«Прав ли Виктор Суворов, переписывая историю войны»

Марк Аврутин Прав ли Виктор Суворов, переписывая историю войны

Выход в России книги Виктора Суворова «Ледокол», совпавший с частичным и временным открытием архивов, послужил стимулом к возобновлению дискуссии о предыстории Второй мировой войны. В основе всех книг о войне, выходивших до того момента в Советском Союзе, лежала просталинская концепция кануна войны, согласно которой, как известно, усилия советского правительства были направлены если не на полное предотвращение войны, то хотя бы на её максимально возможное оттягивание. И поэтому, естественно, не могло быть и речи о какой-либо ответственности Советского Союза за развязывание войны. Впрочем, и сейчас даже «продвинутые» российские историки допускают мысль лишь о том, что подписанный Сталиным договор с Германией о ненападении, возможно, только способствовал развязыванию войны Гитлером.

Виктор Суворов опрокинул концепцию развития советской военно-исторической науки, тщательно оберегаемую прокоммунистическими историками «с именами», которые сохранили ключевые позиции в постсоветской науке. Для них история, прежде всего, — наука политическая, основной целью которой остается не стремление вскрыть подлинный смысл событий, а забота «о правильном воспитании поколений, вступающих в жизнь». Готовность, с которой они стремятся предать анафеме авторов, пытающихся проникнуть в смысл событий, происходивших в первой половине 20 столетия, в особенности, в канун Второй мировой войны, говорит о том, что демократия в истории не прошла. Процесс деградации исторической науки в постсоветской России, к сожалению, продолжается.

Вскоре после окончания войны Сталин запретил писать воспоминания о её начальном периоде, поэтому сейчас приходится заново изучать проблемы этого периода. Но и само российское общество не готово к восприятию правды о той войне. Поэтому вряд ли мы дождемся, когда 9 мая станут отмечать как день памяти миллионов погибших. Ведь борьба между историками на самом деле ведется не столько за историческую правду, сколько «за право на историческую гордость». Попытки скрыть агрессивные устремления Сталина искажают освещение ключевых моментов в истории предвоенного периода. Но если принять концепцию подготовки Советским Союзом наступательной войны, то советский народ превращается в соучастника агрессора. К этому тотчас добавятся многочисленные факты просто звериной жестокости красноармейцев, проявленной ими в 1945 году в Германии. Поэтому так тщательно вышибали из народа в бытность существования Советского Союза интерес к истории. Уж слишком неприглядно выглядела бы та историческая правда, особенно, о войне между СССР и Германией.

С другой стороны, существует и объективная трудность в раскрытии правды о подготовке к войне и о самой войне, вытекающая из механизма сталинской власти, особенность которого состояла в том, чтобы не оставлять, по возможности, никаких вообще следов, а тем более, документов. Если для полноты картины упомянуть ещё западных, в первую очередь, немецких историков, то у них опасения быть обвиненными в симпатиях к фашизму зачастую перевешивают стремление к истине.

Согласно признанию самого Виктора Суворова, суть его «маленького открытия» состоит в том, что, «если бы Гитлер не начал войну 1 сентября 1939 года, Сталин искал бы другую возможность или другого исполнителя, который толкнул бы Европу и весь мир в войну». Другими словами, речь идет о том, что сталинская политика была направлена на подготовку Советского Союза к наступательной, агрессивной войне. Но Суворов явно лукавит, ибо основное его «открытие» состоит в том, что германское вторжение 22 июня 1941 года носило характер превентивного удара, спровоцированного Сталиным. Удара, который опередил всего на две недели неизбежное наступление Красной армии.

