«Очерки Лондона»

1. ЛОНДОНСКІЯ УЛИЦЫ УТРОМЪ

Видъ, представляемый улицами Лондона въ лѣтнюю пору; за часъ до восхожденія солнца, покажется весьма поразительнымъ даже и для тѣхъ, которые, благодаря или жалкому стремленію за удовольствіями, или необходимости снискать себѣ трудами дневное пропитаніе, уже давно знакомы съ этой сценой. Холодъ и пустота среди безмолвныхъ улицъ, на которыхъ мы во всякое другое время дня привыкли видѣть дѣятельныя и шумныя толпы народа, среди на-глухо закрытыхъ зданій, въ которыхъ днемъ совершаются различныя хлопоты и кипитъ жизнь, производятъ сильное впечатлѣніе.

Съ наступленіемъ утра улицы замѣтно пустѣютъ. Начиная отъ полночнаго труженика до разгульнаго весельчака, всѣ и все исчезаетъ на нихъ. Вотъ уже послѣдній гуляка, который спѣшитъ возвратиться домой до разсвѣта, прошелъ по улицѣ нетвердыми шагами, напѣвая вакхическую пѣсню протекшей ночи; вотъ уже и бездомный бродяга, котораго нищета и полиція оставили на улицахъ, свернулся въ глухомъ уголкѣ,чтобы хотя во снѣ полакомиться вкуснымъ блюдомъ и отдохнуть въ тепломъ пріютѣ…. Болѣе трезвая и скромная часть народонаселенія не пробуждалась еще къ трудамъ наступившаго дня, и надъ всѣмъ городомъ могильная тишина. Сѣрый и угрюмый свѣтъ наступающаго утра придаетъ улицамъ еще болѣе холодный и безжизненный видъ. Извощичьи биржи на углахъ многолюднѣйшихъ улицъ совершенно пусты; публичные дома закрыты… Почти ни души на улицахъ….

Иногда только покажется на перекресткѣ полицейскій стражъ, который безмолвно устремляетъ внимательный взглядъ на отдаленный конецъ безлюднаго проспекта; или изрѣдка, крадучись пробѣжитъ черезъ улицу блудная кошка и съ хитрою осторожностью спустится въ нижніе апартаменты своего жилья. Сначала она вскочитъ на дождевую кадку, потомъ спрыгнетъ на мусорную яму и наконецъ уже тихонько прокрадется къ лѣстницѣ, какъ будто вся репутація ея зависитъ отъ того, чтобы ея ночныя похожденія не обратили на себя вниманія соннаго народонаселенія. Мѣстами вы видите полуоткрытыя окна въ верхнихъ этажахъ, обличающія душный воздухъ въ комнатѣ или безпокойный сонъ; а иногда увидите тусклый огонекъ ночной лампады, вѣрной предвѣстницы мучительной безсонницы или тяжелаго недуга. Не будь этихъ немногихъ исключеній, и вы не замѣтили бы на улицахъ ни малѣйшихъ признаковъ жизни, не рѣшились бы подумать, что въ домахъ обитаютъ живыя созданія….

Но вотъ проходитъ часъ времени. Церковные шпицы и кровли высокихъ зданій мало по малу озаряются блѣдно-розовымъ свѣтомъ восходящаго солнца, и на улицахъ мало по малу обнаруживается движеніе и раздается шумъ. Въ отдаленныхъ концахъ ихъ появляются рыночныя телѣги: сонный вагонщикъ нетерпѣливо понукаетъ своихъ усталыхъ лошадей или тщетно старается разбудить мальчика, который, безпечно развалившись на корзинахъ съ фруктами, погруженный въ упоительное самозабвеніе, забываетъ чудеса столицы, давно возбуждавшія его любопытство.

Грубыя, немытыя, съ заспанными глазами, созданія страннаго вида, что-то среднее между дворникомъ и конюхомъ, начинаютъ вынимать ставни изъ оконъ раннихъ гостинницъ, и на извѣстныхъ мѣстахъ показываются небольшіе деревянные столы, съ обыкновенными приготовленіями для уличнаго завтрака. Множество мужчинъ и женщинъ (преимущественно послѣднихъ), съ тяжелыми корзинами фруктовъ на головѣ, тихо пробираются къ Ковентъ-Гарденскому рывку, но той сторонѣ Пикадилли, которая усажена деревьями, и, слѣдуя другъ за другомъ въ близкомъ разстояніи, образуютъ, отъ самого начала Пикадилли до поворота къ мосту Найтъ, длинную, безпрерывно измѣняющуюся линію.

Иногда вы увидите каменьщика, который, съ обѣдомъ въ носовомъ платкѣ, отправляется на дневную работу, а иногда встрѣтите нѣсколько ребятишекъ, которые тайкомъ отъ своихъ родителей весело бѣгутъ по мостовой купаться. Ихъ шумная радость производитъ сильный контрастъ съ угрюмымъ выраженіемъ маленькаго трубочиста, который, простучавъ въ скобу и прозвонивъ въ колокольчикъ до боли въ рукахъ, терпѣливо сидитъ у порога и ждетъ, когда изволитъ проснуться горничная или кухарка соннаго дома.

Ковентъ-Гарденскіи рынокъ, съ переулками, ведущими къ нему, унизанъ телѣгами всѣхъ родовъ, величинъ и описаній, начиная отъ огромнѣйшаго грузового вагона съ четверкой рослыхъ, здоровыхъ лошадей до дребезжащей таратайки яблочника съ чахоточнымъ осломъ. Мостовая уже усыпана завялыми капустными листьями, охапками сѣва и все-возможнымъ соромъ, составляющимъ неотъемлемую принадлежность фруктоваго и зеленного рынка. Мужчины кричатъ, телѣги переходятъ съ мѣста на мѣсто, лошади ржатъ, ребятишки дерутся, торговки болтаютъ, пирожницы превозвосятъ до небесъ свои произведенія, ослы пронзительно визжатъ. Всѣ эти голоса и сотни другихъ сливаются въ одинъ нестройный гулъ, довольно непріятный для слуха лондонскаго жителя, но еще болѣе непріятный для тѣхъ провинціяльныхъ жителей, которые въ первый разъ явились въ Лондовъ и поселились въ гостинницѣ, ближайшей къ Ковентъ-Гардену.

Проходитъ еще часъ, и день вполнѣ начался. Служанка, и вмѣстѣ съ тѣмъ исполнительница всѣхъ возможныхъ домашнихъ работъ, не обращаетъ ни малѣйшаго вниманія, конечно, по поводу крѣпкаго сна, на звонки своей госпожи, которые продолжались по крайней мѣрѣ съ полчаса. Она получаетъ наконецъ приказаніе вставать чрезъ господина, котораго госпожа нарочно посылаетъ самого для этой цѣли, и который, выступивъ въ постельномъ костюмѣ на площадку лѣстницы, повелительнымъ голосомъ восклицаетъ, что уже половина седьмого часа, и что пора подумать о хозяйствѣ. При этомъ служанка внезапно вскакиваетъ, выражаетъ изумленіе, съ недовольнымъ видомъ спускается въ нижніе апартаменты и такъ лѣниво выбиваетъ огонь, какъ будто думаетъ, что онъ самъ собою воспламенится. Сдѣлавъ первый приступъ къ дневнымъ занятіямъ, служанка отворяетъ уличную дверь, чтобы принять молоко, какъ вдругъ, по самому невѣроятному стеченію обстоятельствъ, оно открываетъ, что сосѣдняя служанка также вышла принять молоко, и что молодой прикащикъ мистера Тодда, по той же самой необыкновенной причинѣ, вышелъ открыть ставни своего дома. Неизбѣжнымъ слѣдствіемъ подобнаго открытія бываетъ то, что служанка, съ кувшиномъ молока въ рукѣ, подходитъ къ ближайшему сосp3; днему дому, собственно затѣмъ, чтобъ поздороваться съ Бэтси Кларкъ, и что молодой прикащикъ мистера Тодда переходитъ черезъ улицу, затѣмъ только, чтобы поздравить обѣихъ сосѣдокъ "съ добрымъ утромъ". А такъ какъ помянутый молодой прикащикъ мужчина прекрасной наружности и такой же любезный кавалеръ, какъ и самъ булочникъ, мистеръ Тоддъ, то между сосѣдями быстро завязывается самый интересный разговоръ, и, вѣроятно, продолженіе его было бы въ тысячу разъ интереснѣе, если бы госпожа Бетси Кларкъ, которая слѣдитъ за каждымъ движеніемъ своей служанки, не постучала весьма сердито въ окно своей спальни. При этомъ сигналѣ молодой прикащикъ, стараясь сохранить приличное хладнокровіе, начинаетъ что-то насвистывать и возвращается къ своему дому удвоеннымъ шагомъ, а сосѣдки-служанки бѣгутъ по мѣстамъ и, затворивъ за собой дверь, съ изумительной тишиной, черезъ минуту высовываются изъ окна гостиной. Другой пожалуй вздумаетъ, что онѣ смотрятъ на почтовую карету, которая въ эту минуту проѣзжаетъ мимо оконъ: о, нѣтъ! тотъ ошибется, кто подумаетъ это. Онѣ высунулись изъ оконъ для того, чтобы еще разъ взглянуть на молодого прикащика, который въ свою очередь большой охотникъ любоваться почтовыми каретами, а еще болѣе добрыми сосѣдками, и на этомъ основаніи бросаетъ бѣглый взглядъ на карету и самый продолжительный на Бетси Кларкъ и ея подругу.

Между тѣмъ почтовая карета мчится своимъ чередомъ къ конторѣ дилижансовъ, пассажиры, выѣзжающіе изъ Лондона въ раннемъ дилижансѣ, съ величайшимъ изумленіемъ смотрятъ на пассажировъ въѣзжающихъ. Вытянутыя лица послѣднихъ принимаютъ плачевный видъ и покрываются какимъ-то жолто-синеватымъ цвѣтомъ. По всему видно, что они находятся подъ вліяніемъ того страннаго ощущенія, которое рождается во время отъѣзда, — ощущенія, производящаго то, что событія вчерашняго утра кажутся какъ бы случившимся по крайней мѣрѣ мѣсяцевъ шесть тому назадъ. Въ конторѣ дилижансовъ замѣтна необыкновенная дѣятельность. Дилижансы, готовые отправиться въ дорогу, окружены неизбѣжной толпой евреевъ и другихъ промышленныхъ людей, которые постоянно пребываютъ въ полномъ убѣжденіи, Богъ знаетъ только почему, что ни одинъ пассажиръ не сядетъ въ дилижансъ не купивъ полъ-дюжины грошовыхъ апельсиновъ, или перочиннаго ножика, памятной книжки, прошлогодняго календаря, мѣднаго рейсфедера, кусочка грѣцкой губы или наконецъ собранія оборванныхъ каррикатуръ.

Проходитъ еще полчаса, и уже солнце весело бросаетъ свои яркіе лучи на улицы, въ половину еще пустыя, и свѣтитъ съ достаточнымъ блескомъ для того, чтобы разогнать утреннюю лѣнь прикащика, который, выметая лавку и вспрсыкивая мостовую, поминутно оставляетъ свою работу, чтобы сообщить другому прикащику (точно также лѣниво занимающемуся подобной же работой), что сегодня будетъ очень жарко. Иногда онъ облокотится одной рукой на метлу, а другой отѣнитъ себѣ глаза и пристально начнетъ смотрѣть на «Чудо», или "Молнію", или «Нимрода», или на какой нибудь другой дорожный экипажъ, и смотритъ до тѣхъ поръ, пока дилижансъ не скроется, въ пыльномъ туманѣ, на отдаленномъ концѣ улицы. Тогда онъ совершенно оставляетъ свое занятіе и съ унылымъ духомъ возвращается въ лавку. У него возродилась зависть къ пассажирамъ, которые умчались изъ душнаго Лондона; онъ вспомнилъ о своей далекой и милой родинѣ, о красномъ кирпичномъ домикѣ, въ который онъ ходилъ учиться. Жалкія порціи молока, разведеннаго водой, толстые куски хлѣба, чуть-чуть намазанные масломъ, уничтожаются передъ сладкими воспоминаніями о зеленыхъ поляхъ, на которыхъ онъ рѣзвился съ другами ребятишками, о широкомъ прудѣ, который постоянно покрывался яркою зеленью, и за который его высѣкли, потому что онъ осмѣлился упасть въ него, и наконецъ о тысячѣ другихъ предметовъ, тѣсно связанныхъ съ счастливымъ школьнымъ временемъ.

Но вотъ на улицахъ начинаютъ показываться кэбы. Одни шагъ за шагомъ тянутся по мостовой, другіе быстро несутся къ конторамъ дилижансовъ или къ пароходамъ, что легко можно замѣтить по чемоданамъ и узламъ, чрезвычайно уютно размѣщеннымъ на извощичьихъ козлахъ. Извощики кэбовъ и колясокъ, поставленныхъ у биржъ, дѣятельно занимаются полировкою орнаментныхъ частей своихъ закоптѣлыхъ возницъ. Первые изъ нихъ не могутъ надивиться, какимъ образомъ благомыслящіе люди рѣшаются предпочитать "огромнѣйшіе, чудовищные омнибусы прекраснѣйшему кэбу съ чуднымъ рысакомъ", а послѣдніе никакимъ образомъ не могутъ объяснить себѣ опрометчивость людей, которые рискуютъ головой, "нанимая эти дряхлые, никуда негодные кабы, въ то время, какъ имъ, по видимому, ничто бы не мѣшало взять легонькую коляску, съ парой отличныхъ лошадей, которыхъ никто еще не обгонялъ."

Магазины и лавки почти всѣ уже открыты, и прикашики другъ передъ другомъ стараются выказать свое усердіе, очищая и украшая окна на предстоящій день. Пекарни въ городѣ наполнены множествомъ слугъ и дѣтей, которые съ нетерпѣніемъ ожидаютъ, когда появится первый выпускъ булокъ. Въ предмѣстіяхъ города эта операція уже совершилась давнымъ-давно, потому что народонаселеніе Сомерстоуна, Камдентоуна, Эйлингтона и Пентонвила состоятъ по бо льшей части изъ конторскихъ прикащиковъ и писцовъ, которые съ наступленіемъ ранняго утра цѣлыми толпами спѣшатъ въ Сити или направляютъ свой путь къ судебнымъ мѣстамъ. Пожилые мужчины, жалованье которыхъ, увы! не увеличивается пропорціонально приращенію семейства, довольно быстро совершаютъ свой путь, по видимому, не имѣя передъ собой никакой другой цѣли, кромѣ счетной конторы. Они знаютъ по взгляду почти всѣхъ, кто встрѣчается имъ, или кого они перегоняютъ, потому что тѣ же самыя лица попадаются имъ почти ежедневно въ теченіе двадцати лѣтъ, хотя эти встрѣчи отличаются совершеннымъ безмолвіемъ съ той и другой стороны. Если имъ и случится свести личное, или, лучше сказать, мимоходное знакомство, то оно выряжается при встрѣчѣ быстрымъ приподнятіемъ шляпы, безъ всякаго привѣта. Они не считаютъ себя вправѣ остановиться на секунду и обмѣняться пожатіемъ руки или взять подъ руку добраго пріятеля, потому что это удовольствіе не включено въ ихъ жалованье. Мелкіе писцы, юные сподвижники на поприщѣ торговой бухгалтеріи, которые обратились въ мужей не побывавъ юношами, торопятся къ своимъ мѣстамъ попарно, въ огромныхъ шляпахъ, въ первый разъ надѣтыхъ и тщательно вычищенныхъ фракахъ и въ бѣлыхъ панталонахъ, или, лучше сказать, въ панталонахъ, которые были бѣлы въ прошлое воскресенье, но съ того времени уже порядочно покрылись пылью и черными пятнами. Кто не согласится, что нужно имѣть твердую силу воли для избѣжанія употребить часть обреченныхъ дневному пропитанію денегъ на покупку черствыхъ тортовъ, соблазнительно разложенныхъ на желѣзныхъ листахъ у дверей пирожной давки? Но сознаніе собственнаго достоинства, семь шиллинговъ жалованья въ недѣлю и блестящая перспектива на полученіе въ непродолжительномъ времени восьмого шиллинга являются на помощь нашимъ друзьямъ, и вслѣдствіе этого они еще болѣе набекрениваютъ свои шляпы и заглядываютъ подъ шляпки молоденькихъ швеекъ и модистокъ. Бѣдныя дѣвушки! мы не знаемъ, существуетъ ли въ Лондонѣ, кромѣ ихъ, другой классъ общества, который такъ тяжело трудится, и который получаетъ за свои труды такую ничтожную плату!

Пробило одинадцать часовъ, и новый классъ народа наполняетъ улицы. Товары въ окнахъ магазиновъ разставлены весьма заманчиво. Магазинщики и прикащики, въ бѣлыхъ галстукахъ и щегольскихъ фракахъ, не даютъ вамъ ни малѣйшаго повода сдѣлать заключеніе, что они занимались утромъ уборкою лавки; вы непремѣнно подумаете, глядя на нихъ, что они ни за что не примутъ на себя столь низкаго занятія, даже если бы отъ того зависѣла ихъ жизнь. Телѣги съ Ковентъ-Гарденскаго рынка исчезли. Огородники возвратились домой съ пустыми вагонами. Писцы засѣли за свои дѣла; кабріолеты, кэбы, омнибусы и верховыя лошади развозятъ по служебнымъ мѣстамъ людей болѣе достаточныхъ. По улицамъ толпятся люди богатые и бѣдные, праздные и трудолюбивые, въ щегольскихъ костюмахъ и въ лохмотьяхъ. Мы слѣдимъ за ними и незамѣтно вступаемъ въ зной, шумъ и дѣятельность полудня.

II. ЛОНДОНСКІЯ УЛИЦЫ НОЧЬЮ

Если вы хотите видѣть улицы Лондона въ полномъ великолѣпіи, то надобно взглянуть на нихъ въ темную, пасмурную ночь, когда воздухъ бываетъ пропитанъ влагой, которая, незамѣтно спускаясь на мостовую, покрываетъ не жидкою скользкою грязью, или когда тяжелая неподвижная мгла, обнимая каждый предметъ, дѣлаетъ свѣтъ газовыхъ фонарей гораздо ярче и блестящее освѣщеніе магазиновъ гораздо ослѣпительнѣе. Счастливъ тотъ, кому судьба не предназначала находиться на улицѣ въ подобную ночь! онъ по возможности старается пріютить себя въ своемъ уголку, и прохожіе на улицахъ имѣютъ полное право позавидовать тѣмъ счастливцамъ, которые беззаботно сидятъ подлѣ яркихъ каминовъ.

Въ лучшихъ улицахъ города вы видите, что занав 123;си столовыхъ плотно задернуты, огни водъ очагами пылаютъ ярко, и вкусный, аппетитный запахъ обѣда пріятно поражаетъ обоняніе голоднаго пѣшехода, въ то время, какъ онъ, утомленный, тихо проходитъ мимо желѣзныхъ рѣшотокъ, прикрывающихъ подвальные этажи. Въ предмѣстіяхъ города, по узенькой улицѣ, пробирается мальчикъ-разнощикъ сдобныхъ лепешекъ, и пробирается гораздо тише, чѣмъ ему хочется, потому что едва мистриссъ Маклинъ, изъ No 4, открыла дверь и самымъ громкимъ голосомъ прокричала: "лепешки!", какъ въ ту же минуту изъ окна No 5 высовывается голова мистриссъ Вокаръ и повторяетъ тотъ же самый призывъ. И едва только слова мистриссъ Вокаръ слетѣли съ ея устъ, какъ мистриссъ Пепло, изъ противоположнаго дома, спускаетъ съ рукъ своего сына, который летитъ по улицѣ съ такой быстротой, какую могли внушить однѣ только "сдобныя лепешки", хватаетъ разнощика и насильно влечетъ его къ своему дому. Между тѣмъ мистриссъ Маклинъ и мистриссъ Вокаръ, чтобъ избавить бѣднаго разнощика отъ лишнихъ хлопотъ, и чтобъ сказать своей сосѣдкѣ пару дружескихъ словъ, перебѣгаютъ черезъ улицу и покупаютъ лепешки у дверей мистриссъ Пепло. Изъ добровольнаго признанія мистриссъ Вокаръ мы узнаемъ, что "чайникъ ея кипитъ, и что на столѣ уже давно разставлены чашки", а такъ какъ погода на дворѣ чрезвычайно непріятная, то она рѣшилась выпить чашку вкуснаго горячаго чаю. Съ этимъ заключеніемъ, по какому-то весьма непостижимому стеченію обстоятельствъ, соглашаются и прочія лэди.

Послѣ непродолжительнаго разговора о суровости погоды и о достоинствахъ горячаго чаю, о всеобщей склонности дѣтей къ шалостямъ и объ исключеніи изъ этого правила скромнаго поведенія мастера Пенло, мистриссъ Вокаръ примѣчаетъ въ отдаленномъ концѣ улицы своего супруга. А такъ какъ бѣдняжка супругъ ея, послѣ тяжелой работы въ докахъ, захочетъ выпить чашку горячаго чаю, то она быстро бросается къ дому. Мистриссъ Маклинъ слѣдуетъ примѣру мистриссъ Вокаръ, и, обмѣнявшись на прощанье еще нѣсколькими словами, обѣ онѣ скрываются за двери, которыя остаются послѣ этого закрытыми до слѣдующаго утра и открываются развѣ только для "разнощика нива", который является съ лоткомъ, освѣщеннымъ тусклымъ фонаремъ, и, передавая мистриссъ Вокаръ кружку нива и нумеръ старой газеты, сообщаетъ ей, что "онъ не помнитъ такой холодной ночи, исключая развѣ той, когда на сосѣднемъ полѣ замерзъ человѣкъ."

Поговоривъ на перекресткѣ съ полицейскимъ стражемъ касательво весьма вѣроятной перемѣны въ погодѣ и наступленія жестокаго мороза, вечерній разнощикъ пива возвращается къ хозяину и въ теченіе остального вечера прилежно занимается помѣшиваньемъ каменнаго огня, а между дѣломъ вмѣшивается въ интересный разговоръ особъ, которыя собрались вокругъ камина.

Улицы, сосѣднія съ Маршгэтомъ и театромъ Викторіи, представляютъ въ подобную ночь непривлекательный видъ. Топкая грязь нисколько не уменьшается въ нихъ отъ безпрестаннаго движенія народа, который толпами снуетъ около этого мѣста. Даже маленькій оловянный сосудъ, посвященный печеному картофелю и окруженный пестрыми фонарями, потерялъ свою привлекательность; а что касается до прилавка съ пирогами изъ почекъ, то его привлекательность совсѣмъ исчезла. Свѣча въ прозрачномъ фонарѣ — домашняго приготовленія изъ пропитанной масломъ бумаги — разъ пятьдесятъ уже потухала, такъ что пирожникъ, утомленный, бѣгая взадъ и впередъ къ ближайшему винному погребу за огнемъ, съ отчаяніемъ отказался отъ своей иллюминаціи, и единственными признаками его мѣстопребыванія служатъ блестящія искры, которыя каждый разъ, какъ только пирожникъ открывалъ свою портабельную печь, далеко разносятся по улицѣ.

