«Человек будущего»

Андрей Буровский. Человек будущего

Человек будущего. Какими мы станем?

Книга ПОСВЯЩАЕТСЯ всем, кто на целое поколение дальше меня от обезьян. Тем, кто будет еще более искусственным и больным, но в то же время еще более здоровым и долговечным.

Человек — зловонная тварь; зачинается он между мочой и калом, и путь его — от вонючей пеленки к смрадному савану. .

Тертуллиан

Человек — это звучит гордо! Человек — это великолепно!

М. Горький

Введение, или Люди ли мы?

Всуе оставив богов и обожествив человека,

Вскоре увидели все, сколь отвратителен он.

А. Величанский

Люди XXI века понимают, что чем-то отличаются от предков.

Самое распространенное мнение — отличаются в худшую сторону. Раньше люди были здоровее, жили дольше, не болели болезнями с мудреными названиями. Кроме того, раньше люди были чище душой, порядочнее и благороднее. Подлецов было очень мало, и вообще верили во что-то хорошее.

Раньше были крепкие семьи, дружные супружеские пары, а дети любили пап и мам и не бросали их, как нынешние.

Мы боимся за самих себя — и одновременно самих себя. Мы понимаем, что не в одном телесном здоровье дело. Души изменились еще сильнее. Мы отличаемся от предков своим поведением, своими желаниями, своими страхами. Отличаемся уже этой постоянной напряженностью...

Для нас весь мир наполнен неясной тревогой; мы все время ощущаем какую-то неопределенную угрозу, разлитую в воздухе. Мы все время ищем ее, все время напряжены. Откуда опасность? Наверное, мы сами какие-то «не такие»...

Но вот мы приходим в музей или открываем альбом с портретами Сурикова или Репина. Какие спокойные, невозмутимые лица! Ни на одном портрете Сурикова нет человека с мешками под глазами. По сравнению даже с «Бурлаками» Репина у нас все время измученный вид.

Ну, ясное дело! Мы так и знали: с нами что-то крупно не в порядке.

В этой книге я попытаюсь рассказать, что же произошло с человеком за последний век, в чем именно мы отличаемся от предков и опасно ли это. Я покажу и перспективу изменений рода человеческого — и короткую, при жизни ныне живущих, и подальше.

Я начну с описаний того, что происходит со здоровьем человека и с его долголетием, и покажу, на какой срок жизни мы можем рассчитывать, какими болезнями будем болеть и от чего умирать.

Потом я покажу, как изменялись души людей: что стряслось с нашей психикой, с нашим отношением к жизни, что происходит с нашим культурным наследием.

Наверное, часть читателей очень обидятся на меня за то, о чем я напишу. Ведь людям хочется знаний о самих себе — но эдаких добреньких, мягоньких знаний, которые не разрушали бы привычные представления. Люди хотят любой ценой сохранить любимые ими мифы, привычные утешительные сказки.

Предупреждаю — а вот этого не будет.

Часть I. О нашем здоровье

Если же человека не кормить, не поить и не лечить, тогда он будет, эта, несчастный и даже, может быть, помрет. Как вот этот сейчас тут помер.

А. и Б. Стругацкие

Глава 1 . Предки и мы

Недостойны... Недостойны, мы... недостойны мы древних героев...

Г. Сенкевич

Светлый образ Алеши Поповича

Из газеты в газету, из книги в книгу ходит одно и то же нехитрое представление: о могучих и здоровых предках нас, ныне живущих. Не то что у отдаленных и неведомых, даже у самых непосредственных наших предков, людей из славянских племен, тоже находят необычайные физические данные. Некоторым людям хватает совести использовать былины в качестве исторического источника. «Видите? — говорят они вполне серьезно, — вон Илья Муромец вырывал с корнем дубы, а если топал ногой, сразу образовывалось озеро. Садко брал с собой в походы только тех, кто мог побороть здоровенного медведя, — вот они какие были, наши предки! Ты медведя поборешь?! Дуб с корнями выдернешь?! Ну то-то...

Не на одной Руси обитали исключительно гиганты и великаны. Геройства Ильи Муромца и Алеши Поповича бледнеют в сравнении с подвигами греческого Геракла и немецкого великана Рюбецаля. Геракл и Рюбецаль кажутся салагами в сравнении с Мафусаилом, прожившим чуть ли не 900 лет...

Теоретики этого вопроса объясняют: раньше природа была нетронутая, экология хорошая, жизнь естественная. Это у нас — излучения всякие, засоренный воздух, плохая вода, нездоровый образ жизни, от которого приходится лечиться. Словом — ужас, ужас! Вот и жили предки долго и счастливо. Богатыри — не мы!

Немафусаильные мафусаилы

...Беда только в одной малой малости: нигде, ни на каком континенте и никогда не был обнаружен скелет девятисотлетнего человека. Да куда там девятьсот! Самый древний скелет человека девяноста лет имеет довольно скромный возраст — порядка семи тысяч лет назад.

Жил этот старец в городе Иерихоне, на территории современной Палестины. И жил в обществе уже очень развитом, сложном, богатом. Жил в настоящем доме, ел разнообразную пищу: и мясо, и рыбу, и птицу, и овощи, и фрукты, и хлеб, и мед. Когда этот человек уставал, он мог отдохнуть, когда заболевал — его, как умели, лечили. Вот он и дожил почти до ста лет, этот первый известный науке долгожитель.

Даже для такого скромного результата потребовалась какая-никакая, а цивилизация.

А более ранние примеры долгожительства нам не известны! До появления земледелия, прочной оседлости, жили, в общем-то, недолго — средняя продолжительность жизни держалась хорошо если на уровне 20 лет.

Тут, конечно, надо сделать важное уточнение — большинство взрослых людей умирали в гораздо более преклонном возрасте. Средняя продолжительность жизни высчитывается для всех, кто родился на свет, а ведь примерно 70% родившихся умирали до 5 лет. Кто прошел горнило детской смертности, тот жил подольше, имел реальные шансы перевалить за тридцать, а если повезет — даже за сорок. Для этих людей введен другой, не особенно весело звучащий термин: «мода смерти». То есть среднее время умирания взрослых людей.

Но и с модой смерти предкам как-то не очень повезло. Сейчас известно довольно много скелетов людей, живших в древнекаменном веке, до конца Великого Оледенения: порядка шестисот. Из этих шестисот человек 55% прожили от 15 до 30 лет, 25% — от 30 до 40, 20% — от 40 до 50, и только единицы, 5%, перевалили за 50 лет. За шестьдесят лет перевалил 1 (один) из числа охотников на мамонтов.

Кстати, мода смерти все время росла. Наверное, росла и продолжительность жизни, но об этом судить уже трудно — в скелетах малышей до 5 лет мало кальция; как правило, трупики малолетних распадаются без остатка. Вот про моду смерти судить можно довольно уверенно. Самые древние из изученных «палеолитиков» жили в пещере Чжоу-Коу-Дянь порядка 800 тысяч лет назад. Это так называемые синантропы, «китайские люди». Ни один из синантропов не перевалил даже за пятьдесят.

В конце палеолита, 15—20 тысяч лет назад, уже появляется довольно много жителей Земли, умерших в этом возрасте, от 50 до 60.

В 1936—1938 годах ленинградские археологи раскопали могильник новокаменного века — неолита, на Оленьем острове Онежского озера. Возраст могильника — порядка 5 тысяч лет назад. В Оленеостровском могильнике хоронили своих умерших охотники, но жившие уже в совершенно иную эпоху. И вот результат: из 177 погребенных целых 14 человек (6%!!!) прожили больше 55 лет.

Дряхлые 55-летние старики... Прогресс, однако!

Возьмем даже «современных дикарей» — причем тех, кого европейские путешественники воспели, поставили чуть ли не на роль светлого идеала. Дряхлому и мудрому удэгейцу Дерсу Узала — порядка 50 лет. Федосеев с восторгом описал эвенка Улукиткана — но последний костер старого и мудрого эвенка догорел, когда ему было едва за шестьдесят. Европейцы в эти годы путешествуют, приобретают новые профессии, женятся и воюют. Первобытные люди — умирают.

Сколько вы будете жить?

«Тем более что жизнь короткая такая...» — мелодично хныкает Окуджава. То есть короткая, это точно — потому что, сколько ни дай, будет мало. Скажи нам, что мы будем жить по двести лет, и мы будем счастливы ровно два или три дня, а потом спросим у Бога: «Почему не триста?!»

Жизнь коротка в сравнении с жизнью народов, цивилизаций и геологических эпох. Жаль — мы никогда не видели, как легионеры выдавливали галлов с полей сражений своим железным строем. Еще больше жаль — мы не увидим, как наши потомки поймают и посадят в клетку зоопарка последнего сподвижника Зюгляйтера, «строителя светлого будущего». А ведь здорово было бы посмотреть!

Но вообще-то всем, кто оплакивает свою короткую жизнь, я вынужден сообщить со всей ответственностью: жизнь совсем не так коротка, как мы привыкли думать. Несколько раз я спрашивал молодых людей: сколько они собираются прожить? И оказывалось — от силы семьдесят.

Эти люди сами у себя невидимо крадут лет 20, если не 30.

А вы сколько собираетесь прожить?

Лично вы, дорогой мой читатель?

Еще совсем недавно, всего триста, даже сто, лет назад, люди старились намного раньше. Вот, например, какой сонет написал Вильям Шекспир:

Когда твое чело избороздят

Глубокими следами сорок зим,

Кто будет помнить царственный наряд,

Гнушаясь жалким рубищем твоим?

И на вопрос: «Где прячутся сейчас

Остатки красоты веселых лет?» —

Что скажешь ты? На дне угасших глаз?

Но злой насмешкой будет твой ответ.

Достойней прозвучали бы слова:

«Вы посмотрите на моих детей.

Моя былая свежесть в них жива,

В них оправданье старости моей».

Поверьте, мне было очень весело читать этот сонет в свои сорок лет — как раз в этом возрасте я защищал докторскую, всерьез намеревался стать папой в третий раз, а в гостинице, где я жил в ожидании защиты диссертации, вокруг меня плотоядно ходили озабоченные дамы. Одна из них являлась ко мне в номер в халате поверх ночной рубашки и, не гнушаясь жалким рубищем моим, наливала мне кофе. Глядя в мои жалкие, потухшие глаза, дама вела долгие разговоры о науке и жизни. Но любой разговор как-то сворачивал на то, как ей, бедняжке, тяжело жить после того, как сбежал муж, сволочь такая.

Сонет Шекспира попался мне ну очень вовремя! И резвился я чрезвычайно.

Если люди в те недобрые столетия и доживали до 60 лет, то этот возраст считался самым что ни на есть почтенным и преклонным. Если вы посмотрите по справочникам (той же Большой советской энциклопедии) годы жизни известных деятелей XVI или XVIII века, вы убедитесь — очень мало кто из них перешагнул за 70 лет. И последние тридцать, уж, по крайней мере, двадцать лет, своей семидесятилетней жизни у них были такие же тусклые стариковские глаза, как у героя сонета Шекспира...

Как хорошо было жить в те времена, мне много раз рассказывали в детстве... А я все читал книжки и все сильнее в этом сомневался.

Возраст всех жизненных достижений оказывался очень невелик (по современным понятиям). Для современного студента зрелище профессора, который бьется на шпагах из-за благосклонности некой девицы или юной дамы, — по меньшей мере несколько странное зрелище. Но что, если вполне обычный возраст профессора редко превышает 35 лет? Если было много и 30-летних и даже 26-летних ученых? Ведь именно таков был возраст профессоров в большинстве университетов еще в XVII, отчасти даже в XVIII веке. Так что профессора тех времен и на шпагах бились, и по веревочным лестницам лазали, и жен у мужей умыкали.

Для людей исторического прошлого, причем прошлого сравнительно недавнего, не казались странным молодые, даже юношеские, черты поведения полководцев, ученых, высокопоставленных церковников или земельных аристократов. Ведь они все были очень молоды! Молодость была биологической, социальной и психологической нормой. Даже «старики», перевалившие за 50, старались вести себя как молодые: пытались поступать «как полагается».

Шекспира и даже Шиллера бывает трудно читать: слишком уж много эмоций.

Но что поделаешь! На смену аристократическому XVIII веку пришел XIX — век науки и техники, век выскочек и роста продолжительности жизни. После открытий Луи Пастера и Роберта Коха появилась современная медицина, современные правила гигиены. Если вы проследите, какова продолжительность жизни известных людей XIX века, она окажется заметно побольше, в среднем порядка 75 лет.

На протяжении XX века продолжительность жизни медленно, но верно ползла вверх во всех странах и сейчас перевалила за 80. Сегодня вымирает поколение, родившееся между 1920 и 1930 годом. Это поколение перевалило уже за 80 лет; это поколение вынесло на себе голод, репрессии и стрессы 1930-х, Вторую мировую войну, послевоенный голод, сталинщину, ежовщину, бериевщину, несколько локальных войн (Финскую, Японскую, Корейскую).

Многие представители этого поколения страдали от нелеченных или от плохо леченных болезней. Многие из них были ранены, и часто — не по одному разу. Многие сидели в тюрьмах и концлагерях. Многих из них часто и жестоко били. А вымирают они — вот сейчас!

Это уже не красивые сказки о героях и гигантах, от которых мы произошли и которые жили по 600 и по 900 лет. Это, некоторым образом, реальность.

Поколения, родившиеся после Второй мировой войны, росли уже в другой обстановке. Мы лучше ели и одевались, мы не пережили голода и войн, массового террора и лагерей уничтожения. Мы знали уже совсем другую медицину — и более гуманную, и более эффективную. Большинство специалистов считают, что родившиеся между 1945 и 1965 годом могут рассчитывать на 85—90 лет жизни. Женщины — на верных 90.

А как же быть с падением продолжительности жизни, со смертностью в 55—60, с невероятным числом ранних смертей, убийств и самоубийств?! Да так и быть. Естественно, если человек работает на износ десятилетиями — он тяжело болеет и умирает ненормально рано. Естественно, что, даже если человек остается жив в Афганистане или в Чечне, пережитое не способствует жизнеспособности и долголетию.

А особенно надежный способ утратить долголетие — это потерять смысл своего существования, перестать понимать, кто ты и где находишься, утратить веру в себя и в жизнь и начать беспрерывно пить водку. Тут даже при великолепном здоровье у человека остается всего несколько лет. Потом он начнет тяжело болеть, стремительно деградирует и быстро умрет.

Очень многие мужчины в России и во всех странах бывшего СССР пережили нечто подобное. Но те, кто не пережил или кто сумел выйти из психологического кризиса, будут жить дольше дедов и отцов.

У поколений, родившихся после 1965 и 1970 годов, перспектива еще лучше. Эти поколения всю свою жизнь провели в мире еще более сытом, более гуманном, более разумном, чем даже те, кому сейчас между 40 и 60.

Возьмем всего один пример: эти люди без страха входят в кабинет зубного врача. На их памяти лечить зубы никогда не было больно. Мы-то до сих пор внутренне поджимаемся: первые тридцать пять лет жизни мы лечили зубы совсем не так, как это делается теперь. Частота вращения бора в бормашине была в несколько раз медленнее, чем у современного, работа бора причиняла довольно сильную боль. А обезболивания при лечении зуба (в том числе при сверлении) не полагалось. То есть «блатным» обезболивали, но вообще-то по правилам полагалось только при удалении. Да и брал новокаин хуже современных обезболивающих препаратов, действовал недолго; порой и вынимать из больного зуба «нерв»-пульпу, и рвать зуб оказывалось очень болезненным.

У молодых нет этой памяти о неизбежных страданиях в кабинете зубного врача.

Это поколение будет жить лет по 95, а может быть — и по сто. Ведь сто лет — это не отдельное достижение, это всего лишь средний результат. Обычно самые удачливые живут эдак лет на 15—20 больше, чем «в среднем».

Те, кто родился в 1980 году и позже, вполне реально могут дожить до XXII века.

Не очень здоровые предки

Судя по следам на их костях, люди исторического прошлого страдали множеством заболеваний. При изучении костей и скелетов древнего человека сердобольные люди готовы всхлипнуть. Чего-чего только у них не было! Полиартрит, радикулит, полиомиелит, остеохондроз, рахит, всевозможные воспаления, в том числе гнойные, самые разнообразные отклонения в развитии.

Добавьте к этому еще следы множества ранений. Практически у всех шестисот людей, умерших до отступления Великого Ледника, сломаны кости рук и ног, ребра и ключицы, на костях выросли костные мозоли, повреждены кисти рук и пальцы. Иногда на переломах видны следы попыток лечить раненого: зачистить рану, вынуть осколки кости, наложить лубки. А очень часто нет никаких признаков, что человека вообще лечили: срослось, как срослось.

В начале 1950-х годов американец Ральф Солецки раскопал погребение неандертальца из пещеры Шанидар в Ираке. Этот человек погиб в возрасте примерно 40 лет, примерно 45 тысяч лет назад. Череп размозжен, буквально разнесен вдребезги. То ли рухнул каменный потолок пещеры, то ли человека убили, обрушив на голову немалую тяжесть. Скорее всего, все же произошел несчастный случай: пожилого неандертальца похоронили, положив на ложе из сосновых веток, засыпали ворохами цветов, завалили огромными камнями[1].

Но и лет за 15 или 20 до своей гибели этот неандерталец серьезно пострадал: он потерял кисть правой руки и правый глаз. Судя по следам на костях, размозженную кисть пытались лечить: удаляли раздробленную или гниющую ткань, вынимали осколки кости.

Если учесть, что все это делалось без наркоза и самыми примитивными каменными орудиями, неандертальцу не позавидуешь.

Почти столько же ранений и у людей более поздних эпох; вот лечили их все же получше.

Скифо-сибирская эпоха (VII век до Р.Х. — I век по Р.Х.) хорошо изучена благодаря огромному количеству курганов. Из 20 тысяч скелетов этой эпохи нет НИ ОДНОГО, на котором не было бы следов прижизненных ранений. Но у многих в эту эпоху уже сращивали кости, положив их в лубок, или даже делали трепанацию черепа.

Но и в скифскую эпоху люди страдали от остеохондрозов, радикулитов, полеомиелитов. Эти заболевания никто не лечил, и они тянулись годы, десятилетия, отравляли людям жизнь и в конце концов сводили их в могилы.

Очень много скелетов молодых людей, даже детей и подростков, по которым невозможно определить причину смерти. Умер человек, а на его костях нет никаких повреждений. Самый ранний такой скелет — это погребение мальчика лет 12 в пещере Тешик-Таш в Узбекистане (порядка 40 тысяч лет назад). Тогда сразу предположили почему-то, что мальчика укусила змея[2]. Странно... Почему именно укусила змея?! Гораздо логичнее предположить, что ребенок умер от какой-то болезни, не оставившей следов на костях. Какой именно? Да какой угодно, от чумы или оспы и до гриппа или пищевого отравления.

Может быть, взрослые древние люди были даже здоровее нас — слишком много больных детей и подростков умирало до 15 лет. Возможно, болезни приходят к нам чаще, чем к древним. Но от нас болезни как пришли — так и уходят, потому что мы их умеем лечить. В древности почти всякая хворь или проходила сама, или так и оставалась навсегда.

Нет-нет! Я слышал про травки, массажи, про народную медицину. Была она и у первобытного человека. Но опять же, одно дело — пить чай с малиновым вареньем, зная про антибиотики, помня про сульфамиды. Пока болезнь не тяжелая, можно и поберечь почки, не принимать сильных лекарств. Но если прихватит грипп посильнее, бронхит, воспаление легких, мы как-то все же переходим на антибиотики.

Совсем другое — не иметь вообще ничего, кроме малинового варенья или корня горного цветка. Если ВМЕСТО — не только велик шанс помереть, но и последствия обязательно будут. Человека в прошлом жестоко мучили нелеченные болезни и их последствия. Хворь пришла и ушла, последствия тянутся годами.

Очень много людей в прошлом погибали, но от болезней умирали еще чаще. В погребениях оседлых земледельцев всех времен — от бронзового века до Средневековья — только у третьей части покойников можно проследить причины насильственной смерти: переломы костей, следы оружия на костях, наконечники стрел, намертво застрявшие в грудине, и так далее. Две трети умерших не погибли насильственной смертью; но они умерли, и далеко не старыми, даже по понятиям того времени.

На кладбищах Древней Руси X—XVII веков только 2—3% погребенных старше 70 лет. 30—40% — между 40 и 50 годами, 20—30% — между 20 и 30 годами.

Для людей 40—50, тем более 20—30, лет трудно предположить тихое угасание от дряхлости. Эти люди умерли от голода или болезней. В том числе от болезней, которые потомкам кажутся сущей ерундой. Мало простудных и инфекционных заболеваний, которые косили людей почем зря. Не случайно же еще в XIX веке зимой не вели военных кампаний, уводили солдат «на зимние квартиры». Зимой 1812 года от этого обычая пришлось отказаться — и из 100 000 солдат, погибших этой зимой, только 35 тысяч убил неприятель. 65 тысяч — это солдаты и офицеры, заболевшие гриппом, ОРЗ, ангиной, бронхитом и воспалением легких. И умершие от этих заболеваний.

До появления антибиотиков обычный грипп был страшной болезнью с частым смертельным исходом.

До появления обезболивания-анестезии холециститы и аппендициты уносили множество людей. Ведь делать даже простенькую и короткую полостную операцию без хотя бы местного наркоза — невозможно.

Для людей прошлого это были самые обычные, наиболее частые причины смертности — болезни и голод. На третьем месте стояла насильственная смерть.

Причины

— Как?! — заявят мне безответственные романтики. — Ведь древний человек был очень здоровым и сильным! Он жил в очень чистой, чуть ли не стерильной среде! Он пил чистую-пречистую воду, дышал замечательно чистым воздухом, все время двигался, работал на свежем воздухе?! Он, «как известно», должен был быть здоровее нас!

На мой взгляд, эти люди путают два очень разных явления. Когда современный человек пользуется всеми благами цивилизации — транспортом, теплом, одеждой, едой, лекарствами — и ПРИ ЭТОМ еще живет на свежем воздухе, много двигается, следит за режимом питания и диетой, он и правда становится здоровее остальных людей нашего общества.

Если же свежий воздух и чистая вода предлагаются ВМЕСТО еды, тепла и медицины, позволю себе только пожать плечами. Статистику я приводил.

Наивные романтики почему-то считают, что природа всегда права, всегда ласкова и всегда дает человеку только хорошее. Но это — всего-навсего фантастическое предположение: высосанное из пальца, совершенно не подтверждаемое фактами.

Среда, в которой жил древний человек, вовсе не была для него ни доброй, ни благоприятной. За тепло, одежду, еду приходилось сражаться чуть ли не каждодневно. Жестоко сражаться, живя примитивной, грубой жизнью, в постоянном напряжении. То есть выдумать можно какую угодно идиллию... Но идиллия — это миф, и ничего, кроме мифа.

Вся жизнь охотника проходит в погоне за добычей. Проходит под открытым небом, у костров, на реке и в лесу. Романтика? Так и надо жить? Читатель! А вы давно ночевали у костра? Позволю себе заверить — удовольствие это на любителя. То есть пока речь идет о молодецком приключении, физически трудном, но увлекательном развлечении, виде спорта — все замечательно. Уйти из города в лес на неделю, на месяц — как здорово!

Если уходят молодые и здоровые — это на время. Потом вернутся опять в цивилизацию.

Мне доводилось жить по два, по три месяца в палатке, в малонаселенных местах. Это было скорее интересно и увлекательно, чем трудно или опасно. Но стоило мысленно поиграть в первобытного человека: представить, что это — на всю жизнь... Или стоило представить у костров не самого себя, а членов своей семьи...

Милый читатель, давайте сыграем в эту игру: представьте себе у костров лагеря охотников свою жену на последнем месяце; малолетнего ребеночка, старого отца или деда, лет за семьдесят. Представьте, что вам их нечем согреть, кроме как пламенем костра. В любую погоду. Весь год. Что, насладились первобытной жизнью — так сказать, умозрительно? Или еще тянет попробовать?

А напряжение при погоне за зверем, сам акт убийства? А страх, а депрессия при неудачной охоте, зависимость от случайного поворота событий? А полная невозможность отдохнуть?

Множество причин мучат и медленно убивают.

Жизнь крестьянина проходит все же в теплой избе, в гораздо более благоприятной среде, чем у охотника. Крестьянин больше защищен от случайностей, от голода, от холода, от диких зверей и болезней. Но и его среда обитания намного менее комфортна, чем у современного человека.

Труд крестьянина — это тяжелейший ручной труд, самыми простыми инструментами и в самых первобытных условиях. Соха — это ведь не что иное, как изогнутый кусок дерева (точно так же и борона — это кусок дерева с сучками). Чтобы пахать, надо изо всех сил наваливаться на этот кусок дерева, чтобы его конец находился все время в земле. Лошадь или бык тянут соху, а ваша задача — согнувшись, наваливаться и наваливаться, не выпускать конец сохи из-под земли. Чтобы этот изогнутый кусок дерева разрывал, вспарывал землю. Час за часом, весь световой день.

В наше время лесоповал — тяжелейший труд, классическое занятие заключенных. Во все патриархальные времена валить лес на строительство и на дрова — повседневная, самая обычная мужская работа. Она делается всеми мужчинами и каждый год.

У нас колоть дрова и таскать воду в походах — тоже занятие мужское... Но вплоть до начала XX века колола дрова, носила воду — женщина. Есть хорошая картина А. Касаткина «Соперницы» (1890). На этой картине две молодые женщины идут от проруби с бадейками, полными воды. Видно, что они напряжены и что говорят друг другу гадости. Это очень неплохая картина, только вот бадейки-то каждая ведра на два, и висит их по две на коромысле. То есть несет каждая женщина литров 35—40 водички для всего дома, и это — самый обычный утренний поход... чаще всего хозяйка сходит так на прорубь даже не раз в день, а несколько.

В XX веке, особенно после Второй мировой войны, женщины ходят за водой все реже и реже.

Тлетворное влияние цивилизации — что поделать.

Но это в России! Уже в 1970-е годы американцы снимали фильм о вьетнамской деревне и восхитились танцующей походкой вьетнамских девушек, несущих бананы с плантации в деревню...

— Танцующая походка?! — возмутились вьетнамцы. — Да у нее на коромысле килограммов сорок этих бананов, и так весь день! У нее ноги подламываются, вот вам и танцующая походка!

Крестьянин не ездит в трамвае, не дышит смогом и не ест продуктов с консервантами. Но труд его непомерно тяжел, а живет он в избе, где на площади в 30—40 квадратных метров сгрудились 15—30 человек. Одни лягут на пол, другие — на лавки, третьи — на полати, так сказать, на третий этаж. Так и поместятся все, включая несколько супружеских пар.

Еда? «Щи да каша — еда наша», — свидетельствует поговорка. И хорошо, если щи и каша — с солью. Пронзительный рассказ Ивана Тургенева о бабе, которая похоронила сына и вовсю хлебает щи... Что, у нее совсем нет сердца?! Все проще:

— Так ведь, барин, щи-то соленые...

Соленое ели не каждый день, соль — дорогое удовольствие.

Жизнь крестьян лучше жизни охотников — но и она жестокая, непомерно тяжелая, лишенная удобств и комфорта. Жизнь в полной зависимости от природы — от погоды, урожая, приплода животных, от ветров и дождей. Потому и короткая жизнь.

Главная причина, по которой мы живем дольше предков, проста — мы меньше зависим от природы. Мы в меньшей степени являемся ее частью.

Скромное обаяние цивилизации

Почти всю историю человечества на человека действовали несколько основных причин ранней смертности. На современного человека они почти не действуют. Это:

1. Детская смертность.

2. Насильственная смертность.

3. Смертность от родов.

Еще в начале XIX века 4—5% молодых женщин умирали от первых родов. В основном — от занесенной инфекции. А до 15% умирали в 40—45 лет от последних родов — изношенный организм не справлялся.

4. Смертность от голода.

5. Смертность от простудных заболеваний, гриппов, бронхитов, воспалений легких.

6. Смертность от эпидемических заболеваний. Чума, холера, оспа могли обезлюдеть целые города и страны. В XIV веке «черная смерть» унесла не меньше 24 млн человек — четвертую часть тогдашнего населения Европы. В середине этого столетия из Смоленска вышли три человека... последние из 10 тысяч.

В наше время если и вспыхивает чума — от нее умирают первые трое: те, кому не успели поставить правильный диагноз и спасти. А остальных заболевших лечат быстро и очень успешно.

Если бы во время эпидемии «черной смерти» в Европе XIV века появились бы современные врачи с медикаментами и шприцами, никакой эпидемии не стало бы за две-три недели.

В наше время индейцы в Южной Америке и негры в самых отсталых странах Африки умирают от тех же причин, от которых умирали европейцы в Средневековье (и даже в XVIII—XIX веках).

Именно поэтому они не умирают от сердечнососудистых заболеваний, от рака или от ХОБЛ (хроническая обструктивная болезнь легких) — они просто не успевают.

Жители США и Европы умирают позже — потому что умирают они от других причин.

Точно так же не успевали умереть от рака средневековые европейцы: они успевали умереть от простудных заболеваний, от голода и от чумы.

Мы отличаемся от предков тем, что живем в больших городах, вкусно едим и пьем, получаем медицинскую помощь. Потому мы так долго и живем.

Глава 2 . Когда мы становимся взрослыми?

За стеной раздавался плач младенца:

— Мама! Дай на пол-литра!

Как будто анекдот

Что может быть отвратительнее пятнадцатилетней мамы?! Разве что шестнадцатилетний папа...

У. Черчилль

Время взросления

Охотник в 14 лет — взрослый. Он уже знает и умеет все, что необходимо для жизни; не так уж много ему надо изучить, чтобы стать взрослым. Сат-Ок — сын польской революционерки и вождя индейского племени, детство и юность провел в канадской тайге, в первобытном племени, а зрелые годы — в цивилизованном обществе, в Польше. Свое необычное детство он описал в прекрасной книге, вполне доступной читателю[3].

Среди всего прочего Сат-Ок рассказывает, как он вдвоем со своим другом, Серой Совой, берут лося. Подманивают зверя на манок, всаживают в него копье и стрелу, Серая Сова повисает у лося на рогах и добивает ножом. Мальчикам — по 14 лет. По понятиям племени шеванезов — они почти взрослые.

Крестьянин становится взрослым только в 18 или в 20. Ведь ему надо войти в полную... ну, в почти полную, силу мужчины, чтобы пахать и собирать урожай.

Промышленный рабочий хоть с какой-то квалификацией станет взрослым не ранее 22—25. Специалист — хорошо если к тридцати.

То же самое касается даже образованных людей: мы становимся все старше и старше.

В Древнем Египте «писцами» становились в 16. В этом возрасте мальчик изучал иероглифы, получал необходимый минимум знаний, чтобы стать чиновником или жрецом. Дети окружающих диких племен становились взрослыми раньше. У евреев до сих пор 13 лет — возраст религиозного совершеннолетия.

Мы в 13 лет — еще школьники, к 16 получаем только «незаконченное среднее».

Если общество разделено на сословия и классы, элитные системы образования отличаются от «плебейских» не легкостью и комфортностью. Элиту учат дольше, научают большему, а воспитывают последовательнее и жестче. Ведь элите нужно больше знать и уметь, обладать высокими личностными качествами.

Джентльмен учится (то есть является как бы «еще не взрослым») в том возрасте, когда его слуга признается взрослым мужчиной. Он исторгается из «приличного общества» за поступок, который вполне может сойти с рук его слуге.

Время размножиться

Долгое время парня женили, девушку выдавали замуж, как только они становились физически взрослыми особями: в 16—18 лет.

Старший брат Сат-Ока, Танто, женился в 19. По понятиям своего племени, он уже совсем взрослый человек. В таком же примерно возрасте заводили семьи крестьяне. Даже элитные люди Древнего Востока сговаривали и женили детей в этом возрасте.

Первыми изменили традицию древние греки — они решили, что мужчине хорошо бы попутешествовать, по-развиваться, а уж под тридцать — и жениться. Если за тридцать — тоже ничего страшного.

В Средние века было не так — опять старались женить совсем юных. Напомню, что Ромео и Джульетте — 15 и 14 лет. Полудети.

Но в XVII— XVIII веках у образованных европейцев из верхов общества брачный возраст мужчины опять растет до «под тридцать». Это становится нормой для все более широких слоев общества по мере того, как люди все чаще получают образование и должны еще поработать, стать специалистами. А там уж можно и заводить семью.

Стоит появиться женскому образованию, и тут же растет женский брачный возраст! В начале XIX века девушку старались выдать замуж до 18 лет. Жених чаще всего старше лет на десять, а то и на пятнадцать, но это никого не смущает. В началеXXвека 20-летняя, 22-летняя невеста — явление уже вполне обычное.

В наше время... В России до сих пор девушек пугают ужасами «позднего» рождения первого ребенка. Существует такое народное поверье, что женщине необходимо родить «до двадцати пяти». Потом... О!!! Потом связки костей таза становятся невероятно прочными, неподвижными, роды невероятно мучительны, и вообще нарастает невероятный риск...

Но это — всего лишь страшилка, не более того. Народное поверье стало убеждением даже многих врачей — ведь до самого последнего времени в России даже в среде людей образованных действовала норма: надо выйти замуж! Желательно — до конца обучения! А вышла замуж — сразу надо родить! Немедленно! Требования общества проникли даже в профессиональное сознание медиков. До сих пор в роддомах женщин, рожающих первого ребенка после двадцати пяти лет, официально называют в документах: «пожилая первородка».

Но все чаще женщины рожают первого ребенка «под тридцать» и даже «за тридцать» — просто потому, что хотят получить образование, поработать по профессии, попутешествовать, подумать...

Моя вторая жена родила нашу первую дочь в возрасте 31 года. Роды были очень легкими, с очень незначительными болями. Откуда знаю? Я при них присутствовал, помогал жене и принимал своего ребенка. Это был полезный, увлекательный опыт.

Моя знакомая родила последнего (третьего) ребенка в возрасте 44 лет. Роды были быстрыми и легкими, мать и сын чувствуют себя превосходно.

Мужчины... Для мужчин в Европе после Второй мировой войны стало обычным заводить семьи даже не «за тридцать», а «под сорок». Рождение первых детей «за сорок» и даже «за пятьдесят» стало довольно обычным.

Недавно я позвонил одному известному немецкому аналитику, крупному чиновнику из Берлина. Он этнический русский, из семьи белогвардейцев — эмигрантов 1920-х годов. Но родился и вырос в Германии, и хотя говорим мы по-русски, в его речи часто проскальзывает акцент. Этот человек стал известен после того, как написал книгу про Путина; его работу я считаю шедевром.

Звоню, чтобы поздравить с Рождеством, и слышу на другом конце провода рев младенца.

— Саша! Вы стали папой?!

— Да! Принимаю поздравления!

Я с удовольствием рассыпался в поздравлениях, но вот человек этот моложе меня ровно на три года. Сейчас ему 46 лет. А ребенок этот — первый в его жизни.

Время зрелости

Древние греки считали, что мужчина переживает высший взлет, «ахме», в возрасте 40 лет. Примерно так же думали французы в XVI веке, когда сочиняли поговорку: «в сорок лет мужчина отвечает за свое лицо». Итальянцы XIII века полагали, что в 35 лет наступает перелом, человек начинает стареть.

«Земную жизнь пройдя до половины...» — писал Данте в свои 30 лет.

В XX веке возраст основных жизненных достижений перевалил за 40 и плавно приближается к 50. Если в 1980-е годы в СССР большинство людей назвали 44 года как возраст достижения вершины карьеры, то теперь в России большинство населения считает таким «годом вершины» уже 48.

То есть мы располагаем наше «ахме» на десять лет позже, чем древние греки и французы XVI века... И на тринадцать лет позже, чем средневековые итальянцы.

Теперь даже от молодых требуют качеств, характерных скорее для среднего возраста: осмотрительности, аккуратности, последовательности, умения предвидеть результаты. Мы привыкли к тому, что норма — многого достигший человек среднего возраста. В общем, на шпагах не дерется.

Впрочем, этот и связанные с этим вопросы я развиваю в своей статье, написанной специально для очень престижного журнала Академии наук «Общественные науки и современность». Всех, кому это интересно, отсылаю прямо к статье[4].

Чтобы стать взрослыми, нам приходится многому научиться, у нас более долгое детство.

Мы не можем себе позволить учить, дрессировать мальчиков розгами: мы попросту убьем их, вколачивая в них такими методами такой огромный объем знаний и умений.

Мы живем примерно в два раза дольше предков, умираем на 30—50 лет позже их. Но и взрослыми мы становимся на 10—15 лет позже.

Глава 3 . Отмена естественного отбора

Дай Боже скотину с приплодцем, а деток — с приморцем.

Старинная крестьянская молитва

Странности старинных фотографий

Как странно выглядят семейные фотографии начала века: много взрослых людей, а детей нет. Детей если и фотографируют, то отдельно, вместе с мамой или с гувернанткой. А если фотография всей семьи, то на ней — подростки, а уж никак не малыши. На знаменитых фотографиях семьи последнего царя Российской империи Николая Романова, великим княжнам не меньше 12—14 лет. Барышни.

Вот семейная фотография автора этой книги. Сделана она в 1908 году. Моей бабушке было тогда 8 лет, ее сестре — чуть меньше 7. Бабушка рассказывала, что, когда фотографировалась семья, она подсматривала в щелочку. Но ни ее, ни сестры, ни детей других родственников на фотографии нет.

Причина этой странности несколько жуткая — люди попросту не считали детей состоявшимися членами семей. Это только у нас: родился ребенок — значит, вырастет. Как же его не фотографировать?! Ведь ребенок уже никогда не будет таким, каким был в три... в пять... в восемь месяцев, в два или в три года. И мы останавливаем мгновение, чтобы потом годами смотреть, вспоминая — каким был наш малыш в тот или иной срок своей жизни.

Иная логика

А у людей еще начала XX века — совершенно другая логика. Далеко не все родившиеся дети будут жить. Даже в среде образованной, культурной в начале XX века детская смертность составляла порядка 7%, а то и 10%. Это в России, в Европе было чуть поменьше — порядка 6—7%. Впрочем, в Германии у «простого народа», то есть у необразованных людей, детская смертность зашкаливала за 20%. У русского крестьянства еще в 1920-е годы — за 50%.

За простеньким вопросом «Сколько у вас детей?» для нас стоит всего одна цифра: одно и то же число детей и родилось, и выросло, и есть в настоящий момент. В начале XX века детей в разное время разное число, и взрослыми станут не все. Родила хозяйка дома троих, из них выжили двое. Потом она родит еще двоих, один из них выживет. Из троих взрослых детей один погибнет на войне. Итого: рожала женщина пять раз, а в старости имела внуков от двоих детей. Фотографировать ее с тремя первыми детьми? А зачем? Ведь из них станет взрослым и сам будет иметь детей только один.

Если так, то действительно, какой смысл фотографировать каждого ребенка? Тем более вместе со всеми, как члена семьи? Ребенок родился, он крещен, ему неизменно предстоит стать членом семьи... если выживет. Но пока совершенно непонятно, состоится ли он как член семьи. Или так просто... мелькнет и исчезнет. Так что если его и фотографируют, то отдельно, на специальных «детских» фотографиях.

С чего начиналось?

Так было всегда, во все времена. Такова норма смертности детенышей у всех крупных млекопитающих: 70% родившихся детенышей умирают во младенчестве у львов, слонов, буйволов, оленей, гиен. Люди — совсем не исключения.

В первобытном племени парни и девушки ведут себя довольно свободно. В крестьянском обществе мужчины хотят передавать собственность родившимся от них детям. Девственность невесты начинает играть большую роль. Члены эзотерических сект часто видят в этом злое наследие христианства... Но почитайте вы индусов, того же Рабиндраната Тагора, и убедитесь — душное ханжество индусской деревни во сто крат превосходит ханжество христиан.

Первобытные охотники живут в природных ландшафтах с их наводнениями, пожарами, извержениями вулканов, дикими зверями и болезнями. Они подвержены множеству опасностей, вся их жизнь — почти беспрерывная охота, рыбная ловля, поиски пищи. В обществе охотников надо постоянно кочевать, там приходится сокращать число детей.

Оседлый земледелец живет в среде, которую сам для себя создал: в поселке, в доме, в усадьбе. Его женщина сидит дома, под надежной защитой мужа и всей общественной среды. Но рождается детей очень много. Женщина никуда не кочует по степи; не убегает от разъяренного льва; не носит на себе все свое домашнее хозяйство. Но она рожает каждый год — ведь такая возможность у нее есть.

Но при всех этих различиях женщина рожает столько раз, сколько успеет. В первобытных обществах — раз 8 или 10. В обществах крестьянских — до 25, даже 30 раз.

Большая часть этих детей умрут до 5 лет. Любое простудное заболевание, любая хворь легко убивают ребенка. Если ребенок дожил лет до 10—15 — скорее всего, он будет жить уже долго, до старости (то есть лет до 50— 60).

Из этой модели демографии прямо вытекает несколько последствий, и нельзя сказать, чтобы приятных. Главные из них — совершенно другое отношение и к детям, и к женщинам.

Отношение к ребенку

В результате патриархальные общества как-то и не считают полноценными людьми детей, еще «не вошедших в ум». Многих европейцев коробит китайский обычай — не считать людьми детей до трехдневного возраста. В эти первые три дня нежеланных детей попросту топят — с патриархальной простотой. Но разве наши предки были лучше?

Лев Толстой в своем «Воскресении» описывает, как это делалось в России: нежеланного ребенка крестили, а потом переставали кормить, и он умирал от голода. «Так обычно делается в деревнях», — мимоходом сообщал граф Лев Николаевич без особенных эмоций.

Детей всегда много. Дети — это своего рода секрет женского организма. Как не может не быть слюны во рту, так у женщины не может не быть детей; дети все время рождаются и умирают. Дети могут мешать, требовать слишком много забот. От детей порой хочется избавиться. Крестьянок, ставящих свечку «за примор своих чад», описывают все бытописатели старой деревни, от Энгельгардта до Успенского.

Разумеется, детей крестьяне любят — но без нашего страха, без чрезмерности. Бог дал — Бог и взял, ничего не поделаешь. К маленькому ребенку лучше не привязываться, не торопиться его любить.

В образованных и богатых слоях общества отец приближал к себе одних детей, был равнодушен к другим... Как отец Пьера Безухова, который признал сына уже взрослого.

Пьер Безухое уже мог прожить долго.

Замужество в 13 лет

Даже сегодня приходится слышать рецидивы отношения к женщине как к спальной принадлежности и к кухонному агрегату. Но сегодня эту чушь плетут чаще всего люди неполноценные и в основном — из умственно сниженной, а то и попросту криминальной, среды. А ведь еще сто лет назад — это нормальное отношение, естественное во всех слоях общества.

Другое отношение к женщине рождается вместе с цивилизацией — когда рожать каждый год уже не надо.

В патриархальном обществе девочек выдают замуж очень рано. Вспомните русскую классику: ...«ты уж сед// Мне ж пятнадцать только лет» — отвечает княжна сладострастному царю из «Конька-Горбунка». Древнерусская эстетика прямо требует, чтобы невесте было не больше 17 лет.

Верхи общества ничем не лучше низов: Лев Толстой описывает, как шестнадцатилетнюю девицу всовывают в бальное платье (а она ревет от стыда) и выставляют на балу и в театре. Выбирает, влюбляется мужчина. Мужчина — личность; до брака ему надо поучиться, послужить, попутешествовать. Девушку выдают замуж, как только она сможет рожать детей... а очень часто и до этого. Выдают лет в 13—14, еще до начала менструаций — пусть привыкает к мужу, ко всей его семье, учится женскому делу.

Для современного человека от этакой «эстетики» явственно веет педофилией, «Лолитой» и прочей мерзостью. Но что поделать! В патриархальном обществе женщина — это бурдюк с питательной смесью, в котором вызревают дети. И только.

Последствия налицо и тоже описаны классикой. Ларина, которая «милая старушка» в свои 36 лет. Впадающая в маразм «старая графиня Ростова», которой порядка 50. Причем заметьте — старый граф Ростов, которому за шестьдесят, вовсе не считается таким уж старым. Эдакий пожилой резвунчик, и до маразма ему очень далеко.

Великая Медицинская революция

Все кардинально изменилось после того, как Луи Пастер открыл угрозу, таящуюся в микробах: оказывается, это микробы — виновники серьезнейших болезней! Но если микробы разносят болезни — надо бороться с микробами. Сначала в аккуратной Германии, потом и по всей Европе люди начали следить за чистотой — и самого отдельного человека, и среды его обитания, и всего города.

Немцы, а потом и все европейцы стали мыть руки перед едой, а пищу стали готовить чистыми, вымытыми руками. Сделалось нормой принимать ванну, мыть ноги, подмываться, чистить зубы. В прусской армии одно время новобранцу выдавали вместе с мундиром и шнурованными ботинками еще и две пары трусов, зубную щетку, кисет с табаком и второй кисет — с зубным порошком.

Европейцы привыкали носить нижнее белье и притом регулярно стирать его и менять.

В домах появилась канализация, а в окнах — форточка.

Стало нормой регулярно делать влажную уборку, проветривать, выметать мусор. Насекомые — все эти блохи, вши, тараканы, клопы — сделались признаком дурного воспитания и чем-то неприличным для сколько-нибудь культурного дома. Бедных паразитов начали изводить всеми мыслимыми способами, и даже мухи стали редкостью в Германии.

Детей стали регулярно мыть, стирать им пеленки, проветривать их комнаты и не давали им грызть собачьи кости и лакать из кошачьего блюдца.

В больницах стали применять методы антисептики, начали стерилизовать инструменты перед осмотром пациента, мыть с хлоркой посуду больного.

Сейчас даже трудно себе представить, что может быть вообще иначе и что не так можно жить... Но ведь еще в Версале XVIII века платья придворных дам снабжались блохоловками, нечистоты накапливались в ночных горшках и выливались прямо в сад, нижнего белья не носили, а менять ночные рубашки чаще чем раз в полгода считалось совершенно не обязательным.

Версаль выглядит очень привлекательным в сочинениях Голонов[5] и в других исторических романах, но как-то не любят современные авторы упоминать: не было в огромном Версале, во всем комплексе роскошных дворцов и парков, ни единой уборной. Не только ватерклозета, но даже деревянной сельской будочки. А «прекрасные дамы» по утрам пили шоколад, но при том вовсе не имели привычки умываться и чистить зубы, а ложась спать — мыть ноги... и другие части тела.

Великая Гигиеническая революция совершенно изменила образ жизни людей и сами представления о том, как человек должен выглядеть, в каком жилище обитать и что считать важным для себя. Мы — дети Великой Гигиенической революции и ее последствий.

Самым важным последствием Великой Гигиенической революции стало почти полное исчезновение детской смертности. Великая Гигиеническая революция сначала уменьшила, а потом фактически отменила детскую смертность. И смертность женщин при родах.

В конце XIX века смерть рожениц в Германии упала с обычных 4% до 0,3%. Смертность детей — с обычных 60—70% до 7%. Ко времени Первой мировой войны детская смертность во всей Европе составила 4—5% родившихся.

В России детская смертность у крестьян оставалась очень высокой до конца Второй мировой войны, даже до начала 1950-х годов. Еще доживают свой век женщины, которые родили по 10 и по 12 детей, а сохранили 2 или 3. Но и в России к концу 1950-х Великая Гигиеническая революция победила полностью и окончательно.

С конца XIX века человечество может воспроизводить себя совершенно иначе, чем всю свою прежнюю историю. Впервые женщины могут рожать не каждый год, а всего 2 или 3 раза за всю жизнь.

Последствия

Во всем хорошем обязательно есть плохие стороны. Мы победили чудовищную детскую смертность. Это великое достижение, об этом могли только мечтать поколения живших до нас. Но ликование недолго: на нас тут же свалились новые и трудные проблемы.

Во все времена природа сама решала, кому жить, а кому умирать. Детишки с хроническими заболеваниями, недостаточно жизнеспособные и сильные, умирали сами собой, независимо от воли родителей. Теперь выживают почти все родившиеся дети. Регулярно выживают люди, которые никогда не выжили бы до Великой Гигиенической революции. Среди них — носители таких наследственных болезней, которые еще в XIX веке умерли бы еще младенцами...

Вряд ли в Средние века или в XVIII столетии рождалось на свет меньше детей с пороками сердца или с астмой, чем в середине XX. Но тогда астматики или сердечники умирали до 5 лет. Еще тридцать лет назад они были заболеваниями немолодых людей: атеросклероз и гипертония, астма и диабет.

Те, кто болел ими с рождения, — всегда умирали, а теперь вот живут.

Сегодня сердечно-сосудистыми и почечными болезнями болеют и дети — ведь некоторые дети родились с астмой и гипертонией, но выжили. Или они родились слабенькими, с предрасположенностью к заболеваниям, и приобрели эти болезни молодыми, а то и подростками.

Вот два самых простых, самых очевидных следствия того, что мы отменили естественный отбор:

1. Омоложение хронических заболеваний.

2. Обилие хронических больных: сердечников, легочников, печеночников, почечников, страдальцев собственной эндокринной системы и своих желез внутренней секреции.

Таких людей очень мало в крестьянском обществе и у охотников, но причина этого здоровья проста: хронические больные быстро и неизбежно умирают.

Многие хроники — очень полезные люди! Среди крупных ученых, врачей, специалистов самого разного профиля, артистов, интеллектуалов очень высокий процент людей с такими заболеваниями. Причина проста — они не молоды.

Химические костыли

Строго говоря, они неизлечимы, эти сердечно-сосудистые заболевания, астма и почечная недостаточность. Эти состояния даже не совсем правильно называть болезнями. Ведь болезни приходят и уходят, за болезнью следует состояние полного выздоровления. Но «выздороветь» от гипертонии нельзя. И от астмы тоже нельзя.

Эти «болезни» — не что иное, как патологические изменения каких-то внутренних органов. Человек рождается уже с предрасположенностью к этим состояниям. В том или ином возрасте они обязательно проявятся. Если не проявились с рождения или в пять лет — обязательно проявятся в 30 или 40. В 40 или в 50 они уже будут мешать полноценной жизни, в 50 или в 60 сделают здоровье человека неполноценным, а в 70, 80 или 90 лет он от них умрет.

Излечение невозможно, и все, что мы принимаем «от гипертонии» или от ишемической болезни сердца, вовсе не лекарства. Гипертоник не выздоравливает от того, что он принимает арифон и клофелин. Кровяное давление у него все равно остается высоким, но эти «лекарства» сбивают давление на время своего действия. Если их принимать регулярно — болезни как бы и нет.

Пока в крови — необходимое вещество.