Что же касается большевистской политики подготовки Советского Союза к наступательной войне, то началась она, как ни странно, ещё до возникновения самого советского государства. Первым практическим шагом на пути формирования этой политики можно было бы считать раскол РСДРП в 1903 году на меньшевиков и большевиков, который произошёл в основном по причинам не политического или идеологического, а морально-нравственного характера. Группа «товарищей» во главе с Лениным сочла возможным использовать любые средства, включая даже уголовные, если только они способствуют достижению конечной цели — революции и захвату власти. Вторым шагом стало заключение Брестского мира, когда, ради сохранения государственности и своей власти, Ленин отдал Германии один миллион кв. км плодороднейших земель, богатейшие промышленные районы и ещё контрибуцию золотом. Этот шаг знаменовал собою фактически отказ от мировой революции в традиционном понимании и превращение её в управляемую и контролируемую революцию.

Следующий шаг, совершенный уже Сталиным, состоял вообще в отказе от мировой революции в качестве главного инструмента в «расширении фронта социализма» и передаче функции сокрушения «буржуазного мира» Красной армии. К тому же происходило это не на исходе 30-х годов, как полагает большинство историков-ревизионистов (теперь уже вместе с В. Суворовым), а в середине 20-х. Сталин, воодушевленный этой идеей, отчетливо представил себе способ её осуществления в то время, как все остальные сподвижники Ленина пребывали в растерянности. Сталин же, как известно, предложил «построение социализма в одной стране», что вполне соответствовало концепции новой русской экспансии, заменившей собою идею мировой революции.

Хотя о войне говорил и сам Ленин, уверяя, что «вторая мировая война позволит завоевать власть во всей Европе…». И Карл Радек указывал на то, что «штык — это существенная вещь, необходимая для введения коммунизма». О допустимости «наступательной революционно-социалистической войны» высказывался даже Бухарин. Но все эти высказывания носили абстрактный характер. И лишь Сталин придал им практическую, «железную» форму.

Сталин начал с построения своей «вертикали власти», убрав всех «вождей революции», мешавших ему, одновременно создавая могущество этой власти. Поэтому он стал самым ревностным сторонником сотрудничества с Рейхсвером, который в рамках Раппальского договора начал создавать военную промышленность Советского Союза. Связью между штабами Красной армии и Рейхсвера с 1924 года успешно руководил Тухачевский. Это объясняет, почему в 1925 году Сталин при всей его нелюбви к Тухачевскому назначил его заместителем наркома обороны.

Офицеры-специалисты Рейхсвера создали уже в 1923 году совместно с фирмой «Юнкерс» в пустовавших корпусах Русско-балтийского завода, расположенного в излучине Москвы-реки, в Филях, завод по производству цельнометаллических военных одномоторных двухместных самолетов-разведчиков Ю-20 и Ю-21. Кроме того, в Германии тайно разрабатывались и изготавливались в одном экземпляре прототипы новейших видов вооружений, которые затем по частям тайно ввозились в СССР, где собирались, подвергались всевозможным испытаниям и после устранения выявленных недостатков запускались в серийное производство на советских заводах.

На территории СССР были построены также учебные центры: под Липецком готовили военных летчиков; под Казанью была организована танковая школа; в Саратове — испытательный полигон для химического оружия. Липецкий авиацентр приобрел также большое значение как полигон для испытания боевых самолетов авиастроительных фирм Германии, а также вооружения и оснастки самолетов. В "танковой школе Кама" советские курсанты знакомились с чертежами и описаниями танков, которые имелись в распоряжении Рейхсвера. Это позволило позднее применить в советских танках элементы немецких конструкций: подвеску, сварные корпуса, внутреннее размещение экипажа, стробоскопы и наблюдательные купола, перископические прицелы, спаренные пулеметы, электрооборудование башен, а также технические условия проектирования и изготовления.

