десять лет держащего нас в своих страшных объятиях. Проснуться нас призывают даже те, от кого меньше всего можно, казалось бы, ожидать подобных призывов. Председатель Харьковской еврейской общины Эдуард Ходос, решительный противник крайнего иудаистского экстремизма, выпустил книгу “Еврейский синдром”, в которой, осуждая дикий религиозный фанатизм единоверцев, пишет: “И только “неразумные” славяне не видят стремления чужаков превратить их сначала в хазар, а затем и в хазеров (в переводе с идиш — свинья. — А. С. )”.

Мне кажется, что понимание этой страшной истины уже приходит к людям. На недавно состоявшихся выборах мэра Калининграда горожане сумели разобраться в истинной ценности тех, кто пытался пройти во власть. В депутате областной Думы, главном редакторе “Калининградских Новых колес” Игоре Рудникове, который на выборах шел вторым (может быть, почувствовали его слабость к еврейской теме? Не случайно, наверное, на стенах появились “дацзыбао”: “Рудников — еврей”). В депутате областной Думы предпри­нимателе Витаутисе Лопате, который, заявляя, что сепаратизм в Калинин­градской области — это миф, тут же призывал ассоциироваться в Европу. Победил действующий мэр — Юрий Савенко. Почему именно он? У Юрия Алексеевича немало достоинств, неплохо руководит городом, в Калининграде не случалось ситуаций, подобных тем, какие имели место, например, во Владивостоке, когда город оказывался в морозы без тепла и света. Но главное, что обеспечило поддержку населения, я уверен, то, что он — русский человек. “Калининградские Новые колеса” отметили это с раздражением. Я же говорю: слава Богу! Наконец-то начали прозревать!

Впереди — выборы депутатов Государственной Думы, а там недалеко и до выборов губернатора. Сумеют ли калининградцы разобраться в кандидатах на эти должности? Если вновь просчитаются, как с Егоровым, — Калинин­градская область обречена. Уберегутся от роковой ошибки — значит, сохра­нится шанс и впредь жить на этой, ставшей родной, земле.

(обратно)

Ирина Медведева, Татьяна Шишова • “Гарри Поттер”: стоп (Наш современник N4 2003)

И. МЕДВЕДЕВА, Т. ШИШОВА

“ГАРРИ ПОТТЕР”: СТОП

(Попытка экспертизы)

 

В последнее время как-то незаметно произошло множество подмен. Взять хотя бы нынешнюю привычку по любому поводу требовать “комплексной экспертизы”. Раньше мнение экспертов запрашивалось только в тех случаях, когда без высокопрофессиональных знаний и навыков разобраться было невозможно. Теперь же и нечто очевидное, бесспорное подвергается экспер­тизе. Сколько раз родители школьников обращались к нам с просьбами поре­комендовать экспертов, которые бы втолковали директору, что рассказывать детям на уроках про “безопасный секс” и гомосексуализм вредно для психики! Ведь сами они “не специалисты” и не компетентны решать такие сложные вопросы. Хотя еще недавно любая полуграмотная бабушка без всяких специалистов знала, что детей развращать нельзя. Это было очевидно для каждого, у кого осталась хоть крупица здравого смысла.

Серьезная подмена произошла и в области здравого смысла. Раньше здравый смысл занимал место золотой середины между двумя видами умопомрачения: бездумным шквалом эмоций и бездушной формальной логикой. Но потом (не без помощи экспертов) здравый смысл причислили к некомпетентности и оголтелости. А под вывеской здравого смысла стала выступать формальная логика. Вроде бы, кто логично рассуждает, тот и ученый, специалист. Куда нам до него! А если он еще цитирует великих и если у него безапелляционный, временами несколько иронический тон — тут уж все замолкают в почтительном страхе.

Опасность такой подмены мы хотели бы показать на примере модной сейчас серии книг Дж. К. Ролинг про Гарри Поттера. Точнее, на примере полемики вокруг этих книг.

Поначалу даже бешеная рекламная кампания большинство людей с толку не сбила.

— И чего так много шума? — удивлялись они. — Белиберда какая-то, и написано халтурно. Зачем детям голову дурят?

Православные же люди были в своих оценках еще более категоричны, говоря, что книга культивирует интерес к колдовству и магии и тем самым подталкивает детей к оккультизму. Обе оценки — вполне в русле здравого смысла. Хотя потом, когда реклама стала запредельной, некоторые не выдержали и сорвались на эмоции. И незамедлительно были посрамлены авторитетными экспертами. Суть стройных рассуждений которых сводилась к следующему:

а) Магия есть в любой волшебной сказке. Что ж, теперь и их запретить?

б) Вообще ничего плохого в книгах о Поттере нет, они хорошие и добрые.

в) Дети прекрасно понимают, что колдовство в книге понарошку, и, конечно, не будут применять его в жизни. Тем более что магические рецепты Ролинг включают в себя волшебные ингредиенты (типа рога единорога), которых в природе не бывает.

г) В английской традиции более свободное обращение с темными силами, так что нет оснований предполагать, будто “Гарри Поттер” был написан с целью воспевания демонических чар. Просто у англичан так принято.

д) Короче говоря, эта сказка сама по себе — хорошая, вот только появилась она не в лучшие времена. А лет сто назад ее восприняли бы как добрую фантазию, да и в советской реальности это было бы безобидно. Но сегодня книга Ролинг стала капелькой, влившейся в мутные потоки нео­язычества.

е) Однако в любом случае запрещать чтение “Поттера” бессмысленно. Не те времена. Лучше читать книги вместе с детьми и, оттолкнувшись от текста, вести пропаганду всего доброго и хорошего.

Со следующего пункта прибавляются аргументы для православных:

ж) Если они, православные, будут плеваться и сжигать “Гарри Поттера”, армия сатанистов, пожалуй, пополнится множеством новобранцев. Причем вина ляжет не на автора книги, а на ее хулителей. Раз они поносят книги, в которых ничего плохого о христианстве не говорится, значит, они сами плохие. Поэтому не пойду я к ним, а пойду лучше к сатанистам.

(Тех, кто хочет более подробно ознакомиться с примерами такой аргументации, отсылаем к газете “Радонеж”, № 4 (122), 2002 г.).

Признаться, мы книги Ролинг читать не собирались. Но работа детского психолога обязывает отвечать на вопросы родителей. А вопросы о Гарри Поттере вдруг посыпались лавиной, и были они отнюдь не праздными. Родителей не на шутку волновала искаженность поведения детей под воздействием “Гарри Поттера”.

— Я вроде бы радоваться должна, что сын приобщился к чтению, а мне почему-то страшно. Нездоровый у него какой-то интерес...

— А мой читает и перечитывает, ничего другого знать не желает. Попробуешь что-то сказать против — делается как бешеный: грубит, орет, даже с кулаками бросается. В общем, сам не свой стал.

У каких-то детей в процессе психологических занятий выявлялись глубинные, устойчивые страхи, возникшие по прочтении этих книг. Некоторые рисовали рисунки, от которых за версту пахло мрачной мистикой.

Интересен и рассказ нашей знакомой о влиянии “Гарри Поттера” на ее приятельницу, взрослую женщину, мать двоих детей:

— Она как-то спросила меня между делом, нравится ли моим детям “Гарри Поттер”. Я ответила, что они эту книгу не читали. И тут она так возмутилась, закричала, что я не имею права лишать детей счастья. Все, дескать, читают. Ее, взрослую, и ту захватило. А они что, хуже? Договорилась до того, что я их уродую, краду у них детство. Я пыталась ей объяснить, что они и сами не хотят, но она не слушала и все кричала, кричала, — я ее такой никогда не видела. Нормальная, интеллигентная женщина...

Конечно, не все дети и не все родители реагировали так бурно, но про­явив­ших бурную реакцию было немало. Так что пришлось нам — по профессиональной обязанности — не ограничиваться чьими-то “экспертными оценками”, а все же взять в библиотеке одну из четырех книг, которая в тот момент там была, а именно вторую: “Гарри Поттер и тайная комната”. Собирались потом взять другие, но быстро поняли, что нам и этой вполне достаточно.

Чем дальше мы читали, тем больше изумлялись. Может быть, нам с некоторыми экспертами попались разные книги? Да нет, основной из них, диакон Андрей Кураев, как раз ссылался на вторую. И тогда мы решили высказаться. По основным, как нам кажется, пунктам.

 

ПУНКТ “А”: ПРАВО НА ГРАЖДАНСТВО

В ВОЛШЕБНЫХ СКАЗКАХ

 

Утверждение про хорошую детскую сказку неверно прежде всего потому, что “Гарри Поттера” вообще нельзя сопоставлять ни с народной, ни с авторской волшебной сказкой. Главный герой, главный действователь волшебной сказки — человек. И он никогда не бывает волшебником. Хотя может получить волшебный атрибут или волшебное свойство, но лишь на время. Волшебники же выступают в сказках либо как противники, либо как помощники героя. Причем основное здесь — не волшебные атрибуты, а личные качества протаго­ниста, за которые он, собственно, и бывает вознагражден волшебными дарами.

Героиня сказки “Гуси-лебеди” не могла воспользоваться волшебством, пока ее своеволие не сменилось послушанием. Не хотела девочка сорвать яблоки, чтобы облегчить яблоне ветви — никто ей помогать не собирался. Исправилась — получила подмогу.

Даже совершенно фантастические антропоморфные персонажи сказок: вытесанный из полена Буратино, мальчик-луковка Чиполлино, Незнайка, Гвоздик, Карлсон — тоже не волшебники. И это не случайно. Сказка создает модель мира, а миром (во всяком случае, христианским) не должны править маги и чародеи. Это, пожалуй, главное условие интеграции языческих персонажей в сказки христианского мира: не гражданство (и уж тем более не право на верховную власть!), а только вид на жительство для добрых волшебников и строжайшая, на грани гетто, черта оседлости для злых.

Вспомним Царевну-лягушку (такую прекрасную!) и Чудище из “Аленького цветочка” (такое благородное!) — даже они жизненно зависят от людей. Человек, а вовсе не волшебник, всегда занимает в волшебных сказках главенствующее место. (Что тоже своего рода компромисс с язычеством, ведь Бог в большинстве сказок как бы не присутствует. Хотя традиционная для христианства система ценностей сохраняется.)

Столь важное место отведено человеку в сказках неспроста. Поскольку сказка играет огромную воспитательную роль, очень важно, с кем отождеств­ляет себя ребенок, на кого он равняется, кому хочет подражать. Конечно, все дети хотя бы иногда мечтают о волшебной палочке, но в сказках они больше всего сопереживают не волшебникам, а главному герою. Поэтому принци­пиально важно, кем он будет: человеком или чародеем.

В “Гарри Поттере” все шиворот-навыворот. Главный герой — волшебник, почти все остальные персонажи — тоже. Люди фигурируют где-то на обочине. Либо как негодяи (Дурсли), либо как полудурки. И, уж конечно, как существа низшие по отношению к магам. Их даже людьми-то толком не называют, все больше простаками, простецами, маглами. Таким образом, ребенок исходно отчуждается от людей, изображенных в книге Ролинг. Мало того, что он сопереживает главному герою-волшебнику, так еще и люди не заслуживают ни сочувствия, ни элементарного уважения.

Характерно в этой связи использование слова “простец”. В русской культуре оно имеет скорее положительную окраску — бесхитростный человек с детски чистым сердцем, на самом деле мудрый, но мудрость эта “не от века сего”. То есть человек, близкий к Богу, такие встречаются среди монахов, странников, юродивых. В контексте же “Гарри Поттера” слово “простец” дискредитируется. Всего один пример:

“Мистер Уизли (добрый волшебник. — Авт. ) за ужином усаживал Гарри рядом с собой и засыпал вопросами о жизни простецов. Особенно его волновали электрические приборы и работа почтовой службы.

— Ну и ну! — удивился он, услыхав от Гарри про телефон. — Сколько же всего они напридумывали! А что еще им, бедным, остается делать без магии!”

Допустим, “простец” — это ляп переводчика. (Хотя такой опытный литера­тор, как М. Н. Литвинова, могла бы сообразить, что показывать “простецов” недоумками по сравнению с колдунами довольно кощунственно.) Но, во-первых, нашим детям, читающим по-русски, нет дела до того, какое слово употреблено в оригинале. А во-вторых, и там ситуация ничуть не лучше. Слово “маглы”, придуманное автором, содержит в себе и напоминание о том, что люди не владеют магией (mage-less), и... фактически обвиняет человечество в повальной наркомании, так как “muggle” на жаргоне значит “марихуана”. Кроме того, словом “mug” в Англии называют дурака, которого очень легко обвести вокруг пальца, а глагол “to mug” переводится на русский язык как “разбойное нападение”. В общем, трудно представить себе, что людей в книге хотели похвалить.

Итак, основные принципы существования волшебных персонажей в классической сказке здесь грубо нарушены. Главный герой не просто волшебник, а всесильнейший маг. Этакий король магов. Ему был один годик, а он уже победил Того-Кого-Называть-Нельзя, страшного и ужасного Волана де Морга (по-русски “дьявола смерти”).

В литературном же отношении это беспрецедентная халтура, беззастен­чивая игра в поддавки. Герой на то и герой, что он должен совершить невоз­можное, победить тех, кто заведомо сильнее, могущественнее. Именно это придает произведению драматизм. А тут что? Даже финальная сцена выглядит с точки зрения литературного ремесла позорно. Вдруг откуда ни возьмись на подмогу всесильному Гарри Поттеру прилетает птица Феникс (этакий deus ex machina), выклевывает глаза василиску (интересно бы узнать, почему эта птичка, в отличие от всех прочих персонажей, включая Гарри, не боится смертоносного взгляда чудовища?) и снабжает Поттера чудесным мечом. Если бы автор жила в России и явилась бы с такой поделкой на семинар молодых литераторов, ее бы подняли на смех. У нас и литературные поденщики напрягаются гораздо больше.

Но, может, в задачу автора и не входило создание ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННОГО произведения? Ответим на это позже, пока скажем только, что “Гарри Поттер” — сказка наизнанку, антисказка.

Так что, дорогие эксперты, все сказки и сказочное волшебство, конечно же, запрещать не стоит, а вот к “Гарри Поттеру” не мешало бы приглядеться повнимательней.

 

ПУНКТ “Б”: МИЛАЯ, ДОБРАЯ ДЕТСКАЯ СКАЗКА

 

И за границей, и у нас “Поттера” читают дети самых разных возрастов, начиная с шести лет. Некоторые эксперты, правда, утверждают, что предназначен он для одиннадцати-тринадцатилетних. Но нам кажется, это не столь принципиально. Впрочем, мы предоставляем вам возможность самим побыть в роли экспертов.

Вот описание торговых рядов в районе, где обитают злые колдуны: “В витрине под стеклом красовались сушеная рука, заляпанная кровью, колода карт и пристально смотревший хрустальный глаз. Со стен таращились зловещие маски. А на прилавке — кошмар! — разложены человеческие кости разных форм и размеров. С потолка свисают ржавые, заостренные инстру­менты для пыток”. А вот чуть дальше: “...витрины, заполненные... высушен­ными головами... большая клетка, кишащая гигантскими черными пауками... Гарри вздрогнул, поднял глаза. Перед ним стояла старая ведьма с подносом в руках, на котором высилась горка скорлупок. Да ведь это человечьи ногти!”

Не хуже и описание банкетного стола на празднике с очаровательным детским названием “Юбилей смерти”: “Их (Гарри Поттера и двух его дру­зей. — Авт. ) обоняния коснулся тошнотворный запах... большие протухшие рыбы... бараний рубец, кишевший жирными белыми червями... протухший лосось... праздничный пирог в форме могильной плиты...”

А вот Гарри слышит голос василиска: “Это был голос, от которого перехва­тывало дыхание, кровь стыла в жилах, голос, который сочился ледяным ядом.

— Иди... иди ко мне... дай мне схватить тебя... разорвать... убить... рвать... терзать... убить... так голоден... так долго... убивать... время убивать... я чую кровь... я чую кровь”.

Что скажете, эксперты-читатели? Не густовато ли для “хорошей, доброй детской книжки, предназначенной для 11—13 лет”?

Конечно, в лавках злых волшебников и не должны продаваться леденцы. Так же как на подносе у ведьмы не должны лежать букетики ландышей. Да и речи василиска не обязаны содержать в себе заверения в дружбе и любви. Вопрос лишь о дозах и о степени натурализма. Ни в 6, ни в 13 лет не полезно представлять себе лежащие на подносе содранные человеческие ногти (ведь не обрезки же имеют форму скорлупок!). И зловещие заклинания с сексуальным привкусом тоже не полезны.

Безусловно, каждый возраст имеет свои особенности. У шестилеток эти бытовые подробности из жизни нечисти вызовут множественные страхи. Что же до возраста, обозначенного как “безопасный”, вынуждены оспорить мнение вышеупомянутых знатоков. В 11—13 лет словесно-образные связи гораздо крепче, чем в 6, фантазия гораздо живее. К тому же она подкреплена обширным багажом знаний. То, чего малыш не заметит, потому что у него за словом не возникнет образ, у семиклассника застрянет в голове, как гвоздь, и будет растормаживать психику, осквернять воображение, тревожить сон.

Другое дело, что такие большие дети стыдятся своих страхов и часто маскируют их напускным цинизмом и ерничаньем. Но защита эта патологична. Душа, закапсулированная в облатку цинизма, становится бесчувственной, и потому цинизм так часто сочетается с жестокостью. Особенно актуальна эта сцепка как раз для подросткового возраста, когда бурление крови и без того готово обернуться агрессией.

Сегодняшняя подростковая масс-культура склонна провоцировать садизм. Но “милая, добрая детская книжка” даже на таком общем фоне — “это что-то”, как говаривала героиня одной телерекламы.

“Кто-то из третьекурсников нечаянно забрызгал лягушачьими мозгами весь потолок в подземелье”. (Сколько ж лягушек нужно было извести, чтобы забрызгать ВЕСЬ потолок?!)

Очень идиллично развлекаются и друзья Гарри Поттера (не забывайте, это добрые волшебники, не то что ведьма со скорлупками ногтей на подносе!): “За окном по аспидно-черным стеклам хлестал дождь, но в комнате было светло и уютно. В камине пылал яркий огонь. Сидящие в мягких креслах школьники читали, разговаривали, делали уроки. Фред с Джорджем ставили опыт: что будет, если скормить саламандре бенгальский огонь... В кабинете ухода за волшебными существами Фред освободил из заточения ярко-оранжевую ящерицу, и сейчас она дымилась на столе, окруженном кучкой любопытных... Саламандра вдруг взмыла вверх и бешено закружилась по комнате, громко треща и разбрасывая искры. Изо рта у нее посыпались оранжевые звезды, раздался легкий взрыв, и саламандра, охваченная пламенем, исчезла”. Образованные взрослые, конечно же, знают про мифическую саламандру, которая в огне не сгорает. Но дети об этом даже не догадываются. И в данном случае не догадаются, хоть и прочитают, что саламандра обитала в кабинете ухода за волшебными существами. Зато они вполне могли слышать, как саламандрой называют обычную ящерицу. Так что в их представлении живая оранжевая ящерица была взорвана потехи ради.

Обратите внимание, в какой расслабляюще-уютной обстановке происходит убийство саламандры и как оно эстетизировано. Особенно романтичны оранжевые искры изо рта. Прямо рецепт изготовления живой петарды — засунь бенгальский огонь в ящерицу и получишь необычный по цвету фейерверк. (Между прочим, за неимением ящерицы кто-то из юных читателей может развлечься подобным образом, “скормив” бенгальский огонь кошке или хомячку...)

Смерть вообще старательно девальвируется в “милой, доброй сказке”. И не только рептилий.

Два преподавателя школы магов сражаются на дуэли. Один падает. Слы­шится возглас: “Он жив?”

“Да хоть бы и нет!” — дружно ответили Рон с Гарри”. (Опять-таки добрые волшебники, ученики поверженного.)

Или о другом преподавателе: “Лекции читал профессор Бинс, единст­венный во всей школе учитель-привидение... Говорили, что этот древний сморчок и не заметил, как умер: пошел однажды на урок, а тело так и осталось сидеть у камина в учительской.”

И еще одна милая шутка положительных героев: Гарри интересуется, за какие такие особые заслуги выпускник школы магов Реддл получил награду.

“Да за что угодно, — отвечает его друг Рон. — Может, он спас профессора от гигантского спрута... Или убил Миртл, а это кому угодно принесет славу”.

Не читавшим книгу объясняем: Миртл — по сути, самый трагический персонаж книги “Гарри Поттер и тайная комната”. Несчастная девочка, над которой издевались при жизни и продолжают издеваться после смерти. Мертвый ребенок, образ которого писательница старательно принижает и уродует. В результате к невинной жертве вместо сострадания возникает чувство презрения и брезгливости. Миртл — плакса (ха-ха!), толстая, прыщавая, очкастая (хи-хи!), ее привидение обитает в женском туалете (обхохочешься!). И мало того, что это туалет, так он еще и “унылый, обшарпанный... Под длинным, в разводах и пятнах зеркалом тянулся ряд треснутых каменных умывальников. В мокром полу отражались тускло горевшие огарки свечей (как вам такая пародия на усыпальницу? — Авт. ); краска на дверях кабинок облупилась и кое-где висела хлопьями, у одной дверь болталась на единст­венной петле”.

И на взрослых-то такое описание действует отталкивающе, а уж на современных детей, старательно ориентированных телевидением и рекламой на эталоны евроремонта, — и подавно.

По-садистски преподнесен и один из самых душераздирающих моментов. Миртл, замученная издевательствами, решила покончить с собой. Но в последнюю минуту вспомнила, что она и так уже умерла. То есть ей никуда не деться от насмешек, она обречена на вечные муки.

А теперь посмотрим, как об этом говорится в книге. Миртл рассказывает Гарри и его друзьям, зашедшим в ее пристанище (вовсе не для того, чтобы ей посочувствовать, а чтобы получить нужную информацию):

“— Меня так обидели на празднике, что, вернувшись сюда, я хотела удавиться, а потом вспомнила, что я... что я ведь...

— Умерла, — помог Рон.

Миртл горестно всхлипнула, взлетела над бачком и нырнула прямо в унитаз, обрызгав друзей с головы до ног. Из водосточной трубы донеслись ее приглушенные стоны.

Рон и Гарри разинули рты, а Гермиона разочарованно пожала плечами:

— Между прочим, для Миртл это может считаться весельем. Ладно, пойдемте отсюда”.

Такого “добра” в книге навалом. Тут и комический образ еще одного привидения по имени Почти Безголовый Ник: его во время казни 45 раз ударили тупым топором по шее, но так и не смогли обезглавить окончательно. Или описанный с глумливым юмором шабаш призраков на “юбилее смерти” вышеупомянутого Ника. Но если мы будем цитировать все, то никогда не перейдем к следующему пункту полемики, который гласит, что колдовство в книге “понарошку” и дети не будут его применять в жизни.

 

ПУНКТ “В”: ПРИГОТОВЛЕНИЕ КОЛДОВСКОГО БОРЩА

ПО “ПРАКТИЧЕСКОЙ МАГИИ” ПАПЮСА

 

Увы, печальная практика уже опровергла теории уважаемых экспертов. Первыми российскими жертвами стали 20 новосибирских школьников, доставленных в больницу в тяжелейшем состоянии из-за отравления медным купоросом. Отравили их восьмиклассники, вдохновленные “хорошей, доброй сказкой”. На перемене они подошли к четвероклассникам и дали им емкость, сказав, что в ней волшебный напиток, сделанный по рецепту Гарри Поттера.

Вы когда-нибудь слышали, чтобы дети совершали подобное под влиянием, например, “Алисы в Стране чудес”? Или “Волшебника Изумрудного города”, “Трех толстяков”?

Конечно, ученики 8-го класса не путают происходящее в книге с реаль­ностью жизни. И, давая младшим медный купорос, украденный в химическом кабинете (герои “Поттера”, кстати, очень часто воруют), не могли не знать, что это волшебное зелье “понарошку”, а на самом деле — особо опасный яд. Так что если исходить из формальной логики, то да, конечно, применительно к данному случаю книги про Гарри Поттера не назовешь настоящими учебными пособиями по колдовству. Но, начитавшись их, новосибирские школьники заразились этакой веселой жестокостью. Сами захмелели от зелья черного юмора, когда унизить, причинить боль и даже умертвить — это “прикольно”. И кто считал, сколько таких школьников по всему миру?

Реакция тех, кого отравили, настораживает еще больше. Ведь им 10 лет, а не 5, и было их целых двадцать! Представляете, ни один из двадцати не усомнился, все доверчиво выпили “волшебный напиток”. Причем поверили не авторитетному взрослому — маме или учительнице, — а ребятам чуть постарше. Значит, жертв “зелья” книга не только увлекла, она произвела на них поистине гипнотическое впечатление. В их головах, вопреки утверждениям экспертов, вымысел и реальность как раз перепутались. Мечта о волшебстве, живущая в каждом ребенке, была разогрета книгой про маленьких всемогущих волшебников до страстной жажды. И вовремя протянутый для ее утоления медный купорос их не испугал, потому что страсть заглушила здравомыслие. Да что там здравомыслие! — инстинкт самосохранения.

Когда это понимаешь, становятся смешны ссылки на то, что для маги­ческих составов “Гарри Поттера” нужны, дескать, рог единорога, волшебная палочка, перья Феникса... А раз их в природе не существует, не стоит и беспокоиться. Но это все равно как утверждать, что современная хозяйка никогда не сможет приготовить борщ по дореволюционной поваренной книге Елены Молоховец — ведь там в рецепт входят спаржа и каперсы! Наши женщины нимало не смущаются отсутствием в хозяйстве побегов молодой спаржи, а берут из рецепта Молоховец свеклу, морковь, лук, картошку и готовят отменный борщ. Почему же детей должно смутить отсутствие пера птицы Феникс? Других-то ингредиентов хоть отбавляй. Обрезки ногтей и волос, которые пускают в ход герои книги для приготовления колдовского зелья (прямо как в “Практической магии” Папюса!), — вовсе не экзотика. И лягушки тоже...

Ну а уточнение рецептуры можно произвести по другим книгам. Благо “Гарри Поттер” и тут дает ориентиры, упоминая совершенно необязательные в детском хозяйстве приворотное зелье, любовный напиток, каббалистику и древние руны.

 

ПУНКТ “Г”: ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ КОШКИ,

КОРЕНЬ МАНДРАГОРЫ И ТВОРЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ ТРАДИЦИЙ

 

С тезисом про английскую традицию, допускающую более свободное обращение с темными силами, можно согласиться. Наша Тамара только поцеловалась с Демоном — и сразу дух вон. А у них благочестивая дева родила от сатаны — и хоть бы хны (простите за нечаянную рифму). Сынок вырос и стал волшебником Мерлином — “белым”, “хорошим” магом.

И представления о добре и зле у англичан специфические. Кто еще из европейцев истребил почти все туземное население двух континентов — Северной Америки и Австралии? Не говоря уж о том, что Англия — родина футбола, в котором мячом первоначально служила... отрубленная челове­ческая голова. Представляете, какой спортивный азарт охватывал игроков и болельщиков? Какой чисто английский юмор пронизывал это зрелище? Вот и Ролинг показала себя истинной англичанкой, она эти традиции творчески развивает. У нее призраки играют не чужими головами, а своими. И не в футбол, а в хоккей и в поло.

Так что все основания утверждать, что книга была написана с целью воспевания демонических чар, все-таки существуют. Вряд ли на ровном месте представители самых разных церквей в самых разных странах, в том числе и в Англии, резко протестуют против книг Ролинг. Например, генеральный секретарь Союза педагогов и университетских профессоров Англии Питер Смит заявил, что “премьера фильма о Гарри Поттере приведет к появлению нового поколения, открывшего для себя мир магии”. “Энтертейнер”, одна из самых больших компаний детских товаров и игрушек, запретила появление на своих прилавках продукции с изображением Гарри Поттера, сказав, что ее беспокоит то неконтролируемое состояние, в которое приходят дети. В главном офисе “Союза американских библиотек за свободу мысли” в 1999—2000 гг. было зарегистрировано 1118 письменных протестов против “Гарри Поттера”. И это менее четверти от общего числа протестов, в которых содержатся требования изъять из школ и библиотек книги Ролинг за их “оккультно-сатанинский” характер!

А Кэрил Матришиана, пережившая в свое время увлечение оккультизмом, сняла документальный видеофильм “Гарри Поттер — колдовство в новой упаковке, показывающей зло как норму”. “Через книги про Поттера, — говорит Матришиана, — дети даже дошкольного возраста приучаются к человеческим жертвоприношениям. Им показывают, как высасывают кровь из мертвых животных, как духи овладевают человеком”. Говорит она и о других сатанинских ритуалах, например о сцене на кладбище в четвертой книге. В котел с колдовским варевом служитель Волана де Морга Вормтейл опускает сверток, в котором находится змееподобное существо — так сказать, бренные останки главного злодея. Затем в котел магическим способом переносят кости отца этого злодея. Затем Вормтейл отрубает себе правую руку (до чего ж милая, добрая детская книжка! — Авт. ) и тоже бросает ее в котел. И, наконец, Вормтейл добывает кровь присутствующего при этом действе Гарри и пополняет ею содержимое котла. В результате Волан де Морг оживает.

Матришиана свидетельствует о множестве буквальных совпадений колдовских ритуалов “Поттера” с ритуалами сатанинской секты Викка, офи­циально зарегистрированной в США.

Даже сама писательница не отрицает оккультного характера своих книг. В радиоинтервью, которое она дала 20 октября 1999 г. на National Public Radio, Ролинг рассказала о проведенном ею специальном исследовании магических обрядов и язычества. По ее собственному признанию, она это сделала для того, чтобы колдовство в “Поттере” выглядело более реалистич­ным. Не сказочным, как уверяют нас эксперты, а реалистичным! Примерно треть обрядов, описанных в ее книгах, с гордостью заявила Ролинг, основано на настоящих оккультных действах.

Эти сведения мы почерпнули из статьи гречанки Елены Андрулаки, с которой так азартно полемизирует диакон Андрей Кураев в статье “Кто боится Гарри Поттера?” (“Радонеж”, № 4 (122), 2002 г.). Или, вжившись в роль адвоката, он настолько увлекся, что не заметил, как сама его подзащитная призналась в содеянном?

Впрочем, о. Андрей умудрился не заметить и некоторых других столь же очевидных вещей. Елена Андрулаки написала, что во второй книге (как раз той, которую читали и мы) изображено жертвоприношение кошки. Кураев подверг это утверждение разгромной критике. Дескать, и в помине нет никакого жертвоприношения, просто кошка случайно увидела отражение глаз василиска и оцепенела. И вообще, она была не убита, а лишь парализована. Последнее с позиций формальной логики верно. Действительно, впоследствии выясняется, что паралич не был смертельным.

А теперь заглянем в книгу:

“—... рвать... терзать... убить... — явственно услыхал он (Гарри. — Авт. ). Это был тот самый голос — холодный, страшный...

— Слышите? — спросил Гарри.

Рон с Гермионой замерли, не сводя с него глаз.

— убивать... время убивать...

Голос начал слабеть. Гарри был уверен, что он удаляется, движется вверх.

— Ш-ш-ш! — напряг слух Гарри. Сверху, скорее всего с третьего этажа, до него донесся голос!

— Я ЧУЮ КРОВЬ!..(В книге выделено крупным шрифтом. — Авт. ) Я чую кровь...

У Гарри сжалось сердце.

— Оно собирается кого-то убить! — крикнул он и опять бросился вверх.

На третьем этаже Гарри опять помчался по коридору... На стене между двух окон огромными буквами были начертаны слова, блестящие в свете факелов:

“ТАЙНАЯ КОМНАТА СНОВА ОТКРЫТА. ТРЕПЕЩИТЕ, ВРАГИ НАСЛЕДНИКА!” (Тоже выделено крупным шрифтом. — Авт. )

— А это что такое?.. что это висит под надписью? — спросил Рон дрогнув­шим голосом.

...висевший под зловещими словами предмет, казавшийся издали мрачной тенью, была кошка школьного завхоза... Окоченевшая кошка была подвешена за хвост на скобе для факела. Выпученные глаза были широко раскрыты.

— Трепещите, враги наследника! — громко крикнул кто-то. — Сначала кошка — следующими будут те, в чьих жилах течет нечистая кровь!”

Кошкой завхоза госпожи Норрис дело не ограничивается. В “Тайной комнате” есть и другая линия, причем в данном случае жертвоприношение совершают “хорошие” колдуны. Мы имеем в виду приготовление оживляющего настоя из мандрагоры — растения, “волшебный” корень которого традиционен в колдовских ритуалах.

Уже само по себе описание этого “растения” обескураживает. Вместо корня у молодой мандрагоры “крошечный, испачканный землей, безобразный младенец”. И хотя листья у него растут прямо из макушки, а кожа бледно-зеленая и вся испещрена разноцветными точками, ведет он себя как человек. Не желая расставаться с насиженным местом, этот младенец кричит, брыкается, корчится, молотит острыми кулачками, скрежещет зубами. Потом, вступив в переходный возраст, мандрагоры становятся нервными и замкнутыми. А достигнув половой зрелости, закатывают шумные вечеринки и лазают друг к другу в горшки. Тут-то они, как учит профессор школы магов, и готовы к использованию — их следует убить и употребить в зелье. А как еще понимать слова: “Вот юношеские прыщи сойдут, и мы снова их пересадим. А после этого нарежем и приготовим настойку”?! “Их” — это в данном случае корни-человечки.

Да, Ролинг честно потрудилась на ниве оккультизма. Корень мандрагоры — это не просто оккультизм, а крутой оккультизм. По преданию, мандрагора вырастает на том месте, где пролилось семя повешенного (отсюда, вероятно, и образ корней-младенцев).

Вы скажете, что дети этого наверняка не знают. Но, во-первых, заинтере­совавшись благодаря “Гарри Поттеру” магией, они легко могут продолжить оккультное образование — учебная литература подобного рода нынче не дефицитна. А во-вторых, даже без этих знаний картина, нарисованная Ролинг, чудовищна по своей жестокости: человечков-мандрагор приносят в жертву ради благополучия других, более достойных, существ.

Как же удается писательнице отключить у читателей сострадание? Да старым, как мир, способом: внушая, что попискивающие и шныряющие по горшкам корни — это недочеловеки, к тому же очень противные и опасные. Например, младенец мандрагоры называется “безобразным”, он “истошно орет”. Так внушается отвращение. (Кстати, это на удивление созвучно эпитетам, которыми любила награждать малышей основательница “плани­рования семьи” Маргарет Зангер, тоже знавшая толк в оккультизме. А жертвоприношение младенцев в медицинских целях сейчас с успехом осуществляют в России последователи неистовой Маргарет, занимающиеся фетальной терапией — изготовлением и применением лекарственных снадобий из абортированных младенцев — и не стесняющиеся заявлять во всеуслы­шание, что это очень благородно, когда один нерожденный ребенок спасает десять живущих. Источник подобного “гуманизма” все тот же — зловонное болото Нью-Эйдж, фашистской “религии Нового Века”.)

А вот так внушается страх: плач мандрагоры, оказывается, смертельно опасен для тех, кто его слышит. Поттеру и компании приходится даже специальные наушники надевать — какое уж тут сочувствие...

Вернемся к началу “пункта”. Да, очень может быть, что в генетической памяти юных англичан заложена унаследованная от древних кельтов привычка более свободно обращаться с темными силами. И поэтому первоклассница школы магов Джинни, которая в состоянии одержимости душит петухов, воспринимается ими как юмористический персонаж. И дом, где обитает упырь, действительно кажется им, как и Гарри Поттеру, “самым лучшим домом на свете”. А помело с названием “Нимбус 2000” и имя колдуна “Златопуст” (спародированное “Златоуст”) они вовсе не расценивают как кощунство. (Хотя реакция английской общественности заставляет в этом усомниться.)

Но наши дети живут в стране с иными культурными традициями и хранят в своей генетической памяти иные стереотипы. И если даже у английских детей под влиянием “Гарри Поттера” возникают фобии, нарушения сна, неконтролируемое поведение и прочие патологии, то у нас тем более есть основания волноваться.

 

ДОБАВЛЕНИЕ К ПУНКТУ:

ОККУЛЬТНЫЕ КОРНИ СОВРЕМЕННОЙ АНТИСКАЗКИ

 

И не надо сравнивать “Гарри Поттера” с “Илиадой” и мифами разных народов, как пытаются сделать иные эксперты. Там совсем другая мера условности, и подается все происходящее как дела давно минувших дней. Да и античные герои — отнюдь не дети, отождествить себя с ними гораздо труднее, чем с учениками школы магов “Хогвартс”, где все до боли привычно: классы, парты, любимые и нелюбимые учителя, домашние задания, экзамены, каникулы. Только вместо географии — зельеварение, а вместо унылого задачника по физике и хрестоматии по литературе — учебники с захватывающими названиями: “Встречи с вампирами”, “Духи на дорогах”, “Каникулы с каргой”. Или “Увеселение с упырями”.

“Если б и для меня на самом деле существовала такая школа!” — написала в Интернете пятнадцатилетняя (а не шестилетняя!) девочка. Интернет переполнен подобными детскими высказываниями. Причем, когда читаешь их, нередко бросается в глаза соскальзывание с пригорка мечты в трясину галлюцинаторной реальности. Кто-то видит средь бела дня, идя по городским улицам, озеро и замок, призрачные фигуры. А кому-то любящая крестная вдруг ни с того ни с сего начинает казаться замаскированной ведьмой...

И опять-таки неудобно напоминать экспертам, сравнивающим книги про Гарри Поттера с языческой мифологией, что означает воскрешение язычества через 2000 лет после прихода на землю Христа. И на чью мельницу льет воду Ролинг, облекая древнее язычество в современные одежды. Ведь на самом деле “Поттер” не только знакомит детей с огромным множеством оккультно-сатанинских атрибутов и ритуалов. (Практически все процитированное нами в данной работе несет на себе эту нагрузку, а процитирована лишь малая часть, кое-что из одной книги, таких книг уже четыре, и автор собирается выпустить еще три.) Очевидно, что Ролинг вводит читателей в область оккультных понятий, оккультной философии, оккультной системы ценностей.

«Понятие “оккультизм”, — сказано в очень содержательном докладе Ольги Елисеевой “Оккультные идеи в “Гарри Поттере”, — происходит от латинского “ocultus” — тайный, темный, сокровенный. Это общее название учений, признающих существование скрытых сил в человеке и природе, недоступных для всех людей, но доступных для избранных, прошедших через особое посвящение и специальную психическую тренировку. Сам ритуал посвящения связан с психическими потрясениями, переживанием смерти и нового рождения. Его цель — достижение нового видения мира, которое открывает доступ к тайным знаниям и позволяет контролировать скрытые силы природы. Оккультизм разработал специфические представления о магии, о науке, о человеческих расах, о конце мира, о странствиях души и жизни после смерти... Оккультизм... претендует на роль так называемой универсальной религии, которая впитала бы все общее, что есть в разных религиозных системах, примирила бы религию с наукой и философией и способствовала бы объединению, а не разделению человечества. Благодаря широкой и открытой пропаганде оккультные знания превратились из тайных наук для избранных в общеизвестную и общедоступную информацию для всех. Этой информации более чем достаточно в “Гарри Поттере”».

Мы не будем перегружать текст подробным разбором оккультных смыслов, заложенных в “милой детской книжке”. Не будем рассуждать о медиумах, в которых вселяются злые духи, о специфически оккультном делении магов на “белых” и “черных”, о сатанинском смысле молнии на лбу Гарри и о том, что означает в эзотерике змея, выползающая из древней статуи. Желающие могут продолжить изыскания сами. Мы же, доверяя святоотеческим предосте­режениям и помня о русской традиции не подходить к миру темных сил слишком близко, скажем лишь о специфически оккультном расизме, которым проникнута книга Ролинг, и об оккультных представлениях о добре и зле, которые она на волне поднятого (беспрецедентной рекламой) интереса с легкостью доносит до детей.

Об отношении магов к людям как к низшим существам мы уже писали. Теперь настало время задать вопрос “почему”. Почему даже добрый Гарри Поттер, желая показать, насколько ужасно семейство злых волшебников, мучающих эльфа Добби, бросает характерную фразу: “Да маглы — ангелы по сравнению с вашей семьей!”? Не какие-то конкретные, “плохие” маглы, а люди вообще, как вид.

А ведь к маглам относилась и мать Гарри, спасшая его ценой собственной жизни. Но и о ней Гарри отзывается как-то для положительного героя странно: “Моя вульгарная мать-магла отвела от меня мою смерть”. Даже если это неуклюжий перевод английского слова “vulgar”, то и при подстановке более мягких синонимов (“простая”, “простонародная”, “обыкновенная”) реплика продолжает настораживать. Так говорит лишь человек, ощущающий свое неоспоримое превосходство. Но в чем превосходство мальчишки-сопляка над матерью, тем более покойной? — Только во владении магией. Это самый главный критерий.

И критерий чисто оккультный: владеешь магией — включаешься в разряд хозяев жизни, не владеешь — низшая раса. Правда, оккультный мир “Гарри Поттера” достаточно демократичен: маглы могут стать магами. Но для этого нужно хорошо учиться, грызть гранит магической науки, как делает “грязно­кровка” Гермиона.

Если же маглы смеют дурно относиться к магии, они без промедления записываются в категорию “плохих”. Взгляд богоборчески-оккультный, ибо все авраамические религии (христианство, мусульманство, иудаизм) безоговорочно считают магию злом и не делят колдунов на плохих и хороших.

Взглянем под этим углом зрения на ненавистное для Гарри семейство его близких родственников Дурслей. Автор не жалеет черной краски для описания дяди Вернона, тети Петуньи и их сына Дадли. Уже их внешний вид вызывает отвращение. Дядя без признаков шеи, в усах у него застревает яичница, у тети лошадиное лицо, Дадли смахивает на поросенка. Он такой жирный, что бока у него свисают с табуретки. Их поведение главный герой (а вслед за ним и читатель) воспринимает как поведение злобных идиотов. Особенно Гарри возмущает то, что они стыдятся его колдовских занятий. Даже имели наглость отобрать у него волшебную палочку и метлу! Им наплевать, что он не выполнит домашнего задания на лето! Монстры, натуральные монстры...

