«День Литературы, 2007 № 02 (126)»

Владимир Бондаренко А ЕСТЬ ЛИ У НАС ЛИТЕРАТУРА?

Этот литературный год, на мой взгляд, был в литературе абсолютно провальным, никаких новых тенденций, никаких новых имен. Пустота. Давно такого не было. Конечно, когда я готовился к выступлению по итогам года в Союзе писателей России, я пролистал все наши журналы и сборники, просмотрел всю хронику года.

В стане наших врагов – либералов, тоже не случилось ничего существенного. Но, по крайней мере, там наметилась какая-то новая тенденция, целый поток художественных книг о будущем России, явная смесь утопии и антиутопии, ибо уже невозможно отделить одно от другого. Кто-то читает книгу Владимира Сорокина "День опричника" как антиутопию и издевку над будущим России, которое заканчивается очередной опричниной. Кто-то (и многие, даже очень многие, от скинхедов до молодых имперцев) прочитал её как националистический манифест на будущее, как программу опричнизации всей России. Парадокс в том, что эти молодые радикалы правы, и уверен, сам Владимир Сорокин не может точно сказать, что из надуманного ему не нравится, над чем он издевается, а что выдаёт, как свои самые тайные помыслы. То же самое можно сказать и о "ЖиДах" Дмитрия Быкова. Да, он мой давний и яростный оппонент (хотя в таланте ему не откажешь), циник предельный. Провокатор отменный, ибо его "ЖиДы" читаются лишь только как "жиды", и я готов доказать это сотнями цитат, когда в контексте иначе они не воспринимаются. Зачем он это сделал, ему виднее, но ведь и его "ЖиДы" читаются многими тоже как программа на будущее. Если говорить откровенно, из всей серии либеральных романов о будущем этот "жидовский" роман Быкова самый яркий и талантливый. С варягами мы как-нибудь разберёмся сами, но что усталому русскому народу делать с "ЖиДами"? Так предельно, как Дмитрий Быков, эту проблему не заострял ни Баркашов, ни Климов. Он выставил её на всеобщее обозрение, за что ему и спасибо.

Считаю, что все идеологи русского движения обязательно должны внимательно прочитать "ЖиДов" Дмитрия Быкова, – многому научатся. В этой же серии романов о будущем и "2008" Сергея Доренко, и "Ампир В" Виктора Пелевина, и "2017" Ольги Славниковой (пожалуй, лучшая её книга). То есть либералы с опаской и в упор вглядываются в будущее России, предвидя её национализацию, её русский проект. В эту же серию футурологических романов включил бы я уже с нашей стороны "Теплоход "Иосиф Бродский" своего друга Александра Проханова. Но мне в этом романе стала интересна не столько футурологическая или криминальная линия, сколько линия Иосифа Бродского, который, ожив, по велению эзотерических героев романа, подобно Христу, по воде, "аки по суху", ушёл вдаль от людских мерзостей. Поэзия превыше всего...

В нашей традиционной русской литературе вроде было немало добротных книг, добротных авторов, но скажу честно, событийными я бы назвал лишь два.

Первое – это "Поп" Александра Сегеня. Совсем новый, необычный для нас тип героя – священник, служивший на оккупированной территории под присмотром немецких властей и преданный русской идее, русскому народу. Я таких встречал ещё в своих поездках по центрам русской эмиграции в восьмидесятые-девяностые годы: от отца Александра Киселёва до батюшек из русской зарубежной церкви, и от зарубежного тогда еще митрополита Марка до французских монахов из Медона. Все они верно служили России и, как герой романа Александра Сегеня, делали всё для спасения Родины, в конечном итоге, – победы наших войск. И потом, на фоне унылой прозы этот роман радует своей победностью, уверенностью, героикой.

Я посмотрел недавно гениальный фильм "Герой" китайского режиссёра Чжана Имоу – одного из новых гигантов мирового кино. Он в чём-то подобен "Александру Невскому" Сергея Эйзенштейна. Когда страна (в данном случае Китай) побеждает, она побеждает во всём, от космоса до кино, и творцы этой победы воспевают новую героику. Нынешние мои сверстники Чжан Имоу с "Героем" и Чен Кенгу с "Клятвой" – это нечто близкое нашим Пырьеву и Герасимову, Довженко и Эйзенштейну времён державного русского строения. И ничего с ними не поделать…

Тем более важен герой романа Александра Сегеня, который на фоне нашего унылого плача о загубленной России пробует поднять своего героя.

Тем и плохи все иные добротные книги современной русской классической традиции, что они нагнетают уныние, заверяют в гибели России. Я – не большой любитель нынешнего режима, но хочу видеть новых героев. И потому всё-таки главным событием литературного года назову роман талантливейшего молодого русского нижегородского прозаика Захара Прилепина "Санькя". Мне жаль, что этот роман так и не прочитан ни Валентином Распутиным, ни Леонидом Бородиным, ни Василием Беловым, ни Владимиром Крупиным. По большому счету – это именно их преемник, пусть и незаконный. Удививший всех своим романом о чеченской войне "Патологии", сам прошедший эту войну, ушедший к нацболам и даже возглавивший крупную нижегородскую организацию нацболов, он, тем не менее, как писатель учился не у своего лидера Эдуарда Лимонова, а у старой русской классики. По содержанию он как бы продолжает линию последних романов Лимонова, и его молодой герой ведёт бой за русский народ с чиновниками и обнаглевшими омоновцами. Сразу вспоминаются заодно и "Мать" Горького, и "Как закалялась сталь" Островского, но психологически, духовно, да и по языку, по композиции и форме своей (что немаловажно), Захар Прилепин – прямой последователь русской классической литературы. Будь моя воля, я бы наградил автора за роман "Санькя" всеми премиями нашего Союза писателей, но, боюсь, ему не достанется ни одной.

Он – яркий, он – лидер, он – талантлив и независим, а таких у нас всегда бьют, пока те сами не становятся классиками. Так били и Белова за "Привычное дело", так били и Распутина за "Живи и помни".

В поэзии за год тоже накопилось немало талантливых публикаций: Сиротина и Горбовского, Артемьева и Шемшученко… Событийными для меня стали (пусть не обижаются на меня остальные) подборки стихов, доверенные нашей газете "День литературы" Татьяной Ребровой (давно уже одной их ведущих поэтов России, упорно не замечаемой политизированными и официализированными критиками как справа, так и слева) и Новеллой Матвеевой (вдруг ставшей самой протестной поэтессой России, с былой наивностью и простотой, но и с новой силой таланта заявившей о неприятии нынешней криминализированной, коррумпированной, колонизируемой России). От неё сразу же все либеральные друзья хором отвернулись. С той же предельной наивностью, с какой она пела о корабликах и капитанах во времена нашей юности, Новелла Матвеева сегодня искренне негодует против нищеты русского народа на фоне безумной роскоши наших новых захватчиков. Она вдруг смело заняла пустующее место Татьяны Глушковой:

Вы говорите, скривив

Рот: "Ну и что – Кондопога?!

Гости убили двоих

Русских? Так это ж немного!"

Бывшие ценители таланта Новеллы Матвеевой из "Знамени" морщатся, но ничего поделать не могут. Стихи-то не заказные, а как всегда у Матвеевой – от самого сердца, от его великого простодушия. И если простодушная Новелла Матвеева пишет о друзьях скинхедов, подобно молодой Марине Струковой, значит, на самом деле и простодушных на Руси допекло? Не случайно даже Глеб Павловский в своих телепередачах заговорил исключительно о русском народе и его интересах.

Третьей принципиальной и знаковой публикацией считаю подборку стихов Марины Струковой в газете "Завтра". Её замалчивают не только в либеральной, но и в патриотической среде Союза писателей России. Ни о ней, ни о романе Захара Прилепина так и не говорилось ни слова на итоговом обсуждении в Союзе писателей России. А жаль...

Этот 2006 год оказался обильным на книги критиков – напомню о своей книге "Живи опасно" в издательстве "ПоРог", дружно раскритикованной сразу и "Литературной газетой", и "Литературной Россией". Кроме этого вышли интересные книги Николая Кузина в Екатеринбурге "Знаменитые и не очень", Николая Переяслова, Евгения Шишкина… И всё-таки знаковой книгой года назову книгу Сергея Казначеева "Современные русские поэты". Пусть и брюзжит часто по моему адресу её автор, то ли ревнуя, то ли вспоминая какую-то старую обиду и нашу лёгкую потасовку в московском Союзе писателей, но я, давно уже хвалу и клевету преемлющий равнодушно, внимательно прочёл и высоко оценил его книгу, так всерьёз и не замеченную в нашем литературном мире. Не случайно же на неё обратила внимание Наталья Иванова в "Знамени", как всегда, недруги нас читают гораздо внимательнее. Эта книга о целом поколении ныне действующих поэтов – от Виктора Верстакова до Олега Кочеткова, от Михаила Попова до Вячеслава Артёмова. Целое поколение талантливых русских национальных поэтов – "русское созвездие". Вообще-то, эту книгу должна была написать моя давняя подруга Лариса Баранова. Когда-то она и вывела это созвездие на широкие литературные просторы. Но не хочу осуждать ни её, ни Казначеева, не хочу их сталкивать лбами; у Ларисы – не получилось, но сам факт открытия этого созвездия всё же остаётся за ней, а вот серьёзно осмыслил и определил его место в русской литературе Сергей Казначеев. За что честь ему и хвала...

И последний вопрос: есть ли у нас своя русская национальная литература с точки зрения молодого интернетного поколения? Категорически – нет. Иной раз думаешь, неужто мы и в самом деле лаптем щи хлебаем?

Есть в самом известном сетевом "Русском журнале" господина Павловского популярный журнальный зал, в который, конечно же, включены все либеральные журналы, от "Нового мира" до "Знамени". Но в котором, конечно же, нет ни "Москвы", ни "Нашего современника", ни "Молодой гвардии", ни "Роман-журнала", ни ведущих наших провинциальных журналов. Очевидно, по мнению господина Павловского, – это всё не русские журналы. Но можно же и самому завести свой журнальный сайт, и он у каждого русского литературного журнала есть… Только появляются сетевые варианты того же "Нашего современника" спустя год после выхода номера. Кому он нужен? Через год, извините, многие читатели, кроме коллекционеров и истовых почитателей журнала, из-за отсутствия излишек жилплощади свои старые журналы и газеты (от "Нашего современника" до "Дня литературы"), увы, уже выбрасывают. И в это время появляется в интернет-сети выброшенный номер. Для кого? Разве что для историков литературы. Я стараюсь читать, или хотя бы следить за всеми журналами, так вот, либеральные журналы появляются в сети одновременно с бумажными версиями, за нашими же патриотическими – приходится ездить. Решительно не понимаю, отчего так? Знаю, что сетевой вариант стоит не так уж много денег, знаю, что на количество подписчиков сетевая версия не влияет (давно доказано исследованиями), знаю, что количество сетевых читателей растёт катастрофически быстро по всему миру. Вижу это хотя бы по форуму газеты "Завтра".

У иных стародумов бытует мнение, что интернет чуть ли не от дьявола. Тогда оттуда же и типография, и электричество, и поезда, и самолеты. Есть у нас любители летать на самолётах с чтением лекций о вреде цивилизации, нет, чтобы на телеге русской ехать не спеша. На самом деле, сегодня именно в сети собирается вся активная русская национальная молодежь, именно интернет собрал в Кондопоге в считанные часы тысячи русских протестантов, интернет заметно радикализирован прежде всего в русскую сторону. Если бы в "Нашем современнике" работали замшелые старички, ещё мог бы понять. Но не думаю, что у того же Андрея Воронцова или Сергея Куняева нет своего интернета. Что мешает одновременному выходу бумажного и сетевого варианта журнала? То же самое скажу и в отношении многих других патриотических изданий.

Как аргумент: на знаково-важные статьи в "Завтра" приходит за неделю до тысячи откликов со всего мира.

А в противовес так называемому журнальному залу якобы "Русского журнала" я подумал бы об идее русского журнального зала, объединяющего все сетевые варианты всех патриотических литературных изданий. Святое дело. Вот бы Союзу писателей России этим заняться!

(обратно)

Владимир Бондаренко РУССКИЙ БУНТАРЬ

Я узнал хорошо Илью за последние годы, когда его "Ультра.Культура" активно сотрудничала с нашими газетами. Конечно, знал и ценил его былое уральское рокерство, его знаменитые песни к "Урфин Джюсу" и "Наутилусу Помпилиусу". Он чем-то схож был с Сашей Башлачевым, и именно их поэзия, что бы ни говорили музыканты, определяла направление русского рока. Слово в русском роке всегда значило больше, чем сам музыкальный ритм.

Его слово – всегда было словом протеста и словом свободы. Внешне мягкий и покладистый, в наше нынешнее время скорее похожий на уютного и доброго дядюшку, нежели на отчаянного и безудержного бунтаря, тем не менее, до конца дней своих таким бунтарём и оставался. Почему и отказался от обуржуазившегося Бутусова и от гламурного рока, почему и основал самое безнадежное и протестное издательство "Ультра.Культура", где выходили книги левых и правых бунтарей, которые больше никто не рисковал издать. Затеял было Илья Кормильцев и выход моей книги "Злые заметки Зоила". Замечу, затеял сам. Вот его несколько отрывков из писем ко мне: "Только что закончил читать "Последних поэтов империи", нашёл уйму интересного для себя – в силу поколения и воспитания многое прошло мимо меня совсем. А зря. Теперь на очереди "Злые заметки Зоила". А я тем временем посылаю вам обещанный рассказ Садулаева и желаю счастья в Новом году". Это был ещё 2005 год. Уже вышли у него в издательстве книги Проханова и Лимонова, "Скины" Нестерова, кормильцевские переводы Чака Паланика и Мишеля Уэльбека. Но его издательство, откровенно оппозиционное, и откровенно убыточное, напрямую зависело от уральского банкира, финансировавшего их. А от кого зависит банкир? И сколько времени он мог покрывать откровенно антипутинское издательство? Как писал Илья Кормильцев: "Ультракультура – неологизм, который мы придумали. Это то, что лежит за пределами культурного мейнстрима. Ультракультура шире контркультуры… Какое-то явление контркультуры вполне может быть адаптировано мейнстримом, что сейчас происходит сплошь и рядом. Ультракультура – это то, что мейнстримная культура пытается отвергнуть, табуировать, объявить вне закона. Контркультура – социоэстетический термин, ультракультура – политический… Это культурная аналогия политической борьбы против однополярного мира". И долго ли наш нынешний режим склонен терпеть такие откровенно оппозиционные издательства?

Так уж случилось, что я был повязан на эту борьбу. Моя откровенно прорусская националистическая книга, подобно "Скинам", его заинтересовала. Не хочу сказать, что он стал моим союзником, но он требовал допуска и моих взглядов на литературный процесс. Он пишет: "Прочел "Злые заметки Зоила", хотел бы увидеться, писал даже в Живой журнал, но безответно. Володя, выйдите на связь!" После нашей встречи, где Илья сказал о своём полном одобрении рукописи, до этого отвергнутой со скандалом питерским "Лимбус-прессом", и где мы согласовали детали, он передал рукопись своему банкиру-издателю. Я хотел было её забрать для одного из наших издательств, но Илья написал: "Я пока не в курсе, дочитал издатель рукопись или нет. В любом случае она стоит на следующий редсовет, 5 июля. Если можете дождаться до этого времени, то, пожалуйста, еще подождите. Мне бы очень хотелось добиться положительного решения".

Увы, было отвергнуто всё. Не только моя рукопись. Думаю, что банкиру дали понять: шутить с путинской администрацией не стоит. И уже Илья пишет: "Дорогой Владимир! Увы… честно говоря, вообще ничего не удалось пропихнуть… Очень сожалею об этом, давайте дружить дальше, думаю у нас ещё найдётся море совместных интересов. Всего самого. Илья Кормильцев".

Конечно, рак возникает не сразу, но не надо забывать о том, что не случайное падение на землю в Лондоне послужило его обострением, а, как это часто бывает, мощный стресс из-за закрытия издательства. Все поминальщики явно забыли, что ещё до всякой поездки в Лондон сначала прекратили финансирование издательства "Ультра.Культура", и издательство обанкротилось. А потом, уже в Лондоне, врачи обнаружили обострение раковой болезни. Тихо дремлющий рак в период бурных неудач и потрясений даёт стремительный рост. Вот и всё.

Его издательство осознанно было лишено финансирования и закрыто, как единственное по-настоящему оппозиционное режиму издательство. Это было последним ударом по поэту. Это и спровоцировало вспышку болезни.

Из Ильи Кормильцева нынче хотят сделать правоверного мусульманина. Не верю, и не люблю эту предсмертную суету представителей любых концессий. Если бы Илья этого захотел, он бы принял ислам ли, буддизм, или ещё какое-то учение задолго до смерти. Никого не спрашивая. И надо ли в предсмертные минуты вытягивать из больного какие-то слова и откровения?

Из него хотят сделать русофоба. Я бы вообще к русским русофобам, от князя Курбского до Чаадаева, от Печерина до Синявского, от Герцена до Кормильцева, относился осторожно. Печерин последние годы жизни сотрудничал со славянофильскими журналами, Синявский в начале девяностых голосовал на всех выборах исключительно за Зюганова, как представителя левопатриотических сил, и печатался в "Дне". Кормильцев даже публикацией "Скинов" Нестерова, сотрудничеством с "Завтра", заинтересованностью в моей якобы ксенофобской книге опровергает примитивное расхожее мнение о себе, как русофобе. Он уважал наши взгляды, отвергая многие наши порядки и привычки. Естественно, не был расхожим патриотом, был в меру циничен и парадоксален. Хотя сам захаживал в трудные минуты в Православный Храм.

И на месте уважаемого мною Ильи Бражникова из "Правой.ру" и других, ему подобных, я не стал бы осыпать его проклятиями в день смерти. Как-то это не по-Божески, да и не по-людски. "Взглянул, и помолись, а Бог рассудит" (Франсуа Вийон). Я бы вспомнил лучше молитву святителя Гавриила Новгородского к Божией Матери об обращении заблудшего:

"О Всемилостливая Госпоже, Дево Владычице Богородице, Царица Небесная! Ты рождеством Своим спасла род человеческий от вечного мучительства Диавола; ибо от Тебя родился Христос, Спаситель наш. Призри Своим милосердием и на сих изгоев, живших в своей писательской жизни опасно, лишенных милости Божией и благодати, исходатайствуй Матерним Своим дерзновением и Твоими молитвами у Сына Твоего, Христа Бога нашего, дабы ниспослал благодать Свою свыше на сего погибающего. О Преблагословенная! Ты надежда ненадежных, Ты отчаянных спасение, да не порадуется враг о душе его!"

Конечно, всю жизнь Илья Кормильцев был отчаянным бунтарём и художником – ни ортодоксальным православным и ни мусульманином, ни правым и ни левым – и всегда старался уйти от этих приклеиваемых ярлыков: "На человека приклеивается ярлык, после чего информационная среда избавляется от необходимости как-то его объяснять – это либерал, это красно-коричневый, это художник, это политический деятель. Наклейки грузом ложатся на плечи человека… Для большинства творческих людей подобные ярлыки носят характер угнетения. Всю жизнь я старался избежать любых политических, социальных, культурных определений. Это всё орудия разделения… начинают нами манипулировать…"

Так не будем и мы манипулировать определением достаточно сложного и яркого художника и поэта. Он жил с любовью к культуре и к людям, жил именно по-русски до самосожжения. Лучшие его песни, стихи, поступки всегда останутся в истории русской культуры.

Говорят, он был последний бунтарь... Неужели больше не осталось?

(обратно)

Илья Кормильцев

ЧЕЛОВЕК БЕЗ ИМЕНИ

Всего золота мира мало

Чтобы купить тебе счастье

Всех замков и банков не хватит

Чтобы вместить твои страсти

Невозмутимый странник

Не устрашённый адом

Ты – Человек без имени

Мне страшно с тобою рядом

Ты проснулся сегодня рано

И вышел на большую дорогу

И тотчас все ракетные части

Объявили боевую тревогу

И если случится комета

Ты её остановишь взглядом

Ты – Человек без имени

Я счастлив с тобою рядом

Возьми меня, возьми

На край земли

От крысиных бегов

От мышиной возни...

***

Мне снилось что Христос воскрес

и жив как я и ты

идет несет незримый вес

а на руках бинты

идет по вымершим дворам

пустынных городов

и Слово жаждет молвить нам

но не находит слов

а мне снилось что Христос воскрес

а мне снилось что Он жив

а мне снилось что Христос воскрес

а мне снилось что Он жив

мне снилось Он мне позвонил

когда искал приют

и ненароком обронил

что здесь Его убьют

мне снилось что Он пил вино

в подъезде со шпаной

и били до смерти Его

цепочкою стальной

а мне снилось что Христос воскрес

а мне снилось что Он жив

а мне снилось что Христос воскрес

а мне снилось что Он жив

звучал Его последний смех

переходящий в стон

мне снилось я один из тех

с кем пил в подъезде Он

проснулся я и закурил

и встал перед окном

и был весь опустевший мир

один сиротский дом

(обратно)

SOS

В апреле исполняется десять лет с того момента, как вышел первый номер "Дня литературы". Мы празднуем юбилей. Поминальный юбилей. Ибо вряд ли газета "День литературы" доживёт даже до своего юбилейного номера. Мы все десять лет ни от кого не зависели. Всё определяла воля Бога и воля главного редактора. Да, все десять лет нам кто-то финансово помогал, ибо любая литературная газета в наше бездуховное время заведомо убыточна. Думаю, за десять лет мы опубликовали немало первоклассных произведений. Иные из них войдут в классику русской литературы. Мы публиковали первыми поэмы и стихи Юрия Кузнецова и Николая Тряпкина, Татьяны Глушковой и Татьяны Ребровой, Ильи Кормильцева и Всеволода Емелина, Евгения Лесина и Алины Витухновской, рассказы и очерки Юрия Бондарева и Александра Солженицына, Владимира Личутина и Александра Проханова, Эдуарда Лимонова и Юрия Мамлеева, Анатолия Кима и Тимура Зульфикарова, Станислава Куняева и Леонида Бородина, Николая Шипилова и Дмитрия Балашова…

Да, много чего было. Были публикации стихов Иосифа Бродского и прозы Владимира Максимова. Были яркие критические статьи Вадима Кожинова и Михаила Лобанова, Владимира Бушина и Сергея Семанова, Льва Аннинского и Павла Басинского.

Было и прошло. Постараюсь издать со временем "Избранное" за десять лет, из лучших творений своих авторов. Думаю, это будет литература очень высокого качества. За эти десять лет нас по разным причинам спонсировали славянофилы и западники, генералы ФСБ и бывшие воры в законе, русские бизнесмены и азербайджанские предприниматели, крутые патриоты и оппозиционные движения, внеправительственные фонды, даже заграничные организации. Но ни разу нам не оказывала помощь ни одна российская государственная организация, ни разу не помогала ни одна писательская организация. К счастью, наши бывшие спонсоры, как правило, никакого отношения к культуре не имели, помогали скорее главному редактору, чем литературному изданию. И поэтому никакого давления не оказывали. Я был счастлив – они газету просто не читали.

Я благодарен всем своим спонсорам, и когда-нибудь напишу интересный очерк о них – они того стоят. Но сейчас, по разным причинам, никого из них рядом нет. Газета гибнет. Газета "День литературы", по признанию и наших явных оппонентов, и наших друзей, – вошла в живой литературный процесс, у неё есть свой так называемый "бренд", свой авторитет. Об этом говорят и сотни приходящих со всего света рукописей. Будет ли лучше для России, если часть её живой литературы, частичка, пусть и малая, души её живой погибнет?

Может быть, найдется государственный, общественный или частный спонсор, который сможет нам помочь, выручит нас в тяжелый момент? Мы ждем вас.

От вас зависит, будет ли газета выходить и впредь. Это может быть помощь на месяц, на два, может быть стратегическая поддержка на годы вперёд с взаимной поддержкой газеты. Ежели нет, расстанемся до лучших времен.

Сколько газет и журналов позакрывалось за эти десять лет. Мы продержались, даст Бог, и дальше продержимся. Надеюсь на благородную поддержку.

РЕДАКТОР

(обратно)

ХРОНИКА ПИСАТЕЛЬСКОЙ ЖИЗНИ

ПРЕМИЯ ИМЕНИ ЭДУАРДА ВОЛОДИНА

Этой премией, имеющей ещё и своё собственное имя – "Имперская культура", награждаются деятели литературы, науки, искусства, геополитики и богословия, творчество и деяния которых способствуют развитию культуры всех народов России, духовному оздоровлению общества и укреплению Отечества.

В комиссию по присуждению премии за 2006 год вошли представители Союза писателей России, журнала "Новая книга России", фонда Святителя Иоанна Златоуста, общества "Ихтиос". Были рассмотрены предложения 97 издательств и издающих организаций, представивших 3458 книг. Возглавил комиссию Председатель СП России В.Н. Ганичев.

Ко дню вручения премии в здании Союза писателей была развёрнута выставка фотохудожника Владимира Толкачёва "Россия – моя Родина", а в конференц-зале был продемонстрирован фильм о писателе, человеке и философе Эдуарде Володине.

Первая премия была вручена поэту и артисту Михаилу Ивановичу Ножкину. Поэтические строки и образы, созданные им, давно вошли в жизнь многих поколений русского народа. Так совпало, что в день вручения премии поэту исполнилось 70 лет.

"Я испытываю огромное счастье, что родился в России, что живу в России, что никогда её не предавал, – сказал он в своём выступлении. – Я горжусь тем, что принадлежу к этому отряду борцов за лучшую Россию – нашему Союзу писателей. Здесь бойцы духа, бойцы веры. И чем больше я живу на свете, тем больше верю в Россию и её высокое предназначение."

В торжественной церемонии награждения приняли участие Председатель Союза писателей России В.Н. Ганичев (председатель Комиссии), депутат Государственной Думы РФ А.В. Фоменко, Председатель Совета директоров "Русской инженерной компании" С.В. Исаков, главный научный сотрудник ИМЛИ им. Горького В.М. Гуминский, Председатель Фонда святителя Иоанна Златоуста В.В. Володин, главный редактор журнала "О Русская земля" М.В. Ганичева, главный редактор журнала "Новая книга России" С.И. Котькало.

Премии вручены лауреатам по следующим номинациям:

ПОЭЗИЯ

Митрополит Никодим (Руснак) (г. Харьков, Украина) за книгу "Воздыхание сердца ко Творцу";

Михаил Ножкин (г. Москва) за стихи и песни последних лет;

Егор Исаев (г. Москва) за стихи последних лет.

ПРОЗА

Евгений Кулькин (г. Волгоград) за роман "Смертный грех";

Николай Шипилов (посмертно) (Белоруссия) за роман "Псаломщик".

ДРАМАТУРГИЯ

Валерий Хайрюзов (г. Москва) за пьесу "Бамбук…";

Людмила Коршик (г. Екатеринбург) за цикл фильмов "Тихая моя Родина".

ПУБЛИЦИСТИКА

Семен Борзунов (г. Москва) за книгу "Жуков";

Алексей Куликов (Самарская обл.) за книгу "Сердцу милый край";

Эдуард Белобородько (г. Москва) за очерки о русской космонавтике.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПУБЛИЦИСТИКА

Сергей Лыкошин (посмертно) (Москва) за книгу "Меридиан консерватизма или поле традиционализма";

Святослав Иванов (г. Воронеж) за серию статей по русскому домострою в газете "Черноземье".

ГЕОПОЛИТИКА

Андрей Степанов (г. Москва) за книгу "Незнакомый Лихтенштейн" и "Русские и швейцарцы";

Олег Пересыпкин (г. Москва) за книгу "Восточные узоры";

Фуат Фарах (г. Назарет, Палестина) за книгу "Живые камни".

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

Любовь Алексеева (г. Москва) за исследование творчества Василия Сум- батова и публикации его творческого наследия.

КРИТИКА

Эдуард Анашкин (Самарская обл.) за книгу "Лети мой блистательный снеже".

БОГОСЛОВИЕ

Лидия Алексеева (г. Якутск, Якутия) за перевод на якутский язык Библии для детей.

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Протоиерей Пётр Деревянко (г. Можайск, Московская обл.) за серию статей по истории Христианства и Русской Православной церкви;

Людмила Рылкова (г. Киев, Украина) за разыскание и описание подвигов киевских святых мучеников и исповедников, за веру пострадавших;

Елена Стереопулу (г. Афины, Греция) за описание подвига греческих православных подвижников в годы Второй мировой войны.