Продавцы рыбы, устрицъ и фруктовъ томятся въ своихъ конурахъ, тщетно стараясь привлечь покупателей. Оборванные ребятишки, которые, несмотря ни на какую погоду, привыкли проводить свободное время на улицахъ, скорчившись, стоятъ небольшими группами подъ дверными навѣсами или подъ парусиннымъ зонтомъ у окна сырной лавки, гдѣ яркіе рожки газоваго свѣта озаряютъ огромные круги краснаго и блѣдно-жолтаго сыру, копченыхъ окороковъ, языковъ и различнаго рода и величины темныхъ колбасъ. Здѣсь ребятишки забавляются повтореніемъ театральныхъ сценъ, которыхъ они были свидѣтелями, выраженіемъ восторга при воспоминаніи страшной канонады, которая каждый вечеръ безъ всякихъ измѣненій повторяется на театрѣ Викторіи, и наконецъ краснорѣчивыми похвалами въ честь неподражаемаго Билля Томнсова, за его акробатическіе подвиги и непостижимыя тѣлодвиженія въ національномъ морскомъ танцѣ.

Вотъ уже одинадцать часовъ. Холодный мелкій дождь, который такъ долго все еще накрапывалъ, начинаетъ теперь падать крупными каплями. Печеный картофель оставилъ улицу до слѣдующаго утра; пирожникъ съ своей подвижной кладовой отправился къ дому; сырная лавка закрыла свои ставни, и ребятишки исчезли. Безпрерывный стукъ деревянныхъ башмаковъ по скользкой мостовой, шорохъ зонтиковъ и глухое завываніе вѣтра свидѣтельствуютъ о безпощадной погодѣ, и полицейскій стражъ, въ лакированномъ плащѣ, плотно застегнутомъ вокругъ его особы, бѣдный, никакъ не можетъ поздравить себя съ блестящей перспективой, особливо въ то время, когда онъ хочетъ отвернуться отъ сильнаго порыва вѣтра и дождя и скрыться за угломъ, гдѣ эти двѣ стихіи нападаютъ на него еще свирѣпѣе.

Мелочная лавочка, съ разбитымъ звонкомъ на дверяхъ, который уныло дребезжитъ при каждомъ требованіи какихъ нибудь подъ-унца чаю и четверти фунта сахару, запирается на ночь. Толпы народа, которыя сновали взадъ и впередъ въ теченіе цѣлаго дня, быстро начинаютъ рѣдѣть, Шумъ, крики и брань, вылетающіе изъ трактировъ и винныхъ погребковъ, составляютъ почти единственный гулъ, нарушающій грустное безмолвіе ночи.

Правда, среди этого безмолвія раздается другой, раздирающій звукъ; но онъ замолкъ почти при самомъ началѣ. Несчастная женщина, съ ребенкомъ на рукахъ, бережно завернутымъ въ оборванную шаль, дѣлала попытку пропѣть какую-то народную балладу, въ надеждѣ вынудить нѣсколько пенсовъ отъ сострадательныхъ прохожихъ. Но этотъ подвигъ — это жалкое усиліе жалкой нищеты — былъ встрѣченъ безчеловѣчнымъ смѣхомъ. Слезы градомъ покатились по блѣдному, изнуренному лицу матери. Ребенокъ озябъ, голоденъ; его тихіе, полу-подавленные стоны еще болѣе усиливаютъ мучительную тоску матери, и она съ воплемъ опускается на мокрое, холодное крыльцо ближайшаго дома. О, какъ мало найдется такихъ людей, которые, проходя мимо подобнаго созданія, представляютъ себѣ пытку сердца и паденіе духа, производимыя въ несчастной даже однимъ только усиліемъ пропѣть что нибудь! Болѣзнь, лишенія и голодъ грустно отзываются въ каждомъ словѣ знакомой пѣсенки, которая часто оживляла часы вашего досужнаго веселья. Зачѣмъ же вы смѣетесь надъ этимъ пѣніемъ? Неужели вы не слышите, что въ трепетномъ голосѣ пѣвицы высказывается ужасная повѣсть нищеты? Неужели вы не подумали, что, не давъ докончить этой раздирающей душу пѣсни, несчастная мать отвернется отъ вашего пренебреженія для того только, чтобъ умереть отъ холода и голода, и умереть съ невиннымъ младенцемъ на рукахъ?

Часъ ночи. Но грязнымъ улицамъ возвращаются партіи изъ различныхъ театровъ. Кэбы, коляски и омнибусы шумно катятся по мостовой. Лодочники, съ тусклыми, грязными фонарями въ рукахъ и огромными мѣдными бляхами на груди, возвращаются къ своимъ пловучимъ жилищамъ или на покой, или наслаждаться удовольствіемъ за кружкой крѣпкаго пива и трубкой табаку. Покровители партера стремятся къ домамъ, гдѣ во всякое время могутъ найти для себя подкрѣпленіе. Котлеты, почки, кролики, устрицы, портеръ и сигары подаются среди облаковъ табачнаго дыму, бѣготни, стукотни ножами и клокотанья бутылочной жидкости и множества другихъ подобныхъ звуковъ.

Болѣе музыкальная часть театральнаго общества отправляется на какой нибудь гармоническій митингъ. Изъ любопытства пойдемте вслѣдъ за ними и посмотримте, что творится на этихъ одушевленныхъ собраніяхъ.

Въ высокой и довольно просторной комнатѣ сидятъ отъ восмидесяти до ста человѣкъ гостей. Всѣ они безъ милосердія стучатъ по столу рукоятками ножей и произносятъ оглушительныя крики одобренія. Съ перваго взгляда вы отнюдь не отгадаете, что все это значитъ. Но мы постараемся разсѣять ваше недоумѣніе и скажемъ, что этотъ стукъ и эти крики служатъ выраженіемъ чистосердечной похвалы веселой круговой пѣснѣ, которая только что передъ нашимъ приходомъ была торжественно пропѣта тремя "пѣвцами-джентльменами", которые сидятъ по срединѣ стола. Одинъ изъ нихъ, маленькій человѣчекъ съ надменнымъ видомъ и лысой головой, которая высовывается изъ воротника зеленаго фрака; другой, какъ видно, одаренъ отъ природы расположеніемъ къ тучности и кромѣ того пронзительно-визгливымъ дискантомъ; третій имѣетъ длинное смуглое лицо и черный костюмъ. Маленькій человѣчекъ — особа весьма замѣчательная: о, если бы вы знали, какъ онъ снисходителенъ къ ближнему и какой у него удивительный голосъ!

— У него удивительнѣйшій басъ! замѣчаетъ своему товарищу молодой джентльменъ въ голубомъ платкѣ: едва ли кто можетъ спускаться такъ низко, какъ онъ спускается. Да, милостивый государь, такъ низко, что всегда вы не въ состояніи разслышать его голоса.

И дѣйствительно, слова молодого джентльмена были совершенно справедливы, Кажется, ничего не могло быть въ свѣтѣ восхитительнѣе, какъ только слушать его октаву, когда она постепенно спускается ниже и ниже, до тѣхъ поръ, пока подняться наверхъ не будетъ никакой возможности. Безъ душевнаго волненія и трогательнаго впечатлѣнія невозможно было слышать его сердечныхъ изліяній въ торжественныхъ пѣсняхъ: "Я оставилъ свое сердце въ шотландскихъ горахъ", или "Мой старый храбрый другъ Гаукъ". Толстый человѣкъ въ свою очередь пускался въ сантиментальность. Съ нѣжностью пѣвицы и самымъ плѣнительнымъ тоненькимъ голоскомъ онъ ворковалъ и ""Лети, лети со мной, моя подруга Бесси!" и тому подобные нѣжные романсы.

— Сдѣлайте одолженіе, джентльмены, приказывайте себѣ подавать, что вамъ угодно! пожалуста приказывайте! кричалъ блѣднолицый мужчина съ рыжей головой, и требованія на джинъ, вино, портеръ и сигары громогласно посыпались изъ всѣхъ частей комнаты.

"Пѣвцы-джентльмены" находятся на самомъ верху своей славы; самымъ кроткимъ и покровительнымъ образомъ она разсыпаютъ снисходительные поклоны и награждаютъ ласковыми словами болѣе извѣстныхъ имъ посѣтителей комнаты.

А вотъ этотъ коротенькій круглолицый джентльменъ, въ узкомъ коричневомъ сюртукѣ, въ бѣлыхъ чулкахъ и башмакахъ, разъигрываетъ роль комика. Посмотрите, до какой степени онъ привлекателенъ. Съ какимъ самоотверженіемъ и сознаніемъ собственныхъ своихъ способностей принимаетъ онъ предлагаемый стулъ.

— Джентльмены! говоритъ басъ-джентльменъ — онъ же и предсѣдатель собранія — сопровождая свой возгласъ ударомъ молотка. — Джентльмены! позвольте мнѣ завладѣть вашимъ вниманіемъ…. нашъ другъ мистеръ Смуггинсъ желаетъ быть полезнымъ и любезнымъ для всего собранія.

— Браво! раздается се стороны собранія.

Смуггинсъ продолжительно прокашлялся — такъ, для симфоніи — раза два чихнулъ, къ беспредѣльному восторгу публики, а началъ пѣть комическую пѣсню припѣвая: "фал-де-ралъ, тол-де-ралъ", послѣ каждой строфы, которая всегда оказывалась вдвое короче припѣва. Эта пѣсня оканчивается оглушительнымъ рукоплесканіемъ, съ окончаніемъ котораго предсѣдатель общества снова ударяетъ молоткомъ и восклицаетъ:

— Джентльмены! не угодно ли вамъ пропѣть круговую пѣсню?

Предложеніе принимается съ шумнымъ восторгомъ, для сильнѣйшаго выраженія котораго нѣкоторые энергическіе джентльмены отбиваютъ донышки у рюмокъ. Девизъ этотъ не лишенъ юмора, но часто служитъ поводомъ къ легкой брани и именно при концѣ засѣданія, когда лакей сдѣлаетъ предложеніе удовлетворить его за пострадавшую посуду.

Подобныя сцены продолжаются до трехъ и до четырехъ часовъ утра. Хотя онѣ и не оканчиваются этимъ засѣданіемъ, потому что плодовитая изобрѣтательность пирующихъ друзей открываетъ широкое поле для новыхъ подвиговъ, но для описанія ихъ потребовался бы цѣлый томъ, содержаніе котораго при всей назидательности, лишено бы было интереса. А потому мы дѣлаемъ низкій поклонъ и опускаемъ занавѣсъ.

III. МАГАЗИНЫ И ЛАВКИ СЪ ИХЪ ОБИТАТЕЛЯМИ

Какой неистощимый источникъ для размышленія представляютъ намъ улицы Лондона! Мы ни подъ какимъ видомъ не модемъ согласиться съ сожалѣніемъ Стерна о человѣка, который, объѣхавъ полъ-свѣта, сказалъ, что видѣлъ одну лишь пустыню; не хотимъ и сами имѣть ни малѣйшаго сожалѣнія къ человѣку, который, взявъ шляпу и трость, прогулялся бы отъ, Ковентъ Гардена до ограды св. Павла, и обратно, и потомъ сказалъ бы, что не извлекъ изъ этой прогулки не только удовольствія, но даже пользы. А надобно правду сказать, подобные люди существуютъ на бѣломъ свѣтѣ: мы каждый день встрѣчаемся съ ними. Огромные черные шейные платки, свѣтлые жилеты, замысловатыя трости и недовольныя лица составляютъ главную ихъ характеристику. Другой человѣкъ быстро проходитъ мимо насъ, серьезно отправляясь къ занятіямъ или безпечно гоняясь за удовольствіями. Напротивъ того, эти люди безмолвно и медленно катаются по улицѣ и выражаютъ на своихъ лицахъ необыкновенное счастіе и одушевленіе. Ничто, по видимому, не производитъ на нихъ впечатлѣнія; ни что, кромѣ толчка со стороны какого нибудь невѣжды-дворника или быстраго кэба, не можетъ нарушить ихъ холоднаго ко всему равнодушія. Вечеромъ, въ хорошую погоду, вы всегда встрѣтите ихъ въ табачномъ магазинѣ, изъ оконъ котораго они выглядываютъ, прикрытые отъ нескромныхъ взглядовъ синими кисейными занавѣсками. Только тамъ они вполнѣ наслаждаются своимъ существованіемъ; приглаживаютъ свои роскошные бакенбарды, играютъ огромной золотой цѣпочкой и въ полголоса выражаютъ нѣжный вздоръ хозяйкѣ магазина, молоденькой лэди, которая, при яркомъ блескѣ газоваго свѣта, служитъ предметомъ восторга для всѣхъ служанокъ изъ цѣлаго квартала и предметомъ зависти для модныхъ магазинщицъ на двѣ мили въ окружности.

Къ числу главныхъ нашихъ удовольствій принадлежитъ удовольствіе наблюдать на постепеннымъ ходомъ, за возвышеніемъ или паденіемъ нѣкоторыхъ магазиновъ. Съ весьма многими изъ нихъ, расположенными въ различныхъ частяхъ города, мы уже успѣли не только свести довольно короткое знакомство, но и подробно узнать всю ихъ исторію. Мы сразу можемъ насчитать до двадцати такихъ магазиновъ, которые не платили пошлины въ теченіе послѣднихъ шести лѣтъ. Они никогда не любовались своими владѣтелями болѣе двухъ мѣсяцевъ сряду, но зато были свидѣтелями всѣхъ возможныхъ родовъ мелочной торговли.

Мы представимъ вамъ одинъ изъ этихъ магазиновъ, который можетъ служить образцемъ для всѣхъ другихъ, и въ судьбѣ котораго мы постоянно принимали живѣйшее участіе, будучи знакомы съ нимъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ открылся въ городѣ подъ названіемъ мелочной лавочки. Онъ расположенъ на Сюрревской сторонѣ Темзы, недалеко отъ Мэршгэта. Съ самого начала это былъ частный домъ, весьма благовидной наружности; но впослѣдствіи времени обстоятельства владѣльца этого дома приведены были въ крайне стѣснительное положеніе, такъ что домъ поступилъ въ казенное управленіе, хозяинъ дома выѣхалъ, и его родное пепелище постепенно стало превращаться въ жалкія руины. Вотъ съ этого-то періода и начинается наше знакомство: когда штукатурка и краска во многихъ мѣстахъ совершенно исчезли, спускъ въ подвальный этажъ покрылся зеленой плесенію и грязью, водосточныя трубы во многихъ мѣстахъ были переломаны, — словомъ сказать, когда весь домъ представлялъ изъ себя жалкую картину запустѣнія. Ребятишки изъ здѣшняго квартала находили безпредѣльное удовольствіе собираться на крыльцѣ этого дома и по очереди стучать въ уличную скобу, къ величавшему удовольствію сосѣдей вообще и въ особенности нервной старой лэди, жившей черезъ домъ. Жалобамъ на шалуновъ не было числа, и даже пробовали отучить ихъ отъ этого мѣста холодной водой, неожиданно орошавшей ихъ съ головы до ногъ, — но безъ всякаго успѣха. При такомъ положеніи дѣла, содержатель лавки на ближайшемъ углу, въ которой продавались корабельныя принадлежности, самымъ обязательнымъ образомъ снялъ мѣдную скобу съ уличныхъ дверей, продалъ ее, и съ той поры несчастный домъ принялъ видъ гораздо печальнѣе прежняго.

Обстоятельства принудили насъ разстаться съ нашимъ пріятелемъ на нѣсколько недѣль. Но можете представить себѣ наше изумленіе, когда, возвратившись, мы не нашли слѣдовъ существовавшія заброшеннаго дома! На его мѣстѣ очутилась прекрасная лавка, быстро приближающаяся къ принятію титула «магазина». На ставняхъ и въ окнахъ ея были выставлены объявленія, извѣщающія публику, что "въ самомъ непродолжительномъ времени будетъ открыта продажа шолковыхъ, шерстяныхъ, бумажныхъ и полотняныхъ матеріи самаго высшаго достоинства и по самымъ сходнымъ цѣнамъ." И дѣйствительно, магазинъ открылся въ надлежащее время и надъ окнами его закрасовалась надпись владѣтеля и "К®". Золотыя буквы этой надписи до такой степени были ослѣпительны, что невозможно было смотрѣть на нихъ, не подвергая опасности свое зрѣніе. А какія ленты, какія шали выглядывали изъ оконъ! какія прекрасные молодые люди находились внутри магазина! съ какими чистыми манишками и бѣлыми шейными платками! Что касается владѣтеля магазина, то онъ рѣшительно ничего не дѣлалъ, какъ только ходилъ взадъ и впередъ по магазину, подавалъ стулья прекрасному полу, являвшемуся за покупками, или держалъ весьма серьёзныя совѣщанія съ помянутыми прекрасными молодыми людьми, которые, судя по опыту и дальновидности; сосѣдей, принадлежали къ числу членовъ "К®". Мы смотрѣли на все это съ чувствомъ глубокаго сожалѣнія: мы предвидѣли роковую участь магазина, и предчувствіе не обмануло васъ. Паденіе его было медленно, но вѣрно. Въ окнахъ начали показываться билетики съ назначеніемъ пониженныхъ цѣнъ на товары; послѣ того на удачныхъ дверяхъ появилось объявленіе объ отдачѣ въ наемъ нижняго этажа "безъ мебели"; потомъ одинъ изъ молодыхъ людей исчезъ, неизвѣстно куда; прочіе его товарищи надѣли черные галстуки и глухіе жилеты, а содержатель магазина обнаружилъ сильную наклонность къ употребленію горячительныхъ напитковъ. Магазинъ сдѣлался грязнымъ; разбитыя окна оставались безъ починки и товары стали исчезать по цѣлымъ кускамъ безъ посредничества покупателей. Наконецъ компанія сняла золотую вывѣску, и содержатель магазина, при искреннемъ своемъ почтеніи, препроводилъ ключъ отъ дома по принадлежности.

Новый жилецъ былъ содержатель моднаго магазина. Магазинъ хотя и былъ украшенъ скромнѣе прежняго, но въ немъ во всѣхъ частяхъ обнаруживалась чистота и опрятность. Несмотря на то, мы всегда считали и это дѣло неблагонадежнымъ. При всемъ нашемъ желаніи новому жильцу всякаго благополучія, мы трепетали за его успѣхъ. По видимому, онъ былъ вдовецъ и имѣлъ другія занятія, потому что каждое утро проходилъ мимо насъ по направленію къ Сити. Торговля въ магазинѣ производилась его старшей дочерью. Бѣдняжка! для этого занятія ей не нужно было помощниковъ. Иногда намъ случалось замѣтить въ задней половинѣ магазина двухъ-трехъ дѣтей, одѣтыхъ, по примѣру матери, въ глубокій трауръ; а вечеромъ мы никогда не проходили не видавъ у окна содержательницы магазина за какой нибудь работой для дѣтей или для продажи. Когда блѣдное лице ея, освѣщенное тусклымъ свѣтомъ сальной свѣча, казалось намъ печальнѣе и задумчивѣе обыкновеннаго, мы всегда думали, что если бы безразсудныя матери семействъ, которыя такъ стараются, какъ говорятся, сбыть съ рукъ своихъ дочерей, если бы онѣ хотя вполовину знали страданія и лишенія, которымъ подвергаются ихъ дочери, для того только, чтобы честнымъ трудомъ пріобрѣсть себѣ дневное пропитаніе, то, можетъ быть, онѣ очень умѣрили бы старанія видѣть дочерей своихъ какъ можно скорѣе замужними и чрезъ минутное удовлетвореніе тщеславія не подвергали бы ихъ страшной нищетѣ!

Но возвратимся къ магазину. Мы продолжали наблюдать за нимъ и видѣли ясно, что нищета въ немъ усиливалась съ каждымъ днемъ. Правда, дѣти постоянно были чисты и опрятны, но ихъ платьица покрылись безчисленнымъ множествомъ заплатокъ. Верхняя часть дома отдавалась въ наемъ, для уплаты части аренднаго содержанія; но охотниковъ поселиться въ ней не являлось. Медленный, изнурительный недугъ старшей дочери лишилъ ее возможности продолжать вечернія занятія. Наступилъ срокъ платежа аренды. Владѣтель дома пострадалъ отъ неудачи послѣдняго жильца, а потому не имѣлъ никакого состраданія къ безуспѣшному предпріятію содержателя моднаго магазина. Онъ подалъ ко взысканію, и въ одно прекрасное утро мы имѣли несчастіе быть свидѣтелями, какъ прикащики "Лондонскаго Дядюшки" вывозили изъ дому скудную мебель, и на самомъ домѣ увидѣли новый билетъ съ крупною надписью "отдается въ наемъ". Что сдѣлалось впослѣдствіи съ жильцами, для насъ закрыто непроницаемой завѣсой, но полагаемъ, что бѣдная мать, совершивъ свое трудное земное поприще, навсегда освободилась отъ скорби и страданій.

Любопытство, сильно подстрекало насъ узнать, что будетъ въ домомъ послѣ этого. Теперь уже ясно было видно, что это мѣсто несчастливо. Билетъ былъ вскорѣ снятъ, и внутри магазина дѣлались нѣкоторыя измѣненія. Мы находились въ лихорадочномъ ожиданіи. Догадки ваши истощились: мы перебрали въ нашемъ умѣ всѣ роды торговли, но ни одинъ изъ нихъ не согласовался съ предубѣжденіемъ въ постепенное раззореніе новыхъ постояльцевъ. Наконецъ магазинъ открыли, и мы удивились, что до сихъ поръ не могли отгадать настоящаго положенія дѣла. Магазинъ — весьма небольшой даже и въ цвѣтущую свою пору — раздѣлился на двѣ лавки: одна была занята шляпнымъ мастеромъ, а другая табачникомъ, который кромѣ табаку продавалъ трости и палки и былъ коммиссіонеромъ воскресной газеты. Обѣ лавки отдѣлялись одна отъ другой тоненькой перегородкой, обклеенной яркими полосатыми шпалерами.