Но если вдуматься, что уж такого монструозного в отношении этих людей к своему племяннику? Они взяли крошечного сироту в семью и воспитывали десять с лишним лет, зная, между прочим, что отец его был колдун (а значит, и у мальчика можно было подозревать дурную наследственность). Да, они плохо относятся к колдовству, они против обучения Гарри в школе магов. Но представители традиционной культуры и должны относиться к колдовству резко отрицательно. А эти люди еще и лично убедились в смертельной опасности магии, ведь от злых чар погибла сестра дяди Вернона, мать Гарри. Да и сам наделенный колдовскими способностями племянник доставляет им одни неприятности.

Ролинг старается изобразить Гарри современной Золушкой (эта неуклю­жая аналогия просматривается очень четко). Но Золушка не колдовала, не устраивала в кухне мачехи погром и не срывала родным прием важных гостей. А Гарри, делая (другой вопрос, вольно или невольно) гадости семейству Дурслей, не испытывает ничего похожего на раскаяние. Ну а о благодарности к ним, его приемным родителям, и речи нет.

Но разве исходя из обычных человеческих понятий о добре и зле, да еще в детской книжке, которая, повторяем, всегда, хотим мы этого или не хотим, играет воспитательную роль, мог такой мальчик стать положительным героем?

Или зайдем с другой стороны: могла ли автор, руководствуясь нормаль­ными представлениями о человеческой нравственности, позволить главному герою такое отношение к вырастившим его людям? То есть позволить себе наградить их таким количеством отталкивающих черт? Нет, конечно, но в том-то и дело, что Ролинг руководствуется совсем иными принципами, исходя из которых людям, посягнувшим на самое святое в мире — магию, нет пощады. По хорошему, они и жить-то недостойны.

Такова подоплека оккультного расизма. И пускай в книгах Ролинг прямо не говорится, как у Блаватской, о шестой расе избранных и ее будущем главенстве на земле, все это один и тот же оккультный замес, адаптированный и обильно подслащенный, чтобы скормить детям. Торговцы наркотиками тоже навост­рились выпускать свою отраву в виде леденцов для приучения малолеток.

“Добро и зло (в книгах Ролинг. — Авт. ) вообще пребывают в единстве, — говорит уже процитированная нами выше О. Елисеева, — они как бы разные стороны одного и того же существа. И пребывают в равновесии. Эта идея дана через образ учителя Люпина в третьей книге. Добрый Люпин лучше всех своих предшественников учит детей, как защищаться от темных сил. Но он же каждое полнолуние становится волком-оборотнем, то есть превращается в ту самую темную силу, от которой учил защищаться. Идея равновесия добра и зла в одном существе относится к самому архаичному пласту оккультных представлений”.

Особенно нагло оккультная мистика добра и зла предъявлена в образе главного героя. Разве бывает в детских сказках, чтобы самый гнусный персонаж передал самому лучшему герою часть свой черной “энергии”? Так сказать, подселился в его душу, заряжая ее демонизмом? Представьте себе, что после сражения со Змеем Горынычем и победы над ним добрый молодец при столкновении с очередными злыднями выдувал бы изо рта зловещие языки пламени. То есть добро побеждало бы зло силой, унаследованной от ранее побежденного зла. Для традиционной религиозной системы координат это дичь. А для оккультизма — норма.

Из такого глобального искажения вытекают и более частные. Мы уже не раз упоминали о дурных поступках Гарри и прочих добрых волшебников. И речь не идет о милых детских шалостях, которые позволяли себе Малыш и Карлсон или Дениска и его друзья из “Денискиных рассказов”. Герои Ролинг часто врут, воруют, проявляют жестокость к людям и животным, глумятся, презирают физический труд, систематически нарушают школьные установ­ления, руководствуясь принципом “цель оправдывает средства”.

Нам возразят, что дурные поступки совершают не только герои Ролинг. Например, Буратино продал букварь, купленный папой Карло на последние деньги, и вместо школы побежал в кукольный театр. Уайльдовский Звездный мальчик жестоко обошелся со своей матерью. Но для авторов нормальных детских сказок дурной поступок героя — это повод лишний раз укрепить в детях представления о добре и зле, показать, что безнравственность никогда не остается безнаказанной. Естественно, в хороших произведениях писатели не опускались до плоского морализаторства, но никогда не попустительст­вовали нарушению своими любимыми персонажами моральных запретов.

Гарри и его друзья внеморальны. Белой кости, “шестой расе” человеческие законы не писаны, они — сверх, они — над этими законами. И взрослым следует приготовиться к тому, что, заразившись воспеваемыми в “Поттере” беззаконием и вседозволенностью, их дети будут совершать ненормативные поступки. При этом искренне считая безобразие новой нормой. Тот, кто в это не верит, с апломбом опровергая установочно-воспитательную роль детской литературы, вероятно, никогда не имел дело с живыми детьми.

 

ПУНКТ “Д”: УРОКИ ИСТОРИИ

 

Насчет несвоевременности появления “милой, доброй сказки” (а в дореволюционной России или даже в Советском Союзе это было бы ну абсолютно безопасно) — по данному пункту долго отвечать не стоит. Тут уж триумф формальной логики оборачивается откровенным невежеством. Так и хочется спросить экспертов, изрекающих подобные сентенции: вы действительно настолько несведущи в истории дореволюционной России или прикидываетесь? Дело ведь не в том, что в православной стране книга с оккультно-сатанинской начинкой не повлияла бы на моральный климат, а в том, что в православной стране она просто НЕ МОГЛА БЫ УВИДЕТЬ СВЕТ. Неужто вы не слыхали про строгую цензуру в царской России? Про то, что цензор прочитывал каждую рукопись, претендующую на издание, и далеко не все пропускал. Забыли школьные учебники, где рассказывалось про наших классиков (которые не чета Ролинг, хотя ее вы почему-то сравниваете с Гомером)? Про Пушкина с Лермонтовым, ссылаемых за отдельные стихи, а то и за отдельные строки. Про Грибоедова, который при жизни так и не увидел изданного “Горя от ума”. Про Достоевского, приговоренного к смертной казни (!) за... чтение вслух горстке единомышленников письма Белинского к Гоголю. Скудная же в те времена детская литература была настолько диетической, что даже Андерсеном в ней не пахло. Его читали особо продвинутые взрослые, такие, например, как Лев Толстой.

Но про советское-то время не обязательно узнавать из учебников. Экспертам ведь не 15 лет, они успели пожить при старом режиме. Какие жертвоприношения, какое варево из человеческой крови и конечностей? Какие призраки в сортире?! Совсем недавно, году примерно в 90-м, цензура Минкульта (призывающая сейчас в лице министра Швыдкого материться без всякого стеснения) потребовала смягчить в нашей пьесе для кукольного театра, написанной по мотивам сказки Д. Н. Мамина-Сибиряка “Серая Шейка”, сцену убийства лисы.

— Но у Мамина-Сибиряка охотник ее убивает! — пытались обороняться мы от цензурных нападок. — И потом, она же враг, отрицательный персонаж! Это справедливое возмездие.

Но цензор был непоколебим:

— Одно дело читать, а другое — видеть на сцене. У детей могут возникнуть страхи.

Пришлось оставить злодейку лису в живых (о чем теперь, имея немалый опыт работы с нервными детьми, мы нисколько не жалеем).

Такие строгости кому-то понравятся, а кого-то возмутят — это вопрос особый. Но зачем же искажать факты?

 

ПУНКТ “Е”: ЭТО СЛАДКОЕ СЛОВО — СВОБОДА

 

Теперь о бессмысленности запретов и о совете читать книги Ролинг вместе с детьми. Сея разумное, доброе, вечное...

Особенно прискорбно слышать эти либеральные благоглупости из уст православных людей. Может, и десять заповедей пора отменить, коли запрещать бессмысленно?! Или заповеди — это не строгий запрет, а мягкая рекомендация?

“Родителям православным следует приобщиться к чтению (книг Ролинг. — Авт. ), если их рекомендации детям воздержаться от этого чтива не встретят сочувствия, — советует один из участников дискуссии по “Гарри Поттеру” в православной прессе. — Не стоит на них давить, но пусть это дозволение будет рассматриваться как прививка, а не как норма”.

Причем интересно, что тот же автор дает вполне правильную оценку самой книге, которая “вредна тем, что размывает представление о магии как о чем-то опасном, снимает защитные стереотипы”. То есть чтение “Гарри Поттера” может приобщить детей к магии. А как же долг верующих родителей воспитать ребенка в послушании, оградить от соблазна и греха? Почему элементарное воспитание стало вдруг называться “давлением”? И почему, когда говоришь об этом с православными свободофилами, они будто отключаются, у них даже глаза стекленеют, как у повешенной кошки? В чем дело?

А дело в том, что у них самих уже иные боги, иные кумиры. И прогневить возлюбленного идола-свободу — вот что по-настоящему страшно. Его (ее) они защищают самозабвенно, яростно, порой до потери рассудка. Только идолопоклонническим угаром можно объяснить совет попустительствовать безобразию, рассматривая это как прививку. А если потом и другие ваши рекомендации не встретят у детей сочувствия? Скажем, рекомендация воздержаться от воровства? Что, вместе пойдете на дело, мурлыча в утешение себе под нос модный перестроечный шлягер:

 

“Поворую — перестану,

Я вот-вот богатым стану,

И тогда начну опять

Я законы соблюдать”?

 

ОТСТУПЛЕНИЕ: ТРЕНИРОВКА ФОРМАЛЬНОЙ ЛОГИКИ

 

Хоть и неловко цитировать такое, но для большей наглядности придется. «А христианский педагог, — пишет диакон Андрей Кураев, — мог бы из этой книжки (“Гарри Поттера”. — Авт. ) перенести детей к реалиям своей веры. “Вы уже знаете, что именно жертвенная любовь матери спасла Гарри от злого колдуна? А знаете, ведь так и в христианстве говорят: молитва матери со дна морского достает, из мертвых воскрешает... А хотите, я вам песенку напою, которую недавно в монастыре услышал... Гарри простил предателя Питера Педдигрю? А знаете, в нашей истории был однажды Человек, Который смог простить своего предателя. В своей проповеди Он сказал: “Благословляйте ненавидящих вас”. Обсудим, почему месть не всегда уместна?”».

Ну что? Может, поупражняться и нам в формальной логике? Представим себе, что когда-нибудь (похоже, это время не за горами) появится новая детская книжка, написанная автором некоего африканского племени. В ней будут людоеды, добрые и злые. Причем добрые будут есть только очень больших негодяев, а злые — всех без разбору. В книге будет много зани­мательных приключений и пикантных рецептов. Но, конечно, без пропаганды каннибализма, просто автор будет придерживаться инокультурных для нас, зато естественных для его племени традиций.

Книга выйдет миллионными тиражами, будет широко разрекламирована, приобретет бешеную популярность, оградить от нее детей станет невозможно. И тогда настоящий православный педагог (в отличие от паникеров и мрако­бесов) использует эту книжку для проповеди Евангелия.

Он сделает это очень толково, грамотно, деликатно. Разобрав с детьми сцену финального поедания добрыми людоедами своего главного врага, он скажет, что Христос заповедал нам любить не только друзей, но и врагов. Потом приведет несколько примеров ритуальной антропофагии в древнем язы­ческом мире, чтобы показать, от каких ужасов избавило мир христианство, и т. д.

ПУНКТ “Ж”: О ПРОСТОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЛОГИКЕ

 

Жаль, что нельзя закончить этими элегическими фантазиями. Но что поделаешь? Остался еще один пункт, грозящий нам обильным пополнением армии сатанистов в случае, если христиане будут нападать на “Гарри Поттера”. Там ведь, мол, ничего плохого о христианстве не говорится, а колдуны с ведьмами, добавим от себя, даже празднуют Рождество и дарят друг другу рождественские подарки.

Но и в порножурналах, как правило, ничего плохого о христианстве не говорится. Там вообще другая тематика, другая направленность. Зачем шум поднимать? Вас что, трогали, да? А будете выступать — доиграетесь. Вырастет целая армия сексуальных маньяков. И виноваты тут будут не порноиздатели, а простая человеческая логика: раз мне “Плэйбой” нравится, а христиане против, значит, что-то у этих христиан не так...

Непонятно только, почему подобная логика названа “простой человеческой”. Она какая-то затейливая, если не сказать — кривая. И как раз по-простому, по-человечески в таких случаях принято говорить: “С больной головы на здоровую”.

И вообще, формальная логика совершенно неуместна, когда речь идет о воздействии на человеческую душу, тем паче на душу ребенка. Кстати, Честертон в одном из своих эссе очень точно заметил (ему вообще была свойственна снайперски точная наблюдательность), что не отсутствие ratio, а как раз его преобладание есть главный признак шизофрении.

 

КАК И ЗАЧЕМ — ОККУЛЬТНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

НОВЕЙШЕГО ПОКОЛЕНИЯ

 

Что ж, по всем обозначенным пунктам мы прошлись, теперь можно было бы наш труд и закончить, но споры с такими сильными логиками не проходят бесследно. Мысли оттачиваются, ум проясняется, и в головах постепенно вызревает вопрос: а как, собственно, получилось, что “Гарри Поттер” в одночасье заполонил мир?

Как это возможно, чтобы книги никому не известной и совершенно “не раскрученной” в качестве автора домохозяйки всего за пару лет оказались переведены на 47 (!) языков и изданы общим тиражом в 116 миллионов (!) экземпляров? Почему произведения гораздо более знаменитых (и не сопоста­вимых с Ролинг по уровню литературы) авторов никогда не распространялись с такой космической скоростью? Например, маститая детская писательница Астрид Линдгрен незадолго до смерти призналась в своем интервью, что наибольшую популярность она снискала в России. Большую даже, чем у себя в Швеции. А есть немало стран, где о ней до сих пор не слыхали. Или Габриэль Гарсиа Маркес. Его роман “Сто лет одиночества” быстро сделал автора знаменитым, став классикой XX века. Но и Маркесу пришлось подождать немало лет, прежде чем его книги разошлись по свету.

А тут СМИ всего земного шара, как по свистку, принялись навязывать людям “Гарри Поттера”, внушать, что без него не может обойтись ни один человек от 9 до 90 лет, что с этой книги началась новая эра в детской литературе, что дети впервые за много лет оторвались от компьютера и читают запоем... (Кстати сказать, это ведь тоже очень жесткое давление, но оно почему-то наших либералов не шокирует...) И откуда такая уйма денег, необходимая на столь оголтелую, в мировом масштабе, мегарекламу? Тома, которые пекутся как пирожки, фильм, майки, портфели, тетради, игрушки, открытки. И все это с места в карьер, без какой-либо заметной протяженности во времени. Вот что, в отличие от содержания книги, сказочно: империя Гарри Поттера построена разом, как в сказках возводится за одну ночь дворец.

Но мы все-таки взрослые люди и не должны путать сказку с реальностью. А в реальности любой проект тщательно оценивается инвесторами на предмет риска. В данном случае степень риска, как вы понимаете, была крайне высока: мало того, что об авторе никто слыхом не слыхивал, мало того, что каждый том толщиной почти с “Анну Каренину”, а современных детей часто не заставишь прочитать и тонкого журнальчика, так еще и конкуренция сумасшед­шая. На Западе полно книжного мусора про маленьких колдунов и ведьм, в том числе и в виде фэнтезийных серий. Но их не переводят на 47 языков. Вы вообще представляете себе, какой это географический охват, учитывая, что большая часть земного шара говорит всего на десятке языков (английский, русский, испанский, французский, немецкий, арабский, турецкий, китай­ский, японский, хинди)? Это ж сколько народов надо “просветить”, чтобы наскрести еще около сорока языков! Значит, охватили практически все и всех, вплоть до племени тутси. И совершили это, повторяем, стремительно, невзирая на коммерческий риск.

“Кто это сделал, лорды?” — как вопрошал устами Макбета соотечественник великой Ролинг, некий Шекспир. Кто, не считаясь ни с какими затратами, способен осуществить такой глобальный информационный вброс? Понятно, что это не какое-то отдельное издательство или несколько разрозненных фирм. Подобный всемирный проект может реализовать только очень влиятельная и богатая международная организация или крупная транснациональная корпорация. Но опыт показывает, что сегодня их коммерческая и гуманитарная деятельность теснейшим образом увязана с политикой, а часто и подчинена ей.

Конечно, не все политические силы спешат представиться публике, многие предпочитают быть в тени. Но со временем что-то высвечивается. И иногда узнаешь довольно неожиданные вещи. Например, несколько лет назад в одном из центральных выставочных залов Москвы состоялась невиданная по своей наглости акция: художник на глазах у изумленной публики разрубал топором иконы, а за отдельную плату предлагал поучаствовать в осквернении святынь всем желающим. Причем на разные виды глумления был свой прейскурант цен.

Возмущенные граждане подали в суд. Защитники негодяя с умным видом рассуждали об искусстве перформанса, о праве на творческое самовыражение и о свободе художника. Затем, почувствовав, что аргументация слабовата, начали намекать на психические проблемы “творца”. Но неожиданно из группы поддержки выделилась женщина, которой стало стыдно ломать комедию, и она призналась, что безобразие в выставочном зале носило отнюдь не спонтанный характер. Это была запланированная акция в рамках одного из проектов, спонсируемых фондом Сороса. И цели проекта были отнюдь не творческими, а политическими, о чем свидетельствовало даже его название (естественно, не сообщавшееся широкой публике): изучение реакций радикально настроенных социальных групп.

А если еще немного углубиться в историю, можно вспомнить сексуальную революцию 60-х годов — группы музыкантов, ставших вдруг кумирами половины земного шара, идеологию хиппи, распространявшуюся как-то удиви­тельно шустро (невзирая на отсутствие тогда на большей части планеты “открытого информационного общества”) и включавшую в себя моду на наркотики. Долгое время казалось, а многим и до сих пор кажется, что все это происходило само собой, стихийно. Дескать, что поделаешь? — веяние времени...

Но потом журналисты заговорили о проекте “МК-ультра”, осуществляв­шемся под руководством ЦРУ и направленном на “сдвиг культурной пара­дигмы”. А “сдвиг” этот состоял в создании так называемой “молодежной культуры рока-секса-наркотиков” (по-английски “rock-sex-drug culture”). Интересы разработчиков проекта “МК-ультра” и тем более его заказчиков простирались очень далеко. За мудреным выражением “сдвиг культурной парадигмы” скрывались планы по сокращению рождаемости, канализации протестной энергии молодежи в безопасное русло, намерение ниспровергнуть традиционные ценности, являющиеся оплотом суверенных государств.

Значительно унифицировав культурные коды юного поколения, постарав­шись подогнать их под некий “общечеловеческий” (то есть западный) стандарт, авторы проекта “МК-ультра” совершили мощный рывок на пути к глобальному миру. И, похоже, нечто подобное затевается с “Гарри Поттером”. Только теперь “экспериментальный материал” не молодежь, а дети и подростки. Почва уже основательно унавожена, так что можно действовать гораздо более откровенно, чем при осуществлении “сексуальной революции”.

В проекте “МК-ультра” тоже содержался оккультный компонент, но он был прикрыт борьбой с ханжеской моралью, политическими лозунгами типа “Make love not war”, модой на индуизм и йогу. Сейчас, по расчетам новых (или все тех же?) проектировщиков, видимо, настало время совершить оккультную революцию мирового масштаба, создать для подрастающего поколения единое культурное поле, заряженное магией. Чтобы у детей всего мира, от Кремля до самых до окраин, в ответ на определенные образы и сигналы возникали однотипные реакции.

Нашу догадку подтверждает и список участников. В пропаганде “Поттера” принимает активнейшее участие голливудская компания “Уорнер Бразерс” (свидетельство о чем имеется на форзаце русского перевода). В 1989 году эта компания выпустила видеоклип Мадонны под названием “Как молитва” (“Like a prayer”). Клип рекламировал очередной альбом певицы, а заодно и напиток “Пепси”, не говоря уже о самой компании “Уорнер Бразерс”, которая этот альбом выпустила. В Италии, Германии и некоторых других странах клип запретили, сочтя кощунственным. Вот что пишет об этом немецкая исследо­вательница Элизабет Хелленбройч: “В фильме “Как молитва” знаменитая американская поп-звезда Мадонна разгуливает в полуобнаженном виде по церкви и среди горящих крестов. Потом в церкви происходит насилие и убийство. Затем Иисус сходит с креста и целует ее чуть ли не взасос. После чего певица берет нож и, богохульствуя, протыкает себе руки, имитируя Христовы раны. Вы спросите, кто спонсоры и продюсеры кощунственного видеоклипа? Это директор “Пепси-Колы” Роджер Энрико, потребовавший в своей книге “Война Колы” создать новое “поколение Пепси”. Не буду вдаваться в детали, скажу только, что компания “Пепси-Кола” теснейшим образом связана с латино­американской наркоторговлей. (Ни для кого не секрет, что в культовый напиток “нового поколения” добавляется небольшой процент нарко­содер­жащего вещества из листьев коки, из которых готовят и кокаин. — Прим. авт. ) В частности с венесуэльской наркоимперией Сиснеросов”.

Вот и приплыли, все те же и все то же: опять смычка рок-музыки, секса и наркотиков — новых, сатанинских “ценностей”.

Похоже, сатанисты уже открыто рвутся к власти. А когда ставки так велики, когда на карту поставлена возможность покорить сознание огромного множества детей на планете, никаких денег не пожалеешь. Ведь тот, кто завладевает чужим сознанием, обретает и политическое господство. А это дает в руки и нужные экономические рычаги. Так что, безусловно, игра стоит свеч.

В ПОИСКАХ ЖАНРА

 

В начале наших скромных изысканий мы пытались разобраться с жанром “Гарри Поттера” и пришли к выводу, что это не сказка, обещав попозже ответить, что же это такое. Должны честно признаться: тогда мы и сами твердо не знали ответа. Можно было, конечно, написать про вульгаризацию (спе­циально для детей) популярного сейчас жанра фэнтези, но что-то останав­ливало, почему-то казалось, что это лишь отговорка. Интуиция подсказывала некую подмену...

Но главную подсказку дала сама Ролинг. Цитируя названия учебников в школе магов, мы вдруг заметили, что эти учебники уж больно странно называются. Не “Занимательная магия” или “История призраков”, а так, как может называться художественная детская литература (мы имеем в виду языковую конструкцию названия): “Заговор вампиров”, “Каникулы с каргой”, “Духи на дорогах”.

Это с одной стороны. С другой — реальные школьные учебники все чаще пишутся в форме приключений, в них есть некие сквозные герои: мальчики, девочки, зверюшки. Почему бы и детскому пособию по оккультизму не называться “Гарри Поттер и тайная комната” или “Гарри Поттер и узник Азбакана”? Такая гипотеза все ставит на место.

Учебное пособие и не должно отличаться высоким литературным мастерст­вом: самобытностью персонажей, оригинальностью сюжета, тонким психо­логизмом, богатством языка. Здесь не обязательны и даже неуместны законы, которые необходимо соблюдать, создавая художественное произве­дение. Главная цель учебника — максимальная усвояемость материала. Чем увлека­тельней материал, тем лучше он усваивается. Волшебство, магия — сам по себе материал увлекательный, а если к тому же подать его в форме незатей­ливых приключенческих историй с героями-школьниками... Да еще с помощью убойной рекламы внушить, что только читатель “Гарри Поттера” имеет право на звание человека, — тогда можно не сомневаться: материал будет усвоен на пять с плюсом и переход в следующий класс гарантирован.

 

О ВКУСАХ СПОРЯТ

 

Читающий эти строки, наверное, подумал: “Но что же делать, если детям действительно нравится?!”

Это, между прочим, один из самых частых аргументов. Предупреждаешь родителей о какой-нибудь гадости, о чем-то безусловно вредном для их ребенка, а в ответ слышишь: “Так ему же нравится!”

Но детям (как, впрочем, и взрослым) очень часто нравится дурное. “Горе мне, несчастному! Как увлекательно зло!” — восклицает преп. Феодор Студит. А у ребенка, который находится в стадии активного познания мира, к тому же и не разработана оценочная шкала. Он, глядя на мухомор, тянет руку к новому и яркому, еще не зная, что это яд. Взрослый тоже может оказаться в такой ситуации, но гораздо реже. И ему это гораздо менее извинительно, особенно если он родитель, то есть лицо ответственное.

Мало ли что еще понравится детям: взрывчатка, наркотики? Некоторым детям нравится обижать слабых, некоторым — мучать животных.

Не надо кривить душой: тут дело в системе ценностей взрослых. Почему-то родители не рассуждают о бессмысленности запрета, когда маленький ребенок рвется встать на подоконник открытого окна или тянется к коробке с лекарствами. Не рассуждают, ибо такие интересы ребенка осознаются ими как несомненная угроза, несомненное зло. И не стоит себя оправдывать тем, что одно дело трехлетки, а другое — одиннадцати-двенадцатилетние школь­ники, почти подростки. Дети этого возраста еще полностью зависят от родителей, хотя, конечно, справиться с ними бывает сложнее, чем с малы­шами. Особенно если долго потакать их своеволию. Но не желая “связываться” и трепать себе нервы, мы обрекаем себя в дальнейшем на гораздо более затяжные и трудные бои. Так уж устроена жизнь — пытаясь избежать скорбей, человек терпит скорби еще более тяжкие. И лучше осознать это, не дожидаясь вразумления свыше.

Еще совсем недавно подавляющее большинство родителей уверяло нас, что никакая сила не может оторвать их детей от телевизора. Складывалось впечатление, что это новый Молох, электронный удав, который сначала гипнотизирует бедных кроликов, а потом заглатывает, заглатывает... — ненасытное чудище!

Но в последнее время в умах взрослых произошли подвижки, и все чаще в ответ на наш вопрос: “Какие телепередачи предпочитает ваш сын или дочь?” интеллигентные родители недоуменно и даже с легким оттенком превосходства отвечают: “Я ему (ей) ВООБЩЕ НЕ РАЗРЕШАЮ СМОТРЕТЬ ТЕЛЕВИЗОР. Мы и сами не смотрим. Мультики на кассете иногда включаем. Но только наши, советские, нормальные”.

Хорошо, когда побеждает здравый смысл, который так убедительно воспел в своих произведениях Честертон. Тоже англичанин.

(обратно)

Максим Миронов • Пороховая бочка России (Наш современник N4 2003)

Максим МИРОНОВ

ПОРОХОВАЯ БОЧКА РОССИИ

 

Кубань... Благодатный край, важнейший стратегический регион страны, “житница России”, как говаривали в советское время. Теплые моря и Кавказский заповедник, жаркие курорты и крупнейшие порты. Потрясающе красивые женщины — результат вековых смешений здоровых кровей. Для жителей Центральной России это экзотическая земля, буквально райский уголок, заваленный яствами, живущий очень обособленно... Обитель нацио­нализма.

Последнее определение прилепилось к Кубани со времен губернаторства Николая Кондратенко, “батьки Кондрата”, как называли его сами кубанцы. Именно он принял решительные меры к тому, чтобы максимально ограничить влияние на край как со стороны ближнего зарубежья в лице закавказских республик, так и со стороны... России. Да, к России здесь причисляют себя очень относительно. “Россия начинается там, за Ростовом”,— часто слышится эта расхожая фраза. Именно “батька Кондрат” ввел ограничения на вывоз кубанской продукции за пределы края, установил драконовские меры к иногородним фирмам, нещадно боролся с “незаконными мигрантами” из Закавказья и Средней Азии и объявил настоящую войну сионизму, за что тут же получил ярлык “антисемита” в центральной прессе. Но в народе он пользовался огромной популярностью, и его уход два с лишним года назад с поста губернатора многими воспринимался как личная трагедия. В станицах старики плакали...

Преемник “батьки” Александр Ткачев, несмотря на отдельные послабления, введенные им, в принципе, продолжает прежнюю политику. И несмотря на гневные выпады оппозиции, плоды усилий этих двух властителей Кубани очевидны — в крае возродилось сельское хозяйство, колхозы и фермеры достаточно крепко встали на ноги. Все это очень резко контрастирует со многими регионами, например с Тамбовской и Липецкой областями. Уровень жизни населения кубанской столицы, Краснодара, ненамного уступает Москве. Процветает жизнь и на побережье — за курортный сезон здесь можно сколотить небольшое состояние. И тем не менее многие кубанцы говорят: “Мы живем как на пороховой бочке!” Они имеют в виду межэтнические конфликты.

Для того чтобы понять суть этой достаточно серьезной проблемы, нужно немного углубиться в историю. Коренные народы Кубани — это потомки казаков и адыги, в просторечии именуемые “черкесами”. Бок о бок они живут со второй половины XVIII века, когда по указу Екатерины II на Кубань (называемую тогда “Черноморией”) была переселена запорожская вольница, создававшая императрице массу проблем. Фактически сослав казаков во вновь завоеванные окраинные территории, “Катька-матушка” направила их буйную удаль в нужное для государства русло. Обосновавшиеся на новых землях казаки встретили там не менее разудалых соседей в лице многочисленных адыгских племен. В течение последовавших за этим ста лет два самобытных этноса уживались вполне сносно для их вздорных нравов: воевали, мирились, совершали набеги друг на друга, воруя скот и женщин. Впоследствии их воинственность активно использовали последние цари романовской династии: кубанские казаки-пластуны стяжали себе славу лучших военных разведчиков, а о свирепой храбрости “Дикой дивизии” (укомплектованной в основном черкесами) в эпоху Первой мировой войны ходили легенды. В целом два лихих народа довольно уважительно относились друг к другу, и можно говорить о тесном симбиозе между ними. Казаки перенимали у адыгов одежду, многие обычаи и нравы (именно отсюда пошли знаменитые “черкески” и папахи-кубанки), их соседи поступали точно таким же образом. Даже религиозные верования находились в процессе своеобразного смешения: адыги, хотя и считали себя мусульманами, на самом деле исповедовали некую мешанину из язычества, ислама и христианства (представить себе гордую черкешенку забитым существом в парандже невозможно). Кстати, этот симбиоз продол­жается и сейчас, хотя и несколько иначе: несмотря на то, что в эпоху “парада суверенитетов” Адыгея добилась статуса независимой республики, население там перемешано достаточно сильно; смешанные браки продолжают оставаться обычным явлением, а многие адыги охотно посещают как мечети, так и православные храмы.

С приходом к власти большевиков оба народа подверглись жесточайшим гонениям. Кубань явилась оплотом Белого движения, здесь формировалась знаменитая Добровольческая армия, здесь сложил свою голову генерал Корнилов... Ответом на это стало изуверское “расказачивание” и неслыханный в этой благодатной земле голод. Целые станицы вымирали и выселялись, а на их место новые власти пригоняли из России своих поселенцев. Так, станица Полтавская в честь новых поселенцев стала именоваться “Красноармейской” (недавно ее переименовали вновь). Искусственное насаждение “русского” влияния дало свои плоды: самобытная культура казаков была почти уничто­жена, а в наше время молодежь с трудом понимает “балаканье” стариков — причудливую смесь русского, украинского и адыгейского языков.

Во второй половине XX века сюда началась поистине массовая миграция закавказских народов, преимущественно армян. Пришельцы вели себя довольно бесцеремонно, утверждая свое влияние на рынках, строя вызывающе роскошные особняки (и это в советское время!). Это сочеталось с продол­жавшимся третированием аборигенов — так, при строительстве Красно­дарского водохранилища было уничтожено множество адыгейских аулов, а их население в принудительном порядке выселено. В конце восьмидесятых накал межэтнических страстей дошел до точки кипения, и на рубеже девяностых это вылилось в ряд армянских погромов — взбешенное население громило ларьки, переворачивало машины... Доходило до курьезов — на Сенном рынке в Краснодаре стояли за лотками усатые закавказцы, у которых на груди висели таблички: “Я не армянин, я грузин”. Возродившееся казачество бродило по городам и станицам в национальных одеждах и, постегивая нагайками по голенищам сапог, искало “разборок” с “черными”. Очень похожая ситуация творилась и в Адыгее. Кубань находилась на пороге большого взрыва...

А потом на страну обрушился капитализм, и обездоленному народу на некоторое время стало не до межнациональных разборок. Потом полыхнула Чечня. Чеченские эмиссары пытались взывать к братьям адыгам с лозунгами о “великом газавате”, но те остались равнодушны к этим воплям. Тем не менее к буйно разросшейся армянской мафии прибавилась еще и чеченская. В крае творился кавардак, как и по всей остальной стране, а в народе поговаривали, что за всем этим вообще стоят происки местного РУОПа. На дверях этой могущественной организации действительно на протяжении нескольких лет висела анекдотичная табличка: “Управление по организованной преступности”. А потом пришел “батька Кондрат” и стал, как говорят кубанцы, “наводить порядок”.

Однако и на сегодняшний день ситуация в крае продолжает оставаться далеко не простой. Коренное население с большим трудом уживается с выходцами из Закавказья, к которым за последние годы добавились среднеазиатские мигранты, в основном таджики. Губернатор Ткачев неодно­кратно предпринимал попытки к очередному ужесточению миграционного режима, но до конца справиться с ситуацией так и не смог. Всякий раз его усилия наталкиваются на протесты “демократической оппозиции”, финан­сируемой, как правило, из Москвы или с Запада. Одной из таких организаций является “творческий союз “Южная волна”, постоянно выступающий с гневными выпадами в адрес губернатора. Эта община, финансируемая из западных фондов, обозначила своей целью “построение гражданского общества”, подразумевая под этим обязательное вмешательство “общест­венности” во все властные процессы. Фактически же лидер “Южной волны” Евгений Греков занимается бичеванием губернатора, объявляя того “фашистом” и “экстре­мистом”. Он неоднократно выступал с призывами “защитить права несчастных мигрантов” от “шовинистических” действий краевой власти. В обращениях Грекова мигранты представляются как бедные беженцы, гонимые у себя на родине, приехавшие на Кубань не от хорошей жизни.

Возможно, это и так, но коренное население эти тезисы не разделяет. Стоит просто совершить экскурсию по Краснодару, чтобы усомниться в правдивости утверждений г-на Грекова. “Несчастные мигранты” возводят такие дворцы, что им позавидуют обладатели шикарных дач на Рублевке. Как мне жаловалась одна женщина, “иногда вообще непонятно, где мы живем — в Краснодаре или в Ереване”. Агрессивная армянская организация “Боевое братство” почему-то не считается “правозащитниками” экстремистской. А о том, что таджики, официально торгующие урюком, на самом деле являются поставщиками азиатской наркоты, вам расскажет практически любой местный житель. Тем же самым промышляют и цыгане. В крае, где, в общем-то, конопля растет практически под ногами, проблема наркотиков всегда была актуальна, но сейчас она доросла до масштабов стихийного бедствия. “Шмаль” пользуется настолько огромной популярностью, что торговля ею происходит едва ли не в открытую. Мне лично доводилось видеть, как к особнячку многочисленного цыганского семейства подходили молодые люди и, передав хозяевам деньги, тут же получали взамен пакетики с “травкой”, как бы невзначай перекинутые через забор.

Что это — “бегство от притеснений”? Или же “тихая оккупация” госте­приимной земли, как это воспринимают сами кубанцы?

Кстати, о бегстве. Мне довелось общаться с молодым адыгом по имени Руслан, который пересказал свой диалог с приезжим армянином. “Я его спрашиваю: чего тебе у себя дома не жилось? А он отвечает, мол, азеры их притесняют. Какие ж они тогда мужчины? Если притесняют тебя на своей земле, так бери автомат и защищайся, а не убегай, как трусливый шакал!”

Между прочим, в Адыгее ситуация сложилась так, что мигранты там как-то не особенно задерживаются и стремятся перебраться в более вольготный для них Краснодар.

В мае прошлого года в Краснодаре состоялась учредительная конферен­ция Национально-державной партии, объединившей под своими знаменами казачьи общины и различные национал-патриотические организации. Главная цель — “объединение коренных народов России против еврейского ига”, как было сформулировано на конференции.

— Почему именно еврейского? — спрашиваю у участников.

— Потому что мы считаем иудаизм таким же античеловечным учением, как нацизм. Идея о превосходстве одного “избранного” народа над прочими, восприятие нас как “недочеловеков-гоев” не должна иметь места в нормальном человеческом обществе. Каждая нация имеет право на то, чтобы гордиться собой, но должна уважительно относиться к другим. Мы считаем, что старые добрые термины “патриотизм” и “национализм”, опошленные за последний десяток лет “демократами”, должны вернуть себе свое истинно благородное звучание. Что плохого в том, что человек гордится своей Родиной, своим народом, своими предками? Но иудаизм в корне не согласен с этим. Еще великий американец Генри Форд, основатель автомобильной империи, предупреждал, что, хочет человечество или нет, но международное еврейство является важнейшей проблемой мира. Именно так он и озаглавил свой фундаментальный исследовательский труд, ныне запрещенный “демокра­тическим” западным миром.

— А вы не боитесь прослыть “фашистами”?

— На нас вешают всякие ярлыки, и мы готовы к этому. Всякие нападки уже не страшат, поскольку нами движет тревога за будущее наших детей. Мы не хотим, чтобы они жили в “объединенном мировом сообществе”, где будет царить распущенность, оскудение нравов и деградация личности и где над всеми будет стоять “избранная раса”. А ведь это — именно то, к чему стремится иудаизм и что происходит на наших с вами глазах. Те, кого во все времена считали патриотами, сейчас объявляются “шовинистами” и “сепаратистами”. Не говоря уж о прочих извращениях моральных ценностей, что всем хорошо известно. Мир как будто переворачивается вверх тор­машками...

Честно говоря, когда я шел на эту конференцию, ожидал увидеть шумный истеричный балаган, вроде широко известной “демшизы”, только с противоположным знаком. Ничего подобного! Суровые, но искренние лица, подтянутые фигуры, немногословные, но аргументированные речи. Ничего общего с истеричными психопатами, которыми иногда пытаются представить националистов. У всех — крепкие семьи, дети. Разительный контраст с тем цирковым балаганом, что творится в стране под видом “демократической многопартийности”!

Удивительно, но “строители гражданского общества”, вроде упоминав­шейся “Южной волны”, на деле оказываются довольно беспринципной публикой. Евгений Греков держит своих сотрудников едва ли не на положении дармовой рабсилы. И люди, работавшие с ним, убегают после того, как не получают даже тех жалких грошей, что он им обещал. Все это сочетается с поразительной грубостью и высокомерием. Этот “борец за права человека” может запросто обложить своих сотрудниц-девушек площадной бранью, нисколько не стесняясь посторонних. В моем присутствии он крыл трехэтажным матом своего бухгалтера — женщину, которая фактически держит на плаву всю его организацию.

Интересный штрих — лидер “Южной волны” любит порассуждать о “происках ФСБ”, привести примеры того, как он подвергался третированию со стороны органов... Но когда краевое управление юстиции и прокуратура заинтересовались соответствием его деятельности уставной (причем небезосновательно), эта “жертва ГБ” начала прикрываться своими связями с краевой “Лубянкой”, утверждая, что там его поддерживают влиятельные люди. При этом не уставая твердить о своей полной независимости!

Нет, ребята, так не бывает. Как говорится, кто девушку ужинает, тот ее и танцует...

Или другой “деятель” подобного пошиба, Владимир Акулинин, лидер “Антифашистского молодежного действия”, по совместительству — анархист. Примерное направление его деятельности, думаю, понятно. Что ж, звучит благородно. Вот только есть маленький нюанс. Этот “правозащитник” — просто больной человек, состоящий на учете в психдиспансере и глотающий галоперидол. Но эту колоритную личность можно увидеть на любой демтусовке, на любых посиделках, именуемых “Клубом гражданского образования”, с пеной у рта доказывающим “свои принципы”, причем тоже не особенно выбирая выражения. Попутно он проводит “лекции” в вузах Краснодара, рассказывая студентам о своих любимых рок-группах. Рекламируемые им музыканты имеют тоже весьма своеобразное видение мира, о чем говорят их “поэтические” названия... Вроде группы “Засрали Солнце”.

Что это? Прогресс — или дегенерация?

К этой веселой компании примыкает и другая — сектанты. В крае сущест­вуют “филиалы” множества сектантских организаций — кришнаиты, иеговисты, баптисты, мормоны и другие. Особенной популярностью они не пользуются, количество их сторонников смехотворно, но “отличиться” они смогли. Особенно это касается мормонов, с которыми несколько лет назад был связан целый шпионский скандал, в результате чего их местных вождей выдворили из страны. Ничего, приехали новые. Из разговоров с предста­вителями власти узнал, что подобные “церкви”, вносящие разлад и брожение в людские умы, — не что иное, как замаскированные разведцентры западных стран. Когда же мне удалось пообщаться с верхушкой тех же мормонов, то подобное подозре­ние закралось и в мою грешную душу... Передо мной сидели вышколенные и прекрасно эрудированные люди, далеко не рели­гиозные, обладающие хорошими финансами, четко управляющие своей организацией (это не мой термин, они сами себя так называют). Главная их задача — сохранить костяк своей структуры, пусть даже в “законсерви­рованном” виде. Их боевой настрой понятен — краевые власти всерьез взялись и за сектантов, справедливо полагая, что им не место на кубанской земле. Попутно все эти “христианские миссионеры” проводят шумные акции в союзе с той же “Южной волной” о немедленном сокращении срока военной службы до полугода. А ведь, как сказал один мой знакомый журналист, “за полгода и портянки как следует заматывать не научишься”.

И все это приправляется воем о “притеснениях некоренных народов” и требованиями о “гарантиях свободы совести”... Вот такие вот “борцы”.

Интересно обмолвился об этой публике один сотрудник правоохра­нительных органов: “Все эти субъекты — вечные оппозиционеры и вечные революционеры. Им все равно, какая власть в стране, они всегда должны мутить воду, без этого они не мыслят жизни. При Сталине таких револю­ционеров ставили к стенке, потом их держали в дурдомах и высылали за границу. А при Горбачеве они вновь повылазили и с тех пор чувствуют себя вольготно. Вся их деятельность направлена лишь на разрушение, а не на созидание, они представляют собой опасность для всякой власти”. Что ж, глядя на подобные красочные фигуры, с этим мнением трудно спорить...