ДУШЕПОЛЕЗНОЕ ЧТЕНИЕ

Елена Кибирева (г. Курган) за книгу "Я всегда буду помнить тебя…"

ДЕТСКАЯ КНИГА

Юрий Вронский (г. Москва) за книгу "Странствие Кукши за тридевять морей".

СЛАВЯНСКОЕ БРАТСТВО

Никола Демьянович (г. Белград, Сербия) за переводы и издание русских писателей на сербский язык;

Никола Петев (г. София, Болгария) за верность служения в науке и культуре единству славянских народов;

Воислав Шешель (Сербия) за верность служения в науке и культуре единству славянских народов.

СОЦИАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА

Алексей Волков (Московская обл.) за книгу "Край Серебряно-Прудский".

ИСТОРИЯ

Анатолий Смирнов (г. Москва) за книгу "Николай Михайлович Карамзин";

Лев Демин (г. Москва) за книги "Сын алеутки" и "Дежнев".

МУЗЫКАЛЬНОЕ ИСКУССТВО

Николай Ряполов (г. Москва) за фильм "Музыка и душа" о творчестве Г.В. Свиридова;

Владимир Комаров [музыкальный руководитель ансамбля "Червленый яр" (г. Елец, Липецкая область)] за создание песенного образа России.

ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ ИСКУССТВО

Вадим Белкин (г. Москва) за оформление журналов "Роман-журнал XXI век" и "О Русская земля", книжных серий и альбомов по русской истории;

Сергей Полегаев (г. Москва) за серию скульптурных работ (портреты Тютчева, Афанасьева, Румянцева, Суворина);

Николай Кочнев (г. Москва) за создание альбома "Шолохов в фотографиях" и галерею русских писателей.

Специальным Дипломом Союза писателей России отмечены:

Духовно-просветительский Центр святого праведного Феодора Ушакова, адмирала флота (г. Николаев, Украина) за просветительскую деятельность;

Духовно-просветительский Центр Ростовского Борисо-Глебского на Устье монастыря (п. Борисоглебск, Ярославская обл.) за издательскую и просветительскую деятельность.

Ещё одним специальным Дипломом СП России "БЛАГОДАРНОСТЬ" отмечены:

Попечительский совет "Святого колодца преподобного Ферапонта Можайского" за просветительскую деятельность;

Творческий коллектив литературного альманаха "Новые страницы" (г. Черкассы, Украина) за любовь к литературному наследию, авторам и читателям;

Творческий коллектив литературно-художественного и общественно-политического журнала "Двина" (г. Архангельск) за любовь к духовному наследию, читателям и авторам;

Творческий коллектив литературно-художественного и общественно- политического журнала "Балтика" (г. Таллин, Эстония) за любовь к духовному наследию, читателям и авторам.

ЮБИЛЕЙ МИХАИЛА НОЖКИНА

В Москве, в Колонном Зале Дома Союзов, состоялся юбилейный творческий вечер Народного артиста России, лауреата Государственной премии и литературных премий имени А.Твардовского, С.Есенина и В.Розова – поэта Михаила Ножкина. Трудно поверить, но всенародно любимому Бекасу, чей иронично-светлый образ и песня "Я в весеннем лесу пил берёзовый сок" глубоко запали в душу не одному поколению россиян, исполнилось в январе этого года 70 лет. Хотя, если начать плюсовать судьбы сыгранных Ножкиным героев, то ему должно быть уже далеко за триста – ведь длина его творческой жизни складывается из суммы жизней биофизика Станислава (фильм "Каждый вечер в 11"), подполковника Рощина ("Хождение по мукам"), лейтенанта Ярцева ("Освобождение"), инженера Яковлева ("У озера"), майора Шатохина ("Одиночное плавание"), князя Бориса Голицына ("Юность Петра") и целого ряда других судеб, блистательно прожитых им в фильмах, театральных ролях и сочинённых песнях.

Поздравить любимого певца, поэта и артиста пришёл Председатель Совета Федераций С.М. Миронов, представители Государственной Думы, члены Московского интеллектуально-делового клуба Н.И. Рыжкова, представители силовых структур и другие деятели государства. Свои телеграммы прислали Президент Российской Федерации В.В. Путин, губернаторы областей, руководители общественных организаций.

Поднявшись на сцену со словами поздравления Михаилу Ивановичу Ножкину, председатель СП России В.Н. Ганичев вручил ему в подарок сверкающий острый меч, благословив тем самым юбиляра на дальнейшие литературные подвиги во имя скорейшего возрождения нашей великой Матери-России и её духовного, культурного, идейного и политического освобождения от чуждых влияний.

РАБОТНИК РУССКОГО ДЕЛА

В конференц-зале СП России состоялся вечер памяти Сергея Артамоновича Лыкошина. Ровно год назад, в январские дни 2006 года ушёл из жизни выдающийся писатель и общественный деятель, верный и честный товарищ, друг, помощник, наставник.

Почтить его память собрались те, с кем он восставал против натиска пошлости, мелочности, бездуховности, с кем провёл последние дни и часы своей жизни – друзья и единомышленники, писатели, представители духовенства, государственные деятели, родные и близкие, красивые русские люди.

Сергей Артамонович Лыкошин работал в правлении СП России с 1991 года, и работал на пределе творческих сил. Его ценили и любили соратники.

Вечер открыл Председатель Союза писателей России В.Н. Ганичев, который сказал:

"Год назад ушёл из жизни человек, с которым мы дружили, сражались, переживали, дышали одним воздухом, ходили по одним дорогам. И надежды были у нас общие. Сегодня перед нами предстала книга воспоминаний о нём. Словно мысли его вернулись, и стало ясно, что никогда наш дорогой Сергей Артамонович не уйдёт от нас, потому что он жил именно той настоящей жизнью, которая и составляет смысл дней человеческих.

Мы ходили вместе с ним в Храм Николы в Хамовниках, и когда провожали его в последний путь, был он в сиянии этих свечей… И сегодня мы стараемся жить по непреложным общим духовным законам, данным нам во спасение, и продолжаем то дело, которому писатель Сергей Лыкошин отдал всю свою жизнь…"

Слово памяти о друге сказала также статс-секретарь Правления СП России критик Лариса Баранова-Гонченко:

"Уверенность в том, что незаменимых людей нет – одна из самых самоуверенных глупостей материалистов. Но представить себе, какую пустыню вдруг образует то место на земле, которое принадлежало Сергею Лыкошину, было невозможно. Я сказала – пустыню, и сразу вспомнила, как он всё время рвался на Восток, где неоднократно пересекал именно пустыню.

Потомственный дворянин, тонко чувствующий русский лес с его белым грибом и брусникой, с его осенней стылостью, по всему укладу жизни, по своей монументальной физике, тургеневской речевой культуре – он был прекрасным осколком дворянского гнезда в бодром молодогвардейском дворе. Впрочем, он никогда не входил в противоречие с его уставами.

Сергей был политиком и теоретиком, делателем и организатором – но это всё на поверхности. По долгу. Для блага Отечества. По сердцу же (это его формула: "по долгу и по сердцу") – он был тонким и умным критиком, интересным и наблюдательным рассказчиком в прозе…

Но больше всего я любила Сергея-собеседника. Человека. После общения с ним всегда оставалось ощущение ясности, умиротворенности, надежды. Неслучайности встречи. Невредности выпитого. Беседа оставалась в душе, как образ некоего прекрасного дела. Этот образ был даже как-то внутренне музыкально окрашен.

Пустыня… Теперь именно в её жёлтом зыбучем пространстве пытаюсь я увидеть свет, оставленный Сергеем".

Прозаик Владимир Личутин:

"Это был монументальный человек, даже внешне. Красивое лицо, осанистая фигура. Похож на Островского. Запомнился его откровенный любовный взгляд, некий покой. Чувствовалась в нём какая-то особость, необыкновенность. Это был человек коренного дворянского рода. Казалось, что он исполняет завещанное, восстанавливает всё, что было невольно источено, разрушено с семнадцатого года. Исполняет миссию возрождения России.

Всю жизнь он отдал русскому делу... И память о нём стоит плотно. Не разрежается со временем, а словно бы густеет".

Кинооператор и фотограф Анатолий Заболоцкий: "В Союзе писателей России это был самый русский человек, по духу, по всем своим намерениям. Аристократ от природы, как Суворин и Меньшиков. В наше тяжёлое время он думал о том, как спасти Россию, что ещё можно для этого сделать..."

К годовщине смерти С.А. Лыкошина компания "ИХТИОС" выпустила приложением к журналу "Новая книга России" полновесный том "Вера и верность", в который вошли избранные работы самого Сергея Лыкошина, а также воспоминания о нём его друзей и соратников по борьбе за возрождение великой России, братьев по православной вере, товарищей по литературе.

МУЗА НАД ВОРОНЕЖЕМ

Как гласили красочно отпечатанные афиши, в конце января Воронеж стал местом высадки "Большого десанта" столичных писателей. Сюда, в Воронежскую областную филармонию, прибыла на литературный вечер, посвящённый возрождённому в самом конце 2006 года альманаху "День поэзии" солидная делегация московских и петербургских поэтов.

Поговорить о поэзии и почитать стихи прибыли исполняющий обязанности главного редактора журнала "Юность" Валерий Дударев, референт министра культуры РФ Андрей Шацков, главный редактор журнала "Молодая гвардия" Евгений Юшин, заместитель председателя Исполкома МСПС Владимир Бояринов, секретарь Правления СП России Николай Переяслов, руководитель оргкомитета премии "России верные сыны" Сергей Каргашин и директор проекта "Северная Аврора" (г. Санкт-Петербург) Андрей Романов.

Всех их гостеприимно встретил и принял известный в Воронеже предприниматель, директор Воронежского Дома дизайнера и представительства Ивановской государственной текстильной академии, председатель Федерации русской лапты и национальных видов спорта Воронежской области, писатель и культурный деятель Николай Сапелкин, который, помимо собственных занятий историей и краеведением, весьма немалое количество своего времени, сил и средств отдаёт поддержанию всевозможных литературных и культурных проектов. При его организационном и финансовом участии был выпущен в свет возрождённый альманах "День поэзии", создан фильм о знаменитом разбойнике Кудеяре, выпускается научно-популярный журнал "Спектр моды", а недавно увидели свет и два номера нового литературного журнала "Губернский стиль", приложением к которому начали выходить изящные поэтические сборники.

Надо отметить, что всё, за что берётся Николай Сапелкин, получается изысканно, красиво и наполнено глубокой русской духовностью. Очень уж ему хочется, чтобы русские люди искали красоту и изящество не в западных нарядах, книгах и изделиях, а в продукции и творчестве своих соотечественников. Вот и созданный им журнал "Губернский стиль" он нацеливает на то, чтобы тот стал в будущем не просто одним из множества аналогичных изданий, но превратился бы в настоящего законодателя высокой литературной моды в России.

Гости Воронежа побывали в храмах города, приложились к мощам святого Митрофана Воронежского, ознакомились с памятниками писателю Андрею Платонову, а также воспетому Гавриилом Троепольским верному пёсику по кличке Белый Бим Чёрное Ухо, дали интервью местным журналистам, посетили музей И.С. Никитина и Воронежское епархиальное управление, где состоялась беседа о положении дел с духовностью и культурой в России.

Запланированному литературному вечеру в филармонии предшествовало некое красочное действо, во время которого оркестр в фойе исполнял музыку Моцарта, день рождения которого совпал с проводившимся праздником поэзии, в бокалы бесплатно лилось шампанское, на столах лежали стопки альманахов, журналов и новых книг, а в центре фойе демонстрировались образцы одежды из новой коллекции местных модельеров. И только после этого в зале начался непосредственно вечер поэзии, одаривший её поклонников стихами приехавших в Воронеж поэтов.

ПРЕМИЯ "УМНОЕ СЕРДЦЕ"

В концертном зале Центрального Дома культуры железнодорожников (ЦДКЖ) на юбилейной научно-практической конференции, посвященной 130-летию газеты "Московский железнодорожник", состоялось вручение международной литературной премии им. Андрея Платонова. Лауреатами 2007 года стали поэт В.Хатюшин, прозаик А.Поляков и журналист И.Павлова. На церемонии вручения премии присутствовали Президент ОАО РЖД В.И. Якунин, начальник Московской железной дороги В.И. Старостенко, Председатель Союза писателей России В.Н. Ганичев и другие почётные гости.

Несколько лет назад газета "Московский железнодорожник" в содружестве с Союзом писателей России объявила литературный конкурс "Умное сердце", который со временем стал международным. Среди лауреатов прошлых лет – не только наши соотечественники, но и белорусские, украинские, болгарские писатели.

Вручая платоновскую премию этого года, Председатель СП России В.Н. Ганичев обратился к присутствующим на церемонии журналистам, писателям, железнодорожникам со следующими словами: "Магистраль призвана соединять экономическое пространство, духовное пространство. Через наши судьбы проходит меридиан железной дороги. Значимые люди – железнодорожники, особое сословие. В который раз ваша газета демонстрирует пристальное внимание к русскому слову. А это сегодня жизненно важно. Уметь писать созидательно, создать образ простого труженика – задачи сложные, гораздо сложнее, чем представить какую-нибудь шоу-певицу с её "забавной" биографией…"

Жюри конкурса много лет возглавляет известный русский писатель Владимир Крупин. Стало доброй традицией уважение тружеников железной дороги к мастерам художественного слова. Премия имени А.Платонова – яркое свидетельство подлинности этого факта.

ШАГНУЛ ЗА ОКЕАН АРШАК ТЕР-МАРКАРЬЯН

Перед студентами филологического отделения Бостонского университета выступил известный русский поэт Аршак Тер-Маркарьян, прочитавший им цикл лекций о современной русской литературе.

Благодаря встрече с ним, будущие американские словесники едва ли не впервые узнали, что русская литература – это не только Иосиф Бродский, Василий Аксёнов да Виктор Ерофеев, но ещё и (а точнее сказать – в первую очередь!) Михаил Шолохов, Владимир Солоухин, Валентин Распутин, Николай Рубцов, Михаил Алексеев, Станислав Куняев, Леонид Бородин, Николай Шипилов и целый ряд других – настоящих – русских писателей, книги которых помогают сегодняшней России сохранять свой национальный дух, свою культурную самобытность и живую душу.

БОГОИЗБРАННОСТЬ СТАЛА ГЕРОИНЕЙ РОМАНА

В Международном Сообществе Писательских Союзов (МСПС) состоялось обсуждение романа Анатолия Салуцкого "Из России, с любовью", главной "героиней" которого автор избрал такую религиозно-философскую категорию как богоизбранность.

Роман получился предельно насыщенным и многоплановым, в нём уместились и исторические события многовековой давности, и политтехнологические тайны нашей недавней перестройки, и переплетения судеб простых людей.

Но в основе всего – авторская гипотеза о том, что к настоящему историческому моменту еврейский народ утратил дарованное ему свыше право на звание богоизбранного и уступил его русскому народу.

В обсуждении этого отчасти щекотливого, но необычайно важного и интересного вопроса приняли участие заместитель председателя Исполкома МСПС Ф.Ф. Кузнецов, секретарь Исполкома МСПС И.И. Сабило, секретарь Правления Союза писателей России Н.В. Переяслов, главный редактор газеты "День литературы" Владимир Бондаренко, поэт Андрей Дементьев, прозаик Александр Рекемчук, критик Алла Большакова, востоковед Леонид Медведко, главный редактор издательства "Терра" Татьяна Михайлова, профессор Виктор Чалмаев, а также другие писатели, мыслители и общественные деятели.

Отмечая гражданскую и писательскую смелость Анатолия Салуцкого, решившегося поднять один из сложнейших национально-религиозных вопросов современной российской жизни, практически все выступавшие говорили о том, что, независимо от правоты или ошибочности позиции самого автора, его роман заслуживает самого широкого прочтения, так как он возвращает русскую литературу к её изначальному и главному делу – разговорам о вещах не второстепенно-развлекательных, а всенародно-значимых, помогающих обрести национальный путь и духовную опору в вечности, отвечающих на вопрос о том, кто мы есть на историческом пространстве и как нам не утратить на нём своей души и самобытности.

ТРИУМФ "ДНЯ ПОЭЗИИ"

В зале заседаний Ассоциации книгоиздателей России (АСКИ) состоялся "круглый стол", посвящённый вышедшему в конце минувшего года альманаху "День поэзии" и выпущенной в связи с 50-летием этого издания книге ""ДЕНЬ ПОЭЗИИ" и современное поэтическое книгоиздание" (М.: Вест-Консалтинг, 2006), включающей в себя статьи, анализирующие роль этого популярнейшего в 60-80-е годы альманаха в российской литературе и в приобщении читателей СССР к высокой поэзии, а также полную библиографию всех вышедших за предыдущие годы номеров альманаха.

О перспективах возрождения "Дня поэзии" в наше время говорили участвовавшие в работе "круглого стола" исполнительный директор АСКИ Владимир Соло- ненко, критик Лев Аннинский, первый секретарь Правления Союза писателей России поэт Геннадий Иванов, воронежский меценат и книгоиздатель Николай Сапелкин, главный редактор "Книжной газеты" Станислав Яценко, секретарь Правления СП России поэт и критик Николай Переяслов, поэты Валентин Резник, Анна Гедымин, Виктор Широков, Зиновий Вальшонок, Елена Исаева и другие. Несмотря на ряд критических замечаний, касающихся качества вышедшего альманаха, общее мнение всех присутствующих было единым – "День поэзии" жизненно необходим сегодня как поэтам, так и читателям, и надо всячески содействовать тому, чтобы он возродился и достиг своей былой популярности.

БЕСЕДЫ О САМОМ ГЛАВНОМ

Не совсем обычная творческая встреча состоялась в конференц-зале Международного Сообщества Писательских Союзов, превращённом стараниями организаторов из места проведения официальных мероприятий в гостеприимную дружескую гостиную. Вечер, посвящённый книге Марины Переясловой "О самом главном", составленной из её бесед с так называемыми "пассионариями России" – т.е. людьми, активно работающими на подъём национального духа и укрепление интеллектуального, научного и культурного потенциала нашей Родины, представлял собой не традиционное обсуждение плюсов и минусов этой, уже успевшей обратить на себя внимание читателей и критики книги, а – встречу непосредственно с самими её героями. Продолжить начатую ранее беседу с автором и читателями пришли первый секретарь Исполкома МСПС критик и шолоховед Феликс Феодосьевич Кузнецов, заместитель председателя Исполкома МСПС поэт Владимир Бояринов, актриса и писательница Екатерина Маркова, прозаик и публицист Анатолий Салуцкий, поэт и издатель из г. Тулы Олег Пономарёв и другие герои книги Марины Переясловой, а также те, кто представляет собой потенциальный резерв для её нового, расширенного издания – редактор "Исторической газеты" поэт Анатолий Парпара, прозаик, автор удивительно добрых и светлых книг для детей Светлана Вьюгина, консультант Союза писателей России по национальным литературам, человек широчайшей эрудиции Марьяна Васильевна Зубавина, возвратившийся недавно из поездки в США поэт Аршак Тер-Маркарьян и многие другие. Как бы сотворяя на глазах присутствующих второй том представляемого издания, пришедшие на встречу говорили о том, что тревожит или радует их в бытии России и в их собственных судьбах сегодня, и что бы они хотели осуществить в ближайшее время.

Внося в ход состоявшейся беседы лирическую ноту, поэт Олег Пономарёв блистательно исполнил для собравшихся несколько своих песен. И тоже – о самом главном.

О КНИЖНЫХ НОВИНКАХ

По благословению Высокопреосвященнейшего Константина, Архиепископа Тихвинского, Ректора Санкт-Петербургской Духовной Академии и Семинарии в совместном петербургско-московском издательстве "Красный звон" вышел посвящённый памяти Владимира Солоухина сборник "Песни паломника" (составитель А.С. Бочков). Книга подготовлена при участии Православного братства священномученика Ермогена, патриарха Московского и всея Руси чудотворца, и включает в себя три десятка поэтических текстов с нотами – так называемую православную бардовскую поэзию, основывающуюся на евангельских сюжетах и темах постижения Православной веры современным человеком. Среди авторов слов – как известные русские поэты-классики, так и поэты сегодняшней поры, читатель встретит здесь имена великого князя К.Р., писателя Ивана Аксакова, поэта Льва Ошанина, протоиерея Николая Гурьянова, иеромонаха Романа (Матюшина) и других стихотворцев. Но главное – в "Песнях паломника" разлит дух любви к Богу и созданному Им миру и, разучивая эти необычные песнопения, читатель и сам, не сходя, может быть, даже с места, совершит паломничество по духовным святыням и наполнит свою душу чистотой и светом истинной веры.

Известный петербургский поэт, прозаик, переводчик, автор интереснейших эссе о культуре и вообще, как сказал бы критик Владимир Бондаренко, яркий представитель нового "поколения сорокалетних" – Евгений Лукин – выпустил в издательстве "Союз художников" датированную уже 2007 годом книгу своих эссе, статей и переводов "Пространство русского духа", содержащую глубокий анализ произведений русского героического эпоса и русского авангарда XX века, проецируемый на завершающие книгу переводы стихов древнегреческого поэта Тимофея Милетского, знаменитого скальда Харальда Хардрада и других зарубежных поэтов. Читателя ждёт удивительное путешествие в таинственный мир пушкинского Лукоморья, он будет исследовать перипетии и метания судьбы вещего князя Олега, погрузится в лабиринты поэтики Велимира Хлебникова, проанализирует особенности жанра русских эпитафий и совершит другие историко-филологические экскурсы.

Сразу несколько интересных книг появилось за последнее время в городе Воронеже. Среди них два сборника необычайно чистого и светлого по духу поэта Ивана Щёлокова – "Страждущий ветер" (Воронеж: Центр духовного возрож- дения Черноземного края, 2004) и "Готовит любовь для полёта крыло" (Воронеж: Издательство Е.А. Волховитинова, 2006), в которых поэт, продолжая следование русской классической традиции строгого стихосложения, говорит с читателем о таких основополагающих для жизни каждого человека вещах, как любовь, патриотизм, человечность, стремление к истине и верность нравственным заветам наших предков. Это также книга стихов Сергея Попова "Вопрос времени" (Воронеж: Издательство Е.А. Болховитинова, 2005), включающая в себя стихи и поэмы этого оригинального автора из его прежних книг. В отличие от поэзии И.Щёлокова у Сергея Попова можно встретить стихи, написанные без знаков препинания, а также другие новаторские приёмы, которые, впрочем, не заслоняют собой того, о чём хотел поведать читателю автор. Изданы также две книги исторических и краеведческих этюдов Николая Сапелкина – "Свете тихий" и "Церковная старина" (Воронеж: Издательский Дом "Алмаз", 2006), в которых автор исследует жизнеописания легендарного разбойника Кудеяра, размышляет о судьбе и личности святых Митрофана Воронежского, Тихона Задонского и Иосифа (Богословского), рассказывает о православных диаспорах Африки и Латинской Америки, воссоздаёт историю воронежских храмов и монастырей, анализирует деятельность существующих в области религиозных сект.

(обратно)

Елена Павлова ГИПЕРБОРЕИ

ЖД. Дмитрий Быков – М.: Вагриус, 2006, – 668 с.

Не собиралась ничего писать по поводу этой книги. Не смогла прочесть. Отшвырнула бледный том. У каждого, даже у Быкова, может случиться неудача, нехорошо злорадствовать. После "Пастернака" автор взял глухую ноту, не будем тыкать пальцем. "Пастернак" книга хорошая, и не только потому, что получила большую премию. Будем благодарны писателю за то, что удалось, и не будем топтать за то, что не удалось. Но стали появляться статьи, в которых авторы захлёбывались от восторга именно в связи с "ЖД". Типичный случай – госпожа Пустовая с её новомировским панегириком. Задело. Пришлось сесть, дочитать. Заглянуть в лицо каждой странице. Доказала себе, что первое впечатление не обмануло. Текст – словесное мыло. Но об этом чуть позже.

Сначала о, так сказать, концепции.

Госпожа Пустовая хвалит Быкова за то, что он слишком привычную нашему сознанию линию векового противостояния Восток – Запад в своём лихом сознании "повернул на девяносто градусов" и устроил тем самым новую смысловую, историческую и всякую другую оппозицию Север – Юг. По Быкову, оказывается, что многострадальная, безответная, подлинная Россия терпит от одновременного нашествия злых северян, викингов-Рюриков, и от коварного южного Каганата, как известно, организованного хитрыми евреями для поработительных целей. В общем, гипербореи и гиперевреи.

Россия настоящая, исконная покорно, жизнелюбиво претерпевает всё это безобразие, варит щи, обстирывает вояк, ставит на сексуальное довольствие, буде они забредут на территорию деревни. В данном случае Дегунино. Этой своей безропотностью она и победит, или хотя бы выживет. Такая вот мысль.

Мысль как мысль. Таких конструкций можно настроить сколько угодно. Если эту воображаемую линию повернуть не на девяносто, а на сорок пять градусов, то получим противостояние Юго-Запад – Северо-Восток. Староверы – турки, или староверы – униаты, Валентин Катаев – Мельников-Печерский.

Можно эту линию расположить на манер клубного шеста, по линии верх – низ, почвенники – циолковцы, трансвеститы – марсиане. Потом, почему линия оппозиции должна пролегать обязательно в пространстве? И потом, почему обязательно оппозиция? Возможна большая историческая смысловая рифма. Много писалось, что двадцатый век в поразительной степени идейно и психологически повторяет век восемнадцатый. Чем не основа для какой-нибудь беллетристическо-демагогической контрукции.

В общем, попахивает от всех таких построений обыкновенным интеллектуальным развратом. Автору "хочется" так, и это единственное обоснование идейной конструкции сочинения. Критику хочется что-то во всём этом увидеть. В конце концов, пусть. Это пустовое дело. "Всякий имеет право обнимать столб, но не каждый пользуется этим правом."

Перейду к более существенному на мой взгляд моменту. Идеи идеями, они как угодно могут возникать и существовать в сознании того или иного человека, но если он хочет ими поделиться, то просто обязан их "выразить". Если это сочинение, претендующее на имя художественного, то выражать идеи надо художественным образом. С помощью пластического языка, системы персонажей, сюжета и т.п. Пока этого не произошло, то идеи этой, собственно говоря, и нет, и обсуждать просто нечего.

Порок нашей критической мысли в последнее время состоит в том, что мы то ли от потери реального художественного вкуса, то ли от всеядности, переходящей в брезгливость, научились ненужному искусству обсуждать не результат, а замысел. Начинаем разговор о романе, опуская самый главный пункт – выяснение, а имеется ли в наличии факт романа.

Семьсот страниц в хорошем переплёте, это ещё не роман. Замысел как таковой редко обладает сам по себе суверенной художественной ценностью, независимой от способов выражения. Набивший оскомину классический пример – замысел "Божественной комедии". Из новейшего времени пример – "Парфюмер" Зюскинда. Эту идею можно было бы записать на одном листке бумаги и поместить в банковский сейф. В подавляющем же большинстве случаев, "что" просто не существует без "как". Все критики это знают, и почти все это соображение игнорируют. Патриотические рецензенты ищут вместо художества "боль", "жизненность" и т.п., либеральные "мысль" – "новизну".

Так вот: "ЖД". Такое ощущение возникает при чтении, что идёшь против медленного мутного течения. Совершаешь, совершаешь честные читательские усилия, переживаешь приступы необязательной игры слов, назойливое копошение скрытых и явных отсылок, без которых вполне можно обойтись, глотаешь мучительно раздувшиеся абзацы, и вдруг обнаруживаешь, что никуда, ни на сколько не продвинулась.

Ещё одна метафора рвется с пера. Магнитофон, катушечный старинный магнитофон. Наверно, каждый видел, что происходит, когда принимающая катушка вдруг останавливается. Передающая продолжает и продолжает гнать пленку, она закручивается в мутные кружева. Наконец, перед вами просто куча глухой музыки. Таков язык Быкова.

Слово к слову он приставляет вроде бы и правильно, но какая-то это напрасная правильность. Не слова, а трупы слов, взявшиеся за руки. Предложение к предложению то же привинчены вроде бы по правилам. Но… Классик как-то написал – как бы ему хотелось, чтобы при прочтении каждой его фразы читатель плотоядно улыбнулся. А Быков нас пытается накормить холодными макаронами. Семьсот тарелок с этой нудной едой. А при таком положении дел с языком не имеет никакого смысла разговор об идеях, о востоках-западах и прочем.

