«Информационная война: история против историков»

Федор Чешко Информационная война: история против историков

Эта статья написана по материалам докладов на секциях «Фантастика и боевые искусства» и «Игры с историей» фестиваля «Звездный Мост-2005». Поэтому и кажется уместней (да и удобнее) представить материал в виде этакого сводного протокола. Итак…

Докладчик (устраивается за трибуной, раскладывает шпаргалки, откашливается): Для начала хочу подчеркнуть: все, что будет говориться… Э-э… молодой человек в маске, что это вы там ползаете между стульями? А? Нет, это не практические занятия. Соберите, пожалуйста, ваши «жучкИ» и не мешайте работать. О чем я?.. Ага, так вот: все, что будет говориться далее – это всего-навсего мое мнение, без каких бы то ни было претензий на абсолютную истину. Если угодно, информация к размышлению. Или к спору. Для затравки – чтоб, значит, затравить. Итак…

Предмет данного разговора имеет самое прямое отношение к истории и к войне, а значит – к исторической и к военной фантастике. Реконструкция прошлого, или моделирование будущего, или сотворение совершенно параллельного мира – увы, решая любую из этих задач трудно не соприкоснуться с темой информационной войны (даже если авторский замысел не предполагает касаться ни этой темы, ни хотя бы обычной «военной войны»). К сожалению, информационные конфликты – локальные, мировые, гражданские и бог знает какие еще – с древних времен так въелись в наш обиход, что мы частенько их не замечаем (а заметив, не всегда узнаем). И напрасно.

Актуальнее всего эта тема, естественно, для исторической фантастики в обиходном понимании оного термина – т. е. для «фантастики прошлого» (забудем на некоторое время, что моделирование будущего тоже вполне можно отнести к фантастике исторической). Возьму на себя нахальство утверждать, что сама история ведет с пытающимися в ней разобраться беспрерывную информационную войну.

Собственно, основных источников исторической информации у нас не много. Даже очень не много. Археология (разрозненные обломки прошлого, которые мы с переменным успехом пытаемся сложить в нечто более-менее правдоподобное), письменные источники, из которых преизрядная часть (а для некоторых эпох – как бы не все) – художественные произведения… И сплошь да рядом все эти источники, мягко говоря, оч-чень неоднозначны. Даже археология.

Пожалуй, преступления коварной дамы Истории против человеческого любопытства можно условно разделить на три категории.

К первой следует отнести случайные недоразумения. Примером могут служить хотя бы залежи так называемых «предметов культового назначения» (каковой термин в переводе с археологического языка на общеупотребительный звучит как «а бис його зна, що воно за чудэрнацька штукэнция»).

Более тяжким, но также не носящим признаков злонамеренности является введение в заблуждение без предварительного умысла. И тут тоже примерам имя есть легион.

В «Слове о полку Игореве» ветра наименованы Стрибожьми внуками. Допустимо ли на основании этого делать вслед за академиком Рыбаковым вывод, будто Стрибог на два мифологических поколения старше простых стихий, «повелитель повелителя ветров» и безоговорочно верховное божество? Ведь источник информации в данном случае – поэтический образ (причем христианской эпохи, так что его автор мог уже в нюансах канонического язычества малость плутать).

Никто же не станет утверждать, что звук-то в вакууме, оказывается, превосходнейше распространяется – ссылаясь при этом на фильмы Лукаса, в коих космические корабли в межзвездном пространстве рвутся с громоподобным грохотом. Между прочим, Лукас и сам прекрасно понимает, что в вакууме распространяется, а что – нет. Но грохот взрывов показался ему непременным условием создания образа катастрофы, и потому законам физики пришлось отдохнуть.

Или стойки кулачных бойцов на хурритских изображениях: по-детски выставленные кулачки, кокетливо выпяченные животики (и не только)… Хурриты были никчемными драчунами? Возможно. Но не доказано. Ибо современные изображенным «боксерам» художники не умели передавать пропорции человеческого тела и динамику движений. Между прочим, к перечисленным достижениям изобразительное искусство шло не менее трудно, чем, например, наука – к понятию вакуума.

Подобных, в т. ч. и гораздо более серьезных, примеров, повторюсь, множество. А потому, дабы в этом множестве не увязнуть, ограничусь характерной иллюстрацией, почерпнутой не из новейших научных трудов, а из газеты глубоко советских времен. В, как тогда выражались, «глубинке» некоей среднеазиатской республики юный «товарищ с косичками», гуляя, обнаружил валун с высеченной на нем обширной и явно древней надписью. О находке был немедленно уведомлен школьный педагог, тот вызвал ученых… Вскоре текст был расшифрован, готовился ряд фундаментальных (в том числе и диссертационных) работ о находке – правдивом повествовании про то, как в незапамятной древности охотился на данных среднеазиатских просторах некий царевич Бакар-Тегин… И все бы хорошо, но об этих вышедших уже на академический уровень делах узнали кинематографисты. И выяснилось, что лет за несколько до эпохальной находки в упомянутых местах снимали исторический фильм, а сама находка – остатки реквизита (художнику дали фотографию подлинного то ли хеттского, то ли иранского текста, каковой он и скорректировал в меру собственного разумения исторического колорита).

К слову сказать, сим анекдотом я намеревался изумить слушателей на семинаре «Игра с историей» фестиваля фантастики «Звездный Мост – 2005». Так вот, изумить не удалось (во всяком случае, всех). Присутствовавшие профессиональный историк и археолог данный факт не только знали, но и охотно поправили меня в некоторых нюансах. Вероятно, не лишь автору давнишней газетной статьи пришел в голову вполне резонный, но чисто риторический вопрос: а сколько еще таких же, но не разоблаченных царевичей продолжают добычливую охоту на страницах авторитетных научных изданий?