Главная опасность нынешней кубанской ситуации, думается, в том, что одиозные личности вроде упомянутых могут привести регион к еще большей изоляции. Адыго-казачье население в ответ на истерики “правозащитников” может занять позицию “глухой обороны”, и власти прекрасно понимают эту тенденцию. Вспомним ситуацию в Прибалтике конца восьмидесятых: сепаратизм там возник не от большой нелюбви к Союзу, а оттого, что местное население не видело смысла дальнейшего пребывания в “нерушимом”. Самодостаточность региона и породила тенденцию к отделению, закончив­шуюся распадом государства. И на Кубани сейчас ситуация очень похожа. Люди пытаются наладить сносную жизнь по своему укладу, у них это получается. Но это вызывает бурную реакцию со стороны “борцов за права человека” и тех, кто за ними стоит. В ответ у населения еще больше крепнут национальные чувства, переходящие в стремление избавить край от ино­родцев-мигрантов во что бы то ни стало. Более того, Кубань может задуматься: а есть ли ей смысл находиться под опекой Москвы? Это уже будет грозить дальнейшему существованию России как единого государства. Тенденция, знаете ли...

Кому это нужно? На самом деле, не адыгам и не казакам. И не Москве. А прибрать к рукам этот стратегический регион желающих много и среди ближних, и среди дальних соседей... Так на чью мельницу льют воду господа из “Южной волны”, всякие “антифашисты” и сектанты? Попробуйте порассуж­дать сами.

 

(обратно)

Ирина Стрелкова • Русское образование и русская культура (Наш современник N4 2003)

Ирина СТРЕЛКОВА

РУССКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

И РУССКАЯ КУЛЬТУРА

 

После всех победных заявлений, что в российском государственном бюджете приоритет принадлежит образованию, правительство представило в Государственную думу проект бюджета на 2003 год, в котором эта приоритетность не подтвердилась. Более того, запланировано снижение темпов роста расходов на образование. Поясню: в бюджете на 2001 год было запланировано поднять эти расходы в сравнении с 2000 годом на 43 процента, в бюджете на 2002 год темп роста составлял 47 процентов, а в 2003 году правительство запланировало лишь 22 процента.

По каким статьям пойдет снижение? Правительство решило притормозить обновление материально-технической базы учебных учреждений, повышение зарплаты, поддержку научных исследований в вузах и даже расходы на детское питание. Причем по детским порциям расчеты скрупулезные: расходы на питание в общеобразовательной школе можно снизить на 14,3 процента, а ребятам из профессиональных училищ — на 17,2 процента. Когда я увидела эти цифры в заключении по бюджету, составленном в думском Комитете по образованию и науке, мне вспомнилось, как в Белоруссии президент Лука­шенко узнал, что в детских исправительных колониях нормы питания ниже, чем в военных училищах, и распорядился поднять нормы в колониях на уровень кадетских — у мальчишек-ровесников потребности в еде одинаковые.

Минувшей осенью, когда Дума обсуждала бюджет, образовательное сообщество добивалось хотя бы налоговых льгот для системы образования. Ведь за минувший год учебники подорожали на 20—30 процентов, из денег, заработанных самими школами и вузами, на налоги уходят 78 копеек с рубля. Учителей встревожила перспектива введения новой системы оплаты их труда: в России 11 700 муниципалитетов получат право устанавливать свою шкалу учительской зарплаты. Но какие ставки они могут установить, если у многих муниципалитетов вообще нет средств? В связи с этим вспоминали, с чего начала в США комиссия по образованию во главе с космонавтом Джоном Гленном. С непозволительно низкой учительской зарплаты. И в США на федеральном уровне сразу же предоставили для учителей дополнительно 5 мил­лиар­дов долларов. В этом случае можно только восхититься американской привычкой все переводить на доллары.

В России думский Комитет по образованию и науке просил увеличить финансирование сферы образования на 15 миллиардов рублей. Конечно, существует театр думских дебатов — на финише образованию что-то добавили, но не все, о чем просил Комитет. Казалось бы, правительству следует обращаться поуважительней с образованием, которое неусыпно опекает президент, выслушивая просьбы учителей и награждая победителей школьных олимпиад. Правительство обязано было считаться с решением Госсовета под председательством В. В. Путина — Госсовет рекомендовал улучшить финанси­рование образования. Однако правительство Касьянова действовало даже с каким-то демонстративным вызовом. Хотя и не исключено, что финансисты специально припасли резерв для президента. К нему обратятся за помощью, и он поможет. В декабре 2002 года в Москве собрался 7-й съезд Российского союза ректоров. И речь на нем шла о реальной для России угрозе: “образо­вание, которое мы можем потерять”. На съезде выступил В. В. Путин, потом подавал реплики из президиума и вообще обещал помочь. “Реформа образования не должна ставить целью уменьшение нагрузки на бюджет” — его слова.

Начало учебного 2002/03 года получилось тревожным. Прошел слух, что снимают надбавку у сельских учителей — 25 процентов надбавки к зарплате сельские учителя получили сразу после войны, когда надо было восстанав­ливать из руин страну. Возникла реальная угроза, что снимут с финансиро­вания детские спортивные школы. С началом занятий ребята из сельской глубинки на себе испытали, что означает реструктуризация . В России число малокомплектных школ сократилось на полторы тысячи, но далеко не везде появились автобусы для школьников. Из Курской области сообщали, что пеший путь к знаниям, который школьнику приходится преодолевать каждый день, кое-где составил до десяти километров, причем в этот путь его отправ­ляют из дома с наказом: в грузовик, если пригласят, садись, а в джип — упаси Бог! Нынче не ломоносовские времена: и по глубинке раскатывают бандиты.

Трудно сказать, какая часть пожеланий президента, высказанных на съезде Российского союза ректоров, будет выполнена правительством. Но, к сожалению, хорошо известно, что далеко не все его пожелания исполняются. Поэтому, чтобы знать, каковы на самом деле перспективы нашего образо­вания, надо не только выслушивать заявления и призывы сверху, но и обращать внимание, о чем толкует обслуга власти, распираемая от гордости за свою осведомленность.

Процитирую один из интернетовских образовательных сайтов. Редактор сайта хочет знать, что же все-таки подразумевается под заявлением реформа­торов: школа должна отвечать требованиям постиндустриального общества . Свой вопрос редактор задал А. А. Пинскому. Я этого энергичного деятеля тоже знаю, он входит в Российский общественный совет по развитию образования (РОСРО). Пинский разъяснил редактору сайта, что в постиндуст­риальном обществе большая часть населения занята не в сфере произ­водства, а в сфере обслуживания, — зачем этой части знать про “амфотерные гидроксиды”, “районирование по Баранскому” и т. п. Редактор задал еще один вопрос: “Как же нам при таком образовании восстановить промыш­ленность, да еще на более высоком технологическом уровне?”. И получил ответ: “А зачем? Как ни старайся, все равно мы не будем конкуренто­способны, и следует исходить из международного разделения труда”.

Государственная политика и русская культура

 

У нас, как только заходит речь о культуре, сразу же возникает вопрос о телевидении. Если судить о состоянии русской культуры по тому, что показывают все каналы ТВ, то дела обстоят катастрофически. Однако сами деятели ТВ устами Познера в одном из телешоу Швыдкого четко сформули­ровали, что электронные СМИ вовсе не обязаны заниматься культурой. Телевидение, как пояснил Познер, это — бизнес. И если продолжить обозначенную им тему бизнеса, то ТВ — дело такое же дикое, грязное и криминальное, как и весь сегодняшний российский бизнес. Между тем везде считается, что при любой свободе слова государственная политика все-таки способна воздействовать на общий культурный уровень СМИ. Поэтому уровень российского ТВ — мерило российской государственной политики.

Проблемы русской культуры в правительственных верхах давно не обсуждали. Не ставился на государственном уровне вопрос о культуре как факторе единства страны, как главной опоре для преодоления всех кризисов, охвативших Россию: экономического, политического, демографического, экологического... Верхи, судя по всему, не заинтересованы в подведении итогов: что же дала России официально заявленная смена цивилизационных ориентиров? А получили мы попытку фактически поставить под запрет слово “русский” и утвердить вместо него “россиянин” и “русскоязычный”. Заме­чательный анализ национальной политики нынешней власти проводит Александр Казинцев в статьях “Симулякр, или Стекольное царство”, напеча­танных в “Нашем современнике”. В этих статьях показано, какого размаха достигла борьба против “русского экстремизма”. Фактически о том же, но с максимальной осторожностью пишет доктор политических наук Татьяна Полоскова в статье “Россия и русские” с характерным подзаголовком: “Воспитание патриотизма нельзя отдавать на откуп экстремистам” (“Труд”. 31.08.2002). Доктора политологии тревожит “отсутствие реальной государст­венной политики по поддержке русского этноса, его языка и культуры в самой России”. Конечно, здесь возмущает понятие “этнос” в применении к русским, которых в России больше, чем англичан в Англии и французов во Франции. Но тем не менее: “Когда же перестанет быть хорошим тоном в негативном ключе освещать российскую историю и культивировать чуждые российскому народу нравственные ценности, выдавая их за плоды глобализации”.

О том же самом не раз говорил и Рамазан Абдулатипов. Власть предуп­реждена об опасности — перегибы (памятное слово здесь подходит) до добра не доведут. Ну и что?

Об истинном положении русской культуры в России — культуры, угодившей в опалу, — можно почерпнуть интересные сведения из социологических исследований. Например, опросы последних лет показали, что уже с середины 90-х годов стала меняться ценностная ориентация населения: от западни­ческих увлечений — к своему, русскому. Существуют, как везде и всегда, возрастные различия во вкусах и приоритетах, но они, по оценкам социологов, не приняли форму фронтального разрыва. Молодые люди до 30 лет более открыты западной культуре, но уже после 30 лет усиливается интерес к русской музыке, русскому искусству, а с 50 лет им отдается предпочтение. Конечно, здесь к социологическим показателям следует добавить, что интерес к Западу претерпел в России качественное изменение. Не “священные камни Европы”, как у Достоевского, не чтение взахлеб Ремарка и Фолкнера, как еще недавно. В теперешней России переводят и издают коммерческую литературу, а во Франции, в Институте славистики (!), обсуждают творчество Марининой.

Но примечательно, что, по данным социологов, в студенческой среде только чуть более одного процента респондентов считают эрудицию в области культуры чем-то лишним и бесполезным. Опрос проводился в одном из московских технических университетов. Большинство студентов ответили, что в наше время необходимо быть культурным человеком. Это не значит, что они на самом деле постоянно занимаются расширением своего культурного кругозора. Скорее, здесь выражена преемственность поколений, влияние сохранившегося в России культурного пространства. Но что-то могут значить и действия русского культурного сопротивления , становящегося все более популярным у студентов.

В технических вузах большинство составляют молодые люди из интелли­гентных семей с невысоким уровнем жизни. Где-нибудь в частном вузе, готовящем менеджеров по гостиничному бизнесу, социологи получили бы другие результаты. Но о разном отношении к культуре в разных слоях населения речь пойдет дальше. А в лучших технических вузах России, ставших универси­тетами, теперь дают студентам не только современное инженерное знание (действительно университетское, а не узкоспециальное), но и ввели предметы гуманитарного цикла. Не только юриспруденцию и экономику, но и русскую историю, философию, культурологию. Нашей высшей школе сегодня прихо­дится восполнять пробелы общеобразовательной школы, отстаивать традиции нашей национальной системы образования, согласно которым ее главнейшая задача — воспроизводство национальной культуры, а сегодняшней России угрожает воспроизводство культуры в сниженном качестве — и русской, и культуры других народов России, о чем и предупреждает Абдулатипов.

Позицию высшей школы в этом вопросе сформулировал в своем выступ­лении на VII съезде Российского союза ректоров президент Союза, ректор МГУ В. А. Садовничий: “Государственность, всесословность, фунда­менталь­ность — основы российского образования”. Про всесословность мы в России давно не слышали. Но для воспроизводства национальной культуры стало необходимым не только отстаивать качество образования. В МГУ открыли подготовительные курсы для пятисот молодых людей, которые придут из армии. В Екатеринбурге ректор Уральского университета В. Е. Третьяков назвал такие подготовительные курсы рабфаком — для выпускников сельских школ и ребят, отслуживших в армии. Глава Госкомитета по рыболовству Е. И. Наздратенко, как только удалось восстановить рыбзавод на острове Шикотан, сразу же добился, чтобы там открыли филиал Дальрыбвуза.

Вопреки всем стараниям власти, планы которой выболтал распираемый от гордости Пинский, в России все еще сохраняются “образовательные амбиции” (терминология реформаторов). В 2002 году 80 процентов выпускников средней школы подали заявления в вузы. Цифры по сельским школам ниже, но все-таки... В Рогнедино, Брянской области, из 44 выпускников больше половины поступили в вузы, остальные получают профессиональное образование в местном училище. В Пошехонье, Ярославской области, из 177 выпускников треть поступила в вузы, остальные учатся в ПТУ и колледжах.

По данным — не правительственным, а Института социально-экономи­ческих проблем РАН — в России за чертой бедности оказалось 42,6 миллиона. На что могут надеяться дети, живущие за чертой ? В советские годы финансовая поддержка на одного студента была у нас выше, чем в США. Теперь — ниже. В одной из школ Омска, находящейся на окраине, в рабочем поселке, где почти ни у кого нет работы, социологи задали школьникам вопрос: “Если бы ты нашел миллион, как бы ты им распорядился?”. Ребята написали и про покупку шикарной иномарки, и про заграничные путешествия, и про все прочее, что показывают по телевизору. Однако более половины подростков из обнищавшего рабочего поселка решили потратить миллион на то, чтобы доучиться в школе и поступить в вуз .

Еще один социологический опрос. Он был проведен в разных городах и составлен в форме перечисления разных человеческих качеств: “Какие из этих качеств вы хотите видеть в своих детях?” Оценки выстроились в таком порядке: образованность, воспитанность, доброта, честность ... Увы, в наше время чест­ность пострадала, но все же традиционные для русской семьи ценности оказы­ваются устойчивыми. И только 16 процентов высоко оценили деловитость .

При социологических исследованиях качества жизни, проводимых в малообеспеченных слоях населения, среди респондентов неизменно оказываются обнищавшие интеллигенты. В сегодняшней жизни их унижает — не в меньшей степени, чем другие лишения! — невозможность бывать в театре, покупать книги, выписывать журналы. Однако об этом же говорят и ответы респондентов, у которых образование не ахти какое и род занятий — физический труд. Но такой похожести может удивляться только иностранец. Мы в России о культурных запросах “простонародья” знали всегда. Особенно это относится к литературе, к чтению, к всесословности русского читателя. Социологические исследования качества жизни показывают критерии , какими его меряют в России — насколько у нас еще сохраняется воспитанное ХХ веком представление о культуре как о непременном условии человеческого достоинства, психологического комфорта, самоуважения.

 

Но если отбирается у десятков миллионов возможность бывать в театрах, на выставках, собирать домашние библиотеки и т. п., то должно бы что-то прирастать у верхних слоев — у 8 процентов богатых и 2 процентов очень богатых. Они-то могут купить все, чего душа пожелает, по-умному распоря­диться своими миллионами. Однако социологические исследования не обнаружили положительной динамики, верхние слои не затребовали наверх культуру.

Предметом исследования был взят досуг: что для опрашиваемого предпочтительней — развивающие формы досуга или развлекающие? Оказа­лось, что в социальном слое выше среднего только каждый четвертый предпо­читает развивающие формы досуга — тогда как в слое ниже среднего такие интересы у каждого третьего. Разница не очень большая, но все же... И вот что любопытно. Российские олигархи в прежней своей жизни принадлежали к образованному слою — младшие научные сотрудники, мечтавшие о защите диссертаций. Пусть и формально, однако они принадлежали к культурной среде, где постоянно происходит “диффузия знаний”, люди что-то интересное перенимают друг у друга: умные разговоры, умные “хобби”. Принадлежали, а теперь — выбыли . Механизмы происходивших превращений еще не иссле­дованы. Известна уголовная составляющая пути наверх, но не личностные метаморфозы, не психология их успеха, отнюдь не родственного класси­ческому первоначальному накоплению капиталов. Зато уж очень бросается в глаза объединяющая олигархов серость и безликость. Все они на одну колодку — не отличишь Абрамовича от Дерипаски. Березовского с его эскападами они и сами должны были по-родственному придушить.

Когда Немцова на короткий срок усадили в кресло вице-премьера, он первым делом стал принимать посетителей, положив ноги на стол. Очевидно, воображал себя при этом стопроцентным американцем. Но настоящий американец, например Билл Гейтс, отличается от Немцова, Чубайса и других не только тем, что заработал свои миллиарды законным путем. И не только тем, что он платит работникам своей фирмы положенную зарплату. Американ­ский миллиардер Билл Гейтс недавно объявил, что вовсе не намерен завещать своим детям все, что он сумел создать, начав с нуля. Большая часть его наслед­ства будет направлена на благо всей Америки. Этот поступок американского миллиардера отвечает американским традициям, американской культуре поведения. Билл Гейтс — явление национальное, как были явлением русской национальной культуры деяния наших деловых людей: Строгановых, Mоро­зовых, Третьяковых, Солдатенковых...

Что же касается российских олигархов, то они, безусловно, пребывают вне русской культуры, вне уникальной российской цивилизации, объединяю­щей многие народы. И дело не в пятом пункте, а в их способе мышления, в их жизненных ориентирах. Российские олигархи и вне западной культуры: политической, экономической социальной. В их деятельности начисто отсутствует созидательное начало, чувство ответственности — в этом одна из причин, почему с ними не хотят вести дела. От социализма ушли — в капитализм не попали. Межеумки. Из их среды не может выдвинуться государственный деятель российского масштаба уровня Столыпина или хотя бы Витте.

В качестве поясняющей параллели приведу известное высказывание академика А. М. Панченко. Он говорил, что Россия разделилась на два лагеря — на тех, кто выбрал своей идеей “права человека”, и на приверженцев “соборности”. По наблюдениям Панченко, среди приверженцев “соборности” оказалось больше крупных образованных личностей , чем у хлопочущих о “правах человека”. Но спросим себя: приходилось ли нам видеть в последние годы, как высшая власть России общается с крупными деятелями русской культуры? Иные отношения с “правозащитниками”. Казалось бы, из-за Чечни — лютые враги. Однако можно и Чечню использовать против русских, а не против тех, кому выгодна нестабильность на юге России. И конечно же, незаменимы “правозащитники” в совместной с властью борьбе против “русского фашиз­ма”. А какой гвалт они подняли, когда появилась программа по школьному курсу православной культуры, знание которой необходимо для жизни — и, конечно же, для того, чтобы лучше разбираться в отечественной истории, в литературе, в искусстве... Всего лишь программа! А какая “волна протеста”! Русским еще раз объяснили, в каком государстве они живут.

О том, что в нашем государстве образовался чудовищный разрыв между властью и народом , сегодня говорят даже либералы и центристы. Ими обна­ружен и разрыв между обществом и элитой . О русской культуре в этих кругах речи не ведут. А ведь даже им пора бы прийти в ужас. Любая встреча “деятелей искусства” с президентом, любой концерт на уровне “правительственного” демонстрируют культурные запросы власти — вплоть до появления на сцене скандального Бориса Моисеева. Очевидно, при таком постоянном и уже долгом общении со “звездами” коммерческого искусства происходила и происходит “диффузия знаний”, своего рода обмен опытом. У тусовки разработана своя система возведения любой бездари в гении. Но разве не то же самое делается сейчас и в политике? Кого-то можно назначить в вожди политической партии, кого-то приказано считать выдающимся экономистом.

Как мог оказаться на позиции главного экономиста России, берущегося вывести страну в светлое будущее, человек, не имеющий экономического образования (Греф закончил в Омске юрфак) и управленческого опыта? Однажды он появился на теледискуссии, и лукавый вузовский профессор обратился к нему с простейшим вопросом: “Аспирант Греф, не скажете ли...”, а он, бедный, и не знал, что ему просто не следует попадаться на глаза людям, поднаторевшим в определении знаний. За реформу ЖКХ ему тоже не следовало браться — тем более что он уже проваливал жилищную реформу в Петербурге. И не надо было самолично распоряжаться о продаже с аукциона 80 процентов рыболовных квот, что грозило разорением всей отрасли... В политике существует культура поведения, поступка: не справившийся с обязанностями сам подает в отставку. Или кого-то делают “козлом отпу­щения”, “сбрасывают боярина с крыльца”. Но в нынешних российских верхах за все годы подал в отставку только генерал-пограничник Николаев.

Качество своей политической культуры власть неосторожно демонстрирует в слишком частых за последнее время победных речах о новых достижениях. В числе побед был и неплохой урожай 2002 года, хотя и не перекрывший по цифрам все прежние удачливые годы. У Мельникова-Печерского можно прочитать в очерках, чем бывает опасен для крестьянина урожайный год. Российские верхи пыжились, будто и “мы пахали”, но ничего не сделали, чтобы поддержать село экономическими мерами, тоже давно известными.

Как большой успех нам преподнесли повышение МРОТ (минимального размера оплаты труда) до 450 рублей — с обещанием дать к октябрю 2003 года 650. Однако эти “победные” 450 — лишь четвертая часть установ­лен­ного властью прожиточного минимума, причем сам этот минимум настолько минимален, что еле превышает 60 долларов (в США граница бедности — 1500 долларов). Власть установила, что в перечне расходов более двух третей отводятся элементарно на пропитание. И еще немного дается на одежду, обувь: один костюм на три года, зимние ботинки — на пять лет. В театр пойти будет не в чем. Впрочем, и расходы на культуру в минимуме не предусмот­рены. Мужчине трудоспособного возраста полагается одна тетрадка и две авторучки в год. Все!

В России государственная политика в области культуры, безусловно, нарушает права человека по двум статьям “Всеобщей декларации прав человека”. По ст. 26 — о праве на “полное развитие человеческой личности” и по ст. 27 — о праве “участвовать в культурной жизни общества, наслаждаться искусством, участвовать в научном прогрессе и пользоваться его благами”. Как все понимают, чтобы человек мог “развиваться” и “участвовать”, необходимы соответствующие условия. А много ли у нас осталось заводских и фабричных клубов? Много ли у нас бесплатных дней в музеях? Во Франции французы защищены от засилья американского кино, чистота французского языка защищена специальным законом. А у нас? За последние годы “правозащитники” на Западе и в России, специализирующиеся на свободе слова и на Чечне, всех допекли разговорами о “Декларации прав человека”. Вот только ни разу не были ими упомянуты ст. 26 и ст. 27 — о праве русского человека, любого человека, живущего в России, на русскую культуру.

Менялы

 

В октябре 2002 года в Думе были проведены парламентские слушания по “Проекту федерального компонента государственного образовательного стандарта общего образования”. Проще говоря, на парламентских слушаниях обсудили предлагаемое сокращение школьных программ по всем основным предметам. Участникам слушаний вручили по две средней толщины книги (триста страниц в каждой) — итог трудов Временного научного коллектива “Образовательный стандарт”. В придачу раздали брошюру с анализом отзывов на этот проект, полученных от участников уже проведенных ранее обсуждений. Оказывается, было проведено 493 обсуждений и экспертиз. Итоги блестящие — 85 процентов поддерживают “цели стандарта, его струк­туру, концептуальные и методологические основы”. Увы, анализ был проведен самими разработчиками нового стандарта — “Временным научным коллективом” при участии “информационно-аналитической группы”, созданной в Минис­терст­ве образования.

85 процентов — “за”! В этой статье уже говорилось о пристрастии верхов к победным реляциям. Когда через два месяца, в декабре 2002 года, на парламентских слушаниях обсуждали итоги эксперимента по ЕГЭ, Единому государственному экзамену, заместитель министра образования В. А. Болотов сообщил, что успехи превзошли все ожидания, а представительница Якутии сообщила, что благодаря ЕГЭ в этой республике достигли рекордного числа студентов — 331 студент на 10 тысяч населения (обязательным считается 170 на 10 тысяч).

Процитирую, что писал о такого рода исследованиях народного одобрения Валерий Сендеров в статье с горестным заголовком “Просуществует ли российское образование до 2004 года” (“Новый мир”, 2002, № 4). “Где, когда и какой народ поддержал хоть одну реформу?” — спрашивал автор горестной статьи. Сендерова не назовешь приверженцем советской власти, он один их тех, кому не нужно сочинять свое диссидентство. Очевидно, они-то понимают, что снижение качества образования блокирует будущие источники свободомыслия . Все-таки думать их научила прежняя школа. Сендеров в этой статье отказывается верить, что реформаторы образования имели самые благородные намерения, но у них по неопытности не получилось. “Надвигающуюся реформу обычно называют непродуманной. Но главная беда не в уникальной халтурности предлагаемых нам решений, учебников и разработок: реформа глубоко продумана в главном существе своем”. И далее Сендеров поясняет, что в основу положен “трогательный евро-американский принцип”: у нас все хорошо и правильно, а то, что хорошо для нас, тем более великолепно для всего остального мира.

На парламентских слушаниях в октябре 2002 года проект нового стандарта образования был подвергнут критике прежде всего за поспешность, с какой его проталкивают. До того, как переучивать школьников, надо провести перепод­готовку учителей. И какие там 85 процентов поддержки! По общему мнению, “Временный научный коллектив” не сделал главного — не избавил школьников от перегрузок. Убрали имевшиеся в программах сложности и ввели на их место новые усложнения — причем в нарушение правил педагогики, что в школе можно вводить только апробированные понятия. Новый стандарт образования назвали неприемлемым из-за сокращения программ по литературе, истории, математике — такое сокращение ведет к утрате основ русского образования: фундаментальности и гуманитарности. По мнению депутата Думы О. Н. Смолина, у новых программ — “идеологи­ческий флюс” в сторону западничества и правых политических идей и взглядов. “Новый стандарт направлен на понижение” — оценка ректора МГУ В. А. Садовничего. “Проект нельзя принять даже за основу”, — сказал в своем выступлении на слушаниях вице-президент Российской академии наук В. В. Козлов.

Мне приходилось и раньше бывать на парламентских слушаниях. Ауди­тория каждый раз складывается в зависимости от цены вопроса. В октябре 2002 года защищать школу пришли ученые с мировыми именами. Как выяснилось, именно с Академией наук не сочли нужным проконсультироваться разработчики нового стандарта. Самым эмоциональ­ным было выступление академика В. И. Арнольда, председательствовавший на слушаниях “яблоч­ник” А. В. Шишлов даже призывал ученого к вежливости по отношению к разработчикам, а зал требовал продлить регламент. У меня записаны выска­зы­вания Арнольда: “Вздорный проект стандартов”, “Беспрецедентное снижение образования”, “План подготовки рабов”, “Американизация обу­чения”. Математик с мировым именем заступился и за русскую литературу — назвал “мракобесным мероприятием” изучение Пушкина всего лишь по “Памятнику” и двум-трем произведениям по выбору учителя.

Следом выступил ректор Высшей школы экономики Я. И. Кузьминов. Он призывал не только к общественной работе над новым стандартом образования, но и, ни много ни мало, к тому, чтобы “обсуждать альтернативу с учениками”. В Ушинские у нас теперь назначают — как Грефа в Столыпины. Кто мне объяснит, почему руководящая и направляющая роль в реформировании российской системы образования досталась именно Кузьминову? В педагогике все новые идеи рождались непосредственно в самой школе, из опыта работы с детьми. Однако у нас в России в процессе демократизации не стало слышно о выдающихся учителях, таких как В. Шаталов, С. Лысенкова, М. Щетинин. Хотя у нас в образовании и сегодня есть крупные личности, есть движение “Русская школа”, но сверху их “в упор не видят”, как выражалась шолоховская Дарья. Михаила Петровича Щетинина, создавшего в селе Текос Краснодарского края сельский лицей с уникальной программой образования и воспитания, “не видят”. Щетинин так сформулировал свои цели: работать “на народ, на вечные ценности семьи, рода, природы... Дети пришли, чтобы продолжать род...” В его лицее школьники получают все возможности для саморазвития, это школа XXI века — настоящая, а не выдуманная в кабинетах.

Но, конечно, для реформаторов предпочтительней “обсуждать альтерна­тиву с учениками”, чем обращаться за советом к Щетинину. Они умудрились создать новый Институт содержания образования (директор Б. Л. Рудник) не при Российской академии образования (РАО), не при педагогическом универ­ситете, а почему-то при Высшей школе экономики. Где-то там же базируется “Временный научный коллектив”, руководители которого позволяют себе печатно употреблять такие выражения, как “посконный опыт РАО” (статья Э. Д. Днепрова и А. Г. Аркадьева в сборнике “Каким должен быть образова­тельный стандарт”, изданном Институтом содержания образования).

Э. Д. Днепров — один из редакторов изданного в двух книгах проекта нового стандарта образования. В 1990—1992 годах Днепров был министром образования. В историю педагогики он войдет как автор образовательного проекта изменения менталитета нации посредством школьной реформы . Гуманным этот проект никак не назовешь — фактически проектировался экс­пери­мент над детьми, переустройство унаследованных ребенком отношений с окружающим миром. Андрей Воронцов порадовался, что благодаря протестам общественности из министерства образования были удалены такие деятели, как Днепров и Асмолов (“Консультанты с копытами”. “Наш современник”, 2002, № 11). Однако удаление было неполное. Асмолов, прославившийся нетерпимостью к другому мнению, тут же был приглашен в качестве разработчика программы по всеобщей толерантности. Днепров — один из руководителей “Временного научного коллектива”.

В брошюре “Образовательный стандарт в контексте обновления содер­жания образования” Днепров пишет о катастрофической отсталости школы от жизни. И приводит в качестве главного аргумента, что каждое десятилетие информация удваивается, поэтому содержание школьного образования тоже должно постоянно меняться, новые сведения правомерно вытесняют устаревшие. То есть вводим новый предмет — информатику и соответственно сокращаем арифметику. Этим и возмущался академик Арнольд, приводя в пример, как в США отказались от арифметики: дети у них не могут разделить 111 на 3 без компьютера.

У Днепрова предмет негодования другой — школьники из России провалились на международных исследованиях “по поводу практической ориентации знаний”. Но такие международные исследования всегда проводятся на основе требований “евро-американских”. И, безусловно, одна из главных целей — глобализация образования, управление из единого центра. Преимущества нашей системы образования всем известны — ребята из России завоевывают первые места на международных олимпиадах по математике, физике, химии. По информатике — тоже. А по “практической ориентации” — провал. Днепров цитирует министра образования Филиппова: “Мы были поражены, что наши дети оказались в хвосте”. Могу признаться, что и я, бывая на международных детских встречах, каждый раз поражалась: у них ребята держатся с апломбом, а наши — стеснительны. Но что поделаешь — так их воспитывают и дома, и в школе. В этой статье выше приведен результат социологического опроса, когда деловая хватка оказалась не в числе главных достоинств. Не заказать ли опрос: “Что вам нравится больше: “практическая ориентация” Немцова или ум и знания Глазьева?”.

Но для Днепрова международные исследования детской практичности — высший суд, где определяют качество образования. Он спрашивает: “Может ли устраивать общество такое образование?”. И взывает к правительству: “Увеличивать финансовую поддержку образования можно только при условии, что образование начнет меняться”.

Меняться ... Эти менялы не знают слов улучшать, совершенствовать . Только поменять и переделать. Да, мне известно, что менялами называют специа­листов, некогда изгнанных из храма вместе с торговцами. Где деньги, там и менялы. Но ведь и вся деятельность реформаторов образования напрямую связана с долларами, которые Всемирный банк ссужает России на образо­вание — под проценты и при условии, что доллары пойдут не на строительство школ, не на учебники и учебные пособия, а только на проекты замен и перемен в русском образовании. Каждый очередной займ распределяется между научными центрами и всевозможными фондами, которыми обросла сфера образования. За постоянными получателями западных грантов уже закре­пилось прозвище “дети капитана Гранта”. Деньги Всемирного банка поступают и в Высшую школу экономики. О Национальном фонде подготовки кадров (НФПК) я первый раз услышала, когда на смену провалившимся соросовским учебникам по русской истории появились учебники того же направления и содержания, но уже под грифом Федерального экспертного совета, созданного при министерстве образования. Мне объяснили, что появлению учебников “нового поколения” предшествовали конкурсы — и к этим конкурсам имеет самое прямое отношение сказочно богатый НФПК, именно через него идут займы Всемирного банка. Теперь эти учебники “нового поколения” с их “новыми ценностями и смыслами” не рекомендует давать школьникам само министерство, но уже не вернешь 19,7 миллиона долларов, полученных на “Реформу учебного книгоиздания”.

Приходится констатировать, что в наше время нельзя доверять ни конкур­сам, ни экспертным анализам, согласно которым любой реформаторский проект получает всенародную поддержку. Уже и анекдот появился о двух мнениях: одно — оплаченное, другое — неоплаченное и, значит, не стоит внимания. Когда подводили итоги эксперимента по ЕГЭ, то отделам образования на местах, успешно проведшим тестирование, оставили в награду завезенное туда дорогое оборудование. А у тех, кто не представил победных итогов, оборудование забрали. Менялы : вы нам — отзыв, мы вам — компьютеры.

В 2001 году Счетная палата опубликовала постановление о результатах проверки целевого использования средств займа МББР на “Инновационный проект развития образования” в НФПК. Сильное впечатление производят суммы, затраченные на формирование Федерального экспертного совета, хотя, казалось бы, формирование авторитетного и всеми уважаемого совета независимых экспертов — дело общественное и должно осуществляться на бескорыстных началах. Цифры привожу по журналу “Россия XXI” (Илья Смирнов. “Зачем крепостному фехтование”. 2002, № 2). Оказывается, в рамках подкомпонента “Повышение качества учебников” было заключено 8 контрактов на общую сумму 496 897,65 доллара США, из них оплачено 458 622,72 доллара. Чуть ли не дороже всего обошлась программа “Реоргани­зация Федерального экспертного совета” — 200 тысяч долларов. Устроили тендер для отбора организаций, которые будут консультировать исполнителей на первом этапе реорганизации Федерального экспертного совета. Тендер выиграл издательский дом “Вита-Пресс” (Москва) и получил 78 тысяч. Но затем результаты тендера пересмотрели и контракт на 100 тысяч заключили с ОАО “Корпорация Федоров”, которая находится в Самаре. Почему “Федоров”, какими педагогическими заслугами известен?

Проверка, проведенная Счетной палатой в НФПК, конечно, проясняет, почему Российскую академию наук не пригласили проконсультировать проект нового образовательного стандарта. Реформа образования облеплена со всех сторон “детьми капитана Гранта”, живущими по понятию, что неоплаченное мнение ничего не стоит. И есть все основания догадываться, что и для объявленного министром образования перехода с пятибалльной шкалы оценок на десять или сто баллов обязательно потребуются тендеры и консультации. Будущим русского образования занимаются на Западе — и там давно просчитали, что пока Всемирный банк ссужает доллары на образовательные проекты, не переведутся разработчики все новых и новых, перманентных перемен.

“Компьютерное поколение”

 

Мальчик из рассказа Валентина Распутина “Уроки французского” и девочка из рассказа “Нежданно-негаданно”...

Мальчику тоже пришлось в детстве несладко, но мы знаем, каким выросло его поколение. За девочку страшно, но с ее характером она не должна пропасть. У Распутина судьба ребенка, как судьба России, — читателям “Нашего современника” этого объяснять не надо, для русского читателя привычно сверять жизнь по литературе. Но продолжит ли читательские традиции новое поколение? Все чаще можно слышать, что у нас растет “компьютерное поколение”, не интересующееся литературой. Прежние поколения у нас были “книжными”: “Любите книгу — источник знания”. Русского читателя воспитывала школа, но сегодня политика власти в образовании направлена на то, чтобы русский народ сделался нечитающим , а литературе в России было отведено такое же место, какое она занимает в современной западной цивилизации — элитарное во всех смыслах. Характерно, что и на этом реформаторском направлении российская власть подбирает на Западе отбросы . В США в программе реформ в области образования одной из главных задач признано обучение детей чтению с малых лет: “Чтение — это основа образования, и оно должно быть основой реформ в сфере образования”; “Мы столкнулись с настоящим национальным кризисом. Мы все больше делимся на две нации. На тех, кто читает, и тех, кто не умеет читать. На тех, кто мечтает, и тех, кто не умеет мечтать”. Это сближение слов “читать” и “мечтать” неплохо звучит в стране, которая по горло насытилась компьютерами.

У нас в России власти уж никак не нужны мечтатели, она намеревалась вырастить быстрыми темпами ориентированное на Запад “поколение “пепси”, а получила — правда, тоже с Запада — “скинхедов”, “бритоголовых”. Это именно течение , а не движение со своей идеологией. “Скинхеды” — социаль­ный протест подростков с городских окраин. Власть не собирается пускать их бесплатно на стадионы, открывать для ребят технические кружки и худо­жест­венные студии. Мальчишек, под радостные клики “правозащитников”, силком загоняют в фашисты . И как бы в противовес власть создает “Идущих вместе”, чем и демонстрирует отсутствие талантливых личностей в прави­тельственной обслуге. Но любопытно, что проблемами чтения “Идущие...” все же занялись. Утопили в унитазе Владимира Сорокина и возвели на этот же пьедестал Бориса Васильева. Российские СМИ любят показывать картинки такого сорта. И непременно показывают молодую поросль из СПС, когда два десятка юнцов комплекции Гайдара торчат с плакатами на месте памятника Дзержинскому. Тем временем в России все еще существуют малочисленные пионерские организации, в Костромской области возродили тимуровское движение, с 1994 года действует зарегистрированное в министерстве юстиции Всероссийское общественно-политическое объеди­нение “В защиту детства” (ДЗД). Оно регулярно созывает конференции энтузиастов, работающих с детьми в пионерских отрядах, кружках и клубах, но про ДЗД российские СМИ никогда никакой информации не дают. И, очевидно, не только по политическим причинам. В российских СМИ вообще под запретом положи­тельная информация из сегодняшней детской жизни. А ведь есть что показать и о чем рассказать. В городе Галиче создали детское государство Рифляндию (“Романтики, Искатели, Фантазеры”), в Ханты-Мансийском округе есть детская Академия успеха, в Красноярске Сережа Блинков из 6-го “б” школы № 90 задержал бандита, в Переславле-Залесском открыли православную гимназию... Но всей России по телевидению показывают изо дня в день только беспризорных малолетних преступников и подростков с бутылками пива. Принято говорить о дурном влиянии ТВ на детей и подростков. Но прибавим к этому навязываемое всем взрослым негативное отношение к “современным детям”.

Дмитрий Галковский написал антиутопию “Друг Утят” (“Новый мир”, 2002, № 8) не для детей, но старшеклассники любят фантастику и, надеюсь, этот “сценарий фильма” прочитают, увидят в нем сегодняшнюю жизнь. В “Друге Утят” среди действующих лиц много подростков: сын уголовника Гаденыш, дауны Тяни-Толкай и Лена, студент-очкарик Бомбастик, девочка 14 лет по прозвищу Крысоскорпион. В “Друге Утят” идут игры по электронной почте, в которых участвуют человек по сорок — колонизируют планеты, развивают науки, воюют, выступая от имени космических рас, причем играющий должен для выживания не только уничтожать противников, но и предавать союзников. У Галковского на календаре 2101 год, от России остался только Московский куст и создано “общество добровольной дезинформации”. Отдельный человек все равно уже не может уследить за всеми мировыми событиями и поэтому пользуется персональным модератором, фильтрующим информацию по его заказу. В этом обществе уже не будет никаких идеологических систем — “коммунизма”, “либерализма”, “фашизма”. Впереди у человечества “великая анархическая революция”, движущая сила которой не масса, а “автономные личности”. И никаких сформулированных программ и учений, “движущие силы революции будут оформляться в нарочито издевательской пародийной форме, разрушающей саму форму легального выражения политических целей”.

Мне могут сказать, что такого “сложного писателя”, как Галковский, сегодня и взрослому прочесть не под силу, а я — о старшеклассниках. В России сегодня любимые писатели — Акунин и Маринина, — скажут мне. Но откуда это, собственно, известно? Издатели, рекламирующие свою продук­цию, подменяют читательский спрос — покупательским. Действительно, у нас сегодня расхватывают с лотков Акунина и Маринину — в не столь уж давние времена такие любители чтива охотились за “Делом пестрых”, однако на всякий случай заглядывали даже в “толстые журналы”, чтобы не осрамиться в кругу знакомых. А теперь — свобода. Даже на тусовках, созванных по случаю присуждения премий, не говорят о прочитанном, политиков не спрашивают: какую книгу вы сейчас читаете? Но литературные амбиции Акунина и Марининой поддерживает уж никак не молодой читатель. Он такой чепухой не интере­суется, потому что можно получить то же самое , но в современном исполнении — погоняться за монстром на компьютере.

Остается ли у “компьютерного поколения” время на современную литературу для детей и подростков — да и, вообще, есть ли она? В Москве издается журнал для подростков “Путеводная звезда”, каких прежде не было. Журнал публикует русскую и мировую классику детской литературы, а также остро современные повести и рассказы. “Гуманитарный образовательный журнал”, — как указано в титуле. И в каждом номере даются отзывы ребят о прочитанном — наверное, подростков привлекает возможность высказать свое мнение, прочитать, что думают его сверстники, послать свои стихи и увидеть их напечатанными. Здесь в прошлом году были опубликованы повесть “Никто” и роман “Сломанная кукла” Альберта Лиханова, известные читателям “Нашего современника”.