Хронические болезни честнее называть не болезнями, а неизлечимыми состояниями. А вещества, которые позволяют жить с этими состояниями, честнее назвать не лекарствами, а костылями. От костыля из дерева или металла не отрастет оторванная нога — но костыль позволяет ходить. От гипертонии и астмы нужны не металлические, а химические костыли.

Граф Алексей Константинович Толстой, автор «Князя Серебряного» и множества красивых, лиричных стихов, страдал артериальной гипертонией. Среди всего прочего, он страдал от жесточайших головных болей. Таких, что взрослый мужчина — писатель падал на пол, пытаясь положить голову в любое холодное место, хоть как-то облегчить страдания.

Следствием никогда не леченной гипертонии стала еще и почечная недостаточность — уремия. Эта болезнь тоже ведет к жестоким болям.

Единственным средством облегчить эти боли хоть ненадолго стал морфий. Дозировки морфия возрастали, периоды облегчения сокращались. 10 октября 1875 года писатель умер от передозировки морфия. Ему было 58 лет. До сих пор находятся люди, которым хватает совести гадать: было ли это сознательное самоубийство? Или писатель от страшной боли плохо соображал и случайно принял слишком большую дозу?

Другой известный человек, умерший при тех же обстоятельствах и от такой же передозировки морфия, — Джек Лондон. В 1916 году ему исполнилось 40 лет.

Не торопитесь сочувствовать: очень многие современники этих писателей не имели и морфия. Морфий ведь дорог, множество людей не имели возможности его покупать. Бедняки тихо страдали и умирали в страшных мучениях: повседневно, как младенцы от простуды.

В наше время всех этих людей посадили бы на химические костыли, и все они прожили бы еще долго, а главное — полноценно. Путешествовали, влюблялись, работали, ругались бы с противниками.

А.К. Толстой и Джек Лондон еще и написали бы не одну книгу.

Но химических костылей у них не было.

Понижение иммунитета

В воздухе любой, самой комфортабельной комнаты всегда есть туберкулезная палочка. Туберкулез — абсолютно везде. Каждый из нас постоянно вдыхает и выдыхает возбудителей этой страшной болезни, но не заболевает: организм успешно сопротивляется. Заболевают только те, чей организм ослаблен другими болезнями, скверными условиями жизни или стрессом. Туберкулезники и в прошлом, и в настоящем почти поголовно — жители подвалов, нищие и убогие, заключенные в тюрьмах и смертники в концлагерях.

Те, у кого сопротивляемость понижена.

В историческом прошлом все было просто: те, кто не обладал иммунитетом, умирали в первые же годы жизни. Уцелевшие постоянно тренировались: много времени проводили на свежем воздухе, много ходили, двигались, работали, не переедали... в общем, вели сравнительно здоровый образ жизни.

А что им еще оставалось делать?

И всякий, у кого было плохо с иммунной системой, умирал. Чаще всего до того, как передавал детям свои скверные наследственные качества. Мы отменили естественный отбор — и теперь множество людей со скверной иммунной системой выживают и передают своим детям свои гены.

Ну, и образ жизни мы ведем куда менее здоровый.

В результате сопротивляемость организма у нас не особо высока, мы довольно легко подцепляем всякую заразу.

К тому же нас много раз лечили сильными химическими препаратами. На легонькие воздействия чая с малиновым вареньем или отвара корешков мы реагируем слабо: нашим организмам подавай чего посильнее.

В 1980-е годы, когда СПИД был еще новостью, некоторые медики вполне серьезно предполагали, что это — вовсе и не вирусное заболевание. Просто организмы современных людей так ослаблены, что часть человечества физически не может существовать, болеет от любой малости. А что подцепляют СПИД в основном проститутки и педики — так ведь нетрудно сообразить: они-то не особо жизнеспособны и крепки. Какой же могучий и здоровый человек не способен себя воспроизвести? Какая же умная и красивая женщина так не уважает себя, чтобы пойти на панель?

Нежизнеспособные люди падают на уголовное дно, и... умирают от иммунодефицита.

Скорее всего, эти ученые не правы, но тут интересен сам ход мысли... Очень логичный для эпохи, когда для многих людей и СПИД не нужен — у них и без СПИДа такой слабый иммунитет, что жить они могут только на пределе всех своих сил.

Для все большего числа людей даже самые обычные лекарства превращаются во все те же самые химические костыли. Не успев выздороветь, они почти сразу проваливаются в новую болезнь... И так почти беспрерывно. Им требуются все время новые и все более сильные средства... А жить без них они уже не в состоянии.

Как наркоман без очередной дозы героина.

Чего ждать?

Есть прекрасный способ избежать ужасов падения иммунитета, зависимости от лекарств и химических костылей: опять ввести естественный отбор. Для этого достаточно отменить всю современную медицину: перестать выпускать современные сильные лекарства, инструменты для обследования больных, хирургические инструменты.

Фармацевтические фабрики — закрыть, лаборатории — разгромить, книги и учебники —сжечь, фармацевтов поголовно расстрелять.

Запасы лекарств — уничтожить.

Например, сжечь в топках ГРЭС.

Все танометры, термометры, бестеневые лампы, ланцеты и приборы для энцефалограмм — выбросить и уничтожить, двери во все больницы заколотить, медицинские институты распустить, профессуру разогнать, врачей расстрелять. Любые исследования в области медицины — категорически запретить. Прием пока сохранившихся лекарств рассматривать как преступление.

Впрочем, это не очень опасно — любые запасы быстро кончатся.

Даже известно, что из этого всего получится: по данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), если перестать лечить людей, то через 5 лет на Земле останется всего 200 миллионов человек. Остальные умрут. Все шесть или семь миллиардов.

Только одни умрут от гепатита или бронхита, а другие — от ишемической болезни сердца и астмы.

Эти оставшиеся 200 миллионов начнут жить по законам естественного отбора. У них будут умирать 60—70% родившихся детей, остальные будут жизнеспособны и выносливы.

И проживут свои 40—50—60 лет.

Во всех остальных случаях — если не уничтожать современной медицины — наше будущее тоже предсказуемо.

Во-первых, мы будем жить все дольше и дольше.

Во-вторых, при этом мы будем становиться все более и более больными.

В каждом поколении будет возрастать число людей, больных различными хроническими заболеваниями. Каждому из них будет становиться необходимым все большее количество лекарств и химических костылей. У каждого из них все больше времени будет уходить на болезни, консультации у врачей, обследования, лечение. И все больше денег — на лечение.

Надо ждать, что мы будем все более долговечными, но притом все более больными.

Некоторые ученые полагают, что уже через 2—3 поколения здоровый человек станет редчайшим исключением из правила. Впрочем, зачем ждать 2 или 3 поколе-

ния? Мне не раз доводилось спрашивать своих студентов:

— Поднимите руки, у кого абсолютное здоровье?

Над некоторыми аудиториями рук вообще не поднималось, иногда поднимались 2—3 (из 20, 30 или 50). Тогда я спрашивал:

— Зубы здоровые?

И руки тут же опускались... Наши стандарты здоровья так понижены, что мы уже забыли: у человека не должно быть кариеса зубов (как в скифо-сибирскую эпоху)! Если кариес есть — человек уже не абсолютно здоровый.

Что поделать! Мы существа, давно живущие вне естественного отбора.

Глава 4 . Акселерация, загадочная и ужасная

Еще не мужчина тот, кто не испытал любви, войны и голода.

Французская поговорка XVI века

Голодноватая история человечества

— Что такое праздник? — спросили одну маленькую девочку.

— Это когда дают пирожные, — ответил ребенок наивно, но ведь вместе с тем и совершенно правильно.

Действительно, чем праздники отличаются от будней? Да тем, что готовится и поедается больше всяких вкусных вещей! Это старая народная традиция — причем всех известных на Земле народов. Всех до единого.

Все народные герои, воплощения народного здравого смысла и отношения к жизни, демонстрируют невероятную прожорливость. Петрушка в народных сказках съедает то целого жареного быка, то всю кашу на обед крестьянской семьи — то есть человекам тридцати. Немецкий аналог Петрушки, Ганс Вурст (что и значит в переводе «колбаса»), тоже сжирает целые кладовки колбасы и копченостей, а потом всячески демонстрирует сытость: рыгает, пукает, похлопывает себя по животу, валится на спину отсыпаться и так далее. Неказистый юмор? Но такой же юмор и у всех остальных народов мира.

Русский «вурст» налегает не на колбасу, а на кашу и щи, японский — на рис и рыбу, мексиканский — на кукурузу, но, право же, все это — частности. Главное — народный герой, воплощение отношения народа к жизни, беспрерывно и жадно жрет. Жрет до отвращения много, по-хамски; жрет вопиюще некультурно; жрет до рвоты, до поноса, до тупого оцепенения.

Наверное, это занятие у всех народов считалось чем-то очень важным и ценным.

Само слово «жрец» в русском языке прямо происходит от «жрать». Важной частью служения богам в язычестве было пожирание как можно большего количества еды. Что называется, до рвоты. Чтобы видели боги и радовались за людей.

Внимательный родитель давным-давно заметил: в народных сказках, стишках, потешках невероятно много внимания уделяется еде. Развлекаться — это есть что-то вкусное. Хорошая жизнь — это когда есть ватрушки, пироги, шанежки, зразы, сочни, пироги с рыбой, вареньем, яблоками, рисом-мясом, сливами, грибами... впрочем, я, кажется, увлекся.

Даже для самых маленьких подчеркивается: «каша сладенька» — причем наряду с «бабушка добренька», — то есть с самыми важными для малыша фактами.

Откуда такой культ еды?!

Ответ будет не очень веселым — он от того, что еды вообще-то не хватает. То есть вообще-то какая-то еда обычно есть, жить можно, но, во-первых, всегда-то еды в самый-самый притык, еле-еле.

У всех народов есть меры объема, показывающие, сколько вообще хлеба нужно человеку на месяц или на год. Русская «четверть» — порядка 180 кило зерна. Японское коку — примерно 160 кило риса. Прямо скажем, нормы не особенно богатые. С такой нормы трудно лопнуть, как Ганс Вурст. Если это — средняя норма потребления, то кому-то обязательно не хватит.

В самые благополучные времена приятное застолье упитанных людей всегда оттенял кто-то, глотавший голодную слюну.

И это зрелище воспитывало.

Во-вторых, в историческом прошлом всегда за сытыми годами следовали голодные. Неизбежно наступал год или же несколько лет, когда еды не хватало уже для многих. Те самые библейские «семь тощих годов», которые неизбежно пришли за «семью жирными годами».

Во время войн, осад, катастрофических неурожаев наступал момент, когда даже верхи общества жестоко страдали от голода. Не от того, что называем «голодом» мы, зажравшиеся потомки. Не то, что мы испытываем, заблудившись в лесу или утопив хлеб и консервы в походе. Наступал момент, когда и вчера нечего было положить в рот; и сегодня нечего; и завтра тоже будет нечего. И послезавтра так же будет бурчать в животе, и так же придется, вставая, придерживаться рукой за стенку. А что самое ужасное, с той же надеждой будут смотреть на тебя твои дети огромными ввалившимися глазами.

А некоторые из этих детей умрут от голода на глазах пап и мам; тоже часть жизненных испытаний мужчин и женщин.

«Еще не мужчина тот, кто не испытал войны, любви и голода» — этой французской поговорке примерно четыреста лет. Франция была самой богатой, самой культурной (и самой сытой) страной тогдашнего мира. Поговорка эта создана дворянами — явно не самыми обездоленными людьми.

Но как раз в этой богатой и сытой стране вошло в обычай поедать лягушек и варить суп из улиток — уж, наверное, не от обилия пищи. А дворянин каждые несколько лет получал возможность пройти свое испытание голодом. Голодом, от которого шатает ветром сильного человека. Голод служил таким же испытанием личных качеств человека, такой же проверкой душевной зрелости, как сильная любовь к женщине, как поведение в атаках и под огнем.

Не надо думать, что верхи общества меньше зациклены на еде, чем низы. То есть они были относительно сыты, в сравнении с простолюдинами. Но ведь сказки, поучения и потешки читали примерно одни и те же и в царском дворце, и в крестьянской избе.

Верхи просто до неприличия демонстрировали свою относительную, в сравнении с низами, сытость. Во все времена, у всех народов. Взгляните на коллективные портреты византийских царедворцев. Все они подпоясаны «под груди», как говорили крестьяне на Руси. Зачем? А чтоб выпирал сытый живот. Чтобы было сразу видно — вот люди богатые, сытые.

Так же подпоясаны и рыцари на миниатюрах XII—XV веков. И бояре XVII века на Руси. И брахманы в Индии показывали свои сытые, раздутые от вегетарианской пищи животы.

Главное — чтобы все видели сытость.

В России XIX века было ничем ничуть не лучше. Взять хотя бы великолепную книгу Елены Малаховец, ее пособие для молодых хозяек. Быт бытом, простой рассказ про то, как надо готовить, из чего, сколько, как подавать. Прочитать книгу Малаховец может всякий, но не читавшим сообщу сразу: самый обычный обед предполагает от 6 до 9 перемен блюд. Праздничный обед — до 38 перемен. Порции в каждой перемене огромные. Если суп — то из огромных тарелок в литр вместимости. Если мясо, рыба — то полфунта или фунт плюс гарнир.

Современному человеку просто неприятно читать про этот культ каждодневного коллективного жранья. Мы так делать вполне определенно не будем — и денег жалко, и перевод продуктов, и просто вредно для здоровья.

Предки не щекотали себя в горле, не отрыгивали пищу, чтобы продолжать жрать, — так поступали древние греки и римляне, потом византийцы. Но в главном — и в России было, как везде и всегда: всякий, вырвавшийся из бедности, из самой глухой нищеты, вовсе и не думал о сохранении фигуры, диетах и правильном питании. У этого прорвавшегося было занятие более важное — он ел. Ел, обжирался, жрал, впихивал в себя как можно больше.

Пока можно. Пока еще есть. Пока не кончилось.

Избыточное потребление пищи — по сути дела, расточение продуктов — было не только чем-то приятным. Оно надежно отделяло богатые верхи от бедных низов. Так же надежно, как одежда и образование.

Этюд о голоде

Не будем даже об отсутствии пищи, о голоде, а ведь он мучил человека постоянно.

Но даже если еды было достаточно, древний человек ел невероятно однообразно. Весь год — мясо нескольких видов животных, плоды и зерна нескольких видов растений. Человек не получал множества нужных ему витаминов и микроэлементов. Мы-то смешали фауну и флору всех материков и в нашей Сибири едим арбузы и бананы из Африки, помидоры и кукурузу из Северной Америки, картофель из Южной Америки, рис и мандарины из Индокитая. У нас почти нет этих проблем.

А еще в начале XX века в Сибири, в Средней Азии обычнейшим делом был зоб — уродливое утолщение шеи. Причина — дефицит йода в воде. То есть вода-то была чистая, прозрачная и вкусная, никаких промышленных отходов, но вот йода в ней не хватало. И от этой чистой, вкусной, прозрачной воды у людей вырастал зоб. При советской власти стали ввозить йодированную соль — и за считаные годы зоб остался мрачным воспоминанием о «счастливой» жизни без цивилизации.

Еще недавно жители тропического леса посыпали печеное мясо золой... за отсутствием поваренной соли. Вы не видели фотографий индейцев хиваро или африканских пигмеев? Раздутые животы, отекшие от водянки ноги, тяжелые глаза давно и тяжело больных людей. Не видели? Так посмотрите, никто не мешает.

А не надо было этого есть...

Первыми пострадали англосаксы, создатели самой большой колониальной империи, — они первыми в истории совершили две ужасные ошибки:

1. Сделались постоянно сытыми.

2. Сделали свою пищу разнообразной, калорийной, полной легких стимуляторов.

Для этого потребовалась империя, над которой никогда не заходит солнце. «Где соленая вода — там и Англия».

С одной стороны, еда имущих классов Британии с XVIII века, с рождением Британской империи, стала разнообразнее, чем когда-либо. Ели мясо и овощи, позволяя себе обходиться без сытных, но менее вкусных каш и картофеля. Ели тропические фрукты и «экзотические» плоды. Везли баранину из Австралии, говядину из Аргентины, рис из Индии, кукурузу из Мексики, устриц с юга Франции.

В обычай вошло употреблять легкие наркотики и стимуляторы — чай, кофе, какао, табак, шоколад. Сложилась диета из продуктов, возникших на разных материках, под звездами разных континентов.

И тут же появилась другая тенденция — богатые и образованные в еде стали все больше воздерживаться.

Джентльмен должен быть тощим и выносливым! Джентльмен умеет отказаться от лакомого блюда; джентльмен не обжирается, он много занимается спортом и не любит тяжести в брюхе.

В XVIII — начале XX века английский джентльмен отличался от простолюдина не только умением владеть шпагой, не только изяществом манер, но и сдержанностью в еде.

Наложив лапу на весь земной шар, выкачивая сказочные богатства из Индии и Африки, английские джентльмены стали первыми людьми на Земле, для которых голод навсегда ушел в прошлое. Для которых еда перестала быть предметом престижа. Которые не наедались впрок.

То есть поймите правильно — я целиком за то, чтобы регулировать количество поглощаемой еды, считать калории и вообще вести себя разумно. Но имейте в виду — это все не имеет ничего общего с народной культурой, с традициями русского народа или с уходом от цивилизации. Когда меня призывают «вернуться к простой пище предков», я невольно начинаю улыбаться — вспоминаю Петрушку и Вурста.

То есть можно выдумать какую угодно диету и назвать ее как угодно. Сесть, скажем, на сырые овощи и придумать, что именно на такой диете стал богатырем Алеша Попович или Микула Селянинович. Но с тем же успехом можно сказать все что угодно; например, что Микула Селянинович стал богатырем потому, что ел пищевые добавки фирмы «Визион» или «Арт Лайф».

Так что имейте в виду — любые формы диеты, любой идеал стройной фигуры, рельефного тела, физической силы — это не пережитки какой-то древней поры. Это самые что ни на есть «нажитки» цивилизации, и возникли они совсем недавно.

Чтобы отказаться от еды, чтобы контролировать процесс поедания — надо быть сытым. Поколениями сытым, с дедов-прадедов. В этом отношении мы все сейчас живем так же, как двести лет назад жили только британские джентльмены, но совсем не так, как еще совсем недавние предки.

Тем, кто родился после Второй мировой войны, трудно бывает понять переживших голод 1930-х или ленинградскую блокаду. У них отношение к еде похоже на старинное крестьянское. Есть в нем много хорошего: моральный запрет выбрасывать еду, бережливость, внимание к гостю. Когда я выходил из дома, не поев, у моей тетки, пережившей ленинградскую блокаду, на лице отражался почти ужас.

Но достоинства и недостатки — лишь две стороны одного целого. Для этого поколения почти непонятно, что вообще можно не доесть лежащего на тарелке. Что можно чего-то на тарелку не положить, если представилась возможность. Эти люди пришли из мира, который страдает от голода, а отнюдь не от сытости. А мы живем в мире, где голод изгнан на самую периферию цивилизации, и если Бен Ладены и Ясиры Арафаты не взорвут цивилизацию — он скоро и вообще исчезнет.

Мы частью уже вошли в удивительный мир, совершенно неведомый предкам, частью стоим на его пороге — мира без голода. Мира, в котором «хорошо есть» означает не «много есть» — как было всегда. А означает «разумно есть» — что есть роскошь, еще недавно доступная лишь исчезающему меньшинству.

Акселерация

Как только пища стала регулярной, достаточной и разнообразной, как только основой питания стали овощи и мясо, а не каша и прочие зерновые, как только пища стала калорийной (мясо, шоколад, кофе, пирожные) и насыщенной витаминами (зелень, овощи), тут же начались и удивительные изменения пропорций тела человека.

Для начала «подросли» англосаксы... — с 1900 по 1930 год средний рост жителя США, Австралии, Южной Африки увеличился на 15 сантиметров. Внуки стали смотреть поверх голов дедов и стали их заметно тяжелее.

Тут же «двинулись в рост» голландцы и скандинавы.

Перед Второй мировой войной стали «расти» французы и немцы, а после Второй мировой войны — японцы. Всего за одно поколение средний рост японца возрос со 157 сантиметров до 168. Японцы, которые конвоируют американских пленных на фотографиях 1940-х годов, производят почти комедийное впечатление: они кажутся подростками рядом с американцами. Если вам доводилось видеть современных японцев, читатель (хотя бы поваров и официантов в японских ресторанах в Москве), вы легко убедитесь — народ это не крупный, но вовсе не карикатурно-мелкий.

Такое же забавное впечатление производят американские военнопленные во Вьетнаме: огромные дядьки, которых ведут под конвоем люди, еле достающие им до плеча. Но и это было в 1960-е годы, ныне акселерация во Вьетнаме идет полным ходом.

На Россию акселерация обрушилась в те же 1960-е. Средний рост мужчины в России еще в 1960 году составлял 168 сантиметров, а к 1975-му сделался 176 сантиметров. Конечно, мы все еще уступаем скандинавам (184 сантиметра), австралийцам (188 сантиметров), даже немцам (178 сантиметров), но мы теперь значительно крупнее и тяжелее предков.

Изменения в физиологии

У акселератов изменились соотношения частей тела. У них грудная клетка стала занимать меньший объем в сравнении с объемом всего тела. Из-за этого акселераты менее выносливы, хуже переносят дол-

гие забеги, не могут так же долго плыть под водой, как предки. Они сильнее, но менее выносливы.

Если в вашем семейном альбоме есть фотографии предков, живших в начале XX века, — имейте в виду, они отличаются от вас даже чисто анатомически, размеры тела и пропорции у них другие.

Но главное — акселераты стали раньше становиться физиологически взрослыми. Еще в конце XIX — начале XX века большинство юношей и девушек становились половозрелыми к 15—16, а то и 17 годам. Гимназию кончали к 18 — но часть гимназистов не испытывали никаких сексуальных проблем.

Современные люди созревают раньше на 5—6 лет, а социально взрослыми становятся позже. Физиологически мы отличаемся от предков еще сильнее, чем анатомически.

Почему?

Мы отличаемся от предков потому, что более сыты.

Потому что едим более разнообразную пищу.

Глава 5 . Отбор на загрязнение

Жизнь в Лондоне опасна из-за чудовищной грязи и скученности людей.

Газета о Тайме», 1790 год

Начало

Сотни тысяч лет люди жили в природных ландшафтах, лес или степь начинались сразу за порогом их дома.

Бродячий охотник легко бросает любую старую вещь, любые объедки где попало. Сегодня он здесь, но сам не знает, где будет завтра. Есть целые народы бродячих охотников, которые дожили до наших дней; есть они и в Сибири, и их почти невозможно приучить не мусорить там, где они живут. Когда в XX веке советская власть пыталась поселить их в современных поселках, они загаживали дома так, что просто делалось страшно. У них не было ни малейшего представления о санитарии и гигиене, и им вовсе не было уютнее там, где не воняет и не валяется ничего гниющего.

Я боюсь называть в своей книге эти народы. В наше время у них есть свои адвокаты и доценты различных наук, бизнесмены и политические деятели. Все они очень нервно относятся к тому, если об их сородичах говорят что-то им лично неприятное. Вы можете говорить правду или нет — это не имеет значения. Важно, чтобы люди этого маленького народа не почувствовали себя «обиженными», не оскорбились и не привлекли меня к судебной ответственности.

Поэтому давайте так: я буду приводить примеры из жизни индейцев и эскимосов — они живут далеко и являются гражданами США и Канады, до меня они не доберутся.

Уже давно, в 1960-е годы, супруги Бинфорд провели интересный эксперимент: они вели раскопки селений эскимосов и индейцев, в которых жили еще в начале XX века. Можно было раскопать, попробовать реконструировать жизнь в этих поселках, а потом спросить стариков — правильно ли они поняли. Супруги хотели понять, какими возможностями реконструкции располагает археология...

Иногда они судили обо всем правильно, но гораздо чаще ошибались. Например, они никак не могли объяснить причину, по которой забрасывался тот или другой поселок. Бинфорды сочиняли какие-то грандиозные причины: нападения врагов... ухода диких животных в другое место... болезней... голода...

— Все проще! — смеялись старики. — Место очень загадили, воняло так, что трудно стало жить. Вот мы и перенесли поселок во-он туда... Совсем рядом, но место пока было чистым.

А спустя несколько лет приходилось опять переселяться...

Охотники могли расселяться; они жили в среде, которую загадить невозможно, и было их мало, очень мало. Ученые называют разные цифры, но к концу Великого Оледенения, 10—11 тысяч лет назад, на всей Земле жили от одного до трех миллионов людей.

Впрочем, даже у охотников было место, в котором они жили постоянно и которое можно было загадить: жилище.

Элемент счастливой жизни в природе

Не у всех охотников были постоянные (называя по науке, стационарные) жилища. Они были только там, где было очень много диких зверей, и можно было долгое время никуда не перекочевывать. В постоянных жилищах из костей мамонта и других диких зверей жили в приледниковой зоне в эпоху Великого Оледенения. Такие жилища очень разнообразны: и круглые, и овальной формы, и небольшие, диаметром 2—3 метра, и огромные, диаметром до 9 метров.

Все стационарные жилища делались в главном одинаково: на основу из костей и жердей натягивался полог, сшитый из шкур. В жилище вел низкий ход или лаз. Внутри горел костер или два-три костра. Окон не было. Судите сами, какая чудовищная духота и вонь царили внутри этого жилища к концу долгой суровой зимы, к марту месяцу.

Некоторые ученые всерьез считают, что условия жизни внутри жилища — причина меньшей продолжительности жизни женщин. Ведь мужчины большую часть времени проводили вне жилища, на свежем воздухе. Женщины и маленькие дети почти всю зиму сидели в смрадном антисанитарном полумраке, они чаще болели, а болеть-то приходилось в таком месте, где и здоровому находиться непросто.

К счастью, первобытный человек был в состоянии загадить только собственное жилище и его самые ближайшие окрестности.

Одно из последствий

7—8 тысяч лет тому назад на Земле появились первые деревни и города. Тогда приручили первых животных, начали высевать первые культурные растения в поймах рек. Появилось сельское хозяйство, и несколько сотен, даже тысяч, человек смогли жить оседло, всю жизнь на одном месте. Крестьяне были сыты намного чаще, чем охотники и собиратели. Их труд давал намного более стабильный доход, и к тому же зерно можно было накапливать. Кукуруза, рис, пшено и пшеница могут лежать и 20, и 30 лет и не портиться. Если откладывать даже самую небольшую часть урожая, этого хватит на черный день.

Бродячие охотники хотели бы поживиться этими запасами, но в городах и селах жили сотни и тысячи людей, а охотники не могли собрать в одном месте больше ста или двухсот воинов — большему числу попросту не хватило бы пищи. Крестьяне могли не бояться за свое достояние.

Крестьянское население затапливало Передний Восток, Балканы, Средиземноморье. За считаные сотни лет там, где кормились тысячи, стали кормиться сотни тысяч. Исчезал страх голода, зависимости от слепых сил природы. Эту проблему удалось решить навсегда. Но возникали новые проблемы... Например, проблема загрязнения.

Крестьяне волей-неволей приучались к порядку: территорию поселка можно было превратить в помойку за считаные дни, самое большее — недели. Короткий срок — и в поселке жить уже невозможно: тучи мух и их личинок, отвратительный запах... и болезни. С ними происходило то же, что с женщинами в стационарных жилищах охотников на мамонта.

Люди редко по-хорошему усваивают даже самые полезные вещи. Но беды и катастрофы учат их совершенно замечательно! Наверное, потребовалась не одна эпидемия, чтобы научить людей не швырять объедки где попало, выносить или хотя бы закапывать кухонные остатки, подметать и убирать в деревне и городе, делать помойки за пределами поселка.

Наверное, немало людей последовало за предками, которых безутешные родственники хоронили в больших керамических кувшинах, под полом жилища. Бродячие охотники оставляли покойника там, откуда уходили; часто вообще не делая могилы. Крестьяне пытались оставить предка там, где живут сами.

Глина хорошо «держит» любую заразу, но если много людей умирало от какой-то инфекции, и никакая глина не спасала. Людям пришлось делать кладбища отдельно от своего дома. А те, кто не хотел изменяться, рано или поздно вымирали.

В историческое время

Первая канализация появилась еще на Древнем Востоке, 4—5 тысяч лет тому назад. Это были канавы, которые выводили из города нечистоты. 2—3 тысячи лет назад канавы стали покрывать деревянными или керамическими крышками, потом научились делать специальные трубы.

Помойки и канализация были в городах Греции и Рима, средневековой Европы. И все-таки города были скученными, грязными, неаккуратными. Во многих местах нечистоты выливали прямо на улицы, а даже если были канализационные канавы, это мало меняло дело: ведь нечистоты текли прямо вдоль улиц.

Если были уборные — то такие же «будочки», как в наше время в деревнях и на садовых участках. Нечистоты из заполненных ям вычерпывали специальными черпаками на длинных рукоятках и вывозили в огромных бочках, по ночам. Откуда и оборот в русском языке: «ночное золото». Что это значит, молодежи уже трудно понять.

Вывозить мусор было трудно — ведь не было автомобилей. Выбрасывали мусор недалеко, и город быстро обрастал помойками. В Древнем Новгороде хозяева старались не выметать со двора, а мести мусор с улицы на свой двор: тогда двор становился выше окружающих усадеб, и текло не в этот двор, а из него к соседям и на улицу.

В Новгороде в слое XIV века на Ильиной улице обнаружили громадный слиток свинца весом порядка 150 килограммов. Анализ состава металла показал: слиток свинца происходит из окрестностей Кракова. Вес слитка полностью соответствовал нормам, которые были приняты тогда в международной торговле; слитки такого веса и поставляла Польша в другие страны.

На слитке видны клейма с изображением орла и буквы К, увенчанной короной. Орел — «ожел бялый», до сих пор служит символом польской государственности, клеймо же в виде буквы К, увенчанной короной, принадлежит польскому королю Казимиру Великому.

Страшно представить себе, какая поистине чудовищная грязь царила в городе, если в нем «затерялся» незаметно слиток в полтора центнера весом! Не говоря ни о чем другом, такой слиток даже в наши дни представляет собой немалую ценность, а уж в XIV веке это было целое состояние. Представляю, как искали его, как сожалели о потере...

В культурном слое Парижа находили золотые и серебряные украшения, вполне целые, пригодные для использования металлические гребни и бусы. Их роняли в грязь... И уже не могли отыскать.

Чище было в городах новых, возникших впервые там, где раньше не было таких центров концентрации людей. То есть там, где еще не загадили.

Чистая вода

Жители первых городов брали воду из ручьев и рек — такую же чистую, как охотники и собиратели. Но вот вода пошла к поселкам через каналы...

Потому что сами поселки стояли не на берегах рек, а на берегах каналов.

Позже вода поступала через водопровод... Римляне построили целую сеть водопроводов-акведуков по всей Южной Европе. Одно время некий ученый даже «открыл» причину гибели Рима: все дело, «оказывается», в использовании свинца! Свинцом заливали стыки труб — а значит, всякий, пивший эту воду, получал вместе с ней и частички этого не очень полезного металла...

Причины гибели Римской империи, конечно, гораздо сложнее, но что воду пили не родниковую — это факт. И чем больше город, чем в более населенной местности он стоял — тем хуже была вода.

В XIV веке появились фильтры и отстойники, воду начали дезинфицировать... И тем не менее всякий легко сравнит качество колодезной, деревенской воды и водопроводной. Какая лучше, читатель знает и без меня. А если вы, дорогой читатель, пробовали воду из ледника или бывали на Байкале... Поверьте на слово — сравнивать эту воду с водопроводной — то же самое, что сравнивать самогон и шампанское высокого качества.

В середине XX века воду из Байкала, из озер Канады, из ледников Гренландии начали продавать. В Париже бутылка такой воды стоит больше, чем бутылка шампанского или хорошего коньяка.

Писатели-деревенщики хорошо описывали шок, который житель деревни испытывал от столкновения с городом. Одна из частей такого шока: парень на рынке продавал... воду! Покупать и продавать чистую воду для жителя деревни было примерно то же, что продавать и покупать воздух. Но ведь сегодня это происходит во многих городах мира, включая Москву и Петербург. ... А началось все с невинного канала.

Чистый воздух

У жителей городов Рима в Средневековье и Европы XVII—XVIII веков не было двигателей внутреннего сгорания. Но у них были лошади, и они вынуждены были топить. Воздух в городах и деревнях отравляли не только отходы жизнедеятельности людей, но и отходы жизнедеятельности животных. В деревнях это мало сказывалось, потому что людей и животных в одном месте скапливалось меньше. В городах смрад стоял просто чудовищный.

Запах дымка очень приятен — особенно если вы можете понюхать в свое удовольствие, а потом отойти в сторону. Даже у вечернего костра экспедиции дым уже начинает мешать. Идиллическая картина дымков из деревенских труб очень мила — если не приходится дышать дымом из 100—200—300 труб. А так и бывает, если деревня лежит в низинке, а ветра нет.

В городах дым в безветрие застаивался, над городом колыхалось безобразное серо-рыже-желтое облако. Слова «смог» тогда не было, его изобрели позже, в Англии XVIII века. Но это был именно смог, и описание такого облака смога над Москвой, Лондоном, Парижем, Краковом есть в документах XIV—XV веков.

Паровых машин и двигателей внутреннего сгорания еще нет — а смог уже очень даже есть.

На севере Европы топить приходится постоянно по нескольку месяцев в году. Дым становится просто опасным из-за концентрации. Тем более в Европе все чаще топили не деревом, а углем — этот дым вреднее для здоровья и опаснее. Англичане не случайно первыми заговорили о смоге, и задолго до появления первого автомобиля и даже паровоза.

Во время самых сильных смогов в Лондоне на улицах жгли костры. Дыма не становилось меньше, но люди хотя бы могли видеть, куда идут. А то ведь в смоге можно было заблудиться, и случалось, люди терялись и задыхались.

Вам не доводилось, читатель, захлебнуться ароматным дымком возле костра или в деревне, когда на вас понесет дымный шлейф? Разок за зиму это даже весело — еще один признак зимы! А если вы не можете выйти из дымного облака, потому что некуда уйти? Чем сильнее холод, тем вообще труднее дышать: в воздухе меньше кислорода. А тут еще дым...

Зимой 1800 года в Лондоне вышли и никуда не дошли 84 человека, из них 27 детей. Задохнулись от смога.

Еще в начале XX века в русских городах, в том числе в Петербурге и Москве, топили дровами. В суровую зиму 1948 года на улицах городов Сибири горели костры — как в Лондоне 1800 года.

Эволюция микробов и болезней

Первобытный человек жил в среде более чистой, чем мы. Болезнетворным микроорганизмам было негде развиваться — это раз. Им было негде и не в ком эволюционировать — это два. Люди жили небольшими группами по 30, по 50 человек — большее число людей не смогло бы прокормиться в одном месте охотой, рыбной ловлей и сбором съедобных растений. Конечно, такие группы время от времени встречались, обменивались сведениями о мире, камнем и продукцией ремесел, шкурами, женихами и невестами. Но встречались редко, от силы два-три раза в год, и быстро расходились, чтобы большую часть года жить теми же маленькими группками.

Если в такой крохотной общине вспыхивала заразная болезнь, эти 30 или 50 человек вполне могли исчезнуть без следа. В легендах и эпосах всех народов мира есть упоминания, как нашли в лесу ребенка или как приблудился чужой человек, говорящий на непонятном никому языке... Последние, кто уцелел от вымершего рода или племени.

Но вот появились поселки, где живут вместе сотни и тысячи людей... Эти толпы постоянно общаются с другими людьми, тоже живущими в многолюдных поселках... Тут уж болезнетворным микробам — раздолье. И чем больше вокруг было грязи, мух и помоек, тем лучше чувствовали себя и микробы.

Главное направление развития общества состояло в том, чтобы антисанитарии стало поменьше... Но и в том, чтобы люди приспособились, приобрели иммунитет даже к самым страшным заболеваниям. И уж хотя бы к заболеваниям повседневным, обычным — типа гриппа или ангины. Микроорганизмы развивались, по-своему совершенствовались, появлялись все новые штаммы. Но потомки заболевших и выздоровевших или вообще не заболевали всей этой гадостью, или болели не так тяжело, как предки.

В каждой местности, на каждом континенте болели по-своему, своими наборами болезней, и приобретали иммунитет именно от них, а не от болезней «вообще».

Есть много свидетельств того, как страдали и умирали туземцы, заразившись от матросов торговых кораблей или переселенцев какой-то пустяковой (для европейцев) хворью вроде гриппа. Даже людей больших цивилизованных народов Востока охватывали самые натуральные эпидемии. А некоторые первобытные племена вообще исчезли с лица Земли. Известен случай, когда в Южной Америке ученые из экспедиции Александра Гумбольдта расспрашивали... попугая. Ручной попугай знал слова из языка племени, поголовно вымершего от оспы. Было это в самом конце XVIII столетия.

А в середине XVIII века в Сибири почти поголовно вымерли от оспы маленькие народцы аринов и асанов.

Уцелели в основном... метисы. Те, у кого был иммунитет. Большая часть народа, несколько тысяч человек, ушла в небытие за считаные месяцы. Сегодня в Красноярске живет человек по фамилии Аринчин; ему приятно думать, что он происходит от кого-то из аринов, после гибели племени прибившихся к русским. Если даже и так, это ничего принципиально не меняет.

В 1842 году Франция официально объявила остров Таити своей колонией. Тогда на этом идиллическом острове жило больше 200 тысяч человек. К 1900 году осталось 20 — население почти поголовно вымерло от занесенных европейцами болезней.

На Маркизском архипелаге в середине XIX века жили больше 100 тысяч человек... К началу XX — от силы 5—6 тысяч. В 1939 году Тур Хейердал познакомился с последним представителем племен, живших на восточном побережье острова Фату-Хива, — со старым людоедом Теи Тетуа[6]. Он пережил всех детей и внуков и вообще весь свой народ. А на острове Мотане вообще не осталось населения.

В XX веке на «самом уединенном острове в мире», на острове Пасхи, каждый год жители влежку лежали после посещения чилийского военного судна. Их косил грипп, который они называли «коконго». Каждая эпидемия уносила несколько человеческих жизней. А ведь это — уже те, кто приспособился. Последние 150 туземцев, выжившие из всех 5 или 6 тысяч, живших на острове Пасхи в 1900 году.

Может, европейцы какие-то особенно жизнеспособные? Ничего подобного! Тропические болезни, хвори Древнего Востока косят нас так же беспощадно, как косит грипп жителей Полинезии.

В 1790-е годы на острова в Карибском море обрушилась тропическая лихорадка. Негры-рабы и не почесались от нее, а вот европейцы погибли почти все. Эта лихорадка стала одной из причин быстрого освобождения острова Гаити от европейцев и приобретения им независимости: армия Туссен-Лувертюра почти не встречала сопротивления, и в 1800 году он подчинил себе весь остров.

Имейте это в виду, господа, если поедете в тропики. То есть в наше время есть эффективные лекарства от всего на свете, в том числе и от тропических хворей, но вот успеют ли вас даже начать лечить — это вопрос. Ведь иммунитета против именно этих болезней у вас нет.

Впрочем, приспосабливаться к болезням друг друга мы начинаем уже лет 200. Цивилизация перемешивает людей, несет болезни одних другим. Возьмите холеру... Родина этой страшной болезни — долина Ганга и его притоков, в Северной Индии. Караваны двигались медленно, и заболевшие холерой обычно успевали умереть по дороге в чужие рая. До XIX века холера всего несколько раз вырвалась на Передний Восток, в Китай и в Европу. Каждый раз это приводило к грандиозной пандемии, умирали десятки миллионов.

Но все это были мелочи жизни, пока англичане не проложили в Индии железные дороги... Намерения у них были самые лучшие, и железные дороги очень помогли Индии стать и более богатым, и более современным государством. Но еще по железной дороге поехали больные холерой... Они ехали быстро и не успевали умереть. Их ссаживали по дороге, и больные заражали множество людей на своем пути. Заболевшие уже в больших портовых городах садились на пароходы и очень быстро приезжали в Европу.

Англичане возили на пароходах множество самого разного люда, этот люд ехал дальше по своим делам и в свои страны... Остальное, думаю, понятно. В 1830 году А.С. Пушкин потому и сидел в Болдине, что не мог выехать: везде был объявлен карантин. Правительство принимало самые верные меры, запрещая людям передвигаться, а заболевших изолируя в специальных холерных бараках: часть спасут, а если и не спасут — они не заразят остальных.

Население не желало понимать мер правительства и отвечало на заботу «холерными бунтами», убивало врачей, чтобы они «не травили народ».

В 1848 году в России заболели холерой 1 700 000 человек. Примерно 700 000 из них умерли; почти половина из них — дети.

В наше время по миру ходит не меньше, а больше заразных болезней, чем в XIX веке. Просто мы с ними уже умеем справляться.

Приспособившиеся к загрязнению

Вывод простой — все началось вовсе не в XX веке. Уже много веков, всю историю цивилизации горожанин подвергался новому типу естественного отбора — на загрязнение.

Жители Переднего Востока и Средиземноморья подвергаются ему уже несколько тысячелетий. Жители Европы (в том числе Руси) — 2—3 тысячи лет.

Цивилизация — это способность жить там, где воздух и вода отравлены самим человеком. По мнению некоторых ученых, человек X—XV веков не мог бы и нескольких часов прожить в атмосфере современного города, есть нашу пищу, пить нашу воду. Проверить это можно будет, только когда изобретут «машину времени», не раньше, но есть много оснований думать именно так.

Это касается и болезнетворных бактерий. В лесах и степях их не так много... А в жилищах людей, на улицах городов мы буквально дышим взвесью из возбудителей самых страшных болезней. И как-то вот не заболеваем, а если и болеем — не катастрофично.

Мы приспособились к жизни в среде, где в воздухе постоянно присутствуют возбудители опаснейших болезней. К жизни в зловонии. К жизни в среде, где легкие работают на половину своей мощности.

Все, кто не смог приспособиться к жизни в такой среде, — вымерли. И продолжают вымирать, потому что как только исчезают прежние виды загрязнений, тут же появляются новые.

Сейчас появились новые формы загрязнений, которых не было у предков. Жизнь испытывает нас на способность обитать в среде, загрязненной радиоволнами, продуктами атомного распада, излучениями и химией. Люди становятся все менее восприимчивы к этим видам загрязнения (а кто не может приспособиться — вымирает).

За всю историю городов известно: из въехавших в город выживают не все! То есть мало кто умирает или вынужден вернуться назад (хотя есть и такие). Но не все имеют жизнеспособных детей. Данные разные, точно никто не считал. Но по разным сведениям, приспосабливаются к жизни в городах не более 30—50% сельских жителей. Остальных город отбраковывает как не способных приспособиться.

Перспектива одна: все более жесткий отбор.

В одном фантастическом романе искусственные люди прекрасно могут жить при любом уровне загрязнения среды — хоть на помойке. А «естественные» — не могут и постепенно вытесняются в резервации, где специально для них среду поддерживают в привычном для них состоянии. Авось выживут хотя бы в заповедниках...

Юмор юмором, но все обстоит именно так.

Глава 6 . Отбор на образ жизни

Если мы не устремимся к более высоким пристрастиям, то нас одолеют более низкие.

Мортимер Адлер

...И последней считают

Любую войну.

Макаревич

Деревни и города

Всю историю человечества отбраковываются те, кто не может жить по новым правилам. Стоило появиться крестьянскому хозяйству, как выясняется: не все могут жить оседло, работать регулярно и жить земледелием.

Судьба «клинических охотников» в обществе крестьян печальна. Жить «как все» им не хочется, вечно они сбегают от крестьянского труда на реку или в лес, что-то добыть полузабытым древним способом. Но прокормиться охотой и рыбной ловлей они могут разве что еле-еле, потому что дикая природа уже оскудела. Это когда-то рыбу вычерпывали возами, а лосей было больше, чем коров.

Семей у этих людей нет или это семьи с немногочисленными голодными ребятишками. Соседи их не уважают, родственники требуют прекратить вечные походы за никому не нужной добычей... Печальная судьба пережитков.

Так же печальна судьба клинических крестьян в индустриальном обществе. Они хотели бы жить так, как в деревне: самим определяя, когда работать, а когда отдыхать. Жить в природном ритме, в единении с природой, неторопливо и спокойно.

А в городе ритм жизни никак с природой не связан. И никакие природные причины ничего делать не заставляют. Сельский житель хочешь — не хочешь, а будет весной сеять, осенью убирать урожай. Куда он денется?!

А горожанин может работать в любую погоду.

Ремесленники, которые работали каждый у себя дома, в хороший день могли сделать сами себе выходной: пойти погулять, поудить рыбу с сыном... А в дождливый день наверстать.

Но вот появились огромные заводы и фабрики... Шесть, даже пять часов утра... У-ууу-уууу!!!! — Это воет фабричный гудок. Человек является в определенное время (и независимо от погоды!), работает, приспосабливаясь к темпу работы механизма. Важен не он, с его квалификацией и умом. Важен завывающий, трясущийся станок.

Город потребовал нового уровня дисциплины, умения становиться частью общественного механизма. Не можешь жить по гудку? Проваливай! Не выносишь вибрации? Не можешь стать придатком механизма? Пошел вон!

Бродяги скатывались на дно жизни, где было уже не до потребительских благ и не до семей.

И такова судьба тех, кто не может освоить новые технологии. Компьютер, например. Впрочем, до компьютера была еще и книга... О чем давно забыли — и напрасно!

Отбор на грамотность

Задолго до компьютера человечество пережило как минимум четыре эпохи грандиозных переворотов в способах хранения информации. Пример но за 6—5 тысячелетий до Р.Х. появилась письменность. В VII веке до Р.Х. возник финикийский, а потом и греческий алфавит. В I—II веках по Р.Х. вместо свернутого свитка появилась книга со страницами, разбитая на части и главы, со ссылками и справочным материалом. В XV веке появилось книгопечатание.

Каждый из этих переворотов привел к появлению особой культуры — культуры тех, кто овладел новыми способами работы с информацией. Очень быстро эта культура становится необходимой, потому что новые методы работы с информацией слишком многое дают. Те общества, которые сумели «вырастить» эту новую культуру, получают новые, порою просто грандиозные возможности. Не меньше получают и отдельные люди.

Проблема в том, что во всяком обществе овладевают новой культурой не все. Появление новых технологий беспощадно делит общество на тех, кто овладел, и тех, кто не овладел. Отбор идет сразу по двум направлениям: по личным качествам и по степени обеспеченности.

Новая технология предъявляет требования к тем, кто пытается ею овладеть. Чтобы читать книги, нужно долго учиться грамоте. Это трудно. Чтобы читать, нужно по нескольку часов в день сидеть неподвижно, сосредоточившись над текстом, выключаясь из активной жизни. Невозможно читать и писать, а одновременно бегать и прыгать, даже просто ходить. Чтение практически в 100% случаев ухудшает зрение читающего. Читающий ведет более пассивный образ жизни, чем неграмотный. Как правило, он физически менее здоров.

Овладение грамотой всегда, во всех без исключения случаях происходит за счет утраты некоторых качеств. В частности таких, без которых не может существовать первобытный охотник, порой даже земледелец.

Для того чтобы чтение и письмо стало частью человеческой судьбы, нужно проявить некий набор качеств, которые есть не у всех. А если и есть — то в очень разной степени. Одни легко смогут проявить нужные черты характера: усидчивость, настойчивость, хорошую память, интерес к отвлеченным проблемам, интеллект... Для других книжное учение — мученье. Одним нравится читать и записывать значками свои мысли, встречаться с мыслями-других людей, порой живших очень давно. Их привлекает напряженная работа мысли, решение интеллектуальных задач, накопление опыта. Другие к этому в лучшем случае равнодушны.

И не надо думать, что все так легко, само собой обойдется. Еще в XVII веке на Руси считалось, что каждого третьего ребенка научить читать и писать невозможно — их «не умудрил Господь». Не обучишь ты их, хоть ты тресни.

В XIX — начале XX века появились поголовно грамотные нации, и педагоги предположили: все дело здесь в методике обучения. Мол, надо учить более гуманными способами — и грамотой смогут овладеть абсолютно все. Но быстро выяснилось два весьма «пикантных» обстоятельства.

Во-первых, «внутри» самых грамотных, самых читающих обществ оказался какой-то, пусть небольшой, процент неграмотных. И не клинических идиотов, не жертв родительского запоя, не последствий воспитания в среде подонков общества. Нет, совершенно нормальных людей. Они умны и обладают самыми достойными чертами характера — отзывчивостью, интеллектом, чувством юмора и т.д. Они обычны во всех отношениях, кроме одного — ни добром, ни самой грандиозной поркой невозможно научить их грамоте. Они могут страшно стесняться своего «порока», скрывать его изо всех сил. Они могут многого достичь в профессиях, не требующих грамотности. Среди них есть коммивояжеры, автомеханики, актеры, квалифицированные рабочие. Но научить их грамоте нельзя.

Данных по России у меня нет, но в Англии функционально неграмотно 15% населения. Думаю, что у нас — больше.

Во-вторых, в XX веке овладевать грамотой начали до сих пор не ведавшие грамоты народы. Например, индейцы Южной Америки. И выяснилось — третья часть детей грамоте необучаема. На самых простых алфавитах, на основе латиницы. При самом гуманном отношении педагогов. При самом сильном желании научить. Выходит, не так уж неправы были предки...

Но почему же тогда у народов более цивилизованных обучаемы... ну, почти все?! Ответ может показаться невеселым, даже мрачным: а потому, что в этих народах не-обучаемые уже вымерли. Сначала появление новой культуры беспощадно отобрало тех, кто обладает нужными качествами. А потом, и также беспощадно, обрекло на неуспех, на неквалифицированную работу, на низкий социальный статус... на малодетность и бездетность тех, кто нужными качествами не обладал. Так раньше вымирали те, кто оказался не способен заниматься земледелием.

Революция есть революция

А кроме того, каждая информационная революция вводила в жизнь много непривычных сторон. И это вызывало недовольство, страх утратить культурные навыки, забыть прежние достижения... да и просто бытовой консерватизм.

...Полинезийские жрецы рвали книги, изгоняли грамотеев. Тексты следует запоминать! Если люди будут зависеть от дурацких значков на бумажках, они разучатся помнить! К тому же что, какие глупости записывают они на бумагу? Что-то про стоимость железных ножей, жемчуга или горючего. Или про приключения выдуманных героев. Если так пойдет дело дальше, люди забудут священные сказания о деяниях предков, легенды о сотворении мира, историю своих коралловых островов...

