«Климат и А. П. Паршев как жертвы аборта»

Климат и А. П. Паршев как жертвы аборта

Ничего личного: речь о социокультурном аборте, которому страна подвергалась в течение трех поколений. Тема не новая; мы все его жертвы. Только по-разному к этому относимся.

Изъяны нежного возраста человек может со временем компенсировать. А может усугубить, если ему втемяшется, что родовая травма — признак его уникальной идентичности и предмет гордости.

А.П. Паршев, популярный аналитик, далеко продвинулся по второму пути. Как никому другому, ему удалось собрать фобии, мифы и предрассудки советского человека и выпукло представить картину мира, какой она видится травмированному сознанию. Это большая удача и прямой научный подвиг. Как бывает с темпераментными натурами, он ставил перед собой одну задачу (объяснить, почему мы такие бедные, если мы такие великие), а решил совершенно другую — создал энциклопедию постсоветского самообольщения. Именно с этой точки зрения его тексты будут изучать благодарные потомки.

Книга «Почему Россия не Америка» вышла в 2001 г. и попала точно в яблочко общественных ожиданий. 52 недели в списке бестселлеров. Ее охотно раскупали в киосках Госдумы и Администрации президента, явные и тайные (второе чаще, и это тоже примета постсоветской культуры, где плагиат — норма) паршевские цитаты то и дело проскакивают в выступлениях народных депутатов и прочих начальников. Он признан экономическим гуру движения «Наши». Служит знаменем патриотической политэкономии. В общем, успех полный и безоговорочный.

А на самом деле человеческая трагедия. Незаурядная личность, способная самостоятельно мыслить и ясно формулировать, пытается найти щадящее, с точки зрения советского патриотизма, объяснение провалу социалистической экономики и ее систематическому отставанию. Чем наглядней и конкретней он это делает, тем очевиднее его рассуждения противоречат либо догме, либо реальности. Чем яростней он защищает сталинскую модель общественной жизни и экономики, тем больше дыр в ней обнажает. Потому что сам — воплощенная советская дыра. Что, конечно, не вина его, а беда. Общая для миллионов мыслящих сограждан. Духовная драма переходного периода. О ней, отталкиваясь от замечательных текстов А.П. Паршева, я и попытаюсь высказаться в серии специальных сюжетов. Кажется, оно того стоит.

Паршев и климат

Все беды советской действительности наш герой объясняет двумя причинами. Во-первых, у нас холодный климат, который ложится дополнительным налогом на экономику. Во-вторых, у нас обширные пространства, что подразумевает большие транспортные издержки и затраты на инфраструктуру.

И то, и другое истинная правда. Климат тяжелый, а дороги длинные и отвратительные. Однако в КГБ, где учили будущего полковника пограничных войск А.П. Паршева, любят повторять, что переоценка опасности является такой же ошибкой, как и недооценка. Сама по себе констатация тягот русского климата — не заслуга.

Заслугой был бы аккуратный расчет веса хомута, который климат навешивает нам на шею. Кстати, единожды упомянув транспортный фактор, автор сразу отодвигает его в сторону и более не возвращается. А зря, потому что с точки зрения современной экономической географии дефицит транспортной связности для России куда обременительней, чем суровый климат. Впрочем, в таком подходе есть свой резон. Чисто советский. С целью доказательства сталинского величия уж точно не стоит лезть в анализ транспортных сетей: и скучно, и грустно, и специалисты уши надерут в минуту душевной невзгоды. Благо, в отечественной науке по этой теме есть неплохой задел, включая длинный список претензий к транспортным решениям той славной поры. Начиная от «мертвой дороги» Салехард-Дудинка и кончая так, слава богу, и не построенным Главным Туркменским каналом (не путать с действующим Каракумским). Тут бог вождя крайне своевременно прибрал, а то имели бы мы великий водный путь через Каракумы от низовий Аму-Дарьи к Красноводску. При отсутствии воды для его заполнения. Потому что вода Аму-Дарьи уже к началу семидесятых годов разошлась на орошение хлопковых плантаций.

Немало трогательного можно было бы рассказать и про БАМ. Но это отдельная сага. Поэтому с транспортом А.П. Паршев решил не заморачиваться. А вот с климатом, оказывается, есть где развернуться добру молодцу.

Опьяненный открывшимися просторами, А.П. Паршев губительную роль русских морозов описывает в сугубо метафорическом ключе, прикидывая, насколько дороже обходится строительство фундамента при нашей глубине сезонного промерзания и походя поливая бездельников-американцев за привычку жить в дешевых домах из картона. Чем, конечно, зарабатывает лишнюю толику читательских симпатий: Америка — параша, победа будет наша.

Другим доводом в пользу авторской теории служат его личные впечатления от отдыха в Крыму, где от жары ему совсем не хотелось кушать. А на севере хотелось. То есть прокормить рабочую единицу в суровых российских условиях стоит дороже, чем в крымских, итальянских или, скажем, марокканских. Отсюда следуют смелые обобщения о принципиальной неконкурентоспособности отечественной промышленности и многое прочее, вплоть до благотворности изоляционизма и пользы принудительного труда. Весомости добавляет наблюдение автора о том, что блок НАТО занимает «плюсовое» температурное пространство, тогда как «предел распространения русского народа» совпадает с январской изотермой -6 градусов. И это тоже почти правда. Потому что правильно подмеченная Паршевым связь куда сложнее, чем ему представляется. Главное, ее характер быстро меняется со временем. Чему мы с вами прямые свидетели: с момента выхода книги граница НАТО заметно продвинулась на восток, наплевав на изотерму. Увы: климат климатом, а есть и гораздо более значимые факторы.

Вот бы и определить поточнее — какие?

Однако семьдесят лет нормальное научное обсуждение влияния климата на экономику и социальную жизнь в СССР было под строгим запретом. Академик К.К. Марков, корифей отечественной географии, говорил (но, конечно, не писал), что «нас замордовали географическим детерминизмом». «Детерминизмом», «географизмом», «вульгарным материализмом» и «метафизическим эмпиризмом» в сталинскую эпоху именовались попытки сделать ровно то, что во времена гласности легко творит правоверный сталинист Паршев: объяснить социально-экономические проблемы особенностями природной среды.

Об этом стоит сказать подробнее, потому что здесь просвечивает фундаментальное противоречие советского мышления. На уровне высокой теории в мире не было таких крепостей, которые советский народ под руководством ленинской партии… и т. п. А на уровне презренной практики тов. Сталин тоже был не прочь свалить свои промахи на объективные природные трудности. Если, конечно, не удавалось эти промахи вообще замолчать.

Примером та самая «мертвая дорога» на нестабильных многолетнемерзлых грунтах Заполярья. Специалисты понимали, что авантюра, но помалкивали в тряпочку. Дабы не оказаться с киркой среди первопроходцев. Когда же мерзлота и тяготы экстремального строительства все-таки оказались сильней, про дорогу дружно забыли — по тем же самым причинам. Советская власть двинулась далее от победы к победе, оставив косточки зэков-первопроходцев безвестно гнить рядом с брошенными рельсами.

Первая задача постсоветского патриота этих шитых белыми нитками хитростей не замечать. Он ее ревностно выполняет. Но одновременно — опять же из патриотических соображений — затевает разговор о мерзком характере русского климата. Отчего нитки только сильней бросаются в глаза.

В апрельском докладе 1929 г. «О правом уклоне в ВКП(б)» т. Сталин отмечает, что после 1927 г. кулак перестал «давать хлеб в порядке самотека». И уверенно объясняет это классовым усилением кулака после «ряда урожайных годов» (странным образом совпавших с эпохой НЭПа). Забыв, правда, упомянуть, что сам же ввел фиксированные закупочные цены и запретил свободную продажу хлеба. То есть пресек рыночный «самотек» и «смешные надежды на то, что можно взять хлеб у кулака добровольно». А через год получил «…падение посевных площадей зерновых культур… Объясняется это падение не деградацией зернового хозяйства, как болтали об этом невежды из правых оппортунистов, а гибелью озимых посевов в размере 7 700 тыс. га (20 % озимых посевов по СССР…». Это уже цитата из сталинского Отчета ЦК шестнадцатому Съезду ВКП(б) в июне-июле 1930 г.

Вот и пойми его. Атака на кулака аргументируется чисто классовыми резонами («или они, или мы»), а полученное после нее снижение посевов на 20 % и падение доли товарного зерна до 37 % от уровня 1913 г. — уже сугубо климатическими. Диалектика!

Вот тут бы и взвесить диалектически — что важней. Но после печального опыта правых оппортунистов Рыкова и Бухарина как-то не нашлось желающих. В результате климатические неурядицы растянулись еще на четыре кромешных года и унесли то ли пять, то ли десять миллионов крестьянских жизней: точно никто не знает. Иные фальсификаторы истории сегодня называют это климатическое явление «голодомором». А Черчилль, тот вообще дошел до того, что, напившись грузинского вина у гостеприимного хозяина в Москве осенью 1942 г., прямо спросил про социальную цену коллективизации. Сталин — пишет британский премьер — поднял руки с растопыренными пальцами: «Десять миллионов… Это было ужасно. Но абсолютно необходимо».

То есть знал и настоящее число, и настоящую причину.

А климат — это так. Для пролетариата.

Паршев и климат-2

Досоветская Россия была главным экспортером зерна в мире. Сибирские хлебопромышленники лоббировали строительство ледокола «Ермак», чтобы под зиму через устье Оби вывозить алтайский хлеб в Лондон и Амстердам. А волжские и южнорусские хлебопромышленники ставили им палки в колеса, утверждая, что ледокольные проекты — бред, и нечего сибирякам со своей пшеницей в Европе делать. Обычный капиталистический бардак с борьбой за рынки сбыта, скандальной конкуренцией и кризисами перепроизводства. Отвратительный строй. Но одного у него не отнимешь: с климатом умел договариваться. Хлеба было много и производство его быстро росло. О чем на рубеже веков убедительно писал подающий большие надежды политэконом В.И. Ульянов в толковой работе «Развитие капитализма в России». Ее, впрочем, Паршев тоже не читал. Иначе не говорил бы, что Россия всегда отставала и обречена отставать от Запада.

Возвращаясь к транспортным сетям, В.И. Ульянов сообщает, что русская железнодорожная сеть за 25 лет с 1865 по 1890 г. выросла с 3819 км до 29 063 км, то есть в 7 раз. Тогда как у Англии соответствующий шаг был короче (шестикратный рост с 4082 до 26 819 км) и протяженнее по времени — тридцать лет с 1845 до 1875 г. Немцы, правда, строили дороги быстрее и России, и Англии. Однако вскоре Россия резко прибавила и к 1904 г. поднялась с 29 063 до 63 229 км — со средним темпом строительства в 2,5 тыс. км в год. Суровые зимы как-то не мешали.

А вот как только большевики взяли власть и В.И. Ульянов вместо экономического анализа занялся наведением социальной справедливости и внедрением планового хозяйства, так русский климат, бессмысленный и беспощадный, пошел вразнос. В итоге дошло до того, что СССР ежегодно закупал около 40 млн тонн зерна в Канаде. Что же касается железнодорожного строительства, т. Сталин на том же шестнадцатом Съезде в 1930 г. с торжеством говорит о приросте сети с 76 тыс. км до 80 тыс. за 2,5 года. В пересчете на темпы — 1,6 тыс. км в год. Лучше, в чем России 70-х, но значительно хуже, чем в России 90-х годов XIX века.

Понятно, что сам Вождь таких пересчетов не делал. Да и другим делать не позволял.

А как только кончилась советская власть и возродился унижающий трудового человека капиталистический беспредел, климатические условия опять помягчели. В ельцинско-путинской России откуда-то снова взялись ежегодные 5-10 млн тонн зерна на экспорт.

Не климат, а черт знает что. Смеется бедному Паршеву прямо в лицо.

Хуже того. Заставляет задуматься, не были ли общеизвестные успехи советской власти, которые так греют душу постсоветским патриотам, столь же виртуальными, как их борьба с климатом?

В самом деле, любой советский человек знал, что наша экономика развивается планомерно и без кризисов. Ну разве это кризис, когда с голоду умирают несколько миллионов крестьян? Пустяк. Особенно если о нем никто не знает. Вот в США — там действительно кризис. И как хорошо мы все о нем знали. Страшно вспомнить, на рубеже 30-х годов там каждый пятый (!) ребенок (!) недоедал (!) «Ложился спать голодным» — как признавались продажные буржуазные ученые.

А у нас — нет, не признавались. Да и кому было признаваться.

Может, в этом и есть главный секрет бескризисного советского развития?

Действительно, если б тов. Паршев задумал (про «опубликовал» и разговора нет) свою замечательную книгу в достославные сталинские времена, то автоматически попал бы в компанию «антинаучных, типично эксплуататорских, колонизаторских горе-теоретиков». Которые клевещут ради «…маскировки хищнической природы империализма и отрицания того, что причиной крайней экономической и культурной отсталости народов… является не климат, а империалистическое ограбление их капиталистическими странами-метрополиями… При последовательном применении методологического принципа географической обусловленности общественного развития сторонники этого направления неизбежно должны притти к фатализму, т. е. признанию предопределенности общественной жизни географическими условиями» (И.И. Иванов-Омский, «Исторический материализм о роли географической среды в развитии общества», Госполитиздат, 1950, стр. 22–23).

То есть наука на десятилетия была лишена возможности нащупать более или менее адекватный механизм оценки действительной роли этого самого климата. Не говоря уж про оценку роли партийных решений.

Такие мыслители, как И.И. Иванов-Омский, заранее знали: там, где партия — там победа. Этого было достаточно. А вот в Америке, где трудовой народ еще не взял власть в свои руки, полная катастрофа. «Каждый пятый житель страдает сифилисом… за последние полвека количество больных в американских психиатрических больницах возросло в пять раз… 80 процентов американских семей не в состоянии оплачивать расходы, связанные с лечением серьезного заболевания».

Америке давно пора бы сгнить от сифилиса, и из своего сумасшедшего дома с завистью смотреть вслед самой могучей и самой справедливой советской державе. Но тут как на грех вспоминается, что аккурат в 50-е годы Америка переживала «бэби-бум», бум автомобильного и частного жилищного строительства. Послевоенный бум американской семьи, когда молодые американские мужчины вернулись домой, встретились с заждавшимися молодыми американскими женщинами и на радостях наплодили кучу детишек. Которые, вместо того, чтобы заболеть сифилисом, выросли и стали «человеческим капиталом», обеспечившим прорыв США через 30–40 лет.

А в СССР в 1946-47 годах опять был голод. И, опять назло Паршеву, не на севере, а на самом южном юге: на Украине и в Молдавии. Потому что зерно изымали и отправляли на поддержку братских коммунистических режимов Восточной Европы. А людей заставляли работать за хлебные карточки. По которым хлеба часто не было.

Отец моего хорошего друга из Ростова рассказывал, как его брата отдали в детский дом, потому что семья не могла прокормить двоих. Он ходил брата проведать — один раз. Брат был смертельно худ и от голода безумен — ловил мух и жадно ел. Через две недели ходить стало не к кому. У отца не было претензий к власти. Война же. Было непонимание: почему людям не разрешали взять хотя бы по три-пять соток земли, чтобы прокормиться? Уж родители бы все жилы из себя вытянули, но детей сохранили. Но нет! Нельзя. Все что выращено — государству. Если живешь в городе — весь день на заводе, не отвлекаясь на личные дела. Государству трудно — и тебе трудно. Если государство не может дать достаточно корма — умирай, но на рабочем месте. Вести антиобщественный паразитический образ жизни, зарабатывая на стороне, не смей: тюрьма.

Об этом в России очень мало написано. А если что-то и мелькнет — как, например, в сводках МГБ из Молдавии и Украины, опубликованных в мемуарах Хрущева — то мы закроем глаза. Такое было время. Такая была страна. Такой был суровый климат. Можно даже сказать — бесчеловечный…. Ну что вы все клевещете и клевещете. Самим-то не надоело?