Серию книг для подростков начало было выпускать издательство “Детская литература”: Е. Мурашова “Барабашка — это я”, Ю. Коротков “Дикая любовь”, А. Трапезников “Мне ли бояться”... Современная жизнь, трудные вопросы. В этих книгах подростки работают по найму у кавказцев, обретают опыт военной службы... Но, увы, книги для подростков себя не окупали: мягкая обложка не нравится взрослому, выбирающему книгу в подарок, а у школьника и на такую денег нет. Выпустив девять книг, серию прикрыли, хотя именно на нее стали приходить живые читательские отклики. В сегодняшней России вообще невозможно печатание книг для детей, доступных по цене. Прави­тельство не собирается снизить налоги на издание учебников и детской художественной литературы. Можно не верить в искренность политиков США, когда там говорят о равных возможностях для всех детей читать и мечтать. Но в США все же приняты новые образовательные программы, в их числе и специальная программа по детскому чтению, и ею занимается супруга президента. И не в том дело, что она в прошлом библиотекарь и читала Достоевского. Это государственная обязанность, имидж власти. А у нас? Кто может припомнить хоть одно государственное распоряжение в поддержку детских издательств, детских журналов? Кто-нибудь видел по ТВ хоть одну передачу о детском чтении? Детям рассказывают с экрана о новых книгах, о детских литературных кружках? Школьники могут увидеть на телеэкране, как их сверстники обсуждают “Тихий Дон” или “Мастера и Маргариту”? Всеми средствами демократический агитпроп насаждает облик нечитающего народа. Они удавятся, но не покажут по телевидению подростка, у которого в руках не бутылка пива, а книга. Ну а в “Пресс-клубе”, где обсуждали проблемы воспи­тания детей, активно поучаствовала сотрудница порнографического журнала “Молоток”, издающегося специально для детей. Шикарная получилась реклама мерзостного издания, которое в любой стране давно бы оштрафовали и запретили.

А супруге президента США показали в Москве главную детскую библиотеку России — прекрасное здание, богатейший книжный фонд, в США таких детских библиотек нет, потому что создаются они годами. Здесь всегда полно ребят, проводятся литературные праздники и есть кружок юных поэтов. Эта респуб­ликанская библиотека — еще и методический центр для всех детских библиотек России. А у нас, при всей нашей нищете, сохранились детские библиотеки в областных городах, в районных центрах — прибавим и 50 тысяч работающих сельских библиотек и отдадим должное местным властям, не закрывшим свои библиотеки: несравнимый уровень культуры с правительственным!

Но вернемся к “компьютерному поколению”. С нашими русскими ребятами всегда не так просто. Невесть откуда и почему пошла волна увлечения поэ­зией. И будет неправильно делить сегодняшних подростков на тех, кто сидит у компьютеров, гоняясь на экране за монстрами, и на тех, кто пишет стихи. Наших ребят хватает на все. Когда Московская писательская организация объявила конкурс школьных поэтов “Подсолнушек”, принесли и прислали свои стихи сотни ребят. Выше я уже писала о стихотворных подборках в “Путеводной звезде”. По всей России писательские организации включают в издаваемые сборники и школьных поэтов. Читатели “Нашего современника”, конечно, заметили новых поэтов на страницах журнала. Сегодня еще никто не знает, чего нам ждать в будущем от “компьютерного поколения”. Но стихи-то они пишут — и это очень важный для России знак.

Так вот, как раз к тому времени, когда появилась возможность поразмыш­лять не только над тем, что читает новое поколение — и читает ли оно вообще? — но и обратить внимание на молодых писателей, представляющих это поко­ление: с чем они пришли? — Швыдкой устраивает телешоу “Русская литература умерла”. Собрались знакомые все лица, говорили печальные слова, а одна дама сказала: “Не надо винить читателя”, — спасибо и на этом. Но чего не было — это разговора о молодых и начинающих, о тех, кто уже печатается в толстых журналах — что значит: на видном месте. Однако почему же о них так и не упомянули? Да потому, что ожидали не таких, а других. И, конечно, не ожидали, что писатели, вышедшие из “компьютерного поколения”, окажутся такими русскими по мастерству, по общественной позиции.

“Два старших брата (Пелевин и Сорокин) раскатисто похохатывали над беспомощным отцом Ноем (традиционная литература), но младшенький не желает смеяться. Грядет смена смеха. Грядет новый реализм”. И дальше: “Явь не будет замутнена, сгинет саранча, по-новому задышит дух прежней традиционной литературы”. Это — Сергей Шаргунов (“Отрицание траура”. “Новый мир”, 2001, № 12). Год рождения 1980-й, закончил МГУ. В 1991-м, наверное, учился в пятом классе, в 1993-м — в седьмом. “У всех людей есть свои детства, но наше поколение если и обращает внимание на минувшее детство, то с явным недоумением. А ведь никто за нас наше детство не полюбит. Сами должны вспомнить и оценить. Убого поколение, детством обделенное... Наше прекрасное, времен распада империи детство дождется своего поэта”, — это из повести “Ура!” (“Новый мир”, 2002, № 6). В этой повести герой-рассказчик мечтает спасти девочку Лену, которая днем клеит бумажные ярлыки на бутылки поддельного вина, а вечера проводит на танцах в клубе “Кактус”. Его ровесники гибнут от СПИДа, кого-то убили конкуренты, просто убили в подъезде. Ему есть за что ненавидеть “распаденцев”.

На Всероссийском совещании молодых авторов один из семинаров вел редактор журнала “Москва” Леонид Бородин. Кстати, это совещание было созвано под патронажем “толстых” журналов. Чем же привлекла Леонида Бородина повесть “Пока прыгает пробка” ученика 11-го класса из Смоленска Максима Свириденкова (“Москва”, 2001, № 11)? Герой-повествователь и его приятели — не беспризорники, не ребята, выпихнутые из школы в профтех­училище, а дети из благополучных, по нынешнему счету, семей, старающихся поддерживать приличное существование. Но десятиклассник Сергей Борисов может сравнить свое поколение разве что с тараканами на краю унитаза: “А может быть, кто-то придет и смоет”. Жизнь ему представляется беспросвет­ной: каждый день одни и те же стены, однообразные стычки, однообразные вечеринки с доступными девочками. Но было бы несправедливым упрекать Свириденкова в “чернухе”. Его повесть проникнута русской тоской по настоя­щей жизни, какой она может быть, должна быть.

Олег Павлов, хотя и постарше, своим жизненным опытом принадлежит к поколению “времен распада империи”. Он ушел в армию мальчишкой в конце 80-х, и уже в начале 90-х была опубликована “Казенная сказка” — первая из трех повестей об армии. В недавнем интервью Павлов говорил: “Это время угнетало ощущением безнадежности, отчаяния, абсурда. И я написал о человеке, который смог выстоять в этом времени. Капитан Хабаров — это, конечно, литературный герой. Но именно такие люди, по-моему, и были героями этого времени, их очень много было и в жизни, брошенных на произвол судьбы, но совершивших каждый свой подвиг, почему Россия и не сгинула в этом распаде, устояла”. И дальше: “Русская проза в основе своей — проза христианская... Наша литература, во всяком случае, в вершинных ее проявлениях говорила не о спасении этого мира, а о спасении души”. Здесь, конечно, у Павлова ответ на упреки с одной стороны и похвалы с другой за то, какой у него изображена армия. В журнале “Москва” он опубликовал статью, в которой определил положение русского читателя как “книжный голод” (“Книжный голод в России”. “Москва”, 2000, № 10): “Отечественная литература также требует, по-моему, бескорыстия от художников, ну а русская жизнь и люди — правды, соучастия. Русский человек не останется в долгу. Россия оплачивала за все это чистым золотом: любовью к своей литературе, новыми и новыми неповторимыми талантами”.

Когда Павлову присудили “Букера” за “Карагандинские девятины”, тусовка вознегодовала: как можно нашу премию отдавать тому, кто одновременно печатается в “Октябре”, “Москве” и газете “Завтра”! Конечно, должно было достаться и Шаргунову — он напечатал главы из повести “Ура!” в “Дне литературы”. Ему и досталось! Хотя пора бы понять, что уже начало восста­навливаться осознание единства русской литературы во всей ее много­сложности.

В декабре — выборы

 

Российским верхам пришлось временно отказаться от реформы жилищно-коммунального хозяйства (ЖКХ). В декабре 2003 года должны пройти выборы в Государственную думу, а потом — выборы президента. Власть вынуждена осторожничать. Конечно, напоследок они не удержались и умыкнули из государственной казны полтора (или около двух) миллиарда долларов на продаже доли в “Славнефти” своему человеку Абрамовичу. Но и повертелись вокруг реформы РАО ЕЭС по Чубайсу. Власть боится социальных взрывов. Ну а что собирается делать правительство с реформой образования, переименованной в модернизацию? Помнится, когда В. В. Путин первый раз добивался избрания в президенты, ездил по России, его на встречах с избирателями завалили вопросами: почему так перевирают историю в школьных учебниках? И Путин тогда поручил министру образования Филиппову разобраться с этими учебниками. Зато в декабре 2002 года, когда президент общался с народом по телевидению, среди заданных ему вопросов не оказалось ни одного о положении дел в нашей национальной системе образования. Кто-нибудь может поверить, что в числе полутора миллионов предварительно собранных вопросов к президенту не оказалось ни одного про реформу образования и что вообще в России никто не обеспокоен правительственным курсом на деинтеллектуализацию России? Но если вопросы, которые были заданы учителями и родителями, школьниками и студентами, в прямой эфир не пропустили, то по каким же причинам? Собираются и дальше разрушать русское образование, и дальше не считаться с “русским этносом”?

А вот это еще поглядим... По случаю выборов власть будет вынуждена считаться с русским культурным сопротивлением . И здесь надо уточнить, что защита национальной культуры — не только наше русское явление. Что-то очень близкое по духу происходит в Европейском сообществе. После того как там перешли на евро, упразднили границы, урезали суверенитеты и ввели единое планирование экономики, в Европе возникла проблема государство­образующих наций . Они-то уцелеют? Уже на саммите в Генуе в 2000 году проявилось стремление европейских государств защитить свои национальные интересы, свою национальную культуру. Выше уже приводился пример, как во Франции защищают французский язык, французское кино. Тем временем и в Германии вспомнили о своей Leibkultur — по смыслу это близко к русскому почвенничеству. Воспроизводство государствообразующей нации возможно только при условии сохранения своего родного языка и своей национальной системы образования.

В России культурное сопротивление — не партия и даже не общественное движение. Его никто не возглавляет, им никто не управляет, и оно развивается самопроизвольно, свободно, прислушиваясь к своим неформальным лидерам, привлекая к реальному общему делу самых разных людей. В русском культурном сопротивлении участвуют и представители других народов России, для которых защита культуры государствообразующего народа — непременное условие сохранения всех национальных культур, составляющих российскую цивилизацию. И конечно, у русского культурного сопротивления очень большая опора и в научных кругах, и в провинции, и в глубинке, и в крупных экономических центрах, и в армейской среде. Культурное сопротивление можно считать реальной политической силой, способной оказать влияние на исход выборов.

(обратно)

Николай Коняев • Мать православного героя (Наш современник N4 2003)

Николай Коняев

МАТЬ ПРАВОСЛАВНОГО ГЕРОЯ

 

 

— Мне говорят, что я — мать святого, а я была просто матерью солдата, — говорит Любовь Васильевна Родионова, рассказывая о своем сыне, почитание которого как мученика за веру началось в Русской Православной Церкви...

 

“Здесь лежит русский солдат Евгений Родионов, — начертано на кресте, установленном на его могиле, — защищавший Отечество и не отрекшийся от Христа, казненный под Бамутом 23 мая 1996 года”.

 

1

 

Проста и обыкновенна короткая биография Евгения Родионова.

Родился он 23 мая 1977 года.

Рос он крепким и здоровым ребенком. В школе учился хорошо, когда закончил девятый класс, пошел работать на мебельную фабрику.

Работа ему нравилась, да и заработок был приличным. Как вспоминает мать, Любовь Васильевна Родионова, она и на трех работах столько не получала.

Жизнь стала налаживаться...

Тогда, в 1994 году, Родионовы переехали в двухкомнатную квартиру.

Все в этой квартире очень обычно, и комната Евгения тоже ничем не отличается от комнат его сверстников. Стол, шкаф, на полу гантели... На стене — не икона, а лицо какой-то рекламной красавицы. Окно выходит на пустырек с прудом, за пустырем — спортзал, в котором любил бывать Евгений...

Из этой квартиры, из этой комнаты и ушел Евгений, когда ему испол­нилось восемнадцать лет и его призвали в армию.

Было это 25 июня 1995 года...

— Идти в армию Женя не хотел, — рассказывает Любовь Васильевна. — Но долг — это все. И он, и все его друзья как-то очень отчетливо понимали, что есть вещи, которые хочешь не хочешь, а делать надо. Ни о каком увиливании от армии у них и разговоров не было.

Не пытался хитрить Евгений и когда решался вопрос о его командировке в “горячую точку”.

— Ведь кто-то должен служить и там... — сказал он матери, когда та приехала в часть.

— Женя, там идет война, ты даже не знаешь, насколько это серьезно. Там уже есть пленные, есть погибшие, и если что случится, ты ведь знаешь, мне не пережить, — отговаривала его Любовь Васильевна.

— Мама... — ответил ей Евгений. — От судьбы еще никто никогда не ушел... Я могу выйти на дорогу, и меня задавит машина. Тебе что, от этого будет легче? А плен... Плен — это уж как повезет.

Простился с матерью и уехал. 13 января 1996 года его командировали в воинскую часть 2038 Назранского погранотряда.  Застава находилась в селе Галашки в Ингушетии.

 

Напомним, что 1996 год, когда началась “ингушская” командировка русского солдата Евгения Родионова, был годом президентских выборов...

Еще на новогоднем детском празднике в Кремле Ельцин сказал, что будет баллотироваться на пост президента России на второй срок.

Дальше события развивались стремительно и трагично...

8 января банда Салмана Радуева напала на больницу дагестанского городка Кизляр.

10 января, погрузившись в автобусы и КАМАЗы, 250 бандитов покинули Кизляр, увозя с собой 165 заложников. Борис Ельцин улетел тогда в Париж на похороны Ф. Миттерана, и военные попытались блокировать колонну боевиков в станице Первомайской.

Как бы в ответ на это чеченские бандиты захватили 16 января в Грозном 30 русских энергетиков, а 17 января в порту Трабзон в Турции — теплоход “Аврасия”, следовавший в Сочи. На борту находились 120 пассажиров и 45 членов экипажа.

И так продолжалось до 18 января. Тогда, в крещенский сочельник, боевики Масхадова нанесли удар в тыл группировки российских войск, блокировавшей Первомайскую. 26 военнослужащих погибли. Радуеву и его бандитам с частью заложников удалось уйти. Борис Ельцин, вернувшийся с похорон Ф. Миттерана, приказал считать операцию по освобождению заложников в Первомайской завершенной.

И уже 5 февраля резко обострилась обстановка в Грозном, в город начали стягивать бронетехнику.

8 февраля боевики Ахмеда Закаева захватили православных священников — отца Анатолия и отца Сергия...

Об этих событиях не могли не знать в Назранском погранотряде, тем не менее 13 февраля 1996 года молодых, необстрелянных солдат послали дежурить на контрольно-регистрационный пункт, в двухстах метрах от части.

Этот КРП находился на дороге, по которой боевики перевозили из Ингушетии оружие и боеприпасы, но досматривать разрешалось далеко не все машины. Ежедневно без досмотра через блокпост проезжал медицинский “уазик”, который солдаты прозвали “таблеткой”...

В ту ночь “уазик” остановился сам. Из него высыпалось пятнадцать хорошо вооруженных боевиков Руслана Хайхороева. Несколько мгновений, и четверо наших солдат были захвачены в плен...

Вот имена наших ребят — Александр Железнов, Андрей Трусов, Евгений Родионов и Игорь Яковлев. Ни одному из четверых не суждено было вернуться из чеченского плена.

— Вот видите... — показывает Любовь Васильевна фотографию, запечат­левшую ее сына с друзьями-одноклассниками. — Брали Женю вместе с этими ребятами в армию... Они все одноклассники. В армию их брали в один день. Вот этого зовут Андрей, вот это мой Женя, это Игорь, а это Саша...

— То есть те же самые имена...

— Я об этом только теперь, два месяца назад, сообразила... Ребята все, слава Богу, живы... Но все равно... Как будто те ребята их заменили... Всех... Кроме Жени...

 

На заставе слышали шум схватки, но — загадка! — никто не поспешил на помощь.

Как свидетельствует Любовь Васильевна Родионова, “даже спустя две недели после этого происшествия снегом не до конца засыпало пятно крови на дороге. Видны были там следы борьбы...”

Но это — еще одна загадка! — нисколько не озадачило командиров части. Любовь Васильевна Родионова 16 февраля получила такую телеграмму:

“НАСТОЯЩИМ СООБЩАЮ ЧТО ВАШ СЫН РОДИОНОВ ЕВГЕНИЙ САМОВОЛЬНО ОСТАВИЛ ЧАСТЬ 14/2 1996 ПРОШУ ВАС ПРИНЯТЬ МЕРЫ К ВОЗВРАЩЕНИЮ ЕГО В ЧАСТЬ КОМ ВЧ 1094 ПОЛК БУЛАНИЧЕВ”

 

Телеграмму полковник Буланичев подписал, когда чеченцы уже начали пытать захваченного в плен Евгения Родионова, добиваясь, чтобы он написал домой и потребовал от матери денег на выкуп ...

2

 

Любовь Васильевна Родионова за тысячи километров от Чечни сердцем почувствовала, что с сыном случилась беда...

 

Зимний вечер в поселке

Зажигает огни.

Что-то очень уж долго

Нет письма из Чечни...

 

А на улице сильно

Разозлился мороз.

Фотография сына

Пожелтела от слез.

 

Стали впалыми щеки

От бессонных ночей,

И глаза с поволокой,

Как застывший ручей...

 

Эти стихи Любови Васильевны из тех холодных февральских дней 1996 года...

Письма она так и не получила, вместо него пришла из Чечни телеграмма полковника Буланичева.

“Эта телеграмма на всю жизнь черной полосой отрезала меня от той светлой, пусть не совсем легкой, но нормальной жизни, которую мы прожили с сыном, — вспоминает Любовь Васильевна. — Было страшно, что на него такое могли подумать. Женю все знали как верного, принципиального человека. И вдруг, получив такую телеграмму, я уехала туда, а здесь, дома, по подвалам, по даче стали лазить милиционеры — искать дезертира...”

Она понимала, что не мог ее сын поступить так, как написал в телеграмме полковник, пытающийся сбросить с себя ответственность за судьбу своего захваченного чеченскими бандитами солдата. А раз Евгений не мог поступить так, значит, с ним случилась беда, и никто в этой беде не собирается — телеграмма неопровержимо свидетельствовала об этом! — выручать его.

— А я посмотрела на карте Чечню... — говорит Любовь Васильевна. — И подумала, что я всю ее руками переберу, а Женю найду...

 

Появления Любови Васильевны в части не ожидали.

В результате нескончаемых реформ солдатами в нашей армии служат теперь преимущественно те ребята, родители которых не сумели откупить их от армии... В основном — из деревень и городков нищей российской глубинки...

И командование воинских частей совершенно правильно рассчитывало, что очень немногим из родителей захваченных чеченскими бандитами солдат удастся собрать денег на столь дальнюю дорогу. Поэтому телеграммы с подлой формулировкой СОЧИ (самовольное оставление части) сотнями уходили в российскую глубинку. Избегая неприятностей и осложнений для карьеры, полковники и генералы торопливо предавали своих попавших в плен солдат...

Вроде бы все можно понять и все объяснить...

Можно понять, зачем Ельцину потребовалось посылать на войну с чеченскими бандитами необученных и плохо вооруженных мальчишек...

В принципе, можно объяснить и трусоватую нерадивость младших офицеров. За те нищенские зарплаты, которые и выплачивались-то нерегу­лярно, трудно требовать от людей, чтобы они воевали более отважно...

Но командиров частей, крупнозвездных офицеров и генералов понять труднее.

И жалованья они получали побольше, и не собственную жизнь защищали, предавая солдат, а только карьеры.

Оговоримся сразу, что не все офицеры, не все генералы вели себя так...

Мы знаем, что были и такие, как генерал Шаманов или полковник Буданов, которые ради того, чтобы сберечь солдат, готовы были рискнуть и карьерой, и самой своей жизнью.

И шли, и рисковали...

И, может быть, именно поэтому те офицеры и генералы, которые и дальше собираются торговать с чеченцами ходовым товаром жизней русских солдат, и добиваются, как показывает ход судебного процесса, еще упорнее, чем сами родственники Эльзы Кунгаевой, обвинения и осуждения полковника Буданова.

— Я уверена, — говорит Любовь Васильевна, — если бы тогда подняли шум: “Как же так!” (ведь взяли их на территории Ингушетии) — ребята остались бы живы... Когда 26 февраля я приехала в часть, передо мной извинились и сказали, что в суматохе не разобрались сразу, погорячились. На самом деле там все было настолько очевидно, что даже спустя две недели после этого происшествия снегом не до конца засыпало пятно крови на дороге. Видны были там следы борьбы... Наблюдающий видел, как в три часа подъехала к блокпосту “скорая помощь”, он даже слышал крик: “Помогите!”. После этого — тишина. Никого почему-то это не взволновало, не был поднят по тревоге отряд. В четыре часа утра пошли менять ребят, а когда пришли, их уже не было...

Сейчас, исходив всю Чечню, Любовь Васильевна утверждает, что ее сын попал в плен по халатности офицеров.

— После того, как Женю взяли в плен, — говорит она, — все изменилось. Будку отодвинули немножко вглубь от дороги, подальше, выкопали по окопчику возле нее, наверху на будке поставили пулемет, а рядом — БТР для огневой поддержки. Почему надо было потерять четырех солдат, чтобы поступить именно так, как надо было поступить с самого первого дня? Если у командиров не было ни ума, ни сердца, ни какой-то ответственности за судьбу солдат, то хотя бы посмотрели, как укреплены были другие заставы... Я проехала по всем заставам — да там целые укрепрайоны были, там были блиндажи, бревна, мешки с песком... Почему нельзя было сделать так и в Галашках?

 

На эти вопросы Любовь Васильевна ответа не получила.

Не получила она ответа и на вопрос о том, где ее сын.

Кроме извинений за путаницу с телеграммой и пожимания плечами, Любовь Васильевна ничего больше не сумела добиться от людей, приказам которых еще несколько дней назад беспрекословно повиновался ее сын...

Страшная мысль, что Евгению не на кого надеяться, не от кого ждать помощи, поразила ее. Командование заставы даже ночлега не предложило матери, проехавшей тысячи километров, и в тот же день она уехала из Галашек во Владикавказ.

3

 

— Будь на то моя воля, я бы все военкоматы пропустила через стиральную машину... — говорит Любовь Васильевна. — Всех — от генералов до полков­ников... В армию они забирают бегом. А потом матери никто не ответит, где ее сын, что с ее сыном...

Горькие слова...

За ними — круги чеченского ада, через которые шла Любовь Васильевна в поисках сына.

 

Здесь, хотя это и нарушает динамику повествования, надобно остановиться и попытаться представить себе, что должна была чувствовать тогда Любовь Васильевна Родионова.

Вот получила она телеграмму о дезертирстве сына. Всю неделю бегала по знакомым, занимала деньги на поездку в Чечню... Собрала пять миллионов (счет идет в тех, еще недоминированных рублях). Поехала...

Приехала, чтобы услышать извинения, дескать, неувязочка вышла. Ваш сын не дезертировал, он — в плену... Никаких объяснений, никаких обещаний, никакой помощи...

И никаких знакомых вокруг.

Несколько дней Любовь Васильевна обивала пороги во Владикавказе. Обратилась даже в комиссию по урегулированию осетино-ингушского конфликта...

Наконец ей объяснили, что есть комиссия по розыску военнопленных в Ханкале и Родионовой надо зарегистрироваться там. Когда Любовь Васильевна приехала в Ханкалу, оказалось, что комиссий таких целых три...

Была общая комиссия по розыску военнопленных...

Была комиссия от МВД по розыску военнопленных ...

Была своя комиссия и у пограничников...

И работа в этих комиссиях тоже шла очень активная. Одни комиссии организовывались, другие реорганизовывались, а в свободное от организаций и реорганизаций время занимались поиском военнопленных.

Искали так: родители пропавших солдат отыскивали посредников, которые за немалые деньги приносили к КПП в Ханкале вести о захваченных в плен русских солдатах.

В Чечне похищение людей было поставлено на промышленную основу, и на все имелся прейскурант.

Столько-то стоил человек... Столько-то — его труп... Столько-то — извес­тие, что сын жив... Столько-то — письмо от него или фотография... Можно было купить и видеозапись... Ну а купив информацию о нахождении сына, можно было обратиться в какую-либо комиссию по розыску военнопленных или во все сразу, зарегистрироваться там и ждать, что его обменяют на какого-нибудь осужденного в Москве или Петербурге чеченского бандита.

Если бы Евгений Родионов был другом Бориса Березовского, коррес­пондентом НТВ или хотя бы каким-нибудь генералом или представителем президента, его бы обменяли. Но он был простым солдатом, а на простых солдат чеченских бандитов в лагерях и изоляторах России не хватало...

 

— Понадеявшись на эти комиссии, я упустила время... — признается Любовь Васильевна. — Надо было сразу искать самой...

Впрочем, это ведь легко сказать — искать самой...

Жила она все это время в Ханкале, в казарме.

Пять миллионов рублей, которые Любовь Васильевна привезла с собой, быстро перекочевали в жадные руки чеченских посредников, высасывавших из матерей деньги за каждое слово информации о судьбе их сыновей. Любови Васильевне пришлось идти работать дежурной в офицерскую гостиницу, чтобы иметь возможность продолжать поиски Евгения...

И все-таки и тогда еще надежда, что кто-то из власть предержащих поможет ей спасти сына, не покидала ее.

Точку в этих надеждах русской матери поставил уполномоченный по правам человека Сергей Адамович Ковалев.

— Ты вырастила убийцу! — бросил он в лицо Любови Васильевны, когда та подошла к нему с просьбой спасти находящегося в плену у бандитов сына.

С точки зрения этого подло знаменитого “правозащитника”, убийцей был не залитый кровью бандит, а вчерашний подмосковный школьник, еще и не выстреливший ни по кому...

Почему?

Да потому что вчерашний подмосковный школьник Евгений Родионов был русским, а занимающийся торговлей людьми бандит Хайхороев — чеченцем.

4

 

— Когда я с мамой Саши Железнова приехала, чтобы забрать трупы наших сыновей... — рассказывает Любовь Васильевна, — чеченцы рассказывали, что они предлагали нашим мальчикам написать письма с просьбой прислать денег, приехать... А кто мог собрать такие деньги? Откуда такие деньги нам найти? У Нины Железновой не было денег даже на дорогу в Чечню... Она с Нижегородской области, с поселка Вачино... Чего с нее брать? У них в семье и на хлеб-то не всегда есть... Это здесь, в Подмосковье, еще более или менее живут, но и мне таких денег не собрать было бы... Ребята отказались. Женя тоже... Он сказал, что у меня больное сердце и денег у нас нет...

Но, может быть, мы напрасно критикуем Хайхороева за его тупость? Дело ведь не в том, что он не сумел сообразить, что Гайдар с Ельциным задолго до него сумели подчистую обобрать родственников захваченных им маль­чишек. Хайхороев и не собирался думать об этом. Ведь захватить в плен внука Ельцина или какого-нибудь родственника Гайдара, за которых бы могли ему заплатить необходимые сотни тысяч долларов, он не мог, значит, оставалось только выбивать эти деньги с деревенских мальчишек. И никакие объяснения — в этом и заключается вся психология отморозков — не инте­ресовали его.

Когда мальчики сказали, что их родители не смогут найти таких денег, для них начался ад. Их избивали, морили голодом и снова избивали. Не было пыток, которые бы не испробовали чеченские торговцы людьми на восемнадцатилетних русских мальчиках.

— Мне больно об этом рассказывать... — говорит Любовь Васильевна. — Больно думать... Я до сих пор не могу понять — зачем... Если перед тобою враг, убей... Но зачем мучить? Чего этим чеченцам надо? Сломать человека? Уничтожить его?

Конечно же, сломать...

Конечно же, уничтожить ...

Это совершенно ясно, хотя православному человеку и невозможно понять...

 

Невозможно понять и другое...

Представьте себе на минуту, что вы приезжаете в русскую деревню и видите, что посреди нее сделана земляная тюрьма, в которой содержат украденных из Москвы и Петербурга чеченцев... По вечерам там пьяные и обкуренные мужики отстреливают этим чеченцам пальцы, отпиливают им бензопилами головы...

Как вы поведете себя?

И как вели себя соседи Руслана Хайхороева, которые не участвовали в его зверствах?

Ведь они знали, что Хайхороев торгует людьми, знали о том, что он подвергает свои жертвы изуверским пыткам... Ведь это же невозможно было скрыть от односельчан!

 

— А этого и не скрывал никто... — говорит Любовь Васильевна. — Там никаких секретов. Там родственники все... И вот я слышу, что надо пожалеть мирную чеченскую женщину... А что жалеть ее, если она неделями не кормила наших детей, которые у нее в подвале сидели?! Она что, не могла им кусок лепешки дать? Что жалеть этих чеченских детей, которые измывались над нашими ребятами?! Пленные, которым удалось освободиться, рассказывают, что чеченские дети и стрелять на них учились, и палками их насмерть забивали... Чего жалеть эту нелюдь? Посмотрите... Мы говорим, что есть боевики и есть мирное население... Но издевались над пленными не только боевики... Деньги из солдатских матерей тянули не только боевики... Нет. Я другой такой нации не знаю. Я все-таки считаю, что не имеют они права жить рядом с нормальными людьми... Николай Михайлович, вот говорят о правах человека, а почему не говорят о правах русских... Ладно, этот Ковалев не боится суда Божия за свое вранье... Но ведь он лжец вдвойне. Разве наши русские дети не имели права на жизнь?

 

Я привожу без купюр этот записанный на магнитофон монолог Любови Васильевны, потому что сквозь боль выплескивается здесь то, что не способно воспринять наше базирующееся на принципах гуманизма сознание.

Гуманизм, как известно, перенял все идеалы христианства, но при этом резко ограничил пространство, отведенное в нашей жизни для Бога. Атеистический гуманизм, который насаждался советской школой, и вообще решил обойтись даже без упоминания Высших Сил.

И пока наше общество сохраняло стабильность и определенную сытость, подобный гуманизм способен был поддерживать общественную нравствен­ность, но нелепо ожидать, что его бумажные конструкции способны понести тяжесть хаоса и безвременья.

Основанные на этом советско-атеистическом гуманизме ссылки на особую ментальность горных народов нелепы, как и попытки романтизировать средствами кинематографа торговлю людьми и джигитов, захватывающих роддома и больницы...

— Чечня — это черная дыра, в которую может провалиться вся Россия... — говорит Любовь Васильевна Родионова.

Не провалится.

Для того, чтобы не случилось этого, и совершил ее сын свой подвиг.

Это Евгений Родионов и такие, как он, и заслонили своими жизнями черную дыру чеченского зла, как некогда Александр Матросов закрыл своей грудью амбразуру немецкого дота.

Евгений Родионов — преодоление кризиса гуманизма. Его судьба указывает путь, на котором может быть преодолен этот кризис. Путь этот единственный. Это путь возвращения нашего мира, в котором не оставлено было места Богу, к Богу...

5

 

17 апреля 1996 года в газете “Комсомольская правда” были напечатаны дневники, изъятые у убитого чеченского бандита...

 

“Русские собаки воевать не умеют. Солдаты щенки. Командиры тупые свиньи. Мы их рэжим. Мы волки. Рэжим их поганое стадо...

Сегодня убил первого русского. Он кричал. Я ему все обрезал. Пусть его Бог теперь все приделает...

Денег не привезли. Еда нет. Шамиль злой. Нада больше убивать.

Меняли трупы русских на боезапас. Взяли патрона и гранаты. Мало.

Сайхан ругался. Русские разбили село. В дом попал снаряд. Много пропало добра. У него было много. Взял в Грозном у русских. Все пропало.

Нас воевал спецназ. Еле ушли...

Ночью ходили на пост. Привели с собой пять русских. Хотели обменять на деньги. Убили ножом...”

 

Мы привели эти дневники, чтобы показать, в руках каких выродков оказались преданные своими командирами восемнадцатилетние русские мальчики.

Сто дней плена...

С 13 февраля по 23 мая...

“Женя три с половиной месяца находился в плену, — рассказывает Любовь Васильевна Родионова. — Я знаю, он ждал, он надеялся, что его не оставят, его просто не могут оставить, что его освободят и что все это кончится, только он оказался никому не нужен. К сожалению, не он один. Плен испокон веков считался самым страшным, что может случиться с человеком. Плен — это неволя, это издевательства. Жизнь показала, что чеченский плен — это самое страшное, самое нечеловеческое, изуверское, что вообще может быть на свете”.

 

Любовь Васильевна перебирает события короткой жизни сына и как бы пытается различить то, что отличало Евгения от других сверстников.

Она рассказывает о чувстве опасности, которое не покидало ее долгое время после того, как родился Евгений. Потом все забылось, и вспомнилось через девятнадцать лет.

Она рассказывает, что хотя и рос мальчик здоровым и крепким, но он долго не начинал ходить, и, забеспокоившись, Любовь Васильевна решила его крестить. Через месяц после этого Евгений пошел, пошел твердо, уверенно, не спеша.

Удивляла и его наблюдательность. Евгений обращал внимание на то, на что никогда никто не обратил бы внимания.

“Я помню, — говорит Любовь Васильевна, — я взяла его с собой в лес, было жаркое хорошее лето. Лес у нас рядом. Он стоял на тропинке среди высокого папоротника. Я спряталась и думала, что сейчас он начнет меня искать, проявит какое-то беспокойство. Тишина. Потом я выглянула и с удивлением обнаружила, что мой ребенок даже забыл, что рядом мама, — он так увлеченно разглядывал папоротник, по которому ползали разные букашечки, и с такой радостью на все это смотрел; и потом, по жизни, каждую травинку он как-то видел особенно. Мне это не дано. Я могу идти по тропинке и машинально срывать растущую на обочине траву, листики, веточки, не замечая этого. Он никогда этого не делал, всегда говорил: “Мама, тебе руки надо завязать”.

Очень скоро Любовь Васильевна обнаружила, что, при всей тихости, незаметности, сын обладает достаточно твердым характером.

В одиннадцать лет он вернулся с летних каникул с крестиком на шее.

— Женя, что это? — спросила Любовь Васильевна.

— Это крестик. Я ходил с бабушкой в церковь перед школой, так что причастился, исповедался, и это мне дали.

— Женя, сними, ты что, над тобой будут смеяться.

Сын промолчал, но крестика не снял.

Не снял он креста и тогда, когда его истязали озверевшие чеченские бандиты.

Руслан Хайхороев потребовал, чтобы Евгений, если хочет остаться в живых, снял с себя нательный крест и согласился принять мусульманство.

Евгений отказался снять крест, и озверевший Хайхороев отпилил ему голову.

Случилось это на сотый день плена Евгения, 23 мая 1996 года.

 

Иногда, когда заходит разговор о новом мученике за Христа воине Евгении, приходится слышать: дескать, Ельцин, разумеется.., чеченцы — звери... Но зачем, спрашивается, Евгений Родионов пожертвовал своей молодой жизнью, чего он добился этим, что хотел доказать? Может быть, разумнее было бы пойти на компромисс?

Эти рассуждения свидетельствуют только о болезни, поразившей наше общество, о том духовном опустошении, которое вызывает она в людях, когда самые главные вопросы национальной жизни — смысла ее — оказываются неосмысленными, ненужными.

Во-первых, ничего бы не достиг Евгений Родионов, совершив преда­-тельство.

Ну, а во-вторых — и это самое главное! — совершенный подвиг никогда не бывает напрасным... Может быть, никто — ни генералы, ни подразделения прекрасно обученного спецназа не сделали на этой войне для России больше, чем солдат Евгений Родионов...

Его предало московское правительство, пославшее необученных маль­чишек на эту войну.

Его предали нерадивые командиры, пославшие его прямо в руки чечен­ских бандитов.

Он не предал никого.

И это самое простое и самое необходимое, что нужно понять нам. Мы не можем предавать Родину. Это как самая главная буква азбуки, без которой нам не записать ничего... И этому Евгений Родионов и учит всех нас...

Он переступил и через свой страх, и через свои обиды и одержал победу, которая дается труднее всего... Он одержал победу, которую должен одержать в себе каждый человек, если желает спасения и своей Родины, и своего собственного...

Девятнадцатилетний Евгений Родионов прошел через немыслимые муче­ния, но не отрекся от православной веры, а утвердил ее своей мученической кончиной. Он доказал, что еще живо православие, что еще и сейчас, после стольких десятилетий свирепого атеизма, после стольких лет безудержного демократического разврата, способна Россия, как и в прежние времена, рождать исповедников и мучеников за Христа, и значит, она непобедима, как бы ни предавали ее...

 

В тот день, 23 мая, когда Руслан Хайхороев вершил свое черное дело, Евгению исполнилось девятнадцать лет. На день рождения чеченец Хайхороев и отрезал голову несдавшемуся пленнику. Это — какая изуверски страшная задумка! — был его подарок...

Но, как известно, Бог поругаем не бывает...

Хайхороев не знал, что в 1996 году 23 мая выпало на Вознесение Господне.

6

 

А мать Евгения — Любовь Васильевна Родионова продолжала свое восхождение кругами чеченского ада...

“Я приехала туда зимой, в зимнем пальто и сапогах... Наступило лето... А мне надеть нечего... Я ведь не могла поехать домой, переодеться... И я не одна была такая... Таких матерей много было тогда в Чечне... О нас как о людях там не думали не только боевики, но и наши... Никто не спросил: ну как ты там, мать?.. Как ты живешь там?..”

Я слушал Любовь Васильевну, и постепенно возникало такое ощущение, что как ни страшен был ее путь, но он был попущен ей, чтобы увидеть то, чему противостоял ее сын... И разве тут только о противостоянии чеченским бандитам разговор?

 

15 апреля 1996 года, как известно, в преддверии выборов Бориса Ельцина, начался “поэтапный вывод войск из Чечни”. Видимо, это мероприятие кремлевских имиджмейкеров и имел в виду чеченский бандит, когда записывал в дневнике: “Аллах велик... Сайхан сказал, что скоро будет хорошо. Скоро мы купим всех начальников. Они не дадут своим солдатам воевать, и мы всех убьем”.

16 апреля хоронили в Москве убитую в Чечне журналистку “Общей газеты” Надежду Чубакову.

А в ночь на 22 апреля в районе села Гехи-Чу во время ракетного обстрела был убит президент самопровозглашенной республики Ичкерия Джохар Дудаев.

И все это — сейчас это уже ясно любому! — напрямую сопрягалось с кампанией — “Голосуй или проиграешь!” — выборов Ельцина на второй срок.

— Я поеду в Чечню, но когда — это секрет! — сказал Ельцин, выступая в Ярославле. — Вы что же, хотите, чтобы я сказал и там подготовились, да? Вот сам подготовлюсь и поеду.

Охрана Ельцина сумела найти тогда воистину гениальное по своей подловатой хитроумности решение... 27 мая в Москву на переговоры с Ельциным прилетели Зелимхан Яндарбиев, Ахмед Закаев и другие чеченские политики и боевики. Оставив их в Москве как заложников, Ельцин вылетел в Грозный, чтобы там, на броне БТРа (фирменный знак президентских имиджмейкеров!), подписать указ, сокращавший солдатам, провоевавшим в Чечне шесть месяцев, службу в армии до полутора лет.

Ни Евгений Родионов, ни Александр Железнов, ни Андрей Трусов, ни Игорь Яковлев под этот указ президента не подпадали. Они уже были убиты...

Впрочем, ведь и не ради их спасения приезжал Ельцин в Чечню. На выборах 16 июля ему удалось, как сосчитала избирательная комиссия, опередить на два с половиной процента Геннадия Зюганова. Третье место занял Александр Лебедь, который уже через день был назначен Ельциным секретарем Совета безопасности.

Крутые-крутые закрутились тогда дела.

По Кремлю с коробками из-под ксероксов, набитыми долларами, бегали “птенцы гнезда Бориса”, в газетах высчитывали, сколько должны весить полмиллиона долларов... Оказалось, немного. Чуть меньше пяти кило­грам­мов. Так что у помощников президента не такая уж и тяжелая работа была.

И все равно Ельцина выбрали, и Лебедь отправился в Чечню подписывать печально знаменитую хасавюртовскую капитуляцию.

 

— Вы вдумайтесь, Николай Михайлович... — рассказывает Любовь Васильевна Родионова. — Я простая русская женщина. Я никогда не стояла на коленях перед боевиками. Я понимала... Стой на коленях, валяйся в пыли, волосы на себе рви — тебе все равно никто не поможет... И доставлять им радость любоваться моим унижением я не хотела... А перед Лебедем я встала на колени. В присутствии восьмидесяти матерей и офицеров я руки ему целовала. Я с ужасом понимала, что он сейчас уводит войска, а я-то остаюсь... На кого?! На кого он меня бросает?.. У меня уже к тому времени был сломан Ширвани Басаевым позвонок. Боль невыносимая. Я уже кашляла... Я погибала от неизвестности... И вот он меня бросает, меня и всех матерей, которые искали тогда своих мальчиков... Я его просила: “Александр Иванович, миленький, включи в хасавюртовский договор пункт о пленных. Пусть они вернут нам наших детей, живых, мертвых, но вернут”. Почему они затребовали полторы тысячи своих, и всех им вернули, с Крестов, какие сроки у них были — у киллеров, заказных убийц... А про наших пленных ребят он ни строчки не включил в договор... “Потребуй от них, — просила я, — пусть вернут. Пожалей ты нас, Александр Иванович...” И вот он поднял меня с колен и сказал: “Ты не волнуйся... Мы выведем войска. И они вам ваших детей приведут сами. Но сейчас мы не можем настаивать. Мы сейчас с Ельциным рады любой договор заключить...”

А потом, три года спустя, он приехал в Подольск получать золотую медаль как “лучший пушкинист России”. Вы помните этот позор нашей продажной, подлой интеллигенции, которая вручала ему эту медаль. Я поехала. Я ударила, и не один раз... Я хотела, чтобы ему за всех наших матерей, которых он в Чечне бросил, досталось.

На меня его охранники набросились. И вот один из них сказал мне страшные слова.

— Сколько, — говорит, — тебе за это заплатили?