Эллины презрительно хмурились при виде толстых, стиснутых между деревянными переплетами книг христиан. Писать надо на свитках папируса! Толстую книгу со страницами трудно развернуть, читая на площади. И вообще: предки делали не так!

В XV—XVI веках многие качали головами: всегда учителя долго проверяли, тщательно отбирали учеников... И правильно: мало кто захочет приобщиться к книжной премудрости. Сначала — моральные качества, потом уже знания. А если печатать книги, если знания будут доступны кому попало — чем же это кончится?! Какой деградацией нравов?!

Конечно, с нашего «далека» и «высока» все аграрные культуры примерно одинаковы. Одинаково наивны; одинаково патриархальны; одинаково уютны в их неторопливости, стабильно-устойчивом воспроизводстве привычного из века в век, из поколения в поколение. Сейчас можно сколько угодно смотреть на все эти споры с высокомерной улыбкой — мол, нам бы да ваши проблемы... Но разве у нас сейчас «вокруг компьютеров» происходит что-нибудь другое?

Эпоха компьютера

Легко заметить границы исторических эпох, ознаменованные грохотом войн, социальных катаклизмов и нашествий... 1812 год... 1914... 1945... Тут все ясно, как средневековая эпическая поэма. Просто и очевидно, как манная каша или как роман Симонова.

А вот начало компьютерной эры ознаменовалось разве что тихим гудением неоновых ламп... Ничто как будто не мешало жить, как привыкли. Компьютер даже не обрушился на людей внезапно и неотвратимо, как машинное производство или как автомобиль Генри Форда. Он двигался медленно, вкрадчиво, и долго казалось, что применения его в какой-то профессиональной области вроде бы можно и избежать.

Очень постепенно «компьютеризованные» вытесняли «некомпьютеризованных» в разных областях деятельности. Последней павшей цитаделью были гуманитарные науки. Я еще помню бешеные споры профессионалов вокруг так называемой «математизации археологии». Порой выдвигались совершенно восхитительные аргументы: например, что имярек только потому в археологию и пошел, что в ней нет математики (а его, понимаете ли, математика и тут настигла!), или что применение количественных методов — это все происки буржуазных ученых, алчущих погубить марксистский классовый подход к истории... Порой было противно, но забавно.

На рубеже 1990-х последние принципиальные «ком-пьютерофобы», «антикомпьютерщики» частью повымерли, частью, кряхтя, сами начали давить на клавиши. Слишком большие преимущества давало применение машины — хотя бы в виде своего рода гибрида пишущей машинки и записной книжки. Сейчас «некомпьютеризованных» в науке нет, в искусстве — почти нет. Компьютерная эпоха наступила во всех сферах человеческой жизни, всего через сорок лет после первого гудения первых неоновых ламп. С 1947-го шел постепенный переход к качественно новым технологиям — практически везде. 1947—1990 — вот примерные годы технологического и структурного переворота. На исходе этого переворота человечество обнаружило самое себя в новой исторической эпохе...

И возник разрыв между поколениями разных эпох: компьютерной и докомпьютерной. Помню замечательный эпизод (1994 г.), когда Никита Николаевич Моисеев сбрасывал мне на дискету свою книгу. Операции Никиты Николаевича, знаменитого математика, руководителя проекта «Гея» и главы Международного «Зеленого Креста», над собственным компьютером привели в отчаяние и ужас моего семнадцатилетнего сына. Настолько, что парень согнал знаменитого академика со стула и сам отформатировал дискету...

Отношение к явлению

Равнодушных к компьютерам у нас нет или почти нет. Как правило, все или «за» или «против». Само размежевание, кстати, ясно показывает, что компьютеризация задевает всех, и притом лично. То, что не задевает, и не воспринимается так эмоционально.

Те, кто «за», говорят весьма убедительно — о невероятной скорости ведения всех расчетов; об избавлении человека от монотонного, нудного труда. О том, что компьютер увеличил техническую мощь цивилизации в десятки раз, а увеличит, вероятно, в тысячи. О возможности меньше заниматься техническими деталями и больше — творчеством. Наконец, просто о возрастающих полиграфических возможностях. И они правы.

Те, кто решительно «против», говорят о детях и подростках, бездарно проводящих часы и чуть ли не сутки в компьютерных играх. Об изменении характеров тех, кто привык быть «богами микрокосмоса», палить во все, что движется, и быть «вершителями судеб». Об утрате опыта самых простых технических операций — естественных следствий освобождения от скучных, повторяющихся операций. Об оскудении лексикона, упрощении поведенческих реакций «компьютерной» молодежи. Самые образованные употребят слова типа «киборгизация», или «механизация поведения». Другие просто воскликнут: «Они же разучились разговаривать!» И они тоже правы. Нет, не «по-своему». Просто правы. «Компьютерные дети» с их диким жаргоном, с отсутствием каких-либо интересов помимо «ящика» производят отталкивающее впечатление.

И в этом, и во многих других случаях приходится признавать правоту разных, порой — противоположных позиций. Логика выбора «правы или эти, или эти» здесь не подходит. Верна только логика «и-и», правы все. Вопрос только, в какой именно степени и в каких конкретно случаях.

В чем неправы абсолютно все

Научно-техническая революция уже произошла. Это факт. Возник принципиально новый пласт культуры — пласт информационных технологий. Само по себе это не плохо и не хорошо. Это просто есть.

К сожалению, в нашем обществе мало кто воспринимает социальные явления объективно. У нас до сих пор господствует совершенно первобытное, магическое отношение к социальным процессам: если что-то произошло — значит, есть тот, кто это сделал. Надо только выяснить, «хорошо» это или «плохо» и кто именно сделал эти «хорошие» и «плохие» вещи. Классический пример этого магического отношения к жизни — хронический поиск то масонских заговоров, то евреев, сожравших все мясо в России...

А вот идея естественных процессов в истории глубоко чужда нам. Даже, пожалуй, и не очень понятна. Но ведь многие изменения в жизни людей вполне могут возникать так же, по тем же законам, что и климатические зоны или способы ведения земледелия. Очень многое в жизни людей «просто есть»: так же, как дожди, ветра, морские волны.

С естественными явлениями бессмысленно бороться. Но их можно «приручать».

Как бы нам «приручить» компьютерные технологии?

Те, кто получил

Компьютерная культура не плоха и не хороша. Она разделила общество, но не только на новаторов и консерваторов. Не только на новое поколение и на «отсталое». Главное разделение: на тех, кто получил, и тех, кто потерял.

Во-первых, от внедрения компьютеров выиграли самые активные, самые мобильные из интеллектуалов. Они получили новые возможности работать быстро, легко получать оперативную информацию, связываться практически со всем светом.

Тот, кто был жаден до нового, кого интересовало происходящее далеко, кому хочется больше и давать другим, и больше получать всевозможных сведений.

Это касается и тех, кто хотел добиться успеха в своей профессии. Расширились возможности; сократилось время, которое приходится тратить на чисто технические операции. Помню, сколько времени отнимало у меня, начинающего археолога, зарисовывание каменных орудий. Сейчас это можно делать без туши, перьев и бумаги. И примерно впятеро быстрее.

Во-вторых, компьютер расширил число тех, кто может стать активными, мобильными интеллектуалами. Он ввел в число этих людей многих женщин. Уменьшилось значение физической силы. Расширились возможности надомной работы. Даже имея маленьких детей, можно работать, не выходя из дома.

Это же касается людей физически больных или людей со слабым здоровьем. Например, с болезнями двигательной системы. В Санкт-Петербурге, в центре «Динамик», я своими глазами наблюдал, как работали на «Макинтошах» дети, передвигавшиеся в инвалидных колясках. Увлеченные мордашки, умные, гибкие пальцы... и разрушенные тела. Зрелище было бы тяжелым — не будь компьютеров. Сегодня, спасибо компьютеризации, положение этих детей в мире, их возможности, их судьбы совсем иные, чем были бы в докомпьютерную эпоху.

Никто из этих детей уже не станет несчастным существом, обнесенным заздравной чашей на пиру жизни.

А многие из них, невзирая на природное увечье, смогут занять в обществе совсем неплохое положение.

То же самое касается людей психологически не сильных. Тех, кто с трудом переносит долгие поездки в общественном транспорте, давку, стрессы, ругань, недоброжелательство (или навязчивое внимание) окружающих. Такие люди «до НТР» не могли рассчитывать на профессиональную карьеру, высокий социальный статус — даже обладавшие очень хорошими способностями. Возможность работать дома, избегая плотных контактов с окружающими, дала им новые перспективы.

В-третьих, выиграли бедняки. Да, компьютер стоит денег. Он дороже книги — даже дорогой, с картинками, на хорошей бумаге. Но даже пентиум, подключенный к системе Интернет, демократичнее по цене, чем хорошая библиотека или чем поездки в культурные центры. Несравненно расширилось число тех, кто может приобщаться к культурным ценностям или делать профессиональную карьеру.

В-четвертых, выиграли провинциалы. Не только и не именно российские. Все жители планеты, обитающие вдали от крупных культурных центров (а таких 90%). Компьютер предоставляет им гораздо большую возможность приобщиться к жизни основных центров мировой культуры, чем самая лучшая полиграфия.

Те, кто потерял

Потеряли те, кто не обладает нужным состоянием здоровья или нужными чертами характера. Компьютерная революция беспощадно отбраковала тех, кто «боится» вибрации, у кого идиосинкразия к излучению. Кто не может часами сидеть перед дисплеем, подчинять себя темпу работы с машиной, алгоритмизируя собственное поведение. Так в культуре книгочеев отбраковывались те, кто не внимателен, не усидчив, не любит кропотливой работы.

Еще больше потерял тот, кто не может устоять перед соблазнами — часами играть в игрушки, никак не использовать открывшиеся возможности, становится простым потребителем машины...

Не стоит закрывать глаза: для некоторых людей компьютер действительно опасен. Часть приобщившихся к компьютерной культуре начинает жить не более сложно, а более примитивно. Сбывается то, о чем говорят враги компьютера в своих классических «обвинениях»:

— человек потребляет всевозможные развлечения, которые дает ему компьютер;

— сознание его упрощается, следуя за элементарными реакциями машины; примитивизируется и эмоциональная жизнь.

— в клинических случаях человек духовно убегает в «виртуальную реальность», теряет интерес к явлениям окружающего мира.

Две компьютерные культуры

Компьютерная революция создала не одну, а сразу две сопряженные культуры.

Одни начали жить сложнее и полнее, чем раньше. Другие же — проще, примитивнее.

Первые, получив новые технические возможности, использовали их для самореализации — то есть для усложнения своей жизни. Они не позволяли технике (будь то глиняная табличка и тростниковая палочка или здоровенная ЭВМ) определять свою духовную жизнь. Они применяли новое для организации и для развития своей духовной жизни. Тех, кто так поступает в наши дни, назовем (чисто условно, конечно же) пользователями компьютеров.

Наивно утверждение, что сегодня в мире меньше возможностей для «классического» образования и самообразования, чем раньше. Нет, таких возможностей больше. Как и во всякую эпоху культурного перелома, сразу же начинает решаться важнейший вопрос о перенесении на новые носители информации тех сведений, тех текстов, которые кажутся наиболее ценными.

Создаются мощные программы, хранящие тексты на латыни и греческом, произведения, вошедшие в золотой фонд культуры: Ibycus, Linguae Graecae, Pandora. Эти программы, как и компьютерные энциклопедии, компьютерные учебники, доступны в той же степени, что и Hanter, Doom, Supra или любая другая игрушка. Но чтобы пользоваться этими программами, нужно, во-первых, иметь это желание. Желание не рассказывать окружающим о любви к культуре, а желание реально «брать и делать».

Во-вторых, приходится много знать и уметь. Кроме хорошего владения машиной нужно еще и знание языков, владение культурной информацией, знание и понимание множества увлекательных, но сложных вещей. Короче — нужно долго учиться. На этом пути можно добиться большего, чем добивался прадед и прапрадед за те же промежутки времени. Но недаром.

Другие же склонны использовать компьютер как раз для упрощения своей внутренней жизни. Большие технические возможности можно ведь использовать и так: перекладывать на машину право выбора, ответственность за собственные поступки. Пусть машина как бы думает и чувствует. Техника дает возможность самому ее владельцу меньше думать, переживать, чувствовать, работать — и притом в сопровождении приятного чувства комфорта.

Кроме того, машина развлекает, уводит из реального мира. И если человек не очень уверенно чувствует себя в этом самом «реальном» — естественно, велик соблазн «уйти» в выдуманный, виртуальный, но зато ласкающий мир, создаваемый машиной. Можно, конечно, приложить усилия, потратить время — и изменить самого себя, а тем самым — свое положение в мире. Но это трудно... Машина делает такую работу не обязательной.

Вот только стоит ли винить машины? В конце концов, компьютеры — это только «умное железо», только лишь хорошо сделанные вещи. Значение компьютера само по себе не больше, чем мыла, книжной полки, тарелки с кашей или, скажем, грампластинки. Все эти полезные, но неодушевленные предметы явно не виновны ни в чем. Виноваты только сами люди. Каждый из нас обладает сознанием и волей. В зависимости от своих личных качеств мы и используем «железо».

Если сознание слабо, волевые импульсы вялы, а жизненная стратегия — плыть по течению, почему мы сами не пытаемся усовершенствовать себя? Кто мешает заниматься аутотренингом, психологической гимнастикой, культивировать в себе желательные качества? Кстати, заниматься всем этим можно у себя дома, в том числе и с помощью компьютера. Нет воли совершенствовать волю? Неразвитость сознания мешает понять, до какой степени оно неразвито? Да, может быть, и так. Но опять же — разве дело в «металле»?

Последствия разделения

Допускаю, что это мое высказывание — жестоко. Но разделение на пользователей и потребителей компьютера — это разделение на продукты и отходы новой, компьютерной, культуры. Это две группы населения с совершенно разными мировоззрениями, отношением к себе и даже с разными историческими судьбами.

Точно так же разделялось любое общество после каждой из информационных революций.

Разве все, кто умел читать, были интеллектуалами? Поголовная грамотность — норма с XIX века почти по всей Европе. По крайней мере, грамотных было явно больше, чем неграмотных. Ну и что же, все читали классику? Позвольте не поверить. Абсолютное большинство грамотных читали, во-первых, литературу техническую и учебную. Во-вторых, литературу развлекательную. От «майора Пронина» до Агаты Кристи.

Историю советской власти вообще можно рассматривать как грандиозный провал попытки сделать классическую литературу повседневным чтением по сути дела всех.

Только, бога ради, не вешайте лапшу на уши ни мне, ни друг другу — про «самую читающую страну» и про «советский народ, давно и сознательно»... Я не настолько молод, чтобы не помнить брежневские времена... Классику тогда пытались «внедрить в массы» — это верно. Но массы столь же упорно не желали классику читать. Вот детективы, романы из «Библиотеки приключений», кустарные переводы той же «Анжелики», космобоевиков Желязного и прочего навоза — вот это на каждой книжной толкучке расходилось по цене, в десятки раз превышавшей стоимость Толстого или Чехова. Массы востребовали именно это — и рынок действовал в соответствии с законом спроса и предложения.

И еще одно сохранилось в памяти от брежневских времен: это массовое запойное пьянство. Пьянство как образ жизни. С утра. Почти везде. Практически в любой общественной среде.

Может быть, и правда — «духовность мы потеряли». Только свидетельство: в брежневское время этой самой духовности было ничуть не больше. Наоборот — и стремления к высшим духовным ценностям, и возможностей к ним приобщиться стало явно больше. А вот «употреблять» стали меньше. То ли меньше стало свободного времени, люди более заняты, то ли все-таки ниже потребность. Люди пьют не от хорошей жизни.

Так что, боюсь, компьютер не создает никаких новых потребностей, он их только удовлетворяет. Нуда, общество распалось на 10% создающих программы и начавших жить более сложно. На 20% усложнившихся, по крайней мере, в области своей профессии. И на 70% выполняющих чисто технические функции, а потом играющих в «Супру». Но это означает только то, что такова структура потребностей и таков интеллектуальный и культурный уровень нашего общества. Он оставляет желать лучшего? Не знаю, не знаю... По-моему, прав Кашпировский: «Это нормально...» Большинство членов нашего общества — не такие уж сокровища, но и не уроды, и не монстры. Люди как люди, с разным уровнем культурного развития. Какими «умудрил Господь».

Сложнее и фатальнее другое. Над нашим обществом давно уже витает мысль о разделении людей на меньшинство, которое продолжит развиваться, и большинство, которое останется, так сказать, в нынешнем качестве. Эта мысль — и у Павлова («экзоты»), и у Стругацких («людены»). Впрочем, философы обсуждают эту проблему уже лет сорок как минимум. Боюсь, что правы и фантасты, и философы. Но необратимое разделение на тех, кто продолжает эволюционировать, и на оставшихся на прежней (на той самой, «брежней») стадии — происходит сейчас, в данный момент. Пока вход открыт. Вопрос: как быстро он захлопнется?

Глава 7 . Ожидание зловещего киборга

Отец мой скальпель, а пробирка — моя мать.

Р. Хайнлайн

Призраки искусственных существ

Фантасты давным-давно пугают читателей появлением искусственных существ. Началось еще с Мэри Шелли, которая еще в 1806 году придумала безобразного и могучего искусственного человека — Франкенштейна. Франкенштейн мстил за свое безобразие и убил своего создателя. Уже Мэри Шелли считала искусственных существ опасными для человека...

Слово «робот» создал чешский писатель Карел Чапек в 1926 году; он же заговорил о неизбежном «бунте роботов», которые истребят или поработят людей. С тех пор пугать людей «бунтом роботов» стало просто хорошим тоном. Американский фантаст (кстати, внук местечкового еврея из Белоруссии) Айзек Азимов в своих произведениях пытался создать образы «положительных» роботов, не способных причинять вред человеку... Но и у Азимова получается так, что роботы сильнее и приспо-собленнее людей. Нам только и остается надеяться на «законы робототехники» — на мораль роботов, которые могли бы уничтожать и порабощать человечество, но они — хорошие, они никогда этого не захотят...

Фантасты выносят на обсуждение ровно то, о чем говорят и спорят ученые. А ученые давно разделились на тех, кто считает будущими владыками Земли чисто техногенных существ, и на тех, кто видит будущее за эдакими гибридами людей и машин — киборгами.

Советский фантаст А. Казанцев описывает планету, океаны которой давно заморожены. По этим ледяным полям разъезжают некие то ли трактора, то ли танки с длинными гибкими клешнями. Каждым из них управляет живой человеческий мозг.

Когда житель планеты стареет, его сажают в такую машину и постепенно отрезают все «ненужные» части тела. Навсегда остается только мозг, и он живет в машине практически вечно. Есть такой обычай на этой планете: стирать память обитателя машины каждые десять тысяч лет.

Люди на этой планете есть, но очень мало. Они живут на специальном «Острове молодых», и чтобы иметь ребенка, надо ждать, пока кто-то умрет... В смысле будет посажен в машину. Люди — это просто доноры мозга для настоящих хозяев планеты.

Есть и другие, не менее увлекательные предположения: например о том, что военные рано или поздно придумают искусственных людей, не способных испытывать страх, не боящихся радиации, не способных поставить под сомнение полученный приказ... Идеальных солдат, одним словом.

Другие фантасты считают, что искусственных людей создадут для использования в промышленности.

Третьи — чтобы эти «искусственники» жили в зонах промышленного загрязнения.

В 1960 — 1970-е годы много писали о вживленных в мозг электродах, превращающих человека в послушного, нерассуждающего робота. А братья Стругацкие придумали планету Саракш, на которой специальное излучение подавляет способность критически мыслить и по зволяет правительству внушать людям самые безумные идеи.

...Но все эти бредни фантастов неверны в самом зародыше, в самой основе. Не помню, кто сказал о своем ученике: «Он стал поэтом... У него не хватило фантазии сделаться математиком». У фантастов планеты Земля не хватило фантазии для самого простого и в то же время самого фантастического предположения. Они исходили из того, что вот есть люди как таковые, некие «естественные» люди. Искусственных существ сделают или из «естественных» людей, или вообще сварганят на заводах из пластмасс и металлов.

А действительность гораздо интереснее — сам «естественный» человек — существо насквозь искусственное. Причем искусственное — всю свою историю.

Что такое «естественный» и «искусственный»?

Люди охотно говорят о «естественном» для человека. Обычно у них получается так, что «естественное» состояние для человека — это то, что было вчера.

В.А. Солоухин искренне считал идеалом жизнь своих дедов и отцов, крестьян конца XIX — начала XX века. «Жить несуетливой, размеренной, в ритме календарного года жизнью, есть простую, но здоровую пищу, пить светлую вкусную воду, дышать чистым воздухом, пользоваться огнем от сгорающего дерева, ежедневно физически трудиться...»[7] — все это кажется ему идиллией, потерянным раем, из которого вырвала нас злая цивилизация.

«Как рыба создана жить в воде, а птица создана летать, так человек создан жить среди природы»[8].

Но позвольте! О какой природе речь? Ведь не о нетронутых лесах? Крестьянин начала XX века жил в абсолютно искусственной среде, среди созданных человеком полей и лугов. Даже леса и реки он поддерживал в нужном для него искусственном состоянии. Крестьянин разводил породы домашних животных, которые выведены искусственно, и кормился искусственно выведенными сортами культурных растений. Нигде в природе не растет культурная пшеница; предки полевых растений и плодовых деревьев отличаются от культурных растений не меньше, чем кабан — от домашней свиньи. И не меньше, чем Алексей Солоухин, отец писателя, — от неандертальца или питекантропа!

Да, мы живем в более искусственной среде, чем жили крестьяне. Но речь идет именно о степени искусственности, а не о том, что вот был «естественный» человек, а мы нагло сделали его противоестественным, «искусственным».

Почему, собственно, именно крестьянин начала XX века — естественный человек? Почему именно его образ жизни — естественный? А не крестьянина другой эпохи? Ну, скажем, того же крестьянина, но XVIII века? Или XV века?

И почему именно крестьянина? Может, для человека «естественно» не крестьянствовать, а охотиться? Жить не в деревне, а в лесу и в степи? Это логичное предположение, потому что природного, и в этом смысле «естественного», в жизни охотника больше.

Но ведь и охотники строят жилища, изготовляют и применяют орудия труда. Почему плавить металл — искусственно, а обрабатывать камень — естественно? Почему искусственно пахать землю, а естественно — бить лося или зубра в бок копьем с каменным наконечником?

Такие вопросы можно задавать бесконечно, и все они одинаково не имеют ответа. С момента появления разума мыслящее существо нарушает законы биологического бытия. Мыслящее живет иначе, чем живое, но неразумное.

Огромное впечатление на ученых произвели открытия в Восточной Африке: культура каменного века, созданная предками человека, так называемыми австралопитеками. С точки зрения биологической систематики, австралопитеки не были представителями рода homo — то есть людьми. Но «вторую природу» они создавали — делали каменные орудия, строили жилища, обрабатывали дерево и кость, пользовались огнем.

Впрочем, и птицы вьют гнезда, а бобры строят хатки, крупные звери протаптывают постоянные тропинки. По которым ходят из поколения в поколение. Уже до человека появилось то, что мы называем «культурой», — вторая природа, не зависящая от биологического начала.

Иногда искусственное понимают как техногенное — то есть сделанное из искусственных материалов, которых нет в природе: металлов, пластмассы, керамики.

Но ведь и биогенное может быть совершенно искусственным, созданным разумом. Уже поминавшиеся коровы и лошади совершенно искусственные существа — они выведены человеком и для потребностей человека. Нигде в природе нет коров, дающих по несколько тонн молока в год. Нет лошадей весом в полторы тонны и с мягкими копытами, которые приходится укреплять подковами.

Человек, даже не несущий в себе ни грамма искусственных материалов — без керамических зубов и металлических штырей в костях, даже ни разу не проаппе-рированный, — еще более искусственное существо, чем скромная домашняя корова. Он биогенный, но созданный разумными существами по своему образу и подо-

бию. Владеет членораздельной речью, умеет пользоваться орудиями и другими достижениями культуры, учится и лечится. А если человека не растить как разумное существо, так и вырастет не человек, а человекоподобное существо, маугли — волчий приемыш.

Все пугают появлением искусственного существа, искусственного человека... А мы сами всю свою историю — искусственные существа. Со времен, когда и человека на Земле еще не было.

Как мы становимся киборгами

Человек современного биологического вида, homo sapiens, — продукт долгого искусственного развития. Развития производства, архитектуры, культуры, техники, общественной жизни. Вся «вторая природа» создана разумом — следовательно, искусственна.

По сравнению с неандертальцем homo sapiens был самым натуральным киборгом — сочетанием природных и искусственных элементов.

Точно так же киборгами становились все люди, вышедшие на новый уровень развития цивилизации: живущие в домах, пашущие землю, плавящие металлы, живущие в городах, знающие грамоту...

Мы сами себе кажемся порой киборгами потому, что в нас больше искусственного, чем в предках, — порой в совсем еще недавних предках, два-три поколения назад. Больше и в том смысле, что все больше придуманного, специально внедренного, не природного. И в смысле — больше техногенного.

Мы становимся все более искусственными сразу по нескольким направлениям:

1. Идет все более жесткий отбор биогенных существ. Полагается считать, что мы больше не подвергаемся естественному отбору. Это верно в том смысле, что нас больше не отбирает природа на способность жить в природных же ландшафтах, вести образ жизни крупных хищных животных.

Но мы подвергаемся жесточайшему искусственному отбору. По этому поводу могут быть разные мнения, но я лично считаю: искусственный отбор современного человека более жесток, более беспощаден, чем любой естественный отбор.

Это и отбор на способность жить в условиях загрязнения.

И отбор на способность жить все более интенсивно, все больше и больше работать.

И отбор на способность подчиняться общественной дисциплине.

И отбор на умение работать с информацией: с книгой, с газетой, с компьютером.

2. Наша биогенная сущность все больше зависит от искусственных, разумных, а то и от химических влияний.

Современный человек может обойтись и без физических нагрузок... Если он разумный и хочет жить долго и счастливо, он обязательно создаст себе некоторую толику нагрузок: хотя бы физзарядку по утрам, умывание холодной водой и гантели.

Если человек еще разумнее, он будет ездить на велосипеде, кататься на лыжах, плавать, пойдет в секцию ушу или цыгуна... словом, он найдет для себя систему оздоровления, способ самого себя тренировать и закаливать.

Состояние его биогенной («естественной»), плоти прямо зависит от этих совершенно искусственных и к тому же не нужных для выживания упражнений и нагрузок.

Так же точно зависит человек от возможности лечиться (классическое «отлежаться»), от лекарств и от веществ, которые я назвал «химическими костылями». В среднем и пожилом возрасте от них зависит не только здоровье, а само бытие человека.

Все это признаки искусственного, хотя и биогенного, существа.

3. Все более искусственно наше тело.

Все мы — порождения Великой Гигиенической революции. Мало кто из нас жил бы, не будь этого грандиозного переворота. Сам факт нашего бытия — следствие искусственно созданных условий жизни. Поскольку Великой Гигиенической революции обязаны бытием не только мы сами, но наши отцы и деды, даже прадеды, то все мы — обладатели трижды и четырежды искусственного бытия.

К тому же тело большинства из нас не только биоген-но, но и техногенно. В конце концов, и фарфоровый зуб, и даже пломба в зубе — это техногенное включение в наше биогенное тело.

Недавно я ухитрился сломать искусственную челюсть... прошу дантиста сделать мне «запаску» — второй, запасной протез.

— Нельзя! Если я его сделаю и он пролежит у вас в ящике стола, вы потом его не наденете...

Значит, техногенная деталь моего организма — глубоко естественна и изменяется вместе с другими биогенными частями моего тела. Печатно сознаюсь: я киборг, часть моего тела техногенна, и иметь от меня детей — значит заводить их от киборга. Впрочем, у дам тоже ведь сплошные пломбы в зубах... И очки либо контактные линзы. Они тоже киборги, черт возьми.

Это тоже началось не сегодня. Древний человек не страдал от кариеса зубов, но уже в новокаменном веке, 6—5 тысяч лет назад, делали трепанацию черепа: удаляли часть кости, выпускали кровь из гематомы, а потом аккуратно вставляли кусочек черепа животного, крайне точно подгоняя его под размеры и форму отверстия.

Чем это отличается от луженых глоток XIX века, нынешних металлических штырей в соединенных костях, титановых суставов или тех же вставных челюстей? Конечно, ничем, разница только в масштабе явления. В наши дни и не найти человека без пломбы в зубе или без челюстного протеза.

4. Все более искусственна среда нашего обитания. Мы живем в домах, которые все лучше изолируют нас от остальной окружающей среды. Мы все надежнее изолированы от внешней среды и вообще от всего естественного.

А в самих домах все меньше и меньше природного. Дерево сменил камень, а камень сменили кирпич и ме-таллобетон. Еще сорок лет назад, в детстве, я носил дрова к печке и наблюдал живой огонь в печи. Сегодня меня согревает система центрального отопления. Удобно, просто... и очень искусственно.

Точно так же светильники сменило электричество, которое вообще сделало условным понятие дня и ночи. Мы уже и от смены времени суток не зависим.

Наша одежда тоже делается все искусственнее (лавсан, нейлон, перлон, орлон и так далее), а одновременно становится все практичнее и удобнее. Чулки, прикрепляемые к поясу, сделались эдаким эротическим атрибутом, в быту давно замененным колготками или чулками на липучках. Дамские брюки стали обычной формой одежды, как и почти мужские по покрою рубашки.

К тому же в понятие костюма входит прическа и макияж, а волосы, как правило, красят. То есть искусственным является и сам облик наших милых дам.

Изменения по всем этим четырем пунктам накапливаются... И в результате люди постепенно, даже незаметно для самих себя становятся все более и более искусственными, то есть все более техногенными существами. И чем они цивилизованнее — тем более техногенны, а получается — более искусственны.

Куда мы идем?!

Если так пойдет, как идет, мы и дальше будем становиться все более и более искусственными... в смысле более техногенными.

У нас самих, ныне живущих, чем дальше, тем слабее будет имунная система и тем чаще и злее болезни. Чем дальше, тем больше времени будет уходить на лечение, и все больше денег — на лекарства. Человек старше 50 лет вряд ли сможет прожить без тех или иных костылей — в виде гимнастики, занятия спортом, обливаний холодной водой, ходьбы... а также без химических костылей, стыдливо называемых «лекарствами». Тем более и ныне живущие через 10 и 20 лет будут жить в более загрязненной среде, чем сегодня, работать более интенсивно, подвергаться еще большему стрессу.

Давайте скажем сразу и четко: в этом смысле лучше не будет.

Тем более каждое новое поколение, рожденное вне естественного отбора, живущее с рождения в искусственной (и притом все больше загрязненной) среде, будет обладать все более и более слабым иммунитетом. Хронические больные как не умирают, так и не будут умирать, и этот процесс даже усилится, потому что медицина прогрессирует, и завтра будут спасать даже тех, кого не спасают сегодня. Эти люди будут рожать детей, и состояние здоровья новых поколений будет все ухудшаться и ухудшаться.

В каждом новом поколении все больше будет людей больных с рождения или с молодых лет. Каждое новое поколение будет больше привязано к техногенной среде обитания, к жилищам и одежде. Каждое новое поколение будет все сильнее зависеть от лекарств и от химических костылей. В каждом новом поколении будет все больше людей, в биогенное тело которых вставлены тех ногенные части: титановые шарниры, фарфоровые зубы на металлических корнях, металлические гортани и скобы, скрепляющие кости, искусственные почки, клапаны и стимуляторы. В каждом новом поколении все больше людей будут считать естественным все более и более техногенных людей из «вчера». Как В. Солоухин считает естественными людьми крестьян начала XX века (и совершенно напрасно).

К тому же на нас будут обрушиваться новые и все более опасные заболевания. От некоторых из них у нас не будет лекарств... По крайней мере пока. Люди перестали умирать от простудных и инфекционных заболеваний, все меньше умирают от болезней сердца и сосудов?! Но ведь они же должны от чего-то умирать.

Иногда врачи, склонные к мистике, говорят что-то в духе: мол, природа уже придумала на нашу голову СПИД... Это оказалась неудачная выдумка, потому что у СПИДа очень долгий период скрытого развития. Вот атипичная пневмония уже подходит на роль чумы XX века! На этот раз ее удалось быстро победить, но природа непременно что-нибудь да придумает...

Не уверен, что природа рассудочно пытается избавиться от человека и что против нас идет какой-то космический сверхразум. Очень, очень в этом сомневаюсь. Но в будущем продолжится то, что происходит всю историю человечества: будут появляться новые болезни, с которыми не сталкивались предки. Болезни, которые по первому времени не будут брать никакие лекарства, от которых будут вымирать целые народы — как индейцы Южной Америки и жители Полинезии — от гриппа.

Это заставит нас обратить еще больше внимание на защиту от внешней среды и на искусственную подготовку к жизни в искусственной среде.

Вероятно, все больший процент юношей и девушек будут выбирать медицину своей профессией, и что характерно — всем найдется занятие. Все больший процент национального богатства будет создаваться в сфере фармакологии и медицинской техники, а заводы и фабрики лекарств и химических костылей будут образовывать все более заметную часть экономической и общественной инфраструктуры.

Я очень советую вам заранее запланировать заметную часть бюджета на лекарства и костыли (10—20%) и заняться системами оздоровления. Хоть обычнейшей гимнастикой, хоть плаванием, хоть ушу... Неважно чем, но занимайтесь обязательно.

Следите за состоянием здоровья и каждые полгода обязательно обследуйтесь — ведь множество коварных заболеваний долгое время таятся незаметными, вроде их и нет... Это и рак, и ХОБЛ (хроническая обструктивная болезнь легких), и туберкулез, и... впрочем, этого вполне достаточно.

В общем, чем раньше вы начнете думать о здоровье, регулярно проверяться, заниматься спортом, тратить часть бюджета на спорт, медицинское оборудование, лекарства, витамины и так далее — тем дольше и полноценнее вам жить. Думайте сами.

Будущее ужасно!!!

Нет, не так уж оно и ужасно, если вспомнить два очень важных обстоятельства: во-первых, цена всему этому — отказ от естественного отбора. Наши дети как не умирают, так и не будут умирать. Папы и мамы не заплачут, уплатив такую цену за все более и более больных детей. Больные дети — но не умрут, а будут нас радовать своим присутствием в этом загрязненном, опасном, но совершенно замечательном мире.

Во-вторых, продолжительность жизни растет, и этому нет конца. В самом буквальном смысле слова. О личном бессмертии вопрос не стоит... пока что. Но к концу XXI века уже появятся популяции людей, устойчиво живущие больше 100 лет. В XXII веке 120—150 лет проживут многие.

Если вам, читатель, сейчас 35, вы вполне можете иметь ребенка, который доживет до XXII века, и внука, который доживет до XXIII. А что?! Ваш сын родится в 2010 году, когда вам сорок. Он станет папой в пятьдесят, в 2060 году (вы вполне можете дожить до этого — в 2060 вам будет всего 90; и в наше время живут по столько, а вам жить дольше нынешних). Ваш внук вполне сможет прожить 140 лет и встретить Новый, 2200, год. Еще раз подчеркну — это нисколько не фантастика! Это как раз реальность наших дней.

Ваш сын и внук будут еще более больными, чем вы. У них будут еще хуже зубы, еще тяжелее невроз, еще раньше разовьется гипертония, они еще чаще и тяжелее будут болеть, простужаясь от все более мелких причин. У них еще больше шансов, чем у вас, умереть от какой-нибудь только что появившейся «синей лихорадки». Но если не умрут и если их не убьют террористы, то проживут они вот столько.

Решайте сами — стоит ли платить? В том числе платить и нездоровьем?

Но ведь тогда рано или поздно придет поколение, которое вообще не сможет жить! Что же, пришел конец человечеству?!

В определенной мере да, пришел. Мы уже видим конец того человечества, которое знаем, к которому принадлежим. Но чтобы продолжиться в другом биологическом виде, неплохо бы сохраниться до конца существования этого. Путь я вам уже указал: больше думать о здоровье, оздоровляться, лечиться, учиться самому о себе позаботиться: хотя бы делать уколы и мерить давление.

То есть искусственно заботиться о своем... не естественном, разумеется, давно уже не естественном, но пока еще биогенном теле.

Глава 8 . А что будет после человека?!

Что все же конец мой — он еще не конец,

Конец — это чье-то начало.

В. Высоцкий

Неизбежный конец

Но ведь тогда рано или поздно придет поколение, которое вообще не сможет жить! Что же, пришел конец человечеству?!

В определенной степени да, пришел. Ученые спорят не о том, настанет ли конец биологическому виду homo sapiens, а именно о том, сколько именно ему осталось. Крайние мнения расходятся, но не очень сильно: от 20 до 50 поколений. Если детей станут заводить так же поздно, как сегодня, то сапиенсам осталось не так уж мало — от 600 до 1500 лет.

А самое главное — если обойтись без вскрикиваний и бабьих заламываний рук, что означает реально — «конец человечества»? Это означает — конец того человечества, которое мы знаем и к которому принадлежим.

Когда умирал король Франции, это было грустно, но вместе с тем значило — появился новый король, не обязательно хуже. «Король мертв — да здравствует король!» Погрустить — естественно, особенно если прежний король вызывал уважение и любовь. Но вот он — новый монарх! «Да здравствует король!» — и сотни людей опу скаются на левое колено, простирая руки к будущему королю... иногда — юноше, даже подростку.

Вымирает биологический вид? Но тут же появляется другой.

Да здравствует новый вид людей!

Вопрос: а что может прийти после нас?

Часть II. Об условиях нашей жизни

Успех — это когда из каждой неудачи выходишь с нарастающим оптимизмом.

У. Черчилль

Глава 1 . В музее прошлого

Всю историю человечества только абсолютное меньшинство имело такую роскошь, как:

— богатство;

— образование;

— право выбирать свою судьбу.

Три тысячи лет назад эти роскошные вещи имели только цари и ближайшее окружение царей.

Две с половиной тысячи лет в Греции и в Риме имело уже 1—2% населения.

В начале XIX века, когда Пушкин был маленьким мальчиком, в Европе таких людей было 5—6%, а в России - 2-3%.

К началу XX века богатых, образованных и свободных стало уже больше — 10—20% — в самых богатых странах мира того, порядка 5% населения в России.

В наше время средний класс составляет 60—70% населения Европы, и не меньше 20—30% населения России.

Что это значит? А то, что сегодня МНОГИЕ, в некоторых странах даже БОЛЬШИНСТВО, имеют то, что в старину не имел никто или имели единицы.

Исключение сделалось правилом, привилегия стала нормой, крохотное меньшинство превратилось в решающее большинство.

После 1945-го, и особенно после 1991 года большинство людей живут в условиях, которые резко отличаются от условий существования всех поколений, которые жили на Земле до этого.

Отличаются до такой степени, что весь мир, существовавший до нас, становится чем-то вроде колоссального музея — интересного, но имеющего к нам не очень бол ьшое отношение.

Музейные города

Все города Земли, стоящие на своем месте хотя бы несколько веков, сегодня устроены очень просто: есть исторический центр, который в несколько раз меньше всего города. И есть колоссальное пространство остального города, застроенное многоэтажными домами или особняками. В этом пространстве не так просто ориентироваться, а если город большой, без карты и путеводителя не обойтись.

Иногда в Старом городе вообще запрещено ездить на автомобилях или их число ограничивается — как в Таллине. Тогда особенно хорошо видно, что это не просто часть города, а музей исторического прошлого.

Если Старый город сам по себе огромен, как Петербург, Берлин, Краков или Франкфурт, вы так легко не сделаете его музеем. В таком Старом городе ездят, работают, он далеко не похож на залы музея. Но разделение на Старый город и на новостройку всегда есть — даже если оно не официальное. А над крепкими старыми домами из камня и кирпича в отдалении высятся громадные сооружения цвета слоновой кости — бетонные новостройки.

Из их верхних этажей Старый город виден особенно хорошо.

В Старом городе легко поселялись еще до войны и сразу после Второй мировой войны... А потом города так разрослись, что жилье в Старых городах быстро превратилось в дефицит.

Тут бывают и парадоксы — в Петербурге старые дома часто ветхие, а квартиры в них не соответствуют стандартам XXI века. И жилье в них порой стоит меньше, чем в новостройках. Но границы исторического Петербурга и города, выросшего после Второй мировой войны, разделяются очень однозначно.

Старый Петербург — город никак не музейный. Но в нем много домов, которые объявлены памятниками культуры. Идут годы, и таких домов становится все больше и больше. Никому не позволят вести строительство, которое нарушит целостность ансамбля Старого Петербурга или его внешний облик.

Не музей... Но все же что-то похожее.

После Второй мировой войны Варшава лежала в руинах: каменная пустыня, и в ней — ни одного целого дома. Варшавяне отстроили Старе Място — то есть Старый город — по картинам старых мастеров, по старым планам и по воспоминаниям уцелевших жителей города. Новостройка? Да... Но в то же время — и настоящий Старый город!

Так же восстанавливали и Франкфурт-на-Майне. Американцы решили научить немцев, как «правильно» жить, и возвели в центре города несколько огромных и помпезных небоскребов. Немцы не оценили благодеяний и мало чему научились. Они восстановили Старый Франкфурт, лежавший в руинах, — тот самый город, что стоял веками, а в 1945 году лежал в виде каменной пустыни: в точности, как в России Сталинград.

Сегодня тщательно, любовно восстановленный город странно смотрится на фоне колоссальных небоскребов — так сказать, шедевров американского градостроительства.

И этот Старый Франкфурт, конечно же, лишь небольшая часть огромного города Франкфурта-на- Майне, застроенного в основном особняками и 9—12-этажными муниципальными зданиями.

И так везде. Даже американские города (по крайней мере, старые, на Востоке — Бостон, Филадельфия, Вашингтон) — это всегда соединение двух городов в одном. В центре — ядро: Старый город и все остальное. Все, что выросло после 1945 года.

И ведь так вовсе не только в городах. Если хорошо подумать, то получится — вся вообще культура прошедших веков; все, что было на Земле до 1945 года, постепенно превращается в музей.

Музейные вещи

Особенно это заметно на примере вещей. Самых обычных шкафов, шифоньеров, комодов, стульев, вилок, книг, произведений искусства. Современная мебель хуже? Нет... Она даже лучше приспособлена к реалиям нашего времени.

У старой мебели особый престиж стиля ретро. Ее хотят иметь не потому, что она лучше, а именно потому, что она — старая, историческая мебель. А уж сидеть в кресле, где покоилась еще попа твоего прадеда, стало просто классической формой снобизма.

В 1960-е годы, на волне массового переезда в новостройки, в Москве «выбрасывали» старую мебель в комиссионки. А иностранцы упоенно скупали: на Западе уже хотели стиля ретро, а в России еще шел романтизм «борьбы нового со старым».

Металлические ложки и вилки ничем не хуже серебряных. Столовое серебро превратилось в дефицит и астрономически возросло в цене. Опять — прелесть старины, не более того.

Книги времен Пушкина? Бронзовые статуэтки времен Льва Толстого? Акварельки, на которые мог смотреть Николай Гумилев? Все это называется одним и очень емким словом «антиквариат» и стоит несоразмерно с художественной ценностью.

Что, пластмассовые статуэтки чем-то хуже бронзовых? Может, они менее художественные? Вряд ли... Разве что материал .дешевле.

Новые вещи не хуже старых, у них только один недостаток — они новые.

Не хуже даже и картины. Действительно, чем пейзаж, написанный в 1890 году, непременно лучше и художественнее, чем написанный в 1990-м? Известно очень много скверных, даже просто безобразных картин старых мастеров... Картин, которые столь же бездарны, как поэзия Хвостова или рассказы еще одного современника Пушкина, некоего Булганина.

Но и эти картины стоят во много раз дороже, чем хорошие произведения одаренных, но современных мастеров!

Может быть, речь идет о творениях Великих Мастеров, Классиков и Гениев? Они настолько гениальны, что все остальные им и в подметки не годятся?

Даже у художников, в профессиональной среде, ходит этот забавный миф: якобы старые мастера были так гениальны, что их работы невозможно воспроизвести, а сделать живописные шедевры более высокого качества не удастся уже никому.

Но и это очень сомнительно...

Дело в том, что студенты художественных институтов часто учатся на копировании работ старых мастеров. Некоторые парни копируют даже трещинки на старом, провисевшем уже сотни лет холсте. Так вот — я лично был свидетелем по крайней мере двух случаев, когда Мастера и Эксперты не могли решить, где копия, а где подлинник работы. Не могли, да и все!

Но конечно же, копия будет стоить в сотни раз меньше подлинника. Даже если никто не в силах отличить, которая из картин именно подлинник, а которая — копия.

Один из моих знакомых Мастеров и Экспертов по секрету сознался, что «подлинников» одной известной в мире картины существует по крайней мере три штуки, а другой — так даже четыре.

— Так который из «подлинников» настоящий?!

— А вот этого никто не знает.

Причем даже если когда-нибудь и выяснится, какая из трех или четырех картин — «настоящая», то все равно ведь будет совершенно непонятно — а чем остальные-то хуже?! Но, конечно же, стоимость этих остальных незамедлительно упадет.

Вот ведь что получается: никто и никакими силами не может доказать, что копия... ну, например, копия картины Караваджо «Девушка с лютней»... Или, допустим, копия картины Репина «Заседание Государственного совета», сделанная Васей Пупкиным, хуже подлинника Репина. Но...

— Но это же Репин!!! — закатывают глаза искусствоведы.

А когда глаза уже закачены, понятное дело — вопрос уже выводится из сферы рационального, тут уже пошли голые эмоции. Ну, и пошла цена, которую обладатель готов заплатить за счастье быть хозяином некоего Эксклюзива... Того, что есть только у него, чего нет и не может быть ни у кого другого.

Потому что, кроме этой ауры исключительности и особости, за что еще он платит сотни тысяч и миллионы долларов?

Почему возник дефицит старых вещей, понятно: людей, которые могут приобретать хорошие вещи, стало много. А самих таких вещей больше не делают, желающих приобрести настолько больше, что картина или статуэтка начали стоить миллионы в конвертируемой валюте.

Не выручает даже наличие сразу трех «подлинников».

Труднее объяснить, почему все так кинулись именно на старинные вещи?

Если хотят «просто» хороших, почему не приобретают хорошие, но новые?

Наверное, потому, что слишком многим хочется хоть как-то приобщиться к этому мировому музею: к образцам старинной культуры.

Сотни и тысячи лет владеть картинами, гравюрами и бронзовыми статуэтками, читать книги и сидеть в креслах с резными ручками могло только меньшинство населения Земли. Исчезающее меньшинство, считаные проценты населения.

Теперь таких людей — большинство. И самые богатые из нас пытаются изо всех сил приобщиться к этим считаным процентам элиты... К тем, кто был богат и образован, кто приобщался к красивым вещам еще тогда, до неслыханного роста общественного богатства.

Когда предки покупателя еще пахали землю деревянной сохой.

Музейные отношения

Точно так же и отношения людей. То, что мы называем дружбой, любовью, семьей, отношениями детей и родителей, совсем не похоже на то, что называли этими словами предки.

Слишком часто нас пытаются уверить, что «новые» отношения чем-то хуже «старых» — как бы неполноценны. Мол, в XVIII и в XIX веках существовало особое, очень рыцарское отношение к женщине, семьи были прочные, дети слушались папу и маму, мамы и папы нежно любили детишек... Не то что современные матери-кукушки и папы — беглые алиментщики.

Эти представления — такой полный абсурд, что даже возразить бывает трудно.

Романтическое отношение к женщине?!

Но вот Наталья Гончарова, первая красавица Москвы, которую никто не брал замуж, — бесприданница! Женихи охотно танцевали с Наташей и говорили ей комплименты, но жениться... За «жениться» полагается приданое.

Историй про «крепкие семьи» в старину можно рассказать столько, что и бумага не выдержит. Вот хотя бы одна, тоже произошедшая в роду Пушкиных...

Один из братьев деда Пушкина по матери, Абрам Ганнибал, хотел развестись со своей второй женой, гречанкой Евдокией. О первой жене Абрама, кстати, вообще ничего не известно. Известно, что Евдокия была вторая и что от нее была дочь Поликсена.

Абрам хотел развестись: мол, жена ему неверна и вообще его не любит, семья не складывается. Но если развестись по своей инициативе, если Абрам будет «виноват» — церковь ему запретит жениться снова.

И тогда Абрам стал действовать как истинный сын эпохи Петра: вделал два кольца в стены спальной; Евдокию приковывали за руки к кольцам, и двое денщиков пороли ее прутьями, пока не подпишет документ: мол, она мужу неверна и хотела его отравить.

Евдокия продержалась несколько недель: ведь для нее подписать такой документ — и никакого нового брака, а то и каторга. Отравление мужа — достаточно тяжелое уголовное преступление. Но подписала!

Что характерно для нравов времени — многие знали, как Абрам получил этот документик, но ничего не имели против, даже поздравляли его с хорошим решением семейной проблемы.

Развели супругов, признав виновной Евдокию, ее отправили в Тихвинский монастырь. Могли и в тюрьму, но Абрам очень просил, чтобы с его бывшей женой не обращались очень уж сурово, не судили по всей строгости закона. Он-де простил ее попытки его отравить, жить с ней не хочет, но пусть ее не судят по уголовному делу.

Какое благородство! Прямо всхлипывать хочется...

В монастыре следы Евдокии теряются... Может, сбежала? Дай-то бог.

Пушкин писал, что «дочь Евдокии Поликсену Абрам Ганнибал оставил при себе, дал ей тщательное воспитание, богатое приданое, но никогда не пускал к себе на глаза».

Абрам в 1736 году женился снова, на Кристине Матвеевне Шеберх. Этот брак оказался долгим и удачным. Из четырех их детей мужеска пола один так и не женился: в молодости не успел, с Потемкиным основывал Херсон. А потом посмотрел на братьев — и решил вообще не жениться. Так честно и говорил: мол, посмотрю на вас и не хочу.

У все же трех других братьев браки были... гм... своеобразные, и все они совершали порой столь же криминальные поступки, как папа со второй женой.

Самый буйный был Иссак: он и крепостной гарем держал, и жену плетью бил, и вообще развлекался, как мог. Но и дед Пушкина Осип-Иосиф оставил в памяти современников... сложное впечатление.

Пушкин считал, что все браки его предков были несчастливы...

Но судя по тому, что мы знаем, что в старину неудачных браков и несчастливых семей было не меньше, чем сегодня... Только вот развестись люди при всем желании не могли, вот и все.

Что касается отношений родителей и детей... Отец героя 1812 года Александра Фигнера избивал сына кулаками, пока у него не начинала течь кровь из ушей. Всю свою короткую жизнь до гибели в водах Эльбы в 1813 году Фигнер был туговат на левое ухо.