Хорошо, не будем о прошлом. Будем о современности. О Паршеве. Воспитанный в изолированном от клеветы чекистском инкубаторе и по этой причине не знающий, как оценивать экономическую роль климата (это не его вина: должны были сделать предшественники, но не смогли), современный пограничник Паршев выглянул в форточку и обнаружил, что в Америке дела лучше нашего. Что ж, и на том спасибо. От имени реальности и науки. Тов. И.И. Иванов-Омский никогда бы не позволил себе такого провокационного клеветнического измышления.

Ну, правда, у нас природная среда не сахар. Но кто сказал, что в гористой Японии, целиком входящей в зону высокой сейсмической опасности, с острым дефицитом равнин, пригодных для строительства, недостатком пресной воды и отсутствием природных ископаемых, «налог» природных условий легче нашего? А ведь японцы как-то ухитряются на площади, меньшей, чем одна родная А.П. Паршеву Архангельская область (411 тыс. кв. км без архипелага Новая Земля у Паршева, 378 тыс. кв. км у японцев) содержать население, сопоставимое с общероссийским (142 млн у нас, 127 млн у них). И даже производить там в четыре раза больший ВВП (около 1 триллиона долларов у нас, более 4 триллионов у них).

О влиянии природной среды на экономику и общественную жизнь Евразии писал еще Мотескье в XVIII веке, Бокль в середине XIX, Хантингтон в середине XX. И многие, многие другие неглупые люди. В том числе русские. Но в основном до революции. Или в эмиграции. К. Бэр, А. Щапов, С. Соловьев, Л.Берг, Л. Мечников, В. Ключевский, П.Савицкий…

Савицкий, кстати, одновременно был и одним из основателей модного ныне среди патриотов евразийства. К сожалению, идея тоже не сильно свежая, более 80 лет от роду. И, развивалась она, конечно, не в СССР, а в Западной Европе, куда от прелестей большевизма бежали, наряду с Савицким, будущие идеологи евразийства Н. Трубецкой и Д. Святополк-Мирский. Помните, еще у А. Блока: «Панмонголизм — хоть имя дико, но мне оно ласкает слух…» Это корни евразийства, впоследствии вытоптанные большевиками. Когда после пятнадцати лет зарубежных штудий гео-социолог Святополк-Мирский решился-таки откликнуться на зов Родины и вернулся в СССР, дабы на деле послужить величию новой Евразии, то угадал как раз под раздачу 1937 года. Служба его вышла очень короткой. Расстреляли патриотического князя — и весь евразийский сказ.

Оставшиеся в эмиграции коллеги, к тому же неоднократно «разведенные» агентами НКВД (любимый народом телефильм «операция «Трест» сделан по мотивам той мутной истории), как-то охладели к панмонголизму и прочим скифским прелестям.

Тридцать лет евразийский папаша с усами неторопливо и вдумчиво делал России аборт, телами ее самых одаренных детей устилая себе дорогу к беспредельной власти. На фоне этой пустоты через 60 лет явились мы. Умные — сил нет. И впереди, на лихом коне наш замечательный А.П. Паршев. Наравне с неоевразийцами вроде Александра Дугина. Это хорошо, потому что означает, что в русском народе не полностью еще истреблен интерес к поиску ответов на трудные вопросы. Это плохо, потому что качество ответов до боли совковое. А на какое еще качество мы вправе рассчитывать после всего, что вытерпели?

Тем временем на Западе чем ближе к современности, тем конкретнее становились оценки природных факторов, включая попытки сравнительных расчетов экономической значимости климата. О них советский пограничник, жизнерадостное дитя эпохи, даже не догадывается. Если б догадывался, его текст был бы на порядок содержательней. И на порядок сдержанней.

Однако гордый евразиец Паршев прямо пишет, что до всего дошел своим умом. На основе личного опыта охраны государственной границы. Это правда: самородок, лишенный базового образования, навыков работы с научной литературой и уважения к предшественникам. Молодец, изобрел-таки русский велосипед. С опозданием на сто лет, но зато наш, самобытный. О трех колесах и перемещается задом наперед. Как и положено раку на безрыбье.

Это тоже элемент диагноза.

Критика простодушных паршевских объяснений советских экономических провалов наглядно представлена в работе И.Ю. Смирнова «А чем Россия не Нигерия» (М.: Фонд «Либеральная миссия», 2006 г., 308 с.), к которой мы и адресуем заинтересованного читателя.

Наша же тема другая: Андрей Паршев как зеркало постсовковой эволюции. Черт с ним, с климатом. Здесь дела поглубже и поважней. Его книга феерически смешна и феерически трагична. Как весь наш любимый и единственный постсовок.

Подробнее — в следующих разделах.

Паршев и железная дорога

На Съезде железнодорожников, помимо очередного преемника, страна получила ценное указание, как жить дальше. «Говоря прямо, — объяснил президент Путин, — стране необходим новый импульс развития железнодорожной отрасли, сопоставимый со стремительным развитием российских железных дорог на рубеже XIX–XX веков, но, конечно, на современной технологической базе».

Да кто бы спорил — конечно, необходим. Президент строго держится курса нашего главного державника, А.П. Паршева. Тот, если помните, объясняет экономическое отставание России не только плохим климатом, но и отвратительными дорогами, которые на фоне обширных пространств увеличивают издержки. Насчет дорог Паршев и Путин правы — на уровне констатации. Однако констатировать горазды были и Пушкин («если и будут у нас приличные дороги, то лет через 500»), и Гоголь («у России две беды — дураки и дороги»).

Но с чего это президент предлагает взять за образец не блистательные результаты СССР эпохи индустриализации, а рубеж прошлого и позапрошлого веков? Может, референты напутали?

Здесь от российской проблемы № 2 в гоголевском рейтинге (дороги) мы тихонько переходим к проблеме № 1 (дураки). Их самоотверженная деятельность во имя процветания Родины условно делится на две составляющие. Дураки высшего порядка (кухарки, пришедшие к власти) принимают политические решения, разрушающие основы экономики и инфраструктуру развития. Дураки низшего порядка им рукоплещут, ибо убеждены, что это делается ради укрепления Державы, построения Коммунизма и торжества Справедливости.

Применительно к опыту железнодорожного строительства дело выглядит так. Верховные дураки с детства учат низовых, что благодаря руководству т. Сталина и ленинской Партии советский народ достиг немыслимых высот. В частности, по сравнению с 1913 годом к последним годам жизни Вождя протяженность железнодорожных путей СССР выросла вдвое. Низовые, понятное дело, верят. Такие правила.

Только вот Путин как-то неловко высказался.

Отдавая дань уважения бдительности низовых и верховных дураков, пользоваться будем исключительно советскими официальными источниками. В справочнике «СССР в цифрах» за 1957 г. указано, что эксплуатационная длина железных дорог в 1913 году составляла 58,5 тыс. км, а в 1956 году уже 120,7 тыс. км. Действительно, прирост более чем вдвое за 40 с небольшим лет.

Теперь обратимся к основополагающему труду В.И. Ульянова (Ильина, Ленина) «Развитие капитализма в России» (1908). Он там с партийной прямотой указывает, что за 25 лет с 1865 по 1890 г. железнодорожная сеть России выросла в 7 раз. Круче, чем в Англии, где соответствующий рывок занял 30 лет и обеспечил лишь шестикратный прирост. Правда, хуже, чем в Германии. Но, в любом случае, царская Россия очевидным образом входила в число мировых лидеров по темпам развития транспортной инфраструктуры.

С 1865 по 1875 г. российский капитализм строит железные дороги со средней скоростью 1,5 тыс. км в год. Потом рецессия 1878-82 гг., но вскоре экономика восстанавливается и ускоряется. С 1893 г. Россия вводит в среднем уже по 2,5 тыс. км путей в год; на рубеже веков среднегодовой прирост приближается к 3 тыс. км. Параллельно растет объем грузоперевозок, показатели торговли, промышленное производство, урбанизация и т. д. В.И. Ульянов в простоте душевной отмечает «истинно американские» темпы развития русского капитализма. Суровый климат, который, по мнению А.П. Паршева, жерновом висит у нас на шее, как-то не мешает.

Потом у нас настал советский строй. А в США — не настал. Поэтому рельсы там продолжали класть очень быстро, но лишь до тех пор, пока не выяснилось, что автомобильный большегрузный транспорт в принципе удобней и эффективней. После чего в Америке произошла революция автобанов.

А у нас не произошла. Зато произошла революция социальная! До нее дорожное строительство шло на основе акционерных капиталов или концессий — то есть в расчете на частный интерес. После нее это безобразие был прекращено и рельсы перешли под контроль трудящихся. И сразу в России резко ухудшился климат. Во всяком случае, об этом косвенно свидетельствует глубокий облом в дорожном строительстве протяженностью в три поколения.

Народная власть, понятно, ни на секунду не упускала из-под контроля вопрос железнодорожного транспорта. Сначала им командовал Троцкий (большой любитель проводить показательные расстрелы у штабного вагона), потом Дзержинский (тоже не дурак пострелять). Но все как-то не складывалось. Наконец за дело взялся лично И.В. Сталин. 19 сентября 1931 г. он пишет Л.М. Кагановичу: «Самым важным вопросом ближайших месяцев считаю транспорт, прежде всего — желдортранспорт… Пока в транспорте сидит шайка самовлюбленных и самодовольных бюрократов типа Рухимовича, по-меньшевистски издевающихся над постановлениями ЦК и сеющих кругом разлагающий скептицизм, постановления ЦК будут класть под сукно. Надо эту шайку разгромить, чтобы спасти железнодорожный транспорт».

Вот это правильно! Главное — не допустить распространения разлагающего скептицизма. Под этим термином Сталин понимает правдивую информацию о провалах свой политики. В чем-чем, а в борьбе с разлагающим скептицизмом ему равных не было. Поэтому народу дышалось легко и дружно. В идеологическом смысле. А как на самом деле было с транспортом? Да кому это важно, в конце концов.

К сожалению, со временем выясняется, что все-таки важно. И даже очень. Причем всем.

Можете не сомневаться, самовлюбленные транспортные бюрократы были расстреляны (уже в который раз!) и заменены надежными людьми из ЧК (на это раз в лице ТОГПУ — транспортного отдела ГПУ). Как, впрочем, и в иных отраслях. Общая концепция руководства была подтверждена еще в августе-сентябре 1930 г. в цикле писем И.В. Сталина В.М. Молотову из Сочи, где вождь поправлял здоровье: «Обязательно расстрелять десятка два-три вредителей…, в том числе десяток кассиров… Кондратьева, Громана и пару-другую мерзавцев нужно обязательно расстрелять… Нужно обязательно расстрелять всю группу вредителей по мясопродукту, опубликовав об этом в печати… Придется, по-моему, обновить верхушку Госбанка и Наркомфина за счет ОГПУ и РКИ после того, как эти последние органы проведут там проверочно-мордобойную работу… Надо бы все показания вредителей по рыбе, консервам и овощам опубликовать немедля… а через неделю дать извещение от ОГПУ, что все эти мерзавцы расстреляны…»

Ну и т. д. и т. п. Даже на отдыхе человек всей душой болеет за дело. Что ни письмо, то вскрытое гнездо вредителей.

Мерзавец Кондратьев, кстати — тот самый прославленный русский экономист, открывший «циклы Кондратьева». Они и сегодня используются мировой наукой для объяснения неравномерностей в территориальном развитии хозяйства.

Но мы отвлеклись. Пусть Кондратьеву, Громану, Боголепову, Сокольникову, Чаянову, Рухимовичу и миллионам других вредителей земля будет пухом, но что у нас с «желдортранспортом»? Да не густо. Среднегодовой прирост сети с 1913 по 1956 г. — 1,4 тыс. км. То есть благодаря революции, коллективизации, индустриализации, мобилизации, идеологизации, концентрации и централизации «желдортранспорт» под личным контролем Вождя в двадцатом веке успешно съехал на темпы времен отмены крепостного права (1865-75 гг.) Само собой, за славные советские годы мы необратимо отстали как от европейских, так и от американских конкурентов.

Виною всему, понятно, климат. Не Сталин же!

Возможно, вас интересуют отдельно лучшие годы индустриализации, чтобы убрать из расчета деструктивное время Великой Отечественной войны? Извольте. С 1928 (76,9 тыс. км) по 1940 г. (106,1 тыс. км) средней темп ж/д строительства составляет 2,4 тыс. км в год. Хуже, чем 40 лет назад, в конце девятнадцатого века.

Или, может, хотите цифры периода «быстрого послевоенного восстановления народного хозяйства»? Пожалуйста: с 1945 (112,9 тыс. км) по 1956 г. (120,7 тыс. км) сеть прирастала со средней скоростью 0,7 тыс. км в год. Примерно вдвое медленнее, чем в счастливое десятилетие после отмены крепостного права.

Продолжить или хватит? За 20 лет с 1970 по 1990 год в Российской федерации прирост сети составил 24 тыс. км — по 1,2 тыс. в год. Это включая БАМ. Оставляем за скобками досужие соображения о прогрессе технологий, который, вообще говоря, должен был бы за сто лет обеспечить некоторое ускорение ввода.

Какое там ускорение. Если бы сталинский СССР мог удержать темпы железнодорожного строительства хотя бы на уровне пореформенных лет времен Александра II (куда уж до отмеченного В.В. Путиным рубежа XIX–XX веков!), мы бы к моменту смерти Вождя имели 40–50 тыс. км «сверхплановой» инфраструктуры. Но в том-то и беда, что строить дороги СССР не мог. Зато у него прекрасно получалось строительство потемкинских деревень. И расстрелы тех, кто пытался сказать правду и вернуть экономику на путь нормального развития.

Паршев и железная дорога-2

То, что большевики провалились с железными дорогами (как впрочем, и со всем остальным — кроме, может, военной промышленности), — не вопрос. Вопрос — почему этот факт остается тайной для общественного мнения? Вот мастерство так мастерство! Советские граждане до сих пор свято верят, что сталинская воля помогла стране сделать экономический рывок. Хотя в основе этой веры не лежит ничего, кроме рассказов Марьиванны в начальных классах советской школы, откровенной брехни в советских СМИ и небрежно сфальсифицированной советской статистики. Ну и еще, конечно, страх, который не давал специалистам дезавуировать брехню и обнародовать факты.

Сталин совершил гениальное открытие: если никто не говорит о действительном положении вещей, то оно недоступно для общественного осознания. Человек, всю жизнь проживший в тюрьме, никогда не слышавший о том, что можно жить как-то иначе, и убежденный, что его тюрьма — лучшая в мире, готов защищать ее до последней капли крови. Тем более, за спиной все равно охрана с автоматами.

То есть мы вернулись к базовой проблеме дураков. Верховные дураки (они же охранники) заинтересованы в консервации своей позиции у кормушки. Они усердно компостируют мозги низовым на предмет угрозы извне, необходимости сплотиться, дать отпор эстонской сметане, грузинскому боржоми, азербайджанским торговцам или английским инвестициям. Это естественно и понятно.

Загадочнее поведение низовых. Сначала они с восторгом откликаются на ястребиный клекот, раздающийся из поднебесных высей. А потом с удивлением отмечают, что с очищением рынков от «черных» цены не снизились, а выросли. После победы С.Б. Иванова над кисломолочными продуктами из Эстонии отечественные производители, вместо того чтобы патриотически снизить цены, отпраздновали гибель конкурента опять-таки их повышением. После национализации железных дорог и расстрела наиболее компетентных профессионалов транспорт начинает работать не лучше, а хуже…

Что-то не так, уважаемые соотечественники?

Может, недостаточно рынки почистили? Или сметану недопобедили? Может, это таджики-иммигранты нашу колбасу съели? Или нефть у олигархов недозабрали? Может, вы соскучились по советским очередям у железнодорожных касс?

Вот здесь бы низовым и задуматься. Ведь налицо простой факт: экономическое пространство Западной Европы, США и Японии густо пронизано сетью железных дорог и автобанов. Большая часть этого инфраструктурного богатства построена за последние 50 лет; в значительной мере — частным капиталом. Тогда как рост российского (советского) инфраструктурного скелета в условиях полной национализации отставал не только от зарубежных конкурентов, но и от своих же русских показателей столетней давности.

Такая простая правда: за семидесятилетнюю историю великих экономических побед СССР не было ни одного отрезка, когда железнодорожное строительство достигло бы темпов дореволюционной капиталистической России. В чем и признался — косвенно, конечно — президент Путин В.В.