Я ему ответила:

— Ты спроси у своего хозяина, сколько ему заплатили, что он зад чеченцам подставил. А мне заплатили... Да... Я до сих пор хлебаю слезы и кровь...

Сейчас говорят, что тогда удалось остановить войну, сохранить жизнь солдат...

Это — ложь.

Вспомним еще одну запись из дневника убитого чеченского бандита:

“Аллах велик. Он помогает своим муджахедам. Солдат заставили уйти. Нам привезли деньги, еду и боезапас. Снова убивали неверных псов...”

Убивали.

В Москве и Волгодонске, в Дагестане и Ставрополье...

Как говорит Любовь Васильевна, когда Лебедь заключал хасавюртовские соглашения, было такое ощущение, что все садятся на плот и стараются уплыть, бросая раненых, убитых, родных, матерей, только чтобы спастись самим. Ничего страшнее, чем то бегство из Чечни, она не видела...

7

 

— Если б я не была там, если б я не понимала разумом своим, что все это бред, причем бред совершенно нездоровых и нерусских людей, то я бы, может быть, и поверила, — говорит Любовь Васильевна Родионова. — Но я все видела своими глазами. Нам не от кого и незачем было убегать. Все было наше. Грозный был наш. Наше командование само в августе позволило полевым командирам войти в Грозный.

— А вы тогда были там...

— Да, конечно... Это офицеры менялись. Они приезжали на два-три месяца, а я десять месяцев провела, день в день. Я прилетала сюда на четыре дня, чтобы продать квартиру, и снова назад...

— Какую квартиру?

— Эту... Она была заложена... И осталась она у меня только потому, что в газете “Завтра” дали объявление, и люди приносили по десять, по двадцать рублей... Еще монастырь Иоанна Богослова помог... А речь шла о четырех тысячах долларов... В принципе, это было очень дешево. Можно сказать, что чеченцы меня пожалели...

 

Страшными кругами чеченского ада прошла мать Евгения Родионова в поисках могилы сына.

У нее сохранилась фотография, на которой ей удалось в селении Горском сняться в группе людей, окруживших Хаттаба. Как это удалось ей, Любовь Васильевна не понимает и сама, но эта фотография и стала для нее пропуском в Чечне.

 

Но и с этим пропуском бандиты взяли Любовь Васильевну в заложницы. Она попала в плен к брату Басаева — Ширвани...

— Вас взяли в плен?!

— Ну, они сказали, что я фээсбэшница... Нас же все знали... Мы ходили там столько месяцев. Ну вот сломали ребра, позвонок... Почки отбили...

 

Только 21 сентября на скачках, устроенных чеченцами в честь победы над русскими, Любовь Васильевна узнала от Руслана Хайхороева, что ее сын убит.

Победитель был по-чеченски великодушен.

Теперь чеченский джигит потребовал с несчастной женщины деньги за тело замученного им солдата. Любовь Васильевна заложила свою квартиру в подмосковном поселке, привезла Хайхороеву в Бамут деньги, и он показал воронку, где были закопаны убитые им русские ребята.

 

При свете фар раскопали могилу и стали извлекать тела...

На краю этой могилы-воронки Любовь Васильевна сказала, что если не будет крестика на солдате, то это не он. Он никогда не снимал крестика...

И вот из ямы раздался крик: “Крестик!” Когда подняли из воронки обезглавленное тело Евгения, увидели крестик, который прижимал к груди мертвыми руками Евгений...

 

Этот Крест Евгения Родионова хранится теперь в Церкви в Пыжах...

 

— Вот Женя в Новороссийске... — перебирая фотографии, говорит Любовь Васильевна. — Это он с компанией друзей... Смотрите, кто с крестиком... Он крестик не снимал никогда... А вот фотография Евгения в Калининграде... А потом он таким стал...

Голос ее срывается.

Мне и самому нелегко смотреть на эту фотографию.

Страшная фотография...

Пустырь... Вдалеке какой-то барак... На пустой земле пустыря на коленях стоит Любовь Васильевна... Перед нею четыре обернутых в целлофан пакета. Это то, что выкупила Любовь Васильевна у боевиков, продав свою квартиру... В пакетах тела ее сына и трех его товарищей...

— Это в Бамуте? — спрашиваю я, чтобы что-то спросить.

— Нет... — отвечает Любовь Васильевна. — В Бамуте нельзя было фото­графировать... Ночь была... В час ночи привезли... Это утром в Ханкале...

 

Когда тело Евгения подняли из воронки, обнаружилось, что у него отрезана голова.

6 ноября Любовь Васильевна снова ездила из Ростова-на-Дону в Бамут за его головой...

— Заведующий лабораторией Владимир Владимирович Щербаков провожал меня... — рассказывает она. “Не езди... — говорил он. — Ну, куда ты поедешь? Ну, похорони то, что есть... ” — А как похоронишь без головы?

 

Но удалось Любови Васильевне и голову сына освободить из чеченского плена. После немыслимых мытарств привезла она останки Евгения в родной поселок...

Гроб стоял в комнате, и всю ночь Любовь Васильевна сидела возле сына.

 

 

21 ноября, на день Архангела Михаила, тело Евгения Родионова было предано земле на поселковом кладбище.

Я ходил навестить могилку нового мученика за Христа Евгения Родионова. И хотя и невелико кладбище, а пришлось спросить:

— Где могилка Евгения Родионова?

— Это который из Чечни?

— Да... Тот, который мученик...

— Оттуда все мученики... Это туда... На той стороне кладбища.

Только теперь я понял, почему не нашел могилу сам. Я высматривал одиночную, а тут в оградке было две могилы...

На одной надпись: “Родионов Евгений Александрович — 23. V. 1977 — 23. V.1996”, а на другой — “Родионов Александр Константинович — 5. VII. 1949 — 28. XI. 1996”.

 

Отец и сын...

Отец Евгения — Александр Константинович Родионов умер через неделю после похорон сына. Ему было всего сорок семь лет.

Чеченская нелюдь знала, что делала...

Зверства ее подчинены совершенно точному расчету.

Но, попирая все эти нечеловеческие расчеты, встает на кладбище в подмосковном поселке крест над могилами сына и отца.

Один на двоих...

8

 

Через три года и три месяца после убийства Евгения Родионова в бандитской разборке был зарезан Руслан Хайхороев. Статья в газете об этом происшествии называлась “Одним бандитом стало меньше”.

Любовь Васильевна тогда снова побывала в Бамуте, в пионерлагере, где в подвале у Хайхороева сидел Евгений Родионов. Посадила рябинки на том месте, где убили ребят. Поставила изгородь...

Что еще могла сделать мать?

— Я точно знаю, что Женя меня любил... — говорит она. — Без этой его любви мне стало холодно, пусто и одиноко...

Сейчас Любовь Васильевна работает сторожем, перешла в сторожа, поскольку эта работа дает возможность накопить дней для поездок...

Как-то так получилось, что поездки эти стали ее основным занятием.

Неделями, день за днем, собирает Любовь Васильевна подарки для ребят, воюющих в Чечне, а потом везет их на далекие пограничные заставы...

— Я возвращаюсь никакая... — рассказывает она. — Ну, вот смотрите... Сборы эти... Особенно в последние дни нервотрепка... Потом погрузка. Самолет три часа... А дальше в вертолет все перегружаешь. Летишь в горы. Высоко... Ущелья без дна... Потом прилетаешь на заставу. И дальше — то ли это будет КамАЗ, то ли бэтээр, то ли танк — через перевал... Но все это проходит, когда я вижу, как радуются солдаты, как они рады мне! Господь дал мне тяжелый крест, но и награду дал... Награду делать то, что другим не дано... Тепло людское возить... Да, это тяжело... Но ведь ты знаешь, что тебя ждут, тебе и слова благодарности достаются...

Когда приезжаешь туда, там говорят: “Встречайте вертолет, мама Женина едет, подарки везет...” Меня там никто и не знает по имени-отчеству — только как маму Жени Родионова.

Мне говорят, что я — мать святого. А я была матерью солдата... Мне хочется жить, чтобы Жене за меня не было стыдно... Мне хочется, чтобы, когда попаду туда, Женя меня встретил...

А для этого что надо?

Надо делать, надо любить, а не рассуждать о любви...

Я хочу, чтобы все поняли, что эта война происходит не в Америке... И двенадцать тысяч искалеченных ребятишек — они тоже не в Америке... Они здесь, по госпиталям... Им помогать надо...

Я к чудесам, Николай Михайлович, отношусь очень осторожно...

У меня своеобразное общение с Женей... Накануне его дня рождения я просила: “Дай мне знать, как тебе там...” И вот 23 мая в этом году знак — такие кресты белые встали на небе... Их даже фотографировали... И все почему-то так возрадовались... И эту радугу триста человек у нас на кладбище наблюдало... Сорок минут... Когда Жене было двадцать лет, такая же радуга была.

Я вот что заметила... Он сейчас столько людей соединяет... Вот мне написали, что на Байконуре создали православную общину Евгения Родионова, на Алтае на погранзаставе в поселке Окташ освятили Свято-Евгеньевский храм... У меня такое ощущение, что там, где людям трудно, там и Женя... И какие люди встречаются хорошие... Я когда с отцом Евстафием у вас, в Петербурге, познакомилась, подумала, что бывает ощущение — родной по крови, а он еще роднее — по духу...

Уже прощаясь, я спросил у Любови Васильевны про крестики, о которых писали в журнале “Русский дом”.

— Тысячами туда крестики вожу... — сказала Любовь Васильевна.

— И что, столько солдат крестится?..

— Ну, я ведь не крещу... Мы просто раздаем крестики. Спрашиваешь, может, кто-то крещен, но потерял крестик, или вообще не носит почему-то... Вот таким и даем... Но солдаты, — Любовь Васильевна улыбнулась, — почему-то хотят, чтобы я сама им крестики на шею надела.

— И много вы крестов надели?

— Я же говорю, тысячи...

 

(обратно)

Александр Сегень • Библиотечка “Нашего современника” в Чечне (Наш современник N4 2003)

АЛЕКСАНДР СЕГЕНЬ

БИБЛИОТЕЧКА

“НАШЕГО СОВРЕМЕННИКА” В ЧЕЧНЕ

 

Кавказ. Одно из богатейших месторождений русской славы. Вот уже больше четырехсот лет мы осваиваем его и здесь добываем себе честь и смерть, добываем право говорить: мы не посрамили грозное имя наших могучих предков.

Разве случайно то, что освоение Кавказа началось именно с Чечни? И случайно ли, что впоследствии столицей Чечни стал город Грозный? Ведь именно Иван Грозный, завоевав в 1556 году Астраханское ханство, повелел строить русские поселения на левом берегу Терека, и эта река стала тогда нашей самой южной границей. При впадении Сунжи в Терек по велению Ивана Грозного появилась крепость Терки, наш первый форпост на Кавказе. Сейчас неподалеку от ее бывшего месторасположения находятся Гудермес и Комсомольское.

При Грозном же в состав его государства первыми из кавказских народов вошли кабардинцы, Борис Годунов присоединил к России Северный Дагестан.

Дальнейшее освоение Кавказа было продиктовано  волей Петра, войска которого заняли всё западное побережье Каспия. Сам Петр в 1722 году ездил по Чечне. Затем граница вновь вернулась с берегов Аракса на берега Терека. В блистательный век матушки Екатерины наше Отечество стреми­тельно расширяло границы на юге, окончательно покорив Крым, При­днест­ровье, присоединив к себе Осетию. В первом официальном гимне Российской империи, созданном поэтом Державиным и композитором Козловским, пелось:

 

Гром победы, раздавайся!

Веселися, храбрый Росс!

Звучной славой украшайся,

Магомета ты потрёс.

 

Воды быстрыя Дуная

Уж в руках теперь у нас;

Храбрость Россов почитая,

Тавр под нами и Кавказ!

 

Трудами и потом строителей Военно-Грузинской дороги, Грозного и Владикавказа, страданиями и кровью храбрецов Ермолова и Паскевича возво­дилась наша кавказская твердыня. В названии крепости Грозная воскресло великое прозвище первого русского царя. Долгие пятьдесят лет Россия упорно завоевывала Чечню и горный Дагестан, в жертву этому великому делу приносились жизни избранных, лучших русских людей.

Наконец свершилось — плененный Шамиль признал владычество России на Кавказе, его дети перешли на службу к русскому императору Александру II, а еще через несколько лет последние непримиримые горцы сложили оружие.

Сразу после этого на Кавказ пришла железная дорога. Сначала вдоль Черного моря до Тбилиси и Баку, а потом, при Александре III и Николае II, была проведена Владикавказская линия, она стала символом окончательного воссоединения русских с горцами — мгновенно стала развиваться грозненская нефтяная промышленность, из чеченцев и ингушей была составлена верная царскому правительству конная Дикая дивизия. Отныне все кавказцы стали верными подданными двуглавого орла.

Чеченский антисоветский мятеж 1918 года и его жестокое подавление вновь возродили первую искру уснувшего костра вражды. Искоренение мусульманских верований и обычаев только раздувало этот костер. И всё же большинство чеченцев оставались преданными империи, которая отныне называлась СССР. К примеру, огромную часть защитников Брестской кре­пости составляли чеченцы. Во время осеннего отступления 1942 года город Грозный и река Терек стали теми рубежами, дальше которых немцы не смогли пройти, а после победы под Сталинградом стало возможно и полное освобож­дение Северного Кавказа от гитлеровских захватчиков. В этих боях, как и во всей Великой Отечественной войне, чеченцы проявляли свой горский харак­тер, воюя бок о бок с русскими. Тридцать шесть из них стали Героями Совет­ского Союза.

Но были и такие, кто стремился воспользоваться войной для восстанов­ления былой горской вольности и давно ушедшей в прошлое работорговли, процветавшей в горах Кавказа испокон веков до падения Шамиля. Действуя на руку Германии и ее союзнице Турции, они заслужили гнев Сталина, который совершил депортацию некоторых народов Кавказа в Среднюю Азию. Сама Чечено-Ингушская республика была упразднена и восстановлена только при Хрущеве в 1957 году.

Сталинская депортация 1944 года послужила козырной картой для новых политиков Чечни после прихода к власти иудушки Горбачева. С легкой руки “гуманного” писателя Приставкина всюду заговорили о неизжитой вине русского народа перед кавказцами. Генерал Дудаев, доблестно воевавший в Афганистане, объявил газават Ельцину, а вместе с ним и всей России: “Война до последнего чеченца!” Так, через 130 лет после окончания кавказ­ских войн, горы вновь запылали огнем, а особо “предприимчивые” чеченцы возродили на Кавказе рабовладельческий строй. На берегах Сунжи, Аргуна и Терека вновь появилась русская действующая армия.

 

Где еще можно увидеть в таком количестве настоящих людей, как не в русской действующей армии! Здесь от человека отсыхает и отскакивает всё дурное, наносное, ненужное. Настоящий мужчина становится воином, а тряпка тут просто не задержится. Вот почему можно смело сказать: здесь находится цвет нации. Здесь ежедневно можно увидеть лучшие проявления человеческой природы.

Вот почему, приезжая в Чечню, мгновенно проникаешься этим духом мужества, крепнешь всей душой, да и телом.

Вот она — военная железная дорога от Моздока до Грозного, проведенная сюда русскими императорами Александром III и Николаем II почти одно­временно со строительством Транссиба. Участок, в сравнении со всей остальной сетью железных дорог России, можно сказать — крохотный. Меньше, чем от Москвы до Твери. В мирное время можно проехать за три с половиной часа. Сейчас бронепоезд тащится медленно, ощупывая каждый участок дороги, и путешествие от Моздока до Ханкалы занимает почти семь часов. Каждый бронепоезд тщательно сопровождается — вдоль всей дороги выставляются посты, просматривающие местность, а если надо, то сверху и вертолет приглядывает. Иначе нельзя — карта дороги, висящая в штабе группировки в Ханкале, красноречиво свидетельствует о всех заслугах боевиков перед своими заграничными покровителями — на каждом участке в разное время производились подрывы заложенных под рельсами фугасов. Особенно много — в 2001—2002 годах. С той поры охрана дороги настолько усилилась и окрепла, что сейчас можно ехать по ней почти в безопасности. Хотя кто знает, что может произойти, и невольно мелькнет беспокойство даже в глазах у видавшего виды полковника Колесникова, когда поезд едет по особо опасному участку — мимо Гудермеса и Джалки.

Валентин Леонидович Колесников — заместитель начальника оперативной группы железнодорожных войск в Чечне. И фамилия-то у него дорожная. Здоровенный, крепко сколоченный, удалой молодец. Раньше говорили — о такого можно поросят колотить. Он сопровождал груз с подарками защитникам Отечества к 23 февраля от Моздока до Ханкалы и обратно. В его подчинении находится лагерь железнодорожников в Ханкале, своего рода крепостица, надежно охраняемая и потому спокойная.

Груз с подарками — вещь ценная прежде всего не по тому, во сколько рублей ее можно оценить, а по тому, сколько внимания и сердца вложено в эти дары. Для сегодняшнего защитника Отечества, находящегося в Чечне, любые подарки, полученные из-за пределов зоны боевых действий, напоминают о тех временах, когда в армию постоянно поступали подарки, когда в армию не стреляли объективами враждебных СМИ, не поливали помоями, не обвиняли солдат, что они ведут грязную войну. Даже сейчас, когда о воинах, несущих свою нелегкую дозорную службу на Северном Кавказе, перестали кричать и писать как о сборище насильников и граби­телей, не много-то находится людей, стремящихся помочь им добрым словом или подарками.

Акция газеты “Гудок”, прошедшая под покровительством министра путей сообщения Геннадия Матвеевича Фадеева, случай, можно сказать, из ряда вон выходящий. И потому так по-доброму, от всей души волновались все, кто встречал бронепоезд в Ханкале. Подарки были самые разнообразные — книги, газеты, журналы, продовольствие, теплые вещи, медикаменты, предметы личной гигиены, сигареты, фотоаппараты, видеомагнитофоны, бочка мёда и огромный мешок кедровых орешков.

— Сколько книг! — восхищались бойцы. — Нам совсем тут читать нечего, а хочется. Теперь у нас будет самая большая библиотека в Чечне. Только никому не рассказывайте, а то к нам сюда вся Ханкала повалит.

Книги и впрямь — отборнейшие. Полковник Сергей Павлович Куличкин, руководитель “Воениздата”, прислал несколько коробок книг о русских полководцах, об истории и традициях нашей армии, причем все эти книги — лакомство для библиофила.

Союз писателей России, возглавляемый Валерием Николаевичем Ганичевым, отправил сюда книги об Ушакове, Ермолове и Александре Невском, многочисленные номера “Роман-журнала” и журнала “Новая книга России”. Ганичев, кстати, в 2000 году привез в Чечню целый огромный десант писателей, и тогда тоже очень много книг было передано, но не только солдатам, а и в сельские и городские библиотеки.

Огромное количество книг, газет и журналов собрал и переправил в Ханкалу главный редактор “Гудка”, один из лучших современных книгоизда­телей России Игорь Трофимович Янин. И все книги — как на подбор, достойные стоять в наилучших библиотеках. Один двухтомный “Генералис­симус” Владимира Карпова чего стоит! А юбилейный Булгаков с “Белой гвардией”! И даже солидные ежедневники очень пригодятся офицерам.

Читателям “Нашего современника” особенно приятно будет узнать о том, что отныне в Ханкале создана целая библиотека, состоящая из множества номеров журнала (каждого — по двадцать экземпляров) и книг, изданных редакцией. Среди книг — трехтомник Станислава Куняева “Поэзия. Судьба. Россия”, его же “Шляхта и мы”, книга “Макаровы” из серии “Знаменитые русские фамилии”, что особенно кстати, поскольку группировку наших войск в Чечне ныне возглавляет генерал Макаров, и многие другие издания.

Журналы, газеты и книги — не меньшая радость, чем остальные подарки. Хотя и остальные были с любовью собраны. Вот как должны приезжать журналисты, а не с пустыми руками, не путаться зря под ногами у бойцов, разнюхивая несуществующие “темные стороны грязной войны”.

Кстати, о грязной войне. Я, наконец, понял, что она и впрямь грязная, только когда побывал на стрельбище под Ханкалой и походил по разъезженной дороге. Ханкалинская грязюка достойна особенного изучения ученых. Когда по ней ходишь, она как-то феноменально прилипает к подошвам. Шаг — и у тебя по полкило на каждом ботинке, еще два шага — по 750 грамм, еще три шага — по килограмму, а пройдешь шагов двадцать, так тащишь на каждой подошве по трехкилограммовому ошмётку.

— Теперь-то я понял, почему говорят: “грязная война”!

Бойцы весело хохочут, здесь рады любой шутке.

На стрельбах один боец всё мажет и мажет по мишени. Я кричу:

— Представь себе, что там лорд Джадд с Сергеем Адамовичем Ковалёвым под ручку.

Тут же пошли меткие попадания.

Да уж, “правозащитники” и борцы за “права человека” сюда с подарками к 23 февраля не приезжают. Ведь здесь — защитники Отечества, а не защитники шкурных “прав человека”, которые уже у всех в зубах навязли. Те, кто больше всех об этих “правах” печется, те и провоцируют эти братоубийственные войны, а потом их подогревают, не дают им утихнуть. Вот уж кто поистине ведет грязную войну!

Ханкалинской грязи посвящены объявления при входе на территорию лагерей и штабов: “Войти в грязной обуви — позор для бойца!” И тут же, под объявлением — ванна с водой, щетки для смывания феноменального суглинка.

Начальник оперативной группы железнодорожных войск в Чечне генерал-майор Погуляев Геннадий Степанович принимал нас радушно в своем ведомстве, благодарил за подарки, рассказывал о нелегкой службе. Карта Чечни по состоянию на 1 января 2003 года о многом красноречиво свиде­тельствует — вся она, как оспинами или волдырями, сплошь покрыта пятнами и кружочками, обозначающими районы скопления боевиков. Только на лице Грозного таких волдырей несколько. Да, сейчас их уже не назовешь бандфор­мированиями, всё это — разрозненные и немногочисленные бандгруппы, но и они способны совершить пакость, подобную чудовищному взрыву 27 декабря 2002 года, когда среди множества погибших оказалось более 80 процентов чеченцев.

Из лагеря железнодорожников видны окраины Грозного, современные многоэтажки, изъеденные войной, как одежда молью. В них никто не живет, но кто-то порою прячется. В ясный солнечный день вид красивый и жутко­ватый — живописные горы, а под горами белоснежные современные здания в черных дырах — как белые зубы, исковерканные кариесом.

Оттуда и ждут беды.

Но это — русский город, заложенный генералом Ермоловым, построенный русскими переселенцами не для войны, а для мира, для развития уникальной русской цивилизации, всегда стремившейся вбирать в себя народы, не уничтожая их, а примиряя с собою. Ради этого здесь, на окраине Грозного, в Ханкале, стоят наши ребята, наши трудолюбивые и выносливые бойцы, наши доблестные, веселые офицеры.

Сколько еще продлится эта война? Вряд ли ее скоро удастся завершить. Возможно, что снова придется, как в XIX веке, полстолетия наводить на Кавказе мир. Но иного пути у России нет, если она не хочет рассыпаться на несколько десятков государств. Кавказ — это наша главная твердыня на юге. Это прекрасно понимали наши предки, обагряя кавказские горы святой русской кровушкой. Это понимают и наши воины, сегодняшние стойкие защитники Отечества. Этому учат книги и журналы, привезенные нами в Ханкалу.

 

 

(обратно)

Андрей Убогий • Россия и Тютчев (к 200-летию Ф. И. Тютчева) (Наш современник N4 2003)

К 200-летию со дня рождения Ф. И. Тютчева

 

Андрей Убогий

РОССИЯ И ТЮТЧЕВ

 

Пopa, наконец, понять, что похвала Тютчеву не есть слово, ни к чему не обязы­вающее, а, будучи сказано искренне, оно подразумевает неисчислимые, мирового порядка, последствия.

П. А. Флоренский

I

 

Лишь недавно отметили пушкинский юбилей — а уже приближается двухсотлетняя годовщина со дня рождения Тютчева. Конечно, в официальном своем выражении второй праздник будет скромнее пушкинского — но он не менее важен для нашего русского самосознания. Признаемся: пушкинский юбилей оставил осадок неловкости, даже смутной вины. Пушкин, чей взгляд как-то все же пробился к нам сквозь пустую и пеструю суматоху праздничных мероприятий, словно бы посмотрел на нас, его славящих, с горько-печальной усмешкой: что ж вы, мол, соплеменники, и помянуть — ни меня, ни себя — не умеете толком... Ведь юбилей — это долг даже не столько пред тем, чье имя собрало нас в круг поминающих, но долг пред самими собой. Это повод собраться с душою и с мыслями, это время подумать: кто такие есть мы, в чем мы правы и в чем виноваты и о чем говорит нам великий наш предок, сородич по крови и духу, вознесшийся силою гения на такие высоты, откуда все видно и дальше, и глубже — чем нам, из житейских низин?

Известно и уже вошло в обиход выражение: “Народы есть Божии мысли”. Можно продолжить: национальный гений есть главная мысль, мудрая трезвость консерватизма.

Так что, в известном смысле, оба они — и Пушкин, и Тютчев — повторяют нам хоть разными голосами, но единую мысль, выражают единый завет и надежду. Пушкин, чуравшийся грубых сентенций, кое-где “проговаривается” напрямую:

 

И нас они науке первой учат:

Чтить самого себя...

 

То, что относится к “самостоянью человека” (и чего так, увы, не хватает нам, русским), Пушкин считал непременным, важнейшим условием созидания личностного и национального бытия. Конечно, “чтить самого себя” должно не в смысле чванливого самодовольства; нет, чтить, no-читать — это значит понять, прочитать сокровенные строки, что вписаны Богом и в душу любого из нас, и в скрижали народа, и строить реальную жизнь в соответствии с этим священным заветом.

Тютчев, конечно, согласен был с этою пушкинской мыслью. “Чтить самого себя”, дорожить тем особенным, что есть в каждом из нас и что нас всех роднит, собирая в единую, общеславянскую душу, — этот Божий завет Тютчев нес всю свою жизнь. Например, в письме Вяземскому он говорит: “... для общества, так же как и для отдельной личности, — первое условие всякого прогресса есть самосознание”. А в письме к Ю. Ф. Самарину он выска­зывается еще резче: “Как же называют человека, который потерял сознание своей личности? Его называют кретином. Так вот сей кретин — это наша политика”. Несгибаемый патриот, приверженец русской национальной идеи, Тютчев весь, от стихов и статей до блестящих салонных острот, — образец человеческого “самостоянья” и опора своего народа, он есть наиболее  яркий, живой выразитель народного идеала и смысла народного существования. Поэтому каждый большой юбилей должен стать, в идеале, моментом духовного единения нации, некою точкой кристаллизации, возле которой окрепнут, проявятся, организуются мысли народа о собственном предна-з­начении в мире.

Недаром судьба, после пушкинских празднеств, предлагает еще раз до-думать, до-высказать мысли, которые как-то затерлись в шумихе офи­циальных торжеств. Тютчевский юбилей — это как бы повторный, тревожный и любящий о к л и к, который донесся до нас, отдаленных потомков. О чем этот оклик? Что хочет сказать нам, живущим на полтора века позже, наш великий, при жизни так мало оцененный национальный поэт?

Удивительно, кстати, как много общего есть у Тютчева с Пушкиным: в складе ума, в направлении взглядов, в том, как оба они понимали Россию. Общей была и среда, и культура, в которой они вырастали и жили — общими были друзья и враги! — чем-то близок был даже физический склад этих двух сухощавых и нервных людей. А их влюбчивость — юным Пушкиным возведенная в ранг поэтической добродетели, а Тютчевым переживавшаяся как ужасное бремя, невыносимое свойство души? А неугасающий интерес к политической “злобе дня” — для дипломата Тютчева профессиональный, а для Пушкина связанный неразрывно с его размышлениями о России, о русском пути? Тут как раз намечается главная точка схождения гениев: их, с годами все более крепнущий, патриотизм. Недаром Иван Аксаков свой очерк о Тютчеве начинает словами: “Тютчев был не только самобытный, глубокий мыслитель, не только своеобразный, истинный художник-поэт, но и один из малого числа носителей, даже двигателей нашего русского, народного само­сознания”.

Давайте же не испортим вторую попытку, что так милосердно нам дарит судьба, и отметим как следует тютчевский юбилей. Давайте неспешно, подробно вглядимся в громадное это явление — “Тютчев”! — то есть, по сути, вглядимся в самих же себя, просветленных таинственной силою гения.

II

 

Главное, что поражает и в поэзии Тютчева, и в его жизни — это то, из каких напряженно-трагических противоречий состоит его творчество — в итоге столь нерушимо единое! — и то, из каких парадоксов слагается личность поэта. Тютчев и в жизни, и в творчестве был невероятно широк — он сводил и удерживал совершенно, казалось бы, непримиримые противоречия. Конечно, гений и должен быть “парадоксов друг” — но в такой степени, как “дружил” с ними Тютчев, вряд ли еще кто-нибудь был способен совмещать противоречия бытия. Он был воистину  г е н и е м  с о в м е щ е н н ы х  п р о т и в о р е ч и й.

Ныне признанный всеми как поэт мысли, как философ, излагающий мировоззрение в краткой форме рифмованных строк, — Тютчев вместе с тем был поэтом пронзительно-сильного и утонченного чувства. Поэт, чьи стихи совершенны по форме — вот уж действительно классик! — писал большей частью экспромты и строфы “на случай”. Он, создатель бессмертных шедевров, всегда ненавидел “писание”*, поставил рекорд небрежения к собственным сочинениям и абсолютный рекорд равнодушия к славе.

А противоречия жизни? Как мог он, проведя за границею двадцать два года и практически не говоря в это время по-русски, стать решительным патриотом и до конца дней страстно верить в Россию, верить так, как, пожалуй, не верил никто из его современников? Как мог он, камергер и начальник цензурного комитета империи — государственный муж! — жить, ходить, говорить, одеваться с небрежностью и со свободой почти что юродивого, человека “не от мира сего”?

Весь Тютчев — в таких вот противоречиях, в невероятных их сочетаниях и совмещеньях. Мы ниже рассмотрим важнейшие из парадоксов, состав­ляющих личность и творчество Тютчева; пока же отметим, что этой своею таинственно-необъяснимой способностью совмещать и сближать несводимое Тютчев с редкою силой выразил русскую душу вообще. В этом смысле он, может быть, самый русский поэт — ибо нес в себе, в своем сердце те самые роковые противоречия, которые и составляют загадку “таинственной русской души”. Тютчев так же невероятно широк, как широк и народ, породивший его; Тютчев так же всегда неизбывно трагичен, тревожен — как напряжен и тревожен народ, ощущающий и в себе, и вокруг себя тот же хаос, ту тьму “со страхами и мглами”, в которую, не отвращая чела, долго всматривался поэт...

Современники Тютчева видели и отмечали противоречия его сложной натуры. Но они относили их то на счет слабохарактерности, то на счет странных капризов судьбы, так небрежно игравшей поэтом. Современники, кажется, не разглядели глубинного смысла такого сближения противоречий, не увидели, так сказать, его метафизики.

А увидим ли мы? Почувствуем ли, с дистанции в полторы сотни лет, тот живой, напряженный, клубящийся сгусток тревог и предчувствий, смесь глубоких, пронзительных мыслей и неодолимых страстей — почувствуем ли все то, чем была так полна жизнь поэта? Конечно, нам не удастся вполне объяснить тайну Тютчева, разложить его личность и творчество на логически-внятные формулы. Но мы можем хотя бы осознать, что в таком напряженном единстве противоположностей, каким предстает для нас тютчевская поэзия и судьба, — что в этом во всем скрыт глубокий, пророческий смысл и что подвиг поэта, сумевшего жизнью и творчеством совместить, удержать несводимые противоречия бытия, есть деяние титанической мощи.

Да, Тютчев был и останется тайной. Но, к счастью для нас, существует и некое “знание через незнание”, существует загадочный акт постижения истины, о котором писал еще Николай Кузанский. Увидеть, почувствовать тайну и с благоговеньем понять, сколь она глубока и прекрасна! — это и есть “знание через незнание”, это и есть союз нас, познающих предмет, и “предмета в себе”. Да, конечно: умом не понять ни России, ни Тютчева, и с “общим аршином” тут нечего делать; но вера, надежда, любовь (и особенно та из них, что всех больше, по слову Апостола) открывают особенный путь, по которому двигался Тютчев к России и по которому ныне, в канун юбилея, Россия (из нас состоящая!) должна пододвинуться к Тютчеву.

III

 

Обратимся к противоречиям творчества. Первый же взгляд, упавший на томик тютчевских стихотворений, пробуждает недоумение: сколь невелик печатный объем им написанного — и сколь же огромен объем, занимаемый Тютчевым в русском культурном пространстве! Причем вес этой “книжки небольшой”, которая “томов премногих тяжелей”, по выражению Фета, кажется, все возрастает с каждым годом и десятилетием. Как это объяснить?

Видимо, полтора века “после-тютчевского”’ существования русской поэзии показали: несмотря на все достижения, несмотря на явление Бунина, Блока, Есенина и Мандельштама, Твардовского и Рубцова — тютчевская поэзия остается вершиною непревзойденной и, как это случается с горной вершиной, кажется выше и выше по мере нашего отдаления от нее.

Философская лирика — так обычно определяют поэзию Тютчева. Но в этом определении уже содержится противоречие, ибо предмет философии — мысль, а предмет лирики — чувство. Нередко мысль губит чувство, или сильное чувство, его жар и туман не дают проявиться и обозначиться мысли.

У Тютчева ум живет вместе с сердцем. Больше того: порой чувство рождается прямо из мысли — точнее сказать, из ее словно бы превосходящей саму эту мысль глубины. Такие шедевры, как “Последний катаклизм”, “Природа — сфинкс...”, “В разлуке есть высокое значенье”, “Умом Россию не понять”, “Нам не дано предугадать”, “Как ни тяжел последний час”, — являют собою, на первый взгляд, чистую мысль, которой место не в поэтической книжке, а в сборнике афоризмов. Но глубина, напряжение, сила, трагизм этой мысли — ее напряженно-живая пульсация! — таковы, что внимает ей — сердце. Просто мысль исчерпаема, и однажды ее осознав, к ней не будешь уже возвращаться с живым интересом; но мысль-чувство Тютчева такова, что к ней обращаешься снова и снова, всякий раз изумляясь: каким это образом в кратком, конечном наборе понятно-обыденных слов живет — бесконечность?

Вместе с мыслями Тютчев нес чувства — даже не чувства, а страсти, кипевшие бури страстей! — которыми так полна была его жизнь и которые он, чтоб не пасть под их натиском, изливал в стихотворные строки. И здесь, как и в области мысли, ему не было равных. Его “лирическая дерзость” изумляет нас даже теперь — когда уже, кажется, мало кого удивишь откровенностью, смелостью речи. Но наглость — это еще не отвага, а всего лишь прикрытая трусость; и разнузданно обнажившейся современной литературе так же далеко до целомудренной откровенности Тютчева, как продажной любви далеко до любви настоящей. Стоит перечитать, например, вот эти две строфы, чтоб понять, что такое есть Эрос — в его первозданной, пугающей силе:

 

Люблю глаза твои, мой друг,

С игрой их пламенно-чудесной,

Когда их приподымешь вдруг

И, словно молнией небесной,

Окинешь бегло целый круг...

 

Но есть сильней очарованья:

Глаза, потупленные ниц

В минуты страстного лобзанья,

И сквозь опущенных ресниц

Угрюмый, тусклый огнь желанья.

 

Недаром же Достоевский считал Тютчева “первым поэтом-философом, которому равного не было, кроме Пушкина” (заметьте: Пушкин здесь — лишь равняется Тютчеву!), а Фет называл его “одним из величайших лириков, существовавших на земле”. Тютчев сумел так свести и сроднить мысль и чувство, что эти два разные качества нашей природы, столь часто враждеб­ные, перестали друг друга теснить — а сошлись в напряженно-живом и прекрасном единстве.

Соединение мысли и чувства — это пример совмещения, так сказать, “крупных” противоречий. Но можно прибегнуть к детальному, собственно литературоведческому, разбору тютчевских стихотворений — и общая наша мысль подтвердится множеством частных примеров!

Прежде всего: прием противопоставления — один из излюбленных и постоянных приемов у Тютчева. Антитеза, контраст — это то, на чем держится большинство его стихотворений. Перечисляя примеры, можно переписать чуть не весь его сборник. Снова и снова Юг противопоставляется Северу, день — ночи, вершины — долинам, земля — небу, зима — весне, смерть — жизни, умиротворение — хаосу, гроза — тишине, тоскующий человек — безмятежной природе. Кажется, что поэт неустанно, упорно вершит одно величайшее дело: объединяет в своих стихах разнородные, розные стороны бытия, плетет некую сеть, уловляющую противоположности, наводит мосты, по которым возможно форсировать бездны — и в итоге такой грандиозной работы передает нам единый, своею поэзией собранный и удержанный мир.

Язык тютчевских стихотворений являет собой поразительно сложную смесь архаизмов, слов высокопарно-торжественных, “ветхих” — и разговорно-живых обращений, и слов совершенно простых, вовсе не претендующих на “поэтичность”. То его строки гудят по-державински трубно, тяжеловесно и густо — мы слышим слова “днесь” и “доблий”, “мета”, “зрак”, “дхновенье” и “ввыспрь”, — а то вдруг звучит утонченная, нежная звукопись:

 

Как пляшут пылинки в полдневных лучах...

 

Тютчев — и “архаист”, и новатор, “первопроходец” русского языка. В. Кожинов пишет: “...в одном ряду с древними словами и оборотами в этих стихах очень широко представлены словосочетания, которые с точки зрения литературного языка являли свежесть и новизну, — такие, как “густеет ночь”, “полдень мглистый”, “томительная ночи повесть”, “лениво тают облака”, “шорох стаи журавлиной”, “в светлости осенних вечеров”, “свежий дух синели”, “цвет поблекнул, звук уснул”, “здесь воздух колет”, “с своими страхами и мглами” и т. п. Недаром современник поэта Петр Плетнев утверждал, что его стихи исполнены “новости языка”.

Такое соединение разных пластов языка, такое взаимопереплетенье, сближение их не может не восхищать — обозначая размах, широту и свободу тютчевской поэтической речи.

Неологизмам Тютчева, его неожиданно-смелым и сложным эпитетам (“громокипящий кубок”, “пророчески-прощальный” глас, “длань незримо-роковая”, “дымно-легко, мглисто-лилейно” и т. д.) можно посвятить отдельное исследование, показав в нем, как поэт, соединяя в одно слово наречия и прилагательные, существительные и причастия, создает еще одну форму синтеза противоречий.

Краткость, строгость, отточенность тютчевских строк — изумительны; в смысле стройности формы, ее совершенства, ее безупречной “архитектуры” Тютчев — бесспорный авторитет, классик из классиков. В то же время нельзя не заметить “небрежности”, ненарочитости его стихотворений — многие из которых как бы наскоро-начерно “брошены” на любой подвернувшийся в руки бумажный клочок. Поэт-классик, создатель античных по совершенству и стройности стихотворений является в то же самое время вольно-небрежным импровизатором. Как это в нем совмещалось? Вот тоже загадка — одна из загадок...

Размышляя о противоречиях творчества Тютчева и об удивительном их совмещенье-сближенье, мы видим еще один парадокс: в полном собрании поэта рядом с шедеврами соседствуют стихотворения столь — как бы это сказать деликатнее? — столь невзрачные, что не можешь поверить: неужто писала их та же рука? Ладно бы, как это бывает с поэтами, творчество начиналось бы со стихов подражательно-слабых — но потом, когда голос окрепнет, настоящий поэт пишет более-менее ровно. Нет, Тютчев всю жизнь “срывался” то к рифмованным комментариям политических перипетий, то к многословным переложениям европейских поэтов, то к юбилейно-заздравным стихам.

И вот что удивительно: такой очевидный, казалось бы, недостаток в приложении к Тютчеву выглядит как-то почти симпатично. Позволить себе “ляпнуть” глупость может лишь человек по-настоящему умный, чья репутация выдержит это; точно так и позволить себе писать до такой степени “спустя рукава” мог, пожалуй, один только Тютчев — лишь его гениальность paзрешала ему, с какой-то поистине царской небрежностью, ронять строки, которых, наверное, постыдился бы и Тредиаковский.

Во всяком случае, налицо еще одно противоречие — которое Тютчев выносит легко и свободно, не обращая внимания на такую безделицу.

Находить и рассматривать парадоксы, из которых составлено творчество Тютчева, можно, пожалуй, и дальше — но мы остановимся на уже пере­чис­ленном. Отметим лишь самое важное: сборник тютчевских стихотворений, какие бы противоречия ни вмещал он в себя, оставляет в итоге ощущение поразительной цельности мира, что создан поэтом. Как бы ни был он, этот мир, напряжен и трагичен, какие бы страсти и бури ни разрывали его изнутри — но он сохраняет себя как единое целое, он выносит немыслимо-тяжкое бремя гармонии и тем знаменует победу космогонических, созидательных сил.

IV

 

Обратимся теперь к его, Тютчева, личности. С одной стороны, мы видим настойчивое желание отринуть границы и формы личностного бытия, “вкусить уничиженья”, смешаться с “миром дремлющим” — то есть предаться буддийской нирване, войти в некий сон без сновидений, перестать быть сознающим себя и страдающим существом, — а с другой стороны, мы видим такое предельное напряжение личностного существования, такую тревогу, тоску, боль и страсть, такую работу ума и души, которая делает личность поэта явлением далеко-далеко “выходящим из ряда вон”, выходящим из смутно-невнятного ряда буддийской цепи воплощений. С одной стороны:

 

Сумрак тихий, сумрак сонный,

Лейся в глубь моей души,

Тихий, томный, благовонный,

Все залей и утиши.

Чувства — мглой самозабвенья

Переполни через край!..

Дай вкусить уничиженья,

С миром дремлющим смешай!

 

А с другой:

 

О вещая душа моя!

О сердце, полное тревоги,

О, как ты бьешься на пороге

Как бы двойного бытия!..