Модест Корф всю жизнь заикался: в кадетском корпусе всех воспитанников пороли по понедельникам без обсуждения вины — так просто, чтоб знали свое место. Врач предупреждал, что у впечатлительного, нервного Корфа речь вообще «может отняться», но на начальство это не произвело впечатления. Слава богу, хоть совсем не отнялась.

Таких историй про «славные» отношения отцов и детей я тоже могу рассказать множество, одну другой «духоподъемнее».

Так почему же нас так привлекает все это: длинные платья, юбки ниже колен, танцы в стиле ретро, церемонные поклоны, целования ручек...

Разумеется, это игра. Кавалер, который метет землю шляпой, дама, присевшая в низком книксене, просто играют. Вопрос: а зачем они так играют? Почему?

Наши отношения с современной свободой женщин, почти дружескими отношениями полов и независимостью детей не хуже и не лучше «антикварных» — они просто совершенно другие.

Вопрос, видимо, надо ставить не «в чем предки лучше нас?», а «почему для нас предки становятся недосягаемым идеалом?».

Действительно — почему эта игра «в старину», чем она так привлекательна?

Ответ могу найти только один: потому что мы идеализируем прошлое, приписываем ему не существовавшие в нем достоинства и потому что весь современный класс образованных людей хочет видеть своими предками те 1—2—3% населения России и Европы XVIII—XIX веков, которые и тогда принадлежали к образованному классу.

Именно поэтому стиль ретро — почтенный, солидный стиль.

Музейная история

Русский интеллигент еще в 1960-е годы просто не мог не знать, кто такой старец Федор Кузьмич, кто такие царевич Алексей или временщик Бирон. Хоть сколько-нибудь образованный человек в начале XX века знал и не такое! Например, он вполне квалифицированно мог спорить о том, был ли Лжедмитрий I самозванцем, какие права на корону имел Дмитрий Шемяка и в каких отношениях находился Александр Ярославович Невский к брату Андрею.

Теперь множество совсем неглупых и неплохих людей не имеют об этих людях ни малейшего представления.

Ведь если вы не специалист, вам все труднее найти время и силы на изучение истории, на знание хотя бы основных фактов.

Из этого сразу два важных следствия:

— Люди перестали осознавать себя представителями каких-то больших общностей: народов, сословий, культур.

Современный Запад — это огромная диаспора, где люди живут, подчиняясь законам рыночной экономики и законодательству своих государств. Но они все меньше связывают себя с историей и культурой своих народов.

— Людей очень легко обмануть. В 1970-е годы в Нью-Йорке за один день были проданы 90 транзисторов. Каждый из них принадлежал лично Христофору Колумбу.

Если вы сейчас судорожно пытаетесь вспомнить, кто такой Христофор Колумб, я вас поздравляю: скоро и вы купите телевизор, принадлежавший лично Ивану Грозному.

Сама по себе история Московии, потом Российской империи все слабее осознается как «своя» история, как имеющая отношение именно к данной личности. История была... Ну а мы тут при чем?!

В музее разных культур

Тысячелетиями жил человек в своей традиционной культуре. Даже сталкиваясь с другими культурами, он точно знал — кто угодно пусть делает вот так, а сам он не должен поступать, как иноверцы и инородцы!

Человек точно знал, как он должен подходить к женщине или к мужчине, к старшему или младшему, как говорить, как одеваться и вести себя во всех случаях жизни.

Он знал, какие обряды и как именно должны совершаться в тех или иных случаях.

Ну а сейчас мы можем не совершать вообще никаких обрядов или совершать какие угодно. Мы живем вне традиции и можем выбирать любой способ общения с дамой или с другом.

Вот свадьба...

Можно венчаться, а можно расписаться. А можно жить «гражданским браком» и только устанавливать официальное отцовство.

Можно заводить детей, а можно и не заводить.

Можно созвать двести человек гостей, а можно вообще никого не звать, расписаться — и устроить праздник для двоих. А можно и его не устраивать.

Можно ехать в свадебное путешествие, а можно не ехать, прямо с регистрации отправиться на работу.

Последнее время стало модно устраивать «фольклорные» свадьбы. Но ведь и это — не исполнение того, что заповедано предками, а веселая игра, увлекательное представление. Люди весело копаются в деталях новгородского или тверского обряда и могут смешивать их, как понравится.

Помню свадьбу, в которой невеста категорически отказалась снимать с мужа сапоги... Ну, никак не хочет — в слезы, и все. Ладно, надели на жениха лаковые туфли... Засмеялась — и сняла.

В чем тут логика, почему сапоги снимать обидно, а туфли не обидно — до сих пор не понимаю. Но в современной свадьбе сменить сапоги на туфли — почему бы и нет? Все равно ведь из всех обычаев железно соблюдается разве что обычай кричать «горько». А одежда, символика...

Невеста и в наше время надевает белое платье и фату (наверное, потому, что они красивые) — но кто помнит, что они символизируют непорочность невесты? И кому она вообще нужна, эта самая непорочность?

Еще одно знамение времени — свадьбы по обычаям самых экзотических народов. Почему бы и нет? В XVIII веке тверские мужики попадали бы в обмороки при одной попытке справить свадьбу по новгородскому обряду. А мы можем праздновать и по-китайски!

Почему нет? Ведь если наша традиция — это музей, в котором можно взять все, что понравится, то ведь и у китайцев их традиция — точно такой же музей. Из «ихнет го» музея вполне можно что-то позаимствовать.

Все и «свое», и «чужое» в этом всемирном «музее традиционных культур» в какой-то степени «наше». Ни-одна из традиционных культур не обязательна, ни одна из них не способна отвечать на самые животрепещущие вопросы современности. И потому можно использовать все. Или не использовать ничего.

Глава 2 . Век горожан

Из сел вливается река людей... И истребляется в них. Рабочий, чей дед или хотя бы отец родился в Лондоне, — это редкость, какую и не найдешь.

Д. Лондон

Посмотрите на многие картины французских, голландских, немецких художников XVII — начала XX веков, где изображается деревня. Совершенно российские виды: деревенское стадо вброд переходит реку... Девушки собирают грибы у обочины проселочной дороги, без всякого окрытия. Старуха ведет куда-то привязанную за рога корову. Идиллия!

...тем более идиллия, что все это в прошлом; ничего подобного во Франции больше нет.

Хорошо хоть, остались картины

В Британии деревня вымерла еще в 1940-е годы; во Франции — в 1960-е. Предприниматели, которых у нас упорно называют «фермеры», составляют 3—5% населения стран Европы, а то и меньше. Все они окончили колледжи, а то и университеты: в Британии, не получив специального образования, человек не имеет права заниматься сельских хозяйством. У «фермеров» — капитал, техника, собственность на землю, знания, связи и положение в обществе.

Хозяйство специализированное — зачем выращивать все, что нужно для потребления? Мы производим молоко, а мясо, хлеб и овощи можно купить в магазине. Зачем выращивать кур на яйца или кабачки в огороде? Это отнимает время, а время — деньги. Хорошо продавая молоко, можно снабдить себя и яйцами, и кабачками.

Парадокс, но многие французы и британцы в городах сами выращивают овощи... Считается, что такие овощи вкуснее... И еще, наверное, людям просто хочется возиться в земле и что-то на ней выращивать. Даже людям среднего класса из больших городов. Горожане чаще выращивают для себя овощи, чем жители деревень!

На производствах молока, мяса, хлеба и овощей нет ничего от духа прежней деревни. Это именно что производства, аграрный бизнес, и живут на таких производствах те же самые люди среднего класса, одна из множества специализированных групп специалистов. А деревни с плясками, общей жизнью, криком петухов и доением коров — ее нет.

Французы среднего поколения едут «посмотреть на деревню» в Польшу или в Россию. Они еще выросли в селе, где по утрам орали петухи, а вечером пылило, возвращаясь домой, стадо коров. Став взрослыми, они не могут найти во Франции ничего подобного. Они едут в страны, где деревня пока еще есть.

Пока сохранилась, еще не вымерла.

Но и у нас деревня исчезает на глазах. Что происходит с деревнями и селами? Появляется небольшой, несколько процентов, слой сравнительно богатых, экономически сильных предпринимателей. Тот самый — с техникой, собственностью и капиталом. Пока без высшего образования...

Хотя молодежь чаще всего оканчивает сельскохозяйственные институты. Осталось одно поколение.

А остальные? Они не в силах прокормиться в деревне... По крайней мере, прокормиться привычно, «как всегда». Всегда начальство давало что-то заработать, что-то украсть; работа была тяжелая, но жить можно было легко — в смысле бездумно.

Жизнь изменилась, нужно меняться самим... Но... как?! Они не умеют. Ведь кто остался в деревне после того, как добрые сто лет народ бежал и бежал в города? Первый массовый отток из российского села пришелся еще на 1860—1880-е годы: стоило дать крестьянам личную свободу, как сотни тысяч людей потекли в Петербург и в Москву.

В 1930-е годы деревня опустела на треть. После войны (уцелевшие солдаты смогли сбежать из деревни) и особенно после смерти Сталина (колхозникам дали паспорта) — еще на треть. В 1970—1980-е годы уезжали почти все, кто поступал в вузы и мог потом устроиться в городе.

Кто оставался в деревне? Кто входит в эти 38% сельских жителей по данным 1989 года?

В первую очередь тот, кто органически не переваривает никаких вообще перемен. Любых. Кому даже изменение названия с «колхоза» на «акционерное общество» уже мучительно, а уж необходимость жить не так, как привык, — совершенный конец света.

Часть этих людей, конечно, все-таки сможет приспособиться... Будет ныть, ругать все на свете, агрессивно орать, понося власть, но приспособится. Кто-то рукастый и меньше пьющий прибьется в работники к богатому соседу. Кто-то помоложе сбежит в город.

Но большая часть сельских жителей все пятнадцать лет после 1991 года только доворовывает то, что осталось от советской власти, от прежних колхозов и совхозов. Уже почти совсем доворовали и вовсю начали воровать друг у друга. Воровали бы и у богатого соседа... Но тут, понимаете, какое дело... У богатого соседа собственность — не колхозная, она у него своя собственная. И кто ворует у соседа, тот частенько оказывается в тюрьме.

В некоторых деревнях до трети мужского населения «сидит», и их дома-развалюхи особенно бросаются в глаза на фоне красно-кирпичных особняков в два этажа.

Второй контингент, который сразу заметен в селе, — старики и старухи. Их больше половины населения многих и многих деревень: ведь средний возраст сельского жителя России давно перевалил за сорок лет.

А средний возраст программиста явно ниже 30 лет.

По статистике, в конце советской власти, в 1989 году, в деревне жило 38% населения. 24% из них занято было в сельском хозяйстве.

Статистики на сегодняшний день у меня нет, но уже ясно — сейчас обе эти цифры намного меньше. Перспектива? Она проста... К 2030 году в России в селе будет жить не больше 10% населения.

2—3% жителей всей страны, четверть-треть сельских жителей, будут жить в крепких двухэтажных домах из красного и белого кирпича, ездить на хороших дорогих машинах по асфальтированным дорожкам, учить детей в вузах, а некоторые из них даже будут постоянно читать книги.

Остальные не получат образования, не приучатся читать, а по телевизору будут смотреть совсем другие программы, чем первая треть.

Но это — 10%. А остальные?! Они исчезнут: умрут от пьянства или уйдут. Уйдут в города или в лагерь. Или уйдут в город после лагеря. Или попадут в лагерь уже после того, как уйдут в город.

Российская же деревня 2030 года станет такой же, как французская и немецкая:

без петухов и коров.

Если не заниматься выдумками и не тешить себя глупыми сказками, то неизбежная судьба русской дерев ни — быстрое и безнадежное вымирание. Здесь тоже нет ничего нового, ничего, отличающего Россию от других стран.

Среди крестьян

Всегда говорили «народ» — а понимали «крестьянство». Патриархальное крестьянство составляло большинство населения и в Древней Египте, и в Древнем Риме. Абсолютное большинство, больше 90% всего народа. В городах и дворянских поместьях Европы XVIII века обитали от силы 5—6% жителей континента.

Положение вещей изменилось только в XVIII—XIX веках, и то не везде, не сразу и не полностью. Даже в Британии, самой городской стране мира, в 1800 году в городах жили 50% населения, в 1850 — 65%.

Как сказал Мао Цзедун:

«Деревни окружают города».

Крестьянство было хранителем нравственного здоровья народа, его практической сметки, представления о самом себе. Крестьянство несло в себе то, что весь народ хотел думать и знать о самих себе.

Еще в 1930-е годы немецкий философ Хайдеггер писал о своей соседке по даче: мол, совершенно неграмотная 80-летняя женщина чувствует и понимает что-то очень важное о мире... Что-то, чего не понимает философ с учеными степенями.

Еще в середине XX века русская интеллигенция охотно рассуждала о том, что крестьяне лучше рабочих: они более нравственные, более «правильные»; заняты более благородным, возвышающим человека трудом, живут в гармонии с природой.

Большинство образованных людей считали крестьян честнее, порядочнее, трудолюбивее «образованных» и «городских».

А самое главное — самый образованный, самый культурный человек хорошо знал крестьян и привыкал к мысли: их большинство.

Самые образованные, самые культурные, самые далекие от сельского труда аристократы, самые умные интеллектуалы, самые богатые торговцы и банкиры жили как исчезающее меньшинство, окруженные морем крестьянства.

И сами они, аристократы, интеллектуалы и богачи, жили во многом так же, как крестьяне: без особых удобств, пользуясь самыми простыми вещами, довольствуясь грубой пищей и простой, но удобной одеждой. Что едят герои русской классики, рассказов Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого? Каши, супы, ботвинью, репу, огородные овощи. Только осенью, по холоду, в их рационе появляется мясо.

Вы были в имениях русского дворянства, читатель? В Михайловском Пушкина, в Тарханах Лермонтова, в Ясной Поляне Толстого? А вы побывайте и обратите внимание — удобства самые минимальные. Мылись — в бане, уборная на улице, а в каждой комнате барского дома жил не один человек, а как минимум — два-три.

Мы обеспечены жильем лучше, чем самые богатые и знатные в России XIX века.

Эти богатые и знатные привыкали жить в ландшафтах своей страны и чувствовать себя в них как дома. И привыкали довольствоваться самыми минимальными удобствами.

Горожане жили в большем комфорте, но и в городах ванные комнаты и канализация появились поздно, во второй половине XIX века. Даже в 1900 году 60% британских и французских горожан, 85 русских горожан не имели ванных комнат и туалетов.

Ведь города были маленькими, леса и поля начинались сразу за городской стеной.

В XX веке города разрослись, но люди все принимали это как что-то нежелательное, как недостаток. Они упорно воспитывали детей так, словно им предстоит жить среди лесов и полей. Три поколения маленьких жителей Петербурга-Петрограда-Ленинграда взросло на книжках Бианки и на приключенческой литературе о путешествиях.

Без крестьянства

В середине XX века в городах стало жить столько народа, что появился слой людей, которые вообще не знали природы своей страны. Да они и не очень хотели ее знать, говоря откровенно.

В нашей стране этот процесс притормаживали, приостанавливали... И все равно к 1980-м годам...

В 1983 году 30% школьников в Москве никогда не видели коровы.

20% школьников Москвы не знали, кто такие Минин и Пожарский.

Перспектива? Конечно же, вполне можно жить в агломерации и притом найти время и место свозить детей, подростков в разные исторические города и усадьбы России, поплавать на байдарках по рекам, пособирать грибы в сосновом бору и лесные орехи в дубраве. Элита и средний класс, по крайней мере, найдут для этого и деньги, и время. Вопрос — найдут ли они такое желание...

Вроде бы дачная жизнь популярна, люди любят выезжать на субботу и воскресенье, все чаще называемые английским словом уик-энд (конец недели). Но зачем выезжает большая часть жителей больших городов и агломераций? Побыть там, где «полагается», в кругу «своих», подтвердить статус обладателя дачи и машины.

Вырваться из деловой круговерти — но ведь, как правило, побыть не в лесу и не на реке, а среди дачной застройки.

Не будем чрезмерно обобщать — но для какой-то, и немалой, части детей становится привычным и естественным ландшафт дачного поселка, но не леса, поля или озера. Ландшафты России, в которых живут жители периферии и в которых разворачивалась история их народа, остаются для них экзотикой. А слон в зоопарке реальнее, чем обычнейшие корова или курица.

Значительная часть жителей мегалополисов 2030 года не будут знать природу своей страны. Не будут уметь находиться в природных ландшафтах, будут ощущать их как нечто чужое, возможно, даже как нечто неприятное.

Это создаст трудности и при изучении русской истории.

Для этих людей окончательно станет совершенно чужой и непонятной деревня и деревенская жизнь. В их мире не будет ничего даже отдаленно похожего. Люди, у которых были бабушки в деревне или ездившие в деревню, на дачу, к знакомым, будут испытывать ностальгию и поедут в деревни куда-нибудь в Среднюю Азию, в Азербайджан или на Передний Восток — как сегодня французы ездят в Россию.

Но новое поколение, выросшее «после деревни», уже будет другим. Почему бы и нет? Но возникнет проблема понимания русской истории, культуры, литературы.

Страницы Толстого или Пушкина, где описывается, как вечером возвращается деревенское стадо, как косят сено и сметывают стога, как носят бадейками воду... Все это станет окончательно незнакомым и не будет возбуждать никаких положительных эмоций.

А жителям периферии эти реалии останутся намного понятнее и ближе.

Глава 3 . Век богатства

Бог богатством благословил и отчета по нему потребует.

П.П. Рябушинский, миллионер XIX века

Современный человек обожает жаловаться на бедность, сравнивать себя с соседом, а свою страну — с более богатой. Но статистика — страшная наука! Она неопровержимо свидетельствует — мы все просто купаемся в неслыханном, невероятном богатстве. В богатстве, которое прадедам показалось бы немыслимым, невероятным, чрезмерным.

Судите сами: с 1945 по 1991 год на Земле произвели больше товаров и услуг, чем за всю предшествующую историю человечества. Мы — неправдоподобно, невероятно богатые люди.

Вот старый обычай — вешать подкову над дверьми дома. Почему именно подкову? Не стоит изучать форму подковы и делать далеко идущие выводы про форму скандинавских рун или иных таинственных древних значков, угадывать их тайный смысл в очертаниях подковы. Все проще: в подкове содержится около 200—250 граммов железа. Очень ценный металл, и найти его — явная удача[9].

— А нищие?! Что, в наше время нет нищих?!

— Нищие в наше время есть. Но вот первый вопрос: кто эти нищие? Всегда был и есть определенный процент людей, которые не хотят или не способны зарабатывать на свой кусочек хлеба.

Можно спорить, какое именно число этих людей живет в каждом обществе... Но в любом случае их немало, не меньше 5—6%. В наше время нищие — это в основном вот такие бедолаги, которые никак не в силах вписаться в общество и научиться делать хоть что-то полезное и нужное. Их жаль, но они сами выбрали этот путь.

В наше время почти нет нищих, которые могут, хотят, но не в силах заработать на хлеб. То есть они есть — но их немного, и в большинстве они живут в самых бедных странах мира.

— А! Вы сами сказали про самые бедные страны! А как быть с нищетой в Сомали?! В Индии?! В Индонезии?! Там, где люди умирают с голоду?!

Первое: я и не отрицал существование бедных и богатых стран. Но даже и в них, в бедных, люди стали несравненно богаче за последние 100 и даже за последние 30 лет.

— Но за последние 30 лет разрыв между уровнем жизни Британии и Индии не сократился! Он даже вырос!

— Да, вырос. Если мы сравним благосостояние британца в 1900 году и в 2000 году, то оно возрастет даже заметнее, чем благосостояние индуса между 1900 и 2000 годами.

Но давайте сравним иначе: сравним уровень жизни индуса в 2000 году и уровень жизни британца в 1900 году... И что же мы увидим? Прошло сто лет, и индусы стали жить лучше, чем их завоеватели жили всего сто лет назад.

— А умирающие с голоду в Африке?! Например, в Сомали?!

— В наше время с голоду умирают только там, где с этим никто не пытается бороться. В Сомали власть принадлежит враждующим между собой кланам. Их вождям плевать, умирают ли люди от голода, а некоторым даже выгодно — пусть голодающие валом валят на вербовочные пункты. Тогда можно будет выбрать самых здоровых, сильных парней, а остальных отправить умирать.

Вот в Индии власть стала бороться с голодом, и очень быстро голод отошел в область страшных сказок. Еще в конце 1940-х годов в Индии каждый год умирало до миллиона человек. А последний индус умер от голода в 1960 году, всего через 7 лет после достижения страной независимости. Индусское правительство ХОТЕЛО победить голод — и оно СМОГЛО это сделать.

А в старину — никто НЕ МОГ.

Даже в Англии.

Возможно, правительства средневековых государств тоже хотели, чтобы их подданные не умирали от голода. Но голод в XII, XIV, даже в XVI веках — самое обычное, повседневное явление и в Европе, и в Китае, и в Индии, и в Африке. Везде, по всему миру. Только в Китае пытались бороться с голодом — перебрасывали рис из благополучных провинций в неурожайные; иногда удавалось спасти часть населения.

А в Европе даже XIX века голод — явление пусть не массовое, но обычное. Потому что с голодом справиться НЕ МОГЛИ. Даже в самых богатых обществах Земли образца 1850 года.

А в наше время голодают только там, где никто с голодом не борется, где правительство стран устраивает голод.

Как только в Сомали придет к власти правительство, которое будет защищать национальные интересы, так голод там прекратится. Вот как в Индии прекратился через 7 лет после прихода к власти Индийского национального конгресса.

В наше время умирают с голоду только там, где это устраивает правительство.

О первичных потребностях

Хорошо, что разговор зашел о голоде. А то ведь чаще всего при разговоре о бедности и богатстве чаще всего речь поднимают о легковых машинах, об омарах на ужин и поездках на экзотические острова. То есть о том, что иметь приятно, но совершенно не обязательно.

Вообще-то, говоря о бедности и богатстве, ученые говорят об удовлетворении «первичных потребностей», то есть обеспеченности жильем, одеждой и пищей. О том, что такое «вторичные потребности» и как их отделить от первичных, можно спорить, но, думаю, — главное понятно.

Про обеспеченность едой уже говорилось. Добавлю только, что средства транспорта связали весь земной шар. В Южном полушарии осень — это весна Северного полушария. И вот мы в феврале-марте едим фрукты, созревающие в Новой Зеландии или в Аргентине. И круглый год можем есть бананы, выращенные в Африке, за 12 тысяч километров от места потребления.

Точно так же и холодильники почти уничтожили то, что ученые называют «сезонностью пищи»: мясо мы можем есть и в самую страшную жару.

Обеспеченность жильем

Европейская норма обеспеченности жильем — по комнате на человека, плюс еще одна общая комната на семью. Минимальная обеспеченность, для бедняков: по комнате на человека, минус одна комната. Семья из четырех человек — в трех комнатах. У супружеской пары своя комната — и у детей по комнате.

Размер комнат здесь не так важен, как сам факт раздельной жизни, — у каждого есть хоть какой-то, но свой угол.

Надо быть сказочными богачами, чтобы установить такие нормы.

Сейчас во многих городах России действуют музеи купеческого или мещанского быта. Чаще всего располагаются они в старых купеческих особняках. Так вот — здания эти чаще всего с тесными узкими лестницами и коридорами, с низкими потолками.

— Зато 12 комнат — и на одного!

— В том-то и дело, что вовсе не на одного. Громадный дом в 2 этажа, 12 жилых комнат... Но разве в нем жил один купец Иванов? Ничего подобного!

Жил купец, его жена и двое взрослых сыновей с женами и детьми. У старшего сына — жена и пятеро, у второго — жена и трое детей. Еще жили две незамужние дочки, последние из выводка, старшие три уже замужем, живут не в этом громадном доме.

— Н-да... Уже, получается, жили 16 человек... Но ведь все равно — 12 комнат!

— Не торопитесь. В комнате жила еще прислуга. С каждой дочкой — по девушке для услуг, кухарка, кухонный мужик, два кучера, две горничных...

— И все жили здесь же?!

— Конечно. Все, кроме кучеров, — у тех были свои семьи и свои дома в сторонке. А вон та комнатка за кухней — это для кухарки и для горничных.

— Комнатка?! Она больше похожа на чулан!

— Так думали и устроители музея... Свалили в этой комнатке всякий хлам, словно она всегда была не жилой... А эта комнатушка с единственным окном у самого потолка была очень даже жилой, и жили в ней три человека. Как в современном общежитии.

Так что комнат в доме, как выясняется, было даже не 12, а 13, но жили в нем даже не 16, а 22 человека. Кстати, в столовой, в гостиной и в кабинете хозяина никто не жил, и эти 22 человека обитали в 10 комнатах.

— Как же они помещались?!

— Вот так и помещались. Было тесновато, в каждой комнате жили по 2—3 человека, а все это комнаты небольшие... Кухонный мужик спал в коридоре, на сундуке. Во-он там, видите? В двух шагах от входной двери.

Не торопитесь жалеть кухонного мужика. В Европе прислуга иногда спала на коврике у входа в комнату — рядом с собаками.

И это — дом купца, причем из богатых и видных. А возьмите усадьбу мещанина. Дом в 2—3 комнаты, а жильцов в нем не меньше десятка.

Вот усадьба семьи Суриковых в Красноярске. Большущий двухэтажный дом богатого горожанина «из казаков». В этом доме вырос великий художник Василий Иванович Суриков. В доме — 11 комнат, а жили в нем от 20 до 22 человек.

Крестьяне жили еще теснее. Традиционный крестьянский дом вообще не знает разделения на комнаты. В наше время крестьянские хоромы выставлены под Новгородом в музее под открытым небом Славица, в Суздале... Если интересно — всегда можно поехать посмотреть. Помещения от 20 кв. м (дом бедняка), до 50 кв. м (дом богатея). А жили в этих домах человек по 30, причем из них — 2—4 супружеские пары разных поколений, старые деды и бабки, куча малолетних ребятишек.

Так жили даже вольные крестьяне Севера, а не только крепостные. Богачи, а не только голытьба.

Это уже в XX веке крестьяне стали ставить перегородки, разделять избу на комнаты или с самого начала планировали дом из нескольких комнат. Но и эти дома, построенные в конце XIX — начале XX века, не поражают простором — стоит прикинуть, сколько в них жило людей. Владимир Солоухин очень поэтично описывает свое детство и дом, в котором он вырос. Дом построен совершенно по европейским нормам, в два этажа, семь комнат. Но и жили в нем семь человек: папа, мама, дедушка, сын и три дочери[10].

Намного свободнее большинства крестьян, но тоже не очень просторно.

Дворяне были обеспечены жильем лучше? А это смотря в какое время. Царедворцы Екатерины и Павла, разумеется, жили в отдельных комнатах своих роскошных дворцов. Но это ведь даже не 1% народа, это 1% всех дворян и 0,0001% всего населения России.

Возьмем чуть менее сановитый слой дворян... В наше время усадьбы известных, сыгравших важную роль в развитии культуры людей чаще всего музеефицированы. В Михайловское Пушкина, Ясную Поляну Толстого, Тарханы Лермонтова вовсе не трудно поехать на экскурсию. Барские дома — большие, красивые, всегда из нескольких комнат. В барском доме Михайловского 9 комнат, в барском доме друзей Пушкина Осиповых в Тригорском — 8. А жили в каждом из этих домов по 10—15 человек. Барин, который обитал бы один в собственной комнате, — это скорее исключение из правила, чем само правило.

Об удобствах молчу — мылись в бане, а туалет всегда располагался на улице, злополучная деревянная будочка.

В Европе было получше. Джентльмен мог иметь дом из нескольких и даже из многих комнат, вошло в моду каждому из супругов иметь собственную спальню. Трехэтажный дом Джона Рочестера — десятки комнат, в которых живут несколько человек[11]. Таковы же дома богачей в описаниях Диккенса[12].

Но и в Европе для 90% населения отдельная комната оставалась недосягаемой мечтой — даже в середине XIX века. Не верите — читайте тех, кто описывал жизнь бедноты в Европе XIX века — в те самые годы, когда Джон Рочестер романтический встречал Джен, упав с лошади[13].

К концу XIX века и в России появились люди, живущие прямо как сегодня — по комнате на человека. Таковы Турбины у Булгакова[14], и не случайно Михаил Афанасьевич так нервно относился к квартирному вопросу: он вырос уже в очень неплохих условиях, а после серии «уплотнений» при большевиках жить в отдельном помещении стало почти невозможно.

Но и в начале XX века такая квартирная идиллия — в основном удел обеспеченных горожан, притом чаще всего в Москве и в Петербурге, а не в провинциальных городах. Да и у них эта идиллия не так великолепна, как кажется! «Один в семи комнатах!» — тявкает Шариков на профессора Преображенского. А ведь если разобраться, и в картире Преображенского из семи комнат две — нежилые (смотровая и операционная), а в остальных пяти живут не один человек, а четверо.

Обеспеченность одеждой

Да, конечно, у императрицы Елизаветы было 15 000 платьев. Но столько платьев было только у одной женщины в России — у императрицы. Стоит взять широкие слои даже очень богатых дворян — и мы увидим совершенно иное.

Наталья Николаевна Гончарова была придворная красавица. Любимица императрицы и императора Николая I (как иногда утверждают, его любовница), первая красавица Москвы.

Должность обязывает. Первая красавица Москвы должна была блистать на балах, а для того нужны были наряды. Многие писатели обвиняли Наталью Николаевну в том, что она рвалась к светским развлечениям, хотела веселой светской жизни, требовала новых нарядов и тем самым сломала жизнь своему знаменитому супругу, Александру Сергеевичу Пушкину.

Откровенно скажем: эти обвинения совершенно лживы. Жить в Петербурге Пушкину и самому было важно — чтобы наблюдать за публикацией своих стихов, общаться с издателями... К тому же знаменитый муж Натальи Николаевны очень любил, когда его жена блистала в свете, а потом уезжала с ним, с законным обладателем. А одевал жену вовсе не он, а богатая тетка Натальи, Загряжская.

Но вот любопытный сюжет: после смерти бабушки Наталья Николаевна получает две шубы... Одна — хоть сегодня надевай! Вторую приходится перелицевать — такой покрой вышел из моды. Платья тоже приходится перешивать по фигуре новой хозяйки, только одно совсем разлезлось... Приходится платье раскроить, хорошие куски ткани пустить на платьице дочери, скверные использовать в хозяйстве (на пыльные тряпки и заплатки). Но и с этого погибшего платья сняли пуговицы, чтобы перешить их на новое.

Так рачительно обходится с бабкиными шубами и платьями дворянка, владелица собственного имения, первая красавица Москвы, любимица четы императоров, жена величайшего поэта России.

Далеко не самая бедная и не самая обездоленная женщина в России.

Крестьяне и горожане были обеспечены одеждой еще хуже, и вовсе не только в России. Выходной костюм американца Тома Соейра назывался «тот, другой», «по чему мы можем судить о богатстве его туалета»[15]. А в теплое время года Том Сойер ходил босиком — нечего зря трепать обувь!

Рядовой человек стал лучше обеспечен одеждой после появления ткацких фабрик — в самом конце XVIII века. Дешевые ситцы сперва хлынули из Англии во весь остальной мир, потом стали производиться... фактически везде.

Ситцы из Иванова одели простонародную Россию в эти сравнительно дешевые ткани.

В начале XX века пластмасса дала много дешевых пуговиц любой формы и цвета.

В середине XX века появился искусственный шелк. Нейлон, перлон, орлон, лавсан... Господа, в наше время практически каждая женщина может ходить, наряженная в шелка! Доходит до полного абсурда — когда после долгой, десятилетия два, моды на нейлоновые трусики и ночнушки вдруг выясняется — они же вредны для здоровья... И что тут делать нашим бедным дамам?!

Да, натуральный шелк дороже в несколько раз, но ведь и мы стали богаче. Даже натуральный шелк вполне доступен... ну, по крайней мере для среднего класса.

Для 70% населения богатых стран Севера.

А главное — одежда вообще перестала быть проблемой. Вообще. В богатых странах даже как-то и неприлично слишком уж следить за одеждой. Выезжающие из России часто кажутся одетыми слишком вычурно, чересчур ярко и богато. Чего это они?!

В Берлине и Франкфурте в нейлон одеваются женщины одного сословия — проститутки.

Остальные одеваются в первую очередь удобно.

Да, у человека может возникать желание купить нечто более роскошное и дорогое, чем у него есть... Но это ведь уже не вопрос «нечем прикрыться». Это проблема другая — вопрос престижа, вопрос удовлетворения своих амбиций. Словом — вопрос удовлетворения потребностей второго порядка.

Потребности второго порядка

Разумеется, люди никогда не получат все, чего они хотят. Стоит удовлетворить одну потребность, как тут же станет важной другая. В этом и состоят потребности второго порядка — владение тем, что не необходимо, но либо приятно, либо престижно.

Решена проблема одежды? Но «зато» не все могут поехать в Париж и купить платье «от Кардена». И — готово, общество опять разделилось на «владеющих» и «не владеющих». Одни имеют платья «от Кардена», другие — завидуют.

И дело ведь вовсе не в том, что эти платья невероятно красивые. Помню, как возмутился, увидев фотографию своей ученицы, сделанную на модном курорте в Египте:

— Наташка! Ты чего это разгуливала по Египту в ночной рубашке?!

Наталья возмутилась, стала вопить, что это платье ее муж купил в Париже за большие деньги... Но хоть убейте — комбинация и комбинация... Причем ночнушка не первой свежести, не в обиду Наташеньке будь сказано.

Так же точно мало иметь автомобиль... «Необходим» дорогой и модный, который считается самым современным и красивым. Чем какой-нибудь «Опель Ниссан», красивее и лучше «Москвича» — я не пойму, наверное, никогда в жизни. Но ведь обладание «Опелем Ниссаном» и правда украшает жизнь владельца и делает его «важнее» и «главнее» владельцев «простых жигулей».

Другой вопрос — каким дураком надо быть, чтобы самоутверждаться через тряпки или железки.

Однако все это потребности второго порядка! Такие потребности все время появляются новые и новые. Наверное, они будут вечно, и чем сытее будет общество, тем эти потребности будут становиться все причудливее и удивительнее.

Издеваясь над обывателем, Шафаревич в 1960-е годы писал про мечту московского сноба: про «стереофонический унитаз»... Это он так шутил, но стереофонические унитазы — уже есть. Что на очереди?

Самое же главное: в обществе XXI века полностью удовлетворены все потребности второго порядка XIX и даже начала XX веков. Целиком.

Не верите? Зря...

Еще совсем недавно образование было уделом богатой верхушки.

В наше время неграмотных — нет. Исключения — люди, принципиально необучаемые.

— А в третьем мире?!

— Да, в третьем мире есть неграмотные. Те, кто мог бы и хотел обучиться грамоте, но не смог. Сколько их? По данным ЮНЕСКО, около полутора миллиардов людей, то есть примерно 15—16% всего населения Земли.

А в 1900 году неграмотными были 90% населения. Есть разница?

Для абсолютного большинства жителей мира книги — совершенно доступны, а телевизор и Интернет открывают широкие окна в мир. Кто хочет — тот в них и смотрит.

А кто не хочет — придумывает объяснения, почему делать этого не надо.

Путешествия всегда были уделом небедных людей. В наше время это — образ жизни миллионов и десятков миллионов.

В 2000 году за рубеж выехали 13 млн человек — то есть каждый одиннадцатый житель Российской Федерации. Еще 40—50 млн отдыхали не там, где они работают, — то есть на морских побережьях и в других городах.

В 1900 году — сколько выехало за рубеж?

А в 1800 году?

Современный человек имеет то, что в 1800 году могли иметь от силы 1 из тысячи или даже из 10 000 человек. Ведь иметь магнитофон — это то же самое, что иметь крепостной оркестр. Иметь телевизор и видеосистему — то же самое, что иметь крепостной театр.

Границы богатства и бедности

Конечно, богатство и бедность — очень условные понятия. В 1800 году среди дворян Российской империи считался бедным тот, у кого «всего» пятьдесят или сто душ, — то есть тот, на кого работали «всего» пятьдесят или сто человек. Среди крестьян считался бедняком тот, у кого не было лошади (а стоила лошадь 5 рублей — половину оброка).

И сегодня бедняк в США может показаться богачом в Китае, бедный предприниматель из Москвы кажется богачом в депрессивном райцентре.

Но критерии богатства все время возрастают. Стремительно.

Люди имеют все больше и больше. Чтобы считаться богатым, нужно иметь такие вещи, само существование которых показалось бы предкам чем-то скорее сказочным, чем реальным (автомобиль, телевизор, компьютер и так далее).

И мир в целом неизмеримо, несравненно богаче того, который мы оставили всего в 30—40 годах позади.

Позволю себе повториться:

Современный человек — это богатый горожанин, которому ПРЕДПИСАНО быть образованным, активным, взрослым, думать самому и жить самому по себе, своим умом и на свои собственные средства. А тут еще наваливается невероятно убыстрившийся темп жизни...

Глава 4 . Век взрослых людей

Туземцы — это просто большие дети; им необходим тот, кто укажет им правильный путь.

Стэнли

Счастливая бездумная жизнь

Англичане и французы XVIII—XIX веков были несравненно богаче африканцев и жителей островков Тихого океана. Для голых туземцев корабли казались «плавучими островами», даже железный гвоздь был целым богатством, а за стеклянные бусы они отдавали золотые слитки. Но почему же так много матросов убегало с парусных кораблей на отдаленные нищие островки?

Матросы бежали, восставали, чтобы остаться на островках Тихого океана. В 1788 году восставшие матросы захватили корабль «Баунти» и нашли в конце концов свою мечту — необитаемый остров Питкэрн.

— Слева по борту рай, сэр! — крикнул вахтенный матрос своему самозваному капитану[16].

Рай обернулся адом: моряки спивались, погибали, убивали друг друга: ведь проблемы своего общества они не оставили в Англии, а принесли в «рай» в своих головах.

И потом много раз европейцы искали этот самый рай на тропических островах... Искали и в XVIII веке[17], и в XX[18]. Только вот так и не нашли...

Откуда вообще пошло представление у европейцев, что на островах Тихого океана располагается своего рода рай? Нищие островки, где и в самые лучшие времена пища была грубой и ее вечно не хватало; громадный океан с множеством опасных животных, солоноватая невкусная вода, дикие нравы людоедов... А многим казалось — вот она, земля обетованная!

Но у них были основания так считать: на островах Тихого океана можно было не думать об устройстве на работу, о зарплате, банках, квартире, обучении детей, пенсии, помощи родственникам... О множестве вещей, мысли о которых ни на минуту не оставляли их на родине. На островах можно было жить спокойнее и бездумнее, чем в Европе.

Еще в 1950-е годы шведский ученый Бенгт Даниель-сон жил на острове Рароиа — на этот островок выбросило знаменитый плот «Кон-Тики». Он с удовольствием описывал отношение к труду жителей острова: мол, делают они ровно то, что хотят. Таскал некий житель острова песок, а потом надоело... И вот тачка с песком второй месяц валяется там, где он ее бросил. И вообще европейцы жалуются на «местных»: работают очень даже неплохо, но ровно до тех пор, пока хотят. Как только пропала «хотелка» — тут же бросают работу!

И вообще живут туземцы весело, приятно, не очень утруждая себя интенсивным трудом. То есть работают, и порой тяжело — но весело, со вкусом, получая от этого откровенное удовольствие.

Редакция снабжает описания автора комментарием: «Так жили во всем мире, в том числе в Европе, пока традиционную жизнь не разрушил капитализм»[19].

Вот-вот! Не только на Тихом океане... Везде крестьяне в традиционных обществах работали много, но в основном в охотку, не по часам — а когда хочется. Сельскохозяйственный год жестко диктовал, что и когда надо делать. Но ведь этим погодно-природным приказам никто не сопротивлялся, подчиняясь Необходимости. Необходимость заставляет, не обижая, не унижая людей. Климат такой. Природа такая. Люди жили жизнерадостно, спокойно. А периоды интенсивного труда сменялись временами почти полного безделья.

Крестьяне так жили и в богатых цивилизованных странах Востока, и в средневековой Европе. Например, в России XIX века...

Лев Толстой очень хорошо описывает, как помещик Левин, несмотря на самые замечательные намерения, еле-еле сводит концы с концами. Для Левина было важно, чтобы «каждый работник сработал как можно больше, и притом... старался не сломать веялки, конных граблей, молотилки, чтоб он обдумывал то, что он делает; работнику же хотелось работать как можнб приятнее, с отдыхом, и главное — беззаботно и забывшись, не размышляя».

В результате «он посылал скосить клевер на сено, выбрав плохие десятины... — ему скашивали подряд лучшие семянные десятины, и оправдываясь тем, что так сказал приказчик, и утешали его тем, что сено выйдет отличное; но он знал, что это происходило оттого, что эти десятины косить было легче. Он посылал сеноворошилку трясти сено — ее ломали на первых рядах, потому что скучно мужику было сидеть на козлах, под махающими над ним крыльями... Все это делалось только потому, что всем хотелось весело и беззаботно работать»[20].

Лев Толстой извел немало чернил, доказывая: это национальная черта! Но словно в насмешку над собой тут же выводит семью мужиков, которые ведут рациональное хозяйство и делают то, чего Левин никак не может заставить[21].

Злодей Левин, агент прогресса, уводит людей от веселой беззаботной жизни, заставляет их работать со смыслом, думая, что они делают. То есть те мужики, которые начнут так работать, заработают больше... Но не будут жить бессмысленно-весело, не думая и не напрягаясь.

Как на островках Тихого океана.

И сегодня в деревнях люди живут менее интенсивно, чем в городах... Вот только где они, эти деревни? Разве в Африке?

С древности

В XX веке до Рождества Христова египетский вельможа Синухет оказывается замешан в заговоре после смерти фараона Аменемхета. Спасая жизнь, Синухет бежит в хорошо знакомые египтянам, но не подвластные фараонам земли — в горную часть Ханаана (в Палестину). Жили в местах, где он поселился, люди полуоседлые; не земледельцы, не настоящие кочевники-скотоводы. Через эту область порой проходили египетские купцы и посланники фараона, многие понимали египетский язык.

Судьба Синухета сложилась в общем совсем не плохо. С местным царьком Аммиянши он подружился и даже породнился, собственноручно рубить дрова или пасти коров ему как-то не приходилось. Синухет даже описал свои приключения и оставил нам оч-чень интересную «Повесть о Синухете».

Синухет описывает виденное: дикие нравы, поединки, драки друг с другом, набеги на соседей для угона скота, многоженство и прочие «прелести» с позиции человека гораздо более высокой культуры. Первым в мировой литературе он отзывается о людях другого народа как о «великовозрастных детях». Жители царства Амми-янши и его соседи казались ему наивными, глуповатыми и в то же время верными слову, честными, душевно цельными...

В общем, дикие люди даже в чем-то превосходят замученного сложностями жизни египтянина.

Нам самим жизнь Синухета показалась бы идиллически-наивной и сам он — немного ребенком... Но все познается в сравнении.

...Прошло два тысячелетия. И так же, как Синухет, считают «большими детьми» варваров греки и римляне. Для образованного эллина скифы, для римлянина — германцы и гунны кажутся такими большущими детьми-переростками. Сильными, порой опасными, но душевно цельными, эмоциональными, жизнерадостными.

Потомки «больших детей» сами стали считать «большими детьми» других — тех, кто не дорос до цивилизации.

Интересно, а как бы оценили китайцев и Синухет, и римляне? Они не видели китайцев, не бывали в их стране и не имели о Китае ни малейшего представления.

Не менее интересно, и что сказали бы китайцы о греках и римлянах... Потому что о жителях варварской периферии вокруг Китая, о людях из племен хун-ну, диких обитателях южных гор и островов в Тихом океане китайцы говорили... ну, примерно то же самое, что Синухет о жителях Ханаана.

Действительно, любопытно — а как бы им понравились римляне?

...Прошло еще полтора тысячелетия. Вот англичане и французы XVII—XVIII веков начинают строить свои колониальные империи. Интересно, что они никогда не называли и не считали «большими детьми» ни китайцев, ни японцев. Великовозрастными детишками были для них строго африканцы, индейцы, часть индусов, жители тропических островов, мусульмане (но не турки и не ученые... вообще не образованная верхушка мусульман).

Потомки тех, кого считали «большими детьми» римляне, стали считать «большими детьми» остальных... тех, до кого пока не дошла очередь.

Жизнь «взрослых детей»

Человек патриархального общества не мыслит себя сам по себе. Он принадлежит к группе, клану, сословию, территориальной области, семье. И не современной семье, а Большой семье, в которую входят женатые братья, пока не скончается отец — «большак». Все окружающие воспринимают человека вовсе не как самодеятельную личность, а как часть этой общности. Сам же человек не только не сопротивляется этой включенности, а принимает ее с полным удовлетворением.

Случайно ли у наших еще недавних предков не было особого, только им принадлежащего места для сна и собственной посуды для еды?

Действительно, ведь нет никаких рациональных причин есть из отдельной тарелки, пить из отдельной чашки или кружки. По существу, мы имеем каждый свою посуду не потому, что никак нельзя иначе (предки как раз поступали иначе, и не поумирали с голоду), а потому что мы привыкли быть каждый своей автономной личностью. Мы так привыкли к этому, что любое другое поведение за столом кажется нам дикостью...

А еще в начале XVII века в Московии отдельная «та-рель» (как тогда говорили) дается только царю и его жене. Остальные гости на царских пирах группируются возле блюд и тарелей, едят по нескольку человек из одной посуды. Только к середине XVII века устанавливается новая дворцовая норма — каждому участнику пира ставят по отдельной тарели.

К концу XVII века в большинстве аристократических домов отдельная тарель — нечто совершенно обычное. Если учесть, что ложки и кружки для питья и раньше были у каждого свои, то получается — в придворно-аристократической среде индивидуальность каждого человека подчеркивается уже очень последовательно. Обычай стремительно завоевывает себе сторонников в среде широких слоев дворянства, в том числе провинциального, приказных, купцов, посадской верхушки.

В среде же основного населения страны — крестьянства, основной части жителей городов, люди по-прежнему едят из общего горшка (обычай дожил до XX века) и очень часто не имеют определенного места для сна. Нет у них постели, отделенной от других постелей. Все спят вповалку, никто не выделен (как и за столом). Стоит ли удивляться, что многие люди настолько не отделяют себя от «своей» группы, что даже собственное тело не считают чем-то отдельным и особенным. Чем-то таким, что принадлежит только им самим и чем они могут распоряжаться только сами.

Человеку патриархального общества вполне приятно находиться в группе, осмысливать себя как часть группы. А в каждой общности есть свои вожди. Свои уважаемые люди, которые решают за других, что им делать и как. Этим людям каждый представитель клана оказывает уважение и подчиняется. Такому человеку вполне комфортно, если его всегда контролирует государство, корпорация, община, род, семья. Ему нравится, что у него всегда есть начальник — «второй отец»; он готов почитать этого начальника почти так же, как настоящего отца.

Большинство людей патриархального общества навсегда, до старости и смерти, остаются как бы немного детьми. «Взрослые дети»... В чем-то, конечно, вполне взрослые: в труде, в отношениях с животными, растениями, младшими членами семьи. Но тут же они и «маленькие»...

По отношению к тем, кто их старше по возрасту, положению в обществе, по чину.

На Московской Руси XVII века даже бояре — верхушка знати, матерые мужики лет по 40 и 50, — постоянно ведут себя как малые дети: таскают друг друга за бороды, колотят палками, плюются и обзываются «какашками», «старыми козлами», «вонючками» и «гадинами»... В общем, детский сад на лужайке.

Бояре не дети; они — могучие, пузатые, бородатые дядьки с сединой в бородах и в волосах. Они — люди с огромными правами и колоссальными возможностями. На каждом из них лежит ответственность за дела государственного масштаба, вопросы войны и мира. Они — полководцы, строители и защитники городов, тысячи людей (тоже взрослых, бородатых, солидных) глядят на них, как на «вторых отцов».

Но они же между собой ведут себя без всякого личного достоинства, смешно, как малые дети. И так же наивно жалуются, наушничают друг на друга царю. Или честно бьют челом: мол, батюшка, рассуди нас! Мы ведь «духовно млады», поучи...

И царь действительно ковыряется в этих «обзывал-ках», разбирает, кто кого и как обозвал, примиряет, наказывает, учит... Как воспитательница детского сада.

Вот потрясающая история, которая произошла в 1634 году. В этом году князь Дмитрий Михайлович Пожарский со своим двоюродным братом Дмитрием Петровичем подал царю челобитную, и в этом документе очень ярко проявилось все, что содержится в родовом строе.

«Племянник наш, Федька Пожарский, у нас на твоей государевой службе в Можайске заворовался, пьет беспрестанно, ворует, по кабакам ходит, пропился донага и стал без ума, а нас не слушает. Мы, холопи твои, всякими мерами его унимали: били, на цепь и в железа сажали; поместьице твое, царское жалованье, давно запусто-шил, пропил все и теперь в Можайске из кабаков нейдет, спился с ума, а унять не умеем. Вели, государь, его из Можайска взять и послать под начал в монастырь, чтоб нам от его воровства вперед от тебя в опале не быть», — так писали царю главные мужчины рода Пожарских.

Зрелище разъяренных родственников, лупящих по заду можайского воеводу, дядьку за тридцать лет, способно вызвать разжижение мозгов у человека XXI столетия. Но, как видите, в XVII веке дядюшки вполне могут приехать к племяннику, служилому человеку, и по месту прохождения службы вломить ему и даже заковать в цепи.

Общество вовсе не крутит пальцами у виска; все вполне сочувственно наблюдают, как два пожилых дядюшки лупят и заковывают взрослого, самостоятельного племянника, не последнего из служилых людей Московии.

А когда унять Федьку «семейными средствами» оказывается невозможно, Пожарские обращаются к царю. Все правильно — раз род бессилен, нужно передать слово старшему по отношению к Пожарским, более главному «отцу родному». Пусть царь вразумит гадкого Федьку, и пусть он знает, что старшие в роду Пожарских действовали «правильно».

По отношению к Федьке дядюшки Пожарские — старшие; по отношению к царю — они «духовно млады» и ждут его решения...

Можно привести много примеров того, что человек патриархального общества вовсе и не хочет «вырастать».

Ведь община и ее представители, «отцы родные», гарантируют ему соблюдение неписаных, но и неотъемлемых прав. По обычаю тебе положено? Получи!

С крестьянина взяли лишний налог? Община вступит в переговоры с властями, и если ты прав — исправит несправедливость.