Но мы этого не знаем. Мы в это не верим. Нам в школе все не так рассказывали.

То же самое касается роста населения, производства продуктов питания, урбанизации, науки, банковской системы, твердой валюты… Большевики провалились везде, но преуспели в главном: в тотальном компостировании мозгов. И сегодня советским патриотам без сказки про великий-могучий Советский Союз белый свет не мил. Как это по-человечески! Рухнула сказка, и бедняги оказались такими, какие есть на самом деле: не великие строители светлого будущего, а маленькие, бессовестно обманутые Вождем школьники. Мучимые комплексами, и оттого отчаянно агрессивные в обороне своих потемкинских деревень.

Пожалейте их — это единственное, что у них осталось.

Они могут сколько угодно теоретизировать о благотворности государственной экономики, клеймить вредителей и клеветников. Слава богу, не привыкать. Но одного они совершенно точно сделать не в силах: купить билет на железнодорожном вокзале в Твери и проехать напрямки в Ярославль. Ибо до сих пор между столицами соседних субъектов Федерации в Центральном федеральном округе нет прямого железнодорожного сообщения: только через Москву. Нонсенс для экономики, претендующей на статус развитой. И ведь всего-то надо 400–500 километров полотна! Из общего большевистского недобора в 40–50 тысяч. Только один процент из того, что Сталин украл у России. Только в одной отрасли.

В общем, приходится осознавать. А тут еще и президент Путин… Ведь, вроде, он патриот СССР? Или только показалось? Понимаете, у правды есть такое свойство, что она рано или поздно все равно вылезет, как шило из мешка.

Однако не все хотят и умеют задумываться. Наоборот, есть уникальная прослойка «низовых», которые с дурацкой хитростью и дурацким упорством изобретают (а чаще повторяют) объяснения, почему все было в принципе правильно, но — ах! — не получилось. Кажется, им вообще чуждо понимание. Они воспитаны так, что для них важнее вера. Как любимая партия, как учительница младших классов, которая вела бы их от свершения к свершению, ненадолго останавливаясь у каждого экспоната:

— Вот, дети, действующая модель коммунистического общества. Выполнена трудящимися Устьвымлага из подручных материалов. Осторожно, руками не трогать. Перейдем теперь к модели научно-технического прогресса… Еще у нас предусмотрена модель Великой Октябрьской Социалистической Революции в одну десятую натуральной величины, но в ней, к сожалению, села батарейка.

Паршев и валюта

Книга Паршева хороша тем, что автору кажется: он вскрывает подноготную вражеского мира. А на самом деле — подноготную совкового мышления. Раз наша экономика неконкурентоспособна (по климатическим причинам), пишет автор, первое, что надо сделать — закрыть границы и отменить конвертацию рубля. Иначе рынок оттянет валюту туда, где издержки меньше, а прибыль выше. Отсюда понятные следствия. Иностранный капиталист, если он в здравом уме, никогда не придет к нам с инвестициями. А если все же пришел — то наверняка в качестве диверсанта. Для истребления на теле Родины еще одного «копошащегося гнезда отвратительных вредителей» А.П. Паршев рекомендует дуст и керосин. Но не только для иностранца! Любой отечественный промышленник, исходя из «горькой теоремы» о безнадежном русском климате, заинтересован инвестировать деньги в более теплые палестины: «Патриотизм и удачное предпринимательство — суть вещи несовместные», — резюмирует аналитик.

Откуда вообще валюта берется в нашей стране, чтобы враг мог ее потом с прибылью выкачать? — продолжает он развивать мысль. И по-военному четко отвечает: только из двух источников. Либо их же западные займы (сначала дают, а потом забирают с процентами), либо наш экспорт. Главным образом, энергоносителей. Из-за больших производственных издержек торговать на мировом рынке чем-то иным, кроме сырья, нам прямой убыток.

Валюта, в понимании автора — явление чуждое. Без нее лучше и чище было бы в нашем доме. Взгляд истинно народный. А значит, не нуждающийся в обосновании.

Но, будучи человеком широких взглядов, он терпеливо разъясняет тупым любителям долларов, каким именно способом их, кретинов, разводит Запад. Допустим, есть у нас общая народнохозяйственная краюшка. И мы, если хотим (сдуру, конечно!) валюты, должны от краюшки отрезать кусок и продать на внешний рынок. В результате нам здесь меньше останется, а доллары все равно в конце концов утекут туда, где теплее. «Не отобрав у одних, не отдать другим, но и суммарный пирог-то уменьшается!» — сокрушается автор. То есть ежели где чего прибудет, то в другом месте непременно должно убыть. Хитрый Лавуазье потому богат, что простодушный Ломоносов беден. Разве не так?

Нет, товарищ полковник! Осмелюсь доложить, не так. Валюта, прошу прощения, может браться и из третьего источника. Который одновременно и главный. А именно, производиться внутри государства. Если, конечно, государство нормальное.

Видите ли, цикл товарно-денежных отношений не замкнут, как интуитивно кажется патриотам с их рабоче-крестьянским представлением об экономике, а открыт. Например, произвел капиталист некую потребительскую стоимость. Раньше ее не было, а тут она откуда-то взялась. «Прибавилась», по Марксу. Понимаете? И выходит он с этой новой стоимостью на рынок. Но на рынке — если понимать его как закрытую систему имени Ломоносова-Лавуазье — фиксированный объем денег. Значит, чем больше новых стоимостей буржуй произвел, тем дешевле он, дурачина, вынужден их продавать. Ему это надо? Не надо. И государству тоже еще как не надо!

Поэтому хитренькое государство, послеживая за успехами капиталиста, знай себе, подпечатывает денежек и вбрасывает в экономику. Сильно нагревая при этом свои государственные руки. Чем больше новых потребительских стоимостей произведено, тем больше полноценных денег напечатано. При условии, еще раз скажу, что государство нормальное, а капиталист производит то, что нужно потребителю.

Данного скромного слона в валютной кунсткамере наш мыслитель и не приметил. А напрасно. Если наша экономика производит пользующиеся внутренним рыночным спросом товары и услуги, то в государстве Российском по умолчанию включается фабрика по печати рублей. Каковые рубли, при вменяемой эмиссионной политике и свободной конвертации, и есть та самая твердая валюта. Чем они были до революции, во время НЭПа и сейчас. Но не были при Сталине и его последователях.

Так что ежели Ломоносову руки не вязать, он на пару с государством в охотку напечет вам твердой рублевой валюты, не отходя от русской печки. А заодно и нашу общую краюшку увеличит — из чисто капиталистического интереса. Без непременного товарного экспорта/импорта и без завистливой оглядки на Лавуазье. Патриотизм и успешное предпринимательство вещи не только совместимые, но и взаимно предполагающие друг друга. Чем больше товаров на рынок ты поставляешь, тем богаче страна, влиятельней твоя национальная валюта и больше налогов поступает в казну.

Я внятно излагаю?

Для пущей ясности возьмем конкретный пример. Объем автосервиса (без первичной продажи) в сегодняшней России превысил 7 миллиардов долларов в год. Больше, чем приносит торговля оружием на внешнем рынке. Или, если угодно, около 200 миллиардов рублей. Мы, слава богу, уже привыкли, что рубли от долларов отличает только обменный коэффициент. Где пряталась эта твердая валюта, пока наши несознательные граждане не приобрели буржуазной привычки кататься на собственных авто? А нигде. Не существовало ее в нашей суровой действительности. Но стоило появиться ориентированному на внутренний спрос бизнесу, как эти самые рубли (они же доллары) как из-под земли выросли.

То есть их, конечно, Минфин напечатал под руководством злобного либерала Кудрина.

Мало того. Слесарюга, мойщик автомобилей, хозяин автосервиса свои заработанные капиталистическим трудом дензнаки тоже где-то тратит. На еду, на одежду, на строительство дачи, детям на образование, на то, чтобы купить книжку А.П. Паршева и узнать наконец, почему же Россия не Америка. С каждого из этих действий, поскольку они оплачиваются реальными деньгами и приносят прибыль (производят прибавочную стоимость), государство получает вторичный налоговый доход. И еще подпечатывает валютки под созданный, в частности писателем А.П. Паршевым, стоимостной приварок. За что писателю А.П. Паршеву земной поклон.

Короче, Паршев вместе с воротилами автосервиса и прочими производителями прибавочной стоимости, грубо говоря, из ничего, из личной инициативы делает себе и стране деньги. На практике. А в теории тот же Паршев этого видеть не умеет и не хочет. Воспитание не позволяет. Он, как и положено совку, державный пирог понимает как фиксированную семейную получку, которую мудрый папаша делит между чадами и домочадцами. Валюта в его понимании приобретается только за счет продажи и обнищания Родины.

Взгляд, диаметрально противоположный реальности.

А ведь этот простой механизм был ведом еще Евгению Онегину, который знал, как государство богатеет и почему не нужно золото (т. е. универсальная валюта) ему, когда простой продукт имеет. То есть Пушкин знал, а советская власть и верный ей А.П. Паршев забыли. Страшная все-таки вещь советское образование.

Почему забыли? Да очень просто. Потому что при вполне естественном пушкинском взгляде на вещи возникают вопросы, которые советской экономической пропаганде не осилить.

1. Если хозяин автосервиса совместно с Паршевым и Минфином производят новые объемы денег, значит, их богатство формируется не за счет отъема средств у пролетариата, а из прибавленной денежной массы. Меркнет довод про обездоленных вдов и сирот, а вместо него всплывает принципиально иное соображение — про неравное распределение полученной прибавочной стоимости между собственником производства и наемным рабочим. Что истинная правда. Но все равно это не ухудшение, не отъем денег у рабочего класса, не «абсолютное и относительное его обнищание», а рост, хотя более медленный, чем у хозяина. Впрочем, мы же мыслим по-паршевски широко, нас интересует рост целиком державы, а не его распределение между субъектами экономики.

2. Некстати всплывает крайне неприятный провал в логике Карла Маркса, через который мы 150 лет прыгали не замечая. Кто Марксу нашептал, что прибавочную стоимость производит только труд рабочего? А где труд капиталиста, который придумал производство, взял на себя риски с получением кредита, купил станки, выстроил производственный корпус, нанял и обучил работников, сформировал эффективную команду, организовал технологическую цепочку, просчитал маркетинг и т. п. и т. д.? Надо быть крайне предвзятым, чтобы не считать это вкладом в производство. Скажем, мистер Паршев написал еще одну сверхпопулярную книгу и «сделал» себе миллион долларов. Честь ему и хвала, потому что раньше у нас этого миллиона не было. Из них тринадцать процентов вернется Родине в виде налога. Но наборщики, корректоры, редакторы — увы, получат далеко не столь обильный навар от проекта. Несправедливо!! Не сбросить ли им капиталистическое иго, не национализировать ли Паршева, чтобы впредь писал за такую же зарплату?! Интересно, что тогда будет с бизнесом. Да ничего особенного — умрет и все. Что и произошло с советской экономикой. Без всяких вражеских происков. Не будет капиталист (в данном случае автор проекта) писать за зарплату. Он — источник частной инициативы, и ему положена премия за лидерство. Размер этой премии определяет рынок, а не начальство.

3. Но тогда выходит, что климат здесь вообще сбоку припека. Влияет, но на втором плане. И производитель, и потребитель того же автосервиса находятся в одинаковых природных условиях и платят один и тот же климатический налог. А бизнесмена, как правильно понимает А.П. Паршев, интересует дельта между приходом и расходом. Она в России вполне может быть больше, чем за рубежом, потому что определяется главным образом разрывом между спросом и предложением, а не климатическим фоном.

Отсюда простой вывод. Иностранному бизнесмену, если он видит на внутреннем рынке России неудовлетворенный платежеспособный спрос, есть прямой коммерческий интерес идти к нам не в качестве диверсанта, а в качестве тривиального капиталиста, склонного к риску ради поиска прибыли.

Форд, Ниссан, Рено, Тойота и прочие вредители, к которым с дустом и керосином спешит А.П. Паршев, ничуть не заморачиваются климатическими издержками. Их, если уж быть совсем откровенными, гораздо больше волнуют издержки на коррупцию, а также постоянная угроза, что к власти вернутся жертвы сталинского аборта со своими рецептами экономического развития. Плакали тогда их инвестиции.

4. Географический подход, он чем хорош? Всегда можно взглянуть на карту. Где национальная валюта конвертируется с максимальными трудностями или вообще не конвертируется? В первую очередь на Кубе, в Северной Корее, в бывших советских деспотиях Средней Азии и других автаркиях, не блещущих экономическими успехами. Их объединяет тяжесть климата или нечто иное?

Догадайтесь с трех раз.

Применительно к валюте вообще теряют смысл глубокомысленные рассуждения Паршева и его многочисленных сторонников о том, лучше климатические условия в Канаде, чем в России, или хуже. Давайте на секунду оставим Россию в стороне. Достаточно того, что Канада севернее США. То есть там холоднее. Следовательно, канадские доллары, подчиняясь «горькой теореме», обязаны были бы утечь в Америку.

Имеет это место в реальности? Нет, в реальности мы наблюдаем противоположный процесс: канадский доллар в последнее время сильно укрепился по отношению к американскому. И так везде, кроме нашего любимого СССР. Фунты стерлингов, йены, кроны, песо, реалы и десятки других дензнаков бродят по миру, свободно переливаются друг в друга и неплохо себя чувствуют. Поплевывая себе на разницу в климатах. Почему?

Возможно, потому что местные Ломоносовы во всех этих странах неустанно производят нечто, за что рынок склонен расплачиваться настоящими деньгами. Таким образом они постоянно подбрасывают в национальную денежную массу новые и новые объемы доброкачественной валюты. Своей собственной, вполне патриотичной. Чем больше этих Ломоносовых, тем меньше зависимость хозяйства от сырьевого экспорта, крепче экономика и надежней денежная единица.

5. Наконец, самое главное. «Валюта» в советском понимании, как запретные иностранные деньги, на которые можно купить все и везде, но не для всех, существовала только в замкнутом мирке советской экономики. Нигде в мире это понятие так экзотично не трактовалось. Ту, баснословную совковую «валюту», действительно можно было получить только на внешнем рынке. И действительно только в обмен на кусок нашего добра. Чаще всего действительно сырья… Все так, и в советской системе координат Паршев прав.

Но отчего возникла такая странная система? Очевидно, оттого, что фабрика по печати собственных полновесных рублей в СССР не работала. А почему она не работала? Именно здесь советский патриот Паршев, промахнувшись в кунсткамере мимо слона, подкладывает родному строю здоровенную свинью. Ибо вопрос задан, и ответом на него предложено считать козни климата.

А климатическое объяснение не катит. И мы вынуждены искать иное. Об этом в следующих разделах.

Если б дело обстояло иначе, на мировом рынке по сей день обращалось бы столько же драхм, сколько эмитировала в свое время Древняя Греция.

Паршев и рубли (Часть 1)

У всех стран деньги как деньги, а в советской России непременно деревянные. И это правильно, считает наш герой. Он верно догадывается, что дело в неконкурентоспособности. Только путает понятия. Надо бы говорить про неконкурентоспособность социалистической экономики, и тогда понятна причина деревянной валюты в климатически благополучных соцстранах типа КНДР, Кубы и прочей свободолюбивой Африки. Но признать это — все равно что выдать буржуинам тайну Мальчиша-Кибальчиша. Следовательно, причина неконкурентоспособности рубля любая иная. Например, климат.

Ведь правда: к югу от 38-й параллели благодать, цветут экзотические фрукты вроде «Самсунга», «Хюндаи», «Киа», валюта свободно конвертируется. А к северу, где торжествует социализм, бураны двенадцать месяцев в году, два миллиона человек умерло с голоду, люди на свои деревянные деньги не могут купить лишних сто граммов риса. Не климат, а беда.