 

Да, “сердце, полное тревоги...”. Тревога Тютчева — это, быть может, главное в нем, это, если так выразиться, основной тон его напряженной души. Он сам пишет: “...нужно быть столь нелепо созданным, как я, чтобы не уметь ....обуздать хотя бы на некоторое время свое постоянное беспокойство” (Э. Ф. Тютчевой); “...чувство тоски и ужаса уже много лет стало привычным состоянием моей души” (ей же); “В душе у меня постоянное ощущение тревоги, и отсутствие вестей только усугубляет его. К тому же надо быть грубым животным, чтобы безнаказанно присутствовать при страшном зрелище сего Божьего суда, что совершается над миром” (дочери, Д. Ф. Тютчевой).

Его непрерывная, изнурявшая душу тревога происходила не из мелочного многопопечительства, не из опасений о завтрашнем дне и о хлебе насущном (то есть не была обывательски-мелкой, так всем нам знакомой, тревогой) — но рождалась из вещих прозрений о судьбах не только России, но даже о судьбах всего мироздания. Он видел грядущее с мощью пророка:

 

Когда пробьет последний час природы,

Состав частей разрушится земных:

Все зримое опять покроют воды,

И Божий лик изобразится в них!

 

Но раз его сердце болело — значит, он верил, что еще не все предрешено. Тревога рождается там, где еще нет неизбежности. Как раз неизбежное, даже если страшит, нас не слишком тревожит; но если есть место тревоге — значит, человек не просто верит в возможность иного исхода, но чувствует: от него самого, от его личной воли и выбора и зависит — хотя бы отчасти исход той таинственной драмы, названье которой — “История”. Лишь такая тревога могла исторгнуть из уст умиравшего Тютчева этот странный — казалось бы, неуместный — последний вопрос: взята ль Хива?

Тревога — тем более та, что у Тютчева: мировая тревога и боль — это абсолютная противоположность буддийской нирване, ее полубытийному сумраку, сну и покою. Потому-то к нирване так тянутся те, кто не в силах нести неподъемное бремя тревоги, бремя личностного соучастия в делах мира, бремя ответственности за грехи, и свои, и чужие. Утомленного Тютчева тоже манил этот сумрак покоя. “...только с одним существом на свете, при всем моем желании, я ни разу не расставался, и это существо — я сам... Ах, до чего же наскучил мне и утомил меня этот унылый спутник...” (Э. Ф. Тют­чевой). Может, он и хотел бы в иные минуты сбросить груз собственной личности, скинуть иго противоречий, которые взялся нести, да уже изнемог под их бременем — так Атлант, уж конечно, мечтал о той сладкой минуте, когда он наконец перестанет держать над собой неподъемную глыбу небесного свода, — но соблазн проходил, жизнь шла своим чередом, и поэт продолжал нести крестную ношу, удерживать бремя своей изнуренной тревогой души...

Может, это покажется странным, но, думаю, влюбчивость Тютчева — вот еще одно бремя, которое он, изнывая, пронес через всю свою жизнь*, — находится в родственной связи с его неуемной тревогой. Влюбчивость — проявленье того же самого, никогда в нем не угасавшего, беспокойства, это  порыв его пылкой, чувствительной, страстной души куда-то “вовне” и “вотще”, к тому, чего ей, душе, не хватает, порыв туда, куда ее гонит тревога.

Предмет, занимавший Тютчева непрерывно, от юности и до гробовой, можно сказать, доски — были женщины и отношения с ними. И ведь не был же он “записным волокитой”; нет, увлечения Тютчева рождались из недр его беспокойной и влюбчивой, жаждущей успокоенья и вечно тревожной души. Как и тяга к природе, его тяга к женщинам была поиском места, где можно, хотя б ненадолго, облегчить мучительный личностный груз, и места, где можно приникнуть к таинственным, бьющим извечно, энергиям жизни. “Или весенняя то нега — или то женская любовь?” — вот от чего, освеженная и отдохнувшая, “играла кровь” Тютчева.

Но здесь мы встречаем очередной парадокс его личности. По крайней мере, дважды за его жизнь Тютчев любил сразу двух женщин. Не то чтобы, как это нередко бывает, охладевший к жене человек завел себе “предмет на стороне”; нет, и письма Тютчева, и, что важнее, стихотворения, посвященные двум одновременно живущим в его душе женщинам, не дают усомниться: он в самом деле любил, и любил искренне — сразу обеих! Женатый на Элеоноре (урожденной графине фон Ботмер), он любил Эрнестину Дернберг; а когда Эрнестина много лет была уже его законной женой — он, продолжая нежно любить свою вторую супругу (чему свидетельство множество искренних писем и стихотворений, в которых поэт неспособен солгать), безоглядно, по-юному страстно — хотя ему было уже сорок семь лет! — отдается роману с Еленой Денисьевой, и огонь этой страсти, не затихая, горит целых четырнадцать лет, до смерти возлюбленной. Как на это хватало “низенького, худенького старичка” (М. Погодин) — как душа Тютчева помещала в себя сразу столько “любовей”?

Это действительно тайна, нечто логически непостижимое: речь, пов­торяю, о настоящей любви, а не об исламском гареме или о европейском разврате. Зато эта тайна как раз подтверждает нашу главную мысль в отношении Тютчева: то, что он был необыкновенно широк, что он был гением совмещенных противоречий.

Поразительно, кстати, и то, как любили Тютчева женщины. Он ведь был внешне невзрачным и “нищим”, как он сам себя называл, человеком, был сочинителем, чей поэтический дар женщинам был почти неизвестен: Элеонора совсем, Эрнестина долгое время не понимала по-русски, а Елене Денисьевой интересны были лишь только стихи, посвященные именно ей. Но магия тютчевской личности была такова, что женщины не просто любили — боготворили Тютчева! Гордая, смелая и независимая Денисьева обращалась к нему “мой боженька”, а Эрнестина, в ответ на упреки злых языков, что не пристало-де Тютчеву так откровенно скорбеть по умершей “разлучнице”, отвечала: “Его скорбь для меня священна, какова бы ни была ее причина”. Такой исключительной женской любви бывает достоин лишь человек исключительной силы личности, человек, удержавший и сохранивший свою суверенную душу среди всевозможных соблазнов судьбы и эпохи.

Рассуждая о личности Тютчева, мы как-то забыли о самых простых, но необходимых моментах характеристики человека: о его внешности, жестах, манерах, привычках. Что ж, время исправить ошибку и дать слово современ­никам, лично знавшим поэта.

“Стройного, худощавого сложения, небольшого роста, с редкими, рано поседевшими волосами, небрежно осенявшими высокий, обнаженный, необык­­новенной красоты лоб, всегда оттененный глубокой думой; с рассея­нием во взоре, с легким намеком иронии на устах, — хилый, немощный и по наружному виду, он казался влачившим тяжкое бремя собственных даро­ваний...” (И.  С. Аксаков).

“Он целый день рыскает пехтурой или ездит на самом гадком ваньке... Он в старом плаще, седые волосы развеваются во все стороны, видна большая лысина; голова его качается, и извощики говорят: “Вот барин извозился с утра”...” (А. О. Смирнова-Россет).

“Помню... его живописную позу на Невском проспекте; летом, в силь­нейший зной, он сидит, развалившись на скамейке дворника у дома Армян­ской церкви, где он жил, на панели, и читает газеты”. (В. П. Мещер­ский).

“Как теперь, вижу перед собой его невысокую, тщедушную фигуру с слегка приподнятыми плечами, его бледное, гладко выбритое худощавое лицо с огромным обнаженным лбом, вокруг которого, падая на плечи в хаотическом беспорядке, вились мягкие, как пух, и белые, как снег, волосы. Лицо его... но разве можно описать лицо Федора Ивановича так, чтобы человек, не видевший его никогда, мог представить себе это особенное, не поддающееся никакому описанию выражение? Это не было только чело­веческое лицо, а какое-то неуловимое, невольно поражающее каждого, сочетание линий и штрихов, в которых жил высокий дух гения, и которые как бы светились нечеловеческой, духовной красотой. На плотно сжатых губах постоянно блуждала грустная и в то же время ироническая улыбка, а глаза, задумчивые и печальные, смотрели сквозь стекла очков загадочно, как бы что-то прозревая впереди. И в этой улыбке, и в этом грустном ироническом взгляде сквозила как бы жалость ко всему окружающему, а равно и к самому себе. (Ф. Ф. Тютчев, сын поэта).

Таков он был, таков его, составленный из мозаики воспоминаний, портрет. Но если бы мы попросили профессионала-психолога дать характе­ристику Тютчеву по принятой ныне схеме “экстраверт-интроверт” — возникло бы новое затруднение. С одной стороны, Тютчев, поэт интимнейших переживаний и мыслей, человек, погруженный во внутренне-личную жизнь, — по всем признакам интроверт. Дочь Анна писала о нем в дневнике: “...Будучи натурой скрытной и ненавидящей все, что носит малейший оттенок сенти­ментальности, он очень редко говорит о том, что испытывает”.

Но с другой стороны, человек до мозга костей “публичный”, завсегдатай салонов и раутов — он едва выносил даже двухнедельное “заточение” в родном своем Овстуге, где был лишен политических разговоров и свежих газет, — он был человек, настолько включенный в коловращенье текущих событий, в реальную жизнь, что его, без сомнения, надо считать экстравертом. Опять — совмещение, стык разнородного в рамках единственной личности.

 

V

 

Еще одна важная тема: отношения Тютчева с временем. Взгляд его, лирика, был эпический: как никто, Тютчев чувствовал “неодолимую силу вещей” (выражение Пушкина), слышал поступь судьбы — и, как никто, ужа­сался чудовищным разрушениям, которые время приносит с собой.

“Всякий раз, когда мне предстоит встреча со старым знакомцем, меня охватывает невыразимая тревога. Нет, я и не воображал, какие разрушения может произвести в бедном человеческом организме двадцатилетний срок! Какое отвратительное колдовство! Люди... предстали передо мною почти неузнаваемыми от разрушений времени. О, что за ужас! Не могу не верить в некое страшное колдовство, когда вижу эти сморщенные, поблекшие лица, эти беззубые рты...” (Э. Ф.Тютчевой).

Примером эпической мощи поэта может служить одно из последних стихотворений, созданное под впечатлением древних курганов, возвышав­шихся некогда над долиной Десны, близ селения с диковатым, зудящим названием Вщиж:

 

От жизни той, что бушевала здесь,

От крови той, что здесь рекой лилась,

Что уцелело, что дошло до нас?

Два-три кургана, видимых поднесь...

 

Да два-три дуба выросли на них,

Раскинувшись и широко, и смело.

Красуются, шумят, — и нет им дела,

Чей прах, чью память роют корни их.

 

Природа знать не знает о былом,

Ей чужды наши призрачные годы,

И перед ней мы смутно сознаем

Себя самих — лишь грезою природы.

 

Поочередно всех своих детей,

Свершающих свой подвиг бесполезный,

Она равно приветствует своей

Всепоглощающей и миротворной бездной.

 

Да, Тютчев чувствовал время как некую бездну, над которой, порой легкомысленно забывая о ней, скользит человек — и в которую рушится жизнь, память, все... Он писал: “Время идет своим путем, и его неуклонное течение вскоре разделяет то, что оно соединило, — и человек, покорный бичу невидимой власти, погружается печальный и одинокий в бесконечность пространства”. Тут Тютчев близок Державину, пафосу “Реки времен”.

Но — вот парадокс! — так обостренно чувствовать время может лишь тот, кто стоит как бы на берегу этой безжалостной, всех и вся уносящей, реки — кто смотрит на жизнь sub specie aeternitatis, с точки зрения вечности. Так, например, чтобы чувствовать ветер, надо недвижно стоять на ветру, ему сопротивляться — а свободно парящая по ветру птица вряд ли даже и чувствует перемещение воздуха, вместе с которым перемещается и она. Тютчев именно что “стоял на ветру”, мог находиться как бы вне текущего времени, имел в душе запас тайных сил, позволявших ему посмотреть на события — с точки зрения вечности. Вот его собственные слова, подтверждающие эту мысль: “...я поднялся на первую площадку Ивана Великого, покрытую народом, ожидавшим... появления государя... И тут меня вдруг вновь охватило чувство сна. Мне пригрезилось, что настоящая минута давно миновала, что протекло полвека и более, что начинающаяся теперь великая борьба, пройдя сквозь целый цикл безмерных превратностей, захватив и раздробив в своем изменчивом движении государства и поколения, наконец закончена, что новый мир возник из нее, что будущность народов определилась на многие столетия,что всякая неуверенность исчезла, что суд Божий совершился...

И тогда вся эта сцена в Кремле... показалась мне видением прошлого... а люди, двигавшиеся вокруг меня, давно исчезнувшими из этого мира... Я вдруг почувствовал себя современником их правнуков. И вот именно вследствие этого присущего моему уму свойства охватывать борьбу во всем ее исполинском объеме и развитии, я бываю подчас менее чувствителен к неудачам и бедствиям настоящего момента...”.

Тютчев нес в себе свойство, способность не подчиняться движению времени. Иван Аксаков писал: “Кроме... внешних примет, Тютчев казался как бы непричастным условиям и действиям возраста: до такой степени не было ничего старческого ни в его уме, ни в духе... В разговорах с этим седо­власым или почти безвласым, нередко хворым, чуть ли не семидесяти­летним стариком, почти всегда зябнувшим и согревавшим спину пледом, не помнилось об его летах, и никто никогда не относился к нему как к старику... Возраст не оказывал на его мысль и его душу ни малейшего действия, — и в этом отношении вполне справедливо то выражение о нем, которое нам удалось услышать еще при его жизни: “cet homme n,a pas d,вge” (у этого человека нет возраста. — фр. ).

Именно эту особенность, способность не подчиняться давлению времени — или, иначе сказать, совмещение в Тютчеве сразу всех человеческих возрастов — и отметил Толстой. Встретившись и проговорив четыре часа с уже совсем старым Тютчевым в поезде, Толстой гениально заметил: “Это... дитя-старик!”.

VI

 

Когда личность исполнена противоречий, противоречива бывает и жизнь. Родившийся, выросший и получивший образование в России, девятнадца­тилетний Тютчев на двадцать два года — на целую жизнь! — отбывает в Европу. Увозил его в своей карете знаменитый родственник, однорукий герой Кульмской битвы граф Остерман-Толстой. Как со столь свойственным ему остроумием выразился сам Тютчев, “судьбе угодно было вооружиться последней рукой Толстого, чтоб переселить меня на чужбину”.

Жизнь внутри иных языков и культур; общение с виднейшими европей­скими философами и поэтами (Гейне! Шеллинг!), окруженность его восприимчиво-чуткой души, во-первых, немецкою метафизикой, гегельян­ством, а во-вторых, теми “призраками” революционных идей, которые уже тогда, задолго до выхода “Коммунистического манифеста”, бродили по европейским умам. Не забудем, что обе его жены — немки; не забудем, что на протяжении двадцати двух лет он почти не слышит родной русской речи; не забудем и то, что дух “низкопоклонства” перед Западом, в России почти никогда не переводящийся (и составляющий, как парадокс, одну из ее уникально-национальных особенностей), — что этот дух и тогда царил в обществе, к которому Тютчев принадлежал по рождению и положению.

Как же, каким это непостижимо-таинственным образом Тютчев не только не ощущает собственной русской “неполноценности” в столь соблазни­тельной, цивилизованной европейской среде, не только не делается “запад­ником” — но, как огненный меч из холодной воды, выходит из европейской, так остужающей душу, купели еще более закаленным, решительным патриотом?!

Впрочем, мы сейчас лишь пересказываем то, что так прекрасно изложил Иван Аксаков в биографии Тютчева, и удивляемся как бы вслед его, Аксакова, удивлению:

“ ...двадцатидвухлетнее пребывание Тютчева в Западной Европе позво­лило предполагать, что из него выйдет не только “европеец”, но и “евро­пеист”, то есть приверженец и проповедник теорий европеизма — иначе, поглощения русской народности западной, “общечеловеческой” цивили­зацией... Нельзя было ни придумать, ни сосредоточить в таком множестве более благоприятных условий для совращения русского юноши если не в немца или француза, то в иностранца вообще, без народности и отечества... А между тем Тютчев положительно пламенел любовью к России: как ни высокопарно кажется это выражение, но оно верно... И вот опять новое внутреннее противоречие — в дополнение к тому множеству противоречий, которым, как мы видим, осложнялось все его бытие!”.

По возвращении Тютчева из двадцатидвухлетней служебной “западной ссылки” (он был уволен из Министерства Иностранных Дел за столь, увы, характерное для русского человека небрежение к служебным обязанностям) его новая русская жизнь остается наполненной противоречиями. Тютчев — человек “публичный”, чье призвание, по замечанию  М. Погодина, — “беседа в обществе”. В этом обществе сосредоточен был главный его интерес. “Самым глубоким, самым заветным его наслаждением было наблюдать зрелище, которое представляет мир, с неутомимым любопытством следить за его изменениями и делиться впечатлениями со своими соседями” (И. С. Гагарин). И вот в то же самое время Тютчев ведет себя с удивитель­ным небрежением, даже презрением к обществу. Он небрежен в манерах, в одежде, в привычках; он так откровенен в речах, как может позволить себе человек исключительно частный, свободный — но никак не придворный чиновник; письма его подчас дышат таким гневом и осуждением “обществу” — что кажется, Тютчев не может в нем более оставаться ни единой минуты; наконец, в стихотворении “Две силы” он низводит “суд людской” — то есть общественное мнение — до степени прямо-таки инфернального зла.

Его же придворная служба — Тютчев был камергер — это вообще непрерывный, из схожих сюжетов составленный, анекдот. (Анекдот, кстати, это и есть всегда противоречие, некий контраст — поданный в краткой и энергической форме.) Несколько таких анекдотов приводит сын поэта, полковник и литератор Федор Федорович Тютчев.

“...неся при каком-то торжестве шлейф одной из великих княгинь... Федор Иванович, заметив кого-то из знакомых, остановился и заговорил с ним, в то же время не выпуская шлейфа из рук, что, разумеется, произвело замешательство в кортеже и остановку шествия. Федор Иванович только тогда выпустил из рук злополучный шлейф, когда кто-то из придворных чуть не силой вырвал его у него. Не смущаясь подобным инцидентом, Тютчев остался на своем месте и продолжал беседу, совершенно забыв и о шлейфе, и о своих обязанностях”.

Или, в тех же воспоминаниях, мы читаем о том, как тщедушный Тютчев вместо фрака по рассеянности надел поношенную ливрею выездного лакея — громадного гайдука! — преспокойно разгуливал в ней по дворцу в Петергофе, а в ответ на изумленные восклицания и взгляды придворных только отмахивался:

— Ах, не все ли равно, точно не все фраки одинаковы!

Или:

— А что? Фрак как фрак: если плохо сшит, то это дело не мое, а моего портного.

Право же, это все поведение, странное для придворного. Тютчев ведет себя почти как юродивый, как человек, сознающий тщету и никчемность одежд, положений, ролей, — сознающий, что все мы равны перед Богом, а значит, и нечего придавать чрезмерно большое значение тряпкам, которые служат не более чем непрочным и временным — от рожденья до смерти — прикрытием человеческой наготы.

Если мысль верна, то подтверждения eй попадаются чуть не на каждом шагу. Противоречия, совмещенные в творчестве, в личности, в жизни Тютчева, не приходится даже выискивать: все полно ими и состоит, кажется, только из них. Вот, скажем, такое: Тютчев, барин, имевший родовое имение в Овстуге, что близ Брянска, родных своих мест не любил, бывал там считанные разы — не более десяти за свою, долгую по тем меркам, жизнь — и, уж конечно, совершенно не интересовался и не занимался хозяйством. Однако Овстуг питал его душу: в тех местах, направляясь ли в Овстуг или по пути из него, Тютчев создал около двух десятков шедевров.

Или: этакий легковесно-ленивый эгоист-сибарит, пустой светский болтун и гулена, каким Тютчев являлся в глазах большинства, — он был отцом девяти детей, продолжателем древнего рода, одной из серьезных фигур в русской дворянской генеалогии*. И, что еще характерно: в потомках его течет русско-германская кровь, и это генетически закрепляет тот синтез русско-европейских противоположностей, над совмещеньем которых трудилась тютчевская душа.

Наконец, перечисляя противоречия жизни поэта, нельзя не увидеть разительного контраста меж тем, за кого принимали его современники, светское общество, даже отчасти потомки (на долгие годы как бы забывшие Тютчева: “Он, видите ли, устарел!” — с горечью говорил Лев Толстой), — и тем, кем по сути являлся величайший поэт и мыслитель России. Современ­ники видели в нем “светского говоруна, да еще самой пустой, праздной жизни”.

Да что там: Яков Полонский, и друг Тютчева, и сам яркий поэт, — в некрологе снисходительно написал: “Тютчев... один из немногих поэтов наших, отличавшихся действительным, хотя и не крупным дарованием”.

Или как, уже в другом веке, говоря от лица потомков, критик Ю. Айхенвальд с досадной и прямо-таки задевающей несправедливостью судит о Тютчеве: “...как ночь необязательна, так необязателен и он... как поэт он не велик величием простоты. У него... еще не достигнута мудрая непосредственность, высший разум красоты. И поэтому Тютчев — для немногих”.

Еще слава Богу, что были умы и сердца, понимавшие, что такое Тютчев, — слава Богу, что айхенвальдовскому “Тютчев необязателен” отвечает толстов­ское: “Без Тютчева нельзя жить”.

VII

 

“Противоречия” веры: важнейший вопрос. Что Тютчев был человек не церковный и лишь дважды, раздавленный горем — после смерти первой жены, Элеоноры, и спустя двадцать шесть лет, после смерти Денисьевой, — предпринял слабые и незавершенные попытки “воцерковленья” — это известно.

Более того, мнение, что он вообще был неверующим, а к православию относился лишь как к формально-желательному условию общеславянского объединения, лишь как к средству достижения государственно-политических целей, — такое мнение имеет свои резоны. Достаточно, скажем, привести вот такое стихотворение:

 

И чувства нет в твоих очах,

И правды нет в твоих речах,

И нет души в тебе.

 

Мужайся, сердца, до конца:

И нет в творении Творца!

И смысла нет в мольбе!

 

В. Кожинов, автор замечательной книги о Тютчеве, вершиной его творчества и миропонимания считает стихотворение “Два голоса” — стихо­творение, в котором ярко выражен дух позднеантичного стоицизма.

Но значит ли это, что Тютчев, в пору высшей творческой силы, не нуждался ни в Боге, ни в вере — мог обходиться без этих “подпорок” для ослабевших, измученных жизнью людей?

Думаю, это не так. Прежде всего “Два голоса” не так уж безбожны, как может показаться.

 

Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком,

Тот вырвал из рук их победный венец.

 

“Победный венец” в состязании людей и “богов” предполагает еще некую высшую силу, силу судящую и награждающую — то есть это стихотворение, столь, на первый взгляд, “богоборческое”, в сакральной своей глубине несет предчувствие Бога и упование на Него.

Далее. Конечно, человек, находящийся в самодостаточно-сильном возрасте и состоянии, может какое-то время обходиться без религиозных “подпорок”. Но является ль взгляд такого самодостаточного человека истинным взглядом, проникающим в суть, в сокровенно-живую природу вещей — или он, самодовольно-достаточный человек, как раз ослеплен, ограничен своей самодостаточностью и самодовольством? Думаю, что вернее второе. Тютчев, кстати, множество раз и стихами, и прозой высказывался об иллюзорности человеческой “самости” и о роковом растлении духа, происходящем из самообольщения человека.

Но самое серьезное возражение против тютчевского “атеизма” — как якобы высшей точки, до которой поднялся поэт в постижении мира, — содержат его собственные стихи. Достаточно перечесть три первых строки приведенного выше стихотворения “И чувства нет в твоих очах...”, чтоб увидать: они отражают минуту упадка и слабости, тот гнетущий момент, когда потухают и чувства, и жизнь — когда, так сказать, закрывается Небо, превращаясь в “бездушный лик”. То есть Тютчев “атеистичен” как раз в состоянии слабости — а тогда, когда он силен, он видит мир совершенно иначе:

 

Не то, что мните вы, природа!

Не слепок, не бездушный лик —

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык...

 

Или:

 

Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,

И в оный час явлений и чудес

Живая колесница мирозданья

Открыто катится в святилище небес.

 

Вообще Тютчев, как истинный гений, был поразительно “синтетичен”, нес в себе множество разнородных мыслей и чувств, и этот его синтетизм проявляется в разных религиозных “окрасках” — или мотивах — его жизни и творчества.

О том, что он был иногда атеистом, сказано выше. Мотивов античных — то есть языческих — в его творчестве еще больше. Причем античность присутствует в стихотворениях Тютчева с разной степенью интенсивности: от формального употребления образов классической мифологии (образов знаковых для тогдашней культуры) до выражения сути неизбывно-траги­ческого античного миропонимания (как в стихотворении “Два голоса”).

У Тютчева, помимо прочего, звучат иногда и буддийские мотивы:

 

Как дымный столп светлеет в вышине! —

Как тень внизу скользит, неуловима!..

“Вот наша жизнь, — промолвила ты мне, —

Не светлый дым, блестящий при луне,

А эта тень, бегущая от дыма...”

 

Или, созерцая поток, поэт ощущает:

 

Душа впадает в забытье —

И чувствует она,

Что вот помчала и ее

Великая волна.

 

Да, это и ощущение жизни как “майи”, то есть миража, — где “человек лишь снится сам себе”, — и тяга к уничижению, растворенью, нирване.

Но при всем синтетизме, при сопряженности разных религиозных миров — его сердце шло православным путем. Впрочем, не одно только сердце: ум Тютчева, уже в самые юные годы, вполне постигал и суть христианства вообще, и суть православия, и те угрозы, которые приносил с coбoй новый, позитивизмом подпорченный, век. Вот его, Тютчева, фраза из спора со знаменитым Шеллингом, пытавшимся подвести под христианские догматы рационально-философские обоснования:

“Философия, которая отвергает сверхъестественное и стремится доказы­вать все при помощи разума, неизбежно придет к материализму, а затем погрязнет в атеизме. Единственная философия, совместимая с христиан­ством, целиком содержится в Катехизисе. Необходимо верить в то, во что верил святой Павел, а после него Паскаль, склонять колена перед Безумием креста или же все отрицать. Сверхъестественное лежит в глубине всего наиболее естественного в человеке. У него свои корни в человеческом сознании, которые гораздо сильнее того, что называют разумом, этим жалким разумом, признающим лишь то, что ему понятно, то есть ничего!”.

Если всякая человеческая душа по природе христианка — то тем более христианкой была душа Тютчева. И. Аксаков свидетельствует: “Его внутреннее содержание было самого серьезного качества... в основе его духа жило искреннее смирение... Преклоняясь умом пред высшими истинами Веры, он возводил смирение на степень философско-нравственного исторического принципа... Самая способность смирения, этой силы очищающей, уже служит залогом высших свойств его природы”.

Конечно, Тютчев знал злые минуты — а может быть, дни или месяцы — неверия и тоски. Но искреннее, живое движение души к Богу предполагает и остановки на этом пути, и даже возможность движения вспять. Не будь так, не было бы христианской молитвы: “Боже, помоги моему неверию!” — молитвы, так органично врастающей в одно из тютчевских стихотворений:

 

Не плоть, а дух растлился в наши дни,

И человек отчаянно тоскует...

Он к свету рвется из ночной тени

И, свет обретши, ропщет и бунтует.

 

Безверием палим и иссушен,

Невыносимое он днесь выносит...

И сознает свою погибель он,

И жаждет веры... но о ней не просит...

 

Не скажет ввек, с молитвой и слезой,

Как ни скорбит пред замкнутою дверью:

“Впусти меня! — Я верю, Боже мой!

Приди на помощь моему неверью!..”

 

Сама тоска Тютчева носила сакральный, религиозный характер. Она происходила, как пишет Аксаков, не от отсутствия идеалов или отрицания их — а, напротив, от постоянного их, идеалов, присутствия в душе Тютчева; от мучительного сознания, даже непосредственного ощущения трагического разрыва меж миром и Богом, ощущения недостижимости христианской Истины — в пределах конечной, всегда ограниченной, жизни отдельного человека и даже в пределах истории человечества.

Любовь и вера в Россию — в Святую Русь! — которой Тютчев “пламенел” до гробовой доски, была в нем чувством тоже религиозным, основанным на сердечном прозрении, сердечном знании о загадочном русском пути. Это была именно вера, о чем и сказано в знаменитом четверостишии, — то, что на первый взгляд не подтверждается ни известными нам историческими законами, ни вообще той реальностью жизни, из которой мы черпаем факты рационального знания, — но то, без чего жизнь народа, и государства, и частного человека превращается в некое безобразное и бессмысленное копошение.

Православная же составляющая Святой Руси, в которую так верил Тютчев, есть в ней самое главное, есть та ось, на которой держится все; и возможность (еще и доселе не отмененная) преодолеть смутный хаос истории, просветлить человечество в некоем новом и высшем единстве — связана именно с православной, завещанной Богом, любовью. Об этом-то и стихотворение Тютчева, в котором он спорит с Бисмарком, идеологом “западного пути”:

 

“Единство, — возвестил оракул наших дней, —

Быть может спаяно железом лишь и кровью...”

Но мы попробуем спаять его любовью, —

А там увидим, что прочней...

 

Но уж совсем несомненной православная суть души Тютчева является нам в стихотворениях “Эти бедные селенья”, “Слезы людские” или в шедевре “Над этой темною толпой”:

 

Но старые, гнилые раны,

Рубцы насилий и обид,

Растленье душ и пустота,

Что гложет ум и в сердце ноет, —

Кто их излечит, кто прикроет?..

Ты, риза чистая Христа...

 

Или прочитаем строфу:

 

Пускай страдальческую грудь

Волнуют страсти роковые —

Душа готова, как Мария,

К ногам Христа навек прильнуть.

 

Наконец, в завершение рассуждений о вере Тютчева — вере, всю его жизнь с напряжением одолевавшей неверие, — вспомним последний его поэтический вздох, вспомним строки, излившиеся буквально на смертном одре — строки, где Тютчев, подобно библейскому Иову, все потерявший, все ж не отрекся от Бога:

 

Все отнял у меня казнящий Бог:

Здоровье, силу, волю, воздух, сон,

Одну тебя при мне оставил Он,

Чтоб я Ему еще молиться мог.

VIII

 

Как он ни полон противоречий — но в отношении к России незыблемо-тверд, монолитно-един*. В чем же дело? Или патриотизм Тютчева всего лишь причуда и прихоть поэта, как думали многие, — или же мы приближаемся к центру, к “солнечному сплетению” его личности, к точке, где все возможные противоречия сходятся и уравновешивают друг друга?

Современное Тютчеву общественное мнение было по отношению к нему “столь же невежественно, сколь и неблагодарно” — как и Европа, по этому пушкинскому выражению, была “невежественна... и неблагодарна” к России. В самом деле: считать его взгляды причудой оригинального старика и в то же время — разинувши, что называется, рты — слушать Тютчева как коммен­татора политических новостей! Но совершенно же очевидно, что быть политическим аналитиком такого, как Тютчев, высшего уровня, речами которого заслушивался весь образованный Петербург и остроты которого передавались, как драгоценность, — означало иметь свою точку зрения на события и стоять на ней твердо и независимо. Этой опорой и “почвой” для Тютчева были именно убеждения патриота, консерватора и монархиста, которые он пронес через всю свою жизнь, пребывая не просто в здравом уме, твердой памяти — но являясь мыслителем несравненной силы. Досадно, что люди готовы слушать кого угодно, внимать лжецам и глупцам — но игнорировать мнение национального гения.

Проявляя такое же скудоумие и малодушие, отрекаясь от тютчевских взглядов, мы заодно отрицаем и пушкинские: они оба были едины в своем патриотизме — перечитайте “Клеветникам России”!

Нам сейчас важно понять, что патриотические убеждения Тютчев не вычитал или услышал — нет, они выросли из глубин его существа и составили центр, сердцевину души. Здесь не обойтись без поддержки Ивана Аксакова: “Силой собственного труда, идя путем совершенно самостоятельным, своеобразным и независимым, без сочувствия и поддержки, без помощи тех непосредственных откровений, которые каждый, неведомо для себя, почерпывает у себя дома, в отечестве, из окружающих его стихий церкви и быта, — напротив: наперекор окружавшей его среде и могучим влияниям — Тютчев не только пришел к выводам, совершенно сходным с основными славянофильскими положениями, но и к их чаяниям и гаданиям — а в некоторых политических своих соображениях явился еще более крайним”.

Значит, существует таинственно-нерушимая связь души Тютчева и “души”, если так выразиться, славянофильства; и найти точку схождения их означает приблизиться к тайне не только поэта — но к тайне России.

Уверен: “ключом” этой тайны является тема — или проблема —  х а о с а.

Именно хаос, клубящийся в основанье, в истоках — а может быть, и в отдаленном итоге — всего мироздания, создает те трагические противоречия, которыми так наполнены души России и Тютчева; борьба именно с хаосом создает напряжение непрерывной тревоги, заполняющей сердце поэта — и наполняющей каждую русскую душу; но зато и энергии хаоса, которые все же порой удается, с Божьей помощью, просветлить, — рождают такую гармонию, какой еще не было в мире.

Тютчев — поэт совмещенных противоречий, поэт просветленно-преобра­женного хаоса (который, однако, так густо клубится под тонким покровом прозрачнейшей ткани стихов); Россия — страна совмещенных противоречий, которой едва удается создать сколь-нибудь постоянные формы общественной жизни, как тут же они разрушаются бурей, поднявшейся de profundis, из бездны; и вот почему Тютчев есть, может быть, самый русский поэт, выразитель такой глубины, такой русской тайны — какой не выражал даже Пушкин.

Чтоб не запутать, не затемнить эту самую важную мысль, обратимся в отдельной главе к теме хаоса, как ее понимал и высказывал Тютчев, — а затем уж покажем, что основным содержанием “духа жизни” России (слова А. С. Хомякова) также является титанический труд по удержанию и просвет­лению хаоса.

IX

 

После В. Соловьева рассуждения на тему “хаос у Тютчева” будут в значительной степени повторением сказанного. Поэтому сразу предоставляю слово философу:

“Х а о с, т. е. отрицательная беспредельность, зияющая бездна всякого безумия и безобразия, демонические порывы, восстающие против всего положительного и должного, — вот глубочайшая сущность мировой души и основа всего мироздания. Космический процесс вводит эту хаотическую стихию в пределы всеобщего строя, подчиняет ее разумным законам, постепенно воплощая в ней идеальное содержание бытия, давая этой дикой жизни смысл и красоту. Но и введенный в пределы всемирного строя, хаос дает о себе знать мятежными движениями и порывами. Это присутствие хаотического, иррационального начала в глубине бытия сообщает различным явлениям природы ту свободу и силу, без которых не было бы и самой жизни и красоты. Жизнь и красота в природе — это борьба и торжество света над тьмою, но этим необходимо предполагается, что тьма есть действительная сила. И для красоты вовсе не нужно, чтобы темная сила была уничтожена в торжестве мировой гармонии; достаточно, чтобы светлое начало овладело ею, подчинило ее себе, до известной степени воплотилось в ней, ограни­чивая, но не упраздняя ее свободу и противоборство... Хаос, т.е. само безобразие, есть необходимый фон всякой земной красоты, и эстетическое значение таких явлений, как бурное море или ночная гроза, зависит именно от того, что “под ними хаос шевелится”. В изображении всех этих явлений природы, где яснее чувствуется ее темная основа, Тютчев не имеет себе равных...”.

Затем следуют рассуждения В. Соловьева о русском пути, о всемирной задаче России и о славянофильстве Тютчева, в которых — отрадно отметить! — великий философ, по сути, согласен с великим поэтом. Добавить можно лишь вот что.

Хаос, который так чувствовал Тютчев, имел в его восприятии как бы разные уровни. Так, был хаос народной души. В статье “Россия и Германия” Тютчев писал: “У народа есть более сильные побуждения, чем вся его воля, весь рассудок... в нем сидят органические недуги, с коими не могут справиться ни один закон, ни одна система управления...”.

Был уровень хаоса и, так сказать, “политический”. То есть в реальной политике, в том кипении интересов и сил, за которым Тютчев так жадно следил, — он прозревал хаотически-темные корни, он чувствовал силы, которые поднялись из глубин, исконно и непримиримо враждебных добру, свету, смыслу. Так, имея в виду конкретную политическую ситуацию в Европе 1850 года (преддверие Крымской войны), он пишет:

 

...Сорвавшися со дна,

Вдруг, одурев, полна грозы и мрака,

Стремглав на нас рванулась глубина...

 

А откликом на другие события — на революционное брожение Европы в 1848 году — стало стихотворение “Море и утес”:

 

...Ад ли, адская ли сила

Под клокочущим котлом

Огнь геенский разложила —

И пучину взворотила

И поставила вверх дном?

 

Несомненно, что хаос, его “адская сила” проявлялись для Тютчева и в текущих событиях, в политической хронике дня. И ответом вот этому именно хаосу, стремленьем его обуздать, желанием укрыть, уберечь от него те ростки милосердия, света, любви, что еще так, увы, робко проклюнулись в душах людей и народов, — был тютчевский патриотизм.

Не Россию имперскую он воспевал, а Россию Христову; но без силы империи как было справиться с тем потоком “грозы и мрака”, который, бурля, посягал — и поднесь посягает! — превратить целый мир в некий шабаш разнузданных, ненавидящих и пожирающих друг друга народов?

В статьях о России и Западе (столь, увы, малоизвестных у нас и так возбудивших Европу)* Тютчев показывает, что именно индивидуализм, само-обожение человека, ложные притязания безответственных, Бога отринувших “самостей” — есть то, из чего растет и Революция, и современная Цивилизация. Их борьба, определившая ход всей новейшей истории — это нечто бессмысленно-тупиковое, “заколдованный круг”, по выражению Тютчева, это то, что не только не примирит социальных и международных противо­речий, но лишь разбудит и вызовет к жизни темные силы первичного хаоса и откроет, быть может, “последние страницы” истории.

Тютчев верил в Россию, несущую свет православия, как в единственный выход из этого безнадежного тупика. Тютчев всей силой гения, силой ума, сердца, воли сопротивлялся мировой энтропии, поползновениям мировых противоречий смешать мир в некую кашу абсурда, попыткам вернуть его в лоно до-христианского кровожадного хаоса.

Хаос коварен и лжив — и он весьма часто рядится в одежды “мирового порядка”. Но в реальности этот порядок означает подавление самобытности, личности целых народов — этих Божиих мыслей, по выражению И. Ильина, — а иногда и прямое их истребление. То есть “мировой порядок” приносит с собой величайшее, вопиющее беззаконие и беспорядок, о каких только можно помыслить. Таким “порядком” пытался стать “орднунг” Гитлера.

Хаос — это еще актуальнее! — часто рядится и в демократические одежды. И нужно иметь величайшую силу ума, чтоб, подобно Тютчеву или Пушкину, в самых первых еще притязаниях, скажем, американской демократии увидеть личину того же, свободе враждебного, зла*.

Думаю, нам теперь очевидно: консерватизм, монархизм, патриотизм и славянофильство Тютчева были не просто избранной им политической позицией — выбранной из соображений умственных или, тем более, прагма­тических, — но составляли ядро, сердцевину пророчески-вещей души поэта. Тютчев был слишком умен, глубок, честен перед собою и Богом — чтоб стать “западником” и “демократом”. Он, поэт совмещенных противоречий, знал, как никто: мир балансирует на краю бездны — лишь пока есть душа или души, в которых вершится работа по преодолению, обузданию и просвет­лению хаоса.

X

 

В чем сущность славянофильства**? Eго идеологи, братья Аксаковы, объясняли ее таким образом.

“Россия должна быть... землею славянскою по своему происхождению и по своим духовным началам... высшее неотъемлемое духовное начало России есть православная вера... в качестве земли славянской, в качестве единой независимой славянской и православной державы, Россия составляет опору всего православного и славянского мира и соединена неразрывным сочувствием со всеми единоверцами и со всеми своими славянскими братья­ми... это сочувствие есть жизненное условие ее бытия” (К. С. Аксаков).

“Славянофилы устремляются к изучению русской народности во всех ее проявлениях, к раскрытию ее внутреннего содержания, к наследованию ее коренных духовных и гражданских стихий... Протестуя против... всяческого насилия над народною жизнью, они требуют для русской земли свободы органического развития, признания прав самой жизни, уважения к русской народности и к народу...” (И. С. Аксаков).

Но из этих характеристик еще не следует мировая  н е о б х о д и м о с т ь  России — и как раз Тютчев, лучше всех понимавший и выражавший эту необходимость России для мира, был поэтому еще более крайним, реши­тельным патриотом, чем даже сами славянофилы. Глубина, сердцевина проблемы лежит в том самом непосредственном ощущении мировых хаоти­ческих сил, сдержать которые в их безумном, безудержном (и для них самих гибельном) устремлении к мировому господству способна, кажется, только Россия: по крайней мере, в своем историческом прошлом она неоднократно брала на себя эту роль.

Есть ли в том воля Промысла — или само ее положение, ее география предоставили ей эту героико-трагедийную роль? Конечно, и география многое значит. Для Запада мы Восток, для Востока мы Запад, и “вместе им не сойтись”, как писал Редьярд Киплинг; но вот ведь свершается невозможное: сходятся Запад — Восток, образуя единственный, уникальный во всем человечестве феномен — образуя Россию! Славянофилы сделали лишь первый шаг в русском самосознанье: они в “варварском” русском народе нашли основания, позволявшие гордо, на равных смотреть в лицо просвещенной Европе. Тютчев, знавший и понимавший Европу как нельзя лучше и лучше других прозревавший трагический ход мировой беспощадной истории, знал: то, что случится с Россией — случится и с миром. Погибнет она, не снеся страшного груза, непосильного бремени трагических противоречий, — погибнет и мир, возвратясь в первобытное лоно первичного хаоса, мрака и зла; спасется Россия, сумеет сдержать, просветлить в своей смутной, загадочной русской душе пламя бунтующих противоречий, сумеет она превратить этот дымный пожар в невечерний сияющий свет — значит, и миру, и всему человечеству будет дан шанс на спасенье.