Горожанина обидел купец при рассчете? В другой раз будет иметь дело с выборными людьми из магистрата, и они заставят его платить правильно.

Боярин Милославский плюнул на боярина Буйносова и обозвал «мокрой курицей»? Пусть Буйносов ответно плюнет на Милославского, а Милославский сядет дальше от царя и хорошенько подумает о своем ужасном проступке!

Называя вещи своими именами, Милославского шлепают и ставят в угол.

От тебя убежала жена? Вернут и сами же накажут, чтоб не бегала от законного мужа, не нарушала порядок.

Не слушается сын? Собраться всем миром да посечь негодника, чтобы помнил установленное от века, не смел нарушать заповеданного навсегда.

Конечно, виноват можешь оказаться и ты сам.

Тогда «отцы родные» и накажут тебя так, как если бы ты был ребенком. Князя Милославского царь как-то пинками вышвырнул за дверь Боярской думы — за плохое поведение.

Федьку Пожарского вот тоже дядюшки пороли батогами.

Крестьянин увел чужую жену, нарушил чьи-то права, кого-то обидел, поступил «неправильно», нарушая обычаи, — и его накажут.

Сойдутся люди, всерьез обсудят твою провинность, и если сочтут нужным — тут же обнажат, разложат на ска-

мье и выдерут. Тут же деловито обсудят, пороть ли розгами или толстой палкой-батогом, вымочить ли прутья в соленой воде, кто будет бить и сколько раз.

Виновный и не думает сопротивляться. Он примет участие в обсуждении этих важнейших вопросов, а потом покорно уляжется на лавке.

Обиды? Какие могут быть обиды на общину, на своих, почти семью?! Люди разойдутся с чувством выполненного долга, сделав важное общественное дело, а назавтра встретятся с тобой, сохраняя ту же меру уважения к тебе, какая была и до порки. А почему нет? Ты заработал — ты и получил и вовсе не стал от этого хуже.

Собственное достоинство? Вот его-то у людей этого общества и нет — по крайней мере, в нашем современном понимании.

В первобытных племенах все люди «духовно млады»: как те жители тихоокеанских островков. Их жизнерадостность, эмоциональность, беспечность так нравятся европейцам, что те готовы сами бежать на эти островки.

Но как беспомощны «большие дети» против сил природы — даже на берегах соплеменного океана! Беспомощны совершенно по-детски против тайфуна, акулы, ветров и течений, ядовитых моллюсков и миграций рыбьих стад.

Но особенно беспомощны они, если происходит что-то необычное, неожиданное... То, о чем не говорится в преданиях, чего не помнят «вторые отцы» — старики, вожди и жрецы. Вот у берегов острова появились корабли европейцев — и все буквально не знают, что им делать.

Психологический шок.

Так же и индейцы в Америке убегают при виде испанцев, которые спрыгивают с лошадей: единое существо раздвоилось!

И знаете, кому труднее всех? Как раз «отцам родным» — верхушке общества. Ведь все смотрят на них, ждут ответа: что делать?! А «отцы родные» и сами понятия не имеют, куда плыть, каких берегов держаться.

Отвратительное чувство беспомощности, помноженное на переживание своего «предательства»: все ждут, что ты скажешь, а тебе нечего сказать.

В обществах древности труднее, напряженнее всех жили цари, их придворные и жрецы — просто потому, что выше их никого нет... Волей-неволей, решение ни на кого не переложишь.

Впрочем, есть еще и такой способ: гадания, поиск примет, узнавание воли богов. С помощью таких методов царь, князь и жрец сами оказываются «духовно млады»: им указывают путь те, кто выше и сильнее их, — боги и духи, сама Судьба.

Так князь Игорь, герой «Слова о полку Игореве», при виде солнечного затмения гадает... А после гадания с ясным, довольным лицом исполняет предначертанное. Воля Высших сил проявлена, мой Отец Небесный все сказал — теперь мое дело исполнять.

Так жили люди тысячи лет, но за последние два с половиной тысячелетия патриархальному обществу нанесли три жестоких удара. Таких жестоких, что патриархальное общество их не выдержало.

Первый враг патриархальщины -гражданское общество

В VIII веке до Рождества Христова в Греции произошел великий переворот: родилось гражданское общество. Граждане собирались на площади, и решали — как им поступать, какие законы принимать и по каким правилам жить. Они вместе решали, избирать ли им царя и какого или жить под руководством избранных на народном собрании. Они принимали решения о войне и мире, принимали послов и устанавливали налоги.

Фраза «Бедная Россия! Все рабы: сверху донизу все рабы!» приписывается Чернышевскому. А сказал это другой человек, за две тысячи триста лет до Чернышевского: Эратосфен, живший в Александрии Египетской. Он сказал это по поводу Персии — мол, персы бывают очень хорошими, храбрыми, достойными людьми, но ведь они же рабы. Сверху донизу все рабы.

А вот граждане — никак не рабы!

Граждане управляли собой сами и поневоле «духовно вырастали». Они не вели себя, как детки в детском саду, и считали «большими детьми» тех, кто способен себя так вести.

Гражданами были римляне, в Средневековье — жители вольных городов, а потом и все большее число всего населения Европы.

В наше время почти все население Земли хотя бы формально является гражданами...

Как люди пользуются своими правами — второй вопрос.

Второй враг патриархального общества - христианство

С точки зрения христиан, у всех людей одинаковые души. И у раба, и у хозяина, и у ребенка, и у мудреца — их души ничем не различаются. Каждый человек — одновременно животное, «тварь» (то есть сотворенное Богом существо), и он же — проявление высшего, божественного начала. Божественное и животное вечно борются в человеке, и он сам принимает решение, куда двигаться — к высшему или к низшему, к дьяволу или к Богу. В мире вечно борются два начала, и человек сам принимает решение, на какой стороне вступать в бой. Избежать боя нельзя: любой поступок поддерживает одну из сил.

На человеке, получается, лежит личная, персональная ответственность за результат космической битвы Бога и дьявола.

Раньше до таких высот духовной жизни поднимались разве что отдельные мудрецы. Как правило — средних лет или пожилые мужчины, накопившие огромный опыт, ставшие личностями намного выше среднего уровня.

Мудрец телом продолжал жить с людьми и вынужден был выполнять требования общества, подчиняться «отцам родным». Духом же воспарял в идеальный мир, где на равных говорил с богами и героями, решал высшие проблемы — независимо от того, где находилось и что делало его тело.

Неудивительно, что так отделены от мира все духовные искания древности, Средневековья... Ведь только в идеальном мире мудрец был взрослым и принимал ответственные решения. Для него идеальный мир и был настоящим, более реальным миром, чем материальный. С христианством каждый человек хотя бы в чем-то сделался взрослым — принимая решения, жизненно важные для судеб мира, для решения вечной войны Добра и Зла.

Третий враг патриархального общества - капитализм

Рыцари и феодальные сеньоры были жизнерадостными, открытыми, веселыми. Крестьяне приносили им все необходимое для жизни, они могли только воевать, готовиться к войне и веселиться. У них была корпорация своих — феодальное сословие и свои «отцы родные» — короли, герцоги и графы.

А в городах жили такие скучные горожане-бюргеры, презренные торгаши, которые сидели в своих лавках и считали на счетах... Нахмуренные такие, вечно чем-то озабоченные, напряженные. Вечно занятые своими скучными, мелочными расчетами.

Скупердяи, так не похожие на широких душой феодалов.

У бюргеров — свои «отцы родные», но их власть была меньше, чем у феодалов, ведь для ведения своего дела нужна большая ответственность и большая свобода. Бюргеры становились все свободнее, и все больше и больше других европейцев, дворян и крестьян тоже включались в отношения купли-продажи, становились немного бюргерами.

И поневоле «подрастали», переставали быть «великовозрастными детишками», которыми командуют «отцы родные».

И когда океанские корабли распускают паруса над Мировым океаном, оказывается: не одни капиталисты, все вообще европейцы — это скучные, все время озабоченные чем-то взрослые, а вот в Африке — там живут счастливые «большие дети».

Счастливые... до первой серьезной болезни и первой серьезной проблемы.

В наши дни

Легко показать, как духовно «подрастают» люди: сначала в Европе, потом и во всем мире.

В XVIII—XX веках все больший процент людей становятся «взрослыми».

«Отцы родные» незаметно исчезали из жизни, и все в большем количестве случаев, все большему числу людей приходилось принимать решение самим.

Со второй половины XX века уже не только взрослым, даже детям все чаще говорят слова, от которых упали бы в обморок князья Пожарские — и дядюшки, и непутевый племянник. Это слова: «Думай сам».

Нам очень рано приходится стать взрослыми и большими и думать самим. Обо всем.

Нам не только РАЗРЕШАЕТСЯ думать самим и принимать решения обо всем на свете.

Все чаще нам ПРЕДПИСЫВАЕТСЯ быть взрослыми.

Современный человек — это горожанин, которому ПРЕДПИСАНО быть взрослым, думать самому и жить самому по себе, своим умом и на свои собственные средства.

Даже если мы захотим жить иначе — нам никто этого не позволит: ни обстоятельства жизни,

так сказать, правила игры,

ни другие люди. Ведь мало кто по доброй воле захочет стать для другого «отцом родным» и взять на себя чужие проблемы.

Глава 5 . Век интенсивной жизни

Разрыв людей друг с другом и с Небом.

В.А. Солоухин

Рост темпов труда

В XVIII—XIX веках и даже перед Первой мировой войной рабочий день продолжался 10— 12 часов.

Это — на производстве, у рабочих.

Владельцы лавочек или ремесленники работали долго, но не так уж интенсивно: что в Древнем Риме, что в Англии или в России XVII века. Одна из причин, по которой англичанам XVIII века так не понравился фабричный труд, была как раз его интенсивность: надо каждый день вставать к станку и работать определенное число часов[22].

Ремесленник в ясный погожий день мог взять сына и уйти с мальчиком на весь день удить рыбу или навестить родственников. А фабричный рабочий обречен работать и в хорошую, и в плохую погоду.

Сразу видно, какие капиталисты кровопийцы...

Появление фабрик и заводов сделало возможным укоротить рабочий день: ведь чем сложнее и качественнее техника, тем больше производит один человек за единицу времени. Но укорочение сроков работы происходит за счет ее интенсификации. За станком вы не будете беседовать с соседом, развлекаться адекдотами или размышлять о прекрасном и вечном. То есть заняться всем этим вы можете, но тогда станок или перестанет работать, или... кажется, это называется красиво: производственная травма.

В середине XX века всерьез обсуждалось: а не сделать ли рабочий день опять по 10 часов, при трех днях отдыха в неделю? Провели эксперименты... И оказалось: человек при 10-часовом рабочем дне не будет успевать отдыхать. Даже и за три дня.

В 1900 году успевал отдыхать и за один... Делаем выводы?

Интенсивность умственного труда

В XIX веке всякий, имеющий хоть какое-то образование, работающий не руками, а головой, работал не долго, 5—7 часов. Главное же — и он работал не так интенсивно, как мы с вами.

Пролетариат начинал работать очень рано, лет с 14, а вот средний класс — очень поздно, лет в двадцать с небольшим, а то и в двадцать пять. Человек не торопясь, успев подумать обо многом, кончал гимназию, так же не спеша оканчивал университет или институт, без нервотрепки начинал профессиональную карьеру...

На русском языке о карьере инженера написана трилогия Гарина-Михайловского — явно автобиографическая[23].

Возраст большинства достижений в 1900 году был куда выше, чем в 2000! Это в середине XX века Джон Кеннеди в 43 года стал президентом США! Это в конце XX века появилось много докторов наук «до сорока».

В XIX веке вершины интеллектуальной карьеры достигали поздно, уже к тому возрасту, который считался старостью, — уж по крайней мере, «за пятьдесят». Исключения были, но немного.

Ученый, чиновник, человек искусства, преподаватель жили не так интенсивно, у них оставалось время много на что: на искусство, на чтение книг, на путешествия, на личную жизнь, на долгие размышления о том и другом.

Даже там, где существовало предпринимательство, люди помнили — есть и другие сферы жизни. Удивляться ли множеству меценатов XIX века? Ведь и дельцы имели много времени для того, чтобы интересоваться науками и искусствами, вникать в какие-то общественные дела.

Путешествия в неизведанные области Земного шара всегда находило своих, говоря современным языком, спонсоров. Открытия истоков Нила, работы Смита и Амундсена на ледовом щите Антарктиды, проникновение европейцев в Тибет и внутренние районы Китая привлекали внимание всего общества, а не только узких специалистов.

Один купец Третьяков помог такому количеству художников, как не всякий фонд в наше время. И Суриков ушел из Красноярска в Петербург на средства местных купцов Красноярска. Впрочем, примеров можно найти очень много.

Даже в начале XX века интеллектуальная и деловая жизнь, по современным понятиям, велась не интенсивно, даже центры деловой активности оставались чуть ли не сонными, люди двигались медленнее и успевали намного меньше правнуков и праправнуков.

Но зато они успевали в большем числе сфер жизни! Они всегда находили время для картин, книг, прогулок, путешествий, долгих разговоров и раздумий, для сложной, красивой личной жизни.

Если не все, то очень многие люди интеллигентных профессий, многие дельцы были своего рода самодеятельными философами, пытавшимися осмыслить себя и жизнь.

Именно поэтому могли творить художники, которые ориентировались не на рынок, а на достижение совершенства.

Ну, и на выражение неких важных для общества идей.

Конечно, «Завоевание Сибири Ермаком» Сурикова или «Нападают врасплох» Верещагина — это в первую очередь империалистические картины. Русское общество приветствовало расширение своей империи, завоевание Сибири воспринималось так же, как открытие истоков Нила или как знамя, водруженное Амундсеном на Южном полюсе.

Но ведь многие художники писали на точно такие же темы. Только вот писали они слабее, и если даже имели известность — то не такую громкую, гонорары — не такие высокие, и возможности — не столь обширные.

А картины их сегодня — не на стенах Третьяковской галереи, а в запасниках.

Общество высоко оценивало не только идею, но и уровень ее выражения. Не только суть, но и форму. У большинства людей было время и силы вникать в эту самую форму, интересоваться не только что, но и насколько хорошо нарисовал художник. И разбираться в этом «хорошо».

К началу XX века сформировался огромный, в десятки миллионов человек, средний класс Европы. Русская интеллигенция была частью этого среднего класса. Миллионы людей образованных, но не замученных тем, что англичане называют «крысиными скачками». Делающих карьеру, но имеющих много свободного времени.

Именно вкусы этого слоя людей позволили издаваться огромными тиражами книгам Толстого, Пушкина, Чехова, Куприна, Гумилева: их охотно читали и довольно быстро раскупали. Для того чтобы стать читаемым и раскупаемым писателем, следовало в первую очередь сделаться очень хорошим писателем.

Те, кого мы почитаем как величайших писателей XIX — начала XX века, действительно самые большие Мастера. Не верите? Тогда вам придется взять на себя труд: прочитайте книги тех, кого порой называют «несправедливо забытыми»: Боборыкина, Михайлова, Сульженецкого, Данилова-Остапенко, Чарской, Вербицкой, Черного... Впрочем, их много, очень много.

Вряд ли вы сможете потратить несколько месяцев на то, чтобы убедиться в моей правоте... Вы слишком интенсивно живете для того, чтобы сидеть в библиотеках, перечитывая забытых писателей начал XX века. Но если вы и потратите эти несколько месяцев, предупреждаю честно — вы только убедитесь в моей правоте: «несправедливо забытые» забыты вполне справедливо. Даже хорошие писатели, они все же недотягивают до тех, кто стали знаменитостями при жизни и остались в памяти потомков. Уровень другой!

В мире капитализма

Капитализм дал невероятно много для развития цивилизации. Так много, что даже говорить об этом трудно. Только вот всегда существовали области жизни, где капитализм есть, и области, где никакого капитализма нет и в помине. В английских пособиях XVII века для начинающего предпринимателя оговаривалась сумма, заработав которую можно перестать вести дела: 50 000 фунтов стерлингов. Откуда сумма? Это стоимость земельного имения, приносящего ежегодный доход в 2—3 тысячи фунтов. Зачем напряженно работать, не стись куда-то всю жизнь, рисковать деньгами, а то и самой жизнью, если можно вести спокойный образ жизни помещика?

Параллельно существовал мир торговли с колониями, полупиратских рейдов вдоль африканского побережья, драгоценных камней, закопанных в коралловый песок вместе со скелетами, мир особых скоростных судов — чайных клипперов, соревновавшихся, кто первым привезет в Англию чай нового урожая. И мир мирной сельской жизни, в которой главным событием становился выпавший град или побег фермерской дочки с бродячим торговцем. Мир картинных галерей, псовой охоты, джентльменов в красных кафтанах, хвастающих своими лошадьми.

Современный предприниматель наворачивает миллион на миллион, не имея ни малейшей возможности когда-нибудь остановиться. В наше время «разбогатеть» вовсе не значит, что можно будет перестать заниматься делами и жить неторопливой жизнью сельского джентльмена (да и нет уже самой неторопливой сельской жизни). Многие, наверное, были бы и рады остановиться — но у них нет такой возможности.

В наши дни предприниматель будет работать или до физической смерти, или до полной дряхлости, когда уже не сможет ничего делать.

Или когда более молодые безжалостно вышвырнут его из дела.

И были области жизни, где вообще никакого капитализма в помине не было: например, наука и искусство. То есть можно было зарабатывать деньги. И Дюма-отец сделался совсем неплохим издателем! Но можно было и не зарабатывать. Куприн издателем не сделался, но жил совсем не плохо, и уважение к нему определялось никак не уровнем его доходов. Писатель и ученый могли заниматься зарабатыванием денег — а могли и не заниматься.

В наше время чем бы вы ни занялись, вам придется быть предпринимателем, и ваш успех неизбежно будет оцениваться в рублях или других денежных единицах. Вы можете жить в других измерениях — но эта оценка обязательно будет вам предъявлена.

Все интенсивнее и интенсивнее

Во все времена, вплоть до начала XX века, в любой судьбе очень многое решали традиции. Очень многое решалось само собой, помимо воли самого человека, и дергаться самому не возникало ни малейшей необходимости. Где жить? Чем заниматься? Какой образ жизни вести? Как одеваться? На ком жениться? Думать об этом не полагалось... С одной стороны — ограничения. С другой — возможность не напрягаться, не принимать собственных решений.

Сто и даже 50 лет назад можно было жить сравнительно неторопливо. В СССР даже 20 лет назад никто особенно никуда не торопился. Было незачем.

Люди медленнее двигались, меньше спешили, меньше нервничали; у них всегда было время отвлекаться на «посторонние» разговоры.

Мало того что нам приходится работать все интенсивнее, потому что все жестче конкуренция. Мало того что нам приходится все время думать о зарабатывании денег.

Нам приходится все чаще и чаще принимать разного рода решения и делать это все быстрее и быстрее. Ведь нам все страшнее совершить ошибку — потому что в интенсивной, заполошно мчащейся жизни все меньше возможностей ее исправить.

Темп жизни нарастает, и мы все чаще не справляемся с этим темпом.

Надо больше успеть

Если человек XIX века написал всего одну книгу — он уже сделал достаточно, чтобы его считали состоявшимся и успешным. Лев Толстой мог писать «Войну и мир» несколько лет и переписывал ее шесть или семь раз.

А отдельные страницы — тридцать раз.

В наше время сразу говорят о серии книг. Одна? Это мало, это неправильно.

Точно так же мало один раз заработать «всего» один миллион. Мало «всего» один раз сделать «всего» одну карьеру. Мало... одним словом, всегда и всего мало. Завершив одно дело, мы тут же принимаемся за другое.

За жизнь даже самого среднего человека в наши дни происходит намного больше, чем за жизнь авантюриста XVII—XVIII веков. Больше встреч и разговоров; больше переездов и перемен; больше приобретений и потерь; больше... одним словом — всего больше.

Больше информации...

Но самое главное — мы поневоле усваиваем гораздо больше информации, чем наши предки. Часть этой информации действительно необходима для нашей интенсивной жизни: например, вал информации, необходимой для овладения специальностью.

Когда-то в Древнем Египте сам бог мудрости Тот захотел встретиться с неким невероятно умным парнем. Бог подкараулил юное дарование на дороге и попросил его умножить пять на пять. Цитирую древнеегипетский папирус: «Юноша собрал на дороге нужные камни, разложил их, и не успело зайти солнце, как он дал ответ богу с головой шакала».

Вот! Вот он, цвет мудрости древнего человека!!!

О гений! О великий мудрец! Еще «не успело зайти солнце», как он, выкладывая рядами камушки, сумел их посчитать... О-ООО! И еще много раз О!

Интересно только — а без камней, в уме перемножил бы? Или убоялся бы бездны премудрости?

То, что знали Аристотель и Сократ, в наше время проходят в младших классах, где-то в среднем до третьего.

То, что проходили в университетах Средних веков, усваивается подростками классе в 6—7-м.

То, что изучалось в университетах XIX века, усваивают студенты первых двух курсов.

Чтобы стать специалистом, в наши дни нужно намного больше, чем даже полвека назад. Мы учимся дольше не только потому, что стали жить дольше. Нам приходится учиться дольше, потому что возрос объем информации, жизненно необходимой для специалиста.

Кроме того, резко возрос вал информации, необходимой для общественной и политической жизни. Не только житель Древнего Египта, но и россиянин XIX века не читал стольких газет, не смотрел телевизора, не вынужден был разбираться в политических программах разных партий и в личных качествах их лидеров.

Демократия была и раньше, но... какая?

Греки и римляне жили в маленьких городках и знали друг друга, как соседи. На площади народного собрания в Афинах сходилось от силы 25 тысяч человек. Во всех Помпеях жило 5 или 6 тысяч человек. Значит, от силы триста-четыреста избирателей и избираемых в муниципалитет.

Нетрудно разобраться, кто есть кто.

В Англии XVII века избирательные права имели всего 2% населения (примерно 100 тысяч человек из 2—3 миллионов взрослого мужского населения). В парламент выбирали депутата от 500, от силы от 1000 избирателей. Тоже нетрудно понять, кто и кого выбирает.

Мы живем в поле несравненно более трудных выборов. К этому — усложнившиеся реалии повседневной жизни. Изволь принимать во внимание местные законы (которые все время меняются), правила в разных ведомствах, расписание транспорта, поведение чиновников...

Приходится помнить о большем числе факторов, принимать во внимание больше и больше обстоятельств.

Но это — только об информации, которая нам действительно нужна.

А ведь на современного человека обрушивается гораздо больше сведений любого рода, которые вам вообще совершенно не нужны... Но которые вы получаете. У таких сведений есть даже свое специальное название:

Информационный шум.

Информационный шум создает сама по себе жизнь огромного города: едут машины, гудят, подходит автобус, на стройке поднимают груз, кто-то ругается возле киоска с почтой, кого-то побили в метро, вон валяется сумка с оторванной ручкой...

Вам совершенно не нужно слушать шум машин и видеть эти машины, наблюдать за потоком людей и вникать, кто из них и что кому орет. Вам совершенно не обязательно гадать, почему здесь валяется сумка с оторванной ручкой и какая маленькая трагедия за этим стоит.

Но человек так устроен, что вы все равно наблюдаете за людьми и машинами, за движением стрелы подъемного крана, вслушиваетесь в звуки скандала, пытаетесь понять, почему на полу в метро оказалась эта сумка с оторванной ручкой. Если вы не делаете этого осознанно, вы все равно делаете это подсознательно.

Так наши отдаленные предки слышали и треск ветки в лесу, и крики птиц, и журчание ручейка... Они все время воспринимали и просеивали информацию из внеш-

него мира, чтобы вовремя заметить и пищу, и возможную опасность.

Другие предки, ближе к нам, точно так же копили приметы, пытались понять, чем обернется весенняя погода для них и для урожая, внимательно вглядывались в полосу заката над кромкой леса, а уж тем более — в показавшуюся на дороге группу вооруженных мужчин. Может быть, это ребята из соседнего села взяли копья на случай встречи в волками. А может, появились разбойники, и их нужно будет отбивать.

Погибал-то как раз невнимательный.

Так и мы внимательно вглядываемся в текущую мимо жизнь. Может, тут продают наши любимые булочки, и притом на полтинник дешевле?! И мы знаем, что несущиеся машины могут столкнуться; вместо суеты делового дня будет грохот, огонь и смерть. Что из толпы озабоченных вечерних людей в любую секунду может выйти подкуренный мерзавец с ножом.

Но ведь все равно 99,9% того, что мы видим и слышим, совершенно нам не нужно и никак нами не учитывается.

Информационный шум чистой воды.

Этот информационный шум чрезмерен для человека и может быть просто опасен! У Чехова есть рассказ про маленького мальчика, которого нянька взяла с собой по гостям и вообще вывела в город. Бедный ребенок провел всю зиму в нескольких комнатах и от обилия впечатлений попросту заболел...

Чехов не выдумал: врач все-таки!

В 1950-е годы были случаи, когда даже взрослые люди, приехав из деревни в большой город, вполне серьезно заболевали, и им требовалось несколько дней чтобы справиться с потоком информационного шума.

А кроме того, информационный шум создают сами люди...

Некоторые ученые считают, что информационный шум в прессе, по телевидению создается специально: чтобы люди не думали о том, что для них важнее всего, чтобы действительно важные сообщения терялись в потоке информационного шума, чтобы люди занимались ерундой и ими было легче управлять.

Манипуляция сознанием.

Об этом даже написаны целые книги, в том числе на русском языке[24].

Я не буду спорить, насколько правы эти ученые. Наверное, манипуляция общественным сознанием тоже есть, но явно не это самое главное. А объяснить, как создается информационный шум, можно и без идеи сознательной манипуляции, и вообще жидомасонского заговора.

Ведь мы не только сами капиталисты, но и объекты пристального внимания других капиталистов. Все мы — потенциальные потребители их услуг и товаров. Есть такой прекрасный глагол, который трудно перевести на любой иностранный язык: «впиндюрить». Глагол этот широко используют торговые агенты, которые именно этим и занимаются:

впиндюривают нам товары, которые нам совершенно не нужны.

Какая в сущности разница: схватить нас в метро за рукав и впиндюрить нам препарат для выращивания волос на лысине или на заднице? Или повесить в аптеке плакат, рекламирующий лекарство, от которого в лучшем случае никакой пользы?

А то и вообще сплошной вред.

Или же с помощью телевидения впиндюрить нам вложение денег в очередную «пирамиду», покупку золотоносных участков в Антарктиде или участие в избирательной кампании очередного «спасителя отечества»?

Разумеется, никакой принципиальной разницы нет, разница только в количестве вложенных денег и в возможностях продавцов, которые хотят вам что-то впиндюрить.

Впиндюрить средство, спасающее одновременно от запора и поноса.

Впиндюрить «настоящий афганский ковер», который развалится через неделю.

Впиндюрить избирательную программу Явлинского или Жириновского.

В 1950-е годы в Америке появился термин «почтовый мусор»: самые разнообразные фирмы, благотворительные организации, секты и так далее рассылают свои призывы по всем известным им адресам. Вдруг кто-нибудь да клюнет? Злые языки говорят, что средний американец сразу же выбрасывает 90% почты непосредственно после получения.

Сегодня нам тоже присылают по почте черт знает что — и по электронной почте в том числе.

В наше время есть даже компьютерный термин «спам» — для такого рода информационного мусора. Приходится принимать специальные меры, чтобы спам не забивал наших электронных почтовых ящиков.

И упаси вас бог хотя бы раз поддаться на спам, позволить впиндюрить себе хотя бы какую-то малость! Увидев слабину, вас не оставят в покое, так и будут все время впиндюривать вам то одну, то другую гадость.

Мое последнее приключение на этой ниве: знакомая прислала мне сообщение: нужно распространить рекламу мобильного телефона «Нокиа». Если пошлю ее не менее чем 10 знакомым, мне выдадут бесплатно мобиль ник! Чуть было не поддался, да проконсультировался со знающими людьми...

Комментарий компьютерно грамотного человека (моего младшего сына) прозвучал так:

— А знаешь, папа, у нас в летней школе есть такая задачка... Если Вася вышлет рекламу мобильника десяти знакомым, он получит даром этот мобильник. Подсчитайте, как скоро Вася станет богаче Билла Гейтса...

Да здравствуют летние школы!

И поколение, которое умеет посылать спам в такое

место, где он уже никому не опасен!

Реклама — это типичный пример информационного мусора. То есть продавцам чего бы то ни было реклама очень и очень полезна. Современные крупные фирмы тратят на рекламу до 20—35% всех расходов на производство и продажу товара.

Но всем остальным от рекламы — сплошной вред.

Во-первых, реклама мешает смотреть фильмы. Сели вы семьей смотреть, как положительный американский негр ловит и уличает отрицательных белых преступников. А тут р-раз! Появились ослепительные красотки и начинают впиндюривать вам масло для заворачивания ушей в трубочку и Галину Буль-Буль.

Последнее время и стали так популярны домашние видеосистемы... По крайней мере, можно смотреть «Короля Лира» или боевик без сообщения про сникерсы и тампаксы.

Во-вторых, сознание человека забивается совершенно ненужными ему сведениями.

В-третьих, формируется сознание потребителя.

То есть формируется сознание человека, вечно озабоченного на тему «что бы и где бы купить». Человека, который не сам выбирает, на что ему тратить свои денежки, а которому сообщают, какие у него потребности.

Борцов с тоталитаризмом очень волновало, что власти в СССР сами решают, какие у кого потребности. Ну, а при капитализме это делается еще эффективнее — через рекламу.

Люди покупают продукты и вещи, о которых узнают не в магазинах и не из каталогов, а из телевизионной рекламы. Они приобретают лекарства, о которых ничего не говорил врач и о которых они узнали не из фармацевтических справочников, а о которых рассказали по телевизору.

А реклама не дремлет, она все время меняет названия продуктов, все время предлагает новое и новое.

Формируется психология человека, который всегда озабочен, вечно недоволен, вечно стремится потребить побольше! И потребляет даже то, что ему совершенно не нужно. Ценность чего он не проверил у специалистов. Главное — потреблять.

В-четвертых, навязываются стереотипы, которые вредны и даже опасны.

Последние десятилетия на Западе и последние годы в России считается, что человек плохо пахнет. Настолько плохо, что его необходимо уничтожать посредством дезодорантов. Эта идея и рекламируется, причем очень успешно.

О рекламе спиртного и сигарет просто не хочется говорить.

Или вот кукла Барби...

Лицо хищного урода, фигура калеки, биография проститутки.

Талия «рюмочкой» вообще не характерна для женщин планеты Земля. Она встречается только у обитательниц мест близ побережья Атлантического океана. И получается, что идеалом для 100% девочек Земли становится облик 3% населения нашего планетного тела.

А фигура Барби вообще нечто нереальное, и стремиться приобрести такую фигуру — вредное и опасное безумие.

Ну, а стремиться приобрести выражение лица Барби — безумие еще более опасное.

Я привожу отдельные примеры, но ведь всего этого очень много...

А главное для нашей темы — люди все быстрее мчатся вперед... Все меньше думая, зачем и куда они мчатся. Сама жизнь кружит их, швыряет, делая все динамичнее и динамичнее... А их жизнь — все напряженнее и напряженнее.

Глава 6 . Век виртуальной реальности [25]

Ну, а это что такое,

Непонятное, чудное,

С десятью ногами,

С десятью рогами?

Это Бяка-Закаляка Кусачая...

— Что ж ты бросила тетрадь,

Перестала рисовать?

— Я ее боюсь!

К. И. Чуковский

Вечная примета человечества

Очень часто жизнь в виртуальной реальности считают приметой XX века, не раньше. Мол, появился компьютер, и вот тогда...

Но виртуальная реальность была всегда — даже до появления книг: потому что были легенды, рассказы, мифы, сказки, истории. Был мир, существующий вне материального; мир, живущий только в слове и в образах, создаваемых искусством. Будь то изображения мамонтов и диких лошадей на стенах пещер.

Обратите внимание: никто не изображал хромых мамонтов или больных, умирающих с голоду лошадей. Известны пещерные рисунки, очень слабые в художественном отношении. Но слабых, голодных, больных зверей — не рисовали. Пробитые стрелами и копьями носороги и быки — как раз самые крупные и упитанные.

Самые аппетитные.

Тем более не рисовали зверей «страшных» — медведя, гиену, тигрольва[26]. Видимо, изображать их не доставляло того удовольствия, того подъема, который охватывал человека, изображавшего таких больших, толстых, таких вкусных лошадей и оленей.

Мир, в котором жил первобытный человек, довольно точно изображен в пещерной живописи... Только он лучше реального. Со стен пещер встает типичная виртуальная реальность.

Сам факт того, что люди придумывали всевозможных богов —

таких же, как люди — но лучше, —

разве это не виртуальная реальность?

Изображения в храмах и гробницах Древнего Египта поражают красотой породистых черт, изумительно точеных, отражающих совершенную душу — умную и полную достоинства. А в документальных кинофильмах на канале «History» показывают лицо танцовщицы, восстановленное по черепу мумии — очень некрасивое, с сильно выдающейся верхней челюстью и недоразвитой нижней. Так же некрасиво, с чертами вырождения, восстановленное на компьютере лицо Тутанхамона. Того самого, золотая маска которого так красива (не золотом — чертами).

Фрески и рельефы египтян показывают прекрасный мир — лотосы, папирус, ловкие красивые животные, прекрасные и здоровые люди. А в той же передаче о танцовщице в течение часа рассказывали, как больны были все эти люди. Начиная с того, что средний возраст мумий — до 40 лет. У большинства египтян были больные суставы и позвоночник, они были заражены паразитами из пресных водоемов и испытывали от этих болезней сильные боли.

Но ни в одном из текстов Древнего Египта нет ни слова ни про глистов, ни про боли.

Ученые всерьез подумывают: возможно, именно поэтому для древних египтян так важен, важнее земной жизни, был загробный мир. Земная жизнь была столь трудна и болезненна, что они всю ее отдавали на «благоустройство» жизни загробной, где надеялись найти покой и здоровье. Это был их виртуальный мир.

Прекрасные статуи древних греков — разве это не виртуальная реальность? Скелеты, раскопанные археологами в древнегреческих городах, принадлежат невысоким коренастым людям с чертами лица, далеко не всегда соответствующими «греческому профилю».

Чуть ближе в наше время. Чтение книг, особенно художественной литературы, тоже порождает виртуальную реальность. Собака Баскервилей и Шерлок Холмс так же реальны для всякого читавшего о них человека, как любой англичанин, живший в те времена, — хоть сам Артур Конан Дойль или королева Виктория.

Действительно, чей образ в культуре важнее: Льва Толстого или Пьера Безухова? Вопрос, однако...

Виртуальный мир властно вторгался в реальный мир реальных людей, навязывал им свои понятия.

Викторианство в Британии ввело культ «чистоты» девственности и всерьез утверждало «природную» чистоту женщин, «свободных от желания плоти». Разве это не виртуальность?

Люди, всерьез влюбленные друг в друга, скрывали это «ужасное» обстоятельство, трусы иносказательно име новались «невыразимые», ножки рояля старательно упаковывались в ткань, чтобы не вызывать никаких ассоциаций.

А некий юноша, ставший потом священником, в 1890 году очень страдал: он в свои 14 лет впервые узнал, что когда-нибудь прекрасная «чистая» девушка станет его женой... И он будет должен поступить с ней таким отвратительным образом, осквернить ее «чистоту»!

Бедная девушка, влюбившаяся в этого идио...

я хотел сказать, в этого «благородного» человека...

А в России? Возьмите книжный мир «возвышенных чувств» начала XX века: мир литературных героев Куприна, Чехова и иже с ними — разве это не виртуальность?

А ведь люди искренне пытались жить в этой виртуальности, по ее правилам.

Совсем наши дни. Когда дети уходят от реального мира в мир компьютерный — считается, что это плохо. Они живут в опасной виртуальной реальности...

А когда дети моего поколения, дети постарше-помоложе уходили от реального мира в мир книжный — разве это не то же самое? Интеллигентные мальчики и девочки все детство стопками читали книжки, и добро бы только по истории, «про динозавров» и фантастику.

Но ведь в этих книжках действовали и майор Пронин, и «правильные» пионеры, и отвратительные классовые враги, и героические красноармейцы. В этих книжках добро всегда побеждало то, что авторы считали злом, любовь всегда должна была быть в конце концов вознаграждена, а злые вредители, белогвардейцы и плохие пионеры погибали или сурово осуждались.

Этот бред... Он что, был очень полезен для подростков?!

Полезнее компьютерной игрушки?!

В наш век

В наш век виртуальная реальность сильнее, и влияние ее порой сказывается мощнее. Ведь у нас есть не только книги — читая книгу, надо еще придумывать, представлять себе того же Пьера Безухова или Шерлока Холмса. У каждого из нас появляется свой собственный облик литературного героя...

У нас есть радио, которое дает звуки голосов... звуковые образы. В 1930-е годы в США началась паника, когда по радио начали транслировать «Войну миров». Люди решили, что на Землю действительно напали марсиане, и кинулись бежать, вывозить в глушь свои семьи.

Книга не вызвала такой паники, а вот радиопостановка — вызвала:

Ставили по радио «Войну миров» давно — в 1930-е годы... С тех пор у нас появились еще телевидение и кино: визуальные образы, которые действуют намного сильнее и глубже литературных. Через художественные фильмы виртуальная действительность обрушивается на человека с такой силой, что ему и правда трудно сопротивляться тому, что ему навязывают.

А тут еще и компьютер...

Виртуальная реальность Интернета

Заболевание века: уход в компьютерные игры, в интернет-общение. Зачем? Что ищут в виртуальном мире мальчики и девочки, часами сидящие перед дисплеем? Да того же самого, что искали увлеченные книгочеи, забывавшие о реальности полвека назад! — Знаний. Через книги открывался весь мир — но ведь через Интернет он открывается гораздо полнее. Все музеи и картинные галереи, все города и страны всей Земли, непосредственное общение с самыми разными людьми — хоть в Новой Зеландии — все твое!

— Ухода от действительности: в виртуальном мире интереснее, чем в реальном.

И мыть руки никто не заставляет.

— Красоты. В виртуальном мире все гораздо красивее — как в мире греческих богов все привлекательнее и ярче, чем в маленьких, нищих, вечно враждовавших между собой городах-государствах.

— Приключений: в виртуальном мире легко проходит то, за что в реальном мире можно потерять здоровье, а то и жизнь. Сколько «жизней» у игрока в каждой «стрелялке» и «бегалке»? А реальная жизнь всего одна.

Дети книжной эпохи виртуально лазали по реям парусников и стреляли бизонов.

Дети компьютерного века виртуально осваивают новые планеты и «мочат» инопланетных чудовищ. Разница?

— Самореализации в виртуальном мире: в нем возможно то, что в реальном если и станет — то не скоро.

Дети книжной эпохи тоже порой вырастали и начинали лазать по самым всамделишным реям. Наши вырастут... Может, и замочат кого в джунглях Волос Вероники.

— Самореализации в реальном мире: научившись писать программы и разбираться в компьютерном «железе», можно заработать вовсе не виртуальные деньги.

— Общения. Через книги общаться нельзя... По поводу книг, обмениваясь книгами и обсуждая прочитанное — можно, но ведь не непосредственно через страницы...

А через Интернет общаться можно. Причем тут и быть можно не таким как есть, угловатым подростком, а эдаким разумным и зрелым мужем.

Виртуальный секс? А что, до изобретения Интернета и электронной почты никто онанизмом не занимался? И не представлял себе при этом сисек учительницы Марьи Петровны? И петтинга тоже никогда не было? Ну-ну...

Виртуальная реальность прессы

Виртуальную реальность можно использовать... Или в политике, или в коммерции. Как хочется. Ведь могучие корпорации, и в первую очередь правительства стран, контролируют фабрики виртуальной реальности: издательства, газетные концерны, кино-и телестудии.

Когда-то новости передавались самими участниками событий, живыми свидетелями. Или текстами, о которых писали свидетели.

Нежелательных свидетелей заставляли замолчать навсегда, тексты крали, подменяли и вымарывали в них то, чего не хотелось признавать. И все же между потребителем информации и самой информацией не стояло такой мощной системы, как пресса.

Пресса берет информацию, перерабатывает ее и поставляет потребителю. Она — грандиозный фильтр, в котором решается, что должно сообщаться, а что нет.

А если и должно сообщаться — то как.

Тот, кто владеет этим фильтром, может решать — какая именно виртуальная реальность поступит к потребителю.

«Тот, кто владеет газетами, владеет Англией», — сказал английский премьер-министр Питт в 1800 году. Скорее всего, это преувеличение, но внимание Наполеона к прессе — дело известное. В годы его диктатуры газетчи ки очень хорошо знали, о чем и как им надо писать. А о чем и как писать не надо.

В наши дни тот, кто владеет телевидением, владеет страной и миром в несравненно большей степени, чем тот, кто владеет газетами.

Во-первых, он может фильтровать информацию: пропускать только ту, которую ему хочется пропустить.

Многие ли в Советском Союзе знали подробности революции 1917 года? Например о том, что Ленин и вся ВКП(б) была агентурой немецкой разведки?

Увы! Это не только у нас: многие ли в США и по сей день знают, что концентрационные лагеря придумали именно американцы, во время войны Севера и Юга в 1862—1865 годах? Что комендант лагеря Андерсонвилль для пленных северян был повешен за чудовищную жестокость, за массовую гибель пленных от голода и холода? Вряд ли...

Во-вторых, владелец газет и программ может корректировать информацию: рассказывать о событиях вроде бы и правдиво... но не совсем так, как они состоялись... А так, как ему бы этого хотелось.

Сделав противников немного глупее и хуже, чем они есть...

Сделав «своих» немного благороднее и лучше...

Как это происходит, показывает любая избирательная программа.

В-третьих, он может сообщать о «событиях», которые вообще никогда не происходили. Если он монополист — кто проверит?!

Если у вас все газеты и радио-телевидение в руках — то кто узнает, что вы врете?

Один британский журналист подсчитал, что если верить всем сводкам Совинформбюро, то с 1941 по 1945 год Советская армия убила примерно 3 миллиарда солдат вермахта.

Во время Первой мировой войны английская пропаганда писала, что немецкие солдаты поедают бельгийских детей, а трупы врагов перерабатывают в глицерин на специальном заводе.

Виртуальная реальность пропаганды и рекламы почти одинаковы. Врать в таких же масштабах, как государство, не может ни одна, даже самая могущественная, корпорация... Но ведь и «Кока-кола», и «Форд моторе», и «Юкос» сообщают только то, что им выгодно.

Нет никакой принципиальной разницы между политической пропагандой и коммерческой рекламой.

В чем же разница?!

Очень трудно доказать, что современный человек живет в виртуальном мире в большей степени, чем его предок. И причины желания забраться в виртуальный мир — те же самые.

У нас этих причин даже меньше, потому что наша реальная жизнь намного благополучнее.

Но легко увидеть, что в наше время виртуальную реальность используют гораздо более целенаправленно и эффективно. «Промывание мозгов» ведется более масштабно, и мы в целом — управляемее предков. В смысле — наш внутренний мир управляемее. Нас легче обманывать, нам легче внушать то, что нужно сильным мира сего.

Глава 7 . Пасынки цивилизации

— Богатыри — не вы!

М.Ю. Лермонтов

Цивилизация богата; богата чрезмерно, ненормально, противоестественно. Своим богатством она порождает два типа людей, своих пасынков: квалифицированных пасынков и неквалифицированных.

Квалифицированные пасынки цивилизации

Великое множество людей ведут образ жизни узких, даже сверхузких, специалистов. Медики иногда шутят, что скоро хирурги, оперирующие левую коленку, не будут понимать тех, кто оперирует правую.

Только шутка? Но уже прошли времена ухо-горло-носа. В наши дни ухом занимаются одни специалисты, горлом — другие, носом — третьи. И вообще число медицинских специализаций зашкалило за 300 наименований.

Присмотритесь к титрам после американских фильмов, особенно космобоевиков и фильмов про роботов. Там число специалистов по спецэффектам редко бывает меньше трех-четырех. А вообще специальностей у тех, кто организует спецэффекты, не менее двадцати.

Специалистов каждой категории (например, организаторов звуков от взрывов в космическом пространстве) нужно немного, буквально несколько десятков на всю Америку. Но тем не менее они необходимы — и вот они есть.

В чем опасность такого положения вещей? Их три.

Первое : опасна сама по себе такая сверхспециализация — зависимость именно от такого положения вещей! Опасна для самих людей: ведь они умеют только что-то одно... И не умеют ничего другого.

Каждый из них потратил десятки лет, чтобы сделать именно такую карьеру, но чуть изменится конъюнктура—и что они будут делать?

Второе: исчезает общая культура — религиозная, национальная, языковая.

Еще тридцать лет назад никак не могло быть так, чтобы житель СССР не прочитал Константина Симонова, а интеллигент не читал бы братьев Стругацких. Тем более никак не могло быть так, чтобы он не читал Пушкина и Льва Толстого. Хотя бы в школе «проходил» — но ведь «прошел» же, никуда не девался.

Точно так же советский человек не мог не посмотреть «Семнадцать мгновений весны» или «Ирония судьбы, или С легким паром».

Когда появился реальный выбор программ, фильмов и газет, люди, естественно, начинают читать и смотреть то, что им ближе, интереснее, понятнее. И в результате сегодня люди, образованные на русском языке, воспитаны на совершенно разных текстах.

Есть сочинения Сорокина и Ерофеева, в которых герои пытают, обмазывают калом, поедают друг друга, в которых матерщина — чуть не на каждой странице.

Есть «последний имперский роман» «Господин Гексаген», сочинение А. Проханова, где происходит примерно то же самое, «зато» идейно.

А есть Т. Толстая, Н. Шмелев и М. Веллер, которые испытывают к насилию и всему не эстетичному нескрываемое отвращение.

Есть Бушков, героини которого то ли воспитаны в казарме, то ли сбежали из сумасшедшего дома.

И тут же, рядом с Бушковым, лежат на лотках дамские романы... от комментариев которых воздержусь.

Есть Дашкова, героини которой ведут образ жизни весьма симпатичных, но довольно заурядных обитательниц большого города. И вовсю устраивают свою личную жизнь.

А есть Маринина, героини которой чуть ли не феминистки.

Можно читать Маринину и никогда не взять в руки Булгакова (или наоборот). Можно читать Гроссмана и не знать, о чем писал Симонов. Некоторые молодые люди обожают Стивена Кинга и Бушкова, но ни разу в жизни не открывали томика Льва Толстого и путают Пушкина с Некрасовым. А некоторые учителя литературы никогда не брали в руки Бушкова — в том числе и принципиально.

Михаил Веллер неплохо знаком с Александром Бушковым. Но я лично знаком с фанатами Бушкова, которые никогда не читали Веллера, и с фанатами Веллера, которые никогда не читали Бушкова.

Точно так же одни упиваются фильмами Рязанова, другие — космобоевиками. Одни не в силах оторваться от «Просто Марии» и уж тем более от «Бедной Насти», другие презрительно фыркают в сторону «мыльных опер» и смотрят на своих видеомагнитофонах строго «Короля Лира» или «Обыкновенное чудо».

А есть люди, которые вообще ничего не читают, кроме книг и статей по профессии.

Недавно я прочитал очень забавную заметку про любовь «клонов» — артистов, сыгравших главные роли в фильме «Клон»: у ребят вспыхнул роман, потом окончился, и вот теперь «весь цивилизованный мир гадает, почему же расстались Джованна Антонелли и Мурило Бенисиу»[27].

Наверное, я не принадлежу к цивилизованному миру, потому что понятия не имею, кто такие Д. Антонелли и М. Бенисиу. Не мудрствуя лукаво, я позвонил нескольким своим знакомым, но никто не смог меня просветить.

Кругом сплошные дикари.

Среди студентов в одной из групп, где я читаю лекции, эти имена знали 5 человек из 18. Но что характерно—в этой же группе мне пришлось рассказать сюжет «Анны Карениной» — его знали только 2 человека из всей группы.

Третье: люди теряют взаимное понимание.

В 1950-е годы англичанин Чарльз Перси Сноу заговорил о двух культурах в единой до сих пор британской культуре — культуре гуманитариев и культуре технарей.

С тех пор изменилось только одно: этих культур уже не две, а по крайней мере несколько десятков. И чем дальше, тем больше.

Сверхспециализированные специалисты живут в субкультуре своей профессии. У них все меньше общего со всеми другими.

Неквалифицированные пасынки

Цивилизация богата. Непристойно, опасно богата. Богата настолько, что в ней выживают те, кто обречен на смерть силами естественного отбора. Богата до такой степени, что поддерживает жизнь тех, кто сам вовсе не борется за жизнь.

Современная цивилизация поддерживает жизнь калек и смертельно больных людей, сидячих на химических костылях. Некоторые из них ведут активный образ жизни и ведут себя так, что пожалеть их — напрасная трата времени и сил.

Но в западном мире миллионы вполне здоровых, физически сильных людей не заняты буквально ничем. В США не менее 15% населения сидит на разного рода пособиях. Им даже невыгодно работать: час труда человека без образования стоит 5—6 долларов. А не делая ничего, они получают 4—4,5 доллара за час безделья.

В богатых странах Европы почти так же — в Германии 10% населения сидит на пособиях. Эти люди живут не в особняках, а в муниципальных домах — примерно в таких же девятиэтажках, какие «украшают» и наши «спальные» районы. Но ведь какое-то, и даже неплохое, жилье у них есть!

Они не могут поехать в Ниццу в бархатный сезон — но ведь им и отдыхать не от чего.

Они не могут покупать картины и книги — но у них и нет такой потребности. Их духовная жизнь вполне успешно сводится к смотрению телевизионных передач — и вовсе не познавательных или культурных, а в основном «мыльных опер» и порно.

Между прочим, и в США и в Европе уже взросло третье поколение таких людей, которые никогда и нигде НЕ УЧИЛИСЬ и НЕ РАБОТАЛИ.

Только не рассказывайте мне об ужасах капитализма! В Германии образование бесплатное, и никто никакими силами не может помешать учиться тому, кто этого хочет. Жизнь в муниципальных домах, среди уродов... я хотел сказать, среди пасынков цивилизации, может затруднить путь к нормальной профессиональной жизни.

Путь в квалифицированные пасынки, черт возьми...

Но именно «затруднить», а вовсе не «исключить».

Беда не в том, что этим людям чего-то не дают или не позволяют. Они сами не хотят ничего: ни образования, ни работы, ни вообще нормальной жизни.

В конце концов, что мешает им вести нормальное домашнее хозяйство? Изобилие полуфабрикатов, бытовые удобства и современная техника даже облегчают им содержание своих тел и своего дома в чистоте, а самих себя и своих детей — в ухоженности и в сытости.