Слегка отвлекусь: некоторые научные теории и способы их отстаивания сами по себе вызывают невольные аналогии с информационными боевыми действиями. Отличительной чертой, верней – опознавательным знаком подобных явлений зачастую служат, как это ни странно, выражения типа «как известно» и «не подлежит сомнению». Мне, например, посчастливилось жить и учиться в то время, когда совершенно не подлежал сомнению факт холоднокровности динозавров. Редкие попытки опровержения всерьез не принимались. А среди них были весьма оригинальные и убедительные – например, теплотехнический расчет английских ученых, доказывавший: для функционирования холоднокровного Tyrannosaurus rex температура окружающей среды должна была составлять что-то около +200 °C (причем с точки зрения тиранозавра это бы воспринималось как легкий морозец). В последнее время черты все той же «какизвестности» начинает приобретать точка зрения, будто динозавров покрывала густая перьевая растительность (ведь не подлежит сомнению, что динозавры – предки птиц, значит…).

А непосредственно когда я писал эти строки, канал «Discovery» вещал, что раз на поперечных спилах костей ископаемого динозавра Timimus и современного белого медведя обнаружено сходное чередование темных и светлых полос (что, возможно, является следствием периодических различий скорости роста), то, значит, этот самый динозавр впадал в зимнюю спячку. Без комментариев. Только одна справка: белый медведь в зимнюю спячку не впадает.

А несколько раньше на том же канале в передаче о древнем Египте показали выцарапанный на стене недостроенной и брошенной пирамиды рисунок – накрененную чашу, из которой проливается жидкость, и сообщили, что это, «как известно» (!), символ то ли благословения, то ли святости (не расслышал точного термина за бубнением синхронного перевода). Напоминаю: пирамида очень немаленькая, заброшена недостроенной (то есть даром пропали уйма труда и наверняка немало жизней человеческих), кругом безводная пустыня, до христианства с его причастием и чашей Грааль пара тысяч лет… В таких условиях проливание из чаши, думается, не может символизировать ничего, кроме бессмысленного расточительства. Но вот, поди ж ты… Невольно вспоминается классика родимой фантастики – «Затерянный мир», профессор Челленджер и его знаменитое: «Лекторы-популяризаторы по сути своей паразиты»…

Реплика с места: то есть я так понимаю, что вы отстаиваете известную мещанскую точку зрения – история, мол, непознаваема, а потому и изучать ее нечего. Так?

Ну, во-первых, не могу не вступиться за мещан. Слово это аж никак не ругательное, означает оно всего-навсего «горожанин». Собственно, бранные ипостаси терминов «мещанство», «мещанин», «обыватель» тоже наследие своеобразной информационной войны недавней эпохи «подчинения личного общественному». Когда идеология требовала внедрения в сознание масс, будто забота о личном быте – тяжкий порок.

Что же до Вашего вопроса, ответ будет такой: ни в коей мере. История, безусловно, познаваема, однако познаваема она с огромным трудом. В любой точной науке можно прочесть одну книгу и более-менее уверенно заявить: я овладел данным конкретным вопросом. С историей такие штучки не проходят. Тут нужно брать количеством освоенной информации, создать информационный массив и научиться в нем путешествовать. Да еще и непременно постараться как можно плотнее влезть в шкуру современника (не своего, естественно, а той эпохи, которая тебя интересует). Нужно научиться тому, что называется «читать между строк». Нужно, сцепив зубы, досконально изучить точки зрения, кажущиеся вздором (не исключено, что по зрелом изучении они таковым казаться перестанут). Учитывая, что о целых исторических пластах сведения наши крайне скудны и крайне же противоречивы, возьму на себя смелость утверждать: понимание некоторых событий лежит на пересечении научной и литературно-фантастической методологий. Своего рода симбиоз: наука поставляет пускай разрозненные и скудные, но достоверные факты, фантастика выстраивает на них наименее противоречивую модель. В общем, любую проблему нужно изучать всесторонне и комплексно – свежая мысль, правда?

Но мы отвлеклись.

Итак, третья категория преступлений: злонамеренный предумышленный обман с отягчающими обстоятельствами. По сути – самая что ни на есть настоящая информационная война. Точнее, войны. Еще точнее – последствия многочисленных информационных войн (локальных, мировых, гражданских и бог знает каких еще), каковые последствия иногда просто ужасают своей стойкостью и живучестью.

Снова один из легиона примеров.

Какие из русских царей – ну, для скорости ограничимся хотя бы последней династией – вызывают у нас наиболее сильную антипатию? Не только, как политические деятели, но прежде всего по человеческим своим качествам. А? Так, Петр Третий, Павел… Что? Ага, Николай Второй. А что между ними общего, не напомните? Именно: все трое – жертвы успешных заговоров. Так столь стойкий негативный образ данных политических деятелей не есть ли следствием пропаганды заговорщиков, оправдывавших свои действия?

Давайте пока отложим эту тему.

А теперь, прежде чем на одном из названных примеров подробно, в деталях рассмотреть влияние былых информационных войн на понимание нами исторических фактов, давайте попробуем вкратце составить представление об информационной войне, как явлении. Как это явление появилось, как развивалось и что оно вообще может.

Сразу оговорюсь: такая разновидность взаимодействия информ-войн и истории, как откровенное переписывание последней под текущие надобности современных идеологов, будет по возможности выноситься, так сказать, за скобки данного разговора. Это «искусство» анализировать, извините, противно. Да и не бесполезно ли? Ведь приписываемая доктору Йозефу Геббельсу знаменитая аксиома: «врать нужно агрессивно, назойливо и бездоказательно – тогда вранье автоматически принимается на веру»… Так вот, аксиома эта введена в практику задолго до пресловутого «доктора», и, к сожалению, наверняка будет успешно воплощаться в жизнь впредь… в том числе и теми, кто совершенно искренне память означенного «доктора» ненавидит. А общество, всезнающее и всепонимающее, в большинстве своем будет по-прежнему раз за разом наступать на один и тот же сельхозинвентарь. Так-то. Супротив аксиомы не попрешь, на то она и аксиома.

Ладно, вернемся к теме.

Информационная война – пожалуй, одно из самых неприятных изобретений человечества. Если в прочих ипостасях войны, особенно той, которая еще не доросла до иприта, ковровых бомбардировок, напалма, нейтронных бомб и прочих взлетов человеческой мысли… Да, если в других способах ведения войны еще можно выискать что-то привлекательное – честь воина, рыцарское благородство, всякое там «иду на вы» – то с войной информационной такие понятия, как благородство, честь и просто элементарная порядочность однозначно несовместимы.