И это не просто слова, набор этаких пышно-эффектных и претендующих на пророчество фраз; нет, самый будничный, трезвый, прямой взгляд на историю не может не подтвердить: Россия множество раз спасала, удержи­вала человечество — от самого же себя, от бушующих в разных народах стремлений заполнить собою весь видимый мир и вместе с тем миром погибнуть. Здесь уместна медицинская аналогия: безудержный рост какой-либо части единого, сложного организма (а человечество, без сомнения, едино) есть процесс злокачественный, несущий смерть и самим агрессивно растущим частицам — в тот самый миг, когда они, кажется, победили, сразили питающий их организм. Претензии разных народов на мировое господство или хотя бы на исключительное, “льготное” положение в столь сложном мире, как наш, — это и есть “злокачественное перерождение”, процесс нагнетания и расширения хаоса, это и есть прямая дорога к небытию*.

Россия остановила Восток во время монгольского наступления на Запад: порыв азиатских кочевников увяз в русских лесах, оставил в покое Европу, и там смогли вырасти те, тогда еще совсем слабые, всходы европейской цивилизации, которыми позже Европа, как избалованное дитя своими игрушками, похвалялась перед “варварскою” Россией. А России-то было не до игрушек: она держала юго-восточный фронт (набеги татар продолжались и в ХVI, и в ХVII веках!).

Позже, и множество раз, пришлось разворачивать “западный фронт”, останавливать то тевтонцев, то Польшу с Литвой, то нашествие Бонапарта, то воевать с кайзеровской Германией или с гитлеровской Европой. Это все тоже ведь были демарши мирового хаоса, поползновения “раковых опухолей” национального эгоцентризма навязать свою волю миру. И спасителем, лекарем этих всех мировых лихорадок снова и снова оказывалась Россия; Тютчев писал: “...от руки России гибли и исчезали одно за другим все встречаемые ею на пути неправедные устремления, силы и установления, чуждые великому началу, которое она собою являла...”. Как же не видеть в ней, столько раз подтверждавшей свою мировую целебную роль, — последней надежды на некую высшую связь меж народами, связь, скрепленную узами не железа и крови, но свободной любви?

Конечно, нельзя не признать, что Россия, страна противоречий, страна подспудно и непрерывно кипящего хаоса, и сама порой не могла удержать разгула тех сил, апофеозом стихийного бунта которых стала Великая русская революция. Да, терпела Россия и поражения в своей вечной борьбе с мировым энтропийным началом; но с поразительной скоростью она сама себя исцелила после большевистского переворота и разгула гражданской войны — за двадцать лет (хотя и ценою чудовищных кровопусканий) она из растерзанной, впавшей в безумие, покрытой трупами и пепелищами  б ы в- ш е й  страны опять превратилась в могучее и регулярное государство!

Здесь нельзя не сказать о государственности вообще — тем более что государственником был и Тютчев.

Государство можно любить, можно быть к нему равнодушным, можно находиться в оппозиции государственным силам — это все роли, предусмот­ренные сценарием мировой исторической драмы, — но нельзя не признать, что государство, по сути и по задаче, есть сила охранительно-сдерживающая, сила, противостоящая разгулу мировых хаотических бурь, ураганов, как внешних, так и — что опаснее! — внутренних.

Конечно, земная власть, “царство кесаря” неспособны построить рая — но вот в недопущении ада как раз состоит высший смысл государства. Эта столь очевидная мысль часто вовсе не осознается силами оппозиции, идеологами диссидентства: государство легкомысленно проклинается ими (“империя зла”!), клеймится на все лады его тупость и косность, изо всех сил расшатываются его устои — но по детской наивности и слепоте люди, которые искренне делают это, не видят, не чувствуют сил, стерегущих за стенами дома момент, когда дом этот будет разрушен. Так ребенок, играющий в комнате, может сердиться на тесные стены и низкие потолки, на закрытые двери — но только ребенку простительно не понимать: именно эти-то стены и эти-то двери спасают его от бушующей злой непогоды.

Уж сколько спорили о “Медном всаднике” Пушкина, сколько судили-рядили о том, кто там прав: государственник Петр или бедный Евгений? И в пылу спора как будто забыли о третьем — важнейшем! — герое поэмы: о наводнении, о том диком разгуле мировых хаотических сил, который как раз-то и губит “диссидента” Евгения. Причем, в дополнение к невскому наводнению, Евгения поражает безумие — наводнение, так сказать, изнутри.

Но мы, кажется, отклонились. Теперь я попробую вспомнить о том, какой была родина Тютчева летом 2002 года, в канун двухсотлетнего юбилея поэта.

 

XI

 

Стояла жара, нестерпимая сушь — и горели леса за Десной. Дымы, хорошо заметные с возвышенностей южного берега, поднимались в белесое небо, туманя черту горизонта еле заметною, чуть сизоватой — но все же тревожною дымкой.

От шоссе Брянск — Рославль до Овстуга было всего километра два. В просветы между деревьями лесозащитных полос виднелись поля: слева пшеничное, справа картофельное. Было жарко; звенели кузнечики; тяжелые пчелы, несущие взяток, с натугою прожимались сквозь плотный от зноя полуденный воздух. И звуки, и запахи были степные, горячие. К этим местам, к Десне возле Брянска, выходят отроги последних холмов Среднерусской возвышенности: здесь южнорусская степь переходит в леса, в те былинные дебри, где когда-то гнездился разбойник по имени Соловей.

Как неожиданно распорядилась судьба: глухое селение Овстуг, запря­танное некогда так глубоко внутрь империи, что от него до какой-либо границы и за три года, казалось, не доскакать, — оказалось почти пригра­ничным поселком! Вон там, слева — леса Беларуси; а там, откуда сейчас жарит солнце — уже Украина. Да, удивился бы Федор Иванович... Но, с другой стороны, в таком “выдвижении” Овстуга к русской границе можно увидеть и символ: как и поэзия, малая родина Тютчева стала передним краем нашего русского самосознания.

Шагая по зною, я еще думал о том, что родина Тютчева — и вообще Брянщина — является местом славянского стыка, соединения братских народов и в географическом, и в генетическом смысле. Здесь, где леса перемешаны с южною степью, “перемешаны” и славяне. На автостанции, где, ожидая автобуса, я пил местное пиво “Свень” (гибрид пива и кваса), слышалась речь и украинская, и белорусская — и было ясно, что, несмотря на границы, единство славянских народов есть вещь реальная и необходимая. Идеи столь близкого Тютчеву панславизма, несмотря на гонения и испытания, которым их подвергала и подвергает История, — остаются идеями совершенно живыми, насущными и ожидающими воплощения.

Сам Овстуг оказался неожиданно чист, обихожен, приятен. Позже, из путеводителя, станет известно: название “Овстуг” происходит от слова “овстужник”, что означает “стяжку, соединяющую верхнюю часть саней”. Куда ни посмотришь — везде попадаются символы, звучащие в унисон главной мысли статьи...

С ходу врываться в усадьбу было как-то неловко: надо было остыть, оглядеться. Я сел в тенечке у входа в усадебный парк. Напротив, через дорогу, строили храм; щит с надписью пояснял: “Строительство церкви Успения Богородицы ведется фирмой Knauff, Германия”. Русскими, кажется, были только название храма и земля, на которой его возводили. И эта надпись, и напряженный строительный шум — гул компрессора, стрекот отбойника, — все усиливало то невнятное чувство тревоги, которое пробу­дилось в душе еще утром при виде лесных, затуманивших дали пожаров. Может, эта тревога была отголоском той вещей тревоги, которую нес в себе Тютчев — и которая, неким мистическим образом, сохранилась здесь, в Овстуге, до сих пор?

Парк, разбитый на склоне под главным усадебным домом, являл собой странную смесь порядка и беспорядка. На первый взгляд здесь было чисто: земля на аллеях хранила следы разметавшей их утром метлы; под сенью дерев примостились скамейки; нарядный, дугою прогнувшийся мостик сиял свежевыкрашенными перильцами. Но что-то здесь все-таки было не так, как бывает в ухоженных парках. Деревья, старинные липы и клены (они должны были помнить и Федора Тютчева), были косматы, растрепаны, дики. Отсохшие сучья, которые некому было обрезать, торчали из темной листвы и валялись в траве под деревьями. Видно, их обломало ночным еще ветром — тем ветром, который был так знаком Тютчеву. А вдоль парковых влажных тропинок и прямо по ним пролегли водомоины, рытвины после недавнего ливня. Из-за этих местами глубоких размывов казалось: земля парка потрескалась от какого-то, ей самой непонятного, напряжения, от усилия сдержать нечто рвущееся наружу.

А камни? Тяжелые серые лбы валунов попадались там и сям: ливень и их потревожил, подмыл, кое-где вынес по глинистым склонам на тропы, и приходилось переступать через эти угрюмые валуны. В целом все это — и сучья, и камни — наводило на мысль о еще не смирившемся хаосе и о таинственных силах, продолжающих — прямо сейчас! — сотворение мира.

В доме-музее не оказалось ни одного посетителя. Литографии, книги, портреты, виды Москвы, Петербурга и Мюнхена — то, что лежало в витринах, висело на стенах музея, — можно было рассматривать долго, подробно. Но что-то — какое-то смутное беспокойство — вело дальше и дальше по анфиладе пустых гулких комнат. Как будто душа ожидала ответа на некий важнейший вопрос — тот вопрос, что был задан негаснущей, тлеющей в сердце тревогой. О себе ли самой вопрошала душа — или о России, покрытой дымами пожаров? Но, как ни смутен был тот невнятный, томящийся в сердце вопрос, как ни мало надежд на ответ оставалось в душе — Тютчев должен был поддержать и утешить...

Круг комнат уже замыкался — как вдруг на стене, за стеклом, в небольшой скромной рамке я увидел клочок мятой серой бумаги. Края его были затрепаны, а ореховые чернила выцвели до желтизны. И на этом клочке характерно-тревожным, нервическим почерком Тютчева было написано несколько слов о России, важнее и глубже которых уже никому никогда не сказать:

 

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.

XII

 

Как странно: общенье с тревожным, трагическим, исполненным противо­речий миром Тютчева вселяет больше надежды, чем даже общение с миром Пушкина, столь гармонически-полным, столь светлым, что он уже кажется невозможен и недостижим; Все-таки Пушкин — символ побед и сиянья России; тогда как Тютчев (переболевший позором Крымской войны) — символ русской тревоги, отчаяния и поражения, и которые все-таки неким таинственным образом оборачиваются русской победой над хаосом жизни.

В этом-то смысле Тютчев сейчас для нас чем-то даже нужнее, чем Пушкин: не упоенье гармонией нас исцелит, но сознание того, что наш русский путь есть путь одоления противоречий, путь обуздания и просвет­ления хаоса.

В этом главном — в усилии совмещения противоречий — Россия и Тютчев настолько близки, так интимно-едины, что, право же, трудно понять одно без другого. Именно это, а не только гениальность стихов, делает Тютчева глубочайше-национальным поэтом. Он так народен, так близок русской томящейся и неспокойной душе, как, может быть, ни один из иных наших гениев.

Россия и Тютчев едины в космогоническом общем усилии удержать, приручить неуемно бунтующий хаос, превратить пламя дымного гибельного пожара народных и личных страстей (пламя адских бушующих топок!) — в ровный свет Жизни и Истины. От напряжения именно этой великой задачи так содрогалась, вибрировала, изнемогала душа Тютчева. Этот сухонький старичок с отстающими от висков седыми прядями редких волос был, по сути, Атлантом, несущим бытийное бремя, почти непосильное смертному. А он нес его всю свою жизнь. “Как тяжко гнетет мое сознание мысль о страшном расстоянии, разделяющем нас! Мне кажется, будто, для того, чтоб говорить с тобою, я должен приподнять на себе целый мир” (Э. Ф. Тютчевой).

Гигантский масштаб его личности поражает. Вот даже сейчас, когда позади уже столько страниц, ему посвященных, — кажется, что я еще и не начинал говорить о Тютчеве. Он, как черта горизонта, все время отодвигается вдаль. И в этой непостижимости, неисчерпаемости поэта заключено, может быть, то самое главное, чем он велик и чем так необходим, так насущен для нас. И не унылое разочарование по этому поводу мы должны испытать — а радость “знания через незнание”, благоговение перед тайной и чудом по имени “Тютчев”.

Тем же самым путем — не путем рационально-сухого познания, но путем веры, надежды, любви — движемся мы и по направлению к России. И чем дальше, тем более встретим мы парадоксов и противоречий, вместить которые сможет лишь сердце. И чем дальше, тем более явится разных суждений, и справедливых, и несправедливых, — как это уж было по отношению к Тютчеву. Но уверен: чем далее, тем очевиднее будет сердечное знание о том; что без них — без России и Тютчева — нам нельзя жить.

 

Калуга, 2002 г.

(обратно)

Николай Скатов • Погружение во тьму (Наш современник N4 2003)

Николай Скатов

Погружение во тьму

(Русская классика сегодня)

 

Наше время — и с новой силой — обязывает осознавать неизменную роль литературы в качестве не одного лишь — в ряду прочих — вида искусства, не только одного из способов так называемого духовного производства и, кстати сказать, не просто одного из школьных — среди многих — предметов преподавания.

Я уже не говорю о чудовищности и пагубности всячески внедряемого сейчас мнения, что время литературы и вообще-то уходит или даже ушло и место ее — самое большее — скромный лоток на всеобщем рыночном торжище.

Между тем борьба с таким положением должна стоять в одном ряду борьбы с наркотиками, СПИДом, пьянством, то есть со всем, что есть деградация общества или что открывает путь к такой деградации, то есть путь к обес­человечиванию, окончательному одичанию и озверению, уже чётко обозна­чившийся.

Прежде всего литература есть единственное в своем роде орудие универсального освоения мира, инструмент многосторонне познавательный и всесторонне воспитывающий.

Потому же она чаще всего так или иначе явлена как основа, или исток, или толчок для всех остальных видов искусства, да и вообще духовного существования всего нового времени.

Самый синтетический вид искусства, — признает в своих записках о литературе выдающийся современный музыкант Валерий Гаврилин — очевидно убежденный патриот. “Поэзия есть всеобщее искусство духа”, — констатировал в результате почти за гранью возможного по масштабу рассмот­рения мирового искусства величайший немецкий энциклопедист Ф. Гегель: “Перед словесным искусством — что касается содержания, а также способа его выражения — расстилается неизмеримое и гораздо более широкое поле, чем перед остальными искусствами. Любое содержание, все духовные и естественные вещи, события, любая история, деятельность, поступки, внутренние и внешние состояния могут служить для поэзии предметом обработки Поэзия становится всеобщим искусством, способным выразить во всякой форме любое содержание, доступное вообще фантазии”*.

Речь идет не о специальной, профессиональной, учебной и т. п. литературе, а о классике, о литературе художественной. В терминологии Гегеля — о поэзии: “Поэзия была самой универсальной и всеобъемлющей наставницей рода человеческого и ещё продолжает быть ею. Ведь учить и учиться — значит ведать и узнавать то, что есть . Звезды, животные, растения не ведают и не знают своего закона; человек же живет в соответствии с законом своего существования только в том случае, если он знает, что он есть сам и что происходит вокруг него: он должен знать те силы, которые им владеют и им управляют, а именно такое знание доставляет поэзия в своей первоначальной, субстанциальной форме”**.

Обо всем этом, как всегда просто и всеобъемлюще, сказал в ставшей афоризмом фразе Пушкин: “Чтение — вот лучшее учение”. Лучшее! Ничего лучшего человечество пока не придумало.

Известно, что Ленин, если поверить Луначарскому, называл кино важней­шим из видов искусства, пояснив: в эпоху всеобщей безграмотности. При всеоб­щей грамотности — иное: потому сразу после революции наряду с ликбезом начали вбрасывать массово и по дешевке классику; иное дело, что подчас идеологически кастрированно и однобоко.

Но вот в эпоху всеобщей грамотности возник новый “важнейший” из видов “искусства” — телевидение, которое, постепенно и со все большим ускорением, стало погружать общество в безграмотность. А уже за ним как за ведущей силой, за “четвертой властью”, перед которой часто лебезят и заискивают и первая, и вторая, и третья, потянулось остальное. Так что время новой всеобщей безграмотности уже наступает. Прежде всего вопию­щая, как свидетельствует просвещенческая статистика, безграмотность “средних” и “высших” учащихся. Да что там школяры! Не на всех ли нас ложится эта словесная мгла, на нас, выдавивших соответствующую элиту?

И вот уже Петербургский университет издал (университетское ли это дело?), а министр образования раздал господам министрам словарик: как верно произносить слова и как правильно ставить в них ударения. Да не втихомолку (а ведь это национальный позор: то есть не издание, конечно, а необходимость в нем). Любопытно, были ли отказники: ведь есть же там и люди с безукоризненной речью, могущие счесть такой акт и оскорбительным. Нет: во множественной информации всё подавалось чуть ли не как новое достижение просвещения вообще и русской филологии в частности.

Похоже, что в борьбе с компьютерной безграмотностью мы подчас забываем вообще о грамотности — в широком смысле этого слова.

Никакие технически средства не отменят ведущей роли слова. Наоборот. Перед их лицом такая роль должна возрасти.

Уже довольно много лет назад в одном из главных компьютерных центров США, в Провиденсе, когда мы крошечной академической делегацией ещё со стороны изумленно-восхищенными глазами взирали на программы компью­теризации, профессура Брауновского института говорила нам об опасностях, которые такая тотальная компьютеризация таит: прежде всего ослабление творческого потенциала личности. Важно, чтобы слуга человека — компьютер — не стал его господином. Недаром в последние годы именно в связи с такой технизацией, и прежде всего компьютеризацией, возникло понятие и появился соответствующий термин: “этический вакуум”. Литература ныне и здесь являет главный противовес, по сути единственный, откры­вающий возможность полноценной компенсации.

Но и сама литература переживает сегодня, возможно, как отражение общекризисного состояния общества, определенный кризис; впрочем, когда — хотя и по-разному — она его не переживала? Можно говорить, по крайней мере, о трех составляющих, свидетельствующих о кризисности культуры. Первое: определенное ослабление такого неизменного свойства русской литературы, как реалистическая традиция. Нет, такая традиция и сегодня не бесплодна. Но она не становится общим достоянием в той мере, в какой может и должна им стать.

Вспомним, например, не столь уж давнюю повесть Распутина “В ту же землю”. Рассказ потрясающий по силе и реализму, остро современному, почти символическому. Недаром писатель когда-то говорил в связи с “Матё­рой” о влиянии на него, скажем, Маркеса, подтверждая тем свое творчество как явление мирового, а не просто национального характера и масштаба. Показательно и присуждение Распутину русско-итальянской премии по моло­дежному рейтингу, решительно поставившему его впереди другого финалиста — Фазиля Искандера, литератора серьезного и писателя талантливого.

И что же? Об этой повести рассказали по радио? Поставили в кино? Экра­ни­зировали на телевидении? Просто оповестили в широкодоступной прессе? Ничего.

Но тому, что, широко говоря, можно было бы назвать постмодернизмом, все ворота настежь. И — не будем лукавить — это отнюдь не отзыв на потребности и пожелания “публики”, но наглый диктат и беспардонное навязывание.

Характерны и поздние признания, исходящие от некоторых талантливых лидеров постмодернизма. “Чёртов модернизм”, — произнес Роман Виктюк. И прокомментировал в том духе, что он не просто по-бытовому чертыхнулся. “Чёртов” — в буквальном смысле: тупик, черная дыра, бездна, дурная бесконечность. Видимо, в этом ряду расположился и знаменитый “Чёрный квадрат”. Не просто же намалёванное темное пятно. Хотя, конечно, житейски вроде бы и действительно по-андерсеновски смешно видеть глубокомысленно на это темное пятно взирающих. Но, кажется, не все здесь объясняется эффектом голого короля: такие голоса-объяснения в публицистике раздавались.

Натурально, прибавляется и обаяние соответствующим манером потра­ченного на приобретение сего полотна миллиона. Впрочем, миллион-то, пожалуй, дополнительно и усугубляет всю эту — прости, Господи — чертовщину.

Вообще, резко обозначившийся сейчас кризис и модернизма тоже отме­нил его роль декорационной подмалёвки, до поры до времени создававшей иллюзию прогресса и прикрывавшей общекультурный кризис. Так что даже здесь кризис обозначился, так сказать, вдвойне: кризис внутри самих этих кризисных явлений. Это во-вторых.

Кстати, кризис общественной жизни, отразившийся в культуре вообще и литературе в частности, нашел и ещё одно выражение в невиданных до того масштабах. При этом именно “высокая” мода элитного постмодерна сошлась с “поэтикой” самого “низа” и буквально захлестнула непечатным словом печатные страницы, телевизионные экраны и театральные подмостки, приобретя характер уже даже не эпидемии, а пандемии, словесного СПИДа.

О чём речь? Один из героев великого немца Гёте посетовал: “Клянусь отвергнутой любовью, бездной ада! Ругался хуже б я, да нечем — вот досада”. Вот нам такая досада не грозит. Россия создала ругань невиданной силы, и уж выругаться-то у неё есть чем . Это матерщина — ныне в искусстве и литера­туре внедряемая и насаждаемая, буквально со всего стирающая уже даже легкие налёты стыдливости. Страшное наше национальное изобретение — могучее, соблазняющее, позорное в своем бесстыдстве и цинизме, более или менее удерживавшееся в подполье, подавлявшееся внешне и внутренне, оно вырвалось на волю и быстро получило права гражданства. Отступление от нормы стало нормой и встало в ряд других “все позволено”.

И вот уже в воспоминаниях о Викторе Астафьеве почти умиленно расска­зывается, что хотя устной речью он владел плохо, но уж зато как матерился...

Речь совсем не о бытовой распущенности, а о вещи действительно страшной. С какой органичной легкостью наша литература матерщиной опустила слово мать , тем самым открывая возможность опускать в этот ряд и любую мать: просто “святое слово “мать”, если вспомнить некрасовский стих, и Мать Родину, и Мать Россию. Уж ей-то, родимой, конечно, досталось. У всех, — писал В. В. Розанов, — есть мечта о родине. “И только у прошедшего русскую школу и русский университет — “проклятая Россия”.

Совершилось и по днесь совершается что-то дикое и ни в одной земле небывалое, ни в чьей истории неслыханное: забивание, заколачивание русского человека и русского дара в русском же отечестве. Этого — ни у негров, ни у турок, ни у китайцев нет, это только в одной России, у одних русских”*.

И не будем искать таких-сяких, других. Пример талантливого на слово Астафьева как раз значим, так как он и поучителен, и драматичен, и истори­чен. Ведь, например, на то, что у него в свое время только показалось выпа­дом в адрес грузин, быстро ответили — пришлось замолчать. Моментальной была реакция на всего лишь не слишком уважительное замечание о евреях: сразу поставили на место. Но зато, как оказалось, можно было зло и безнаказанно сосредоточиться здесь: русский народ — “г-но”. А в ответ — общие восторги великим русским писателем.

Который не мог же, наверное, не понимать, что и вся писательская-то сила его рождена именно этим “г-ным” народом. И не связан ли со всем этим творческий спад, начавшийся с неудачного — что бы ни говорили — “Печаль­­ного детектива”, сопровожденный ударами личной судьбы и рождав­ший новые и новые приступы раздражения, горечи, обид и неудовлет­ворённостей.

Но в случае с Астафьевым — драма, развивавшаяся, так сказать, внутри себя, хотя и уходящая корнями в общее наше бытие.

Проще внешне выглядит картина единения — на хотя бы той же матер­щиной унавоженной почве — высокого постмодерна и низовой масскультуры: шутовство, игра, хотя и не безобидная, ёрничанье и т.п.

Вообще, без уяснения того, что сейчас представляет эта массовая — и не только молодежная — так называемая культура, не понять ни характера общекультурных процессов, ни роли в них литературы, в частности, и в особенности литературной классики, ни характера и насущности усилий по внедрению в общество этого одного из последних спасительных лекарств — в основном в качестве профилактических прививок.

Но сначала два-три примера из жизни такой масскультуры, оглашаемые и внушаемые при помощи массовой же информации. Рекомендуется участник очередной юбилейной, как теперь говорят, тусовки — и без всяких шуток: “Наш Моцарт”. А вот уже певица представляет вполне симпатичного автора текстов к нескольким популярным песням: “гений”. А ведь представляет не просто певица (и даже с голосом — на фоне повального безголосия), а вновь назначенный член президентского (!) совета по культуре. Дальше — больше. Солидная и тиражная газета в громадном — на полосу — аналитическом материале вполне серьезно разбирает “Мадам Брошкину”, ставя её в ряд, где Пятая симфония Бетховена и т. п. Ещё дальше — и ещё больше. Статья называется “Алла Пугачёва — наше всё”. Мы помним стократ повторенную и уже хрестоматийную формулу “Пушкин — наше всё”. А что же Пушкин?

Почти в это же время одна из статей о Пушкине в литературной газете (не в “Литературной газете”) названа: “Наше всё — наше ничего?” Ещё присутствующий в заголовке вопросительный знак, видимо, скоро сменится восклицательным. Но это не просто декларация. Достоевский когда-то называл себя и своих единомышленников пушкинской партией. Сейчас все чаще приходят в голову слова “антипушкинская партия”, сказанные позднее уже Анной Ахматовой.

И если не под силу превратить Пушкина в “ничего”, то создается фальси­фицированный Пушкин в замену якобы “мифологизированному”. Но если “мифологизированный” стоит на твердой почве — своего творчества и своей жизни, а она такова, что ни дёготь, ни патока ей не нужны, то для фальси­фицированного тоже создаётся почва. Естественно, тоже фальсифициро­ванная. Так, например, появляется порнографическая поделка “Дневник Пушкина 1836 года”. А чтобы придать видимость подлинности, последнее издание этого “дневника” названо первым академическим . Ни к подлинному Пушкину, ни к подлинной Академии наук никакого отношения оно не имеет. Но вроде и счёта не предъявишь: сейчас разных балаганных, как сказал академик А. И. Солженицын, академий, наверное, многие и многие десятки, если не сотни.

Одновременно идет вытаптывание и загаживание всего околопушкинского поля, вольное или невольное. Вот один критик (Л. Аннинский) сочувственно пересказывает другого критика (Ю. Дружникова — профессора Кали­фор­нийского университета), для которого пушкинская няня — “средних лет умная бестия, поставляющая поэту в постель крепостных девок. К тому же не дура выпить... Впрочем, женщина по-своему несчастная, смолоду иско­вер­канная теми, кто “взял у нее молодость и любовь без спроса” (то есть ещё одна крепостная жертва).

Опять-таки поразительно (и прекрасно) у Дружникова, что за “тенью” Пушкина (на сей раз это не “мадонна”, а “дряхлая голубка”) видна собственная драма Арины Родионовны Пушкин этой драмы не видит, этой стороной её жизни не интересуется”*.

Ну буквально все не так. Никакой крепостной жертвой она не была. Ещё в 1799 году получила вольную, но предпочла жизнь в пушкинской семье, воспитав всех Пушкиных-детей. Никто без спроса не отнимал ни молодости, ни любви и не коверкал смолоду жизни. Муж умер, когда ей было уже за сорок, и она уже имела четверых детей, когда стала няней у Пушкиных. Тем более никакой умной бестией средних лет, поставлявшей девок, она в Михайловском быть не могла: ей уже шло к семидесяти — совсем не средний возраст и по нынешнему времени: потому у Пушкина и голубка дряхлая . И Пушкин интересовался разными сторонами её жизни, даже (редчайший для него случай) выгнал в Михайловском управительницу Розу Григорьевну, досаждавшую няне, знал и её детей, хранил до конца надиктованные ею записочки: она была неграмотна.

Если говорят о друзьях, то получается: Соболевский в друзьях Пушкина потому, что Калибан, развратник и обжора, а не потому, что вернейший и преданнейший ему человек, выручавший в издательских делах и спасавший в дуэльных, образованнейший и страстный книжник: библиоман и библиофил.

Что уж говорить о Наталье Николаевне — она, как и пророчил Пушкин, будет, по его же слову, безвинно страдать и до сей поры страдает.

Естественно, если наше всё — Алла Пугачёва, то уж Пушкин, конечно, — наше ничего.

Всё это знак беды. Думаю, что и сама Пугачёва  вместе со всеми нами должна прийти в ужас.

Наглядно видишь, как стремится опутать, поглотить и опустить шоу-бизнес молодого одаренного Николая Баскова.

Вот он уже поёт в эстрадной паре (не назвать же это — дуэтом) с беста­ланной, безголосой “дивой”. Для потехи? Для контраста? Ничего: контраст может скоро и сгладиться. Читал ли школьник Коля Басков повесть Гоголя “Портрет”?

Кстати, язык, как всегда, выдает суть дела — даже звучанием: поп-музыкант, поп-певица. Одно слово — попса . И ясно, что культура и искусство здесь абсо­лютно ни при чём — просто механизм, приспособленный для выкола­чивания денег. И уже не ансамбли создаются, но сколачиваются группы — для своего рода сценического наперсточничества, тем более что желающих вовлечься в игру всегда найдется немало: хоть подворотня, хоть стадион. А вот об утечке всей этой публики на Запад что-то не слышно — а куда как хорошо было бы кого-то сплавить. Но всё наоборот: откат назад даже уже слитых сточных вод. Впрочем, куда особенно потечёшь, заняв почётное девятое место из десяти или семнадцатое из восемнадцати после каких-нибудь соревновательных выступлений. Да и с “фанерным” мошенничеством там обходятся без нашего благодушия.

Речь совсем не о том, чтобы выключить популярную музыку (правда, стре­ми­тельно катящуюся вниз) и предаться Моцарту. Кафе-шантан, талант­ливый и бесталанный, был и, наверное, будет всегда. Дело в том, что кафе-шантан начинает воплощать культуру вообще, а кафе-шантанные певички и развязные, точнее — “отвязанные”, конферансье — представи­тельствовать за искусство в целом, к тому же заседая в комиссиях, советах и комитетах и, значит, здесь тоже что-то определяя и направляя.

Посмотрите навскидку любую программу нашего отечественного музы­каль­ного ТВ, рассчитанного прежде всего на молодежь: своеобразный коктейль из музыкального курева, пива, эротики и наркотиков — с 6 утра до 12 ночи. Англичане опытным путём установили, что подобная музыка гораздо вреднее даже грохота отбойных молотков, а регулярное и максимальное её прослушивание способно со временем превращать людей в идиотов. Музыкальная же классика оказывается полезной даже физиологически. Речь опять не о замене саксофонов на балалайки. И все же до сих пор нахожусь под давним уже впечатлением от концерта “Русская балалайка”. И знаете где? — в Филадельфии. И знаете, сколько участников? — тысяча: не зрителей, а исполнителей. И знаете — как встречали!

Массовая (не народная, а подчас и антинародная) культура — неизменная составляющая любого общества. Но она ещё никогда не была столь агрес­сивной и — повторюсь — никогда ещё в такой степени не претендовала на обще­культурное представительство, заняв почти все теле- и радио­пространство.

Я привёл только несколько примеров из области, может быть, более других распространяющейся на молодежь. Но разве не то же в бесконечных телесериалах и т. п.?

И дело не в примерах, а в том, что они демонстрируют разрушение остатков иерархии там, где она ещё сохранилась, утрату последних критериев, если они еще существуют, возможность, необходимость и соблаз­нительность неразличения — что есть что : добро, зло, стыд, бесстыдство... Утвердились носители и глашатаи принципа: вы думали, это нельзя; нет — дозволено всё: сами видите.

Какое всё это имеет отношение к литературной классике, к изучению её и к её преподаванию?

А то, что именно на неё легла, может быть, ещё дотоле небывалая, колоссальная ответственность.

“Русская литература!!! Какой могучий, развернутый, глубоко эшелони­рованный в веках фронт, наступающий постоянно в одном направлении — к братству, добру, свету.

Разрушив первую линию, еще не окрепшую линию, враг наткнется на старую, еще более могучую, удастся повредить её — он выйдет на еще более старую, чудовищно могучую” (В. Гаврилин)*.

Теснимый всюду, этот фронт сейчас проходит, по сути, уже только через школу — последний укрепрайон. И где-то с обвалившимися стенами, где-то со сбитыми башнями, где-то с зияющими пробоинами, он пока еще стоит. И — иногда больные и пожилые, подчас неумелые, почти всегда на пределе сил защитники — учителя — еще не все разбежались.

Не потому ли, не тратясь на преодоление всяких оборонных линий, реши­ли взорвать всё разом? Был и такой план: просто отменить литературу как школьный предмет. Пока, слава Богу, пронесло. И не все очаги сопро­тивления подавлены. Министерство печати все же имеет кое-какие денежки и энергично поддерживает так называемую “социально-значимую”, да и просто хорошую литературу. Подобный издательский совет создан в петер­бургской администрации и регулярно делает то же самое. Недавно я получил письмо от первого заместителя министра образования В. Болотова, признавшего, что предусмотренных двух недельных часов на литературу действительно мало, и вопрос о введении такой квоты не решен. Создается Центр — и соответствующие программы — “Русский язык”. Но он будет кособоким, если не вовлечёт стихии русской литературы. Соответственно и назвать его нужно “Русское слово”. Профессор Московского университета Л. Касаткин абсолютно точно пишет, что предмет русского языка в школьной программе нужно повернуть в другое русло — в сторону изучения русской классики.

Тогда и о законах можно не заботиться: старая русская классика оградит язык надежнее, чем новая русская юриспруденция. Можно без секунды сомнений сказать, что без русской литературы все усилия по спасению русского языка обречены. В качестве языка бюрократии, техники, существенной части науки, бизнеса трудно противостоять английскому. Силу, могущую обеспечить в мире соревновательность русскому языку с английским, может дать только великая русская литература. Лишить его этой силы, к чему предпринимаются ныне могучие усилия, — значит лишить его конкурентной способности на мировом общекультурном поле.

Так что проблемы и с линиями, и с обороной, и с наступлениями остались. А ведь выходит масса книг, на книжных ярмарках глаза то разбегаются — от разнообразия, то собираются в кучку — на авторах, раньше часто просто недоступных. Да один наш Пушкинский Дом в 2001 году, например, в среднем каждую неделю выпускал по книге. И — слава Богу — без идеологического давления. И они бывали успешными номинантами на выставках, проскакивали и на государственные премии. Но — тиражи... Не буду говорить о специальной литературе. Известно, что Пушкинский Дом как академический институт помимо прочего издает академические, то есть исчерпывающе полные собрания русской классики, научно подготовленные текстологически и обильно комментированные. За нами Лермонтов, Белинский, Тургенев, Достоевский и т. д. Решусь сказать, что и снижения уровня не только не произошло, но текстологическая работа совершенствовалась и коммента­торская практика обогащалась. И кадры сохранились: из Пушкинского Дома почти никто не сбежал. Хотя не нужно думать, что филологи там не востре­бованы: скажем, американская русистика за счёт уехавших существенно обогатилась.

Так вот: недавно завершен академический Некрасов в 15-ти томах (в 22-х книгах) — готовился и издавался почти двадцать лет. Тираж первых томов — 300 тысяч. Последний — одна тысяча. Ладно, Некрасов сейчас — “черная кость”. Но отбелённая до блеска — Достоевский. Те же 300 тысяч к одной. Допустим, последние тома подобных изданий, часто как раз особенно трудоемкие, содержат интересные, однако для широкого читателя наименее привлекательные материалы. Но вот впервые начат академический Гончаров, самый полный (много новых текстов) и безукоризненно текстологически и комментаторски подготовленный. Вышли первые четыре тома, и уже “Обыкновенная история” — книга, по которой, как говорил Лев Толстой, учишься жить, — та же одна тысяча.

Неужели в триста раз сократилось число желающих “учиться жить”? Может быть, вообще упал интерес к чтению той же классики? Но неужто же в 300 раз? К тому же по историческим меркам — почти моментально. При этом ценность такого рода изданий (а их могут осуществить лишь академические институты — ИРЛИ и ИМЛИ) не только не уменьшается в 300 раз, но чуть ли не в 300 раз увеличивается. Если воспользоваться терминами экономической науки, то речь идет о производстве средств производства для будущего производства средств потребления. Ибо именно они становятся фундаментом и источником всех последующих изданий: у нас и за границей, для читателей и исследо­вателей, массово и избранно, семейно и учебно, на десятки, а может быть, и сотни лет. Когда пройдет чёрная полоса. То, что она чёрная, уже осознаётся в мире, и всё делается, чтобы она осталась полосой. После президентского доклада “Нация в опасности” в Америке принята государственная программа, ставящая целью срочно превратить страну в нацию читателей. Срочно подтягивается и Европа. И здесь нам тоже нужен срочный мобилизационный план и рывок, ибо “нация в опасности”.

Причина всего этого у нас в утрате государственной стратегии. Это и разру­шение мощной книготорговой и книгораспространительской системы, это,конечно, и материальная ущемленность основного потребителя, так называемой трудовой интеллигенции, да и вообще трудового люда.

И прежде всего — решающая роль телевидения. У нас, наверное, единст­венного в мире, полностью избавившего себя от просветительских программ типа “Российских университетов”. А ведь было время, когда публичные уроки  лучших учителей собирали телеаудитории, которые и не снились нынешнему и, видимо, строго ограниченному контингенту попсового “созвездия”, уже даже не кочующего с канала на канал и из концерта в концерт, а как бы навечно там в кривляньях застывшему.

Иначе говоря, масскультура имеет мощнейший, полностью ей на службу поставленный ретранслятор, которого не имеет та же литература. Как ни странно, но судьба литературы, и прежде всего литературной классики, как важнейшей составной нынешней общенациональной жизни в большой мере находится в руках телевидения.

Роль телевидения сейчас подобна роли, которую занимал раньше печатный станок. Можно ли представить, чтобы все типографии печатали только пивные этикетки, непристойные открытки, в лучшем случае — комиксы и не печатали книг? Вот так не “печатает” книг наше телевидение, могущее стать могучим орудием возвращения книги для нации, которая в опасности. Может быть, и в ущерб себе. Ах, ущерб? Как же — держите карман шире.

Почему же так важна сейчас русская литературная классика? Дело не только в повышении образовательного уровня, в простом расширении кругозора.

В разное время в своей бездонности русская классика поворачивается разными гранями как для отдельных людей, так и для общества к целом. Потому-то сейчас, как, может быть, никогда еще в нашей истории, такая классика нужна и доступна нам, ищущим, без изъятий, во всей совокупности, даже в своих противоположностях.

Так, не завидуя ни американцам, ни китайцам, попытаемся же восполь­зоваться такой редкой возможностью: в сложнейших и труднейших условиях сделать свой выбор и найти свой выход. Сейчас нам, потерявшим себя, наверное, прежде всего важно обрести человеческий образ. Когда-то Гёте написал обращенную к немцам, пожелавшим тогда стать нацией, ироничную эпиграмму с призывом: сначала стать просто людьми. Вот так и нам с поисками национальной идеи: сначала — обрести Образ и Подобие Божие.

Для чего живём? — спрашивал Гоголь и отвечал: для высокого. А вот все более — до жути — становящийся современным Некрасов:

 

Где вы — певцы любви, свободы, мира

И доблести?.. Век “крови и меча”!

На трон земли ты посадил банкира,

Провозгласил героем палача...

 

Толпа гласит: “Певцы не нужны веку!”

И нет певцов... Замолкло божество...

О, кто ж теперь напомнит человеку

Высокое призвание его?..*

 

Вот таким напоминанием о высоком призвании человека русская литера­турная классика прежде всего и нужна нам сегодня, когда столько “культур­ных” сил оказалось призвано к прямо противоположному: к превращению страны даже не в колонию, а в загон, а человека — даже не в раба, а в скотину.

Менее всего я думаю, что вот обратим мы общество к классике, и по липо­вым аллеям (а не по заплеванным панелям) начнут прогуливаться турге­невские девушки с томиками Пушкина (а не расхристанные оторвы c пивной бутылкой — “из горла”), направляясь на концерт симфонической музыки Моцарта (а не на стадионные завывания очередной “легендарной” группы).

Речь о попытках восстановления первичных, но главных человеческих начал совести и стыда, а здесь нет, по общему признанию, более совестливой литературы, чем русская литература. Это — во-первых.

Во-вторых, речь идет о восстановлении места и роли русского слова. И здесь роль русской литературной классики первостепенна.

Наконец, в-третьих, речь идет о восстановлении органичного ощущения Родины — России: и уровень хвалы, и характер хулы, и “военно-патриоти­ческое” воспитание — все это уже только производное.

Прояснению положения, в котором находится сейчас русская литера­турная классика, помогает учет одного обстоятельства. Для нас такая классика пока еще и предмет гордости, своеобразная национальная витрина и первое свидетельство признания нас в мире. Когда президентская супружеская пара Америки собралась с визитом в Россию, было объявлено, что они читают: муж — “Преступление и наказание”, жена — “Братьев Карамазовых” Достоев­ского. Для Запада первые и самые значимые наши писатели — Л. Толстой, Чехов, но самый для них “главный” — Достоевский. Для России все же и Лермонтов, и Гоголь. Но самый, самый “главный” для нас (и для Достоевского тоже) — Пушкин. Имеет место некая обратная перспектива. Для нас точка отсчета — Пушкин. Для них — Достоевский. Дело и в том, что при всем сродстве всего литературного девятнадцатого века есть принци­пиальная разница между двумя типами и этапами его классики.

Обращу внимание сначала на вещи вроде бы внешние. Еще Белинский, наблюдавший почти за всей первой половиной литературного века, отметил наличие к его середине большого количества талантов и отсутствие гениев в сравнении с более ранним временем, где меньше талантов, но много гениев. Действительно, в этом более раннем времени мы видим и Крылова, и Грибоедова, и Пушкина, и Лермонтова, и Гоголя, и Тютчева, и сосредо­точенность их на кратком, буквально в 20 лет, пространстве.