Табачникъ занимался своимъ промысломъ дольше всѣхъ постояльцевъ, которые сохранились въ нашей памяти. Это былъ краснолицый, нахальный, негодный человѣкъ, по видимому, привыкшій принимать вещи, какъ онѣ есть, и изъ самыхъ дурныхъ обстоятельствъ извлекать, по возможности, лучшее. Сигары онъ продавалъ по мѣрѣ требованій, а остальныя выкуривалъ самъ. Онъ содержалъ свою лавку до тѣхъ поръ, пока на нарушались мирныя отношенія между нимъ и хозяиномъ дома, но при первомъ нарушеніи спокойствія онъ прехладнокровно заперъ лавку и исчезъ. Съ этого времени двѣ маленькія конурки подвергались безчисленнымъ перемѣнамъ. Табачнику наслѣдовалъ театральный парикмахеръ, который украсилъ свое окно грошевыми отпечатками театральныхъ сценъ и страшныхъ кровопролитныхъ сраженій. Мѣсто шляпнаго мастера заступилъ зеленщикъ, а парикмахеръ, въ свою очередь, уступилъ давку портному. Короче сказать, перемѣны постояльцевъ до того были многочисленны, что мы не успѣвали замѣчать ихъ. Однакожь, въ послѣднее время въ домѣ обнаружились вѣрные признаки постоянныхъ жильцовъ. Эта перемѣна случилась самымъ незамѣтнымъ образомъ. Содержатели лавокъ постепенно отдавали въ наемъ одну комнату за другою, такъ что подъ конецъ принуждены была стѣснить себя до крайности. Прежде всего появилась на отдѣльной двери мѣдная дощечка съ надписью "Пансіонъ для дѣвицъ". Спустя немного времени, мы замѣтили другую мѣдную дощечку, потомъ колокольчикъ и потомъ другой колокольчикъ.

Остановившись передъ фасадомъ нашего стараго пріятеля и замѣчая эти несомнѣнные признаки распространенія бѣдности въ домѣ, мы заключили, по предъидущимъ фактамъ, что домъ достигъ послѣдняго предѣла своего періодическаго назначенія, и что скоро совершенно опустѣетъ. Но на этотъ разъ мы ошиблись. Когда случай привелъ насъ въ послѣдній разъ пройти мимо дома, то въ подвальномъ этажѣ его учреждено было молочное заведеніе, и мы своими глазами видѣли, какъ стадо тощихъ дворовыхъ птицъ вбѣгало въ однѣ двери и выбѣгало въ другія. Прочіе этажи были пусты.

IV. ШОТЛАНДСКІЙ ДВОРЪ

Шотландскій дворъ занимаетъ небольшую, очень небольшую полосу земли, которая граничитъ съ одной стороны грязной водой рѣки Темзы, а съ другой — садами Нортумберландскаго дворца, и примыкаетъ съ одного конца къ Нортумберландовой улицѣ, а съ другого — къ задней половинѣ площади Вайтъ-Голлъ. Когда эта область была въ первый разъ и случайнымъ образомъ открыта провинціальнымъ джентльменомъ, заблудившимся нѣсколько лѣтъ тому назадъ на улицѣ Страндъ, то коренными обитателями въ ней оказались: портной, трактирщикъ, два содержателя съѣстныхъ лавокъ и пирожникъ. Кромѣ этихъ лицъ открылось еще племя сильныхъ и рослыхъ людей, которые регулярно каждое утро, около пяти и шести часовъ, отправлялись къ пристани Шотландскаго двора, нагружали каменнымъ, углемъ тяжелые вагоны, отправлялись съ этими вагонами въ отдаленныя мѣста Лондова и за Лондовъ и снабжали тамошнихъ жителей горючимъ матеріаломъ. Разгрузивъ вагоны, они снова отправлялись за свѣжимъ запасомъ, и эта исторія продолжалась изо дня въ день въ теченіе цѣлаго года.

Такъ какъ поселенцы извлекали средства къ своему существованію изъ удовлетворенія нуждъ этихъ неутомимыхъ промышленниковъ, то предметы, назначаемые въ продажу, и мѣста, гдѣ они продавались, носили на себѣ сильныя отпечатки примѣненія ко вкусу и желаніямъ покупателей. Портной, напримѣръ, выставлялъ въ своемъ окнѣ пару лиллипутскихъ кожаныхъ штиблетъ и самаго миніатюрнаго вида кафтанъ, а при входѣ въ его мастерскую на каждой половинѣ дверей приколочены были образцы угольныхъ мѣшковъ. Содержатели съѣстныхъ лавокъ выставляли на показъ огромнѣйшія части жареной говядины и массивныя пудинги, достоинство которыхъ могли оцѣнить одни только угольщики. Изъ окна пирожника выкатывались бѣлыя куски печенаго теста, съ красноватыми пятнами, которыми обнаруживалось мѣсто пирожной начинки, и всегда возбуждали аппетитъ проходящихъ работниковъ.

Но самое лучшее мp3; сто изъ всего Шотландскаго двора; это — старый трактиръ, расположенный на углу. Здѣсь, въ мрачной комнатѣ стариннаго вида, озаряемой яркимъ каминнымъ огнемъ и украшенной огромными стѣнными часами съ бѣлымъ цыферблатомъ и черными цыфрами, сидятъ мужественные угольщики, поглощая страшныя кружки барклеевскаго портера и выпуская клубы табачнаго дыму, который клубится надъ ихъ головами и покрываетъ комнату густымъ, мрачнымъ облакомъ. Изъ этой комнаты въ зимніе вечера часто раздаются веселые голоса и достигаютъ до самой рѣки, особливо когда пѣніе совершается цѣлымъ хоромъ или когда на нѣкоторыхъ выразительныхъ словахъ пѣсни потребуется сдѣлать удареніе.

Въ этой же комнатѣ разсказываются старинныя преданія о, томъ, что такое была Темза въ прежніе годы, когда еще не было выстроено бумаго-прядильной мануфактуры, и когда о Ватерлоосскомъ мостѣ никто еще не думалъ. При подобныхъ случаяхъ заключеніе всякаго разсказа сопровождалось киваніемъ головъ и выраженіемъ ужаса, къ глубочайшему назиданію подростающаго поколѣнія угольщиковъ, которые столпились вокругъ разскащиковъ и спрашивали, къ чему ведутъ всѣ эти измѣненія. При этомъ вопросѣ портной торжественно оставлялъ свою трубку и отвѣчалъ, что, безъ всякаго сомнѣнія, это ведетъ, къ лучшему, но только въ томъ онъ сомнѣвается, хорошо ли это будетъ для Шотландскаго двора. Это таинственное мнѣніе, выраженное съ видомъ полу-предсказанія, никогда не оставалось безъ одобрительнаго согласія со стороны всего собранія. Бесѣда продолжается часовъ до десяти. Въ это время является жена портного, уводитъ его домой, и общество расходится, для того только, чтобъ на слѣдующій вечеръ, въ тотъ же самый часъ, снова встрѣтиться въ той же самой комнатѣ и потолковать рѣшительно о тѣхъ же самыхъ предметахъ.

Около этого времени, до дня, отправляющіеся вверхъ по Темзѣ, начали привозить на Шотландскій дворъ городскіе слухи, что будто бы лордъ-мэръ грозилъ срыть до основанія старый лондонскій мостъ и выстроить новый. Слухи эти приняты были съ самаго начала за простыя городскія сплетни, не имѣющія ни какого основанія, потому что на Шотландскомъ дворѣ никто не сомнѣвался, что если лордъ-мэръ дѣйствительно задумалъ подобный планъ, то, прежде чѣмъ приступитъ къ исполенію, его посадятъ въ Товеръ и будутъ судить военнымъ судомъ, какъ государственнаго измѣнника.

Между тѣмъ слухи распространялись быстрѣе и быстрѣе и принимали видъ правдоподобія. Наконецъ одна лодка, нагруженная лучшимъ валсэндскимъ углемъ, привезла утвердительныя свѣдѣнія, что уже нѣсколько сводовъ стараго лондонскаго моста закрыто, и что сдѣланы уже обширныя приготовленія для постройки новаго моста. О! какое волненіе произвела эта новость въ посѣтителяхъ старинной комнаты на Шотландскомъ дворѣ! Каждый членъ собранія, блѣдный отъ изумленія и страха, смотрѣлъ въ лицо своего собесѣдника и читалъ на немъ отголосокъ грустныхъ ощущеній, которыя тѣснили его собственную грудь. Самый старшій угольщикъ, для утѣшенія себя и своихъ товарищей, старался доказать, что въ ту минуту, какъ только разрушатъ перемычки и своды стараго моста, вся вода изъ Темзы выбѣжитъ и оставитъ сухое дно. Что тогда будетъ съ угольными лодками? что станетъ съ торговлей Шотландскаго двора и его народонаселеніемъ? Портной печальнѣе прежняго качалъ головой, уныло посматривалъ на дно портерной кружки и говорилъ: "подождите немного…. вы увидите, что изъ этого будетъ…. Не будь я портной Шотландскаго двора, если военный судъ не приговоритъ лорда-мэра; къ смертной казни."

Угольщики ждали. Лодка за лодкой являлись на Шотландскій дворъ, а о приговорѣ военнаго суда не было и помину. Вотъ, уже положенъ и основный камень, и положенъ герцогомъ, роднымъ братомъ короля. Прошли годы, и мостъ былъ открытъ самимъ королемъ. Вслѣдъ за тѣмъ перемычки и старый мостъ были срыты до основанія; и изумленіе обитателей Шотландскаго двора было безпредѣльно, когда они, проснувшись на другое утро съ полнымъ убѣжденіемъ, что пройдутъ къ пловучей пристани не замочивъ подошвы башмаковъ, увидѣли, что вода по прежнему находилась въ своемъ мѣстѣ.

Результатъ этого перваго нововведенія, хоти ни въ какомъ отношеніи не согласный съ ожиданіями обитателей Шотландскаго двора, произвелъ, однако же, надъ ними полное свое дѣйствіе. Одинъ изъ содержателей съѣстной давки началъ придерживаться общему народному мнѣнію и искать себѣ посѣтителей между новымъ классомъ народа. Онъ разостлалъ на своихъ маленькихъ столахъ чистыя скатерти и пригласилъ городского маляра сдѣлать нѣкоторыя измѣненія въ вывѣскѣ и кромѣ того написать на окнахъ красными буквами объявленіе, что горячія блюда можно видѣть въ его лавкѣ отъ двѣнадцати до двухъ часовъ. Улучшенія всякаго рода и нововведенія быстрыми шагами распространялись по Лондону и подступали къ самому порогу Шотландскаго двора. На Гуегерфордской пристани открылся новый рывокъ, и въ Вайтъ-Голлѣ учредилась Контора Полицейскихъ Коммиссіонеровъ. Торговля на Шотландскомъ дворѣ увеличилась. Къ числу членовъ Нижняго Парламента прибавлено еще нѣсколько человѣкъ. Провинціяльные депутаты нашли, что Шотландскій дворъ можетъ служить къ сокращенію дороги; примѣру же ихъ послѣдовали и многіе другіе пѣшеходы.

Мы замѣчали развитіе цивилизаціи и смотрѣли на него съ глубокимъ сожалѣніемъ. Содержатель съѣстной лавки, который мужественно сопротвлялся введенію салфетокъ и скатертей, терялъ свое мѣсто съ каждымъ днемъ, между тѣмъ какъ его противникъ выигрывалъ, и вслѣдствіе этого между обѣими сторонами родилась смертельная вражда. Угольщики новаго поколѣнія не хотѣли пить портера въ трактирѣ Шотландскаго двора, но отправлялись наслаждаться грогомъ въ Парламентскую улицу. Пирожникъ все еще продолжалъ посѣщать старинную комнату, но полюбилъ сигары, началъ именоваться кандитеромъ и читать газеты. Старые угольщики по прежнему собиралась, къ знакомому камину, но бесѣда ихъ сдѣлалась печальна, и уже громкіе крики и веселыя пѣсни не оглашали болѣе окрестностей Шотландскаго двора.

Но посмотрите, что такое Шотландскій дворъ въ настоящее время. О! какъ замѣтно измѣнились его древніе обычаи! и куда дѣвалась прежняя простота нравовъ тамошнихъ обитателей! Старый, ветхій трактиръ обращенъ въ обширные и великолѣпные погреба. Листовое золото было употреблено въ значительномъ количествѣ для сооруженія буквъ, которыя украшали входъ въ эти погреба, а рука неизвѣстнаго поэта тутъ же начертала весьма привлекательные вакхическіе стансы. Портной выставилъ въ своемъ окнѣ образецъ моднаго коричневаго сюртука съ мѣховымъ воротникомъ, съ шолковыми пуговицами и мѣховыми обшлагами. Онъ носитъ штрипки на своихъ панталонахъ, и кромѣ того мы зам 23; тили, что его подмастерья (у него уже есть подмастерья!) занимались работой на широкомъ столѣ, также въ штрипкахъ; неизвѣстно только, дѣлалось ли это изъ подражанія своему хозяину, или изъ подражанія модѣ.

Въ другомъ концѣ небольшого ряда домиковъ поселился сапожникъ и выставилъ для продажи сапоги — настоящіе веллингтоновскія сапоги! — о которыхъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ никто изъ обитателей Шотландскаго двора не только не имѣлъ понятія, но и никогда не слышалъ. Вслѣдъ за сапожникомъ появился дамскій портной; и въ то время, какъ мы полагали, что стремленіе къ нововведенію не можетъ произвесть болѣе никакихъ измѣненій, вдругъ появился ювелиръ, и, не довольствуясь тѣмъ, что выставилъ въ своемъ окнѣ огромнѣйшій запасъ золоченыхъ колецъ и бронзовыхъ браслетокъ, онъ еще привѣсилъ объявленіе, которое и теперь можно увидать въ его окнѣ, что "въ его мастерской промыкаются дамскія уши". Дамскій портной нанимаетъ молодую лэди, которая носитъ передникъ съ карманами; а портной извѣщаетъ почтеннѣйшую публику, что джентльмены могутъ дѣлать у него заказы изъ своихъ матеріаловъ.

Среди всѣхъ этихъ перемѣнъ, среди всѣхъ улучшеній и нововведеній существуетъ на Шотландскомъ дворѣ одинъ только старикъ, который, по видимому, оплакиваетъ паденіе этого древняго мѣста. Онъ ни съ кѣмъ не говоритъ, но, обыкновенно, сидитъ на деревянной скамейкѣ, подлѣ стѣны, обращенной къ Вайтъ-Голлу, и любуется ласками и прыжками тучныхъ породистыхъ собакъ. Его можно назвать господствующимъ духовъ Шотландскаго двора. Годы и годы промчались надъ его головой; но въ хорошую погоду и въ дурную, въ теплую и холодную, въ мокрую и сухую, въ снѣгъ, градъ и дождь старикъ всегда сидитъ на одномъ и томъ же мѣстѣ. Нищета и страданія сдѣлали сильный отпечатокъ на его лицѣ; уже станъ его согнулся отъ старости; уже голова его убѣлилась сѣдиною отъ тяжкихъ испытаній, но онъ не покидаетъ своего мѣста и съ грустью вспоминаетъ о прошедшемъ. Онъ не перестанетъ влачить туда дряхлыхъ своихъ членовъ, пока глаза его не закроются на вѣки не только для Шотландскаго двора, но и для цѣлаго міра.

Пройдутъ годы, и антикварій новѣйшаго поколѣнія, взглянувъ въ какую нибудь заплѣсневѣлую рукопись о борьбѣ и страстяхъ, волновавшихъ міръ въ эти времена, быть можетъ, заглянетъ и на страницы, которыя мы только что написали. Но, несмотря на его обширныя свѣдѣнія въ исторіи прошедшихъ вѣковъ, несмотря на всю его книжную премудрость, на искусство собирать драгоцѣнныя книги, на сухія занятія въ теченіе продолжительной жизни, на фоліанты, которые покрыты слоями полу-вѣковой пыли, и которые стоили ему огромнѣйшаго капитала, ему не отъискать того мѣста, гдѣ находился Шотландскій дворъ, — не отъискать даже по примѣтамъ, которыя мы выставили въ этомъ описаніи.

V. СЕМЬ УГЛОВЪ

Мы всегда такого мнѣнія, что если бы никто изъ поэтовъ не обезсмертилъ Семи Угловъ, то Семь Угловъ сами непремѣнно пріобрѣтутъ себѣ безсмертіе. Семь Угловъ! Это — страна музыки и поэзіи, страна первыхъ изліяній пламеннаго сердца и замѣчательныхъ предсмертныхъ изрѣченій, страна, освѣщенная именами Катнака и Питтовъ, тѣсно связанными съ яблочниками и шарманками, въ ту пору, когда дешевые литературные журналы наполнялись аршинными балладами, и когда, къ смягченію наказаній за уголовныя преступленія, не предпринималось въ Парламентѣ никакихъ рѣшительныхъ мѣръ.

Взгляните на устройство этого мѣста. Вы на каждомъ шагу встрѣчаете здѣсь гордіевъ узелъ, встрѣчаете лабиринтъ Гамптонъ-Корта, лабиринтъ Бюла-Спа;[1] встрѣчаете узлы бѣлаго шейнаго платка, трудность завязать которые можно сравнить только съ очевидною невозможностью развязать. Вообще говоря, какая путаница можетъ сравниться съ путаницей Семи Угловъ? гдѣ вы найдете другой подобный лабиринтъ улицъ, дворовъ, переулковъ и аллей? гдѣ вы найдете такое скопище англичанъ и ирландцевъ, какое встрѣчается въ этой запутанной части Лондона.

Чужеземецъ, очутившись въ первый разъ у Семи Угловъ и остановившись у семи мрачныхъ переулковъ, съ видимою нерѣшимостью, который изъ нихъ избрать для своего дальнѣйшаго шествія, невольнымъ образомъ посвятитъ значительное время для удовлетворенія своего любопытства и внименія. Отъ весьма неправильнаго сквера, на который случайно забрелъ путешественникъ, тянутся улицы и переулки по всѣмъ возможнымъ направленіямъ, до тѣхъ поръ, пока не скроются въ вредныхъ испареніяхъ, которыя нависли надъ вершинами домовъ, и отъ которыхъ мрачная и грязная перспектива дѣлается еще неопредѣленнѣе и сжатѣе. На каждомъ углу вы увидите толпы празднаго народа, которыя собрались сюда какъ будто затѣмъ, чтобъ подышать чистымъ воздухомъ, непроникающимъ въ мутныя улицы и аллеи. Наружность этихъ людей и ихъ жилищъ внушаютъ невольное удивленіе во всѣхъ, кому придется взглянуть на нихъ; быть можетъ, на одного только коренного жителя Лондона не произведутъ они никакого впечатлѣнія.

Вонъ тамъ, на томъ углу, собралась небольшая толпа вокругъ двухъ женщинъ, которыя, опорожнивъ въ теченіе утра три различные сосуда джину и горькой, поссорились изъ за какого-то домашняго распоряженія и наконецъ готовы даже покончить свою ссору кулаками, къ величайшему удовольствію и участію другихъ женщинъ, которыя жили въ томъ же домѣ и которыя весьма охотно являлись партизанками той или другой стороны.

— Почему ты, Сара, не вцѣпишься въ нее? восклицаетъ полуодѣтая баба. — Чего ты думаешь? Да еслибъ только она сдѣлала со мной подобную штуку, я не стала бы долго думать: и въ ту же минуту выцарапала бы ей глаза…. Этакая дрянь!

— О чемъ мы шумите? въ чемъ дѣло? спрашиваетъ другая женщина, только что явившаяся на мѣсто брани.

— Въ чемъ дѣло?! воскликнула первая ораторша съ бѣшенымъ негодованіемъ указывая на обвиняемую преступницу: — въ чемъ дѣло?! Бѣдная мистриссъ Сулливинъ! Пятеро дѣтей на рукахъ — да не смѣй еще выйти со двора достать для нихъ кусокъ хлѣба!.. Гдѣ это видано, чтобы стали приходить безъ нея всякія шлюхи да таскать мужа на прогулки по аллеямъ!.. Вѣдь вотъ ужь въ Ѳоминъ Понедѣльникъ двѣнадцать лѣтъ, какъ они женаты….. я своими глазами видѣла свидѣтельство, когда пила вмѣстѣ съ ними чай въ Страстную Пятницу…. Этакія шлюхи!..

— Кого ты называешь шлюхами? прерываетъ защитница другой стороны, обнаруживая сильное желаніе принять на свою долю часть предстоящей схватки.

— Ай да, Мэри! вотъ такъ! хорошенько ее, хорошенько! восклицаетъ сосѣдній лавочникъ.

— Кого ты называешь шлюхами? снова повторяетъ освирѣпѣвшая Мэри.

— Не твое дѣло, отвѣчаетъ противница, весьма выразительно: — не въ свое дѣло не суйся…. убирайся домой да проспись сначала, а потомъ принимайся штопать чулки.

Этотъ нескромный намекъ не только на нетрезвое поведеніе, но и на ветхое состояніе гардероба доводитъ раздраженіе буйной соперницы до высочайшей степени, и вслѣдствіе того она съ жаромъ убѣждаетъ окружающихъ вступиться за нее, и мужественно вступаетъ въ бой. Схватка начинается всеобщая и оканчивается прибытіемъ полицейскихъ чиновниковъ

Въ дополненіе къ многочисленнымъ группамъ, которыя или толпятся около питейныхъ лавокъ, или ссорятся посреди дороги, каждый фонарный столбъ на открытомъ мѣстѣ имѣетъ своего обладателя, который, прислонившись къ этому столбу, безмолвно проводитъ цѣлые часы. Странно довольно, но мы замѣтили, что одинъ классъ лондонскаго народонаселенія считаетъ за величайшее наслажденіе простоять нѣсколько часовъ прислонившись къ стѣнѣ или къ столбу. Мы никогда не видѣли, чтобы лондонскій каменьщикъ принималъ участіе въ какихъ нибудь другихъ удовольствіяхъ, за исключеніемъ драки, въ которую онъ готовъ вступить во всякое время. Пройдите вечеркомъ по улицѣ Ст. — Джойлзъ въ какой угодно день недѣли, и вы непремѣнно увидите ихъ у фонарныхъ столбовъ, въ ихъ бумазейныхъ костюмахъ, забрызганныхъ известью и покрытыхъ грязноватою пылью. Прогуляйтесь въ воскресенье мимо Семи Угловъ, и вы снова увидите ихъ у столбовъ въ чистыхъ полосатыхъ панталонахъ, въ свѣтлыхъ сапогахъ, въ синихъ курткахъ и огромныхъ желтыхъ камзолахъ. Они какъ будто нарочно затѣмъ и надѣваютъ свои лучшія платья, чтобъ простоять цѣлый день прислонившись къ фонарному столбу!

Особенный характеръ этихъ улицъ и необыкновенное сходство ихъ между собою нисколько не уменьшаютъ того замѣшательства, въ которое бываетъ поставленъ неопытный пѣшеходъ при посѣщеніи Семи Угловъ. Онъ проходитъ улицы грязи и разбросанныхъ зданій, встрѣчается съ обширными дворами, наполненными какъ безобразными и непропорціональныхъ размѣровъ домами, такъ и полу-нагими ребятишками, которые валяются въ собачьихъ конурахъ. Мѣстами показываются мрачныя мелочныя лавки съ разбитымъ колокольчикомъ, который привѣшенъ позади дверей и который или возвѣщаетъ о приходp3; покупателя, или измѣннически предаетъ таинственное появленіе молодого джентльмена, у котораго страсть къ чужой собственности и въ особенности къ лавочнымъ выручкамъ развита превосходно еще съ самой юности. Иногда какъ будто напоказъ встрѣчается высокое, прекрасное зданіе, которое прикрываетъ собой вязкій и грязный сосѣдній трактиръ. Въ длинныхъ рядахъ полу-разбитыхъ и мѣстами заклеенныхъ бумагой окнахъ выставлены въ горшкахъ, грязныхъ какъ и сами Семь Угловъ, цвѣты, которые существуютъ, можетъ быть, съ самого основанія Семи Угловъ. Лавка для покупки тряпокъ, костей, стараго желѣза, кухонной посуды не уступаютъ въ чистотѣ птичникамъ и клѣткамъ для кроликовъ…. Лавки подержанныхъ и заложенныхъ вещей, учрежденныя, по видимому, самыми гуманными существами (потому что онѣ служатъ прибѣжищемъ цѣлымъ легіонамъ моли) и усѣянныя безчисленнымъ множествомъ объявленій о пансіонахъ, о грошовыхъ театрахъ, о ходатаяхъ по чужимъ дѣламъ, о мебели, о музыкѣ для баловъ и раутовъ дополняютъ мѣстную картину, а грязные мужчины, оборванныя женщины, полу-нагіе ребятишки; шумные воланы, дымящіяся трубки, гнилые фрукты, болѣе чѣмъ сомнительныя устрицы, тощія кошки, печальныя собаки и сухія какъ скелеты курицы оживляютъ эту картину и придаютъ ей невыразимую прелесть.

Если наружность домовъ или взглядъ на обитателей этихъ домовъ представляютъ мало привлекательнаго, то мы не полагаемъ, чтобы болѣе близкое знакомство съ ними измѣнило первое впечатлѣніе. Каждая комната имѣетъ отдѣльнаго жильца, и каждый жилецъ обыкновенно бываетъ главою многочисленнѣйшаго семейства.

Для примѣра заглянемъ хоть въ одинъ домъ. Вотъ этотъ лавочникъ, занимающійся продажею по части печенья, или по части горючихъ матеріяловъ, или по другой какой нибудь части, которая требуетъ для ежедневнаго оборота отъ полутора до двухъ шиллинговъ, проживаетъ со всѣмъ своимъ семействомъ въ самой лавкѣ и въ задней маленькой комнаткѣ. Въ задней половинѣ кухни живетъ ирландскій поденщикъ съ семействомъ, а въ передней — какой нибудь разнощикъ, также съ семействомъ. Въ передней половинѣ перваго яруса живетъ другой мужчина съ женой и семействомъ, а въ задней подовинѣ, - "молодая женщина, которая занимается тамбурной работой и одѣвается весьма джентильно, которая часто говоритъ о своей подругѣ изъ знатной фамиліи и терпѣть не можетъ вульгарностей." Второй этажъ и его обитателей можно назвать вторымъ изданіемъ перваго, развѣ только на исключеніемъ джентльмена оборванца, занимающаго чердачекъ. Этотъ джентльменъ каждое утро получаетъ полъ-кружки кофе изъ ближайшей кофейной, которая помѣщается въ крошечной конуркѣ, и надъ каминомъ которой, въ деревянной рамочкѣ, красуется надпись, учтиво предлагающая посѣтителямъ, "для избѣжанія недоразумѣній, деньги за требуемые предметы платить предварительно". Джентльменъ-оборванецъ служитъ для здѣшняго квартала весьма загадочнымъ предметомъ. Но такъ какъ онъ ведетъ затворническую жизнь и на исключеніемъ полъ-кружки кофе и пенсовой булки покупаетъ иногда перья и чернила, то немудрено, что онъ прослылъ за сочинителя. У Семи Угловъ распространились даже слухи, что онъ пишетъ поэмы для мистера Варрена.

Если кому нибудь придется проходить мимо Семи Угловъ въ лѣтній знойный вечеръ и видѣть, какъ дружелюбно разговариваютъ женщины, то невольнымъ образомъ подумаетъ, что это согласіе между ними никогда не нарушается, и что обитатели Семи Угловъ могли бы служить прекраснымъ примѣромъ для другихъ. Но, увы! мы по опыту знаемъ навѣрное, что лавочникъ какъ нельзя хуже обходится со своимъ семействомъ, что разнощикъ — онъ же большой мастеръ выколачивать пыль изъ ковровъ — часто обращаетъ свое искусство на жену. Переднія жильцы перваго этажа находятся въ непримиримой враждѣ съ передними жильцами второго этажа, за то, что послѣдніе имѣютъ обыкновеніе заводить танцы въ то время, когда первые ложатся спать. Жильцы второго этажа ссорятся изъ за дѣтей съ обитателями кухни. Ирландскій поденьщикъ каждый вечеръ возвращается домой въ нетрезвомъ видѣ и нападаетъ рѣшительно на всѣхъ. Короче сказать, между всѣми этажами существуетъ непрерывная вражда; даже самые подвалы принимаютъ въ ней живѣйшее участіе. Мистриссъ А. колотитъ ребенка мистриссъ Б. за то, что онъ дѣлаетъ гримасы. Мистриссъ Б. обливаетъ холодной водой ребенка мистриссъ А. зато, что онъ употребляетъ неприличныя выраженія. Мужья вступаются: дѣлается общая ссора, слѣдствіемъ которой бываетъ драка, а результатомъ — полицейскій чиновникъ.

VI. РАЗМЫШЛЕНІЯ НА УЛИЦѢ МОНМАУТЪ

Мы всегда питали въ душѣ особенную привязанность къ улицѣ Монмаутъ, какъ къ самому вѣрному и самому главному складочному мѣсту поношеннаго платья. Улица Монмаутъ почтенна по своей древности и вполнѣ заслуживаетъ уваженіе на пользу, которую она приноситъ. Улицы Голивелъ мы не жалуемъ; а рыжихъ евреевъ, которые насильно тащатъ васъ въ свои грязныя жилища и противъ всякаго съ вашей стороны желанія навязываютъ вамъ платье, мы просто презираемъ.

Обитатели улицы Монмаутъ весьма много отличаются отъ прочихъ классовъ лондонскаго народонаселенія. Это — мирное и отшельническое племя, которое заключаетъ себя по бо льшей части въ глубокихъ подвалахъ или въ темныхъ заднихъ комнаткахъ, и которое очень рѣдко показывается на Божій свѣтъ, — развѣ только подъ сумерки прохладнаго лѣтняго вечера. Тогда они выходятъ на улицу, выносятъ съ собой стулья, располагаются на тротуарѣ, курятъ трубки, любуются дѣтскими играми. Выраженіе ихъ лицъ носитъ задумчивый, угрюмый отпечатокъ — вѣрный признакъ приверженности къ торговымъ предпріятіямъ. Жилища ихъ отличаются той небрежностью къ украшенію и комфорту, которое такъ обыкновенно между людьми, постоянно преданными глубокимъ размышленіямъ и кабинетнымъ занятіямъ.

Мы не безъ основанія намекнули на древность вашего любимаго мѣста. "Позументный кафтанъ съ улицы Монмаутъ" — служило поговоркой лѣтъ сто тому назадъ; но мы находимъ, что улица Монмаутъ и въ настоящее время все та же самая. Правда, хотя великолѣпные, съ длинными полами, позументные кафтаны уступили свое мѣсто лоцманскимъ пальто съ деревянными пуговицами; хота шитые узорами камзолы съ огромными фалдами и замѣнились двухъ бортными жилетами съ откидными воротниками; хотя треугольная форма шляпъ перемѣнилась на круглую, но вѣдь эта перемѣни касается одного только времени. На улицу Монмаутъ она не сдѣлала никакого вліянія; улица Монмаутъ осталась та же самая. При всѣхъ возможныхъ переворотахъ и измѣненіяхъ, улица Монмаутъ постоянно оставалась кладбищемъ переходчивой моды, и этимъ кладбищемъ, судя по всѣмъ признакамъ, она останется до тѣхъ поръ, пока мода не будетъ болѣе нуждаться въ подобномъ мѣстѣ.

Гулять по этому обширному и въ своемъ родѣ замѣчательному кладбищу и предаваться размышленіямъ, которыя невольно рождаются въ душѣ во время прогулки, принадлежитъ къ числу нашихъ любимыхъ удовольствій. Здѣсь мы, время отъ времени, примѣряемъ или фракъ, уснувшій для моды сномъ непробуднымъ, или бренныя останки пестраго жилета, украшавшаго кого нибудь изъ подобныхъ намъ созданій, и стараемся, по виду и фасону одежды, представить себѣ бывшаго владѣтеля. Мы углубляемся въ подобныя размышленія до такой степени, что казалось, какъ будто цѣлые ряды разнокалиберныхъ фраковъ опрометью спрыгивали съ своихъ гвоздиковъ и застегивались вокругъ стана воображаемыхъ нами лицъ; разноцвѣтные панталоны, въ такомъ же количествѣ, бросались на встрѣчу своимъ собратамъ; жилеты рвались отъ нетерпѣнія присоединиться къ своимъ неизмѣннымъ товарищамъ; и наконецъ полъ-акра башмаковъ быстро находили себѣ ноги и выступали на безмолвную улицу съ такимъ стукомъ и шумомъ, что мы невольно пробуждались отъ нашихъ сладкихъ мечтаній и съ видомъ замѣшательства уходили домой, представляя изъ себя предметъ изумленія для добрыхъ обитателей улицы Монмаутъ и предметъ сильнаго подозрѣнія для полицейскихъ надзирателей, на противоположномъ углу улицы.

Однажды, занимаясь этимъ пріятнымъ развлеченіемъ, мы старались подобрать пару полу-сапожекъ для составленнаго въ вашемъ воображеніи идеала, но, какъ будто нарочно, ни одна изъ паръ не приходилась по мѣркѣ. Мы уже хотѣли оставить свое намѣреніе, какъ вдругъ взоры ваши остановились на нѣсколькихъ парахъ платья, выставленныхъ напоказъ изъ окна. Эта неожиданность поразила насъ. Хотя платья были сдѣланы для различныхъ періодовъ человѣческаго возраста, но видно было, что всѣ они принадлежали одной и той же особѣ, что они носились этой особой, и теперь, по одному изъ тѣхъ странныхъ стеченій обстоятельствъ, которыя случаются довольно рѣдко, явились для продажи въ одну и ту же лавку. Идея показалась намъ весьма прихотливою, и мы еще разъ взглянули на платья, съ твердою рѣшимостью не отрываться отъ нихъ скоро. Чѣмъ болѣе мы смотрѣли на нихъ, тѣмъ сильнѣе убѣждались въ безошибочности перваго впечатлѣнія. На этихъ тлѣнныхъ нарядахъ была написана цѣлая человѣческая жизнь, и написана такъ ясно, какъ будто передъ нами лежалъ пергаментъ съ автобіографіей какого нибудь человѣка.

Первый изъ выставленныхъ нарядовъ похожъ былъ на изношенный и перепачканный остовъ пары платья. Это былъ одинъ изъ тѣхъ прямыхъ синихъ суконныхъ чехловъ, которыми обыкновенно покрывались дѣти до употребленія туникъ и перевязей — этихъ изобрѣтательныхъ выдумокъ для обнаруженія полной симметріи дѣтскихъ формъ, особливо, когда послѣднія зашнуруются въ чрезвычайно узкіе корсажи, украшенные на обоихъ плечахъ двумя рядами пуговицъ, и когда надъ этими корсажами надѣнутся панталоны такъ высоко, что ноги принимаютъ самый неестественный видъ: какъ будто онѣ начинаются прямо отъ верхней части груди. Мы съ перваго раза рѣшили, что эта одежда дѣтская, и что она принадлежала лондонскому мальчику, судя по коротенькимъ размѣрамъ рукъ и ногъ, которые такъ свойственны юному возрасту, встрѣчаемому на улицахъ Лондона, и по мѣшковатости или выпуклости на панталонахъ около колѣнъ. Очевидно было, что мальчикъ принадлежалъ къ числу вольноприходящихъ какого нибудь пансіона. Еслибъ онъ былъ постоянный пансіонеръ, то, вѣроятно, ему не позволили бы такъ много возиться на поду и до такой степени обшмыгать панталоны. Безчисленное множество пятенъ около кармановъ, отъ какой-то липкой матеріи, — пятенъ, которыхъ не могло вывести искусство опытнаго лавочника, ясно обнаруживали, что у мальчика была добрая мать и часто баловала его деньгами на лакомства. Родители его были люди порядочные, но необремененные богатствомъ, иначе онъ не таскалъ бы такъ долго этой пары платья, и другой, состоящей изъ полосатыхъ панталонъ и курточки, въ которыхъ ходилъ въ ближайшую школу учиться писать, и притомъ весьма черными чернилами, если судитъ по мѣсту, объ которое онъ постоянно вытиралъ свое перо.

Этотъ нарядъ замѣненъ былъ впослѣдствіи миніатюрнымъ фракомъ. Послѣ кончины отца, мать помѣстила мальчика въ какую-то контору. Долго носилась эта пара платья: время обнаружило на ней бѣлыя полосы около швовъ и самую ткань; но, несмотря на то, она сохранила ту чистоту, съ которой вышла изъ подъ руки портного. Бѣдная женщина! Мы воображаемъ ея принужденную радость и веселье за скудной трапезой и ея сбереженія лакомыхъ блюдъ для своего любимаго дѣтища. Ея постоянное безпокойство за будущее благополучіе сына, ея гордость за его прекрасное поведеніе отравлялось иногда самою горькою, ядовитою мыслію. Ну что, если съ достиженіемъ возмужалаго возраста охладѣетъ въ немъ прежняя любовь, если изгладится изъ его души сыновняя привязанность, если забудутся всѣ его прежнія обѣщанія? О! это было бы убійственно для матери! Одно безпечное слово, одинъ холодный взглядъ навсегда разрушили бы ея. обворожительныя надежды!… Воображеніе такъ живо рисовало намъ всѣ эти сцены, какъ будто онѣ совершались, передъ нашими глазами.

Каждому изъ насъ извѣстно, что подобныя вещи случаются ежечасно. Но, несмотря на то, когда мы увидѣли, или, лучше сказать, вообразили, что, впрочемъ, одно и тоже, перемѣну въ молодомъ человѣкѣ, намъ сдѣлалось до такой степени грустно, какъ будто возможность подобной перемѣны представлялась намъ въ первый разъ. Слѣдующая пара платья была прекрасна, но неопрятна; она обнаруживала большія притязанія на щегольство, но въ чистотѣ далеко уступала своей изношенной предмѣстницѣ. Признаки праздности и общества разгульныхъ товарищей говорили, намъ, что спокойствіе матери въ этотъ періодъ быстро исчезало. Намъ нетрудно было представить себѣ этотъ нарядъ… представить?… мы легко могли видѣть его! мы даже видѣли его сотни разъ, когда онъ, въ обществѣ трехъ или четырехъ другихъ костюмовъ точно такого же покроя, шатался ночью около буйныхъ скопищь.

Для испытанія, мы выбрали въ той же лавкѣ подъ-дюжины такихъ костюмовъ нарядили въ нихъ мальчиковъ отъ пятнадцати до двадцати-лѣтняго возраста, дали имъ сигары въ зубы, засунули имъ руки въ карманы и стали слѣдить за ними. Оставивъ улицу Монмаутъ, они съ наглыми шутками и безпрерывно повторяемыми криками завернули за уголъ. Мы ни на минуту не теряли ихъ изъ виду: видѣли, какъ они нахлобучили на бокъ своя шляпы, приняли надменную осанку и наконецъ вошли въ трактиръ. Пользуясь этимъ случаемъ, мы отправляемся въ одинокій; отдаленный домъ, гдѣ бѣдная мать одна-одинешенька просиживаетъ далеко за полночь. Мы наблюдаемъ за ней въ то время, какъ она, подъ вліяніемъ лихорадочнаго безпокойства, то сдѣлаетъ нѣсколько шаговъ по комнатѣ, то отворитъ дверь, пристально посмотритъ въ мрачную и опустѣлую улицу, и снова возвратится въ унылую комнату, и снова предается т 123;мъ же грустнымъ и тщетнымъ ожиданіямъ. Мы видимъ взглядъ, въ которомъ выражается все ея терпѣніе и съ которымъ переноситъ она брань и угрозу; мало того: мы видимъ удары, которые наноситъ ей пьяный, но все еще любимый сынъ…. мы слышимъ тихія рыданія, которыя вылетаютъ изъ скорбной души матери, въ то время, какъ она, удалившись въ свою жалкую комнату, падаетъ на колѣни и въ пламенной молитвѣ ищетъ утѣшенія.

Прошелъ длинный промежутокъ времени, и въ костюмѣ сдѣлалась значительная перемѣна. Молодой человѣкъ обратился въ виднаго, широкоплечаго, здороваго мужчину. Взглянувъ на широкополый зеленый сюртукъ, съ огромными металлическими пуговицами, мы сразу догадались, что владѣтель этого костюма рѣдко выходитъ изъ дому безъ собаки и безъ пріятеля, такого же безпечнаго гуляки, какъ и онъ самъ. Пороки юности вполнѣ укоренились и въ зрѣломъ его возрастѣ. Мы представили въ своемъ воображеніи его семейный домъ, если только можно допустить, что домъ его заслуживалъ названіе семейнаго.

И вотъ передъ нами комната, лишенная необходимой мебели и наполненная женой и дѣтьми, блѣдными, голодными, изнуренными. Мужчина удаляется въ винный погребъ, изъ котораго только что воротился, и посылаетъ брань на жену и больнаго младенца, которые приступили къ нему и просятъ кусокъ хлѣба; мы слышимъ борьбу, брань и наконецъ удары, нанесенные несчастной матери несчастнаго семейства…. Вслѣдъ за тѣмъ воображеніе уводитъ насъ въ одинъ изъ рабочихъ домовъ столицы, расположенный среди многолюдныхъ улицъ и аллей, наполненныхъ вредными испареніями и оглушаемый шумными криками. Мы видимъ тамъ старую, больную женщину. На смертномъ одрѣ она молитъ о прощеніи сыну. Подлѣ нея нѣ;тъ никого изъ близкихъ сердцу, чтобы въ послѣдній разъ пожать ея изсохшую, холодную руку: нѣтъ никого, чтобы навѣять прохладу на ея тяжелыя вены. Чужой человѣкъ закрываетъ ей глаза и принимаетъ предсмертныя слова изъ блѣдныхъ и полузакрытыхъ устъ.

Грубый фракъ съ изношеннымъ, бумажнымъ шейнымъ платкомъ и другими принадлежностями самаго обыкновеннаго наряда заключаютъ всю исторію. Финалъ ея весьма неутѣшительный: мы видимъ тюрьму, слышимъ судебный приговоръ, въ которомъ слова: "ссылка изъ отечества или галеры", печально поражаютъ нашъ слухъ. О! чего бы не отдалъ этотъ человѣкъ въ ту пору, чтобъ только еще разъ сдѣлаться довольнымъ, смиреннымъ прикащикомъ купеческой конторы, чтобъ только на недѣлю, на день, на часъ, на минуту, — словомъ сказать, на такое время возвратиться къ прежней жизни, которое дало бы ему возможность высказать нѣсколько словъ чистосердечнаго раскаянія и выслушать хотя бы одинъ только звукъ прощенія отъ холоднаго и бездушнаго трупа матери, который давно уже преданъ землѣ на кладбищѣ нищихъ! Его дѣти бродятъ по улицамъ Лондона, его жена остается безпріютной вдовой! Какъ дѣти, такъ и жена носятъ на себѣ неизгладимое пятно позора отца и мужа и подъ гнетомъ прямой необходимости стремятся къ пропасти, которая увлекла несчастнаго къ медленной смерти, продолжавшейся, быть можетъ, многіе годы, за нѣсколько тысячь миль отъ отечества. Мы не имѣемъ намѣренія слѣдить далѣе за этимъ грустнымъ разсказомъ, конецъ котораго каждый изъ нашихъ читателей самъ легко можетъ представить себѣ.

Чтобы настроить наши мысли на болѣе веселый тонъ, мы отходимъ отъ прежняго мѣста, дѣлаемъ нѣсколько шаговъ впередъ, устремляемъ нашъ взоръ на обширный ящикъ, наполненный безчисленнымъ множествомъ сапоговъ и башмаковъ, и начинаемъ примѣрять ихъ на воображаемыя нами ноги съ такой быстротой, которая изумила бы любого артиста по части сапожной. Вотъ, напримѣръ, эта пара сапоговъ въ особенности обращаетъ на себя ваше вниманіе. Сшиты эти сапоги довольно аккуратно, имѣютъ средніе размѣры и какой-то особенно пріятный, привлекательный видъ, такъ что, спустя полъ-минуты послѣ нашего знакомства, мы уже выбрали для нихъ владѣльца, прекраснаго, румянаго и веселаго рыночнаго садовника. Они какъ разъ пришлись ему впору, какъ будто нарочно были шиты для него. Посмотрите, какъ живописно свисли надъ отворотами его полныя икры и обнаружились его синіе чулки и пестрыя подвязки; взгляните на его синій передникъ, заткнутый за поясъ, на его пунцовый шейный платокъ, синюю куртку и бѣлую шляпу, немного натянутую набокъ. Посмотрите, какая пріятная улыбка озаряетъ его разумное лицо, когда онъ стоитъ передъ своимъ цв 23; тникомъ и насвистываетъ пѣсенку, какъ будто ему кромѣ того, чтобъ только быть счастливымъ и спокойнымъ, другой идеи никогда не приходило на умъ.

Вотъ этотъ человѣкъ пришелся намъ, какъ говорится, по душѣ. Мы знаемъ о немъ всю подноготную. Мы полъ-тысячи разъ видѣли, какъ онъ въ своей зеленой телѣжкѣ, на небольшой крутенькой лошадкѣ, пріѣзжалъ на Ковентъ-Гарденскій рынокъ. Въ то время, какъ мы съ удовольствіемъ продолжали любоваться его сапогами, передъ нами внезапно явился образъ кокетливой служанки въ датскихъ атласныхъ башмакахъ, стоявшихъ подлѣ сапоговъ садовника. Мы сразу узнали эту баловницу, потому что видѣли ее въ прошедшій вторникъ, возвращаясь изъ Ричмонда. Это та самая дѣвушка, которую садовникъ встрѣтилъ по ту сторону Гаммерсмитскаго подъемнаго моста и сдѣлалъ ей предложеніе вмѣстѣ доѣхать до города.