Но ведь как правило, эти люди живут в несусветной грязи, едят что попало и как попало, а их дома больше похожи на помойки. Посреди Берлина и Франкфурта странное впечатление производят небритые, пахнущие несвежим бельем люди в скверно выстиранной, кое-как застегнутой одежде с воспаленными от телевизора глазами и странным выражением лица.

10% населения Германии, 15% населения США не зарабатывают на жизнь, не являются гражданами своих стран и вообще ничего не делают. И не хотят делать.

Беда этих людей не в бедности, а в богатстве. Богатое общество держит на плаву тех, кто или не способен, или не хочет позаботиться о себе сам.

Даже сменить белье, почистить обувь и побриться.

Тем более они не способны и не хотят позаботиться о собственных детях. Часто они имеют детей — чтобы получить на них дополнительные пособия. Но как они относятся к своим детям?

Вот в немецкой газете пишут о том, как некая мамаша ушла из дома на полтора месяца, оставив 18- месячную дочь в манежике. Как ушла? А вот так — взяла и ушла. Развлекалась, пила, спала с кем попало.

Манежик специально так устроен, что дитя в 18 месяцев не может само из него вылезти. Пока мама жила личной жизнью, девочка давно умерла от голода; в кроватке разлагался трупик, обнявший плюшевого медведя.

Полиция выяснила, что соседи прекрасно слышали крики умиравшего ребенка. Но они, конечно же, не стали вторгаться в чужую частную жизнь. К тому же они были заняты собственными делами.

Смотрели очередной боевик.

Пусть каждый решает свои проблемы сам. В том числе полуторагодовалый ребенок.

Другая мамочка держала свою семилетнюю девочку в темной комнате, постоянно избивала и почти не кормила. В 7 лет ребенок при росте в ПО сантиметров весил 9,5 килограмма[28] и в конце концов умер от голода.

Когда у дочки воспалилось ухо, мамочка вызвала врача. Она надела на девочку несколько свитеров — чтобы не было видно, что девочка — по сути, скелет. На голову надела лыжную шапочку — чтобы не было видно, что у девочки вырваны с корнем волосы.

Что характерно — детский врач осмотрела ухо и совершенно не обратила внимания на все остальное. А что вы хотели? Не ее дело, каждый обращается с детьми, как считает нужным. Ее позвали осмотреть ухо — она ухом и занималась.

Это особая проблема нашего мира — люди, которые все видят и слышат, но вторгаться и не хотят, и не имеют права. Побочное следствие свободы личности,

в том числе совершенно ущербной личности,

и культа частной жизни и свободы.

Обе эти мамочки растили детей одни, без мужей. Они жили в муниципальных квартирах девятиэтажных домов, на пособие по безработице. Они не имеют образования и никогда не пытались хоть как-то изменить свое положение в мире.

У нас таких нет? Но к какому классу отнести людей, которые живут на детские пособия? Их не так уж мало в маленьких городках и в селах Российской Федерации и как правило, детей у них несколько. Дети побираются и воруют, их подкармливают сердобольные соседи.

А «детские» деньги папы и мамы пропивают.

В обществе более бедном люди, упавшие на дно, долго не жили, и уж во всяком случае, не могли себя воспроизвести. А сегодня... да, уже выросло третье поколение и на подходе четвертое.

В традиционном обществе люди больше занимались делами друг друга. В XVII веке в Бремене казнили женщину, заморившую голодом дочь. Конечно, это жестоко — привязать к столбу живого человека, переломать ему все кости и повесить вниз головой.

Но если вдуматься — за что, казнь уже не кажется такой чудовищной.

Общество того времени было жестоким и к детям. По его понятиям, если бы эта дама беспощадно порола своего ребенка — до крови, до звериного крика, до потери контроля над естественными функциями организма, — она была бы в своем праве. Многие даже одобрили бы ее: строгая мама, которая требует по полной программе, воспитает хорошую доченьку, достойного человека, — прямо по Библии.

Но общество считало, что есть какие-то пределы святой родительской власти, и карало хотя бы за то, что считало эксцессами.

В наше время пасынки цивилизации предоставлены самим себе. Они воспроизводят себя, и неизвестно, как будет вести себя новое поколение.

Выросшее в грязных, не ремонтированных годами квартирах, где зарастает зеленью немытая неделями посуда в мойке, а старшие сутками пялят бельма в телевизор.

И еще одно... А что, если общество станет беднее? Если оно перестанет содержать эти 10 и 15%? Что тогда будут делать люди, никогда не занимавшиеся вообще решительно ничем? Работать? Очень сомнительно... Гораздо вероятнее, что тогда богатый Север ожидают серьезные революционные события.

Часть III. О наших душах, или психология XXI века

В Средние века человечество содержало само себя по соответствующему порядку в укрепленных сумасшедших домах по вершинам холмов.

А.Н. Герцен

Глава 1 . Эпоха мира

Война — великолепное приключение. Разрушение и зрелище разрушения доставляет острое наслаждение.

Балъдур фон Ширак

Война на суше, война на море — быт прошлого.

В. Иванов

Пули гуще

по оробелым!

В гущу бегущих

жарь, парабеллум!

В. Маяковский

Чуть-чуть теории

Часто приходится слышать, что в XX веке «мир взбесился» и что «никогда не было столько жестокости». Мол, одни мировые войны чего стоят!!! Никогда до XX века не было такого количества военных потерь, такой жестокости и взаимного озлобления.

Еще чаще людям противопоставляют диких животных. Мол, люди жестоки и порочны, а вот дикие звери очень милые, и никогда не убивают себе подобных. Разве что хищники убивают и едят травоядных, но это же естественно...

Выстраивается логическая цепочка — от добрых животных к плохим людям и от милых дикарей к кровожадным современным вырожденцам.

...Но все совершенно иначе. Изучая поведение животных, ученые установили две важные закономерности:

1. Чем сложнее форма жизни, тем реже ее представители убивают друг друга. У крысы примерно столько же возможностей убить другую крысу, как и у льва — убить другого льва. Но крысы в десятки раз чаще убивают друг друга, чем львы.

2. Чем сильнее животные этого вида, чем легче им убить друг друга, тем больше ограничений на убийство включают их инстинктивные программы.

Кролики кусают, бьют друг друга изо всех сил и передними, и задними ногами. К счастью, у них нет ни мощных клыков, ни когтей на лапках. Кролики могут не ограничиваться в своих действиях по отношению друг к другу.

Если бы львы вели себя так же, как кролики, они бы наверняка давно поубивали друг друга. Но как раз львы очень сильно ограничивают себя: они редко рвут друг друга когтями, пускают в ход клыки. Если даже пускают, то метят друг другу не в горло и не в лапы. А в покрытые гривами загривки с мощной шкурой.

Эта закономерность продолжается и в человеческом обществе: львы убивают друг друга намного реже, чем крысы. Но львы убивают друг друга намного чаще, чем даже самые дикие люди.

Образ дикаря и реальность

Если сравнить две идиллии — дикого зверя и первобытного человека, — люди убивают друг друга реже, чем животные. Но дикари убивают друг друга намного чаще, чем цивилизованные люди. Даже чем люди на самых низких ступенях цивилизации.

Из 36 миллионов жителей Европы, умерших за последние три года, только 400 тысяч погибли насильственной смертью. Это жертвы автомобильных и авиационных катастроф, преступников, бытовых травм.

Только у 8 миллионов человек из них (25% общего числа) на костях есть следы прижизненных ранений. Из них 6 миллионов — мужчины. Из этих 6 миллионов 4 — ветераны Второй мировой войны.

Сравним эти факты с материалами погребений первобытного человека. Известно порядка 10 тысяч погребений каменного века — возрастом от нескольких десятков тысяч лет, до пяти-шеститысячелетнего возраста.

Из этих 10 тысяч человек не менее 4 тысяч были убиты. А следы прижизненных повреждений встречаются на костях абсолютно ВСЕХ погребенных. И мужчин, и женщин. Разумеется, эти повреждения могут быть и не следствиями войн. Но очень часто в коленной чашечке или в плече погребенного засел и зарос новым костным веществом осколок каменного наконечника стрелы. Или отверстие в черепе такое аккуратное, что никаким рогом или копытом его не проделаешь, тут явно «поработало» оружие.

То же самое и в погребениях более поздней, земле-дельческо-скотоводческой скифо-сибирской культуры. Известно 20 тысяч погребений тагарской культуры возрастом от VII века до Рождества Христова по I век по Рождеству Христову.

Убиты не менее 6 тысяч из 12 тысяч погребенных мужчин, 3 тысячи из 8 погребенных женщин. Почти на всех скелетах есть следы прижизненных повреждений.

Не надо удивляться количеству убитых дам. Одна из целей первобытных войн — поголовное истребление противника. Прорваться в стойбище врагов, пока мужчины на охоте или на войне, и перебить как можно больше детей и женщин — норма, повседневный способ ведения военных действий.

Во всех эпосах мира есть сюжет: враги нападают, истребляют стойбище. Убегает или мама с ребенком на руках, или беременная женщина. В некоторых версиях мифа ее пощадил какой-то наивный, мало приспособленный к жизни воин. Ребенок вырос, стал богатырем, отомстил. Принес маме подарочек: отрезанные головы врагов.

Тех, кто ее пощадил. Или детей тех, кто пощадил.

Мораль мифа понятна: увидел беременную бабу? Бей! Встретил ребеночка? Бей! А то не убережешь своих собственных детей, вырастет мститель.

В моей коллекции слайдов есть погребение девочки примерно трех лет с развороченным черепом. Ее смерть когда-то стала славным подвигом, достижением воина-скифа: убит враг. Он не вырастет, этот маленький враг, и не сможет рожать новых врагов.

Общение с дикарями

Войны индейцев с белыми выглядят очень красиво в вестернах. Белые же были в ужасе от чудовищной жестокости индейцев. Не только англичане и французы!

А что делалось в Русской Америке? В 1784 году Г.И. Шелихов основал Павловский порт на острове Кадьяк. Началась Русская Америка.

И пришлось не только бить морского зверя, но и вести нескончаемые войны. Раньше, до появления русских, индейцы-колоши брали дань шкурами морских зверей с алеутов, обращали в рабство окрестные племена. С появлением русских на побережье Америки примитивная империя колошей кончилась — все их данники теперь продавали шкуры русским. Русские внимательно следили, чтобы никто не обижал их торговых агентов и поставщиков шкур каланов и котиков.

Ворвавшись в русское поселение, колоши поступали привычно — то есть резали всех, кто попадался на пути, включая грудных младенцев в люльке. А если они даже брали пленных, то содержали их в таких условиях, что пленные возвращались калеками. Одну женщину пришлось учить ходить — два года она провела в клетке высотой от силы восемьдесят сантиметров, и ходила только на четвереньках. Колоши приходили посмотреть на поверженного врага, очень радовались, хохотали и показывали пальцами, а насмотревшись, швыряли ей свои объедки.

Русские пытались быть великодушными, да и не уподобляться же дикарям?! Но для колошей поведение русских было проявлением не великодушия, а слабости, даже трусливости. Правитель российско-американской компании Александр Баранов пытался договориться с одним взятым в плен вождем, настроить его на более гуманный лад и получил великолепный ответ:

— Ты мне все равно ничего не сделаешь, ты боишься даже грудных детей!

Русские пытались смягчить нравы индейцев, посылая к колошам православных проповедников... Одного из них колоши съели и уверяли потом, что поступают вполне в духе христиан — причащаются плотью и кровью.

Так что гуманные принципы Александра Баранова на колошей нимало не действовали. Пушнину они стали продавать американцам, чтобы получить побольше огнестрельного оружия, и еще в 1840-е годы вели с русскими и с алеутами самые настоящие войны.

В начале XIX века колоши захватили остров Ситха и вырезали всех его обитателей — и русских, и алеутов. Колоши «не боялись» грудных детей, резали все живое, что успевали захватить. А как они могли воспринимать гуманные идеи, эти пережитки времен охоты на мамонтов? Они и себя не щадили. Когда русские и алеуты осадили крепость на Ситхе, колоши ушли из захваченной твердыни тайно, а чтобы никто не помешал, задушили стариков, грудных младенцев и собак. Я имею в виду своих стариков и младенцев. Этот случай неплохо было бы помнить всем, кто пропагандирует прелести первобытной культуры, — мол, и экологичная она, и гуманная, и совершенная.

Свирепый гуманизм ранних цивилизаций

С появлением цивилизации возникает возможность не убивать врага, а брать с него дань, заставить работать. Ученые называют это красиво — «этническая эксплуатация».

Самые жестокие войны — это войны первобытных людей: войны на уничтожение. На Древнем Востоке воевали уже не чтобы убить, а чтобы ограбить и покорить. Ассирийцы покрывали стены взятых крепостей кожами, снятыми с живых врагов, выкалывали глаза и отрезали носы и уши. Но не всем. Цель была не поголовное истребление, а устрашение. Ассирийцы завоевали страну арамеев — Арам, и с тех пор Арам стал называться «маленькая Ассирия» — Сирия.

Греки и римляне воевали, чтобы захватить побольше рабов, взять дань, ограбить, захватить новые земли. Они даже стали вводить правила, по которым брать дань и грабить достойно и хорошо, а вот нарушать их — ни-ни!

Римляне считали греков цивилизованными людьми и не обращались с ними, как с варварами. Завоевывали — но почти не грабили и в рабство обращали совсем мало.

Какой-никакой, а прогресс.

Чем ближе к нашему времени — тем гуманнее войны. Тем больше правил, по которым можно и нельзя воевать. Появляется понятие «мародерство». Появляется представление, что недостойно рыцаря убивать пленного и безоружного, добивать раненого. Достойный рыцарь хотя бы теоретически не должен поднимать руку на женщин, не обижает мирных жителей.

Страшно читать о повседневной жизни, о войнах даже XVII—XVIII веков. Романы Генриха Сенкевича великолепны: но и в них самые рыцарственные герои «кормятся войной» — то есть мародерствуют и грабят. Но войны европейцев с европейцами кажутся пикниками, райскими кущами в сравнении с войнами людей, чья культура не прошла этой воспитательной школы.

Закон техно-гуманитарного баланса

Получается, что история культуры продолжает законы истории животного мира. Чем сильнее естественное вооружение животных — тем меньше у них запретов на убийство друг друга. Если бы кролики были такими же сильными, как львы, они давно поубивали бы друг друга. Если бы сильные львы вели себя друг с другом, как кролики, скоро на Земле не стало бы львов.

Так и с людьми — чем больше у нас мощного оружия, тем больше запретов на его применение. Акоп Погосович Назаретян ввел термин: закон техно-гуманитарного баланса. Этот закон как раз и гласит об эволюции морали: «Чем больше мощного оружия, тем больше запретов на его применение, и тем они строже». Получается, что история культуры продолжает законы животного мира.

Если бы европейцы с их огнестрельным оружием хотели истреблять друг друга так же, как это делают дикари, — что же проще?!

Но у европейцев стоит мощный запрет хотя бы на некоторые виды убийства. Весь-то он в плену запретов, цивилизованный человек, и чем более мощное оружие получает — тем больше запретов.

В 1915 году турецкие солдаты получили приказ истреблять армян. Действие вполне в духе первобытной войны... Но почему такие хмурые лица у турецких солдат? Почему они не радуются?

Почему так неприязненно смотрят в объектив фото- и киноаппарата солдаты из нацистских зондеркоманд? Они же делают великое дело: очищают Землю от неарййцев!

Но срабатывает подкорка, в которую уже впечатано навек, всосано с молоком матери: так нельзя.

А если дикари получат такое же могучее оружие? История поставила такой эксперимент... В XVIII веке индейские племена хотели получить как можно больше огнестрельного оружия — чтобы эффективнее воевать друг с другом. Роман Фенимора Купера называется «Последний из могикан». Почему? А потому, что племенной союз ирокезов получил много ружей и истребил могикан. Ирокезы перестреляли вооруженных луками воинов, а потом принялись за детей и женщин. Они правильно понимали мораль старого мифа — про чудом спасшуюся женщину с ребеночком. Мстителей не оставалось.

В XIX веке в Новую Зеландию хлынул поток ружей. Племена Новой Зеландии и раньше воевали друг с другом и ели человеческое мясо. Но раньше у всех оружие было одинаковое — копья и каменные топоры. Теперь тот, у кого были ружья, получал огромное преимущество. Новозеландцы любой ценой хотели иметь побольше ружей. Они крали их, захватывали китобойные суда, нанимали европейских специалистов.

Одного боцмана с парусного судна носили в специальной корзине, сплетенной из прутьев. Корзина была непроницаема для копий, и боцман, меняя ружья, стрелял в беспомощных «врагов». Он вернулся в Англию довольно богатым человеком — новозеландцы платили по-царски.

Вождь самого сильного племени Сегюи ел только человеческое мясо и похвалялся, что скоро не оставит ни одного живого врага. Что характерно, Сегюи совершенно не думал о последствиях — а с кем будет воевать его армия, если врагов не останется? И что сам он будет тогда есть?

В 1850-е годы английские поселенцы основали свои поселения в обескровленной Новой Зеландии, потерявшей за 20 лет больше половины населения.

Война как повседневная практика

Войны цивилизованных людей выглядят почти как парады, если сравнивать их с войнами скифов, новозеландцев и ирокезов. Но ведь и во время этих войн очень даже убивают людей: пусть по все более строгим правилам, все с меньшим количеством зверства.

Два поколения русских дворян, родившихся между 1780 и 1795 годом, выкошено в цикле наполеоновских войн. Действительно: 1799 год — поход Суворова в Италию, разгром французов на реке Ада и взятие Нови, знаменитый переход через Альпы, штурм Чертова моста, Сент-Готарда.

1805—1807 годы: Аустерлиц, Шёнграбен, Прёйсишь-Эйлау, Кремс, Пултук (это только места крупных сражений, в которых участвовали десятки тысяч человек).

Лето 1812 года: война с Наполеоном перехлестывает из Европы в Россию.

1813—1815 годы — бесконечная война с Наполеоном в Европе.

Историки справедливо замечают — странный «провал» зияет в дворянских фамилиях. В 1820-м, в 1825 году, в 1830-х годах действуют или старики, родившиеся в 1760—1770-х годах. В эпоху войн с Наполеоном им было за сорок — очень солидный возраст по понятиям того времени. Или действуют люди совсем молодые — люди, родившиеся с 1795 по 1810 год.

Под Аустерлицем и Кремсом ревели пушки, и всадники на всем скаку рушились, встречая картечь. А им было от силы 5 или 7 лет.

Пылала Москва, пылила Старая Калужская дорога под сапогами, Кутузов произносил свое знаменитое: «Потеряем Москву — спасем Россию. Защитим Москву — потеряем армию и погубим Россию». А им было от 5 до 15 лет. Самые старшие уже хотели в армию, остро чувствовали себя обнесенными чашей на пиру жизни... Так ощущал себя и Александр Сергеевич Пушкин в 1812 году.

К 1820 году поколение, опоздавшее бить Наполеона, повзрослело, сделалось заметной частью общества. С ними, с племенем младым, незнакомым, заметны те, кому уже за 50, за 60. И очень мало людей, родившихся между 1775-м и 1790-м. Из дворян воевали 20—30% всего мужского населения. Были семьи, лишившиеся 2—3 сыновей и племянников и переставшие существовать. Целое поколение выхлестано в войнах с Наполеоном.

До Первой мировой войны смешно было и говорить о моральной неприемлемости войны. Война была повседневным, совершенно обыденным событием. За более чем 300 лет правления Романовых Московия, а потом Российская империя воевала в общей сложности 267 лет, а за тысячу лет со времен Рюрика мирными были то ли 267, то ли 289 лет.

У разных авторов получаются разные цифры, но ведь не в них суть. Главное — страна воевала постоянно и очень часто вела две и более войн одновременно. В качестве яркого примера: М.И. Кутузов приехал в армию, действующую против Наполеона, с театра другой войны — Русско-турецкой 1811 — 1813 годов.

Людей порой пытаются убедить в том, что Россия тут составляет некое исключение, что ее история представляет собой отклонение от обычного. Серьезный историк вряд ли согласится с таким утверждением. Во всем мире и во всех обществах война — совершенно повседневный способ ведения политики с древнейших времен и до самого последнего времени. От нападения первобытного племени на соседей для похищения охотничьей добычи и пожирания самих соседей и до классического вопроса Вильгельма II, заданного Николаю II в 1898 году:

— Против кого будет направлен наш союз?

Поскольку оба императора и предположить не могли, что возможен политический союз, ни на кого и ни против кого не направленный. «Против кого дружить будем?»

Колониальные войны

На множестве примеров можно показать, что с ходом исторического времени войны становятся все менее кровопролитными. Торжествуют принципы «рыцарской войны», а отношение к противнику становится все более гуманным, регулируется все большим и большим числом ограничений.

Но это — по отношению не ко всем. Римляне и греки не считали варваров достойными цивилизованной войны. Варваров они распинали, продавали в рабство, грабили до нитки, истребляли.

В XVIII и XIX веках, блаженных ностальгических веках взлета культуры и всеобщего благолепия, были не только рыцарские войны европейцев с европейцами. Велись еще и колониальные войны. Они вовсе не были рыцарскими — ни в каком смысле.

Кутузов и Наполеон награждали орденами Своей армии самых храбрых солдат вражеской армии. Раненых оставляли на поле боя, и враг клал побежденных в одни лазареты с победителями.

А практически одновременно, в 1799 году, английские войска взяли штурмом столицу индусского княжества Махараштра — Серингапатам. После штурма население города было вырезано практически поголовно. Герой «Лунного камня» Уилки Коллинза, полковник Гернкастль, похитил громадный алмаз именно в Серингапатаме — ценой жизни нескольких индусов[29].

Был и штурм Анапы русскими войсками, после которого известный писатель А. Бестужев-Марлинский писал брату: «Завладев высотами, мы кинулись в город, ворвались туда через засеки, прошли его насквозь, преследуя бегущих... Но вся добыча, которую я себе позволил, состояла из винограда и в турецком молитвеннике: хозяин заплатил за это жизнью»[30].

Чем не полковник Гернкастль? А общество, прочитав нечто подобное, вовсе не разочаровывается в романтическом кумире. Ну, подумаешь, прирезал какого-то дикаря. Вот убийство старого француза Бестужеву так легко бы с рук не сошло.

2 сентября 1898 года под Обдурманом впервые были применены пулеметы. Британцы спровоцировали атаку суданцев, приверженцев своего «пророка» Махди; несколько десятков пулеметов били в людей, вооруженных кремневыми ружьями, мечами и копьями, бегущих в рост на врага. За несколько часов было уничтожено около 30 тысяч человек при полном отсутствии потерь со стороны британцев. Это действие нового оружия произвело колоссальное впечатление на современников, сравнимое с впечатлением от действия атомной бомбы.

«Если бы здесь на полу лежал перед вами только один мертвец, с большой дырой в черепе и вдавленной грудной клеткой, вам было бы жутко смотреть на него. В Судане я видел десятки тысяч таких трупов, лежавших на спине, и это не произвело на меня никакого особенного впечатления», — так рассуждает герой Конан Дойля, многоопытный солдат и путешественник лорд Джон[31].

В 1899 году пулеметчики возвращались в Британию. На площади перед вокзалом Чаринг-Кросс толпа английских женщин вытащила пулеметчиков из вагона поезда; их качали на руках, целовали, восторженно называли «героями» и «гордостью нации». С этим они и уехали по домам.

Действия британок явно выходят за пределы радости женщин, чьи мужья возвращаются с войны. Очевиден восторг именно по поводу способности совершать массовые убийства.

Примерно в те же годы, в 1902 году, американское общество так же ликовало после бойни, устроенной генералом Фармером на Филиппинах. Пресса смаковала жалкие и отвратительные детали массовых убийств из скорострельных винтовок, участников истребления повышали в чинах и славили с средствах массовой информации. Примеры этих славословий приводит Марк Твен в одной из своих статей[32]. Очень характерно, что в американское собрание сочинений «В защиту генерала Фармера» не попало.Такое поведение невозможно понять, исходя из современных критериев не только политической, но и психической нормы. Очевидно, что люди этой эпохи и думали, и чувствовали не так, как наши современники.

Кстати, это само по себе прекрасная иллюстрация глубокой лживости классической пессимистической установки на то, что «человек ни в чем не изменился» и что «история ничему не учит».

Очень даже учит. Закон техно-гуманитарного баланса работает.

Чем в большей степени для нас неприятны и даже непонятны приступы восторга прессы, чем менее симпатично поведение британских дам в 1899 году, тем очевиднее — человек очень изменился за последние сто лет, и что история как раз очень многому научила. Известно даже, как проходили этапы этого учения.

Конец идеи приемлемости войн

Первая мировая война породила не только поколение «рассерженных молодых людей». В конце концов, Толкиен — такой же солдат Первой мировой, как и Олдингтон. «Половина моих соучеников школьных и университетских лет не вернулась с полей этой войны», — замечает Арнольд Тойнби[33].

Цена победы для союзников оказалась такой чудовищной, что в огне Первой мировой напрочь сгорела идея благодетельной войны, способа приобрести больше, чем потерять. Опять закон техно-гумантарного баланса: человечество поняло, оружием какой разрушительной силы обладает, и ввело новые ограничения.

Эти изменения в общественной психологии хорошо объясняют, почему британские и французские политики в 1930-е годы «умиротворяли агрессора» вместо того, чтобы противопоставить Гитлеру жесткое ответное давление, встречное поигрывание мускулами.

Ровно через сорок лет после Обдурмана, в 1938 году, премьер-министр Британии Н. Чемберлен спускается по трапу самолета, размахивая текстом Мюнхенского соглашения.

— Англичане! — кричит премьер-министр. — Я привез вам мир!

На самом деле он скорее привез войну, но сейчас важно другое — политику «невмешательства» поддерживает большая часть британского общества.

А большая часть немецкого общества поддерживает агрессивную политику нацистов — ведь в Германии сохранилась идея войны как события разумного политически, выгодного экономически, приемлемого морально.

Такие настроения стали ведущими в Германии только после Второй мировой войны. Да и вообще во всем цивилизованном мире.

Применение пулемета в 1899 году вызвало приступ восторга. Трудно передать энтузиазм всего британского общества по поводу применения этого нового оружия. Газеты буквально воспевали пулемет и тех, кто умеет с ним обращаться.

Применение атомной бомбы в 1945 году вызвало к жизни страх, панику и острое предчувствие конца.

Борьба эпох

В России до сих пор война не перестала быть морально приемлемой. Для большинства населения в странах Востока она тоже приемлема, за исключением, может быть, Японии.

Одна часть человечества вышла на новый виток гуманизма. Другая — не вышла.

Столкновения европейцев и мусульман показывают образцы поведения людей разных эпох. В результате современный мир очень часто становится ареной подписания разного рода «мюнхенских сговоров». С одной стороны действуют самоуверенные агрессоры. Для них всякий гуманизм отказ от позиции силы — это проявление страха и трусости. Поведение, совершенно не достойное мужчины.

Все, что говорят европейцы про толерантность и права человека, истолковывается ими вполне в духе индейского вождя Кетлеана: «Ты боишься даже грудных детей!!!»

С другой же стороны выступают сдержанные цивилизованные люди, которые глубоко сомневаются в осмысленности ведения даже самых успешных военных действий. В самых агрессивных поступках мусульман они усматривают только проявления «их специфического менталитета»... И прочие вещи, называемые словами из околонаучного жаргона.

Век торжествующего гуманизма

Только вот ведь какая странность... Мусульмане тоже охотно селятся в Европе. Они ведь тоже все сильнее не хотят воевать. И становятся все менее агрессивны. Идет громадное глобальное понижение фонового уровня агрессивности человечества в целом.

XX и XXI века — века миролюбия и пацифизма.

Мы живем в мире, все меньше и меньше воюющем. Все меньше любящем воевать.

Но что еще интереснее — идея неприемлемости войны, не успев родиться, тут же повлекла за собой идею неприемлемости насилия в целом.

Глава 2 . Эпоха торжествующего гуманизма

Если женщина прекословит тебе или лжет, подними свой кулак и бей ее прямо в голову.

Бертран де Борн, «Поучение юным оруженосцам»

Наказуя сына, учащай ему раны и не смущайся криком его.

Священное писание

Нормальный уровень средневекового зверства.

А. и Б. Стругацкие

Бытовой фон насилия

В 1899 году пулеметчиков несли на руках дамы, жившие в обстановке повседневного политического, военного, бытового, экономического и любого иного насилия.

Благополучная англичанка образца 1899 года — это женщина, которую редко секли в детстве и которую любит муж. Неблагополучная — это постоянно поротая в детстве и регулярно избиваемая мужем.

Критерий благополучия и неблагополучия тут скорее количественный, чем качественный. С точки зрения нравов современного общества, даже самые благополучные британские дамы XIX века и социально, и психологически находятся за гранью всего, что мы называем и считаем «нормой».

Это же относится, естественно, и к самим пулеметчикам, их офицерам и вообще всему мужскому населению Британии. Свои детские впечатления от пребывания в пансионе Р. Киплинг оформил в виде рассказа «Ме-е, паршивая овца»[34]. Рассказ этот просто жутко читать. По словам А. Конан Дойля, в начальной школе он «в возрасте от семи до девяти лет страдал под властью рябого одноглазого мерзавца», который «калечил наши юные жизни»[35].

Учебное заведение иезуитов описано в книге Дж. Джойса — явно на автобиографическом материале[36]. В этом заведении у розги была специальная кличка: «Толлей». Впрочем, и в бурсе розги называли иносказательно — «майские»[37]. Детская непосредственность.

Впрочем, точно такова же интонация и Льва Толстого. Так же обыкновенно секут детей. В каких-то семьях порка практически повывелась, а кто-то сохраняет в жизни мирной приметы милой старины. Вот ссорится парень — старший подросток со взрослым гусаром, и их растаскивают, успокаивая гостя: «Полноте, граф! ...Ведь ребенок, его секут еще, ему ведь шестнадцать лет»[38].

Надо еще иметь в виду, что под одним и тем же словом мы и наши предки понимаем совершенно разные вещи. Для нас в нашем XXI веке «порка» — это действие, при котором папа, зажмурившись, несколько раз попадает по провинившемуся сыну кончиком ремня. После сего чудовищного насилия мама отпаивает папу валидолом, а дитятко несколько дней шантажирует родителей, всячески демонстрируя свои страдания.

В XVIII веке под «поркой подразумевалось нечто совершенно иное. Позволю себе привести цитату из записок дамы, воспитывавшейся в английском приюте в конце XVIII столетия: «Так как одновременно пороли двух, то в комнате стоял страшный вой и крики, соединенные с разными мольбами и клятвами. За свое пятилетнее пребывание в приюте не помню, чтобы кого-нибудь высекли не до крови. После наказания обыкновенно весь наказанный был вымазан в крови, и если не попадал в лазарет, то иногда несколько часов не мог ни стоять, ни сидеть. Я помню, что я не раз после наказания часа два могла только лежать на животе, в таком же положении приходилось спать дня два-три»[39].

О бурсе, где подростку запросто могли дать 100 или 150 розог, просто не хочется упоминать. Помяловский подсчитал, что за семь лет «учения» был сечен примерно 400 раз.

При этом наказания в школе были чем-то совершенно обычным, и большинство членов общества не имели ничего против них. Василий Суриков два раза сбегал из училища: знал, что за что-то будут пороть. Раз убежал к родственникам в Кекур, это в 70 км к северу от Красноярска. Мама догнала его на бричке; Вася спрятался во ржи. Мама позвала: мол, не бойся, поедем в Кекур! Поехали, пожили в Кекуре дня три. Потом вернулись, и Вася Суриков пошел в училище. Надо полагать, получил и за провинность, и за исчезновение.

Позиция мамы логична и вполне разумна: учат именно таким образом. Надо. Сына жаль, хочется дать ему отсрочку, но ничего не поделаешь. Васенька должен выучиться, чтобы занять в обществе совсем другое положение. Корни учения горьки, это плоды учения сладки.

Так вот и у Голсуорси англичанин Соме вспоминает, как кормил любимую дочку чем-то вкусным после того, как Флер высекла мать. Дело житейское. Дочку жалко, но воспитывать же ее надо?

Это мы — о фоне насилия в семье и в школе, на самой заре жизни, в уютном розовом детстве.

Интересно проследить, как меняется этот фон еще до Первой мировой войны. Р. Киплинг, заставляя путешествовать детей начала XX века по разным периодам британской истории, сталкивает девочку, родившуюся в 1890-е годы, и умирающую от чахотки девицу, живущую в первой половине XIX века. Непоротая девочка начала XX века порой с трудом понимает девицу, годящуюся ей в бабушки или в прабабушки, — для той фразы типа «грустный, как двенадцатилетняя девчонка, которую ведут пороть», вполне обычны[40].

Телесные наказания в школах официально запрещались в разных странах Европы на протяжении второй половины XIX века и в начале XX.

В наши дни даже семейное насилие официально запрещены законом: по крайней мере, в Британии и в США. В этих странах ребенок, на которого подняли руку, имеет право позвонить по специальному телефону, и должностные лица, чиновники государства, обязаны принять самые решительные меры. А наивные или просто невежественные люди все рассказывают сказки, будто прогресс нравственности не существует.

Другие формы насилия

А ведь кроме насилия в семье и в учебном заведении есть многообразные формы повседневного насилия, которые трудно расклассифицировать и учесть в научном анализе.

В том числе фон насилия самих подростков по отношению к сверстникам. Драки «стенка на стенку», выяснение отношений путем мордобоя, самые жесткие демонстрации физической силы, презрения к боли, отваги и лихости — обычнейшее дело для подростков, молодежи в обществах прошлого. В Британии бокс был не только зрелищем, собиравшим громадные аудитории, но повседневным и увлекательным занятием значительной части мужского населения, своего рода философией жизни (как в наши дни — «восточные единоборства», но у гораздо меньшей аудитории). Об этом — тоже немало страниц у Конан Дойля[41].

Не стоит считать эти забавы совершенно безобидными, чисто спортивными мероприятиями. По крайней мере современники описывали залитых кровью, покрытых синяками противников, когда побежденный падает навзничь, «обратив к небу обезображенное лицо»[42].

То же самое и в России, если не страшнее.

«Кулачные бои помню, — писал на закате жизни Василий Суриков. — На Енисее зимой устраивали. И мы, мальчишки, дрались. Уездное и духовное училища были в городе, так между ними антагонизм был постоянный. Мы всегда себе Фермопильское ущелье представляли: спартанцев и персов. Я Леонидом спартанским всегда был»[43].

Все замечательно и в высшей степени героично. Только вот были два случая, когда товарищи Сурикова погибали в драке: такие уж это драки были. И такой же эпический, спокойный взгляд художника: «Вижу, лежит он на земле голый. Красивое, мускулистое у него тело было. И рана на голове. Помню, подумал тогда: вот если Дмитрия Царевича писать буду — его так напишу...»

А после смерти другого товарища по училищу, Петра Чернова, Вася Суриков ходил в морг, и там внимательно рассматривал труп: учился рисовать человеческое тело. Вряд ли он был более черствым и жестоким человеком, чем другие жители Красноярска, но как видите, отношение к смерти подростка, товарища по училищу, у него достаточно спокойное. Одно только хорошо — убили не будущего великого художника.

О том, что представлял из себя профессиональный бокс у англо-саксов в XIX веке, писали многие; сцены гибели боксеров, получения ими самых жестоких травм, совершенно зверских избиений приведены у многих классиков — помимо Киплинга и Конан-Дойля, у Джека Лондона[44].

Насилие по закону

Законы государств Древнего Востока предписывали: «Если кто подожжет, то его надо бросить в огонь». «Если кто возьмет чужого осла и осел охромеет, ему надо сломать ногу». Не ослу, конечно, ломали ногу тому, кто украл.

«Русская правда» тоже требовала отрубать преступнику руку, если он повредил кому-то руку, и выбивать зуб или глаз в отместку за искалеченного человека. Еще «Русская правда» практиковала «божий суд». Скажем, пусть обвиненный в преступлении возьмет раскаленное железо в костре. Если ожоги не очень сильные — значит, оболгали, невиновен.

В европейском Средневековье было не лучше. Скажем, мастер Иоганнус, строитель храма в Кракове, не смог вовремя отдать долг. И ему выкололи глаза. По суду. Совершенно официально. По закону.

Законодательства Европы века с XVII не знают такого набора жутких пыток и казней, но и в них с современной точки зрения жить как-то не очень уютно.

Постоянны жестокие наказания даже за самые незначительные правонарушение. Австралия, как известно, была первоначально заселена каторжниками. Удивительным образом эти «преступные элементы» быстро и без особых внутренних противоречий создали процветающую колонию, экономически состоятельную и безопасную в той же степени, что и «старая добрая Англия».

В XIX веке это нравственное преображение «преступников» объяснялось самыми фантастическими причинами, в том числе и особым составом воды и воздуха Австралии, которые способствовали «исправлению». В духе Жюля Верна, по словам которого, климат Австралии «способствует нравственности», и «злоумышленники, переселенные в эту живительную, оздоровляющую атмосферу, через несколько лет духовно перерождаются... В Австралии все люди делаются лучше»[45].

Но, похоже, есть гораздо более простая и вполне материалистическая причина объяснять мгновенное «исправление» закоренелых негодяев, сосланных в Австралию: большинство из них вообще никогда не были преступниками.

В конце XVIII века 233 статьи законов Британии грозят смертной казнью. Так, наряду с убийством, государственной изменой и похищением наследника престола караются карманное воровство, приставание к мужчинам на улице, выкапывание деревьев в чужом саду, разрушение прудов для рыбы, «преступление законов нравственности», незаконное возвращение из ссылки, утаивание смерти незаконнорожденного ребенка, святотатство и многое-многое другое.

В конце XIX века нравы уже другие, смертная казнь полагается «всего» согласно 188 статьям кодекса законов. Но и в 1900 году британец может получить 20 лет каторги за «незаконный лов рыбы в чужом пруду» или три года за «нарушение святости чужого брака». Причем женщин по этой последней статье еще и наказывают плетьми, а после порки передают священнику для ведения с ними воспитательных бесед.

Во флот уже не вербуют, подпаивая и похищая деревенских парней, порка девятихвостой плетью перестала быть единственным способом поддержания дисциплины.

В 1789 году капитан Блай считался очень гуманным флотским офицером: за год плавания он «лишь одиннадцать раз назначил телесное наказание, причем общее число ударов составило всего двести двадцать девять»[46]. Всхлипнув от умиления от гуманности доброго Блая, напомню — пороли взрослых, сильных мужчин, выносивших тяготы кругосветного плавания, в очень суровых условиях.

Спокойное упоминание, не больше: «Лаврушка сделал такое лицо, какое делал обыкновенно, когда его водили сечь»[47]. Хорошо сказано — «обыкновенно». Дело житейское.

Но и в 1902 году моряк, прослуживший более 40 лет и удостоенный трех нашивок за храбрость и ордена Виктории, был приговорен к увольнению со службы без пенсии, лишению всех наград, 50 плетям и двухлетнему заключению в тюрьме[48].

Таково государство, посылающее армию лорда Китченера против суданцев.

Но ведь и само общество не лучше. 1899 год — не 1792, изменилось и общество, стало несравненно более гуманным. Уже маловероятна сцена, когда преступника снимают с виселицы еще живым, чтобы разорвать на части лошадьми, а толпа сметает ограду, расхватывает эти еще теплые куски тела и рвет их на еще более мелкие — на сувениры. Некий кабатчик очень горд: он «раздобывает» голову казненного, чтобы выставить ее в своем кабаке для привлечения публики.

Но и в конце XIX века люди едят и пьют в кабаках возле тюрьмы. В тот момент, когда над тюрьмой поднимают черный флаг — знак, что кого-то повесили, «добрый народ старой доброй Англии» разражается восторженными воплями, поднимает бокалы с пивом, поет национальный гимн «Боже храни короля» и вообще чрезвычайно веселится.

Общество Британии не только XVIII, но и начала XX века разделено практически непреодолимыми сословными перегородками, оно поразительно черство и жестоко к своим членам — особенно к рядовым. Достаточно взять в руки томик Голсуорси, чтобы почувствовать, до какой степени простолюдины согнуты в покорности «джентльменам». Избиение жен и детей в нем — бытовая норма, а любимое развлечение джентльменов — травля собаками лисиц или выдр. При этом убивать животное считается «неспортивным» — надо, чтобы собаки его затравили и загрызли.

Или вот еще очень спортивное развлечение — травля бульдогами привязанных к изгородям быков. Впрочем, чем это отличается от бокса?

Экономическое насилие

А как насчет насилия, чинимого экономическим путем? Предки очень часто даже вообще не считали убийством, вообще формой насилия лишение людей средств к существованию. Если голодная гибель людей была прямым следствием войны и грабежа — предки еще о чем-то могли порассуждать. Впрочем, и о таком «почти прямом» экономическом убийстве — не всегда и не во все эпохи.

Скажем, римские чиновники разворовали продовольствие, предназначенное для новых союзников — племени готов. Готы голодали так жестоко, что многие умерли, а другие продавали своих детей в рабство: за еду. В результате готы подняли восстание и в 378 году нанесли поражение римским войскам.

Сколько именно умерло готов, мы уже никогда не узнаем — разве что будет изобретена «машина времени». Современники, что характерно, даже осуждая действия римских чиновников, как проявление эгоизма, коррупции, нечестности и так далее, вовсе не считали их действия убийством.

Сколько римлян погибло от голода и болезней после штурма Рима вестготами во главе с королем Аларихом в 410 году, мы тоже никогда не узнаем.

Впрочем, вот свидетельства более близких к нам времен: в 1848 году в Ирландии умерли от голода миллион человек. Столько же выехало в Америку, и сегодня в США живут в несколько раз больше ирландцев, чем в самой Ирландии. Хлеба не было? Он был, вопрос — для кого. Аренда прекраснейшим образом собиралась и в этом году, под крики умиравших людей.

Современники не считали позицию помещиков и политику властей насилием, а тем более убийством. Никто не скрывал этих событий, о них открыто писали газеты.

В Индии конца XIX века тоже умирали от голода порядка миллиона человек каждый год — с 1860-х до Первой мировой войны. Порядка пятидесяти миллионов очень тощих трупов мужчин, женщин и детей. Кое-что на эту тему есть и у Киплинга; например, рассказ о маленьком Тобра, который убил свою сестру, потому что «уж лучше умереть, чем голодать»[49]. За недостатком улик маленького Тобру «оправдали и отпустили на все четыре стороны. Это было не так уж милосердно, как может показаться, потому что ему некуда было идти, нечего есть и нечем прикрыть свое тело»[50].

В Индии не было риса?! Очень даже был, в Англию вывозился и в Китай. В Шотландии на индусском рисе выкармливали бычков абердинской породы. Говорят, замечательная получалась говядина, очень нежная.

Солдаты Китченера, родившиеся между 1870 и 1880 годом, вполне могли иметь пап и мам — свидетелей голода 1848 года. Они сами могли видеть, своими глазами, как умирают индусы, как трупы вывозят за город, чтобы закопать в общей яме. Сердобольные британки вполне могли подать кусок хлеба очередному «маленькому Тобре» за считаные недели или месяцы до сцены на вокзале Чаринг-Кросс.

Впрочем, и в самой Британии 1902 года Джек Лондон наблюдал немало сцен голодной смерти людей: так сказать, из племени строителей империи. Приводить его свидетельства можно долго, и я отсылаю читателя непосредственно к книге Дж. Лондона «Люди бездны».

Насилие напоказ

Пулеметчики, косившие махдистов под Обдурманом, не могли видеть публичные казни — в 1865 году они были отменены... в Британии. В Российской империи «столыпинский галстук» применялся еще и в 1905—1907 годах.

Маловероятно, что они могли приходить в лондонскую тюрьму Бридевель, в которой порка заключенных обставлялась как увлекательное зрелище. Места в зале для наказаний заранее покупались и продавались, палачей знали по именам. Высшим шиком было пригласить даму в тюрьму Бридевиль на пятничную порку и выказать себя завсегдатаем.

Но еще родители и тем более деды «героев» Обдурмана могли приглашать своих дам в Бридевиль, как в театр, и видеть трупы повешенных на перекрестке четырех дорог (их не снимали, пока труп совершенно не разлагался и не начинал падать по частям сам собой).

В Российской империи свое известное

Здесь били женщину кнутом

Крестьянку молодую.

А. Некрасов написал в 1856 году. Примерно в те же годы в Красноярске учеников из уездного училища чуть ли не специально водили на публичные казни. Считалось, что это зрелище воспитывает детей, отбивает охоту к совершению скверных поступков.

В.И. Суриков писал по этому поводу: «А нравы жестокие были. Казни и телесные наказания на площадях публично происходили. Эшафот недалеко от училища был... Вот теперь скажут — воспитание! А ведь это укрепляло. И принималось только то, что хорошо. Меня всегда красота в этом поражала — сила. Черный эшафот, красная рубаха — красота! И преступники так относились: сделал — значит, расплачиваться надо... Смертную казнь я два раза видел. Раз трех мужиков за поджог казнили. Один высокий парень был, вроде Шаляпина, другой — старик. Их на телегах в белых рубахах привезли. Женщины лезут, плачут — родственницы их. Я близко стоял. Дали залп. На рубахах красные пятна появились. Два упали. А парень стоит. Потом и он упал. А потом вдруг вижу, поднимается. Еще дали залп. И опять поднимается. Такой ужас, я вам скажу. Потом один офицер подошел, приставил револьвер, убил его. ...Жестокая казнь в Сибири была. Совсем XVII век»[51].

В России такого рода описание мог бы оставить и человек поколением младше, сверстник солдат лорда Китченера.

Реклама военного насилия

После Первой мировой войны насилие начали «прятать» — уж по крайней мере его далеко не рекламировали и не демонстрировали. Последние примеры открытой демонстрации насилия, по крайней мере в европейской стране, дала, как ни печально, Россия: в 1920-е годы большевики открыто провозгласили «диктатуру пролетариата» и печатали в газетах списки казненных заложников.

Но даже геноцид армян в Турции 1914—1915 годов скрывался. Правительство младотурков очень не хотело, чтобы мировая общественность знала об этих убийствах. Не их «вина», что армянская диаспора во всем мире получила доказательство этих преступлений и широко опубликовала их.

Коммунисты изо всех сил пытались скрыть рукотворный голод 1929—1933 годов (это одна из причин, по которым число жертв этого преступления очень трудно подсчитать). Еще большей тайной окутаны расстрелы в Катыни. Общее число убитых и по сей день неизвестно.

Нацисты прилагали колоссальные усилия, чтобы скрыть масштаб совершенных ими массовых убийств. Именно по этой причине число истребленных на Бабьем Яру называют от 20 до 40 тысяч жертв — точные цифры неизвестны, статистика не велась.

Долгое время считалось, что в Освенциме убито «около четырех миллионов человек». Сейчас называют цифры от восьмисот тысяч до полутора миллионов. Разброс цифр доказывает одно — точное число жертв неизвестно.

Это — сокрытие числа жертв войн и политических репрессий. В XX веке все участники войн стараются показать, что они-то ни в чем не виноваты, а вот противника отчаянно демонизируют, приписывая ему даже те преступления, которых он не совершал.

Скрываются и масштабы экономического насилия, особенно когда оно продиктовано политическими соображениями.

В культуре XIX века насилие не прятали. Просто поражает эпический тон Льва Толстого при описании насилия и разрушения во время войны. Грабеж, убийство, насилие, смутный час, когда аул отдается на поток, — это все не так уж и хорошо, но в общем-то и не так ужасно. Это все — та «сила вещей», о которой писал А.С. Пушкин, естественный ход событий. Такова война, так это событие устроено.

«Через минуту драгуны, казаки, пехотинцы с видимой охотой рассыпались по кривым переулкам, и пустой аул мгновенно оживился. Там рушится кровля, стучит топор по крепкому дереву и выламывают дощатую дверь; тут загорается стог сена, забор, сакля, и гутой дым столбом поднимается по ясному воздуху. Вот казак тащит куль муки и ковер; солдат с радостным лицом выносит из сакли жестяной таз и какую-то тряпку; другой, расставив руки, старается поймать двух кур, которые с кудахтаньем бьются около забора; третий нашел огромный кумган с молоком, пьет из него и с громким хохотом бросает потом на землю»[52].

Отмечу спокойный, эпический тон Льва Николаевича. Толстой в описаниях прост, как сама природа. Под старость он писал о том же самом так же просто:

В разгромленном ауле «Фонтан был загажен, очевидно, нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена мечеть, и мулла с муталлимами очищал ее. Плачут голодные дети, ревела и голодная скотина, которой нечего было дать»[53].

Ну что ж! Труп матери с уже мертвым или еще живым младенцем на руках — обычное зрелище войны. Облака плывут, речка течет, птица летит, труп валяется, младенец пищит. И ничто не заставляет хоть как-то переменить интонацию. Даже убийство детей.

«. ..Садо нашел свою саклю разрушенной; крыша была повалена, а дверь и столбы галерейки сожжены и внутренность огажена. Сын же его... тот красивый, с блестящими глазами мальчик, был привезен мертвым к мечети... Он был проткнут штыком в спину»[54].

Или вот: «Между ними слышалось что-то, похожее на плач ребенка и слова:

— Э, не руби... стой... увидят... Нож есть, Евстигнеич? ...Давай нож...»

И «хорошенький прапорщик» кидается к солдатам, чтобы спасти ребенка.

«— Я думал, что это они ребенка хотят убить, — сказал он»[55].

Что, видимо, случаи были? Впрочем, что спрашивать — сыну Садо было 12 лет. Именно из него мститель уже не вырастет, все правильно.

У Толстого вообще нет приподнятого отношения к реальности, есть спокойное, легкое принятие действительности такой, как она есть.

Правда, в литературе XIX века и апологетики бытового насилия немного. Так, очень спокойное упоминание самого факта, как чего-то совершенно обыденного и нормального.

Так же обыкновенно убивают «лишних» ребятишек в деревнях. «Незамужняя женщина эта, — пишет Л.Н. Толстой, — рожала каждый год и, как это обычно делается по деревням (курсив мой. — А.Б.), ребенка крестили, и потом мать не кормила нежеланно появившегося, не нужного и мешавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода»[56].

Протыкают в спину штыком 12-летнего ребенка те, на чьих глазах убивали голодом детей в их родной деревне.

В Европе еще во время Англо-бурской войны 1899— 1902 годов никто не отрицал насилия и жестокости, совершенных СВОИМИ. Жестокость никто не пытался переложить на ЧУЖИХ, на «них» — как «их» отвратительное свойство. В английских газетах появлялись описания типа этого: «Мы штурмом взяли высоту и попрыгали в окопы. Буры поняли, что им не уйти. Они побросали ружья, упали на колени, подняли руки вверх и взмолились о пощаде. Тут-то мы им и показали пощаду — длинной ложкой![57]» (Длинная ложка — жаргонное наименование винтовочного штыка.)