Ни один из выдуманных от сотворения мира приемов информационной войны не позабыт. Новые появляются регулярно, но старые из арсеналов в музеи отнюдь не перекочевывают (разве что техника их адаптируется к изменению условий окружающей информационной среды). Тем не менее, и в этой области количественные изменения периодически перевоплощаются в качественные.

С определенного этапа развития человечества информационная война стала неотъемлемой составляющей боевых действий. А зачастую не только неотъемлемой, но и решающей.

Яркий пример – походы Чингисхана и чингисидов.

На территорию противника заранее под видом купцов и тэ пэ засылаются хорошо подготовленные агенты, которые не только собирают разведывательную информацию, но и активно распускают жуткие слухи о несметности, свирепости и непобедимости готового к вторжению войска – старательно прививают противнику то, что Потрясатель Вселенной называл «ужас монгольского имени».

С самого начала собственно вторжения множество мелких отрядов рассыпается широким веером перед фронтом наступающих туменов – устраивать засады на дорогах, жечь поселки и вообще все подряд… Вражеские гонцы либо гибнут, перехваченные этим прообразом диверсионных групп, либо вынуждены добираться дальними кружными путями и безнадежно опаздывают. Единственным источником информации для противника остаются слухи, разносимые беженцами – слухи жуткие и совершенно невероятные, потому что во-первых, у страха глаза велики, а во-вторых, дело не обходится без подкупленных провокаторов… А в той стороне, откуда надвигаются ужасные степняки, полгоризонта затянуто гарью, а ночами там зарево пожарищ вспухает на полнеба и еще шире – легкого легче поверить, что краснобородый Бич Неба действительно швырнул на несчастную твою родину девятьсоттысячную орду… хоть это и совершенно немыслимо ни с экономической, ни с демографической точки зрения.

Вдобавок к перечисленному, незадолго до вторжения правителю выбранного во враги государства могли подсунуть якобы перехваченные письма якобы заговорщиков, среди которых якобы оказывались мудрейшие советники и талантливейшие военачальники. Пускай правитель сам начинает расшатывать собственный трон. Прием далеко не новый, а впоследствии успешно применявшийся и против самих татар. Как там бишь в песне про Илью Муромца и Калина-царя – «стал он бить татарина татарином»? Очень образно и очень точно.

Реплика из зала: Любой специалист по Востоку скажет: то, что вы пытаетесь выдать за дикарские приемчики Чингисхана – это классическое ниндзюцу! И в Китае все это разработали задолго до… И в…

Докладчик: Да кто бы спорил! То есть кто бы спорил, что все перечисленное выдумали задолго до Чингисхана во множестве разных мест и во многих же местах довели до истинного совершенства после. Спорить тут можно и нужно лишь с употреблением по адресу Чингисхана термина «дикарский» (чего, кстати, у меня и в мыслях не было). Для своего времени он сумел создать подлинный шедевр военной теории и практики, превосходно служивший и самому Бичу Неба, и детям его, и внукам. Ведь и Поднебесная, и Русь, и Европа оказались совершенно не готовы к тому, что из степи вместо очередной кочевничьей орды нагрянула дисциплинированная, превосходно организованная армия. Рассуждения же о том, что монгольскими войсками на самом деле руководили китайские советники из пленных полководцев да знатоков стратегии… Один вопрос: если китайская военная мысль могла так здорово помочь монголам, отчего же она не помогла самому Китаю?

Ну, и раз уж помянуты всуе великие ниндзя… Думается, любой специалист (я имею в виду настоящего специалиста, а не человека, наизусть выучившего пособие какого-нибудь И.И.Иванова «Как стать ниндзёй») согласится: слухи о сверхъестественных качествах этой японской помеси спецназа, разведки и еще бог знает чего сильно преувеличены. Доказательство простО: любая значимая утечка информации из замкнутого клана потомственных профессиональных разведчиков и непревзойденных мастеров информационной войны может быть только сознательной дезой. В противном случае, источник информации, скорее всего, самозванец. Да и ни в одной из войн японская разведка не проявила себя чем-то принципиально бОльшим, чем наиболее развитые европейские.

Следует, наверное, оговориться, что информационное обеспечение традиционно было и есть важным компонентом не только собственно «военной войны», но и экономического соперничества. Еще во времена Геродота (а наверняка и до этих времен) самые невероятные и жуткие сведения из области географии, этнографии и зоологии привязываются прежде всего к лежащим вне ойкумены (читай – вне зоны прямого влияния развитых для своего времени государств, т. е. бесхозным с точки зрения цивилизованного современника) источникам «стратегического сырья» – пушнины, драгоценностей, редких руд… Дожившие до наших времен географические труды писались очевидцами либо со слов очевидцев; путешествовать же единственно ради добывания знаний было недоступной роскошью и во времена Геродота, и в гораздо более поздние времена. Так что отнюдь не случайно путь в места, богатые «мягкой рухлядью» либо каким-нибудь там жемчугом всенепременнейше смертельно опасен, а сами эти места населены, в лучшем случае, зверообразными скифами, поголовно одержимыми маниакальной жаждой убийства каждого забредшего к ним грека. Да что там скифы! Далее к востоку роль местного населения исполняли и люди с собачьими головами, и грифоны, и куда более фантастичные (однако же неизменно грекоядящие) твари… Нет, это не наивное полудикарское желание первопроходца набить цену собственной удали. Это куда более цивилизованная попытка набить цену привезенному товару. И отвадить конкурентов от источников оного. Устойчивая тенденция войны информационно-экономической, а позже – и геополитической, дожившая до наших дней и корректировавшаяся только в плане адаптации аргументов к уровню образованности общества.

Но вернемся к «военной войне».

Ее переход на новый качественный уровень был вызван первой технической революцией. Прежде всего, это связано с развитием транспортных средств. На смену веками не знавшим альтернативы парусу да лошади появились и за сравнительно очень короткий период вошли в широкое применение пароходы, железные дороги, а там и авиация, автомобили… Стратегия и тактика были вынуждены приноравливаться к новым скоростям.

Как известно, новые технические решения получают право на жизнь, лишь когда общество дозревает до объективной в них потребности. Создание, например, паровой машины было вполне по силам наиболее продвинутым подданным Римской империи. Возможно, единичные попытки таких разработок и у римлян, и гораздо раньше действительно имели место (фантасты мы или нет?!). Но о серьезном применении чего-то подобного тогда и речи быть не могло: слова «опередил свое время» – не пустые слова. Качественный прорыв в одной отдельно взятой отрасли технологии невозможен. Раз уж мы рассуждаем о военных делах, позволим себе и тут использовать соответствующую терминологию: технические науки и технология работают не по-снайперски, а по площадям.

Реплика с места: Уже совершенно точно доказано, что Герон Александрийский построил действующую паровую машину.

Докладчик: Так что же? Я и говорил о единичных случаях. Кроме того, я имел в виду именно МАШИНУ, то есть агрегат, способный осуществлять упорядоченное физическое воздействие на материальные объекты (говоря по-простому – физическую работу) и имеющий отличный от нуля коэффициент полезного действия. Примитивная вертушка, вращающаяся за счет реактивного эффекта паровой струи и предназначенная для изумления посетителей храма, под это определение не подпадает. Паровая машина – термин, обозначающий целое семейство гораздо более сложных агрегатов, сочетающих преобразование давления водяного пара в механическое возвратно-поступательное движение, а (например, в транспортных двигателях) этого последнего – во вращательное (причем движутся специальные рабочие элементы – поршень, шатун, вал – а не весь агрегат целиком). Насколько я знаю, творение Герона – скорее прообраз турбины. И оно великолепно подтверждает тезис о необходимости «дозревания» общества до любого открытия. Во времена Герона его изобретение попросту негде было применить. Вращать таким образом даже колодезный ворот или всего-навсего раскрывать дверь – дело энергетически невыгодное (т. е. энергозатраты намного превзойдут положительный эффект) и небезопасное (представьте себе такой привод в работе и образующуюся при этом зону поражения реактивной струей перегретого пара). А вот когда в турбинах появилась техническая необходимость, их не замедлили изобрести вновь.

Итак, революция в военном деле. Где-то тридцатые-сороковые годы девятнадцатого – начало двадцатого веков…

Реплика с места: Постойте-постойте! Что-то у вас с хронологией не того! Сами же говорили – обусловлено появлением новых средств сообщения! А пароход Фултона – это 1807 год, паровоз Тревитика – 1803 год… А паровая машина Ватта – вообще конец восемнадцатого…

Докладчик: Напоминаю, что речь идет о военном деле. Это в науке революции творятся гениальными первооткрывателями и первоизобретателями. А в технологии, в промышленности перевороты совершают сотни и тысячи инженеров, потребителей и – представьте! – дельцов, которые с риском для кошелька, а часто и жизни, прошибают открытию путь к массовому применению. И глобальные (подчеркиваю – глобальные) новации типа парохода-паровоза врываются в военную практику только тогда, когда они, новации, настолько вросли в жизнь, что с ними уже никак нельзя не считаться. Когда от них уже просто немыслимо отмахнуться, как отмахнулся от парохода и подводной лодки Наполеон Бонапарт. Яркий пример – гражданская война в Америке, в начале которой войска выступали к месту сражения пешим порядком, а сочувствующая публика успевала проводить своих героев, а потом обогнать их на поезде и удобно расположиться на холмике для поглазеть и поболеть.

Новые средства сообщения позволили резко увеличить мобильность армий, а логика мобильной войны в свою очередь требовала не менее резкого наращивания дальнобойности и скорострельности всех видов оружия, а это в свою очередь… ну, и так далее. Потенциал общественного и технологического развития оказался способен обеспечить комплексное решение всего разнообразия встающих проблем – и грянула первая техническая. Не хочу сказать, что ее целью было исключительно совершенствование боевой техники. Однако именно этот период впервые со всей неприглядностью показал: к какой бы области знаний не относилась новация, но если она имеет хоть побочное, хоть косвенное военное значение, то непременно будет в этой ипостаси использована.

Ну, а коль скоро претерпела коренное изменение война вообще, способы ведения войны информационной тоже не могли оставаться прежними.

Собственно, переход информационных войн в новое качество обусловило прежде всего количественное развитие средств массовой информации. Длительное время (скажем, со времен Гуттенберга, хоть это и утрирование) набор таковых средств ограничивался непечатными и печатными периодическими и непереодическими изданиями. Развитие шло за счет количества наименований, объема тиражей и численности потенциальных читателей (то бишь грамотности масс). И по мере этого развития формировалось то, что можно назвать информационным полем или, если угодно, информационным массивом. Тормозящим фактором была скорость распространения информации (наращивания информационного поля), по сути равнявшаяся скорости доставки МАТЕРИАЛЬНЫХ информ-носителей – то есть эффективность все тех же средств сообщения. Более или менее действенные попытки превзойти этот скоростной рубеж (звуковая сигнализация дальнего действия, почтовые голуби, примитивные предшественники гелиографа и т. д.) годились главным образом для передачи кратких сообщений, ибо уступали традиционным способам по своей информационной емкости. Широкое же распространение информации, доставленной такими «скоростными» методами, зачастую вообще не предусматривалось.

Реплика с места: Вы совершенно зря недооцениваете гелиограф. Это очень даже информационноемкое средство связи.

Докладчик: Господа, но ведь гелиограф, тамтамы или…

Реплика с места: Да-да, и тамтамы тоже позволяли передавать обширную информацию, это целый язык был, как язык свиста!

Докладчик: Ладно, давайте разбираться подробнее. Начнем с тамтамов, свиста и прочих сходных способов связи – для удобства дадим им сводное наименование «звуковая эстафета». Во-первых, этот способ связи, возможно, еще древнее, чем нам кажется. Во всяком случае, он не есть монопольное изобретение хомов сапиенсов. Если верить, например, автору книги «Не кричи: волки!» (а не верить канадскому натуралисту Фарли Моуэту оснований нет), эти самые волки способны передавать воем различной продолжительности, модуляции и т. д. по эстафете весьма емкие сообщения. У человеков, помимо африканских тамтамов… Кстати, чуть отвлекусь: такое применение этого термина не вполне корректно. Слово «тамтам» пришло не из Африки, а из Индии, где оно означает собственно музыкальный самозвучащий (т. е. продолжающий звучать на протяжении изрядного времени после удара) инструмент типа гонга. Так вот, кроме африканских, известны еще сигнальные («военные») барабаны южноамериканских индейцев; сходный способ передачи новостей существует и у австралийских аборигенов (своеобразный «духовой инструмент» – этакое деревянное корытце, которое, будучи раскручено на длинном ремне, может издавать звуки весьма сложные и «дальнобойные»)… А теперь вопрос: почему подобная связь не получила серьезного распространения в Европе? Европейцы до этого не додумались? Ну, пусть сами и не додумались (действительно, это ж вам не безделки вроде паровой машины)… Но с южноамериканскими, а тем более – с африканскими разработками Европа познакомилась очень давно (про волчий вой и говорить нечего). Так почему?

Кстати, и эскимосы, зная о наличии такой эстафеты у волков, себе оную, почему-то не заимели. Волки умнее? Отнюдь. Давайте вот каким вопросом зададимся: что было в Европе и у эскимосов такого, чего не имели тамтамовладельцы, индейцы диких дебрей Амазонки, австралийские аборигены и волки? Ответ напрашивается: гужевой транспорт. Лошади, собачьи упряжки… Может, звуковые эстафеты возникали там, где отсутствовала возможность транспортировки писем или хоть просто гонцов с применением достаточно скоростных ездовых животных? А там, где такая возможность была, эстафеты оказывались попросту нецелесообразны?

Что-что? Ах, скорость звука несравнима с лошадиной… А давайте прикинем, на каком расстоянии должны быть друг от друга тамтамы-ретрансяляторы. Причем чтоб не просто слышать барабанный бой, а различать сложные нюансы звука (иначе никакой вам информационной емкости). Да не просто различать, а хоть в дождь, хоть в туман, хоть ночью, хоть днем… Да не в бесконечных болотах (над водой-то звук распространяется лучше), и не в плоской саванне, а когда то поля, то леса, то селения… и уйма посторонних шумов… Да плюс время на принять и только после этого начать повторять (а сообщения-то чем емче, тем длиннее)… Вот вам и скорость звука: чем дальше, тем медленнее. И затратнее, потому что «ретрансляторы» придется располагать гораздо ближе друг к другу, чем те же конно-почтовые станции…

Что? Да конечно, конечно же, было и в Европе. Голосовые эстафеты Кавказа, трембиты Карпат, церковные колокола и еще всякое… То есть опять же там, где эстафета почтовая затруднена пересеченной местностью или еще чем-нибудь (вот, как волку нельзя соваться на территорию соседнего племе… пардон – стаи); либо для оперативной передачи коротких сигналов на короткие расстояния (набат и прочее). В остальном, вероятно, не выдерживали звуковые эстафеты конкуренции с конной-или-какой-там-еще почтой. И уж во всяком случае, даже телеграф Шаппа по своей эффективности и информационной насыщенности передач на два-три порядка превосходил любые тамтамы. А уж о телеграфе Морзе и говорить нечего.

Ну, а гелиограф… Я и не думал его недооценивать. Собственно, гелиограф как таковой – дитя все той же первой технической революции, некоторое (весьма, кстати, недолгое) время занимавшее экологическую нишу мобильной полевой связи (прежде всего – военной, естественно)… Краткая характеристика: скорость передачи кодом Морзе – 2-3 слова в минуту; дальность действия солнечным днем – 18—40 км (ночью в полнолуние – 3-8 км). Ну, и если в звуковой эстафете факт передачи информации можно скрыть только от глухих, здесь этот самый факт незаметен лишь для слепых.

Некоторые возможности такого вида связи могло бы существенно нарастить применение достаточно мощного и мобильного искусственного источника света. Но к тому времени, как сложилась техническая база для подобной модернизации, нужда в ней уже отпала – виной тому появление систем, лишенных недостатков гелиографа и гораздо более эффективных, чем он (полевой телефон и радио). Впрочем, как часто бывает в технике, старинная отжившая идея (передача информации световым лучом) после клинической смерти воскресла на самом передовом уровне, а именно – с появлением световодов, позволивших передавать свет «по проводам» (оптико-волоконная связь). Уф, ну и отвлеклись же мы!

Началом первой информационной революции можно считать введение в эксплуатацию междугородних (а там и более чем междугородних) телеграфных линий. Именно телеграф вбил первый клин между распространением информации и средствами сообщения. Именно он впервые в истории дал емкой, неотрывочной информации реальную возможность перемещаться быстрее человека. Насыщенность информационного поля взрывообразно кинулась в рост.

Следующим новым качественным уровнем фиксации и распространения информации явились сперва фотография, а позже – киносъемка.

И дело не только в том, что при равной с текстом информационной емкости изображение несоизмеримо лаконичнее (а ведь это самое равенство информ-емкости порой просто недостижимо: попробуйте описать словами внешность любого человека и сравните результат с рисунком или фотографией). Так что поговорка про «лучше один раз увидеть» совершенно права, как и большинство поговорок. Не исключено, что наши далекие предки начали пытаться изображать еще прежде, чем говорить. Не исключено, впрочем, что речь выдумали именно прадревние художники – чтобы объяснять соплеменникам: это, мол, тигр нарисован, а не бегемот (шутка, естественно, но в каждой шутке есть доля сами знаете чего). И не даром художники в дофотографическую эпоху были непременными участниками географических, этнографических и других экспедиций.

С точки зрения предмета нашей беседы главное преимущество фотографии перед рисунком – достоверность и объективность. (Конечно, рецепты изготовления фотоподделок беспрестанно совершенствуются, но и технология экспертизы в развитии не отстает). Как только процесс производства фотографического изображения усовершенствовался и перестал требовать от изображаемого по двадцать минут цепенеть перед аппаратом, по возможности не мигая, начался подлинный прорыв в благородном деле добывания доказательств (а, значит, и в куда менее благородном деле шантажа).

Ну, действительно. Предположим, некий шпион выяснил, что очень осведомленный объект тайно предается… скажем так: весьма экстравагантным любовным утехам. Что дальше? Ведь для склонения оного к сотрудничеству нужно найти свидетелей (да не любых, а которым поверят на самом высоком уровне); нужно заручиться их готовностью в случае необходимости дать публичные показания (а ведь репутацию самого свидетеля таковые тоже уничтожат); нужно обеспечить таким свидетелям безопасность, а себе – уверенность, что они не передумают; нужно убедить шантажируемого, что ты все нашел, всем заручился, все обеспечил… Тяжко, хлопотно, долго и не надежно. А имеючи фото (а лучше – киноаппарат)? Красота! Немного ловкости, два-три кадра из засады – и полковник генерального штаба австрийской армии, курирующий разведку и контрразведку, становится послушным осведомителем своих российских коллег. Одна из значимейших операций русской разведки, явившаяся не последней причиной австрийских неудач в начале Первой Мировой войны.

По мере роста насыщенности информационного поля контроль над этим самым полем все более осложнялся. Конечно, цензура в том или ином виде возникла, небось, в тот же самый день, когда была осуществлена первая попытка обмена сведениями (если даже не прежде того). Однако постоянное увеличение количества, объема и разнообразия информационных блоков не могло не привести к фактическому кризису управления информацией даже в условиях тотальной цензуры.

Ярким примером этого кризиса может служить полулегенда начала Второй Мировой войны.

Незадолго до вторжения в Чехословакию германское командование обратило внимание на серию статей одного чешского журналиста, посвященных состоянию и дислокации частей немецкой армии. Статьи обнаруживали такую осведомленность автора, что у немцев не осталось сомнений: этот самый автор каким-то образом связан с некоей шпионской сетью, успешно действующей на территории Рейха. Журналиста выкрали, принялись трясти из него имена-явки-пароли… Требуемое упорно не вытрясалось, но трясомый при этом вел себя не как твердокаменный герой, а как человек, напрочь не могущий сообразить, чего от него хотят. Когда же, наконец, сообразил, то, несмотря на трагичность ситуации, не удержался от смеха. И потребовал себе на ночь в камеру клей, ножницы и бумагу. А главное – подборку свежих немецких газет. Нет, не центральных. Периферийных. Результат его ночного бдения просто ужаснул следователей. Вылавливая из прессы самые, казалось бы, незначительные штришки (присутствие такого-то генерала на провинциальной свадьбе; благотворительный вечер, учиненный в таком-то городке офицерами-летчиками; список членов президиума на какой-то мелкой партийной конференции и т. д.) журналист составил весьма точную сводку передислокации частей вермахта за последнюю неделю.

Возможно, это всего лишь легенда. Однако подразделения по высеиванию жемчужных зерен из прессы основного, вероятного, потенциального и прочих разновидностей противника – обязательный атрибут современной разведки (во всяком случае, поверить в это гораздо легче, нежели в обратное).

Несостоятельность тотальной цензуры как способа ограничения сформировавшегося информационного поля в полной мере проявили советские времена. Помните такую народную поговорку: «Есть обычай на Руси на ночь слушать Би-Би-Си»? И никакие глушильные станции (которые народ любовно-ласкательно именовал «свинья в эфире») этот обычай не поломали. Хуже того, цензура оказала самим же цензорам медвежью услугу. Ведь запретный плод, как известно, сладок. Опять же, еле разборчивый шепоток из приглушенного приемника давал советскому человеку возможность без особого риска (ведь за «Голос Америки» все-таки не расстреливали и не сажали) потешить душу ощущением собственного фрондерства, приобщения к свободомыслию. Таким образом, борьба с забугорной прессой ей же создавала дополнительную и, мягко говоря, отнюдь не всегда заслуженную рекламу.

Кстати, эпоха глобальной идеологической цензуры, уходя, напоследок облагодетельствовала человечество новой гримасой информационной войны. Ее, родимую, начали судорожно обряжать в ангельские одеяния. «Право человека на информацию – краеугольный камень демократического общества», «информэйшн маст би фри»… Так что сообщение в тривиальной программе новостей, что, дескать, нам вот прямо сейчас позвонил наш спецкорр: там-то и там-то замечена федеральная колонна в столько-то единиц бронетехники, следующая по такому-то направлению (лично слышал во время «первой» чеченской войны на одном из тогда еще центральных телеканалов) – это не вульгарный шпионаж, а возвышенная борьба за неотъемлемое право личности на свободу и полноту информации.

Вероятно, это будет одним из основных припевов информационных войн будущего.

Реплика с места: А почему Вы так и не упомянули гражданские информационные войны?

Докладчик: Сейчас упомяну. Причем использую это упоминание, чтобы попробовать проиллюстрировать живучесть последствий информационной резни и влияние их результатов на наше с вами восприятие исторических событий, личностей и…

Короче, вернемся к отложенному нами примеру.

Кто был помянут первым в качестве «отрицательного царя»? Петр Третий Романов? Да-да, тот самый – свергнутый насильственным путем и убитый при крайне неблаговидных обстоятельствах. Образ в русской истории действительно из наинеприятнейших. А почему? Не Екатерина ли Вторая еще при жизни мужа озаботилась создать себе имидж угнетаемой супругом-германцем русской патриотки? А супругу, соответственно – полусумасшедшего фридрихофила и пруссомана. Заранее готовя почву для. И присные урожденной ее высочества Софии Августы Фредерики принцессы Ангальт-Цербской… то бишь – пардон! – русской патриотки Екатерины крайне активно ей в том способствовали. В нашу суровую эпоху телевидения, при наличии видеозаписи и то, если помните, закатывались длиннейшие дебаты, читал ли Б.Н.Ельцин лекции американцам, будучи в стельку нетрезвым, или в ея же усталым. А уж тогда-то… Поди разбирайся, истово либо же саркастически восклицал государь знаменитое свое «радость-то какая!» при вести о жаловании ему Фридрихом чина полковника прусской армии… И восклицал ли вообще… Врет младшая княгиня Дашкова, что государь ей с площадною бранью язык показывал, или не врет… Скажете, мелочи? Допустим (хотя именно такие мелочи и формируют имидж).

Ладно, перейдем к масштабным вещам.

Съехала крыша у государя-императора Петра (нет, не у Первого – у внука его) на Пруссии, натаскал полный дворец голштинцев? Ага. А если эмоции в сторону да подумать? Например, вспомним, что Петр Ляксеич (который Первый) прорубил окно не в Европу, а в Балтийский резервуар, выходы из коего – проливы – остались в руках, мягко говоря, не шибко дружественных России. Справка №1: ключевое геополитическое положение, обеспечивающее полный контроль над Большим и Малым Бельтами, Зундом, Каттегатом и Скагерраком – это Дания, в то время – фактически одна из «тре крунур» Шведской недоимперии. А теперь вспомним, где находится Шлезвиг, отвоевать который с прусской помощью у Дании для разлюбезной своей Голштинии собирался нехороший и третий Петр. Справка №2: Шлезвиг расположен в основании Ютландского полуострова и не только прилегает к устью Малого Бельта, но на худой конец может стать ключом к независимому выходу в Северное море и без контроля над балтийскими проливами. Вспомним к тому же, что третий Петр, будучи сыном своего отца (герцога Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского), на многажды нами помянутые Голштинию со Шлезвигом имел уж никак не меньше законных прав, чем его дед (по матери) – на устье Невы. Можно, конечно, всяко судить об «экспансионистских агрессивных планах», но утверждать, что были эти планы тупыми и антироссийскими – дудки-с!

А еще давайте-ка вспомним напоследок, что не добивать Пруссию, а оставить ее зависимым от России противовесом набирающей политического весу Австрии – это линия, просматривающаяся еще со времен Елизаветы, каковую царицу заподозрить в антироссийской политике так же трудно, как тогдашнюю Австрию – в примате союзнической верности над собственными интересами. (Кстати, не выпущенная из нокаута Пруссия в конце концов досталась бы уж конечно не России, а все той же Австрии; аншлюс – некоричневый и «наоборот» – состоялся бы на два столетия раньше; и на два столетия раньше возник бы некоричневый Третий Рейх… Господа, работающие в жанре альтернативной истории, не интересная ли тема нарисовалась?)

И между прочим, хоть именно Екатерина присвоила себе имидж продолжательницы заветов Петра (Первого), но не что иное, как затеянный ею переворот в самый последний момент успел-таки сорвать поход на Шлезвиг и прорубание для России персонального, никем посторонним не контролируемого окна из Балтийского пруда в Атлантику. Мало ли что армия и дворянство не хотели ни этой войны, ни затеваемых реформ (с каковым нехотением, кстати, тоже не все прозрачно)! Будто при первом Петре стрельцы да бояре из кафтанов выпрыгивали от желания воевать шведов, строить корабли и платить налог на право ношения бородищ! Между прочим, при самОй патриотке Екатерине русская армия доблестно да самоотверженно билась, по сути, за австрийские интересы – вероятно, по собственному безоговорочному желанию?

Кстати, сын Петра Третьего, Павел, терпеливо дождавшись естественной смерти матушки-убийцы, попытался воплотить замыслы отца по обеспечению морской независимости России – правда, не на севере, а в Черноморско-Средиземноморском регионе. А еще он попытался, например, отойти от ориентации на союз с Англией. Но общественное мнение (сформированное так качественно, что аж до нынешних дней хватило) предпочло усмотреть в «мальтийском кавалерстве» государя лишь повод для острот. Скучно было ему, этому самому мнению, утруждаться анализом геополитических игр; оно слишком поглощено было негодованием по поводу все той же пруссомании, запрета на круглые шляпы, натыканных повсюду уродливых полосатых будок (кстати, о такой мелочи, как влияние будок и их содержимого на уровень уличной преступности задумываться было как-то не принято: ведь все, что на прусский лад, – то от лукавого).

В итоге, Петр Третий и Павел Первый – полусумасшедшие самодуры, а Екатерина, убившая мужа руками одного из своих любовников, и отцеубийца Александр (поторопившийся клятвенно заверить не столько подданных, сколько Англию с Австрией: «Все будет, как при бабушке!») – соответственно Великая и Благословенный. Плоды побед в чернилопролитных гражданских информационных войнах. Ведь факты – это не главное. Главное – соус, под которым их подают. Ну, и, естественно, умение оный соус должным образом приготовить и выгодно представить кушание.

Скажете, неудачные для гражданских войн примеры, слишком чувствуется иностранная заинтересованность? Возможно. Но какую гражданскую войну ни возьми – обязательно где-то в закулисье маячит смутная, однако же весьма деятельная тень… Разве только американская гражданская война исключение…

Между прочим, воплотись хоть что-то из геополитических планов третьего Петра – и история Европы (да только ли ее!) могла бы двинуться по совершенно иному пути. Глядишь, и обе мировые войны выглядели бы абсолютно иначе… а то бы и вовсе не состоялись… А? Не раздольное ли поле деятельности для альтернативно– и крипто-историков?

Итак, повторюсь: я ни в коем случае не призываю к огульному отрицанию познаваемости истории и «фактичности» исторических фактов. Однако, любая дошедшая до нас информация (в особенности – прямая) помимо основного своего назначения могла в свое время служить и каким-либо иным целям. Причем в ряде случаев отчетливо просматривается: «иные цели» по сути-то и являются прямым назначением. Если же оный факт отчетливо не просматривается, это само по себе не доказывает обратного. А посему к исторической информации лучше бы изначально относиться, как к очередному акту информационной войны, ведущейся против нас с вами коварной дамой Историей. И, представляя себе средства да методы, каковыми велись в исследуемый период информационные войны, применять контр-меры. Или, как минимум, руководствоваться старым добрым правилом: не верить, не бояться, не просить.

Ну, с «не верить» более-менее ясно. Точней бы, конечно, сказать так: «подвергать сомнению». И по мере возможности, сопоставлять, сопоставлять и сопоставлять: чем больше информации, тем больше шансов доискаться если не правды, то хоть правдоподобия.

Не бояться прежде всего следует авторитетов. Если историческая модель логична и не противоречит широкой совокупности фактов (именно фактов, а не их трактовок) – она имеет не меньше прав на существование, чем любая другая. И даже если признанный авторитет ее критикует – что ж с того? В спорах рождается истина. Кстати, авторитеты и друг друга горазды критиковать.

А «не просить» следует легкой жизни. О том, что нельзя доверять научно-популярным источникам, я даже не говорю. Но и основывать свои выводы только на уже готовом анализе, который будто специально для экономии нашего с вами времени успел выполнить кто-то другой – на определенном уровне исторического моделирования даже это становится опасным. Причина? Да всё тот же надоедливый предмет нашего разговора.