Если бы Паршев и другие совковые экономисты читали своих классиков, они бы лучше разбирались в причинах неконкурентоспособности советских рублей. Вот что пишет В.И. Ленин в мае 1918 г. «Деньги, бумажки — все то, что называется теперь деньгами, — эти свидетельства на общественное благосостояние, действуют разлагающим образом и опасны тем, что буржуазия, храня запасы этих бумажек, остается при экономической власти. Чтобы ослабить это явление, мы должны предпринять строжайший учет имеющихся бумажек для полной замены всех старых денег новыми» (доклад на Всероссийском съезде представителей финотделов Советов).

Ленин по-своему прав. Если в стране ходят полноценные деньги, то для них естественно перетекать к тому, кто предлагает рынку нечто пользующееся реальным спросом. Например, еду или одежду, которые в условиях военного коммунизма немедленно стали дефицитом. Но тогда «бумажки» собираются в руках буржуазии и большевики теряют экономическую власть. Накопивший «бумажки» производитель способен предложить работникам более высокую, чем в госсекторе, оплату труда, самостоятельно, а не по разнарядке купить сырье и опять произвести нечто нужное потребителю. Рынок снова расплатится с ним дееспособными «бумажками» и еще больше увеличит его ресурс финансовой самостоятельности.

Молодому советскому государству при таком раскладе остается смирно стоять в сторонке и аккуратно впрыскивать в экономику новые объемы ликвидности, следя за тем, чтобы они соответствовали приросту произведенных стоимостей. То есть вести себя как тривиальное буржуазное правительство. Что тов. Ленина категорически не устраивает. Он намерен править полновластно и безоговорочно, как и пристало диктатору от пролетариата. Он понимает, что неконкурентоспособен в экономическом соревновании. Поэтому переводит конкуренцию из области экономики в область репрессий. В том числе репрессий против рублево-рыночной среды.

Уничтожив дееспособный рубль, пролетариат обнуляет денежные ресурсы буржуазии, но заодно лишает экономику стимула работать на потребителя. Мало этого — отныне он обречен периодически кастрировать свои же собственные, уже пролетарские, рубли. Стоит позволить им худо-бедно выполнять функции платежного средства (т. е. стать тем, чем, собственно, деньги и должны быть), как они опять перестают слушаться и норовят утечь к тем, кто производит нечто пользующееся реальным спросом. Если принять советскую терминологию, к «спекулянтам», «нэпманам», «фарцовщикам», «теневым воротилам» и т. п.

Ленин был не очень опытным финансистом, иначе сообразил бы, что убить твердую валюту (а вместе с ней и буржуазию) можно и без всякого обмена, просто включив печатный станок. Тогда накопленные ранее запасы ликвидности превратятся в пшик, не покидая карманов конкурента. Вчерашний миллион станет копейкой, и богатей, имевший три миллиона полноценных рублей, окажется всего на три копейки богаче пролетария.

Впрочем, этот замечательный механизм был быстро нащупан на практике, когда советская власть начала бодро печатать пролетарские рубли и выдавать их трудящимся не за произведенные товары и услуги, а из соображений политической целесообразности. Сразу выяснилось, что справедливые пролетарские деньги не имеют экономического смысла, потому что никак не привязаны к произведенному объему стоимостей. Реальная экономическая жизнь, поскольку она всегда устроена несправедливо (с точки зрения коммунистов), немедленно ушла в подполье. Потребительные стоимости стали обмениваться друг на друга в натуральной форме, минуя бессмысленные советские дензнаки. Шило меняли на мыло, соль на ситец. Впрочем, и этот примитивный обмен не устраивал власть, ибо подразумевал наличие экономики, независимой от руководства.

Как истребление отечественного хозяйства выглядело на практике, описывает барон Врангель (отец известного генерала), до революции работавший в Российском золотопромышленном обществе.

1918 г. Общество, естественно, уже национализировано. К менеджменту приходит комиссар от новой власти (слесарь лет двадцати), поставленный командовать всей горнорудной промышленностью России. Имеет место следующий диалог.

— Если не вышлите припасы рабочим на приисках, будете расстреляны за саботаж.

— Откуда же взять деньги на припасы?

— Где прежде брали, там и берите.

— Но добытое золото теперь рабочие берут себе.

— Нас не касается. Зимой, когда прииски стояли, где раньше деньги брали?

— Банк финансировал.

— Вот пусть и теперь финансирует.

— Но банки национализированы.

— Тогда финансируйте сами. Но первая жалоба на саботаж — расстрел.

Не «саботировать», пишет старый Врангель, было физически невозможно. Оставалось бежать.

Типичная ситуация. Победивший рабочий класс на приисках присвоил золото, но требует провианта. Прибыль как мотивационный механизм Золотопромышленного общества отныне вне закона. Твердый рубль, как часть этого механизма, уничтожен. Банковская инфраструктура платежей растоптана. Из какого источника, через какие каналы и ЗАЧЕМ компания из голодного Питера будет снабжать сибирских рабочих провиантом? Даже если бы те не воровали конечный продукт, деньги, за которые его можно продать, сто раз обесценятся, прежде чем пройдет следующий производственный цикл. Какой дурак будет играть в эти игры?

С другой стороны, если бы рубли не обесценились, то опять скопились бы на руках Врангеля и ему подобных. А это диверсия!

Уничтожив эффективную инфраструктуру рублевой мотивации, власть вынуждена в качестве альтернативы ввести прямое силовое принуждение. Но помогает мало: слесарей с маузерами на каждую контору не напасешься. Экономическая инфраструктура деградирует до уровня, на котором слесари с маузером, как менее эффективный, но классово верный механизм управления, все же способны ей худо-бедно управлять. С этого момента и начинает формироваться уникальный тип социалистического хозяйства, который систематически воспроизводит, с одной стороны, деревянный рубль вместо настоящего, а с другой — класс советских надсмотрщиков, выполняющих вместо рубля функции контролера и погонщика.

Коммунистическая догма предусматривала полное отсутствие денег — поскольку это механизм эксплуатации. Однако реализовать на практике эту блестящую мысль не удалось. Какое-никакое, а средство экономического стимулирования и платежа все же необходимо. Иначе — откат совсем уж в первобытно-общинную голодовку. Так что большевики русскому рублю ноги поотрывали, чтобы не ушел слишком далеко, но на карачках ползать все-таки позволили. И на том спасибо.

Вождь мирового пролетариата формулирует четко: либо твердый рубль и буржуазия, шкурно заинтересованная в наполнении рынка товаром. Тогда слесарь с маузером, а вместе с ним и демиург В.И. Ульянов становятся лишней деталью политического ландшафта. Либо, наоборот, вся власть советам, и тогда лишней («опасной») деталью ландшафта становятся полноценные деньги. А вслед за ними и рынок, насыщенный потребительскими товарами.

Извините, если получается занудно. Но надо же когда-то объяснить Паршеву и его сторонникам, что деревянный рубль появился не как следствие климатической катастрофы, а как следствие катастрофы совершенно другого рода. Когда нормальный экономический механизм, где производители конкурируют за твердый рубль и поэтому вынуждены повышать эффективность, производительность труда, экономить ресурсы и т. п., был насильственно заменен политически грамотным слесарем. Главная задача которого — удержать власть в руках диктатуры пролетариата. Диктатура победила не потому, что лучше и больше производила, а потому что быстрей и решительней стреляла. Экономика, естественно, грохнулась. И с тех пор у ленинской гвардии постоянная головная боль: следить, чтобы в России не возродилась конкурентоспособная модель хозяйства, связанные с ней нормальные деньги и класс более эффективных экономических агентов.

Довольно странно ожидать от такого государства и от такой валюты сильных позиций на мировом рынке. И русская зима здесь никаким боком не виновата.

К 1921 г. страна распростерта в невиданном доселе повсеместном голоде. Ленин все-таки отступает от коммунистических догм и провозглашает Новую экономическую политику. Преодолевая сопротивление разохотившихся товарищей с маузерами, которые требовали продолжения административного банкета. Новая политика начинается с возвращения к твердой валюте — золотому червонцу.

Некий секретарь райкома партии простодушно рассказывает, как это смотрелось в Донбассе: «Раньше там жили богато, а в голод после 1921 года люди умирали, были даже случаи людоедства». Но с 1924 года сельское хозяйство уже «…поднималось как на дрожжах. Стимулятором послужила ленинская политика НЭПа, ставшая двигателем частной инициативы. В результате сельское хозяйство быстро восстановилось до дореволюционного уровня, а кое в чем его превзошло. Продуктов в 1925 г. у нас было сколько угодно и по дешевке. После 1922 года с его голодом и людоедством теперь настало изобилие продуктов… Это было просто чудо».

Чудо и есть. Шутка ли, климат поменялся. А всего-то делов — слесарей попросили передохнуть в сторонке, а твердому червонцу позволили возродить рынок. Еда появилась, диктатура пролетариата скукожилась. Всем стало легче. Кроме больших и малых диктаторов. О чем партийный активист из Донбасса (его звали Никита Хрущев, «Воспоминания», Москва, МН, 1999) и повествует с наивностью младенца.

Паршев и рубли (Часть 2)

Однако где рынок, там и буржуазия. Она усиливается. Может перехватить сначала экономическую, а затем и политическую власть. Значит, пора опять душить. Тут на авансцену выходит И.В. Сталин, лучший в мире специалист по диктатуре.

Логика у Сталина чисто ленинская, образца 1918 года. Пролетарская административная экономика неконкурентоспособна против кулака и нэпмана. Следовательно, опять конкуренцию переводим из экономики, где НЭП сильнее, в сферу насилия, где все козыри на руках у военизированной партии и ЧК. Новая волна истребления начинаются с установления заниженных закупочных госцен на хлеб и запрета на свободную торговлю. Производитель, естественно, отказывается торговать себе в убыток. «Саботирует», в партийной терминологии. Но, имея общий приватный интерес с покупателем (который хочет кушать и потому готов вывернуться наизнанку, но заплатить), не прочь продать хлеб, минуя административные запреты, за золотую валюту.

Значит, и червонец придется уничтожить. Хлеб, как правильно формулирует Сталин, — «валюта валют». Он, как и положено нормальному товару, скапливается на руках конкурентоспособных людей, способных разумно организовать производство.

Чтобы уничтожить класс этих людей и вернуть себе руководящую и направляющую роль, Сталин соглашается оставить страну без хлеба и без червонца. Значит, еще один цикл голода и смертей.

Вот как видится ситуация Сталину, только что установившему фиксированную закупочную цену на хлеб (заведомо ниже рыночной). «…Так как всегда имеются на рынке люди, всякие спекулянты и скупщики, которые могут заплатить за хлеб втрое больше, и так как мы не можем угнаться за спекулянтами, ибо они покупают всего какой-нибудь десяток миллионов пудов, а нам надо покупать сотни миллионов пудов, то держатели хлеба все равно будут придерживать хлеб, ожидая дальнейшего повышения цен» (И. Сталин. «О правом уклоне в ВКП(б)», апрель 1929 г.).

Иными словами, Сталин вслед за Лениным признает некомпетентность советской бюрократической экономики и кивает на коварный характер твердой (хотя уже своей, пролетарской) валюты: опять стеклась, подлая, в руки классового врага. Свою неконкурентоспособность он объясняет весьма оригинально: слишком велик объем закупок. Вообще-то принято считать, что у крупного покупателя на рынке всегда преимущество. Ну, да бог с ним. Не в первый раз врет и не в последний.

Главное, суть ясна: оставлять экономику без своего прямого руководства диктатура пролетариата не намерена. Сталин не скрывает, что решает не экономическую, а политическую задачу. Установив заниженные цены, партия осознанно останавливает рыночный «самотек» хлеба. Ее задача не обеспечить расцвет экономики, а сломить классового врага. Опираясь на слесарей с маузерами, отобрать «валюту валют» силой.

Изничтожая «правых уклонистов», которые считали, что государство должно «сманеврировать ценами» и предложить хлеботорговцам нормальную рыночную плату, Сталин негодует: «Нетрудно понять, что такое «маневрирование» ценами не может не привести к полной ликвидации советской политики цен, к ликвидации регулирующей роли государства на рынке и к полному развязыванию мелкобуржуазной стихии… Ясно, что партия не может стать на этот гибельный путь».

Для кого гибельный путь? Для диктатуры пролетариата и для ее «регулирующей роли». Поэтому Вождь уверенно сворачивает на другую дорогу. Гибельную для экономики и крестьянства. Власть дороже экономики. Во второй раз за 10 с небольшим лет в России осознанно и целеустремленно утверждается заведомо менее конкурентоспособная версия хозяйства с деревянной валютой, голодомором и карточным снабжением.

Но зато с диктатурой и великим Вождем.

Умный Паршев потом все это объяснит климатом. Впрочем, применительно к коллективизации такие люди обычно рассказывают о необходимости срочно провести индустриализацию, для чего надо было перекачать ресурсы из села в город и т. п. Так, во всяком случае, трактует свою политику сам Сталин. Это ближе к делу, хотя бы потому, что объясняет выбор экономических приоритетов не происками природы, а политической стратегией. Плохая стратегия или хорошая — вопрос второй. Важно, что качество валюты в СССР определялось не температурами января, а вполне конкретными решениями партии и правительства. Это было очевидно и тогда, и, тем более, сейчас. Спасительная идея насчет климата родилась много позже, когда окончательно выяснилось, что избранная стратегия в конечном итоге сделала самую богатую страну мира экономически неконкурентоспособной. И все сказки про более высокую производительность социалистического труда, про повышение благосостояния трудящихся, свободный труд свободных людей и пр. — не более чем примитивная пропаганда.

Достойной восхищения социокультурной особенностью совка является способность во все это искренне верить. Они, похоже, так и умрут с убеждением, что Ленин, Троцкий, Сталин, Дзержинский и прочие головорезы с идеологией боролись не за полную и ничем не ограниченную личную власть, а за интересы народа и мирового прогресса.

Поразительно. Впрочем, вера всегда была сильнее разума. Блажен, кто верует. Каких только выдумок он ни нагородит, чтобы защитить свои святыни. В этом отношении Паршев — бесценный объект для наблюдений. Вот уж выдумщик, так выдумщик.

Следующий цикл борьбы с собственными деньгами Сталин разворачивает сразу после Великой Отечественной войны. Опять на фоне голода и каннибализма 1946-47 годов. Который в совковой пропаганде называется «периодом быстрого послевоенного восстановления народного хозяйства». В интерпретации А.П. Паршева дело выглядит так. За время войны в стране появились разбогатевшие на ней сволочи. (Интересно, кто такие? Вот бы взглянуть. Судя по масштабу денежных проблем, у них должны быть многомиллионные и миллиардные состояния). К тому же немцы вбрасывали в нашу экономику фальшивые рубли. В результате разрыв в цене между продуктами по свободной цене и по карточкам достигал 13 раз. Это данные Паршева, источника он не указывает. Возможно, из семейных воспоминаний. Ладно, принимаем. Несколько упрощая и округляя, допустим, что объем денежной массы к концу войны на порядок (в 10 раз) превышал объем товарного покрытия.

Патриотическая идея насчет того, что это фашисты напечатали нам фальшивых рублей, достойна отдельного разбора. Я понимаю, как можно вбросить значительную сумму хорошо сделанных фальшивок в открытую рыночную экономику. Оформить частную сделку через подставных лиц, что-то крупное купить-продать и т. п. Но объясните, пожалуйста, как можно впихнуть в советскую экономику миллиарды фальшивых дензнаков (а именно такие суммы потребны, чтобы всерьез повлиять на денежную массу) в условиях тотального госконтроля?

Положим, заслали к нам диверсантов с тоннами рублей. Куда они с ними ткнутся, что купят? Ржавую селедку в магазине? В парикмахерской подстригутся? Уговорят знакомого кассира выдавать фальшивками зарплату трудящимся в министерстве? На углу будут выдавать всем желающим дензнаки вместе с власовскими листовками?