В одной из предыдущих статей я ополчилась на Владимира Сорокина за "День опричника". Мне не понравились его образы, но это были ОБРАЗЫ. То, что хотел сказать Сорокин, он выразил художественным способом, и тут другая проблема: как Господь попустил, чтобы столь неприятные мне мысли могли явиться в столь стройной литературной форме? Есть предмет для рефлексии и обсуждения.

Быковский случай совсем другой.

"ЖД" – это трактат, притворяющийся романом. Впрочем, ничего удивительного в этом факте нет. Почти всё, что пишет Быков, из той же породы. Положа руку на сердце, не станете же вы утверждать, что в благосклонно принятой публикой "Орфографии" действуют живые люди. Персонифицированные идеи в нём действуют. Историко-публицистический трактат, расписанный на голоса. И "Эвакуатор" продолжение всё того же метода.

Почему я всё это пишу, если всё тут так скверно? Потому что Быков не безнадежен. Тот же "Пастернак" это доказывает. Правда, есть один нюанс. В "Пастернаке" изначально есть главный герой, есть и иные человеческие персонажи, они достались автору в подарок от самой жизни. Их не надо создавать. И сюжет не надо рожать. Можно вышивать по канве известнейшей биографии, и в этих вышиваниях проявить и энергию, и образованность, и изобретательность.

Совершенно очевидно, что Быков талантливый литератор-публицист, но не художник. Обидно, наверно, – обидно.

Но, будучи несомненно умным человеком, Быков начинает это понимать, как мне кажется. Осознаёт свою истинную роль в литературе. В подтверждение тому информация о том, что он пишет в "ЖЗЛ" книгу об Окуджаве. Я убеждена, что это будет интересная, даже интереснейшая книга. И Быков вложится в неё всею душой. Ведь не ради же только денег он сочинял "Пастернака".

(обратно)

Александр Бобров БАЗАР ВОКРУГ ГЕНИЯ

Так и в природе бывает: чем сильнее и чище река, тем больше пены по закрайкам берегов. Газета с характерным названием "Русский базар" из Нью-Йорка снова решила пополоскать имя великого Шолохова и откликнулась на презентацию в Академии наук России факсимильного издания "Тихого Дона".

Это высокое литературоведческое собрание, которое было отражено в многочисленных СМИ и найдет свое продолжение в стенах Института мировой литературы имени Горького 5 февраля, казалось бы, должно окончательно поставить точку в пустой возне вокруг авторства эпоса ХХ века. Но как смириться с восторжествовавшей правдой! И "Русский базар" затеял новую склоку – опубликовал еще один пасквиль по поводу "Тихого Дона", пытаясь выдать пену за мощную волну. Конечно, "Завтра" и "День литературы", говоря на "новорусском" сленге, за базар не отвечают, но меня заставили вернуться к избитой теме два обстоятельства.

Во-первых, заметка "Месть литературного раба" принадлежит перу Сергея Баймухаметова – бывшего сотрудника "Литературной России", с которым мы проработали несколько лет в одной редакции. Он подвизался в отделе очерка, и лучшие его материалы (например, описание путешествия на лодке по рекам Казахстана) говорили, что он умеет смотреть, подмечать и запечатлевать. Почему с годами литературной поденщины в либеральной и русофобской прессе он утратил эти профессиональные навыки? – уму непостижимо. Вот, например, его главный вопрос и тезис, который следует за рассказом о приобретении рукописи "Тихого Дона": "Но зачем? Какая цель преследовалась? На вопрос ответил председатель Международного Шолоховского комитета и попечитель издания Виктор Черномырдин: "Когда держишь в руках это издание, ни у кого не повернётся язык сказать, что автор романа – не Шолохов".

Виктор Степанович – не филолог, – иронизирует Баймухаметов. – Но то же самое говорит известный критик и литературовед, научный руководитель издания Феликс Кузнецов: "После публикации факсимильного издания никаких научных аргументов в дискуссии не осталось. Спор будет продолжаться, но только на маргинальном уровне. Для противников авторства Шолохова это уже не категория знания, а вопрос веры".

А одна из авторитетных газет, – намекает автор на "ЛГ", – заключила: "Публикация факсимильного издания "Тихого Дона" ставит окончательную точку в самом тяжелом литературном споре ХХ века". Значит, цель – подтверждение и утверждение авторства Шолохова?

Всё это более чем странно, – резюмирует несостоявшийся прозаик. – Можно понять Черномырдина, даже газетчиков – они люди неискушённые. Но почему Феликс Кузнецов и другие вот уже много лет используют рукопись как несомненное доказательство авторства Шолохова? Уж они-то должны знать, что в данном случае рукопись ничего не доказывает. Будь Михаил Шолохов автор, будь плагиатор, переработчик чужого труда – в любом случае не мог же он отдавать книгу на перепечатку машинистке, не написав или не переписав её своей рукой?!

В самом деле, смешно. Долгое время отдельные листы рукописи, а затем и вся найденная рукопись преподносились в прессе как "черновики великого романа". На самом же деле это беловик – аккуратно написанный рукой Шолохова текст с небольшой правкой описок".

Ну что на это скажешь? – только одно: в самом деле, смешно! Ведь надо, по старой привычке очеркиста, хотя бы глянуть на то, о чём судишь. Даже так называемый беловой, найденный и факсимильно изданный вариант, показывает, как продолжалась работа гения над отдаваемыми для перепечатки главами романа. Это классическая правка русского литератора – уже в конце, когда, казалось бы, всё написано. Сплошные вставки, переносы, перекидываемые куски. Исследователи еле 6-ю главу отыскали среди правок и переделок. Берёшь, например, страницу 41 четвертой части романа. Боже мой, неужели это разбирала машинистка? Памятник надо ставить. Какие-то вставки с полей, стрелки и зачеркивания. А какие улучшения! Вот две правки навскидку: "…щёки его, усеянные чёрной порослью давно небритой бороды…" Но в сцене наступления действие разворачивается среди зимних полей и Шолохов одним словом как бы приближает портрет персонажа к месту действия: "…щеки его, усеянные черным жнивьём…"

А вот как передаётся волнение перед схваткой: "Он говорил Чубатому, глядя на седой, припорошенный снегом гребень окопов…", но Шолохов усиливает нервное состояние ожидающего: "Он говорил Чубатому, щуря неверный взгляд на седой, припорошенный снегом гребень окопов…" Не просто "глядя", а "щуря неверный взгляд". Как это точно передает напряжение! Да был ли хотя бы раз Баймухаметов в серьёзной драке, в учебном пускай бою, в решающей спортивной схватке? Если бывал – то оценит это улучшение и усомнится в своих кабинетных обличениях и склоках. Даже после беглого знакомства с рукописями опытный литератор должен понять, если это – только переписка и мистификация, то Мериме со своей "Гузлой", вдохновившей Пушкина на "Песни западных славян", – просто отдыхает. После такой гениальной мистификации надо Нобелевскую премию только за неё давать. Но кому?

Вот тут и всплывает вторая причина, заставившая взяться за перо, которая даже и к "Тихому Дону" имеет косвенное отношение. Автор мстительной заметки, похоже, целиком разделяет пространные измышления российского, а потом израильского филолога Назарова-Бар-Селлы, что писателя Шолохова вообще не существовало, а был проект НКВД и других органов – "писатель Шолохов". Изучая тексты, исследователь пришел к выводу, что и "Тихий Дон", и "Поднятую целину", и "Они сражались за Родину" писали разные люди.

Кстати, любопытно, что в редколлегии "Русского базара" есть опытные и хорошо знакомые нам литераторы: Георгий Вайнер, Виталий Коротич, дочка известного советского писателя и борца с западной идеологией – Надежда Кожевникова. Уж они-то должны кое-что понимать в природе творчества, в рождении рукописи, в создании цельного художественного мира? Но, видимо, и они придерживаются этой крайне лестной для НКВД и уничижительной для русской культуры версии. Если все романы Шолохова столь ярко сфальсифицированы, если удался такой грандиозный художественный проект "писатель Шолохов", то какие же светочи должны были работать в спецслужбах?! И куда они подевались сегодня, судя по беспомощности и бездарности многих действий на идеологическом фронте? Почему произошло такое вырождение со сталинских времен? Вот загадка почище стремени "Тихого Дона"!

А мне кажется, что в истории русской культуры и общественной мысли всё было с точностью до наоборот. Поэт Державин стал видным сановником славных екатерининских времен, дважды губернатором, который вытеснялся с должностей за гуманизм, бескорыстие и борьбу с коррупцией, говоря новоязом. Поэт Тютчев был выдающимся дипломатом, философствовал при дворе и отстаивал там дерзкие мысли о национальных интересах – "русскую точку зрения на всё происходящее". Или вот мало известный пример. В семье небогатого рязанского дворянина-чиновника родился замечательный лирик и незаурядный художник Яков Полонский. В Рязани он закончил гимназию, приобрел первые опыты стихосложения. Наверное, по заслугам видному и способному гимназисту было доверено прочесть стихи наследнику престола Александру, посетившему древний город на Оке вместе с воспитателем своим – Василием Жуковским. Наставник будущего государя и самого Пушкина высоко оценил стихи юного Полонского, торжественно вручил золотые часы. Остался один путь – в литературу! Впрочем, в Московском университете Полонский учился на юридическом факультете, что позволило ему потом, после многих мытарств и литературной поденщины, занять в 1860 году место в Комитете иностранной цензуры и дослужиться через 36 лет до члена Совета главного управления по делам печати, то есть до сегодняшнего уровня руководителя федерального агентства. При этом он написал море песен, включая истинно народную "Мой костер в тумане светит". Вот какие славные цензоры и начальники в сфере печати были – тот же Тютчев, Гончаров, Случевский, Полонский… Сравните-ка с нынешними!

Но если верить логике и измышлениям Бар-Селлы-Баймухаметова, то все великие произведения русской литературы должны были фабриковаться в тайной канцелярии да в 3-м отделении. Но, к нашей гордости и печали, самые лучшие интеллектуальные и нравственные силы державы всегда были на всенародном виду и на беспощадном ветру эпохи. Шолохов тут – не исключение, если знать биографию гения, понимать величие его писательского и гражданского подвига. Но это, конечно, на базарном уровне – не достижимо.

В воспоминаниях литературоведа Юрия Жданова, которому, помню, возражал критик Юрий Карякин, написав либерально-программную статью про наступание на одни и те же грабли, есть эпизод спора Шолохова с крупными партийными бонзами. Чтобы прервать надоевший разговор, писатель позволил себе резкость: "Шолохов внезапно посуровел, поднялся и сказал: "Вы все пройдёте, о вас забудут, а я вечен!" И вышел". Эти весомые слова относятся не только к нынешним идеологам и серым кардиналам, но и ко всем авторам и даже членам редколлегии "Русского базара". Их мелкая зависть и последние наступания на шолоховские грабли – понятны.

(обратно)

Алексей Иванов КРИМИНАЛИЗАЦИЯ ЛИТЕРАТУРЫ

"На просторах литературы всегда орудовали шайки разбойников, но никогда ещё их не наводняла, не эксплуатировала, не объявляла своим законным достоянием столь многочисленная, разношерстная и тем не менее хорошо организованная банда, на знамени которой написано: "Жить за счет пера!" Однако то ли из презрения к ней, то ли из робости все молчат, и зло становится всё более явным; серьёзные умы, украшение нашей эпохи, замкнувшиеся в тесных границах своих научных интересов, обходят молчанием бесчинства, которые они не знают даже, как назвать. Тем временем подлинные высокие таланты, ослеплённые и увлечённые общим примером, уступают напору потока и плывут по течению, не пытаясь бороться с бедствием и приспосабливаясь к нему в надежде, что сами они сумеют спастись, не обесчестив себя". Так говорил Сент-Бёв почти сто семьдесят лет назад о французской литературе. На этом можно было бы и закончить, не начиная статьи, но кажется, пользуясь современным материалом, можно найти несколько свежих акцентов, а кое-какие и переставить.

Начнём с того, что сильно криминализировался современный язык, как в просторечье, так и в литературе. Для сравнения: как часто употребляется блатное выражение "тусовка", "тусня" вместо "общества". Но, говоря словами Бахтина, какая мыслеформа у слова "тусовка"? Гораздо беднее, чем у слова "общество", мыслеформа которого невероятно развита, представляет собой целый мир, вызывает бесконечный образный ряд. В языке возникают слова "расклад", "кинуть", "развести", "поставить на кон", "попал на деньги", даже президент употребляет блатное выражение "мочить". Что стоит за этими словами, какой культурологический образный ряд они могут вызвать, кроме блатных песен? Такими словами думать опасно, приводит к слабоумию и потребительскому мышлению.

В простонародной лексике огромное место сейчас занимает карточный лексикон: "Черви, бубни, вини, а для меня кресты" (А.Розенбаум); расшифруйте, о чём, к примеру, речь в другой песне: "Владимирский централ, ветер северный, пускай я банковал жизнь размеренно, но не очко порою губит, а к одиннадцати туз" (М.Круг). Приведён не частный случай, популярность этой песни неслыханная, ее можно сделать гимном современной криминализированной России.

Немного отвлекусь, и скажу, что сам задор этой песни мне не понятен, как и многим русским людям, предки которых прошли сталинские лагеря, и не по песням знают, что это за место такое – Владимирский централ.

Часто употребляемое слово "пацан" тоже из блатного жаргона, а с ним шалава, лярва, путана, встречаются даже гораздо чаще, чем блядь, шлюха, поскольку последние потеряли свою экспрессию, а первые являются "лингвоэпистемами" блатной романтики, т.е. теми самыми словами, которые из песни не выкинешь. Картёжный лексикон сродни ноздрёвскому "загнул паралипе – и отыгрался". Помните "ноздрёвскую подмену" у Булгакова из "Записок на манжетах", когда на юбилей Пушкина вместо поэта на плакате изобразили Ноздрёва. Можно спорить, что заядлыми игроками были и Пушкин, и Достоевский, и Некрасов, но ведь играли они не скрестив ноги на нарах, здесь же мы наблюдаем смешение фени с игровой лексикой.

Кто ходит в героях? В последнее время приобрел героический ореол образ Чичикова, того самого, Павла Ивановича, дельца. Аферист, не сделавший никому ничего дурного, наживающийся только лишь на недостатках системы налогообложения. Просто святоша, да нет, – человек как человек, как ты да я. Хотя в некоторых странах манипуляции с налогами считаются самым тяжким преступлением против общества. Современные литературные союзы мечтают об услугах подобных чичиковых, и даже делают их своими секретарями, ведь нищете писательской расплатиться с дельцами нечем – отдают бартером, почётным званием, славой, литературной премией. И не беда, что дельца никто писателем не считает. На худой конец, если делец начнет смущаться, совершенно по-чичиковски, можно легко убедить его, что он так-таки писатель. Убежден, и Чичикова легко можно было бы убедить в этом же. Если бы за это дело принялся ради смеха Гоголь, он бы его убедил.

Но современные Союзы не шутят, тут дело жизни и смерти, поэтому готовы реконструировать даже систему художественных ценностей, и незазорно и притвориться перед всеми обманутым из простодушия, якобы вот опять пострадал из-за своих же положительных качеств, а заглянуть в эти качества – пропасть, мерцающая паучьими глазами.

Неплохо устроились авторитеты, писатели в законе, они "крышуют" разных "бакланов", и кто не платит, лишается бизнеса, либо вовсе такового не приобретает. Один известный критик, по "погонялу" "Морж", берёт триста долларов за страничку-предисловие к книге. Брал деньги для раскрутки даже один такой авторитет, умерший семь лет назад в Германии, с мнением которого потомки и через двести лет будут считаться, и ломать голову над "фуфловой" поэтикой какого-нибудь Тютькина, а в итоге делать выводы, что такое г… было модно в то время, а читатели были слабоумны, правда, брезгливо затаив в себе мысль, что великий критик и мыслитель все-таки соврал, поскольку безупречный вкус его известен. Не надо надеяться на то, что у потомков станет меньше вкуса, чем у нас, а ключевая литература будет развиваться по законам красоты, чего бы там ни было. Если ещё интересно, то устное упоминание писательского имени в публичном выступлении тоже не бесплатно, тем более, если на телевидении.

Не подумайте, Бога ради, что кого-то "прессую", тем более, что "не очко порою губит, а к одиннадцати туз". Но кого винить в том, что сейчас происходит в литературе. Литература обуржуазивается, как и было задумано, и криминализируется, о чем я говорил очень давно в статье "О буржуазности нашей литературы". Теперь созрела во всей красе. Но в статье десятилетней давности у меня ещё присутствовала наивная надежда, что писатели старой закалки одолеют мутные волны. Куда там, всё оказалось гораздо хуже.

Мне кажется, что для того, чтобы изменить всю сложнейшую структуру общества, её разрушить, совсем не надо быть Даллесом или Пачеа, или сионским мудрецом, достаточно во главе угла поставить "деньги" – пойдёт цепная реакция спрос – предложение – рынок – конкуренция – криминал – разрушение ценностей – упрощение ценностей. Всё человечество идёт по пути зла и добра, утешения и учительства. Цивилизация противоположна культуре. Католическая церковь – христианской; демократия – монархии; глобализм, т.е. унификация, всеобщее упрощение, – национальной политике; толерантность, политкорректность – совести, внутреннему конфликту; массовая литература – высокой литературе; пресса массовая – прессе качественной; фаст фуд – национальной кухне.

Цивилизация требует упрощения. Какая самая цивилизованная страна? Вот ее портрет: католическая (Папа Римский разрешил браки между гомосексуалистами и освещает "кока-колу"); главное в системе ценностей – политкорректность, однако, разбомбят любую страну за идеи глобализма и демократии; литература преимущественно массовая, пресса – жёлтая, страна сосисок и самых жирных людей. Вот портрет упрощающейся страны, которая навязывает свои ценности нам.

Когда-то Константин Леонтьев говорил, что упрощение наблюдается как в гибнущей цивилизации, так и в обыкновенном трупе. А вот слова Пушкина, по воспоминаниям Гоголя: "Государство без полномощного монарха – автомат: много-много, если оно достигнет того, до чего достигнули Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит".

Поговорим о персонажах литературы, массовой литературы. Конечно, массовую литературу называют паралитературой или псевдолитературой, но место настоящей литературы она так-таки заняла. Детективный роман занимает самое видное место среди массовой литературы, он обгоняет и розовые романы, и порнографические, и фэнтези. Главный герой таких произведений сыщик, сыщик-дама, бандит, попавший в переделку. Другой герой, который знал тысячи способов отъёма денег у населения, – Остап Бендер. Он, безусловно, излюбленный герой массовой литературы. Здесь, в этом случае, мы подбираемся к герою нашего времени, которого так безуспешно ищут наши литераторы. Они бедные хотят найти положительного героя, и найти не могут. Невостребованные, да, пожалуй, и невежественные наши литераторы не там ищут, они ничего видать не знают о теории ценностей, об их подвижности. То, что вчера было отрицательным, в определённой исторической обстановке становится нейтральным, да потом и вовсе – положительным.

Героя нашего времени надо искать в отрицательных вчерашних персонажах. Для массовой литературы этот вопрос решен – её герой Остап Бендер, как в кино Оушен. Но наши дорогие литераторы и лидеры Союзов, сделавшие объектом купли-продажи Переделкино, стесняются переориентироваться на тех, кого презирали вчера; литераторы, принявшие как модное явление гомосексуализм и применившие его в своей среде, брезгуют признать сегодняшней героиней лесбиянку; спивающиеся и погибающие от наркоты все-таки лелеют мечту о том, что наконец-то, три дня не пивши, возьмут, да и невзначай найдут этого героя, и народ ответит благодарными рыданиями.

Какой народ? Верящий в завтрашний день, идеалист, не пьющий, не ругающийся матом, не кидающий, не обзывающий ближнего своего черножопым; тот, что не лазит по помойкам, не застраивает поймы чистейших рек химзаводами; тот, что не кидает, не банкует, не мерзнет в клифту лагерном, не вкалывает в отчаянии с утра до ночи ради детей, забросив ученые проекты, позабыв амбиции, и не мечтает сбежать хоть куда из этой страны, которой, видите ли, понадобился "герой нашего времени".

Массовая литература никого и не ищет, она прагматична и только изучает спрос, а представители так называемой высокой литературы окриминализировались до такой степени, что к самим себе, "хорошим", уже никогда не вернутся, а значит, не найдут героя. Да и зачем высокой литературе нужен герой? Ведь у жизни и литературы совсем разные герои. А для того – чтобы вернуть себе былую власть, чтобы снова стать властителями дум, взять реванш за постоянную невезуху в "очко", за годы невостребованности, замшелости, несвежего нижнего белья, "шестерения" перед делягами. Напоминает мне такой литератор, некогда известный, а сейчас покрытый морщинами и пылью забвения, упыря, что хочет проникнуть на Сорочинскую ярмарку в ясный день и навести там "шухер". Кому он нужен?

Не напрашивается ли вопрос: зачем и писательские Союзы вообще нужны? Разве не наблюдаем мы, как писательские сообщества переходят на клубную основу? Клуб – новая форма сосуществования писателей, он не связан с криминальными структурами, в отличие от наследников разбитого зеркала (СП СССР), он может послать куда подальше даже Сороса. Вечная пожива на подачках от хозяина, невозможность самим заработать деньги, привычка к почёту и уважению к себе как к высшей касте, касте жрецов, естественно сформировали порочное сознание стареющих Союзов, из-за этого идущее на сделку с криминалом и полукриминалом. Уважали-то не вас, а тех, кто был до вас на этом месте, и уважали за дела, а вы, сидя в их креслах, требуете к себе такого же уважения и почета. Однако ваши биографии, бледное, слабосильное творчество; неловкие телодвижения во время смены государственной власти, когда вы с надеждой глядели (может, этим пригодимся) в глаза разным представителям; вечный простой и бормотание, что нас еще позовут, а постоянно возбуждаемые уголовные дела – это что такое?

Единственная, слабая надежда у них, что какой-нибудь старый Вий, или его молодой угрюмый ученик установит общенационального героя. Но и на пустом месте вот-вот готовы разразиться самовозбуждающими криками, что "сотворили!", и "есть такой писатель!", как делают всегда на премиях, чтобы показать – литературный процесс все-таки существует! Да, слава богу, ни народ, ни тем паче массовая литература этих находок не примет. Они их не заметят.

А может быть, и хорошо, что у нас есть массовая литература. Она хотя бы честная, умеет зарабатывать, знает про себя всё, намерений не скрывает, кормит даже втихаря пишущих для нее "высоких" писателей; криминализированная, но не из подлости, а по определению; литература, которая позволяет писать и конкурировать всем, а не только "попам от искусства", – да и вообще, многие явления в ней, как это и было всегда, ещё найдут свою художественную оценку и удивят открытиями.

(обратно)

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО Министру образования и науки РФ А.А. ФУРСЕНКО

Уважаемый Андрей Александрович!

27 октября 2006 года группа писателей обратилась к Первому Заместителю Председателя Правительства Д.А. Медведеву с письмом о проблемах преподавания литературы в школе. Перед куратором национального проекта по образованию были поставлены 3 вопроса: 1) почему вопреки постановлению Совета по русскому языку при Правительстве РФ 23 сентября 2003 года количество часов на изучение литературы в школе уменьшается: по сравнению с советскими временами это уменьшение ровно в два раза; 2) почему творится полная чехарда с так называемыми стандартами по литературе: когда сегодня в школе действуют уже два разных списка обязательного минимума знаний по литературе, готовится третий, и никто не знает, что изучать, какие учебники писать; 3) наконец, писатели поставили вопрос о нецелесообразности отмены такой формы итоговой аттестации выпускников IX и XI (XII) классов, как сочинение, и переходе на тесты.

В полученном из Департамента государственной политики и нормативно-правового регулирования в сфере образования ответе единственно на третий вопрос говорилось, что "Положение о государственной (итоговой) аттестации выпускников IX и XI (XII) классов общеобразовательных учреждений Российской Федерации" пришло в противоречие с обсуждаемыми Думой поправками в Законы "Об образовании" и "О высшем и послевузовском профессиональном образовании". Там предусмотрено 2 обязательных экзамена, а с литературой получается три. Потому де надо либо "в качестве обязательных предметов на итоговую аттестацию предложить русский язык, литературу и математику, таким образом, количество обязательных экзаменов увеличится до трёх", либо убрать математику и тогда останется два экзамена "русский язык и литература". При всей нашей любви к литературе мы убеждены, что математика, информатика, другие точные науки столь же необходимы, как и литература, о которой Д.С. Лихачев (сегодня как никогда уместно вспомнить этого выдающегося человека) писал: "Россия без литературы перестанет быть Россией".

Между тем решение напрашивается само собой. В былые, не столь отдалённые времена, Ваши предшественники не делили русский язык и литературу на два экзамена. Уже тогда был единый государственный экзамен по этим двум предметам в форме сочинения. Литература – высшая форма языка. Вот пусть и сдают дети один единый (раз уж чиновникам хочется пользоваться этим термином) государственный экзамен: сочинение. В конце концов, можно ставить за него две оценки: по русскому языку и литературе.

В заключении полученного нами письма следует предложение о "конструктивном сотрудничестве" и "участии в обсуждении", которое "приведет к решению проблемы". Мы готовы к этому, но весь предыдущий опыт показывает, что нас приглашают, вежливо выслушивают и… делают прямо противоположное тому, что мы говорили. Так было 19 ноября 2003 года на заседании Комитета по науке и образованию Госдумы, когда г-н В.А. Болотов обещал одно, а сделал прямо противоположное; так было на Российском съезде учителей-словесников, где учителя не приняли идею ЕГЭ по русскому языку и литературе. Тем не менее, Министерство образования и науки упорно её внедряет. Не учтено ни одно из предложений, высказанных в дискуссии на страницах "ЛГ" о преподавании литературы в школе.

Наконец, тот факт, что мы не получили ответа на два других поднятых нами вопроса, тоже показателен. Сотрудничать так сотрудничать, чтобы действительно решить все накопившиеся проблемы. А сотрясать воздух – так это, извините, без нас.

Ю. Поляков

В. Бондаренко

Р. Казакова

А. Архангельский

А. Караулов

В. Агеносов

В. Аксенов

А. Варламов

М. Веллер

В. Маканин

и другие писатели, учёные и общественные деятели...

(обратно)

Захар Прилепин РУССКИЕ ЛЮДИ ЗА ДЛИННЫМ СТОЛОМ

Русский человек и есть та глина, в которую до сих пор легко вдохнуть дар, дух и жизнь.

Народ – глина, когда в него вдыхают живой дух – он становится нацией.

Я встречал несколько тысяч русских людей в самых разных ситуациях и в самых разных местах.

В деревне, где родился, и куда возвращаюсь каждый год. Там, в расстегнутых рубахах и серых трико, с чёрной щетиной, лишенные запахов тела, подобно святым, но с легким перегаром, конечно, бродят рано постаревшие мужики. Каждую зиму они срезают провода от моего дома до ближайшего столба; каждое лето я приезжаю и за бутылку водки покупаю у них эти провода, но, естественно, они продают мне их как случайно завалявшиеся, не мои и специально для меня припасенные. Это у нас такой обряд.

Я приезжаю свежим комариным вечером, нахожу мужиков за просмотром телевизора, где уже в прошлом году не было изображения, зато есть звук. На их столе стоит стеклянная рать.

Привожу их к своей избушке на машине (провода они бросают в багажник).

Пьяные, они лезут на крышу, верней, лезет один из них, а второй стоит внизу, подавая, когда просят, провод, пассатижи, и что-то там ещё.

Не сбивая облепивших чёрную шею комаров, рассказывая мне о том, как хорошо будет этим летом, как зимой волки заходили в деревню, как дворовый пёс ушёл в лес и вернулся, притащив в зубах задушенного зайца, сивый мужичина крепит провода, переступая по крыше босыми ногами.

Потом провода тянут к столбу, притаскивают откуда-то лесенку, по которой я не рискнул передвигаться, даже если б она лежала на земле. Не переставая разговаривать со мной, размахивая в воздухе оголенными концами провода, задевая ими провода под током, тем самым выбивая жуткие искры, и нисколько этого не пугаясь, мне устанавливают электричество.

Я отвожу мужиков домой, даю им водки, я привёз её с собой, мне не жалко. В следующем году все равно один из них умрёт, а через год умрёт второй.

Почти все их поступки незлобны и, скорей, веселы. Большинство их суждений о природе вообще и о природе вещей удивительно метки.

Деревня отслаивает речь. Отшелушивает. И ещё – интонацию и мимику.

Каждую весну я тоскую по этим мужикам.

Ещё я видел русских людей в университетах, где похожие на неопрятных птиц студенты громко шумели меж собой, и мне казалось, что ни один из них никогда не станет нормальным мужчиной. Но потом, спустя годы, я их встречал, и все они легко несли свое достоинство, свои новые профессии. Черные неопрятные птицы разлетелись неведомо куда, осталась твёрдая посадка головы, взгляд, жест, ответственность.

Я очень редко встречал плохих русских людей. Наверное, я их не знаю вовсе.

Я не могу их вспомнить даже в ночных клубах, где работал, назовём это громко – вышибалой, и куда уходил, выпив стакан спирта, чтобы сберечь до утра немного нервов. Многие приходившие туда вели себя дурно и пошло, они всякий раз норовили обидеть друг друга, меня, моих напарников, глаза их были подлы, и руки нехорошо суетливы. Но я подозреваю, что если б обстоятельства сложились иначе, я вёл бы себя точно так же, как они.

Это были самые злые и подлые времена новой истории России; и многих из того поколения уже нет в живых, иные из них стёрлись до неузнаваемости, но тогда они ещё были в своей мрачной и неожиданной им самим силе.

И я неизменно чувствовал, что мы останемся с ними одной крови, даже если пустим её друг другу.

И потом: их речь. Их повадки.

(Я так много говорю о повадках и речи, потому что беру на себя смелость судить о людях по внешним признакам – в конце концов, никому из нас не приведётся хотя бы по разу подняться со всеми знакомыми русскими мужиками в атаку: чтобы понять каждого. Будем надеяться на собственную интуицию и наблюдательность.)

И я говорю: их повадки. Их речь. Их разворот головы. Когда одна фраза, какое-нибудь с виду вполне простое, с зачищенными эмоциями: "А что тебе не нравится?" заставляет вздыматься волоски на шее.

Подсмотрел (и подслушал) недавно такой диалог:

– А где ты будешь жить, если ещё раз мне слово скажешь, ты знаешь?

– Где?

– Нигде, понял, Вася?

Достоинства в этом не меньше, чем в словах "…русские после первой не закусывают…"

В минуты, когда с самыми тяжелыми посетителями ночных заведений мне приходилось общаться нормально, я с удивлением думал, что нас мало что разделяет.

Ещё перед моими глазами прошли тысячи "срочников" и "контрактников", суровые солдаты, бодрые бойцы спецназа, штабное офицерьё (можно и так – офицерская штабня), несколько раз я вблизи видел настоящих генералов. Красные мужественные головы на коротких шеях.

Русские люди на Кавказе несли в лицах хорошую, непоказную деловитость и совершенно немыслимую здесь, простите меня, чистоту от постоянного осознания присутствия смерти, которая может случиться в любой день.

Ещё я встречал несколько тысяч национал-большевиков, и знаю добрую сотню из них, осмысленно пошедших в тюрьму.

Русские парни из породы новых революционеров веселы и горячи ровно в те минуты, когда знают, что скоро их свобода будет прервана на месяцы и годы.

Я знал рецидивистов, оперов, шоферов, грузчиков, профессоров, политиков, бизнесменов, миллионеров, нищих. Я работал в милиции, в рекламной службе, в магазине, в газете, на кладбище и ещё где-то.

Мужество и терпение, жалость и злость – где-то меж этих координат помещен русский человек.

Шесть лет я ходил в форме и брился два раза в день.

Однажды я сжигал со своей камуфляжной братвой загородные, при городской помойке, поселения бомжей. Бомжей было несколько сот, у каждого был свой домик, свой шалаш, своя посуда, и даже бритвы, и даже зубные щётки с редкой серой щетиной. От домика к домику были тропки: они ходят друг к другу в гости, угощая тем, что нашли на помойке. В углах их шалашей висели картинки из старых журналов: цветы, вожди, иногда машины.

Когда мы жгли их поселение, они плакали.

Ещё я бывал на Рублевке, в загородных особняках губернаторов и миллиардеров. И даже в Кремле раз. Там тоже живые люди, они тоже плакали бы, если бы...

Я никак не могу вспомнить человека, о котором мог бы сказать: это безысходная гнида, такую можно только убить. Любой из встреченных мною был ярок либо в своей дури, либо в своей жестокости, либо в своей, самой последней, подлости. Таких людей хочется беречь и холить.

Нет, безусловно, кого-то можно убить, но почти всегда стоит обойтись и без этого. Пусть все живут.

Ощущаю с ними родство.

И мне кажется, что русских людей можно менять местами, потому что все они удивительно похожи, и всякий раз окажутся на своём месте, куда бы их не поместили.

Иногда я представляю, как все мы, кого я знал, сидим за деревянным столом, – и мы так хорошо сидим, знаете.

Тяжела моя родня, но пусть идут к чёрту все, кто говорит, что нет крови и нет почвы.

Есть кровь, и почва, и судьба. И речь, пропитанная ими.

Потом я работал райтером и политтехнологом, осмысленно и без угрызений совести менял одну за другой все партии из присутствовавших ныне в парламенте, и сначала с ужасом, а потом с удовольствием понял, что все они одинаковы, и люди, находящиеся в них, – одинаковы, это обычные русские люди.

С тех пор я не удивляюсь, когда, скажем, так называемые "красные" кидают моих друзей нацболов, а представители вроде бы ненавистной "медвежьей" партии выступают в их поддержку. Не удивляюсь, конечно, и когда случается наоборот.

В любом случае мне ненавистно положение вещей, а не положение людей: тех или иных людей во власти.

А до людей мне всё равно. У меня нет врагов. Есть несколько упрямых в своей алчности людей, и есть невыносимые дураки, но где нет дураков.

В любом случае в России, наверное, уже не будет Гражданской войны.

Её так долго не было, что истины стали едины для всех русских людей, вот о чём я говорю. В последние времена мы слишком мало отличаемся друг от друга, чтобы истово ненавидеть.

Помню, в середине и конце 90-х годов мне дико хотелось убить, физически уничтожить нескольких человек из числа, скажем условно, либералов, либеральных политиков, либеральных журналистов. Мне казалось, что они изо дня в день уничтожают то, что составляет меня, и мириться с их существованием нельзя.

Теперь я смотрю на этих людей почти с нежностью.

Они – одни из немногих, охраняющих то, что крепит и меня.

С ужасом думаю: а если бы убил тогда?..

При том, что либерализм ненавижу по сей день как чуму.

Ещё я много времени провел в компании писателей, мы выпили удивительное количество вина.

Там был Сергей с чёрной, наглой башкой, вызывающе красивый, вызывающе талантливый, взрывной, импульсивный, жадный до жизни, ратующий за социализм, за любое буйство и за драку.

Там был Дима из Петрозаводска, который написал несколько гениальных рассказов, в том числе про муху и янтарь; он ненавидит самое слово "социализм", первым синонимом которого склонен видеть слово "мерзость". Он из того поколения, что осваивало распавшуюся советскую реальность, свободно предпринимая те или иные не всегда законные действия.

Там был замечательный Роман, странно близкий и Дмитрию, и Сергею, мрачный и весёлый одновременно.

Там был Илья, который жаждет описать Алтай, заселить его ведомыми и неведомыми людьми; и когда мы спорили о национализме, Илья призывал нас навсегда забыть эти слова, и никогда никого не делить.

Там был Денис, который говорит с грузинским акцентом, он вырос в Грузии. Денис все время обещает взяться за оружие, если кто-то придёт к нему в дом, чтобы разделить его имущество.

Три года мы разговаривали и кричали иногда, чтобы я понял в конце концов, что мы почти неразличимы. Что у нас одни и те же слова, которые мы произносим в разной последовательности, и лишь это нас пугает.

Народ, воистину, данность в современной России. А нация – воистину – задание.

Но задание не для всех. Лишь для тех, кто в который раз рискнет взять на себя ответственность, и артикулировать изначально понятное всем.

Задача почти невозможная, но начать стоит.

Просто потому, что никто, в сущности, не против, и все уже готовы.

Я хожу по нашей земле с тем странным ощущением, когда тебе отзывается всё вокруг тебя. Наверное, так ходят лесники по любимому лесу.

(обратно)

Владимир Винников В КИТАЙСКОМ ЗЕРКАЛЕ. Еще раз о герое современной поэзии

"Говорящий не знает, знающий не говорит", – древняя китайская мудрость лишний раз подчеркивает глубочайшее расхождение между нашими цивилизациями. Китайский мудрец говорит мало или не говорит вообще – он, даже отвечая на почтительные вопросы учеников, расставляет облака на небе, создает жизненные ситуации, в крайнем случае – рисует некий иероглиф, который, помимо своего прямого, "словесного", "понятийного" значения будет нести, как минимум, один дополнительный смысл. Дающий – но только тому, кто уже достоин ответа, – тонкий намек на ответ. Скорее – зеркало, чем эхо другого иероглифа. Впрочем, таких "зеркал" может быть и десяток, и более того – на то есть искусство и наука каллиграфии. Разницы между "мертвой буквой" и "живым словом" в китайской традиции нет – хотя бы по причине полного отсутствия букв и смыслового бытия иероглифики исключительно в понятийной, а не звуковой сфере.

Зато в китайской традиции есть, например, такое понятие, как "невидимость мастера". Оно означает, что человек достигает совершенства в каком-либо умении благодаря достижению высшей мудрости, а потому попросту "невидим" для окружающих его людей: они, глядя на него, могут увидеть только своё отражение – если, конечно, сам мастер по каким-то причинам не захочет иного. Присутствует "невидимость мастера" и в прикладных боевых искусствах Востока, где Китай заимствовал и преобразовал древнейшие индоарийские принципы. А уж от него эти принципы разошлись по вьетнамам-кореям-таиландам-япониям и так далее.

Представители академической науки утверждают, что 85% информации об окружающем мире, которую получает обычный человек, доставляют нам именно органы зрения. И только 5-7% приходится на слух, но зато значимость слуховой информации на порядок, а то и на несколько порядков выше зрительной.

Возможно, поэтому у нас всё не так, как в Китае. Евангелие от Иоанна: "В начале бе Слово, и Слово бе у Бога, и Слово бе Бог". Слово как "логос" должно быть прежде всего сказано, "лектос". На Западе, израненном и активизированном католическим "филиокве", это "диалог", "диалектика", двоичная система исчисления, заложенная в компьютеры Apple и IBM... Но и молчание православных исихастов суть внешнее проявление их непрерывной внутренней молитвы к Богу-Троице. Колокол звонит всегда – просто мы не всегда способны его услышать. Бог Слова Живаго, Господь и Спаситель наш Иисус Христос – это Бог именно звучащего слова. Он поучает народ, Он проповедует, Он говорит притчами. Евангелие от Матфея: "Аз есмь альфа и омега". Альфа и омега – буквы греческого алфавита… Но любые буквы, в отличие от иероглифов, передают на письме именно звучащее слово, передают почти "позвуково", – они суть отлитые в графику звуки, они вторичны по отношению к речи: "Аз буки веди. Глаголь добро есть…"

Для нас поэзия – прежде всего созвучие, сопряжение звучащих слов и – через них – веществ, существ, миров. Китайские поэты достигают той же (или близкой) цели через сопряжение иероглифов, знаков. Поэтому китайская поэзия (а "страна поэзии" – одно из популярных самоопределений Китая) принципиально непереводима на семитские и индоарийские языки, в том числе русский. Она есть род не звукописи, но живописи. Это совершенно разные искусства, лишь по странному недоразумению называемые одним и тем же словом "поэзия". Да, китайская поэзия порою рифмуется, декламируется и даже поётся, но ведь не это составляет её внутреннюю сущность. Думаю, её лучше и называть по-китайски: ведь говорят же теперь: "тайконавт" – вместо "космонавт" или "астронавт"…

В лучшем случае, переводя с китайского, мы получаем некое подобие засушенной бабочки: форма вроде бы всё та же, те же крылышки, усики, лапки, но жизни, полёта там уже нет. "Однажды Лао Цзы приснилось, что он – бабочка и порхает среди цветов…" Собственно, всем переводчикам с китайского всегда снится один и тот же сон…

Создается впечатление, что подавляющее большинство современных наших поэтов: хоть старых, хоть новых (и молодых тоже), – пишущих вроде бы стихи, вроде бы на русском языке, занимается на деле "переводами с китайского". Должен оговориться сразу, что проблема неких фундаментальных отличий русской поэзии от "русскоязычной", которой по-прежнему всерьёз озабочены многие мои добрые (и не слишком) знакомые, поэты и просто стихотворцы, вторична и "мелководна". Пресловутая "русскоязычная" поэзия существует лишь потому, что в нынешних условиях беспредельного хаоса плюрализма и многопартийности нет согласного понимания того, какую систему ценностей и – соответственно – какую поэзию считать "русскими". Но искать сучок в чужом глазу, следуя евангельским заветам, можно лишь после того, как вынешь бревно из своего.

Именно поэтому пришлось обратиться к китайскому "зеркалу". Обозначенное некогда (см. "ДЛ", 2003, №1) "возвращение поэзии" в Россию, несомненно, состоялось. Пока ещё не в форме повсеместного общественного признания – но в форме пока точечного возрождения интереса к этому странному занятию. И это – важнейший симптом не только общекультурных, но и политических изменений в нашей стране. Повторю сказанное четыре года назад: "Как заметил один современный мыслитель, литература – род воинского искусства, и в этом ряду искусств: войны материальной (войны-деформации), войны душевной (войны-информации) войны духовной (войны- трансформации), – её воины занимают важнейшее, срединное положение. Не в доказательство, а в дополнение данной мысли приведу следующую цитату из Льва Гумилева (человека удивительной судьбы и сына двух поэтов, Николая Гумилёва и Анны Ахматовой): "Появились саги и поэзия скальдов – сравним плеяду арабских поэтов перед проповедью Мухаммеда и в его время. Или Гомер и Гесиод накануне эллинской колонизации... С движением викингов, противопоставившим себя оседлым и зажиточным хевдингам, связано возникновение скальдической поэзии около 800 г. И если суры Корана диктовал Аллах, то он диктовал их – поэту".

Поэт – и воин, и волхв, и пророк, и свидетель: избранный, лучший "сосуд человеческий". Он – герой в самом точном значении этого слова. У каждого времени – свои герои, а потому – свои поэты. Поэзия не всегда была мозгом, но всегда была сердцем своей эпохи. Грибоедов: "Я как живу, так и пишу: свободно и свободно". Но сам по себе факт такой слиянности жизни и творчества ещё ни о чём не говорит. Куда важнее уровень и качество этой слиянности (или, напротив, неслиянности). Сущность поэта и сущность его героя (образа личности) находятся между собой иногда в самых запутанных и невероятных отношениях. Полностью исключено лишь одно: этих отношений не может не быть.

Поэтому так важен, фундаментально важен для меня (впрочем, надеюсь найти здесь поддержку и понимание читателей) вопрос о том, образ какой именно личности воплощают собой герои современной поэзии и современных поэтов.

Так вот, должен сказать, что никакой "современной", а тем более "молодой" русской поэзии в этом отношении незаметно. Сплошное "повторение пройденного", освоение форм мировой и отечественной культуры – как правило, "естественно близких" по своему хронотопу нам, пребывающим "здесь и сейчас", но и не слишком близких тоже.

Сегодня отечественному и, само собой, зарубежному "городу и миру" всё активнее предъявляются "новые русские поэты" – на сей раз из числа не "детей Арбата", но "детей рыночно-сексуально-языковых реформ". И круг самых ярких представителей этой генерации, весьма близкий традиционной с 60-х годов критической "обойме", можно считать уже практически очерченным. Лекала те же, но люди другие, а значит и лекала всё-таки тоже другие.

"Так по списочкам и пойдём?.." А что делать, придётся. Заранее приношу извинения авторам и читателям, что упоминаю не всех, цитирую, возможно, не лучшее и не всех, кого упоминаю, цитирую. Но знание некоторых принципов вполне возмещает незнание некоторых фактов, а за то, что здесь представлены далеко не худшие из "обоймы" и далеко не в худших своих проявлениях, могу ручаться.

Всеволод ЕМЕЛИН:

Из лесу выходит

Серенький волчок,

На стене выводит

Свастики значок…

Не стесняясь светского вида,

Проявляла о бедных жалость,

С умирающими от СПИДа,

То есть с пидорами целовалась…

Лишь рвалось, металось,

кричало: "Беда!"

Ослепшее красное знамя

О том, что уходит сейчас навсегда,

Не зная, не зная, не зная.

Пришла пятилетка больших похорон,

Повеяло дымом свободы.

И каркала черная стая ворон

Над площадью полной народа.

Все лица сливались, как будто во сне,

И только невидимый палец

Чертил на кровавой кремлевской стене

Слова – Мене, Текел и Фарес.

"Молодой" – весьма условно. "Современный" – бесспорно. Как раз то самое исключение из правил. Практически "наш человек"; в прошлом, настоящем и будущем – активист НБП. Жестко и даже жестоко веселит "на злобы дней", но не только… Если бы еще петь умел, слушать бы всей Руси "нового Высоцкого". Но стихи – максимально "масочные". Не герои, а персонажи. Даже когда пишет вроде бы непосредственно про себя.

Кирилл РЕШЕТНИКОВ (он же Шиш БРЯНСКИЙ):

"Матершынник и крамольник". Тем и велик. Упоминается в алфавитном порядке с частным предупреждением, что Бог поругаем не бывает.

Андрей Родионов:

Подумаешь,

проснулся в клетке с бомжами,

Зато не жру на чужой планете говно!

Нам слов не надо, чтоб говорить,

Не надо мыслей читать.

Это миф,

что сказочные герои не любят пить,

Просто они не умеют блевать.

Подмосковный гротеск еще 90-х годов. Электрички, вокзалы, онейроид "унешний и унутренний". Двоюродный и младший, по-моему, брат Николая Голикова. Демонстрирует максимально полную отвязанность от "стойла Пегаса".

Вера Павлова:

Сексуальные сны "двойницы" литературной героини Чернышевского. Не просыпается или принципиально этого не желает. Упоминается в алфавитном порядке.

Анна Русс:

Нервный мужчина, я сегодня злая,

Лучше б так сильно вам меня не жать.

Нынче организм мой мне напоминает,

Что я не утратила способности рожать.

Никогда не кончиться детству, голубому шару не сдуться,

Детство будет манить загадками и заветными звать местами,

Баба с дедой не поседеют, мама с папой не разойдутся,

И пломбир в стаканчике вафельном никогда дороже не станет.

Никогда семья и работа в перспективе не замаячат,

Никогда с одежды парадной не исчезнут банты и рюши,

Никогда не сломается кукла и не лопнет любимый мячик,

Никогда не умрет артистка, говорящая голосом Хрюши.

Будет обувь всегда на вырост, будут слезы обиды сладки,

Никогда любимого мальчика не заменит любимый мачо

…а река обретает форму безутешной плюшевой лапки

и несет в открытое море мой веселый и звонкий мячик.

Наверное, будет главной боеголовой "патроной" (причем не холостой и не путать с "матроной") во всей обойме. Очень чётко сознает, что, как и зачем именно пишет – редчайшее качество Меры во всей современной отечественной поэзии. А то, что мера пока не слишком велика – так это вопрос времени.

Дмитрий Тонконогов:

Я буду культивировать страданье,

Чтоб всюду богомольные старухи

Плодились и кусались, словно вши,

И пели про последние гроши.

Хочу быть Ахматовой

И чтобы Рейн был у меня на посылках.

Что ж, бывает и на "старухов" такая вот проруха. Остальное без комментариев.

Даниил Файзов:

Директор книжного магазина-кафе "Билингва". Упоминается в алфавитном порядке с выражением максимального почтения к его личностным и организаторским качествам.

Вот они – "права человека", где всё осваивается/переваривается вроде бы на сугубо личностной и в этой сугубости даже неоспоримой основе: "я и окружающий меня мир" – не более, но и не менее того. По всем канонам психоаналитики: или возведенный в абсолют инфантилизм, или – как следующая, высшая и последняя ступень творческого развития – вполне пубертатная ирония (включая как цензурные, так и нецензурные разновидности оной). Немногочисленные исключения здесь только подтверждают общее правило игры.

И только теперь – простите! – "о брёвнах в своём глазу". Они торчат наружу разными концами. То "неоязыческими" (Марина Струкова), то православными (Алексей Шорохов), то "красными" (впрочем, здесь еще сверхсильна инерция великой – я не шучу! – советской поэзии, от которой сейчас творческая молодёжь ещё стремится оттолкнуться как можно дальше). Причем "исповедание веры" здесь таково, что одни периоды отечественной истории принимаются за не подлежащий критике идеал, а другие – "выводятся за скобки", как противоречащие и отрицающие этот идеал. Подобная страстность для поэта, особенно для поэта талантливого, – порою не в минус, а в плюс. Но только при одном важнейшем условии – последующего преодоления этой внутренней, усвоенной и освоенной, ставшей даже более чем родной обособленности и отчужденности; понимания и приятия высокого смысла пушкинских слов: "Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя… но, клянусь честию, ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог её дал…"

Речь идёт, подчеркну, не о безумном "всеприятии", а, напротив, о мудром сличении принципов устройства (и расстройства) нашего земного Отечества с принципами бытия вечного Отечества Небесного. Выйти в "пространство больших смыслов" без этого попросту не удастся. А всё остальное – это, как говорили еще древние римляне, "dii minorum gentium", боги малых племён. Стоит ли покоряться и подчиняться этим малым божкам, всегда при том умаляясь и самим – вплоть до полного и окончательного уничтожения?

(обратно)

Геннадий Красников ВЕТРОМ ВЫБИТЫЕ ЗЕРНА

Всякий раз, когда встречаешься с новым, ранее не знакомым поэтическим явлением, – особенно на фоне набивших оскомину разговоров о конце русской литературы! – теряешься от удивления и недоумения: откуда что берётся в нашей действительно такой непоэтической реальности. И ещё больше поражаешься необъяснимости, неразгаданности той несказaнной тайны, которая называется поэзией. С одной стороны, конечно же, права была Анна Ахматова, заметившая: "Когда б вы знали из какого сора / Растут стихи…", с другой стороны также близка была к истине её современница Марина Цветаева, убеждённая в том, что "Стихи растут, как звезды и как розы…" В этих двух неэвклидовых параллельных линиях (часто пересекающихся!) – преображения хаоса в гармонию (по Ахматовой) и привнесения небесной гармонии в мир хаоса (по Цветаевой), видимо, и таится заповедный ключ к пониманию поэзии. Между этими полюсами, разрываясь между ними, отталкиваясь от одного к другому, и сосредоточена напряженная эстетика поэзии Владимира Миронова, нижегородского поэта, родом из древнего Семёновского края.

В здешних глухих и дремучих местах, в богатырской мощи природы круто замешивались эпические страницы отечественной истории с её расколами, отражениями вражеских нашествий, с могучими народными характерами и судьбами, с сохранёнными несметными кладами неразбазаренного и не распылённого в суетный жалкий прах родного языка, каждое слово в котором налито тяжестью старины, седых преданий, мистической глубины непостижимой русской души… Здесь родился в начале ХХ века самобытнейший, яркий поэт трагической судьбы Борис Корнилов, описавший свою "непонятную родину", где "растут вековые леса", где "…на каждой лесной версте, / у любого кержачьего скита / Русь, распятая на кресте, / на старинном, / на медном прибита".

Есть своя историческая закономерность, логика запоздалой справедливости в том, что через восемь лет после гибели в 1938 году Корнилова именно на семёновской земле Нижегородчины родился другой поэт, по-своему самобытный и яркий, которому как бы вменялось судьбой в иной эпохе от имени поколения детей связать распавшуюся связь поэтической правды, оборвавшейся вместе с жизнью поколения обманутых отцов. Конечно, Владимир Миронов с неизбежностью обречён был на сравнение со своим знаменитым земляком. Неизбежна и узнаваемость общих примет и красок семёновской природы, кряжистой основательности в типах людей, густой насыщенности характерного языка в творчестве Корнилова и Миронова. Но в стихах Миронова уже совсем иной опыт, иное зрение, а главное, горькое знание, растворённое даже в пейзажных строчках:

Глухие урёмы и топи,

По кочкам – брусника и клюква,

и эхо – зови не зови!

На мушке кулик златоклювый

о смерти поёт и любви…

Однако самостоятельность, органичная цельность поэзии Миронова делают его абсолютно ни на кого не похожим. В отличие от стихийного, порою даже буйного темперамента Корнилова, в котором древнее природное начало играет роль инстинктивного чутья, компаса в мире человеческих отношений (отсюда доверчивость и отзывчивость на безумную стихию разрушительной революции), – в творчестве Владимира Миронова уже чувствуется книжная поэтическая культура, обуздывающая разгул крови и генетической памяти непокорных предков.

А если учесть, что Миронов никогда не жил не только в столичных литературных центрах, но и в областной-то наведывался из своей семёновской глубинки от случая к случаю, то можно только подивиться, как удалось ему, работая в сфере далекой от литературы (лесорубом, рамщиком, фрезеровщиком), стать незаурядным поэтом отнюдь не областного и районного масштаба. В лучших своих произведениях он предстаёт как мастер стиха, владеющий в совершенстве поэтической техникой, что в сочетании с глубиной мысли заметно отличает его лирико-философские строки от суесловия и неряшливого мелкословия большинства ныне пишущих в рифму:

Божий раб, я шлифую гранит,

некролог высекаю скарпелью…

А душа безутешно скорбит,

зная цену людскому терпенью,

что до кладбища короток путь,

что по терниям век наш недолог…

Сердце, сердце, втеснённое в грудь,

ты – как старых несчастий осколок.

Где-то праздно, а где в суете

я учился житейским наукам –

вот и пью на могильной плите,

чтоб собрату земля была пухом,

ибо каждый из нас обделён

в краткой жизни судьбой плутоватой.

Даже здесь, зарываясь под дёрн,

о каменья скрежещет лопата.

Я в судьбе никого не сужу!

Если взгляд и струится слезами,

это – я с того света гляжу

на людей голубыми глазами.

Как поэт – Владимир Миронов во многом типичный представитель послевоенного поколения, для которого характерны обострённая совестливость, жёсткость, резкость жеста, пронзительная нежность, надломленность и ранняя усталость, надежда только на собственные силы, максимализм в отношении к друзьям и любимым, благодарное чувство к старшим, к тем, кто пережил войну и социальные потрясения минувшего века… И ещё – тоска по культуре, по умным книгам, по умным людям. Поэтому так трудно, так по-шукшински надрывно, торопливо, бессистемно и жадно занимались они самообразованием, пытались понять свою историю, свою многострадальную страну, терзали себя безуспешным самоусовершенствованием… Всё это есть в биографии Владимира Миронова, всё это честно отражено в его поэзии. Может, ещё и потому чтение его стихов захватывает своим покаянно-исповедальным внутренним сюжетом, чаще всего – в силу биографии и характера – сюжетом острым.

Лирика Миронова драматична, глубоко личные переживания поэта открывают перед ним истину, что боль мира, боль окружающей нас природы проходит только через любящее, милосердное сердце:

Уже глухари набивают зобы

пьянящими листьями мёрзлой осины

и, пьяные, рухнув на землю с вершины,

становятся лёгкой добычей судьбы…

Звенит в рикошете шальная картечь,

сшибая с подсада багрец с позолотой…

Но я распрощался с весёлой охотой –

мне шалых, отчаянных птиц не стеречь!

И самое ценное в этом поколении, самая важная на шкале его ценностей мера отношения к миру – выражены в этих строках поэта:

С колыбельным сном

мне сказки сказаны,

с молоком грудным

мной песни впитаны,

но за чёрный хлеб,

что больше истины,

я прольюсь слезою

благодарственной…

Не всегда удаётся ему хаос превратить в гармонию, читатель порою слышит, как в шестерёнках его поэзии скрипит песок быта, того житейского сора, за которым не видно света бытия. Но читать даже такие стихи интересно, потому что почти физически чувствуешь в них муки преодоления поэтом хаоса жизни, забытовлённой повседневности:

Чёрный ворон на белом снегу,

чёрный лес под блистательным небом

да село – на другом берегу,

за версту, утопает под снегом…

Что бы там ни было, но рядом с "черным вороном" – всегда есть "белый снег", над "черным лесом" – "блистательное небо", а где-то рядом, пусть даже "на другом берегу", есть родовое тепло родного села, пусть и заметённого позёмкой…

Читая Владимира Миронова, странно сознавать, что Россия так мало знает сегодня самобытных своих поэтов. Но это, как говорится, привычное дело в наших палестинах. Одного, глядишь, прославят и убьют, другого не заметят, пока он жив, а потом спохватятся, да поздно. Но, слава Богу, не в характере русского поэта таить обиду. И если вырвется у него наболевшее да накипевшее слово, то затем лишь, чтобы охолонуло сердце, передохнув для новой боли и новой любви:

И боль с тоской непостижимой

ударит в сердце свысока,

что мы для родины любимой –

как два пустые колоска…

Ей было – вспомни! – не зазорно

нас гнуть, погибельно трясти…

Но, ветром выбитые, зёрна

сумели в камне прорасти.

P.S. К сожалению, эта статья оказалась пророческой. Вскоре поэта не стало...

(обратно)

Антон Железный ВЕЧНОЕ СОЛНЦЕ

***

Порою во сне вижу я виноградные грозды,

И знойные девы там кружатся в танце безмрачном,

Рука ювелира на бархат просыпала звёзды,

Они, как каменья, повисшие в небе прозрачном.

А сверху созвездья, как будто пещерные друзы,

Летят в опрокинутом море случайным узором,

И я, как Персей, раскрывающий тайну Медузы,

Боюсь разглядеть, что таилось за каменным взором.

Мне снится кустарник, высокие стены оплётший,

И золото кос обитающей здесь Рапунцели,

Как гулкие звуки, срываясь с заброшенных лоджий,

Смолкают, едва не достигнув неведомой цели.

Мне снится таинственный лес – неподкупная стража,

Где чей-то невидимый палец танцует над спуском,

Мне снятся донжоны и профиль готических башен,

Что медленно тает на жарком песке андалузском.

Мне снится заманчивый вкус приворотного зелья,

И как загораются звёзды холодным неоном,

Как грохот прибоя колышет подводную зелень,

Которая тихо смыкается над галеоном.

Я слышу во сне колыбельные будто напевы,

Забытые мной по каким-то неясным законам,

Мне снятся слова, что поёт обречённая дева,

И сумрак от крыльев зависшего в небе дракона.

И воин мне снится в горячке проигранной битвы,

Дарящий сопернику смерть в кровожадном веселье,

И свет от лампады и тихие чьи-то молитвы,

Звучащие ночью глубокой в монашеской келье.

Я слышал признанья, в них чудились лживые тени,

И голос, в нём слышалась исповедь, клятвенно-твёрдый,

Но я просыпаюсь, и блекнут, и вянут виденья –

Как будто клинок, в паутине сомнений истёртый.

Забыты виденья, и вспомнить их очень непросто

В кабацком угаре, в клубящемся дыме табачном...

Порою во сне вижу я виноградные грозды,

И знойные девы там кружатся в танце безмрачном...

***

Ветер, мальчишка, от тучи след,

Речки синяя лента,

Вдумайся, все это звёздный свет,

В точку сведённый кем-то.

Свет, мы одна из его одежд,

В нас он горит, как порох.

Светлая путаница надежд,

Чувств безымянных ворох.

Ветер, скамейка, с линзой в руке

Мальчик выводит строчку.

Вечное солнце на серой доске

Огненной пляшет точкой.

Наша материя, кровь и плоть,

Как продолженье танца –

Света пригоршня и звёзд щепоть,

Выхлоп протуберанца.

Ветер, качели, весенний день,

Снег обнажил суглинок,

Первый подснежник, от тучи тень,

Сноп золотых пылинок.

Противоречий сплошной клубок,

На пустоте заплатка,

Мы из энергии, мы – итог

Вечного беспорядка.

Рядом с мольбою погибших душ

Песенка скомороха,

В нас – снегопада ночная глушь

И ледохода грохот.

Ветер, весна, облака, как пух,

Тонких ветвей запястья,

Шёпот признаний и мысли вслух,

Обморочное счастье.

Ливень тихонько в окно проник,

Скрипнула половица,

И отовсюду неслышный крик –

Сбыться!..

***

Сергею Есенину

Лес напоен запахом еловым,

Не тревожься, милый, о пустом,

Даже если насмерть зацелован

Осени березовым листом.

Пусть не отыскать противоядья,

Не покинуть этот долгий плен.

Осень заключит тебя в объятья –

В пустоту багряно-желтых стен.

Там, в густом оранжевом тумане,

Я стою, и прошлого не жаль,

Словно кто-то голосом всё манит

В синюю неведомую даль.

И домой не стоит торопиться,

На промозглый ветер несмотря:

Пусть мелькают листопада спицы

В красном мельтешенье октября.

Стоит ли противиться соблазну

Кануть, отлететь, навек пропасть...

Не тревожься, милый, понапрасну

И дыши осенним ветром всласть.

Вот когда и жизнь моя растает,

Улыбнусь и, позабыв про страх,

Вспомню, как осенними листами

Был когда-то исцелован в прах.

(обратно)

Евгений Лесин НООСФЕРА

***

А.Р.

А кто не тянет одеяло?

И звёзды с башенокКремля?

"Мы не гвардейцы кардинала,

А мушкетеры короля!"

За победителем поспешно

Все тянут руки из яслей.

И мне поэтому, конечно,

Всегда Грушницкий был милей.

Я знаю, надо слушать старших.

Добро, я знаю, лучше зла.

Но если всем играть "за наших",

То где найдете вы козла?

Того, который отпущенья?..

Я вспоминаю детский сад.

Игру в войнушку и решенье,

Кто за немецкий автомат.

И все кричат в восторге чистом:

Винтовка, Родина, друзья.

А согласился стать фашистом

Лишь я, да девочка моя.

***

Вышел я на улицу и злобы

Нет, и будто не было давно.

Тихо едут белые сугробы,

Фарами, мигая озорно.

Нечего и некого мне славить,

Но и умирать невмоготу.

Потому что некому оставить

Снежную такую красоту.

Вот и ковыляю понемногу,

Подскажите, милые, дорогу.

***

Снежная поляна

Крыта серебром.

Вышел из тумана

Месяц с топором.

Не дают свинины,

Бешены и злы,

Сытые раввины,

Толстые муллы.

Киллеры на крыше,

Снизу депутат.

Ради бога, тише,

Голуби летят.

Олигарх на зоне

И за рубежом.

Думай о законе,

Уркаган с ножом.

Думай о природе,

Гей и натурал.

О своём народе

Думай, генерал.

В переулке плачет

Раненый чекист.

Бомбу в лифчик прячет

Дева-террорист.

Урезают квоты,

Забирают газ.

С неба самолеты

Падают на нас.

Дураки на печке

Перестали петь.

Лёд не встал на речке,

Не уснул медведь.

Вышли на экватор

Сволочи всех стран.

Подлый литератор

Написал роман.

А другой новеллу,

И еще эссе.

Дайте парабеллум.

Озверели все.

Ничего, что кома,

Мозг из требухи.

Вышел из дурдома –

Сочинил стихи.

Пусть уже не дышит,

Все равно поёт.

Каждый что-то пишет

Или издаёт.

Письма президенту,

Парный сапожок.

Не читай френдленту,

Потерпи, дружок.

ШЕЛТИ КИТТИ

Ни яблока, ни апельсина

Не дам, неравенство любя.

И не проси, собачья псина,

А то залаю на тебя.

А то залаю и завою

И, может, даже укушу.

Ведь я еду твою с тобою

Не ем.

И даже не прошу.

***

А. Переверзину

За Барышиху, в лес, где кончается Митино.

По сугробам, под ёлками, вдоль тишины.

Хорошо, что темнеет уже не стремительно.

Жаль, осталось немного совсем до весны.

Значит, все потечет, будет грязно и серо.

Увеличится зверски людской аппетит.

Так на улицу выйдешь, а там – ноосфера

Все гудит и гудит, и гудит, и гудит.

РоссиЯ (менты) – ШвециЯ (Красногорск)

поэма

Сегодня была по русскому хоккею игра.

Великая игра. Но ее не видели ни я, ни ты.

Потому что нам запретили ее по ТВ менты.

Игру Швеция (Красногорск) – Россия (менты).

Рифм не хватает. Короче так.

Сегодня был финал чемпионата мира по русскому хоккею.

Россия – Швеция.

В Кемерово.

Ехать туда далеко. А по ТВ – горные лыжи, биатлон,

чемпионат Англии по футболу.

Горные лыжи, конечно, важнее. Они как дзюдо.

Я новости сегодня не смотрю и не читаю. Назло. Но знаю.

Россия наверняка чемпион.

Ура.

У Швеции – серебро. Ура.

Финны на третьем. Опять ура.

Почему не показывают русский хоккей?

Вроде бы мы чемпионы. Патриотизм. Так пропагандируй! Показывай. Кричи на всю страну.

Нет.

Потому что в чемпионате России борются две команды.

Динамо. Менты.

И Зоркий. Красногорск.

Ненавидят они Тушино, ненавидят Красногорск.

Боятся. С 1610 года боятся.

Вот и Чемпионат. В сборной России – динамовцы.

У шведов и финнов – наши ребята, из Красногорска.

И Лукашенко. Предатель.

Нет бы – объединенными тушино-белорусскими войсками

бомбить кремль пустыми бутылками.

Путина арестовать и заставить издать указ. Тушино – 4-й Рим.

А Лужкова заставить пить водку. Публично.

Лукашенко боится.

А я тут еще и ботинок порвал...

P.S. или как вы говорите – апдейт.

По НТВ-спорт, конечно, сволочи, показали.

Для Л-ва, П-на и Ш-ва.

И ночью, по 7ТВ, возможно, покажут.

Там написано – хоккей с мячом. Не указано что именно, может, игру родины с водником.

Но шансы есть.

Посмотрю.

И жалко ботинок.

(обратно)

Прохор Седнев “ПОЗВОЛЬ!..”

ИМЯ

Имя моё – шёпот,

Словно змеи шипенье,

Чтобы враги не спали,

Чтобы души кипенье

Вылилось в песню стали.

Имя моё – шорох,

Шорох клинка в ножнах...

Скрип тетивы лука,

Натянутой осторожно –

Сдохнут враги без звука.

Имя моё – рокот,

Рокот далекой бури.

Слышишь ее? Внемли:

Молнии хлещут в землю

Со всей электрической дури.

Имя моё – грохот

Ненависти и гнева.

Словно лавина горя:

Пролито мне с неба.

Горя – целое море.

СОЛНЦЕПОКЛОННИК

Ты моё солнце и мой рассвет.

Как птица белая крылом махнула.

Словно в Сахаре за много лет,

В воздухе вдруг весной пахнуло.

Ночь отоснилась… Рассвет догорел.

Что мне религия Заратустры!

Все изменилось. Я вдруг прозрел.

Мне без тебя все рассветы тусклы!

Счастье забытое в дверь стучит

И сквозь окошко – на подоконник.

Каждая жилка во мне кричит:

"Я – твой солнцепоклонник!"

НОВЫЙ МИР

Все кажется не тем, все странно

Искажено.

Я слышу в радостном "Осанна!" –

"Распни его!"

Я вижу в благостной молитве

Клыков оскал.

Весь мир сцепился в ярой битве,

Пока я спал.

Кружит метель, но под снегами

Теплей ковров,

Подснежник нежно сберегаем

От злых ветров.

Так новый мир под нашим злобным

Растит себя.

Он ждет конца междоусобьям,

Нас всех любя.

ГОЛЛИВУД

Будь она хоть четырежды бешеной

Эта девочка из "Звонка"!

Что вы мистики-то понавешали?

Чтоб разбавить мерзость слегка?

Как вы любите трупы, мумии,

Сколопендры, могилы и гной.

Голос Запада – вой безумия.

Леденящий, загробный вой.

Не одни мы в приметах сведущи.

Каждый знает собачий закон:

Если воет собака, то следующий

Будет смертью, вошедшей в дом!

ГОРОД

Виктору Сергеенко

Город – безумье витрин, зеркал,

Баннеров наглые крики.

Улицы – мерзостных харь оскал.

Куда подевались лики?

Ты горд, ты зол, ты могуч, ты груб,

Город, ты чудище ада!

Вцепляясь в горло когтями труб,

Душишь хлопьями смрада.

Впиваясь в уши шуршаньем шин,

В глаза – нищетой домовной,

Вливая в души зрелищ кувшин, –

Рабов считаешь колонны.

А я – не такой! Я – вырвусь! Я – жив!

Все зрелища – по барабану.

Уйду в леса, паспорта пропив,

Отшельником диким стану!

СРЫВАЕТ

Любовь не стучится в двери,

Она их срывает с петель.

Ей, твари-заразе-холере,

Плевать, что снаружи метель.

А потом, по уходу милой,

Ты стоишь на ветру, как Вася,

Что любовь там тебе говорила?

Ишь-ты, Масленица нашлася!

Мы

Мы – нефтекоманы

На газопроводах.

Мы нефтезависим,

Пропивши заводы.

Мы – дети-дебилы

Отца-великана,

В нас воткнуты вилы

Большого обмана.

Мы – дети-придурки

Великих отцов.

Закончились жмурки:

Откроем лицо!

Мы брошены в пропасть

Рукой (где был локоть).

Мы их узколобость

Считали широкой.

Мы брошены в двери –

Под ноги – пинками.

Мы долго смотрели

Чужими глазами.

Мы сброшены в Волгу –

На мель, – где быстрее.

Мы учимся долго,

Но крепко умнеем.

ПОЗВОЛЬ!

Позволь мне стезёю – твоих долгий путь

Укоротить немного.

И камень с дороги твоей столкнуть,

И замостить – дорогу.

И слугам врага твоего позволь

Глаголом глаза выжечь –

О проданной Родине русскую боль

Хоть капельку сделать тише.

И теплых рабов твоих в бой вести,

Отдать их в твои объятья.

Израненным в твой чертог войти

И улыбнуться – братьям.

Дай мне быть мудрым, смелым и сильным,

А ошибусь – помилуй!

И быть не рабом твоим, но – сыном,

Господи, дай мне силы!

КАРЛИКИ

Карлики впрягли в свои сани

Нас-то! крылатых-то!

Что же вы умеете сами?

Чем вы богаты-то?

Золотом ограбленных инков –

Только вот где они?

Мы же на своих на суглинках

Трудодней демоны.

Всё мы для себя уж решили.

Знаем кто прав, кто – нет.

Помните, как вы спешили

Топливо слить с ракет?

Нам и моря по колено –

Карлики, слышите?

Мы – остриё поколений!

И эволюции движитель!

(обратно)

Евгений Харитонов МАРГИНАЛ

МОТЫЛЬКИ

мы всего-то –

суетливо одноразовые

быстрокрыло талантливые

мотыльки скоротечно-великие

греемся и сгораем

под зеленой лампой Классики

***

Господи,

не истязай меня

Своим терпением

АНТИСЕМИТ

За окном – ХXI-е темное утро:

Газеты – почитал.

Посмотрел – телевизор.

В зеркало долго

пялил – глаза.

Трогал – где сердце.

И! –

собравшись с духом – в окно

(Москва-то как почернела!)

сказал:

"ХОЧУ БЫТЬ РУССКИМ!"

…услышали.

Сбежались. Зашептались. Поз-

вали "02" и "03".

Брезгливо в окошко хар-

кАли-али-душу обломали…

А потом – КАК

ЗА-

КРИ-

ЧАЛИ-али-расстреляли:

"Глядите!

Он – АНТИ-СЕ-МИТ!!!"

ВЛЮБЛЕННОСТЬ

Падаю вверх

наплевав

на законы Ньютона

ПОЭТ И МУЗА

Дмитрию Цесельчуку

Ночью на даче

на скрипучем чердаке

седой поэт перебирает

хрусткие строчки-

лепесточки

Тихие

ночные

сиренью пахнущие

текут-стекают

буковки – стихи

(далеко еще до точки)

Муза

прикорнувшая

у отверстия

окошка

тревожно

тоненько всхрапнула

(дура!)

"Тише! Тише! –

зашипел

взмахнув рукой седой

поэт. – Жена же спит –

разбудим! Тише!"

И тихие текут стихи.

"Хи-хи" – потёрлась Муза

о щеку поэта.

"Ни-ни! – поэт в ответ. –

женатый я... Да тише!

Тише! ТИШЕ!!"

ВЕСЁЛЫЙ ПУШКИН

Вот умру я однажды, попаду на небушко.

Разыщу в кущах Пушкина.

Подойду, обойму всего,

к груди прижму,

закрою собою злую дырку от пули.

И тихо, робко скажу:

"Простите,

дорогой Александр Сергеевич!

Простите, не уберегли мы вас!"

И тогда засмеется Пушкин –

колокольчик будто.

И смех его будет разливаться

и прыгать,

прыгать

по белым

бутончикам облаков,

и теряться где-то среди капелек-звезд.

И я тоже тогда рассмешусь.

И затеемся играть мы

в салки,

а может, даже в прятки.

А водить будет

добрый старик –

всех-всех простивший

Боженька.

Вот как нам весело будет

на небочке.

БАНАЛЬНЫЕ РИФМЫ

Евгению Степанову

…А когда мы уйдём,

нас забудут – и правильно.

Уши брали в полон

и глаза в нас влюблялись.

Мы пылали огнём,

Музы нам отдавались...

И, конечно же, жили

одним только днём...

Вот уйдём, вот уйдём,

вот влюблять в себя будут

иные,

Строчки наши сожгут,

пепел смоет дождём.

Допоём и пропьём,

пока мы не седые...

(То, что было за строчкой, –

пожалуй, замнём...)

А пока мы живём –

и в стихах заводные...

А что ж будет потом? –

там... ну, когда мы уйдём?

А не по хрен ль нам?! –

мы СЕГОДНЯ живые!

МАРГИНАЛ

по дню сегодняшнему я

должно быть маргинал

раздражитель общественного

вкуса

я ведь натурал

великоросс

пью водку и курю

пишу верлибры

а ещё

Россию безо всяких там

различных оговорочек люблю

ВЫДОХ В БЕЗВОЗДУШНОЕ ПРОСТРАНСТВО

не печатают меня

не печатают меня

не печатают

хорошо, говорят,

хорошо, говорят,

хорошо, говорят, пишешь

но ты не наш

но ты не наш

не наш не наш не наш

пшел вон, говорят,

духу твоего чтоб не было, говорят,

хотя пишешь хорошо, говорят

а и то верно

а и то правда

да и что это я

ой в калашный ряд

навострился ой

хорошо пишу

но лицом не вышел

и весь вышел –

вон

огляделся осмотрелся

глядь –

все полочки распределили

все гранты поделили

все журналы-газеты забили

дяди-тети-девочки-мальчики

с нужными стихами

странными именами

пугающими фамилиями

модной репутацией

не такой ориентации

и пшел я вон

и пшли они на…

в интернете выложился –

весь

ВОСТОК

Восток дело тонкое

Восток дело громкое

Восток дело дымное

Восток дело взрЫвное

Восток дело хаки-кровавое

Бессмысленное дело – Восток

Восток убивает в себе Восток

Восток превращается в Запад

Запад дело тонкое

Запад – не дело

не дело

не дело

Покажите мне тот

утонченный Восток

который – дело тонкое...

(обратно)

Александр Далецкий В МОЛЧАНЬЕ ВЕЛИЧИЯ

ВЧЕРА ИЗ СЕВАСТОПОЛЯ

Меня штормит лихорадкой.

Душа разбивается шлюпкой

Среди безмятежно-сладкой

Москвы, далеко не чуткой.

Мой глас изрыгает рокот,

Из глаз – соленые брызги.

Я сердцем ныне расколот,

Не в рифму стали изыски.

Привёз не лубочный подарок,

Штормягу на девять баллов,

И молний в тысячу сварок,

И громы, громчее залпов.

Привёз возмущенную совесть,

Привёз вам брезгливые взгляды

И сердце, оно раскололось,

Берите – такого не надо!

Мне надо свирепости ветра,

Чтоб гасли всполохи боли,

Мне надо простого ответа,

Но жизнь Севастополю – более.

Живёте в свое удовольствие,

В смиренье с расчетливой поганью,

О времени разглагольствуя,

Мыском мое сердце трогая.

Да Бог с ним, и худшее пробовал,

Но кто же дал право предательства?!

Душу рублем изуродовал,

Швырнув на алтарь стяжательства?!

Я верю: эти – не многие.

Я верю: выживет русскость.

И боль Севастополя трогает,

Сочась сквозь комфортную трусость!

А если волна накрыла

И душу твою раскачала,

Соленым прибоем омыла

Глаза, хоть чуть-чуть, для начала,

Не бойся бушующей силы,

Греби, как велит тебе совесть.

Сдавшихся лодки – разбило,

А наша – не раскололась!

Нам выпало биться упрямо,

В грозу не спуская стяги,

Курсом, проложенным прямо,

Не веря в благие зигзаги!

***

Рядом-рядышком, на скамеечке,

Посидим вдвоем. В горсти – семечки.

Помолчим про всякое-разное.

Коль молчишь со мной, то – согласная.

Хорошо-то как с этой женщиной!

Пусть Париж скулит, как помешанный!

Голливуд от горя рвет волосы,

Что не там живёт – в нашей волости.

И сидит со мной рядом-рядышком

Не мамзель, не мисска, не панешка.

Красотою царственной дивная,

Бескорыстная и наивная.

Пусть стара на ней телогреечка,

И плевать, что троном – скамеечка.

Упадут к ногам очень многие,

Только не отдам недотрогу я!

Рядом-рядышком, на скамеечке

Мы сидим вдвоем, лущим семечки,

На закат глядим, улыбаемся,

Да по вздоху вздох откликаемся.

ВЕТЕРАНАМ ВТОРОЙ МИРОВОЙ

Мы вас не забыли, нам стыдно за старость,

Которая вам за медали досталась.

Нам стыдно и мы ваших лиц избегаем,

Когда в магазинах сыры покупаем,

Когда мы модельную обувь снимаем,

Придя к вам в квартиру... И вдруг понимаем,

Что где-то не так в хитроумной системе

Просчитано, сверено, сверстано в схемы,

Начислено, выдано и… наплевать,

Как с крохами этими вам воевать?!

И каждый блажен, кто в сражениях пал,

И нищенства в старости не испытал!

Так дед мой в степи меж Орлом и меж Курском

Безвестно пропал. Захоронен по-русски.

Простите же нас, кто живой и кто пали,

За то, что ТАКУЮ страну отбивали!

Простите за всё! За своё и чужое,

За новое время, за жизнь, как в неволе!

Поверьте, что нами страна возродится,

Коль много таких, кто способен стыдиться!

СОЛДАТЫ

Шагают солдаты. Обветрены лица.

Ребята, привычные бранно трудиться.

Шагают обычные русские парни

Повзводно, шеренгами в три и попарно.

Снаружи не видно их зрелые души,

Их детскость Чечнёй по приказу разрушив,

Мужчинами сделала в дни и часы

Россия, и бросила жизнь на весы.

Проходит с молчанием рота в пыли,

Лишь хруст их сапог застывает вдали.

И кто-то из штатских, поморщился: фи!

Какой-то мерзавец за пыль осудил.

И просто, подонок, вдруг плюнул им вслед,

Им, лучшим, которым сравнения нет!

Которые молча в огонь и на смерть…

Судить – не позволю! Охаять – не сметь!

Ты прежде, за прочих, под пули сходи,

В Афган ли, в Чечню, где бушует бандит,

Сходи, и отменится с глупости суд,

Огульный, из трёпа обычных иуд,

Которым и дома спины не подставь,

Которым всё плохо, но денег – прибавь…

В молчанье величия парни прошли,

Прощая неумных, как грех их земли.

(обратно)

Владимир Бондаренко САМОСОЖЖЕНИЕ ЛЮБОВЬЮ

Начиная свою новую книгу, Вера Галактионова каждый раз делает как бы свой самый первый шаг, забывая о предыдущем. Сколько книг – столько художественных открытий. Только отошли от необычности её сказового острова Буяна, спасительного противовеса гибнущей распутинской Матёре, только перестали говорить о "Крылатом доме", как с неспешностью тяжеловеса Вера Галактионова предложила свою версию происходящего в России и свой вариант худо- жественного решения, роман "5/4 накануне тишины". Уже сам заголовок был необычен, чересчур смел для традиционной "Москвы". Какое-то цифровое обозначение музыкального тона социальных событий. Конечно, оно, это предыдущее – прослеживается в романе "5/4 накануне тишины", сидит и в форме, кое-где повторяя и роман "На острове Буяне", и ранний рассказ "Adagio", и какие-то размышления из "Слов на ветру опустевшего века". Иначе и быть не могло. От себя не уйдешь, как бы ни пытался. Даже в споре с самой собой она остаётся всё той же Верой Галактионовой, русским писателем с жёстким взглядом и широким взором, с вольным стилем, вроде бы хаотичным, но укладывающим свой вселенский хаос в строгую систему координат и с вполне традиционным русским отношением к слову. Как признаётся она сама: "Я застолбила, определила свой рабочий размах – с одной стороны деревенское "Зеркало", с другой – рискованное, экспери- ментальное "Adagio". Но я понимала свою долгосрочную задачу иначе: свести эти два направления в единое – добиваться поэтапно органичности такого, невозможного, казалось бы, синтеза". Как ни парадоксально может показаться, но и Людмила Петрушевская, и даже Татьяна Толстая покажутся замшелыми реалистками рядом со всегда экспериментальной, всегда новаторской прозой Веры Галактионовой. Если бы не её русская направленность, не её отторжение от всяческого космополитизма и русофобии, быть бы ей в лидерах нашей самой современной либеральной прозы, блистать на приёмах у президента и русскоязычных олигархов, не хуже Виктора Ерофеева. Тем более, и в жизни она столь же эффектна, как в прозе. Но какой-то стихийный устойчивый русский менталитет диктует ей свои условия существования, и, к счастью, писатель идёт согласно предназначенному свыше пути, предначертанному Богом.

Композицию романа, простой и ёмкий сюжет, подбор метафор, заданный изначально звуковой словесный ритм – весь инструментарий современного прозаика она заставляет служить высшим замыслам, и потому называть Веру Галактионову постмодернисткой, при всей изощрённости её романной формы, нелепо, ибо и язык романа, и метафора, и метафизика подчинены духовному восприятию мира. Свой новаторский целебный хаос она сама же направляет в жёсткое русло духовного замысла. Она, как настоятельница монастыря, где в разных кельях, по-разному, но творят единое богоугодное дело, сострадают и молятся о заблудших.

По сути, в той или иной мере, все герои последнего романа "5/4 накануне тишины" – заблудшие души: даже пребывающая в затяжном предсмертном состоянии жена главного героя Андрея Цахилганова Любовь. И спасение этих душ – в обретении любви, в возвращении любви, земной, духовной, возвышенной, плотской... А любовь к миру, любовь к людям, любовь к ближнему своему, возвращает и все иные высшие человеческие ценности. Во имя этой любви можно и самому пожертвовать жизнью, да и что стоит жизнь, лишённая любви?

Может быть, этому прозрению заблудшего человека и посвящён новый роман Веры Галактионовой – неизбежному самосожжению давно уже духовно погибшего человека, самосожжению любовью во имя спасения других. Во имя спасения Родины. Ибо без любви нет и Родины, а без Родины – нет и любви.

Можно ли поверить этому самосожжению? Ведь герой романа – откровенно говоря, подонок с юношеских лет, и остаётся вопросом, как же вышла за него замуж по сути изнасилованная им наивная студентка Любаша? Развратник, циник, бездушный и прагматичный человек Андрей Цахилганов, в первые же годы перестройки превратившийся в порнокороля, местного олигарха индустрии развращения, откровенно и пошло изменявший своей жене направо и налево, вдруг с болезнью жены, быстро перешедшей в смертельную стадию, из Савла превращается в Павла, посвящает спасению жены или хотя бы замедлению её смерти всего себя.

Может ли такое быть? – спрашивают, к примеру, иные кинокритики после просмотра фильма "Остров". Может ли иуда и предатель превратиться в святого, спасающего души и жизни людей? Петр Мамонов убедительно доказывает – да, может! Не менее убедительна и Вера Галактионова: пути спасения непредсказуемы, и неким высшим замыслом было определено именно Цахилганову не только заниматься спасением жены, но и спасением, пожалуй, рода человеческого…

А это – уже о втором и даже третьем надсюжетном слое романа "5/4 накануне тишины". Вера Галактионова лишь заманивает читателей поначалу бытовой, вполне реальной романной линией, повествованием о судьбах людских. И характеры что самого Андрея Цахилганова, что его жены Любаши, их дочери Степаниды, друзей реаниматора Мишки Барыбы и анатома Сашки Самохвалова остаются в памяти читателей, более того, они ярко свидетельствуют о состоянии нашего нынешнего общества, это не фантомы, не образы-символы, крепко схваченные типы наших современников. И, оставив пока в стороне метафизическую, пророческую, апокалиптическую суть романа, мы можем высоко оценить реалистическую канву прозы Веры Галактионовой. Тем сильнее становится подтекст романа, ибо он прописан по убедительному выверенному реалистическому тексту. Это как картины Павла Филонова, сначала идёт строго реалистическая основа, затем уже художник начинает осмысливать и обобщать увиденное как символ эпохи.

В прозе Веры Галактионовой явно чувствуется влияние Востока, не случайно она долго жила и осуществилась как писатель в Казахстане. Да и место действия нового романа – суровый и мистический Караган поневоле ведёт нас в Караганду.

Тут и Павел Васильев, и ранний Чингиз Айтматов, и Абай – всех можно увидеть в сложном и богатом мире прозы Веры Галактионовой. Я бы еще добавил и притчи Ходжи Насреддина, и восточную вязь русского таджика Тимура Зульфикарова.

Но влияния предшественников и современников лишь окультуривают ткань романа, обогащают дополнительными оттенками, делая ещё более своеобразной и необычной, уникальной в современном литературном процессе саму прозу Веры Галактионовой. Среди своего поколения (а родилась она в сентябре 1948 года) она явно выделяется, не похожа ни на последователей Валентина Распутина, которого высоко ценит и уважает, ни, тем более, на последователей Василия Аксёнова и Владимира Маканина. В одиночку расти всегда тяжелее, зато и зависимости меньше. Своё поколение она не осуждает, скорее – жалеет.

"Наше поколение немножко провисло. Сначала нам перешли дорогу мертвецы (речь идет о массовой публикации ранее запрещенных произведений в начале перестройки. – В.Б.) и те, кого называли диссидентами. Огромные журнальные площади, которые должны были быть нашими, ушли под то, что находилось в запрете, под спудом. Вторая же причина такова: отцы патриотизма (Распутин, Белов, Бородин, Проханов, Крупин, Лихоносов и т.д. – В.Б.) работали – и работают – в состоянии круговой обороны столь напряжённо, что подготовить, подтянуть за собой достойную смену они не успели. Не особо оглядываясь назад, не особо разбираясь, они наспех поддерживали довольно слабые свои молодые подобия, которые и заняли остаточные печатные скудные площадки. (И как же она права – В.Б.)… Произошло искусственное обеднение русской литературы. В глубинке зачахло, не пробилось к свету многое из того, что должно было стать по-настоящему великим…. Страшно подумать, сколько талантливейших судеб сломано, погублено, смято в этой невидимой войне… Со мной вместе выходили очень сильные ребята… У них мало что успело прозвучать из-под этих катков, профессионально утрамбовывающих всё живое и поныне…"

И надо обладать поистине мужским твердым характером Веры Галактионовой, чтобы прорасти сквозь асфальт, чтобы утвердиться на всём просторе современной русской литературы. Сами книги – тому доказательство. Сверх того – и шорт-лист "Национального бестселлера", куда она прорвалась наперекор всем, и недавняя премия имени Александра Невского "России верные сыны". Что же, она стала верным сыном великой русской литературы.

Вера Галактионова из классиков русской литературы больше всего ценит Николая Лескова, считая его высочайшим мастером слова, обладателем самого роскошного, многоцветного языка. К своему слову она относится придирчиво, впрочем, так же, как и к композиции романа, к словесным портретам. Дар – даром, талант – талантом, но каждый писатель должен быть высоким профессионалом, справедливо считает она, – знать законы ремесла. (Это к слову о наших стихийных талантах, не желающих порой знать никакой культуры, никакой мировой классики, не занимающихся всерьез ремесленническими основами писательской профессии.) А уже дальше сверх сделанных реалистических портретов, скроенного сюжетного ряда идёт ряд ассоциаций, закадровое продолжение сюжета.

Образы героев выстраиваются в повествовательном слое. Тут и порноделец Андрей Цахилганов, и его строптивая дочка, грозящаяся пристрелить отца за нанесенное им народу зло, этакая хорошо выписанная нацболка, мстящая отцу и за униженную и смиренную (смирившуюся со злом изначально, с первого же знакомства с Андреем) мать, и дружки Андрея, тоже немало с юношеских лет набедокурившие и потому вряд ли годящиеся в благородные герои. Не случайно же их называют ублюдками даже родственники. Заманивали юных девиц на квартиру, опаивали их зельем и с бесчувственными распоряжались, как хотели. (Удивительно, как ещё ни одна в те советские времена не заявила в милицию? Впрочем, может быть, боялись отца Андрея, полковника Цахилганова, начальника Караганских лагерей.) Так одно зло переходило в другое. Неправедность лагерного начальства, к тому же шумно отменённая в годы оттепели, сменилась приспособленчеством и цинизмом их сыновей.

Впрочем, сам по себе сюжет романа, как бы ладно он ни был выстроен, вряд ли перевёл бы книгу Галактионовой в ряд знаковых явлений прозы. Скорее, даже браться за лагерную тему было бы сегодня любому беллетристу опасно, очень уж она объезжена со всех сторон, замусолена. А здесь, что ни персонаж, то или бывшая жертва, или бывший палач, а часто соединенные воедино. Как это и было в жизни. У Мишки Барыбина – мать из заключенных, а отец – из надзирателей, "красных мордатых хамов". Сашка Самохвалов тоже рожден был от странной смеси – бывшей дворянки и выдвиженца из пролетариата. В первом, реалистическом пласте повествования, может быть, интереснее всего высвечена проблема всеобщего люмпенства – люмпенизации России, когда все исконные, со своими устоями и навыками, со своей родовой культурой, социальные группы – крестьян, потомственных рабочих, купцов, дворян, священничества – перемешались, уже лишённые любой культуры, любых традиций. "Порода сбивалась … по всей стране". И новое "сорное потомство" уже никак не могло удержать страну от надвигающегося развала.

Блестящий анализ нашего современного бытия, показанный через судьбы сверстников самой Веры Галактионовой, придаёт достоверность далее и знаковому, метафизическому ряду событий, изображаемому с той же долей достоверности, как и страдания больной женщины или протестное поведение дочки героя. Тем более, это замусоренное генетически поколение связано не только с лагерным обществом – вместо Карагана вполне могла быть одна из великих строек, где также смешивалось всё и вся. И дело не в расовой или клановой чистоте: перемещения сверху вниз полезны в любое время и в любом обществе. Как бы исчезли сами кланы и сами народы, смешиваемые в одном плавильном котле. Вот и у самого Цахилганова – дед православный художник, иконописец, а отец – один из творцов ГУЛАГа, у Андрея же не осталось ни православной веры деда, ни убеждённости отца – пус-то-та. Которая и заполонила со временем всё идеологическое пространство Советского Союза. И тут даже метко названный Капитолиной Кокшенёвой "рыцарем из сословия карателей", "бессмертный" Дула Патрикеич со своей утопией лагерного рая, лагерного порядка, как самого образцового и необходимого стране, становится более жизнеспособен, чем любой из пустотных персонажей.

У Веры Галактионовой всегда более важен надсобытийный ассоциативный, символический ряд. Всё реальное действие романа проходит в реанимационном отделении городской больницы, где лежит умирающая Любовь, уже давно существующая вне реального бытия, удерживаемая от смерти только мощными препаратами. В её нынешнем сознании живет лишь мистическая птица, которая упорно клюет её печень. (Позже эта птица превратится и в конкретную мертвую птицу, подкинутую к дверям квартиры Цахилганова, и в "важную птицу", его любовницу Горюнову.) Реаниматор Михаил Барыбин, поддерживающий жизнь в угасающей Любови Цахилгановой, когда-то первый ухажёр Любови, безропотно отдавший свою девушку в притон Андрею Цахилганову, но продолжающий её любить и потому лишь не отдающий её смерти. Его незримая дуэль со своим другом-недругом продолжается до самого конца. Борьба за женщину, борьба за любовь…

И постоянно дежурит у её кровати, мучаясь и умирая вместе с ней, прозревающий и исцеляющийся духовно, но добивающий себя физически, местный олигарх Андрей. В это тоже веришь, зачем нужны все деньги, если исчезла цель жизни, если нет любви ни к чему, в том числе и к жизни? Мало что ли миллионеров, кончающих самоубийством? Он же знает, что опасно погружаться в бредовые состояния умирающей жены, но он сливается с ними, продолжает их, проживает уже иную бредовую жизнь, где и происходят самые главные действия романа.

А дальше на это реальное действие уже наслаиваются воспоминания, сновидения, мистические откровения. Все драмы и трагедии России и Советского Союза стягиваются в один клубок. Палачи и жертвы, герои и преступники меняются местами, и кому из них суждено выполнить роль спасителя не просто больной женщины, а всего нашего Отечества, догадаться не просто.

В своём то ли бреду, то ли потустороннем реальном действии Андрею суждено все же найти третий выход из загадок гулаговского Мефистофеля и уничтожить угрожающие Отечеству силы… Согласно легенде, со сталинских времен в подземельях Карагана существовала сверхсекретная лаборатория учёных, вырабатывающая рецепты и спасения, и уничтожения мира. И знают об этой до сих пор существующей лаборатории лишь бессмертный Дула Патрикеич и сын создателя лаборатории, творца и демона ГУЛАГа Андрей Цахилганов. Ему и поручают умерший отец и мистический Дула Патрикеич или же взорвать всю лабораторию, или же найти иной выход: оставшись в живых, уничтожить все опасные для России земные и неземные силы. И он в своём бреду, запихнутый в камеру для покойников шпаной, ворвавшейся в больницу в поисках наркотиков и денег, полуобмороженный, находит этот выход. Когда он наконец очнулся, ему сказали о колоссальных изменениях на земной поверхности...

Что это – конспирологический роман в духе Григория Петровича Климова? Но к этому Вера Галактионова явно не готова. Уходить из мира литературы в мир конспирологии она явно не спешит.

Или это только опасный бред у постели умирающей жены. И никакой тайной сверхсекретной лаборатории ГУЛАГа в глубинах шахт Карагана не существовало?

Конспирологический сюжет романа явно зашифрован и для самого читателя. Было, не было – решай сам. Может, это всего лишь ирония автора. Может, реальный бред обезумевшего в своей тоске по единственной любимой женщине, осознавшего свою вину перед ней человека. А может, это и есть главная тайна романа? Но роман без тайны сразу становится скучен. И образы в ауре этой тайны читаются совсем по-другому.

Таинственна и музыкальная линия романа. Думаю, явно, подобно мне, Вера Галактионова, моя сверстница, прожившая жизнь в схожих условиях, лишь немного в другой местности (хотя лагерей в моей Карелии тоже хватало, с Карелии и начинался "Архипелаг ГУЛАГ", и атмосфера жизни бывших лагерников и бывших начальников лагерей мне хорошо знакома) с юности увлекалась джазом, и пронесла это увлечение через всю жизнь. Пять четвертей – это термин из джазовой области, и эти синкопы джаза, синкопы перенапряжения жизни, синкопы, заглушающие всё и вновь переворачивающие монотонную жизнь страны, определяют, может быть, всю русскую историю. Самая джазовая страна ещё до появления самого джаза на свет Божий. Вот он – из главных музыкантов, то ли бывший охранник, то ли покалеченный зэк, работающий сторожем в морге: "Это была песня, мучительная, но на удивление ритмичная, состоящая из гортанного клёкота, короткого молчанья, протяжного воя, бессмысленного хрипа и дикого разрастающегося стона… Он дико пел о том, как искажённая человеческая жизнь перетекает в искаженное инобытие… И в этой звериной дребезжащей песне не было места слову и душе, но много было простора для застарелого страха перед бездной… – и вечной тоски, которой исходит земля, приговоренная людьми к безобразным искажениям…"

Один образ этого санитара морга, любящего покойников куда больше, чем живых, будто взятого из "Пира королей" того же художника Павла Филонова, говорит о музыке перенапряжения, которой переполнена вся Россия. А дальше ожидаемая тишина. Тишина чего? Покоя и благодати, или кладбищенская тишина над просторами когда-то великой страны?

Вера Галактионова не даёт ответа. Она и не пессимист, и не оптимист. Если принять образ умирающей жены Любови за образ России, которую в конце концов даже негодяи и подонки, но стараются спасти и сохранить, даже ценой собственной жизни, как ни парадоксально, это будет образ надежды. Пусть гибнет сын Барыбина (а скорее общий сын всей троицы) – наркоман и мелкий подонок вместе со своими друзьями-разрушителями. Пусть гибнут друзья Андрея, и чудом остаётся жив сам Андрей, но дело-то сделано, и мистическая лаборатория расправилась с мистическими врагами России (может быть, живущими внутри нас самих), и "удачно завершился этот долгий анабиоз", в конце концов, и птица (мистическая или нет?) подобрана и захоронена, и значит, у Любови всё будет хорошо, и в России произошло какое-то очищение власти, и даже дочь Степанида приехала, наконец-то, к отцу. И значит, ждёт нас всех впереди "Рим… Новый… Опять…" Новая империя, новый подъём.

Куда пойдет Россия? К лагерному социализму? К мировому лагерному капитализму? Или же после гигантского русского напряжения ХХ века, которого не выдержал и сам народ, всё-таки начнётся тишина сосредоточивания, тишина созидания?

Вроде бы писался роман Апокалипсиса, и все действия героев, как в и реальном повествовании, так и в мистическом сверхсуществовании, вели к последней синкопе, после чего уже ничего и никогда не бывает. Можно даже умелой рукой и выстричь этот свершённый Апокалипсис, и вместе с другими постмодернистскими ироничными циниками (подобно Дмитрию Быкову в "ЖиДах" или Владимиру Сорокину в "Дне опричника") посмеяться над неудачной судьбой Родины. Вера Галактионова явно не идеализирует конструкторов лагерного социализма, в том числе и отца главного героя полковника Цахилганова, свершавшего в караганских подземельях "массовые жертвоприношения во имя светлого будущего", ибо как бы ни налаживали рыцари ГУЛАГа совершенное производство нового Солнца, в результате всех многочисленных чисток гибли лучшие, и Солнце вновь не восходило, как бы ни подталкивали его верные Дулы Патрикеичи. Но Вера Галактионова отбрасывает напрочь и либеральную версию ожидаемой свободы. В результате возникает своеобразный роман о невидимой войне, где из ужаса караганских лагерей прорастало даже для самих узников державное обаяние России. Где явные злодеи обречены делать добро, ибо это их историческая русская колея.

Во второй, мистической, линии романа говорится о тех же героях, но в других мистических ипостасях. Не случайно, именно в Карагане находится центр Евразии, и здесь находятся все сдерживающие силы мира. Не случайно ещё глубже, чем угольные шахты, существовала эта тайная лаборатория, и входить в неё можно было только избранным, и не обязательно наяву, во сне, в видениях. И на поиски этой лаборатории направлены как добрые, так и злые силы мира. Кто первый нажмет кнопку? И какую кнопку, на добро или на зло? "Безнравственному казначею – быть Иудой. Нравственному – быть распятым… Государственная мощь поднимется на духовности истреблённых!" И ведь верно же, мученики становятся святыми. На крови святых строится государство.

Как безмолвная героиня романа Любовь с первых же строк отсекается от суеты: "Любовь теперь пребывала далеко – над жизнью. Она покоилась в своем беспамятстве, будто в зыбке меж небом и землёй…", так и Вера Галактионова решительно отходит от бытовой социальности. И в реальном своём повествовании, и в обнажённой иррациональности она старается раскрыть духовную суть нашего времени, определить главные знаковые символы нашей эпохи, стать чутким реаниматором (оживителем) всех грешных душ современного общества. Ибо, не нами сказано: других душ у нас нет. Другого русского народа не придумано. Каков есть, таким и надо выкарабкиваться из всей нынешней грязи и смрада.

(обратно)

Валентин Курбатов ПРЕОДОЛЕННЫЙ ДЕКАБРЬ

Николай Рачков. Ивы над омутом. ИПК "Вести". Санкт-Петербург. 2006

Весь декабрь льёт дождь. На дворе с утра какие-то вечные пять часов, когда и со светом ни то, ни сё, и без света темно. Время смерти лирической поэзии – не поверишь ни в какое солнце, ни в какую любовь. Можно, конечно, написать "твой след у крыльца расплылся, налился водой", но не каждый же день. И что там дальше у Бунина? "Затоплю я камин, буду пить". Резонно. Да только ведь ни сердца, ни пенсии не хватит.

А на столе терпеливо дожидается поэтический сборник Николая Рачкова "Ивы над омутом". Работа. Дружеское обещание. День за днём я прошу у него прощения – ну, ты видишь, что делается! Каждое утро отодвигаю занавеску с надеждой: вдруг… Нет – всё те же "пять часов"! Ничего не поделаешь. Мне этот декабрь не победить. Надо идти на хитрость и принимать вызов ненастья. Я ведь не впервые читаю Николая и знаю этимологию его имени, помню прежнюю победную силу его света. Может, он-то и поможет мне перемочь декабрь.

И я открываю книгу, ее начальную главу "Чаша" и немею перед первым же поднебесным образом нашего горького причастия, когда у Господа

В руках, как древнее сказанье,

Наполненная по края,

Сияет чаша со слезами,

И это Родина моя.

И сразу словно и день за окном объяснился, долгая его печаль и потеря света. Подлинно стало не до лирики, не до "следа у крыльца". Оказалось, что и "след" можно увидеть только когда Родина на месте, когда ты дома, а не в каком-то общем метафорическом сыром декабре на пол-России. И глаз всё выхватывает строку за строкой – все о ней, о России. Слово опоры ищет, подкрепления в пошатнувшейся любви. Столько мы насмотрелись за последние годы, что уже и на Родину иногда с досадой глядели, будто это она, а не мы потеряли стыд. Вины свои на неё норовили перевалить да на "время", словно оно не нами делается и не из нас состоит. И поэт, видно, наслушался этого всеобщего самооправдания:

Нынче время такое: никто ни за что не ответит,

Ни за выстрел в упор, ни за то, что распалась страна.

И от чистого сердца никто не приветит,

Потому что всему обозначена в мире цена.

Ведь так? Ведь так! И эта цена всему, и это общее равнодушие. Горит вон (как сообщают телевизионные вести) наркологическая больница в Москве, а владельцы мобильников не 01 звонят, а снимают пожар на свои экраны. Подлинно – никто ни за что не отвечает. Только поддакни и отойди от этого мира, сохраняя свои ризы белыми. А поэт неожиданно раняще срывается и поперёк нашему самодовольству кричит:

Замолчи! Замолчи! Наше время – обычная вьюга.

Это ты ни с себя, ни с кого не спросил.

Это ты подтолкнул на краю ослабевшего друга,

Ты для чистой любви не нашёл ни желанья, ни сил.

Вьюга, конечно, не очень обычная. И это поэт знает сам. Замело так замело. И сам во многих стихах устаёт до последней печали, но всё-таки в лучшие часы не потакает нашей немощи, не даёт укрыться за "временем":

Что это встать в полный рост не решаетесь?

Не разомнеёте бока?

Что это вы без конца возрождаетесь?

Не вырождались пока.

И то правда. Не вырождались ведь, а то вот так под разговоры о возрождении можно незаметно от прямого дела в одни пустые слова соскользнуть, в "дежурный" патриотизм, с которым и "на боку" можно сохранять деятельное лицо, чему мы учимся всё лучше. Укор поэта в нашем человеческом ослаблении прям и горек, и даже старые песни ранят его сердце, как ранят они нас в подземных переходах и на рынках, где русская слава допевает себя под нищенскую гармонь.

"Врагу не сдается наш гордый "Варяг"…

"Варяг" до сих пор не сдается.

А мы вот сдались. И сидим ни гу-гу...

Терпя униженье по праву,

Поскольку смиренно отдали врагу

И знамя, и честь, и Державу.

Лишь песня сражается – всем нам в укор,

В душе пробуждая тревогу.

А, значит, "Варяг" не погиб до сих пор,

Он бьётся, он верит в подмогу…

Не сдаётся и верит. И мы ведь пока поём (если поём), верим, потому что в песне мы дальше и выше себя, словно в нас и деды, и отцы в этот час поют. Да только, похоже, что в одной песне и не сдаёмся, потому что отцы не дают, а как допели, так и бери нас.

Можно оговориться, что это мы "заводим" себя, что вообще-то нынешние дни всегда для живущего пошлее предыдущих – приедается всё, на что долго смотришь. Теперь уж нам неловко вспоминать прежде так часто цитируемые слова Павла Когана про то, что "мальчики иных веков, наверно, будут плакать ночью о времени большевиков". Действительно не плачут. Но почему-то кажется, что это не к чести мальчиков, потому что дело не в большевиках, а в последнем порыве идеализма. Отчего Рачков и оборачивается памятью к Минину и Евпатию Коловрату, выкликает в опору Пушкина и Блока, Батюшкова и Гоголя, Тургенева и Достоевского, отчего готов отступить в языческую древность Мокошей и Стрибогов, чтобы только вернуть русскому сердцу гордость и волю, глубину и силу.

Поэты сознают духовные утраты раньше нас. Раньше понимают, что всякому времени выпадает своя мера любви к Родине. Нам сегодня выпала горькая, высокая и требовательная. А сил-то и нет.

Сегодня полюбить

Свой бедный край не просто.

Нужны учителя, но нет учителей.

Такая пустота

Царит в глазах подростков,

Как пепел средь врагом

Истоптанных полей.

Это и всегда было не просто с милой нашей Родиной, с ее ускользающей тайной, страшной ее сосредоточенностью и как будто неслышной, но явственной молитвой, которая так слышна у Пушкина, Лермонтова, Некрасова и "беззащитнее" всего у Тютчева ("Умом Россию не понять"). Господи, сколько над этой непостижимостью, именно над тютчевским ее переводом, смеялись! Одни иронически подставляли "Умом Уганду не понять". Другие, кто считал себя ироничнее, закатывались и того "потешнее" "В Котт-д-Ивуар можно только верить". А только все иронисты осыплются, а тайна останется. И когда Николай Рачков напишет:

Родина – то, что порой не понять и не высказать,

Только почувствовать, только любить до конца,

– я поклонюсь ему за мужественное повторение этой "невнятицы" и порадуюсь его бесстрашию, потому что он ещё раз со спокойным достоинством докажет, что настоящая любовь не требует объяснения, что объяснение – это отчуждение, это непременно "вне". А в любви "вне" не бывает.

Рачков вообще не бегает за временем, не ищет новых поэтических пространств, не тешится формой. Ему довольно старых дорог, которыми ходила русская поэзия, пытаясь понять, что "сквозит и тайно светит" в этом чудесно простом и немеркнущем мире. Ведь и птицы поют не всякий раз новые песни и жаворонок – всё жаворонок, а зяблик – всё зяблик, но почему же мы не устаём, слушая их? А потому, что песня растворена всякий раз в ином дне, ином небе, ином солнце, потому что каждый день единственен и каждое поле и дерево мгновенны и вечны, всё те же и всякий час новые.

Это декабрь обострил мое зрение к горьким стихам поэта и перекалил голос. Это он своей тьмой заставил отмечать,

Что хищные враги неистребимы,

Как неизбывны алчные друзья.

Это он жадно запоминал в книге жесткие "формулы" – "покуда в мире голодные есть, – все сытые обречены".

Но понемногу сама музыка стиха, сама чувствительность поэта к звуку мира, сама его растворённость в дыхании этого мира исподволь просветляли сердце и "пленной мысли раздраженье" уступало место, если не покою, то большей зоркости к свету.

И я уже видел его деревни, его реки, его травы и облака, его дожди и ветры. И опять дивился слитности русского сердца с родной природой, когда душа ловит урок в каждом оторвавшемся листке, в каждом блике света, и соглашался с И.А. Ильиным, что риза природы таит под собой Бога, спасающую кротость и властную силу смирения, которое в иной час может быть оружием победы.

Пусть судьба продиктует: "Замри!

Вышел срок, не спастись всё едино…"

Улыбнись. Не сдавайся. Гори.

Как берёза. Как клён. Как рябина.

Тем-то мы и сильны были, что природа была не с нами, а в нас, что это оторванность от неё делает нас сиротами, а как вернёшься, то и услышишь, что каждое наше слово живо только, когда оно полно жизни, когда оно слито с небом и полем, когда оно звучит, как у Адама в райском саду, для которого нет не живого, не Божьего, а – всё во всём, и всё, как Господне слово, обращённое к человеку.

Ветла уже полураздета.

Стоит почти что не дыша.

Но столько в редких листьях света!

Смотри, душа. Учись, душа.

И опять проступал для меня в поэте светлый отрок и муж, как в нестеровском "Видении отроку Варфоломею", если представить, что поэт – это мальчик, получающий дар разумения мира, и инок, этот дар приносящий. И он же – светлый абрамцевский мир осени за их плечами…

И, успокоенный, я вдруг вижу, что и "след у крыльца" никуда не делся и улыбаюсь вместе с поэтом, видя, как

Старый грач в своём кругу.

Пьёт, как гусар, из отпечатка

Девичьей туфельки в снегу.

И декабрь уже менее мрачен и сердце светлеет, и всё крутится, крутится одна счастливая строчка поэта: "Жизнь продолжается – Ангел летит"…

К вечеру выйдут, наконец, звёзды.

Утром я кинусь к отвычно белеющему окну – снег! Молодой, чистый, сияющий. И свет до небес.

(обратно)

РОССИЯ О ПУШКИНЕ. К 170-летию со дня гибели

"ПУШКИН – ВОЗДУХ, КОТОРЫМ МЫ ДЫШИМ"

... вещие слова... "Пушкин – наше всё" верны и ныне и не угаснут в круговращении времен и событий... (И.Ильин)

... ни на одно мгновенье не поблекла истина Пушкина, нерушимая как сознание. (В.Набоков)

... так же свежо и ярко, как прежде, говорит с нами неумирающее слово Пушкина. (П.Милюков)

... сознание, что он с нами, радостью озаряет душу... (И.Шмелев)

Мы любим Пушкина, как люди потерянного рая любят и воображают о возвращённом рае. (В.Розанов)

Мы дышим Пушкиным, мы носим его в себе, он живет в нас больше, чем мы сами это знаем... (С.Булгаков)

... мы раскрываем Пушкина, все равно на какой странице, и медленно пьём – как назвать этот напиток? – не воду, конечно, и не вино, – а какой-то божественный нектар... (Г.Федотов)

... мне чудится шелест переворачиваемых страниц. Это русские люди читают, перечитывают, перелистывают Пушкина. (Тэффи)

Каждый русский вызывает его дух, и дух этот не устаёт к нам являться. (А.Битов)

Вечный и желанный спутник, вечный современник он идёт с нами от нашего детства и до самой старости. (Ю.Айхенвальд)

Он всегда с нами и в нас. Как небо, как воздух, как земля... (Е.Маймин)

Пушкин – воздух, которым мы дышим, белый свет, которым мы видим все другие цвета, он – русская мера всего... (В.Розанов)

Пушкин то же, что горизонт для моря. Он – воздух, высота и ширь... (Е.Полонская)

... бесконечное пространство, ограниченное лишь мнимою чертою. (А.Платонов)

Пушкин широк, как сама природа. (А.В.Карташев)

... неощутим, как кровь в сосудах... (Л.Аннинский)

Пушкин безлик, как Бог. (Ю.Айхенвальд)

"ПУШКИН БЫЛ РУССКИМ АДАМОМ"

Пушкин был русской весной, Пушкин был русским утром, Пушкин был русским Адамом. (А.В.Луначарский)

В нем русская земля властно изрекла свое слово о себе. (А.В.Карташев)

Русская стихия нашла... наиболее совершенную... форму выражения. (П.Зайцев)

... он явился Божией милостью и благословением для Русской земли... (митрополит Анастасий Грибановский)

Это грёзы русской Психеи о своём единственном суженом. (А.Карташев)

... он создан Россией для осознания себя (В.Шкловский)

... Всё, что есть в России, есть в Пушкине. (Г.Адамович)

... – это Россия, выраженная в слове. (В.Непомнящий)

... непреложное свидетельство о её бытии... (Д.Мережковский)

... начало... радости в русской истории. (И.Ильин)

В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, ... в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла. (Н.Гоголь)

Вещам своего мечтаемого мира он придал... такую же выпуклость, многомерность и многоцветность, какой обладают предметы мира реального... (В.Ходасевич)

... он "объединил" мир, "осмыслил" и "оправдал" его, претворив в свою совершенную поэзию". (П.Бицилли)

Он обнаружил в искусстве мощь, равнозначную той, которой располагает само бытие... (Б.Бурсов)

... он весь художественное утверждение жизни, ее поэтическое "да". (Н.Котляревский)

... его произведения – художественное оправдание Творца, поэтическая Теодицея... Его поэзия – отзыв человека на создание Богом мира. (Ю.Айхенвальд)

"ИМЯ ТВОЁ – ПРОЛИТЫЙ АРОМАТ"

Есть такие чарующие имена.., о которых можно повторить выражение "Песни песней" – "... имя твоё, – пролитой аромат". (Н.Страхов)

... есть лики, образы из светской библии народов, которыми любуется и утешается народная душа... Их биографии как "жития", умиляющие и возвышающие дух. Так "житийно" влечёт нас и приковывает к себе этот ослепительный образ... (А.Карташев)

... эта изумительная реальность, которая на этом свете носила имя Александра Пушкина. (С.Франк)

... этот неисчерпаемый источник, который, как в сказке, поит "живой водой" всех, кто прикасается к нему. (Вс.Рождественский)

... не имя, а слово, самое полное и звучное слово для обозначения... гения. (Ю.Нагибин)

Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни. Сумрачны имена императоров, полководцев, ... мучителей и мучеников жизни. И рядом с ними – это лёгкое имя: Пушкин. (А.Блок)

Стоит сказать: солнечный гений, – и имени можно не называть, это приложимо только к Пушкину. (В.Непомнящий)

Отблеск рая лежит на поэзии Пушкина, в ней преодолевается тяжесть мира... (Н.Бердяев)

... он один, светлый и лёгкий, почти не касаясь земли, скользит по ней, как эллинский бог. (Д.Мережковский)

... он поднимает нас над землей... (Архимандрит А.Грибановский)

Во всём его существе есть нечто неуловимо скользящее, едва до земли касающееся и улетающее, что не могло быть закреплено во внешнем образе. (Д.Мережковский)

... подобно светозарному солнцу, ... он озаряет... силою своего света все окружающее. (К.Зайцев)

"Солнце русской поэзии." – Солнце! – навсегда запомнила Россия слова В.Одоевского. (Н.Скатов)

Он – солнце русской поэзиии. Он – оправдание России. Он – вещий. Он – исток всех её певучих струн. ... Пушкин – чудо России. (Тэффи)

Пушкин – радуга над всей землёй. (В.Набоков)

Вот сотворён мир, и Творец спросил о нём человечество, и Пушкин ответил на космический вопрос, на дело Божьих рук, – ответил признанием и восторженной хвалой, воспел "хвалебный мир Отцу миров". (Ю.Айхенвальд)

ПУШКИНСКОЕ ТВОРЧЕСТВО – ГАРМОНИЯ И СОВЕРШЕНСТВО

Как Пушкин ... созерцал красоту – поистине "ангел Рафаэля" так созерцает божество. (М.Гершензон)

... живой образ творческой гармонии... (П.Струве)

... единственный в мире апостол Красоты... (А.Позов)

... родоначальник прекрасных форм, ... сковывающий своим светом хаос... (И.Ильин)

... самый объемлющий и в то же время самый гармоничный дух, который выдвинут был русской культурой.. (П.Струве)

... он дан нам был для того, чтобы сосредоточить в себе всё необъятное богатство русского духа ... и вернуть всё это в глаголах бессмертной красоты... (И.Ильин)

... не бывало и нет поэта... , в котором мысль, чувство и искусство слились в такую непогрешимую гармонию... (А.Амфитиатров)

... пришли к окончательному равновесию все стихии русской речи... всё разнородное совместилось и настала пора внутреннего развития мысли... (М.Катков)

... нет ни великого ни малого; всё уравнивается, становясь прекрасным, и стройно укладывается в цельное миросозерцание. (В.Ключевский)

... какая продуманность каждой... детали, какое совершенство пропорций – всех без исключения вертикальных и горизонтальных, стилевых и стиховых, изобразительных и повествовательных! (А.Вулис)

... какая ясность и чистота созерцания, акварельная легкость и прозрачность рисунка. (митрополит Анастасий Грибановский)

Мы упиваемся его божественной гармонией, которой восславляет Господь из глубины и шири нашего безмерного пространства. (И.Ильин)

... он довёл гармоническую правильность распределения предметов до совершенства. (Л.Толстой)

Если бы можно было разложить наш внутренний мир на составные части, то... мы нашли бы много золотых нитей, вплетённых в неё мощным пушкинским гением. (митрополит Анастасий Грибановский)

Его лучшие стихи обнаруживают в чередовании гласных такую непреложную принудительность, которая делает их похожими на явление природы. (М.Гершензон)

Пушкинская грамматика – чудо душевного равновесия, душевной гармонии. (К.Чуковский)

Пушкинский четырехстопник является какой-то измерительной единицей русской жизни, ее линейной мерой, точно он был меркой, снятой со всего русского существования. (Б.Пастернак)

"ЕМУ ДАНА БЫЛА АРФА ДАВИДА"

Мистерию русского языка надо искать у Пушкина. (А.Позов)

Язык, как свет и воздух, как суша и вода, есть дар Творца. Дар русской речи Творец вручил Пушкину. (Н.Ермаков)

Чрез тайну Слова Пушкин обрёл Дух, и этот Дух он воплотил в Слово. (П.Струве)

С Пушкиным познаём мы силу нашего языка... Им постигаем мы безмерность нашей духовной мощи. (И.Шмелёв)

Всеотзывная личность его была похожа на многострунный инструмент, и мир играл на этой Эоловой арфе, извлекая из нее дивные песни. (Ю.Айхенвальд)

Стих русский гнулся в руках его, как мягкий воск в руках искусного ваятеля, он пел у него на все лады, как струна на скрипке Паганини. (Н.Полевой)

Какая лёгкость, какая прозрачность! На каждом стихе, даже отдельно взятом, так и виден след художнического резца, оживляющего мрамор! (В.Белинский)

Когда читаешь ... , буквально осязаешь, как отражается одно в другом, другое в третьем, устраивая целое пиршество зеркальных перекличек. (А.Вулис)

... никогда еще русское слово не устраивало себе такого пира, светлого праздника, никогда не достигало оно такого ликования и торжества, как в этом сияющем творчестве. которое претворило в звуки всю благость и красоту мироздания. (Ю.Айхенвальд)

... тайну русского языка... , его ритма, гармонии и звучности никто не постиг в такой мере, как Пушкин. (А.Позов)

... ритм служил ему так, как Бог служит человеку. (С.Серапин)

... он был первым поэтом, ... заставившим... русские стихи сверкать золотом и звенеть серебром... (К.Бальмонт)

Русский язык, со всеми своими богатствами, был ему подвластен как никому. Слова сами бежали ему навстречу. (А.Тыркова-Вильямс)

... будто прекрасные... строки дремали где-то в поднебесье и ждали лишь, чтобы их... окликнули и пробудили. Если божественное шествует легкой стопою, то эти стихи – божественны. (И.Ильин)

Ему дана была Арфа Давида. (В.Ильин)

"ПУШКИН – РУССКАЯ ЭЛЛАДА"

... в Пушкине скрещиваются и дополняют друг друга две основные линии всей нашей культуры – линия, идущая от Афин, и другая, идущая от Иерусалима. (Г.Адамович)

Насколько корни христианства и в Элладе, настолько наша русская Эллада, Пушкин жив и вечно плодотворен и для человека христианского. (К.Мочульский)

Это чудо, ... как такой великий язычник, "последний грек", как Пушкин, мог так глубоко проникнуть в дух христианства. (А.Позов)

Русская литература в целом была христианской в ту меру, в какой она оставалась на последней своей глубине, верной Пушкину. (протоиерей А.Шмеман)

Среди великих русских творцов, мыслителей и поэтов нет, думается, никого, в ком так крепко было бы единство немудрствующей... веры и божественного света... Этим единством Пушкин своеобразно связывается и с духовным строем Древней Греции, и с трезвенностью русской религиозности. (Ф.Степун)

... на мгновенье блеснуло что-то похожее на Возрождение, была явлена опьяняющая радость избыточного творчества в русской поэзии. Таково светозарное творчество Пушкина. (Н.Бердяев)

Пушкин был единственным ... представителем тех начал, которые в эпоху Возрождения... вдохнули в несколько поколений столько творческой энергии... и радости. (Г.Адамович)

... по совершенному равновесию содержания и формы... Пушкин после Софокла и Данте, – единственный из мировых поэтов. (Д.Мережковский)

Пушкин – единственный из новых мировых поэтов – ясен, как древние эллины... (Д.Мережковский)

Пушкин... для России, как для Греции был – до самого конца её – Гомер. (В.Розанов)

... русское слово, раскованное Пушкиным, несёт миру весть благодатнее, чем флейты Горация и медные трубы Вергилия. (Г.Федотов)

У Пушкина, как и у Вергилия, ... каждый стих, каждая буква в словах стихах поставлены на своё место. (В.Брюсов)

В истории нашей культуры место Пушкина – то же, что место Фидия между скульптурой... ионического стиля и скульптурой александрийской эпохи; или место Рафаэля между Джотто и Бернини. (П.Милюков)

У французов ХVIII века был Рим, у нас нет античной традиции. Для нашего классицизма Рим – это Пушкин. (К.Мочульский)

У нас... не было Буало. И единственное наше ненаписанное "Art Poetique", наша литературная совесть: Пушкин. (А.Ремизов)

ПУШКИН И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

На призыв Петра Великого образоваться Россия через 100 лет ответила колоссальным явлением Пушкина. (А.Герцен)

Пушкин является в той же мере творцом образа Петербурга, как Петр Великий – строителем самого города (Н.Анцыферов)

Пушкин отвечает Петру, как слово отвечает действию. (Д.Мережковский)

... из всех великих дел, начатых и задуманных у нас, ни одно не осуществилось так сполна, как его дело, и всё Россией... возвращённое или подаренное Европе, родилось из его труда и пронизано светом его гения (В.Вейдле)

Ему одному пришлось исполнить две работы, в других странах разделённые целым столетием и более, а именно: установить язык и создать литературу. (И.Тургенев)

Пушкин завершил в русской литературе всё ценное до него и породил всё ценное после него. (И.М.Андреев)

Он первый возвёл у нас литературу в достоинство национального дела... (Н.Г.Чернышевский)

Он дал окончательную обработку нашему языку, который теперь по своей силе, логике и красоте формы признаётся ... едва ли не первым после древнегреческого. (И.Тургенев)

С Пушкиным наш язык как-то сам собою, с царственным достоинством, взошёл ... на Олимп и занял подобающее ему место среди богов... (А.Карташев)

Он возвёл русскую поэзию на ту степень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвёл Россию между державами. (Е.Боратынский)

Он есть общий питомец всех славных писателей русских, и их достойный и полный результат в прекрасных формах языка отечественного. (С.Шевырёв)

Муза Пушкина была вскормлена и воспитана творениями предшествующих поэтов... она приняла их в себя, как своё законное достояние. И возвратила их миру в новом, преображённом виде. (В.Белинский)

... в его единичном, личном духе Россия созрела, как бы прожив и проработав целое поколение. (В.Розанов)

Пушкин... вырастал из каждого поочерёдно владевшего им гения, как бабочка вылетает из ... более не нужной куколки. (В.Розанов)

Русская литература в одном человеке выросла на целое столетие... (А.Островский)

Дух Пушкина, как семя, пророс и процвёл, – древом русской литературы, древом русской культуры, древом нашей жизни и нашего познания добра и зла. Ветви его распространились на весь мир. (Л.Гомолицкий)

... свет его веет над русской литературой. (А.Ремизов)

... кажется, что всё, что было у нас до Пушкина, росло и тянулось именно к нему, к своему ещё не видному, но уже обещанному солнцу. (И.Анненский)

... русская литература ... тянется своими ветвями к этому идеалу, которого не может... исчерпать и только удаляется, удивляясь всякий раз полноте, предположенной позади, которую нужно ещё исполнить. (П.Палиевский)

В Пушкине кроются все семена и зачатки, из которых развились потом все роды и виды искусства во всех наших художниках, как в Аристотеле крылись семена, зародыши и намеки на все последующие ветви знания и науки. (И.Гончаров)

Если Господу Богу угодно было поставить на одну чашу весов Пушкина, а на другую весь "золотой век" русской литературы, то для нас чаша с Пушкиным перевешивает, и это является мерилом пушкинского величия. (А.Позов)

Пушкин – золотое сечение русской литературы. (А.Синявский)

... все лучшие русские писатели имели на имени своём одну вечную надпись ad majorem gloriam (к вящей славе) Пушкина. (Л.Шестов)

Величайшие из последователей Пушкина, – я разумею... Достоевского и Толстого, – представляют собой как бы частности по отношению к Пушкину, как целому, то есть всеобъемлющему художнику. (Б.Бурсов)

Достоевский потому так влёкся к Пушкину и благоговел перед ним, что в Пушкине он чувствовал ту стихию светоносной гармонии, которой ему самому столь не доставало. (С.Левицкий)

Пушкин – это великий духовный a priori, Достоевский – это a posteriori, который без такой предпосылки, как Пушкин, вообще не состоялся бы. (И.Ильин)

И... как встревоженный океан тяготеет к некоему уровню вод, – так Достоевский тянется к Пушкину, к этому неизменному центру равновесия русской духовной культуры. (К.Зайцев)

Толстой и Достоевский – это духовные дети Пушкина; их произведения – принадлежат им наполовину; другая половина – принята ими, как готовое наследство, созданное и сохранённое их великим отцом "Пушкиным". (И.Ильин)

Углубляясь в Толстого и Достоевского, мы доходим до общего их основания – до Пушкина. Луч пушкинского белого света они преломили и разложили на цвета радуги. (Д.Мережковский)

И Гоголь, и Толстой, и Достоевский родились от его великого духа... (митрополит Анастасий Грибановский)

Как сильно действуют на иностранцев обе половины расколовшегося русского духа, Толстой и Достоевский, а целое, Пушкин, не действует вовсе. Это солнце России для мира еще не взошло. (Д.Мережковский)

Явление Пушкина – чудо... в русской литературе мы дважды встречаемся с явлением подлинного чуда. Это – "Слово о полку Игореве" и Пушкин. (А.Бем)

"ПУШКИН УМЕР, КАК БОГ СРЕДЬ НАЧАТОГО МИРОЗДАНИЯ"

Россия потеряла Пушкина в ту минуту, когда гений его, созревший в опытах жизни ... готовился действовать полной силой. (В.Жуковский)

Он заканчивал свою деятельность как великий поэт одной страны и начинал свой труд как великий поэт всех веков и народов. (А.Дружинин)

Он был убит в такие годы, когда Шекспир, Мольер, ... Гёте еще не написали ничего великого и только приступили к тем созданиям, которыми обессмерили себя... (Н.Черняев)

Что же, если бы он дожил до таких лет, до каких дожил Гёте? Что же, если бы он осуществил хотя бы творческие замыслы, которые преследовали его в последние годы жизни? Он затмил бы и оставил бы за собою чуть ли не всех великих поэтов. (Н.Черняев)

Если бы Шекспир умер в возрасте Пушкина, мы не знали бы ни "Гамлета", ни "Лира". А Пушкин умер в 37 лет. Какого "Гамлета", какого "Макбета" унёс он с собой в могилу и что было бы с русской литературой, если бы Пушкин прожил столько же, сколько и Шекспир? (Л.Шестов)

Пушкина Россия сделала величайшим из русских людей, но не вынесла на мировую высоту, не отвоевала ему место рядом с Гёте, Шекспиром, Данте, Гомером – место, на которое он имеет право по внутреннему значению своей поэзии. (Д.Мережковский)

... у него нет одного, главного произведения, в котором поэт сосредоточил бы свой гений, сказал миру всё, что имел сказать, как Данте – в "Божественной комедии", как Гёте – в "Фаусте". (Д.Мережковский)

Если бы его гений достиг полного развития – кто знает? – не указал ли бы русский поэт до сих пор не открытые пути художественного идеала будущего... (Д.Мережковский)

... Пушкин умер, как Бог средь начатого мироздания... (Ю.Айхенвальд)

Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унёс с собой в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем. (Ф.М.Достоевский)

ПУШКИН И БУДУЩЕЕ РОССИИ

"Мне надо привести в порядок мой дом", – сказал умирающий Пушкин. Через два дня его дом стал святыней для Родины, и более полной, более лучезарной победы свет не видел... Он победил и время и пространство. (А.Ахматова)

Этот гость, залетевший к нам, так и остался – ... некиим сияющим столпом, ведущим за собой Россию (Б.Зайцев)

... он – прообраз для нас всего ясного, что уже обнаружено нами, и обещание грядущего... дай Бог – великого! (Н.Котляревский)

... дело, совершающееся в душе Пушкина, вошло через его творчество в русскую жизнь, как семя грядущего её духовного расцвета. (В.Зеньковский)

Пушкин... не дар, а залог, не исполнение, а обещание русской всемирности. (Д.Мережковский)

В его духовной природе, по мере вызревания и расширения русской мысли... открываются все новые горизонты. (А.Кони)

... мы видим море, а за ним предчувствуем океан. (А.Платонов)

... жизни у него хватит ещё на несколько столетий... (Г.Адамович)

... гроб Пушкина в истории России стоит открытым навсегда. (Г.Адамович)

Пушкин не умрёт, а будет жить и развёртываться все больше и больше. (А.Григорьев)

Имя его растёт... (Н.Страхов)

Еще выше, еще больше становится Пушкин. (А.Твардовский)

... чем дальше мы отходим от него, тем величавей.., тем чудеснее рисуется перед нами его образ, подобно великой горе, ... возносящейся к небу по мере удаления от неё... (И.Ильин)

... это русский человек в его

развитии, в каком он может быть явится через двести лет. (Н.Гоголь)

И когда мы начнём... "по-пушкински" строить Россию... тогда, и только тогда, мы получим право повторить за Пушкиным слова его... "Клянусь Вам честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечества, ни иметь другой истории, как историю наших предков, такую, как нам Бог послал... " (К.Зайцев)

Может быть, настоящее царство Пушкина ещё впереди, может быть, истинный пушкинский день ещё придёт. (Г.Адамович)

Да, он придёт пушкинский день, и осветит весь мир. (А.Позов)

Составил Геннадий СИТЕНКО

(обратно)

ПРОШУ СЛОВА

Уважаемый Владимир Григорьевич!

С интересом прочитал эссе Нины Красновой "Кувалдин и его упряжка".

Но прошу во имя плюрализма-многоголосия и уравновеса мнений дать мою реплику, которая одарит Вашего читателя познанием еще одной краски в живописном портрете господина Кувалдина.

Надеюсь, что поддержите мою эту устремленность, но коли вдруг станете цензором, то очень прошу своевременно уведомить меня об отказе пресечь возврат к оголтелой рапповщине и пр., что и обличает мой отклик на одно из деяний нашего с Вами героя.

Ваш своевременный ответ позволит мне отдаться иной газете.

Ей-же-ей, нельзя никому спускать поругание основ цивилизованного общения в литературе, ибо брань, голимая, без аргументов и в расчете на безнаказанность – есть питательный бульон для метастазирования. Не так ли?

Добрых дел в Новом году и с поклоном!

15.01.07

------------------------------------

О времена, о нравы!

ТАКОЕ ВОТ ШОЛОХОВЕДЕНИЕ+

(или кое-какие места из переписки журнала "Наша улица" с инакомыслящими)

Прочитал авторства Ю.Кувалдина, гл.редактора помянутого выше журнала, очередной вариант хулы на Шолохова; этакая конвейерная штамповка. Подумал: надо напомнить его читателям, что одностороннее движение по улице шолоховедения есть цензура, и написал ему:

"Прочитал Ваши рассуждения о Шолохове. К сожалению, Вы, как и за редчайшим исключением все антишолоховцы, отвергаете освящённое традициями и моралью правило обеспечивать читателя достоверными фактами, а не выдуманными, и лишаете возможности познавать мнение инакомыслящих, тем самым калькируете методу рапповцев, жданов- щины и сусловщины.

Поэтому предлагаю провести диалог примерно в такой конструкции: "Два варианта исследования личности и творчества М.Шолохова – опыт Кувалдина в статьях и Осипова в книге "Шолохов" (ЖЗЛ)". Итак, жду переговоров – как лучше провести диалог".

Что дальше? Переговоры с г.Кувалдиным начались и закончились следующим его письменным ответом: "О неграмотном аферисте Шолохове даже слышать не хочу. Вы покрыли позором русскую Литературу. Вы не существуете. Есть Федор Крюков и Великая русская литература без Вас, ничтожных коммуняг. Все".

Я, узнав о такой – кувалдинской – изысканно-изящной способности изобретать биографии не только мне, но и классику, ответствовал в надежде все-таки раззадорить на полемику: дескать, гл. редактор струсил обмена мнениями.

Так г.Кувалдин промолчал, не ответил, проглотил вызов.

Жаль мне читателей "Нашей улицы"!

Валентин ОСИПОВ,

лауреат Всероссийской

Шолоховской премии

P.S. Давно уже подметил:

активисты антишолоховщины пользуют своеобразную тактику – уходят от ответа на опровержение-разоблачение тех псевдофактов, кои то и дело рождаются под их ангажированными перьями. Позиция каждого из них была разобрана по пунктам и признана дезинформацией не только в ста двадцати шести моих статья и репликах в СМИ, но и сгрупирована в книге "Свидетельства очевидца".

Но названные поименно изничтожители классика, сделав свое дело, смолчали. Поражаюсь: как боятся-то вступать в публичное сопоставление позиций.

(обратно)

Виктор Гаврилин В БЕЗДНЕ ВЕЧНОСТИ

Человек трудной судьбы (с 16 лет инвалид-колясочник) Виктор ГАВРИЛИН жив поэзией духа своего. Он дарит её и нам...

***

Оживёт, позовёт и нахлынет

то, что память спустила до дна,

что поднять не сумела доныне

даже музыки давней волна.

Что-то в космосе крови сойдётся.

И посмотрит звезда на звезду,

и взойдет заходящее солнце,

и сдуреют все птицы в саду.

И в воронку былого затянет –

в мир, где свищут одни соловьи,

на пиры с молодыми гостями,

с духотою предгрозья любви.

Этот воздух, которым дышали,

нас, наверно б, сейчас раздавил...

Где ж ты, Родина наша большая,

где до неба хватало нам сил!

***

Я упустил свой срок расстаться с жизнью,

не легши камнем на душе ничьей,

и звездные года моей Отчизны

парадом шли, сияя в пять лучей.

В последний час глаза бы мне закрыли

еще не сокрушённые мечты.

Я стал бы сном, ещё имевшим крылья,

обжившим всю премудрость высоты.

И навсегда покинутые долы

забыли б мой неконченый напев.

И обо мне никто б не плакал долго,

так прикипеть душой и не успев.

И никогда во мне б не ныли хором

раскаянье, усталость и вина.

И не при мне, явившись мародером,

кружили бы чужие времена.

Всё было б так. Но только жадность к жизни

меня сквозь грязь болотин повела,

сквозь все грехи, прилипшие к Отчизне –

и я сронил два грязные крыла.

***

От дверей, где входил я, ключей

остаётся совсем уже мало.

Переходит в разряд мелочей

то, что смысл бытия составляло.

Как в безоблачный полдень зенит,

пуст ли, полон, – о Боже мой Христе! –

где повыше, и сам я открыт,

так открыт, словно нечего выкрасть.

Наподобие горних жилищ,

всё во мне предоставлено свету –

проливайся! На то я и нищ –

меньше места жилому предмету.

Будет на сердце пусто дотла –

поместится еще один лучик...

Но в отверстые двери вошла,

прижилась и не выплывет туча.

***

К высшей мере меня вы представите,

силы неба, я снова паду,

где лягушки расквакались в заводи,

и соловушко свищет в саду.

В бездне вечности выберу времечко,

чтобы был обязательно май.

Упаду я из нетей, как семечко.

Слушай живность и в жизнь прорастай!

С неба – в землю, и – к свету растерянно.

Чтоб ещё один выстоять век,

вырастай в соловьиное дерево,

ведь поющий ты был человек.

Зашумишь, как под бурею парус ли,

стихнет лес, запоёшь всё равно.

Из сплетённых деревьев, в их заросли,

соловей выбирает одно.

***

При сумеречной музыки звучанье

и думах, непереводимых в звук,

о том,

что слово было не в начале,

кощунственно уверуешься вдруг.

В мирах туманных

смутно мысль бродила,

объятая немотным полусном,

пока на звук не накопилась Сила,

и прогремело Имя, словно гром.

Тумана бесконечность затвердела,

и мыслящее нечто напряглось

для изреченья и вершенья дела.

И свет со тьмою разошлись поврозь.

И вспыхнуло добро тогда звездою –

в лучах на фоне мрака пролегло.

И красота прозвалась красотою,

и имени не избежало зло.

(обратно)

Генрих Натанович ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ

Я вырос в многонациональной стране, где все были граждане Советского Союза.

Я вырос в Москве, где все говорили на русском языке и все были атеистами.

Я знал о существовании каких-то отличных от других конгломератов людей – так уж довелось моей судьбе: конгломерат детей (в школах, в пионерлагерях), глухонемых, лилипутов (сейчас я не припомню, что это было, где они почему-то находились кучно, и не припомню, чем определялись мои визиты туда – наверное, с отцом), и меня они не пугали: сестра отца, которая одно время жила с нами, была глухонемая, а отдельные лилипуты не раз приходили к отцу как клиенты...

А вот евреи, или татары, или еще кто не воспринимались мною как отдельные конгломераты, и их другая национальность не воспринималась более, чем воспринималось то, что одни были высокие, другие низкие, одни были блондины, другие брюнеты, одни были близорукие, другие в очках – все были граждане одной страны, все говорили на русском языке, все признавали одного Бога – вернее, отсутствие такового...

Передо мною были широко открытые врата, на которых высились заманчивые призывы, за вратами открывались многочисленные пути, и все они были для меня доступны.

Так шла моя жизнь, пока судьба не опустила надо мной тяжкий свой молот и не отбросила меня в особый конгломерат, для которого все пути были отрезаны, а красочные призывы оказались фальшивками.

Как с этим жить, кроме сплошного отчаяния?..

Я был страстным книгочеем, но ничья мудрость мне не помогала.

Из этого безпутного тупика спас меня Федор Михайлович Достоевский – этот великий писатель, так не любимый евреями за злые и не всегда справедливые слова о евреях:

Не Бога я не принимаю – я только билет на вход в рай, купленный такой ценою, почтительнейше Ему возвращаю.

Это стало девизом всей моей дальнейшей жизни, усиленным впоследствии строками Марины Цветаевой:

Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,

……………………………………..

Алых губ моих отк

азом не тружу,

Прокаженный подойди – не откажу!

……………………

Никогда никому:

Нет!

Всегда – да!

Блещут, плещут, хлещут раны – кумачом.

Целоваться я не стану – с палачом!

Что было для жителей Советского Союза в 1941-45 годах самым важным, самым главным исходом? – Победа в войне.

Марина Цветаева написала так не потому, что одна из многих её ипостасей – слыть кабацкой, каторжанской царицей, как бездарно и мерзко её толкует в своем предисловии поэтоед Вл. Орлов (Лифщиц), а потому, чтобы в парадоксальном стиле утвердить абсолютную, безоговорочную свою заповедь: "никогда, ни с кем и ни за что" она не будет "целоваться с палачом".

И я этот ее завет принимаю полностью.

"Еврейский камертон" за 12 октября печатает интервью с сопредседателем российского центра "Холокост" Ильей Альтманом, недавно посетившим Израиль.

Тема интервью: "Судные дни прифронтовой столицы" (битва под Москвой сквозь призму "еврейского вопроса").

Он рассказывает об октябрьских днях 1941 г. в Москве, породивших страшную панику, бегство и эвакуацию более двух миллионов москвичей, и самое главное – вспыхнувший страстный антисемитизм, враждебность и насилие над евреями и едва не разразившаяся волна еврейских погромов.

Надо полагать, что Илья Альтман – еще достаточно молодой человек, чтобы в то время ему в Москве не бывать и самому ничего не видеть и не слышать.

Где же этот научный центр набрал таких материалов, чтобы выдавать отвратительную ложь за чистую правду?!

Я 17-го октября прибыл в Москву с Западного фронта – на другой день после самого "судного дня" 16-го октября – и почти до конца месяца пробыл в Москве, причем целую неделю мотался по городу, навещал друзей и знакомых, даже с заездом в пригородные места.

Москва не походила на готовящийся к сдаче город.

Похоже, что паника была спланирована специально сверху, иначе она не могла бы так сразу охватить весь город (насчет смысла этой паники у меня есть свои соображения).

За всю неделю я ни разу не услышал ни одного оскорбительного слова ни в свой адрес, ни в адрес евреев вообще.

Отметку, что я несколько иной – что я еврей, я получил в начале октября, находясь в Особых частях разведотдела штаба Западного фронта.

Мы размещались на верхнем этаже двухэтажного здания. Было время обеда. Вдруг раздался гул вражеских самолетов, шум взрывов бомб, с треском посыпались стекла из оконной рамы, полетела и сама рама.

Все сыпанули вниз, а я не спустился, пока не доел кашу.

Внизу кто-то из наших положил дружески мне руку на плечо: "А ты не похож на еврея..." – ? – "Ты не трус..."

...Каждый день в сторону Горького уходили колонны мобилизованных военкоматами. В конце месяца с одной из колонн зашагал и я.

Собралось нас четыре умника (двое евреев и двое русских), и мы забрались в какой-то грузовик, который нас подвез до фабричного поселка Лакино, где мы и решили поджидать свою колонну – чего ноги зря отбивать...

Пустили нас в женское общежитие фабричных ткачих. Расположились прямо в коридоре. Ночи две-три провели так. И поскольку я помещался в коридоре, то встречался и перекидывался словами не с одной женщиной.

Помню, одна средних лет ткачиха, член партии, между прочим, сказала: "А что нам? Сталинский килограмм хлеба у нас никто не отберет".

И ни одного попрека в адрес евреев я не услышал.

Ну, конечно, отдельные эксцессы могли повстречаться (если особенно покопаться в каких-то материалах, вплоть до расстрелов на месте: в столице было объявлено осадное положение).

О способности обывателя шушукаться и сплетничать приведу такой пример: 22 июля 1941 г. был первый налет на Москву немецких самолетов. На другой день уже можно было услышать: "Леваневский прилетал бомбить Москву".

Сигизмунд Леваневский (из поляков) – летчик, спасавший челюскинцев, – один из семерых первых Героев Советского Союза – пропал без вести в 1937 году, пытаясь перелететь через Северный Полюс.

Но никакого шушуканья насчет евреев в начале войны я не слышал, что не раз пришлось мне слышать в конце войны, а особенно после – от разных начальников, коммунистов и т.п.

Зачем же сейчас – через 65-ть лет – наводить такую напраслину "по еврейскому вопросу"?

Неужели это вызовет к нам, евреям, большую любовь?..

Михаил Бриман, который пятнадцать лет в Красноярске верой и правдой служил собкором "Советской культуры", пишет в израильской газете, что все 15-ть лет дружил с Виктором Астафьевым, бывал у него на квартире, гостевал и в его доме в деревне, конечно и выпивал там с ним...

И вдруг, уже после смерти Астафьева, газета в России напечатала какие-то вновь найденные его заметки, в которых Астафьев (он пришел в больницу, где умирала его мать) в описании врачихи объединил: ее невнимательность, грубость и неуместное в условиях больничной палаты изобилие золотых украшений с национальностью врачихи, – конечно, еврейской.

И тут-то наш Бриман (он живет в Нацрат-Илите) разошелся: вот где Астафьев показал свое истинное антисемитское лицо!

(А вот мы читаем воспоминания евреев о своем пребывании в гетто. И они рассказывают, как приходят немцы и требуют выкупа – и запертые в гетто, уже ранее не раз обобранные, – снова, оказывается, умудряются собрать среди евреев какие-то драгоценности для отмаза...)

Что же Бриман за 15-ть лет, в совместных распитиях с хлебосольным Астафьевым, – так и не разобрался в его истинном лице?..

Конечно, в Израиле уже можно лягнуть мертвую собаку, не приносящую прибыли.

Да, Астафьев не питал любви к евреям, но не только к ним. Да и о своем русском брате мог крепко выразиться (тяжелой судьбы был Астафьев).

Но Виктор Астафьев был один из немногих честных писателей в советской Руси, который писал правду и о войне, и о том, что творилось в действительности в стране, победившей фашистское зло.

Лия Борисовна, учитель литературы советской школы, на книгах Астафьева воспитывала в своих учениках чувство правды (и как еще писал Пушкин: "Чувства добрые я лирой пробуждал").

И что ж ей было делать, когда "великий" Эйдельман устроил ведьмовскую свистопляску вокруг Астафьева, полуразрушенного жизнью человека, из деревни, прошедшего через сиротское детство, войну и выбившегося в самого совестливого писателя России, – среди интеллигенции, отплясывавшей демократические канканы, когда с её горла чуть сдвинули душившие её пальцы...

Тот самый Эйдельман, который рос в семье хорошо прикормленного советской властью "мыслящего тростника" – одного из душителей Пастернака, пропихнувшего своего сына Натана на исторический факультет Московского университета в самые антисемитские сталинские годы, когда евреев и близко не подпускали к тому факультету...

Тот самый Эйдельман, который, угождая новоявленным либеральчикам, проснувшимся от "заколдованного сна", заявил во всеуслышанье: "Высоцкий – это Пушкин сегодня!" (напомню, как еще в царское время демократические студенты, опровергая Достоевского, кричали про Некрасова: "Нет, нет, выше, выше Пушкина!").

Так вот, этот самый Эйдельман, без ведома и разрешения Астафьева, пустил по свету их личную переписку, в которой Астафьев был не очень сдержан и не очень лицеприятен.

Из недавно изданных "Дневников" Эйдельмана мы узнали, какой отпор из-за устроенной им провокации с Астафьевым Эйдельман получил от НАСТОЯЩЕЙ интеллигенции: на его выступлении в Пушкинском доме аудитория демонстративно вышла из зала и т.д.

И что ж ей было делать? – учительнице Лие Борисовне – признаваться в том, что она воспитывала учеников на книгах жидомора... Или попробовать с ним объясниться?..

И Лиля наша выбрала второе – написала письмо Астафьеву: не выражала ему восторгов, но разговаривала с ним по-человечески.

И Астафьев остыл, отошел от обиды, и тоже ответил Лиле по-человечески, и после этого (не знаем, вследствие ли, но после) отошел от активного участия в шуме "Нашего современника".

Мы живем среди людей, мы выросли среди русского языка, среди мировой культуры на русском языке – и что же нам теперь предлагают?!

Отказаться от Гоголя, Достоевского, Чехова, Бунина, Толстого, даже Пушкина и Цветаевой, потому что натыкаемся у них на то, что нам как евреям неприятно слышать?..

Мы в книгах Астафьева не читали ничего против евреев, даже такого, что в своей повести о военной службе один еврей написал про другого еврея: "Борька Гуревич, конечно, неплохой парень, но в разведку с ним я бы не пошел..."

Еще я должен объединиться в "мы" с крикливым пьяницей и бабником Михаилом Леонтьевым – стопроцентным "православным" – стопроцентный еврей! – любимым президентским журналистом, который, защищая своего "патрона", готов каждому глотку порвать, и уж во всяком случае, никому слова сказать не даст – всех переговорит и перекричит.

Мы живем на таком маленьком-маленьком шарике среди разных людей, не только говорящих иначе, но и думающих по-другому, – и куда нам от этого деться?..

Стоим в лагере на разводе. Кто-то благодушно кладет мне руку на плечо: "А ты не похож на еврея (знакомая песня!), работаешь на общих, никуда не лезешь, не пристраиваешься".

Я отбрасываю его руку: "Такого комплимента мне не нужно. Я еврей, и веду себя так потому, что я и есть настоящий еврей".

Из своей жизни вычеркнуть его я не могу – мы припаяны общей цепью. Но ответить ему так я могу, и, наверное, так и должен отвечать.

Но заставить его думать по-другому, запретить ему так думать – не в моей власти.

Но в моих силах быть в его глазах непохожим на его представление о евреях.

И если ему будут часто встречаться "непохожие" евреи – это единственное, что заставит его изменить представление о евреях.

Теперь перейду к заключительным моментам нашего разговора, возникшего в связи с новым обвинением Лили в недостойном поведении: как она посмела вступить в диалог с таким ненавистником евреев, как Проханов. Его следует только проклинать, а не разговаривать с ним.

"Эхо Москвы" ведет передачу "Особое мнение".

Если подходить к этому понятию по его точному смыслу, а не по-иезуитски, вроде Бримана – в одном случае, или Рахлина – в другом, – то это означает, что слово предоставляется авторитетному среди слушателей человеку, который высказывает свое мнение, и следовательно, имеет его, и это мнение особое, т.е. отличное от общераспространенного .

Мы смотрим эту передачу, и вот мы видим, что во всей этой галерее именитостей ни про кого нельзя сказать, что он говорит то, что думает, и думает то, что говорит. Все они выступают как будто в каком-то шоу и исполняют кем-то заказанную роль. Они плохо понимают то, о чем они говорят, и у них нет ни особого, ни вообще никакого мнения.

За их трафаретами проступает не видная зрителю, но осведомленным понятная надпись: голос такой-то партии, такого-то клана, таких-то интересов...

Раньше мы делали исключение для трех человек: Доренко, который теперь совершенно выдохся и сдался под напором грузинской еврейки Тины Канделаки – король оказался голый...

Вторым был Минкин. Но после совместного его выступления с Юрием Колкером (русский еврей, живущий в Англии, сообщивший в нашей прессе такое "особое мнение": русские, дескать, потеряли свое право и на Достоевского, и на Толстого) – выступили они в разных статьях, но с единой идеей о Великой Отечественной войне – и теперь любое "мнение" Минкина потеряло для нас всякий интерес.

Они рассуждают: не надо нам было побеждать в той войне Гитлера, а лучше сдаться ему – какое-то время немного потерпели, а потом гитлеризм сам по себе и с помощью союзнической мощи отвалился бы, и Россия зажила бы благостной и цветущей жизнью, как зажили после войны западные страны, в том числе и Западная Германия. И главное – людских потерь было бы меньше. Жила же Франция, и лучше бы она не дурила со своим Сопротивлением.

А что, идея неплохая. Вполне можно с нею согласиться. Ну и подумаешь, евреи потеряли бы свои оставшиеся три миллиона – разве это может сравниться с 20-ью миллионами общих потерь (думаю, что с мирным населением и того больше)...

И вот в результате из этого "особого мнения" мы сейчас смотрим только одно-единственное оставшееся.

Это особое мнение высказывает Проханов Александр Андреевич, когда-то редактор газеты "День", теперь – газеты "Завтра", которая, между прочим, имеет в России самый большой тираж, и потому, говорят москвичи, – единственный печатный орган, который сам себя кормит.

Независимо от того, что он думает, Проханов действительно говорит то, что думает, и думает то, что говорит.

А это, в первую очередь, главная ценность и единственный смысл такой передачи.

Пора нам, евреям, свыкнуться с тем, что в мире существует немало людей, которые нас, евреев, не любят.

Не в силу корыстных побуждений, не в силу зависти, не в силу поиска "козла отпущения", не по привычке присоединяться к общему хору (вспомним споры "абстракционистов" и их противников), а просто в силу их сложившихся чувств, определившихся их жизненными обстоятельствами.

Подумать бы нам и о том, сколько среди нас евреев, признающих еврейство своей основой, – таких, кто отзывается об окружающих их евреях очень злобными словами...

Ведущая у Проханова – Ольга Бычкова, вроде полная или частичная наша единокровница.

Мы не на ее стороне.

Да, Проханов часто говорит нервно, возбужденно... Но бесцеремонное, наглое поведение этой ведущей, которая не дает Проханову говорить, всё жаждет его подколоть, уязвить и т.д., – возмущает нас больше, чем даже те его мысли, которые нам не нравятся.

(Зато с Радзиховским сия дама воркует как голубка. Запомнился в их беседе ее возмущенный возглас: "Почему мы должны продавать так дешево НАШУ нефть этим белорусам!")

Я не принадлежу к партии Проханова. Основная его ошибка, определяющая его мировоззрение, я думаю, в том, что он смотрит не в будущее мироустройства, а все его взгляды обращены в прошлое.

В прошлом, увы, даже в самом золотом, мы найдем только могилы...

Даже вековечные пирамиды – это всего-навсего могилы.

Когда я иду по улице, лица встречных наводят на меня уныние. Представляю, что и мой собственный вид не улучшает настроение тех, чей взгляд, нарочито или случайно, коснется моего лица....

Когда же я встречаю малышей, которые мне ответно улыбаются, – от музыки восторга, начинающей невольно звучать в моей душе, я буквально молодею.

Даже самый Золотой, но уже прошедший век, – это для нас лишь безнадежно запертая дверь...

Меня страшно бесит, когда какой-нибудь Кацис бесцеремонно порочит нашу Марину Цветаеву и разливает повсюду ядовитое зелье своей лжи...

Меня страшно раздражает, что наши газеты бесконечно печатают вранье о войне 1941-45 гг.

Или когда мы хвастливо заявляем, что еврейский парень, кажется Абрам Левин, совершил подвиг Александра Матросова раньше самого Матросова, и евреи считают себя на той войне "самыми-самыми".

А я думаю, что так называемый подвиг Александра Матросова не мог совершить человек, находясь в здравом уме. Это я считаю противоестественным.

Я согласен с принципом Канта о "самоценности каждой личности, которая не должна быть приносима в жертву даже во имя блага всего общества".

Природа подвига заключается совсем в другом.

Вспоминаю, в 1929 году мы отдыхали в Сочи. В эти дни там произошла авиационная катастрофа, в которой погиб легендарный командарм Ян Фабрициус.

Фабрициус не жертвовал собой, но поступал как истинный МУЖ: самолет упал в море, и Фабрициус передавал спасателям детей и женщин, а сам спастись не успел – самолет затонул...

У нас в доме поселилась молодая женщина с мальчиком, Наташа.

В Афуле был теракт, и Саша, ее муж, закрыл собой беременную жену – осколок угодил в него, и он погиб.

И когда бойцы идут в атаку, они не бросаются умирать, а каждый надеется уцелеть. Но проявить себя трусом – стыдно.

Кстати, сам Александр Матросов не совершал никакого подвига самоубийства. Мне еще в годы войны рассказывал очевидец гибели Матросова – он был в той же части, что и Матросов.

Они в наступлении действительно наткнулись на пулеметный огонь из врытого в землю дзота, который не давал им пройти. А над дзотом была возвышенность, и Матросов полез наверх, чтобы забросать дзот гранатами, – и нечаянно сорвался, и упал прямо на ствол пулемета.

А газетчики, конечно, создали из этого героический миф, который привел в восторг Сталина.

Ну, перейдем еще ближе к делу.

В книге Соминского об антисемитизме, кроме терминов "антисемитизм" и "юдофобство", используется еще один термин: "асемитизм". Раньше он мне не встречался.

Асемитизм означает отсутствие любви к евреям, или просто нелюбовь. Но в нем нет никакой враждебности.

Асемит не смотрит на еврея с ненавистью, не желает ему уничтожения, не призывает ни к какому насилию против евреев. Но еврей ему не свой, и у него нет любви к еврею.

Ну, в истории много примеров взаимной нелюбви одной национальности к другой. Например, англичане не любят французов – французы не любят англичан. Но это чувство не переходило во вражду, и они долго жили между собой мирно, поддерживали отношения и деловые связи, да и сейчас так живут.

Когда я жил на Колыме в Усть-Омчуге, он стал заселяться освобождавшимися из лагеря западными украинцами.

У меня были хорошие знакомые, две пары: Иван и Катя, Алексей и Иванка. Когда с Ветреного я приезжал в Усть-Омчуг, останавливался у одной пары или у другой – они даже ревновали друг к другу: почему я остановился у тех, а не у них.

В Усть-Омчуге я проводил по делам два-три дня, и никакой корысти от моего приезда им не было. Принимали они меня бесплатно: кормили, поили и спать укладывали.

Так сложились у нас чисто человеческие отношения.

Никогда не забуду. Приехал я как-то в Усть-Омчуг, когда моя контора "Продснаб" решила устроить пышный юбилейный вечер. "А ты что, не пойдешь разве?" – "Да у меня нет подходящей одежды..." Смотрю, вскоре Алексей появляется со своим новым пиджаком: "Ну-ка примерь... Вот и пойдешь в нем".

Ведь обидно было при нашей серой, таежной жизни не попасть на такое торжество, что раз в десять лет случается...

И все-таки я был для них не "свой".

Они не хотели, чтобы их девчата выходили за русского, даже за советского украинца.Ну, а о еврее, который еще не того вероисповедания должен быть, – и говорить нечего.

Вот нечто подобное – отношение к еврею как не к "своему" – Соминский и называет асемитизмом.

И что вколочено столетиями, за годы не выбьешь...

Ну, не любил Ф.М. Достоевский евреев, не любил поляков, и не только их, наверное.

Еврейское "избранничество" страшно раздражало Л.Н. Толстого. Он со своей идеей всемирного братства не мог этого принять. Для него это было просто высокомерием.

Недавно кто-то с возмущением цитировал "Еврейский вопрос" из "Дневника писателя" Достоевского.

Не скажу, что я солидарен во всем с Достоевским. Он многого не знал и слишком доверялся газетным и журнальным публикациям.

Но вот к Достоевскому-антисемиту шли письма, в том числе и от "просвещенных" и умудренных евреев, которым Достоевский отвечал, с одной стороны отмечая достоинства авторов, а с другой – с какой-то раздражительной укоризной.

Для начала отмечу, что раздосадованные евреи не требовали секир-башка Достоевскому, а вступали с ним в диалог, оспаривали его.

Я бы в первую очередь из всего "Еврейского вопроса" выделил такие слова Достоевского:

"Всего удивительнее мне то: как и откуда я попал в ненавистники еврея как народа, как нации?.. Когда и чем заявил ненависть к еврею как к народу? Так как в сердце моем этой ненависти не было никогда, и те из евреев, которые знакомы со мной и были в сношениях со мной, это знают, то я, с самого начала и прежде всякого слова это обвинение снимаю, раз навсегда".

У меня нет никакого основания не верить Достоевскому. Он считал, что евреям нужно дать все права, которые имеют другие граждане Российской империи.

Достоевскому не пришлось узнать истинного положения евреев – к сожалению, этому мешали сами еврейские корреспонденты писателя.

К тому же мы знаем, что Достоевский писал свой "Еврейский вопрос" далеко не в самые худшие для евреев России времена.

Я уверен, если бы он предвидел грядущие еврейские погромы, а тем более – какая судьба ожидает евреев в XX веке, он бы не стал писать так резко.

Так вот, решим вопрос о Проханове.

Правомерно ли было так грубо предавать проклятию Лилю, упрекать ее стыдом и другими карами за ее обращение к Астафьеву?.. За ее обращение к Проханову?..

Я думаю, что Проханов вполне может подписаться под словами Достоевского о том, что в его сердце нет никакой ненависти к евреям как к народу. Мы не знаем его высказываний о такой ненависти.

Скорее, его можно назвать асемитом – человеком, у которого нет любви к евреям. Он относится отрицательно к евреям Израиля и к евреям, живущим в России, за их политическую ориентацию.

Повторяю, Проханов для нас сегодня - единственный человек из этого шоу "Особое мнение", который говорит то, что думает, и думает то, что говорит. А его газета "Завтра" имеет в России из всех газет, может быть, самую большую читательскую аудиторию.

Мы не можем отвернуться от судьбы России, в которой обитали и наши предки, и наши родители, да и мы сами-имеем причастность к тому, что там происходило, и у нас остались там дорогие нам связи, и там, наконец, гуляет просторно, как родной, язык русский – единственный, на котором мы можем изъясняться и впитывать многотысячелетнюю мировую культуру.

Русскоязычные евреи – ведущие этой передачи – ведут прилюдный разговор с Прохановым. Почему же евреи из Израиля находят возможным нас попрекнуть за попытку диалога с Прохановым? – что, мы потянулись в какое-то антисемитское логово и преклонили головы перед махровым антисемитом?..

Почему вам не стыдно, когда израильские СМИ упорно талдычат о ликвидации "духовного лидера Хамаса шейха Ясина", нагнетая – и не только в еврейские мозги – сознание, что евреи до того дошли, что убивают беспомощных "духовных лидеров" (а уж в каком жалком, беспомощном состоянии был этот Ясин, каждому известно)?

И только где-то мельком один раз прозвучало, что у Ясина руки были в еврейской крови.

Почему не было сказано, что ликвидировали страшного убийцу, у которого руки по локоть в крови, – а такого убийцу выбирают в свои духовные лидеры?

Почему никому не было стыдно, когда еврейский попрыгунчик некий Кацис по всему миру позорит и клевещет на нашего любимого поэта Марину Цветаеву, в то время когда хорошо известно ее особое отношение к евреям и особое отношение евреев к ней?

А психиатр господин Турецкий, выступивший на защиту Кациса и побоявшийся ответить мне на разоблачающую его статью, по-прежнему пытается исподтишка куснуть Цветаеву, тиснув статейку о том, что Цветаева и Солженицын в один, можно сказать, голос выразили ностальгию по Белой армии.

Причем, к Солженицыну он отнесся с большим снисхождением, а Цветаеву постарался укусить побольнее.

Идет речь о ее ответе Мандельштаму на его "Шум времени". Самонадеянность господина Турецкого равна его невежеству.

"Ответ Осипу Мандельштаму" написан Мариной Цветаевой за границей в 1926 году – уже после того, как Сергей Эфрон напечатал в 1924 году свой очерк "О Добровольчестве", в котором он пишет, что героических Георгиев сожрала "черная плоть жоржиков" – таков был итог Белой гвардии.

Какая же после встречи с Эфроном у Марины Цветаевой могла быть ностальгия по "Белой армии"?.. – ведь ее "Лебединый стан" при ее жизни даже не был опубликован...

Почему же мы не выступаем в защиту Цветаевой? Почему мы не подвергаем остракизму господ Кацисов, Турецких и прочих брехунов, а набросились на бедную Лию Борисовну, осмелившуюся вступить в контакт с таким "чудовищным антисемитом" (и "предателем"), как Проханов?

И есть ли у нас какие-нибудь доказательства зловредного антисемитизма этого господина?

Если есть, пусть нам предъявят – мы убедимся, ужаснемся, устыдимся, покраснеем – и откажемся от своих постыдных поступков, и присоединимся к хору проклинающих этого господина и, наверное, подвергнем бойкоту – можно сказать, еврейское – "Эхо Москвы", допускающее на свои передачи таких ненавистников.

И заодно рава Авраама Шмулевича из Хеврона, который уважает Проханова, дает ему обширное интервью в газету "Завтра" и которого недавно обвинила российская власть, что он, рав Шмулевич, был организатором московского "Русского марша" 4-го ноября...

А если Александр Проханов просто не испытывает любви к евреям (а есть, например, такие типы, что ненавидят женщин, стариков, не терпят детей, не пьют молока, не едят маслин и т.д. и т.п.)

Или даже еще больше, просто их не любит, то, очевидно, это еще не повод, чтобы "Эхо Москвы" его прогнало со своих радиоволн, а RTVi со своего экрана.

Мы живем в уединении в скромной Афуле, не знаем, увы, основного языка, а окружающие нас русскоязычные, к сожалению, очень далеки от наших духовных интересов.

"В поисках собеседника" – назвала свою единственную книгу наша Лиля. Это название хорошо отражает ее духовные запросы.

Она прожила такую жизнь, не гоняясь за золотыми самоварами, каменными особняками, алмазными ожерельями и т.п. – а прожила свою жизнь, находя высшее удовлетворение её в своих учениках и в тех часах, когда открывала не жемчужины в ожерельях, а жемчужины стихотворений Пушкина, Лермонтова, Баратынского, Тютчева, Блока, Пастернака, Цветаевой, и замуж вышла не за удачливого бизнесмена, а за "неудачника"-студента, оканчивающего в сорок два года Литературный институт.

Он-то и включился в ее духовные запросы.

И вот нам-то бросается упрек, что мы якшаемся с "пособником Гитлера"!..

А разве мы по своей судьбе, по своему мировоззрению соответствуем статусу защитников "пособников Гитлера" или "палача Сталина"?..

Так как же проявил себя Проханов?

Мы внимательно слушаем его "Мнение", но я ничего не могу припомнить "преступного" в его высказываниях.

Он сочувствует арабам? Его право.

Но сколько сотен тысяч арабов являются полноправными гражданами Израиля. Мы их встречаем среди водителей автобусов, механиков, письмоносцев, фармацевтов, врачей...

Что же, их всех тоже следует желать утопить в Средиземном море?..

Проханов говорит, что Израиль не имеет легитимного права на существование.

(Разве он говорит, что Израиль следует полностью уничтожить со всеми евреями?)

Увы, тут я согласен с точкой зрения Проханова.

Еще в Москве я говорил: если Израиль владеет какими-то территориями незаконно, он должен, как это ни будет больно, их вернуть... Сейчас даже не XX век – на носу век XXI.

Вообще я считаю, что Израиль не должен был соглашаться на создание своей независимости на тех условиях, которые ему предоставлял ООН...

Не было другого выхода? Неправда. В мире складывалась такая обстановка, что ООН уступил бы требованиям Израиля.

Но верхушка согласилась, потому что это было в ее выгодах.

А такого, как Бен-Гурион, нельзя было выбирать своим лидером. Как нельзя было допускать до власти многих наших исполнителей – Шарона, Барака, Ольмерта... которые заботятся не о том, чтобы направить всех евреев Израиля на правильную и необходимую идею самоидентификации, а о том, чтобы побольше набанковать на свои счета денег, престижа, власти...

Но я и против того, чтобы отдавать незаконные территории путем бегства и насилия над своими гражданами.

А только как победители, восстанавливающие попранную справедливость...

Наверное, не случайно, что после Шестидневной войны не один Ганди мечтал об этом восстановлении и добивался его... А сейчас уже XXI век...

Слово "еврей" не обладает силой магического воздействия на меня.

Такие евреи, как Леонтьев, Кацис, Радзиховский и много других подобных имен, не лежат в глубине моего сердца...

И они не заменят мне других – нееврейских – имен, чьи деяния, мысли, высказывания были мне в жизни путеводными звездами – хранителями...

ноябрь 2006 года, Афула

(обратно)

Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ

ДЕТКА и ВЕТКА

Мне этой ночью вдруг приснился этот цикл:

и куст квадратный, праздничный и мелкий,

и папы с мамами, висящие на ветке

(как новогодние конфеты или белки),

и ты, придирчиво не выбиравший их.

– Чего мудришь? – (мне было непонятно,

и я сказал тебе об этом со спины) –

ты повернулся и сказал мне: “Папа,

как хорошо, что ты со всеми не висишь”.

Дмитрий ВОДЕННИКОВ

(Стихи к сыну)

Несчастных пап и мам сын с ветки снял,

ту ветку отломил и в руки взял...

И повернулся, и сказал мне: “Папа,

за эти поэтические сны

тебя такою веткою пора бы

мне отстегать со стороны спины,

чуть-чуть пониже... Ты чего мудришь?

В каком бреду циклически творишь,

живых людей развесив, как конфеты?

Мне было непонятно чтиво это,

и если так со словом ты дуришь –

как странно, что среди квадратных веток

ты вместе с остальными не висишь”.

(обратно)

Оглавление

Владимир Бондаренко А ЕСТЬ ЛИ У НАС ЛИТЕРАТУРА?

Владимир Бондаренко РУССКИЙ БУНТАРЬ

Илья Кормильцев

SOS

ХРОНИКА ПИСАТЕЛЬСКОЙ ЖИЗНИ

Елена Павлова ГИПЕРБОРЕИ

Александр Бобров БАЗАР ВОКРУГ ГЕНИЯ

Алексей Иванов КРИМИНАЛИЗАЦИЯ ЛИТЕРАТУРЫ

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО Министру образования и науки РФ А.А. ФУРСЕНКО

Захар Прилепин РУССКИЕ ЛЮДИ ЗА ДЛИННЫМ СТОЛОМ

Владимир Винников В КИТАЙСКОМ ЗЕРКАЛЕ. Еще раз о герое современной поэзии

Геннадий Красников ВЕТРОМ ВЫБИТЫЕ ЗЕРНА

Антон Железный ВЕЧНОЕ СОЛНЦЕ

Евгений Лесин НООСФЕРА

Прохор Седнев “ПОЗВОЛЬ!..”

Евгений Харитонов МАРГИНАЛ

Александр Далецкий В МОЛЧАНЬЕ ВЕЛИЧИЯ

Владимир Бондаренко САМОСОЖЖЕНИЕ ЛЮБОВЬЮ

Валентин Курбатов ПРЕОДОЛЕННЫЙ ДЕКАБРЬ

РОССИЯ О ПУШКИНЕ. К 170-летию со дня гибели

ПРОШУ СЛОВА

Виктор Гаврилин В БЕЗДНЕ ВЕЧНОСТИ

Генрих Натанович ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ

Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ

Реклама на сайте