Между тѣмъ является бойкая женщина, въ прекрасной модной шляпкѣ, вступаетъ въ сp3; рыя прюнелевыя ботинки, обшитыя сверху черной шолковой тесьмой, а снизу — лакированной кожей. Она тщательно выставляетъ носочки своихъ ботинокъ, по другую сторону сапоговъ садовника, и, по видимому, всѣми силами старается обратить на себя вниманіе. Но мы не замѣчаемъ, чтобы подобныя прелести поражали нашего пріятеля-садовника: онъ, понимая вполнѣ прямую цѣль ихъ и намѣреніе, бросаетъ на нихъ только одни косвенные, но выразительные взгляды, и затѣмъ какъ будто вовсе не замѣчаетъ ихъ. Впрочемъ, его равнодушіе щедро вознаграждается чрезвычайною любезностью престарѣлаго джентльмена, въ рукахъ котораго находится трость съ огромнымъ серебрянымъ набалдашникомъ, который примѣряетъ самые просторные башмаки, поставленные въ отдаленномъ углу садика, и вмѣстѣ съ тѣмъ дѣлаетъ самые разнообразные жесты, выражающіе его восторгъ при видѣ лэди въ прюнелевыхъ ботинкахъ. Все это совершается къ безпредѣльному удовольствію молодого человѣка, которому надѣли мы пару лакированныхъ сапоговъ, и у котораго отъ смѣха едва не лопается фракъ, бросившійся на него съ ближайшей вѣшалки.

Мы уже нѣсколько времени и съ величайшимъ удовольствіемъ любовались этой пантомимой, какъ вдругъ, къ нашему безпредѣльному изумленію, замѣтили, что всѣ дѣйствующія лица, включая въ то число весь corps de ballets сапоговъ и башмаковъ, которыми обули мы такое множество ногъ, какимъ могло располагать наше воображеніе, приготовились къ танцамъ. Раздалась музыка и балетъ начался. Мы съ особеннымъ восторгомъ любовались ловкостью и гибкостью садовника. Его сапоги граціозно выступали то въ одну сторону, то въ другую, то балансировали, то шаркали, то пристукивали передъ датскими атласными башмачками, то приступали къ нимъ, то отступали, то дѣлали кругъ и потомъ снова повторяли прежнія движенія, не обнаруживая при этомъ случаѣ ни малѣйшей усталости.

Въ свою очередь и атласные башмачки не уступали въ ловкости сапогамъ садовника. Они также припрыгивали, пристукивали и шаркали во всѣхъ возможныхъ направленіяхъ. Правда, хотя они не такъ вѣрно соблюдали тактъ музыки, какъ прюнелевыя ботинки, но мы ясно видѣли, что всѣ ихъ движенія совершались отъ души, и потому, по всей справедливости, должны были отдать имъ предпочтеніе. Самымъ интереснымъ предметомъ изъ всего собранія былъ старый джентльменъ въ просторныхъ башмакахъ, потому что, кромѣ смѣшныхъ его усилій казаться юнымъ и влюбленнымъ, что уже само по себѣ было довольно забавно, молодой человѣкъ, котораго мы обули въ лакированные сапоги, располагалъ своими движеніями такъ ловко, что съ каждымъ приближеніемъ стараго джентльмена къ лэди въ прюнелевыхъ ботинкахъ онъ наступалъ всею своей тяжестью на кончики пальцевъ старика, заставлялъ его кричать отъ страшной боли и, разумѣется, производилъ во всемъ собраніи чистосердечный и продолжительный смѣхъ.

Среди полнаго восторга отъ этой очаровательной сцены, мы вдругъ услышали пронзительный и ни подъ какимъ видомъ не музыкальный возгласъ:

— Надѣюсь, что вы узнали меня, любезнѣйшій!

Мы пристально взглянули въ ту сторону, откуда прилетѣли эти звуки, и узнали, что они происходили вовсе не отъ лэди въ прюнелевыхъ ботинкахъ, какъ показалось вамъ съ перваго раза, но отъ тучной женщины пожилой наружности, которая сидѣла на стулѣ при самомъ входѣ въ лавку, по видимому, съ тою цѣлью, чтобы присматрввать за распродажею подержаныхъ вещей.

Шарманка, оглушительно игравшая позади васъ, замолкла. Люди, которыхъ мы обули въ сапоги и башмаки, всѣ разбѣжались, при первомъ прерваніи звуковъ шарманки. Углубленные въ наши размышленія, мы вовсе не замѣчали, что простояли цѣлыхъ полчаса, всматриваясь въ лицо почтенной лэди. Это было съ нашей стороны весьма невѣжливо, и потому мы немедленно свернули въ сторону и вскорѣ погрузились въ непроницаемый мракъ окрестностей Семи Угловъ.

VII. БИРЖИ ДЛЯ НАЕМНЫХЪ КАРЕТЪ

Мы можемъ почти утвердительно сказать, что наемныя караты принадлежатъ исключительно одной столицѣ. Конечно, другіе могутъ возразить на это, что биржи для такихъ каретъ находятся и въ Эдинбургѣ; но зачѣмъ пускаться за возраженіемъ въ такую даль: можно бы просто напомнить намъ, что Ливерпуль, Манчестеръ "и другіе огромные города" (употребляя парламентское выраженіе) имѣютъ свои биржи для наемныхъ каретъ. Мы весьма охотно допускаемъ этимъ мѣстамъ содержаніе возницъ, которыя, если хотите, точно также грязны и отличаются точно такою же медленностію ѣзды, какъ и лондонскія наемныя кареты, но ни подъ какимъ видомъ не можемъ согласиться, и даже утвердительно отрицаемъ, что эти экипажи, въ отношеніи биржъ, извощиковъ и лошадей, отнюдь не могутъ быть похожи на столичные.

Для примѣра возьмите настоящую лондонскую карету — огромную, полновѣсную, стараго фасона карету — и осмѣльтесь сказать, что вы когда нибудь и гдѣ нибудь кромѣ Лондона видали подобный экипажъ. Не такъ давно и съ чувствомъ глубокаго сожалѣнія, мы замѣтили на нѣкоторыхъ биржахъ новомодныя кареты и коляски ярко-зеленаго или жолтаго цвѣта, съ колесами точно такого же цвѣта, между тѣмъ какъ каждому, кто только изучалъ этотъ предметъ, извѣстно, что въ наемныхъ каретахъ одно колесо непремѣнно должно отличаться отъ другого и краской и величиной. По неволѣ скажемъ, что это все нововведенія, улучшенія, или, вѣрнѣе, несомнѣнные признаки непостоянства вкуса и пренебреженія въ обычаямъ, освященнымъ давностію времени. Ну, согласитесь сами, къ чему наемныя кареты должны быть чисты? Наши предки находили, что онѣ очень хороши и въ грязномъ видѣ; въ этомъ самомъ видѣ онѣ дошли и до насъ. Къ чему мы, подъ вліяніемъ лихорадочнаго нетерпѣнія «прокатиться», станемъ желать быстрой ѣзды, въ то время, какъ наши предки оставались какъ нельзя болѣе довольны самой ровненькой рысцей? Не правда ли, что наши замѣчанія весьма справедливы?… Зачѣмъ же допустили кэбамъ и омнибусамъ наводнить нашу столицу? зачѣмъ позволяютъ людямъ весьма быстро проѣхать милю за восемь пенсовъ, въ то время, какъ слѣдуетъ проѣхать ту же самую милю за шиллингъ и притомъ весьма тихо? Мы затрудняемся сдѣлать отвѣтъ на эти вопросы и, не надѣясь даже придумать его въ скоромъ времени, переходимъ къ описанію нашего предмета.

Надобно замѣтить, что наше знакомство съ биржами наемныхъ каретъ продолжается съ давняго времени. Мы можемъ похвастаться этимъ знакомствомъ, потому что оно обратило насъ въ подвижную таксу на экипажи. Мы знакомы на взглядъ со всѣми лодочниками на три мили отъ Ковентъ-Гарденскаго рынка и готовы утвердительно сказать, что на томъ же самомъ пространствѣ насъ знали бы на взглядъ всѣ наемныя лошади, еслибъ большая часть изъ нихъ не поражена была слѣпотою. Мы принимаемъ самое живое участіи въ наемныхъ каретахъ, не никогда не рѣшимся править лошадьми, въ томъ убѣжденіи, что при первой нашей попыткѣ мы непремѣнно будемъ опрокинуты. Мы большіе охотники до лошадей, но никогда не ѣздимъ верхомъ. Предоставляя это средство быстро носиться по земной поверхности тѣмъ, кому оно нравится, мы смирно обращаемся къ биржамъ и начинаемъ дѣлать свои наблюденія.

Вотъ, напримѣръ, подъ самымъ нашимъ окномъ, у котораго мы пишемъ, стоитъ биржа наемныхъ каретъ. На ней теперь только одна грязно-желтоватая карета, но зато какая огромная, какая тяжелая, какая безобразная! Дверцы съ крошечными стеклами, но съ большими рамами, украшены полинялымъ гербомъ; оси окрашены красной краской, а большая часть колесъ — зеленой. Козла по бокамъ покрыты сукномъ изъ старыхъ кафтановъ, изъ чрезвычайнаго множества фуражекъ и другихъ принадлежностей мужского наряда. Изъ подъ подушки, обтянутой засаленной парусиной, торчатъ соломенки и какъ будто соперничаютъ съ сѣномъ, которое высовывается изъ щелей ящика подъ козлами. Лошади, съ понуренными головами, съ выщипанными гривами и хвостами, стоятъ на мокрой соломѣ и время отъ времени дрожатъ и брянчатъ сбруей. Иногда одни изъ нихъ поднимаетъ свою морду на ухо своей подруги и какъ будто шепчетъ, что готова всякую минуту терзать своего хозяина. Извощикъ удалился въ водокачальную будку, содержатель которой отогрѣваетъ себѣ ноги, выплясывая передъ помпой національный танецъ.

Но вдругъ служанка сосѣдняго дома отворяетъ дверь, и изъ ней бросаются четверо маленькихъ дѣтей, которыя хоромъ кричатъ: "карету!" Танцоръ-водопойщикъ бросается къ биржѣ, хватаетъ уздечки и тащитъ лошадей и карету къ сосѣднему дому и вмѣстѣ съ тѣмъ самымъ громкимъ голосомъ прикываетъ извощика. Дверь водокачальной будки распахнулась, и извощикъ, въ деревянныхъ башмакахъ, бросается къ своей возницѣ. Отголосокъ отъ стука деревянныхъ башмаковъ замолкнетъ, но зато начинаются страшная борьба и шумъ около кареты, когда извощикъ и водовозъ, общими силами и къ безпредѣльному восторгу маленькихъ дѣтей, стараются поставить карету такимъ образомъ, чтобы дверцы ей пришлись аккуратно противъ уличныхъ дверей сосѣдняго дома. О, какое всеобщее волненіе происходитъ въ этомъ домѣ! Старушка лэди, бабушка семейства, отгостила опредѣленный срокъ и теперь возвращается домой, куда-то далеко въ провинцію. Изъ дверей выносятъ коробку за коробкой, чемоданъ за чемоданомъ, и вскорѣ одна половина кареты набивается биткомъ. Дѣти суетятся, вмѣшиваются въ общую суматоху, и вотъ одинъ изъ нихъ, самый маленькій, хватаетъ зонтикъ, бросается на улицу, падаетъ на лѣстницѣ, и его, разбитаго и вопіющаго, уносятъ домой. Но вотъ семейство исчезаетъ съ улицы; наступаетъ пауза, въ теченіе которой, вѣроятно, бабушка прощается съ внучатами. Наконецъ и она появляется на улицѣ, сопровождаемая замужней дочерью съ семействомъ и двумя служанками, которыя, при помощи извощика и водовоза, усаживаютъ старушку въ загруженную карету. Замужняя дочь подаетъ салопъ и маленькую корзиночку, въ которой навѣрное помѣщены маленькая фляжка съ желудочными каплями и сверточекъ сандвичей. Ступеньки кареты поднимаются, дверца хлопаетъ. "Къ Золотому Кресту въ контору дилижансовъ" — прокричалъ водовозъ, "прощайте, бабушка!" — провизжали дѣти, и карета съ звонкимъ дребезгомъ покатилась по улицѣ самой скромной рысью. Мама и дѣти удаляются въ покои; одинъ только шалунъ опрометью бросается на улицу и заставляетъ преслѣдовать себя молоденькую горничную, которая не безъ удовольствія пользуется этимъ случаемъ и обнаруживаетъ всю свою ловкость и граціозность. Возвратясь съ бѣглецомъ къ крыльцу, она бросаетъ черезъ дорогу выразительный взглядъ (не знаемъ только, на кого — на насъ или молодого лавочника), запираетъ дверь, и биржа передъ нашимъ окномъ совершенно опустѣла.

Часто, и притомъ съ особеннымъ удовольствіемъ, любовались мы безпредѣльнымъ восторгомъ какой нибудь служанки, когда она помѣстится въ карету, которую наняла для своихъ господъ, или тѣмъ неизъяснимымъ удовольствіемъ, которое испытываютъ мальчики, когда имъ сдѣлаютъ подобное порученіе и когда они взберутся на козлы. Но не помнимъ забавнѣе сцены, которую представила намъ свадебная партія, въ одно прекрасное утро, на улицѣ Тоттенхамъ. Эта партія выступила изъ маленькой улицы, расположенной близъ сквера Фитцрой, и состояла изъ невѣсты въ бѣломъ кисейномъ платьѣ, изъ свадебной подруги — маленькой, полненькой и веселой молодой женщины, одѣтой въ точно такой же костюмъ, какъ и невѣста — изъ жениха и его избраннаго друга, въ синихъ фракахъ, жолтыхъ жилетахъ, бѣлыхъ панталонахъ и, въ добавокъ, въ берлинскихъ лайковыхъ перчаткахъ. Всѣ они остановились на углу улицы и кликнули карету съ видомъ неизъяснимаго достоинства. Едва только помѣстились они, какъ подруга невѣсты сняла съ себя пунцовую шаль, небрежно набросила ее на дверцы и прикрыла нумеръ кареты, — вѣроятно, съ тою цѣлью, чтобы привести въ заблужденіе простодушныхъ прохожихъ, заставивъ ихъ подумать, что карета не наемная, но принадлежитъ частному лицу. Вполнѣ увѣренная въ успѣхъ этой выдумки, партія продолжала свой путь въ полномъ удовольствіи, вовсе не подозрѣвая, что позади кареты прибитъ былъ измѣнническій нумеръ, огромный какъ аспидная доска какого нибудь школьника. Шиллингъ за милю! да это неслыханная дешевизна! За подобное удовольствіе право можно заплатить и пять шиллинговъ, особливо при свадебной оказіи.

Если вникнуть во всѣ подробности наемной кареты, отъ начала ея существованія до окончательнаго разрушенія, то, безъ сомнѣнія, изъ этого вышла бы преинтересная брошюрка. По нашему мнѣнію, автобіографія наемной кареты, окончившей свое земное поприще, должна быть такъ же интересна, какъ и автобіографія какого нибудь непризнаннаго драматурга. Сколько повѣстей мы бы услышали о людяхъ, которыхъ возила она по поводу занятій, удовольствій или печальныхъ происшествій! сколько грустныхъ разсказовъ объ однихъ и тѣхъ же людяхъ, не въ различные періоды: о молоденькой провинціялкѣ, обратившейся впослѣдствіи въ модную и нарядную женщину, а наконецъ въ нищую! о неопытномъ прикащикѣ, обратившемся впослѣдствіи въ расточительнаго мота и наконецъ въ позорнаго мошенника!

Говорить ли что нибудь о кэбахъ? Кэбъ весьма хорошій экипажъ, особливо, когда дѣло пойдетъ на быстроту, когда вы рискуете своей головой, когда вамъ дается на выборъ жизнь или смерть — ваше временное жительство или вѣчное. Кромѣ недостатка въ кэбѣ той величественной осанки, которую мы съ перваго взгляда усматриваемъ въ наемной каретѣ, не должно забывать и того, что кэбъ принадлежитъ къ числу новѣйшихъ экипажей, и что онъ никогда не подвергался превращеніямъ. Кэбъ всегда, отъ перваго его появленія въ свѣтъ, былъ и будетъ кэбомъ, между тѣмъ какъ наемная карета служитъ вѣрнымъ выраженіемъ минутнаго блеска и великолѣпія: это — жертва прихотливой моды, возница какой нибудь старинной англійской фамиліи, носящей гербъ, — парадный экипажъ, украшаемый нѣкогда ливрейными лакеями. Прошла пора, мода измѣнилась — и карета, лишенная всѣхъ блестящихъ украшеній, быстро перенесла всѣ степени униженія, поступила на руки извощиковъ и наконецъ является на биржѣ!

VIII. ЛОНДОНСКІЯ УДОВОЛЬСТВІЯ

Желаніе людей средняго сословія подражать нравамъ и обычаямъ тѣхъ, кого богатство и почести введи въ высшій кругъ общества, очень часто составляетъ довольно замѣчательный предметъ и нерѣдко рождаетъ въ душѣ благоразумнаго человѣка искреннее сожалѣніе. Негоціянты и конторщики, съ супругами, преданными чтенію фэшіонебельныхъ романовъ, и съ дочерьми, непремѣнными членами какой нибудь столичной библіотеки для чтенія, составляютъ, въ видѣ скромнаго подражанія баламъ Алмака,[2] свои собственныя собранія и прогуливаются въ закоптѣлой "огромной залѣ" второстепенной гостиницы съ такимъ самодовольствіемъ, какое понятно однимъ только весьма немногимъ избраннымъ, получившимъ право выказать все свое наружное великолѣпіе въ этомъ исключительномъ скопищѣ моды и моднаго сумасбродства. Съ молоденькими лэди, прочитавшими пламенное описаніе "волшебной ярмарки въ аристократическомъ кругу", внезапно дѣлается стремленіе къ человѣколюбивымъ подвигамъ. Передъ ихъ хорошенькими глазками начинаютъ возникать очаровательныя видѣнія страстныхъ поклонниковъ и супружеской жизни. Онѣ вдругъ открываютъ, что какое-то благотворительное и вполнѣ заслуживающее покровительства заведеніе, о которомъ, по неизъяснимому случаю, никогда не было слышно, находится въ самомъ жалкомъ положеніи. Вслѣдствіе этого открытія, немедленно нанимается огромная зала какого нибудь Томсона или Джонсона, и вышесказанныя лэди, изъ одного лишь человѣколюбія, обрекаютъ себя выставкѣ на цѣлые три дня, съ двѣнадцати до четырехъ часовъ, и собираютъ добровольное приношеніе въ пользу страждущаго заведенія! Впрочемъ, за исключеніемъ этого класса общества и весьма немногихъ безразсудныхъ и незначительныхъ лицъ, мы не думаемъ, чтобы страсть къ подражанію была развита въ другихъ въ высшей степени. Наблюдая съ удовольствіемъ различную характеристику удовольствій, которымъ предаются различныя сословія, мы выбрали ее предметомъ этой статьи и почти увѣрены, что она не будетъ лишена интереса для нашихъ читателей.

Если можно допустить, что коренной житель Сити, оставивъ въ пять часовъ кофейный домъ Ллойда[3] и отправившись въ Хаким, Клаптонъ, Стамфордъ или другое загородное мѣсто, станетъ искать себѣ удовольствія, то онъ нигдѣ не отъишетъ его, какъ только въ своемъ садикѣ. Въ этомъ садикѣ онъ рѣшительно ничего не дѣлаетъ своими руками, но, несмотря на то, чрезвычайно гордится имъ, и если вы хотите, чтобы любезность ваша къ младшимъ дочерямъ богатаго негоціянта не осталась безъ вниманія со стороны родителя, то старайтесь какъ можно больше выхвалять каждый кустикъ, каждый цвѣточекъ, каждую травку въ его садикѣ. Если вы не имѣете особеннаго дара краснорѣчія и не находите предметовъ для интереснаго разговора за обѣдомъ, то во всякомъ случаѣ, чтобы остаться во мнѣніи хозяина любезнымъ человѣкомъ, мы совѣтуемъ вамъ выражать какъ можно сильнѣе похвалу и восхищеніе его садику, — но отнюдь не его вину. Утромъ, передъ отправленіемъ въ городъ, онъ непремѣнно обойдетъ вокругъ садика и сдѣлаетъ замѣчанія насчетъ сохраненія чистоты въ рыбномъ пруду. Если вы пріѣдете къ нему въ праздничный день, въ лѣтнюю пору, за часъ до обѣда, то непремѣнно найдете его на лугу противъ задняго фасада дома, гдѣ онъ, въ креслахъ, читаетъ воскресную газету. Вблизи отъ него вы, весьма вѣроятно, увидите прекраснаго попугая, въ огромной мѣдной клѣткѣ. Можно держать пари десять противъ одного, что старшія двѣ дочери прогуливаются въ одной изъ боковыхъ аллей, въ обществѣ двухъ молодыхъ джентльменовъ, которые держатъ надъ дѣвицами зонтики и гуляютъ вмѣстѣ съ нимъ, вѣроятно, для того только, чтобъ прикрывать ихъ отъ солнца, между тѣмъ какъ самая младшая отрасль фамиліи, подъ присмотромъ няньки, безмолвно бродитъ въ тѣни. За исключеніемъ этихъ случаевъ, любовь къ садику проистекаетъ, по видимому, болѣе отъ сознанія, что онъ владѣетъ имъ, нежели отъ дѣйствительнаго наслажденія. Когда онъ увозитъ васъ въ будничный день къ своему обѣду, то обыкновенно онъ бываетъ очень утомленъ утренними занятіями и въ добавокъ чрезвычайно сердитъ. Но когда скатерть со стола исчезнетъ и когда онъ выпьетъ рюмки четыре своего любимаго портвейна, тогда отдастъ приказаніе открыть французскія окна столовой, которыя, безъ всякаго сомнѣнія, выходятъ въ садъ, накидываетъ на голову шолковый платокъ и, развалившись въ кресла, начинаетъ исчислять всѣ прелести сада и всѣ издержки, которыя употребляются на его содержаніе. Конечно, это дѣлается для того, чтобъ произвесть на васъ впечатлѣніе и дать вамъ понятіе о существенныхъ достоинствахъ сада и о богатствѣ его владѣтеля. Вы, какъ другъ семейства, слушаете съ величайшимъ вниманіемъ, и когда предметъ разговора совершенно истощится, богатый владѣтель прекраснаго сада безъ всякихъ церемоній отправляется спать.

Кромѣ этого бываетъ еще другой, совершенно различный классъ народа, для котораго садъ составляетъ неисчерпаемый источникъ удовольствій. Особа этого класса обитаетъ гдѣ нибудь поблизости Лондона: положимъ хоть на Хампстэдской нли Килбурнской дорогѣ, или на какой нибудь другой дорогѣ, гдѣ домики весьма миніатюрны и имѣютъ позади крошечные садики. Онъ и его жена, которая также опрятна и полна, какъ и супругъ, живутъ въ одномъ и томъ же домикѣ лѣтъ двадцать, и именно, съ тѣхъ поръ, какъ онъ оставилъ всѣ свои занятія. Семейства у нихъ нѣтъ. Былъ, впрочемъ, нѣкогда сынокъ, но и тотъ на пятомъ годикѣ скончался. Портретъ ребенка виситъ надъ каминомъ въ лучшей гостиной, и маленькая телѣжка, которую онъ любилъ возить по садику, хранится какъ самыя рѣдкая драгоцѣнность.

Въ хорошую погоду старый джентльменъ почти безвыходно бываетъ въ садикѣ. Если сырость не позволяетъ ему выйти изъ комнаты, то онъ любуется своимъ садикомъ изъ окна. Онъ всегда чѣмъ нибудь занятъ въ своемъ садикѣ: вы всегда увидите, что онъ или копаетъ землю, или подметаетъ дорожки, или подрѣзываетъ и пересаживаетъ цвѣты, и дѣлаетъ это съ чистосердечнымъ удовольствіемъ. Весной, намъ кажется, не бываетъ конца посѣву сѣмянъ и втыканію надъ ними палочекъ, съ билетиками, которые выглядятъ безчисленнымъ множествомъ надгробныхъ эпитафій. Вечеромъ же, при захожденіи солнца, вы непремѣнно изумитесь, увид 23;въ, съ какимъ онъ усердіемъ таскаетъ огромную лейку и поливаетъ куртинки. Другое и не послѣднее его удовольствіе составляетъ газета, которую онъ прочитываетъ каждый день отъ начала до конца, и во время завтрака сообщаетъ своей половинѣ самыя интересныя новости. Старушка-лэди въ особенности любитъ цвѣты: это подтверждается кустами гіацинтовъ и геранія въ переднемъ полисадникѣ. Садикомъ, впрочемъ, она немало гордится, и когда на одномъ изъ четырехъ кустовъ крыжовника величина ягодъ окажется болѣе обыкновенной, то подобныя ягоды тщательно собираются и выставляются на столъ подъ стекляннымъ колпакомъ, въ назиданіе посѣтителямъ, которыхъ надлежащимъ образомъ увѣдомляютъ, что плодъ этотъ дало растеніе, посаженное собственными руками мистера такого-то. Въ лѣтній вечеръ, когда огромная водяная кадка наполнится и опорожнится по крайней мѣрѣ разъ пятнадцать и когда старая чета совершенно утомится отъ поливки цвѣтовъ, вы увидите ихъ въ маленькой бес 123;дкѣ, гдѣ они наслаждаются тихими и теплыми сумерками и наблюдаютъ тѣни, которыя падаютъ на садъ и которыя, постепенно дѣлаясь гуще и мрачнѣе, затемняютъ наконецъ всѣ краски любимыхъ цвѣтовъ. Не правда ли, что эти сумерки и эти тѣни изображаютъ эмблему тѣхъ годовъ, которые безмолвно пролетѣли надъ головами счастливой четы, постепенно заглушая въ своемъ теченіи блестящій радужный цвѣтъ раннихъ надеждъ и ощущеній. Вотъ въ чемъ состоитъ любимое удовольствіе этихъ двухъ созданій, и они не гонятся за другимъ. Они имѣютъ въ самихъ себѣ обильные матеріялы спокойствія и довольствія. Единственное желаніе каждаго изъ нихъ: это — умереть одному прежде другого.

Пусть не подумаетъ читатель, что представленныя нами два лица вымышленныя. Прежде бывало такихъ стариковъ довольно много; но въ настоящее время число ихъ значительно уменьшилось и, можетъ быть, еще болѣе уменьшится. Женское ли воспитаніе новѣйшихъ временъ, или стремленіе за безразсудными требованіями свѣта сдѣлали нынѣшнихъ женщинъ неспособными къ подобной спокойной домашней жизни, въ которой онѣ показались бы гораздо прекраснѣе, нежели въ самыхъ многолюднѣйшихъ собраніяхъ? Вотъ предметы, которые составляютъ вопросъ; но разрѣшать его мы не имѣемъ особеннаго расположенія.

Обратимся теперь къ другой части лондонскаго народонаселенія, которой удовольствія представляютъ такой рѣзкій контрастъ, какой только можно вообразить. Мы хотимъ сказать здѣсь нѣсколько словъ о тѣхъ людяхъ, которые ищутъ удовольствія по однимъ только воскресеньямъ, и потому просимъ нашихъ читателей представить себѣ, что они стоятъ рядомъ съ нами въ какомъ нибудь извѣстномъ деревенскомъ "чайномъ садикѣ".[4]

Подуденный зной сегодня невыносимъ, и толпы людей прибываютъ ежеминутно. Какой ужасный шумъ, какая пыль! Мужчины и женщины, мальчики и дѣвочки, хорошенькія дѣвицы и счастливые супруги, грудные ребенки на рукахъ и маленькія дѣти въ миніатюрныхъ коляскахъ, трубки и шримсы, сигары и цвѣты, чай и табакъ! Джентльмены, въ яркихъ жилетахъ, съ стальными цѣпочками, прогуливаются по узенькимъ аллейкамъ, по трое въ рядъ, съ изумительной важностью. Лэди, въ огромными, длинными бѣлыми носовыми платками, похожими на небольшія скатерти, гоняются одни за другой по зеленому лужку самымъ игривымъ и интереснымъ образомъ, съ той цѣлью, чтобы привлечь къ себѣ вниманіе помянутыхъ трехъ джентльменовъ. Мужья, въ отдаленіи, съ безпечнымъ видомъ приказываютъ подать имбирнаго пива своимъ супругамъ, въ то время, какъ послѣднія, съ тою же безпечностью къ своему здоровью и безъ всякаго вниманія на дурныя послѣдствія, уничтожаютъ огромныя количества шримсовъ. Юноши, съ огромными шолковыми шляпами, балансируюшими у нихъ на затылкахъ, курятъ сигары и стараются показать видъ, что они большіе любители ихъ и знатоки. Джентльмены въ розовыхъ рубашкахъ и синихъ жилетахъ время отъ времени спотыкаются на свои трости или поставляютъ этимъ орудіемъ преграду для другихъ пѣшеходовъ.

Нѣкоторыя украшенія этихъ людей вызываютъ улыбку на ваши лицо; но замѣтьте, что всѣ гости опрятны, счастливы и какъ нельзя болѣе расположены къ удовольствію, къ добродушію и дружелюбію. Посмотрите, какъ дружелюбно и довѣрчиво говорятъ между собою вотъ эти двѣ молоденькія женщины, въ хорошенькихъ шолковыхъ платьяхъ, несмотря, что знакомство ихъ продолжается не болѣе получаса. Предметомъ разговора ихъ служитъ маленькій мальчикъ, самый миніатюрный образчикъ смертныхъ въ трехъ-угольной розовой атласной шляпѣ съ черными перьями. Этотъ мальчикъ принадлежитъ одной изъ разговаривающихъ женщинъ. Мужья этихъ женщинъ, въ синихъ фракахъ и каштановыхъ панталонахъ, съ трубками, гуляютъ взадъ и впередъ по аллеѣ. Партія въ бесѣдкѣ, противоположной нашей, можетъ послужить прекраснымъ образцомъ большинства здѣшнихъ посѣтителей. Это — отецъ, мать и бабушка; молодой человѣкъ, молодая женщина и еще одна особа, которую величаютъ "дядюшкой Биллемъ" и который, какъ видно по всему, служитъ душою общества. При всемъ этомъ собраніи находится съ полъ-дюжины дѣтей…. но едва ли нужно упоминать объ этомъ, потому что подобное явленіе считается здѣсь дѣдомъ весьма обыкновеннымъ.

Замѣтьте невыразимый восторгъ старушки-бабушки при неподражаемой шуткѣ дядюшки Билля, когда онъ потребовалъ "чаю для четверыхъ, а хлѣба съ масломъ для сорока"; замѣтьте громкій взрывъ смѣха, который слѣдуетъ за тѣмъ, какъ Дядюшка Билль прилѣпилъ бумажный хвостикъ къ фалдамъ нерасторопнаго лакея. Молодой человѣкъ, какъ видно, весьма неравнодушенъ къ племянницѣ дядюшки Билля, а дядюшка Билль дѣлаетъ въ полголоса своего рода замѣчанія, какъ, напримѣръ: "не забудьте и меня пригласить къ обѣду", "я, право, не прочь бы отъ свадебнаго пирога", "я буду крестнымъ отцомъ перваго новорожденнаго, на котораго заранѣе держу пари, что онъ будетъ мальчикъ", и такъ далѣе; замѣчанія эти сколько загадочны для молодыхъ людей, столько же и восхитительны для стариковъ. Что касается бабушки, то она находится въ полномъ восхищеніи и смѣется до такой степени непринужденно, что ея смѣхъ обращается въ припадки кашля, которые прекращаются, по совѣту дядюшки Билля, нѣсколькими глотками легонькаго грога, составленнаго дядюшкой Биллемъ для всего общества, именно съ тою цѣлью, чтобы предотвратить вредное вліяніе вечерней атмосферы, особливо послѣ такого изумительно знойнаго дня!

Но вотъ наступаютъ сумерки, и въ толпахъ народа замѣтно необыкновенное движеніе. Поле, идущее къ городу, усѣяно народомъ; маленькія коляски и телѣжки везутся съ крайнимъ изнеможеніемъ. Дѣти утомились и утѣшаютъ себя и общество весьма немузыкальнымъ крикомъ или прибѣгаютъ къ болѣе пріятному развлеченію, и именно: ко сну. Матери начинаютъ желать поскорѣе быть дома. Дѣвицы становятся сантиментальнѣе обыкновеннаго, потому что часъ разлуки быстро наступаетъ. Чайные сады, при свѣтѣ двухъ тусклыхъ фонарей, повѣшенныхъ на деревьяхъ, для удобства курящей публики, принимаютъ печальный видъ, и лакеи, которые въ теченіе шести часовъ безпрерывно бѣгали по саду, начинаютъ чувствовать усталость и вмѣстѣ съ тѣмъ пересчитывать посуду и высчитывать свои барыши.

IX. ТЕМЗА

"Любите ли вы воду?" вотъ вопросъ, который безпрестанно услышите въ знойную лѣтнюю пору отъ многихъ молодыхъ людей.

— Какъ нельзя больше.

Это бываетъ общимъ отвѣтомъ на предъидущій вопросъ.

— А вы тоже любите?

— Я все время провожу на водѣ или въ водѣ, отвѣчаетъ молодой человѣкъ, пополняя свой отвѣтъ множествомъ восклицаній, выражающихъ всю его преданностъ къ этой стихіи.

Съ глубокимъ уваженіемъ къ мнѣнію общества вообще и рѣчнымъ клубамъ въ особенности, мы смиренно утверждаемъ, что съ акватическими удовольствіями, въ каждомъ человѣкѣ, который когда либо рѣшался прогуляться по Темзѣ, соединяются самыя грустныя воспоминанія. Скажите, слышалъ ли кто нибудь, чтя хотя бы одна рѣчная прогулка совершилась благополучно? или, предлагая вопросъ въ болѣе опредѣлительной формѣ, мы скажемъ: видѣлъ ли кто нибудь, чтобы эти прогулки вѣнчались полнымъ успѣхомъ? Мы сами бывали на подобныхъ прогулкахъ безчисленное множество разъ и торжественно признаемся, что не припомнимъ ни одного случая, который бы не былъ отмѣченъ печальными событіями въ гораздо большемъ числѣ, нежели сколько можно было бы ожидать въ теченіе осьми или девяти часовъ. Всегда что нибудь да приключится: или выскочитъ пробка изъ бутылки съ салатнымъ соусомъ, или не явится нетерпѣливо ожидаемый членъ предполагаемой прогулки, или явится самый непріятный человѣкъ, котораго вовсе не ожидали, или выкупается въ водѣ нѣсколько дѣтей, или окажется, что джентльмены, которые вызвались грести, вовсе не понимаютъ этого дѣла и производятъ самыя изумительныя движенія: то запустятъ весло въ воду такъ глубоко, что недостанетъ силы вытащить его, и чрезъ это валятся черезъ скамейку и производятъ страшный безпорядокъ, то вовсе не окунутъ весла въ воду, но сильно промахнутъ имъ по воздуху, къ невыразимому ужасу прекраснаго пола, или наконецъ джентльменъ, вызвавшійся управлять рулемъ, чрезъ оплошность свою подвергаетъ опасности жизнь всего собранія.

Мы согласны, что берега Темзы очаровательны въ Ричмондѣ, Твикенгамѣ и въ другихъ отдаленныхъ пунктахъ, къ которымъ часто стремятся, да рѣдко достигаютъ; но отъ Редаса и до Блакфрайарскаго моста сцена замѣтно измѣняется. Прибрежныя части города украшены многими превосходными зданіями, — только любоваться ими въ лѣтній вечеръ пріятно издали. Но когда, возвращаясь домой, вы принуждены бываете приблизиться къ берегу, когда румянецъ на щочкахъ молоденькихъ лэди разъигрывается сильнѣе прежняго и онѣ пристально начнутъ смотрѣть на противоположный берегъ, когда пожилыя лэди начнутъ покашливать и устремятъ свои взоры въ мутную воду Темзы, вы чувствуете въ себѣ какую-то неловкость, особливо, если часа два тому назадъ имѣли вы расположеніе къ сантиментальности.

Хотя заключеніе наше о рѣчныхъ прогулкахъ основано на опытѣ и личныхъ страданіяхъ, но мы ни подъ какимъ видомъ не хотимъ оставаться слѣпыми къ тѣмъ удовольствіямъ; которыя наблюдатель можетъ извлечь изъ аматёровъ рѣчного катанья. Что можетъ быть интереснѣе пристани Серлъ въ прекрасное воскресное утро? Эти настоящій Ричмондскій приливъ, и цѣлыя дюжины лодокъ готовятся для пріема партій, которыя ихъ наняли. Два-три гребца, въ широкихъ грубыхъ панталонахъ и матросскихъ рубашкахъ, приготовляютъ эти лодки исподволь, то придутъ къ пристани съ парою веселъ и подушкой, то поговорятъ съ «Джэкомъ», который, подобно всей своей собратіи, по видимому, ни къ чему болѣе не способенъ, какъ только бить баклуши, то снова отправятся домой и возвратятся къ пристани съ рулемъ и веревками и снова поболтаютъ съ кѣмъ нибудь изъ зѣвакъ, то засунутъ свои руки въ широкіе карманы и станутъ удивляться и придумывать причины, по которымъ "джентльмены заказали имъ приготовить шестивесельный яликъ". Одинъ изъ этихъ лодочниковъ, старшина своей партіи, съ засученными внизу панталонами — вѣроятно, для того, чтобы вода свободнѣе покрывала его ноги, человѣкъ весьма замѣчательный и раздѣляетъ съ покойнымъ устричнымъ обжорой одно и тоже знаменитое имя «Дандо». Полюбуйтесь имъ въ то время, какъ онъ сядетъ отдохнуть на нѣсколько минутъ на бортъ своей шлюпки и мѣховой фуражкой станетъ надувать прохладу на свою могучую грудь. Взгляните на его великолѣпные, хотя немного рыжіе бакенбарды, и замѣтьте въ немъ врожденный юморъ, съ которымъ онъ подтруниваетъ надъ ребятишками или лукаво вынуждаетъ джентльмена поднести ему стаканчикъ джину, котораго онъ въ теченіе дня проглотитъ болѣе того, сколько бы нужно было для шести обыкновенныхъ человѣкъ, и, несмотря на это количество джина, Дандо не измѣнится ни на волосокъ.

Но вотъ начинаетъ появляться общество избранныхъ друзей, и Дандо, совершенно готовый сняться съ якоря, сбрасываетъ съ себя безпечность, вскакиваетъ на ноги и обращается весь въ дѣятельность. Общество приближается, въ полныхъ акватическихъ костюмахъ, въ синихъ курткахъ, въ полосатыхъ рубашкахъ и фуражкахъ всѣхъ возможныхъ размѣровъ и фасоновъ, начиная отъ бархатной ермолки французскаго надѣла до легкаго головного убора, знакомаго всѣмъ, кто только учился во стариннымъ азбукамъ сочиненія высокопочтеннаго мистера Дилворта, и составляющаго, судя по портрету, часть костюма этого джентльмена.

Теперь-то только и наступаетъ самое интересное время для наблюденія надъ настоящими аматёрами праздничныхъ рѣчныхъ прогулокъ. Весьма вѣроятно, что до этой поры главные члены общества другъ передъ другомъ старались выказать свои познанія въ наукѣ мореплаванія, но при видѣ воды храбрость ихъ быстро охлаждается, и самоотверженіе, съ которымъ каждый изъ нихъ убѣждаетъ другого взяться за весло, не лишено забавнаго интереса. Наконецъ, послѣ множества перемѣнъ и споровъ, неизбѣжныхъ при выборѣ мѣста, послѣ открытія, что одному неловко управлять весломъ на этой сторонѣ, другому на другой, что третій вовсе не умѣетъ взять весла въ руки, экипажъ шлюпки разсѣлся по мѣстамъ. "Отваливай!" кричитъ рулевой, который смотритъ на всю эту процессію съ такимъ хладнокровіемъ и спокойствіемъ, какъ будто онъ правитъ рулемъ въ Бискайскомъ заливѣ. Приказаніе исполнено и шлюпка дѣлаетъ поворотъ и направляетъ свой носъ прямо къ вестминстерскому мосту, среди такихъ всплесковъ и качаній, какихъ никогда еще не было видано, за исключеніемъ развѣ одного только случая, когда корабль Ройялъ-Джоржъ отправился на дно.

— Заднее весло пусть гребетъ назадъ! восклицаетъ Дандо, съ пристани. — Назадъ! назадъ!

При этомъ крикѣ каждый изъ гребцовъ, полагая, что приказаніе относится прямо къ нему, начинаетъ табанить весломъ: шлюбка принимаетъ задній ходъ и снова возвращается къ пристани.

— Задній джентльменъ одинъ долженъ табанить, а передній загребать! еще разъ восклицаетъ Дандо, съ видомъ крайняго неудовольствія.

— Томъ! тебѣ нужно загребать, а ты что дѣлаешь! замѣчаетъ одинъ изъ гребцовъ.

— Вовсе нѣтъ! мнѣ тоже нужно табанить, а вотъ ты такъ долженъ загребать, отвѣчаетъ Томъ, съ видомъ знатока.

— Да вѣдь Томъ не самый передній: онъ сидитъ въ серединѣ, замѣчаетъ одинъ изъ джентльменовъ.

— Какъ не передній?! посмотрите хорошенько! восклицаетъ другой джентльменъ.

И несчастный молодой джентльменъ, рискуя надорвать себѣ кровеносный сосудъ, принимается грести, и гребетъ до тѣхъ поръ, пока шлюбка не приметъ направленія къ Воксальскому мосту.

— Ну вотъ такъ! Теперь гребите всѣ! кричитъ Дандо и вполголоса прибавляетъ, обращаясь къ товарищамъ; — туда же суются кататься по водѣ, а сами не смыслятъ и весла взять въ руки!

Шлюбка между тѣмъ удаляется по извилистому направленію, благодаря дѣйствію веселъ, которыя одно за другимъ опускаются въ воду. И пристань снова пустѣетъ до прибытія новой партіи рѣчныхъ охотниковъ.

-

Гонка шлюбокъ на Темзѣ представляетъ весьма интересную сцену. Поверхность рѣки бываетъ усѣяна шлюбками всѣхъ возможныхъ видовъ и размѣровъ. Открытыя мѣста на угольныхъ лодкахъ и пристаняхъ покрываются толпами зрителей. Табакъ и пиво требуются съ непомѣрномъ количествѣ. Мужчины, женщины и дѣти ожидаютъ погони съ нетерпѣніемъ. Шести и осьмивесельные катера плавно скользятъ по различнымъ направленіямъ, ожидая начала гонки, чтобы въ теченіе ея провожать своихъ protegés. Хоры музыкантовъ дополняютъ одушевленіе, если только не гармонію всей сцены. Группы лодочниковъ собрались у разныхъ пристаней и разсуждаютъ о достоинствахъ гребцовъ, вступившихъ въ состязаніе. Верейка, назначенная въ призъ, медленно буксируется двумя яликами и служитъ предметомъ всеобщаго любопытства и интереса.

Бьетъ два часа, и всѣ взоры съ безпокойствомъ устремляются къ мосту, изъ подъ котораго должны выступить соперники. Половина третьяго, и вниманіе публики начинаетъ утомляться, какъ вдругъ раздается выстрѣлъ, и громкое "ура!" оглашаетъ оба берега рѣки. Зрители наклоняются впередъ. Шумъ и крикъ распространяются болѣе и болѣе. Шлюбки, стоявшія подъ мостомъ, мгновенно бросаются оттуда, сопровождаемыя прекраснымъ и хорошо вооруженнымъ катеромъ, съ котораго раздаются крики одобренія.

"Вотъ онѣ, вотъ онѣ!" дѣлается общимъ восклицаніемъ, и вслѣдъ за тѣмъ показывается первая шлюбка. Люди въ ней почти полу-нагіе, для того, чтобы дать свободу каждому мускулу. Прочія четыре шлюбки слѣдуютъ за первой почти подлѣ самой кормы. Крики становятся ужасны, и вниманіе народа достигаетъ высочайшей степени.

— Продолжай, Розовый, — продолжай! вотъ такъ![5]

— Дай ей больше ходу, Красный!

— Сильнѣе! сильнѣе, Жолтый!

— Браво, Джорджъ!

— Э-эхъ, Томъ, какъ ты отсталъ! закидывай дальше свои весла!

— Десять шиллинговъ противъ одного, на Жолтаго!

И проч. и проч.

Вотъ только эти слова и можно разслышать, среди оглушительнаго народнаго крика. Каждый незначительныій трактиръ безпрерывно стрѣляетъ изъ ружей и поднимаетъ надъ зданіемъ флагъ. Съ окончаніемъ гонки, толпы народа стремятся отдохнуть въ этихъ гостиницахъ. Невозможно представить себѣ того шума, крина, брани, похвалы, которыми заключается все торжество и описаніе которыхъ дало бы читателю весьма слабое понятіе.

* * *

Одно изъ самыхъ любопытныхъ и болѣе другихъ извѣстныхъ намъ мѣстъ на Темзѣ: это — пароходная пристань подлѣ Лондонскаго моста или подлѣ Екатерининскихъ доковъ, особливо въ субботу утромъ, въ лѣтнее время, когда грэвзендскіе и маргэтскіе пароходы бываютъ набиты биткомъ. А такъ какъ мы успѣли ужь нѣсколько познакомить нашихъ читателей съ верхней половиной Темзы, то надѣемся, что они не откажутся прогуляться вмѣстѣ съ нами на Грэвзэндскомъ пароходѣ.

Экипажи ежеминутно подъѣзжаютъ къ пристани, и васъ какъ нельзя болѣе занимаетъ суетливость пассажировъ, поручающихъ себя и свой багажъ на руки носильщиковъ, которые хватаютъ всѣ чемоданы безъ всякаго разбора и исчезаютъ съ ними богъ знаетъ куда. Маргэтскій пароходъ стоитъ подлѣ самой пристани, а Гравзендскій (который отправляется первымъ)" возлѣ Маргэтскаго. Временное сообщеніе между обоими пароходами, образуемое посредствомъ доски съ желѣзными перилами, нисколько не уменьшаетъ безпорядка, неизбѣжнаго въ подобныхъ случаяхъ.

— Который изъ нихъ отправляется въ Грэвзэндъ? спрашиваетъ огромный отецъ огромнаго семейства, которое слѣдуетъ за нимъ подъ руководствомъ матери и служанки, рискующихъ потерять кого нибудь изъ членовъ юной отрасли. — Который изъ нихъ отправляется въ Грэвзэндъ?

— Проходите дальше, сэръ, отвѣчаетъ пароходный служитель. — Не угодно ли вамъ пожаловать на другой пароходъ.

При этомъ почтенный отецъ семейства, опасаясь быть жертвою мистификаціи, и попечительная мать черезчуръ озабоченная опаснымъ положеніемъ семейства, располагаются на Маргэтскомъ пароходѣ. Поздравивъ себя съ пріобрѣтеніемъ прекраснаго и спокойнаго мѣста, отецъ отправляется къ трубѣ взглянуть на свой багажъ, который, судя по слабому воспоминанію, онъ отдалъ какому-то человѣку, чтобы снести куда ему угодно. Но, къ крайнему изумленію джентльмена, между грудами чемодановъ, узловъ, ящиковъ и коробовъ не открылось даже ни малѣйшаго сходства съ его поклажей. Джентльменъ немедленно обращается къ полицейскому чиновнику и объясняетъ ему свое недоумѣніе въ присутствіи другого джентльмена — отца другого семейства — маленькаго, худенькаго человѣка, который вполнѣ соглашается съ предположеніемъ, что въ этомъ пароходномъ обществѣ начинаютъ быстро наводиться безпорядки, и что для искорененія ихъ непремѣнно нужно бы принять самыя строгія мѣры, что пассажиры ни подъ какимъ видомъ не обязаны жертвовать своимъ достояніемъ, и что если пропавшая поклажа не будетъ немедленно отъискана, то онъ непремѣнно постарается распубликовать объ этомъ въ газетахъ, потому что публика никогда не должна быть жертвою такой обширной монополіи. Въ свою очередь, чиновникъ возражаетъ на это, что Общество Екатерининскихъ доковъ, съ самого начала своего существованія, постоянно старалось охранять жизнь и имущество людей, которые избирали его въ посредники; что онъ нисколько не сталъ бы удивляться, еслибъ подобное обстоятельство случилось въ Обществѣ пароходовъ "Лондонскаго моста", потому что на нравственность того Общества едва ли кто поручится; что, наконецъ, онъ убѣжденъ, что тутъ скрывается какое нибудь недоразумѣніе, и что джентльменъ отъищетъ свою поклажу прежде, чѣмъ пріѣдетъ въ Маргэтъ.

Нашъ джентльменъ, воображая, что онъ сразу опровергнетъ всѣ возраженія полицейскаго чиновника, объявляетъ, что онъ и не думаетъ ѣхать въ Маргэтъ, и что на его чемоданѣ весьма ясными двухъ-дюймовыми буквами сдѣлана надпись: "принадлежитъ Грэвзэндскому пассажиру", При этомъ открытіи, чиновникъ немедленно разъясняетъ ошибку, вслѣдствіе чего все семейство почтеннаго джентльмена со всевозможною скоростью переправляется на Грэвзэндскій пароходъ и открываетъ, къ своему особенному удовольствію, что чемоданъ ихъ покоится на палубѣ, а къ крайнему неудовольствію, что покойныя мѣста давно уже заняты. Вслѣдъ за тѣмъ раздается звонокъ, подающій сигналъ къ отплытію парохода, и между пассажирами начинается необыкновенное движеніе. Вы замѣчаете, что многіе подъ тактъ звонка убѣгаютъ съ парохода и вбѣгаютъ на него. Звонокъ замолкаетъ. Пароходъ отваливаетъ. Тѣ, которые прощались съ своими друзьями на пароходѣ, уносятся въ Грэвзэндъ противъ всякаго желанія, а тѣ, которые прощались на пристани, открываютъ, что они очень не кстати растянули церемонію прощальнаго обряда. Тѣ изъ пассажировъ, которые имѣютъ билетъ для цѣлаго сезона, спускаются въ каюту завтракать; тѣ;, которые купили нумеръ утренней газеты, располагаются читать ее; и, наконецъ, тѣ, которые въ первый разъ плывутъ по Темзѣ, отправляются къ носу парохода и любуются живописными берегами Темзы.

Одушевленіе пассажировъ начнетъ распространяться вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ пароходъ, достигнувъ Блаквола, приметъ болѣе быстрый ходъ. Старыя женщины, которыя принесли съ собой огромныя плетеныя корзины, весьма серьёзно принимаются за уничтоженіе тяжелыхъ сандвичей и съ видимымъ удовольствіемъ прикасаются къ рюмочкѣ, передаютъ ее своимъ друзьямъ и время отъ времени пополняютъ ее изъ плоской фляжки съ желудочными каплями. Не забывается при этомъ случаѣ и джентльменъ въ высокой фуражкѣ, который играетъ на арфѣ, и угощается, частію для выраженія удовольствія, какое онъ доставилъ своей плѣнительной игрой, а частію и для того, чтобъ заставить его проиграть какую нибудь національную плясовую пѣсню, подъ звуки которой маленькій Аликъ, пузатый ребенокъ въ красныхъ шерстяныхъ чулкахъ, къ невыразимому удовольстію семейнаго кружка, дѣлаетъ на палубѣ нѣсколько неловкихъ прыжковъ. Дѣвицы, которыя принесли въ своихъ ридикюляхъ первый томъ новаго романа, дѣлаются чрезвычайно задумчивы и весьма краснорѣчиво начинаютъ распространяться передъ мистеромъ Броуномъ или мистеромъ О'Бріеномъ о лазури неба по прозрачности воды. Мистеръ Броунъ или мистеръ О'Бріенъ, смотря по обстоятельствамъ, замѣчаетъ при этомъ случаѣ, что съ недавняго времени онъ сдѣлался совершенно нечувствителенъ къ красотамъ природы, что всѣ его мысли и желанія сосредоточены на одномъ только предметѣ. При этомъ признаніи молоденькая лэди поднимаетъ голову и, не умѣя скрыть своего смущенія, снова опускаетъ ее и перевертываетъ слѣдующій листокъ романа съ большимъ затрудненіемъ, — вѣроятно, для того, чтобы воспользоваться случаемъ продолжительнаго пожатія руки.

Телескопы, сандвичи и холодный грогъ требуются въ большомъ количеств 23;. Болѣе скромные мужчины, которые до этого посматривали въ машину, находятъ, къ величайшему своему удовольствію, предметъ, на которомъ завязывается между ними разговоръ, и предметъ этотъ не только интересенъ, но и весьма назидателенъ, а именно: водяные пары и примѣненіе ихъ къ машинамъ всякаго рода.

— Удивительная вещь этотъ паръ! замѣчаетъ одинъ джентльменъ.

— Ахъ, да! съ глубокимъ вздохомъ отвѣчаетъ другой. — Вы говорите совершенную правду, сэръ.

— Какая необыкновенная сила въ немъ!

— Огромная! ужасная!

— Чего только ныньче не дѣлается посредствомъ паровъ!

— Правда ваша, милостивый государь!

И глубокій вздохъ снова повторяется и при этомъ случаѣ сопровождается весьма выразительнымъ киваньемъ головы.

— Но при всемъ томъ онъ еще въ младенчествѣ… требуетъ большихъ усовершенствованій.

Подобныя замѣчанія, обыкновенно, служатъ ни только началомъ разговора, который продолжается до окончанія поѣздки, но очень часто основаніемъ знакомства между полдюжтною джентльменовъ, которые имѣютъ въ Грэвзэндѣ семейства, берутъ на цѣлый сэзонъ билетъ на пароходъ и обѣдаютъ на этомъ пароходѣ регулярно каждый день.

X. ОМНИБУСЫ

Кто изъ нашихъ читателей не согласятся, что публичныя средства къ переѣзду изъ одного города въ другой и даже изъ одной улицы въ другую доставляютъ обширное поле для удовольствія и для наблюденія. Изъ всѣхъ публичныхъ средствъ къ сообщенію, которыя учреждались съ незапамятныхъ и до нашихъ временъ, омнибусы болѣе всѣхъ другихъ знакомы намъ. Правда, мы знакомы также и съ почтовыми каретами; но признаемся, что хотя этотъ родъ экипажей прекрасенъ во всѣхъ отношеніяхъ, но въ немъ замѣчается весьма важный недостатокъ, и именно: вы не находите въ немъ никакой перемѣны никакого разнообразія, особливо на длинной станціи, когда внутри кареты помѣстилось шесть человѣкъ и когда эти люди остаются вашими спутниками до конца дороги. Кромѣ того, послѣ первыхъ двѣнадцати часовъ ѣзды пассажиры дѣлаются весьма серьёзны и начинаютъ обнаруживать сильное расположеніе ко сну; а нужно ли говорить, что когда вы увидите человѣка въ спальномъ колпакѣ, то теряете къ нему всякое уваженіе? по крайней мѣрѣ такъ случается съ нами. Далѣе: на гладкой дорогѣ пассажиры становятся черезчуръ прозаичны и начинаютъ разсказывать вамъ длинныя исторіи; даже и тѣ пускаются въ ораторство, которые вообще небольшіе охотники да пустословія, а это — обстоятельство, согласитесь, весьма непріятное, особливо для путешественника, которому предстоитъ проѣхать нѣсколько сотъ миль. Однажды намъ самимъ случилось проѣхать четыреста миль съ толстымъ джентльменомъ, который при каждой перемѣнѣ лошадей требовалъ, чтобы ему подали въ окно кареты стаканъ горячаго грога. А вѣдь это куда какъ непріятно! Въ другой разъ намъ случилось ѣхать съ бѣлокурымъ юношей весьма болѣзненнаго вида и съ незамѣтной шеей, который возвращался въ городъ изъ школы, подъ покровительствомъ кондуктора, и которому предназначено было остаться въ мѣстечкѣ Кроссъ-Кійсъ впредь до востребованія. А это намъ показалось въ тысячу кратъ хуже джентльмена съ безпрерывными стаканами горячаго грога. Далѣе: вы испытываете цѣлый рядъ злополучій, неизбѣжныхъ при выходѣ пассажира, и, въ добавокъ ко всему этому, весьма часто случается, что въ ту минуту, какъ вы начинаете засыпать, у кондуктора является необходимость въ коричневомъ сверткѣ, который сколько ему помнится, положенъ подъ вашимъ сидѣньемъ. Вы привстаете: начинаются шумъ и шаренье по ящикамъ, и когда ваше расположеніе ко сну совершенно исчезаетъ, когда ноги ваши едва не цѣпенѣютъ отъ ненатуральнаго, скорченнаго положенія, кондуктору внезапно приходятъ на память, что онъ положилъ этотъ свертокъ въ ящикъ подъ козлами. Дверца кареты затворяется; свертокъ отъискивается; карета трогается съ мѣста, и кондукторъ начинаетъ трубить въ свой рожокъ такъ громко и пронзительно, какъ будто нарочно затѣмъ, чтобъ надсмѣяться надъ вашей досадой.

Въ омнибусахъ вы никогда не встрѣтитесь съ подобными безпокойствами. Между почтовой каретой и омнибусомъ не существуетъ ни малѣйшаго сходства. Пассажиры въ омнибусѣ перемѣняются въ теченіе дороги такъ часто, какъ фигуры калейдоскопа, и хотя они игривостью своею и привлекательностію далеко уступаютъ фигурамъ калейдоскопа, но зато въ тысячу разъ бываютъ интереснѣе и забавнѣе. Мы не знаемъ еще до сихъ поръ ни одного примѣра, чтобы пассажиры спали въ омнибусахъ. Что касается длинныхъ разсказовъ, то рѣшится ли кто нибудь на это предпріятіе? а если и рѣшится, то отъ этого никто не пострадаетъ: по всей вѣроятности, или разскащикъ самъ не кончитъ своего разсказа до конца дороги, или никто изъ пассажировъ не дослушаетъ конца разскава, а другой не услышитъ и начала; словомъ сказать, никто не пойметъ о чемъ онъ ораторствуетъ. Дѣти хотя и встрѣчаются въ омнибусахъ, но не такъ чисто, и притомъ они бываютъ какъ-то не замѣтны, особливо когда экипажъ полонъ пассажировъ. Короче сказать, что послѣ здраваго размышленія и продолжительнаго опыта мы остаемся такого мнѣнія, что, начиная отъ модной кареты, въ которой возили насъ въ церковь для совершенія таинства крещенія, до той печальной колесницы, въ которой, по всей вѣроятности, мы должны совершить наше послѣднее земное путешествіе, въ цѣломъ мірѣ не найдется ничего подобнаго омнибусу.

Намъ особенно понравилась одна машина, въ которой мы совершаемъ наши ежедневныя поѣздки отъ самого начала Оксфордской улицы до Сити; не знаемъ только, почему она поправилась: по наружности ли своей, которая не имѣла никакихъ украшеній, по простотѣ ли ея внутренности, или по врожденному хладнокровію кондуктора. Этотъ молодой человѣкъ представляетъ изъ себя замѣчательный примѣръ преданности собственной своей персонѣ. Его необузданная ревность къ пользѣ и выгодамъ своего хозяина постоянно вводитъ его въ непріятные хлопоты, а иногда и прямо въ исправительный домъ. Едва только онъ отдѣлается отъ одной непріятности, какъ снова, и съ удвоеннымъ рвеніемъ, принимаетъ на себя обязанности своей профессіи. Главное его отличіе состоитъ въ дѣятельности. Онъ постоянно хвалится умѣньемъ "поддѣть на дорогѣ стараго джентльмена, ловко втолкнуть его въ карету и пуститься въ дальнѣйшій путь, прежде чѣмъ джентльменъ узнаетъ, куда его везутъ." Эту продѣлку онъ выполняетъ безпрестанно, къ безпредѣльному удовольствію каждаго изъ пассажировъ, за исключеніемъ помянутаго джентльмена, который касательно этой шутки остается въ совершенномъ невѣдѣніи.

Мы до сихъ поръ не знаемъ, какое число пассажировъ долженъ вмѣщать въ себѣ омнибусъ; но, судя по рѣшительнымъ дѣйствіямъ кондуктора, мы успѣли замѣтить, что въ вашемъ омнибусѣ столько можетъ помѣститься, сколько встрѣтится желающихъ проѣхать въ немъ.

— Есть ли мѣсто? восклицаетъ съ тротуара усталый пѣшеходъ.

— Сколько вамъ угодно, сэръ, отвѣчаетъ кондукторъ, постепенно отворяя дверцы и не обнаруживая внутренняго положенія оминбуса, до тѣхъ поръ, пока пѣшеходъ не очутится на ступенькахъ.

— Гдѣ же тутъ мѣсто? спрашиваетъ жертва обмана, дѣлая попытку отступить.

— По обѣимъ сторонамъ, сэръ, возражаетъ кондукторъ.

И вмѣстѣ съ тѣмъ вталкиваетъ джентльмена и захлопываетъ дверцы.

— Пошелъ, Билль! восклицаетъ кондукторъ, отворачиваясь въ сторону.

Ретирада невозможна. Новоприбывшій пассажиръ дѣлаетъ движеніе впередъ, получаетъ толчокъ отъ толчка омнибуса, опускается гдѣ попало и остается тутъ до конца своей дороги.

Мы, обыкновенно, отправляемся въ Сити за нѣсколько минутъ до десяти часовъ и заранѣе знаемъ, что съ нами въ омнибусѣ будутъ ѣхать пятеро тѣхъ же самыхъ попутчиковъ. Мы принимаемъ ихъ на тѣхъ же самыхъ частяхъ города и предоставляемъ имъ въ омнибусѣ тѣ же самыя мѣста; они всегда бываютъ одѣты въ тѣже самыя платья, и постоянно ведутъ разговоръ о тѣхъ же самыхъ предметахъ, и именно: о распространеніи между кэбами чрезвычайно быстрой ѣзды и о безстыдномъ нахальствѣ омнибусныхъ кондукторовъ. До нашего прихода постоянно бываетъ въ омнибусѣ угрюмый старикъ съ напудреннымъ парикомъ. Онъ всегда сидитъ по правую сторону у самого входа, съ руками, сложенными на рукоятку зонтика. Онъ бываетъ чрезвычайно нетерпѣливъ и сидитъ на этомъ мѣстѣ собственно затѣмъ, чтобы строго наблюдать за кондукторомъ, съ которымъ онъ, обыкновенно, заводитъ бѣглый разговоръ. Онъ очень вѣжливъ: помогаетъ пассажирамъ входить и выходить и весьма охотно толкаетъ кондуктора зонтикомъ, когда кто нибудь захочетъ выйти. Онъ, обыкновенно, предлагаетъ дамамъ заранѣе приготовить шесть пенсовъ, чтобы при выходѣ изъ омнибуса не было остановки: а если кто изъ пассажировъ откроетъ окно и если онъ можетъ достать рукой это окно, то непремѣнно закроетъ его.

— Ты къ чему остановился? каждое утро спрашиваетъ старикъ, въ ту минуту, какъ только предвидится пріемъ лишняго пассажира.

И вслѣдъ за тѣмъ между нимъ и кондукторомъ завязывается слѣдующій разговоръ:

— Ты къ чему остановился?

Кондукторъ начинаетъ свистать и показываетъ видъ, что не слышитъ этого вопроса.

— Послушай! (при этомъ дѣлаетъ толчекъ зонтикомъ) ты къ чему остановился?

— Къ тому, чтобы взять пассажировъ. Въ Ба-а-а-нкъ! въ Си-и-и-ти!

— Я знаю, чтобы взять пассажировъ; но знаешь ли ты, что здѣсь нѣтъ больше мѣста. Къ чему же ты остановился, я тебя спрашиваю.

— Гм! на ваши слова весьма трудно отвѣчать. Я думаю, для того остановился, чтобы постоять немного да потомъ снова поѣхать.

— Послушай, негодяй! восклицаетъ старикъ. съ видимымъ негодованіемъ. — Я съ тобой завтра же раздѣлаюсь. Я давно обѣщалъ тебѣ это и теперь непремѣнно исполню.

— Благодарю покорно, сэръ, отвѣчаетъ кондукторъ, прикасаясь къ шляпѣ, съ нахальнымъ выраженіемъ благодарности. — Чрезвычайно много обязанъ вамъ.

При этомъ въ омнибусѣ между молодыми людьми поднимается смѣхъ; старикъ краснѣетъ какъ вареный ракъ и начинаетъ приходить въ бѣшенство.

Толстый джентльменъ, въ бѣломъ шейномъ платкѣ, помѣстившійся въ самомъ отдаленномъ концѣ омнибуса, принимаетъ весьма серьезный видъ и говоритъ, что въ отношеніи этихъ негодяевъ непремѣнно нужно принять какія нибудь рѣшительныя мѣры: иначе наглости ихъ никогда не будетъ конца. Оборванецъ-джентльменъ вполнѣ соглашается съ этимъ мнѣніемъ, и соглашался, сколько намъ извѣстно, каждое утро въ теченіе шести мѣсяцевъ.

Приближаясь къ Линкольнскому двору, къ Бедфордскимъ рядамъ и другимъ судебнымъ мѣстамъ, мы выпускаемъ большую часть нашихъ первоначальныхъ пассажировъ и принимаемъ новыхъ, которые пользуются весьма неблагосклонной встрѣчей. Замѣчательно, что люди, помѣстившіеся въ омнибусѣ, всегда смотрятъ на вновь прибывшихъ пассажировъ съ тѣмъ выраженіемъ лица, которымъ обнаруживаются внутреннія помышленія; они какъ будто хотятъ сказать: "ну, къ чему эти люди лѣзутъ сами!" Въ этомъ отношеніи мы вполнѣ убѣждены, что маленькій старичокъ считаетъ появленіе новыхъ пассажировъ за непрестительную дерзость.

Разговоръ теперь совершенно прекращается. Каждый изъ пассажировъ устремляетъ свой взоръ въ противоположное окно, и при этомъ каждый полагаетъ, что сосѣдъ его пристально смотритъ на него. Если одинъ изъ пассажировъ выйдетъ у переулка Шу, а другой на улицы Фаррингдонъ, маленькій старичокъ ворчитъ и дѣлаетъ послѣднему замѣчаніе такого рода, что если бы и онъ вышедъ у переулка Шу, то избавилъ бы весь омнибусъ отъ лишней остановки. При этомъ замѣчаніи между молодыми людьми снова поднимается смѣхъ. Старичокъ-джентльменъ смотритъ весьма серьёзно и ни слова не промолвитъ до самого Банка. Здѣсь онъ чрезвычайно быстро выскакиваетъ изъ омнибуса, предоставляя намъ сдѣлать тоже самое. Мы слѣдуемъ его примѣру и, вступивъ на тротуаръ, отъ всей души желаемъ оставшимся пассажирамъ насладиться хотя бы частію того удовольствія, которое мы извлекли изъ нашей поѣздки.