В феврале 1930 года в Детройте был подписан договор между советской фирмой «Амторг» — неофициальным торговым представителем СССР — и американской фирмой Альберта Канна — крупнейшего специалиста по проектированию больших заводов. Фирма Канна спроектировала, построила и оснастила оборудованием более 500 промышленных объектов, среди которых были автомобильные, тракторные (т. е. танковые), авиационные и станкостроительные заводы, кузнечные цеха, теплоэлектростанции, прокатные станы, асбестовая фабрика. Список объектов, построенных фирмой Канна, в СССР никогда не публиковался, а имя самого Канна оставалось не известным. На этих объектах работали немецкие, австрийские и американские специалисты. Причем, как ни странно, сотрудничество с немецкими специалистами продолжалось и после прихода к власти Гитлера.

Вряд ли бы Сталин, не создав военной промышленности, решился бы заключить в 1939 году с Гитлером договор, фактически положивший начало Второй мировой войне. Заключению этого договора, как известно, предшествовали многолетние усилия по созданию коллективной безопасности в Европе. Вопрос в том, насколько серьезной была та политика коллективной безопасности. Во всяком случае, под руководством Сталина она проводилась таким образом, чтобы не сделать невозможным соглашение с Гитлером в будущем. Кроме того, Сталин пытался подтолкнуть Францию и Англию к активному противодействию Германии, отказавшись от политики её умиротворения. В то же время военно-политический союз с Францией и Англией позволил бы предотвратить войну. Однако Сталин предпочел заключить соглашение, а с учетом секретных протоколов, — фактически военный союз с Германией, без которого Гитлер не решился бы напасть на Польшу.

Сталин был уверен, что втянул Гитлера в изнурительную длительную войну с Западом. Молниеносный разгром Франции и бегство английского экспедиционного корпуса летом 1940 года стали, конечно, полной неожиданностью для Сталина. Особенно эта операция контрастировала с действиями Красной армии в финской кампании. Тем не менее, Сталин продолжал верить в перенесение военных действий на Британские острова. И вот там уже, по мнению Сталина, германские войска должны были завязнуть основательно и надолго.

Как известно, высадку на острова Гитлер планировал осуществить в августе 1940 года. Массированную бомбардировку 13 августа 1940 года, в которой приняло участие до полутора тысяч самолётов люфтваффе, преподнесли Сталину, как начало наступления. Последовавший вслед за этим разгром англичанами немецкого учебного конвоя в районе Антверпена был доложен Сталину как неудачная попытка высадки десанта в Англию. Поэтому, советская разведка предположила, что, скорее всего, немцы не успеют до начала штормов подготовить следующий десант и будут вынуждены, по-видимому, перенести высадку на весну 1941 года. Однако 7,8 и 9 сентября Лондон подвергся страшным бомбардировкам, которые ежедневно начинались в 19 часов и непрерывно продолжались до рассвета.

Наблюдая за этой битвой, Сталин окончательно пришел к убеждению, что высадка неизбежна. 14 октября 1940 года он утвердил план наступательной войны. Гитлер же 17 сентября 1940 года отложил вторжение на Британские острова на неопределённое время, т. е. фактически отказался от него. А план, утвержденный Сталиным, начал осуществляться. 11 марта и 15 мая 1941 года Генштаб выпустил документы по уточнению этого плана. На одном из этих документов было обнаружено примечание, сделанное рукой зам. начальника Генштаба генерала Ватутина: «наступление начать 12.6.».

Теоретически массовая мобилизация, развертывание фронтов неизбежно должны были закончиться вступлением в войну. На этом и основаны выводы В. Суворова, подкрепленные многочисленными историко-арифметическими выкладками. Однако в реальной жизни подготовка к войне может и не стать её началом. Именно для того, чтобы военно-теоретические соображения не стали определяющими, Сталин 6 мая 1941 года занял пост главы государства. По-видимому, его насторожила общая тональность документов Генштаба, в которых предлагалось «упредить противника и атаковать германскую армию, когда она будет находиться в стадии развертывания». 24 мая Сталин провел совещание с высшим комсоставом Красной армии, где он отверг их предложения не только по нанесению упреждающего удара, но и по приведению войск приграничных округов в полную боевую готовность. На том совещании Сталин ясно показал, что решение о начале наступления будет принимать он, руководствуясь при этом вовсе не военно-техническими соображениями, вроде пропускной способности железнодорожного транспорта. Сталин отмежевался от разработчиков представленных на совещании документов, дав им понять, что ему известно нечто большее, исходя из чего, он не опасается германского нападения в 1941 году.

Замыслы Сталина были понятней людям гражданским, далеким от военно-стратегического планирования. Подтверждение этому мы можем найти, например, в дневнике Вс. Вишневского, где он передает слова, сказанные Сталиным на одной из встреч в феврале 1941 года с приближенными писателями: «Мы не будем мешать империалистам вести войну ещё год, два. Мы выжидаем их ослабления. Затем — выступаем». Чуть позже, весной 1941 года Молотов заявил: «Если Англия будет разгромлена, СССР ждут тяжкие испытания в 42–43 годах. Поэтому нужно сделать запланированное». То есть, запланированное наступление Красной армии должно предотвратить разгром Англии. Разгром же может последовать только за высадкой германской армии на Британские острова. Но нападение на германскую армию, препятствующее этой высадке, уж никак не могло входить в планы Сталина.

Из этого следует, что никакой определенной даты начала наступления у Сталина не могло быть. Соображения, которыми он руководствовался при планировании наступательной войны, коренным образом отличались от соображений его генералов. И в этом состоит основная причина заблуждения В. Суворова о превентивном ударе Гитлера.

Гитлер точно также был уверен, что Сталин не нападет на него в 1941 году. Об этом красноречиво свидетельствует запись, от 16 июня 1941 года, найденная в дневнике Геббельса: «Москва хочет остаться вне войны до тех пор, пока Европа не устанет и не истечет кровью, и только тогда Сталин захотел бы действовать…».

Поскольку ни Сталин, ни Гитлер не опасались нападения, тезис Суворова о превентивном ударе вообще неприменим ни к кому из них. Этот тезис был использован Гитлером для оправдания германской агрессии. Обе стороны готовили агрессию. Но Сталин рассчитывал ударить в тыл германской армии только после высадки её боевых частей на Британские острова. Нет никаких подтверждений тому, что Сталин намеревался напасть в какой-то определенный день 1941 года. И Гитлер всё это прекрасно понимал, и поэтому он совершенно спокойно перенес более чем на месяц первоначально установленную планом «Барбаросса» дату нападения с 16 мая на 22 июня.

Тайная мобилизация, проводившаяся Советским Союзом в таких колоссальных масштабах, что скрыть её было невозможно, вовсе не напугала Гитлера, как утверждает Суворов. Напротив, высокая концентрация советских войск в приграничной полосе, по мнению гитлеровских генералов, лишь способствовала бы скорейшему разгрому Красной армии. Именно так всё и произошло летом-осенью 1941 года.

Превентивными могут быть признаны действия, которые «предприняты для упреждения удара противника, готового к нападению или начавшего таковое». Примером превентивного удара могли бы служить боевые действия Израиля во время Шестидневной войны 1967 года. В отличие от Армии Обороны Израиля, Гитлер не ограничился разгромом армии противника на границе, а устремился в глубь страны, захватывая всё новые территории Советского Союза. При этом Гитлером двигали не столько политические интересы, — учитывая его отвращение к большевизму, который он считал не иначе, как еврейским, — сколько сугубо меркантильные. Поэтому действия со стороны Германии мировым сообществом были квалифицированы как агрессивные, а со стороны СССР — как освободительные.