Воспитание будущих насильников

Люди, читавшие эти статьи. Люди, которые страшно радовались эффективности пулемета, жили в таком интенсивном поле жестокости и насилия, которое современному человеку, по прошествии всего ста лет, трудно себе даже вообразить.

В этом поле на ребенка с самого раннего возраста обрушивается не прикрытое ничем, торжествующее насилие. А вокруг, в мире, в котором он живет, жестоки все: государство, общество, семья, сам экономический строй. Причем насилие и жестокость никто и не думает скрывать.

Дети, которые выросли в пулеметчиков армии лорда Китченера, не только много раз подвергались насилию, но и сами практиковали насилие. Они наблюдали убийства по суду, смерть на эшафоте и телесные наказания взрослых людей — причем не тайком. Нет, такого рода зрелища считались важной частью воспитания и заботливо организовывались старшими.

О насилии постоянно говорила пресса, литература, после появления кино — и кинофильмы. Причем говорила не как о чем-то уродливом и неприятном, а как о повседневной норме.

Кроме того, дети имели доступ к оружию и имели возможность попрактиковаться в его применении.

Современного читателя немало поразит и сцена из раннего романа Киплинга, в которой дети совершенно свободно покупают револьвер и почем зря палят из него непосредственно в черте города: тренируются[58]. Вопрос — к чему же готовятся 11 -летние девочка и мальчик, герои Киплинга? Какова цель этого рода тренировки? Но именно во время этой тренировки главный герой получает травму, которая в дальнейшем будет стоить ему зрения.

У Чехова есть сцена, в которой 15-летний мальчик стреляется. У него нет проблем с тем, чтобы достать оружие: продается на каждом углу.

Фактически их прямо готовили к участию в насилии, в том числе и в самых жестоких формах — в убийствах себе подобных.

Разумеется, некий «фон бытового насилия» есть в абсолютно любом обществе, в том числе и в современном. Вопрос, каков именно этот «фон» и насилие какого уровня признается в обществе «нормальным». И как относится общество к проявлениям разных видов насилия?

И в наше время вполне могут убить мальчика лет 14. Но когда двух мальчиков убили во время уличного развлечения, драки «стенка на стенку», Суриков описывает убийство, которое фактически часть повседневности, норма, обычный бытовой эпизод жизни города. Сам факт такого развлечения уже показателен. За 3 года обучения Сурикова в уездном училище убили двоих. Как видно, смертные случаи происходили регулярно, хотя и редко.

Разумеется, никто не пошел под суд, никто и не считался виноватым — хотя, конечно же, был известен тот, кто нанес роковой удар. Ну, сильный дядя вполне честно двинул по голове, что разрешается, свинчатки в перчатке не было, все нормально. А мальчик еще не совсем взрослый, не выдержал... Дело обычное, есть ли о чем говорить? Бывает.

Здесь разница в отношении общества. Нормальна ли для нас такая гибель? Категорически нет.

Нормальна ли для нас драка как способ развлечения? Еще мой прадед любил смотреть на «стенка на стенку» и, если проезжал мимо, просил кучера остановить пролетку, с интересом смотрел. Я не считаю предка моральным уродом, но не в силах не только что участвовать в «развлечении», но и признать его чем-то приемлемым для вменяемого человека.

Пушкина убили в 37 лет. Лермонтова — в 26. Убийцы отделались легким испугом. Фактически — норматизи-рованные, привычные убийства среди бела дня. Ведь дуэли были обычным способом выяснять отношения. Никто не крутил пальцем у виска, не звал психиатра. Все нормально — поссорились люди и схватились за шпаги или за пистолеты. Была полная готовность к тому, что часть мужской популяции будет убита или ранена на дуэлях.

Вопрос: кто оценивал дуэли и смерти? Люди с каким бытовым опытом? Ладно, порки на конюшне, на торговой площади в Петербурге, «сквозь строй» и так далее к дворянам отношения не имели. Но дворяне ведь все это видели. Уже с детства, гуляя с бонной и няней, с добродушным папенькой и милой заботливой маменькой по Питеру, или в своем же имении. Летний день, знаете, все жужжит, порхает и веет, родители пьют чай под липами, беседуют о последних виршах Баратынского, а со стороны конюшни доносится крик. Как не побежать, не полюбопытствовать?

Насилия в среде самих крестьян тоже видели. Что Петр взрослому сыну морду набил, а Дуню насильно замуж отдали — что, никто из этих мальчиков так уж не видел — не слышал?

Вот такие люди, повседневно жившие среди насилия, жестокости, убийств, истязаний, и оценивали смерти забитых на плацу солдат, смерти развлекающихся подростков из мещан или дуэлянтов из своей среды.

Изменился не только масштаб смертности, но и приемлемость смертей для сознания человека. Скажем, вот недавнее (в декабре 2004 года) цунами в Юго-Восточной Азии, гибель 100 000 человеческих существ, включая маленьких детей. Ужасно! Но наше сознание мирится с этим, мы «внутри» не бунтуем, скорее рассуждаем о пользе службы оповещения и надеемся, что хотя бы это несчастье поможет ее создать.

А представьте, что была бы война и в ней погибли бы 100 000 человек! Насколько острее мы переживали бы это событие — именно как злое безумие?

Мораль — современный человек четко осознает, что войны — не стихийное бедствие, в котором никто не виноват. И мы считаем людей в силах воспротивиться этому безобразию.

А вот для Льва Николаевича война воспринималась близко к восприятию цунами или извержению вулкана.

Смертная казнь есть и в наши дни, но не во всех странах, и число предусматривающих смертную казнь статей уголовного кодекса сократилось в десятки и сотни раз: со 100—200 статей XVIII—XIX веков до 2—5 статей в конце XX — начале XXI века.

К тому же смертная казнь перестала быть публичным действием. До середины XIX века во всех странах Европы народ сбегался смотреть на казни. В России последние публичные казни совершались в конце 1940-х годов: военно-полевые суды вешали «предателей» и «дезертиров». Народ ходил смотреть, но, по свидетельствам очевидцев, ходил вяло, шли не все, даже под угрозой, что их обвинят в нелояльном поведении, в неуважении к советскому государству.

Сегодня многие ли побегут? Тем более поведут ли педагоги учеников, многие ли поведут своего ребенка?

Наше гуманное общество

Полезно критиковать свое общество. Но не менее полезно помнить, как было раньше. И не обольщаться сказками про современных садистов и ангелоподобных людей прошлого.

Как изменились нравы — вот пример: в 1950-е годы Европу поразила эпидемия полиомиелита. Больному полиомиелитом можно помочь... Нужно некоторое время «дышать» за него. Это может сделать аппарат для искусственной вентиляции легких — но в 1950-е годы таких аппаратов было во много раз меньше, чем больных.

И добровольцы сидели у постелей больных, сжимая руками грушу. Элементарную резиновую грушу с резиновым же шлангом. И ведь спасли множество людей!

Дисциплина и мужество? Да. И еще удивительно высокий уровень гуманного отношения к человеку. Массовый уровень.

Такого отношения к человеку не было никогда до середины XX века. Нет и сегодня в большинстве стран мира.

Глава 3 . Эпоха любви к животным

Он аккуратно выколол волчатам глаза и закинул обратно в логово. Мать выкормит их до осени, когда волчата станут уже большие и шкуры из них получатся хорошие.

Ч. Айтматов

Еще одна сказка, очень любимая идеализаторами прошлого. Мол, в историческом прошлом люди больше любили животных. Были к ним добрее. И вообще сберегали природную среду, а мы ее только разрушаем.

Факты не подтверждают этих мнений.

Как первобытный человек заботится о природе

Охота гораздо больше вредит дикой природе, чем ведение крестьянского хозяйства. Все охотничьи племена активнейшим образом рубят сук, на котором сидят. И память всех охотничьих народов хранит истории о грандиозных экологических катастрофах.

Самую первую глобальную экологическую катастрофу человечество пережило задолго до земледелия: в конце ледникового периода. Как ее вызвал человек? Своей чудовищной жестокостью, невежеством и ограниченностью.

Есть у ученых такое понятие: «эмбриональный мамонт». Это когда в слоях поселений находят черепа совсем крохотных мамонтят: то ли новорожденных, то ли еще не успевших родиться. «Как могли убивать таких крошек?!» — всплескивают руками современные люди. А вот так и могли. Хозяйство было так устроено.

Еще в начале XX века в Африке так охотились на слона: отбивали от стада и осыпали метательными копьями слониху с малышом. Самка гонится за нападающими; малыш не поспевает за матерью, начинает вопить. Мать возвращается...

Еще очень хорошо убить малыша, но не сразу. Воткнуть в него пару копий — тогда слоненок будет еще менее подвижен, и будет еще больше кричать.

Так же хорошо охотиться на самку на последних стадиях беременности: быстро бегать она не может, а если начнутся преждевременные роды — совсем хорошо, самка быстро изойдется кровью под градом копий.

...Вот именно такие сцены и стоят за появлением в культурном слое поселений каждого черепа «эмбрионального мамонта». А их — десятки тысяч, если считать по всей Европе.

Многие ученые считают, что исчезновение многих животных в конце ледникового периода, 12—15 тысяч лет тому назад, вызвал именно человек своим перепромыслом. Что зубры, лошади, мамонты, большерогие олени, пещерные медведи, носороги человеком были то ли полностью истреблены, то ли почти истреблены, доведены до крохотных популяций, часть которых потом постепенно восстановилась.

Действительно, археологи постоянно находят следы колоссальных охот, после которых использовалась только часть тушь. Скажем, под Амвросиевкой — скелеты и фрагменты скелетов примерно тысячи зубров. Видно, что многие кости лежат в анатомическом порядке — значит, эту часть туши никто никогда не использовал. За гнали в ловушку огромное стадо, перебили зверей. Использовали часть, а часть бросили догнивать.

Так же и под стоянкой Волчья Грива, только там были мамонты — 400 голов.

И под Кооби-форой в Крыму — там к обрыву загоняли лошадей. Часть убитых зверей никогда не использовалась.

Такие же сверхохоты устраивал человек в Америке... Стоит ему перейти Берингов пролив и появиться на новом континенте, как исчезают мамонт, верблюд, лошадь, гигантский ленивец.

Американские археологи называют этот период истребления крупных зверей «оверкилл» — сверхубийство.

Примерно 8—9 тысяч лет назад человек проникает в Южную Америку. И в ней тоже происходит «оверкилл»: за 2—3 тысячелетия оказываются полностью истреблены несколько видов гигантских ленивцев, глиптодонт — виды крупных, неторопливых животных.

То есть получается — человек проникал туда, где животных побольше, где они меньше знакомы с человеком. Он истребляет зверей, вовсе не подчиняясь каким-то стихийным «экологическим правилам», а старается убить как можно больше. Если есть возможность убивать избыточно; убивать животных, которых заведомо не получится использовать, — он убивает и их.

Судя по всему, экологией от поведения первобытного человека и не пахло. Он старался найти места, где зверей побольше и добыть их полегче. Ну, и добывал до полного «не могу».

Так же точно поступали и известные нам охотничьи племена современности. Везде. Джон Тернер, усыновленный индейцами в начале XIX века, описывает вещи совершенно чудовищные. Например, как лосей бьют прям на льду озера. Выгоняют туда, где у них на льду разъезжаются копыта, и забивают. Лед трещит под тяжестью примерно 400 тушь. А индейцы не в силах остановиться — убивают все новых и новых, пока лед не треснул и вся добыча не ушла под воду[59].

Рыболовные крючки у народов Сибири делались гладкие, без крючка внутри изгиба2. Сколько рыб срывалось и гибло без всякого проку — страшно представить.

А в начале-середине XX века эскимосы и чукчи почти полностью истребили берингийское стадо моржей: у них появились карабины. Раньше охотники нападали только на небольшие стада: морж — животное весом до 2 тонн, свирепое и опасное. Били их только на берегу или вблизи от берега. Если на охотников бросятся пять моржей, и на большом ледяном поле, на берегу — не страшно. Вот если кинется целое стадо — моржи могут клыками прорвать обшивку байдар, и охотники окажутся в ледяной воде.

При таком способе всегда можно было вытащить тушу добытого моржа, потери были исключительно редки.

А вот карабин позволил бить моржей практически в любых условиях. Нападает стадо? Отстреляемся! Охотники стали выходить в море на моторных лодках, уходить далеко от берега — на 20, на 30 километров. По разным данным, охотники вытаскивали на берег и использовали то ли 30%, то ли даже 20% всех убитых моржей. Перепромысел. Стадо начало стремительно уменьшаться.

А теперь такой маленький вопросик: а как должны относиться к животным первобытные люди? Которые стараются убить как можно больше, на залитом лосиной кровью льду озера, на розовеющем от крови моржей Северном море?

Те, кто поколениями убивают маток с детенышами? Отцы убивали, мы убиваем, дети тоже будут убивать?

Да, интерес к животному огромен. Да, внимание очень велико... А вот насчет любви — что-то я сильно сомневаюсь.

Везде, где охота сохраняет свое значение, у людей очень силен азарт — добыть что-то даровое, бродящее само по себе. В России этот азарт до сих пор не выветрился из многих голов.

Как крестьяне охраняют природу

Новая легенда: про крестьянские общества, которые могут вечно сохранять природу, от которой кормятся. Будь это не легенда, а действительность, на месте пояса пустынь Переднего Востока сегодня шумели бы леса, колыхались бы сплошные саванны. Но земледелие возникло там раньше всех остальных мест... И последствия можно наблюдать.

В Европе к XIII—XIV векам повырубили леса. Совершенно не думали, что делают, никакой оглядки на будущее. Ни малейших соображений про экологию. В Галлии, будущей Франции, зубр исчез уже в V веке. Медведи, лоси сохранились только на крайнем северо-востоке, в Арденнах.

А люди вынужденно стали гораздо меньше мыться: не стало дров для бань. Стали использовать в пищу всяческую «быструю еду» — бутерброды, затирухи, сыры, колбасы... то, что требует меньше дров для приготовления.

Спасло Европу промышленное развитие, капитализм: добыча угля позволила опять мыться в свое удовольствие, готовить горячую пищу.

В России еще 200 лет назад не 60%, а только 10% территории Московской области было покрыто лесами[60]. В XVIII—XIX веках почти совсем исчез соболь, медведь, лось, олень. В XX веке, уже при советской власти, потребовались огромные усилия, чтобы поднять поголовье этих вполне обычных, вовсе не редких видов.

Продолжайся чисто крестьянская цивилизация в России — дикая природа вообще исчезла бы. Потому что все земли, какие возможно распахать, распахали бы. А леса вырубали бы на дрова и использовали под выпас. Ну, и охотились бы, пока хоть что-то живое шевелилось бы по этим лесам.

Это промышленные и современные города стянули к себе население, а у людей выработали совершенно другое отношение к животным и растениям.

Как крестьяне заботятся о животных

У Дж. Даррелла есть пронзительное описание: греческая крестьянка живьем закапывает нескольких новорожденных щенят. Мальчик с плачем набрасывается на нее с кулаками — женщина удивлена, расстроена: если бы она знала, что щенки нужны маленькому Джерри, она бы их охотно отдала... В семье же Дареллов приходят к выводу: похоже, крестьяне вовсе не считают своих животных живыми[61].

Очень верная мысль. Для крестьянина животное — это такая штука для эффективного ведения хозяйства. Похоже, многие крестьяне и не особенно задумываются о чувствах и переживаниях животного, о его состояниях.

Да они и не могут себе этого позволить, им нужно эффективно использовать свою скотину.

Многие ученые замечали — скотоводы стараются не привязываться к своим животным. Так же поступают и крестьяне, и они правы. Шведская писательница Астрид Линдгрен описывает, что получилось, когда крестьянский мальчик Эмиль из Лённеберги привязался к поросенку, стал его дрессировать. Поросенок тоже полюбил мальчика и везде бегал за ним. А потом, естественно, поросенка зарезали, невзирая на слезы Эмиля[62].

Мне могут привести примеры того, как любят сельские жители своих коз и коров, как вплетают им ленточки в хвосты и так далее... Но боюсь — это уже психология вовсе не крестьян, а горожан. В наше время (и начиная века с XVII) в селе живут люди с городской психологией. Для них животные — не даровое мясо, которое бродит по лугам и лесам (как для охотников). И не источник еды, молока, шерсти, как для крестьян. Это уже «братья наши меньшие».

Если этих «братьев» немного и их собираются все же не резать, а доить, почему бы к ним и не привязываться? Если на «братьях» собираются ездить, пахать или возить грузы — то тем более.

К собаке человек привязывается довольно легко — он не ест и не доит собаку, он с ней вместе работает или воюет. Так же легко воин привязывался к боевому коню. Если животное не используют, а делают своим сотрудником — почему бы и нет?

Английский ветеринар Дж. Хэрриот в своих книгах приводит много примеров того, как любовно относятся к своим животным мелкие фермеры — те, у кого животных мало и кто может себе позволить роскошь привязываться к ним. Когда переставших доиться коров не продают мяснику, а оставляют доживать на привычном месте, старых лошадей отправляют на своего рода почетную пенсию и так далее. Но, во-первых, так поступают далеко не все фермеры. Во-вторых, речь идет именно о мелких фермерах. В-третьих, все эти животные — именно что соработники фермера, сотрудники. Дойные коровы, а не мясные. Лошади, а не свиньи. И в-четвертых, Англия ведь — самая городская страна мира. Психология горожан в ней господствует не первое столетие.

В мире, где сельским хозяйством заняты 3% населения, абсолютное большинство людей начинают относиться ко всем вообще животным сентиментально. К диким — так даже восторженно. А сельскохозяйственный скот становится такой же экзотикой, как слоны и киты, — так же мало известен.

Для нас что собаки и кошки, что коровы и куры, что лоси и медведи. Мы не кормимся от них, не охотимся на них, не боимся их.

Для мира горожан характерна доброта ко все большему числу людей и ко все большему числу животных. В XIX веке в Англии появились первые вегетарианцы. Сегодня их в Англии больше 10% населения. Есть они и в России, причем в большинстве — среди жителей больших городов. А уж приласкать животное, сказать ему что-то ласковым голосом — это у нас большинство людей, и охотно.

Такое отношение к животным оборачивается страшной жестокостью при стыке культур: когда городские снимают дачу и начинают разговаривать с цепной собакой, подкармливать ее, ласкать. Вот, кстати, пример совершенно жуткой крестьянской жестокости по отношению к животному: всю жизнь держать собаку на цепи, как своего рода «лающее орудие». В эту привычную, никого не возмущающую жестокость вторгаются городские детишки, которые ласкают пса, приучают его к разговорам, к более вкусной еде, к своим улыбкам. А потом они уезжают домой, в город, оставляя цепного пса и дальше деградировать, постепенно сходить с ума на нескольких квадратных метрах, в пространстве своей будки и вытоптанной площадки перед будкой.

Или когда горожане берут в дом поросенка или петуха, начинают подкармливать его, дрессировать, общаться с ним. И животное вступает с людьми в какие-то личностные отношения, привыкает к ним и начинает их любить. А потом они его бросают, конечно, в его судьбе будущего бульона.

И уж, конечно, мы гораздо больше озабочены судьбой лесов, рек, диких животных, чем наши предки... даже самые недавние.

Глава 4 . Эпоха без правил

Меня учили: крыша — это крыша,

Груб табурет. Убит подошвой пол.

Ты должен видеть, понимать и слышать,

На мир облокотиться, как на стол.

А древоточца часовая точность

Уже долбит подпорок бытие.

...Ну как, скажи, поверит в эту прочность

Еврейское неверие мое?

И все навыворот,

Не так, как надо.

Стучал сазан в оконное стекло;

Конь щебетал; в ладони ястреб падал;

Плясало дерево,

И детство шло.

Э. Багрицкий

Конец эпохи определенности

Традиционная культура точно «знала», как устроен мир, какое место он сам в этом мире занимает, где границы естественного течения вещей и где начинается их нарушение; чем должны быть для него горы, растения, животные, люди... Существует ли Господь, возможны ли привидения, драконы, зомби, экстрасенсорные воздействия и т.д. А если возможны — то что они из себя представляют и что с ними надлежит делать. Словом, человек «знал», понимал и мог объяснить все конкретные проявления материального и идеального мира.

Так же точно «знал» человек, как он должен вести себя и как должны поступать все окружающие. Какие поступки и в каких случаях хороши, похвальны, непри личны или недопустимы. Что такое героизм, низость, приличие, непристойность и т.д. Где проходят границы величия, низости, мужества, подлости и т.д. Какого человека и как следует определять и на основании каких именно черт характера или поступков.

Европейцы XVIII — начала XX века были уверены в мире и в самих себе. Поэтому они могли совершенно спокойно заниматься своими частными делами. Ведь решено главное, причем решено раз и навсегда. Нет никакого смысла спорить до посинения, как устроен мир и что такое хорошо и что такое плохо. Вот заработать денег или иным способом изменить свое положение в этом раз навсегда данном и определенном мире явно имеет смысл. Мир от этого не меняется, наша оценка его — тоже. А в культуре сказано раз и навсегда, что зарабатывать деньги — дело хорошее.

Раз людям известно главное — есть смысл прилагать большие усилия для переустройства мира в соответствии с этим «главным».

Освоители Дикого Запада США и «дикого востока» России не только решали свои материальные проблемы. Они переделывали мир по «правильному» образцу. Ведь «всем известно» и «совершенно очевидно», что дикари не имеют никакого права на роскошные земли, что на месте лесов должны возникать поля, а зрелище реки без пристаней и прибрежных городков — попросту некрасиво.

Если так — имеют прямой смысл и личное мужество, и огромное напряжение сил.

В 1914 г. под грохот пушек провалился в небытие привычный, обжитой мир... Война разрушила наивную веру европейцев в то, что мир неизменен и разумен, что войны уходят в прошлое и что в будущем будет только лучше... И много других мифов той, ушедшей в прошлое традиционной европейской культуры.

После Первой мировой войны мир классической европейской культуры очень сильно изменился, после Второй мировой войны окончательно ушел в небытие.

Нам пришлось отказаться от традиций... И ничего взамен. Исчезли определенность и стабильность, мир перестал быть понятен. Есть ли Бог? Существуют ли домовые и привидения? На все эти вопросы предки знали точные, «единственно верные», ответы. У нас ответы могут быть разные.

Слишком разные.

Неопределенность

Мир лишился для нас причинно-следственных связей, перестал быть понятным и предсказуемым.

Александр Бушков превосходно показывает разбалансированный, нестабильный, полностью непредсказуемый мир, описывая эпохи, которые в разных произведениях называются эпохами «хаоса»[63] или «шторма»[64].

...На искалеченной Земле разрушаются связи объектов и явлений друг с другом. Становится возможно буквально все, что угодно: дождь из акул, амеба ростом с дом, произрастание пальм посреди Северного полюса, непринужденная беседа белого медведя и вулкана. В мире больше нет упорядоченности, в нем возможно абсолютно все, включая то, что всегда бывало только в сказках. И невозможно ничего — потому что совершенно неизвестно, как отреагирует мир на любое ваше действие.

Такое «сюрреалистическое» состояние мира не позволяет не только знать, как он устроен, но и что-либо делать в нем.

Не случайно же сюрреализм так востребован, и не случайно же Цой стал кумиром любителей «сажать алюминиевые огурцы на брезентовом поле».

Люди не хотят жить в мире, где может случиться все, что угодно.

Наверное, и традиционный мир XVII — начала XX века мы порой идеализируем не потому, что он был так уж лучше, умнее или благороднее, а потому, что в том утраченном мире все было более определенно. В нем действуют более однозначные и более строгие причинно-следственные связи.

Исчезла и нравственная определенность — границы вечных «можно» и «нельзя».

Исчезновение социальной экологии

В традиционном мире существовали порой несправедливые, часто нелепые — но незыблемые и признаваемые всеми законы общежития. Должен ли человек проявлять храбрость на поле боя? Нужно ли защищать собой женщину? Ребенка?

На эти вопросы предки видели только один вариант ответа...

А в наше время на каждый из вопросов ответить можно очень по-разному.

Слишком по-разному.

Всегда было: чем выше общественное положение человека, тем строже соблюдает он эти общественные законы. Допустимое для слуги немыслимо для джентльмена.

Чем богаче человек — тем он культурнее и образованнее. Царица Елизавета не знала, можно ли проехать в Англию посуху, и это вызывало смех и современников, и потомков — именно потому, что речь шла о царице.

Вот прачка вполне могла понятия не иметь, где вообще находится Англия, и это не вызвало бы ни осуждения, ни даже иронии.

Предки по одной какой-то черте могли безошибочно определить, с кем они имеют дело. Человек, одетый во фрак, не мог быть беден (по крайней мере, беден — в понимании крестьян или городских низов). Материально обеспеченный человек не мог ни курить махорку, ни ругаться матом, ни спутать Афину Палладу с Афродитой.

«Низкие» элементы культуры никак не соединялись с «высокими». Даже мультимиллиардер, не умеющий есть ножом и вилкой и не знающий французского, не мог оказаться за одним столом с «цивилизованными» людьми.

Формально никто не запрещал пукать за столом, есть руками или приводить проституток в собственную квартиру на Невском проспекте или на Пикадилли. Но это никому просто не приходило в голову.

Мужик в лаптях и армяке не мог выйти из раззолоченной кареты на Дворцовой площади. Это было так же невероятно, как появление на Невском проспекте человека с медвежьей головой или говорящей собаки.

Поэтому вызывает чувство тревоги, жути, непонимания не только появление на улицах Петербурга человека с медвежьей головой или говорящей собаки, но и появление в мире проститутки-королевы или неграмотного миллионера.

У нас это вызывает тревогу и чувство жути потому же, почему вызвала бы тревогу и страх лошадь, закурившая сигару.

Нравственная неопределенность

Происходящее в культуре очень хорошо прослеживается в литературном процессе. Литература, все виды искусств — классическая «подкорка» культуры, отличное «зеркало» протекающих в ней процессов.

Вот В. Набоков написал свою «Лолиту» — про любовь педофила к 11-летней девочке. И оказалось, что самые мерзкие вещи можно проговорить на вполне приемлемом литературном языке. С тех пор, кстати, эксперименты этого рода делались много раз — в том числе Д. Хармсом, А. Войновичем и многими-многими другими.

В мире, который создается фантазией литераторов, постоянно действуют личности, которых трудно назвать «аморальными». Они скорее «внеморальны». В нравственном отношении некоторые герои современной литературы (например, многие герои Александра Бушкова или Николая Корецкого) находятся на уровне развития животных. Они просто ничего не слышали о том, что нельзя воровать, насиловать и грабить на больших дорогах.

А если и слышали, к ним это «как бы» не имеет отношения.

В системе классических представлений они даже не могли бы считаться взрослыми людьми... и даже вообще людьми как таковыми. В них странно и причудливо сочетается умение водить машины, пользоваться компьютером, читать и писать — и не иметь практически никаких нравственных представлений и убеждений.

Мы живем в мире, где культурная традиция... даже не утрачена, а скорее «пережита». Наша мораль также «больше» традиционной морали, как наши города боль-

ше Старого города. Новый город включает в себя Старый, как свое неотъемлемое ядро... Но он его больше, и намного.

В мире, в котором мы живем, нет устойчивого представления о целях и смысле человеческого существования, а границы «можно» и «нельзя» стали в лучшем случае расплывчаты.

Причем для многих, чересчур для многих эти границы вообще никак не существуют.

Когда в мире царит неопределенность, чертами массового сознания становятся тревога, страх, неуверенность. Нет веры в мир, нет веры в завтрашний день.

Впрочем, для неверия в завтрашний день есть и еще более важные причины.

Глава 5 . Эпоха без гарантий

...право ковырять в носу за королевским столом и охотиться к востоку от Арканара.

А. и Б. Стругацкие

Отсутствие гарантий

Мы порой завидуем стабильности, порядку ушедшего общества... но обычно забываем, какой ценой он бывал куплен. И «в упор не видим» грязи и крови «золотого» XIX века.

Возьму только один, и не самый устрашающий, пример — описанную красноярским писателем Александром Бушковым медвежью яму и систему охоты на людей, случайно попавших в руки «новым русским»[65].

«Такого никогда не было... не могло быть! Никто бы и не подумал!» — восклицают обыватели, заламывая руки и возводя очи горе. Имеется в виду, конечно же, современное падение нравов. Полноте! Так уж никто и никогда?!

Но медвежья яма — в точности как на описанной Бушковым «северной заимке» — быт XVII века на Руси. Не эксцесс, а именно повседневный быт самой заурядной барской усадьбы. Только тогда все было привычно и понятно; мужик или холоп знали, что надо делать, чтобы в яму не угодить. А чувство униженности... Так откуда оно возьмется в обществе, насквозь пронизанном идеей рабства и неравенства? Это же вам не конец XX столетия!

И что, так уж никто и никогда не организовывал охоту на людей? Наша эпоха уникальна? Полноте, господа! «Цивилизованная» Европа середины просвещенного и гуманного XIX века, эпохи парламентаризма и пароходов не охотилась на людей... в самой Европе.

Европейцы выносили сии забавы на периферию своей цивилизации — в колониальные страны. Жить в Англии или Голландии было достаточно безопасно...

Но вот о том, что проделывали голландские плантаторы на Яве, как отдыхали некоторые из вице-королей Индии, рассказывать не буду — пощажу нервы читателя.

А в США и не было нужды ехать пакетботом тысячи морских миль, чтобы (замечу — законнейшим образом) поохотиться на человека. Тем, кто отказывается верить, советую перечесть место из «Хижины дяди Тома», где Элиза с малышом на руках прыгает по льдинам реки, а на берегу беснуются науськанные на человека собаки[66]. О забавах Саймона Легри тоже полезно перечесть взрослым дядям и тетям.

У А. Бушкова в лице у «человека в красном комбинезоне», жертвы таежной «охоты», не остается, «по сути, ничего человеческого. Загнанное животное»[67].

Но у Брета Гарта есть схожее описание того, как превращается в загнанное животное негр, на которого охотятся с собаками[68]. Есть ли разница? Или она только в том, что А. Бушков повествует о человеке нашего времени и «нашего круга», а тот южный негр с плантации... ну конечно же, он чужд нам и в культурном, и в интеллектуальном, и, что греха таить, в расовом отношении.

В России причудливо смешалась благополучная, безопасная Англия и колониальная Вест-Индия. И вот Ф.М. Достоевский рассказывает, как помещик затравил собаками восьмилетнего мальчика — ребенок отдавил лапку любимому песику.

Современные люди отвыкли от таких сцен и возмущаются: «Какое право!..» Так вот — помещики ИМЕЛИ ПРАВО пороть крепостных. Убивать и калечить — не имели, а все остальное было в их праве.

В XIX веке суд приговаривал преступников к порке кнутом — в том числе женщин.

Собрались неглупые образованные люди, рассмотрели проступок, раскрыли толстые книги. Торжественно вынесли приговор.

«Крестьянку молодую» били ПО ЗАКОНУ, совершенно легально.

Точно так же владельцы рабов в США ИМЕЛИ ПРАВО пороть рабов, продавать отдельно супругов, родителей и детей, а беглого раба совершенно ЗАКОННО ловили с помощью специальных собак.

Разумеется, ни в каких законах Британской империи не было написано, что на людей можно охотиться как на диких животных. Но индусы и тем более люди из «диких» племен стояли ведь ВНЕ ЗАКОНА.

Разница между мальчиком, которого затравил помещик, и персонажем Бушкова не в том, что невозможное вчера стало возможным сегодня.

Разница в том, что мальчик и не имел никаких человеческих прав. А мы имеем... на бумаге. И если мы, хрипя, побежим по тайге под лай собак — то это говорит не об отсутствии законов, а об отсутствии гарантий.

Законы есть, и мы — под их защитой. Но нет никакой гарантии, что эти законы будут выполняться.

В XIX веке человек или имел права, или не имел.

Мы вроде имеем права, но никогда не знаем, будут ли они соблюдены. И еще одно...

Люди нашего круга

В XVII—XIX веках нечеловеческое отношение испытывают на себе в основном те, кто не писал книг. Так сказать, «внешний и внутренний пролетариат». Индусы из сметенных артиллерией деревень были неграмотны. Кхонды, в которых веселые британцы палили с высоты обученных охоте слонов, и вовсе были первобытными людьми, не знавшими, что можно писать и читать.

В России те, кого пороли на конюшнях и продавали, как скот, — те тоже книг обычно не писали. Писали те образованные, сытые, кто жил хотя бы в сравнительной безопасности.

Александра Пушкина ребенком, подростком могли беспощадно пороть дома; могли — в некоторых учебных заведениях (далеко не во всех). Но все же какие-то гарантии он имел — хотя бы на взрослого дворянина распространялся Указ о вольности дворянской, с его запретом телесных наказаний.

Такие, как он, могли прожить всю жизнь, не испытав на себе теневой стороны жизни.

Наблюдая со стороны.

В середине XIX века, к началу XX в литературу пришли и «те, кто внизу» — как называл их мексиканец Асуэло[69]: «бурсаки» Помяловского, «босяки» Горького — «хорошее общество» брезгливо содрогнулось... и не пожелало услышать.

Люди слишком хорошо усвоили, что само по себе образование дает привилегии и что «к ним это не относится». В XIX веке людям этого слоя при любых обстоятельствах гарантировались безопасность, личное достоинство...

Но вот в XX веке разрушилось привилегированное положение этого образованного слоя. И образованный европеец в огне Первой мировой войны и сразу после вдруг обнаружил, что это не африканца, не индуса, не проходимца с «двора отбросов», а его самого (квалифицированного, умеющего читать!) могут убить термическим снарядом, сжечь в крематории, использовать для экспериментального выяснения, как именно надо прививать человеку бубонную форму чумы и т.д...

Это не черного негра и не черного голого кхонда, а такого же, как мы, могут запытать до смерти или использовать для «дикой охоты». Это нашего ребенка могут похитить на органы или для продажи в тайный публичный дом.

Современный человек несравненно богаче холопа XVIII или батрака XIX века, он гораздо лучше их защищен законами государства и обычаями общества — но бытие холопов и батраков было несравненно более определенным.

Мы живем, обладая великим множеством прав... Но живем без гарантий, в зыбкой полууверенности, что «с нами такое невозможно».

Это уже порождает психологическое напряжение.

Напряженность возрастает во много раз, когда становится вообще непонятно, к какому общественному кругу относимся мы сами и окружающие нас, когда границы всех можно и нельзя во всех сферах жизни текучи и неопределенны.

Глава 6 . Эпоха «чувства бездны»

Не станет ни Европы, ни Америки,

Ни царскосельских парков, ни Москвы.,

Припадок атомической истерики

Их растворит до полной синевы.

Потом над океанами покажется

Спокойный, всепрощающий дымок...

И тот, кто мог сберечь и не сберег,

В предвечном одиночестве останется.

Г. Иванов

Что такое «чувство бездны»?

В XIX веке европейские интеллектуалы считали, что цивилизация вечна и незыблема. Вот русские интеллигенты что-то очень уж в этом сомневались и все пророчили гибель цивилизации. Мол, дождемся, сметут ее восставшие пролетарии и дикие племена. Русские интеллигенты словно заглядывали в черную бездну, раскрывавшуюся сразу за пределами мирка образованных и обеспеченных.

Видимо, в России эта бездна была ближе и различимее.

Конечно, еще в 1850-е годы Э. Тайлор задавал вопрос о том, не представляет ли из себя цивилизация нечто временное и случайное, или ей суждено сохраниться?[70]

В 1908 году Г. Уэллс разразился своим «Путешествием во времени», где высказал невероятно смелую мысль: что вершина развития человечества уже достигнута, и эта вершина приходится на XIX век. Потом люди достигнут невероятных высот развития машин и строительства городов, но сами начнут деградировать и наконец вымрут, превратившись в омерзительных подземных морлоков и ничтожно-веселых элоев, пищу морлоков[71]. Это была первая в истории человечества книга, в которой показывалось, что цивилизация может погибнуть не от внешнего удара, а от неких внутренних причин.

В начале XX века Джек Лондон[72] и Герберт Уэллс[73] разразились фантастическими произведениями, где показывали гибель цивилизации в череде войн и революций.

Но все это пока было лишь игрой воображения, как завоевывающие Землю марсиане из «Войны миров»[74] или как погубившая человечество «Алая чума»[75].

В огне Первой мировой войны гибель цивилизации из теоретического и не очень страшного допущения превратилась в призрак грозной реальности.

Для Г. Уэллса «Россия во мгле»[76] просто первой рухнула в какую-то черную яму, выпала из цивилизации — а потом то же самое может произойти и с другими.

После Первой мировой войны многим стало казаться, что цивилизация уже рушится под напором коммунистов и освободительного движения в колониях.

Во всяком случае, незыблемой ее не считал уже никто.

Бездна разверзлась

После Второй мировой войны сомневались в будущем цивилизации, можно сказать, все. А великое множество людей преисполнились уверенности: все, конец. Для такого ощущения было немало оснований.

Действительно:

— Если Красная армия рванется из Германии на Запад и дойдет до Атлантического океана, это будет уже ПОЧТИ концом цивилизации. Концом в масштабах Европы.

Если после этого Красная армия вместе с Мао Цзедуном завоюет и Азию, это станет концом цивилизации в масштабах Евразийского материка.

— Если после этого Красная армия вторгнется в Британию, а в США восстанут и победят местные коммунисты, это станет уже не ПОЧТИ, а ПОЛНОЙ гибелью цивилизации в масштабах земного шара.

Особый вид страха вызвало применение атомной бомбы над Хиросимой и Нагасаки. Все увидели: атомное оружие существует уже не в страшных сказках, уже в реальности.

Распадаются атомы,

Белым вихрем сметая дома[77].

Последствия применения ядерного оружия все оценили. Все понимали:

— Если начнется ядерная война — это тоже будет концом цивилизации, хотя и в других формах.

— Если начнется война между СССР и США с применением химического и бактериологического оружия, это тоже будет концом цивилизации.

По крайней мере два поколения оказались отравлены страхом перед атомным оружием.

— Я принадлежу к первому на Земле поколению, которое может распасться на атомы, — писала знаменитая писательница русской эмиграции Нина Берберова[78].

Ее ровесник Георгий Иванов написал то, что вынесено мной в эпиграф к этой главе.

Испытания атомных бомб на атоллах Бикини и Муруроа показали, какое это чудовищное оружие.

После испытаний водородной бомбы на Новой Земле в 1960 году стало ясно, что новое оружие в состоянии уничтожить всю биосферу Земли.

Исследование японских «хибакуся» — японцев, переживших атомную бомбардировку, и их потомков — показали, какие долгие и страшные последствия дает применение атомной бомбы.

Каждое испытание этого страшного оружия делало все менее вероятным его боевое использование. Мир все плотнее защищался от угрозы атомного самоистребления договорами о ненападении, неприменении... Жить становилось все безопаснее, но кто же мог предвидеть это в 1950—1960-е годы.

Жившие тогда реально ждали — кто следующий после Хиросимы?

Над миром нависло столько возможностей увидеть крах и конец цивилизации, что уныние и паника стали чуть ли не главной частью всей духовной жизни Запада.

Временами это уныние и готовность капитулировать принимали форму навязчивых идей или паникерских состояний («все пропало!!!»). Выбросился же из окна крупный американский чиновник — причем с очень знаменательным криком:

— Танки! Русские танки!

Прыгал он из окна семнадцатого этажа в Нью-Йорке — куда русские танки могли добраться разве что вплавь, а потом влет.

Сегодня такой истерики в мире поменьше, особенно после 1991 года. Но ощущения нестабильности, неуверенности в будущем остаются важной частью жизни цивилизованных людей. Вроде бы мир доказал, что не собирается взлетать в небо... Но вдруг все-таки взлетит? Кто его знает?

А что? Все может быть.

Но это касается страхов перед глобальной войной, атомной бомбой, самоуничтожением человечества.

Страхов перед гибелью цивилизации под ударами внешнего и внутреннего пролетариата стало ничуть не меньше, чем появилось восемьдесят лет назад, в 1920-е годы.

И на это есть немало оснований:

— появление в странах Запада активной, динамичной диаспоры из стран мусульманского мира, которая активно размножается и становится все многочисленнее и сильнее;

— промышленный рост Китая, стран мусульманского мира, Латинской Америки, которые становятся вполне сравнимы по своему могуществу со странами Запада;

— рост мусульманского фундаментализма;

— глобальные экологические проблемы.

В конце XX — начале XXI века западная цивилизация живет с пониманием своей конечности. И что придет на смену — непонятно. Цивилизация такая же сложная или племенной примитив с автоматами?

Грубо говоря, современный человек не уверен ни в том, что человечество вообще сохранится, ни в непременном сохранении уже достигнутого уровня сложности.

Русские интеллигенты еще сто лет назад ощущали цивилизацию как нечто хрупкое. Что-то такое, что очень легко потерять.

Сегодня так же думают и чувствуют почти все образованные люди планеты Земля. Это не прибавляет им оптимизма, спокойствия, уверенности в завтрашнем дне.

Глава 7 . Расширение сознания

Широк русский человек... Надо бы сузить.

Ф.М. Достоевский

Пространство

Древний человек жил в пространстве с жестко заданными границами, с однородным климатом и похожими природными условиями.

Карта мира по Геродоту: огромная Греция, в несколько раз больше Малой Азии. А большей части земного шара на этой карте вообще нет — о ней греки ничего решительно не знают.

Римлянин живет уже в громадной, везде разной империи, населенной множеством людей. Он уже знает, что Земля — шар. Не случайно ведь она круглая — «держава», символ власти римских императоров. В руке они держат не что иное, как матушку Землю. Наше космическое тело.

Но и в римское время большая часть этого космического тела совершенно неизвестна для римлян.

После великих географических открытий, к XVII веку, земной шар изучен... Почти весь. Европеец теперь живет на колоссальном шаре, который везде разный. Приходится держать в голове эту громадность и это разнообразие.

А тут еще система Коперника — что не Солнце вращается вокруг Земли, а вовсе даже Земля вокруг Солнца.

Лишили нас счастья быть в центре Вселенной, да еще заставили думать — а никак там, в космосе, могут быть еще какие-то миры? Вроде Земли?

К XX веку мир окончательно изучен, даже полюса и внутренние области Африки и Азии. Еще больше возможностей. Еще больше информации. Еще больше разнообразия.

А тут еще и Солнце помещают на край одной из галактик. Из о-очень многих галактик бесконечной Вселенной.

Время

Человек мифологической эпохи живет фактически вне времени. Время циклично. Был золотой век, сменился серебряным, а тот бронзовым. Настал век железный, это самый жестокий век, но он пройдет. И опять наступит век золотой...

Что было, то и будет. Возвращается ветер на круги своя. Род приходит и род уходит, а Земля пребывает вовеки[79].

Вот и Сократ сказал плачущим ученикам: что вы рыдаете, глупые?! Пройдут века, и я опять сяду на берегу этой реки и опущу в воду ноги, а вы сядете вокруг меня... Смерти нет, потому что и однократно данной жизни тоже нет. Есть повторение.

Создав линейную историю, человек осознал: все течет, все меняется. Нельзя два раза войти в одну и тут же реку[80].

Христианство не циклично. Христос пришел один раз. Была жизнь людей ДО Христа, есть жизнь ПОСЛЕ Христа. А впереди грядет Конец Света.

Но Библия жестко ограничила время линейной истории. По разным подсчетам, от 6600 до 7300 лет прошло от сотворения мира Господом Богом. До этого времени не было и после не будет.

В XIX веке наука бешено воевала с религией, расширяя горизонты времени. Геологи говорили о миллионах лет, астрономы — о сотнях миллионов лет, а в гимназиях преподавали закон Божий, требуя повторять все про те же 6 или 7 тысяч лет. Очень интересно наблюдать, как удревняется возраст абсолютно всех древнейших находок ископаемого человека и предков человека... Как отчаянно сопротивляется сознание специалистов, не хочет впускать в себя несравненно большую древность рода человеческого, чем они привыкли.

Сейчас для нас очевидно, что Земля существует миллиарды лет. Динозавры, жившие сотни миллионов лет назад, стали модными детскими игрушками. Движения материков, продолжавшиеся тоже сотни миллионов лет, — пазлами, которые собирают мальчики и девочки лет 10.

А над нами мерцают уже не шляпки гвоздиков, которыми ангелы приколотили небо, а космические тела, живущие неимоверно долго. И мы видим свет уже давно умерших звезд.

Человек Средневековья жил в центре Мироздания, на вечно неизменной Земле. Он искренне считал самого себя эталоном всех вещей, а свою Землю — мерилом пространства.

У нас так уже не получится.

Стояние перед миром

Немецкие философы писали о таком качестве человека, как «стояние пред смертью», — постоянное понимание человеком своей смертности. По этому признаку люди разных эпох довольно мало различаются. Но перед миром и перед жизнью люди тоже стоят. И по-разному.

Человек Древнего мира стоял перед гораздо более простой реальностью, чем человек христианского Средневековья. А мир христианского Средневековья устроен намного проще мира Нового времени.

Современный человек стоит перед еще более сложным миром, в котором он занимает еще менее важное место.

Мы стоим перед вечностью и бесконечностью мира, в котором живем. И очень интересно наблюдать, как меняется интонация всех авторов, пытающихся писать о судьбе человечества. Как появляется торжественный, эпический тон, стоит начать рассуждать: судьба человечества — лишь фрагмент истории Вселенной. Любой срок жизни человечества — лишь крохотная часть истории безмерного пространства.

Планирование

Охотник видит корову — и хватается за копье. Ему объясняют про домашних животных, он не понимает. Какой смысл растить животное, ждать чего-то?! Вот оно ходит, его надо скорее убить, пока не убежало, и съесть.

Так же с зерном. Что за безумие — хранить вполне съедобные зерна всю зиму, а потом закопать их в землю?! Бессмыслица. Надо съесть это зерно, да и все.

Крестьянин уже планирует как минимум на год. Сажая садовые деревья, разводя крупных, медленно растущих животных — на несколько лет.

Свою жизнь крестьянин планирует ненамного больше, чем охотник. Но уже появляется история семьи. Знать ее положено хотя бы на 5—6 поколений. У знати в традиционных обществах знают себя и на 7, и на 10 поколений. А.С. Пушкин знал свою родословную на двенадцать колен. Иван Грозный — это 22-е поколение от Рюрика.

Впрочем, в XVIII веке 80% дворянских семей насчитывали не более 5—6 поколений, а 50% — 1—3 поколения.

И для крестьянина безразлично, что происходит за пределами его земли. Разве что он живет в большом централизованном государстве и в случае неурожая к нему привезут новый хлеб.

Но образованные слои общества духовно живут уже в более обширном регионе, в группе стран.

Промышленный рабочий вынужденно изучает конъюнктуру рынка — в том числе и в других районах страны, даже в других странах Европы. Тем более специалист волей-неволей становится космополитом.

Изучая историю даже самого узкой специальности, планируя ее развитие, специалист меряет время десятками и сотнями лет. А в диссертациях по философии в списке использованной литературы вполне можно прочитать труды Аристотеля, Платона и Эвклида.

С появлением науки истории — даже самой описательной — горизонты времени расширяются на века и тысячелетия. В XVIII—XIX веках в гимназиях изучалась и Древняя Греция, отделенная от тогдашней Европы 23—25 веками.

Современный человек старается учитывать события, происходящие на всем земном шаре... Находка новых полезных ископаемых в самом глухом уголке Африки, действия террористов в Южной Америке могут изменить цены на Нью-Йоркской фондовой бирже и индекс стоимостей потребительских товаров.

С появлением авиакосмического производства, с использованием станций в околоземном пространстве для прогнозов погоды наши пространственные интересы уже не замыкаются на Земле.

А стоим мы перед бесконечностью Вселенной.

Современный человек с подросткового возраста планирует всю свою жизнь: и профессиональную, и личную. Всю жизнь, от получения образования и до пенсии. Огромное множество людей в той же степени знатны, что и дворяне Средневековья, — помнят те же 4—5—6 поколений.

Благодаря научной археологии мы знаем историю цивилизации на тысячи лет, а историю человечества — на миллионы лет. Благодаря геологии и палеонтологии мы знаем историю жизни на Земле на сотни миллионов лет.

Мы играем в «Цивилизацию», отражающую реалии очень древних обществ. И даем детям книжки про динозавров и ставим фильм «Прогулки с чудовищами».

Мы смотрим фантастические фильмы об отдаленном будущем и осознаем себя живущими в вечной и бесконечной Вселенной.

Это и называется расширением сознания:

1. Жизнь во все большем масштабе пространства и времени.

2. Помещение своего личного времени в эту все большую пространственно-временную рамку.

3. Планирование на все большие сроки.

4. Учет событий во все большем пространстве.

Наше сознание несравненно шире, чем у людей еще всего 100—200 лет назад. А дальше будет только больше!

Если мы реально сможем бывать за пределами Солнечной системы — то расширится наше пространство. В той же мере, как оно расширилось после Великих географических открытий.

Если откроются параллельные пространства, это будет аналогично появлению нескольких новых Вселенных.

Если генная инженерия станет реальностью — это будет равно управлению нами своей собственной эволюцией.

Глава 8 . Так чем мы отличаемся от предков

— Богатыри, не вы!

М.Ю. Лермонтов

Наш мир и мы

Мы отличаемся от предков потому, что наш мир резко отличается от мира всех поколений, живших до 1945 года. Этот мир формирует нас и делает не похожими на предков.

Мы богаче предков, образованнее, долговечнее, благополучнее.

Мы в основном горожане, у нас несравненно больше возможностей самореализации, интересной работы, приобретения богатств, увлекательных приключений (в том числе и виртуальных).

Но мы лишены тех гарантий, которые для предков были чем-то само собой разумеющимся. Мы живем, меньше подчиняясь обстоятельствам и другим людям. Нам не укажут наше место, нас не унизят так, как предков в тех же обстоятельствах. Но мы и больше предоставлены самим себе. В случае беды к нам меньше придут на помощь другие люди и наши правительства. Наша жизнь менее определенная, в ней больше зависит от случая.

Мы больше стремимся к индивидуальному успеху, он для нас гораздо важнее. И это в основном коммерческий, денежный успех.

Мы более больные, более напряженные, чем предки, мы меньше уверены в самих себе, в осмысленности происходящего вокруг и в будущем.

Мы постоянно напряжены и загоняем сами себя в погоне за призраком успеха.

А кроме того, мы живем в бешеном темпе и вряд ли уже сможем остановится.