XI. ЦИРКЪ АСТЛИ.[6]

Каждый разъ, какъ только случалось нашимъ взорамъ встрѣтиться съ огромными, изумительными римскими заглавными буквами — въ книгѣ ли, въ окнахъ ли магазиновъ, или на вывѣскахъ — и въ душѣ нашей немедленно рождалось неясное, безотчетное воспоминаніе о той счастливой порѣ, когда приступлено были къ посвященію насъ въ таинства букваря. Мы живо представляемъ себѣ острый кончикъ булавки, который слѣдитъ за каждой буквой, для того, чтобы сильнѣе запечатлѣть форму этой буквы въ нашемъ дѣтскомъ слабомъ воображеніи. Мы невольно содрагаемся при воспоминаніи костлявыхъ сгибовъ пальцевъ правой руки, которыми почтенная старушка-лэди, внушавшая намъ, за десять пенсовъ въ недѣлю, первыя правила воспитанія, любила награждать наши юныя головки, ради того, чтобы бы привести въ порядокъ смутныя идеи, которымъ мы нерѣдко предавались. Это неопредѣленное чувство преслѣдуетъ насъ во многихъ другихъ случаяхъ; но, кромѣ цирка Астли, намъ кажется, нѣтъ ни одного мѣста, которое бы такъ сильно пробуждало въ нашей душѣ воспоминаніе о дѣтскомъ возрастѣ. Циркъ Астли въ ту пору не носилъ еще громкаго названія Королевскаго Амфитеатра, тогда еще не являлся Дукро, чтобы пролитъ свѣтъ классическаго вкуса и портабельнаго газа надъ песчаной площадкой, служившей для конскаго ристалища. Впрочемъ, общій характеръ того мѣста остался тотъ же самый: пьесы давались тѣже самыя, шутки паяцовъ были тѣже самыя, берейторы были одинаково величественны, комическія актеры — одинаково остроумны, трагики одинаково хриплы, и лошади одинаково одушевлены. Циркъ Астли измѣнился къ лучшему, — и только мы перемѣнились къ худшему. Вкусъ къ театральнымъ представленіямъ совершенно покинулъ насъ, и, къ стыду нашему, должно признаться, что мы гораздо болѣе находимъ удовольствія, наблюдая зрителей, нежели мишурный блескъ, который открывается на сценѣ и который нѣкогда тамъ высоко цѣнился нами.

Въ свободное время мы считаемъ большимъ удовольствіемъ любоваться посѣтителями Астли, любоваться па и ма,[7] девятью или десятью дѣтьми, отъ пяти съ половиной до двухъ съ половиной футовъ ростомъ, отъ четырнадцати до четырехъ-лѣтняго возраста. Однажды мы только что заняли мѣсто въ ложѣ противъ самой середины цирка, какъ увидѣли, что сосѣдняя ложа стала наводняться обществомъ, которое какъ нельзя болѣе согласовалось съ нашимъ beau ideal, составленнымъ въ воображеніи для описанія группы посѣтителей Астли.

Прежде всѣхъ вошли въ ложу три маленькіе мальчика и маленькая дѣвочка и, по приказанію папа, довольно громко отданному въ полу-отворенныя двери, заняли переднюю скамейку. Потомъ явились еще двѣ маленькія дѣвочки, подъ присмотромъ молодой лэди, — весьма вѣроятно, гувернантки. За двумя дѣвочками слѣдовали еще три мальчика, одѣтые, подобно первымъ, въ синія курточки и панталоны, и съ откидными воротничками; потомъ — еще ребенокъ, въ камзолѣ, обшитомъ снурками, съ выраженіемъ на лицѣ безпредѣльнаго изумленія я съ большими круглыми глазами. Его подняли черезъ скамейки и при этомъ процессѣ обнаружили его розовенькія ножки. Вслѣдъ за ребенкомъ вошли па и ма и, въ заключеніе, старшій сынъ, мальчикъ лѣтъ четырнадцати, который, весьма очевидно, старался показать себя, какъ будто онъ вовсе непринадлежалъ этому семейству.

Первыя пять минутъ употреблены были на сниманіе платковъ съ дѣвочекъ и на поправку бантовъ, которыми украшались ихъ волосы. Послѣ того внезапно открылось, что одному мальчику пришлось сидѣть противъ столба, который закрывалъ отъ него всю сцену, а потому, для устраненія такого неудобства, необходимо было нужно перемѣнить мѣста маленькаго мальчика и гувернантки. Послѣ того па оправилъ платье мальчиковъ и сдѣлалъ наставленіе, какъ должно держать носовые платочка; а ма сначала кивнула головой гувернанткѣ, потомъ мигнула ея, чтобы та нѣсколько поболѣе открыла плечики у дѣвочекъ, и наконецъ приподнялась, чтобъ осмотрѣть свое маленькое войско. Смотръ этотъ, по видимому, кончился къ полному ея удовольствію, потому что она бросила самодовольный видъ на па, который стоялъ въ отдаленномъ концѣ ложи. Па отвѣтилъ точно такимъ же взглядомъ и весьма выразительно высморкалъ носъ. Бѣдная гувернантка выглядывала изъ за столба и робко старалась уловить взглядъ ма, чтобы, въ свою очередь, выразить ей восхищеніе при видѣ такого милаго семейства. Двое мальчиковъ разсуждали о томъ, дѣйствительно ли Астли вдвое больше Друри-Лэнскаго театра, и наконецъ для рѣшенія столь труднаго вопроса обратились въ Джоржу. При этомъ Джоржъ, который былъ никто другой, какъ молодой вышепомянутый джентльменъ, обратился весь въ негодованіе и — нельзя сказать, чтобы въ нѣжныхъ выраженіяхъ — замѣтилъ своимъ братьямъ, какъ грубо и неприлично звать его по имени въ публичномъ мѣстѣ. Разумѣется, дѣти приняли это замѣчаніе съ чистосердечнымъ смѣхомъ, и, въ добавокъ, одинъ изъ мальчиковъ заключилъ смѣхъ весьма справедливымъ мнѣніемъ, что "Джоржъ начинаетъ считать себя большимъ человѣкомъ". Па и ма засмѣялись при этомъ заключеніи, а Джоржъ, проворчавъ, что "Вильяму всегда потакаютъ всѣ его дерзости", принялъ на себя видъ глубокаго презрѣнія и оставался съ этимъ видомъ до самого вечера.

Началось представленіе, и вниманію мальчиковъ не было предѣловъ. Па также принималъ живѣйшее участіе въ игрѣ, хотя и старался показать видъ, что она вовсе не интересуетъ его. Что касается ма, то восторгъ ея отъ шутокъ главнаго комедіанта доходилъ до изступленія: она такъ усердно хохотала, что ни одинъ бантъ на ея огромномъ чепчикѣ не оставался въ покоѣ. Гувернантка отворачивалась отъ столба, и каждые разъ, какъ только глава ея встрѣчались съ глазами ма, она прикрывала платкомъ нижнюю часть лица и, какъ слѣдуетъ, предавалась судорожному смѣ;ху. Въ то время, какъ одинъ изъ актеровъ, въ блестящихъ датахъ, давалъ клятву увезти прекрасную дѣвицу, или погибнуть въ предпріятіи, рукоплесканія мальчиковъ были оглушительны, особливо одного изъ нихъ, который, повидимому, былъ гостемъ въ семействѣ и который весь вечеръ говорилъ любезности маленькой двѣвадцатилѣтней кокеткѣ, представлявшей изъ себя прекрасную модель своей мама.

Но вотъ начались конскія ристалища, и восхищеніе дѣтей удвоилось. Желаніе видѣть, что происходило впереди, окончательно побѣдило достоинство родителя; поднявшись на ноги, онъ апплодировалъ громче каждаго изъ своихъ дѣтей. Гувернантка между тѣмъ, нагнувшись къ матери семейства сообщала ей остроумныя замѣчанія своихъ питомцевъ на сценическія происшествія. Мама, въ безпредѣльномъ восторгѣ отъ этихъ замѣчаній и отъ сцены, награждала гувернантку пожатіемъ руки, а гувернантка, совершенно довольная тѣмъ, что успѣла обратить на себя вниманіе, прислонялась къ столбу съ лицомъ, сіяющимъ отъ радости; короче сказать, общество казалось совершенно счастливымъ, исключая мистера Джоржа, который былъ слишкомъ великъ, чтобы принимать участіе въ дѣтскихъ удовольствіяхъ, и слишкомъ незначителенъ, чтобы обратить на себя вниманіе постороннихъ. Онъ, время отъ времени, развлекалъ себя, приглаживая тѣ мѣста, гдѣ черезъ нѣсколько лѣтъ должны показаться бакенбарды, и оставался какъ нельзя болѣе доволенъ великолѣпіемъ своей персоны.

Мы не думаемъ, чтобы кто нибудь, побывавъ въ Астли два-три раза, и слѣдовательно получивъ способность оцѣнить постоянство, съ которымъ одни и тѣ же фарсы повторяются вечеръ за вечеромъ, сезонъ за сезономъ, мы не думаемъ, чтобы онъ не находилъ удовольствія по крайней мѣрѣ хота въ одной части всего предстявленія. Что до насъ, то при первомъ поднятіи занавѣса мы испытываемъ точно такое же удовольствіе, какое выражаетъ самый младшій изъ описаннаго нами семейства, и, по старой привычкѣ, присоединяемся ко всеобщему смѣху, сопровождающему пронзительный крикъ паяца: "вотъ и мы къ вашимъ услугамъ!" Мы не можемъ даже измѣнить старинному чувству уваженія къ берейтору, который, съ бичемъ въ рукѣ, слѣдуетъ за паяцомъ и дѣлаетъ передъ публикой граціозный поклонъ. Онъ не принадлежитъ къ числу обыкновенныхъ грумовъ, въ нанковыхъ курткахъ, обшитыхъ коричневыми снурками; напротивъ того, онъ выглядитъ настоящимъ джентльменомъ, въ военномъ вицъ-мундирѣ, подъ которымъ подложено нѣсколько фунтовъ ваты. Скорѣе онъ похожъ…, но къ чему мы станемъ покушаться описывать то, о чемъ никакое описаніе не можетъ сообщить посредственнаго понятія? Мы скажемъ одно: что каждый изъ нашихъ читателей знакомъ съ этимъ человѣкомъ; каждый изъ нихъ помнитъ его полированные сапоги, его граціозную осанку, немного стянутую (какъ другіе весьма справедливо замѣчаютъ), его прекрасную голову, украшенную черными, зачесанными кверху волосами, для того, чтобы придать лицу выраженіе глубокомыслія и поэтической меланхоліи. Его звучный и пріятный голосъ находится въ прекрасной гармоніи съ его благородными движеніями, которыми онъ вызываетъ паяца на шутки. Поразительное воспоминаніе о его достоинствѣ, когда, онъ восклицаетъ: "Ну-съ, милостивый государь, что же вы мнѣ скажете о миссъ Вудфордъ?" оставило въ душѣ нашей неизгладимое впечатлѣніе. А его удивительная ловкость, съ которой онъ выводитъ миссъ Вудфордъ на арену, сажаетъ ее на сѣдло и слѣдуетъ по цирку за ея легкимъ скакуномъ, постояано и сильно волновала грудь хорошенькихъ горничныхъ, внимательно слѣдившихъ за каждымъ его шагомъ и каждымъ движеніемъ.

Когда миссъ Вудфордъ, ея лошадь и оркестръ внезапно останавливались, чтобы перевести духъ, берейторъ вступалъ съ паяцомъ въ разговоръ обыкновенно слѣдующаго рода:

— Послушайте, милостивый государь, начинаетъ паяцъ.

— Что вамъ угодно, сэръ?

(Разговоръ продолжается съ обѣихъ сторонъ самымъ учтивымъ образомъ.)

— Неужели вамъ не случалось слышать, что я учился берейторскому искусству?

— Первый разъ имѣю удовольствіе слышатъ объ этомъ.

— Ахъ, какъ же! учился; не угодно ли, я покажу вамъ это на дѣлѣ?

— Неужели вы покажете?

— Не угодно ли, я покажу вамъ это сейчасъ…. сію минуту?

— Сдѣлайте одолженіе, сэръ, но только живѣе…. какъ можно живѣе.

И вмѣстѣ съ этимъ раздается ударъ бича.

— А такъ вотъ въ чемъ дѣло! Нѣтъ, милостивый государь, мнѣ это больно не нравится, отвѣчаетъ паяцъ и въ то же время бросается на землю и начинаетъ выказывать различныя гимнастическія конвульсіи. То перегнется надвое, то снова разогнется и, къ шумному восторгу всей галлереи, старается показать изъ себя человѣка, который находится въ самыхъ ужасныхъ мученіяхъ. Второй ударъ бича прекращаетъ въ паяцѣ всѣ крвилянья, и берейторъ приказываетъ: "взглянуть, чего же даетъ миссъ Вулфордъ!"

Паяцъ вскакиваетъ на ноги и восклицаетъ:

— Ахъ, миссъ Вулфордъ! что вы прикажете сдѣлать для васъ: принесть ли что подать ли, отнесть ли? прикажите, и я готовъ сдѣлать все, что вамъ угодно.

Миссъ Вулфордъ, съ сладенькой улыбкой, объявляетъ, что ей нужны два флага. Флаги являются и вручаются ей съ смѣшными гримасами со стороны паяца, который, исполнивъ эту церемонію, дѣлаетъ берейтору слѣдующее замѣчаніе:

— Ага! что взяли! а вѣдь миссъ Вулфордъ знаетъ меня съ прекрасной стороны: вы, вѣроятно, изволили видѣть, какъ она улыбнулась мнѣ.

Бичъ снова хлыщетъ по воздуху, оркестръ раздается, лошадь бросается въ галопъ, и миссъ Вулфордъ, къ безпредѣльному восторгу зрителей, и стараго и малаго, снова носится по цирку. Слѣдующая остановка представляетъ новый случай къ повторенію тѣхъ же самыхъ шутокъ, которыя разнообразятся забавными гримасами со стороны паяца, каждый разъ, какъ, только берейторъ отвернется въ сторону, и заключаются тѣмъ, что паяцъ кувыркается черезъ барьеръ, но предварительно постарается отвлечь вниманіе публики совсѣмъ въ другую сторону.

Неужели никто изъ нашихъ читателей не замѣчалъ того класса народа, который находитъ особенное удовольствіе толпиться въ теченіе дня у подъѣздовъ дешевыхъ театровъ? Вы рѣдко-рѣдко пройдете мимо одного изъ этихъ мѣстъ не замѣтивъ группы въ два или три человѣка, которые разговариваютъ на тротуарѣ, съ тѣмъ заносчивымъ видомъ, который можно замѣтить въ комнатномъ ораторѣ какого нибудь трактира и который составляетъ исключительную принадлежность людей этого класса. По видимому, они всегда воображаютъ себя созданными для сценической выставки; воображаютъ, что театральныя лампы освѣщаютъ ихъ и днемъ. Вотъ, напримѣръ, этотъ молодой человѣкъ въ полиняломъ коричневомъ пальто и весьма широкихъ свѣтло-зеленыхъ панталонахъ безпрестанно обдергиваетъ нарукавники своей пестрой рубашки, съ такимъ самодовольнымъ видомъ, какъ будто она сдѣлана изъ тонкаго батиста, и такъ щегольски загибаетъ на правое ухо свою бѣдую, запрошлогоднюю шляпу, какъ будто вчера только купилъ ее изъ моднаго магазина. Взгляните на грязныя бѣлыя перчатки и дешевый, шолковый платокъ, котораго полу-чистый уголокъ торчитъ изъ наружнаго кармана, на груди изношеннаго пальто. Неужели вы не догадаетесь съ перваго взгляда, что это тотъ самый джентльменъ, который вечеромъ одѣнетъ синій сюртукъ, чистую манишку и бѣлые панталоны и черезъ полчаса замѣнитъ ихъ полуоборваннымъ своимъ нарядомъ, — которому каждый вечеръ предстоитъ выхвалять свои несмѣтныя сокровища, между тѣмъ какъ строгая дѣйствительность наводитъ его на грустное воспоминаніе о двадцати шиллингахъ жалованья въ недѣлю, — которому приходится говорить передъ публикой о богатыхъ помѣстьяхъ своего родителя и въ то же время вспоминать о маленькой своей квартиркѣ въ предмѣстьяхъ Лондона, — выказывать себя лестнымъ женихомъ богатой наслѣдницы, которому всѣ льстятъ и завидуютъ, и между тѣмъ не забывать, что вслѣдствіе недостатковъ его ожидаютъ дома большія непріятности?

Вслѣдъ за этимъ молодымъ человѣкомъ, быть можетъ, вы замѣчали худощаваго блѣднаго мужчину, съ весьма длиннымъ лицомъ, въ истертой до лоска парѣ чернаго платья, задумчиво постукивающимъ камышевою тростью ту часть своихъ сапоговъ, которая нѣкогда носила названіе "высокихъ каблуковъ". Замѣтьте, что этотъ мужчина принимаетъ на себя самыя трудныя роли, какъ-то: попечительныхъ отцовъ, великодушныхъ лакеевъ, почтенныхъ куратовъ, фермеровъ и такъ далѣе.

Мимоходомъ, сказавъ объ отцахъ, мы должны упомянуть о нашемъ всегдашнемъ желаніи увидѣть пьесу, въ которой всѣ дѣйствующія лица были бы круглыми сиротами. А то почти въ каждой пьесѣ непремѣнно явится отецъ и всегда дѣлаетъ герою или героинѣ длинное объясненіе о томъ, что происходило до поднятія занавѣса, и обыкновенно начинаетъ такимъ образомъ!

"Вотъ уже прошло девятьнадцать лѣтъ, мое безцѣнное дитя, съ тѣхъ поръ, какъ покойная твоя мать (при этомъ голосъ стараго родителя дрожитъ отъ сильнаго душевнаго волненія) поручила тебя моему попеченію. Ты былъ (или была) тогда еще невиннымъ ребенкомъ", и проч. и проч.

Или вдругъ онъ открываетъ, что тотъ, съ кѣмъ онъ находился въ постоянныхъ сношеніяхъ въ теченіе трехъ длинныхъ дѣйствій, оказывается его роднымъ дѣтищемъ. При этомъ неожиданномъ открытіи онъ дѣлаетъ самыя патетичныя восклицанія:

— Ажъ, Боже мой! что я вижу! Этотъ браслетъ! эта улыбка! эти документы! эти глаза! — Могу ли я вѣрить своимъ чувствамъ? не ошибаюсь ля я? О, нѣтъ! это ясно, это такъ и быть должно! — Да, да! это мое дитя, мое безцѣнное дитя!

— Мой отецъ! восклицаетъ новооткрытое дитя. Оба падаютъ въ объятія другъ друга и поглядываютъ черезъ плечо, какое дѣйствіе произведи они на публику. Разумѣется, самое сильное, потому что публика три раза принимается рукоплескать.

Но пора оставить наше отступленіе, которое мы сдѣлали потому, чтобы объяснить читателю, къ какому классу принаддежатъ люди, которые толпятся у подъѣздовъ дешевыхъ театровъ. У цирка Астли ихъ всегда бываетъ болѣе, нежели въ другихъ мѣстахъ. Тутъ вы всегда увидите двухъ или трехъ оборванцевъ-джентльменовъ, въ пестрыхъ шейныхъ платкахъ, въ жолто-блѣдныхъ рубашкахъ, съ узелкомъ подъ мышкой, въ которомъ хранятся тоненькіе башмаки для сцены, завернутые въ лоскутокъ старой газеты. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, мы имѣли привычку разиня ротъ смотрѣть на этихъ людей, — смотрѣть на нихъ съ чувствомъ таинственнаго любопытства, одно воспоминаніе о которомъ вызываетъ улыбку на наше лицо. Мы ни подъ какимъ видомъ не рѣшились бы повѣрить тогда, что эти созданія, окруженныя блескомъ мишуры и сіяніемъ газа, одѣтыя въ бѣлоснѣжныя туники и голубые шарфы, — созданія, которыя каждый вечеръ порхали передъ нами на прекрасныхъ лошадяхъ, среди громкихъ звуковъ оркестра и искуственныхъ цвѣтовъ, могли быть тѣ же самыя блѣдныя, изнуренныя существа которыхъ мы усматривали днемъ.

Мы съ трудомъ вѣримъ этому даже и теперь. О низшемъ классѣ актеровъ мы уже имѣемъ нѣкоторое понятіе и находимъ, что не нужно много утруждать наше воображеніе для того, чтобы въ лицѣ подозрительнаго человѣка представить себѣ исполнителя ничтожныхъ ролей, въ трактирномъ ораторѣ — комическаго пѣвца, въ пьяницѣ и буянѣ — трагика; но есть изъ нихъ и такія таинственныя существа, которыя никогда не выходятъ изъ предѣловъ цирка, которыхъ нигдѣ не увидите, какъ только на сценѣ. За исключеніемъ Дукро, котораго ни подъ какимъ видомъ нельзя причислить къ классу этихъ людей, кто можетъ похвастать знакомствомъ съ наѣздниками цирка Астли, или кто можетъ сказать, что видалъ ихъ гдѣ нибудь за предѣлами цирка? Неужели и почтенный другъ нашъ рѣшится показаться въ изношенномъ платьѣ или надѣть на себя обыкновенный костюмъ, не подбитый ватой? нѣтъ! этого быть не можетъ! Мы не можемъ…. мы даже не хотимъ и вѣрить этому.

Примечания

1

Гамптонъ-Кортъ и Бюла-Спа — загородныя увеселительныя мѣста, съ прекрасными садами.

2

Балы Алмака извѣстны въ Лондонѣ своимъ веліколѣпіемъ. Они бываютъ по пятницамъ, въ теченіе лѣтняго сезона, и образуются исключительно изъ членовъ лучшихъ англійскихъ фамилій. Нѣсколько дамъ изъ высшаго аристократическаго круга назначаются покровительницами этихъ собраній. Желающій участвовать въ этихъ балахъ долженъ сначала записаться въ книгу, которая ведется самими покровительницами (что для нѣкоторыхъ лицъ бываетъ сопряжено съ большими затрудненіями), и потомъ платятъ за каждое посѣщеніе по пяти шиллинговъ. Прим. перев.

3

Кофейный домъ Ллойда находится близь Лондонской биржи и служитъ любимымъ собраніемъ негоціянтовъ, маклеровъ, конторщиковъ и другихъ торговыхъ лицъ и служитъ также мѣстомъ справокъ о прибытіи и отбытіи кораблей. Для этой цѣли ведутся здѣсь особенныя книги. Морскія новости являются сюда ранѣе всякихъ другихъ мѣстъ. Прим. перев.

4

"Tea gardens" — "чайные садики". Это названіе придается всѣмъ вообще небольшимъ загороднымъ публичнымъ мѣстамъ. Прим. пер.

5

Каждый изъ гребцовъ, вступившихъ въ состязаніе, получаетъ названіе того цвѣта, изъ котораго составленъ его легкій костюмъ. Прѣм. пер.

6

Astley's — такъ назывался въ старые годы нынѣшній Королевскій Амфитеатръ. Первоначально это мѣсто было обнесено заборомъ и служило открытымъ манежемъ для желающихъ учиться верховой ѣздѣ. Въ 1780 году его подвели подъ крышу и обратили въ циркъ. Послѣ того онъ нѣсколько разъ сгоралъ до основанія и возобновлялся. Со времени появленія труппы Дукро, который совершенно преобразовалъ внутреннее устройство цирка, это мѣсто пользуется особеннымъ покровительствомъ лондонской полиціи. Прим. пер.

7

Pa и ma — слова, замѣняющій въ разговорномъ языкѣ англичанъpapa иmama. Прим. пер.

Оглавление