Ответом на вопрос — боялся ли Гитлер Сталина — могли бы служить результаты проходивших в ноябре 1940 года в Берлине переговоров Молотова с Риббентропом, в которых принял участие также и сам Гитлер. Германское руководство недвусмысленно показало, что не желает идти на новые уступки Москве, считая СССР слабым противником, разгром которого не потребовал бы значительных усилий. Как следует из немецких источников, начавшаяся подготовка «восточного похода» не была вызвана опасностью, исходившей от Красной армии. Никаких наступательных действий со стороны Советского Союза германское руководство не ожидало летом 1941 года. Но и Сталин, зная о концентрации немецких войск у западных границ СССР, не опасался германского нападения, будучи уверенным, что Германия, связанная войной с Англией, будет пытаться высадиться на Острова, или продолжит наступление на Ближнем Востоке, но никогда не решится начать войну на два фронта. Сталин, прекрасно зная «особенности» своей армии, считал нападение на Германию летом 1941 года смертельно опасным. В чем же состояла эта особенность? Обладая бесспорным превосходством по количеству боевой техники и численности своего личного состава, Красная армия продемонстрировала крайне низкую боеспособность в операциях 1939-40-х годов. Но если количественное превосходство Красной армии было явным, то для объективной оценки её боеспособности, по мнению ученых специалистов, отсутствуют научные критерии. Поэтому-то Суворов так усиленно использует именно количественные показатели, характеризующие Красную армию к лету 1941 года как крупнейшую армию мира. Она более чем вдвое превосходила германскую армию по числу дивизий, по личному составу и по количеству орудий и минометов. Еще более значительным было её превосходство по количеству танков и самолетов.

Несмотря на отсутствие научных методов оценки боеспособности армии, существуют косвенные показатели, позволяющие такую оценку, пусть и ненаучную, произвести. Сроки обучения в военных училищах, готовивших младших командиров, сократили с двух-трех лет до трех-четырех месяцев. В результате училища стали выпускать недоучек. Военным летчикам перестали присваивать офицерские звания. Недостаток образования не замедлил сказаться. «Чистки» в армии вселили в командиров всех рангов страх принятия самостоятельных решений, проявления инициативы — качеств, необходимых как при планировании наступательных операций, так и при организации обороны. Особенно это проявилось в первые дни и недели войны. Почти полностью отсутствовало руководство со стороны фронтовых штабов. Это привело к невозможности организации взаимодействия между разными родами войск. Отсутствовало и организованное сопротивление.

Сталин, по-видимому, хорошо представлял себе эту особенность Красной армии, состоявшую в сочетании двух факторов: устрашающего вида и практически полной беспомощности. В Польше, в странах Балтии, в Бессарабии и Буковине сыграл свою роль первый фактор, а в финской кампании — второй. Сталин, учитывая эту особенность своей армии, категорически отверг предложение Тимошенко и Жукова о нападении на боевые части вермахта. Он знал, что такая армия, которую Гитлер называл «паровым катком», способна лишь смять тыловые части. Совершенно правильно оценил эту особенность Гитлер и его генералы — предвоенного образца Красная армия была почти полностью разгромлена летом-осенью 1941 года.

Гитлер представлял себе Советский Союз огромным каменным колоссом на глиняных ногах, который развалится при первом же сильном ударе. Почти так и произошло, если под этим «колоссом» подразумевать только предвоенную армию. Но в этом-то и состоял просчет Гитлера, стоивший ему поражения в войне. Как ни странно, но его артистического воображения не хватило, чтобы представить степень тоталитаризма советской системы, многократно превосходившую тоталитаризм национал-социалистической системы. Гитлер не считал возможным вооружаться за счет снижения благосостояния своего народа, поэтому он был так поражен, когда обнаружил, что захваченная территория СССР представляла единую фабрику по производству оружия. Но территория этой «фабрики» простиралась далеко за пределы оккупированной немцами европейской части Союза. Созданная в начале 30-х годов военная промышленность непрерывно развивалась. Ежегодный прирост военной продукции втрое превосходил прирост продукции всей остальной промышленности Советского Союза.