В Англии, положим, можно купить самолет. А помните, как Остап Бендер, получив корейковский миллион, пытался сделать это в СССР? Хотя деньги-то у него были настоящие… На фоне тотального контроля и нищего военного времени персонаж, распихивающий вокруг себя деньги, через час будет давать показания следователю МГБ…

Конечно, не было в СССР канала для объемного впрыска вражеских фальшивок. И нет нужды выдумывать такой канал, потому что фальшивки (т. е. не обеспеченные реальными стоимостями рубли) от души печатало само советское правительство. Но Паршев не был бы Паршевым, если бы обошелся без диверсантов. Абсолютный совок: с одной стороны, оправдываем родную власть, а с другой — все беды от Запада. С третьей, на уровне детского патриотического подсознания все-таки держим немцев за круглых идиотов. С чемоданами, полными фальшивых рублей. «Терпение, Штюбинг, терпение. Еще чуть-чуть, и ваша щетина превратится в золото…»

Бедняге в голову не приходит, что врагам проще и стратегически эффективней было бы печатать фальшивые талоны на продукты. Талоны, а не рубли были реальной основой жизни в сталинском и ленинском СССР. Потому что они, в отличие от деревянных рублей, были действительно привязаны к объему имеющихся продуктов. Неполноценные социалистические эрзац-деньги всегда нуждаются в костылях, подпорках, заменителях и ограничителях — будь то талоны, разделение на «наличную» и «безналичную» ликвидность с запретом менять одно на другое, чеки в «Березках», «инвалюта» и т. д.

Эх, климат, климат!

Воистину, образ мира в совковом сознании — тема для Гоголя или Данте. Хотя в конечном счете получается, что круглыми идиотами выходят читатели. В сталинской экономике, как убежденно пишет А.П. Паршев, умные плановики столь точно считали балансы спроса и предложения, что количеству рублей всегда идеально соответствовало количество произведенных товаров… Ну, коли такова сила неизбывного экономического патриотизма, то для объяснения десятикратного (тринадцатикратного?) расхождения денежной массы и товарного покрытия действительно не обойтись без Гитлера.

Но мы-то с вами, уважаемые читатели, здесь причем?

Как причем? Наше собачье дело верить. Кто не верит, тот клеветник и пособник фашистов. Экстремист.

С другой стороны, что остается бедному совку делать в углу, куда он сам себя загнал? Не может же он честно признать, что своему народу за десятилетия крестных мук и чудовищного труда советское государство платило фантиками. Талонами, обязательными лотереями, облигациями, займами, деревянными рублями и прочими суррогатами. Да и те раз в 10–15 лет меняло, чтобы спалить накопившиеся на руках запасы. После чего, освободив экономику от груза пустых бумаг и убив частные накопления, бывало, и цены снижало — чтобы вскоре снова постепенно поднять за счет печатного станка. Это же так просто и понятно.

Очередной цикл обнуления советских денег проводит уже Хрущев в самом начале 60-х. Снова это называется денежной реформой, а на самом деле является скрытым дефолтом. Правительство отказывается от взятых перед народом обязательств по товарному обеспечению напечатанных бумажек. Народ безмолвствует. Экономика кряхтит. Климат, каналья, творит, что хочет. Рыночный и конкурентный Запад меж тем быстро развивается…

Передышка, связанная с открытием нефтегазового Клондайка в Сибири, позволила советскому рублю с грехом пополам дохромать до конца 80-х. Он, конечно, дешевел, но не так катастрофично, как в сталинские и ленинские годы. Процесс иллюстрируется историей стандартного советского продукта, служившего основой потребительского сектора. В конце 60-х бутылка водки стоила 2,87 рубля. В начале 70-х 3,62. Потом 4,12. В 80-х годах 8 рублей с чем-то, а затем ценники начинают мелькать так быстро, что совершенно неизбежным выглядит тихий дефолт последнего советского премьера Павлова, который отказался принимать к оплате им же напечатанные пятидесяти- и сторублевки.

Затем — бездна системного кризиса, Гайдар и свободные цены. Это уже совершенно новая история, которую, однако, А.П. Паршев тоже видит исключительно оригинально. Интерпретируя политику «дебильных мальчиков», как он остроумно именует реформаторов, он искренне недоумевает, зачем они, отпустив цены, одновременно включили печатный станок. Ну, идиоты, что с них возьмешь. Тоже своего рода Штюбинги со своей щетиной против умного и дальновидного советского чекиста.

Прелесть, что за человек. Как и положено совку, он уверен, что все на свете устроено просто. Кто наверху, тот и командует безраздельно. Стало быть, деньги печатали эти дебилы в розовых штанах. Кто ж еще?! Невдомек ему, бедняге, что существовал Центробанк, не подчинявшийся правительству и суверенно отвечавший за рублевую и кредитную политику. Командовал Центробанком советский банкир Геращенко, который верил, что все беды нашей экономики от недостатка денег. В этой советской вере он опирался на интересы «красных директоров», контролировавших Верховный Совет и первыми получавших доступ к свежей ликвидности. Эта группа товарищей и снимала пенки, приобретая что необходимо, обналичивая и конвертируя, пока новая порция дензнаков еще не успела обесцениться. А потом, выплатив зарплаты и т. п., пускала средства на массовый рынок. Где эти горячие рубли уже не сметали с прилавков все подряд, как было в СССР, но загоняли цены на небеса. Рост был 20–25 % в месяц. Гиперинфляция. Это лучше, чем повальный дефицит, но несравненно хуже нормальной валютной политики ответственного государства.

Гайдару много чего можно вменить. Но деньги, пардон, печатал тов. Геращенко — его последовательный политический противник, матерый советский управленец и ставленник Верховного Совета. Эту маленькую разницу Паршев мог бы и понимать. Если бы осознавал действительность мозгом, а не патриотическим чутьем.

И опять: какой, к черту, климат. Чистой воды политика. Либо советская политика деревянного рубля, ориентированного на интересы государственного аппарата, выросшего из слесарей с маузерами; либо буржуазная политика твердой валюты, ориентированной на интересы рынка, потребителя и экономики. Начало 90-х — мутный и мучительный период, когда обе политики действовали одновременно. И только после позорного Кириенковского дефолта (кстати, первого, честно названного дефолтом и повлекшего за собой отставку провинившегося правительства) рецидивы совковых финансовых игр окончательно прекратились. С тех пор в России и идет рост.

Нынешняя ментальная ситуация томительно напоминает конец НЭПа, когда жизнь и экономика после душегубских экспериментов тоже начинала понемногу приходить в себя. Самое время для застоявшихся патриотов с маузерами опять перехватить управление. Благо появилось, чем командовать и что отбирать. Если они как следует укрепятся во власти, твердая валюта, как во времена Сталина, кинется искать спасения за бугор, а в России резко испортится климат. Вместе с валютой утекут конкурентоспособные люди, фирмы, создающие рабочие места и придающие осмысленность денежной массе. Останутся голодные вооруженные совки с инфляцией, тупой пропагандой, изоляцией от всего конкурентоспособного мира и торговлей природными ресурсами. Как в Венесуэле. С необратимыми последствиями для народа, территории и государства.

И Паршев с чувством глубокого удовлетворения скажет: а ведь я предупреждал! В том-то и дело. К подобным предупреждениям надо относиться крайне серьезно. Если люди с осиновым колом в башке и маузером в руке приберут все рычаги управления — стране полный и окончательный кирдык. Феноменология совкового духа — ключевой вопрос для выживания России. Не надо жалеть времени на его изучение. Совок так же неисчерпаем, как и атом. И так же опасен.

Впрочем, против него есть совершенно секретное оружие: в третьем-четвертом поколении слесари с маузерами все-таки доросли до того, чтобы попытаться самим стать капиталистами. Чекисты во власти внешне изображают себя бескорыстными народниками и государственниками а-ля Паршев, а внутри — те еще акулы капитализма. Для них переход на деревянную валюту означает крушение нажитых непосильным трудом миллиардов. Этот довод работает посильнее любой словесной логики. Так что полного возрождения совка можно не опасаться.

А вот торможения, отставания и изоляции, связанных с истреблением конкуренции и защитой монопольных прав микродиктаторов, облепивших сырьевую трубу, опасаться есть все основания. Несложно предвидеть, что идейным обоснованием для такой консервации привилегий послужит более или менее модифицированная версия наивного паршевского патриотизма.

И черт его знает, как далеко зайдет это отставание и каким кризисом оно кончится.

К тому же остается масса по-человечески интересных проблем. Ладно, рубли в СССР были деревянные, а на потребительские товары всегда был дефицит. Но ведь экономика-то работала! Она же что-то производила! Заводы дымили, чугуна и стали была прорва, в войне мы победили, а потом вдруг раз — и глубоко в ауте. Что-то здесь не так. То ли действительно климат гадит, то ли и впрямь мировой заговор…

Помоги, товарищ Паршев!

Разберемся в следующих сюжетах.

Паршев и талоны

Особенностью советского мышления является умение глубоко разбирать то, чего нет, аккуратно обходя то, что на самом деле есть. Тонны бумаги были отданы рассуждениям про «общенародную собственность», «закон удовлетворения возрастающих духовных и материальных потребностей», «опережающий рост производительности труда» и пр. Какая, прости Господи, «общенародная», если еще в 1781 году С. Е. Десницкий впервые на русском языке ясно прописал, что понятие собственности определяется тремя правами: правом употреблять свою вещь по произволению, правом взыскивать свою вещь по закону и правом отчуждать/завещать свою вещь кому кто хочет. Что, кроме грошовой зарплаты, советский человек мог употреблять по произволению, завещать и отчуждать — ума не приложу. Даже крыша над головой была казенная. В случае неправедного поведения ее могли отобрать, по произволению лишив прописки.

Сказали бы честно — «государственная собственность». Это ближе к делу. Однако, как некстати обронил Карл Маркс, «государство — частная собственность бюрократии», а отсюда и до понимания истинной роли партийно-хозяйственной номенклатуры недалеко. А это самая главная тайна политэкономии социализма. Так что говорить было дозволено лишь про «общенародную». Неявно подразумевая, что Народ и Государство как бы едины. Что, конечно, не так: народ последние сто лет примерно один и тот же, а государственных устройств мы пережили целых три: монархия, Союз социалистических республик, капиталистическая Российская Федерация. И каждое из них претендовало на эксклюзивную интимную близость с народом. Государства — они такие.

Привычка фантазировать про народность правящего госрежима вместо честного разбора действительности впиталась в плоть средне-советского ученого патриота так глубоко, что он уже не способен различать пропаганду и факт. Всю свою историю СССР существовал в условиях более или менее явного нормирования потребительских благ. Однако ни одной научной книжки о роли карточек и талонов в социалистической экономике найти не удается. Явления как бы нет — в теории. Хотя оно еще как есть — на практике.

Случай тяжелый, но характерный.

Если мы хотим разобраться, как на самом деле устроена страна, необходимо выкинуть из головы весь советский вздор и вернуться к азам, еще не обезображенным научным агитпропом. Для начала хотя бы восстановить приоритет эмпирики перед интерпретацией. «Сначала дайте мне факт — говорил Марк Твен, — а потом можете делать с ним все что угодно». Зрелое марксистско-ленинское обществоведение устроено прямо противоположным образом: факты прячет, а «все что угодно» представляет как аксиому. Сегодня эта установка трещит по швам от столкновения с действительностью. Такие люди, как А. П. Паршев, прилагают титанические усилия, чтобы совместить новый уровень осознания фактов со старой верой. В принципе, это все равно ведет к ее крушению, только более извилистым путем. Но наблюдать за процессом очень полезно: узнаешь много нового про нашу постсоветскую ментальность и систему приоритетов.

В самом деле: 8-10 миллионов умерших с голоду во время коллективизации — разве это кризис? Нет, конечно. У нас не бывает кризисов. Вот в США, там действительно кризис: каждый пятый американский школьник, по признанию самих же американских политиков, во время депрессии 30-х годов ложился спать голодным. Ужас. А тем временем циничные воротилы с Уолл-Стрит бульдозерами давили апельсины, чтобы удержать высокие цены. Понятное любому советскому человеку дело: отсутствие централизованного планирования приводит к кризису перепроизводства. Что в советской экономике невозможно. Правда, в ней имеет место хронический кризис недопроизводства, но нашей науке ничего об этом неизвестно. Поэтому народ живет счастливо, гордясь историческими преимуществами и достижениями.

Хорошо, но откуда тогда талоны?

Сделать вид, что талонов не существовало, сегодня не может даже А. П. Паршев. В этом его, позволю себе возвышенный стиль, метафизическая трагедия. Правильно было бы сказать: не было талонов. Не было! И быть не могло, потому что у нас прогрессивный строй и плановое хозяйство. Всего в СССР было навалом: и харчей, и мануфактуры. Россказни насчет талонов — черная пропаганда врагов Отечества и гитлеровские диверсии. Подчиняясь этой идейной установке, советская статистика превратилась в энциклопедию вранья. Каждую цифру надо проверять на просвет.

Совок отличается от пост-совка тем, что вредное явление отбрасывает простым мановением руки — нет и все. Пост-совок, бедняга, так уже не может: не в исламском халифате живем, люди хотят разобраться. Вот наш герой в простоте и сбивается на ошибочный ответ: мол, да, талоны-карточки имели место. Потому что война, революция, временные трудности, саботаж… Как же без карточек, если даже в Англии во время войны они были?

Все, брат-батюшка, мышеловка захлопнулась, следующая станция «Университет». Утратил бдительность, полез за бесплатным сыром в Англию, теперь получи.

Ведь действительно, было нормирование продуктов в Британии. И много где еще. Во время войны. Но до и после — там, где не оказалось большевиков — оно быстро отменялось. Почему? Чтобы не тратить время на суету вокруг страшного русского климата, который в глазах Паршева объясняет все советские провалы, делегирую патриотов прямиком к основоположнику марксизма-ленинизма.

Во второй главе своего замечательного труда «Развитие капитализма в России» (1908, тогда фальсифицировать статистику было еще не принято) В.И. Ульянов в одной из ссылок указывает, что в 1900 г. на московских бойнях было заготовлено скота в убойном весе из расчета четыре пуда (64 кг) на душу населения. Или 175 граммов в день на нос. Не бог весть что, но в среднем по отбивной котлете с косточкой, включая беззубых старцев и младенцев. До этой средней цифры советское сельское хозяйство добиралось десятилетиями, да так и не добралось. Следует иметь в виду, что дореволюционная Москва не пользовалась снабженческими преференциями и даже не была столицей. Прочие города империи снабжались примерно на том же уровне. В тех же, что ныне, климатических условиях. Про технологический прогресс и многократно возросшую производительность сельского труда в нормальных странах умолчу из сострадания к узнику мышеловки.

Пушки — как по маслу

И все же, почему как война — так еда по талонам? Понятно почему: пушки вместо масла. Но это на поверхности. Если копнуть чуть глубже, то выходит интересней. Внутренний рынок — учит нас тот же В.И.Ульянов, пересказывая К. Маркса, — состоит из рынка предметов потребления (условно — «масла») и рынка средств производства (условно — маслобойных машин). Граждане покупают масло, а фермеры маслобойные машины, поддерживая таким образом спрос на металл, инженерные разработки, рабочую силу и пр. Чем больше всего этого нового добра производится и оплачивается рынком, тем больше правительственные бюрократы впрыскивают в экономику новых денег, которые обеспечены новой добавленной стоимостью. Часть добавленной денежной массы чиновники (Государство) забирают назад в виде налогов для содержания самих себя и реализации державных проектов. И все идет замечательно, покуда Государство со своими проектами не выходит за рамки бюджета, который строится на основе собранных налогов.

Работает динамическое равновесие: рынок, поспевая за платежеспособным спросом, производит добавленные стоимости в растущих объемах, государство аккуратно печатает деньги, потребитель оплачивает покупки, взамен предлагая на рынке свой маленький товар — продукцию домашнего бизнеса или, если его нет, рабочую силу. И все понемногу поднимается, от года к году обеспечивая прибавку предметов потребления (группа «Б» в советской терминологии), средств производства (группа «А»), денежной массы в твердой национальной валюте и налоговых отчислений. Не без сбоев и кризисов, конечно, но общий тренд налицо.

На самом деле термин «равновесие» неточен, потому что с каждым оборотом система не только воспроизводится, но и растет. Это если мир. А если война? Тогда хочешь — не хочешь, надо вместо маслобойных машин делать пушки. А кто будет платить? Не неприятель же, который является конечным потребителем. Правительство, свернув производство оплаченных рынком товаров группы «А», сужает налогооблагаемую базу и садится на шпагат: для войны ему нужны деньги в бюджете, но та же война вынуждает прессовать группу «А», сдерживая производство товаров, которые можно продать за деньги. Как правило, в такой ситуации любое Государство, капиталистическое или социалистическое, вынуждено вылезать за рамки бюджета, брать займы и/или печатать деньги, не обеспеченные произведенными стоимостями. Начинается инфляция, группа «Б» (масло) утрачивает денежный стимул к производству, переживает дефицит инвестиций и оборудования, испытывает административное давление и риск экспроприаций по законам военного времени. Словом, скукоживается. Пустых денег становится больше, еды меньше. Значит, карточки.

Все логично, на кону экстраординарная ситуация. Но вот в чем тонкость. Группа «А» одинаково штампует пушки и танки в Англии и в СССР. За которые Государство платит (если оно уважает права частной собственности, как в Англии) или не платит. Как в СССР. Второе проще. После войны капиталистическое Государство под давлением Общества, Бизнеса и Конкуренции спешит повернуть группу «А» к платежеспособному рыночному спросу. Надо устранить дефицит маслобойных машин, чтобы увеличить производство масла, накормить избирателей и поднять поступления налогов. Вернуть долги. А социалистическое Государство — и в этом его принципиальное отличие — предпочитает все оставить под собой и долгов не отдавать. Чтобы, в соответствии с С. Е. Десницким, группу «А» и дальше «употреблять по произволению». Каково уж будет произволение — вопрос отдельный и зависящий от приоритетов. В случае социализма приоритетом почему-то всегда оказывается расширение оборонного потенциала. Оправданно или нет — тоже вопрос отдельный. А могло бы быть, например, строительство египетских пирамид или золотых статуй Хозяина. Собственно, сталинские каналы и есть разновидность пирамид: Хозяину очень хотелось переплюнуть Петра Великого. Он и переплюнул. Хотя лучше бы построил больше железных дорог.

Но это все — интерпретации. Факт заключается в том, что группа «А» производит то, что ей скажет Хозяин. От имени Народа, естественно. В первую очередь сырье, уголь, сталь, чугун. Если бы оружейные заводы покупали все это на свободном рынке, у сырьевиков был бы экономический стимул наращивать производство, производя оплаченную добавленную стоимость и получая прибыль. Если бы оружейники продавали Государству или кому-то еще свою продукцию, в экономике тоже прирастала бы добавленная стоимость. Но всего этого нет. Капиталист, способный покупать чугун и сталь, уничтожен как класс. Как раз для того, чтобы не конкурировал и не мешал расходовать сталь так, как кажется правильным Хозяину (Государству). Система изымает из земли ресурсы, производит весьма сложную и дорогостоящую продукцию, напрягает массу людей — и не дает прибыли в нормальной твердой валюте. Главный агент внутреннего рынка в буквальном смысле работает мимо денег.

Группа «А» («запомните, дети, группа «А» это Аборона» — говорил один неглупый учитель) вместо того, чтобы генерировать финансовые ресурсы в копилке Государства, с большим аппетитом их потребляет. Зарплату ее работникам Государство все-таки платит. Но откуда оно берет средства? Функция восполнения бюджетного дефицита на внутреннем рынке возложена исключительно на хиленькую группу «Б». Которая тоже сжата до предела, потому что Хозяин, по условиям военного времени, не велел распылять ресурсы. Конечно, маленькой группе «Б» не насытить деньгами большую группу «А».

1 сентября 1930 г. Сталин пишет Молотову письмо, где, ссылаясь на угрозу нападения на СССР со стороны блока Польши и балтийских государств, предлагает развернуть дополнительно 40–50 дивизий. Реальна ли была эта угроза — опять же вопрос отдельный. В оценке Хозяина — реальна. Этого достаточно. «Это значит, что нынешний мирный состав нашей армии с 640 тысяч придется довести до 700 тысяч… потребуются немаленькие суммы денег… Откуда взять деньги? Нужно, по-моему, увеличить (елико (подчеркнуто Сталиным) возможно) производство водки. Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное (подчеркнуто Сталиным) увеличение производства водки на предмет обеспечения действительной и серьезной обороны страны».

Что и было немедленно сделано.

Но средств все равно не хватает. А агрессивный блок Польши и балтийских стран вынашивает захватнические планы. Остается печатать пустые деньги. Их всегда больше, чем товаров на потребительском рынке. Огромный и густонаселенный сектор «А» производит то, что за деньги не купишь, его продукцией денежную массу не свяжешь. То есть в мирное время страна живет по экономическим законам войны. Поэтому слова, написанные на советском рубле, — «Обеспечивается всем достоянием республики» — такая же привычная ложь, как сказки про общенародную собственность или мирные планы советского Государства. Ну-ка, попробуй, предъявив гору «деревянных», купить у советской власти свечной заводик в Самаре или что-нибудь еще из группы «А»…

Отсюда масса забавных выводов, которые едва ли сможет переварить голова советского патриота.

1. Государственная экономика социализма есть вырожденная форма рыночной экономики, приспособленная для военного времени, когда во главе угла стоят не потребности платежеспособного спроса населения, а силовые потребности Государства. Талоны и карточки ей имманентно присущи, потому что пустых денег при социализме всегда больше, чем товаров на рынке.

2. Социалистическое Государство системно воспроизводит идеологию осажденного лагеря, потому что только в таких условиях может сохранить и оправдать свою неограниченную власть в условиях бедственного положения населения и талонного распределения. Всю советскую эпоху мы прожили, как в походе. Это не «временные трудности», а система, предопределенная избранными приоритетами.

3. Если в условиях конкурентного рынка с ограниченными экономическими правами Государства, экономика медленно, но верно расширяет спектр товаров и услуг, ориентированных на потребительский спрос, ищет инновации, наращивает государственный бюджет и объем твердой валюты, то при социализме имеет место противоположный процесс. Происходит расширенное и весьма затратное воспроизводство не нужных потребителю (но нужных Хозяину) продуктов, которое обеспечивается за счет разрушения баланса спроса и предложения и силовой эксплуатации населения.

Вот как это выглядело в действительности.

В августе 1945 г. США взорвали атомные бомбы над Хиросимой и Нагасаки. Через неделю император Хирохито объявил о капитуляции, а СССР пустился в погоню за Америкой. В том же августе для реализации атомного проекта создается Первое Главное Управление (ПГУ) при СНК СССР под руководством бывшего наркома оборонной промышленности Б. Л. Ванникова.

Каждая страна действовала в рамках своей системы приоритетов и использовала те ресурсы, которые могла. Американский ядерный проект стоил бюджету 2.5 млрд долларов (безумные по тем временам деньги) и дал хорошо оплачиваемую работу 125 000 человек. У нас все иначе. Первым делом под руку Ванникова передаются Главное управление лагерей промышленного строительства (103 000 заключенных) и Главное управление лагерей горно-металлургических предприятий (190 000 заключенных). Данные из статьи Жореса Медведева «Сталин и атомная бомба», опубликованной в журнале «Вестник Российской Академии наук», том 72, № 1.

К исходу 1945-го года людей в ПГУ было занято втрое больше, чем в американском проекте. К 1950 г. число тружеников советской атомной бомбы возросло до 700 тыс. — в пять с лишним раз больше, чем у американцев. Больше половины из них заключенные. Треть — военнослужащие строительных частей МВД. Лишь 10 процентов служили по найму.

Директива Сталина требовала создать бомбу к 1948 г. Не успели. Первое испытание состоялось 29 августа 1949 г. На четыре года позже американцев. Сравнивать экономическую эффективность проектов бессмысленно, коль скоро речь о бесплатном труде.

Но разница очевидна. Ядерный проект США был оплачен госбюджетом из налогов с производителей экономически осмысленной продукции, ориентированной на платежеспособный спрос — жилых домов, автомобилей, комбайнов, одежды, продуктов питания и пр. Проект, в свою очередь, предъявил спрос, обеспеченный настоящими деньгами, к производителям стали, горнорудным компаниям, строителям, рабочей силе. Доллары, выплаченные разработчикам, стимулировали спрос на жилье, продукты, автомобили. Рынок в лице капиталистов с радостью кинулся производить все эти товары. У нас же деревянные деньги легли дополнительным грузом на маломощную группу «Б». Пришлось их изолировать. Для обитателей атомградов была создана закрытая система снабжения, существующая за счет недоедания всего прочего населения, сидящего на карточках.

Американская экономика расплачивалась за госпроекты тем, что хорошо умел производить ее внутренний рынок: твердой валютой. А советский проект оплачен не был. Он был силой вырван из демографической и сырьевой ткани страны. После него осталась дыра, заваленная фальшивыми рублями. Каждый сталинский проект оставлял за собой такую дыру. Постепенно они сомкнулись краями — и конец. В брежневскую эпоху катастрофу внутреннего рынка удавалось прикрывать экспортом энергоносителей на внешний рынок — за настоящие деньги.

А так — почти никакой разницы. У них Бомба, у нас Бомба.

10 февраля 1946 г. в «Правде» Сталин в очередной раз подчеркивает приоритеты, объяснив, что народу предстоит опять затянуть пояса, по крайней мере «на три новых пятилетки, если не более… Только при этом условии можно считать, что наша Родина будет гарантирована от всяких случайностей».

Что такое «наша Родина» — наше социалистическое Государство? Или наша Партия? Или лично товарищ Сталин с его неограниченной властью? Или, может, население? Ну это вряд ли. Научный агитпроп учит не видеть разницу между этими понятиями. Но разница существует — она проявляется в приоритетах. Неизбывность талонного распределения говорит о приоритетах совершенно ясно. Надо только научиться слушать действительность.

Куда уж дальше затягивать пояса после войны. Но затянули. Осенью 1946 года начинается голод в Молдавии и на Украине. В совсекретных сводках МГБ опять пишут про каннибализм и вымирающие села, попытки одичавших граждан бежать через границу. Дети, изучающие историю по советским учебникам обществоведения, называют этот период быстрым послевоенным восстановлением народного хозяйства. Группа «А» с новой силой высасывает ресурсы из экономики, Сталин проводит денежную реформу, сжигая рублевые накопления граждан. Впрочем, они все равно не имеют смысла: купить на них нечего.

Всего этого советские патриоты искренне (или не очень) предпочитают не знать. Как и того, что всюду, куда достала советская власть, немедленно и навсегда (до ее крушения) устанавливалось нормированное снабжение. Климат резко ухудшился?

А. П. Паршеву принадлежит популярная среди патриотической общественности фраза о том, что, де, Маргарет Тэтчер однажды «заявила примерно следующее, никак не пояснив: «На территории СССР экономически оправдано проживание 15 миллионов человек». Эта фраза, пишет Паршев, «как-то раз попалась ему в звукозаписи какого-то публичного выступления». Он, конечно, серьезно задумался. Не о том, чтобы уточнить источник, а о том, чем эта фраза из уст британского премьера грозит русскому народу. И заключил, что ровно столько человек, с ее точки зрения, достаточно, чтобы обеспечить сырьевой экспорт из России на потребу Запада. Остальных, следовательно, можно уничтожить. Такова логика Тэтчер в расшифровке патриота Паршева.

Очень характерно. Если бы наш пограничник чуть-чуть лучше представлял, как подобные слова воспринимаются в европейской аудитории, если бы он думал об экономике не штампами советской научной пропаганды, если бы он был немного свободнее от предубеждений, он, возможно, догадался бы, что 15 миллионов — это те, кто производил в СССР нечто имеющее потребительную стоимость. Товары и услуги, за которые можно получить полноценные деньги. В том числе, само собой, и экспортные углеводороды. Сложно сказать, включала ли «железная леди» в число «оправданных» 15 миллионов производителей водки и тружеников фабрики «Скороход», которые худо-бедно генерировали продукт для внутреннего спроса. Да это и не важно.

Важно, что патриот Паршев в принципе не может понять очевидного для М. Тэтчер факта: деятельность большей части тружеников СССР экономического смысла не имела и была экономически не оправдана. Так по-советски у него устроена голова: видит угрозу внешней агрессии там, где на самом деле наша внутренняя проблема. Когда цены на нефть рухнули, внутренний рынок захлебнулся в пустых рублях и ненужная продукция группы «А», лишенная рыночного спроса, переполнила заводские склады, правота «железной леди» проявилась со всей нелицеприятностью.

Но Паршев не был бы патриотом, если бы и здесь не увидел заговора.

Еще в советские времена, чтобы защитить слабенький потребительский рынок от раздутого группой «А» вала деревянных рублей, умные люди придумали разделить наличный и безналичный оборот. Безналом рассчитывались советские производственные гиганты, а налом — простые смертные. Точнее, как бы рассчитывались. Потому что безналичных рублей тоже было больше, чем ресурсов. Между гигантами индустрии шла конкуренция не за эфемерные безналичные деньги, а за вполне материальные «фонды». Своего рода карточки или талоны для «больших». Есть «фонды» — есть из чего строить, что пилить, ковать и строгать. Нет «фондов» — сиди со своим безналом, как колхозник с деревянным рублем перед «Торгсином» или партийным спецраспределителем.

А что, если чуть-чуть безнала конвертнуть в нал и сунуть тому, кто распределяет «фонды»? Ну, опять же, как принято среди обычных советских людей: ты продавцу приплату, он тебе дефицит из-под прилавка. Так на самом деле и было устроено у «больших». В брежневскую эпоху безнал утекал в нал с нарастающей скоростью, пропорциональной пониманию правящего класса и связанных с ними теневых дельцов, что у репрессивных инстанций уже не хватает сил и кадров, чтобы проконтролировать усложняющуюся экономику.

А что А. П. Паршев? Он упорно пытается объяснить крушение ненормальной экономической реальности, исходя из твердой веры в ее нормальность. «Безналичная прибыль — верно пишет он — никогда не обеспечивалась потребительскими товарами». Молодец, уловил. И делает отсюда замечательный вывод: фатальная ошибка (а вероятнее, диверсия) была допущена (совершена), когда Горбачев разрешил перелив денег из безналички в наличку. Тогда, мол, могучий линкор советской экономики и получил «дыру ниже ватерлинии». Враги пробили.

Поразительно. Человеку даже в голову не приходит спросить — а почему вообще существовала такая странная экономическая категория, как изолированная «безналичная прибыль»? Кому она нужна, если предприятие не может купить за эту филькину прибыль ни цемента, ни стали, ни строевого леса? Какого рожна ее зарабатывать? Не проще ли просто приписать в ведомости, подмигнув друзьям из контролирующей инстанции? На языке суровой мадам Тэтчер и реальной экономики она в любом случае остается «экономически неоправданной», ибо ориентирована не на платежеспособный спрос, а на бесплатное произволение Хозяина.

Не приходит в его бедную голову и более существенный вопрос: а зачем вообще нужны деньги, на которые запрещено покупать? Откуда они взялись? Кто и зачем придумал такую интересную экономику, которую можно потопить, всего-навсего позволив встретиться спросу и предложению?

Вдруг настоящая катастрофа случилась не тогда, когда «агенты Запада» соединили нал с безналом, а когда Хозяин ради своих претензий на тотальный силовой контроль и овладение миром оторвал экономику от рынка и деньги от стоимости? Вдруг дело не в том, что плотину прорвало, а в том, что Хозяин ее возвел не там, где надо, ценой огромных человеческих жертв построив выморочную экономическую модель?

Нет, не может А. П. Паршев задать себе эти простые вопросы. В его понятийном аппарате для них нет места. Там все занято любовью к т. Сталину и гордостью за исторические свершения социализма. Ведь мы же самые сильные были в войне? Всех победили? Значит, за нами правда!

Опять подмена понятий. Победа — это одно, а экономическая конкуренция — совсем другое. С голой патриотической риторикой против действительности — все равно, что с иконой против танка или с хлебной карточкой против доллара. Оно, может, весьма духоподъемно, но при первом же контакте оборачивается несоразмерными людскими потерями.

О военной мифологии и ее экзотической роли в патриотическом мировоззрении — в следующий раз.

Паршев и история с летописью. Часть I

Груз минувшего

Когда я стал совсем взрослым, меня отправили в первый класс. Как положено. Там нас встретила учительница Нинель — ну, пусть, Петровна.

— Запомните, дети, — говорила она, сопровождая свою речь жестом боярыни Морозовой, — победу мы одержали благодаря Десяти Сталинским Ударам.

И все их перечисляла — от битвы под Москвой до штурма Берлина. Видимо, взрослым я был все-таки недостаточно, потому что все десять не помню. Ретроспективный анализ показывает, что точно должны быть Сталинград, Курская дуга, наверно, Ленинград и Калининград — а вот что еще? Брестская крепость? Нет, забыл.

Запомнилось другое — жест и вера в светлое будущее. Что мы вырастем и не подведем. Не раз еще вспомним принципиальную учительницу, которую посчастливилось встретить в самом начале жизненного пути. Вот я и вспоминаю. Спасибо.

Дело было в 1961–1962 гг., и, как теперь можно догадаться, ее, по причине избыточной несгибаемости, из учителей истории тихонько сплавили к первоклашкам. Но она не сдавалась. Продолжала на вверенном участке беззаветно защищать рубежи. Зароняла в наши неокрепшие души зерно Разумного, Доброго, Вечного. Тяжелое, как двухпудовая гиря.

Для молодых поясню: то было время первых текстов Солженицына. Бедная Нинель Петровна! Не думаю, чтобы она их читала. А уж мы, по малолетству, — и подавно. Мы самозабвенно резались в мелкий футбол на скверике в Козицком переулке за спиной Музтеатра им. Станиславского. Где, как выяснилось позже (вот ведь!), любил тогда посиживать, измышляя очередные клеветы и фальсификации, будущий классик.

Зря Нинель Петровна надеялась: идейное чутье у нас оказалось никудышное. Солженицына мы в упор не видели. (Он нас, полагаю, тоже.) Даже не догадывались, как положено бы октябрятам, что где-то на скамейках, по которые все время закатывался мяч, таится враг и фальсификатор. Мы, честно сказать, и слова-то такого не знали. Десять сталинских ударов — так десять сталинских ударов. Три корнера — пенальти. Одни ворота — качели, другие — две щербатые секции шведской стенки.

История vs Летопись

Хрущев, надо отдать ему должное, личным вкладом в историю войны нас не допекал. Потом пришел Брежнев и оказался пожиже: его «Малую Землю» мы углубленно изучали, уже перейдя на настоящие поля с травяным покровом и стандартными воротами.

Что за десять ударов (по числу заповедей?), почему не девять или одиннадцать, входит ли в их число операция на Малой земле — так до сих пор и не знаю. И не слишком расстроен. Ибо познал (сравнительно недавно) слова члена Политбюро ВКП(б) т. Покровского, сказанные им лет за десять до войны: «История — это политика, опрокинутая в прошлое».

Кстати, Политбюро (то есть т. Сталину И.В.) эти умствования не понравились. Слишком уж прямо описывают его практику редактирования прошлого. Расстреливать Покровского не стали, но со сцены он исчез. Не совсем безвинно: похоже, свою несчастливую формулировку он подтырил у буржуазного философа Шлегеля: «Историк — это пророк, предсказывающий прошлое».

Но сейчас это не важно. Главное, правда — нет Истории без интерпретации. Без интерпретации это не История, а Летопись. («Карамзин — первый наш историк и последний летописец» — легко и точно сформулировал Пушкин.)

А коли так, недавно созданная Комиссия по борьбе с фальсификациями, очевидно, будет защищать именно интерпретацию. Одну из. Которая в интересах России. Интересно, какую именно. Про десять сталинских ударов, про Малую землю или изобретут что-то новенькое, с участием тандема?

Это первый вопрос. Не самый сложный.

Второй сложнее. СССР — такая страна, где Историю научились строить вообще отдельно от Летописи. Порой даже вопреки ей. Кажется, самый простой способ борьбы с фальсификациями: открой архивы. Пусть специалисты, как сумеют, сами меж собой договариваются на документальной основе.

Но нет — нельзя. Будет не в интересах…

В интересах — слегка умолчать или приврать. Или не слегка. Перед Комиссией поставлена изначально невыполнимая задача: оборонять Историю, не тревожа при этом Летописи.

Результат будет хуже, чем у Нинель Петровны. Уровень аудитории увы, возрос. А педагогическое мастерство, мягко говоря, осталось прежним.

Фальсификашки

Будем чисто конкретны — как истина. Гуру путинского патриотизма, селигерский просветитель А.П. Паршев в бессмертном труде «Почему Россия не Америка» емко и ярко изложил свое понимание Великой Советской Истории в ее связи с Великой Отечественной Войной: «Все, что мы хотели, у нас получалось. В каждом прямом столкновении с остальным миром мы выигрывали. Например, самое честное соревнование — военное, там каждый строй показывает все, на что он способен. В войне мы победили безоговорочно».

Ну как не любить этого писателя? С одной стороны, все донельзя правильное, целиком в интересах России. А с другой, надо ж суметь в один абзац втиснуть сразу три сугубо инстинктивные фальсификации.

Во-первых, кто такие «мы». Если «мы» — это спецслужбистские начальники вроде полковника погранвойск Паршева или подполковника ФСБ Путина, то, пожалуй, правда. Все-то у них получалось, от внеочередного получения жилья до двукратного проведения своих людей на высший государственный пост. Однако в паршевском тексте «мы» трактуется шире и пафосней. «Мы — народ»; «мы — государство»; «мы — Россия». Люблю я эту нарочитую привычку путать свою личную шерсть с государственной: мы пахали, мы победили, мы за ценой не постоим…

Сложность в том, что «мы» в таком соборном понимании вроде как намеревались догнать и перегнать Америку. Или я что-то путаю? А еще «мы» хотели построить коммунизм к 1980 году. Обеспечить более высокие, чем при капитализме, производительность труда и уровень жизни. Воевать малой кровью, могучим ударом, на чужой территории. Стереть грань между городом и деревней. 27-й Съезд КПСС, как сейчас помню, хотел к 2000 г. добиться двукратного увеличения производства. Сейчас подобное называется «удвоить ВВП», но результат тот же. Какой-то еще съезд весьма напористо хотел к 2000 г. обеспечить каждую советскую семью отдельной квартирой…

Это еще «мы» или уже «вы»?

Но все время нам (или вам?) тестикулы мешали. Отвлекали державным звоном от коллективного труда. С другой стороны, надо же было как-то отзываться на вражье бряцание оружием?

В то же время многие из «нас» всего-то навсего хотели жить без дефицита и бесконечных очередей. Советские дети в начале двадцатых, в начале тридцатых и во второй половине сороковых годов просто хотели есть. Отчаянно. Буквально до смерти. Но далеко не у всех получалось осуществить желание. Если, конечно, иметь в виду скромную правду Летописи, а не гордую истину Истории, как ее видит полковник Паршев.

Люди этой породы пишут, как соловей поет — не утруждаясь смыслом. Что им в школе сказали, то для них и факт. Все-то им удавалось, везде-то они выигрывали… А потом вдруг, ни с того ни с сего, р-раз! — и в заднице. Конечно, тут при объяснении никак не обойтись без заговора и закулисы. Иначе как же? Иначе, получается, неколебимый тов. Паршев с несгибаемой Нинель Петровной всю свою жизнь наблюдали не величественный Исторический Процесс, а липовый мультфильм для слепоглухонемых.

Вторая инстинктивная фальсификашка — про «самое честное военное соревнование». Автор, бедняга, наверно, никогда не слыхал про Чингисхана. Империя которого десятилетиями выигрывала «самое честное соревнование». У всех. Легко. А потом хлоп — и тоже развалилась. Следует ли из этого, что военно-кочевая азиатская модель прогрессивней оседлой европейской? В логике А.П. Паршева, безусловно, следует. Ведь какая была держава!! Все, что мы, ордынцы, хотели, все у нас получалось. (Благо, хотели немного.) В каждом прямом столкновении с окружающим миром выигрывали. Хана нашего боялись и на востоке, и на западе… Любая девка в русской деревне была наша без всяких разговоров. Уважали! А теперь… Э-эх! Одни фальсификаторы кругом.

И вот тащится отставной татаро-монгольский сотник Паршев А.П. на мохнатой лошадке через заснеженную равнину своей монографии, закинув лук с колчаном за плечи, и думает тяжкую думу о роли граждан, чья фамилия кончается на «…ский», в крушении великой евразийской державы.

Нелегко мужчине. Из чисто гуманных соображений не будем ему напоминать про результаты «самого честного соревнования» СССР (у которого все получалось) с Афганистаном. Как, кстати, и Великобритании. А теперь еще и США. Из чего неопровержимо следует, что Афганистан (как и Вьетнам, Сомали или КНДР) в историческом споре заведомо прогрессивней своих обреченных на бессильную зависть врагов. Разве не так, тов. Паршев?

Ей-богу, я поставил бы ему прижизненный памятник. В виде совка. С тестикулами: чтоб на ветру легонько позванивали. Кто еще с такой гениальной простотой раскроет нам врожденный милитаризм советской мифологии? Раз в войне победили, значит, кругом правы. Так видит мир среднесоветский полковник, который, плюнув на Летопись, сходу берется лепить Историю.

Отсюда рукой подать до третьей фальсификашки. Именно на войне «…каждый строй показывает все, на что он способен. В войне мы победили безоговорочно». Как бывалый инженер человеческих душ, А.П. Паршев позволяет читателю сделать вывод самостоятельно. Ну-ка, дети, что из этого следует?

— Из этого, Андрей Петрович, следует, что советский строй самый передовой и лучше западного!

— Молодец, садись! Пять!

К сожалению, со строем тоже неувязка. Автор слегка запамятовал, что советский «строй» в «самом честном соревновании» действовал рука об руку со «строем» США и Великобритании. И, по независимым признаниям сначала Сталина, а потом и Хрущева, без помощи этих держав мы бы Гитлера не одолели. Однако роль союзников, включая поставки по ленд-лизу, до сих пор (видимо, исходя из интересов России) в официозной литературе принижается или прямо игнорируется. У Паршева это выходит органично, как у люберецкой шпаны плевок сквозь зубы: подумаешь, союзнички… Подобно Нинель Петровне он искренне понимает Вторую мировую войну как поединок передового «нашего строя» с загнивающим «ихним».

Как на грех, в смысле строя батька Гитлер был гораздо ближе к СССР, чем к США или к Британии. «Строй», который германский вождь созидал при поддержке широких народных масс, тоже назывался социалистическим. С приставкой «национал». Государство и Вождь там тоже были превыше законности, свободы и прав личности. Тоже этатизм. Тоже диктатура. Тоже милитаризм (у них пушки вместо масла, у нас — вместо хлеба). Тоже популизм и коллективизм: отнять и разделить. Тоже внешние и внутренние враги, необходимость сплотиться и дать отпор. Тоже красные знамена, парады, марши, чеканный шаг, культ мышц и шеренг. Тоже восторженный рев казенной прессы и истребление прессы неказенной… Триумф силы. Адольф Алоизыч, уж если совсем начистоту, по происхождению был чистый пролетарий и политическую карьеру начинал соответственно — одним из лидеров Немецкой рабочей партии, где в 1919 году имел партбилет под номером 007. Через год он переформатировал ее в национал-социалистическую рабочую партию Германии. Ну и поехало.

Так что про «строй» и его исторические преимущества — это, пожалуйста, в школу для дураков. На Селигер. В летописной действительности войну с фашизмом выиграла коалиция государств с разным политическим строем. Если Паршев об этом не слышал или стесняется сказать, то подобное как раз и называется фальсификацией истории. В интересах совка.

Еще один чисто летописный факт заключается в том, что во Вторую мировую войну СССР (вместе со своим «строем») въехал в качестве прямого союзника Гитлера. В каковом качестве участвовал в разделе Польши, исправно снабжал Германию — когда та бомбила Лондон — лесом, хлебом, марганцем, бензином, смазочными маслами и пр. И даже получил в виде ответной любезности от Гитлера крейсер (предусмотрительно доставленный в Ленинград с недоделками, так что в грядущей Большой войне Сталин его применить не смог).

Малая финская фальсификация

В том же качестве официального гитлеровского союзника СССР напал на Финляндию. По свидетельству Хрущева, Гитлер, видя, что у Красной Армии дела в Суоми идут не слишком победительно, с долей издевки через своего посла Шуленбурга предлагал Сталину помощь германского флота. Логично, ибо Финляндия была союзницей его врагов — Франции и Англии, а СССР, напротив, был его союзником, с которым они только что распилили Польшу. Сталин угрюмо отказался: мол, сам справлюсь… Но, как пишет Хрущев, лицом аж «посерел»: оба понимали, что дело идет к Большой войне; финская канитель добавляла Гитлеру куражу: ему в упор мерещились глиняные ноги колосса.

Для нас (для всех) это было однозначно плохо.

Плохо и то, что подобные детали бесследно растворились в советском пропагандистском эпосе. Поразительно, но значительная часть соотечественников по сей день полагает, будто в 1939 г. подлая Финляндия была союзницей Гитлера. И как было на такую не напасть?!

Совсем дремучие убеждены, что она первой и начала — как еще Молотов сказал.

К сожалению, все ровно наоборот. И дело даже не в том, как оно было на самом деле. Дело в том, как оно теперь видится. А видится так, как в книжках было написано. То есть с увертливыми недоговоренностями или с прямой ложью. В результате уже четыре поколения подряд действительный Исторический Процесс идет одним курсом, а наше историческое самосознание — совсем другим.

Ну и кто в результате оказывается в дураках? И кто виноват?

Нам, уважаемые, сейчас не до Истории. Нам хотя бы Летопись восстановить и очистить от казенных восторгов Нинель Петровны и Андрея Петровича.

Насчет того, кто на кого напал, недвусмысленно высказался сам т. Сталин 17 апреля 1940 г. на закрытом совещании начальствующего состава по обобщению опыта боевых действий против Финляндии. Сей летописный факт впервые опубликован источником, безукоризненным с точки зрения советского патриотизма и любви к тов. Сталину — газетой «Завтра» от 17 декабря 1996 г. За что тоже отдельное спасибо.

«…Первый вопрос — о войне с Финляндией.

Правильно ли поступили правительство и партия, что объявили войну Финляндии? …Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо его безопасность есть безопасность нашего Отечества.

Второй вопрос: а не поторопились ли наше правительство, наша партия, что объявили войну именно в конце ноября, в начале декабря, нельзя ли было отложить этот вопрос, подождать месяца два-три-четыре, подготовиться и потом ударить? Нет. Партия и правительство поступили совершенно правильно, не откладывая этого дела и, зная, что мы не вполне еще готовы к войне в финских условиях, начали активные военные действия именно в конце ноября — в начале декабря. Все это зависело не только от нас, а, скорее всего, от международной обстановки. Там, на Западе, три самых больших державы вцепились друг другу в горло — когда же решать вопрос о Ленинграде, если не в таких условиях, когда руки заняты и нам представляется благоприятная обстановка для того, чтобы их в этот момент ударить?»

Тов. Сталин среди своих ничуть не скрывает, что война начата СССР, что СССР (очень умно, как и все, что он делает) сам выбрал момент для ее начала. И — надо же! — именно в этот нужный Сталину момент марионетки англо-французского империализма, белофинны обстреливают из пушек пограничный пост в Майниле, убивая и калеча советских солдат и младших офицеров. Причем — верх бесстыдства! — делают это с советской территории. И потом еще нахально отрицают свою причастность. Под тем надуманным предлогом, что у Финляндии орудий такого типа нет.

Значит, так. То ли финны просочились через границу, захватили советскую батарею, жахнули по Майниле и затем высочились обратно, то ли за них это сделали чекисты, а тов. Молотов в своей официальной ноте врет как сивый мерины. Фальсифицирует.

И опять — не в этом дело. Всем и так все понятно. Дело в том, что никому не приходит в голову спросить у т. Сталина (или хотя бы у себя): а как, мол, с теми самыми ребятами в Майниле? В этом и заключается так называемый дух времени. Разве можно спросить, если по Советской стране катится мощный вал народного возмущения гнусным выпадом белофинской военщины, погубившей замечательных советских парней?

Вернемся к выступлению Сталина.

Одна из стратегических задач, продолжает он, заключалась в том,

«…чтобы разведать штыком состояние Финляндии на Карельском перешейке. Ее положение сил, ее оборону — две цели».