Интенсивная жизнь имеет множество последствий, и самое главное из них — это частичность жизни каждого (ну, почти каждого) современного человека. Мы — узкие и все более узкие специалисты. Мы получаем за это много и с каждым годом все больше.

Но бешеная «крысиная гонка» отнимает у нас многие прекрасные и увлекательные пласты жизни.

Тот самый «разрыв людей друг с другом и с Небом».

Меньше общения с природой: нет времени на неторопливое любование природой. Те, кто еще недавно мог себе позволить роскошь долгих прогулок, долгого (неделями и месяцами) пребывания на берегу моря или реки, теперь уже не могут позволить себе потратить так много времени «впустую», не на заколачивание бабок... я хотел сказать, конечно, на зарабатывание денег.

Меньше серьезной литературы, серьезного искусства.

Нет времени и сил прочитать вдумчивую, умную книгу, вникнуть в сложную картину. Все это превратилось в роскошь, в занятие все более богатых людей.

Меньше общения с историей. Мы ее не знаем, не чувствуем, люди прежних эпох становятся все менее понятны. Опыт предков все менее важен.

Мы меньше думаем о чем-то вечном: о том, что нравственно и безнравственно, хорошо и плохо, важно и неважно. Думать о жизни не всегда весело и приятно, но всегда полезно, это просто необходимо для любого вменяемого человека.

Получается, что в кипении 12-часового рабочего дня у людей нет времени на серьезные глубокие размышления.

А после работы они так устают, что тут же начинают «отдыхать» в кафе или у телевизора и все равно ни о чем не думают.

Меньше времени друг на друга.

Чтобы любить и быть любимым, нужно время и душевные силы. Нужно тратить время на другого человека, вникать в его душевную жизнь, в его интересы и его биографию. Для этого мало «заклеить» кого-то в баре и отвезти на снятую посуточно квартиру.

У людей хватает времени на «главное» — на половые отправления, но вот на любовь — не хватает.

Кстати, и на друзей ведь нужны время и силы. Если их нет — то уж, простите, нет и друзей, есть только знакомые или деловые партнеры.

В результате всего этого идет деградация сложных форм культуры: поэзии, литературы, искусства, человеческих отношений.

В рыночной борьбе, в конкуренции «крысиных гонок» неизбежно побеждает более специализированный, а тем самым — более примитивный!

Побеждает тот, кто готов больше времени тратить на карьеру и зарабатывание денег.

Проигрывает тот, кто хочет больше времени тратить на все «не обязательное»: литературу, искусство, природу, любовь, дружбу, семью, историю, философию, духовные искания и размышления о каких угодно высших смыслах.

Самое опасное отличие

Стоит посмотреть на лица, изображенные на полотнах художников XVII, XVIII, XIX веков... Редко встречаются на них лица с мешками под глазами. У Сурикова таковы разве что Меншиков в Березове да стрелец со свечой, за считаные минуты до своей казни.

А вот сегодня я вообще не вижу лиц без печати синдрома постоянного недосыпа. Недосыпать стало просто бытовой нормой.

Ухаживать за собой, любить себя сделалось синонимом «тратить на себя деньги»: то есть намазывать на себя кремы и лосьоны, пудрить себя, опрыскивать дезодорантами, одеколонами и духами, одевать себя в нейлон и перлон. То есть скрывать собственный запах и собственную внешность.

Внешность вечно усталого человека.

Ну, или водить себя туда, где гремит музыка, где вертятся пары или отдельные люди, где показывают фильмы... Где развлекают пассивных людей.

А они устают еще больше.

В понятие «ухаживать за собой» не входит больше ни «умыться холодной водой», ни «поехать в лес погулять и отдохнуть», ни тем более «выспаться» — то есть то, что больше всего нужно для преодоления усталости.

Для человека сегодня обычен синдром постоянной усталости — особенно психологической, нервной усталости.

Это ведет к легким, как будто не мотивированным срывам в агрессию, жестокость, внешне бессмысленные поступки.

У людей попросту мало сил, они и в лучшие времена живут на психологическом пределе. А чуть что — и на самое обычное, повседневное сил уже просто не хватает.

Случилась совершеннейшая малость — и готово, уже истерика.

У тех «мамочек», что убивают или просто оставляют на произвол судьбы своих детей, нет сил даже на то, чтобы воспроизвести себя.

Ущербные, биологически и психологически неполноценные особи.

Их толкнула на преступление какая-то ерунда. Мелкий толчок — и готово, человек провалился в совершенно нечеловеческие поступки.

Но ведь и вполне благополучные люди нервны, истеричны, ненадежны, зависимы от настроения. Неудивительно: живем на пределе, на грани даже в самой обычной жизни. Запаса прочности маловато. Нет сил на любое усилие сверх повседневных усилий.

От постоянного напряжения: срывы, неврозы, лекарства «от нервов», антидепрессанты и так далее.

И все больший процент людей просто не выдерживают напряжения.

Как те «мамочки», «враждебные родители», о которых писала «Die Zeit».

Утрата смысла

Если высшие смыслы жизни поставлены под сомнение, как избежать утраты смысла вообще всего происходящего. Нет прямого смысла не только в самопожертвовании, в следовании чему-то отвлеченному и высокому. Лишается смысла даже и бытовое поведение.

Следовать правилам? Копить богатства? Делать нечто престижное? А зачем? Может, скоро на месте наших городов все равно будут военные лагеря мусульман. Или будут разливы моря после глобального потепления.

Или вообще ничего не будет. Да и вообще — все равно конец человечества уже виден, а через миллиард лет не будет никакого смысла выяснять, хорошо я делаю или плохо.

Человек так устроен, что, утрачивая одни смыслы, он тут же начинает искать новые. Вопрос: что же именно он находит?

Глава 9 . Вместо заключения

Некоторые люди так мало читают, что у них уже развился умственный рахит.

Джим Рон

Человек грядущего

Человек будущего станет еще долговечнее и активнее нас.

Через 100—200 лет продолжительность жизни порядка 150 лет не покажется невероятной. И при том человек грядущего будет все активнее и бодрее в возрасте, который казался предкам очень поздним. А то и в таком, до которого они не доживали. Люди 50, 60, а в перспективе и 80 лет будут менять место жительства, профессии, учиться и переучиваться, путешествовать, совершать открытия, делать карьеру, крутить романы, жениться, производить на свет детей.

Все больший процент людей будет размножаться в возрасте, который предкам показался бы преклонным. Особенно это касается женщин — похоже, что типичный возраст рождения первого ребенка уже подкатывает к тридцати, а то и переваливает за тридцать. Полагаю, недалеко время, когда многие женщины обзаведутся первым ребенком «под сорок». Возможно, вскоре появятся мамы, которым будет и «под пятьдесят», — по крайней мере, если речь идет о втором и третьем ребенке.

Все больше людей будут появляться на свет «противоестественно» — вследствие искусственного осеменения, слияния половых клеток в пробирке, выращивания клонов и прочей вполне научной, но фантастики. Генная инженерия окончательно сделает неясной грань искусственного и естественного.

Человек грядущего еще больше, чем мы, будет биогенным созданием культуры. Так сказать, биологическим субстратом, над которым потрудилась культура... И который все в большей степени зависит от этой самой культуры.

Человек грядущего будет все более отягощен наследственными заболеваниями. Иммунная система у него будет еще слабее, чем у нас, и чем дальше, тем хуже и хуже. Все чаще и все большему числу людей, просто чтобы физически жить, придется пользоваться химическими костылями, делать хирургические операции или заниматься сложной гимнастикой.

Человек грядущего все больше будет вынужден закрываться от окружающей среды. Все больше утрачивая иммунитет, он будет изменять собственное тело: и химически, и все более плотной одеждой. Еще активнее он станет изменять среду своего обитания, все больше времени проводя в чисто искусственной среде.

У потомков все больше времени и сил будет уходить на лечение и все больше средств — на лекарства и медицинское оборудование. Долгая жизнь дается не даром, халявы тут никакой нет. И не будет.

Человек настоящего получает от жизни неизмеримо больше, чем предок. Человек грядущего получит еще больше. По числу событий, свершений, впечатлений и за единицу времени, и за жизнь мы обгоняем предков даже не «намного», а скорее «во много раз». Потомки обгонят и нас.

Но тоже не даром.

За долгую и увлекательную жизнь, полную событий, свершений, интересных дел и погружения во все более сложный и яркий виртуальный мир, человек грядущего заплатит не только здоровьем. Но и постоянным напряжением, ответственностью, самостоятельностью. Он будет много и интенсивно работать — причем скорее головой, чем руками. Дефицит движения, напряжение глаз, мозга и плечевого пояса создадут основу для нового пучка заболеваний.

Человек грядущего будет жить среди постоянного загрязнения — и физического, и химического, и информационного. Ему придется становиться все устойчивее к этим загрязнениям, и все независимее от информационного шума.

Человек грядущего будет жителем больших городов, мегалополисов, агломераций. Специалистом, который долго учился и всю жизнь продолжает учиться.

Жизнь потребует от него душевных качеств взрослого, даже не очень молодого человека. Человек грядущего будет менее эмоционален, жестче, рациональнее и «взрослее» нас. Он будет добрее нас и в то же время рациональнее. В чем нет противоречия: чем шире сознание, тем больше вообще всего — и рационального, и эмоций.

Человек грядущего окончательно разлюбит войну. Слишком много энергии (той самой агрессии) уйдет у него на учебу, на жизнь, на карьеру, чтобы оставалось еще и для войнушки.

Человек грядущего будет еще острее нас любить природу... Но будет делать это еще на большем расстоянии от нее. Все в большей степени путем виртуальных действий: фильмы, картинки, книжки, видеоролики, песенки... Впрочем, культу домашних животных конца и краю не видно. Наверное, «набор» видов таких домашних животных может еще и расширяться. Если содержат тигров и медведей, то почему нельзя брать в семью горилл или моржей? Дело вкуса и технических возможностей.

Но, скорее всего, содержать моржа станет реальнее, чем поехать в Арктику и посмотреть на моржей на их лежбище. А купить красочный альбом по первобытному искусству станет реальнее, чем поехать в археологическую экспедицию и провести там месяц или два.

Человек грядущего будет самостоятельнее нас — он будет меньше зависеть от официальных органов власти, старших в семье, правительства, церкви, начальства. Но он будет выполнять строгие правила общежития — не за страх, а за совесть.

Он будет более ответственным и честным — причем по собственной инициативе, а не подчиняясь давлению.

Человек грядущего будет стоять перед невероятно сложной и все усложняющейся реальностью. Он станет не только еще более больным, но и более напряженным, более невротичным, чем мы. Он будет еще меньше уверен в самом себе, в осмысленности происходящего вокруг и в будущем.

Он будет трудиться еще более интенсивно и еще чаще загонять себя до инфарктов и инсультов в погоне за призраком успеха.

Заметьте — в моем прогнозе нет ни капли сиропа. Ни единой капельки чего-то розового и сладкого. Никакой патоки. «Конец истории», своего рода «пенсия для человечества», вечный отдых от уже сделанных трудов — это то, что нас вовсе не ожидает.

Впереди — трудная и увлекательная история, в которой все достижения оплачены усилиями, нервами, квалификацией, учением, работой. Наконец — отказом от меньше дающей — но более уютной, психологически более комфортной жизни.

А итог истории — все равно исчезновение биологического вида homo sapiens. Наиболее вероятно, что появится даже не один, а разные виды людей... в смысле, разумных существ. Если они смогут размножаться друг с другом — еще ничего... А если нет — то и пути разойдутся.

50 поколений? Даже если каждое поколение по 40—50 лет, то это не так много, порядка 2—2,5 тысячи лет. Вот предельный срок, который еще отпущен для того человека, о котором я сейчас пишу. Скорее всего, отпущено все же поменьше — около тысячи или полутора тысяч лет.

Это очень хороший результат — прожить такое время и перейти в какое-то послечеловеческое состояние! Это — продолжение истории разумных существ продолжение эволюции. Гарантия того, что история человечества была не зря. Что мы не исчезнем бесследно.

Но прожить эти тысячу — полторы тысячи — две с половиной тысячи лет и мирно перейти в разные формы «постлюдей» будет непросто. За такой вариант будущего еще предстоит побороться. Причин этому много, но главные две:

1. Неравномерность развития цивилизации.

2. Сложность цивилизации, закономерно порождающая врагов внутри самой цивилизации.

Римляне делили пролетариат на внешний и внутренний: на дикие племена за границами империи и нищих, необразованных людишек, требовавших хлеба и зрелищ.

По мнению римлян, империю мог погубить любой пролетариат: и внешний, и внутренний.

Неравномерность развития цивилизации, или Внешний пролетариат

Все, что я говорил в этой книге о человеке грядущего, касается примерно 20% современного человечества. Это не касается даже абсолютного большинства китайцев, не говоря о жителях Индии, Южной Азии, Африки, Южной Америки.

Там, где развитие цивилизации идет без компьютера, прошлое не превращается в музей, не отменен естественный отбор, нет громадных цивилизованных городов — там и не рождается человек грядущего. Для него там просто нет места.

То есть цивилизованные люди есть и там. Индусы создают программных продуктов больше, чем в России... Но какой процент индусов? От силы 2—3%.

Для громадной Индии и это — 15—20 миллионов людей. Небольшая европейская нация.

Остальные 97% индусов не имеют отношения к компьютеру. И вообще все то, что имеют цивилизованные люди — богатство, технику, лекарства, образование, — или мало доступно для них, или не доступно вообще. Где-то идет какая-то созидательная работа... Но к большинству жителей и Индии, и других стран Азии и Африки она не имеет никакого отношения. А они не имеют отношения к ней.

Внешний пролетариат сердится и негодует: у него нет тех ценностей, которые есть у других. Эти «другие» ничем не лучше, они оказались в нужное время в нужном месте.

Мусульманин из Марокко или Йемена знает, что жить ему лет на 20—30 меньше, чем европейцу. И компьютер для него примерно то же, что бутылка с джинном Хоттабычем.

Хаттабыч даже реальнее.

Пока американцы и французы выясняли, что имеет право ловить лангустов в территориальных водах Бразилии, бразильцы пели во время карнавала:

Что такое лангуст?

Это рыба или он ползает по дну?

Какая мне разница, ведь я никогда

Не съем даже крошечного кусочка лангуста.

Китаец хорошо понимает, что его сын никогда не получит такого же образования, как сын англичанина. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Когда умирает от рака простаты индеец кечуа в Перу, его дети понимают: американцу или немцу сделали бы операцию и он жил бы еще долго. Но ни у них, ни у старика не было нужного количества долларов...

К тому же ценности Человека Грядущего вступают в противоречия с ценностями внешнего пролетариата. Европейцы и то с трудом принимают современную цивилизацию: холодную, рациональную, оценивающую в долларах самое святое, превратившее в музей все, чем жили люди тысячи лет. А ведь европейцев долго готовили к этой цивилизации: сначала античный рационализм и индивидуализм, потом христианство, потом ранний капитализм... Хоть в какой-то степени, но мы подготовились и за века все же привыкли.

А каково тому же мусульманину? Все, на чем стоит современная цивилизация; все, что порождает Человека Грядущего, ему в лучшем случае глубоко безразлично. А чаще всего просто враждебно.

Внешний пролетариат может пытаться переехать в более богатые страны... Но на всех места в богатых странах не хватит.

Можно попытаться силой захватить часть этих богатств, заставить считаться с собой. Это и пытаются делать мусульманские террористы, пытался делать Саддам Хусейн.

Еще можно попытаться построить какое-то совсем другое общество... Где люди будут жить материально — как в богатых странах, а жить духовно и работать — как в бедных. Практика показывает — и при строительстве такого общества «приходится» воевать с богатыми странами.

Современный размах международного терроризма не помешает родиться Человеку Грядущего. Но если волна войн поднимется выше на порядки, если на цивилизацию обрушится весь нецивилизованный мир или хотя бы его большая часть... Тогда исчезнет мир, в котором рождается Человек Грядущего. Хорошо, если удастся отстоять хотя бы достигнутый уровень развития.

Тем более будут продолжаться столкновения между примитивными, но агрессивными людьми с периферии цивилизации и цивилизованными, но пассивными пацифистами.

А если Человек Грядущего будет продолжать свое рождение, что тогда?

И тогда человечество в каждый отдельный момент окажется представлено очень разными группами. На Земле будут сосуществовать люди с очень разной продолжительностью жизни, ведущие настолько разное существование, что друг для друга они будут все равно что представители разных видов.

Ко времени, когда часть человечества уже начнет становиться совсем другими существами, киборгами разных типов, другая (и большая по численности) часть только вступит на этот путь...

Обычный путь развития цивилизации: часть людей успевает пройти в какую-то дверь, а остальные не успевают. Те, кто не успел, идут в том же направлении, они ничем не хуже... Но уже успевшие садятся на шею не успевшим. Они просто не пропустят их на тот же уровень, на котором находятся сами.

Так европейцы не пускали в капитализм народы колониальных империй. Некоторые колониальные народы и пошли бы — да кто же их пустит наверх?

Вероятно, так будет и через 2 тысячи лет: кучка киборгов, миллиарды людей на разных стадиях развития цивилизации «до киборга».

За право стать предком киборгов придется еще воевать!

Останется ли им место на Земле, киборгам-люденам? Не придется ли им выполнить предсказанное К. Циолковским — насчет неизбежности для человека уйти в космос?

А как будут жить на истощенной, превратившейся в помойку Земле остальные? Сколько их будет?

Вопросы, вопросы, вопросы...

И ни на один нет ответа.

Враги цивилизации изнутри, или Внутренний пролетариат

Цивилизация дает много, и чем дальше, тем больше. Но не даром. Ох, до чего же не даром! Напряжение, невроз, все возрастающий объем работы, болезни, отказ от множества удовольствий, от привычного образа жизни, от покоя и понятного «естественного» порядка вещей.

Огромное число людей в самой цивилизации оказываются не в силах платить такую высокую цену. Они просто не тянут — кто дисциплины, кто компьютерных технологий, кто стояния перед таким сложным, таким непривычным и неприятным миром!

Хочется чего-нибудь более привычного... Чего-то более теплого, симпатичного. Чего-то более уютного, чем холодная, неприветливая цивилизация.

Пасынки цивилизации чувствуют себя неуютно. Этот мир создан не «под них». Они хотели бы изменить мир под себя.

Рождаются идеологии — попытки создать философии альтернативных цивилизаций. Таких, в которых можно будет пользоваться всеми привычными благами... По крайней мере, в каком-то пусть не полном, но привычном, достаточно большом объеме. А жить можно будет не так напряженно, более тепло и психологически уютно. Больше общаясь друг с другом, больше бывая на природе, больше споря на кухнях о смысле жизни...

Люмпены внутри цивилизации, те 10—15% населения Германии, до 20% населения США — готовы разрушать, способны «бить и спасать» не меньше внешнего пролетариата. Они или искренне не понимают, или не желают понимать, что их высокий уровень жизни, их возможность потреблять, не вкладывая труда и ума, куплены умом и работой других. Они ненавидят этих «других», и не только потому, что средний класс лучше обеспечен и потребляет больше люмпенов. Средний класс благополучнее, здоровее — в том числе и духовно. Люди особенно сильно не любят тех, кто превосходит их умом, работоспособностью, духовными качествами.

Превосходство в богатстве без превосходства ума, труда и духа люмпены бы простили! Если бы на средний класс сами собой, без усилий, сыпались предметы потребления, люмпенам было бы гораздо легче смириться с положением вещей. Превосходство в деньгах и вещах — птростить можно. Личного превосходства — не прощают.

Узкие специалисты готовы поверить сказкам об альтернативе. У них часто не хватает образования, чтобы обличить явных лжецов. Часть этих людей — вовсе не плохих, не порочных от природы — пойдет за идеологами, как детишки за крысоловом из Гаммельна.

В XX веке «сработали» две глобальные идеологии: коммунизма и нацизма. На наших глазах по всей периферии цивилизации вспыхивают новые — то «сендеро гуминосо» в Южной Америке, то «негритюд» в Африке, то «маоизм» в Китае и в Кампучии. Это идеологии локальные, но исламский фундаментализм имеет шансы делаться глобальной идеологией, пытающейся сокрушить цивилизацию во всем мире.

А в самих цивилизованных странах множество людей цепляются то за остатки коммунизма, то выдумывают нечто более сложное и пряное. Скажем, движение «альтернативистов» в США. Они решили, что надо использовать только «экологически чистые» источники энергии, типа энергии приливов и ветра. Они стали строить «альтернативные» поселки и «альтернативное» общество. Они честно пытались создать общество, исповедующее альтернативные системы нравственных ценностей.

Что получилось реально? Никаких альтернативных источников энергии до сих пор не существует. «Альтернативисты» разбежались, и ни один из их поселков не сохранился.

В России тоже не раз пытались строить разного рода «экополисы» и «ноополисы». Всякий раз оказывается, что реальная альтернатива — это отказ от современной цивилизации, и строители «светлого будущего» разбегались.

Но все это — движения интеллигентские верхушечные. Все-то в них от ума, от логики. Намного страшнее идеологии, основанные на «новых религиях».

Вера в Блаватскую, в живущую в сибирской тайге вечную Анастасию или в пришедшего на Землю нового «Христа» — Виссариона (беглого мента Серегу) может охватить намного больший процент людей.

В них есть то, что необходимо для многих пасынков цивилизации:

— объявление «неправильной» самой цивилизации (на то они и пасынки, чтобы цивилизацию не любить);

— отказ от сложной, напряженной жизни (ее они и не «потянули»);

— иррациональная вера в чудеса и высших существ (они устали от рационализма);

— возможность жить, полагаясь не на свою, а на чужую волю (а они очень хотели бы остаться «духовно младыми» и никогда не вырастать);

— теплая общность «своих» (в реальной жизни им психологически «холодно»).

В начале-середине 1990-х годов к Виссариону бежали десятки тысяч людей. Бежали из Москвы и Петербурга, из крупных городов, продавая квартиры. Свое имущество эти люди отдавали в общину, распоряжались им сам Виссарион «Христос» и его приближенные.

А когда депутат Госдумы попытался рассказать о финансовых делах секты — его убили.

Так что сектантство — это еще и бизнес. Очень не маленькие деньги.

Кому мешают «виссарионовцы» или «анастасиевцы»? Сидят они в своих поселках и пусть себе сидят...

Ну во-первых, даже в своих поселках, убежав от бездны премудростей цивилизованной жизни, они все же мешают. Не очень, но мешают: прикармливают беглых уголовников, нарушают паспортный режим, совершают множество мелких правонарушений.

Скажем, под Новороссийском они сознательно разрушают древние памятники — дольмены. Ведь они «точно знают», что дольмены — вовсе не погребения древнего человека, а творения космического разума, невероятно древние (если не ошибаюсь, 10 миллионов лет) сооружения, хранящие в себе высшую мудрость древних рас... Честное слово, не помню всей этой чепухи.

Но раз анастасиевцы «точно знают», что такое дольмены и как они «должны» выглядеть, то они и «чистят» дольмены. Берут, знаете, лопату и выбрасывают прочь «все лишнее» — например, погребения людей бронзового века. Делают дольмены такими, какими они «должны быть» для проведения их ритуалов.

Так что пусть не очень большие, но неприятности от сектантов все же есть.

А во-вторых, если таких «врагов цивилизации» станет побольше, они составят заметный процент населения, возможно всякое. Например, сектанты могут попытать ся заставить остальных людей начать «жить правильно». И попытаться захватить власть и вызвать беспорядки...

В России сектанты пока по-российски покорны властям. В США уже известны случаи убийств программистов — чтобы не было гадов, которые ведут человечество в «неправильном» направлении. Случаи пока единичные, но кто знает, в какой пожар способны слиться отдельные вспышки пламени? В России конца XIX — начала XX века тоже начиналось с отдельных террористических актов.

Два слова об ответственности

Сейчас люди, объевшись сытости, тепла, безопасности, любят разноглагольствовать о вреде цивилизации, о пользе естественного отбора и жизни на лоне природы. Болтают они в квартирах с центральным отоплением и обычно после плотного ужина с вином и с гитарными песнями.

Они не задумываются, что это цивилизация спасла их от работы по 10—12 часов, под открытым небом и самыми грубыми орудиями труда. Что их долгую жизнь, здоровье, сытость, возможность ругать цивилизацию, грея руки у батареи центрального отопления, подарила им цивилизация.

Для женщин цивилизация вообще оборачивается спасением — от ежегодного рождения детей; от каждодневной работы на износ; от старости в сорок лет. От необходимости выходить замуж в 13 лет и убивать своих «лишних» детей. Но и они об этом задумываться не хотят.

Любители романтики и особенно любители эзотерики ритуально не любят науку. Им очень хочется красивых выдумок и очень не хочется трезвого изучения реальности.

«Хорошо!» — скажу я на любые рассуждения о чистой природе, райской жизни, непоколебимом здоровье древнего человека. Вы не любите науку? Давайте проведем ненаучные раскопки, хорошо? Или еще лучше — антинаучные! Любые раскопки, как бы они ни назывались.

Раскопаем погребения древних здоровяков, семисотлетних гигантов без всякой науки, пес с ней! Только покажите мне, Господа Бога ради, хотя бы несколько скелетов этих гигантов здоровья, богатырей и великанов. Так сказать, покажите хоть что-то, о чем пока что вы, господа, просто безответственно болтаете.

А пока мне не показали ни могилы Мафусаила, ни дуба, вырванного с корнем Ильей Муромцем, я — уж простите великодушно — считаю рассказы о невероятном здоровье предков в лучшем случае болтовней и набором безответственных глупостей. Потому что в худшем случае это — сознательная ложь, подлое вранье, создание вредной и опасной утопии. Ложь, имеющая целью поживиться имуществом совращенных вами людей.

Правда жизни в том, что мы живем в более полноценной, более здоровой среде, чем жил человек десятки тысяч лет назад. Даже в более благоприятной, чем она была еще тысячу, даже еще сто, лет назад.

Реальность такова, что это мы сами сделали ее более здоровой, нашу среду обитания. Мы компенсировали то, что нам в этой среде недостает. Мы взяли от природы то, чего она сама и не думала нам с вами дать.

— Вон дымят трубы! Раньше их не было! Реки отравлены! Излучения! Загрязнения!!!

— Все так. Но еще всего сто лет назад мода смерти была порядка 40—50 лет. Нам с вами жить примерно вдвое дольше.

— Это вопрос выбора!!!

— Несомненно. Давайте о выборе. Лично я выбираю цивилизацию, потому что способен жить так напряженно, ответственно и интенсивно, как она требует.

Мои предки — крепостные мужики Тверской губернии, немецкие мещане из городов Прибалтики — жили не так интенсивно, но и платили меньше — за меньшее. Думаю, что мои предки бы рады видеть меня: сравнительно здорового, активного в мои 50. Им было бы приятно знать, что потомок вовсе не бедствует и к тому же имеет больше их. Их собственные жизни становятся от этого только более осмысленными.

Точно так же мне приятно думать, что мои правнуки будут жить по 150 лет и проживать за это время даже не три моих жизни, а все десять: за счет интенсивности. Я им не завидую, потомкам, я ими горжусь. И хочу работать на то, чтобы их будущее состоялось.

Поэтому я поддерживаю тот путь, по которому идет человечество. И согласен платить цену, который этот путь требует.

Мне самому нужны блага цивилизации. Я хочу жить как можно дольше и активнее, сделать за свою жизнь как можно больше и оставить максимально значимый след. Для этого мне нужны города, цивилизованный образ жизни, еда и жилье, врачи и медикаменты. Я беру то, что она может дать, и плачу.

А вы, господа, не платите за то, что провозглашаете истиной в последней инстанции. Вы только болтаете, и к тому же совращаете других.

— А у нас другое мнение!!!

— На здоровье. Но декларации без доказательств никого не убеждают. Мало ли у кого какое мнение? Кто-то считает Землю плоской. На здоровье. От их «мнений» Земля плоской не делается.

Вы думаете иначе? Считаете, что нынешнее благолепие дала вам вовсе не цивилизация? Вы не хотите пользоваться ее благами? На здоровье. Но только тогда перейдите от теории к практике. Жить охотой в наше время уже не получится, но вот жить сельским хозяйством еще можно.

Уходите в заброшенные деревни, их довольно много на Руси. Откажитесь от современной медицины, от денег и книг, от телефона и умственной работы. Живите только тем, что вырастили своими руками, не общайтесь с остальным человечеством...

Жизнь сама покажет, кто прав.

Если вы правы и цивилизация — никчемная выдумка, жить вам по восемьсот лет и стать невероятно могучими и здоровыми. Как только ваше здоровье начнет улучшаться, как только махариши Блаватской покажут вам Атлантиду, а белочки Анастасии принесут вам кедровых орешков — сразу же плюйте мне в морду. В презренную интеллигентскую морду. Тогда вы будете иметь на это право.

Разрешаю без малейшего страха, потому что будет вовсе не так.

Сбежавшие в Саяны «виссарионовцы» мрут как мухи — особенно дети. Анастасиевцы больны на 80%, их поведение упрощается, сознание примитивизируется, ум гаснет. Видел я этих людей — они производят самое жалкое впечатление. Самые умные из них уже поняли, что Виссарион их просто обманул и воспользовался их деньгами. Они бегут обратно в города. Остальные мечтают в основном о том, как бы заработать копеечку... неважно чем.

Бывал у меня один «виссарионовец»... В свои 45 выглядел на 70 и начинал разговор с космических энергий, а потом почему-то просил супу.

Вот и вам, если правы мы, ученые, первобытная жизнь на пользу не пойдет. Без книг, фильмов и общения со специалистами вы быстро одичаете, ваши вкусы и суждения упростятся. Без медицины и лекарств вы будете жестоко страдать даже от элементарной простуды, и за считаные годы обзаведетесь «букетом» устрашающих заболеваний. К шестидесяти вы будете выглядеть дряхлыми стариками и быстро умрете, не достигнув даже 70 лет.

Если вы перестанете лечить своих детей, вы скоро останетесь бездетными. Или вашим женщинам придется рожать каждый год, проводив в последний путь семерых из десяти рожденных детей.

А если вы не будете их учить, они вырастут дикарями и не поблагодарят вас за это.

Что, проверяем? Согласны хоронить трупики своих детей?

Ставите эксперимент? Тогда вперед, от теории к практике!

Не согласны? Тогда перестаньте болтать.

Оглавление:

 Введение, или Люди ли мы? ...................................7

Часть I. О Нашем здоровье

Глава 1. Предки и мы............11

Глава 2. Когда мы становимся взрослыми?............28

Глава 3. Отмена естественного отбора............33

Глава 4. Акселерация, загадочная и ужасная............48

Глава 5. Отбор на загрязнение............58

Глава 6. Отбор на образ жизни.............72

Глава 7. Ожидание зловещего киборга............88

Глава 8. А что будет после человека?!............101

Часть II. Об условиях нашей жизни

Глава 1. В музее прошлого............105

Глава 2. Век горожан............118

Глава 3. Век богатства............126

Глава 4. Век взрослых людей............139

Глава 5. Век интенсивной жизни............155

Глава 6. Век виртуальной реальности............171

Глава 7. Пасынки цивилизации............180

Часть III. О наших душах, или Психология XXI века

Глава 1. Эпоха мира............191

Глава 2. Эпоха торжествующего гуманизма...........207

Глава 3. Эпоха любви к животным............228

Глава 4. Эпоха без правил............237

Глава 5. Эпоха без гарантий............244

Глава 6. Эпоха «чувства бездны»............249

Глава 7. Расширение сознания............255

Глава 8. Так чем мы отличаемся от предков............262

Глава 9. Вместо заключения............268

Андрей Буровский

ЧЕЛОВЕК БУДУЩЕГО Какими мы станем?

Издано в авторской редакции

Художественный редактор С. Курбатов

Технический редактор В. Кулагина

Компьютерная верстка Г. Ражикова

Корректор Е. Холявченко

000 «Издательство «Яуза» 109507, Москва, Самаркандский б-р, д. 15

Для корреспонденции: 127299, Москва, ул. Клары Цеткин, д. 18/5 Тел.:(495)745-58-23

000 «Издательство «Эксмо»

127299, Москва, ул. Клары Цеткин, д. 18/5. Тел. 411-68-86, 956-39-21. Home page: E-mail: info@eksmo.ru

Подписано в печать с готовых диапозитивов 12.11.2009. Формат 84x108732- Гарнитура «Ньютон». Печать офсетная.

Бумага тип. Усл. печ. л. 15,12. Тираж 5000 экз. Заказ № 4902685

ISBN 978-5-699-39248-3

Отпечатано на ОАО "Нижполиграф" 603006, Нижний Новгород, ул. Варварская, 32.

Оптовая торговля книгами «Эксмо»:

000 «ТД «Эксмо». 142700, Московская обл., Ленинский р-н, г. Видное,

Белокаменное ш., д. 1, многоканальный тел. 411-50-74.

E-mail: reception@eksmo-sale.ru

/То вопросам приобретения книг «Эксмо» зарубежными оптовыми

покупателями обращаться в отдел зарубежных продаж ТД «Эксмо»

E-mail: international@eksmo-sale.ru

International Sales: International wholesale customers should contact

Foreign Sales Department of Trading House «Eksmo» for their orders.

internatlonal@eksmo-sale.ru

По вопросам заказа книг корпоративным клиентам,

в том числе в специальном оформлении,

обращаться по тел. 411-68-59 доб. 2115, 2117, 2118.

E-mail: vipzakaz@eksmo.ru

Оптовая торговля бумажно-беловыми и канцелярскими товарами для школы и офиса «Канц-Эксмо»:

Компания «Канц-Эксмо»: 142702, Московская обл., Ленинский р-н, г. Видное-2,

Белокаменное ш., д. 1, а/я 5. Тел./факс +7 (495) 745-28-87 (многоканальный).

e-mail: kanc@eksmo-sale.ru, сайт: -eksmo.ru

Полный ассортимент книг издательства «Эксмо» для оптовых покупателей: В Санкт-Петербурге: ООО СЗКО, пр-т Обуховской Обороны, д. 84Е.

Тел. (812)365-46-03/04. В Нижнем Новгороде: ООО ТД «Эксмо НН», ул. Маршала Воронова, д. 3.

Тел. (8312)72-36-70. В Казани: Филиал 000 «РДЦ-Самара», ул. Фрезерная, д. 5.

Тел. (843) 570-40-45/46. В Ростове-на-Дону: 000 «РДЦ-Ростов», пр. Стачки, 243А.

Тел. (863) 220-19-34. В Самаре: ООО «РДЦ-Самара», пр-т Кирова, д. 75/1, литера «Е».

Тел. (846) 269-66-70. В Екатеринбурге: 000 «РДЦ-Екатеринбург», ул. Прибалтийская, д. 24а.

Тел. (343) 378-49-45. В Киеве: 000 «РДЦ Эксмо-Украина», Московский пр-т, д. 9.

Тел./факс: (044)495-79-80/81. Во Львове: ТП ООО «Эксмо-Запад», ул. Бузкова, д. 2.

Тел./факс (032) 245-00-19. В Симферополе: 000 «Эксмо-Крым», ул. Киевская, д. 153.

Тел./факс (0652) 22-90-03, 54-32-99.

В Казахстане: ТОО «РДЦ-Алматы», ул. Домбровского, д. За. Тел./факс (727) 251-59-90/91. rdc-almaty@mail.ru

Полный ассортимент продукции издательства «Эксмо»: В Москве в сети магазинов «Новый книжный»:

Центральный магазин — Москва, Сухаревская пл., 12. Тел. 937-85-81.

Волгоградский пр-т, д. 78, тел. 177-22-11; ул. Братиславская, д. 12. Тел. 346-99-95.

Информация о магазинах «Новый книжный» по тел. 780-58-81.

В Санкт-Петербурге в сети магазинов «Буквоед»:

«Магазин на Невском», д. 13. Тел. (812) 310-22-44.

По вопросам размещения рекламы в книгах издательства «Эксмо» обращаться в рекламный отдел. Тел. 411 -68-74.

1

Читатель может узнать все подробности о том, как и откуда мы это узнали, из двух очень хороших книг:

КонстэблДж. Неандертальцы. М.: Мир, 1978.

Смирнов Ю.А. Мустьерские погребения Евразии. Возникновение погребальной практики и основы тафологии. М.: Наука, 1991.

(обратно)

2

Окладников А.П. Мустьерская стоянка в гроте Тешик-Таш в Узбекистане //Краткие сообщения Института истории материальной культуры. Вып. 2. М.-Л., 1939.

(обратно)

3

Сат-Ок. Земля Соленых Скал. М.: Детгиз, 1963.

(обратно)

4

Буровский A.M. Люди ли мы?// Общественные науки и современность. 1996. № 4. С. 122-132.

(обратно)

5

Голон С. и А. Анжелика — маркиза ангелов; Анжелика и король. М.—Кишинев: Сигма, 1990.

(обратно)

6

Хейердал Т. В поисках рая. М: Географгиз, 1958.

(обратно)

7

Солоухин В.А. Смех за левым плечом. Франкфурт-ам-Майн: Посев, 1987. С. 13.

(обратно)

8

Там же. С. 13.

(обратно)

9

Впрочем, некоторые металлы в историческом прошлом были не так дефицитны, как сегодня: например, золото. Тысячу, две тысячи лет назад золотые руды были богаче, золото встречалось даже там, где сейчас его днем с огнем не сыщешь. Людей было меньше, золота — больше.

(обратно)

10

Солоухин В.А. Смех за левым плечом. Франкфурт-ам-Майн: Посев, 1987.

(обратно)

11

Бронте Ш. Джен Эйр. Киев, 1950.

(обратно)

12

Диккенс Д. Холодный дом. М.: Худлит, 1956.

(обратно)

13

Мало. Без семьи. М.: Детгиз, 1954; Гринвуд А. Маленький оборвыш. М.: Детгиз, 1960.

(обратно)

14

Булгаков М.А. Белая гвардия. Баку: Мариф, 1988.

(обратно)

15

Марк Твен. Приключения Тома Сойера. М.: Детгиз, 1952.

(обратно)

16

Фальк-Рёне А. Слева по борту — рай. М.: Наука, 1980.

(обратно)

17

Фальк-Рёне А. Где ты, рай? М.: Прогресс, 1989.

(обратно)

18

Хейердал Т. В поисках рая. М.: Мысль, 1976.

(обратно)

19

Даниельсон Б. Счастливый остров. М., Мысль, 1980. С. 6.

(обратно)

20

Толстой Л.Н. Анна Каренина // Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 14 тт. Том восьмой. М.: Гослитиздат, 1952. С. 242—243.

(обратно)

21

Там же. С. 244-247.

(обратно)

22

Было даже движение луддитов — ломателей машин. Луддиты нападали на фабрики и ломали новые дорогие машины, чтобы они не калечили жизни работников.

(обратно)

23

Гарин-Михайловский Н.М. Детство Темы. Гимназисты. Студенты. Инженеры // Гарин-Михайловский Н.М. Собрание сочинений в 16 тт. Тома 4 и 5. СПБ: изд-воА.Ф. Маркса, 1916.

(обратно)

24

Кара-Мурза С.Н. Манипуляция сознанием. М.: Вече, 2002.

(обратно)

25

Эта глава написана с помощью моей любимой подруги Оксаны Валерьевны Поляковой. Спасибо, Оксана!

(обратно)

26

Этого зверя у нас упорно именуют «пещерным львом» — хотя в пещерах он отродясь не жил и больше всего напоминал не льва, а амурского тигра.

(обратно)

27

Семиженова К. Любовь «клонов» закончилась // Мой любимый сериал. 2004, июнь. № 3.

(обратно)

28

Die feundlichen Eltern \ Die Zeit. 21 april 2005. s. 18.

(обратно)

29

Коллинз У. Лунный камень. Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1955.

(обратно)

30

Осповат А.Л. Несколько слов об Александре Бестужеве // Бестужев (Марлинский) А.А. Ночь на корабле. Повести и рассказы. М.: Худлитиздат, 1988. С. 356.

(обратно)

31

Конан Дойль А. Отравленный пояс // Конан Дойль А. Затерянный мир. Киев: Молодь, 1956. С. 271.

(обратно)

32

Марк Твен. В защиту генерала Фармера // Марк Твен. Собрание сочинений в двенадцати томах. Том одиннадцатый. М.: Худлитиздат, 1961. С. 516-531.

(обратно)

33

Тойнби А. Пережитое // Тойнби А. Цивилизация перед судом истории. М.-СПб: Прогресс, 1995. С. 343.

(обратно)

34

Киплинг Р. Ме-е, паршивая овца// Киплинг Р. Отважные капитаны. М.: Детская литература, 1991.

(обратно)

35

Урнов М. Артур Конан Дойль// Конан Дойль А. Собрание сочинений в восьми томах. Том первый. М.: Раритет, 1991. С. 10.

(обратно)

36

Джойс Дж. Потрет художника в юные годы. М.: Худлитиздат, 1963.

(обратно)

37

Помяловский Н. Очерки бурсы. М.: Детгиз, 1962.

(обратно)

38

Толстой Л.Н. Два гусара // Толстой Л.Н. Собрание сочинений в четырнадцати томах. Том второй. М: Худлит, 1952. С. 276.

(обратно)

39

Бертрам Д.Г. История розги. Том 2. М.: Просвет. 1992. С. 168— 169.

(обратно)

40

Киплинг Р. Подарки фей. М.: Раритет, 1992. С. 121.

(обратно)

41

Конан Дойль А. Родни Стоун // Конан Дойль. Собрание сочинений в восьми томах. Том шестой. М.: Правда, 1966.

(обратно)

42

Конан Дойль А. Хозяин Фолкенбриджа // Конан Дойль. Собрание сочинений в восьми томах. Том шестой. М.: Правда, 1966. С. 405.

(обратно)

43

Машковцев Н.Г. Суриков В.И. М.: Искусство, 1994. С. 8.

(обратно)

44

Лондон Д. Кусок мяса // Лондон Д. Собрание сочинений в тринадцати томах. Том восьмой. М.: Правда, 1976.

(обратно)

45

Верн Ж. Дети капитана Гранта // Жюль Берн. Собрание сочинений в 12 томах. Том 3. М.: Худлитиздат, 1955. С. 313—314.

(обратно)

46

Даниельсон Б. На «Баунти» в южные моря. М.: Наука, 1966. С. 207-208.

(обратно)

47

Толстой Л.Н. Война и мир // Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 14 тт. Том 6. М.: Худлит, 1951. С. 346.

(обратно)

48

Лондон Д. Люди бездны // Лондон Д. Собрание сочинений в 8 тт. Том 2. М.: Худлитиздат, 1954. С. 446.

(обратно)

49

Киплинг Р. Маленький Тобра // Киплинг Р. Отважные капитаны. М.: Детская литература, 1991. С. 194.

(обратно)

50

Там же. С. 191.

(обратно)

51

Машковцев Н.Г. Суриков В.И. С. 8.

(обратно)

52

Толстой Л.Н. Набег // Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 14 тт. Том 2. М.: Худлитиздат, 1950. С. 24.

(обратно)

53

Толстой Л.Н. Хаджи-Мурат // Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 14 тт. Том 14. М.: Худлитиздат, 1953. С. 91

(обратно)

54

Там же. С. 91.

(обратно)

55

Толстой Л.Н. Набег. С. 26.

(обратно)

56

Толстой Л.Н. Воскресенье // Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 14 тт. Том 13. М.: Худлитиздат, 1953. С. 89.

(обратно)

57

Марк Твен. Человеку, Ходящему во Тьме // Марк Твен. Собрание сочинений в 12 тт. Том 11. М: Худлитиздат, 1961. С. 183.

(обратно)

58

Киплинг Р. Свет погас. М.: Правда, 1992.

(обратно)

59

Тернер Д. Тридцать лет среди индейцев. М.: Наука, 1968. С. 111. 2 Findeisen H. Die Fischerei im Leben der altsibirischen 1kerstamme. Berlin, Verlag von J.Springer. 1929. Прекрасный рисунок на с. 28.

(обратно)

60

Рабинович М.Г. Москва и Московский край в прошлом. М.,1973.

(обратно)

61

ДарреллДж. Сад богов. М.: Мысль, 1989. С. 36.

(обратно)

62

Линдгрен А. Эмиль из Лённеберги. М, 1993. С. 89

(обратно)

63

Бушков А. Анастасия. Красноярск, 1996.

(обратно)

64

Бушков А. Рыцарь из ниоткуда. СПб., 1996.

(обратно)

65

БушковА. След пираньи. СПб, 1996. С. 131.

(обратно)

66

Бичер-Стоу Г. Хижина дяди Тома. М.: Детгиз, 1960. С. 135.

(обратно)

67

БушковА. След пираньи. С. 168.

(обратно)

68

Брет Гарт. Салли Даус // Брет Гарт. Собрание сочинений в 6 тт. Т. 5. М., 1966. С. 289.

(обратно)

69

Асуэло К. Те, кто внизу. М.: Иностранная литература, 1962.

(обратно)

70

Тайлор Э. Первобытная культура. М.: Наука, 1989.

(обратно)

71

Уэллс Г. Путешественник во времени // Уэллс Г. Собрание сочинений в 15 тт. Том 1. М.: Худлитиздат, 1966.

(обратно)

72

Лондон Дж. Железная пята // Лондон Дж. Собрание сочинений в 8 тт. Том 5. М.: Худлитиздат, 1964.

(обратно)

73

Уэллс Г. В дни кометы // Уэллс Г. Собрание сочинений в 15 тт. Том 7. М.: Худлитиздат, 1966.

(обратно)

74

Уэллс Г. Война миров // Собрание сочинений в 15 тт. Том 3. М.: Худлитиздат, 1966.

(обратно)

75

Лондон Дж. Алая чума. М: Восход, 1992.

(обратно)

76

Уэллс Г. Россия во мгле // Уэллс Г. Собрание сочинений в 15 тт. Том 13.

(обратно)

77

Заболоцкий Н.И. Иволга // Заболоцкий Н.И. Избранное. М.: Худлитиздат, 1990. С. 134.

(обратно)

78

Берберова Н. Курсив мой. Лондон: Ардис, 1974.

(обратно)

79

Вольный пересказ Притчей Соломоновых — части Священного Писания под названием Экклезиаст (мудрец).

(обратно)

80

Слова Гераклита — основателя диалектики.

(обратно)

Оглавление

Андрей Буровский. Человек будущего

Введение, или Люди ли мы?

Часть I. О нашем здоровье

Глава 1 . Предки и мы

  Светлый образ Алеши Поповича

  Сколько вы будете жить?

  Не очень здоровые предки

  Причины

  Скромное обаяние цивилизации

Глава 2 . Когда мы становимся взрослыми?

  Время взросления

  Время размножиться

  Время зрелости

Глава 3 . Отмена естественного отбора

  Странности старинных фотографий

  Иная логика

  Отношение к ребенку

  Замужество в 13 лет

  Великая Медицинская революция

  Последствия

  Химические костыли

  Понижение иммунитета

  Чего ждать?

Глава 4 . Акселерация, загадочная и ужасная

  Голодноватая история человечества

  Этюд о голоде

  А не надо было этого есть...

  Акселерация

  Изменения в физиологии

Глава 5 . Отбор на загрязнение

  Начало

  Элемент счастливой жизни в природе

  Одно из последствий

  В историческое время

  Чистая вода

  Чистый воздух

  Эволюция микробов и болезней

  Приспособившиеся к загрязнению

Глава 6 . Отбор на образ жизни

  Деревни и города

  Отбор на грамотность

  Революция есть революция

  Эпоха компьютера

  Отношение к явлению

  В чем неправы абсолютно все

  Те, кто получил

  Те, кто потерял

  Две компьютерные культуры

  Последствия разделения

Глава 7 . Ожидание зловещего киборга

  Призраки искусственных существ

  Что такое «естественный» и «искусственный»?

  Как мы становимся киборгами

  Куда мы идем?!

Глава 8 . А что будет после человека?!

  Неизбежный конец

Часть II. Об условиях нашей жизни

Глава 1 . В музее прошлого

  Музейные города

  Музейные вещи

  Музейные отношения

  Музейная история

  В музее разных культур

Глава 2 . Век горожан

  Среди крестьян

  Без крестьянства

Глава 3 . Век богатства

  О первичных потребностях

  Обеспеченность жильем

  Обеспеченность одеждой

  Потребности второго порядка

  Границы богатства и бедности

Глава 4 . Век взрослых людей

  Счастливая бездумная жизнь

  С древности

  Жизнь «взрослых детей»

  Первый враг патриархальщины -гражданское общество

  Второй враг патриархального общества - христианство

  Третий враг патриархального общества - капитализм

  В наши дни

Глава 5 . Век интенсивной жизни

  Рост темпов труда

  Интенсивность умственного труда

  В мире капитализма

  Все интенсивнее и интенсивнее

  Надо больше успеть

Глава 6 . Век виртуальной реальности [25]

  Вечная примета человечества

  В наш век

  Виртуальная реальность Интернета

  Виртуальная реальность прессы

  В чем же разница?!

Глава 7 . Пасынки цивилизации

  Квалифицированные пасынки цивилизации

  Неквалифицированные пасынки

Часть III. О наших душах, или психология XXI века

Глава 1 . Эпоха мира

  Чуть-чуть теории

  Образ дикаря и реальность

  Общение с дикарями

  Свирепый гуманизм ранних цивилизаций

  Закон техно-гуманитарного баланса

  Война как повседневная практика

  Колониальные войны

  Конец идеи приемлемости войн

  Борьба эпох

  Век торжествующего гуманизма

Глава 2 . Эпоха торжествующего гуманизма

  Бытовой фон насилия

  Другие формы насилия

  Насилие по закону

  Экономическое насилие

  Насилие напоказ

  Реклама военного насилия

  Воспитание будущих насильников

  Наше гуманное общество

Глава 3 . Эпоха любви к животным

  Как первобытный человек заботится о природе

  Как крестьяне охраняют природу

  Как крестьяне заботятся о животных

Глава 4 . Эпоха без правил

  Конец эпохи определенности

  Неопределенность

  Исчезновение социальной экологии

  Нравственная неопределенность

Глава 5 . Эпоха без гарантий

  Отсутствие гарантий

  Люди нашего круга

Глава 6 . Эпоха «чувства бездны»

  Что такое «чувство бездны»?

  Бездна разверзлась

Глава 7 . Расширение сознания

  Пространство

  Время

  Стояние перед миром

  Планирование

Глава 8 . Так чем мы отличаемся от предков

  Наш мир и мы

  Самое опасное отличие

  Утрата смысла

Глава 9 . Вместо заключения

  Человек грядущего

  Неравномерность развития цивилизации, или Внешний пролетариат

  Враги цивилизации изнутри, или Внутренний пролетариат

  Два слова об ответственности . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте