Владимир Бондаренко ГРЯДУЩЕЕ
Мы — писатели второго тысячелетия. Дай Бог нам всем сил и здоровья в наступившем ХХI веке. Дай Бог нам всем новых творческих взлетов, сокровенных стихов, пронзительных рассказов и повестей, высокой мистики и художественного прозрения. Но что бы ни написали мы в нашем новом времени, мы все, от Юрия Бондарева до Александра Солженицына, от Александра Проханова до Владимира Маканина, от Олега Чухонцева до Татьяны Глушковой, от Вадима Кожинова до Льва Аннинского, мы все останемся в своем втором тысячелетии.
Так уже было сто лет назад. Никто не относит к художественным лидерам ХХ века ни Льва Толстого, ни Антона Чехова. А часто даже и Ивана Бунина, и Максима Горького, проживших почти добрую половину ХХ века, причисляют к классическому золотому девятнадцатому столетию. Эту ошибку легко понять именно в России. Наш ХХ век достаточно короток, но от этого не менее значим. Где-то в подсознании мы ведем ему счет с первой мировой войны и революции и заканчиваем его в 1991 году, с крушением советской империи.
Последние десять лет у нас вообще не существовало времени. Конкретно для России временно оправдался прогноз Фукуямы о конце истории. Потому и воцарился постмодернизм самого дурного пошиба, что никто не знал, о чем писать. Не видя будущего, нельзя было понять прошлое и тем более разобраться в настоящем.
Как жемчужины в этом мусоре позорного, отсутствующего десятилетия останутся «Раскол» Владимира Личутина, баталистика Александра Проханова, стихи и поэмы Юрия Кузнецова, исторические исследования Вадима Кожинова. Можно заметить безнадежные, но героические попытки Юрия Бондарева, Михаила Алексеева, Александра Зиновьева, Михаила Лобанова как-то замедлить ход времени, а то и вовсе остановить его в советском периоде. Можно обратить внимание на усилия воителей с советской властью, по инерции остатки своей энергии в эти десять пустых лет отдающих в пустоту борьбы с уже несуществующим. А тем временем взбухало новое время. Оно взбухало несмотря на все пессимистические пророчества Фукуямы и его русских последователей. Не хочет заканчиваться русская история с концом века, хоть ты тресни.
Нам уготована роль свидетелей, аналитиков, наблюдателей, советников, хранителей вечных ценностей, но новое время, очевидно, будем строить уже не мы. Был жив гений Лев Толстой, но уже формировались первые концепции символистов, уже прорастали зерна футуризма и конструктивизма, Россия уже была беременна башней Татлина и Третьим Интернационалом. Все более видна была неизбежность взрыва 1917 года. По сути, этот взрыв идеологически готовила вся художественная интеллигенция начала ХХ века. По каким бы эмигрантским далям они потом ни разбежались, отказавшись от ответственности за сотворенное. Впрочем, сегодня все более становится очевидным, что и белое движение с его непредрешенством и антицаризмом было еще одной кадетско-эсеровской революционной альтернативой красному движению. Так или этак, но время шло только вперед.
Вот и сегодня практически завершился распад старого советского уклада. Во многом из-за пассивности и безволия всего советского руководства.
Можно плакать горькими слезами и неистовствовать, не принимая ничего нового, как делает Владимир Бушин. Можно продолжать воевать с советским режимом. Опять же не видя ничего нового, как делает Валерия Новодворская. Но я на стороне той творческой интеллигенции, тех писателей и художников, тех творцов, кто ищет выход в будущее России.
Семнадцатого февраля я задумал провести вечер в Большом зале ЦДЛ под названием "Последние лидеры ХХ века", где, надеюсь, выступят со своим словом о литературе минувшего столетия Валентин Распутин и Владимир Личутин, Юрий Кузнецов и Игорь Шкляревский, Александр Зиновьев и Юрий Бондарев, Вадим Кожинов и Лев Аннинский, Александр Проханов и Юрий Мамлеев, другие русские литературные лидеры. Уже сейчас, стоило закончиться столетию, видно, сколь богато оно было русскими талантами.
Но уверен, уже пишут и печатаются молодые ребята, которые с неизбежностью определят новый русский прорыв в мировую литературу. Уверен, что погремушки постмодернизма останутся в пустоте девяностых годов и все молодые талантливые лидеры его сбросят с себя тесные штанишки, из которых давно выросли, и облачатся в просторные одеяния нового русского Рая. Оказывается, русскость нельзя уничтожить даже тотальной наркокультурой телевидения. Оказывается, даже без влияния «Завтра» или "Нашего современника", еще путаясь в терминах и символах, формах и творческих приемах, изнутри этой самой дрессируемой молодежной культуры из “поколения пепси” растут новые яростные русские по духу и традициям литературные лидеры. Пугается газета «Известия», присутствующая на вручении премии «Дебют» для тех, кому меньше 25 лет. Лауреатами стали два русских парня Сергей Сакин и Павел Тетерский, в шапочках с козырьками назад, в каких-то рваных майках пришедшие на буржуазный прием в ЦДЛ на вручение премии. "По количеству омерзительной ксенофобии подростковый роман бьет все рекорды… Оказывается, для коричневой пропаганды не нужен ни А.П.Баркашов, ни кинорежиссер Балабанов ("Брат-2"), ни даже модный прозаик Крусанов ("Укус ангела"). Молодежь придет и все сделает сама — так, что никакой фюрер не нужен…"Творение"… награжденных романистов… заслуживает уголовной ответственности, — ребята они уже не маленькие, должны уметь не только премии получать, но и за свои слова отвечать…" Не увидел я в этом романе молодых ни фашизма, ни коричневости, лишь желание перестать чувствовать себя униженными, потому что они русские. Это наш президент побоялся в гимне оставить слова "сплотила навеки великая Русь", а молодые писатели, и это крайне важно, для начала перестали бояться своей русскости. Они верят в будущее русской культуры, в свое будущее. А мы — писатели второго тысяччелетия, верим в их победу… Мы живем уже в грядущем. Мы ждем, мы — писатели второго тысячелетия, требуем, наконец, от своих юных преемников: шествуйте, творяне!
(обратно)Сергей Федякин О РОССИЙСКОМ ГИМНЕ
"Творческая интеллигенция" поспешила отметиться в очередной раз. Музыка гимна, написанного Александровым, напомнила ей о «сталинщине». Но ведь многим эта музыка напомнит совсем о другом: о победе в Великой Отечественной (гимн написан в 1943-м, когда великая страна в час тягчайшего испытания нашла силы подняться и твердо встала на ноги) и о первых космонавтах, и о победах наших спортсменов, и о том, что Советская Россия была державой. Забывает "творческая интеллигенция" о другом: гимн Глинки, конечно, не напоминает о «тоталитаризме», зато напоминает простым людям России о другом времени, когда "все расхищено, предано, продано". Гимн Александрова — гимн империи. Гимн Российской Федерации на музыку Глинки — стал гимном развала, распада, рассеяния. И вряд ли Глинка желал такой судьбы для своей музыки.
Да, Александр Васильевич Александров — не Глинка. И все же он вошел в историю музыки. И в первую очередь как автор государственной музыки: "Священная война" и "Гимн Советского Союза". О первой давно уже сказано: это — «песня-симфония» (столь потрясающа, до дрожи в спине, сила ее простого, естественно-великого напева). Второй — это не только "Гимн Советского Союза", но и "гимн как таковой", "идеальный гимн". Ведь за редкими исключениями гимны большинства государств и не похожи на гимны. Среди исключений сразу вспоминаются «Интернационал» и «Марсельеза». Оба гимна — из Франции, но оба — не государственные. И если «Марсельеза» рождалась как гимн народный, потому и смогла стать гимном государственным, то судьба «Интернационала» точно соответствует его названию. Он не мог «пропасть» — настолько ясна «гимновая» основа музыки Пьера Дегейтера. Но это — гимн "проклятьем заклейменных". Не имея почвы под ногами, он мог становиться и гимном партийным, и гимном СССР, и гимном Китая. В нем не было государственного начала, поэтому в роли государственного гимна он и мог менять страны и народы.
"Гимн Советского Союза" — в музыке своей — как бы изначален (идеальный гимн) и вместе с тем неповторим. Он вобрал в себя всю историю Союза Советских Социалистических Республик, но в нем есть и отзвук православных песнопений (и не случайно: Александров когда-то учился в регентских классах Придворной певческой капеллы в Петербурге). Наконец, в самой его мелодии запечатлелась и история государства Российского — воспоминание о том, что великая Империя «поплыла» и обрушилась, но вот опять — в ином виде — возродилась и твердо встала на ноги. В теме гимна Александрова утвердительность ощущается с первых нот, и вот она — вместе с мелодией — спускается, будто не может удержаться, но вдруг снова, неуклонно, восходит вверх и — взвивается знаменем. Запечатлелась в гимне и Великая Отечественная, гимн — музыкально — стал как бы продолжением "Священной войны", ее торжественного — с уступами — восхождения и «взлета» в строчке "Пусть ярость благородная / Вскипает, как волна". И если представить себе идеальную Россию, взявшую все лучшее из трех Россий — царской, советской и той, которая, может быть, еще дождется своего часа, — ее гимном будет, конечно же, не гимн Глинки (это же все-таки не его простое и гениальное "Славься!", а музыкальный черновик), не "Боже, царя храни" (музыка Львова замечательна, но есть в ней что-то сонное, великая Империя в те годы ведь действительно "почила на лаврах"). Только музыка союзного гимна и есть гимн "идеальной России" (той, что "в веках"), и вряд ли Россия когда-нибудь обретет свое музыкально выраженное "государственное лицо" более замечательное.
(обратно)Лев Аннинский ПАКЕТ И ЕГО СОДЕРЖИМОЕ (Из ответов на записки)
Как вы относитесь к пакету символов, принятых Думой?
Тут для меня два вопроса. Первый: принимаю ли я пакет? Второй: нравится ли мне «содержимое» пакета? Отвечаю ясно и недвусмысленно. Пакет принимаю. «Содержимое» не нравится.
Теперь объясню, как это можно сочетать.
Гимн, флаг и герб — условные символы, обеспечивающие номинальное (как минимум) единство граждан, и это единство важнее всех частных оценок и несогласий, более того, оно обеспечивает возможность этих оценок.
Мне, например, не нравится орел о двух головах. Не хочу вдаваться в историю Рима, в данном случае мне нет до этого дела. А дело в том, что мне, как и многим, двуглавый орел напоминает, например, о погромах в предреволюционные годы. И эстетически эта птица мне не нравится — герб СССР был куда лучше и благороднее.
Триколор? Не нравится. Он, правда, красив, но история этого торгового флага, ставшего государственным чуть не по стечению обстоятельств, не внушает мне уважения. А красный флаг — нравится: и эстетически, и по тому, что именно в моей памяти с ним связано.
Гимн? Не нравится. Ни один из трех гимнов моей страны мне не нравится. Музыка — и львовская и александровская — пресна (мелодии, кстати, довольно похожи), куда лучше — «Интернационал» Дегейтера (его люблю, возможно, вследствие детских ассоциаций). А тексты — ни один! Ни "Боже, царя храни", ни "До основанья, а затем…" Потье-Коца, ни михалковские "Русь… Союз". Я думаю, что то варево из не оскверненных еще слов, что предложат нам сейчас, мне тоже вряд ли понравится.
Так вот: на все это наплевать и забыть.
Государственные символы существуют не для того, чтобы нравиться, а для того, чтобы они были. Их человеческое несовершенство приходится терпеть. И не менять их каждые двадцать лет.
А кому что при этом вспоминается — это, ради Бога, для мемуаров. Одному триколор напоминает об императоре Петре, другому о генерале Власове. Придется стерпеть, господа и товарищи. Когда поднимают флаг и исполняют гимн, надо не заявлять о своих ассоциациях, а просто встать.
Если же кто-нибудь не изволит встать, а останется сидеть, заявляя таким образом о своих позициях, — пусть сидит. Это тоже стерпим.
Вот если бы я был Господь Бог, — я не стерпел бы той свистопляски, когда чуть не каждый, у кого есть возможность кричать, кричит, что он не примет гимна, я бы такой народец наказал, я бы эту публику лет на сто оставил вообще без государственных символов. Живите и кричите.
— Не хотим, — говорят, — старого гимна, потому что страна новая.
Это у вас она каждый раз новая. А у меня — одна.
(обратно)Виктор Столповских: “МЫ — СЫНЫ РОССИИ” (Беседа с Владимиром Бондаренко)
— Вы, Виктор Степанович, еще года два назад организовали общественно-политическое движение "Сыны России". Я участвовал в первых организационных встречах. Были на этих встречах и Илья Глазунов, и Леонид Бородин, и Владимир Осипов. Был приглашен, но не смог приехать Игорь Шафаревич. Потом вы неоднократно встречались с Александром Прохановым… Сразу определяется направленность движения, патриотический вектор развития.
Но что вы сами скажете о целях движения? Чему и кому служат "Сыны России"?
— "Сыны России" служат России, как всякий сын служит своему отцу и матери. "Сыны России" задуманы как движение, которое способно объединить всех истинных сынов России, людей, корнями связанных с Россией, людей, переживающих за судьбу своей Родины. В этом названии звучит призыв сынов России спасти Россию. Сегодня наша страна находится в сложной ситуации. Что самое страшное, наши оппоненты не хотят оставлять Россию русской.
— Виктор Степанович, есть ли у движения определенная преемственность в прошлом? От каких движений, партий, исторических эпох вы отталкиваетесь, строя свою программу будущей России? Когда мы собирались во дворце Ильи Глазунова, в его Академии мы утверждали державность и народность. Сегодня об этом говорят уже все партии. Каков путь именно нашего движения? На что мы ориентируемся? Без идеологии нет ни движения, ни партии, ни самого государства. Какова же идеология "Сынов России"? Каковы идеалы в истории?
— Сегодня, Владимир Григорьевич, нам нужна для начала идеологизированная экономика, государственная, державная экономика. Я сегодня мог бы опереться на идеологию Петра Столыпина. Того человека, который страну реформировал, опираясь прежде всего на национальную идеологию. Он сделал Россию по валовому доходу второй страной мира после Германии. Он тоже опирался на народ, а не на знатные круги. Вот почему именно его так боялись все революционеры. Они знали: выполнит Столыпин все свои реформы, и народ уже не подымешь ни на какие бунты. Поэтому его ненавидели и знать и революционеры. Вместе и убили. Но и сегодня нам нужен такой путь из нашего кризиса. Подъем народной инициативы, подъем народного духа, подъем народной экономики. Без национальной идеи не может быть экономики. Когда мы формировали свое движение, я прежде всего рассчитывал на русскую национальную идею, которой мы увлечем государственные и предпринимательские круги. У власти должны быть патриоты России на всех постах. Иначе страну будут по-прежнему разворовывать, публично оскорблять.
И я встречался с вами, с Ильей Глазуновым, с Леонидом Бородиным, с Александром Прохановым, потому что видел в вас рыцарей России.
— Да, сегодня такая государственная национальная идеология может собрать воедино все силы нашего Отечества, как во времена Козьмы Минина. Многие промышленники, ученые, политики и даже интелллигенты прозрели, поняли, что мы Западу не нужны и что Западом мы стать ни при каком желании не сможем. И вновь могут собраться воедино за Россию самые разные силы. Сегодня необходимость в единой великой России ощущают почти все слои общества, кроме оголтелой либеральной интеллигенции, поставившей уже до конца жизни на Америку. Ее устраивает единый американский центр и вольготное существование на подконтрольной Америке российской территории. Но такая модель, к счастью, не устраивает ни старых, ни новых русских. Все уже ждут нового подъема. Вот почему так поверили Владимиру Путину. Не ему самому, а его мистической сверхзадаче.
— Народ должен услышать правду! Экономическую правду о положении в России. И не ужаснуться ей, а засучить рукава. Я думаю, народ поверит. И не сказкам новым, а правде. Все уже достаточно хорошо понимают, кто врет, а кто говорит правду. Я бы хотел рассказать о реальных вещах, связанных с экономикой. Как и откуда должны браться деньги на возрождение промышленности России. Деньги у нас есть, и немалые. Просто правительство не знает, как их взять и куда применить с максимальной пользой. Сегодня нам надо утвердить наконец будущий строй в экономике. И чтобы народ понял, что это делается для России! Президент страны, делая новые шаги, должен задуматься: а как он будет умирать в свое время? С какими мыслями? Невозможно жить одним днем. Руководитель, прежде чем одурачить народ или продать страну, должен задуматься: а зачем ему это? Зачем идти на позор, когда можно покрыть себя славой возродителя Отечества? В первую очередь надо восстановить государство. Мы все вместе жили и жить будем. Мы не против татар, башкир, карел, якутов, мы не против тех людей, кто с нами будет строить эту новую Россию. Я думаю, они тоже не против нас, не против нашей ведущей русской роли в государственном строительстве. На наших просторах места всем нашим народам хватит, никому обидно не будет. Но это должно быть слитное, единое, экономически сконцентрированное государство. И переселенцы из разных стран и республик, пожалуйста, живите, но будьте полезны России.
Сегодня восемьсот тысяч азербайджанцев живет в Москве. Сотни тысяч армян, чеченцев. Что они делают? Работают на Россию? Приносят пользу России, русскому народу? Куда уходят их деньги? Мы сегодня должны упорядочить все, что связано с экономикой, с концентрацией денег на пользу России. Попробуй в Италии русский бизнесмен открой свой рынок. Или попробуй в Чехии открой свой крупный завод? Или в Швейцарии открой свое крупное дело, а прибыль отправляй в Россию, тебя выживут согласно законам. Так должно быть и в России. Вкладывай деньги в Россию, но не вывози их из России. Я бы хотел сегодня всю политику построить на национальной идее. Основной костяк в России — это русские. Восемьдесят с лишним процентов. В России все должно быть завязано на русских и их национальных интересах. Я понимаю, что многим мои слова не понравятся. Но я же вижу, что в Швейцарии все подчинено швейцарским интересам. В Италии — итальянским. И я уважаю интересы швейцарцев в Швейцарии, я признаю как должное первенство французских интересов во Франции. Так и в России все должны уважать первенство русских интересов в экономике, политике и культуре. Вы к нам приехали, живете здесь, — уважайте наши законы и права. И работайте в России на русских. В этом вкратце заключается вся идеология нового строительства, новой экономики. Мы должны возродить дух нашего человека, чтобы он перестал считать себя быдлом, поверил, что он — хозяин России. За ним стоит то государство, которое его не бросит нигде и никогда. Если русский человек это почувствует, он поверит в себя и в свои силы. Без этой уверенности в нем самом все наши экономические реформы будут проваливаться под хохот тех, кто грабит Россию.
— Вы сказали, Виктор Степанович, что русский человек должен поверить в себя. Но кто ему в этом поможет? Все информационное поле работает против России. Почему у вас или у Павла Бородина нет своих газет, своих телеканалов, своих радиопрограмм? И почему Березовские и Гусинские не жалели и не жалеют денег на информационное поле? Вся патриотическая печать — это полпроцента от печати России, и никаким русским промышленникам она не нужна. А как вы думаете вдохновить русского человека на новое дело? Все крупнейшие издательства принадлежат врагам России или бульварным торговцам, все крупные премии, включая государственные, распределяются лишь оголтелыми либералами. Как изменить ситуацию в информационном поле? Как отыграть потерянные русскими информационные территории? Министр обороны Павел Грачев, любимец Ельцина, даже не обращал внимания на прочеченскую пропаганду на экранах всех телепрограмм. Какая-то махровая тупость, полнейшее непонимание роли пропаганды. Мол, обойдемся и без них, пусть брешут. Почему у нас почти нет своих крупных патриотических газет?
— Скажу откровенно, дело в том, что в то время просто не обращали внимания на печать, на телевидение. Ничего не понимали. А наши враги понимали и использовали сполна информационный ресурс. Мы еще не видели, что упускаем. Мы только отошли от коммунистической эпохи, определяли новые правила экономической игры и упустили из виду и те нападки на армию, которые шли с экранов телевидения и со страниц газет, и разрушение духа государственности. В первую очередь пресса громила армию. Наши враги помнили слова Александра Третьего, что у России есть только два союзника — это армия и флот. Как уничтожить Россию? Надо морально разложить армию, унизить ее. Посмотрите, какую вакханалию устроили после гибели «Курска». Им не моряков жалко, им хочется, чтобы у нас не было подводного флота вообще. К тому же реформа в самой армии шла непрофессионально. Ее не реформировали, а уничтожали все дееспособные части. При этом развели столько генералов, сколько нет во всем мире. А частей боевых нет. Собрал бы президент всех настоящих специалистов и сказал: мужики, вы отвечаете за реформу армии. Нам нужна дееспособная армия, в любой момент способная дать отпор. Как это сделать? Коммунистическая идеология отошла, а новую не обрели. Отдали на откуп либералам. К сожалению, и духовенство наше православное и мусульманское не заняло еще достойного места в обществе. Вот и воцарилась идеология воровства и разора, нищеты и бесправия. Нам нужна вера, несущая мир, покой и надежду на реальное возрождение. А для этого человек должен работать. Вся Россия должна так работать, чтобы продукция стала конкурентной на мировом рынке. Мы на это способны. У нас много великолепных ученых, много новейших разработок. Их нужно спонсировать, их необходимо внедрять. Но для этого в экономику России надо много вкладывать. Жорес Алферов получил Нобелевскую премию. Я видел его лицо, я слышал его, это убежденный патриот. И таких много. Он сейчас, в самое гиблое время, прорвался наверх и доказал всему миру, что Россия жива.
— Жорес Алферов — это мощный символ былой советской империи. Как мощь былой империи перенести в будущее? Как не растерять наше наследие? Вы возводите на пьедестал Петра Столыпина, но вы видите сегодня новых молодых Столыпиных в России? Я был хорошо знаком с сыном Петра Столыпина Аркадием Петровичем, бывал у него в Париже. Но внуки Столыпина уже не знают русского языка…
— Уверен, у нас много молодых Столыпиных, нужно дать им возможность выразить себя. При Столыпине русский рубль стоял как никогда крепко, по нему равнялись. Почему? Такие же были русские люди, такие же труженики. Я — реалист. Я знаю законы реальной экономики. И не хочу, чтобы нам навязывали нереальную жизнь. А нас, как толпу баранов, тянут то к одному обрыву, то к другому. Хватит. Высокие технологии Жорес Алферов изобрел, на его основе работают все нынешние электронные новинки. А что же мы сами отстаем? Почему высокие технологии развиваются не у нас? Почему мы нашу науку не внедряли в производство быстрейшими темпами еще в брежневские времена? Увы, мы можем все изобрести, но до дела, до производства доводят другие. Как изменить эту ситуацию? Изобрели здесь, здесь и надо сделать. Как было у нас с оружием, от Калашникова до ракет, так должно быть и во всех других отраслях новейших технологий. Это же не секрет, наши программисты — лучшие в мире. А где наши компьютеры? Вот сейчас мы пробиваем строительство завода новейших электролампочек. У нас продают «Филипс», другие фирмы, а наши заводы стоят. Оборудование устарело. А мы предлагаем новейшие технологии и встречаем преграды. До двух миллиардов долларов вывозят западные фирмы из России на одних только лампочках. А зачем? Везде должны быть патриоты России.
— Я вам подарил свою книгу "Россия — страна слова". Это на самом деле так. Роль слова в России всегда чрезвычайно велика. И как бы ни нужны были экономические преобразования, Виктор Степанович, они не начнутся, пока мы вновь не овладеем словом. У нас сейчас идет осознанная катастрофа культуры. Дети начиная с грудного возраста воспитываются на американских мультиках и комиксах. Нет русской песни, русских детских книжек. Канал «Культура» игнорирует русскую национальную культуру. Министерство культуры во главе со Швыдким американизировано до предела и не заинтересовано в развитии русской культуры. Молодежь уже не знает имен наших национальных героев, но знает Шварценеггера и других американских культовых героев. Мы потеряли свой миф. И без мощного влияния сверху, со страниц газет и журналов, со страниц романов и повестей мы не выйдем из нашего тупика. Надо уже насильно навязывать русскую национальную культуру русскому же народу. Как навязывали Пушкина и Толстого. То, что сегодня народ не читает своих лучших писателей, от Распутина до Личутина, от Юрия Кузнецова до Александра Проханова, уже отвык от русских мелодий и русских сказок, не привык слушать великую музыку Георгия Свиридова, — это, может быть, наше главное поражение в идеологической войне.
Что могут предложить русской культуре русские промышленники?
— Знаете, надо приучиться любить русское. Покупать русские товары, на рынке подходить к русским продавщицам, и далее слушать только русскую музыку, читать русские книги.
Вот у Ильи Глазунова никто не хочет картины покупать. Президент пишет подчиненным: прошу купить у Глазунова картины, это является достоянием российской культуры. Никто из подчиненных не спешит выполнять распоряжение. Им нужен для офисов американский художник. Президент спрашивает: кто хочет реконструировать Академию живописи, ваяния и зодчества, прошу дать список поименно. Молчат. Никто в нынешнем чиновничестве не заинтересован в русской национальной культуре. Все сделали ставку на Америку, согласившись со своим колониальным положением. Долой таких чиновников. Никто наверху не заинтересован в развитии русской науки. Потому что боятся возрождения российского государства, которое бы управляло мировыми процессами.
Русская нация — великая нация и только такой быть и может. Или ее не будет вовсе. Развитие русской культуры должно быть важнейшим направлением государственной политики. Это должен пробить президент своим указом, и Дума своими законами. Певцы знают, с русской тематикой на телевидение не пройдешь, и заранее исключают эту тематику. Так надо менять телевидение. Все пока делается с трудом. Где-то кинофильм прорвется с русской темой, типа «Брат-2», где-то песня в самом разудалом рок-ансамбле — русская, боевая. Где же наши герои? Или их не было на чеченской войне? Америка вьетнамскую героику до сих пор эксплуатирует.
— Вы, Виктор Степанович, оптимист? Вы верите, что в ближайшие годы возможен перелом, и прежде всего идеологический, духовный, в самой России?
— Я думаю, что, если Владимир Владимирович не обратится напрямую к своему народу, к русской национальной идее, будет невозможно сделать какой-либо рывок вперед, как бы мы с вами этого ни хотели. Как можно строить дом и не пускать туда хозяина, и не спрашивать хозяина, какой дом ему нужен? А в России хозяин все-таки русский народ. Наше движение "Сыны России" будет делать все возможное во благо народа, во благо России. Вечная война за Россию. Нас никогда не оставят в покое. Но и мы должны хозяйствовать, работать, а не на печи лежать. К счастью, начинает оживать русская провинция. А там столько преданных сынов России. Надо вернуть русский капитал из западных банков и пустить его в Россию. Уверен, нашим бизнесменам надо дать гарантию, что их деньги не пропадут, и только тогда все капиталы пойдут в реальное дело, в реальную промышленность. Как только мы получим гарантию от государства, сразу же деньги начнут концентрироваться в России, вкладываться в новейшие технологии. Медлить нельзя.
(обратно)ПИСАТЕЛИ РОССИИ СОБРАЛИСЬ НА СВОЙ СЪЕЗД В ДЕНЬ СВЯТИТЕЛЯ НИКОЛАЯ
Состоявшийся 19 декабря в Москве XI внеочередной съезд Союза писателей России, созванный по предложению писательских организаций и решению пленума правления Союза писателей России, подтвердил необходимость принятия срочных мер по возвращению имущества бывшего Союза писателей СССР писателям России.
Возвращение имущества возможно, как подчеркивает съезд, при объединении всех общероссийских писательских организаций. Впервые за прошедшее с 1991 г. время при достигнутой договоренности о вхождении Международного сообщества в Ассоциацию появилась возможность правового согласия всех писательских сил Российской Федерации по вопросам обеспечения имущественных и экономических гарантий. Съезд одобрил и поддержал наметившееся единство действий и выразил уверенность в том, что результат взаимодействия проявится в ближайшее время.
Представители более чем 80 писательских организаций республик, краев и областей многонациональной России в своих выступлениях и обращениях к съезду с тревогой и болью говорили о незащищенности писателя, его бесправном положении в российском обществе и более чем дискриминационном отношении к нему со стороны законодательства и правительства. Выражая на словах уважение к писателям и высоким традициям отечественной литературы, ответственные институты и лица государства не приняли ни одного законного акта в поддержку писателей и творческих союзов в целом. Закона о творческих союзах по сей день не существует, и бесправие положения художника в обществе сталкивает его на позиции вульгарного ремесленничества, которое разрушает духовный мир страны и соотечественника.
Съезд принял соответствующие письма к Президенту РФ В.В. Путину, руководителям обеих палат Федерального собрания и Правительства Российской Федерации с просьбой о незамедлительных и неотложных действиях в поддержку писателей, руководителей республиканских, краевых и областных организаций в стремлении найти пути сотрудничества с государственной властью всех уровней во имя укрепления общественного согласия и единства здоровых сил нашего общества, установления прочных гарантий многонационального и конфессионального мира, преодоления духовного кризиса, переживаемого обществом.
Съезд поручил секретариату правления СП России провести мероприятия, направленные на взаимообогащение национальных литератур, укрепление традиций братства и межконфессионального сотрудничества.
Проведенные в течение года выездные пленумы правления в Чеченской Республике и в Приднестровье, крупные выездные секретариаты в Вологде, в Республике Саха (Якутия) и Калининграде, предпринятые попытки найти взаимопонимание с писательскими организациями Украины, Белоруссии, Крыма, а также постоянное участие Союза писателей России в крупных общественных, культурных, издательских проектах, праздновании исторически значимых юбилеев деятелей культуры прошлого, поддержка творческой молодежи — все это и многое другое продолжает традиционное государственное и творческое дело Союза писателей.
Съезд поддержал отдельным постановлением Обращение к Президенту Российской Федерации В.В. Путину о необходимости государственной поддержки создаваемого Пушкинского движения, целью которого является защита традиционных ценностей многонациональной культуры и традиций, базирующихся на основе русского языка как первоосновы государственного бытия России.
Участники съезда в связи с этим резко осудили имеющие место попытки перевести графическую основу ряда языков на латинский алфавит. Несмотря на благовидный предлог органического воплощения фонетической и иной сути языка национального, это — посягательство не столько на графическую форму, сколько на сам образ родной речи, воплощенный в образе начертания родного слова, причина искаженного представления будущих поколений наших соотечественников о сплоченном многонациональном братстве исторической России.
Как и прежде, сложными видит съезд проблемы издательской жизни. Закрепившаяся монополия малопрофессиональных издателей-коммерсантов, упрочение их позиций в Комитете по делам печати привели к практически полному прекращению дотаций на издание писательских книг. Не финансируются литературные журналы, учрежденные при участии Союза писателей России ("Наш современник", «Москва», "Роман-журнал XXI век", "Дальний Восток", «Север», "Дон" и др.), не предоставляется никакой возможности выступлений писателей и издателей в государственном теле- и радиоэфире.
Сложилось странное положение, при котором все средства массовой информации, издатели, нередко враждебные государственным интересам, неразборчивые как в эстетическом, так и в моральном отношении, — государством обласканы и поддержаны, а самоотверженно служащие интересам Отечества издания и СМИ — злонамеренно ставятся в положение маргиналов.
Съезд направил Президенту и Правительству Российской Федерации письмо, предлагающее усилить внимание к писательским изданиям государственно-патриотической направленности.
События на Северном Кавказе, усиление борьбы с преступностью и коррупцией, действия Президента и Правительства, направленные на преодоление экономического кризиса и укрепление интересов России в мировой политике, и, наконец, чрезвычайно важный вопрос о земле, — о недопустимости официального разрешения ее распродажи тем, кто не является тружеником земли — все это горячо обсуждалось участниками Съезда.
(обратно)РАБОЧИЕ ОРГАНЫ XI ВНЕОЧЕРЕДНОГО СЪЕЗДА СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ РОССИИ
ПРЕЗИДИУМ СЪЕЗДА:
В.Н. Ганичев
М.Н. Алексеев
В.И. Белов
С.В. Михалков
В.Г. Распутин
П.Л. Проскурин
С.Ю. Куняев
И.И. Ляпин
В.И. Гусев
С.А. Лыкошин
И.И. Сабило
Н.В. Переяслов
И.Ш. Машбаш
Р.А. Балакшин
А.Ю. Сегень
И.И. Переверзин
М.Ш. Давыдов
Р.Т. Бикбаев
Б.М. Шальнев
Л.Г. Баранова-Гонченко
В.А. Костров
В.В. Карпов
М.Ф. Асламов
Н.А. Лугинов
МАНДАТНАЯ КОМИССИЯ
И.Ш. Машбаш (Адыгея)
Л.К. Котюков (Московская обл.)
Е.В. Ветошкина (Козлова) (Коми)
М.В. Зубавина (Москва)
А.М. Доронин (Мордовия)
РЕДАКЦИОННАЯ КОМИССИЯ
С.А. Лыкошин (Москва)
В.И. Силкин (Москва)
Г.А. Попов (Орел)
К.Х. Ходов (С. Осетия)
Б.Я. Бедюров (Москва)
И.А. Сергеева (С.-Петербург)
СЕКРЕТАРИАТ
Н.В. Переяслов (Москва)
С.В. Перевезенцев (Москва)
В.П. Смирнов (Москва)
С.Н. Есин (Москва)
А.М. Теппеев (К.-Балкария)
В.А. Блинов (Екатеринбург)
Г.В. Иванов (Москва)
В.С. Маслов (Мурманск)
СЧЕТНАЯ КОМИССИЯ
В.П. Овчинцев (Волгоград)
А.А. Ткачук (Владивосток)
С.П. Куличкин (Москва)
М.С. Вышегуров (Ингушетия)
В.Ф. Терехин (Калуга)
(обратно)РЕЗОЛЮЦИЯ XI ВНЕОЧЕРЕДНОГО СЪЕЗДА СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ РОССИИ
Созванный по предложению писательских организаций и решением пленума правления Союза писателей России, XI внеочередной съезд Союза писателей России подтвердил необходимость принятия срочных мер по возврату имущества бывшего Союза писателей СССР писателям России.
Возврат этот, как подчеркивает съезд, возможен при объединении всех общероссийских писательских организаций, каковыми являются Союз писателей России, Союз российских писателей и Литературный фонд России.
Важнейшими, уже созданными объединениями, куда эти организации входят в качестве учредителей, являются давно действующее Международное сообщество писательских союзов и недавно учрежденная Ассоциация писательских организаций и союзов. При достигнутой договоренности о вхождении Международного сообщества в Ассоциацию, впервые за прошедшее с 1991 г. время появилась возможность правового согласия всех писательских сил Российской Федерации по вопросам обеспечения имущественных и экономических гарантий. Съезд одобряет и поддерживает наметившееся единство действий и выражает уверенность, что результат взаимодействия проявится в ближайшее время.
Представители всех писательских организаций России в своих выступлениях и обращениях к съезду с новой тревогой и болью говорили о незащищенности писателя, его бесправном положении в российском обществе и более чем дискриминационном отношении к нему со стороны законодательства и правительства. Выражая на словах уважение к писателям и высоким традициям отечественной литературы, ответственные институты и лица государства не приняли ни одного законного акта в поддержку писателей и творческих союзов в целом. Пожилые писатели издевательски лишены возможности получать жизненно необходимые для всех неработающих пенсионеров доплаты к пенсиям на основании того, что состоят в творческих союзах, а значит — трудятся на законном основании. И это при том, что закона о творческих союзах по сей день не существует и бесправие положения художника в обществе сталкивает его на позиции вульгарного ремесленничества, которое разрушает духовный мир страны и соотечественника страшнее любого гексогена.
Съезд принимает соответствующие письма к Президенту РФ В.В. Путину, руководителям обеих палат Федерального собрания и Правительства Российской Федерации с просьбой о незамедлительных и неотложных действиях в поддержку писателей России. Съезд отмечает последовательность усилий руководства Союза писателей, руководителей республиканских, краевых и областных организаций в стремлении найти пути сотрудничества с государственной властью всех уровней во имя укрепления общественного согласия и единства здоровых сил нашего общества, установления прочных гарантий многонационального и конфессионального мира, преодоления духовного кризиса, переживаемого обществом.
Съезд поручает секретариату правления СП России провести мероприятия, направленные на взаимообогащение национальных литератур, укрепление традиций братства и межконфессионального сотрудничества.
Проведенные в течение года выездные пленумы правления в Чеченской Республике и в Приднестровье, крупные выездные секретариаты в Вологде, в Республике Саха (Якутия) и в Оренбурге, Калининграде, постоянные поездки ведущих писателей России в российскую глубинку, встречи с тружениками и интеллигенцией самых отдаленных районов страны и ближнего зарубежья, предпринятые попытки найти взаимопонимание с писательскими организациями Украины, Белоруссии, Крыма, а также постоянное участие Союза писателей России в крупных общественных, культурных, издательских проектах, праздновании исторически значимых юбилеев деятелей культуры прошлого, поддержка творческой молодежи — все это и многое другое продолжает традиционное государственное и творческое дело Союза писателей.
Съезд еще раз отмечает, что опыт взаимодействия и взаимообогащения духовного, культурного и нравственного опыта всех народов России говорит о русской литературе как о самоценном явлении мирового значения.
Съезд поддержал отдельным постановлением Обращение к Президенту Российской Федерации В.В. Путину о необходимости государственной поддержки создаваемого Пушкинского движения, целью которого является защита традиционных ценностей многонациональной культуры и традиций, базирующихся на основе русского языка как первоосновы государственного бытия России.
Участники съезда в связи с этим резко осудили имеющие место попытки перевести графическую основу ряда языков на латинский алфавит. Несмотря на благовидный предлог органического воплощения фонетической и иной сути языка местного, это — посягательство не столько на графическую форму, сколько на сам образ родной речи, воплощенный в образе начертания родного слова, причина искаженного представления будущих поколений наших соотечественников о сплоченном многонациональном братстве исторической России.
Забота обо всей российской культуре в России и за ее пределами — вот стержень нынешних духовных трудов Союза писателей России.
Как и прежде, сложными видит Съезд проблемы издательской жизни. Закрепившаяся монополия малопрофессиональных издателей-коммерсантов, упрочение их позиций в Комитете по делам печати привели к практически полному прекращению дотаций на издание писательских книг. Не финансируются литературные журналы, учрежденные при участии Союза писателей России ("Наш современник", «Москва», "Роман-журнал XXI век", "Дальний Восток", «Север», "Дон" и др.), не предоставляется никакой возможности выступлений писателей и издателей в государственном теле- и радиоэфире.
Сложилось странное положение, при котором все средства массовой информации, издатели, враждебные государственным интересам, неразборчивые как в эстетическом, так и в моральном отношении, — государством обласканы и поддержаны, а самоотверженно служащие интересам Отечества, защищающие его культурные и нравственные ценности, следующие высоким традициям подлинного гуманизма издания и СМИ — злонамеренно, иначе не скажешь, ставятся в положение маргиналов.
Съезд направляет Президенту и Правительству Российской Федерации письмо, предлагающее усилить внимание к писательским изданиям государственно-патриотической направленности.
XI внеочередной съезд Союза писателей России не мог обойти вниманием процессы, происходящие в стране сегодня. События на Северном Кавказе, усиление борьбы с преступностью и коррупцией, действия Президента и Правительства, направленные на преодоление экономического кризиса и укрепление интересов России в мировой политике, и, наконец, животрепещущий вопрос о земле, недопустимости официального разрешения ее распродажи непроизводителям — все это горячо обсуждалось участниками Съезда. Поддерживая политику, направленную на укрепление принципов исторической государственности, здорового патриотизма и экономического развития, писатели России надеются, что, несмотря на все трудности времени, русское слово, литература Великой многонациональной культуры будет верно служить народу, укреплять его Веру и убежденность в возрождении России.
(обратно)СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ РОССИИ — ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ПРАВИТЕЛЬСТВА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ МИХАИЛУ КАСЬЯНОВУ
К Вам обращаются делегаты ХI внеочередного съезда Союза писателей России, являющегося одной из крупнейших в сегодняшней России творческих организаций, которая объединяет на данный момент свыше пяти тысяч профессиональных прозаиков, поэтов, критиков, драматургов и публицистов, активно работающих в современной литературе. На сегодняшний день эту литературу наиболее полно представляют журналы "Наш современник", «Москва», "Роман-журнал ХХI век", "Молодая гвардия", а также целый ряд региональных изданий, на страницах которых отражается весь литературный процесс наших дней.
Эти журналы всегда занимали активную творческую и жизненную позицию, отстаивая государственные приоритеты. Именно на их страницах публиковали и публикуют свои новые произведения большинство наиболее любимых народом писателей нынешней России. Здесь, а не в "Новом мире" и не в «Знамени» печатают свои стихи, рассказы и романы Петр Проскурин, Валентин Распутин, Юрий Бондарев, Михаил Алексеев, Василий Белов, Владимир Костров, Леонид Бородин, Владимир Крупин, Юрий Кузнецов и другие живые классики современной литературы. Более того — даже те из этих журналов, что выходят в Москве, поддерживают и развивают творческий потенциал исконной российской глубинки, неоднократно выпуская в свет специальные выпуски, посвященные региональным и национальным литературам России (так, например, неоднократно выходили спецномера "Нашего современника" и "Роман-журнала ХХI век", представляющие литературу Иркутска, Орла, Иванова, Ульяновска, Адыгеи, Вологды, Якутии и других городов и регионов Российской Федерации).
Вместе с тем ни один из этих журналов уже многие годы не получает никакой государственной поддержки, хотя выход литературно-художественных изданий сегодня сопряжен с серьезными расходами. При этом вызывает недоумение тот факт, что журналы, ориентированные на образцы зарубежной масскультуры и пропагандирующие, прямо скажем, не лучшее из того, что наработано литературой Запада, оказываются в числе постоянно поддерживаемых то фондом Сороса, а то и нашими собственными министерствами. Так, например, газета "Книжное обозрение" № 47 (1797) от 20 ноября 2000 года опять сообщила о выделении Министерством печати и Министерством культуры Российской Федерации по 2,5 миллиона рублей "на финансирование выпуска дополнительных тиражей литературно-художественных журналов на второе полугодие 2000 года". Увы, но и на этот раз в числе государственных «любимчиков» оказались почему-то только такие откровенно прозападные издания, как «Знамя», "Октябрь", "Новый мир", "Иностранная литература" и некоторые их собратья, тогда как журналы державной направленности и русской национальной культуры пребывают все эти десять лет на положении пасынков.
Думается, что сегодня крайне важно поддержать усилия тех журналов, которые стараются донести до народа образцы положительно заряженной литературы. Ведь именно с помощью этих журналов сохраняется единое духовно-культурное пространство Российской Федерации, на просторах которой, а не в одних только узких столичных рамках, живут и работают большинство авторов настоящих русских журналов.
Обращаясь к Вам, Внеочередной съезд Союза писателей России искренне надеется, что государственный подход к культуре возобладает, и Вы, Михаил Михайлович, найдете возможность проявить справедливость и поддержать журналы истинно русской культуры. Это такие издания, как:
"Наш современник", «Москва», "Роман-журнал ХХI век", "Молодая гвардия", "Московский Вестник", «Поэзия» и «Проза» (Москва);
а также: «Дон» (Ростов-на-Дону); «Подъем» (Воронеж); «Север» (Петрозаводск); «Сура» (Пенза); "Сибирские огни" (Новосибирск); «Байкал» (Бурятия); «Десна» (Брянск); "Русское эхо" (Самара); "Дальний Восток" (Хабаровск); "Русская провинция" (Тверь) и "Красная пристань" (Архангельск).
Формы поддержки могут быть различны:
— обязательная подписка на эти журналы библиотек;
— подписка на них учебных заведений (школы, техникумы, колледжи, институты и т. д.);
— выделение государственных средств на приобретение бумаги и типографские услуги;
— возможность предоставления эфирного времени на государственном ТV, от которого мы отлучены уже более десяти лет;
а также иные формы организационной и финансовой помощи.
(обратно)СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ РОССИИ — МИНИСТРУ ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ВЛАДИМИРУ ФИЛИППОВУ
Писатели России поддерживают Вашу деятельность, направленную на защиту отечественной уникальной системы образования и ее дальнейшее развитие на благо России. Мы приветствуем утверждение Национальной доктрины образования, в которой на первое место поставлены забота об исторической преемственности поколений, воспитание патриотов России, разностороннее развитие детей и молодежи, формирование целостного миропонимания и высоких нравственных начал. За этим нам видится высокое назначение школьных уроков по русской литературе, образующих и воспитывающих. У наших детей от природы чуткий слух к слову, к духовности русской литературы. И этой национальной особенностью нашей школы можно только гордиться.
Однако не прекращаются попытки превратить школьный курс литературы в предмет второго сорта, урезать часы, примитивизировать программы и учебники. Недавно в базисном учебном плане общеобразовательных учреждений русская литература была отнесена не к предметам федерального компонента, а к региональным, оставленным на усмотрение местных властей. Ту же тенденцию мы видим при проведении эксперимента по ЕГЭ, единому государственному экзамену. Обязательными объявлены два экзамена — по русскому языку и алгебре. А еще три — по выбору. Так что в регионах могут ввести экзамен по русской литературе, а могут и не вводить. И здесь нам в укор пример Франции, где экзамен по французской литературе считается обязательным. Но ведь и в России всегда считалось, что по школьным выпускным сочинениям можно безошибочно судить об интеллектуальном потенциале нации. Зато теперь нам навязывают дилемму: не заменить ли сочинение изложением?
Избавиться от такого рода возни можно, только обозначив наперед четко и ясно приоритет школьного курса русской литературы. Писатели России готовы с Вами встретиться для обсуждения этого важнейшего вопроса. Наши писательские организации есть во всех регионах России, пользуются авторитетом у администраций регионов и готовы помочь Министерству образования в улучшении преподавания литературы, и в том числе — в организации всероссийских литературных олимпиад, победители которых смогут получать те же преимущества при поступлении в высшие учебные заведения, какие получают победители олимпиад по другим предметам.
(обратно)ПРОТИВ ТРАВЛИ ИСТОРИКА
XI съезд писателей России осуждает травлю в прессе выдающегося ученого-патриота, декана исторического факультета Санкт-Петербургского университета (СПбГУ) Игоря Яковлевича Фроянова.
И.Я. Фроянов не только историк, но и писатель, автор талантливых книг "Октябрь 1917" и "Погружение в бездну", с большим интересом встреченных учеными, писателями и читателями России. Нас возмущает, что травля И.Я. Фроянова в так называемых демократических газетах «Известия», "Новые Известия", "Новая газета", "Общая газета" подвигла руководство СПбГУ во главе с ректором Л.Вербицкой обрушиться с нападками на ученых исторического факультета, и более всего на И.Я. Фроянова.
Писатели России считают, что эта травля наносит неисправимый ущерб прежде всего российской науке, не говоря уж о моральном ущербе, нанесенном самому ученому, патриоту и писателю И.Я. Фроянову.
(обратно)РЕЗОЛЮЦИЯ О СОВМЕСТНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ РОССИИ, МЕЖДУНАРОДНОГО СООБЩЕСТВА ПИСАТЕЛЬСКИХ СОЮЗОВ И АССОЦИАЦИИ ПИСАТЕЛЬСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ И СОЮЗОВ
Выполняя решения XI и Х съездов Союза писателей России по восстановлению полной преемственности имущественных прав писателей России в отношении имущества бывшего Союза писателей СССР, находящегося как на ее территории, так и в ближнем зарубежье, руководство — правление и секретариат Союза писателей России — приняли ряд мер, необходимых по осуществлению поставленной задачи.
Во-первых, исходя из необходимости объединения субъектов правопреемства, было принято решение и подписано соглашение о создании Ассоциации писательских организаций и союзов с Литературным фондом России и Союзом российских писателей. (Эта Ассоциация подразумевает объединение основных писательских сообществ России с целью обретения искомого правопреемства без риска основным имуществом организаций, уже находящимся в их пользовании, и не ставит целью полного объединения творческих, духовных и идейных позиций каждого из партнеров.)
Во-вторых, Союз писателей России поддержал происшедшие перемены в руководстве Международного сообщества писательских союзов и заявил свою позицию о поддержке этой международной организации и сохранении своего присутствия в ней в качестве учредителя при условии объединения усилий МСПС с организациями-учредителями на равных правах в Ассоциации писательских организаций и союзов.
Таким образом, на сегодняшний день сложились необходимые условия для определения и исполнения, как в судебном порядке, так и на уровне государственных решений, права всех писателей России на имущество, ранее принадлежавшее Союзу писателей СССР.
XI внеочередной съезд поддерживает действия руководства Союза, направленные на развитие партнерских и учредительских взаимоотношений с Международным сообществом писательских союзов и с Ассоциацией писательских организаций и союзов при условии соблюдения всех партнерских и учредительских обязательств со стороны этих организаций в отношении Союза писателей России.
Съезд уполномочивает и обязывает руководство — секретариат и правление — Союза писателей России контролировать интересы всей организации писателей России, в случае необходимости принимать соответствующие решения по защите этих интересов и предпринимать действия по возврату общего писательского имущества законному правопреемнику Союза писателей СССР.
(обратно)Александр Севастьянов, главный редактор "Национальной газеты" РАЗГОВОР С ГЛУХИМИ
Узнав, что поэтесса Глушкова почтила меня статьей, не уместившейся в одном выпуске "Дня литературы", я немало подивился: ни сном ни духом не чаял видеть ее не то что среди своих критиков, но даже читателей. Ознакомившись с текстом, хотел было сгоряча ответить в духе переписки Ивана Грозного с королевой Елизаветой, но… Эдак отвечу я, следом ответит она, глядишь — доброжелатели припишут мне полемику с дамой. А уж какая там полемика может быть у историка и социолога с поэтессой? Исключительно по Салтыкову-Щедрину: "Я ему резон, а он мне — фьюить!"
Полемика с Глушковой невозможна еще и потому, что журналистская этика, с которой мадам незнакома, недаром требует развития дискуссии в том органе печати, в котором она началась. В противном случае читатель — а он у «Независимой» и «Дня» совпадает мало — лишь слышит звон (мои статьи в изложении Глушковой), но не может знать, где он*.
Наконец, по большому счету мне спорить с Глушковой не о чем. Что, кроме собственных фантазий, она выразила своей статьей? Разве что несколько банальностей. А именно:
— она и иже с нею — красные, а мы, новые русские националисты — белые;
— она и иже с нею — сторонники имперского устройства государства, будь то СССР, Российская империя или мифическая Евразия, а мы — адепты национальной русской государственности в границах компактного проживания русского этноса (см. проект новой Конституции в кн. "Русский проект" и нашу карту "Русская Россия");
— она и иже с нею — достоевские «всечеловеки», интернационалисты, а мы…
С изобретателями велосипеда не спорят.
Поскольку поводом для написания этих строк является именно ожидавшийся мною факт появления в «Дне» фантазий на тему Севастьянова, а не сами упомянутые фантазии, я заранее обещаю, что никакие ответные тексты г-жи Глушковой не вытянут из меня более ни строки. Заодно прошу редакцию передать для моей нежданной читательницы в подарок пять книг (мои «Национал-капитализм», "Национал-демократию", "Чего от нас хотят евреи", "Итоги ХХ века для России" и общую — "Русский проект"). На благое, так сказать, просвещение. Пусть для начала вникнет в то, о чем пишет, а уж потом задумается, что она там «познаша», а чего "не познаша".
"Я О ПРОШЛОМ УЖЕ НЕ МЕЧТАЮ" Для меня очень странным показалось, что г-жа Глушкова столь горячо и злобно откликнулась на мои свежие публикации в "Независимой газете", хотя я уже давным-давно опубликовал в «Завтра» ряд статей, где говорилось все то же самое, хотя и другими словами: "Уроки Гитлера" (1995), "Новый русский национализм" (1996), "Две интеллигенции" (1996), "Что такое национал-капитализм" (1997) и др.
Вначале я подумал, что Глушкова хотя и пописывает для «Завтра» и «Дня», но почитывает их весьма нерегулярно. Но потом я убедился, во-первых, что она и «Независимую» читает от случая к случаю. Иначе чем объяснить, что в своем обзоре моих манифестов она пропустила третий и последний, вышедший 12 октября, почти за месяц до продолжения ее «критики»? Если бы поэтесса ознакомилась с ним, ей не пришлось бы сочинять, например, о моей идейной близости к глобалистам (трудно найти больших антагонистов, чем глобалисты и националисты) и лично Гавриилу Попову. (Не хочется думать, что она-таки ознакомилась с этим третьим манифестом — и намеренно соврала.) А во-вторых, я понял, что дело не в том, кого она читает и ругает, а в том, когда она это делает.
В 1995—97 гг., когда я предлагал свои статьи для «Завтра», а «Завтра», пусть нехотя, но печатала их, Глушкова меня не критиковала. Но тогда во многих — даже во мне и даже в «Завтра» — еще жила иллюзия, что русским националистам в чем-то, быть может, по пути с красными. Сегодня этой иллюзии больше нет. И залп в мою сторону, прогремевший с борта «Дня», был всего лишь ее погребальным салютом. В этом — единственное историческое оправдание и автора (Глушковой) и редакции, пошедших на меня войной.
На днях, выступая со сцены Центрального дома литераторов на юбилее «Завтра», Проханов с гордостью говорил как о главном достижении десятилетия о том, что газете-де удалось сплотить красных и белых, коммунистов и монархистов, христиан и атеистов, православных и мусульман (ряд продолжит читатель). Не знаю, о чем думали люди, не обращающие внимания на такой пустяк, как сочетание взаимоисключающих понятий, но Проханов, похоже, хотел продемонстрировать барочную широту взглядов в плане сочетания несочетаемого и свою историческую роль "объединителя нации". Возможно, предоставляя некогда мне место на страницах своей газеты, он думал о том же.
Положим, с наших, русско-националистических, позиций все это в те годы выглядело немного иначе. Контактируя с красными, мы имели в виду "дружбу против общего врага" — ельцинского режима, это был тактический союз. Но у нас была и своя отдельная цель: мы решали (и решаем), во-первых, задачу прорыва информационной блокады и преодоления чудовищной инерции денационализации русских, оставшейся нам в наследство от советского периода. А во-вторых — задачу легализации русского национализма в политическом поле России, реабилитации его в массовом русском интеллигентском сознании. Поэтому некоторые из нас не раз пытались пробиться к трибунам, поделенным между бывшими и новоявленными хозяевами жизни, будучи внутренне чужими для тех и других. Надо сказать, что это мало кому удавалось сделать в красной прессе и уж точно никому, кроме меня, — в демократической. Ни «Правда», ни "Советская Россия", чей фирменный стиль именуется «коминтерн», никогда не жаловали русский национализм. Газеты «Завтра» и «Дуэль», чей излюбленный инструментарий — эпатаж и провокация (в журналистском смысле слова), порой позволяли себе нечто подобное, оставаясь при этом по своей глубинной сути все теми же: а) красными, б) советскими, в) интернационалистами и г) имперцами. Мы не обольщались на их счет, но других возможностей обратиться к относительно широкой публике не имели. Сегодня этот временный и вынужденный для обеих сторон симбиоз обеими же сторонами поломан. И в этом смысле публикация Глушковой в «Дне» — знак времени.
ХРОНИКА ОДНОГО РАЗВОДА Переходная эпоха кончилась. Новый строй постепенно обретает жесткие контуры, устремленные в будущее. Время идейной раздерганности, шатаний и метания от ностальгии по прошлому к смутным мечтам о будущем — прошло. Чтобы консолидировать русскую этнонацию — становой хребет страны, сегодня нужна жесткая авангардная идеология, включающая в себя новые социально-политические постулаты, технико-экономическое обоснование, выверенную юридическую схему и четкий сценарий вплоть до штатного расписания и сметы.
Присутствуя на юбилее «Завтра» в ЦДЛ, я тщетно пытался уловить контуры такой авангардной идеологии, но увидел лишь привычную мешанину символов и понятий, по большей части с сильным уклоном в ностальгию по СССР (с меньшим — по православно-монархической империи) и в концепцию классовой борьбы, а что хуже всего — с привычным набором старых, уже доказавших в 1991–1993 гг. свою никчемность, все имевших и все спустивших и ни на что не годных в новых условиях «лидеров» — Зюганова, Ачалова, Макашова и т. д.
С некоторой грустью я еще раз, теперь окончательно, убедился на этом празднике: утрированный пафос, эпатаж и идейный винегрет, щедро приправленные романтикой и мистикой, — вот, увы, фундамент того движения, которое олицетворяет газета «Завтра». (Недаром виртуозу перечисленных инструментов — Александру Дугину предоставлена в газете своя постоянная страница, читать которую просто невозможно.) Это движение не имеет перспективы. В старых ботинках Анпилова, воспетых Прохановым, далеко не ушагаешь.
Мне ясно, что сегодня "новым передовым и единственно верным учением" в России может быть только русский национализм. Это научный факт. Об этом — все мои писания последних лет. Публикуя их, в частности, в «Завтра», я преследовал помимо прочего цель вербовки и во многом ее достиг. Но что касается самой газеты, каковая в целом есть инобытие ее главного редактора, — тут мои таланты вербовщика оказались бессильны. Искусство плыть против течения (в данном случае — самой истории) с каждым годом увлекало Александра Проханова все дальше от нашего возможного стратегического союза. Сегодня наш «развод» — реальность. Бросим взгляд на некоторые вехи становления этой реальности.
В политическую журналистику я вошел в 1988 году статьей "Интеллигенция: что впереди?" ("Литературная газета"). В 1990 году я продолжил статьей "Ленин об интеллигенции", которую, несмотря на позитивные рецензии, в Москве не осмелился опубликовать никто — даже Коротич в «Огоньке», и которая вышла в журнале «Радуга» (Таллин). Ее хорошо знают специалисты-интеллигентоведы, в чем я убедился много лет спустя, но не широкая публика. В 1991 году в журнале «Дон» (Ростов н/Д) вышла моя работа "Русские и капитализм", где впервые была заявлена идея национал-капитализма. Но в то время журнал резко снизил тиражи, Москва его почти не видела. По-настоящему знаковыми стали мои публикации конца 1994 года в "Независимой газете": «Национал-капитализм» и "Национал-капитализм-2" (за которые мне кое-кто пригрозил Нюрнбергом). С тем я и стал известен массе читателей и — газетчиков, в том числе редакции «Завтра».
В 1995–1996 гг. вышел ряд моих статей в этой газете. Возникло нечто вроде сотрудничества, мне даже было выдано удостоверение корреспондента. Вершиной этого периода было опубликование в двух номерах подряд моих "Уроков Гитлера". Я предложил Проханову, что возьму на себя наведение мостов между газетой и классом интеллигенции (в своем большинстве не сочувствующей генеральной линии "Завтра"), а также пресловутыми национал-капиталистами. Проханов насторожился (включилось классовое чутье), а затем отказал под предлогом, что связями с интеллигенцией уже занимается Бондаренко. Спустя года три Проханов сам попытался создать "Русский бизнес-клуб" при газете, но время было упущено, на нужных людей ему выйти не удалось, и дело заглохло, не принеся чаемых дивидендов.
Эпоха выборов 1995–1996 гг. провела водораздел. Мне стало ясно, что главная ставка Прохановым сделана: на КПРФ и лично Зюганова. У меня была существенно иная позиция. Что касается партийных списков, я голосовал за КРО. Но, поскольку в то время я считал, что Зюганов «лучше» Ельцина, как холера «лучше» чумы, то и агитировал за главу компартии, из-за чего даже пошел на скандал в Дворянском собрании, членом коего являюсь. Однако в ходе выборов я понял, что Зюганов сознательно и даже не слишком ловко «сдал» победу Ельцину. Этого я Зюганову простить не мог. И для меня было изумительным явлением в мире нравственности, что прохановская газета продолжает как ни в чем не бывало возводить этого вальяжного красного господина в перл творения и воскурять ему фимиам.
В № 8 (12) "Национальной газеты" за 1997 год я опубликовал передовицу, из которой читателям станет ясен фон этой истории. Эта небольшая статья нисколько не потеряла своей свежести, поэтому воспроизвожу ее целиком:
"С «ИНТЕРНАЦИОНАЛОМ»? В… "ЧЕРНУЮ ДЫРУ"!!! Открытое письмо Александру Проханову
Уважаемый Александр Андреевич!
Трудно передать то смешанное чувство грусти и удовольствия, с которым я читал в «Завтра» № 45/97 статью "Черный селезень с красной отметиной", где вы обрушились на почтенного члена КПСС—КПРФ, бывшего главного редактора "Комсомольской правды" и просто «Правды», спикера нижней палаты Федерального собрания России г-на Г.Н. Селезнева.
Удовольствие было связано с тем, что вы наконец-то стали понимать, с кем имеете дело, на кого столько лет — самых роковых, решающих лет! — делали безоговорочную и главную ставку. А грусть — оттого, что под картечь вашей критики попала лишь жестяная птица с вывески той таверны, где жирные и лукавые хозяева-повара потчуют доверчивых постояльцев протухшей пищей. Не просто грусть: боль испытывали все эти годы мы, национал-патриоты, видя вашу слепую преданность отжившим идеалам , потерпевшей историческое поражение партии и ее неспособным на победу — даже при самых наиблагоприятнейших условиях — вождям . Ценя вас как пламенного, искреннего борца с компрадорско-номенклатурным режимом, любя вас как талантливого и мужественного человека, сколько раз мы спрашивали себя: ну когда же Проханов прозреет! И раз за разом сокрушались — видно, никогда…
Вы упорно не хотели видеть ничего. Ни того, что коммунистическая идеология давно и жидко обанкротилась , превратилась в реликтовый, атавистический признак менталитета социально-дефективных, исчерпавших свой исторический ресурс, ни на что в реальной политике не годных масс. Ни того, что десятилетия «антиселекции», проводимой КПСС, вывели на верх общества партноменклатуру: огромный слой бездарных, малообразованных, алчных и подло-трусливых людей, годных только к орденскому послушанию, настоящую породу «антимидасов», способных превратить в дерьмо все, к чему ни прикоснутся их руки . (Вы еще спрашиваете: где Зорькин? где Глазьев? где Говорухин? где умные речи великолепных ораторов? Да всех ярких людей просто тошнило и тошнит от партийной компании!) Ни того, что главный «антимидас» Ельцин и его команда — плоть от плоти именно этой коммунистической номенклатуры , которая давно избрала своим высшим идеалом личную стабильность и благополучие. Ни того, что так называемая "коммунистическая оппозиция" — это в большинстве своем двойники-антиподы ельцинистов, не имеющие за душой ни иных, подлинных идеалов, ни верной, действительно современной идеологии . Неужели не дрогнуло от черных сомнений ваше сердце, когда во главе НПСР встал Николай Рыжков, типичный представитель все той же партийной породы «антимидасов», способный (это давно всем известно!) с самым благонамеренным видом лишь развалить, «дерьмонизировать» любое дело, до которого прикоснется? Неужели вы не разобрали, с кем имеете дело, когда коммунисты, едва успев завоевать, во многом благодаря вашим титаническим усилиям, партийное большинство в Думе, не только не провели вас в депутаты, но и вообще поспешили деликатно дистанцироваться от газеты «Завтра»? Неужели вы не поняли что к чему, когда президентские выборы всем показали доктора философских наук Зюганова как псевдолидера, как расчетливого политикана, торгующего своей популярностью, робеющего перед исторической ответственностью? (Очень кстати напомнил нам Юрий Мухин поговорку: "Поручик был такая сука — при трех тузах говорил "пас"!) И вот только теперь, когда г-н Селезнев наконец принял, как бы от лица всей "системной оппозиции", давно заслуженную награду , вы выстрелили в мирную домашнюю птицу из мортиры…
Надеюсь, что ваш выстрел — стартовый. Что вы отныне направите свой бег в другую сторону: слева — направо. Конечно, ни Селезнев, ни те, кто за ним стоят, никогда не забудут и не простят вам этого выстрела. Если вы не захотите отвернуться от них и по-прежнему будете раскрывать для "живых трупов" объятия и лезть к ним с поцелуями, то отвернутся они сами и, поверьте, вполне демонстративно. Конечно, от этих "приличных коммунистов" в свою очередь демонстративно отвернутся коммунисты «неприличные», те, которые живо и радостно ответят вам на объятья — объятьями, на поцелуи — поцелуями. Маргинальное "цирковое трио": Лимонов, Дугин, Анпилов… Вы с отчаянья броситесь к ним? Не хочется верить в это.
Вы пишете, что хотите выяснить, "что из себя представляет нынешний поезд, где в локомотиве угнездилась группа машинистов, затягивающих эшелон в черный беспросветный туннель, а в вагонах сидят ничего не подозревающие пассажиры, поют «Интернационал», кушают патриотические бутерброды. Не ведают, что их увозят в черную дыру поражения".
Но все дело именно в том, что под эту песню другого пути — нет .
Вы, Александр Андреевич, как известно, — романтик. Вам свойственно восхищаться, обольщаться и принимать желаемое за действительное. Но мы знаем вас и как расчетливого прагматика. Мы знаем, что вы просчитывали рейтинги, проводили мысленные парады противников режима, строили прогнозы. "Коммунистов много, значит они сильны, — прикидывали вы, — а националистов мало, значит они слабы. Поставим на первых, отставим вторых".
Но в политике диалектика Гегеля не срабатывает: количество не переходит в качество. И новое вино не наливают в старые мехи . Жизнь это четко показала. Коммунисты не просто тупы, выморочны и неспособны: они дряхлы. Они изжили себя. Из коммунистических костей вымыт идейный кальций; в коммунистических венах течет жидкая старческая кровь с примесью лимоновско-дугинской наркоты. Шумовые эффекты на митингах — вот вечный удел коммунистической массовки всех возрастов «внизу»; соглашательство — вот вечный удел коммунистической жировой прослойки «наверху».
Умейте различить в ежедневной рутине, в болоте буден ростки новой здоровой жизни. Мы, новые русские националисты, вовсе не слабы. Мы просто очень молоды. Но мы растем и набираем силы с каждым днем. За нами — великая правда XXI века. За нами — будущее. За нами — Новая Россия.
Будьте с нами. Александр Севастьянов ".
…Газета «Завтра» не огранич
илась критическим разгромом Селезнева, но и позволила себе резкий тон и выговоры по адресу Зюганова (на мой взгляд, более чем заслуженные). В какой-то миг мне даже показалось, что Проханов сменил вектор и начал поиск новых лидеров нашего несчастного общества. И вдруг все эти новации прекратились, и по адресу тщеславной красной персоны вновь раздались медогласные речи: "Ты на свете всех милее, всех румяней и белее". ("Белее" в косметическом, а не в политическом, конечно же, смысле.)…
При таком раскладе наши отношения не могли иметь будущего.
ХРОНИКА ОДНОГО РАЗВОДА (ПРОДОЛЖЕНИЕ) Еще до выхода цитированной статьи я заметил, что чем дальше, тем с большим скрипом идут мои публикации в «Завтра». Одна из них вышла, когда Проханов был в отпуске, другая — когда он находился в командировке в Китае… С середины 1997 г. меня вообще перестали печатать в этой газете. Но надежда, выраженная выше, еще жила, и я не хотел рвать с газетой, тем более что искренне полюбил ее редакцию, включая и самого Проханова — талантливого, яркого человека.
Напротив, роман «Завтра» с КПРФ и Зюгановым набирал силу по методу Ференца Листа, воспетому Ильфом и Петровым ("быстро, еще быстрее, быстро как только возможно" и все-таки — на следующей странице — "еще быстрее").
Момент истины настал во время выборной кампании 1999 года. Сошлюсь на два эпизода.
Эпизод первый. Осенью Проханов собрал у себя в кабинете немалую часть лидеров русского национализма на предмет создания своего рода "запасного выборного полка", во главе которого он намеревался поставить Макашова. Я, обнадежившись поначалу самим фактом созыва националистов в кабинете главного редактора «Завтра», сразу понял, увидев генерала, что основной смысл затеи — подкрепить на выборах КПРФ, а вовсе не нас. Впоследствии я убедился в своей правоте, сидя на "Народном радио" и слушая (перед этим выступив сам в рамках кампании "Спаса") выступление лидера ДПА Альберта Макашова, который призывал слушателей голосовать… за КПРФ ("ну а если кто не дорос еще до интернационализма, тот пусть отдаст свой голос ДПА"). Такой вот агитатор…
Надо сказать, что я не обольщался насчет Макашова и понимал: сегодня этот человек удачно что-то ляпнул "про жидов" и пожал обильные лавры народной любви. А завтра, если мы поставим его во главе русских националистов, он на таком же голубом глазу может ляпнуть "Даешь Советский Союз!" или "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" — и уделает все наше движение сверху донизу… Увлечение Проханова Макашовым всегда казалось мне феноменальным и, как сказал бы Кант, неинтеллигибельным. Никто из нас не клюнул на эту наживку. Хороши бы мы были!
Эпизод второй. Зарегистрировав, скрепя сердце и скрипя зубами, движение «Спас» как участника выборов, власти перепугались и стали делать все, чтобы вычеркнуть нас из списка. Судебный произвол (я присутствовал на всех судах "от и до" и сам все наблюдал) превзошел любое воображение. С отчаяния мы бросились собирать подписи под письмом протеста против этого произвола. И надо сказать, многие лучшие русские люди — вечное им спасибо! — это письмо подписали. Из известных русских деятелей отказали нам лишь двое: Владимир Осипов и Александр Проханов.
В тот день я понял, что больше никогда не дам ни одной проблемной статьи в газету «Завтра».
Я понял и другое: «Завтра» прикована к КПРФ, как каторжник к галере. А рулит рулевой. А кто у нас «рулевой» — не секрет. И на дно этот каторжник пойдет вместе с этой же галерой. Куда она — туда и он.
Жаль, смертельно жаль умных, талантливых, милых работников газеты, которых я всей душой уважаю и люблю. Жаль, ибо, боюсь, им не перепрыгнуть уже с борта своей галеры — на борт другой, набирающей ход.
А галера КПРФ явно обречена, и вряд ли кто-то еще этого не понял.
На первый взгляд, напряженное противостояние красных с режимом ушло. Состоялась «знаковая» встреча Проханова и Чикина с Путиным, вернулся новый-старый гимн, лидеров КПРФ привлекают к консультациям, Селезнев — просто свой человек в Кремле, фаворит президента на подмосковно-губернаторских дерби…
Но такая "атмосфера конструктивной критики и делового сотрудничества" есть не что иное, как соглашательство и политическая гибель. Власть просто душит коммунистов в объятиях. Путин отводит красным строго очерченное (Глебом Павловским) политическое пространство. Системная оппозиция должна знать свое место. И она его, судя по всему, знает.
Ничего удивительного, что, согласно официальному отчету, с 1995 по 1999 гг. левые уже потеряли 3,86 % своего электората, хотя жизнь народа не стала лучше. Они и будут его терять с каждым годом. В новой Думе красных меньше, чем в предыдущей, а в следующей будет еще меньше. А партийная номенклатура высшего эшелона плавно будет перетекать в другую партию — в "партию власти" (чего, собственно, им всегда и хотелось). Не все, конечно, а те, кого туда возьмут. Хотя бы в губернаторы.
За счастье жить и умереть под гимн Александрова красные господа-товарищи (и те, кто связал с ними свою судьбу) заплатят политическим прозябанием и собственной выхолощенной сутью.
РАЗЛУКА БУДЕТ БЕЗ ПЕЧАЛИ? Я отчасти признателен Глушковой, подавшей мне повод для данной статьи. Ее давно бы надо написать, но по своей инициативе я бы, наверное, не решился на такую откровенность. А теперь вот сказал — и облегчил свою душу.
В благодарность поэтессе я все же добавлю пару серьезных слов по поводу ее статьи.
Глушкова обвиняет меня в "принципиальной антинародности" — как если бы интеллигенция, которой я привержен по сословно-классовым соображениям, не была частью народа. Но дело даже не в этом. Она цитирует мои слова:
"Я буду с русской интеллигенцией и верхними классами против русских рабочих и крестьян, случись у нас опять социальная война. Потому что я — потомственный дворянин и интеллигент".
Глушкова обрывает на этом цитату по понятным соображениям, о которых ниже. Здесь же подчеркну, что мой постулат носит условный характер: я сделаю то-то и то-то, если случится то-то. Этой условности поэтесса замечать не хочет.
Трактовка моей фразы выдает всю глубину различий в моей и глушковской оценке исторического момента. Татьяна Глушкова считает в принципе возможным (и кажется, даже желанным) такой поворот событий, за которым в русском стане вспыхнет классовая война. Я этот поворот сегодня исключаю начисто. Надежды Глушковой на то, что "русские рабочие и крестьяне шелохнутся", тщетны. Мы каждой клеточкой мозга успели убедиться в этом за истекшее десятилетие. Пусть Глушкова не надеется: "социальной войны" у нас не будет. Тому есть веские социально-исторические причины. Да, я знаю, где пройдет мой фронт в случае такой войны, но абсолютно уверен, что воевать с русскими рабочими и крестьянами мне в жизни не придется. В противном случае я не был бы столь откровенен.
Замечу в скобках, что люди моей сословно-классовой принадлежности никогда не были в России инициаторами гражданской бойни. Агрессия всегда шла со стороны красных, и нападение на меня Глушковой и «Дня», расколовшее хрупкий нейтралитет, это лишний раз подтверждает. Я защищаюсь, как защищались мы — тогда, в 1917-м.
Русские националисты не считают своим долгом воевать с русскими (!) коммунистами. Разоблачать, высмеивать — сколько угодно. Но мы при этом всегда помним, что они — тоже часть нашего народа, которую следует беречь, а при необходимости и защищать. Я много и порой очень жестко спорил с моим отцом (он был убежденным коммунистом, не чета иным), что не мешало нам с ним любить и уважать друг друга. Но идти с коммунистами под их знаменами или даже просто под общим знаменем — об этом не может быть и речи. Никакой, даже тактической, необходимости в этом уже нет. За четыре года моя "Национальная газета" получила письма из 151 города и села бывшего СССР, в том числе из таких, о которых я и слыхом никогда не слыхивал: слобода Тюрмеровка Владимирской области, село Можары Рязанской… Как туда попадает газета — Бог весть, но попадает и работает! Ворвались мы — моими статьями в «Независимой» — и в сознание высших эшелонов интеллигенции и истеблишмента. Мы прорвали информационную блокаду, сформировали постоянную и все растущую аудиторию. И мы знаем: будущее за нами.
А вот другая война — война наций и рас, и притом жесточайшая! — уже идет, она в разгаре. (О ней я подробно пишу в своей новой книжке "Итоги ХХ века для России", которую можно также прочесть на моем сайте: .) И тут уместно доцитировать самого себя, коль этого не стала делать Глушкова:
"Не дай Бог, конечно, перепутать и в войне миров защищать, к примеру, только свою нацию. Это будет значить, что я просто идиот.
Но не дай Бог перепутать и в другую сторону и в борьбе наций встать на позиции «общечеловеческие»: это будет значить, что я такой же идиот, только с обратным знаком.
Сегодня Россия переживает последствия именно конфликта наций: русским нанесено тяжелое поражение. Это факт. Вызов брошен, и я знаю свое место в окопе".
Я стою в этом окопе плечом к плечу со всеми русскими классами и сословиями, в том числе с русскими рабочими и крестьянами, как то ни прискорбно для какой-нибудь юной девы, начитавшейся на ночь Леонтьева. Это неоспоримо.
Добавлю один вывод, логически вытекающий из сказанного.
Защищать лишь отдельный, «свой» класс русской нации в условиях национальной войны, ведущейся против русских в целом, — не только идиотизм, но и преступление. Вдвойне преступление — раздувать классовую рознь в этих условиях и призывать инородцев на сторону одних классов против других.
В свете данной аксиомы меня шокировала статья в «Завтра» № 47(364), воспевающая таких, пардон, "национал-капиталистов", как Абрамович и Дерипаска. Вот так "русский бизнес-клуб"… На мой взгляд — полный конфузище! Что это?! Новый союз пролетарских масс с жидобольшевистскими комиссарами? Неужели денег подкинули к юбилею? Поздравляю!
Надеюсь узреть ответ Татьяны Глушковой на этот "вызов времени"…
Засим — прощайте.
*) Полностью всю полемику, вызванную моими публикациями в «НГ» см. в кн. "Русский национализм, его друзья и враги" (в печати) или на сайте .
(обратно)Андрей Новиков СТАНЕТ ЛИ ИНТЕРНЕТ СМИ?
Одним из провокационных обстоятельств, принесенных Интернетом в нашу действительность, является ИЛЛЮЗИЯ СВОБОДЫ.
Свобода — вещь вообще часто иллюзорная, и м м а н е н т- н а я, если ее понимать в отрыве от своих трансцендетных источников. Не вполне свободен человек, лишенный Божьего промысла. Не вполне свободен автор, не слышащий свою музу. Не свободна политика, не способная чувствовать свои исторические корни.
Нет свободы и в пресловутой «виртуальности», которая, если разобраться, есть лишь технически усовершенствованное и отчужденное человеческое воображение, подчиняющееся, как там ни крути, все-таки архетипическим законам сознания.
Но есть еще одна «свобода», чисто российская, связанная с Интернетом.
Число пользователей Интернета в России не превышает сегодня полутора миллионов человек.
Это ничтожно мало, если для сравнения взять, скажем, тех, кто охвачен другими средствами информации: радио, ТВ, прессой, книгами, наконец. Телевизор смотрят восемьдесят процентов населения. Книги или иную печатную продукцию читают (так или иначе) девяносто процентов. В Интернет выходит только один процент .
Пока Сеть не стала средством массовой информации. Представим, однако, что интернетизированный компьютер будет стоять в каждом доме, как сегодня стоит телевизор, и ситуация в корне изменится. Интернет — это, в сущности, тот же телевизор, лишь с бесконечным числом «каналов». Вопрос: можно ли в России представить существование массовых каналов без обязательного лицензирования со стороны власти? В Китае, чтобы открыть сайт в Интернете, нужно получить лицензию. Сеть рассматривается как такое же СМИ, как и любое другое. Наверняка что-то подобное произойдет и в России.
Интернет дал нам то, чего у нас никогда не было, а именно СВОБОДУ СЛОВА. Благодаря Сети мы получили чисто физическую возможность распространять и получать информацию. Честно говоря, у меня это вызывает настороженность и даже недоверие. Трудно допустить, что в стране, в которой н и к о г д а не было свободы слова, может появиться полная свобода информации.
Говорят, что ксерокс разрушил в 70–80 годах идеологическую монополию КПСС, дав возможность существования самиздату как параллельной книжной реальности. Впрочем, существование "списочной литературы" возникло раньше ксерокса, и потому можно сказать, что советская монополия была разрушена… обычной пишущей машинкой. Не в этом суть: и пишущая машинка, и ксерокс использовались примерно в одной и той же функции. (В одной из статей я уже писал, что открытие ксерокса в условиях советской действительности было, по сути, открытием гутенберговского станка .) Если следовать этой аналогии, то Интернет способен поставить крест на всей русской печатной традиции, которая слово всегда рассматривала как что-то потайное, «запретное» и допускала публикацию лишь легального мнения. Вся русская культура, начиная с раскольников, формировалась в оппозиции к напечатанному слову . Это, кстати, затруднило формирование русской литературы и даже внутри нее создало совершенно особенное отношение к слову, с одной стороны как к тайне, а с другой — как к лжи ("мысль изреченная есть ложь").
Невозможно в принципе представить русскую литературную традицию без самиздата, без андеграунда, без «запрета». Интернет же создает ситуацию «вседозволенности» и полной «прозрачности». В нем возможна маргинальность, но навряд ли тайна. Являясь "всеобщим Самиздатом", Сеть вместе с тем приобретает и вид "всеобщего печатного станка", давящего абсолютной своей доступностью и открытостью. Именно поэтому русская дихотомичная словесная традиция бессознательно (а может, и осознанно) стремится уйти от Интернета, выработать внутренние самоограничения, которые касаются как самого Интернета, ("слово интернетизированное есть ложь"), так и в определенном смысле самого Слова. В последнем случае можно говорить об уходе в мир образов, возвращении к долитературной рублевской традиции. В первом — о возрастании значения "неинтернетизированного", частного слова (например, частной рукописи или случайно оброненного слова).
Я, впрочем, говорю о литературном желании "убежать из Интернета", по большей части, как я понимаю, сомнительном, потому что технически из Сети никто не «убегает». Напротив, наблюдается противоположное: создание сайтов "сетевой литературы". Но в принципе это то же самое: сетевые критики и редакторы просто воспроизводят через Интернет традиционные для русского литературного сознания парадигмы. Достаточно посмотреть, скажем, на «империю» Курицына, выстраивающего фаланги отобранных им писателей, чтобы понять, с чем мы имеем дело. В случае с Курицыным — я думаю, всего лишь с авантюрой. А вообще, если посмотреть шире, — с реставрацией литературной совдепии.
К слову сказать, обилие критиков на фоне ограниченного круга писателей — это верный признак совдепии. Ту совдепию создали по большей части критики (в кооперации с чекистами, конечно). Сегодняшнюю тоже делают критики…
Убежать от Интернета невозможно по понятным причинам. Это все равно что убегать от изобретения бумаги и печатного станка в XVI столетии. А вот воспроизвести в Интернете все бюрократические фильтры и рогатки (так же, кстати, как в печатном деле была воспроизведена русская долитературная традиция) — это пожалуйста.
Мы как-то забываем, что ни Интернет, ни какое иное «новшество» сами по себе революционным содержанием не обладают. На Западе станок Гутенберга привел к появлению протестантизма, дав возможность массового тиражирования Библии и тем самым освободив религиозное чувство от папского авторитета. На Руси тот же станок привел лишь к печатной версии Государства. Вместо свободы слова случилось прямо противоположное: Слово было одето в кандалы типографских гранок, сделавшись догмой, государственным указом. В принципе русская литература в XVIII веке возникла не благодаря, а вопреки печатному слову как "дворянский самиздат". Первые литературные журналы Радищева и Новикова — девиация книжного дела, отклонение от нормы. Никакой духовной Реформации от идеи Ивана Федорова запустить в России печатный станок не последовало. Отчего же считать, что Интернет даст нам "подразумеваемую им" свободу слова? Интернет может стать виртуальной версией духовного тоталитаризма до тех пор, пока в нем не возникнет очередная девиация.
Русский Интернет станет непохожим на весь остальной. Мы никогда не рождаем своих Гутенбергов, но только Федоровых. И… Пушкиных. Столетия спустя. Новый Федоров, создающий в Сети www.ru, уже появился.
Но будет ли Пушкин?
(обратно)Лев Аннинский МИНУТЫ РОКОВЫЕ (Судьба и поэзия Бориса ЧИЧИБАБИНА)
Под бременем седин
Я чувствую впервые,
Что мир сей посетил
В минуты роковые.
Борис Чичибабин. Подводя итоги
Написано — на краю, в момент, когда всеблагие дают собеседнику почувствовать, что пир не бесконечен.
Помнится, однако, и блаженное время триумфа, пьянящего самоосуществления, свободного лёта — лет за тридцать до крайней черты.
Оттепель тайно повернула на холод, но еще не отзвенели шестидесятые и подхватывалось в разных концах ощущение, что все — к лучшему и что роковое — позади.
Тогда донеслись до столицы строки, похожие то ли на набат к бунту, то ли на огонь, которым со сторожевой башни сигналят опасность:
На Литве звенят гитары.
Тула точит топоры.
На Дону живут татары.
На Москве сидят воры.
О, как не похоже это было на ликующий речитатив недобитых «шестидесятников»! И словарь другой, и чувства. То ль с великого похмелья, то ли со вселенского пожарища. Плаха, келья, черная трава. Колокол запредельный. Полузабытые строки эмигранта Георгия Иванова: "И никто нам не поможет, и не надо помогать" — не то что заново налиты свинцовой силой, а словно бы подведен под них новый катастрофический фундамент. И притом — под этой бедой, над ней, сквозь нее — необъяснимая рационально бетховенская радость: мир страшен и все-таки любим. Душа бьется в оба конца: божественный, достойный любви мир — истекает мокрым чахоточным зловонием, спасается ядовитым махорочным чадом. Полная смена исторических декораций наводит на мысль о преставлении светов: вместо звездных симфоний будущего, исполняемых «шестидесятниками», вопит из руин затоптанная история:
Кончусь, останусь жив ли, —
Чем зарастет провал?
В Игоревом Путивле
Выгорела трава.
Между вопящим прошлым и вязким настоящим — один только связующий путь: тюремный коридор; в душах «шестидесятников», пробужденных Солженицыным и оглушенных Шаламовым, наконец-то узнаваемо откликается:
Как я дожил до прозы
С горькою головой?
Вечером на допросы
Водит меня конвой.
ГУЛАГ… Родная бездна. В этом контексте загадочный харьковский бард с многозначной, химически-иероглифической, похожей на лихой псевдоним фамилией Чичибабин — делается понятнее и обретает место. Его можно вписать в ряд. Только что-то нестолично-яркое, сочное, что-то червонное, украински щирое и независимое продолжает биться буйным колером сквозь тюремные решетки и лагерные шеренги:
Лестницы, коридоры,
Хитрые письмена…
Красные помидоры
Кушайте без меня.
И без него сразу стало невозможно. Врезался Борис Чичибабин в помягчевшую поэзию. За “счастливое” свое десятилетие (с 1963 по 1973) выпустил несколько поэтических сборников, оглаженных, впрочем, редакциями до минимальной проходимости. В этих сборниках смеется «Молодость», цветет «Гармония», плывет «Аврора», и Пушкин скрепляет все это "Морозом и солнцем". Впоследствии Чичибабин назвал эти сборники «изуродованными»: все лучшее, сокровенное оказалось из них выброшено как неудобное для печати.
Теперь следите за начавшимся сюжетом. Идут годы, переворачиваются ценности, и после очередного карантинного молчания (с 1973 по 1989) бухает наконец полновесный либеральный колокол. Борис Чичибабин издает книгу. Она называется «Колокол». Теперь он — апостол вольнолюбия, он клянет рябого генералиссимуса, метит презрением его "опричников и проходимцев", он славит Солженицына и клеймит его гонителей. Теперь наконец появляется возможность обнародовать стихи без купюр и изъятий. Составители ныряют в чичибабинские тетради и выныривают с… чем-нибудь таким:
Не успел мотаться я,
Не ушел от чаши —
Будь рекомендации —
В партию тотчас же…
Конечно, "улыбка дуралея" смягчает эту рефлексивную судорогу советской души. И, конечно, кое-что в этом же духе написано страха ради иудейска, то есть в качестве «паровозиков» — протащить подборки в журналы. Но, во-первых, таких «паровозиков» мало (Борис Алексеевич от них не то чтобы отрекся, но гласно объяснил их). И, во-вторых, и это главное, — выяснилось, что далеко не все из этого официозного бордюра дано у него иронически, а многое пережито по-настоящему. И потому — не вымарывается. (Не только не отрекся от многого Борис Алексеевич, но в итоговые сборники — включил.) Тут серп и молот обнаруживаются, и этого не забыть. Рабочие и крестьяне, которые делали революцию. И алый галстук, пылающий неистово. И бесстрашный Чапаев. И веселый Максим. И Ленин, наконец, которого надо же куда-нибудь деть: то ли отправить на свалку истории вслед за Сталиным, то ли из-под Сталина извлечь и очистить.
Ах, как все это неудобно. То был Борис Чичибабин неудобен как сиделец-лагерник, теперь стал неудобен как бывший пионер, веривший в серп и молот и ничего этого не растоптавший. Советскую империю, «танкодавящую», вроде бы сам же добивал, а как развалилась — загоревал, то ли по ней, то ли по чему-то, что ею казалось. На политических весах тут ничего не согласуешь. И по логике одно из другого не вытекает. А только ни строчки из исповеди не вырвать.
Так, может, загадка Бориса Чичибабина в том и заключается, что реалии бытия, абсолютно несовместимые "в этой жизни чертовой", сопрягаются у него в каком-то ином измерении души, и именно в том, каковое делает поэта великим?
"Я выбрал свою судьбу сам".
Судьба — расплата личности за выбор.
Так проследим выбор с той первой жизненной страды, которая открывается сразу же после счастливых школьных лет.
Школа окончена — в 1940-м. До Роковой минуты — год. Год спустя война срывает-таки студента Харьковского истфака с университетской скамьи и ставит в строй. Но огнем не обжигает. Сначала — авиаучилище (мастерские), потом — запасной полк. В Закавказье. Была служба, но не было окопов, боев. "Врага перед собой не видел, не стрелял".
Если бы видел и стрелял, — наверное, почувствовал бы себя рядовым в поколении смертников, стал бы близок в поэзии Слуцкому, Самойлову, Межирову, Орлову. Судьба судила иное. По судьбе Чичибабин — вместе с невоевавшими, послевоенными патентованными «шестидесятниками». А по возрасту, по взрослости, зрелости — опытнее и искушеннее их.
Еще один крупный русский поэт вытянул сходный жребий: Коржавин. У того за плечами в военные годы тоже армия без стрельбы, потом — Литературный институт. Вот с Коржавиным Чичибабина интересно соотнести: почти ровесники, почти земляки (Украина), и опыт сравним — вплоть до неизбежной тюрьмы-ссылки. Хотя Чичибабина чаще сравнивают почему-то с Бродским (и сам он пару раз помянул Бродского, отталкиваясь полемически от его всемирной безнадеги). В принципе с Бродским они кругом несовместимы, поэтому сравнение малопродуктивно. А с Коржавиным, можно сказать, один сюжет. И тем контраст интереснее. Общее: с молоком матери впитанное чувство свершающейся Истории. Годы — не просто отрезок времени, годы должны быть вписаны в мировой Сюжет, вживлены в Смысл. Первая книга Коржавина так и называется: «Годы». Этапная книжка Чичибабина называется "Мои шестидесятые"…
Но пока давайте вглядимся в "сороковые, роковые".
Закавказье: Кахетия, горы, древние города. Непременные "вышки нефтяные" и девушки с коробочками хлопка в руках. Эти знаковые реалии проходят у Чичибабина естественным фоном. И естественным же фоном — "ветхие древности". Что их связывает, соединяет? Что сокровенно чичибабинское заложено уже в первом законно вошедшем в корпус его поэзии "Кавказском цикле"?
Ощущение всегдашнего бытия, явленного в этих картинах. Слово «вечный» не акцентированно, но — непременно. И слово «навек». Переживаются не миги, а связное время. Вовсе не с тем, чтоб восхвалять древности как древности. А затем, что в каждом утекающем моменте естественно дышит древнее, вечное — всегдашнее. Украинское языческое солнцелюбие, помноженное на православное чувство святости всякой плоти, Бог весть как сквозь все пионерские атеизмы впитанное: жизнь свята и всеприродна. Время грузно.
Роковая минута настигает автора этих картин летом 1946 года: с университетской скамьи студента (уже не историка, а филолога) похищает Госбезопасность. Не сказать, что "не за что". За стихи, исполненные дерзкого и веселого правдолюбия. На пять лет Чичибабин становится зеком Вятлага. Ни специальных мемуаров, ни даже отрывочных воспоминаний не найдено в его текстах. Пережил и выбросил из души? Не совсем так: внутреннюю ориентацию узилище переломило-таки.
Ушел в тюрьму — вдумчивый созерцатель. Вышел из тюрьмы — веселый греховодник, ликующий певун, ухарь-пахарь, украинский черт, насмешник, срывающий с девичьих уст поцелуи, охальник с "улыбкой дуралея" на устах, птица Божья, желудь, упавший в траву, бражник, горлопан, спорщик, гуляка, ламанчский шут, русский скоморох с веселой рожей: "Я, песчинка, я моллюск — как ни карайте, ни корите, — живу, беспечный, и молюсь святой и нежной Афродите"…
До Афродиты сейчас дойдем, а пока оценим этого Кола Брюньона, этого Франсуа Вийона, этого охломона, живущего демонстративно каждым единым мигом.
Только не дай Бог, конечно, вздумать, что этот лирический герой списан с самого автора. Сам автор, отмотавший пятилетний срок от звонка до звонка, живет тихо, работает бухгалтером в трамвайном парке, и поэтическая гульба в реальности его быта далеко не так увлекательна, как в воображении: только лег отдыхать — стук в дверь: "появляется кто-то бездомный, ставит водку на стол и читает плохие стихи".
Вернемся к хорошим стихам: в них этот разгул не случаен. Душа защищается! Тюрьма рассекла жизнь, отсекла от прошлого, от будущего — узник отвечает: научается жить мгновеньями. Раньше помнил — теперь «беспамятен». Раньше все связывал — теперь все развязал, разбросал. "Каждый миг единственен и вечен", и каждый день надо "все начинать сначала". Велят плакать — будем смеяться: "на свете горя нет". Загородили свет — будем ловить свет, обжигаться солнцем. "Мир сотворен из запахов и света, и верю я, их прелестью дыша, что здесь жила в младенческие лета моя тысячелетняя душа…"
А проговорился, бузотер! Душа-то — прежняя, тысячелетняя. И младенчество ощутимо — только в контексте вечности. И вообще, когда вам говорят, что перед вами "типичный олух царя небесного", учтите, что без прямого контакта с Царем Небесным олух неосуществим. Разумеется, реализует его бред в стихе опытный мастер. Так что высококультурные критики могут даже уловить в его абракадабре хитрую модернистскую заумь:
Солнце палит люто.
Сердце просит лёта.
Сколько зноя лито!
Здравствуй, жизни лето!
Поняли, что происходит? Жаркий день описан? Нет, Божье дитя вертит реальность так и эдак, как игрушку, упиваясь отсветами слов-граней, любуясь тем, как все сцеплено! И именно тут — объяснение того, с каким изяществом крутейшие реалии крутейших 30-х годов вплетаются у Чичибабина в бесшабашный с виду орнамент.
Опять-таки — параллель с Коржавиным. У того идеи отлиты из свинца, он их берет намертво и смывать соглашается только кровью. "У мужчин идеи были — мужчины мучили детей".
А Чичибабин берет 30-е годы, помещает их в камеру-обскуру и в трех проекциях дает карнавал ценностей. "Мы летом в палатках. Мы Ленина любим. И я зажигаю костер". А в это время "в бараках живет половина России и строит себе города". А в это время: "красавица города Ира Цехмистро сквозь юность мою пронеслась… и я обнимаю друзей задушевных, которых убьют на войне".
Те же теоретики литературы могут занести этот монолог в анналы сюрреализма. Ничто не помешает ему там красоваться. Кроме диктата памяти, загнанной безумной реальностью на самое дно души и готовой вырваться и вновь вспомнить и связать воедино все, что тогда называлось «навеки».
Вот как это выпевается в монологе, не несущем никаких следов сюрреалистичности:
…И любимые книги:
Сервантес, Рабле и Толстой,
Паустовский и Пришвин, —
Это все, что тогда называлось «навеки»,
все, что было дыханием, вечностью, чудом,
все, чем жил я и все, чему верил,
и все, что пронес нерассыпанным
через мрак и тоску одиночек,
в крови, обливаясь слезами,
улыбаясь от счастья,
через многие годы и сотни смертей, по этапу, —
это все, тебе кажется, зыбко, обманчиво
и постепенно
улетучится, перегорит, постареет,
станет призраком, ужасом, станет усталостью, скукой.
Да? Ты думаешь так? Все пройдет, перемелется, канет?
Ничего не пройдет.
Если кончится, — только со мною.
Ты, наверно, не знаешь, какая бывает любовь.
Вот: сказано слово, которое свяжет времена и вернет жизнь.
Сто десять лирических объяснений, изданных в 1996 году (издательство сыграло на магии чисел: "82 сонета и 28 стихотворений о любви"), — вершина чичибабинской "чистой лирики".
У него великие предшественники, и он это знает. "Как все живое — воду и зарю, за все, за все тебя благодарю, целую землю там, где ты ступала…" В аналогичной фразе Лермонтов ироничен, но здесь это не мешает патетике. И Данте где-то рядом, и Петрарка, и Шекспир, и Нарекаци, хоралы которого обращены то ли к Богу, то ли к возлюбленной. Наконец, тут библейское, да еще и внутри Библии какое-то запредельное, древнее, до прародительницы Евы возникшее — Лилит…
А можно не «Лилит», а «Лиля». Или так: «Лилька». Вперемешку с вечным — нашенское. "Заканчивала инженерный вуз, ходила в горы, занималась спортом". Песенки Окуджавы, долетевшие до сибирских студенческих компаний, текут лирикой в "тетрадки курсовые". Ботиночки нелепые по снегу. Ножки замерзшие. И все это — прямо по вечному, по фреске, под хорал, встык вселенскому, неохватному. И это вам не мешает! В смысле: девочка в лыжных ботинках не мешает звучать — гимну. Скрижали духа, выложенные от Софокла до Блока (с заходом, между прочим, к Боккаччо), не кажутся смешными оттого, что прошлись по скрижалям мокрые ботиночки.
Был бы Пушкин, да был бы Рильке,
да была б еще тень от сосен, —
а из бражников, кроме Лильки,
целый мир для меня несносен.
Разгадка — в последней строке. Разгадка души, разглядевшей рандеву с Богом там, где другие увидели бы только эротические элементарности. Мир несносен — не пошлостью, а выворотом смыслов, потерей памяти. Из слепой веры он низвергается в мерзость распада. Из «товарищей» граждане перевербовываются в «господа». Из гульбы переныривают в воровство. Земля стонет от российского развала. "Воздух сер от кощунств. Боги врут в руках палачей". "Мы — племя лишних в этой жизни чертовой". "Мы крещены водой и черствой коркой". "Сними с меня усталость, матерь Смерть…"
Что-то шаламовское брезжит в характере лирического героя, в первом приближении такого благодушного. Если любовь — спасение, то от чего? Мир неисправим, непоправим, отсчитывать приходится от кромешной тьмы. И волочить невидимый крест. Поводырь слепого века, биндюжник Бога, поэт как горькую данность принимает все: бессмысленность, безлюбье.
…В такой-то век я встретился с тобой…
И дух оживает в присутствии сибирской студенточки. Развоплощенное, расточенное миром добро вновь обретает облик. Это не плоть, в которую вдохнули дух, — это дух, принимающий очевидность плоти. Это любовь, компенсирующая невменяемость мира и возвращающая человеку надежду.
Теперь можно вернуться к вечным ценностям, возведя свой дух к великим теням — к певцам Лауры и Беатриче.
Только все это — так по-нашенски, так по-русски:
Как сладко знать о прелести добра
за полчаса до взмаха топора.
Топор побуждает нас очнуться и возвратиться в чертов мир, от которого спастись помогла поэту встреча с любимой. Если бы и впрямь был поэт этому миру «лишним»! Увы. Даже если поэт спасен — мир еще не спасен. Русская «специфика» — если спасаться, то непременно всем миром.
А мир — как во все времена — во тьме, во зле. И отвернуться невозможно, и вмешиваться бессмысленно. И где источник зла, не понять.
"Смысл сего, как марево, никому не ведом, ничего нормального я не вижу в этом. Натянула вожжи и гнет, не отпуская, воля нас — не Божия, да и не людская". Это говорит поэт, бросивший городу и миру: "Мне нужен Бог и Человек, себе оставьте остальное". Вот остальное-то и гнет нас, не отпуская. И оно не за кадром, оно лезет в жизнь, в душу. "Наше время — слава зверю, клетка для тетерь. Я ж истории не верю и никто не верь". Это говорит искатель истины, пошедший когда-то на истфак осознавать мировой процесс… О мировом процессе лучше не напоминать ему: "Да знаю, знаю, что не выйти нам из процесса мирового, но так и хочется завыти, сглотнувши матерное слово".
Вой — это уже начало поэзии; надо только успеть найти слова.
А если не успеешь? Пытаясь сомкнуть свою судьбу с судьбой страны и мира, Чичибабин все чаще приходит к мысли, что он просто не поспел вовремя — опоздал. К первой либеральной весне опоздал, потом ко второй, Оттепели, потом Перестройке поверил поспешно, не вовремя. И вообще: "Поздно к Богу пришел с покаянной душой". Про людей и говорить нечего, тут все невпопад: когда все были «красными», поэт не хотел, как все, он казался чуть не пособником «белых», а когда все дружно «побелели», заявил, что остается «красным». Никогда такой человек не может угодить эпохе, хотя эпоха непрерывно втягивает его в свои безумства. Что ему остается? Каяться. И смехом снимать тревогу. Как в гениальном лагерном полутосте:
Я не знаю, за что мы выпьем,
только знаю, что будем пьяны.
Вот и не спрашивайте: за что.
Трезвый интернационалист среди опьяненных завоевателей суверенитета. Вечный собеседник Бога — сначала среди бдительных атеистов, потом среди оглашенно и слепо верующих. Защитник бедняков среди объедающегося нового русского быдла. Прирожденный трибун, который хочет… "слиться с листьями леса, с растительным соком, с золотыми цветами, с муравьиной землею и с небом высоким" — только чтобы не слышать оглушительных думских словопрений.
Нет, вы оцените подхват ассоциаций! Помните: "В Игоревом Путивле выгорела трава"? Читайте в предсмертной книжке:
Давным-давно, как бог и атаман,
Сидел в Путивле эдакий путята.
А нынче асы ходят по домам
И точат лясы в пользу депутата.
История едина. Хотя и маловменяема.
Если искать во всем этом какую-то рациональную логику, то придется упереться в один магический русский пункт: что такое «народ».
Народ — это то, что обоготворяют интеллигенты, чтобы не обоготворять власть. Это то, что всегда в остатке, в пределе, в фундаменте, в последнем откровении у нас.
Так я возвращаюсь к депутатам, в пользу коих у Чичибабина точат лясы сиюминутные агитаторы. «Асы», — иронически именует он их. А если без иронии?
Все тот же сброд с предавнишних времен,
Пока народ от власти отстранен.
Итак, классическая русская разводка: сброд у власти, народ в стороне.
Что нужно интеллигенту, чтобы наконец прозреть?
Да чтоб соприкоснулись в его сознании эти разведенные стороны, и чтоб он понял, гроссмановски выражаясь, что тут одна квашня! На то и Смутные времена история устраивает, чтобы посмешать то и другое понагляднее. Чтобы ясно было алчущему истины, за что ему выпить.
Конечно, Смута неэстетична.
Все погромней, все пещерней
Время крови, время черни…
Чернь — в пушкинском смысле? Или в теперешнем, пронизанном токами кровной мести, в которую втянуты кланы… жузы… тейпы… подставляю «чужое», чтобы легче было вынести. Можно — абхазов и грузин. Чичибабин взывает к Фазилю Искандеру, допытываясь: "зачем вражда, зачем стрельба и кровь?" Ах, если бы можно было притянуть за все это к ответу подлых главарей, бесов-властолюбцев, болтунов-подстрекателей… но что-то не получается. Не в одних главарей вселяются бесы — зверь и дьявол просыпаются в человеке. Еще шаг — и Чичибабин десакрализует последнее спасительное слово… В солнечной Абхазии, в "стране души" — расправу друг с другом творят народы.
Не буду цитировать ни горькие стихи о евреях, ни до спазма доведенные строки об армянах. Финальный шаг сделан к тому народу, без которого нет нам с Чичибабиным ни поэзии, ни жизни, — к русским.
Пятнадцать лет я веровал в народ,
Забыв про то, что он ворует, врет,
Стращает жизнью нищенски убогой…
А другого народа нет. Достоевский выпутывался из этой ловушки, объясняясь в том смысле, что любить народ — не значит любить матерящихся мастеровых в переулке, а значит — любить тот идеальный образ, который… дальше требуется много слов.
Или океан слов требуется, или — немота. И немота даже выразительнее.
Самое легкое — физическая смерть. Матерь Смерть, которая навек снимет с души усталость. Чичибабин приемлет ее так же, как принимал Матерь Жизнь, каковую он не без языческого озорства именовал так: Мать Материя. Это напоминает… Тенсинга Норки, великого альпиниста, который, подымаясь на ноги после очередного неудачного штурма Джомолунгмы, не о «покорении» говорил, а о том, что гора, как любимая мать, играя, сбрасывает его со своих колен…
И все-таки больно. Не то больно, что распадается Материя и индивид возвращается в общее природное лоно. Больно, если смысл ускользает. Если слова исчезают бесследно и сны не раскрывают ничего.
Эти поздние сны не прими, ради Бога, за явь ты.
Страшный Суд подошел, а про то, что и смерть не беда,
Я стихи написал на песках мариупольской Ялты,
Море смыло слова, и уплыли они в никуда.
Я не буду торговаться с Роком, упирая на то, сколько книг оставил Борис Чичибабин, сколько воспоминаний о нем написано и сколько любви вложено резчиками в его барельеф на харьковской улице, обретшей теперь его имя.
Я процитирую Поэта… Да простит меня Борис Алексеевич, что в финале статьи о нем, — другого Поэта процитирую, именно — Тютчева, о котором думал он, "подводя итоги":
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые:
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
(обратно)Людмила Лаврова ПОКОЛЕНИЕ ПОТСМОДЕРНИЗМА ("Осколки", литературно-публицистический журнал, № 1, октябрь 2000 г., Москва)
Не получилось написать просто рецензию на творчество молодых людей, объединившихся в журнале «Осколки», тоненьком сборничке, только что увидевшем свет. Изданный на скромные студенческие гроши инициативной группой начинающих поэтов и прозаиков, он неожиданно вызвал по прочтении мысли, далекие от того, что мы еще по привычке называем литературой.
Каждый раз, когда предлагают прочесть рукопись совсем молодого автора, возникает чувство удивления, замешанное на цинизме: надо же, пишут еще! Без надежды издаться и быть услышанными, пишут, несмотря на тотальный прессинг СМИ, «употребляющих» общество, как планктон, пожирающих любую попытку социальной рефлексии. «Обработка» молодежной аудитории на этом фоне особенно агрессивна. Диктат всяческих музканалов и р/с, до тошнотворности глянцевых «Омов» — это нечто вроде кувшина для выращивания будущего умственного и нравственного компрачикоса.
Беснующиеся толпы подобных особей от 14 до 18 лет можно было увидеть в первую новогоднюю ночь 2000 г. на Манеже и Красной площади, покрытых толстым «ковром» осколков от разбитых в животном чувстве восторга десятков тысяч бутылок из-под спиртного. Массовый психоз-2000, умело инспирированный СМИ, сбил молодежь в гигантское стадо. Чему же оно так радовалось, чего ожидало? Удовольствий, жратвы, судорог случки, одним словом — кайфа?
И вот — «Осколки». Некогда Большого стиля, традиции, философии в мире потсмодернизма и постистории, в действительности симулякров. На обложке графика Василины Орловой: город без людей. Пустота. Чтобы выйти на эти улицы, требуется отвага. Антоний Падуанский проповедовал рыбам. К кому обращаться теперь? Куда пойти сегодня испытывающему искус творчества человеку? Где найти слушателей для первой робкой «проповеди»?
"Толстые" журналы — это, как правило, бастионы «своих», есть печальный опыт заинтересовать некоторые из них неизвестным именем, знаю. Издательства? Да, их много, но на глазах судьба способной студентки Литинститута, тщетно толкавшейся со своей прозой по московским издательствам и получившей в результате ценный совет. Нынче она его и выполняет с успехом: сорганизовавшись еще с несколькими, не менее способными людьми, «строгает» девушка и K° по роману в месяц, рифмуя «любовь» и «кровь» с «жареной» атрибутикой криминальных хроник бульварных газет. И за это «варево» хорошо платят и дают полосные рекламы в "Книжном обозрении". Рынок, господа!
По правде говоря, тот факт, что кто-то из нынешних двадцатилетних (и около) выбирает одиночество писателя, путь самостоятельных раздумий над собой и происходящим вокруг, с прагматической точки зрения никак не объясним. Как уже говорилось, денег это занятие не приносит, славы — тоже. Такие начинания (а у ребят есть намерение продолжать), как журнал «Осколки», скорее, отчаянный поиск единомышленников, создание определенной среды, где творческая личность не ощущала бы себя изгоем. Ведь наше общество мало того, что раздроблено и ценностно дезориентировано, его молодая часть вообще лишена какой-либо культурной почвы. Осаждаемая соблазнами богатства и успеха, с одной стороны, а с другой — "пулеметным техно" и провалами наркорая, что выбирает (кроме пепси) молодой человек, переступающий порог школы? Да и есть ли у него, по большому счету, выбор? Даже у тех, кто, по замечанию современного философа В. Кутырева, "по/д/саженный": "…Богатство… сколько дает, столько и забирает. Дает извне, а отнимает изнутри, особенно у тех, кто его «получил» — украл или от родителей… этим людям надо сочувствовать. Они — паразиты, — без корней, строятся на чужом фундаменте и со второго этажа. По/д/саженные. Большинство из них делает не то, что хочет. Это значит, живет не своей жизнью. Люди с отношениями, но без свойств" ("Разум против человека. Философия выживания в эпоху постмодернизма").
Для многих страшно это додумать до конца, но ведь придется, если хотим остаться как народ: сегодня востребовано и успешно то, что работает на разрушение, на деструкцию во всех сферах нашей жизни. Культура — ядро народного самосознания, и на нее направляется главный удар. Вот социолог Б. Грушин в полосной публикации «НГ» прямо декларирует: русизм — помеха для либеральных реформ и вхождения в мировую цивилизацию, уже вырастает (или выращивается?) новый тип личности евро-американского склада, и это благо.
И вот на "Эхо Москвы" выступает некто Б. Зосимов, создатель и идеолог российской версии MTV, которое направлено прежде всего на молодежь. MTV-Раша представляет собой, по замыслу Зосимова, не просто развлекательный музыкальный канал, а «школу» — тот самый «кувшин», — где формируется "новый российский человек", видимо, уже без «русизма». Зосимов не скрывает, что занимается зомбированием, так и сказал в эфире, но ведь это на пользу, уверен он. Человек, довольный собой и своей деятельностью, Зосимов уверен, что молодежь должна забыть о прошлом, все советское, русское обязано отмереть. Жить здесь и сейчас, существовать в ритме и тональности незатейливых песенок-штамповок о личном счастьице, «колбаситься» под них на дискотеках и не думать ни о чем «плохом». Долой старичье с его навязчивыми попытками «ограничить» "свободу", «осмыслить» прошлое и сегодняшний день! Программируя ублюдочные потребности, дизайнеры Зосимова закладывают подобную же, ублюдочную, сущность индивида, которой можно с легкостью управлять.
Помнится, в начале «перестройки» идеолог р/с «Свобода» Б. Парамонов сетовал, что в России много пишут стихов. Этот несомненный атавизм, говорил он, будет мешать либерализации общества и реформам в экономике. Еще бы, личность, одаренная творческой фантазией, способная к саморефлексии — трудноуправляема. И потом — само наше слово тянет нас в глубины исторических архетипов России, в ее прошлое, в культуру. Не потому ли столь часто мелькают в рекламе, в названиях некоторых газет — буквы «латиницы», вторгающиеся в привычный кириллический ряд, наводняют издания уголовный жаргон, мат, иностранные словечки. Это — проект "новый язык", тот самый настигший нас новояз, чтобы скучной архаикой, пригодной для узкого круга маргиналов, выглядели Пушкин и Достоевский, Бунин и Толстой, Горький и Шолохов.
Поколение — заветное слово для трудящихся над образом России-мутанта. Вот эпизод из недавней ТV-программы. Ведущий опрашивает молодежь лет 15–16: "Кто сказал «поехали» и махнул рукой?" — ответа нет. Показывается фотография — ответа нет. "Как же так, — изумляется ведущий. — Это же первый космонавт в мире, наш Гагарин!" "Да, — невозмутимо возражает девушка, — но ведь он из другого поколения".
Педофилия как следствие торжествующей педократии — это, конечно, тема другой статьи, — но как мертвое явление она захватила и нас, иначе чем объяснишь такое огромное количество молодящихся «жеребиц» и «жеребчиков» на страницах модных журналов, на экране и тусовках «элиты». Мысли «агу» и чувства «агу», агу-культура и агу-ценности, коротенькие, как у «благоразумного» кукольного Буратино. Куклы, марионетки — кругом. Куклы покрупнее дергают за ниточки. Тотальная цивилизация кукол, управляемая биржевыми индексами мировой финансовой олигархии.
Оказавшиеся на крошечном плацдарме личной свободы «Осколки» не пытаются создать альтернативную реальность, они отвечают существующей, как, например, Сергей Шабуцкий в следующих строках:
Нынче наши песни — потсмодернизм.
У кого короче, тот и модней.
Нынче наше творчество — поиск цитат.
Кто раньше это понял, тот теперь богат.
"Мы ходим по свету, собирая свою жизнь по кусочкам, мучительно пытаясь найти себя в этом мире… нас пытаются загнать в рамки, подчинить себе наши жизни и наши мысли, обрести власть над нашей свободой, данной нам от рождения… мы не должны задыхаться в пустоте, мы есть, и нам есть что сказать… мы протягиваем руку всем, кто согласен с нами", — вторит ему Евгений Назаренко в программном материале "Призыв к объединению!"
Поколение «потсмодернизма», издевательски переставляя буквы в довлеющем ныне термине, пока хоть таким путем стремится разрушить заданные им параметры существования. Пытаясь понять Къеркегора как человека, не только мыслителя, Роман Шебалин в эссе "Она обнимает облако…" как будто призывает читателя отойти от упрощенных и навязанных схем в познании ближнего. Другого. В конечном счете, и себя, автора, и тех, кто объединился с ним под одной обложкой.
Они говорят с нами, эти молодые, языком утрат, «потерь», по выражению поэта Дениса Карасева, и в небольшом, поражающем меткостью наблюдений рассказе Василины Орловой «Ожидание» — это ощущаешь особенно остро.
Главная же потеря — потеря Целостности образа мира — это не дефект восприятия реальности авторами журнала. Это статус-кво того бытия России, в каком она входит в новое тысячелетие.
Ковер из бутылочных осколков на Красной площади… осколки юных душ, тянущихся к соединению. Для меня — два символа уходящего времени.
Потсистория, потсмодернизм, потсиндустриальное общество, что там еще? Нате!
(обратно)Татьяна Глушкова ФИГОВЫЙ ЛИСТОК ДЛЯ ЛАВРОВОГО ВЕНКА ПРЕЗИДЕНТА
В СВЯЗИ С ПРИНЯТИЕМ для гимна современной России знаменитой музыки Александрова (музыки гимна Советского Союза) заслуживают внимательной оценки две основные действующие стороны: сторона инициативная (Президент, поддерживающие его члены правительства и депутаты парламента) и сторона, инициативу приемлющая (огромное большинство народа).
Это — РАЗНЫЕ стороны: с разными мотивациями, идеалами и целями . И их схождение (согласие) на музыке Александрова для гимна РФ вовсе не просто умещается в заявленную Президентом формулу: "Мы с народом…" Это схождение ("единодушие") на деле таит за собою глубокое противостояние, которое не сразу осознается народом или осознается не всеми — к выгоде президентской стороны.
Безусловное противостояние заключено уже в следующем: мнение народное в поддержку музыки Александрова означает, по сути, отрицание того пути, каким шла страна в последние 10–12 лет (и в этом смысле ярость радикально-либеральной интеллигенции, желающей заместить собою народ и беснующейся на телеэкранах, совершенно понятна). Инициировавший же принятие гимна на музыку Александрова Президент является как раз твердым приверженцем отвергаемого народом гибельного пути: во всех своих заявлениях он обязуется не только не сойти с "пути реформ", но и как истинный преемник-последователь Ельцина, углубить и расширить (по пресловутой программе Грефа) экономический террор относительно огромного большинства населения, который ведет к ускоренному убыванию народа. И действия Президента в этом направлении отнюдь не расходятся со словами.
Если отнестись серьезно к музыке советского гимна, видя в ней нечто большее, чем «шлягер», популярный и в наши дни, необходимо трезво, без задымленных иллюзиями очков, вглядеться в лик присваивающего эту музыку государства. Соотнести славный музыкальный с и м в о л с государственной действительностью сегодняшней России. Тут-то и обнаружится глумливый фарс, рассчитанный, видимо, на надорванную психику народа со всей неадекватностью присущих такой психике реакций.
Предательски покидая экономику, отрекаясь не только от хозяйской, но и от регулятивной функции в ней, расчищая все больший простор для хищнического «рынка», объявляя социальные гарантии личной проблемой незащищенных слоев, сегодняшнее российское государство, возмечтавшее «освятить» себя музыкой героического советского гимна, все активней навязывает народу принудительно-рыночную «свободу» вымирать — ради неограниченной свободы 8-10 процентов граждан страны грабить и дальше наше Отечество, наращивая вывоз капитала для процветания чужих экономик, враждебных России государств. Ориентация на грабительский именно класс, на е г о, приоритетное, "качество жизни" откровенно прописана во всех основных официальных документах 2000 года, где программное словечко «либерализм» заслуживает уже быть прочитанным как «ультралиберализм» и попросту — как «геноцид» невиданного в истории масштаба.
При такой «прогрессивной» ориентации обольщающее многих "укрепление властной вертикали" сулит нам, пожалуй, лишь укрепление позиций грабителей, пусть «элитарные» эти господа периодически грызутся между собой, точно псы, вырывая друг у друга куски наших недр и прочего достояния и выдавая этот «передел» в рамках бандитского сообщества за борьбу с олигархией, коррупцией, экономической преступностью.
(Ясно, что не чурается идей подобного грабежа, алчного своекорыстия и лично Тот, который "с народом": загодя затребованные Президентом, вместе с гарантиями абсолютной неприкосновенности, почти два миллиона долларов в год на собственное свое содержание после своего ухода с поста достойны, похоже, книги Гиннесса. И во всяком случае вряд ли усмотришь тут "солдатскую скромность", или признаки офицерской чести, или гражданскую совесть, или верность таким "нашим базовым ценностям", "как патриотизм, любовь к родине… религиозные ценности", о каких деловою скороговоркой выучился поминать наш «Ермолов», "Кутузов", «Сталин», "Андрей Болконский", сгоряча воспетый патриотической прессой.)
Воистину трудно вообразить более «крутой» контрапункт, чем тот, что реально содержится в «гениальной» президентской формуле "Мы с народом", которая подразумевает сердечное согласие сил, выбравших музыку Александрова!
Чтобы явственно оттенить резкое различие двух помянутых сторон, выступивших в поддержку музыки гимна Советского Союза для гимна РФ, постараюсь дать им четкие имена.
Первая, инициативная, президентская, сторона заслуживает сегодня имени — м а р о д е р с к а я.
Вторая, народная, сторона есть, при всех возможных оговорках, сторона и д е а л и с т и ч е с к а я, которая верит в животворящую силу символа (музыки гимна СССР), независимо от того, кто и зачем к этому символу прибегает — или в какую именно игру этот символ вводится.
Идеалистическая, народная, сторона, конечно, не лишена мудрости: она, несомненно, желает посредством музыки Александрова, обязательной к регулярному исполнению, закрепить в ныне живущих поколениях "советский ген", "советско-цивилизационный ген", способный быть переданным и в будущее. Она решительно не приемлет разрыва истории и прежде всего — изымания из истории Отечества славнейшей, горделивейшей из ее эпох — советской. Не приемлет и изымания из границ своего Отечества каких-либо территорий, которые были скреплены Советским Союзом. Не приемлет и расчленения наций, обрекаемых на распыление в диаспорах… Наконец, мудрость идеалистической, народной, стороны позволяет усмотреть в народной поддержке музыки славного советского гимна и такую оптимистическую мысль: смеется тот, кто смеется последним!
Однако сегодня-то, похоже, смеются как раз над нами. Тайным смехом — при торжественной физиономии. И — что еще хитроумней — при нешуточном юридическом «алиби». Ведь, выступая за музыку Александрова, Президент вместе с тем с регулярностью напоминает нам и зарубежному миру: "Я хочу подчеркнуть, что Россия не является фрагментом Советского Союза", что это "новая страна с точки зрения идеологии, администрации и территории". (Что касается «идеологии», то корень ее, впрочем, целомудренно утаивается — по причине слабой популярности у нас "духовных ценностей" капитализма.) И вольно же нам за анахронической на сегодня музыкой советского гимна не слышать крадущихся, но неумолимых шагов изощренной политической жизни!
ИНИЦИАТИВНУЮ И ПРАКТИЧЕСКИ РЕШАЮЩУЮ выбор гимна, президентскую сторону называют обычно прагматической. Произносится это даже с неким пиететом. Но есть прагматизм и прагматизм. Не буду брать примеров из советской истории — во избежание упреков в «идеологичности». Возьму пример из практики… хоть бы Черчилля. Когда в 1940 году, в самый напряженный час для своей страны, он возглавил британский кабинет, то обнаружил полную неготовность авиационной промышленности к войне с Германией. Эта промышленность представлена была разрозненными частными предприятиями в Бристоле и близ него. Что же предпринял премьер старейшей из западных демократий? Нечто совершенно «советское»! Он немедленно принял решение о национализации всех авиазаводов, чтобы собрать их в единый кулак против гитлеровских Люфтваффе, и послал объявить об этом промышленникам в Бристоле одного из министров. "У нас же нет закона о национализации…" — растерялся тот. "Пока ты доберешься до Бристоля, закон будет", — ответил Черчилль, дав себе, таким образом, ровно три с половиной часа на узаконение неординарного, строго прагматического (патриотического) действия, всецело оправдавшего себя в ходе войны. Сходные примеры — спасительного прагматизма (или здравого смысла), идущего поверх господствующей идеологии (тех же "прав человека") во имя патриотической цели, — легко отыскать и в истории США ХХ века.
У нас же сегодня прагматизмом именуют нечто другое. Нечто, не одушевленное ни благородной и перспективной идеей, ни живым чувством. Но безыдейный (без положительной, созидательной идеи) прагматизм есть ц и н и з м. Такой прагматизм «надидеологического» политика обусловлен не объективными историческими потребностями страны, а только личным его характером — холодным, своекорыстным, самовластным, который позволит поступиться любыми духовными ценностями, традициями ради весьма узкой, общественно-неубедительной, спекулятивной цели. Таков прагматизм международных предательств (той же Югославии) со стороны современной России и бессчетных заискиваний перед Западом — не выдерживающая никакой критики теория военно-политического «партнерства» с Соединенными Штатами Америки и НАТО.
Рядом с цинизмом «прагматическим» идет, естественно, и ничем не прикрытый цинизм. Ослепительным свидетельством его было, например, пресловутое Федеральное послание Президента, в котором, исходя из сложившегося в последние годы демографического положения, «честно» прогнозировалась катастрофическая депопуляция переживающих сверхсмертность так называемых «россиян» и в то же время обещалась дальнейшая либерализация экономики, утверждалось продолжение того именно курса «реформ», который депопуляцию нашу может надежно гарантировать. (Ведь если сочетание этих двух сообщений — не цинизм, то, стало быть, тут — элементарная умственная неполноценность?)
Цинизм готов использовать л ю б ы е слова и символы для своих, обратных значениям этих слов и символов, целей. Тех целей, для достижения которых требуется одурманить, духовно наркотизировать народ, усыпить его бдительность — хоть бы и погремушкой милой сердцам "государственной символики". Даром что символика эта воровски, мародерски содрана с трупа распятой и четвертованной страны, над которым в
т о ж е в р е м я откровенно глумится, кощунствует государственное же телевидение, где любой сатанидзе приравнивает СССР с музыкой его гимна к гитлеровской Германии, очерняя александровский гимн вместе с родившим его государством… Ведь вакханалия по поводу СССР, разгоревшаяся в связи с обсуждением гимна РФ и допущенная на государственном именно телеканале, сравнима лишь с той Вальпургиевой ночью, дирижером и вдохновителем которой был в конце 80-х — начале 90-х годов лично А.Н. Яковлев — добросовестно, впрочем, отбросивший тогда фиговые листки слов «государственник», "патриотизм", «русский», "мы с народом" и т. п.
Эти фиговые словесные листки подобрал зато нынешний Президент. И едва ли не сплел уж из них лавровый венок себе, "возродителю Великой России". "Посланному нам по молитвам нашим", — как не раз всхлипывала (тоже во многом идеалистическая!) "патриотическая пресса"…
Право, уши сегодня уже болят от вполне, оказалось, пригодных для цинизма с л о в: "Великая Россия", «Держава», "государственные интересы" и т. д. Реальный смысл этих пышных речений прояснится, если наложить на них постоянные заявления «великодержавного» нашего Президента о том, что пора отказаться от "имперского мышления", и, в частности, чудесное признание его, что хотя в Чечне гибнут тысячи русских солдат и мирных жителей, «нам», России то бишь, неважно, какой формальный статус будет иметь Чеченская республика … (На деле-то забываются сами азы великодержавного менталитета, сама азбука имперской — Союзной — политической культуры, если глава "Великой России", а в недавнем прошлом — что очень существенно здесь! — глава ФСБ "с ученым видом знатока" разъясняет американцам, будто наш Северный Кавказ населен "в большинстве своем шиитами", хотя этот нонсенс (неразличение шиитов и суннитов) подобен тому, как если бы Президент США в пору колонизации на Североамериканского континента путал аборигенов-индейцев с, допустим, индусами…)
Ясное дело, фиговым листком на духовно-политической несостоятельности может, наряду с фанфарными с л о в а м и, послужить и "государственная символика". Например, герб Российской Империи — при либерально-демократическом отказе от "имперских представлений" (чаще называемых "имперскими амбициями"), с которыми должна-де расстаться Россия. Зачем бы, спрашивается, э т о й, т а к о й России брать себе заведомо архаический герб, нисколько не сообразующийся с ее реальными политическими идеалами?.. "Преемственность!" — отвечает любознательным нынешний Президент. Словно преемственность, историческая преемственность — это только маска, натягиваемая на исказившееся, скукоженное лицо того, кто (что) не претендует на д у х мародерству подвергаемого явления. Маска или набор побрякушек, ни к чему не обязывающих дешевого фанфарона и ничего реального, собственно, не символизирующих…
С флагом-то, государственным флагом РФ, вскользь заметим, дело обстоит честней. Правда, «честность» эта проистекает не из совестливости — из исторического невежества. Ведь современный российский флаг — триколор — никогда не был утвержден государственным флагом Российской Империи, хотя нас уверяют в обратном. На деле-то тут "историческая преемственность" — прямехонько от Керенского с его Временным правительством. А заодно — от чернопамятного генерала Власова с его РОА. Даром что последний, "патриот-государственник", давно сметен в мусор истории… Можно вспомнить еще, что современный государственный триколор был использован в годы гражданской войны Белым движением. Но оно, как известно, никакого государства не создало и, следовательно, не дает повода ни для какой "государственной преемственности" относительно себя. (Не от Белого ли, кстати, движения — тогдашней контрреволюции — взят нынче бутафорский, фиктивный лозунг "Великой России — "единой и неделимой", а на деле-то раздираемой сепаратизмом и загодя «по-братски» поделенной белыми между их союзниками из Антанты?)
Ну а музыка Александрова, музыка гимна СССР, для гимна РФ, звуковой этот фиговый листок, — что прикрывает он собою?
Перечень может быть, к сожалению, огромным. Начиная с Указа № 1 — о пожизненной неприкосновенности разрушителя того государства, чей гимн (музыка) признается теперь государственным для России, будто бы соответствующей тем величавым, полным гордого достоинства звукам. (И кончая, естественно, еще более наглым путинским законопроектом об абсолютной неподсудности любого подобного же верховного Герострата, уходящего в отставку — как за пазуху Господу Богу.)
Перечень «прикрываемого» и цинично «освящаемого» может быть огромным… Даже если выбрать из него самые черные строки.
КАЖЕТСЯ, САМ ДЬЯВОЛ может быть доволен, когда музыка гимна, принятого для страны в год могучих побед Красной Армии в величайшей из войн — исторических побед ее над силами мирового зла, присваивается обезоруженной, добровольно сдавшейся страной — после срочной, первостепенной для тогда еще "и.о." ратификации договора СНВ-2, который практически лишает Россию возможности сдерживать ядерную агрессию против себя угрозой ответного удара.
Кажется, сам дьявол хохочет, когда музыка легендарных побед «озвучивает» собою уничтожение нашего ядерного щита, фактическое упразднение флота и сокращение армии — по образцу маленьких и неугрожаемых государств. Или — когда "под музыку советского гимна" выдвигаются столь изменившиеся "наши приоритеты", что "Россия сегодня не рассматривает США ни как врага, ни даже как оппонента. Для России сегодня США — это… партнер" . Партнер "в деле международной безопасности". Партнер — на базе недавних варварских бомбардировок братской для нас Югославии и американской политики отторжения от многострадальной этой страны сначала колыбели ее — Косова, затем — Черногории?.. Или партнер — на базе всему миру известных американских свершений и планов по расчленению и обезлюживанию самого нашего Отечества?..
Дорогого стоят «великодержавные» речи нового нашего Президента, истосковавшегося по музыке Александрова!
Дорогого стоит «конструктивная», видимо, или «прагматическая» эта идея «партнерства», то есть рабского «повенчания» России с носителем мирового БЕЗЗАКОНИЯ, с тем самым — нововоплощенным — мировым злом, которому от века противостояла наша страна! (Холуйская и комическая, конечно, идея «партнерства» волчьей сыти — с волком или мыши, допустим, с бенгальским тигром, — если учесть, сколь обессилена отбрасываемая в каменный век Россия и какой еще она станет, когда наши «великодержавники» реализуют-таки, к 2003 году, преступный свой договор СНВ-2…)
Ясное дело, тут, под фиговым листком советской музыкальной символики, — все воплощения обанкротившейся "либеральной доктрины", тупиковой даже для Запада и сугубо неприемлемой для условий России. Доктрины, равно несовместимой ни с российско-имперской православной традицией, ни с советской коллективистской ментальностью, против которых воистину богоборствует наш дзюдоистский западник — Президент. Лютый западник!
Тут, под фиговым звуковым листком, конечно, и таинственная — неизбывная в нашем сознании — катастрофа атомной подлодки «Курск» при «тонкой», патриотической улыбке на всю Америку нашего Верховного Главнокомандующего: "Она (подлодка — Т.Г. ) утонула". Тут и грозящее нам расчленение РАО ЕЭС, и приватизация железнодорожного транспорта, и воровская, ползучая продажа земли — не оставляющие уже никаких надежд на единство страны, как и на реальные (конституционные) права людей, связанные с элементарными жизненными потребностями. Тут и ревностный, неуклонный разгром важнейшей для экономики — авиационной — промышленности по сценарию: "Да никогда не воскреснет!" Тут и массовая передача иностранцам нарочито удешевленных акций ведущих наших предприятий — для погашения раскраденных властью же кредитов. Тут и законодательное превращение страны во всемирную свалку ядерных отходов — с предварительным путинским упразднением Госкомитета по экологии. Тут и пресечение всех, какие помечтались нам, уголовных дел о взяточничестве, казнокрадстве, коррупции в верхних эшелонах власти — "кристально чистых", конечно, эшелонах и в истории с “Мабетекс”, и во всех других сделках, охраняемых нынче "диктатурой закона (?)" и "нашими базовыми политическими принципами", средь которых на первое место Президент неизменно ставит "защиту собственности", "защиту частной собственности", невзирая на ее происхождение… Тут и бесстыжее закрепление итогов приватизации "по Чубайсу"; тут и стремительное разрастание вотчин разбойного для казны Управления делами Президента, эдакого самочинного "государства в государстве", которое захватило уже себе, по указу Путина, и всю зарубежную недвижимость России с правом коммерческого использования ее высшей, «сверхэлитной» правящей мафией… Тут, под фиговым листком музыки Александрова, и кощунственные планы коммерциализации (шкурно-правительственной приватизации) всенародной святыни — Красной площади. Тут, под фиговым листком пенья об “Отечестве нашем свободном”, и правительственный — рабовладельческий — проект КЗоТа вместе с торжествующей, безнаказанной рабовладельческой же (и хуже!) практикой невыплаты зарплат. Тут и планомерное, в сущности, возвращение неграмотности в поголовно грамотную недавно страну — при фарсовых речах о «компьютеризации» сельских школ и президентской абсурдистской мечте об — опаснейшей! — «интернетизации» в обучении малолеток. Тут и жестокий экономический разгром российской науки. И непристойно ш в ы д к о е (быстрое — по-украински) превращение Министерства культуры в министерство хазановых да жванецких, лёвчиков-вовчиков, лёликов-ноликов, бонвиванов-павианов да реэмигрантов; в безотказное министерство оскорбительных для страны реституций — и немцам, и хасидам, одаряемым нашими государственными культурными ценностями при сердечном взаимопонимании местечкового министра и “великодержавного” Президента… Тут под н а р о д н у ю по своему духу музыку Александрова, — сплошной культ м а р г и н а л о в во всех видах искусства, во всех родах литературы — ради истребления русской культуры, ради, видимо, тотальной эвтаназии для художников с «непрестижным» — р у с с к и м — пятым пунктом, пусть и не прописанным теперь в паспорте… Тут, под фиговым музыкальным листком советского гимна, собственно, весь ужас милой «прагматическому» президентскому сердцу социальной политики — то, что называется "программой Грефа" (а верней бы — очередным "планом Барбаросса", не способным шокировать либерально-"продвинутого" и германофильствующего нашего Президента). Тут — весь чудовищный "путь либеральных реформ", в верности которому — любой ценой! — не устает клясться как-то даже фантастически безжалостный к народу «великодержавный» удалец. Тут, под музыкальным фиговым листком, — прогрессирующее, рекордное в 2000 году вымирание населения с небывало широкой практикой теперь уж и вымораживания людей ради НЕОБРАТИМОЙ СВЕРХСМЕРТНОСТИ в России. (Практикой, также близко напоминающей гитлеровцев — разве что в кандидаты на кончину `а la генерал Карбышев намечены уже и русские дети — от роддомов до школ и жилищ.) Тут, под фиговым листком с нотами советского гимна, — принципиальная, «стратегическая» народофобия: введение равного для всех 13-процентного налога имеет главною объективною целью — закрепление чудовищного, дестабилизирующего общество разрыва между верхним и нижним социальными слоями, между непомерным богатством богатых и запредельною нищетой бедных. Тут, под фиговым листком нот советского гимна, — и особая, видимо, ненависть к русской нации и другим коренным народам РФ, которая выражается в беспримерном (в резкий противовес «коллеге» Ф.Э. Дзержинскому!) равнодушии г. Путина и его «команды» ("зондеркоманды"?) к миллионам беспризорных, бездомных детей, к легальному развращению малолетних со стороны и Министерства печати, и Министерства образования, и "либерально-интеллигентных" электронных СМИ; в невозмутимом равнодушии верховной власти к детской проституции, к необъятному уже педофильскому порнобизнесу, к истязаниям и продаже младенцев, к безбрежному разливу наркомании, к эпидемиям туберкулеза, сифилиса, СПИДа (и т. д.), заведомо неизлечимых при последовательном удушении отечественной фармакологической промышленности и стремительном свертывании бесплатной медпомощи. Тут — и особая моральная травля как рожденных уже в России детей, так и всех сущих и будущих молодых матерей — особая нынче пропаганда недеторождения : уже не "безопасного секса" во избежание заразы, но именно недеторождения как великого завоевания цивилизации. Тут, под музыкальным (королёвско-гагаринской памяти) фиговым листком, и затопление станции «Мир» — без серьезных, суверенных, альтернативных космических программ, так что близок, похоже, и просто «торжественный», под музыку советского гимна, уход России из (теперь уж "англоязычного"!) космоса. Естественный уход из космоса, когда Россия, во славу путинско-грефовско-чубайсьих, гауляйтерских "базовых принципов", фактически уходит с Земли… Тут, под фиговым листком музыкальной госсимволики, и нескончаемая чеченская война, справедливое завершение которой возможно лишь при одновременном ведении ее в исходном ее очаге — в Москве, в Кремле с прилегающими к нему олигархически-мафиозными кланами… Тут, конечно, и «мелочи» вроде вдохновительного для ЦРУ самовластного помилования американского шпиона Поупа, чье здоровье и житейский комфорт — всего дороже для "нас с народом"?.. Тут, под фиговым, лженостальгическим листком славной госсимволики, и многое, многое другое — сущее, зреющее и еще предстоящее нам, разнежившимся под родную мелодию гимна СССР.
"День прожитый не оставляет у нас памяти", — заметил о русских П.Я. Чаадаев. Это — особенно верно в условиях нынешней информационной Ниагары, обрушиваемой на людей. Вот почему хорошо было бы, если бы так называемая патриотическая пресса, оставив гадания на ромашке "любит — не любит" Президент — Россию, с хроникальною четкостью опубликовала для суммарного осмысления сводный список деяний нашей «высокорейтинговой» верховной власти за истекший 2000 год. Разрушительных ее деяний (и планов), осуществляемых в столь «спортивном» (недоступном для престарелого бывшего Президента) темпе, что люди явно не успевают запомнить и осознать этот по-стахановски катящийся вал. А ведь только на таком делово-объективном фоне и можно по достоинству оценить верховную инициативу насчет "музыки Александрова" — всю профанацию имперской, Союзной государственной символики. Профанацию с и м в о л а (музыки гимна СССР), по сути-то, "замоченного в сортире", если выразиться тем криминально-государственным языком (он же, по Путину, видимо, и "просвещенно-либеральный" язык), какой не случайно выбрал в начале 2000 года для изъяснения с народом наследник Ельцина… Что, кроме криминального, национально-преступного государства (а собственно — квазигосударства), мог обещать, выражать собою с вершин власти этот беспримерный в истории нашей государственности официальный язык ? Похоже, что в этом — вполне роковом — "художественном образе" (увы, окрылившем многих) — вся «величавость» и достоинство путинской "Великой России", вся степень «уважения» приблатненного оратора к своему Отечеству. Вся задушевная культура и нравственность «отвязанного» (?) верховного «госпатриота».
Как писатель, не сомневающийся в материализации с л о в а, считаю своим долгом сказать: вслушивайтесь, вслушивайтесь в язык власти, дорогие сограждане, то и дело официально повергаемые в клоаку уголовной зоны! Вслушивайтесь и в "элегантно-прагматическую" риторику объективно фашиствующего "государственного либерализма"! Вдумывайтесь и в то «патриотическое» идолище — «государство», — которое хладнокровно, программно самоустраняется от заботы о своих гражданах, желая быть эдакой самодовлеющей, постмодернистской "вещью в себе" — по наметкам самых бесчеловечных антиутопий! Вслушивайтесь, православные, и в «русско-национальные» речи крещеного нашего Президента, когда он, зажигая первую ханукальную свечу на иудейском празднике, заверяет "сливки еврейского общества" ("Хочу вас, друзья, заверить…"), что "тот свет и добро, которые она (менора, ханукальный подсвечник. — Т.Г. ) несет, обязательно будут освещать Кремль". (Успенский с Архангельским соборы? Русские исторические гробницы?..) Вдумывайтесь в тот "государственный патриотизм", при каком и духовно, и территориально может усохнуть, отсохнуть сама Patria — Отечество… Вдумывайтесь и в тот новоизобретенный Президентом "просвещенный либерализм", который, если имеет какой-то логический смысл, то передать его можно разве что словом «глобализация». Лозунгом глобализации, провозглашаемым под музыку советского гимна…
Что ж, утешимся тем, что и впрямь смеется тот, кто смеется последним? Или — вполне по-либеральному — назовем все вершащиеся преступления безобидными, извинительными ошибками, трогательными слабостями и продлим идеальные упования на того, кто «мужественно», "по-державному" готов «прагматически» мочить народ в сортире , осененном имперским двуглавым орлом и оркестрованном гимном Советского Союза?
Я ОСТАВИЛА В СТОРОНЕ ряд самоочевидных вещей. Среди них — личное отношение г. Путина к СССР как к государству. Отношение, каким только может оно быть у недавнего вице-мэра С.-Петербурга. Вице-СОБЧАКА. Собчака, столь горько оплаканного "и.о." на «межрегиональной» груди Нарусовой… Отважно оплаканного — при народе, накануне выборов… Послушно оплаканного — ввиду покупающих "выбор народа" олигархов… Искреннейше оплаканного: “Он порядочный человек на сто процентов”, “Он — порядочный человек с безупречной (!) репутацией…Он — настоящий”, - неутомимо твердит Президент (см. книгу “От первого лица”) о Собчаке, словно б уча нас, “делать жизнь с кого”. О том самом Собчаке, что первым долгом воистину по-собачьи облаивал СССР, борясь за “независимость” союзных республик…
Отношение Президента к стране, обкраденной даже по части музыки ее гимна, обозначилось и в факте почтительного, духовно-ученического визита Путина к Солженицыну. Визита, чутко оцененного мировой прессой и той либеральной общественностью, что восторженно видит в Солженицыне “русского Давида”, повергшего “Голиафа” — Советское государство.
Впрочем, путинское паломничество к Солженицыну вообще прелестно. Осенено чем-то вроде тени генерала Калугина. В самом деле: полковник КГБ, того самого КГБ, который Солженицын не называл иначе, чем “Драконом”, ненавистным Драконом проклятой “восточной деспотии”, идет на поклон к победителю-ДраконобОрцу, а затем, в так называемый “День чекиста”, по сути, тоже называет Драконом свой Комитет: занимался, мол, подавлением , сугубо подавлением граждан!.. Не хочешь, а залюбуешься офицерской честью полковника. “Настоящего полковника”!
Личное отношение Путина ("нас с народом") к СССР отчетливейше просматривается и в предновогоднем его интервью здешним СМИ, когда у г. Президента повернулся язык клеветать: "…мы, в свое время, в советские времена так напугали весь остальной мир, что это привело к созданию огромных военно-политических блоков" .
Это СССР, стало быть, напугал Запад (и весь мир), сбросив первые в истории атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки — так что запуганному миру ничего не оставалось, кроме как ощериться огромными военными блоками?.. Ну и НАТО, СЕАТО и пр. возникли только после (!!!) создания военного блока стран Варшавского договора?.. И это не кто иной, как Сталин, еще в 1946 году, произнес знаменитую фултоновскую речь Черчилля — только, конечно, с обратным призывом: уничтожить Запад?.. Или, может быть, все еще проще: Советский Союз так безбожно напугал "весь остальной мир" своей «поджигательской» победой над гитлеровским фашизмом, что несчастному этому миру просто-таки пришлось, поневоле, объявить крестовый поход против СССР, громыхая своими военными блоками?.. ("Не гордиться бы нам советско-германской войной"! — то есть своею Победой, — как рекомендует Солженицын?..)
Начав разговор о гимне, о музыке Александрова, я оставила в стороне безусловную несвоевременность утверждения в современной России какой бы то ни было госсимволики. А также — подробную оценку поведения снова разгулявшейся на своем Брокене "либеральной интеллигенции" во главе с геронтологической нашей Одиллией — М.Плисецкой и другими гиенообразными гуманистами, многие из которых сбежались на телеэкран, похоже, с Канатчиковой дачи. Но вот КПРФ!.. КПРФ с ее фракцией в Думе!.. С ее голосованием за царского орла и керенско-белогвардейско-власовский триколор. С ее, как всегда, "мудрой тактикой", все более смахивающей на стратегию беспредельного идеологического предательства… С ее даже и поздравлением народу по случаю принятия в том числе и советской госсимволики… Так что не удержусь от (некрасовского) вопроса к тов. Зюганову: "ДОБРЫЙ ПАПАША! К ЧЕМУ В ОБАЯНИИ УМНОГО ВАНЮ ДЕРЖАТЬ?" Народ наш то есть?.. Который неужели, хоть в конечном-то счете, не отличит "настоящего полковника" от легендарного Генералиссимуса великих наших побед?..
P.S. Мародер — не лучший хранитель награбленных им ценностей. Грубый циник, он не ведает их сокровенного, нерукотворного смысла. Это подтвердилось и 31 декабря, когда мы услышали гимническую музыку Александрова в безобразной, визгливо-эстрадной оркестровке, от которой автор, должно быть, переворачивается в гробу. Но чего же иного ожидать можно было от всеопошляющей, всекуражащейся, духовно-бездарной власти?
(обратно)Николай Беседин “МИР ОСЕНЯЯ ОГНЕННЫМ ПЕРСТОМ…”
АДАМ
В который раз он подошел к вратам,
Откуда изгнан был во тьму скитаний.
И постучался:
— Это я, Адам.
Из бездны лет, из вечности страданий
Я в Дом Отца вернулся, в Отчий Храм.
Я, созданный из праха бытия,
Вдохнувший миг бессмертного творенья,
Вновь вопию: Отец! Услышь меня!
Не вечности молю, молю мгновенья,
Когда коснется глаз ладонь Твоя.
Я — тень Творца, что обратилась в плоть.
О, Господи! Зачем вдохнул Ты душу,
Но не помог соблазн перебороть,
Хотя и знал, что я запрет нарушу?
В мой судный час утешь меня, Господь!
И распахнулись вратовы крыла.
И строгий страж предстал сереброликий.
— Ты вновь пришел. И вечность не прошла.
Вселенную твои тревожат крики.
Ступай назад, где царство тьмы и зла.
Когда бы грех, содеянный тобой,
Оставил землю в миг твоей кончины
И Ева не была б его рабой,
Вас не пускать бы не было причины
В сад Господа под купол голубой.
Но вы в грехе зачали новый мир.
Он с быстротой падучих звезд плодится.
Не Образ Бога, а другой кумир
В греховной многоликости дробится —
К пределам вечной смерти поводырь.
Ступай назад!
И затворил врата.
И вздрогнула вселенная от стона:
— Прости, Отец! Безмерна маята
Души моей, блуждающей по склонам
Бесплодных гор, где хлад и нагота.
Нет, не бессмертья жаждет плоть моя,
Хотя бессмертна каждая пылинка,
Из коих сотворен когда-то я.
Но где она — та малая тропинка,
Что приведет к истоку бытия?
Там музыка безмолвия окрест,
Там льется свет из чаши неугасной,
Там реки переполнил звездный блеск,
И Космос на лице своем бесстрастном
Хранит печать — животворящий крест.
…И луч прорезал мрачные места —
Постылый дом отвергнутого сына.
Он вел к подножью дерева-креста,
Обвитого змеей наполовину.
И, подойдя, Адам отверз уста:
— Я узнаю твой изначальный лик,
Мой господин и враг мой.
Век за веком
Я был рабом твоим. И твой язык
Я принимал за сущность человека,
Поверив: ты — владыка из владык.
Ты власть сулил мне с Богом наравне,
Желанья в сердце пробудил и страсти.
Я наяву их жаждал и во сне.
Но в пепел облеклась мечта о власти,
И обратились страсти в боль во мне.
Ты лжепророков тайно посылал,
Что ложь рядили в Истины одежды.
Ты золотом Храм Божий украшал,
Услужливо мостил мой путь надеждой,
Чтоб я к Отцу дорогу потерял.
Я проклинаю мир иллюзий твой
С борьбой за миражи, свободой плоти…
Душа устала. Где найти покой?
В каком забыться сне или полете?
…И кровь небес омыла крест живой.
Змея исчезла. Воссиявший свет
Преобразился в образ серафима:
— Узри, Адам!
Вот истинный портрет
Того, чья власть над миром неделима.
Я испытал тебя в горниле бед.
Узри себя!
Твой род твоим путем
Пройдет от сотворенья до исхода.
Мятущийся между добром и злом,
Узнает все — и рабство и свободу,
И грань меж ними кровью и огнем
Он уничтожит.
И, как ты, в свой срок
Придет сюда в отчаянье и муке,
Осилив тяжесть ноши и дорог,
К Отцу в мольбе протягивая руки.
И здесь найдет, что там найти не мог.
Усни, Адам!
Не вечен будет сон.
Здесь Божий Сын твой грех искупит кровью.
…И трещина разверзла горный склон.
Взяв ком земли с собою в изголовье,
Вошел устало и покорно он.
Гора сомкнулась.
Небывалый гром
Потряс всю землю, разрушая скалы.
И плакал Каин, мучимый грехом.
И кто-то пролетел в одеждах алых,
Мир осеняя огненным перстом.
ЛОШАДЬ
Как стояла она! Как глазами водила!
Как ходила в ней волнами вольная стать!
Как бугрилась на мускулах ярая сила!
Не хозяин ее, а она выводила
Мужика своего торгашам показать.
То ли стала кормилица косточкой в глотке,
То ли леший какой в его душу проник,
То ли глаз положил на красивые шмотки?
А и взял-то всего тридцать шкаликов водки
За красу ненаглядную сивый мужик.
И ее увели.
Сыромять поменяли
И узду, и гужи, и супонь, и хомут
На заморскую упряжь.
И не заставляли
Ни пахать, ни возить…
Даже стойло сломали.
Мол, живи, как мустанги на воле живут.
А она захирела.
То ль корм был не в лошадь,
То ль повадилась ласка пугать по ночам
До кровавого пота.
Но только все тоще
Становились ее неподвластные мощи
Конским знахарям, экспертам и колдунам.
И позвали тогда мужика.
Он с похмелья
Посмотрел на родимую ладу свою,
Намешал из травы то ли пойла, то ль зелья
И добавил словцо в переводе, как шельма:
— Что тебе… не живется-то в ихнем раю?
Лошадиная морда уткнулась в ладони,
Пробежала по коже счастливая дрожь…
Торгаши улыбались мужицкой персоне:
— Ну теперь все о'кей!
Суперлайнер обгоним!
Но мужик озверел:
— Нет уж, дудки! Не трожь!
РАЗГОВОР С ДАНТЕ НА ПЛОЩАДИ ВЕРОНЫ
Старый двор в неослабном сплетении линий,
Словно взяты в полон небеса и земля.
Я глазами ищу: где он — вещий Вергилий,
Кто меня уведет на все круги твоя?
Ты стоишь, преклонившись пред силою тленной,
Узнавая в ней вымыслы ада свои.
И застывшие очи, как вопль Вселенной
О спасительной силе великой любви.
Но безмолвны уста, и молчит твоя лира,
Что когда-то была выше тронов и лир.
Или ты оградился от грешного мира,
Иль тебя оградил от себя этот мир?
Рядом нет даже тени твоей Беатриче,
Нет возлюбленной сердца, а только бетон,
Да реальности новой слепое обличье,
Да все адовы круги последних времен.
* * *
Портреты лип на фоне снегопада
Хранят медлительность заброшенного сада
И обреченность позднего листа.
И что-то из того, что нам совсем не надо
И без чего вся наша жизнь пуста.
В движении замедленном и сонном
Плывут над городом заснеженные кроны —
Небрежных рук задумчивый каприз.
И чей-то взгляд чужой и отрешенный
Лишь омертвлял случайный тот эскиз.
В угоду вымыслу, неведомой затее
Две тени обозначились в аллее,
Едва напоминая то ли птиц,
То ли людей с одной рукой и шеей,
Но с множеством неразличимых лиц.
А снег то шел, то замирал послушно,
И, выполняя волю равнодушно,
Пытался хаос тот перебороть,
Чтоб в праздник света не было так скучно,
Чтобы слились в одно душа и плоть.
Уже рука кистей едва касалась.
И вдруг — порыв!
И сразу все смешалось.
И надо всем восстала чистота.
И ожил холст, когда на нем осталась
На фоне снегопада — пустота.
* * *
Ночные образы во сне ли, наяву ль
Жестикулируют, враждуют, суетятся,
И пьют за Родину, и вяло матерятся
Под «Санта-Барбару» и хоровод кастрюль.
Ночные образы при вспышках света фар
Похожи на зверей из мезозоя.
В извивах тел, как змеи в пору зноя,
Как в киносъемках мировой пожар.
Ночные образы в недвижимом каре
Вздымают руки и кричат победно.
И так загадочно и так бесследно
Куда-то исчезают на заре.
Но из разлома, где ни тьма, ни свет,
Где так знакомо терпят, негодуя,
Где ложками гремят, прося обед,
Гнусаво кто-то вторит: Аллилуйя!
* * *
Непрочные радости, прочное лихо.
Морозом закована речка Шутиха.
В снегах утонула деревня Отрады.
Заборы, столбы, да могилок ограды.
И все ж вопреки неладам и порухе
Гадают о счастье нежданном старухи.
И тихо светлеют угрюмые лица:
А вдруг в этот раз и взаправду свершится!
Ведь каждый из жителей горькой юдоли
Пришел в этот мир за счастливою долей.
И ждут этой доли, как манны небесной.
А тех, кто о ней не дождался известий,
Уносят на кладбище, ладят ограды
На речке Шутихе, в деревне Отрады.
Непрочные радости, прочное лихо.
Над снежной равниной пустынно и тихо.
(обратно)Сергей Сибирцев ПРИТЧА О ПАЛАЧЕ
— Ты бы не сумасшедничал так-то, а, знаешь? Взрослый человек, а под прической черт знает что творится! Займись натуральным стоящим делом, знаешь. Что это за чин — уполномоченный исполнитель приговоров! Ну, ты чего понурился? Нет, ты не это, знаешь… Я что, в упрек? Упаси боже! Нравится работать этим… как его… уполномоченным душегубцем — пожалуйста! Только пойми, я тебе, как на духу, — это чистейшая придурь, знаешь. Сам рассуди: чтобы качественно ликвидировать… Для этого о-го-го сколько нужно… сам знаешь! И опять же не один полевой сезон. А тут — без году неделя, и он называет себя — исполнитель приговоров, знаешь. Ты не палач, а все равно как уличный не лицензированный элемент — убийца. Знавал я одного штатного убийцу, знаешь. Содержал семейную ячейку на одну бюджетную тощую зарплату. За звездочки, выслугу, доппаек держался, ну и… Спирт докторский для устройства нервов, знаешь. Нет, мне твоя должность не по нутру. Нет в ней перспективы! Один мутный стуженый подвал и… А ты вглядись, вглядись, какова на улице оперативная обстановка, знаешь! Целые дома с жилым спящим людом злодеи отправили на лютую смерть. В центре Москвы, рядом с Пушкиным, прохожих невинных подорвали напалмом, знаешь. Гордость флотских — атомную субмарину — утеряли прямо на военно-морских маневрах! А душки-олигархи тотчас же, сотворивши всемировой пропагандистский шухер, грамотно взявши электорат за шкирку, тотчас на президента-молодца, умеючи натравили, знаешь. А как же душкам-друганам поступать, коль новый Цезарь на кошельки их зариться, негодник, вздумал? Виллы-замки, счета закордонные и прочие, кровавым потом вещдоки заработанные, — а малый-то исключительно осведомленный, знаешь! А пика полукилометровая Останкинская, которую загрузили сверх всякой меры, — а она, милаха, и не выдержала, знаешь… Останки человеческие, кладбищенские, которые под ее цоколем зашевелились, знаешь!
Со всей ученической прилежной внимательностью я внимал говорящему.
Поношенная наутюженная внешность ритора кое-что поведала о нем, о его привычках, о каких-то незначительных проблемах, возникающих, скорее всего, поутру, в умывальной комнате…
Куафер-цирюльник из него никудышный, или приборы бритвенные окончательно затупились…
Газетный неровный клочок, слегка окрашенный запекшейся сукровицей, скорее небрежно подчеркивал, нежели маскировал неловкий порез на гладкой, как прибрежный валун, равномерно ходящей скуле вольного дидактика.
Забавный экземпляр этот малый, думал я, разумеется, не вслух, и, однако же, не скрывал своего неслучайного «расположения» к этому в меру поддатому пожилому мэтру-ритору.
Почему бы и не дать выговориться человеку, которому, возможно, уже завтра не суждено (не доведется) вещать, вот как сейчас, когда он, упиваясь собственным мудроречием, вынянчил сей долговерстный вербальный мастер-класс.
Между нами присутствовала одна странность, или, вернее, двусмысленность: я этого говоруна не имел чести знать, а возможно, просто запамятовал — зато меня этот временный гуру-приятель знал, как облупленного… Вернее, я зачем-то ему подыгрывал, что он меня знает до некоей неприличной степени.
Этот говорливый мэтр с родственной нежной упертостью пытал меня с самого начала этого престранного семинара. Вставить же слово, вклиниться со своими недоуменными пояснениями я не считал нужным. А впрочем, мне было просто лень перебивать речь человека, у которого такие великодушные помыслы в отношении моей скромной особы.
Его глаза, пораженные желтизной, с какой-то детской лазаретной бесхитростностью выдавали ненапускное простосердечие и доброжелательность, переносить которые уже не представлялось никакой психической возможности.
Исподволь грызла недобрая гадкая мысль о побеге с сего занудного урока — хотя бы ретироваться от странного смущения собственной души…
Спастись от собственного скрытного панического смущения…
Сидящий напротив имел прижизненный впечатляющий статус — в официальных (до сего часа секретных) судейских протоколах он значился — приговоренный к высшей мере перевоспитания…
В обыденной гражданской жизни этот заботливый обмякший педагог числился чиновником по спецпоручениям при личной канцелярии одного, сугубо приближенного к верховной власти, финансиста-олигарха.
Это человечек служил у олигарха штатным ликвидатором…
Полгода назад он попал в поле зрения государственной тайной полиции. За ним установили круглосуточное наружное наблюдение.
И в один из весенних пыльных дней во время проведения им штатной работы — бесшумных контрольных выстрелов в мозжечок жертвы: одного из провинившихся друзей и помощников хозяина-олигарха — штатного палача умеючи заключили в наручники и препроводили в столичную предварительную спецкаталажку…
После многомесячных юридических и процессуальных формальностей: первоначальный приговор, вынесенный судом присяжных, — высшая мера наказания — остался в силе, и, возможно, уже завтра его нужно привести в исполнение.
Исполнителем — поручили быть мне…
Меня это новое почетное назначение не особенно удивило.
То, что мне придется исполнять функции палача, — это в какой-то мере скрашивало мое рутинное единообразное существование «первосвидетеля»…
Я не поспешил даже поинтересоваться суммой гонорара…
Меня даже не шокировал способ приведения…
Мне придется наехать асфальтовым катком на приговоренную жертву, начиная с ног, и медленно впечатать тело в дерн…
Непременно в — дерн? Прекрасно. Можно и в дерн.
Впрочем, мое достаточное индифферентное, если не сказать профанированное, отношение к подобной ответственной работе отчего-то насторожило некоторых юридических чинов Карательной экспедиции, которые усмотрели в моем слегка утрированном безразличии какую-то патологию, граничащую с антибдительностью…
Не знаю, этим чинам в форменных сюртуках, при прокурорских эполетах, верно, было виднее — и мое спокойное недоумение показалось им неадекватным в данном вроде бы рядовом случае…
Впрочем, внимая доброжелательному оратору, меня все же слегка теребил мыслительный процесс, случится ли положительный — летальный исход при такой непрофессиональной постановке вопроса: казнить приговоренного путем вдавливания его тела в мягкую податливую основу, а именно в землю, проросшую сочным цивилизованным разнотравьем?
Место казни предполагалось устроить прямо на Генеральной цветочной клумбе…
Поинтересоваться мнением самого приговоренного относительно месторасположения приведения в исполнение приговора — мне почему-то казалось это неуместным, неоправданным и несколько неэтичным.
Нет, видимо, подобный эстетический способ казни, когда вместо стационарного или мобильного эшафота приговоренного распяливают на дюралевых колышках прямо посреди роскошно цветущего, полыхающего пионами, аттисовыми розами, тюльпанами, георгинами, пунцовой резедою, адонисовыми анемонами…
Хотя подобная показательно природоведческая казнь (по авторитетному уверению чиновников Карательной экспедиции) весьма впечатляюще подействует на присутствующих телеоператоров государственных, полугосударственных и частных телеканалов, — а уж на скучающую обывательскую публику, привычно застрявшую перед телеэкраном…
Предполагалось, что приговоренный, будучи частично раздавленным, находясь в предуведомительной коме, под наблюдательными оптическими мертвыми окулярами, по возможности вслух поразмышляет над природой своей греховной недавней службы, проникнется хотя бы на предсмертный миг, что это такое — быть окончательно ликвидированным…
…Я так и не востребовал профессиональной реплики приговоренного по поводу его умерщвления посреди клумбных соцветий, потому что уже наезжал на него, умело закрепленного в виде пятиконечного каббалистического символа…
…Малогабаритный пятитонный каток двигался со скоростью улитки-чемпиона, и это почти незаметное на глаз ускорение создавало еще больший устрашающий эффект для всех любопытствующих по случаю государственной казни.
Место пилота-палача не отличалось особенной комфортабельностью. Обыкновенное потертое залоснившееся мерседесовское кресло без подлокотников. Штурвальное колесо диаметром около метра, замысловато оплетенное глянцевым черным жгутом. На рукоятку скоростей, как на кол, насажена матово эбонитовая козлинобородая голова, отдаленно напоминающая глумливую физиономию эллинского сатира, а возможно, и гетевского Мефистофеля…
Я полагал, что изящная давильная микромашина не почувствует, и уж, разумеется, не колыхнется от наезда на столь податливое недвижимое сооружение…
Каток в первые секунды наезда точно уперся всем своим тупым неумолимым передом-рылом в некий невидимый боевой железобетонный надолб…
И, содрогаясь от непонятной преувеличивающей выразительности, в которой можно было заподозрить: механизм с трудом переваливает через гранитные валуны, а не увечит нормальные хрупкие ступни повергнутого человеческого организма, — все-таки одолел первые дециметры живой мистически сопротивляющейся плоти…
— Ну и какой из тебя профессиональный ликвидатор, знаешь! Тебе бы, понимаешь, сопли давить, а не бравые останки профессионала… Любительщина, дилетантизм, доморощенные палачи, знаешь… И туда же! Возьмись за ум, знаешь. Освой порядочную мужскую профессию, чтоб порядочный гонорар, знаешь… Ведь за копейки ломаешь свою натуру, знаешь… И когда научимся жить по-людски, по закону, а не по совести, не по справедливости нашей дурацкой — русской, знаешь…
— Не знаю и знать не желаю, милый мой профессиональный палач, — бубнил я про себя, сжимая челюсти с пугающей свирепой основательностью.
И тут же рядом шла подобная мозговая служба: некий здравый участок разума отмечал и критиковал эту слепую дурную основательность, которая до добра не доведет: непременно какая-нибудь застарелая малонадежная пломба выскажет свой неверный хрупкий характер — и хрупнет, и допустит в живую нервную пульпу воздух и воду, и продуктовые частицы, которые возьмутся гнить и распространять зловоние и микробные эмфиземы, и прочие малоинтеллигентные эмфатические последствия…
— Ты бы, приятель, не мешал работать! А то твои просвещенные советы… лучше бы не упирался, а людей бы не мучил и себя…
— О ком беспокоишься, знаешь? О каких таких людях? Себя ты к людям не относишь. Брезгуешь, знаешь… А ноги будто горячим утюгом этак, знаешь… И никакого воспитательного болевого эффекта! Просчитались они голубчики, знаешь! Любительщина во всем потому, и туда же! Приговаривают, апломб свой прокурорский держат…
Сардонической, утерявшей всякую человеческую доброжелательность физиономии говорливого приговоренного я уже не мог въяве лицезреть.
Я ее изучал, пялясь в мини-экран, встроенный прямо у колонки штурвала. Изучал без интереса, по надобности, блюдя палаческую философическую флегматичность…
С неимоверным усилием, взгромоздившись катком на колени рассуждающей жертвы, наползая на ее казематные полосатые бедра, тщательно уплотнив их в рыхлую основу, мой карающий неповоротливый механизм вновь закапризничал, — и всей своей методичной многотонной тушей как бы завис над поверженной округленно мягкотелой, часто вздымающейся брюшиной…
Передний вал импровизированной чудовищной скалки, однако же, продолжал исполнять свою трамбовочную миссию, послушно проворачиваясь на своей оси, натужливо елозя и при этом чудесным образом оставаясь на месте, не впечатав в чернозем и причинного места саркастической жертвы…
— Я же твердил тебе, освой настоящую специальность! Огороды бабкам копай, знаешь… газеты, книжки торгуй! Любитель-массовик, вот твоя доля отныне, знаешь!
— Странная картина, дядя — ты никак заговоренный? По тебе что, уже проехать запрещается? Опозоришься тут с тобой на весь свет, — с нещадной громкостью причитал я вслух, про себя же позволял приемлемо ядреные партийные эпитеты…
Увы, не вырисовывалась из моего угнетаемого членокрушителя удище-скалка, — поторопился я со своим кухонно-литературным угодничеством, поспешил…
Мои голые руки безопасными плетьми лежали на черном, змеином, струящемся ободе, пальцы выбивали какой-то только им известный бесшумный марш… Марш побежденного непрофессионального палача. И даже не палача, а жалкого самоучки мучителя — убийцы…
Пора было просыпаться.
Пора было начинать жить по-настоящему.
По-настоящему страшно жить только в настоящем сегодня…
Настоящих несновидческих кошмаров в предстоящем дне будет предостаточно. Не хватало еще упиваться всякой дрянью во сне, во время волшебного времяпровождения, которое лично всегда мое и в которое непозволительно никакому чуждому и неприличному рылу стучаться…
Впрочем, постучаться никому не запрещается…
Впущу ли — вот в чем вопрос вопросов.
И все же отчего некоторые препошлые и преподлые вещи, предметы, представления, мысли, проникают порою так запанибратски, запросто, без спросу в тайное тайных моей сути, моей души, моего Я?
Пальцы продолжали неслышно маршировать, передний вал катка не прекращал своей показательной бессмысленной трамбовочной деятельности, не приблизившись и на спичечный коробок к основанию стыло подергивающегося туловища, обряженного в казенную матрацную пижаму…
Мои глаза машинально таращились в миниатюрный экран мобильного телевизора, регистрируя идиотский фарс — форсмажорную ситуацию при умертвлении профессионального ликвидатора…
Мертвые зрачки телекамер с туповатым недоумением фиксировали мою профнепригодную потерянность, путая ее с неумышленной задумчивостью неофита-экзекутора…
И буквально через мгновение я обнаружил себя прямо перед вхолостую прокручивающимся передним валом, который, оказывается, все-таки удосужился исполнить первично кровавую работу предварительного этапа экзекуции: вместо наглаженных полосатых ляжек жертвы моим брезгливым глазам предстал анатомический — судмедэкспертный слайд, на котором четко отпечаталось — черно-кумачовое мясистое месиво, из которого торчали отполированные обнажавшиеся бело-розовые берцовые кости…
Ну все, все! Пора, пора просыпаться…
Это уже, дядя Володя, не смешно. Это в самом деле попахивает патологией. Подобные сновидческие эмпирические упражнения и любования непременно спровоцируют какую-нибудь затейливую психопатологическую бяку с трусливым человеческим разумом…
Почему-то не просыпалось…
Чтобы окончательно удостовериться, что моя персона присутствует в очередном непрошеном сновидении, я попытался защемить правую мочку собственного уха… И не обнаружил искомого на привычном законном месте!
Ну, слава Создателю, — значит сплю! Следовательно, все происходящее не более чем обычный сновидческий бред…
Следовательно, в собственном сне я могу творить, как мне заблагорассудится. Не оглядываясь, так сказать, на общечеловеческие и прочие обычаи и правила жительства…
— Приятель, скажи как на духу — неужели совсем не больно?
Тон лица нормальный. Зрачки не расширены… Странно все это. Слушай, а тебе не приходило в голову, что ты спишь?
— Юродствуйте, господин любитель! Испоганил обе ноги, знаешь… такие дырки, я чувствую, не заштопать, а?
— Не знаю, я не лекарь… И палачом не получается потрудиться. Так, скуки ради согласился поучаствовать в шоу-казни… Идиот! Непонятно — почему этот сволочь-каток застрял тут? И тебя, приятель, и меня мучает почем зря. Впрочем, во мне каких только гадостей не встретишь… ладно, потерпи еще. Скоро все равно все кончится.
— Дай-ка закурить, знаешь! У меня свои, под мышкой, в мешочке припрятаны… Достань, сделай милость, знаешь. Сам видишь, — руки заняты. Затекли, черти, знаешь!
— Покурить захотелось… ну покури, покури! Где под мышкой, какой?
— Да здесь, под левой, в тряпичном мешочке. Жена озаботилась, знаешь.
Я с некоторым сомнением поиз
учал монолитный фасад методично буксующего, перепачканного грязью и сукровицей, жалкого полудохлого вала катка-убийцы и наклонился к жертве, одновременно запуская руку в распах его казенной тужурки…
Как и положено в нормальных сновидениях, я абсолютно игнорировал близстоящую праздную публику, в которой преобладали тележурналистская братия, чиновные сюртуки и обыкновенные стражи правопорядка при расчехленном штатном вооружении: каучуковые палки, автоматы со складными каркасными металлическими прикладами, прозрачные дугообразные пластиковые щиты, изукрашенные многочислеными боевыми шрамами-царапинами…
Вместо лиц, — сплошные круглые, овальные, расплывшиеся и аскетично подобранные личины, — маски-амплуа театра Кабуки…
Потыкавшись в потной тесноватой подмышке приговоренного, мои пальцы наконец наткнулись на нечто геометрическое, проминающееся, заключенное в мягкое, вроде как фланелевое…
И, зажав между пальцами похожее на примятую сигаретную пачку, потянул наружу…
И зачем-то поднял глаза на лениво ворочающийся вал катка, — хрустя подминаемыми и проминаемыми костьми, эта давильная малогабаритная игрушка обрела таки долгожданную инерцию…
И одновременно с моим ошарашенным взглядом-столбняком мою дурную филантропическую длань заклинило, заклещило…
Мой разлюбезный приговоренный ликвидатор, видимо, успел уловить, вернее, почувствовать своими заголившимися до неприличной жути бедрами начало поступательного (давильно неотвратимого) движения механизма и тотчас же выдумал жалобливую просьбу, на которую я, неофит-палач, разумеется, тотчас же (или спустя какое-то нерешительное мгновение) клюнул…
И это одно из последних осмысленных усилий примолкшей жертвы передалось и мышцам его раскинутых распятых рук, и — одна левая каким-то непостижимым чудом сумела вырвать из земли дюралевый метровый клин, к основанию которого была приторочена посредством браслетки из того же легкого авиаметалла…
Перехватившись освобожденной рукою за край клина-клинка, этот пройдошливый тип без размаха подсек меня прямо под икры…
И я завалился, точно половозрелая, цветущая, коварно подпиленная профессиональным лесорубом мачтовая сосна… Завалился прямо на стоически сопящую, наполовину обезображенную тушу жертвы, ноги которой уже были напрочь попорчены, поглощены и утрамбованы в клубную цветисто-землистую бурую мякоть…
В подобные обморочно сновидческие моменты нормальный мозг обязан давать команду на пробуждение — в моем же конкретном случае никаких приказов о выходе из сна я не услышал… Мне предлагалось пройти все испытания на выносливость моего не тщедушного воображения… А вдруг э т о — не сон, а преподлая доподлинная явь? Ведь в явном взаправдашнем быту нынче в точности очаровательные куролесы не возбраняется испробовать, испить и перещупать собственными пальцами и прочими непрочными тактильными и эрогенными зонами, что…
Что же оставалось предпринять в моем распластанном утробно дышащем положении? Вырваться из неодушевленно-стальных объятий предсмертно сипящей подлой жертвы не удавалось, как я ни пыжился, ни отжимался — нас, словно приторочили, — пришили друг к другу суровыми прочнейшими медвежьими жилами… Давильный агрегат между тем уже добрался до пупочного района жертвы…
Я плотно лежал, уже не дергаясь, словно прикрывая, спасая своим жалким бренным организмом — нижний, приговоренный, все еще переводящий сиплое дыхание…
Скосив глаза на профессионального ликвидатора, я встретился с непритворно заинтересованным оглядом садиста-вивисектора, — из его рта, хватающего воздух как бы горстями, вдруг выдулась чудесная кроваво-зеркальная реторта, — и через мгновение, беззвучно лопнув, окропила мою холодильно взопревшую физиономию миллиардом алых тепло-пряных осколков…
Странно, но мне почему-то не приходило в голову — кого-нибудь кликнуть на помощь и как-нибудь выхватиться из мертвецкого идиотского сплина… И присутствующие юридические и правокарательные чины тоже не спешили на выручку… Все были чрезвычайно поглощены поучительным и удивительно занятным нештатным зрелищем: вослед, а то вместе с приговоренным приносился в жертву исполнитель-палач — палач-самоучка-дилетант…
Не отрывая от меня своего дотошного профессионального победительного взгляда, приговоренный вдруг взялся пухнуть, багроветь, точно в его голову впрыснули литровым шприцем свекольный перебродивший сок, отчего его зрачки увеличились, очернясь до окоема радужки, полагая забрать в эту предмогильную черноту часть моей живой сути…
И уже ощущая подпотелым смертно ершащимся затылком придвигающийся хладно тупой стальной монолит, я почти снисходительно усмехнулся этим затягивающим избедно чарующим червленым чарам-крапинам и даже удосужился подмигнуть им — их зазывному меркнущему тускнеющему колеру…
— Шутить изволите, мистер ликвидатор… Я ведь, как русский дурень-колобок, все равно и от вас уйду…
Именно на этой чрезвычайно русской вольнолюбивой (и отнюдь не бахвальной) волшебной фразе мое сумасшедшее высочество соизволило наконец неспешно покинуть неуютные некошмарные несказочные несновидческие чертоги родимого батюшки-самодержца Морфея…
(обратно)Юрий Самарин ПЕРЕЕЗД ИЗ МОСКВЫ В КАЗАНЬ
Довольно продолжительное времЯ в интеллектуальных кругах муссируется идея евразийства как краеугольного камня для решения современных проблем России. Господин Дугин спит и видит перенесение столицы в Казань. Часть интеллектуалов поддерживают его. Действительно, Москва, несмотря на свою мощь и красу, многим не только провинциалам, но и столичным жителям, мягко говоря — не нравится. Слишком очевидны за блестящим фасадом нищета и убожество города-потребителя, города-упыря. Существует, конечно, и противоположное мнение. Не в этом дело. Дело в другом: Москва собой олицетворяет православное государство. Святыни в ней православные, и величается она Третьим Римом. Почему это так, размышлений и изысканий более чем достаточно.
"Казань! — заклинает Дугин и иже с ним. — Вот новый очаг российского возрождения, вокруг которого соберется и двинется…" Только куда? Нам как бы предлагается изменить вектор движения, завуалированно утвердить за основу мусульманство, мол, и православию место найдется, ведь наряду с мечетями в Казани немало и православных храмов. Для начала замечу, что и в Москве вполне достаточно и мечетей, и синагог, и даже костелов. Хочу сразу оговориться, что я не богослов, не политолог и не геополитик. Но аргументы, которые приводятся в пользу мусульманства, столь просты, что дерзну с ними поспорить. При этом хочу искренне заверить, что мусульман я по-соседски уважаю и готов с ними разделить и кров и хлеб. Тем не менее, признавая за ними право защищать свои ценности, оставляю за собой право отстаивать свои.
Так какие же аргументы приводятся ради пересмотра духовных основ России в пользу мусульманства?
Вот наиболее характерные из них, прозвучавшие, в частности, в октябре месяце в передаче «Процесс» (ОРТ), собравшей по поводу "мусульманской угрозы" заинтересованных лиц. Русский по национальности доктор философии Вячеслав-Али Полосин заявил, что он принял ислам, так как это последнее откровение Бога. То есть завершающая на данный момент фаза учения, а христианство, так сказать, предыдущая фаза… Стыдно доктору и профессору не знать, что Иисус Христос в первую очередь проповедовал не Новый Завет в качестве учения, а… Себя. "Я есмь путь и истина и жизнь" (Ин. 14,6), "Веруйте в Бога и в Меня веруйте" (Ин. 14,1). "Я свет миру" (Ин. 8, 12). "Я есмь хлеб жизни" (Ин. 6, 35). "Никто не приходит к Отцу, как только через Меня" (Ин. 14, 6); "Исследуйте писания… они свидетельствуют о Мне" (Ин. 5, 39). С явлением Христа, по мнению святых отцов, завершились времена пророков, пришли времена прозрения (прозорливцев) и очищения (святых). Но самое главное, явленное в мир, — Жертва на кресте (искупление) и литургия (совершение таинства постоянного присутствия Господа среди нас). Я представляю, сколько умных словес мне в ответ может наговорить профессор-неофит, но суть проста: "Всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным" (Мф. 10, 32–33). В подтверждение этому — Благодатный Огонь нисходит с неба на Православную Пасху в храме Гроба Господня.
Другой, еще более частый аргумент: ислам — самая молодая религия, и потому наступательная, агрессивная; среди ее адептов наибольшее число пассионариев, и потому за ней будущее. Подразумевается — лучше вовремя присоединиться, нежели затем супротив воевать. При этом, если сочтут нужным, упомянут — насколько мусульманство веротерпимо к другим конфессиям.
Но такое ли уж мусульманство молодое? Тринадцать веков. Вспомним, что творили в этом же возрасте христиане-католики: крестовые походы, инквизиция… Теперь вот Папа Римский извиняется… А насчет веротерпимости… Вот совсем свежие впечатления Юрия Воробьевского, недавно побывавшего в Стамбуле (бывшем Константинополе) в самой светской и «примерной» тюркской стране Турции: "…Сейчас территория Влахернского храма окружена высоким забором. Стучимся в запертые ворота. После долгих переговоров нас впускают внутрь. Храм стоит без купола и креста. Его настоятель отец Василий сетует: "Крест пришлось снять. Мальчишки швырялись в него камнями… Мы здесь, как в осажденной крепости, случись что — до патриархии добежать не успеешь"… В наши дни в храме (Георгия Победоносца) служба совершается раз в неделю. На его территории живет одна из немногих оставшихся в городе греческих семей. Они, правда, говорят только по-турецки. На все наши вопросы эти потомки византийцев довольно испуганно отвечали одно и то же: обращайтесь в патриархию…"
Вот так там живут христиане и так «терпимо» относятся там к живому православию. Другое дело — памятники культа, превращенные в памятники культуры для досужих туристов. Тот же Воробьевский свидетельствует: "В Софийском соборе со времен Ататюрка уже не мечеть, а платный музей. В соседнем храме святой императрицы Ирины, победительницы иконоборчества, — концертный зал. Троянские автобусы привозят все новые толпы туристов. Нет бога, кроме культуры, и доллар — пророк его!.."
Стоит ли напоминать о геноциде армян и греков в Турции? Да и что за море ходить? Сладко ли живется христианам в постсоветских мусульманских республиках?
Или вернемся к истории. Все-то нам рассказывают сказки о том, как Орда спасла Русь. Интересный, оригинальный способ спасения — сначала разгромить, вырезать треть населения, другую треть в полон увести, а потом спасать от псов-рыцарей. И насчет веротерпимости ордынцев. Что правда, то правда — была. И вассально-союзные отношения налаживались, покуда царевич Узбек не захватил власть в Орде и не вырезал практически всю колонию христиан (весьма значительную и полезную в те годы), включая двести своих родствеников-чингизидов, отказавшихся принять мусульманство. Мне могут напомнить, что и в русской истории немало примеров подлости и насильственной христианизации. Так-то оно так, но массового истребления иноверцев, в частности мусульман, за то, что они мусульмане, никогда не было.
Дугин и его приверженцы (скажем, Багаудин Казиев из "Литературной России"), ратующие за перенос столицы в Казань, ссылаются на желание Иоанна Грозного совершить шаг вперед (или назад — к первоистокам, по Казиеву) на Волгу. Почему-то мечтанию Грозного (документальные истоки которых мне найти не удалось) придается чуть ли не определяющее значение. Думается все же, что мотивы Грозного, Дугина, того же Казиева при всей внешней схожести абсолютно разные. Добавим лишь, что построения новых евразийцев вокруг Иоанна Грозного крушатся хотя бы тем фактом, что царь не только на Волгу мечтал столицу перенести, а и в Вологду (странное созвучие — не правда ли?), причем переезд в Вологду был куда определеннее, чем в Казань, и если бы не кирпич, свалившийся из-под купола центрального вологодского собора чуть ли не на голову царя, возможно, столица у нас, пусть на какое-то время, оказалась бы севернее. А это уже тяготение не на Восток, к тюркам, а на Север. К угро-финнам, что ли? Чем они, собственно, хуже?.. Не думайте, будто я не понимаю, что Иоанн Грозный руководствовался желанием укрепить государство и тем же руководствуются евразийцы. На мой взгляд, в то время были другие исторические условия и перенос столицы, возможно, укрепил бы Россию. Казань в качестве столицы с русской доминантой и православным царем во главе просто бы вобрала в себя не только тюркскую верхушку, но и весь народ и, возможно, страна была бы другой, более крепкой… Все возможно… в версиях. Сейчас совершено иная ситуация.
Рассуждения Дугина о евразийском мусульманстве и его близости к православию во многом любопытны, но не нужно обольщаться, предполагая, что после советской эпохи поволжское и кавказское мусульманство намного «здоровее» православия. Там тоже идут неоднозначные процессы, и в массах мусульман наряду с патриотами России все больше ее врагов. Восток — дело тонкое. Здесь надо верить не словам, а делам. Казиев, например, в своей статье о Казани ссылается на весьма сомнительный авторитет "великого тюрка" Нурсултана Назарбаева: "Основной задачей тюркских государств в XXI веке, по моему глубокому убеждению, должно стать тюркское культурное возрождение и интенсивное экономическое развитие наших стран". От культурного и экономического «развития» в Казахстане бегут не только русские, но и сами казахи. Национализм «пассионарных» народов брызжет во все стороны, а мы с телеэкранов слышим только о русском фашизме… Почитайте, например, книгу Айдара Халима "Убить империю" — сколько в ней ненависти к нам! А за что? Наряду с действительными историческими обидами (а разве другая сторона не может предъявить аналогичный счет?) невооруженным взглядом видна просто патология. Не подыгрывают ли наши евразийские патриоты вот этим всем оголтелым «друзьям»? Выступая против атлантизма и глобализма, вы готовы одеть чалму?
Такое впечатление, что сам дьявол борется против русского народа — носителя православия, создавшего великую культурную и могучую державу, в которой всем было место и равные условия: и русским, и нерусским, и православным, и мусульманам, и буддистам… И сейчас есть для всех место, и будет, пока столицей России остается православная Москва.
(обратно)Олег Михайлов: “Я НЕНАВИЖУ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЮ…”
— Олег Николаевич, насколько мне известно, в детстве вы не были сиротой, у вас были мать, отец, отчим и вдруг — Суворовское училище…
— Во время войны отец мой считался пропавшим без вести, к тому же воевал во Второй ударной армии, будучи полковником в штабе Андрея Андреевича Власова.
— Того самого?
— Да, того самого. В первые месяцы войны он еще воевал на стороне Сталина. Но Сталин поставил Власова, пытавшегося вырваться из окружения, в безвыходное положение. Он сказал: "Армии этой нет". Когда отца брали в плен, немецкий майор спросил его: "Вы добровольно сдались?" "Нет, я не добровольно", — ответил отец. Тогда его поставили в колонну военнопленных.
— А как вы узнали, что он в плену?
— Когда мы, эвакуированные, приехали в Долматово, это в Курганской области, нас сразу же лишили офицерского аттестата. Я ходил в опорках, руки, ноги и уши — все отмерзло, морозы были очень сильными. Жили мы — бабушка, мамина мама, маленькая сестренка и я.
— Кто была ваша бабушка?
— Немка, по фамилии Шведенберг, а по мужу поляку — Карпицкая, она пела в Императорском театре в Тифлисе и была профессором консерватории, которую создал Колчак. Дедушка мой — офицер Неплюевского кадетского корпуса в Оренбурге — два раза перебегал то к белым, то к красным. И там плохо, и там плохо. Воевать закончил командиром полка красных, когда брал Читу. Ему предложили на выбор: либо ехать в Алма-Ату начальником училища, либо преподавать тактику в Смоленском училище. Но бабушка настояла на Смоленске — все-таки ее родное гнездышко! Есть даже книга "Смоленск в искусстве", где о ней тепло говорится, что она очень много сделала для культурной жизни города, собрала вокруг себя молодежь, пестовала ее. Однажды приехал дядя Боря Чернов — отец моего младшего брата Коли, он тоже пел. Так, через пение, все и познакомились. У моего отца был потрясающий для бас-баритона материал, не ниже Шаляпина, а может быть и выше, но плохой слух.
— И все-таки, Олег Николаевич, вы же не сиротой были. Тогда почему оказались в суворовцах?
— А потому что этот певец дядя Боря, давно имевший виды на маму, въехал в нашу семью. Мама, конечно, меня тут же изолировала: отправила в Москву и там добилась, чтобы меня, как бы сироту, приняли в суворовское училище. Так я оказался в Курске. И вот наконец в 1946 году объявился папа. Я приехал к нему в Москву. Он сказал: "Зачем тебе суворовское училище?" И приказал: "В Курск не возвращайся". Мне не отдавали метрик. Я был отличником, на хорошем счету. Отец вспомнил: "У меня есть приятель почтмейстер в Смоленске, он сейчас в Москве директор школы, правда, не знаю, какой. Я ему позвоню, и он тебя устроит". Вот так я попал в специальную школу Военно-воздушных сил, которую кончало немало знаменитых людей, даже Штоколов учился, только в Свердловске.
— Но потом вы, кажется, так и не пошли по военной части…
— Как и многие мои товарищи по школе, я катастрофически стал терять зрение из-за того, что в классах лампочки работали вполнакала. Мне разрешили вольное распределение. Поехал в МГИМО, но должен был сдавать экзамены, поскольку к тому времени льготный срок медалистов прошел. И как мне Господь помогал! Это невероятно! Когда я заполнил анкету в графе о своих родственниках, ласковый человек в штатской форме отвел меня в сторону и объяснил: "Вас, Михайлов, в МГИМО не примут". Тогда я поехал в Институт востоковедения, и такой же точно добряк увел меня в сторону и так же популярно мне все объяснил. Тогда я, как человек дерзкий и смелый, добился приема у министра высшего образования, который со мной разговаривал более часа. "Вы мне очень понравились, — сказал он. — Знаете, я могу вас хоть сейчас зачислить в Высшую дипломатическую школу. Но век министра короток. Вы можете кончить институт и получить волчий билет. Поэтому напишите два заявления — в Иняз (потом он назывался Институт иностранных языков имени Мориса Тореза) и в Университет".
— Вам, видимо, было легко сдавать экзамен: все-таки ваша бабушка — немка…
— Да как сказать! Моя бабушка почему-то не хотела разговаривать со мной по-немецки. Из всего, что удалось мне прочитать дома, это три странички брошюрки "Seide und Adinde". Автор — Мультати. Сложный очень текст. Так вот, сажусь за экзаменационный стол, и мне говорят: "Прочитайте и переведите три странички вот этого текста". Смотрю и — о, Боже, это же Мультати! Я тут же: "Разрешите, я буду отвечать без подготовки?" И что вы думаете? — получил пять с плюсом. Поступил на восточное отделение филологического факультета МГУ в иракскую группу. Проучился год и понял, что это мне абсолютно не нужно. Сдал за курс и перешел на факультет журналистики. И там разочаровался, пока не попал на семинар Николая Калиныча Гудзия, где я и «заболел» темой "литература русского Зарубежья".
— Кстати, Олег Николаевич, а как это вам удалось выйти на эмигрантов при жестком тогда к ним отношении властей?
— Это был 56-й год. Я учился в аспирантуре. И вот однажды взял в библиотеке одиннадцатитомник Бунина и поехал в Тарусу. Вовек не забуду потрясшее меня чувство, когда читал его прозу, поэзию… и я написал статью "Проза Бунина". После публикации поднялась жуткая волна: критик Книпович, поэт Сурков, Соловьев, главный редактор "Советского писателя" и целый ряд персонажей — все ополчились против этой статьи. А вот Глеб Струве из Парижа написал мне трогательное письмо. Потом пришло письмо и две книги от Александра Алексеевича Сионского, капитана русского общественного союза, орденоносца Гражданской войны. Вскоре стал переписываться с Верой Николаевной Буниной и с Борисом Константиновичем Зайцевым.
— Невероятно: ладно, Бунин, его имя уже было на слуху у нас в стране в 50-е годы, даже шеститомник, кажется, был издан, но Зайцев, Шмелев, Струве, Сионский…
— Более того, у меня не отняли даже спецхран, в который я был вхож. Ко мне приходили люди и говорили: "А вы знаете, что Сионский посылал вам книги на деньги ЦРУ?" Я ответил: "А мне это не интересно". — "Как, почему?!" — "Потому что я специалист в области эмигрантской литературы". Им нечем было крыть. Но за границу выезжать запретили… Так вот о Зайцеве — последнем представителе эмигрантской когорты первой волны. Он, конечно, писатель средний, но как человек был настолько выше Бунина! А какие он ко мне прекрасные письма писал! Последнее письмо получил за две недели до его смерти. К тому времени уже умерли Бунин, Сургучев, Ремизов, Тэффи… И вот Зайцев прислал мне рукопись Шмелева с купюрами, а уже в 60-м году я выпустил его однотомник. Причем как выпустил! В спецхране я заказал какие-то части романа "Лето Господне". Потом ко мне пришел человек с кобурой, вручил сургучный пакет, я расписался в том, что принял рукопись.
— Олег Николаевич, мы знаем о трех волнах русской эмиграции. В чем, на ваш взгляд, между ними принципиальная разница?
— Вторая волна по сути ничтожна. Были, правда, исключения: Иван Елагин, конечно, крупный поэт. Дмитрий Клиновский, он же Крачковский, (после революции не издал ни одной строчки, живя в советское время). Кстати, Елагин — это дядя Новеллы Матвеевой. Почти все эмигранты второй волны меняли фамилии. Многие из них активно сотрудничали с немцами, издавали газеты, например, Борис Филиппов. Мы неправильно понимаем, что происходило тогда на оккупированной территории. Одно дело Белоруссия, где все жестко истреблялось, другое — Украина. Эмигранты второй волны были изгнанники, обиженные советской властью, а третьей — интеллигенты, которые выезжали по так называемому "еврейскому списку". В 70-е годы ослабили этот запрет, и они отправлялись в Израиль через Вену. Так поступили Бродский, Юшковский. Но поехали-то они не в Израиль, а в Штаты!
— Эти имена — знаковые в литературе третьей волны. А как вы в целом ее оцениваете?
— До чего ж она убога! Читаю и вижу ее провинциальный уровень — даже у Владимира Максимова, даже у Георгия Адамовича с его романом "Семь дней творения", в котором наряду с прекрасными страницами есть провальные, все строится на диалогах и видно явное влияние Достоевского. Ни пейзажа, ни портрета! Третья волна — это литература определенно для немногих. Кроме того, она фантастически политизирована.
— Простите, но первая и вторая волна тоже были политизированы…
— Но в отличие от первой, где существовала положительная программа, у третьей волны ее не было. Все строилось на ненависти к Советскому Союзу. Таковы Войнович, Гладилин, Аксенов. В романе "Остров Крым" Аксенов считает, что западный мир будет поглощен Советским Союзом. А получилось, как мы видим, все наоборот. Запад поглотил нашу страну и превратил ее в несколько островов, дохнущих от избытка свободы. Литература эта жила до тех пор, пока существовал Советский Союз.
— И все же, Олег Николаевич, согласитесь, эти волны возникали не сами по себе. Они были порождены общественно-политическими, социальными катаклизмами, наконец, войнами…
— Безусловно. Можно говорить о том, что на гребне первой волны были лучшие люди России: Рахманинов, Шаляпин, Сикорский, Кшесинская, Павлова, Коровин… Но в целом же историческая роль интеллигенции в начале века была позорной. Ведь это она подготовила революцию, развратила народ. Уже в недрах империи в конце царствования Николая II началось это движение. А если дальше заглянуть? Вспомните: "Декабристы разбудили Герцена". Ленин-то прав! И вот эта интеллигенция создавала народовольческие ячейки, убила Александра II, не дав ему вывести Россию на европейский уровень. И уж будьте уверены: если бы он остался жить, то жесточайшим бы образом ограничил действия революционеров. К тринадцатому году Россия шла к цивилизации на всех парах, и кто знает, как бы все повернулось, если бы не слабый Николай II, если бы не Первая мировая война. Но что любопытно: одновременно существовали такие свободы, которые позволяли революционерам вернуться из-за границы к 300-летию дома Романовых. Я убежден: революция произошла не в 1917 году, а в 1914-м. Вот когда началось падение России!
— Из ваших суждений напрашивается вывод: русская интеллигенция сыграла отнюдь не положительную роль в нашей российской истории…
— Точнее сказать — роковую роль. Нигде слово «интеллигенция» (inteligan — это просто ум) не содержало в себе социальной плоти, кроме как в России. Отсюда и вывод: русская интеллигенция за что боролась, на то и напоролась. Начались концлагеря, чудовищные расстрелы при Ленине, которые превосходили сталинский террор, впрочем, это уже совсем другой вопрос, и я не хотел бы его сейчас затрагивать. Думаю, хорошо, что Ленин подписал декрет о высылке неугодных идеологов. Они стали сотнями отъезжать из Петрограда, из Москвы, из Одессы. Последним, кстати, за границу был выслан Троцкий. Вот почему существует такая гигантская эмиграция за рубежом на исходе первой волны. Вторая же — более потенциально примитивная. Это постарбайтер, то есть в ней были те, кто хотел остаться там. Это те, кто сотрудничал с немцами. Ну и, наконец, те, кто был обижен властью и уходил без особых нравственных переживаний. О них написал Каневский в романе "На запад". Вторая волна литературы не создала: Лагин, Калиновский и так далее — сомкнулись с первой эмиграцией и растворились в ней без следа. А потом пришла пора хрущевской оттепели, когда появились общественные деятели культуры, литературы, искусства, призвавшие сделать "социализм с человеческим лицом". Вспомним того же Анатолия Кузнецова, автора нашумевшей повести "Продолжение легенды": как он боролся с французскими издателями, которые издали книгу, сняв правоверные куски. Между прочим, он был членом тульского обкома партии! И вот он поехал в командировку в Англию для изучения Ленинской темы, кажется, в 1966 году и там попросил политического убежища.
— По той же аналогии можно вспомнить "Любовь к электричеству" Василия Аксенова.
— Верно, о Красине, она вышла в политиздатовской серии "Пламенные революционеры". А Войнович? Для той же серии написал книгу о Вере Засулич. Потом, много лет спустя, написал роман о Чонкине.
— Чонкин мне напоминает солдата Швейка…
— Но тут есть принципиальное отличие. У Гашека двойное отношение к Швейку — он и идиот и мудрец одновременно, как Иванушка-дурачок. Гашек показывает национальный чешский характер — с иронией и с необыкновенной любовью. Но было и другое понятие о национальном характере — "в греческом зале", идущее от традиций Райкина. Одним из страшных и отвратительных для некоторых людей был Хам! Вот к этому Хаму — негодяю и подонку отношение было самое убийственное… Причем он сидел не только в "греческом зале", но и в Кремле. И то, что мы воспринимали как слабость наших правителей, как культурную ограниченность, в конце концов, отсутствие широты понимания того же Бунина, Рахманинова, — они воспринимали как враждебное начало хамства, которое нам чуждо. А что такое хам? Это библейские Сим, Хам, Иафет. Конечно, Хрущев для многих — глупый, Брежнев — глупый, но они были наши, кровь наша была, и мы их критиковали по-другому.
— Мы страдали, нам было стыдно подчас за них…
— Страдали, и нас же они уничтожали. Но это было принципиально нечто иное. Традиция Войновича исходит от бичевания чужого для него национального ядра. Задумаемся: идет Великая Отечественная война, а рядом с Чонкиным одни хамы и скоты. И даже Чонкин выделяется положительно, потому что при всей его глупости он делает добрые поступки, хотя ничего не понимает. Но вокруг него — и генералы, и офицеры — это просто подонки!
— Вот на этом ветре и катилась третья волна.
— К сожалению. Большинство взяло на вооружение самое больное, что было в русской культуре. Исчезла золотая середина. На одном краю — «интеллектуальная», якобы ориентированная на профессионала культура, которая понимает все, а на другом — чудовищная массовая культура, где пляшут на помойке негодяи, которые потрафляют самым худшим вкусам читателя, и растлевают его.
— И никто не может создать "Темные аллеи"…
— О чем вы говорите!.. Вот написал Виктор Ерофеев "Русскую красавицу". Но это же полный распад! Его однофамилец, незабвенный Венечка Ерофеев, очень красиво проиграл свою партию — сжег себя. И вот как антипод его — этот самодовольный, абсолютно непроницаемый писатель, который якобы страдает. Нет боли! А это чувствуется, когда нет боли.
— И все-таки политизированность третьей волны, как говорится, не от хорошей жизни. Вот вы, Олег Николаевич, хотели в свое время войти в третью волну?
— Были, как известно, инакомыслящие и диссиденты, которые откатились на Запад с третьей волной. Я никогда не принадлежал к последним. Инакомыслящие — это мой друг-философ Дмитрий Ляликов, замечательный трубач, основатель русского джаза Андрей Талмосян, поэт Сергей Чудаков. Этим людям было очень трудно самовыразиться, но они совершенно не стремились за границу. Чудаков ни одной строчки не послал на Запад. Они уходили в смерть — как Рубцов, как Передреев, тот же Ляликов, умерший в сумасшедшем доме. А ведь он был знаток Фрейда, Юнга, знавший все европейские языки. Он однажды, увидев, что я читаю газету «Правда», вдруг вырвал ее у меня. "О чем заголовок?" — спросил. — "Ленин шагает по Волге", и упавшим голосом сказал: "Как Христос". Это совершенно другое отношение, другой взгляд, ничего общего не имеющие с третьей волной, потому что многие ее представители были детьми репрессированных. Трифонов, Окуджава, Аксенов, Рыбаков, Икрамов — они воспринимали теперешнюю власть как власть насильников, которые не понимали (или не хотели), что это возмездие. "Ах, Арбат, мой Арбат, ты мое Отечество", — пел Окуджава. Вот как Зайцев писал о 17—19-ом годах в книжке "Улица святого Николая": ходит по Арбату какой-то полковник, просит подаяние, старушка просит: "Помогите мне!" А потом приезжают красноармейцы, кого-то привозят, кого-то загружают… Что же они хотели? То есть я хочу сказать, что произошла некоторая рокировка, когда действительные дети Арбата, а не мнимые рыбаковские возопили своими голосами из-под земли. И вот совершилось возмездие, хоть и чудовищно несправедливое, безобразное, мерзкое, сталинское, но возмездие!
— Великие русские военачальники, которых вы, Олег Николаевич, изобразили в книгах, — Суворов, Кутузов, Ермолов, наконец, потрясающая личность в нашей истории император Александр III — опирались в своих делах и помыслах на триединство: за Веру, Царя и Отечество. В последнее время нет-нет да возникают призывы к возрождению монархии в России. Как вы относитесь к этой идее?
— Кто-то из великих наших государственных деятелей, кажется, Витте или Столыпин, сказал, что для России больше всего подходит монархия. К сожалению, народ ни сегодня, ни завтра не способен это воспринять.
— Нужно ли это нации?
— А что еще может скрепить ее? Русский человек настолько беспорядочен, настолько неорганизован, безалаберен, что необходима эта триада. Однажды на сетования священника Дудко, что, дескать, какая же Церковь была несчастная при коммунистах, мой друг Петр Палиевский ответил: "Если бы не коммунисты, она погрязла бы в грехе". Церковь должна страдать. А вот теперь, при демократии, Патриарх не смог выйти в октябре 93-го года на улицу и поднять крест между танками и Белым домом. Воспитав своего наследника Хуана Карлоса, генерал Франко знал, что Испания будет прекрасной страной. И Хуан Карлос пришел и остановил возможность взрыва. Одно его появление в парламенте — и все прекратилось. И это сделал диктатор, у которого хватило ума не ввязываться в войну с Советским Союзом. Я считаю его глубоко положительным человеком. Пиночет этого не сумел сделать. Испания — страна наиболее похожая на Россию. И там и там Наполеон завяз. И там и там была партизанская война.
— Вы смотрели фильм Никиты Михалкова "Сибирский цирюльник"?
— Я не люблю смотреть кинофильмы. Я считаю кино антиискусством. Это жульничество. Был такой анекдот: обезьяна садится печатать на машинке текст, потом он редактируется, потом приходят актеры, режиссер, ставят на свои характеры, замечательный оператор снимает все, и появляется "Прошлым летом в Мариенбаде" — модерновый, гениальный фильм. Кино — это та отрава, которая пришла, чтобы вытеснить литературу. Телевидение — тот же наркотик, на игле которого погибает сегодня население. Человек приходит после работы домой. А если он не работает, то не знает вообще, куда себя девать, он втыкается в ящик. Его обманывают непрерывно, лгут за очень хорошие деньги. Никакая пропаганда, даже геббельсовская, не могла достигнуть того, что получилось теперь. А теперь еще дальше — Интернет. Это еще один шаг — внедрение в душу. Человек живет уже виртуальной жизнью.
— Чувствуется, что вы не жалуете демократические формы правления, например, парламент.
— Парламентаризм — это вред и чепуха. Нужны Советы. Те Советы, которые могут быть единственным контактом людей. Ведь никому из депутатов, тому же Зюганову, не пришло в голову остаться в квартире блочного дома и ездить на «москвиче», ходить с женой на рынок. О чем это говорит? О том, что разрушен генофонд. Единственно совестливый человек — это, конечно, Рохлин, но его вовремя убили. Вот кто мог сгруппировать вокруг себя здоровые силы! России необходимо восстановить державный статус. До революции, в 90-е годы, когда приходили новобранцы, 40 % из них не знали, что такое мясо. Да, конечно, раскулачивание, расказачивание — все это чудовищно, а дальше?
— А дальше принялись за истребление интеллигенции. Кстати, как вы к ней относитесь?
— Я это слово ненавижу. Оно для меня ругательное, поганое слово. Я не интеллигент, простите меня. Я офицер. Я ношу на своих плечах погоны. Если бы мне было на 15 лет меньше, я пошел бы с автоматом сейчас в лес. Клянусь! Причем поворотным пунктом в оценке истинного облика русской интеллигенции было столетие со дня смерти Александра Пушкина — 37-й год. Одновременно в Октябрьском зале Дома Союзов сажали этих негодяев революционеров — радеков, троцких. И — Пушкин, 37-й год… И вдруг появились национальные святыни… "Пусть вдохновляют меня дела великих предков"… 41-й год. То был поворот к национальному самосознанию: 30 тысяч священников выпустили из лагерей. Хрущев потом все это подрубил.
— Олег Николаевич, при чтении ваших романов "Час разлуки" или "Пляска на помойке", зная немного вашу личную жизнь, я удивлялся, насколько тонка в них грань между вымыслом и правдой…
— И все-таки это чистая беллетристика. Замечательный писатель Луи Фердинанд Селин написал автобиографический роман "Путешествие на край ночи". Вот он-то себя вывернул наизнанку, да еще как! И для меня это школа. Пока же мне хватает сил только на то, чтобы быть, как на исповеди священнику. Я надеюсь, что моя проза в этом смысле все-таки религиозна. Надо быть более беспощадным к себе.
— А почему бы вам не пойти самому в церковь и исповедоваться?
— Во мне и так есть маленькая церковь. Я каждый день (пропускаю, но редко) читаю Евангелие. Многого не могу понять. Вот, например, стоят в толпе мать и братья, и Иисус говорит: "Нет у Меня братьев, нет матери — все вы Мои братья и вы Моя мать". Читаю — и как бы каменею. Евангелие — это не стекло, потускневшее от времени, это разноцветные стекла, через которые очень трудно рассмотреть, что там происходит? Господь сказал, что человек — это храм. "Я этот храм разрушу и воздвигну за три дня". Что это означает? Что тело — это храм. И вот борьба духовного и плотского — есть средоточие тела. И когда Господь сказал, что жена и муж — суть одно тело, тем не менее, когда не верящие в воскрешение инакомыслящие спросили его: "А как будет, если семь братьев умерли и каждый из них имел одну и ту же женщину, кто будет мужем ея?", он сказал: "У ангелов нет ни мужей, ни жен". То есть храм этот, если в нем духовное превалирует над плотским, возвысится и окажется там. Конечно, с этим мучительно трудно бороться. У Толстого какая шла борьба! В его окаянстве, в его старческой похоти. Ванечка его родился, когда ему было за шестьдесят! Потом он вскоре умер.
— По сути, роман "Анна Каренина" — это сага о несчастном браке.
— Со свойственным ему умением и талантом, Толстой показал, что женщине гулять нельзя "ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом, когда она жена и мать". Но вспомните великий роман Шолохова "Тихий Дон": отец изнасиловал Аксинью. С кем она только не жила: с Лескицким, с нелюбимым мужем…
— Бесконечные страдания, так пронзительно звучащие в русской литературе, — зачем же они нам?
— А затем, чтобы показать нам, как мы несчастливы.
— Но Шолохов гораздо оптимистичней, чем, например, Булгаков…
— Булгаков — это взгляд на мир с "дворянской прослойкой", а Шолохов — это взгляд изнутри всего. "Обо всем говорить хочу" — говорит Григорий Мелехов. И в этом принцип его. Ничего более значительного не было создано в русской литературе ХХ века, чем "Тихий Дон". Даже замечательный Краснов со своим "Двуглавым орлом" — не дотянул. Хотя он, быть может, единственный писатель ХХ века, который мог «схватить» это "с того берега". Странно, "Тихий Дон" здесь, а "Шумного Дона" с той стороны не появилось.
— Олег Николаевич, мне кажется, что название одного из последних романов — "Пляска на помойке" — это для вас своего рода образ духовно усекновенной России. Во всяком случае, прослеживаю связь…
— Дело в том, что история складывается так, что Россию от десятилетия к десятилетию люди стараются превратить в помойку. Она восстает против этого — в подвиге индустриализации, в подвиге Великой Отечественной войны, и она восстает в попытках возрождения. Дай-то Бог, чтобы Россия возродилась окончательно.
Беседу вел Сергей Луконин
(обратно)Валентин Осипов В ЗАЩИТУ ЮРИЯ ПРОКУШЕВА
Вынужден просить "День литературы" оповестить об одном сугубо неправедном выступлении газеты "Литературная Россия" (кое-что о мотивах появления этой просьбы излагаю в заключении).
Эта газета своей итоговой для празднования 105-й годовщины С.Есенина публикацией "Столичное высокомерие" (п.41) обнародовала следующее: "Автор самых скучных и невыразительных книг о Есенине Ю.Прокушев".
Нарочитая оскорбительность оценки тем более вопиет, что не подтверждена никакими фактами.
Для тех, кто знает научное и публицистическое творчество Ю.Прокушева, далее следующее пояснение не имеет смысла. Однако для тех, кто не является специалистом в есениноведении, сообщу следующее. Ю.Л.Прокушев был в числе совсем немногих самых первых, если не первым, кто рискнул начинать обнародовать творческое наследие и биографию великого поэта. Рискнул потому, что все это происходило в борьбе против партустановок на реакционность великого творчества и после длительного запрета на издание книг Есенина и о Есенине.
Он взял на себя благородную и беспокойную участь стать не просто инициатором, а деятельным сподвижником выпуска теперь уже нескольких многотомных собраний сочинений, научных конференций, создания Есенинского комитета, проведения ежегодных есенинских праздников, учреждения московского музея, установки памятников и мемориальных досок и т. д. И при этом состоялся как автор и научных и популярных книг о Поэте — четырнадцати, и статей, очерков и заметок — более двухсот.
Далеко не сразу власть решилась воздать ему должное. С обидным запозданием пришли звания Заслуженного деятеля науки России или лауреата Государственной премии РСФСР. Да и защита докторской диссертации могла пройти намного ранее.
Выделю в качестве прямого ответа ретивой на неправду газете следующее: не только письма читателей и рецензии как отклики на печатные труды Ю.Л.Прокушева, но даже тиражи и количество изданий и переизданий книг начисто опровергают облыжное заявление автора заметки г-на А.Ананичева, подтвержденное тем сотрудником газеты, который готовил ее к публикации.
Попутно и о том, что не верю утверждениям, будто бы Прокушев являл себя на празднествах в Рязани «высокомерным», да таким, что стало основанием для заголовка. Не верю уже хотя бы потому, что никак не мог бы он, почетный гражданин Рязани и лауреат Есенинской премии, учрежденной в Рязани, выезжая из Москвы на родину Есенина, трансформировать для рязанцев свою всем давно известную скромность во всем.
Не обойду вниманием в заметке словосочетания "Прокушев и K°". Эхом — жутким — от рапповщины, от поры идеологического в печати и на митингах обеспечения ежовщины-бериевщины, от сусловщины явилась она. Стыдно было читать сие постыдное!
В заключение о том, почему ищу сатисфакцию в "Дне литературы". Отказался редактор «ЛР» не только обнародовать мой отклик, но и упрямо продолжает игнорировать уже несколько просьб, напоминающих о необходимости либо напечатать, либо хотя бы оповестить, пойдет или не пойдет. И этим взял на себя ответственность скрыть от своих подписчиков разоблаченную неправду. Смею заметить, что такая практика отношений к критическим откликам, особенно когда здесь появлялись антишолоховские измышления, увы, давно уже традиция, чему доказательством немалое число моих усовещивающих руководителей редакции писем. Вот тебе плюрализм! Вот тебе профетика!..
(обратно)Людмила Мэттьюз ТРАГЕДИЯ В "“АНГЛЕТЕРЕ”"
К 75-летию со дня смерти Сергея Есенина
ПЕРЕЕЗД В ЛЕНИНГРАД
Есенин решил покинуть Москву. 7 декабря 1925 г. он послал телеграмму ленинградскому поэту В.Эрлиху: "Немедленно найди две-три комнаты, 20 числах переезжаю жить Ленинград телеграфируй — Есенин".
Каковы же были намерения поэта при переезде в Ленинград? Сестра Есенина Александра (Шура) сообщает: "По его планам в эти две-три комнаты вместе с ним должны были переехать и мы с Катей". И не только они. 19 декабря 1925 г. Катя вышла замуж за поэта Василия Наседкина, и все вместе решили, что и он будет жить с ними. Там же, в Ленинграде, собирались отпраздновать их свадьбу. Подтверждение таким планам Есенина находим и у Матвея Ройзмана, близко знавшего поэта. От В.Наседкина он узнал, что "Сергей уехал в Ленинград и собирается там редактировать госиздатовский журнал". Василий сообщил также, что через две недели едет к Есенину, с которым договорился сотрудничать в том же журнале. Однако в изложении В.Эрлиха намерения С.Есенина выглядят иначе. Он пишет, что 26 декабря 1925 г. у Сергея в номере собрались друзья — Ушаков, Устиновы, Измайлов и Эрлих. Поэт читал "Черного человека", а потом сказал: "Снимем квартиру вместе с Жоржем. Тетя Лиза (Устинова) будет хозяйка. Возьму у Ионова журнал, работать буду". Значит, о журнале планы созревали, но о переезде родственников речь не шла. И уже совсем обратное тому, что сообщала сестра поэта, утверждает Е.А. Устинова. Она вспоминает, что Сергей с подъемом уверял всех, что не будет пить и что в Ленинград он приехал работать и начать новую жизнь. Однако в этой новой жизни ни жене, Софье Толстой, ни родным места не отводилось. Он прямо заявлял, что "со своими родственниками он окончательно расстался, к жене не вернется". Эту же мысль изложил впоследствии в официальных показаниях и Г.Устинов 18.12.25 г.: "В Ленинград приехал он веселый, оживленный, рассказал, что он разошелся с женой С.А. Толстой и порвал со своими родственниками". Матвей Ройзман также упоминает о разладе поэта с женой. Как-то осенью 1925 г. Матвей встретил Софью, и на его вопрос о Есенине она ответила, что "ничего общего с ним не имеет". Но чего, возможно, не знали ни родные, ни друзья Есенина — это того, что в душе его осталось место для единственной женщины — Августы Миклашевской. Вот что пишет сама Августа Леонидовна, актриса Московского Камерного театра, которой посвящен цикл стихотворений "Любовь хулигана": "Перед самым отъездом в Ленинград, 23 декабря 1925 г., он пришел ко мне. Предложил начать новую жизнь. Я обещала подумать. Написала ему письмо. Но не отправила. А вскоре пришла страшная весть…" Что же ответила поэту Миклашевская? И сохранилось ли это письмо? Пока закрыта часть архива подруги поэта, мы об этом не узнаем.
Планы Есенина выглядели оптимистично. И все же в поступках поэта чувствуется тревога. Перед отъездом он заходит к бывшей жене, Зинаиде Райх, и прощается с детьми — Костей и Таней; идет, после долгой ссоры, мириться с А.Мариенгофом; обходит всех близких друзей, навещает первую, гражданскую жену А.Р. Изряднову: просит не баловать и беречь сына Георгия, которому было тогда уже 11 лет. На ее расспросы коротко отвечает: "Сматываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверное, умру". Есенин был подавлен.
СКАНДАЛ И ПСИХБОЛЬНИЦА
Что же могло так угнетать поэта? Чтобы узнать это, надо вернуться назад.
В последний год все как будто складывалось для Есенина неплохо. Это было время его самой плодотворной творческой работы. "Наступила моя пора Болдинской осени!" — шутил он. Его обильно печатали в ведущих советских журналах: "Красная новь", «Прожектор», "Огонек". Госиздательство предложило выпустить трехтомник, что для многих поэтов оставалось лишь несбыточной мечтой. Ему платили по высшей ставке, как платили только Ахматовой и Маяковскому.
В то время Есенин с сестрами, Катей и Шурой, жил в Брюсовском переулке, в квартире Г.А. Бениславской. Галина была близким другом Сергея. Они познакомились давно, когда она работала еще в ЧК, чего она не скрывала. Галина была сильной и цельной натурой, и Сергей доверял ей. Она глубоко любила поэта и, оставив работу в газете «Беднота», целиком посвятила себя его издательским делам. Есенин ценил ее заботу и отвечал большим дружеским чувством.
На вечеринке в день рождения Галины Есенин познакомился с Софьей Андреевной Толстой-Сухотиной, внучкой Льва Толстого. В личной жизни снова появилась надежда на счастье. В середине июня 1925 г. Есенин женился на Софье Толстой и переехал к ней на квартиру в Померанцевом переулке (регистрация брака состоялась 18 сентября). Но уже с первых недель дела не ладились. Вскоре после женитьбы Есенин пишет Вержбицкому: "С новой семьей вряд ли что получится, слишком все здесь заполнено "великим старцем", его так много везде… что для живых людей места не остается. И это душит меня…" Друзья характеризовали Соню как женщину умную, образованную, немногословную, но своенравную, "сверх меры гордую" и требовавшую "беспрекословного согласия с ее мнением". Это никак не способствовало покою в семье, так как и у Есенина характер был неровный, вспыльчивый и болезненно самолюбивый. Его образ жизни также не вносил равновесия в семью. Часто бывали размолвки. Еще и до свадьбы вспыхивали ссоры. Но ссоры сменялись прощениями, и свадьба состоялась. Потом снова наступал разлад.
И все же в конце июля Сергей и Соня вместе уехали на Кавказ. Родные возлагали надежды на эту поездку, вспоминая, каким Сергей приехал с Кавказа весной: он выглядел помолодевшим, отдохнувшим и окрыленным. Много и плодотворно работал. Однако когда они вернулись в начале сентября, картина была обратная, поэт был потухшим, усталым и крайне раздражительным.
Что же его так угнетало? Вновь неудачная семейная жизнь? Или что-то случилось? Да, случилось: Есенина разыскивала милиция. И вот почему.
6 сентября 1925 г., когда Сергей с женой возвращался домой поездом Баку-Москва, произошел неприятный инцидент. Есенин направился в вагон-ресторан, но чекист-охранник, ссылаясь на приказ начальства, преградил ему путь. Есенин вскипел и надерзил ему. Этот спор услышал дипкурьер Альфред Мартынович Рога. Он узнал поэта и, увидев, что тот нетрезв, съязвил по его адресу, на что Есенин не замедлил ответить тем же. Возмущенный дипкурьер решил прибегнуть к помощи члена Моссовета, врача Юрия Левита, который ехал в том же вагоне. Рога предложил ему обследовать поэта на предмет его психического состояния. Врач направился в купе Есенина, но тот, нецензурно обругав его, не впустил к себе. Тогда, по приезде в Москву, А.Рога и Ю.Левит подали заявление в Народный комиссариат иностранных дел. Наркоминдел по их настоянию обратился в Московскую губернскую прокуратуру, которая передала «дело» судье Липкину. "Судебное колесо завертелось. Последовали допросы, угрозы… Не помогли даже влиятельные заступники". А заступником был Луначарский. Значит, кто-то более сильный мог отвергнуть его ходатайство и взять сторону судьи Липкина. По мнению В.Кузнецова, это был Троцкий. Тогда же, по возвращении, Есенин спешно, в 8 часов утра, отправился на квартиру к А.Изрядновой и сжег там большой пакет своих рукописей.
После допросов Есенина в Москве положение приняло серьезный оборот. Поэт жил в страхе. Надо было срочно искать выход. В это время психиатрическую клинику на Большой Пироговской возглавлял профессор П.Б. Ганнушкин, земляк и ценитель поэзии Есенина. Он любил Сергея и готов был помочь. В его больнице был впервые открыт невропсихиатрический санаторий. Родные поэта решили уговорить его лечь туда на излечение. Сергей упирался. Родственники стояли на своем. "Больных не судят", — убеждали они его и с огромным трудом добились своего: "Сергей согласился лечь в клинику лечиться, но запретил Соне приходить к нему", — пишет его сестра Шура. К облегчению родных, 26 ноября 1925 г. Есенин поступил в больницу. Перед этим он заходил к Миклашевской, сообщил о своем решении лечиться и просил навещать его. Но она ни разу не пришла: не знала о разладе с женой и "думала, там будет Толстая". В клинике Есенин начал работать, но сосредоточиться было трудно. Он сетовал на то, что двери палат всегда открыты настежь, в комнатах всю ночь не гасится свет. Лечение было рассчитано на два месяца, но Сергей планировал пробыть в клинике месяц. По свидетельству сестры, "здесь же он принял решение не возвращаться к Толстой и уехать из Москвы в Ленинград". Курс лечения продолжался, однако через три недели, 21 декабря, поэт самовольно ушел из клиники. Раньше его отпускали по делам, но он всегда возвращался. В этот день он не вернулся. Не пришел он и домой. Все с тревогой ожидали его, подозревая недоброе. Стало понятно, что в клинику он не вернется.
23 декабря 1925 г., под вечер, Шура и Василий, муж Кати, сидели у Сони, разговаривали. В 7 часов пришел Сергей. Он был расстроен и зол. Не здороваясь, метнулся в свою комнату, взял вещи и хлопнул дверью. Внизу его ждал извозчик. Сергей уехал в Ленинград.
Перед отъездом Есенин все же черкнул жене: "Соня. Переведи комнату на себя. Ведь я уезжаю и потому нецелесообразно платить лишние деньги". Это говорит о его окончательном решении уехать из Москвы. Но хотел ли он остаться в Ленинграде? Или, когда стало ясно, что кольцо сжимается, у него появились более глобальные планы? Виктор Кузнецов полагает, что этой запиской поэт "сжигал мосты" и что "явно намеченный им нелегальный маршрут был заграничный". О том, что идея уехать за границу ранее появлялась у Есенина, свидетельствует его письмо к А.Куликову в Париж (1923 г.): "Если бы я был один, если бы не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть". Этот мотив звучит и в творчестве поэта: "В своей стране я словно иностранец" (1924 г.). Возможно, безвыходная ситуация, в которой оказался поэт, снова натолкнула его на эту мысль. Вот что он сообщает в письме другу П.И. Чагину от 27 ноября 1925 г., объясняя свое пребывание в психиатрической клинике: "Все это нужно мне, может быть, только для того, чтобы избавиться кой от каких скандалов. Избавлюсь, улажу… и, вероятно, махну за границу". Не исключено, что этим планом Есенин мог поделиться и с Августой Миклашевской в их последнем разговоре, поскольку он предлагал ей начать с ним новую жизнь. Именно ее ответ в неотправленном письме мог осветить конкретные намерения поэта.
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
Смерть Есенина ошеломила Ленинград. Известие о его самоубийстве появилось 29 января 1925 г. в "Красной газете". Журналист Георгий Устинов писал, что поэт Сергей Александрович Есенин умер 28 декабря 1925 г. в 5 часов утра. Это случилось в 5-м номере гостиницы «Интернационал» (бывшей "Англетер"). Там же, в газете, было опубликовано его предсмертное стихотворение "До свиданья, друг мой, до свиданья…", написанное кровью.
Как провел Есенин свой последний день, 27 декабря? Установить это помогают воспоминания друзей Есенина — Елизаветы и Георгия Устиновых, которые снимали номер 130 там же, в «Англетере», поэта Вольфа Эрлиха, — а также свидетельства тех, кто хотя бы коротко видел Есенина в тот день. Эрлих, который по просьбе поэта ночевал у него, вспоминает, что с утра поднялся шум: Есенин кричал, что его хотели взорвать. Он хотел принять ванную, но оказалось, что колонку растопили, а воды в ней не было. Пустили воду. Потом Устинова, Эрлих и Есенин завтракали у него в номере. Вдруг Сергей начал жаловаться "тете Лизе" (так он называл Устинову), что в номере нет чернил: "Это безобразие!… Ты понимаешь? Хочу написать стихи, и нет чернил… Смотри, что я сделал!" Он засучил рукав и показал руку: там был надрез. Елизавета Александровна испугалась и рассердилась: мог бы, мол, подождать и до утра, но Сергей стоял на своем и заявил, что если чернил не будет, то он опять разрежет руку: "Что я, бухгалтер, что ли, чтобы откладывать на завтра!" Потом Есенин вырывает из блокнота листок (показывает: стихи), складывает его вчетверо и кладет Эрлиху в карман: «Тебе». Устинова хочет прочесть, но Сергей останавливает ее: "Нет, ты подожди! Останется один, прочитает". Эту сцену описывает и "тетя Лиза", но с некоторыми разночтениями. Она утверждает: (а) что на кисти было "три неглубоких пореза"; и (б), что не она, а Эрлих собирался прочесть стихи, но Есенин его остановил: "Потом прочтешь, не надо!" Что же было дальше в этот день? — самовар, пиво, гусиные потроха. Пришел Устинов, привел и Ушакова, который также проживал в «Англетере». Есенин был оживлен. Далее Эрлих отмечает, что к шести часам они остались втроем: Есенин, Ушаков и он. Наконец около восьми ушел и Эрлих, но с Невского вернулся: он забыл портфель. Сергей спокойно сидел у стола "без пиджака, накинув шубу", и просматривал свои стихи. Вскоре они снова простились. Значит, это было уже в девятом часу вечера. А утром, как пишет Эрлих, портье, давая показания, сообщил, что около десяти Есенин заходил к нему с просьбой никого в номер не пускать. Однако в официальных показаниях Г.Ф. Устинова от 28.12.25 участковому надзирателю Н.М. Горбову читаем: "Вчера, 27 декабря, мы с женой, тт. Эрлих и Ушаков… просидели у Есенина часов с 2-х до 5–6 час… Когда мы уходили, — уходили вместе все четверо, — Есенин обещал ко мне зайти, но не зашел. Вечером я к нему также не сумел зайти: ко мне пришел писатель Сергей Семенов… а потом мы с женой легли спать". Но если гости в 6 часов "уходили вместе все четверо", значит, последним, кто видел Есенина живым, был Эрлих, который "вернулся вторично". К несчастью, даже увидев поэта за рукописями, он так и не вспомнил о подарке друга. Лишь на следующее утро, уже после трагедии, он достал его из кармана и вместе с Устиновым прочел: "До свиданья, друг мой, до свиданья…", написанное кровью.
Утром комендант гостиницы в официальных показаниях заявил, что 28.12.25 г. в 10.30 утра к нему пришла гражданка Е.А. Устинова и сказала, что не может достучаться к Есенину. Открыв дверь "с большим усилием", он, не выяснив, что случилось, ушел. Но не прошло двух минут, как его догнали Устинова и Эрлих и в ужасе, "хватаясь за голову", попросили пройти в номер 5. Увидев гр. Есенина висевшим в правом углу, он сразу же позвонил во 2-е отделение милиции. В этом отношении показания Устиновой и Эрлиха совпадают. Но даже идентичные показания трех лиц не дают полной уверенности в том, что событие произошло именно так. Вот что рассказала вдова коменданта «Англетера», Антонина Львовна Назарова (1903–1995) в беседе с Виктором Кузнецовым в апреле 1995 года, незадолго до ее смерти. Описывая вечер 27 декабря 25 г., она вспоминала, что около 10 часов вечера им позвонил дворник гостиницы и попросил управляющего срочно прибыть в «Англетер». Назаров вскоре ушел. "Вернулся домой лишь на следующий день, — продолжает Антонина Львовна, — и рассказал о происшествии, даже говорил, что снимал с петли тело Есенина". Ему как будто помогал Цкирия И.П., коммунальный работник гостиницы, которого она знала. Итак, из этого интервью следует, что Назаров вернулся домой "лишь на следующий день". Но, как сообщает Н.Сидорина, в беседе с работниками Ленинградского телевидения вдова Назарова утверждала, что ее муж узнал о смерти Есенина в 23 часа 27 декабря 1925 г. Тогда как же он мог увидеть тело Есенина в петле в 10.30 утра? Что же он, «узнал» с вечера и за 12 часов ничего не предпринял? Вдова Назарова подозревает, что ее муж "по долгу службы… не открыл тогда правды и промолчал до смерти", скрыв истинную картину гибели Есенина. Виктор Кузнецов выяснил, что 14 марта 1925 г. В.М. Назаров "получил мандат чекистского «ока» в «Англетере». Автор убежден, что Назаров не только "снимал с петли" поэта, но и был участником расправы.
Вскоре после звонка Назарова в милицию в «Англетер» явился участковый надзиратель 2-го отделения ЛГМ Николай Горбов. Он составил Акт о самоубийстве поэта, который кроме него подписали понятые: В.Рождественский, П.Медведев, М.Фроман, В.Эрлих, а также милиционер — Михаил Каменский. В номере царил беспорядок, всюду валялись разорванные рукописи. Здесь же обнаружили разорванную в клочья фотографию сына Есенина (от З. Райх). Не знак ли это полного отчаяния поэта, когда уже "ничего не жаль"? Накануне он говорил Устинову, что сын — не от него.
Когда в 4 часа дня тело отправляли в Обуховскую больницу для вскрытия, оказалось, что поэта нечем укрыть: исчез его пиджак. Когда и куда — неизвестно. Устинова достала откуда-то кимоно, а "Борису Лавреневу пришлось написать расписку от правления Союза писателей на взятую для тела простыню". Вскрытие тела С.Есенина было произведено судмедэкспертом Александром Григорьевичем Гиляревским 29 декабря 1925 г. Результаты вскрытия были изложены в «Акте».
29 декабря 1925 г., в 5 часов вечера, в Союзе писателей была назначена гражданская панихида. Около 6 часов началось прощание. Вечером гроб с телом С.А. Есенина был отправлен в Москву. В Доме печати на Никитском бульваре люди отдавали последний долг поэту. Поток продолжался всю ночь 30–31 декабря. 31 декабря 1925 г. С.А. Есенин был похоронен на Ваганьковском кладбище.
Через год, 3 декабря 1926 г., приведя архивы поэта в порядок, на могиле Есенина застрелилась Галина Бениславская. Револьвер дал пять осечек и лишь в шестой раз сработал. Галина завещала похоронить ее рядом с поэтом, оставив записку: "В этой могиле для меня все самое дорогое…"
"ДРУГ МОЙ, ДРУГ МОЙ, Я ОЧЕНЬ И ОЧЕНЬ БОЛЕН…"
Некоторые авторы считают, что, уезжая в Ленинград, Есенин был полон сил, энергии и новых планов. Это не совсем так. Планы у него действительно были, но силы были уже далеко не те. Свидетели его заграничного турне отмечают, что Есенин там "пил напропалую". Именно с тех пор началось резкое ухудшение его здоровья.
Перед нами "История болезни" по
эта, заполненная 5 декабря 1925 г. в психиатрической клинике 1-го Московского государственного университета. Сам пациент считал себя больным с февраля 1925 года, но в графе «Алкоголь» ответ: "много, с 24". Вредная привычка обернулась хроническим недугом. В числе других заболеваний указаны: Delirium trem., т. е. Delirium tremens, белая горячка, и далее — Halluc. с XI.1925. Значит, болезнь сопровождается бредом и галлюцинациями. Профессор П.Б. Ганнушкин поставил С.Есенину диагноз: "ярко выраженная меланхолия". Это — "вид душевной болезни — беспричинное угнетенное состояние, иногда с бредовыми идеями". Таких больных мучает навязчивая мысль о самоубийстве, особенно в одиночестве. Именно поэтому дверь в палату Есенина держали всегда открытой. Гордон Маквей приводит свидетельство Олега Леонидова о том, что друзья, посещавшие поэта в больнице, были поражены одержимостью, с которой Есенин говорил о смерти. Он с упоением рассказывал о больных-самоубийцах, а потом "сказал, что и сам скоро умрет".
От природы Есенин был крепок, до 27 лет занимался боксом, и потому его организм долго справлялся с недугом. Однако за шесть лет «бурной» жизни здоровье его было сильно подточено. Стала заметно сдавать даже его феноменальная память. Ранее поэт мог читать наизусть бесконечное количество чужих стихов и любое из своих произведений, написанных за десять лет. Последние свои работы он читал только по рукописи. Близкие старались помочь ему, но наследственный алкоголизм осложнял борьбу с болезнью. Усугубляла его состояние и унаследованная от деда эпилепсия, припадки которой случались и в Америке: "Одержимый тяжелой падучей,// Я душой стал, как желтый скелет"(1923 г.).
Когда Есенин решился на лечение, то было уже поздно: в психиатрической больнице ему сказали, что положение его безнадежно и жить осталось полгода. Может быть, потому он и ушел из клиники через три недели? За последний год поэт неузнаваемо изменился физически: он похудел, как-то посерел, и голубые глаза его, прежде такие ясные, поблекли и воспалились. На лицо легли тени, и оно казалось «стертым». Голос утратил свою звонкость и свежесть, звучал хрипло и приглушенно. Золотые волосы потускнели и «свалялись». И лишь улыбка была все та же — "чистая, как у ребенка". Обычно "с иголочки" одетый, он мог появиться теперь на людях в небрежном виде. О тяжелом впечатлении от последней встречи говорит Маяковский, который "с трудом узнал Есенина". О встрече с поэтом пишет и Наседкин. Заметив его "ужасный вид", он сказал: "Сергей, так ведь недалеко и до конца". Он устало, как о чем-то решенном, проговорил: "Да… я ищу гибели". И глухо добавил: "Надоело все". Последняя попытка излечиться от отчаяния в Ленинграде окончилась безуспешно: "У него не было больше мужества продолжать жизнь, которая уже ничего не могла предложить ему. Идея самоубийства не покидала поэта" (перевод мой. — Л.М. ).
Сергей и в молодости не обладал большой силой воли. Еще в 1916 г., здоровый и крепкий, он признавался М.П. Мурашеву, что он «недолговечен», так как часто "трусит перед трудностями". А уж в 1925 г., когда болезнь одолевает, терзает бессонница и тяготят грустные мысли, он совсем сник. Однажды дрожащими губами и с выражением "какого-то необычайно чистого, почти детского горя на лице" он говорит Эрлиху: "Слушай… Я — конченый человек… Я очень болен… Прежде всего — малодушием… Я очень несчастлив… Все изменило мне". Но не все изменило поэту. Его не оставила муза… Хотя и муза была больна. Разделяя с ним бессонницу и тоску, она диктовала ему трагические строки: "Я веки мертвому себе// Спускаю ниже, // Кладя на них // Два медных пятачка"; "…И эту гробовую дрожь, // Как ласку новую, приемлю".
В октябре 1925 г. в своей автобиографии поэт писал: "Что касается остальных биографических сведений — они в моих стихах". Даже в юности, в самые радужные времена, у Есенина мелькает тема смерти и могилы: "Я пришел на эту землю, // Чтоб скорей ее покинуть" (1914); "Поведут с веревкою на шее // Полюбить тоску" (1915); "В зеленый вечер под окном// На рукаве своем повешусь" (1915). Но в последний год мрак сгущается, поэт не в ладу с собой ("Себе, любимому, // Чужой я человек") и, кажется, уже не дорожит жизнью. Болезнь прогрессирует, и он все чаще "ищет гибели". По наблюдению А.Мариенгофа, приведенному биографом поэта Г.Маквеем, решимость Есенина уйти из жизни была «маниакальной»: "Он пытался перерезать себе вену осколком стекла, пытался выброситься из окна и заколоть себя кухонным ножом" (перевод мой. — Л.М. ). И каждый раз чья-то добрая рука отводила беду, но не надолго: это не меняло сущности дела. Обреченность поэта подчеркивает и Франсис де Грааф: "Он долго вынашивал идею самоубийства, и одна из многих попыток, которые он совершал, должна была достичь цели" (перевод мой. — Л.М. ) — говорит автор.
"Стихи — не что иное, как вид пророчества", — писал Владимир Познер в 1926 г. Пожалуй, он прав. Вот что мы читаем в 1925 г: "А за окном / Протяжный ветр рыдает, // Как будто чуя // Близость похорон"; "И первого // Меня повесить нужно,// Скрестив мне руки за спиной…"; "В ушах могильный// Стук лопат// С рыданьем дальних// Колоколен"; "Себя, усопшего,// В гробу я вижу"; "…Повезут глухие дроги// Полутруп, полускелет". И, наконец, — "Черный человек". Александр Воронский отмечает, что после гибели Есенина стихи его последнего периода звучат по-особенному. Смерть поэта внесла в них роковой смысл. "Сейчас они потрясают, как подлинный документ, строки налились и сочатся кровью, напоены смертной тоской и томлением, … одиночеством и предчувствием гибели. … И чувствуешь, как гробовая дрожь сотрясает тело поэта".
…До тех пор, пока будут закрыты архивы, в сознании людей будет мерцать знак вопроса. Когда их откроют, появятся новые факты, а с ними — и новые версии. Но самыми надежными свидетелями жизни и смерти поэта останутся его письма и стихи. Там есть все. И они говорят, что, осознав необратимость своей болезни, поэт принял мужественное решение: "И мне, чем сгнивать на ветках,// Уж лучше сгореть на ветру".
Лондон
(обратно)Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ
СТОЮ ОДИН…
“И я — Есенин…”
Е.Евтушенко 60-х годов
Я молод был, но просто, деловито
Входил, в обнимку с классиками, в жизнь,
Как вдруг Есенин мне сказал сердито:
“Пожалуйста, голубчик, не лижись…”
А я старался, рвался оголтело
В пророки да в борцы любой ценой —
И даже в депутаты, было дело.
“Ах, родина! Какой я стал смешной…”
Хоть оплевал я все, что мной воспето, —
Меня, увы, все меньше признают.
Туда-обратно странствуя по свету,
“Ни в чьих глазах не нахожу приют…”
Но несмотря на козни патриотов,
Меня им нипочем не затереть:
Я наваял такой объем работы!
“Но никого не может он согреть…”
А как мечталось дерзко и красиво
За классиками следом прыгнуть ввысь!
Но грустно подытожила Россия:
“В тебе надежды наши не сбылись…”
(обратно)
Комментарии к книге «День Литературы, 2001 № 01 (052)», Газета «День литературы»
Всего 0 комментариев