Ну, и что же выяснила разведка штыком? Сталин судит финнов строго:

«…Наступление финнов гроша ломаного не стоит. Вот 3 месяца боев, помните вы хоть один случай серьезного массового наступления со стороны финской армии? Этого не бывало. Они не решались даже на контратаку, хотя они сидели в районах, где имеются у них доты, где все пространство вымерено, как на полигоне, они могут закрыть глаза и стрелять, ибо все пространство у них вымерено, вычерчено, и все-таки они очень редко шли на контратаку… Что касается какого-либо серьезного наступления для прорыва нашего фронта, для занятия какого-либо рубежа, ни одного такого факта вы не увидите. Финская армия не способна к большим наступательным действиям…. Вот главный недостаток финской армии. Она создана и воспитана не для наступления, а для обороны, причем обороны не активной, а пассивной».

И еще:

«Армия, которая воспитана не для наступления, а для пассивной обороны; армия, которая не имеет серьезной артиллерии; армия, которая не имеет серьезной авиации, хотя имеет все возможности для этого; армия, которая ведет хорошо партизанские наступления — заходит в тыл, завалы делает и все прочее — не могу я такую армию назвать армией».

Ну хоть умри — не может. А мы, значит, можем и даже должны верить, что именно эта никудышная оборонительная армия, бряцая оружием, лезла к Ленинграду и, с целью поскорей развязать агрессию, обстреливала наши пограничные посты. Артиллерией, которой всерьез у нее не было. Как и серьезной авиации.

Фальсифицировать действительность хорошо, когда плотно законопачены все альтернативные информационные щели. Именно в этом тов. Сталин, наряду с тов. Ким Чер Ином и пр., и преуспели более всего. Но стоит — хотя бы из самых патриотических соображений, как делает газета «Завтра» — дать минимум информации, как картинка ползет по швам.

Непременно скажут: «А какая разница, чьим союзником в 39-м году были финны и чьим союзником мы? И неважно, кто начал. Над Ленинградом нависала угроза, требовалось ее устранить. Сталин взял и устранил. Молодец!».

Может, и никакой разницы.

Только ведь мы вроде толкуем о фальсификациях, не так ли? А тут разница налицо: или фальсификация есть, или ее нет. Это во-первых. А во-вторых, такого рода возражения как раз лучше всего и иллюстрируют советское историческое мышление. Вранье государства своему народу воспринимается и оправдывается как естественная норма жизни. Потому что так нужно! Поразительно, что те же самые люди, которые легко примиряются с мыслью об убийстве собственных солдат с целью науськать сограждан на мирного соседа и развязать очевидно захватническую войну, сегодня с болью вопрошают: откуда в нашем замечательном народе, в прославленной армии, в доблестных силовых структурах такой неприкрытый цинизм и разложение?!

Не иначе как от демократии. Увы, наоборот. Бомба неверия и презрения как к словам, так и к обещаниям была заложена самой советской властью. Просто до поры до времени она оставалась в замороженном состоянии. Как чуть потеплело, так гной и потек наружу.

Еще разок заморозить? Без расстрелов не получится. Вот они и пытаются заморозить по-маленькому, хотя бы только слова. Так было нужно? А кому нужно и почему нужно? А чтобы победить Гитлера! А откуда вы знаете, что это помогло победить Гитлера? Да уж знаем!

Вот это «да уж знаем» и есть краеугольный камень их веры. На самом деле ничего они не знают, и вся их простенькая религия опирается исключительно на тотальную фальсификацию прошлого. Если правда разрушает святыню, грош цена этой святыне.

К тому же, разница была и по существу. Возможно, не начни Сталин малую финскую войну (да как-то еще особенно мерзко), к Большой войне Финляндия осталась бы в антигитлеровской коалиции. И помогла бы выжить Ленинграду…

Возможно, не будь финской эпопеи, Гитлер и не решился бы на 22-е июня. Такова, во всяком случае, интерпретация Хрущева, который опасается, что финская война на самом деле вылетела Советскому Союзу в миллионы жизней — именно потому, что продемонстрировала заинтересованным наблюдателям реальную боеспособность не только финской, но и сталинской армии.

Паршев и история с летописью. Часть II

Правда по талонам

Если бы да кабы — не в этом дело. Дело в подходе. Факт состоит в том, что Хрущев думает так. Не важно, прав он или неправ. В любом случае его точка зрения вряд ли заслуживает меньшего внимания, чем точка зрения Суворова (Резуна), Паршева или других борзых интерпретаторов. Он все-таки находился поближе к центрам принятия решений. Но хрущевские воспоминания как были изданы тиражом в 3000 экземпляров в 1999 г., так с тех пор и не переиздавались.

Как, например, и текст любимого патриотами маршала Г.К. Жукова от 19 мая 1956 г. (АПРФ, Ф.2, оп. 1, д.188, лл 4-30):

«Вследствие игнорирования со стороны Сталина явной угрозы нападения фашистской Германии на Советский Союз, наши Вооруженные Силы не были своевременно приведены в боевую готовность…. чтобы, как говорил Сталин, «не спровоцировать немцев на войну». … Генеральный штаб систематически докладывал Правительству о сосредоточениях немецких войск вблизи наших границ, об их усиленной авиационной разведке на ряде участков нашей приграничной территории с проникновением ее вглубь нашей страны до 200 километров. За период январь-май 1941 г. было зафиксировано 157 разведывательных полетов немецкой авиации. … Кроме неподготовленности страны к обороне и неполной подготовленности Вооруженных Сил к организованному отражению нападения противника, — у нас не было полноценного Верховного командования. Был Сталин, без которого по существовавшим тогда порядкам никто не мог принять самостоятельного решения, и надо сказать правдиво — в начале войны Сталин очень плохо разбирался в оперативно-тактических вопросах. Ставка Верховного Главнокомандования была создана с опозданием и не была подготовлена к тому, чтобы практически взять в свои руки и осуществить квалифицированное управление Вооруженными Силами. Генеральный штаб, Наркомат обороны с самого начала были дезорганизованы Сталиным и лишены его доверия».

Ну, и так далее. По странному стечению обстоятельств этих слов маршала нет в его многократно переизданных более поздних воспоминаниях и размышлениях. Зато там есть хвалебные слова о жесткой требовательности Вождя, которая порой позволяла добиться от людей невозможного. Какой Жуков ближе к правде — хрущевской эпохи или брежневской? Да не так важно. Факт, что он был и таким, и таким. Как, вероятно, и Сталин, и Хрущев, и вся советская история. Другой факт состоит в том, что до нас с вами доводится лишь половинка правды. Да и то в подретушированном виде.

С какой фальсификацией будем бороться — с той или с этой?

Правда лучше, чем неправда, или есть иные точки зрения? Оказывается, есть. Еще как! До правды мы с вами, товарищи, еще не доросли. Может, лет через 20-30-50…

А пока изучайте десять сталинских ударов. Тиражи просоветской макулатуры растут до небес. Но отдача все равно не та. Информационную поляну уже невозможно вытоптать. Зато ее можно загадить до такой степени, что фрагменты правды будет почти невозможно отыскать в горе фальсификашек. Целенаправленное загрязнение интеллектуального пространства — осознанная оборонная стратегия элитных групп, которые понимают, что иначе им «вертикаль» не удержать.

Ничего, со временем все очистим и отделим. Зерна от плевел, козлищ от мигалок.

Историческая вменяемость

Если бы А.П. Паршев и его друзья имели привычку думать, перед тем как писать, про победительный «строй» они бы тихонько промолчали. Уж больно скорбная выходит картинка. США и Великобритания с их поганым строем не только воевали с Гитлером на два года дольше нашего, и первые два года даже против нашего, но, в конце концов, сумели добиться победы с потерями на порядок меньше нашего. Что же после этого говорит наша сокрушительная логика? Раз «мы» (а может, как раз «вы»?) больше всех народу положили, раз «у нас» были самые кровопролитные бои, значит, «мы» и есть главные победители!! А европейцы — сволочи и предатели, потому что время тянули и своих берегли. Эрго, мы молодцы еще и потому, что за весь ихний ленд-лиз геройски послали шиш вместо оплаты.

В самом деле, круто. Но вдруг, с точки зрения Истории, главные победители это не те, у кого народу больше побило, а те, кому Победа принесла больше пользы в долгосрочной перспективе? Кто свое население и территории уберег от мясорубки, а проигравших врагов сумел обратить в партнеров и союзников?

Улавливаете разницу? Тут уже не про прошлое речь, а про вполне сегодняшнюю меру вменяемости.

Летописная правда заключается в том, что войну советский «строй» действительно выиграл. Безоговорочно или нет — это как посмотреть. Но вот последующий мир он вчистую проиграл. Столь безоговорочно, что вообще перестал существовать. Не потому ли, что «строй» этот был приспособлен скорее к массовой мобилизации и милитаризации, чем к строительству мирной жизни? Так что аналогия с военно-феодальной Золотой Ордой, где каждый рядовой ордынец одновременно есть мобилизованный и призванный на ханскую службу воин, где «народ и армия едины» — не такая уж и условная.

Не зря полковник Паршев по-ордынски убежден, что война суть «самое честное соревнование». Ну не экономика же! Или все дело в том, что для войны такие простые и честные люди как А.П. Паршев и В.В. Путин годятся, а вот для экономики — большой вопрос? Что остается делать им, несчастным, в цинично фальсифицированном торгашеском мире, где их могучему, великому, военизированному государству вообще не осталось места?

Только транслировать в Европу свои кочевнические напевы через газовую трубу.

Господа в пробковых шлемах смеют думать, что мир не менее важен, чем война, экономика актуальней риторики, а жизнь, пожалуй, интересней смерти?! Да мы лучше сдохнем все как один у этой трубы, чем примиримся с подобной пошлятиной! Слушайте, презренные мещане, трубный глас форсированного скифского двигателя Парше Прохан:

Адын палка, два струна

Встань, великая страна!!

Вы думаете, они идиоты? Что вы, ни в коем случае. Все гораздо печальнее. Они, как миллионы советских людей, всего лишь верят Нинель Петровне. Или Софье Власьевне. Точнее, делают вид, что верят. Но главный ее рабочий принцип ловко используют на практике: цель оправдывает средства. Просто цель поменялась: вчера была военная экспансия и укрепление личной корпорации Вождя — главного и единственного собственника СССР; сегодня — экспансия, укрепление и обогащение коллективной корпорации «бюрнеса», т. е. симбиоза бюрократии и монополистического бизнеса.

Сначала Софья Власьевна фальсифицировала современность, выдумывая, будто общественная собственность эффективней частной, а классовая борьба неизбежно ведет к диктатуре пролетариата. И правда, диктатуру под шумок удалось выстроить что надо. Правда, не пролетариата, но Вождя и его партийно-чекистской корпорации. А по-другому и не бывает: всегда и везде о прелестях коллективизма и восторгах единства громче кричит тот, кто либо уже стоит во главе коллектива, либо очень хочет стать.

Потом, когда стало радикально нечего жрать, мадам занялась фальсификацией будущего: мол, товарищи, налицо временные трудности, вызванные происками враждебного окружения и внутренними врагами, но если мы (т. е. вы) как следует сплотимся вокруг Вождя-Отца-Партии (т. е. вокруг нас), то, используя преимущества самого передового строя, в обозримой исторической перспективе, благодаря вдохновенному труду рабочего класса и колхозного крестьянства, торжественно обещаем… Короче, марш в забой, бездельники. А не то трибунал.

Завершающая фаза процесса — фальсификация прошлого. «Все, что мы хотели, у нас получалось…»

Грустно и смешно наблюдать, как тот же исторический цикл — от возвышенно-теоретического глобального вранья к вранью прагматически-оборонительному и изоляционистскому — в ускоренном темпе повторяет действующая модель совка, реставрированная В.В. Путиным.

Вранье любого вида при столкновении с летописной правдой или объективной действительностью глохнет. Но не сразу. Сначала оно себя поддерживает другим враньем и штыками — иногда довольно долго. Запрещает Летопись, уничтожает и изолирует тех, кто смеет помнить и говорить. И тогда, в конце концов, глохнет не только изолгавшаяся элита, но и поверившая ей страна.

При чем мы с вами и имели печальное удовольствие присутствовать. Чисто эмпирический факт.

Сегодня элите для поддержания державной лжи опять стала необходима Комиссия по исправлению прошлого. Вполне органично: с одной стороны, 25-летний юбилей сакральной даты Амальрика и Оруэлла — 1984 г., а с другой, пришло новое поколение победителей, которые не знают, каково стоялось в совковых очередях, как воевалось в Афганистане и чем пахло в овощных магазинах даже в центре Москвы.

Запомните, дети: ВСЕ У НАС ПОЛУЧАЛОСЬ. В КАЖДОМ ПРЯМОМ СТОЛКНОВЕНИИ С ОСТАЛЬНЫМ МИРОМ МЫ ВЫИГРЫВАЛИ…

Совок не умер. Он не мог умереть, потому что наполовину состоял из вымысла. Материальная часть сгнила и рассыпалась, но вымысел-то вечен! Он будет жить всегда, как и положено покойникам. В сердцах и душах соотечественников, обремененных гирей от Софьи Власьевны.

А эмпирика? Да что нам эмпирика!

Смотрите, как год от года крепнет нерушимая русско-украинско-грузинско-белорусская дружба (и примкнувший к ним молдавский Воронин)… Смотрите, с каким ужасом и отчаянием бегут в ихний агрессивный блок НАТО Хорватия и Албания и как величаво, с чувством глубокого удовлетворения, выходят из нашего ОДКБ Узбекистан и Беларусь. А вслед за ними и другие участники яркого хоровода народов и народностей… Смотрите, как неуклонно и решительно мы поднимаемся с колен. Вот — радио передает — уже и Евкурова взорвали. Те самые благоверные исламисты, в братском союзе с которыми, если верить пламенным фальсификаторам из совкового лагеря, нам надлежит бороться против экспансии западных ценностей. Вот и воспетый Прохановым «славянский витязь Лукашенко» поворотился к старшему брату обширной кормой и делает книксены в сторону прогнившей Европы…

То есть крепчаем прямо на глазах. Осталось еще интернет заткнуть — и полный порядок. «Сначала дайте мне факт, — говорил Марк Твен, — а потом можете делать с ним все, что хотите». В нашей официальной истории и политике ровно наоборот: сначала дайте им верховную установку, а факты под нее они сами сварганят.

Без специальной Комиссии (желательно, Чрезвычайной) по борьбе с фальсификациями (а заодно с оппозицией, выборами, населением, свободой слова и прочими экстремистскими субстанциями) такой системе точно не устоять.

Добром это не кончится. Если, конечно, иметь в виду не вечно живое державное Учение и его хорошо прикормленных жрецов, а эмпирическую практику. На практике великий-могучий СССР вымер, не выдержав конкуренции, задолго до Горбачева и Ельцина. И тихонько влачил старческое существование под кислородной (пардон, нефтяной) подушкой, смиренно ожидая очередного падения цен, чтобы испустить дух со всей окончательной очевидностью. Просто жрецы-фальсификаторы долго не позволяли себе и людям осознать этот нехитрый факт. Хлопотали у изголовья, воспевали идеалы, воровали у своего народа общественно-полезное время, когда еще можно было хоть что-то предпринять.

Как и сейчас, обороняли свою вертикальную кормушку до последнего вздоха, до последней пайковой крошки, последней капли питательной смеси. А потом произошло то, что произошло: король оказался голым. Да к тому же еще и мертвым.

История, вообще-то, противная штука. Ну как ее не поправить? Тем более, в наших общих интересах. Или все-таки в ваших?

Оглавление

Паршев и климат

Паршев и климат-2

Паршев и железная дорога

Паршев и железная дорога-2

Паршев и валюта

Паршев и рубли (Часть 1)

Паршев и рубли (Часть 2)

Паршев и талоны

Пушки — как по маслу

Паршев и история с летописью. Часть I

  Груз минувшего

  История vs Летопись

  Фальсификашки

  Малая финская фальсификация

Паршев и история с летописью. Часть II

  Правда по талонам

  Историческая вменяемость

Реклама на сайте