Позволю себе проиллюстрировать этот последний тезис еще одним примером – в качестве послесловия.

«Задонщина». Она же – «Слово о великом князе Дмитрие Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче, яко победили супостата своего царя Мамая». Она же по некоторым источникам – «Писание Софония-старца».

Поэтически-политическая оратория конца XIV века.

Произведение, примечательное прежде всего тем, что является наиболее убедительным (хоть и косвенным) доказательством подлинности «Слова о полку Игореве» или существования чего-то, равного «Слову» по своей масштабности. Поскольку сама «Задонщина» – явное и неприкрытое подражание (то ли «Слову», то ли этому самому чему-то).

Но речь о другом.

К примеру, хотим мы узнать точку зрения современников (в широком смысле этого термина) на Куликовскую битву. И, конечно же, обращаемся к первоисточнику. Но первоисточника как такового нет, а есть шесть его списков, которые, естественно, друг дружке отнюдь не идентичны. Зато существуют реконструкции полного текста, выполненные на основе упомянутых шести вариантов. И остается нам с вами пойти в библиотеку, взять хотя бы «Героическую поэзию Древней Руси» ленинградского Гослитиздата и прочитать в оной: «Мужи новгородские собрались у святой Софии и сказали: „Не поспеть сейчас к великокняжьей рати нам на помощь“.» Конец цитаты.

Вот мы и укрепились в историческом знании: новгородцы в Куликовской битве не участвовали. Так? Не совсем. Ибо попадись нам вместо упомянутого издания, скажем, хрестоматия «Литература Древней Руси» московского издательства «Высшая школа», мы бы узнали: близ святой Софии новгородские мужи вздыхали про НЕУЖЕЛИ не успеть и т. д. А дальше – то не орлы слетались, а выехали посадники из Великого Новагорода, а с ними 7000 войска. Куда выехали? Да к нему же, к Дмитрию Ивановичу пока еще не Донскому «на пособе».

В чем же дело, откуда такие разночтения в (подчеркиваю!) восстановленном полном тексте? Чтобы понять, достаточно посмотреть на годы издания. Первая книга вышла в 1944 г., т. е. в период господства железной идеологической линии: новгородское вече никакая не демократия, а нечто среднее между общегородской перебранкой и общегородскою же дракой. На каковом безобразии побеждал тот, кто скупал себе побольше крепких кулаков да луженых глоток. Так что захват Новгорода хоть третьим, хоть четвертым Иваном – вовсе не удушение народоправства, а освобождение трудового народа от ига капитала. И вообще, Новгородское государство населяли исключительно мальчиши плохиши: плевать им было на Землю Русскую, даже в Куликовской битве не поучаствовали!

К 1990 г. – год издания второй из упомянутых мною книг – вышеизложенная точка зрения слегка олибералилась. Именно слегка. И соответствующее место в восстановленном тексте снабжено сноской: «В летописных источниках об участии новгородцев в Куликовской битве не сообщается».

А как же сообщаться-то? При захватах Господина Великого в Москву среди прочих трофеев вывозились летописные собрания из той самой святой Софии. Вывозились и наверняка «реконструировались»: это дописать, это переписать, это в печку (а иначе зачем бы вывозить?)… Про собственно московские летописи и говорить нечего. Потому что – надо ли сомневаться? – поминавшаяся железная линия всеми доступными методами внедрялась в массовое сознание отнюдь не только в прошлом веке. А как же иначе? Ведь упомянутые 7000 новгородцев наверняка были конницей – с учетом-то «скорей, а то опоздаем»! А с учетом новгородских реалий более чем логично предположить, что конница эта была панцирной. А семитысячный отряд тяжелой конницы – аргумент, вполне способный если и не решить исход сражения, то более чем весомо повлиять на него.

Так что для понимания точки зрения современников лучше всего, на чужие реконструкции не полагаясь, попробовать раздобыть да прочесть хоть некоторые из списков. Желательно, не в переводе. И по возможности не забывая, где да когда написано.

Ну вот, не удалось все-таки «вынести за скобки» тему переписывания истории. Оправдания ради оговорюсь: это самое переписывание вполне могло иметь и чисто субъективные побудительные мотивы – особенно в те времена, когда единственными способами размножения документов было переписывание в наипрямейшем смысле данного термина.

Смерклось уже, и есть хочется, а отец настоятель знай ругается: не будет тебе, ирод, ни вечери, ни сна, покудова все как есть не перепишешь… Вот и начинает монашек потихоньку сокращать фронт работ. Где строчечку упустит, где две, где выкинет смысловой кусок не шибкой важности (по его, монашкову, разумению) – авось не заметят… Или иначе: из великого уважения к старцу Софонию возьмет переписчик, да и впишет имя его во хвалебное вступление, где Боян помянут. И невдомек ему, что по причине сего уважительного поступка через шесть сотен лет в какой-то хресто – прости, Господи! – матии появится комментарий: «Существует гипотеза, согласно которой Софоний – автор „Задонщины“. Однако тот контекст, в котором фигурирует имя Софония в „Задонщине“ свидетельствует о том, что по отношению к повествованию он лицо постороннее и, следовательно, автором быть не мог».

Возможно такое? А почему бы и нет?

Снова повторюсь: историческая информация в любые времена очень не свободна от влияния всех разновидностей информационных войн и незлонамеренных обманных действий дамы Истории. А потому весьма полезно помнить мудрый завет сэра Дэниэла Брекли, персонажа «Черной Стрелы» Стивенсона: «Когда Том, Дик и Гарри хватаются за топоры, ищи, кому из лордов это выгодно». В данном случае имея в виду прежде всего те топоры, которыми, вопреки известной поговорке, от сотворения мира осознанно и неосознанно норовили вырубать написанное пером.

Можно было бы еще говорить и говорить, ведь прошлое хоть и конечно, но все равно необъятно, и всевозможным примерам в нем несть числа. Однако же пора и честь знать. Спасибо за внимание.

Докладчик еще раз благодарит аудиторию, выражает надежду, что не утомил слушателей, уходит. Аплодисменты. О трибуну разбиваются два-три гнилых помидора.