Чуть более частная, но тоже показательная позднейшая характеристика К. Бальмонта, который отнес — и, кажется, не ошибся — к великим поэтам русской классики ХIX века семь человек: Пушкина, Лермонтова, Боратын­ского, Кольцова, Тютчева, Некрасова и Фета. Нетрудно видеть, что пять из семи — это двадцатые-тридцатые годы (Тютчев — великий поэт уже к началу тридцатых). К началу сороковых все было кончено. Кто не умер, как Крылов, Кольцов, Боратынский, кого не убили, как за какие-нибудь десять лет аж троих — Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, тот замолчал, как Гоголь и Тютчев, на многие годы выпавший из литературного процесса.

Только начинавший в 40-е годы будущий ярчайший представитель нового типа литературы Достоевский и завершавший и, по сути, уже завершивший представитель старого — Гоголь сошлись во взаимной настороженности: “Взгляни на Пушкина, на Гоголя. Написали немного, а оба ждут мону­ментов”**, — даже раздраженно пишет молодой Достоевский брату. Отметим это “немного” со стороны писателя, который как раз напишет “много”. В понимании русской классики это “немного” многое открывает.

С другой стороны, Гоголь, признавая талант и качества душевные автора тогда еще только “Бедных людей”, тоже почти брюзжит: “Много еще говорливости и мало сосредоточенности в себе: все бы оказалось гораздо живей и сильней, если бы было более сжато”*.

И это не частные замечания по частному поводу. Упрек заканчивающего Гоголя тоже еще только начинающему Островскому: растянуто. Со своей стороны, преклоняясь перед гением Гоголя, Островский влияние его на себя, тем не менее, отрицал. Действительно, сравнительно с Гоголем, который, по его словам, стремился в том же “Ревизоре” собрать все дурное и разом посмеяться над всем, Островский может показаться растянутым. И такие упреки в “говорливости”, растянутости многое открывают в понимании русской классики и разных ее сторон и этапов.

Тогда же суть дела понял молодой Достоевский: “Я действую Анализом, а не Синтезом ... Гоголь же берет прямо целое”**.

Почему же возникла необходимость в этом синтезе? Что он означал? Какое имеет значение для нашей современности, для нынешней школы, в частности для решения проблем со словом?

Естественно, синтез явлен как целое: “столпных” произведений действи­тельно немного, все они небольшие сравнительно с многотомниками второй половины века и в основном написаны стихами: басня, стихотворная комедия, если и роман, то в стихах (“Евгений Онегин”), если и в прозе, то поэма (“Мертвые души”). И тоже не случайно: “Дело прозы — анализ, дело поэзии — синтезис”, — сказал Некрасов, в сущности повторив, видимо, кем-то ему пересказанного Гоголя.

В этих условиях, в этих жанрах и этими художниками создается и форми­руется наш современный национальный язык и лексически (по сути, раскручивая потенциал, заложенный в народном слове), и фразеологически: оттуда все наши литературные пословицы и поговорки. Недаром сказано о “Горе от ума”, что отдельные словечки и выражения там чуть ли не гениальнее всей комедии. Да чего стоит одна княгиня Марья Алексевна, ни разу в комедии не появившаяся, лишь один раз названная (“Что станет говорить княгиня Марья Алексевна?”) и поминаемая как всем известная особа вот уже почти двести лет.

Именно в это время складывается особый тип сгущенных слов, о которых писал еще П. Флоренский и которые составляют опорные начала исторически сложившейся мысли народа, и концентрат которых составляют имена: почти все наши нарицательные имена-типы сложились как раз в это время. В. В. Розанов написал когда-то, что язык даже Льва Толстого — это молоко: хорошее, вкусное, парное теплое молоко. А слово Пушкина, Гоголя, Лермон­това — сливки, гуще которых не бывает.

Вот почему в нынешних условиях эстетической и этической смятенности, языковой сумятицы и утраты многих ориентиров, как никогда, важно обращение к синтезировавшему общественно-национальный опыт этапу русской литературной классики. Именно там новая Россия впервые эстети­чески явлена как целое и цельное, единое и неделимое.

А самое полное и высшее свое выражение этот синтез нашел в Пушкине. Поэтому он давно и воспринимается как символ, как синоним всей России. И не потому ли так ожесточена сейчас антипушкинская партия?

Другой стороной во многом обернулась великая русская классика во второй половине XIX века: на смену характеру-типу чаще всего приходит характер-личность, аналитически исследуемая на путях кризиса, искуситель­ности зла, свободы выбора, соотнесенных со спасительными страховочными ценностями народного общежития — совести, веры, стыда, которые и позволяют опускаться на любые неведомые глубины.

Как член милующей (увы, не всегда) комиссии я не могу не обратить особое внимание на признания типа: “Почему я только в тюрьме (на зоне) прочитал “Преступление и наказание”?”.

С учетом этого нужно строить и программы в школе не как некое отражение вузовских и академических курсов. Ни “Белые ночи”, ни, скажем, “Неточка Незванова” не должны, как это допускает программа — по выбору учителя, подменить “Преступление и наказание”.

Не обойтись тут и без принципа хрестоматийности, при всей его расплыв­чатости, условности, неопределенности все-таки несомненного. Что я имею в виду?

Когда-то Мопассан назвал самыми счастливыми писателями тех, кого помещают в книги для детского чтения. Заметьте: счастливыми.

Не всегда и не непременно писателями самыми известными, знамени­тыми, выдающимися, великими. Все эти приметы не обязательно и не всегда предполагают хрестоматийность. Выдающийся поэт и один из предтеч Серебряного века Константин Случевский отнюдь не хрестоматиен, а как будто бы непритязательный Иван Никитин — не случайно непременный участник хрестоматий, во всяком случае до последнего времени.

Вероятно, в таком подборе хрестоматийности должны участвовать и ученые, и писатели, и психологи, и специалисты по возрастной психологии, может быть, и медики, и, уж конечно, хорошие учителя.

Между тем программы, учебники и хрестоматии подчас начиняются имена­ми и произведениями, которые продиктованы внешними сообра­жениями.

Если усиленная просоветскость, иногда и бездарная, раньше часто бывала проходным баллом в школу, то теперь место в классе готовы обес­печить бесталанной антисоветчине.

То имя — отнюдь не бесталанного — А. Галича было совсем запрещено, то вдруг предлагается для изучения в школе. А хрестоматичен ли Бродский? Не все хрестоматийно и у Гоголя, и у Некрасова, и у самого Пушкина. Заслуженную славу Окуджаве принесли его песни, но из этого еще совсем не следует, что его необходимо изучать в школе: второстепенный поэт и третьестепенный беллетрист (кроме, может быть, первой повести).

Ф. Г. Углов — великий хирург и непреклонный публицист-боец — за здо­ровье людей. Тут же в связи с днем рождения предложение в одной из газет: ввести эту публицистику в школу. В. Максимов — хороший писатель, но почему конференция по его творчеству сопровождается очередным пожела­нием: туда его — в школу. В. Болотов справедливо пишет, что отводимых двух часов на литературу мало для того, чтобы выполнить программу. Да, количество часов нужно увеличить, но одновременно нужно программу сократить. Конечно, если рекомендовать для школьного изучения какое-нибудь “Путешествие дилетантов” (а ведь рекомендовано) и т. п., то никакого времени — ни школьного, ни внешкольного — никогда не хватит. Отбор должен быть строжайшим. Школьный стандарт (по сути, необходимый минимум), во всяком случае по литературе, вряд ли должен пугать. Важно, каким этот стандарт (уж и словечко, конечно, подыскали) будет и кого на этой основе хотят готовить. Дело-то опять в обретении критериев.

В разных рекомендациях, программах и учебниках рекомендуют или даже обязывают читать то “Божественную комедию”, то “Дон Кихота” (полностью), то “Декамерон”, то “Ярмарку тщеславия” Теккерея. Да если не перечитывали, то хотя бы пересчитывали ли авторы программ страницы этих книг? Да и прикидывали ли тиражи, то есть возможность для общей массовой школы их получить? В общем, нужно же в таких делах страницы не только читать, но и считать. При школьном знакомстве с Солженицыным повесть об Иване Денисовиче предпочтительнее книги “В круге первом” не только по сути (хотя и по сути тоже), но и по объёму.

И наконец главное: во-первых, как во Франции — французскую, так и в России должно изучать русскую литературу. Во-вторых, как можно раньше нужно начинать изучение ее истории и — линейно, а не по так называемым концентрам. Конечно, сейчас это очень трудно в связи с полной смятенностью в сроках и профильностях обучения. Но при этом — повторюсь— не опрокидывать в школу вузовское или академическое литературоведение, пусть упрощенное или укороченное. Иначе придётся идти по вершкам, а нужно — по вершинам. При этом, в-третьих, знакомство, например, с поэтической современностью, возможно, следует вести не столько персонально, сколько панорамно, не столько с разными именами, сколько с разными произведе­ниями: в ожидании времени, когда определится, какие из имен придут в классы уже как классики.

Ясно, что и кривляющаяся мертвечина поп-культуры, и телевизионные безум­ства по сути ничтожны и лишь производные от вещей более сущест­вен­ных. И классика сама по себе не спасёт. Но всё же: нельзя, блуждая в истори­ческих потемках, самоубийственно загасить, пусть немногие, путеводные огни.

(обратно)

Среди русских художниковВячеслав Морозов • Ваятель (Наш современник N4 2003)

Среди русских художников

 

 

 

Вячеслав МОРОЗОВ

 

ВАЯТЕЛЬ

 

Когда я впадал в уныние, отец иногда говорил мне: “Посмотри: такой-то работает, такой-то спился, а этот исхалтурился. Поэтому как бы тяжко тебе ни было — что хочешь делай, но не делай халтуру! Не делай того, что тебе не хочется. Потому что это такая зараза, что стоит только начать — и рука уже сама начнет эту халтуру делать.

Илья КОМОВ,

художник

 

Великий С. Т. Коненков немного не дожил до своего столетнего юбилея. Не менее великий скульптор Олег Константинович Комов не “дотянул” даже до семидесяти лет. 16 июля 2002 года ему исполнилось бы 70, но 3 сентября 1994-го его не стало. Жена Нина Ивановна поставила на могиле мужа необыч­ный памятник, посвященный при жизни скульптора Пушкину и назван­ный им “Смерть поэта”. Создатель обширной монументальной Пушкинианы — так получилось — сам изваял себе надгробие. Теперь на все обозримое будущее Комов и Пушкин в прямом смысле неразделимы и неразлучны.

В классических произведениях литературы, искусства нас радует и одухотворяет некое узнавание собственных ощущений, мирочувствование, понимание образа, переданные нам художником: да, я понимаю и вижу так же, но... он сказал уже за меня. И сказал лучше, точнее, определеннее, образнее, мудрее. Я сам вспоминаю, когда с ностальгическим томлением впервые смотрел на фотографию памятника Пушкину в Калинине (ныне Тверь), чувствуя полнокровное родство с пушкинской эпохой. А, казалось бы, ничего такого в памятнике не было ошарашивающего: стоит поэт в цилиндре и длинном сюртуке, опершись на решетку ограды, словно остановился на минуту оглядеться, полюбоваться петербургской белой ночью, на полу­согнутой руке — плащ-альмавива, накрывающий сзади оградную решетку. Поза легкая, свободная, грудь приподнята, будто только что вдохнул свежего весеннего воздуха, взгляд устремлен вдаль. Позже я узнал, что городские власти Калинина хотели поставить на этом месте памятник М. Е. Салтыкову-Щедрину, но, увидев скульптурную композицию Олега Комова “Белые ночи”, выбрали ее.

Нина Ивановна вспоминает: “Это было в 1974 году, и на воплощение макета в жизнь требовалось постановление правительства. Последнее выхо­дило “не вдруг”, и нам предложили делать работу подпольно. Естественно, средств государство не выделило, а архитекторы “за так” трудиться отказывались. Тогда Олег буквально заставил меня работать с ним в паре. Это была моя “проба пера”. Господи, как же я волновалась! Но все получилось отлично. С той поры мы вместе “сработали” более двадцати скульптур”.

В Твери у Комова получился “самый пушкинский Пушкин”: неспроста фотографию его тиражируют, когда говорят о Пушкине, а не о Комове. Хотя устанавливался он не как памятник, а как парковая скульптура. Постамент сделан не из цельного гранита, а из цемента, облицованного мраморными плитами. Когда из Москвы в Калинин приехала художественная комиссия, возглавляемая влиятельнейшим заведующим отделом культуры ЦК КПСС В. Ф. Шауро, с заготовленным решением снести этот “самострой”, то... Шауро был настолько очарован “парковой скульптурой” Комова, что ее не только утвердили, но тут же присвоили статус памятника. Это была удача и Нины Ивановны Комовой, поскольку от архитектора зависит очень многое: он может как усилить впечатление от вещи, так и загубить ее. Важен и выбор места, фон, пространство, размеры и форма пьедестала.

Как один из удачных примеров — памятник Комова адмиралу Евфимию Васильевичу Путятину в японском городе Фудзи, расположенном у подножия Фудзиямы, где скульптура удивительно сочетается с окружающим пейзажем: сама природа “работает” на памятник. Граф Путятин, моряк до мозга костей и прирожденный дипломат, сумел в тяжелейших переговорах с японским правительством подписать 26 января 1855 года выгодный для России договор об открытии для русского флота трех японских портов и русского консульства. Еще через три года он по двум трактатам, подписанным в Иеддо и Нагасаки, выговорил  значительное расширение прав для российской торговли и дипломатии. 7 января 1855 года во время землетрясения в Симодском форте затонул наш фрегат “Диана”. Огромные волны, вызванные колебанием морского дна, переворачивали спасательные шлюпки. И мог бы упокоиться на этом дне бесстрашный вице-адмирал Путятин, если бы не мужество японских рыбаков, которые втащили его в свою лодку и сумели догрести до берега. Момент спасения и отражен в скульптурной композиции Олега Комова.

Как художник Олег Константинович неоднократно проявлял себя бес­компро­миссным в принципиальных вопросах. Скульптура устанавливается на века и должна организовывать пространство вокруг себя, создавать у людей определенное настроение, поэтому важен прежде всего выбор места для памятника. В 1980 году Вышний Волочок готовился отметить 200-летие известного художника Алексея Гавриловича Венецианова. Худсовет одобрил комовскую модель памятника, и Олег Константинович приехал, чтобы выбрать место. Он нашел в городском парке идеальное, с его точки зрения, место, но... там уже стоял бюст В. И. Ленина. Несчастные “отцы города” бледнели и потели под напором аргументов скульптора, но в конце концов сдались. Две бригады рабочих с наступлением темноты взялись за необычную “рокировку”: бюст вождя пролетариата перенесли к зданию горкома партии, а освободившееся место занял художник Венецианов. До утренней зари управились. То ли повлиял авторитет Комова, то ли приемной комиссии наглядно открылась правота его выбора.

Он умел убеждать собеседника. Прекрасно владел словом и обладал чувством юмора. Знавшие его при жизни говорили, что если бы Комов не стал скульптором, то из него мог бы выйти неплохой писатель-юморист. Юмор помог ему быстро найти понимание у чиновников, которые принимали макет классического теперь памятника Пушкину в Болдино: задумчивый Пушкин, глубоко ушедший в свои мысли, сидит на садовой скамейке. Номенклатурных работников возмутило, во-первых, что памятник небольшого размера — чуть больше натуральной величины: “Это ерунда, Олег Константи­нович! Вы должны сделать такого Пушкина, чтоб каждый водитель, подъезжая к Болдино по Горьковскому шоссе, издалека его видел”. Этот вопрос удалось как-то утрясти. Возник следующий: “Что-то вы легко нашего поэта одели — в одной рубашке. Хоть бы кителек какой накинули. А то зима придет — ему холодно будет”. Комов ответил примерно так: “А вы помните Медного Всадника в Ленинграде? Там же Петр вообще босой! Но ленинградцы проблему решили: когда в Питере ударяют морозы, то, по постановлению Ленсовета, императору на голые ступни надевают обрезанные валенки. Пусть кто-то и у вас в Болдино на Пушкина кителек набросит”. Посмеялись и махнули рукой: ставьте!

В Нижний Новгород на установку памятника Козьме Минину Олег Константинович приехал вместе со старым товарищем, который своеобразно воспринимал профессию скульптора — как сплошной поток славы, почета, уважения, денег и званий. Приехали они в Нижний в самый разгар горба­чевской “гласности”, когда вся страна с упоением митинговала по любому поводу. Художника встретили митингующие с плакатами оскорби­тельного содержания. Нижегородцы протестовали против установки комов­ского памятника, поскольку монтировать его должны были на месте прежнего — временного, сделанного из подручных средств на скорую руку, установ­ленного еще в годы войны для поднятия духа воюющего народа. Неслись крики: “Да пусть он только появится здесь, этот Комов!..”. Приятель слегка оробел: такого “почета” он не ожидал. Олег же Константинович спокойно вышел к импровизированной трибуне и представился: “Я и есть тот самый Комов. Какие ко мне есть вопросы?” Понемногу гнев толпы пошел на убыль, а затем и вовсе иссяк.

Диплом в Суриковском институте художеств Олег Комов защитил со скандалом: единственный из выпускников курса получил “четыре” — и то после того, как за него вступился Н. В. Томский. Его ругали за формализм, за безыдейность — именно так выглядела его работа “Юность” на фоне работ других выпускников: Ленин, фигуры сталеваров, хлеборобов, героев рево­люции, прославленных тружеников народного хозяйства. Позже критиковали за натурализм и академизм. Стоит сказать, что сейчас дипломная работа Комова находится в Третьяковской галерее.

С. Т. Коненков придумал новую технику рисования — процарапывание на журнальных обложках. Несколько точных штрихов иглой — и обыкновенная фотография превращается в седую голову старика: “Космос”. Олег Комов еще в студенчестве (может быть, от нехватки бумаги) рисовал виртуозные вещи тушью на газетах. До конца своих дней он рисовал ежедневно, для него это было своеобразной гимнастикой. Всегда рисовал в поездках, преимущественно перьевой ручкой. Рисунки свои никогда не правил. Сохранилось несколько толстенных папок его чудесных по совершенству рисунков.

Рассказывает Илья Комов: “Я сам художник, и отец был моим первым учителем. Довольно часто я работал рядом с ним, поэтому мог понять его творческий метод, который отчасти, несмотря на другой жанр, я взял на вооружение. У отца был широкий взгляд на искусство, он был пластиком. Что это значит?

Он шел от формы, а не от сюжета. В русском и особенно в советском искусстве всегда конкурировали пластическая и сюжетная традиции. Отец мне помог тем, что он мне поставил глаз и руку. Я воспитывался на его личном примере, глядя, как он работает, как строит ракурс в пространстве. В Венеции он водил меня от памятника к памятнику, объяснял выбор пропорций. Всадник, лошадь, постамент, архитектура площади — это все одно целое. Городская площадь с памятником — это единое произведение.

Наше искусство сталинского периода не добирало по части формы. А отец всегда стремился проникнуть в суть вещей, поэтому для него важно было овладеть скульптурными принципами. Несмотря на провозглашение приоритета классических традиций, “сталинское” искусство все-таки уклоня­лось в натурализм. И отец, помимо своих уважаемых учителей в Суриковском институте, искал учителей вне института. На него большое влияние оказал некто Даниил Михалыч, который привил ему принципиальный подход к искусству. Он был то ли учеником Матэ, то ли его молодым коллегой, то ли последователем. За его плечами был наработанный опыт конца XIX — начала ХХ века. Даниил Михалыч, если ему что-то не нравилось, не считался с авторитетами. Мог сказать, что “Черный квадрат” Малевича — это чушь собачья, в то время как об этом квадрате говорили с придыханием на каждом московском углу. Или про признанного классика, что все у него хорошо, но не умел он “конструктивно глаза вставлять”. Тут же объяснял, показывал — почему. Отец был знаком и со многими “двадцатниками”, есть даже фотография, где он рядом с Алексеем Крученых.

Когда еще мало кто знал об англичанине Генри Муре, отец увлекся им. Перед смертью незадолго рассказывал мне, как он несколько раз приходил в Пушкинский музей на выставку картин Мура, рисовал там. По сути своей Генри Мур — абсолютно классический художник. Отец очень любил Микеланд­жело, всю итальянскую классику. Говорил, что Мур произрастает оттуда, оперирует теми же композиционными, пространственными ходами и традициями, что и итальянцы. Хотя пишет по-другому, в духе своего времени.

Он никогда не был в чести у начальства, в том числе и в институте, где его считали почему-то модернистом. Тогда, в 50-е годы, была утрачена школа, сложившаяся в XIX веке. Потеряна была суть скульптурного языка. Отцу посчастливилось, что он застал мастеров, которые не были на виду, но несли в себе эту школу, были хранителями традиции, оставаясь часто не у дел. Очень помогло ему общение в юности с замечательным антропологом Михаилом Михайловичем Герасимовым. Тот даже рассчитывал на него как на своего преемника. Отец ассистировал Герасимову во всех главных его работах по восстановлению прижизненного облика человека по костям черепа. Дома у него, к ужасу бабушки, всегда лежало несколько черепов. Однажды, когда начинали строить гостиницу “Россия”, он положил два черепа из раско­пок в Зарядье в сумку и... забыл ее в метро. В семье ждали, что за ним придут, но милиция в тот раз плохо сработала, спасибо ей за это. Отец держал в руках черепа Ивана Грозного и Ярослава Мудрого. Можно с уверен­ностью сказать, что его памятник Ярославу Мудрому — это не собирательный образ, а “подлинный” князь Ярослав Владимирович, поскольку имеет докумен­тальное, почти фотографическое сходство.

В 60-е годы комовская “Женщина, моющая стекло” в монументалистике была таким же символом, как “Теркин на том свете” Твардовского или “Один день Ивана Денисовича” Солженицына в литературе. Московская молва легендировала это произведение особенно после хрущевского разгона выставки в Манеже, где “стекло” было выставлено. Эрнст Неизвестный на этом скандале сделал себе имя и потом эмигрировал в США, а Олег Комов продолжал последовательно ставить себе новые задачи в искусстве и решать их. Шел обыкновенный эволюционный творческий процесс.

Позже, когда он стал уже признанным мастером и академиком, журна­листы и художественные критики спрашивали его, отчего он так поздно взялся за памятники, что привело его к монументальному искусству. Олег Константи­нович отвечал: отсутствие студии. Первую студию он получил, когда ему было уже сорок: тесную и душную трансформаторную будку. Правда, и ее не раз пытались отобрать. Летом выезжал в Переславль, где находился союзного значения Дом творчества, известный как “Дом Кардовского”. Тут бок о бок работали начинающие и мастера, художники со всех концов Союза, которые в обыденной жизни могли никогда не встретиться. Заезд длился два месяца, так что времени для работы и общения хватало. Здесь Олег Константинович много работал с деревом.

Илья Комов: “По жизни отец был таким нонконформистом. Он объяснял мне, что большинство пытались идти проторенной дорогой, работая с деревом: старались сохранить объем, фактуру дерева, естественность рисунка поверхности или спила. Хороший подход, правильный. А я, говорил, решил сделать наоборот: как можно больше изрезать дерево пространственными ходами. Ведь в скульптуре действуют не только объем, но и пустоты. Все, что он находил нового в то время, потом применялось к реальным формам. Характерно, что если отец находил какой-то новый пластический прием, то после очередной выставки его многие начинали использовать — своеобразное признание собратьев по цеху. Например, фигура Циолковского у раскрытого окна — использование интерьера, революционный ход. Этот мотив другими многократно использовался. Или — Андрей Рублев, стоящий с иконами. Я видел аналогичную работу, только поза человека там была более активной и называлась работа “Феофан Грек”.

Комов был полон замыслов и обычно делал одновременно несколько работ, отталкиваясь не от конкретного официального заказа, а руководствуясь внутренним позывом. За свою жизнь он создал тридцать шесть памятников, пять из которых установлены уже после его смерти. Вероятно, и первая, и вторая цифра могут претендовать на занесение в книгу рекордов Гиннесса. Главное для него было — воплотить замысел в жизнь. Не выбивал денег заранее, не спорил о гонорарах. Предлагал уже готовую работу. В его мастерской хранились различные варианты моделей памятников, по которым можно судить о напряженной работе мысли художника. Опирающийся на шпагу генералиссимус Суворов, стоящий напротив Театра Российской армии, приобрел законченный, теперь уже привычный вид после исполнения нескольких вариантов. Последним был — тот же Суворов, но без плаща. Прекрасная работа! Но Комов решил, что без этой детали полководец имеет несколько “светский вид” — и появился плащ. За этот памятник он получил немало шишек: и поза какая-то легкомысленная, и, главное, почему генера­лиссимус не на коне? Кто ему позволил спешиться?! В 1994 году, словно к 10-летнему юбилею установки памятника, великого полководца превратили в негра, покрыв памятник кузбасс-лаком. Чтобы смыть черноту, пришлось подключать прессу и телевидение.

В последние годы жизни Олег Константинович продолжал напряженно работать. Каждый его памятник — это отдельная новелла, чаще — со скорбным привкусом. Необычный памятник погибшим солдатам в советско-финскую войну стоит в Финляндии. Знакомый Комова Юрий Степанович Березин был там по делам и увидел вдоль дороги православные кресты. Поинтересо­вавшись у местных знатоков, выяснил, что здесь в январе 1940-го едва ли не целиком полегла наша дивизия. Местность — лес и незамерзающие болота. Дорога одна, другой нет. Мороз под сорок градусов, а советские солдаты — в буденовках и суконных шинельках. Карабины не стреляют — замерзла ружейная смазка. Финские лыжники сначала выбили полевые кухни, а затем, как в тире, перестреляли по существу безоружных советских солдат. Какая-то часть пошла в штыковую атаку, что лишь приблизило конец агонии. В зарубежные военные наставления этот бой вошел как классический пример уничтожения превосходящих сил противника. Позже финны устроили музей на месте боя, где выставлены трофеи, в которых недостатка не было. Узнав об этой истории, Олег Константинович разволновался и послал письмо министру иностранных дел Андрею Козыреву с предложением увековечить память погибших. Козырев ответил, что увековечивать надо победы, а не поражения. Уже больной, Комов сделал памятник на свои средства. Он решен как классическое русское надгробие: огромный крест, припавшая к его подножию скорбящая женщина и две надписи — по-русски и по-фински: “Сынам Отечества — скорбящая Россия”. Приватно нашел спонсоров (у кого-то там дед погиб, у кого отец, кому-то сама тема войны небезразлична), говорил: “Вот установим его, тогда и пойду к врачу”. Не дожил ровно двух недель. Патриарх Алексий II, освящая памятник погибшим воинам, помянул в молитве и имя усопшего ваятеля.

Одновременно, создавая памятник-надгробие, он работал над последним памятником своей Пушкинианы. Здесь уже был заказ — от Министерства культуры, которое даже наперед оплатило работу скульптора. К образу Пушкина Олег Константинович обращался на протяжении всей жизни. Вначале это были миниатюрные бронзовые статуэтки (“Пушкин и Пущин”, “Пушкин и Гончарова”), затем памятники поэту, которые установлены в Пскове, Твери, Болдино, Долны (Молдавия), Мадриде (Испания), Куопио (Финляндия). Еще при жизни ваятеля искусствовед Е. В. Павлова писала: “Пушкиниана Комова характеризуется конструктивностью форм, изяществом ритма, непринуж­денностью композиции, ясностью пластического исполнения. Работы Комова узнаются по сдержанности и благородству трактовки образа Пушкина, его тонкой поэтической выразительности. Пожалуй, можно говорить о новом осмыслении Комовым задачи создания памятника поэту. Считая лирическую интонацию главной, скульптор находит соответствующую своей идее форму воплощения. Интимностью замысла объясняются небольшие размеры фигуры Пушкина (немного больше натуральной величины), невысокий пьедестал памятника, выбор позы. Комов каждый раз вводит какой-то элемент пушкинской эпохи: тумбу, решетку, скамейку, помогающие выделить памят­ник. Камерный вариант монумента, неуместный в сутолоке города, хорошо смотрится в селе, на фоне природы, или в городе, на тихой набережной между парком и рекой, удачно вписывается в современный пейзаж, органично входит в жизнь сегодняшнего дня”.

Последняя работа скульптора, названная им “Пушкин и Н. Гончарова”, сделанная в гипсе, по словам председателя Союза художников России академика В. М. Сидорова, “не имеет аналогов ни в русской, ни в мировой монументальной скульптуре” (см. 3-ю страницу обложки журнала “Наш современник”, № 7, 2002 г.). Олег Константинович успел сделать только гипсовую модель в натуральную величину, которая до сих пор стоит в его мастерской... никому не нужная, даже заказчику — Министерству культуры России. Были и возражения от “значительных лиц”: если памятник Пушкину, то почему с женой? Давайте тогда и Тургеневу присоседим Полину Виардо!.. Или: есть уже Пушкин Опекушина на Страстном бульваре, зачем Москве второй Пушкин, комовский? Правда, было экзотическое предложение из Южной Америки — выкупить модель, но наследники вежливо его отклонили. К нынешнему министру культуры обращаться не стали, решив, что это бесполезно или будет только хуже.

Задолго до 200-летнего юбилея поэта пушкинистская общественность обратилась к мэру Москвы Юрию Лужкову с просьбой установить памятник у храма Большого Вознесения, где состоялось венчание поэта. Как вариант — на Арбате. Ответы приходили, разумеется, не от самого мэра, а от чинов­ников, занимающихся монументальной пропагандой в столице. Ответы отрицательные. А вскоре в художественной среде прошел слух, что у Никитских ворот планируют установить другой памятник, композиционно очень похожий на комовский (модель побывала на разных выставках и была доступна для осмотра всем желающим), только явно не его, да и Натали там похожа на куклу Барби. Слух, к сожалению, оправдался.

Илья Комов: “Нам стало понятно, что Москва для последнего памятника отца закрыта. Скорее всего, навсегда. Может, это и хорошо. Когда я прохожу по Арбату, вижу, что для Пушкина и Натали, других невоплощенных памят­ников отца просто нет места: что там ни поставь — все будет смотреться пошлостью уже в силу окружения, самой атмосферы”.

Поскольку Министерство культуры заказывало памятник для Полотняного Завода, Комовы, Российская Академия художеств и дирекция Государст­венного музея А. С. Пушкина решили вернуться к варианту Полотняный Завод — Калуга. Ответ был стандартный: нет средств. Архитектурную часть Нина Ивановна готова сделать без гонорара. Перевести модель в бронзу и заказать камень для постамента, приплюсовав сюда монтаж и приведение в божеский вид места для памятника — все это могло бы стоить от 30 до 40 тысяч долларов. Для семьи Комовых — цифра фантастическая, в масштабах фирм, выкладывающих на шоу популярного артиста в 4—5 раз большие суммы, — это меньше стоимости одного “Мерседеса”.

Нина Ивановна Комова: “Я до сих пор не могу поверить, что Олега нет. Совсем. Кажется, что он там, в мастерской, работает. И тут же приходит мысль, что я обязана воплотить в жизнь все его проекты”.

Чем помочь ей, скульптору Комову, Пушкину, наконец? Кто способен это сделать?

Пока ответа нет...

 

(обратно)

Всеволод Воронин • Возвращение в Россию (Наш современник N4 2003)

Возвращение в Россию

 

  Б. Н. Tарасов. Куда движется история? (Метаморфозы идей и людей в свете христианской традиции). СПб.: Алетейя, 2001. — 348 с.

 

“Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства”, — эти гоголевские строки в свое время заучивал наизусть каждый советский школьник. Перечитывая их заново, понимаешь умом и чувствуешь сердцем, как важен бывает не скороспелый ответ, а правильно поставленный вопрос...

“Куда движется история?”. В новой книге Б. Н. Тарасова читатель не найдет простых ответов на сложные вопросы. Вместо них он услышит поистине уникальный диалог русских и европейских мыслителей — представителей христианской традиции, живших в разные века и эпохи. Иван Киреевский и Карл Ясперс, Лев Толстой и Блез Паскаль... Книга состоит из статей, посвященных историческому пути русской общественной мысли в XIX — начале XX века.

Величественную галерею образов русских деятелей открывают панорамные историко-психологические портреты двух выдающихся русских государей — Александра I и Николая I. Их имена стали олицетворением многих десятилетий русской истории XIX века, символом начавшегося в годы их царствований трудного осмысления вопросов: “Что такое Россия? Какой она должна быть?” Эти вопросы остаются для нас ключевыми и поныне... Император Александр I (“коронованный Гамлет”) — приверженец идей Руссо и других французских просветителей XVIII столетия, республиканец на русском престоле, симпатизировавший принципам Французской революции и утративший к концу жизни всякую надежду хотя бы отчасти осуществить свои политические намерения, завещал преемнику “вывести Россию на добрый путь”. Оценки личности Александра Павловича противоречивы и взаимоисключающи даже в устах одних и тех же лиц. А. С. Пушкин, называвший монарха “властителем слабым и лукавым” и в юности обрушивший на него поток беспощадных эпиграмм, в письме П. Я. Чаадаеву в 1836 году уже восторженно говорил о государе, блистательно победившем Наполеона, — об “Александре, который привел нас в Париж”. Князь П. А. Вяземский обессмертил свои воспоминания о самой загадочной и таинственной фигуре среди русских царей в знаменитых стихах:

 

Сфинкс, не разгаданный до гроба,

О нем и ныне спорят вновь, —

В любви его роптала злоба,

А в злобе теплилась любовь.

Дитя осьмнадцатого века,

Его страстей он жертвой был,

И презирал он человека,

И человечество любил.

 

По окончании “дней Александровых” страну ожидали “неисповедимые судьбины” и “непредсказуемая развязка” междуцарствия 1825 года, за которой маячили тени грядущих “великих потрясений” и разрушительных переворотов. “Незабвенный” Николай I, сменивший “благословенного” Александра, стал, по выражению Б. Н. Тарасова, “рыцарем самодержавия”. В его эпоху утверждаются прочные основы официальной идеологии, призванные вернуть русское общество к историческим традициям “святой Руси”: Православие, Самодержавие, Народность. И несмотря на то, что подлинное единение “религии, народа и государства” (с. 108) оказалось тогда задачей невыполнимой, именно вокруг этой формулы развертывались все последующие общественные споры о “будущности” России.

Страницы книги содержат многие неожиданные для массового читателя открытия. Глубоким философом и мыслителем, имевшим стройную систему представлений о России и ее роли в истории человечества, предстает Ф. И. Тютчев — защитник Божественной Монархии, никогда не отождествляв­ший свой идеал с современной ему действительностью императорской России. Автором книги напрочь уничтожается когда-то насаждавшееся представление о Тютчеве как выразителе сугубо официозной идеологии с эстетической примесью славянофильства. Указывая на разрыв между декларированной “официальной формулой” и подлинным положением дел, Федор Иванович писал, что присвоенное высшей администрацией право властвовать “исходит не от Бога, а от материальной силы самой власти, и что эта сила узаконена в ее глазах уверенностью в своей весьма спорной просвещенности... Одним словом, власть в России безбожна...”. Мечтая о воплощении своего идеала, Тютчев неоднократно резко критиковал тогдашнее петербургское правительство за “полнейшую бессознательность”, “безнадежную тупость” и “чудовищную подлость” его внутренней политики, игнорировавшей национальные интересы России и заводившей страну в тупик руками недобросовестного чиновничества. Единственным путем, спасительным для государства, он считал преодоление властью собственной “безнародности”, возрождение ее живой связи с народом, минуя посредничество “полуискусных” бюрократов и министров. Тютчев отказывался воспринимать народ как средоточие косности и невежества, как массу, живущую примитивным “инстинктом”. Любителям порассуждать о последнем он заявлял прямо и откровенно свой взгляд на народ: “инстинкт народных масс выше умозрений образованного люда”. Русское самодержавие должно стать “народным”: “чем народнее самодержавие, тем самодержавнее народ”, и в этом состоит “закон нашей возможной конституции”. Понятие “земство” в понимании Тютчева выступает синонимом слова “народ”, символом самоорганизации народа. В этом поэт расходился с главными идеологами “великих реформ”, находивших в земских учреждениях прежде всего орган “местной интеллигенции”. “Земству, одному всецелому русскому земству, принадлежит в будущем право народного представительства, — но дайте же время и возможность сложиться и устроиться”. Наконец, наперекор восторгам многих современников, ставивших России в пример Пруссию Вильгельма I и Бисмарка — последовательных, расчетливых и прагматичных объединителей Германии “железом и кровью”, Тютчев находил иные способы внутреннего сплочения русского народа, объединения всех славян — в духе истинного христианства:

 

“Единство, — возвестил оракул наших дней, —

Быть может спаяно железом лишь и кровью...”

Но мы попробуем спаять его любовью —

А там увидим, что прочней...

 

Тревога о будущем России, связанная с разрушением традиционных основ русской жизни постепенно укоренявшимся буржуазным укладом, отразилась в творчестве А.С.Пушкина. Видя угасание старины, предания которой всегда воспитывали “любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам”, наблюдая нарастающую общественную разрозненность и торжество эгоизма, страстно негодуя на ставшее модным пренебрежительное отношение к много­вековой русской истории — “первый признак невежества и слабомыслия”, поэт писал:

 

Мне жаль, что сих родов боярских

Бледнеет блеск и никнет дух,

Мне жаль, что нет князей Пожарских,

Что о других пропал и слух...

Что не живем семьею дружной

В довольстве, в тишине досужной,

Старея близ могил родных

В своих поместьях родовых,

Где в нашем тереме забытом

Растет пустынная трава;

Что геральдического льва

Демократическим копытом

У нас лягает и осел:

Дух века вот куда зашел!

 

“Демократическое копыто” осла*... На рубеже II—III тысячелетий от Р.Х. оно, некогда растоптавшее достопамятного “геральдического льва”, вновь скажет о себе, на этот раз чуть ли не насмерть лягнув всю матушку-Россию. Под этим впечатлением мы, благодарные читатели, превозмогая житейскую суету и боль всевозможных утрат, задумаемся о “вечном”. Нам есть о чем вспомнить, особенно — теперь... О великом споре Пушкина с Чаадаевым и многолетней полемике славянофилов и западников, о духовно-философских исканиях почвенников и “парадоксах” учения К. Н. Леонтьева, о дневниковых откровениях Л. Н. Толстого и о многом, многом другом в нашей общественной мысли двух последних столетий, полузабытые ныне страницы которой открывает нам книга “Куда движется история?”.

Почти риторически звучит вопрос о сущности затеи неолиберальных глобализаторов, вынесенный Б. Н. Тарасовым в заглавие вступительной статьи: “Новый Ренессанс или ускоренный Апокалипсис?”. По своей навязчи­вости и амбициозности социальная мифология о всеобщем демократическом и рыночном “блаженстве” человечества в условиях “открытого общества” не идет ни в какое сравнение с пропагандой коммунистической и иных прежних общественных утопий. Она сулит все мыслимые щедроты материального благополучия и изобилия современному человеку, живущему в развитой, “цивилизованной” стране. Платой за комфортное земное существование должен стать лишь отказ... от благородных идеалов и высоких стремлений, от сокровенных духовных запросов и поисков божественной истины, от исторической памяти и сознания своей принадлежности к многовековой этнокультурной общности, от старо-древних нравственных заповедей и впитанного с молоком матери “родного чувства”. Того самого чувства, о потере которого “передовыми” деятелями своей эпохи, втиснувшимися в прокрустово ложе “цивилизации”, писал Н. М. Языков в 1844 году:

 

Вам наши лучшие преданья

Смешно, бессмысленно звучат;

Могучих прадедов деянья

Вам ничего не говорят:

Их презирает гордость ваша.

Святыня древнего Кремля,

Надежда, сила, крепость наша —

Ничто вам. Русская земля

От вас не примет просвещенья,

Вы страшны ей: вы влюблены

В свои предательские мненья

И святотатственные сны!

Хулой и лестию своею

Не вам ее преобразить,

Вы — не умеющие с нею

Ни жить, ни петь, ни говорить!

Умолкнет ваша злость пустая,

Замрет неверный ваш язык:

Крепка, надежна Русь святая,

И русский Бог еще велик!

 

Достичь “цивилизованного” существования — дело немудреное. Вход в либерально-рыночный “рай” оплачивается человечностью как таковой... Итак, “последний поход против благородства” (К. Ясперс) начат. “Цивилизация” требует принести в жертву совесть и честь, милосердие и справедливость, долг и ответственность. А значит, и Россию — страну, в которой мы хотим жить. Что мы должны сделать для того, чтобы выстоять?..

Б. Н. Тарасов приводит слова Н. В. Гоголя, сказанные более полутора веков тому назад. Великий писатель завещал будущим поколениям русских людей увидеть наконец “...нашу русскую Россию, не ту, которую показывают нам грубо какие-нибудь квасные патриоты, и не ту, которую вызывают нам из-за моря очужеземившиеся русские, но ту, которую извлечет она из нас же и покажет таким образом, что все до единого, каких бы ни были различных мыслей, образов воспитания и мнений, скажут в один голос: «Это наша Россия; нам в ней приютно и тепло, и мы теперь действительно у себя дома, под своей родной крышей, а не на чужбине»” (с. 263). По-видимому, и впрямь настала пора нам вернуться с доморощенной “чужбины” к себе домой — в Россию.

 

Всеволод ВОРОНИН

 

 

(обратно)

Оглавление

Александр Казинцев • Симулякр, или Стекольное царство. Крах фондового рынка США (Наш современник N4 2003)

Надежда Борцова • Глобализация в ХХI веке (Наш современник N4 2003)

Андрей Старцев • Старая Пруссия или новый Израиль? (Наш современник N4 2003)

Ирина Медведева, Татьяна Шишова • “Гарри Поттер”: стоп (Наш современник N4 2003)

Максим Миронов • Пороховая бочка России (Наш современник N4 2003)

Ирина Стрелкова • Русское образование и русская культура (Наш современник N4 2003)

Николай Коняев • Мать православного героя (Наш современник N4 2003)

Александр Сегень • Библиотечка “Нашего современника” в Чечне (Наш современник N4 2003)

Андрей Убогий • Россия и Тютчев (к 200-летию Ф. И. Тютчева) (Наш современник N4 2003)

Николай Скатов • Погружение во тьму (Наш современник N4 2003)

Среди русских художниковВячеслав Морозов • Ваятель (Наш современник N4 2003)

Всеволод Воронин • Возвращение в Россию (Наш современник N4 2003)

Реклама на сайте