Не менее потрясающими оказались возможности советской системы в плане тотальной мобилизации огромных людских ресурсов. Гитлер лишь после Сталинграда объявил тотальную мобилизацию. Но на практике она ограничилась только регистрацией мужчин в возрасте от 16 до 65 лет и женщин от 17 до 45 лет, пригодных для работы в военной промышленности. Советской же мобилизационной системе ежегодно удавалось с лихвой компенсировать миллионные потери Красной армии, не только поддерживая её численный состав, но и непрерывно его увеличивая.

Не сумел Гитлер предугадать и размеры иностранной помощи, которая уже с октября 1941 года непрерывным потоком пошла в Советский Союз и не прекращалась до самого конца войны. Только США поставили оружия, транспортных средств, одежды и продовольствия на общую сумму 9,5 миллиардов долларов. Это поистине гигантская сумма с учетом покупательной способности доллара в начале 40-х годов прошлого столетия. Несмотря на то, что буквально всё было ценным и важным, особо следует отметить поставку порядка 500 тысяч американских автомобилей — грузовиков и джипов, — без которых Красная армия была бы полностью лишена мобильности.

Поначалу Суворов произвел на историков впечатление шоумена, нечто вроде Жириновского образца 1941 года. Несколько вышедших книг с опровержением его концепции были либо совершенно беспомощными, как книги Габриэля Городецкого и Вл. Грызуна, либо были переполнены злобными оскорблениями в адрес автора «Ледокола», как, например, книга Мартиросяна.

Но Суворов все-таки дождался — начали появляться работы историков уже послесталинского периода с признанием того, что его теория «объясняет всё». По-видимому, их потрясло великолепное знание Суворовым дислокации всех советских дивизий накануне войны с именами их командиров, с количеством вооружения и пр., что особенно контрастировало с массой встречающихся ошибок и противоречий, как в работах советских военных историков, так и в мемуарах военачальников.

Однако эти знания сыграли с Виктором Суворовым злую шутку. Находясь под впечатлением от гигантских масштабов происходившего сосредоточения войск на западных границах СССР и начавшейся в стране мобилизации, он сделал вывод о невозможности находиться неопределенно долго в полностью мобилизованном состоянии. Но подобный вывод не бесспорен даже для такой маленькой страны, как Израиль, в истории которого был случай, когда мобилизацию отменили, а завершившаяся подготовка к войне не стала её началом. Что же говорить об огромном Советском Союзе, тем более в условиях сталинской деспотии, где законы рациональной логики сплошь и рядом игнорировались.

Итак, не начал бы Сталин войну летом 1941 года, даже если бы Красная армия достигла бы состояния «сверх боевой готовности». Подтверждений этому существует более, чем достаточно. Начать, хотя бы, с признания самого Сталина, сделанного им 19 августа 1939 года на заседании Политбюро, когда он сказал, что «…намерен использовать пакт с Германией, чтобы втянуть её в изнурительную войну с Западом. Тогда Советский Союз (т. е. Сталин) сможет сам определить момент своего вступления». В дневнике упоминавшегося уже Вс. Вишневского, хорошо информированного о намерениях «хозяина», находим: «Они хотят нашего нейтралитета, и потом расправы с нами; мы хотим их увязания в войне и затем расправы с ними» И, наконец, уже после подписания соглашения Сталин, не скрывая своей радости, прокомментировал: «Германия будет вести кровавую войну, которая обойдется ей большими потерями в людях и деньгах. Гитлер будет истощен. И тогда мы будем действовать согласно нашим планам».

Сталин не отказался от своих планов втянуть Германию в настоящую войну с Западом даже тогда, когда Гитлер, вопреки сталинскому представлению о логике действий, напал на СССР 22 июня 1941 года. В феврале 1942 года, видя, как бездарно погибает в российских сугробах германская армия, Сталин попытался заключить с Гитлером перемирие, предложив ему ликвидировать Восточный фронт и совместно обрушиться на западные страны, ставшие к тому времени уже надежными союзниками Советского Союза.